Марлитт Евгения
«Имперская графиня Гизела (Reichsgrafin Gisela). 2 часть.»

"Имперская графиня Гизела (Reichsgrafin Gisela). 2 часть."

- Гизела, дитя мое, прошу тебя, поди скорее ко мне.

В эту минуту, уложив меньшого ребенка, вошла в комнату пасторша.

- Мама, она никогда не просит! - заговорили дети, показывая на Гизелу, неподвижно стоявшую посреди комнаты.

- Да, я не хочу просить, - повторила она, однако уже не с такой самоуверенностью, чувствуя на себе взгляд пасторши. - Бабушка всегда говорила, что мне неприлично просить, что я должна просить только папа, но никого другого, даже госпожу фон Гербек!

- Правда? Бабушка действительно так говорила? - ласково и вместе с тем серьезно спросила пасторша, беря за подбородок девочку и глядя ей прямо в глаза.

- Я могу вас уверить, моя любезная госпожа пасторша, что это было неопровержимым убеждением покойной графини, - отвечала за ребенка госпожа фон Гербек с неописуемой дерзостью, - и, само собой разумеется, никто не имел права питать подобных взглядов на воспитание более, чем она, в ее высоком положении!.. Кроме того, я должна вам дать добрый совет, собственно ради интереса ваших детей, разъяснить вам, что в маленькой графине Штурм вы должны видеть нечто иное, чем в каких-нибудь Петерах или Иоганнах, с которыми вам приходится обыкновенно иметь дело!

Не возражая ничего гувернантке, пасторша позвала своего старшего сына, чтобы узнать, как было дело.

- Ты должен быть предупредительнее, - Произнесла она, когда ребенок закончил, - должен дать книгу маленькой Гизеле, как только она этого пожелала, - потому что она наша гостья, - помни же это, мой милый!

Затем дети отправились спать, а Гизеле пасторша дала сказки и свела ее в классную, дверь в которую осталась полуотворенной.

- Так, по-вашему мнению, - проговорила она, возвратившись, - я должна детям своим внушить уважением к маленькой графине? Но едва ли это возможно, так как я сама - извините мою откровенность - не питаю к ней этого чувства.

- Ай, ай, моя милейшая, так мало смирения в жене священника! - прервала ее гувернантка со своей обычной улыбкой. В тоне ее слышалось глубокое ожесточение.

- Я не так понимаю смирение, как вы, - проговорила пасторша также с улыбкой, полной юмора и простодушия. - Маленькую графиню я могу любить как ребенка, но уважать ее!.. Не понимаю, как взрослый человек может уважать ребенка!

Гувернантка поднялась.

- Это ваше дело, любезная госпожа пасторша, - проговорила она сухо.

На дворе послышался скрип саней, приехавших из замка.

Гизела вошла в комнату и подала пасторше книгу. Своеобразный был характер у этого ребенка! Ни нежно-льстивое обращение госпожи фон Гербек или кого другого из окружающих ее, ни даже ласки отчима не могли вызвать расположения и растрогать сердце этой девочки. Но теперь, прощаясь с пасторшей, женщиной, относившейся к ней с тем обожанием, к которому она привыкла, малютка бросилась к ней и с горячностью обвила шею ее своими худенькими руками.

Пасторша крепко поцеловала подставленные ей губки.

- Храни тебя Господь, милое дитя, будь мужественна и честна, - проговорила она, и голос ее стал необыкновенно мягок, - она знала, что видит ребенка в своем доме последний раз.

Выходка эта заставила побледнеть гувернантку. Холодно-презрительная улыбка была ответом на "ребяческую демонстрацию".

Сцена была прервана вошедшим лакеем, принесшим в комнату разные шали и салопы.

- Снесите вещи в комнату фрейлейн фон Цвейфлинген! - приказала она. Затем, взяв Гизелу за руку и приветливо наклонив голову, она проговорила, обращаясь к хозяйке:

- Много благодарна вам за ваш восхитительный рождественский вечер, моя милая госпожа пасторша!

С достоинством и грацией прошла она по комнате и по лестнице. Войдя же в комнату Ютты, вне себя бросилась на стул.

- Ни минуты я не должна оставаться здесь, моя милая фрейлен Ютта! - вскричала она, глубоко переводя дыханье. - Однако и в таком волнении я не могу показаться на глаза прислуге! Посмотрите, как горят мои щеки!

И она попеременно своими белыми руками стала сжимать виски и лоб.

- Боже милосердный, что это был за вечер! Само собою разумеется, я с Гизелой последний раз в этом благословенном пасторском доме!

Ютта побледнела.

- О, это еще будет не так скоро, - я во всяком случае сюда еще приду! - произнесла решительно маленькая графиня, подражая тону пасторского сына.

- Мы это увидим, мое дитя, - внезапно овладевая собой, возразила гувернантка. - Папа один может решить это. Ты не можешь еще судить, мои ангельчик, каких злейших врагов имеешь ты в этом доме.

- Слушайте, что я вам скажу, - зашептала она, кладя руку на плечо Ютты. - Невыносимый детский шум, этот отвратительный напиток, называемый чаем, грубые кушанья, которые нас заставляли есть, табачный дым, enfin (Наконец (фр.)), все эти жалкие сцены положительно убеждают меня, что ваше дальнейшее пребывание в этом доме невозможно. По крайней мере, пока вы ваше древнее имя не променяете на буржуазное, до тех пор вы еще должны наслаждаться всеми преимуществами вашего звания. Я беру вас с собой, и даже сию же минуту. Тем, внизу, мы дадим знать, что вы уезжаете со мной на праздники, - иначе с ними не разделаешься... Вы будете жить не у министра, не у маленькой графини Штурм, но лично у меня; я помещу вас в двух комнатах, составляющих часть моего громадного помещения, но если и это вам и вашему жениху не понравится, ну, тогда давайте уроки музыки Гизеле!.. Согласны?

Вместо всякого ответа молодая девушка поспешно вышла из комнаты и, минуту спустя, вернулась в узеньком салопчике, из которого она выросла.

- Я готова, - сказала она с сияющими глазами.

Госпожа фон Гербек подавила улыбку при виде смешного вида, который имела молодая девушка в этом старомодном одеянии. Она пощупала подкладку.

- Он слишком легкий, а теперь так холодно, - сказала она, снимая салоп с Ютты и роняя его на пол. - Лена прислала нам целый магазин, - продолжала она, выбирая из груды принесенных лакеем вещей синий атласный меховой салоп и белый кашемировый капор и собственноручно надевая то и другое на голову и плечи молодой девушки.

Маленькая комнатка осталась пустой. Все трое начали спускаться с лестницы.

Внизу стояла Розамунда и светила им, держа в руке кухонную лампу.

Старуха с удивлением глядела на Ютту, величественно проходившую мимо нее в своем новом наряде.

Молодая девушка обернулась к ней с намерением объяснить свой отъезд, когда вдруг из темноты показалась седая голова Зиверта.

Вид этого старого, пасмурного лица был как нельзя менее желателен для Ютты.

Щеки ее запылали, черты же сохранили прежнее высокомерное выражение. Однако это нисколько не устрашило старого воина, он подошел ближе и враждебным взглядом окинул элегантный наряд девушки.

- Горный мастер послал меня, - начал Зиверт.

- Вы пришли из дома, где тифозный больной? - вскричала с ужасом госпожа фон Гербек, поднося батистовый платок ко рту Гизелы.

- Ах, пожалуйста, без истерик, - возразил Зиверт, не особенно почтительно протягивая свою костлявую руку в направлении к гувернантке. - Ваша жизнь не в опасности... Горный мастер знает, что делает. Я, почитай, целый час проветривался и обкуривался на заводе.

Он снова обратился к Ютте.

- Мастер не мог сегодня прийти на елку потому, что студент наш почти при смерти.

При последних словах голос старика сделался еще жестче и суровее.

- О Боже! Бедняжка! - вскричала Ютта, Неизвестно, к кому относилось это восклицание.

Как бы сознавая, что подобный момент неудобен к совершению предпринятого шага, она машинально стала подниматься по ступеням.

Гувернантка схватила ее руку.

- Как это жалко! - произнесла она задушевным тоном участия, - Теперь я чувствую двойную обязанность не покидать вас в эти печальные минуты. Пойдемте, милое дитя, мы не вправе подвергать долее Гизелу сквозному ветру.

Ютта спустилась с последней ступени.

- Скажите мастеру, что я очень несчастна, - обратилась она к Зиверту, - Я на несколько дней еду в Аренсберг, и...

- Вы едете в Аренсберг? - вскричал он, хватаясь за голову, - Почему же нет? - спросила госпожа фон Гербек с выражением той барской величавости, которая тщится привести в ничтожество человека.

Величавость эта, однако, не произвела должного впечатления на старого озлобленного солдата.

- В замок Аренсберг, принадлежащий барону Флери? - воскликнул он с горечью.

- Я должна вас убедительно просить, милейшая фрейлейн фон Цвейфлинген, покончить этот странный разговор, - произнесла гувернантка с нетерпением. - Я не понимаю, чего хочет этот человек!

- Он хочет разыгрывать роль советчика! - прервала ее с озлобленностью Ютта. - Но он забывает, с кем имеет дело... Я говорю вам раз навсегда, Зиверт, - обратилась она к нему с величайшим презрением, - миновали те времена, когда вы осмеливались мне и моей матери говорить в лицо ваши так называемые истины и отравлять этим нашу жизнь... Если мама в своем болезненном положении терпела эти вечные противоречия - так я-то ни в каком случае не намерена дозволять вам этого обращения!

И она отправилась далее, полная грации и аристократического достоинства.

- Скажите вашим господам, что я уезжаю с госпожой фон Гербек на праздники! - крикнула она мимоходом Розамунде.

Зиверт безмолвно стоял внизу лестницы. Только скрип отъезжавших саней вывел его из оцепенения.

- Ложь и ложь, - проговорил он медленно, взволнованным голосом, поднимая свои дрожащие руки к небу, а там, над заводом, белым светом сиял Сириус, бледный любимец старого звездочета. - Да, и ты тоже уж не тот! - продолжал он, глядя на звезду, - где твой красный блеск, которым ты сиял для древних? И все так, и наверху то же, что в жалкой, презренной душе человеческой!.. Ладно, кати себе в замок! На здоровье, говорит тебе старый Зиверт, - только смотри, сойдет ли тебе все это с рук!..

Глава 6

Замок Аренсберг выстроен был не на горе, подобно многим древним тюрингенским замкам. Какой-нибудь благородный Ниморд тринадцатого столетия, чувствовавший себя как нельзя лучше среди волков и медведей, соорудил себе эту исполинскую груду камней в недоступной, может быть, еще в те времена дикой долине.

Грубо, без малейшего архитектурного украшения, высились тогда его саженной толщины стены, прорезанные кое-где узкими, несимметричными окнами.

Переходя из рук в руки, здание меняло свою внешность по прихоти каждого нового владельца.

Ныне стены его снабжены были правильными рядами окон и выбелены, почему в окрестности называли его Белым замком. Не обладая вообще суровостью феодального жилища, замок, тем не менее, в деталях являл некоторый средневековый характер.

Маленькой графине нравилось здесь; как какая-нибудь заколдованная принцесса, одиноко, не видя ни единого детского лица, проводила она свои дни, предоставленная единственно госпоже фон Гербек и Ютте. Несмотря на глубокие снега, барон Флери еженедельно приезжал на день в Белый замок, чтобы повидать ребенка, Свет немало прославлял эту необыкновенную нежность и заботливость. Сама же девочка никогда не встречала его лаской. Он же между тем так редко противоречил ей, с такой готовностью, казалось, исполнял ее подчас нелепые желания! Он привозил ей дорогие игрушки, различные туалетные вещицы, тщательно удаляя книги, страстно любимые ребенком сказки, под тем предлогом, что графине Штурм не к лицу играть роль синего чулка.

Выслушав рассказ гувернантки о случившемся на елке в доме пастора, министр раз и навсегда запретил дальнейшие туда поездки, прибавив, что ребенок ни на минуту не должен быть предоставлен самому себе, несмотря на то, что однажды величайшее наслаждение доставило Гизеле, пробежавшей через всю анфиладу комнат, проникнуть одной в старинную нежилую залу, примыкавшую к домовой церкви, и рассматривать там отличные древние фрески библейского содержания. Но что наиболее вызывало протест в маленькой графине, так это уроки музыки у фрейлен Ютты, особенно поощряемые отцом и гувернанткой.

Во всю свою жизнь Ютта встретила лишь одного человека, который не поддавался ее обаянию и держал себя с ней постоянно строго и сурово, - человек этот был Зиверт. Теперь в отношениях своих с Гизелой ей пришлось испытать подобные отношения вторично.

Интересно было видеть, как это некрасивое, болезненное созданьице вело безмолвную, но упорную борьбу с красивой молодой девушкой. Неоднократно страстные стремления Ютты приобрести расположение знатного дитяти разбивались о холодный, неподвижный взгляд ясных карих глаз девочки. Случалось, что молодая девушка ласково, своей нежной рукой гладила ребенка, но маленькая графиня с энергией встряхивала своими бесцветными волосами, как бы желая движением этим сбросить все следы непрошенного прикосновения.

Госпожа фон Гербек игнорировала "странности ангельчика", в задушевных же беседах с Ют-той признавалась, что это нестерпимое наследственное "упрямство", которым, к несчастью, заражена была и покойная бабушка, ее саму приводит нередко в ярость.

Ютта помещалась в двух прелестно меблированных комнатах в конце длинной анфилады, занимаемой маленькой графиней с ее гувернанткой. Как растение, пересаженное на хорошую почву, этот последний отпрыск гордого рода Цвейфлингенов распустился во всей своей индивидуальности в высокоаристократической атмосфере графского дома. Прошедшего для нее как не существовало. Замечательно скоро и просто объяснила она себе загадочную для нее сцену между матерью и министром. Еще даже в тот вечер, стоя рядом с этим человеком, она была уже на стороне его, а впоследствии легко дала себя совершенно убедить, что мать, по своему болезненному положению возбужденная почти до бешенства и ослепления злобным наговором других, допустила явную несправедливость к министру.

В первую минуту горный мастер был глубоко поражен поступком Ютты, но раз ошибка была сделана, поправить ее без огласки было невозможно. Молодой человек не имел права делать упрека любимой девушке, ибо она не была посвящена в тайны своего семейства, а о сцене, предшествовавшей смерти госпожи фон Цвейфлинген, он ничего не знал. Ютта, единственная свидетельница, ничего о ней не говорила. Первое время пребывания ее в Белом замке горный мастер не виделся с ней. Хотя после кризиса, совершившегося в рождественский вечер, жизни Бертольда и не грозила смертельная опасность, тем не менее болезнь все еще удерживала горного мастера при постели брата. За это время Ютта письменно объяснила своему жениху необходимость сделанного ей шага настолько убедительно, что молодой человек не решился несвоевременным разъяснением отношений ее семейства к семейству барона Флери поселить неловкость и натянутость в ее обращении с госпожой фон Гербек и маленькой графиней. Позже, когда опасность заражения миновала, он начал ходить в Аренсберг. Не робкое, молчаливое создание, которое провожал он из Лесного дома к пастору, встречало его в замке, - теперь это была женщина поистине какой-то царственной осанки и самоуверенности.

Ютта приобрела тот светский лоск, который самой обыкновенной салонной болтовне придает пикантность и обольстительность. Нередко на губах ее появлялась какая-то особенная обворожительная улыбка, которой дотоле не замечал горный мастер у своей невесты и которая бы должна была навести его на мысль, что не он пробудил ее, но его честное сердце, доверие и любовь к Ютте не допускали ни малейшего следа сомнения. Он беззаботно поддался новому очарованию, и если молодая девушка стала с ним теперь гораздо сдержаннее, чем прежде, если не встречала его с такой радостью, как в Лесном доме, - это, думал он, происходило единственно от застенчивости в новой обстановке, - мысль, которую, видимо, разделяла и госпожа фон Гербек, удвоенной любезностью старавшаяся прикрыть перемену в Ютте, - эта "почтенная, добрейшая госпожа фон Гербек!"

Таким образом миновала зима, такая суровая и снежная, какую едва ли помнят старожилы.

На возвышенностях выпало столько снега, что из-под него выглядывали только трубы хижин. Единственным путем сообщений с внешним миром оставалось дымовое отверстие, которым и пользовались обитатели.

Топлива много не требовалось в этих погребенных под снегом жилищах, снежный покров согревал их, сосновая лучина светила достаточно, но чугун, в котором готовился обед, содержал лишь половину обыкновенной ежедневной порции, а чаще и совсем не снимался с кухонной полки, и занесенный снегом люд отходил нередко ко сну с голодным брюхом. Прошлогодний убогий запас картофеля быстро подходил к концу, а беднякам-горцам плохо приходилось, когда и этот единственный источник их существования истощался. Картофель заменял им мясо и хлеб; они едят его во всех видах, закусывая свой жалкий кофе, бурду, с которой оживляющие бобы имеют общего лишь одно название.

Таким образом питались они целыми месяцами, и один неурожай грозил им голодом.

Но вот приблизилась пасха, повеяло оттепелью. Шумящие потоки устремились с гор, унося с собой вырванные с корнем деревья и оторванные глыбы скал, - все это мчится в небольшую горную реку, теперь грозно вздымающуюся в своем узком ложе.

Снег быстро тает, и пропитанная влагой почва уже не может поглощать более воды, которая заливает поля и луга, река выходит из берегов. "Сохрани Бог - наводнение!" - слышится из уст озабоченных людей.

Нейнфельдская местность менее прочих подвержена была этим ежегодно повторяющимся бедствиям. Ее небольшая речка, однако ж, столь безмятежная летом, в полноводье бурно неслась в своих крутых берегах, разрушая все встречающееся ей на пути.

На третий день праздника, после полудня, горный мастер с выздоровевшим студентом шли в замок Аренсберг. Бертольд через несколько дней должен был вернуться в университет. До сей поры он упорно отказывался быть представленным невесте брата. Никто не подозревал, что это юное, горячее сердце испытывало все мучения ревности, что-то вроде ненависти к существу, овладевшему душой его сурового, до обожания любимого им брата. Дворянское происхождение Ютты постоянно было причиной его недоверия к ней, и это чувство усилилось в нем еще более со времени переселения ее в Белый замок, В Зиверте он встретил себе союзника, и иногда старик, зная по опыту, что слова его подливали масла в огонь, ворчал сдержанно про себя; боязнь за счастье брата доходила иногда у молодого человека до какого-то безотчетного страха.

Он шел молча рядом с мастером, уговорившем его наконец познакомиться с его невестой.

Река, вдоль которой им пришлось идти, грозно бурлила, заливая прибрежный кустарник.

С каждым часом вода становилась все выше и выше.

Горный мастер не заметил, какое мрачное выражение принял взор студента, когда сквозь безлиственные еще сучья деревьев показался замок Аренсберг.

В замке царствовало оживление. Вчера приехал министр и сегодня уезжал в А., где вечером назначен был большой придворный бал.

Молодые люди, поднявшись по великолепной лестнице, вошли в коридор, идущий в комнаты Ютты. Горный мастер на мгновенье остановился перед дверью.

- Нет, если дело пойдет таким образом, нашему брату оставаться здесь долее не приходится! - послышался за дверью женский голос с примесью досады. - Посмотрела бы покойная графиня, что у нас здесь делается!.. Выгнать из-за стола! Слыхано ли это? Прогнать маленькую графиню Штурм за то только, что она не хотела просить извинения, и у кого же, спрашиваю я?.. Слушайте, Шарлотта, я помню еще очень хорошо, как накануне Рождества она пожаловала к нам в голубом атласном салопе баронессы, потому что своего собственного-то ничего на плечах не было, - я бы, кажется, со стыда умерла... Какая образованная особа! У матери-то своей, небось, голодала и холодала... Помощник лесничего Мюллен сам рассказывал мне, как иной раз он из жалости глядел сквозь пальцы, когда старик Зиверт приходил в лес за дровами.

В эту минуту горный мастер с пылающим лицом отворил дверь.

Лена, хорошенькая камеристка маленькой графини, вела этот разговор со своей приятельницей.

- Милости просим, войдите, господин мастер, - проговорила она с любезностью, оправляясь от небольшого смущения, причиненного неожиданным появлением молодых людей. - Фрейлейн фон Цвейфлинген еще за столом - сегодня обедают внизу, в белой комнате его превосходительства.

Молодой человек молча направился мимо нее в следующую комнату, но вдруг, отворив туда дверь, в изумлении остановился...

Дневной свет, золотивший горы и долины, здесь сквозь зеленые шелковые гардины разливался каким-то изумрудным оттенком. Говорят, такой свет сияет на дне океана, - фантазия и утонченный вкус придавали этой комнате что-то волшебное. Вся меблировка как нельзя более соответствовала общему характеру. Кресла и козетки с перламутровыми ободками представляли форму раковин, мраморной белизны нереиды и окруженные тростником тритоны, отделяясь от стены, казалось, тонули в прозрачной глубине моря. По полу расстилался драгоценный ковер с изображениями морских лилий и длинных тростниковых листьев; портьеры и занавесы поддерживались группами кораллов и раковин, на потолке висела лампа, представлявшая исполинский цветок лотоса, из белого матового стекла.

- Войдите, господин мастер, - проговорила снова камеристка. - Это комната фрейлейн фон Цвейфлинген - хоть вы и видите здесь небольшую перемену... Его превосходительство нашел, что здесь мебель была попорчена молью, и приказал вчера перенести сюда меблировку из любимой комнаты покойной графини Фельдерн.

Все это великолепие окружало бесчестную интриганку - ее гибкий стан покоился на этих диванах, ее золотисто-рыжие волосы касались этих подушек...

Студент бросил испытующий взгляд на лицо брата - было ли то действие окружающей обстановки или нет, но лицо горного мастера было бледно и неподвижно, как мраморное изображение.

Он машинально переступил порог; студент последовал за ним.

Глава 7

В эту минуту в смежной комнате раздался сильный, нетерпеливый звонок. Лена, оставив молодых людей, быстро вышла, широко растворив дверь.

Послышался детский голос, выговаривавший камеристке за ее долгое отсутствие. Бертольд в первый раз слушал эти повелительные, но в то же время приятные звуки. Глаза его невольно обратились к растворенной двери.

Посреди комнаты стояла маленькая графиня. Взяв из рук Лены салоп, она накидывала его себе на плечи, оттолкнув розовую шляпку, которую подавала ей камеристка.

- Ведь это самая новая, - упрашивала ее Лена. - Его превосходительство, папа, привез ее с собой.

- Не хочу! - решительно проговорила малютка, надевая на голову темный капор.

Затем она подозвала Пуса, нежившегося на подушке близ печки, и взяла его на руки.

К подъезду подкатила карета. Камеристка накинула себе на плечи теплую тальму и набросила на голову капюшон - все это свидетельствовало о немедленном отъезде, Только теперь, подойдя к двери, Гизела увидела горного мастера. Она кивнула ему как старому знакомому.

- Я уезжаю в Грейнсфельд, - сказала она грустно. - Грейнсфельд принадлежит мне одной, так всегда говорила бабушка... Папа хочет подарить фрейлейн фон Цвейфлинген Роксану...

- Кто же эта Роксана? - спросил горный мастер с принужденной улыбкой; прежде столь звучный голос его дрогнул.

- Бабушкина верховая лошадь.. Фрейлейн фон Цвейфлинген должна учиться ездить верхом, сказал сегодня папа за обедом... Бедная Роксана! Я ее очень люблю и не хочу, чтоб ее загнали!.. И вот посмотрите, как папа приказал убрать эту комнату, - бабушка там, на небе, будет очень-очень за это сердиться!

И, взволнованная, она направилась было к выходу, но на минуту остановилась.

- Я сказала папа, что терпеть не могу фрейлейн фон Цвейфлинген, - произнесла она, откидывая назад маленькую головку; в тоне этого детского голоса так и звучало глубокое внутреннее удовлетворение. - Она нехорошо обходится с нашими людьми и беспрестанно смотрится в зеркало, когда дает мне уроки... Но папа ужасно рассердился... Сказал, что я должна просить прощения у нее!.. О, этого я никогда не сделаю! Просить мне неприлично, бабушка всегда так говорила!

Она вдруг остановилась: на дворе послышался стук отъезжавшей от подъезда кареты. Почти в то же самое время раздались приближающиеся шаги.

- Его превосходительство папа! - прошептала Лена.

Гизела обернулась. Другое дитя в подобном положении испытало бы страх и боязнь, ибо чувство беззащитности и зависимости в известные минуты неумолимо овладевает даже самой непокорной детской душой, - но эта девочка сознавала, что она самостоятельна. Крепко прижав к себе своего Пуса, она спокойно продолжала стоять на прежнем месте.

Горный мастер отошел на несколько шагов в глубину комнаты.

- Высокомерный Брут! Как отлично уже умеет шипеть этот маленький змееныш! - проворчал студент, неохотно следуя за братом; в эту минуту он желал бы быть далеко от Белого замка и его обитателей.

Между тем министр подошел к ребенку.

- А! Так в самом деле мой петушок готов к отъезду? - произнес он с холодной насмешкой.

Но кому хорошо был знаком голос этого человека, тот легко мог заметить, что он не в обычном своем олимпийском настроении, а очевидно взволнован.

- Стало быть, графиня совсем собралась ехать в Грейнсфельд? И вы настолько глупы, что помогаете ей разыгрывать этот фарс? - обратился он к горничной.

- Ваше превосходительство, - смело возразила девушка, - графиня всегда сама приказывала, когда желала выезжать, и всем нам настрого запрещено противоречить ей.

Не обращая внимания на это вполне основательное возражение, министр повелительно указал на дверь, за которой и скрылась горничная. Затем он вырвал из рук девочки кота, снял салоп и капор и швырнул их на стул. Лицо его приняло свое обыкновенное равнодушное выражение, для друга и недруга всегда остававшееся неразгаданным. Ни тени нежности не выражало оно и тогда, когда его тонкая и нежная рука провела но волосам маленькой падчерицы.

Девочка отшатнулась, словно от укуса тарантула.

- Будь благоразумна, Гизела, - проговорил он сурово. - Не принуждай меня прибегать к строгости... Ты примиришься с фрейлейн фон Цвейфлинген, и даже сейчас же. Я хочу, чтобы это сделалось раньше, чем я уйду.

- Нет, папа, она снова может вернутся в пасторский дом или к старой слепой женщине в лесу, которая так рассердилась...

Министр с сердцем схватил девочку за худенькие узенькие плечи и сильно встряхнул. Первый раз в жизни с ней обращались таким образом. Она не вскрикнула, глаза ее оставались сухи, но лицо побледнело как снег.

Приблизившись к двери, горный мастер положил кинрц этой тяжелой сцене.

- А! Вот и горный мастер Эргардт! - произнес министр, усаживая маленькую графиню на ближнее кресло. - Каким образом вы сюда попали? - продолжал он небрежным и холодным тоном, выражающим удивление неожиданным появлением молодого человека в замке его превосходительства.

- Я ожидаю мою невесту, - отвечал мастер спокойно.

- А, да, я и забыл! - произнес министр, и бледное лицо его на мгновенье покрылось румянцем.

Он подошел к окну и стал барабанить пальцами по стеклу. Когда он снова обратился к горному мастеру, лицо его было по-прежнему бледно и непроницаемо.

- Насколько я помню, при каждом моем посещении Аренсберга вы пытались обращаться ко мне за чем-то. Как и всякий другой, вы должны были бы знать, что я езжу сюда единственно с целью видеться со своим ребенком и при этом откладываю в сторону все дела... Но раз вы здесь и если вы будете столь кратки, - продолжал он, глядя на часы, - что объясните дело ваше в пять минут, то говорите... Но выйдемте отсюда - не могу же я давать вам аудиенцию в комнате фрейлейн фон Цвейфлинген!

И, войдя в соседнюю комнату, он прислонился к оконному косяку, скрестив на груди руки. Горный мастер последовал за ним.

- Ваше превосходительство, - начал мастер, - я хотел лично передать вам то, что письменно уже неоднократно повторял, однако без всяких последствий.

- Так, так, - перебил министр, - не трудитесь говорить далее, я наперед знаю, в чем дело! Вы требуете увеличения заработной платы нейнфельдским горнорабочим, так как картофель плохо уродился... Да вы, сударь, помешались на ваших вечных просьбах - вы и нейнфельдский пастор!.. Не думаете ли вы, что мы золото сыплем пригоршнями и ничего иного не делаем, как только читаем ваши донесения и помышляем лишь об этих жалких гнездах, что здесь лепятся наверху?.. Ни пфеннига не будет прибавлено - ни пфеннига!.. - Он сделал несколько шагов. - Да и к тому же, - продолжал он останавливаясь, - дело не так еще скверно, как вы и некоторые другие желают это представить, - народ смотрит здоровяком.

- Ваше превосходительство, - возразил горный мастер взволнованным голосом, - народ еще не мрет от голода, но если бы голодный тиф уже свирепствовал, так поздно было бы нам обращаться к вам - умирающему хлеб не нужен... Нелепо было бы ждать, чтобы правительство вникало в нужды народа - у него, как вы изволили выразиться, есть свои иные дела, - но, полагаю я, мыто на что же поставлены, мы, живущие среди народа?

- Отнюдь не для этого, господин мастер, - перебил его министр, презрительным взглядом измеряя молодого чиновника. - Ваше дело рассчитывать еженедельно рабочих, а достаточно ли им бывает этого жаловаться или нет - это их дело... Вы чиновник его светлости, и ваша прямая обязанность состоит в том, чтобы блюсти интересы своего государя.

- Так именно я и поступаю, разумея лишь несколько иначе свои обязанности, чем ваше превосходительство, - проговорил с твердостью горный мастер, - Каждый чиновник, высоко ли, низко ли он поставлен, служит государю и в то же время народу, являясь как бы посредствующим лицом между обоими: в его воле укрепить любовь народа с царствующей династией... Я могу лишь тогда назваться верным слугой своего государя, когда буду заботиться о благосостоянии вверенных мне людей, будучи убежден, что я собственно-то и поставлен, чтобы...

- Как две капли воды благочестивый нейнфельдский пастор! - прервал насмешливо министр. - Беретесь вы не за свое дело, господа! Вам ли учить правительство, как оно должно поступать!.. Однако любопытно мне услышать от вас, каким путем должны мы приобрести необходимые средства, ибо, повторяю вам, для подобных целей мы абсолютно не имеем денег... Или, может быть, вы полагаете, что его светлость должен отказаться от предполагаемой увеселительной поездки в будущем месяце? Или потребуете, чтобы отменен был сегодняшний придворный бал?

Пальцы прекрасной, сильной руки горного мастера невольно сжались в кулак - высокомерный, насмешливый тон министра был возмутителен. Однако, преодолевая волнение, молодой человек довольно сдержанно возразил:

- Если бы государь знал, что у нас здесь делается, то наверно бы отказался от путешествия, ибо у него есть сердце. И, к чести наших барынь, которые сегодня вечером явятся ко двору, хочу я думать, что, в пользу голодающих, они откажутся от танцев... Многое могло бы быть иначе, когда...

- Когда бы меня не было, не правда ли? - прервал министр с сардонической улыбкой, ударяя по плечу молодого человека. - Да, любезнейший, я держусь того божественного принципа, по которому деревья не могут расти до неба... Ну и довольно!.. Ко мне менее чем к кому-либо должны вы обращаться с подобными сентиментальными идеями, ибо я ни в коем случае не служитель народа, как вы изволили остроумно заметить, но единственно и исключительно сберегатель и множитель блеска династии - это моя единственная цель, иной я не знаю.

Он опять прошелся по комнате, заложив за спину руки.

- Вы неисправимый мечтатель, я знаю вас! - произнес он после небольшой паузы. Внезапно в голосе его послышалась мягкость. - С вашими так называемыми гуманными воззрениями вам, должно быть, невыносимо здесь - я вижу это, но помочь в том смысле, как вы желаете, я не могу... Но я хочу вам нечто предложить. - При этих словах длинные ресницы опустились еще ниже, скрывая совершенно выражение глаз. - Мне не стоит никакого труда блестящим образом устроить вас в Англии.

- Много благодарен, ваше превосходительство, - прервал молодой человек ледяным тоном. - Отец, умирая, завещал мне, во-первых, заботиться о моем маленьком брате, во-вторых - о всех беспомощных бедняках ваших родных гор... Я хочу с ними жить и страдать, если уж ничего лучшего не могу для них сделать!

- Прекрасно, прекрасно, - иронически произнес министр, - страдайте, если это вам так нравится!

В соседней комнате послышались шаги. Сделав повелительное и поспешное движение рукой, означавшее, что аудиенция кончена, министр скрылся за бархатной портьерой.

Но молодой человек, отодвинувшись несколько назад, остановился. Лицо его было бледно и выражало решимость.

- Вы не могли бы меня подождать внизу, милая моя госпожа фон Гербек? - резко обратился министр к гувернантке, приблизившейся к нему в сопровождении Ютты.

- Я не предполагала, что его превосходительство вернется еще в столовую, - возразила глубоко обиженная резким тоном министра гувернантка. - Карета подана.

Этой минутой воспользовался служитель, следовавший за дамами, и объявил, что к отъезду все готово.

- Отпрячь и заложить к шести часам! - приказал министр.

Тем временем маленькая Гизела, следившая внимательно за разговором своего отчима с горным мастером и при словах "голод" и "смерть" забывшая свое собственное горе и печали, тихо слезла с кресла и, не обращая ни малейшего внимания на министра и стоящих дам, подошла к мастеру и быстро, озабоченно проговорила.

- В самом деле нейнфельдским детям нечего есть?

Министр поспешно поднял портьеру - без сомненья, он полагал, что проситель оставил комнату, а между тем молодой человек стоял тут так самоуверенно и так свободно, как будто бы салон маленькой графини Штурм, или самый замок его превосходительства министра, был местом для такого ничтожного чиновника!

Против двери стояла Ютта.

Она в первый раз сняла свой глубокий траур. Светло-серое блестящее шелковое платье, обрисовывая изящный стан, ниспадало тяжелыми, пышными складками. Волосы зачесаны были слегка назад, затем, спускаясь роскошными локонами, рассыпались по плечам. В руках ее был великолепный букет из гиацинтов - опустив голову, она, казалось вдыхала их аромат.

Вопрос графского дитяти остался без ответа. Молодой человек, очевидно, не слышал слов ребенка, который вопросительно, с тоской, устремил на него глаза.

Ютта подняла голову; взор ее упал на мастера - яркий румянец разлился по ее лицу и шее.

Но какая перемена вдруг с ним совершилась! Всегда сдержанный в присутствии госпожи фон Гербек, не дозволявший себе даже прикоснуться к своей невесте, теперь, не обращая внимания на присутствующих, горный мастер быстро подошел к молодой девушке и без дальних околичностей взял ее за руку. Букет выпал у нее из рук, но он и не думал его поднимать. Проведя рукой по волосам Ютты, он отклонил голову ее назад и глубоко, серьезным испытующим взором поглядел ей в глаза.

Если бы взгляд госпожи фон Гербек в невыразимом замешательстве не был прикован к этой группе, то по всему вероятию, она до смерти перепугалась бы, увидев министра.

Казалось, вот сейчас он как тигр бросится на дерзкого. Кто мог подозревать, сколько пыла и страсти таилось под этими обыкновенно сонливо опущенными веками! Кто мог подумать, сколько отчаяния могло выражать это высокомерное мраморное лицо!

Ютта наклонилась за упавшим букетом и, подняв его, цветами старалась скрыть свое пылающее лицо. Она попробовала освободить свою руку из руки жениха, но он держал ее так крепко, почти до боли, что, не желая сцены, она принуждена была последовать за ним в свой фантастически устроенный салон.

В дверях молодой человек спокойно поклонился присутствующим.

- Не забудьте, фрейлейн фон Цвейфлинген, что до моего отъезда в А, я еще буду слушать ноктюрн Шопена! - сказал вслед министр.

Голос его был взволнованный, а улыбка слишком принужденной.

Молодая девушка сделала глубокий, безмолвный реверанс, Взяв за руку маленькую Гизелу, министр отправился в нижний этаж, между тем как горный мастер с невестой и следовавшей за ней как тень госпожой фон Гербек вошли в зеленую комнату.

Глава 8

В первый раз студент стоял перед невестой своего брата. Небрежный, вялый вид, осунувшееся, бледное лицо делали его старше своих лет. Гнев и неприязнь горели в его глазах; стоя в углу в тени, он был незамеченным свидетелем разговора между министром и братом.

На Ютту он, очевидно, произвел очень неприятное впечатление, главным образом потому, что, как ей показалось, он нисколько не был восхищен ее прелестями. Она сухо протянула ему кончики своих пальцев, до которых он, со своей стороны, также сухо едва прикоснулся.

Как бы в утомлении и изнеможении, в совершенстве воспроизводя приемы великосветских барынь, Ютта опустилась на козетку, Куда девалась та очаровательная, детская застенчивость, с которой она стояла перед министром!

Движением руки она пригласила сесть молодых людей, госпожа фон Гербек поместилась рядом с ней. Возбужденный вид почтенной охранительницы добродетели, ее пылающие щеки и замаслившиеся глаза напоминали студенту о том изрядном количестве бутылочек с серебряными горлышками, которые он, проходя, мельком видел на буфете в прихожей.

Поборов в себе негодование, она старалась поддерживать разговор, так как Ютта, очевидно с намерением, безмолвствовала и углублена была в созерцание своего букета, Гувернантка говорила о том, как высока вода, о возможности наводнения, о своем беспокойстве, что вода может подняться до ступеней Белого замка, ни единым словом не упоминая об угрожающей опасности всему селению.

Горный мастер, видимо, не слышал ее болтовни, глаза его не отрывались от лица невесты - когда-нибудь ведь должны же подняться эти опущенные ресницы...

Молодая девушка упорно продолжала рассматривать свой букет.

- Я очень бы желал прослушать ноктюрн Шопена, Ютта, - вдруг проговорил горный мастер твердым, звучным голосом, прерывая на середине фразы гувернантку.

Ютта встрепенулась - удивление и испуг выражали ее широко раскрытые глаза.

Госпожа фон Гербек онемела. Неужто этот человек дошел до такой степени нахальства, что воображает о возможности присутствовать в музыкальной комнате его превосходительства?..

- Само собой разумеется, не здесь, - продолжал спокойно молодой человек. - У тебя нет своего собственного инструмента, но в пасторском доме?

- В пасторском доме? - вскричала госпожа фон Гербек, всплеснув руками. - Ради неба, что это у вас за идеи, мой дорогой господин мастер?.. Присутствие фрейлейн фон Цвейфлинген в доме пастора невозможно - она совершенно разошлась с этими людьми!

- Это я слышу в первый раз, - сказал молодой человек. - Разошлась потому только, что твои расстроенные нервы не могли выносить детского шума? - обратился он к Ютте.

- Ну да, конечно, это было главной причиной, - ответила она с неудовольствием.

- Я и теперь без ужаса не могу вспомнить об этих Линхен и Минхен, Карльхен и Фрицхен с их подбитыми гвоздями башмаками и дерущими ухо голосами, - с того ужасного времени я получила нервную головную боль... Да и наконец я должна тебе сказать, что невыразимую антипатию чувствую к самой пасторше. Эта грубая, доморощенная особа претендует на какое-то господство, которому все должно подчиняться. Понятно, я не имею ни малейшего желания стать под ее команду, которая, без сомнения, направлена была к тому, чтобы заглушить во мне все высшие интересы, И она снова опустилась в утомлении на подушки козетки.

- Это очень жесткий и слишком быстрый приговор, Ютта! - произнес горный мастер, - Я очень высоко ставлю пасторшу, и не только я один, но ее любят и уважают во всей окрестности.

- Ах, Боже мой, что понимает это мужичье!

- проговорила госпожа фон Гербек, пожимая плечами.

- Ютта, я убедительно должен тебя просить серьезнее отнестись к этой отличной женщине, - продолжал он, не обращая внимания на дерзкое замечание гувернантки, - и тем более, что в нашей будущей уединенной жизни на заводе она единственная женщина, с которой ты будешь видеться.

Ютта еще ниже опустила голову, а госпожа фон Гербек принялась откашливаться.

- Так ты позволишь мне принести тебе шляпу и салоп, не правда ли? - спросил горный мастер, поднимаясь. - На воздухе великолепно...

- И дороги залиты водой, - добавила сухо гувернантка. - Я положительно вас не понимаю, господин мастер. Вы хотите a tout prix (Любой ценой (фр.)) сделать больной фрейлейн фон Цвейфлинген? Я заботливо оберегаю ее от сквозного ветра, а теперь она, неизвестно для чего, должна промочить ноги? Делайте со мной что хотите, но этого я не допущу!

- Лесная тропинка, по которой так часто ходила меня встречать моя невеста, почти всегда была едва проходима, не так ли, Юпа? - сказал он, улыбаясь.

Неприязненное выражение скользнуло по зардевшемуся лицу девушки. Совсем было излишне знать кому бы то ни было, что было время, когда она с лихорадочным нетерпением и со страстным желанием, невзирая на непогоду, ходила навстречу с возлюбленным...

Она ничего на отвечала на вопрос жениха.

- Бесполезный спор, - сказала она наконец резким тоном. - Сегодня я намерена никуда не выходить; менее всего в пасторский дом!.. Кстати, раз навсегда я объявляю тебе, Теобальд, никогда нога моя не будет в этом доме!

Горный мастер минуту стоял молча, Рука его упиралась о спинку стула. Черные сросшиеся брови грозно нахмурились.

- Через три недели маленькая графиня Штурм возвратится в А.? - спросил он вдруг.

Обе женщины молчали.

- Могу спросить, Ютта, где ты располагаешь остаться, когда Белый замок опустеет? - продолжал он далее.

Молчание.

Бывают минуты, когда перед человеком проносится целый ряд явлений, совершившихся в различные промежутки времени, и он, как бы инстинктом, мгновенно уразумевает их значение... Так и теперь горный мастер сознавал, что это была роковая минута для него и что в настоящем случае она была неизбежна.

- До того времени, когда ты вступишь хозяйкой в мой дом, - продолжал он, и голос его слегка дрожал, - до того времени дом пастора есть единственное приличное для тебя помещение.

- Как, - вскричала с негодованием госпожа фон Гербек, опуская на стол свои толстые белые руки, - вы серьезно полагаете перевести фрейлейн фон Цвейфлинген в эту трущобу? Я просто прихожу в ужас, представляя себе это очаровательное аристократическое создание среди всей этой отвратительной мещанской обстановки, среди этой толпы ребятишек, кричащих во все горло!.. И затем этот жалкий обед, грубая домашняя работа и взамен всех духовных наслаждений - глава из Библии!.. Я не отрицаю, вы, может быть, очень любите вашу невесту, но нежности в вас нет, иначе не могли бы вы так жестоко игнорировать в душе Ютты присутствия чего-то, над чем и сами господа социалисты и демократы со всей их мудростью не в силах издеваться, что не может изгнать из сердца нашего никакой гнет обстоятельств, потому что действительно это нечто имеет свой божественный источник. Я говорю о сознании высокого происхождения!

Студент прерывисто двинул стулом, его поднятый кулак наверно разразился бы ударом о стол, если бы горный мастер вовремя взглядом не остановил его.

- И ты так же думаешь, Ютта? - спросил мастер с ударением.

- Боже мой, как ты это трагически принимаешь! - возразила девушка с досадой.

Ее большие темные глаза ледяным взглядом измерили неотесанного бурша; затем обратились на жениха.

- Не можешь же ты в самом деле требовать, чтобы я воспевала гимны в честь дома, где чувствовала себя невыразимо несчастной, - проговорила она... - Но прошу тебя, Теобальд, оставь эту трагическую позу, поди сядь здесь.

Приветливая улыбка заиграла на ее губах.

Он сел.

- Я знаю исход, - начала она.

Госпожа фон Гербек после своей возвышенной речи опустившаяся в изнеможении на подушки, поспешно протянула свою руку к молодой девушке.

- Не теперь, моя дорогая, - заговорила она с многозначительным взглядом. - Господин мастер, кажется, не расположен сегодня понимать очень простые вещи.

- Но, Боже мой, когда-нибудь должна же я сказать это! - вскричала сердито Ютта. - Теобальд, у меня есть план, мне сделали предложение, впрочем, называй как хочешь. Одним словом, его светлость предлагает поступить мне в придворные дамы...

Молодой человек минуту стоял молча. Его прекрасное лицо как бы окаменело. Наконец после тяжелой паузы он поднял глаза; взгляд его ясно говорил, какой смертельный удар нанесен был его сердцу.

- Княгине известно, что ты обручена? - спросил он беззвучным голосом, устремляя потухший взор на свою невесту.

- До сих пор еще нет...

- И ты полагаешь, что при таком строгом на этикет дворе, как в А., сделают придворной дамой невесту какого-нибудь горного мастера, смотрителя завода?

- Надо надеяться, что их светлость на этот раз сделают исключение; принимая во внимание древнее имя Цвейфлингенов, - быстро вмешалась госпожа фон Гербек. - Само собой разумеется, надо очень и очень тонко приняться за этот деликатный вопрос, - предоставьте это мне, любезный господин мастер!.. Время лучший помощник!.. Первую половину года нет надобности сообщать что-либо их светлостям, а там..

- Прошу вас, позвольте мне остаться наедине с моей невестой, - перебил ее горный мастер.

Она онемела от изумления. Как! Этот человек, которого по необходимости выносят здесь, осмеливается выгонять ее из ее собственной комнаты?.. Его превосходительстве министр не дозволяет себе этого ледяного резкого тона... Эта мужицкая наивность до крайности забавна и смешна!.. Барыня, однако, ничем не обнаружила своих помыслов в виду строгой и мрачной решимости, с которой молодой человек, поднявшись, ждал ее удаления.

Она бросила быстрый взгляд на Ютту. Вид этого классического профиля в его безмолвном высокомерии со слегка подвижными ноздрями и сжатыми губами выражал холодную смелость в попытках убеждения "неотесанного мужичья"...

Величественно изображая на лице своем иронию поглядывая направо и налево, поплыла она вон и: салона. В это время выходил и студент, закрывая за собой коридорную дверь.

Поднявшись, Ютта отошла в глубокую оконную нишу; мастер последовал за ней: эта юная пара физической красотой не уступала друг другу Зеленые, тяжелые занавеси как бы отделяли их от всей этой аристократической обстановки. Густой, широколиственный плющ, спускаясь со стены, вился над их головами, в окно глядел мир Божий во всей своей весенней красоте...

- Ты, стало быть, находишься уже в сношениях с двором, - начал Теобальд; решительный тон вопроса тем не менее не в состоянии был скрыть горечи разбитого сердца.

- Да, - отвечала молодая девушка, и, проводя рукой по своему роскошному платью, продолжала:

- Эту материю прислала мне княгиня и кроме этого целый сундук с тончайшим бельем, шалями и кружевами - моя уборная точно магазин... Ее светлости известно мое финансовое положение, и она, во избежание всяких толков, желает, чтобы я явилась ко двору в приличном виде.

Все проговорила она между прочим, как будто подобная вещь разумелась сама собой, между тем как горный мастер с ужасом и недоумением смотрел на нее.

Сдержанность и терпение этого человека не выдержали, благородное негодование и глубокая скорбь звучали в его голосе, когда он проговорил:

- Ютта, и ты осмелилась разыгрывать со мной такую жалкую комедию?

Она измерила его высокомерным взором.

- Ты, кажется, намерен, оскорблять меня! - проговорила она с холодной усмешкой и с пылающим взором. - Берегись, Теобальд, я уже не ребенок, которого водили на помочах ты и моя ожесточенная старуха мать!

Он с испугом взглянул ей в лицо, затем, глубоко вздохнув, провел рукой по лбу.

- Да, ты права - а я был слеп! - проговорил он едва слышно. - Ты более уже не ребенок, который когда-то по собственному желанию, приникнув к моей груди, шептал мне, оробевшему и не верившему своему счастью: "Я люблю тебя, ах, как люблю!"

И он стиснул зубы.

Молодая девушка в гневном замешательстве рвала на мелкие кусочки плюшевый лист; мерное шуршанье шелкового платья слышалось из дверей салона. Гувернантка, как телохранитель, маршировала в соседней комнате.

- Я не понимаю, - отрывисто заговорила Ют-та, - с какой стати ты начинаешь мне напоминать о моем обязательстве таким странным образом? Докажи, чем я нарушила его?

- Изволь, Ютта! От княжеского двора возврата в мой дом нет!

- Ты говоришь это - не я!

- Да, я говорю это!.. И если ты действительно захочешь возвратиться - дом мой закрыт для тебя... Мне не нужно жены, вкусившей наслаждений придворной жизни! Я не имею ничего общего с женщиной, окунувшейся в это море разврата и пошлости!.. О, как безумно, как вероломно изменил я бедной слепой женщине! Ни часу не должен был я оставлять тебя в Белом замке! Ты здесь уже вкусила отравы - эти тряпки, эти подачки, которые ты с такой гордостью носишь, уже отравили твою душу! Ютта, оставь замок, - продолжал он дрожащим голосом, взяв руку молодой девушки.

- Ни за что на свете не сделаю такой глупости, над которой все будут смеяться! Он выпустил ее руку.

- Так... Но я еще задам тебе вопрос: чьему ходатайству обязана ты своим будущим блестящим положением?

Она взглянула не него нерешительно.

- Моей приятельнице, госпоже фон Гербек, - проговорила она медленно, - Кто знает гордость нашей царствующей династии, тому хорошо известно, что подчиненная министра не может иметь непосредственного влияния, - возразил он коротко.

Гувернантка, находившаяся на своем посту, отскочила как ужаленная.

- Ютта, мне лично больше нечего тебе сказать, с этой минуты я для тебя чужой человек! - продолжал он, возвышая тон. - Но я должен с тобой говорить от имени твоей матери! Поступай куда хочешь - твое древнее, благородное происхождение дает тебе доступ ко всем дворам, - только уходи отсюда... Ты не должна пользоваться благосклонностью того, кого проклинала твоя несчастная мать!.. Ютта, министр...

- А, теперь является на сцену отмщение! - прервала его со злобой молодая девушка, стремительно отходя от окна. - Издевайся над ним сколько хочешь, - вскричала она с бешенством.

- Называй его убийцей, кем угодно! И даже если бы весь свет кричал об этом и подтверждал это, - я не верю ничему, потому и слушать не буду!

И она зажала уши.

Помертвевшие губы молодого человека были так плотно сжаты в эту минуту, как будто бы они навеки хотели замолкнуть. Медленно снял он обручальное кольцо и протянул его молодой девушке - она поспешно стала снимать свое, и теперь, в первый раз во все продолжение бурной сцены, лицо ее покрылось густым румянцем стыда и смущения. Она все время держала тяжелый букет в своей правой руке, чтобы не видеть обручального кольца, на котором останавливался смущенный взгляд неверной невесты.

Горный мастер направился к двери, которую в эту минуту отворял студент, а из салона спешила госпожа фон Гербек, с нежностью простирая свои объятия "непоколебимой".

- Он иначе не захотел, глупец! - шептала с досадой молодая девушка, не слишком ласково избегая объятий.

Она понюхала освежающей эссенции и бросила себе пудры на лицо - предохранительное средство от портящего кожу волнения.

Глава 9

Оба брата буквально бежали к выходу из замка, - даже благоухающий воздух длинных коридоров, казалось им, был наполнен ложью и изменой.

Внизу, в отворенных дверях музыкального салона, стоял управляющий замком и кричал на людей, которые устанавливали флигель. Шелковые пунцовые оконные занавеси были спущены, на стенах горели канделябры, яркий огонь пылал в мраморном камине, прислуга приготовляла стол для кофе - словом, вид музыкального салона его превосходительства был как нельзя более привлекателен. Ноктюрн Шопена во всяком случае должен быть сегодня сыгран, а затем гости, опустошая серебряную корзинку с печеньем и распивая кофе из изящного фарфора, подымут на смех выпровоженного претендента на руку будущей придворной дамы ее светлости.

На одном из близстоящих к камину кресел сидела маленькая Гизела. Худенькие ножки были скрещены, маленькое бледное личико резко выделялось на цветной обивке кресла, Увидя в отворенную дверь проходящих по передней молодых людей, она быстро вскочила с кресла. Очевидно, в эту минуту она осталась без всякого надзора, ибо в то время, когда горный мастер вышел уже на площадку лестницы, она догнала его, остановила и, вытащив из кармана целую пригоршню медных монет, задыхаясь проговорила:

- Возьмите, пожалуйста: я собирала их потому, что они такие красивые, - а здесь много денег, не правда ли?

Горный мастер остановился механически, его безучастный взгляд упал на ребенка: казалось, точно какое дуновение пронеслось над этим здоровым телом и честной душой.

- Не трогай его! - грозно вскричал студент, отталкивая девочку.

Он горько засмеялся, когда монеты, выскользнув из рук испуганного ребенка, покатились по песку площадки.

- Тебе уже известно, змееныш, - вскричал он, - как знатные обращаются с сердечными ранами других людей? Они думают, что деньги всесильны и здесь!.. Но в тебе-то что есть знатного, хворое, гадкое, маленькое созданье?

Звук его сильного юношеского голоса звонко отдавался в передней. Прислуга и управляющий с вытянутыми шеями выглядывали из дверей музыкального салона, а в глубине передней показалась Лена. Она всплеснула руками, увидев маленькую графиню без теплой одежды, с открытой головкой стоящую на воздухе. Расслышав же слова студента, она в испуге бросилась к ребенку и оттащила его от дерзкого человека, В эту же минуту в одном из окон нижнего этажа белая рука отдернула опущенный занавес и за стеклом показалось бледное лицо министра. Лихорадочные пятна на щеках студента запылали еще ярче.

Он приблизился к окну.

Министр заметным движением отшатнулся назад, только длинные ресницы снова опустились на глаза - поднятая рука молодого человека была безоружна.

- Да, смотри и радуйся! - вскричал студент далеко разносящимся голосом. - Презренная, там, наверху, отлично обделала свое дело - плебей идет прочь!.. Ладно, продолжай так, сиятельный! Игнорируй голодную смерть в стране, ты хорошо правишь страной! Да и что тебе, в самом деле, сострадать здешнему народу, тебе, пришельцу!

Голова министра исчезла, занавес опустился, в передней раздался сильный звонок.

Неизвестно, последовало ли приказание возвратившимся обратно с испуганными лицами лакеям выгнать крикунов.

Горный мастер опустил руку на плечо брата и увлек его за собой.

Высокая атлетическая фигура молодого человека, его спокойные черты, его мертвенно-оцепенелый взгляд, который он, уходя бросил на замок, действительно были способны вселить уважение и в эти мелкие, холопские души, - прислуга, не шевелясь, стояла в то время, как братья шли по двору.

Легкие вечерние сумерки начинали окутывать окрестности. Солнце уже скрывалось за горы, слегка золотя их вершины. В воздухе стало очень свежо. Окна оранжерей покрыты были соломенными рогожами. Из труб Нейнфельда валил сильный дым.

Заметил ли молодой человек, что, выходя из ворот Белого замка, он пошел в противоположном направлении?

Студент заботливо взял руку брата, взглянул ему в лицо и понял, что в эту минуту душевная мука овладела всем существом молодого человека; он молча пошел с ним рядом.

Так шли они все дальше и дальше. Шли без пути и дороги по залитому лугу, через низкий ольшанник, с каждым шагом ноги их вязли в разбухшей почве. Уже туман разостлался над долиной, когда они поднялись на гору. Но что может спасти раненного насмерть оленя, если он и скрывается с глаз охотника? Он носит в себе уже смерть, он мчится с ней через горы и долины. Уста молчат, но в этом безмолвии еще громче вопиет предсмертная мольба.

Горный мастер достиг уж площадки горы, в то время как студент отдыхал, прислонясь к дереву на склоне.

Наступившая темнота стерла уже все краски в долине, лишь пенящаяся река сохранила слабый отблеск, и на вершине раздавался ее грозный ропот. В селении зажигали огни, пламя из груб языками рвалось к небу. В Белом замке светились окна. Его превосходительство катил теперь, вероятно, в резиденцию, поспешая к придворному балу. Торжество сияло па его бледном лице и под сонливо опущенными ресницами, а на роскошной мягкой софе графини Фельдерн, может быть, в эту минуту отдыхала дочь несчастной слепой старухи в блестящем шелковом платье от царских милостей и щедрот, мечтая о том, когда с появлением блистательно прекрасной новой придворной дамы взойдет новая ослепительная звезда. Длинная галерея предков в покинутом Лесном доме - этот увековеченный кистью прототип боярской спеси - оживет снова в юном отпрыске, древнее имя снова будет произноситься при дворах. Б этом юном создании скрывалась порода, строгий дух предков... Исконная драма, к исполнению которой этот ряд высокородных охотников доставил немало актеров, разыгрывалась и поныне: аристократическое высокомерие изменило любви.

Взволнованный и измученный до полусмерти, студент убедил брата возвратиться домой. Они с трудом спустились с горы и теперь стояли в глубоком ущелье, где, пенясь и клокоча, несла река свои вздымающиеся воды.

Взошла луна и осветила мутную массу воды с несущимися по ней елями и соснами. Река была почти наравне с берегом.

Еще ниже, в гнездившейся в лощине ближней деревушке показались люди. Мужчины и женщины несли на головах постели и кой-какую домашнюю утварь, дети гнали перед собой пару коз.

- Ночью будет неладно - вода все пребывает! - обратился один из шедших к горному мастеру.

Люди эти переселялись в другие, повыше выстроенные лачуги.

Эта весть как бы отрезвила горного мастера. Он быстрыми шагами пошел вдоль реки - все его работники, жившие в Нейнфельде, были в опасности.

Теперь он вгляделся в то, что несла в своих водах разлившаяся река - вот дверь, за ней между поленьями дров балки, драницы крыш...

А тихий лунный свет серебрит эту мрачную картину.

На нейнфельдской колокольне пробило девять, Проскитавшись четыре часа, братья подошли к мосту - студент от усталости близок был к обмороку. Вдруг на противоположном берегу показался Зиверт. Он махал руками и что-то кричал; но за шумом плотины и волн ничего нельзя было разобрать.

В то время как горный мастер остановился, чтобы расслышать слева старика, студент нетерпеливо ступил на мост и пошел далее.

Крики старика усилились, он как безумный замахал руками, и в эту минуту раздался глухой треск, несшиеся балки ударились о сваи, которые стали погружаться в воду, - волны с быстротой мысли разнесли подгнивший остов, и между хаосом мчащихся досок и балок исчезла фигура студента.

Горный мастер бросился за ним.

Изнуренный болезнью молодой человек погибал в стремительном потоке. Даже исполинской силы мужчина, такой, как горный мастер, и тот едва мог противостоять напору воды: два раза напрасно протягивал он руку за несчастным - все ближе и ближе несло их к плотине. Наконец, горному мастеру удалось схватить брата. Но тут настало самое ужасное - студент как бы обезумел; он не узнавал своего спасителя, отбивался от него, защищаясь от спасающей руки с таким же отчаянием, как от готовых поглотить его волн.

Однако несмотря на эту ужасную борьбу, горный мастер стал приближаться к берегу, последним усилием толкнул он студента на берег, где Зиверт поймал его за руку и вытащил из воды.

Именно в этом месте река была наиболее глубока; берег возвышался тут еще на три фута над поверхностью воды.

Последнее могучее движение, которым он выбросил на берег брата, откинуло его самого на средину реки. Тут снова началась борьба, уже за собственную жизнь, но или не дорога была ему уже эта жизнь, или действительно силы изменили ему, но молодой человек вдруг исчез.

Зиверт в отчаянии ломал руки и звал утопавшего. И вот, высоко над водой, мелькнуло бледное как смерть лицо - старый солдат с клятвой уверял всю свою жизнь, что видел улыбку на этом лице, - руки сделали как бы прощальный жест:

"Прощай, Бертольд!", - раздалось над водой.

Налетевшие доски покрыли место, где погибла молодость, красота и честное, мужественное сердце. Старый солдат стоял на берегу и не мог оторвать глаз от мчавшейся массы, у плотины он опять заметил взмах рук, затем все с грохотом исчезло в глубине...

На нейнфельдском кладбище, рядом с могилой слепой, похоронен был и горный мастер; тело утопленника нашли неподалеку от Нейпфельда, зацепившимся за ивовый кустарник. Ходил слух, что и студент утонул, ибо с несчастной ночи и он бесследно пропал. "К своему счастью", - говорили люди. В замке с великим негодованием рассказывалось, какие ужасные вещи наглый, дерзкий "дегамот" наговорил в лицо его превосходительству, и то, что это неслыханное преступление требовало достойного возмездия, само собой разумелось.

Год спустя после этих событий, когда первые весенние цветы распустились на могиле горного мастера, в придворной капелле в А, совершалось бракосочетание.

На хорах теснилась знать и высшие сановники, присутствовали также и члены княжеского дома.

Невеста, как мраморное изваяние, стояла неподвижно, лишь в глазах сверкал огонь торжества - ее ожидал блеск и высокое положение в свете, все то, чего она так жаждала.

Увешанным орденами женихом был барон Флери, министр, а рядом с ним придворная дама Ютта фон Цвейфлинген, "дочь барона Ганса фон Цвейфлинген и Адельгунды, урожденной баронессы фон Ольден".

- Безупречный союз, ваша светлость, - прошептала обергофмейстерина с улыбкой глубокого самодовольства, обращаясь к княгине с поздравлением и кланяясь чуть не до земли.

Глава 10

Одиннадцать лет прошло со смерти горного мастера.

Радостно забилось бы сердце умершего, с такой теплотой и верностью относившееся к нуждам своих земляков, при виде нейнфельдской долины.

Белый замок, конечно, не тронутый ни временем, не непогодой, высился среди зелени, как будто все эти одиннадцать лет сохранялся под стеклянным колпаком.

Высокая белая стена отделяла его от всего живущего вне его, - это был строго охраняемый, заповедный мирок, столь же консервативно и неподвижно прозябающий в данной ему форме, как и самые принципы аристократии.

Большой контраст с этим добровольно наложенным на себя безмолвием представляла деятельная жизнь по ту сторону стены. Ее глубокое, могучее дыхание далеко разносило свое серое знамя, - оно развевалось даже и над Белым замком, весело пронизывая воздух, которым дышали аристократические легкие, и над тихими горами распростерлась мощная рука промышленности.

Шесть лет тому назад завод был продан государством: он перешел в частные руки и с тех пор стал принимать такие размеры, о каких прежде никто не мог бы и вообразить. С баснословной быстротой выросло колоссальное здание в нейнфельдской долине. Там, где когда-то одна доменная труба одиноко высилась в воздухе, теперь дымилось четырнадцать фабричных труб; железное производство соединилось с бронзолитейным. В прежние времена завод поставлял лишь самые примитивные изделия, ныне же превосходные литейные вещи ходили по всему свету.

Громадная масса зданий, - где грохотал и толчейный молот, разбивающий руду, и отливали формы, ковали и пилили, бронзировали и наводили чернь, - занимала собой приблизительно все пространство между прежним заводом и селением Нейнфельд; да и само селение едва было узнаваемо. Огромное производство требовало много рук. Прежнего рабочего персонала не хватало - и вот сотни незанятых рук стекались из окрестных мест, и как бы по волшебному мановению исчезли все признаки бедности и нищеты, до той поры придававшие такой негостеприимный вид горной природе.

Можно было бы предположить, что новый владелец, созидая все это, имел в виду лишь одну цель, а именно благосостояние народа, ибо заработная плата была не только очень повышена, но впоследствии рабочие были сделаны участниками в прибыли. Но предприниматель был человек дичившийся и чуждавшийся всего, южноамериканец, нога которого, как рассказывали, никогда не ступала на европейскую почву. Он был и оставался незримым, как какое-нибудь божество; делами же управлял его уполномоченный, также американец. Таким образом само собой рушилось предположение о необычайной гуманности и все стали объяснять "заморской спекуляцией, которая была еще так чужда немецкому духу".

По поводу именно того, что народ обходился же без этих "заморских нововведений", что, хотя и исчезли нейнфельдские мазанки с заклеенными бумагой окнами и прохудившимися крышами, "но из этого не следует еще", говорилось всякий раз в печати, "чтобы мазанки эти вполне не удовлетворяли потребностям своих обитателей, ибо еще ни один из них не замерз в подобном жилище".

Однако, как бы там ни было, своевременно или несвоевременно совершилось преображение Нейнфельда, факт бы налицо и благотворно отзывался на жителях.

Двухэтажные красивые домики, с красными черепичными крышами, с выкрашенными светлой краской стенами, увитыми диким виноградом, со светлыми окнами стояли на месте убогих лачуг. Перед каждым домом красовался цветник с усыпанными песком дорожками, сбоку виднелся хорошо обработанный огород. Жители приобрели вид людей, понимающих собственное человеческое достоинство. Болезни и пороки, эти неизбежные спутники нищеты, стали редкими посетителями Нейнфельдской долины, Невидимый человек из южной Америки, казалось, был настоящим Крезом, и, как выражались простодушные поселяне, "был гораздо богаче их государя", ибо он выстроил новые жилища не только им, но и всем своим рабочим в соседних селениях. На уплату затраченной на это суммы откладывался самый ничтожный процент из общей прибыли, так что рабочие, сами не зная как, вступали во владение здоровыми и удобными помещениями. Устроена была также народная библиотека, заведены школы, пансионные классы и другие благородные учреждения; и, таким образом, интеллигенция и прогресс, как бы на крыльях бури, занесены были в страну, доселе тупо лежавшую у подножия Белого замка.

Кроме завода, чужестранец приобрел и все прежние лесные владения Цвейфлингенов. Барон Флери такую баснословную сумму получил за них, что было бы безумием с его стороны не согласиться на продажу. Теперь и лес, и Лесной дом были в одних руках.

В один прекрасный день предки Цвейфлингенов и оленьи головы, осторожно уложенные в ящики, отправились в А., где в пышном дворце министра отведено было для них особое помещение.

Явились работники и возобновился старый, запущенный Лесной дом, для какой цели, - никто не знал. По окончании работы новые замки были заперты и лишь время от времени уполномоченный приказывал проветривать комнаты.

Министр редко приезжал в Аренсберг и, когда это случалось, рассказывала прислуга, украдкой опускал занавеси на окнах, из которых виден был Нейнфельд.

Продавая завод, который, по его выражению, был таким бременем для государства, он и не подозревал, что он попадет в "такие неумелые" руки. Эта поистине образцовая колония являлась полнейшим осуждением его правительственной системы - на его собственных глазах развивался губительный дух нововведений, огнем и мечом уничтожить который он рад был бы от всей души.

Его превосходительство, как и одиннадцать лет тому назад, все так же еще крепко держал в руках своих кормило правления. За последние годы он несколько расширил свою правительственную программу, а именно: начал силой покровительствовать религиозным стремлениям. Каждое воскресенье присутствовал он при богослужении, чтобы, так сказать, с кафедры получить небесное благословение своим мудрым мерам и своему "благотворному правлению"

И в самом деле, государственная машина так исправно была смазана и так удовлетворительно действовала, что государь каждый вечер с чистой совестью мог отходить ко сну и спокойно почивать, не тревожимый призраком государственных забот, в то время как министр его на несколько месяцев ежегодно отправлялся отдыхать за границу.

Барон Флери проводил время большей частью в Париже. Как потомок эмигрировавшей в 1794 году французской дворянской фамилии, само собой разумеется, он питал еще привязанность к своему прежнему отечеству, но при посещениях сиих имелись в виду и другие причины, как постоянно он давал всем заметить.

Недвижимого имущества он, понятно, не мог иметь во Франции - после бегства фамилии его оно было конфисковано и, несмотря на усиленные протесты его отца, вернувшегося на короткое время во Францию, было потеряно безвозвратно. Но столь долгое время спустя после своего бегства чудесным образом отцу его возвращена была вся его движимая драгоценность. Флери совершенно внезапно, среди ночи, должны были бежать из своего родового замка, окруженного санкюлотами и собственными возмутившимися крестьянами. Все деньги и драгоценности заблаговременно скрыты были в потаенном месте в погребе. Дикие шайки, разорив замок, не открыли, однако ж, сокровищ, которые впоследствии старый, верный служитель, бывший садовником, незаметным образом перенес в свое жилище. И вот, когда возвратившийся Флери, скрежеща зубами, стоял у ворот своего бывшего парка и смотрел на вновь отстроенный замок, к нему подошел седой, пришедший почти в ребячество старик и, всхлипывая, бросился целовать его руки; затем привел в погреб своего бедного домика и показал целый ряд бочонков, наполненных золотом. Эти деньги помещены были отцом его во Франции, о чем нередко упоминал министр и что было причиной его частых поездок в Париж.

Очевидно, оставшееся ему после отца наследство было громадных размеров, ибо министр вел жизнь истинно царскую, особенно после вторичного брака. Его доходы в Германии, как бы они ни были значительны, все же сравнительно с его расходами смотрелись "каплей на раскаленном камне", как говорит народная пословица. Понятно, этот далекий золотой фонд придавал особый ореол его превосходительству и, казалось, занимая свой высокий пост, он единственно делал это из угождения своему светлейшему другу, князю.

Как было уже сказано, Белый замок редко видел своего владельца, тем не менее, он не совсем еще осиротел.

Молодая графиня Штурм жила недалеко от него в своем Грейнсфельде и нередко проводила месяцы в любимом ею Аренсберге. Тогда Белый замок представлялся еще более недосягаемым, ибо молодая девушка была строго воспитана во всех предрассудках своего сословия и к тому же с детства была такая болезненная, что всю свою юную жизнь проводила буквально в монастырском уединении. На шестом году она однажды была напугана и с ней сделался нервный припадок, с тех пор при каждом волнении припадки возвращались. Доктора объявили, что ребенок недолговечен. Итак, в глазах света маленькая графиня Штурм считалась заживо умершей" все про себя заранее поздравляли министр", ибо он" был единственны" наследником ребенка.

Согласие докторскому предписанию, девочка была перевезена в Грейнсфельд пользоваться горным воздухом. Она окружена была роскошью и комфортом, приличными ее высокому происхождению, но в то же время лишена была всякого общества - госпожа фон Гербек, доктор и изредка учитель закона Божия были единственными людьми, которых она видела. Для жителей А, она почти не существовала, крестьянам же Аренсберга и Грейнсфельда лишь мельком, в окно проезжающей мимо них кареты, случалось видеть бледное личико. Даже в церкви им не удавалось посмотреть на свою госпожу, ибо, будучи воспитана в католической религии, она никогда не посещала протестантского храма.

Так проходил год за годом.

Врачи, глубокомысленно приложив палец ко лбу, делали свои прогнозы, а между тем, вопреки предсказаниям, из предреченной смерти и тлена расцветала лилия, весело и бодро смотревшая на мир Божий.

Там, где в былое время владения Цвейфлингенов сливались с землей, принадлежащей к Аренсбергу, расстилалось прекрасное, небольшое озеро.

Жаркое июльское солнце было близко к закату; последние его лучи золотили зеркальную поверхность воды. Только вдоль берегов, поросших дубовым и буковым лесом, вода была темна, как и самый лес.

По озеру плыла лодка.

На веслах сидела молодая девушка, против нее, на узенькой скамейке, трое детей, два мальчика и девочка. Дети пели, их звонкие голоса весело неслись по озеру. Девушка молча гребла.

Вдруг дети смолкли, на противоположном берегу показался господин с двумя дамами.

- Гизела! - закричал господин, рассмотрев лодку.

Девушка встрепенулась; щеки ее вспыхнули, в глазах сверкнула сильная досада.

- Нечего делать, придется нам вернуться, - сказала она, посмотрев с улыбкой на детей.

И, ловко повернув лодку, стала грести к берегу. Равномерные удары весла ясно говорили, что девушка не особенно стремилась достичь берега.

Не было ли это причиной тому, что господин, стоявший на берегу, мрачно сдвинул брови, а красивая дама, пришедшая с ним, с неописуемым выражением изумления, нетерпения и досады отняла от глаз лорнетку?

- Ну, мое дитя, в странном положении мы тебя находим! - вскричал резко господин, когда лодка приблизилась к берегу. - Наконец, что это за благородные пассажиры, которых ты перевозишь? Сомневаюсь, чтобы они, как и ты, помнили, кто сидит с ними на веслах?

- Милый папа, на веслах сидит Гизела, имперская графиня Штурм-Шрекенштейн, баронесса Гронег, владетельница Грейнсфельда и прочая, и прочая, - отвечала молодая девушка.

В тоне ответа слышалось не плутовское поддразнивание, но совершенно серьезное возражение на сделанный упрек. В эту минуту говорившая выглядела истинной представительницей знатного аристократического титула.

Она ловко пристала к берегу и легко выпрыгнула из лодки.

Ребенок с некрасивым, грубоватым лицом, с бесцветными волосами, с желтым, болезненным цветом лица, - хилое созданьице, приговоренное разными авторитетами к смерти, - нежданно-негаданно преобразовался в прелестную, очаровательную девушку. Кто видал портрет графини Фельдерн, "красивейшей женщины своего времени", - ее гибкий, грациозный стан, белоснежное лицо, роскошные, густые волосы, - того поразило бы сходство внучки с бабушкой.

Конечно, девственные, задумчивые глаза девушки не метали тех демонски очаровательных взглядов, и золотые, с янтарным блеском волосы переходили здесь в темно-русый цвет с нежным, золотистым оттенком на висках. Но все тот же ясно-холодный, твердый взгляд, о который разбивалось всякое старание уговорить к чему-либо, все та же сдержанность в обращении, которая как нельзя резче проявилась в эту минуту: девушка легко и непринужденно наклонила голову, но рука ее не протянулась для дружеского пожатия, хотя его превосходительство прибыл прямо из Парижа, где он оставался три месяца, а его прекрасная супруга зиму и весну провела в Меране с больной княгиней и, таким образом, не виделась с падчерицей около года.

Если дама была отчасти напугана поступком девушки, решившейся одной отправиться в лодке, то теперь взгляд ее выражал что-то похожее на ужас. Но выражение это исчезло мгновенно. Она оставила руку супруга и протянула свои руки молодой девушке.

- Здравствуй, дорогое дитя! - вскричала она с нежной горячностью. - Ну, вот, не правда ли, приезжает мама и сейчас же начинает бранить? Но, право, я прихожу в ужас, видя, как ты так прыгаешь... Ты должна подумать о своей больной груди.

- У меня грудь не болит, мама, - произнесла молодая девушка так холодно, насколько был способен ее детски-нежный голосок.

- Но, душечка, неужели ты больше знаешь, чем наш прекрасный доктор? - спросила дама, с улыбкой пожимая плечами. - Разумеется, я никоим образом не хочу отнимать от тебя всякую надежду, но в то же время мы не можем допустить, чтобы ты так пренебрегала докторскими советами, - ты не в меру утомляешь себя... Ты не можешь себе представить, как ужасно я испугалась, увидев тебя в лодке... Душа моя, страдая падучей болезнью, не будучи в состоянии две минуты продержать спокойно руку, ты, несмотря на это, хочешь этими бедными, больными ручками управлять лодкой!

Молодая графиня ничего не отвечала. Медленно подняла она руку, вытянула ее и неподвижно простояла так несколько минут. Хотя лицо ее и было немного бледно, но весь облик ее в эту минуту сиял юношеской силой и свежестью.

- Вот, убедитесь, мама, дрожит ли моя рука! - произнесла она с выражением горделивого счастья, откидывая назад голову. - Я здорова!

Против подобного утверждения нечего было возразить. Баронесса сделала вид, что опыт этот причинил ей сердцебиение, министр же, из-за опущенных век, метнул на эту руку, как бы выточенную из мрамора, с розоватым оттенком на кончиках пальцев, странный, боязливо испытующий взгляд.

- Не напрягайся так чрезмерно, дитя мое, - сказал он, беря и опуская руку молодой девушки. - Этого совсем не нужно. Ты позволишь мне и в будущем сообразовываться с советами твоего доктора, хотя, может быть, советы эти и будут несколько расходиться с твоими собственными воззрениями?.. Впрочем, я не был испуган, подобно мама, увидев тебя в лодке. Но я откровенно должен тебе сказать, что эта молодецкая выходка, - уходить из дому и бродить по лесу - крайне удивляет меня в графине Штурм... По этому поводу я не могу, впрочем, так строго отнестись к тебе, - все эти странности я приписываю твоему болезненному положению... Вас же, госпожа фон Гербек, - обратился он к пришедшей с ним другой даме, - я положительно не понимаю. Графиня брошена совершенно на произвол, где же были ваши глаза и уши?

Кто бы мог признать в этой толстой, неуклюжей женщине, побагровевшей теперь от волнения, прежнюю очаровательную гувернантку!

- Ваше превосходительство, идя сюда, всю дорогу бранили меня, - защищалась она, глубоко обиженная, - теперь графиня сама подтвердила справедливость моих слов, что ее духовное и телесное спокойствие я блюду, как Аргус, - но, к несчастью, здесь и тысячи глаз будет мало! Мы час тому назад сидели в павильоне, перед графиней стояла полная ваза цветов, которые она хотела рисовать, - но вдруг она встает, без шляпы и перчаток идет в сад; я остаюсь в полной уверенности, что она вышла на минуту, чтобы нарвать себе других цветов в саду.

- Ну, да, я и имела это намерение, - перебила молодая девушка со спокойной улыбкой, - только мне захотелось лесных цветов.

- - Только этого недоставало, - вскричал министр сдержанно, - чтобы ты получила склонность к сентиментальности! Я постоянно старался удалять от тебя разные отуманивающие мозг бредни и теперь, к сожалению моему, вижу, что ты заражена этой так называемой лесной графиней... Разве ты не знаешь, что молодая девушка твоего положения делается до крайности смешной в глазах порядочных людей, когда, подобно какой-нибудь пастушке, бродит по полям или садится на весла!

- Чтобы перевезти фабричных ребят, - ввернула глубоко оскорбленная гувернантка. - Я не могу понять, милая графиня, как можете вы забываться до такой степени!

До сих пор глаза Гизелы со свойственным ей задумчиво-испытующим выражением были устремлены на лицо отчима. Раздражительность его, всегда предупредительного к ней, очевидно озадачивала ее более, чем самый выговор. Замечание же госпожи фон Гербек вызывало горькую улыбку на ее устах.

- Госпожа фон Гербек, - произнесла она, - я напомню вам о том, что вы всегда называли "руководящей нитью всей вашей жизни", - о Библии... Разве только благородным детям Христос дозволит приходить к себе?

Министр быстро поднял голову: минуту он безмолвно смотрел в лицо падчерицы.

Это юное существо, которое "ради его болезненного состояния", тщились взрастить в неведении и умственной апатии, окружая атмосферой лишь аристократических воззрений и предрассудков, этот строго охраняемый графский отпрыск вдруг проявляет невесть каким путем выработанное им логическое мышление, столь роковым образом напоминающее собой пресловутую свободу мысли!

- Что за нелепости говоришь ты, Гизела! - проговорил он. - Великим несчастьем было и остается для тебя то, что бабушка твоя так рано покинула нас... Она, эта истая представительница аристократического величия и женского достоинства, сумела бы... - Баронесса в это время начала откашливаться и кончиком своего лакированного ботинка отталкивать камешки в воду. - ..С корнем вырвать тебя из этого настроения, - продолжал министр неуклонно. - От ее имени строго воспрещаю тебе все те несообразности, свидетелями которых мы только что были!

Напоминание о бабушке всегда производило свое действие на чистую душу девушки. Она очень гордилась своим высоким происхождением, ибо бабушка имела подобную же гордость; она держала себя с некоторой феодальной жестокостью относительно своих людей, вполне убежденная, что иначе и быть не должно, ибо "имперская графиня Фельдерн" поступала точно также и основательно требовала того же и от своей внучки.

- По мне, пожалуй, - проговорила она теперь, колеблясь между уступчивостью и сопротивлением, - если это уж так неприлично для меня, то в другой раз этого не случится... Но дети эти были не с фабрики, маленькая девочка из пастората.

Речь ее прервана была криком.

Один из мальчиков, оттолкнувшись от берега, снова пристал к очень неудобному месту. Выпрыгивая из лодки, маленькая девочка упала, белокурая головка готова была уже исчезнуть под водой, как вдруг огромный ньюфаундленд выскочивший из леса, бросился в воду. Схватив ребенка, он выпрыгнул с ним на берег, положив его к ногам вышедшего в это время из-за деревьев незнакомого господина, Девочка, как видно, не потеряла присутствия духа - она встала на ноги и принялась тереть мокрые глаза.

- Ах, Боже, мой новый голубой передник! - вскричала она, испуганно отряхивая воду с передника. - Ну, достанется мне от мамы...

Подбежавшая к ней Гизела дрожащими руками стала обтирать своим носовым платком ее мокрые плечи.

- Это бесполезно, - сказал господин. - Но я попросил бы вас на будущее думать, что и эта маленькая человеческая жизнь требует тоже охраны, коль скоро мы берем ее на свою ответственность... Если в глазах графини Штурм она имеет цену лишь как забава - то ведь у нее есть родители, которым она дорога, Он взял ребенка на руки, приподнял шляпу и ушел вместе с собакой, которая с радостным лаем прыгала вокруг него.

Платок выпал из опущенных рук молодой графини, - с глубоко испуганным выражением глаз и бледными губами выслушала он жесткую, карающую речь незнакомца, и теперь, не двигаясь с места, безмолвно глядела вслед, пока он не исчез в глубине леса.

Глава 11

Ни министр, ни одна из его спутниц не приблизились к месту, где упала девочка; дамы поспешно завернулись в шали и направились к лесу.

Падение и спасение девочки было делом одной минуты.

- Вы знаете, кто этот господин? - обратилась баронесса с живостью к гувернантке, опуская свой лорнет, со вниманием проследив все движения незнакомца.

- Да, кто это? - спросил министр.

- Хорошо ли вы его рассмотрели, ваше превосходительство? - спросила госпожа фон Гербек. - Это он - бразильский набоб, владетель завода, невежа, игнорирующий Белый замок, как какую-нибудь кротовую нору.. Я не могу понять, как графиня решилась оставаться в его присутствии, я готова держать пари, что он сказал ей какую-нибудь грубость - это видно по всему!

Баронесса сделала несколько шагов навстречу Гизеле, которая шла назад с опущенными ресницами.

- Тебя оскорбил этот человек, мое дитя? - спросила она нежно, но со странно испытующим взглядом.

- Нет, - отвечала быстро Гизела, хотя лицо ее при этом вспыхнуло, а в глазах сверкнула гордость.

Между тем министр с гувернанткой вошли в лес.

Его превосходительство заложил за спину руки и опустил голову на грудь - всегдашняя его привычка, когда он кого-нибудь выслушивал. Много элегантности и гибкости было еще в его фигуре, но голова и борода уже поседели, щеки обрюзгли, что придавало его умному лицу какую-то угрюмость, - его превосходительство становился стар.

- Ему, кажется, нет до нас никакого дела! - болтала гувернантка. - Шесть недель тому назад он явился сюда, как снег на голову! Раз как-то, совершая свою утреннюю прогулку, прохожу я мимо лесного дома, гляжу, ставни все открыты, из трубы валит дым, а один из встретившихся нейнфельдских крестьян сказал мне: "Барин из Америки приехал!" Ах, ваше превосходительство, я всегда сожалела о том, что завод должен был перейти в такие руки. Вы не можете себе представить, что за дух нынче вошел в этот народ! Новые дома и чтение совсем вскружили им головы, так что они буквально забыли, кто они... Надо видеть, какую манеру они взяли кланяться, совсем не то, что прежде, - поклонятся, а потом так дерзко посмотрят в лицо... Все это, повторяю, постоянно меня расстраивает и положительно отравляет мне пребывание мое в Аренсберге. Но со времени прибытия этого Оливейры я еще более ожесточена.

- Он португалец? - прервала ее баронесса, шедшая сзади с Гизелой.

- Да, говорят, а судя по его неслыханному высокомерию, очень вероятно, что он происходит от какой-нибудь переселившейся в Бразилию португальской дворянской фамилии... К тому же и внешность его говорит за это предположение; я его противница, но не могу не сознаться, что он очень красивый мужчина - ваше превосходительство сами могли убедиться в этом.

Превосходительство ничего не ответил, и обе дамы замолчали.

- У него осанка гранда, - продолжала разгорячась гувернантка, - а на лошади это бог! Ах, - прервала она себя испуганно, - и как пришло мне на язык подобное сравнение!

Углы рта ее вдруг опустились, как будто к ним привесили гири, веки набожно закрыли замаслившиеся глазки, - она была олицетворенное раскаяние и сокрушение.

- Будьте так любезны, расскажите, наконец, чем ожесточил вас так этот Оливейра? - просил министр сурово и с нетерпением.

- Ваше превосходительство, он ищет случая оскорбить нашу графиню.

- Вы принудите его к этому! - вскричала молодая девушка с пылающими от гнева щеками.

Министр остановился, с неудовольствием и удивлением задержав взор на падчерице.

- О, милая графиня, как вы несправедливы! Разве я была причиной тому, что он игнорировал вас, когда вы мимо него ехали? Дело было таким образом, - обратилась она к министру и его супруге. - Я слышу, что он хочет в Нейнфельде основать приют для бедных сирот окрестных селений - ваше превосходительство, в наше время надо держать ухо востро и действовать, если представляется к тому случай, Я преодолеваю свою неприязнь и отвращение к беззаконным и своевольным стремлениям всего нейнфельдского населения, запечатываю в конверт восемь луидоров от имени графини, пять талеров от вашей покорной слуги и посылаю португальцу как вспоможение в пользу предполагаемого приюта... Конечно, при этом я пишу несколько строк, где выражаю надежду, что заведение будет стоять на строго церковной почве и говорю, что беру на себя труд позаботиться о попечительнице... Что из этого выходит?.. Деньги присылаются обратно с замечанием, что фонд на учреждение уже полон и что попечительства не требуется, а смотрительница уже имеется в лице прекрасно воспитанней старшей дочери нейнфельдского пастора - ах, как меня это рассердило!

Марлитт Евгения - Имперская графиня Гизела (Reichsgrafin Gisela). 2 часть., читать текст

См. также Марлитт Евгения (Eugenie John) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :