Элизабет Вернер
«Цветок счастья (Die Blume des Glucks). 3 часть.»

"Цветок счастья (Die Blume des Glucks). 3 часть."

- Вы думаете, довольно? - так же тихо спросил он.

- Несомненно! А теперь уходите скорее отсюда, пока они еще не пришли в себя от удивления. Надо торопиться, пока победа еще на вашей стороне! - продолжал шептать Генрих.

Жильберт последовал его совету. Он взял свою шляпу, лежавшую на столе, и, подойдя к открытой двери, произнес:

- Прощайте, доктор Эбергард! Я буду работать без отдыха, пока не выплачу вам всего того, что вы потратили на мое содержание и учение. Кроме денег я ничего не должен возвращать вам, так как ничего другого и не получал. Я никогда не видел от вас ни любви, ни ласки. Прощайте!

- Мартин, не пускай его! - закричал Эбергард, только теперь понявший, что Жильберт серьезно хочет уйти от него.

Но Мартин стоял в самом отдаленном углу передней и боялся пошевелиться, так что Эбергарду пришлось самому побежать за Жильбертом. Однако старик не успел сделать и два шага, как Генрих преградил ему дорогу.

- Бог с вами, доктор, - проговорил он, - неужели вы можете силой удержать своего ассистента? Ведь он - не недвижимая собственность вашего дома, не ваш инвентарь, который будет стоять на том месте, куда вы его поставили.

- Ах, и вы принимаете его сторону? - гневно воскликнул Эбергард. - Впрочем, вы ничего не знаете. Вы не подозреваете, что Жильберт влюблен в эту юную особу, Екатерину Рефельд; если вы будете защищать его, то потеряете и невесту, и наследство!

- Успокойтесь! Предоставьте это дело мне, я все устрою в лучшем виде.

- Да, вы единственный человек, который может помочь мне в этом деле. Вы должны как можно скорее жениться на своей невесте; не медлите ни одной минуты. Затем поезжайте с ней в столицу. Когда Жильберт перестанет видеть ее и слышать о ней, то образумится. Вы женитесь? - грозно закончил он, буквально наступая на Кронека.

Тонкая, лукавая улыбка промелькнула на губах Генриха.

- Конечно, - ответил он, - я только для этого и приехал сюда.

- Ну, слава Богу! - воскликнул Эбергард с вздохом облегчения. У него появилась надежда удержать при себе ассистента до тех пор, пока не минует опасность. Он совершенно не верил, что Жильберт действительно уйдет из его дома.

- Мартин, заячья твоя душа, куда ты спрятался? - более веселым тоном спросил он. - Ты, кажется, окончательно струсил?

Мартин с испуганным лицом подошел ближе к двери и ответил:

- Ах, барин, ведь и вправду было очень страшно!

- Да, Жильберт проявил мужество; кто бы мог подумать! Он был почти так же груб, как и я! - заметил Эбергард, не то, сердясь, не то, восхищаясь своим ассистентом. - Ну, теперь уходите отсюда, мне нужно поговорить с господином Кронеком о важном деле!

Мартин, вдруг потерявший всякую охоту к рассуждениям, повиновался немедленно и беспрекословно. Эбергард достал из кармана платок, вытер себе лоб и с глубоким вздохом опустился в кресло.

- Итак, вы должны жениться, во что бы то ни стало, - вновь заговорил он. - Когда будет ваша свадьба?

- Как только будет возможно, - ответил Генрих, - но сначала позвольте задать вам один вопрос. Помните нашу беседу в библиотеке в прошлом году? Вы тогда согласились на мою просьбу навестить госпожу Рефельд и посмотреть, в каком состоянии находится ее здоровье; вы даже были так добры, что взяли на себя ее лечение. Вероятно, теперь вам будет вполне понятно мое желание выслушать ваше авторитетное мнение относительно ее здоровья.

Глаза доктора засверкали злорадным огоньком, на его губах появилась бесконечно презрительная улыбка.

- Ах, да, да, я вполне понимаю, что вас интересует состояние здоровья вашей будущей тещи! Женитесь, женитесь скорее, мой милый! Да не смущает вас кажущееся улучшение в ее здоровье. У чахоточных нередко замечается вспышка жизни; это бывает перед самым концом. Состояние бедной женщины было безнадежно с самого начала. Вы, разумеется, очень огорчены? Это понятно, понятно, - со злым смехом прибавил старик.

- Следовательно, вы находите, что ваш коллега Мертенс был совершенно прав в своем диагнозе? - невинным тоном спросил Генрих, заранее предвидевший, что Эбергард ответит ему именно так, и потому принявший свои меры, чтобы выведать у него всю правду.

- Мертенс? Мертенс никогда не бывает прав, да будет вам известно! - воскликнул старик, снова пришедший в возбужденное состояние, услышав ненавистное имя.

- Ведь вы тоже признаете, что госпожа Рефельд безнадежна, а профессор Мертенс говорил это уже давным-давно. Вероятно, ему снова придется лечить мою тещу, когда мы вернемся в Берлин.

Доктор вскочил как ужаленный и воскликнул:

- Госпожа Рефельд вернется в Берлин, и опять будет лечиться у этого шарлатана Мертенса? Ну, уж нет, этого я не допущу, я запрещаю трогать ее отсюда!

- Ничего не поделаешь! Ей необходимо поехать в столицу по очень важным делам, - совершенно спокойным тоном продолжал Генрих свою выдумку, - а так как вы не можете лечить ее там, то бедной женщине волей-неволей придется обратиться к Мертенсу как к своему старому врачу.

- Только этого недоставало! - с бешенством крикнул Эбергард и в волнении начал бегать взад и вперед по комнате. - В течение целого года я мучился со своей пациенткой, употребил все свои силы на то, чтобы спасти ее, и вот теперь, когда достиг блестящего результата, должен передать дело своих рук в руки невежды Мертенса!.. Весь свет будет кричать, что Мертенс совершил чудо, что он воскресил безнадежно больную, что благодаря его знаниям пациентка совершенно выздоровела! Нет, я ни за что не допущу этого!

- Но вы ведь только что сказали...

- Мало ли что я вам сказал! Я не хотел преждевременно объявлять о своем успехе. Одним словом, наша больная вне всякой опасности и скоро будет так же сильна и крепка, как и мы с вами!

Генрих тоже встал с места и, приняв насмешливый тон, внушительно проговорил:

- Неужели вы думаете, доктор, что я поверю вашим теперешним словам, после того как вы только что высказали совершенно противоположный взгляд? Я понимаю, что вмешательство профессора Мертенса вам неприятно, тем более что он применяет в таких случаях, как у госпожи Рефельд, вновь изобретенное им средство. Само собой разумеется, что если наша больная поправится, то это чудо нужно будет приписать исключительно Мертенсу. Вероятно, вы этого боитесь, и потому ваше второе мнение совершенно противоречит первому. Что касается меня, то я верю лишь тому, что вы сказали сразу, то есть тому, что госпожа Рефельд безнадежна.

Слова Генриха произвели на Эбергарда такое же действие, как красный платок на разъяренного быка. Он бешено бросился вперед, позабыв о Жильберте и обо всем остальном, и воскликнул, побледнев от злости:

- Ну, в таком случае, да будет вам известно, господин любитель чужого имущества, что я все время играл с вами комедию! Я взялся лечить вашу будущую тещу лишь для того, чтобы разбить ваши мечты о большом наследстве, а теперь даю вам честное слово как врач и человек, что госпожа Рефельд никогда не была чахоточной. Я с самого начала поставил диагноз, что у нее болезнь всей нервной системы, которая, тем не менее, грозила ей одно время опасностью для ее жизни. Теперь она совершенно здорова, у нее осталась лишь некоторая слабость, которая тоже скоро пройдет. Я сегодня же сообщу об этом своей пациентке, дам ей слово, что ручаюсь за ее полное выздоровление, и скажу, что она проживет еще, по крайней мере, пятьдесят лет. Посмотрим, пожелает ли она после этого обратиться к Мертенсу!

Эбергард с торжествующим видом посмотрел на молодого человека, думая, что нанес ему смертельный удар, но лицо Генриха сияло невыразимым счастьем!

- Так это правда? - воскликнул он с безмерной радостью. - Я верю вашему честному слову! Эвелина спасена! Слава Богу!

- Эвелина? - повторил старик. - Что это значит?

- Теперь, доктор, браните меня, велите выгнать, делайте со мной что хотите, мне все равно. Вы спасли мне Эви, и я тысячу, тысячу раз благодарен вам. - И Генрих, обняв оторопелого доктора, прижал его к груди.

Эбергард был так поражен, что не успел уклониться от объятий молодого человека; он до сих пор не понимал, чему тот радуется.

- В чем дело? Почему вы сияете? Ведь наследство прошло мимо вас! Ах, Господи, наконец-то я начинаю кое-что соображать. Вы сами влюблены в госпожу Рефельд?

Генрих молчал, опустив глаза, но это молчание еще более убедило доктора в его последнем предположении. Он опустился на диван и, ударив себя по лбу, пробормотал:

- Ах, какой же я осел!

Наступила тягостная тишина.

- Простите меня, доктор, - вдруг раздался серьезный, извиняющийся голос Генриха, - простите, что я обманул вас, но я не мог придумать ничего другого. Моя единственная надежда была на вас, так как я знал, что два года тому назад вы вылечили больного, который всеми светилами медицинского мира был приговорен к смерти; тогда этот случай приковал к вам внимание всего света. Самые горячие просьбы моего отца и кузины встретили резкий отказ с вашей стороны. Тогда я решил воспользоваться вашим человеконенавистничеством. Я знал, что вы с большим удовольствием разрушите мои расчеты на наследство, точно так же как не допустите, чтобы ваш ученый противник восторжествовал, и, как видите, не ошибся.

- Ваше мнение обо мне, господин Кронек, далеко не лестно, - с горечью заметил Эбергард. - Рассчитывая на мою злость, вы разыграли свою комедию и теперь смеетесь над старым дураком, попавшимся на удочку.

- Нет, я не могу смеяться над человеком, спасшим жизнь существу, более дорогому для меня, чем моя собственная жизнь. Я обязан вам самой горячей, глубокой благодарностью, вы можете требовать от меня всего, чего хотите. Я надеюсь, что мне удастся доказать вам, что не всем на свете руководят эгоизм и материальные выгоды. Не сердитесь на меня, не сердитесь на того, кого вы сделали счастливейшим человеком в мире!

Генрих схватил руку доктора с такой светлой улыбкой, что морщины на лбу старика постепенно разгладились, и он ответил:

- Я ничего против вас не имею. В сущности, вы правы; никаким другим путем вы не заставили бы меня лечить вашу больную. Скажите мне лишь одно, молодой человек: кто научил ваши ясные глаза так хорошо всматриваться в людей, что они залезают в душу даже седобородых старцев и читают их мысли? Я доволен, что, в конце концов, не ошибся в вашем лице и в ваших глазах. Я никак не мог примириться с тем, что это открытое, честное лицо и прекрасные детские глаза принадлежат человеку, у которого на уме лишь денежные расчеты. Как хорошо, что это оказалось неправдой!

С этими словами доктор дружески потряс руку Генриха и посмотрел на него так, точно его выходка доставила ему, действительно, большое удовольствие.

К сожалению, хорошее настроение Эбергарда длилось недолго, так как он вдруг вспомнил, что настоящее положение вещей нарушает его собственные интересы.

- А что же будет с вашей бывшей невестой? - воскликнул он. - Ее нужно, во что бы то ни стало выдать замуж!

- Конечно, - спокойно согласился Генрих. - Она, по всей вероятности, выйдет замуж за доктора Жильберта. Не возмущайтесь, вам необходимо свыкнуться с мыслью о том, что вы не имеете права запретить своему ассистенту жениться, когда и на ком ему будет угодно! А теперь мне нужно пойти поискать беглеца, а не то с ним может случиться какое-нибудь несчастье, так как оскорбленное чувство человеческого достоинства уж слишком сильно заговорило в нем.

Кронек ушел, а Эбергард с громкими проклятиями поднялся наверх, в свой кабинет, где его ожидал Мартин.

- Господин Кронек уже ушел? - спросил последний.

- Да. Ты знаешь, Мартин, этот тоже влюблен, да к тому же еще в свою тещу! Черт их всех побери! - прибавил доктор и снова стукнул кулаком по столу.

- Господи, помилуй! - воскликнул старый слуга. - Чего только теперь не бывает на свете! Я ведь говорил вам, барин, что как только дело коснется женщины, так все мужчины сходят с ума!

9

Между тем, следуя совету своего нового друга, Жильберт отправился в нижнюю гостиницу. Здесь ему, прежде всего, понадобилось удовлетворить любопытство хозяина гостиницы, который был страшно поражен, узнав, что ассистент доктора Эбергарда желает поселиться у него. К счастью, подоспел Генрих и кое-как объяснил, почему Жильберт должен жить непременно в гостинице. Предлог был выдуман наскоро: хозяин ему не вполне поверил, тем не менее, отвел почетному гостю лучшую комнату в доме и послал человека из гостиницы на виллу Эбергада за некоторыми наиболее нужными вещами молодого доктора.

Устроив, таким образом, будущего жениха Кетти, Генрих отправился домой. Он избрал кратчайший путь через сад гостиницы, где обычно бывали лишь туристы, так как местные крестьяне предпочитали сидеть в зале, где играла музыка, и всегда присутствовал сам хозяин. Генриха очень удивило, что на этот раз он встретил в саду крестьянского парня, сидевшего за столиком с кружкой пива и мрачно смотревшего на улицу, которая была видна сквозь деревья. Увидев горожанина, крестьянин вскочил с места и направился к нему.

Генриху бросилась в глаза фигура молодого парня. Хотя он видел его лишь один раз и то в сумерки, тем не менее, сразу узнал его.

- Ах, это вы, Винцент Ортлер? - проговорил он. - Вы что здесь делаете? Надеюсь, вы пришли сюда не затем, чтобы снова преградить мне дорогу, как тогда, в горах, помните?

Мрачное лицо крестьянина не просветлело при шутливом вопросе Генриха, он только отрицательно покачал головой.

- Нет, господин Кронек, я теперь точно знаю, что вы были в моем горе ни при чем. Я был неправ по отношению к вам, я принял вас за другого.

В словах крестьянина слышалась как бы просьба о прощении, и это тронуло Генриха.

- Ну, раз вы заговорили со мной таким тоном, то мы можем с вами побеседовать. Прошлый раз вы были слишком грубы, и потому я не счел нужным рассеять ваши сомнения. Наверно, Гундель разъяснила вам вашу ошибку?

- Нет, Амвросий!

- Амвросий, вот как! - медленно произнес Генрих.

- Да, он. Досталось же мне от него, когда я на обратном пути зашел в его гостиницу. "Господин Кронек никогда не сделает ничего дурного, я за него ручаюсь своей головой", - сказал он мне. Я осознаю, что поступил, как осел, когда набросился на вас, не разобрав хорошенько, кто виноват. Теперь я знаю, кто старается вскружить голову моей Гундель, его фамилия не Кронек, а Гельмар. Да, Амвросий очень уважает вас. Вы ведь подниметесь к нему в горы?

- Возможно, если у меня будет на это время, - уклончиво ответил Генрих и поспешил переменить тему разговора. - Ну, как же обстоят теперь ваши сердечные дела? Я не видел Гундель; ее отец говорит, что она редко прислуживает гостям!

- Ну, еще бы! - иронически засмеялся Винцент. - Она ждет свое сокровище, и ей уже нет дела до посетителей гостиницы. Этот господин, этот негодяй опять здесь; он не оставляет Гундель в покое.

- Значит, он снова взялся за старое? - С презрительной улыбкой проговорил Генрих, гневно сдвинув брови. - Я думал, что эта история уже давно забыта, похоронена навсегда.

- Я тоже так думал и не понимал, почему Гундель продолжает разыгрывать из себя важную барышню, какую-то принцессу, не удостаивающую нас единым взглядом. Теперь все выяснилось - он обещал жениться на ней!

- Гвидо Гельмар женится на дочери трактирщика? - воскликнул Генрих.

- По крайней мере, он уверил в этом глупую Гундель. Этот Гельмар заставил ее поклясться, что она никому не скажет о том, что выходит за него замуж, пока он не приведет в порядок свои дела. У него, видите ли, очень знатные родители, которых он должен подготовить к тому, что женится на простой девушке. Гундель, действительно, до сих пор не говорила никому ни слова, даже ее отец ничего не знает. Недавно, когда я потребовал от нее решительного ответа "да" или "нет", она сказала мне всю правду. Гельмар обещал на днях поговорить с отцом Гундель, и тогда всему конец! Они повенчаются, уедут в столицу, и Гундель станет важной барыней.

- Неужели Гундель верит ему?

- А вы не верите? Ну, тогда я знаю, как мне следует поступить с этим господчиком. Он должен сейчас прийти сюда; на этот раз я не выпущу его из своих рук, он ответит за все то зло, которое причинил мне.

- Винцент, не нужно никаких насилий! Если вы дадите мне слово, что оставите Гельмара в покое, когда он придет сюда, то ручаюсь вам, что Гундель сегодня же прогонит его из дома своего отца с большим позором.

Винцент с удивлением выслушал это обещание, которое, по его мнению, никак нельзя было выполнить.

- Как же вы это устроите? - недоверчиво спросил он.

- Это уж мое дело! Я сейчас пойду к Гундель и открою ей глаза на поведение Гельмара. Но еще раз напоминаю, что вы не должны прибегать к насилию... слышите? Винцент молча кивнул головой и нерешительно вернулся на свое прежнее место, которое было хорошим наблюдательным пунктом.

Через четверть часа он, действительно, увидел ненавистного Гельмара в элегантном полуфантастическом костюме туриста. Он небрежно кивнул головой хозяину гостиницы, вышедшему ему навстречу, и прошел в дом. При виде соперника Винценту стоило громадных усилий усидеть на месте. Его руки невольно сжались в кулаки, но он дал слово Генриху сидеть спокойно и ждать конца его переговоров с Гундель.

Молодому Кронеку предстояла очень трудная задача. Он пригласил Гундель в свободную комнату для того, чтобы переговорить с девушкой наедине. Вначале их беседа носила бурный характер. Щеки Гундель пылали, голос дрожал от негодования, а в глазах сверкал злой огонек.

- Это неправда, неправда! - кричала она. - Он обещал на мне жениться, сто раз клялся; я ни за что не поверю, что он обманывает. Вот он сейчас придет, я сама спрошу его.

- Это делу не поможет, - возразил Генрих, - Гельмар прибавит еще одну клятву к тем, которые дал раньше, но все это будет ложью!

- Нет, неправда, неправда! - настаивала Гундель. - Я ему верю так же, как самой себе. Я обещала ему молчать и сдержала свое слово, хотя мне нелегко было это сделать, в особенности, когда отец приставал ко мне с вопросом, почему я не хочу выйти замуж за Винцента. Он воображает, что это - большое счастье.

- А почему ты, собственно, оттолкнула Винцента? - с упреком спросил Генрих. - Он честно и искренне любил тебя; мне кажется, что он и теперь еще продолжает любить, хотя ты так нехорошо поступила с ним.

Губы молодой девушки вздрогнули от подавляемых слез, но она сдержала себя и продолжала говорить с прежней запальчивостью.

- Винцент очень упрям, да и я в этом отношении не лучше его; если бы мы поженились, то каждый день ссорились бы. Он меня мучил своей ревностью, сердился, если кто-нибудь смотрел на меня, и это мне надоело. Я хотела проучить его, пусть теперь кается!

- Что ты говоришь, Гундель? Постыдись! Неужели только из упрямства и для того, чтобы наказать Винцента, ты бросилась в объятия другого?

Молодая девушка быстро отвернулась, чтобы скрыть слезы.

- Оставьте меня в покое, господин Кронек, - прерывающимся голосом воскликнула она. - С Винцентом дело покончено навсегда. Я буду женой господина Гельмара, важной дамой; у меня будет свой дом, много прислуги и экипаж. Он все это обещал мне, нужно только подождать немного. У господина Гельмара чрезвычайно гордые родители; они ни за что не хотят, чтобы их сын женился на простой деревенской девушке. Он должен подготовить их.

- А я могу уверить тебя, что у Гельмара вообще нет родителей, что он незнатного происхождения и вовсе не богат. Он - человек совершенно свободный и мог еще в прошлом году повести тебя к венцу, если бы хотел на самом деле жениться. Между тем в то время, когда он все это обещал тебе, он ухаживал за другой, очень богатой и знатной дамой...

- Нет, нет, неправда, - перебила Генриха молодая девушка, страшно побледнев. - Я вам не верю, не верю никому в мире, только ему одному!

- В таком случае ты услышишь правду от него самого. Я не хотел прибегать к такому средству, но если нельзя иначе спасти тебя от большого несчастья, то пустим его в ход. Вот идет твой "жених", - прибавил Генрих, увидев через окно Гельмара. - Я буду говорить с ним, а ты слушай наш разговор в соседней комнате; таким образом, ни одно слово не ускользнет от тебя; только ты ничем не выдавай своего присутствия, пока не убедишься, что я был прав.

Какая-то особенная сила была в голосе Генриха, когда он говорил серьезно. Упрямый Винцент беспрекословно исполнил его совет, а теперь и строптивая Гундель молча подчинилась ему, когда он провел ее в соседнюю комнату и притворил дверь.

Через несколько минут послышались шаги Гельмара.

- Здравствуй, Генри, - проговорил он, входя в комнату. - Хозяин сказал мне, что ты сидишь наверху с Гундель. Где же она?

- Ее позвали зачем-то вниз. Вероятно, она сейчас на кухне.

- В таком случае мне следовало остаться внизу. А у тебя, кажется, было форменное свидание с Гундель? Не вздумал ли ты отбить ее у меня?

- О нет, но мне хочется задать тебе один вопрос! Неужели ты, действительно, собираешься жениться на ней?

- Так эта дура все разболтала? - сердито воскликнул Гельмар. - Я взял с нее слово молчать и думал, что она исполнит свое обещание, потому...

- Потому что у тебя очень важные и гордые родители, которых ты должен подготовить к тому, чтобы они дали свое согласие на твой брак с простой девушкой. Как видишь, мне все известно!

- Нужно же было чем-нибудь заткнуть рот глупой деревенщине. Если бы я не выдумал всей этой истории, она начала бы хвастать перед своими подругами, что выходит за меня замуж, а ты понимаешь, что это совершенно не в моих интересах. Если она сказала эту глупость одному тебе, это еще ничего; она, вероятно, думает, что ты, как мой друг, посвящен в тайну. Но если она болтает такой вздор всем, то это очень неприятно.

- Однако Гундель так уверена в том, что будет твоей женой, что и я перестал сомневаться. Значит, ты, действительно, хочешь ввести в свою личную жизнь ту идиллию, которую воспеваешь в своих произведениях? Ты женишься на девушке из народа!

Гельмар громко засмеялся; хотя его смех прозвучал так же мелодично, как всегда, но в нем слышалось безграничное презрение.

- Что с тобой, Генри? В своем ли ты уме? Неужели Гундель и тебя заразила своей глупостью? Я, Гвидо Гельмар, женюсь на крестьянской девушке, дочери деревенского трактирщика, бегающей за пивом для каждого мужика! Как раз подходящая жена для того, чтобы повезти ее в столицу и сделать хозяйкой своего дома! Да можно умереть со смеху!

Гвидо снова расхохотался, но Генрих оставался серьезным и посмотрел на дверь соседней комнаты, все еще остававшуюся закрытой.

- Если ты находишь такой брак смешным, для чего же ты затеял всю эту комедию? - спросил он.

- Ах, Господи, да просто потому, что иначе я не мог ничего добиться от Гундель. Ее только и можно было соблазнить тем, что она будет барыней, моей законной женой! Ты знаешь, что Гундель готова шутить и смеяться со всеми, но если вздумаешь подойти к ней ближе, она приходит в бешенство, как дикая кошка. Однако эта история мне очень надоела, и я хочу положить ей конец.

- Можете себя избавить от этого труда! - раздался вдруг голос Гундель. Дверь соседней комнаты широко распахнулась, и на пороге показалась стройная фигура молодой девушки. Ее лицо было бледно как полотно, а глаза грозно сверкали. Она быстрыми шагами подошла к Гельмару, который испуганно попятился к стене, и задыхающимся от волнения и злобы голосом повторила: - Можете избавить себя от этого труда. Глупая крестьянская девушка сама положит конец этой подлой истории. Может быть, она недостаточно хороша для того, чтобы быть барыней, но, во всяком случае, в тысячу раз лучше Гвидо Гельмара, этого негодяя и подлеца!

- Гундель, каким образом ты очутилась здесь? - пробормотал Гельмар. - Не придавай значения моим словам!.. Ведь я пошутил...

- Да, но мне твоя шутка обошлась слишком дорого, и ты мне заплатишь за нее, ты познакомишься с когтями "дикой кошки"! - воскликнула молодая девушка и бросилась к испуганному поэту, так что тот поспешил спрятаться за спину Генриха и пробормотал:

- Ради Бога, защити меня, удержи ее!

Воспользовавшись тем моментом, когда Генрих преградил дорогу Гундель, Гельмар быстро юркнул в открытую дверь и, не помня себя от страха, выбежал из дома. Гундель хотела догнать его, но Генрих схватил ее за руки и не пустил.

- Будь благоразумна, Гундель, - тихо, но убедительно сказал он. - Зачем поднимать шум? Ведь это больше всего повредит тебе. До сих пор никто, кроме меня и Винцента, не знает, как далеко у вас зашло дело с Гельмаром. Мы оба будем молчать, молчи и ты!

Эти слова и постыдное бегство вероломного поэта несколько образумили молодую девушку. Она остановилась, слезы ручьем полились из ее глаз, она закрыла руками лицо и громко разрыдалась.

А Винцент продолжал сидеть у своего наблюдательного пункта; он не разжимал кулаков, собираясь пустить их в ход, если "городской господчик" засидится у любимой девушки. Но Гельмар выбежал из гостиницы раньше, чем Винцент мог ожидать. Он был явно чем-то сильно расстроен и поспешно вышел на улицу, словно боясь погони.

Вскоре после ухода Гельмара в саду гостиницы показался и Генрих.

- Он ушел! - возбужденно сказал Винцент, бросаясь навстречу молодому человеку.

- Да, ушел и больше никогда сюда не вернется. Гундель с таким треском прогнала его, что у него навсегда пропадет охота переступать порог этого дома.

- А... а Гундель?

- Она осталась наверху и горько плачет. Пока нужно оставить ее в покое, потом, через некоторое время, вы можете снова поговорить с ней.

- Господин Кронек, мне, право, кажется, что вы волшебник, что вы умеете колдовать. Я когда-то хотел убить вас, то есть, собственно, не вас, а того, другого, ну да все равно. Я хочу теперь сказать вам, господин Кронек, что готов пойти за вами в огонь и воду.

Генрих улыбнулся и дружески хлопнул молодого крестьянина по плечу.

- Ни в огонь, ни в воду вам не придется идти, а вот если вы захотите пойти со мной наверх, в ледники, то я буду очень рад. Я собираюсь в ближайшие дни взобраться на Снежную вершину, и уже говорил об этом сегодня утром с Себастьяном, который будет моим проводником. Только он уверяет, что лучше идти втроем, так как на вершину придется взбираться с помощью каната. Хотите быть моим вторым проводником?

- Конечно, хочу! А разве мы не возьмем с собой Амвросия?

- Нет, мы пойдем одни, - коротко ответил Генрих. - Себастьян сообщит вам о дне и часе, когда мы отправимся в путь. А пока до свидания, Винцент!

Генрих ушел, и на его губах заиграла обычная веселая улыбка.

"Ну, я сегодня сыграл роль доброго гения для двух влюбленных парочек, - подумал он, - теперь пора позаботиться и о себе!"

10

У Генриха была ярко выраженная склонность избегать широких, удобных дорог; он предпочитал лес, луга, горы, хотя ему приходилось при этом натыкаться на некоторые препятствия в виде колючих кустарников, болот и прочего, но он любил и эти препятствия. Таким же обходным путем он направился из гостиницы домой, а потому и не видел хорошо знакомой фигуры, которая тоже направлялась к вилле Рефельдов, но только по большой дороге. Это был Жильберт. Молодой доктор после долгих размышлений решил сегодня же задать Кетти тот вопрос, от которого зависела его дальнейшая судьба. Он боялся, что Эбергард, пользовавшийся теперь большим уважением Эвелины, представит его в самом невыгодном свете. Нужно было торопиться с предложением, чтобы не дать времени разгневанному доктору повредить делу. Кроме того, Жильберт опасался, что того мужества, которое он проявил сегодня, ему хватит ненадолго, а потому необходимо было ковать железо, пока оно было горячо.

Молодой доктор направился, конечно, к той стороне парка, где находилась беседка. На этот раз ему повезло: на столе в беседке снова стояла рабочая корзинка, возле которой лежал хорошо знакомый Жильберту листочек почтовой бумаги, а на скамейке у стола сидела сама виновница сердечных терзаний молодого доктора.

Кетти больше не читала послания Жильберта лишь по той простой причине, что знала его наизусть. Ее мысли были заняты вопросом, почему автор этого стихотворения убежал от нее сломя голову, сунув ей в руки свое детище. Конечно, в стихах были прекрасно выражены чувства молодого доктора, и ни в каких других объяснениях не было нужды, но почему он убежал, не дождавшись ответа?

Кетти, конечно, знала, что Генри предназначается ей в мужья; он был гораздо красивее, более эффектен и остроумен, чем Жильберт, но почему-то тихий, скромный доктор пришелся молодой девушке больше по душе. Старый опыт, доказавший, что противоположности сходятся, подтвердился еще одним фактом. Кетти мало заботилась о том, как отнесется Генри к ее поступку; она была уверена, что он не долго будет сердиться на нее за то, что она предпочла ему другого. Она считала своего двоюродного брата неспособным серьезно относиться к чему бы то ни было, и по ее мнению, Генри был еще слишком легкомыслен для того, чтобы жениться. У нее появилось, было, сомнение, согласится ли ее мачеха отказаться от задуманного плана, но это сомнение рассеялось при мысли о доброте и отзывчивости Эвелины.

"Стоит мне только сказать ей, что я буду глубоко несчастна, если не выйду за Жильберта, и она на все согласится!" подумала девушка, с благодарностью вспоминая о молодой прекрасной женщине, бывшей для нее настоящим другом.

- Фрейлейн Рефельд! - вдруг раздался робкий голос.

Кетти вздрогнула, вспыхнула до ушей, но не тронулась с места.

- Фрейлейн Рефельд! - прозвучало снова, и у ограды сада показалась фигура Жильберта.

- Ах, это вы, доктор? - с притворным изумлением произнесла девушка.

- Вы читали мои стихи? - еще тише спросил молодой человек.

- Да! - шепотом ответила Кетти.

- Вы... вы... не сердитесь на меня?

Девушка молча покачала головой. Это движение привело Жильберта в неописуемый восторг, он забыл, что от любимой девушки его отделяет решетка сада, бросился вперед и так ударился о железо, что цепи решетки зазвенели.

Кетти испугалась, вскочила с места и только теперь сообразила, как нелюбезно было с ее стороны не пригласить доктора в сад.

- Пожалуйста, войдите! - торопливо предложила она, желая исправить свою ошибку.

Она, конечно, думала, что гость войдет через калитку сада, но Жильберт предпочел тот путь, который указал ему вчера Генрих. Не долго думая, он взобрался на решетку и перескочил через нее.

Кетти прыжок доктора доставил большое удовольствие. Это было в высшей степени романтично. Герой романа и не должен был войти в калитку, как обыкновенные люди, а с опасностью для жизни преодолеть препятствия, чтобы быть ближе к избраннице своего сердца. Доктор и не подозревал, как высоко подняло его в глазах Кетти легкое гимнастическое упражнение. Теперь он был в беседке и не смел поднять глаз на предмет своей любви. Девушка снова села на скамью и, опустив глаза, ждала с сильно бьющимся сердцем объяснения в любви, которое было теперь неизбежно. Жильберт не ошибся - его мужества хватило ненадолго. На влюбленных напала непобедимая робость, они не в состоянии были произнести ни одного звука.

Наступило долгое молчание. К счастью, на улице раздался стук колес; молодой доктор был убежден, что это едет Эбергард с целью очернить его в глазах Эвелины Рефельд, а вследствие этого нельзя было терять ни одной минуты.

- Фрейлейн Рефельд, я люблю вас! - вдруг воскликнул Жильберт с храбростью отчаяния.

"Слава Богу, наконец-то он заговорил", - подумала молодая девушка и ждала, что вслед за этим последует что-нибудь поэтическое вроде того, что было в стихах, но влюбленный закончил очень прозаически:

- Я люблю вас и прошу вашей руки!

Молодая девушка была несколько разочарована, что после длительной паузы последовала такая простая фраза. Но, как бы то ни было, это все же было признанием в любви и требовало какого-нибудь ответа.

- Право, доктор, все это так неожиданно для меня! - пробормотала она.

- А между тем я люблю вас уже очень давно, - с грустью проговорил Жильберт. - Целый год я молча боготворю вас, но до сих пор не смел признаться вам в своих чувствах. Фрейлейн Рефельд, позволяете ли вы мне надеяться?

Этот вопрос был задан с таким волнением и страхом, точно от ответа Кетти зависела жизнь или смерть молодого доктора. Лукавая улыбка скользнула по лицу юной девицы, она чувствовала, что в ее руках находится судьба человека, написавшего незабвенное стихотворение "Екатерине", и решила прийти ему на помощь.

- Меня зовут Кетти, а не фрейлейн Рефельд! - прошептала она.

- Кетти, моя Кетти! - с восторгом воскликнул Жильберт, забывая все на свете.

Теперь ему не нужно было ничье вмешательство. Страшное слово было произнесено и развязало ему язык. Хотя он говорил прозой, а не стихами, но в его выражениях было столько поэзии, что даже требовательная Кетти осталась довольна.

Давно затих стук колес экипажа, который проехал, не останавливаясь мимо виллы Рефельдов, а влюбленные даже не заметили этого. Они с выражением глубокого счастья смотрели в глаза друг другу, запечатлев свою помолвку первым поцелуем.

Когда Генрих вернулся на виллу, то никого не застал дома. Горничная сообщила ему, что барыня пошла гулять по горной тропинке, а господин Гельмар полчаса тому назад уехал в ближайший город С. Он оставил письмо для господина Кронека, которое просил передать сразу же, как только вернется молодой барин.

Генрих взял письмо и тоже пошел по направлению горной тропинки. По дороге он разорвал конверт и начал читать послание Гельмара, состоявшее из нескольких строк:

"Дорогой Генри, неотложное дело заставляет меня поехать на несколько дней в С. Надеюсь, что ты как-нибудь уладишь неприятный инцидент. Рассчитываю на тебя как на близкого друга и уверен, что ты постараешься устроить дело без особенного для меня беспокойства. Уполномочиваю тебя поступать в этой истории всецело по своему усмотрению. Думаю вернуться обратно в конце недели. Твой старый друг Гвидо".

- Негодяй! - пробормотал Генрих, скомкав письмо в руке. - Он трусливо сбежал, опасаясь мести со стороны обманутой девушки, и поручает мне не допустить Гундель до открытого скандала! Я должен сделать это, как "близкий друг". Хороша дружба, нечего сказать! Давно пора положить ей конец! Если представится какая-нибудь возможность, я постараюсь скрыть от Эвелины, что за человек Гвидо Гельмар; я не хочу, чтобы она разочаровалась в нем как в любимом поэте, но если он успел уже заронить в ее сердце искру любви, то я расскажу ей всю правду, не щадя его!

Эвелина сидела под деревом в небольшом лесу и читала книгу. Это было ее любимым местом с того памятного вечера, когда она встретила здесь Генриха.

Весна в том году властной хозяйкой прошла и по верхушкам гор, и все вокруг ожило и зацвело. Дикая яблоня уже сняла с себя свой белый подвенечный наряд и надела зеленое платье, блестевшее на солнце, как шелк. Деревья и кустарники были покрыты густыми листьями; кругом расстилалось море зелени, а сквозь нее мелькали стеклянная поверхность озера и голубоватая линия гор. Все было залито золотым блеском и свежестью прекрасного майского дня.

- Простите, если я помешал вам, - сказал Генрих, заметив, что молодая женщина при его появлении вздрогнула. - Вы были так углублены в книгу, что не слышали моих шагов

Лицо Эвелины еще носило следы того впечатления, которое произвела на нее только что прочитанная книга. Ее щеки горели, а глаза от удовольствия блестели. Взгляд Генриха скользнул по книге, которую держала в руках молодая женщина, и он с деланным равнодушием произнес:

- Ах, вы читали "Альпийскую фею"? Значит, я, действительно, помешал вам?

- О нет, я читаю ее во второй раз, - быстро ответила Эвелина, - и, знаете, во второй раз она произвела на меня еще большее впечатление, чем в первый.

- Неужели? Значит, вы не согласны с мнением Гвидо, что это произведение никуда не годится?

- Я совершенно не понимаю Гельмара, - воскликнула Эвелина, закрывая книгу. - Он или был слеп, когда читал "Альпийскую фею", или умышленно не видит всей красоты этого произведения. Мне кажется, что в этом случае играет некоторую роль и зависть. Меньший талант завидует значительно большему, стоящему выше его.

- Неужели вы предпочитаете автора "Альпийской феи" нежному поэту, воспевающему розы и трели соловья?

- Вы, по обыкновению, шутите, - с легким упреком заметила молодая женщина. - Разве можно поставить на один уровень Гвидо Гельмара и неизвестного автора "Альпийской феи"? Мягкая, мечтательная лирика Гельмара напоминает лунный свет, а с каждой строки "Альпийской феи" сверкает горячий солнечный луч. Свет луны гаснет при восходе солнца, и поэзия Гельмара тускнеет в сравнении с пламенными словами "Альпийской феи". В некотором отношении вы правы, Генри, подсмеиваясь над стихами своего друга. Иногда и мне надоедают все эти "увядшие розы". Во всяком случае, талант Гельмара в сравнении с талантом неизвестного автора - то же самое, что детский колокольчик в сравнении с могучим церковным колоколом.

Эвелина была очень возбуждена и не заметила выражения глаз своего собеседника. Чувство гордости сверкало в его взгляде, и он с трудом сдерживал свою радость.

- Только бы Гвидо не услышал вашего приговора! - стараясь принять шутливый тон, проговорил Генрих. - Он принял бы ваши слова за смертельное оскорбление, так как крайне чувствителен в этом отношении.

- Да, я знаю. Это единственный недостаток вашего друга, который во всех других отношениях - идеальный человек. Я очень ценю его за то, что он и в жизни так же чист и далек от житейской грязи, как и в своих произведениях. Вы слышали, что он уехал?

- Да! - лаконично ответил Генрих.

- Он поехал на несколько дней в С. к своему приятелю, заболевшему во время путешествия. Гельмар встретил на улице телеграфиста, и тот вручил ему телеграмму, присланную больным. Недолго думая, Гельмар вернулся домой, чтобы проститься со мной, затем попросил дать ему лошадей и уехал на железнодорожную станцию. Мне кажется, Генри, что вы мало цените своего друга; этот случай еще раз доказывает, с каким самопожертвованием относится Гельмар к близким ему людям.

Генрих прислонился к стволу дерева и молча смотрел на молодую женщину, которая и не подозревала, какого человека она считала "идеальным во всех отношениях". Неужели он так дорог ей, что ее сердце истечет кровью, если она узнает всю правду о Гвидо Гельмаре? Генрих хотел, во что бы то ни стало узнать, насколько ей близок отсутствующий поэт, и потому обратился к Эвелине:

- Я хотел бы задать вам один вопрос. Может быть, вы найдете его слишком смелым, так как я не имею на него права; может быть, вы рассердитесь на меня, найдя его оскорбительным, тем не менее, я рискую спросить вас: делал ли вам Гвидо предложение?

Эвелина опустила глаза.

- Генри, это...

- В высшей степени нескромно, - закончил Генрих. - Я знаю! Но мне чрезвычайно важно знать, предлагал ли он вам свою руку и сердце?

- Да! - последовал тихий ответ.

- И вы его... отвергли?

- Ведь это было еще в прошлом году, - уклончиво ответила молодая женщина. - Я была тогда на краю могилы и, конечно, должна была отклонить его предложение.

- А если он повторит его, - о! он непременно сделает это, - что вы скажете ему теперь, Эвелина? Ведь перед вами больше не стоит грозный призрак смерти. Что ответите вы Гвидо теперь? Разве вы не догадываетесь, как много для меня значит этот вопрос? Скажите же мне честно, откровенно, согласитесь ли вы быть женой Гельмара?

- Нет, никогда! - твердо и решительно ответила молодая женщина, а вслед за тем почувствовала, как горячие губы крепко прильнули к ее руке как год тому назад, и так же, как тогда, она не могла освободить ее. - Генри, ради Бога, не говорите со мной ни о чем, избавьте себя и меня от лишнего горя! - дрожащим голосом прошептала она. - Вы знаете, что я не верю в то, что меня можно спасти; доктор Эбергард с помощью своей науки смог только на короткое время отсрочить близкий конец...

- Нет, нет, - горячо прервал ее Генрих. - Я только что вернулся от доктора Эбергарда. Мне стоило большого труда заставить старого упрямца сказать правду, и все-таки я добился своего. Он дал мне честное слово, что вам не грозит ни малейшая опасность, что он ручается за то, что вы будете вполне здоровы. Сегодня же вы это услышите от него сами.

Эвелина страшно побледнела - эта радостная новость буквально ошеломила ее. Хотя молодая женщина чувствовала себя в последнее время несравненно лучше прежнего, но даже не допускала мысли о выздоровлении, чтобы затем не наступило горькое разочарование. И вдруг теперь она услышала, что грозный призрак смерти отошел от нее; она могла радоваться и светлой весне, и яркому солнцу, она имела право на счастье, имела право жить, наслаждаться этой жизнью сама и давать счастье другим! Все это было неожиданно, до крайности радостно. Сердце молодой женщины сильно забилось, будто хотело выскочить из груди, и она невольно прижала к нему свободную руку.

- Теперь и я не стану больше молчать, - страстно воскликнул Генрих. - Слишком долго страшный призрак стоял между нами, теперь его нет, и я должен высказаться до конца. Я полюбил вас, Эвелина, с первого взгляда, как только увидел вас. Я согласился на помолвку с Кетти лишь потому, что это давало мне возможность быть ближе к ее мачехе. Когда я требовал, чтобы Эбергард лечил вас, когда умолял тебя подчиняться его требованиям, я беспокоился за свое собственное счастье... Эви, для меня нет жизни без тебя; ты принадлежишь мне, так как я заставил Эбергарда вырвать тебя из когтей смерти. Ты - моя собственность, и я не отдам тебя никому ни за что на свете!

- Нет, нет, это невозможно, - пробормотала молодая женщина, еле владея собой. - Мое бедное дитя, бедная моя Кетти!

- Она будет очень благодарна нам за то, что мы избавим ее от необходимости отказать мне. Мы были с ней всегда хорошими товарищами, останемся таковыми и в дальнейшем, но ее сердце отдано другому, и я должен сказать, что помогал ей в этом из чисто эгоистического чувства. Нет, Эви, теперь ни о чем не спрашивай меня, а скажи только, согласна ли ты быть моей. Я не могу тебе дать ни славы, ни знатного имени; я только легкомысленный Генри, человек с большими недостатками, которому ты так часто читала нотации. Теперь этот Генри у твоих ног и умоляет тебя быть его женой. Он ничего не может дать тебе, кроме горячей любви и всей своей жизни, которая всецело принадлежит тебе. Если ты не откажешь мне, то я употреблю все силы на то, чтобы ты никогда не раскаивалась в своем согласии.

Генрих опустился перед молодой женщиной на колени. Она же наклонилась к нему и с выражением глубокой любви тихо ответила:

- Да, злой, нехороший Генри, я хочу быть твоей женой, несмотря на все твое легкомыслие; я верю в глубину твоего чувства, верю в благородство твоей души!

С криком восторга Генрих вскочил с земли и нежно обнял стройный стан молодой женщины, осыпая ее такими пламенными словами ласки и любви, что Эвелина почти с удивлением взглянула на него.

- Ты говоришь так, точно тоже сразу стал поэтом.

- Да, я нашел сказочный цветок счастья, открывающий путь в волшебный мир романтики, - ответил, смеясь, Генрих. - Помнишь, когда я рассказывал тебе, как сорвал со скалы цветок, ты еще тогда нашла, что я говорю как поэт.

- А у тебя сохранился тот цветок? - тихо спросила Эвелина. - Ты ведь взял его у меня обратно.

Генрих улыбнулся и достал из бокового кармана бумажник. В одном из отделений, предназначенном, очевидно, для фотографической карточки, так как оно представляло собой темную рамку, белела бумажка, к которой был прикреплен темно-синий альпийский цветок, не изменивший в течение года ни своего цвета, ни формы.

- Вот видишь, как я берегу свой талисман, - шутливо заметил молодой человек. - Я всегда ношу его с собой, а когда работал, то клал его на письменный стол. Часто мне казалось, что синий цветок диктует мне нужные слова. Это, конечно, суеверие, но альпийский цветок принес мне счастье.

Эвелина промолчала. Она невольно вспомнила тот момент, когда тяжелая ветка, покрытая цветами, коснулась ее лба и помешала ей дать утвердительный ответ на предложение Гельмара. Что было бы с ней, если бы она дала слово настойчивому поэту, когда ее сердце было переполнено любовью к другому?!

- Неужели этот поэтичный цветок принимал участие в составлении сухих служебных бумаг? - шутливо спросила она после некоторого молчания. - Значит, ты все-таки работал, Генри? Теперь я, наконец, приступаю к экзамену, которого ты так боялся. Скажи, пожалуйста, что ты делал в течение этого года?

Генрих молча нагнулся и поднял с земли книгу, выскользнувшую из рук Эвелины.

- Решай сама, сделал ли я что-нибудь хорошее за это время? - ответил он, подавая книгу молодой женщине. - Впрочем, я уже знаю твой ответ. Когда я пришел сюда, ты всецело находилась под впечатлением моей "Альпийской феи".

Эвелина вздрогнула, и ее глаза удивленно и почти испуганно посмотрели на Генриха.

- Твоей "Альпийской феи"? - повторила она. - Что ты хочешь этим сказать? Что у тебя общего с этим произведением?

- Почти ничего - я только написал его! Что с тобой, Эви? Ты точно испугалась? Неужели заглавие моей пьесы ничего не сказало тебе? Я больше всего боялся, что именно ты откроешь мою тайну, а на деле оказалось, что ты тоже не имела ни малейшего представления о том, кто автор "Альпийской феи".

Большие темные глаза Эвелины с недоверчивым изумлением приковались к лицу Генриха.

- Генри, неужели это правда? - воскликнула она. - Ты...

- Неизвестный автор, тот, которого тщетно ищет вся столичная пресса, тот, которого Гельмар принял так немилостиво.

- И у тебя хватило жестокости, чтобы скрыть от меня свой поразительный талант? Даже говоря со мной о своей любви, ты ни одним звуком не упомянул об этом.

- Вот именно, умоляя тебя быть моей женой, я и не хотел, чтобы какое-нибудь другое обстоятельство, помимо любви, повлияло на твой ответ. Писатель, которым восхищается весь свет, который сразу завоевал славу, мог, конечно, легче завоевать успех у моей романтической Эвелины, чем ничего не значащий молодой человек, занимающий незначительную должность в одном из министерств. Но мне хотелось, чтобы этот ничего не значащий молодой человек, легкомысленный Генри нашел путь к твоему сердцу, несмотря на то, что его любыми путями хотели очернить в твоих глазах. Слава Богу, ты не отвергла его, и теперь и он, и автор "Альпийской феи" принадлежат тебе на всю жизнь.

Эвелина прижалась к груди молодого человека и робко взглянула на него; она робела перед его могучим талантом, сразу завоевавшим сердца людей.

- Генри, твой первый труд имел невероятный успех, - проговорила она. - Но неужели твой талант обнаружился так внезапно? Разве можно стать поэтом по желанию?

- Конечно, нет, Эви, - улыбаясь, ответил он. - Очевидно, талант был у меня от рождения, но я не понимал этого и растрачивал его по мелочам. Только ты направила меня на верный путь, ты сняла повязку с моих глаз. Я чувствовал неудовлетворенность, не мог заниматься простым канцелярским делом; меня влекло куда-то, и я не знал, к чему приложить свои силы. Но вот раздался твой голос и заставил меня серьезно оглянуться на то, что делается во мне и вокруг меня. Одной тебе я обязан тем, что из меня кое-что вышло. Да, ты была права: жизнь - драгоценный дар, и ее не следует тратить на пустяки! Ты сказала мне, что существуют более высокие цели, чем срывание цветов с недоступных скал, и я не буду больше делать это, тем более что у меня имеется теперь другая "альпийская фея", которая недоступна для других, к которой тщетно протягивались многие руки. Я нашел дорогу к своему "цветку счастья" и не расстанусь с ним до самой смерти.

11

Над долиной и горами разыгралась сильнейшая гроза. Темные, почти черные тучи охватили весь горизонт и их почти непрерывно прорезывали огненные зигзаги молнии. Страшные раскаты грома обрушивались на землю, и эхо от них еще долго звучало в воздухе. Бурный ливень, не переставая, длился более часа, оставляя после себя следы разрушения.

Высоко в горах гроза превратилась в снежный ураган, бушевавший со страшной силой. Вокруг маленькой горной гостиницы старика Амвросия белый пушистый снег совершенно покрыл зеленую траву; старая серая крыша домика тоже побелела, но сам домик продолжал стоять так же крепко, как и раньше; он перенес уже не одну бурю и стойко выдерживал ее натиск. Ветер несколько утих, но снег продолжал падать большими хлопьями, и в воздухе висел густой туман, не позволявший рассмотреть то, что делалось на расстоянии нескольких шагов.

В большой, но низкой комнате горной гостиницы сидел за столом и обедал Амвросий со своими домочадцами - старой Кристиной и мальчиком.

- Вот так погодка! - проговорила Кристина. - Теперь, слава Богу, становится тише, а я уже думала, что на этот раз и наш дом не устоит на месте.

- Нет, ему ничего не сделается, он крепок, как скала, - возразил Амвросий.

Мальчик, сидевший у самого окна, машинально посмотрел на улицу и вдруг удивленно вскрикнул:

- Посмотрите, хозяин, сюда кто-то идет, какие-то люди!

- В такую-то погоду? - проворчал Амвросий и, поднявшись с места, тоже подошел к окну.

Действительно, со двора слышались чьи-то голоса, и сквозь туман можно было рассмотреть темные силуэты человеческих фигур.

- Так это и есть горная гостиница? Сразу видно, что она уже находится в области этих проклятых ледников, - раздался резкий мужской голос. - Все вокруг покрыто снегом, точно зимой. Худшей дороги я еще не видел за всю свою жизнь, и, по всей вероятности, мы совершенно напрасно предприняли это опасное путешествие. Я убежден, что они преспокойно сидят в теплой комнате гостиницы, и будут смеяться над нами, что мы взобрались на горы в такую бурю, чтобы искать их среди снегов.

- Дай Бог, чтобы ваши слова оказались верными, но я сомневаюсь в этом, - ответил другой, более мягкий голос. Амвросий быстро открыл дверь и сразу заметил, что произошло что-то не совсем обычное. Прежде всего, ему бросилась в глаза широкоплечая фигура хозяина нижней гостиницы, а возле него стоял доктор Эбергард в наскоро наброшенном дождевом плаще. За их спинами виднелись головы еще нескольких человек.

- Благослови, Боже, Амвросий, - проговорил отец Гундель, снимая шапку. - Ты, конечно, удивлен, что мы взобрались к тебе сегодня в такую погоду? Вероятно, у тебя есть еще гости, кроме нас?

- Нет, сюда никто не приходил. А вы надеялись кого-нибудь встретить здесь? - спросил Амвросий, отходя в сторону, чтобы дать возможность пришедшим войти в его дом.

- Да, одного путешественника, который с двумя проводниками отправился на вершину горы. Мы думали, что они уже успели спуститься и сидят у тебя. Ты никого не видел?

- Ведь я сказал вам, что здесь не было ни души! - повторил Амвросий.

- В таком случае они сидят в сторожке наверху, - ворчливо заметил Эбергард, но в его тоне чувствовалась затаенная тревога. - Что за глупое времяпрепровождение лазать по горам и ледникам, - сердито продолжал доктор, - точно нельзя сломать шею, сидя внизу!

- Это знаменитый доктор Эбергард, который гонит всех прочь из своего дома и вообще отличается грубостью, - прошептал отец Гундель на ухо Амвросию. - Он всю дорогу бранился, но не отставал от нас и, несмотря на дождь и ветер, шел так бодро, словно родился в горах.

Все общество вошло в большую комнату, где сидели мальчик и Кристина, во все глаза смотревшие на неожиданных посетителей. Гости присели, чтобы отдохнуть, и рассказали хозяину гостиницы, каким образом они попали к нему.

Вчера после обеда один из туристов отправился в горы с двумя проводниками. Погода была прекрасная. Они хотели переночевать в сторожке, чтобы на рассвете подняться еще выше, на Снежную вершину. Наверно, они выполнили свое намерение, так как утро было солнечное и ясное; теперь они должны были бы уже быть здесь, но неожиданно разразившаяся буря застала их в пути. Если им не удалось добраться до сторожки, то можно было ожидать самого худшего. Родственники молодого путешественника страшно тревожатся. Они предложили большое вознаграждение тем, кто решится поискать туристов и в случае нужды окажет им помощь. Нашлось несколько смельчаков, которые не побоялись трудной и опасной дороги, и отправились на поиски. Во главе отряда храбрецов находился отец Гундель, считавшийся одним из лучших проводников. Доктор Эбергард тоже присоединился к ним, не объясняя причины, для чего он пускается в такой опасный путь. Решили, прежде всего, справиться в горной гостинице, нет ли там путешественников, и если окажется, что их нет, попытаться пробраться еще выше, к сторожке.

- Как вы думаете, можно будет дойти до сторожки? - спросил хозяин нижней гостиницы.

- Вряд ли, - ответил Амвросий, задумчиво покачав головой. - Буря особенно свирепствовала в том направлении, и я думаю, намела непроходимые сугробы снега. Да, по-моему, вам и незачем идти дальше. Если путешественники успели добраться до сторожки, то они могут спокойно просидеть в ней до утра - сторожка построена крепко, и находящимся в ней не грозит ни малейшая опасность; если же буря застала их на открытом месте, то тут уже не поможет никто!

Отец Гундель молча кивнул головой в знак согласия, а все остальные только переглянулись. Амвросий считался авторитетом в этом отношении; если он находил, что помочь несчастным нельзя, то оставалось лишь подчиниться его решению. Только доктор Эбергард, не признававший вообще никаких авторитетов, резко запротестовал:

- Значит, по-вашему, мы должны спокойно сидеть в теплой комнате, зная, что люди борются со смертью в снежных сугробах? Хорошо нас встретят внизу, когда мы объявим там о наших подвигах. Бедная госпожа Рефельд умрет на месте, когда услышит о гибели путешественников. Если бы она еще могла плакать, тогда другое дело, но молчаливая тревога и взгляд, которым она окинула меня, когда я объявил ей, что тоже иду искать безумцев, совершенно убедили меня, что она умрет на месте, узнав о несчастье. К чему же тогда я мучился с ней целый год, к чему вырвал из когтей смерти! Шарлатан Мертенс, не разбирая причины, будет торжествовать и смеяться надо мной! Он объявит, что давно нашел состояние госпожи Рефельд безнадежным и оказался прав, а я останусь в дураках. О, только бы мне заполучить этого Генриха Кронека, уж досталось бы ему от меня на орехи!

Услышав имя Кронека, Амвросий вздрогнул как от удара.

- Как вы сказали? - дрожащим голосом спросил он. - Как фамилия туриста?

- Кронек, молодой Кронек, - ответил отец Гундель - Вы его знаете, Амвросий; он часто заходил к вам в прошлом году. Он взял с собой в качестве проводников Винцента Ортлера и Себастьяна.

На загорелом, обветренном лице старика выразилось чрезвычайное беспокойство.

- Разве он опять здесь? - задыхающимся голосом спросил он. - А я ничего не знал. Его необходимо спасти!

Старик быстрыми шагами подошел к окну и несколько секунд пристально всматривался в темноту. Все ждали в напряженном молчании, когда он заговорит.

- Ну, как, есть надежда добраться до сторожки? - спросил, наконец, хозяин нижней гостиницы.

- Может быть! - коротко ответил старик, отходя от окна. Его седые брови были мрачно сдвинуты, а глаза горели каким-то жутким огнем. - Может быть, - повторил он, - только дорога будет очень рискованна; возможно, что придется поплатиться жизнью. Вы оставайтесь, а я пойду один.

С этими словами Амвросий снял со стены свой плащ и накинул его на плечи. Взяв свою альпийскую палку, он уже собирался выйти, но хозяин нижней гостиницы преградил ему дорогу и решительно сказал:

- Мы все пойдем с вами; шести человекам легче будет чего-нибудь достигнуть, чем одному. Доктор, конечно, останется здесь!

- И не подумает! - воскликнул Эбергард. - Доктор тоже идет с вами!

- Вы не выдержите такой трудной дороги, - возразил Амвросий, - ведь каждый из нас рискует своей жизнью!

- Это уж мое дело; вас совершенно не касается вопрос о моей жизни, я могу распоряжаться ею как хочу, - сердито ответил Эбергард. - Трудность пути меня не пугает; если вы можете преодолеть ее, то и я также. Словом, я иду, и конец! Если мы, действительно, найдем этих несчастных, то я как врач окажусь более необходимым, чем вы все.

Последнее обстоятельство оказалось настолько убедительным, что никто не решился возражать доктору, и даже Амвросий замолчал. Он пошел вперед во главе маленького отряда, двинувшегося в путь на помощь погибающим.

Дорога к сторожке и в обычное время была не совсем безопасна даже для опытных горцев, теперь же опасность увеличивалась из-за тумана и недавно выпавшего снега. Овраги и обвалы были полускрытые этой свежей пеленой, так что, прежде чем сделать шаг, нужно было попробовать палкой, не проваливается ли под ней земля. Местами туман был настолько густой, что нельзя было различить проложенную тропинку. Иногда люди попадали в огромные сугробы снега и с трудом выбирались оттуда; кроме того, нужно было все время остерегаться, чтобы сверху не упала ледяная глыба, которая могла бы сразу убить весь маленький отряд. Амвросий был прав - отважные люди неоднократно рисковали своей жизнью, совершая свой недлинный, но бесконечно тянувшийся переход от горной гостиницы до сторожки.

Дорогой путники почти не говорили, но все время, не останавливаясь, двигались вперед. Крестьяне привыкли к горным путешествиям в любую погоду, им уже не раз приходилось спасать людей почти при таких же условиях, но все с молчаливым уважением смотрели на доктора Эбергарда, мужественно выносившего все трудности пути.

Наконец, еле дыша от усталости, маленький отряд заметил низкую крышу сторожки. Если турист со своими проводниками был там, то все обстояло благополучно. Еще издали начали звать их, но из сторожки не раздавалось в ответ ни одного звука, и когда дверь открылась и люди вошли внутрь, то там не оказалось ни одного человека.

Для всех это обстоятельство явилось горьким разочарованием. Теперь почти не оставалось надежды найти кого-нибудь в живых.

Если бы путешественники спрятались в расщелину какой-нибудь скалы, чтобы переждать непогоду, то теперь они должны были бы находиться в сторожке. Прошло уже более трех часов, как ветер стих, у путников было достаточно времени, чтобы добраться до безопасного места, тем более что проводники прекрасно знали, как страшно было бы провести ночь на открытом месте во время метели.

Отдохнув немного, отряд начал совещаться о том, как поступить дальше: оставаться ли здесь или вернуться обратно в дом Амвросия? Мнения разделились.

- Сделаем еще один последний рывок, - предложил Амвросий, - дойдем до следующего подъема, и если и там не окажется никаких следов, то этим на сегодняшний день закончим наши поиски и вернемся обратно.

Это предложение было встречено общим согласием, и маленький отряд снова отправился в путь. Сторожка, служившая для туристов, взбиравшихся на горы, ночным приютом, находилась в выемке громадной горы; за ней начинались ледники и снежные сугробы. Тропинка вела по краю обрыва; в ясную погоду она не представляла особой опасности, но во время метели или тумана терялась из виду, и тогда положение становилось критическим.

Около четверти часа люди очень медленно поднимались вверх, ничего не видя перед собой; наконец их труды увенчались успехом. Амвросий, шедший впереди, наткнулся на что-то темное, полузанесенное занесенное снегом; не было сомнения, что это лежал человек. При помощи лопат и заступов люди быстро и дружно начали работать и через несколько минут откопали и подняли с земли Винцента Ортлера. Он закоченел, был без сознания, но, по уверению доктора Эбергарда, проявлял некоторые признаки жизни.

Пока несчастного приводили в чувство, часть отряда двинулась вперед и вскоре наткнулась на другое тело, почти совсем занесенное снегом; это был второй проводник, Себастьян. Вероятно, одна из снежных глыб скатилась сверху, упала на проводников и так ушибла их, что они лишились сознания. Если бы они не были в бессознательном состоянии, то им ничего не стоило бы подняться и пойти дальше в более безопасное место. Себастьян пострадал больше чем Винцент, и, осматривая его, Эбергард с сомнением качал головой.

Теперь нужно было найти третьего. Но долго и тщетно искали Генриха Кронека. Все близлежавшие сугробы были обысканы; Кронека звали отовсюду, но он не откликался.

Амвросий взобрался один еще выше, но тоже не нашел Генриха; молодой человек исчез. По-видимому, он отстал от своих товарищей и свалился в пропасть.

После долгих тщетных поисков решили вернуться обратно, чтобы оказать помощь найденным проводникам. Это легче было сделать в сторожке, чем под открытым небом.

Амвросий, только что вернувшийся после своих тщетных поисков, не принимал участия в обратных сборах.

- Вы идите, а я останусь здесь и не вернусь, пока не найду молодого Кронека, - решительно заявил он.

Крестьяне неодобрительно покачали головами.

- Ты никогда не найдешь его, - возразил отец Гундель. - Он, вероятно, лежит в какой-нибудь пропасти. Будь благоразумен, Амвросий, иди с нами! Ну, где ты будешь искать Кронека?

- В снежных сугробах, у ледника, он, наверно, там, - глухо, но решительно ответил старик.

- Господи, взбираться к леднику теперь - все равно, что броситься в пропасть! - с ужасом воскликнули все в один голос, и только Эбергард, не представлявший себе, как опасен замысел Амвросия, живо спросил:

- Почему вы думаете, что он там?

- Я нашел след и потому знаю, где искать.

- Амвросий, да ты, право, с ума сошел! - воскликнул хозяин нижней гостиницы. - Идти к леднику в такую непогоду! Ты знаешь, что в таких случаях никто не возвращается обратно.

Амвросий неподвижно стоял на месте, опираясь на свою палку, и пристально смотрел в густой туман, расстилавшийся над ледниками.

- Да, я это знаю! - спокойно ответил он.

- И все-таки идешь? Тебе хочется погибнуть, во что бы то ни стало? Будь же благоразумен, старик! - уговаривал Амвросия отец Гундель.

Все остальные крестьяне окружили старика и пытались убедить, что его затея - полнейшее безумие. Они все рисковали своей жизнью для того, чтобы спасти погибавших, но идти на верную смерть, зная, что это ничего не даст, было уже полным безрассудством.

- Послушайте, мой друг, - обратился к Амвросию и Эбергард, - разве возможно взобраться теперь на ледник? Ведь ваши товарищи говорят, что это совершенно немыслимо!

- Не знаю, возможно ли это или нет, а все-таки попытаюсь! - так же глухо ответил упрямый старик.

Хозяин нижней гостиницы снова начал убеждать eгo вернуться с ними, но Амвросий рассердился и резко воскликнул:

- Оставьте меня в покое! Несите лучше скорее в сторожку обоих несчастных. Я сказал, что пойду, и вы не уговорите меня изменить свое решение. Если я не вернусь, так прощайте, храни вас, Бог!

- Оставьте его, он сам должен знать, в конце концов, что его ожидает! - вмешался доктор. - Пойдемте скорее назад, уже давно пора оказать настоящую помощь пострадавшим... Прощайте, Амвросий, да поможет вам Господь!..

Над ледниками все больше и больше сгущался серый туман и окутывал все вокруг непроницаемой пеленой, как будто стремясь захватить в плен как можно больше жертв, а по снежной пустыне блуждал, тщетно стараясь найти выход, одинокий молодой человек. Час тому назад огромная глыба снега сорвалась сверху и засыпала его двух проводников; он шел сзади них и потому избежал этого несчастья, но зато на него обрушилось другое, еще более сильное. Генрих напряг все свои силы, чтобы вытащить из-под снега обоих проводников, но не в состоянии был сделать это один, а потому решил спуститься к горной гостинице и позвать людей на помощь. Однако непрерывно сыпавшийся снег совершенно занес тропинку, и, таким образом, молодой турист свернул с проложенной тропы и очутился в снежной пустыне.

Страшное чувство пережил Генрих, когда постепенно убедился, что для него нет выхода, что он не может рассчитывать ни на какую помощь. До сих пор мужество и молодые силы не оставляли его. Он отважно перескакивал через овраги, карабкался на ледяные скалы и лишь каким-то чудом не свалился в пропасть. Наконец он почувствовал, что ему изменяют силы как физические, так и духовные. Он не мог идти дальше и волей-неволей должен был подчиниться своей ужасной судьбе. А между тем он так любил жизнь, в особенности теперь, когда узнал счастье разделенной любви, когда его ждали слава и все земные радости! Еще сегодня утром, когда он стоял на вершине горы, ему казалось, что он победил мир, расстилавшийся внизу у его ног; солнце светило ему особенно ярко, и он был горд сознанием, что достиг своей цели.

Прошло лишь несколько часов, и картина так страшно изменилась! Он погибал один, оторванный ото всех, в ледяной пустыне. Вокруг него лежали ослепительно белые сугробы снега. Сквозь густой серый туман не проникал ни один светлый луч, ни один звук не долетал снизу, повсюду царила глубокая могильная тишина. Ледяное море отделяло заблудившегося туриста от прекрасной цветущей земли, от всего того, что было ему дорого, что он любил!

Генрих собрал последние силы, чтобы не упасть и победить необыкновенную усталость, манившую его прилечь на белый мягкий снег и уснуть. Его ноги были точно свинцом налиты, он еле передвигал их, но твердо помнил, что стоит ему присесть, и все счеты с жизнью будут покончены. Он сделал еще несколько шагов и сразу упал на замерзший снег. Перед его глазами поплыли чудные картины; он увидел среди белой равнины темно-синий прекрасный цветок; ему казалось, что он срывает его со скалы, а белая пена водопада касается его лба и освежает голову. В ушах раздается шум воды, похожий на звук органа, а над головой расстилается чистая синева неба. Затем эта картина исчезает и вместо нее над ним наклоняется прелестное бледное личико с большими темными глазами. Горячие губы прикасаются к его холодному лбу, и в ту же минуту он чувствует, как холодная дрожь охватывает его тело и доходит до самого сердца. Бесшумно падает снег; все ниже и ниже опускаются тучи, и какие-то невидимые тени простирают руки, чтобы схватить свою жертву. Вдруг издали, сквозь снег и туман, прорвался какой-то звук и через некоторое время повторился снова. Это был человеческий голос; он явственно приближался. До слуха терявшего сознание Генриха донеслось его собственное имя и заставило очнуться. Молодой человек хотел подняться, откликнуться на зов, но окоченевшее тело отказывалось служить, и с его уст сорвался только сдавленный стон.

- Генрих, Генрих, Генрих! - раздавалось все ближе, затем этот звук начал вдруг удаляться - по-видимому, искавший стал уклоняться в сторону, потеряв след.

Мысль, что помощь сейчас исчезнет и тогда уже не останется никакой надежды на спасение, заставила Генриха собрать все силы и победить безграничную усталость. Со всей энергией отчаяния он крикнул во весь голос, и этот крик достиг, наконец, ушей его спасителя.

- Я иду; говорите, какое нужно взять направление! - отчетливо донеслось до Генриха.

Сознание, что в непосредственной близости находится человек, что есть надежда на спасение, сразу оживило несчастного туриста и придало ему бодрости. Он с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, пошел по направлению голоса, не переставая перекликаться с ним. Наконец сквозь туман показался Амвросий; он поспешно подошел к шатающемуся молодому человеку и обхватил его стан.

- Амвросий, ну, слава Богу! - прошептал Генрих и тяжело прислонился к плечу своего спасителя.

Старик сразу увидел, как плохо обстоят дела. Ни слова не говоря, он достал из сумки бутылку крепкого вина, влил значительное его количество в рот молодого человека, а затем смочил его лоб и виски живительной влагой. Точно тепло разлилось по окоченевшему телу Генриха; он глубоко вздохнул и окончательно пришел в себя. Он хотел немного отдохнуть, но Амвросий поспешно увлек его за собой.

- Скорей, скорей отсюда, - торопил он. - Туман становится все гуще, через час наступит ночь, и тогда мы не найдем выхода.

Старик взял Генриха под руку, и они осторожно побрели вдвоем по снежной пустыне.

Они уже прошли большую часть дороги, как вдруг Генрих остановился, еле дыша.

- Я не могу идти дальше, - проговорил он. - Дайте мне отдохнуть хоть одну минутку.

Но Амвросий обхватил его рукой и заставил идти приговаривая:

- Минута отдыха будет для вас последней минутой жизни! Вперед, вперед!.. Да идите же!

Слова старика были напрасны. Генрих инстинктивно подался вперед, чтобы следовать за своим спасителем, но пошатнулся и как сноп повалился на снег.

Амвросий стоял несколько секунд неподвижно, вглядываясь в лицо молодого человека. Какая-то необыкновенная сила была в этом высоком старике, одиноко стоявшем среди белой таинственной пустыни. Ему казалось, что невидимые руки простираются к нему и требуют вернуть им их добычу. Он знал, что если уйдет отсюда и вторично в своей жизни вернется с ледника один, то он лично будет спасен. Но ему не так дорога была своя жизнь, как жизнь этого чужого юноши, лежавшего у его ног. Угрюмо сдвинув брови, с железной решимостью во взгляде Амвросий наклонился над Генрихом, находившемся в бессознательном состоянии, взвалил его себе на плечи и отправился со своей тяжелой ношей в дальнейший путь...

Доктор Эбергард со своими спутниками находился уже в сторожке, до которой они добрались без особого труда. Винцента и Себастьяна уложили на койки и развели в печке огонь, который не только согревал, но должен был и освещать комнату, так как уже начало темнеть. У Эбергарда была с собой небольшая аптечка, при помощи которой он мог оказать помощь пострадавшим. Доктор всем дал работу, командовал и, не переставая, бранился, переходя от одного больного к другому и оказывая им помощь.

Винцент Ортлер скоро пришел в себя и мог рассказать, хотя и очень сбивчиво, то, что произошло с ними. Утром они достигли вершины при ясной, тихой погоде, а на обратном пути их застигла буря. Себастьян, как опытный проводник, привел их в углубление высокой скалы, где они могли просидеть несколько часов, пока буря не утихнет, а затем еще до сумерек подыскать себе приют на ночь. Несмотря на глубокий слой снега, за короткое время покрывший тропинку, спуск они совершили вполне благополучно; они уже находились возле сторожки, где намеревались переночевать, как вдруг сверху свалилась огромная глыба снега и придавила их. Что было потом, Винцент не знал, так как сразу потерял сознание и очнулся лишь в сторожке. Одно он помнил хорошо - что перед тем, как случилось несчастье, Генрих Кронек отстал от них на несколько шагов.

- Ну, значит, он там и останется, и Амвросий вместе с ним! - вполголоса проговорил хозяин нижней гостиницы и скорбно покачал головой. - Слава Богу, Винцент, что удалось, по крайней мере, спасти тебя! Я думаю, что моя девчонка сошла бы с ума, если бы ты не вернулся.

Винцент слегка вздрогнул и приподнялся на своем ложе.

- Гундель? - робко спросил он.

- Конечно, Гундель, кто же еще? Я, собственно, никак не пойму, что происходит между вами. Ты недавно заявил мне, что между вами все кончено, и ты никогда больше не придешь в наш дом, потому что Гундель не желает выходить за тебя замуж. Да, так оно и было! А сегодня, когда стало известно, что ты находишься в горах во время снежной бури, моя девчонка совсем сошла с ума. Она чуть не на коленях умоляла меня пойти вместе с другими к тебе на помощь. Она даже сама хотела отправиться с нами, но я объяснил ей, что это вовсе не женское дело. Она так плакала и отчаивалась, что на нее жалко было смотреть. "Отец, - кричала она, - если Винцент не вернется, если он умрет со злобой против меня, то я не переживу этого!" Я думаю, она в состоянии была бы, действительно, наложить на себя руки.

Винцент, затаив дыхание, слушал рассказ отца Гундель. Его бледное лицо постепенно покрывалось румянцем.

- Я так и думал! - радостно воскликнул он. - Я знал, что в душе она любит меня. Теперь мы ни за что не расстанемся с ней!

- Что тут происходит? - спросил Эбергард, только что подошедший и услышавший конец разговора. - Мне кажется, что у этого юноши опять любовь в голове? Не успел еще оправиться от пощечины, которую ему нанесла снежная лавина, а уже заговорил о любви и тому подобных глупостях. О, эти влюбленные люди! - сердито прибавил он, вспомнив об ассистенте и "юной особе".

Винцент спокойно выслушал замечания доктора; он не мог сердиться на него, так как знал, сколько труда доктор приложил, чтобы вернуть его к жизни.

- А что с Себастьяном? - спросил молодой крестьянин. - Он поправится?

- Возможно, - ответил Эбергард, пожав плечами. - Пока он еще лежит без движения, хотя я употребил все средства, чтобы привести его в чувство.

- Бог вознаградит вас за это, господин доктор! - сказал отец Гундель. - Он бедный человек, и если умрет, то его жена и семеро детей останутся без куска хлеба. Они уже и так нуждаются в самом необходимом.

- Что вы говорите? - сердито воскликнул Эбергард. - У него семеро детей! Да он с ума сошел! Как ему не стыдно? У самого нет ни гроша за душой, а он позволяет себе иметь семерых малышей, которые хотят есть и пить! Это бессовестно!

С этими словами доктор бросился к Себастьяну и с удвоенной силой начал растирать бесчувственно лежащего крестьянина, пока тот не стал подавать признаки жизни.

Между тем в сторожку вернулись два крестьянина, время от времени выходившие посмотреть, не возвращается ли Амвросий. На этот раз они тоже не могли сообщить ничего утешительного; сколько они ни кричали, ни звали Амвросия, ни он, ни Кронек не откликались.

- Ну, наконец, и этот вне опасности, - заявил доктор, когда Себастьян, благодаря энергично принятым мерам, окончательно пришел в себя. - Ну, а что будет с теми двумя? Как вы думаете, они вернутся?

Никто не ответил. Крестьяне, насупившись, смотрели вниз, боясь взглянуть друг на друга.

- Нет, господин доктор, они не вернутся! - уверенно ответил отец Гундель после некоторого молчания.

- Я тоже так думаю! - проворчал Эбергард, но в тоне его голоса слышалась глубокая скорбь. - Зачем же в таком случае я карабкался на этот проклятый ледник? Я ведь хотел спасти только Генриха Кронека, и как раз он-то именно и погиб! Всегда коварная судьба выкидывает самые нелепые штуки.

Он вдруг остановился и стал прислушиваться; все остальные тоже вскочили со своих мест, так как за дверью послышались какие-то странные звуки, похожие на тяжелые шаги и хриплое дыхание какого-то человека. Отец Гундель быстро подскочил к двери, широко открыл ее и не то радостно, не то испуганно закричал:

- Великий Боже, да ведь это Амвросий!

Это, действительно, был Амвросий. Он тяжело дышал и, шатаясь, вошел в комнату. Все бросились к нему и взяли из его рук неподвижное тело Генриха.

- Слава Богу, он еще дышит! - торжествующе воскликнул Эбергард, одним из первых бросившийся освобождать Амвросия от его тяжелой ноши.

Доктор распорядился, чтобы Генриха положили на койку, и принялся приводить его в чувство. У молодого человека был лишь глубокий обморок, происшедший от истощения сил. Он очнулся быстрее, чем его проводники, так как ему не пришлось лежать несколько часов в снегу как тем двум. Вскоре он открыл глаза и как только пришел в сознание, тотчас пожелал видеть своего спасителя.

- Амвросий, где Амвросий? - слабым голосом спросил он.

- Амвросий, куда же вы запропастились? - воскликнул Эбергард. - Он, наверно, нарочно спрятался, чтобы люди не выражали ему своего восхищения по поводу его геройского поступка. Но это ему не поможет. Второго такого героя не найдется, пожалуй, во всем мире. Господи, да что с вами, старик? Вам дурно?

Последние слова были произнесены с таким беспокойством, что все присутствующие тревожно взглянули на Амвросия. До сих пор все они были так заняты молодым Кронеком, что совершенно забыли о его спасителе, который молча опустился на деревянную скамью. Теперь он сидел неподвижно, прислонясь к стене, и колеблющееся пламя огня слабо освещало его побледневшее лицо.

- С ним дело плохо, - пробормотал доктор, подойдя к старику, - гораздо хуже, чем со всеми другими. Дайте мне скорее те капли в темной бутылочке.

Бутылочку моментально передали в руки доктора, но Амвросий решительным жестом отстранил ее.

- Оставьте, дело подходит к концу, - с большим трудом пробормотал он. - Я только хотел бы еще раз посмотреть на господина Генриха. Доктор правой рукой считал пульс старика, а левую положил ему на лоб.

- Можете ли вы подняться, Кронек? - спросил он. - Амвросий не в состоянии подойти к вам.

Генрих приподнялся. Двое из присутствующих поддержали его и подвели к старику. Теперь для всех стало ясно то, что опытный глаз доктора увидел сразу, - на лице спасителя Генриха лежала печать смерти.

- Я здесь, Амвросий, - сказал молодой человек, - придите в себя, выпейте капли, вам будет лучше! Ведь это только сильнейшая усталость, не правда ли? - обратился он к доктору.

Эбергард молча отрицательно покачал головой.

- Нет, это смерть, - чуть слышно пробормотал Амвросий. - Возьмите вот это, - прибавил он, доставая из кармана какой-то предмет. - Эта вещица указала мне путь, где вас следует искать, без нее я не нашел бы вас. Она лежала на земле, полузанесенная снегом.

Какой-то маленький предмет выскользнул из дрожащих рук старика и упал на пол. Отец Гундель быстро поднял его и спрятал. Что касается Генриха, то он даже не взглянул на то, о чем говорил Амвросий, так как все его внимание было поглощено умирающим стариком. Он схватил обе его руки и наклонился над ним.

- Нет, нет, Амвросий, вы не умрете, - воскликнул он. - Бог не допустит, чтобы вы поплатились жизнью за мое спасение!

Глаза старика вдруг заблестели. Весь остаток жизни вспыхнул последним пламенем.

- Вы все-таки подали мне руку, господин Кронек, - срывающимся голосом, но торжествующим тоном прошептал он. - Теперь вы не отвернетесь от меня за то, что произошло когда-то в ледниках.

Амвросий тяжело свалился на скамью, в его груди что-то заклокотало, он глубоко вздохнул несколько раз и вытянулся во весь рост.

- Все кончено! - скорбно сказал Эбергард.

Все присутствующие собрались возле умершего старика и мрачно молчали.

- Проклятые ледники все-таки погубили человека! - заметил доктор, стараясь скрыть свое волнение.

- Вероятно, это ваша вещица, господин Кронек? - спросил хозяин нижней гостиницы, подавая Генриху какой-то темный предмет, выскользнувший из рук умершего старика. - Амвросий сказал, что только благодаря этой вещице нашел вас.

Генрих машинально взял маленький темный бумажник, еще влажный от снега. Кожа не пострадала, но замок был испорчен. Как только молодой человек взял его в руки, он открылся сам собою, и в глубине его, на фоне белой бумаги, лежал темно-синий цветок, прозванный "альпийской феей". Эта "фея" и на этот раз спасла Генриха.

12

Прошла целая неделя после страшной катастрофы; все снова сияло в ослепительном солнечном свете, и обыденная жизнь покатилась своим чередом.

Амвросия похоронили с такой пышностью, какой жители всей округи не видели никогда. За его гробом шла громадная толпа людей; даже Эбергард изменил своим принципам и присоединился к траурной процессии, хотя все последнее время был в самом дурном расположении духа из-за своего ассистента. Жильберт не вернулся к нему, и не было никакой надежды на то, что он когда-нибудь вернется.

На вилле Рефельдов ожидали приезда тайного советника Кронека и Гельмара, написавшего из С., что прибудет после обеда. Доктор Жильберт уже с самого утра находился у своей невесты; Эвелина благосклонно согласилась на его брак с Кетти. Молодой доктор только накануне вернулся из ближайшего университетского города, где ему было обещано солидное место; таким образом, Жильбертом уже был сделан решительный и удачный шаг для самостоятельной жизни,

В комнате Генриха сидел доктор Эбергард, пришедший навестить свою пациентку. Что касается молодого Кронека, то на его лице не было ни малейшего следа пережитой смертельной опасности. Выносливая юность быстро уничтожила последствия чрезмерной усталости, и теперь он был так же цветущ, как и всегда, хотя выражение лица было грустным, вероятно, оттого, что они все время говорили о покойном Амвросии.

- У него было какое-то внутреннее кровоизлияние, - сказал доктор. - Нельзя безнаказанно совершить такую прогулку, да еще с тяжелой ношей на плече. В возрасте Амвросия, даже при его могучем здоровье, такое напряжение сил, безусловно, смертельно. Я вообще не понимаю, как он дошел до сторожки.

- Единственно благодаря своей железной воле; я убежден, что ни один человек в мире, кроме Амвросия, не в состоянии был бы спасти меня, - мрачно заметил Генрих. - Ужасно осознавать, что по моей милости бедный старик пожертвовал своей жизнью.

Последние слова Генриха были полны такой глубокой скорби, что Эбергард поспешил переменить тему разговора.

- Не мучьте себя мрачными мыслями, - проговорил он. - Подумайте лучше о госпоже Рефельд. Она двенадцать часов находилась в ужасной, смертельной тревоге и, тем не менее, молодцом перенесла это тяжелое испытание. Вот вам лучшее доказательство того, насколько она поправилась.

Доктор нашел верное средство привести Генриха в хорошее расположение духа. Его лицо сейчас же просияло, как только заговорили о его невесте.

- Да, Эвелина блистательно оправдала ваше предсказание. Если бы она была еще больна, то такое сильное беспокойство не прошло бы бесследно для ее здоровья. Ах, вот еще о чем я хотел спросить вас, доктор: скажите, это по вашему приказанию Мартин прогнал Винцента Ортлера и Себастьяна, когда они пришли благодарить вас?

- Конечно, по моему приказанию, - ответил Эбергард. - Я покорнейше прошу их оставить меня в покое. Такой человек как Себастьян способен привести ко мне всех своих семерых младенцев, а я ненавижу детей; кроме того, все эти благодарности и трогательные излияния наводят на меня ужас. Пусть все убираются к черту; во всяком случае, я никого из них не пущу на порог своего дома.

- Это на вас похоже, - смеясь, заметил Генрих, - а потому я даже ни разу не поблагодарил вас. Но если я на деле в состоянии буду доказать вам свою признательность, то не остановлюсь ни перед чем.

- Вот как! А если я сейчас же поймаю вас на слове?

- Тем лучше! Говорите же скорее, что я должен сделать?

Доктор пробормотал что-то невнятное. Очевидно, ему было трудно выразить словами свою просьбу. Наконец он воскликнул:

- Приведите ко мне Жильберта. Я не могу жить без этого человека!

- Это, действительно, трудная задача! - ответил Генрих. - После того, что произошло в вашем доме, он не может вернуться. Ведь он защищал свое человеческое достоинство и свою любовь и от этих двух чувств не может отказаться ни в коем случае.

- Все равно, пусть возвращается! Если это уж так необходимо, то я готов даже позволить ему любить эту юную особу!

- Вам даже придется разрешить своему ассистенту жениться, так как он уже отпраздновал свою помолвку!

Доктор оглянулся, ища какой-нибудь предмет, на который он мог бы излить свой безумный гнев. Так как такового не оказалось, то он лишь сжал кулаки в бессильной злобе.

- Что вы говорите? Мой ассистент женится? - крикнул он, грозно нахмурив брови.

- Да, он женится на моей кузине. Как видите, доктор, несмотря на все мое желание, я не могу выполнить вашу просьбу.

- Все равно, верните мне его, каким хотите - женатым или холостым! - возразил Эбергард. - Я знаю, что это дело ваших рук! Жильберт никогда не решился бы пойти против меня, если бы вы его не подучили. Вы виноваты, что мой ассистент ушел; теперь ваша прямая обязанность вернуть его ко мне обратно.

Генрих с трудом удерживался от смеха, видя отчаяние старика, и, наконец, произнес:

- Ну, если вы ничего не имеете против женитьбы Жильберта, то, может быть, это дело удастся уладить. После того оскорбления, которое было нанесено молодому доктору в вашем доме, он, конечно, не может первый пойти вам навстречу. Вы должны взять это на себя.

- Что? Вы заставляете меня просить у него прощения?

- Нет, этого не нужно! Вы просто поздравьте его с помолвкой. В сущности, вы заменили Жильберту отца, воспитали его, и я убежден, что в нем и в его жене вы найдете любящих, преданных вам сына и дочь.

- Мне не нужно ни сыновей, ни дочерей, ни внуков, ни правнуков; я уже говорил вам, что терпеть не могу всю эту гадость! - все больше и больше сердясь, крикнул Эбергард. - А вы еще требуете, чтобы я поздравлял своего ассистента с бесконечной глупостью! Да, Мартина хватит удар, если он узнает, что я способен на это.

- Поступайте, как хотите, но ввиду того, что Жильберт здесь...

- Как здесь? У вас в доме?

- Да, он сидит у своей невесты.

Доктор сделал такую гримасу, точно ему положили в рот что-то горькое, но Генрих решил ковать железо, пока оно было горячо, и, не смущаясь ничем, продолжал свою роль примирителя.

- Теперь самый удобный момент, - невинным голосом сказал он, - даже, может быть, единственный для того, чтобы вернуть Жильберта. Поздравьте его, пожелайте счастья. Пойдемте!

- Оставьте меня, - проворчал Эбергард, но не упирался, когда Генрих взял его под руку и повел за собой.

Всю дорогу старик цедил сквозь зубы разные проклятия, но вот дверь какой-то комнаты открылась, и Генрих втолкнул его туда.

- Милая Кетти, дорогой доктор, один господин желает вас поздравить с помолвкой! - воскликнул он из-за спины Эбергарда.

Жених и невеста испуганно вскочили со своих мест, узнав посетителя. Кетти, ожидавшая какой-нибудь враждебной для нее выходки, приняла воинственный вид. Жильберт давно мучился угрызениями совести, упрекая себя в неблагодарности, а потому чрезвычайно обрадовался, увидев своего патрона. Он радостно бросился ему навстречу, но вдруг остановился, не зная, как отнесется к его женитьбе Эбергард.

- Поздравляю! - проворчал старик.

По всей вероятности, еще никогда это слово не было произнесено таким тоном.

Генрих, смеясь, закрыл дверь и ушел; его дальнейшее вмешательство было теперь лишним.

Не успел молодой человек войти в сад, как на улице раздался стук колес, и через несколько секунд калитка открылась, в ней показался Гвидо Гельмар. Увидев Генриха, поэт бросился к нему с распростертыми объятиями, восклицая:

- Дорогой Генри! Слава Богу, что я вижу тебя целым и невредимым! В какой страшной опасности ты находился! Я ужасно беспокоился за тебя.

Генрих спокойно, но решительно уклонился от его объятий и холодно спросил:

- Разве ты уже знаешь об этом?

- Господи, да везде только и говорят о твоем приключении. Во всех газетах в С. целые столбцы посвящены описанию несчастья в ледниках. Из-за этой истории ты и Амвросий превратились в героев. Бедный старик поплатился жизнью за свое геройство, но ты, по крайней мере, спасен. Почему ты не написал мне ни одной строки? Я давно поспешил бы сюда, если бы...

- Если бы не должен был сидеть у постели умирающего друга, - закончил Генрих насмешливо. - Знаю, знаю! Скажи, пожалуйста, Гвидо, почему ты даже со мной играешь эту комедию? Ведь мне прекрасно известно, для чего ты внезапно уехал в С. и сидел там до сих пор! Ты ждал, пока здесь очистится воздух после собравшейся над тобой грозы.

Гельмар тревожно оглянулся. Работавшие невдалеке садовник и его помощник, очевидно, стесняли его.

- Пойдем на минутку в павильон, - с любезным видом обратился он к своему приятелю, - мне, действительно, очень интересно знать, как ты уладил неприятную историю. Ты мне ничего не сообщил об этом.

Генрих слегка пожал плечами и последовал за Гельмаром в маленький павильон, иногда служивший летней столовой. Он состоял из двух комнат - одной большой и другой маленькой, игравшей роль буфетной при столовой.

- Что же ты предпринял? - быстро спросил Гвидо. - Успокоил ты эту негодную Гундель? Да говори же!

- В будущее воскресенье будет помолвка Гундель с Винцентом Ортлером. Тебе, по обыкновению, везет в твоих любовных приключениях.

Гельмар хотел казаться равнодушным, но было видно, что это известие сильно обрадовало его.

- Да, должен сознаться, дело было неприятное, - заметил он. - Эта девчонка вела себя тогда как безумная. Своей болтовней она могла сильно навредить мне. А кто этот Винцент Ортлер? Вероятно, тот нескладный парень, который все время увивался вокруг нее? Однако как все это дело быстро устроилось!

- Да, я на месте Винцента не поступил бы так, - сухо проговорил Генрих. - Я не женился бы на девушке, променявшей меня раньше на другого. Но у здешних горцев другие взгляды и чувства. Для них главное - обладать любимой девушкой, а до ее личных симпатий им нет никакого дела. Впрочем, в данном случае дело было не совсем так. Гундель всегда нравился Винцент, и она очень бурно проявила свои чувства к нему, когда он был в опасности, и твой успех у молодой девушки объясняется не любовью к тебе, а чувством тщеславия. Конечно, для деревенской девушки большой соблазн стать барыней...

- Оставим в покое эту историю, - с недовольством перебил Гельмар, - я очень рад, что она благополучно окончилась. Сообщи мне лучше, как здоровье госпожи Рефельд? Она не написала мне ни строки, хотя я отправил ей два письма. Меня очень беспокоит ее здоровье.

- Совершенно напрасно. Эвелина чувствует себя превосходно. Скажи, пожалуйста, Гвидо, неужели тебе не стыдно после твоей позорной истории с Гундель заводить новый роман?

- Ты, однако, крайне неосторожен в своих выражениях, Генри, - резко заметил Гельмар. - Я думал, что существует некоторая разница в том, что человек может позволить себе с простой деревенской девушкой и с дамой из общества. Я надеюсь, что ты не сомневаешься в моих серьезных намерениях относительно госпожи Рефельд? Ты знаешь, что я собираюсь...

- Осчастливить Эвелину, предложив ей руку и сердце, - прервал его Генрих. - Нет, я не сомневаюсь в твоих "серьезных намерениях", не сомневаюсь потому, что ты уже давно мечтаешь жениться на богатой невесте.

- Генрих, я запрещаю тебе подобный тон по отношению ко мне! - высокомерно заметил Гельмар. - Ты забываешь, с кем говоришь!

- С известным поэтом Гвидо Гельмаром, певцом любви, идеальным человеком, который так чист и возвышен, как и его произведения. Я, конечно, знаю и другого Гельмара, дружба с которым в юности принесла мне немало вреда. Когда я хотел работать, ты втягивал меня в водоворот сомнительных удовольствий; ты познакомил меня со всей грязью жизни, о которой раньше я не имел ни малейшего представления. Одно время я был твоим достойным учеником, но один талант я все же не сумел усвоить - я никак не мог так хвастать и притворяться, так лгать, как это делал ты! Я не мог быть на вид таким добродетельным, не мог казаться таким невинным, каким казался ты в то время, когда мне приходилось отвечать за свои грехи. Я прослыл бездельником, а ты - человеком высокой честности, хотя я в жизни не сделал ни одной подлости, а на твоем счету их огромное количество.

Генрих говорил со страстной резкостью; он, наконец, высказал то, что давно накопилось у него на душе. Всякий другой на месте Гвидо Гельмара не стал бы так долго слушать подобный поток оскорблений, но бывший друг Генриха обладал особенной способностью быть неуязвимым в тех случаях, когда ему неудобно было обижаться. Он и теперь спокойно сложил руки на груди и с серьезным, почти грустным лицом слушал обвинительную речь молодого Кронека.

- Мой милый Генри, - снисходительно ответил он, - ты постоянно делаешь большую ошибку, сравнивая себя со мной. Между нами существует громадная разница. У вас - обыкновенных людей - одна мораль, у нас, поэтов и художников, - другая. Я прекрасно знаю, что во мне как будто воплотились два существа, две души в одном теле. Поэтому в груди поэта постоянно происходит борьба между ангелом и демоном, добром и злом. Поэтому душа поэта то поднимается ввысь до облаков, то опускается вниз, в пропасть порока. Вот эта борьба двух начал и есть признак гения. Я...

- Оставь, пожалуйста, Гвидо, довольно! - гневно прервал его Генрих. - Ты хочешь доказать мне, что истинный поэт должен быть негодяем. Пожалуйста, не старайся, я все равно не поверю этому. Твои пороки - пороки самого низменного, обыкновенного человека, у которого на первом плане денежные расчеты и выгоды. Тебя не покидали эти соображения с первого твоего появления на вилле Рефельдов. Узнав еще в столице, что мачеха Кетти даже богаче своей падчерицы и приговорена к смерти, ты твердо решил жениться на ней, ни разу даже не взглянув на нее. Ты, конечно, с радостью женился бы на ней и теперь, когда она выздоровела, причем не смущался бы тем, что сделал бы ее глубоко несчастной. Само собой разумеется, я постарался бы открыть ей глаза на тебя, если бы это понадобилось.

- Что ты, вероятно, собираешься сделать и теперь. Берегись, Генри, потому что я могу...

- Оклеветать меня, - перебил его Генрих. - Я знаю, ты на это великий мастер. Однако твои труды пропадут даром. Эвелина - моя невеста и, разумеется, поверит только мне.

Гельмар вздрогнул. Этот удар был для него совершенно неожиданным.

- Твоя... твоя невеста? - заикаясь, повторил он. - Так вот почему она так изменилась ко мне! Ты, по-видимому, прекрасно воспользовался моим отсутствием. Это...

- Что? - грозно спросил Генрих, подходя к нему ближе. - Ты, кажется, считаешь себя оскорбленным? Я готов дать тебе удовлетворение в любой момент. Будем драться на чем тебе угодно.

- Я не принадлежу к породе драчунов! - с чувством собственного достоинства ответил Гельмар, на всякий случай, однако, пятясь к дверям. - Такого рода удовлетворение я предоставляю тем, чья жизнь не имеет никакого значения. Само собой разумеется, что с этого момента нашей дружбе наступил конец.

- О, ей уже давно наступил конец! Ты знаешь, как решительно я отвернулся от тебя, но ты для чего-то продолжал играть эту комедию дружбы.

- Да, ты, действительно, стал настоящим филистером (Филистер - самодовольный и ограниченный человек с узким обывательским, мещанским кругозором и ханжеским поведением. (Прим. ред.)), - насмешливо заметил Гельмар. - Начиная с мая прошлого года, ты ведешь самую добродетельную жизнь. Ну, желаю тебе много счастья! Для такого маленького человека как ты, конечно, самое лучшее жениться на богатой и жить на ее счет, ничего не делая.

Гельмар высокомерно поднял голову и вышел из павильона.

Генрих провел рукой по лбу. Его лицо горело от негодования; он тоже хотел уйти, но какой-то шорох позади него заставил его оглянуться.

На пороге буфетной стояла Эвелина. Ее лицо было бледным, на ресницах дрожали слезы, а на губах блуждала горькая улыбка.

- Эвелина, ты здесь? - испуганно воскликнул Генрих.

- Прости, Генри, я не хотела подслушивать, - дрожащим голосом проговорила молодая женщина. - Я собиралась выйти из павильона в тот момент, когда вы вошли, но первые слова вашего разговора приковали мое внимание. Боже, какой ужас я услышала здесь!

- А я так хотел избавить тебя от разочарования в любимом поэте! Что делать, я не виноват; он сам разоблачил себя в твоих глазах. Тебе очень больно это разочарование? Я боялся этого и потому ничего не говорил тебе о Гельмаре.

С последними словами Генрих подошел к своей невесте и обнял ее. Глаза молодой женщины были еще влажны, но она нежно улыбнулась своему жениху.

- Нет, я не особенно огорчена, - ответила она, - так как, узнав скверное об одном, я в то же время услышала много хорошего о другом - о том, который мне гораздо ближе.

- Уж будто это было хорошее? Уличая Гвидо в его грехах, я не умолчал и о своих, как тебе известно. Простишь ли ты меня?

- За что? За то, что ты постарался освободиться от дурного влияния? Вспомни, Генри, что я всегда верила в тебя, несмотря ни на что.

- Да, это верно! - с глубокой нежностью ответил Генрих. - Однако не будем портить себе нынешний день из-за Гвидо. Ты знаешь, что сегодня должен приехать отец, а затем я думаю сыграть одну штуку с доктором Эбергардом. Пока я послал его поздравить Кетти и Жильберта. Пойдем, Эви, я расскажу тебе, как это все произошло.

Поздравление, вероятно, прошло вполне благополучно; по крайней мере, когда Генрих и Эвелина вернулись домой, они застали доктора Эбергарда в обществе Жильберта и его невесты. Между Кетти и стариком было заключено перемирие, а Жильберт сиял от радости, что помирился со своим профессором. Только что был разговор о том университетском городе, где обычно жил Эбергард и где молодой доктор получил место. Эвелина заметила, что новобрачные должны будут нанять себе отдельную квартиру, и Эбергард уже настолько смягчился, что ничего не возразил против этого. Он был доволен теперь уже и тем, что Жильберт поселится недалеко от него, и будет продолжать работать с ним вместе.

- Ты, кажется, уже немного приручила этого медведя? - шепнул Генрих на ухо двоюродной сестре.

- Я надеюсь, что мы постепенно сделаем из него человека! - с достоинством ответила Кетти.

- Похвальное начало! Смотри только в оба за своим женихом, следи за ним, чтобы он не изменил тебе ради своей старой привязанности! - пошутил Генрих.

Девушка подняла свою белокурую головку, пристально посмотрела на жениха и самоуверенно ответила:

- Не беспокойся, Генри, мне-то он не изменит!

Доктор Эбергард был в наилучшем расположении духа, когда Генрих сделал какой-то таинственный знак своей невесте.

- Знаете, доктор, - начала она, - вы лишили жителей нашей долины большого удовольствия. Они хотели выразить вам свою благодарность за то мужество и самопожертвование, которые вы проявили во время спасения Генри и его проводников.

- Пусть оставят меня в покое! - сердито крикнул доктор, сразу придя в дурное настроение. - Я их вышвырну за дверь, если они осмелятся показаться у меня. Мартин знает, как следует поступать в таких случаях.

- Да, он учился этому, к сожалению, в течение многих лет, - вмешался в разговор Генрих. - Однако те люди, о которых мы только что упомянули, предвидели, какой прием их ожидает; поэтому они поручили нам передать их благодарность доктору Эбергарду. Я взял на себя смелость представить вам маленькое доказательство этой благодарности!

- Ах, вероятно, адрес или какой-нибудь подарок! - воскликнул Эбергард. - Я категорически запрещаю это. Я сейчас же выброшу за окно всякое доказательство благодарности. Передайте мои слова этим глупым людям.

Генрих сделал вид, что не слышит протеста доктора; он вышел за дверь и сейчас же вернулся, держа на руках маленького мальчика, которому не было еще и трех лет. Это был прелестный ребенок с золотистыми волосами, в чистеньком, хотя и старом платьице.

- Не бойся, Вастль, этот дядя очень добрый, - обратился Генрих к мальчику, - он нарочно делает такой сердитый вид, он шутит с тобой. Прочти ему скорее свои стишки!

Ребенок послушался; он сложил ручки и прочел на своем детском языке незатейливые стихи, в которых заключалась благодарность сына за спасение отца.

Эбергард с сердитым видом слушал этот детский лепет. Однако Вастль, поверивший, что "дядя шутит", нисколько не боялся старика и, окончив свой стишок, весело улыбнулся ему.

- Ну, что же, доктор? Вы желаете выбросить из окна этого господина? Возьмите лучше его на руки! - проговорил Генрих и без всякого стеснения посадил Вастля на руки Эбергарда.

Доктор выглядел в эту минуту необыкновенно комично. Он беспомощно стоял со своей ношей, не зная, что с ней делать.

- Это что? Один из тех семи? - наконец вполголоса спросил он.

- Да, доктор, это самый младший из них! - спокойно ответил Генрих. - У дверей стоят еще шестеро вместе с Себастьяном и их матерью; Винцент и Гундель с отцом тоже там; кроме того, и староста пришел благодарить вас. Как хотите, доктор, я должен всех их впустить сюда, иначе они простоят у наших дверей весь день.

- Ну, черт их побери, пусть войдут вместе со всей своей оравой!

Генрих поспешил воспользоваться этим разрешением: он широко открыл дверь, и в комнату ворвалась толпа.

Эбергарда окружили со всех сторон, и ему пришлось выслушать ненавистную для него благодарность. К удивлению всех, доктор подчинился своей участи с невероятной кротостью. Он не ворчал ни на Винцента, ни на Себастьяна, когда они излили перед ним свои чувства глубокой признательности; он позволил представить ему братьев и сестер маленького Вастля и даже ничего не возразил, когда отец Гундель выступил вперед, чтобы прочесть ему похвальную речь. Ради такого торжественного случая Вастля хотели взять у доктора, но мальчик начал сопротивляться и цепляться за сюртук Эбергарда.

- Оставьте мальчика в покое, - приказал старик, - он первый приветствовал меня, и очень удачно.

Отец Гундель прочитал речь и сам был поражен своим красноречием.

Этим торжественная благодарность закончилась, и дамам представили Винцента Ортлера и Гундель как жениха и невесту. Генрих разговаривал с крестьянами, а Эбергард, продолжая держать на руках Вастля, подошел к Жильберту и с довольным видом заявил:

- Этот мальчик не хочет уходить от меня... Ты меня не боишься, Вастль, нет?

Ребенок обхватил ручками шею старика и заболтал от удовольствия голыми ножками.

- Прекрасный мальчишка! - похвалил Эбергард. - Послушайте, Жильберт, когда вы женитесь, вы должны будете доставить мне такого же мальчика. Нечего стыдиться! Во всяком христианском браке должны быть дети! Посмотрите, у Себастьяна семеро детей, а он нисколько не стыдится, и совершенно прав! Это премиленькая компания! Правда, немножко трудно накормить их всех, но и этой беде можно помочь. Я уже говорил, что время от времени буду помогать Вастлю; тогда кое-что перепадет и остальным.

Мать подошла, чтобы взять своего сына, что обошлось не без протеста со стороны ребенка. Это привело Эбергарда в полный восторг! Он пожал всем руки на прощанье, и, когда очередь дошла до Себастьяна, особенно сердечно простился с ним, добавив при этом:

- Если кому-нибудь из ваших семерых малюток понадобится медицинская помощь, обращайтесь прямо ко мне, я их всех буду лечить. А Вастля вы вообще иногда приносите к нам, этот мальчик мне очень нравится.

Все ушли очень довольные любезным приемом доктора, которого они раньше так боялись.

Не успела закрыться дверь за посетителями, как в комнату вошел Гвидо Гельмар. Он успел вернуть обратно извозчика, с которым приехал, и велел положить в экипаж свои вещи, внесенные уже в дом. Он объяснил лакею, что извозчик не понял его; он приехал на этот раз на самое короткое время, по пути на вокзал, извозчик же подумал, что он остается здесь совсем. Поэт вошел в гостиную очень непринужденно и с любезным выражением лица. Он так был уверен, что Генрих ничего не скажет о происшедшей между ними сцене, что не выказывал ни малейшего смущения.

- Простите, что я на этот раз появляюсь в вашем гостеприимном доме, как метеор, - обратился он к Эвелине. - Меня внезапно вызывают телеграммой в Берлин, я должен быть там по очень важному делу, и не могу терять ни минуты. Однако я не мог уехать отсюда насовсем, не заглянув к вам хотя бы на самое короткое время. Мой милый Генри написал мне, какое радостное событие случилось здесь во время моего отсутствия, и я счел своим приятным долгом поздравить вас и от всей души пожелать вам обоим счастья!

- Благодарю тебя от имени моей невесты и от своего! - спокойно ответил Генрих, привыкший к комедиям своего бывшего друга.

Что касается Эвелины, то она не умела притворяться; ей был так противен Гельмар, что ее рука задрожала, когда тот, по обыкновению, поднес ее к своим губам. Гвидо объяснил себе этот трепет иначе. Он был убежден, что молодая женщина неравнодушна к нему, хотя и выходит замуж за другого. Скорбно, с выражением глубокой укоризны посмотрел он на Эвелину, точно упрекая ее за то, что она предпочла ему, известному поэту, какого-то пустого, заурядного человека.

Генрих понял этот взгляд и от негодования покраснел до ушей.

- Меня удивляет, как это мы не видели твоего экипажа, - проговорил он с особенным ударением на каждом слове, - ведь мы были с тобой в павильоне, и Эвелина тоже была там, рядом с той комнатой, в которой мы с тобой беседовали, так что слышала весь наш разговор. Из окна павильона прекрасно видна вся улица, и все-таки мы не заметили экипажа. Странно!

Теперь задрожала рука Гельмара. Он вторично сам погубил себя! Поэт видел выражение глубокого презрения на лице молодой женщины, раньше восхищавшейся им как человеком и писателем. Да, теперь его игра была проиграна!

Однако Гельмар не терялся ни при каких обстоятельствах. В следующий же момент он обратился к Кетти и с видом радостного изумления узнал о ее помолвке. Он шумно поздравил ее, Жильберта и доктора Эбергарда, причем наговорил последнему много комплиментов по поводу его геройского подвига, о котором он читал в газетах.

Приезд тайного советника Кронека прервал поток излияний любезного поэта.

Генрих уже письменно сообщил отцу о своей помолвке с Эвелиной. Это известие поразило и вместе с тем очень обрадовало старого Кронека. Эвелина всегда была его любимицей; кроме того, он был уверен, что молодая женщина будет иметь хорошее влияние на сына, чего нельзя было ожидать от юной Кетти. В довершение всего Эвелина была и значительно богаче своей падчерицы, так что этот брак представлялся во всех отношениях желательным для Генриха. Впервые тайный советник одобрил поступок своего сына и с распростертыми объятиями принял свою будущую невестку.

На сердце у старого Кронека была еще какая-то радость. Не успел он войти в гостиную, как снова обнял своего сына и пылко произнес:

- Мой дорогой мальчик, мой милый Генри, я, собственно, должен сердиться на тебя, но не могу, так как слишком горжусь таким сыном. Отчего ты скрыл от своего отца то, в чем признался министру? Я встретился с его высокопревосходительством в Вильдбаде; там он сам разыскал меня; понимаете, начальник разыскивает своего подчиненного лишь для того, чтобы поздравить его с таким сыном, как мой Генри. А я только от него узнал, что мне может позавидовать любой отец! Как это случилось, что ты сообщил министру свой секрет прежде, чем мне?

- Это произошло потому, что мне хотелось видеть Эви; я чувствовал, что не могу дольше ждать, мне необходимо было получить отпуск во что бы то ни стало. Я знал, что для меня, маленького чиновника, не будет сделано никакого исключения; тогда я решил воспользоваться своей новой славой, так как случайно узнал, что министр очень благосклонно относится к моему произведению.

- "Относится благосклонно", - повторил тайный советник. - Не благосклонно, а он в совершенном восторге от тебя, предсказывает тебе блестящее будущее, и наговорил столько лестного в твой адрес, что я был сконфужен. Да, ты моя гордость, моя радость!

- А ты забыл, папа, что всегда называл меня бездельником? Я так привык к этому слову, что мне жаль, что я его больше не слышу! - смеясь, заметил Генрих.

- А что вы скажете на это, Гвидо? - спросил старый Кронек, желавший, чтобы весь свет принимал участие в его радости. - Вы, вероятно, были единственным человеком, знавшим тайну моего сына, и тоже молчали до сих пор!

- О чем вы говорите? - спросил Гельмар с ласковой улыбкой. - Кажется, Генри достиг какого-то дипломатического успеха, который для всех еще остается тайной? Может быть, он написал какую-нибудь важную для государственной службы статью, которая дает ему надежду со временем тоже быть тайным советником? Нет, я ничего не слышал о его успехах! - насмешливо прибавил поэт.

- Как? Вы не были посвящены в его тайну? - воскликнул Кронек. - Вы не знаете, что он автор той знаменитой пьесы, которая наделала столько шума и в обществе, и в прессе и которую все называют образцом художественности и поэзии?

Гельмар побледнел как полотно; он начал догадываться, о чем идет речь.

- Вы шутите, господин Кронек! Вы думаете, что автор "Альпийской феи"...

- Стоит перед тобой! - спокойно закончил Генрих, слегка кланяясь поэту.

Гвидо схватился за спинку кресла, чтобы не упасть от волнения. Это было уж слишком! Он мог перенести потерю невесты, на которую рассчитывал как на свою собственность, мог перенести оскорбление, нанесенное ему в ее присутствии, но мысль, что Генрих - писатель, завоевавший сразу все симпатии публики, была для него невыносима! Он был так сражен, что не мог произнести ни одного слова, и все присутствующие заметили, до какой степени он был расстроен. Наконец он овладел собой.

- Генри, с твоей стороны это непростительно, что ты даже от меня скрыл подобную вещь, - с укором заметил он. - Итак, отныне ты мой собрат по искусству, тоже поэт!

- Да, но с одной душой! - резко ответил Генрих. - Хотя ты находишь, что только обыкновенные смертные должны считаться с общепринятой моралью, но я думаю, что и для нас, поэтов, она необходима.

Гельмар закусил себе губы до крови. "Для нас, поэтов!" Он должен был спокойно выслушать эти слова из уст Генриха Кронека, которого еще месяц тому назад никто не знал и который теперь вдруг стал известнее "самого Гельмара".

- Ну, в столице я сообщу великую новость! - с притворной радостью воскликнул Гвидо. - А теперь я должен спешить, чтобы не опоздать на скорый поезд. Честь имею кланяться, мадам, - обратился он к Эвелине и Кетти, - будьте здоровы, ваше превосходительство, до свидания, Генри! Мы с тобой остаемся, конечно, старыми друзьями? Всего хорошего!

Дверь за поэтом закрылась.

- Теперь он напишет самую ядовитую статью по поводу моей "Альпийской феи", - сказал Генрих, наклоняясь к Эвелине. - Я ничего не имею против того, чтобы с этого момента мы стали с ним открытыми врагами.

- Да, этот господин задыхался от злости и зависти, это было очень заметно, - проговорил Эбергард. - Будьте осторожны. Генри, с таким завистливым врагом, он может отравить вам жизнь.

- Да, я не сомневаюсь, что он примет все меры для этого. Впрочем, он будет не единственным в этом роде. Путь к славе - очень тяжел и опасен; мне придется подчиниться общей участи.

- А ты не боишься препятствий? - тихо спросила Эвелина, прижимаясь к его плечу.

Генрих улыбнулся, и его глаза засияли уверенностью в своем счастье.

- Нет, Эви, я ничего не боюсь! Я не боялся упасть в пропасть, когда срывал со скалы мою "альпийскую фею", и за это она оставалась верна мне во всех невзгодах моей жизни. Она была моим ангелом-хранителем в борьбе за славу и счастье, она охраняла меня и в ледяной пустыне! Мне не страшны тернии жизни, когда я нашел свой цветок счастья, который так чудно цветет и благоухает.

Лишь смелым над пропастью ляжет дорога,

Лишь им улыбнется цветок-недотрога,

Волшебный, стыдливый цветок.

Элизабет Вернер - Цветок счастья (Die Blume des Glucks). 3 часть., читать текст

См. также Элизабет Вернер (Elisabeth Werner) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) по теме :