Элизабет Вернер
«Цветок счастья (Die Blume des Glucks). 2 часть.»

"Цветок счастья (Die Blume des Glucks). 2 часть."

Гвидо закусил губы от бессильного бешенства и положил свое произведение в карман сюртука.

В эту минуту в комнату вбежала Кетти и, заливаясь слезами, упала в кресло.

- О, Генри, что мы наделали! - сквозь рыдания проговорила она. - Как жаль, что ты заставил Эбергарда прийти сюда! Бедная мама корчится в истерическом припадке, а это чудовище злорадствует.

- Что случилось? Что случилось? - спросили в один голос старый Кронек и Гельмар.

- Он обращается с мамочкой, как дикий зверь, как вандал! - продолжая плакать, ответила девушка. - Прежде всего, он сорвал занавеси и открыл окна, хотя мама и предупредила его, что не выносит яркого света и свежего воздуха. Когда она заплакала от страха и волнения, а я - от жалости к ней, он закричал на нас, как полоумный. Он заявил, что пришел сюда не для того, чтобы видеть нашу глупость и утонуть в потоках слез, а затем прогнал меня из гостиной. Теперь бедная мамочка одна в его руках. Если бы не доктор Жильберт, к которому я чувствую неограниченное доверие, я могла бы ожидать, что чудовище уморит ее!

- Все это можно было предвидеть, - заметил Гвидо, обрадовавшись случаю выразить свое недовольство. - Я с самого начала был против приглашения доктора Эбергарда. Ведь всем известно, что вследствие своего невозможного характера он вынужден был отказаться от практики и чтения лекций. Как же можно доверить подобному человеку такое хрупкое и нежное существо как наша больная? Генри не послушался моего совета, и вот результат его обычного легкомыслия!

- Я тоже, убедившись в его непомерной грубости, был против того, чтобы позвали его, - вмешался в разговор тайный советник. - Да, Генри, ты слишком поторопился; это было очень неосторожно с твоей стороны!

Генрих равнодушно слушал упреки присутствовавших, обращенные к нему, вместо благодарности за удачно исполненную миссию.

- Ведь мы же знали, что имеем дело с чудаком, способным на самые неожиданные выходки, - спокойно ответил он. - Эбергард поступает со своими пациентами как с утопающими, которых вытаскивают из воды за волосы. В этом еще нет великой беды. Во всяком случае, нужно подождать, каков будет результат визита доктора Эбергарда!

- Какое грубое выражение "вытаскивают за волосы", - презрительно заметил Гельмар. - Мне кажется, у тебя есть много общего с этим Эбергардом!

Генрих молча взглянул на поэта и не счел нужным ответить ему.

Кетти вышла в сад и решила ждать там выхода доктора. Может быть, она в душе питала надежду, что молодого доктора опять пошлют гулять, но на этот раз ее надежда не оправдалась. Вместо Жильберта к ней скоро вышел Генрих, но он был так задумчив и рассеян, что с ним ни о чем нельзя было говорить.

Доктор Эбергард, по-видимому, серьезно взялся за дело, так как пробыл у пациентки больше часа.

Когда он, наконец, вышел из гостиной, к нему навстречу поспешил старый Кронек и Гельмар. У Гвидо был самоуверенный вид человека, знающего, что его везде ожидают поклонение и почтительное внимание. Когда Эбергард вошел в гостиную, ему назвали присутствующих; таким образом, он услышал имя Гельмара, а Гвидо не допускал, что кто-нибудь может не знать, что Гельмар - великий поэт.

- Вы заставили нас пережить очень трудные минуты, доктор, - свысока проговорил Гвидо, - мы умираем от нетерпения и беспокойства. Скажите же, как вы находите состояние здоровья нашей дорогой больной? Можем ли мы надеяться, что она поправится?

Эбергард молча смерил взглядом Гельмара с ног до головы. На него произвели неприятное впечатление самоуверенный вид Гельмара и его высокомерный тон.

- Это уж мое дело и вас не касается, - резко ответил доктор, отворачиваясь от молодого человека. - Неужели вы думаете, что я стану объявлять всякому встречному - поперечному о своих наблюдениях? "Дорогая больная" крайне нервная и возбужденная особа; прежде всего, нужно привести в порядок ее голову. Сегодня я уже отпустил ей маленькую дозу благоразумия, посмотрим, что будет дальше.

С последними словами Эбергард отошел от Гельмара и повернулся к тайному советнику, очевидно, намереваясь сказать и тому какую-нибудь колкость. Но старый Кронек, уже напуганный грубостью доктора, только робко поклонился ему и отступил на несколько шагов. Такое смирение со стороны важного сановника смягчило Эбергарда настолько, что он почти приветливо кивнул ему головой и вышел в сад в сопровождении Жильберта, крайне смущенного поведением своего патрона.

В саду доктора встретил Генрих. При виде молодого человека в глазах сердитого эскулапа промелькнул злорадный огонек.

- Ах, вот вы где, господин Кронек! Вы, конечно, горите нетерпением узнать мой приговор?

- И да, и нет, - спокойно ответил Генрих. - Я убежден, что вы разделяете мнение своих коллег. Не думаю, чтобы вы расходились во взглядах со знаменитым Мертенсом по поводу положения нашей больной!

- Вы так думаете? Я не выношу так скоро своего решения, как ваш "знаменитый Мертенс", - возразил Эбергард. - Это очень сложный случай, в высшей степени интересный для науки, а потому лечение госпожи Рефельд я беру на себя.

Глаза молодого человека засияли от радости точно так же, как и тогда, когда Эбергард согласился навестить больную, но он поторопился принять равнодушный вид.

- Это больше чем мы могли ожидать, - скромно ответил он. - Мы никогда не посмели бы отнимать у вас драгоценное время! Не стеснит ли это вас, доктор?

- Ну, уж это мое дело! - проворчал Эбергард. - Я понимаю, что вам было бы приятнее, если бы я оставил несчастную женщину на съедение Мертенсу и другим господам коллегам! Но не беспокойтесь, этого не будет! Я могу приезжать хоть каждый день, если это понадобится, а два раза в неделю буду посещать больную непременно. Жильберт, черт возьми, где вы пропадаете?

Молодой доктор воспользовался беседой своего патрона с Генрихом и прошел в боковую аллею, где случайно прогуливалась Кетти. Но он не успел обменяться и двумя словами с юной хозяйкой дома, как услышал громовой голос Эбергарда. Жильберт вздрогнул и поспешил на зов сердитого старика. Эбергард вдруг вспомнил, как его ассистент уронил на пол стеклянную пластинку с препаратом, когда в его библиотеку вошла эта самая юная особа. А потому бросил теперь на Кетти злобный взгляд, схватил злополучного Жильберта под руку и не выпускал его из своих рук до тех пор, пока не уселся вместе с ним в карету. Генрих почтительно раскланялся со старым доктором и стоял у калитки, пока карета не скрылась из виду.

- Слава Богу, у Эбергарда есть надежда, я так и думал! - радостно воскликнул он, направляясь к дому.

В гостиной царило всеобщее смятение, когда Генрих вошел в комнату, принявшую совершенно другой вид после того, как в ней похозяйничал Эбергард. Исчез мечтательный полумрак, а вместе с тем и спертый, пропитанный запахом цветов, воздух. Через широко открытые окна вливались яркий свет и свежий прохладный ветерок. Эвелина лежала в полуобморочном состоянии на диване, и горничная смачивала ей виски и лоб одеколоном. Гвидо, который не мог простить Эбергарду выражения "каждый встречный - поперечный", громко поклялся, что не допустит, чтобы нога этого грубого человека переступила порог виллы Рефельдов. Тайный советник, тоже не стесняясь в словах, выражал свое полное негодование по адресу доктора. В довершение всего пришла Кетти и рассказала, как "это чудовище" Эбергард схватил за руку своего милого, скромного ассистента и потащил, словно овцу, вон из сада только потому, что тот осмелился сделать несколько шагов в сторону, по направлению боковой аллеи.

5

Маленькая горная гостиница, владельцем которой был Амвросий, располагалась очень высоко в горах. От виллы Рефельдов к ней нужно было подниматься целых два часа по очень крутой тропинке. Несмотря на то, что сообщение с долиной было очень затруднительным, а зимой даже невозможным, владелец гостиницы, уже давно овдовевший, чувствовал себя в своем уединенном жилище очень недурно. Большую часть времени Амвросий довольствовался лишь обществом старой служанки и мальчика, исполнявшего разного рода черную работу. Старик мало общался с местными крестьянами; они недолюбливали его за резкость, но все-таки относились к нему с почтением, и слава об Амвросии как о лучшем, смелом проводнике, была широко распространена по всему округу.

Теперь он стоял возле своего дома и разговаривал с молодым крестьянином, у которого в руках была альпийская палка, а за спиной - сумка с разными принадлежностями, как у всех горцев, отправляющихся в путешествие.

- Прощайте, мне пора уходить! - сказал крестьянин, красивый, сильный юноша, мрачно поглядывая на заходившее солнце.

- Чего же тебе так торопиться? Ты еще не успел отдохнуть. Посиди немного!

- Нет, не могу! Я обещал прийти в нижнюю гостиницу вечером.

- Кому ты обещал? Наверно, Гундель, дочери хозяина гостиницы? Как обстоят твои дела с ней, Винцент?

Юноша отвернулся, и его лицо стало еще мрачнее, чем было раньше.

- Никак! Она на меня не обращает никакого внимания!

- Что ты говоришь? А я ведь был уверен, что ты скоро позовешь меня на свадьбу!

- Я и сам так думал, но на моем пути стал другой. Какой-то проходимец, нездешний! Он стал бегать за девчонкой и разными сладкими словами вскружил ей голову. Это длится уже несколько недель. А я сидел себе здесь, наверху, и ничего не знал об этой истории. Только вот в последний раз, когда был в церкви, я услышал эту новость от одного приятеля.

- А ты не говорил с Гундель?

- Да, хотел поговорить, но она меня и слушать не хочет. Девушку точно подменили. Как только я раскрыл рот, она накинулась на меня и готова была совсем прогнать из дома. Но я ее так легко не уступлю, и ей тоже не позволю смеяться надо мной; ее отец всегда будет на моей стороне.

- Конечно, - согласился Амвросий. - Трактирщику гораздо приятнее выдать дочь замуж за богатого крестьянина Винцента Ортлера, чем за какого-то проходимца. Ты его видел когда-нибудь?

- Один только раз и то издали, но все-таки запомнил настолько, что всегда смогу узнать. Если я когда-нибудь встречу его с Гундель, то ему не поздоровится, это уж как Бог свят!

- Так и надо! - резко заметил Амвросий. - Покажи ему, где раки зимуют, пусть Гундель убедится, что ты умеешь постоять за себя. С бабами нельзя иначе. Прощай, Винцент!

Крестьянин поклонился и начал спускаться в долину. Не прошло и четверть часа, как он увидел поднимающуюся стройную фигуру молодого человека в костюме альпийского туриста. Последний шел так легко и быстро, точно был прирожденным горцем.

Винцент остановился, затаив дыхание, словно охотник, увидевший дичь. Несколько секунд он был в нерешительности, затем с довольным видом двинулся вперед и преградил дорогу незнакомцу, который оказался Генрихом Кронеком. Молодой человек хотел воспользоваться последним днем своего пребывания на вилле Рефельдов, чтобы побывать на Снежной вершине. Накануне он условился с Амвросием и теперь шел, чтобы переночевать у него, а рано утром двинуться в путь. Увидев крестьянина, преградившего ему дорогу, он очень удивился, но ему и в голову не пришло, что тот питает к нему какие-то враждебные чувства.

- Здравствуйте! - проговорил Генрих и остановился в ожидании, что крестьянин посторонится и даст ему дорогу, но тот не двинулся с места, а резко спросил:

- Куда вы идете, господин?

- К проводнику Амвросию!

- Я только что оттуда!

- Амвросий дома?

- Да, дома, как и его старая Кристина. Вероятно, вы идете не для того, чтобы любоваться ею.

- Конечно, нет! - громко смеясь, ответил Генрих. - Я очень уважаю старую Кристину, она печет великолепные пирожки, но для того, чтобы "любоваться", я постараюсь найти кого-нибудь помоложе. А теперь, пожалуйста, пропустите меня.

Винцент оперся о свою альпийскую палку и, мрачно посмотрев на смеющегося туриста, спросил:

- А вы очень торопитесь? Мне нужно с вами поговорить.

- Со мной?

- Вы меня не знаете? Ну, конечно! Зато я знаю вас очень хорошо!

- Это для меня чрезвычайно лестно! - с улыбкой заметил Генрих, которого начал потешать глупый крестьянин. - А кто же вы?

- Мое имя Винцент Ортлер. Знаете ли вы Гундель, дочь трактирщика?

- Ну, конечно! Кто не знает этой красотки? - непринужденно ответил Генрих. - Она вас послала ко мне?

- Кто? Гундель? - злобно воскликнул Винцент. - Разве вы уже так близки с ней, что она может посылать к вам посыльных? Впрочем, я так и думал!

С грозным видом крестьянин подошел ближе к Генриху, но тот продолжал стоять, спокойно скрестив на груди руки, и сухо проговорил:

- Берегитесь, Винцент Ортлер! Вы подошли слишком близко ко мне со своей палкой, это может мне не понравиться.

Этот холодный тон подействовал на крестьянина; он стиснул зубы от злости, но все-таки медленно отошел.

- Что вы хотели мне сказать? - спросил Генрих после некоторой паузы.

Винцент ответил не сразу. Он внимательно осмотрел своего противника, точно взвешивая его силы, и, наконец угрожающим тоном произнес:

- Мне нравится Гундель!

- Прекрасно. Что же дальше?

- А дальше то, что я не желаю, чтобы она болтала и шутила с городскими господчиками.

- Тогда запретите ей это!

Винцент горько рассмеялся.

- Так она меня и послушает! Гундель делает, что хочет; если она видит, что мне что-нибудь не нравится, то нарочно будет делать это.

- Это доказывает ее любовь к вам, - насмешливо проговорил Генрих. - Но какие у вас, собственно, права на Гундель? Она ваша невеста?

Глаза молодого крестьянина снова злобно сверкнули.

- Если бы вы не приехали сюда, то она давно была бы моей невестой, но с тех пор, как вы здесь, с Гундель нет сладу. Одним словом, я хочу знать, в каких вы с ней отношениях?

Этот вопрос был задан таким странным, вызывающим тоном, что всякий другой на месте Генриха отвернулся бы от грубого крестьянина и не ответил бы ему ни слова, но Генрих заинтересовался им и, улыбаясь, ответил:

- Винцент Ортлер, очень нехорошо с вашей стороны набрасываться на человека на улице и задавать ему такие странные вопросы. Но в вас есть что-то оригинальное, и, несмотря на вашу дикую выходку, вы мне нравитесь.

- Это мне безразлично, - проворчал Винцент. - Я требую ответа на свой вопрос; ответите ли вы мне или нет?

- Если вы будете говорить со мной таким тоном, тогда нет!

- Подумайте хорошенько! Если мы не разойдемся по-доброму, то...

- Что будет? - насмешливо перебил его Генрих.

- То может произойти несчастье!

- Ах, вы мне угрожаете? - воскликнул Генрих. - В таком случае я прекращаю этот разговор. Силой меня ни к чему нельзя принудить!

Винцент обеими руками схватил свою палку, точно собираясь ударить ею, но остановился.

- Впрочем, можете не отвечать, - глухо, хриплым голосом сказал он. - Я сам вижу, как обстоит дело. Несколько дней тому назад я встретил вас, когда вы шли с Гундель; смеху и шуткам не было конца. Тогда я еще, конечно, не знал ничего определенного, ну а теперь не советую вам гулять с ней. Если я еще когда-нибудь встречу вас вместе, это плохо кончится. У меня есть дома ружье, из которого я могу подстрелить в случае нужды не только дичь. Помните о Винценте Ортлере.

Не дав времени Генриху что-нибудь возразить на его слова, крестьянин повернулся и направился вниз.

"Странный малый! - подумал Генрих и посмотрел ему вслед, качая головой. - Интересно бы знать, что ему нужно от меня? Спрошу при случае Гундель".

Не придавая никакого значения угрозам Винцента, точно это была шутка, Генрих беззаботно пошел вперед и скоро был у дома Амвросия.

Старик сидел на скамеечке возле дверей дома и чинил свой топор; при виде гостя его лицо озарилось радостной улыбкой.

Молодой человек еще издали весело закивал ему головой и, подойдя ближе, дружески протянул ему руку.

- Вот и я! Надеюсь, завтра будет хорошая погода, и ничто не помешает нам подняться в горы.

- Я тоже так думаю, - ответил Амвросий, поглядывая на небо. - Если день будет сумрачный, тогда не стоит и идти, так как дорога очень плохая. Целыми часами нам придется пробираться через снежные сугробы и ледники. Если бы мне предложил пойти кто-нибудь другой, а не вы, господин Кронек, то я сразу отказался бы, ну а вы - дело другое. Трудно поверить, что вы обитатель равнин, когда видишь, с какой легкостью вы лазаете по горам.

- Да, во мне есть что-то козлиное, поэтому мне так ненавистна моя канцелярия в министерстве. Меня пробирает дрожь, как только я подумаю о своей службе. Как бы мне хотелось навсегда остаться в горах с вами, Амвросий, и уметь так ловко обращаться с топором и заступом, как это делаете вы!

- Я... я тоже был бы рад, если бы вы остались со мной, - приветливо проговорил старик, доброжелательно оглядывая стройную фигуру молодого человека. - Только крестьянская жизнь вряд ли пришлась бы вам по вкусу, в особенности зимой, когда не видно ни души вокруг.

- Возможно, что меня снова потянуло бы к людям. Пожалуйста, продолжайте свою работу, а я полюбуюсь солнечным закатом; он так красив в горах.

Генрих опустился на скамейку рядом с хозяином, снова принявшимся за свою работу.

С того дня, как молодой человек после одной из своих горных прогулок зашел к Амвросию, чтобы напиться у него молока, между хозяином горной гостиницы и Генрихом установились почти дружеские отношения. Старый мрачный крестьянин, никогда ни с кем не разговаривавший, сразу полюбил веселого, приветливого горожанина. Ему казалось, что солнечный луч врывается в его жилище, когда туда входил его новый знакомый. "Господин Кронек точно околдовал меня", - часто думал старик и не мог себе представить, что мог бы в чем-нибудь отказать "молодому барину".

Маленькая горная гостиница помещалась у самого подножья высокой скалы, почти всегда покрытой снегом. На середине вершины находился огромных размеров ледник, отливавший на солнце всеми цветами радуги.

Домик Амвросия совершенно терялся среди окружавших его громад. Казалось, что достаточно было бы одного сильного порыва ветра, чтобы от горной гостиницы не осталось и следа. А между тем маленький домик вынес уже не одну бурю и все продолжал стоять так же прямо, не поддаваясь непогоде, как и его хозяин, которого не могли сломить ни старость, ни все пережитые невзгоды.

Генрих молча сидел на одном месте, пораженный величием окружавшей его природы.

- Итак, денька через два вы покидаете нас, - нарушил вдруг молчание хозяин дома. - А когда же вы вернетесь обратно?

- Вероятно, не раньше будущего года. До тех пор придется потерпеть и довольствоваться воспоминаниями.

- Ну, я думаю, что вспоминать вы будете не горы, а нечто другое, - с необычным для него юмором заметил старик. - Мне кажется, господин Кронек, у вас там, внизу, есть зазноба.

Щеки молодого человека покрылись предательской краской, но он шутливо покачал головой и, смеясь, возразил:

- Что вы выдумали, Амвросий! Может быть, и вы пристанете ко мне с какой-нибудь любовью, как тот глупый парень, который остановил меня среди дороги и стал уверять, что я влюблен в его Гундель.

- Кто это вам сказал? - озабоченно спросил Амвросий.

- Какой-то молодой крестьянин, которого я вижу первый раз в жизни. Его зовут, кажется, Винцент Ортлер. Вы его знаете, так как, когда я его встретил, он сообщил мне, что идет от вас.

- Ах, Винцент! Да, он был здесь! Следовательно, он имел в виду вас, рассказывая мне о своем горе. Послушайте меня, господин Кронек. От всей души желаю вам добра, оставьте в покое эту Гундель. С Ортлером шутки плохи.

- Да какое мне дело до Гундель? Она мне совершенно не нужна!

- Ну, если вы о ней не думаете, так, значит, она думает о вас. По крайней мере, она отвергает любезности Винцента, а раньше принимала его ухаживания, и мы уже собирались погулять у них на свадьбе! А теперь все изменилось.

- Из-за меня?

- Да, из-за какого-то приезжего барина, который не отходит от нее и разводит перед ней турусы на колесах. Ведь это, конечно, вы? Повторяю вам, господин Кронек, оставьте эту девушку, не то это дело добром не окончится!

Голос старика принял угрожающий тон, но Генрих слушал его, не понимая, в чем дело. Наконец какая-то мысль вдруг осенила его, и на его лице появилось презрительное выражение.

- Ах, теперь я понимаю, в чем дело! - пробормотал он. - Вот для чего Гвидо понадобилось "изучать народ" в нижней гостинице, хотя ему противна грубость деревенского люда. Не смотрите на меня так мрачно, Амвросий! Вы жестоко ошибаетесь относительно меня. Я, конечно, знаю хорошенькую Гундель, и когда изредка бываю в нижней гостинице, то шучу с ней и говорю, как всякий другой посетитель. Несколько дней тому назад я случайно встретил ее в лесу, и мы пошли вместе, так как нам было по пути. Вероятно, этот Отелло увидел нас и разозлился, вообразив, что именно я его счастливый соперник. Но он ошибся; он принимает меня за другого. Даю вам слово, Амвросий, что между мной и этой девушкой не существует никаких отношений.

Слова молодого человека звучали так искренне, он так честно и открыто смотрел на старика, что лицо Амвросия прояснилось, и он уверенно подтвердил:

- Ну, раз вы так говорите, значит, вы тут ни при чем! Скажите непременно и Винценту, что он ошибается, иначе может произойти какое-нибудь несчастье.

- Неужели же я должен бежать за вашим глупым Винцентом и в чем-то оправдываться? - возразил Генрих. - Он слишком груб для того, чтобы я стал разговаривать с ним. Если его ревность так велика, что делает его глухим и слепым, то пусть он несет последствия своей глупости. Нельзя же так набрасываться на людей среди дороги, не разобрав даже, с кем он имеет дело. Если Гундель не разъяснит ему его заблуждения, то, конечно, не я стану разуверять его в его ошибке.

Генрих поднял голову и снова начал смотреть на заходящее солнце. Вся Снежная вершина была залита огнем заката, и нежные розовые краски с каждой минутой начинали все больше и больше темнеть.

Амвросий снова взялся за свою работу, которую было отложил.

- Вы говорите, что Винцент грозил вам? - спросил он вдруг после некоторого молчания. - В таком случае будьте осторожны; он всегда осуществляет свои угрозы.

- Тогда он увидит, что я тоже не останусь в долгу. Сегодня его выходка позабавила меня, я никак не мог сообразить, что ему от меня нужно, но если он еще раз пристанет ко мне со своими глупостями, то я покажу ему, что не боюсь ни его самого, ни его ружья.

- Да, если у вас будет на это время, - сухо возразил Амвросий. - Пуля может попасть в вас раньше, чем вы увидите Винцента.

- Неужели вы думаете, что Ортлер может выстрелить в меня сзади или из-за угла?

- Конечно; он был бы вправе сделать это!

- Вправе? - удивленно воскликнул Генрих. - В своем ли вы уме. Амвросий?

- Я говорю не о вас, господин Кронек, а о том другом, который хочет отнять у Винцента девушку. Если бы он пристрелил того негодяя...

- Это все равно было бы вероломным убийством! - прервал Генрих старика.

Амвросий засмеялся коротким, хриплым смехом.

- Это было бы местью, и больше ничего! - возразил он. - Я не осудил бы Винцента за такой поступок. Что же делать, когда девушка так глупа, что не осознает своего счастья? Она отталкивает настоящую, честную любовь и верит словам какого- то проходимца.

- Нужно открыто и честно бороться за свою любовь, - заметил Генрих, - а если предпочтение будет все-таки отдано человеку недостойному, то остается только примириться со своей судьбой и даже не особенно огорчаться, так как девушка оказалась бы не стоящей серьезного чувства.

- Да, легко так рассуждать, - насмешливо проговорил старик. - Нет, нужно устранить со своего пути такого молодчика. Девушка быстро образумится, когда перестанет встречаться с ним; только убрать подобного господина нужно как можно дальше, чтобы он уже никогда не мог больше попасть ей на глаза.

Генрих с удивлением смотрел на Амвросия; он еще никогда не видел на его лице такой жестокости. Седые брови старика гневно сдвинулись, а рука крепко обхватила ручку топора, точно Амвросий собирался нанести им кому-нибудь удар. Странно было слышать, как спокойно рассуждал старик об убийстве человека, хотя бы он был о нем и не высокого мнения.

- В ваших словах чувствуется такая горечь, точно вы сами испытали муки ревности, - после некоторого молчания сказал Генрих. - Вероятно, вы в своей молодости тоже пережили все страдания любви?

Амвросий снова рассмеялся сухим, хриплым смехом.

- Ну, я не очень долго страдал, - возразил он. - Я быстро положил конец делу. Когда я был уже женихом моей покойной жены, к ней повадился ходить такой же негодяй. Разными любезностями и сладкими обещаниями он вскружил голову моей невесте. Эти приезжие господчики знают, как обойти девушку!

- Это был приезжий господин? Кто-то из туристов? - спросил Генрих, вскакивая с места и испытующим взглядом впиваясь в лицо старика.

- Да, но я отправил его так далеко, что он уже не мог больше ухаживать за моей невестой!

В тоне Амвросия было что-то страшное, а лицо приняло выражение кровожадного зверя, только что растерзавшего свою добычу.

- Куда же вы отправили туриста? - спросил Генрих, невольно отступая назад.

- Куда? Домой, конечно, куда же еще! - проворчал старик.

Генрих промолчал, и его взгляд остановился на Снежной вершине, которая казалась красной как кровь под последними лучами солнечного заката.

- Посмотрите, какое странное освещение, - прервал он, наконец, тягостное молчание, как будто со снежных сугробов стекают вниз потоки крови... Взгляните, Амвросий!

Старик не поднял головы и продолжал возиться со своим топором.

- Какая там кровь! - недовольным тоном пробормотал он. - Кроме льда и снега наверху ничего нет!

- Конечно. Я думаю, однако, что не один человек нашел там свою смерть, среди вечного снега и льда. Вы ничего не слышали об этом, Амвросий?

Старик еще ниже склонился над своей работой.

- Нет, в наших краях уже больше тридцати лет не случалось никакого несчастья! - холодно и твердо ответил он. - Может быть, где-нибудь в другом месте что-нибудь и было!

- Я вспомнил об одной истории, случившейся здесь лет пятьдесят тому назад. Один турист отправился в горы с проводником. Вдруг поднялась буря, и несчастный путешественник погиб ужасной смертью среди льда, так как не мог найти дорогу, а его проводник в минуту опасности безжалостно бросил его одного.

Амвросий ничего не ответил. Он молча взял свой топор и, точно пробуя, хорошо ли тот прилажен, изо всей силы ударил им по полу так, что лезвие глубоко вонзилось в землю.

- Ужасная смерть! - продолжал Генрих. - Наверное, несчастный умолял о помощи, но его никто не услышал. Может быть, ему пришлось несколько часов блуждать по снежной пустыне, прежде чем он потерял сознание. Насколько легче смерть от пули, попавшей в сердце неожиданно, чем такая долгая борьба при уверенности, что все равно погибнешь. Вы, вероятно, были тогда совсем молодым человеком. Неужели вы не помните этой истории, Амвросий?

Старик при этом вопросе вздрогнул. Он, видимо, только теперь догадался, что Генрих не случайно завел с ним речь о гибели туриста, и поднял грозный взгляд на молодого человека; но ясные карие глаза Генриха так спокойно вынесли этот взгляд, что Амвросий смущенно отвернулся и глухо пробормотал:

- Какое мне дело до этой истории! Во всяком случае, вам нечего бояться, господин Кронек, мы не заблудимся в ледниках, и вы вернетесь домой целым и невредимым, за это я вам ручаюсь!

- Благодарю, но я раздумал подниматься выше, - ответил молодой человек, надевая шляпу.

Амвросий вздрогнул, точно получил неожиданный удар.

- Как, вы не поднимитесь на Снежную вершину? - воскликнул он.

- Нет! Спокойной ночи, Амвросий!

- Так останьтесь хоть ночевать здесь!

- Нет, не могу, мне нужно сейчас же вернуться домой.

Молодой человек взял свою альпийскую палку и хотел уйти, но Амвросий с угрожающим видом преградил ему дорогу.

- Я не пущу вас, господин Кронек, - решительно заявил он. - Через полчаса совсем стемнеет, вы можете оступиться и упасть в пропасть, можете опять встретить Винцента. Останьтесь у меня хоть переночевать.

- Нет, под вашей крышей я больше никогда не буду! - воскликнул молодой человек. - Пропустите меня, Амвросий, и не беспокойтесь относительно Винцента. Я теперь знаю, как поступают некоторые проводники, и не поднимусь с ним на Снежную вершину.

Не успел Генрих произнести последние слова, как с уст старика сорвался хриплый крик. Топор блеснул в его руке и поднялся, чтобы нанести смертельный удар молодому человеку, но Генрих с быстротой молнии отскочил в сторону, протянув перед собой палку, которая под ударом топора моментально раскололась.

Амвросий как будто вдруг образумился и не повторил удара, а только заскрежетал от бешенства зубами, глядя на своего обезоруженного противника. Генрих инстинктивно чувствовал, что вся его сила заключается в глазах, и бесстрашно, не делая ни одного движения, смотрел на своего врага. Так простояли они несколько секунд, впиваясь взглядом друг в друга; затем топор упал на землю, и Амвросий со стоном опустил голову, как укрощенный дикий зверь. Последовало долгое, тягостное молчание.

- Теперь пропустите меня, - стараясь казаться спокойным, проговорил, наконец, Генрих. Не тревожьтесь; то, что произошло сегодня между нами, не будет известно никому. Надеюсь, что мы больше никогда не встретимся, но если случай сведет нас когда-нибудь, то вы от меня не услышите ни слова о том, что было.

Старик глубоко вздохнул. Он хотел убить своего молодого гостя, был страшно зол на него, но не смог перенести презрения, звучавшего в словах Генриха.

- Господин Кронек, - пробормотал он, и в его голосе слышалась сильная скорбь, - неужели мы с вами расстанемся так враждебно?

Молодой человек взглянул на проводника, сразу как-то сгорбившегося и еще больше постаревшего, и тихо сказал:

- Прощайте, Амвросий!

Старик нерешительно протянул ему руку, и в его глазах выразилась мольба, но Генрих не прикоснулся к той руке, которая едва не убила его.

- Прощайте! - повторил он еще раз и быстро завернул за угол, не оглядываясь назад.

Амвросий неподвижно стоял на своем месте, следя взглядом за удалявшейся стройной фигурой, пока та не скрылась с поля его зрения.

Сумерки все ниже спускались над землей. Красная полоса заката, освещавшая вершины гор, давно исчезла с горизонта, и холодные громады скал угрюмо и неприветливо смотрели на маленький домик старого проводника.

6

Наступил день отъезда. Гости должны были уехать из виллы Рефельдов вскоре после обеда - сначала в экипаже до ближайшей железнодорожной станции, а оттуда поездом в столицу. Тайный советник Кронек был в несколько удрученном расположении духа. Он надеялся, что Генрих вернется домой официальным женихом Кетти, но его надежды не оправдались. Эвелина ласково, однако решительно заявила, что ее падчерица еще слишком молода для того, чтобы сейчас обязать ее словом. Она находила, что благоразумнее будет отложить помолвку до следующей весны. Кронек не мог ничего возразить на это, так как Кетти, действительно, лишь недавно исполнилось шестнадцать лет, но его удивляло то обстоятельство, что раньше Эвелина желала устроить помолвку как можно скорее, а затем вдруг изменила свое решение. После недолгого раздумья старик решил, что во всем виноват, по обыкновению, его сын, не сумевший внушить к себе доверие.

Этот бездельник Генрих и здесь показал все свое легкомыслие, несмотря на наставления отца. Вернувшись в столицу, Генрих опять начнет свой беспутный образ жизни, будущая теща может узнать каким-нибудь образом о похождениях намеченного зятя, и тогда всему конец! Сколько ни внушал тайный советник своему сыну, какое блестящее будущее ждет его, если он женится на Кетти, на него ничего не действовало; он не переставал твердить, что ему противно "супружеское иго". Все знакомые недоумевали, как случилось, что у такого рассудительного, образцового сановника такой сын! Можно было с уверенностью сказать, что Генрих никогда не дослужится до чина тайного советника, не пойдет по стопам отца! Какое было бы счастье для старого Кронека иметь сыном Гвидо Гельмара! Тайный советник часто думал об этом и глубоко вздыхал при мысли о несправедливости судьбы.

За полчаса до отъезда все снова собрались в гостиной. Генрих и на этот раз проявил свою бессердечность, так как, несмотря на разлуку, шутил и смеялся с Кетти, выказывавшей почти полное равнодушие к отъезду гостей.

Возле кресла Эвелины стояли старый Кронек и Гвидо Гельмар. Тайный советник был серьезен и грустен. На этот раз, он забыл о каких бы то ни было расчетах и весь был поглощен мыслью, что больше никогда не увидит своей молодой родственницы. Она, наверно, не доживет до будущего лета, когда предполагалось увидеться вновь. Достаточно было взглянуть на лицо Эвелины, чтобы понять, что дни ее сочтены. Она была бледнее обычного; ее глаза были заплаканы; видно было, что она сильно страдает, хотя и уверяла, что чувствует себя хорошо, только провела бессонную ночь и потому кажется больной.

Гельмар с большим удовольствием видел следы слез на лице Эвелины и приписывал их на свой счет. Отказ молодой женщины нисколько не обескуражил его. Он был убежден, что Эвелина любит его, и не приняла его предложения лишь потому, что высоко ставит его талант и боится, как бы последний не пострадал от женитьбы поэта на больной женщине. Для Эвелины было дороже счастье Гвидо, чем собственное, поэтому "увядающая роза" отвернулась от "солнечного луча". Однако Гельмар не думал отступать от своего намерения и теперь торжественно заявил, что вернется через несколько месяцев обратно в эти "милые для него края" и пробудет здесь довольно продолжительное время. К его величайшему удивлению, госпожа Рефельд не проявила особенной радости, услышав эту новость; правда, она слегка улыбнулась, но сейчас же с глубокой грустью посмотрела на Генриха и Кетти, весело болтавших у окна.

Гельмар, конечно, написал хозяйке дома трогательные стихи по случаю отъезда и, прежде чем передать их в руки молодой женщины, счел нужным прочесть вслух. Кетти тоже пожелала послушать новое произведение поэта, один Генрих, по обыкновению, не проявил никакого интереса к таланту своего друга. Увидев в его руках лист почтовой бумаги, он вдруг заявил, что забыл уложить в сундук какую-то вещь и должен пойти в свою комнату.

- Я слышал трогательное послание Гвидо вчера вечером, он читал мне его! - улыбаясь, сказал Генрих.

- Какие глупости! - раздраженно воскликнул тайный советник. - Неужели ты не можешь прослушать такую чудную вещь два раза?

- Оставьте его, - вмешался Гельмар, ласково положив свою руку на руку старика. - Он совершенно равнодушен к поэзии, но в этом не виноват!

- Он, кажется, совершенно равнодушен и к тому, что расстается с нами! - с затаенной горечью заметила Эвелина. - Мне думается, что он не дождется того момента, когда, наконец, подадут экипаж.

Генрих уже давно был за дверью и не слышал слов молодой женщины.

Гвидо начал читать при благоговейном молчании своих слушателей. На глазах у дам появились слезы, даже тайный советник достал из кармана платок и провел им по своим влажным глазам. В заключение и сам автор растрогался до слез.

Генрих, по-видимому, не особенно торопился уложить забытую вещь, так как направился не в свою комнату, а пошел по коридору и открыл дверь в маленький кабинет хозяйки дома, находившийся в конце коридора.

В комнате было лишь одно окно, выходившее в сторону леса, и хотя день был яркий и солнечный, в кабинете был полумрак и прохлада. Небольшая комнатка с мягкими коврами, шелковой мебелью оливкового цвета, такими же занавесками и цветами на окнах производила впечатление необыкновенного уюта. Над кушеткой висел портрет, написанный масляными красками и изображавший прелестного ребенка. Генрих знал эту девочку в белом платьице с короткими, вьющимися волосами, но его взгляд лишь мелькнул по портрету будущей невесты и остановился на маленькой акварели, висевшей под портретом Кетти. Очевидно, эта акварель была написана тогда, когда отец Кетти сделал предложение своей восемнадцатилетней родственнице - Эвелине. Стройная юная девушка вряд ли была лучше двадцатитрехлетней вдовы, только в выражении юного лица не было того страдания, какое было теперь у Эвелины, да темные большие глаза не смотрели безнадежно грустно; напротив, они сверкали молодым весельем и задором.

Генрих несколько минут стоял перед портретом, впиваясь взглядом в дорогие черты и позабыв все на свете.

- Ах, Господи, что же я теряю время! - вдруг воскликнул он. - Надо воспользоваться свободной минутой, пока Гвидо проливает слезы разлуки. Вчера я никак не мог совершить задуманную кражу, может быть, мне удастся сделать это в последнюю минуту!

Молодой человек подошел к письменному столу, стоявшему у окна, и быстрым взглядом окинул изящный письменный прибор и книги, лежавшие на столе. Стихотворения Гвидо Гельмара в великолепном переплете занимали первое место. Генрих нетерпеливо отбросил книгу в сторону, насмешливо подумав:

"Слава Богу, моя прекрасная "альпийская фея" покоится не среди этих глупостей. Это была какая-то другая старая книга с пожелтевшими страницами. Где она может быть? Ах, вот!"

С этими словами он вытащил из-под пресса какую-то старую книгу, по-видимому, служившую для засушивания цветов. Когда молодой человек открыл ее, то сразу увидел свою "альпийскую фею", лежавшую на тонкой папиросной бумаге. Цветок был тщательно, заботливо засушен; он не изменил ни формы, ни цвета, только пурпурная чашечка превратилась в темно-лиловую, но золотая коронка сохранила всю свежесть красок. Рядом с цветком лежал листочек бумаги, на котором рукой Генриха было написано маленькое стихотворение о "цветке счастья".

- Собственно, это будет воровство, - нерешительно пробормотал Генрих, - но ведь я, в сущности, беру лишь то, что принадлежит мне. Разве я не имею права взять обратно свой подарок?

Молодой человек уже протянул руку за цветком, как вдруг позади себя услышал чей-то голос:

- Генрих, каким образом вы очутились здесь?

Кронек вздрогнул, точно его, действительно, уличили в воровстве. Как пойманный преступник стоял он перед Эвелиной, опустив глаза, с красным от смущения лицом.

- Я думала, что вы наверху, в своей комнате! - удивленно проговорила хозяйка дома.

- Вы, вероятно, недоумеваете, что может делать непрошенный гость в вашем кабинете, почему он стоит у письменного стола? - спросил Генрих, быстро овладев собой.

Молодая женщина промолчала, но на ее лице осталось выражение крайнего изумления.

- Я пришел сюда для того, чтобы совершить кражу. К сожалению, я не могу отрицать свою вину, так как вы застали меня на месте преступления. Я собирался похитить вот эту драгоценность! - прибавил он, указывая на цветок.

- Почему же вы не потребовали своей собственности обратно? Вы имеете на нее неотъемлемое право, так как рисковали жизнью из-за этого цветка.

- Это неважно! Я двадцать раз рисковал своей жизнью, карабкаясь по горам, - возразил молодой человек. - Теперь я хотел взять цветок на память о том вечере, когда вы прочли мне нотацию; она глубоко запала мне в душу, только я стыдился признаться в этом.

Эвелина подошла ближе к столу и с упреком проговорила:

- А теперь, вероятно, стыдитесь показать, что вам жаль уехать из виллы Рефельдов. Ваше равнодушие в минуту разлуки очень огорчило меня.

- Неужели вы помнили, что я вообще существую на свете? - с глубокой горечью возразил Генрих. - Гвидо полностью овладел вашим вниманием, и меня поражает, что вы могли заметить мое настроение!

Эвелина промолчала. В гостиной только что торжествовал Гельмар, он не сомневался больше, что своим последним произведением одержал полную победу над сердцем интересной вдовы, которая при последних словах стихотворения "Прощайте, прощайте" так расплакалась, что вынуждена была уйти из комнаты.

Теперь слезы на глазах молодой женщины высохли, и счастливая улыбка заиграла на ее бледных губах.

- Генрих, - тихо произнесла она и хотела сказать еще что-то, но он остановил ее воскликнув:

- О, ради Бога не называйте меня Генрихом! Когда папа говорит "Генрих", это означает, что он сердит на меня. От вас я тоже всегда слышу "Генрих", вероятно, потому, что всегда нахожусь в немилости у вас. Назовите меня хоть раз на прощанье моим уменьшительным именем "Генри", как зовут меня все.

Молодая женщина несколько секунд колебалась, точно ей было трудно исполнить просьбу своего будущего зятя, и, наконец, произнесла:

- Иногда я вас совершенно не понимаю, Генри. Возьмите свой цветок, который вы мне дали в залог того, что избавитесь от своего легкомыслия, но ваше обещание останется при мне!

- Да, и вы увидите, что я исполню его! - воскликнул Генрих с сияющими глазами.

- Я увижу? - с сомнением и глубокой грустью повторила Эвелина. - Нет, Генри, вероятно, мне не суждено будет увидеть вас больше. Я передам ваше обещание Кетти, и вы должны будете перед ней выполнить свое обязательство.

- Я знаю, что в последнее время вы чувствуете себя хуже, - сказал Генрих, - но возлагаю большие надежды на доктора Эбергарда. Мой отец и Гвидо, конечно, бранят меня за то, что я привел сюда этого чудака-доктора, но я верю ему безгранично. Неужели вы тоже упрекаете меня за Эбергарда?

- Нет, Генри, я знаю, что у вас было хорошее намерение - вы хотели облегчить мои страдания, и я вам очень благодарна за это; но вы, разумеется, не станете настаивать на том, чтобы я лечилась у человека, своей грубостью доводящего меня до нервных припадков.

- Как? Вы не хотите лечиться у доктора Эбергарда?

- Конечно, нет. Достаточно с меня и его первого визита. Я прекрасно узнала его метод лечения и уверена, что не выживу и недели, если Эбергард будет посещать меня.

- А если, наоборот, он спасет вам жизнь? Неужели из-за этого не стоит немного потерпеть?

- Разве он подал вам какую-нибудь надежду? - недоверчиво спросила молодая женщина.

- Прямо он мне ничего не сказал, но между нами существует нечто вроде масонского заговора, и мы без слов понимаем друг друга. По некоторым признакам я убежден, что Эбергард надеется на ваше полное выздоровление. Этот старый эгоист, перессорившийся со всем медицинским миром, отбивающийся ногами и руками от всякой практики, ни за что не согласился бы лечить такого больного, которому нельзя помочь. Для того, чтобы доказать своим коллегам, как неправильно они поставили диагноз, чтобы пристыдить их, он и взялся за ваше лечение. Если бы он не был уверен в своем успехе, в полном смысле этого слова, то не предложил бы вам своих услуг в дальнейшем. Он заранее торжествует свою победу, следовательно, не может быть сомнения, что вы будете здоровы. Эбергард приложит для этого все свои силы и сделает доброе дело не из чувства человеколюбия, а для того, чтобы насолить своим коллегам, в особенности профессору Мертенсу.

Молодая женщина молча слушала Генриха и, когда он окончил, снова недоверчиво покачала головой.

- Нет, вы ошибаетесь, - возразила она, - или - вернее - придаете слишком много значения мудрости этого Эбергарда. Что касается меня, то я скорее склонна верить диагнозу профессора Мертенса; он, вероятно, более сведущ, чем Эбергард. Если бы этот грубый человек был, действительно, таким авторитетом в медицине, то не стал бы жить в уединенной глуши, где у него нет возможности проявить свои знания.

- Но ведь он удивительный чудак. Он не может ужиться ни с одним товарищем. Это прирожденный человеконенавистник!

- Тем больше причин не доверять ему. Если Эбергард, действительно, придет ко мне еще раз, я поблагодарю его за любезное желание помочь мне и попрошу больше не беспокоиться. Ваш отец совершенно согласен со мной в этом вопросе, а Гельмар прямо требовал, чтобы я впредь не принимала этого грубияна. Он находит, что с моей стороны будет непростительно, если я позволю Эбергарду мучить меня. Хорош доктор, который вместо лекарства дает своим пациентам огромные дозы грубости!

В словах молодой женщины чувствовалась болезненная раздражительность. Доктор Эбергард, очевидно, сильно задел своими резкими манерами ее хрупкую, нежную натуру.

Генрих замолчал. Он взял цветок и бережно уложил его в бумажник, затем подошел к молодой женщине, которая стояла у окна и смотрела во двор, как бы не желая больше продолжать начатый разговор.

- Эвелина! - тихо произнес Генрих.

Она вздрогнула, и густая краска медленно покрыла ее лицо. В первый раз молодой Кронек назвал ее по имени.

- Эвелина, - продолжал Генрих, - Гвидо Гельмар потребовал от вас, чтобы вы не принимали больше доктора Эбергарда, а я, наоборот, умоляю вас довериться ему. Неужели моя мольба будет отвергнута?

Лицо молодой женщины покраснело еще сильнее, но она сделала отрицательный жест рукой.

- Нет, Генри, не просите меня об этом, я не могу исполнить вашу просьбу. Я всей душой возмущаюсь поступками и словами этого господина, притом у меня нет к нему никакого доверия.

- В таком случае доверьтесь ему ради меня!

Эвелина молчала; она продолжала стоять у окна, прижав лоб к холодному стеклу. Генрих склонился над ней и тихим, нежным голосом прошептал:

- Эвелина, Эви, ну, ради меня!

Молодая женщина, наконец, подняла голову, и ее глаза встретились с его умоляющим взглядом. Она медленно протянула свою руку, и Генрих страстно прижал ее к своим губам. Таким образом, согласие было дано безмолвно, и так же безмолвно Генрих выразил свою горячую благодарность, а затем долго не выпускал из своей руки нежной ручки Эвелины. Они стояли рядом и молча смотрели на расстилавшийся перед их глазами ландшафт, вовсе не замечая времени.

- Генри, куда же ты исчез? - вдруг раздался недовольный голос тайного советника. - Экипаж уже подан.

- Генрих никогда не бывает аккуратным! - прибавил Гельмар раздраженным тоном.

Молодой Кронек вздрогнул, точно его внезапно разбудили, и выпустил маленькую, изящную ручку, слегка трепетавшую в его руке.

- Итак, я полагаюсь на ваше обещание, Эви, - прошептал он, - а вы верьте моему. До свидания, Эви!

Он быстро вышел из кабинетика хозяйки дома, постоял несколько секунд в соседней комнате, а затем зашел в гостиную, где его ожидали отец и Гвидо.

Эвелина осталась одна; она еще не успела дать себе отчет в том, что произошло, как к ней вбежала Кетти говоря:

- Мама, господин Гельмар желал бы говорить с тобой наедине. Он хочет еще раз проститься с тобой.

Эвелина взглянула на падчерицу, точно не сразу сообразив, в чем дело. Затем провела рукой по лбу и недовольным тоном спросила:

- Для чего это? Ведь я уже простилась с ним!

- Разве ты не хочешь видеть его? - воскликнула Кетти, пораженная равнодушием мачехи.

- Нет. Скажи ему, что я очень расстроена и нуждаюсь в полном покое.

Молодая девушка послушно удалилась. Гельмар выслушал ее ответ с сожалением, но в глубине души был доволен им; он всецело приписал расстройство Эвелины тому впечатлению, которое произвели его стихи и разлука с ним. Ах, если бы он знал, что ни одно слово из его трогательных стихов не осталось в памяти молодой женщины! Вся та поэзия, которой окружал ее в течение нескольких недель известный поэт, все его ухаживания и даже романтическое объяснение в любви, - все было забыто! Эвелина помнила лишь одну маленькую фразу, сказанную не Гвидо Гельмаром, а другим: "Эвелина, Эви, ради меня!"

7

Прошел целый год. Снова наступил май, но на этот раз он принес с собой тепло и солнечный свет.

Доктор Эбергард все еще жил на маленькой даче, которую приобрел в собственность лишь для того, чтобы избавиться от назойливых покупателей. В течение прошлого лета много народа приходило осматривать дачу, но никому не удалось проникнуть туда, так как Мартин, исполняя приказание доктора Эбергарда, закрывал дверь перед носом каждого посетителя. Тогда владелец дачи предъявил свои права, чтобы положить конец всему этому. Эбергард объявил, что сам покупает дачу со всей обстановкой, и такой ценой приобрел покой.

Теперь он был уверен, что никто не станет надоедать ему. Тот способ, каким он отделывался от посетителей, ни для кого не оставался тайной и отнимал у всех охоту навещать сердитого доктора. Эбергард был очень рад своему уединению и решил остаться на даче всю зиму; это было ему тем более удобно, что он начал писать какой-то большой труд из области медицины. Мартин, не любивший людей в такой же мере, как и его хозяин, тоже не имел ничего против деревенской жизни, и даже доктор Жильберт, мнением которого, впрочем, никто не интересовался, выразил большую радость, узнав, что они никуда не уезжают. Радость молодого доктора объяснялась тем обстоятельством, что обитатели виллы Рефельдов по приказанию доктора Эбергарда тоже остались зимовать в горах.

Эвелина Рефельд была очень огорчена предписанием врача; она привыкла проводить осень и зиму в Италии и с ужасом думала о том, что ей придется жить высоко в горах, среди льда и снега, но не решилась не исполнить приказания строгого эскулапа, очень усердно принявшегося за ее лечение и в первое время приходившего к своей пациентке каждый день.

- Он является для того, чтобы мучить бедную маму! - недовольным тоном говорила Кетти, стараясь всеми силами восстановить мачеху против Эбергарда, но все ее труды были напрасны.

Нервная, раздражительная Эвелина, привыкшая, чтобы все вокруг предугадывали ее желания и обращались с ней в высшей степени бережно, выказывала теперь такое терпение, так кротко выносила грубые выходки старика, что, в конце концов, тронула его и заставила более осторожно обращаться с "интересным объектом науки". Вскоре между доктором и его пациенткой завязались довольно сносные отношения, и только Кетти продолжала быть его непримиримым врагом.

О более близком знакомстве между обитателями виллы Рефельдов и обоими докторами не могло быть и речи. Надежда Генриха на то, что в лице Жильберта дамы найдут приятного собеседника и постоянного гостя, совершенно не оправдалась. Эбергард, как ураган, врывался в дом Рефельдов, сыпал, как из мешка, вопросы, приказания и распоряжения и так же быстро исчезал, как и появлялся. Своего ассистента он приводил с собой очень редко, но и в таких случаях ни на одну минуту не отпускал от себя; таким образом, Жильберт так же мало говорил с Кетти, как и в первый день их знакомства.

Однажды после полудня Эбергард сидел за своим письменным столом, весь погруженный в книги и рукописи, и не слышал, как в комнату вошел Мартин, всегда отвозивший в это время на станцию письма. Старый слуга несколько раз кашлянул, и только тогда его барин поднял голову от книги.

- Доктор Жильберт уже вернулся? - спросил он, подавая Мартину несколько писем.

- Нет, он все еще гуляет! - ворчливо ответил лакей.

- Ну, наконец-то он в этом отношении стал аккуратным! - заметил доктор. - Его состояние беспокоит меня. Хотя он и уверяет, что чувствует себя хорошо, но я вижу, что это не так. Он стал бледным, как малокровная девица. Конечно, это все происходит от переутомления; он слишком много работал во время экзаменов, и с тех пор начал бледнеть и задумываться. Боюсь, что у него не в порядке голова, не задет ли мозг?

- Я думаю, что задет не мозг, а нечто другое, - угрюмо возразил Мартин.

- Что ты понимаешь! - сердито закричал Эбергард. - Говорят тебе, что все симптомы ясно указывают на болезнь мозга. Жильберт стал совершенно невосприимчивым к самым интересным выводам науки; иногда он не понимает, что у него спрашивают, и отвечает совсем невпопад; во время опытов он делает одну глупость за другой, так что мне приходится отнимать у него работу. Недавно я диктовал ему статью об инфекционных болезнях, а он написал какую-то чушь, не относившуюся к делу; вся рукопись была испорчена по его милости. Придется совсем освободить его от занятий; пусть проводит все время на свежем воздухе.

- Он и так весь день вертится вокруг виллы Рефельдов, - проворчал Мартин.

- Вокруг виллы Рефельдов? - переспросил доктор. - Что ему там нужно?

- Это уж мне неизвестно. Знаю одно, что во время своих так называемых прогулок он постоянно ходит возле виллы, заглядывает в окна и за решетку сада. Это длится уже несколько месяцев.

- Ну вот, видишь! Значит, я не ошибся! У него уже появились навязчивые идеи; так начинается сумасшествие.

- Да, если влюбленность называть сумасшествием, то вы не ошиблись!

Эбергард вскочил со стула и с недоумением смотрел на лакея, точно не веря своим ушам.

- Мартин, ты, кажется, рехнулся! - воскликнул он. - Это ты говоришь про моего ассистента?

- Да, про вашего ассистента, барин. Он влюблен по уши. Ведь еще тогда, когда эта девушка перешагнула порог этой двери, я говорил, что она принесла несчастье в наш дом. Помните, как нахально она ворвалась в нашу библиотеку, даже не попросив позволения войти?

- Что? Жильберт влюблен в Екатерину Рефельд? - с бешеной злобой закричал доктор. - В это пустое существо? В эту девчонку, место которой в детской?

- Да, в эту негодницу, которая посмела насмехаться надо мной! - закричал в свою очередь и Мартин. - Прямо возмутительно!

Доктор оттолкнул стул и принялся бегать взад и вперед по комнате, как разъяренный лев. Он так и думал, что эта девчонка произвела впечатление на Жильберта; недаром тот разбил тогда стеклянную пластинку с препаратом; поэтому он и стерег его, как аргус, и, когда брал с собой на виллу Рефельдов, то ни на одну минуту не отпускал от себя. Эбергард был уверен, что несчастье прошло безвозвратно, а потому сообщение Мартина подействовало на него, как громовой удар. Однако Эбергард ни за что не хотел верить, что его ассистент способен на такую глупость, и повторил:

- Нет, нет, это невозможно! Жильберт все-таки благоразумный человек.

- Это ничего не значит! - возразил Мартин. - Как только на горизонте появляется женщина, самые умные мужчины сходят с ума, а наш доктор Жильберт как раз находится в таком возрасте, когда легче всего потерять голову.

- Но он почти не видел этой Екатерины Рефельд, никогда не говорил с ней. Я не отпускал его от себя ни на шаг, каким же образом он мог влюбиться?

- Ах, это носится в воздухе! - тоном знатока ответил Мартин, очевидно, кое-что, вспомнив из времен своей молодости. - Это сразу охватывает человека, как ваши инфекционные болезни. Попадет зараза - и готово!

- Ну, нет, Жильберт не должен быть восприимчив к заразе, - сурово заметил Эбергард. - Разве я для того воспитывал его? Он будет моим ассистентом до конца жизни, а влюбленный ассистент мне не годится. Я сверну ему шею точно так же, как и его Екатерине.

- Это не поможет! Нашему ассистенту вообще ничего не может помочь! Он уже дошел до такого состояния, что пишет стихи.

- Что? - от ужаса не своим голосом воскликнул доктор.

Мартин достал из-под груды рукописей исписанный лист бумаги и с мрачной торжественностью передал его Эбергарду.

- Вот, посмотрите, что я нашел на его письменном столе. Ваша статья, а на обороте-то что написано? По этому можете судить, что у вашего ассистента в голове!

Действительно, на статье об инфекционных болезнях рукой Жильберта были написаны какие-то стихи; они очень хромали размером и рифмами, но в них несколько раз упоминалось имя "Екатерина".

- Да, правда, это стихи! - с глубоким огорчением проговорил доктор. - Теперь все кончено!

- Да, все кончено! - подтвердил Мартин.

Барин и лакей посмотрели друг на друга с таким отчаянием, точно подписали Жильберту смертный приговор.

Доктор собирался разорвать свои "инфекционные болезни" вместе с написанными на обороте стихами, но раздумал, так как этот лист бумаги был прекрасной уликой против обвиняемого. Он бросил статью на стол и саркастически засмеялся.

- Ну-ка, посмотрим, что Жильберт теперь скажет, - со злорадством проговорил он. - Как только он вернется, приведи его ко мне. Я допрошу его, и если окажется твоя правда, то ему не сдобровать. Я ему покажу!.. он узнает меня!

- Да, он узнает вас! - повторил Мартин, с торжествующим видом выходя из комнаты. - Влюбился!.. Может быть, даже еще и женится! Да, да, он узнает вас!

А доктор Жильберт и не подозревал, какая гроза собирается разразиться над ним! Он совершал свою обычную прогулку, то есть ходил вокруг виллы Рефельдов. В этот раз молодой доктор несколько изменил свой маршрут: остановился у решетки парка, выходившей в лес, и сосредоточил все свое внимание на маленькой беседке, наполовину обросшей молодой свежей зеленью. В беседке никого не было, но рабочая корзинка на столе и небрежно брошенное шитье по канве доказывали, что кто-то был здесь недавно и, вероятно, снова вернется.

Возле корзинки лежал изящно изданный небольшой томик с золотым обрезом; само собой разумеется, это были новые стихотворения Гвидо Гельмара, которые автор лично привез из столицы. Вилла Рефельдов снова имела честь принимать под своей крышей знаменитого поэта, который уже несколько недель опять гостил там. Гельмар собирался вернуться еще осенью, но усиленная работа не позволила ему исполнить это намерение, и потому он поспешил приехать в конце зимы, чтобы снова занять свое место возле Эвелины в качестве друга и вдохновенного поэта. Доктор Жильберт все еще стоял у беседки, робко озираясь во все стороны. Убедившись, что вокруг нет ни одного живого существа, он вдруг начал проделывать какие-то удивительные эксперименты. Прежде всего, он вытащил листочек бумаги, который, по-видимому, носил возле своего сердца, а затем начал просовывать эту бумагу через решетку парка, стараясь положить ее в рабочую корзинку. Однако все его труды были напрасны, так как корзинка стояла слишком далеко. Для того, чтобы достигнуть своей цели, Жильберт должен был сам войти в беседку.

Несколько минут молодой доктор находился в беспомощном состоянии, но затем, наконец, решился на смелый шаг. Оглянувшись еще раз вокруг, он поставил одну ногу на решетку, а другую поднял вверх с целью перешагнуть через ограду, однако в эту минуту чья-то сильная рука схватила его сзади, и раздался грозный голос:

- Стой! Так не входят в чужие владения.

Жильберт так испугался, что моментально соскочил вниз, причем листок бумаги упал на землю. Он растерянно смотрел на схватившего его человека, который теперь громко и весело расхохотался и вслед за тем спросил:

- Как, доктор Жильберт, это вы лазаете по заборам?

- Ах, господин Кронек, - смущенно пробормотал Жильберт. - Очень рад, что встретился с вами!.. я был на пути...

- На таком пути, что я вас принял за вора, - продолжая смеяться, перебил его Генрих. - Простите меня и объясните, для чего вы проделываете такие сложные гимнастические упражнения? Разве не проще войти прямо в калитку?

Жильберт тщетно старался объяснить свой странный поступок, косясь на упавшую бумагу и не решаясь поднять ее.

Генрих заметил взгляд растерявшегося молодого человека, быстро наклонился, поднял бумагу и начал читать.

- Это моя собственность; пожалуйста, отдайте мне ее! - испуганно воскликнул доктор, протягивая руку за бумагой, но Генрих и не думал возвращать ее.

- Позвольте мне дочитать до конца, мне кажется, что содержание этой бумаги отчасти касается и меня! - спокойно ответил он.

Жильберт готов был провалиться сквозь землю. Это были те же стихи, которые так возмутили доктора Эбергарда, только переписанные начисто. Посвящены они были "Екатерине". В них воспевалась молодая девушка, похожая на стройную лань, и три раза упоминалось одно и то же имя "Екатерина". Не могло быть никакого сомнения относительно того, кому предназначались эти стихи.

"Нужно же было, чтобы бумага попала как раз в руки того, кто должен был жениться на Кетти! - со страхом думал Жильберт. - Ужасное положение!"

Однако жених, по-видимому, не особенно сердился на ассистента Эбергарда; его лицо было веселым, и он с трудом удерживался от душившего его смеха.

- Так вы тоже поэт, доктор? - наконец проговорил он, стараясь быть серьезным. - Вы являетесь конкурентом нашему знаменитому Гельмару. Какие чудные стихи!

- Господин Кронек, - воскликнул Жильберт дрожащими губами, - я понимаю, что вы чувствуете себя оскорбленным; вы имеете на это право, но я не позволю вам насмехаться надо мной!

- Боже избави, я нисколько не чувствую себя оскорбленным, - смеясь возразил Генрих, - наоборот, если бы я знал, с какой целью вы задумали совершить опасный прыжок в парк, to ни за что не помешал бы вам.

- Милостивый государь, - возмущенно остановил Генриха молодой доктор. - Вы, кажется, считаете меня трусом, которого можно безнаказанно осыпать насмешками? Но вы глубоко заблуждаетесь. Я принимаю ваш вызов... мы будем драться!

- Если это доставит вам удовольствие, то я ничего не имею против. Только раньше поговорим благоразумно. Во-первых, я вас не вызывал; во-вторых, я стреляю лучше вас, и вы только пострадаете; а, в-третьих, нам обоим выгоднее не ссориться. Я здесь инкогнито, так как намереваюсь устроить сюрприз, поэтому перелезем вместе через решетку и сядем в беседке. Дальше видно будет, что нужно делать.

Жильберт продолжал растерянно смотреть на своего собеседника, который, действительно, собирался перелезть через ограду. На Генрихе был дорожный костюм, через плечо у него висела сумка. Ловким движением он перебросил ноги через забор и в следующее мгновение был в парке, ожидая, чтобы Жильберт последовал его примеру.

- Перелезайте же скорее, - крикнул он, видя, что тот колеблется. - Только осторожнее, чтобы не наткнуться на острый конец. Ну, вот так, прекрасно!

Они оба были теперь в парке и молча направились к беседке.

- Итак, мой милый доктор и соперник, давайте объяснимся толком, - сказал Генрих, опускаясь на скамейку. - Вы любите Кетти Рефельд, не правда ли?

- Да! - с глубоким вздохом ответил Жильберт. - Я знаю, что вы почти ее жених...

- Тем не менее, я благословляю вас, - торжественно перебил его Генрих.

Лицо молодого доктора сразу прояснилось.

- Вы... разве вы не любите Кетти?

- Нет, я очень люблю свою кузиночку и от души желаю ей всех благ, но жениться на ней не хочу, а потому ничего не имею против того, чтобы она вышла замуж за хорошего человека. Как видите, у нас нет никакого основания быть врагами.

- Врагами? - воскликнул Жильберт, не помня себя от восторга. - О нет, мы будем друзьями, друзьями навек!

- Великолепно! Это, во всяком случае, лучше, чем драться. Ну а теперь перейдем к главному: в каких вы отношениях с Кетти?

Сияющее выражение исчезло с лица доктора.

- В каких? - грустно повторил он. - Собственно, ни в каких!

- Разве она не отвечает на ваше чувство?

- Ах, Господи, да она ничего не знает! Я до сих пор не осмеливался признаться ей в любви. Сегодня впервые я хотел написать ей, что вот уже год, как безмолвно и безнадежно боготворю ее.

- Целый год вы только издали обожаете Кетти, вместо того, чтобы давно объясниться и наслаждаться счастьем? - воскликнул Генрих, укоризненно покачав головой. - Отчего же вы до сих пор молчали?

- Ах, сколько раз я хотел поговорить с ней наедине и услышать из ее уст свой приговор, но всегда мешала моя проклятая робость. У меня не хватало храбрости на то, чтобы открыть ей свое сердце.

- Ну, вы должны сделать это сегодня. Сначала пошлите ей эти стихи, а затем явитесь лично.

- Ведь это мой первый опыт, - озабоченно заметил Жильберт. - Мне кажется, что у меня нет большого таланта к стихам. Как вы думаете, они очень плохие?

- Мысль, во всяком случае, очень хороша! - ответил Генрих, снова едва удерживаясь от смеха. - Молодая особа семнадцати лет будет очень довольна, что ее воспевают в стихах, а хороши ли стихи или плохи - для нее не играет никакой роли. Действуйте быстрее!

- Да, вы правы, - воскликнул молодой врач, решительно вскакивая с места. - Ведь должен же я когда-нибудь объясниться!.. Почему же не сделать этого сегодня? Я подожду здесь Кетти, поговорю с ней. Господи, вот она идет. Пустите меня, господин Кронек.

- Куда? - спросил Генрих, удерживая доктора за фалды сюртука.

- Пустите меня! Я не могу, я, право, не могу!

- Пустяки, оставайтесь здесь и признайтесь ей в любви, а я буду стоять возле беседки и стеречь, чтобы никто вам не помешал.

- Нет, я не в состоянии буду произнести ни одного слова!

- Вперед, вперед, действуйте, - скомандовал Генрих, насильно усаживая на скамейку трепетавшего от страха доктора.

Затем он сунул ему в руку стихотворение и быстро скрылся в кустах. Ему нужно было торопиться, так как Кетти легкими шагами уже приближалась к беседке.

Генрих отошел от влюбленного на приличное расстояние, так что не мог ни видеть, ни слышать того, что происходило в беседке. Там, вероятно, говорили очень тихо, так как ни один звук не долетал до ушей молодого человека. Трогательно было видеть, с какой заботливостью и самоотвержением Генрих охранял покой своего соперника, чтобы дать ему возможность отнять у него невесту. Не прошло и десяти минут, как Жильберт снова очутился возле Генриха, причем по его лицу никак нельзя было заключить, что он счастливый жених. Он поспешно направлялся в ту сторону парка, где находилась калитка.

- Ну, как дела? - быстро спросил Генрих, догоняя молодого доктора. - Отчего у вас такое лицо? Неужели вы получили отказ?

- Нет, нет! - пробормотал Жильберт, все ускоряя шаги, так что Генрих еле поспевал за ним.

- Значит, ваше предложение принято? Да говорите же, наконец!

- Я опять не смог объясниться! - с отчаянием воскликнул доктор. - Я думаю, что никогда не буду в состоянии сделать это!

- Да, по-видимому, ваше дело плохо! А где же стихи?

- Стихи теперь у Кетти в руках, сейчас она читает их.

- Ну, слава Богу, это уже тоже шаг вперед. Подождите здесь, чтобы знать, какой эффект они произведут.

- Нет, нет, Боже сохрани! Ах, господин Кронек, окажите мне большую услугу! Вы в таких делах лучше знаете, чем я, что нужно сказать. Если бы вы согласились...

- Объясниться Кетти в любви от вашего имени? - смеясь, закончил Генрих. - Нет, милый доктор, этого нельзя; в этом случае ваше дело было бы совершенно проиграно. Признание должно быть сделано самим влюбленным и даже с коленопреклонением. Я знаю свою маленькую кузиночку - вмешательство третьего лица было бы ей неприятно. Не смотрите на меня с таким отчаянием! Может быть, в другой раз у вас окажется больше смелости.

- Да, да, оставить это до следующего раза! - обрадовано воскликнул Жильберт и с облегчением вздохнул, увидев открытую калитку сада. Вероятно, он прочел на лице своего спутника что-то неодобрительное относительно своей особы, потому что вдруг остановился и взволнованно прибавил:

- Не думайте, господин Кронек, что я вообще трус. Во время эпидемии я целые дни проводил с доктором Эбергардом в госпитале, насквозь пропитанном заразой; я глазом не моргнул бы, если бы вы стреляли в меня, но объясниться в любви - это выше моих сил!

Молодой доктор с такой трогательной беспомощностью смотрел на Генриха, что у того пропало желание смеяться над робким влюбленным, и он, сердечно пожав ему руку, утешил:

- Ну, ничего, дело как-нибудь уладится! Я думаю, что в вашей нерешительности играют некоторую роль доктор Эбергард и его фактотум (Фактотум - в данном случае - вмешивающийся во все, сующий всюду нос. (Прим. ред.)) Мартин. Когда вы будете объясняться с Кетти, то вам придется еще выдержать бурный натиск со стороны двух старых холостяков. Ничего, мужайтесь! А пока до свидания!

Жильберт простился с Кронеком несколько успокоенный.

- Господи, как трудно пристроить свою невесту! - пробормотал Генрих, направляясь к дому. - Надо надеяться, что стихи моего соперника помогут мне, хотя они написаны так, что волосы поднимаются от ужаса.

Молодой Кронек не ошибся - стихи оказали свое действие. Кетти сидела в беседке с горящими от волнения щеками и без конца читала послание Жильберта, пока не запомнила каждое слово наизусть. Разве со стихотворением "Екатерине" могли сравниться какие-нибудь другие литературные труды? Даже сочинения Гвидо Гельмара с их прекрасными рифмами совершенно стушевывались перед произведением ассистента Эбергарда. Душу Кетти охватило чувство гордости. Еще бы! Ее воспевали в стихах совершенно так же, как воспевал Гвидо Гельмар ее мачеху!

Большая стеклянная дверь из гостиной виллы Рефельдов была широко открыта. На диване сидела Эвелина, а напротив нее расположился Гельмар и читал вслух, но на этот раз не свои произведения, а Шиллера. Гвидо признавал лишь свои стихи и некоторых классиков, других поэтов для него не существовало! Молодая женщина перебирала цветы, лежавшие перед ней на маленьком столике, и составляла букет, в то же время, с удовольствием слушая красивый, звучный голос Гельмара, читавшего с большим выражением.

- Благослови, Боже! - вдруг раздалось звонкое приветствие, принятое в горах, и на пороге показалась высокая, стройная фигура, вся залитая солнечным светом.

- Генри, каким образом ты очутился здесь? - воскликнул Гельмар.

Он был так поражен, что выпустил книгу из рук, но его лицо не выражало особенной радости.

Генрих оставил этот вопрос без ответа, так как все его внимание было обращено в другую сторону. Он ясно видел, как вздрогнула Эвелина, услышав его голос, и как предательская краска залила ее бледное личико. Она подняла глаза и встретилась с сияющим взглядом молодого человека. Ее лицо вспыхнуло еще сильнее; чтобы скрыть свое смущение, она наклонилась и взяла в руки цветы, но они выпали из ее дрожавших пальцев на ковер.

Гельмар сделал движение, чтобы поднять букет, но Генри опередил его и сказал:

- Оставь, Гвидо, эти цветы мои, они упали для меня!

- Они упали из-за тебя, так как ты смертельно напугал госпожу Рефельд своим внезапным появлением! - недовольным тоном заметил Гельмар. - Я сам невольно вздрогнул, когда ты вырос точно из-под земли; тебя можно было принять за привидение. Неужели ты до сих пор не можешь понять, Генри, что существуют люди, у которых есть нервы?

Гвидо сделал вид, что шутит, но в его голосе звучало сильное раздражение; Генрих не обратил на него никакого внимания и, обернувшись к Эвелине, спросил:

- Я вас, в самом деле, испугал? В таком случае простите, пожалуйста.

- Не испугали; я просто была очень удивлена вашим неожиданным приходом, - ответила молодая женщина, подавляя волнение. - Вы, вероятно, сделали это умышленно, хотели застать нас врасплох?

Ее глаза укоризненно взглянули на Генриха.

- Да, я сделал это умышленно и очень доволен результатом! - восторженно прошептал молодой Кронек.

Гельмар шумно поднялся со своего места и вдруг начал выражать удовольствие по поводу приезда старого друга, но по его тону все-таки чувствовалось, что присутствие Генриха для него очень некстати.

8

На террасе был накрыт завтрак, и вся семья собралась вокруг стола. Лечение доктора Эбергарда оказало хорошее воздействие на Эвелину; теперь она снова заняла за столом место хозяйки. Больная не лежала теперь целый день на кушетке среди подушек и одеял, опасаясь свежего воздуха и солнечного света; она сидела, слегка опираясь на спинку кресла, и с удовольствием вдыхала свежий горный воздух.

Эвелина все еще была тонкой, нежной и бледной, как лилия, но не казалась теперь такой изнуренной, разбитой, какой была в прошлом году. Ее лицо не было бескровным, иногда на щеках появлялся даже легкий румянец, а глаза потеряли выражение безнадежности. Даже в ее движениях не замечалось прежней смертельной усталости, только прелестное личико продолжало оставаться грустно-серьезным.

За завтраком говорили о докторе Эбергарде и о его манере обращаться с больными.

- Конечно, нельзя отрицать, что он разгадал вашу болезнь, - проговорил Гельмар, который не мог простить Эбергарду резкого ответа на его вопрос о здоровье Эвелины, - но я поражаюсь вашему мужеству и терпению. Как вы можете выносить его? Сознаюсь, если бы от этого зависела моя жизнь, я все-таки не в состоянии был бы лечиться у него.

- Вы даже не можете себе представить, как он мучил бедную маму, - вмешалась в разговор Кетти. - Началось с того, что он выбросил все рецепты и отменил все предписания прежних врачей, а сам назначил абсолютно другой режим, и если мы не исполняли его приказаний буквально, то нам ужасно доставалось! Я не могу без страха вспомнить сцену, разыгравшуюся осенью, когда мама выразила желание ехать в Италию, несмотря на то, что Эбергард требовал, чтобы она осталась здесь. Мама со слезами просила его не подвергать ее опасности простуды, которая так гибельна в нашем климате для легочных больных. "Это вздор, - закричал он на маму, - вы вовсе не легочная больная, у вас нервы не в порядке. Я не допущу, чтобы вы жарились в вашей излюбленной Италии и тем ухудшили свое состояние. Вы должны остаться здесь, и когда кругом будут лед и снег, тогда-то именно вам и нужно гулять!" Действительно, каждый день он заставлял нас кататься то в коляске, то на санях и в дождь, и в снег, несмотря ни на какую погоду. Я часто приходила в отчаяние, что нельзя остаться дома, а мама переносила все чудачества этого Эбергарда с чисто ангельским терпением.

При последних словах Кетти на щеках Эвелины снова вспыхнула легкая краска. Она не поднимала глаз, так как чувствовала на себе взгляд Генриха, и торопливо возразила:

- Нет, Кетти, я привыкла к его манере, и мы прекрасно ладим друг с другом.

- Чего нельзя сказать про меня, - заметила девушка. - Мы с ним заклятые враги и останемся таковыми на всю жизнь.

Приход лакея, принесшего почту, прервал этот разговор. Были получены письма и газеты, которые на время привлекли к себе внимание маленького общества. Эвелина открыла конверт с письмом от тайного советника Кронека. Она прочла его и, с удивлением посмотрев на Генриха, промолвила:

- По-видимому, ваш отец не знает о том, что вы здесь, Генри. Он пишет мне из Вильдбада. Его лечение закончится на будущей неделе, и тогда он на короткое время приедет к нам. А про вас он сообщает следующее: "Что касается Генри, то он получит отпуск лишь в июле". Что же это значит?

- Только то, что я нисколько не интересовался, когда министерству будет угодно отпустить меня, и обошелся без его отпуска! - нисколько не смущаясь, ответил Генрих.

- Это тебе не пройдет безнаказанно, - вмешался в разговор Гельмар, поднимая глаза от газеты. - Ты можешь потерять место, и твоему отцу это будет очень неприятно. Право, милый Генри, я нахожу, что с твоей стороны не совсем хорошо нарушать свои обязанности из-за минутной прихоти. Ты жертвуешь своей карьерой.

- Пожалуйста, без наставлений, милый Гвидо, - возразил Генрих. - У тебя на это нет никакого права. Помнишь, когда твои первые стихи имели успех, ты не только самовольно взял отпуск, но сразу отказался от своих обязанностей учителя. Сколько тебя ни уговаривал директор подождать, пока приедет твой заместитель, ты не соглашался и уверял, что считаешь ниже своего достоинства преподавать в школе, когда можешь немедленно пожинать лавры в качестве поэта.

Лицо Гельмара омрачилось. Он вообще не любил, чтобы вспоминали то время, когда он был бедным, жалким школьным учителем.

- Как ты можешь сравнивать меня с собой, Генрих! - высокомерно проговорил он. - Поэтический талант имеет право и даже обязан уничтожить все преграды, мешающие его свободному развитию. Он должен подняться выше обыденности, попасть в надлежащую ему сферу; надеюсь, что ты не станешь законные права поэта приписывать каждому заурядному человеку.

- Да, конечно, заурядный человек не может сравниться с тобой! - насмешливо согласился Генрих. - Не смотрите на меня так строго, - обратился он затем к Эвелине. - Дело обстоит вовсе не так плохо, как кажется. Я уехал, получив разрешение от его высокопревосходительства господина министра. Он лично дал мне отпуск, взяв ответственность на себя. Он даже обещал сообщить об этом моему отцу, с которым увидится в Вильдбаде, куда тоже едет лечиться.

- Разве ты лично знаком с министром? - удивленно спросил Гельмар. - Я слышал, что министр очень недоступен и даже твой отец находится с ним лишь в строго официальных отношениях.

- Моя обаятельность низвергает все границы точно так же, как и твой поэтический талант, - продолжал иронизировать Генрих. - Как видишь, моя карьера нисколько не пострадает. Можно взять у тебя газету? Какие новости сообщают из столицы?

Гельмар слегка пожал плечами и, протянув ему газету, с пренебрежительной улыбкой ответил:

- Ничего особенного! Не перестают восхищаться новым драматическим гением. Его недавно открыли, но кто он такой, не знают до сих пор, так как автор нашумевшей пьесы скрывается под псевдонимом. Прямо смешно подумать, сколько шума наделала столичная пресса из-за драматической вещицы, которую в лучшем случае можно причислить к средним произведениям литературы.

- Вы говорите об "Альпийской фее"? - спросила Эвелина. - Как вы находите эту вещь, Генри? Вы, вероятно, видели ее?

- Конечно. Но я боюсь высказывать свое мнение после приговора, вынесенного моим знаменитым другом, а, по его мнению "Альпийская фея" ничего не стоит.

- Да я ведь не говорю, что это произведение совершенно бездарно, - заметил Гельмар свысока. - Оно до известной степени эффектно, производит впечатление - этого нельзя отрицать, но вместе с тем оно какое-то необузданное, если можно так выразиться, в нем не соблюдена мера. Зрители все время находятся в напряженном состоянии, и эта напряженность, боязнь чего-то растет с каждым актом. Это совершенно незрелая, не обработанная вещь, а между тем ее успех невероятный. На первом представлении публика обезумела от восторга, и вся пресса произвела неизвестного автора в гении. Все заинтересовались его именем, и вот уже три недели газеты и журналы не перестают писать о нем. Это своего рода реклама. Несомненно, автор рассчитывал на это, когда так тщательно скрыл свое имя. В столице приписывают "Альпийскую фею" то одной, то другой знаменитости, а впоследствии окажется, что ее автор какой-то неизвестный человек, и тогда интерес к этой пьесе, само собой разумеется, сразу упадет.

- Посмотрим, - коротко проговорил Генрих и, обратившись к хозяйке дома, спросил: - Может быть, вы желаете прочесть эту вещь? Я случайно захватил с собой "Альпийскую фею" вместе с другими новыми книгами, которые, может быть, заинтересуют Кетти.

- О, да, конечно, я с удовольствием прочту, - сказала девушка, делая большие усилия, чтобы не потерять нити разговора.

Ее головка была занята совсем другим. Какое ей было дело до всех новых книг! Ничего лучшего, чем послание к "Екатерине", не может быть написано. В этом молодая девушка не сомневалась ни одной минуты.

Эвелина поднялась, и все, сидевшие за столом, последовали ее примеру. Кетти объявила, что должна закончить свое вышивание, и потому отправилась в беседку, со вчерашнего дня ставшую для нее любимым местопребыванием. Генрих пошел за шляпой, намереваясь погулять, и только Гельмар последовал за хозяйкой дома в гостиную. На этот раз поэт не был так разговорчив, как обычно; очевидно, он был чем-то недоволен.

Гельмар был, действительно, возмущен той шумихой прессы, которая возникла вокруг произведения никому неведомого автора, в то время как драма такого знаменитого поэта, как он, Гельмар, не имела никакого успеха. И публика, и печать ясно показали ему, что у него нет драматического таланта и что он не должен выходить из сферы "роз и соловьев". Его пребывание на вилле Рефельдов, куда он поехал утешаться в постигшей его неприятности, на этот раз не было так приятно, как в прошлом году. Молодому поэту приходилось отказаться от надежды вступить в брак с богатой владелицей виллы. С первого дня своего приезда он чувствовал, что между ним и Эвелиной вкралось что-то чуждое, чего он никак не мог объяснить. Все его усилия создать прежние сентиментально-романтические отношения ни к чему не привели; молодая женщина вежливо, но решительно отклоняла всякие сердечные излияния. Она была очень любезна со своим гостем, проявляла большой интерес к его литературным трудам, но ясно показывала стремление удержать его в рамках хорошего знакомого, и как только он хотел возбудить разговор о прошлогоднем предложении, быстро уклонялась от него под тем или иным предлогом.

В этот день хозяйка дома была в высшей степени рассеяна и невнимательна к любезностям поэта, и это обстоятельство усилило его дурное настроение. Гвидо не привык, чтобы в то время, когда он говорит, думали о чем-то другом. Он просидел в гостиной не больше десяти минут и ушел к себе.

Молодая женщина тоже удалилась в свой кабинет - в маленькую комнату с темными портьерами и мягкими коврами. Подойдя к окну, она стала мечтательно смотреть на зеленые деревья, тихо склонявшие свои верхушки. Вдруг в дверь слегка постучали, и чей-то голос спросил:

- Можно войти?

Эвелина быстро обернулась и на пороге увидела Генриха, который вошел в комнату, не ожидая ее ответа. Быстрыми шагами он подошел к Эвелине и произнес:

- Я пришел поблагодарить вас.

- Поблагодарить? За что? - с удивлением спросила Эвелина.

Ее сердце сильно билось, и она с большим трудом сдерживала волнение. Почему Генрих пришел именно сюда, в ту комнату, в которой они в прошлом году так сердечно простились? Со вчерашнего дня они еще ни на одну минуту не оставались наедине.

- За мужественно исполненное обещание, - ответил Генрих. - Из писем Кетти я знаю, что вам нелегко было сделать это. Хотя доктор Эбергард и спас вам жизнь, но нужно запастись большим терпением, чтобы переносить его причуды.

- Вы слишком в розовом свете воспринимаете вещи, Генри, - серьезно возразила молодая женщина. - Доктор Эбергард не может спасти мне жизнь - я обречена на смерть; но я благодарна ему за то, что он облегчил мои страдания и на время продлил мою жизнь. Я прекрасно знаю, что он только на очень непродолжительный срок отдалил от меня смерть, и не заблуждаюсь относительно своего состояния.

- Неужели вы еще и теперь думаете о смерти? - воскликнул Генрих почти сердито. - Вы не верите, что будете жить?

- Нет! - тихо, но решительно ответила молодая женщина.

- А я уверен, что вы будете вполне здоровы, и сейчас иду к доктору Эбергарду, чтобы услышать от него подтверждение моей уверенности.

- Он вам так же ничего не скажет, как не говорит и мне. Его молчание заставляет меня думать, что он сам не надеется на мое выздоровление. Он ни разу не подал мне, ни малейшей надежды, потому что, несмотря на все свои странности, очень честный человек и не желает обманывать меня.

- Он слишком упрямый человек и потому ничего не скажет вам до той минуты, которую определил себе заранее. Я очень хорошо знаю Эбергарда и потому заставлю его сегодня высказать свое окончательное мнение относительно вашего здоровья. Я до тех пор не уйду от него, пока он не ответит на мой вопрос. А пока позвольте передать вам книги, которые я привез с собой. Среди них находится и та, о которой мы говорили за завтраком.

- Благодарю вас, - пробормотала Эвелина, очень пораженная тем, что Генрих вдруг так резко оборвал интересовавший ее разговор. Она бросила беглый взгляд на книги, положенные на стол, и взяла ту, которая лежала сверху. Это был небольшой, скромно изданный томик.

- Ах, это и есть "Альпийская фея"? - прочла она заглавие, - та самая пьеса, которую так строго осудил Гельмар? Меня поразило это заглавие. Помните, Генри, вы назвали так альпийский цветок, который сорвали с опасностью для своей жизни.

- Неужели? - равнодушно спросил Генрих, наклоняясь над книгами. - Странное совпадение! А я совершенно забыл об этом.

- Забыли? - повторила Эвелина, и ее большие печальные глаза с упреком взглянули на молодого человека. - Значит, вы забыли и о том обещании, которое дали мне? Я думала, что вы, действительно, решили бросить свой легкомысленный образ жизни и серьезно заняться работой. Очевидно, вы остались лишь при одном обещании.

- Генрих выпрямился и нетерпеливо провел рукой по своим густым волосам. Вероятно, оттого, что он стоял, наклонившись, его лицо было залито краской.

- Вы хотите меня сразу подвергнуть экзамену? - шутливым тоном спросил он. - Дайте же мне хоть несколько дней для подготовки.

- Другими словами, у вас не совсем чиста совесть?

Генрих звонко и весело рассмеялся.

- В этот момент моя совесть даже очень не чиста, по отношению к вам в особенности. Нет, серьезно, я прошу вас не требовать от меня ответа до тех пор, пока приедет мой отец. Во всяком случае, я успею услышать свой приговор, мне торопиться нечего. Ну а теперь я отправлюсь в медвежью берлогу и поговорю по душам с ее обитателем, медведем. Представляю себе, какой веселой будет наша беседа! Но я не отстану от Эбергарда, пока не добьюсь своего. До свидания!

Генрих ушел, а Эвелина смотрела ему вслед - она была обижена и еще более огорчена холодностью молодого человека. Разве это был тот же самый Генри, который так нежно умолял ее позаботиться о своем здоровье, точно оно было для него дороже всего в жизни? А теперь он так резко перешел от этой темы к разговору о книгах, как будто речь шла не об ее здоровье, а о самых незначительных, неинтересных вещах. На ее серьезные слова он ответил шуткой, а теперь пошел говорить и дразнить "медведя в его берлоге"! "Медведь", "берлога" - какие грубые выражения! Гельмар никогда не позволяет себе ничего подобного. Генрих был и остался легкомысленным бездельником; он, вероятно, веселился в этом году в столице больше, чем когда бы то ни было! У него ни к кому нет никакого чувства!

Молодая женщина резким движением оттолкнула от себя книги. Если бы не забота о будущем Кетти, то она ни за что не стала бы интересоваться Генрихом; какое ей дело до него? Тем более, что дни ее жизни давно сочтены! Однако на память невольно приходил момент неожиданной встречи, происшедшей вчера вечером. Она вспомнила сияющий, радостный взгляд темных глаз, встретившихся с ее глазами. Этот взгляд и без слов сказал ей многое и заставил усиленно забиться ее сердце.

Между тем Генрих отправился на виллу доктора Эбергарда. Он прошел через сад, причем не встретил ни одной живой души, и только что собирался позвонить у подъезда, как входная дверь бесшумно открылась, и на пороге показался доктор Жильберт.

- Слава Богу, господин Кронек, что вы пришли. Я увидел вас из окна и поспешил вам навстречу.

- Что случилось? - спросил Кронек, взглянув на бледное, взволнованное лицо молодого доктора.

- Тише, - прошептал Жильберт, робко озираясь, - пойдемте в мою комнату, там никто нам не помешает!

С этими словами он взял гостя под руку и провел его в маленькую комнатку, помещавшуюся рядом с подъездом. Затем он тщательно запер дверь и, сев рядом с молодым Кронеком, таинственно проговорил:

- Они все узнали!

- Что именно? О вашем романе? - спросил Кронек, сразу догадавшись, в чем дело.

- Да! Эти несчастные стихи выдали им мою тайну. Я написал их начерно на оборотной стороне одной из рукописей доктора Эбергарда, а Мартин нашел ее и отнес своему барину. Вчера вечером, когда я вернулся домой, здесь произошла ужасная сцена!

- Браво! Следовательно, революция началась, а это было необходимо во всех отношениях. Надеюсь, вы сумели постоять за себя?

Очевидно, надежда Генриха совершенно не оправдалась, так как Жильберт смущенно опустил глаза и взволнованным голосом проговорил:

- Я был подвергнут формальному допросу. На меня смотрели как на преступника. Неужели же любовь можно назвать преступлением?

- В глазах ваших тиранов это, конечно, преступление, - ответил Генрих. - Представляю себе, как комична была вчерашняя сцена! Чрезвычайно жаль, что я не мог присутствовать при ней.

Жильберт с удивлением посмотрел на гостя, его сожаление было для него непонятно.

- Ну, что касается меня, то я не хотел бы вторично пережить такую сцену. Доктор кричал и грозил мне чем-то, а Мартин помогал ему. Я стоял перед ними как школьник, не смея ни слова сказать в свое оправдание.

- Как же вы могли допустить, чтобы с вами так обращались? - спросил Генрих.

- Что же я мог сделать?

- Как, что вы могли сделать? Ведь двери в той комнате были? Нужно было выйти и не возвращаться обратно.

Молодой доктор был очень поражен. Очевидно, такое простое средство никогда не приходило ему в голову!

- Нет, это невозможно, - наконец проговорил он после некоторого раздумья. - Эбергард - мой благодетель; он дал мне возможность учиться, я обязан ему своими успехами в науке.

- За свои благодеяния он держал вас в течение многих лет в полном рабстве. Старый эгоист сторицей вознаградил себя за все то, что сделал для вас.

- Возможно, но я не могу уйти от него.

- В таком случае оставайтесь здесь, - нетерпеливо заметил Генрих, - и откажитесь от Кетти. Отчего вы смотрите на меня с таким ужасом? Ведь вы сами понимаете, что ваша разлука с моей кузиной необходима, раз вы хотите жить у доктора Эбергарда. Не можете же вы ввести Кетти сюда в дом в качестве своей жены?

- Боже сохрани! - воскликнул Жильберт, - с доктором Эбергардом, наверно, случился бы удар на следующий же день. Они ни за что не могли бы ужиться вместе.

- Вот видите! Моя кузиночка не так терпелива, как вы, и ни за что не позволила бы, чтобы с ней обращались грубо и деспотически; кроме того, она ушла бы от мужа, который не в состоянии был бы защитить ее от оскорблений и допустил бы, чтобы ее обижали. Ваше чувство благодарности делает вам честь, но неразумно всю свою жизнь, все свое будущее портить из-за того, что вам были оказаны некоторые услуги. Это следует объяснить Эбергарду.

- Да, вы правы, - согласился Жильберт и начал прислушиваться. - Вы слышите шаги на лестнице? Это идет Мартин. Он, вероятно, видел, что вы вошли ко мне, и считает своей обязанностью следить за нами. Да, они держат меня, как в тюрьме. Маленькому ребенку дают больше свободы, чем мне давали здесь.

- Слава Богу, наконец-то вы поняли, что находитесь в невозможном положении! Начните с Мартина. Скажите, что ему нечего делать у вас в комнате, что он может убираться к черту. Вот уже пришел этот достойный слуга своего хозяина!

Дверь, действительно, открылась, и на пороге показалась широкая фигура Мартина.

- Господин доктор, пожалуйте сию минуту к доктору Эбергарду! - сердито сказал он.

Тон лакея был так груб, что вся кровь прилила к лицу Жильберта; как ни покорен он был, но такое обращение в присутствии постороннего лица возмутило его.

- Вы ведь видите, что у меня гость; доложите об этом барину, - холодно ответил он.

Мартин, по-видимому, нашел, что это недостаточно уважительная причина. Он смерил презрительным взглядом гостя, которого, видимо, узнал, и повторил прежним тоном:

- Доктор Эбергард приказал вам сейчас же прийти!

- Скажите ему, что я не приду!

Мартин широко раскрыл глаза от удивления, не веря собственным ушам, и спросил:

- Вы не придете?

- Нет! А теперь уходите отсюда, Мартин, вы нам мешаете.

Лакей переводил взгляд с одного молодого человека на другого и вдруг, не говоря ни слова, повернулся и вышел.

- Для начала очень недурно, - похвалил Генрих, - но генеральное сражение произойдет с доктором Эбергардом. При его грубости ваш разговор, наверно, окончится полным разрывом. Вы готовы к тому, чтобы, в крайнем случае, покинуть его дом?

- Если ничего другого не останется, то, конечно, - с вздохом ответил Жильберт. - Вопрос только в том, куда пойти отсюда?

- Сначала в нижнюю гостиницу; там вы найдете все удобства, а затем немедленно примете меры к самостоятельной жизни. Ваша диссертация имела большой успех, вы много лет были ассистентом такого авторитета в медицинском мире, как Эбергард, это будет иметь большое значение для получения места. Пока вы устроитесь, мой кошелек, конечно, к вашим услугам.

- Благодарю вас, господин Кронек, но у меня есть некоторые средства. После смерти моего отца была продана его библиотека и деньги, полученные за нее, лежат у меня. Это не особенно большая сумма, но на первое время ее хватит.

- Тем лучше. Однако готовьтесь к сражению. Дверь наверху хлопнула, и я слышу на лестнице подозрительные шаги. Кажется, доктор Эбергард потрудился лично спуститься вниз, чтобы наказать розгами строптивого ученика. Будьте мужественны! Я не уйду отсюда и в случае нужды явлюсь к вам на помощь. Помните о Кетти!

- Да, да, Кетти! - повторил Жильберт. - О, если бы я мог когда-нибудь назвать ее своей!

Генрих улыбнулся. Он считал этот вопрос решенным в благоприятном для молодого доктора смысле и имел на это основание.

Оставшись наедине со своей кузиной, он начал подшучивать над молодым доктором, и по ее яркому румянцу при упоминании имени Жильберта, по ее горячему протесту против нападок кузена понял, что Кетти далеко не равнодушна к ассистенту Эбергарда.

Однако сообщить об этом наблюдении Жильберту Генрих не успел, так как тяжелые шаги Эбергарда уже были у самой двери, и через несколько секунд он показался в комнате, а за его спиной стоял Мартин, явившийся в качестве обвинителя.

- Здравствуйте, доктор, - проговорил Генрих, чтобы не дать времени Эбергарду сразу обрушиться на своего злополучного ассистента.

- Вы снова здесь, господин Кронек? - не отвечая на приветствие, воскликнул старик, причем очень подозрительно посмотрел на Генриха. Очевидно, Мартин сообщил уже своему барину о его приходе, и он решил, что молодой Кронек состоит в заговоре с его ассистентом. - Что вы здесь делаете? - продолжал он. - Откуда вы знаете моего ассистента?

- Доктор Жильберт сопровождал вас тогда, когда вы впервые посетили виллу Рефельдов; там я с ним и познакомился, - непринужденно ответил Генрих.

- Ах, да, верно! А после этого вы сейчас же уехали! - проворчал Эбергард.

Теперь он начал думать, что присутствие молодого Кронека в комнате ассистента было случайным, и даже нашел, что это ему на руку. Ведь этот Кронек был женихом Екатерины Рефельд; если он узнает, что Жильберт осмелился влюбиться в его невесту, то, конечно, будет не на стороне ассистента; поэтому старик был очень рад, что объяснение произойдет при госте.

- Что вы просили передать мне, Жильберт? - начал он, и его голос прозвучал, как еще отдаленный раскат грома. - Мартин, очевидно, не понял вас?

Жильберт невольно попятился назад. Храбрость, которую он проявил перед Мартином, куда-то исчезла, когда "тиран" собственной персоной потребовал его к ответу. К счастью, Генрих почувствовал нерешительность ассистента и стал вплотную за его спиной, отчасти для того, чтобы преградить ему путь к отступлению, отчасти с целью подбодрить его, подсказать нужное слово.

- Как видите, у меня гость, а Мартин позвал меня к вам таким тоном, который был в высшей степени оскорбителен.

- Поэтому вы объявили ему, что не хотите пойти?

- Да, я ему так и сказал!

- Это что за новости! - гневно закричал Эбергард. - Сначала вы влюбляетесь без моего разрешения, а затем отказываетесь являться на мой зов? Неужели вы думаете, что я потерплю это?

- Я прошу не обращаться... - начал Жильберт и остановился, так как голос вдруг изменил ему.

- Не обращаться со мной таким недостойным образом! - подсказал Генрих очень тихо, но совершенно отчетливо.

- Не обращаться со мной таким недостойным образом, - громко повторил Жильберт.

- Скажите, пожалуйста, какие новости! Идите сейчас же в библиотеку! - крикнул Эбергард.

- Нет, я не пойду, и если вы будете продолжать говорить со мной в таком тоне, то мне не остается ничего другого... - Жильберт снова не решился продолжать дальше.

- Как покинуть ваш дом! - просуфлировал Генрих.

- Как покинуть ваш дом! - решительно заявил ассистент.

- Вы забываетесь! - не помня себя от бешенства, воскликнул Эбергард и по своему обыкновению с такой силой ударил кулаком по столу, что тот затрещал.

- Швырните стулом! - скомандовал Генрих и сам был поражен, как быстро его команда была приведена в исполнение - от толчка молодого доктора стул полетел на пол.

Это, действительно, произвело впечатление; Эбергард с большим изумлением посмотрел на своего ассистента и невольно отшатнулся, после чего почти спокойно произнес:

- Жильберт, мне кажется, вы сошли с ума!

- Нет, во мне только проснулось мое человеческое достоинство, - ответил Жильберт и, чтобы доказать свои слова, отшвырнул ногой лежавший на полу стул.

Эбергард несколько секунд испытующим взглядом смотрел на ассистента, затем обернулся к Мартину и с торжествующим видом проговорил:

- Вот, видишь, я был прав. Это ярко выраженная болезнь мозга. Его влюбленность - один из симптомов болезни.

- Пожалуйста, не оскорбляйте меня подобными объяснениями! - воскликнул Жильберт. - Я многие годы терпеливо переносил ваш деспотизм, потому что считал вас своим благодетелем, но ведь все имеет границы. Благодарность - почтенное чувство, но было бы неразумно жертвовать всей своей жизнью, всем своим будущим в угоду человеку, оказавшему мне несколько услуг.

- Хорошо запомнили! - прошептал Генрих, очень довольный поведением своего ученика.

- Я не потерплю больше посягательств на мою свободу, - продолжал горячиться Жильберт, - если вы вздумаете насильно удерживать меня, то я разобью окна и выломаю двери!

- Барин, уйдемте отсюда, с ним опасно разговаривать, - испуганно прошептал Мартин и, просунув свою руку под руку доктора, пытался увести его.

Эбергард смотрел теперь на молодого человека не гневно, а озабоченно. Он объяснял себе необычное поведение всегда кроткого и покорного ассистента полным душевным расстройством.

- Жильберт, успокойтесь, все устроится, - проговорил он. - Ложитесь в постель. Я пропишу вам лекарство, а Мартин...

- Мартин не смеет подходить ко мне, а рецепт я и сам могу выписать, если мне понадобится лекарство! - воскликнул Жильберт, страшно возмущенный тем, что его считают помешанным.

Мартин, проявлявший свою силу лишь в тех случаях, когда имел дело с людьми слабыми, чувствовал себя очень неприятно; он трепетал теперь перед молодым доктором и уже давно стоял за дверью, готовый к бегству, если бы ассистенту вздумалось приблизиться к нему. Эбергард несколько раз пробовал остановить Жильберта, но тот кричал все громче и громче, так что перекричал своего патрона, и последнее слово осталось за ним.

- Доктор, довольно, перестаньте, не то, действительно, с ними может произойти удар, - прошептал Генрих, прикоснувшись к его плечу.

Голос молодого Кронека образумил расходившегося ассистента.

Элизабет Вернер - Цветок счастья (Die Blume des Glucks). 2 часть., читать текст

См. также Элизабет Вернер (Elisabeth Werner) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Цветок счастья (Die Blume des Glucks). 3 часть.
- Вы думаете, довольно? - так же тихо спросил он. - Несомненно! А тепе...

Эгоист (Der Egoist). 1 часть.
ГЛАВА I Был ясный и солнечный весенний полдень. Воскресный покой, обыч...