Элизабет Вернер
«Отзвуки родины (Heimatklang). 2 часть.»

"Отзвуки родины (Heimatklang). 2 часть."

Мужчины подошли поближе, за ними медленно следовал Гельмут. Не было видно ни Элеоноры, ни Лоренца, еще остававшихся наверху.

- Ну, фрейлейн Ева, лучше ли вы развлекались здесь, на берегу, чем с нами? - спросил Оденсборг.

При виде опасности к девушке снова вернулось утраченное мужество. Ее лицо то бледнело, то краснело, а от волнения у нее перехватило дыхание, но она, улыбнувшись, ответила довольно твердо:

- О, конечно! Мы открыли здесь нечто особенное.

Ева указала рукой в направлении, противоположном тому, в котором скрылись Горст и его солдаты.

- Вот там, за лесом, не правда ли, Отто?

- Да, там! - ответил Отто, незнавший, что она задумала, и напрасно ломавший голову над тем, как задержать датчан.

Дело в том, что во всех его планах главную роль играла сила, на хитрость же он был неспособен.

- Ну, что же там такое? - спросил Хольгер, доставая бинокль.

Граф в сомнении покачал головой.

- Я ничего не вижу.

- Помогите же мне! - нетерпеливо прошептала Ева своему сообщнику, когда мужчины отошли в указанном направлении.

- Я не умею лгать! - проворчал Отто.

- А я умею! - с чувством собственного достоинства заявила девушка и громко прибавила: - Там также происходила битва.

Хольгер весьма недоверчиво взглянул на нее при этом смелом утверждении.

- Воображение! Неприятель не может быть там, - проговорил он.

- А мы слыхали выстрелы и даже видели пороховой дым.

- Вы ошибаетесь, - заметил Оденсборг, - мы также должны были бы слышать это.

- Мы были там, у пруда, откуда видна прогалина, и оттуда видели все совершенно ясно, - с полным убеждением в своей правоте произнесла Ева.

Граф и наместник действительно удивились, между тем как Отто поразила энергия, с какой лгала молодая девушка.

- Это необходимо расследовать, - сказал Хольгер. - Пойдемте, граф, выясним это сами.

До пруда было верных десять минут ходьбы, и, если бы датчане последовали туда, они задержались бы, потратив еще минут десять на безрезультатные наблюдения; тем временем капитан успел бы овладеть шлюпкой, и цель была бы достигнута. Хольгер действительно присоединился к девушке и Отто, быстро побежавшим вперед; граф Оденсборг тоже намеревался последовать за ними, но внезапно остановился и обернулся к пасынку.

Гельмут не принимал ни малейшего участия в разговоре; он стоял, прислонившись к дереву, и смотрел на море, не обнаруживая никакого интереса к происходившему.

- Разве ты не пойдешь с нами, Гельмут? - спросил граф.

- Нет, я устал! - ответил молодой человек, не меняя положения.

- От такого короткого пути? Обычно ты неутомим.

- И все-таки я устал. Я ведь целый день ничего не слышал, кроме твоих обсуждений с Хольгером всяких полицейских и тому подобных мероприятий.

На лбу Оденсборга появилась недовольная складка, но он, вероятно, не хотел замечать резкий тон пасынка и, медленно подойдя к нему, произнес:

- Мне казалось, что я сколько мог отдалял от тебя все эти неприятности.

- О, конечно!

- По твоему же настойчивому желанию. Ты же сам никогда не хотел ничего слышать о них и принимать участие в наших совещаниях.

- Да, потому что у меня не было ни желания, ни способности стать тюремщиком своих земляков.

- Гельмут, что за выражение! - с упреком сказал граф. - Вообще, что такое произошло с тобой? С некоторого времени я вовсе не узнаю моего жизнерадостного, веселого сына. Ты постоянно раздражителен, мрачен, не оказываешь больше мне прежнего полного доверия. Как я это должен понимать? Я всегда относился к тебе с отеческой любовью и поэтому могу требовать от тебя того же.

В его словах звучала опять та же доброта и снисходительность, которые он - холодный и уравновешенный - умел выражать только своему пасынку. Молодой человек, должно быть, почувствовал это. Он торопливо провел рукой по лбу, словно желая отогнать мучительные мысли, и значительно мягче произнес:

- Прости, папа! Все это относилось не к тебе. Я ведь раньше говорил тебе, что отношения здесь, в Мансфельде, будут для меня тягостны. В настоящее время они сделались невыносимыми, а ты все еще настаиваешь на нашем пребывании здесь.

- Потому что это неизбежно; теперь наше присутствие здесь необходимее, чем когда-либо.

- Твое - пожалуй, я же совсем лишний в своих поместьях.

Граф испытующе и удивленно посмотрел на него.

- Что ты хочешь этим сказать?

- Ничего, положительно ничего! Оставь меня в покое! - с нетерпением воскликнул молодой барон.

Оденсборг пожал плечами.

- С твоим настроением сегодня ничего не поделать. Я знаю, откуда оно - всему виной эта встреча с твоими родственниками.

- Ну, мне казалось, что я и Элеонора очень далеки друг от друга; мы почти не встречаемся с нею.

- Несмотря на это, ты не можешь избавиться от этого влияния. Отрицай сколько угодно, но перемена в тебе началась как раз с того дня, когда Элеонора Вальдов отвергла тебя!

- Папа! - гневно воскликнул Гельмут, но граф повторил с ударением:

- Отвергла! Это - как раз подходящее слово. Если бы у нее еще имелись причины для этого "нет", тогда безразлично, но этот высокомерный, презрительный отказ, который ты все еще не можешь забыть!..

- Ну, кажется, ты сам больше заботишься о том, чтобы я не забыл его! - с раздражением возразил Гельмут. - Ты постоянно напоминаешь об этом; не проходит дня, чтобы ты не повторил того же самого.

- Но, Гельмут, с чего ты так волнуешься? - стал успокаивать его Оденсборг. - Если это оскорбляет тебя, не будем никогда больше упоминать об этом. Пойдем, присоединимся к остальным.

Он ласково положил руку на плечо пасынка, но на этот раз его ласка не достигла цели. Гельмут скрестил руки на груди и упрямо отвернулся.

- Нет, мне необходимо хоть на несколько минут остаться одному. Прошу тебя, ступай к ним!

Эта просьба не была исполнена. Тогда он повторил ее с таким раздражением, что граф не пытался больше возражать; но складка на его лбу углубилась, и он пробормотал:

- Хольгер прав: это подозрительные симптомы.

Граф отправился один к пруду и встретился с Лоренцем. Последний попросил его взять с собой в лодку. В сумерки старик ни за что не согласился бы возвращаться один через лес, и страх перед этим пересилил даже отвращение к графу. Оденсборг вежливо согласился, и Лоренц присоединился к нему, чтобы передать своему воспитаннику, что сестра ждет его, чтобы ехать домой.

Присутствие посторонних, очевидно, тяготило Гельмута, и, оставшись один, он облегченно вздохнул. С молодым бароном произошла значительная перемена: он побледнел, казался намного серьезнее, чем несколько месяцев тому назад, когда он, радостный и веселый, возвратился к себе на родину; его лоб часто хмурился, он стал почти болезненно раздражителен, горькая усмешка кривила его губы.

Несмотря на это, граф Оденсборг не подозревал, как тяжело его пасынку; да это и понятно: ведь сам он был чужестранцем. Гельмуту же постоянно приходилось чувствовать, что он также чужой здесь. При любом общении с соседями, при встречах с земляками он невольно испытывал это. Наследник мансфельдских имений, внук человека, долгие годы стоявшего во главе немецкой партии, повсюду возбуждал недоверие и подозрение. Гельмут знал, что в нем боялись и ненавидели датчанина; он слишком хорошо читал взгляды, которыми обменивались при его приближении, понимал, почему все боязливо избегали его и внезапно прекращали всяческие разговоры. Еще немного - и его окрестили бы шпионом, передающим каждое неосторожное слово наместнику. Все местные жители, от самых богатых до бедняков, крепко держались друг за друга и, как прежде скрывали ненависть к датчанам, так теперь с трудом сдерживали восторг при приближении своих немцев. Гельмут чувствовал себя среди них отверженным, и в его словах крылось подавленное страдание, когда он промолвил вполголоса:

- Лучше бы никогда не приезжать в этот Мансфельд!

Он повернулся, чтобы идти, и внезапно очутился перед Элеонорой, только что спутавшейся с горы.

- Ты здесь, Гельмут, - удивилась ока. - Где же остальные?

- Там, у пруда! - кратко ответил он.

Элеонора взглянула в указанном направлении, где никого не было еще видно.

- Я вижу Отто, - заметила она, словно извиняясь за свое присутствие. - Доктор Лоренц хотел позвать его, нам надо еще пройти к Арнульфу, где мы оставили лошадей, а теперь уже поздно.

- Конечно, мы все опоздаем, - нетерпеливо ответил Гельмут, - солнце уже заходит!

Девушка, казалось, не знала, идти ей или остаться, и, наконец, решилась на последнее. Ей очень не хотелось отправляться разыскивать графа и Хольгера, а Отто должен был появиться с секунды на секунду. Она и не подозревала, что он и Ева прикладывали все усилия, чтобы как можно дольше задержать обоих у пруда. Таким образом, словно нечаянно, она отошла немного в сторону, но и в этом движении скрывалось стремление избежать Гельмута, которое он слишком часто испытывал в последнее время. Его губы дрогнули, но он не произнес ни слова, мрачно оставшись на месте.

В лесу и на прогалине заклубился туман, а на море садилось солнце, обрамленное темными облаками. Мечтательная тишина и спокойствие были разлиты в природе, но это было спокойствие перед бурей, дремавшей в грозных тучах.

Молчание длилось довольно долго и с каждой минутой становилось мучительнее и невыносимее; наконец, Элеонора решилась прервать его.

- Гельмут! - промолвила она чуть слышно.

Барон обернулся к ней.

- Что тебе угодно?

- Я хотела предостеречь тебя, хотела... - слова, казалось, застряли у нее в горле, несколько секунд она молчала, а затем быстро прошептала: - Хотела просить тебя избегать в будущем встречи с Арнульфом Янсеном. Он крайне возмущен и огорчен теми крутыми мерами, которые применяет граф Оденсборг от твоего имени; и не только его одного раздражают эти меры. Если ты еще раз разозлишь его, как давеча, то может случиться несчастье.

- Неужели мне бояться этого Янсена? - презрительно сказал Гельмут. - Ты лучше посоветовала бы ему приличнее вести себя; он совсем забылся по отношению ко мне.

- Забылся? Арнульф не принадлежит к числу твоих подчиненных!

- Ну, это не имеет значения! Все равно с людьми его класса я не обращаюсь, как с равными. Вы, правда, всегда поступали иначе.

- Как и следовало поступать со спасителем нашего отца. Но Арнульф и без того завоевал себе такое положение. К какому бы классу его ни причислять - к обыкновенным, средним людям он не относится.

- Этот фрисландский мужик, по-видимому, представляется тебе настоящим героем, - саркастически усмехнулся Гельмут.

- По крайней мере, настоящим мужчиной, - холодно возразила Элеонора. - И этого в нем отрицать нельзя, особенно по сравнению с другими.

- Элеонора! - воскликнул Гельмут.

Его глаза метали молнии, но они встретились с прямым взглядом. Девушка нисколько не смутилась.

- Конечно, все Мансфельды были настоящими мужчинами, - продолжала она, - энергичными и храбрыми, и только последний отпрыск древнего благородного рода, которого судьба сделала владельцем поместий его предков, только он один предпочитает быть послушным сыном какого-то Оденсборга. Да, Гельмут, этот чужестранец - господин и повелитель в твоем родовом имении; он управляет им, как ему нравится, он творит суд и расправу, а ты... ты - не что иное, как игрушка в его руках.

Гельмут побледнел, как мертвец; то, в чем он не признавался сам себе, не смел признаться, было открыто и безжалостно брошено ему в лицо.

- Элеонора, - прерывающимся от гнева голосом промолвил он, - ты пользуешься своим положением женщины, чтобы безнаказанно оскорблять меня! Если бы что-нибудь подобное осмелился сказать мне мужчина...

- Ты, наверное, вызвал бы его на дуэль! - перебила она. - Но мог бы ты уличить его во лжи?

Молодой барон замолчал при этом предательском вопросе. Конечно, он вызвал бы оскорбителя на дуэль, но и с пистолетом в руках чувствовал бы, что тот сказал правду. Теперь он должен был воспринимать правду из этих уст; он не слышал, как дрожал голос обычно энергичной, гордой девушки, не видел, как слезы, словно туманом, заволакивали ее глаза; он слышал только горький упрек в ее словах, и его смертельно раненная гордость возмущалась, но он не находил ответа.

- Если ты явился к нам как датчанин, - продолжала Элеонора, - как враг народа, мы должны были бы снести это, и в этом была бы твоя добрая воля, твое убеждение. Но у тебя нет никаких убеждений, как нет и отечества. Не возмущайся так, Гельмут! Хоть раз ты должен услышать от меня правду, иначе ведь никто не осмелится высказать ее тебе. Как часто мне приходилось слышать, чем бы должен был быть барон Мансфельд для своей страны, для своего народа, на чьей стороне следовало бы ему стоять, и, когда все осуждали тебя, я вынуждена была молчать. Но все же, - здесь голос Элеоноры прервался и самообладание покинуло ее, - но все же я отдала бы жизнь, если бы могла назвать их лжецами. Я не могу выносить это!

Гельмут вздрогнул. Какой это был тон? Он звучал как вопль истерзанного сердца, был полон невыразимого страдания за него. Перед молодым человеком внезапно сверкнул ослепительный свет; словно солнечный луч упал на него из темных туч горечи и гнева. Он понял этот тон и, затаив дыхание, едва слышно промолвил:

- Нора!

Горячая краска залила лицо девушки; она почувствовала, что выдала себя. Но Гельмут уже стоял рядом с ней.

- Ты не можешь?.. Что ты не можешь выносить? Она подняла темные глаза, наполненные слезами, и ответила:

- Не могу выносить, как все презрительно и вполне заслуженно осуждают тебя!

- Вы слишком торопитесь выносить свой приговор и проклятие, - с горечью произнес Гельмут. - Вы не знаете, что значит находиться между двух враждующих партий, которые борются на жизнь и смерть.

- Мужчина не должен стоять между двух партий! - твердо заявила Элеонора. - Он должен знать, где его место: здесь или там. Выбирай свое у наших врагов, если хочешь, но выбирай!

- У ваших врагов? Оденсборга ненавидят в Мансфельде, я знаю. Но для меня он стал вторым отцом, может быть, более снисходительным и нежным, чем родной.

- Однако твой отец оставил тебе то, что граф, при всей своей доброте и снисходительности, отнял у тебя, а именно твою волю. Допустим, он любит тебя, но проявления твоей воли, твоей самостоятельности он не терпит. Он отнял у тебя все, что определяет ценность жизни мужчины, а ты спокойно допустил это, удовольствовавшись теми пустяками, которые он предоставил тебе за это. Однако мне кажется, что все это только навязано тебе, что в один прекрасный день ты должен будешь сбросить с себя эти путы и подняться в сознании собственных сил.

Гельмут мрачно слушал Элеонору, потупив взгляд, и лишь при последних словах посмотрел на нее.

- Ты веришь в это? - медленно спросил он. - Ты? Однако ведь ты первая оттолкнула меня!

Подойдя к нему, Элеонора тихонько положила свою руку ему на плечо.

- Я верю во власть родины, воздух которой ты вдыхаешь вновь, которая тысячью невидимых нитей привязывает тебя к себе. Ведь я видела то, чего никто не замечал, а именно: как вот уже несколько месяцев все кипит в тебе и ты борешься сам с собой. Ты напрасно сопротивляешься; родина могущественнее тебя и вырвет тебя из вражеской среды; она насильно возьмет свои права или отомстит своему сыну, так она не оставит его! Прощай!

Гельмут обернулся, словно хотел удержать ее.

- Нора! - тихо окликнул он ее молящим голосом, но девушка не обернулась, не взглянула на него, а быстро пошла по дороге вдоль берега, которая вела к усадьбе Арнульфа Янсена, и исчезла за поворотом.

Солнце давно уже село, медленно гасли на горизонте облака. Громче шумел прибой, сильнее звучала его неумолчная песнь, властно приковывая слух и неясной тоской сжимая сердце молодого человека, сумрачно смотревшего на извечную игру волн: и в этой песне ему слышались те же слова, что говорила ему Элеонора.

Родина! Была ли у него еще родина? Ее отняли от него, когда он был еще ребенком; тогда его оторвали от родной земли и отвезли в чужую страну, где он должен был пустить корни. Чужие воззрения и привязанности внедрились в младенческую душу, всякое воспоминание о детских годах было старательно вытравлено в нем. Так он вырос, так он после долгих лет вернулся на родину и теперь чувствовал только одно - что он потерял ее, стал чужим как здесь, так и там! Начинался прилив, выше вздымались волны, и Гельмут, несмотря на все, теперь научился понимать их язык, который больше не был мертв и нем для него. Этот вечный однообразный шум говорил так бесконечно много, грозно и гневно, уговаривая блудного сына и вместе с тем, словно старой колыбельной песней давно забытого детства, тихо и нежно лаская его слух. В этом шуме таилась забытая мелодия, давно утраченная, но все еще жившая где-то в глубине души; это были старые родные отзвуки родины!

Вдруг с моря послышался другой звук, далекий, но отчетливый. Гельмут вздрогнул и насторожился; несколько мгновений все было тихо, затем со стороны бухты вторично раздался крик, призывавший на помощь. Там что-то случилось. Гельмут поспешно бросился к берегу; с подножия горы, далеко выдававшейся в этом месте в море, была видна вся бухта.

Около шлюпки, где остались двое слуг, теперь находился целый отряд. В сгущавшихся сумерках невозможно было различить ни солдатских мундиров, ни оружия, но все-таки острые глаза Гельмута уловили, что там происходила схватка. Призыв на помощь прозвучал в третий раз, но значительно слабее: там, несомненно, произошло нападение.

Барон Мансфельд, по-видимому, не обладал ни осторожностью, ни благоразумием, иначе он должен был бы сказать себе, что один не может дать никакой помощи, и позвал бы, по крайней мере, графа с Хольгером, но он и не подумал об этом, а стремительно бросился к просеке, направляясь к бухте. Однако не успел он сделать и сотни шагов, как навстречу ему повелительно прозвучало:

- Стой! Ни шага дальше!

Гельмут невольно подался назад. Пред ним стоял Арнульф Янсен, преграждая ему путь с ружьем наготове.

- Что это значит? - озадаченно спросил молодой человек. - Я хочу пройти к бухте, дайте дорогу!

- Ни с места! - повторил Арнульф, не меняя своего положения.

- Вы с ума сошли? - возмутился Гельмут. - Я хочу пройти к шлюпке. На наших слуг напали, может быть, их убили. Еще раз дайте дорогу.

Вместо того чтобы исполнить требование, Арнульф поднял ружье еще выше и направил дуло на грудь молодого помещика.

- Стойте, барон фон Мансфельд! Не двигайтесь с места, не зовите на помощь, или...

- Или что?

- Моя пуля заставит вас замолчать.

Слова звучали с железной решимостью; видно было, что человек этот грозит не в шутку. Гельмут также понял это, но тем увереннее старался поставить на своем.

- Не думаете ли вы испугать меня такими угрозами? Что происходит у шлюпки? Вам это известно!

- Ну, если бы мне это было известно, я, несомненно, не сказал бы вам. Вы изо дня в день изменяете своей стране, а потому можете предать и других.

- Янсен, берегитесь! - воскликнул барон, окончательно выведенный из себя этим оскорблением.

- Не сжимайте так своих кулаков! - иронически произнес Арнульф, - это может испортить ваши нежные белые руки. Назад! Я по-доброму советую вам. Здесь на карту поставили нечто лучшее, чем ваша жизнь, и совесть не замучает меня, если я застрелю вас.

Янсен приготовился стрелять, и, может быть, в следующий миг последовал бы смертельный выстрел, если бы Гельмут не предупредил его.

- Ну, до этого еще далеко! - воскликнул он с пылающим взором, кидаясь на противника, и с быстротою молнии вырвал у него ружье, далеко отбросив в лес с такой силой, которую трудно было предположить в его руках.

В тот же миг подавленный крик бешенства и изумления сорвался с уст Арнульфа, меньше всего ожидавшего нападения с этой стороны; по его мнению, при виде заряженного ружья этот белоручка должен был пуститься в бегство. Под влиянием этого изумления Янсен молча смотрел на своего противника, а тот хладнокровно обратился к нему:

- Так! Теперь мы стоим один на один. Вы видите, мои руки далеко не так слабы; они могут поспорить даже с вашими кулаками.

- Да, я вижу это! - вне себя от бешенства пробормотал Арнульф.

- Теперь вы скажете мне, что происходит около шлюпки?

- Нет!

- Тогда я сам пробью себе дорогу.

Арнульф ничего не ответил, но не двинулся с места, очевидно, по-видимому, решив грудью защищать проход; его глаза метали молнии, не предвещая ничего хорошего. В это время с моря раздался выстрел.

- Сигнал! - воскликнул Янсен. - Теперь они уже в море. - Он отступил назад, но его голос звучал той же едкой иронией, что и раньше. - Путь свободен - я больше не мешаю вам.

- Что это значит? - спросил Гельмут, ничего не понимая.

- Это значит, что капитан Горст со своими людьми плывет уже в вашей лодке! Теперь поднимайте шум! Прежде чем датчане явятся сюда, лодка будет уже в открытом море.

- Капитан Горст был здесь?

- Среди врагов! - торжествующе докончил Арнульф. - Теперь донесите наместнику, что пруссаки в безопасности и что Арнульф Янсен помог им.

- Я - не предатель! - с холодным достоинством ответил Гельмут. - Но мне кажется, вы должны позаботиться о своей безопасности. Если узнают, что вы участвовали в этом деле, вашей свободе конец. Я буду молчать о нашей встрече, но берегитесь, чтобы ваше собственное упрямство не выдало вас. А теперь пропустите меня; мне необходимо посмотреть, что произошло с нашими слугами.

Янсен не сделал никакой попытки помешать ему. Через несколько шагов Гельмут обернулся еще раз.

- Там валяется ваше ружье, оно было лишним между нами. Прощайте!

Арнульф неподвижно смотрел ему вслед. Его глаза горели мрачным огнем; затем он медленно направился к тому месту, где лежало ружье, и поднял его.

- Верно, оно было лишним, - пробормотал он сквозь зубы. - Я так долго презирал Мансфельда как белоручку, а теперь... теперь я ненавижу его до глубины души! - судорожно сжав ружье, докончил он с дикой страстью.

ГЛАВА VII

Два дня неистовствовала буря. Высокие валы ходили по морю, непогода шумела и выла, разбиваясь о стены древнего замка.

В Мансфельде не было еще никаких известий о капитане Горсте и его людях, но по всем признакам смелое путешествие у сильно укрепленного берега увенчалось успехом, в противном случае Штрандгольм пришел бы в движение, а там все оставалось спокойно.

Ева пока оставалась в замке; она выпросила себе позволение побыть здесь еще несколько дней, а у наместника были свои причины разрешить своей воспитаннице постоянное общение с семьей Мансфельдов, с которой у него лично сложились неприязненные отношения. Маленькая Ева болтала охотно и много, и наместник побуждал ее выбалтывать все, когда она возвращалась домой. Правда, он сам часто бывал теперь в замке, но заходил только на половину графа Оденсборга и никогда не переступал порога старой баронессы; между тем он очень интересовался тем, что делалось в этой "цитадели мятежников".

Два дня спустя после стычки у Штрандгольма обе девушки сидели в комнате и слушали чтение доктора Лоренца, между тем как Отто у окна занимался старым оружием. Это была сабля. Юноша вынул ее из ножен и разглядывал клинок, не обращая ни малейшего внимания на чтение; но и девушки, по-видимому, не проявляли к нему особенного интереса, так что доктор вскоре закрыл книгу:

- Пожалуй, прекратим чтение на сегодня. Оно, как видно, вовсе не занимает вас.

- Да, доктор, - откровенно ответила Элеонора, - у вас неблагодарные слушатели. Да и кому придут теперь в голову стихи, как бы хороши они ни были!

- Никому! Теперь у нас совсем иное на уме! - воскликнул Отто.

Лоренц подошел к нему.

- Наверное! Что это за оружие выискали вы здесь?

Глаза у юноши заблестели, и он гордо выпрямился.

- Это сабля моего отца! Мое наследство.

Лоренц неодобрительно покачал головой.

- Не следовало бы доверять вам такое смертоносное оружие; при своей пылкости вы легко можете причинить несчастье. Эта сабля слишком тяжела для вас.

Это замечание кольнуло юного героя; он с силой взмахнул клинком по воздуху и, сделав несколько легких выпадов, спросил торжествующим тоном:

- Ну, как? Достаточно опасно?

- Милосердный Боже, вы хотите убить меня? - воскликнул старик, с ужасом отшатнувшись от него.

Однако Отто звонко расхохотался.

- Не бойтесь, это относится только к датчанам. Ведь надо изредка поупражняться, приготовиться к бою. Немцы подвигаются все ближе, они повели наступление по всей линии; послезавтра они могут уже быть здесь.

- Не торжествуйте слишком рано, - остановил его Лоренц. - Пока все это - только слухи. Верно лишь то, что датчане со вчерашнего дня начали выступать из всех наших деревень и собираться близ города. Наверное, там ожидается генеральное сражение.

Ева, молчавшая до сих пор, глубоко вздохнула при последних словах:

- Ах, Боже мой!

- К кому это относилось, Ева: к твоим землякам или, может быть, к их врагам? - полушутя спросила Элеонора.

- И к тем, и к другим! Я больше не знаю, на что я должна надеяться и чего желать.

- Да здесь не может быть никаких сомнений, фрейлейн Ева, - вмешался Отто. - Вы должны желать, чтобы Фриц явился сюда как победитель, все опрокидывая на своем пути, что, впрочем, он и так сделает при всех обстоятельствах. Да, мы с вами оказали великую услугу прусской армии, сохранив ей этого капитана.

Молодая девушка, сморщив носик, сделала презрительную гримаску.

- Ну, если бы я не отослала своего опекуна и графа к пруду, вы, наверное, не сумели бы удержать их. Во лжи помочь мне вы не могли.

- Нет, этого я не мог, - сознался Отто, - но путь к лодке мог быть совершен только через мой труп! А врали вы, фрейлейн Ева, правда, поразительно! Это была неподражаемая сцена, когда мы, наконец, вернулись, и граф с наместником вынуждены были смотреть, как пруссаки удаляются в их лодке. Они были вне себя от бешенства и хотели вызвать датчан, пока Гельмут не объяснил им, что шлюпка уже давно недосягаема для выстрелов. Тогда-то началась потеха! Они во что бы ни стало хотели найти виновного; нас обоих они, конечно, и не подозревали!

- Хорошо, если Фриц благополучно добрался до передовых позиций, - озабоченно промолвила Элеонора. - Он, правда, - превосходный рулевой, но ведь им пришлось обогнуть весь Штрандгольм и все время находиться на виду у крепости.

Ева как будто не разделяла ее опасений; она усмехнулась, и ее щеки вспыхнули, когда, нагнувшись к подруге, она тихонько прошептала ей:

- Не можешь ли ты, Нора, удалить отсюда ненадолго доктора и Отто?

Многозначительный взгляд дополнил ее слова. Элеонора сейчас же обратилась к Лоренцу:

- Вы, кажется, хотели пойти с Отто в парк, взглянуть, что делается на море. Буря усиливается, и я боюсь, что конца этой погоде не будет.

Лоренц вспомнил о своем намерении и пригласил с собой своего воспитанника, но Отто не обнаруживал никакой охоты уйти.

- Теперь что-то удивительно часто меня стали отсылать взглянуть, какая погода, - недовольно заметил он. - Вчера я три раза должен был наблюдать какие-то тучи, которых нигде не было. Я не знаю, доктор, но мне сдается, что от нас опять желают отделаться.

Молодые девушки с хохотом запротестовали против такого обоснованного предположения, и юноша согласился, наконец, сопровождать своего учителя. Едва они вышли, как Ева начала поверять свою тайну, давно уже мучившую ее.

- Я получила известия! - с торжеством заявила она.

- От кого? - удивленно спросила Элеонора.

- От него!

- От Фрица Горста?

- Да, ему удалось переслать мне письмо; час назад я получила его, конечно, под величайшим секретом.

- Что же он тебе пишет?

- Сейчас услышишь, - Ева осторожно оглянулась, затем вынула из-за корсажа письмо и начала читать его, прерывая себя всякими замечаниями. - "Милая, любимая Ева". Собственно говоря, это очень смело со стороны господина капитана. В первый раз я отказала ему наотрез, во второй - почти наотрез, и все-таки он называет меня: "Милая, любимая Ева". Но звучит это очаровательно.

- Да, в самом деле, - со смехом согласилась Элеонора. - А дальше?

Однако Ева сочла нужным повторить обращение еще раз, а затем продолжала читать:

- "Милая, любимая Ева! Я благополучно высадился со своим отрядом, и мы в ту же ночь соединились со своими товарищами, уже считавшими нас погибшими. Вскоре мы выступим против неприятеля и победим его". Здесь снова появляется прусское высокомерие! Он находит вполне естественным, что пруссаки победят; ему и в голову не приходит, что дело может окончиться иначе. "Тогда я надеюсь снова увидеться и повторить мое предложение". У него просто какая-то мания; он все время твердит мне о своем предложении. "Передайте привет моему храброму маленькому Отто и Элеоноре. Я знаю, что счастье не изменит мне, потому что я встретил вас на своем пути! Навеки ваш Фриц Горст", - спрятав письмо, молодая девушка взглянула на подругу. - Что ты скажешь о таком человеке?

- Я? Мне кажется, главное... то, что ты на это скажешь.

- Да, но он об этом вовсе не спрашивает! Я все время говорила "нет", а он утверждает, что я скажу "да".

- И я боюсь, что он прав.

- Я также боюсь этого! - с христианской покорностью согласилась Ева.

- Фриц Горст, конечно, не соответствует твоему идеалу, - поддразнивала ее Элеонора. - Это должно быть нечто романтическое, нечто величественное, а кроме того, ты требуешь поэтического поклонения и нежности; увы! Все это - такие качества, которыми, к сожалению, не обладает Фриц.

Шутка Элеоноры не достигла цели. Ева старательно сложила письмо и снова спрятала его за корсаж.

- Ты ошибаешься, Нора, - с торжественной серьезностью промолвила она, - я убедилась, что Фриц в высокой степени обладает этими качествами.

- Действительно?

- Да, действительно, несмотря на твою насмешливую гримасу. Вспомни, что было третьего дня. Неприятель справа и слева, Фриц, пробившийся с львиной храбростью сквозь вражеские ряды, в величайшей опасности, я - в смертельном страхе: мой опекун и граф, его злейшие враги, совсем близко! Каждый другой думал бы о своем спасении и бегстве, а он с величайшим спокойствием делает мне предложение. Разве это не романтично? А что он может быть поэтичен, доказывает это письмо: "потому что я встретил вас на своем пути" и "навеки!". Вот только нежность я должна буду внушить ему; ее, к сожалению, я вовсе не заметила в нем.

- Сначала тебе придется выдержать тяжелую борьбу со своим опекуном, - серьезно заметила Элеонора. - К счастью, по завещанию отца, по достижении двадцати лет ты становишься самостоятельной, а до тех пор осталось только шесть месяцев.

- Только пять месяцев, три недели и два дня, - быстро выпалила девушка.

- Ты так точно высчитала? По-видимому, ты всерьез занялась этим.

Увидев себя пойманной, Ева покраснела и отвернулась, но их прервали - пришел Гельмут и, к величайшему изумлению подруг, его отчим.

Гельмут, правда, приходил ежедневно приблизительно в это время, чтобы нанести бабушке свой обычный визит, продолжавшийся всего несколько минут. Но граф Оденсборг никогда не сопровождал его, соблюдая полнейшую отчужденность. Однако, как ни были натянуты его отношения с бывшей владелицей Мансфельда, он, как светский человек, строго соблюдал правила вежливости. День ее отъезда в Викстедт был уже назначен, и граф счел своим долгом нанести старой баронессе, которой не видел уже несколько месяцев, прощальный визит.

- Я боюсь, что мы помешали приятной беседе, - сказал он, входя. - Можно видеть баронессу? Я слышал, что послезавтра она покидает Мансфельд, и хотел уже сегодня проститься с ней, так как завтра я, вероятно, буду в городе.

Элеонора встала, холодно ответив на вежливый поклон графа:

- Я должна просить вас немного обождать. Сейчас у бабушки доктор, но я немедленно пойду и скажу ей...

- Да нет, не спешите, пожалуйста, а то выходит, что мы спугнули вас, - перебил ее Оденсборг. - Мы с удовольствием подождем в таком приятном обществе.

Комплимент не достиг цели; девушка по-прежнему оставалась холодной и серьезной.

- Мы только что собирались идти, как он пожаловал сюда. Мне необходимо еще посоветоваться с доктором и попросить его указаний относительно бабушки; поэтому вы извините нас, граф! Ева, пойдем!

Обе девушки вышли из комнаты. Оденсборг с насмешливой улыбкой проводил их взглядом.

- Элеонора весьма наглядно показывает, как мало расположения она питает ко мне, - заметил он. - Для всех нас будет большим облегчением, когда, наконец, состоится это переселение в Викстедт. Надеюсь, тогда улучшится и твое настроение, Гельмут. Вчера я почти не видел тебя. Ты заперся у себя на целый день, да и сегодня от тебя не добьешься ни слова.

Подойдя к столу и перелистывая книгу, оставленную Лоренцом, Гельмут нехотя ответил:

- Вчера ты, наверное, и не спохватился обо мне, папа, - ты ведь целый день был чрезвычайно занят.

- Верно! Я занимался расследованием этого загадочного случая. Смелая выходка этих пруссаков просто невероятна: шесть человек пробрались на берег, который кишит датскими войсками, и к довершению всего с торжеством уехали на нашей лодке!

Гельмут ничего не ответил; казалось, его полностью захватила книга.

Но Оденсборг не мог успокоиться:

- Я боюсь, что здесь не простая смелая вылазка, а кроется вполне определенная цель. Это дело необходимо расследовать во всех подробностях. Оба наших слуги, конечно, не могли ничего объяснить, кроме того, что на них напали и с оружием в руках заставили молчать и не двигаться с места, пока лодка не была уже в открытом море. Ты первый пришел к ним; неужели ты ничего не заметил, ничего не видел?

- Нет! - холодно ответил Гельмут.

- Непостижимо! Хольгер утверждает, что здесь замешан Арнульф Янсен, потому что незадолго до этого мы видели его на берегу; но сейчас нет никаких доказательств, которые позволили бы что-то предпринять против него.

- О чем будет очень жалеть наместник: ведь он давно только и ищет подходящего предлога.

- И с полным основанием, - подтвердил Оденсборг. - Этот Янсен очень опасен; было бы величайшим счастьем, если бы удалось обезвредить его.

Гельмут продолжал читать; очевидно, он во что бы то ни стало хотел прекратить этот разговор. Вдруг с шумом распахнулись двери, и сам наместник появился на пороге. На лицах Гельмута и графа отразилось непритворное изумление: надо было произойти чему-нибудь необычайному, что заставило бы Хольгера зайти в комнаты баронессы! И действительно, весь его вид говорил о крайнем волнении и возбуждении.

- Простите, граф, что потревожил вас, - торопливо начал он. - Я узнал, что вы здесь, между тем дело величайшей важности, не терпящее отлагательств.

Гельмут уронил книгу; он нахмурился и устремил грозный взгляд на наместника, который не обращал на него ни малейшего внимания и даже не поздоровался с ним. Такая невежливость глубоко оскорбила молодого человека.

- Здравствуйте, господин Хольгер! - с ударением промолвил Гельмут.

- Здравствуйте, барон, - небрежно ответил Хольгер. Он скорее всего вовсе не сознавал своей бестактности, потому что тут же опять обратился к графу: - Я должен просить вас на несколько часов предоставить мне ваш замок в мое распоряжение. Экипаж с арестантом следует за мной, я приказал доставить его пока сюда.

- Кого? - вздрогнув, воскликнул Гельмут.

- Арестанта? - с живым интересом спросил Оденсборг. - Значит, вы...

- Я приказал арестовать Арнульфа Янсена! - докончил Хольгер. - Вернее, по поручению коменданта я сопровождал солдат, которых он прислал, потому что это дело подлежит военному суду.

На лице графа отразилось величайшее удовлетворение.

- Но почему вы привезли его сюда? - удивился он. - Почему не отправили его прямо в город?

- Потому что мы опасаемся, что дорогой отряд подвергнется нападению и арестованный будет освобожден. Никак не удалось сохранить арест в тайне, весть о нем распространилась с быстротой молнии, и все население грозит открытым бунтом. У нас же всего двенадцать человек.

- Двенадцать на одного! - с горькой насмешкой вставил Гельмут.

Этот тон, вероятно, задел наместника, так как он серьезно ответил:

- За этим одним стоят сотни! Несмотря на все, мы недостаточно оценили опасность этого господина. С того часа, как он у нас в руках, мужики совсем обезумели; когда мы проезжали деревней, они собирались толпами, и я боялся, что они, того и гляди, нападут на нас. Поэтому я предложил офицеру, командующему отрядом, доставить арестованного пока сюда.

- Но в нашей деревне нет больше солдат, - задумчиво промолвил Оденсборг. - Нет их и поблизости; со вчерашнего дня изо всех окрестностей выведены войска.

- К сожалению! Мы вынуждены были послать в город, гонец уже отправился за ними, но все-таки отряд не сможет прибыть сюда раньше вечера, а до тех пор арестанта необходимо поместить в Мансфельде. Я ведь могу рассчитывать на ваше содействие?

- Безусловно! Распоряжайтесь замком и всем, чем угодно. Итак, вы имеете, наконец, доказательства?

Граф был так поглощен известием, что не заметил мрачного выражения пасынка, вынужденного слушать, как распоряжались его замком, даже не спросив его позволения. Оба господина, казалось, совсем забыли о его присутствии.

- Да, наконец, - сказал Хольгер, отвечая на последний вопрос. - Ваши люди, правда, не видели Янсена, но пастух заметил, как он провожал пруссаков через лес и затем охранял их отступление.

- Какая неосторожность! - пробормотал Гельмут.

- У меня его соучастие с самого начала не вызывало сомнений, - продолжал Хольгер. - Выходка этих пруссаков была чересчур смела, чтобы совершить ее на свой страх и риск.

- Это, вероятно, были просто отставшие! - заметил Гельмут. - В битве при Штрандгольме их легко могли отрезать.

- Нет, - убежденно стоял на своем Хольгер. - Это было шпионство, несомненно, придуманное и осуществленное Янсеном. Теперь нам известно, почему неприятель был так точно осведомлен обо всем. Следовало раньше захватить шпиона и изменника, жившего среди нас.

Гельмут с силой отбросил от себя книгу, которую еще держал в руках, и энергично обратился к наместнику.

- Мне кажется, господин Хольгер, что вы делаете слишком много чести Янсену, приписывая все ему одному. Здесь каждый станет шпионом и изменником, как вы изволите выразиться, когда имеются сведения, благоприятные для немцев и неприятные ненавистным датчанам.

Хольгер удивленно, с возмущением взглянул на него. Он вовсе не привык, чтобы молодой помещик вмешивался во что-то такое, что он и граф считали необходимым сделать в его имении.

- Я знаю это, барон, - резко ответил он. - Но так как мы не можем схватить каждого, то необходимо показать пример строгости на главаре. Благодаря одному в руках у нас окажется вся партия, - он отвел графа в сторону и продолжал вполголоса: - Барон Мансфельд все время противоречит сегодня! Вы обратили внимание на его тон? Он звучал еще удивительнее, чем самые слова.

- Он возмущен и не без основания, - тихо ответил ему Оденсборг. - Вам следовало быть внимательнее к нему: ведь все-таки он - хозяин здесь, а вы совершенно игнорировали его присутствие!

Наместник сделал нетерпеливое движение.

- Я не могу сейчас придавать значение таким тонкостям! Хозяин, собственно, здесь - вы, поэтому я обращаюсь только к вам и ни к кому другому!

Граф хотел ответить, но в это время в комнату ворвался бледный от волнения Отто и бросился прямо к двоюродному брату:

- Гельмут, ты слышал? Только что привезли Арнульфа, связанного, окруженного солдатами!

- Связанного? - вздрогнул Гельмут. - Вы приказали связать его? - спросил он наместника.

- Конечно! - холодно промолвил Хольгер. - Шпион не может претендовать на уважение к себе.

- Да какое же преступление совершил Арнульф? - воскликнула Элеонора, вместе с Евой следовавшая за братом. - Вы приказали арестовать его, господин Хольгер?

- К сожалению, я не могу ответить вам на это, - холодно заявил Хольгер. - Это дела служебные.

- Мы все-таки разузнаем, почему связали Арнульфа! - упрямо воскликнул Отто, а Элеонора, видя, что здесь ей ничего не добиться, обратилась к молодому владельцу майората:

- Тогда я спрошу тебя, Гельмут, что же происходит в твоем замке? Или и тебе не дают отчета?

- Янсен арестован, - мрачно ответил Гельмут. - Его обвиняют в измене, в связях с неприятелем.

Ева между тем проскользнула к опекуну и испуганно шепнула ему на ухо:

- А вы знаете, что творится на улице? Кажется, вся деревня собралась пред замком; крестьяне грозят выломать решетчатые ворота, мы сами видели это из окна.

- Не бойся, дитя! - успокоил ее Хольгер. - Здесь нет ни малейшей опасности. Конечно, нам придется выдержать здесь шум взбунтовавшихся мужиков, но напасть на замок они не посмеют. Само собой, придется принять кое-какие меры. Не будете ли вы любезны, граф, отправиться со мной?

Оденсборг с готовностью присоединился к нему, и оба скрылись в соседней комнате, выходившей на главную лестницу.

ГЛАВА VIII

Арест Арнульфа Янсена, действительно, вызвал грозное возмущение среди населения, и было похоже, что такое насилие наместника не останется без последствий. Все было подготовлено тщательно, держалось в строжайшем секрете и только тогда должно было стать общим достоянием, когда арестант оказался бы уже в городе. Сам Арнульф не подозревал того удара, который угрожал ему, пока двенадцать вооруженных солдат с заряженными ружьями не окружили его дома, а наместник с офицером не вошли к нему, чтобы арестовать. Однако, и безоружный, он не сдался без сопротивления, как ожидали датчане, да к тому же и его люди вели себя более чем вызывающе. Первое время отряд хоть и сохранял перевес, однако не мог помешать людям Арнульфа поднять шум и звать на помощь.

Когда поезд прибыл в деревню, весть об аресте уже опередила его. Все население столпилось на улице, преграждая датчанам путь, и раздражение толпы, усиливаясь каждую минуту, приняло столь значительные размеры, что стоило опасаться открытого бунта и нападения на конвой. Тогда наместник, посоветовавшись с офицером, повернул весь отряд к замку, где считал своего пленника в безопасности, а одновременно отправил гонца в город за помощью.

Как ни действенна была эта мера, она грозила стать гибельной, потому что раздражение людей достигло пределов. Замок Мансфельд чуть не целое столетие считался во всей деревне оплотом германизма, и вот он превращался в тюрьму для предводителя немецких крестьян, которого доставили туда со связанными руками, как обыкновенного преступника. Датчане едва успели запереть решетчатые ворота, обычно открытые настежь, как толпы народа бросились на них и с угрозами пытались открыть.

В комнате с балконом до сих пор все еще не знали, что происходит за стенами замка. Элеонора была бледна, как смерть, а у Отто на глазах стояли слезы бешенства и гнева.

- Я пойду вниз! Я должен, по крайней мере, увидеть Арнульфа и поговорить с ним! - воскликнул он, но сестра, положив ему руку на плечо, мягко возразила:

- Останься здесь, нас не пустят к нему! Наместник безгранично царит в Мансфельде, и никто не смеет противоречить ему.

Ее глаза искали Гельмута, и в них читалась немая просьба, но молодой барон не понимал или не хотел понять ее; замкнувшись в мрачном молчании, он отошел к окну.

Наместник и граф Оденсборг намеревались спуститься во двор, но, едва вошли в переднюю, как распахнулись двери с противоположной стороны, и на пороге показался Арнульф Янсен в сопровождении двух солдат. При виде его граф онемел от изумления.

- Вы приказали привести его сюда? - спросил он. - Здесь могут быть большие неприятности.

- Это недоразумение, - с неудовольствием сказал Хольгер. - Что это значит? - обратился он к солдатам. - Ведь арестант должен был оставаться внизу.

- Крестьяне, очевидно, хотят штурмовать ворота, - доложил один из конвойных. - Господин поручик решил, что придется уступить двор; он приказал укрепить все ходы, а пленника доставить к господину наместнику.

Как бы в подтверждение этих слов снизу донесся грозный рев, в котором различались слова команды офицера, распределявшего людей на посты. Хольгер, должно быть, убедился в неизбежности этой меры, так как, кивнув головой, коротко промолвил:

- Хорошо, пусть он останется пока здесь. Ступайте сюда, Янсен!

Вместе с графом он вернулся в комнату с балконом, куда последовал со своим конвоем Арнульф. Очевидно, убедившись, что любое сопротивление бесполезно, он молча покорился силе; лишь его глаза, метавшие молнии, и крепко сжатые зубы выдавали скрытое бешенство. Его руки были связаны на спине веревками, а солдаты с ружьями наготове шли с обеих сторон.

- Арнульф! - с отчаянием воскликнул Отто.

Элеонора при виде пленника также бросилась было к нему.

- Арнульф, что случилось?

- Назад! - крикнули солдаты, направляя на них ружья.

- Элеонора, будь благоразумна! - громко и резко сказал со своего места Гельмут.

Услышав отчаянные обращения своих родственников, он сделал невольное движение, словно хотел увлечь Элеонору от этой близости, но вдруг внезапно опомнился и снова занял прежнее место. На его лице можно было прочитать любые ощущения, кроме сострадания к пленнику, вызвавшему такое бурное участие его родственников.

Хольгер между тем обратился к солдатам:

- Ступайте обратно к поручику, теперь у него каждый на счету. Я позабочусь о том, чтобы арестант не скрылся, и отведу его в безопасное место.

Солдатам было, вероятно, приказано неукоснительно исполнять приказы наместника, так как они молча повиновались и вышли из комнаты.

- Вы удаляете конвой? - тихо и задумчиво спросил Оденсборг.

- Мне кажется, что там он теперь нужнее, - последовал такой же тихий ответ. - Ведь на всякий случай можно воспользоваться вашей прислугой?

- Конечно! Наверху в моем помещении двое слуг; я каждую минуту могу вызвать их.

- Этого совершенно достаточно; кроме того, ведь Янсен связан!

- Да, господин наместник, - с горькой насмешкой сказал Арнульф, поймав последнее слово, - и хорошо, что вы не пожалели веревок. Будь у меня свободны руки, вам бы не удержать меня.

Хольгер равнодушно пожал плечами.

- В вашей злой воле я не сомневаюсь. К счастью, я не один здесь.

- Нет, здесь граф Оденсборг и... - здесь презрительный взгляд Арнульфа упал на оконную нишу, где стоял молодой помещик, - и еще некто, кто при необходимости готов оказать услуги сыщика.

- Янсен! - воскликнул возмущенный Гельмут.

- Ну, господин барон, ведь я знаю, кому обязан своим арестом, - с глубоким презрением промолвил Арнульф. - Я еще третьего дня знал, что вы выдадите меня, несмотря на все ваши высокопарные слова.

- Это неправда, Гельмут, ты не сделал этого! - вспыхнула Элеонора, но, несмотря на это, в ее голосе слышался страх.

- Оставьте свои оскорбления при себе! - гордо ответил Гельмут. - Спросите наместника, кто и что выдало вас; я не отвечу на такие упреки.

Элеонора облегченно вздохнула и прошептала с чувством глубокого удовлетворения:

- Я ведь знала это.

Хольгер и Оденсборг насторожились при этих словах, будто бы указывавших на какое-то соучастие.

- Что это значит, господин барон? - резко спросил наместник. - Я не хочу верить, но мне кажется, что вы знали об этом деле?

- Да! - холодно ответил Гельмут.

- Ты встретился в тот вечер с Янсеном? - вмешался Оденсборг.

- Да!

- И ты ничего не сообщил нам об этом?

Молодой человек гордо закинул назад голову.

- Нет, я не чувствовал себя обязанным доносить на кого бы то ни было.

- Действительно, граф, поведение вашего сына поразительно! - обратился Хольгер к Оденсборгу, очень удивленному и огорченному таким открытием.

Между тем Отто пробрался к Янсену и вполголоса, но торжествующе прошептал ему:

- Видишь, Арнульф, вовсе не Гельмут выдал тебя!

- Я предпочитал бы, чтобы это был он! - пробормотал Янсен, не спуская горячих взоров с Элеоноры, осторожно подошедшей к кузену. - В таком случае он стоял бы теперь один!

Наместник принял официальный вид; он чувствовал себя здесь неограниченным повелителем; это ощущалось во всем. Было что-то бесконечно высокомерное и оскорбительное в манере и тоне, с которыми он обращался теперь к хозяину замка.

- Господин фон Мансфельд, только моему уважению к вашему батюшке вы обязаны тем, что я скрою ваше странное признание. Мы и без вашей помощи захватили арестанта, но я никак не предполагал вашей связи со шпионом.

- Шпион? Я? - вмешался Арнульф. - Это позорная ложь!

- Да? Так кто же были эти пруссаки, так загадочно попавшие в область, занятую неприятелем, и так бесследно снова исчезнувшие?

- Солдаты, отрезанные во время боя! Капитан Горст с несколькими людьми, отбившиеся от своего полка в сражении при Штрандгольме.

- Капитан Горст? - изумленно повторил Оденсборг. - Ах, вот кто это был! Мы до сих пор не знали этого; шлюпка была слишком далеко, чтобы можно было увидеть, кто сидит в ней.

- Вы очень неудачно ведете свою защиту, Янсен, - насмешливо заметил Хольгер. - Кто поверит вашей сказке об отбившихся от своей части солдатах, когда их предводителем был капитан Горст, который задолго до открытия военных действий целыми неделями шпионил здесь.

- Это ложь, Фриц никогда не занимался шпионством! - раздраженно воскликнул Отто. - Он сражается с оружием в руках, до шпионства он никогда не унизится!

- Оставьте при себе свой пыл, мой юный герой, мы знаем все лучше вас, - остановил его наместник. - Впрочем, не мое дело проверять показания арестанта; это обязанность военного суда, который соберется в самом непродолжительном времени.

- Военный суд! - бледнея, воскликнула Элеонора.

- Несомненно, милая барышня! Неужели вы думаете, что в настоящее время судебный процесс может происходить по всем правилам? У нас война, и каждый проступок влечет за собой наказание. Приговор будет вынесен и приведен в исполнение в течение суток.

Мгновенное, страшное молчание последовало за этими словами, показывавшими весь ужас положения. Только Гельмут неподвижно и, казалось, безучастно стоял, прислонившись к окну. Он словно не понял угрозы наместника и лишь прислушивался к шуму прибоя.

Древний, родной голос моря сегодня не пел ему старой колыбельной песни, как третьего дня; теперь он гудел громкими раскатами, и Гельмут знал, чего этот голос хотел от него!

О, если бы это был только Арнульф Янсен и не было этой смертельной бледности на лице Элеоноры! Неужели она действительно трепетала за этого мужика? Конечно, он спаситель ее отца, предводитель ее народа, человек, полный мужества и настоящей силы; может быть, ради него она отвергла наследника мансфельдских поместий? Тот луч, который так ярко, так ослепительно сверкнул третьего дня, когда она выдала себя кузену, снова угас в ревнивом страхе.

- Арнульф, тебя хотят лишить жизни! - с отчаянием воскликнул Отто.

Янсен мрачно и коротко кивнул ему головой.

- Да, юнкер Отто, не только хотят, но и выполнят это. Финалом будет пуля.

- Я тоже боюсь этого, - подтвердил Хольгер. - Вам будет трудно доказать, что ваш поступок не был шпионством; простое отрицание нисколько не поможет вам.

- Отрицание? - с дикой страстью воскликнул Арнульф. - Я не отрицаю того, что присутствовал при этом и помогал скрыться капитану с его отрядом. Если бы я мог сделать больше, я сделал бы больше! Я никогда не отрицал, что ненавижу вас, датчан, всей силой своей души, что душой и телом я принадлежу немцам. Если вы за это называете меня шпионом и изменником, пусть будет по-вашему! В моей стране, в моем народе это назовут иначе. Сзывайте свой военный суд, применяйте ко мне ваши права, но мое право - где и как я только могу помогать тем, кто хочет освободить нас от вашего ига. Я сделал это, и если бы был свободен, сделал бы еще раз! Вот вам мое признание, а теперь расстреляйте меня!

В этом взрыве страсти было столько ярости и силы, что наместник и граф невольно отшатнулись. Они испугались человека, стоявшего пред ними со связанными руками, но с неукротимой страстностью бросившего им в лицо свою ненависть. Обернулся и Гельмут и со смешанным чувством изумления и неудовольствия смотрел на арестанта, осмелившегося говорить таким тоном перед лицом смерти.

В этот миг раскрылись двери, ведущие в покои старой баронессы, и вдова барона Мансфельда появилась сама, страшно взволнованная.

- Я не могу поверить страшной вести! Неужели это действительно правда, Арнульф?

И она сразу замолчала: картина, представившаяся ее взору, говорила достаточно ясно, а тут еще Отто устремился к бабушке.

- Да, бабушка, его связали как преступника, за то, что он спас Фрица!

- И это в замке моего внука? - с горьким упреком сказала баронесса, обращаясь к наместнику.

- Я должен просить вас, сударыня, предоставить мне распоряжаться по своему усмотрению, - с холодной невозмутимостью продолжал Хольгер. - За все я беру ответственность на себя.

- Да разве вы не слышите, что творится на дворе? Возмущение растет с каждой минутой! Сюда вернутся и силой освободят Арнульфа Янсена.

- Я уже позаботился о том, чтобы этого не случилось, - объяснил Хольгер, но факты, по-видимому, опровергали его самоуверенность, так как в комнате отчетливо слышались шум и дикие, грозные крики; толпа добралась до самых дверей замка.

Все невольно замолчали, прислушиваясь. Рев бушующего моря смешивался с ревом угрожающей толпы, требовавшей своего предводителя, а теперь сюда примешался еще третий голос, но такой тихий, что его услыхал только один хозяин замка, умоляющий и нежный, и маленькая ручка легла на его плечо.

- Гельмут!.. Гельмут!

- Что ты хочешь, Элеонора? - спросил барон, обернувшись к ней вполоборота.

- Ничего, если ты спрашиваешь у меня!

- Зови меня на помощь любому, но не этому Янсену!

- Почему же?

- Потому что я ненавижу его и потому что он платит мне ненавистью в десять раз большей!

Элеонора с изумлением молча смотрела на него, ничего не понимая. В это время из соседней комнаты, окна которой выходили во двор замка, пришел Лоренц; старик дрожал всем телом.

- Крестьяне ворвались в ворота, - сообщил он. - Весь двор кишит людьми, они пытаются взломать двери. Офицер грозит открыть по ним огонь! Господин наместник, вы и себя, и нас подвергаете неизмеримой опасности, доводя до крайности.

- Ну, господин доктор, как вы, так и господа Мансфельд можете быть спокойны, - иронически ответил Хольгер. - Мятежники отлично знают, какими симпатиями они пользуются в замке.

- Но это действительно, кажется, становится серьезным, - тихо заметил Оденсборг наместнику.

Спокойствие того, очевидно, было напускным, так как он ответил таким же тоном:

- Действительно, похоже, что это серьезно. Во всяком случае нам необходимо убрать Янсена. На одно слово, граф! - и, отведя Оденсборга в сторону, он стал что-то тихо и оживленно говорить ему.

Элеонора между тем приблизилась к пленнику; вести со двора придали ей новое мужество.

- Арнульф, они придут! - с блестящими глазами вполголоса промолвила она. - Они выломают двери и освободят вас!

Янсен мрачно, но решительно покачал головой.

- Нет! Если бы я был во главе их, они, может быть, и совершили бы этот подвиг, но толпа без предводителя не выдержит огня, а что солдаты будут стрелять, я знаю: им дан такой приказ.

- Тогда я освобожу тебя! - воскликнул Отто, хватаясь за саблю, которую оставил у стены, отправляясь с воспитателем в парк.

Баронесса в ужасе всплеснула руками.

- Отто, ради Бога, не делай сейчас глупостей!

- Но, бабушка, Арнульф не должен погибнуть, и к тому же так постыдно погибнуть! - с жаром воскликнула Элеонора.

На мрачном лице пленника мелькнуло нечто вроде улыбки при звуках милого голоса, дрожавшего от страха. Но это продолжалось лишь один миг.

- Вы думаете так потому, что ваши избавители уже настолько близко, что завтра утром могут быть здесь? Да, вот это-то больше всего и огорчает меня. Всю свою жизнь я мечтал и надеялся, что настанет, наконец, день избавления, всю свою жизнь я положил на это. Смерть после него мне безразлична, но умереть теперь, может быть, за несколько часов до того, как займется заря свободы!.. О, это крайне тяжело!

Наместник, между тем, окончил свой короткий разговор с графом, в то же время ни на минуту не теряя из вида Янсена, как будто особенно боясь его попытки к бегству.

Правда, все выходы замка были заняты солдатами, а в комнате, кроме трех женщин, находились только старый испуганный доктор Лоренц да юноша Отто, попытка которого схватить саблю вызвала лишь презрительную улыбку на устах обоих датчан. На самого хозяина замка они не обращали внимания; в таких обстоятельствах с ним не считались, да и он все еще стоял у окна, глядя на бушующее море.

- Значит, в верхнюю башню, - сказал Хольгер графу, - в ней надежнее всего. Ваши два лакея отведут туда арестанта, а я буду сопровождать его. Янсен, приготовьтесь следовать за мною!

- Куда? - спросил Янсен.

- Туда, куда я вас поведу.

Словно защищая его, Отто положил руку на плечо пленника.

- Арнульф, не ходи! Мы больше не увидим тебя!

- К чему бороться? Ведь я связан! - сурово ответил Янсен.

Элеонора все еще стояла рядом с ним и вдруг тоже сделала движение, словно желая удержать его.

- Арнульф!

Янсен медленно повернул голову, и его долгий и печальный взор упал на ее прекрасное лицо, которое, как он считал, видел сегодня в последний раз.

- Прощайте, фрейлейн Нора! Я не могу дать вам на прощанье руку, но знаю, что вы не назовете меня шпионом. Вспомните завтра рано утром обо мне. Я также буду думать о вас, когда... - его обычно суровый голос звучал необыкновенно мягко, но, словно сердясь на себя за эту слабость, он внезапно умолк, закусив до крови губы. - Прощайте!

- Довольно болтать, - перебил его Хольгер. - Можно попросить вас, граф, позвать слуг?

- Сейчас, - ответил Оденсборг, направляясь к двери, но в тот же миг его пасынок покинул свое место у окна к с мрачной решимостью устремился к нему.

- Остановись, папа! Ты никого не будешь звать! Для таких дел нельзя использовать наших людей!

- Гельмут, что с тобой? - поразился граф, в то время как другие удивленно смотрели на молодого владельца замка, бледного от волнения, но решительного и твердого.

- Что это значит, господин барон? - возмущенно спросил Хольгер.

- Это значит, что хозяин в Мансфельде - я, а не мой отец, и что я напоминаю вам об этом, господин наместник! - резко произнес Гельмут.

Хольгер смерил его изумленным и одновременно надменным взором.

- Вы, кажется, забываете, во имя кого я нахожусь здесь, - дерзко сказал он.

- А вы забываете, где вы находитесь. Это - мой замок; здесь приказываю я, один я, и более не буду терпеть чужое насилие, чужие приказы!

Его слова звучали необыкновенной энергией, это был настоящий тон господина и повелителя, который впервые услышали из этих уст, и в нем было столько силы и величия, что наместник стушевался, а остальные словно онемели от изумления. Лишь глаза Элеоноры засверкали, и она прошептала с глубоким вздохом:

- Ах, наконец-то, наконец!

- Но, Гельмут, подумай только, против кого ты идешь, - предупреждающе произнес граф Оденсборг. - Наместник действует по поручению главнокомандующего.

- Главнокомандующий может приказывать стеречь своих арестантов в другом месте, - перебил его Гельмут. - Мой замок - не тюрьма, а эта комната - не следственная камера. Здесь, в Мансфельде, преступников нет, и я не предоставлю своего дома к услугам полиции и палачей.

На последних словах он сделал особое ударение.

Но едва ли кто расслышал их. Арнульф Янсен, из-за которого загорелся весь сыр-бор, стоял так, словно его это совершенно не касалось. Его лицо покрылось бледностью, но он смотрел не на датчан, не на барона, внезапно превратившегося в защитника; его взгляд замер на сияющем лице Элеоноры. Все остальное, казалось, не существовало для него.

- Арнульф, ты слышишь? - торжествующе спросил Отто.

- Да, слышу и вижу по ее глазам! - не отрывая взгляда от Элеоноры, глухо ответил Янсен.

- Вы как будто желаете присоединиться к тем мятежникам внизу? - сказал Хольгер, бросая на молодого барона грозный взгляд.

- Это крестьяне из моих поместий, - последовал холодный и твердый ответ, - и они хотят освободить одного из моих земляков. Если они проникнут сюда, я не закрою перед ними дверей.

- Это заходит, наконец, слишком далеко! Неужели, граф, вы можете терпеть это от сына? - окончательно не владея собою, воскликнул Хольгер.

Тогда Оденсборг сделал последнюю попытку вступиться.

- Гельмут, я заклинаю тебя, я требую от тебя...

- Оставь меня! - даже не дал закончить ему Гельмут. - Мы поговорим с тобой об этом после. Не пытайся направить меня на прежний путь безволия, это уже прошло. Теперь я знаю, где мое место; ты сам указал мне его, заставив присутствовать при такой сцене. Ты принудил меня выбрать, где мне быть - с вами или против вас. Так вот, - я, - перейдя на сторону пленника, он высоко закинул голову, - я избрал: я за свой народ и за свою родину!

- Гельмут! О, ведь я знала это! - страстно вырвалось у Элеоноры. - Я знала его лучше, чем все вы!

- Да, чем все мы! - беззвучно повторил Арнульф.

Наместник, кажется, понял, что авторитету графа Оденсборга пришел конец и потерял к нему всяческое уважение. Он снова принял позу всемогущего чиновника, умеющего придать соответствующий тон своим угрозам, и холодно заявил:

- Барон фон Мансфельд, вы сами ответите за последствия столь неслыханного поведения! Ваших мятежных крестьян попарно перестреляют внизу, а я, разумеется, не буду молчать об этой сцене, когда сюда на помощь прибудут войска. Я потребую у главнокомандующего, чтобы он занял замок, владелец которого так открыто вступается за мятежников!

- Сначала, я думаю, надо взять замок! - негодующе бросил Гельмут. - Если я буду защищать его...

- Конечно, мы будем защищать его! - воскликнул Отто, размахивая саблей.

Доктор Лоренц с ужасом остановил его:

- Отто, ради Бога!

- Оставьте мальчику его игрушку! - презрительно заметил Хольгер. - Значит, вы мне не дадите своих слуг, господин барон? В таком случае я должен позвать к себе другую помощь.

Он хотел идти, но Гельмут преградил ему путь.

- Вы останетесь, господин наместник!

- Не думаете ли вы насильно задержать меня?

Приказание и ответ звучали одинаково грозно, но они внезапно смолкли, так как со двора донеслись новые звуки ужаснее и резче, чем дикий рев толпы, - гулкие ружейные выстрелы.

- Милосердный Боже! - воскликнула баронесса, а Ева в ужасе закрыла руками лицо. - Это выстрелы! Они открыли огонь!

Трепет охватил присутствующих; лишь один наместник остался спокоен; он снова чувствовал себя хозяином положения.

- Вы видите, к чему приводит бессмысленное сопротивление; не вынуждайте меня на крайности, - обратился он к владельцу замка, но тот не дал ему говорить.

- Теперь нечего думать о крайностях! - горячо воскликнул он, сверкнув глазами. - Если уже пролилась кровь, так пусть льется не только наша.

- Гельмут, ты с ума сошел? - воскликнул Оденсборг.

Однако барон не слушал его. Вырвав у Отто саблю, он с поднятым оружием встал пред Янсеном и приказал юноше:

- Отто, развяжи веревки!

- Да, да! - Отто, бросившись к Арнульфу, дрожащими от волнения руками принялся развязывать узлы.

К Янсену вернулась вся энергия, когда он почувствовал возможность освобождения.

- Сначала только освободите руки! - потребовал он. - Оружие найдется.

В несколько секунд Отто покончил с веревками. Узы пали. Освобожденный глубоко вздохнул, расправляя могучие руки. Видно было, что и безоружные они могли представлять опасность для неприятеля.

Тем временем выстрелы окончательно пробудили бешенство толпы, ее рев принял еще более грозные, ужасающие размеры. Теперь, когда узник был освобожден, Гельмут не медлил ни минуты больше.

- Пойдемте, Янсен! Наше место внизу! - воскликнул он, стремительно бросаясь из комнаты.

- Там, где расстреливают наших! - докончил Арнульф, так же быстро следуя за ним.

Не успели оставшиеся опомниться, как Гельмут с Янсеном уже исчезли.

Силы престарелой баронессы не выдержали этой сцены; она бессильно упала в кресло.

- Гельмут!.. Ах, Боже, он идет на смерть!

Элеонора бросилась перед бабушкой на колени и, горячо обнимая ее обеими руками, воскликнула:

- Не мешай! Живой или мертвый, но он снова наш.

ГЛАВА IX

Во дворе, перед замком, дело действительно приняло серьезный оборот. Ворота, закрытые наспех, уже давно не выдержали нападения, и грозная, бушующая толпа наполнила двор, пытаясь силой ворваться внутрь. Она уже совершила одно нападение, и хоть оно не принесло результата, зато показало датчанам всю серьезность их положения. Думая запугать крестьян, они дали залп, но это лишь окончательно вывело тех из себя. После недолгого замешательства мужики сгрудились еще теснее, намереваясь повторить нападение на главный вход, как вдруг обе двери его широко распахнулись, и на каменных ступеньках появился тот, ради спасения которого происходила битва, - Арнульф Янсен, а рядом с ним - Гельмут фон Мансфельд.

Толпа застыла в немом изумлении, затем бурный, восторженный крик сотряс воздух. Никто не знал, что произошло; никто не понимал связи событий, но перед ними находился их предводитель, которого они хотели вызволить, свободный от своих оков, а молодой хозяин замка, которого привыкли видеть во вражеских рядах, с саблей в руке стоял рядом с освобожденным! Инстинкт подсказал толпе, что он был спасителем.

Отчаянная выходка против ожидания удалась на славу, так как датчане меньше всего ожидали нападения с этой стороны, считая свой тыл в безопасности. Офицеру пришлось разделить своих людей для защиты обоих входов, у главного же подъезда он оставил только одного человека; сам он распоряжался из комнаты нижнего этажа, из окон которой дал приказ открыть огонь. Нападавшие в один миг освоились с положением; Гельмут с удивительным присутствием духа запер дверь комнаты на замок, заложив ее снаружи тяжелым засовом. Обернувшись, он увидел часового уже на земле, пораженного тяжелым кулаком Арнульфа, а его ружье - у Янсена в руках. В несколько минут им удалось окончательно открыть двери, и они тотчас же были окружены ликующей толпой; последняя, словно освобожденный поток, устремилась в замок.

Прежде чем запертым датчанам удалось взломать дверь, им стало ясно, что замок в руках крестьян, и они вынуждены были уступить силе и сдались после небольшого сопротивления...

Все это случилось утром, а теперь день уже приближался к вечеру. Буря не утихала. С лихорадочной поспешностью все старались привести замок в оборонительное положение. После того, что произошло, ничего не оставалось, как защищаться против военного отряда, вызванного наместником на помощь, прибытия которого ожидали с часа на час. Раньше Мансфельд был укреплен и, благодаря своим стенам и рвам, несомненно, мог бы держаться некоторое время, если бы его стали мужественно защищать. Часть крестьянской молодежи добровольно предложила остаться в замке, чтобы усилить ряды защитников.

Господский дом, обычно такой мирный, внезапно принял воинственный вид. Охотничья комната покойного барона лишилась всех своих ружей; все оружие, которое нашлось, было распределено между защитниками, входы закрыты и забаррикадированы, повсюду расставлены часовые. Замок теперь производил впечатление осажденной крепости, да в сущности по всем признакам ему и предстояло выдержать осаду, если бы подошли датчане.

В большом зале первого этажа, выходившем на террасу, барон Мансфельд отдавал приказания оставшимся крестьянам, посылая их в разные места. В этот момент вышел Арнульф Янсен. Остановившись у дверей, он молча смотрел, как его земляки, единственным предводителем которых был до сих пор он, толпились вокруг молодого владельца замка, слушая его приказания. Увидев его, Гельмут быстро обернулся к нему и воскликнул:

- А вот и вы, Арнульф! Вы со двора? Все ли входы под охраной?

Янсен подошел ближе; теперь он был совершенно свободен и видел, что все до последнего дыхания готовы защищать его и его свободу; тем не менее он был мрачен, как ночь, и всем своим видом выражал холодную, почти враждебную отчужденность.

- Все! - ответил он. - Каждый на своем посту.

- Прекрасно! Значит, все необходимое сделано, и нам остается только ждать неприятеля. Отряд из города может прибыть сюда через час; боюсь, что он причинит нам больше хлопот, чем ваши конвойные утром.

Янсен ничего не ответил на это замечание. Привыкнув всегда находиться во главе, он все еще никак не мог понять, что другой, кого он презирал до сих пор как бессильного труса, взялся предводительствовать и при этом оказался на высоте.

- Граф Оденсборг хотел уехать, - кратко промолвил он. - Вы приказали пропустить его?

На лице Гельмута промелькнула тень, но он утвердительно кивнул головой.

- Я не могу и не хочу удерживать его, раз он желает покинуть замок; Хольгер тоже хочет сопровождать его. Конечно, наместник не преминет поднять на нас весь город, но все равно того, что произошло, не скроешь, тем более когда сюда прибудет отправленный против нас отряд. Как вы думаете, когда могут быть здесь немецкие войска?

- Это трудно сказать! Мы знаем только, что они в пути и направляются, должно быть, к городу.

- Все равно, у нас есть надежда на избавление, а до тех пор Мансфельд во что бы то ни стало должен держаться. Не правда ли, Арнульф?

Ни решительность этих слов, ни доверчивое обращение не произвели на Янсена никакого впечатления; его лицо оставалось по-прежнему мрачным.

- Командуйте в замке вы, господин барон, - холодно ответил он. - Мое дело только повиноваться.

Гельмут отвернулся, словно не замечая его тона, и обратился снова к окружавшим его крестьянам:

- Значит, оба господина должны быть пропущены через маленькую калитку, экипаж я им выслал уже к деревне. Пленные датчане останутся здесь, мы не должны увеличивать ряды наших противников. Чтобы они не напали на нас и не сыграли с нами злой шутки, приняты все меры, а мы объединенными силами дружно выдержим вражеский натиск. Ступайте теперь во двор, мы тут же последуем за вами.

Радостный, воодушевленный крик был ему ответом. Крестьяне безусловно повиновались приказаниям того, кто еще сегодня утром представлялся им чужеземцем и врагом; теперь же, энергично встав на их сторону, Гельмут был для них только наследником Мансфельда, внуком их старого любимого помещика... Вполне естественно, что он стал во главе их и они повиновались ему. Они только не могли понять, почему их прежний предводитель полностью отказался от командования, что вовсе не соответствовало характеру Янсена.

Тяжелая поступь крестьян еще не замолкла на каменных ступенях, когда внизу послышались легкие шаги, и обе девушки вошли в зал. Несмотря на опасность и заботы, лицо Элеоноры сияло счастьем, между тем как Ева, державшая ее под руку, с боязливым любопытством оглядывала военные приготовления.

- Гельмут, где ты оставил моего брата? - спросила Элеонора, осматриваясь вокруг.

- Отто? - удивленно спросил барон. - Я не видел его. Он не был с вами, Арнульф?

- Нет, - ответил Янсен.

- Ну, тогда он где-нибудь здесь, мастерит какие-нибудь укрепления. Он был вместе с нами, когда мы разрабатывали план защиты.

- Но с тех пор он словно в воду канул.

- Уже несколько часов мы беспокоимся о нем, и доктор Лоренц повсюду ищет его.

- Да ведь, кроме замка, ему негде быть; я прикажу осмотреть все посты, - сказал Гельмут, но, остановившись, внезапно расхохотался, причем обе девушки стали дружно вторить ему.

Причиной бурной веселости послужил Лоренц, явившийся в полном вооружении. Старый ученый, вероятно, вообразил, что ему также придется сражаться, и по мере сил приготовился к защите и нападению. Он одел большую меховую шубу и меховую шапку, а за плечами у него торчал в высшей степени странный огнестрельный аппарат, найденный им, вероятно, где-то в подвале.

- Доктор, как вы воинственны! Вот редкое зрелище! - расхохотались девушки, а барон иронически отсалютовал старику:

- Честь и слава великому воину!

- Только для собственной защиты, господа, не для нападения! - уверял их доктор.

- Да, но ваш вид достаточно грозен, - сказал Гельмут. - С чего это вам пришло в голову так вырядиться?

- Ведь вы же вооружили весь замок, господин барон, даже старому ключнику дали ружье в руки и поставили его часовым на башне. Тогда мне стало стыдно, что я один остался невооруженным, и... - старик тяжело вздохнул, - я тоже отправился в охотничью комнату.

Гельмут с трудом подавил хохот, взглянув на древний мушкетон, который с гордостью и страхом Лоренц держал в руках.

- Но что это за странное оружие выискали вы там? Ведь оно совсем заржавело!

- Я полагал, что наиболее безопасным оружием является самое старое, - пояснил Лоренц. - Вы, значит, и вправду готовитесь к бою?

- Вероятно, нам не избежать его, - серьезно ответил барон. - У нас потребуют выдачи пленных и Арнульфа Янсена, и силе придется противопоставить силу, как сегодня утром.

- Да, это было ужасно! - Лоренц вздрогнул при одном воспоминании. - Я даже не предполагал, что все случится так быстро! Из окна мы видели только дикую свалку, затем двери сразу раскрылись, крестьяне очутились в замке, прогремело восторженное "ура"; все это произошло сразу, одним духом. Мы не успели даже опомниться.

- Ну, я надеюсь, мы справимся и с остальными, - промолвил Гельмут. - Не бойтесь так, фрейлейн Ева! Вы, кажется, совсем пали духом. А ты, Нора?

Он подошел к Элеоноре, и их взгляды встретились; она больше не избегала его.

Они не промолвили ни звука, но слова и не требовались.

- Я, Гельмут? - тихо повторила Элеонора. - Я не испытываю ни неуверенности, ни страха, а раз ты взялся командовать, я знаю, ты защитишь нас.

Барон засмеялся и прижал ее руку к своим устам.

- Конечно, потому что я должен защитить тебя!

- Господин барон, вас ждут во дворе! - так громко и резко крикнул Янсен, что Лоренц вздрогнул.

Гельмут быстро выпрямился, прошептал Элеоноре на прощанье еще несколько слов и вместе с Янсеном вышел из зала.

- Что с Арнульфом? - удивленно спросил Лоренц. - Каким тоном он позвал Гельмута?

- Не правда ли, он звучал ужасно? - вмешалась Ева. - Мне этот Янсен был всегда неприятен, а теперь я нахожу его прямо ужасным. Ради него вооружился весь замок, из-за него мы все подвергаемся опасности, а у него лицо мрачнее ночи, и он не говорит ни слова. Барон Гельмут спас ему жизнь, а, мне кажется, он не поблагодарил его, и сейчас, когда ты разговаривала, Нора, с твоим двоюродным братом, он бросил на вас такой взгляд, от которого у меня мороз пошел по коже.

Элеонора ничего не ответила, а молча смотрела вслед обоим мужчинам; поведение Арнульфа Янсена казалось и ей очень странным. Что произошло между ним и Гельмутом такого, что даже события сегодняшнего дня не могли изгладить из памяти?

- А сегодняшним днем мы всецело обязаны молодому барону, - с искренней теплотой промолвил Лоренц. - Кто бы мог предположить, что он покажет себя таким молодцом? Он так хозяйничает в замке, что любо-дорого смотреть. Барон раздает оружие, отдает приказания, разрабатывает планы защиты, словно всю свою жизнь командовал крепостью.

Элеонора слушала его с сияющей улыбкой.

- Да, он скоро научился хозяйничать! Наши крестьяне, словно по команде, сплотились вокруг него, когда он встал во главе их. В нем они сразу чувствуют Мансфельда, предводительствовавшего ими!

Ева между тем подошла к стеклянной двери, открывавшейся на террасу, но там ничего не было видно; туман сгущался все больше и больше, и бурные волны с шумом разбивались о камни.

- Послушайте, как бушует море! Кто знает, что нам готовит вечер!

Слова Евы звучали зловеще. Подойдя к ней, Элеонора положила ей руку на плечо.

- Ты добровольно осталась с нами, Ева! Есть еще время изменить свое решение, если ты хочешь отправиться с наместником.

- Ни за что на свете! - испуганно воскликнула девушка. - Неужели я обязана выслушивать бешеные излияния моего мстительного опекуна? Он уничтожил бы меня, если бы предполагал...

- Что его воспитанница предпочитает делить с нами труды и опасности, чтобы быть освобожденной немецкими войсками. Быть может, мимо Мансфельда пройдет какой-нибудь полк, командир которого...

- Ах, перестань дразнить меня! - надулась Ева. - Для тебя, понятно, не существует ни страха, ни опасности. С тех пор как твой Гельмут неожиданно превратился в героя, ты точно преобразилась, да и он также. Недавно он, по крайней мере, минут пять держал тебя за руку и смотрел тебе в глаза; собственно говоря, это было довольно скучно.

- Вот как! - поддразнила Элеонора, увлекая подругу. - Боюсь, что третьего дня на берегу происходило то же самое, ты также находила это тогда скучным?

- О, тогда совсем другое дело! - ответила Ева. - Ведь смотрели-то на меня.

Лоренц укоризненно покачал головой, глядя вслед удалившимся девушкам.

- О, беспечная молодежь! Она шутит и смеется на виду у опасности, перед которой следовало бы трепетать. Но странно, здесь, в Мансфельде, никто не трепещет; из приличия постараюсь и я не дрожать, - он снял с себя мушкетон и осторожно прислонил его к стене. - С таким опасным оружием надо быть осторожным, - продолжал он рассуждать сам с собой. - Оно, правда, не заряжено, но, кто знает, оно все-таки может выстрелить. Бывали примеры, что в таких древних самострелах находили пули; значит, надо быть осторожным! Если бы я только знал, куда пропал мой сумасшедший храбрец...

Слова застряли у него в горле, так как тот, к кому относились эти слова, а именно его бесследно пропавший воспитанник, внезапно появился пред ним. Смелым прыжком он перепрыгнул через комнатную балюстраду на террасу, рванул стеклянную дверь и вошел в зал, но в каком ужасном виде! Он дрожал всем телом, вода струилась у него с волос и с платья, но из-под мокрых кудрей победоносно сверкали его блестящие глаза и так же победоносно звучал голос:

- Вот и я!

При виде его Лоренц схватился за голову.

- Отто, на кого вы похожи? Где вы пропадали все время? Ведь вы промокли насквозь!

Юноша небрежно окинул свой совершенно мокрый костюм.

- Это от волн! Шлюпка до половины была наполнена водой.

- Шлюпка? Да неужели вы были...

- На море! Я прямо из шлюпки.

Лоренц невольно отшатнулся и побледнел, как мел.

- В такую-то бурю?

- В такую бурю!

- Господи помилуй! Да чего же ради?

Отто упрямо тряхнул головой.

- Этого вы не узнаете, доктор, да и вообще не узнает никто. Это моя тайна; я вовсе не хочу, чтобы меня только удаляли, когда другие поверяют друг другу свои тайны.

- Но ведь должны же быть у вас какие-нибудь причины, чтобы подвергать свою жизнь такой опасности, - жалобно произнес старый доктор. - Я вообще не понимаю, как вам удалось благополучно выбраться. Сегодня ведь никто не решался выйти в море.

- А я решился! - торжествующе воскликнул Отто. - Я научился у Арнульфа управлять шлюпкой в бурю и сегодня плыл, как настоящий моряк.

- Так скажите мне по крайней мере...

- Ни звука! С вами, доктор, у меня вообще свои счеты; если бы вы давеча не удержали меня, я утром также принял бы участие в схватке; но вы не пустили меня, пока не пришла бабушка и со слезами не обняла меня. Ее я, конечно, не могу оттолкнуть, да я еще наверстаю свое. В замке, надеюсь, ничего больше не было?

- Нет, но, к сожалению, наверняка что-нибудь будет, когда явятся солдаты из города.

- Надеюсь - они нападут на нас, мы будем защищаться, прогоним их! Ах, доктор, вот я никогда не предполагал, что в Мансфельде мы доживем до такого счастья!

Отто стремительно бросился на шею доктору, покорно отдающемуся его объятиям.

- Отто, безбожный мальчик! - простонал старик. - И это он называет счастьем!

- Конечно! Но первым долгом я должен найти себе оружие. А вот стоит какое-то ружье!

Юноша хотел схватить мушкетон, но воспитатель остановил его, с достоинством заявив:

- Оставьте, это - мое оружие!

- Ваше оружие? - и Отто с изумлением взглянул на обычно миролюбивого старика, воинственный вид которого только теперь обратил на себя его внимание.

- Да, но я вовсе не намерен проливать им кровь, - поспешил прибавить Лоренц.

- Ну, этим ружьем вы кровь не прольете, - расхохотался Отто, завладев мушкетоном. - Я думаю, курок нельзя даже поднять.

Он попробовал поднять его, но заржавленный курок не двигался с места; тем не менее Лоренц боязливо отскочил назад.

- Берегитесь! Оно может выстрелить!

- Ружья для того и существуют, чтобы стрелять, - глубокомысленно заметил Отто, снова безуспешно повторяя свою попытку.

- Только, пожалуйста, не в моем присутствии. Отдайте мое ружье!

- С удовольствием! Все равно стрелять из него нельзя. А теперь мне необходимо идти к брату, сегодня я первый раз гордился им; я пойду к Гельмуту, нашему коменданту!

- Так переоденьтесь, по крайней мере, ведь с вас вода льет! - попросил Лоренц, но ответом ему был веселый хохот.

- Нет, доктор, это пустяки, а сегодня мы все - герои, даже вы в своей шубе и с ружьем, которое, к сожалению, не стреляет!

И он убежал, продолжая хохотать, между тем как оскорбленный Лоренц взял почтенный мушкетон, вызвавший так много насмешек, и отправился вслед за Отто пополнять ряды защитников.

ГЛАВА X

Тяжелее всего катастрофа отразилась на графе Оденсборге и на наместнике. С того момента, как его пасынок с поднятой саблей встал перед Арнульфом Янсеном, граф отказался от всякого вмешательства: он чувствовал, что его власть кончилась; Хольгер же, которого и теперь не покинули ни его энергия, ни решительность, сделал попытку броситься за нападавшими и предупредить находившихся внизу датчан. Но, как можно было предвидеть, дверь внизу он нашел запертой, а пока старался открыть ее, ликующие крики со двора возвестили, что было уже слишком поздно, что смелая попытка Гельмута удалась на славу.

Оденсборг удалился к себе и заперся в своей комнате, где, по приказанию Гельмута, его никто не тревожил. Когда он после полудня прислал вниз сказать, чтобы ему приготовили экипаж, так как он хочет уехать, вернувшийся лакей принес ему ответ, что экипаж будет готов через полчаса. Наместника же, от которого ввиду его нескрываемой враждебности можно было ждать самого худшего, заперли в одной из комнат как пленника, и только теперь заявили ему, что он может покинуть замок вместе с графом. Он тут же воспользовался этим разрешением.

В одной из комнат верхнего этажа, где до сих пор жил Оденсборг с пасынком, стоял Гельмут. Он ожидал находившегося у себя в комнате отчима, которого не видал с утра. Дверь открылась, из комнаты вышел слуга с чемоданом в руках, а изнутри послышался голос графа:

- Значит, экипаж подан?

- Так точно, ваше сиятельство, он ожидал нас при выезде в деревню, так как ворота замка уже забаррикадированы.

- В таком случае снеси багаж вниз. Ты и Франц проводите меня, мы поедем прямо в город.

Слуга повиновался и, испуганно взглянув на молодого хозяина замка, вышел из комнаты. Следом за ним показался граф Оденсборг в дорожном костюме и хотел точно так же спуститься вниз, однако пасынок пошел ему навстречу и спросил:

- Ты хочешь уехать, папа?

Оденсборг остановился и смерил сына взглядом, полным немого упрека.

- Да! Надеюсь, со мной не будут обращаться здесь, как с пленным, и не задержат насильно.

- Нет, ты пройдешь совершенно свободно, я уже отдал приказ.

Последовала недолгая, но томительная пауза; оба, бледные и взволнованные, молча стояли друг перед другом. Только теперь они по-настоящему поняли, что значила для них утренняя сцена.

Наконец, первым заговорил граф Оденсборг:

- Не мог же ты, надеюсь, ждать, что я останусь после того, что произошло?

- Нет, - ответил Гельмут, - но я также не верил, что ты уйдешь, не захотев увидеть меня. Перед этим ты не принял меня.

- Я приводил в порядок бумаги, - холодно ответил граф, - а ты приводил в боевую готовность свой замок. Между прочим, долго будет тянуться эта комедия?

- Какая комедия?

- Которую ты разыгрываешь со своими мужиками. Если бы я подозревал, что мой сын пойдет против меня, как защитник шпиона, встанет во главе шайки дерзких бунтовщиков...

- Папа, оставь! - серьезно перебил его молодой человек. - Это делает нашу разлуку еще более горькой.

- Да, горькой! - вырвалось со стоном у графа. - Никогда я не считал бы возможным, что ты... ты с такой непримиримостью восстанешь против отца, что ты в один миг сбросишь с себя и растопчешь ногами то, что я долгими годами насаждал и лелеял в тебе.

- Что ты навязал мне! Правда, я сам виноват, что допустил командовать собой, но будь справедлив: ведь это ты отнял у меня и волю, и способность рассуждать. Ты предоставил мне наслаждаться радостями жизни, но от сути ее, от ее обязанностей удалил. Я никогда не смел возвращаться на родину, не должен был видеть своих родных; каждая нить, связывавшая меня с родиной, нарочно рвалась. Ты хотел, чтобы я оставался только послушным сыном, не знающим ничьей иной воли, кроме твоей, и я был таким до сегодняшнего дня.

- И был бы еще дольше, если бы не безумная страсть, которая, несомненно, овладела тобой. Ты думаешь, я не знаю, чьему голосу ты следуешь, чья рука вырывает тебя у меня? В тот миг, когда ты отказался от меня, ты полюбил Элеонору Вальдов, а меня приносишь в жертву этой любви.

Гельмут отрицательно покачал головой.

- Ты ошибаешься, здесь есть еще нечто другое. Я был чужим для своей родины, и она враждебно, как чужого, приняла меня, когда моя нога ступила на родную землю. И все же я знал с первого дня, что это - моя родина, это ощущается каждым нервом, чувствуется в каждом биении сердца! - он остановился, словно ожидая ответа, и, не получив его, продолжал с еще большим воодушевлением: - Ты не знал, как часто стыд заливал краской мое лицо, когда я слышал, как поносили имя Мансфельд за то, что творилось тобой в моих поместьях; ты не знал, сколько раз я намеревался порвать эти цепи. Но сегодня, когда вы хотели вести на смерть человека, вся вина которого состояла только в том, что он любил свою родину, мою родину, где ваши пули из дома моих предков были направлены в моих земляков, - борьба окончилась; я сделал то, что должен был сделать!

Молча и мрачно, не перебивая, слушал Оденсборг, но его лицо выражало скорее страдание, чем гнев. Затем он быстро приблизился к Гельмуту и, положив ему руку на плечо, произнес:

- Гельмут, подумай: ведь этот час разлучает нас навсегда! Ты был моим сыном, хотя нас и не соединяли кровные узы; неужели я действительно должен навсегда потерять тебя?

- Тебе не следовало привозить меня сюда, - тихо сказал Гельмут. - Во всяком случае, не теперь, когда моя родина хочет освободиться от вас, когда идет кровавая борьба за ее освобождение. Твое воспитание не выдержало испытания; немецкая кровь забушевала во мне и потребовала отмщения за долгий плен. Я больше не могу и не хочу забывать, что я - сын Мансфельда и что я должен вступить в управление наследством своего отца.

Граф опустил руку и отступил; его лицо приняло холодное выражение, и он сурово произнес:

- Тогда между нами все кончено!

- Ты идешь? - воскликнул молодой человек. - Ни слова на прощанье? Ни малейшего знака примирения?

- К чему? Ведь у тебя свое отечество, ради которого ты жертвуешь мной, а я возвращаюсь в свое.

В его словах звучала неизъяснимая горечь, и все-таки Гельмут чувствовал, как дорог был он этому человеку, который любил только его одного, хотя и на свой лад.

- Отец! Отец мой! - простонал он.

Оденсборг взглянул на него, увидел две горькие слезы, катившиеся из его голубых глаз, с мольбой устремленных на него, и почувствовал, что самообладание вот-вот покинет его.

- Прощай! - промолвил он с невыразимым страданием, направляясь к выходу.

Гельмут хотел было броситься за ним, но внезапно остановился. Выбор он сделал, теперь предстояло довести дело до конца, хотя бы такой ценой!

Приказ барона был выполнен в точности. Граф Оденсборг с наместником и двумя слугами беспрепятственно покинул замок. Для них открыли маленькую боковую калитку, которая, однако, сейчас же закрылась за ними, так как необходимо было соблюдать все предосторожности.

Через некоторое время в замок явился Арнульф Янсен, стал искать барона и, наконец, встретился с ним на лестнице.

- Граф и наместник уехали, - отрывисто доложил он.

Гельмут был еще бледен, но серьезен и спокоен. О том, как трудно давалось ему это спокойствие, свидетельствовал его дрожащий голос, когда он произнес:

- Я знаю!

- Калитку я приказал завалить, - продолжал Арнульф, - потому, что они приближаются!

- Датчане? Уже?

- Да, они идут по большой дороге и через четверть часа могут быть здесь.

- Много их? - спросил Гельмут, входя с ним в зал, где в это время никого не было.

- Их больше, чем мы предполагали. За туманом нельзя хорошенько различить, но, пожалуй, более двухсот человек.

Гельмута, похоже, поразило это известие, которого он не ожидал.

- Так много? - пробормотал он. - На столько я не рассчитывал.

- Я также; они, вероятно, смотрят на это очень серьезно и сразу высылают против нас половину полка.

- Бой будет жарче, чем мы полагали.

- Все равно будем драться, чего бы нам это ни стоило!

- Из-за меня опять прольется кровь! - мрачно сказал Арнульф.

- Оставьте теперь это, - попытался, было, Гельмут перевести разговор, но Янсен упрямо покачал головой.

- Вы это можете оставить, но не я. Вы не представляете себе, как это гнетет и мучает меня. Если мы погибнем под их численностью...

- Мы не погибнем. Немецкие войска уже в пути, а до тех пор мы удержим замок.

Арнульф Янсен ответил не сразу; он, очевидно, боролся с собой.

- Господин барон, - начал он наконец, не поднимая на Мансфельда глаз, - вы спасли мне сегодня жизнь и свободу.

- А вы согласились бы лучше поплатиться и жизнью, и свободой, чем быть обязанным ими мне?

- Может быть, но это нисколько не облегчает моего долга вам.

- Арнульф, вы ненавидите меня!

Янсен молчал, но мрачное выражение его лица говорило за него.

- И теперь также? - с упреком в голосе спросил молодой барон.

Арнульф медленно поднял на Мансфельда свой взор, пылавший прежней яростью.

- Я не могу отрицать это, барон фон Мансфельд. Да, я горячо ненавидел вас как изменника, предавшего свою родину, как человека безвольного, делающего все по указке другого. С сегодняшнего дня я знаю, что вы - мужчина; но другие глаза видели глубже, чем я, и они были правы. Теперь у вас есть родина и... невеста, так перенести мою ненависть для вас не составит труда!

Глубокое страдание, скрывавшееся в этих словах, лишало их враждебного тона, и Гельмут знал, что далеко не мелочные и не низменные побуждения владели Янсеном.

- Арнульф, - серьезно ответил он, - впереди бой, в котором один из нас может погибнуть. Поэтому нам следовало бы раньше заключить мир.

Арнульф провел рукою по лбу, словно отгоняя от себя тяжелые думы; видно было, каких непомерных усилий стоило ему протянуть противнику руку, но в конце концов он пересилил себя.

- Без вас я стоял бы теперь пред военным судом и ждал бы расстрела. Теперь будь что будет, но я свободен! Благодарю вас!

Гельмут крепко пожал протянутую ему руку.

- Старую ненависть мы похороним, а остальное предоставим будущему.

Они оба не заметили стоявшей в дверях Элеоноры; при последних словах она вошла в комнату и воскликнула:

- Наконец-то, Арнульф, вы вымолвили слово благодарности.

Янсен обернулся, загадочно и мрачно взглянув на нее. Тяжелый вздох вырвался из его груди.

- Да, - ответил он. - Не смотрите на меня с таким упреком, фрейлейн Нора! Вы не знаете, чего стоила мне эта благодарность! Вы найдете меня на дворе, барон.

- Я пойду сейчас же за вами, - крикнул вслед ему Гельмут и подошел к Элеоноре. - Датчане приближаются, Нора, - многозначительно промолвил он, - их силы во много раз превосходят наши.

- Я знаю это, - ответила Элеонора. - И все-таки вы будете защищать замок?

- До последней капли крови!

- А граф Оденсборг покинул тебя?

- Да, навсегда!

В ответе было столько приглушенной боли, что Элеонора не могла не почувствовать этого. Словно утешая его, она положила ему руку на плечо:

- Не навсегда. Позже он поймет, что ты был прав. Он...

- Останется у своих, как это делаю я! - докончил Гельмут. - К чему обманывать себя! Он жертвует мной, как я вынужден был пожертвовать им. С сегодняшнего утра мы уже знали, что нам надо расстаться, но оба не предполагали, что разлука будет так близка и так тяжела для нас.

- Ты раскаиваешься в своем решении? - тихо спросила Элеонора.

- Это было вовсе не решение, а пробуждение! Ты мне уже раньше говорила, что родина предъявит свои права блудному сыну. Так и случилось. И если я теперь потерял отца, зато нашел тебя. Или ты теперь тоже отвергнешь меня, Элеонора?

Яркая краска, залившая все лицо девушки, говорила красноречивее всяких слов.

- Гельмут, не сейчас, ведь впереди страшная опасность...

- В тот час ты дала мне право защищать тебя! - страстно перебил он. - Опасность пройдет, но я не откажусь от своего права. Можешь ли ты теперь с полным доверием дать мне свою руку?

Мансфельд обнял Элеонору, заглянув глубоко в ее глаза. Они с чистой нежностью встретили его взор, и такая же нежность прозвучала в ее ответе:

- Да, Гельмут, теперь могу, потому что знаю, что ты всю жизнь будешь решителен и тверд и на тебя можно положиться!

В конце концов старый барон Мансфельд оказался прав со своим духовным завещанием: те, чьих судьбу он хотел соединить, действительно нашли свое счастье. Но у них не было времени насладиться им: Гельмут, едва успев запечатлеть горячий поцелуй на устах своей невесты, с сожалением выпустил ее из объятий. Его место было там, где каждую минуту могли появиться приближавшиеся датчане.

Он вышел с Элеонорой из зала, но их снова задержали: по лестнице, в сопровождении Евы и Лоренца, спускалась баронесса.

- Бабушка, что тебе надо здесь? Отчего ты не осталась у себя в комнате? - поспешив ей навстречу, воскликнул Гельмут.

Баронесса Мансфельд со слезами на глазах простерла к нему руки.

- Я хотела еще раз увидеть тебя. Второй раз я отправляю тебя туда, где подстерегает опасность. Гельмут, прошу тебя...

- Успокойся, успокойся, бабушка! - стал он уговаривать ее. - Сейчас еще ничего не предвидится; сначала датчане, во всяком случае, предложат сдать им замок добровольно. А теперь пусти меня; меня ждут на моем посту.

Он мягко, но решительно высвободился из объятий старушки и хотел идти.

В этот миг Отто протолкался вперед и, едва переведя дух, воскликнул ликующим тоном:

- Ура! Вот они и здесь!

Баронесса, с упреком взглянув на мальчика, страдальчески поникла головой.

- Отто, как тебе не стыдно с такой радостью встречать неприятеля!

- Кто говорит о неприятеле, бабушка? Да вы послушайте: разве когда-нибудь датчане так возвещают о своем приходе?

Совсем близко слышались сигнальные рожки приближавшихся солдат; однако это были совершенно иные звуки, чем те, к которым привыкли за долгое пребывание датчан. Все прислушивались, затаив дыхание.

- Господи, да ведь это... - изумленно воскликнул Гельмут.

- Прусские сигналы! - радостно докончила Элеонора.

- Ну, конечно! - ликовал Отто. - Это Фриц со своим полком!

- Фриц? - повторила Ева, и в ее возгласе послышалась скрытая радость.

Но старая баронесса недоверчиво покачала головой.

- Не может быть! Отто, ты ошибаешься и вводишь нас в заблуждение.

- Ну, бабушка, мне-то ты можешь поверить, я знаю наверное! - воскликнул юноша, бросаясь к ней на грудь. - Сейчас они открывают ворота, мне необходимо присутствовать при этом! Я должен первым встретить Фрица!

Он бросился вниз по лестнице, Гельмут - за ним, а старая баронесса словно онемела от радости и страха; Ева поспешила к своей подруге.

- Нора, возможно ли это? Фриц со своим полком?

Элеонора хотела ответить, как вдруг Лоренц изо всей силы бросил свой почтенный, до сих пор с таким страхом и опаской оберегаемый мушкетон и, подняв руки, воскликнул:

- Слава Богу! Теперь нам больше не нужно это смертоносное оружие!

Во дворе замка между тем раздавались радостные возгласы. В тот миг, как в приближавшихся солдатах узнали спешивших на помощь друзей, опасность и заботы были забыты. Все бросились к заграждениям, спеша разрушить с таким трудом возведенные баррикады. Открылись широкие решетчатые ворота, и Отто действительно выбежал первым приветствовать капитана Горста, шедшего во главе своего полка.

- Вот и мы! - обратился Горст к Арнульфу Янсену, протягивая ему руку. - Мы пришли как раз вовремя!

Янсен с чувством ответил на его рукопожатие.

- Да, капитан. А мы приняли вас за наступающих датчан.

- Ну, едва лишь они увидят нас, как повернут назад! - заметил Горст и обратился к подходившему Гельмуту: - Я уже слышал, барон, что вы - комендант вашего замка; поэтому я прошу вас как товарища и друга разместить меня и моих людей.

- Добро пожаловать! Добро пожаловать! - пригласил Гельмут.

Действительно, редко какая просьба исполнялась с большей готовностью, чем эта, редко предлагалось помещение с большим удовольствием, чем в данном случае.

Обширный, обычно тихий двор замка едва мог вместить прибывшее подкрепление. Радостный гул носился в воздухе - гул, вовсе не похожий на тот, который раздавался здесь утром.

Горст с Гельмутом, Арнульфом и Отто, ни на шаг не отступавшим от капитана, вошел в замок, где его ожидало множество сюрпризов. Он надеялся, конечно, найти здесь еще и Элеонору с баронессой, но рядом с двумя дамами, ожидавшими его на площадке лестницы, показалась белокурая головка, и два голубых глаза радостно приветствовали его.

- Ева! - воскликнул капитан, и в его тоне было столько восторженной страсти, что это превзошло все ожидания маленькой, романтичной Евы, и, забыв об опекуне, своей ненависти к пруссакам, даже о присутствии посторонних, она бросилась к капитану с возгласом:

- Фриц!

- Вот это я называю счастьем! - промолвил Горст, бурно обнимая ее. - Из-за этого стоило идти в дождь и непогоду!

- Но, Фриц, откуда вы явились так неожиданно? - спросила его баронесса Мансфельд.

Горст изумленно взглянул на нее и повторил, не выпуская Евы:

- Неожиданно?

- Конечно, - вмешался Гельмут. - Какой счастливой случайности мы обязаны вашим внезапным и очень своевременным появлением?

- Это вовсе не случайность, барон. Мы прибыли сюда, чтобы оказать вам помощь.

- Вам стало известно, что мы нуждаемся в вашей помощи? Но это известие никак не могло достичь вас!

- И все-таки достигло. Я внезапно получил приказ немедленно направиться к замку, чтобы освободить от военного суда предводителя шлезвигского крестьянства Арнульфа Янсена; еще до вечера нам следовало быть на месте. У Янсена я и без того в долгу; таким образом мы спешили изо всех сил и весь путь прошли за три часа.

- Это совершенно непонятно, - недоумевал Арнульф. - Кто это мог оказать нам столь необходимую услугу?

- Я! - раздался за ним торжествующий голос, и Отто, до сих пор державшийся в стороне и с затаенным восторгом слушавший Горста, с гордым достоинством вышел вперед.

- Отто... ты? - послышались изумленные восклицания.

- Да, милый Гельмут, я, твой маленький брат, которого ты хотел разложить на школьном столе для порки. Пока вы спорили о том, как вам удержать замок до прихода наших войск, я прямо привел наших друзей сюда. Ну, что, вы теперь будете отсылать меня наблюдать погоду?

Он с высоко поднятой головой встал пред сестрой, которая теперь разгадала, наконец, причину его таинственного исчезновения.

- Но ведь не мог же ты за такое короткое время сходить туда и обратно? - недоумевала Элеонора.

- По суше, конечно, нет, но в шлюпке, прямо через бухту, до передовых постов я добрался меньше чем в час.

- В такую бурю ты был на море? - ужаснулась баронесса Мансфельд.

- Да, бабушка! Я, правда, поспорил с бурей, но зато вовремя попал к коменданту. Он - старый полковой товарищ моего отца, и я знал, что он выслушает меня. Я изложил ему все наши обстоятельства, и он уверил меня, что сейчас же пришлет помощь. Что ты скажешь на это, Фриц?

- Что ты - превосходный мальчик! - воскликнул капитан. - Не будь приказа, мы пришли бы сюда только завтра к вечеру; я и не подозревал, что этого приказа добился ты. Но почему ты не присоединился к нам? Зачем ты вторично рискнул плыть по бурному морю?

- Потому что морем я через час мог уже быть дома, - ответил Отто, почти обиженный таким вопросом. - Тем временем сюда могли бы явиться датчане, здесь завязался бы бой, а меня-то и не было бы. Как видишь, Фриц, не мог же я рисковать?

- Я вижу одно, что ты родился быть солдатом, - расхохотался Горст.

- Конечно! В будущей войне я буду драться, во второй буду офицером, в третьей...

- Отто, довольно, ради Бога! - прервал его Лоренц. - Неужели на свете нет ничего другого, кроме войны?

Юный герой, не обратив внимания на увещевания воспитателя, бросился к своему другу Янсену, ничем не выразившему ему своей благодарности.

- Арнульф, что с тобой? Ты стоишь один, такой мрачный. Что случилось?

Арнульф, действительно, стоял в стороне, молчаливый и хмурый, не принимая участия во всеобщей радости. Он обернулся к юноше, пытаясь рассмеяться, но в его голосе чувствовалось скрытое страдание.

- Ничего, ничего со мной, мой милый Отто!

- Ты сердишься, что нам не удалось подраться с датчанами? - решил Отто, которому такое объяснение казалось очень близким к истине. - Да, я тоже недоволен! Кто мог предполагать, что Фриц так поспешит? Собственно говоря, он пришел слишком рано, мог бы и доставить нам удовольствие отразить небольшое нападение датчан.

- Прибереги свои сожаления на будущее, мой мальчик, - серьезно сказал Горст. - На этот раз наша задача - справиться с неприятелем. Завтра прибудут наши войска, и тогда произойдет решительное сражение.

Разговаривая, все перешли в главный зал; баронесса захотела узнать подробности беседы с начальником прусских войск, и в то время как она осыпала внука то ласками, то упреками за его отчаянную смелость, капитан Горст воспользовался случаем, чтобы отвести в сторону Еву, при последних его словах снова потерявшую свое мужество.

- Фриц, вдруг ты теперь погибнешь в бою? - со страхом пролепетала она.

- Наоборот! Я одержу победу и женюсь! - с непоколебимой уверенностью возразил он. - Но на этот раз нам во что бы то ни стало необходимо объясниться, Ева, иначе нам опять помешают, как тогда.

- Да, во время твоей последней просьбы...

- Совершенно верно. Итак, я торжественно повторяю свое предложение.

Девушка уже привыкла, что эти предложения делались ей при самых невероятных обстоятельствах; она перестала удивляться им и позволила себе только застенчивое замечание:

- Это уже в третий раз!

- Да ведь ты же три раза сказала мне "нет", а я объявил тебе, что в конце концов ты скажешь "да". Прав ли я был?

Горст нежно склонился к Еве, и так же нежно приникла к его груди маленькая белокурая головка, в то время как лукавая улыбка осветила ее лицо.

- Да, Фриц, к сожалению, ты оказался прав! - произнесла она. - Но нам предстоят еще тяжелые испытания: мой опекун все перевернет вверх дном, чтобы разлучить нас.

Горст засмеялся - перспектива такой борьбы, по-видимому, нисколько не беспокоила его.

- Успокойся, моя маленькая, милая Ева! - принялся он утешать ее. - Это уж мое дело. Я постараюсь справиться с наместником. В крайнем случае, чтобы овладеть тобой, я готов бороться хоть с двумя дюжинами опекунов.

Большие глаза Евы несколько округлились: две дюжины опекунов! Несколько многовато, но это невероятно льстило ее самолюбию, и она не сомневалась, что ее избранник может всех их обратить в бегство. Теперь она убедилась в его безмерной любви: Фриц был ее настоящим идеалом, и она повернулась к подруге, чтобы поскорее поделиться с ней своей радостью.

Элеонора и Гельмут были на террасе одни. Они не обращали внимания на бурю, шумевшую вокруг, а молча слушали дикую могучую песню, доносившуюся к ним с моря.

Шум волн, испытанный голос моря, старые отзвуки родины, они приветствовали потерянного и вновь обретенного сына!

Молодой помещик обнял свою невесту и прошептал ей всего несколько слов, но она отрицательно покачала головой.

- Нет, Гельмут! Всюду еще свирепствуют война и зло, пусть снова над нашей головой засияет солнце, тогда и я буду твоей!

- Но ведь это может продлиться несколько месяцев, - воскликнул Гельмут. - Победа еще не одержана, и кто знает, когда это случится? До тех пор я должен терпеть?

Элеонора подняла на него прекрасные темные глаза, светившиеся уверенностью в победе и счастье, и, положив ему на грудь свою головку, ответила с искренним чувством:

- Да! Терпеть и надеяться.

Элизабет Вернер - Отзвуки родины (Heimatklang). 2 часть., читать текст

См. также Элизабет Вернер (Elisabeth Werner) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :