Элизабет Вернер
«Отзвуки родины (Heimatklang). 1 часть.»

"Отзвуки родины (Heimatklang). 1 часть."

ГЛАВА I

Сверкая под золотистыми лучами солнца, темно-синее море забыло про мечтательную, дремотную тишь - оно бурлило и пенилось, вздымая белоснежные барашки. Неумолчный шум прибоя сливался с громкой песней ветра, гнувшего верхушки деревьев прибрежного леса. Нелегкий путь предстоял двум яхтам, спешившим на всех парусах к шлезвиг-голштинскому берегу - сильное волнение кидало их из стороны в сторону, а с севера дул резкий ветер; но на обоих судах рули находились, по-видимому, в надежных руках, потому что яхты твердо держались одного направления и устремились, наконец, к замку, широкая каменная терраса и высокая черепичная кровля которого выглядывали из расцвеченного по-осеннему парка.

Это старое могучее здание еще сохранило следы бывшего укрепления, но без средневековых великолепия и романтизма. На серых от древности стенах не было никаких украшений, и они с таким упрямством смотрели на бушующее море, словно хотели крикнуть ему и его бурям: "Посмейте-ка только приблизиться к нам".

У одного из окон первого этажа стоял стройный красивый юноша лет пятнадцати и с напряженным вниманием смотрел на море. Теперь он отвернулся от окна и крикнул:

- Наконец-то яхты показались! Сейчас причалят.

Старый господин, к которому были обращены эти слова и который сидел за столом, заваленным книгами и тетрадями, выслушал это известие без особенного интереса, так как ответил недовольным тоном:

- Какой толк, Отто, будет от нашего урока латинского языка, если вы беспрестанно подбегаете к окну? Давайте же, наконец, начнем работать!

Но Отто не обратил ни малейшего внимания на приглашение.

- Они идут на всех парусах, волны перекатываются через палубу. Замечательная прогулка!

- Отчаянная прогулка! - возразил старик, качая головой. - Что за безумная мысль устраивать в такую погоду состязания на парусах, да еще с дамами! Но это как раз во вкусе господина фон Мансфельда, а капитан Гарет поддерживает его. Каждый день у них новая причуда. Но теперь вы увидели, что яхты прибыли благополучно; возвратимся же к нашим книгам.

- Противные книги! Из-за них я опять не смог сегодня ехать с ними, - ворчал Отто, но тем не менее сел на место.

Учитель пытался придать своим несколько педантичным, но бесконечно добродушным чертам лица строгость.

- Конечно, кататься на лодках, скакать по полям, охотиться - только этим и занята ваша голова, как будто ничему иному на свете и учиться не надо!

- Да, я вовсе не желаю быть ученым! Я стану солдатом, как и мой отец!

- А вы думаете, что для этого не надо учиться? Да такой мальчик, как вы, вообще не может еще серьезно определить свое призвание. В вашем возрасте еще десять раз меняют свои наклонности.

- В моем возрасте? - обиделся Отто. - Мне пятнадцать лет, а вы и все домашние обращаетесь со мной, как с ребенком. Но пусть только начнется война, я сразу же выброшу весь этот книжный хлам и пойду драться!

- Браво, юнкер Отто! - раздался голос за дверью. Она распахнулась, и на пороге показался мужчина лет тридцати, сильный и энергичный, в костюме, который носили богатые крестьяне в окрестности. Однако, несмотря на это, он чувствовал себя в замке, похоже, своим, так как вошел, не ожидая приглашения, и протянул руку мальчику, который вскочил с радостным восклицанием:

- Арнульф! Наконец-то ты появился снова!

- Ну, да, когда является господин Арнульф Янсен, урок должен кончиться, - с добродушной насмешкой промолвил учитель. - Вовсе не надо делать моего воспитанника еще необузданнее, чем он есть. Мне и так стоит немалого труда удерживать его около книг.

- Охотно верю, - последовал сухой ответ. - Но буквоеда вам все же не удастся из него сделать.

- Вы очень учтивы! - в голосе старика чувствовалась обида.

- Я не думал ничего дурного, - ответил Янсен. - Я полагаю только, что бывают люди, созданные специально для книг, как например, вы, доктор Лоренц; но бывают и другие, созданные, чтобы бороться с жизнью и светом, а в случае необходимости, нанести им сильный удар. А наш юнкер - ну за десять шагов видно, для чего создан он.

- Чтобы нанести удар! - с торжеством воскликнул Отто. - Ах, как я хотел бы, чтобы это случилось уже теперь!

- Не начинайте только, пожалуйста, тотчас же! - Лоренц испуганно закрыл руками любимые книги.

Что касается Арнульфа Янсена, то он только кивнул неистовому Роланду головой, коротко заметив:

- Может быть, это начнется скорее, чем мы думаем. Я хотел поговорить с баронессой, ведь барышня тоже дома?

- Нора поехала кататься с Гельмутом и гостями, - доложил Отто, снова отошедший к окну, - но они уже, должно быть, высадились. Верно! Вот они идут. Теперь-то я, наконец, узнаю, чья яхта была первой в Штрандгольме.

С этими словами юноша ураганом вылетел из комнаты навстречу прибывшим. Молча подавив вздох, Лоренц покорно закрыл книгу, которую держал еще в руке, Янсен же сурово повторил:

- С Гельмутом! Ну, да, конечно, ведь новый хозяин майората теперь здесь.

- Да, уже больше недели, - подтвердил Лоренц. - Вы его уже видели?

- Нет, да не имею особого желания!

- Вы не правы. Барон Гельмут - весьма симпатичный господин.

- И к тому же датчанин! Он не делает из этого тайны, и в мансфельдских поместьях чувствуется уже новый режим!

Лицо воспитателя внезапно приняло серьезное и озабоченное выражение, и он, пожав плечами, произнес:

- Но чего же еще следовало ждать от барона при том воспитании, которое он получил? Он ведь был еще ребенком, когда его мать второй раз вышла замуж и отдала свою руку барону Оденсборгу. Нельзя же было лишить ее единственного сына, а отчим воспитал его по-своему. Его систематически держали вдали от родины и семьи; в этом его несчастье, но не вина.

- Но его вина в том, что в продолжение всех долгих лет он ни разу не спросил о своей родине, - страстно воскликнул Янсен, - что у него никогда не находилось времени приехать туда, где он родился, где похоронен его отец, где жили его дед и бабка. Его вина в том, что он не приехал сюда закрыть глаза старому владельцу майората. Всю свою жизнь он не думал ни об отечестве, ни о семье - пусть же и он испытает, каково человеку, когда о нем никто не вспоминает. Надеюсь, он вскоре вернется туда, откуда прибыл.

- Не думаю, - возразил Лоренц. - Одна уже передача поместий потребует его продолжительного пребывания здесь, а затем ведь всем известна воля завещателя.

Арнульф мрачно насупил брови, и его голос зазвучал сердито и глухо:

- Да, она известна мне! То, что наделал старый барон, ему и в гробу простить нельзя.

- Арнульф!

- Да, да!.. Я сказал и утверждаю это! Всю жизнь он отличался справедливостью, внучка была его любимицей, и вот с последним дыханием он продал ее человеку, ставшему врагом своей родины.

- У вас отчаянная манера выражаться, - недовольно заметил Лоренц. - Продать! Как можно говорить так, когда речь идет о союзе двух близких родственников, чтобы исполнить последнюю волю умирающего! Возможно, старый барон лелеял мысль этим браком обеспечить будущность Элеоноры и ее брата, а главное - он надеялся, что молодой красавице-жене удастся то, что не удалось ему, то есть вернуть Гельмута своим. А вы со своей грубой прямотой сейчас же все перевернете. Сразу видно, что вам недостает женского общества, что вы одиноки в своем большом доме. Вашему дому не хватает хозяйки.

- Мой дом в порядке и без хозяйки! - коротко обрезал Янсен, отворачиваясь к окну.

- Но его хозяину нисколько не повредило бы, если бы там воцарился другой порядок. Вам уже тридцать лет, Арнульф, вы один из самых богатых во всем округе и, куда бы ни постучались, отказа вам не будет. Когда же вы наконец...

- Не трудитесь, пожалуйста! - резко перебил его Янсен. - Не хочу этого! Вот и все!

Старик при такой невежливой отповеди только сердито покачал головой:

- Ну, знаете, немного потеряют наши девушки, если вы не женитесь ни на одной из них.

- Я думаю так же, - подтвердил Янсен, - значит, и горевать не о чем.

Он замолчал, потому что в соседней комнате послышались голоса и затем появились молодой человек в сопровождении девушки и Отто, который говорил с явным разочарованием:

- Так, значит, вы пришли в одно время? А я думал, Фриц Горст будет первым!

- Для тебя было бы приятнее, если бы он опередил меня на несколько сажен? - со смехом спросил Гельмут. - Нет, мой маленький братец, на этот раз капитану пришлось-таки немало поработать, борясь за первенство, и все-таки спор окончился вничью, поскольку яхты прибыли в Штрандгольм одновременно.

Барышня между тем обратилась к обоим мужчинам. С первого взгляда бросалось в глаза, что они с Отто - родные брат и сестра, сходство было поразительным: те же черты, те же темные выразительные глаза, мягкие каштановые волосы, пышными кудрями вившиеся у мальчика и роскошной косой обвившиеся вокруг головы девушки. Но в то время как Отто сиял юной жизнерадостностью, прекрасное лицо его сестры выражало серьезность и холодность, как-то негармонировавшие с ее девятнадцатилетним возрастом. Может быть, оно было следствием надетого на нее траура?

Она дружески кивнула Лоренцу и, с ласковой доверчивостью протянув руку Янсену, промолвила с упреком:

- Мы уже давно не видели вас, Арнульф! Вы были очень заняты?

- Нет, фрейлейн Элеонора, просто я боялся помешать, поскольку здесь находятся господа из Дании, - возразил он, бросая враждебный взгляд в сторону молодого барона.

Последний проявил внимание и подошел ближе.

- Арнульф Янсен, наш сосед, - представила его Элеонора. - Мой двоюродный брат, баром Мансфельд.

- Янсен... Янсен! - медленно повторил Гельмут. - При этом имени у меня в памяти воскресают картины детства. Не были ли мы в детстве товарищами?

- Возможно, господин барон, но мы оба уже давно забыли об этом, - последовал холодный ответ.

- Я - нет, - сказал Гельмут, скорее развеселившийся, чем раздосадованный его неподатливостью. - Моя память не изменяет мне в таких случаях. Она подсказывает мне, например, что уже и тогда Арнульф Янсен был упрям и непреклонен, как сегодня. Таким же вы и остались.

Трудно было найти людей более различных, чем эти двое, стоявшие рядом, и все же они были сыновьями одной страны, дети той же северной родины, белокурые и голубоглазые, истые северяне.

Гельмут фон Мансфельд - изящный и стройный - внешне выглядел как человек светский. Черты его лица, пожалуй, были слишком мягки, и с трудом верилось, чтобы эти нежные белые руки смогли управлять яхтой при таком ветре. Однако во внешности молодого помещика было что-то необыкновенно привлекательное, а недостаток мужественности компенсировался изысканной любезностью. Правда, на жизнь он смотрел, вероятно, не очень серьезно, все его существо дышало непринужденной веселостью, и потому недружелюбие бывшего сверстника нисколько не испортило ему настроения, а только развеселило его.

Арнульф Янсен был четырьмя годами старше; глаза и волосы были у него темнее, чем у молодого барона, лицо загорело от воздуха и солнца, а его жесткие, коричневые руки свидетельствовали о том, что он привык всюду работать сам. Он обладал сильной, мускулистой фигурой; и хотя его энергичные, несколько суровые черты лица нельзя было назвать красивыми, они обращали на себя внимание. Манера держать себя, как и его речь, также не соответствовала общепринятым правилам этикета. Светское обращение было ему или совсем чуждо, или неприятно. Казаться только крестьянином и никем иным составляло для него, очевидно, особую гордость, хотя речь выдавала в нем человека образованного.

- Я не разъезжал так далеко по свету, как вы, господин барон, - ответил он на последнее замечание Мансфельда. - Там - в Копенгагене, Париже и Италии - можно поучиться многому, о чем у нас здесь не имеют ни малейшего понятия.

В его тоне было что-то вызывающее, но Гельмут, похоже, не собирался с ним спорить. Он лишь пожал плечами:

- Во всяком случае, таким образом можно научиться больше, чем сидя годами в своей скорлупе.

Скрытую в словах барона насмешку и полупрезрительное пожимание плечами Арнульф принял как оскорбление и угрожающе встрепенулся.

- Скорлупа, в которой мы сидим, - наша родина! Здесь мы родились, за нее стоим крепко, защищать ее будем своей кровью и всем своим достоянием, и если бы кто захотел отнять ее у нас...

- Арнульф! - вполголоса произнесла подошедшая сзади Элеонора.

Одно ее тихое слово оказало удивительное действие на строптивого молодого человека. Он сразу оборвал свою речь и, казалось, боролся с собой, потому что продолжал уже значительно мягче:

- Но ведь это только такое мнение у нас здесь, господин фон Мансфельд. Так думаю я и так думают все здесь. Но теперь - простите - мне надо поговорить с баронессой!

Кивнув слегка головой, он повернулся и направился к двери. Гельмут полунасмешливо, полусерьезно посмотрел ему вслед:

- Типичный медведь этот Янсен. Но он всегда был таким невежливым и грубым, как настоящий мужик! К тому же он силен, как медведь; кто решался на борьбу с ним, тот в следующий же миг лежал на земле.

- У Арнульфа Янсена в жилах кровь фризов, - спокойно разъяснила Элеонора. - У него и недостатки, и достоинства своего племени. На первый взгляд, такие характеры кажутся иногда суровыми и жестокими, и подчас они действительно такие, но зато выдерживают всякую непогоду, и никакая буря не заставит их отступить с места, которое они захотят удержать за собой.

- И этот серый герой неимоверно импонирует моей кузине, - насмешливо воскликнул Гельмут. - Вообще он, видимо, занимает особое место в замке и считает себя здесь на равных со всеми.

- Он - друг нашего дома.

- Мужик?

Вопрос звучал так же удивленно, как и презрительно. Глаза Элеоноры внезапно вспыхнули, и она ответила с ударением:

- Да, мужик!

- Который спас нам отца, когда он, тяжело раненный, упал в бою, решившем судьбу нашей страны (*), - стремительно вступился Отто. - Тогда Арнульф, еще шестнадцатилетний мальчик, своим телом прикрыл полковника под жестким огненным дождем, вынес его из сражения, а затем спас от преследования и укрыл в безопасности у своих. Разве ты не знаешь этого, Гельмут?

(*) - Автор упоминает здесь о прусско-датской войне. Шлезвиг-Голштиния - первоначально самостоятельные германские герцогства - в XV в. вынуждена была принять личную унию с Данией: датские короли одновременно были и герцогами шлезвиг-голштинскими. Затем Дания мало-помалу отобрала от герцогства все их права и вольности и постепенно обратила в датские провинции. Голштинцы не могли мириться с таким положением вещей, в герцогствах рос антагонизм против поработителей-датчан, в конце 50-х годов XIX столетия вылившийся в открытую революцию. Последняя была подавлена, но недовольство и брожение только усилились. Эта глухая ненависть к датчанам проходит красной нитью через всю повесть автора и многое объясняет в ней. B шестидесятых годах снова поднялась борьба между Шлезвиг-Голштинией и Данией; в дело вмешалась Пруссия, и вспыхнула прусско-датская война, закончившаяся присоединением Шлезвиг-Голштинии к Дании.

- Ах, так, значит, он - спаситель дяди Вальдова? - легкомысленно сказал молодой барон. - Совершенно верно, теперь я вспоминаю это обстоятельство. Но я уже давно забыл его. Да кто же в состоянии удержать в памяти все эти семейные предания? Так вот откуда преклонение Элеоноры перед этим героем, который, очевидно, совершенно затмил меня в ее глазах. Если бы он не был мужиком, кто знает, дело могло бы быть гораздо опаснее.

Он громко рассмеялся своей остроте, лукаво взглянув на кузину. Но его взгляд встретился с холодным взором и так же холодно прозвучал ответ Элеоноры:

- Мы говорили о нашем покойном отце, Гельмут, и о несчастной судьбе нашей родины!

- Ах, Господи, конечно, но нельзя же все время говорить лишь о серьезном! - нетерпеливо воскликнул Гельмут и повернулся к дверям, куда в это время входили остальные участники состязания.

- А вот и опоздавшие! - закричал Отто, но теперь его голос звучал по-другому, гораздо сердечнее, чем когда он приветствовал своего двоюродного брата.

Капитан Горст, высокая и плотная фигура которого даже в штатском платье выдавала военного, был уже далеко не юноша - ему можно было дать лет тридцать пять. Темная борода обрамляла его не столько красивое, сколько выразительное лицо. Его манера и речь дышали спокойствием, которое можно было бы принять за флегматичность, не будь у него темных глаз, обычно смотревших так же спокойно и серьезно, но умевших по временам вспыхивать горячей молнией.

Его спутница - нежное небольшое и миловидное существо, на вид приблизительно одних лет с Элеонорой, казалась значительно моложе ее, а две ямочки на ее розовых щечках показывали, что она - далеко не поклонница серьезности. Сейчас, правда, ее прелестное личико выражало сердитое неудовольствие, а в жесте, которым она сорвала шляпу со своей белокурой головки и бросила на первый попавшийся стул, было что-то по-детски капризное.

- Что так поздно, господа? - встретил их Гельмут. - Почему вы пристали у деревни вместо того, чтобы высадиться на террасе? Из-за этого вам пришлось сделать огромный крюк по парку.

Капитан, пожав плечами, ответил:

- По величайшему повелению! Так пожелала фрейлейн.

- Я ни минуты дольше не хотела оставаться на этой яхте, - решительно объявила молодая девушка. - С меня вполне достаточно прогулки при такой ужасной погоде.

- Погода превосходная, - спокойно возразил Горст. - Небольшое волнение и ветерок, лучше которого нельзя желать для прогулки под парусами.

- И брызг, от которых я промокла до костей! При этом наша яхта летела по волнам с такой стремительностью, что я потеряла способность видеть и слышать, а вы, сидя на руле, хохотали над моим страхом. Я не понимаю, как вы могли предложить мне такую прогулку.

- Я? Да я же вас, дорогая моя, изо всех сил убеждал не ехать вместе. Вы настояли на своем.

- Я не могла знать, что море так бурно, - последовал нетерпеливый ответ.

- Это нетрудно было заметить с берега.

- Вы в немилости, капитан, - смеясь, промолвил Гельмут. - Здесь вам защиты ждать нечего, просите скорее прощения.

Но Горст, казалось, не был расположен последовать этому совету, да и едва ли ему легко было получить прощение, потому что девушка со всеми признаками дурного расположения духа бросилась в кресло и сделала такое недовольное лицо, словно поссорилась со всем светом.

- Мы хотели попробовать новый рояль, который я выписал, - сказал Гельмут. - Он поставлен в зале, и я надеюсь доказать моей сердитой кузине, что в этой области я нисколько не уступаю ей.

- Я никогда не сомневалась в твоих светских талантах, - холодно промолвила Элеонора. - Ты пойдешь с нами, Ева?

Фон Бернсгольм откинула назад голову и закрыла глаза.

- Нет, от этой ужасной поездки у меня разболелась голова, и мне необходим полный покой.

- Вот видите, капитан, мы все должны искупать ваши прегрешения, - пошутил барон Мансфельд. - Но Отто пойдет с нами, я попрошу освободить его от латинского урока. Не правда ли, господин Лоренц, ведь вы отпустите его?

Старик-воспитатель вовсе не слушал разговора. Найдя какую-то интересную книгу, он так углубился в нее, что теперь не знал, о чем идет речь.

- Что вам угодно, барон? - спросил он.

- Да я хотел просить вас отпустить с нами моего братца. Предоставьте ему немного свободы: мальчика нельзя переутомлять.

Лоренц покачал головой, но ничего не ответил. Отто с большим неудовольствием отнесся к просьбе, высказанной таким образом.

- Я запрещаю тебе этот тон, Гельмут! Ты все время обращаешься со мной, как с ребенком. Если ты не прекратишь этого...

- Так ты вызовешь меня на дуэль? - насмешливо спросил Гельмут. - Ну, это мы сделаем потом. В твоем возрасте еще не дерутся на пистолетах, а просто вызывают воспитателя и просят его разложить своего воспитанника на школьном столе и всыпать ему порцию "горячих". О, не делай такого свирепого лица, любезный братец! Пойдем, пойдем!

С этими словами барон схватил юношу за руку и увлек за собой.

Несмотря на легкомысленную насмешливость, в его обращении было столько очаровательной обходительности и радушия, что даже Отто перестал сердиться и дал увести себя, а Элеонора и Лоренц последовали за ними.

Капитан Горст намеревался сначала сделать то же самое, но затем внезапно изменил решение: у самой двери повернул обратно и подошел к креслу, в котором по-прежнему полулежала Ева. В продолжение нескольких секунд он, молча, нагнувшись, смотрел на белокурую головку с закрытыми глазами, покоившуюся на подушке, а затем промолвил вполголоса:

- Итак, я в немилости?

Изумленная Ева сердито подняла голову.

- Вы еще здесь? Мне казалось, что вы хотели идти с остальными слушать рояль?

- Нет, я предпочитаю ваше общество.

- Мое? Разве вы не слыхали, что у меня болит голова и мне необходим покой?

- Вы просто не в духе, моя милая барышня, - уверенно-спокойно ответил Горст.

- Ну, хотя бы и так! Однако едва ли ваше присутствие сможет улучшить его!

- Я это знаю. Но так как, вероятно, мы видимся последний раз...

Ева, словно испугавшись, быстро повернулась к нему.

- В последний раз?

- Ну, да! Ведь вы уже завтра намереваетесь вернуться к вашему опекуну, а я через несколько дней покину Мансфельд. Кроме того, я - солдат, а мы, несомненно, находимся накануне войны; поэтому на прощанье я хотел обратиться к вам с просьбой.

Приведенные доводы, очевидно, подействовали смягчающим образом на настроение молодой девушки; недовольное выражение у нее исчезло, и она ответила капитану довольно милостивым тоном:

- Ну, говорите!

- Я люблю вас, Ева, и прошу вашей руки! - кратко и решительно промолвил Горст.

Ева вздрогнула и смотрела на него, словно не все расслышала.

- Вы просите?..

- Вашей руки! Для вас не должно быть тайной, что я давно...

- Господин капитан, вы действительно осмеливаетесь... - с негодованием перебила его Ева.

Горст удивленно взглянул на нее...

- Почему же я не смею объясниться вам в любви?

- Объяснение в любви! Неужели это прозаическое заявление в десять слов вы действительно называете объяснением в любви?

- Вы вообще позволяете мне высказаться? Правда, романтика не в моей натуре, я привык выражаться коротко и ясно.

- Прекрасно, господин Горст, - величественно поднимаясь с места, презрительно промолвила Ева, - я также дам вам ответ в вашем стиле: "Нет"!

- Ева!

- Как вы привыкли, коротко и ясно - "нет"!

Ева снова опустилась в кресло, ожидая ухода отвергнутого жениха. Но она недостаточно оценила его настойчивость. Капитан с полным спокойствием подвинул себе стул и, сев против нее, самым дружеским тоном спросил:

- Почему же, собственно, вы не хотите выйти за меня замуж?

Этот вопрос, видимо, поверг Еву в полнейшее недоумение; вероятно, она и сама не знала почему; по крайней мере, она снова рассердилась и холодно произнесла:

- Мне кажется, я имею право отклонить ваше предложение!

- А я имею право узнать, почему мне отказано!

Ева задумалась. Наконец, она нашла подходящий довод и с торжеством преподнесла его упрямому жениху:

- Вы - пруссак, а я ненавижу пруссаков!

- Это исчезнет само собой, раз вы сделаетесь женой пруссака, - возразил Горст.

- Но вас я ненавижу в особенности.

- О, это совершенно неважно, вы измените мнение, как только мы поженимся, - с полнейшим душевным спокойствием ответил невозмутимый капитан.

- Да я вовсе не собираюсь выходить за вас замуж! - гневно воскликнула Ева.

- Но я собираюсь, - поправил ее Горст.

Для девушки это было уже слишком, и она снова вскочила с кресла.

- Милостивый государь, кажется, вы серьезно сомневаетесь в моем решении; я же уверяю вас, что оно неизменно. Пожалуйста, не старайтесь переубедить меня, ваши труды напрасны. Я непреклонно остаюсь при своем "нет"!

- Это было третий раз! - сухо промолвил Горст. - Теперь я понял.

- И, надеюсь, вы отказываетесь от своего намерения?

- Никоим образом! Совершенно наоборот...

- Господин капитан! - вне себя перебила его Ева, но на этот раз Горст не дал прервать себя, а невозмутимо продолжал:

- Да, да, наоборот, так как я знаю, что причина отказа - не отвращение ко мне, а предрассудки, внешние препятствия, главным же образом влияние вашего опекуна, который ненавидит во мне пруссака и делает все возможное, чтобы оклеветать меня перед вами. Но это ему не поможет; предрассудки я сумею победить, препятствия опрокину, отобью вас у вашего опекуна и до тех пор поведу атаку против вас, пока вы свое троекратное "нет" не превратите в одно "да". Итак, во что бы то ни стало, Ева, но вы будете моей женой.

Все это было выражено с такой уверенностью, что девушка сначала не могла произнести ни слова от гнева. Наконец, она воскликнула с негодованием:

- Слыханное ли это дело! Вы считаете меня совершенно безвольным существом, которое должно подчиниться, если вы вбили себе в голову жениться на мне. Но вы ошибаетесь, у меня есть воля, очень сильная воля, и я это докажу вам. Прощайте, милостивый государь!

Она повернулась к капитану спиной и стремительно вышла из комнаты. Но Горст, похоже, решил не сердиться на прекрасного избалованного ребенка. Он не казался ни разочарованным, ни огорченным, но, посмотрев вслед убегавшей Еве, промолвил со своим обычным спокойствием:

- А все-таки я женюсь на ней!

ГЛАВА II

Богатые и обширные поместья баронов фон Мансфельд на шлезвигском берегу больше двух столетий находились в их владении, но от когда-то огромной семьи остался теперь единственный представитель. У недавно умершего владельца майората был только один сын; однако тот умер очень рано и оставил после себя молодую вдову с малолетним сыном, теперешним наследником всех родовых имений.

Сначала маленький Гельмут жил с матерью в доме деда, но вскоре молодая и еще красивая женщина вышла вторично замуж, и этот новый брачный союз пришелся не по душе ее свекру. Старый барон Мансфельд всегда принадлежал к немецкой партии, занимал в ней руководящее положение, и вот ему выпало на долю увидеть, что вдова его родного сына отдала свою руку датчанину по происхождению и по убеждениям.

Барон, конечно, не имел права помешать второму браку молодой женщины, со смерти мужа ставшей совершенно свободной, да он и не пытался сделать это, но тем настойчивее старался сохранить за собой обладание внуком и руководящую роль в его воспитании. Однако эти старания оказались напрасны. Мать ни за что не хотела расстаться со своим единственным ребенком, а будущий супруг энергично поддерживал ее в этом. Законного основания отнять у них ребенка у барона Мансфельда не было, и таким образом он вынужден был допустить, чтобы мальчик отправился с матерью в Копенгаген. Правда, ему обещали, что Гельмут будет ежегодно приезжать к нему на некоторое время, но это обещание никогда не исполнялось. Вначале приводились причины, почему нельзя прислать Гельмута, затем извинения, наконец, решительные уклонения, и, чем больше графиня Оденсборг становилась чужой семье своего первого мужа, тем дальше она держала от нее сына.

Тем не менее старый владелец майората и его жена не были одиноки на склоне своих дней, потому что два других внука уже несколько лет жили с ними. Дочь стариков по любви и с согласия родителей вышла замуж за полковника Вальдова, честного и славного офицера, правда, не обладавшего ни состоянием, ни громким именем, теперь и он, и его жена покоились в земле, и их осиротевшие дети нашли приют у дедушки. Они оставались здесь и до сих пор, когда все родовые поместья перешли к Гельмуту, единственному наследнику майората. Известие о тяжелой болезни и смерти деда молодой барон получил, находясь в Италии. Но он и не выказывал особенной поспешности вступить во владение новым имуществом. Прошли месяцы, пока он решился лично посетить свои поместья, и даже теперь приехал в сопровождении отчима.

Было утро после морской прогулки; молодой владелец майората и капитан Горст находились в комнате, выходившей на балкон, где обычно собиралась вся семья, между тем как граф Оденсборг, сидя на окне, читал газету. Высокая, просторная комната со старинной мебелью, с тяжелыми темными занавесами, старыми семейными портретами на стенах и потрескивающим огоньком в камельке представляла собой очень уютное помещение. Из окон открывался превосходный вид на море, сегодня еще более бурное, чем накануне.

Молодые люди были заняты оживленным разговором. Речь шла о том, продолжить ли сегодня морское состязание, оставшееся накануне безрезультатным. Гельмут был решительным сторонником его, между тем как Горст возражал против этого и, во всяком случае, считал необходимым исключить дам.

- Мне сдается, что вы еще не вошли в милость у Евы и не хотите окончательно потерять ее расположение, - со смехом воскликнул Гельмут. - Прекрасно, пускай Ева останется, но Элеонора не согласится. Она не боится ни волнения, ни бури, и я убежден, что она сегодня отважится поехать с нами.

- Я также не сомневаюсь в этом, - подтвердил капитан. - Вопрос в том, имеем ли мы право брать ее?

- Неужели вы боитесь моря? - насмешливо произнес молодой барон.

- Несомненно, когда дело идет о безопасности других, - последовал спокойный ответ.

- Ну, по-моему, бояться нечего! Во всяком случае сегодня мы покончим с этим делом. Как и вчера, нашей целью будет Штрандгольм, и в двенадцать часов мы тронемся в путь. Идет?

- Конечно, я буду точен. До свидания, господин граф!

Последние слова, относящиеся к графу Оденсборгу, были произнесены Горстом с некоторой церемонностью, на что последовал вежливый, хотя тоже церемонный ответ. Оденсборг ни единым звуком не принял участия в разговоре и, казалось, полностью погрузился в газету; но, едва за капитаном закрылась дверь, он отложил газету в сторону и поднялся с места.

Графу было лет под пятьдесят. С его благородной внешностью сочетались изысканные манеры, не лишенные, однако, известной холодности дипломата; его острый, ясный взгляд привык, казалось, к наблюдению, а весь его вид свидетельствовал о высокой интеллигентности. Но при этом на нем лежал отпечаток холодности, лишь изредка, когда он обращался к пасынку, уступавшей место неподдельной ласке.

- Послушай, Гельмут, разве необходимо, чтобы ты с такой любезностью обращался к этому прусскому шпиону? - спросил граф, и в его голосе прозвучала непривычная резкость.

Гельмут изумленно уставился на отчима.

- Шпиону? Да ведь он же - гость моей бабушки.

- Тем хуже, потому что это заставляет нас терпеть его в замке.

- Но, папа, ты же знаешь, что Горст - двоюродный брат моего дяди Вальдова и постоянно бывал здесь в доме. Его теперешнее пребывание здесь совершенно случайно, я готов поручиться за это.

- Возможно, хотя я не верю в подобные случайности, - холодно сказал Оденсборг. - Я только хотел обратить твое внимание на то, что в наших кругах будут очень удивлены твоими близкими отношениями с прусским офицером; ты должен иметь в виду и свое, и мое положение.

Лицо молодого барона приняло сердитое выражение - замечание, очевидно, не пришлось ему по вкусу.

- Здесь, в Мансфельде, я шага не могу ступить без того, чтобы не принять чего-либо во внимание, - с нетерпением воскликнул он. - Всюду меня удерживают, постоянно я обязан думать о своем положении. Для чего мы вообще приехали сюда и когда уедем отсюда? Я и двух недель не выдержу.

- Судя по тому, как обстоят дела, тебе, вероятно, придется пробыть здесь дольше, - спокойно ответил граф.

Молодой барон насторожился.

- Как? Разве мы не вернемся на следующей неделе в Копенгаген, как было решено раньше?

- Нет, мой сын, по-видимому, нам придется пробыть здесь несколько месяцев, может быть, даже целую зиму.

- Это невозможно, папа, ты не можешь заставить меня! - возмутился Гельмут. - Пробыть всю зиму в этой одинокой пустыне? Я не вынесу этого и умру с тоски!

- Ты, кажется, не всегда скучаешь здесь, - с легкой насмешкой возразил граф. - Например, вчера, когда я позвал тебя, ты превосходно развлекался у рояля.

- Разве я не могу ухаживать за Элеонорой? - нахмурился Гельмут. - Ведь для меня это - единственное удовольствие здесь.

- И я, наверное, не пытался бы испортить его тебе, если бы это не давало повода к неправильным выводам. Разве ты забыл последнюю волю твоего деда? Зато о ней вспомнит твоя родственница, тем более, что она открывает ей перспективы стать хозяйкой в Мансфельде.

Молодой барон только вздохнул в ответ, будто бы желая уклониться от дальнейшего разговора на эту тему.

Но Оденсборг подошел к нему и положил на его плечо свою руку:

- Мы ведь договорились с тобой, Гельмут, о том, чтобы это тяжкое условие ни под каким видом не было выполнено. Такого рода семейные решения вообще не имеют силы и ни к чему тебя не обязывают.

- Да ведь это только пожелание, выраженное дедом в его завещании.

- Чтобы обеспечить своей внучке блестящую будущность! С его точки зрения, это было бы вполне логично, но для тебя такая партия слишком неподходяща. Бедная родственница, к тому же мещанка и без всякого состояния! Ее мать в браке следовала романтическому влечению, но для дочери барона Мансфельда это очень неудачная партия.

- Полковник Вальдов отличился тогда на войне, - заметил Гельмут. - Он был одним из самых храбрых офицеров.

- Ну, да, да, - нетерпеливо промолвил граф, - я не сомневаюсь в его храбрости, однако его дети носят мещанское имя, и он оставил их совершенно без средств. Бедность и зависимость - состояния довольно неприятные, и в таком случае лучше стать хозяйкой мансфельдских имений, пусть даже и не питая ни малейшей симпатии к их владельцу.

- Ни малейшей! - с неожиданной горечью повторил молодой барон. - Элеонора достаточно ясно демонстрирует это мне!

- И это задевает тебя? - Оденсборг внимательно посмотрел на сына.

Однако тот лишь насмешливо пожал плечами:

- Меня? Нисколько!

- А это, по крайней мере, прозвучало в твоих словах. Ты избалован, Гельмут! Ты прослыл неотразимым и чувствуешь себя оскорбленным, когда твоя прекрасная кузина остается к тебе равнодушной, а что она прекрасна - этого нельзя не признать! Ты также не безразличен к ней и, может быть, теперь думаешь об этом браке совсем не так, как раньше, когда он представлялся тебе тяжелыми оковами.

- Нет, папа, я не люблю таких ледяных характеров, в которые никогда не прорывается теплый луч! - страстно воскликнул Гельмут. - Я никогда не свяжу своей судьбы с женой, холодно расчетливой, думающей только о моем богатстве и при этом не дающей себе труда скрыть от меня свое безграничное равнодушие.

Граф с довольным видом кивнул головой.

- Ну, тогда мы вполне солидарны! Но именно поэтому твое поведение не должно возбуждать никаких надежд, которые ты вынужден будешь разбить впоследствии. Вообще необходимо, чтобы ты как можно скорее объяснился со своими родственниками, чтобы всяким желаниям и планам положить конец.

- Время терпит, - уклончиво ответил Гельмут, - я хотел позже...

- Как можно скорее, а еще лучше даже сегодня! - настойчиво повторил Оденсборг. - Чем дальше ты будешь тянуть канитель, тем она станет мучительнее.

- Мне казалось, она и так довольно мучительна. Как я скажу об этом Элеоноре, не оскорбив ее?

Граф усмехнулся с опытностью светского человека.

- Тебе это кажется так трудно? Придумай какую-нибудь сказку, объясни, что твое сердце несвободно, что ты уже связан, а потому готов отказаться от счастья которое при других обстоятельствах... и так далее в том же роде! В таком объяснении не будет ничего обидного и на него не найдется никаких возражений. Обещай мне еще сегодня покончить с этим делом.

- Если ты полагаешь, - нерешительно сказал Гельмут, очевидно, привыкший подчиняться авторитету отчима. - Вот мука быть наследником Мансфельда!

- Мука, из-за которой тебе, наверное, завидуют тысячи! Решайся, Гельмут, надо, наконец, покончить с этим. Одним ударом освободись раз и навсегда. Я рассчитываю на твое обещание.

Пожав пасынку руку, граф вышел из комнаты, а молодой человек в самом скверном настроении бросился в кресло. Он видел, что отчим прав. Надо было, наконец, кончить дело. Но Гельмут не привык заниматься мучительными и неприятными вещами - об этом заботился отчим, и молодого наследника вполне устраивала такая опека, избавлявшая его от труда и неприятностей.

Теперь ему, как и всегда, был предписан план и ход действий. Он должен объяснить, что влюблен в другую и уже помолвлен с ней. Конечно, это самый лучший и удобный выход, но Гельмут не привык лгать, и мысль, что он с ложью на устах должен смотреть в глаза своей кузины, вызывала в нем в высшей степени неприятное чувство.

Он питал какой-то страх перед этими холодными и серьезными глазами, в которых постоянно видел безмолвный упрек, между тем как суровая замкнутость Элеоноры в то же время крайне оскорбляла его тщеславие. Нельзя было обращаться так с будущим супругом, из рук которого предстояло получить богатство и блеск. Элеонора, казалось, была уверена в этом и волю завещания считала непреложной.

Однако здесь едва ли требовались наставления Оденсборга, так как Гельмут уже давно решил порвать ненавистные цепи, и если красота кузины иногда и привлекала его, то тем решительнее отталкивала ее "холодная натура".

Случай, похоже, благоприятствовал его решению, так как в тот же миг в комнату вошла Элеонора. Гельмут быстро вскочил с места, но при всей своей обычной рыцарской любезности, с которой он приветствовал ее, не смог скрыть некоторого замешательства. Обменявшись приветствиями, они заговорили о посторонних вещах, но разговор вскоре затух, и никто из них не выказывал особенного желания продолжать его.

Элеонора подошла к окну, и Гельмут встал с ней рядом. Несколько минут они молча смотрели на море, на самом деле, казалось, оправдывавшее сегодня нерешительность капитана Горста. Волнение было значительно сильнее, чем накануне, волны с дикой яростью гнались друг за другом, и деревья парка с жалобным стоном склонялись под стремительными порывами ветра, обрывавшего с них последние увядшие листья.

- Вот уже и предвестники наших зимних бурь, - промолвила, наконец, Элеонора. - Поздняя очень бывает очень суровой у наших берегов; ты, может быть, еще помнишь это с детства.

- Да, тут такой климат, из-за которого нам позавидовал бы только разве какой-нибудь эскимос, - подтвердил Гельмут. - Я скорблю душой о прекрасной Италии, но, несмотря на все, эта дикая, бурная жизнь моря таит в себе что-то захватывающее; что-то притягивающее есть в этой грозной игре волн, которая каждую минуту может обернуться суровой реальностью.

Девушка быстро обернулась и изумленно взглянула на него; в ее удивленном взоре был вопрос: "Неужели ты так чувствуешь?", но он остался невысказанным.

Этот взгляд задел Гельмута, который прекрасно понял его, и, словно желая сгладить впечатление, он быстро прибавил:

- Впрочем, долго этого не выдержишь - слишком утомительно и однообразно. Вообще, это - отличительный характер здешнего ландшафта.

- Ты находишь? - холодно спросила Элеонора.

- Конечно. Я, например, не мог бы долго прожить здесь. Я только что энергично возражал, когда отец говорил о моем продолжительном пребывании здесь.

- Следовательно, ты в будущем не намерен жить в Мансфельде?

- Нет, ни за что! Я слишком много видел на свете, чтобы схоронить себя здесь, среди пустынных дюн и сиротливых болот и лесов.

Тон этих слов был бесконечно презрителен. Элеонора ничего не ответила, а только повернулась к Гельмуту спиной и опустилась на стул. Но в этом движении было что-то такое, что еще больше задело молодого барона, чем ее взгляд.

- Тебе не нравится мое замечание? - спросил он.

- Да.

- Очень жаль, но, как я уже сказал, ни в коем случае не останусь дольше в Мансфельде.

Наступила короткая пауза, затем заговорила Элеонора; ее голос звучал спокойно и уверенно, как обычно.

- В таком случае нам необходимо в течение твоего пребывания здесь договориться об одном деле, которого никто из нас еще не касался до сих пор.

Гельмут опешил. Неужели она сама хотела начать разговор на эту щекотливую тему? Невозможно!

- Что ты хочешь сказать? - нерешительно спросил он.

- Я хочу сказать о том пункте завещания дедушки, который касается нас обоих.

- Нас обоих? Да, действительно! - медленно повторил барон.

Все яснее ясного, но, чем больше такая направленность разговора соответствовала намерениям Гельмута, тем мучительнее это становилось для него. Элеонора, очевидно, не чувствована этого, так как продолжала тем же спокойным тоном:

- Мне известны побудительные причины дедушки: он хотел видеть меня некогда хозяйкой дома, в котором родилась моя мать, а тебя надеялся этим союзом крепче привязать к родине.

На губах Гельмута играла полупрезрительная улыбка, но он ответил с предупредительной вежливостью:

- И этот союз стал бы величайшим счастьем моей жизни...

- Тогда мне очень жаль, что я не могу дать тебе это счастье, - перебила его девушка тем ледяным тоном, который Мансфельд слишком часто слышал из ее уст.

Он невольно отступил назад и в безмолвном изумлении уставился на нее.

- Как?

- Для меня невозможно выполнить волю завещания, - с прежней уверенностью повторила Элеонора.

Гельмут кусал губы.

- Вот как? К этому я, честно говоря, вовсе не подготовлен.

Он отвернулся и перешел к окну. В нем боролись различные чувства: он был посрамлен, унижен, пристыжен. Как глубоко он заблуждался! Вместе с графом Оденсборгом он старался разорвать узы, которых в действительности не существовало; с самого начала было решено отвергнуть его!

Прошло несколько секунд в томительном молчании.

- Ты обиделся, Гельмут? - спросила, наконец, Элеонора вполголоса.

- По крайней мере, я не думал о таком неприятном впечатлении от моей особы, - ответил он, не оборачиваясь.

- Или, вернее, ты не предполагал, что можно вообще отвергнуть руку владельца Мансфельда?

- Ты ошибаешься, Элеонора, я...

- Ах, не трудись, пожалуйста, говорить неправду! - перебила его девушка. - Из твоей преувеличенной вежливости и из снисхождения графа Оденсборга я слишком хорошо чувствовала, какое непомерное счастье должен был бы принести этот брак мне, бедной сироте. Вы оба, вероятно, не считали возможным, что она добровольно откажется от этого счастья. Мне больно, что я должна идти против воли дедушки, но принуждать меня он не намеревался: он слишком сильно любил меня.

При последних словах Гельмут быстро обернулся, и в его глазах сверкнул гнев:

- Следовательно, это значит, что у тебя решительное отвращение ко мне?

- Это значит только то, что мы слишком различны, чтобы составить друг другу счастье.

- Неужели ты открыла это всего за какую-то неделю? Ведь мы так мало времени знаем друг друга.

- Этого времени оказалось достаточно, чтобы показать мне, как глубоко расходятся наши мысли и чувства. Ты презираешь наши леса и болота, и тем не менее это - твоя родина, где ты появился на свет, откуда родом твой отец, где в течение столетий коренится твой род. В наших болотах живет народ, которого вы не покорили своими притеснениями и никогда не покорите, в шелесте наших лесов веет память о минувших величии и могуществе, которые, правда, исчезли, но не забыты. Тебе скучно смотреть на море, потому что ты не понимаешь языка волн, катящихся к нашим берегам. Для нас это - родные звуки, и они никогда не забудутся нами в жизни, где бы мы ни были; они всегда неудержимо влекут нас к нашим лесам и берегам. Тебя они, конечно, никогда не трогали там, для тебя здесь все мертво и безмолвно - ведь родину ты давно забыл и потерял!

Вначале Элеонора говорила спокойно, по крайней мере, старалась говорить, но предмет разговора невольно увлек ее - все более возбужденной, все более взволнованной становилась ее речь, пока, наконец, в полном самозабвении она не бросила двоюродному брату в лицо страстного упрека.

Гельмут не делал никакой попытки перебить ее: молча, с нахмуренным лбом и крепко сжатыми губами слушал он горькие истины, которые впервые говорились ему, избалованному наследнику, но при этом взор его не отрывался от девушки, с высоко поднятой головой и горящими глазами, стоявшей пред ним. Неужели это та самая холодная, ледяная натура, в которой никогда не было заметно ни одного теплого луча? Она раскрылась перед ним сегодня в таком виде, какого он никогда не подозревал в ней.

- Я не знал, что ты тоже способна мечтать; мне ты никогда не признавалась в этом, - промолвил он, наконец, таким тоном, в который хотел вложить насмешку, но в котором явственно прозвучало глубокое разочарование.

Это, казалось, напомнило Элеоноре, как далеко она зашла. Она глубоко вздохнула, стараясь подавить волнение, и с неожиданной горечью промолвила:

- Для тебя это послужило бы только поводом к насмешке, как все другое. Мы никогда не поймем друг друга. От своего мужа я требую больше, чем блеск и богатство, а всего остального ты никогда не дал бы мне!

Молодой барон вздрогнул, сжав кулаки.

- Ты очень откровенна!

- Только правдива, Гельмут! А там, где дело идет о жизни и будущем, необходимо быть правдивым, даже в ущерб вежливости. Я была правдива по отношению к тебе, я не могла иначе.

Казалось, она ждала какого-то возражения, но его не последовало. Гельмут не отвечал; он долго оставался в той же позе, когда давно уже был один. В тишине отчетливо слышалось гудение моря, с глухим шумом разбивавшегося о прибрежные скалы. Старые родные голоса моря звучали то грозно, то ласково.

ГЛАВА III

Граф Оденсборг между тем имел продолжительный разговор с управляющим; он выслушивал отчеты, отдавал распоряжения и приказания, словно был хозяином майората. Сам Гельмут нисколько не заботился о таких скучных и неприятных вещах и не проявлял ни малейшего желания познакомиться ближе с положением дел в своих имениях.

Выйдя из своей комнаты, граф встретился на лестнице с баронессой Мансфельд, бывшей хозяйкой замка, возвращавшейся из парка, где она гуляла, несмотря на бурную погоду. Семидесятилетняя старушка отличалась когда-то замечательной красотой - это видно было еще и теперь; ее внучка Элеонора поразительно походила на нее. Теперь под черным креповым вдовьим чепчиком сверкавшие серебром волосы и лицо выдавали годы баронессы, но ее стан еще не согнулся, а светлые, ясные глаза выражали несокрушимую свежесть души и тела.

Молодой владелец майората до сих пор еще смотрел на себя как на гостя бабушки, и делал это тем непринужденнее, чем меньше намеревался пробыть здесь. Казалось, все молча условились не касаться в разговоре щекотливого пункта. Гельмут вообще был очень равнодушен ко всему, с обычным легкомыслием и насмешливостью относясь к различиям в мнениях.

Зато тем лучше умел заставить считаться со своей точкой зрения граф Оденсборг, хотя он никогда не защищал ее открыто. Холодный знатный дипломат, словно стена, стоял между бабушкой и внуком, искусно препятствуя всякому их сближению. Старой баронессе он не оставлял ни малейших сомнений в том, что считает своего пасынка исключительно своим достоянием и вовсе не склонен терпеть здесь чье бы то ни было постороннее влияние, но все это делалось в самой вежливой форме. И теперь он с исключительным вниманием поздоровался с почтенной старушкой и присоединился к ней.

Они вошли в комнату с балконом, где еще находился Гельмут. Скрестив на груди руки, он шагал взад и вперед; и на его обычно ясном челе залегла глубокая складка. При появлении бабушки он поднял голову и поспешил к ней навстречу.

- А ведь я еще не видел тебя сегодня, бабушка, - целуя руку и как бы извиняясь, промолвил он.

- Нет, Гельмут, обычно ты приходил ко мне здороваться после завтрака на несколько минут, но сегодня я напрасно ждала тебя.

Этот, хотя и очень мягкий, упрек, по-видимому, поверг молодого барона в немалое смущение. Он взглянул на графа.

- Я хотел прийти и сегодня, но папа...

- Я посоветовал Гельмуту не беспокоить вас, - вмешался Оденсборг. - Случайно я услыхал, что вы ждете Арнульфа Янсена, а так как тогда у вас, вероятно, обсуждались бы такие важные вопросы, что всякая помеха была бы нежелательна...

- Исключительно мои частные дела, граф, - совершенно спокойно произнесла баронесса. - Кроме того, я жду Янсена не раньше как через час. Он обещал мне помочь советом и содействием в устройстве Викстедта, потому что мне придется самой управлять им, когда я перееду туда.

- В Викстедт? - озадаченно спросил Гельмут. - Ты хочешь покинуть замок?

- Конечно! Ты ведь знаешь, твой дедушка оставил мне в наследство маленькое имение.

- Да, но только для проформы, потому что Мансфельд - майорат. Ведь дедушка никогда не думал, что ты покинешь место, где являешься хозяйкой уже полвека.

- Я была ею, - серьезно сказала баронесса, - а теперь хозяин - ты.

- Это ничего не меняет. Неужели в доме внука ты будешь считать себя чужой?

- Но мой внук стал чужим для меня за долгие годы, которые провел вдали от меня.

На этот раз в ее словах звучал не упрек, а только боль и тоска, и они не преминули произвести на молодого человека должное впечатление. Но, прежде чем он успел ответить, вмешался граф Оденсборг:

- Я чрезвычайно сожалею, баронесса, что нельзя было чаще присылать вам Гельмута, как вы желали. Мы много путешествовали, затем смерть моей жены, затем учение Гельмута, просто не представлялось возможности.

Старая баронесса взглянула прямо в лицо графу:

- Даже и тогда, когда мой муж умирал и хотел еще раз взглянуть на внука?

- К сожалению, мы получили письмо слишком поздно, почти одновременно с известием о смерти.

- Я знаю, граф, кому обязана тем, что Гельмут не должен был возвращаться на родину, - с долго скрываемой и наконец прорвавшейся горечью ответила старушка.

- Вы несправедливы ко мне, баронесса, - с холодным раздражением возразил Оденсборг. - Вы и ваш супруг никогда не могли простить вдове вашего сына, что она отдала свою руку датчанину.

- Моя невестка была свободной в своем выборе, - сказала баронесса. - Мы стремились только к ребенку нашего сына, которого вы так решительно отдаляли от нас.

Оденсборг пожал плечами.

- Я сохранял сына матери! Она имела на него большие права.

- Его родина и его семья также имели на него некоторые права, но я вижу, что мы потеряли их. Следовательно, я должна переселиться в Викстедт.

Гельмут слушал этот разговор в крайнем смущении.

В первый раз открыто коснулись их взаимоотношений, и это крайне неприятно подействовало на него; однако, подойдя к бабушке, он просительно произнес:

- Бабушка, ты не должна уезжать! Это ведь будет похоже на то, что я выгоняю тебя. Я знаю, ты всей душой привязана к этим местам, где прожила всю жизнь, где у тебя сохранились самые теплые воспоминания.

- Пожалуйста, не беспокой баронессу, Гельмут, - прервал его граф. - Вероятно, у нее имеются основательные причины для такого решения.

При теплых, сердечных словах внука лицо баронессы осветилось мимолетной радостью, но эта радость быстро растаяла, когда бабушка увидела, что с вмешательством отчима Гельмут немедленно смолк, и лишь на устах ее скользнула страдальческая улыбка.

- Ты видишь, относительно моего отъезда мы вполне согласны с графом Оденсборгом. Я на будущей неделе уезжаю из Мансфельда.

- Если уж ты так непременно хочешь, - неуверенно промолвил Гельмут, - но мне это очень больно, бабушка!

- И мне также, дитя мое, однако я только подчиняюсь необходимости, а тебе, во всяком случае, перенести ее легче, чем мне.

Кивнув головой ему и графу, она вышла из комнаты.

Молодой барон не пытался больше удерживать ее, но лицо его выражало неудовольствие, когда он после ухода бабушки обратился к отцу:

- Папа, ты не должен был допускать этого.

- Да разве я выгоняю баронессу? - холодно спросил Оденсборг. - Никто не заставляет ее уезжать, и, мне кажется, ты достаточно настойчиво упрашивал ее остаться.

- Да, но...

- Но она не может примириться, что с новым хозяином приходят новые порядки, что вместе с ним на немецких традициях, которые так долго поддерживал ее супруг, ставится крест. При таком различии наших взглядов дальнейшее совместное проживание едва ли было бы приятно. Надеюсь, ты сам видишь это, хотя, повинуясь невольному чувству, только что решился на просьбу, исполнение которой могло бы повергнуть нас всех в великое затруднение.

- Ведь я знал, что в Мансфельде меня ждет бездна неприятностей, и потому так долго медлил с приездом сюда! - с невольной страстностью воскликнул Гельмут. - Если уж так необходимо было для введения во владение явиться мне самому, так ведь это все уже окончено, и нам ничто не мешает уехать. Ради чего, собственно, я должен оставаться здесь?

- Потому что мы, несомненно, находимся накануне войны и враждебные действия могут вспыхнуть каждую минуту. В таком случае твои имения не должны оставаться без хозяина. В течение недели я до известной степени ознакомился здесь со всем и нашел, что дела обстоят намного хуже, чем даже можно было предполагать. Здесь у меня открылись глаза на многое такое, о чем я и не подозревал до сих пор; если бы я знал об этом раньше, ни за что не позволил бы тебе после смерти дедушки несколько месяцев оставаться вдали. Как раз здесь, в Мансфельде и его окрестностях, находится очаг оппозиции, принимающей все более и более угрожающие размеры. Во-первых, здесь есть некий Арнульф Янсен.

- Местный идеал Элеоноры! - с горькой насмешкой кивнул Гельмут.

- Ты уже знаком с ним?

- Я видел его вчера в замке, где этот мужик, похоже, играет значительную роль.

- Не говори так презрительно "мужик", - серьезно заметил Оденсборг. - Местные крестьяне, больше столетия владеющие своими усадьбами, по богатству не уступают дворянству и пользуются неограниченным влиянием на народ. С тех пор, как Янсен вступил во владение своим наследством, он стал душой и главой бунтовщиков. Все группируются вокруг него, все шлезвигское мужичье признает его вождем и повинуется каждому его знаку. В случае войны это движение может сделаться очень опасным.

Это разъяснение едва ли заинтересовало молодого владельца майората; он слушал с рассеянным видом, и в его ответе слышалось крайнее нетерпение:

- Но что мне за дело до всего этого? Меня это совершенно не касается. Я - не солдат, не государственный человек и нисколько не интересуюсь партийной борьбой. Если действительно случится война, то я предвижу бесконечный ряд притеснений и насилий, которые будут совершаться над моими родственниками. Присутствовать при этом я не чувствую себя обязанным и уеду.

- Ты останешься, Гельмут, - повелительно и строго заявил Оденсборг. - Ты не должен ребячиться и бежать из-за каких-то пустяков, когда я объясняю тебе, что твое присутствие здесь необходимо.

Гельмут скрестил руки на груди и упрямо закинул голову.

- С тех пор как я стал владельцем майората, я, кажется, утратил всякую свободу. Ты все время командуешь мной, папа!

Граф Оденсборг, вероятно, знал, как далеко он может зайти и где кончаются пределы его власти; по крайней мере, он сейчас же поспешил переменить разговор.

- Ты знаешь, сын мой, что я никогда не омрачал тебе радости жизни и свободы юности. Или, может быть, я был для тебя строгим отцом?

- Нет, нет! - воскликнул Гельмут, очень быстро обижавшийся и так же быстро успокаивающийся. - Ты всегда был очень снисходителен ко мне.

Граф усмехнулся и ласково положил руку на плечо пасынка.

- Таким же я должен быть и в будущем; такой ветреник, как ты, требует постоянного надзора. Обещаю тебе, что никаких неприятностей ты испытывать не будешь. Всю тяжесть, как и всю ответственность, я беру на себя; но, когда я буду выступать от твоего имени, ты, как владелец майората, должен стоять за меня и защищать меня всей полнотой своей власти. Обдумай это и оставайся.

В его голосе действительно звучали теплота и сердечность, но это был тот же тон, каким говорят с избалованными и своенравными детьми, с которыми не помогает строгость и которых уговорами можно привести к послушанию. И действительно, это помогло: Гельмут смягчился и промолвил вполголоса:

- Если это необходимо...

- Это необходимо! И еще одно! Когда я шел от тебя, я встретил Элеонору. Ты сдержал слово и переговорил с ней?

- Да!

Ответ был короток и резок, что не укрылось от графа. Он удивленно взглянул на пасынка:

- Так односложно? Что с тобой? Надеюсь, тебе удалось освободиться?

- Этого не требовалось. Меня отвергли.

- Тебя? Не может быть!

- Ты ошибся, папа, предполагая расчеты и планы с той стороны, - сказал Гельмут с горечью, свидетельствовавшей о том, насколько сильно его задел состоявшийся разговор. - Элеонора сама пошла мне навстречу. Она никогда не думала выполнить завещание. Она просто разрывает его и вместе с моим майоратом и моим богатством швыряет к моим ногам.

Известие было настолько неожиданно, что сам дипломат потерял на миг самообладание.

- Она отказывается от тебя и от Мансфельда? Серьезно?

- Совершенно серьезно!

Оденсборг недоверчиво покачал головой.

- Странно! Правда, это соответствует нашим желаниям, но все-таки непонятно. Здесь кроется какая-нибудь скрытая причина; иначе я не могу объяснить себе это.

- Но я могу! - с неожиданной горячностью вырвалось у Гельмута. - Элеонора высказала мне это довольно откровенно, а о чем умолчала, то досказали ее тон и взгляд, а именно: она меня презирает! Но я не хочу и не допущу, чтобы меня презирали, хотя бы мне для этого пришлось все поставить на карту.

С этими словами Гельмут стремительно бросился к выходу, между тем как граф, пораженный таким внезапным порывом, изумленно смотрел на него.

- Гельмут! Гельмут! - закричал он вдогонку пасынку, но тот, не обращая внимания на его зов, стремительно исчез.

На лбу графа образовалась мрачная морщина - такое решение, по-видимому, меньше всего устраивало его.

В комнате Элеоноры сидели обе девушки; они должны были расстаться сегодня, так как Ева собиралась после обеда вернуться в город. Ева фон Бернсгольм также была сиротой, но, как наследница крупного состояния, представляла собой завидную партию; она жила в доме своего опекуна, датского наместника Хольгера, у которого не было времени особенно заботиться о красивом, избалованном и своенравном ребенке и который предоставлял ей во всем волю. И теперь она горячо говорила Элеоноре:

- Думай, что хочешь, но я возмущена! - заключила она свой рассказ.

Элеонора слушала ее, очевидно, очень невнимательно и едва ли даже знала, о чем шла речь, потому что посмотрела на нее, словно пробудившись от сна, и ответила почти машинально:

- Но, милая Ева, я, право, не вижу никакой причины для гнева.

- Никакой причины? Да я же рассказывала тебе, что этот капитан Горст осмелился сделать мне предложение. Мне, мне, когда он все время воюет со мной! Не проходило дня, чтобы мы из-за чего-нибудь не поспорили друг с другом, а теперь он желает жениться на мне!

- Разве это тебя так удивило? - спокойно спросила Элеонора. - Меня нисколько: я уже давно предвидела нечто подобное. Итак, ты сказала "нет"?

- Конечно! Даже три раза!

- А как он отнесся к этому?

- Он с величайшей уверенностью заявил мне, что, в конце концов я будто бы скажу "да"!

- Это очень похоже на Фрица Горста!

Ева, взволнованно ходившая взад и вперед по комнате, мгновенно остановилась.

- Да, эти пруссаки воображают, что надо даже любить по команде. Командование у них в крови; это вообще единственное, что они умеют, но это они умеют основательно. О, я ненавижу их всех!

- Ева, ты забываешь, что я - дочь своего отца, - серьезным тоном остановила ее Элеонора.

- Твой отец? Ведь полковник Вальдов и родился, и вырос в Шлезвиге.

- Но он поступил на прусскую службу и был прусским офицером.

- Ну, для него комплимент, когда я утверждаю, что он умел командовать, - ловко вывернулась Ева. - Не будь так чувствительна, Нора! От моего опекуна я слышу совсем иное, он лишь на днях назвал мансфельдские поместья "резиденцией заговорщиков".

- Неужели он действительно так выразился? - спросила Элеонора, рассеянно глядя в парк.

- Слово в слово! Резиденция заговорщиков! Он ни за что не позволил бы мне бывать у вас, если бы не надеялся разузнать через меня, что происходит здесь, в замке. Я прекрасно вижу, как он старается все выспросить у меня, но я молчалива, как могила.

Ева торжественно приложила руку к сердцу, но ее подруга, казалось, не придавала значения ее молчаливости, наоборот, в ее ответе прозвучала даже насмешка.

- Тебе трудно что-либо выболтать; кроме того, теперь твой опекун получает все желательные ему сведения от графа Оденсборга.

- Вероятно, потому, что граф был у нас уже два раза в городе, - с важным видом подтвердила Ева, - и тогда они все время вели бесконечные политические разговоры. Я не обращала на них внимания, занимаясь с бароном Гельмутом, который приезжал с ним и который точно так же находит политику очень скучной.

- Гельмут находит скучным все, что требует серьезной деятельности мужчины, - холодно возразила Элеонора.

- Да, от него так и брызжет веселостью. Вообще твой дедушка не положил на тебя тяжелой жертвы своим завещанием. Твой кузен - воплощенная любезность, самый галантный кавалер, к тому же владелец крупного майората; в этом все же есть утешение, когда приходится выходить замуж согласно воле завещания.

Элеонора, похоже, вовсе не намеревалась в ответ на безграничное доверие подруги отвечать такой же откровенностью; по крайней мере, она ни словом не обмолвилась о разговоре, час назад состоявшемся у нее с Гельмутом.

- Так ведь сейчас речь идет не о моем выборе, а о твоем, - уклончиво ответила она. - Неужели голос твоего сердца не говорит за Фрица Горста?

- Что? За человека, объясняющегося мне в любви в таком стиле? - возмущенно воскликнула Ева. - Ты себе представить не можешь, как положительно, как прозаически и притом как повелительно все это вышло! "Я вас люблю", "я предлагаю вам мою руку", "выходите за меня замуж" - точка! И в таком-то человеке я должна видеть свой идеал? Нет, это должно быть что-то величественное, что-то романтическое! Я требую мечтательной преданности, нежности и прежде всего страстной, безмерной любви!

- Не требуешь ли ты еще чего-нибудь от своего будущего супруга? Ты разочаруешься, мужчины - далеко не идеалы.

Такая мудрость удивительно странно звучала в устах девятнадцатилетней девушки; однако Ева, по-видимому, придерживалась другого мнения; она энергично выпрямилась и торжественно заявила:

- Я выйду замуж только за идеал с безмерной любовью или навек останусь незамужней!

При последних словах дверь внезапно распахнулась, и в комнату стремительно влетел Отто.

- Ура! Война! - торжествующе кричал он, сверкая глазами.

Обе девушки вздрогнули от неожиданного известия, принесенного мальчиком, и его сестра сказала ему с упреком:

- Что тебе пришло в голову, Отто? Как ты можешь так пугать нас?

- Война, война! - радостно повторил он. - Фриц только что получил приказ и должен мчаться сломя голову. Не правда ли, Фриц?

Горст следом за ним вырос на пороге.

- Я пришел проститься с вами, барышни; Отто уже опередил меня с новостью, как я вижу.

- Вы получили известие, что война объявлена? Так внезапно? - спросила Элеонора, в то время как напряженный взор Евы с тем же вопросом был обращен к капитану.

- Четверть часа тому назад, - подтвердил Горст. - С приказанием немедленно возвратиться в полк. Я должен торопиться, чтобы попасть на поезд.

- Я помогу тебе, Фриц! - бурно прервал его Отто. - Я уложу твой чемодан, закажу экипаж, позабочусь обо всем; тебе не о чем беспокоиться. Ах, чего бы я ни дал, если бы мог отправиться с тобой!

- Я охотно возьму тебя с собой, мой маленький герой, - улыбнулся Горст. - Я хотел пройти к баронессе проститься с нею, да узнал, что у нее Янсен и она приказала не беспокоить ее.

Элеонора поспешно поднялась с места и направилась к дверям.

- Это - исключительный случай, Фриц. Я сейчас же пойду к бабушке и передам ей, что мы должны уехать.

- А я помогу укладываться! - торжествовал Отто, следуя за сестрой. - Ура! Теперь придется драться!

Горст и Ева остались вдвоем. Она стояла у окна, внимательно глядя в парк, между тем как он с другого конца комнаты внимательно смотрел на нее. Так прошло несколько минут; ни он, ни она не начали разговора, но и никто из них не обнаруживал желания уходить.

- Итак, начинается война! - наконец, не оборачиваясь, сказала Ева.

- Да, слава Богу, наконец-то! - прозвучало в ответ.

- Вам, кажется, не дождаться того времени, когда можно будет обрушиться на моих земляков? - спросила она, сверкая глазами.

- Ну, я надеюсь, что ваши земляки станут защищаться.

- Несомненно, это вам придется испытать, к сожалению, на себе.

- Тем лучше! Когда неприятель храбр, радость победы чувствуется вдвойне.

Ева возмущенно повернулась к капитану.

- Вы еще не знаете, победите ли вы.

- Несомненно и во всяком случае.

Эта уверенность окончательно вывела из себя девушку; бросив на Горста уничтожающий взор, она прошла мимо него к выходу, но на пороге вдруг остановилась и воскликнула:

- Господин капитан!

- Что прикажете?

- Когда начнется сражение, вы все-таки поберегите себя.

- Беречь себя? В сражении? - повторил Горст. - Какой же я должен быть жалкий солдат.

- Я только хочу сказать, чтобы вы без нужды не подвергали себя опасности.

- Опасности надо идти навстречу, лицом к лицу столкнуться с нею; это - единственное средство избежать ее.

- О, эти бессердечные мужчины! - невольно вырвалось у Евы. - Они так легкомысленно, так весело идут на смерть, вовсе не думая о том, что мы, бедные женщины, боимся и волнуемся.

Она остановилась, словно испугавшись своих слов, но было уже поздно; Горст, все еще находившийся в противоположном конце комнаты, так поспешно бросился к ней, что в одно мгновение очутился рядом:

- Кто беспокоится? Кто боится за меня?

Ева вспыхнула, как зарево, и снова сделала попытку идти, но капитан преградил ей путь, повторив прежним повелительным тоном:

- Я хочу знать, за кого вы боитесь? Ева, вы плачете? Тогда я сейчас повторю свое предложение.

- Оставьте меня! - заливаясь слезами, воскликнула девушка. - Ступайте, я не желаю ничего слушать, ни одного слова!

Горст и не думал повиноваться; наоборот, он крепко держал маленькую ручку девушки и его голос звучал горячей нежностью:

- Ева, не отпускайте меня так! Я ведь вижу, что ваше сердце не совсем равнодушно ко мне. Дайте мне только ваше согласие, я ничего не требую больше, и я унесу его с собой в битву, как надежду, как обещание моего счастья, и, когда вернусь...

- Никогда! - зарыдала Ева. - Я знаю, что я должна сделать для моей родины, но мой опекун... он никогда не простит мне... Прощайте!

Она вырвалась и убежала в соседнюю комнату, а когда Горст хотел последовать за ней, то услышал, как в дверях щелкнул замок.

- Ева!

Ответа не последовало; за дверьми только слышалось подавленное рыдание.

Здесь капитан, по-видимому, потерял терпение: он энергично топнул ногой и столь ненавистным для молодой девушки повелительным тоном воскликнул:

- Ева, теперь я ухожу, но вернусь с целым полком и вырву вас из дома вашего опекуна, а если захвачу еще и этого ненавистника пруссаков, то спаси его Бог!

ГЛАВА IV

Вещие птицы, так долго и грозно носившиеся у берегов Шлезвиг-Голштинии, и на сей раз сказали правду: они возвестили бурю и битву; но войну - ужас каждой страны и народа - здесь приветствовали и благословляли, как благодетельную освежающую грозу после невыносимого зноя. Когда зима сковала болота и леса застыли от стужи, с шумом морского прибоя смешался звон оружия, горячая алая кровь потекла по снегу, окрашивая его девственную белизну.

Но среди этих ужасных звуков войны и зимних бурь уже ощущалось дыхание весны: прошли первых три месяца года.

В Мансфельде граф Оденсборг вступил в управление всеми имениями и, надо отдать ему справедливость, энергично держал в своих руках бразды правления. В последние месяцы все круто изменилось здесь, и "немецкие традиции" были окончательно вытеснены отовсюду. Служащих он большей частью переменил: где можно было быстро провести увольнение, это было сделано без промедления, а от оставшихся старых служащих требовалось безусловное подчинение, и это неукоснительно исполнялось, так как все знали, что в противном случае они безжалостно будут уволены. Военные действия и наступление союзной армии не испугали графа, и он ни на шаг не отступил от намеченного пути, а наоборот, еще энергичнее отстаивал свою позицию, находя здесь, как и всюду, твердую опору в наместнике Хольгере, постоянно поддерживавшем его своим авторитетом.

В этой части страны еще неограниченно господствовали датские власти; во всех замках, во всех деревнях властвовали датские войска, и тяжелая железная десница подавляла немецкое население.

О молодом владельце мансфельдского майората почти никогда не упоминалось, да и хозяином он был только по названию. В имениях все уже давно знали, что он предоставил все управление отчиму, никогда не противоречил его распоряжениям и даже не беспокоился об этом. Его поведение, так резко отличающееся от поведения его родных земляков, было, по-видимому, крайне неприятно Гельмуту и мучило его, но он ничего не предпринимал, чтобы как-то изменить положение вещей. В то время как все население, от богатого помещика до самого бедного мужика, с лихорадочным напряжением следило за ходом войны, Гельмут играл вполне пассивную роль; но то обстоятельство, что он предоставил все управление отчиму, слишком ясно показывало, на чьей стороне он стоял.

Овдовевшая баронесса находилась еще в замке; уже в декабре она хотела переселиться в Викстедт, но возникли непредвиденные препятствия. Старуха тяжко заболела, в течение нескольких недель была прикована к постели, а когда, наконец, опасность миновала, она поправлялась так медленно, что о переезде не могло быть и речи. Смерть мужа, с которым она прожила больше полувека, поведение Гельмута, ставшего игрушкой в руках отчима и находившегося в союзе с врагами своей страны, забота о будущем внуков - все вместе угнетало баронессу и мешало ее выздоровлению.

Граф Оденсборг воспользовался болезнью баронессы, чтобы совсем обособиться с пасынком от остальной семьи. В связи с войной и различным отношением к ней это было даже облегчением для обеих сторон, а в обширном замке хватало места для двух больших хозяйств. Граф и Гельмут занимали верхний этаж и выписали себе прислугу из Копенгагена, между тем как баронесса осталась в своем прежнем помещении.

Гельмут, конечно, ежедневно являлся на несколько минут справиться о здоровье бабушки и перемолвиться с ней несколькими словами, если позволяло ее состояние, но это была единственная связь, которая еще соединяла его с родными, а при этих посещениях больной старались избегать все более серьезных и продолжительных разговоров. Оденсборг же видел своих соседей, только случайно встречаясь с ними на лестнице или в парке, и отделывался в таких случаях несколькими вопросами о положении больной и холодно-вежливыми приветствиями.

Апрель только что начался; день был пасмурный и довольно прохладный. По небу ползли темные тучи, спокойное море чуть подергивалось легкою рябью, а даль скрывалась в тумане.

На лесной опушке показалась одинокая фигура. Это был Лоренц. Он вышел на прогалину, откуда просматривались берег и море. Старый ученый, более тридцати лет проживший в семье Мансфельдов и деливший с ними горе и радость, некогда приехал в замок в качестве воспитателя детей покойного барона и, в конце концов, остался там, найдя в нем и семью, и родину. На его глазах вырастало уже второе поколение, и он принял на себя воспитание и учение Отто, с тех пор как тот поселился в доме дедушки.

Лоренц обычно совершал свою прогулку медленно и задумчиво, сегодня же он почти бежал, пугливо озираясь по сторонам, и вдруг остановился, потому что с лесистого холма, небольшим мысом вдававшегося в море, спускался человек, по виду охотник, так как за плечами у него было закинуто ружье.

- Арнульф! - воскликнул старик, узнав охотника, - слава Богу, что я нашел вас! Я только что хотел бежать к вам.

- Бежать? Для чего? - спокойно спросил Арнульф, спустившись с холма.

- Вы еще спрашиваете? Разве вы не слыхали выстрелов?

- Конечно. Там что-то случилось у Штрандгольма, и дело было, кажется, жаркое. Здесь не простая стычка сторожевых постов, тут посерьезнее.

- Да, с каждым днем становится все страшнее и страшнее! - вздохнул доктор. - Нельзя выходить из дома, если хочешь остаться жив. Я спокойно иду прогуляться, не думаю ни о чем дурном, и вдруг невдалеке от меня происходит сражение.

- Да ведь так и надо! - последовал довольно невежливый ответ. - Во-первых, вовсе не так близко - по крайней мере, на час расстояния, а, во-вторых, у Штрандгольма вообще не может произойти сражение, разве какая-нибудь стычка.

- Но ведь это может дойти сюда, мы случайно как-нибудь будем втянуты в это, а когда солдаты приходят в ярость, они не щадят ни врагов, ни друзей.

- Ну, это вовсе не так страшно, - с легкой насмешкой промолвил Янсен. - Вы со своими седыми волосами застрахованы от врагов и друзей.

- Вы полагаете? - успокоился старый учитель. - По мне видно, что я мирный человек, но именно у меня такой воспитанник, который только и бредит сражениями и битвами. Два часа тому назад он уехал с сестрой в Кинкстедт, и если только услышит выстрелы...

- Тогда, наверное, не вернется назад, - закончил Арнульф. - Когда Отто чует вблизи нечто вроде сражения, он готов ринуться именно туда. Но схватка, должно быть, окончилась; вот уже полчаса, как все спокойно.

Лоренц, вероятно, не вполне еще доверял спокойствию; он начал спускаться к берегу, чтобы лучше осмотреться, и вдруг изумленно воскликнул:

- Вот идут Отто и Элеонора!

Янсен обернулся с непривычной для него живостью; в следующее мгновение он уже стоял рядом с Лоренцом, и его взор устремился на береговую дорогу, проходившую у подножия лесистого холма. Там действительно шли брат и сестра; они, в свою очередь, заметили обоих и ускорили шаг.

- Вы слыхали выстрелы? Они были со стороны Штрандгольма, - закричал Отто, перегоняя сестру. - Наши немцы подвигаются все ближе! Все леса принадлежат к мансфельдским имениям; это - первое сражение на нашей земле!

- Мне, право, кажется, Отто, что вы радуетесь этому, - с ужасом сказал Лоренц, но его воспитанник надул губы и с сердцем резанул по воздуху бичом.

- Нет, меня злит, что я не могу быть при этом.

- Да, это похоже на вас! Но вы пешком, где же вы оставили своих лошадей?

- У Арнульфа! На обратном пути из Викстедта мы заехали к нему и узнали, что он пошел к морю. Я ведь говорил тебе, Нора, что мы встретим его!

Он обернулся к сестре, следовавшей за ним и с удивлением смотревшей на воспитателя. Арнульф Янсен не двигался с места, он не сделал ни шага навстречу девушке, но его глаза неотступно следили за стройной фигурой.

- Вы видели сражение, Арнульф? - спросила она.

- Очень мало, по-видимому, это была стычка в лесу. Штрандгольм слишком далеко отсюда; кроме того, все окутано туманом, трудно разобрать что-нибудь.

Элеонора подошла к нему еще ближе и так понизила голос, что только он один мог слышать ее.

- А других известий никаких нет?

- Никаких, - последовал такой же тихий ответ. - Наши молчат.

- Тише - Отто слышит нас, - перебила Элеонора и, равнодушно отворачиваясь от него, громко прибавила: - Ты взобрался бы на холм, Отто, вместе с господином Лоренцом. Оттуда, несомненно, видно больше, чем здесь, на берегу.

- Да, это был как раз мой наблюдательный пост, - подтвердил Янсен.

Но Отто не спешил следовать этому совету. Критическим взором окинув обоих, он ответил с едкой раздражительностью, которую даже не старался скрыть:

- Это значит, вы меня прогоняете, потому что у вас снова пойдут важные разговоры, и я здесь, конечно, лишний? О Арнульф, я прекрасно знаю, что ты все доверяешь моей сестре! Она знает все твои тайны, ты говоришь ей все, она во все посвящена, а я ничего не знаю. Меня гонят, как школьника, который выбалтывает все, что услышит.

- Но Отто, с чего ты взял? - попыталась было успокоить его сестра, однако обмануть юношу было не так-то легко.

- О, я вовсе не желаю врываться в ваше доверие, - гордо заявил он. - Пойдемте, - обратился он к воспитателю, - вы видите, от нас хотят отделаться, нас посылают наверх, где нам ничего не будет слышно.

- Безопасно ли только там, в лесу? - заметил Лоренц, бросая озабоченный взгляд наверх.

- Я с вами! - воскликнул Отто, ударяя себя в грудь. - Я защищу вас! Хотелось бы мне, чтобы на нас напали...

- Что вы, Бог с вами! - с ужасом запротестовал старик, но его воспитанник продолжал с еще большим пылом:

- Чтобы я мог показать своей сестре и Арнульфу, что я - не ребенок, которого удаляют, когда взрослые разговаривают.

С этими словами он увлек за собой воспитателя. Тот, вольно или невольно, последовал за ним, и они исчезли за деревьями.

- Он прав, - промолвил Арнульф, смотря Отто вслед. - С ним действительно обращаются, как с мальчиком, хотя у него все данные, чтобы видеть в нем почти взрослого.

- Да, но у него вовсе нет рассудительности, - ответила Элеонора, - и этим он повергает в опасность и себя, и других. Итак, от наших нет никаких известий?

- Нет, посланный, которого я жду, прибудет, вероятно, только ночью; днем ведь здесь нельзя шелохнуться: наместник сторожит, как Аргус. Полицейской и военной властью он думает задавить всех, но долго так продолжаться не может, и спаси его Бог, когда все поднимутся против него!

Смутная угроза слышалась в этих словах, и взор, сопровождавший их, не сулил ничего хорошего. На лбу молодой девушки образовалась мрачная складка.

- Хольгер очень часто бывает в замке, - сказала она. - Он и граф Оденсборг - большие друзья.

- Ничего нет удивительного, ведь рыбак рыбака видит издалека! А вы также все еще в Мансфельде?

- Что же делать! Вы ведь знаете, что оставаться нас вынудила бабушкина болезнь. Только вчера доктор разрешил переехать в Викстедт. Я как раз возвращаюсь оттуда, где приготовляла все необходимое, а на будущей неделе мы покидаем, наконец, Мансфельд. Слава Богу!

Элеонора глубоко вздохнула, словно этим с нее сняли невыносимую тяжесть.

Янсен утвердительно кивнул головой.

- Я охотно верю, что вы стремитесь уйти оттуда, - граф достаточно портит вам жизнь. Он так же сурово хозяйничает в Мансфельде, как наместник - в округе; а настоящему владельцу и горя мало: он целыми днями охотится, скачет сломя голову по полям, катается и спокойно смотрит, как его отчим разыгрывает хозяина. Удивительно послушный сын! Вообще он с самого начала был полным нулем!

- Арнульф, оставим это! - сдавленным голосом промолвила Элеонора.

- Вы не желаете слушать? - резко спросил он. - А между тем вас это касается больше всех! Старый барон, конечно, не знал, что налагал на вас своей волей...

- Я еще раз прошу вас оставить это!

В этих словах девушки была тревожная мольба, но Янсен подошел к ней вплотную, мрачно глядя на нее.

- Если это обижает вас, я не произнесу больше ни звука, но мне вы должны позволить сказать одно слово. Вы выросли на моих глазах, и я не допущу, чтобы над вами учинили насилие. Когда я увидел вас в первый раз, - в его голосе слышалось с трудом подавленное волнение, - тогда я принес вашей матушке полковника Вальдова, вы были еще ребенком, и ваша матушка подняла вас ко мне, чтобы вы могли поблагодарить меня за жизнь отца. Я был необузданным мальчишкой и не думал ни о детях, ни о женщинах, но мне никогда не забыть того, как вы своими маленькими ручонками обняли меня за шею и повторили подсказанные вам слова... никогда не забыть! Мне вы должны позволить сказать вам слово.

Воспоминание, затронутое им, не могло не оказать своего действия; Элеонора с внезапным порывом протянула ему руку.

- Вы - правы, - просто сказала она.

- Так дайте мне ответ на один вопрос. Только одно слово "да" или "нет"! Будете вы повиноваться завещанию?

Янсен не отрывал взгляда от лица девушки, будто стараясь прочитать на нем ответ. Элеонора побледнела, но ответила быстро, решительно и твердо:

- Нет.

- А! - с таким диким торжеством воскликнул Янсен, что девушка испуганно отступила, вырвав у него руку.

- Что с вами? - изумленно спросила она.

- Ничего, ничего! - Янсен уже снова овладел собой, но его глаза сверкали глубоким удовлетворением. - Я ведь знал заранее, что вы не могли согласиться. Элеонора Вальдов и этот датский...

- Арнульф, вы говорите о моем родственнике, - прервала его Элеонора, но тот только горько расхохотался.

- Ну, да, его зовут Мансфельд так же, как деда и отца, но это - все, что он унаследовал у них. Мансфельды были древним родом, с прекрасными старинными традициями. В тяжелые времена они твердо стояли за нас, как мы за них. Тогда не считались друг с другом, что дескать мы - дворяне, а вы - мужики; нет, мы вместе выступали против общего врага. Но последний, носящий имя Мансфельд, испорчен в Дании; он презирает и предает свою отчизну. Датчане научили его помогать им в притеснениях и, если бы старый хозяин майората знал, чем кончит его род, он повернулся бы в гробу.

Элеонора не отвечала: то, что она слышала, было правдой, но ее лицо стало еще бледнее и губы задрожали при этих безжалостных словах, полных презрения.

- Да вот Нора! - внезапно раздался звонкий голос, и из леса выбежала Ева Бернсгольм.

- Ты в Мансфельде, Ева? Я ничего об этом не знала, - удивленно обернулась к ней Элеонора.

- Я приехала туда с опекуном всего два часа назад, сейчас же после твоего отъезда, - ответила Ева. - Мы хотели подняться на холм; твой кузен утверждал, что это - единственное место, откуда можно увидеть сражение у Штрандгольма. Где же вы пропадали, барон фон Мансфельд?

Гельмут все еще стоял на опушке, но его взгляд неотступно следовал за Элеонорой и Янсеном, застигнутыми, похоже, за очень оживленной беседой; теперь он медленно подошел ближе и небрежно промолвил:

- Мы, должно быть, мешаем вам, Элеонора?

- Чему? - холодно и гордо спросила она.

- Твоей беседе с господином Янсеном. Он, несомненно, больше, чем я, знаком с твоими болотами и лесами, которые ты так сильно любишь.

В насмешливом тоне этих слов было что-то очень презрительное, но Арнульф не остался в долгу.

- Совершенно верно, господин барон, так оно и есть! - произнес он. - Сегодня недурно было бы и вам бросить туда ваш благородный взор, потому что дерутся в наших лесах и битва идет за наши болота!

- Меня удивляет только одно, что вы не участвуете в ней, - резко ответил Гельмут, - ружье-то ведь у вас за плечами.

Янсен крепко схватился за дуло, и его палец словно случайно лег на курок:

- Никогда не мешает иметь при себе оружие! Ведь неизвестно, как и против кого придется употребить его.

- Арнульф, осторожнее, ради Бога! - кинулась к нему Элеонора.

Ева тоже испугалась этого движения. Она нагнулась к молодому барону, стоявшему рядом с ней, и прошептала:

- Не связывайтесь вы с этим Янсеном, барон! Он - опасный человек.

- Не пугайтесь, - с презрительной улыбкой возразил Гельмут. - Вы видите, стоит вашей подруге взять его за руку - и свирепый медведь превращается в кроткую овечку. Удивительную власть она имеет над ним!

Действительно, легкое прикосновение руки Элеоноры отрезвило Арнульфа; он замолчал, но его глаза с прежней враждебностью были прикованы к Гельмуту, который отвечал ему такой же неприязнью. Предвидя опасность нового столкновения, Элеонора воспользовалась первым предлогом, чтобы разъединить их.

- Ты хотела подняться на гору, Ева? - спросила она. - Отто и доктор Лоренц уже наверху, и я только что сама собиралась к ним. Ты ведь проводишь нас, Гельмут?

- Если прикажешь, - ответил с холодной учтивостью, с которой всегда обращался к ней.

- Тогда надо поторопиться. Солнце уже садится.

- О, мужчины придут еще позже, чем мы! - воскликнула Ева, начавшая уже подниматься в гору.

- Какие мужчины? - спросила, присоединяясь к ней, Элеонора.

- Граф Оденсборг и мой опекун; они скоро будут здесь, мы только немного опередили их.

Девушки исчезли за деревьями, Гельмут последовал за ними, но вдруг остановился около Янсена, мимо которого ему пришлось проходить и спросил его:

- Что вы хотели сказать давеча? На кого должно быть направлено оружие?

- На дичь! - был холодный ответ. - Я на охоте.

- Сегодня, когда в лесу сражаются? - резко спросил барон Мансфельд.

- Да.

- Ну, желаю вам тогда хорошенько охотиться внизу, господин Янсен!

- А я желаю вам успеха в ваших наблюдениях наверху, господин барон! - таким же вызывающим тоном ответил Арнульф.

ГЛАВА V

Через некоторое время действительно появились граф Оденсборг и наместник Хольгер, так же пришедшие через лес. В замке они тоже услышали продолжительную и жестокую перестрелку и захотели посмотреть сражение, происходившее так близко. До сих пор военные действия еще не коснулись окрестностей Мансфельда, и германские передовые посты находились на расстоянии нескольких миль.

Оба увлеклись оживленной беседой; наместник был также человек уже пожилой, но ему не хватало представительности графа и его изящных манер. Вся его внешность выражала не только сильную энергию, но и суровую беспощадность человека, привыкшего приказывать и безжалостно подавлять всякое сопротивление. Правительству требовались именно такие люди, которые умели поддержать свой авторитет среди немецкого населения, и Хольгеру действительно удавалось это, хотя, правда, он не отличался большой разборчивостью в выборе средств.

- Мы пришли, очевидно, слишком поздно, - сказал он, ступая на прогалину. - Сражение кончилось, в Штрандгольме все спокойно.

Оденсборг остановился и устремил взгляд на море.

- Это не Янсен спустился сейчас к берегу? - спросил он.

- Вероятно! Ведь его усадьба находится совсем рядом. Видите, граф, этот крепкоголовый мужик играет не последнюю роль в тех сложностях, о которых мы только что говорили с вами. Он - хуже всех и его неограниченное влияние на земляков крайне опасно. Я убежден, что, несмотря ни на что, он связан с неприятелем, что ему сообщаются всякие сведения, но до сих пор не удавалось это доказать.

- Я полагал, что вы учредили строгий надзор за ним и за его домом? - заметил Оденсборг. - У него вы, наверное, поселили вдвое больше солдат, чем у других.

- Конечно! Да какая же польза от этого? Хоть целый полк поставьте у него в усадьбе, он во главе своих мужиков будет явно оказывать нам противодействие. Как мы ни пытались, ни на чем нельзя поймать этого Янсена, а пока он на свободе, мы постоянно должны быть готовы к возмущению среди населения. Что, он бывает иногда в Мансфельде?

- Нет, вот уже несколько месяцев, как не появляется в замке.

- Но дети полковника Вальдова очень часто приезжают к нему.

Граф пожал плечами.

- Ведь вам известно, что между ними и этим мужиком сложились особые отношения. Они считают его спасителем своего отца и нелепейшим образом выражают ему благодарность. Я ничего не могу поделать с этими посещениями, но стал бы очень энергично возражать против ответных визитов Янсена.

- А как относится к этому барон Мансфельд? - озабоченным тоном спросил Хольгер.

Граф удивленно взглянул на него.

- Сын действует в этом случае, всецело подчиняясь моим взглядам.

- По крайней мере, так кажется. Но разве не могло на нем сказаться влияние родственников? В последнее время поразили некоторые выражения барона; они звучали очень странно. Ему, кажется, доставляет удовольствие выступать против нас. Я твердо рассчитываю на то, что мансфельдские поместья останутся исключительно в вашем управлении. Теперь, когда военные действия все приближаются, это безусловно необходимо.

Оденсборг самоуверенно улыбнулся.

- Не бойтесь, я крепко держу вожжи! Гельмут же хандрит, вот и все. Он скучает здесь без привычных развлечений, чувствует себя одиноким в фантастической Германии, но о влиянии родственников не может быть и речи. С ними у него никаких отношений, исключая кратких посещений больной бабушки, а личное вмешательство в управление или даже в партийные дела вовсе не в его вкусе.

- Конечно, вы должны знать его лучше, - подтвердил Хольгер. - Кроме того, молодому барону, даже если бы он и захотел, было бы трудно управлять своими имениями при нынешних обстоятельствах, потому что как раз теперь требуется исключительная энергия, чтобы удерживать в рамках повиновения этот мятежный народ, ожидающий только предлога для бунта. Малейшее доказательство слабости - и здешнее население обратится против нас и перейдет на сторону неприятеля, в котором видит спасителя и освободителя.

Беседуя, они пересекли прогалину и остановились у подножия холма. Отсюда нечего было и пытаться увидеть что-либо, так как стрельба уже давно затихла, но коль они уже прошли этот путь и Ева ждала их наверху, то решили подняться.

Арнульф между тем вернулся назад, сделав крюк, чтобы не встречаться с графом и наместником. Он так же хорошо заметил их издали, как и они его, и теперь медленно поднимался с берега к просеке.

- Ушли ли, наконец, эти противные господа? - угрюмо бормотал он. - Я не могу встречаться с датчанами; когда-нибудь у меня лопнет терпение, и тогда приключится беда. Я ведь знаю, что они только и ждут повода. Осторожность? Сказать-то легко, а каково сделать, когда внутри тебя все кипит и клокочет, и сам задыхаешься от гнева? Когда это только кончится!

Он направился к оголенному еще лесу, намереваясь пойти тем же путем, каким пришли датчане, как вдруг остановился в изумлении. В лесу что-то двигалось, между деревьями виднелись фигуры семи или восьми человек, быстрыми шагами приближавшихся к нему. Постепенно можно было различить форму; сверкнули ружья. Это был отряд солдат, остановившийся на опушке, недалеко от того места, где стоял Арнульф.

- Стой! - скомандовал предводитель. - Мне нужно сперва сориентироваться, в проклятом лесу теряешь дорогу и направление. Совершенно верно, мы на прибрежном холме. Вот там Штрандгольм, а в пятнадцати минутах ходьбы отсюда усадьба Янсена. Дорога идет туда! Вперед!

- Капитан Горст! - воскликнул Арнульф.

- Господин Янсен! - последовал радостный ответ. - Вот это я называю счастьем. Мы только что собирались к вам.

- Ко мне?

- Да! Я ведь знаю, что вы - наш, а мы как раз нуждались в помощи друга. Мы - одни, отрезаны от своих и хотели пробыть у вас до тех пор...

- Нет, не туда! - перебил его Арнульф. - У меня датский постой, больше двадцати человек...

Это известие, по-видимому, ошеломило Горста; он раздраженно топнул ногой:

- Проклятие! Что же нам делать?

- Вы пришли по берегу? - спросил Янсен.

- Нет, через лес, но надо обезопасить себя. Унтер-офицер Мертенс, ступайте на берег и зорко следите за холмами, остальные, расставьте посты слева и справа. Как только покажется кто-нибудь, дайте тревогу!

Солдаты повиновались. Унтер-офицер направился к берегу, между тем как остальные рассыпались по лесу, по обе стороны между деревьями. Капитан осмотрел все, каждому знаком указал надлежащее место и только после этого снова обратился к Янсену:

- Теперь давайте держать военный совет! Итак, ваша усадьба занята?

- Конечно, меня в первую очередь взяли под надзор. Но что там было у Штрандгольма? Сражение? Стычка?

- Собственно, простая рекогносцировка, но получился настоящий бой. Наши сведения оказались ложны, весь берег свободен.

- Штрандгольм занят очень сильным отрядом, - заметил Арнульф.

- Мы убедились в этом! Они приготовили нам горячий прием, но мы не остались в долгу, особенно я и мои люди. Однако при этом мы забрались слишком далеко, в лесу произошла стычка. Нас окружили, отрезали, и мы не могли попасть к своим.

- Однако ж вы здесь?

- Ну, конечно, мы пробились, - спокойно объяснил Горст, как будто это подразумевалось само собой. - При этом нам пришлось углубиться в лес в противоположном направлении. К счастью, я знаю окрестность благодаря моим посещениям Мансфельда. Пока я хотел поместить людей у вас.

- И прямо попали бы датчанам в лапы, - мрачно промолвил Арнульф.

- Но они также и за нами!

- Конечно, всюду в окрестности!

- Завидное положение! - пробурчал капитан. - После рекогносцировки наши отступили; нас они, вероятно, считают погибшими. Свободен ли хотя бы холм?

- Наверху наместник с графом Оденсборгом. Если они увидят вас, то немедленно сообщат ближайшему посту, и датчане явятся с отрядом в три раза сильнее вашего.

Несомненно, это были вести весьма плачевные, способные кого угодно вывести из равновесия; капитан же принял их с обычным спокойствием.

- С каждой минутой дело становится приятнее и приятнее! - не без юмора констатировал он. - В таком случае нам придется как можно дороже продать свою жизнь. Нас все-таки шестеро.

- Семеро, господин капитан! Я считаю и себя! - сказал Арнульф, указывая на свое ружье.

Горст сердечно протянул ему руку.

- Спасибо; нам и это может пригодиться!

- Впрочем, дело еще не так плохо, - начал снова Янсен. - Есть еще одно средство: если бы мне только удалось достать вам шлюпку. Как только вы очутитесь на море, то, держась вне выстрелов, обогнете Штрандгольм и высадитесь там, где стоят наши.

Глаза Горста сверкнули при этом предложении, во всяком случае, сулившем спасение.

- Да, это - выход! А можете вы достать шлюпку?

- Нет, по крайней мере, сегодня - берег охраняется очень зорко, но, может быть, удастся ночью. Во всяком случае надо попытаться.

Горст осмотрелся вокруг, словно подыскивая удобное место для обороны, и кивнул головой.

- Прекрасно, тогда нам придется расположиться в лесу и каждую минуту быть готовыми к нападению. Место достаточно удобное.

- Господин капитан! - прозвучало с берега.

- Что случилось? - быстро обернулся Горст.

- С горы спускаются молодая дама и мальчик, - доложил унтер-офицер.

- Женщин и детей пропускайте! - приказал Горст.

Часовой оказался прав. Ева и Отто беззаботно спускались с холма, где они в конце концов соскучились. Наверху действительно ничего не было видно, кроме некоторого беспокойства и суеты среди солдат в Штрандгольме, что отчетливо наблюдалось в бинокль. Граф и наместник углубились в пространные рассуждения о том, действительно ли на Штрандгольм сделано нападение, кто остался победителем и в каком направлении могло происходить сражение. Всеми этими обстоятельствами Ева нисколько не интересовалась, и ее попытки завязать разговор с другой стороной также потерпели неудачу.

Гельмут и Элеонора, казалось, совершенно потеряли дар слова и едва-едва говорили "да" или "нет". Девушка, наконец, не выдержала и предложила Отто спуститься к берегу, на что он немедленно согласился.

- Там ужасная скука, - говорила Ева, морща хорошенький носик. - Нора и барон Гельмут не говорят ни слова, словно в рот воды набрали, а другие... ах, Боже мой!

Она с ужасом подалась назад, но в тот же миг навстречу ей прозвучал радостный возглас:

- Ева!

Теперь и Отто узнал офицера, стоявшего рядом с Арнульфом, и быстро очутился рядом с ним.

- Фриц! Фриц Горст! - ликовал он, но капитан проворно закрыл ему рукою рот.

- Не кричи так, мой мальчик! - он понизил голос. - Я здесь инкогнито.

- Но как же так? Откуда ты явился?

- Не спрашивайте! - прервал Янсен бурные расспросы юноши. - Скажите нам только, идут ли за вами граф Оденсборг и наместник?

Отто отрицательно покачал головой.

- Нет, они не могут прервать свои наблюдения и нескоро еще придут сюда. Мы только хотели пройти к лодке.

- Лодка? - воскликнул Горст, и в тот же момент Янсен переспросил:

- Вы приехали в лодке?

- Я - нет, но Ева и другие, - ответил Отто. - Лодка стоит там, в бухте, потому что здесь им нельзя было пристать из-за прибоя.

- Вот это - помощь, - сказал Арнульф, обращаясь к капитану.

Последний невольно облегченно вздохнул при этом известии, но его взор неотступно следовал за Евой.

- Я ведь говорил, счастье суждено человеку! - вырвалось у него. - Я немедленно же отправлюсь туда.

- Останьтесь здесь, капитан! - удержал его Янсен. - Не показывайтесь слишком рано на берегу, прусская форма выдаст вас. Сперва надо выяснить, кто в лодке. Пустите меня, я все разузнаю, но, - он подошел вплотную к капитану и понизил голос, - барышня, надеюсь, не выдаст нас? Наместник - ее опекун, не отпускайте ее от себя, пока я не вернусь.

- О, об этом уж я позабочусь! - заверил его Горст.

- Что же все это значит? - недоумевал Отто.

- Янсен сейчас вернется, - ответил Горст. - Не хочешь ли проводить его? От него ты лучше узнаешь обо всем.

Мальчик недоверчиво взглянул на капитана.

- Неужели меня опять удаляют? У тебя тоже есть от меня тайны?

- Ничего подобного, я только думал, если Янсен отправится один, это все-таки опасно...

- Опасно? - воскликнул Отто. - В таком случае я должен быть с ним! Арнульф, возьми меня с собой!

С этими словами Отто бросился к Янсену, капитан же промолвил с видимым облегчением:

- Помогло! Ну, мы отделались от него!

Ева все еще стояла на прежнем месте, трепещущая и испуганная, словно опасаясь идти дальше. Ее обычно цветущее личико побледнело, а глаза с выражением радости и ужаса были устремлены на Горста.

- Фрейлейн Ева, вы дрожите? - вполголоса промолвил капитан, подходя к ней. - Не бойтесь ничего!..

Молодая девушка тревожно указала на часовых, видневшихся в отдалении за деревьями.

- Но там, в лесу, солдаты!

- Они не слышат нас, а кроме того, это мои люди. Но теперь позвольте объяснить вам...

- Вам нечего говорить мне, я догадываюсь сама, - перебила его Ева. - Как могли вы поступить так необдуманно, так безумно смело?

Вместе с упреком в этих словах звучало глубокое удовлетворение.

Горст только усмехнулся.

- Да, действительно, мы поступили несколько необдуманно, но такова уж солдатская доля.

- Но каждую минуту сюда могут явиться мой опекун и граф Оденсборг; тогда вы погибнете!

- Ну, с этими господами мы во всяком случае справимся, - равнодушно ответил капитан. - В крайнем случае заберем их с собой и они вынуждены будут совершить морскую прогулку.

- Вы хотите захватить их? - ужаснулась Ева.

- Если нельзя будет иначе, тогда да. Но - успокойтесь! Надеюсь, обойдется без кровопролития.

- Только надеетесь! А если не обойдется? Проливать кровь из-за меня!

При последних словах Горст удивленно взглянул на Еву, но страх за него и его безопасность так отчетливо выражался на лице девушки, что он решил обратить их в свою пользу.

- Вы правы, фрейлейн Ева, - подхватил он, - наше положение очень серьезно, очень опасно.

- Я уже вижу это! - воскликнула Ева, и глаза ее наполнились слезами.

- Кто знает, останемся ли мы живы!

- Господи, Боже милосердный!

- Поэтому у меня к вам последняя просьба!

- Все, все, что хотите! - зарыдала Ева, которая только теперь поняла всю опасность положения.

- Я еще раз прошу вашей руки!

Слезы мгновенно застыли, и девушка в немом изумлении остановила взгляд на неугомонном женихе, который в разгар опасности, перед лицом смерти, с тем же душевным спокойствием делал ей предложение, как некогда в замке Мансфельд. На этот раз она была далека от мысли считать это прозаическим; наоборот, теперь ей казалось это высоко романтическим и чрезвычайно льстило, что при таких обстоятельствах просили ее руки.

- И это вы называете последней просьбой? - спросила она.

- Мы не можем знать, что с нами случится через час, - ответил практичный капитан. - Поэтому я как можно скорее хочу обеспечить себе ваше "да".

- Но теперь вовсе не время для этого.

- Конечно, но, коль случай свел нас так неожиданно...

- Случай? Неожиданно? - перебила Ева. - Значит, вы не знали, что я здесь? Разве вы явились сюда не для того, чтобы видеть меня?

- Чтобы видеть вас? Ах, так! - Горсту стало понятно заблуждение девушки, но, по-видимому, поняла свою ошибку и она, потому что в ее голосе послышалось раздражение.

- Говорите, господин капитан: вы пришли сюда не ради меня?

- Нет, Ева, - с достоинством ответил Горст. - Мы на войне, и солдат перед неприятелем не должен отдаваться своим сердечным делам. И уж, во всяком случае, ему не дадут для этой цели пять человек в охрану.

От этого признания бедная Ева точно с неба упала. Она всерьез думала, что Горст ради нее предпринял эту безумную экспедицию в область, занятую неприятелем, чтобы увидеть ее, подвергался опасности попасть в плен и даже погибнуть, и вдруг эта встреча оказалась простой случайностью! Это было слишком жестоко, вся романтика внезапно померкла и все раздражение девушки вырвалось наружу.

- И тем не менее вы говорили мне о своих сердечных делах? - с возрастающей досадой спросила она. - Конечно, так, мимоходом, это, вероятно, допускается и на войне, когда там встречаются случайно и неожиданно. Прощайте, господин капитан!

Она хотела идти, но Горст решительно преградил ей путь, промолвив прежним повелительным тоном, не допускающим возражений:

- Ева, вы останетесь!

- Кажется, вы и меня хотите захватить в плен? - возмутилась она.

- О, с величайшим наслаждением!

- Господин капитан, это оскорбительно, ужасно! Это...

Ева не могла продолжать, несмотря на свое негодование, потому что Горст схватил ее за руку и крепко держал, не обращая внимания на сопротивление; но его только что такой повелительный голос внезапно прозвучал проникновенно и нежно:

- Ева, не будьте так раздражительны! Мы жестоко дрались у Штрандгольма, пробились сюда, и каждую минуту нам грозит смерть. Вы не знаете, как я обрадовался, когда после битвы, после крови и смерти внезапно увидел ваше милое лицо! В этот миг я узнал, что счастье не покинуло меня, что мы будем спасены. Не браните случая, который свел нас; мне он представляется предопределением, лучом света с небес.

Маленькая рука уже давно покорно покоилась в руке офицера, а глаза девушки с безграничным и радостным удивлением остановились на лице говорившего.

- Фриц, - тихо промолвила она, и ее голос зазвенел от волнения, - Фриц, я думаю, вы даже можете быть поэтичным!

- Я могу быть всем, чем хотите! - воскликнул Горст в восторге от того, что первый раз услышал свое имя из ее уст.

Ева прислушалась с величайшим удовольствием к тому, как он, наконец, решился на романтическое любовное объяснение, которого она так страстно ждала. Но судьба не дала ей возможности испить до дна сладостную чашу, а капитану развить свое внезапно вспыхнувшее поэтическое вдохновение, так как именно в этот миг вернулся Янсен с Отто.

- Все прекрасно, - доложил он. - Лодка там.

Горст быстро обернулся к нему.

- Где она?

- В бухте, четверть часа ходьбы отсюда.

- А кто при ней?

- Двое датчан, слуги графа. Вы ведь умеете управлять лодкой, а то я возьму это на себя.

- Благодарю, я уже привык к морю. Унтер-офицер Мертенс!

- Господин капитан! - прозвучал ответ снизу.

- Позовите наших людей!

- Слушаю.

Ева выглядела слегка обиженной: она не могла понять, как с высоты таких идеальнейших чувств капитан сразу мог окунуться в холодную действительность, но Фриц Горст снова сделался солдатом с головы до пят. Собрав вокруг себя людей, вызванных Мертенсом, он так же отчетливо и ясно отдавал приказы, как сватался:

- Слушай! Дело серьезное! Неподалеку отсюда находится лодка, завладеть которой мы должны во что бы то ни стало. Людей надо захватить как можно осторожней, по возможности не причиняя им вреда. А когда мы будем в море, они могут кричать сколько угодно. Отто, ты оставайся и попытайся задержать наместника и его свиту только на четверть часа, этого достаточно.

- Положись во всем на меня! - восторженно произнес Отто, радуясь тому, что наконец-то ему поручена важная роль.

Тем временем Арнульф осмотрелся и взвел курок ружья.

- Я буду прикрывать арьергард, - сказал он. - Теперь вперед!

Горст еще раз подошел к девушке, стоявшей в стороне и боязливо наблюдавшей за этими приготовлениями.

- Прощайте, Ева! - тихо, но с прежней сердечностью произнес он.

Голубые глаза девушки наполнились слезами, и рыдания заглушили ответ.

- Фриц, только бы вы скорее оказались в безопасности! - прошептала она.

Горст улыбнулся, целуя ее руку.

- У меня есть теперь ваше обещание счастья! До более радостного свидания!

Встав во главе отряда, он повел его в лес, и Арнульф присоединился к ним. Несколько минут отряд, молча двигавшийся по лесу, был виден за деревьями, а затем скрылся из глаз.

ГЛАВА VI

Оставшиеся беспокойно смотрели наверх, где, к счастью, никто еще не показывался.

- Фрейлейн Ева! - прервал, наконец, вполголоса молчание Отто.

- Что? - спросила она, не спуская взора с горы.

- Я знаю, почему Фриц отослал меня к лодке, но не сержусь на него за это. На этот раз я был действительно совсем лишний, я вижу это.

Молодая девушка, густо покраснев, опустила глаза.

- Ах, Отто, что вы понимаете в таких вещах!

- Неужели и для этого я слишком мал? - спросил он обиженно. - Такой взгляд и такой жаркий поцелуй я уж наверное пойму. Но я очень рад, что вы теперь также переходите к нам. От злости у наместника сделается желтуха, когда вы станете женой прусского капитана!

Ева, казалось, совсем забыла, как энергично протестовала против такого предположения; похоже, она примирилась с этой мыслью, так как, тихонько покачав головой, возразила с подавленным вздохом:

- Ах, сейчас об этом нечего и думать. Ведь Фриц может погибнуть в бою.

- Фриц не погибнет, он пробьется повсюду, как и сегодня! - с твердой уверенностью заявил Отто. - Но теперь мы обязаны спасти его, мы никого не должны пропускать к лодке, чего бы это нам ни стоило. Вон они уже спускаются с горы! Фрейлейн Ева, смелее! Не дрожите так, это выдаст нас!

Бедная Ева действительно не могла справиться со страхом; увидев опекуна и графа, спускавшихся с горы, она задрожала всем телом. Горст со своим отрядом, правда, уже скрылся, но первый же промах мог открыть их.

Между тем ни граф, ни Хольгер ничего не подозревали.

- Вы были правы, нам стоило отправиться раньше, - сказал Оденсборг наместнику. - Впрочем, вероятно, скоро придут известия из Штрандгольма; я думаю, мы сейчас снимемся с якоря и возвратимся домой.

- Они хотят идти к лодке, - прошептала Ева.

- Этому необходимо помешать, - так же тихо заметил Отто.

Элизабет Вернер - Отзвуки родины (Heimatklang). 1 часть., читать текст

См. также Элизабет Вернер (Elisabeth Werner) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Отзвуки родины (Heimatklang). 2 часть.
Мужчины подошли поближе, за ними медленно следовал Гельмут. Не было ви...

По следам
Повесть. - Целых три дня сидим мы здесь в ожидании покушения, а до раз...