Элизабет Вернер
«Архистратиг Михаил (Sankt Michael). 3 часть.»

"Архистратиг Михаил (Sankt Michael). 3 часть."

- Я хотела... я пришла... за тобой... - испуганно пролепетала девушка. - Граф Штейнрюк просит тебя сойти в зал, потому что гости уже начали съезжаться.

Герта встала и провела платком по лицу. В один миг следы слез исчезли, и графиня Герта спокойно подошла к зеркалу, чтобы бросить еще один взгляд на свой туалет. Затем она взяла букет и сказала:

- Ну, так пойдем!

Они пошли, и атласное платье зашуршало по ступеням лестницы. Через несколько минут они входили в приемный зал, где невесту поджидали с нетерпением.

Теперь в замковом дворе карета подъезжала за каретой, и парадные комнаты стали оживляться. Менее чем через час все общество было налицо, и генерал Штейнрюк по всей форме объявил о помолвке своего внука с графиней Гертой.

Со лба Рауля исчезли последние тучки; казалось, сегодня он только и видел свою невесту, которая так гордо, так победоносно стояла рядом с ним. Все любовались ею и понимали, почему так сияет старый граф. Он твердой рукой свел вместе тех, кто подходил друг другу по рождению и имени, и это была такая красивая, такая счастливая пара!

Глава 14

Тусклое октябрьское небо раскинулось над бесконечным морем столицы, с каждым годом расплывавшимся все шире и шире. На главных улицах, как и всегда, было бойкое движение, и шум и сумятица могли оглушить каждого, кто возвращался из тихого одиночества гор и попадал прямо в поток столичного оживления.

Генерал граф Штейнрюк жил в казенном доме, где ему был отведен весь первый этаж. Комнаты были обставлены роскошно и сообразно со вкусами графини Гортензии: в этом отношении граф предоставлял полную свободу снохе. Что касается комнат самого генерала, то здесь все дышало чисто спартанской скромностью и чистотой.

Штейнрюк сидел у письменного стола и разговаривал с внуком, который только что вернулся из Беркгейма, куда проводил свою невесту и ее мать. Рауль действительно казался счастливым женихом. Когда он говорил о своей поездке, его лицо так и светилось, и строгое лицо графа тоже озарилось улыбкой: исполнение заветного желания настраивало его на более кроткий и доступный лад.

Поговорив о разных вещах, Рауль сказал:

- Ну, а теперь тебе придется прогнать меня, дедушка, наступает час твоего служебного приема.

- Нет еще, - ответил генерал, бросив взгляд на часы, - у нас еще есть добрых четверть часа, а потом сегодня мне вообще не предстоит ничего особенного - всего только несколько представлений... - Он взял листок с письменного стола, бегло просмотрел его, и вдруг лицо его омрачилось, а губы невольно прошептали: - Вот как? Значит, сегодня!

Рауль, стоявший рядом с дедом, тоже заглянул в листок и, встретив там знакомое имя, воскликнул:

- Лейтенант Роденберг? Разве он прикомандирован к генеральному штабу?

- Ты знаком с ним? - спросил Штейнрюк, резко оборачиваясь.

- Очень немного: в прошлом году я был приглашен на охоту, в которой принимали участие также и Роденберги. Ведь это - один из сыновей командира полка в В.?

- Нет! - отрезал генерал.

- Нет? Я думал, что в армии нет других Роденбергов.

- Я тоже думал и впал в ту же ошибку, как и ты. Твоя мать посвятила тебя в недавнее прошлое нашей семьи, и ты должен знать...

Молодой граф вопросительно посмотрел на деда.

- Ну да, я знаю, что с этим именем связаны очень тягостные воспоминания, но ведь в данном случае об этом не может быть и речи?

- Это - сын Луизы!

- Господи Боже мой! - воскликнул Рауль. - Этого еще не хватало! Неужели эта скверная история, которую мы считали давно забытой, теперь снова выплывет на свет? Ведь мальчишка сбежал, о нем не было ни слуху, ни духу. Да как выбрался этот субъект, сын искателя приключений, на подобное положение?

Генерал нахмурился. В этот момент профессиональное чувство взяло в душе старого воина верх над всем остальным: Михаил носил тот же мундир, как и он сам, он не мог позволить позорить его в своем присутствии.

- Выбирай выражения! - строго сказал он. - Дело идет об одном из офицеров нашей армии, об очень способном даже офицере, и о нем нельзя выражаться так!

- Но, дедушка, ты должен согласиться, что этот Роденберг нам ужасно не ко двору! И именно потому, что он - офицер и что это дает ему возможность приблизиться к нашим кругам. И нужно же было так случиться, чтобы он выплыл на поверхность как раз в тот момент, когда мое обручение с Гертой обращает на нас внимание всего общества! Конечно, он первым делом поспешит протрезвонить на весь мир о своем отношении к нашей семье!

- Сомневаюсь, потому что иначе он давно сделал бы это. Однако до сих пор никто ни о чем не подозревает, я навел справки. Во всяком случае ему известно, что мы совершенно не расположены признать эти отношения!

- Ну, что же из того? Признаем ли мы его или нет, но рано или поздно он непременно выступит в качестве внука графа Штейнрюка, чтобы извлечь из этого как можно больше выгоды. Неужели ты и в самом деле думаешь, что офицер мещанского происхождения откажется от этих выгод и умолчит о своем родстве с командующим войсками?

- Во всяком случае я попытаюсь добиться этого. Ты прав, именно теперь необходимо, чтобы эта давно похороненная история не выплыла на Божий свет. Я видел Роденберга только один-единственный раз, но, насколько могу судить, призыв к чувству чести не останется у него безответным. Он не станет навязываться семье, которая не хочет знать его, и у него не менее достаточное основание, чем у нас, не извлекать из забвения имени своего отца. Но как бы ни сложилось все дело, потрудись не говорить ни слова о нем невесте и ее матери. Они случайно познакомились с Роденбергом и, ничего не подозревая, продолжали это знакомство.

- Ну, разве я не говорил, что это - несчастье? Надо было этому субъекту стать непременно офицером! Избери он другое призвание, мы могли бы легко держаться в стороне от него, а теперь он нашел возможность приблизиться к дамам нашей семьи и, наверное, сделал это не без расчета! Разумеется, они не должны узнать, кто он! Воображаю, каким взглядом окинет меня гордая Герта, если я признаюсь в существовании такого родственника! Этому нужно помешать во что бы то ни стало, и мы, я думаю, согласимся на любую жертву, если...

- Ты все еще забываешь, что дело касается лейтенанта Роденберга! - резко перебил его генерал. - Молчание офицера нашей армии нельзя купить, в лучшем случае можно только обратиться к его чувству чести. Он должен понять и поймет, что мало чести быть родственником сына его отца, если вообще можно будет добиться чего-либо таким образом, то это может произойти только таким путем!

Рауль молчал, но по выражению его лица ясно можно было видеть, что он не согласен с мнением деда. Однако до дальнейшего обсуждения дело не дошло, так как в этот момент как раз доложили о Роденберге.

- Оставь нас! - сказал Штейнркж внуку. - Я хочу переговорить с ним с глазу на глаз.

Рауль направился к выходу, но в самых дверях встретился с прибывшим. Михаил поклонился незнакомому ему господину, но Рауль лишь окинул презрительным взглядом с ног до головы молодого офицера и хотел пройти мимо, не отвечая на поклон. Однако тут Роденберг заслонил ему дорогу и, не говоря ни слова, впился в молодого графа повелительным взором, который недвусмысленно требовал ответа на приветствие. В этом взгляде и всей осанке Роденберга было столько властности, что Рауль невольно повиновался. Он небрежно кивнул головой и прошел дальше.

Штейнрюк молча наблюдал за этой сценой, длившейся всего несколько секунд. Хотя он никоим образом не мог одобрить поведение внука, все же его почти бесило, что тот позволил смирить себя.

Теперь Михаил подошел ближе к генералу, и самый внимательный наблюдатель не мог бы заметить, что между этими двумя людьми существует какая-либо связь. Подчиненный отрапортовал генералу в строго служебной форме; генерал принял, как полагается, рапорт. Только когда все формальности были кончены и Роденберг ждал, что его отпустят, генерал заговорил:

- Мне хотелось бы обсудить с вами то, что одинаково важно для нас обоих. Когда мы в первый раз встретились с вами, мы были в неподходящей обстановке для этого. Теперь нам никто не помешает. Угодно вам выслушать меня?

- К услугам вашего высокопревосходительства! - последовал краткий ответ.

- Из нашего первого разговора я мог заключить, что вам известны отношения, в которых мы находимся друг к другу. Поэтому мы, наверное, сумеем столковаться...

- Я вообще считаю излишним касаться данного пункта! - холодно перебил Михаил.

Генерал кинул на него мрачный взгляд. Он счел нужным с самого начала повести разговор в ледяном тоне, чтобы не допустить Роденберга до какой-либо интимности в обращении, однако натолкнулся на совершенно такой же тон и такую же решимость.

- Но зато я считаю это необходимым! - ответил он с резким ударением. - Вы - сын графини Луизы Штейнрюк, - генерал не сказал "моей дочери". - Разумеется, я не могу отрицать этого факта или помешать вам ссылаться на это вполне законное родство. Но до сих пор вы не делали этого, вы трактовали все дело как тайну, и это заставляет меня надеяться, что вы сами видите нежелательность подобной огласки...

- Которой вы боитесь! - договорил Михаил.

- Которая мне во всяком случае была бы нежелательной. Я хочу говорить с вами совершенно открыто. Благодаря полковнику Ревалю вам, наверное, известно, что недавно в моей семье происходило торжество: мой внук, граф Рауль, обручился с графиней Гертой... Бракосочетание состоится в самом непродолжительном времени, и. еще текущей зимой новобрачные будут представлены ко двору. Брачный союз между двумя последними отпрысками моего рода налагает на меня двойную обязанность охранить наше имя и герб от всяких пятен. Я не хочу обижать вас, лейтенант, но, вероятно, вам известна жизнь вашего отца?

- Да!

- Мне очень жаль, что я должен касаться этого пункта, к сожалению, его никак нельзя обойти. Вы тут совершенно не виноваты, да и едва ли пострадаете. Я слышал, вы считаетесь сыном покойного друга детства профессора Велау; это очень умно придумано и предупреждает всякие попытки копаться в прошлом. К тому же ваш батюшка скончался более двадцати лет тому назад, последние годы жил за границей и, насколько мне известно, никогда не вступал в явный конфликт с законом! Но совершенно иначе повернется все дело, если вы назовете имя вашей матери. Разумеется, это произведет большую сенсацию как в аристократических кругах, так и в армии. Начнутся бесконечные пересуды, и то, что ныне давно похоронено, снова выплывет на Божий свет. Но я должен предоставить вам самому решить, приятно ли будет для вас, если прошлое вашего батюшки опять станет предметом людских толков. Что же касается лично моего отношения к данному вопросу, то я обращаюсь непосредственно к вашему чувству справедливости, которое...

- Довольно! - глухим голосом перебил генерала молодой офицер. - Избавьте меня от дальнейших рассуждений, ваше высокопревосходительство! Я уже сказал вам, что считаю совершенно бесполезными всякие объяснения между нами, потому что ни минуты не думал о возможности огласить нашу родственную связь, которую я так же решительно отвергаю, как и вы. Мне казалось, что вы могли убедиться в этом еще в наше первое свидание, когда я отказался от предложенной мне "протекции". Но я не предполагал, что она должна была быть платой за мое молчание!

Генерал видел, что Михаил глубоко оскорблен и с трудом сдерживается. Поэтому он мягко сказал:

- Вы не так приняли мои слова, как они были сказаны. Я отнюдь не хотел обидеть вас!

- Нет? - крикнул Михаил. - А что же представляет собой весь этот разговор, как не оскорбление с начала до конца? Или как вы назовете иначе, когда сына заставляют выслушивать подобные вещи о его отце, когда ему без стеснения заявляют, что из-за отца он тоже теряет право на честь и уважение? Я не могу защищать отца или отомстить за него - он сам лишил меня такой возможности, а вы воображаете, будто я не страдаю от сознания этого? Было время, когда я чуть не погиб из-за этого, но я отважился на борьбу с тенью прошлого. Я нахожусь еще пока в самом начале своей карьеры, я еще ничего не совершил. Однако когда позади меня будет лежать целая жизнь безукоризненной, почетной работы, тогда и эта старая тень исчезнет! Не все люди так безжалостны, как вы, граф Штейнрюк, да и не у всех, слава Богу, такой герб, который надо охранять от пятен!

Генерал резко встал.

- Потрудитесь сдержаться, лейтенант Роденберг! Вы забываетесь! С кем вы говорите?

- С моим дедушкой! И пусть он забудет на несколько минут, что он в то же время является моим генералом! Не бойтесь! Я назвал вас так в первый раз, который будет и последним тоже, потому что со словом "дедушка" у меня не связывается ничего священного и дорогого! Моя мать умерла в нищете и несчастье, в горе и отчаянии. Но она ни разу не открыла рта для просьбы к тому, который мог одним словом спасти ее и ее ребенка. Она знала своего отца!

- Да, она знала его! - сухо ответил Штейнрюк. - Когда она убежала из отцовского дома, чтобы стать женой искателя приключений, она знала, что отныне между нею и ее родиной порвана всякая связь и что нет более путей для примирения! Уж не хочет ли теперь ее сын осмелиться осуждать строгость глубоко оскорбленного отца!

- Нет! - ответил Михаил, мрачно и твердо глядя в лицо генералу. - Я знаю, что моя мать открыто пошла наперекор вашей воле, что она пренебрегла родиной и семьей, и если у отца говорило не сердце, а одно лишь формальное право, то он должен был оттолкнуть ее. Но я знаю также, что самой страшной провинностью ее было то, что она последовала за искателем приключений мещанского происхождения. Будь он из привилегированного класса, будь он заблудшим, опустившимся отпрыском аристократической семьи, ее не стали бы судить так строго, ей открыли бы в несчастье отцовские объятия, и ее сыну не стали бы представлять отцовскую память в виде какого-то позора! Ведь тогда я как-никак был бы наследником старого имени, ну, а все остальное постарались бы тщательно замаскировать. И уж во всяком случае меня не сдали бы в руки какого-нибудь Вольфрама в надежде, что я пропаду там!

Глаза генерала метали молнии, но он перестал обращаться с молодым офицером, как с посторонним. Теперь он заговорил, хотя и гневно, но обращаясь к своему внуку:

- Ни слова более, Михаил! Я не привык, чтобы со мною говорили в таком тоне! Что ты осмеливаешься поставить в вину?

- То, что я могу доказать, потому что это - правда! - ответил Михаил, твердо выдерживая грозный взгляд Штейнрюка. - Вам было бы нетрудно отдать мальчика-сироту в какое-нибудь дальнее учебное заведение, где о нем не было бы ни слуху, ни духу, но где он по крайней мере мог бы стать пригодным для чего-нибудь в жизни. Только вот именно он не должен был стать пригодным к чему бы то ни было! Поэтому его обрекли на жизнь среди грубых, низких людей, на побои и ругань, и все воспитание клонилось лишь к тому, чтобы подавить в нем все духовные способности и превратить в грубого, придурковатого парня, которому было бы как раз по плечу прозябать всю жизнь где-нибудь в лесах! Тогда была бы совершенно исключена опасность, что я когда-либо приближусь к благородному кругу графов Штейнрюков, тогда я должен был бы быть благодарен и за то, что мне дали возможность вести хоть крестьянскую жизнь. Чужая рука вырвала меня из этого ужаса, чужому я обязан воспитанием, положением в жизни, всем, а кровным родным я мог быть обязан лишь духовной гибелью!

Казалось, Штейнрюк онемел от этой неслыханной дерзости, но было и еще кое-что, лишавшее его дара слова. Когда-то давно ему уже пришлось выслушать нечто подобное из уст деревенского пастыря, теперь тот же упрек был брошен ему прямо в лицо с пламенной энергией. Хотя обыкновенно граф Михаил Штейнрюк был не из тех, кто отвечает молчанием на оскорбления, но тут, сознавая справедливость упрека, он не находил слов. Прежде он как-то не отдавал себе ясного отчета в правильности своего образа действий, но теперь прошлое предстало перед ним, словно в зеркале, и отраженная картина была уж слишком неприглядна.

- По-видимому, ты до сих пор еще не забыл воспитания Вольфрама! - резко сказал он наконец. - Уж не собираешься ли ты снова устроить мне сцену, как тогда?

Граф не мог придумать ничего худшего, как вызвать воспоминание о сцене в Штейнрюке. С тех пор прошло десять лет, но у Михаила при воспоминании об этой сцене вскипела вся кровь.

- Тогда вы назвали меня вором! - крикнул он. - Без доказательств, без расследования, на основании беспочвенного подозрения! Любому лакею вы позволили бы оправдаться, но ваш внук без всяких околичностей был выставлен преступником. Да, тогда я схватился за первое, попавшее мне под руку и могущее служить орудием. Тогда я не знал, что оскорбителем был мой дед, но с той минуты, когда я узнал об этом, во мне пробудилась пламенная жажда отмщения!

- Михаил! - грозно крикнул генерал. - Ни слова более в этом тоне, который не уместен ни по отношению к начальнику, ни по отношению к отцу твоей матери! Я запрещаю тебе говорить со мной в таком тоне, и ты должен подчиниться!

Обыкновенно все смерялось, когда граф говорил таким образом, но здесь ему пришлось натолкнуться на другую, не менее сильную волю. Правда, Михаил усилием воли заставил себя успокоиться, но его голос зазвучал теперь еще более холодно и властно, ничего не потеряв в энергии.

- Слушаю-с, ваше превосходительство! Я не искал этого разговора, он был силой навязан мне, но надеюсь, что теперь вы освободились от опасений за возможность претензий с моей стороны на родственную связь с вами. Вы так высоко возноситесь над обыкновенными людьми со своим древним родословным деревом! Своего единственного ребенка, осмелившегося пойти наперекор родовой гордости, вы оттолкнули недрогнувшей рукой и вычеркнули из жизни. Но ваш герб не так недосягаем, как солнце в небе, и, быть может, настанет день, когда на нем заведется пятно, которое вы не сможете удалить. Тогда вы почувствуете, что значит страдать за чужую вину, тогда вы поймете, каким безжалостным судьей были вы к моей матери! Могу я считать прием оконченным?

Он опять стоял в строгой позе солдата.

Генерал ничего не ответил. При последних словах Михаила его вдруг охватил невольный ужас, как будто они были мрачным пророчеством. Он молча кивнул Роденбергу, и тот вышел, ни разу не обернувшись назад.

Оставшись один, Штейнрюк принялся беспокойно ходить по комнате, но при этом его взор постоянно возвращался к портрету, висевшему на стене и изображавшему его самого молодым офицером. Нет, ни малейшего сходства не было между этим красивым лицом с благородными, правильными чертами и другим лицом, очень характерным, но некрасивым. И все-таки те же самые глаза сверкали графу с того лица, это был его собственный голос, как его, были эта непреклонная гордость, железная энергия; не в чертах лица, но во взоре и манерах было разительное сходство!

Это с непреодолимой силой внедрялось в сознание старика, внимательно смотревшего на свой портрет. Он был возмущен, оскорблен, и все же в его душе дрожали особые ощущения, которых он никогда не испытывал, которых ему сильно не хватало при общении с сыном и внуком: сознание, что существует наследник его крови и характера! Тщетно старался он отыскать в Рауле хоть малейшую каплю этого наследства. Но в жилах непризнанного сына отверженной дочери, переступавшего его порог в качестве совершенно постороннего человека, текла его кровь, и, несмотря на всю ненависть и гнев, генерал чувствовал, что Михаил Роденберг - его родной внук!

Глава 15

Профессор Велау жил в западной части города, занимая небольшой, но хорошенький особняк, нарядное убранство которого доказывало, что занятия строгой наукой не мешали профессору пользоваться радостями жизни.

Зима кончилась, наступил март, и в полях уже начинали показываться первые вестники весны. А в доме Велау по-прежнему царила бурная атмосфера. Отец все еще не примирился с самоуправством сына, и над головой Ганса частенько проносилась гроза. В тот день опять профессор, воспользовавшись случаем, обрушил на голову Ганса, зашедшего к нему в кабинет, полную чашу гнева.

- Ты посмотри только на Михаила! - закончил он свою обличительную речь. - Вот он так знает, что такое работа, и двигается вперед! В двадцать девять лет он уже стал капитаном, а ты?

- Я очень хотел бы, чтобы Михаил хоть разок выкинул какую-нибудь глупую шутку! - недовольно сказал Ганс. - Тогда, по крайней мере, мне не приходилось бы постоянно слышать о его превосходстве! Ты уже видишь в новоиспеченном капитане будущего генерал-фельдмаршала, который выиграет все наши сражения, а своему единокровному сыну, который, бесспорно, является восходящей звездой, ты отказываешь в чем бы то ни было. Отец, ведь это возмутительно, наконец!

- Оставь, пожалуйста, свое шутовство! - сердито перебил его Велау. - И ты еще хочешь уверить меня, будто ты "прилежен"! Ну, конечно, в том смысле, как это понимают господа художники! Полдня бегать и забавляться под предлогом необходимости этюдов, а остальное время выкидывать всякие безумства в ателье! Потом придет черед неизбежной поездки в Италию, где продолжают забавляться опять-таки под предлогом этюдов! И это у вас называется работать! Но такая жизнь совершенно в твоем вкусе, потому что больше ты ровно ни на что не годишься!

К сожалению, упреки не произвели никакого впечатления. Ганс снова уселся верхом на стул и беззаботно ответил:

- Не бранись, отец, а то я нарисую тебя во весь рост, подарю портрет университету и заставлю преподнести мне благодарственный адрес. Кстати, я уже давно хотел спросить тебя, не желаешь ли ты позировать мне?

- Этого еще не хватало! - вскипел профессор. - Я серьезно запрещаю тебе касаться своей пачкотней моей особы!

- Так побывай, по крайней мере, в моем ателье, ведь ты даже не видел моей пачкотни!

- Нет, не видел! - буркнул Велау. - Я не желаю опять сердиться: сумасбродное идеалистическое направление... пошлая, сентиментальная тема... в лучшем случае карикатура, которая опять-таки взбесит хоть кого - вот и все, на что ты способен, заранее знаю! Я не хочу ничего знать об этой истории!

- Ну, не знать ты никак не можешь! - торжествовал молодой художник. - Когда я выставил портрет моего учителя, профессора Вальтера, вся пресса кричала о нем, а некоторые газеты внесли благодетельную вариацию в старую тему: вместо обычного "сын нашего знаменитого естествоиспытателя" они писали - "Гениальный сын известного отца"! Берегись, отец! Когда-нибудь моя слава затмит всю твою ученую известность! Но не позволишь ли ты мне теперь уйти? Я жду высоких посетителей.

Велау пренебрежительно дернул плечами.

- Воображаю!

- Пожалуйста - обе графини Штейнрюк!

- И они будут у тебя?

- Разумеется! Мы начинаем становиться известными, принимаем в своем ателье аристократию и недаром зовемся гениальным сыном выдающегося отца. В самом деле, не согласишься ли ты позировать мне, отец?

- Нет, черт возьми! - крикнул профессор.

- Хорошо, тогда я нарисую тебя по памяти без твоего ведома и пошлю портрет на выставку. До свиданья, отец! - и с самой любезной улыбкой, как будто между ними царило полнейшее согласие, Ганс вышел из комнаты.

В коридоре он столкнулся с Михаилом, который только что вернулся домой и спрашивал, у себя ли профессор.

- Да, он у себя, но опять окутан грозовой атмосферой! - ответил Ганс. - Зайди потом на полчасика ко мне в ателье, я должен кое-что исправить в картине, и ты очень нужен мне.

Роденберг кивнул в знак согласия и прошел к профессору. Мрачное лицо последнего несколько просветлело при виде молодого офицера.

- Хорошо, что ты пришел, - встретил он Михаила. - Я опять так обозлился на Ганса, что мне совершенно необходимо повидать разумного человека!

- А что опять наделал Ганс?

- Да ровно ничего, потому что он вообще ничего не делает, и в этом все несчастье! Я со всей строгостью отчитал его за бездельничанье, которому он предается вот уже пять месяцев. Этот мальчишка сведет меня в могилу!

- Дядя, не будь несправедлив, - с упреком возразил Михаил. - Ты ведь знаешь, что Ганс работает над большим произведением, и, уверяю тебя, он очень прилежен, но ты упорно отказываешься взглянуть на его работу. По-моему, он уже дал и тебе, и всем нам доказательство своего таланта. Портрет профессора Вальтера встретил всеобщее признание, все голоса слились в похвалах, и газеты назвали его даже...

- Гениальным сыном известного отца? - перебил его Велау. - И ты тоже лезешь ко мне с этим? Сколько поздравлений мне уже пришлось выслушать по этому поводу, и сколько грубостей наговорил я в ответ! Но ничего не помогает! Все держат руку негодного мальчишки, все с ним в заговоре и дивно забавляются проделкой, которую Ганс сыграл с университетом!

- Даже сам профессор Бауер, когда был здесь проездом у тебя! - вставил Михаил.

- Да, и это было досаднее всего! "Коллега, - сказал я ему, - известно ли вам, что выделывал мой бессовестный сын на ваших лекциях? Он рисовал карикатуры на вас и всю аудиторию! Он нарисовал рисунок, где вы изображены очень похоже и снабжены всеми атрибутами естествоиспытателя. Вы варите в котле четыре элемента, а ваши студенты раздувают огонь". И что же ответил мне Бауер? "Знаю, дорогой коллега, знаю! Я даже видел этот рисунок, который при всей его дерзости набросан так гениально, что я от души смеялся и простил легкомысленного ученика. Поступите и вы так же!"

- Тебе необходимо последовать этому совету, дядя, это было бы на самом деле лучше всего! Между прочим, я зашел к тебе лишь затем, чтобы поздороваться с тобой. Мне нужно к Гансу в ателье.

- "В ателье"! - передразнил его профессор. - Воображаю, что там делается! Я от души желал бы, чтобы в павильоне было темно или чтобы там вода струилась по стенам; тогда господину художнику пришлось бы отказаться от занятия своей пачкотней. А теперь он форменно обосновался перед самым моим носом, как будто так и следует. Ну, так иди "в ателье". Тамошние достопримечательности привлекают даже аристократию, но моей ноги там не будет, это уж я вам говорю!

Профессор сердито занялся своими книгами, а Михаил, по личному опыту знавший, что в таком состоянии старика лучше оставить одного, отправился к Гансу.

Павильон, в котором молодой художник устроил свою пока еще скромную мастерскую, находился в конце сада. В нем была одна-единственная, но довольно большая комната. Кое-где заделали окна, кое-где окна расширили, устроили верхний свет, и таким образом получилось ателье, которое было для профессора настоящим бельмом на глазу, тем более что никто даже и не спросил его разрешения на эти перестройки. Ганс придерживался по отношению к отцу особой тактики: он никогда сильно не противоречил ему, и "хорошо, отец" было его вечным ответом. Но вместе с тем он с полным спокойствием делал как раз обратное тому, чего требовал отец, и это было единственной возможностью управляться с раздражительным стариком.

Велау самым резким образом отказал сыну в средствах на устройство мастерской, и Ганс, у которого не было еще доходов, должен был подчиниться этому. Однако он в тот же день вступил во владение павильоном, вызвал каменщиков и плотников, приказал сделать все необходимые перестройки, а потом положил отцу, вернувшемуся из небольшой поездки, счет на письменный стол. Разумеется, профессор вышел из себя, заявил, что не потерпит более ничего подобного, и каждый день смотрел в сторону павильона бешеным взглядам, но счет все же оплатил. Ганс опять сделал по-своему.

Теперь молодой художник стоял перед мольбертом и рисовал большую картину, в то время как Михаил стоял против него со скрещенными руками. По-видимому, разговор у них не вязался, так как прошло добрых десять минут, пока Ганс наконец сказал:

- Слушай, Михаил, ты мне совершенно не нравишься!

Казалось, Михаил совсем забыл, что он позирует приятелю. Что-то из прежней мальчишеской мечтательной сонливости было в его лице. При звуке голоса Ганса он испуганно вздрогнул.

- Я? А почему нет?

- Вот оно! Ты пугаешься, словно лунатик, которого окликнули! О чем ты, собственно, думал? Ты опять стал ужасно мечтательным с тех пор, как мы вернулись из гор. Я просто не узнаю тебя!

Молодой капитан провел рукой по лбу и принужденно улыбнулся.

- По всей вероятности, мне не хватает строевой службы, а может быть, я и переработал в последние месяцы.

- Вероятно! Ты ведь просто фанатик в работе, что мне как раз нельзя поставить в вину. А теперь сделай мне, пожалуйста, удовольствие и сострой другое лицо, потому что подобное меланхолическое выражение мне не подходит.

- А какое тебе нужно?

- Как можно более свирепое! Вот как смотрит мой папенька, когда с расстояния в двести шагов созерцает мое ателье, но только еще более героично! Ведь у тебя бывает такое выражение, я знаю! Я мучаюсь уже несколько недель, стараясь схватить надлежащее выражение, но мне все не удается. Я должен найти его с твоей помощью!

- Не понимаю, к чему ты так упрямо настаиваешь на том, чтобы воспользоваться как раз моей головой! - недовольно сказал Михаил. - Она совершенно не подходит к идеальному образу, и с полотна смотрит совсем непохожее лицо!

- Этого ты не понимаешь! - покровительственно сказал Ганс. - Твоя голова мне ценна, как лучшая модель. Разумеется, это не портрет, но все, что я мог взять от твоих черт, я перенес на полотно. Только выражения, взгляда не хватает! Мне хотелось бы сильно рассердить тебя, взбесить чем-нибудь так, чтобы ты это "что-то" захотел сбросить в пропасть с высоты ста миллионов метров, как твой тезка - нечистого! Тогда мое дело было бы сделано!

- Удивительно бескорыстное желание! К сожалению, оно не исполняется, потому что я совершенно не в настроении сердиться.

- Да, ты в очень скучном настроении и делаешь соответственное лицо, так что на сегодня придется перестать. Жаль! Я дал бы своему архистратигу еще несколько характерных черточек, потому что сегодня он должен предстать перед знатными особами.

Он со вздохом отложил в сторону палитру и кисть, а Михаил поспешно спросил:

- Перед кем он должен предстать?

- Перед графиней Штейнрюк и ее дочерью. Но что с тобой?

- Ровно ничего, я просто удивляюсь, что они посетят твое ателье. Ты пригласил их?

- Не совсем, это вышло как-то случайно. Я застал вчера обеих дам у госпожи Реваль. Они спросили о моей работе. Тема показалась им интересной, и они решили побывать у меня сегодня. Я предчувствую здесь нечто вроде заказа для церкви их патрона, а это было бы мне очень желательно. Тогда это послужит доказательством моему папаше, что и пачкотня может привести к практическим результатам, а то ведь он все еще считает мою работу пустой забавой... Что это? Ты хочешь уходить?

- Ну да, ведь я тебе больше не нужен!

- Нет, не нужен, но я сказал графине, которая справлялась о тебе, что в это время ты будешь дома и с большим удовольствием повидаешь ее!

Михаил нахмурился и холодно ответил:

- В таком случае я должен остаться.

- Если ты хочешь изгладить свое непростительное поведение летом, то во всяком случае. Графиня Герта явно сердита на тебя, я понял это, когда разговор зашел о тебе. Между прочим, вчера она была удивительно серьезна и расстроена.

- Счастливая невеста?

Вопрос звучал резкой иронией. Но Ганс не заметил этого и ответил:

- Ну, что касается ее будущего счастья, то я за него недорого дам. Если старый генерал воображает, что ему удастся связать и удержать в границах своего внука, то он сильно ошибается!

- Как это? Что тебе известно о нем? - с напряженным любопытством спросил Михаил.

- Ну, мало ли чего я наслышался... В качестве восходящей звезды я вращаюсь в самых разнообразных кругах, и мне не раз приходилось встречаться с молодым графом. Это - очаровательная личность, слов нет; умен, храбр, любезен, но я боюсь... Однако вот и дамы... только что подъехал экипаж. Вот это я называю быть аккуратными!

Ганс кинулся навстречу дамам, и вскоре обе они в сопровождении художника вошли в мастерскую. На поклон Роденберга графиня Марианна ответила с обычной любезностью. Теперь она уже не упрекала его в нежелании побывать в замке Штейнрюк, так как из разговора с генералом узнала, что Роденберг несимпатичен старому графу. Графиня предполагала, что Михаилу это известно, и этим объясняла его сдержанность. Зато она сочла своим долгом удвоить собственную любезность.

- Мы давно не видались, - сказала она, подавая ему руку, - и наша последняя встреча в Санкт-Михаэле омрачилась нездоровьем Герты. С ее стороны было крайне неосторожно оставаться при надвигавшейся буре на открытой местности, и еще счастье, что дождь разразился лишь над долиной, не затронув нас, а то она простудилась бы еще серьезнее!

Михаил поцеловал протянутую ему руку и поклонился затем молодой графине, которая тогда, после бурного объяснения в горах, воспользовалась первым попавшимся предлогом, чтобы избежать дальнейшего совместного пребывания с Роденбергом. Он видел ее затем лишь краткий момент, когда она садилась с матерью в экипаж, и до сего времени они больше не встречались.

Теперь она поспешила сказать:

- Ах, мама, право, это было вовсе не так серьезно! Я только потому торопила с отъездом, что знала твою боязливость.

- Да, но ты чувствовала себя нездоровой еще несколько дней спустя, - заметила мать. - Я убеждена, что лейтенант Роденберг... или вернее.. - она окинула его мундир. - Как я вижу, вы уже повышены в чине с тех пор? Поздравляю вас, капитан!

- Вот уже две недели, как он облечен новым званием, - заметил Ганс. - Я уже испросил милостивое разрешение нарисовать будущего генерала, как только он добьется этого чина!

- Как знать! - улыбаясь, ответила графиня. - Карьера капитана Роденберга идет довольно быстрыми шагами. И у нас тоже в это время произошло радостное событие, о котором вы, наверное, слышали: моя дочь стала невестой!

- Я знаю! - и Михаил обернулся к Герте, глаза которой теперь в первый раз встретились с его взором.

Он поздравил ее с обручением, но если она ожидала встретить на его лице хоть малейший след волнения, той молниеносной вспышки, которая порой так предательски проглядывала из-за его наружной холодности, то ей пришлось разочароваться. Его поклон был точно так же вежлив и холоден, как и его поздравление, составленное в самых обычных, общепринятых выражениях. Нельзя было поздравить самую малознакомую даму вежливее и... равнодушнее.

"Графиня Герта сегодня опять невероятно надменна!" - подумал Ганс, когда увидал гримаску, с которой она приняла поздравление.

Теперь он подвел обеих дам к картине, которая занимала главное место в мастерской и была закончена лишь в некоторых частях. Фигура архистратига в натуральную величину мощно и эффектно выделялась на полотне, но лицо было, по-видимому, еще не совсем готово, а голова нечистого была только набросана. Несмотря на все это, картина уже теперь давала представление о смелости и величии замысла и захватывающей силе рисунка, так что молодой художник мог быть доволен впечатлением, которое произвела его картина.

Герта, первой подошедшая к картине, слегка вздрогнула и бросила на художника удивленный взгляд, тогда как графиня, последовавшая за нею, воскликнула:

- Да ведь это... Нет, это - не капитан Роденберг, но вы придали вашему архистратигу разительное сходство с ним!

- Вполне естественно, так как он позировал мне, - смеясь, ответил Ганс. - Конечно, я взял у него только самое характерное, но это словно создано для моей идеи.

Графиня была в полном восторге от картины и не скупилась на похвалы. Герта нашла замысел гениальным, композицию восхитительной, колорит прелестным, но, входя во всевозможные детали, о лице архангела не вымолвила ни слова.

Ганс с очаровательной любезностью служил дамам гидом в своей мастерской. Дамы захотели посмотреть другие его работы; он взял с окна альбом и старался установить его так, чтобы освещение падало с нужной стороны. Тем временем графиня взяла довольно объемистую папку, лежавшую на столе и заключавшую в себе массу эскизов и этюдов, привезенных художником из поездки, в горы. Однако, заметив это, Ганс так поспешно подбежал к ней, словно его папка подверглась серьезной опасности.

- Простите, графиня, папка очень неудобно лежит... я сам покажу вам эскизы! - торопливо сказал он.

Подвинув графине кресло и начав подавать ей листок за листком, он вдруг, словно случайно, взял один из листков и отложил его в сторону.

- Этого рисунка мне нельзя видеть? - спросила графиня, мельком заметив очертания какой-то женской головки.

- О, он совершенно не заслуживает того! Пустячный этюд, совершенно неудачная работа! - стал уверять художник, но при этом его лицо густо покраснело.

Графиня шутливо погрозила ему пальцем.

- Эге, да у господина Велау, кажется, завелись секреты? Как знать, что вы натворили там, в горах!

Ганс, улыбаясь, защищался от подобных подозрений, но когда графиня пересмотрела папку и обратилась к альбому, он все же счел за лучшее припрятать "совершенно неудачную работу", чтобы она не попадалась на глаза посторонним.

Герта все еще стояла перед картиной, и Михаил оставался возле нее. Теперь он не делал ни малейших попыток избегнуть ее близости и совершенно непринужденно занимал ее разговором о ближайших планах и намерениях Ганса. Уж на что Герта была светской девушкой, с детства приученной скрывать истинные чувства, но и то она не могла бы после свидания в Санкт-Михаэле выдержать такого беззаботного тона. Непринужденность Михаила облегчала ее и... раздражала.

- Признаться, - сказала Герта, - я поражена силой и энергией, которыми дышит картина. Уж никак не ждала этого от человека, всегда казавшегося мне таким поверхностным.

- А ведь и эту картину Ганс тоже набросал полушутя, - ответил Роденберг. - Ганс принадлежит к числу тех счастливых натур, которым все дается без особого труда!

- Счастливая натура! А вы завидуете такому свойству?

- Нет, потому что я не мог бы оценить его. Для меня имеет полную ценность лишь то, что добыто в бою, в борьбе. Ганс создан для счастья и наслаждения, я - для борьбы... Каждому свое!

- Вы избрали борьбу из личной склонности? - спросила Герта полунасмешливо, так как ее раздражало, что Роденберг теперь совершенно не испытывает на себе действия ее чар. - Должно быть, вы очень честолюбивы, капитан Роденберг!

- Может быть! Во всяком случае, я жажду восхождения, а кто с самого начала не преследует высших целей, тот никогда ничего не достигнет. Конечно, мне далеко не так легко пробиваться, как Гансу, которому все благоприятствует, но имеет немалую ценность, когда сознание говорит: "У тебя нет никого, кроме себя самого, но ты и не принадлежишь никому, кроме как самому себе"!

Эти слова были сказаны очень спокойно, но Герта поняла, какой скрытый смысл таится в них. Словно молния гнева сверкнула в ее глазах.

- И вы воображаете, будто честолюбие и в самом деле сможет заменить вам все? - спросила она.

- Да! - с ледяной твердостью ответил Михаил. - Единственное, что я беру с собой на пути к будущему, это - благодарность человеку, который стал мне вторым отцом. Во всем остальном я сумел отделаться от всякой лишней помехи!

Губы графини Герты дрогнули, но она сейчас же высоко подняла голову со всей свойственной ей надменностью.

- В таком случае желаю вам счастья, капитан! Вы сделаете блестящую карьеру, в этом я не сомневаюсь!

Она повернулась к нему спиной и подошла к матери, которая тут же стала собираться домой. Ганс пошел проводить дам до экипажа, а по возвращении в мастерскую первым делом достал "совершенно неудачную работу", тщательно спрятал ее в другую папку и запер.

- Вот была бы славная история, если бы графиня увидела этот эскиз! - сказал он. - Она сейчас же узнала бы свою крестницу, и всему великолепию Ганса Велау-Веленберга ауф Форшунгштейн настал бы конец. А между тем оно во всей рыцарственной красе живет в воспоминаниях Эберсбурга!

- Что это за эскиз? - рассеянно спросил Михаил.

- Портрет Герлинды фон Эберштейн, который я зарисовал на память. Ты ведь знаешь о моем приключении в Эберсбурге и о непредвиденном повышении в ранге. Странно просто! Я никак не могу отделаться от воспоминаний о маленькой спящей царевне, которая показалась мне такой смешной и в то же время такой прелестной! Образ Герлинды неизменно стоит передо мной, и даже в присутствии этой сказочной феи с золотыми волосами прелестное личико Герлинды все время заслоняло ее для меня. Между прочим, я нахожу, что молодая графиня очень изменилась с тех пор, как стала невестой. Ну, да это - обычная история при таких браках, где о взаимной склонности и чувстве не может быть и речи. И граф Рауль тоже, по-видимому, не питает к невесте особых чувств, так как обручение не мешает ему отдаваться во власть иным сладким чарам.

Михаил, сумрачно расхаживавший по комнате, вдруг остановился, как вкопанный.

- Уже? На глазах у невесты? Какой позор!

- Однако это звучит достаточно трагично! Да, вообще, знаешь ли ты графа Рауля?

- Я видел его у генерала, и с тех пор мы не раз сталкивались. Я был вынужден достаточно ясно показать ему, что он имеет дело с офицером, который в случае необходимости готов со шпагой в руке защищать свое право на уважение. Но в конце концов он, по-видимому, понял это.

Во взоре художника что-то засияло, и, внимательно приглядываясь к приятелю, он вооружился кистью и снова взялся за картину.

- Это меня очень удивляет, - спокойно сказал он, - конечно, граф Рауль имеет свою родовую гордость, но я никогда не замечал в нем сословного высокомерия. Должно быть, он имеет что-нибудь против тебя!

- Или я против него! Мне кажется, оба мы знаем, какими глазами смотрим друг на друга!

- Странно! Я знаю графа только с самой милой стороны. Что же касается его обручения, то всем известно, что это - дело рук деда. Его превосходительство изволили приказать, и внук склонился перед высочайшим приказом!

- Тем позорнее все это! - с пламенной ненавистью крикнул Роденберг. - Кто заставляет его повиноваться? Почему он не воспротивился? Только этот ваш хваленый Штейнрюк со всей своей рыцарственностью - просто трус, у которого не хватает храбрости для моральной борьбы!

- Ну, Раулю плохо пришлось бы, если бы он вздумал пойти наперекор деду! - небрежно заметил Ганс, не переставая работать. - Говорят, генерал муштрует домашних так же строго, как и своих солдат, и не терпит ни малейшего противоречия. Ты-то ведь хорошо знаешь своего начальника! Решился бы ты открыто пойти против него и сказать ему в лицо "нет"?

- Я наговорил ему немного побольше, чем простое "нет"!

- Ты? Генералу?

Ганс был так поражен, что на минутку даже опустил кисть. Но Михаил, забыв всякую осторожность, дал увлечь себя гневному порыву.

- Да, генералу графу Штейнрюку! Он хотел и меня тоже покорить своим властным взором, тем повелительным тоном, которому все повинуются, он приказал мне замолчать, но я все-таки не смолчал! Он должен был выслушать от меня такие вещи, каких никогда не слыхивал во всю свою жизнь. Я без стеснения бросил ему в лицо обвинение, и он выслушал меня! Теперь-то мы, конечно, порвали друг с другом, но он, по-крайней мере, знает, во что я ставлю его имя и графскую корону, он знает, что я готов его самого и весь его род...

- Сбросить с высоты ста миллионов метров в пропасть? Наконец-то! - торжествуя воскликнул художник, только что сделавший кистью несколько последних мазков. - Браво, Михаил! Теперь ты опять можешь прийти в прежнее унылое настроение, теперь я поймал!

- Что ты поймал? - удивленно спросил Михаил.

- Выражение, вспышки молний во взоре, которые я никак не мог уловить для лица моего архистратига! Ты был восхитителен в гневе! Святой Михаил во плоти, да и только!

Только теперь Роденберг почувствовал, насколько далеко зашел в своем гневе, и закусил губы.

- Значит, ты умышленно раздражал меня и хладнокровно наблюдал? Ганс, этому нет названия!

- Может быть, но это было необходимо. Взгляни сам на картину и увидишь, что стало с выражением лица архангела. Мне удалось достичь этого несколькими мазками.

Михаил подошел к картине, но, прежде чем он успел высказать какое-либо замечание, Ганс обнял его за плечи и сказал, сразу становясь серьезным:

- А теперь признайся, что такое стоит между тобой и Штейнрюком? Почему ты так ненавидишь графа Рауля и что дает тебе право говорить так непочтительно с генералом? Тут есть что-то, о чем ты умолчал!

Роденберг вместо ответа мрачно отвернулся.

- Неужели я не заслуживаю твоего доверия? - с упреком сказал Ганс. - У меня никогда не было от тебя тайн, и я могу требовать от тебя того же. Какое отношение можешь иметь ты к генералу Штейнрюку?

Последовала краткая пауза, затем Михаил холодно и твердо сказал:

- Такое же, как и граф Рауль.

Ганс посмотрел на него изумленным взором: ему казалось, что он ослышался.

- Что это значит? Генерал...

- Генерал - отец моей матери. Ее звали - Луиза Штейнрюк!

Глава 16

Был мрачный дождливый день, когда граф Рауль Штейнрюк поднимался по лестнице одного из домов аристократического квартала. Позвонив в дверь второго этажа и узнав от лакея, что мсье Анри де Клермон дома, Рауль сбросил пальто на руки слуге и вошел в комнаты со свободой, доказывающей, что он здесь свой человек.

При входе графа в салон молодой человек, стоявший у окна, обернулся и подбежал к гостю с выражением живейшей радости.

- Наконец-то ты, Рауль! А мы уже отказались от надежды видеть тебя сегодня!

- У меня только полчаса свободных, я прямо из министерства! - ответил Рауль, бросаясь в кресло.

- В таком случае будущий глава правительства, конечно, в отвратительнейшем настроении! - смеясь, сказал Клермон. - Важные государственные заботы - не свой брат!

Разговор велся на французском языке. На вид Анри де Клермон был несколькими годами старше Рауля. У него была очень элегантная внешность, и вообще он производил бы весьма благоприятное впечатление, если бы не глаза, которые смотрели с какой-то странной настороженностью. Они были пытливо устремлены и на Рауля, когда тот ответил с явным раздражением:

- Глава правительства! Государственные заботы! Если бы ты только знал, через какую сухую и скучную пустыню приходится пробираться мне! Я уже целый год служу в министерстве и все еще не выхожу за пределы самых незначительных, пустяков. В глазах нашего начальника граф Штейнрюк не имеет ровно никаких преимуществ перед первым попавшимся чиновником из мещан!

- Да, у вас крайне педантичны в таких делах, - иронически сказал Клермон. - У нас обыкновенно повышение по службе совершается очень быстро, раз обладаешь аристократическим именем и связями. Значит, тебе по-прежнему не доверяют ничего важного?

- Н"т! - ответил Рауль, причем взор его с нетерпением устремился к двери, которая вела во внутренние помещения, как будто он ожидал появления кого-то оттуда. - Самое большее, если мне поручают передать по назначению или переписать какой-нибудь важный секретный документ, поскольку тут считаются с именем, дающим гарантию соблюдения тайны. И это может продлиться еще долгие годы!

- Если ты только выдержишь! Разве ты рассчитываешь и впредь оставаться на государственной службе?

- Но конечно! Как же иначе?

- Странный вопрос в устах того, кто собирается жениться на богатейшей невесте! Да ведь ты можешь жить настоящим владетельным князем в своих имениях! Правда, насколько я знаю, ты не выдержишь и такой жизни тоже, потому что тебе нужны общество, шум, блеск, столичная суета. Но в таком случае устрой, чтобы тебя назначили на службу при парижском посольстве! Тебе будет не трудно добиться этого: стоит только нажать на соответствующую пружину, а этим ты исполнишь заветное желание своей матушки!

- А дедушка? Он никогда не согласится на это!

- Если ты будешь спрашивать его об этом, то, разумеется, нет; но ведь его власть простирается лишь на время опеки. Когда графиня Герта становится совершеннолетней?

- Когда ей исполнится двадцать лет, то есть будущей осенью.

- Ну, вот! Тогда тебе не придется считаться ни с чем, кроме желаний молодой жены, а она наверное не будет иметь ничего против того, чтобы жить с тобой в столице Европы, в средоточии блеска и пышности. Тогда генерала уже можно будет не принимать во внимание!

- Ты не знаешь моего дедушки! - мрачно возразил Рауль. - Он и тогда будет настаивать на своих правах, а я... Кстати, разве я не увижу сегодня госпожи де Нерак?

- Сестра еще не закончила свой туалет, мы едем на обед. А где ты будешь сегодня вечером?

- У невесты.

- И ты говоришь это с такой гримасой, когда решительно все завидуют тебе! Да ведь и действительно графиня Герта молода, красива, богата и...

- И холодна, как лед. Уверяю тебя, я далеко не заслуживаю особой зависти!

- Да, в области капризов графиня кажется большой мастерицей. Ну, да это - исконное право красивых женщин!

- Если бы дело было в одних только капризах! Капризами меня не удивишь, Герта с детства отличается ими. Но со времени нашей помолвки она усвоила себе по отношению ко мне такой тон, которого я долго не выдержу!

- Ну, вот еще! Кому из нас удается выбирать жену вполне по сердцу? Когда я рано или поздно вздумаю жениться, то мне это тоже не удастся, а моей сестре уже в шестнадцать лет пришлось выйти замуж за пятидесятилетнего старика. Приходится склониться перед необходимостью!

Рауль почти не слышал последних слов. Его взор был по-прежнему устремлен на дверь. Вдруг граф вскочил - в дверях послышался шелест шелкового платья.

Вошла дама, не очень молодая - ей могло быть уже под тридцать, с лицом не то чтобы красивым, даже не хорошеньким, но полным чарующей пикантности. И напрасно было бы спрашивать себя, в чем заключаются чары этой женщины, но отрицать эти чары было невозможно.

При входе дамы Рауль поспешно вскочил и подбежал к ней. Поцеловав протянутую ему руку, он сказал:

- Я забежал сегодня лишь на минутку. Мне хотелось хоть повидать вас, потому что Анри сказал мне, что вы собираетесь уезжать.

- О, у нас во всяком случае есть свободных полчаса, - ответила госпожа де Нерак, кинув взгляд на часы. - Как видите, Анри даже еще не одет для обеда!

- Но мне тем не менее пора заняться этим! - заметил Клермон. - Ты уж извини меня, Рауль, я сейчас же вернусь.

Клермон вышел из комнаты, но Рауль, казалось, отнюдь не был недоволен возможностью побыть наедине с сестрой своего друга. Он уселся, напротив нее, и между ними завязался бойкий, живой разговор, тон которого, однако, сразу изменился, как только Рауль случайно упомянул замок Штейнрюк.

- А, это замок в горах! - насмешливо сказала госпожа де Нерак. - Мы с Анри очень хотели побывать там, но, к сожалению, нам это не удалось из-за... болезни вашей матушки.

- Да, моя мать подвержена нервным припадкам, - ответил Рауль, быстро справляясь с минутным замешательством.

- Боюсь, не были ли на этот раз сами гости причиной припадка! - со злобной иронией возразила дама.

- Сударыня!

- А может быть, генерал! Во всяком случае мы явились невольной причиной болезни вашей матушки!

- Вы заставляете меня платиться за чужие грехи, - с упреком сказал Рауль. - Анри иначе относится ко мне.

Он знает, в каком тягостном положении находимся мы с матерью, и считается с этим.

- Да ведь и я тоже считаюсь! Ведь я, несмотря ни на что, навестила вашу матушку в городе! Конечно, нам пришлось ограничиться мимолетными посещениями, потому что генерал не счел нужным и позднее пригласить нас... Да, его высокопревосходительство, по-видимому, очень самодержавный повелитель, и его внук отличается примерным послушанием!

- А что же мне остается, как не повиноваться? - воскликнул Рауль. - Мама права: мы с ней вполне во власти непреклонной воли, привыкшей гнуть и ломать все, осмеливающееся пойти наперекор. О, как устал я от этой вечной опеки!

- Но ведь опека кончится после вашей женитьбы!

- Да... после женитьбы...

- Как элегически это звучит! Смотрите, чтобы графиня Герта не подслушала вас: ей может не понравиться такой тон!

Рауль встал, подошел к креслу, в котором сидела молодая женщина, и, склоняясь к ней, сказал с мольбой и упреком:

- Элоиза!

- Ну?

- Ведь вы же знаете, как я отношусь к этому браку! Вы знаете, что уже теперь я вижу в нем лишь цепи!

- И все-таки вы заключите его!

- Это - еще вопрос!

Что-то сверкнуло во взоре молодой женщины, когда она ответила:

- Уж не хотите ли вы отважиться на открытый мятеж? Это может дорого стоить вам!

- Какое мне дело до всего остального, раз дело идет о моем истинном счастье? - горячо возразил Рауль. - Ради этого счастья я готов пойти наперекор даже самому дедушке! Я думал, что мне удалось побороть свое чувство, но вот я снова встретил вас, Элоиза, и теперь вижу, насколько крепко прикован к вам... Вы молчите? Неужели вам действительно нечего мне ответить?

- Вы - глупенький, Рауль! - нежно сказала молодая женщина.

- Неужели, по-вашему, глупо жаждать счастья? - пламенно воскликнул он. - Вы вдова, Элоиза, вы свободны, и если...

Он не мог докончить фразу, так как в этот момент дверь открылась и в комнату вошел Клермон. Он сделал вид, будто не замечает ни смущения Рауля, ни недовольного взгляда сестры, и заговорил в самом беззаботном тоне:

- А вот и я! Теперь мы можем поболтать еще четверть часа, Рауль!

- К сожалению, я не располагаю более временем, - ответил молодой человек, сразу пришедший в отвратительное расположение духа, - ведь я предупредил тебя, что зашел на минутку! Сударыня! - он опять обернулся к Элоизе и смотрел на нее с безмолвным вопросом. Но Клермон встал между ним и сестрой и сказал:

- Ну, если ты так торопишься, то мы не будем задерживать тебя! Значит, до завтра!

- До завтра! - повторил Рауль и поспешно ушел. Как только дверь закрылась за ним, молодая женщина сердито заметила брату:

- Ты попал удивительно не вовремя, Анри!

- Знаю, - спокойно ответил он. - Но я счел за благо положить конец сцене, потому что ты была способна серьезно отнестись к ней!

- Ну, а если даже так? Уж не ты ли помешаешь мне!

- Нет, я просто разъяснил бы тебе, что ты собираешься сделать безграничную глупость. Допустим, что из-за тебя Рауль порвет с невестой. Ну, а дальше? Ты знаешь генерала. Неужели ты думаешь, что он когда-нибудь простит внуку подобный шаг? А против его воли Рауль вообще не может жениться, потому что он всецело зависит от деда.

- Рауль - наследник генерала, которому уж под семьдесят!

- Но генерал может прожить еще десять лет. И неужели ты так глупа, чтобы верить в то, что страсть Рауля способна пережить столь длинный срок? Ведь ты на пять лет старше его, а потому тебе нечего рассчитывать на будущее: ты должна найти себе выгодную партию теперь же, потому что через несколько лет будет поздно. К тому же Рауль - вовсе не партия для тебя. Если генерал Штейнрюк живет достаточно роскошно, то это возможно для него благодаря получаемому им большому жалованью. Его наследник получит скудный майорат, что же касается замка Штейнрюк, то это - предмет роскоши, не дающий дохода, а лишь требующий расходов. Разумеется, если вы с Раулем вздумаете поселиться в имении и будете сами заниматься хозяйством, экономя каждый сантим, то вы кое-как проживете. Но разве для вас такая жизнь? Таким образом, ты сама видишь, что из этих планов не выйдет ничего хорошего для тебя самой, а кроме того, они сильно повредят нам обоим. Ты ведь знаешь, как важно для нас, чтобы Рауль был в хороших отношениях со своим дедом, ведь помимо него у нас нет связи с домом Штейнрюков.

- Ну, этого ты мог бы легко добиться через Монтиньи, который переведен в здешнее посольство. Он, само собой разумеется, будет бывать у своей сестры.

- Да, бывать-то он будет, но ты жестоко заблуждаешься, если предполагаешь, что гордый Монтиньи займется такими делами. Он и без того относится ко мне без надлежащего уважения, и мне не раз кровь бросалась в голову от его надменности. Он предпочтет отказаться от места, но не снизойдет до этого. Таким образом, ты сама видишь, что затеяла пустое. Что значат доходы Рауля в сравнении с твоими потребностями? Ведь ты уже доказала, живя с Нераком...

- Разве я виновата, что он промотал свое состояние до последнего сантима?

- Ну, ты добросовестно ему помогала. Впрочем, не будем касаться этого. Важен сам факт, что у меня и у тебя нет ни сантима за душой и что ты должна сделать блестящую партию. Твой роман с Раулем должен оставаться именно романом и только, и ты поступишь крайне неразумно, если толкнешь его на разрыв с невестой. Ты должна помнить одно: пока генерал жив, твой брак с Раулем невозможен, а позднее он бессмыслен... В чем дело? - обратился он к лакею, вошедшему в комнату с карточкой в руках.

Взглянув на последнюю, Клермон с недоумевающим видом подал ее сестре.

- Монтиньи? - удивленно воскликнула она. - Он пришел к тебе? Но ты только что...

- Да я сам не понимаю, в чем дело. Наверное, его привело сюда какое-нибудь чрезвычайно важное дело. Оставь нас одних, Элоиза!

Молодая женщина вышла, и Клермон приказал лакею ввести посетителя. Тот появился сейчас же.

Маркизу де Монтиньи было около пятидесяти лет.

У него был очень аристократический вид и надменная осанка. Несмотря на то, что маркиз поклонился хозяину с умышленной холодностью и сдержанностью, Клер-мон подбежал к нему с величайшей предупредительностью.

- Ах, маркиз! Как я рад, что наконец-то имею удовольствие приветствовать вас! Пожалуйста! - и он движением руки пригласил гостя сесть.

Но Монтиньи остался стоять и ответил ледяным тоном:

- Вы, конечно, удивлены, видя меня здесь, мсье де Клермон?

- О, нет! Наши отношения в качестве земляков и сослуживцев...

- Были и будут самого поверхностного характера, - перебил его маркиз. - Меня привело к вам дело личного свойства. Я не хотел бы разрешать его через посольство!

Тон, которым говорил де Монтиньи, отличался обидной пренебрежительностью, и Клермон гневно уставился на гостя, осмеливающегося обращаться с ним так в его собственном доме.

- Я только что встретился с племянником, - продолжал тем временем маркиз. - Он шел от вас?

- Да, он был у нас.

- Насколько я знаю, граф Штейнрюк бывает у вас ежедневно?

- Да, мы очень дружны с ним.

- В самом деле? - с оскорбительной насмешливостью переспросил Монтиньи. - Рауль еще молод и неопытен, но вам следовало бы подумать, что это "дружба" не стоит труда. Такому молодому, незначительному чиновнику не доверяют важных государственных тайн, для этого здесь слишком осторожны!

- Маркиз! - крикнул Клермон.

- Мсье де Клермон?

- Я уже неоднократно имел случай убеждаться, что вы обращаетесь со мной в неуместном тоне. Прошу переменить его!

Монтиньи пожал плечами.

- Мне казалось, что в обществе я не изменял по отношению к вам привычному такту. Но теперь мы одни, и вы уж позвольте мне быть откровенным. Я только недавно узнал о том, что граф Штейнрюк постоянно бывает у вас, мне неизвестно лишь, какую роль играет во всем этом мадам де Нерак. Вы должны понять меня и разрешить обратиться к вам с просьбой, вернее - с требованием оставить в покое графа Штейнрюка. Подыщите себе для своих целей других людей, но оставьте в покое сына графини Гортензии и племянника маркиза де Монтиньи.

Клермон побледнел как смерть, его руки невольно сжались в кулаки, а голос звучал хрипло, когда он ответил:

- Вы забываете, что мое имя так же старо и благородно, как и ваше! Я требую уважения к своему имени!

Монтиньи отступил на шаг назад, оглядел Клермона с ног до головы и резко сказал:

- Я уважаю ваше имя, мсье де Клермон, но не ваше ремесло!

- Это слишком! - крикнул Анри, делая движение, как бы собираясь броситься на маркиза. - Вы дадите мне удовлетворение!

- Нет! - сказал Монтиньи.

- Тогда я заставлю вас...

- Не советую! Этим вы вынудите меня объявить во всеуслышание, почему я отказываюсь дать вам удовлетворение. Это лишит вас возможности продолжать вращаться в здешнем обществе. Разумеется, этим я возложу на себя слишком большую ответственность, так что к подобному оружию я обращусь лишь в самом крайнем случае. Но, как бы там ни было, я повторяю вам: если вы не исполните моего требования, я открою глаза сестре и племяннику! - и Монтиньи, пренебрежительно кивнув Клермону, вышел из комнаты.

Некоторое время Клермон стоял словно пораженный громом, а затем прошептал:

- Ты поплатишься мне за это!

Глава 17

Дом супругов Реваль являлся своего рода сборным пунктом для столичного общества. У Ревалей всегда можно было встретить самый изысканный круг гостей, в котором родовая аристократия смешивалась с аристократией ума и таланта. И на этот раз и та, и другая были представлены в изобилии. На вечер прибыл генерал Штейнрюк со всей семьей и даже профессор Велау с обоими сыновьями, хотя старик неохотно показывался в обществе.

Ганса Велау пока еще не было видно, так как он был озабочен постановкой живых картин. Увидев Михаила, полковник Реваль сейчас же взял его под руку и, отведя в сторону, спросил:

- Скажите, милейший Роденберг, не провинились ли вы в чем-нибудь перед генералом?

- Нет, полковник, - с полным спокойствием ответил Михаил.

- Нет? Меня удивило, что в последний раз, когда я заговорил с генералом о вас, он решительно перевел разговор на другую тему.

- Ну, дело объясняется очень просто: я не имел счастья понравиться его высокопревосходительству!

- У генерала не бывает капризов, и это в первый раз, что он относится так несправедливо к дельному и талантливому офицеру. Нет, вы, наверное, что-нибудь упустили из виду!

Тем временем сам Велау подошел к графине Марианне, которая всегда относилась к старику с величайшим благоволением. После первых приветствий графиня стала жаловаться на свое нездоровье, и Велау заявил, что с удовольствием выслушает ее, так как хотя он и отказался от врачебной практики, но графиня представляет для него исключение. Словом, они вели самую мирную беседу, как вдруг графиня Штейнрюк неудачно затронула больную тему.

- Завтра я буду у вашего сына, - сказала она. - Он говорит, что его большая картина совсем готова и может быть выставлена на будущей неделе. Я хочу еще раз полюбоваться на свою собственность - ведь вам, наверное, известно, что я купила эту картину?

- Да! - лаконически отрезал профессор, хорошее расположение духа которого немедленно исчезло.

- Так что же вы скажете об этом произведении юного артиста?

- Ровно ничего. Я даже не видел его!

- Как? Но ведь мастерская находится у вас во дворе?

- К сожалению, да. Но моей ноги там не было и не будет.

- Ах, вы все еще не примирились со своим сыном? Я согласна, что он сыграл с вами дерзкую шутку, но теперь вы сами должны согласиться, что такая богато одаренная натура не годится для сухой, холодной науки!

- В этом вы правы, графиня. Мальчишка не способен ни к чему дельному и серьезному, ну, так пусть будет хоть художником!

- Неужели вы считаете, что искусство хуже науки?

- Полно, графиня! Конечно, очень приятно навесить на стены картины, и у вас в Беркгейме...

- В Беркгейме? Вы, очевидно, даже не знаете, что представляет собой картина вашего сына? Да ведь она предназначена для церкви святого Михаила!

- Для церкви?

- Ну да! Ведь это - икона!

- Что такое? - отчаянно завизжал профессор. - Мой сын рисует иконы?

- Ну конечно! Разве он ничего не говорил вам об этом?

- Посмел бы он только! И Михаил тоже не обмолвился ни словом, хотя он, наверное, знал обо всем!

- Это - вне сомнений, потому что капитан Роденберг позировал вашему сыну!

- Воображаю, что за святой вышел из него! - сказал профессор с желчным смехом. - Михаил как раз создан для такой роли! Да что, взбесились оба они, что ли? Вы извините, графиня, я сам чувствую, что становлюсь груб, но не могу оставить это дело так! Ведь это переходит все границы! - и профессор бегом пустился разыскивать сына.

В тот же момент складки портьеры окна за спиной графини пошевелились, и оттуда показалась голова испуганной Герлинды.

- Кто этот господин, не выносящий икон? - в ужасе спросила она.

- Один из величайших ученых нашего времени, и потому ему надо простить некоторую резкость суждений. Вообще...

Но тут послышался сигнал к началу представления, и все поспешили в зал.

В этот вечер Ганс покрыл себя славой: его живые картины имели выдающийся успех. Особенно удалась Лорелея, которую изображала графиня Герта. Она была так хороша в сказочном наряде, что даже профессор Велау на минуту забыл о своем огорчении. Но как только занавес опустился и Ганс вышел с участниками представления в зал, отец сейчас же бросился к нему. Однако добраться до Ганса было не так-то легко, потому что к нему со всех сторон теснились восхищенные зрители.

- Я должен поговорить с тобой, - сказал профессор с лицом, предвещающим мало хорошего, когда ему все же удалось добраться до сына.

- С удовольствием, отец, - ответил Ганс, следуя за стариком в ту самую оконную нишу, где перед этим пряталась Герлинда.

Лицо Ганса сияло удовольствием и радостью, и это еще более обозлило старика. Он начал без всяких околичностей:

- Правду ли сказала мне графиня, будто ты написал икону?

- Да, отец!

- И Михаил позировал тебе?

- Да, отец!

- Да что вы оба взбесились, что ли? Михаил в качестве святого! Воображаю эту карикатуру!

- Ошибаешься, отец, Михаил вышел очень хорошо в виде разгневанного архангела. Дело в том, что икона изображает архистратига Михаила.

- А по мне хоть самого сатану!

- Он тоже нарисован, и притом в натуральную величину. Кстати, какое тебе дело до того, что именно представляет собой моя картина?

- Какое мне дело? - окончательно рассердился профессор, с трудом сдерживавшийся до сих пор, чтобы не привлекать внимания общества. - Да ты же знаешь, какую позицию занимаю я по отношению к клерикалам, тебе известно, что попы травят меня из-за моих убеждений, и ты рисуешь иконы для церквей? Этого я не потерплю! Я запрещаю тебе выставить свою картину!

- Этого ты не можешь, отец, потому что картина составляет собственность графини Марианны Штейнрюк! - хладнокровно ответил Ганс. - К тому же она предназначена в церковь Санкт-Михаэля.

- Где ее, разумеется, установят со всяческой церковной помпой?

- Да, отец! В день архистратига Михаила!

- Ганс, ты сведешь меня с ума этим вечным "да, отец"! Значит, в храмовой праздник? В день, когда собирается все окрестное население? Конечно, клерикальные газеты сейчас же ухватятся за эту историю, и среди упоминания об обедне, причастии, крестном ходе и тому подобном будет фигурировать мое имя!

- Извини, это - мое имя! - с ударением поправил профессора художник.

- Почему я не назвал тебя Акакием или Панкратием? Тогда была бы хоть какая-нибудь разница!

- Отец, да отчего ты так бесишься? В сущности ты должен быть благодарен мне за то, что я задался целью примирить тебя с твоими противниками. Кроме того, эта картина не может, строго говоря, называться иконой. Она представляет борьбу света с мраком. Разумеется, под архистратигом я подразумевал лишь просвещение, науку, а под сатаной - суеверие, невежество. Да ведь это - воплощенная хвала твоему учению, отец!

- Молчи, ты загонишь меня в гроб! - простонал профессор, у которого все помутилось в голове при таком оригинальном повороте.

- Полно! Мы еще поживем с тобой к нашему взаимному удовольствию! А теперь ты меня извини, мне надо в зал!

Ганс вышел из ниши и отправился искать Михаила.

С этой целью он заглянул в маленький салон, помещавшийся рядом с залом, и вдруг вскрикнул от удивления:

- Баронесса фон Эберштейн!

Герлинда испуганно вздрогнула при этом окрике и, узнав вошедшего, в свою очередь воскликнула:

- Барон фон Велау-Веленберг!

- Я думал, что вы находитесь далеко отсюда, в родных горах! - сказал Ганс, поспешно усаживаясь рядом с девушкой. - Как здоровье вашего батюшки?

- Бедному папе было очень плохо всю эту зиму, - сообщила Герлинда. - Но к весне ему стало много лучше, так что я могла уехать без опасения.

- А Мукерль? Как поживает Мукерль?

Сведения о здоровье козы были вполне утешительны: Мукерль по-прежнему весела и шаловлива, и, рассказывая о проделках козы, "дворяночка" несколько отделалась от первоначальной стесненности. Она была так рада поговорить о своей родине!

- Ну, а как вам нравится у нас? - спросил Ганс, когда девушка умолкла.

- Мне здесь совершенно не нравится! - грустно ответила Герлинда. - Я охотнее осталась бы с папой и Мукерль. Я чувствую себя здесь страшно чужой и заброшенной. Никто не понимает меня, и я никого не понимаю!

- Ну, этому вы еще научитесь!

Но Герлинда снова грустно покачала головой. Она уже начала сознавать, что над ней смеются, и стала жаловаться Гансу:

- Здесь ровно никто не заботится о родословных, никто не знает, что мы происходим из десятого века и что наш род старее всех! Если я начинаю говорить об этом, Герта сейчас же замечает мне: "Дитя мое, это здесь неуместно!", а граф Рауль смеется мне прямо в глаза самым оскорбительным образом. Теперь я поняла, что он все время смеялся надо мной! Но вы, барон, наверное, не увидите тут ничего смешного? Ведь у вас, как говорит папа, очень сильно развито сословное чувство!

"Рыцарю Форшунгштейн" стало не по себе при этом призыве к его сословной гордости, и он понял, что настал час расплаты за дерзкую проделку. Все равно теперь Герлинда узнает от других, как его зовут на самом деле. Он должен был предупредить это, для чего существовало только одно средство: самому признаться во всем.

- А мы порылись в книгах старых родов и наконец докопались до вашего рода! - продолжала "дворяночка" и, впадая в стиль старых хроник, начала трещать: - Господа фон Веленберр - старый баронский род, севший на поместье в лето от Рождества Христова тысяча шестьсот сорок третье. Нынешний глава семьи, барон Фридрих фон Веленберг ауф Берневиц... - тут она неожиданно запнулась и заметила вполне натуральным, хотя и грустным голосом: - А Форшунгштейн мы так и не могли найти!

- Не мудрено, потому что его не существует, - решительно ответил Ганс. - Вы и ваш батюшка впали в ошибку, в которой, впрочем, виноват я сам. Я уже при первой встрече сообщил вам, что занимаюсь живописью.

Герлинда кивнула с серьезным видом.

- Да, я рассказала об этом папе, но он находит, что это неподходящее занятие для человека из старого аристократического рода!

- Да я совершенно не принадлежу к аристократии, ни к старой, ни к новой! - воскликнул Ганс и, когда Герлинда испуганно отшатнулась от него, торопливо продолжал: - Я должен во всем признаться вам, баронесса! В тот вечер я заблудился и промок под дождем. Ваш батюшка не хотел впускать меня в дом, и когда я увидел, что он окажет гостеприимство лишь аристократу или дворянину, то назвался вымышленным титулом, иначе я был бы вынужден блуждать по лесу под дождем всю ночь напролет. Но теперь я открыто признаюсь вам, что меня зовут просто Ганс Велау и что я - мещанин с головы до ног.

Герлинда была так поражена этим сообщением, - что в первый момент сидела безмолвно, с ужасом глядя на Ганса. Наконец с ее уст сорвалось:

- Это ужасно!

Ганс встал и церемонно поклонился Герлннде.

- Я отлично сознаю свою вину, однако не предполагал, что истина так испугает вас. Разумеется, теперь я потерял в ваших глазах всякое значение и, наверное, лишь исполню ваше желание, если покину вас. Прощайте, баронесса!

Он повернулся, но в самых дверях его остановил робкий оклик:

- Господин Велау!

- Баронесса?

- Может быть, вы все-таки немножко сродни барону Фридриху Веленбергу ауф Берневиц? Ну, хоть чуть-чуточку?

- К сожалению, нет. Я впопыхах придумал имя, похожее на мое собственное, и даже не подозревал, что Веленберги существуют на самом деле.

- Тогда папа ни за что не простит вам, - с отчаянием вырвалось у Герлинды, - и вам нельзя будет никогда более приехать в Эберсбург!

- А вы хотели бы, чтобы я приехал? - спросил Ганс.

Герлинда промолчала, но на ее глазах показались крупные слезы.

Это обезоружило оскорбленного юношу. Виноват ли бедный ребенок, если он с молоком матери всосал такие смешные понятия?

- А вы сами тоже сердитесь на меня за сумасбродную проделку? - снова спросил он. Герлинда ничего не ответила, но и не оказала сопротивления, когда он взял ее за руку, продолжая: - Барон фон Эберштейн крепко держится традиций своего рода. Я знаю это и не могу требовать от него, чтобы он на старости лет отказался от всего, что заполняло его жизнь. Барон душой и телом принадлежит прошлому. Но вы, баронесса, только собираетесь вступить в жизнь, а в наш век нужно считаться с духом времени и брать вещи такими, как они есть. Вы помните, о чем я говорил с вами на замковой террасе?

- Да! - еле слышно ответила она.

Ганс низко склонился к ней. Его голос снова приобрел теплый, ласковый оттенок, который так тронул Герлинду в то солнечное утро.

- Вокруг вас предрассудки и традиции тоже сплели живую изгородь, и она страшно разрослась. Неужели вы хотите проспать всю жизнь? А ведь может настать время, когда вам придется выбирать между мертвым прошлым и светлым, солнечным будущим. Смотрите, выбирайте, как следует!

Он взял маленькую ручку девушки и поднес ее к своим губам. Прошло немало времени, пока он выпустил ее, затем он поклонился и вышел из комнаты.

Графиня Штейнрюк была занята разговором с маркизом де Монтиньи, когда Герлинда снова появилась около нее. После ухода маркиза графиня сказала:

- Где ты пропадала все это время, дитя мое? Я совсем потеряла тебя из вида. Наверное, ты опять просидела в одиночестве, забившись где-нибудь в уголке? Неужели ты никогда не научишься свободно вести себя в обществе, как это делают все остальные девушки?

Обыкновенно Герлинда молча и робко выслушивала упреки крестной. Но теперь она открыла рот и, к величайшему удивлению графини, разразилась следующим мудрым ответом:

- Да, милая крестная, я постараюсь научиться этому, потому что в нынешнем веке нужно считаться с духом времени и брать вещи такими, как они есть!

Глава 18

Ганс Велау, благоразумно избегавший весь вечер отца, отыскал наконец Михаила и с явным интересом слушал его сообщение.

- Значит, ты видел ее и говорил с нею? - спросил он.

- Видел - да, говорил - нет, - ответил Михаил. - Графиня познакомила меня с баронессой фон Эберштейн, но когда я заговорил с ней, то получил в ответ совершенно непонятный книксен. Она еще ребенок и слишком молода, чтобы бывать в обществе.

- В шестнадцать лет девушка - уже не ребенок. Ну, а как она вообще тебе понравилась?

- У нее очень миленькая мордочка. Глаз я не видел, потому что она упорно не поднимала ресниц. Вообще твоя "дворяночка", как ты ее называешь, кажется довольно ограниченной натурой.

- Михаил! - с выражением величайшего презрения сказал Ганс. - Я всегда сомневался в твоем вкусе, а теперь сомневаюсь также и в способности определять людей! Ограниченна! Я говорю тебе, что Герлинда фон Эберштейн умнее всех остальных, вместе взятых!

- Немного слишком смелое утверждение! - сухо отозвался Михаил. - Но ты ужасно возмущаешься, если против твоей "дворяночки" скажут хоть слово. Опять воспламенился? В который раз?

- Об этом не может быть и речи! Я отношусь к этому дивному созданию совершенно бескорыстно!

- Вот как?

- Михаил, запрещаю тебе это насмешливое "вот как"! - раздраженно заявил Ганс. - Однако совсем забыл представить тебя мадам де Нерак, Клермон настойчиво просил меня об этом!

- Клермон? А, это тот молодой француз, у которого ты теперь бываешь? Ты еще хотел как-то уговорить и меня пойти туда вместе с тобой!

- Но ты, как всегда, отказался.

- Потому что у меня и без того достаточный круг знакомых. Ты - другое дело, ты художник. Кстати, ты давно знаешь этого Клермона?

- Нет, я познакомился с ним этой зимой и сейчас же получил очень радушное приглашение. Уже тогда он и его сестра просили меня привести тебя с собой.

- Меня? Это странно. Они ведь даже не знают меня.

- Ну, может быть, то была простая вежливость. Во всяком случае в молодой вдове ты встретишь очень интересную, даже опасную женщину. О, конечно, не для тебя! Ведь твоя ледяная натура выдерживает без оттаивания даже красоту графини Герты, а Элоиза де Нерак в сущности некрасива. И все-таки она одержала такую победу, которая должна уязвить даже гордую графиню. Помнишь, я как-то говорил тебе, что граф Рауль, по-моему, отдался во власть совсем иных чар? Ну вот - он ежедневно бывает у Клермона!

- И ты думаешь, что это происходит из-за госпожи де Нерак?

- Надо полагать. Во всяком случае граф ухаживает за вдовушкой больше, чем это совместимо с его обязанностями жениха. Как далеко зашло у них дело, я, разумеется, сказать не могу, но... Однако, тсс!.. Вот и он сам!

Действительно, в этот момент Рауль как раз проходил мимо них. Он был очень поверхностно знаком с Гансом и все-таки счел нужным остановиться около него и заговорить с очаровательной любезностью. Это было сделано с явным умыслом, потому что, разговаривая с Гансом, Рауль в то же время упорно не замечал Михаила. Последний ни единым звуком не принял участия в разговоре и, по-видимому, - совершенно спокойно прислушивался к нему, но когда граф пошел дальше, он проводил его таким взглядом, что Ганс поспешно схватил друга за руку.

- Надеюсь, ты не придашь значения этой невежливости? - спросил он. - Ведь между тобой и Штейнрюком царит вражда...

- Которая в данном случае была выражена по-детски. Граф Рауль должен был бы знать, что я не допущу подобного отношения.

- Что ты хочешь сказать? - взволнованно спросил Ганс, но в этот момент к ним подошел Клермон с сестрой, и ему пришлось представить им своего друга.

Так Ганс и не получил ответа на свой вопрос.

Анри уступил Михаилу место возле сестры, а сам взял под руку художника и увел его в сторону. Затем им овладел кто-то другой, и долгое время Ганс должен был переходить от одного к другому: ведь вместе с графиней Гертой он был героем сегодняшнего вечера.

Графиня Герта была сейчас особенно хороша. Подобно другим участникам спектакля, она не сняла и в зале сказочного костюма Лорелеи, который удивительно шел ей. Немало комплиментов выслушала она в этот вечер, немало новых сердец пало к ее ногам. Только один, которого именно и хотелось ей смирить больше всех, оставался холодным и безучастным...

Это начинало вселять в душу Герты какую-то тревогу. И полно, существует ли и в самом деле любовь? Ведь еще недавно она внушала этому человеку пламенную, кипучую страсть, но прошло всего несколько месяцев, и он - словно комок льда. Значит, она, Герта, была права, когда отдавала себя по здравом размышлении без тени чувства. Если такая любовь могла исчезнуть в самый короткий срок, то что же тогда любовь вообще?

Этим размышлениям Герта предавалась, сидя в полутемной комнате на жилой половине Ревалей, куда она зашла немного отдохнуть. Вдруг в соседней комнате послышались шаги. Герта хотела встать, но резкий мужской голос приковал ее к месту.

- Здесь нам никто не помешает! Я отниму у вас всего несколько минут, граф Штейнрюк!

- Пожалуйста, капитан Роденберг, я к вашим услугам!

Герта не могла видеть разговаривавших и оставалась невидимой и ими тоже. Ее поразил резкий, враждебный тон, которым были сказаны первые фразы, и она стала с трепетом прислушиваться к дальнейшему разговору.

- Дело всего лишь в одном вопросе, - услышала она голос Михаила. - Было ли это случайно или умышленно, что, разговаривая с моим другом, вы совершенно не заметили меня?

- А вы придаете такое большое значение тому, чтобы быть замеченным мною? - с оскорбительной небрежностью кинул граф.

- Ровно ни малейшего! Я вообще не домогаюсь чести быть знакомым с вами, но раз мы знакомы, то я требую, чтобы вы соблюдали по отношению ко мне формы вежливости, принятые в хорошем обществе!

- Капитан Роденберг!

- Граф Штейнрюк?

- Вы хотите заставить меня считаться с отношениями, которых я не признаю? Ну, так этим путем вы ничего не добьетесь от меня!

- Я достаточно ясно показал, какую цену я придаю отношениям к сиятельной семье графа Штейнрюка. Спросите об этом генерала, и он подтвердит вам. Но я не расположен долее сносить такие выходки, которые всецело рассчитаны на то, чтобы оскорбить меня. Измените ли вы в будущем обращение? Да или нет?

- Однако, капитан Роденберг, каким высокомерным тоном говорите вы это!

- Существуют люди, которых надо бить их собственным оружием. Итак, отвечайте!

- Я не привык, чтобы со мной говорили в таком тоне, и уж во всяком случае меньше всех на это имеет право сын авантюриста и такой матери, которая...

- Замолчите, граф! - крикнул Михаил. - Еще одно слово о моей матери, и я убью вас на месте!

- Кулаками? - презрительно кинул Рауль. - Я привык к более рыцарскому оружию!

- Но не к рыцарскому образу действий, по-видимому, раз вы позволяете себе осыпать противника такими оскорблениями, которые мужчина не может снести, - возразил Михаил. - Не я начал разговор в таком тоне, но видно по всему, что этот разговор лучше прекратить. Завтра вы услышите обо мне!

- Буду ждать! - насмешливо ответил Рауль и вышел из комнаты.

Первоначальное недоумение Герты по мере течения разговора сменилось удивлением, страхом и озабоченностью. Она встала и решительно вышла в соседнюю комнату, где в позе мрачной задумчивости стоял Михаил.

- Капитан Роденберг! - окликнула она его.

Михаил вздрогнул и только сейчас заметил, что дверь в соседнюю комнату оставалась открытой, так что там могли слышать все, что произошло между ним и графом.

- Вы здесь, графиня Штейнрюк? - резко спросил он. - Я думал, что вы в зале!

- Нет, я отдыхала в этой комнате и стала невольной свидетельницей разговора, не предназначенного для чужих ушей!

- Мы думали, что нас никто не слышит, - ответил Михаил, прикусив губу, - у нас вышло маленькое недоразумение с графом. Но теперь, после этого разговора, можно считать, что дело улажено!

- Действительно ли можно считать так? Наоборот, конец вашего разговора свидетельствовал совсем о другом!

- О, мы прекратили наш разговор именно потому, что оба были слишком возбуждены. Завтра мы спокойнее договоримся до чего-нибудь!

- С оружием в руках?

- Вы совершенно напрасно тревожитесь, об этом не было и речи.

- Неужели вы считаете меня дурочкой, не понимающей смысла ваших последних слов? Это был сделанный и принятый вызов!

- Как неприятно, что вы должны были стать свидетельницей нашего разговора! - сказал Михаил, видя, что увертки бесполезны. - Но теперь ничего нельзя поделать, и вам было бы лучше всего забыть о том, что не предназначалось для вашего сведения!

- Забыть?.. Забыть, когда знаешь, что завтра вы оба встретитесь на жизнь или смерть?

- Мы оба? Для вас важна лишь опасность, которой подвергается граф Рауль, моей же смерти вы должны скорее желать, так как она сохранит жизнь вашему жениху!

Герта молча взглянула на Михаила, и он вздрогнул от этого страдальческого, полного трепетной боязни взгляда. Однако он сейчас же оправился от минутного смущения и опять окружил себя корой ледяной недоступности. Уж не хочет ли она начинать сначала? Ну уж нет!

- Неужели примирение невозможно между вами? - спросила Герта, нарушая томительную паузу. - Если я поговорю с женихом, если я попрошу его...

- Вы ничего не достигнете. Граф не согласится взять назад свои слова, а без этого я не пойду на примирение. Вообще подобные дела не терпят вмешательства женщины!

- Как? Женщина послужила поводом для дуэли, и ей даже не хотят дать возможность примирить противников? - с горечью воскликнула Герта. - Пожалуйста, нечего смотреть на меня с таким удивлением! Я отлично знаю, что именно вы искали ссоры с Раулем! О, вы не забываете оскорблений, капитан Роденберг, и умеете мстить!

- Неужели вы способны заподозрить меня в таком низком, бесчестном образе действий? - вспыхнул Михаил. - Этого я уж никак не заслужил от вас!

- Но я знаю причину, почему вы ненавидите Рауля...

- Нет, вы не знаете ее! - резко оборвал ее Михаил. - Вообще вы глубоко заблуждаетесь. Я не искал ссоры с графом, и если потребовал его к ответу, то он сам вызвал меня на это. Да, вражда между нами существует, но она коренится в том, о чем вы не имеете ни малейшего понятия и что не имеет ни малейшей связи с нашим разговором в Санкт-Михаэле!

- С того часа мы стали врагами, не отрицайте этого, капитан Роденберг! К чему мы будем играть в прятки друг перед другом? От всех чувств, которые вы излили тогда передо мной, осталась, уцелела одна только ненависть - об этом мне следовало подумать, когда я воззвала к вашему миролюбию! Да, на великодушие ожесточенного врага нечего рассчитывать!

- А в чем прикажете мне проявить это великодушие? - глухо спросил Михаил. - Уж не должен ли я щадить графа в поединке, зная, что ко мне он будет беспощаден? Для мученического венца я не создан! Но еще раз повторяю вам, графиня, что вы неправы, приписывая мне мелочную, низкую мстительность. Дайте мне возможность примирения, при которой моя честь не пострадает, и я откажусь от поединка. Но я не верю в существование такой возможности, и, чем бы ни кончилось это дело, все равно оно сделает нас с вами врагами, если даже мы ими и не были до сих пор. Впрочем, может быть, так и лучше!

Он поклонился и вышел из комнаты.

Тем временем празднество шло своим чередом, и вскоре многие стали разъезжаться. Михаил тоже хотел последовать их примеру, но, в то время как он шел по залу, его остановил оклик генерала Штейнркжа:

- Капитан Роденберг, на несколько слов!

Михаил удивленно взглянул на своего начальника.

За весь вечер граф Штейнрюк в первый раз удостоил заговорить с ним. Но, подчиняясь безмолвному указанию графа, он отошел с ним в сторону. Тут Штейнрюк сказал:

- Мне нужно поговорить с вами. Завтра в девять часов утра потрудитесь пожаловать ко мне.

- Это - приказ по службе, ваше высокопревосходительство? - спросил Михаил.

- Считайте его таковым; во всяком случае я не принимаю никаких отговорок и непременно рассчитываю видеть вас в назначенный час. Между прочим, если вы поставлены в необходимость принять какое-либо решение, то прошу вас отложить это до нашего разговора. Я позабочусь, чтобы то же было сделано и... другой стороной!

Сказав это, граф Штейнрюк кивнул головой и направился к дверям, где его поджидала вся семья. Михаил видел, что Герта озабоченно подошла к генералу, и понял, что она все-таки вмешалась в это дело и обратилась к авторитету деда. Но выражение лица молодого офицера ясно показывало, насколько мало он расположен подчиниться этому авторитету.

Глава 19

На следующий день утром генерал Штейнрюк обрушился на Рауля целой бурей негодования.

- Да ты совсем с ума сошел, что ли! - сказал он ему между прочим. - Ты непременно должен был искать ссоры с Михаилом Роденбергом? Я понимаю еще, если бы все это произошло под влиянием внезапной вспышки раздражения, но по всему, что слышала Герта, видно, насколько твое поведение было предумышленным!

- Было несчастной случайностью, что Герта оказалась как раз в соседней комнате! - ответил Рауль, стоявший перед дедом с мрачным, упрямым выражением лица. - А что ей пришло в голову сообщить тебе об этом, это с ее стороны...

- Самый разумный шаг, какой только можно было предпринять в данном случае! - договорил за него Штейнрюк. - Другая накинулась бы на тебя со слезами и мольбами и ничего не добилась бы, ибо раз дело зашло так далеко, то ты один не можешь пойти назад. Твоя невеста обратилась ко мне в совершенно правильном предположении, что только я один смогу предотвратить дуэль. В этом: она не ошиблась - дуэль никоим образом состояться не может!

- Это - вопрос чести, где я не признаю над собой чужой воли! - пылко возразил Рауль. - Кроме того, это мое частное дело.

- К сожалению, нет, иначе я сам предоставил бы делу идти своим путем, потому что ты - не мальчик и должен уметь сам отвечать за свои поступки. Но эта ссора самым неприятным образом затрагивает наши семейные интересы. Неужели тебе не пришло в голову, что благодаря этой дуэли на свет выплывут такие отношения, которые мы во что бы то ни стало хотели держать в тайне?

- Не думаю, чтобы это было неизбежным следствием! - неуверенно ответил Рауль, видимо, пораженный доводом дела.

- А между тем это должно быть самым вероятным следствием! Дуэль, чем бы она ни кончилась, обратит на вас обоих внимание всего общества. Станут расспрашивать и допытываться, какой повод мог оказаться, у вас для ссоры, и фамилия "Роденберг" станет ответом на все недоумения. До сих пор она не обращала на себя внимания общества, потому что встречается в армии, а сам капитан держится по отношению к нам, как совершенно посторонний человек. Теперь все догадаются, что он - далеко не посторонний нам, и если начальство Михаила обратится к нему с официальным вопросом по этому поводу, ему придется открыть правду. Еще недавно ты был вне себя при одной мысли о возможности подобного разоблачения, а теперь сам безрассудно вызываешь Михаила на это разоблачение!

- Быть может, я и в самом деле не подумал обо всем этом, - смущенно и недовольно сказал Рауль. - Но нельзя же постоянно быть господином своего настроения! И меня уж очень раздражает высокомерие этого Роденберга. Он держит себя так, словно совершенно равен мне!

- Боюсь, что высокомерие было проявлено тобой, - строго возразил Штейнрюк. - Я уже имел тому доказательства в тот день, когда ты столкнулся у меня с Михаилом. Ведь ему пришлось тогда просто заставить тебя оказать ему знак простейшей вежливости, и, наверное, то же самое повторилось и при дальнейших встречах. Вызвал ли ты сам его на эту ссору или нет? Ответь!

- Да разве я мог думать, что сын авантюриста так щепетилен в вопросах чести? Впрочем, он имеет для этого достаточно оснований!

- Капитан Роденберг - один из моих офицеров, и на его личной чести не тяготеет ни малейшего пятна, прошу не забывать! - резко заметил Штейнрюк. - Запрещаю тебе подыскивать новые оскорбления, которые могут сделать совершенно невозможным примирение. Уже девять часов, сейчас твой противник будет здесь.

- Здесь? Ты ждешь его?

- Конечно! Ведь это дело может быть улажено лишь лично между вами. Он с большим неудовольствием выслушал мое приказание явиться, но прийти все-таки придет; тебе же теперь стало совершенно ясно, что дуэли надо избежать во что бы то ни стало. Оскорбителем был ты, ты и должен первый пойти на уступки!

- Этого не будет! - крикнул Рауль. - Я готов довести дело до крайности, но...

- А я не допущу этой крайности! - холодно возразил Штейнрюк и, обращаясь к только что вошедшему лакею, спросил: - Что нужно? Капитан Роденберг? Пусть войдет!

Лакей скрылся, и сейчас же в кабинет генерала вошел Михаил. Он поклонился генералу, не обращая внимания на Рауля, который отошел в сторону, кинув на капитана враждебный взгляд.

- Я вызвал вас сюда, чтобы уладить ваше дело с моим внуком, - начал генерал. - Но для этого необходимо, чтобы вы по, крайней мере, хоть замечали друг друга! Прошу вас!

Просьба звучала приказанием, и молодые люди обменялись сдержанными поклонами. После этого генерал продолжал:

- Капитан Роденберг, я узнал, что вы считаете себя обиженным графом Штейнрюком и собираетесь требовать удовлетворения. Это так?

- Да, ваше высокопревосходительство, - последовал спокойный ответ.

- Разумеется, граф готов каждую минуту дать вам это удовлетворение, но я не могу допустить и не допущу этого. Во всяком другом вопросе чести я предоставил бы самим заинтересованным сторонам решать, как им быть, но при тех отношениях, в которых вы по существу состоите к нашей семье, это невозможно, с чем вы должны согласиться.

- Отнюдь не могу согласиться. До сих пор мы настолько пренебрегали этими отношениями, что нам совершенно не к чему считаться с ними именно теперь, а посторонние вообще не посвящены в эту семейную тайну!

- Но она не останется тайной, если дуэль состоится! Публика и пресса начнут докапываться до истины, и она не замедлит выплыть на свет!

- Графу Штейнрюку следовало подумать об этом раньше, чем вызвать меня на подобное решение. Теперь слишком поздно для подобной оглядки.

- Нет! Примирительная формула должна быть выработана во что бы то ни стало! Повторяю вам то, что я уже объявил своему внуку: дуэль не может состояться ни под каким видом!

- В вопросах чести я не позволю отдавать мне какие бы то ни было приказания, ваше высокопревосходительство. Пусть граф повинуется вам в этом отношении, я же категорически отказываюсь!

Рауль не то с возмущением, не то с удивлением поглядел на Михаила. Он, член семьи и наследник генерала, никогда не решался говорить с ним в таком тоне, да и генерал сам никогда не позволил бы говорить так с собой, а от Роденберга он выслушал подобный отказ в повиновении совершенно спокойно! Правда, на его лбу уже появились грозные складки, но все же он снизошел до своего рода объяснений:

- Я - сам солдат и не стал бы требовать от вас того, что противно вашей чести. Вы считаете, что со своей стороны не дали повода к ссоре?

- Нет.

- Ну, а ты, Рауль? Я хочу знать, случайно или умышленно произошло то, что капитан Роденберг считает оскорблением? В первом случае само понятие об оскорблении, разумеется, отпадает! - Он остановился, выжидая ответа, но Рауль упрямо молчал. - А! - продолжал генерал, - значит, это было умышленно? Ну, так ты сейчас же возьмешь в моем присутствии назад свои слова!

- Никогда! - крикнул Рауль. - Дедушка, не заставляй меня идти на крайности! Ты и так перетягиваешь все, струны, и так испытываешь мое послушание, заставляя меня выслушивать в присутствии противника подобное приказание! Капитан Роденберг, я к вашим услугам, благоволите назначить час и место!

- Хорошо! - ответил Михаил. - Сегодня же все будет решено. Теперь я могу удалиться, ваше высокопревосходительство?

- Нет, ты останешься! - крикнул Штейнрюк, сразу переходя с молодым человеком на интимный, родственный тон. - Мне придется напомнить вам обоим кое-что, о чем вы, как видно, совсем забыли! Вы - слишком близкие родственники, и я требую, чтобы вы считались со связующей вас общностью крови! Пусть посторонние хватаются в таких случаях за оружие - сыновья моих детей должны подыскать другой исход!

- Дедушка! Ваше высокопревосходительство! - одновременно и с одинаковым упреком в тоне воскликнули молодые люди.

Однако генерал повелительным жестом приказал им замолчать и продолжал:

- Молчите, говорю я вам, и слушайте меня! Это - семейное дело, которое подлежит не общественному суду, а лишь суду главы семьи. Я - ваша высшая инстанция, я один имею право решить ваше дело и разрешение его с оружием в руках я запрещаю! В вас обоих течет моя кровь, и я не допущу, чтобы вы проливали ее. В качестве главы семьи, в качестве дедушки, я требую от своих внуков беспрекословного повиновения!

В его тоне и манере резче, чем когда-либо, сказалась присущая ему повелительность, все склонявшая перед собой. Действительно, молодые люди не решались возразить что-либо деду, особенно Рауль, который был вне себя от изумления: "В ваших жилах течет моя кровь!", "... От своих внуков!" - да ведь это признание по всей форме!

- Рауль виноват, он сам признался в этом! - продолжал Штейнрюк. - От его имени заявляю тебе, Михаил, что он берет назад все сказанные им оскорбительные слова. Но зато и ты должен в будущем отказаться от надменности в обращении с ним, которая сама по себе уже является вызовом. Тебя это удовлетворяет?

- Если граф Рауль подтвердит мне это - да.

- Он это сделает! Рауль!

Молодой граф ничего не ответил. Он стоял, стиснув зубы, сжав кулаки и меряя врага взором глубочайшей ненависти. Видно было, что он решился пойти наперекор воле деда.

- Ну? - крикнул генерал после томительной паузы. - Я жду!

- Нет, не хочу! - упрямо кинул Рауль.

Однако граф вплотную подошел к нему и сказал, впиваясь в него сверкающим взглядом:

- Ты должен хотеть, потому что неправ ты! Если бы Михаил был обидчиком, я потребовал бы того же от него, и он послушался бы. Раз обидчиком был ты, ты и должен пойти первый на уступку. Я требую от тебя простого "да", только и всего. Ну, подтвердишь ты мои слова?

Некоторое время Рауль еще пытался сопротивляться власти деда, но пламенный взор последнего сковывал волю юноши, и в конце концов с его губ еле слышно сорвалось требуемое "да!"

Михаил кивнул головой и произнес:

- Беру свой вызов обратно, дело улажено!

Штейнрюк с облегчением перевел дух. Очевидно, он был не настолько уж железной натурой, какой хотел казаться. И этот вздох облегчения выдал, сколько он вынес при мысли, что оба его внука действительно могут сойтись в борьбе не на жизнь, а на смерть.

- А теперь подайте друг другу руки, - более мягким тоном продолжал граф, - и помните в будущем, что вы одного происхождения, хотя в глазах света это и должно остаться тайной

Но тут податливость Рауля была окончательно исчерпана: с выражением явной ненависти он повернулся к врагу спиной. Впрочем, и Михаил тоже отступил на шаг, сказав:

- Прошу извинить, ваше высокопревосходительство, но в этом пункте вы должны предоставить нам свободу. Граф, как я вижу, не склонен к примирению, да и я тоже нет! Я даю ему слово, что не буду давать повода к новой ссоре, ну, а родственные отношения мы оба отвергаем с одинаковой решительностью!

- Почему? Разве тебе недостаточно моего признания? - гневно крикнул Штейнрюк.

- Нет, признания, вынужденного лишь безвыходным положением, боязнью открытого скандала, признания, которое должно оставаться позорной тайной в обществе... нет, такого признания мне недостаточно! Всю жизнь мне приходилось чувствовать, что графы Штейнрюк не считают меня равным себе. Здесь, на этом самом месте, вы заявили мне, что отрицаете кровное родство между нами! Теперь я не желаю получить из милости то, что является моим правом перед целым светом, и если далее вы станете звать меня внуком, я никогда не назову вас дедушкой, никогда! А теперь я прошу, ваше высокопревосходительство, разрешить мне удалиться!

- Ну так ступай! - желчно и надменно ответил граф. - Ты хочешь видеть во мне лишь начальника, пусть так и будет!

Михаил ушел. Несколько минут в комнате царила тишина. Затем Рауль сказал:

- Дедушка!

- Что тебе? - спросил Штейнрюк, пробужденный этим окликом от глубокой задумчивости.

- Надеюсь, теперь ты получил достаточное доказательство надменности своего "внука"! С каким восхитительным высокомерием он отказался от твоего признания и просто ногами растоптал наше родство с ним! И перед таким-то субъектом ты подверг меня унижению!

- Да, этот Михаил словно выкован из стали, - пробормотал Штейнрюк. - С ним ничего не поделаешь ни добром, ни злом!

- И притом он еще до ужаса похож на тебя, - продолжал Рауль, рассчитывавший, что это сходство с человеком, доставившим ему минуты унижения, должно уколоть деда. - Прежде я этого не замечал, но когда он давал тебе отпор, я был просто поражен сходством между вами!

- Ты тоже нашел это? А я уже давно заметил наше сходство...

Рауль был окончательно сражен странным тоном, которым были произнесены эти слова, и теперь у него на сердце стала разгораться самая пламенная, самая непримиримая ненависть к Михаилу, к которому прежде он чувствовал только антипатию и задорное раздражение.

Глава 20

Профессор Велау сидел у себя в кабинете, но на этот раз не работал, как обыкновенно, а читал газету, в которой было напечатано, должно быть, что-то очень неприятное для него, так как старик опять был "окружен грозовыми облаками".

Действительно, самая крупная и популярная газета города напечатала огромную статью об "Архистратиге Михаиле", первом большом произведении молодого художника, ученика профессора Вальтера. Критик, побывавший в мастерской еще до публичной выставки картины, говорил о ней с искренним восхищением и не упустил случая возвестить публике, что картина уже продана, предназначена для церкви в Санкт-Михаэле и будет торжественно помещена там в Михайлов день. Последнее обстоятельство больше всего рассердило профессора, и он, в бешенстве скомкав газету, бросил ее на пол и крикнул:

- День ото дня хуже! Если уже теперь начинают забивать парню голову всякими пустяками, то с ним окончательно сладу не будет! "Великолепный, потрясающий замысел", "блестящая разработка", "высокодаровитый художник, талант, перед которым открыты широкие горизонты"... А тут еще... да, да! Опять! "Гениальный сын знаменитого отца"! Черт бы побрал всех этих крикунов!

Велау взволнованно заходил взад и вперед по комнате. Он принадлежал к числу людей, которые не могут примириться со своей неправотой. Он готов был скорее утверждать, что белое - черное, чем признать ошибочность своего мнения о характере и способностях сына. Раз Ганс оказался неспособном стать учеником и последователем отца, значит, он ветрогон, не имеющий вообще никакого серьезного призвания.

Вдруг дверь в кабинет открылась, и на пороге появился старый садовник, которого Ганс взял для своих надобностей при мастерской, разумеется, опять-таки не спрашиваясь отца.

- Что нужно? - зарычал на него профессор. - Ведь вы же знаете, Антон, что я запрещаю входить ко мне без зова в часы моих занятий. Что вам нужно?

- Простите, мой господин, - сказал, старик-садовник, лицо которого отражало сильную тревогу, - я пришел из мастерской, от молодого господина...

- Это не оправдание! На следующий раз я запрещаю вламываться ко мне, поняли?

- Но, господин профессор, молодому господину так плохо, так плохо!.. Я уж боялся, как бы он не умер на моих руках!

- Что такое? - испуганно крикнул Велау. - Что с ним случилось?

Элизабет Вернер - Архистратиг Михаил (Sankt Michael). 3 часть., читать текст

См. также Элизабет Вернер (Elisabeth Werner) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :