Эдгар Аллан По
«Повесть о приключениях Артура Гордона Пима из Нантукета (The Narrative of Arthur Gordon Pym of Nantucket). 3 часть.»

"Повесть о приключениях Артура Гордона Пима из Нантукета (The Narrative of Arthur Gordon Pym of Nantucket). 3 часть."

Первоначальным намерением капитана Гая было, проверив сведения насчет архипелага Авроры, направиться к Магелланову проливу, а оттуда вдоль западного берега Патагонии; но справки, полученные на Тристан д'Акунья, заставили его отклониться к югу в надежде разыскать маленькие острова, находившиеся, по слухам, под 60 южной широты и 41 20' западной долготы. Если бы не удалось открыть эти острова, он намеревался пройти далее к полюсу, насколько позволит время года. Итак, двенадцатого декабря мы отплыли в этом направлении. Восемнадцатого находились в пункте, указанном Глэссом, и трое суток крейсировали вокруг него, не найдя и следа островов, о которых он говорил. Двадцать первого, при удивительно ясной погоде, мы направились далее к югу, решившись плыть в этом направлении как можно дальше. Прежде чем перейду к этой части моего рассказа, считаю нелишним изложить вкратце историю немногочисленных попыток проникнуть к Южному полюсу для читателей, незнакомых с этим предметом.

Первая попытка, о которой мы имеем точные сведения, экспедиция капитана Кука. В 1772 г. он отправился к югу на корабле "Резольюшн" в сопровождении лейтенанта Фюрно на "Адвенгур". В декабре он достиг пятьдесят восьмой параллели под 26 57' западной долготы. Тут встретились ему ледяные поля от восьми до десяти дюймов толщиной, простиравшиеся на северо-запад и юго-восток. Льдины лежали такими сплошными грудами, что корабли с большим трудом пробирались между ними. По множеству птиц и другим признакам капитан Кук предполагал, что неподалеку должна быть земля. Он продолжал плыть к югу при крайне холодной погоде, пока не достиг шестьдесят четвертой параллели под 38 14' западной долготы. Тут погода стала теплее, подул легкий ветер, в течение пяти дней термометр показывал 36 . В январе 1773 г. корабли пересекли Южный полярный круг, но не могли пробраться дальше, так как под 67 15' южной широты были остановлены колоссальным ледяным полем, застилавшим южный горизонт насколько хватало глаз. Льдины были самой разнообразной формы, иные в несколько миль, и поднимались над водой на восемнадцать - двадцать футов. Ввиду позднего времени года и не надеясь обогнуть это препятствие, капитан Кук скрепя сердце повернул к северу.

В ноябре того же года он возобновил свои исследования в Антарктическом океане. Под 59 40' южной широты ему попалось сильное течение, направлявшееся к югу. В декабре, когда корабли находились под 67 З1 ' южной широты, 142 54' западной Долготы, наступили жестокие холода с сильными ветрами и туманами. Здесь тоже в изобилии попадались птицы: альбатросы, пингвины и в особенности буревестники. Под 70 23' широты наткнулись на обширные ледяные поля, а вскоре затем облака на южной стороне горизонта приняли белоснежную окраску, указывавшую на присутствие сплошного льда. Под 71 10' южной широты, 106 54' западной долготы мореплаватели снова были остановлены сплошной массой льда, захватывавшей все видимое пространство к югу. Северная окраина этого ледяного поля была изломана и загромождена льдинами, образовавшими почти непроходимый вал шириной в милю. Далее простирался сравнительно гладкий лед, заканчивавшийся на горизонте гигантскими ледяными горами, нагроможденными одна на другую. Капитан Кук заключил, что это ледяное поле простирается до полюса или примыкает к материку. Мистер Дж. Н. Рейнольдс, настойчивости которого мы обязаны снаряжением национальной экспедиции, частью для исследования этих областей, говорит о попытке "Резольюшн" следующее: "Мы не удивляемся, что капитан Кук не мог пробраться дальше 71 10' южной широты, но мы поражены, узнав, что он достиг этого пункта под 106 54' западной долготы. Земля Пальмера лежит к югу от Шетландских островов под 64 широты и простирается к юго-западу дальше, чем мог проникнуть какой-либо мореплаватель. Кук наткнулся на эту землю, когда его плавание было остановлено льдом, который, надо опасаться, никогда не оттаивает в этой местности. Весьма возможно, что ледяные горы, о которых упоминается в его отчете, составляют часть земли Пальмера".

В 1803 г. капитаны Крузенштерн и Лисянский были отправлены в кругосветное плавание императором Александром I. Пытаясь пробраться к югу, они достигли только 59 58' южной широты под 70 15' западной долготы. Тут попались им сильные течения, направлявшиеся к востоку. Они видели множество китов, но не заметили льда. По поводу этой экспедиции мистер Рейнольдс замечает, что если бы Крузенштерн прибыл в описываемую им область пораньше, то наверное застал бы здесь лед: он достиг вышеуказанного пункта в марте месяце. Южные и юго-западные ветры, господствовавшие в то время, вместе с морскими течениями отнесли лед в холодную область, ограниченную на севере островом Южная Георгия, на востоке островами Сандвичевскими и Южными Оркнейскими островами, на западе Южными Шетландскими.

В 1822 г. капитан британского флота Джэмс Уэддел с двумя маленькими суденышками пробрался к югу дальше всех предшествующих мореплавателей и притом без особенных затруднений. По его словам, плавучие льды мешали ему только до семьдесят второй параллели, а дальше море оказалось свободным, и до 74 15' попались только три ледяных островка. Странно, что несмотря на громадные стаи птиц и другие признаки земли, несмотря на то, что к югу от Шетландских островов была замечена с марса неизвестная земля, капитан Уэддел все-таки отрицает существование материка в южной полярной области.

Одиннадцатого января 1823 г. капитан Бенджамен Моррель на американской шхуне "Оса" отправился с острова Кергуэлен на юг, намереваясь проникнуть как можно дальше. Первого февраля он находился под 64 52' южной широты, 118 27' западной долготы. В журнале его под этим числом значится следующее: "Вскоре ветер усилился до одиннадцати узлов, и мы воспользовались этим, чтобы идти к западу. Но убежденные, что за шестьдесят четвертой параллелью будет все меньше и меньше льдов, мы все время уклонялись к югу, пока не перешли южный полярный круг и достигли 69 15' широты. На этой широте мы вовсе не встретили сплошного льда, а видели только редкие отдельные льдины".

Четырнадцатого марта отмечено следующее: "Море было свободно ото льда, не более дюжины ледяных островков находилось в виду. В то же время температура воздуха и воды стояла по крайней мере на тридцать градусов выше, чем где бы то ни было между шестидесятой и шестьдесят второй параллелью. Мы находились теперь под 70 14' южной широты, температура воздуха была 47 , воды 44 . Я определил отклонение магнитной стрелки в 14 27' к востоку... Я бывал и раньше за антарктическим кругом на различных меридианах и всякий раз убеждался, что температура воздуха и воды становится тем выше, чем дальше проникаешь за шестьдесят пятую параллель. К северу от этой параллели, между шестидесятым и шестьдесят пятым градусами, мы нередко пробирались с величайшим трудом среди огромных и бесчисленных ледяных гор, из которых многие имели до двух миль в окружности и возвышались над уровнем моря на пятьсот и больше футов".

Вследствие позднего времени года, недостатка воды и топлива и отсутствия необходимых инструментов капитан Моррель должен был вернуться, не пытаясь проникнуть далее на юг, хотя перед ним простиралось открытое море. Он говорит, что, если бы не эти обстоятельства, ему удалось бы добраться до полюса или, по крайней мере, до восемьдесят пятой параллели. Я остановился на его рассказе так долго, чтобы читатель мог судить, насколько он подтвердился моим собственным опытом.

В 1831 году капитан Бриско, служивший у гг. Эндерби, владельцев китобойного судна, отправился в Южный океан на бриге "Живчик" в сопровождении катера "Тэли". Двадцать восьмого февраля, находясь под 66 30' южной широты, 47 13' западной долготы, он увидал землю и "ясно различил среди снегов черные вершины горного хребта, тянувшегося в направлении ост-зюйд-ост". Он оставался здесь целый месяц, но не мог подойти к берегу ближе десяти лиг вследствие бурной погоды. Убедившись, что дальнейшие исследования невозможны вследствие позднего времени года, он повернул к северу и пошел зимовать на Ван-Дименову Землю.

В начале 1832 г. он снова отправился на юг и четвертого февраля увидел землю на юго-востоке под 67 15' южной широты и 69 29' западной долготы. Она оказалась островом, примыкавшим к ранее открытой земле. Двадцать первого он высадился на эту землю и вступил во владение ею от имени Вильгельма IV, дав ей название "остров Аделаиды" в честь английской королевы. Королевское Географическое общество в Лондоне, выслушав отчет об этих путешествиях, пришло к следующему заключению: "Непрерывная полоса суши тянется от 473 0' восточной до 69 29' западной долготы между шестьдесят шестой и шестьдесят седьмой параллелями южной широты". Мистер Рейнольдс замечает по поводу этого: "Мы отнюдь не находим это заключение правильным, да и открытия Бриско вовсе не оправдывают его. В пределах указанной области капитан Уэддел проник далеко к югу". Мой собственный опыт доказывает полнейшую несостоятельность вывода, к которому пришло общество.

Вот главные попытки проникнуть к Южному полюсу. Из всего вышеизложенного видно, что до путешествия "Джэн Гай" оставалось около трехсот градусов долготы, в пределах которых Южный полярный круг ни разу не был перейден. Таким образом, перед нами открывалось обширное поле для открытий, и я с живейшим интересом отнесся к намерению капитана Гая проникнуть подальше к югу.

ГЛАВА XVII

Бросив поиски островов Глэсса, мы плыли на юг в течение четырех суток, не замечая и признаков льда. В полдень двадцать шестого мы находились под 63 23' южной широты, 41 25' запад-вой долготы. Тут мы заметили несколько ледяных гор и небольшое поле сплошного льда. Ветер был большей частью с юго-востока или северо-восточный, но очень слабый. Изредка поднимался западный, всегда с дождем. Каждый день шел более или менее сильный снег. Двадцать седьмого термометр показывал тридцать пять градусов.

1января 1828 г. - Мы совершенно затерты льдами, и перспектива, открывающаяся перед нами, совсем не веселого свойства. Сильный северо-восточный ветер, поднявшийся с полудня, нагонял такие груды льда на нос и корму, что мы каждую минуту дрожали за последствия. Вечером при бешеном урагане громадное ледяное поле, простиравшееся перед нами, раскололось, так что нам удалось, подняв все паруса, протиснуться в более свободную от льдов часть моря. Приближаясь к этому открытому пространству, мы постепенно убавляли паруса и наконец, выбравшись на свободу, легли в дрейф под фок-зейлем на одном рифе.

2 января. - Погода улучшилась. В полдень мы находились под 69 10' южной широты, 42 20' западной долготы, по ту сторону Южного полярного круга. К югу почти не видно льда, хотя за нами остались обширные ледяные поля. Мы устроили лот из чугунного котла в двадцать галлонов и веревки в двести саженей длиной. Течение направляется к северу с быстротой четверть мили в час. Температура воздуха около тридцати трех градусов. Отклонение к востоку 14 28'.

5 января. - Продолжали путь к югу, не встречая особенных препятствий. Однако в это утро под 73 15' южной широты и 42 10' западной долготы мы были задержаны огромным ледяным полем. Направившись к востоку, вдоль окраины ледяного поля, мы встретили наконец проход в милю шириной, по которому кое-как пробрались уже на закате солнца. За ним оказалось море, Усеянное льдинами, но свободное от сплошного льда, так что мы смело продолжали путь. Холод не усиливался, хотя снег перепадал довольно часто, а иногда шел сильный град. Громадные стаи альбатросов пролетали над шхуной, направляясь с юго-востока на северо-запад.

7 января. - Море по-прежнему не особенно загромождено льдами, так что мы без труда продолжаем наш путь. В западном направлении заметили несколько чудовищных ледяных гор, а под вечер прошли мимо одной из них. Вершина ее отстояла от поверхности океана по меньшей мере на четыреста саженей. В обхвате она имела приблизительно около трех четвертей мили и множество потоков струилось из расщелин по ее бокам. Мы остались в виду этого ледяного острова двое суток; затем он исчез в тумане.

10 января. - Рано утром мы имели несчастье потерять человека. Это был Петер Вреденбург, американец, уроженец Нью-Йорка, один из лучших матросов на нашей шхуне. Проходя по носу, он поскользнулся, упал в море между двух льдин, и больше его не видали. В полдень мы находились под 78 30' широты, 40 15' западной долготы. Холод стоял лютый, то и дело набегали тучи с градом с северо-востока. В том же направлении видели много огромных льдин, а весь восточный горизонт загроможден ледяными горами, которые поднимаются амфитеатром, одна над другой. Вечером были замечены обломки какого-то судна и множество птиц - буревестников, альбатросов и каких-то особенных, блестящего голубого цвета. Магнитное отклонение здесь меньше, чем по ту сторону Южного полярного круга.

12 января. - Наше плавание снова затруднено, ничего не видно в направлении полюса, кроме бесконечного, по-видимому, сплошного льда, груды ледяных утесов, вздымающихся один над другим. До четырнадцатого мы шли к западу в надежде отыскать проход.

14 января. - Утром мы добрались до западной оконечности ледяного поля, преграждавшего нам путь, и, обогнув его, вышли в открытое море без малейших следов льда. Мы нашли здесь течение, направляющееся к югу со скоростью полумили в час. Температура воздуха 47 , воды 34 . Мы продолжали плыть к югу до шестнадцатого, не встречая никаких препятствий; в этот день мы достигли 82 1' широты под 42 западной долготы. Течение по-прежнему устремляется к югу со скоростью трех четвертей мили в час. Отклонение магнитной стрелки уменьшилось, температура мягкая и приятная, термометр показывает 51 . Льда ни крошки. Все на корабле уверены, что мы достигаем полюса.

17 января. - День, полный приключений. Бесчисленные стаи птиц тянулись с юга, мы застрелили несколько штук, в том числе пеликана, оказавшегося превосходным блюдом. Около полудня марсовой заметил небольшую льдину с правого борта, а на ней какое-то огромное животное. Так как погода стояла хорошая и ясная, то капитан Гай отрядил две шлюпки посмотреть, что это за зверь. Дэрк Петерс и я сопровождали старшего помощника в большой лодке. Подплыв к льдине, мы увидели гигантского зверя из породы белых медведей, но гораздо больших размеров, чем обыкновенный вид. Так как мы были хорошо вооружены, то и решились напасть на него без всяких колебаний. Сделали залп; большая часть пуль попала, по-видимому, в голову зверя. Ничуть не смущаясь этим, он кинулся в море и поплыл, разинув пасть, к лодке, в которой находились Петерс и я. Вследствие смятения, вызванного этим неожиданным оборотом дела, никто не успел выстрелить вторично, и медведь, ввалившись до половины в нашу лодку, схватил одного из матросов за крестец, прежде чем мы приготовились к защите. Только проворство и находчивость Петерса спасли нас от гибели в эту критическую минуту. Вскочив на спину зверя, он погрузил нож ему в шею, перерезав спинной мозг одним ударом. Животное рухнуло в море, увлекая за собой Петерса. Последний, впрочем, тотчас вынырнул и, прежде чем взобраться на лодку, обвязал труп зверя веревкой, которую мы бросили ему. Затем мы с торжеством вернулись на шхуну, таща за собой наш трофей. Длина этого медведя оказалась пятнадцать футов. Шерсть была совершенно белая, жесткая и курчавая. Глаза кроваво-красные, больше, чем у обыкновенного полярного медведя, морда более закругленная, напоминающая морду бульдога. Мясо очень нежное, но горькое и сильно отзывалось рыбьим жиром. Впрочем, наши матросы ели его с жадностью и находили превосходным.

Не успели мы втащить нашу добычу на корабль, как с марса раздался радостный крик: "Земля с левого борта!" Все оживились и вскоре при попутном ветре с северо-востока подошли к берегу. Земля оказалась низким скалистым островом около мили в окружности, почти без всякой растительности. С северной стороны его выдавался небольшой мыс странной формы, Напоминавший тюк хлопчатой бумаги. К западу от него находилась маленькая бухта, в которой могли пристать наши шлюпки. Не много времени потребовалось, чтобы осмотреть остров, но, за одним исключением, мы не нашли ничего замечательного. На южной оконечности островка мы вытащили из-под груды камней обломок дерева, напоминавший по форме нос челнока. На нем была заметна резьба, и капитан Гай различил в ней изображение черепахи, но, надо сознаться, весьма сомнительного сходства. За исключением этого обломка мы не нашли никаких следов прежнего пребывания людей на острове. У берегов попадались изредка небольшие скопления льда. Точное положение островка (которому капитан Гай дал название "Остров Беннета" в честь своего компаньона) 82 50' южной широты, 42 20' западной долготы.

Мы пробрались к югу на восемь градусов дальше всех прежних мореплавателей, а перед нами все еще расстилалось открытое, свободное ото льда море. Отклонение магнитной стрелки постепенно уменьшалось по мере нашего движения к югу, и, что всего удивительнее, температура воздуха и воды становилась мягче. Погоду можно было даже назвать приятной; легкий ветер все время дул в одном направлении, с севера. Небо большей частью было ясно, только время от времени собирались тучки на южной стороне горизонта, но вскоре исчезали. Нас смущали только два обстоятельства: недостаток топлива и скорбут, проявившийся среди экипажа. Эти обстоятельства заставили капитана Гая подумать о возвращении, и он несколько раз говорил об этом. Я со своей стороны убежденный, что мы вскоре наткнемся на землю и, судя по всему, не такую бесплодную, какие обыкновенно встречаются в высоких полярных широтах, горячо убеждал его продолжать путь в том же направлении, по крайней мере, еще несколько дней. Никогда еще мореплавателям не представлялся такой удобный случай решить великую проблему антарктического материка, и я, признаюсь, пылал негодованием на робость и нерешительность капитана. Я думаю даже, что мои настояния убедили его отказаться от намерения вернуться. И хотя я с глубоким сожалением вспоминаю о грустных и кровавых событиях, явившихся результатом моих настояний, но не могу не чувствовать известного удовлетворения при мысли, что содействовал, хотя бы косвенно, раскрытию величайших, интереснейших тайн, когда-либо привлекавших внимание науки.

ГЛАВА XVIII

18 января. - Утром (термины утро и вечер, к которым я прибегаю ради удобства, разумеется, не должны быть понимаемы в обычном смысле. Мы давно уже не видали ночи, пользуясь постоянным днем. Даты обозначены мной, как они определялись на корабле, по морскому времени. Замечу кстати, что я не могу ручаться за точность определения времени, долготы и широты в первой части моего рассказа, так как начал вести регулярный дневник только позднее. Во многих случаях мне приходилось полагаться на память) продолжали путь к югу при той же приятной погоде. Море совершенно гладко, довольно теплый ветерок с северо-востока, температура воды пятьдесят три градуса. Снова определили направление морского течения и убедились, что оно устремляется к югу с быстротой мили в час. Это постоянство в направлении течения и ветра возбуждало недоумения и даже тревогу в экипаже и смущало самого капитана Гая. Но он крайне боялся показаться смешным, и мне удалось шутками рассеять его опасения. Отклонение магнитной стрелки было теперь ничтожное. В течение дня мы видели множество китов; бесчисленные стаи альбатросов тянули над кораблем. Мы поймали в море кустарник с красными ягодами вроде боярышника и труп какого-то странного животного, очевидно, сухопутного. Длиной оно было в три фута, толщиной в шесть дюймов, с короткими лапами и длинными когтями ярко-красного цвета, напоминавшими коралл. Тело было покрыто белой шелковистой шерстью. Хвост остроконечный, как у крысы, фута в полтора длиной. Голова напоминала голову кошки, исключая уши, болтавшиеся, как у собаки. Зубы были такого же ярко-красного цвета, как и когти.

19 января. - Сегодня под 83 20" широты, 43 5" западной долготы (море приняло замечательно темную окраску) мы снова увидели землю, которая оказалась группой очень больших островов. Берег был утесистый, внутренняя часть, по-видимому, одета лесом, что очень обрадовало нас. Спустя четыре часа после того, как земля была впервые замечена, мы бросили якорь на глубине десяти саженей на расстоянии мили от берега, так как сильный прибой не позволял подойти ближе. Капитан отрядил две самые большие шлюпки, и партия хорошо вооруженных матросов (в том числе Петерс и я) отправилась разыскивать проход среди рифов, окружавших остров. После непродолжительных поисков мы нашли пролив и хотели войти в него, когда заметили, что от берега отплыли четыре больших челна, наполненные людьми, по-видимому, хорошо вооруженными. Мы остановились, поджидая их, и так как они плыли очень быстро, то вскоре приблизились к нам. Капитан Гай привязал к веслу белый платок в знак мира - увидев его, туземцы остановились и заговорили все разом на каком-то незнакомом языке. Мы могли разобрать только отдельные восклицания "Анаму-му" и "Лама-Лама!" Это продолжалось полчаса, причем мы могли хорошо рассмотреть наружность туземцев.

В четырех челнах длиной футов в пятьдесят, шириной в четыре сидело сто десять дикарей. Они были такого же роста, как европейцы, но более крепкого мускулистого сложения, черные, как уголь, с густыми, длинными, похожими на шерсть волосами. Одеждой им служили косматые, с шелковистой шерстью шкуры какого-то неизвестного животного, довольно искусно обернутые вокруг тела мехом внутрь; только на шее, руках и ногах мех был выворочен наружу. Оружие их состояло, главным образом, из дубин какого-то черного и, по-видимому, очень тяжелого дерева. Кроме того, мы заметили несколько копий с кремневыми наконечниками и пращи. На дне лодок лежали груды черных каменьев величиной с куриное яйцо.

Когда они кончили свое приветствие (кажется, их болтовня имела смысл приветственной речи), один из них, по-видимому вождь, встал на нос челна и знаками приглашал нас приблизиться. Мы сделали вид, что не понимаем его приглашения, считая более благоразумным держаться на некотором расстоянии, так как дикарей было вчетверо больше, чем нас. Догадавшись о наших опасениях, вождь велел трем лодкам отойти подальше, а сам приблизился к нам на своем челне, перескочил в большую шлюпку и уселся рядом с капитаном, указывая на шхуну и повторяя слова "Анаму-му" и "Лама-Лама". Затем мы отправились на корабль, а четыре челна следовали за нами на некотором расстоянии.

Поднявшись на палубу, начальник выразил крайнее удивление и восхищение, хлопал в ладоши, бил себя по ляжкам и в грудь и хохотал, как сумасшедший. Его спутники разделяли его веселье, так что в течение нескольких минут стоял оглушительный гвалт. Когда наконец восстановилось спокойствие, капитан Гай приказал поднять шлюпки в видах предосторожности и знаками объяснил начальнику (имя которого, как мы вскоре узнали, было Ту-Уит), что он не может принять на корабль более двадцати человек разом. Дикарь, по-видимому, согласился на это требование и отдал какие-то распоряжения, после которых один из челнов приблизился к кораблю, а остальные отошли на расстояние пятидесяти ярдов. Двадцать дикарей взобрались на палубу и тотчас принялись осматривать корабль, лазить по снастям, чувствуя себя, по-видимому, как дома, и рассматривая каждую вещь с величайшим любопытством.

Ясно было, что они никогда еще не видали белых людей и что этот цвет внушал им крайнее отвращение. Они принимали "Джэн" за живое существо и, по-видимому, боялись ранить ее своими копьями, стараясь держать их остриями вверх. Одна выходка Ту-Уита в особенности рассмешила наших матросов. Повар колол дрова подле кухни и, промахнувшись, вогнал топор глубоко в палубу. Вождь тотчас подбежал к нему, грубо оттолкнул и не то застонал, не то завыл в знак сочувствия страданиям шхуны, поглаживая ее рану рукой и обмывая морской водой из кадки, стоявшей подле. Мы не ожидали такого невежества, и я не мог отделаться от мысли, что вождь притворяется.

Когда посетители удовлетворили свое любопытство, осмотрев палубу, мы пригласили их в каюту. Тут удивление их превзошло всякие границы, по-видимому, даже лишило их способности говорить, так как они стояли в молчаливом изумлении, испуская отрывистые восклицания. Оружие в особенности заинтересовало их, и мы позволили им вертеть и осматривать его как угодно. Кажется, они не поняли настоящего значения этих предметов, а приняли их за идолов, видя, как внимательно мы следим за ними. Пушки еще более изумили дикарей. Они приближались к ним со знаками глубочайшего почтения и боязни, но не решались трогать и ощупывать. Но удивление их достигло кульминации при виде двух больших зеркал в каюте. Ту-Уит первый приблизился к ним, дойдя до середины каюты, лицом к одному зеркалу, спиной к другому. Он не сразу заметил их, но когда поднял глаза и увидел свое отражение в стекле, то совсем ошалел; когда же, обернувшись, увидел себя и с другой стороны, то я думал, что его хватит удар. Никакие увещания не могли заставить его взглянуть в зеркало еще раз; бросившись на пол, он лежал ничком, пока мы не вытащили его на палубу.

Таким образом все дикари перебывали на шхуне, по двадцати человек за раз; только Ту-Уит оставался все время. Мы не заметили в них наклонности к воровству, и после их ухода все вещи оказались налицо. Все они выказывали самые дружеские намерения. Правда, некоторые особенности в их поведении показались нам странными; например, они ни за что не хотели подойти к совершенно безобидным предметам; парусам, яйцу, открытой книге, корзине с мукой. Мы старались узнать, нет ли у них каких-нибудь товаров для продажи, но не могли втолковать им, что нам требуется. Мы узнали, однако, к нашему изумлению, что острова изобилуют большими галапагосскими черепахами, и видели одну в челноке Ту-Уита. Мы заметили также несколько трепанов у одного из дикарей, который с жадностью пожирал их сырыми. Эти неожиданные - имея в виду широту местности - явления навели капитана Гая на мысль тщательно исследовать остров в надежде извлечь какую-нибудь выгоду из этого открытия. Я, со своей стороны, хотя и интересовался островами, но еще сильнее пылал нетерпением продолжать путь к Южному полюсу. Погода стояла прекрасная, но никто не мог сказать, долго ли она простоит. Между тем мы достигли уже восемьдесят четвертой параллели, перед нами расстилалось открытое море, течение несло нас к югу - мудрено ли, что мне не хотелось оставаться здесь дольше, чем было необходимо для поправки экипажа и для того, чтобы запастись топливом и свежей провизией. Я доказывал капитану, что мы можем остановиться подольше на этих островах на обратном пути и перезимовать здесь, если льды преградят нам путь. В конце концов он согласился со мной (не знаю, каким образом, но я приобрел над ним влияние) и решил, что даже если нам удастся найти много трепангов, мы пробудем на островах самое большее неделю, пополним свои запасы и затем отправимся дальше на юг. Согласно этому решению, мы сделали все необходимые приготовления, провели "Джэн" сквозь рифы по указаниям Ту-Уита и бросили якорь на расстоянии мили от острова в прекрасной бухте глубиной в десять саженей, с черным песчаным дном, защищенной со всех сторон суши. У входа в гавань впадали в море три ручья (по словам дикарей) с превосходной ключевой водой; окрестности были одеты лесом. Четыре челна следовали за нами, впрочем, на почтительном расстоянии. Сам Ту-Уит оставался на шхуне, а когда мы бросили якорь, пригласил нас посетить его деревню. Капитан Гай согласился; десять дикарей остались в качестве заложников, а мы, всего двенадцать человек, отправились с вождем, хорошенько вооружившись, но стараясь не обнаруживать недоверия. На шхуне приготовили пушки, подняли абордажные сети, вообще приняли все меры предосторожности на случай внезапного нападения. Старший помощник получил приказание не принимать никого на шхуну в наше отсутствие, а если мы не вернемся через двадцать часов, выслать на поиски шлюпку фальконетом.

На острове мы на каждом шагу убеждались, что попали в страну, где никогда не ступала нога цивилизованного человека. Все, что мы видели, было ново и неожиданно. Деревья совсем не напоминали растительность жаркого, умеренного или северного полярного пояса, не походили даже на те, которые попадались нам до сих пор в южных широтах. Скалы поражали нас своей странной формой, цветом, строением; сами ручьи, как ни кажется это невероятным, до того отличались от виденных нами раньше, что мы не решались пить их воду и не могли поверить, что эта вода естественная. У небольшого ручья, пересекавшего нам путь (первого, который мы встретили), Ту-Уит и его спутники остановились напиться. Но мы не решились попробовать эту странную воду, думая, что она испорчена, и только позднее убедились, что решительно все речки на этих островах таковы. Я затрудняюсь дать понятие об этой воде в немногих словах. Хотя она быстро струилась по склонам почвы, как и обыкновенные воды, но нигде, за исключением каскадов, не обладала свойственной воде прозрачностью. Между тем она была чиста, как самая лучшая ключевая вода, отличаясь от последней только внешним видом. С первого взгляда, в особенности там, где уклон дна был незначителен, она напоминала густой раствор обыкновенного гуммиарабика. Но это не было ее главной отличительной чертой. Она не была бесцветна и не представляла какого-либо определенного цвета, а отливала бесчисленными оттенками пурпура, подобно шелковой материи. Эти переливы красок возбуждали в нас такое же удивление, как зеркало в Ту-Уите. Наполнив кувшин этой водой и дав ей отстояться, мы заметили, что она состоит из множества отдельных разноцветных жилок, что эти жилки не смешиваются и что только частицы внутри жилок плотно соединены друг с другом, сами же они отделены друг от друга. Когда мы проводили ножом в воде, они тотчас смыкались, не оставляя никаких следов разреза. Но если нож случайно проходил между двух жилок и разъединял их, то они не сразу сближались. Эта удивительная вода представляет первое звено в цепи чудес, среди которых я жил с этого дня.

ГЛАВА XIX

Мы шли почти три часа, так как деревня отстояла на девять миль от берега, а дорога шла по очень неровной местности. По пути толпа дикарей (с Ту-Уитом отправились все сто десять человек, бывшие в челнах) постоянно росла, так как к ней то и дело присоединялись новые партии душ по шести-семи. Они являлись, по-видимому, случайно, но эта случайность вызывала мысль о системе; у меня невольно возникло недоверие, и я сообщил о своих опасениях капитану Гаю. Теперь, впрочем, поздно было думать о возвращении, и мы решили, что самое безопасное для нас делать вид, будто мы вполне полагаемся на честность Ту-Уита. Итак, мы продолжали путь, наблюдая исподтишка за поведением дикарей и не позволяя им разделить нас. Таким образом, перебравшись через глубокую пропасть, мы достигли единственной, как нам говорили, деревни на острове. Когда она явилась перед нами, Ту-Уит испустил громкое восклицание и несколько раз повторил слово "Клок-Клок", которое мы приняли за название этой деревни или всех вообще деревень.

Постройки имели невыразимо жалкий вид, и каждая была сооружена на свой манер. Некоторые (принадлежавшие, как мы узнали позднее, "вампу" или "ямпу", т. е. вождям) состояли из дерева, срубленного на высоте четыре фута от земли, вокруг которого свешивались черные шкуры. Под ними и ютились дикари. Другие состояли из больших сучьев, прислоненных под углом градусов в сорок пять к куче земли неправильной формы вышиной в пять или шесть футов. Иные, наконец, были простые ямы, вырытые в земле и прикрытые ветвями, которые снимались, когда хозяин входил в землянку, а затем настилались снова. Немногие были устроены в развилинах древесных стволов, причем верхние сучья были надломлены, так что спускались над нижними, образуя густой шатер. Но большинство представляли пещерки, выдолбленные в стене утеса, состоявшего из какой-то черной земли вроде сукноваляльной глины и окружавшего деревню с трех сторон. У входа в эти первобытные жилища лежали камни, которыми хозяин тщательно задвигал свою хижину, когда уходил из дома. Для чего это делалось, не знаю, так как камни не закрывали входа и на одну треть.

Деревня, если только можно назвать деревней подобное становище, находилась в глубокой долине, в которую можно было проникнуть только с южной стороны, так как с остальных она была окаймлена упомянутым выше утесом. Среди долины струилась шумная речка с такой же странной водой, как та, что мы видели раньше. Мы заметили подле жилищ каких-то странных животных, по-видимому, ручных. Самое крупное из них напоминало нашу обыкновенную свинью формой туловища и рыла, но обладало мохнатым хвостом и тонкими ногами, как у антилопы. Движения его были крайне неуклюжи и нерешительны, и мы ни разу не заметили, чтобы оно пустилось бежать. Были тут и другие животные, похожие на первое, но более удлиненной формы и покрытые черной шерстью. Много было разнообразной домашней птицы, составлявшей, по-видимому, главную пищу туземцев. К нашему удивлению, мы заметили множество черных альбатросов, совершенно ручных, периодически улетавших в море кормиться, но всегда возвращавшихся назад и гнездившихся на близлежащем берегу. На гнездовье они жили совместно с своими друзьями пингвинами, но пингвины никогда не являлись в деревню. Мы заметили также уток, почти таких же, как наших, черных бакланов и большую птицу, похожую на сарыча, но не хищную. Рыба здесь, очевидно, водилась в изобилии. Во время нашего посещения мы видели много сушеной семги, трески, голубых дельфинов, макрели, камбалы, морских угрей, скатов, пеструшек, барвен, доршей, палтусов и рыб других пород. Мы заметили также, что большинство напоминали породы, водящиеся подле Ауклендских островов под пятьдесят первым градусом южной широты. Галапагосские черепахи также попадались во множестве. Мы видели диких зверей, но мало; все они были небольшой величины и не походили ни на один из знакомых нам видов. Две-три змеи самого страшного вида переползли перед нами дорогу, но дикари не обратили на них ни малейшего внимания, из чего мы заключили, что они не ядовиты.

Когда мы подошли к деревне, огромная толпа бросилась навстречу Ту-Уиту и его спутникам с оглушительными криками, среди которых мы различили уже знакомое "Анаму-му" и "Лама-Лама"! Мы с удивлением увидали, что люди, за одним или двумя исключениями, были совершенно нагие. Только дикари, встреченные нами в челнах, носили черные шкуры. По-видимому, в их руках находилось также все местное оружие, так как население деревни было совершенно безоружно. Тут было много детей и женщин, в своем роде довольно красивых. Высокие, стройные, хорошо сложенные, они отличались фацией и свободой движения, редкой в цивилизованном обществе. Губы их, однако, были так же толсты и мясисты, как у мужчин, так что зубов не было видно, даже когда они смеялись. Волосы были тоньше, чем у мужчин. Среди этого голого населения мы заметили человек десять - двенадцать, одетых, подобно спутникам Ту-Уита, в черные шкуры и вооруженных копьями и палицами. По-видимому, они пользовались большим влиянием среди своих соплеменников, которые величали их титулом "вампу". Им же принадлежали шатры из черных шкур. Шатер Ту-Уита помещался в центре деревни и был гораздо больше и лучше устроен, чем остальные. Дерево, служившее для него опорой, было срублено на расстоянии двенадцати футов от земли; пониже оставлено несколько ветвей для крыши, состоявшей из четырех огромных шкур, скрепленных деревянными иглами и прибитых к земле колышками. Пол был покрыт толстым слоем сухих листьев.

Нас торжественно ввели в эту палатку, а за нами втиснулось столько народу, сколько могло поместиться. Ту-Уит уселся на листьях и знаком пригласил нас последовать его примеру. Мы повиновались и очутились в самом неудобном, чтобы не сказать критическом положении. Мы, двенадцать человек, сидели на земле, так плотно стиснутые дикарями, которых набилось в палатку сорок человек, что в случае нападения не могли бы ни воспользоваться своим оружием, ни даже встать на ноги. Народ столпился не только в палатке, но и вокруг нее; тут очевидно собралось все население острова, и если нас не задавили насмерть, то только благодаря увещаниям и окрикам Ту-Уита. Вообще, главной гарантией нашей безопасности был сам вождь; мы окружили его как можно плотнее, решившись умертвить его при первом проявлении враждебных намерений.

После суматохи установилось относительное спокойствие, и вождь обратился к нам с длинной речью, напоминавшей приветствие при первой встрече с той разницей, что слова "Анаму-му" повторялись на этот раз чаще и выразительнее, чем "Лама-Лама". Мы с глубоким вниманием выслушали этот спич, на который капитан Гай отвечал уверениями в вечной дружбе и расположении, предложив в заключение подарок: несколько ниток голубых бус и нож. К нашему удивлению, дикарь презрительно повел носом при виде бус, зато несказанно обрадовался ножу и тотчас велел подавать обед. Обед подавался через головы присутствующих и состоял из сырых, еще трепещущих внутренностей какого-то неизвестного животного, - по всей вероятности, одной из тех свиней на тонких ножках, что мы заметили в деревне. Видя, что мы не знаем, как приняться за еду, он показал нам пример, начав уписывать, ярд за ярдом, это соблазнительное кушанье, так что мы решительно не могли выдержать и проявили самые недвусмысленные признаки революции в желудке, изумившие его величество почти не меньше, чем зеркала. Во всяком случае мы наотрез отказались принять участие в пиршестве, объявив, как умели, что незадолго перед тем плотно позавтракали.

Когда вождь насытился, мы завели разговор, напрягая всю свою изобретательность, чтобы выведать, есть ли на островах какие-либо ценные продукты и можно ли извлечь из них выгоду. Наконец он, по-видимому, догадался, что нас интересует, и предложил провести нас в такое место, где в изобилии водятся трепанги (он показал нам это животное).

Мы обрадовались случаю вырваться из толпы и знаками выразили свою готовность следовать за ним. Затем мы вышли из палатки и в сопровождении всей деревни отправились за вождем к юго-восточной оконечности острова, поблизости от бухты, в которой стоял на якоре наш корабль. Тут мы прождали около часа, пока дикари не пригнали к нам четыре челна. Вся наша компания уселась в один из них, и мы отправились вдоль рифов, о которых я уже упоминал, к другой гряде утесов, подле которых я увидел такую массу трепангов, какую вряд ли встречали старейшие из нас, несмотря на то, что южные широты вообще изобилуют этим ценным животным. Убедившись, что тут найдется чем нагрузить хоть дюжину кораблей, мы вернулись на шхуну и простились с Ту-Уитом, взяв с него обещание привезти нам столько уток и галапагосских черепах, сколько поместится в его челноке. В течение всего этого времени мы не заметили ничего подозрительного в поведении дикарей, кроме разве систематического появления новых отрядов по дороге в деревню.

ГЛАВА XX

Вождь исполнил свое обещание и в изобилии снабдил нас съестными припасами. Черепахи были очень хороши, утки оказались лучше всякой нашей дичины: нежные, сочные, тонкого вкуса. Кроме того, дикари привезли нам кучу сельдерея и ложечной травы и целую лодку сушеной и свежей рыбы. Сельдерей оказался очень вкусной приправой, а ложечная трава отличным лекарством для больных скорбутом. В самое короткое время все больные поправились. Нам доставили также много других припасов, в том числе какие-то раковины, видом напоминавшие обыкновенную ракушку, но вкусом устрицу; креветки, яйца альбатроса и других птиц, большой запас мяса свиней, о которых я уже упоминал. Большинство матросов находили его сносной пищей, но мне оно не нравилось, так как отзывалось рыбой. В обмен за эти припасы мы дали дикарям голубые бусы, оловянные кружки, гвозди, ножи, куски красной материи. Они, видимо, были очень довольны этой меной. Мы открыли торг на берегу под прикрытием пушек, причем дикари относились к нам с полным доверием и вели себя вполне прилично, чего мы никак не ожидали, помня их поведение в деревне Клок-Клок.

Эти дружественные отношения продолжались в течение нескольких дней; дикари нередко являлись на шхуну, и наши люди ездили на берег, совершали продолжительные экскурсии вглубь острова без всякой помехи со стороны туземцев. Убедившись, что корабль нетрудно нагрузить трепангами благодаря дружественным отношениям с туземцами, которые охотно помогали нам ловить этих животных, капитан Гай предложил Ту-Уиту заключить контракт насчет постройки запасного магазина и собирания трепангов дикарями, между тем как мы воспользуемся хорошей погодой и поплывем дальше на юг. Вождь охотно согласился на это предложение. Таким образом был заключен договор к удовольствию обеих сторон. Решено было, что шхуна останется у острова, пока не будет выбрано место, построен магазин, вообще сделаны все необходимые приготовления, для которых потребуется наше участие; а затем мы поплывем дальше, оставив трех человек для надзора за исполнением нашего плана и сушки трепангов, которой они обучат и дикарей. Вознаграждение будет зависеть от усердия дикарей во время нашего отсутствия. За свою работу туземцы получат столько бус, ножей, красной ткани, сколько соберут трепангов.

Быть может, некоторым из читателей небезынтересно узнать, что это за животное и каким образом его приготовляют. Я расскажу об этом вкратце. Следующее описание заимствовано мной из одного новейшего путешествия в южный океан:

"Моллюск, известный в торговле под названием трепанг, водится в Индийском океане. Он в изобилии ловится у островов Тихого океана специально для торговли с Китаем, где этот моллюск ценится так же высоко, как пресловутые съедобные гнезда, которые, вероятно, делаются ласточками из студенистого тела трепангов (в зоологии - голотурись). У них нет раковины, ног, вообще никаких членов, только пищеприемное и извергающее отверстия на противоположных концах тела, но посредством своих эластичных колец они ползают подобно червям в мелководье. Тут во время отлива на них набрасываются ласточки и своими острыми клювами достают из нежного тела моллюсков клейкую массу для гнезд.

Эти моллюски бывают разного объема, продолговатой формы, от трех до восемнадцати дюймов длиной; мне редко случалось видеть экземпляры менее двух футов. В разрезе они почти круглые, слегка сплюснутые на стороне, обращенной к морскому дну, от одного до восьми дюймов толщиной. В известное время года они выползают на отмели, вероятно для размножения, так как в это время их часто встречают парами. Они приближаются к берегу, когда солнце сильно нагревает воду, часто выползают на такие мелкие места, что после отлива совершенно обсыхают под лучами солнца. Но размножаются они в мелководье; по крайней мере, нам никогда не случалось видеть на отмелях детенышей, а только взрослых животных. Пищей им служат главным образом коралловые полипы.

Трепанги ловятся обыкновенно на глубине трех-четырех футов; затем их вытаскивают на берег и делают на конце тела надрез в дюйм или больше, смотря по величине животного. Через это отверстие выдавливаются внутренности, которые вообще походят на внутренности других низших обитателей моря. Затем животное обмывают и варят - операция довольно важная, так как недоварить или переварить моллюска одинаково вредно. Потом зарывают на четыре часа в землю, снова варят и высушивают на огне или на солнце. Высушенные на солнце они больше ценятся, зато сушка идет в тридцать раз медленнее, чем на огне. Хорошо приготовленные, они могут сохраняться в сухом месте два-три года, но время от времени, приблизительно раза четыре в год, их все-таки нужно осматривать, не завелась ли сырость.

Китайцы, как выше сказано, считают трепангов лакомым блюдом и приписывают ему способность укреплять и обновлять организм и восстанавливать силы, истощенные вследствие разного рода излишеств. Первый сорт стоит в Кантоне девяносто долларов за пикуль (133 1/2 ф.), второй - семьдесят пять долларов, третий - пятьдесят, четвертый - тридцать, пятый - двадцать, шестой - двенадцать, седьмой - восемь, восьмой - четыре; но маленькие грузы часто приносят и большую выгоду в Маниле, Сингапуре и Батавии".

Итак, заключив контракт, мы тотчас принялись отыскивать место для постройки складочного магазина. Была выбрана широкая площадка на восточной стороне бухты, где оказалось вдоволь воды и леса, неподалеку от рифов, подле которых водились трепанги. Все мы рьяно принялись за работу и в самое короткое время к великому изумлению дикарей свалили кучу деревьев и вывели сруб магазина. В два-три дня постройка подвинулась настолько, что остальную работу можно было поручить троим остававшимся матросам: Джону Карсону, Альфреду Гаррису и Петерсону (все уроженцы Лондона), которые добровольно предложили свои услуги.

К концу месяца все было готово для отъезда. Мы обещали, однако, навестить перед отплытием деревню, и Ту-Уит так упорно настаивал на исполнении этого обещания, что мы сочли неблагоразумным оскорбить его отказом. Кажется, в это время никто из нас не питал ни малейших подозрений относительно враждебных замыслов со стороны дикарей. Они вели себя вполне прилично, охотно помогали нам в наших работах, старались доставить всевозможные удобства, часто без всякого вознаграждения, и ни разу не стянули у нас ни одной вещицы, хотя, очевидно, высоко ценили наши богатства, судя по восторгу, с которым принимались подарки. Женщины были особенно любезны во всех отношениях, и нам решительно не могла прийти в голову мысль о каком-либо вероломстве со стороны людей, относившихся к нам так предупредительно. Но вскоре нам пришлось убедиться, что эта кажущаяся любезность была результатом глубоко обдуманного плана нашей гибели и что эти островитяне, к которым мы так некстати прониклись дружбой, были самым варварским, коварным, кровожадным племенем негодяев, когда-либо осквернявшим землю.

Мы отправились в деревню с прощальным визитом первого февраля. Хотя, как уже сказано выше, у нас не было и тени подозрения, но все-таки меры предосторожности не были забыты. На шхуне остались шесть человек, которым было строго-настрого приказано не пускать никого ни под каким предлогом на корабль и не оставлять палубы в наше отсутствие. Абордажные сети были подняты, пушки заряжены двойными зарядами картечи, фальконеты мушкетными пулями. Шхуна стояла за милю от берега, и ни один челнок не мог бы подойти незамеченным.

В деревню отправилась партия в тридцать два человека. Все мы были вооружены с ног до головы ружьями, пистолетами и кинжалами; сверх того у каждого из нас был длинный нож, напоминающий охотничий, которые так распространены у нас в западных и южных штатах. Сотня воинов в черных шкурах встретила нас на берегу, чтобы сопровождать в деревню. Мы не без удивления заметили, что они были совершенно безоружны; и на наш вопрос, почему так, Ту-Уит ответил просто: "Матти нон уи па паси", т. е. оружия не нужно там, где все братья. Мы приняли его слова за чистую монету и отправились.

Оставив за собой ручеек и речку, о которых я упоминал выше, мы вступили в узкое ущелье между утесов, среди которых росли деревья. Это ущелье было скалистое и неровное, так что мы с большим трудом пробрались через него при первом посещении деревни Клок-Клок. В длину оно имело полторы-две мили и прихотливо извивалось среди утесов (по-видимому, оно было когда-то ложем реки), делая крутые повороты почти на каждом шагу. Стены его достигали в среднем семидесяти или восьмидесяти футов высоты, а местами поднимались еще выше, так что свет едва проникал в ущелье. Средняя ширина была около сорока футов, местами же ущелье суживалось настолько, что пять-шесть человек едва могли идти рядом. Короче говоря, место было как нельзя более удобное для засады, и нет ничего удивительного, что мы осмотрели оружие, прежде чем вошли в ущелье. Вспоминая теперь о нашей безрассудной доверчивости, я удивляюсь, как могли мы при каких бы то ни было условиях довериться неизвестным дикарям настолько, что позволили им идти впереди и сзади нас в такой тесноте. Но мы шли именно в таком порядке, положившись на силу нашего отряда, безоружность Ту-Уита и его спутников, верное действие огнестрельного оружия (еще неизвестного туземцам), а главное, на дружественные намерения этих гнусных негодяев. Пятеро или шестеро из них шли впереди как бы в качестве проводников, услужливо расчищая дорогу от камней и сучьев. За ними следовал наш отряд. Мы шли плотной кучкой, стараясь только, чтоб нас не разделили. Шествие замыкала толпа дикарей, соблюдавшая величайший порядок.

Дэрк Петерс, некто Вильсон Аллен и я шли по правую руку от наших товарищей, рассматривая необычное залегание пород на склоне возвышавшегося над нами утеса. Трещина в мягкой горной породе привлекла наше внимание. Она была достаточно широка, чтобы пройти одному человеку, и углублялась в скалу футов на двадцать, поворачивая затем налево. Высота этой расщелины была футов шестьдесят или семьдесят. В ней росли какие-то низенькие кустарники с плодами вроде орехов, которые мне захотелось попробовать. Я быстро свернул в расщелину, сорвал несколько штук орехов и хотел поскорее вернуться, но обернувшись увидел, что Петерс и Аллен последовали за мной. Я просил их вернуться, так как разойтись двоим тут было невозможно, и обещал поделиться с ними орехами. Они послушались, и Аллен уже находился у выхода в ущелье, когда я почувствовал сотрясение, которое ни с чем не могу сравнить, внушившее мне смутную мысль, что земной шар разлетается вдребезги и наступает последний день вселенной.

ГЛАВА XXI

Опомнившись, я убедился, что задыхаюсь в темноте под грудой земли, которая валится на меня со всех сторон, угрожая схоронить заживо. Ужаснувшись при этой мысли, я старался встать на ноги, что мне и удалось наконец. Затем в течение нескольких минут я стоял недвижимо, стараясь сообразить, что такое случилось и где я. Наконец я услышал глухой стон и задыхающийся голос Петерса, умолявшего о помощи. Я пополз к нему и вскоре наткнулся на его голову и плечи. Он был засыпан рыхлой землей и никак не мог из нее выбраться. Я принялся откапывать его и наконец помог ему освободиться.

Оправившись от ужаса и изумления, мы стали соображать, в чем дело, и пришли к заключению, что стены расщелины обвалились вследствие землетрясения или собственной тяжести и похоронили нас заживо. Долго мы предавались безумному отчаянию, какое вряд ли может понять человек, никогда не бывавший в таком положении. Я уверен, что в ряду человеческих бедствий нет катастрофы, соединенной с большими телесными и душевными муками, чем погребение заживо. Черная тьма, окружающая жертву, жестокая тяжесть в груди, удушливые испарения сырой земли, сознание, что не остается и тени надежды, что вам суждена участь трупа, - наполняют сердце человеческое невыносимым, невыразимым ужасом.

Наконец Петерс заметил, что нам нужно еще определить, как велико наше бедствие, и исследовать свою темницу: не найдется ли какого-нибудь выхода. Я с жаром ухватился за эту надежду и стал пробираться среди рыхлой земли. Сделав шаг вперед, я заметил слабый свет, убедивший меня, что, по крайней мере, от недостатка воздуха нам не суждено погибнуть. Мы несколько ободрились, убеждая друг друга не падать духом. Перебравшись через груду, загораживавшую нам путь к свету, мы убедились, что можем двигаться без затруднений, и стали дышать гораздо свободнее. Теперь мы могли осмотреться и увидели, что находимся у верхнего конца расщелины, там, где она поворачивала налево. Еще несколько усилий - и мы добрались до поворота, за которым к своей невыразимой радости увидели Длинную трещину, направлявшуюся вверх под углом градусов в сорок пять, но местами более крутую. Мы не могли разглядеть выхода, но свет, свободно проходивший в эту трещину, убеждал нас, что если только мы доберемся до ее конца, то выйдем на волю.

Тут я вспомнил, что мы вошли в расщелину втроем и что нашего товарища Аллена нигде не видно. Мы тотчас вернулись и стали искать его. После долгих поисков, сопряженных с серьезной опасностью погибнуть под обвалом, Петерс крикнул мне, что ему удалось нащупать ногу Аллена, который совершенно завален землей, так что невозможно его вытащить. Я вскоре убедился, что он прав и что жизнь, без сомнения, уже оставила нашего товарища. Как ни горько нам было, но пришлось бросить тело на произвол судьбы и вернуться к повороту.

Трещина была так узка, что мы едва помещались в ней, и после двух-трех безуспешных попыток пробраться к выходу снова стали отчаиваться. Я уже говорил, что утесы, среди которых вилось ущелье, состояли из какой-то мягкой горной породы вроде мыльного камня. Стены и дно расщелины, по которой мы пробирались, состояли из такого же камня и были так скользки, что даже в отлогих местах нам трудно было подвигаться вперед, а в крутых затруднение казалось почти непреодолимым. Как бы то ни было, отчаяние придало нам храбрости, и мы, вырезая ножами ступеньки в мягкой землистой массе и цепляясь с риском полететь с кручи за выступы из более твердых пород, выдававшиеся из общей массы, кое-как добрались до площадки, с которой был виден клочок голубого неба в конце заросшей лесом долины. Оглянувшись на расщелину, мы убедились, что она недавнего происхождения, и заключили отсюда, что землетрясение, так неожиданно засыпавшее нас землею, в то же время открыло и этот выход. Так как мы едва могли двигаться и даже говорить от усталости, то Петерс предложил известить товарищей о нашем затруднительном положении, выстрелив из пистолетов (ружья и кинжалы остались под землей). Дальнейшие события показали, что если бы мы выстрелили, нам пришлось бы жестоко раскаяться в этом; к счастью, у меня явилось смутное подозрение, что с нами сыграли злую шутку, и мы решили оставить дикарей в неизвестности относительно нашего местопребывания.

Отдохнув с час, мы стали пробираться вверх и, пройдя немного, услышали страшный гвалт. Наконец нам удалось выбраться на поверхность земли, так как до тех пор мы шли под навесом скал и деревьев, поднимавшихся высоко над нашими головами. Мы осторожно пролезли в узкое отверстие и, окинув взглядом окрестности, разом поняли страшную тайну землетрясения.

Мы стояли недалеко от главной вершины этой цепи холмов. Ущелье, в которое вошли тридцать два человека, извивалось налево от нас футах в пятидесяти. Но на протяжении доброй сотни ярдов ложе ущелья было завалено хаотической грудой земли и каменьев по меньшей мере в миллион тонн - и этот обвал, очевидно, был произведен искусственно. Способ, употребленный при этом, был столь же очевиден, сколько прост; следы зверского дела еще сохранились. В разных местах вдоль восточного края обрыва (мы находились на западном) виднелись деревянные колья, воткнутые в землю. В этих местах скала уцелела, но по всему протяжению обвала сохранились следы, показывавшие, что такие же колья были воткнуты на расстоянии ярда один от другого футах в десяти от края пропасти на протяжении около трехсот футов. Крепкие веревки из виноградных лоз были привязаны к кольям, еще остававшимся на утесе, без сомнения, такие же веревки были привязаны и к остальным кольям. Я уже говорил о странной структуре этих холмов и описывал узкую и глубокую трещину, по которой мы выбрались наверх. Очевидно, эта горная порода в силу своей структуры легко раскалывалась на вертикальные параллельные друг другу пласты. Этой особенностью воспользовались дикари для своих предательских целей. Без сомнения, ряд кольев, вколоченных в утес, вызвал образование трещины, быть может, глубиной в фут или два; затем, ухватившись за веревки (привязанные к верхушкам кольев и протянутые в сторону, противоположную краю утеса), дикари разом дернули их по сигналу, поданному снизу и, действуя кольями как рычагом, отделили целый пласт. Судьба наших злополучных товарищей была нам совершенно ясна. Мы одни ускользнули от гибельной катастрофы. Мы одни остались в живых из всех белых людей, бывших на острове.

ГЛАВА XXII

Наше положение, однако, оказалось почти столь же критическим, как в то время, когда мы считали себя погребенными заживо. Нам предстояло или быть убитыми, или влачить жалкое существование в плену у дикарей. Мы могли, конечно, спрятаться от них в лабиринте холмов или в расщелине, из которой только что выбрались; но в конце концов пришлось бы или погибнуть от голода и холода в суровую полярную зиму, или выдать себя дикарям.

Местность вокруг нас, по-видимому, кишела дикарями, толпы которых прибывали на плотах с других островов, без сомнения для того, чтобы помочь своим единоплеменникам захватить и ограбить "Джэн". Корабль по-прежнему стоял спокойно на якоре; по-видимому, оставшиеся на нем матросы не подозревали об опасности. Как хотелось нам в эту минуту быть с ними! Разделить их участь, вместе уйти или умереть защищаясь. Но мы не могли даже предостеречь их, не навлекая гибель на свои головы. Выстрел из пистолета показал бы им, что случилось какое-то несчастье, но не объяснил бы, что единственный способ избегнуть гибели - немедленно сняться с якоря, что честь не обязывает их остаться, так как товарищи уже погибли. Услыхав выстрел, они не могли бы приготовиться к атаке лучше, чем были уже приготовлены. Стало быть, пользы от выстрела не было бы никакой, а вред мог бы оказаться громадный. Итак, по здравому размышлению, мы решили не стрелять.

Затем нам пришло в голову попытаться захватить один из челнов и добраться до корабля. Но невыполнимость этого отчаянного плана была слишком очевидна. Как я уже заметил, местность буквально кишела дикарями, прятавшимися за кустами и пригорками, чтобы не быть замеченными со шхуны. Поблизости, загораживая нам дорогу к берегу, стояла толпа воинов в черных шкурах с Ту-Уитом во главе, по-видимому, ожидавших подкрепления, чтобы начать атаку "Джэн". Да и в челнах, которые стояли у входа в гавань, виднелись дикари, без сомнения, имевшие при себе какое-нибудь оружие. Итак, нам поневоле пришлось остаться на месте простыми зрителями схватки, которая вскоре и последовала.

Через полчаса шестьдесят или семьдесят плотов обогнули выступ, защищавший бухту с южной стороны. У дикарей не было другого оружия, кроме коротких дубин и камней, наваленных грудами на плотах. Тотчас с противоположной стороны появился другой отряд, еще более многочисленный и так же вооруженный. Четыре челна быстро наполнились дикарями, прятавшимися в кустах, и присоединились к атакующим. Таким образом "Джэн" была окружена громадной толпой негодяев, решившихся овладеть ею во что бы то ни стало.

В успехе предприятия невозможно было сомневаться. Шесть человек, оставшихся на судне, при самой отчаянной защите не могли устоять против такого подавляющего большинства, не могли даже управиться со своими пушками. Я думал, что они вовсе не окажут сопротивления, но в этом ошибся. Я увидел, как они повернули корабль левым бортом к челнам, находившимся уже на расстоянии пистолетного выстрела, тогда как плоты еще были за четверть мили. Не знаю почему, может быть, вследствие волнения наших злополучных товарищей, очутившихся в таком отчаянном положении, только первый залп был сделан неудачно. Картечь пролетела над головами нападающих, не задев ни одного челна, не убив ни одного дикаря. Они только были поражены неожиданным грохотом и дымом до того, что в первую минуту, казалось, хотели пуститься наутек.

Так бы и было, по всей вероятности, если бы наши товарищи сделали новый залп из ружей, который при близком расстоянии причинил бы вред дикарям и заставил их отступить. Но вместо этого матросы кинулись к левому борту, а дикари тем временем оправились от испуга и убедились, что никакого вреда им не причинили.

Залп с левого борта произвел опустошительное действие. Семь или восемь плотов потонули, человек тридцать или сорок дикарей были убиты, да человек сто, большинство тяжело раненные, попадали в воду. Остальные, ошалев от ужаса, обратились в бегство, бросив на произвол судьбы своих изувеченных и вопивших о помощи товарищей. Этот успех, однако, не мог предотвратить гибели наших храбрых моряков. Челны уже подошли к шхуне, и человек полтораста дикарей вскарабкались на палубу, прежде чем фитили были поднесены к пушкам левого борта. Ничто не могло удержать их зверской ярости. Защитники шхуны в одно мгновение были окружены, смяты и буквально разорваны на клочки.

Заметив это, дикари, бывшие на плотах, оправились от страха и поспешили принять участие в грабеже. Через пять минут "Джэн" представляла самое жалкое зрелище. Палубы были прорублены и изломаны, веревки, паруса, все вещи на палубе исчезли точно по волшебству. Затем негодяи ухитрились прибуксировать судно на челнах, подталкивая его в корму и в бока, к берегу и передать Ту-Уиту, который во все время схватки, как настоящий генерал, оставался на своем наблюдательном посту и только теперь снизошел до того, чтобы спуститься вниз и принять участие в грабеже.

Уход Ту-Уита дал нам возможность оставить наше убежище и осмотреть холм по соседству с расщелиной. Ярдах в пятидесяти от нее мы увидели ручеек и утолили одолевавшую нас жгучую жажду. Поблизости от источника мы нашли заросли кустарников с орехами, о которых я уже упоминал. Они оказались съедобными и напоминали вкусом обыкновенные английские лесные орехи. Мы набрали их две шляпы, снесли в расщелину и вернулись за новым запасом. В то время как мы собирали орехи, нас испугал шорох в зарослях, и мы хотели уже спрятаться в свое убежище, когда большая черная птица вроде выпи тяжело поднялась над кустами. Я был так ошеломлен, что стоял разинув рот, но Петерс бросился к ней, прежде чем она успела набрать высоту, и схватил ее за шею. Она так отчаянно билась и кричала, что мы хотели было выпустить ее, опасаясь привлечь внимание дикарей, которые могли оказаться поблизости. Однако удар ножа живо прекратил ее крики, мы стащили ее в расщелину, радуясь, что добыли пищу, по крайней мере, на неделю.

Теперь мы решились продолжать рекогносцировку и спустились довольно далеко по южному склону, но не нашли ничего годного в пищу. Собрав порядочный запас хвороста, мы вернулись, заметив, что толпы дикарей возвращаются в деревню, нагруженные добычей с корабля, и опасаясь, что они заметят нас, проходя мимо холма.

Нашей ближайшей заботой было по возможности скрыть свое убежище, для чего мы прикрыли кустарниками проход, из которого впервые увидали голубое небо и долину, когда выбрались на площадку. Мы оставили только небольшое отверстие, через которое могли бы наблюдать за бухтой, оставаясь сами незамеченными. Устроившись таким образом, мы поздравили себя с безопасным убежищем: здесь нас никто не найдет. Никаких следов дикарей не было видно в расщелине; но, когда мы подумали, что она, по всей вероятности, недавно образовалась вследствие землетрясения и другого пути сюда нет, нас не столько обрадовало это обстоятельство, сколько напугала мысль, что нам никогда не удастся выбраться из нее. Мы решили при первом удобном случае исследовать вершину холма как можно тщательнее. Пока мы ограничились наблюдением за дикарями.

Они уже совершенно ограбили корабль и приготовлялись сжечь его. Вскоре мы увидели густые клубы дыма, поднимавшиеся из главного трапа, а затем огромный сноп пламени вырвался из передней каюты. Снасти, мачты, обрывки парусов занялись мгновенно, и вскоре огонь охватил всю палубу. Тем не менее толпы дикарей еще копошились на ней, отбивая каменьями, топорами и пушечными ядрами металлические цепи и другие металлические части. На берегу в челнах, на плотах собралось не менее десяти тысяч туземцев, не считая тех, которые тащили добычу на берег или на соседние острова. Мы ожидали катастрофы и не обманулись в своих ожиданиях. Предвестием ее явилось сильное сотрясение (которое и мы почувствовали, как слабый удар гальванической батареи), не сопровождавшееся, однако, признаками взрыва. Дикари, очевидно, были поражены и на мгновение прекратили свою работу и гвалт. Только они хотели вновь приняться за дело - из трапа вырвался чудовищный черный клуб дыма, похожий на грозовую тучу, потом столб пламени высотой в четверть мили, потом пламя разлилось кругом веером, потом в одно мгновение, точно по волшебству, атмосфера наполнилась обломками, кусками железа, клочьями человеческих тел, - и наконец разразился взрыв, от которого мы попадали на землю, холмы загудели и дождь мелких обломков посыпался со всех сторон.

Опустошительное действие взрыва превзошло все наши ожидания. Дикари пожали достойные плоды своей измены. Не менее тысячи погибло от взрыва, да столько же было изуродовано. Поверхность бухты была буквально усеяна тонущими в смертных муках негодяями; стоявшим на берегу пришлось еще хуже. Дикари были так поражены неожиданным финалом своего предприятия, что даже не помогали друг другу. Наконец мы заметили странную перемену в их поведении. От полного столбняка они разом перешли к страшному возбуждению и забегали как сумасшедшие по берегу со странным выражением ужаса, бешенства и крайнего любопытства на лицах, оглашая воздух криками "Текели-ли! Текели-ли!"

Наконец толпа дикарей кинулась к холмам и вскоре вернулась с кольями в руках. Они направились к тому месту на берегу, где собралось всего больше народа. Толпа расступилась, и мы увидели причину их возбуждения. Мы заметили на земле что-то белое и сначала не могли разобрать, что это такое. Наконец мы разглядели чучело странного животного с красными зубами и когтями, пойманного нами в море восемнадцатого января. Капитан Гай снял с него шкуру, чтобы отвезти в Англию. Я помню, что он распорядился на этот счет еще до прибытия на остров и что чучело было уложено в его каюте в сундуке. Взрывом его выбросило на берег; но почему оно произвело такой переполох среди дикарей, мы не могли понять. Они столпились на близком расстоянии от чучела, но, видимо, не решались подойти к нему. Дикари, принесшие колья, воткнули их в виде ограды вокруг чучела, и как только эта работа была окончена, вся толпа бросилась в глубь острова с громкими криками "Текели-ли! Текели-ли!"

ГЛАВА XXIII

В течение шести или семи следующих дней мы оставались в своем убежище, выходя с величайшими предосторожностями только за водой и орехами. Мы устроили на площадке род навеса, настлав под ним сухих листьев и соорудив стол, служивший в то же время очагом. Мы без труда добывали огонь трением двух кусков дерева, твердого и мягкого, один о другой. Птица, которую мы поймали, оказалась прекрасной, хотя несколько грубой дичью. Она была не из морских птиц, а вид выпи с черным в серую крапинку оперением и маленькими, сравнительно с величиной птицы, крыльями. Мы видели подле расщелины еще трех таких птиц, по-видимому, отыскивавших первую, но нам не удалось их поймать.

Наше положение было довольно сносно, пока мы не прикончили птицу, но затем пришлось подумать о провизии. Орехи плохо утоляли голод и к тому же вызывали сильные колики в желудке, а в случае неумеренного употребления жестокую головную боль. Мы видели на востоке от холма много крупных черепах и легко могли бы поймать их, если бы нам удалось добраться до берега незамеченными. Итак, мы решили попытать счастья.

Мы начали спускаться с южного склона, так как он казался наименее крутым, но не прошли и сотни ярдов, как наш путь был прегражден рукавом ущелья, в котором погибли наши товарищи. Мы направились по краю этой трещины и прошли четверть мили, когда были остановлены пропастью чудовищной глубины и, не имея возможности перебраться через нее, должны были вернуться обратно.

Теперь мы направились по восточному склону, но с таким же результатом. Проползав около часа с риском переломать себе шеи, мы очутились на дне громадного колодца со стенами из черного гранита, откуда могли выбраться только по тому же крутому склону, по которому спускались. Вскарабкавшись снова наверх, мы решили попытать счастья на северном склоне. Тут нам пришлось пробираться с величайшей осторожностью, так как мы то и дело рисковали быть замеченными в деревне. Мы ползли на четвереньках, иногда даже совсем ложились на брюхо, стараясь спрятаться в кустарниках. Так мы ползли очень недолго, потому что вскоре наткнулись на пропасть еще более глубокую, чем те, что попадались раньше. Наши опасения вполне подтвердились, мы действительно попали в совершенно неприступное убежище. В полном изнеможении вернулись мы на площадку и, бросившись на мягкую листву, проспали крепким сном несколько часов.

После этих бесплодных попыток мы в течение нескольких дней самым тщательным образом обшаривали утес. Мы убедились, что на нем нет ничего, пригодного в пищу, кроме ядовитых орехов и ложечной травы, которая, впрочем, росла на небольшом пространстве, так что мы скоро съели ее подчистую. Пятнадцатого февраля, если не ошибаюсь, от нее не осталось ни травинки, да и орехи почти все были съедены, так что наше положение становилось отчаянным. (Этот день замечателен еще тем, что мы увидели на юге огромные клубы сероватых паров, о которых я уже упоминал раньше.) Шестнадцатого мы снова осмотрели стены нашей темницы в надежде отыскать какой-нибудь спуск, но с таким же успехом, как и раньше. Попробовали мы спуститься в трещину, где нас засыпал обвал, со слабой надеждой отыскать какой-нибудь проход в главное ущелье. Но и здесь нам пришлось разочароваться. Мы нашли только одно из ружей, засыпанных землей.

Семнадцатого мы решились осмотреть тщательнее пропасть с черными гранитными стенами, куда спускались еще в первый день наших поисков. Мы вспомнили, что одна из трещин этого гранитного колодца была осмотрена нами кое-как, и решились исследовать ее, хотя и не рассчитывали найти выход.

Мы без особенных затруднений спустились на дно пропасти и на этот раз исследовали ее очень старательно. Это было удивительно странное место, так что мы с трудом верили в его естественное происхождение. Длина пропасти от восточной до западной оконечности была около пятисот ярдов, считая все извивы; по прямой же линии ярдов сорок - пятьдесят - не больше. На верхнем краю, то есть футов на сто от вершины холма, стены пропасти резко различались и, по-видимому, никогда не представляли одного целого: одна состояла из мыльного камня, другая из мергеля с прожилками какого-то неизвестного мне металла. Среднее расстояние между утесами достигало в этом месте футов шестидесяти. Ниже оно уменьшалось, и стены шли параллельно друг другу, хотя все еще различались по структуре. На расстоянии пятидесяти футов от дна они становились совершенно одинаковыми по структуре, цвету и совершенно параллельными. Они состояли из блестящего черного гранита, а расстояние между ними на всем протяжении пропасти было ровно двадцать ярдов. Я попытался изобразить форму пропасти на бумаге; к счастью, у меня была записная книжка и карандаш, которые уцелели в течение всех дальнейших приключений. Таким образом я мог записать много подробностей, которые иначе исчезли бы из моей памяти.

Этот рисунок (рис. 1) показывает лишь общие очертания пропасти без боковых углублений, которых было много, причем каждому соответствовало такое же на противоположной стороне. Дно было покрыто слоем тончайшей, почти неосязаемой пыли дюйма в три-четыре толщиной, под которым оказался такой же гранит, из какого состояли и стены. Направо, на нижнем конце рисунка, заметен округлый выступ; это и есть трещина, о которой говорилось выше и которую мы хотели хорошенько осмотреть. Мы пробрались к ней, обломав ветви кустарника, преграждавшие нам путь, и разбросав кучу остроконечных кремней, напоминавших наконечники для стрел. Мы не смущались препятствиями, так как заметили слабый свет в конце трещины. Наконец мы пробрались в нее под низкой правильной аркой, вокруг все было усыпано такой же тонкой пылью, как и в пропасти. Продолжая идти на свет, мы свернули в галерею такого же характера, как та, в которой мы сейчас были, только другой формы (рис. 2).

Общая длина этой пропасти от входа a до конца d пятьсот ярдов. Подле c мы открыли выступ, такой же, как в первой галерее, и также заросший кустарниками и заваленный грудами кремней, похожих на наконечники стрел. Мы пробрались по галерее и, пройдя футов сорок, вышли в третью галерею. Она также только по форме отличалась от первой (рис. 3).

Общая длина этой третьей пропасти оказалась триста двадцать ярдов. В точке a мы обнаружили выступ в шесть футов шириной и пятнадцать длиной, упиравшийся в пласт мергеля, но не выходивший в новую пропасть, как мы ожидали. Мы уже хотели уйти из этой ниши, в которую проникал очень слабый свет, когда Петерс указал мне на ряд странных фигур на поверхности мергеля. При некотором усилии воображения левая или самая восточная из этих фигур могла быть принята за изображение человека, стоящего прямо, с вытянутой рукой. Остальные фигуры напоминали до некоторой степени буквы, и Петерс упорно доказывал, что это и есть буквы. Я, однако, доказал ему, что он ошибается, обратив его внимание на обломки мергеля, валявшиеся в пыли. Они совершенно подходили к углублениям на стене и, очевидно, отвалились вследствие какого-нибудь естественного сотрясения.

Рисунок 4 представляет точную копию этих значков.

Убедившись, что из этих странных пещер нет выхода, мы вернулись на вершину холма в глубоком унынии и отчаянии. В течение следующих суток не случилось ничего замечательного; только на дне третьей, восточной галереи мы нашли два глубоких треугольных колодца тоже со стенами из черного гранита. В них мы не сочли нужным спускаться, так как колодцы имели вид естественных углублений без всяких признаков выхода.

Каждый был футов двадцати в окружности; их форма и положение относительно третьей галереи изображены на рис. 5.

ГЛАВА XXIV

20 февраля, убедившись, что не можем более питаться орехами, причинявшими нам нестерпимые страдания, мы решились во что бы то ни стало спуститься с южного склона. Стена пропасти состояла здесь из очень мягкого мыльного камня, но спускалась совершенно отвесно, местами даже наклоняясь вперед, на глубину в полтораста футов. После долгих поисков мы открыли узкий карниз футах в двадцати от края пропасти. Петерс соскочил на него с помощью связанных носовых платков, которые я держал за один конец. Затем спустился и я, и мы убедились, что есть возможность спуститься и дальше таким же порядком, как мы выходили из расщелины, т. е. вырезая ножами ступеньки в мягком камне. Разумеется, попытка была страшно рискованная, но ничего другого не оставалось.

На карнизе, где мы стояли, росли кустарники; к одному из них мы привязали нашу веревку из носовых платков. Другим концом ее Петерс обвязал себе талию, и я спускал его, пока веревка не натянулась. Затем он принялся выдалбливать глубокое, дюймов в восемь или десять, отверстие в мыльном камне, стесывая над ним кусок породы в виде клина, чтобы затем можно было ручкой пистолета заколотить в отверстие этот клин. Затем я поднял его фута на четыре выше, и тут он выдолбил еще отверстие, как внизу, устроив таким образом точки опоры для рук и для ног. Отвязав веревку от куста, я бросил ему свободный конец, который он привязал к верхнему клину. Затем спустился на всю длину платка, т. е. фута на три ниже второго клина, выдолбил третье отверстие и вбил в него клин, в который и уперся ногами. Теперь надо было отвязать веревку от верхнего клина и привязать ее ко второму, но это оказалось затруднительным, так как углубления были выдолблены слишком далеко друг от друга. После двух-трех бесплодных и опасных попыток достать до узла Петерс решился перерезать веревку в шести дюймах от клина. Привязав ее ко второму клину, он спустился ниже третьего, но уже не так далеко. Таким способом (которого мне ни за что бы не придумать, так что мы обязаны нашим избавлением всецело решимости и изобретательности Петерса) и пользуясь выступами скалы, он благополучно спустился вниз.

Не сразу я решился последовать за ним, но в конце концов рискнул. Перед тем как спуститься, Петерс снял с себя рубашку, которую мы связали с моей, соорудив таким образом веревку. Сбросив вниз ружье, я привязал ее к кустарнику и начал спускаться как можно скорее, стараясь этой быстротой движения заглушить страх, которого иначе не мог бы преодолеть. Этого оказалось достаточным на первых четырех-пяти ступенях, но вскоре мысль о страшной пропасти, которая зияла подо мной, и о ненадежном устройстве ступеней предстала во всем своем ужасе в моем воображении. Напрасно я старался отогнать ее, не сводя глаз с плоской поверхности утеса надо мной. Чем упорнее старался я не думать, тем большую яркость и ужасающую отчетливость приобретали мои мысли. Наконец наступил кризис воображения, одинаковый во всех подобных случаях, кризис, при котором мы начинаем представлять себе наши ощущения во время падения - головокружение, тошноту, последнюю борьбу, дурноту и, наконец, падение во всем его ужасе. Я чувствовал, что воображаемое становится действительным, что вымышленные ужасы превращаются в факт. Колени мои тряслись, пальцы понемногу выпускали клин. В ушах зазвенело, и я подумал: "Это по мне звонят!" Безумное желание взглянуть вниз овладело мною. Я не мог, не хотел смотреть на гладкую стену и со странным, неизъяснимым чувством не то ужаса, не то облегчения устремил взгляд в пропасть. На мгновение мои пальцы впились в клин, и слабая тень надежды мелькнула в мозгу; но в ту же Минуту в душе моей загорелось желание упасть - стремление, жажда, страсть, решительно непреодолимая. Я выпустил клин и, отвернувшись от стены, зашатался. Но вот голова моя закружилась, пронзительный, нечеловеческий голос раздался в моих ушах, какая-то темная, страшная, призрачная фигура явилась подо мной, я вздохнул и с замирающим сердцем полетел вниз в ее объятия.

Я лишился чувств, и Петерс подхватил меня, когда я падал. Он наблюдал за мной снизу и, заметив, что я теряю присутствие духа, старался ободрить меня криками; но волнение мое было так велико, что я не слышал и не понимал его слов. Наконец, видя, что я шатаюсь, он поспешил вверх и подоспел вовремя. Упади я всей тяжестью, веревка несомненно оборвалась бы от толчка; но Петерс поддержал меня, так что я опустился тихонько и висел над пропастью, пока не очнулся четверть часа спустя. Мой ужас совершенно исчез, я сделался как бы новым существом и с помощью моего товарища благополучно спустился вниз.

Теперь мы находились вблизи ущелья, оказавшегося могилой для наших товарищей, к югу от того места, где произошел обвал. Местность была дикая и напоминала мне описания пустыни, расстилающейся на месте Древнего Вавилона. Обломки рухнувшего утеса, возвышались хаотической грудой; поверхность почвы была усеяна огромными камнями, напоминавшими останки какого-то гигантского здания, хотя при детальном осмотре нельзя было заметить следов искусственных построек. Повсюду виднелись груды камня и огромные глыбы черного гранита и мергеля (мергель был тоже черный; вообще мы не заметили светлых предметов на этом острове) с прожилками какого-то металла. Никаких признаков растительности не было заметно на всем пространстве, которое мог охватить глаз. Среди камней шныряли чудовищные скорпионы и другие гады, обычно не встречающиеся в таких высоких широтах.

Так как наша главная задача была раздобыть что-нибудь съестное, то мы решили отправиться на берег в надежде поймать черепаху. Мы прошли уже несколько сот ярдов, прячась за каменьями и обломками, как вдруг на нас набросилось пятеро дикарей, выскочивших из небольшой пещеры, и одним ударом дубины повалил Петерса наземь. Когда он упал, все они бросились на него, чтобы прикончить свою жертву, чем дали мне время опомниться. Я бросил ружье, так как замок совершенно испортился при падении с вершины утеса, и, выхватив пистолеты, уложил одного за другим двух дикарей. Они упали, а третий, замахнувшийся уже копьем на Петерса, кинулся на меня. Но мой товарищ живо расправился со всеми. Он не воспользовался пистолетами, а, полагаясь на свою чудовищную силу, выхватил палицу у одного из дикарей и уложил всех троих почти мгновенно.

Это произошло так быстро, что мы не верили в действительность происшествия и остановились над трупами, разинув рты, но крики, раздавшиеся вдали, привели нас в чувство. Очевидно, дикари услыхали выстрелы, и нам трудно было остаться незамеченными. Чтобы вернуться на утес, надо было бежать в направлении криков, да если бы нам и удалось добраться до его подножия, мы не могли бы подняться наверх, не будучи замеченными. Наше положение оказывалось крайне опасным, и мы колебались, куда направиться, когда один из дикарей, в которого я выстрелил и которого считал убитым, вскочил и хотел убежать. Мы, однако, схватили его Петерс заметил, что дикарь может оказаться полезен для нас, если мы заставим его бежать вместе с нами.

Мы дали пленнику понять, что он будет застрелен при малейшей попытке к сопротивлению; дикарь покорился судьбе и побежал рядом с нами к берегу.

Неровности почвы заслоняли от нас море, и мы увидели его только на расстоянии двухсот ярдов. Выбежав на открытый берег, мы заметили громадную толпу дикарей, бежавших к нам со всех концов острова с дикими криками. Мы уже хотели вернуться и спрятаться среди утесов, когда я заметил пару челнов, видневшихся из-за скалы. Мы бросились к ним и убедились, что при них никого нет. В них лежали три большие галапагосские черепахи и запас весел на шестьдесят гребцов. Мы тотчас вскочили в один из них, заставив нашего пленника следовать за нами, и оттолкнулись от берега.

Только отплыв ярдов на пятьдесят, мы сообразили, как нелепо было с нашей стороны оставить другую лодку дикарям, которые тем временем быстро приближались к берегу. Нельзя было терять времени. Мы не надеялись поспеть к лодке раньше дикарей, но ничего другого не оставалось делать. В случае успеха мы могли спастись, тогда как оставить лодку дикарям значило погибнуть наверняка.

Нос и корма челнока были устроены одинаково, так что нам не нужно было поворачивать, а только грести в противоположном направлении. Заметив наш маневр, дикари взвыли еще сильнее и пустились бежать с невероятной быстротой. Но мы налегли на весла с энергией отчаяния и добрались до лодки, когда к ней подбежал только один дикарь, опередивший остальных. Он дорого поплатился за свое проворство: Петерс уложил его выстрелом из пистолета. Передовые из его товарищей были шагах в двадцати или тридцати, когда мы схватились за лодку. Мы хотели стащить ее на воду, но она так плотно засела в песке, что не поддавалась нашим усилиям. Тогда Петерс двумя сильными ударами ружейного приклада проломил ей бок. Затем мы поспешили оттолкнуть свою лодку. Двое из дикарей, ухватились было за нее, но мы отделались от них ударами ножей и пустились в море. Толпа дикарей, подбежав к челну, разразилась страшными криками бешенства и злобы. Вообще по всему, что я видел, они показались мне самым коварным, двуличным, мстительным, кровожадным и дьявольски жестоким племенем из всех живущих на земле. Ясно, что нам не было бы пощады, если бы мы попались к ним в лапы. Они попытались было преследовать нас в дырявом челне, но, убедившись, что это невозможно, еще раз излили свое бешенство в неистовых криках и устремились обратно в горы.

Теперь мы избавились от непосредственной опасности, но все-таки наше положение было очень печальным. Раньше мы видели у дикарей четыре челна и не знали (впоследствии нам сообщил об этом дикарь, наш пленник), что два были разбиты вдребезги при взрыве "Джэн Гай". Мы были уверены, что дикари пустятся в погоню за нами, как только доберутся до того места, где обыкновенно стояли лодки. Поэтому мы постарались как можно скорее уйти от острова, заставив и пленника взяться за весла. Через полчаса, отплыв миль на пять или на шесть к югу, мы заметили целую флотилию плотов, выходившую из гавани, очевидно, в погоню за нами. Но скоро дикари вернулись обратно, вероятно, отчаявшись догнать нас.

ГЛАВА XXV

Теперь мы находились в безбрежном и безотрадном Антарктическом океане за восемьдесят четвертым градусом широты в утлом челноке с тремя черепахами вместо съестных припасов. Долгая полярная зима должна была наступить очень скоро. Надо было хорошенько обдумать, куда нам направиться. Мы видели вдали шесть или семь островов, принадлежавших к одной и той же группе и отстоявших друг от друга миль на пять-шесть, но не решались пристать к какому-нибудь из них. Направляясь с севера к югу на "Джэн Гай", мы оставили за собой самую суровую полосу холода и льдов. Этот факт, противоречивший общепринятым мнениям об Антарктике, был тем не менее фактом, в действительности которого мы не могли сомневаться. Стало быть, возвращаться назад было бы безумием - особенно в такое время года. Оставался только один путь. Мы решились смело плыть к югу, где можно было надеяться встретить новые земли и более мягкий климат.

До сих пор Антарктический океан, подобно Арктическому, оказывался сравнительно спокойным; мы не испытали еще сильных бурь и волнения, но наш челнок, хотя и достаточно вместительный, был слишком ненадежен, и мы постарались улучшить его насколько было возможно. Корпус челна был сделан из коры какого-то неизвестного нам дерева. Ребра из гибких ивовых сучьев, вполне подходивших для этой цели. Длина лодки была пятьдесят футов, ширина от четырех до шести, глубина четыре с половиной, - таким образом она значительно отличалась по форме от челнов, употребляемых обитателями южных морей, с которыми приходилось иметь дело цивилизованным нациям. Мы не могли поверить, что они выстроены невежественными островитянами, у которых мы нашли их, и через несколько дней узнали от нашего пленника, что лодки действительно попали к ним случайно от другого племени, обитавшего на островах, находившихся далее к юго-западу. Мы могли сделать очень немногое, чтобы приспособить челн к плаванию в океане. Законопатили шерстяными лоскутьями от наших курток щели, замеченные нами на обоих концах лодки. Из запасных весел, которых в лодке оказалась целая куча, устроили нечто вроде обшивки на носу, чтобы ослаблять силу волн. Два весла утвердили в виде мачт на бортах, одно против другого, заменив таким устройством реи. Между ними натянули парус, соорудив его из собственных рубашек. Это нам удалось не без труда, потому что дикарь решительно отказался помогать этой в работе, хотя охотно разделял все наши остальные труды. Вид полотна производил на него странное действие. Он ни за что не хотел дотронуться до него, дрожал всеми членами и кричал: "Текели-ли!"

Сделав все, что было можно, для исправления лодки, мы направились к юго-востоку, намереваясь обогнуть группу южных островов. Затем повернули прямо на юг. Погода стояла хорошая. Дул легкий ветерок с севера, море было гладкое, дневной свет не сменялся ночью. Льда вовсе не попадалось; вообще я не заметил ни одной льдинки южнее параллели острова Беннета. Да и не могло его быть при такой высокой температуре воды. Убив самую крупную черепаху, которая доставила нам порядочный запас не только пиши, но и воды, мы продолжали путь без всяких приключений в течение семи-восьми дней и подвинулись далеко к югу, так как ветер был все время попутный и направление течения не изменялось.

1 марта. (По весьма понятным причинам я не могу ручаться за точность дат. Я привожу их главным образом для отчетливости рассказа, по моей записной книжке.) - Ряд необычайных явлений показывает, что мы вступили в область неожиданностей и чудес. Высокая гряда серых паров постоянно остается на южном горизонте, то расширяясь блестящими полосами с запада на восток или с востока на запад, то снова стягиваясь в виде правильной гряды, - словом, постоянно изменяя очертания подобно северному сиянию. Средняя высота этой гряды около двадцати пяти градусов. Температура воды возрастает с минуты на минуту, и цвет моря заметно меняется.

2 марта. - Сегодня, расспрашивая пленника, мы узнали много подробностей относительно его родины, единоплеменников и их обычаев, но могут ли они теперь заинтересовать читателя? Замечу, впрочем, что, по его словам, архипелаг состоял из восьми островов, которыми правил король Тсалемон или Псалемун, живший на самом маленьком островке; что черные шкуры, составлявшие одежду воинов, шкуры огромного животного, которое водится только в долине подле резиденции царя; что жители архипелага не умеют строить лодки, а плавают на плотах; что четыре челна достались с какого-то большого острова, находящегося дальше к юго-западу; что его, нашего пленника, зовут Ну-ну; что он никогда не слыхал про остров Беннета; и что название острова, на котором произошла катастрофа, Тсалал. Первые слоги "Тсалемон и Тсалал" произносились им с каким-то особенным присвистом, напоминавшим голос черной выпи, которую мы поймали на вершине холма.

3 марта. - Температура воды поразительно высока, цвет моря резко изменился; оно уже не прозрачное, а молочно-белое. Рядом с лодкой оно спокойно, по крайней мере настолько, что не угрожает ей опасностью; но мы с удивлением заметили, что направо и налево от нас оно точно вскипает по временам, - этому явлению всегда предшествуют странные изменения очертаний гряды серых паров.

4 марта. - Сегодня, желая увеличить размеры паруса, так как ветер заметно ослабел, я вытащил из кармана белый носовой платок и случайно задел им по лицу Ну-ну, сидевшего рядом со мной. Он упал в судорогах, за которыми последовали обморок и оцепенение, сопровождавшиеся глухим бормотанием: "Текели-ли! Текели-ли!"

5 марта. - Ветер упал совершенно, но мы по-прежнему несемся к югу, увлекаемые сильным течением. Странно, что мы не испытываем никакого волнения. Лицо Петерса спокойно, хотя по временам принимает выражение неизъяснимое. Полярная зима приближается, но приближается без своих обычных ужасов. Я испытываю онемение душевное и телесное, какую-то дремоту чувств, но больше ничего.

6 марта. - Серые пары поднялись на несколько градусов выше, мало-помалу теряя свою окраску. Температура воды поднялась до того, что рука не выдерживает, молочный цвет стал еще ярче. Сегодня вода забурлила подле самого челна. Это явление сопровождалось странным блеском на вершине гряды паров и разрывом ее основания. Тонкая белая пыль вроде пепла, однако не пепел, осыпала лодку и море, пока не замер блеск и не стихло волнение. Ну-ну бросился ничком на дно лодки, и никакие увещевания не могли заставить его встать.

7 марта. - Мы спрашивали Ну-ну, за что его соплеменники убили наших товарищей, но он до того одурел от ужаса, что не мог ничего ответить. Он по-прежнему лежал на дне лодки и на все вопросы отвечал идиотскими жестами, приподнимая пальцем верхнюю губу и оскаливая таким образом зубы. Они были черные. До этого времени нам не случалось видеть зубы обитателей Тсалала.

8 марта. - Сегодня мимо нас проплыло белое животное, такое же, как то, чучело которого произвело переполох среди диких на острове Тсалал. Я хотел было поймать его, но мной овладела какая-то странная лень, так что я не тронулся с места. Вода стала еще горячей и положительно обжигает руку. Петерс почти все время молчит, и я не знаю, чем объяснить его апатию. Ну-ну только вздыхает.

9 марта. - Тонкая пыль вроде пепла постоянно сыплется на нас. Гряда паров поднялась на чудовищную высоту и приняла более определенную форму. Я могу сравнить ее только с чудовищным водопадом, безмолвно стремящимся в море с вершины колоссального утеса, теряющейся в небесах. Эта гигантская завеса охватывает весь южный горизонт. Никаких звуков не слышно.

21 марта. - Мрачная тьма сгустилась над нами, но из молочно-белых недр океана поднимается яркий свет и озаряет лодку. Нас совсем засыпала белая, подобная пеплу, пыль; она все время валится в челн и тает в воде. Вершина водопада исчезла в туманной дали. Но мы, очевидно, несемся к ней с ужасающей быстротой. По временам она точно разрывается; сквозь эти сияющие трещины мелькает рой туманных и неясных образов и вырывается бурный, но безмолвный ветер, вздымая пылающий океан.

22 марта. - Тьма еще более сгустилась; только яркий свет белой завесы перед нами отражается водой. Гигантские белые птицы то и дело вылетают из-за завесы и исчезают с криком "Текели-ли". Услыхав этот крик, Ну-ну пошевелился на дне лодки, но, дотронувшись до него, мы убедились, что он испустил дух. Еще минута - и перед нами разверзлись бездны водопада. Но из них поднялась человеческая фигура в саване, далеко превосходившая своими размерами обыкновенных людей. Ее кожа была белее снега.

Эдгар Аллан По - Повесть о приключениях Артура Гордона Пима из Нантукета (The Narrative of Arthur Gordon Pym of Nantucket). 3 часть., читать текст

См. также Эдгар Аллан По (Edgar Allan Poe) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Поместье Арнгейм. (The Domain of Arnheim)
Перевод М. А. Энгельгардта От колыбели до могилы благополучие не измен...

Преждевременное погребение (The Premature Burial).
Перевод М. А. Энгельгардта Есть темы, представляющие глубокий интерес,...