Георг Эберс
«Сестры (Die Schwestern). 3 часть.»

"Сестры (Die Schwestern). 3 часть."

- Вот это по мне, сестра! Только достань мне мою Гебу! Как вы это сделаете, мне все равно, это ваше дело. Завтра вечером будет первая репетиция, а послезавтра представление, о котором будут говорить внуки. В избранных зрителях тоже недостатка не будет. Надеюсь, мои поздравители в жреческих повязках и блестящих доспехах прибудут вовремя. Идемте, господа, посмотрим там за столом, не услышим ли чего путного и не найдем ли чего выпить.

Двери открылись. Музыка, громкий разговор, звон бокалов и смех ворвались в пиршественный зал царей, и все гости, за исключением евнуха, последовали за Эвергетом.

Клеопатра молча смотрела им вслед; только Публию она крикнула: 'До свидания!' Коринфянина же царица вернула назад.

- Лисий, - сказала она, - ты затеял это неприятное дело. Постарайся теперь его уладить так, чтобы девушка непременно оказалась здесь. Не отнекивайся! Я буду ее охранять, зорко охранять, положись на меня.

- Она скромная девушка, - возразил Лисий, - и добровольно, вероятно, не пойдет за мной. Когда я предложил ее на роль Гебы, я, конечно, думал, что достаточно одного слова царей, чтобы настоятель храма доверил ее вам на несколько часов для невинной игры. Прости, царица, я должен теперь тебя оставить. Мне необходимо отдать ключи от сундука моему другу.

- Не увезти ли ее тайно? - спросила Клеопатра царя, когда коринфянин вышел.

- Только никаких насилий, никаких посягательств! - озабоченно проговорил Филометр. - Самое лучшее, если я напишу Асклепиодору и дружески его попрошу доверить нам на несколько дней эту Исмену или Ирену, как там зовут это несчастное дитя. Я скажу, что она очень тебе понравилась. А за это я ему пообещаю увеличить надел земли, так как тот, который я ему подарил, гораздо меньше, чем он надеялся.

- Позволь тебя просить, высокий повелитель, - подобострастно начал евнух, один оставшийся с царской четой, - позволь тебя просить не обещать много жрецам, не то Асклепиодор придаст преувеличенное значение твоей просьбе.

- Которого нет и не должно быть, - добавила царица. - Стыдно тратить столько слов и терпеть столько беспокойства из-за какого-то голодного создания, из-за девчонки, носящей воду. Но как положить этому конец? Что ты посоветуешь, Эвлеус?

- Благодарю тебя за этот вопрос, высокая повелительница. Мой повелитель, царь, должен, думаю я, позволить похитить девушку, но не силой и не с помощью мужчины, за которым она сразу не пойдет. Здесь нужна женщина. Я вспоминаю одну египетскую сказку о двух братьях, которая вам, вероятно, тоже известна.

Фараон желал овладеть женой младшего брата, которая жила на кедровой горе. Он послал за ней вооруженный отряд, но домой вернулся только один, остальные были перебиты. А когда была послана женщина с драгоценным украшением, то красавица сама последовала за ней во дворец.

Мы оставим послов и обратимся к женщине. Твоя подруга Зоя превосходно исполнит это поручение. Кто нас может упрекнуть, если девушка польстится на наряды и убежит от своих сторожей?

- Но все увидят ее в роли Гебы, - вздохнул Филометр, - и нас, покровителей храма, объявят святотатцами. Нет, нет, сперва следует хорошенько попросить верховного жреца, и только в случае, если он заупрямится, Зоя может попытать счастья.

- Пусть так и будет, - изрекла царица, точно каждое решение царя требовало ее подтверждения.

- Позволь мне сопровождать твою посланницу и лично представить вашу просьбу Асклепиодору. Пока я буду говорить с верховным жрецом, Зоя должна уговорить девушку, и нам следует это сделать поскорее, уже завтра, иначе нас предупредит римлянин. Я знаю, что он заглядывается на Ирену, а она действительно очень хороша. Он кормит свою птичку фазанами и персиками, одаривает ее цветами, целые часы проводит в Серапеуме и сопровождает торжественные шествия. Мало того, он дарит своей красавице фиалки, которыми ты, царица, почтила его в своей милости...

- Лжец! - крикнула Клеопатра вне себя. Она пришла в такое волнение и негодование, что ее супруг с испугом отступил назад.

- Ты клеветник и презренный лицемер! Римлянин выступает против тебя открыто, с оружием в руках, а ты, как скорпион, ищешь случая неслышно ужалить своего врага. Великий Апеллес (61) предостерегает нас, Лагидов (62), от людей твоего пошиба. Когда я смотрю на тебя, я вспоминаю его демона клеветы. Злоба и ненависть, сверкающие в его глазах, и ненасытимая кровожадность те же, что и у тебя. Тебе бы очень хотелось, чтобы на месте юноши, которого схватил демон, был бы Публий. А ты пришелся бы как нельзя к месту в роли хилой Ненависти с ее верными спутниками, Хитростью и Обманом! Но я хорошо помню поднятые к небу руки бедного юноши, помню его правдивые глаза, и если Публий умеет отразить открытое нападение, то я буду охранять его от измены. Прочь отсюда! Вон, говорю я; или ты увидишь, как мы наказываем клеветников!

Евнух бросился в ноги царице. Она, тяжело дыша, с дрожащими ноздрями смотрела поверх его, как бы никого не видя.

Наконец царь подошел к ней и с теплотой, трогающей сердце, заговорил:

- Не изгоняй его, не выслушав, и подними его! Во всяком случае дай ему возможность смягчить твой гнев, и пусть он достанет эту девушку, как он предлагает. Исполни это дело хорошенько, Эвлеус, и в нас ты найдешь заступника перед царицей.

Царь указал евнуху на дверь. Низко склонившись, Эвлеус, пятясь, направился к выходу.

Оставшись один с Клеопатрой, Филометр сказал ей с нежным упреком:

- Как можно так безмерно предаваться гневу? Такого верного и умного слугу, одного из немногих оставшихся в живых доверенных нашей матери, не выгоняют просто так, как неловкого раба. И какое совершил он преступление? Разве это клевета, если снисходительный старик добродушно рассказывает об увлечениях юноши, которому принадлежит весь мир и которого не пугает мрачный Серапеум? Что дурного в том, что он ухаживает за девушкой и одаривает ее цветами?

- Одаривает цветами? - снова вспыхнула Клеопатра. - Дело не в том, его обвиняют, будто он преследует девственницу, которая принадлежит Серапису! Серапису, повторяю я! Но это неправда, это выдумка, и ты был бы так же возмущен, как и я, если бы только ты мог возмущаться, как мужчина, да не пользовался бы услугами Эвлеуса во многих делах, о которых ты предпочитаешь умалчивать. Пусть он приведет девушку, но если я найду жалобу Публия основательной, то во мне одной хватит разумной строгости за нас обоих. Теперь идем, ведь там нас ждут.

На зов царицы поспешно прибежали слуги, раковина-носилки появились снова, и супругов понесли в большую галерею с колоннами, где на ложах, стоявших длинными рядами, возлежали царедворцы, военачальники, знатные провинциальные чиновники, художники, ученые и послы чужеземных держав. Собственно, ужин был уже окончен, и за кубками вина шел оживленный разговор.

Это пестрое общество состояло наполовину из темнокожих египтян, наполовину из греков, но среди них находилось много израильтян и сирийцев, особенно между учеными и воинами.

Царскую чету встретили громкими возгласами и знаками почтения. Клеопатра улыбалась так ласково, как никогда, и милостиво кивала своим опахалом, но все-таки никого из присутствующих не почтила своим вниманием. Она искала Публия вблизи ложа, приготовленного для нее, потом между эллинами, египтянами, иудеями и послами, но не найдя его, обратилась с вопросом к камерарию (63). Тот позвал сейчас же распорядителя, очень важного чиновника, на обязанности которого лежало заботиться о представителях чужеземных государств. Он уже стоял около царицы, ожидая случая передать Клеопатре поклон от Публия Сципиона и сообщить от его имени, что он вернулся в палатку, так как пришли послы из Рима.

- Это правда? - спросила царица, опустив свой взор и строго смотря на попечителя послов.

- Трехъярусный корабль из Брундизия (64) вчера пришел в гавань Эвноста (65), а час тому назад конный гонец привез письмо, но не обыкновенное, а с предписанием сената. Это я узнал по форме и печати.

- А коринфянин Лисий?

- Он ушел вместе с римлянином.

- Что ж, и ему сенат послал предписание? - насмешливо и с раздражением спросила царица, и, отвернувшись от попечителя без поклона, она, как бы ведя заседание, обратилась опять к камерарию:

- Царь Эвергет сидит среди египтян возле послов от храма из Верхнего Египта. Кажется, он говорит им речь, а они внимательно его слушают. Что говорит он и что это значит?

- Перед твоим приходом он сидел возле сирийцев и иудеев. Царь рассказывал им о том, что купцы и писатели, плававшие на юг, сообщили ему о странах возле тех озер, через которые протекает, вероятно, Нил. Он полагает, что открылись новые источники недалеко от начала священной реки, которая едва ли, как думали древние, вытекает из океана.

- А теперь узнай, что он там рассказывает египтянам! Камерарий побежал к ложу Эвергета. Царица в это время обменялась несколькими приветливыми словами с иудейским военачальником Ониа. Вернувшись, камерарий вполголоса сообщил ей, что царь разъясняет одно место из диалога 'Тимей' Платона, в котором Салон прославляет мудрость жрецов Саиса. Царь говорил очень одушевленно, и египтяне слушали его со знаками одобрения.

Лицо Клеопатры омрачалось все более и более. Она закрылась веером, подозвала знаком Филометра и шепнула ему:

- Оставайся все время возле Эвергета. Мне подозрительно его особенное внимание к египтянам. Он старается заслужить их расположение, а если это чудовище захочет кому понравиться, то умеет быть и любезным, и привлекательным. Он мне испортил вечер, и я вас покидаю.

- До свидания, до завтра.

- Жалобу римлянина я выслушаю у себя на крыше, там всегда веет прохладный ветерок. Если ты желаешь при этом присутствовать, то я дам тебе знать. Но я хотела бы поговорить с ним одна. Он получил очень важное письмо из сената. Так до завтра!

XII

В то время как в большой галерее опорожнялись и наполнялись кубки и пирующие становились все веселее и шумнее, и в то время как Клеопатра раздраженно обвиняла всех своих прислужниц и подруг в неловкости и неумении, страдая от каждого неосторожного прикосновения и малейшего укола булавки, в это время Публий и друг его Лисий в сильном возбуждении ходили взад и вперед по шатру.

- Говори тише, - сказал коринфянин, - мне кажется, что каждая голова грифона на этой легкой стене нас видит и подслушивает.

- Я в этом и не сомневался.

- Когда я шел за камеями, навстречу мне из этой двери блеснул свет, но, вероятно, тот, кто к нам пробрался, был предупрежден. В тот момент, когда я подходил к шатру, свет погас, а факел у нашего входа совсем не был зажжен, но я все-таки успел рассмотреть в тонкой полоске света, что через дорогу прошмыгнуло что-то вроде черной ящерицы с блестящими пятнами - фигура мужчины в длинной одежде с золотыми украшениями. Ты знаешь, у меня хорошие глаза, и я готов поспорить на что угодно, что кошка, проскользнувшая к нам, это Эвлеус.

- Почему ты его не задержал? - с досадой спросил Публий.

- Потому что у нашей палатки было темно, хоть глаз выколи, а толстяк так же проворен, как жирный барсук, когда за ним гонятся собаки. Совы, летучие мыши и им подобные ночные твари отвратительны, а этот евнух, когда смеется, скалит зубы, как гиена...

- Этот Эвлеус, - перебил Публий, - вскоре узнает, что значит иметь дело с сыном моего отца.

- Но ты с самого начала обходился с ним не слишком снисходительно и вежливо, а это было не слишком благоразумно.

- Тут благоразумие, там благоразумие! - вспылил римлянин. - Он мошенник! Когда он держится в стороне, я в это не вмешиваюсь. Но вот уже несколько дней он преследует меня, чтобы подсматривать за каждым моим шагом, а со мной держит себя как равный. Но я ему покажу, что он ошибается! Он не может пожаловаться на мою скрытность; он знает, что я о нем думаю и что я намерен делать. Отвечать хитростью на его предательство мне было бы трудно, в искусстве коварства он меня, конечно же, превзошел. В открытой борьбе, которая ему незнакома и невыгодна, я преуспею гораздо больше. К тому же такая борьба больше в моем характере, чем всякая другая. Он хитер, проницателен и сейчас же сумел установить связь между обвинением, которым я ему угрожал, и свитком, данным мне в его присутствии отшельником Серапионом. Вот он лежит здесь. Взгляни только на него. Этот евнух и хитер, и бесчестен - два качества, которые, в сущности, противоречат друг другу, ибо кто действительно умен, тот не станет жить противозаконно. Посмотри, он развязал нитки, обвязывавшие свиток. Но у него не было времени завязать его опять! Он, верно, все прочел или только отрывками. Во всяком случае представляю себе его радость встретиться со своим собственным и точным изображением. Отшельник хорошо владеет пером и пишет сильными мазками и яркими красками. Если он прочел все до конца, то это избавляет меня от труда объяснять ему мои намерения. Если же ты его спугнул раньше времени, мне придется больше распространяться при обвинении. Так или иначе, это безразлично!

- Нет, конечно, нет! - вскричал грек. - В первом случае Эвлеус успеет принять меры и подкупить свидетелей. Такие важные письма я всегда бы позаботился спрятать или запечатать. Где у тебя предписание сената?

- В этом ящике, - ответил Публий, указав на одежды, под которыми было спрятано письмо.

- Можно узнать его содержание?

- Нет, теперь не время. Необходимо подумать о том, как поправить беду, которую ты натворил. Подумай только: такое прелестное, невинное создание, которое, по твоим же словам, напоминает тебе твою милую сестру, ты хочешь предоставить - кому? Этому свирепому варвару, этому чудовищу, каждое слово которого порочно, а удовольствие - что-нибудь чудовищное. Ведь Эвергет...

- Клянусь Посейдоном (66)! - горячо воскликнул Лисий. - Я совсем не думал об этом Алкивиаде, когда указал на девушку.

Чего не сделает распорядитель представления, чтобы вызвать одобрение зрителей! Я, говоря откровенно, только лично для себя хотел привести Ирену во дворец. Чем я виноват, что она меня очаровала!

- Каллиста, Фрина, Стефания (67), играющая на флейте, - перебил его Публий, пожимая плечами.

- Что ж тут странного? - с удивлением посмотрел на друга коринфянин. - У Эроса в колчане много стрел: одна стрела ранит глубже, другая - легче, и я думаю, что рана, которая нанесена мне сегодня, очень долго не заживет. Право, этот ребенок восхитительнее нашей Гебы у ручья, и мне было бы очень тяжело от него отказаться.

- Я тебе советую привыкнуть в этой мысли как можно скорее, - серьезно произнес Публий, остановившись против коринфянина со скрещенными на груди руками. - Что бы ты сделал со мной, если бы мне вздумалось твою сестру, на которую так похожа Ирена, хитростью увлечь из родительского дома.

- Прошу тебя не делать подобных сравнений, - крикнул Лисий с таким раздражением, какого Публий никогда от него не ожидал.

- Ты напрасно горячишься, - спокойно и серьезно сказал римлянин. - Твоя сестра прелестная девушка, лучшее украшение вашего великолепного дома, и все же я смею бедную Ирену...

- С нею сравнивать, хочешь ты сказать, - снова вспылил Лисий. - Плохая благодарность за все то гостеприимство, которое ты встретил в нашем доме. Прежде ты его умел лучше ценить. Ты знаешь, что тебе я позволяю гораздо больше, чем другим, я сам не знаю почему, но такими вещами не позволю и тебе шутить! Моя сестра - единственная дочь богатейшего и благороднейшего дома в Кирене. Многие добиваются ее благосклонности. Она ничем не хуже твоей сестры, но хотел бы я знать, что сказал бы ты, если бы гордую Лукрецию стали сравнивать с бедной девушкой, носящей воду, как наемная служанка.

- Сделай одолжение, - спокойно ответил Публий, - я понимаю твой гнев. Ты не знаешь, кто эти сестры из храма Сераписа. Во-первых, они носят воду не для людей, а для бога, а пока возьми и прочти этот свиток. Я же тем временем напишу ответ в Рим. Эй, Спартак, засвети-ка несколько ламп!

Юноши сели друг против друга за стол, стоявший посреди шатра.

Публий усердно писал, время от времени бросая взгляды на своего друга. Лисий во время чтения приходил все в большее и большее раздражение: он то хлопал рукой по столу, то срывался с места с горькими восклицаниями.

Когда Корнелий сложил и запечатал письмо, Лисий, окончив чтение, швырнул свиток под стол. Публий пристально посмотрел на друга и протяжно спросил:

- Ну?...

- Да, ну! - повторил коринфянин. - Опять я в позорном положении, опять оказался перед тобой дураком и виноватым! Прости мне мою выходку. Но разве я мог такое предположить? Нет, такой возмутительной истории я в жизни не слыхал. Только в этом безбожном Египте и случаются подобные вещи! Бедняжка Ирена! Не понимаю, как при всем этом у нее сохранился такой сияющий вид? Палками следовало избить меня, как школьника! Нужно быть из дураков дураком, чтобы самому необузданному и могущественному человеку во всей стране указать эту девушку! Что же теперь делать, чтобы спасти Ирену? Одна мысль видеть ее в его объятиях для меня нестерпима. Ведь и ты, вероятно, согласишься со мной, что нам следует спасти сестер?

- Не только следует, но даже необходимо, - решительно сказал Публий. - Если мы этого не сделаем, мы будем негодяями. С тех пор как отшельник доверил мне свою тайну, я считаю себя обязанным защитить этих девушек, у которых отняли родителей, и ты, Лисий, должен мне помочь. Старшая сестра обошлась со мной не очень приветливо, но от этого мое уважение к ней не уменьшилось. Младшая, кажется, менее серьезна и рассудительна, чем Клеа. Я заметил, как она ответила на твою улыбку после процессии. Ты ведь тоже, как и я, не пошел домой, и мне кажется, что тебя задержала Ирена. Будь откровенен, настоятельно прошу тебя об этом. Расскажи мне все. Мы должны действовать дружно и обдуманно, чтобы расстроить замысел Эвергета.

- Мне недолго рассказывать, - ответил коринфянин. - По окончании процессии я отправился в пластофориум, конечно, чтобы увидеть Ирену. Но чтобы не возбуждать подозрений, я обратился к пилигримам с просьбой рассказать, какие сны посылает им бог и какие советы против болезней получили они в храме Асклепия. Прошло с полчаса, прежде чем пришла Ирена. Она несла корзиночку с золотыми украшениями, которые они надевают на торжество и потом сдают казначею.

Сперва мне бросились в глаза гранатовые цветы. Она же, заметив меня, покраснела и опустила глаза. Вот тогда-то я и подумал: настоящая Геба у нашего источника.

Она хотела пройти мимо, но я ее удержал, прося показать мне украшения, наговорил ей разных вещей, которые охотно слушают молодые девушки, потом спросил, строго ли ее стерегут и много ли приходится работать ее бедным ручкам и ножкам. Она ответила на каждый вопрос, говорила, потупив глаза и только изредка вскидывая их на меня.

Чем больше я на нее смотрел, тем привлекательнее казалась она мне. Она совершенный ребенок, но ребенок, которому дом уже надоел, и он мечтает о блеске, радости и свободе, а его держат в мрачном, печальном месте, да еще заставляют голодать. Бедняжка, она не смеет оставить храм иначе как для процессии и до восхода солнца. Она так мило сказала, что всегда очень устает и ей так не хочется вставать перед восходом солнца и выходить на утренний холод. Там они носят воду из цистерны, которая называется солнечным источником.

- Ты знаешь, где находится этот источник?

- За рощей акаций. Мне его указал проводник. Вода в нем считается священной, и при восходе солнца только этой водой можно делать возлияние богу. Потому-то молодые девушки и должны вставать так рано, чтобы успеть принести воды на жертвенник Серапису, и жрецы этой водой делают возлияния, вместо вина.

Публий жадно слушал своего друга.

Затем он быстро повернулся, вышел из шатра и посмотрел на небо, чтобы по расположению звезд определить время.

Луна уже зашла, и утренняя звезда сверкала на небосклоне. С тех пор как Публий жил в городе пирамид, он всегда любовался необыкновенно ярким блеском этой звезды.

Холодное дыхание ночи пахнуло ему в лицо; дрожа от холода, он плотнее запахнулся в одежды и подумал о девушках, которые скоро должны выйти на утренний холод. Еще раз взглянул он на высокий небесный свод, и ему показалось, что он видит гордую Клеа, закутанную в мантию, усыпанную звездами.

Сердце его забилось, грудь высоко поднималась, и чистый воздух вливал в него новые силы. Он простер руки к чудному видению, но оно мгновенно исчезло. Раздавшийся стук подков и шум колес напомнил юноше, вообще не привыкшему предаваться мечтам, о необходимости приниматься за дело.

Когда он вошел в шатер, Лисий, все время задумчиво шагавший из угла в угол, обратился к нему с вопросом:

- Сколько осталось до восхода солнца?

- Около двух часов; нельзя теперь терять время, потом будет слишком поздно.

- Я тоже так думаю. Как только сестры выйдут к солнечному источнику, я уговорю Ирену следовать за мной. Ты не веришь, что я сумею это сделать? Я и сам не совсем уверен, но, может быть, она согласится, если я пообещаю ей показать что-нибудь интересное. Конечно, она не догадается, что ее разлучат с сестрой, ведь она совсем ребенок.

- Но зато Клеа серьезна и очень рассудительна, - перебил Публий, - и твой легкомысленный тон произведет на нее дурное впечатление. Обдумай раньше это! Нет, ты не должен ее обманывать! Открой ей всю правду, но так, чтобы Ирена не слыхала, и Клеа не станет удерживать сестру, когда узнает, какая ей грозит опасность.

- Хорошо. Я буду так торжествен и серьезен, что самый морщинистый и седобородый цензор в твоем родном городе окажется передо мной танцовщиком Дионисий (68). Я буду говорить, как Катон (69), когда он горько жаловался, что теперь в Риме лакомки платят за бочонок сельдей больше, чем за пару волов. Ты будешь мной доволен! Но куда повезу я Ирену? Может быть, можно воспользоваться одной из колесниц царя, разъезжающих целыми дюжинами, чтобы отвозить гостей по домам?

- Да, я думаю. Поезжай вместе с начальником диадохов (70), великолепный дом которого нам показывали вчера. Дом этот находится по дороге в Серапеум, и за ужином ведь ты шептался с ним. Потом освободись от своего возничего с помощью горсти золота и купи его молчание, а сам не возвращайся обратно и поезжай в гавань. У маленького храма Изиды я буду тебя ждать с нашей походной колесницей и собственными лошадьми, возьму Ирену и отвезу ее в новое убежище, а ты доставишь повозку Эвергета к возничему.

- Это мне не очень нравится, - нерешительно возразил Лисий. - Гранатовые цветы я мог бы тебе уступить для Ирены, но ее саму...

- Мне от нее ничего не надо! - с досадой вскричал римлянин. - Но ты, я думаю, должен мне помогать, потому что я могу ее спасти от беды, которую ты же сам навлек на нее.

- Сюда мы, конечно, не можем ее привести, но я рассчитываю найти ей надежное убежище.

- Помнишь ваятеля Аполлодора, которого рекомендовал нам мой отец, и его приветливую жену, угостившую нас превосходным хиосским вином? Этот человек нам обязан; отец мой поручил ему выложить мозаичный пол в новом портике на Капитолии и потом спас ему жизнь, когда завистливые собратья по искусству угрожали ему смертью. Ты ведь сам слышал, как он все отдавал в мое распоряжение?

- Конечно, конечно, - согласился Лисий. - Но неужели тебя не поражает, что художники, посвящающие свою жизнь высшим стремлениям, поддаются, так же как другие люди, низким побуждениям: зависти, недоброжелательству...

- Вот человек! - нетерпеливо перебил его Публий. - Ты ничего не мог лучшего придумать, как терять время на подобные разговоры? У нас, кажется, есть более важные дела, чем обсуждение зависти художников, а по-моему, и ученых, вечно преследующих друг друга. Скульптор Аполлодор вместе с женой и дочерьми живет здесь уже шесть месяцев; он исполнял для Филометра бюсты философов и изображения животных для украшения площади перед могилами Аписа. Его сыновья заведуют большой мастерской в Александрии, и когда он туда поедет на собственной лодке, что он часто делает, он возьмет Ирену и посадит ее на корабль. А куда потом мы ее доставим, чтобы спасти от Эвергета, об этом потолкуем с Аполлодором.

- Хорошо, очень хорошо, - одобрительно промолвил коринфянин. - Клянусь Гераклом, я не подозрителен, но что ты сам хочешь вести Ирену к Аполлодору, мне это совсем не нравится. Если тебя увидят с ней, все наше предприятие может рухнуть. Ты пошли к храму Изиды жену Аполлодора, ее мало знают в Мемфисе, и пусть она захватит плащ и покрывало, чтобы закутать девушку. Кланяйся веселой милетианке и скажи ей от меня... нет, ничего не говори, - я сам ведь ее увижу у храма Изиды.

Последними словами юноши уже обменивались, когда рабы накидывали на них плащи.

Вместе вышли они из шатра, пожелали друг другу счастья и быстро пошли каждый в свою сторону, - римлянин к собственным коням, а Лисий отыскивать начальника диадохов.

XIII

Колесница за колесницей выезжали из высоких ворот дворца в город, еще объятый дремотою ночи.

В большом пиршественном зале все стихло, только темнокожие рабы при скудном свете нескольких ламп выметали завядшие листья роз и черного тополя и губками вытирали пролитое вино на мозаичном полу.

В одном углу крепко спал молодой флейтист, побежденный усталостью и вином.

Тополевый венок сполз с его головы и закрыл красивое лицо юноши, но флейту он и во сне продолжал крепко сжимать пальцами.

Слуги оставили его в покое и равнодушно сновали мимо него, только надзиратель засмеялся, показывая на него пальцем:

- Его товарищи пошли домой тоже не трезвее его. Хорошенький мальчик и счастливый возлюбленный Хлои, но сегодня она напрасно будет ждать его.

- Может быть, и завтра тоже, - прибавил другой. - Потому что если ее увидит Фискон (71), то ей надолго придется проститься с бедным Дамоном.

Фискон же, как называли александрийцы, а за ними и другие египтяне царя Эвергета, в это время совсем не думал о Хлое и ни о чем подобном.

В настоящую минуту он блаженствовал в своей роскошной купальне.

Совершенно раздетый, он стоял в тепловатой воде, наполнявшей большой бассейн белого мрамора. На поверхности благоухающей воды отражались статуи юных нимф, убегавших от влюбленных сатиров.

На одном из бортов бассейна лежала фигура бородатого нильского божества, на которого взбиралось шестнадцать детских фигур - эмблема шестнадцати локтей, на которые поднималась вода реки в половодье.

Из вазы, на которую опирался рукой величественный старец, вытекала широкая струя холодной воды, которую собирали в изящные алебастровые чаши пять красивых юношей и обливали голову и все тело молодого царя, поражавшее своими чудовищными мускулами.

- Больше, больше, еще больше, - кричал Эвергет, отдуваясь и фыркая от удовольствия.

Наконец с криком 'довольно!' он плюхнулся всей своей тяжестью в бассейн, отчего вода брызнула фонтаном так высоко, точно в нее бросили обломок скалы. Пробыв довольно долго под водой, царь поднялся на мраморные ступеньки купальни, шаловливо потряс головой, так что забрызгал всех присутствовавших, друзей и слуг. Его обернули тончайшими льняными полотнами, спрыснули драгоценной эссенцией нежного аромата, и он вошел в маленький, убранный пестрыми коврами покой.

Бросившись на гору мягких подушек, Эвергет, глубоко дыша, проговорил:

- Теперь хорошо! Я опять так же трезв, как ребенок, еще ничего не вкушавший, кроме молока матери. Пиндар (72) прав! Ничего нет лучше воды! Она тушит жаркий пламень, что зажигает вино в голове и теле. Гиеракс, много я там наговорил глупостей?

Гиеракс был начальник войск Эвергета и любимый его друг. Он взглядом указал ему на присутствующих, но царь повторил свой вопрос, и Гиеракс сказал:

- Такой сильный ум, как твой, вино никогда не может обессилить совсем, но ты был неосторожен. Это было бы чудо, если Филометр ничего не заметил...

- Превосходно! - воскликнул царь, выпрямляясь на подушках. - Ты, Гиеракс, и ты, Коман, останьтесь здесь; остальные можете идти! Но не отходите далеко, мне надо иметь вас под рукой в нужный момент. Теперь в несколько дней должно произойти столько событий, сколько в другое время не происходит и за целый год.

Все отпущенные удалились, только один важный македонянин, всегда одевавший царя, медлил с уходом, но Эвергет сделал знак и ему удалиться, сказав вслед:

- Я чувствую себя бодрым и в постель не лягу. Через три часа после восхода солнца я жду Аристарха, и мы примемся работать. Разложи рукописи, которые я взял с собой! Дожидается ли евнух Эвлеус в передней? Да! Тем лучше! Теперь мы одни, мои мудрые друзья, и я вам должен сказать, что в этот раз вы не были на высоте своего ума.

Быть умным - значит обладать неограниченным обширным кругозором, так что и близкое, и далекое одинаково доступны нашему взору; быть неумным - значит видеть только одно, не замечая другого. Ограниченные люди видят только то, что у них под носом, дураки и фантазеры - только то, что вдали. Я вас не хочу бранить, на всякого находит затмение, и сегодня, смотря вдаль, вы просмотрели то, что было перед вами, потому вы так и удивились, услышав, что я сказал: 'Превосходно!'

Слушайте внимательно! - продолжал он. - Филометр и Клеопатра очень хорошо знают и мои желания и то, чего можно ожидать от меня.

Если бы я надел на себя маску всем довольного человека, они удивились бы и ждали грозы; но так как я держу себя так же, как всегда, и даже еще хуже, и открыто говорю о том, чего желаю, то они скорей могут ожидать с моей стороны какого-нибудь насилия, но никак не коварного внезапного нападения, которое я им готовлю на завтра. Кто желает напасть на врага сзади, тот не должен шуметь.

Если бы я верил в ваши принципы добродетели, я должен был бы думать, что нападение сзади не представляет ничего хорошего; я тоже с большим удовольствием люблю встречаться лицом к лицу с людьми, в особенности с моим братом и сестрой, которые так красивы.

Но что же делать?

Конечно, самое лучшее то, что облегчает победу и дает возможность выиграть игру.

Мой метод борьбы тоже найдет мудрых защитников и сторонников. Чтобы поймать мышь - нужно сало; кто желает заманить в ловушку людей, должен знать, как они чувствуют и думают, и тогда уже приниматься за их ловлю. Разъяренный вол менее всего опасен, когда, нагнув голову, с бешенством мечется во все стороны, отыскивая своего врага.

Теперь, Гиеракс, поправь мне подушку под головой и начинай свое донесение, меня оно очень интересует.

- Мне кажется, все обстоит превосходно, - начал начальник. - Наши отборные войска, в числе двух тысяч пятисот человек, идут сюда и завтра утром расположатся лагерем к северу от Мемфиса. Пятьсот человек проберутся на праздник вместе с жрецами и другими поздравителями, пришедшими пожелать тебе счастья в день рождения, остальные две тысячи спрячутся в палатках. Предводитель конных телохранителей твоего брата Филометра подкуплен и стоит за нас; но он дорого нам обошелся. Коман увеличил куш до двадцати талантов (73), пока эта рыба клюнула.

- Он должен их получить, - засмеялся царь, - но они будут в его руках только до тех пор, пока я буду находить его опасным и, наградив его за услуги, отниму у него все имения. Говори дальше!

- Для усмирения восстания в Фивах Филометр третьего дня послал туда лучших наемников, штандарты Дезиная и штандарты Арсиноя на юг. Немало стоило завербовать коноводов и поднять беспокойных.

- Мой брат вознаградит вас за эти издержки, - прибавил царь, - когда его казну мы пересыплем в нашу. Ну, дальше!

- Труднее всего нам придется со жрецами и иудеями. Первые стоят за Филометра, потому что он старший сын твоего отца, а главное потому, что он дал много привилегий храмам Аполлонополиса и Фил (74). Иудеи держатся за него, потому что он им покровительствует даже больше, чем грекам, и вместе с супругой, твоей высочайшей сестрой, вмешивается в их пустые религиозные раздоры, обсуждает вместе с ними их учение и за столом ни с кем так охотно не разговаривает, как с ними.

- Я им пересолю мясо и вино, которыми они здесь угощаются! - гневно вскричал Эвергет. - Сегодня за столом я не потерпел их присутствия, у них слишком зоркие глаза, и ум у них такой же острый, как их длинные носы.

Они всего опаснее тогда, когда чего-нибудь боятся или рассчитывают на барыш. При этом нельзя отрицать, что они верны и смирны, и так как большая часть из них имеет собственность, то в Александрии они редко примыкают к крикливой толпе. Что они трудолюбивы и предприимчивы, в этом их может упрекнуть только зависть, и пример их финикийских родственников поднял энергию эллинов.

Больше всего они любят мир и покой, а так как под управлением моего брата живется гораздо спокойнее, чем у меня, то они и привержены ему, ссужают его деньгами, сестре привозят камеи, сапфиры, смарагды, красивые материи и другие женские безделушки, до исписанных папирусов включительно, которые скоро будут цениться не дороже пера, выпавшего из крыла этого зеленого крикуна на насесте.

Удивительно, как такие умные люди не могут понять, что ничего нет постояннее непостоянства, ничего вернее, как то, что неверно; они считают своего бога единственным, учение безусловным и вечно непогрешимым и презирают все, во что верят другие народы.

Это затмение делает их дураками, но в то же время, может быть, вследствие своего непоколебимого внутреннего сознания и твердого упования на своего далекого бога, они хорошие солдаты.

- Да, они хорошие солдаты, - подтвердил Гиеракс, - все-таки даже за меньшую цену они охотнее пойдут к твоему брату, чем к нам.

- Я покажу им, что я нахожу их направление извращенным и достойным наказания. Жрецы мне нужны, потому что учат народ смиренно и терпеливо переносить свои нужды, иудеев же я искореню совсем, когда придет время! - докончил царь, дико вращая глазами.

- Это принесет тоже пользу нашей казне, - смеясь, заметил Коман.

- И храмам страны, - добавил Эвергет. - Других врагов я постараюсь уничтожить, но жрецов я привлеку на свою сторону, и я должен их расположить к себе, когда царство Филометра перейдет ко мне.

- А между тем, - возразил Гиеракс, единственный из приближенных Эвергета, осмеливавшийся ему противоречить в важных вопросах, - еще сегодня ради тебя к верховному жрецу будет обращено тяжелое требование. Ты настаиваешь на выдаче одной прислужницы бога Сераписа, и Филометр не упустит такого...

- Не преминет сообщить, - прервал царь, - могущественному Асклепиодору, что он просит прекрасную Ирену не для себя, а для меня. Знаете ли вы, что Эрос пронзил стрелами мое сердце, и я пылаю страстью к прелестной Ирене, хотя еще и не видел ее?

Верите ли вы мне, что я говорю истинную правду? Я хочу обладать этой маленькой Гебой и надеюсь в то же время завладеть троном моего брата, но я сажаю мои деревья не для того только, чтобы украшать сады, но и извлекать из них пользу. Вы увидите, как я с помощью прелестной девушки расположу к себе верховного жреца Сераписа, который хотя и грек, но человек несговорчивый.

Мое оружие уже готово. Теперь оставьте меня и прикажите ввести евнуха Эвлеуса.

- Ты подобен божеству, а мы только смертные люди, - низко склоняясь, сказал Коман. - Темны и непонятны часто кажутся нашему слабому уму твои поступки, но когда, вопреки нашим ожиданиям, они приводят к хорошему результату, то мы, изумленные, признаемся, что ты выбираешь часто запутанные, но всегда верные пути.

Некоторое время царь оставался один, серьезно и задумчиво опустив глаза в землю.

Но как только он услышал легкие шаги евнуха и тяжелую поступь сопровождавших его людей, он принял вид беспечного и беззаботного кутилы и встретил Эвлеуса веселым приветствием. Смеясь, напомнил ему царь о своем детстве, когда евнух столько раз помогал ему уговорить мать исполнить какой-нибудь из его капризов.

- Но, старина, времена изменились, - продолжал царь, - теперь у тебя все для Филометра и ничего для бедного Эвергета, хотя, как младший, он больше нуждается в твоей помощи.

Евнух склонился с улыбкой, говорившей, что он понял шутку царя, и сказал:

- Я думал и теперь еще думаю, что я должен служить слабейшему из вас обоих.

- Ты подразумеваешь мою сестру?

- Правительница Клеопатра принадлежит к тому роду, который мы часто несправедливо называем слабейшим. Хотя ты изволил шутить, задавая мне последний вопрос, но я все-таки считаю себя обязанным ответить тебе определенно, что я говорил о царе Филометре.

- О Филометре? Следовательно, ты не веришь в его силу, считаешь меня сильнее и, однако, сегодня за ужином предложил мне свои услуги и сказал, что тебе нравится поручение: потребовать именем царя выдачи маленькой прислужницы Сераписа? Это называется служить слабейшему? Может быть, ты был пьян, когда говорил мне это? Нет? Ты был трезвее меня? Так ты переменил образ мыслей? Это должно было меня поразить, потому что твое основное правило - служить слабейшему сыну нашей матери...

- Ты смеешься надо мной, - промолвил ловкий царедворец смиренно, но с тихим упреком. - Если я обратился к тебе, то совсем не из непостоянства, а именно потому, что я желаю оставаться верным единственной цели моей жизни.

- Эта цель?

- Благо этой страны, о котором я должен заботиться в духе твоей высочайшей матери, советником которой я был.

- Ты забываешь другую - подняться самому так высоко, как только можно.

- Я не забываю, я только не говорю о ней, поскольку знаю, что время царей целиком сосчитано, и притом подумать о самом себе так же естественно, как вместе с лошадью купить и ее тень.

- Как тонко подмечено! Но я тебя порицаю так же мало, как девушку, наряжающуюся перед зеркалом для своего возлюбленного и в то же время любующуюся своей красотой. Но вернемся к твоему первому положению. Ради Египта, если я тебя верно понял, ты предлагаешь мне свои услуги, которые раньше предлагал брату?

- Ты сам сказал это! В эти трудные времена нужны воля и рука сильного кормчего.

- И ты считаешь меня таковым?

- Гигантом по силе воли, телу и духу, которому желание соединить опять обе части Египта должно удаться, если он крепко возьмется и если...

- Если? - спросил царь и так пристально посмотрел в глаза евнуха, что тот опустил их и тихо ответил:

- Если Рим не воспрепятствует.

Эвергет пожал плечами и серьезно произнес:

- Рим - это судьба, что накладывает свои решения на все, что мы делаем. Чтобы укротить это неумолимое могущество, я приношу огромные жертвы. Мой агент, через руки которого прошло гораздо больше денег, чем через казначея моих войск, пишет мне, что в сенате на это взглянут не неблагосклонно.

- Это и мы знаем от наших агентов. У тебя на Тибре больше друзей, чем у Филометра, но наше последнее письмо было получено уже давно, две недели тому назад, а в последнее время произошли вещи...

- Говори! - приказал Эвергет, выпрямившись на своих подушках. - Но если ты мне расставляешь ловушку и говоришь теперь как орудие моего брата, то клянусь - и это так же верно, как то, что я настоящий сын моего отца, - что если ты даже убежишь в отдаленнейшие пещеры троглодитов, я велю тебя словить и живого разорвать на куски.

- Я был бы достоин такого наказания, - смиренно вставил евнух и продолжал: - Если я верно вижу, на этих днях произойдут большие события.

- Да! - решительно сказал царь.

- Между тем именно теперь на Филометра смотрят в Риме лучше, чем прежде. Ты видел молодого Публия Сципиона за столом у царя и не позаботился расположить его к себе.

- Он из Корнелиев, - подхватил царь, - знатный юноша, в родстве со всеми великими на Тибре, но он не посол, а переезжает из Афин в Александрию, чтобы обучиться всему больше, чем нужно, держит голову выше и говорит свободнее, чем это приличествует в присутствии царей, потому что мальчишки думают, что им идет разыгрывать из себя великих.

- Его поведение имеет гораздо большее значение, чем ты думаешь.

- Ну, так я приглашу его в Александрию, и через три дня он будет мой, это так же верно, как то, что меня зовут Эвергетом.

- Через три дня будет уже поздно. Сегодня, я знаю это наверно, он получит полномочие от сената в случае необходимости говорить от имени посла до его прибытия.

- И все это я узнаю только теперь! - вскричал с яростью царь, вскочив с ложа. - Слепы, глухи и глупы мои друзья, слуги и гонцы. Как ни противен мне этот высокомерный, неприятный юноша, но все-таки я приглашу его завтра, даже сегодня на веселый пир и пошлю ему лучшую четверку коней, которых я привез из Кирены. Я буду...

- Все это напрасно, - заметил серьезно и спокойно Эвлеус, - он заручился самым полным, самым широким расположением царицы и - я позволю себе это открыто высказать - наслаждается благосклонностью Клеопатры. Филометр, как во всем, оставляет вещи идти своим порядком, а Клеопатра и Публий, Публий и Клеопатра наслаждаются открыто своей любовью, смотрят друг другу в глаза, как аркадские пастушки, меняются кубками и целуют то место, где прикасался губами другой. Обещай и предлагай этому человеку все, что ты хочешь, он будет стоять за твою сестру, а когда тебе удастся сместить ее с трона, вокруг тебя так же, как вокруг твоего дяди Антиоха, будет очерчен круг, и если ты вздумаешь переступить за его пределы, ты столкнешься с Римом.

Эвергет молча выслушал евнуха, потом сорвал с себя окутывавшие его ткани и забегал по своему жилищу, рыча и стеная, точно тур, напрягающий все усилия, чтобы вырваться из опутывающих его веревок.

Наконец, он остановился перед Эвлеусом и спросил:

- Что ты еще знаешь о римлянине?

- Он, который не допускает твоего сравнения с Алкивиадом, сам хочет превзойти любимца афинских девушек. Ему, кажется, мало похитить сердце супруги царя, он еще простер свои руки за красивейшей служительницей величайшего бога. Девушка, которую друг его Лисий предложил как Гебу, любовница Корнелия. Конечно, ему легче наслаждаться ею во дворце, чем в мрачном храме Сераписа.

Царь ударил себя по лбу и вскричал:

- Быть царем, быть человеком, который может справиться один с десятью, и в то же время унижаться до просьб, точно хлебопашец, у которого вытоптали пашню!

Он может все испортить, все мои планы, мои желания, а мне не остается ничего другого, как сжимать кулаки и задыхаться от бешенства!

Но все эти жалобы и стоны так же ни к чему не приведут, как мои заклинания и неистовства у одра умиравшей матери; она оставалась нема и не встала.

Если бы Корнелий был грек, сириец, египтянин, даже мой родной брат, то клянусь тебе, Эвлеус, он недолго стоял бы на моей дороге; но он уполномоченный посол Рима, а Рим - рок, Рим - судьба!

Тяжело дыша, царь опять бросился на подушки и прижался лицом к изголовью; Эвлеус неслышными шагами подкрался к юному великану и прошептал ему с торжественной медленностью:

- Рим - судьба, но и Рим ничего не может противопоставить судьбе. Корнелий должен умереть, потому что он губит дочь твоей матери и загораживает дорогу тебе, спасителю Египта. За убийство Публия Сципиона сенат отомстил бы жестоко, но что он может сделать, если на его уполномоченного посла нападут дикие звери и разорвут на куски?

- Неоценимо, превосходно! - воскликнул Эвергет, вскочив на ноги, и с таким восторгом поднял к небу сверкающие глаза, точно небо разверзлось и он увидел пирующих богов. - Ты великий человек, Эвлеус, и я сумею тебя наградить. Но найдешь ли ты таких диких зверей, каких нам надо, и сумеют ли они так устроить, чтобы никто не возымел и тени подозрения, что раны от зубов и когтей нанесены кинжалом или копьем?

- Будь покоен, эти хищные звери уже бывали в деле здесь, в Мемфисе, и состоят на службе у царя...

- Каков мой нежный братец! - засмеялся Эвергет. - Он хвалится, что вне сражения не умертвил ни одного человека и вот...

- У Филометра есть супруга, - вставил евнух.

- Да, женщины! Разве от них не научишься всему!

Потом Эвергет тихо спросил:

- Когда твоих бестий можно пустить в дело?

- Солнце уже давно взошло. До захода я успею сделать необходимые приготовления, а в полночь, я думаю, замысел можно привести в исполнение. Мы пообещаем римлянину свидание, заманим его к храму Сераписа и на обратном пути через пустыню...

- Вот так! - Царь приложил руку к своей груди, точно он держал кинжал, и протяжно добавил: - Но твои люди должны быть сильны, как львы, и осторожны и ловки, как кошки. Если тебе нужно золото, обращайся к Коману. Нет, лучше возьми этот кошелек. Этого достаточно? Теперь я тебя спрошу: есть у тебя свои причины ненавидеть римлянина?

- Да, - решительно отвечал евнух. - Он подозревает, что я все знаю о его проделках, и потому возводит на меня такие обвинения, что мне сегодня угрожала серьезная опасность.

Если ты услышишь, что он уговаривает царицу меня схватить, то позаботься сейчас же о моем освобождении.

- Никто не посмеет коснуться волоса на твоей голове; успокойся. Я вижу, что у тебя есть причины вести со мной подобную игру, и это меня радует. Я знаю, что только для себя самого работают от всей души. Теперь еще одно: когда приведешь ты мне маленькую Гебу? Через час я отправляюсь к Асклепиодору, и только завтра можем мы взять девушку, потому что сегодня она, как приманка для Корнелия, должна оставаться в храме. Я буду терпелив, но дам тебе еще одно поручение. Ты так представь дело верховному жрецу, точно мой брат желает удовлетворить один из моих капризов и требует, решительно требует для меня девушку, носящую воду. Оскорби его, как только можно, не возбуждая подозрения, и если я его хорошо понимаю, он будет стоять на своем и ни за что не уступит. А после тебя придет к нему мой Коман с поклонами, подарками и обещаниями. Завтра, когда совершится с римлянином то, что ему предназначено, ты уведешь девушку именем моего брата, хитростью или силой, а послезавтра, если богам будет угодно соединить в моих руках обе части Египта, я скажу Асклепиодору, что я наказал Филометра за преступление против храма и лишил его трона. Серапис видит, кто его друг! Если все произойдет так, как задумано, то я назначу тебя, клянусь душами моих умерших предков, эпитропом (75) воссоединенного царства. Сегодня я для тебя свободен во всякий момент.

Евнух удалился такой легкой походкой, точно разговор с царем вдохнул в него угасшую молодость.

Когда Гиеракс, Коман и другие царедворцы вернулись обратно, Эвергет отдал приказ отвести его другу, Публию Корнелию Сципиону, четверку благороднейших киренских коней из своей конюшни в знак любви и почтения. Потом, одевшись, засел с Аристархом за работу.

XIV

Глубокая тишина царила в храме Сераписа. В ночной темноте молчаливо высилась бесформенная каменная громада, окутанная сине-черным покровом тумана, и ни один звук не нарушал ночного безмолвия.

Тихо было вокруг храма. И вдруг отчетливо и звучно разнесся в безмолвии стук копыт и шум колес. Но скоро опять все стихло, и только за священной рощей акаций слышалось ржание и фырканье коней.

Коринфянин Лисий привязал своего коня к дереву на опушке леса, набросил на спину взмыленного животного плащ и ощупью добрался до солнечного источника, где и присел на перила.

С востока поднялся холодный ветер, предвестник утренней зари, и с легким шумом пробежал по неподвижным дотоле верхушкам деревьев.

Со двора храма Асклепия послышалось пение петуха. Коринфянин поднялся, дрожа от холода, и стал быстро ходить взад и вперед, стараясь согреться. Внезапно он услышал со стороны храма, все яснее выступавшего из темноты, звук отворившейся двери.

С напряженным вниманием он всматривался в дорогу, мало-помалу освобождавшуюся от ночных теней, и сердце его быстро забилось, когда он увидел фигуру, направлявшуюся к источнику.

Женщина в длинной одежде быстро шла по дороге. Но она показалась Лисию гораздо выше той, которую он искал. Вероятно, это была старшая сестра, а не Ирена.

Теперь Лисий ясно слышал легкие шаги, видел через куст акаций, как она наполнила сосуд и повернула свое лицо к разгоравшемуся востоку, и Лисий узнал Ирену.

Чтобы не испугать девушку, полузакрытый кустами коринфянин тихо окликнул ее по имени. Но Ирена, никогда не встречавшая здесь в этот час ни одного человека, застыла от ужаса. Как прикованная, стояла она на месте и судорожно прижимала к своей груди священную кружку. Юноша еще раз назвал ее по имени и вполголоса прибавил:

- Не бойся, Ирена, это я, Лисий, коринфянин, твой друг, который дал тебе вчера гранатовые цветы и разговаривал с тобой после процессии. Позволь пожелать тебе доброго утра.

Девушка опустила кружку и, прижав к сердцу руку, судорожно перевела дух.

- Как ужасно перепугал ты меня, Лисий. Я думала, что меня зовет чья-нибудь блуждающая душа. Ведь только восход солнца разгоняет духов.

- Но не живых людей с добрыми намерениями. Ты знаешь, что я готов вечно так оставаться возле тебя.

- Мне нечего тебе позволять или запрещать. Но как ты попал сюда в этот час?

- В колеснице, - ответил, смеясь, Лисий.

- Ах, какой вздор! Я хочу знать, зачем ты здесь в такое время.

- Конечно, ради тебя. Вчера ты мне сказала, что любишь поспать, и я тоже не прочь. Но чтобы увидеть тебя еще раз, я готов недоспать.

- Но как ты знал...

- Ты же вчера сама сказала, когда сюда приходишь.

- Я тебе сказала? Великий Серапис, уже светло! Мне достанется, если кружки не будут на жертвеннике до восхода солнца.

- Я тебе сейчас налью. Так, готово. Теперь донесу до конца рощи, если ты обещаешь скоро вернуться. Мне нужно о многом с тобой поговорить.

- Скорей, скорей, - торопила девушка. - Я знаю очень мало, и тебе не много удастся узнать от меня. Спрашивай, если хочешь.

- Но все же! Например, если я тебя попрошу рассказать о твоих родителях? Мой друг Публий, которого ты знаешь, и я слышали, как несправедливо и жестоко они наказаны. Мы готовы на многое, чтобы их освободить.

- Я приду, приду, конечно! - охотно пообещала Ирена. - А сестру тоже нужно привести? Она теперь у привратника, ребенок которого тяжело болен. Клеа очень любит малютку, и он только от нее и берет лекарство. Теперь он спит у нее на руках, и его мать просила меня принести воды за нас двоих. Теперь отдай мне кружки, никто, кроме меня, не смеет вступать в храм.

- Возьми. Только, пожалуйста, не мешай твоей сестре ухаживать за больным. Мне необходимо сказать тебе кое-что такое, чего ей не надо слышать, а тебе не было бы неприятно. Я буду ждать у источника. До свидания, приходи скорей!

Эти слова коринфянин произнес нежно и вкрадчиво. Ирена на ходу ответила ему тихо и быстро:

- Я приду, как взойдет солнце.

Лисий смотрел ей вслед, пока она не скрылась в храме. На сердце у него было так тепло, как не было уже много лет.

Он вспомнил о том времени, когда его младшая сестра была еще ребенком, и он нарочно просил у нее яблоко или пирожок, и та своими маленькими ручками вкладывала ему в рот лакомство. При этом он испытывал такое же чувство, как теперь.

Ирена тоже была беспечным ребенком и тоже, как его сестра, отдавала ему самое лучшее - свою непорочную юность, ему, легкомысленному юноше, перед которым почтенные матроны Коринфа опускали глаза, а отцы остерегали своих подрастающих сыновей.

'Я тебе не сделаю зла, милое дитя', - прошептал он про себя, возвращаясь к солнечному источнику, но, сделав несколько шагов, остановился. Поразительная картина представилась его глазам.

Казалось, весь Мемфис был объят пламенем. Огонь согнал туман с дороги, и стволы нильских акаций стояли словно почерневшие колонны на пожарище, а за ними всепожирающее пламя высоко вздымалось к небу.

Сквозь ветви, колючие сучья, пучки желтых цветов и перистых листьев лились сверкающие золотом и пурпуром лучи, и облака горели яркими и нежными красками, точно кровавые розы, которыми украшала себя на пиру Клеопатра.

На своей родине Лисий никогда не видал такого великолепного солнечного восхода. Может быть, он чаще смотрел себе под ноги, чем на небо, когда возвращался с пирушки на рассвете.

Лошади громко ржали, точно приветствовали колесницу бога солнца. Юноша поспешил к ним, с успокаивающими словами потрепал их по шее и снова стал глядеть на расстилавшийся у его ног исполинский город.

Над просыпавшимся городом курился туман. Суровые громады пирамид казались словно помолодевшими под этим розовым утренним туманом. Огромный храм бога Пта со своими колоссами перед пилонами горел в утренних лучах, а за ним расстилался Нил, в спокойных водах которого отражались яркие краски неба и обнаженные громады известковых гор, растянувшихся за Вавилоном и Троей. Об этих самых горах рассказывал вчера за царским столом иудей, будто они отдали все свои деревья, чтобы украсить ими холмы священного града Иерусалима.

Скалистые бока гор блестели теперь подобно большому рубину на застежке царской одежды. Но вот поднялось могучее светило и рассыпало по всему миру миллионы золотых стрел, чтобы прогнать своего врага - молчаливую ночь.

Когда Лисий не кутил и не проводил время в купальнях, в гимнасии (76) за играми, в театре, на петушиных и перепелиных боях или на праздниках Диониса, он любил развивать свой ум в школах философии, чтобы блеснуть потом своими познаниями в спорах за ужином. Эос, Гелиос, Феб, Аполлон значили для него ни более ни менее как имена, которыми обозначались некоторые явления природы, события и понятия. Но сегодня при виде этого восхода солнца к нему вернулась прежняя детская вера в богов. Он мысленно видел, как несется золотая колесница лучезарного бога, сопровождаемая воздушной свитой, рассыпавшей кругом огненные цветы. Благоговейно подняв к небу руки, Лисий громко молился:

- У меня так отрадно и легко сегодня на сердце. Благодарение тебе, Феб-Аполлон, за твое появление. О, дай мне так оставаться...

Молитва его была прервана легкими быстрыми шагами. Смеясь над своей детской слабостью и в то же время радуясь своей молитве, он быстро повернулся - перед ним стояла Ирена.

- Я тебя искала у источника и уже думала, что ты потерял терпение и ушел. Это меня бы очень огорчило, но ты смотрел, как восходит Гелиос. Я вижу это каждый день и всегда боюсь, когда он такой багровый, как сегодня. Наша прислужница-египтянка рассказывала мне, что если восток так пылает на заре, то это значит, что бог солнца поразил своих врагов, и кровь их окрасила небо, гору и облако.

- Но ведь ты - гречанка и должна знать, что Эос перед восходом солнца прикасается к горизонту своими розовыми перстами, оттого и появляются такие краски. Сегодня ты моя утренняя заря и возвещаешь мне хороший день.

- Такой багровый восход всегда предвещает грозу, зной или бурю. Так объяснял мне наш привратник, отец маленького Фило, а он всегда возится с гороскопами. Я хотела непременно взять с собой Клеа. Она больше знает, чем я, но привратник меня просил не звать ее: врач сказал, что горло у малютки еще больше распухло, и если он будет кричать, то совсем задохнется. Только на руках Клеа он и спокоен. Она такая добрая и никогда не думает о себе.

- Мы с ней тоже потом поговорим, - сказал коринфянин, - сегодня же я пришел только ради тебя. У тебя такие веселые глазки, и твой ротик создан вовсе не для грустных молитв. Как можешь ты жить в этой закупоренной темнице среди строгих мужей в мрачных одеждах?

- Между ними есть добрые и ласковые. Больше всего я люблю старого Кратеса. Он со всеми угрюм и только со мной разговаривает, шутит и часто показывает мне такие прекрасные вещи!

- Я тебе говорю, что ты утренняя заря, перед которой не устоит никакая тень.

- Если бы ты знал, какая я бываю легкомысленная, как часто я огорчаю сестру, то никогда бы не сравнивал меня с богиней. Маленький Кратес тоже часто сравнивает меня с прелестными вещами, но всегда так забавно, что я смеюсь. Тебя же мне приятно слушать.

- Это потому, что я тоже молод, а юность тянется к юности. Твоя сестра старше и гораздо серьезнее тебя; разве у тебя никогда не было сверстницы, с которой ты могла бы играть и говорить, ничего не скрывая?

- Была, но очень давно, а с тех пор как я попала в храм после несчастья с родителями, у меня осталась только Клеа. Но что хотел ты узнать о моем отце?

- Я спрошу у тебя потом. Теперь скажи мне: никогда ты не играла с подругами? Никогда не видала веселого праздника Диониса? Каталась ли ты когда-нибудь в колеснице?

- Может быть, но все это я уже позабыла. Как я могу знать о таких вещах здесь, в храме? Клеа говорила, что даже и думать о них не годится. Она мне много рассказывала, как любила нас мать и что говорил ей отец. Можно ли им помочь? Узнает ли царь правду? Пожалуйста, спрашивай скорее, мне пора уходить.

В это время послышалось ржание коней. Очарованный щебетанием Ирены Лисий вспомнил о цели своего прихода и быстро сказал:

- Ты слышала нетерпеливое ржание моих коней? Я приехал сюда в колеснице. На этой самой четверке я выиграл состязание на последних Истмийских играх (77) и получил венок. Ты еще ни разу не ездила в колеснице, хочешь попробовать, как это хорошо? Я тебя прокачу взад и вперед за рощей.

Ирена слушала его с блестящими глазами в восторге и захлопала в ладоши:

- Я поеду в колеснице, как царица? Разве такое возможно? Где стоят твои кони?

В это мгновение она все забыла: сестру, больного ребенка, обязанности, призывавшие ее в храм, даже родителей. Не шла, а летела она за коринфянином, бросилась в колесницу и крепко ухватилась за поручни. Лисий взял вожжи, искусной и сильной рукой удерживая горячих скакунов.

Всецело отдавшись своему спутнику, Ирена свободно и беспечно стояла возле него. Колесница рванулась и понеслась. Теперь девушка была далеко от сестры и друзей, но ее охраняли, как щитом, ее детская невинность и мысль о родителях, которая всегда в ней жила.

Глубоко дыша, полная сладостных ощущений, точно птица, вылетевшая из тесного гнезда на вольный воздух, Ирена вскрикивала по временам:

- Как хорошо, как чудесно! Мы рассекаем воздух, как ласточки крыльями. Скорей, Лисий, скорей! Нет, это уж чересчур скоро! Придержи, а то я упаду! О нет, я не боюсь.

Лисий стоял рядом с Иреной. Когда юноша по ее просьбе разогнал лошадей во всю прыть и молодая девушка, не устояв, пошатнулась, он невольно протянул руку, чтобы поддержать ее за талию, но Ирена быстро уклонилась и крепко прижалась к стенке колесницы, и всякий раз, когда Лисий пытался к ней прикоснуться, она вся сжималась, как нежный лепесток мимозы.

Потом она попросила коринфянина дать ей поводья. Он исполнил ее просьбу и встал сзади нее, держа концы в своих руках.

Теперь он видел ее блестящие волосы, нежный овал лица и белую, немного склоненную вперед шейку. Им овладело невыразимо страстное желание поцеловать ее, но он сделал над собой усилие и удержался при мысли, что он теперь ее единственный защитник.

Часто, когда колесница наезжала на камни и он невольно придерживал девушку, желание с новой силой разгоралось в нем. Но когда при новом толчке губы его невольно коснулись ее волос, он поцеловал ее уже как друг или брат.

Почувствовав на себе прикосновение его губ, она быстро повернулась к нему, отдала поводья, провела рукой по лбу и сказала совершенно изменившимся голосом, даже с оттенком грусти:

- Это нехорошо с твоей стороны. Поверни, пожалуйста, назад.

Вместо ответа Лисий погнал коней еще скорее. Ирена, взглянув на солнце, с испугом воскликнула:

- Как уже поздно! Что я скажу, если меня ищут и спросят, где я так долго была? Отчего ты не поворачиваешь, отчего ты не отвечаешь? - пылко спрашивала девушка.

Лисий еще не успел ничего ей ответить, как она схватилась за поводья и закричала:

- Повернешь ты или нет?

- Нет, - ответил коринфянин, - но...

- Так значит, это ты нарочно делаешь? - вне себя крикнула девушка. - Ты думаешь увезти меня хитростью? Стой, стой!

Ирена приготовилась спрыгнуть с быстро мчавшейся колесницы, но Лисий предупредил ее намерение, схватив бунтовщицу за пояс и за платье, он обнял ее за талию и отодвинул в середину колесницы.

Дрожа, нетерпеливо топая маленькой ножкой, со слезами на глазах, старалась Ирена вырвать свой пояс из рук юноши. Лисий остановил коней и сказал дружески, но серьезно:

- То, что я сделал, я делал только для твоего блага. Конечно, если ты прикажешь, я поверну коней, но раньше выслушай меня. Я увлек тебя хитростью, потому что боялся твоей нерешительности, а каждое промедление грозит тебе страшной опасностью. Я говорил тебе об отце не для того, чтобы заманить тебя. Мой друг Публий Сципион, которого ты тоже знаешь, очень могуществен и сделает все для спасения твоих родителей. Но, Ирена, этого никогда бы не случилось, если бы ты еще оставалась в храме.

Девушка с изумлением слушала Лисия и перебила его восклицанием:

- Но я никому не сделала зла! Кому какая польза преследовать такое бедное создание, как я?

- Твой отец был самый справедливый человек, и, однако, его осудили как преступника. Преследуют не только за несправедливость и злобу. Знаешь ли ты о царе Эвергете, которого при рождении назвали благодетелем, а теперь называют злодеем? Он прослышал о твоей красоте и требует от Асклепиодора твоей выдачи. Если Асклепиодор согласится - а что он может противопоставить воле царя? - то ты попадешь в число тех артисток и накрашенных беспутниц, которые бесчинствуют на его попойках с пьяными мужчинами. Но если бы твои родители узнали об этом, они лучше...

- Правду ты говоришь? - просила Ирена с пылающими щеками.

- Да, - твердо ответил юноша. - Слушай, Ирена, у меня тоже есть отец, мать, любимая сестра, похожая на тебя, и, клянусь тебе их именами, я хочу только спасти тебя. Прикажи, и я никогда больше не увижу тебя. Правда, это будет мне очень тяжело, потому что я люблю, так люблю бедную маленькую Ирену, что она не может себе даже представить.

Он схватил девушку за руку, но она быстро высвободила ее и, подняв на него полные слез глаза, громко и решительно сказала:

- Я верю тебе. Кто обманывает, тот не может так говорить. Но откуда ты знаешь это? Куда ты хочешь меня везти? Пойдет со мной Клеа?

- Сперва я отвезу тебя в одно почтенное семейство. Клеа обо всем узнает сегодня. Когда же мы выхлопочем свободу твоим родным, тогда... Всемогущий Зевс! Видишь ли ты там колесницу? Я думаю, это белые лошади евнуха. Если он нас увидит, все погибло! Теперь держись крепче. Мы помчимся, как на состязании. Теперь нас скрывает холм, а там, возле маленького святилища Исиды, нас ждет достойная супруга скульптора. Она, наверное, сидит в этой закрытой колеснице около пальм. Конечно, Клеа должна все узнать, чтобы она не боялась за тебя. Теперь я прощусь с тобой, а потом когда-нибудь вспомнишь ли ты, милая Ирена, о бедном Лисий? Неужели Аврора, так приветливо встретившая меня сегодня, возвещает не ясные дни, а горе и печаль?

Коринфянин осадил разгоряченных коней и нежно посмотрел в глаза Ирены.

Она ответила на этот взгляд с сердечной теплотой, и глаза ее затуманились слезами.

- Скажи мне, - спросил юноша, - будешь ты помнить меня? Можно мне будет посетить твоих новых друзей?

Ирене на все эти вопросы тысячу раз хотелось крикнуть: 'Да, да!', но этот ребенок, обыкновенно отдававшийся первому порыву, на этот раз имел силу спокойно отнять свою руку и сказать твердо и серьезно:

- Думать о тебе я буду всегда, вечно, но видеть меня ты можешь только тогда, когда Клеа опять будет со мной.

- Но, Ирена, подумай, если теперь... - возбужденно начал Лисий.

- Ты клялся именем твоих родителей уважать мою волю, - перебила его Ирена. - Конечно, я верю, и охотно верю, что ты меня любишь, но если ты не сдержишь своего слова, я тебе перестану доверять.

- Смотри, навстречу нам идет женщина, очень приветливая с виду.

- Она уже кивает мне головой. К ней я охотно пойду, но все-таки мне страшно, так страшно, что я не могу даже высказать. И как я благодарна тебе! Вспоминай и ты иногда, Лисий, о нашей поездке, о нашей болтовне и моих родных. Прошу тебя, сделай для них все, что можно. Если бы я могла не плакать, но я не могу удержаться...

XV

Лисий не ошибся.

Колесница, запряженная белыми лошадьми, перед которой он с Иреной свернул в сторону, принадлежала евнуху Эвлеусу.

Оттого, что утро было очень свежо, и с евнухом ехала подруга Клеопатры Зоя, колесница была крытая, и на мягких подушках рядом с македонянкой восседал евнух, стараясь занять свою спутницу оживленным, остроумным разговором.

'По дороге в храм, - думал он, - я расположу ее к себе, а на обратном пути я поговорю с ней о собственных делах'.

Весело и приятно провели они время и не обратили внимания на топот коней, увозивших Ирену.

Позади рощи акаций евнух сошел с колесницы и просил македонянку терпеливо подождать его в продолжение часа. Может быть, заметил он, она захочет воспользоваться этим временем, чтобы познакомиться с новой Гебой.

Ирена давно уже находилась в гостеприимном доме ваятеля Аполлодора, когда евнух и Зоя опять сошлись у колесницы. Эвлеус только наружно, а Зоя действительно страшно недовольная тем, что с ними случилось в храме.

Верховный жрец на требование Филометра отпустить девушку во дворец ко дню рождения царя отвечал решительным отказом, чего Эвлеус не ожидал, зная, что раньше Асклепиодор не всегда был так решителен, а Зое даже не удалось увидеть эту девушку.

- Я думаю, - сказала умная подруга Клеопатры, - что я опоздала. Очевидно, верховный жрец уже дал приказ спрятать девушку, когда я пришла через полчаса за тобой.

Сперва меня задержал старый врач Имхотеп, потом помощник ваятеля Аполлодора с новыми бюстами философов, а когда наконец я достигла цели и пожелала видеть девочку, меня свели в помещение, больше похожее на козлятник, чем на жилище Гебы, хотя бы и не настоящей, но там уже никого не было.

Потом мне указали на храм Сераписа, где один жрец обучал девушку пению, наконец, когда я не нашла нигде следов знаменитой Ирены, меня направили к жилищу привратника этого храма. Некрасивая женщина открыла мне дверь и сказала, что Ирена уже давно ушла, а у нее теперь находится ее старшая сестра, которую я приказала привести ко мне.

Что мне на это ответили?

Богиня Клеа, я ее так называю потому, что она сестра Гебы, ухаживает за больным ребенком, и если я желаю ее видеть, то могу отправиться к ней. Это звучало так, как будто она хотела сказать, что от нее до меня так же далеко, как и наоборот. И все-таки мне захотелось посмотреть на достойную служительницу, носящую воду, и я вошла в низкую каморку. Меня тошнит, когда я вспомню об этом запахе бедности, который ее наполнял, и там сидела она с хилым умирающим ребенком на руках. Все окружающее было так убого и печально, что еще долго будет пугать меня во сне и отравлять мне веселые часы.

Я недолго оставалась у несчастных людей, но должна сознаться, что если Ирена так же походит на Гебу, как ее сестра на Геру, то Эвергет имеет основание злиться, если Асклепиодор не выдаст девушку. Многие царицы, и та тоже, при которой мы состоим, дала бы охотно половину царства, чтобы обладать таким станом и такой манерой держать себя, как эта прислужница. И какими глазами взглянула она на меня, когда поднялась с кашляющим трупом на руках и спросила, что мне надо от ее сестры!

Испытующей мрачной строгостью пылал этот взор, точно глаза Медузы были вставлены в эту прекрасную головку. В них проглядывала даже угроза, которую понять можно было так: не пытайся требовать от нее, что мне не нравится, или ты окаменеешь на месте. Двадцати слов не сказала она мне в ответ на мои вопросы, и когда я снова вдохнула струю чистого воздуха, который никогда не казался мне так хорош, как за дверью этой мрачной норы, я не узнала ничего, кроме того, что никто не знает или, вернее, не желает знать, куда спряталась красавица, и что я лучше всего сделаю, если больше не буду о ней спрашивать.

- Что будет теперь делать Филометр?

- Что ты ему посоветуешь?

- Чего нельзя достигнуть пустыми словами, то иногда покупается ценным подарком, - отвечал евнух. - Ты ведь знаешь: из всех существующих слов самое трудное для этих господ маленькое 'довольно'; но кто так же легко согласится произнести его? Ты мне рассказываешь о гордости и суровой недоступности сестры нашей Гебы. Я ее тоже видел и нашел, что ее изображение могло бы быть выставлено в Стое (78), как великолепное олицетворение строгой добродетели, а еще говорят, будто дети обыкновенно походят на родителей. Их отец был величайший и хитрейший мошенник, которого когда-либо я видел, и отнюдь не за хорошие дела сослан на золотые рудники.

Георг Эберс - Сестры (Die Schwestern). 3 часть., читать текст

См. также Георг Эберс (Georg Ebers) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :