Георг Эберс
«Невеста Нила (Die Nilbraut). 3 часть.»

"Невеста Нила (Die Nilbraut). 3 часть."

Он протянул к ней руки, но Паула оттолкнула их и воскликнула дрожащим голосом:

- Не думай этого! Я не принадлежу к числу кротких овечек, которые так легко попадаются в твои сети, когда ты стараешься обольстить их своими совершенствами. Я дочь Фомы, дамаскского героя, и если чужой жених незадолго до свадьбы осмеливается говорить мне о своей любви, завлекая меня в свои сети, то он узнает на беду себе, что есть женщины, которые сумеют расстроить его бесчестные планы, избежать расставленной для них ловушки и жестоко отомстить за такое оскорбление. Ступай к своим судьям, ложный доносчик! Ты обвинишь моего Гирама, а я обвиню тебя, наследника мукаукаса, как презренного вора! Посмотрим, кому поверит суд!

- Мне! - заявил Орион, и его взгляд загорелся так же грозно, как и надменный взор дамаскинки. - Мне, сыну Георгия! О если бы ты не была женщиной! Я заставил бы тебя упасть передо мной на колени и молить о пощаде. Как ты смеешь позорить человека, вся жизнь которого была до сих пор чиста, как твое белое платье? Ну да, я входил в таблиний, я вырезал смарагд из ковра, но это было сделано необдуманно, потому что я считал себя вправе распорядиться отцовским имуществом. Потом я отослал драгоценный камень далеко отсюда, ради исполнения пустой прихоти. Пусть будет проклят тот час, когда я решился на безумный поступок! Он может повлечь за собой ужасные последствия именно благодаря твоему озлоблению, которое вызвано в тебе не чем иным, как низкой, мелочной ревностью. И кто мог внушить тебе это чувство?

- Решительно никто, не исключая и твоей невесты Катерины, - возразила дамаскинка с притворным спокойствием. - Кто ты для меня, чтобы я решилась рисковать жизнью невинного человека в угоду тебе? Повторяю еще раз: судьи решат, кто прав, кто виноват.

- Этого не будет, - закричал Орион, - по крайней мере не будет по твоему желанию! Берегись доводить меня до крайности! До сих пор я вижу в тебе женщину, которую любил, и постараюсь устроить все к твоему благу...

- К моему благу? Значит, я также обречена нести ответственность за твою вину?

- Ты слышала на дворе собачий лай?

Паула утвердительно кивнула головой.

- Наши люди поймали Гирама. Ищейки напали на его след; потом их привели в дом, и животных нельзя было отогнать от двери таблиния. Потом люди нашли в этом месте, на белом мраморном пороге, покрытом пылью, отпечаток мужской ноги. Он имел странную форму: вместо пяти пальцев обозначилось только три. Твоего Гирама подвергли осмотру, и у него на одной ноге оказалось только три пальца. Он объяснил, что остальные были ампутированы хирургом после того, как жеребец твоего отца раздробил их копытом. Нам стоило большого труда выспросить эту подробность у заики. Кроме того, на другом конце порога был виден еще маленький след. Я его заметил, хотя собаки пробежали мимо. Ты не можешь теперь отрицать, что стояла там. Вольноотпущенник, не имевший права входить в дом по своей воле, пробрался ночью в наш таблиний, где хранятся драгоценности. Подумай, что скажут на это судьи? Как мало веры дадут они словам молодой девушки, которая находится в явной вражде с моей матерью и, естественно, желает спасти своего слугу. Нет, ввиду таких веских улик твое заступничество не приведет ни к чему.

- Как это низко! - воскликнула Паула. - Но ведь Гирам не крал смарагд, и ты знаешь, кто его похитил. Проданный им камень принадлежал мне, и оба они до того похожи между собой, что даже купец Гашим...

- Да, да, он не мог найти различия между ними! Здесь несомненно вмешались злые, коварные демоны! Право, можно было бы сойти с ума от этой путаницы, если бы в жизни не встречалось на каждом шагу достаточно таинственных загадок. Разве сама ты не представляешь величайшей загадки? Зачем ты поручила сирийцу продать свой смарагд? Вы оба, вероятно, замышляли бегство из нашего дома? Молчишь? Следовательно, я угадал! Конечно, ты не дорожишь моим отцом, не любишь мою мать, а что касается их сына, то тебе доставляет удовольствие вредить ему. Паула, Паула, может быть, ты чудовищно несправедлива ко мне?!

- Я не желаю причинять горя ни тебе, ни кому другому, - возразила девушка, - и твое предположение ошибочно. Дядя отказывается предоставить средства на поиски моего отца...

- И тебе понадобились деньги на поиски давно умершего человека? Даже моя мать признает, что ты воплощенная правдивость; если это верно, и ты действительно не желаешь мне зла, то выслушай меня, прими мой совет, исполни то, о чем я прошу! Я прошу у тебя немногого.

- Говори.

- Знаешь ли ты, что значит честь мужчины? Нужно ли тебе объяснять, что я погибший человек, если судьи моего собственного дома признают меня виновным в краже? Отец может немедленно умереть, узнав о моем позоре, а я... Я не знаю, что со мной будет тогда!... Боже милостивый, мой рассудок готов помутиться при этой ужасной мысли! Но нечего делать, придется испить чашу позора до дна... Время не терпит... Послушай, Паула! Пойми, что Гираму в тысячу раз легче подвергнуться обвинению, чем мне. Он и теперь, по-видимому, готов взять вину на себя, потому что на все вопросы отвечает упорным молчанием. Последуй его примеру. Если же судьи укажут на то, что ты сама действовала заодно с сирийцем в эту ночь, - собаки отыскали его следы на твоей лестнице, - то скажи, будто бы преданный слуга решил овладеть смарагдом в угоду тебе, так как ты страстно желала продолжить поиски отца и не имела на это средств. Мне мучительно больно требовать от тебя столь тяжелую жертву, но если ты решишься принести мне ее, тогда клянусь всем, что мне свято - тобой самой и головой моего отца, - я спасу Гирама не только от смертной казни, но и от всякого телесного наказания, от малейшей пытки; три дня спустя он будет освобожден из тюрьмы. Я награжу его по-царски и сам буду способствовать его бегству. Тогда он может поселиться, где угодно, или продолжать поиски своего любимого господина. Если ты согласна, то тебе нужно только молчать и спокойно оставаться при судейском допросе на заднем плане. Я не требую, ничего большего и свято сдержу слово, в чем ты, надеюсь, не сомневаешься.

Паула слушала Ориона, тяжело вздыхая. Он внушал глубокое сожаление. Его мольбы и душевные муки растрогали девушку. Перед ней стоял преступник, который, однако, не признавал за собой вины, полагаясь на доверие людей к его честности. Дамаскинка мысленно сравнила его с прекрасным, гордым деревом, разбитым молнией: оно еще держится, но готово упасть при следующей буре, если садовник не примет меры предосторожности. Пауле захотелось искренне протянуть ему руку и сказать слово утешения, забыв нанесенные обиды; но глубоко оскорбленная гордость не позволила ей пойти на такой шаг, и девушка сохранила до конца свою неприступную холодность в эту решительную минуту.

Она неохотно и сухо согласилась молчать до тех пор, пока Орион будет держать свое слово. Дамаскинка сказала, что становится сообщницей только ради спокойствия его отца; но после этого между ними все должно быть кончено, и она благословит тот час, когда навсегда оставит дом своих родственников.

Конец ее речи звучал особенно сурово. Паула нарочно говорила таким тоном, чтобы не обнаруживать своих настоящих чувств, потому что несчастье Ориона, его позор заставляли ее жестоко страдать. В нем пылкая дамаскинка утратила светлый идеал, так недавно согревавший ее собственное сердце. Между тем юноша не догадывался об этом. Ледяная холодность девушки глубоко возмущала его. Он с трудом сдерживал себя, чтобы опять не дойти до угроз и упреков. Орион почти сожалел, что доверил Пауле свою тайну, просил у нее милости, вместо того чтобы предоставить все дело на произвол судьбы и в случае крайности погубить ее вместе с собой. Лучше лишиться чести и душевного спокойствия, чем еще раз унизить свою гордость перед неумолимым, безжалостным врагом. В эту минуту молодой человек действительно ненавидел дамаскинку и желал получить реальную возможность померяться с ней силами, сломить ее гордость и заставить молить о помиловании. Лицо Ориона горело; и он произнес сдавленным голосом:

- Разлука с тобой будет лучшим исходом. Будь готова, тебя скоро позовут на судейский допрос.

- Хорошо, - последовал ответ. - Я буду молчать, а ты позаботься о спасении сирийца. Порукой мне служит твое слово.

- Я останусь верен своему обещанию, пока ты не нарушишь нашего уговора, иначе, - прибавил Орион дрожащими губами, - иначе борьба на жизнь и смерть!

- На жизнь и смерть! - повторила девушка, сверкая глазами. - Но я не сказала тебе еще одного: у меня есть очевидные доказательства того, что смарагд, проданный Гамалиилу, принадлежал мне; клянусь всеми святыми, что я могу немедленно доказать это!

- Тем лучше для тебя, - глухо отвечал юноша. - Горе нам обоим, если ты заставишь меня забыть, что я имею дело с женщиной.

С этими словами сын мукаукаса поспешил выйти.

XII

Орион спускался по лестнице, сжав кулаки и сверкая глазами. Его сердце, казалось, было готово разорваться. Что он наделал, до чего дошел! Женщина осмелилась говорить с ним так презрительно, женщина, которую он удостоил своей любви, самая прекрасная, самая благородная изо всех, но в то же время самая высокомерная, мстительная, ненавистная! Орион однажды прочитал следующее изречение: "Если кто совершил низкий поступок, который известен еще только одному лицу, тот носит смертный приговор своему спокойствию в складках собственной одежды". И вот именно он оказался тем человеком, а другим человеком, владевшим его тайной, оказалась Паула, тогда как он менее всего хотел бы зависеть от нее. Еще вчера сын Георгия считал для себя величайшим блаженством заключить ее в объятия, назвать своей; теперь же испытывал одно неукротимое желание - унизить гордячку. Ну почему у него связаны руки, почему он, как осужденный, должен вымаливать у нее милости? Трудно поверить, что наследник самого богатого и знатного человека в стране попал в такое отчаянное положение. Но Паула должна узнать, что значит бороться с Орионом. До сих пор его имя не было ничем запятнано; он не виноват в том, что роковая ошибка, а вслед за тем непримиримая вражда дамаскинки довели его до крайности. Скоро она поймет, кто из них сильнее! Он накажет ее, хотя бы для этого пришлось решиться на преступление.

Орион не боялся, что Паула полюбит Филиппа; напротив, он был уверен, что, несмотря на вражду, ее сердце принадлежит ему всецело. "Монета любви, - говорил он себе, - имеет две стороны: нежное влечение и пылкую ненависть". Теперь непокорная девушка выказывает неприязнь, но как бы ни были различны изображения и надписи на монете, если мы заставим ее зазвенеть, она будет издавать все тот же звук. И этот звук Орион улавливал в самых оскорбительных словах дамаскинки. За обеденным столом юноша сказал, что Паула не может прийти, и сам едва притронулся к пище: судьи давно собрались в большой зале и ожидали его.

Предки мукаукаса, правители областей, пользовались "правом жизни и смерти" над жителями и применяли его в полной мере еще при потомках Псамметиха (35), господству которых положил трагический конец персидский царь Камбис (36). В гербе мукаукаса на его дверцах в Мемфисе и Ликополисе, в Верхнем Египте, до сих пор красовались урейские змеи (37), укус которых причиняет самую быструю смерть, а между ними был изображен святой Георгий-победоносец. После того как императоры Юстиниан (38), а незадолго до того - Ираклий вновь подтвердили старинную привилегию рода мукаукасов, глава семейства имел право подвергать смертной казни, по решению домашнего суда, как собственных домочадцев, так и жителей окружных областей. Святой Георгий был помещен в гербе между змеями около двух столетий назад; прежде на его месте находилась фигура с птичьей головой, изображавшая бога Гора, сразившегося с богом Сетхом (39)в отмщение за своего отца. Но с тех пор как в Египте распространилось христианство, языческий символ заменили другим.

Завладев страной, арабы оставили в прежней силе старые уставы и права, между прочим, и привилегии мукаукаса.

Суд в доме Георгия составляли образованные люди, которые находились на частной службе наместника. Должность верховного судьи исполнял сам мукаукас, но, по причине его болезни, естественным представителем отца являлся Орион. В отсутствии юноши казначей Георгия, Нилус, природный египтянин, человек разумный и справедливый, нередко замещал своего больного господина, но теперь на суде был обязан председательствовать Орион.

Сын наместника отправился из столовой в спальню своего отца, чтобы взять у него перстень в знак переходившего к нему полномочия. Мукаукас тотчас снял его с руки, советуя в то же время юноше поступить с виновными по всей строгости закона. Добрый и снисходительный Георгий не мог пощадить вольноотпущенника. В его доме произвели дерзкую кражу, причем тень подозрения пала на Гашима. Арабского купца напрасно оклеветали, и ему следовало оказать правосудие. Между тем юноша просил о снисхождении сирийцу, так как в этом загадочном происшествии отчасти замешана Паула. Гнев мусульманина успел остыть, и он, вероятно, не будет требовать смертной казни преступнику, зная, что Гирам не принадлежал к числу невольников мукаукаса, а служил в семействе префекта Фомы.

Георгий одобрил разумную осмотрительность сына. Если бы его страдания не были сегодня так невыносимы, он велел бы перенести себя в залу заседания, чтобы увидеть, как Орион в первый раз исполнит ответственную и в то же время почетную обязанность верховного судьи. Молодой человек с жаром поцеловал руку отца. Каждое слово одобрения со стороны старика приносило ему глубокую отраду, но вместе с тем убивала мысль о своем вероломстве. При каких явно неблагополучных обстоятельствах приходилось ему вступать в свои священные права! Он напряженно обдумывал все средства, которые могли спасти Гирама, не навлекая в то же время ни тени подозрения на Паулу. С этой мыслью Орион пришел в залу суда, но при входе увидел кормилицу Перпетую, громко рассуждавшую с казначеем Нилусом.

Старуха была вне себя. Занятая работой при ткацкой, она только сейчас узнала о несчастии с ее земляком и теперь горячо заступалась за него. Смарагд, проданный Гамалиилу, по словам сириянки, был собственностью ее госпожи, что, благодаря Богу, очень легко доказать. Измятая оправа ожерелья не была снята с цепочки и по-прежнему хранилась в шкатулке Паулы. Перпетую особенно возмущало то, что дочь Фомы вызывают на суд, как простую гражданку или какую-нибудь невольницу. Это - позор для ее славного имени!

Орион заставил замолчать смелую женщину и распорядился, чтобы ее немедленно заперли в кладовую возле таблиния, где складывали ткани, изготовленные в ткацкой для домашнего обихода. Сын Георгия отдавал приказания таким суровым тоном, что заставил замолчать не только бойкую Перпетую, но даже и казначея, которому юноша велел присоединиться к судьям. Смущенный Нилус сел на свое место. Еще никогда не случалось ему видеть Ориона в таком раздражении. Когда тот услышал слова кормилицы, в нем произошла резкая перемена: на гладком юношеском лбу выступили жилы, ноздри судорожно раздувались, мелодичный голос сделался резким, глаза метали искры.

Оставшись один, Орион скрипнул зубами. Дамаскинка выдала его, несмотря на данное обещание, и с этой целью прибегла к низкой хитрости! Она, конечно, будет молчать до конца заседания после того как ее наперсница Перпетуя передала обо всем казначею Нилусу, самому умному и проницательному человек из всех домашних мукаукаса. Теперь он узнал все обстоятельства, которые обличали Ориона и оправдывали Гирама. Какое отвратительное лукавство со стороны Паулы! Но она пока еще не достигла цели, и ему было легко отбить направленный против него удар. Угрозы Перпетуи навели его на счастливую мысль, хотя совесть и врожденное благородство удерживали юношу от рискованного шага: долголетняя привычка мешала ему переступить положенные границы справедливости и приличия. Орион не выносил ничего пошлого, а между тем единственное средство защититься от обвинений Паулы заключалось для него в недобросовестном поступке. Но он был готов на все, только бы не уступить ненавистной женщине. Между тем время шло, ему было некогда обдумывать свое намерение; юноша махнул рукой и решился: ведь в конце концов дело шло о чести его рода! Орион забыл обо всем; им овладело страстное желание выйти победителем из отчаянной борьбы, как в те минуты, когда он, участвуя на состязании в цирке, гнал впереди всех четверку ретивых коней.

Вперед, вперед! Хотя бы легкая колесница разлетелась вдребезги, лошади надорвались, и колеса переехали через товарища, упавшего на песок арены. Вперед, вперед, не смотря ни на что! Выйдя во двор, сын Георгия торопливо побежал в комнату привратника, доброго старика, исполнявшего сорок лет обязанность сторожа у них в доме. Прежде он был слесарем да и теперь иногда занимался мелкими починками. В детстве Орион был красивым, понятливым ребенком, любимцем всех домашних. Но привратник более других привязался к молодому господину, с радостью исполняя все его желания. Мальчик постоянно прибегал в его комнату, где приглядывался к слесарной работе. Имея тягу к ремеслу, любознательный Орион вскоре перенял у старика искусство и начал мастерить ящички и футляры для молитвенников, украшенные стальной резьбой. Эти вещицы он дарил своим родителям в дни рождения, которые праздновались в Египте с особой торжественностью, ознаменовываясь подарками с той и другой стороны. Таким образом молодой человек прекрасно научился владеть всеми слесарными инструментами. Теперь он наскоро выбрал некоторые из них. На окне стоял букет цветов, заказанный для Паулы, но позабытый в суете тревожного дня. С цветами в руках и с инструментами за пазухой, юноша поднялся в комнаты верхнего этажа.

"Вперед, вперед, несмотря ни на что!" - повторял он себе, входя в спальню дамаскинки. Он запер дверь изнутри, опустился на колени перед сундуком с вещами молодой девушки и положил возле себя цветы. Если бы кто-нибудь застал его здесь, он мог сказать, что принес Пауле букет. Ему удалось довольно быстро отвинтить петли, на которых держалась крышка сундука, хотя руки преступника дрожали, а дыхание замирало в груди. Этот прием был самым верным, потому что крепкий замок не поддавался и легко мог сломаться при работе с отмычкой. Наконец крышка откинулась. Молодой человек запустил руку в сундук и ощупью нашел жемчужное ожерелье, на котором висела пустая оправа. Снять ее с цепочки и спрятать было делом одной минуты. Но тут решительность оставила Ориона. В любом случае выходило, что он обкрадывал Паулу, тогда как ему, напротив, хотелось осыпать ее всеми благами, которыми щедрая судьба наделила его самого.

Тут юноша вспомнил, что у него на шее, под нижней одеждой висела на золотой цепочке редкая камея. Это была работа великого греческого художника языческой эпохи. Дорогой камень с резьбой достался Ориону от близкого друга в Константинополе; он подарил ему свою четверку лошадей, которые очень понравились в цирке знатному византийцу. На самом деле эта небольшая вещица наверняка стоила больше шести породистых коней. Сын Георгия действовал наполовину бессознательно; он был рад, что у него нашлась под рукой драгоценность для замены похищенной золотой пластинки. Юноша без труда прицепил камею к ожерелью.

Привинчивание петель к сундуку отняло много времени. Пальцы Ориона дрожали. Чем ближе подвигалась минута победы над Паулой, тем быстрее билось его сердце, и тем необдуманнее он поступал. На обратном пути ему снова пришлось пробираться украдкой, как вору, по длинным переходам обширного нежилого флигеля, предназначенного только для приезжих гостей. Эта необходимость скрываться от всех окончательно озлобила молодого человека против судьбы и той женщины, которая вынуждала его к таким постыдным действиям. Но рассуждать было некогда: пылкий участник состязания мчался вперед, подобрав поводья и размахивая бичом.

Орион спускался по лестнице, прыгая, как бывало в детстве, через три ступеньки. В прихожей он встретил Евдоксию с Марией. Воспитательница насильно уводила резвую девочку со двора домой. Юноша бросил ей букет, взятый из комнаты Паулы, и поспешил дальше, не слушая изъявлений благодарности польщенной старой девы. В комнате привратника сын Георгия положил на место слесарные инструменты.

Несколько минут спустя он вошел в залу суда. Казначей Нилус указал ему рукой на высокое судейское кресло его отца, но молодому человеку стало страшно занять это почетное место. Голова Ориона горела, лицо было мрачно, и он едва мог открыть заседание несколькими торопливыми словами. Юноша почти не сознавал, что он говорит. Звук собственного голоса доносился до него, как отдаленный ропот моря, но все-таки ему удалось ясно изложить сущность дела. Он показал судьям смарагд, украденный в ту ночь и отнятый обратно у вора, объявил вольноотпущенника Гирама виновным в краже и потребовал у него оправданий. Обвиняемый, заикаясь, с трудом вымолвил, что не признает себя виновным, но отказывается защищаться, надеясь на заступничество своей госпожи.

Тогда Орион отбросил со лба сбившиеся волосы, обращаясь к судьям:

- Госпожа обвиняемого - знатная женщина, родственница нашего семейства; было бы приличнее не вызывать ее в суд, как молодую, неопытную девушку. Кормилица Перпетуя уже успела передать казначею Нилусу то, что, пожалуй, может послужить к оправданию этого несчастного. Однако все вы, кроме Нилуса, малознакомы с нашими семейными делами, и мне следует заблаговременно предупредить вас. Не забывайте, что дочь префекта Фомы очень дорожит обвиняемым; он и кормилица Перпетуя последовали за ней из Дамаска в Египет, они единственные люди, которые связывают ее с так трагически покинутой родиной. Очень может быть, что благородная девушка вздумает взять на себя чужую вину и подвергнуться обвинению, желая спасти Гирама, который до сих пор верой и правдой служил своим господам. Кормилица здесь неподалеку, и можно сейчас позвать ее сюда, или тебе, Нилус, пожалуй, известно уже все, что ее госпожа хотела сообщить суду в оправдание своего вольноотпущенника?

- Перпетуя передала мне, отчасти даже в твоем присутствии, господин, некоторые сведения, заслуживающие внимания; однако я не берусь в точности повторить ее слова, а потому советую позвать свидетельницу сюда.

- Хорошо, позовите ее! - распорядился Орион, не глядя ни на кого и устремив в пространство мрачный, суровый взгляд.

Прошло несколько томительных минут; наконец в залу ввели Перпетую. Уверенная в правоте своего дела, она твердо выступила вперед, прежде всего ласково упрекнула Гирама за его упорное молчание, а потом рассказала, как Паула, желая добыть денег на поиски отца, приказала своему вольноотпущеннику вынуть в своем присутствии драгоценный смарагд из ожерелья, и в результате сириец навлек на себя подозрение в краже.

Показание кормилицы, говорившей спокойно и уверенно, произвело благоприятное впечатление почти на всех присутствующих, но Орион не дал времени судьям переговорить между собой. Едва Перпетуя кончила свой рассказ, как он взял в руки драгоценный камень, лежавший перед ним на столе, и воскликнул с досадой:

- Купец, продавший мне ковер, большой знаток в ювелирном деле, утверждает, что это тот самый смарагд, который был куплен у него вместе с прочими драгоценностями, пришитыми к ткани. И в самом деле было бы трудно подыскать другой подобный ему камень; он несомненно единственный в своем роде. В нашем христианском доме происходят невероятные чудеса, точно злые демоны вздумали потешаться над нами! Однако ведь вам известно, что значит на египетском языке выражение: "кормилицына сказка"? Перпетуя выдумала нечто совершенно неправдоподобное; недаром она умеет искусно ткать материи с прихотливым узором! "Это может поставить в тупик еврея Апеллеса" (40), - утверждает римлянин Гораций (41), но единоверец этого Апеллеса - Гамалиил - вряд ли поверит таким басням, - прибавил Орион, обращаясь к золотых дел мастеру. - Что же касается меня, то я отлично понимаю, что означает эта хитрость. Дочь благородного Фомы решилась на великодушный обман, желая спасти своего верного слугу от тюрьмы, работы в рудниках или смертной казни. Вот истинная суть дела. Скажи мне, женщина, - заключил молодой человек, взглянув на кормилицу, - ошибаюсь ли я, и настаиваешь ли ты на своих показаниях?

Кормилица надеялась встретить в Орионе защитника своей госпожи и с возрастающим ужасом прислушивалась к его словам. Во время речи молодого человека взгляд сирийки выражал то горькую иронию, то пылкий гнев, наконец ее глаза наполнились слезами от незаслуженной обиды, но она не растерялась и заметила, что оправа, оставшаяся от смарагда Паулы, может наглядно подтвердить ее слова.

Орион пожал плечами и велел кормилице позвать свою госпожу, так как ее присутствие на суде являлось теперь необходимым. При этом он сказал казначею:

- Приведи госпожу, Нилус, и прикажи одному из невольников принести сюда весь сундук с вещами, где лежит ожерелье. Пусть моя родственница отворит его здесь, в присутствии суда. Я не могу идти за ней сам, потому что прекрасная мелхитка пренебрегает мной, как и всеми в этом якобитском доме. Ко мне она относится враждебно, и потому, желая избегнуть всяких недоразумений, я должен предоставить эти мероприятия другим. Итак, посылаю тебя, Нилус, за дочерью Фомы, которой ты обязан оказывать должный почет как девушке знатного рода.

Как только посланные вышли, Орион принялся быстро ходить по комнате. Потом он вдруг остановился перед судьями и воскликнул:

- Но если оправа и найдется, как объясним мы присутствие в одном и том же доме совершенно одинаковых камней громадной ценности? Это слишком странно! Сострадательная девушка вздумала обмануть суд, чтобы оправдать...

Тут юноша топнул ногой и, не закончив свою речь, снова зашагал по комнате с угрюмым видом.

"Он еще новичок, - подумали про себя судьи, заметив его беспокойство, - стоит ли так тревожиться, когда все улики против обвиняемого налицо".

Наконец, приход Паулы положил конец молчанию. Орион встретил ее легким поклоном и заставил сесть, после чего Нилус, по приказанию юноши, изложил ей ход дела. Орион прибавил от себя, что она признает украденный смарагд своим, вероятно, только желая спасти Гирама. По его словам, он охотно предоставит остальным судьям возможность выслушать девушку, так как Перпетуя переговорила с Нилусом еще до открытия заседания. Но Пауле было лучше объясниться с ним самим, - прибавил Орион, возвышая голос. - Тогда суд мог бы помиловать Гирама по ее просьбе; теперь же высказанное ею недоверие только ухудшит положение подсудимого, с которым поступят по всей строгости законов.

Увидев перед собой гневные, сверкающие глаза юноши, Паула поняла, что он вступает с ней в борьбу. Он, конечно, обвинял ее в нарушении данного слова; между тем Перпетуя вмешалась в дело совершенно без ведома своей госпожи; молодая девушка была намерена, в крайнем случае, давать показания сама. Конечно, Орион имел причину усомниться в ней, но как он смел угрожать подсудимому и выставлять Паулу лжесвидетельницей? Неужели сын Георгия не отступит даже перед такой низостью? Явное волнение Ориона не обещало ничего хорошего. Паула, однако, не испугалась; она также была готова к борьбе и не стала бы ни за что просить снисхождения у своего противника. Ей были понятны все его душевные муки, благородная девушка внутренне переживала их вместе с ним. Ей хотелось упасть к его ногам, умолять его остановиться вовремя на пути к новым преступлениям, но дамаскинка ничем не обнаружила своих чувств. Она вполне сохранила гордое спокойствие, и ее глаза смотрели так же вызывающе, как и глаза Ориона. Молодые люди стояли друг против друга, как два, готовых к бою, орла.

Сознавая свою правоту и заранее уверенная в победе, Паула боялась за Ориона, а не за себя. Между тем юноша почти забыл всякую осторожность, как гладиатор, который завидев на арене врага, думает только, как бы поразить его, не заботясь о своей жизни. Изложив ход судебного разбирательства, Нилус дал понять молодой девушке, что она, пожалуй, имеет уважительную причину защищать своего вольноотпущенника, укравшего смарагд, так как верный слуга совершил преступление не ради корыстных целей. Он, вероятно, хотел добыть деньги, имея в виду отыскать пропавшего без вести господина.

В продолжение его речи Паула чаще поглядывала на Ориона, чем на говорившего. Наконец, казначей, указывая на принесенный сундук, добавил, что судьи готовы подвергнуть осмотру ожерелье и выслушать все, что она желает сказать в оправдание Гирама. Тут волнение Ориона дошло до крайней степени. Он чувствовал, как побледнели его щеки, как спутались мысли. Фигуры присутствующих и все, что находилось в обширной зале заседания, заволоклось перед ним волнами зеленоватого тумана. Все предметы казались ему окрашенными в светло-зеленый цвет смарагда и отливали перед его глазами зеленоватым блеском. Между тем Паула с горделивой уверенностью подошла к сундуку, вынула ключ из складок своей одежды и, вместо ответа, небрежно сказала:

- Откройте шкатулку.

Внезапно взгляд Ориона прояснился: он увидел перед собой пышные черные локоны молодой девушки, ее синие глаза, розовые щеки, светлое платье, облегавшее изящными складками стан, и вместе с тем увидел ее спокойную, торжественную улыбку. Как прекрасна, как соблазнительна была Паула!... Еще несколько секунд - и он одержит над ней победу, которую купил ценой чести! Для этого ему пришлось запятнать знатное имя целого рода славных предков. Внутренний голос горько упрекал его, но Орион старался заглушить укоры совести дикими возгласами ипподромного возницы. Он как будто и в самом деле мчался на бешеных конях во всю прыть через рытвины и камни, по крови и праху, добиваясь одного - поражения гордой соперницы.

Наконец крышку открыли. Дамаскинка наклонилась над шкатулкой, взяла ожерелье и, держа за оба конца, развернула его перед судьями... В ту же минуту залу заседания огласил отчаянный женский крик. Орион побледнел и содрогнулся. Этот вопль глубокого горя отравил ему желанное мгновение торжества. Девушка выронила их рук жемчужный убор и бросилась в объятия кормилицы, восклицая:

- Какой наглый обман, какая низость! - У девушки подгибались колени, она едва стояла на ногах.

Орион вскочил с места, спеша поддержать ее, но дамаскинка оттолкнула от себя молодого человека, и в ее взгляде отразилось столько душевной боли, гнева и подавляющего презрения, что виновный замер на месте и схватился за сердце. Юношеская шалость, на которую подбил его легкомысленный Кризипп, принимала слишком трагический оборот. Одному человеку предстояло заплатить за нее жизнью, а двум другим - честью, спокойствием и личным счастьем. Паула, не говоря больше ни слова, опустилась на стул; Орион все еще не мог оправиться от смущения. Вдруг среди присутствующих раздался веселый хохот Псамметиха, начальника стражи, давно возведенного в сан домашнего судьи.

- Клянусь моей душой, я не видел такой превосходной резьбы! - воскликнул он, рассматривая камею, привешенную к ожерелью Паулы. - Ведь на этом камне изображены языческий бог любви Эрос и его крылатая подруга Психея со светильником в руке! Не читали вы прекрасный роман Апулея (42)"Золотой осел"? Рисунок представляет одну из сцен этого произведения. Святой Лука! До какого совершенства доведена здесь резная работа! Благородная девушка, вероятно, ошиблась... Послушай-ка, почтенный Гамалиил, где мог помещаться на этом ожерелье смарагд в золотой оправе? - прибавил воин, показывая ювелиру дорогой убор.

- Нигде, - отвечал еврей. - Благородная девушка...

Но Орион приказал свидетелю замолчать. Тем временем Нилус взял украшение и внимательно рассматривал его со всех сторон. Наконец, этот серьезный, беспристрастный человек, на которого так сильно рассчитывала дамаскинка, подошел к ней и, пожимая плечами, спросил, нет ли у нее в сундуке другого ожерелья с пустой оправой на цепочке. При этом вопросе по телу Паулы пробежала лихорадочная дрожь. Все происшедшее казалось ей каким-то чудом, но, вернее всего, здесь был замешан злой умысел человека, а не шутка демонов. Орион поспешил ей отомстить за мнимое нарушение данного слова. Каким образом ему удалось подменить измятую оправу смарагда - так и оставалось пока загадкой. Ее противник хорошо задумал свою месть, но и Паула постоит за себя! Она вовсе не намерена покориться заклятому врагу, как бессильный ребенок. Нет, тысячу раз нет!

Девушка очнулась от своего оцепенения и будто вновь обрела энергию. Как Орион мысленно переносился на арену цирка, воображая себя гладиатором, так и Пауле представилось в настоящую минуту, что она играет в шашки, но не на цветы и мелкие подарки, как с больным дядей, и не ради чести выиграть партию. Здесь ставка игры была слишком велика. Дамаскинка решилась употребить все средства, чтобы одолеть врага. Но нет, впрочем, не все! Лучше остаться побежденной, чем обвинить его в краже или выдать то, что она видела в виридариуме. Паула обещала молчать об этом. Мукаукас Георгий сделал ей слишком много добра, и она обязана всячески оберегать его сына от позора. Образ Ориона слишком прекрасен, чтобы решиться запятнать его перед целым светом. Все другие средства позволительны для того, чтобы отнять у него победу и спасти Гирама. Любое оружие годилось, кроме предательства. Орион должен почувствовать ее нравственное превосходство над собой и убедиться, что она во всех случаях жизни остается верна своему слову. Это решение оставалось неизменным. Грудь молодой девушки тревожно поднималась и опускалась, взгляд ее вновь загорелся огнем, но она не скоро нашлась, что сказать.

Орион наблюдал ее внутреннюю борьбу и чувствовал, что неумолимый враг собирает силы для отпора; ему хотелось даже подстрекнуть Паулу к нападению. Что она замышляет? Чем неожиданнее новый удар с ее стороны, тем лучше. Чем мужественнее станет она защищаться, тем скорее забудет Орион, что имеет дело с противником неравной силы, стараясь одолеть слабую женщину. Ведь герои нередко славились победой над амазонками!

Наконец Паула поднялась и подошла к Гираму, который был привязан к позорному столбу. Встретив умоляющий взгляд преданного слуги, она поняла, что ей предстоит не только защищаться против Ориона, но, кроме того, исполнить священный долг. Она приблизилась быстрыми шагами к судьям, сидевшим полукругом, оперлась левой рукой о край стола и подняла правую руку.

- Вы все, - начала девушка, - сделались жертвой низкого обмана. Я сама пострадала от мошеннической проделки, затеянной с безбожной целью. Взгляните на этого человека у позорного столба! Разве он похож на разбойника? Гирам - самый преданный и честный слуга, отпущенный моим отцом на волю за долгие годы верной службы. Благодарность к своему господину он перенес на его дочь. Из любви ко мне сириец покинул дом и семейство, чтобы не оставить меня одинокой на чужбине. Но все это едва ли растрогает ваши сердца! Если же вы хотите услышать правду, настоящую, истинную правду...

- Говори! - вскричал Орион.

Девушка не оглянулась и продолжала, обратив глаза на Нилуса и прочих судей:

- Ваш глава, сын мукаукаса, знает, как мне легко обратиться из обвиняемой в обвинительницу. Однако я не хочу воспользоваться этим правом из любви к его отцу, потому что не способна обмануть чужого доверия. Ориону понятен смысл моих слов! Смарагд, лежащий перед вами, был вынут из оправы вчера вечером в моем присутствии вольноотпущенником Гирамом, но, кроме нас двоих, ожерелье в этом виде рассматривали еще другие свидетели. Не далее, как сегодня в полдень, на моем уборе оставалась еще пустая оправа, и только позднее рука мошенника заменила ее резным камнем. Клянусь ранами Иисуса Христа, я в первый раз вижу эту подвеску! Она стоит громадных денег. Только богатый человек, самый богатый из всех вас, мог пожертвовать без сожаления таким сокровищем даже для того, чтобы погубить заклятого врага. Гамалиил, - прибавила дамаскинка, обращаясь к ювелиру, - во сколько ты ценишь этот оникс?

Еврей попросил показать ему камею еще раз. Повертев ее в руках, он отвечал, ухмыляясь:

- Да, прекрасная девушка, если бы моя черная курица несла вместо яиц такие штучки, я охотно кормил бы ее арсинойскими пирожками и жирными канопийскими устрицами. За этот камешек можно купить великолепное имение с землей, с хорошим домом и угодьями. Сам я не богат, но сейчас готов отдать за него два таланта, хотя бы мне пришлось попросить их взаймы у добрых людей!

Слова Гамалиила сильно подействовали на всех.

- У нас в доме решительно происходят невероятные чудеса! - воскликнул Орион. - Благородство, ставшее такой редкостью в наши дни, по-видимому, воскресло на белом свете.

Какой-то расточительный демон обратил в драгоценную камею измятую пластинку золота. Позволь спросить, кто видел пустую оправу на твоем ожерелье, прекрасная Паула?

Девушка чуть не изменила себе при такой дерзости и ответила дрожащим от гнева голосом:

- Конечно, твой помощник или ты сам, потому что ты, ты один имеешь причину...

- Это уж слишком! - грозно прервал ее Орион. - О если бы ты была мужчиной! Я убедился, как далеко простирается твое благородство! Даже ненависть и неумолимая вражда...

- Они имеют право погубить тебя вконец! - воскликнула Паула, вне себя от волнения. - И если я обвиню тебя в отвратительном преступлении...

- Тогда ты станешь преступницей против меня, против себя и против этого дома! - отвечал сын Георгия угрожающим тоном. - Берегись, девушка! Если ты воображаешь, что я способен поверить выдуманной тобой сказке...

- О нет, это значило бы ожидать от тебя слишком много честности! - громко перебила его Паула. - Не думай в самом деле, что я ссылалась на твое свидетельство: у меня есть другие очевидцы: Мария, внучка мукаукаса...

Тут дамаскинка старалась заглянуть в глаза противнику, но он с жаром воскликнул:

- Ты ссылаешься на ребенка, преданного тебе всей душой!

- Кроме нее, ожерелье видела сегодня утром Катерина, дочь Сусанны, - с торжественным видом добавила Паула. - Катерина уже не ребенок, взрослая девушка, что тебе хорошо известно! Я требую, - заключила она, обращаясь к судьям, - чтобы вы добросовестно исполнили свой долг и оказали мне справедливость, призвав сюда обоих свидетельниц.

Орион возразил на это с притворным хладнокровием:

- Мои родители едва ли позволят явиться перед судом впечатлительной и нежной девочке; кроме того, показания Марии не имеют значения: она несовершеннолетняя. Что же касается Катерины, это другое дело; суд обязан выслушать ее, и я сам позову сюда нашу гостью.

Верховный судья решительно отклонил попытку Паулы прервать его речь, обещая дать ей высказаться при свидетельнице. В заключение он небрежно заметил:

- Дорогая камея на ожерелье, вероятно, принадлежала твоему отцу.

Тут Паула не выдержала и воскликнула в порыве гнева:

- Нет, тысячу раз нет! Безбожный негодяй, твой сообщник, забрался в мою комнату, пока я была у больных, и открыл сундук отмычкой или подобранным ключом.

- Это можно доказать, - спокойно возразил Орион.

Он распорядился поставить сундук на стол и велел одному из присутствовавших судей сделать осмотр в качестве эксперта. Паула хорошо знала этого человека. Он был одним из самых важных чиновников в доме, старший механик мукаукаса, на обязанности которого лежала проверка и усовершенствование водяных часов и других инструментов, а также мер и весов. Этот сведущий человек тотчас осмотрел замок у сундука и нашел его в совершенном порядке; к тому же затвор отличался особым устройством, к которому было невозможно подобрать ключ. Пауле пришлось подтвердить, что она сама заперла шкатулку в полдень, а ключ, висевший на шнурке, надела себе на шею. Сын Георгия пожал плечами и велел отвести Паулу и ее кормилицу в разные комнаты поблизости от залы. Для разъяснения запутанного дела, по его словам, было необходимо помешать им переговариваться между собой.

Как только за ними заперли двери, он поспешил в сад, где надеялся встретить Катерину. Судьи с недоумением смотрели ему вслед. Перед ними развертывался целый ряд неразрешимых загадок. Ни один из присутствующих не позволял себе усомниться в добросовестности Ориона, он являлся сыном их законного властелина, и они уважали в нем редкий ум и великодушие. Его ссора с Паулой произвела на всех тяжелое впечатление, и каждый спрашивал себя, по какому странному противоречию красавица-дамаскинка питала непримиримую ненависть к юноше, кумиру всех прочих женщин? Эта враждебность к Ориону сильно вредила девушке в мнении судей, которым была хорошо известна и ее неприязнь к хозяйке дома. Со стороны Паулы было непростительно приписывать сыну мукаукаса такой низкий поступок, как взлом ее сундука. Только слепая ненависть могла подсказать ей такое чудовищное обвинение. Однако в словах дамаскинки было столько искренности, что судьи невольно верили им. Если Катерина подтвердит, что видела в это утро пустую оправу от смарагда на ожерелье Паулы, то суду придется искать другого виновника дерзкой кражи в доме мукаукаса. Но кто мог пожертвовать из пустого каприза таким сокровищем, как ониксовая камея? Это являлось чем-то положительно невероятным, и механик Аммоний, пожалуй, справедливо заметил, что от женщины мстительной можно ожидать всего, даже небывалого и неслыханного.

Между тем солнце успело закатиться; после томительного дневного зноя наступили прохладные сумерки.

Больной Георгий все еще оставался в своей комнате, но его жена, вдова Сусанна с дочерью, маленькая Мария и гречанка, воспитательница девочки, наслаждались воздухом на открытой галерее, выходившей в сад и на берег Нила. Женщины закутали головы кружевными покрывалами, защищаясь от вечерней сырости, поднимавшейся с реки, и от комаров, которые кружились в саду целыми стаями, привлеченные светом ламп, развешенных между колоннами галереи. Маленькое общество вело оживленную беседу, освежая себя приятным питьем из свежих фруктовых соков. Приход Ориона встревожил мать.

- Что случилось? - спросила она с беспокойством, заключая по внешнему виду сына, что судебное разбирательство идет не особенно гладко.

- У нас происходят неслыханные вещи, - ответил он. - Паула, точно разъяренная львица, отстаивает вольноотпущенника своего отца.

- С целью оскорбить нас и наделать неприятностей, - прибавила Нефорис.

- Нет, нет, матушка! - с явным волнением возразил Орион. - Но эта женщина страшно упряма; она не щадит никого и ничего, обнаруживая находчивость, достойную величайших адвокатов, которых мне приходилось слышать на суде в Константинополе. Кроме того, ее благородство и божественная красота, по-видимому, вскружили головы нашему домашнему ареопагу (43). Конечно, со стороны Паулы очень похвально защищать своего слугу, но ее заступничество все-таки не послужит ничему. Улики против Гирама слишком очевидны и если последнее доказательство его невиновности будет опровергнуто, то преступника ждет неминуемая казнь. Дамаскинка утверждает, будто бы она показывала ожерелье сегодня утром тебе, прелестная Катерина, и нашей малютке Марии.

- Показывала? - воскликнула дочь Сусанны. - Напротив, она поспешила взять его из наших рук, не так ли, Мария?

- Мы взяли убор без ее позволения, - возразила та.

- И она хочет вызвать обеих девочек на суд? - раздраженно спросила Нефорис.

- Да, - отвечал Орион, - но свидетельство Марии не значит ничего.

- А если бы и так, - воскликнула жена мукаукаса, - то я все-таки не позволю ребенку вмешиваться в это грязное дело!

- Потому что я стала бы защищать мою Паулу! - вскричала девочка, с досадой вскакивая с места.

- Замолчи! - прервала бабушка.

- Что же касается Катерины, - вмешалась в разговор вдова Сусанна, - то я не хочу выставлять ее напоказ перед толпой мужчин.

- Конечно, я не пойду! - немедленно сказала девушка.

- А между тем это необходимо, гордая красотка, - заметил, смеясь, Орион. - Ты, слава Богу, уже не дитя, а по нашим законам суд может вызвать в свидетели каждого совершеннолетнего. С тобой ничего не случится неприятного, потому что ты находишься под моей охраной. Пойдем, дорогая Катерина! В жизни надо учиться всему. Здесь не поможет никакое сопротивление. Кроме того, от тебя требуется очень немного: ты просто должна сказать, что видела своими глазами. Потом, с разрешения твоей матушки, я сам провожу милую гостью обратно. Доверь мне сегодня твое сокровище, Сусанна; твоя дочь, конечно, расскажет тебе откровенно, как я вел себя с ней наедине!

Катерина поняла скрытый смысл этих слов и весело вскочила с места, радуясь возможности остаться с глазу на глаз с красавцем Орионом, успевшим похитить ее неопытное сердечко. Между тем Мария ухватилась за руку девушки, настойчиво требуя, с криком и слезами, чтобы ее вели к судьям защищать Паулу. Нефорис и Евдоксия с трудом уговорили малышку остаться, и молодая пара отправилась вдвоем.

Обе матери смотрели им вслед, очень довольные таким оборотом дел. Жена Георгия прошептала на ухо Сусанне: "В скором времени, Бог даст, наши дети пойдут, как теперь, рука об руку к святому алтарю!"

Чтобы попасть в залу суда, следовало пройти через дом или обогнуть все здание дворца. Орион выбрал последний путь. Во время разговора с женщинами, ему едва удалось сохранить свое хладнокровие. Теперь он ясно понял, что для него невозможно отступление, и что он должен увлечь в бездну лжи молодое создание, которому предстояло сделаться его женой.

Когда Орион попросил мать отсрочить сватовство на два дня, то имел в виду доказать ей в течение этого срока всю непрактичность ее плана. Юная, легкомысленная Катерина явно не соответствовала его требованиям, и женитьба на ней не могла принести ему счастья. Но теперь обстоятельства круто изменились: жребий брошен! Женщина, которая внушила сыну Георгия страстную любовь почти с первой минуты их встречи, стала его заклятым врагом, а ничтожная девочка, не представлявшая никакого интереса, должна не сегодня-завтра стать его невестой. Здесь было от чего сойти с ума! Но Орион не видел другого выхода из своего положения и решил действовать, не теряя времени.

Как только они удалились на несколько шагов от освещенной галереи, он схватил обеими руками детскую ручку шедшей возле него Катерины и прижал к губам ее нежные пальчики.

- Орион! - воскликнула смущенная девушка, не отталкивая, однако, молодого человека.

- Я требую своего права, яркое солнце моей души! - вкрадчиво ответил он. - Если твое сердечко бьется так же громко, как мое, то берегись: наши матери услышат это!

- Да, оно бьется! - с блаженной улыбкой отвечала дочь Сусанны, склоняя на плечо свою кудрявую головку.

- Все-таки мое, наверное, стучит сильнее! - вздыхая, ответил Орион, прижав маленькую ручку к своей груди.

Он смело мог подвергнуться этому испытанию, так как судорожные удары сердца мешали ему дышать.

- И правда! - восторженно воскликнула девушка. - Оно у тебя стучит, как молоток...

- Пускай же наши родители узнают об этом, - заметил юноша с притворным смехом. - Но, кажется, твоя мать давно угадала нашу тайну.

- Конечно, - тихонько ответила Катерина. - Со времени твоего приезда она сделалась очень весела.

- А ты, моя маленькая чародейка?

- Я? Разумеется, и мне стало веселее, когда ты вернулся. Этому радовались все: как твои родители, так и знакомые.

- Нет, Катерина! Скажи мне, что чувствовала ты сама при нашей встрече? Мне очень хочется знать.

- Ах, перестань! Разве можно говорить о подобных вещах!

- Почему же нельзя? - спросил Орион, прижимая к себе руку девушки.

Ему было необходимо привлечь ее на свою сторону. Живое воображение помогло юноше описать самыми яркими красками свои мнимые чувства к дочери Сусанны, к резвому "мотыльку", тогда как на самом деле молодой человек глубоко ненавидел ее в эту минуту. Он расточал перед ней слова любви, и неопытное, ограниченное создание доверчиво упивалось ими. Молодые люди сели на скамью в тенистой аллее, которая вела к северной стороне дворца.

Кустарники, осыпанные цветами, разливали вокруг сладкий, дурманящий аромат. Лунный свет пронизывал густые вершины сикомор. Полдневный зной все еще держался под лиственным сводом аллеи; здесь было душно; Катерина чувствовала сладкую истому, красавец Орион, нашептывая страстные речи, первый раз назвал ее своей невестой. Мучительная тревога, терзавшая юношу, придавала его пламенным признаниям кажущуюся искренность. Между тем дочь Сусанны не догадывалась о низком обмане. Она ответила на его жаркий поцелуй, наслаждаясь первым трепетом едва проснувшейся счастливой любви. Ей хотелось продлить без конца эти упоительные мгновения; однако, несколько минут спустя, Орион вскочил, спеша положить конец нежной сцене, которая начинала против воли увлекать его самого.

- Ох уж этот проклятый, дьявольский суд! - громко воскликнул он. - Но такова доля мужчины. Когда его призывает долг, он обязан оторваться от райского блаженства, возвращаясь к житейской прозе. Дай мне твою руку, мое бесценное сокровище!

Неожиданное счастье вскружило юную головку Катерины. Она машинально повиновалась своему спутнику, не сознавая хорошенько, что с ней происходит.

- Да, после пережитого нами сию минуту трудно возвращаться к пошлой действительности! - продолжал между тем Орион. - Ты не можешь представить, как мне неприятно разбирать такое гадкое дело. Я желаю быть другом и покровителем Паулы, но она сама заставляет меня бороться с ней.

При этих словах левая рука молодой девушки, лежавшая на руке жениха, судорожно дрогнула. Юноша понял, что Катерина ревнует, и сообразил, как надо действовать. Он нарочно стал превозносить редкие достоинства ее подруги.

Наивная девочка сначала слушала похвалы, но потом вдруг ударила Ориона по руке и полушутя, полусерьезно перебила его речь:

- Ты отзываешься о Пауле, точно о какой-то богине. Право, можно подумать, что гордая дамаскинка нравится тебе гораздо больше, чем я.

- Вот глупышка! - весело возразил Орион и продолжал успокоительным тоном: - Паулу можно сравнить с холодным светом луны, тогда как ты для меня яркое, знойное солнышко! Ей под пару годится разве какой-нибудь олимпиец, а что касается меня, я предпочитаю всем женщинам в мире мою маленькую веселую девочку, с которой мы будем радостно наслаждаться благами жизни!

- Конечно! - весело подтвердила Катерина, и будущее представилось ей в самом радужном цвете.

- Боже мой! - воскликнул юноша, притворяясь удивленным. - Вот уже мы и пришли. Эти огни виднеются из залы суда. О любовь, любовь! Ее упоительные чары заставили меня совершенно забыть о деле. Скажи мне, дорогая, хорошо ли ты рассмотрела ожерелье, которым вы с Марией играли сегодня в полдень?

- Оно превосходно сделано, и только в самой середине висит у него на цепочке гладкая изогнутая пластинка золота.

- Я вижу, что ты не знаешь толка в художественных произведениях, потому что не заметила драгоценного камня, который вделан в некрасивую оправу.

- Клянусь тебе, там не было ничего!

- А я уверяю тебя в противном!

- Нет, мой милый! - При этих словах девушка весело вскинула глаза, как будто ей удалось совершить необыкновенный смелый подвиг. - Я отлично знаю, что такое камея. Отец оставил после смерти большую коллекцию этих драгоценностей, и мать говорит, что по его духовному завещанию они должны перейти к моему будущему мужу.

- Тогда, мой чудный алмаз, я окружу тебя рамкой из одних камей.

- Нет, нет! - весело возразила она. - Я не алмаз, я такая хрупкая вещь, что мне нужна прочная оправа, только пускай ее заменит мне твое собственное сердце.

- Эта ювелирная работа уже готова! Но возвратимся к вопросу об ожерелье Паулы. Совершенно серьезно уверяю тебя, что на нем висел резной камень, но ты видела только оборотную сторону. Оправа камеи похожа на овальную коробочку с плотным дном из золотой пластинки.

- Неправда, Орион, не спорь напрасно!

- Если ты любишь меня, дорогая, то не противоречь мне, прошу тебя! Впоследствии я всегда буду считаться с твоим мнением, но в настоящем случае твоя ошибка может повлечь за собой большие неприятности. Если ты не послушаешься меня, то остается только уступить Пауле и подчиниться ее власти. Вот мы и пришли! Но остановимся на одну минуту и возвратимся в последний раз к нашему спору! Видишь ли, мы оба можем ошибаться, как ты, так и я, однако я уверен в своей правоте; если же ты опровергнешь своим показанием мои слова, то судьи сочтут меня обманщиком. Теперь мы с тобой жених с невестой и составляем нераздельное целое - что вредит одному из нас, то вредит и другому, и наоборот. Наши домашние с некоторых пор смотрят на тебя, как на будущую хозяйку: твоему свидетельству тотчас поверят, подумай же, удобно ли тебе вступать со мной в спор при посторонних? Ты воплощенная доброта, но тебе по молодости лет трудно еще понять, какие обязанности налагает на женщину любовь и супружеский женский долг. Если ты не уступишь мне с полной готовностью в данный момент, значит, ты не любишь меня, как должна любить будущего мужа. Разве от тебя требуют, наконец, чего-нибудь особенного? Я только задам тебе на суде вопрос, а ты отвечай, не колеблясь, что видела сегодня в полдень ожерелье Паулы, украшенное резным камнем, на котором изображены Амур и Психея.

- И мне надо сказать это судьям? - нерешительно спросила Катерина.

- Ты непременно должна это сделать, мой ангел, - нежно подтвердил Орион. - Неужели ты находишь позволительным со стороны невесты отказать своему возлюбленному в его первой просьбе из пустого каприза? Нет, нет, если в твоем сердечке пылает хоть искра любви к Ориону, если ты не хочешь унизить меня перед Паулой, заставить просить у нее милости...

- Но в чем же тут дело? Неужели так важно доказать, что резной камень, а не простая пластинка золота...

- Я объясню тебе потом все подробности, - с жаром возразил юноша.

- Почему же не теперь...

- Потому что некогда, мы и так опоздали; нам нельзя терять ни минуты больше.

- Хорошо, будь по-твоему; но, право, я умру со стыда, когда придется давать перед судьями показание...

- Которое совершенно справедливо. Помни, что этим ты докажешь мне свою любовь, - прервал Орион настоятельным тоном.

- Как это страшно! - робко заметила Катерина. - Завяжи мне покрепче вокруг шеи покрывало, чтобы оно совсем закрыло лицо. Все эти мужчины с длинными бородами.

- Ты похожа на пугливого страуса, - возразил, смеясь, молодой человек, исполняя желание невесты. - Но если ты действительно не разделяешь мнения твоего... как ты назвала меня только что? Повтори-ка еще раз.

- Своим милым! - воскликнула девушка в радостном смущении и помогла Ориону завязать двойным узлом концы покрывала у себя на шее.

Она не сопротивлялась, когда юноша сказал:

- Попробуем поцеловаться сквозь это кружево! Отлично! Ну, теперь идем. Через несколько минут ты будешь свободна.

Орион ввел свидетельницу в преддверие залы суда, попросил ее обождать здесь немного, а сам обратился к судьям и наскоро передал им, как вдова Сусанна отпустила с ним свою дочь только на том условии, что он немедленно приведет ее обратно после допроса. Потом верховный судья приказал позвать Паулу и попросил ее сесть.

Катерина чувствовала себя смущенной. Хоть ей случалось прибегать к маленьким хитростям, чтобы скрыть свои ребяческие проказы, но она никогда не лгала в серьезных случаях, и теперь ее возмущала необходимость произнести перед судом сознательную ложь. Но разве Орион, самый благородный из людей, кумир целого города, мог потребовать от своей невесты что-нибудь предосудительное? Разве любовь не налагает на нее обязанности делать все, что может избавить его от горя? Катерина не вполне соглашалась с мнением жениха, но думала, что она, пожалуй, ошибается по недостатку опытности. Кроме того, ее пугала мысль, что Паула подчинит своей власти Ориона, если она не исполнит его требование.

Дочь Сусанны была в достаточной степени тщеславна, считая себя одной из самых красивых девушек в Мемфисе, но высокая ростом, царственно прекрасная Паула чересчур подавляла ее своим превосходством. Еще не далее как третьего дня, когда дочь Фомы прохаживалась по саду с Орионом, больной мукаукас увидел их в окно и сказал: "Какая славная парочка!" Катерина сама часто думала прежде, что на свете нет девушки красивее, благороднее и привлекательнее приезжей дамаскинки; она старалась заслужить от нее хоть один благосклонный взгляд или ласковое слово, но замечание наместника заронило в сердце богатой наследницы зависть, которая вскоре нашла себе обильную пищу. Паула постоянно относилась к Катерине, как к ребенку, не признавая молоденькую приятельницу взрослой. Почему она сегодня в полдень отыскивала Ориона и желала говорить с ним наедине? И почему сам Орион, говоря невесте о своей любви, отзывался в то же время с таким восхищением о Пауле? Нет, ей следует остерегаться дамаскинки, потому что холодная красавица явно была неравнодушна к жениху Катерины. Девушка вдруг спросила себя, не была ли в самом деле виденная ей оправа из золотой пластинки дорогой камеей? Разве она внимательно присматривалась к ожерелью? И почему Орион с его большими чудными глазами должен оказаться менее зорким?

Несомненно, в этом случае он прав, как всегда и во всем! Большинство резных камней имело овальную форму, и точно такой же вид у золотой вещицы, висевшей посередине ожерелья. Сын Георгия, вероятно, не заставил бы свою будущую жену напрасно покривить душой. Это не похоже на благородного юношу! Во всяком случае невеста была обязана защитить его от всего дурного и не допускать до сближения с лукавой сиреной. Катерина знала теперь, что ей следует говорить, и собиралась уже приподнять угол покрывала, чтобы твердо взглянуть в лицо соперницы, но тут за ней пришел Орион. К его радости и даже к немалому изумлению дочь Сусанны решительно объявила, что сегодня в полдень на ожерелье Паулы видела резной камень. Когда же ей подали оникс, спрашивая, помнит ли она его, девушка хладнокровно ответила:

- Может быть, это та самая камея, а может быть, и нет; я помню, что видела только гладкую оборотную сторону золотой оправы овальной формы, потому что ожерелье было у меня в руках буквально считанные мгновения.

Между тем казначей Нилус попросил Катерину хорошенько рассмотреть изображение Амура и Психеи, чтобы вспомнить, не видела ли она хоть мельком этой вещицы. Но невеста Ориона отстранила от себя дорогой убор и решительно заявила:

- Не люблю языческих картин! Якобитские девушки не позволяют себе носить подобных украшений.

Тогда Паула встала с места и подошла к свидетельнице, в глазах дамаскинки выражался строгий упрек, и теперь Катерине было очень приятно, что лицо ее закутано густым покрывалом. Но девушка скоро оправилась от испуга.

- Ты намекаешь на свое вероисповедание, - заметила ей дочь Фомы, - но ведь оно так же осуждает ложь, как и мое. Подумай о том, насколько важно твое показание, дитя!

- Я уже не дитя, тем более для тебя. Мои слова вполне обдуманы и я понимаю, что от моего свидетельства зависит многое.

Невеста Ориона упрямо подняла голову и с твердостью повторила:

- Этот оникс висел на цепочке посередине ожерелья.

- Ах ты, противная карлица! - крикнула Перпетуя прямо ей в лицо, вне себя от негодования.

Катерина вздрогнула, точно ее ужалила змея, и быстро обернулась к женщине, которая осмеливалась так дерзко выражаться. Готовая заплакать от стыда, дочь Сусанны беспомощно оглядывалась вокруг, отыскивая поддержку в окружающих. Кормилица тотчас получила должное возмездие - Орион велел увести ее в темницу за ложные показания, а дамаскинку отпустить: она не принимала присягу и выдумала невероятную историю с великодушным намерением спасти подсудимого. Сундук с вещами было приказано немедленно отнести в ее комнату.

Тогда дочь Фомы еще раз подошла к судейскому столу, сняла с цепочки оникс и бросила Гамалиилу, который поймал драгоценный камень на лету.

- Дарю тебе его, - сказала она еврею. - Может быть, негодяй, надевший камею на мое ожерелье, выкупит у тебя свою собственность. Моя прабабушка получила этот жемчужный убор от святого императора Феодосия, и я лучше брошу его в нильские волны, чем оставлю на нем ненавистный подарок злодея. Я не сержусь на вас, бедные обманутые судьи, но сожалею о вашем ослеплении... Мой Гирам, - тут девушка указала на сирийца, - честный человек, о котором я буду вспоминать с благодарностью и любовью до самой смерти, но этот неправедный сын благороднейшего отца, этот...

Она указывала прямо в лицо Ориону.

- Довольно! - прогремел тот, вне себя от гнева.

Наконец, Паула немного опомнилась и продолжала:

- Я исполню твое желание, но собственная совесть будет всю жизнь повторять тебе то, о чем я умалчиваю теперь.

Дамаскинка подошла к Ориону ближе и прошептала:

- Я не хотела обращать против тебя самого сильного оружия, потому что ты обещал спасти Гирама. Если в тебе осталась хоть искра чести, исполни данную клятву!

Верховный судья сделал утвердительный знак головой. Выходя из залы, девушка еще раз остановилась на пороге и громко заметила Катерине:

- Ты, как неопытная девочка, запуталась в сетях Ориона. Помни, неразумное дитя, что сын мукаукаса наградит тебя за оказанную ему услугу жестокими терзаниями!

Сказав это, Паула вышла. Поднявшись с трудом по лестнице, она по-прежнему принялась ухаживать за больной персиянкой, и тут у нее из глаз полились облегчающие слезы.

Филипп дал ей наплакаться, не надоедая расспросами, пока его приятельница не высказалась перед ним сама.

Орион и Катерина утратили свое веселое настроение; они вернулись на галерею пасмурные и недовольные собой. "Мотылек" спрашивала дорогой у жениха, почему он требовал от нее показания против дамаскинки, но юноша отложил этот вопрос до следующего дня. Молодые люди нашли вдову Сусанну одну. Нефорис отправилась к больному Георгию и увела с собой Марию. Проводив гостей до экипажа, сын наместника вернулся в залу суда.

Он еще раз кратко изложил перед судьями сущность дела и все улики против вольноотпущенника. Верный Гирам был приговорен к смертной казни всем составом суда, исключая Нилуса, который упорно доказывал, что подсудимый невиновен.

Орион распорядился отложить исполнение приговора.

Вместо того чтобы идти к себе в комнату и успокоиться после тревожных потрясений, он велел оседлать самого горячего коня и ускакал один в пустыню. Желанная победа досталась ему, однако сыну Георгия казалось, что, увлекшись состязанием, он попал во время бешеной скачки в грязную канаву, где ему суждено захлебнуться.

XIII

Филипп был вне себя, слушая рассказ о поведении Ориона, и об исходе судебного заседания. Он горячо поддерживал решение Паулы оставить дом, где допускалась столь возмутительная несправедливость. Но едва они начали серьезно обсуждать положение дел, как из комнаты больных неожиданно раздались громкие крики. Масдакит Рустем, лежавший до сих пор в бессознательном состоянии, очнулся после дозы возбуждающего лекарства и начал звать к себе Гашима. Когда ему сказали, что тот не вернется раньше завтрашнего дня, великан приподнялся с подушек, опираясь о кровать и окидывая спальню помутившимся взглядом. Потом он потряс остриженной головой, как разъяренный зверь, что не предвещало ничего хорошего.

Действительно, больной ярился все больше и больше, разразившись наконец угрозами и бранью на родном языке, непонятном присутствующим. Когда Филипп бесстрашно подошел к нему, чтобы перевязать рану, Рустем схватил его и, с пеной на губах, попытался опрокинуть на пол. Рыча, он тряс свою жертву могучими руками, но врач ни на минуту не потерял присутствия духа и крикнул сестре милосердия, чтобы та позвала пару дюжих невольников. Монахиня выбежала из комнаты. Паула осталась единственной свидетельницей упорной борьбы. Филипп схватил кисти рук масдакита и удерживал его с такой силой, какой нельзя было ожидать от человека, посвятившего себя исключительно усидчивым занятиям наукой. Минуту спустя пациент был опрокинут на подушки, а Филипп, упираясь коленями на край постели, сдерживал его от дальнейших попыток к нападению. Между тем перс напрягал все свои усилия, чтобы освободиться, но большая потеря крови и лихорадка изнурили его.

Паула, дрожа всем телом, смотрела на происходившее. Сердце замирало у нее в груди, она не могла помочь своему другу и молча стояла у изголовья постели. Когда же врачу удалось справиться с великаном, один вид которого довел мукаукаса Георгия до обморока, дамаскинка невольно пришла в восторг от мужественной красоты Филиппа. Глаза его горели огнем, несоразмерно короткая нижняя часть лица вытянулась при невероятном напряжении всех мускулов и теперь вполне гармонировала с высоким лбом и остальными чертами. Паула смертельно боялась за него. В настоящую минуту он возвысился в ее глазах до геройства, тогда как прежде молодая девушка видела в нем только необыкновенный ум.

Несколько минут спустя руки перса ослабели. Филипп попросил Паулу раздобыть платок или веревку. Дамаскинка вышла в соседнюю комнату за своим головным платком, развязала шелковый шнур, служивший ей поясом, и, вернувшись, помогла врачу связать Рустема. В эти критические минуты она понимала каждый намек, каждый знак своего друга.

Наконец, монахиня привела двух невольников, но масдакит был уже укрощен; оставалось только наблюдать за ним, чтобы он не вскакивал с ложа и не метался. С трудом переводя дух, Филипп дал рабам необходимые инструкции, потом вынул из ящика склянку с лекарством. Заметив что багровые распухшие пальцы врача сильно дрожат, Паула взяла у него пузырек и сама смешала лекарство по его указанию. Потом добровольная сиделка бесстрашно подошла к Рустему и влила ему сквозь стиснутые зубы успокоительное питье. Капли тотчас подействовали на пациента. Некоторое время спустя Филипп мог без помехи обмыть и вновь перевязать его рану. Мандана тем временем проснулась от громкого рева масдакита и с ужасом озиралась по сторонам, спрашивая, нет ли здесь страшной, злой собаки. Пауле удалось, однако, уговорить ее. Молоденькая невольница так разумно отвечала на все вопросы, что сестра милосердия позвала врача, который тут же подтвердил предположение Паулы - болезнь персиянки приняла благополучный оборот. Мандана говорила грустным и жалобным тоном. Когда дамаскинка указала на это Филиппу, он заметил:

- Настоящий характер человека обнаруживается во время физических страданий. Безумная девушка, пожалуй, намеревалась убить Ориона в припадке бешенства, но теперь в ней выказывается ее природная кротость. Вот и силач-масдакит также честная душа - порукой тому служат мои помятые пальцы.

- Из чего ты выводишь такое заключение?

- Из того, что даже в припадке исступления он не царапался и не кусался, защищаясь, как следует порядочному человеку. Однако я забыл поблагодарить тебя за помощь. Если бы ты не подоспела вовремя с крепким шнурком, которым мы связали ему руки, то, может быть, наша борьба кончилась не так благополучно.

- Какие пустяки!... - с уверенностью возразила Паула. - Ты удивительно силен, Филипп. С тобой не всякий сладит!

- Неужели? - ласково сказал врач. - По крайней мере теперь ты имела случай убедиться, что твой защитник сумеет постоять за тебя. Однако мне не помешал бы небольшой отдых.

Дамаскинка подала ему свой собственный платок. Филипп поблагодарил и с трудом удержался от искушения припасть к нему губами, вытирая лицо, на котором проступали крупные капли пота.

- При такой помощнице все должно удаваться! - весело воскликнул молодой человек. - Но физическая сила еще не заслуга; всякий может стать сильным, если родился на свет со здоровой кровью и крепкими костями, упражнял свои мускулы, как делал я в детстве и в молодости, и кто не растратил здоровья беспорядочной жизнью. Однако мои руки не перестают дрожать. В зале осталось еще превосходное вино, принесенное нам к завтраку, оно превосходно подкрепит меня и снимет напряжение.

Филипп и Паула вышли в соседнюю комнату, где некоторые из ламп успели погаснуть. Девушка нашла вино; врач жадно осушил поданный ею кубок и снова наполнил его. Но не успел он пригубить вино во второй раз, как в комнате масдакита послышались голоса. Туда неожиданно явилась сама хозяйка дома.

Заботливая жена мукаукаса весь вечер не отходила от постели мужа, и даже рев больного перса не вызвал ее из спальни Георгия. Когда же слуги доложили ей о том, что происходит наверху, прибавив, что Паула по-прежнему остается при больных, Нефорис улучила удобную минуту и поднялась в верхний этаж. Почтенная матрона находила неприличным для молодой девушки проводить ночи среди такой необычной обстановки. Кроме того, жене наместника то и дело мерещилось, будто бы в их тихом доме слышен повсюду странный шум: в комнате больных, в спальне Ориона, который несмотря на поздний час ночи велел позвать к себе казначея Нилуса по возвращении домой. Жена мукаукаса испытывала безотчетную тревогу, тем более что этот несчастный день был обозначен в календаре в числе особенно зловещих.

Приказав преданному слуге дежурить при больном Георгии и захватив с собой ковчежец с мощами, в защиту от злых духов, Нефорис поднялась по лестнице. Быстрой, неслышной походкой вошла она в комнату больных и сделала строгий выговор сестре милосердия. При входе в залу ей бросился в глаза Филипп, подносивший к губам кубок с вином, и Паула, которая стояла против него с полураспущенными косами и в распоясанной одежде. Такая свобода обращения не могла быть терпима в благочестивом доме. Высказав это в довольно резких выражениях племяннице, Нефорис приказала ей идти спать. По словам матроны, после всего, случившегося вчера и сегодня, дамаскинке было бы приличнее оставаться в своей комнате, серьезно вдумываясь в собственные поступки, достойные строгого осуждения. Но вместо того, она разыгрывала сострадательную сестру милосердия, чтобы под предлогом ухода за больными беседовать с молодым человеком за чашей вина...

Паула молча слушала упреки, беспрестанно меняясь в лице... Когда же тетка сурово указала ей на дверь, девушка окинула Нефорис неприязненным взглядом и неожиданно для обвинительницы заявила:

- Я хорошо поняла твои намеки и не удостоила бы тебя ответом, если бы ты не была женой человека, оказавшего мне гостеприимство и покровительство. Ты всегда подозревала меня в недостойных поступках. Если тебе угодно запретить мне ухаживать за больными, вероятно, ты желаешь, чтобы я совершенно оставила этот дом. Благодаря тебе и твоему сыночку пребывание здесь и без того сделалось для меня адом!

- Я и мой сын!... Нет, это уж слишком! - прервала матрона, задыхаясь от волнения и прижимая к груди обе руки.

Ее бледное лицо покрылось от волнения багровым румянцем, глаза сверкали.

- Так вот как!... Но ты не стоишь моего ответа. Мы взяли тебя, бесприютную, держали как родную дочь, не жалели денег, а теперь...

Эта отрывистая, бессвязная речь была обращена скорее к Филиппу, чем к девушке. Паула приняла вызов тетки и отвечала ледяным тоном:

- А теперь я заявляю тебе, как совершеннолетняя, которая имеет право распоряжаться собой, что завтра соберу все свои пожитки и оставлю этот дом, где меня незаслуженно оскорбляли, где был несправедливо обвинен мой верный слуга, которого ждет позорная казнь. Я охотнее соглашусь просить милостыню, чем пользоваться дольше вашим гостеприимством!

- Вспомни, что с тобой, напротив, поступили чересчур снисходительно! - хриплым голосом закричала Нефорис, выведенная из себя хладнокровием Паулы. - Ты ввела в наш дом разбойника и, желая спасти негодяя, решилась обвинить в пристрастии родного сына твоего благодетеля!

- Я была права! - воскликнула дамаскинка, задетая за живое. - Скажу даже больше: Орион склонил к лжесвидетельству неопытную Катерину, которую ты назначила ему в невесты. Дочь Сусанны - невинный ребенок, не умеющий отличить добро от зла. Я могла бы прибавить еще очень многое, но буду молчать... из желания пощадить твое материнское чувство, тем более что я обязана благодарностью великодушному дяде!

- Какое бесстыдство! - высокомерно заметила Нефорис. - Ты желаешь пощадить нас? Тебя помиловали на суде, а ты щадишь своих судей! Но знай: тебя заставят высказаться. А твои слова насчет лжесвидетельства, низкая клеветница...

- Их подтвердит твоя родная внучка, - перебил Филипп, - стоит только допросить маленькую Марию.

Жена мукаукаса истерически рассмеялась и продолжала вне себя от гнева:

- Так вот что делается у нас в доме! Вы обратили комнату больных в храм Бахуса и Венеры, мало того, не довольствуясь этим, еще заключили между собой союз с целью опозорить нашу честную семью.

Нефорис подбоченилась левой рукой, в которой держала священный ковчежец, и яростно набросилась на Паулу:

- Прекрасно! Чего ты ждешь? Иди, куда хочешь! Но помни: если ты, неблагодарное, гадкое существо, останешься здесь до завтрашнего полудня, то я прикажу страже вытолкать тебя на улицу. Ты... я тоже хочу высказаться наконец откровенно - ты мне противна, ненавистна! Одно твое присутствие раздражает меня и приносит несчастье как мне, так и всем другим. Кроме того, я не желаю допускать расхищения нашего имущества.

Высказав эти жестокие слова, она обратилась к врачу более кротким и сдержанным тоном:

- Что касается тебя, Филипп, то ты необходим моему мужу. Тебе известна щедрость Георгия... Надеюсь, что ты образумишься и поймешь...

- Я? - сказал врач с ироничной усмешкой. - Неужели ты так мало знаешь меня? Я сам глубоко предан твоему почтенному супругу и всегда готов оказать ему помощь, если он пошлет за мной, но без зова я не приду сюда, где беззащитную сироту подвергают незаслуженным оскорблениям и доводят до отчаяния. Не смотри на меня так удивленно! Твой сын запятнал честное имя предков, и кровь невинного Гирама падет на его голову. Ты же по-прежнему можешь быть спокойна за свои сокровища: Паула их не тронет. Она слишком благоразумна, чтобы назвать человека, от которого тебе следует подальше запирать свои драгоценности. Сказанные тобой слова разорвали всякую связь между нами. Я не требую ничего особенного от своих друзей: ни богатства, ни предупредительности, ни каких-нибудь выдающихся духовных качеств или телесной красоты, но у нас должно быть одно общее - честный образ мыслей. К этому ты совершенно не способна. Пожалуй, жизнь настолько озлобила тебя, что ты потеряла веру в людей... Как бы то ни было, с этой минуты я тебе чужой и не желаю встречаться иначе, как у постели твоего больного мужа.

Филипп говорил с таким достоинством и силой, что Нефорис пришла в замешательство. Филипп обошелся с ней, как с презренной женщиной, между тем сама она считала его ниже себя, признавая за ним, однако, неподкупную честность и бескорыстие. Больной Георгий никак не мог обойтись без Филиппа. Молодой врач умел облегчать его страдания и удерживать от злоупотребления наркотическими средствами. Вблизи Мемфиса не было другой медицинской знаменитости, и вдруг теперь Нефорис лишалась такого полезного помощника, который спас жизнь маленькой Марии и многим невольникам. Ненавистная дамаскинка и тут становилась поперек дороги жене мукаукаса. Нефорис считала себя примерной женщиной; ей никогда не приходило в голову, что кто-нибудь мог поставить выше нее бездомную изгнанницу, не имевшую гроша за душой.

Гнев, досада и вместе с тем искреннее огорчение заставили почтенную матрону воскликнуть со слезами на глазах:

- Но что значит все это? Ты так давно знаешь меня, Филипп, а между тем решаешься выказывать мне презрение в моем же собственном доме? Кажется, я всегда была верной женой и вот уже несколько лет не отхожу от постели больного мужа, думая только о том, как бы облегчить его страдания. Моя жизнь не лучше монастырской, тогда как другие богатые женщины ищут удовольствий, утопают в роскоши. У кого рабы содержатся лучше наших и чаще получают свободу? Где скорее подадут милостыню бедному, как не в нашем доме, в котором я, я одна, поддерживаю благочестие? И вдруг мной начинают пренебрегать ради неблагодарного, бездарного создания! Ты отказываешь мне в своей дружбе, потому что у меня недостает ума или... как ты сказал?... Чем нужно приобрести твое уважение...

- Я говорил о взгляде на вещи, а не об уме, - прервал Филипп. Ему невольно стало жаль встревоженную, огорченную женщину. Супруга Георгия всегда удостаивала его своим расположением. - Мы родимся на свет с определенными нравственными задатками, - продолжал он, - однако можем облагородить свой характер, исправить природные слабости. Сам Господь смотрит не столько на наши дела, сколько на чувства, которые служат им источником. Ты говоришь, будто бы я тебя порицаю. Неправда, мне позволительно только сожалеть о тебе, твоя душа заражена болезнью, подобно раку на теле.

- Вот еще! - воскликнула Нефорис.

- Этот душевный недуг, - смело продолжал Филипп, - называется ненавистью. Между тем благочестивая христианка должна избегать ее. Она незаметно проникла в твое сердце, произвела там опустошение, отравила твою кровь и заставила тебя притеснять беззащитную сироту. Паула и без того перенесла ужасное горе; обращаться с ней дурно - все равно, что кидать под ноги слепому камни, чтобы он споткнулся. Если мне удалось хоть немного убедить тебя, советую тебе попросить у Паулы прощения за то, что ты мучила ее своим недоброжелательством не один год и вот только что возвела на нее напраслину, которой и сама не веришь.

Дамаскинка, внимательно слушавшая разговор, повернулась при этом к Нефорис и разняла руки, сложенные на коленях. Она была готова примириться с женой дяди, если та сделает первый шаг. Но решение девушки оставить дом наместника все-таки оставалось непоколебимым.

А в душе матроны происходила жестокая борьба. Она признала несостоятельность обвинений, выдвинутых против Паулы: пропажа смарагда по-прежнему представлялась загадочной. Уход молодой девушки из дома несомненно огорчит Георгия; уход Филиппа грозил серьезными последствиями. Но как жестоко унижала ее и Ориона высокомерная племянница! Неужели Нефорис смирится с таким унижением?

В эту минуту раздался звон серебряного таза, куда мукаукас бросал металлический шар, когда ему нужно было позвать жену. Ей тотчас вспомнилось бледное, страдальческое лицо больного. Что она ответит мужу на вопрос, куда девалась Паула, которая постоянно развлекала дядю игрой в шашки? С каким упреком посмотрит он на виновную, когда услышит, что Нефорис выгнала из дома дочь благородного Фомы? Не выпуская ковчежца из левой руки, матрона подошла к Пауле и протянула ей в знак примирения правую руку.

- Забудем прошлое! - сказала она тихим голосом. - Бывали минуты, когда я действительно действовала несправедливо. Но почему ты сама постоянно отталкивала меня? Бог свидетель, что мне хотелось прежде относиться к тебе, как к родной дочери, однако ты... Но оставим это! Теперь я раскаиваюсь и прошу извинения за обиды, нанесенные, конечно, невольно!

Паула тотчас положила свою холодную, как мрамор, руку на горячую влажную ладонь взволнованной тетки. Но их пожатие длилось недолго, как будто руки обеих женщин испытывали антипатию, как и сердца. Дамаскинка выдерживала свое достоинство лучше Нефорис. Она говорила спокойным тоном, хотя ее щеки пылали.

- Итак, постараемся разойтись без гнева, - заметила дамаскинка. - Благодарю тебя за доброе слово! Завтра, вероятно, мне будет позволено проститься с дядей и маленькой Марией?

- Но зачем же тебе покидать нас? - с жаром проговорила жена наместника. - Георгий ни за что не допустит этого, и я сама убедительно прошу тебя остаться. Ты знаешь, с какой любовью всегда относился к тебе мой муж.

- Он всегда проявлял по отношению ко мне отеческую заботливость, - кивнула Паула, у которой даже навернулись слезы. - Я охотно осталась бы при дяде, но теперь твердо решила уйти.

- А если Георгий присоединит свои просьбы к моим?

- Мое намерение останется неизменным.

Нефорис снова взяла руку дамаскинки, стараясь разубедить девушку, но все было напрасно.

- Где же ты найдешь так скоро приличное пристанище для себя? - воскликнула жена мукаукаса.

- Предоставь мне позаботиться об этом! - вмешался Филипп. - Поверь мне, благородная женщина, для всех вас будет лучше, когда Паула уйдет отсюда. Но я советую ей остаться на первое время в Мемфисе.

- Она не должна покидать нашего дома! - возразила тетка. - Может быть, Господь смягчит твое сердце, Паула; ты пожалеешь бедного старика, и мы начнем новую, лучшую жизнь.

Девушка только отрицательно покачала головой, но Нефорис не видела этого. До ее слуха донесся в третий раз металлический звон из нижних комнат, и она поспешила к мужу.

После ее ухода дамаскинка вздохнула с облегчением.

- Боже мой, Боже мой, как мне было трудно сдержать себя! - воскликнула она. - Почему я не могла отплатить этой женщине за все обиды, рассказав ей о бесчестных поступках сына!... Но нет, я неспособна на предательство, хотя один вид Нефорис порой выводит меня из себя. Теперь у меня легко на сердце, когда порвались все связи между мной и не только здешним домом, но даже Мемфисом.

- Мемфисом? - переспросил врач.

- Разумеется! - с жаром продолжала Паула. - Я непременно уеду далеко-далеко отсюда, чтобы никогда не встречаться с этой женщиной и ее сыном! Мне все равно, куда поехать: обратно ли в Сирию, или в Грецию, куда угодно, только бы прочь отсюда.

- Ты совершенно забываешь обо мне, твоем преданном Друге.

- Я буду вечно вспоминать с благодарностью о твоей доброте.

Филипп улыбнулся про себя и потом после минутного молчания сказал:

- А как и где отыщет тебя навуфеянин, если отшельник на Синае действительно окажется твоим отцом.

Этот вопрос озадачил девушку, и молодой врач принялся красноречиво доказывать ей необходимость остаться в городе пирамид. Во-первых, Пауле предстояло похлопотать об освобождении кормилицы, в чем Филипп обещал ей содействие. Он рассуждал так логично, что дамаскинка искренне дивилась дальновидности ученого в практических вопросах жизни. Паула уступила наконец его настояниям из любви к отцу и к Перпетуе, но также в надежде подольше воспользоваться обществом своего друга; она согласилась перейти на некоторое время в дом старого друга Филиппа, знакомого Пауле по рассказам врача. Почтенный Руфинус был к тому же единоверцем бесприютной сироты. Однако она не оставляла мысли при первой возможности покинуть те места, где жил Орион. Девушка чувствовала, что не может еще освободиться от всесильных чар любви и стать равнодушной к судьбе вероломного юноши. Кроме вечной разлуки, здесь не было другого средства совладать с непослушным сердцем. Вот почему Паула так настойчиво стремилась покинуть Египет. Филиппу стоило большого труда убедить свою приятельницу остаться в Мемфисе. Наконец она согласилась воспользоваться гостеприимством старого ученого с тем условием, что он будет ограждать ее от непрошеных посетителей.

- Я сумею защитить тебя от всех, - заключил врач. Когда они расстались, солнце позолотило уже вершины гор на востоке.

- Итак, завтра начинается для меня новая жизнь, - заметила дамаскинка. - Надеюсь, что она будет отраднее прежней.

- А для меня новая жизнь началась еще вчера, - проговорил с нескрываемым волнением Филипп.

XIV

Время приближалось к полудню. Мария сидела в саду на низком тростниковом стуле, под теми же самыми сикоморами, которые осеняли вчера мимолетное счастье Катерины. Девочка списывала под руководством Евдоксии десять заповедей из греческого катехизиса. Между тем воспитательница под влиянием возрастающей жары и сильного аромата цветов погрузилась в дремоту; заметив это, девочка отложила перо в сторону. Ее заплаканные глаза были устремлены на дорожку, усыпанную раковинами. Сначала она машинально разгребала их линейкой, потом принялась чертить на щебне большими заглавными буквами слова: "Паула", "Паула, любимица Марии". Только пестрый мотылек, порхавший возле нее, вызывал слабую улыбку на милом личике ребенка; даже мрачная гостья - печаль не могла совершенно заглушить природной веселости, которой была так щедро наделена бойкая внучка мукаукаса. Но все-таки Мария тосковала. В саду и во всем доме царствовала удручающая тишина, потому что больному наместнику перед восходом солнца сделалось очень плохо, и малейший шум мог еще более повредить ему.

Девочка грустно задумалась о несчастном больном и о разлуке с Паулой, как вдруг в глубине аллеи показалась Катерина. Сегодня она мало походила на милую резвушку; ее хорошенькие ножки медленно ступали на песок, головка с видом утомления была опущена на грудь; молодая девушка не смотрела по сторонам и только сердито отмахивалась веером от докучливых насекомых, кружившихся роями в знойном воздухе.

Когда она подошла к Марии и сказала ей обычное приветствие - "радуйся", ребенок отвечал одним молчаливым небрежным кивком головы. Отвернувшись от гостьи в сторону, внучка Георгия продолжала чертить линейкой по песку.

Этот холодный прием не произвел, однако, неприятного действия на посетительницу.

- Я слышала, что твоему дедушке стало хуже? - с участием спросила она.

Мария пожала плечами.

- Говорят, его положение очень опасно; я сейчас виделась с врачом Филиппом.

- Вот как! - заметила девочка, не поднимая глаз и не прекращая своей забавы.

- Орион у него, - прибавила Катерина. - Правда ли, что Паула хочет оставить ваш дом?

Девочка молча кивнула головой. Ее заплаканные глаза снова наполнилась слезами.

Тут молоденькая гостья заметила, что Мария сильно опечалена и не хочет разговаривать с ней. В другое время дочь Сусанны не рассердилась бы на это, но теперь молчание ребенка показалось ей оскорбительным и даже встревожило ее. Она остановилась против Марии, говоря с досадой:

- Кажется, я у тебя в немилости со вчерашнего дня. Однако ты во всяком случае не смеешь обращаться со мной так невежливо.

Громкий голос Катерины разбудил Евдоксию. Она выпрямилась с достоинством и строго заметила своей воспитаннице:

- Разве так следует обходиться с гостями, Мария?

- Да здесь нет гостей! - возразила та, упрямо сжав губы.

- Ты держишь себя, точно провела всю жизнь между варварами. Девочка, воспитанная в эллинских обычаях, не должна так забываться. Катерина уже не ребенок, хотя и позволяет себе иногда поиграть с тобой. Подойди к ней сейчас же и попроси извинения за свою грубость.

- Мне просить извинения? - воскликнула Мария. Она вскочила со стула и прибавила, сверкая глазами: - Мы обе не гречанки, ни Катерина, ни я, и если на то пошло, то знайте, что она для меня больше не гостья и подруга; между нами нет теперь ничего, решительно ничего общего!

- Ты, кажется, с ума сошла! - сказала Евдоксия с угрожающим видом.

Она поднялась с места, намереваясь подойти к девочке и насильно заставить ее извиниться. Но Мария была проворнее флегматичной гречанки. В одну минуту девочка отскочила в сторону и кинулась без оглядки бежать к реке.

Воспитательница попробовала последовать за ней, но вскоре остановилась, едва переводя дух. Между тем в Катерине воскресла ее обычная живость, и она побежала за ребенком так проворно, что чуть не сшибла с ног неповоротливую Евдоксию.

Заметив, что за ней бегут, Мария остановилась и стала поджидать молодую девушку в тени высокого кустарника. Догнав малышку, гостья схватила ее за руки.

- Что ты сейчас сказала? - крикнула она раздраженным тоном. - Если бы я не считала тебя глупой девочкой, то была бы готова...

- Оклеветать меня, я знаю! Отпусти мои руки, или я стану кусаться!

Эта угроза подействовала на Катерину.

- О, я узнала со вчерашнего дня, какова ты, Катерина! Мне вовсе не лестно иметь подобную подругу. Ты должна стыдиться своего наглого обмана. Мне только десять лет от роду, но я скорее согласилась бы сидеть в душной темнице, как Перпетуя, чем покривить душой. Бедная кормилица, бедный Гирам! Но лучше разделить их участь, чем унизиться до лжи.

При этих словах щеки Катерины побледнели, хотя на них только что горел яркий румянец. Она откинула голову и сказала, стараясь придать себе гордый вид:

- Ребенок не может судить о вещах, которые приводят в недоумение даже взрослых.

- Взрослых! - насмешливо повторила Мария. - Вырасти сперва хорошенько, а потом называй себя взрослой. Года через два я буду выше тебя!

Бойкая египтянка не могла больше владеть собой. Кровь бросилась ей в голову, и она дала девочке звонкую пощечину. Ошеломленная Мария не вскрикнула и осталась на месте. Постояв несколько минут с опущенными глазами, она повернулась к обидчице спиной и молча направилась в тенистую аллею.

Катерина следовала за ней со слезами на глазах, сознавая справедливость слов Марии. Ей самой приходило в голову, что она поступила дурно и непростительно. Эта мысль не давала девушке заснуть сегодня всю ночь и наконец перешла в твердое убеждение. В настоящую минуту дочь Сусанны как виноватая шла позади девчушки, испытывая страстное желание взять ее за руку, заговорить с ней ласковым тоном и даже попросить прощения. Подходя к тому месту, где сидела, изнемогая от африканского зноя, несчастная учительница, Катерина назвала Марию по имени и, видя, что та не хочет отвечать ей, взяла девочку за плечо, говоря мягким, умоляющим тоном:

- Прости меня, Мария, но разве я виновата, что так мала ростом? Ты знаешь, когда меня поднимают за это на смех...

- То ты бесишься и начинаешь драться, - подсказала девочка, продолжая идти вперед. - Еще вчера я посмеялась бы над твоей пощечиной или ответила тебе тем же, что и случалось между нами, но сегодня мне было обидно, как будто моего лица коснулась рука противного черного невольника, - сказала девочка, содрогаясь от чувства отвращения. - Ты совсем не та, что прежде, - у тебя, поверь мне, изменились и походка, и лицо, и манеры. Ты далеко не так мила и оживлена, как бывало до сих пор. А все почему? Потому что вчера ты совершила злое дело!

- Но послушай, дорогая моя, - умоляющим тоном сказала дочь Сусанны, - ты не должна судить моих поступков так строго. Положим, я не сказала судьям всего, что знала, но Орион, который меня горячо любит и будет моим мужем...

- Он уговорил тебя поступить против твоей совести! - воскликнула малышка. - Мой дядя также был весел и со всеми ласков до вчерашнего дня, но с тех пор... О этот несчастный день!...

Здесь Евдоксия прервала девочку градом упреков и приказала сесть за прерванный урок.

Мария беспрекословно повиновалась, но едва успела взять со стола восковую дощечку, как молоденькая гостья снова подошла к ней и стала шептать. По словам Катерины, Орион, вероятно, считал себя вправе дать показания против Паулы, а что касается ее самой, то она не помнит, какая именно вещь висела на жемчужном ожерелье дамаскинки: резной камень или пустая оправа.

Тут Мария быстро повернулась к подруге, твердо взглянула ей в глаза и воскликнула на египетском наречии, чтобы Евдоксия не могла понять, что она говорит:

- На изящной цепочке висела изогнутая, зазубренная по краям золотая пластинка, которая прицепилась еще к твоему кружевному платью. Я как теперь вижу ее перед собой. Сказав судьям, что на ожерелье был резной камень, ты солгала! Вот взгляни на эти заповеди, данные нам Господом на святой горе Синай - здесь ясно говорится: "Не послушествуй на друга твоего свидетельства ложна". Священник объяснил мне, что нарушение заповедей - смертельный грех; он не может быть прощен ни на земле, ни на небе иначе как только по собственной милости Искупителя, после того как согрешивший выдержит тяжелый искус покаяния. Ты также учила катехизис; как же ты могла сказать на суде неправду и погубить невиновного человека своей ложью?

Катерина опустила глаза и нерешительно ответила:

- Но Орион так убедительно настаивал... Я не знаю, каким образом это со мной случилось... Гнев на нее омрачил мой рассудок.

- На кого? - с удивлением спросила Мария.

- Но ведь мы знаем: на Паулу.

- Неужели! - воскликнула девочка, причем ее большие глаза наполнились слезами. - Да разве это возможно? Разве ты не любила ее, как я? Ведь ты иногда надоедала ей своими ласками.

- Правда... совершенно верно... Но она держала себя на суде с таким высокомерием и гордостью... Кроме того... Нет, Мария, ты в самом деле еще слишком мала, тебе не понять некоторых вещей!

- В самом деле? - насмешливо заметила девочка и скрестила руки на груди с решительным видом. - За какую дурочку меня считают? Я знаю, что ты без ума от Ориона, и действительно таких красавцев на свете немного - ты влюблена в него по уши и ревнуешь к нему Паулу, которая, конечно, не чета тебе. Она хороша, как царица; я прекрасно замечала, что до вчерашнего дня Орион интересовался ею в тысячу раз больше, чем тобой. Поверь, что мне все известно. Я знаю, что все женщины влюбляются в Ориона, что бедной Мандане из-за него обрезали уши, и что в Константинополе у моего красавца дяди была другая возлюбленная, которая подарила ему на память белую собачку. Невольницы постоянно рассказывают мне разные разности: это очень интересно. В сущности, ты имела основательный повод завидовать Пауле: если бы она захотела, то Орион никогда не достался бы тебе! Паула самая красивая, самая умная и превосходная девушка в целом свете; почему ей не гордиться перед другими. Ведь твое лжесвидетельство будет стоить жизни бедному Гираму. Конечно, милосердный Бог отпустит когда-нибудь твой грех, но я едва ли в состоянии забыть, что Паула навсегда покидает нас из-за тебя!

Девочка громко зарыдала. Евдоксия хотела потребовать объяснений, не понимая, о чем спорят между собой Мария с Катериной. Слезы ребенка встревожили ее. Но в эту минуту дочь Сусанны бросилась перед девочкой на колени, обхватила ее за талию и воскликнула, рыдая:

- Мария, милая Мария, прости меня! Если бы ты знала, что я выстрадала сегодня ночью! Прости меня, будь со мной ласкова по-прежнему! Мой поступок действительно ужасен. Зачем, зачем, о Боже милосердный, послушалась я вчера Ориона, который так умеет увлекать людей своими чарами? Поверь мне, однако, Мария, я до сих пор не знаю, какая причина заставила его обвинить дамаскинку в обмане. Теперь мне нужно постараться разлюбить его, забыть его совсем, хотя... Но подумай только, ведь он называл меня своей дорогой невестой!... Нет, после его обмана я не решусь отдать ему своей руки! Целую ночь сон не смыкал мне глаз. Ах, ты не можешь себе представить, как мне бесконечно дорог Орион! И все-таки я не пойду с ним под венец, а лучше скроюсь от мира за стенами монастыря или найду покой своему сердцу в нильских водах. Моя мать сегодня же узнает от меня всю правду!

Гречанка с удивлением присутствовала при этой сцене. Странно было видеть взрослую девушку на коленях перед ребенком. Евдоксия вслушивалась в непонятные для нее пылкие речи, соображая, какого труда будет ей стоить дальнейшее воспитание внучки мукаукаса. В эту минуту в садовой аллее показалась Паула. Невольники со множеством ящиков и тюков прошли на берег реки, где их ожидала большая лодка.

Племянница Георгия несколько минут молча смотрела на обнимавшихся подруг, и до нее долетели последние слова Катерины. Она тотчас поняла происходившее, но не захотела оставаться дольше тайной свидетельницей разговора, который имел так много значения. Дамаскинка позвала Марию. Малышка тотчас вскочила с места и бросилась к ней на шею, осыпая свою любимицу бурными проявлениями нежности. Паула припала горячими губами к нежному личику ребенка. Несколько секунд спустя она поспешила, однако, освободиться от объятий девочки и тихо сказала со слезами на глазах:

- Прощай, моя дорогая! Сию минуту я покину ваш дом и навсегда расстанусь с вами! Не забывай обо мне: у тебя нет более преданного друга, чем твоя Паула.

Они обе заплакали. Мария умоляла дамаскинку остаться, но мольбы не привели ни к чему. Однако молодая девушка была растрогана беззаветной привязанностью ребенка. Кто мог предвидеть, что в доме дяди, где она не искала ничьей любви, ей придется внушить такое горячее чувство?

Простившись с Марией, Паула протянула руку воспитательнице, а потом обернулась к сопернице, разбившей ее счастье. При этом Катерина неожиданно упала на колени перед бывшей подругой, горько плача и осыпая поцелуями ее руки и платье. Она созналась в своем низком поступке, подавленная стыдом и горем. Но дамаскинка не хотела выслушать ее оправданий; она подняла молодую девушку с земли, поцеловала ее в лоб и заметила, что она угадывает причины, заставившие Катерину солгать на суде, а потому постарается простить ее от души.

Возле лодки с несколькими гребцами стоял Орион. В то утро он напрасно искал удобный случай объясниться с Паулой; она не допустила этого. Мучительная душевная тревога отражалась теперь в его красивых чертах. Держа в руке роскошный букет, юноша торопливо поздоровался с Марией и Катериной, не замечая немого горя своей молоденькой невесты. Потом Орион подошел к Пауле, шепнул ей на ухо, что Гирам спасен, и заклинал девушку выслушать его. Когда же она ответила ему лишь мимолетным презрительным взглядом и пожала плечами, собираясь войти в лодку, сын Георгия хотел помочь ей; однако дамаскинка отвернулась в сторону, подав правую руку Филиппу. Орион не выдержал, прыгнул в лодку вслед за ней, наклонился к ее уху и произнес прерывистым шепотом:

- Несчастный, жалкий человек просит у тебя милости! Вчера я был безумцем. Я люблю, люблю тебя, Паула, и сумею доказать всю силу своей любви!

- Довольно! - громко прервала его девушка, вскакивая с места и невольно раскачивая лодку. Филипп поддержал свою дорогую подругу. Когда она снова села на скамью, Орион положил свой букет к ней на колени со словами:

- Твой отъезд сильно огорчит отца. Ему сегодня так дурно, что мы не могли допустить тебя в его спальню. Если ты желаешь передать еще что-нибудь твоему дяде...

- Тогда я выберу иного посредника! - резко отвечала Паула.

- А что сказать, если он спросит о причине твоего внезапного отъезда?

- Твоя мать и Филипп объяснят ему все.

- Но он был твоим опекуном, и мне известно, что твое состояние...

- Оно не пропадет в его руках.

- А если опасения врача оправдаются.

- Тогда я потребую свои деньги через нового кириоса, которого мне назначат.

- Ты получишь их безо всяких хлопот... Неужели твое сердце недоступно никакому состраданию и жалости?

Вместо ответа девушка швырнула в воду роскошный букет Ориона. Юноша выпрыгнул из лодки и, не обращая внимания на присутствующих, схватился руками за голову.

Лодка двинулась в путь. Весла мерно ударяли по волнам. Глаза юноши не могли оторваться от уходившего судна. Он тяжело и порывисто дышал. Наконец маленькая ручка дотронулась до его плеча, и нежный голосок произнес:

- Опомнись, дядя, успокойся! Я знаю, что тебя огорчает.

- Что ты можешь знать? - спросил он, неожиданно выведенный из задумчивости.

- Ты раскаиваешься в своей несправедливости к Гираму. Вы оба с Катериной...

- Перестань говорить вздор! - прервал юноша резким тоном. - Куда ушла Катерина?

- Я должна тебе сказать, что ты не увидишься с ней сегодня. Она очень любит тебя, но и ее также мучит совесть.

- Напрасно! - воскликнул с жаром Орион. - Во всем виноват я один и, кажется, это сведет меня в могилу. Однако... ты слишком мала, чтобы вмешиваться там, где тебя не спрашивают. Ступай прочь! Посади ее за уроки, Евдоксия!

Он взял голову Марии обеими руками, горячо поцеловал в лоб и передал девочку на руки Евдоксии, которая тотчас увела воспитанницу с собой.

Оставшись один, молодой человек прислонился спиной к древесному стволу и громко простонал, как раненый зверь:

- Все погибло! Я потерял самое лучшее, самое высшее на земле!

Юноша обхватил руками дерево и, окончательно сломленный отчаянием, припал к нему лицом. Он чувствовал себя в положении человека, который сжег собственный дом в припадке безумия. Орион сам не знал, как обрушились на него все эти недавние несчастья. Вернувшись вчера домой после бешеной скачки в пустыне, он несмотря на позднее время призвал к себе казначея Нилуса и велел тайно освободить Гирама. Но Ориону удалось бесстрастно оценить собственное поведение только сегодня утром, при виде отца, пораженного апоплексическим ударом. Юноша опомнился, осознал весь ужас своего проступка, твердо решил примириться с Паулой и немедленно просить у отца благословения на их брак. Мукаукас так горячо любил племянницу, что в его согласии не приходилось сомневаться.

Два раза Орион подходил к комнате двоюродной сестры, надеясь, что она позволит ему объясниться, но все мольбы остались без ответа. Как холодна и неприступна была она в минуту прощания! А между тем всего несколько дней назад между ними зарождалась страстная любовь... Нет, поступки Паулы слишком отзывались рассчитанной суровостью, чтобы под ними могло скрываться равнодушие. Она так сердито швырнула в воду принесенные им цветы, в ее голосе звучала такая неприязнь, а между тем эта надменная красавица все-таки не выдала виновного на суде. Очевидно, для Ориона пока не все потеряно. Молодой человек вздохнул свободнее при этой мысли и направился домой, тревожась о больном отце. Его букет медленно плыл по течению.

"Паула в порыве ненависти бросила его туда, - подумал юноша, - но прежде чем река унесет в море бедные цветы, на их ветках распустится не одна почка. Дочь Фомы не может любить никого, кроме меня, я чувствую, я знаю это! Когда мы впервые взглянули друг другу в глаза, наша судьба решилась навеки. Нас разлучило мое преступление и ее гнев на мою помолвку с Катериной. Но я никогда не повторю своей роковой ошибки, смою с себя пятно позора, и оно забудется, как страшное сновидение. О женитьбе на дочери Сусанны не может быть и речи. Нельзя губить свою и чужую жизнь ради пустого недоразумения. Когда мать настаивала на этом невозможном браке, я уступил ей, шутя. Вот с чего начались все мои бедствия. Паула выслушает меня, поймет и простит. Я скажу ей, что заблуждался, что мое сердце принадлежало ей одной с первой минуты нашей встречи. Эта несравненная женщина заставила меня узнать истинное могущество любви, с которой я привык шутить. Стоит нам объясниться откровенно - и все пойдет хорошо". Черты Ориона приняли благородное, ясное выражение. Он бодрее пошел вперед, продолжая размышлять: "Если Паула будет моей, она сумеет пробудить во мне все великое, что я унаследовал от своих славных предков. Сегодня мать позвала меня и сказала: "Поди сюда, Орион. Тебе, мне и всему нашему дому предстоят серьезные перемены, отец..." Да, бесспорно, серьезные перемены! Получить руку Паулы, соединиться с ней до гроба, чтобы вступить на новое поприще великих дел и достойного служения родине, - вот настоящая цель моей жизни, которую я должен достичь. Только с этой девушкой удастся мне осуществить свои заветные мечты, тогда как дорогая игрушка вроде Катерины не может принести мне в зрелые годы ничего, кроме пресыщения богатством, разочарования и поздних сожалений. Паула спасет мою будущность, сделает меня полезным человеком, а дочь Сусанны может только заглушить во мне хорошие задатки. Бедный дорогой отец! Тебе следует пережить свой теперешний удар, чтобы увидеть наконец исполнение лучших надежд, какие ты возлагал на сына. Паула всегда была тебе по сердцу. Может быть, ты сам примиришь ее со мной и соединишь нас, чтобы радоваться потом нашему счастью. Я постараюсь смягчить сердце нашей матери. Со временем она оценит Паулу; дочь благородного Фомы сделается красой нашего дома и всего Мемфиса, и даже всего Египта, оставаясь моим ангелом-хранителем".

Радостно взволнованный этой мыслью, Орион достиг виридариума. Домоправитель Себек поджидал здесь своего молодого хозяина.

- Господин еще спит, как предвидел врач, однако, его лицо... Ах, если бы Филипп поскорее вернулся!

- Послал экипаж в монастырь святой Цецилии? - торопливо спросил Орион.

Себек ответил утвердительно и ушел к больному. Оставшись один, молодой человек опустился на колени перед Распятием, висевшим на одной из колонн. Ориону стало страшно и он искал утешения в усердной молитве.

XV

Филипп ввел Паулу в ее новое жилище и тотчас познакомил с теми людьми, которым предстояло с этих пор служить молодой девушке охраной и обеспечить ей более спокойную и приятную жизнь. Однако врачу было некогда долго беседовать с дорогой гостьей и своими домашними. Едва только он успел показать дамаскинке просторные, богато украшенные цветами комнаты, как к нему явились двое посланных.

Паула знала, что положение дяди еще более ухудшилось, и в виду предстоящей потери особенно ясно сознавала, как много значила для нее отеческая любовь мукаукаса. Отрадная обстановка нового жилища только больнее напоминала покинутый печальный дом, где угасал ее покровитель.

Одним из присланных к Филиппу гонцов оказался молодой араб. Он принес с противоположного берега Нила письмо от Гашима. Приезжий купец сообщал врачу о несчастье в своей семье. Его старший сын расшибся, вследствие чего старику приходилось немедленно отправиться в город Джидду, расположенную на берегу Красного моря. Гашим убедительно просил Филиппа не оставлять его любимца, больного Рустема и в случае необходимости, перевезти пациента из дома наместника в более спокойное место до окончательного выздоровления. В конце письма заботливый купец написал, что не забудет своего обещания и станет повсюду осведомляться о пропавшем отце Паулы. К посланию прилагался туго набитый золотом кошелек.

Другой гонец оказался слугой мукаукаса. Филиппа срочно требовали к больному наместнику, и врач немедля выехал к нему на присланной за ним лошади. При первом взгляде на пациента врачу стало ясно, что тот безнадежен, но Филипп принял за правило не отчаиваться в спасении человека, пока в нем остается хоть искра жизни. Не обращая внимания на Ориона, стоявшего на коленях у изголовья отца, врач приподнял мукаукаса с подушек и сделал знак сестре милосердия, опытной дьякониссе, чтобы та приложила свежие примочки на лоб и шею Георгия, пораженного апоплексическим ударом. Потом больному пустили кровь. Он с трудом приподнял отяжелевшие веки, тревожно осмотрелся вокруг, увидел сына, узнал доктора и невнятно проговорил:

- Дай две пилюли, Филипп... - Язык отказывался служить ему. Врач исполнил желание умирающего, который снова закрыл глаза, но тотчас открыл их опять с прежним усилием и совершенно сознательно произнес: - Приходит мой конец... Благословение церкви... Епископа, Орион...

Юноша тотчас же вышел из комнаты за Плотином. Тот дожидался в виридариуме с двумя дьяконами, экзорцистом и причетником, державшим церковные принадлежности.

Георгий с покорностью воле Божьей следил глазами за приготовлениями к святому таинству и внимательно слушал слова экзорциста, произносившего заклинания против злых духов. Однако больной уже не смог принять святых даров. Вместо него причастился Орион. При этом по лицу умирающего мелькнула довольная улыбка, он тихо прошептал:

- К тебе, сын мой, переходит благословение неба. Верно, я недостоин принять тела и крови Христовой за свои тяжкие грехи. Но... постойте немного, кажется, мне становится лучше.

Действительно, через несколько минут его удалось приобщить святых тайн. Епископ Плотин, благообразный кроткий старик, утешал Георгия и спросил, покаялся ли он в своих прегрешениях, твердо ли верит в милосердие Искупителя и простил ли врагам своим?

Мукаукас кивнул и прошептал:

- Прощаю всем, даже мелхитам, убившим детей моих, и патриарху, которому я послужил орудием для черного дела. Скажи мне по совести, Плотин, достойный и мудрый служитель Божий, могу ли я умереть спокойно и простится ли мне то, что я заключил мир с арабами, изгнавшими греков, так как я до последней минуты не считаю их своими единоверцами?

Прелат выпрямился, его кроткие черты приняли решительное и строгое выражение.

- Тебе известны слова, произнесенные на Эфесском соборе? (44)- спросил он. - Они должны быть начертаны в сердце каждого якобита и прочно запечатлены здесь, как на мраморе или меди: "Пусть те, кто разделяет Христа - что делают мелхиты - будут изрублены мечами или сожжены живыми". Между тем сам глава христианской церкви никогда не предавал подобному проклятию мусульман, почитателей единого Бога.

Больной с облегчением вздохнул, но потом продолжал с прежней озабоченностью:

- Однако патриарх Вениамин и Иоанн Никейский пугали меня отлучением. Ты также облечен в пастырский сан, и потому я скажу тебе откровенно, что служители алтаря, пастыри нашего якобитского стада, отравили мне немало дней и ночей. Я готов был проклинать их, но Господь просветил мой помраченный ум: я простил им все обиды и прошу их через тебя не лишать меня своего благословения. В последние годы церковь лишь очень неохотно отворяла передо мной свои двери, но раб не смеет роптать на господина своего. Выслушай же меня: я умираю как верный и преданный слуга церкви, и в знак того хочу украсить ее богатыми, драгоценными дарами... Мне хотелось бы... Как трудно говорить!... Объяснись за меня, Орион, ты знаешь все... Драгоценные камни... ковер...

Орион сообщил епископу, какой щедрый вклад приготовлен у них для церкви. Георгий желал, чтобы его похоронили в Александрии, рядом с отцом, между тем как отпевание должно было происходить перед капеллой его покойных предков в самом Мемфисе. За все эти церемонии и заупокойные молитвы наместник заранее назначил духовенству большую сумму, упомянутую в завещании. Наконец епископ дал ему полное отпущение грехов, благословил умирающего и вышел из комнаты со своими приближенными.

Филипп поспешил переменить холодные примочки. Больной лежал некоторое время молча, с закрытыми глазами, потом снова оживился, приподнял голову с помощью врача, посмотрел вокруг и сказал:

- Сними перстень с моего пальца, Орион, и носи его с честью. Где маленькая Мария? Где Паула? Я хочу проститься с ними.

Молодой человек смущенно переглянулся с матерью. Жена мукаукаса торопливо отвечала:

- Мария сейчас придет. Но Паула... Ты знаешь, ей всегда не нравилось у нас... и она оставила наш дом после вчерашнего происшествия.

Больной был поражен.

- Впрочем, мы простились с ней вполне дружелюбно, - поспешно сказала Нефорис, - твоя племянница осталась пока в Мемфисе. Если ты желаешь ее видеть...

Георгий хотел утвердительно кивнуть, но не смог. Он не настаивал на свидании с Паулой, однако на его лице отразилась глубокая грусть.

- Дочь Фомы, благороднейшая и прекраснейшая из всех... - тихо прошептали губы умирающего.

- Да, благороднейшая и прекраснейшая из всех! - подтвердил Орион громким и решительным тоном, после чего попросил врача и дьякониссу оставить его наедине с родителями.

Как только посторонние удалились, молодой человек тихо и уверенно сказал на ухо больному:

- Ты прав, отец! Паула несравненно прекраснее, благороднее и выше всех других девушек. Я люблю ее и хочу во что бы то ни стало заслужить ее взаимность... Боже милосердный! Я вижу по твоему лицу, что это радует тебя. Неужели ты согласен?!

- Да, да, да, - пролепетал мукаукас.

Он поднял кверху глаза и с трудом произнес:

- Благословляю тебя и Паулу. Передай ей мои слова... Если бы она более доверяла мне, Гирам не сделался бы вором. Добрая душа, как она защищала его на суде! Если мне будет лучше, я снова разберу все дело. Почему Паулы нет здесь?

- Она хотела проститься с тобой перед отъездом, но ты спал, - оправдывалась смущенная Нефорис.

- Неужели девушка так спешила уйти? - с горькой улыбкой спросил Георгий. - Неужели она опасается, что ее будут преследовать за пропажу смарагда? Да разве я могу обвинить ее! Гирам, вероятно, действовал без всякого участия Паулы. Ах как я хотел бы увидеть еще раз ее прелестное доброе личико!... Она принесла мне столько отрады и никогда не отказывалась развлечь больного. Бедняжка только и думала о пропавшем отце, не теряя надежды его найти! Как жаль, что ты, дорогая Нефорис... Но нет, я не стану никого упрекать... Ты всегда была преданной женой... Тысячу раз благодарю тебя за твою любовь и бесконечную доброту! Сколько святости в христианском супружестве! Помни это, Орион, когда сделаешься мужем Паулы, а ты, Нефорис, не думай опять преследовать сироту... Обещай мне благословить их союз. Прошу тебя за обоих. Пусть Паула и Орион так же согласно живут между собой, как прожили мы. Я не смел высказать тебе своего желания, но, право, лучше этого брака нельзя придумать.

Жена мукаукаса всплеснула руками и отвечала, рыдая:

- Я сделаю все, что ты желаешь. Но вспомни о нашей вере и о бедной Катерине!

- О Катерине? - повторил наместник, и по его поблекшим губам скользнула сострадательная усмешка. - Наш сын рядом с этой жалкой девочкой!

Глаза больного загорелись огнем и он воскликнул:

Георг Эберс - Невеста Нила (Die Nilbraut). 3 часть., читать текст

См. также Георг Эберс (Georg Ebers) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :