Главная / Зарубежная Проза / Джеймс Оливер Кервуд (James Curwood) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) / Бродяги Севера (Nomads of the North). 2 часть.

Джеймс Кервуд
«Бродяги Севера (Nomads of the North). 2 часть.»

"Бродяги Севера (Nomads of the North). 2 часть."

Мики находился уже в четверти мили от уступа, когда он услышал оглушительный шум, поднятый воронами. Но вряд ли он вернулся бы назад, даже если бы догадался, что Неева нуждается в его помощи. Щенок второй день ничего не ел и ушел от ручья с твердым намерением затравить какую-нибудь дичь, пусть самую большую и сильную. Однако он пробежал вдоль ручья добрую милю, прежде чем ему удалось отыскать хотя бы рака. Он сгрыз его вместе с панцирем, и противный вкус у него во рту стал менее заметным.

В этот день Мики было суждено пережить еще одно событие, навеки врезавшееся в его память. Теперь, когда он остался один, воспоминания о хозяине, совсем было исчезнувшие за последние четыре-пять дней, вдруг снова ожили. И с каждым часом образы, всплывавшие в его памяти, становились все более четкими и живыми, так что, пока утреннее солнце поднималось к зениту, пропасть, которую дружба с Неевой вырыла между настоящим и прошлым, начинала медленно, но верно сужаться. На некоторое время радостное возбуждение последних дней совсем угасло.

Несколько раз Мики останавливался, думая, не вернуться ли назад к Нееве, но голод заставлял его продолжать путь. Он нашел еще двух раков.

Затем ручей стал заметно глубже, вода в нем потемнела, течение почти совсем исчезло. Дважды Мики вспугивал взрослых кроликов, но оба раза они легко от него удрали. Потом он чуть было не поймал крольчонка. То и дело у него из-под носа, треща крыльями, вспархивали куропатки. Он видел соек, сорок и множество белок. Повсюду вокруг летала и бегала пища, которая была для него недосягаема. Наконец счастье ему улыбнулось. Сунув морду в дупло поваленного дерева, он обнаружил там кролика. Второго выхода из дупла не было. Впервые за три дня Мики смог поесть как следует.

Щенок накинулся на свой обед с таким увлечением, что не заметил, как на поляне появился Учак - крупный самец-пекан. Он не расслышал шагов пекана и даже почуял его не сразу. Учак не был драчуном и забиякой. Природа создала его смелым охотником и джентльменом, а потому, когда он увидел, что Мики

(которого он принял за подросшего волчонка) поедает свою добычу, ему и в голову не пришло потребовать доли для себя. Убегать Учак тоже не стал. Без сомнения, он вскоре пошел бы своей дорогой, но тут Мики заметил его присутствие и повернулся к нему.

Учак стоял шагах в трех от него по ту сторону поваленного дерева. Мики, который ничего не знал про пеканов, он вовсе не показался свирепым.

Сложением Учак напоминал своих близких родичей - ласку, норку и скунса. Он был вдвое ниже Мики, но одной с ним длины, и две пары коротких лап придавали ему комическое сходство с таксой. Весил он фунтов девять, голова у него была плоской, с заостренной мордочкой, а усы - щетинистыми и густыми. Кроме того, он обладал пышным пушистым хвостом и парой зорких маленьких глаз, которые, казалось, просверливали насквозь все, на что он смотрел. Он наткнулся на Мики совершенно случайно, но щенок заподозрил его в недобрых намерениях и усмотрел в нем возможного врага. Впрочем, Мики не сомневался, что легко разделается с Учаком, если дело дойдет до драки. А потому он оскалил зубы и зарычал.

Учак счел это намеком на то, что ему следует удалиться восвояси. Как джентльмен, он уважал охотничьи права других зверей, а потому принес свои извинения, бесшумно попятившись на бархатных лапах, и Мики, еще не знакомый с этикетом лесных обитателей, не выдержал: Учак боится! Он спасается бегством! С торжествующим тявканьем Мики бросился в погоню.

Особенно винить его за этот промах не следует - множество двуногих животных, наделенных несравненно более развитым мозгом, делало подобную же ошибку. Учак же, хотя он никогда не ввязывается в драку первым, для своего роста и веса является, пожалуй, самым грозным бойцом среди всех животных Северной Америки.

Мики так никогда и не понял, что, собственно, произошло после того, как он кинулся на Учака. Слово "драка" тут просто не подходит - это была молниеносная расправа, полнейшее торжество одного противника над другим.

Мики показалось, что он напал не на одного Учака, но по крайней мере на полдюжины. А больше он не успел ничего подумать, да и увидеть тоже. Он потерпел самое горькое поражение за всю свою прошлую и будущую жизнь. Его трясли, царапали, кусали, душили и терзали. Он был настолько ошеломлен, что и после того, как Учак удалился, продолжал болтать лапами в воздухе, не замечая исчезновения своего победителя. Когда же он открыл глаза и убедился, что его оставили в покое, он испуганно забился в дупло, где еще так недавно изловил кролика.

Там он пролежал добрые полчаса, тщетно стараясь понять, что же все-таки случилось.

Когда Мики выполз из дупла, солнце уже заходило. Щенок прихрамывал, его целое ухо было прокушено насквозь, на спине и боках виднелись проплешины, оставленные когтями Учака. Все кости у него болели, горло саднило, а над одним глазом набухла шишка. Он с Тоской поглядел в ту сторону, откуда пришел, - там был Неева. Вместе с вечерним сумраком к нему пришло ощущение неизбывного одиночества и тоска по другу. Но в ту сторону пошел Учак, а встречаться с Учаком еще раз Мики решительно не хотел.

Прежде чем солнце окончательно закатилось за горизонт, Мики прошел еще около четверти мили на юго-восток. В сгущающейся тьме он вышел на волок Большой скалы между реками Бивер и Лун.

Тропы тут, собственно говоря, не было никакой. Лишь изредка охотники или торговцы, возвращаясь с севера, перетаскивали тут свои лодки с одной реки на другую. Волк, бродящий в этих местах, чуял здесь человеческий запах не чаще трех-четырех раз за год. Но в этот вечер запах человека у Большой скалы был настолько свежим, что Мики застыл на месте, словно перед ним возник еще один Учак. Одно всепоглощающее чувство заставило его на мгновение окаменеть. Все остальное было забыто - он наткнулся на след человека, а следовательно, на след Чэллонера, своего хозяина. И Мики пошел по этому следу - сначала медленно, словно опасаясь, что след может ускользнуть от него. Стало совсем темно, но Мики упрямо шел вперед под зажигающимися звездами. Все уступило место страстному собачьему желанию вернуться домой, к хозяину.

Наконец, почти уже на берегу реки Лун, он увидел костер. Костер этот развели Макоки и белый путешественник, к которому старый кри нанялся в проводники. Мики не бросился к ним без оглядки. Он не залаял и даже ни разу не тявкнул. Суровая школа лесной жизни уже многому его научила. Он тихонько пополз вперед и припал к земле неподалеку от границы освещенного костром круга. Тут Мики разглядел, что у костра сидят двое мужчин, но ни тот, ни другой не был Чэллонером. Впрочем, оба курили совсем так же, как курил Чэллонер. До него доносились их голоса, очень похожие на голос Чэллонера. И лагерь был совсем таким же: костер, висящий над ним котелок, палатка и аппетитные запахи готовящегося ужина.

Еще две-три секунды - и он вступил бы в светлый круг. Но тут белый человек встал, потянулся, как обычно потягивался Чэллонер, и поднял с земли толстый сук. Он направился в сторону Мики, который пополз ему навстречу и вскочил с земли, когда их разделяло пять шагов. На щенка упал отблеск костра, и в его глазах отразилось пламя. Человек увидел его, и импровизированная дубинка взвилась в воздух. Если бы она попала Мики в голову, он был бы убит на месте, но ее толстый конец вообще его не коснулся, а тонкий ударил по шее и плечу с такой силой, что его отшвырнуло в темноту. Произошло это так быстро, что человеку показалось, будто его дубинка точно поразила цель. Он крикнул Макоки, что убил не то волчонка, не то лису, и бросился от костра во мрак.

Сук отбросил Мики в густые ветки карликовой ели, и он замер там в полной неподвижности, несмотря на мучительную боль в плече. На фоне костра он увидел темный силуэт человека, который нагнулся и поднял сук. Он увидел, что прямо на него бежит Макоки, тоже сжимая в руке толстую палку, и съежился в комок, стараясь стать как можно незаметнее. Его охватил ужас, потому что он понял истинное положение вещей. Это были люди, но Чэллонера тут не было. А они охотились на него с палками. Мики хорошо понял, зачем им эти палки. Только чудом его кости остались целы.

Он лежал затаив дыхание, пока люди шарили вокруг. Индеец даже сунул свою палку в густые ветки ели, среди которых он прятался. Белый все время повторял, что своими глазами видел, как зверь упал, и один раз остановился так близко от убежища Мики, что нос щенка почти коснулся его сапога. Затем белый вернулся к костру и подбросил в него сухих березовых поленьев, чтобы пламя костра осветило все вокруг. Сердце Мики перестало биться. Но они начали искать в стороне от его елки, а потом вернулись к костру.

Мики пролежал так больше часа. Костер почти угас. Старый индеец завернулся в одеяло и лег возле тлеющих углей, а белый ушел в палатку. И только тогда Мики решился выползти из-под спасительных веток. Прихрамывая на каждом шагу, он затрусил назад по тому же пути, по которому так недавно с надеждой торопился сюда. Запах человека уже не будил в щенке радостного волнения. Теперь этот запах таил в себе угрозу. Он означал опасность. И Мики хотелось уйти от нее как можно дальше. Он предпочел бы еще раз встретиться с совами или даже с Учаком, но только не с человеком, вооруженным палкой. С совами он мог драться, но он чувствовал, что на стороне палки всегда будет подавляющее превосходство.

В ночном безмолвии Мики приплелся к дуплистому стволу, возле которого встретился с Учаком. Он снова забрался в дупло и до рассвета зализывал свои раны. На рассвете он вылез наружу и доел остатки вчерашнего кролика.

После этого он пошел на северо-запад - в ту сторону, где остался Неева.

Теперь Мики уже не колебался. Неева был ему необходим. Ему хотелось сунуть нос в в теплый бок медвежонка, хотелось облизать его, пусть даже от него разит падалью. Ему хотелось услышать смешное дружеское ворчание и хрюканье Неевы. Ему хотелось снова охотиться вместе с ним, хотелось играть с ним, хотелось прикорнуть бок о бок с ним на солнышке и уснуть. Теперь он почувствовал, что Неева стал неотъемлемой частью его мира.

И Мики побежал на северо-запад.

А Неева гораздо выше по ручью с надеждой и тоской все еще трусил по следу Мики.

"Они встретились на залитой солнцем небольшой полянке, примерно на половине пути между поваленным деревом и уступом. Встреча произошла без каких-либо бурных проявлений чувств. Щенок и медвежонок остановились и посмотрели друг на друга, словно проверяя, не произошло ли какой-нибудь ошибки. Неева прихрюкнул. Мики завилял хвостом. Они обнюхали друг друга.

Неева взвизгнул, а Мики тихонько тявкнул. Казалось, они поздоровались:

"А, Мики!"

"А, Неева!"

Затем Неева растянулся на солнцепеке, Мики улегся возле него. До чего же все-таки странным оказался этот мир! Время от времени все разлеталось вдребезги, но потом обязательно как-то налаживалось. И вот сейчас все опять пришло в полнейшее равновесие. Друзья снова были вместе и чувствовали себя совершенно счастливыми.

Шел месяц Вылета Птенцов - дремотный жаркий август властвовал в северном краю. От Гудзонова залива до озера Атабаска, от Водораздела до Голых Земель безмятежный покой одевал леса, равнины, болота и в солнечные дни, и в звездные ночи. Это был муку-савин - время возмужания детенышей, время роста, время, когда зверье и птицы вновь получали нераздельную власть над своими бывшими владениями. Ибо человек в эти месяцы покидал дебри, раскинувшиеся на тысячу миль с запада на восток и с севера на юг.

Тысячи охотников с женами и детьми собирались на факториях Компании Гудзонова залива, кое-где вкрапленных в это безграничное царство когтей и клыков, - собирались, чтобы провести несколько недель тепла и изобилия, веселясь, отдыхая и набираясь сил для тягот и лишений новой суровой зимы.

Эти недели называли мукусавин - Великий праздник года. Это были недели, когда они расплачивались со старыми долгами и заводили новые на факториях, куда съезжались, словно на большую ярмарку. Это были недели развлечений, ухаживаний, свадеб, недели духовного и физического насыщения перед приходом мрачных и голодных месяцев.

Вот почему для обитателей леса тоже наступал праздник, и они вновь на короткое время становились единственными властителями своего мира, из которого исчезал самый запах человека. В них никто не стрелял, их лапам не грозили капканы и ловушки, на их тропах не лежала соблазнительная отравленная приманка. В болотцах и на озерах кричали, трубили и крякали гуси, лебеди и утки, не опасаясь за птенцов, которые только-только начинали учиться летать; рысь беззаботно играла с котятами и перестала ежеминутно нюхать ветер - не принесет ли он весть о приближении грозного двуногого врага? Лосихи без всякой опаски открыто входили в воду озер со своими телятами, росомахи и куницы весело резвились на кровлях опустевших хижин. Бобры и выдры упоенно катались с глиняных откосов и ныряли в своих темных заводях, пернатые певцы сыпали звонкие трели, и по всем дебрям Севера слышалась первозданная песня непуганой первобытной природы. Новое поколение зверей и птиц вступало в пору юности. Сотни тысяч детенышей и птенцов доигрывали детские игры, кончали курс обучения, быстро росли и готовились встретить свою первую зиму, чреватую еще не изведанными лишениями и опасностями.

А Иску Вапу, зная, с чем предстоит им встретиться в недалеком будущем, хорошо о них позаботилась. В лесном краю царило изобилие. Поспела черника, голубика, рябина и малина, ветки кустов и деревьев низко гнулись под тяжестью плодов. Трава была сочной и нежной, потому что выпадали короткие и обильные летние дожди. Луковицы и клубни буквально выпирали из земли;

болотца и берега озер манили вкуснейшими лакомствами. Рог изобилия щедро сыпал на эти края свои съедобные дары.

Неева и Мики вели теперь безмятежное существование, исполненное нескончаемых радостей. В этот августовский день, едва начинавший клониться в вечеру, они лежали на горячем от солнца выступе скалы, под которым расстилалась прекрасная долина. Неева, объевшись сочной черникой, блаженно спал, но глаза Мики были полуоткрыты - щурясь, он вглядывался в светлую дымку, окутывавшую долину. До него доносилось мелодичное журчание воды между камнями и на крупной гальке отмелей, с музыкой ручья сливались дремотные голоса всей долины, тонущей в неге жаркого летнего дня. Мики ненадолго уснул беспокойным сном; через полчаса он внезапно проснулся, словно его кто-то разбудил. Он обвел долину внимательным взглядом, а потом посмотрел на Нееву - этот толстый лентяй проспал бы до ночи, если бы его оставили в покое. Но Мики в конце концов терял терпение и безжалостно будил медвежонка. Вот и теперь он досадливо залаял, а потом слегка укусил Нееву за ухо.

Он словно говорил:

"А ну-ка вставай, лежебока! Разве можно спать в такой чудесный день?

Лучше прогуляемся по течению ручья и поохотимся на кого-нибудь".

Неева неторопливо поднялся, потянулся всем своим толстым туловищем и зевнул, широко разевая пасть. Его маленькие глазки сонно уставились на долину. Мики вскочил и беспокойно взвизгнул - так он обычно давал своему товарищу понять, что ему хочется пойти побродить по лесу. И Неева покорно начал спускаться следом за ним по зеленому откосу в долину, раскинувшуюся между двумя грядами холмов.

Им обоим уже почти исполнилось полгода, и из щенка и медвежонка они, собственно говоря, превратились в молодого пса и молодого медведя. Большие лапы Мики утратили прежнюю детскую неуклюжесть, грудь развилась, шея удлинилась и уже не казалась нелепо короткой для его крупной головы и могучих челюстей. Да и вообще он стал заметно шире в плечах и выше - его ровесники, принадлежащие к другим породам, рядом с ним в подавляющем большинстве показались бы маленькими и щуплыми.

Неева больше уже не походил на мохнатый шарик, хотя его возраст можно было угадать намного легче, чем возраст Мики. Однако он уже успел почти совсем утратить свое былое младенческое миролюбие. В нем наконец проснулся боевой дух, унаследованный им от его отца Суминитика; если дело доходило до драки, Неева уже не старался уклониться от нее, как прежде, и отступал только, если это оказывалось совершенно неизбежным и необходимым. Более того, ему, в отличие от большинства медведей, очень нравилось драться. Про Мики, истинного сына Хелея, и говорить нечего: он и в ранней юности никогда не упускал случая затеять драку. В результате оба они, несмотря на свою молодость, уже были покрыты рубцами и шрамами, которые сделали бы честь и закаленному лесному ветерану. Клювы ворон и сов, волчьи клыки и когти пекана оставили на их шкурах неизгладимые знаки, а на боку у Мики в довершение всего красовалась проплешина величиной с ладонь - памятка о встрече с росомахой.

В смешной круглой голове Неевы давно уже зрела честолюбивая мысль о необходимости как-нибудь померяться силами с другим молодым черным медведем. Однако до сих пор такая возможность представлялась ему всего дважды, и к тому же оба раза он не смог осуществить своего намерения, так как облюбованных им противников - медвежат-подростков - сопровождали их матери. Вот почему теперь, когда Мики увлекал его в очередную охотничью экскурсию, Неева следовал за ним с удовольствием, объяснявшимся не только надеждой поживиться чем-нибудь съестным, хотя еще недавно его ничего, кроме еды, не интересовало. Впрочем, не следует думать, будто Неева утратил свой былой аппетит. Наоборот, он был способен за день съесть втрое больше, чем Мики. Объяснялось это главным образом тем, что Мики удовлетворялся двумя-тремя трапезами в день, а Неева только обедал, но зато любил продлевать свой обед от зари и до зари. Куда бы они ни шли, он на ходу все время что-нибудь жевал.

В четверти мили от уступа, на котором они спали, находился каменистый овражек, где бил родник. Они давно уже облюбовали этот овражек, потому что он зарос дикой смородиной, самой лучшей во всем бассейне Шаматтавы.

Чернильно-черные ягоды, с вишню величиной, буквально лопающиеся от сладкого сока, свисали такими крупными гроздьями, что Нееве хватало одной, чтобы набить себе пасть. Даже в августовских лесах трудно найти что-нибудь восхитительнее спелой черной смородины, и Неева забрал этот овражек в свою собственность. Мики тоже научился есть смородину, а потому теперь они направились к овражку, благо такие чудесные ягоды приятно есть и на сытый желудок. Кроме того, овражек сулил Мики множество развлечений: он кишел кроликами и молодыми куропатками, такими доверчивыми, что он ловил их без труда и пристрастился к их нежному и необыкновенно вкусному мясу. Кроме того, в овражке можно было поймать суслика или даже белку.

Однако на этот раз друзья едва-едва успели проглотить по первой порции крупных сочных ягод, как до их ушей донесся треск, происхождение которого не вызывало никаких сомнений. Во всяком случае, и Неева, и Мики сразу поняли, что этот треск означает: шагах в тридцати от них выше по овражку кто-то ломал смородиновые кусты. В их владениях бесстыдно хозяйничал неизвестный разбойник! Мики тотчас оскалил клыки, а Неева со зловещим рычанием сморщил нос. Они тихонько направились туда, где раздавался треск, и вскоре вышли на небольшую, ровную как стол площадку. В центре этой площадки стоял совершенно черный от ягод куст смородины не более ярда в обхвате. А перед этим кустом, притягивая к себе его отягощенные гроздьями ветки, присел на задних лапах молодой черный медведь, заметно крупнее Неевы.

Но Неева был так ошеломлен и возмущен дерзостью пришельца, что не обратил на это последнее обстоятельство никакого внимания. Его ярость походила на ярость человека, который, вернувшись домой после недолгой отлучки, вдруг обнаружил бы, что его жилищем и имуществом завладел какой-то нахал. К тому же ему представился удобный случай удовлетворить свое заветное желание, задав хорошую трепку другому медведю. Мики как будто почувствовал это. Во всяком случае, он не опередил Нееву и не вцепился первым в горло наглого захватчика, как сделал бы при обычных обстоятельствах. Мики, против обыкновения, медлил, и Неева кинулся вперед и ударил ничего не подозревающего противника в бок, словно черное ядро.

Макоки, старый индеец из племени кри, присутствуй он при этой сцене, несомненно, тут же дал бы противнику Неевы кличку Питут-а-вапис-кум, что в буквальном переводе означает "сбитый с ног". Индейцы кри умеют находить чрезвычайно меткие и удачные наименования, а в этот момент описать неизвестного медведя точнее всего можно было именно с помощью выражения

"питут-а-вапис-кум". Мы же в дальнейшем будем для краткости называть его просто Питом.

Захваченный врасплох, Пит, рот которого был набит смородиной, опрокинулся от удара Неевы, точно туго набитый мешок. Первый натиск Неевы увенчался таким полным успехом, что Мики, который наблюдал за происходящим с жадным интересом, не удержался и одобрительно тявкнул. Прежде чем Пит успел опомниться и хотя бы проглотить ягоды, Неева, не тратя времени, схватил его за горло зубами, и пошла потеха.

Надо сказать, что медведи, особенно молодые медведи, дерутся на свой особый лад. Точнее всего здесь подошло бы сравнение с двумя дюжими рыночными торговками, вцепившимися друг другу в волосы. Никаких правил при этом, конечно, не соблюдается. Когда Пит и Неева крепко обхватили друг друга передними лапами, они сразу же пустили в ход задние, и шерсть полетела клочьями. Пит, уже опрокинутый на спину (прекрасная боевая позиция для медведя!), оказался бы в более выгодном положении, если бы не то обстоятельство, что Неева успел вцепиться в его глотку. Погрузив клыки на всю их длину в горло противника, Неева отчаянно работал острыми когтями задних лап. Когда Мики увидел летящую шерсть, он в восторге придвинулся поближе к дерущимся. Но тут Пит нанес удар одной лапой, затем другой, и Мики от разочарования только щелкнул челюстями. Бойцы покатились по земле мохнатым клубком: Неева изо всех сил старался не разомкнуть зубов, и оба они хранили полное безмолвие, не позволяя себе ни взвизгнуть, ни зарычать.

Песок и камешки взлетали в воздух вместе с клочками черного меха. Большие камни с грохотом катились по склону на дно овражка. Казалось, самая земля содрогается от ярости этой битвы. Мики напряженно наблюдал за ее ходом, и теперь в его глазах и позе начало проглядывать некоторое беспокойство, вскоре сменившееся откровенной тревогой. Сначала в этом извивающемся клубке из восьми мохнатых лап, которые били, терзали и рвали в клочья длинную черную шерсть, так что чудилось, будто сцепились две взбесившиеся ветряные мельницы, Мики не мог распознать, кто здесь, собственно, Неева, а кто - Пит, а потому не был в состоянии решить, кому приходится хуже.

Однако в недоумении он пребывал не дольше трех минут.

Вдруг он услышал, как Неева взвизгнул - очень тихо, почти беззвучно, и все-таки Мики различил в голосе друга растерянность и боль.

Придавленный тяжелой тушей Пита, Неева к концу этих трех минут понял, что выбрал противника не по своим возможностям. Дело было только в весе Пита и его размерах - как боец Неева превосходил его и умением, и храбростью. Но и осознав свою ошибку, Неева продолжал драться в надежде, что удача все-таки ему улыбнется. В конце концов Питу удалось занять удобную позицию, и он принялся раздирать Нееве бока так немилосердно, что, наверное, скоро спустил бы с них шкуру в буквальном смысле слова, если бы в драку не вмешался Мики. Надо отдать Нееве справедливость: он переносил боль в стоическом молчании и ни разу больше не завизжал.

Но Мики все равно понял, что его другу приходится плохо, и впился зубами в ухо Пита. Впился с такой свирепостью, что сам Суминитик при подобных обстоятельствах не постыдился бы испуганно взреветь во всю силу своих легких. Так что уж говорить о Пите! Он испустил отчаянный вопль.

Забыв обо всем на свете, кроме непонятной силы, которая безжалостно терзала его нежное ухо, он оглушительно визжал от ужаса и боли. Когда раздался этот пронзительный жалобный визг, Неева сразу же понял, что тут не обошлось без Мики.

Он вырвался из-под туши своего противника, и как раз вовремя: в овражек, как разъяренный бык, ворвалась матушка Пита. Она замахнулась на Нееву огромной лапой, но он успел отскочить и пустился наутек, а медведица повернулась к своему вопящему отпрыску. Мики в упоении висел на своей жертве и заметил, какая опасность ему грозит, только когда медведица уже занесла над ним лапу, похожую на бревно. Мики молниеносным движением бросился в сторону, и лапа опустилась на затылок злополучного Пита с такой силой, что он, точно футбольный мяч, кувырком пролетел по склону тридцать шагов.

Мики не остался посмотреть, что будет дальше. Он юркнул в смородиновые кусты и помчался вслед за Неевой к выходу из овражка. На равнину они выскочили одновременно и бежали без оглядки еще добрых десять минут. Когда они наконец остановились перевести дух, от овражка их уже отделяла целая миля. Пыхтя и задыхаясь, они опустились на землю. Неева в изнеможении высунул длинный красный язык. Медвежонок был весь в кровоточащих царапинах, на его боках клочьями висела выдранная шерсть. Он посмотрел на Мики долгим горестным взглядом, как бы печально признавая, что победа, бесспорно, осталась за Питом.

После драки в овражке Мики с Неевой уже не рисковали возвращаться в этот райский сад, где в таком изобилии произрастала восхитительная черная смородина. Впрочем, Мики от кончика носа до кончика хвоста был завзятым искателем приключений и, подобно древним кочевникам, лучше всего чувствовал себя тогда, когда они отправлялись исследовать новые места.

Теперь он душой и телом принадлежал дремучим дебрям, и если бы в эту пору своей жизни он вдруг наткнулся на стоянку какого-нибудь охотника, то, скорее всего, подобно Нееве, поспешил бы убраться от нее подальше. Однако в судьбах зверей случай играет не меньшую роль, чем в людских судьбах, и когда наши друзья повернули на запад, туда, где простиралась обширная неведомая область огромных озер и множества рек, события начали понемножку и незаметно подводить Мики, сына Хелея, к тем дням, которым суждено было стать самыми темными и страшными днями его жизни.

Шесть чудесных солнечных недель, завершавших лето и начинавших осень, то есть до середины сентября, Мики и Неева медленно продвигались через леса на запад, неуклонно следуя за заходящим солнцем к хребту Джонсона, к рекам Тачвуд и Клируотер и к озеру Годе. В этих краях они увидели много нового. Здесь на площади примерно в десять тысяч квадратных миль природа создала настоящий лесной заповедник. На своем пути Мики и Неева встречали большие колонии бобров, выбиравших для своих хаток темные и тихие заводи.

Они видели, как выдры играют и катаются с глинистых откосов. Они так часто натыкались на лосей и карибу, что совсем перестали их бояться и теперь, не прячась, спокойно шли через поляны или болотца, где паслись рогатые красавцы. Именно здесь Мики окончательно постиг, что животные, ноги которых завершаются копытами, представляют собой законную добычу зверей, наделенных когтями и зубами: эти места кишели волками, и они с Неевой часто натыкались на остатки волчьих пиршеств, а еще чаще слышали охотничий клич стаи, идущей по следу. После своей июньской встречи с Махигун Мики утратил всякое желание свести с волками более близкое знакомство. А Неева теперь уже не требовал, чтобы они надолго задерживались у недоеденных туш, на которых они время от времени натыкались. В Нееве просыпалось квоска-хао

- инстинктивное ощущение надвигающегося "большого изменения".

До начала октября Мики не замечал в своем товарище ничего нового и необычного, но, когда наступил этот месяц, в поведении Неевы появилось какое-то беспокойство. Это беспокойство все более усиливалось, по мере того как ночи становились холоднее, а воздух наполнялся запахами поздней осени. Теперь вожаком в их странствиях стал Неева - казалось, он непрерывно что-то ищет, но что именно, Мики не удавалось ни почуять, ни увидеть. Неева спал теперь мало и урывками. К середине октября он и вовсе перестал спать и почти всю ночь напролет, как и весь день, ел, ел, ел и непрерывно нюхал ветер в надежде обнаружить то таинственное нечто, на поиски которого его настойчиво и неумолимо гнала Природа. Он без конца рыскал среди бурелома и между скал, а Мики следовал за ним по пятам, готовый в любую минуту кинуться в бой с тем неведомым, что с таким усердием разыскивал Неева. Но поиски Неевы все еще оставались напрасными.

Тогда Неева, подчиняясь унаследованному от родителей инстинкту, повернул назад, на восток, туда, где лежала страна Нузак, его матери, и Суминитика, его отца. Мики, конечно, пошел с ним. Ночи становились все более и более холодными. Звезды словно отодвигались в неизмеримые глубины неба, а луна над зубчатой стеной леса уже не бывала красной, точно кровь.

Крик гагары стал неизбывно тоскливым, словно она горевала и плакала. А обитатели типи и лесных хижин втягивали ноздрями ледяной утренний воздух, смазывали свои капканы рыбьим жиром и бобровой струей, шили себе новые мокасины, чинили лыжи и сани, потому что стенания гагары говорили о неумолимом приближении идущей с севера зимы. Болота окутала тишина. Лосиха уже не подзывала мычанием лосят. Теперь над открытыми равнинами и над старыми гарями разносился грозный рев могучих самцов, бросающих вызов всем соперникам, и под ночными звездами огромные рога с треском стукались о рога, сшибаясь в яростном поединке. Волк уже не завывал, упиваясь собственным голосом. Хищные лапы теперь ступали осторожно, крадучись. В лесном мире вновь наступала пора отчаянной борьбы за жизнь.

И вот пришел ноябрь.

Наверное, Мики на всю жизнь запомнился день, когда выпал первый снег.

Сначала он решил, что все белые птицы на свете вздумали одновременно сбросить свои перья. Затем он ощутил под лапами нежную мягкость и холод.

Кровь побежала по его жилам огненными струйками, и он почувствовал то дикое, захватывающее упоение, которое испытывает волк при наступлении зимы.

На Нееву снег подействовал совсем по-иному, настолько по-иному, что даже Мики ощутил эту разницу и со смутным беспокойством ожидал, к каким это может привести последствиям. В тот день, когда выпал первый снег, он заметил в поведении своего товарища необъяснимую перемену: Неева принялся есть то, чего прежде никогда в рот не брал. Он слизывал с земли мягкие сосновые иглы и трухлявую кору сгнивших стволов. А затем он забрался в узкую расселину у вершины высокого холма и нашел наконец то, что искал, -

глубокую, теплую, темную пещеру.

Пути природы неисповедимы. Она наделяет птиц зрением, о каком человек не может и мечтать, а зверям дарит чувство направления, не доступное людям. Неева, готовясь погрузиться в свой первый Долгий Сон, пришел в пещеру, где родился, в пещеру, из которой вышел ранней весной вместе с Нузак, своей матерью.

Тут еще сохранилась их постель - углубление в мягком песке, устланное слинявшей шерстью Нузак. Но эта шерсть уже утратила запах его матери.

Неева лег в готовое углубление и в последний раз испустил негромкое ласковое ворчание, адресованное Мики. Как будто неведомая рука мягко, но неумолимо прижалась к его глазам, и, не в силах противиться ее приказу, он на прощание пожелал Мики "спокойной ночи".

И в эту ночь с севера, словно лавина, налетел пипу кестин - первый зимний буран. Ветер ревел, как тысяча лосей, и в лесном краю вся жизнь затаилась без движения. Даже в своей укромной пещере Мики слышал, как воет и хлещет по скалам ветер, слышал свист дробинок снежной крупы за отверстием, сквозь которое они забрались в пещеру, и теснее прижался к Нееве, довольный тем, что они отыскали такой надежный приют.

Когда наступил день, Мики направился к щели в скале и застыл в изумленном безмолвии перед зрелищем нового мира, совсем не похожего на тот, который он видел еще накануне. Все было белым - ослепительно, пронзительно белым. Солнце уже встало. Оно пускало в глаза Мики тысячи острых стрел сияющего блеска. Всюду, куда бы он ни посмотрел, земля казалась одетой в алмазный убор. Скалы, деревья, кусты нестерпимо сверкали в солнечных лучах. Вершины деревьев, отягощенные снежными шапками, пылали серебряным пламенем. Оно морем разливалось по долине, и не успевший замерзнуть извилистый черный ручей казался от этого особенно черным.

Никогда еще Мики не видел такого великолепного дня. Никогда еще его сердце не билось при виде солнца с такой бешеной радостью, как теперь, и никогда еще его кровь не бежала по жилам так весело.

Он заливисто тявкнул и бросился к Нееве. Его звонкий лай нарушил сумрачную тишину пещеры, и он принялся расталкивать носом спящего товарища. Неева сонно заворчал. Он потянулся, на мгновение поднял голову, а потом снова свернулся в тугой шар. Тщетно Мики доказывал, что уже день и им пора идти дальше - Неева не откликался на его призывы. В конце концов Мики возвратился к щели, ведущей наружу. Там он оглянулся, проверяя, не идет ли за ним Неева. С разочарованием убедившись, что тот по-прежнему лежит неподвижно, он в два прыжка очутился на снегу. Однако он еще не меньше часа провел около пещеры, вновь превратившейся в медвежью берлогу.

Три раза он забирался туда к Нееве и пытался заставить его встать и выйти на свет. В дальнем углу пещеры, где устроился Неева, было совсем темно, и Мики словно растолковывал своему другу, что он очень глуп, если думает, будто сейчас еще ночь - ведь солнце взошло давным-давно. Но из усилий Мики ничего не вышло. Неева уже погружался в Долгий Сон - зимнюю спячку, которую индейцы называют ускепоу-а-мью - страной снов, куда уходят медведи.

Досада на приятеля и сильнейшее желание как следует укусить Нееву за ухо постепенно сменились у Мики совсем другим настроением. Инстинкт, который у зверей заменяет логическое мышление, свойственное человеку, пробуждал в нем гнетущую и непонятную тревогу. Его все больше и больше охватывало томительное беспокойство. Он метался перед входом в пещеру, и в этих метаниях чудилось даже отчаяние. Наконец Мики в последний раз залез туда к Нееве, а потом один спустился в долину.

Он был голоден, но после ночного бурана найти какую-нибудь еду было нелегко. Кролики тихо лежали в теплых гнездах под валежником и в дуплах поваленных деревьев, надежно прикрытых снежными сугробами. На то время, пока бушевал буран, вся лесная жизнь замерла, и теперь искрящуюся пелену не пересекал ни единый след, который мог бы привести Мики к добыче. Он брел по снегу, иногда проваливаясь в него по самые плечи. Потом он спустился к ручью. Но это уже не был прежний, хорошо ему знакомый ручей -

по его берегам застыла ледяная корка, вода стала темной и зловещей. И он уже не журчал весело и беззаботно, как летом и в дни золотой осени. В его глуховатом монотонном побулькивании слышалась неясная угроза - словно ручьем завладели злые лесные духи и, исказив самый его голос, предупреждали Мики, что времена изменились и его родным краем управляют теперь новые силы и еще неизвестные ему законы.

Мики осторожно полакал воды. Она была холодной - холодной, как снег. И он постепенно начал понимать, что этот новый мир, несмотря на всю свою белую красоту, лишен теплого бьющегося сердца, лишен жизни. А он был в этом мире один. Один! Все вокруг было занесено снегом. Все вокруг, казалось, умерло.

Мики вернулся к Нееве и до конца дня лежал в пещере, прижавшись к мохнатому боку своего друга. Ночь он тоже провел в пещере - он только подошел к выходу и посмотрел на усыпанное яркими звездами небо, по которому, как белое солнце, плыла луна. Луна и звезды также стали какими-то другими, незнакомыми. Они казались неподвижными и холодными. А под ними распростерлась белая безмолвная земля.

На рассвете Мики еще раз попробовал разбудить Нееву, но уже без прежней упрямой настойчивости. И у него не возникло желания куснуть Нееву. Он осознал, что произошло нечто непостижимое. Понять, в чем дело, он был не в состоянии, но смутно угадывал всю значительность случившегося. И еще он испытывал непонятный страх, пронизанный дурными предчувствиями.

Мики спустился в долину поохотиться. Ночью при свете луны и звезд кролики устроили на снегу настоящий праздник, так что теперь на опушке леса Мики нашел целые площадки, утрамбованные их лапками, и множество петляющих следов. Поэтому он без труда отыскал себе завтрак и отлично поел. Однако он тут же выследил еще одного кролика, а потом и второго. Он мог бы продолжать эту охоту до бесконечности: благодаря предательскому снегу надежные кроличьи тайники превратились в настоящие ловушки. К Мики вернулась бодрость. Он снова радовался жизни. Никогда еще у него не было такой удачной охоты, никогда еще в его распоряжение не попадали такие богатые угодья, по сравнению с которыми совсем жалким казался овражек, где густые кусты смородины были черными от сочных гроздьев. Он наелся до отвала, а потом вернулся к Нееве с одним из убитых кроликов. Он бросил кролика рядом со своим товарищем и затявкал. Но даже и теперь Неева никак не отозвался на его зов. Медвежонок только глубоко вздохнул и слегка изменил позу.

Однако днем Неева впервые за двое суток поднялся, потянулся и обнюхал кроличью тушку. Но есть он не стал. Он несколько раз повернулся в своем углублении, расширяя его, и, к большому огорчению Мики, опять заснул.

На следующий день, примерно в тот же час, Неева снова проснулся. На этот раз он даже подошел к выходу из пещеры и проглотил немного снега. Но кролика есть он все-таки не стал. Вновь Мать-Природа подсказала ему, что не следует разрушать покров из сосновых игл и сухой трухи, которым он выстлал свой желудок и кишечник. Неева снова уснул. И больше уже не просыпался.

Зимние дни сменяли друг друга, а Мики по-прежнему охотился в долине возле берлоги, все больше и больше страдая от одиночества. До конца ноября он каждую ночь возвращался в пещеру и спал возле Неевы. А Неева казался мертвым, только он был теплым, дышал и порой из его горла вырывалось глухое ворчание. Но все это не утоляло тоски, нараставшей в душе Мики, которому отчаянно недоставало общества, недоставало верного товарища. Он любил Нееву. Первые долгие недели зимы он неизменно возвращался к спящему другу. Он приносил ему мясо. Его переполняло непонятное горе, которое не было бы столь острым, если бы Неева просто умер. Наоборот, Мики твердо знал, что Неева жив, но не понимал, почему он все время спит, и мучился именно оттого, что не мог разобраться в происходящем. Смерть Мики понял бы: если бы Неева был мертв, Мики просто ушел бы от него... и не вернулся бы.

Однако в конце концов наступила ночь, когда Мики, гоняясь за кроликом, отошел от пещеры очень далеко и впервые не стал возвращаться туда, а переночевал под кучей валежника. После этого ему стало еще труднее сопротивляться неслышному голосу, который властно звал его идти дальше.

Через несколько дней он опять переночевал вдали от Неевы. А после третьей такой ночи наступила неизбежная минута - такая же неизбежная, как восход солнца и луны, - и наперекор надежде и страху Мики твердо понял, что Неева уже никогда больше не пойдет бродить с ним по лесу, как в те чудесные летние дни, когда они плечом к плечу встречали опасности и радости жизни в мире северных лесов, которые теперь не зеленели под теплыми солнечными лучами, а тонули в белом безмолвии, исполненном смерти.

Неева не знал, что Мики ушел из пещеры, чтобы больше в нее не возвращаться. Но быть может. Иску Вапу, добрая покровительница зверья, шепнула ему во сне, что Мики ушел; во всяком случае, в течение многих дней сон Неевы был беспокойным и тревожным.

"Спи, спи! - быть может, ласково баюкала его Иску Вапу. - Зима будет длинной. Вода в реках стала черной, ледяной. Озера замерзли, а водопады застыли, как огромные белые великаны. Спи, спи! А Мики должен идти своим путем, как вода в реке должна уноситься к морю. Потому что он - пес, а ты

- медведь. Спи же, спи!"

В конце ноября, вскоре после первого бурана, загнавшего Нееву в берлогу, разразилась невиданная пурга, которая надолго запомнилась в северном краю, потому что с нее начался Кускета пиппун - Черный год, год внезапных и страшных морозов, голода и смерти. Пурга эта началась через неделю после того, как Мики окончательно покинул пещеру, где так крепко уснул Неева. А до этой бури над лесами, укутанными белой мантией, день за днем сияло солнце, а по ночам золотым костром горела луна и сверкали яркие звезды. Ветер дул с запада. Кроликов было столько, что в чащах и на болотах снег был плотно утрамбован их лапками. Лоси и карибу бродили по лесам во множестве, и ранний охотничий клич волков сладкой музыкой отдавался в ушах тысяч трапперов, еще не покинувших свои хижины и типи.

А потом грянула нежданная беда. Ничто ее не предвещало. Небо на заре было совсем чистым, и утром ярко светило солнце. Затем леса окутала зловещая тьма - окутала с такой неимоверной быстротой, что трапперы, обходившие свои капканы, останавливались как вкопанные и с удивлением озирались по сторонам. Тьма стремительно сгущалась, и в воздухе послышались тихие звуки, похожие на стоны. Хотя они были еле слышны, никакой самый зловещий барабанный бой не мог бы нести более грозного предостережения. Они казались отголосками дальнего грома. Но предупреждение пришло слишком поздно. Прежде чем люди успели вернуться в свои жилища или хотя бы соорудить себе временные убежища, на них обрушился Великий Буран. Три дня и три ночи он бесчинствовал, точно бешеный бык, примчавшийся с севера. В открытой тундре ни одно живое существо не могло устоять на ногах. В лесах ветер тысячами валил деревья, громоздя стены непроходимого бурелома. Все живое закопалось в снег... или погибло. Буран намел валы и сугробы из твердой ледяной крупы, похожей на свинцовую дробь, и принес с собой жестокий мороз.

На третий день температура в области, лежащей между Шаматтавой и хребтом Джексона, упала до пятидесяти градусов ниже нуля. И только на четвертый день те, кто остался жив, рискнули выбраться из спасительных укрытий. Лоси и карибу с трудом вставали, сбрасывая с себя тяжелое бремя снега, которому были обязаны тем, что уцелели. Животные помельче прокапывали туннели из глубины сугробов. Погибло не меньше половины всех птиц и кроликов. Но наиболее богатую дань в эти дни смерть собрала среди людей. Правда, многим даже из тех, кто был застигнут бураном вдали от дома, все-таки удалось кое-как добраться до своих хижин и типи. Однако число невернувшихся было еще больше - за три ужасные дня Кускета пиппун между Гудзоновым заливом и Атабаской погибло пятьсот с лишним человек.

Перед началом Великого Бурана Мики бродил по большой гари у хребта Джексона, и при первых признаках надвигающейся пурги инстинкт заставил его поспешно вернуться в густой лес. В самой чаще он ползком забрался в глубину хаотического нагромождения упавших стволов и сломанных вершин и пролежал там, не двигаясь, все три страшных дня. Пока бушевала пурга, его томила тоска: ему хотелось вернуться в пещеру, где спал Неева, и снова прижаться к теплому боку товарища, пусть он и был недвижим, точно мертвый.

Необычная дружба, так крепко связавшая их за время долгих совместных летних странствований, радости и невзгоды долгих месяцев, когда они сражались и пировали бок о бок, как братья, - все это с необыкновенной ясностью жило в его памяти, точно произошло только вчера.

Мики лежал под нагромождением бурелома, который все больше заносило снегом, и видел сны.

Ему снился Чэллонер, его хозяин, и то время, когда он еще был веселым, беззаботным щенком; ему снился тот день, когда Чэллонер принес на их стоянку Нееву, осиротевшего медвежонка, и все, что произошло с ними потом;

он вновь переживал во сне разлуку с хозяином, удивительные и опасные приключения, выпавшие на их долю в лесах, и, наконец, потерю Неевы, который лег в песок на полу пещеры и не захотел больше вставать. Этого Мики никак не мог понять. И, проснувшись, Мики под завывание бурана продолжал раздумывать о том, почему Неева не пошел с ним на охоту, а свернулся в шар и заснул странным непробудным сном. Все время, пока тянулись эти нескончаемые три дня и три ночи, Мики томился от одиночества больше, чем от голода, но и голод был мучителен: когда на утро четвертого дня он выбрался из своего убежища, от него остались только кожа да кости, а глаза застилала красная пелена. Мики сразу же посмотрел на юго-восток и заскулил.

В этот день ему пришлось пробежать по снежному насту двадцать миль, но он все-таки добрался до холма, у вершины которого была берлога Неевы. В этот день солнце в очистившемся небе сияло ослепительным огнем. Его лучи отражались от искрящегося снега, и из-за этого режущего блеска красная пелена перед глазами Мики еще больше сгущалась. Но когда он наконец добрался до цели, небо уже потемнело и только на западе горело холодным багрянцем. Над лесом сгущались ранние зимние сумерки, однако света было еще достаточно, чтобы разглядеть холмистую гряду с пещерой Неевы, - но пещера исчезла. Буран нагромоздил по склонам холма чудовищные сугробы, и они скрыли все приметные скалы и кусты. Вход в пещеру был погребен под десятифутовым слоем снега.

Замерзший, голодный, совсем исхудавший за эти трое суток, лишившийся последней надежды на возвращение к другу, Мики поплелся обратно. У него больше не было ничего, кроме нагромождения упавших стволов, под которыми он прятался от бурана; и в нем самом теперь ничего не осталось от веселого товарища и названого брата медвежонка Неевы. Стертые лапы кровоточили, но Мики упорно шел вперед. Зажглись звезды, и белый мир наполнился призрачным мерцанием. Все было сковано лютым холодом. Деревья начали потрескивать. По всему лесу словно раздавались пистолетные выстрелы - это мороз разрывал сердцевину деревьев. Было тридцать пять градусов ниже нуля, и становилось все холоднее. Мики с трудом заставлял себя идти к своему логовищу под буреломом. Никогда еще его силы и воля не подвергались такому жестокому испытанию. Взрослая собака на его месте прямо упала бы в снег или попробовала бы отыскать какое-нибудь временное убежище, чтобы передохнуть.

Но Мики был истинным сыном Хелея, своего великана отца, и остановить его на избранном пути могла только смерть.

Но тут случилось нечто совершенно неожиданное. Мики уже прошел тридцать пять миль, считая двадцать миль до холма и пятнадцать обратно, как вдруг наст под его лапами проломился, и он с головой ушел в рыхлый снег. Когда Мики немного опомнился и снова встал на полуотмороженные лапы, он увидел, что очутился в каком-то очень странном месте - это был шалашик из еловых веток, и в нем сильно пахло мясом! Мики тотчас обнаружил это мясо почти под самым своим носом - надетый на колышек кусок, отрезанный от замерзшей туши карибу. Мики не стал задаваться вопросом, откуда взялось здесь это мясо, и тут же его проглотил. Объяснить ему, где он очутился, мог бы только Жак Лебб, траппер, живший милях в десяти к востоку от этого места.

Мики ел приманку, которую Лебо оставил у капкана, соорудив над ним особый шалашик. Индейцы такой шалашик называют "кекек".

Мяса было мало, но Мики сразу ободрился и почувствовал в себе новые силы. К нему полностью вернулось обоняние, и, уловив заманчивый запах, он принялся разрывать снег. Вскоре его лапы нащупали что-то жесткое и холодное. Это была сталь. Мики вытащил из-под снега капкан, предназначавшийся для пекана. Однако попался в этот капкан кролик. Хотя случилось это уже несколько дней назад, но укрытая глубоким снегом тушка не успела промерзнуть насквозь, и Мики съел ее целиком, против обыкновения не оставив даже головы. Затем он побежал к своему бурелому и крепко проспал в теплом логовище всю оставшуюся часть ночи и утро следующего дня.

В этот день Жак Лебо, которого индейцы прозвали Мукет-та-ао, что значит

"Человек с дурным сердцем", обошел свои капканы, поправил раздавленные снегом кекеки, взвел спущенные пружины и положил новую приманку.

К вечеру того же дня Мики, отправившись на охоту, обнаружил след Лебо, когда бежал по замерзшему болоту, в нескольких милях от своего логова. В его душе давно уже угасло желание вновь обрести хозяина. Он подозрительно обнюхал следы индейских лыж Лебо, и шерсть на его загривке поднялась дыбом. Потом он потянул ноздрями воздух и прислушался. Наконец решившись, он осторожно пошел по этому следу и через сто ярдов наткнулся еще на один кекек. Тут тоже был кусок мяса, насаженный на колышек. Мики потянулся к нему. Возле его передней лапы послышался громкий щелчок, и захлопнувшиеся стальные челюсти капкана бросили ему в нос фонтанчик снега и хвои. Мики зарычал и замер. Его глаза были устремлены на капкан. Затем он вытянул шею и умудрился схватить мясо, не сделав больше ни шагу вперед. Вот так Мики узнал, что под снегом прячутся коварные стальные челюсти, а инстинкт подсказал ему, как не попасть в них.

Мики шел по следу Лебо еще примерно треть мили. Его не оставляло ощущение новой и грозной опасности, однако он не свернул с того следа, который манил его с непреодолимой силой. Он продолжал бежать вперед и вскоре добрался до следующей ловушки. Там он ловко стащил мясо с колышка, не захлопнув ту штуку, которая, как он теперь знал, была спрятана возле колышка. Пощелкивая длинными клыками, Мики затрусил дальше. Ему очень хотелось посмотреть на этого нового человека, но он не торопился и съел мясо в третьем, четвертом и пятом кекеке.

Затем, когда начало смеркаться, он повернул на запад и быстро пробежал пять миль, отделявшие его от логова под буреломом. Полчаса спустя, Лебо, завершив обход, отправился обратно вдоль линии капканов. Он увидел первый ограбленный кекек и следы на снегу.

- Черт побери! - воскликнул он. - Волк! И среди бела дня!

Затем на его лице отразилось изумление, он встал на четвереньки и внимательно рассмотрел следы.

- Нет! - пробормотал он. - Это не волк, это собака. Хитрая одичавшая собака, и она грабит мои капканы!

Лебо поднялся на ноги и грубо выругался. Из кармана меховой куртки он вытащил жестяную коробочку и достал из нее шарик жира. Внутри шарика была запрятана капсула со стрихнином. Это была отравленная приманка, предназначавшаяся для волков и лисиц.

Со злорадным смешком Лебо насадил смертоносный шарик на колышек перед капканом.

- Да, да, одичавшая собака! - проворчал он. - Я ее проучу! Завтра же она сдохнет.

И на все пять оголенных колышков он насадил капсулы стрихнина, скрытые в шариках из аппетитного жира.

На следующее утро Мики вновь обследовал капканы Жака Лебо. Влекла его туда вовсе не возможность насытиться без всякого труда. Наоборот, он предпочел бы добыть себе завтрак охотой. Но запах человека, которым была пропитана тропа Лебо, тянул его к себе как магнит. Там, где этот запах был особенно силен, Мики хотелось лечь на землю и никуда больше не уходить.

Однако вместе с этим желанием в его душе нарастал страх, и он только становился все более осторожным. Приманку и в первом кекеке и во втором он оставил нетронутой. Третью приманку Лебо удалось насадить не сразу, а потому она особенно сильно пахла его руками. Лисица сразу кинулась бы прочь от нее, но Мики сорвал ее с колышка и бросил в снег между своими передними лапами. Затем он целую минуту оглядывался по сторонам и прислушивался. Наконец он несколько раз лизнул шарик. Запах Лебо мешал Мики мгновенно проглотить этот кусочек жира, как он глотал мясо карибу. С некоторым недоверием он сжал шарик зубами. Жир показался ему очень приятным, и он уже готов был проглотить приманку, как вдруг почувствовал какой-то едкий вкус и поспешил выплюнуть остатки шарика в снег. Однако жгучее ощущение во рту и глотке не проходило. Оно проникало все глубже, и Мики быстро проглотил комочек снега, чтобы загасить огонь, который начинал разливаться по его внутренностям.

Если бы Мики съел отравленную приманку сразу, как накануне съедал кусочки мяса, сорванные с колышков, он издох бы четверть часа спустя и Лебо не пришлось бы уходить на поиски его трупа особенно далеко. Теперь же на исходе этих первых пятнадцати минут он почувствовал себя очень скверно.

Сознавая приближение какой-то новой и непонятной опасности, Мики свернул с охотничьей тропы Лебо и направился к своему логову. Но он успел пройти совсем немного, как вдруг его лапы подкосились и он рухнул в снег. Его тело задергалось в быстрых мелких судорогах. Каждая мышца конвульсивно сокращалась и дрожала. Его зубы дробно лязгали. Зрачки расширились, и он был не в силах сделать ни одного движения. А затем где-то под затылком на его шею словно легла рука душителя, и он захрипел. По его телу огненной волной прокатилось онемение. Мышцы, всего секунду назад мучительно подергивавшиеся, теперь были напряжены и парализованы. Беспощадная сила яда запрокинула его голову к спине так, что его морда вздернулась прямо в небо. Он не взвизгнул и не заскулил. Несколько минут он находился на грани смерти.

Затем паралич прошел - словно лопнули стягивавшие его веревки. Тяжелая рука на затылке исчезла, онемение в теле прошло, сменившись мелкой ознобной дрожью, а еще через секунду Мики забился на снегу в жестоких судорогах. Этот припадок длился около минуты. Когда судороги стихли, Мики еле переводил дух. Из пасти у него тянулись струйки слюны. Но он остался жив. Смерть отступила, не унеся свою жертву; еще через несколько минут Мики кое-как поднялся на ноги и с трудом побрел к своему логовищу.

Теперь Жак Лебо мог бы усеять его путь миллионами капсул с ядом - Мики не коснулся бы ни одной из них, в какую бы соблазнительную приманку они ни были заключены.

И с этих пор никакое мясо на колышке уже не могло его прельстить.

Два дня спустя Лебо пришел к тому капкану, возле которого Мики вел бой со смертью. Увидев, что его расчеты не оправдались, траппер впал в ярость.

Он пошел по следу, оставленному собакой, которую ему не удалось отравить.

К полудню он добрался до кучи поваленных деревьев и увидел утоптанную тропку, уводившую в щель между двумя стволами. Лебо встал на колени и заглянул в темную глубину кучи, но ничего там не разглядел. Однако Мики, чутко дремавший в своем логове, увидел человека, и человек этот показался ему похожим на смуглого бородача, который когда-то запустил в него дубиной. Мики почувствовал мучительное разочарование, потому что где-то в глубинах его памяти по-прежнему жило воспоминание о Чэллонере - о хозяине, которого он потерял. Но каждый раз, когда он чуял запах человека, его ожидало все то же разочарование - это был не Чэллонер.

Лебо услышал, как Мики глухо заворчал, и возбужденно поднялся с колен.

Забраться в глубину бурелома к одичавшей собаке он не мог и знал, что ему вряд ли удастся выманить ее наружу. Однако в его распоряжении был еще один способ - он мог выгнать ее оттуда с помощью огня.

В недрах своей крепости Мики услышал хруст снега - человек удалялся.

Однако через несколько минут Лебо опять заглянул в его логово.

- Зверюга! Зверюга! - насмешливо позвал траппер, и Мики снова зарычал.

Лебо не сомневался в успехе своего плана. Лес вокруг этого хаотичного нагромождения стволов был довольно редким и без кустарника, поперечник кучи не превышал тридцати - сорока футов, и траппер был твердо уверен, что одичавшей собаке не уйти от его пули.

Он снова обошел поваленные деревья и внимательно их осмотрел. С трех сторон бурелом был погребен под глубокими сугробами, и открытой оставалась только та его часть, где Мики устроил свой лаз.

Расположившись у наветренной стороны кучи, Лебо развел там маленький костер из березовой коры и смолистых сучков. Сухие стволы и хвоя вспыхнули как порох, и через несколько минут огонь уже трещал и ревел так грозно, что Мики охватила тревога, хотя он и не понимал причины этого шума. Дым добрался до него не сразу, и некоторое время Мики продолжал недоумевать.

Лебо сбросил рукавицы и, сжимая ружье напряженными пальцами, не спускал глаз с того места, где должна была появиться одичавшая собака.

Внезапно в ноздри Мики ударил душный запах гари, и перед его глазами, как прозрачная завеса, заколебалось голубоватое облачко. Потом из щели между двумя стволами выползла, завиваясь в клубы, густая струя сизого дыма, а непонятный рев раздавался все ближе и становился все более зловещим. Тут Мики наконец увидел, что за спутанными еловыми ветками мечутся желтые языки пламени, которые быстро пожирают смолистую сухую древесину. Еще через десять секунд над кучей взметнулся столб огня высотой в двадцать футов, и Жак Лебо поднял ружье, готовясь стрелять.

Хотя Мики знал, что огонь несет ему смерть, он не забывал и про Лебо.

Инстинкт, в минуты опасности наделявший его поистине лисьей хитростью, подсказал ему, откуда взялся огонь. Этого беспощадного врага наслал на него человек, который стоит перед лазом и ждет. А потому Мики, подобно лисе, сделал именно то, чего Лебо никак не предвидел. Он быстро пополз в глубину завала, продираясь сквозь спутанные макушки, добрался до снежной толщи и принялся прокапывать себе выход с быстротой, которая не посрамила бы настоящую лису.

Наружную полудюймовую ледяную корку он разбил зубами и через мгновение выбрался из сугроба по ту сторону пылающих стволов, которые загораживали его от Лебо.

Пламенем была охвачена уже вся куча, и Лебо в недоумении отступил на несколько шагов в сторону, чтобы заглянуть за огромный костер. В ста ярдах он увидел Мики, который со всех ног улепетывал туда, где начиналась густая чаща.

Подстрелить его ничего не стоило, и Лебо побился бы об заклад на что угодно, что с такого расстояния он не промахнется. Траппер не торопился.

Он был намерен покончить с ненавистной собакой одним выстрелом. Лебо спокойно прицелился, но в то мгновение, когда он спускал курок, ветер, как плеткой, хлестнул его по глазам струей едкого дыма, и в результате пуля просвистела в трех дюймах над головой собаки. Этот пронзительный визг был для Мики новым звуком, но он узнал грохот охотничьего ружья, а что такое ружье, ему было отлично известно. Траппер, который продолжал стрелять в него сквозь колеблющуюся завесу дыма, видел только смутную серую полоску, стремительно приближающуюся к чаще. Лебо успел выстрелить еще три раза, и Мики, ныряя в непроходимый ельник, вызывающе залаял. Последняя пуля Лебо взрыла снег у его задних лап, и он скрылся из виду.

Пережитые минуты смертельной опасности не заставили Мики уйти от хребта Джексона. Наоборот, из-за охоты, которую устроил за ним человек, он только крепче привязался к этим местам. Теперь ему было о чем думать, кроме утраты Неевы и своего одиночества. Лиса возвращается и с любопытством рассматривает бревно ловушки, которое чуть было ее не придавило. Вот так и Мики испытывал теперь непреодолимое влечение к охотничьей тропе Лебо. До сих пор запах человека пробуждал в нем только какие-то смутные воспоминания, теперь же этот запах превратился в предупреждение о вполне реальной и конкретной опасности. И Мики радовался этой опасности. Она давала пищу его хитрости и сноровке. И капканы Лебо манили его неодолимо и властно.

Убежав от своего горящего логова, Мики описал широкий полукруг и вышел к тому месту, где лыжня Лебо сворачивала к болоту. Там он спрятался и внимательным взглядом проводил удаляющуюся фигуру Лебо, когда тот полчаса спустя прошел мимо его убежища, возвращаясь домой.

С этого дня Мики бродил возле охотничьей тропы Лебо как серый беспощадный призрак. Он двигался бесшумно и осторожно, все время держась начеку и помня обо всех опасностях, которые могли ему угрожать; оставаясь невидимым и неуловимым, точно сказочный волк-оборотень, он следовал по пятам за Лебо, когда траппер обходил капканы. И с такой же настойчивостью мысли Лебо постоянно обращались к "этой проклятой собаке", которая превратилась для него в настоящий бич. Два раза в течение следующей недели Лебо удавалось на мгновение увидеть Мики. Три раза он слышал его лай. И дважды пытался выследить пса, но оба раза, измученный и обозленный, был вынужден отправиться восвояси, так и не разделавшись со своим врагом.

Застать Мики врасплох ему никак не удавалось. Мики больше не трогал приманок в кекеках. Он не прикоснулся даже к целой кроличьей тушке, которой Лебо рассчитывал его соблазнить. Не трогал он и кроликов, которые попали в капкан и уже замерзли. Но все существа, которые он находил в капканах Лебо еще живыми, Мики считал своей законной добычей. Чаще всего это были птицы, белки и кролики. Но, после того как попавшая в капкан норка больно укусила его за нос, он начал душить подряд всех норок, безнадежно портя их шкурки. Он устроил себе логово в другой куче бурелома, и инстинкт подсказал ему, что не следует ходить туда прямым путем, протаптывая тропу, которая всем бросается в глаза.

День и ночь Лебо, человек злой и жестокий, строил планы, как покончить с Мики. Он разбрасывал отравленные приманки. Он убил лань и начинил стрихнином ее внутренности. Он ставил всякие хитрые ловушки и клал в них мясо, сваренное в кипящем жиру. Он построил себе тайник из елового и кедрового лапника и просиживал в нем с ружьем долгие часы, выжидая, не покажется ли неуловимый пес. Но Мики по-прежнему оставался победителем в их жестокой войне.

Однажды Мики обнаружил в одном из капканов большого пекана. Он хорошо помнил свою летнюю встречу с таким же пеканом и таску, которую ему задал тот Учак. Но в этот вечер, когда он увидел второго Учака, в его сердце не пробудилась жажда мести. Обычно в сумерки он уже забирался в свое логово, но на этот раз его терзало ощущение такого неизбывного одиночества, что он продолжал бродить по лесу. Он томился по дружескому общению с другим живым существом. Эта тоска пожирала его, точно лихорадка. Он не чувствовал голода, не хотел охотиться. Им владела только эта неутоленная потребность, это желание обрести какого-нибудь товарища.

И вот тут-то он наткнулся на Учака. Возможно, это даже был его летний знакомец. Но если это было так, то, значит, Учак вырос, как вырос сам Мики. Учак не пытался вырваться из стальных челюстей капкана, а сидел неподвижно, без всякого волнения ожидая решения своей судьбы. Его пышный блестящий мех был великолепен. Учак показался Мики очень теплым, мягким, каким-то уютным. Он вспомнил Нееву, сто одну ночь, которые они проспали бок о бок, и почувствовал к Учаку дружескую симпатию. Тихонько повизгивая Мики подошел поближе. Он предлагал Учаку дружбу. Тоска, снедавшая его сердце, была так мучительна, что он рад был бы найти товарища даже в былом своем враге, лишь бы кончилось это невыносимое одиночество.

Учак не издал в ответ ни звука и не пошевельнулся. Сжавшись в пушистый шар, он внимательно следил за тем, как Мики подползает к нему на животе все ближе.

Внезапно Мики опять превратился в прежнего щенка. Он вилял хвостом, бил им по снегу и тявкал, словно говоря:

"Давай забудем нашу ссору, Учак! Будем друзьями. У меня отличное логово под вывороченными деревьями, и я добуду для тебя кролика".

А Учак по-прежнему не шевелился и хранил полное безмолвие. Наконец Мики подобрался так близко, что мог бы потрогать Учака лапой. Он подполз к нему еще немного и сильнее застучал хвостом.

"И я вызволю тебя из капкана, - возможно объяснял он Учаку. - Этот капкан поставил двуногий зверь, которого я ненавижу".

Вдруг с такой молниеносной быстротой, что Мики не успел опомниться, Учак прыгнул вперед, насколько позволила цепь капкана, и набросился на него. Зубами и острыми как бритва когтями он раздирал нежный собачий нос.

Несмотря на это, боевой задор не пробудился в Мики, и он, наверное, просто ушел бы, но тут зубы Учака впились в его плечо. С рычанием Мики попытался высвободиться, но Учак не ослабил хватки. Тогда клыки Мики сомкнулись на шелковистом затылке пекана. Когда он их разжал, Учак был уже мертв.

Мики пошел прочь, не испытывая никакого торжества. Он одолел врага, но победа не принесла ему удовлетворения. Мики, молодой одичавший пес, испытывал то же чувство, которое нередко сводит с ума людей. Он был один в огромном пустом мире - чужой для всех. Он изнывал от желания предложить кому-нибудь свою дружбу и убеждался, что все живые существа либо боятся его, либо ненавидят. Он был отщепенцем, бродягой без рода и племени.

Конечно, он не сознавал всего этого, но им тем не менее овладело безысходное уныние.

Мики не стал возвращаться к себе в логово. Он присел на задние лапы посреди небольшой поляны, прислушивался к звукам ночи и смотрел, как в небе зажигаются звезды. Луна вставала рано, и когда над темными вершинами всплыл ее огромный красноватый диск, словно полный таинственной жизни, Мики задрал морду и тоскливо завыл. Когда чуть позже он вышел на большую гарь, там было светло как днем, так что за ним бежала его тень и все предметы вокруг тоже отбрасывали тени. И тут к нему с ночным ветром донесся звук, который он уже много раз слышал прежде.

Сначала он был очень далеким, этот звук, и слышался в ветре как эхо, как отзвук неведомых голосов. Уже сотню раз Мики слышал его - охотничий клич волчьей стаи. С тех пор как волчица Махигун располосовала ему плечо в дни, когда он был еще доверчивым щенком, Мики всегда уходил в сторону, противоположную той, где раздавался голос волчьей стаи. Он испытывал к этому голосу почти ненависть. И все же это был голос его далеких предков, и он пробуждал в его душе странное, неодолимое волнение. И вот теперь оно властно заглушило в нем страх и ненависть. Далекий клич обещал ему общество существ, похожих на него. Там, откуда доносились волчьи голоса, его дикие сородичи бежали стаей, они бежали по двое и по трое, они были товарищами. Мики задрожал всем телом и испустил ответный вой, а потом еще долго тихонько поскуливал.

Однако прошел час, а ветер больше не доносил до него волчьих голосов.

Стая повернула на запад, и ее вой затих в отдалении. Озаренные ярким светом луны, волки пробежали мимо хижины метиса Пьерро.

У Пьерро остался ночевать путешественник, направлявшийся в форт О'Год.

Он увидел, как Пьерро перекрестился и зашептал слова молитвы.

- Это бешеная стая, мосье, - объяснил Пьерро. - Они кесквао уже с новолуния. В них вселились бесы.

Он чуть-чуть приоткрыл дверь хижины, и они ясно расслышали дикие завывания. Когда Пьерро захлопнул дверь, его лицо выражало суеверный страх.

- Иногда зимой волки становятся такими... кесквао - бешеными, - сказал он, вздрогнув. - Три дня назад их в стае было двадцать, мосье. Я сам их видел и считал их следы. Но за эти дни те, кто сильнее, успели разорвать и сожрать тех, кто послабее. Слышите, как они беснуются? Объясните, мосье, почему это так? Почему зимой волки заболевают бешенством, когда для этого нет обычных причин - ни жары, ни испорченного мяса? Вы не знаете? Ну, так я скажу вам, в чем тут дело. Это не настоящие волки, а оборотни. В их тела вселились бесы и не оставят их, пока они все не погибнут. Волки, взбесившиеся во время зимних вьюг, мосье, всегда погибают. Вот что самое удивительное - они всегда погибают.

А стая бешеных волков от хижины Пьерро повернула на восток к большому болоту, где на деревьях белели крестообразные зарубки, которыми Жак Лебо отмечал границы своего охотничьего участка. Луна освещала четырнадцать серых теней. Конечно, суеверная выдумка Пьерро может вызвать только улыбку, но тем не менее никто пока еще не может точно объяснить, почему в глухие зимние месяцы той или иной волчьей стаей иногда овладевает настоящее безумие. Возможно, все начинается с того, что в такой стае оказывается "дурной" волк. Известно, что "дурная" ездовая собака набрасывается на своих товарищей без всякого повода и кусает их, так что все они постепенно заражаются ее болезнью, и недавно еще дружная упряжка превращается в скопище злобных и опасных зверей. Вот почему опытный каюр предпочитает поскорее избавиться от такой собаки - убивает ее или прогоняет в лес.

Волки, которые ворвались в охотничьи угодья Лебо, были красноглазыми и тощими. Бока у всех были располосованы, а у некоторых в пасти клубилась кровавая пена. Они бежали не так, как бегут волки, когда они гонятся за добычей. Они косились друг на друга со злобой и недоверием, трусливо поджимали хвосты и выли свирепо и беспричинно, - их беспорядочные бешеные вопли совсем не походили на басовый охотничий клич стаи, идущей по следу.

Едва они отдалились от хижины Пьерро настолько, что он перестал слышать их вой, как один из них случайно задел соседа тощим серым плечом. Второй волк обернулся и с молниеносной быстротой "дурной" собаки в упряжке вонзил клыки в шею первого. Если бы ночной гость Пьерро мог увидеть их в эту минуту, он и без объяснений понял бы, почему за три дня их стало уже не двадцать, а четырнадцать.

Эти два волка свирепо сцепились, а остальные двенадцать остановились, осторожно подобрались к месту схватки и сомкнулись вокруг дерущихся тесным кольцом, точно зеваки, упивающиеся дракой двух пьяных. Из их полуоткрытых пастей капала слюна, они хранили угрюмое молчание - только щелкали зубы да изредка слышалось глухое жадное повизгивание. И вот произошло то, чего они дожидались, - один из дерущихся упал. Противник опрокинул его на спину, и наступил конец. Двенадцать волков сомкнулись над ним и разорвали его в клочья, как и рассказывал Пьерро. После этого оставшиеся в живых тринадцать волков побежали дальше по охотничьему участку Лебо.

После часа нерушимой тишины Мики вновь услышал их голоса. За это время он уходил от леса все дальше и дальше. Большая гарь осталась позади, и теперь он бежал по открытой равнине, пересеченной крутыми грядами каменистых холмов и прорезанной у дальнего конца широкой рекой. Равнина казалась менее угрюмой, чем лес, и ощущение одиночества томило Мики не так сильно, как час назад.

И вот над равниной пронесся волчий вой.

Второй раз за эту ночь Мики не бросился убегать, а застыл в ожидании на вершине скалу, венчавшей не" большой холм. Она была такой узкой, что рядом с ним лишь с трудом могла бы уместиться другая собака. Внизу во все стороны простиралась снежная равнина, призрачно-белая в свете луны и звезд. Мики почувствовал неодолимое желание ответить своим диким родичам.

Он задрал морду так, что его черный нос указывал прямо на Полярную звезду, и из его горла вырвался протяжный вой. Однако вой этот был очень тихим, потому что, несмотря даже на гнетущее ощущение одиночества, Мики помнил про осторожность и не хотел выдавать своего присутствия. Больше он не издал ни звука, а когда волки приблизились, все его тело напряглось, мышцы вздулись буграми, а в горле заклокотало еле слышное рычание, совсем не похожее на призывный клич. Он почувствовал, что приближается опасность. В волчьих голосах он уловил то злобное безумие, которое заставило Пьерро перекреститься и пробормотать молитву против волков-оборотней. Мики же молиться не стал, а только распластался на камне.

И тут он увидел волков. Они смутными тенями быстро приближались к нему, отрезая его от леса. Внезапно они остановились, и голоса их стихли: сгрудившись, волки обнюхивали его свежий след. Потом они ринулись в сторону холма, на котором он притаился, и вой, вырвавшийся из их глоток, стал еще более безумным и свирепым. Через несколько секунд они достигли холма и проскочили мимо скалы - все, кроме одного. Но этот огромный серый волк кинулся вверх по склону прямо к добыче, которую остальные еще не успели заметить. При его приближении Мики глухо зарычал. Снова ему предстояла упоительная смертельная схватка. И вновь кровь огнем растеклась по его жилам, а страх развеялся, точно дым костра на ветру. Если бы только за его спиной стоял Неева, чтобы было кому разделаться с врагами, которые попробуют подобраться к нему сзади!

Мики вскочил и прыгнул навстречу волку. Их зубы, встретившись, лязгнули, и волк на горьком опыте убедился, что челюсти этого врага оказались сильнее его челюстей; еще миг - и он в предсмертных судорогах покатился вниз по склону с перекушенным горлом. Однако его тут же сменило другое серое чудовище. Этого волка Мики схватил за горло, едва его голова возникла над гребнем холма. Острые клыки располосовали мохнатую шкуру, как сабельный удар, и кровь из разорванной артерии фонтаном ударила вверх.

Второй волк покатился вниз вслед за первым, но тут на Мики обрушилась вся стая, и он оказался погребенным под копошащейся массой их тел.

Если бы их было двое или трое, они расправились бы с Мики так же быстро, как он с первыми двумя волками. Но в первый момент его спасла многочисленность беснующихся врагов. На ровном месте его разорвали бы в клочья, как старую тряпку, но вершина скалы была не больше обеденного стола, и на несколько секунд волки, подмявшие его под себя, не могли понять, куда он девался, и кусали своих соседей. Обезумевшая стая пришла в исступленную ярость, и, забыв о Мики, волки начали драться между собой. А Мики, опрокинутый на спину, придавленный к камню, кусал навалившиеся на него тела.

Потом в его ляжку впились острые клыки, и он почувствовал невыносимую боль. Клыки продолжали беспощадно смыкаться, но тут, как раз вовремя, на вцепившегося в него волка напал другой волк, и тот разжал челюсти. Затем Мики почувствовал, что катится с обрыва вниз, а за ним сорвалась половина оставшихся в живых волков.

Боевой задор в душе Мики тотчас угас, и в нем заговорила та лисья хитрость, которая уже не раз выручала его в минуту опасности, когда зубы и когти оказывались бессильными. Он вскочил на ноги, едва достигнув земли, и сразу же помчался через равнину к реке. Когда стая заметила его бегство, их от него отделяло уже около семидесяти шагов. В погоню за ним бросилось только восемь волков. Перед нападением их было тринадцать, но теперь пятеро валялись у подножия холма мертвые или умирающие. Двух убил Мики, а с остальными тремя расправились их собственные товарищи.

В полумиле впереди находились скалистые береговые обрывы, и Мики как-то провел там ночь в узком туннеле под грудой огромных камней. Он прекрасно помнил этот тесный проход, обещавший спасение. Только бы добраться до этих камней и нырнуть в туннель! А там он встанет у входного отверстия и по одному прикончит всех своих врагов, потому что нападать там на него они смогут только по очереди и в одиночку. Но он придумал этот план, не взяв в расчет настигавшего его могучего волка, самого свирепого и быстрого из всей безумной стаи, - этого волка можно было бы вполне заслуженно назвать Вихрем. Он серой молнией обогнал своих менее быстроногих товарищей, и Мики услышал за самой своей спиной его хриплое дыхание, когда до берега было еще далеко. Даже Хелей, отец Мики, не мог бы бежать стремительней своего молодого сына, но Вихрь все-таки нагонял его. Вскоре морда гигантского волка почти поравнялась с бедром Мики. Тот напряг все силы и немного, вырвался вперед. Но затем со зловещим и безжалостным упорством Вихрь отыграл это преимущество и начал постепенно обгонять Мики, намереваясь вцепиться ему в горло.

Груда камней находилась шагах в ста пятидесяти от них и немного правее.

Но, повернув вправо, Мики угодил бы прямехонько в пасть Вихря, а если бы ему и удалось увернуться, враг все равно настиг бы его прежде, чем он успел бы нырнуть в туннель и встать в боевую позицию у входа, - это Мики понимал прекрасно. Остановиться и принять бой значило бы тут же погибнуть, потому что сзади приближались остальные волки.

Еще десять секунд - и они достигли берегового обрыва. На самом его краю Мики повернулся и прыгнул на Вихря. Он чуял свою смерть, и вся его ненависть обратилась на волка, который его нагнал. Они покатились по земле. В трех шагах от обрыва челюсти Мики впились в горло Вихря, и тут на них накинулась стая. Сила инерции увлекла их вперед. Они ощутили под собой пустоту и рухнули вниз. Мики упрямо продолжал сжимать зубами горло врага.

Они несколько раз перевернулись в воздухе, а потом его тело сотряс страшный удар. Мики повезло - он упал на Вихря. И все же, хотя тело огромного волка смягчило его падение словно подушка, Мики был оглушен и не сразу пришел в себя. Только минуту спустя он, пошатываясь, поднялся на ноги. Вихрь лежал неподвижно. Он разбился насмерть. Немного поодаль валялись еще два мертвых волка, которые не сумели вовремя остановиться.

Мики посмотрел вверх. На фоне звезд высоко над своей головой он разглядел край обрыва. По очереди обнюхав трех мертвых волков, Мики захромал вдоль подножия скал, но вскоре заметил широкую щель между двумя большими камнями. Он забрался туда, лег на снег и принялся зализывать раны. Оказалось, что на свете есть вещи похуже капканов Лебо. Как знать, не отыщется ли что-нибудь и похуже людей!

Немного погодя Мики положил большую голову на передние лапы. Постепенно звезды словно потускнели, а снег посерел - он заснул.

В излучине речки Трех Сосен, затерянной в лесах между Гудзоновым заливом и бассейном Шаматтавы, стояла хижина траппера Жака Лебо. Во всех этих краях не нашлось бы человека хуже Лебо, если только не считать его давнего соперника Анри Дюрана, который охотился на лисиц милях в ста севернее. Лебо, великан с тупым, угрюмым лицом и крохотными зелеными глазками, говорившими только о жестокости и бездушии, был отпетым негодяем. Индейцы в своих хижинах и типи понижали голос, упоминая его имя, и добавляли, что он - сущий дьявол.

По злой прихоти судьбы Лебо сумел обзавестись женой. Если бы она была сварливой бой-бабой, такой же свирепой и злобной, как он сам, возможно, их брак по-своему оказался бы удачным. Но жена Лебо меньше всего походила на бой-бабу. Ее кроткое лицо все еще хранило следы редкостной красоты, несмотря на то, что щеки ее стали бледными и худыми, а в глазах застыл вечный страх. Муж сломил ее, превратил в покорную, безвольную рабыню, которая трепетала перед ним. Лебо считал, что жена такая же его собственность, как и его собаки. У них было двое детей, но один ребенок умер, и когда несчастная женщина думала, что и второй может умереть, в ее темных глазах вспыхивал былой огонь.

- Нет, нет! Ты не умрешь! Клянусь, ты не умрешь! - иногда вскрикивала она, крепче прижимая к себе малютку. Именно в эти минуты по ее щекам разливался румянец, глаза загорались, и можно было догадаться, что прежде она была не только красива, но и горда. - Придет день... - говорила она. -

Придет день... - но никогда не доканчивала фразы, не решаясь поделиться своими надеждами даже с младенцем.

Иногда она позволяла себе помечтать - ведь она была еще совсем молода.

Именно об этом она думала, пока, наклонясь к маленькому треснувшему осколку зеркала, расчесывала черные блестящие волосы, которые, когда она их распускала, падали ниже колен. Пусть ее красота поблекла, но волосы оставались прежними. Впрочем, в ее глазах и лице еще жили отблески прошлого, и несомненно, Нанетта могла бы еще расцвести, если бы судьба избавила ее от невыносимой жизни, на которую ее обрекал Лебо.

Она еще несколько минут продолжала наклоняться к зеркальцу, но тут снаружи снег заскрипел под тяжелыми шагами.

И сразу же лицо Нанетты совсем погасло. Лебо накануне отправился обходить капканы, и ей дышалось свободнее, но теперь он возвращался, и она оледенела от страха. Уже два раза он заставал ее врасплох перед зеркалом и набрасывался на нее со свирепой руганью: нашла время пялиться на себя, лучше бы занялась выделкой шкурок! А второй раз он, кроме того, ударил ее так, что она отлетела к стене, и вдребезги разбил зеркало, - ей удалось подобрать только небольшой надтреснутый осколок, который она могла целиком закрыть своей маленькой ладонью. Теперь она берегла этот осколок как драгоценное сокровище и твердо решила сохранить его, укрыв от глаз мужа.

Услышав шаги Лебо, она поспешно спрятала зеркальце в тайнике и торопливо заплела пышные волосы в толстую косу. Ее глаза заволокла обычная пелена испуга и страшных предчувствий. Тем не менее, когда Лебо вошел, она взглянула на него почти с надеждой. Но он вернулся домой в самом черном настроении. Швырнув на пол принесенные шкурки, он поглядел на жену и угрожающе прищурился.

- Этот пес опять побывал там, - проворчал он, кивая на шкурки. -

Погляди, как он испортил пекана! Да к тому же обобрал все приманки и повалил кекеки. Черт побери, я с ним посчитаюсь! Искромсаю на мелкие кусочки, как только изловлю, а изловлю я его завтра. А сейчас давай ужин, а потом берись за дело. Зашей шкурку пекана, где этот пес ее порвал, а шов хорошенько затри жиром, чтобы Макдоннел не заметил, что она подпорчена, когда я отвезу меха на факторию. Разрази меня бог, опять эта девчонка разоралась! Почему она у тебя всегда вопит, когда я прихожу домой? Ну-ка, отвечай!

Вот так Лебо поздоровался с женой. Он швырнул лыжи в угол, потоптался, отряхивая снег с сапог, а потом отрезал кусок жевательного табака от темной плитки" лежавшей на полке над плитой. Потом он вышел во двор, а Нанетта уныло и безнадежно начала собирать ему ужин.

Лебо направился к обнесенному частоколом навесу, где он держал своих собак. Лебо любил хвалиться, что ни у кого от Гудзонова залива до самой Атабаски не найдется таких свирепых упряжных псов. Анри Дюран, живший на сто миль северней, оспаривал у него эту славу, откуда и пошло их соперничество. Лебо давно мечтал выдрессировать такого боевого пса, который на новогоднем празднике в фактории Форт О'Год в клочья растерзал бы собаку Дюрана. К этому Новому году он готовил могучего пса, которому дал кличку Нете - убийца. Он намеревался поставить на Нете все свои наличные деньги, чтобы раз и навсегда посрамить хвастуна Дюрана. И теперь он подозвал к себе именно Нете.

Пес подошел к хозяину глухо рыча, и впервые на лице Лебо отразилось что-то вроде радости. Это рычание доставляло ему большое удовольствие. Ему нравилось смотреть, как в глазах Нете загорается красный коварный огонь, нравилось слышать, как угрожающе щелкают зубы пса. Он, не жалея дубинки, выбил из Нете все чувства, кроме злобы и свирепости, и превратил собаку в четвероногое подобие самого себя. Он сделал из Нете настоящего дьявола.

Вот почему Лебо твердо рассчитывал, что его пес без труда разделается с прославленным бойцом Дюрана.

Лебо посмотрел на Нете и самодовольно крякнул.

- Ты хорошо выглядишь, Нете! - злорадствовал он. - Я так и вижу, как из шеи дюрановского ублюдка брызнет кровь, когда ты вонзишь в нее эти клыки!

А завтра я устрою тебе проверку - самую лучшую! Я спущу тебя на одичавшую собаку, которая грабит мои кекеки и рвет в клочья моих пеканов. Я изловлю ее, и ты будешь с ней драться и справишься с ней, а уж тогда тебе нипочем будет дворняга мосье Дюрана. Понял, Нете? Завтра у тебя будет проверка.

Пока траппер разговаривал со своей собакой, в десяти милях к западу Мики крепко спал в логове под большой кучей бурелома, от которой до охотничьей тропы Лебо было не более полумили.

На рассвете Лебо вышел из хижины и, взяв с собой Нете, отправился к своим капканам, и примерно в тот же час Мики выбрался из-под поваленных стволов, полный непонятного беспокойства. Всю ночь ему снились первые недели, которые он провел в лесах после того, как потерял хозяина, - те дни, когда он был неразлучен с Неевой. Эти сны нагнали на него тоску, и, глядя как ночной сумрак медленно тает под лучами зари, Мики тихонько поскуливал, точно ему хотелось пожаловаться на свое одиночество.

Если бы Лебо мог увидеть "этого проклятого пса" в ту минуту, когда его озарил свет негреющего солнца, он, пожалуй, утратил бы веру в победу Нете.

Ведь Мики, хотя ему от роду было только одиннадцать месяцев, успел вырасти в настоящего гиганта. Он весил шестьдесят фунтов, но из этих шестидесяти фунтов на бесполезный жир не приходилось ничего. Его тело было поджарым и мускулистым, как у волка. Когда он бежал, на его массивной груди буграми вздувались тугие мышцы. Неутомимые ноги он унаследовал от своего отца Хелея, могучего гончего пса, а его челюсти дробили кости карибу с такой же легкостью, с какой Лебо мог бы раздробить их при помощи камня. Он прожил на свете всего одиннадцать месяцев, но восемь из них он прожил в лесах. И эта дикая жизнь закалила его, она подвергла его всевозможным жестоким испытаниям без скидки на возраст, научила борьбе за существование, научила охотиться и защищаться, научила сначала думать, а потом уж пускать в ход клыки. Силой он не уступал Нете, который был вдвое старше его, но его сила сочеталась с удивительной хитростью и стремительностью, тогда как Нете был лишен этих качеств - их в нем ничто не воспитало. Суровая школа дикой природы хорошо подготовила Мики к этому дню, которому суждено было стать роковым для него и для Нете.

Когда солнце зажгло лес холодным белым пламенем, Мики затрусил к охотничьей тропе Лебо. Он вышел на то место, где Лебо проходил накануне, и подозрительно втянул в ноздри человеческий запах, который еще держался в следах лыж. Мики уже успел привыкнуть к этому запаху, но по-прежнему испытывал к нему недоверие. И все-таки, хотя запах Лебо был ему отвратителен, его неодолимо влекло к капканам траппера. Этот запах внушал ему необъяснимый страх, и тем не менее он не находил в себе сил уйти от него. Трижды за последние десять дней он видел самого человека: однажды ничего не подозревавший Лебо прошел всего в десяти шагах от того места, где притаился Мики.

Вот и теперь Мики побежал прямо к болоту, где Лебо ставил свои капканы.

Там водилось очень много кроликов, и именно они чаще всего забирались в кекеки Лебо - в маленькие шалаши из лапника, которые траппер строил, чтобы приманку не заносило снегом. Кроликов было множество, и они выводили Лебо из себя: при каждом обходе он обнаруживал кролика в двух из каждых трех капканов, которые ставил для поимки ценных пушных зверей. Однако в местах, где изобилуют кролики, водятся также пеканы и рыси - вот почему Лебо, хотя он и проклинал расплодившихся кроликов на чем свет стоит, все-таки продолжал ставить ловушки именно в этом болоте. А теперь, помимо этой длинноухой чумы, его начала допекать одичавшая собака.

Лебо, предвкушая расправу с ненавистным псом, торопливо шагал по снегу, сверкающему блестками утреннего солнца, а за ним на поводке из сыромятного ремня бежал Нете. Когда Лебо и Нете подошли к болоту, Мики в трех милях к западу от них обнюхивал первый кекек.

Накануне утром он убил пекана именно тут, но теперь кекек был пуст -

исчез даже колышек для приманки, и не было заметно никаких признаков спрятанного капкана. Пробежав четверть мили, Мики осмотрел второй кекек и обнаружил, что он тоже пуст. Это сбило его с толку, и он направился к третьему кекеку, но, прежде чем приблизиться к шалашику, несколько минут недоверчиво нюхал воздух. Следов человека тут оказалось особенно много.

Снег был плотно утоптан, а запах Лебо так сильно ударил ему в ноздри, что на мгновение Мики представилось, будто траппер прячется где-то совсем рядом. Потом Мики сделал несколько осторожных шагов вперед, заглянул в отверстие шалашика и увидел припавшего к земле большого кролика, который смотрел на него круглыми испуганными глазами. Мики заподозрил какую-то опасность и остановился. Ему очень не понравилась поза Вапуза, старого кролика. Другие кролики, которых он находил в кекеках Лебо, либо бились в капкане, либо лежали вытянувшись, почти замерзнув насмерть, либо болтались в волосяной петле. Но этот Вапуз сидел, сжавшись в теплый пушистый комок.

Дело в том, что этого кролика Лебо изловил руками в дупле упавшего дерева и привязал ремешком к колышку, а потом расставил чуть поодаль от него целое гнездо капканов и засыпал их снегом.

Мики подходил к гибельной ловушке все ближе и ближе, несмотря на то, что ощущения надвигающейся опасности становились все сильнее. Вапуз, словно завороженный его медленным, неотвратимым приближением, сидел неподвижно, как каменный. И тут Мики прыгнул. Его челюсти сомкнулись на спине кролика, и в тот же миг раздался лязг стали, и его заднюю лапу сдавил капкан. С рычанием Мики уронил кролика и повернулся. Щелк! Щелк!

Щелк! Два капкана захлопнулись впустую, но третий защемил его переднюю лапу. С той же стремительностью, с какой он только что схватил кролика, с той же яростью, с какой накануне он убил пекана, Мики стиснул зубами этого нового беспощадного врага. Его клыки скрипнули на холодной стали. Он в буквальном смысле слова содрал капкан с лапы, так что снег вокруг заалел от брызнувшей крови. Мики исступленно извернулся, чтобы освободить и заднюю лапу. Однако капкан держал ее крепко. Мики грыз его, пока из пасти у него не полилась кровь. Он все еще продолжал эту неравную борьбу с холодной сталью, когда из ельника, в двадцати шагах от шалашика, вышли Лебо и Нете.

Траппер остановился. Он тяжело дышал, а его глаза горели злорадством -

он еще в двухстах шагах от кекека услышал лязганье цепи, удерживавшей капкан.

- Ага, попался! - прохрипел Лебо, дергая поводок Нете. - Он попался, Нете! Проклятый разбойник, с которым ты должен разделаться. Сейчас я спущу тебя с поводка, и тогда... Куси, куси его!

Мики перестал грызть капкан и замер, не спуская с них глаз. Когда опасность стала явной, его страх перед этим человеком исчез бесследно.

Теперь им владели только ярость и жажда боя. Инстинктивно он разобрался в истинном положении вещей: его врагами были человек и пес, а не эта холодная штука, схватившая его за ногу. Он все вспомнил так, словно это случилось вчера: ему уже доводилось видеть человека с дубинкой в руке. А Лебо тоже сжимал в руке увесистую дубинку. Но Мики не испугался. Его пристальный взгляд был устремлен на собаку. Спущенный с поводка Нете застыл в десятке шагов от кекека - щетинистая шерсть у него на загривке встала дыбом, все тело было напряжено.

Мики услышал голос человека:

- Хватай его, Нете! Куси его!

Мики ждал не шевелясь. Суровые уроки, преподанные ему лесной жизнью, научили его выжидать, наблюдать и пускать в ход хитрость. Он распластался на брюхе, положив нос между передними лапами. Его губы чуть-чуть приподнялись, слегка приоткрыв клыки. Но он не рычал, и только в неподвижных глазах горели два огонька. Лебо был поражен. Его вдруг охватило новое возбуждение, и он даже забыл о своем намерении отомстить этому псу за испорченные шкурки. Ему никогда не приходилось видеть, чтобы попавшие в капкан рысь, лиса или волк вели себя таким образом. И он еще не встречал собаки с такими глазами, как эти глаза, неподвижно смотревшие на Нете. Лебо даже дышать перестал.

Шаг за шагом, дюйм за дюймом подбирался Нете к своей жертве. Расстояние между ними все сокращалось: десять шагов, восемь, шесть. Мики не шелохнулся, даже ни разу не моргнул. С тигриным рыком Нете кинулся на него.

И тут произошло чудо - так, по крайней мере, показалось Жаку Лебо. С быстротой, настолько молниеносной, что траппер почти не уловил этого движения, Мики проскочил под брюхом Нете на всю длину цепи, удерживавшей капкан, повернулся и вцепился Нете в горло. Все это не заняло и пяти секунд. Собаки упали в снег, а Лебо, крепче сжал дубинку в руке и смотрел на них как завороженный. Он услышал хруст сжимающихся челюстей и понял, что это сжимаются челюсти дикого пса; он услышал рычание, которое медленно превратилось в болезненный хрип, и понял, что это хрипит Нете. Лицо траппера побагровело. Глаза его налились кровью. Его переполняло неистовое возбуждение. Он уже смаковал верную победу над давним соперником.

- Вот дьявол! Он совсем загрыз Нете! - пробормотал Лебо, задыхаясь. -

Нет, такой собаки я еще не видывал. Я его не убью, а возьму живьем, и он раздерет в клочья хваленую собаку Анри Дюрана. В Форте О'Год он покажет этому ублюдку... Черт подери...

Нете почти уже перестал хрипеть, и, подняв дубинку, Лебо подбежал к собакам. Продолжая сжимать зубы на горле Нете, Мики краешком глаза заметил приближение новой опасности. Он отпустил врага и рванулся в сторону, пытаясь увернуться от спускающейся дубинки. Это удалось ему лишь отчасти -

дубинка задела его по плечу, и он был сбит с ног. Однако Мики тотчас вскочил и прыгнул на Лебо. Траппер умел орудовать дубинкой. Всю свою жизнь он совершенствовался в этом умении и теперь, внезапно повернув руку, ударил Мики по голове сбоку с такой силой, что у него из пасти и ноздрей брызнула кровь. Он был оглушен и полуослеп. Новый прыжок - и новый удар дубинкой. Мики услышал смех Лебо, полный свирепой радости. Дубинка в третий, в четвертый, в пятый раз валила его на землю, и Лебо перестал смеяться, а в его глазах появилось что-то вроде страха. В шестой раз траппер промахнулся, и клыки Мики сомкнулись на его груди. Они разодрали толстую куртку и рубаху, точно папиросную бумагу, и располосовали кожу Лебо. На десять дюймов выше - и они впились бы в горло траппера, но глаза Мики были залиты кровью, и он плохо рассчитал прыжок. Перепуганный насмерть Лебо отчаянно завопил.

- Нете! Нете! - кричал траппер, бестолково размахивая дубинкой.

Нете не отозвался. Возможно, в эту минуту он понял, что чуть было не погиб из-за жестокости своего хозяина. А вокруг был дикий лес, распахивавший перед ним врата свободы. Когда Лебо снова позвал Нете, тот, оставляя кровавые следы, улепетывал в чащу. Больше траппер его не видел.

Возможно, Нете пристал к какой-нибудь волчьей стае - ведь он сам был на четверть волком.

Лебо некогда было глядеть ему вслед. Он снова взмахнул дубинкой и снова промахнулся. На этот раз его спасла чистая случайность. Цепь завязалась узлом, и Мики был отброшен на снег в тот самый миг, когда траппер уже ощутил горячее дыхание собаки на своей шее, в непосредственной близости от сонной артерии. Мики шлепнулся на бок. Прежде чем он успел подняться, дубинка начала молотить по его голове, вбивая ее в снег. У него потемнело в глазах. Встать на ноги он уже не мог. Он лежал оглушенный и слушал над собой задыхающийся, ликующий голос человека. Лебо радовался своей победе и, несмотря на свою душевную тупость, не мог унять дрожи, которая сотрясала его при мысли, что его чуть было не настигла смерть, не дотянувшаяся до его горла всего на два звена цепи.

Под вечер Нанетта, жена Лебо, увидела, что ее муж вышел из леса, волоча что-то за собой по снегу. Когда она услышала проклятья, которыми траппер осыпал одичавшую собаку, в ее душе сразу зародилась жалость к ней.

Когда-то, еще до рождения первого ребенка, у Нанетты была собака, к которой она очень привязалась. Собака в свою очередь питала к ней преданную любовь, но Лебо так жестоко обращался с четвероногим другом жены, хоть немного скрашивавшим ее безрадостное существование, что Нанетта сама отвела свою любимицу подальше в лес. И та, как теперь Нете, предпочла опасности свободной жизни в лесу свирепым побоям траппера. Вот почему Нанетта сочувствовала псу, грабившему капканы ее мужа, и надеялась, что он избежит участи, которую готовил ему траппер.

Когда Лебо подошел ближе, Нанетта увидела, что он тащит за собой волокушу, сооруженную из четырех жердей, и, разглядев прикрученный к этим жердям живой груз, она вскрикнула от ужаса.

Лапы Мики были растянуты между жердями и привязаны так крепко, что он не мог пошевелиться. Его шея была стянута веревкой, также привязанной к поперечине, а его морду Лебо обмотал сыромятным ремнем, соорудив намордник, который не под силу было бы разорвать даже медведю. Лебо спеленал Мики таким образом, пока тот еще не пришел в себя после избиения.

Нанетта глядела на окровавленную собаку, не в силах сказать ни слова. Она много раз видела, как Лебо избивал ездовых собак своей дубинкой, но такое зрелище ей представилось впервые. Голова и плечи Мики представляли собой смерзшуюся кровавую массу. Потом Нанетта увидела его глаза. Их взгляд был устремлен прямо на нее, и она отвернулась, опасаясь, как бы муж не заметил выражения ее лица.

Лебо втащил волокушу в хижину, распрямился и, потирая руки, с торжеством созерцал распростертого на полу Мики. Нанетта поняла, что траппер в прекрасном настроении, и молча ждала какого-нибудь объяснения.

- Черт побери! Видела бы ты, как он совсем было загрыз Нете! -

восторгался Лебо. - Да-да! Ты и глазом не успела бы моргнуть, как он уже схватил его за горло. И два раза чуть-чуть не прокусил горло и мне, да только я вовремя успел угостить его дубинкой. Господи! От собаки Дюрана только клочья полетят, когда они встретятся в Форте О'Год. Я побьюсь с кем-нибудь об заклад, что он покончит с хваленым дюрановским бойцом прежде, чем секундная стрелка на часах фактора успеет два раза обежать циферблат. Такой зверюги я еще не видывал! Пригляди за ним, Нанетта, а я пойду построю для него отдельную загородку. Если посадить его к другим собакам, он их всех растерзает.

Мики проводил Лебо взглядом до двери хижины, а потом сразу же опять посмотрел на Нанетту. Она подошла и нагнулась к нему. В ее глазах блестели слезы. Мики глухо зарычал, но рычание тут же замерло у него в горле. Он в первый раз видел перед собой женщину и тотчас почувствовал, что это существо разительно отличается от двуногого зверя, который избил его и связал. Сердце в его искалеченном, израненном теле вдруг замерло: Нанетта заговорила с ним! Он никогда еще не слышал таких звуков - ласковых, тихих, сочувственных. А потом - чудо из чудес! - она опустилась рядом с ним на колени и погладила его по голове.

Это прикосновение пробудило в Мики древний забытый инстинкт, родившийся в те далекие времена, когда собачьих пород еще не существовало и другом первобытного человека была просто "собака", которая играла с его детьми и получала еду из рук женщины. В нем вновь проснулась собачья преданность всему человеческому роду.

А женщина подбежала к плите, вернулась с тазиком теплой воды и мягкой тряпочкой и принялась смывать кровь с его головы, что-то приговаривая ласковым голосом, полным жалости и любви. Мики закрыл глаза. Он перестал бояться. Из его груди вырвался судорожный вздох. Ему хотелось высунуть язык и лизнуть худые нежные руки, которые облегчали его боль и дарили ему спокойствие. И тут случилось совсем непонятное: проснувшаяся малышка села в своей колыбели и принялась что-то весело лепетать. Мики растерянно слушал эти новые звуки, эту весеннюю песенку жизни. Она совсем покорила его: хотя он и не отдавал себе в этом отчета, однако он открыл глаза и тихонько взвизгнул.

Женщина радостно засмеялась - этот смех был для нее самой почти так же нов и непривычен, как для Мики. Она подбежала к колыбели и вернулась к Мики; держа дочку на руках, снова опустилась на колени рядом с ним, а малышка при виде большой живой игрушки на полу протянула к ней ручонки и начала от восторга брыкать ножками в крохотных мокасинах, ворковать, смеяться и подпрыгивать. Мики весь напрягся, стараясь вырваться из своих уз, чтобы потыкаться носом в это удивительное маленькое существо. Он забыл про боль. Покрытое синяками и ранами тело как будто перестало ныть. Он уже не замечал, что задние лапы у него совсем отнялись - так туго они были стянуты ремнями. Эти два чудесные существа подчинили себе все его чувства и инстинкты.

Нанетта в эту минуту превратилась в настоящую красавицу. Она догадалась, что происходит с Мики, и ее сердце радостно забилось. Она на мгновение забыла про Лебо. Ее глаза блестели, как звезды. Бледные щеки зарумянились. Посадив малышку на пол, она продолжала отмачивать теплой водой запекшуюся, смерзшуюся корку крови на голове Мики. Если бы в Лебо сохранилась хоть искра человечности, то он не мог бы не растрогаться, увидев ее сейчас, - такой материнской любовью, такой добротой светилось все ее существо, когда она ненадолго вырвалась из-под гнета вечного страха. И Лебо действительно вошел - так тихо, что она не сразу его заметила, и он почти минуту простоял, наблюдая за тем, как она разговаривает с Мики, полусмеясь, полуплача, а малышка болтает ножками, весело лепечет и всплескивает ручонками от радости.

Толстые губы Лебо растянулись в насмешливой и злой ухмылке. Он свирепо выругался. Нанетта вздрогнула, словно ее ударили.

- Вставай, дурища! - рявкнул он.

Она послушно встала и попятилась, прижимая девочку к груди. Мики заметил эту перемену, и в его глазах, снова устремленных на Лебо, зажегся зеленоватый огонь. Он злобно, по-волчьи, зарычал.

Лебо повернулся к Нанетте, которая стояла у окошка, по-прежнему держа ребенка на руках. Румянец еще не исчез с ее щек, глаза не погасли, а перекинутая через плечо толстая коса отливала шелком в лучах заходящего солнца. Это была прелестная картина, но она не успокоила злобы Лебо.

- Если ты попробуешь и из этого пса сделать котеночка, как тогда из Мину, то я с тобой...

Он не договорил и только погрозил огромным кулаком, а его лицо исказилось от бешенства. Но Нанетта и без слов поняла, что он имеет в виду. Он избивал ее постоянно, но память об одном ударе не оставляла ее ни днем, ни ночью. И она думала о том дне, когда у нее хватит сил и мужества добраться до фактории Форт О'Год и рассказать фактору об этом ударе - о том, как два года назад Жак Лебо ударил ее по груди, когда она кормила своего первенца; у нее тогда пропало молоко, и малютка захирел и умер. Да, она расскажет об этом, когда найдет безопасное убежище для себя и для дочки, а в этих краях только фактор в Форте О'Год в сотне миль от их хижины имел достаточно власти, чтобы Оградить ее от мести мужа.

К счастью, Лебо не мог догадаться, о чем она думала в эту минуту.

Удовлетворившись одним только грозным предупреждением, он нагнулся над Мики и поволок его из хижины во двор, к сколоченной из жердей большой клетке, в которой он прошлой зимой держал двух живых лисиц. Он надел на шею Мики цепь длиной в десять футов и прикрепил другой ее конец к одной из жердей. Только после этого он втащил своего пленника в клетку и освободил его от ремней, перерезав их ножом.

Но Мики и после этого продолжал лежать неподвижно, пока в его онемевших, полуобмороженных лапах медленно восстанавливалось кровообращение. Наконец он, шатаясь, поднялся на ноги, и только тогда Лебо, удовлетворенно усмехнувшись, ушел в хижину.

Теперь для Мики начались мучительные дни - дни неравной борьбы с человеком-зверем, который во что бы то ни стало хотел превратить его в своего послушного раба.

- Я сломлю твой норов, вот увидишь! - говорил Лебо, подходя к его клетке с хлыстом и дубинкой. - Ты еще будешь ползать передо мной на брюхе, а когда я велю тебе драться, ты будешь драться, как сам дьявол!

Клетка была маленькой - такой маленькой, что Мики не удавалось увертываться от ударов хлыстом и дубинкой. Они доводили его до исступления, и злобная душонка Лебо ликовала, когда Мики бросался на жерди, не дававшие ему добраться до его мучителя, и яростно грыз их, брызгая кровавой пеной, как взбесившийся волк. Лебо уже двадцать лет занимался подготовкой псов для призовых драк, и таков был его метод дрессировки. Именно так он воспитывал Нете, пока не сломил его духа, и мы видели, чего он этим добился.

Три раза Нанетта смотрела в окошко на эту беспощадную неравную схватку между человеком и собакой. И на третий раз она разрыдалась, спрятав лицо в ладонях. Когда Лебо вошел и увидел, что Нанетта плачет, он подтащил ее к окну и заставил посмотреть на Мики, который весь в крови валялся замертво на полу клетки. Обычно Лебо занимался дрессировкой Мики по утрам, перед тем как отправиться обходить свои капканы. Из этих обходов он возвращался только к вечеру следующего дня. Не успевал он скрыться из виду, как Нанетта выбегала из дома, бросалась к клетке и бесстрашно просовывала руки между жердями. И Мики забывал про своего мучителя. Как бы ни был он избит

- а иногда у него не хватало сил встать и он почти ничего не видел, - он подползал к решетке и нежно лизал эти ласковые руки. Вскоре Нанетта начала приносить с собой малышку, закутанную в меха, точно маленький эскимос, и Мики повизгивал от радости, вилял хвостом и не знал, как еще выразить свою любовь к ним обеим.

Шла вторая неделя его плена, когда случилось нечто чудесное. Лебо отправился осматривать капканы, но на дворе бушевала метель, и Нанетта побоялась выйти к Мики с девочкой. Но она все-таки подошла к клетке, отодвинула засов на дверце, преодолевая страх, и... отвела Мики в хижину!

Она старалась не думать о том, что произойдет, если Лебо догадается о ее проделке.

При одной мысли об этом ее била дрожь.

И все-таки Нанетта продолжала забирать Мики в хижину при каждом удобном случае. Как-то раз Лебо заметил на полу кровь, и у нее сердце оборвалось, когда он уставился ей в глаза подозрительным взглядом. Однако у нее хватило присутствия духа придумать правдоподобную ложь.

- Я порезала палец, - сказала она и, отойдя к плите, незаметно для мужа действительно поранила ножом палец.

Когда она отошла от плиты, Лебо, недоверчиво поглядевший на ее руки, увидел, что один из пальцев обмотан окровавленной тряпицей. После этого Нанетта, уведя Мики в клетку, всегда внимательно осматривала комнату.

Часы, которые Мики проводил в хижине с Нанеттой и малышкой, были для него часами ничем не омраченного счастья. Осмелев, Нанетта как-то оставила его в комнате на всю ночь, и, лежа рядом с колыбелью маленькой Нанетты, Мики не спускал глаз с ее матери. Было уже очень поздно, когда Нанетта наконец кончила хлопотать у плиты и приготовилась лечь спать. Надев длинную мягкую ночную рубашку, она села возле Мики, распустила свои чудесные волосы и принялась расчесывать их на ночь. Волосы рассыпались по ее плечам, почти касаясь пола, и Мики, приняв их за какую-то странную одежду, даже тявкнул от изумления. Затем Нанетта кончила расчесывать волосы, и Мики с любопытством следил, как ее ловкие пальцы быстро заплетают их в две толстые косы.

После этого Нанетта вынула дочку из колыбели, положила ее на свою сколоченную из жердей кровать, задула свечку и тоже улеглась в постель, и Мики всю ночь пролежал без движения, чтобы не разбудить их.

Утром, когда Нанетта открыла глаза, она увидела, что Мики задремал на полу около кровати, положив голову на одеяло возле спящей малютки.

Нанетта затопила плиту и вдруг, сама не зная почему, начала тихонько напевать. Лебо должен был вернуться только поздно вечером, и он никогда не узнает, какой праздник она решила тайком от него устроить для себя, девочки и собаки. Ведь нынче был день ее рождения! Ей исполнилось двадцать шесть лет, но у нее было ощущение, будто она прожила целый век. Восемь лет из этих двадцати шести она была женой Лебо! Но сегодня он ушел, и они втроем на славу отпразднуют этот день. Вот почему все утро в хижине царило радостное настроение, и все трое были очень счастливы.

Давным-давно, когда Нанетта еще не была даже знакома с Лебо, индейцы, жившие по соседству с ее родителями, дали ей за ее звонкий и мелодичный голос имя Тента Пенаш, что значит "Певчая Птичка". И в это утро, занимаясь приготовлениями к праздничному пиру, Нанетта пела не умолкая, а в окно светило солнце, Мики весело повизгивал и стучал хвостом по полу, малышка ворковала и смеялась, и никто из них не вспоминал про Лебо. Вечная тревога и страх исчезли из души Нанетты, и она снова превратилась в ту милую и хорошенькую девушку, про которую Высокий Кедр, старик индеец из племени кри, говорил, что она сплетена из цветов. Наконец великолепный обед был готов, и, к великому удовольствию малышки, Нанетта заставила Мики сесть на стул, придвинутый к столу. Мики чувствовал себя в этом положении очень неловко, и вид у него был такой растерянный, что Нанетта смеялась до тех пор, пока на ее длинных темных ресницах не повисли слезы. Тут Мики, обидевшись, спрыгнул на пол, а она подбежала к нему, обняла его за шею и так упрашивала, что он скрепя сердце опять взгромоздился на стул.

После обеда Нанетта тщательно уничтожила все следы веселого пиршества и заперла Мики в клетке. Она сделала это немного раньше, чем собиралась вначале, и к счастью. Потому что едва она привела все в порядок, как из леса вышел Лебо в сопровождении Дюрана, своего давнего приятеля и соперника, который жил в ста милях севернее, почти на краю Голых Земель.

Дюран уже отослал свои шкуры и собак в Форт О'Год со знакомым индейцем, а сам на санях, запряженных двумя собаками, поехал навестить родственника, жившего на юго-западе от хребта Джексона. Погостив там, он отправился в Форт О'Год и повстречал Лебо на его охотничьей тропе.

Все это Лебо сообщил Нанетте, пока она растерянно смотрела на Дюрана, -

его можно было бы принять за близнеца ее мужа, только он был намного старше. Она давно свыклась с тупой жестокостью, написанной на лице Лебо, и все-таки Дюран показался ей чудовищем. Ей даже стало страшно, и она обрадовалась, когда Лебо увел гостя из хижины.

- Сейчас я покажу тебе зверя, который запросто разделается с твоими собачками. Вот как нынче твой вожак задавил кролика, - хвастал Жак Лебо. -

Я тебе уже рассказывал о нем, а теперь посмотри своими глазами.

И он захватил с собой хлыст и дубинку.

В этот день Мики кидался на хлыст и дубинку, как тигр, так что Дюран, не сумев сдержаться, воскликнул вполголоса:

- Господи! Настоящий дьявол!

Нанетта, увидев в окошко, что происходит, застонала. Но тут же в ее груди вспыхнуло пламя гнева. В ней пробудилось все то, что Лебо старался уничтожить побоями и издевательствами, - смелость, гордость, сила воли.

Словно оковы спали с ее души.

Она отвернулась от окошка, стремглав выбежала из хижины и по снегу бросилась к клетке. Впервые в жизни она восстала на Лебо и осыпала ударами руку, которая сжимала дубинку.

- Зверь! - кричала она. - Я не позволю! Слышишь? Я не позволю!

Лебо ошеломленно застыл на месте. Неужели это Нанетта, его безгласная рабыня? Вот эта женщина, пылающая негодованием, глядящая на него с выражением, которого он никогда еще не видел в женских глазах? Нет! Не может быть! В нем закипела бешеная ярость, и он одним движением мощной руки отшвырнул ее в снег, а потом с ругательством отодвинул засов на дверце клетки.

- Теперь я его убью! Убью! - В бешенстве он почти визжал. - И заставлю тебя изжарить его сердце и съесть, чертовка! Я покажу тебе! Я...

Он потянул за цепь, вытащил Мики из клетки и взмахнул дубинкой. Еще мгновение - и он размозжил бы голову пса, но Нанетта успела заслонить Мики. Лебо от неожиданности выпустил дубинку. Но он тут же пустил в ход свои тяжелые кулаки - удар в плечо снова отбросил Нанетту в снег. Лебо прыгнул к ней, его пальцы вцепились в густые мягкие волосы. И тут...

Дюран предостерегающе закричал, но его предупреждение опоздало. Мики, натянув цепь до предела, серой молнией отмщения и возмездия метнулся на грудь Лебо. Нанетта услышала, как лязгнули его сомкнувшиеся клыки, увидела, как Лебо попятился и тяжело упал навзничь, ударившись затылком о сучковатое бревно. Все поплыло перед ее глазами, она через силу поднялась на ноги и с отчаянным криком, шатаясь побежала в хижину.

Когда Дюран собрался с духом и, опасливо косясь на Мики, подошел к телу Лебо, Мики не рванулся вперед, натягивая цепь. Он как будто понял, что его враг, мертв, повернулся и ушел в клетку. Там он лег, положил голову на лапы и устремил на Дюрана пристальный взгляд.

А Дюран посмотрел на неподвижное тело своего приятеля, на красное пятно, расплывающееся под его затылком, и снова пробормотал:

- Господи! Настоящий дьявол!

В хижине Нанетта судорожно рыдала, прижимая к себе дочку.

Бывают случаи, когда смерть потрясает, но не причиняет горя. Так было и с Нанеттой Лебо. На ее глазах роковая случайность принесла гибель ее мужу, но, несмотря на всю свою кротость и доброту, она не жалела о нем и не оплакивала его. Смерть настигла его, как воздаяние за его необузданную жестокость. И Нанетта - не столько из-за себя, сколько из-за дочери -

невольно испытывала облегчение при мысли, что судьба освободила их обеих от власти бессердечного тирана.

Дюран, столь же мало склонный к чувствительности, как и покойный Лебо, не стал зря тратить времени. Он даже не счел нужным спросить Нанетту, а без лишних разговоров выдолбил в мерзлой земле яму и закопал в ней тело своего былого соперника. Впрочем, Нанетта была скорее благодарна ему за то, что он взял эти хлопоты на себя: Лебо ушел из ее жизни, ушел навсегда.

Она могла больше не опасаться побоев, не опасаться за своего ребенка, а это было для нее важнее всего.

Мики неподвижно лежал в углу своей тюрьмы, сколоченной из толстых жердей. Его томило тягостное недоумение. Но он не сделал почти ни одного движения после того, как стремительным прыжком сбил с ног своего мучителя.

Он даже не зарычал, когда Дюран оттащил тело Лебо подальше от клетки. Им овладела гнетущая и всепоглощающая тоска. Он не вспоминал об ударах, которые обрушил на него траппер, о дубине, которая чуть было не размозжила ему голову. Он не замечал, как ноет его избитое тело, не обращал внимания на жгучую боль в кровоточащих деснах и в глазах, по которым Лебо полоснул хлыстом. Он думал только о Нанетте. Почему она убежала с таким громким криком, когда он прыгнул на грудь двуногого зверя? Ведь тот набросился на нее, чтобы растерзать, и растерзал бы, если бы он, Мики, не кинулся ей на помощь так стремительно, что цепь чуть не вывихнула ему шею. Ну, так почему же она убежала и не возвращается?

Он тихонько заскулил.

Солнце зашло, и ранний вечер северного края уже окутывал леса густым сумраком. Из этого сумрака перед клеткой Мики возникло лицо Дюрана. Мики с самого начала инстинктивно воспылал к охотнику на лисиц такой же ненавистью, какую он питал к Лебо, потому что между Дюраном и траппером существовало большое сходство - лица обоих были проникнуты одинаковой угрюмой свирепостью, которая была главной чертой характера и того и другого. И все-таки Мики не зарычал, когда Дюран начал внимательно его разглядывать. Он даже не шевельнулся.

- Уф! Дьявол! - сказал Дюран с дрожью в голосе.

Потом он засмеялся. Это был негромкий злорадный смех, клокотавший где-то в глубине его черной густой бороды, и у Мики по спине пробежал холодок.

Затем Дюран повернулся и ушел в хижину.

При его появлении Нанетта встала. Она была бледна как полотно, но в больших темных глазах горел новый огонь. Нанетта еще не оправилась от потрясения, вызванного внезапной трагической смертью Лебо, но выражение ее лица уже стало иным. Этого огня не было в ее глазах, когда Дюран вошел в эту хижину вместе с Лебо меньше трех часов назад.

И теперь он поглядел на нее со смутным беспокойством - перед ним с девочкой на руках стояла совсем другая Нанетта. Ему стало не по себе.

Когда муж обругал ее при нем, он только захохотал, а теперь у него не хватало духа смотреть ей в глаза - почему бы это? Черт! И как он раньше не заметил, что она настоящая красавица?

Дюран заставил себя преодолеть смущение и заговорил о деле, которое в эту минуту интересовало его больше всего.

- Вам надо бы поскорее избавиться от этого пса, - сказал он. - Так я его заберу.

Нанетта ничего не ответила. Она смотрела на него затаив дыхание. Дюран, решил, что она просто не расслышала, и хотел повторить свои слова, но тут ему вдруг пришло в голову, какую ложь следует пустить в ход.

Джеймс Кервуд - Бродяги Севера (Nomads of the North). 2 часть., читать текст

См. также Джеймс Оливер Кервуд (James Curwood) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Бродяги Севера (Nomads of the North). 3 часть.
- Вы ведь знаете, что мы с ним договаривались устроить бой между его п...

В дебрях Севера (The Country Beyond). 1 часть.
Пер. - И.Гурова. 1 Неподалеку от сурового северного берега озера Верхн...

Джеймс Кервуд «Бродяги Севера (Nomads of the North). 2 часть.»

"Бродяги Севера (Nomads of the North). 2 часть."

См. также Джеймс Оливер Кервуд (James Curwood) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Джеймс Кервуд
«Бродяги Севера (Nomads of the North). 2 часть.»