Пьер Алексис Понсон дю Террай
«Тайны Парижа. Часть 5. Роман Фульмен. 4 часть.»

"Тайны Парижа. Часть 5. Роман Фульмен. 4 часть."

- Если этого окажется недостаточно, - продолжал доктор, - то придется привезти и детей.

Октав де Р. поспешно вышел из комнаты, бегом спустился с лестницы, вскочил в карету маркиза и приказал кучеру:

- Скорей! В отель де Флар.

Карета покатила. Доктор, стоявший у окна до тех пор, пока карета не повернула за угол, подошел к Эммануэлю, продолжавшему дико смотреть вокруг себя. Он сделал знак капитану, который в ту же минуту вышел. Тогда доктор сел у изголовья больного и взял его за руку.

- Итак, сударь, вы узнаете меня?

- Я узнаю вас. Это вы принесли мне письмо.

- Сегодня утром, да.

И майор Арлев, ибо это был он, улыбаясь, прибавил:

- Это я унес ваши пятьсот тысяч франков.

- Кто же вы?

- Одно лицо объяснит вам то, что вы напрасно силитесь понять.

- Ах, - пробормотал Эммануэль, - барон...

- Вы увидите его... он сейчас придет.

Маркиз приподнялся на постели с горящими глазами и вставшими дыбом волосами.

- Я увижу его! Он придет, говорите вы?

Вместо ответа майор постучал три раза в перегородку. Через секунду дверь отворилась и маркиз увидал входящего де Мор-Дье, закутанного в саван вместо халата.

- Здравствуйте, маркиз, - сказал он с улыбкой светского человека, входящего в салон в день бала и раздвигающего толпу, чтобы принести свое приветствие хозяйке дома.

Эммануэль в ужасе смотрел на него. Барон задрапировался в складки савана и уселся в старое кресло из желтого утрехтского бархата, стоявшее рядом с постелью.

- Теперь, - сказал он, - поговорим...

- О, я схожу с ума! - пробормотал маркиз, удивление и ужас которого достигли своего апогея.

XXXIII

Пока маркиза де Флар-Монгори поспешно следовала за Октавом де Р. на улицу Принца, а англичанин, который, как, вероятно, догадался читатель, был не кто иной, как лорд Г., ехал по улице Пентьевр под впечатлением гнева и горя, узнав, что маленькие девочки уже уехали в сопровождении своей бонны и дамы в черном, наемная карета достигла предместья Сент-Оноре, быстро пересекла площадь Бово и проехала улицу Миромениль до Блисейских полей. Так как карета находилась недалеко от моста Согласия, а следовательно, и от предместья Сен-Жермен, то у бонны не явилось никаких подозрений. Но на круглой площадке Блисейских полей наемная карета внезапно остановилась, и кучер, повернувшись на сиденье, наклонился к окну кареты и сказал, что одна из лошадей расковалась и не может ехать далее. Старая дама открыла дверцу и вышла первая из кареты.

- Возьмем другую карету, - предложила она. Около тротуара стояла наемная четырехместная карета,

которая, по-видимому, ждала седоков. Старая дама сделала знак; кучер подъехал, а какой-то человек в блузе подбежал отворить дверцу кареты. Дама в черном взяла на руки одну из девочек и села первая. Бонна последовала за ней, взяв другую девочку, Берту. Но не успела она сесть и посадить ребенка к себе на колени, как человек в блузе, вместо того, чтобы удалиться, проворно вскочил в карету и захлопнул за собою дверцу. Бонна вскрикнула.

- Кто этот человек? - спросила она.

- Я знаю его, - спокойно ответила старая дама.

- Нет, - протестовала бонна, - я хочу выйти, я не хочу ехать с этим человеком.

- Сидите спокойно, моя милая, - сказала старая дама.

Но бонна принялась кричать и бросилась к двери. Стекла были матовые. Она хотела разбить их, но не могла. Человек в блузе расхохотался.

- Эта карета имеет особое назначение, - сказал он, - стекла у нее матовые и не опускаются.

Затем, так как бонна все еще силилась открыть дверцу, а дети, услыхав крики бонны, тоже принялись кричать, человек в блузе вынул из кармана нож и сказал на ухо мадемуазель Розалии:

- Еще одно слово - и я покончу с тобой.

Угроза зажала рот молодой девушке. Старая дама тем временем открыла коробку с засахаренным миндалем и подала маленьким девочкам, которые не заметили ножа. Миндаль утешил детей; бонна молчала. Карета продолжала путь с необыкновенной для наемного фиакра быстротой.

Стекла были матовые, и бонна, помертвевшая от страха, не могла различить, куда едет карета, но поняла, однако, что ее и детей похитили. Человек в блузе наклонился к ней.

- Вам не сделают ничего дурного, - вполголоса сказал он, - но если вы не будете благоразумны и попытаетесь еще раз открыть дверцу кареты и позвать на помощь, то я всажу вам в грудь нож, согласно данному мне приказанию.

- Но куда же вы везете меня, о Господи! - спросила бедная девушка, охваченная ужасом.

- Это вы увидите потом, - ответила старая дама. Карета мчалась с ужасающей быстротой в то время, как

маленькие девочки опустошали коробку с засахаренным миндалем. Мадемуазель Розалия скоро догадалась, что она едет по крупному песку большой дороги, а по множеству поворотов, которые делала карета, она поняла, что стараются сбить ее с пути. Карета ехала таким образом более часа, и скоро бедная бонна увидала, что день клонится к вечеру, а затем наступили и сумерки. Октябрь близился к концу, а потому темнело в пять часов. Наконец карета остановилась.

- Приехали, - сказала старая дама.

Человек в блузе постучал в стекло дверцы. Кучер сошел с сиденья и пошел открывать. Старая дама опять вышла первая, держа на руках одну из девочек. Розалия хотела бежать, но таинственный блузник взял ее под руку и вышел из кареты в одно время с нею... Тогда она оглянулась кругом, надеясь узнать место, где находится. Но ночь почти уже наступила. Карета остановилась на грязной и скользкой дороге. Молодая бонна увидала маленький домик, окруженный высокою стеной, с запертою решетчатой калиткой.

Старая дама позвонила, и калитка, открывавшаяся при помощи веревки, отворилась.

- Идите сюда, - сказала дама в черном. И она вышла, держа ребенка на руках.

- Куда мы идем? - спросила маленькая девочка бонну.

- Вы идете к маме, дитя мое, - ответила старая дама слащавым голосом.

- Идите, моя крошка, - сказал блузник гувернантке, - а не то берегитесь кинжала.

Дверь дома отворилась, на пороге появилась женщина средних лет с лампою в руке и поклонилась даме в черном, которая вошла в маленькую прихожую, прошла до лестницы и поднялась по ней, неся ребенка, в сопровождении бонны и маленькой Берты.

В первом этаже дама в черном открыла дверь и вошла в небольшую комнату, где стояла только одна кровать, а около кровати две колыбели.

- Мама! Где мама? Я хочу видеть маму! - кричала маленькая Берта и заплакала, потому что все происходящее вокруг нее начало удивлять и пугать ее.

- Она сейчас придет, - ответила старая дама ласковым голосом.

- И папа также, не правда ли?

- Разумеется, дети мои, - сказала дама в черном, добавив про себя: "Бедные дети! Вы уже никогда не увидите своего отца!.. "

В это время человек в блузе говорил плачущей бонне:

- Я думаю, дорогая моя, что вы будете спокойно вести себя и не будете искать случая бежать. Двери здесь заперты на засовы, а в окнах железные решетки.

XXXIV

Вернемся, однако, в Париж, на улицу Принца, где мы оставили маркиза Эммануэля Шаламбеля де Флар-Монгори, в ужасе смотревшего на барона де Мор-Дье, кокетливо задрапировавшегося в свой саван. Барон де Мор-Дье развалился в кресле и, улыбаясь, смотрел на Эммануэля, а тот бледный, трепещущий, тупо глядел на мертвеца, который хохотал до упаду и, казалось, сделал из своего савана маскарадный костюм.

- Ну, что, маркиз, - спросил барон после короткого молчания, - согласитесь, что вы не ожидали увидеть меня воскресшим?

Маркиз молча продолжал смотреть на барона.

- А теперь, мой дорогой, - продолжал барон, - когда комедия сыграна, вам можно сказать правду.

- Правду? - пробормотал Эммануэль, вернувший себе способность говорить.

- Да, маркиз, всю правду, как она есть: я не умер. Маркиз вскрикнул.

- Я чувствую себя как нельзя лучше. Дотроньтесь до моей руки, разве она холодна, как у привидения?

Барон протянул руку и коснулся Эммануэля, который невольно содрогнулся от этого прикосновения.

- Ну, разве мертвые воскресают когда-нибудь, - улыбаясь, продолжал барон. - И разве может человек, такой, как вы, философ, скептик, поверить хоть на одну секунду в существование привидений?

Слова барона, произнесенные насмешливым тоном, были для Эммануэля тою холодной водой, которую выливают на голову пьяного, впавшего в белую горячку человека. Он почувствовал, что рассудок вернулся к нему как бы по волшебству; в один миг маркиз овладел собою и, надменно взглянув на барона, спросил:

- Значит, это была мистификация?

- Сознаюсь.

- И меня одурачили?

Барон утвердительно кивнул головой.

- Вы мистификатор?

- Конечно!

- Отлично, - сказал маркиз, вдруг подымаясь с постели, на которую его положили. - Вы заплатите мне за обман, полагаю.

- Разумеется, - проговорил барон. - Но, быть может, вы пожелаете узнать, что побудило меня подшутить над вами?

- Я готов выслушать вас.

И маркиз Шаламбель де Флар-Монгори, который полностью пришел в себя, направился к стулу, стоявшему на другом конце комнаты, и посмотрел на барона де Мор-Дье и на таинственного доктора, который был у него в это утро в качестве поверенного Блиды.

Майор Арлев молча и безучастно стоял в продолжение короткого диалога, которым обменялись Эммануэль и де Мор-Дье. Барон указал рукою на него.

- Сударь, - сказал он, - это мой сообщник.

- Кто такой этот господин? - с холодным презрением спросил Эммануэль.

- Друг мой и Блиды.

- А! И вы также знаете Блиду?

- Ну, разумеется.

Презрительная улыбка мелькнула на губах маркиза Эммануэля Шаламбеля де Флар-Монгори.

- Так это с вами она разделит мои пятьсот тысяч франков? - спросил он.

- Вовсе нет.

- А этот господин, разумеется, несколько заинтересован в этом деле?

И Эммануэль указал на майора Арлева.

- Вы ошибаетесь, сударь, - холодно ответил последний. - Блида еще не получила своих пятисот- тысяч франков.

- Вот как!

- Они пока у меня.

Маркиз с удивлением взглянул на говорившего.

- И я готов отдать их вам, - прибавил майор.

С этими словами граф Арлев вынул из бумажника два векселя и подал их пораженному маркизу.

- Вы шутите, сударь! - вскричал тот.

- Нисколько.

И так как Эммануэль не решался взять векселя, то барон сказал:

- Дорогой маркиз, мы мистификаторы, но не воры. Письмо, которое вы выкупили такой дорогой ценой, и до сих пор еще находится в наших руках.

- Ах! Это уже слишком! - воскликнул маркиз. - Я сжег письмо, и так как вы сами убеждены, что мертвые не воскресают, то должны тем более признать, что сожженное письмо не может возродиться из пепла.

- На первый взгляд, это, конечно, невозможно, - согласился барон, - но на самом деле это так.

- Вы смеетесь, сударь!

Майор снова открыл бумажник и вынул оттуда пожелтевшее письмо, которое показал маркизу. Тот вскрикнул от удивления: это было то самое письмо, подписанное полковником Леоном, которое он сжег утром. Эммануэль хлопнул себя по лбу от злобы и ужаса.

- Ах, - вскричал он, - как все это странно! Мне кажется, что я схожу с ума...

- Дорогой маркиз, - насмешливо сказал барон, - погодите немного, и мы все объясним вам.

- Так говорите или берегитесь! - сердито крикнул Эммануэль. - Я убью вас обоих.

Майор пожал плечами.

- Дорогой маркиз, - продолжил де Мор-Дье, - Блида спросила с вас пятьсот тысяч франков за это письмо потому, что мы были убеждены, что вы не можете найти такой суммы без ведома вашей жены.

- Как? Вам и это известно!

- Блида была поражена, когда вы сказали ей, что пятьсот тысяч франков к ее услугам. Она посоветовалась с близкими ей людьми и, так как у нас был под рукою ловкий подделыватель документов, вам вручили прекрасную подделку письма полковника.

- Ну, что же, дайте мне настоящее письмо и берите пятьсот тысяч франков, - проговорил Эммануэль.

- Нет, - отказался майор.

- Почему?

- Потому что мы хотим отдать это письмо только одной особе...

- Кому?

- Черт возьми! - вскричал барон. - Конечно же, моей экс-мачехе, маркизе де Флар-Монгори.

- Негодяй! - крикнул маркиз.

В эту минуту раздался стук кареты, остановившейся у подъезда отеля.

- Держу пари, что это она, - сказал Мор-Дье. - Извините меня, маркиз, но вы понимаете, что я не могу показаться ей в этом хотя оригинальном, но немного легкомысленном костюме. Я пойду переоденусь.

Барон вышел, закутавшись в саван, а маркиз и не подумал остановить его, так сильно он упал духом от только что сделанной ему угрозы.

Это была действительно маркиза де Флар-Монгори, приехавшая в сопровождении Октава де Р.

- Сударь, - резко сказал майор Эммануэль, - лягте снова в постель и пусть не думают, что мы разыгрываем комедию; быть может, мне придется пустить вам кровь.

Эммануэль машинально повиновался. Две минуты спустя дверь отворилась и вошла маркиза в сопровождении Октава де Р. Госпожа де Флар вскрикнула от радости и бросилась к мужу.

- Ах, дорогой Эммануэль, - прошептала она, - что с вами случилось?

- Ничего или, вернее, почти ничего, - ответил маркиз.

Присутствие жены, приветливо и спокойно улыбавшейся, ее ясное чело и чистый взгляд заставили его на минуту забыть об ужасной угрозе барона де Мор-Дье.

- Дорогая моя, - ответил он, - со мною случилась странная вещь; я сделался жертвой мистификации.

- Мистификации? - вскричал Октав де Р.

- Да, - ответил Эммануэль.

Он взглянул на майора; тот снисходительно улыбался. Маркиз спокойно продолжал:

- Он только что вышел отсюда и сейчас возвратится, вы увидите его...

Маркиза вскрикнула от удивления, но в эту минуту послышался глухой стук, похожий на удары молотка.

- Слушайте, - сказал майор с грустной улыбкой, - барон Мор-Дье настолько жив, что в данную минуту заколачивают его гроб.

Маркиза де Флар вскрикнула. Октав де Р. также. Мнимый доктор продолжал:

- Ваш муж, сударыня, окончательно сошел с ума!

Если бы молния упала к ногам маркиза, если бы пропасть разверзлась перед ним, или он увидал бы блеснувший на солнце нож гильотины, спускающийся над его головой, то едва ли он испытал бы больший ужас, чем тот, который произвели на него последние слова графа Арлева: "Ваш муж сошел с ума, сударыня!".

Человек нормальный, услыхав, что он сошел с ума, бывает настолько поражен, что действительно теряет рассудок.

Эммануэль окаменел и тотчас понял, какую низкую ловушку расставили ему.

Уверять, что барон не умер, в присутствии де Р., который видел его лежащим между четырьмя восковыми свечами и закрытого саваном, в присутствии жены, которая только что слышала удары молота, заколачивавшего крышку гроба, - не значило ли это подтвердить ужасные слова человека, выдающего себя за доктора? Маркизу сразу пришло в голову все это, а также и то, что в руках доктора находится письмо, из которого маркиза де Флар может убедиться, что ее муж убийца. И так как майор устремил на него свой холодный и спокойный взор, который, казалось, говорил: "Берегитесь!", то он не сказал ни слова. Тогда мнимый доктор взял маркизу под руку и отвел ее в конец комнаты.

- Сударыня, - сказал он ей, - ваш муж помешался, но его сумасшествие излечимо, и я даже думаю, что оно будет непродолжительно.

- Ах, доктор, - прошептала маркиза, залившись слезами, - правду ли вы говорите?

- Я русский, - продолжал майор, - и в своей стране пользуюсь большой известностью как специалист по душевным болезням.

- О, спасите моего мужа, - вскричала маркиза. - И все мое состояние...

Майор жестом и улыбкой остановил ее.

- Я живу в Париже, в домике на берегу реки, - продолжал он. - Там царит глубокая тишина, и если вы хотите доверить мне лечение вашего дорогого больного...

- Ах, если это необходимо... сударь.

- Я отвезу его туда сегодня же и ручаюсь, что вылечу его.

- А вы разрешите мне видеть его?

- Хоть весь день и даже можете привозить к нему детей.

- Хорошо, доктор, - пробормотала вся в слезах бедная женщина.

- А теперь, - продолжал мнимый доктор, - уезжайте, сударыня, ваши слезы могут еще более расстроить больного... Приезжайте сегодня вечером в восемь или девять часов в Пасси и привезите детей.

Майор сделал знак Октаву де Р. и шепнул ему:

- Проводите маркизу.

Эммануэль видел и слышал все, но, казалось, впал в какое-то моральное и физическое оцепенение. Он смотрел на уезжавшую жену, не имея силы произнести ни слова, ни сделать движения, чтобы остановить ее. Эммануэль имел вид человека, пораженного громом. Но едва захлопнулась дверь за его женой и другом, как он вскочил с постели и крикнул майору:

- А, негодяй! Повтори-ка мне теперь, что я помешался?

- Разве вы предпочитаете, - холодно ответил майор, - чтобы я сказал маркизе, что вы убийца?

При этих словах маркиз весь задрожал и глухо пробормотал:

- Господи! Да что же вы хотите сделать со мною?

- Мы хотим, чтобы маркиз Шаламбель де Флар был сумасшедшим!

Едва майор Арлев произнес эти слова, как дверь отворилась и вошел барон де Мор-Дье. Он уже не был закутан в саван, как только что перед этим, но очень прилично одет в черный сюртук, на котором красовалась офицерская розетка Почетного легиона. При виде его подавленное состояние духа маркиза перешло в страшный гнев. Эммануэль пошел навстречу барону де Мор-Дье и смерил его взглядом с головы до ног.

- Барон, - сказал он ему, - так как я не знаю этого человека, то во всем обвиняю вас.

Сказав "этого человека", маркиз указал на майора Арлева. Последний пожал плечами и промолчал. Но барон улыбнулся, и его улыбка была так печальна, что она удивила Эммануэля.

- Бедный маркиз, - сказал он ему, - держу пари, что вы видите во мне вашего смертельного врага и завистника, которому ваше счастье стоит поперек горла и который поклялся разрушить его?

- Сударь, - сказал на это маркиз, - ваше поведение, мне кажется, подтверждает такое мнение.

- Вы заблуждаетесь, маркиз.

- Я заблуждаюсь?

- Да; не по моей инициативе и не по моему желанию разыграна вся эта комедия.

- Так по чьему же?

- По приказанию особы, которой я служу слепым орудием и у которой - увы! - я в руках.

- Сударь, - запальчиво крикнул Эммануэль, - берегитесь! Я не знаю, о какой особе вы говорите, но я знаю прекрасно, что вы автор мистификаций и что вы должны драться со мною...

- Это совершенно невозможно...

- Что? - надменно вскричал маркиз. Барон холодно повторил:

- Я не могу драться с вами.

- Почему?

Майор Арлев, до тех пор молчаливый свидетель спора, взял на себя труд ответить маркизу.

- Я могу объяснить вам это, - проговорил он.

- Вот как?

Маркиз смерил взглядом с ног до головы мнимого доктора. Тот продолжал:

- Барон де Мор-Дье не может драться с вами, потому что вы сумасшедший, потому что в глазах всего света вы должны быть таковым.

Майор произнес эти слова холодно и твердо, как судья, произносящий приговор; затем, обращаясь к барону, он спросил:

- Карета внизу?

- Да.

- С моими людьми?

- Они ждут на тротуаре.

- Отлично! Дайте руку маркизу и едемте. Гнев Эммануэля утих, и он снова задрожал:

- Но куда же вы меня повезете? - спросил он с отчаянием.

- Ко мне, в Пасси.

- К вам! Но кто же вы?

- В глазах вашей жены я доктор-психиатр.

- А для меня?

- А для вас, - грустно сказал майор, - я исполнитель ужасного приговора, который убьет вас.

Голос майора был так торжествен, что маркиз похолодел до мозга костей, и волосы у него встали дыбом.

- Ах, мой бедный Шаламбель, - прошептал барон, беря его под руку и увлекая за собою, - не безнаказанно же мы были оба членами общества "Друзья шпаги".

Эти слова уничтожили в маркизе всякое чувство сопротивления, и он последовал за де Мор-Дье и за майором Арлевым.

Карета, запряженная парой, дожидалась на улице, у подъезда меблированного отеля. Два человека, одетых в длинные сюртуки и которых можно было бы принять по их выправке и по манере, с которой они носили свои надвинутые на самые уши шляпы, за торговых приставов, прогуливались по тротуару.

Заметив вышедших маркиза и его двух спутников, один из них открыл дверцу кареты.

- Садитесь, маркиз, - сказал де Мор-Дье Эммануэлю, который шел шатаясь, как человек, пораженный каким-то ужасным потрясением.

Эммануэль сел. Майор поместился с правой стороны от него, а барон с левой, один из лакеев сел напротив на скамейку. Другой поместился рядом с кучером.

- Это мои больничные служители, - пояснил майор. И, наклонившись к уху маркиза, он прибавил:

- Я надеюсь, сударь, что вы во время пути не поддадитесь безумному соблазну и не позовете себе на помощь полицейского. Я захватил с собою бумаги, свидетельствующие, что я действительно врач, занимающийся лечением сумасшедших, и мои больничные служители могут подтвердить это.

- Будьте покойны, сударь, - ответил Эммануэль, - я ничего и никому не скажу и никого не позову себе на помощь.

- В Пасси! - крикнул майор кучеру.

Карета помчалась, доехала до набережной, пересекла Сену по мосту Согласия и скоро очутилась в Пасси, где и остановилась перед красивым домом, построенным на берегу реки.

- Вот ваша тюрьма, - сказал де Мор-Дье Эммануэлю, показав ему дом. - Как видите, на первый взгляд, она не особенно печальна.

Майор вышел первый и позвонил у решетки сада, находившегося перед домом. Ливрейный лакей отворил дверь. Майор, продолжая идти вперед, провел своего пленника в большую красивую залу, расположенную в нижнем этаже, где в камине пылал огонь. Он пододвинул маркизу стул.

- Садитесь, мой пленник, - сказал он ему, - и позвольте мне сообщить вам программу той жизни, которую вы будете вести здесь.

Но маркиз жестом прервал его.

- Сударь, - сказал он ему, - я был благоразумен и не делал напрасных попыток сопротивления. На вашей стороне сила физическая и моральная, и я принужден уступить. Но, может быть, вы не откажете мне дать небольшое объяснение?

- Спрашивайте! - сказал майор.

- Зачем вы привезли меня сюда?

- Чтобы в глазах маркизы излечить ваше безумие.

- Вы прекрасно знаете, что я не сумасшедший...

- Разумеется. Но барон и я...

- Имеете интерес выдать меня за такового, не так ли?

- Именно.

- Ну, уж этого интереса я положительно не понимаю, - сказал совершенно спокойно маркиз.

Барон и майор обменялись таинственным взглядом. Маркиз понял этот взгляд и, обращаясь непосредственно к де Мор-Дье, сказал:

- Ну, ответьте мне. Вы не можете быть орудием мести одной из жертв нашей старой ассоциации...

Барон молчал.

- Если вы хотите уронить меня в глазах моей жены, то тут причиной может быть только личная месть. Вы имеете право ненавидеть ту, которая была вашей мачехой и называлась баронессой де Мор-Дье, но имеете ли вы право ненавидеть меня?

- Нет, - согласился барон.

- Если вами руководит желание получить деньги, то говорите, и я готов всем пожертвовать... Я достаточно богат, чтобы дорого заплатить за свое счастье.

Барон пожал плечами и промолчал. Майор гордо взглянул на Эммануэля.

- Вы заблуждаетесь, сударь, - сказал он ему. - Не выгода руководит поведением барона, и письмо, которым мы владеем, не продается. Оно останется в наших руках до тех пор, пока не найдем нужным воспользоваться им в виде угрозы, как дамокловым мечом.

- Вы палачи! - вскричал Эммануэль, виски у которого оросились холодным потом.

- Может быть.

- Но палачи действуют по праву закона...

- Совершенно верно.

- Чем же вы-то руководствуетесь? - спросил он, вздрогнув.

Майор ответил на это:

- Закон, которому мы служим орудием, был известен в Риме три тысячи лет назад, и он называется возмездием.

Эммануэль опустил голову на руки, и слезы брызнули у него сквозь пальцы.

- Маркиз, - сказал тогда барон де Мор-Дье скорее грустно, чем насмешливо, - вы должны помнить, что ради вас маркиз Гонтран де Ласи убил на дуэли генерала де Флар-Рювиньи.

- Молчите! - прошептал Эммануэль, с испугом вскочивший при этом напоминании, и отнял руки от лица, залитого слезами.

- И опять-таки ради вас, - продолжал барон, - шевалье д'Асти довел маркиза де Флар-Монгори, вашего приемного отца до апоплексического удара... Вы знаете отлично также и то, что де Монгори пришла фантазия жениться после того, как он узнал, что генерал, его кузен, умер.

При этих словах маркиз почувствовал полный упадок духа и потерял способность сопротивляться. Он понял, что час возмездия настал, и, как у преступников, бледнеющих при виде орудия смерти, у него явилась только одна мысль: просить пощады.

- Да, - пробормотал он, - я был преступен и заслуживал самого жестокого наказания, но я раскаивался в течение шести лет...

Барон прервал его презрительным жестом.

- Ну, мой милый, - сказал он, - вы утратили память: не вы ли мне говорили еще вчера, что никогда не испытывали ни малейшего угрызения совести и считаете себя счастливейшим из смертных?

- Это правда... - пробормотал маркиз.

- Не говорите же о воображаемом раскаянии...

- Но подумали ли вы, - вскричал маркиз, - что, губя меня, вы губите еще трех невинных существ: мою жену и моих детей.

Майор и барон сделали жест, который означал:

- Это несчастье, о котором мы сожалеем; но оно неизбежно.

Маркиз снова отдался порыву ужасного горя.

- Ну, что ж! - воскликнул он. - Покажите это письмо моей жене, откройте ей все... Что за беда! Я брошусь к ее ногам, буду молить о прощении, и так как она добра и любит меня, то простит, потому что в течение семи лет я жил как честный человек и семьянин и не имел ничего общего с этими людьми... потому что...

- Ах, Боже мой! Маркиз, - прервал его де Мор-Дье, захохотав, - прежде чем бросаться к ногам госпожи де Флар и решаться на такое крайнее средство, которое, по моему мнению, безрассудно, потому что ваши руки обагрены кровью де Верна, лучше постарайтесь узнать, в чем будет состоять ваше наказание! Быть может, судьба, на которую вас обрекли, менее ужасна, чем та, которую вы сами себе готовите.

- Может быть, говорите вы? - перебил Эммануэль. - Разве вы не знаете, какая меня ждет участь?

- Нет.

- Но этот-то человек знает?.. Эммануэль указал на майора.

- Нет, - ответил, в свою очередь, майор.

- От чьего же имени вы действуете? - спросил маркиз, вздохнув. - Если не знаете ни тот, ни другой, какое меня ждет наказание?

Майор и барон молчали; в эту минуту дверь в глубине залы отворилась. Маркиз, удивленный, испуганный, увидал женщину, одетую в черное, которая медленно направилась к нему и холодно на него посмотрела. Затем эта женщина сделала рукою знак. По этому знаку майор Арлев и де Мор-Дье поклонились и вышли. Эммануэль с немым ужасом глядел на нее. Она была молода и замечательно красива, но ее молодость преждевременно поблекла, а красота была мрачная и роковая. На её тонких, бескровных губах маркиз заметил улыбку, которая привела его в содрогание.

- А! - сказала она. - Вы спрашивали, от чьего имени действуют эти люди?

- Да, - пробормотал маркиз.

- Они действуют по моему приказанию, - холодно сказала молодая женщина.

- Кто же вы?

- Не все ли вам равно? Я имею право наказать вас...

- Вы?

- Я.

- Что же такое я вам сделал? Я вас никогда не видал, сударыня.

- И я также...

- В таком случае...

- Маркиз, - возразила женщина, одетая во все черное, - я ношу траур по человеку, которого убило общество "Друзей шпаги".

Маркиз вздрогнул и вскрикнул.

- Кто же вы? - повторил он.

- Меня зовут маркизой Гонтран де Ласи, - медленно проговорила она.

Маркиз еще раз вскрикнул от ужаса, на что Дама в черной перчатке насмешливо и громко рассмеялась.

- Ах, держу пари, г-н Шаламбель, - сказала она, - что теперь вы понимаете, по какому праву я мщу вам и осмеливаюсь покушаться на ваше полное до сих пор благополучие.

Маркиз, пораженный, упал к ногам Дамы в черной перчатке.

- Пощадите! - пробормотал он.

- Нет, - сказала она насмешливо. - Я не пощажу, я не имею права щадить "Друзей шпаги". Но я устала убивать и хочу видоизменить наказание.

И она со злой улыбкой взглянула на маркиза.

- Маркиз, - сказала она, - вы не умрете, подобно капитану Лемблену и шевалье д'Асти... нет... вам я назначу другое наказание.

И когда испуг Эммануэля достиг последних границ, мстительница прибавила:

- Вы будете жить, маркиз, но вас будут считать мертвым, и ваша жена и дети будут носить по вас траур.

Едва маркиза де Ласи договорила, как раздался стук кареты, остановившейся у решетки дома.

XXXV

Карета, остановившаяся у решетки, была та самая, которая несколько часов назад отвезла маркиза де Флар с улицы Пентьевр на улицу Принца и в которой уехала маркиза де Флар.

Русский доктор, или, вернее, граф Арлев, который разыграл роль доктора, сказал маркизе:

- Уезжайте и возвращайтесь сегодня вечером в Пасси вместе с детьми.

Эммануэль услышал эти слова и при стуке кареты вздрогнул от радости. Его жена и дети приехали навестить его. В присутствии женщины, которая явилась потребовать у него отчета за кровь своего мужа, маркиз почувствовал прилив храбрости.

- Ну, что ж! - прошептал он. - Я брошусь к ногам жены, возьму своих детей на руки и буду искать в них защиты. Эти три ангельские головки смягчат, быть может, моих ожесточенных врагов.

Маркиз еще раз не принял в расчет судьбу.

Из кареты вышло только одно лицо, и при свете фонаря маркиз увидел его проходящим по двору и подымающимся по ступеням подъезда. Но это была не маркиза, а Октав де Р., друг Эммануэля.

Маркиз почувствовал, что мужество покидает его. Дама в черной перчатке поспешно схватила его за руку, увела в дверь, в которую она только что вошла, и сказала ему повелительным голосом:

- Слушайте! Если вы хотите жить, то не произнесете ни одного слова и не будете кричать...

Маркиз слышал, как в соседней комнате отворилась дверь, затем раздался шум шагов и, наконец, голос Октава де Р. сказал:

- Здравствуйте, доктор, простите, что я так поспешно явился, но случилось страшное несчастье...

- Несчастье! - раздался голос мнимого доктора. Эммануэль хотел было крикнуть, но Дама в черной перчатке зажала ему рукою рот и прошептала:

- Молчи!

Затем она взглянула на него, и взгляд ее был так грозен, что он почувствовал себя порабощенным, побежденным и как бы парализованным.

- О каком несчастье вы говорите, сударь? - спросил доктор в соседней комнате.

Октав де Р. ответил:

- Маркиза близка к сумасшествию.

- Бедная женщина!..

Эммануэль вздрогнул и сделал попытку снова крикнуть что-то.

- Молчи! - повторила Дама в черной перчатке.

- Ах, бедная женщина, - проговорил мнимый доктор, - ее сильно потрясла болезнь мужа.

- О, не это... Ее дочери...

При этих словах маркиз попытался вырваться; он хотел оттолкнуть Даму в черной перчатке, открыть дверь и броситься в комнату, где разговаривали доктор и Октав де Р.

Но молодая женщина обхватила своими белыми, нежными руками его горло и крепко сжала его.

- Молчи! - проговорила она еще раз, - или твои дочери погибли.

Эта угроза устрашила бедного отца, и он продолжал слушать, задыхаясь, и с волосами, вставшими дыбом.

- Ну, так что же случилось с ее дочерьми? - спросил мнимый доктор.

- Они исчезли.

- Исчезли?

- Их похитили обеих...

- Но когда? Где?.. И как... - вскричал майор Арлев, который так хорошо разыграл роль изумленного человека, что де Р. повторил ему: - Вы с ума сошли, сударь?

- Увы! Нет; пока я ездил, несколько часов назад, за маркизой в ее отель и затем отвозил ее на улицу Принца, какая-то женщина явилась на улицу Пентьевр.

- Ну, и что же?

- Она сказала, что приехали по поручению маркизы, которая требует своих детей. Бонна, ничего не подозревая, села в карету, которая привезла неизвестную женщину, и с тех пор больше не видали ни ее, ни детей.

Слова Октава как громом поразили Эммануэля. Маркизе де Ласи не было уже надобности приказывать ему молчать: он опустился на колени, разбитый, задыхающийся, безмолвный, сложив руки и подняв глаза к небу.

Однако он слышал вопрос доктора:

- Как выглядела эта женщина?

- На ней было надето черное платье, и она уже пожилых лет.

- Это она! - вскричал доктор.

- Кто она?

- Воровка детей.

И так как де Р. вскрикнул, то доктор продолжал:

- Нельзя терять ни минуты, потому что эта женщина немедленно покинет Париж. Она принадлежит к ужасной шайке, сделавшей своим ремеслом похищение детей богатых родителей, и увозит их из отчизны в Германию, в Венгрию, в Богемию, а часто даже в Испанию.

- Но для чего? С какой целью?

- Чтобы заставить неутешных родителей заплатить за них большой выкуп... но погодите, едемте скорее... быть может, еще не поздно...

Октав де Р., растерянный, пораженный, позволил мнимому доктору увлечь себя.

Маркиз Эммануэль не освободился силою из рук Дамы в черной перчатке и не вышиб двери, чтобы догнать их, только потому, что мстительница, наклонившись к его уху, шепнула:

- Берегись! Если ты сделаешь хоть одно движение, то дети твои погибнут.

Маркиз не шевельнулся и даже ни один мускул не дрогнул на его лице.

Он как бы обратился в соляную статую, называвшуюся женою Лота, которая стояла на дороге в Содом и смотрела своими потухшими глазами на проклятые города, уничтоженные небесным огнем.

Неподвижный и страшно упавший духом, он слышал, как мнимый доктор и Октав де Р. вышли, прошли двор и уехали в его собственной карете.

Тогда раздался звонкий, насмешливый хохот, и Дама в черной перчатке сказала ему:

- Ну, маркиз, теперь ты видишь, что те, кто служит мне, играют свою роль на диво. Твой мнимый врач, которому прекрасно известно, где находятся твои дочери, и особа, похитившая их, будет возить твоего друга де Р. повсюду, только не привезет туда, где они теперь.

Эти слова разорвали темную пелену, которая, по-видимому, парализовала умственные и физические силы маркиза. Эммануэль, слабый, умирающий, полупомешанный от горя, выпрямился с горящими глазами, с пеною у рта, страшный; и окинул своего врага молниеносным взглядом.

- А! Так вы знаете, где они? - вскричал он: - И вы осмелились признаться мне в этом?

Но молодая женщина спокойно вынесла его взгляд и сказала:

- Берегитесь, маркиз, вы оказываете мне неуважение и забываете, что у меня есть заложницы...

Эти слова разом успокоили ярость Эммануэля и произвели на него неожиданную реакцию.

Он упал на колени перед Дамой в черной перчатке и с мольбой протянул к ней руки. В эту минуту он окончательно забыл о себе и думал только о жене и дочерях: о матери, лишенной детей, и о детях, вырванных из-под родительского крова!

И голосом, разбитым от страданий, который тронул бы даже самое черствое сердце, он прошептал:

- Ах, сударыня, скажите только слово, прикажите мне убить себя, и я тотчас же исполню ваше приказание, во верните детей их несчастной матери...

- Это зависит от вас, маркиз...

- О, говорите! - вскричал он.

- Ну, так слушайте, - сказала она. - Если вы не будете слепо повиноваться мне, вы никогда не увидите своих детей, но вы очутитесь лицом к лицу с вашей женой, которая возненавидит вас и будет презирать, потому что она узнает, что ее муж - убийца, и мстители за тех, кого он убил, лишили ли ее, невинную, ее детей...

И Дама в черной перчатке докончила со злой улыбкой:

- Неужели вы не видите теперь, маркиз, какую позорную, печальную, полную терзаний жизнь вам придется вести подле вашей жены у осиротевшего очага? Ваших детей не будет там, маркиз, и вы их никогда не увидите...

- О, Господи! - прошептал Эммануэль. - Возьмите мою жизнь, но верните мне моих детей...

- Тебе нет, я не верну их, - сказала Дама в черной перчатке. - Но твоей жене - да. И если ты захочешь, то твоя жена и дети будут оплакивать тебя, как самого лучшего мужа и отца, они будут носить по тебе траур и чтить твою память.

- Ах, я догадываюсь, - проговорил несчастный, измученный отец, - вы хотите, чтобы я убил себя...

- Быть может.

- Но скажите, по крайней мере, увижу ли я их в последний раз?. - вскричал он вне себя.

- Нет, - сухо сказала Дама в черной перчатке и прибавила: - выбирай: или вернуться к жене, которая завтра же узнает, что ты был одним из убийц де Верна, и жить с нею без детей, которых она никогда в этом случае не увидит на этом свете...

- Нет, нет, никогда! - воскликнул де Флар, окончательно теряя голову.

- В таком случае повинуйся...

- Что же я должен сделать, Боже мой?

Дама в черной перчатке подошла к камину и дернула сонетку. Дверь тотчас же отворилась, и барон де Мор-Дье вошел со свечою в руке, потому что уже настала ночь и Дама в черной перчатке и маркиз находились в темноте.

- Написали вы ваше завещание, маркиз? - спросила она.

- Да.

- Это хорошо. Иначе вы могли бы написать его здесь, пометив задним числом, и его нашли бы в ваших бумагах. Однако сядьте сюда и пишите...

Она указала ему на стол, где находились перья и чернила. Эммануэль взял перо и ждал. Дама в черной перчатке начала диктовать:

"Сегодня в десять часов вечера, когда я ложился в постель, я увидал тень барона де Мор-Дье, который преследовал меня и обвинил в том, что я оскорбил его, покойника, откинув с лица его погребальный покров. Барон сделал мне знак следовать за ним, и я повинуюсь. Куда он ведет меня, я не знаю; но мертвые имеют такую непреодолимую власть увлекать за собою, которой живые напрасно пытались бы противиться.

Маркиз Ш. де Флар-Монгори".

А так как Эммануэль колебался подписать свое имя, настолько подобное завещание казалось ему странным, то она сказала:

- Пишите же, маркиз. Вы должны понять, что сумасшедший, собирающийся убить себя, не может написать такое завещание, как человек нормальный.

- Но... разве я собираюсь убить себя?

- Пишите.

Эммануэль написал и подписался. Когда он кончил, Дама в черной перчатке сказала де Мор-Дье:

- Прикажите подать себе верховую лошадь и скачите, вы знаете куда. Теперь можно вернуть детей их матери.

Барон поклонился и вышел. Мстительница продолжала:

- Ваш доктор оставил вас совершенно спокойным. Ничего не подозревая, он уехал, не приказав вашим сторожам строго следить за вами. Вы воспользовались этим и ушли. Решетка была полуоткрыта; вы проскользнули на улицу, а так как около вашего дома протекает Сена, то вы бросились в воду, оставив на берегу свою шляпу.

Маркиз, и без того уже сильно потрясенный, не мог удержаться, чтобы не вздрогнуть.

- Значит, я умру? - спросил он во второй раз.

Дама в черной перчатке снова позвонила. На звонок явились два человека, те самые, которых маркиз видел на тротуаре улицы Принца и которых майор Арлев представил ему в качестве больничных служителей; они несли объемистый предмет странной формы, тщательно закутанный в покрывало. По знаку Дамы в черной перчатке они положили этот предмет на пол. Тогда она спросила их:

- Все ли готово?

- Да, сударыня.

- А почтовая карета...

- Она ждет в ста метрах отсюда, на набережной.

- Отлично.

Она сделала знак, и вошедшие раскрыли принесенный ими странный предмет. Маркиз сделал шаг назад, охваченный ужасом и отвращением. Перед ним был труп!

XXXVI

Труп, который лежал перед маркизом Эммануэлем де Флар-Монгори, был страшен. Но не потому, что он уже разложился, как это можно было бы предположить, а потому, что лицо его было отвратительно и неузнаваемо. По-видимому, оно было изуродовано каким-нибудь химическим процессом, потому что, в то время как тело не подверглось тлению и даже отчасти сохранило гибкость, свидетельствующую о недавней смерти, губы трупа вздулись, нос представлял собою зияющую рану, образовавшуюся, вероятно, при сильном падении, доходившую до самого черепа. Открытые глаза были ужасны. Узнать по лицу, кто был покойник, было бы невозможно, даже долгое время всматриваясь в него.

Волосы у трупа были темно-русые, совершенно такого же цвета, как у маркиза.

Дама в черной перчатке молчала, пока Эммануэль рассматривал труп со страхом, вызывавшим у него головокружение. Затем она взглянула на него и сказала:

- Маркиз, это человек, утонувший сегодня утром, на рассвете. Это был бедный бухгалтер без должности, родившийся в Бельгии; ему тридцать шесть лет. Это, кажется, ваши лета, маркиз?

Эммануэль ответил, не вполне поняв вопрос Дамы в черной перчатке:

- Да.

Она продолжала:

- Он одного роста с вами, и волосы у него такие же, как у вас...

Она остановилась. Эммануэль все еще не понимал значения ее слов.

- Он утонул сегодня утром, - продолжала она. - И я купила его труп у моряков, вытащивших его из воды; человек, у которого вы теперь находитесь, очень опытный химик; он обезобразил ему лицо, как вы могли в этом убедиться.

- Но к чему вы все это говорите мне? - вскричал наконец маркиз.

- А! Так вы не понимаете? - ответила она с насмешливой улыбкой.

- Нет.

- Человек этот, которого звали Виктором Барбье и исчезновение которого не обратит на себя ничьего внимания, будет торжественно похоронен.

Маркиз вздрогнул.

- Он будет похоронен по первому разряду; все судейские и государственные представители проводят его до места последнего упокоения, а на кладбище отца Лашеза ему поставят памятник со следующей надписью: "Здесь покоится тело Эммануэля Шаламбеля, маркиза де Флар-Монгори, депутата ***, скончавшегося на тридцать седьмом году своей жизни".

Эммануэль вскрикнул.

- А! Вы понимаете теперь, маркиз, вы понимаете, зачем обезобразили лицо этого человека, бросившегося в Сену?

- Но кто же, - вскричал маркиз, задрожав, - кто осмелится засвидетельствовать, что этот человек - я?

- Ваше платье, ваши драгоценные вещи, ваш бумажник, находящийся у вас в кармане, где лежат письма и визитные карточки.

Дама в черной перчатке сделала знак своим людям, открыла дверь и исчезла, оставив пораженного Эммануэля. Люди, принесшие труп, схватили Эммануэля и начали насильно раздевать его. Через несколько минут маркиз де Флар был так же гол, как и тело несчастного Виктора Барбье.

Тогда один из незнакомцев, пассивно исполнявших малейшее приказание Дамы в черной перчатке, открыл шкап, вынул оттуда другое платье и белье и подал их маркизу.

- Оденьтесь, - сказал он ему.

Маркиз, разбитый горем, потерявший сознание от ужаса, повиновался и скоро оказался одетым в дорожный костюм, костюм зажиточного негоцианта, объезжающего своих провинциальных клиентов. Фуражка и маленькая сумочка для денег довершали этот странный костюм. В это время другой незнакомец надевал на труп сорочку и платье маркиза. Затем, подойдя к последнему, он взял его руку и снял у него с пальца кольцо, чтобы надеть его на палец мертвеца. При этой дерзости Эммануэль отчаянно вскрикнул. Это было его обручальное кольцо.

Дама в черной перчатке вошла в комнату спокойная, насмешливая и в то же время печальная.

- Вы поняли, маркиз, - сказала она ему, - что Эммануэль Шаламбель умер и что маркиза де Флар, его жена, и его дочери будут носить по нем траур.

- Что же вы хотите сделать со мною? - вскричал несчастный отец в полном унынии.

- Вы это сию же минуту узнаете.

Давая этот уклончивый ответ, она указала рукой на двор. Раздался звонок; ворота распахнулись и из въехавшей во двор кареты вышел барон де Мор-Дье.

- Погодите. Вы увидите, как я держу свое слово, - сказала она.

Вошел барон.

- Маркиз, - проговорил он, - ваши дочери с их гувернанткою едут в карете в Париж; через несколько минут они будут возле своей матери.

Слова эти вызвали радость у пришедшего в уныние маркиза. Но это продолжалось только один миг.

- Боже мой! - прошептал он. - Неужели я больше никогда их не увижу?

Дама в черной перчатке промолчала.

- Маркиз, - грустно сказал барон, - вы осужденный, а я назначен исполнить приговор.

- Вы? - удивился Эммануэль.

- Увы!

Тогда маркиза де Ласи взяла бумажник с камина.

- Смотрите, - сказала она, - здесь вы найдете пятьсот тысяч франков и паспорт.

- Куда же я поеду? - печально переспросил маркиз.

- Пятьсот тысяч франков дадут вам возможность жить соответственно тому имени, которое прописано в паспорте. Отныне вас будут звать Шарлем Марселеном.

- Но куда же я поеду? - печально переспросил маркиз.

- В Гавр; я провожу вас туда, - сказал барон де Мор-Дье.

- А... затем?

- В Гавре вы сядете на пароход "Прекрасный провансалец", который должен сняться с якоря завтра в полдень.

- А куда он отвезет меня?

- В Ост-Индию, и вы оттуда никогда не вернетесь; я вам советую это, если вы дорожите тем, чтобы к вашей памяти сохранили благоговейное воспоминание ваши жена и дети...

- Моя жена, мои дети... о, Господи! - Эммануэль произнес эти слова прерывающимся от рыданий голосом и тяжело упал на пол.

Он лишился сознания.

- Отнесите его в почтовую карету, - приказала Дама в черной перчатке. - Ночная прохлада приведет его в чувство.

- Ах, сударыня, - прошептал де Мор-Дье, - вы безжалостны!

- Сударь, - ответила она на это, - есть глава в истории нашей жизни, которую вы позабыли. В тот вечер, когда маркиз Гонтран де Ласи вступил в брак, к нему явился человек, одетый в черное, и приказал ему от имени ассоциации убийц, членом которой были и вы, покинуть бал, родственников, друзей, молодую супругу, овдовевшую ранее, чем она стала женою...

Барон опустил голову. Дама в черной перчатке докончила свои слова, громко расхохотавшись:

- И его также хотели отправить в Ост-Индию, за тысячу лье от всего, что он любил, и его убили от имени всей вашей ассоциации за то, что он отказался уехать...

- Боже мой! - прошептал барон. - Какое наказание определили вы мне, сударыня?

- Вы это узнаете завтра, когда вернетесь из Гавра. Она сделала знак. Неизвестные люди подняли на руки маркиза Эммануэля Шаламбеля де Флар-Монгори.

- Идите! - приказала Дама в черной перчатке. Барон вышел последним и последовал за остальными.

Когда Эммануэль открыл глаза, он увидел себя полулежащим в почтовой карете, мчащейся во весь опор по Нормандской дороге в дождливую холодную ночь.

- Где я? - спросил он было себя.

Но он заметил барона де Мор-Дье, бледного и грустного, сидящего напротив него, и немедленно вспомнил все. Барон сказал ему:

- Вы на Гаврской дороге, по которой Шарль Марселей поедет в Калькутту, а парижские газеты тем временем оповестят о смерти маркиза Эммануэля Шаламбеля де Флар-Монгори.

XXXVII

Действительно, на следующий день, в то время, когда коммерческий корабль "Прекрасный провансалец" снялся с якоря, Эммануэль стоял на палубе с видом человека, пораженного громом, и с отчаяньем смотрел на берега Франции, понемногу исчезавшие в морском тумане, вечерние газеты выпустили заметку:

"Крайне таинственное происшествие привело в изумление весь аристократический мир и правительственные сферы.

Г-н маркиз Шаламбель де Флар-Монгори, один из молодых знаменитостей парижской адвокатуры и палаты депутатов исчез при следующих обстоятельствах. Маркиз де Флар внезапно помешался вчера днем. Болезнь его, говорят, была вызвана смертью одного из его знакомых, барона де Мор-Дье.

Маркиза немедленно перевезли в Пасси к русскому врачу, пользующемуся большой известностью у себя на родине.

Врач этот брался вылечить г-на де Флара. К несчастью, в прошлую ночь его пансионер сумел обмануть бдительность сторожей и убежал, оставив на столе в спальне нечто вроде завещания, где он говорит, что тень барона де Мор-Дье, явившаяся ему, приказала ему последовать за собой. Куда он скрылся? Сначала этого никто не знал; но шляпа, которую нашли на берегу Сены, была признана за принадлежавшую ему и опасаются, что несчастный бросился в воду и утонул. Самые тщательные поиски не привели ни к каким результатам".

На другой день те же газеты писали:

"Труп маркиза де Флар-Монгори найден; Сена унесла его до Сент-Клу.

Лица узнать невозможно, но признали платье и нашли при покойном бумажник, часы, драгоценные вещи и пр. "

Наконец, два дня спустя появилось новое сообщение:

"Похороны маркиза де Флар-Монгори состоятся сегодня с большой помпой в церкви св. Магдалины.

Г-ну де Флар-Монгори около тридцати семи лет.

Он оставил после себя неутешную вдову и двух прелестных маленьких девочек пяти лет, которые долго будут оплакивать лучшего из мужей и отцов и вечно чтить его память".

- О, Гонтран де Ласи, - тихо, со вздохом прошептала

Дама в черной перчатке, и на лице ее появилось выражение горя и ненависти. - Ты, мой нежно любимый, не удостоился пышных надгробных речей, которые произносятся над твоими убийцами...

И мстительница, женщина с каменным сердцем, произносившая безжалостно приговоры, подошла к бюсту, покрытому черной вуалью, откинула покрывало и с грустью начала смотреть на бюст, потом она опустилась на колени и залилась слезами.

XXXVIII

Итак, вечером того дня, когда труп бухгалтера Виктора Барбье был предан земле на кладбище отца Лашеза под именем маркиза де Флар-Монгори, барон де Мор-Дье явился на площадь Бово, в отель, нанятый графом Арлевым и отданный для Дамы в черной перчатке полгода назад. Было около девяти часов; барон вышел из почтовой кареты, которая привезла его из Гавра, куда он проводил настоящего маркиза Эммануэля де Флар.

Де Мор-Дье не видали в Париже с тех пор, как репортеры сообщили о его смерти. К тому же, вероятно, вследствие полученного приказания барон сильно изменил свою наружность. Вместо усов и эспаньолки, которую он носил по привычке отставного военного, барон совершенно выбрился и придал своему обыкновенно бледному, мертвенному лицу какой-то красноватый оттенок, делавший его совершенно неузнаваемым. Одежда его уже не носила отпечатка военного щегольства, который офицер сохраняет и в своем партикулярном платье. Барон был одет в узкие панталоны и пиджак, какие носят англичане во время путешествий, на голове у него была надета конусообразная мальтийская шапочка с клетчатыми лентами, развевавшимися по плечам, на которые был наброшен большой мягкий плед, падавший складками. Барона провели к Даме в черной перчатке. Мстительница была одна и, по-видимому, ожидала барона.

- Ну, что? - спросила она, взглянув на него.

- Он уехал.

- Когда?

- Вчера в полдень.

- Что он - спокойнее?

- Он близок к помешательству, - ответил барон, - и скоро умрет под индийским солнцем.

Дама в черной перчатке ничего не ответила на это. Тогда де Мор-Дье сел рядом с ней и сказал ей грустным, но твердым голосом, в котором звучала отчасти гордость.

- А мне, сударыня, бывшему послушным орудием в ваших руках, скажете ли вы, наконец, какая меня ждет судьба?

- Она будет гораздо мягче, чем судьба маркиза де Флар, - ответила мстительница. - У вас нет ни жены, ни детей, никто вас не любит, и вы никого не любите: вы, вероятно, не особенно дорожите жизнью.

- Однако мне предстоит умереть?

- Не знаю.

Заметив его удивленный взгляд, она прибавила:

- Вас было семеро, не так ли? Семь "Друзей шпаги". Один из вас пал вашей жертвой.

- Гонтран, - тихо прошептал барон.

- Оставалось шестеро, - продолжала мстительница. - Капитан Лемблен умер первым, шевалье д'Асти - вторым, маркиз Эммануэль уже подвергается наказанию; остается наказать только троих.

Барон слушал в волнении.

- Среди троих находится один, которому я приберегаю особое наказание, потому, что он выбрал вас, соединил в одно общество и управлял вашею волею и поступками.

"Полковник", - подумал де Мор-Дье.

- Что касается двух остальных, вас и виконта де Р., то я поклялась себе пощадить одного из вас, потому что оба вы были орудием в моих руках.

Барон вздрогнул.

- Мор-Дье, - продолжала Дама в черной перчатке, - между вами двумя выберет судьба. Вы сами повторяли не раз слова Священного писания: "Поражавший мечом от меча и погибнет". Итак, виконт или вы умрете от удара шпаги.

- Значит, вы хотите, чтобы я дрался с ним?

- Да, я этого хочу.

- А если... я его убью?

- Вы будете прощены, - ответила Дама в черной перчатке. - Вы уедете завтра в Германию и отыщете там в одном из игорных домов виконта де Р. Игроки, подобные ему, живут постоянно на берегах Рейна и умирают там же, проиграв последний луидор или разбогатев в несколько часов.

XXXIX

Барон де Мор-Дье приехал три дня спустя в Франкфурт-на-Майне, переменив там лошадей, и отправился в Гамбург. Там он должен был отыскать виконта де Р., неисправимого игрока, которого мы потеряли из виду в Бадене.

Барон еще более изменил свою наружность и еще менее стал походить на самого себя с того дня, когда он явился на площадь Бово к Даме в черной перчатке после своего возвращения из Гавра.

Он сбрил свои черные волосы на голове и черную бороду, уже начинавшую слегка седеть, и наклеил рыжие бакенбарды; он был одет все в тот же английский дорожный костюм, который мы уже видели на нем.

Чтобы окончательно походить на англичанина, барон, отлично изъяснявшийся на языке Вальтера Скотта, выбрал себе двух товарищей по путешествию, чистых островитян. Первый был высокий жокей, а второй - молодой, бедный и образованный англичанин, обучавший в Париже своему родному языку по три франка за урок.

Барон сделал его своим секретарем и переводчиком.

Де Мор-Дье по отъезде из Парижа выдавал себя за сэра Артура Кина, баронета, и не говорил ни слова по-французски.

Во французских отелях, которые попадались им по пути, молодой секретарь служил переводчиком своему благородному патрону.

Судя по паспорту, сэр Артур Кин, баронет, приехал из Восточной Индии по Суэцкому каналу и должен был вернуться в Англию по Рейну, через Голландию и по Северному морю.

Мнимый баронет остановился во Франкфурте, чтобы позавтракать, получить крупную сумму денег по чеку у своего банкира и переменить лошадей. После этого дорожная карета покатила в Гамбург, куда и прибыла три часа спустя.

Железной дороги, которая теперь соединяет этот знаменитый игорный притон с первым промышленным городом Германии, тогда еще не существовало.

Несмотря на широковещательные объявления, помещавшиеся ежегодно на четвертой странице бельгийских и немецких газет и представлявшие Гамбург в воображении туристов и игроков дивным уголком, столица ландграфства не произвела своим видом ни малейшего впечатления на джентльмена и его секретаря.

Земля была покрыта снегом, а длинная вереница домов, составлявших главную улицу города, показалась ему безлюдной. Только по правой стороне он заметил громадное здание, на фронтоне которого было написано "Казино".

Тридцать человек в черных сюртуках и белых галстуках, которых можно было принять за факельщиков похоронной процессии, разговаривали у входа. Было пять часов вечера, и минотавр отдыхал, в то время как его жертвы обедали, разбредясь по харчевням, которые гамбургская публика величает названием гостиниц.

Весело беседовавшие люди, которых заметил барон, были служителями этого нового божества. Веяло холодом и осенним леденящим ветром от их спокойного разговора по поводу последнего самоубийства, совершившегося в дверях храма.

Почтовая карета джентльмена остановилась у входа в отель "Орел" и произвела переполох среди служащих этой лаборатории отравителей.

Действительно, зимою мало видно почтовых карет в Гамбурге, и немногие из аристократов-игроков приезжали туда; но зато там можно было встретить в это время обанкротившихся коммерсантов, сыновей разорившихся семейств, немало профессоров игры и несколько обедневших падших женщин с Итальянского бульвара и из квартала Бреда, которые, после того, как их кавалеры, проиграв последний мундир, застрелились, поступили на негласную службу к администрации игорных домов.

Сэр Артур Кин произвел прекрасное впечатление, войдя в столовую гостиницы. Сев за стол, он очутился рядом с одной из несчастных созданий, которые разыгрывают там роль сирен за жалованье в двести франков в месяц и с грустью мечтают о милом Париже, о Мабиле, о Ранелэ и о своем Октаве, который в солнечные дни ездил верхом в жилете ярко-желтого цвета.

- Милорд не говорит по-французски? - спросила она барона, взглянув на него.

Без сомнения, бедная девушка прибавила мысленно, обратившись к нему с этим вопросом:

"Господи! Какой он урод; но если бы он вздумал увезти меня отсюда, вырвать из этого ада, где в один час могут у двадцатилетнего поседеть волосы, то я полюбила бы его и преклонилась бы перед ним..."

И так как барон поклонился ей, по-видимому, не поняв ее, то она повторила свой вопрос.

Барон поклонился еще раз, а секретарь его ответил за него:

- Милорд не знает французского языка, сударыня.

Де Мор-Дье, преобразившийся в баронета и разжимавший зубы только в то время, когда ел, не проронил ни слова и последним вышел из-за стола.

- Вот, - сказал один из игроков, - англичанин, который сегодня вечером может сорвать банк. Он принадлежит к числу тех, которые магнетизируют карты.

- У него, вероятно, туго набит бумажник, - прибавил другой.

- А я, - сказал третий, - держу пари, что через два дня он будет мертв. Печать несчастия лежит у него на лице.

Барон услыхал эти слова и вздрогнул. Но он не повернул головы и с наслаждением вдыхал аромат кофе, который ему только что подали, и дым сигары, которую он курил.

Скоро столовая совершенно опустела. За столом оставались только баронет сэр Артур Кин и красивая женщина полусвета, сидевшая, задумавшись, и игравшая зубочисткою рисовыми зернами, лежавшими у нее на тарелке.

Молодой секретарь ушел распорядиться относительно помещения своего патрона.

Тогда де Мор-Дье шепнул на ухо бедной изгнаннице на превосходном французском языке:

- Вы здесь много веселитесь?

Она с удивлением посмотрела на него, так как была убеждена, что он ни слова не знает по-французски. Но барон улыбнулся и приложил палец к губам.

- Тс! - сказал он тихо. - Я француз только для вас!..

Искра радости блеснула в глазах современной Магдалины.

- Ах! - вздохнула она. - Вы француз?

- Да.

- Парижанин?

- Да.

- И вы приехали... играть?

Этот вопрос она задала крайне взволнованным голосом.

- Может быть... Но успокойтесь, я счастлив в игре... Она печально покачала головой.

- Все являющиеся сюда, - прибавила она, - приезжают с этой мыслью.

- А когда уезжают...

- О! - вздохнула молодая женщина. - Уезжают не все! Бывает, что здесь и умирают... как Альфред... - прибавила она чуть слышно, и слезы показались на ее глазах.

- Какой Альфред?

- Молодой человек, которого я любила.

- Он... умер?

- Уже три месяца назад; мы все потеряли: его пятнадцать тысяч франков дохода, мою парижскую мебель, драгоценные вещи, часы - все пропало; тогда Альфред нашел, что жить глупо...

- И покончил самоубийством.

- Нет, его убили. Однажды вечером он вернулся в гостиницу, после того как закрыли рулетку, и сказал мне: "Дитя мое, у нас не осталось ни гроша, но я устроил твое дело с минотавром. Тебя оставят как заманку, ты будешь получать сто франков в месяц".

"А ты?" - вскричала я.

"Что касается меня, то я тоже устроился, - сказал он. - Я не решаюсь на самоубийство, и потому придумал покончить с собою посредством дуэли. Я дерусь завтра. Мой противник превосходно дерется, а я никогда не брал шпаги в руку; я скоро покончу свои счеты с жизнью".

- И он был убит? - прервал барон, заметив сильное волнение бедной девушки.

- Увы! Да, сударь.

- Кем?

- Виконтом де Р. Барон вздрогнул.

- Ах! - сказал он. - Кажется, я его знаю...

- О, негодяй! - это была не дуэль, а убийство.

Де Мор-Дье взял за руку молодую женщину и сказал ей нежно:

- Дитя мое, хотите вы вернуться в Париж?

- Ах, если бы я только могла! - вздохнула она. - Париж! О! Это рай, отечество, земля, где живут, любят, забывают всякое горе... Париж! Молчите, не говорите мне о Париже, сударь, потому что день и ночь я мечтаю о нем; я плачу и чувствую, что умру здесь, в этой снежной стране, среди профессиональных игроков, забывающих за игрой весь мир.

- Хорошо, - сказал барон, - от вас будет зависеть вернуться в Париж.

- С вами? - радостно вскричала она.

- Может быть, со мной, а может быть, и нет...

- Что же прикажете мне сделать? О, Господи!

- Ничего или почти ничего. Вы представите меня сегодня вечером виконту де Р. как задушевного друга бедного Альфреда, которого он убил и которого вы оплакиваете теперь.

Она с изумлением посмотрела на мнимого англичанина.

Но барон продолжал:

- У меня есть предчувствие: я буду счастлив в игре и сорву банк шесть раз подряд, если убью кого-нибудь на дуэли.

- И вы хотите?..

- Убить виконта. Тс! Меня зовут здесь баронетом сэром Артуром Кином; не забудьте, что я говорю только по-английски. Идите в казино, сядьте у стола в комнате, где играют в "trente-et-quarante"; если виконт там, то подождите меня.

Молодая женщина встала, надела свою помятую шляпу, накинула на плечи вылинявшую шаль и вышла из столовой. Барон продолжал курить и пить кофе.

XL

Час спустя стол "trente-et-quarante" в большой зале казино был окружен бесчисленным множеством играющих.

Один русский, приехавший накануне, ставил на самые крупные номера и понемногу опустошал свой толстый бумажник. Около него играл с необычайным счастьем еще совсем молодой человек, виконт де Р.

Счастье в игре не покидало его ни на минуту после его отъезда из Бадена, но оно достигло крайних пределов с тех пор, как виконт убил Альфреда, возлюбленного бедной девушки.

На другом конце стола сидела эта самая девушка и равнодушно ставила флорины, которые ежедневно утром давал ей кассир и отчет в которых она давала каждый вечер.

Но она не сводила полного ненависти взгляда с убийцы и выказала сильную радость, когда в залу вошел мнимый англичанин, сэр Артур Кин.

Сэр Артур, или, вернее, барон де Мор-Дье, обратил на себя такое же внимание в зале казино, как и в столовой отеля. Лицо его, казалось, носило печать человека, которому везет в игре. При его приближении игроки раздвинулись, чтобы дать ему место.

За исключением виконта де Р., которому везло, как всегда, и который был, по-видимому, поглощен своим счастьем, все остальные проигрывали.

Барон поклонился, но не открыл своего бумажника и не вынул кошелька.

"Значит, он не будет играть", - подумали сидевшие вокруг стола.

Барон встал позади виконта де Р. и начал следить за игрой через его плечо; затем он сделал незаметный знак молодой женщине, которая тихо встала, обошла стол и приблизилась к виконту.

В первый раз в течение часа виконт де Р. проиграл.

Он быстро обернулся, так как почувствовал, что кто-то смотрит через его плечо.

- Кто приносит мне несчастье? - спросил он сердито. Глаза виконта де Р. и барона де Мор-Дье встретились.

Последний был спокоен, холоден, равнодушен.

Глаза виконта де Р. были тусклы и тупы, как у человека, сосредоточившего все свое внимание на одном предмете.

Де Мор-Дье, встретив этот взгляд и рассматривая это бледное лицо с впалыми глазами и отвисшими губами, подумал:

"Вот человек, который играет единственно ради процесса игры и для которого золото безразлично. Это не живой человек, а мертвец... "

Взглянув на барона, де Р. вздрогнул.

"Где я видел это лицо?" - спросил он себя и прибавил вслух грубо, на что способен только игрок:

- Сударь, вы приносите мне несчастье!

Мнимый англичанин продолжал спокойно смотреть на него и молчал.

- Господа, - сказал банкомет, - продолжайте играть.

- Ставлю на черную, - вскричал виконт, не дождавшись ответа англичанина и вернувшись к игорному столу.

Банкомет разложил карты и сказал:

- Восьмерка, красные выиграли...

Виконт стукнул кулаком по столу и снова обернулся к де Мор-Дье, невозмутимому в своей британской холодности.

- Милорд, - сказал он ему, - вы приносите мне несчастье; я уже имел честь сообщить вам об этом.

- О-о! - протянул сэр Артур с видом человека, который ничего не понимает из того, что ему говорят.

Затем он слегка подмигнул молодой женщине, сидевшей рядом с ним. Та поняла.

- Господин виконт де Р., - сказала она, - позвольте мне представить вам сэра Артура Кина, баронета, близкого друга Альфреда Мейрана, которого вы убили.

Виконт вздрогнул, бросил карты и отступил назад, точно он предчувствовал, что получит вызов.

Тогда молодая женщина протянула к нему руку и указала на него мнимому англичанину.

- Yes! - сказал тот.

В ту же минуту он снял перчатку с одной руки и прикоснулся ею покрасневшей щеки виконта.

- Альфред - друг мне... - добавил он, - я убью вас. Эти слова были сказаны громким голосом и произвели такое сильное волнение в игорной зале, что банкометы прекратили игру и беспокойно переглянулись между собою.

Этот вызов отрезвил виконта де Р. от опьянения, которое на него производила игра.

Он собрал золото, разложенное на игорном столе, и положил его себе в карман, затем обернулся к Мор-Дье, которого он, как и все, принял за англичанина.

- Милорд, - холодно сказал он ему, - я к вашим услугам.

Мнимый баронет наклонился к своему секретарю, который все время, пока они были в казино, не отходил от него.

Секретарь перевел англичанину слова виконта.

- О, yes! - ответил он.

Он вышел из игорной залы, виконт последовал за ним.

Несколько любопытных вышли вслед за ними, остальные продолжали играть, а банкомет начал вновь тасовать карты, нисколько не смутившись происшедшим инцидентом.

Англичанин остановился в маленькой зале, где играли в вист, и при помощи своего переводчика сказал виконту:

- Сударь, я был другом Альфреда и приехал из Константинополя единственно для того, чтобы убить вас.

- Я готов драться, - сказал виконт. - Завтра утром, если вам угодно.

- Нет, сейчас же.

- Это немного трудно, - ответил виконт. - Полиция будет следить за нами и не даст нам выехать из города.

- Мы будем драться при закрытых дверях...

- Где?

- В отеле, в моей комнате.

Виконт отступил назад и с удивлением посмотрел на англичанина.

Последний прошептал: "Эксцентрик!"

Это слово положило конец всяким вопросам.

Мнимый баронет, признаваясь в своей эксцентричности, оправдывал свой оригинальный вызов и желание, еще более оригинальное, драться в комнате гостиницы.

- Ну, что ж! - сказал виконт. - Так как оскорблен я, то право выбора оружия принадлежит мне.

Секретарь перевел.

- О, yes! - согласился англичанин.

- Есть у вас секунданты?

- Нет.

Сказав это, де Мор-Дье оглянулся вокруг и поклонился двум молодым людям, которые играли в шахматы и прервали свою игру, чтобы послушать, чем кончится разыгравшаяся ссора.

Англичанин сказал несколько слов своему секретарю. Тот подошел к молодым людям.

- Господа, - сказал он им, - многоуважаемый баронет сэр Артур Кин будет вам очень признателен, если вы согласитесь быть его секундантами, потому что он дерется с виконтом де Р.

Столько же из любопытства, сколько и из вежливости, молодые люди поклонились в знак согласия и прекратили игру в шахматы, готовые последовать за де Мор-Дье.

В это время виконт вернулся в большую залу и скоро вышел оттуда с двумя уже пожилыми господами, с орденами, с седыми усами и военной выправкой.

Все шестеро направились к гостинице "Орел", которая находилась недалеко от казино, на Большой улице.

Де Мор-Дье, прописанный в книгах отеля под именем сэра Артура Кина, занимал прекрасный номер в первом этаже. Обширная зала примыкала к спальне..

В нее-то он и провел своего противника и секундантов.

Две пары шпаг, лежавшие на диване, свидетельствовали, что барон приехал в Гамбург с единственным желанием драться там на дуэли.

Секретарь зажег свечи в канделябрах, стоявших на камине, и два бра, помещавшихся по сторонам зеркала, и зала осветилась как бы для бала.

После этого секретарь вышел.

Виконт и де Мор-Дье начали раздеваться. Секунданты вымеряли шпаги.

- Пожалуйте, господа, - сказал один из секундантов виконта.

Противники скрестили шпаги и стали нападать друг на друга с одинаковым ожесточением и ловкостью. Они оба были "Друзьями шпаги" и оба знали самые тонкие приемы этой ужасной науки, при помощи которой они искали счастья.

- Виконт, - сказал мнимый англичанин, заговорив вдруг по-французски и, видимо, рассчитывая на волнение и удивление, которое он произведет этим на своего противника, - помните вы полковника Леона?

Де Мор-Дье рассчитал верно.

Виконт так изумился, услышав, что человек, которого он принял за истого англичанина, вдруг заговорил с ним по-французски и произнес имя полковника, что сделал неловкий прием, вскрикнул и открыл себя для удара противника.

Барон вытянул руку, и секунданты считали уже виконта убитым, но тот внезапно отскочил, и хотя шпага противника коснулась его, но вместо того, чтобы проткнуть ему грудь, скользнула по боку.

- Ах, предатель! - прошептал виконт.

Он отпарировал удар и пронзил барона насквозь. Последний был так уверен в своем ударе, что и не подумал прикрыть себя.

Де Мор-Дье упал, пораженный насмерть.

- Виконт, - прошептал он, - мы должны были убить друг друга. Я барон де Мор-Дье.

- Мор-Дье! Вы? - вскричал виконт.

- Да, - пробормотал барон, причем на губах у него выступила кровавая пена. Потом он протянул руку и указал на бумажник, лежавший на столе.

- Это для молодой женщины, у которой вы убили возлюбленного, - сказал он.

Виконт с ужасом смотрел на человека, который был его другом и которого он не узнал.

- Но это невозможно! - вскричал он наконец. - Вы не барон де Мор-Дье.

- Я был им, - ответил барон, который счел забавным умереть, произнеся себе надгробную речь.

Губы его скривились в улыбку, и он испустил последний вздох.

XLI

Во время похорон барона де Мор-Дье в Гамбурге банкомет произнес на его могиле следующую странную надгробную речь: "Вот первый иностранец, который умер не вследствие неудачной ставки в "trente-et-quarante".

Фульмен и лорд Г. находились в Париже.

Танцовщица уже вернулась в свой хорошенький маленький отель на улице Марбеф и вела однажды вечером беседу в зимнем саду, где мы уже видели ее однажды за роскошным ужином в начале нашего романа. У нее было двое гостей, двое собеседников, как говорят, лорд Г. и Мориц Стефан. Лорд Г., серьезный и, чем-то озабоченный, как действующее лицо в мелодраме, стоял, облокотившись одной рукой на мраморный камин, а другую положил на спинку кресла Фульмен.

Фульмен поставила свою маленькую ножку, обутую в красную атласную туфельку, на медный шар каминной решетки и погрузилась в глубокое размышление.

Мориц Стефан, наполовину потонув в большом удобном кресле, смотрел попеременно на своих собеседников, не будучи в состоянии понять, как и для чего он очутился здесь с ними.

Наконец танцовщица подняла голову, взглянула сначала на одного, а потом на другого и сказала:

- Держу пари, что вы не подозреваете, ни тот, ни другой, какая причина побудила меня пригласить вас.

Благородный лорд отрицательно покачал головой. Мориц, более общительный, ответил:

- Вот уже десять минут, как я ломаю себе над этим голову и ничего не могу придумать.

- Чтобы поговорить с вами об Армане. Лорд Г. вздрогнул.

- Как! - вскричал удивленный Мориц. - В присутствии милорда?

- Милорд - мой друг.

- Да, - горячо подтвердил англичанин.

- Даже... что касается Армана?

- Разумеется.

- Да, - подтвердил лорд Г.

- Впрочем, - пробормотал журналист, - я видел на этом свете такие вещи, особенно в Париже, что меня ничто уже не удивит.

- Меня также, - прибавил англичанин.

- Мой дорогой Мориц, - продолжала Фульмен, - вы слишком романист, чтобы верить в действительность некоторых романов...

- Черт возьми!

- Современные писатели, - продолжала танцовщица, - по-моему, делают большую оплошность, придумывая своих героев, вместо того чтобы искать их в действительной жизни.

- Действительная жизнь лишена поэзии...

- Вы ошибаетесь.

- И драмы...

- Подобное заявление можно услыхать только от такого скептика, как вы.

- Да, потому что единственная, абсолютная истина заключается в сомнении, - смеясь, сказал журналист.

Фульмен пожала плечами и продолжала:

- А если я вам расскажу ужасную и поразительную историю из действительной жизни, которая случилась вчера, сегодня, продолжится и завтра, две-три отдельные страницы которой знает лорд Г., вы же не знаете совсем, а я, напротив, знаю от начала до конца, и за достоверность ручаюсь клятвой, какую бы вы ни потребовали у меня...

- Честное слово! - вскричал Мориц Стефан, скептицизм которого поколебался убедительным тоном танцовщицы. - Я готов вам верить!

- Итак, - продолжала Фульмен, - около восьми, может быть, даже десяти лет назад в Париже жил человек, который был, по всей вероятности, смел, умен, словом, герой какого-нибудь романа. Этот человек однажды открыл книгу, известный роман Бальзака "История тринадцати", и, натолкнувшись там на блестящую мысль, имел смелость осуществить на практике то, о чем только мечтал знаменитый романист.

- Это был, надеюсь, не Арман? - прервал Мориц Стефан.

- Нет, - ответила серьезно Фульмен, - но слушайте дальше. Этот человек собрал шестерых других; все они были светские молодые люди, честь которых запятнал или какой-нибудь бесчестный проступок, или тайный упрек совести. Только один из них имел на совести менее ужасное преступление - любовь, которая грызла его сердце. Все они были искусные фехтовальщики; соединивший же их в одно общество и ставший главой, которому они поклялись слепо следовать, назвал их "Друзьями шпаги"...

- Эге! - вскричал Мориц. - Да это настоящий роман, Фульмен, но только взятый из действительной жизни.

- Да, мой дорогой.

- Продолжайте, Фульмен, - серьезно сказал лорд Г. Танцовщица продолжала:

- В течение четырех или пяти лет эти люди, которые по примеру бальзаковских "Тринадцати", по-видимому, не были знакомы между собой, держали в своих руках весь парижский свет. В одного из них была влюблена жена генерала; генерал был убит на дуэли, и он женился на его вдове. Другой был лишен наследства, но удар шпаги избавил его от счастливого соперника. В течение пяти лет эти неизвестные убийцы везде на своем пути сеяли печаль, приобретали наследства, достигали всего.

- Но ты рассказываешь нам сказки! - вскричал Мориц.

- Нет, истину, - ответила Фульмен.

- Пусть будет так! Я верю тебе. Продолжай.

- Но эти люди, - продолжала Фульмен, - у которых было столько жертв на стороне, имели жертву и среди себя. Один из семи - тот, который оставался все время чистым и дал нечистую клятву быть сообщником только потому, что ему обещали вернуть любимую и бросившую его женщину, овладел этой женщиной, но вскоре возненавидел ее и начал презирать; наконец, он убил ее и с этого дня стал бояться людей, с которыми он на всю жизнь и всецело связал себя в минуту безумия и отчаяния. Итак, этот человек обагрил свои руки кровью, но все же он раскаялся мысленно в своем преступлении, и Бог, без сомнения, простил его, потому что он снова полюбил, но уже не презренную авантюристку и не павшую женщину, которая стоила ему потери чести, но чистую и непорочную молодую девушку, не знавшую ничего из его позорного прошлого; полюбив его, она вышла за него замуж.

- И это случилось в Париже? - спросил Мориц.

- Да, конечно.

- Десять лет назад?

- Это забавно... Но каким образом тебе-то известно это?

- Подождите. В день свадьбы седьмой из "Друзей шпаги" явился на свадебный бал и сказал новобрачному: "Вы напрасно женились без нашего позволения, потому что интересы общества принуждают вас отправиться сегодня же. Вы должны ехать в Индию".

- Но, я думаю, - прервал Мориц Стефан, - что он не согласился уехать.

- Конечно, только его отказ стоил ему жизни. Один из параграфов тайного устава, подписанного всеми членами, гласил, что член общества "Друзей шпаги", пожелавший порвать связь с ассоциацией, принужден будет драться последовательно со всеми остальными.

- И он дрался?

- В тот же вечер, на пустынной улице, куда доносились звуки оркестра свадебного бала.

- И был убит?

- Через час он умер на руках своей молодой жены, передав ей шкатулку. В ней находилась рукопись, представлявшая собою не что иное, как описание его жизни и преступлений "Друзей шпаги".

- А... молодая жена?

- Она исчезла на другой день из Парижа, дав клятву преследовать ненавистью и местью шестерых "Друзей шпаги".

- А что же сталось с ними? - спросил лорд Г.

- Немного спустя после трагической кончины седьмого члена общества "Друзей шпаги" остальные собрались вместе и объявили ассоциацию закрытой. Все они добились своего. Один разбогател, другой приобрел громкое имя и т. д.

- А молодая вдова?

- Помните, полгода назад, в то время, как мы ужинали здесь, разговор зашел о бледной женщине, с роковым взглядом, которая рыскала по свету, и никто не знал, куда она направлялась и откуда приезжала?

Мориц Стефан вздрогнул.

- Эту женщину встретил один молодой человек в Италии и безумно влюбился в нее; это была она...

- Дама в черной перчатке?

- Да, - ответила Фульмен. - А знаете ли вы, почему она носит постоянно перчатку?

- Почему?

- Потому что у нее на руке запеклось несколько капель крови ее мужа, единственного человека, которого она любила, и она поклялась не снимать этой перчатки и не мыть руки до тех пор, пока не погубит всех шестерых "Друзей шпаги".

- Черт возьми! - прошептал Мориц. - Фульмен, если твой роман...

- Мой правдивый рассказ, должны были вы сказать.

- Пусть будет по-твоему! Если твой рассказ имеет развязку, то я напечатаю его.

- Развязка впереди, - ответила Фульмен. - И вот для этого-то я и просила вас прийти сюда, Мориц, так как вы впутали меня в эту страшную и странную историю.

- Каким образом?

- Как, неужели вы забыли? Неужели забыли, что именно вы указали мне на Армана и подействовали на мое эксцентричное воображение, внушив мне любовь к нему?

- Это правда, но разве вы полюбили Армана единственно за то, что этот безумец любит Даму в черной перчатке?

- Подождите, - остановила журналиста Фульмен. - Когда вы дадите мне клятву...

- Какую?

- Вы должны дать мне клятву, что не скажете никому ни одного слова из всего, что услышите.

- Клянусь, Фульмен.

- Вы честный человек, - обратился в свою очередь лорд Г. к Морицу Стефану, - и, я полагаю, сдержите свое слово.

- Разумеется, милорд. Фульмен продолжала:

- Дама в черной перчатке вернулась в Париж полгода назад, и четверо из "Друзей шпаги" уже умерли.

- Неужели? - удивился Мориц.

- Трое действительно умерли. Первый был убит на дуэли в Нормандии, второй - в Бадене, третий умер вчера в Гамбурге.

- Вчера?

- Его убили, как и двоих других. Мне сообщили об этом сегодня утром телеграммой...

- А четвертый?

- Этот, - сказала Фульмен, - похоронен с большою торжественностью несколько дней назад, хотя он не умер...

Мориц Стефан привскочил на стуле. Фульмен спокойно продолжала:

- Ему было предложено на выбор: или жить обесчещенным, презираемым женою и детьми, или уехать, причем они должны были считать его умершим, и оставить по себе благоговейную память.

- И он выбрал последнее?

- Пока клали труп в гроб, он уехал в Гавр и сел под чужим именем на пароход, отходивший в Ост-Индию, откуда он никогда не вернется.

- Честное слово, - пробормотал Мориц Стефан, - если все это правда...

- Я уверяю вас в этом честью.

- Однако все случившееся удивительнее любого романа Анны Радклиф.

- Остается погубить только еще двух "Друзей шпаги". К одному я отношусь безразлично, а другой...

- Кто же он?

- Это глава общества, тот, кто организовал эту ассоциацию.

- А!

- Тот, кто был его душою, заправилой, словом, тот, кто был причиною смерти мужа Дамы в черной перчатке, систематически мстящей за него всем его бывшим сотоварищам.

- Но кто же он?

- Это отец Армана, - сказала Фульмен.

- Полковник Леон?

- Он самый.

Англичанин и Мориц Стефан переглянулись с печальным изумлением.

- Теперь вы понимаете, - продолжала Фульмен, - что Дама в черной перчатке готовит ему самое ужасное, самое жестокое наказание, большее, чем для всех остальных, потому что он всех виновнее, и она приберегает его напоследок.

- В чем же будет состоять это наказание?..

- О, я догадываюсь, в чем: она хочет погубить его сына, его единственную привязанность, единственную надежду, цель его жизни!

Мориц вздрогнул.

- Потому что, - продолжала Фульмен, - этот человек, этот полковник Леон, некогда жестокий и безжалостный убийца, по приказанию которого проливалась кровь, теперь старик, терзаемый угрызениями совести и имеющий только одну безграничную привязанность, которой, по-видимому, посвятил всего себя; и чтобы вернее поразить его и причинить ему самые сильные страдания, необходимо погубить его сына.

- И вы думаете?..

- Я думаю, что Дама в черной перчатке поняла это, - сказала печально Фульмен. - Она долго колебалась. Два раза она сама сказала мне с гневом: "Увезите его подальше от меня, увезите на край света, если необходимо... Увезите его или он погибнет".

- Ну, и что же?

- Арман любит ее... Он остался около нее, как раб, как послушное орудие... он служил этой женщине и помогал ей мстить...

- Неужели? - удивился англичанин.

- И он не знал, несчастный, что будет последнею жертвой в драме, в которую он так неблагоразумно вмешался!

- Но нельзя ли ему раскрыть глаза, рассказать все? - спросил Мориц Стефан.

- Нет, - ответила Фульмен.

- Почему?

- Потому что страшная клятва связывает меня.

И Фульмен рассказала все, что произошло в Бадене в течение ночи, когда она, перескочив через забор сада д'Асти, с кинжалом в руке потребовала объяснения у Дамы в черной перчатке.

- И вот тогда, - продолжала Фульмен, - эта женщина рассказала мне свою историю, и мы заключили с нею странный договор.

"Поклянитесь, - сказала она мне, - что вы ничего не скажете Арману из того, что услышите от меня, и я предоставляю вам свободу действия. Попытайтесь отбить его у меня, боритесь со мною, если желаете, я не против борьбы, но помните, что, как только Арман узнает, кем был его отец и какую я преследую цель, он тотчас погибнет от неизвестной руки".

- Его необходимо вырвать из-под влияния этой женщины, - сказал Мориц Стефан.

- Я за этим-то и пригласила сюда вас обоих и прошу вашего совета, а также хочу поговорить с вами о своем плане...

- Его надо спасти! Спасти во что бы то ни стало...

- Мы спасем его, - сказал лорд Г. с британской флегматичностью.

Луч надежды блеснул в черных глазах Фульмен.

XLII

Два дня спустя после описанной нами сцены мы застали бы сына полковника Леона в его маленьком домике в Шальо. Арман сделался тенью самого себя. Когда-то пылкий, увлекающийся молодой человек теперь был бледен, изнурен и молчалив; развалившись на диване курильной, он устремил глаза на деревья сада, видневшиеся в раскрытое окно, и, по-видимому, погрузился в глубокую думу.

Вошел Иов. Арман поспешно поднял голову и взглянул на старого слугу с сильнейшим беспокойством.

- Ну, что, ну, что? - спросил он. - Застал ты ее?

- Да, сударь.

- Она прочла мое письмо?

- Иов утвердительно кивнул головой.

- И... она придет?

- Да, сударь.

Арман вскрикнул от радости.

- Ты не лжешь? - спросил он. - Ты не... обманываешь меня?

Иов вздохнул, и слеза капнула на его сморщенную, как старый пергамент, щеку.

- Неужели эта женщина так околдовала вас, мой бедный барин? - произнес он так печально, что молодой человек невольно вздрогнул.

- Я люблю ее, - пробормотал Арман.

- Ну, а я, - сказал старый солдат с грубою искренностью, - ненавижу ее...

- Молчи, Иов.

- Я ненавижу ее, потому что она измучила вас. Я ненавижу ее... потому что... о, господин Арман, простите меня, я старый солдат, старое животное, человек без образования, но, видите ли... у меня есть предчувствие...

- Какое? - спросил Арман, печально улыбнувшись.

- Я предчувствую... что эта женщина... Иов остановился.

- Да говори же! - сказал молодой человек с нетерпением.

- Что она принесет всем нам несчастье.

- Я люблю ее... - повторил Арман с упрямством своенравного и избалованного ребенка.

- Видите ли, - продолжал Иов, - с тех пор, как вы возвратились из Германии, господин Арман, вы побледнели, сделались печальны и так изменились, что вас с трудом можно узнать; и когда мы смотрим на вас, мой полковник и я, то сердце у нас разрывается, и мы плачем...

- Ты плачешь? - спросил Арман, протянув руку Иову. - Ты плачешь с моим отцом, мой бедный, старый друг?

- Ах, мы прекрасно видим, как вы страдаете, - ответил Иов.

- Молчи...

- Мой бедный полковник, - продолжал Иов, - так изменился, что за него даже страшно; в течение четырех или пяти лет он постарел на двадцать лет; а за последние полгода он обратился в столетнего старика...

Последние слова Иова больше повлияли на Армана, чем все, что говорил старик до сих пор. Улыбка снова появилась у него на губах.

- Ну, хорошо! - решил он. - Ты увидишь, мой старик Иов, я снова буду так весел, что отец помолодеет.

- Да услышит вас Бог, господин Арман!

- Однако, - продолжал сын полковника, - дайте же мне отчет в вашем поручении, господин посол.

- Ах, правда! - встрепенулся старик Иов.

- Был ты на площади Бово?

- Да.

- Видел ты ее?

- Видел.

- Она прочла мое письмо?

- Два раза подряд.

Радость засветилась в глазах Армана.

- Вот как! - прошептал он. - Теперь мне кажется, что она любит меня... Она была одна?

- Нет, этот старик... вы знаете?

- Да, граф Арлев.

- Он сидел около нее, и она показала ему ваше письмо и спросила: "Что делать?"

- А! - проговорил, нахмурившись, Арман. - Она спросила у него совета?

- Да, и прибавила: "Должна я идти туда?"

- А что же он ответил? - спросил Арман.

- Он вздохнул, грустно взглянул на меня и сказал: "Идите, сударыня, никто не избегнет своей судьбы!" Я не понял, что он хотел этим сказать, но испугался...

- Понимаю.

- Что же он этим хотел сказать?

- Что она любит меня и не должна долее скрывать этого от меня,

Старик с недоверием покачал головой. Арман спросил:

- Значит, она придет?

- Да, сударь.

- Когда?

- "Идите, - сказала она мне, - я следую за вами".

И как будто судьба захотела оправдать слова старого слуги: в эту минуту позвонили у ворот.

- Это она! - прошептал сын полковника, бледный и дрожащий от волнения.

Он бросился в соседнюю комнату, окна которой выходили во двор.

Маленькая карета остановилась у подъезда. Из нее вышла женщина, тщательно закутанная. Это была Дама в черной перчатке.

Арман хотел было броситься к ней навстречу, но силы изменили ему, и он остался прикованный к месту, на верхней площадке лестницы, дрожащий, не дыша и без голоса. Иов стоял позади своего господина и поддерживал его.

- Ах, - пробормотал старый солдат, - я никогда не испытывал страха на поле сражения, а вот теперь я чувствую, как дрожь пробегает по телу... мне кажется, что вместе с этой женщиной войдет к нам несчастье...

В это время Дама в черной перчатке быстро подымалась по лестнице. Очутившись около Армана, она подняла вуаль и улыбнулась грустной улыбкой, но на этот раз не насмешливой, какая бывала у нее иногда. Арман взял ее руку, поцеловал, хотел сказать что-то, но не мог, так велико было его волнение. Он увлек ее в залу, предложил кресло и знаком попросил Иова выйти.

- Ах, уж эта мне женщина! - повторил старый солдат, уходя. - Ах, эта женщина... Я думаю, что это олицетворенная судьба...

Дама в черной перчатке села, и, продолжая держать ее руку, Арман опустился перед нею на колени.

- Наконец-то, - пробормотал он. - Наконец-то. вы согласились приехать ко мне...

Она взглянула на него печально и спросила.

- Вы все еще любите меня?

- Люблю, - прошептал он. - И вы никогда не поймете, как я страдал в течение недели, когда вы лишили меня своего присутствия...

- Может быть, - проговорила она.

- Однако, - продолжал он со слезами в голосе и устремляя на нее свои большие глаза, в которых было столько нежности, что они делали его иногда похожим на женщину, - однако я всегда повиновался вам, исполнял ваши приказания, не рассуждая, я был в ваших руках орудием и был счастлив своею судьбою... Ах, сударыня, что такое я сделал, чем заслужил такую немилость?

- Ничем, - сказала она, улыбаясь.

- Значит... в ваших глазах... я не виновен.

- Нет, мой друг!

Он восторженно поцеловал ее руку.

Она продолжала, спокойно и добродушно улыбаясь:

- Друг мой, вы жалуетесь на меня и, может быть, вы правы. Долго избегая вас, отталкивая вашу любовь, исчезая от вас, я кончила тем, что позволила вам победить себя. Ваши постоянство и привязанность тронули меня. Я согласилась, чтобы вы поехали со мною в Баден, я сделала вас участником моей мести, и у вас хватило мужества...

Тень пробежала по лицу Армана, который вспомнил гнусную роль, которую он сыграл относительно графини Д'Асти.

- Но, - поспешила прибавить Дама в черной перчатке, - оставим эти тяжелые воспоминания, друг мой; вы вернулись в Париж вместе со мною; я обещала видеться с вами каждый день, даже по два раза в день. Мой отель был открыт для вас; вы входили туда во все часы дня, и я всегда принимала вас...

- Вы были добры... - прошептал Арман.

- Однажды, - продолжала она, - вам отказали в приеме, и так как вы настаивали, то вам подали письмо от меня. Я умоляла вас прекратить ваши посещения...

- О! Это было жестоким ударом для меня, - с живостью перебил молодой человек.

- Я это знаю, мой друг.

- Вы знаете?

- Да, потому что я стояла у окна, спрятавшись за занавесью, и видела, как вас поразил мой отказ.

- И с тех пор, - продолжал Арман, - я писал вам ежедневно, но мои письма оставались без ответа.

- Выслушайте меня, - сказала она. Он замолчал и взглянул на нее. Она продолжала:

- Да, на первый взгляд, я жестока и несправедлива. Но разве вы забыли уже, что я вам говорила в тот день, когда вы нагнали меня по дороге в Германию: "Если вы хотите любить меня и ехать со мною, то должны ожидать всего, не удивляться никакой странности в моей жизни и не спрашивать о тайне моего непонятного поведения"?

- Это правда, - прошептал молодой человек. - Но разве вы не посвятили меня в тайны вашей жизни, не сделали меня сообщником вашего ужасного замысла, разве я не сделался в ваших руках, как вы сами только что сказали, послушным орудием?

- Да, конечно, а так как вы настаиваете, то я открою вам и последнюю тайну.

Арман вздрогнул.

- То, что я задумала, еще не окончилось Баденом, так как, по моему приказанию, вы были секундантом несчастного Фредерика Дюлонга, который в настоящую минуту умирает.

- Ну, и что же?

- Оно не кончилось также и в Париже, - прибавила Дама в черной перчатке.

- Как! А де Флар?

- Де Флар не был последним из убийц, которых я преследую.

Арман снова вздрогнул.

- Тот, кого мне остается убить, - продолжала Дама в черной перчатке, - был их начальником, образовал их ассоциацию, толкнул на путь преступлений, того...

- Что же? - спросил с тревогой Арман.

- Того я хочу погубить без вашей помощи.

Она произнесла эти слова с дрожью в голосе, как будто ужасная борьба происходила в ней.

- О, разве я не принадлежу вам телом и душою? - воскликнул Арман. - Я готов исполнить все, что вы мне прикажете...

"Майор прав, - подумала Дама в черной перчатке, - судьбы не избежишь".

Затем она прибавила вслух:

- Ну, что ж, пусть будет так! Вы снова сделаетесь моим орудием. Вы будете в моих руках ужасным орудием мести. Я хотела избегнуть этого, но судьба решила иначе.

- Я вас люблю, - страстно прошептал Арман. Молодая женщина встала и протянула ему руку.

- Приходите ко мне завтра, - сказала она. - Я буду ждать вас в полдень. Прощайте.

Арман, опьяневший от счастья, проводил ее до кареты и в последний раз покрыл ее руку поцелуями.

Час спустя Дама в черной перчатке вернулась домой и застала графа Арлева, сидящего у камина в будуаре.

- Вы были правы, мой бедный Герман, - сказала она ему, - люди не избегнут своей судьбы.

Майор вздрогнул.

- Я много раз собиралась простить Армана и сначала хотела избавиться от его преследований, от его любви, потом я почувствовала жалость к нему и хотела пощадить его, но судьба решает иначе. Он сам приговорил себя.

- Значит, он придет?

- Да, - вздохнула она.

- Когда?

- Завтра.

- И этот жестокий, ужасный план, который вы составили...

- У меня хватит силы привести его в исполнение. Голос Дамы в черной перчатке дрогнул; майор Арлев взглянул на нее и проговорил:

- Мне кажется, что вы не достаточно заглянули в глубину своего сердца, сударыня.

- Что вы хотите этим сказать?

- Человека, которого вы собираетесь безжалостно погубить за то, что его отец убил вашего мужа...

- Ну?

- Вы полюбили этого человека!

Дама в черной перчатке вскрикнула и побледнела.

- О! Нет, нет, - проговорила она. - Нет! Вы лжете, Герман; нет, это невозможно! Я любила и буду любить только того, по ком я ношу траур! Я маркиза Гонтран де Ласи!

Она гордо выпрямилась и прибавила:

- Ну, что ж! Допустим, Герман, что вы сказали правду, что я люблю этого молодого человека, но разве я перестала быть рабой своей мести? Я погублю его, несмотря ни на что, потому что должен быть наказан его отец, этот бандит с седыми волосами, у которого только одно уязвимое место: его сын!

XLIII

По отъезде Дамы в черной перчатке Арман заперся у себя в рабочем кабинете. Опустив голову на руки, смеясь и вместе плача, он в течение нескольких минут был опьянен восторгом от предвкушения ожидавшего его участия в мести, которое должно было явиться ему залогом прощения.

Вошел Иов.

- Что тебе надо? - резко спросил он его. - Ты снова явился надоедать мне своими наставлениями?

Иов грустно покачал головою.

- Вовсе не за этим, - ответил он.

- Так за чем же?

- Один из ваших друзей желает вас видеть.

В течение последней недели много различных посетителей являлось в маленький отель, но Арман неизменно отказывал всем, и Иов на этот раз только для проформы вошел доложить ему; но каково было его удивление, когда Арман ответил:

- Ну, что ж, проси войти...

- Как! - пробормотал Иов. - Вы даже не спрашиваете, кто это?

- Но ведь это один из моих друзей...

- Положим, - согласился старый солдат, не понимавший, что горе делает безмолвным и заставляет искать абсолютного уединения, зато радость производит совершенно обратное действие.

В продолжение часа Арман был счастлив: следовательно, он мог принять своего друга. Иов отворил дверь и доложил: "Господин Мориц Стефан!".

Арман встал, сделал несколько шагов навстречу журналисту и радушно протянул ему руку.

- Вы редкий гость, дорогой мой, - приветствовал он его.

- А вас невозможно застать, мой милый Арман.

- Вот как! Разве вы были у меня?

- Раз десять. Но вы вечно отсутствовали: то вы уезжали в Баден, то вас просто не было дома.

- Я провел лето в Германии, - ответил сын полковника.

- С Дамой в черной перчатке? - насмешливо спросил Мориц.

Арман смутился.

- Кто вам это сказал? - проговорил он с оттенком беспокойства.

- Как кто? Да весь Париж, дорогой мой, говорит это. - Париж слишком добр, что интересуется мною.

- Париж любопытен.

- Ну, что ж! - сказал Арман, впадая в беспечный тон. - Ему придется испытать разочарование в своем любопытстве.

Пьер Алексис Понсон дю Террай - Тайны Парижа. Часть 5. Роман Фульмен. 4 часть., читать текст

См. также Пьер Алексис Понсон дю Террай (Ponson du Terrail) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :