Пьер Алексис Понсон дю Террай
«Тайны Парижа. Часть 5. Роман Фульмен. 2 часть.»

"Тайны Парижа. Часть 5. Роман Фульмен. 2 часть."

Она не требовала, чтобы любимый ею человек непременно любил ее, чтобы его сердце было свободно, но она не хотела, чтобы та, которой он увлечется, любила его.

Сердце человеческое полно странностей. Эта ревность продолжалась всего несколько часов. Вскоре великодушие и благородство Фульмен одержали верх, и она сказала себе:

"Она любит его! Так что ж, я постараюсь, чтобы это было взаимно... По крайней мере, она спасет его от роковой судьбы, которая грозит ему... "

Однажды вечером, часов в шесть или семь, графа д'Асти, который не мог больше произнести ни одного слова, перевезли в лонгшезе на террасу. Раненый залюбовался догорающим закатом и, казалось, чувствовал некоторое облегчение под теплыми лучами догорающего солнца. Госпожа д'Асти сидела рядом с мужем и держала его руку в своих руках. Фульмен замечталась, облокотившись на каменные перила балкона, украдкой бросая взгляд в тенистый сад графа Арлева в надежде увидеть сквозь чашу деревьев своего возлюбленного Армана. Но он по-прежнему не показывался.

Граф изредка поднимал на жену глаза, в которых блестели с трудом сдерживаемые слезы, и его взгляд - отныне единственный доступный для него язык - казалось, говорил Маргарите:

"Вы добры... и я чувствую, что вы прощаете меня... Боже мой! Как бы я хотел теперь жить!"

Вдруг у ворот дома раздался звонок, возвестивший о посетителе. В жизни есть минуты, когда душа и слух бывают поражены одновременно. Звук колокола заставил все три сердца встрепенуться и тревожно забиться.

Граф сильно побледнел, как будто сама судьба прикоснулась к этому колоколу. Фульмен и графиня в волнении переглянулись.

А между тем звонили иногда раз по двадцати в день, и дверь дома раз двадцать отворялась, пропуская различных посетителей. Но в этот вечер всем троим почудилось, что колокол прозвучал как-то зловеще, точно похоронный звон.

Вошел лакей и доложил:

- Граф Арлев и его друг изволят спрашивать о здоровье графа д'Асти.

Граф из бледного сделался багровым. Арман у него в доме - не значило ли это, что он лишится снова привязанности и прощения жены. Сердце Фульмен болезненно забилось.

"Ах! - подумала она. - Ястреб прилетел за своей добычей!"

Графиня почувствовала слабость; ей стало грустно. Она с отчаянием взглянула на мужа. Казалось, она умоляла умирающего взглядом запастись мужеством и силой и спокойно встретить человека, которого она, наперекор самой себе, любила и не могла забыть, несмотря на все усилия и молитвы, посылаемые к Небу.

Майор и Арман вошли. Майор вошел первым, подошел к постели графа и пожал ему руку. Арман поклонился графине, которая даже не в силах была подняться ему навстречу, так велико было ее смущение. От излишней добросовестности, с которой он исполнял свою роль, или вследствие сознания низости своего поведения, слишком тяготившего благородную натуру молодого человека, но он был, видимо, взволнован и едва мог пробормотать извинение, что до сих пор не навестил господина д'Асти.

Раненый бросил на него взгляд, которым объявлял войну не на живот, а на смерть; все мускулы на его лице дрожали. Появись Арман неделей раньше, волнение убило бы графа. Но теперь он протянул ему руку, по-видимому, спокойно выслушал обычные фразы соболезнования молодого человека и сделал даже едва заметное движение головой, которое должно было означать его благодарность.

Фульмен, на минуту растерявшаяся, скоро оправилась, и к ней вернулись ее обычное хладнокровие и присутствие духа.

- Здравствуйте, Арман, - сказала она, пожав руку молодому человеку.

Графиня побледнела, затем покраснела и задрожала.

- Вы, значит, в Бадене, мой прекрасный обольститель! - продолжала Фульмен шутливым тоном.

Арман окончательно смутился. Тон Фульмен, казалось, говорил:

"Вы меня любили... мы любили друг друга... "

Разве не могло это погубить Армана во мнении графини?

Госпожа д'Асти минуту назад чувствовавшая глубокое страдание при входе Армана, Армана, о котором она хотела заглушить малейшее воспоминание, которого она во что бы то ни стало стремилась забыть, почувствовала при этих словах ревность. Присутствие графа д'Асти и влажный взгляд Фульмен удержали молодого человека от возражений.

Даже граф Арлев почувствовал себя неловко при этой сцене. Один граф д'Асти вздохнул с облегчением. Ему показалось, что Фульмен является ему неожиданной поддержкой, посланной самим Небом. Она мужественно довела свою роль до конца. В продолжение целых двадцати минут, пока длился визит майора и Армана, она остроумно шутила над Арманом, вспоминая об их прежних отношениях, об ужинах у нее, на которых банкир-голландец после пятой выпитой бутылки шампанского становился забавным, и ей удалось в конце концов вызвать улыбку на бледных губах д'Асти.

В ту минуту, как майор и Арман вставали, чтобы уйти, Фульмен незаметно очутилась около Армана, и они обменялись несколькими словами, которые ускользнули от слуха графини.

- Арман, - прошептала она, - я должна поговорить с вами.

Ее голос звучал властно, и сын полковника должен был повиноваться.

- К чему? - спросил он.

- Это необходимо.

- Хорошо!

- Где я могу увидеться с вами?

- У майора.

- Нет, там я не хочу.

- Так завтра в казино.

- Принадлежите ли вы к людям, которые способны сдержать свою клятву?

- Милый вопрос!

- Поклянитесь, что никто, слышите ли, никто не узнает о нашем завтрашнем свидании.

- Клянусь!

- Хорошо, прощайте!

Графиня не слыхала их разговора, но ей показалось, что между Фульмен и Арманом существует какая-то тайна, и ее ревность еще усилилась. Майор и его друг вышли. В эту минуту вошли двое слуг и укатили кресло графа.

Обе женщины на минуту остались одни. Графиня опустила глаза и, казалось, терзалась мучениями ревности. Фульмен подошла к ней и взяла ее руку.

- Графиня, - сказала она ей голосом, полным волнения, - вы женщина высшего круга, а я не более как бедная актриса. Для вас в том обществе, где вы вращаетесь, гордость женщины состоит в том, чтобы никогда не сделать неверного шага... для меня же и для всех мне подобных гордость заключается в любви... много любить и много быть любимой.

- Зачем вы мне все это говорите? - спросила графиня, вся дрожа.

- Вы были так добры, что почтили меня однажды именем своего друга... и я хочу быть достойной этого имени, которым я горжусь, - продолжала Фульмен с возрастающим волнением. Арман никогда не любил меня... Я имела несчастье угадать вашу тайну и потому хочу спасти вас...

Графиня д'Асти глухо вскрикнула и упала почти без чувств на руки Фульмен...

Вечером того же дня, часов около одиннадцати, Фульмен стояла у окна своей комнаты, пылающим взглядом всматриваясь в сад графа Арлева.

- Мне необходимо встретить тебя одну, демон, - шептала она. - Пусть борьба произойдет между нами двоими... О, я тебя хорошо узнала в прошлую ночь при луне по твоему черному платью, несмотря на густой вуаль, закрывавший твое лицо... но сегодня тебе от меня уж не ускользнуть.

Ночь была темная, полный мрак окутывал сад, и глаза Фульмен невольно следили за полосками огня, которые отбрасывали окна домов. Она ждала, пока исчезнет этот свет. Ей пришлось прождать около часа.

Наконец последний огонек потух, и сад погрузился в непроглядную тьму.

"Все спит", - подумала Фульмен.

Она закрыла окно, но не потушила свечи, которая уже догорала; молодая женщина сообразила, что не пройдет и четверти часа, как свеча потухнет сама собой.

- Когда ты, зловещая ночная птица, скрывающаяся весь день в доме, не увидишь больше света, - прошептала она, - ты выйдешь в сад прогуляться под тенистыми деревьями и подышать чистым воздухом. Но ты встретишь там Фульмен...

Она сбросила с себя женское платье, открыла комод, где хранились ее театральные костюмы, и достала оттуда одежду пажа; одев ее, она свернула волосы и спрятала их под небольшой шапочкой. Затем она опустила в карман прекрасный маленький кинжал с острым стальным лезвием. Можно было подумать, что Фульмен наряжается для маскарада, с целью искать приключений. Но серьезное выражение ее лица и печальный взгляд шли вразрез с элегантностью ее костюма.

"Отправимся, - сказала она себе. - Драма покинула сцену и перешла в действительную жизнь, начнем же свою роль..."

Она осторожно отворила дверь и на цыпочках вышла в сад. Высокая стена разделяла оба сада. В двух метрах от этой стены росло дерево, одна из ветвей которого, точно висячий мост, спускалась со стены.

Фульмен подошла прямо к этому дереву и благодаря своему мужскому костюму взобралась на него с ловкостью мальчишки, привыкшего разорять птичьи гнезда.

- Иной раз полезно быть танцовщицей, - сказала она. Она перелезла на ветку и, добравшись по ней до самого ствола, ступила на стену, а оттуда легко соскочила в сад. Потом она остановилась около главной аллеи, усыпанной песком, под развесистыми гранатами и с кинжалом в руке замерла в ожидании...

X

Вечер был тихий и теплый. Ночной ветер не колыхал деревьев. С улицы не доносилось ни малейшего шума. С четверть часа Фульмен стояла неподвижно, устремив глаза на свое окно, блестевшее сквозь листву. Читатель, вероятно, уже догадался, почему Фульмен не потушила свечи: она хотела пробраться в сад графа Арлева раньше Дамы в черной перчатке, которая выходила по ночам из своей комнаты после того, как погасал последний огонек в доме графа д'Асти.

Свеча прогорела еще несколько минут, затем пламя ее начало колебаться, вспыхнуло раза три, наконец потухло. Фульмен, все время стоявшая неподвижно, скорее угадала, чем увидала - так ночь была темна - голову, высунувшуюся из окна и прислушивавшуюся... Прошло две минуты... Фульмен снова услыхала шум. Это был шум петлей отворившейся стеклянной двери... Затем послышались легкие шаги, под которыми шуршал песок аллеи.

Шаги были медленны, ритмичны, как шаги прогуливающегося человека, которому некуда торопиться. Они приближались к Фульмен.

Фульмен не ошиблась: это была Дама в черной перчатке.

Мстительница, закутанная в шаль, покинула свое дневное убежище и с упоением вдыхала свежий ночной воздух; она шла медленно, с опущенной головой, задумчивая и мрачная.

Вдруг перед нею выросла тень, и, когда она отшатнулась и хотела уже закричать, сильная рука схватила ее за горло, а глухой голос произнес:

- Молчи!

В ту же минуту Дама в черной перчатке почувствовала, как острие кинжала коснулось ее шеи.

- Молчи! - повторил голос. - Если ты хоть пикнешь, я убью тебя...

Дама в черной перчатке попыталась было защищаться, но сильная рука не дала ей двинуться. Голос между тем продолжал:

- Я Фульмен, и хочу покончить с тобою. Не рассчитывай на помощь. Прежде, чем успеют прибежать сюда, ты будешь лежать мертвой у моих ног.

Фульмен взяла ее за руки и увлекла в конец сада, все еще держа над нею кинжал и готовая каждую минуту исполнить угрозу, если ее противница не исполнит ее приказаний.

Затем она посадила Даму в черной перчатке на дерновую скамью и встала перед нею.

- Теперь, - произнесла она, - поговорим. Дама в черной перчатке иронически рассмеялась.

- А! - проговорила она. - Так вы Фульмен?

- И я пришла спасти от тебя Армана.

- Вы с ума сошли...

- О! - продолжала Фульмен. - Теперь не время для лишних разговоров, сударыня. Мы здесь одни; у меня в руках кинжал, а у вас его нет, к тому же я сильнее вас: я - дочь народа, рука у меня твердая, и, если бы я сжала покрепче ваше горло, я бы задушила вас.

- Дальше? - проговорила Дама в черной перчатке, спокойно усмехнувшись.

- Ваша жизнь в моих руках, и вы не можете от меня избавиться.

- Как видите, я об этом и не думаю. Вы хотели поговорить, давайте. Чего вы от меня хотите?

- Армана.

- Но, моя милая мадемуазель Фульмен! - вскричала Дама в черной перчатке, которая даже под кинжалом соперницы сохранила свое высокомерие и насмешливость. - Если бы ваш Арман любил вас, я не отняла бы его у вас.

- Я хочу знать, кроме того, - продолжала Фульмен, раздражаясь ее презрительным и холодным тоном. - Я хочу знать, что вы здесь делаете, зачем вы прячетесь и какую непонятную цель вы преследуете.

- Но ведь вы требуете от меня целой исповеди? - усмехнулась Дама в черной перчатке.

- Согласна, - подтвердила Фульмен. Таинственная женщина с минуту хранила молчание, и

Фульмен услыхала ее иронический смех.

- Сударыня! - воскликнула вконец рассерженная Фульмен. - Берегитесь!

- Чего, скажите, пожалуйста?

- Если вы не согласитесь...

- Что тогда?

Дама в черной перчатке выпрямилась и в свою очередь смерила Фульмен взглядом. Фульмен подняла кинжал.

- Я убью вас, - произнесла она.

- Хорошо, я скажу вам все, - ответила Дама в черной перчатке, по-видимому, уступая угрозе.

- Я жду... - прошептала Фульмен.

- Но прежде чем начать свою исповедь, - продолжала Дама в черной перчатке, - надо установить равновесие между нами.

- Что такое? - переспросила Фульмен, не поняв сразу этих слов.

- Вы говорите, что мы одни; вы сильны - я слаба; у вас есть кинжал, а я безоружна.

- Да, - подтвердила Фульмен.

- Значит, моя жизнь находится в ваших руках?

- Все это верно.

- Но... вы любите Армана? Фульмен вздрогнула.

- И потому, - безжалостно продолжала Дама в черной перчатке, - если вы собираетесь убить меня, то помните: Арман умрет! В тот час, когда поднимут мой труп, майор Арлев, мой раб, заколет Армана.

Фульмен глухо вскрикнула, на что Дама в черной перчатке ответила насмешливым взрывом смеха.

- Вы видите теперь, - произнесла она, - что я держу в руках вашу жизнь крепче, чем вы мою, так как жизнь женщины - это жизнь любимого человека, - докончила она со вздохом.

- Вы правы, - прошептала побежденная Фульмен, склоняя голову.

- А теперь, - продолжала таинственная женщина, вы желали моего признания, не так ли? Вы хотите знать мою тайну! Что ж! Я все скажу вам, так как я устала постоянно встречать вас на своей дороге в виде препятствия, а война, которую вы объявили мне, неравная борьба, так как вы - любовь, а я - рок!

Дама в черной перчатке произнесла эти слова таким холодно-зловещим тоном, что даже отважная и энергичная Фульмен почувствовала в своем сердце смутный страх. Дама в черной перчатке продолжала:

- Вы любите Армана, а он любит меня... Вы не имеете над ним никакой власти, я же сделала из него раба. Вы видите, что пытаться вырвать его у меня было бы чистым безумием и что вы погибли бы в этой неравной борьбе. Я посвящу вас в свою тайну, потому что вы отвечаете его жизнью за молчание, а когда вы выслушаете меня, то перестанете быть моим врагом и будете, как и он, повиноваться мне, - прибавила Дама в черной перчатке с убеждением. - Или, по крайней мере, перестанете мешать моим планам, как бы непонятны они для вас ни были. А теперь слушайте...

Что ужасного и таинственного рассказала Дама в черной перчатке Фульмен в чаще пустынного сада в эту безмолвную ночь - мы отказываемся сообщить это. Но час спустя Фульмен вернулась в свою комнату бледная, дрожащая, с опущенной головой, связанная клятвой с Дамой в черной перчатке. Она поклялась молчать, даже, может быть, повиноваться.

Графиня д'Асти была принесена в жертву судьбе.

Пока Фульмен возвращалась к себе, Дама в черной перчатке осталась еще на несколько минут в саду, погруженная в размышления. Наконец и она вернулась домой, однако прошла не в свою комнату, а к Арману. Молодой человек спал. Она коснулась его лба рукой в перчатке.

- Арман! - ласково позвала она.

Арман проснулся, открыл глаза и, узнав ее, улыбнулся.

- Милый Арман, - продолжала она ласковым голосом, садясь у изголовья молодого человека, - я хочу побранить вас.

- Побранить меня? За что?

- За то, что вы почти предали меня. Он вскрикнул от удивления.

- Припомните-ка, - продолжала она, - не сделали ли вы чего-нибудь, не посоветовавшись со мною?

- Да нет же... не знаю...

- Вы видели Фульмен?

Арман вздрогнул, вспомнив о свидании, назначенном ему танцовщицей, и об обещании молчать, которое он дал.

- Разумеется, - сказал он, смутившись, - я видел ее сегодня у графини. Разве вы не потребовали этого сами?

- Да, но разве я позволила вам соглашаться на свидание с нею?

Арман покраснел.

- У вас назначено с ней свидание, - продолжала Дама в черной перчатке, - завтра, в казино, и она потребовала от вас, чтобы вы не говорили мне об этом.

- Правда, - признался совершенно растерявшийся Арман. - Но как вы узнали об этом? Кто мог сказать вам это?

- Сама Фульмен.

- Фульмен?

- Да.

- Вы... видели... ее?

- Да, я только что от нее.

- Как! Она здесь?

- Нет, но она перелезла через садовую стену.

- Оригинальная дорога!

Дама в черной перчатке рассмеялась и сказала:

- И знаете ли вы, что она думала сделать в "нашем" саду?

- Нет.

- Она хотела убить меня. Арман вскрикнул от изумления.

- Что делать, - продолжала молодая женщина, все еще улыбаясь. - Фульмен любит вас и... ревнует.

- Бедная Фульмен! - прошептал Арман.

- Но, видите ли, - продолжала Дама в черной перчатке, - она раздумала: вложила меч свой в ножны, и мы кончили с ней миром.

- Это странно!

- И она поручила мне передать вам, что не придет завтра в казино.

- Почему?

- Потому что свидание, которое она назначила, теперь бесполезно. Покойной ночи!

И Дама в черной перчатке удалилась, оставив Армана погруженного в самые невероятные предположения по поводу этой ночной беседы с Фульмен.

XI

Прошла неделя. В течение этого времени Арман и майор каждый день навещали графа д'Асти то вместе, то поодиночке. Когда Арман являлся один, он оставался более часа у постели больного, конечно, не ради последнего. Граф был не более как предлогом для его посещений.

Госпожа д'Асти каждый раз краснела и смущалась, когда в передней раздавались шаги молодого человека, и вся кровь приливала у нее к сердцу. Но это смущение продолжалось недолго. Вскоре глаза ее начинали блестеть от радости. Графиня любила Армана. Она принуждена была признаться себе в этом и не имела сил бороться долее, хоть и пробовала. Тщетно старалась она казаться холодной, сдержанной, почти высокомерной относительно молодого человека. Чувство одерживало верх над рассудком, а взгляд выдавал напускную строгость и холодность.

У графини была поверенная, которой она во всем призналась, - Фульмен, и последняя, в силу таинственного соглашения, вынуждавшего ее к молчанию, не могла крикнуть ей: "Берегитесь! Арман не любит вас... и вы жертва гнусной комедии!".

Что касается графа д'Асти, то протекшая неделя была для него сплошным ужасом. Он ежедневно видел Армана, и каждый визит молодого человека был для него настоящей пыткой. Этот человек, который не мог говорить, которому запрещено было всякое резкое движение, не имел другого средства выражать свои желания и чувства, кроме взглядом, но этот взгляд был необычайно красноречив, и все душевные движения отражались в нем.

Госпожа д'Асти и Фульмен не отходили от его изголовья, но вопрос - являлось ли это ради него одного? Арман приходил аккуратно около двух часов и оставался часов до четырех или пяти. И раненый видел, как молодой человек и графиня обменивались взглядами, поочередно опуская глаза, краснели, смущались и играли наивную комедию любви.

Рана графа, начавшая, по словам доктора, было заживать, через несколько дней воспалилась, и у раненого снова началась лихорадка. Душевные страдания, испытываемые им, осложнили его положение. Однажды вечером лихорадка была так сильна, что у больного начался бред и он перестал сознавать, что происходит вокруг него. Как раз в эту минуту явился Арман в сопровождении майора. Фульмен не было...

В эту минуту, когда входили оба посетителя, графиня была одна около мужа и давала ему успокоительное лекарство. Хотя граф д'Асти и до того плохо себя чувствовал, но бред начался у него лишь с появлением Армана.

- Графиня, - сказал майор Маргарите, - мне знакомы эти пароксизмы лихорадки; я сам испытал их после одной серьезной раны. Они появляются дней через пятнадцать после полученной раны и проходят сами собой, если больного оставляют в полном покое. Как бы мы тихо ни сидели, но одного нашего присутствия достаточно, чтобы поддержать нервное возбуждение больного, которое прекратится, как только господина д'Асти оставят одного.

Граф Арлев встал, сделав Арману знак последовать его примеру. Все трое перешли в соседнюю комнату. Через несколько минут под предлогом визита к одному австрийскому генералу майор откланялся, попросив графиню задержать у себя Армана на час или на два. Графиня д'Асти, оставшись наедине с Арманом, дрожала; она чувствовала, что ее охватывает слабость и борьба невозможна.

Арман, твердо помня свой урок, несколько минут после ухода майора молчал, притворившись смущенным, даже робким; затем он набрался храбрости и осмелился взять руку графини.

Графиня задрожала еще сильнее, но не отняла руки. Тогда Арман отважился встать на колени. Она подавила крик.

- Что вы делаете? - прошептала она.

- Я люблю вас... - проговорил Арман.

Госпожа д'Асти хотела подняться, вырвать у него свою руку, бежать... Но силы покинули ее, и магические слова "Я люблю вас", сказанные молодым человеком взволнованным голосом, заставили ее окончательно потерять голову.

- Уходите! - сказала она. - Уходите! Ради Бога!

Арман встал, поцеловал в последний раз ее руку и медленно вышел.

Госпожа д'Асти залилась слезами от стыда при мысли, что она, повинуясь голосу сердца, выслушивала признания Армана в двух шагах от постели, где лежал в агонии человек, имя которого она носила и которому она простила все. Когда Фульмен, которая, без сомнения, уезжала в это время по приказанию Дамы в черной перчатке, вернулась домой после продолжительной прогулки в карете, она застала госпожу д'Асти почти без чувств.

- Ах, дорогая, - прошептала графиня, беря руки Фульмен и сжимая их, - он должен уехать, или я погибла!

Ужас так ясно выразился в словах графини, что Фульмен была растрогана до слез.

"Бедная женщина! - сказала она себе. - Как она его любит!"

Графиня тотчас же написала Арману следующую записку.

"Друг мой!

Если вы меня действительно любите, то уезжайте или бегите от меня. Мой умирающий муж обязывает вас к этому, а я на коленях умоляю вас

Маргарита".

Графиня вручила это письмо Фульмен, которая взялась доставить его молодому человеку; затем графиня прошла в комнату мужа и застала его лежащим без чувств. Быть может, он слышал, как молодой человек говорил его жене "Я люблю вас".

Фульмен отправилась к майору. В этот раз ее приняла сама Дама в черной перчатке. Тот, кто присутствовал при первом свидании этих двух женщин, когда они вызывающе смерили одна другую с головы до ног, а затем видел их у постели умирающего Гектора Лемблена и во время ночной сцены в саду, когда Фульмен хотела поразить кинжалом свою соперницу, был бы удивлен, увидав, что танцовщица с почтительной боязнью поклонилась Даме в черной перчатке.

- А! - сказала Дама в черной перчатке, протягивая руку, чтобы взять письмо. - Она пишет ему?..

- Да.

- Зачем?

- Чтоб он уехал.

- Это невозможно. Арман останется, и она снова увидит его.

- Ах! Неужели у вас нет к ней жалости, - с мольбою в голосе сказала Фульмен.

- А ко мне у них была жалость! - ответила Дама в черной перчатке.

- О! Будьте неумолимы к нему, у меня не хватит мужества защищать его... но... она!

- Вам известно, что с того часа, как граф умрет, она будет мне безразлична. Если Арман действительно любит ее, он может жениться на ней.

- Ах, - вздохнула Фульмен, - вы знаете, что он не любит ни графиню, ни меня...

- Он любит меня, не так ли?

- Увы!

Мстительница, которую ничто не могло тронуть, почувствовала внезапное волнение. Она взяла руку Фульмен и сжала ее в своих руках.

- Слушайте! Если я когда-нибудь буду в состоянии излечить Армана от его любви ко мне, то сделаю это ради вас... у вас благородное сердце!..

И Фульмен увидала, как в голубых глазах этой неумолимой женщины блеснули слезы.

"Ах! Как она, должно быть, любила!" - подумала актриса.

Фульмен вернулась к графине.

XII

На следующий день в доме графа д'Асти была назначена консультация врачей. Консультантами были следующие лица: во-первых, известный парижский хирург, приехавший в Баден три или четыре дня назад; затем австрийский военный хирург, которого пригласили из Раштадта, где стоял австрийский гарнизон; наконец, двое баденских докторов, весьма известных, которые пользовали графа с самого начала его болезни.

- Господа, - сказал один из них, - рана, сначала нетяжелая и которая, как нам казалось, не должна была иметь других дурных последствий, кроме неизбежной потери голоса, в течение недели понемногу заживала. Лихорадка исчезла, края раны сблизились, пациент чувствовал себя хорошо и ночью спал по нескольку часов спокойно и не просыпаясь. Мой уважаемый коллега и я признали даже возможным в хорошую погоду и когда дневной жар немного спадает разрешить переносить графа на террасу.

Пока немецкий врач говорил, французский доктор и австрийский хирург внимательно исследовали больного.

- Действительно, - сказал доктор после долгого размышления, - странно, что состояние больного ухудшилось, вместо того, чтобы пойти на улучшение, и что он каждый вечер подвергается жестоким пароксизмам лихорадки, доходящим до бреда, тогда как рана его находится на пути к заживлению.

Он повернулся к графине, которая присутствовала на консультации, и сказал ей:

- Я начинаю думать, сударыня, что нервное возбуждение, в котором находится теперь граф и которое продолжается почти без перерыва, зависит скорее от какой-нибудь другой причины, чем от раны.

Графиня дрожала под взглядом доктора.

- Очевидно, - продолжал последний, - на него что-то очень сильно повлияло.

- Однако... доктор... - пробормотала графиня, - мой муж окружен вашими заботами... нашей привязанностью...

- Нет ли у него какой-нибудь тайной печали или серьезного душевного недуга?

- Однако, - возразил немецкий врач, который, сам того не сознавая, вывел графиню из затруднительного положения, - если допустить ваше предположение, доктор, то как объяснить спокойствие и хорошее состояние духа больного в течение первых восьми дней, хорошее настолько, что оно даже оказало благотворное влияние на состояние его раны.

- Кто знает, - возразил доктор, отстаивая свое мнение, - возможно, что потрясение случилось именно по истечении этих восьми дней.

- О, - возразил немецкий врач, - этого нельзя допустить! Графиня не покидала ни на минуту комнаты своего мужа. Она может подтвердить это...

Доктор бросил взгляд на графиню д'Асти. Бледность молодой женщины навела его на мысль о существовании каких-то обстоятельств, раскрывать которые он не считал себя вправе, и он перестал настаивать.

Доктора начали совещаться о новом способе лечения, прописали рецепты и удалились.

Несколько минут спустя после их ухода пришел граф Арлев, на этот раз один. Графиня д'Асти, услыхав звонок у входной двери, задрожала и только тогда вздохнула свободно, когда увидала, что дверь спальни затворилась за майором.

Майор поклонился графине и подошел к раненому. Граф д'Асти находился со вчерашнего дня в самом печальном состоянии. Он то впадал в страшный бред, то им овладевало какое-то физическое оцепенение и он закрывал глаза. С тех пор, как между Арманом и графиней возникли новые отношения, сознание к нему не возвращалось.

Увидав майора, он, по-видимому, начал понемногу связывать нить событий и припоминать происшедшее. Одно мгновение он проявил даже как бы ужас и начал искать глазами лицо, которое он привык видеть являющимся вместе с майором.

Потом этот ужас исчез, когда он убедился, что этого лица нет.

Граф Арлев долго и с сосредоточенным вниманием смотрел на больного.

- Сударыня, - сказал он наконец тихо графине, - я долго колебался, сказать ли вам свое искреннее мнение о печальном положении, в котором находится граф.

- Говорите, - ответила графиня дрожащим и глухим голосом.

- Но при настоящем положении вещей, - продолжал майор, - я уже не могу молчать.

- Я ко всему приготовилась, граф.

Графиня произнесла это с волнением, которое показало майору, что она все простила своему мужу. Майор продолжал:

- Граф д'Асти ранен серьезно, может быть, даже смертельно, сударыня.

Слезы покатились по щекам Маргариты де Пон.

- Но, может быть, есть еще средство спасти его.

- О, говорите, говорите! - вскричала графиня порывисто. - Он столько выстрадал!

- Это средство состоит в том, - продолжал майор, - чтобы привести к нему нового врача.

- Который его спасет, не правда ли?

- Может быть...

- О, скорее, скорее! Где он? Не нужно ли за ним сходить?

- Этот врач женщина...

- Женщина?

-Молодая русская дама, историю которой я должен вам рассказать для того, чтобы объяснить вам, как я познакомился с нею...

Графиня д'Асти впилась глазами в лицо майора.

- Говорите, граф, говорите! - вскричала она.

- Около двух лет назад, - начал майор, - я служил на Кавказе. Под моим начальством находился молодой офицер, граф***, женатый на молодой женщине, родившейся в южной России, около Одессы. У молодой графини служила кормилица-цыганка. Эта цыганка была посвящена в некоторые тайны восточной медицины, которая, как вам, вероятно, известно, основывается отчасти на применении разных простых и ароматических растений. Она оставила своей госпоже несколько рецептов, в особенности против всевозможных застарелых повреждений и самых тяжелых ран.

- Ах! - воскликнула графиня. - Она спасет моего мужа, не правда ли?

- Я надеюсь...

- Но где же она?

- Подождите немного, - сказал майор, улыбаясь, - последняя кампания на Кавказе, в которой я участвовал, была чрезвычайно кровопролитна. Черкесы нападали на нас под прикрытием разных окопов и засек, и при каждой стычке мы теряли много людей. Молодая графиня захотела последовать за своим мужем и сопровождала его всюду, леча его раны своими таинственными средствами.

- И они... помогали?

- Почти всегда, причем в трех или четырех таких случаях, когда наши врачи отказались от лечения.

- И... эта дама?

- Она со вчерашнего дня находится в Бадене. Если вы желаете, я приглашу ее сюда немедленно.

- Если я пожелаю?.. Я молю вас об этом! - воскликнула графиня. - О, пойдите, упросите ее прийти!

Майор встал, поцеловал руку графине д'Асти и вышел. В эту минуту в спальню вошла Фульмен. Графиня бросилась к ней на грудь, передала ей свой разговор с майором и прибавила:

- Ах, по крайней мере, я одна только буду страдать!

"Бедная женщина, - прошептала про себя Фульмен, - если бы ты знала, какая судьба ожидает тебя!".

Около часу спустя у ворот дома графа д'Асти остановилась карета, и из нее вышли майор и молодая женщина. Как читатель уже, конечно, догадался, это была Дама в черной перчатке.

Она твердыми шагами вошла в дом под руку с майором. Графиня спустилась почти до конца лестницы, чтобы встретить ее. Фульмен была вместе с нею и ничем не выдала себя при встрече с Дамой в черной перчатке. Она только слегка опустила глаза, не выразив ни малейшего удивления. Воля мстительницы тяготела над нею так же, как и над Арманом.

Что же касается графини, то она никогда не видала Дамы в черной перчатке и заметила только, что предполагаемая русская дама обладала жестокой, почти роковой красотой. И ей представилось, что высокомерная строгость Дамы в черной перчатке свидетельствует о возвышенной душе и разуме и что она принесет ее мужу выздоровление.

После обмена обычными приветствиями Дама в черной перчатке просила провести ее к больному. Затем она потребовала оставить ее с ним наедине. Майор и обе женщины, повинуясь ее приказанию, вышли в соседнюю комнату.

И вот в течение целой минуты Дама в черной перчатке с какой-то дикой радостью смотрела на это лицо, измученное лихорадкой и искаженное перенесенными страданиями, на болезненно блестевшие глаза и преждевременно поседевшие и поредевшие волосы.

- Я думаю, - прошептала она, - что ты достаточно настрадался... убийца!

И она вынула из своего кармана маленький флакон с темной жидкостью и со зловещей медлительностью откупорила его. Графиня д'Асти пришла бы в ужас, если бы увидала в эту минуту страшное выражение лица Дамы в черной перчатке.

XIII

Дама в черной перчатке открыла флакон и налила несколько капель содержавшейся в нем коричневой жидкости на чайную ложку. Затем она раздвинула губы больного, заставила его раскрыть рот и влила ему жидкость. Был это яд или целебное средство?

Едва раненый проглотил лекарство, как странная перемена совершилась в его лице. Из багрового, каким он был до тех пор, он внезапно стал бледным, морщины на его лице разгладились, он издал несколько невнятных звуков, затем глаза его закрылись, и через несколько секунд лицо его помертвело.

Дама в черной перчатке открыла дверь комнаты, куда вышли графиня, Фульмен и майор.

- Вы можете войти, - сказала она.

Они вошли. Графиня вдруг вскрикнула. Фульмен задрожала. "Она убила его", - подумала она.

Но губы Дамы в черной перчатке улыбались.

- Не бойтесь, - сказала она графине, - это обморок, который вызван мною нарочно.

- Ах, - прошептала молодая женщина, - как мне страшно!

- Теперь он впал в летаргию, которая продолжится около двух часов, - сказала Дама в черной перчатке. - В течение этих двух часов он не проявит ни одного признака жизни, он будет лежать, как мертвый.

- А... потом?

- Потом он придет в себя и у него уже не будет ни лихорадки, ни бреда.

- И он будет спасен?

- Нет еще, но я буду, по крайней мере, в состоянии судить о его болезни.

И Дама в черной перчатке прибавила:

- Однако, сударыня, вам придется посвятить меня в некоторые обстоятельства, которые дадут мне понятие о сущности его болезни, и только тогда я могу назначить ему подходящее лечение.

У графини д'Асти отчаянно забилось сердце. Она подумала, что молодая женщина придерживается того же мнения о ране ее мужа, что и доктор-француз. Дама в черной перчатке пригласила жестом майора и Фульмен выйти из комнаты. Они удалились, и графиня осталась наедине с этим своеобразным врачом.

- Сударыня, - произнесла Дама в черной перчатке голосом, утратившим прежнюю суровость и звучавшим задушевно и ласково, - вы должны позволить мне относиться к вам, как к старому другу, вы должны вполне довериться мне.

- Для спасения своего мужа я готова на все.

- Майор Арлев, мой старый знакомый, - продолжала Дама в черной перчатке, - явился за мной совершенно неожиданно, но во время пути я успела расспросить его о различных фазисах болезни вашего мужа.

Графиня задрожала.

- Он сообщил мне, что граф находился вне опасности уже через три дня после дуэли.

- Это правда.

- Что он был спокоен, хорошо спал, и все заставляло надеяться на быстрое его выздоровление.

- Да.

- Но внезапно, в исходе восьмого дня, когда рана уже начала закрываться, больной почувствовал себя хуже. Правда это?

- Увы!

- Приходится приписать все это влиянию какой-нибудь случайности.

- Но, сударыня, - быстро прервала ее графиня, - уход за ним все время был прекрасный, я не отходила от него ни на минуту.

- В таком случае ухудшение должно иметь нравственную причину.

Графиня д'Асти то краснела, то бледнела. "Неужели я должна признаться в своей тайне?" - подумала она.

- Поймите, - продолжала Дама в черной перчатке, - что если вы желаете спасти графа, то должны искренно и подробно рассказать мне все.

Графиня сделала над собою усилие.

- Я готова, - сказала она.

Дама в черной перчатке подошла к ней и посмотрела на нее проницательным взглядом судьи, который допрашивает обвиняемого.

- Любите ли вы вашего мужа? - спросила она.

- Ах! - вздохнула графиня, которой казалось, что она вполне искренна, так как в данную минуту она позабыла об Армане.

- Любили ли вы его... всегда? Маргарита де Пон смутилась.

- Помните, сударыня, я спрашиваю вас для того, чтобы спасти вашего мужа.

- Я знаю! Нет, я чувствовала к нему одно время отвращение. Но нельзя ли...

- Умолчать о причинах этого, не правда ли? Графиня молча кивнула головой.

- О, конечно, причины не играют здесь никакой роли!

Графиня д'Асти вздохнула с облегчением.

- Не выказывали ли вы ему свое отвращение, даже, может быть, ненависть?

- Да.

- До каких пор?

- Пока он не был ранен.

- Ну, а с тех пор?

- Тогда мне стало жаль его... и я его простила...

- А он... он любил вас?

- До безумия.

- Хорошо, - сказала Дама в черной перчатке, - перемена, происшедшая в вас, дает мне ключ к разрешению этой тайны.

Графиня вздохнула еще раз и подумала, что ее допрос этим ограничится. Но Дама в черной перчатке продолжала:

- Это объясняет мне быстрое и заметное улучшение, которое наблюдалось у больного в первые восемь дней... Но...

Она остановилась и посмотрела на графиню; та почувствовала, как стучит ее сердце.

- Но, - продолжала Дама в черной перчатке, - если перемена ваших отношений к графу совершила это чудо, то следует думать, что случилось нечто новое... причиной чего, хотя бы и косвенной, были вы... Не принимали ли вы кого-нибудь здесь?

Графиня вздрогнула и побледнела как смерть. Дама в черной перчатке взяла ее за руку.

- Сударыня, - ласково заметила она, - извините меня и будьте уверены, что я ваш друг. Я спрашивала майора... и он сделал мне... кое-какие намеки... о тайне...

Она, по-видимому, некоторое время не решалась договорить, но так как графиня продолжала молчать, то она нерешительно сказала:

- У майора есть друг... который любит вас... он приходил сюда... граф ревнует...

- Сударыня, пощадите! - пробормотала графиня, закрывая лицо руками.

- Графиня, - проговорила Дама в черной перчатке, - графиня! Во имя Неба! Ведь я хочу спасти вашего мужа... я прошу у вас милости... этот молодой человек...

- О! - внезапно проговорила графиня, - он не вернется сюда... я его не увижу, даю вам слово...

- Этого мало...

- Боже мой, чего же вы еще потребуете от меня?

- Слова, которое может спасти вашего мужа.

- Каково бы оно ни было, я даю его.

- Хорошо! Как только он откроет глаза и вы заметите, что его рассудок возвращается, что спокойствие сходит в его душу... тогда...

- О, продолжайте...

- Как только он взглянет на вас, вы дотронетесь рукой до его руки; пусть он удостоверится, что "его" нет в комнате... вы наклонитесь к нему... и...

- И?.. - с нетерпением проговорила графиня, вся взволнованная и дрожащая.

- И скажете ему на ухо: "Он ушел... я его больше никогда не увижу... "

-Я обещаю вам это, -сказала графиня прочувствованным голосом.

Дама в черной перчатке подошла к больному и сняла повязку с его раны. Граф д'Асти спал глубоким сном, и сердце у него чуть слышно билось. Можно было подумать, что он умер. Тогда Дама в черной перчатке показала графине другой маленький флакон и поставила его на столик. Затем она сняла корпию, которой была закрыта рана, и обмыла рану тепловатой водой... Намочив новый кусок корпии жидкостью из второго флакончика, причем корпия окрасилась в красный цвет, Дама в черной перчатке наложила ее на рану.

- До свидания, сударыня, - сказала она, вставая, - я возвращусь сегодня вечером в одиннадцать часов. Однако, я думаю, что не следовало бы держать раненого в этой комнате, где воздух несколько испорчен.

- Его нужно перенести? - спросила графиня.

- Я бы предпочла комнату на первом этаже.

- Хорошо, рядом с залой внизу есть небольшая спальня.

- Ее окна обращены на север?

- Да, они выходят в сад.

- В таком случае, отлично.

- Но можно ли перенести его без опасения для здоровья?

- Да, но только теперь, пока он находится в глубоком сне.

Графиня позвонила и отдала необходимые распоряжения.

Дама в черной перчатке вышла в сопровождении майора.

Спустя час граф д'Асти открыл глаза. Он осмотрелся вокруг и, казалось, совершенно не узнал комнаты. Его взгляд упал на залитое слезами лицо графини. Бедная женщина держала в своих руках руку мужа.

- Как вы себя чувствуете, мой друг? - спросила она. Глаза больного приняли радостное выражение; его взгляд сделался осмысленным.

- Вас перенесли сюда, - продолжала графиня, - по приказанию нового врача.

При этом заявлении глаза больного выразили некоторое недоумение.

- О, - сказала графиня, улыбаясь сквозь слезы, - правда, врач странный, мой друг: женщина... молодая русская дама, обладающая удивительными целебными тайнами.

Взгляд графа д'Асти выражал все возраставшее изумление.

- Это майор Арлев, сосед наш, привел ее к вам. Она лечит теперь вашу рану... лихорадка у вас уже прошла... она ручается за ваше выздоровление.

Имя графа Арлева сразу вызвало на лице раненого выражение ужаса и ненависти. Разве майор не был другом Армана?

Графиня догадалась, что происходит в мыслях и в сердце ее мужа. И, верная данному обещанию, она наклонилась к раненому, поцеловала его в лоб и сказала:

- Не ревнуйте, друг мой, он ушел... я его больше никогда не увижу...

Безумная радость озарила измученное лицо графа; в эту минуту вошел лакей и подал молодой женщине письмо; она распечатала его и прочла:

"Графиня.

Я понял, что непреодолимые препятствия разделяют нас; ваша честь и мой долг предписывают нам не встречаться более никогда. Да благословит вас Господь. Завтра утром я покидаю Баден и приложу все старания, чтобы не попадаться на вашем пути. Господь пошлет мне милость, может быть, и поможет мне забыть вас.

С искренним почтением остаюсь вашим покорнейшим слугой.

Арман Леон".

Графиня протянула письмо своему мужу.

- Видите, я говорила вам правду мой друг.

В эту минуту вошла Фульмен, и ее приход был неожиданным облегчением для графини, так как прощальное письмо Армана разбило сердце бедной женщины.

XIV

Около одиннадцати часов вечера Дама в черной перчатке пришла навестить раненого. Сначала ее провели в залу, где она встретилась с Фульмен.

- Час возмездия близится, - сказала ей Дама в черной перчатке торжественно.

- Я повинуюсь... - пробормотала Фульмен, опустив голову.

- Вы оставите ее одну.

- Хорошо!

Госпожа д'Асти на цыпочках вышла из комнаты раненого.

- Он заснул, - сказала она, здороваясь с молодой женщиной, и спит крепко.

Дама в черной перчатке подошла к постели больного. Она начала пристально всматриваться в лицо графа д'Асти, которое было теперь спокойно и не выражало таких мучений, как утром.

- Не оставите ли вы меня с ним одну, - сказала Дама в черной перчатке. - Необходимо, чтобы вокруг него была абсолютная тишина; мне надо сделать наблюдение над его дыханием.

Графиня утвердительно кивнула головой. Дама в черной перчатке села у изголовья больного, а графиня удалилась в соседнюю комнату и присела около Фульмен в амбразуре окна.

Дама в черной перчатке поспешно затворила дверь, которая вела из залы в комнату графа д'Асти.

Через десять минут Фульмен поднялась с места.

- У меня страшно болит голова, графиня, - сказала она, - позвольте мне пойти прилечь.

- Идите, мой друг, - ответила графиня, которая забылась в тяжелых думах.

Она думала об Армане... об Армане, которого она любила и которого она больше никогда не увидит; об Армане, который уедет завтра с рассветом, потому что она сама удалила его от себя.

Фульмен ушла... Графиня, закрыв лицо руками, зарыдала, повторяя прерывающимся голосом:

- Боже мой! О, пошли мне смерть!

Вдруг позади нее послышался шум открывающегося окна. Она в испуге обернулась... выпрямилась и отшатнулась, приготовившись закричать и позвать на помощь... Какой-то человек отворил окно, перепрыгнув через подоконник, и графиня в ужасе заметила, что он уже в зале и стремительно направляется к ней.

Этот человек, как легко догадаться, потому что графиня даже не вскрикнула, был Арман; он перелез через стену, разделявшую оба сада, и явился сюда.

Графиня задрожала, как ребенок, и почувствовала, что ноги ее подкашиваются.

XV

Увидав Армана, графиня д'Асти как бы окаменела. Она не могла ни вскрикнуть, ни бежать и не сохранила присутствия духа даже настолько, чтобы воспрепятствовать ему воспользоваться той дорогой, которую он выбрал. Она стояла неподвижно, с опущенной головой, чувствуя, что умирает от ужаса и от восторга. Арман подбежал к ней и упал перед нею на колени.

- Простите меня, - сказал он.

И так как она по-прежнему дрожала и не сказала ни слова, то он взял ее руку и поцеловал. Прикосновение его губ вернуло графиню к действительности; сердце ее забилось, и она почувствовала внезапный прилив энергии.

- Ах, - сказала она чуть слышно, так как боялась, чтобы звук ее голоса не долетел до соседней комнаты, где находился раненый с Дамой в черной перчатке. - Ах, вы меня обманули!..

- Сударыня!

- Вы не послушались меня...

- Простите!

- Вы явились ко мне, несмотря на то, что дали слово уехать.

- Я уезжаю завтра.

Глаза графини сердито блеснули, и она сказала:

- Зачем вы сюда явились? Что вы хотите мне сказать?..

- Я вас люблю...

- И вы среди ночи являетесь ко мне неизвестно откуда... в двух шагах от постели, где лежит мой умирающий муж, вы осмеливаетесь...

- Простите меня, - повторил Арман. - Простите, я безумец... я брежу... мне необходимо было видеть вас в последний раз...

- Да говорите же тише, сударь, - прошептала Маргарита де Пон. - Во имя Неба, молчите и уходите!

- Уйти!..

- Это необходимо. Вы дали мне слово.

- О, позвольте мне остаться еще час у ваших ног, позвольте мне сказать вам, что я люблю вас... поцеловать вашу руку... упиться вашим взглядом...

- Уходите, - повторила графиня, почти не помня себя; но голос ее был так трогателен и так дрожал, что Арман остался на коленях перед нею.

Негодование графини д'Асти было непродолжительно и больше не повторялось. Ее разум пытался восторжествовать над сердцем, но это удалось ей только на мгновение. Чувство скоро взяло верх, и любовь к Арману заставила ее забыть все на свете. А тот, верный своей роли обольстителя, продолжал свое признание.

- Маргарита, я люблю вас... - осмелился произнести он в то время, как графиня закрыла лицо руками и залилась слезами. Я вас люблю, - продолжал он, - и не могу уехать и не видеть вас больше... моя жизнь отныне связана с вашей... жить без вас для меня невозможно... Скажите, Маргарита, неужели вы все еще хотите, чтобы я ушел?

Голос молодого человека был так ласков, так полон чувства, что графиня залилась слезами и конвульсивно сжала руку Армана. Но он вдруг спросил:

- Маргарита, желаете вы, чтобы я посвятил вам всю свою жизнь, чтобы мы больше не расставались? Уедемте вместе...

- О! - воскликнула пораженная графиня.

- Уедемте, - продолжал Арман с пылкостью, которую бедная графиня приняла за энтузиазм страсти, - уедем, Маргарита, уедем... Мы скроем нашу любовь в каком-нибудь уголке зеленой Германии, где так легко забыть весь свет... и наша жизнь будет вечно полна счастья...

- О, Господи! - прошептала графиня в ужасе и почти бессознательно. - Господи!

- Уедем, - продолжал Арман, который испытывал от этой лжи такую муку, что его волнение было похоже на порыв страстно любящего человека. - Смотрите, теперь ночь... почтовая карета ожидает нас в конце Лихтентальской аллеи... Вы согласны? Скажите?

Но графиня д'Асти, которая до этого мгновения закрывала лицо руками, как бы хотела удержать свой рассудок, при этих словах своего искусителя глухо вскрикнула.

- Нет, - сказала она, - нет! Никогда!

- Никогда?.. - повторил Арман.

- А мой умирающий муж?.. Арман вздрогнул.

- А мой ребенок, - продолжала графиня, цепляясь за эти два имени с энергией отчаянья.

Арман услыхал в звуках голоса и во взгляде этой бедной женщины столько любви к себе и понял, что, несмотря на все красноречие, с которым говорил графине ее долг, он при желании кончит тем, что восторжествует. Еще несколько минут, и графиня согласится, может быть, последовать за ним. На одно мгновение она оправилась, вспомнив о своем умирающем муже и произнеся имя своего спящего ребенка, и попыталась было оттолкнуть своего соблазнителя... Но эта реакция была короче вспышки молнии. Дрожь снова овладела графиней и слезы потекли по ее щекам. Бе рука продолжала конвульсивно сжимать руку Армана.

"Бедная женщина", - подумал он.

И внезапно в сердце и уме этого честного по природе человека, который так долго был принужден играть лицемерную роль, лгать и объясняться в чувствах, которых он не питал, произошла полная перемена.

Арман вторично устыдился самого себя, своей постыдной роли, своей продолжавшейся почти месяц лжи.

Этот каторжник любви, этот раб своей мистической и ужасной страсти возмутился и захотел разорвать свои цепи.

Он возмутился в присутствии женщины, которую сам довел до крайнего отчаяния, которую заставил полюбить себя, но которой сам он не любил. Он устыдился самого себя и почувствовал жалость к ней...

И так как эта реакция была внезапна и сильна, то он снова бросился перед ней на колени и воскликнул:

- О, сударыня, сударыня! Простите меня, я недостойный человек...

- Недостойный... вы... ты... - бормотала графиня, вообразившая, что молодой человек, увлеченный на миг страстью, теперь раскаивается в своем предложении бежать с ним.

- Да, я презренный безумец, - продолжал Арман убитым и полным грусти голосом.

И он схватил руки графини и осыпал их поцелуями. Без сомнения, он все бы немедленно ей объяснил, во всем бы признался и попросил бы прощения, позабыв о Даме в черной перчатке, но вдруг позади них раздался сильный глум. Дверь, отделявшая залу от комнаты графа д'Асти, вдруг отворилась и раздался торжествующий голос Дамы в черной перчатке, которая говорила:

- Посмотри туда, граф, смотри же туда!..

XVI

Прежде чем продолжать рассказ, вернемся назад и опишем, что происходило в это время в соседней комнате.

Дама в черной перчатке затворилась там одна с раненым, попросив графиню удалиться и не беспокоить ее. Затем она села у изголовья графа, который все еще спал, открыла небольшую дорожную сумку, которую принесла с собой, и вынула из нее два маленьких флакона, которыми уже пользовалась утром. После этого она дотронулась рукой до графа и разбудила его.

Граф открыл глаза и, увидав около себя женщину, подумал, что это графиня. Комната больного была освещена только одной лампой с большим абажуром, стоявшей притом в самом углу, так что постель раненого оставалась в тени. Вздох облегчения вырвался из больного горла графа, и радость заблистала в его глазах.

Но Дама в черной перчатке сказала:

- Это не графиня, а ваш врач.

Больной заворочался на постели, стараясь разглядеть черты молодой женщины. Последняя продолжала:

- Меня позвали к вам, и я явилась. Глаза графа выразили любопытство.

- Я друг графа Арлева. Услышав это имя, больной задрожал.

- И друг Армана...

При последних словах граф д'Асти застонал.

- И, - продолжала Дама в черной перчатке насмешливым тоном, - меня пригласили...

Она на мгновение прервала свою речь, глухо засмеялась и продолжала:

- Меня пригласили спасти вас!

И так как граф, без сомнения, спрашивал себя, почему эта женщина, которая явилась, конечно, для того, чтобы спасти его, говорит с ним злым и насмешливым тоном врага, она взяла лампу, поставила ее на столик у кровати и сняла с нее абажур. Ее лицо сразу осветилось, и она спросила, посмотрев на графа:

- Держу пари, что вы меня не узнаете.

- Нет, - сделал граф чуть заметный отрицательный жест головой.

- Правда?

- Нет, - повторил он тот же жест.

И он начал внимательно вглядываться в нее, и по мере того, как он рассматривал ее светлые волосы и темно-голубые глаза, его брови сдвигались, как будто он старался уловить какое-то неясное и давнишнее воспоминание.

- Вглядитесь же в меня хорошенько, шевалье д'Асти, - повторила она.

Титул "шевалье" произвел странное впечатление на графа и сразу привел ему на память все его прошлое.

- Смотрите на меня... смотрите, пока я буду лечить вашу рану...

И таинственная женщина сняла повязку, которую наложила утром на рану, открыла один из флакончиков и капнула несколько капель его содержимого на рану, которая начала уже закрываться.

Граф сделал вдруг резкое движение от боли. Ему показалось, что Дама в черной перчатке прижгла чем-то его горло.

- Так-то, - снова спросила она, - вы меня не узнаете, шевалье?

Он с удивлением продолжал всматриваться в нее. Казалось, одного имени, одного намека, простого слова ему было бы достаточно для того, чтобы собрать в одно целое все разрозненные воспоминания.

- Я вижу, - сказала Дама в черной перчатке, - для того, чтобы вы меня узнали, мне нужно рассказать вам одну страницу из моей жизни, а именно день моей свадьбы.

XVII

Граф снова задрожал.

- Я вышла замуж шестнадцати лет, - продолжала она. - Мужу моему было в то время тридцать. Я вам сейчас скажу его имя. Он любил меня, и я любила его. В день нашей свадьбы давали бал в отеле моего отца... в старом отеле в предместье Сен-Жермен, куда сто шестьдесят приглашенных съехались полюбоваться на наше счастье. Во время бала, около полуночи, в залу явился человек, одетый во все черное... Он подошел к моему мужу и поклонился ему. Увидев его, муж побледнел и отшатнулся, но человек, одетый в черное, сделал какой-то знак, тихо сказал ему несколько слов, и мой муж склонил голову и последовал за ним. Они прошли весь сад до калитки, выходившей на улицу. Что произошло между ними?... Ручаюсь головой, что теперь вы меня узнаете, граф?

Действительно, Дама в черной перчатке увидала, что граф сделался бледнее смерти и скорчился на постели, вперив в нее безумный взгляд, полный ужаса.

- А! Вы начинаете узнавать меня, шевалье, - повторила Дама в черной перчатке резким и насмешливым голосом. - Вы догадываетесь, без сомнения, что произошло между моим мужем и этим человеком. Человек, одетый в черное, убил его. Этот человек, - продолжала она, протягивая руку к графу, - это был - ты!

Граф д'Асти в ужасе корчился на своем ложе и пытался позвать кого-нибудь. Но голос не шел из его раненого горла, он издавал только глухие и неясные звуки.

- Слушай, - продолжала Дама в черной перчатке, - твой смертный час настал, шевалье д'Асти, но ты должен умереть, узнав прежде, чья рука карает тебя. Это рука - моя...

Граф был бледен от ужаса и лежал, вперив в свою мстительницу безумный взгляд. Казалось, он думал, что находится во власти тех ужасных видений, которые посещали его во время пароксизмов лихорадки. Дама в черной перчатке продолжала:

- Граф Арлев - мой раб, он слепо исполняет мои приказания. Это он нанял дом, который стоит рядом с твоим, это он устроил таинственные отверстия, которые позволяли нам видеть и слышать все, что делается у тебя...

Дама в черной перчатке остановилась. Ужас, отразившийся на лице графа, достиг своего апогея...

- О, - продолжала она, - не думай, граф, что только случай отдал мне в руки твою судьбу, что только ее слепой гнев поразил тебя. Бе направлял зоркий взгляд и твердая рука.

И так как граф д'Асти, по-видимому, не вполне понимал ее слова, то она продолжала:

- Ты не знаешь, шевалье, что я приняла своего умирающего мужа на свои руки, что его кровь оросила мое белое подвенечное платье, что одна моя рука, вот эта, до сих пор еще окрашена ею, так как я поклялась не смывать ее до тех пор, пока она не поразит последнего из убийц в желтых перчатках, этих элегантных разбойников, которые называли себя "Друзьями шпаги"!

Глухой и злой смех сопровождал эти слова.

- Шевалье, - продолжала она, - ты помнишь маркиза де Ласи? Помнишь, как он любил Маргариту де Пон, которую ты у него отнял?

Граф д'Асти пришел в ужас.

- А! Ты ее до сих пор любишь, не правда ли? Ты любишь ту, которая обманывает тебя?..

И она остановилась, смеясь своим демоническим смехом. Во второй раз граф тщетно попытался встать с постели и позвать на помощь.

- Слушай, - продолжала мстительница, - меня позвали к тебе как врача, который исцелит тебя, но они не знают, что я сделаюсь вместо того твоим палачом. Я только что налила на твою рану несколько капель жидкости, которую ты принял за целительный бальзам, на самом деле это смертельный яд... Не пройдет часа, как ты будешь мертв; ты упадешь, как бы пораженный молнией!..

Улыбка показалась на губах больного. Эта улыбка, казалось, говорила: "Вы имеете право мстить мне, убивая меня, ваша месть справедлива, но я так настрадался, что не боюсь смерти".

Дама в черной перчатке поняла, без сомнения, что означала эта улыбка, так как она быстро направилась к двери, отделявшей спальню от залы, проговорив:

- О, я очень хорошо понимаю, что жизнь тебе теперь в тягость, так как ты любишь, а тебя - нет, шевалье... Но одна смерть не может удовлетворить моей мести; я хочу, чтобы ты умер опозоренным...

Граф обвел вокруг себя блуждающим взглядом, как бы желая увидеть то последнее жестокое наказание, которое его ожидало.

- Слушай, - продолжала она, - слушай внимательно: это я привезла Армана в Баден, я постаралась, чтобы он увлек твою жену, и его дуэль была только комедией.

Граф д'Асти жадно слушал эти слова, из которых каждое, жестокое и холодное, как лезвие кинжала, вонзалось в его сердце.

- Это я, - продолжала она, - ввела Армана в твой дом, я заплатила тридцать тысяч франков за удар шпагой, который лишил тебя голоса. Я посылала Армана каждый день сидеть у твоего изголовья, чтобы эта любовь росла и укреплялась.

Граф поднял руки и сделал жест, выражавший немое и ужасное проклятие.

- Сегодня вечером, - сказала она, - всего несколько часов назад, твоя жена сказала тебе, что он уехал или что он уедет... Жена твоя солгала! Она сказала тебе, что она больше никогда его не увидит, она поклялась тебе в этом... Она еще раз солгала! Смотри, в настоящую минуту в соседней комнате Арман стоит перед нею на коленях... и целует ее руки!

И, говоря это, Дама в черной перчатке настежь распахнула дверь в залу и воскликнула:

- Взгляни туда, граф, взгляни же туда!..

И так как постель, на которой в бешенстве и ревности мучился граф д'Асти, находилась против двери и зала была освещена, то несчастный мог видеть Армана, стоявшего на коленях перед его женой...

Тогда умирающий, в котором чуть теплилась жизнь, сделал последнее отчаянное усилие; он поднялся на постели, соскочил на пол, сделал несколько шагов к своей жене, которая в ужасе вскочила, протянул к ней руки, как бы желая проклясть ее, и упал мертвый!

Дама в черной перчатке беззвучно смеялась.

XVIII

Графиня подбежала к мужу, приподняла его, позвала и снова опустила на пол.

- Умер, - прошептала она вне себя.

В это мгновение дверь открылась и вошла женщина. Это была Фульмен.

Бледная, серьезная и торжественная, она направилась прямо к Даме в черной перчатке.

- Сударыня, - сказала она ей, - граф д'Асти умер, и я свободна от своей клятвы.

- О, - высокомерно возразила Дама в черной перчатке, - вы можете говорить, сударыня! Вы можете объявить, что этот молодой человек был слепым орудием моей мести; что он объяснялся в любви, которой не чувствовал; что вы сами для того, чтобы спасти его жизнь...

- Я, - проговорила Фульмен, - не могла ничего сказать и ничего не сказала.

Госпожа д'Асти, окаменевшая на мгновение, смотрела на Армана вопросительным взглядом.

Арман опустился перед нею на колени, моля о прощении. Тогда графиня поняла все. И вот эта согбенная от горя женщина выпрямилась. Маргарита почувствовала, что ее гордость разрывает оковы ее сердца... Она медленно подняла руки и указала Арману на дверь:

- Уходите отсюда! - приказала она.

Потом она подошла к Даме в черной перчатке и смерила ее гордым взглядом:

- Кто же вы? - спросила она. - Вы, которая вошла сюда под видом врача, а сами сеете здесь ужас и смерть?

Глаза Маргариты де Пон блистали гневом...

Но Дама в черной перчатке твердо выдержала ее взгляд.

- Сударыня, - ответила она медленно, - когда у меня было имя, меня звали маркизой Гонтран де Ласи.

Графиня вскрикнула и, точно пораженная молнией, упала без чувств.

XIX

- Туз и восьмерка! - раздался молодой звучный голосок, и две карты упали на зеленое сукно стола. - Давайте ваши деньги, мои любезные...

- Возьми! - послышался мужской голос. - С тех пор, как Мальвина пожелала вверить мне свою судьбу, ей чертовски везет.

- А я вот во всем терплю неудачу! - пробормотал третий, чистый и приятный, голос, в котором проглядывала досада.

- Моховая Роза несчастлива.

- Зато Мальвина чересчур счастлива... - один за другим произнесли двое из играющих.

- Да, - проговорила Моховая Роза, - жизнь ведь так устроена, что в ней счастье сталкивается с несчастьем и одно постоянно сменяет другое. В среду - смеются, а в четверг - плачут; в субботу - лишаются супруга, а в воскресенье - уже снова выходят замуж. Мальвину тоже постигнет ее доля несчастья в один прекрасный день.

- А если она до тех пор мне изменит, - произнес голландский банкир, - то я поступлю с ней, как Отелло: не буду платить ее долгов.

Журналист Мориц Стефан, наклонившись на ухо к Моховой Розе, блондинке, напоминавшей собою изящное произведение Греза, сказал:

- Банкир глуп. Уже давно ему не следовало бы платить долгов Мальвины.

Моховая Роза рассмеялась, открыла хорошенький кошелек из красного шелка и бросила на стол десять луидоров.

- Вот все, что у меня осталось! - крикнула она.

- А лорд Г.? - возразил журналист.

И он указал на удалявшегося высокого, холодного с виду, худощавого англичанина, с рыжими с проседью волосами, пристально разглядывавшего розетку на потолке. Моховая Роза пожала плечами.

- На моего англичанина плохая надежда, - ответила она. - Я никогда не могу вполне положиться на него.

- Но ведь он разоряется на тебя...

- Это ровно ничего не значит, он не положительный человек.

- Почему?

- Он до сих пор еще любит Фульмен, - со вздохом проговорила Моховая Роза.

- Сударыни, - сказал банкир, - продолжайте играть: кому карту?

- Мне! - произнесла Моховая Роза.

- Нет! Нет! - закричала Мальвина. - Нини Помпадур и Морицу Стефану.

- Да ведь я мечу.

- Хорошо мы играем.

- Так что же из того? - обидевшись, сказала Моховая Роза.

- А то, что тебе не везет, и мы можем проиграть.

- Ну, хорошо! - внезапно произнес англичанин, переставший созерцать потолок. - Позвольте мне сдать.

- Но ведь вы не играете? - заметил банкир. Благородный лорд бросил на стол пригоршню золота и взял карты. Банкир отдал их и, приподняв наполовину свою карту, сказал:

- Я ставлю.

- Одну? - спросил лорд Г.

Банкир перевернул карту. Оказалась четверка. Лорд Г. повернул ту, которая была у него в руке.

- Нужно быть богатым и глупым, как милорд, - вскричала Моховая Роза, - чтобы не остаться при шестерке.

- Он все равно проиграл бы, - сказал банкир, кладя карту на стол. - У меня семерка.

- Как не везет! - пробормотала Моховая Роза. Англичанин остался совершенно спокоен и снова принялся рассматривать розетку.

Эта игра в баккара происходила в октябре около полуночи в кабинете "Золотого Дома", где собрались человек десять или двенадцать, почти все те же самые лица, с которыми мы встретились год тому назад у Фульмен, в Елисейских полях, на улице Марбеф, за ужином, когда происходил разговор о Даме в черной перчатке. Если это собрание и приобрело двух-трех новых членов, зато оно лишилось тоже двоих: отсутствовали Фульмен и Арман.

Платил за все по-прежнему лорд Г., только за ужином у Фульмен он сохранял аноним, а на этот раз он соблаговолил предстать перед своими гостями, и Фульмен была замещена Моховой Розой. Так все бывает на свете!

- Господа, - сказал всегда насмешливый, легкомысленный и бестактный Мориц Стефан, - знаете ли, отчего проиграл лорд Г.?

- Отчего? - спокойно спросил благородный сын Альбиона.

- Оттого, что он счастлив в любви.

При этих словах лорд Г. вздрогнул и отвел глаза от розетки.

- А! Вы так полагаете? - произнес он флегматично.

- Этот журналист решительно глупее меня, простого миллионера, - сказал банкир. - Он говорит такие вещи, достойные быть сказанными ля Палиссом.

- Возможно, - прервала Моховая Роза, - но зато он говорит правду!

- Ах, вот как! - заметила Нини Помпадур.

- Я обожаю лорда Г.

- Вы очаровательны, - сказал на это лорд таким тоном, каким обыкновенно читают молитвы по усопшим.

- Рискуя быть принятым за самого ля Палисса, - возразил Мориц Стефан, - я не отрекаюсь от сказанного мною и прибавлю, что лорд Г. счастлив в любви не потому только, что его любит Моховая Роза...

- Гм? - произнесла белокурая грешница.

- Моховая Роза любит только жемчуг, бриллианты, небесно-голубого цвета купе, серых в яблоках лошадей и двойные луидоры.

- Чудовище! - вскричала со смехом новая Магдалина. - Ты меня позоришь!

- Но зато его любит Фульмен, - продолжал журналист мелкой прессы.

Имя Фульмен, произнесенное внезапно, произвело ошеломляющее впечатление, точно обрушившаяся на голову всех катастрофа. Лорд Г. побледнел как смерть, и было заметно, как дрожь пробежала у него по телу. Моховая Роза сидела взволнованная, точно увидала голову Медузы, выходившую из паркета, а ее голубые глаза сверкали от гнева.

- Ах! - шепнул на ухо Мальвине банкир. - Мориц ни на шаг без проказ. Он заговорил о Фульмен, лорд Г. растрогается и вот-вот заплачет, а Моховая Роза устроит ему сцену. Зато мы посмеемся...

Но банкир ошибся в своих расчетах. Лорд Г. поборол свое волнение и пристально посмотрел на Морица.

- Разве вы близко знакомы с Фульмен?

- Мы все ее хорошо знаем, милорд.

- Вы недавно видели ее?

- Я не видал ее полгода. Англичанин вздохнул.

- Так откуда же вы знаете, что она все еще любит меня? - спросил он.

Но Моховая Роза взялась ответить за журналиста.

- О, чистосердечный сын Альбиона! - сказала она. - Для того, чтобы Фульмен продолжала любить вас, необходимо, чтобы она вас когда-нибудь любила.

- Она меня любила! - спокойно ответил англичанин.

- Вас? Полноте!

- Она меня любила как отца, и я от нее ничего другого и не требовал.

Лорд Г. произнес последние слова с волнением и снова поднял глаза на розетку.

- Ну! Милорд, вы становитесь дерзки.

Лорд Г. спокойно посмотрел на Моховую Розу и продолжал:

- Мне подарили первую верховую лошадь в тот день, когда мне исполнилось тринадцать лет. Я ездил на ней шесть лет. Однажды в Ныомарке она сломала себе ногу, и ее пришлось убить. Я оплакивал свою лошадь, как ребенок. После этого у меня было много красивых, горячих и породистых лошадей, но я никогда не любил ни одну из них так, как Люцифера. В жизни можно любить только одну лошадь.

- Простите! - сухо прервала его Моховая Роза. - Я желал бы знать, что может быть общего между историей с лошадьми и Фульмен?

- А вот что, - продолжал англичанин. - Фульмен - женщина, которую я любил ради нее самой; вы же идол, которого я украшаю и наряжаю ради самого себя. Вы являетесь для меня моей второй верховой лошадью, а Фульмен - первой.

- Милое сравнение! - сердито пробормотала Моховая Роза.

- Я всегда стараюсь загладить доставленную мною неприятность, - сказал лорд Г. - Завтра утром вы получите бриллиантовое ожерелье, которое видели в Пале-Рояле.

- Браво, набоб! - послышалось со всех сторон.

- Вы достойны любви! - вскричала Моховая Роза, переменив тон и наградив англичанина очаровательной улыбкой.

Последний громко спросил:

- А известно вам, куда делась Фульмен?

- Может быть, - ответила одна из женщин, до тех пор все время молчавшая.

Это была Блида, старинная подруга Фульмен, та самая Блида, которую мы видели однажды вечером у танцовщицы, в то время, когда она заявила, что попала в руки незнакомцев, заставлявших ее действовать по их указаниям под угрозой, что иначе она никогда не увидит своего ребенка.

- А! - произнес англичанин. - Вам это известно?

- Да.

- Слово за Блидой, - произнес Мориц Стефан.

- Но, - поспешно прибавила Блида, - я не могу вам этого сказать. Слушайте! Если вы удовольствуетесь всего несколькими словами, то я готова...

- Послушаем.

- Фульмен влюблена. Англичанин побледнел, потом вспыхнул.

- Так влюблена, - продолжала Блида, - что решилась бросить лорда Г. и театр и отказаться от всего.

- Но... в кого же?

- Я знаю, - сказал Мориц Стефан.

- Вы... знаете... в кого?

- Без сомнения.

- Так в кого же?

- В Армана, молодого человека, который был влюблен в Даму в черной перчатке.

- Я его не знаю, - заметила Моховая Роза.

- Зато я знаю его, - сказал Стефан.

- А я же, - прибавила Блида, - хочу дать вам совет.

- Ах, вот как! - произнес банкир.

- Где бы вы ни были, в театре или за карточным столом, - продолжала грешница, - никогда не упоминайте о Даме в черной перчатке, иначе это принесет вам несчастье.

- Блида забавна! - вскричала Нини Помпадур. - Очень забавна.

- Что за Дама в черной перчатке? - спросил лорд Г.

- Это воплощенная роковая судьба, - с убеждением сказала Блида.

- Высокопарная фраза! - заметила Мальвина.

- Честное слово! - вскричал Мориц Стефан. - Мы, может быть, наконец найдем ключ к этой тайне.

Англичанин во второй раз перевел глаза с потолка на журналиста. Мориц продолжал:

- Около года назад, припомните, мы ужинали у Фульмен...

- Да, конечно, я помню, - сказала Мальвина.

- И мы также, - повторили некоторые из присутствующих. - Фульмен красивая девушка, с золотым сердцем и чертовски умна.

- Ангел... - со вздохом произнес лорд Г.

- Если еще будут продолжать расхваливать эту женщину, - с досадой вскричала белокурая Моховая Роза, - то я уйду.

- Замолчи, Моховая Роза, - крикнул Мориц Стефан. - Дай мне досказать.

- Пожалуйста! - воскликнула Моховая Роза, бросая уничтожающий взгляд на англичанина.

- Итак, около году тому назад мы ужинали у Фульмен. Фульмен, если припомните, спрашивала у нас совета...

- Да, - прервал голландец. - Она хотела выйти замуж за милорда.

Лорд Г. побледнел еще сильнее и сказал:

- Я и теперь женился бы на ней, если бы она этого пожелала...

- Браво!

- Решительно, - пробормотала Нини Помпадур, - лорд Г. настоящий герой. Поражения не могут заставить его отступить.

Журналист продолжал:

- Место лорда Г. занял наш друг Арман. Англичанин гневно сжал кулаки.

- О! Не сердитесь, милорд, - произнесла Блида. - Если Мориц не знает всей этой истории, зато я могу продолжать за него. Фульмен любит Армана, но Арман не любит ее.

- Разве он до сих пор влюблен в Даму в черной перчатке? - спросила Мальвина.

- Да.

- И если вы захотите жениться на Фульмен, - продолжала Блида, - и она согласится на это, то можете.

Вздох облегчения вырвался из груди англичанина.

- Но, наконец, где же она? - послышалось со всех сторон.

- Кто? Дама в черной перчатке?

- Нет, Фульмен.

- Говорят, что она в Италии, - сказала Нини Помпадур.

- Превосходно! - заметил банкир. - Когда кто-либо исчезает из парижского света, тотчас начинают говорить, что это лицо в Италии. Банкроты - в Италии, обманутые любовники - в Италии, чахоточные - в Италии; дамы, подобные вам, в начале зимы тоже возвращаются из Италии, проводя там лето.

- Этот миллионер рассуждает основательно, - сказала Блида. - Фульмен не в Италии.

- Где же она?

- В Париже.

- Полноте! - возразил один из играющих. - Я все дни провожу на лошади перед ее отелем, и на решетке висит объявление, что помещение отдается внаймы.

- Фульмен не живет в своем отеле.

- Значит, ее нет в Париже?

- Я вас уверяю, что она здесь.

- Сударыня, - спросил англичанин, - угодно вам сказать мне на ухо, на какой улице и номере дома живет Фульмен. За вашу услугу я предлагаю вам десять тысяч франков.

- О! Изверг! - вскричала Моховая Роза.

Она бросила негодующий взгляд на Блиду и сказала:

- Милорд обещает тебе десять тысяч франков, но я, если ты скажешь хоть одно слово, обещаю выцарапать тебе глаза.

Блида пожала плечами.

- Я не могу этого сказать, - ответила она. - Это не моя тайна, и я очень сожалею об этом, потому что желал бы попробовать розовых ноготков Моховой Розы.

- Чья же это тайна?

- Дамы в черной перчатке, - в ужасе пробормотала Блида.

- Ах, вот что! - вскричал Мориц Стефан. - Господа, я предлагаю поставить на голоса одно предложение...

- Говорите, говорите...

- Я предлагаю подвергнуть допросу Блиду, а для этого положить ее вот на этот стол и влить ей три или четыре бутылки шампанского, до тех пор, пока она не пожелает дать нам удовлетворительное объяснение насчет этой Дамы в черной перчатке, о которой весь свет трубит, но которую никто не знает.

- Браво! Браво!

- К допросу, Блида!

Быть может, молодые безумцы и последовали бы странному предложению Морица Стефана, если бы в это время не отворилась дверь и не появился ресторанный слуга.

- Лорд Г.? - спросил он.

- Я.

- Милорд, вас спрашивает дама. Англичанин вздрогнул.

- Дама?.. Где она?

- Там... она просит позволения увидеться с вами.

Слуга, сказав это, вышел; как только он удалился, вошла женщина, одетая во все черное, лицо ее было закрыто вуалью.

- Дама в черной перчатке? - пронесся шепот.

- Вы ошиблись, - ответила вошедшая, откидывая вуаль.

Крик удивления вырвался у всех:

- Фульмен!

Моховая Роза вскочила, точно внезапно пробудившаяся львица, и смерила ее глазами: но Фульмен холодно посмотрела на нее.

- Простите, сударыня! - сказала она ей. - Я хотела видеть лорда Г.

- Сударыня! - воскликнула Моховая Роза. - Ваше место не здесь. Убирайтесь!

Презрительная улыбка показалась на губах Фульмен.

- Ах, моя милая! - проговорила она. - Это слово тебе дорого бы обошлось, если бы я еще была прежней Фульмен.

Она отстранила рукой Моховую Розу и направилась прямо к лорду Г.

Англичанин прислонился к стене, чтобы не упасть: так велико было его волнение.

- Милорд, - сказала она ему, - угодно вам последовать за мною? Вы нужны мне.

Сдавленный крик, крик радости, счастья вырвался из горла англичанина. С Моховой Розой сделался припадок умоисступления: она хотела броситься на Фульмен, но танцовщица остановила ее взглядом.

- Каждый берет свое, где бы он его ни нашел, - сказала она. - Прощайте, сударыня. Милорд известит вас завтра о себе.

Фульмен простилась с изумленными присутствующими и вышла под руку с англичанином. Моховая Роза упала в обморок...

Куда отправилась Фульмен, и откуда она явилась?

XX

Появление Фульмен было так неожиданно и изумление игравших было так велико, что прежняя танцовщица вошла, имела стычку с Моховой Розой, пригласила знаком лорда Г. следовать за ней и вышла с ним под руку прежде, чем кто-нибудь мог задать ей хоть один вопрос или пожелал ее удержать. Она сказала англичанину:

- Идемте, милорд, идемте скорее.

Англичанин и не подумал ее спросить, куда она направляется и ведет его с собою.

Быть с ней... больше англичанину ничего не было нужно. У ворот "Золотого Дома", у самого тротуара, стояла скромная наемная каретка. Вполне естественно, что лорд Г. выразил желание проводить Фульмен в своей карете, запряженной парой отличных ирландских рысаков. Но Фульмен отказалась.

- Идите сюда, - сказала она.

Она сама открыла дверцу наемной кареты. Лорд Г. сел рядом с нею. Кучер, который, без сомнения, уже ранее получил инструкции, немедленно тронулся в путь, пересек бульвар и направился по улице Граммон прямо к Сене. Карета пересекла Карусельскую площадь, Королевский мост, въехала в предместье Сен-Жермен и остановилась на улице Мадемуазель. В продолжение всего пути Фульмен молчала. Что касается лорда Г., то он был вполне доволен тем, что держал в своих руках ручку танцовщицы и нежно пожимал ее. Его радость и волнение были так велики, что он был не в состоянии что-либо сказать.

Итак карета остановилась на улице Мадемуазель, около маленького, жалкого на вид дома, представлявшего явную противоположность трем или четырем окрестным красивым отелям. Фульмен вышла и постучала у калитки, которая тотчас же отворилась; затем, взяв англичанина за руку, она ввела его в темный, сырой коридор, в конце которого находилась лестница с покосившимися, стершимися ступеньками и с веревкой вместо перил.

- Не упадите, - предупредила его она, - единственная лампа на лестнице уже давно погасла.

Фульмен провела лорда Г. до второго этажа, вложила в замочную скважину ключ и отперла дверь. При слабом свете лампы лорд Г. едва мог различить окружающее его. Он находился в маленькой передней с ореховым столиком и несколькими соломенными стульями, в передней, обставленной во вкусе студента или грешницы, впавшей в нищету.

Фульмен взяла со стола лампу, отворила вторую дверь и вошла в спальню, единственную комнату, в которую вела эта прихожая. Занавеси из красного старого дама, в алькове ночной столик из красного дерева с серым мрамором, вольтеровское кресло, комод и стулья из красного дерева, вишневого цвета выцветший полосатый ковер - вот и все убранство этой комнаты.

Огонь едва теплился в камине, мраморную доску которого украшали часы с колонками и две цветочные вазы.

- Присядьте, милорд, - сказала Фульмен, пододвигая англичанину единственное в комнате кресло с тою же непринужденностью, какую год назад она выказывала, принимая его в своем маленьком нарядном отеле на улице Марбеф.

- Но где же мы находимся, Бог мой? - спросил лорд Г., удивлению которого не было границ и у которого, наконец, развязался язык.

- У меня, милорд.

- У вас?

- Да, - улыбаясь, подтвердила Фульмен.

- О! - произнес лорд Г., окончательно пораженный. Фульмен молчала.

- Но это невозможно! - горячо запротестовал англичанин. - Нет, вы не можете находиться в таком жалком положении! Я вам назначил тридцать тысяч ливров в год, и у вас, кроме того, было бриллиантов почти на сто тысяч франков, отель, собственные лошади...

- Все это осталось у меня и теперь.

- Так... почему же?..

Пораженный англичанин не мог выговорить более ни слова. Фульмен продолжала улыбаться. Но ее улыбка была печальна и наводила на грустные мысли, и лорд Г., внимательно всматривавшийся в нее, к удивлению своему заметил ее бледность и осунувшееся лицо.

- Милорд, - сказала она, - в театре, который я покинула, и на улице Марбеф, где я более не живу, меня звали Фульмен.

- А... здесь?..

- Здесь меня зовут госпожа Бевуаль. Это мое настоящее девичье имя.

- Но зачем... зачем вы здесь?

Фульмен села рядом с англичанином и взяла его за руку.

- Милорд, - ответила она, - прежде чем объяснить, почему вы видите меня здесь, позвольте мне напомнить вам прошлое.

- Пожалуйста, Фульмен.

- Вы для меня не были поклонником, и я всегда вас считала за отца, за друга, за самого великодушного покровителя.

- О! - произнес англичанин с жестом, полным благородства. - Разве я не любил вас?

- Совершенно верно, милорд, и потому я имею право напомнить вам об этом.

Лорд Г. вздохнул. Фульмен продолжала:

- Уже давно ваша любовь сделала меня самой счастливой женщиной, милорд, потому что я не принадлежала к тем испорченным созданиям, которые отвергают благородную любовь великодушного человека, полного рыцарской деликатности, предложившего свое сердце и свое состояние. Ваш лоб, покрытый преждевременными морщинами, ваши волосы, в которых начинали просвечивать серебряные нити, - все это вполне искупалось вашими большими и красивыми голубыми глазами и открытым благородным лицом, так что мне казались жалкими перед вами красивые молодые люди с черными как смоль волосами, которые всюду преследовали меня излияниями своих нежных чувств. Однажды вы были виновником моего несчастья, а... может быть... даже и своего. Однажды вы, сын ирландских пэров, потомок гордых нормандских баронов, решились предложить мне графскую корону и свою руку.

- Я любил вас, и вы были достойны этого, - страстно прошептал лорд Г.

- И в этот-то день, - продолжала танцовщица, - вы потеряли Фульмен. В течение нескольких часов во мне происходила сильная борьба. Я презирала людей и любила вас.

Если бы вы были честным купцом из Сити, а не благородным лордом, я бросилась бы вам на шею, потому что меня манила честная, тихая семейная жизнь, мне хотелось забыться и отрешиться от прошлого. Но одна мысль бросала меня в краску: если я выйду замуж за лорда Г., говорила я себе, то весь Париж обвинит меня в хитрости и честолюбии, и никто не поверит, что я могла полюбить этого благородного и хорошего человека, потому что ему пятьдесят лет, и на него посыплются насмешки, и все будут громко говорить, что я опозорила этого джентльмена, приняв его руку.

- Вы благородны, Фульмен, - прошептал, тронутый до слез, англичанин.

- А затем, - продолжала она, - бывают минуты, когда парижская жизнь, эта своеобразная, лихорадочная жизнь, которую ведут все те, кто сроднился с искусством, вдруг предстает перед нами со всеми своими треволнениями, взрывами хохота, с только что осушенными слезами, бешеной радостью и глубокою и скоропреходящею печалью. И тогда те, которым представляется случай покинуть эту жизнь, уже начинают жалеть и тосковать по ней и колеблются... На другой день после того, как вы предложили мне свою руку, я решила посоветоваться со своими друзьями... Со своими друзьями, - прибавила она с горечью, - если только можно серьезно назвать этим именем товарищей по театру, по удовольствиям и безумной жизни! Я имела глупость объявить им о том, что вы предложили мне свою руку, и за это меня встретили неодобрительными криками. Одни кричали, что я через полгода умру от скуки в одном из ваших замков; другие говорили мне о презрении, с которым меня встретят женщины того круга, в который вы пожелаете меня ввести. А иные, еще более дальновидные, если не более вероломные, представили мне, точно в зеркале, мою театральную жизнь, полную рукоплесканий и усеянную венками, и связанное со мной имя знаменитости. Наконец один из них сказал мне:

"Ты не любишь лорда Г., ты его никогда не любила, потому что до сих пор никто не мог устоять против твоего обаяния, все падали ниц перед твоей всепокоряющей красотой и молили о твоей благосклонности! Ну, так вот, я хочу указать тебе человека, который тебя не любит, но которого зато ты полюбишь".

И, действительно, он указал мне среди моих гостей молодого человека с бледным челом, с глубоким взглядом, лицо которого носило отпечаток печали... И я, друг мой, почувствовала, как в глубине моего сердца что-то пробудилось, затрепетало и содрогнулось; я поняла, что чувство, которое я испытывала к вам, было не любовью, что я, развратница, грешница с блистающим взором и гордым челом, еще не любила, и только тогда в первый раз я полюбила...

- На другой день, милорд, - продолжала Фульмен после короткого молчания, в течение которого лорд Г. оставался безмолвным, с поникшей головой и с глазами, полными слез, - на другой день вы получили от меня прощальное письмо вместе со шкатулкой. В этой шкатулке находились мои бриллианты, документы на получение ренты и на право владения имуществом, то есть все то, что я получила от вас. Я оставила себе только несколько тысяч франков и свое оперное жалованье.

Но вы, как истый джентльмен, отослали все это мне обратно с запиской. В ней не было ни обвинений, ни упреков: "Оставьте все у себя, дорогая Фульмен, - писали вы, - и хотя я умер для вас, все же не откажите принять это скромное наследство после бедного покойника".

Произнеся последние слова, Фульмен протянула руку лорду Г.

- Я все оставила у себя, - сказала она, - потому что не решилась оскорбить человека, которому была обязана всем. Но я тогда же поклялась не брать ни копейки из денег, которых была недостойна, копить доход с них и возвратить их когда-нибудь вашим наследникам.

- Ах! - вздохнул англичанин. - Вы с ума сошли...

- Нет, милорд, я была способна на безумство, но я осталась честной женщиной. Разве я могла употребить без угрызения совести то, что получила от вас, чтобы покорить человека, которого любила, но которым были не вы?

Лицо англичанина выразило удивление.

- Подождите, - остановила она его, - и вы меня поймете. Человеку, которого я любила, милорд, и которого - увы! - еще до сих пор люблю, угрожает смертельная опасность. Его окружают враги - сильные, страшные и неизвестные. Один только человек может защитить его, это - я. Но для того, чтобы эта защита была действенна, для того, чтобы я могла выдержать борьбу и одержать победу, необходимы деньги, и притом большие деньги, и вы должны понять, что я не могла воспользоваться вашим капиталом.

- Фульмен!

- Когда я поселилась здесь, удалилась от света и примирилась с этой бедной и мрачной обстановкой, целью моею было скопить для этой странной и таинственной борьбы пятьдесят или шестьдесят тысяч франков из тех денег, которые получала из театра.

Англичанин вскрикнул и упал на колени перед танцовщицей.

- Ах! Фульмен, вы самая благородная женщина; ваши слова еще более заставляют меня сожалеть и увеличивают мое отчаяние.

Фульмен заставила его встать и спросила:

- Угодно вам, милорд, выслушать меня?

- Говорите.

- Хотите вы быть моим другом?

- Мне ничего больше и не надо.

- Вы жалеете меня и пришли в отчаяние, когда я перестала быть вашей... но если вы сделаетесь моим другом, может быть, к вам вернется надежда...

Лорд Г. взял руки Фульмен и осыпал их поцелуями.

- И так как, - продолжала она, - я считаю вас человеком великодушным, истинным джентльменом с рыцарской душой, то я осмелилась явиться к вам в то время, когда вы находились в кругу безумцев, в обществе которых старались рассеять свое горе, и, воспользовавшись своим прежним влиянием на вас, вырвала вас оттуда и привезла сюда.

- И вы прекрасно поступили, - похвалил лорд Г. Фульмен, - потому что я всегда телом и душою принадлежал и принадлежу вам.

- Берегитесь! - сказала Фульмен с грустной улыбкой. - Может быть, вы еще не знаете, о чем я хочу просить вас.

- Я угадываю, - сказал лорд Г., - и потому хочу ответить вам прежде, чем вы мне это скажете.

И благородный лорд опустился на колено перед Фульмен и продолжал:

- Дитя мое, я был безумцем, когда думал, что вы могли бы полюбить человека подобного мне, у которого уже поседели волосы и для которого давно уже наступил зрелый возраст. Но если я слишком стар, чтобы быть любимым вами, то я чувствую в своем сердце достаточно молодости для того, чтобы быть вашим другом, - другом верным, истинным и преданным.

- Вы благородны и добры, - прошептала Фульмен.

- Вы хотите просить у меня, - продолжал лорд Г., - разрешения воспользоваться теми средствами, которые я дал вам, для борьбы, о которой вы мне говорили.

- Да, - пробормотала Фульмен.

- Хорошо! И я прибавлю: все, что у меня есть, принадлежит вам, Фульмен... и мое благосостояние, и я сам, если только я могу быть вам чем-нибудь полезен.

- О! - вскричала Фульмен. - Вы не человек, а ангел. Я принимаю ваше предложение!

И затем она тихо прибавила:

- Боже мой! Может быть, я еще могу спасти Армана!

XXI

На улице де Пентьевр, почти в конце предместья Сент-Онорэ, возвышался старинный отель, величественный с виду, ворота которого были увенчаны большим гербовым щитом; на голубом фоне его были изображены две серебряные птички с кратким девизом: Semper! To есть: Вечно! Итак, аристократический род, имевший дерзновение верить в вечность своего существования - на что указывала надпись - увидал, как последний его отпрыск сошел в могилу, не оставив после себя потомства. Барон де Флар-Рювкньи, глава младшей линии, умер в Марселе, будучи убит на дуэли маркизом Гонтраном де Ласи. Маркиз де Флар-Монгори, глава старшей линии, умер несколько недель спустя в замке де Пон, узнав, что маркиз де Ласи похитил Маргариту де Пон. Но г-н Шаламбель, усыновленный этим последним, усиленно домогался и наконец добился-таки разрешения министра юстиции носить имя и принять герб человека, законным наследником всего имущества которого он являлся.

Несколько месяцев спустя, как припомнит читатель, новый маркиз женился на баронессе де Мор-Дье. Вспомним обстоятельства, при которых это случилось. Почтовая карета г-на де Шаламбеля сломалась в нескольких сот шагов от замка, где жила молодая вдова. Раненого молодого человека, бывшего в обмороке, перенесли к ней в замок, и он остался там неделю, другую, наконец, третью. В это время пришло печальное известие о смерти г-на де Верна, усыновленного покойным бароном де Мор-Дье, человека, которому баронесса должна была передать все имущество покойного в ущерб того, кто носил его имя, назывался его сыном, но в жилах которого не было ни капли крови барона.

Смерть де Верна сильно поразила молодую женщину, но когда первое отчаяние миновало, она увидала у ног своих г-на Шаламбеля, сочувствовавшего ее горю и говорящего ей о будущем и о своей привязанности, и даже осмелившегося сказать, что он любит ее... Госпожа де Мор-Дье была молода и в жизни любила только своего старого мужа; она была одинока на свете и в первый раз испугалась этого одиночества, с которым думала было примириться... Затем г-н Шаламбель, которого с этих пор мы будем называть Фларом, говорил так обольстительно, бросал на нее такие жгучие взгляды... что госпожа де Мор-Дье согласилась наконец сделаться счастливой.

Прошло уже семь лет с тех пор, как баронесса де Мор-Дье получила у подножия алтаря имя маркизы де Флар-Монгори. Для нее эти семь лет пронеслись как счастливый сон, не омраченный ни одной ссорой, ни малейшим облачком. Де Флар был самым лучшим супругом и обожал свою жену. Госпоже де Флар должно было вскоре исполниться тридцать пять лет, но время, казалось, забыло ее. Ни одной морщинки не было видно на ее челе; ее улыбка носила отпечаток юношеской свежести, а в глазах светилась та почти детская меланхолия, которую так любил покойный барон де Мор-Дье. От этого союза, казалось, благословенного самим Богом, родились две маленькие девочки, розовенькие, белокурые и прекрасные, как ангелы, спустившиеся на землю. Через шесть месяцев после вступления в брак г-н де Флар выплатил миллион сыну, лишенному наследства, барону де Мор-Дье, который, подобно ему, принадлежал к числу членов общества "Друзей шпаги". Спустя год ужасное общество распалось.

Счастье и богатство, казалось, соединились воедино, чтобы сопутствовать в жизни г-ну Шаламбелю, ставшему одновременно маркизом де Фларом, миллионером, счастливым супругом баронессы де Мор-Дье и отцом двух прелестных малюток.

Но это было еще не все; счастье сопутствовало маркизу и в общественной жизни. Он был честолюбив. Как депутат и знаменитый оратор, молодой маркиз пользовался громадным успехом, защищая с трибуны существующий строй, - вещь в то время довольно трудная. Упоенный первой победой своего красноречия, он был вполне уверен, что займет место на скамье Люксембургского дворца.

Однажды вечером, в ноябре 184... года, то есть несколько дней спустя после того, как мы видели Фульмен, увозившую с собою лорда Г. от его гостей из "Золотого Дома", маркиз де Флар-Монгори - весь Париж признал за ним это имя - около полудня выехал из дома в парадной карете. Молодой депутат отправился в N-ское посольство, чтобы получить орденские знаки командора, которые ему пожаловал иностранный монарх и которые его посланник должен был вручить маркизу с обычным церемониалом. Отель посольства находился за Сеной, на улице, смежной с Дворцом юстиции. На мосту Согласия карету маркиза задержало громадное скопление экипажей. Кучеры приостановили лошадей, и маркиз, которого ждали ровно в двенадцать часов и который знал, что точность обязательное качество дипломата и вообще каждого политического деятеля, приказал слуге вернуться обратно, ехать вдоль набережной и переправиться через мост Рояль, что было бы гораздо скорее, чем ждать, пока восстановится движение экипажей.

Кучер повернул обратно и пустил лошадей во всю прыть мимо Тюильрийского дворца; но на равном расстоянии между двух мостов шикарный экипаж встретился с роспусками, нагруженными железом, которые в Париже едут всегда с таким ужасным грохотом, что раздражают нервы. Одна из лошадей собственного экипажа испугалась, закусила удила и взбесилась, вожжи порвались, и карета ударилась дышлом в перила набережной, а испугавшаяся лошадь упала, сломав при этом себе ногу. Маркиз вышел из кареты, передок которой разбился, немного взволнованный, но совершенно невредимый. Ни кучер, ни лакей не были ранены.

- Решительно, - прошептал маркиз, вынимая часы, - я родился под счастливой звездой. Я отделался одним страхом.

Было без четверти двенадцать.

"Не надо, однако, забывать, - прибавил он про себя, - что его превосходительство назначил мне явиться ровно в полдень.

Нельзя заставлять ждать посланника".

И маркиз, нисколько не заботясь о том, что придется убить лошадь, стоящую две тысячи экю, и еще менее беспокоясь, как человек богатый, что ему придется изменить свои привычки к роскоши, сел в проезжавшую мимо наемную карету и приказал кучеру:

- Шесть луидоров на чай: в N-ское посольство! Кучер хлестнул клячу и приехал на место в пять минут первого.

"Опоздать на пять минут и приехать в наемной карете, - подумал де Флар, - это непростительно! Мне придется рассказать посланнику о своем приключении".

Но маркизу не пришлось слишком долго восхвалять свою счастливую звезду. К нему вышел швейцар и сказал:

- Его превосходительство сильно заболел сегодня ночью и просит г-на маркиза отложить аудиенцию на завтра.

- Ах! - прошептал маркиз. - Это очень кстати. Когда де Флар выезжал из двора посольства, какой-то человек входил туда. Маркиз был в карете, а тот пешком. На пешеходе был надет длинный сюртук, застегнутый до подбородка, и все в его лице и в его костюме указывало на то, что он служит в военной службе; поношенный и побелевший по швам сюртук, побуревшая шляпа и немного стоптанные сапоги, казалось, свидетельствовали о нищете, которую тщетно стараются скрыть.

Взгляды молодого человека и маркиза встретились. Пешеход вскрикнул от удивления. Маркиз вздрогнул и не мог скрыть своей досады.

- Ба! - воскликнул пеший, сделав знак кучеру остановиться и подойдя и протягивая руку маркизу. - Это вы, Шаламбель?

Маркиз покраснел и пробормотал:

- Ах! Это вы, барон...

- Я самый, дорогой маркиз. Простите, что назвал ваше прежнее имя, но это по старой привычке. Я все забываю, что вы де Флар-Монгори.

Маркиз улыбнулся и сделал при этом гримасу.

- Да, его превосходительство должен был сегодня передать мне орденские знаки...

- Ах, совершенно верно! Я видел вашу фамилию в газетах.

- Но, - поспешил прибавить маркиз, - его превосходительство сегодня утром почувствовал себя сильно нездоровым, и благодаря этому моя аудиенция отложена.

- Вы в хороших отношениях с посланником?

- В наилучших.

- Может быть, вы можете оказать мне услугу?

- Располагайте мною...

- Хорошо, подождите, - сказал пешеход, отворяя дверцу кареты и садясь рядом с де Фларом, который не решился возразить. - Я наскоро изложу вам свое дело.

- Говорите, барон...

- Но, во-первых, куда мы едем?

- Я намеревался вернуться домой.

- Черт возьми! Вы извините меня, если я не поеду с вами: бывшая госпожа де Мор-Дье, моя мачеха, а теперь ваша законная супруга, чересчур боится меня.

- Кучер, - приказал де Флар, опустив стекло в карете, - поезжайте шагом.

Карета снова пустилась в путь.

- Какую услугу я могу оказать вам? - спросил маркиз.

- Вы можете рекомендовать меня посланнику.

- Вы желаете служить по дипломатической части?

- Нет, - возразил барон, - я желал бы снова отправиться служить за границей. Когда я спустил миллион, знаете, тот, на что понадобилось немало времени, я надел капитанские эполеты турецкой армии. Султан лишил меня своей милости, и я поспешил уехать, чтобы избегнуть веревки, которую немой приносит на красном блюде.

- А теперь вы хотели бы...

- Поступить на службу в имперскую армию, которая должна воевать с Мексикой.

- Хорошо, - сказал Шаламбель, ставший теперь маркизом де Флар-Монгори, - рассчитывайте на меня... посланник ни в чем мне не отказывает. Постараюсь сделать вас полковником.

- Спасибо.

Де Флар, которого встреча с бароном де Мор-Дье очень мало обрадовала, поспешил подать ему руку, надеясь, что после этого он оставит его одного.

- Вы счастливы, маркиз?

- Очень.

- Вы богаты, это правда?

- Слишком богат.

- Ваше честолюбие удовлетворено?..

- Даже с избытком; но не в этом мое единственное счастье. Я люблю свою жену и любим ею. У меня двое детей, которых я обожаю... И вы видите, - прибавил маркиз с самодовольством человека, которому все улыбается, - мне так везет, что сейчас только я вышел здрав и невредим из разбитой кареты, благодаря чему опоздал в посольство - непростительная ошибка с моей стороны.

- И вам сообщили, что аудиенция отложена?

- Да.

- Маркиз, - серьезно сказал барон, - вас никогда среди вашей счастливой жизни не охватывала никакая страшная мысль?

- Никогда.

- Вы верите в Бога?

- Я отчасти... скептик.

- А верите вы в возмездие как в предопределенное наказание... в случай?

- Случай - пустое слово.

- А... вот как! Однако, - спросил барон, - вы забыли прошлое?

- Почти.

- Как! Вы забыли, какой ценою купили ваше счастье? Ироническая улыбка, появившаяся на губах у барона, заставила вздрогнуть де Флара. - Вы неблагодарны, маркиз.

- Неблагодарен?

- Да.

- Почему?

- Разве вы забыли "Друзей шпаги"?

- Я пытаюсь забыть... и даю слово, что мне это удастся.

- То есть ни тень де Верна, ни маркиза де Монгори, ни барона де Рювиньи, ни даже тень бедного Гонтрана, которого д'Асти убил, чтобы послужить общему делу, не мешают вам спать?

- Но ведь не я же их убил!

- Это верно, но их убили ради вас...

- Ах вот что! - процедил маркиз. - Но я слишком счастлив, чтобы чувствовать угрызения совести.

Барон покачал головой.

- Послушайте, маркиз, знаете ли вы, сколько нас было?

- Семеро.

- Трое уже умерли.

- Трое?

- Сначала Гонтран.

- Хорошо, затем?

-Затем Гектор Лемблен.

- Как... и он умер?..

- Уже год.

- Но... как? И где?..

- В замке Рювиньи; он был убит на дуэли неизвестно кем...

- А... третий?

- Д'Асти.

- Шевалье умер?

- Полгода назад, в Бадене, тоже пораженный неизвестным лицом шпагой в горло.

Маркиз вздрогнул, и несколько капель пота выступило у него на лбу.

- Ах! - вздохнул барон, отворил дверцу кареты, протянул руку маркизу и соскочил на набережную, сказав: - Берегитесь! Дорогой мой, я начинаю верить в то, что сказано в Писании: "Поразивший мечом от меча и погибнет". Вы счастливы, маркиз, но ваш час может пробить...

- Берегитесь, - повторил он с печальной и иронической улыбкой, приведшей в ужас маркиза...

XXII

Маркиз де Флар-Монгори, или, короче, Эммануэль Шаламбель, вернулся к себе сильно встревоженный последним словом барона де Мор-Дье "Берегитесь!", прозвучавшим для него как погребальный звон по усопшему.

- Неужели он сказал правду! - пробормотал он, выходя из кареты во двор своего отеля.

Он вошел в подъезд, поднялся по широкой лестнице с чугунной резной балюстрадой и направился в покои жены. Маркиза сидела у камина и играла золотистыми локонами своих дочерей. Маркиз остановился на пороге, как бы желая отогнать от себя какое-то мрачное видение, вставшее перед ним при виде этой очаровательной картины, олицетворявшей собою счастье: степенная и спокойная мать, восседающая и окруженная смеющимися детьми. Улыбка снова появилась на его губах, и воспоминание о Мор-Дье и его мрачных предсказаниях исчезли.

Маркиза подставила ему лоб для поцелуя, а дети подбежали к нему и охватили его шею своими нежными розовыми ручками. Но маркиза де Флар-Монгори заметила бледность, разлившуюся по лицу мужа.

- Боже мой! - спросила она. - Что с вами случилось, друг мой?

- Ничего или почти ничего, - ответил Эммануэль. - Одна из моих лошадей оступилась и сломала себе ногу на набережной Тюильри. Я отделался одним страхом.

И маркиз рассказал жене приключение с каретой, но не проронил ни звука о встрече с бароном Мор-Дье.

Был приемный день маркизы - четверг. Госпожа де Шаламбель де Флар-Монгори оставалась у себя все время после полудня в ожидании гостей, прием которых начался в два часа дня. Эммануэль обыкновенно редко присутствовал на этих приемах. Пробыв час с лишком с женою и детьми, он вышел от них и прошел в рабочий кабинет, чтобы просмотреть обширную политическую корреспонденцию. В кабинет вошел его камердинер и подал ему письмо.

Этот камердинер, который будет играть немалую роль в последней части нашего рассказа, был почти старик. Он родился в замке Монгори, служил еще покойному маркизу и, быть может, один знал, по какому таинственному праву Эммануэль Шаламбель получил имя и герб Фларов. Жан, так звали камердинера, вырастил Эммануэля, качал его на коленях и любил его самою самоотверженною любовью. Когда Эммануэль, еще мальчиком, жил в Париже и кончил там свое образование, Жан был назначен старым маркизом присматривать за ним, но он не знал ничего о связи своего молодого барина с "Друзьями шпаги". В глазах Жана маркиз был человеком безукоризненным во всех отношениях и вполне заслуживал всякого благополучия.

- Вам письмо, сударь, - сказал он, протягивая поднос.

- Хорошо, - ответил Эммануэль.

И так как на письме не было почтового штемпеля и оно было написано на желтой слоновой бумаге, а адрес надписан рукою женщины, то он проговорил:

- От кого оно может быть?

- Его принес посыльный, - ответил Жан.

Прежде чем разорвать конверт, маркиз взглянул еще раз на почерк, и волна воспоминаний нахлынула на него.

"Мне кажется, что я знаю эту руку", - сказал он себе.

- Посыльный ждет ответа, - заметил старый камердинер.

Маркиз разорвал конверт и прочитал:

"Мой дорогой Эммануэль.

Вот уже семь лет, как мы не видались с вами, и я, наверное, совершенно исчезла из вашей памяти. Чтобы напомнить вам о себе, мне придется обратиться к отдаленному прошлому. Помните ли вы, дорогой Эммануэль, маленькую и кокетливо убранную квартирку в антресолях дома на улице Траншетт? Вы отделали ее с замечательным вкусом. Гостиная была обита красным трипом, спальня фиолетовым бархатом; будуар белым с золотом, с восточным ковром и такими же портьерами. Столовая из старого дуба с обивкой из кордовской кожи, а рядом со столовой была еще маленькая комнатка, стены которой были завалены книгами, и там вы готовились к экзаменам.

Хозяйкой этой квартиры, вы теперь припомните это без сомнения, была я.

Увы, мой друг! Счастье в жизни часто сменяется несчастьем. Наступил день, когда вы женились и вздумали отделаться от меня, отправив мне в конверте двадцать тысяч франков и записку, в которой вы просили меня прислать вам ваши книги и кое-какие вещи, которыми вы дорожили. Затем вы продолжали свой жизненный путь, а я свой. Вы сделались маркизом, миллионером, депутатом, не правда ли?

Я со ступеньки на ступеньку спускалась по той ужасной лестнице любовных связей, которую праздный молодой человек, безнравственный, богатый и бессердечный, ставит против окна, у которого мы с утра до вечера сидим за иглой, для того, чтобы мы могли спуститься из мансарды, куда, может быть, к нам явился бы какой-нибудь порядочный человек, который женился бы на нас.

Теперь, мой друг, я живу на шестом этаже, в мрачном доме, в ужасном Латинском квартале, который спешат покинуть студенты, имеющие достаток.

От прежней нарядной обстановки, которую вы мне подарили, осталось одно только воспоминание, от вас - пачка писем.

Вот по поводу этих-то писем я и пишу вам. Успокойтесь, не думайте, что я хочу прибегнуть к шантажу; я не хочу продавать их вам, я просто намерена вернуть их. Я имею в виду те письма, которые вы писали мне. Но среди них есть одно, которое писано не вами и адресовано не ко мне. Оно подписано "Полковник Леон... ".

Дойдя до этого места письма, Эммануэль привскочил, и волосы у него встали дыбом. К счастью, слуга вышел, и Эммануэль продолжал:

"Я убеждена, что вы придадите должное значение этому письму и придете за ним сами сегодня вечером, в восемь часов с половиной, на улицу Масон-Сорбонна, N 4. Я вас жду и остаюсь вашим старинным другом.

Блида".

Автор письма был прав, предположив, что семь лет спустя Эммануэль должен был забыть о нем. Действительно, Эммануэль Шаламбель удивился и понял, что письмо полковника Леона дорого обойдется ему.

Но не вопрос о деньгах пугал молодого маркиза. Он был достаточно богат, чтобы заплатить несколько тысяч франков Блиде взамен письма. Его страшило само письмо. Что в нем заключалось?

Испуганное воображение нарисовало Эммануэлю роковые последствия, которые могло повлечь это письмо. Благодаря ему Блида может овладеть тайной "Друзей шпаги", а подобная тайна в руках легкомысленной женщины могла привести в ужас.

Маркиз увидал себя на скамье подсудимых оговоренным, оклеветанным благодаря наветам, которые может возвести эта женщина. Он нетерпеливо позвонил. Вошел Жан.

- Где посыльный? - спросил маркиз.

- В передней.

- Введи его. Посыльный явился.

- Кто дал тебе это письмо?

- Дама, на углу улицы Школы Медиков; она ждет ответа.

- Передайте этой даме, - ответил Эммануэль, - что ее желание будет исполнено сегодня вечером.

- Сударь, вы ничего не напишете?

- Это лишнее.

Посыльный, которому маркиз дал сто су, поклонился чуть не до земли и вышел. Эммануэль, сильно встревоженный, провел почти весь день, припоминая, при каких обстоятельствах мог ему писать полковник Леон.

- Как странно, - повторил он несколько раз, - не успел Мор-Дье сказать мне, что мое счастье не может быть вечно, как со мною уже случилось несчастье, первое в течение семи лет. Не принадлежит ли он к числу людей, встреча с которыми приносит несчастье?

Но так как маркиз был богат и обладал уверенностью, которую дает богатство и которая дает возможность идти прямою дорогою в жизни, то он кончил тем, что разуверил себя.

- Впрочем, - решил он, - я куплю это письмо, сколько бы она ни запросила за него, а молчание Блиды приобрету годовой рентой. С деньгами достигают всего, даже спокойствия совести.

Последнее умозаключение явилось у маркиза, когда он входил в шесть часов вечера в столовую, где его ожидали жена и дети. Маркиза встретила его, спокойно улыбаясь. В эту минуту приехал один из их друзей, и все они сели за стол. Этот друг был молодой провансалец, умный и одаренный пылким воображением южан, склонных видеть во всем чудесное; звали его Октавом де Р.

- Скажи, Октав, - спросил маркиз, - ты суеверен?

- Как итальянец.

- Веришь ты, что есть люди, которые приносят несчастье?

- Да, верю.

- Серьезно?

- Конечно. Маркиза улыбнулась.

- Значит, - продолжал маркиз, - ты поверишь следующему: человек, вполне счастливый, встречает другого, который предсказывает ему несчастье, и оно сбывается...

- Вполне.

- Ах, господин Р., - сказала маркиза, - это уж слишком!

- Нет, сударыня, это верно.

- Неужели! Но откуда вы-то это знаете?

- Я могу служить примером.

- Вы?

- Да.

- Что же с вами случилось?

- В Париже есть человек, приносящий несчастье. Однажды вечером я встретил его в салоне, где я играл в карты. Он сел позади меня, и я проигрался. На другой день он поздоровался со мною на бульваре, и две минуты спустя я оступился и упал.

- Ах! Вот это уж действительно слишком, - пробормотал Эммануэль.

- Спустя две недели, после этого происшествия, - продолжал рассказчик, - у меня была дуэль. Была весна. Отправляясь в карете на место поединка, я снова встретил этого человека, и час спустя удар шпаги уложил меня на шесть месяцев в постель.

- И ты думаешь, что всего этого не случилось бы, если бы не пагубное влияние этого человека?

- Разумеется; мне всегда везло. Если бы я был королем, то издал бы закон об изгнании подобных людей.

- Это было бы благоразумно, - пробормотал маркиз. Эммануэль постарался улыбнуться, но было заметно, что он взволнован. Из-за стола он встал в восемь часов под впечатлением странных, мрачных предчувствий. Он не забыл о своем свидании с Блидой и предоставил жене занимать господина де Р.

Маркиз приказал заложить лошадь в карету - в свою холостую карету, как он выражался, - везти себя на улицу Дофин и остановиться на углу улицы Сент-Андре. Как человек благоразумный, он не хотел посвящать своих людей в посещение им авантюристки, женщины, живущей в этом мрачном доме. Но эта предосторожность дорого обошлась маркизу. Когда он вышел из кареты и быстро направился по улице Сент-Андре, погруженный в думы и вспоминая о мрачном предсказании барона де Мор-Дье, он нечаянно толкнул какого-то прохожего.

- Невежа! - крикнул ему прохожий, который был немного пьян.

- Сам ты невежа, мужик, - ответил маркиз, поднимая трость.

Пьяный обернулся и сказал:

- Если кто поступает невежливо, то извиняется, а не обзывает мужиком, как поступили только что вы.

Маркиз взбесился, снова занес палку и ударил пьяного. Тот вскрикнул, кинулся к нему, схватил палку руками и сломал о колено. Затем, взяв маркиза за плечи, он сильно тряхнул его.

- Вы ударили меня, - сказал он. - И так как я не мужик, а студент, то вы дадите мне вашу визитную карточку и возьмете мою. Вы меня оскорбили и обязаны дать мне удовлетворение.

XXIII

Это внезапное нападение ошеломило маркиза Эммануэля Шаламбеля де Флар-Монгори.

Человеку, с которым у него вышло столкновение, можно было дать лет тридцать, даже тридцать пять; он был крепкого сложения, и по тому, как он сжал руку Эммануэля, тот понял, что имеет дело с грубою силой, много превосходящей его. Благоразумие предписывало ему быть спокойным. Он бросал вокруг себя быстрый взгляд, надеясь увидеть полицейского агента, у которого он мог бы просить защиты. Но на улице не было ни души после проливного дождя, шедшего в течение почти четырех часов.

- Сударь, - сказал студент совершенно спокойно, - я только что был пьян и, может быть, был не прав, назвав вас невежей, но удар палкой отрезвил меня.

Эммануэль взглянул на говорившего, продолжавшего держать его за плечо. Он был одет бедно, на нем была фуражка, и он курил трубку, как многие студенты Латинского квартала, опухшее лицо его свидетельствовало о его пристрастии к спиртным напиткам.

Маркиз почувствовал брезгливость, точно увидел змею или жабу.

"И на кой черт я связался с ним!" - подумал он.

Пьер Алексис Понсон дю Террай - Тайны Парижа. Часть 5. Роман Фульмен. 2 часть., читать текст

См. также Пьер Алексис Понсон дю Террай (Ponson du Terrail) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :