Даниель Дефо
«Радости и горести знаменитой Молль Флендерс...03.»

"Радости и горести знаменитой Молль Флендерс...03."

XII.

Новые друзья.- За мной ухаживает ирландский богач.- Я выхожу замуж.- Мое разочарование.

Мы приехали в деревенский дом какого-то джентльмена, где нас встретила многочисленная семья; все называли мою подругу "кузиной"; я же, увидя такое изысканное общество, стала выговаривать ей, зачем она не предупредила меня, тогда я могла бы взять свои лучшие платья; но дамы, поймав на-лету мои слова, очень любезно заметили мне, что у них, не так как в Лондоне, судят о человеке не по платью. Их кузина подробно описала мои достоинства, и потому мне нет надобности заботиться о нарядах; вообще оне, как видно, меня принимали за очень богатую вдову.

Прежде всего я узнала, что все члены семьи были католики, считая в том числе и "кузину"; тем не менее мне казалось, что никто не мог относиться к человеку другого исповедания с большею терпимостью, чем они. Надо сказать правду, в этом отношении и я отличалась особой деликатностью; я благосклонно относилась к учению Римской церкви и в частной беседе с ними высказывала мнение, что я смотрю на все различия христианской религии, как на предубеждение, и еслибы мой отец был католик, то я не сомневаюсь, что я с таким же восторгом относилась бы к этой религии, с каким отношусь к своей.

Это всем очень понравилось. И так я постоянно находилась в прекрасном обществе и всегда за оживленной и восхитительной беседой; две или три старухи посвящали меня в обряды своей веры. Я была так деликатна, что не старалась избегать присутствия на обедне и исполняла некоторые религиозные движения, согласно их указаниям; этим я подавала им надежду обратить меня в католичество, и оне старались познакомить меня с его учением.

Здесь я прожила около шести недель; затем моя руководительница повезла меня в деревню, которая находилась в расстоянии около шести лье от Ливерпуля, куда явился и её брат, как она называла его, с двумя лакеями в прекрасных ливреях; он приехал ко мне с визитом и тут же начал ухаживать за мной. Мои дела находились в таком положении, что я могла не сразу идти на приманку; действительно, я так и поступила, зная, что у меня в Лондоне начата верная игра, которую я решила не оставлять, по крайней мере до тех пор, пока не найду лучшаго. Однако же повидимому этот брат стоил того, чтобы обратить на него внимание; мне казалось, что он получал не менее 1000 фунтов годового дохода, но его сестра говорила, что его имение стоит 15000 фунтов и кроме того у него есть прекрасные поместья в Ирландии.

Все считали меня такой богатой, что никто не посмел даже заикнуться со мной о моем состоянии; между тем моя мнимая подруга, веря глупым рассказам в Лондоне, сперва сделала из моих 500 фунтов 5,000, а потом, когда мы приехали сюда, они выросли уже в 15,000 фунтов. Поэтому понятно, с каким рвением ирландец набросился на такую приманку; он сильно ухаживал за мной, присылая мне подарки и тратя на них безумные деньги; надо отдать ему справедливость, его внешность была в высшей степени изящна; это был настоящий джентльмен, высокого роста, прекрасно сложенный и необыкновенно ловкий; все его разговоры ограничивались парком, конюшнями, лошадьми и охотой, но он говорил о них так, как будто все это было его собственностью и находилось тут же перед моими глазами.

Он никогда не спрашивал меня о моем состоянии; но всегда старался убедить меня в том, что, если я выйду за него замуж и мы переедем в Дублин, то он принесет мне в приданое прекрасную землю, которая дает 600 фунтов годового дохода, причем он обещал утвердить ее за мной крепостным актом.

Чтобы не замедлять хода моего рассказа, скажу только, что я согласилась выдти за него замуж, но, не желая делать брак гласным, мы решили отправиться внутрь страны, где нас и обвенчал католический ксендз, но я уверена, что этот брак был так же действителен, как еслибы он был совершен англиканским пастором.

Спустя около месяца после свадьбы, он начал поговаривать о нашем отъезде в Уэстчестер, где мы должны были сесть на корабль и отправиться в Ирландию. Но он не торопил меня, и мы прожили в деревне еще около трех недель, затем он послал в Честер за каретой, которая должна была нас встретить у Рок-Блак, против Ливерпуля. Там мы сели в маленькое судно, так называемую пинассу о шести веслах; слуги, лошади и багаж были перевезены на пароме. Извиняясь, что у него нет знакомых в Честере, где бы нам можно было остановиться, он сказал мне, что отправится вперед и подъищет какое нибудь помещение в частном доме, причем я спросила: долго ли мы пробудем в Честере. "День или два", отвечал он, прибавя, что там мы наймем карету в Холихед; на это я заметила, что напрасно он хочет искать квартиру на одну или две ночи, так как Честер большой город, и я не сомневаюсь, что там есть гостинницы, где мы можем довольно удобно устроиться, заняв номер в отеле около собора.

Затем мой супруг, разговаривая о нашем переезде в Ирландию, между прочим, спросил меня, не нужно ли мне, прежде чем окончательно расставаться с Англией, устроить свои дела в Лондоне; я ответила, что не имею в этом особенной надобности, так как могу устроить все, написав из Дублина.

- Миледи,- сказал он очень вежливо,- я думаю, что большая часть вашего состояния, о котором мне говорила моя сестра, заключается в наличных деньгах, находящихся в Английском банке; если это так, тогда надо сделать трансферты или перемену документов, а для этого необходимо отправиться в Лондон, прежде чем садиться на корабль.

Я сделала удивленную мину я ответила:- я не понимаю, что вы хотите сказать; сколько мне известно, у меня нет никаких денежных ценностей в Английском банке, и я надеюсь, вы не станете утверждать, чтобы я когда-нибудь говорила вам об этом.

- Нет, вы мне ничего не говорили,- сказал он,- но моя сестра сообщила мне, что большая часть вашего состояния лежит в банке. И если теперь я позволил себе заговорить об этом, моя дорогая, то это потому, что если вам необходимо привести в порядок ваши дела, тогда лучше сделать это теперь, чтобы избавить вас от риска совершать два раза морское путешествие.

Я пришла в изумление и спрашивала себя, что все это значит? Вдруг у меня мелькнула мысль, что моя подруга описала меня моему мужу в совершенно ложном свете и потому я решила выяснить сущность этого дела, прежде чем оставить Англию и отдаться незнакомому человеку в чужой стране.

С этой целью на следующий день утром я позвала к себе в комнату его сестру и передала ей мой разговор с мужем; затем я просила ее повторить мне все, что она горила ему обо мне, и объяснить, на каких основаниях устроился наш брак. Тогда она откровенно мне призналась, что уверяла своего брата, что я имею огромное состояние, оправдываясь тем, что об этом ей много говорили в Лондоне.

- Вам говорили об этом, с жаром возразила я,- но я сама заикалась-ли вам когда-нибудь об этом?

На эти слова, сказанные мною громко и горячо, вошел мой муж, и я просила его остаться здесь, так как имею сказать очень важную вещь, которую ему необходимо выслушать.

Он немного смутился, вероятно, благодаря моему уверенному тону, и сел возле меня, предварительно затворив дверь; после этого я, сильно разгоряченная, обратилась к нему и сказала.

- Вчера вечером я спрашивала вас, хвалилась-ли я когда-нибудь вам своим богатством и говорила-ли, что у меня лежат деньги в Английском банке? Вы справедливо согласились, что этого не было; теперь я прошу вас сказать в присутствии вашей сестры, давала-ли я вам повод думать таким образом, происходил-ли когда нибудь разговор между нами по этому поводу? - Он еще раз согласился, что ничего этого не было, но заметил, что всегда я казалась ему богатой женщиной, в чем он был убежден и надеялся не обмануться.

- Я вас не спрашиваю, обманулись-ли вы, или нет,- сказала я,- я боюсь, что сама нахожусь в таком же положении, и хочу только оправдаться в своей прикосновенности к этому обману. Теперь я желаю спросить вашу сестру, говорила-ли я ей когда-нибудь о моих богатствах и описывала-ли я их в подробностях? Она должна тоже признаться, что этого не было. И так, миледи, будьте справедливы, обвините меня, если можете. Скажите, зачем, если-бы я имела состояние, мне было ехать сюда? Но вы отлично знаете, что я ехала с единственной целью сохранить то немногое, что имею.- Она не могла отрицать справедливости моих слов и оправдывалась тем, что ее уверили в Лондоне, будто я имею большое состояние, которое заключается в деньгах, помещенных в Лондонском банке.

- Теперь, мой милый,- продолжала я, снова обращаясь к своему новому супругу,- будьте справедливы и скажите, кто обманул нас обоих, кто заставил вас думать, что я богата, и убедил меня выйти за вас замуж?

Он не мог выговорить ни одного слова и молча указывал пальцем на сестру. Наконец, после продолжительного молчания, он пришел в такое неистовство, какого я не видела никогда; он проклинал и поносил самыми грубыми ругательствами свою кузину; он кричал, что она разорила его, уверив, будто у меня 15,000 фунтов; он говорил, что за устройство этого брака она должна была получить с него 500 фунтов; затем, обратясь ко мне, он прибавил, что она не сестра его, а бывшая любовница, с которой он жил два года, что она получила от него 100 фунтов в задаток по этому делу и совершенно разорила его, если только все то, что я говорю, правда; в своем изступлении, он давал клятву выпустить ей кровь из сердца, что привело в ужас и ее, и меня. Кузина скрылась из комнаты и с тех пор я ее больше не видала.

С своей стороны я просила его не говорить ничего подобного, а лучше придумать какой бы то ни было выход из этого положения, обещая ему сделать все, что я в силах, лишь бы остаться с ним и жить так, как он хочет.

Он умолял меня не продолжать в таком тоне, иначе он сойдет с ума; он сказал, что получил воспитание джентльмена, но, к несчастию, упал так низко, что ему остается только один выход, которым он и воспользуется, если я соглашусь ответить на один вопрос, к чему, впрочем, он меня не обязывает; я обещала исполнить его просьбу, но добавила: "я не знаю, удовлетворит ли вас мой ответ, или нет".

- И так моя дорогая, скажите мне откровенно,- продолжал он,- может ли обезпечить нас обоих ваше небольшое состояние?

На мое счастье никто не знал не только действительного положения моих дел, но даже и моего имени. Понимая, что, не смотря на прекрасный, повидимому, характер моего мужа и его честность, мы должны будем жить только на мои небольшие средства, я решила скрыть от него все свои деньги, кроме банкового листа и одиннадцати гиней, которыми с радостью готова была пожертвовать. Последний билет был у меня далеко спрятан, и все это в конце-концов позволяло мне быть великодушной относительно моего мужа, которого, действительно, я жалела от всего сердца.

И так, на предложеный им вопрос я ответила следующее: "Я ни за что не обману вас и буду говорить вполне откровенно. Но как мне ни прискорбно, а я должна объявить вам, что на свои средства я не могла существовать даже одна на юге и это было причиной, почему я попала в руки женщины, которая уверяла, что в Манчестере можно смело прожить на 6 фунтов в год, а между тем весь мой доход не превышает 15 фунтов... я рассчитывала хорошо устроиться здесь в ожидании лучших дней".

Он молча покачал головой и мы провели вечер в грустном настроении духа; однако, в конце ужина он немного развеселился и приказал подать бутылку вина.

- И так, моя дорогая,- сказал он,- как бы ни были плохи дела, все же не следует падать духом. Успокойтесь; я постараюсь найти кое какие средства к жизни; вы говорите, что можете просуществовать на свои, и это уж лучше, чем ничего; я снова попытаю свое счастье; мужчина должен думать, как мужчина, приходить в отчаяние - значит уступать несчастью.- При этом он наполнил вином стакан и предложил тост за мое здоровье, держа меня за руку все время, пока не выпил вино, потом он стал уверять меня, что теперь я составляю его главную заботу.

Это был действительно прекрасный и любезный человек; тем более меня огорчала наша история. Я находила еще некоторое утешение в том, что была обманута не грубым мошенником, а настоящим джентльменом, между тем, как он испытывал полное разочарование, истратив массу денег по самой нелепой причине.

Всю ночь мы провели в задушевной беседе и долго не могли заснуть; он глубоко раскаявался во всех своих обманах, называя их вероломством, за которое заслуживает смертной казни; он отдавал мне все до последнего шиллинга, говоря, что сам отправится в армию искать смерти, как заслуженного наказания за свое преступление.

Я спросила его, для чего он хотел так жестоко поступить со мной, отвезти меня в Ирландию, где, как ему известно, я не могла существовать. Он обнял меня и ответил:

- Настало время,- отвечал он,- объяснить вам весь мой план; я думал сначала узнать от вас подробности относительно вашего состояния, что, как вы видели, я и сделал; и если бы, как я ожидал, вы познакомили меня с ними, тогда я придумал бы повод отложить поездку в Ирландию и мы отправились бы в Лондон. Потом, сердце мое, я решил открыть вам истинное положение своих дел и объяснить, что я воспользовался всеми хитрыми уловками с единственною целью получить ваше согласие на брак и что теперь мне остается одно - вымолить у вас прощение и сказать, как горячо я употреблю все усилия, с целью заставить вас забыть мое прошлое в счастьи всей нашей жизни с вами.

- Да,- сказала я ему,- я верю, что вы могли покорить мое сердце; теперь же я сожалею только о том, что не могу доказать вам, с каким удовольствием я помирилась бы с вами; все ваши уловки и извороты я простила бы ради вашего прекрасного характера; но, мой друг, мы оба погибли, и самое доброе наше согласие ни к чему не послужит, так как нам нечем жить.

Мы делали много различных предположений, но ни одно из них не привело ни к каким результатам. Наконец, он просил меня не продолжать больше, говоря, что это мучительно отзывается в его сердце. Мы перешли на другия темы, наконец, он меня оставил, и я заснула.

XIII.

Мой новый муж оставляет меня.- Мы расстаемся друзьями.- Я возвращаюсь в Лондон.- Я беременна.- Приготовления к родам.

Он встал рано утром, я же, не спав почти всю ночь, поднялась с постели около двенадцати часов утра. В это время, взяв своих лошадей, трех слуг, белье, платье, он уехал, оставя мне короткое, но трогательное письмо, следующего содержания:

"Дорогая моя,

Я собака; я обманул вас; вопреки моим принципам и моему прежнему образу жизни, я был вовлечен в это известной презренной женщиной. Простите меня, моя дорогая! Я искренно прошу у вас прощения. У меня нет сил видеться с вами и я торжественно объявляю, что вы свободны; если вам представится случай выйти замуж, пользуйтесь им и не думайте обо мне; клянусь всем святым для меня, клянусь словом честного человека никогда не нарушать вашего покоя, если узнаю об этом; с другой стороны, если вам не случится выйти замуж и если я найду еще удачи в жизни, тогда все мое будет вашим, где бы вы ни были.

Часть оставшихся у меня денег я положил в ваш карман; займите для себя и для горничной места в карете и отправляйтесь в Лондон. Я надеюсь, что этими деньгами вы покроете все дорожные издержки. Еще раз я прошу у вас прощенья от всего моего сердца и это буду делать всегда, когда вспомню о вас.

"Прощайте навеки, моя дорогая

"Д. Э."

До сих пор ничто в моей жизни не падало такою тяжестью на мое сердце, как это прощание; я тысячу раз упрекала его за то, что он меня оставил, потому что я готова была идти за ним на край света, хотя бы даже пришлось просить милостыни!.. Я упала на стул и впродолжении двух часов рыдала и призывала его имя, говоря:

- Возвратись, Джемс, возвратись! я отдам тебе все; я стану просить милостыню, я умру вместе с тобой с голоду.

Я бегала как безумная по комнате; садилась, опять бегала, рыдала, кричала и призывала его к себе. Так я провела время до семи часов вечера, наступили сумерки (был август), и к величайшему моему изумлению я услыхала, что он возвратился в гостинницу и подниматеся в мою комнату.

Я была так смущена, как только можно себе представить, он тоже; я не могла понять причину его возвращения, я не знала, радоваться мне или негодовать; наконец, любовь решила все, я была не в силах скрыть своего счастья, оно было слишком велико, и я залилась слезами. Войдя в комнату, он обнял меня и начал крепко целовать, не говоря ни слова. Наконец, я сказала:

- Радость моя, неужели ты решился уйти от меня навсегда?

Сначала он не отвечал, он был не в силах выговорить слова; но когда мы успокоились, он объяснил, что, проехав больше пятнадцати лье, он не мог продолжать путь дальше и вернулся, желая посмотреть на меня еще раз и еще раз проститься со мной.

Я рассказала ему, как мучительно я провела без него время и как звала его, прося вернуться. Он отвечал, что ясно слышал мой голос в лесу Делашер, за двенадцать лье отсюда. Я улыбнулась.

- Нет, ты не думай, что я шучу, сказал он,- я действительно слышал, что ты меня звала, а иногда мне казалось, будто ты бежишь за мной.

- Но тогда скажи, что я говорила?- спросил я.

- Ты громко кричала: возвратись, Джемс, возвратись!

Я пришла в изумление, на меня напал страх и я сказала.

- Итак, теперь ты не оставишь меня, и я пойду за тобой хоть на край света.

Он отвечал, что как ни трудно ему расставаться, тем не менее это необходимо, и он надеется, что я насколько возможно облегчу ему эту горькую необходимость.

Затем он прибавил, что мне одной неудобно отправляться в Лондон, ему же все равно куда ни ехать, поэтому он и решил проводить меня.

Спустя два дня, мы оставили Честер, и мы доехали с ним до Донстебля, который находится в тридцати лье от Лондона; здесь мой муж объявил мне, что несчастная судьба заставляет его оставить меня, потому что ему невозможно въехать в Лондон, по причинам, которые мне бесполезно знать. Почтовая карета обыкновенно не останавливается в Донстебле, но я просила кондуктора остановиться на четверть часа, карета подъехала к гостиннице, и мы вошли в нее.

Когда мы остались вдвоем, я сказала, что у меня есть к нему просьба, которую он должен исполнить; так как, по его словам, ему нельзя ехать дальше, то я прошу его остаться со мной в Донстебле неделю или две.

Он согласился и, позвав хозяйку гостинницы, сказал ей, что я нездорова и не могу продолжать путешествия в почтовой карете, поэтому он просил ее нанять нам помещение в частном доме дня на два или на три, где я могла бы отдохнуть после такого утомительного пути. Хозяйка, очень любезная и обязательная женщина, тотчас явилась ко мне и сказала, что у неё есть две или три хорошие и спокойные комнаты, которые без сомнения мне понравятся, при чем она обещала дать мне совершенно отдельную горничную; таким образом мне оставалось только принять это любезное предложение и я пошла осмотреть комнаты, которые были действительно прекрасно меблированы и вполне удобны. Мы рассчитались с кондуктором, забрали свои вещи и решили на время поселиться здесь.

Я объявила мужу, что останусь здесь с ним до тех пор, пока не выйдут у меня все деньги, и не позволю ему тратить ни одного своего шиллинга. Как видите, мы продолжали состязаться в нежности, что не мешало мне с грустью заметить ему, что вероятно я в последний раз наслаждаюсь его обществом и потому прошу его позволить мне быть полной хозяйкой, затем он может распоряжаться мной, как ему будет угодно. Он согласился и на это и объяснил мне, что, отправляясь в Ирландию, он попытает счастья устроиться; если там найдет средства к жизни, тогда явится ко мне; он не хочет рисковать ни одним моим шиллингом, до тех пор, пока не сделает опыта с своими, причем он уверял меня, что в случае, если ему не удастся устроиться в Ирландии, он все-таки отыщет меня и тогда мы отправимся вместе в Виргинию, куда я звала его в свою очередь.

Это было его последнее решение; мы прожили вместе около месяца, втечении которого я наслаждалась таким приятным обществом, какого не встречала больше никогда. В это время он рассказал мне свою историю, полную самых разнообразных и интересных приключений, из которых можно было бы составить прекрасный роман; но я буду еще иметь случай вернуться к нему.

Наконец я с большим огорчением рассталась с своим мужем, я была убеждена, что он покидает меня из печальной необходимости и против своего желания, потому что причины, по которым он не мог отправиться в Лондон,были весьма основательны, что я вполне поняла потом.

Я дала ему точные указания относительно своего адреса, сохраняя однако в глубокой тайне свое настоящее имя; он тоже объяснил мне, как поступить, чтобы мое письмо дошло в его руки.

Я приехала в Лондон на другой день после нашей разлуки; по некоторым причинам, о которых не желаю говорить, я поместилась не на прежней квартире, а в улице Сент Джонас; теперь, оставшись совершенно одна, я стала разбирать свои семимесячные скитания, и с большим удовольствием вспоминала те очаровательные часы, которые я провела с моим новым мужем; но эти приятные воспоминания скоро померкли, когда, спустя некоторое время, я почувствовала себя беременной.

Это обстоятельство было особенно для меня тягостно, потому что мне трудно было найти для родов удобное помещение; в то время для иностранки, без друзей и знакомых, такое положение было слишком щекотливым и ответственным.

Между тем я аккуратно вела переписку с моим банковским другом или, лучше сказать, он ревностно поддерживал ее со мной, посылая письмо каждую неделю; в улице Сент Джонес я получила от него очень любезное письмо, в котором он говорил, что бракоразводный процесс в полном ходу, не смотря на некоторые неожиданные затруднения. Меня не особенно огорчало это замедление процесса, хотя бы уже потому, что я была беременна от другого,- и не желала, как делают многия, свалить на него чужую вину. С другой стороны мне не хотелось совсем упустить моего нового друга, так как я решила после родов выйти за него замуж, если только он не изменит своего намерения; я была вполне убеждена, что никогда не услышу о моем Ланкаширском муже, который с первых же писем ко мне не переставал настаивать, чтобы я выходила снова замуж, уверяя, что он никогда не заявит своих прав.

Между тем я заболела, что еще более усилило мое горе, у меня была простая лихорадка, но я испугалась, полагая что настают преждевременные роды. Собственно говоря, это обстоятельство должно было скорее радовать, чем пугать меня, но я гнушалась даже одной мысли сделать что-либо, что могло ускорить мои роды.

Однако моя хозяйка первая предложила мне найти акушерку; сначала я несколько стеснялась, но потом согласилась на её предложение, говоря, что не знаю здесь никого и потому вполне полагаюсь на нее.

Повидимому, хозяйка не особенно чуждалась подобных дел, как мне казалось это сначала; она привела прекрасную акушерку, которая вполне отвечала моим надобностям.

- Я полагаю, мистрис Б....- сказала хозяйка,- вы сразу определите болезнь леди, и я прошу вас сделать для неё все, что вы можете, так как леди вполне благородная дама.- С этими словами хозяйка вышла из комнаты.

Я не понимала значения её слов, но добрая старая бабушка с серьезным видом объяснила мне все.

- Мадам,- сказала она,- вы кажется не поняли вашу хозяйку. Она думает, что вы находитесь в таком положении, когда роды представляют большое затруднение и когда их необходимо сохранить в тайне, вот и все. Теперь вам необходимо знать, что если вы находите возможным посвятить меня в свою тайну насколько для меня необходимо (хотя я и не желаю вмешиваться в ваши дела), то, быть может, я найду средство помочь вам выйти из затруднения и тем прояснить ваши мрачные мысли.

Каждое слово этой женщины облегчало мне душу и сердце; я слишком хорошо понимала, как мне необходима такая женщина, и потому объяснила ей, что она отчасти угадала мое положение, отчасти нет, так как, хотя я действительно замужем, но в настоящее время мой муж далеко и не может открыто явиться сюда. Тут она меня быстро остановила и сказала, что это нисколько её не касается. Все дамы, поручающия себя её заботам, непременно замужем.

- Но по моему, продолжала она, иметь мужа, который не может явиться, все равно, что не иметь его; поэтому и мне все равно жена вы его, или любовница.

- Вы правы,- сказала я,- но если мне необходимо рассказать вам свою историю, то я должна рассказать ее такою, какая она есть.- Потом я коротко объяснила ей все, что могла и в заключение прибавила:- Я утруждаю вас этими подробностями не потому, чтобы, как вы сейчас заметили, оне имели отношение к вашему делу, а потому что я хочу показать вам, что не желаю особенно скрывать своих родов, и что главное мое затруднение состоит в том, что у меня здесь совершенно нет знакомых.

- Я очень хорошо понимаю, миледи,- сказала она,- вы не можете указать здесь никакого поручителя и тем избавиться от назойливых допросов прихода, которые неизбежны в подобных случаях. Кроме того, быть может, вы не знаете, как устроить вашего ребенка, когда он появится на свет.

- Конец меня не так беспокоит, как начало,- сказала я.

- И так, мадам,- продолжала акушерка,- решаетесь ли вы довериться мне? Мое имя Б.... живу в улице (она назвала улицу) под вывеской Колыбель; я даю в приход общее поручительство, которое обезпечивает от расследований каждую, кто рожает в моем доме. Словом, я имею предложить вам только один вопрос, на который если вы ответите, тогда можете быть совершенно спокойны за все остальное.

Я тотчас догадалась, о чем она говорит, и потому сказала:

- Мадам, мне кажется, я вас понимаю и потому отвечу вам, что хотя у меня нет друзей на этом свете, но, благодаря Бога, за то есть деньги, по крайней мере столько, сколько будет нужно, но не больше.- Я прибавила последния слова с тем, чтобы она не рассчитывала на что нибудь особенное.

Она сказала, что принесет мне счет расходов, в двух или в трех формах, из которых я могу выбрать любой; я просила ее сделать это.

На другой день она принесла, а я прочитала три счета и, улыбаясь, сказала ей, что нахожу её требования весьма благоразумными и что, как мне ни прискорбно, но я должна поступить к ней в клиентки самого низшего разряда. - Но быть может, мадам, если я поступлю в этот разряд, то вы будете хуже содержать меня?- Совсем нет, отвечала она, однако, если вы сомневаетесь, то можете попросить кого либо из своих друзей проверить, хорошо ли я буду содержать вас, или нет.

- Потом, мадам,- продолжала она,- если ребенку не суждено жить, что иногда бывает, тогда у вас сохранятся расходы на пастора, а если вы не пригласите друзей, то и на ужин, так что, вычитая эти статьи расхода, ваши роды обойдутся на 5 фунтов и 3 шиллинга дороже, чем стоит ваша обыкновенная жизнь.

Я увидела, что это замечательная леди в своем роде и согласилась отдать себя в её распоряжение; после этого она, осмотрев мое помещение, нашла, что мне здесь неудобно, что здесь плохо прислуживают и что этого не будет у неё в доме. Я объяснила, что я не смею здесь ничего сказать, потому что хозяйка имеет какой то странный вид, по крайней мере мне так кажется с тех пор, как я почувствовала себя беременной и заболела; я боюсь вызвать ее на оскорбление, так как она предполагает, что я не могу представить точного удостоверения в своей личности.

- Ох Боже мой! - сказала она,- эта важная леди не чуждается подобных вещей; она пробовала держать дам в вашем положении, но не сумела поладить с приходом.

На следующее утро она прислала мне горячаго зажаренного цыпленка и бутылку хереса и приказала посланной девушке сказать, что остается в моем распоряжении до тех пор, пока я буду жить здесь.

Это было неожиданной любезностью с её стороны, которую я приняла с удовольствием; вечером она снова прислала девушку узнать, не надо ли мне чего, и сказать, чтобы на следующий день утром я послала ее за обедом. Девушке было приказано, прежде чем уйти от меня утром, приготовить мне шоколад; в полдень она принесла на обед сладкое мясо из телячьей грудинки и чашку супа; таким образом она издали кормила меня, чем я была чрезвычайно довольна и что меня быстро поправило; собственно говоря, главной причиной моей болезни был полный упадок духа.

Когда я оправилась на столько, что могла выйти, я пошла с моей горничной посмотреть мое будущее помещение; все там было так красиво и так чисто, что я не могла ничего сказать; я была чрезвычайно довольна всем, что нашла там, тем более, что в своем печальном положении я не ожидала встретить ничего подобнаго.

Можно было бы думать, что теперь я скажу несколько слов о характере незаконных деяний этой женщины, в руки которой меня бросила судьба; но я слишком потворствовала бы пороку, если бы вздумала показать, как там было легко всякой, кто пожелает снять с себя бремя забот о тайном ребенке. Для этого у моей величественной матроны было много различных средств, и между прочим следующее: она брала ребенка, рожденного даже не в её приюте (она имела много подобной практики в частных домах) и передавала его людям, готовым за деньги сбыть ребенка с рук матери и прихода; по её словам, о таких детях честно заботились; но что в действительности делалось с ними, несмотря на все её рассказы, я не могла постигнуть, особенно если принять во внимание, что у неё было много таких детей.

В разговорах со иной на эту тему она вставила замечание, которое вселило во мне некоторое отвращение к ней; так, однажды, говоря о приближении моих родов, она бросила вскользь несколько слов, из которых я поняла, что она может, если я пожелаю, ускорить мои роды, при помощи какого то лекарства, которое быстро положит конец моим мученьям. Однако, она скоро заметила, что я гнушаюсь даже подобной мысли; при чем, надо отдать ей справедливость, она так ловко поставила вопрос, что я не могла сказать, было ли её предложение серьезно, или она говорила о нем, как об ужасном средстве, к которому прибегают иные леди; она так искусно замяла свои слова и так скоро поняла мои мысли, что сама отвергла свое предложение, прежде чем я успела что нибудь возразить ей.

XIV.

Я перебираюсь в приют для рожениц. - Порочная профессия моей акушерки.- Письма моего банковского друга.- Мои заботы скрыть от него свое положение.- Душевные тревоги по поводу рождения ребенка.- Я устраиваю своего ребенка и отправляюсь к своему банковскому другу.

В половине мая я слегла в постель и родила прекрасного мальчика; роды прошли так же хорошо, как всегда; моя гувернантка исполнила обязанности акушерки с величайшим искусством и ловкостью, какие только можно представить, и её уход за мной во время родов и после был таков, лучше которого нельзя ожидать от родной матери. Но пусть поведение этой ловкой леди не послужит никому соблазном для распутной жизни, потому что моя гувернантка на веки успокоилась, не оставив после себя ничего, что бы могло указать другим тайну её искусства.

Я думаю, что на двадцатый день после моих родов, ко мне пришло письмо от моего банковского друга, с неожиданным известием, что он получил окончательный приговор по делу о своем разводе с женой, объявленный ему такого то числа; при этом он писал, что его жена, которую еще раньше несколько мучило угрызение совести за её поведение с ним, узнав, что он выиграл бракоразводный процесс, в тот же вечер лишила себя жизни.

Он честно выяснил свое косвенное участие в этой катастрофе, утверждая однако, что он не оказывал никакого непосредственного влияния на её судьбу и требовал только справедливости к себе, как к человеку, которого публично оскорбляли и осмеивали. Во всяком случае это несчастье глубоко огорчает его и ему остается единственное утешение в жизни, это надежда на то, что я успокою его, разделив с ним свою судьбу, в заключение он умолял меня не лишить его этой надежды, и по крайней мере приехать в город и позволить ему видеться и подробнее переговорить по этому поводу.

Я была крайне поражена этим известием и теперь начала серьезно думать о своем положении и о своем страшном несчастьи иметь на руках ребенка и не знать, что с ним делать. Наконец, я очень издалека намекнула на свое положение моей гувернантке. Она утешала меня, говоря, что ей поверяли самые страшные тайны, скрывать которые ей было необходимо в её же интересах, так как если бы она вздумала нарушить подобную тайну, то погубила бы себя; она спрашивала меня, говорила ли она со мной когда нибудь о чужих делах?.. Разсказать тайну ей, продолжала она, все равно, что не сказать её никому.

Таким образом я решилась открыть перед пей свою душу. Я рассказала ей историю своего замужества в Ланкашире, наш обоюдный обман, нашу встречу и разлуку; потом я рассказала о добром предложении моего нового друга, я показала ей его нежные письма, в которых он приглашает меня приехать в Лондон; но я скрыла его имя, а также обстоятельства, касающиеся его жены, кроме её смерти.

Она начала смеяться над моими сомнениями относительно замужества и сказала, что мой первый брак не имеет никакого значения, что это был обиходный обман и так как мы разошлись с общего согласия, то сила контракта уничтожилась и мы свободны от всяких обязательств; словом сказать, она убедила меня склониться на этот брак, и не без помощи с моей стороны.

Но теперь представилось самое большое и главное затруднение - это ребенок. Мне необходимо было, говорила моя гувернантка, освободиться от ребенка так, чтобы никто и никогда не узнал о нем. Я хорошо понимала, что брак будет невозможен, если я не скрою своего сына, потому что по его возрасту легко будет узнать, что он родился гораздо позже нашего знакомства, а это губило все дело.

Мое сердце сильно сжималось при мысли расстаться навсегда с ребенком, так как я знала, что я должна была согласиться или убить его, или уморить с голоду от дурного ухода, что было почти одно и то же; без ужаса я не могла думать об этом, и так как я была совершенно откровенна с своей гувернанткой, которую привыкла называть теперь матерью, то и рассказала ей все свои мысли и все горе по этому поводу. Повидимому, она отнеслась к моим словам более серьезно, чем прежде, но так как её сердце зачерствело в подобного рода вещах, то было совершенно невозможно тронуть ее ни религиозным чувством, ни мучениями совести убийцы; она была глуха ко всему, что имело отношение к любви и привязанности. Выслушав меня, она спросила, неужели, во время моих родов, я не заметила, что она заботилась обо мне и ухаживала за мной так, как могла это делать только родная мать; я отвечала ей, что это была совершенная правда. Хорошо, моя милая,- продолжала она,- но я забуду вас, лишь только вы уедете отсюда. Чего же вы хотите от меня, если сомневаетесь? Неужели вы думаете, что нет женщин, которые могут считать долгом своей чести заботиться о порученных им детях, как своих собственных, только потому, что это их ремесло, их кусок хлеба. Да, да, дитя мое! Не бойтесь. Вспомните, как выкормили нас с вами. Можете ли вы быть уверены, что вы питались молоком вашей собственной матери? А между тем посмотрите на ваше белое и полное тело, говорила старая ведьма, трепля меня по щеке. "Не бойтесь, дитя мое, продолжала она тем же шутливым тоном, я не держу убийц, я пользуюсь лучшими кормилицами, каких только можно найти и, благодаря им, у меня так же мало погибает детей, как у родной матери; в этом случае у нас нет недостатка ни в заботах, ни в искусстве".

Она задела меня за живое, спросив, уверена ли я в том, что меня выкормила моя мать; я была убеждена в противном, а потому задрожала и побледнела при одном этом напоминании. Неужели, говорила я себе, это создание волшебница, неужели она сообщается с духами, которые могли рассказать ей, кто я, прежде чем мы встретились. Я глядела на нее с ужасом. Но, рассудив, что это было невозможно, я понемногу успокоилась.

- О, моя матушка,- сказала я ей,- если бы я могла быть уверена, что о моем мальчике будут хорошо заботиться и не станут обходиться с ним дурно, я была бы счастлива. Но меня нельзя убедить в этом, пока я не увижу собственными глазами, а между тем видеться с ним в моем положении, значит погубить и разорить себя... Поэтому я не знаю, что мне делать?

- Вот так прекрасная история,- сказала моя гувернантка.- Вы хотели бы и видеть, и не видеть вашего ребенка; вы хотели бы разом скрываться от него и появляться перед ним, но, ведь, это совершенно невозможная вещь, моя милая, а вы должны поступить так, как поступала раньше вас каждая совестливая мать, и довольствоваться тем положением вещей, каким оно должно быть, хотя бы вы желали, чтобы оно было иное.

Я поняла, что она разумеет под словом "совестливая мать"; она хотела сказать "совестливая непотребная женщина", но не желала меня оскорбить, ибо поистине я не была непотребной женщиной, так как состояла в законном браке, разумеется, если не считать моего первого мужа. Но кем бы я ни была, я не дошла еще до полного ожесточения, которое свойственно людям этой профессии. Я хочу сказать, что мое сердце не извратилось до такой степени, чтобы не заботиться о жизни своего ребенка и я так долго жила этим благородным чувством, что готова была отказаться от своего банковского друга; но с другой стороны он так убедительно просил меня вернуться в Лондон и выйти за него замуж, что у меня почти не было сил не исполнить его просьбы.

Наконец однажды ко мне привели женщину из деревни Хортфоорт или её окрестностей, которая согласилась взять совсем моего ребенка за 10 фунтов. Если же я пожелаю прибавить ей 5 фунтов в год, то она обязуется привозить ребенка к моей гувернантке так часто, как я назначу, или мы сами можем приезжать к ней видеться с ребенком и убедиться, что она хорошо содержит его.

Эта женщина была красива и здорова на вид, хотя она была женой крестьянина, но очень хорошо одета и в чистом белье. С тяжестью в сердце и слезами на глазах я позволила ей взять моего ребенка. Я отправилась в Хортфоорт посмотреть на её помещение, осталась им довольна и надавала ей всяких обещаний, если она будет хорошо ухаживать за моим сыном. Таким образом я освободилась от своей главной заботы, хотя таким путем, который не вполне успокоил мое душевное состояние, но по крайней мере оказался наиболее удобным из всего, что я могла придумать в своем положении.

Теперь я возобновила переписку с моим банковским другом, приняв более нежный тон. Я написала ему, что в августе я надеюсь застать его в городе. На это письмо он прислал мне ответ и в самых страстных выражениях просил меня сообщить ему подробности о моем отъезде, с тем, чтобы он мог встретить меня на дороге за два дня. Это поставило меня в большое затруднение, и я не знала, как ответить ему. Наконец, мне пришло в голову поехать в деревню, что было превосходной маской, прикрывавшей все мои дела от гувернантки, так как она не знала, где живет мой новый любовник, в Лондоне или Ланкашире; а когда я объявила ей о своем решении, то она вполне убедилась, что он живет в Ланкашире.

XV.

Я снова выхожу замуж.- Неожиданная встреча.- Мой муж умирает. - Я в отчаянии.

При расставании с моей старой матроной, она между прочим заметила мне, что не напоминает о переписке, зная, как я люблю своего ребенка. Эта любовь заставит меня написать ей и даже самой приехать к нему, когда я буду в городе. Я уверяла ее, что она не ошибается, и уехала, сильно радуясь, что наконец освободилась и ушла из этого дома не смотря на все его удобства и на все любезности его хозяйки.

Я заняла место в карете, но не воспользовалась им до станции назначения, а вышла в городе Стен, в Чесшире, где я не только не имела никаких дел, но даже ни одного знакомаго; тем не менее, зная, что с деньгами в кармане везде чувствуешь себя дома, я прожила здесь два или три дня, до тех пор, пока представился случай ввять место в другой карете и возвратиться в Лондон. Я послала своему другу письмо, в котором назначила, по указанию моего кондуктора, день, когда я приеду в Стени Страдфорд.

Он так поздно получил от меня известие, что не имел времени доехать к ночи в Стени Страдфорд, где мы должны были встретиться, но встретил меня только на следующее утро в Брикхиле, как раз тогда, когда мы въезжали в этот город.

Признаюсь, я очень обрадовалась этому свиданью, потому что в прошлую ночь я думала, что обманываюсь в своих надеждах. Он вдвойне меня обрадовал тем, что приехал в блестящей карете, четверкой лошадей и с лакеем.

Немедленно он вывел меня из почтовой кареты, которая остановилась в городской гостиннице; остановившись там же, он велел распречь лошадей и приготовить для нас обед. Я спросила, зачем это, говоря, что я думала продолжать дальше путешествие; но он сказал, что после такой дороги мне необходим отдых, что, здесь прекрасная гостинница, и потому во всяком случае мы здесь останемся ночевать.

Я не особенно настаивала на своем, так как было не благоразумно отказать ему в некоторой любезности, имея в виду, что он приехал меня встретить, сделав много затрат; таким образом я скоро уступила, и мы остались.

После обеда мы отправились осмотреть город, церковь, поля и деревню, как это обыкновенно делают все путешественники; наш хозяин провожал нас в церковь. При этом я заметила, что мой джентльмен расспрашивал его о пасторе, и тотчас же подумала, что он хочет предложить мне повенчаться, а отсюда скоро последовал вывод, что я не откажу ему, ибо, говоря откровенно, я была теперь не в таком положении, чтобы сказать ему нет. Теперь у меня не было оснований рисковать подобным образом.

Едва мы вернулись в гостинницу, как он стал осаждать меня неотступными просьбами, убеждая положить сегодня же конец всему и ускорить его счастье, раз уже благосклонная судьба помогла ему встретить меня и устроить все как нельзя лучше.

- Как, что вы хотите этим сказать? вскричала я, не много покраснев. Как, в гостиннице, на большой дороге? Помилуй нас Господи! Неужели вы можете говорить таким образом?

- О, да! - сказал он,- я очень хорошо могу говорить таким образом, я приехал сюда с единственной целью говорить таким образом и я хочу показать вам, что это правда.- При этом он вынул большой пакет с бумагами.

- Вы меня пугаете,- сказала я;- что это такое?

- Не пугайтесь, моя милая,- отвечал он, целуя меня. Это было в первый раз, что он позволил себе сказать мне: "моя милая". Затем он снова повторил: "Не пугайтесь, посмотрите что это такое?" - и начал показывать свои бумаги.

Во-первых, я увидела приговор о разводе его с женой, в котором были представлены ясные доказательства её разврата, потом удостоверение пастора и приходского церковного старосты о роде её смерти и погребении, копию с дознания следователя, осматривавшего тело, и вердикт присяжных, произнесших Non compos mentis. Все это должно было вполне меня успокоить, хотя, говоря мимоходом, еслибы он все знал, то не ждал бы от меня отказа даже при отсутствии всех этих удостоверений. Тем не менее я рассмотрела все насколько могла внимательно и сказала, что тут все ясно, но не было надобности привозить с собой эти документы, так как на это есть еще время.- Да, ответил он, для вас, быть может и есть время; но для меня нет лучшего времени, как настоящее.

Кроме этого, с ним был еще сверток и я спросила, что это такое.

- Вот вопрос, которого я с нетерпением ожидал от вас.

С этими словами он вынул небольшую шагреневую коробочку, из которой достал прекрасный брилиантовый перстень и отдал его мне. Я не могла от него отказаться, если бы даже хотела, потому что он надел перстень на мой палец, так что мне оставалось только поблагодарить его, сделав реверанс. Потом он вынул другое кольцо.

- А это,- сказал он, положив его в карман,- останется на другой случай,

- Хорошо, но позвольте мне посмотреть, сказала я, улыбаясь и догадываясь, в чем дело; я полагаю, что вы сумасшедший.

- Позвольте, сперва посмотрите вот это.- Он развернул бумагу и начал читать; это был наш брачный контракт.

- Вы действительно сумасшедший,- сказала я.- Вы вполне уверены, что я уступлю первому вашему слову, или вы решили не принимать от меня отказа!

- Последнее совершенно верно.

- Но вы можете ошибиться,- сказала я.

- Нет, нет,- заметил он,- вам не следует отказывать мне, я не могу получить отказа.

При этом он начал насильно целовать меня и так сжал в своих объятиях, что я не могла освободиться. Умоляя только согласиться на его просьбу и уверяя в своей любви, он давал клятву не выпустить меня из объятий до тех пор, пока я не дам своего согласия, так что наконец я сказала:

- Однако, вы, действительно, твердо решили не допускать моего отказа.

- Да, да,- вскричал он, мне нельзя отказать, я не хочу, чтобы мне отказали, я не могу получить отказа.

- Хорошо, хорошо,- отвечала я, слабо целуя его;- пусть будет по вашему, вы не получите отказа, отпустите меня.

Он был в таком восхищении от моего согласия и от той нежности, с какой я объявила его, что мне сразу показалось, будто он принимает это согласие за брак, недожидаясь исполнения формальностей. Но я была не права: он взял меня за руку, поднял и, поцеловав два или три раза, поблагодарил за любезность, с какой я уступила ему; он был так глубоко счастлив, что я увидела слезы на его глазах.

Я отвернулась, потому что мои глаза были тоже полны слез, и просила его позволить мне уйти на некоторое время в свою комнату. Если когда нибудь у меня и являлась хоть капля раскаяния за мою прошлую беспутную жизнь втечении двадцати четырех лет, так именно в эту минуту.

- О! какое блаженство,- говорила я себе, что люди не могут читать в сердце друг друга! Как бы я могла был счастлива, будучи с самого начала женой такого честного и любящего человека!

Потом мне пришли в голову следующия мысли:

- Какое я презренное созданье! Как я обманываю этого невинного джентльмена! Как мало он подозревает, что, разведясь с одной непотребной женщиной, он бросается в объятья другой! Он готов жениться на мне, на мне, которая была любовницей двух братьев и имела трех детей от своего родного брата! На мне, которая родилась в Ньюгетской тюрьме от матери проститутки и каторжной воровки, на мне, которая жила с тринадцатью мужчинами и родила ребенка уже в то время, когда была знакома с ним! Бедный, бедный! говорила я, что ты хочешь сделать!

После этих упреков, характер моих мыслей изменился и я сказала: "Хорошо, если я должна сделаться его женой, если Богу угодно было оказать мне эту милость, тогда я буду хорошей и верной женой и буду любить его так же страстно, как любит он меня; я заглажу свои заблуждения и он не заметит своей обиды".

Он с нетерпением ожидал моего возвращения, но, увидя, что я долго остаюсь в своей комнате, он спустился по лестнице вниз и спросил хозяина о пасторе.

Наш хозяин был очень услужливый и честный малый. Он заранее послал за пастором и, когда мой джентльмен попросил его об этом, то он ответил:

- Сэр, мой друг уже здесь. Таким образом без дальних объяснений, они встретились, и он спросил пастора, не согласится ли он повенчать двух иностранцев, которые имеют сильное желание вступить в брак. Пастор отвечал, что М. намекнул ему об этом в нескольких словах, и он надеется, что в этом деле нет никакой тайны, он имеет дело с человеком серьезным, и что невеста не молодая девушка, для которой необходимо согласие родителей.

- Чтобы устранить всякие сомнения,- сказал мой джентельмен,- прочтите эту бумагу,- и он подал ему разрешение.

- Для меня этого совершенно достаточно,- отвечал пастор,- но где же леди?

- Вы ее сейчас увидите,- сказал мой джентльмен. Пастора позвали ко мне наверх; это был человек доброго и веселаго права. Очевидно, ему рассказали, что мы встретились здесь случайно, что я ехала в почтовой карете из Честера, а мой джентльмен в своей коляске ко мне на встречу, что мы должны были встретиться прошлой ночью в Стени Стратфорде, но он не успел доехать туда.

- Итак, сэр,- сказал пастор,- во всякой дурной случайности есть и своя хорошая сторона; так и тут на вашу долю выпало огорчение, а на мою удовольствие, потому что, еслибы вы встретились в Стени Стратфорде, то я не имел бы чести повенчать вас. Хозяин, у вас есть общий молитвенник?

Я в страхе задрожала.

- Сэр,- вскричала я,- что вы хотите этим сказать? Неужели мы будем венчаться ночью в гостиннице?

- Мадам,- отвечал пастор,- если вы желаете, чтобы церемония произошла в церкви, то нетрудно исполнить ваше желание; но я уверяю вас, что брак, заключенный здесь, будет так же законен, как в церкви; мы имеем право венчать, где угодно; что же касается времени совершения брака, то в данном случае оно не имеет никакого значения; даже принцы венчаются у себя дома в восемь и в десять часов вечера.

Я долго заставляла себя упрашивать и не хотела венчаться нигде, кроме церкви, но это было только притворство; наконец я сделала вид, что уступаю; тогда позвали хозяина, его жену и дочь. Хозяин играл в одно время роль посаженного отца и клерка; все мы были веселы, хотя, признаюсь, явившееся мне раньше угрызение совести тяжело лежало у меня на сердце, и я по временам глубоко вздыхала; заметив это, мой новобрачный успокаивал меня. Бедный, он думах, что я мучаюсь сомнениями за этот поспешный шаг в моей жизни.

Весь вечер мы провели очень весело, хотя наша свадьба оставалась тайной для всей гостиницы. Моей подругой, как невесты, была хозяйская дочь; на другой день утром я послала за лавочником и купила у него для подарка ей самое лучшее вышиванье, а её матери ручной работы кружев для головного убора,- этот город изобиловал подобного рода изделиями.

Но одна странная встреча надолго нарушила мое радостное душевное настроение. Большая зала гостиницы выходила на улицу; я находилась в конце этой залы, и так как день был теплый и ясный, то я открыла окно и села у него подышать свежим воздухом. Вдруг я увидела трех джентльменов, которые верхом подъезжали к другой гостинице прямо против нашей.

Нельзя было скрыть и не было времени распрашивать о том, что я увидела; в одном из этих трех джентльменов я узнала моего Ланкаширского мужа. Я испугалась до смерти; никогда в жизни я не приходила в такое изумление; мне казалось, будто я проваливаюсь сквозь землю; кровь застыла в моих жилах, и я тряслась, как в страшной лихорадке. Не было ни малейшего сомнения в том, что это был он; я узнала его платье, его лошадь и его лицо.

Прежде всего мне пришла в голову мысль, что со мной нет моего мужа, который мог бы увидеть мое смущение; это было для меня большим счастьем. Джентльмены не долго оставались внутри дома, скоро, как бывает всегда, они подошли к окну своей комнаты, причем, разумеется, я поспешила закрыть свое. Однакоже я не могла удержаться, чтобы украдкой не смотреть туда и снова не увидеть его. Я слышала, как он позвал слугу, делая какие то распоряжения, и тут еще раз к своему ужасу убедилась, что это действительно был он.

В таком страхе я провела около двух часов, будучи не в состоянии оторвать глаза от окна или двери гостинницы, в которой они остановились. Наконец, услыхав лошадиный топот у ворот этой гостиницы, я подбежала к окну и к моему величайшему удовольствию увидела, что все трое уезжают по дороге на запад; если бы они направились к Лондону, то я оставалась бы под страхом снова встретиться с ним и легко быть узнанной, но он отправлялся в противоположную сторону, и я успокоилась.

Мы решили уехать на другой день, но около шести часов вечера мы были встревожены страшным волнением на улице, где, как бешеные, скакали верховые взад и вперед. Оказалось, что это была устроена облава на трех разбойников с большой дороги, которые ограбили две кареты и нескольких путешественников около Денстебль Хиля; повидимому, было сообщено, что их видели в Брикхиле, в том доме, где останавливались три джентльмена.

Дом был тотчас окружен и наполнился толпой народа. Но явилось много людей, которые утверждали, что эти джентльмены уехали из города более трех часов тому назад. Собралась большая толпа, и скоро мы узнали все подробности; тогда мною овладело совершенно иное ощущение. Я объявила всем бывшим в нашей гостинице, что подозреваемые джентльмены честные люди, что я знаю одного из них за прекрасного человека, имеющего хорошее состояние в Ланкашире.

Об этом немедленно сообщили констэблю, бывшему на облаве, который прислал ко мне узнать, в чем дело; я объяснила, что, сидя у окна, видела трех джентльменов, которые были в зале гостинницы против нас; здесь они обедали, потом сели на лошадей и уехали, но я готова присягнуть в том, что знаю одного из них как человека честного, с прекрасным характером и имеющего большое состояние в Ланкашире, откуда я теперь возвращаюсь.

Уверенность, с какою я говорила, остановила и успокоила народ и вполне убедила констэбля в истине моих слов; он велел ударить отбой, говоря, что получил верные сведения, что эти три джентльмена честные люди; таким образом, все возвратились по домам. В сущности же я не знала истины. Верно было только то, что кареты ограблены около Денстебльхиля, украдено 560 фунтов; и кроме того были ограблены некоторые торговцы кружевами, путешествующие обыкновенно по этой дороге. Что касается трех джентльменов, то возвращусь к ним позднее.

Итак, эта тревога задержала нас еще на день, хотя мой муж и уверял меня, что для путешественника безопаснее всего ехать тотчас после грабежа, так как можно быть уверенным, что разбойники, встревожив известную окрестность, убегут от неё далеко; но я боялась и, говоря правду, больше всего того, чтобы на большой дороге не обнаружилось мое старое знакомство и чтобы случайно я не встретилась с моим ланкаширским мужем.

Я никогда в жизни не проводила таких восхитительных четырех дней, как теперь: во все это время я была самая счастливая молодая жена; мой супруг вполне очаровал меня. О, если бы могла продолжаться подобная жизнь, я бы забыба свои прошлые мучения, я бы избежала будущих горестей: но я хочу дать отчет как на этом, так и на том свете во всей своей несчастной и ужасной жизни.

Мы выехали на пятый день; наш хозяин, видя мое беспокойство, сел на лошадь сам и взял с собой верхами сына и трех честных поселян, вооруженных огнестрельным оружием; ничего не сказав нам, он отправился сопровождать нас до Денстебля.

Нам ничего не оставалось сделать, как хорошо угостить наших провожатых в Денстебле, что стоило моему мужу около десяти или двенадцати шиллингов. Кроме того, он заплатил им за потерянное время, причем хозяин гостинницы не взял себе ничего.

Таким образом, моя свадьба устроилась при самых счастливых для меня условиях; и в самом деле, если бы я приехала в Лондон, не обвенчавшись, то должна была бы или отправиться прямо к нему на квартиру или показать ему, что у меня во всем Лондоне нет таких знакомых, которые могли бы принять на ночь бедную новобрачную с своим мужем. Теперь же я могла без всяких стеснений войти прямо в его дом и сразу вступить во владение прекрасно устроенным хозяйством.

О! если бы этот одинокий эпизод на моем жизненном поприще мог быть продолжительнее, о, если бы я знала ранее, где я найду истинное наслаждение жизнью; о, если бы я не впала в бедность, эту верную отраву добродетели, как я могла быть счастлива не только в то время, но может быть и всегда! Я говорю это потому, что в то время я действительно раскаялась в своем прошлом, я с ужасом смотрела на него и по истине могу сказать, что я ненавидела себя за это прошлое.

Теперь мне казалось, что я пристала к безопасной гавани после бурного путешествия по жизненному пути, и я начинала чувствовать благодарность за свое освобождение: часто я сидела одна по целым часам, вспоминая прошлые безумства и ужасные нелепости своей порочной жизни и радуясь своему искреннему раскаянию.

Я жила с этим мужем совершенно спокойно. Это был человек тихой, строгой жизни, рассудительный, в высшей степени добродетельный, скромный и искренний; у него не было особенно больших дел, но он получал столько дохода, что мы могли жить хорошо; я не говорю об экипажах и парадных приемах; я не стремилась к этому и не желала роскоши, я чувствовала отвращение к легкомыслию и сумасбродствам моей прошлой жизни и потому теперь избрала уединенную и умеренную жизнь; я никого не принимала и сама не бывала нигде, я заботилась только о семье и муже, и такого рода жизнь доставляла мне большое удовольствие.

Таким образом, мы прожили в полном довольстве и счастьи втечение пяти лет, когда невидимая рука нанесла неожиданный удар моему счастью и бросила меня в условия совершенно противоположные всему, что было со мной до сих пор.

Мой муж вверил одному из своих компаньонов-клерков такую большую сумму денег, потери которых не могло выдержать наше состояние. Клерк обанкротился и его банкротство упало всей своею тяжестью на моего мужа. Тем не менее, эта потеря была не особенно велика, и если бы у моего мужа достало бодрости взглянуть несчастью прямо в глаза, то он мог бы воспользоваться своим прекрасным кредитом и легко покрыть убытки; но ослабевать в горе значит удваивать его тяжесть, и тот, кто захочет умереть с горя, всегда умрет.

Все попытки и старания успокоит мужа были напрасны; рана была слишком глубока, удар сильно поразил его, он сделался грустен и безутешен, затем он впал в летаргию и скоро умер. Я предвидела это несчастье, оно поразило мой рассудок, потому что я видела ясно, что если муж умрет, то я погибну.

У меня было двое детей, я не могла уже больше иметь их, так как мне исполнилось сорок восемь лет.

XVI.

Перспектива нищеты и полное одиночество решают мою участь. - Я делаюсь воровкой.- Первая кража.- Мой ужас.- Я снова встречаюсь с своей акушеркой.

Теперь я осталась в худшем и более безутешном положении, чем когда-либо прежде. Во-первых, мое цветущее время прошло, прошла та пора, когда я могла надеяться быть куртизанкой или любовницей; эта приятная сторона жизни давно уже миновала, и только одне развалины говорили о прошлом; во всем этом хуже всего было то, что я была самым унылым и самым безутешным созданьем в свете: я, которая обожала моего мужа и принуждала себя поддерживать в нем бодрость духа, не могла поддержать себя; мне самой недоставало той силы, которая, как я говорила ему, так необходима, чтобы перенести тяжесть горя.

Но мое положение было действительно отчаянное; я не видела впереди ничего, кроме страшной бедности, которая так живо представлялась моему воображению, что мне казалось, будто она приближалась ко мне прежде, чем в действительности это могло быть; таким образом, мои опасения усилили мое несчастье, и я воображала, что каждая монета в двенадцать пенни, за которую я покупала себе булку, была последней, и что завтра я начну голодать и буду голодать до смерти.

В таком отчаянии я не имела ни откуда помощи, я не имела друга, который мог бы меня утешить или научить, что делать; я сидела одна, плача и мучаясь день и ночь, я ломала свои руки и иногда приходила в какое-то безумное состояние; действительно, часто я удивлялась, как у меня не помутился рассудок. Мои припадки доходили до того, что я теряла сознание и жила теми фантазиями, которые рисовало мне мое воображение.

В этом мрачном настроении духа я прожила два года, проедая то немногое, что имела, и постоянно оплакивая свои несчастное положение. Мое сердце обливалось кровью, у меня не было ни малейшей надежды на помощь, и теперь я так долго и часто плакала, что у меня изсякли слезы. Я начинала приходить в полное отчаяние, так как бедность приближалась ко мне своими быстрыми шагами.

Чтобы уменьшить несколько расходы, я оставила дом и наняла квартиру и по мере того, как я ограничивала свои траты, я продала большую часть своей мебели, что прибавляло мне несколько денег. Таким образом, я прожила еще год, сохраняя крайнюю бережливость. Тем не менее, когда я заглядывала в свое будущее, мое сердце сжималось, при неизбежном приближении нищеты и страшной нужды. О! Пусть никто не читает этой части моей истории, не приняв во внимание отчаянных обстоятельств, застающих человека врасплох, без друзей, без куска хлеба. Это заставит их действительно задуматься и не только пощадить несчастных, но и обратиться к небу с мольбой о помощи и с мудрой молитвой: "Не ввергай меня в нищету и не дай мне сделаться вором". Пусть вспомнят, что время бедствия есть время ужасных соблазнов: когда человек лишается сил сопротивляться им, когда нищета давит, а душа угнетена отчаянием, чего нельзя сделать? Это было однажды вечером; я находилась, так сказать, при последнем издыхании; смело могу утверждать, что я обезумела, я была в бреду... В то время, подстрекаемая каким-то демоном и не зная что и зачем я делаю, я оделась (у меня были еще хорошие платья) и вышла. Я вполне уверена, что при выходе из дому в моей голове не было никаких намерений; я не рассуждала и не знала куда и по какому делу я иду, я шла, как будто дьявол толкал меня вперед, приготовя для меня свою приманку, и вы можете быть уверены, что он действительно привел меня туда, куда ему было нужно, потому что я не сознавала, куда я иду и что я делаю.

Блуждая таким образом туда и сюда и не зная, где я нахожусь, я проходила мимо аптекарской лавки в Леднхоль-стрите и увидела на скамейке прямо против прилавка небольшой узелок, завернутый в белое полотно. Позади стояла служанка, обернувшись к узлу спиной; она смотрела в глубину лавки, где на прилавке, также спиной к двери, стоял, вероятно, аптекарский помощник, со свечей в руке; он, повидимому, отыскивал что-то на верхней полке; таким образом, оба они были заняты, а больше в лавке не было никого.

Такова была приманка, и дьявол, приготовивший мне эту западню, подстрекал меня... я помню теперь и не забуду никогда, что за моими плечами мне слышался голос, который шептал мне следующия слова: "Возьми узел, возьми скорее; сделай это сейчас же".

Едва были произнесены эти слова, как я вошла в лавку и, повернувшись спиной к девушке, как будто сторонилась от проезжавшей двухколесной тележки, протянула позади себя руку и, взяв узелок, вышла из лавки. Ни служанка, ни помощник и никто другой не заметили меня.

Невозможно описать мою душевную тревогу во все время этого действия. По выходе из лавки у меня так билось сердце, что я не могла не только бежать, но даже прибавить шагу; я перешла улицу и повернула за первый угол; мне кажется, я была на перекрестке Фенчорч-Стрит; оттуда я сделала столько поворотов и прошла столько улиц, что никогда не сумела бы сказать, куда я иду и где я; я не чувствовала под собой мостовой, по которой шла, и чем дальше я удалялась от опасности, тем скорее я бежала, до тех пор, пока, задыхаясь от усталости, я вынуждена была сесть на скамейку возле какого-то дома; осмотревшись, я увидела, что нахожусь возле Билинзгета (Рыбный рынок в Лондоне.). Отдохнув немного, я продолжала путь: кровь кипела во мне как на огне, мое сердце билось так сильно, как будто я была охвачена внезапным ужасом, вообще я так растерялась, что не знала, куда иду и что делаю.

Когда я совершенно истомилась от такого долгаго и тревожного пути, тогда я начала соображать и направилась к своей квартире, куда и пришла около девяти часов вечера.

Для чего был приготовлен этот узелок и по какому случаю он лежал там, где я его взяла,- я не знала, но, развернув узел, я нашла в нем очень хорошее, почти новое приданое для ребенка, тонкие кружева, серебряную чашку величиною с пинту, небольшой серебряный горшок и шесть ложек, хорошую рубашку, три шелковых платка, а в горшке 18 шиллингов 6 п. деньгами.

Все время, когда я рассматривала эти вещи, я находилась под ужасным впечатлением страха и душевной борьбы, несмотря на то, что я была в совершенной безопасности; я сидела и горько плакала.

- Боже мой!- вскричала я,- что я теперь? воровка? Меня скоро возьмут, отправят в Ньюгет и будут судить уголовным судом.

Я долго плакала. Я уверена, что, как я ни была бедна, я наверное отнесла бы обратно вещи, если бы ужас не лишил меня сил; но со временем такие душевные движения совершенно исчезли.

И так я легла в постель, но не спала всю ночь; мои мысли были угнетены совершенным проступком; я не знала, что говорила и делала всю ночь и весь следующий день. Затем я сгорала от нетерпения узнать, чьи вещи я взяла, богатого или беднаго; быть может, думала я, какая-нибудь несчастная вдова, как я, завязала их в узел, с целью продать и получить немного денег, на которые она хотела купить хлеба для себя и своего ребенка, и вот теперь они умирают с голода, сердце её разрывается и она оплакивает свою потерю. Эта мысль больше всего мучила меня втечение трех или четырех дней.

Но мои собственные бедствия заглушили во мне подобные размышления, и перспектива голода, становившаеся с каждым днем более и более ужасной, постепенно ожесточала мое сердце. Кроме того у меня был плохой руководитель, который беспрестанно подстрекал меня прибегать к самым дурным средствам. Поэтому однажды вечером, он снова внушил мне мысль выйти из дому на новые поиски.

На этот раз я вышла днем; я стала блуждать по улицам и искать, сама не зная чего, как вдруг дьявол расставил на моем пути такую западню, ужаснее которой я не встречала ни раньше, ни потом. Проходя по Ольдерсгет-Стрит, я увидела красивую маленькую девочку, которая возвращалась одна домой из танцовальной школы. И вот мой соблазнитель дьявол набросил меня на это невинное созданье. Я начала разговаривать с ней, она отвечала мне своим детским лепетом; я взяла ее за руку и повела по дороге, пока мы не пришли в большую мощенную аллею, ведущую в Барзсоломью-Клоз и направились туда. Девочка сказала мне, что это не её дорога, но я отвечала: "Нет, моя милая, это твоя дорога, я покажу тебе куда идти домой". У ребенка было на шее жемчужное золотое колье, мои глаза давно остановились на нем, и вот, войдя в темную аллею, я наклонилась как бы для того, чтобы завязать ей развязавшуюся косынку и так тихо сняла с неё колье, что она ничего не почувствовала; затем мы продолжали идти. Тут дьявол снова подстрекал меня убить ребенка, в темной аллее, так, чтобы она не закричала, но одна мысль об этом привела меня в такой ужас, что я едва не упала на землю; я заставила вернуться ребенка и сказала, чтобы она уходила отсюда, так как эта не её дорога. Девочка согласилась со мной и я дошла до Барзсоломью-Клоз, потом повернула в другой проход, выходящий на Лонг-Лен, оттуда на Чартер-Хаус-Ярд и вышла на Джонс-Стрит; затем я пересекла Смитс-Фильд и спустилась к Чиклену, выйдя на Фильд-Лен, чтобы достигнуть Голборибридж, где, смешавшись с толпой, я могла спокойно продолжать дорогу, не боясь быть открытой. Таков был мой второй выход в свет.

Мысль об этой добыче совершенно сгладила мои воспоминания о первой, и все мои прежния размышления по этому поводу быстро рассеялись; бедность ожесточала мое сердце и бедствия делали меня равнодушной ко всему остальному. Моя последняя кража не особенно тревожила меня, потому что я не сделала ни малейшего вреда ребенку. Мне казалось, что я дала только хороший урок родителям, которые небрежно допустили этого бедного ягненка возвращаться одного домой и которые в другой раз будут осторожнее.

Похищенная мной нитка жемчуга стоила около 12 или 14 фунтов. Я думаю, что этот жемчуг принадлежал её матери, так как нитка была слишком велика для ребенка, а мать из тщеславия одела ее на дочь, чтобы похвастать ею в танцовальной школе. Без сомнения, девочка была отправлена с горничной, которая должна была смотреть за ней, но эта небрежная плутовка верно встретила какого-нибудь молодца и занялась им, оставя на произвол судьбы девочку, которая и попала в мои руки...

Во всяком случае я не сделала ни малейшего зла ребенку и только испугала его; во мне еще сохранились нежные чувства и, можно сказать, я не делала ничего, на что не толкала бы меня нужда.

После этого у меня было много приключений, но я была еще неопытна в ремесле и не умела взяться за дело иначе, как получив внушение от дьявола, который редко медлил вступать со мной в союз. Одно из подобных приключений окончилось очень счастливо для меня. Однажды в сумерках я проходила по Ломбард-Стрит, как вдруг как раз в конце дворца Трех Королей я увидела человека, который с быстротою молнии пробежал мимо меня в то время, когда я была на углу дома. При повороте в аллею, поровнявшись со мной, он бросил, бывшую в его руках, большую связку как раз позади меня и сказал: "ради Бога, мистрис, постойте здесь одну минуту". С этими словами он убежал. За ним бежали еще двое, которых преследовал молодой человек без шапки, крича: "Воры!" Двух последних так близко преследовали, что они были принуждены бросить свои связки, причем одного поймали, а другой успел убежать.

Я была неподвижна, как камень, все время, пока они не возвратились назад, таща несчастного вместе с украденными вещами, и довольные тем, что схватили вора и его добычу; таким образом все прошли возле меня, я же, казалось, остановилась здесь за тем, чтобы пропустить толпу.

Раз или два я спрашивала, что случилось, но мне никто не ответил, а я не особенно настаивала; когда все прошли, я, пользуясь случаем, обернулась назад и, подобрав то, что лежало позади меня, ушла; все это я сделала без прежнего смущения, потому что я не сама украла эти вещи, а оне краденные попали в мои руки. Я вернулась домой здрава и невредима, обремененная своей добычей, которая состояла из штуки прекрасной чищенной черной тафты в пятьдесят аршин и куска бархата, около одиннадцати аршин; по всей вероятности, этот товар принадлежал галантерейщику, которого ограбили; я говорю "ограбили", потому что у него было похищено, кроме моего товара, около семи штук шелковой материи. Каким образом воры могли украсть столько вещей, я не умею сказать, но так как я только взяла краденное, то с покойной совестью присвоила эти вещи себе.

До сих пор я была счастлива в моих похождениях, которые хотя и не приносили мне большой выгоды, но всегда успешно оканчивались. Тем не менее каждый день я ходила под страхом, ожидая какого нибудь несчастья, которое в конце-концов приведет к виселице. Эти мысли производили на меня такое сильное впечатление, что часто удерживали меня от многих попыток, которые были совершенно безопасны, но одна из них опять привлекла меня через нескольких дней. Я имела привычку часто ходить по окрестным деревням около города, в надежде встретить что нибудь на пути. И вот, проходя раз мимо одного дома в Степней, я увидела на подоконнике два кольца, одно небольшое с бриллиантом, другое простое золотое; вероятно, их оставила какая нибудь легкомысленная барыня, у которой было больше денег, чем рассудка; а может быть, она их оставила здесь до тех пор, пока помоет свои руки.

Я прошла несколько раз мимо окна с целью посмотреть, был ли кто нибудь в этой комнате, или нет, и хотя я не заметила никого, тем не менее не была вполне уверена; и потому мне пришло в голову постучать в окно, как будто я хотела сказать тому, кто подойдет к окну, не бросать тут колец, так как я видела двух подозрительных людей, которые внимательно их рассматривали. Подумано, сделано; я постучала раз или два в окно, но никто не откликнулся, тогда я сильно надавила на оконное стекло; оно треснуло и разбилось с небольшим шумом, я вытащила два кольца и ушла; бриллиантовое кольцо стоило 3 фунта, а золотое около 9 шиллингов.

Теперь у меня явилось затруднение: я не знала, куда сбывать свой товар, и особенно шелковую материю. Я не хотела отдавать вещи за безценок, как это обыкновенно делают несчастные бедные воры, и потому я придумала найти свою старую гувернантку и возобновить с ней знакомство. Я аккуратно посылала ей ежегодно пять фунтов за моего мальчика до тех пор, пока могла. Наконец, я должна была прекратить платеж. Тем не менее я написала ей письмо, в котором объяснила, что потеряла мужа и пришла в такое положение, что не могу больше платить за сына; в письме я умоляла ее устроить дело так, чтобы несчастное дитя не слишком страдало за грехи своей матери.

Теперь я сделала ей визит и увидела, что она практикует понемногу свое ремесло, хотя и находится не в таких цветущих условиях, как прежде, потому что она была привлечена к суду одним джентльменом, у которого похитили дочь; повидимому, она помогала её похищению и едва избежала виселицы; процесс разорил мою гувернантку так, что она жила в бедной обстановке и не пользовалась уже такой прекрасной репутацией, как прежде; однако же, она еще продолжала, как говорится, довольно твердо стоять на ногах: у неё осталось некоторое состояние, она давала деньги под залоги и жила довольно сносно.

Она приняла меня очень любезно, как всегда, уверяя, что я нисколько не потеряла в её уважении, не смотря на перемену моего положения, что она позаботилась о моем ребенке, хотя я и не могу больше платить за него, и что женщина, у которой он помещен, живет в полном довольстве. Таким образом на,этот счет я могу несколько успокоиться по крайней мере до тех пор, пока буду в состоянии существенно позаботиться о нем.

Я объяснила ей, что у меня осталось очень немного денег, но есть некоторые ценные вещи, и я прошу ее посоветовать мне, как обратить их в деньги. Она спросила, что у меня есть. Я вынула нитку жемчуга и сказала, что это был один из подарков моего мужа; затем я показала ей две штуки шелковой материи, объяснив, что я привезла их из Ирландии, и небольшое бриллиантовое кольцо. Что касается узелка с серебром и ложками, то я нашла случай сбыть их раньше, а приданое ребенка она предложила мне взять себе, полагая, что это было мое. Она объявила мне, что сама дает деньги под залог, и потому продаст мои вещи, как будто оне были у неё заложены; таким образом она тотчас послала за своими агентами, которые, нисколько не смущаясь, купили у неё все это, заплатив хорошую цену.

Теперь у меня явилась мысль, что эта полезная женщина может несколько помочь мне в моем презренном положении, дав мне какое нибудь занятие. Я готова была с радостью приложить свои руки к какому нибудь честному занятию, если бы можно было его получить, но честные дела не входили в область ведения моей гувернантки.

Если бы я была моложе, быть может она и помогла бы мне, но мне было пятьдесят лет; в такие годы едва ли возможно подобное ремесло. Кончилось, однако, тем, что она пригласила меня к себе жить, пока я найду какое нибудь дело; так как это стоило очень немного, то я с радостью приняла её предложение. Теперь, устроившись сравнительно лучше, я могла поместить отдельно моего маленького сына от последнего мужа; она помогла мне и в этом, обязав платить за него пять фунтов в год. Все это было для меня такой большой помощью, что я надолго бросила свое постыдное ремесло, в которое посвятила себя так недавно, и охотно принялась за работу, хотя было трудно достать ее, не имея знакомств.

Наконец, я получила несколько швейных заказов на дамское постельное белье, юбки, и другия бумажные вещи, чему я очень обрадовалась. Я начала усиленно работать и жить этим; но бдительный демон, решив, что я должна продолжать служение ему, не переставал подстрекать меня выйти из дому на прогулку, иначе сказать, он наталкивал меня на удобный случай приняться за старое ремесло.

Однажды ночью, слепо повинуясь его велениям, я долго блуждала по улицам, но не нашла себе дела; недовольствуясь этим, я вышла на следующий вечер и, проходя мимо питейного дома, увидела, через открытую дверь небольшой залы прямо против улицы, на столе, серебряный кубок, какие обыкновенно употреблялись в кабаках того времени. Повидимому, большая компания только что оставила этот стол и беззаботный мальчик забыл убрать кубок.

Я свободно вошла в залу и, поставив эту кружку на угол скамейки, села впереди и постучала ногой. Скоро подошел мальчик. я велела подать себе пинту темного эля, так как время было холодное. Мальчик быстро ушел и я слышала, как он спустился в погреб нацедить эля. В это время ко мне подошел другой мальчик и спросил:- Вы звали?- Я меланхолическим тоном ему ответила:

- Нет, мальчик уже пошел для меня за пинтой эля.

В то время как я сидела, я слышала, что женщина, стоявшая на конторкой, спросила:

- Они все ушли впятером?- при этом она указала на мое место. Мальчик ответил ей: "Да".

- А кто убрал кубок? продолжала женщина. "Я,- отвечал другой мальчик; вот он", и он, показал на другой кубок, который по забывчивости взял с другого стола; а может быть плут забыл, что он его совсем не принял, что и было в действительности.

Все это я слушала с большим удовольствием, так как мне было ясно, что никто не заметил отсутствия кубка и что он не был прибран. Итак я выпила эль, позвала мальчика отдать деньгя и, уходя, сказала:- Смотри, дитя мое, береги серебряную посуду. При этом я указала ему на серебряный кувшин, в котором он приносил мне эль. Мальчик ответил:- хорошо, сударыня, идите с Богом,- и я ушла.

Придя к своей гувернантке, я сказала себе, что теперь настало время испытать ее, с тем чтобы, в случае, если меня откроют, обратиться к ней за помощью.

Когда я пробыла дома несколько времени и мне представился случай переговорить с ней наедине, то я сказала, что имею сообщить ей тайну огромной важности, если она обещает сохранить ее. Она ответила, что одну мою тайну она сохранила, и потому у меня нет оснований думать, что она изменит другой. Тогда я сказала ей, что со мной случилось что то необыкновенное, случилось неожиданно, без всякого намерения, и затем передала ей всю историю кубка.

- Вы принесли его с собой, моя милая?- спросила она.

- Да,- отвечала я, показывая кубок. Но что мне делать теперь? Не лучше ли отнести его назад?

- Отнести назад?- возразила она:- да! если вы хотите попасть в Ньюгет.

- Но неужели у них хватит настолько низости, чтобы арестовать меня, после того как я возвращу назад кубок?

- Вы не знаете этого сорта людей, дитя мое,- сказала она;- они не только отправят вас в Ньюгет, но постараются вас повесить, не обращая внимания на то, что вы честно возвратите украденную вещь; или они поставят ваш на счет все кубки, которые были раньше у них украдены, и заставят вас заплатить за них.

- Но что же мне делать в таком случае?- спросила я

- Что делать?- отвечала она,- вы ловко украли кубок и вам остается одно - оставить его у себя, раз у вас нет возможности возвратить его. С другой стороны, разве вы меньше нуждаетесь, чем они, дитя мое? Я бы очень желала иметь каждый вечер такую добычу.

Эти слова дали мне повод составить новое представление о моей гувернантке. Я увидела, что с тех пор, как она сделалась закладчицей, она стала вращаться в общестй не таких честных людей, каких я встречала у неё прежде.

Прошло немного времени и я яснее, чем прежде, убедилась в этом, потому что я видела, как иногда приносили к ней эфесы сабель, ложки, вилки, серебряные кувшины и другия подобные вещи не для залога, а прямо на продажу. Она покупала все это без всяких расспросов, но очень дешево.

Я узнала также, что она плавит у себя покупаемую серебряную посуду, для того чтобы ее нельзя было узнать; так, однажды утром она пришла ко мне и сказала, что сегодня она будет плавить серебро и потому, если я хочу, то могу прибавить и свой кубок, тогда никто не отыщет его. Я сказала, что согласна от всего сердца. Тогда она свесила кружку и заплатила мне действительную стоимость серебра; но я видела, что она совсем не так поступает с другими своими клиентами.

XVII.

Я становлюсь искусной воровкой.- Двое моих товарищей осуждены.- Ценная добыча на пожаре.- Первая опасность.

Спустя некоторое время, однажды, когда я сидела в очень грустном настроении за работой, она стала спрашивать у меня о причине моей грусти. Я ей сказала, что у меня тяжело на сердце, так как работы мало, мне нечем жить и я не знаю, что делать. Она засмеялась, говоря, что мне стоит только выйти на улицу, чтобы попытать счастья, быть может, мне снова попадется серебряная посуда.

- О, моя матушка,- сказала я,- ведь я совсем неопытна в этом ремесле, и если меня схватят, то я тут же погибну.

- Да, это правда,- отвечала она,- но я могу вас познакомит с одной начальницей школы, которая выучит вас быть такой же ловкой, как она сама.

Я задрожала при этом предложении, потому что до сих пор я не имела ни сообщников, ни знакомств в этом мире. Но она победила мою осторожность и все мои опасения; таким образом в короткое время, при помощи этой леди, я стала такой же смелой и искусной воровкой, какою была когда-то грабительница Молль, хотя, если верить молве, я и на половину не была так красива, как она.

Женщина, с которой меня познакомила моя гувернантка, была искусна в трех различных родах этого мастерства: она умела обкрадывать лавки, вытаскивать оттуда и из карманов бумажники и отрезывать золотые карманные часы у дам; во всем этом она преуспевала с таким искусством, какого не достигала ни одна женщина. Мне особенно понравилось первое и последнее занятие; некоторое время я помогала ей в её практике, как помогает помощница акушерке, без всякого вознаграждения.

Наконец она сделала мне экзамен. Она научила меня своему искусству, и я несколько раз необыкновенно ловко отцепила часы от её собственного пояса; после этого испытания она указала мне на добычу,- это была молодая беременная женщина с очаровательными часами. Дело должно было начаться в тот момент, когда дама будет выходить из церкви; моя сообщница шла с боку этой дамы и в то время, когда последняя подошла к ступенькам лестницы, та нарочно упала перед ней и так сильно, что мистрисс страшно испугалась и обе спутницы испустили ужасные крики; в тот момент, когда она толкнула даму, я схватила её часы и ловко держала их; дама в испуге задрожала, что позволило мне снять часы с крючка, так что она ничего не заметила; я тотчас ушла, оставя свою учительницу приходить в чувство вместе с дамой, которая скоро увидела, что у неё нет часов.

- Ай, ай! - сказала моя сообщница,- значит, меня толкнули мошенники. Странно, как вы не заметили раньше, что у вас сняли часы; мы могли бы во время схватит этих негодяев.

Она так хорошо разыграла всю комедию, что никто не заподозрил ее, и я пришла домой часом раньше. Таково было мое первое похождение в товариществе; затем привычка ожесточила мое сердце, я стала смелой до крайности, тем более, что я долго свободно практиковала свое занятие, не попадаясь никому в руки; словом сказать, мы так долго воровали вместе с своей товаркой, не боясь быть схваченными, что не только стали самыми смелыми воровками, но и были очень богаты: одно время мы имели в своих руках двадцать одну штуку золотых часов.

Я вспоминаю, что однажды, находясь в более грустном настроении духа, чем обыкновенно, мне пришла в голову мысль, вероятно внушенная каким нибудь добрым гением, если существуют такие, мысль - оставить свое ремесло. Я рассуждала так: я начала воровать под гнетом нищеты, которая толкнула меня на страшный путь порока, но теперь, когда мои бедствия окончились и я могу поддерживать свое существование работой, имея в запасе капитал в 200 фунтов, то почему теперь не оставить мне этот путь, тем более, что в противном случае я не могу рассчитывать быть всегда свободной, потому что рано или поздно, но меня схватят я я погибну.

Без сомнения это была счастливая минута; если бы я послушала благословенного совета, откуда бы он ни исходил, я бы нашла еще средства для спокойной и честной жизни. Но моя судьба была определена иначе; увлекавший меня алчный дьявол крепко сжимал меня в своих когтях и не позволял вернуться: как прежде бедность, так теперь жадность гнали меня вперед до тех пор, пока я лишилась всякой возможности вернуться назад. Когда рассудок подсказывал мне свои доводы, алчность возставала и нашептывала мне следующия слова: "Иди вперед, тебе помогает удача; продолжай, пока будешь иметь четыреста или пятьсот фунтов; тогда оставишь, тогда будешь жить в довольстве и не будешь больше работать".

Таким образом из когтей дьявола меня не выпускали какие то чары, я не имела сил выйти из этого круга, до тех пор, пока не запуталась в лабиринте бедствий.

Однако эти мысли произвели на меня некоторое впечатление, и заставили действовать с большим благоразумием, чем прежде; я принимала более предосторожности, чем даже мои учительницы. Моя товарка, как я называла ее, хотя я должна бы называть ее моей хозяйкой, вместе с другой своей ученицей первые испытали несчастье; в поисках за добычей, оне посягнули на товар одного торговца полотнами в Чипсайде, но были пойманы с двумя штуками батиста его зорким прикащиком.

Этого было достаточно, чтобы отправить их обеих в Ньюгет, где, к несчастию, вспомнили их прежние проступки: против них было возбуждено два новых доказанных обвинения и, таким образом, несчастных приговорили к смерти; обе заявили в суде, что оне беременны, хотя моя наставница могла быть не больше беременна, чем я.

Я часто ходила навещать и утешать их, ожидая своей очереди в будущем; но при воспоминании о моем несчастном рождении, о бедствиях моей матери, это место внушало мне такой ужас, что я не могла переносить его больше и потому перестала бывать там.

О, если бы бедствия моих подруг послужили мне предостережением! тогда я могла быть еще счастлива, потому что до сих пор я была свободна, и на мне не лежало никаких обвинений; но моя чаша еще не переполнилась.

Моя товарка, имея на себе старое клеймо осужденной, была казнена, молодой же преступнице пощадили жизнь; она получила отсрочку; но ей долго пришлось голодать в тюрьме, пока она попала в так называемый реестр каторжных и ее отправили в ссылку.

Этот пример поразил ужасом мое сердце, и я долго не предпринимала никаких экскурсий. Но однажды ночью в доме, соседнем с домом моей гувернантки, раздался крик: "Пожар!" Моя гувернантка подбежала к окну и немедленно закричала, что дом такой то в огне, и пламя пробивается сверху, что было справедливо. Но при этом она толкнула меня локтем и сказала:

"Теперь, дитя мое, представляется редкий случай; пожар так близко от нас, что вы успеете пройти туда прежде, чем толпа загородит улицу". Затем она объяснила мне мою роль.- "Идите, дитя мое, в дом; бегите и скажите леди или тому кого увидите, что вы пришли на помощь и что вас прислала такая то леди, живущая в конце этой улицы".

Я пошла и, придя в дом, нашла всех в смятении. Вбежав туда, я встретила горничную и сказала ей: "Ах, моя милая, скажите, как случилось такое несчастье! А где ваша хозяйка? Где её дети? Я пришла от мадам помочь вам". Горничная побежала... "Сударыня, сударыня, закричала она так громко как могла, пришла госпожа от мадам, помочь нам". Бедная женщина почти без чувств подбежала ко мне, держа узел и двух детей.

- Мадам,- сказала я,- позвольте отвести мне бедных малюток к мадам; она просит вас прислать их, она позаботится о несчастных агнцах. С этими словами я взяла одного, которого она держала за руку, а она мне передала другого, бывшего у неё на руках.

- О, да! да! ради Бога,- сказала она, отнесите их к ней и поблагодарите ее за её доброту!

- Может быть, у вас есть еще что нибудь передать ей на хранение?- спросила я; она заботливо сбережет все.

- О Боже, благослови ее! Возьмите этот узел с серебром и отнесите к ней. Боже мой! мы в конец разорены, мы погибли!

Она меня оставила, бросившись как безумная вместе с горничной в другия комнаты, я же ушла с узлом и двумя детьми.

Едва я очутилась на улице, как увидала другую женщину, которая подошла ко мне.

- Увы! бедная хозяйка,- жалобным тоном проговорила она,- у вас упадет с рук дитя; Боже мой, Боже мой, что за несчастье, позвольте я помогу вам.

С этими словами она положила руку на узел, желая понести его за мной.

- Нет, нет,- сказала я,- если вы хотите помочь, возьмите ребенка за руку и доведите со мной до конца улицы, я заплачу вам за труды.- После этого ей ничего не оставалось делать, как идти за мной. Я увидела, что она занимается одним со мной ремеслом и ничего не желала, кроме узла; однако она довела меня до двери, так как ей нельзя было поступить иначе. Когда мы пришли, я шепнула ей на ухо:

- Иди, дитя мое, я знаю, кто ты, там тебе много дела.

Она поняла меня и ушла; тогда я постучалась в дверь дома, где, благодаря пожару, все были на ногах, мне скоро отворили.

- Мадам встала?- спросила я,- Будьте добры, скажите ей, что мадам умоляет ее взять этих двух детей; бедная женщина совсем растерялась, весь дом их в огне.

Таким образом, от меня детей очень любезно приняли, и я ушла с узлом. Одна горничная спросила меня,- может быть я оставлю у них и узел,

- Нет, моя милая,- отвечала я,- это я должна отнести в другое место.

Теперь я была далеко от толпы и потому могла свободно продолжать дорогу с узлом и принести его прямо домой к своей гувернантке, где, взяв узел к себе на верх, начала его разбирать. Я с ужасом говорю, сколько нашла там сокровищ; достаточно сказать, что кроме большого количества мелкой серебряной посуды, я нашла там золотую цепь старинного фасона с сломанным фермуаров, из чего я заключила, что цепь давно не была в употреблении, хотя золото было хорошего качества; маленький ящик с кольцами, свадебное кольцо, несколько обломков золотого фермуара, золотые часы, кошелек с 24 фунтами в старинных золотых монетах и много других драгоценностей.

Это была самая богатая и самая ужасная добыча, какие только выпадали на мою долю; и хотя, как я уже говорила, мое сердце очерствело и я лишилась способности чувствовать и рассуждать, однако же теперь, глядя на все эти сокровища, я была тронута до глубины души; мне пришла на мысль бедная женщина, которая, потеряв почти все, думает, что она спасла по крайней мере прибранную посуду и другия драгоценные вещи... Но как она будет изумлена, когда узнает, что ее обманули...

Однако принятое мною раньше решение оставить мое ужасное ремесло, когда я приобрету порядочные средства, я не привела в исполнение; корыстолюбие так овладело мной, что я не питала надежды изменить характер своей жизни; "еще немного, еще немного" - вот что было моим постоянным припевом.

Моя гувернантка в продолжении некоторого времени сильно беспокоилась о судьбе моей повешенной подруги потому что последняя могла рассказать о ней многое такое, что могло отправить и ее по такой же дороге.

Правда, когда несчастная отошла в вечность, не сказав того, что знала (хотя от неё вполне зависело получить прощение, выдав своих друзей), то это так растрогало мою гувернантку, что она искренно плакала о злосчастной судьбе своей подруги. Я утешала ее, но за это она помогала мне коснеть в пороке и тем готовить себе такую же участь.

Как бы то ни было, я стала благоразумнее и осторожнее, более всего я воздерживалась воровать в лавках и особенно у суконщиков и мелочных торговцев, так как эти нахалы всегда смотрели во все глаза. Но мы всегда знали, где открывается новая лавка, и особенно если ее открывали люди, неопытные в торговле; тогда они могли быть уверены, что мы посетим их вначале два или три раза, и им надо было иметь много ловкости, чтобы избежать наших визитов.

Даниель Дефо - Радости и горести знаменитой Молль Флендерс...03., читать текст

См. также Даниель Дефо (Daniel Defoe) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :