Чарльз Диккенс
«Посмертные записки Пиквикского Клуба. 06.»

"Посмертные записки Пиквикского Клуба. 06."

Глава XVIII.

Объясняющая вкратце два пункта: во-первых, могущество истерических припадков и, во-вторых, силу обстоятельств.

После знаменитого бала на даче м-с Гонтер пикквикисты в продолжение двух суток оставались в Итансвилле, терпеливо дожидаясь известий от своего достопочтенного вождя. М-р Тоиман и м-р Снодграс должны были еще раз довольствоваться развлечениями в гостинице "Сизаго медведя", между тем как м-р Винкель, повинуясь убедительным просьбам, продолжал украшать своим присутствием гостеприимный дом журналиста, посвящая все свои досуги угождениям и обществу прелестной леди. Случалось иной раз, что сам м-р Потт присоединялся к их дружелюбной беседе. Глубоко погруженный в умозрительные и практические соображения относительно сокрушения "Журавля" и всех беспокойных врагов добродетельной "Синицы", м-р Потт весьма редко снисходил с высоты своего умственного величия к общему уровню толпы; но теперь, проникнутый истинным уважением ко всем вообще сочленам ученейшего клуба, великий человек спускался довольно часто со своего возвышенного пьедестала и ходил по ровной земле, применяясь к понятиям и нравам обыкновенных смертных.

Таково было отношение журналиста к своему столичному жильцу. Однажды м-р Винкель, упоенный сознанием своего внутреннего благополучия, сидел в столовой с газетою в руках, сладко мечтая о счастье пользоваться благосклонностью хорошенькой миледи. Вдруг дверь столовой отворилась и затворилась с какою-то судорожною поспешностью, и в комнату вошел м-р Потт, красный, как изжаренный гусь. Легко представить изумление м-ра Винкеля, когда Потт, с презрением отвергнув его руку, заскрежетал зубами и прошипел задыхающимся голосом:

- Змий!

- Сэр!- воскликнул м-р Винкель, судорожно вскочив со стула.

- Змий!- повторил м-р Потгь, возвышая и вместе подавляя свой голос.- Вы змий, сэр, пресмыкающийся змий!

Мудреная задача. Если не дальше как в два часа утра вы стояли с вашим приятелем на самой дружеской ноге и если потом этот самый приятель, увидевшись с вами в половине десятого, величает вас змием, пресмыкающимся змием, то, уж само собою разумеется, надобно придти к заключению, что в этом промежуточном времени случилась какая-нибудь неприятность, недоразумение, или что-нибудь в этом роде. Так, по крайней мере, думал м-р Винкель. Он бросил на м-ра Потта изумленный взгляд и старался разгадать по чертам его лица, что именно должно происходить в его душе. Но разгадать нельзя было ничего, и м-р Винкель в свою очередь сказал изступленным голосом:

- Змий, сэр! Змий, м-р Потт! Что вы под этим разумеете? Вы шутите, сэр!

- Шучу, сэр!- воскликнул м-р Потт, делая грозное движение правою рукою.- Шучу, сэр! Но нет, я буду спокоен, сэр; я буду неподвижен.

И в доказательство своего спокойствия м-р Потт упал в кресло, продолжая скрежетать зубами.

- Почтеннейший!- сказал м-р Винкель.

- Почтеннейший!- перебил м-р Потт.- Как вы смеете называть меня почтеннейшим, сэр? Как вы смеете смотреть мне прямо в глаза?

- Очень хорошо, сэр, если уж на то пошло,- возразил м-р Винкель,- как вы смеете называть меня змеей и смотреть мне прямо в лицо?

- Очень смею, потому что вы пресмыкающаеся змея, сэр.

- Докажите это, сэр!- с жаром сказал м-р Винкель.- Докажите это!

Злобная улыбка исказила лицо почтенного издателя "Синицы", когда он вынул из кармана утренний листок "Журавля". Бросая газету через стол, он указал м-ру Винкелю пальцем на какой-то параграф.

М-р Винкель взял газету и прочел: "Всем известно, что один из наших граждан, унижающий собою достоинство человека и писателя вместе, осмелился, в продолжение последних выборов, делать гласно обидные и гнусные намеки на частную жизнь и дела последнего нашего кандидата, м-ра Фицкина, который - мы смело утверждаем это - непременно добьется достойной чести быть нашим представителем. Любопытно было бы знать, что собственно хотел разуметь этот гнусный итансвилльский гражданин? Ничего, разумеется: злоба ослепила его глаза, и он - мы уверены - без всякого определенного смысла принял на себя позорную роль клеветника. Что сказал бы этот злодей, еслиб мы, подобно ему, забывая все условия приличия и чести, вздумали поднять завесу, которая, к счастью, скрывает его частную жизнь от общего осмеяния и позора? Что подумал бы он, еслиб мы решились указать и привести в известность, и объяснить факты и такие обстоятельства, которые, впрочем, без того известны всем и каждому в нашем городе, кроме этой деревянной головы, засоренной нелепейшим вздором и хламом, где нет более никакого места для светлой человеческой мысли? Что, если мы поместим на столбцах нашей газеты начало остроумного стихотворения, только-что полученного нами от одного из наших почтенных корреспондентов?

Медный лоб.

О, еслиб знал ты, медный лоб,

Какой ты близорукий клоп

Среди своей семьи бесстыдной!

Вин-киль-киль!

Вин-киль-киль!

Ты понял бы, смешной урод,

Что ты давно двурогий крот,

Слепой к проказам мистрисс П***

Вин-киль-киль!

Вин-киль-киль!

- Что значит этот припев, сэр?- сказал м-р Потт торжественным тоном.- Не узнаете ли вы собственное имя в этом гнусном пасквиле? И какую лучшую рифму вы можете прибрать к слову урод?

- Рифму к слову урод?- воскликнула м-с Потт, предупредившая своим прибытием вероятный ответ ошеломленного пикквикиста.- Неужели ты затрудняешься, мой друг? Урод - м-р Потт: чего лучше? ха, ха, ха!- Здравствуйте, м-р Винкель: как ваше здоровье?

И с этими словами м-с Потт, озаренная радужною улыбкой, протянула свою руку молодому человеку; но лишь только взволнованный пикквикист хотел притронуться к нежным пальчикам прелестной леди, м-р Потт грозно вскочил со своего места.

- Прочь, сударыня, прочь!- закричал раздраженный издатель итансвилльской "Синицы".

- М-р Потт!- воскликнула леди.

- Несчастная!- заревел бешеный супруг.- Взгляните, сударыня, на этот пасквиль. Кто этот медный лоб? Ведь это я, сударыня, я ... "медный лоб среди семьи своей бесстыдной!" Чье это имя с тремя звездочками. Ваше, сударыня, ваше!

Изрыгая таким образом бешеное пламя, м-р Потт неистово бросил к ногам своей супруги роковой листок "Журавля".

- Честное слово, сэр,- сказала изумленная м-с Потт, нагибаясь поднять листок.- Честное слово, сэр.

М-р Потт невольно вздрогнул и обомлел под влиянием подозрительного взгляда своей супруги. С этой минуты, казалось, мужество оставило его однажды навсегда.

Ничего, повидимому, нет и быть не может страшного в этой маленькой сентенции: "Честное слово, сэр", когда вы читаете ее на бумаге; но еслиб вы видели и слышали, с каким ужасающим эффектом были произнесены эти три слова! М-р Потт должен был понять, что мрачные тучи собираются на домашнем горизонте и что ему не миновать свирепой грозы. О, как он проклинал себя в эту минуту.

Прочитав гнусное стихотворение, м-с Потт испустила пронзительный крик и грянулась во всю длину подле экрана y камина. Визг, топ, барахтанье руками и ногами обнаруживали красноречивейшим образом сущность её истинных чувств.

- Душенька ... ангел!..- восклицал испуганный м-р Потт,- я ведь не сказал, что верю ... право, мой ангел ... я ... я ...

Но голос несчастного супруга утонул в неистовых визгах его дражайшей половины.

- Успокойтесь, сударыня, ради Бога, умоляю вас,- сказал м-р Винкель.

Но отчаянные корчи и стоны заглушили его слова.

- Ангел мой,- говорил м-р Потт,- я сойду с ума, если ты не перестанешь. Побереги свое здоровье, душенька, для меня, сделай милость. Что из этого выйдет? Ведь нас окружают толпы народа.

Но чем усерднее умолял м-р Потт, тем сильнее развивался истерический припадок его супруги. Трудно вообразить, чего бы не сделал бедный журналист, чтоб вновь возстановить спокойствие в своем доме; но, казалось, не было впереди ни малейшей надежды. М-с Потт бесновалась все сильней и сильней, толпа праздных зевак собиралась под окном, и горемычный редактор "Синицы" с ужасом воображал свое окончательное падение в общем мнении итансвилльских граждан.

К счастью, однакож, при особе м-с Потт состояла телохранительница, молодая леди, управлявшая собственно туалетом супруги журналиста; но прямою обязанностью её было угождать и потакать всем прихотям, желаниям и склонностям м-с Потт, как скоро она приходила в столкновение со своим несчастным супругом. Истерические визги на этот раз своевременно достигли до ушей молодой леди, и она опрометью бросилась на место ужасной сцены, забыв даже поправить растрепанные локоны и набросить косынку на свои плечи.

- Ах, Боже мой, Боже мой!- восклицала телохранительница, становясь на колени подле поверженной м-с Потт.- Что с вами, мой ангел, что с вами!

- Господин ваш ... бездушный изверг ... ох!- стонала истерическая леди.

М-р Потт, очевидно, готов был сдаться.

- Как вам не стыдно, сэр!- воскликнула телохранительница тоном смиренного упрека.- Он губит вас, сударыня, убьет, я знаю, Боже мой!

М-р Потт умилился душевно. Нападения противоположной стороны продолжались в систематическом порядке.

- О, не оставляйте ... не оставляйте меня, Годвина!- бормотала м-с Потт, судорожно хватаясь за руки сердобольной леди.- Вы, только вы истинно привязаны ко мне, мой друг.

При этом трогательном воззвании Годвина приготовилась разыграть трагедию собственного изделия, и первый акт её открылся обильным пролитием горьких слез.

- Никогда, моя добрая м-с ... никогда ... никогда!- вопила растроганная Годвина.- Так ли, сэр, вы любите свою безценную супругу? Стыдно вам, сэр ... грешно и перед людьми, и перед Богом. Вы не знаете, сэр, как страдают от вас! Раскаетесь, придет пора, да будет поздно: я всегда вам говорила.

Несчастный Потт и бледнел, и краснел; но еще не решился говорить.

- Годвина, - сказала м-с Потт нежным тоном.

- Сударыня, - подхватила Годвина.

- Еслиб вы знали, мой друг, как я любила этого человека ...

- О, не надрывайте своего сердца этими воспоминаниями!- сказала телохранительница.

М-р Пот совсем растерялся и продолжал стоять, как убитый.

- И после всего этого,- рыдала м-с Потт,- он обходится со мной, как злодей, как изверг!

- Не думайте об этом, мой ангел,- утешала Годвина.

- Нет, нет, я никогда этого не забуду,- продолжала м-с Потт, бросаясь в объятия своей телохранительницы.

- Он оскорбил меня в присутствии третьяго лица ... в присутствии едва знакомого джентльмена. Мой брат, поручик, отмстит за меня. Нас разведут, Годвина.

- Это авось образумит его, сударыня,- сказала Годвина.

Неизвестно, какие мысли пробудились в душе м-ра Потта при этой угрозе. Не пускаясь ни в какие рассуждения относительно возможности развода с любезной супругой, он проговорил смиренным тоном:

- Выслушай меня, мой друг.

Свежий залп истерических взвизгов и рыданий служил единственным ответом со стороны м-с Потт. Несчастная леди желала знать, зачем судьба произвела ее на свет и зачем попалась она в руки безжалостному мучителю, готовому свести ее в преждевременную могилу.

- Друг мой,- продолжал м-р Потт,- ты совсем напрасно надрываешь свое сердце. Я вовсе не думаю, чтоб этот гнусный пасквиль имел какое-нибудь основание ... никакого, мой ангел. Мне только досадно, могу даже сказать - обидно, что эта "журавлиная" сволочь издевается над нами. Я вовсе не хотел обвинять тебя, мой ангел.

И м-р Потт бросил умоляющий взгляд на невинную причину всей этой суматохи. Благородный пикквикист должен был забыть, что его называли пресмыкающимся змием.

- Какие же меры, сэр, вы намерены принять для уничтожения печальных последствий нанесенной обиды?- спросил ободрившийся м-р Винкель.

- Годвина,- заметила м-с Потт,- намерен ли он дать публичную пощечину редактору этой гадкой газеты? Как вы думаете, Годвина?

- Успокойтесь, сударыня,- отвечала телохранительница,- пощечина будет дана, если вы этого желаете. Непременно.

- Конечно, конечно,- прибавил м-р Потт, с удовольствием заметив, что его супруга начинает мало-по-малу приходить в себя.- За пощечиной дело не станет.

- Когда-ж он это сделает, Годвина?- спросила м-с Потт, еще не совсем решаясь покончить истерическую церемонию.

- Сегодня, мой друг, прежде чем успеешь ты поужинать,- сказал м-р Потт.

- О, Годвина! - воскликнула м-с Потт, одним этим только способом может быть возстановлена моя репутация в свете. Пощечина клеветнику!

- Непременно, сударыня,- отвечала Годвина.- Какой же мужчина откажется отмстить за обиду?

М-р Потт еще раз должен был подтвердить свое торжественное обещание, так как нельзя было покамест рассчитывать на окончательное прекращение истерических припадков. Запуганная мыслью о малейшей возможности подозрения относительно нарушений супружеского долга, м-с Потт еще раз десять пыталась грянуться на мягкий ковер и непременно грянулась бы, еслиб усмиренный супруг каждый раз не становился на колени для испрашивания помилования. Наконец, м-с Потт совсем угомонилась и, подав руку своему супругу, села за стол. М-р Винкель последовал их примеру.

- Надеюсь, м-р Винкель, что этот низкий газетчик не побудит вас сократить ваше пребывание в нашем доме,- сказала м-с Потт, улыбаясь сквозь слезы.

- Надеюсь, что нет,- проговорил м-р Потт, желавший от всей души, чтоб его гость подавился куском хлеба в ту самую минуту: других средств спровадить его со двора он не видел.- Надеюсь, что нет.

- Покорно вас благодарю,- сказал м-р Винкель,- но сегодня утром получено от м-ра Пикквика письмо, где он приглашает всех нас немедленно отправиться к нему в Бери.

- Когда-ж вы прочли это письмо?- с беспокойством спросила м-с Потт.

- Я еще был в постели, когда м-р Топман пришел ко мне с этой вестью.

- Стало-быть, вы едете?- спросил м-р Потт.

- Едем в почтовой карете.

- Но вы, конечно, воротитесь к нам?- сказала м-с Потт.

- О, непременно!- отвечал м-р Винкель.

- Вы совершенно уверены в этом?- спросила м-с Потт, бросив украдкой нежный взгляд на своего гостя.

- Совершенно уверен,- отвечал м-р Винкель.

Завтрак прошел в глубоком молчании, потому что все вообще были погружены в печальную думу. М-с Потт жалела о близкой разлуке с любезным джентльменом; м-р Потт обдумывал план относительно будущей борьбы с бесстыдным "Журавлем"; м-р Винкель досадовал в глубине души на свое неловкое и двусмысленное положение в обществе примирившихся супругов.

Пробил, наконец, желанный час разлуки. Повторив еще раз торжественное обещание воротиться при первой возможности под гостеприимную кровлю, м-р Винкель учтиво раскланялся с журналистом, пожал руку его супруге и отправился в гостиницу к своим друзьям.

- Если он еще когда-нибудь переступит через порог моего дома, я отравлю его,- думал м-р Потт, отправляясь в свой кабинет, где нужно было изострить меткую стрелу для "Журавля".

- Если еще раз когда-нибудь я вздумаю вступить в сношения с этими людьми,- думал м-р Винкель на дороге к своим друзьям,- чорт побери, меня стоит тогда повесить на первой виселице. Вот все, что я скажу.

Все было приготовлено к дороге, и уже карета стояла y крыльца. Через полчаса пикквикисты катились по тем самым местам, где еще так недавно путешествовали м-р Пикквик и Самуель Уэллер. М-р Снодграс составил поэтическое описание живописных лугов и полей, бывших предметом его тщательного наблюдения.

М-р Уэллер, стоявший y ворот гостиницы "Вестника", встретил с веселым лицом путешествующих друзей и немедленно ввел их в комнату м-ра Пикквика, где они, к величайшему изумлению, увидели также господ Трунделя и Уардля. М-р Топман был, казалось, весьма неприятно поражен этою нечаянной встречей.

- Как ваше здоровье, любезный друг?- сказал старик Уардль, радушно пожимая руку м-ра Топмана.- Что прошло, то невозвратимо, и тужить не стоить о том, чего говорить нельзя. Все к лучшему, м-р Топман, поверьте старику. Для нея, разумеется, я желал бы такого жениха, как вы, но спаси вас Аллах от такой невесты, как она. Право, я рад, что вы не сошлись: спасибо этому Джинглю. Вы найдете для себя помоложе и почище, любезный друг: не так-ли?

При этом утешении старик Уардль хлопнул по спине горемычного Топмана и засмеялся от чистого сердца.

- Ну, a вы как, друзья мои!- продолжал старый джентльмен, пожимая в одно и то же время руки господ Винкеля и Снодграса.- Я только что говорил Пикквику, что все мы должны собраться на святках в моем доме. Будем праздновать свадьбу, друзья мои, настоящую свадьбу.

- Свадьбу!- воскликнул м-р Снодграс, побледнев, как полотно.

- Ну да, свадьбу. Чего-ж вы испугались? М-р Трундель женится на Изабелле и больше ничего.

- Только то?- сказал м-р Снодграс, почувствовавший в эту минуту, будто гора свалилась с его плеч.- Поздравляю вас, м-р Уардль. Здоров ли Джой?

- Как откормленный бык. Спит напропалую с утра до ночи.

- A ваша матушка? пастор? все ваше семейство?

- Все здоровы, как нельзя больше.

- A где, позвольте вас спросить,- сказал м-р Топман, делая над собою некоторое усилие,- она? где, сэр?

Предложив этот вопрос, м-р Топман отворотил голову и закрыл руками лицо.

- Она!- воскликнул пожилой джентльмен, делая лукавую гримасу.- Кого ж вы разумеете, любезный друг?

М-р Топман, перегибаясь и переминаясь, должен был произнести имя прелестной Рахили.

- Ея уж нет с нами,- сказал пожилой джентльмен.- Она живет y дальней родни, за несколько сот миль от Дингли-Делль. Общество молодых девиц не нравилось моей сестре, и мы снарядили ее в путь-дорогу.- Но вот готов и обед. Вероятно, вы проголодались. Садитесь, господа.

За столом м-р Пикквик, к величайшему ужасу и негодованию своих друзей, рассказал подробно историю своих несчастных похождений в девичьем саду, причем все единодушно и единогласно подвергли проклятию мошенника Джингля.

- И вот, господа,- заключил м-р Пикквик,- теперь я принужден хромать на одну ногу.

- Со мной ведь тоже случилась довольно забавная история,- сказал улыбаясь м-р Винкель.

И по требованию м-ра Пикквика он представил подробности относительно гнусного пасквиля, напечатанного в бессовестной итансвилльской газете.

Чело м-ра Пикквика постепенно хмурилось и приняло самое мрачное выражение под конец неприятного рассказа. Заметив это, почтительные сочлены хранили глубокое молчание, не осмеливаясь представить с своей стороны никаких замечаний. Наконец, м-р Пикквик сжал кулак и, выразительно ударив по столу, произнес следующую речь:

- Не странно ли, господа, не удивительно ли, что судьба, повидимому, предназначила нам везде расстраивать спокойствие честных людей, предлагающих нам гостеприимство? Отчего это происходит? Не доказывает ли это, в некоторой степени, нескромность, криводушие, наглость или,- что всего хуже,- низкую неблагодарность моих спутников, готовых бесстыдно возмущать спокойствие женских сердец под всякой кровлей, где бы им ни было оказано радушное гостеприимство? Не значит ли это, спрашиваю я ...

М-р Пикквик, нет сомнения, представил бы своим сочленам образчик великолепной речи, если бы в эту самую минуту не явился в комнату Самуэль Уэллер с письмом в руках. Прерванный таким образом на самом красноречивом месте, ученый муж взял и вытер очки, надел их на нос и проговорил ласковым тоном:

- Чего вам надобно, Сам?

- Бегал сейчас на почту и получил письмо, адресованное на ваше имя,- отвечал м-р Уэллер.- Запечатано облаткой, сэр.

- Почерк незнакомый,- сказал м-р Пикквик, открывая письмо.- Великий Боже! что это такое? Ну, да ... быть не может ... да, да, это чья-нибудь шутка и больше ничего.

- Что это за письмо?- вскричали пикквикисты в один голос.

- Не умер ли кто-нибудь?- спросил старик Уардль, пораженный страшным беспокойством, выразившимся на лице м-ра Пикквика.

Не отвечая ничего, м-р Пикквик бросил письмо через стол и приказал Топману читать вслух. Страшно было в эту минуту смотреть на физиономию великого человека, забросившего свою голову на спинку кресел.

М-р Топман дрожащим и прерывающимся голосом начал читать следующее письмо, написанное красивым почерком:

"Господину Самуилу Пикквику.

"Корнгильское подворье. Августа 28.

"Год 1827.

"Вдова Бардль против Пикквика.

"Милостивый государь.

"Уполномоченные вдовою м-с Мартою Бардль завести с вами тяжбу по поводу нарушения вами формального обещания вступить с нею в законный брак, мы имеем честь известить вас, что м-с Бардль полагает свои убытки в тысячу пятьсот фунтов стерлингов. Жалоба на законном основании уже поступила против Вас в Суд, где будет производиться это дело по существующим законам. Благоволите, милостивый государь, известить нас по почте об имени Вашего лондонского адвоката, которому вы имеете поручить ходатайство по вышеозначенному иску.

"С глубочайшим почтением, милостивый

"государь, имеем честь быть

"Вашими покорнейшими слугами,

"Додсон и Фогг".

Никакое перо не в состоянии изобразить немого изумления, с каким все почтенные гости и сочлены пересматривались друг на друга и бросали потом изумленные взоры на достопочтенного президента. У всех как будто отнялся язык, и торжественное молчание продолжалось несколько минут. М-р Топман первый начал речь:

- Додсон и Фогг!- повторил он машинально.

- Вдова Бардль и Пикквик!- сказал м-р Снодграс, погруженный в глубокое раздумье.

- Возмущать спокойствие женских сердец!- бормотал м-р Винкель с рассеянным видом.

- Это заговор,- сказал м-р Пикквик, получив способность говорить,- низкий заговор между этими алчными сутягами ... как бишь их?

- Додсон и Фоггь!- повторил м-р Топман.

- Безсовестные крючки!- продолжал м-р Пикквик.- Это их затеи, иначе быть не может. М-с Бардль к этому неспособна, я в этом уверен. Сердце y неё мягкое, робкое. Смешно, право смешно!

- Ну, конечно, вы можете лучше всех судить о сердце м-с Бардль,- проговорил старик Уардль с насмешливой улыбкой.- Нет, почтеннейший, я готов присягнуть, что Додсон и Фогг получше нась с вами знают женские сердца.

- Чего-ж они хотят от меня?- сказал м-р Пикквик.

- Повыцарапать денег из вашего кармана - вот и все тут,- сказал м-р Уардль.

- Удивительная наглость! И кто слышал когда, чтобы я говорил с нею иначе, как обыкновенно говорит жилец со своей хозяйкой?- продолжал м-р Пикквик.- Кто когда-либо видел меня с нею? Даже мои друзья, почтенные члены моего клуба ...

- Один раз, впрочем ...- заметил м-р Топман.

М-р Пикквик изменился в лице.

- Ну, тут должна быть закорючка,- сказал старик Уардль.- Посмотрим, что такое.

М-р Топман устремил робкий взгляд на президента.

- Подозрительного, однакож, тут ничего не могло быть,- сказал м-р Топман,- только вот видите ... право, я не знаю, как это случилось! Представьте, однакож, мы видели м-с Бардль в объятиях м-ра Пикквика.

- Силы небесные!- воскликнул м-р Пикквик, пораженный внезапным воспоминанием.- Какое страшное стечение обстоятельств! Так точно: она лежала на моих руках!

- И почтенный друг наш старался нежным голосом смягчить её горе,- сказал м-р Винкель с лукавой усмешкой.

- Правда,- сказал м-р Пикквик,- отпереться не могу.

- Ну, брат Пикквик, попался, любезнейший!- подхватил старик Уардль.- Дело принимает серьезный оборот. Ах ты, старый ловелас!

И он залился самым добродушным смехом, от которого чуть не задрожали стекла буфета.

- Страшное стечение обстоятельств,- воскликнул м-р Пикквик, облокачиваясь подбородком на свои руки.- Винкель, Топман, прошу извинить меня за выходки, обращенные мною против вас. Беру назад все свои слова. Что делать? Все мы - несчастные жертвы обстоятельств. Такова судьба!

Закрыв руками свое лицо, м-р Пикквик погрузился в глубокую думу. Старик Уардль наблюдал ужимки и косвенные взгляды пикквикистов.

- Надобно, однакож, привести в известность это гнусное дело,- сказал м-р Пикквик, поднимая голову и ударив кулаком но столу.- Я должен увидеться с этим Додсоном и Фоггом. Еду завтра в Лондон.

- Не завтра, почтенный,- сказал старик Уардль,- ты слишком хром для езды на почтовых.

- Ну, так послезавтра.

- A послезавтра - первое сентября, и мы отправляемся на охоту в поместье сэра Джоффри Маннинга. Ты, по крайней мере, должен принять участие в нашем завтраке.

- В таком случае поездка в Лондон отлагается на два дня,- сказал м-р Пикквик. На третий будет четверг.- Самуэль!

- Что прикажете?

- Возьмите два места в дилижансе на утро четверга - для себя и для меня.

- Слушаю, сэр.

Проговорив это, м-р Уэллер выступил на улицу медленным шагом, запустив руки в карманы и устремив глаза в землю.

- Ведь вот оно, подумаешь, не было печали, да черти накачали,- говорил м-р Уэллер, отправившийся исполнять поручение своего господина.- Неужто в самом деле водились y него шашни с этой пучеглазой вдовой?.. Странные люди: всегда с ними какая-нибудь история! Впрочем, быть не может: он к этому неспособен.

И, продолжая философствовать в этом духе, м-р Самуэль Уэллер пришел, наконец, в контору дилижансов.

Глава XIX.

Веселое начало и печальный конец.

Не думая и не гадая об ужасных приготовлениях, которые делал беспокойный человек на первое сентября, беззаботные птички весело встретили этот день и приветствовали общим хором тихое утро, озаренное яркими лучами солнца. Молодые куропатки извивались и порхали между колосьями сжатой нивы, предаваясь всем утехам, свойственным юным летам, между тем как старые друзья их, бросая философский взгляд на проказы юных птенцов, спокойно сидели на своих местах, согревая свою кровь под влиянием живительных лучей. Спокойные настоящим, невинные птенцы отнюдь не предчувствовали ужасной судьбы, уже тяготейшей над их головами. Счастливое неведение! Не часто ли и мы ... мы, которые ... но это вздор: обратимся к делу.

На простом языке это значит, что наступило превосходное редкое утро, так что никто не мог подумать, что уже совсем пролетело английское лето. Заборы, поля, деревья, долины представляли очарованному глазу разнообразные переливы глубокой, роскошной зелени: ни один листок не пожелтел, не упал на мягкую землю, и не было нигде ни малейших признаков осенних опустошений. Солнце горело ярко на безоблачном небе; воздух наполнялся пением птиц и жужжанием насекомых; сады, луга и огороды еще пестрели мириадами цветов, омытых теперь серебристою росою. Везде и на всем глубокие следы прекрасного лета, полного роскошной жизни.

Таково было утро, когда открытая коляска подкатила к воротам огороженного поля, где стояли высокий дюжий лесничий и оборванный мальчишка в кожаных штанах. В коляске сидели пикквикисты,- за исключением м-ра Снодграса, который предпочел остаться дома,- м-р Уардль и м-р Трундель. Самуэль Уэллер вместе с кучером заседал на козлах.

Лесничий и мальчишка, сопровождаемые парою лягавых, держали на своих плечах кожаные мешки огромного размера.

- Неужели,- шепнул м-р Винкель на ухо старику Уардлю,- неужели они думают, что мы наполним до верха эти огромные мешки? Где взять столько дичии

- Вот забавный вопрос!- воскликнул старик Уардль.- Дичи пропасть в этих местах, была бы охота стрелять. Вы наполните один мешок, a я другой, и если не хватит места, можно, пожалуй, поместить целую дюжину в кармане наших охотничьих сюртуков.

М-р Винкель, выходя из коляски, не счел нужным представить особых замечаний на этот ответ; но он думал про себя: - "Если эти ребята будут ждать на открытом воздухе, пока я наполню один из этих мешков, им придется, без всякого сомнения, нажить такую лихорадку, от которой не вылечит их ни один доктор в мире.

- Цсс, "Юнона", цсс, "Старая-Девчонка"; лежать, "Дафна", лежать,- говорил м-р Уардль, лаская лягавых собак.- Сэр Джоффри еще в Шотландии, Мартын?

Высокий лесничий дал утвердительный ответ и взглянул с некоторым недоумением на м-ра Винкеля, державшего свое ружье таким образом, как будто оно само собою должно было выстрелить из его кармана. М-р Топман между тем с видимым опасением смотрел на курок, как будто не совсем понимая, к чему служит эта вещица.

- Мои приятели, Мартын, еще не совсем навострились в занятиях этого рода,- сказал м-р Уардль, заметив недоумение лесничаго.- Век живи, век учись,- говорит пословица: немножко практики и - они сделаются чудесными стрелками. Впрочем, приятель мой Винкель уже имеет некоторый навык.

М-р Винкель улыбнулся при этом комплименте и скромно потупил глаза, причем его ружье приняло такое мистическое положение, что, будь оно заряжено,- м-р Винкель непременно пал бы мертвый на зеленую траву.

- Вы, однакож, не извольте держать этак свое ружьецо, если будет в нем заряд,- сказал высокий лесничий довольно грубым тоном,- не то, сэр, долго ли до греха: вы как раз подстрелите кого-нибудь из нас.

Покорный этому наставлений, м-р Винкель, переменяя позу, дотронулся весьма неловко до головы м-ра Уэллера.

- Эге!- сказал Самуэль, подымая свалившуюся шляпу и потирая свой висок,- если этак все пойдет y вас, м-р Винкель, вы с одного выстрела наполните пустой мешок, да еще останется малая толика для карманов.

Здесь мальчишка в кожаных штанах залился неумолкаемым смехом, стараясь между тем смотреть на какой-то посторонний предмет, пробудивший будто бы его нескромную веселость. М-р Винкель величественно нахмурил брови.

- Куда велели вы, Мартын, принести нашу закуску?- спросил м-р Уардль.

- Я сказал, сэр, мальчишке, чтобы он притащил корзинку на Красный холм ровно в двенадцать часов.

- Что это за Красный холм? Другое поместье сэра Джоффри?

- Нет, сэр, тамошнее поле принадлежит капитану Больдвигу. Место очень спокойное: никто нам не помешает.

- Очень хорошо,- сказал старик Уардль.- Теперь, господа, чем скорее, тем лучше. Стало быть, вы, Пикквик, приедете к нам в двенадцать часов?

Однакож, м-ру Пикквику хотелось бы присутствовать на самом месте охоты, тем более, что он чрезвычайно беспокоился насчет жизни и костей своих любезных сочленов. К тому же было весьма неприятно возвратиться назад в такое прекрасное утро, обещавшее множество наслаждений на открытом поле. Поэтому ответ ученого мужа был произнесен весьма нерешительным и даже печальным тоном:

- Как же это, господа? Я ведь думал ...

- Разве он не стреляет, сэр?- спросил длинный лесничий.

- Нет. К тому же он хромает на одну ногу,- отвечал м-р Уардль.

- Мне бы, однакож, очень хотелось быть с вами вместе, господа,- заметил м-р Пикквик.

Продолжительная пауза.

- Не распорядиться ли вот как, господа,- сказал мальчишка в кожаных штанах,- y нас, по другую сторону забора, есть небольшая тележка, где было бы очень удобно сидеть этому джентльмену. Его слуга может везти за нами эту тележку.

- Славно сказано,- подхватил м-р Уэллер, пламенно желавший и сам присутствовать на месте охоты.- Мальчуган, я вижу, умен как бесенок. Я пойду за тележкой.

Но здесь возникло непредвиденное затруднение. Длинный лесничий решительно протестовал против введения на сцену человека с тележкой, доказывая весьма основательно, что это будет непростительным нарушением всех правил охоты.

Нашлись, однакож, средства победоносно отклонить возражения этого рода. Длинный лесничий облегчил свою душу, во-первых, тем, что дал сильный подзатыльник находчивому юноше, подавшему первую мысль насчет ненавистной тележки, a во-вторых - ему обещали двойную порцию водки с прибавлением двух шиллингов на похмелье. После всех этих переговоров общество двинулось с места. Лесничий и м-р Уардль пошли вперед; м-р Пикквик в маленькой тележке замыкал собой арьергард. Тележку вез, разумеется, м-р Самуэль Уэллер.

- Остановитесь, Сам!- вскричал м-р Пикквик, доехавший благополучно до половины первого поля.

- Что такое?- спросил Уардль.

- Я не двинусь с места,- сказал м-р Пикквик решительным тоном,- не двинусь с места, если Винкель будет этак нести свое ружье.

- Как же я должен нести?- спросил несчастный Винкель.

- Оборотите его дулом к земле,- сказал м-р Пикквик.

- Но это будет не по охотничьи,- возразил м-р Бинкель.

- Ничего не хочу знать,- отвечал взволнованный м-р Пикквик,- y меня вовсе нет охоты отправиться на тот свет из за соблюдения ваших охотничьих приличий.

- Готов биться об заклад, что первый выстрел этого джентльмена обрушится на нашу голову,- проворчал долговязый лесничий.

- Ну, что за вздор... право!- говорил бедный Винкель, оборачивая свое ружье дулом в землю.

- Нечего теперь бояться за свои кости,- заметил м-р Уэллер.

И тележка опять двинулась вперед.

- Остановитесь!- сказал м-р Пикквик, проехав не более десяти шагов.

- Что еще?- спросил Уардль.

- Топмана ружье грозит бедой,- сказал м-р Пикквик,- я это вижу.

- Какой бедой!- воскликнул м-р Топман

- Вы можете застрелить кого-нибудь из нас. Послушайте, господа, мне очень совестно; но я принужден заметить опять, что не двинусь с места, если Топман не согласится держать свое ружье так же, как Винкель.

- Я готов, сэр, подать вам такой же совет,- сказал лесничий,- или вы можете всадить пулю в свой собственный жилет.

М-р Топман, с обязательной поспешностью, повернул свое ружье, и успокоенное общество снова двинулось вперед.

Вдруг собаки остановились, как вкопанные, и вместе с ними остановился лесничий.

- Что с ними сделалось?- шепнул м-р Винкель.- Как странно оне стоят!

- Молчите,- сказал Уардль,- разве вы не видите, что оне указывают?

- Указывают!- повторил м-р Винкель и тут же принялся озираться вокруг, ожидая увидеть где-нибудь прекрасный ландшафт, на который по его соображениям, должны были указывать чуткие собаки.- Ничего не вижу, право. На что-ж оне указывают?

Послышался резкий внезапный шум, заставивший м-ра Винкеля отскочить назад, как будто он боялся застрелить себя.- Бац - бац! Дым выпорхнул из двух ружей и рассеялся в воздушном пространстве.

- Где оне?- закричал м-р Винкель, суетливо осматриваясь во все стороны и перебегая от одного места к другому.- Где оне? Скажите, куда мне палить. Где оне, пострел их побери, где оне?

- Где оне!- сказал Уардль, поднимая двух птиц, положенных собаками y его ног.- Как где? Вот оне.

- Нет, нет, я говорю про других!- кричал отуманенный м-р Винкель.

- Ну, тех уже не догнать нам с вами,- холодно сказал Уардль, заряжая опять свое ружье.

- Минут через пять, я полагаю, налетит другая стая,- сказал длинный лесничий,- если этот господин теперь же начнет спускать курок, ружье авось выстрелит y него в самую пору.

- Ха! ха! ха!- залился м-р Уэллер.

- Самуэль,- сказал м-р Пикквик, бросая сострадательный взгляд на несчастного сочлена, приведенного в крайнее смущение нескромными выходками.

- Что прикажете, сэр?

- Перестаньте хохотать.

- Слушаю, сэр.

И м-р Уэллер, поджав живот, принялся выделывать позади тележки самые уморительные гримасы к величайшему наслаждению мальчишки в кожаных штанах, который без церемонии принялся хохотать во все горло, за что и получил толчок от долговязаго лесничаго, воспользовавшагося этим случаем, чтобы скрыть свою собственную неудержимую веселость.

- Браво, любезный друг!- воскликнул старик Уардль, обращаясь к м-ру Топману,- вы-таки выстрелили на всякий случай.

- О, да,- отвечал м-р Топман, проникнутый сознанием собственного достоинства,- я выстрелил!

- И очень хорошо. В другой раз, авось, попадете во что-нибудь, если пристальнее будете смотреть. Не мудрено ведь?

- Совсем не мудрено,- сказал м-р Топман,- только я чуть не отскочил назад, когда прикладом ударило меня в плечо. Я вовсе не думал, чтобы могли так брыкаться эти огнестрельные штучки.

- Ничего, любезный друг, скоро привыкнете,- сказал улыбаясь старый джентльмен.- Ну, теперь в поход. Что тележка?

- Готова, сэр.

- Пошевеливайтесь.

- Держитесь крепче, сэр,- сказал Самуэль, принимаясь за свое дело.

- Держусь,- отвечал м-р Пикквик.

И общество скорыми шагами пошло вперед. Раз только должны были они остановиться y плетня при переправе на другое поле. С помощью своих учеников м-р Пикквик благополучно перелез через плетень, и еще благополучнее м-р Уэллер перебросил походную тележку.

- Теперь, м-р Винкель,- сказал старик Уардль,- советую вам идти подле меня. Смотрите, не опоздайте в другой раз.

- Нет, уж теперь не опоздаю,- сказал м-р Винкель.- Что? Не указывают ли оне?

- Покамест еще нет. Идите тише.

Все было тихо и спокойно, если бы м-р Винкель производя какую-то запутанную эволюцию со своим ружьем, не выстрелил совсем нечаянно в одну из критических минут через голову мальчишки, в то самое место, где мог бы быть мозг длинного лесничаго, если бы он подвернулся вместо вертлявого мальчика.

- Какой чорт надоумил вас на эту штуку?- сказал старик Уардль, когда птицы, без малейшего вреда, разлетелись по воздушному пространству.

- В жизнь не видал я такого гадкого ружья,- отвечал бедный Винкель, с недоумением и досадой рассматривая курок, как будто в устройстве его заключалась какая-нибудь важная ошибка.- Оно стреляет само собою, провал его возьми!

- Само собою!- повторил Уардль сердитым тоном.- Этак, пожалуй, оно само собою убьет кого-нибудь из ваших рук.

- Этого, авось, нам недолго дожидаться,- заметил долговязый лесничий пророческим тоном.

- Что вы хотите сказать этим?- сердито спросил м-р Винкель.

- Ничего, сэр, будьте спокойны,- отвечал лесничий,- я человек одинокий, a мать этого мальчика исходатайствует пенсию от сэра Джоффри, если сын её будет убит на его земле.- Заряжайте свое ружье, сэр, заряжайте.

- Отнимите y него ружье!- закричал м-р Пикквик из своей тележки, пораженный ужасом при этих мрачных предсказаниях лесничаго.- Эй, кто-нибудь! Отнимите y него ружье!

Никто, однакож, не хотел повиноваться грозному приказанию ученого мужа. М-р Винкель бросил на него возмущенный взгляд и спокойно зарядил ружье. Общество опять пошло вперед.

Основываясь на записках м-ра Пикквика, мы обязаны здесь довести до сведения читателей, что м-р Топман вообще обнаружил в настоящем случае гораздо более проницательности и благоразумия, чем м-р Винкель, что, впрочем, отнюдь не может относиться к унижению достоинств этого последнего джентльмена. М-р Винкель изследовал полевое искусство со всех сторон и справедливо заслужил в этом отношении громкую известность; но м-р Пикквик основательно замечает, что теория и практика - две вещи совершенно разные и нередко даже противоречащия одна другой. Дознано с незапамятных времен продолжительным рядом веков, что многие отличные философы, яркие светила мудрости на её теоретическом горизонте, оказывались совершенно неспособными для практической жизни.

Процесс м-ра Топмана, подобно многим возвышенным открытиям, был сам в себе чрезвычайно прост и ясен. С быстротою и проницательностью гениального человека, он вдруг понял и сообразил, что надобно в настоящем случае держаться двух существенных пунктов: должно, во-первых, палить таким образом, чтобы не сделать вреда своим собственным костям, и во-вторых, палить так, чтобы не было никакой опасности для присутствующих. При соблюдении этих двух условий, остаётся только - зажмурить глаза как можно крепче и выпалить на воздух.

Случилось однажды, что м-р Топман, после успешного выполнения всех этих условий, открыл глаза и увидел в воздухе застреленную куропатку, падавшую на землю. При этом он уже хотел принести обычное поздравление м-ру Уардлю, как вдруг этот джентльмен, подбежав к нему, с жаром схватил его руку.

- Это вы, Топман, подстрелили?- вскричал м-р Уардль.

- Нет,- сказал м-р Топман,- нет!

- Не запирайтесь, Топман, вы ... вы ... я видел собственными глазами, я наблюдал, как вы метили, и могу вас уверить, лучший охотник в мире не обнаружит высшего искусства. A я, скажите пожалуйста, воображал, что вы совершенный новичок в этом деле. Нет, Топман, теперь меня не проведете.

Напрасно м-р Топман протестовал с улыбкой самоотвержения, что он не брал ружья в руки до этой поры: эта самая улыбка служила, некоторым образом, обличением в притворстве. С этой минуты слава м-ра Топмана утвердилась на прочном основании однажды навсегда.

Нам известно из достоверных источников, что многия блестящия славы в этом подлунном мире приобретаются с такою же легкостью, с какою м-р Топман, зажмурив глаза, подстрелил легкомысленную куропатку. Это в скобках.

Между тем м-р Винкель надувался, пыхтел и кряхтел, не отличившись во все время ни одним знаменитым подвигом, достойным внесения в памятную книгу. Заряды его иной раз летели к облакам без всякой определенной цели, и в другой - направлялись по низменным пространствам, подвергая опасности жизнь двух лягавых собак. Как фантастическая стрельба, подчиненная порывам поэтического вдохновения, экзерсиция м-ра Винкеля была, конечно, интересна и в высшей степени разнообразна, но во всяком случае не имела никакой важности, как занятие, обращенное на предмет житейский. Пуля, говорят, виноватого находит всегда, и это едва ли не аксиома в стратегическом искусстве. Принимая в соображение это обстоятельство, мы невольно придем к заключению, что куропатки, в которых метил м-р Винкель, ни в чем не провинились перед его особой.

- Ну что,- сказал м-р Уардль, подходя к миниатюрной тележке и отирая пот со своего веселаго чела,- жаркий день, а?

- Да, да,- сказал м-р Пикквик,- солнце прожигает насквозь даже меня. Не понимаю, как вы переносите этот зной.

- Жарко, нечего сказать. Теперь, я думаю, уж слишком двенадцать.- Видите вы этот зеленый холм?

- Вижу.

- Там мы станем закусывать, и вон уж, кажется, мальчишка притащил корзину. Аккуратен, пострел, как часовая стрелка.

- Славный парень,- сказал м-р Пикквик с радостным лицом.- Я подарю ему шиллинг. Ну, Самуэль, пошевеливайтесь.

- Держитесь крепче,- отвечал м-р Уэллер, обрадованный перспективой угощения.- Прочь с дороги, кожаный чертенок. "Если ты ценишь во что-нибудь мою драгоценную жизнь, не опрокидывай меня, болван", как говорил своему кучеру один джентльмен, когда везли его в Тайберн (Tyburn - место верстах в двадцати от Лондона, где прежде совершались казни. Прим. пер.).

И, ускорив свой бег до лошадиной рыси, м-р Уэллер мигом привез своего господина на зеленый холм, где стояла красивая корзинка, которую он и начал развязывать с величайшей поспешностью.

- Пирог с телятиной,- сказал м-р Уэллер, рассуждая сам с собой, при разгружении корзинки.- Хорошая вещь - этот пирог с телятиной, если леди, которая готовила его, знает, что это не кошка; a я уверен, что знает. Оно и то сказать, теленок почти все то же, что котенок, и сами пирожники иной раз не видят тут ни малейшей разницы.

- Вы это почему знаете?- спросил м-р Пикквик.

- Еще бы! Я ведь, сэр, прошел, что называется, сквозь огонь и воду на своем веку!- отвечал м-р Уэллер, притронувшись к полям своей шляпы.- Однажды, сэр, имел я честь квартировать в том же доме, где жил пирожник со своим подмастерьем. Был он, что называется, забубенный малый и мастачил пироги из всякой дряни. Раз как-то прихожу я к нему в пекарню, когда уж мы с ним стояли на короткой ноге, прихожу да и говорю: - "Здравствуйте, м-р Брукс".- Здравствуйте, м-р Уэллер,- говорит он.- "Как много y вас кошек, м-р Брукс!" - говорю я.- Да, таки нешто, есть малая толика,- говорит он,- разводим с успехом.- "Должно быть, вы очень любите кошек?" - говорю я.- Нет,- говорит он, подмигивая мне,- другие джентльмены их любят. Теперь, впрочем, мы приберегаем их к зиме.- "К зиме! "- говорю я.- Да,- говорит он,- к зиме, м-р Уэллер: осенью мясо не в ходу.- "Как?- говорю я,- что вы под этим разумеете, м-р Брукс? " - Разумею?- говорит он,- мясники, видите ли, большие скалдырники: я не имею с ними никакого дела. Посмотрите, м-р Уэллер,- говорит он, крепко пожимая мою руку,- вы человек добрый, м-р Уэллер: сора из избы не вынесете, a ведь, сказать вам по секрету, все эти пирожки начинены кошачьими кишками. Эти благородные зверьки заменяют y меня телятину, баранину, зайчину иной раз, смотря по обстоятельствам. Бифстекс, котлеты, жареные почки, соусы с трюфелями: все это приготовляется y меня из кошачьяго мяса, м-р Уэллер. Джентльмены кушают, облизываются да похваливают, a я себе и в ус не дую!

- Должно быть, он большой пройдоха, этот Брукс!- сказал м-р Пикквик, подернутый легкою дрожью.

- Да, сэр, большой мошенник!- отвечал м-р Уэллер, продолжая опоражнивать корзинку.- Пирожки y него - что в рот, то спасибо: деликатес! Копченый язык... ну, и это не дурно, если только не женский язык. Хлеб, ветчина, холодная говядина в кусках - очень хороша.- A что в этих кувшинах, мальчуган?

- В одном пиво,- отвечал черномазый мальчишка, снимая с своих плеч два больших кувшина, перевязанных ремнем,- в другом - холодный пунш.

- Вот этого только и недоставало на тощий желудок,- сказал м-р Уэллер, обозревая с видимым удовольствием лакомые блюда, расставленные в правильной перспективе на зеленой траве.- Ну, джентльмены, милости просим за работу.

В другом приглашении не оказалось нужды. Проголодавшиеся джентльмены, вооруженные вилками и ножами, окружили разгруженную корзинку, между тем как м-р Уэллер, долговязый лесничий и двое мальчишек, уселись на траве в недалеком расстоянии. Старый развесистый дуб представлял очаровательный приют для этой группы, тогда как перед глазами её на огромное пространство расстилались зеленые луга, украшенные по местам разрастающимся лесом.

- Как здесь хорошо, Боже мой, как здесь хорошо!- воскликнул м-р Пикквик, высвободившийся наконец из-под жгучаго влияния солнечных лучей, запечатлевших яркие признаки загара на его выразительном лице.

- Да, любезный друг, здесь очень недурно,- сказал старик Уардль.- Не угодно ли стакан пунша?

- С величайшим удовольствием.

И это удовольствие яркими чертами изобразилось на щеках ученого мужа, когда он опорожнил свой стакан.

- Хорошо,- сказал м-р Пикквик, облизывая губы,- очень хорошо. Не мешает еще стаканчик. Прохладно, очень прохладно ... Ну, господа,- продолжал м-р Пикквик, нагибая кувшин с холодным пуншем,- я намерен теперь предложить тост за здоровье наших друзей на Дингли-Делль. Да здравствуют красавицы Дингли-Делль!

Тост был принят с громкими рукоплесканиями.

- Знаете ли, что я выдумал, господа,- сказал м-р Винкель, посылая в рот кусок ветчины.- Я привешу к столбу застреленную куропатку и буду в нее стрелять, отступив сперва только на два шага и потом постепенно увеличивая пространство. Это будет превосходная практика, и вперед, вы увидите, что я не сделаю ни одного промаха.

- На своем веку, сэр,- перебил м-р Уэллер,- я знал одного джентльмена, который именно, как изволите говорить, начал стрелять в двух шагах; только после первого выстрела птица его совсем пропала, так что не доискались от неё ни одного пера.

- Самуэль,- сказал м-р Пикквик.

- Что прикажете?

- Вы сделаете хорошо, если оставите свои анекдоты до другого времени.

- Слушаю, сэр.

Здесь м-р Уэллер принялся моргать обоими глазами с таким уморительно-остроумным искусством, что мальчишки, поджав животы, должны были приникнуть к земле своими головами. Сам степенный лесничий не мог никаким образом скрыть от взоров публики своих веселых улыбок.

- Да, господа, превосходный пунш,- сказал м-р Пикквик, искоса поглядывая на кувшин, наполненный живительною влагой.- Всего лучше то, что он холоден: в жаркий день его можно употреблять вместо лимона.- Топман, любезный друг, хочешь стаканчик?

- С величайшим удовольствием.

И, выпив этот стакан вместе с любезным другом, м-р Пикквик налил еще другой, единственно для того, чтобы испробовать, не было ли в пунше лимонной кислоты, которой вообще он терпеть не мот в микстурах этого рода. Оказалось, к счастью, что лимонной кислоты совсем не было; поэтому м-р Пикквик выпил еще стаканчик за здоровье отсутствующего поэта. Затем немедленно предложил он тост во славу неизвестного изобретателя пунша.

Постоянная смена пуншевых стаканов произвела могущественное действие на организм ученого мужа. Скоро лицо его залучезарилось солнечною улыбкой, смех заиграл на его устах, и добродушная веселость заискрилась в его глазах. Уступая постепенно влиянию живительной влаги, м-р Пикквик выразил сильнейшее желание припомнить какую-то песню, слышанную им в детстве: песня вертелась на уме, но на язык никаким образом не шла; поэтому, для оживления младенческих воспоминаний, м-р Пикквик выпил еще стаканчик, уже совершенно затмивший его память. Позабыв слова песни, он разучился, повидимому, произносить всякие слова, и язык его лепетал какие-то бессвязные звуки. Поднявшись, наконец, на ноги, для произнесения перед собранием великолепной речи, м-р Пикквик повалился в свою тележку и немедленно погрузился в глубокий сон.

Опустелые блюда были вновь уложены в корзину, ружья заряжены опять, и компания приготовилась к возобновлению охоты. М-р Пикквик сопел, кряхтел и храпел во всю носовую завертку. После бесполезных попыток вывести его из этого оцепенения, приступлено было к рассуждению: должен ли м-р Уэллер катить назад своего господина, или уж не лучше ли оставить его на этом месте вплоть до окончания охоты. Последнее мнение взяло перевес над первым. Дальнейшая экспедиция, на которую убедительно напрашивался и м-р Уэллер, должна была продолжаться не больше одного часа. Решено: оставить м-ра Пикквика в тележке и завернуть за ним при возвращении домой.

Так и сделали. Джентльмены и собаки отправились в дальнейший путь; м-р Пикквик остался один под развесистым дубом.

Не могло быть никаких сомнений в том, что м-р Пикквик будет храпеть здоровым храпом до возвращения друзей или, за отсутствием друзей, вплоть до заката солнечных лучей, и не могло быть никаких подозрений в том, что никто не возмутит здесь спокойствия его души и тела. Последний рассчет не оправдался: судьба не оставила в покое ученого мужа.

Кептен Больдвиг был небольшой гордый человечек, в накрахмаленном галстуке и синем сюртуке. Обозревая свои владения, кептен Больдвкг опирался правою рукою на толстую камышевую палку с медным наконечником, и позади кептена Больдвига, на почтительном расстоянии, шли садовник и его помощник, ребята смирные и кроткие, которым кептен Больдвиг отдавал свои повеления с величавою важностью и всегда торжественным тоном, потому что сестра жены кептена Больдвига была замужем за маркизом и дом кептена Больдвига назывался виллой, и владения его были обширны, роскошны, славны.

Всхрапнул м-р Пикквик не больше тридцати минут, как на место его отдыха, выступая сановито и плавно, появился кептен Больдвиг, сопровождаемый двумя садовниками, которые шли сзади на почтительном расстоянии. Подойдя к развесистому дубу, кептен Больдвиг приостановился, приосанился и бросил на окрестность величественный взгляд, воображая, повидимому, что весь этот ландшафт должен взыграть от восторга, как только удостоит его своим вниманием кептен Больдвиг. Ударив палкой по земле, кептен Больдвиг повернулся назад и позвал к себе главного садовника таким образом:

- Гонт!

- Чего изволите?- отвечал садовник.

- Выравнять и выгладить это место к завтрашнему утру,- слышите, Гонт?

- Слушаю, сэр.

- Примите меры, чтобы все здесь было в хорошем порядке,- слышите, Гонт?

- Слушаю, сэр.

- Смотреть хорошенько за браконьерами, караулить дичь, разгонять бродяг. Слышите, Гонт, слышите?

- Буду помнить, сэр.

- Прошу извинить, сэр,- сказал другой садовник, выступая вперед и отвешивая низкий поклон.

- Что вам нужно, Вилькинс?- сказал кептен Больдвиг.

- Прошу извинить, сэр, но, мне кажется, сегодня здесь были браконьеры.

- А?!- заметил кептен Больдвиг, хмуря свои брови.

- Да, сэр, были и, кажется, они обедали здесь, если не ошибаюсь.

- Будь они прокляты!- вскричал кептен Больдвиг, когда понурый взор его встретил кости и крошки, рассеянные на траве.- Вы правы: они жрали здесь. Если бы увидеть их!- продолжал кептен, вонзая в землю медный наконечник.- О, если бы я встретил здесь этих бродяг!- заревел кептен Больдвит яростным тоном.

- Прошу извинить, сэр,- сказал Вилькинс,- но....

- Что еще?- проревел кептен Больдвиг.

И, следуя взором по указанию робкого садовника, он завидел несчастную тележку, где возлежал знаменитый основатель Пикквикского клуба.

- Экая бестия!- вскричал кептен Больдвиг, разглаживая кости м-ра Пикквика камышевою тростью.- Как вас зовут?

- Холодный пунш,- пробормотал м-р Пикквик, бессознательно поворачиваясь на другой бок.

- Как?- вскричал кептен Больдвигь.

Никакого ответа.

- Как он назвал себя?

- Пунш, кажется,- отвечал Вилькинс.

- Какова наглость!- сказал кептен Больдвиг. Каково гнусное бесстыдство! И он притворяется, будто дрыхнет! Этот наглый плебей просто пьян! Прочь его, Вилькинс, прочь его, отсюда!

- Куда-ж мне его девать, сэр?- робко спросил Вилькинс.

- К чорту на кулички!- отвечал кептен Больдвкг.

- Слушаю, сэр,- сказал Вилькинс.

- Остановитесь!- проревел кептен Больдвиг.

Вилькинс остановился.

- Отвезти его на скотный двор и подождать пока проспится. Увидим, какой он пунш. Он не застращает меня... да, не застращает! Тащите его!

И м-р Пикквик, повинуясь настоятельному приказанию, покатился к жилищу джентльменских скотов. Кептен Больдвиг, раздутый негодованием, продолжал свою прогулку.

Невыразимо изумились пикквикисты и спутники их, когда, после возвращения с охоты, должны были увидеть, что м-р Пикквик исчез, не оставив по себе никаких следов,- исчез, унеся с собою походную тележку. Случай необыкновенный, обстоятельство непостижимое, тайна неразгаданная! Как? Хромой старичек, погруженный в глубочайший сон, не только убрался с собственными ногами, но даже угораздился, забавы ради, утащить с собою походную тележку! Чудо неслыханное, невиданное! Напрасно осиротелые джентльмены, все вообще и каждый порознь, шарили по всем углам и закоулкам; аукали, кричали, свистели, смеялись, звали, хохотали: напрасный труд! Сгинул м-р Пикквик, и нигде не оказывалось следов миниатюрной тележки. После всех этих бесполезных поисков, продолжавшихся несколько часов, надлежало придти к печальному заключению, что обратное путешествие домой должно быть совершено без ученого мужа.

М-р Пикквик между тем благополучно прикатился на скотный двор и продолжал храпеть в своей тележке, к невыразимой потехе и наслаждению не только всех деревенских мальчишек, но и трех четвертей народонаселения, обступившего сарай в ожидании пробуждения забавного арестанта. Легко вообразить, во сколько тысяч раз увеличился бешеный восторг этой толпы, когда, наконец, м-р Пикквик, открыв глаза, машинально произнес:

- Самуэль! Самуэль!

Не получив ожидаемого ответа, он сел в своей тележке и устремил остолбенелый взор на сотни окружавших его лиц.

Общий гвалт служил сигналом его пробуждения и, когда м-р Пикквик невольно спросил: "Что тут такое?" - толпа заревела громче и дружнее.

- Потеха, ребята!- закричали сотни голосов.

- Где я?- воскликнул м-р Пикквик.

- На скотном дворе,- отвечала толпа.

- Когда я сюда попал? Что я делал? Откуда меня привезли?

- Больдвигь - кептен Больдвиг,- был единственный ответ.

- Дайте мне выйти,- кричал м-р Пикквик.- Пустите меня. Где мой слуга? Куда девались мои товарищи?

- Ура! Ура!

И с этим залпом восклицаний на несчастную голову м-ра Пикквика посыпались куски репы, моркови, картофеля, яиц и многие другие веселые подарки.

Как долго могла бы продолжаться эта сцена и какие терзания претерпел бы м-р Пикквикь,- никто сказать не в состоянии; но, к великому его благополучию, среди улицы вдруг остановилась джентльменская коляска, обратившая на себя внимание толпы. Из коляски мигом выскочили старик Уардль и м-р Самуэль Уэллер. Первый, с быстротою мысли, подскочил к президенту Пикквикского клуба и втащил его в коляску, между тем как Самуэль Уэллер совершил победоносную борьбу с коренастым сторожем.

- Судью зовите!- кричали двенадцать голосов.

- Да, зовите его, чорт вас побери!- сказал Самуэль Уэллер, занимая свое место на козлах.- Скажите ему поклон от м-ра Уэллера и объявите, что я приколотил сторожа! Прибавьте, что завтра я возвращусь и задам ему новую потасовку, если он этой не удовольствуется. Ну, приятель, поворачивайся!- сказал он кучеру.

- Надобно сделать распоряжения для начатия процесса с этим кептеном Больдвигом,- сказал м-р Пикквик, когда коляска выехала из деревни.- В первый же день по приезде в Лондон подам на него жалобу.

- Но ведь мы охотились на чужой земле,- заметил м-р Уардль.

- Какая мне нужда! ... a я все-таки подам просьбу.

- Нельзя.

- Отчего же? Непременно подам, и лишь толь....

Но, взглянув на веселую физиономию Уардля, м-р Пикквик приостановился и потом прибавил: - почему не подать?

- Потому, любезный друг, что мы слишком много выпили холодного пунша на чужой земле,- проговорил старик Уардль, заливаясь громким смехом.

- Будь, что будет,- м-р Пикквик улыбнулся, улыбка превратилась в смех, за смехом последовал хохот,- и вдруг вся компания захохотала во все горло. Для возстановления общего веселья путешественники завернули по дороге в деревенский трактир и заказали дюжину стаканов пунша с араком и лимоном, в ознаменование блистательной победы м-ра Уэллера.

Глава XX

Объясняющая знаменитую личность господ Додсона и Фогга и веселые забавы их конторщиков, с подробным описанием трогательного свидания между мистером Уэллером и почтенным его родителем, о котором уже давно не было ни слуха, ни духа.

В одно прекрасное утро, на одном из отдаленных концов Корнгилля, в нижнем этаже грязного и закоптелаго здания, заседали четыре клерка господ Додсона и Фогга, знаменитых стряпчих в суде королевской скамьи и в высшем суде. Небесный свет и яркое сияние солнца были столько же доступны для этих господ, сколько для человека, посаженного среди белаго дня на дно глубокого колодца, откуда, однакож, он мот на досуге считать звезды и производить астрономическия. наблюдения, чего никаким способом не могли делать конторщики господ Додсона и Фоита.

Конторой была грязная, темная, сырая и затхлая комната с высокой деревянной перегородкой, скрывавшей клерков от наблюдения любопытных взоров. Между множеством других интересных предметов постороннему зрителю бросались в глаза два оборванные кресла, гремучие стенные часы, адрес-календарь, вешалка для шинелей, гвозди для шляп и с полдюжины полок, на которых красовались огромные связки пыльной бумаги, и несколько разнокалиберных бутылок с чернилами. Сюда-то, по воле неумолимой судьбы, явились, наконец, м-р Пикквик и верный его слуга. Это было в пятницу поутру, на другой день после событий, описанных нами в последней главе.

М-р Пикквик и Самуэль Уэллер постучались в стеклянную дверь.

- Кто там? Войдите!- закричал голос изнутри.

М-р Пикквик и Самуэль Уэллер вошли.

- Дома ли, сэр, господа Додсон и Фогг? спросил м-р Пикквик ласковым голосом, подвигаясь, со шляпою в руках, к деревянной перегородке.

- М-ра Додсона нет дома, a м-р Фогт занят своими делами,- отвечал голос за перегородкой.

И в то же время голова, которой принадлежал голос, украшенная пером за левым ухом, взглянула через перегородку на м-ра Пикквика.

Это была шершавая, ярко лоснящаеся, напомаженная голова с волосами песочного цвета, разделенными на два неправильные полукруга. Лицо её украшалось парой крошечных глаз и грязными воротниками туго-накрахмаленной рубашки.

- М-ра Додсона нет дома, a м-р Фогт занят своими делами,- повторил человек, которому принадлежала напомаженная голова.

- Когда воротится м-р Додсон?- спросил м-р Пикквик.

- Не могу сказать.

- Скоро ли м-р Фогг покончит занятие своими делами?

- Не могу знать.

Затем напомаженный человек принялся с великим глубокомыслием чинить свое перо, тогда как другой конторщик, продолжая готовить для себя в двух стаканах содовую воду, бросал на него одобрительную улыбку.

- Я подожду,- сказал м-р Пикквик.

На это не последовало никакого ответа. М-р Пикквик сел без приглашения и начал от безделья прислушиваться к бою стенных часов и шумному разговору клерков.

- Весело было?- спросил один из этих джентльменов в сером фраке с медными пуговицами и широких штанах чернильного цвета. Вопрос был, очевидно, вызван продолжавшимся повествованием о приключениях прошлой ночи.

- Демонски весело,- отвечал другой джентльмен, разводивший соду.- Кутили напропалую.

- Том Кумминс был президентом,- сказал джентльмен в сером фраке.- Нализались все. Я воротился домой в половине пятого и был так пьян, что никак не мог доискаться ключа в своем кармане. Спасибо уж кухарка вышла навстречу и отперла мою комнату, не то пришлось бы растянуться y порога. Желал бы я знать, что сказал бы на это старик Фогг? Ведь пришлось бы, я думаю, отваливать на попятный двор, еслиб он пронюхал эту проделку.

Дружный хохот служил ответом на это замечание юмористического свойства.

- У Фогга сегодня поутру была потеха своего рода, когда Джак сортировал наверху бумаги, a вы уходили со двора,- сказал серофрачный человек.- Фоггь, изволите видеть, перечитывал здесь письма, полученные с последней почтой, и вот вдруг вламывается в дверь этот голоштанник ... как бишь его? ... ну, тот, против которого мы настрочили бумагу в Кемберуэлль?

- Рамси,- сказал клерк, говоривший с м-р Пикквиком.

- Ну, да, Рамси, ведь он обил y нас пороги.- "Что скажете, сэр?" - говорит Фогг, взглянув на него исподлобья,- ведь знаете, как он смотрит.- "Деньги, что ли?" - Да, говорит Рамси,- принес деньги вам, сэр, все сполна. Долг мой: два фунта десять шиллингов, да протори, по вашим словам, стоят три фунта пять шиллингов: вот вам вся сумма,- продолжал он вынимая с глубоким вздохом денежный сверток из своего кармана. Старик Фогг взглянул сперва на деньги, потом на Рамси, и потом кашлянул три раза: - вы знаете, как он кашляет. Ну, думаю себе,- быть тут чуду.- "Вы, полагаю, не знаете",- сказал он,- "что уж ведь подано ко взысканию против вас, и это, естественным образом, должно увеличить издержки".- Как это можно! - сказал Рамси, отскакивая назад,- срок только-что кончился вчера вечером.- "Знаю",- сказал Фогг,- "бумагу мы отправили сегодня поутру. Джаксон ведь отнес ее в суд, м-р Викс?" - Разумеется, я сказал, что отнес.- Старик Фогг кашлянул опять и взглянул на Рамси.- Боже мой,- сказал Рамси,- сколько трудов мне стоило скопить эти деньги - и вот опять не впрок!- этак можно с ума сойти. - ,,Не сойдете",- сказал Фогт холодным тоном; - ступайте-ка лучше домой и зацепите еще малую толику".- Да где же бы я взял? Нет y меня ни пенни в целом доме!- вскричал Рамси, ударив кулаком по столу.- "Послушайте, сэр, вы пришли сюда, конечно, не затем, чтоб делать грубости y меня в канцелярии! "- сказал Фогт притворно сердитым тоном.- Я вам не делаю никаких грубостей,- сказал Рамси.- "Вы грубиян, сэр",- сказал Фоит,- "извольте убираться вон и приходите в канцелярию, когда научитесь вести себя как прилично порядочному джентльмену". Рамси пытался было еще что-то сказать, но Фогг не хотел больше слушать. Бедняга взял свои деньги и вышел из канцелярии. Лишь только затворилась дверь, старик Фогг повернулся ко мне с веселой улыбкой и вынул бумагу из кармана.- "Вот вам, говорит,- наймите, извозчика и скачите в палату, как можно скорее. Протори мы выручим сполна со включением законных процентов: он человек степенный, с огромной семьей, и зарабатывает около двадцати пяти шиллингов в неделю. Мы повыжмем из него все, что можно, м-р Викс. Это будет истинно доброе, христианское дело. Он человек бедный и сидит иной раз без куска хлеба со своей голодной семьей. Пусть для него этот случай послужит уроком - не входить опрометчиво иной раз в долги, когда трудно заплатить. Не так ли, м-р Викс?" И, уходя из комнаты, Фогг улыбался с таким добродушным видом, что весело было смотреть на него. Человек деловой, господа,- сказал Викс тоном величайшего удивления,- заноза, провал его возьми!

Все писаря единодушно согласились с этим мнением и нашли, что м-р Фогг - образцовый стряпчий.

- Здесь тонкий народ, сэр!- шепнул м-р Уэллер своему господину.- Сумеют и продать, и выкупить!

М-р Пикквик утвердительно кивнул головой и откашлянулся довольно громко, чтоб привлечь внимание молодых джентльменов за перегородкой. Облегчив свою душу разными замечаниями и остроумными шуточками насчет одураченного Рамси, писаря действительно припомнили на этот раз, что в их конторе сидит незнакомый джентльмен.

- Фогг не свободен ли теперь?- сказал Джаксон.

- A вот я справлюсь,- сказал Викс, лениво вставая со своего места.- Как о вас сказать м-ру Фоггу?

- Мое имя - Пикквик,- отвечал достославный герой наших записок.

Джаксон побежал наверх и, немедленно воротившись, объявил, что м-р Фогг просить м-ра Пикквика подождать минут пять. Передав это поручение, м-р Джаксон опять уселся за стол.

- Как зовут этого джентльмена?- спросил Викс.

- Пикквик,- отвечал Джаксон,- это ответчик по делу вдовы Бардль.

Тихий шорох и напряженные усилия задушить припадок смеха, послышались из-за перегородки.

- Они, сэр, подскрыливают над вами,- шепнул м-р Уэллер.

- Подскрыливают надо мной!- воскликнул м-р Пикквик.- Что это значит, Сам?

Вместо ответа, м-р Уэллер указал большим пальцем через свое плечо, и м-р Пикквик, обратив в эту сторону свои глаза, с изумлением увидел, что все четыре клерка, делая самые уморительные гримасы, обозревали через ширмы до мельчайших подробностей фигуру и осанку мнимого возмутителя спокойствия женских сердец и бессовестного нарушителя нежных клятв. Пораженные, однакож, его гневным взглядом, они бросились к своим местам, и неистовый скрип перьев возвестил начало их усердной работы.

Внезапный звон колокольчика заставил м-ра Джаксона вновь отправиться в комнату Фогга. Воротившись через минуту, он объявил, что м-р Фогт может теперь принять м-ра Пикквика, если угодно ему пожаловать наверх.

Наверх пошел один м-р Пикквик, a верный слуга его остался внизу. На одной из комнатных дверей второго этажа была изображена аршинными буквами золотая надпись: "М-р Фогг". После предварительного доклада, м-р Пикквик вошел, наконец, в эту заветную дверь.

- Додсон дома?- спросил м-р Фогг.

- Дома,- отвечал Джаксон.

- Попросите его сюда.

- Слушаю.

Джаксон ушел.

- Не угодно ли вам присесть,- сказал Фогг.- Вот вам, покамест, газета: мой товарищ сейчас придет, и мы потолкуем вместе о вашем деле.

М-р Пикквик присел и взял газетный листок; но вместо того, чтоб читать, принялся осматривать делового человека. Это был высокий, худощавый, морщинистый джентльмен в черном фраке, пестрых панталонах и черных штиблетах. Казалось, что м-р Фогг всю свою жизнь питался одними овощами.

Минут через пять вошел м-р Додсон, полный, статный и весьма суровый джентльмен с грозною походкой и громким голосом. Разговор начался.

- Это м-р Пикквик,- сказал Фоггь.

- А! Вы ответчик по делу м-с Бардль?

- Да, сэр,- проговорил м-р Пикквик.

- Очень хорошо,- сказал Додсон,- Что-ж вы предлагаете?

- Ну?- сказал Фогг, запуская руки в глубокие карманы своих панталон и забрасывая голову на спинку кресел.- Что вы предлагаете, м-р Пикквик?

- Постойте, Фогг,- сказал Додсон,- пусть он сперва ответит на мой вопрос.

- Я пришел, господа,- начал м-р Пикквик, бросая кроткий взгляд на обоих дельцов,- я пришел, господа, выразить свое изумление по поводу вашего письма и спросить, на каких основаниях вы намерены действовать против меня.

- Основания...- начал Фогг, тотчас, однакож, остановленный своим товарищем.

- М-р Фогг,- сказал Додсон,- я намерен говорить.

- Прошу извинить, м-р Додсон,- сказал Фогг.

- Что касается до этих оснований, сэр,- продолжал Додсон, придавая нравственную энергию своему голосу,- вы должны прежде всего обратиться к вашей собственной совести и к вашим собственным чувствам. Мы, сэр, мы обязаны в этом деле руководствоваться единственно показанием нашей клиентки. Это показание, сэр, главнейшим образом может и должно быть рассматриваемо с двух противоположных сторон. Оно может быть истинным, может быть и ложным; может быть вероятным или может быть невероятным; но если оно действительно содержит в себе признаки истины и вероятности, я без обиняков скажу вам, сэр, что основания наши сильны, положительны, непоколебимы. Быть может, сэр, вы злоумышленник или может быть и то, что вы просто человек несчастный; но еслиб, сэр, понадобилось мне, по долгу совести и чести, выразить откровенно свое мнение насчет вашего поведения,- я не колеблясь сказал бы, что мне можно в этом случае иметь одно только мнение.

Здесь м-р Додсон выпрямился с видом оскорбленной добродетели и взглянул на Фогга, который заложил руки в карманы и бросал на своего товарища одобрительный кивок.

- Без наималейшего сомнения,- подтвердил м-р Фогг.

- Позвольте, сэр,- сказал м-р Пикквик, побеждая болезненное чувство, возбужденное в нем этой сценой,- позвольте уверить вас, что в настоящем случае, когда речь идет об этом деле, я самый несчастный человек в мире.

- Очень может быть, сэр, я даже надеюсь,- отвечал Додсон.- Если вы действительно невинны в обвинении, которому подвергаетесь на законном основании, то несчастие ваше превосходит всякое вероятие, и я решительно сомневаюсь, с своей стороны, чтобы честный человек, кто бы и как бы он ни был, мог сделаться в такой степени несчастным. Что вы скажете на это, м-р Фогг?

- Мое мнение во всех пунктах совершенно согласно с вашим,- отвечал Фогг с улыбкой недоверчивости.

- Дело, сэр, начато по законной форме, и мы уже составили протокол,- продолжал Додсон.- М-р Фоггь, где исходящая книга?

- Вот она,- сказал Фоггь, подавая большую квадратную книгу в сафьянном переплете.

- Извольте взглянуть,- продолжал Додсонь,- "Миддльсекс, августа двадцать восьмого, тысяча восемьсот двадцать восьмого года. Жалоба вдовы Марты Бардль на Самуэля Пикквика. Иск в тысячу пятьсот фунтов. Адвокаты: Додсон и Фогг". Все на законном основании, сэр.

Додсон кашлянул и взглянул на Фогга. Тот немедленно повторил:

- Все на законном основании, сэр.

И потом оба они взглянули на м-ра Пикквика.

- Стало быть, господа,- сказал м-р Пикквик,- я должен придти к заключению, что вы серьезно хотите пускать в ход это дело!

- И пустили!- отвечал Додсон с выражением, близким к улыбке.- Можете быть спокойны на этот счет: мы знаем свое дело.

- И м-с Бардль действительно требует за какую-то неустойку полторы тысячи фунтов?- сказал м-р Пикквик.

- Ни больше, ни меньше, и то потому, что мы уговорили ее снизойти до этой суммы. Требование могло быть увеличено, по крайней мере, в три раза,- отвечал Додсон.

- Впрочем, м-с Бардль, если не ошибаюсь, объявила решительно и твердо,- заметил Фогг, взглянув на своего товарища,- что она не намерена спустить ни одного фарсинга.

- В этом не может быть никакого сомнения,- отвечал Додсон.- Не угодно ли, сэр, мы прикажем изготовить для вас копию с этого дела?

- Очень хорошо, господа, очень хорошо,- сказал, м-р Пикквик, поднимаясь с места и пылая благородным гневом,- я пришлю к вам своего адвоката.

- Этим вы доставите нам величайшее удовольствие,- сказал Фогг, потирая руки.

- Нам будет очень приятно,- сказал Додсон, отворяя дверь.

- Но прежде, чем я уйду, господа,- сказал раздраженный м-р Пикквик,- позвольте мне заметить, что такого гнусного и подлаго дела...

- Обождите, сэр, сделайте одолжение,- перебил Додсон с величайшею учтивостью.- М-р Джаксон! М-р Викс!

- Мы здесь.

- Прошу послушать, что говорит этот джентльмен.- Теперь, сэр, не угодно ли продолжать? Сделайте милость, без церемонии. Вы, кажется, изволили говорить о каком-то гнусном и подлом деле.

- Говорил и повторяю еще, что такого гнусного и подлаго дела не могло быть во всей истории английских законов!- сказал м-р Пикквик энергическим тоном.- Довольно вам этого?

- Слышали вы, м-р Викс?- сказал Додсон.

- Вы не забудете этих выражений, м-р Джаксон?- спросил Фогг.

- Слышали и не забудем,- отвечали клерки.

- Быть может, сэр, вам угодно назвать нас ябедниками?- сказал Додсон.- Назовите, если вам угодно, сделайте милость.

- Да, вы ябедники!- сказал м-р Пикквик.

- Прекрасно. Слышали вы это, м-р Викс?- спросил Додсон.

- Да, сэр,- отвечал Викс.

- Не угодно ли вам, сэр, подняться еще ступенью повыше?- прибавил м-р Фоггь.

- Продолжайте, сэр, продолжайте,- говорил Додсон. Не хотели ли вы назвать нас ворами, мошенниками?

- Хотел,- отвечал м-р Пикквик.- Вы мошенники, воры!

- Или, может быть, вы намерены нанести мне личное оскорбление, задеть мою амбицию, сэр?- сказал Фогг.- Сделайте милость, не церемоньтесь: вы не встретите ни малейшего сопротивления. Пожалуйста, я прошу вас об этом.

И так какь м-р Фогг, говоря это, подошел на весьма соблазнительное расстояние к сжатому кулаку ученого мужа, то, по всей вероятности, м-р Пикквик не преминул бы удовлетворить этой покорнейшей просьбе, если бы м-р Самуэль Уэллер, услышав из конторы эту суматоху, не бросился наверх и не удержал руки своего господина в самую роковую минуту.

- Постойте,- сказал м-р Уэллер,- волан,- очень хорошая игра, но вы промахнетесь, наверное промахнетесь, и вас забузуют эти законники. Пойдемте домой, сэр. Если уж вам непременно хочется заушить кого-нибудь, заушите лучше меня, когда мы выйдем на свежий воздух. Амбиция тут дорого стоит.

И без дальнейших околичностей м-р Уэллер потащил своего господина вниз, откуда благополучно они выбрались на широкую улицу Корнгилля.

М-р Пикквик шел с рассеянным видом, сам не зная куда и зачем. Через несколько минут он повернул за угол, там опять за угол, и очутился в Чипсайде. Самуэль Уэллер недоумевал, зачем забрались они в эту глухую часть английской столицы. Вдруг м-р Пикквик повернулся, и сказал:

- Сам, мне надобно сейчас идти к м-ру Перкеру.

- Вам еще вчера, сэр, следовало пойти к нему. С этого нужно было начать.

- Правда, правда!

- Конечно, правда.

- Хорошо, Сам, мы пойдем вместе, только не мешало бы наперед выпить стаканчик пунша: я слишком разгорячился, Самуэль. Нет ли здесь по близости какого-нибудь трактира?

М-р Уэллер уже несколько лет сряду занимался специальным изучением Лондона. Он знал все и потому отвечал без малейшей остановки:

- Как не быть. Второй дом на правой руке, вход со двора по черной лестнице, налево в третьем этаже; перед дверью большой ларь с битой птицей. Отворите и ступайте прямо до третьей комнаты: там еще стоит большой круглый стол с переломленной ногой.

Через несколько минут м-р Пикквик и Самуэль Уэллер вошли в трактир, носивший скромное название таверны. Они оба уселись за один стол. М-р Пикквик приказал подать для себя полбутылки рома и горячей воды; Самуэлю подали кружку портера.

Комната, где они расположились, довольно темная и грязная, состояла, повидимому, под особым покровительством людей, посвятивших свои способности кучерскому искусству, потому что за разными столами сидели пьянствующие и курящие джентльмены, очевидно, принадлежащие к ученому сословию кучеров. Между ними особенно обратил на себя внимание м-ра Пикквика пожилой краснолицый толстяк, сидевший одиноко за противоположным столом. Он курил и затягивался с величайшим аппетитом, и перед глазами его постоянно носилось облако дыма; но, когда мало-по-малу дым расходился, краснолицый толстяк искоса посматривал, то на м-ра Уэллера, то на самого м-ра Пикквика. Его лицо довольно часто опускалось в кружку портера; но после каждого глотка, он опять смотрел с каким-то острым любопытством на незнакомых джентльменов. Положив, наконец, свои ноги на стул и прислонившись спиною к стене, он вдруг начал затягиваться с решительным остервенением, и глаза его впились в фигуру Самуэля.

Сначала м-р Самуэль Уэллер не обращал никакого внимания на эволюции забавного толстяка; но заметив, что м-р Пикквик довольно часто наблюдает один и тот же предмет, он сам обратился в ту же сторону и полузаслонил рукою свои глаза, как будто желал в точности рассмотреть черты интересного предмета и увериться в его тождестве с другим лицом. Скоро, однакож, сомнения его совсем исчезли: прогнав дуновением уст своих густое облако дыма, краснолицый толстяк пробасил охриплым, но довольно звучным голосом, который, казалось, сам собою, независимо от его воли, вытрубил из его груди, закрытой огромной шалью:

- Самми!

- Что это за человек?- спросил м-р Пикквик.

- Вот уж, сэр, чего совсем не ожидал!- воскликнул м-р Уэллер.- Ведь это старик.

- Старик!- сказал м-р Пикквик.- Какой старик?

- Мой родитель, сэр,- отвечал м-р Уэллер.- Здравствуй, старина!

И с этим излиянием сыновней нежности м-р Уэллер спешил очистить подле себя место для краснолицаго толстяка, который, с трубкой во рту и пивною кружкою в руке, приветствовал своего возлюбленного сына.

- Давненько мы не видались, Самми... слишком два года. Где ты пропадал.

- Там же, где и ты, старый хрыч.- Ну, здорова ли мачеха?

- Жиреет со дня на день, провал ее возьми!- отвечал м-р Уэллерь старший, принимая торжественную позу.- Послушай, Самми, друг ты мой любезный, когда я знал ее вдовой, это, что называется, была чудо в свете, a не баба: смирна, как овца, ласкова как голубь; a теперь уж не то, Самми!.. совсем не то! Она ведет себя, не как жена.

- Право?- спросил м-р Уэллер младший.

Старший м-р Уэллер покачал головой, затянулся, вздохнул и отвечал таким образом:

- Лукавый попутал меня, Самми, окаянный смутил мою душу. Бери, друг мой, пример со своего отца и не зарься на вдовиц во всю свою жизнь, особенно, если оне занимались каким-нибудь ремеслом.

Передав этот родительский совет, м-р Уэллер старший снова набил свою трубку табаком из жестяной коробочки, бывшей в его кармане, и принялся затягиваться с превеликим пафосом.

- Прошу извинить, сэр,- сказал он, обращаясь, после продолжительной паузы, к м-ру Пикквику,- личности, я полагаю, здесь не имеется. Вы не женаты на вдове?

- Нет,- отвечал улыбаясь м-р Пикквик.

И покамест м-р Пикквик улыбался, Самуэль Уэллер шепнул на ухо своему отцу, в каких отношениях был он поставлен к этому джентльмену.

- Прошу извинить, сэр,- сказал м-р Уэллер старший,- надеюсь, что вы не нашли никаких художеств за моим сынишкой?

- Я совершенно доволен вашим сыном,- отвечал м-р Пикквик.

- Очень рад, сэр, очень рад,- сказал старик.- Я так и думал, сэр. Воспитание его стоило мне больших хлопот. Уже пятилетним мальчишкой он бегал y меня, где хотел, и промышлял свой хлеб, как умел. Иначе, сэр, и не должно воспитывать детей, если хотят из них сделать порядочных людей, с уменьем обращаться в свете.

- Опасная метода воспитания - заметил м-р Пикквик.

- И не совсем удачная,- прибавил м-р Самуэль Уэллер.- Вот еще недавно я сыграл из себя порядочного дурака,

- Кто это?- спросил отец.

Сын рассказал в коротких словах, как поймал его на удочку какой-то забулдыга, по имени Иов Троттер.

М-р Уэллер старший выслушал рассказ с величайшим вниманием, и затем, подумав с минуту, спросил:

- Этот Джингль, сказал ты, парень высокий, тонконогий, длинноволосый, ворчит скороговоркой?

- Да, да,- перебил м-р Пикквик, не дожидаясь окончания фразы.

- A y этого Троттера - огромная шершавая башка с черными волосами?

- Да, да,- подхватили в один голос м-р Пикквик и его слуга.

- Ну, так и есть, я знаю этих сорванцов,- сказал м-р Уэллер старший.- Я даже знаю, где теперь они живут.

- Где?- с живостью спросил м-р Пикквик.

- В Ипсвиче. Я вам расскажу, как это я знаю. Мне часто приходится с одним джентльменом ездить в Бери, и в тот самый день, как мы схватили ревматизм, я подрядился везти оттуда обоих этих мошенников в Ипсвич. Дорогой сказал мне этот пучеглазый болван в кофейной ливрее, что они надолго останутся в Ипсвиче.

- Очень хорошо,- сказал м-р Пикквик,- я готов преследовать его в Ипсвиче или во всяком другом месте.

- Точно ли ты уверен, дедушка, что это они?- спросил м-р Уэллер младший.

- Совершенно уверен, Самми. Наружность их, с первого взгляда, показалась мне довольно подозрительною, и к тому же удивило меня то, что слуга за панибрата обращался со своим господином. Они все смеялись и говорили, как славно удалось им поддедюлить старого воробья.

- Кого?- сказал м-р Пикквик.

- Старого воробья, сэр, должно быть, вас они и разумели.

Нельзя положительно утверждать, что титул старого воробья мог быть слишком обиден для кого бы ни было; но все же, при настоящих обстоятельствах, это был совсем не почетный титул. Принимая в соображение все оскорбления и обиды этого негодяя, м-р Пикквик энергически ударил кулаком по столу и закричал громовым голосом:

- Я буду его преследовать!

- Мне приходится, сэр, ехать в Ипсвич после завтра,- сказал старик Уэллер.- Дилижанс мой отправляется из гостиницы "Пестрого быка", что в Уайтчапле. Если вы уж непременно решились быть там, вам, я полагаю, всего лучше отправиться со мною.

- Очень хорошо; мы так и сделаем,- сказал м-р Пикквик.- Я напишу в Бери к своим друзьям, чтоб они искали меня в Ипсвиче.- Кудаж вы торопитесь, м-р Уэллер? Не хотите ли чего-нибудь?

- Вы очень добры, сэр... Разве выпить водки за ваше здоровье и за успех моего Самми? Так, что ли, сын мой любезный?

- Извольте,- отвечал м-р Пикквик.- Подайте нам бутылку джина.

Джин принесли. Поклонившись м-ру Пикквику и бросив одобрительный кивок на Самми, старик Уэллер залпом выпил огромную рюмку.

- Молодец ты, старичина, сказал младший Уэллер,- только не мешало бы тебе быть немножко осторожнее. У тебя, ведь, подагра, старый хрыч?

- Я нашел, друг мой, чародейственное лекарство от подагры,- отвечал м-р Уэллер старший, опрокидывая вверх дном пустой стакан.

- Лекарство от подагры!- воскликнул м-р Пикквик, поспешно вынимая из кармана записную книгу.- Какое лекарство?

- Да вот, видите ли, в чем штука!- отвечал старик Уэллер.- Подагрой вообще называется такая болезнь, которая, говорят, происходит от слишком большого спокойствия души и комфорта в домашнем быту. Поэтому, сэр, если вам случится страдать подагрой, то женитесь как можно скорее на вдове с громким голосом и широким ртом, и y вас мигом пройдет эта болезнь. Это, сэр, превосходный и вернейший рецепт против всех болезней, которые происходят от веселой жизни. Я употребляю его чуть не каждый день, когда возвращаюсь из трактира.

Сообщив этот драгоценный секрет, м-р Уэллер старший осушил еще стакан джина, поклонился, испустил глубокий вздох и удалился медленными шагами.

- Ну, Самуэль, что вы скажете о своем отце?- спросил, улыбаясь, м-р Пикквик.

- Ничего особенного, сэр,- отвечал м-р Уэллер,- старичина коренастый.

- Что вы думаете насчет его образа мыслей?

- Я полагаю, сэр, что он гибнет несчастной жертвой супружеской жизни, как говорил один судья, подписывая смертный приговор двоеженцу.

Такое энергическое заключение не требовало ни возражений, ни объяснений. М-р Пикквик заплатил деньги и направил шаги в гостиницу "Лебсдя", где жил м-р Перкер. Было уже восемь часов, когда путешествие его приближалось к концу. Типы джентльменов в грязных ботфортах и белых запачканных шляпах гуляли с большим комфортом на бульваре, и это могло служить несомненным признаком, что канцелярии деловых людей уже совершили полный круг дневных занятий.

М-р Пикквик боялся опоздать своим визитом к деловому человеку, и опасения его совершенно оправдались, когда он поднялся по крутой лестнице во второй этаж. Наружная дверь м-ра Перкера была заперта, и глубокое молчание, последовавшее за громким стуком Самуэля, свидетельствовало, что клерки разошлись из его конторы.

- Что нам делать, Самуэль?- сказал м-р Пикквик,- надобно, во что бы то ни стало, сыскать адвоката: я не сомкну глаз во всю ночь, если не буду заранее уверен, что кляузное дело поручено опытному человеку.

- Да вот, сэр, идет сюда какая-то старуха,- сказал м-р Уэллер,- может быть, она смыслит что-нибудь.- Эй, матушка! Не знаете ли, где клерки м-ра Перкера?

- Клерки м-ра Перкера,- повторила тощая и дряхлая старушонка, остановившаеся на лестнице перевести дух.- Где клерки? Нет их. Разошлись - все до одного. Я иду убирать контору.

- Вы не служанка ли м-ра Перкера?- спросил м-р Пикквик.

- Нет, я его прачка,- отвечала старуха.

- Вот что! Это, однакож, забавно, Самуэль,- сказал вполголоса м-р Пикквик,- что старухи в этих гостиницах называются прачками. Отчего бы это?

- Оттого, я думаю, что y них смертельное отвращение к мытью и чистоте,- отвечал м-р Уэллер.

Такое предположение могло быть совершенно справедливым. Старуха, повидимому, не имела привычки умываться каждый день, и толстые слои грязи на полу конторы, которую теперь она отворила, свидетельствовали весьма красноречиво, что мыло и вода были здесь совершенно неизвестными предметами.

- Не знаете ли вы, матушка, где мы можем найти м-ра Перкера?- спросил м-р Пикквик.

- Не знаю,- отвечала старуха брюзгливым голосом,- м-р Перкер за городом.

- Очень жаль. Где, по крайней мере, его конторщик? Не знаете ли?

- Знаю. Только конторщик не поблагодарит меня, если я скажу, где он,- отвечала прачка.

- Мне, однакож, очень нужно его видеть.

- Приходите завтра поутру.

- Это будет поздно, матушка,- сказал м-р Пикквик.

- Ну, уж так и быть. Оно, я думаю, не будет большой беды, если я открою, где он теперь. Ступайте в трактир "Сороку" и спросите за буфетом м-ра Лоутона; вам укажут молодого красавчика: это и есть конторщик м-ра Перкера.

Самуэль Уэллер очень хорошо знал, где трактир "Сорока". Туда он и повел своего господина через лабиринт переулков и проходных дворов.

Внутренний и наружный вид "Сороки" во многих отношениях обратил на себя внимание ученого мужа. Прежде всего заметил м-р Пикквик, что в кухне "Сороки" была перегородка и что за этой перегородкой нанимал себе угол починщик башмаков, откуда явствовало, что содержатель "Сороки" владел искусством выжимать копейку даже из перегородок. Не подлежало также никакому сомнению, что содержатель "Сороки" имел филантропическую душу: это доказывалось его покровительством пирожнику, который, без всякой помехи, продавал свои лакомства на самом пороге трактира. Из нижних окон, украшенных занавесами шафранного цвета, выглядывали две или три печатные карточки с известием, что почтенная публика может здесь утолять свою жажду яблочной настойкой и данцигским пивом из еловых шишек. Тут же на большой черной доске красовалась другая надпись, объявлявшая просвещенному миру, что в погребах заведения хранятся пятьсот тысяч бочек двойного портера, изготовленного по новоизобретенной методе. Носились слухи, что хозяин никому и никогда не показывал этих знаменитых погребов; но тем не менее всякий знал, что они существовали в таинственных недрах земли. Если прибавить к этому, что на воротах трактира была вывеска с изображением птицы, весьма похожей на сороку, изможденную временем и непогодой, то читатель получит удовлетворительное понятие о знаменитой таверне, посвященной вечерним вакханалиям м-ра Лоутона и его товарищей.

Когда м-р Пикквик вошел в буфет, пожилая женщина явилась из-за ширм к его услугам.

- Не здесь ли м-р Лоутон?- спросил м-р Пикквик.

- Здесь,- отвечала трактирщица.- Чарли, проводите этого джентльмена к м-ру Лоутону.

- Теперь нельзя,- отвечал рыжеватый мальчишка,- м-р Лоутон поет песню. Подождите, сэр, он скоро кончит.

Лишь только рыжеватый мальчишка проговорил эти слова, как вдруг из внутренности трактира раздались громогласные восклицания, возвещавшие об окончании песни. Оставив Самуэля услаждать досуг портером, м-р Пикквик пошел наверх, в сопровождении трактирного слуги.

- С вами желают поговорить, сэр.

Одутловатый молодой человек, занимавший первое место за столом в качестве президента, молодцовато взъерошил волосы, и взглянул с некоторым изумлением в ту сторону, откуда происходил этот доклад. Изумление это увеличилось еще более, когда взор его упал, наконец, на фигуру джентльмена, которого до той поры никогда он не видал.

- Прошу извинить, сэр,- сказал м-р Пикквик;- мне очень жаль, что присутствие мое расстроивает, некоторым образом, вашу компанию; но я пришел по особенному, весьма важному делу, не терпящему ни малейшего отлагательства. Впрочем, я задержу вас не более пяти минут и буду вам крайне обязан, если вы будете иметь снисходительность выслушать меня наедине.

Одутловатый юноша вышел из-за стола и попросил неизвестного джентльмена занять подле него место в темном углу этой залы. М-р Пикквик со всеми подробностями, от начала до конца, рассказал свою горемычную повесть.

- A!- воскликнул Лоутон, когда м-р Пикквик кончил рассказ.- Додсон и Фогг!..- славная практика y них ...- отличные юристы: знаю я этих господ. Додсон и Фогг!

М-р Пикквик согласился, что Додсон и Фогг - отличные юристы. М-р Лоутон продолжал:

- Перкера теперь нет в городе, и он воротится не прежде, как в конце будущей недели; но если вам угодно почтить меня доверенностью в этом деле, я могу сделать все необходимые распоряжения до приезда м-ра Перкера.

- Об этом-то собственно я и хотел просить вас, м-р Лоутон. Распоряжайтесь, как умеете, и, в случае надобности, пишите ко мне по почте в Ипсвич.

- Извольте, с большим удовольствием,- сказал конторщик м-ра Перкера. Заметив потом, что м-р Пикквик с любопытством посматривал на его товарищей, сидевших за столом, м-р Лоутон прибавил: - не угодно ли вам, сэр, присоединиться к нашему обществу часика на полтора? Компания y нас веселая, м-р Пикквик. Здесь главный конторщик Самкина и Грина, канцелярия Смитерса и Прайса, клерк Пимкина - чудесно поет народные песни, Джак Бембер и многие другие джентльмены, с которыми, надеюсь, вам приятно будет познакомиться, м-р Пикквик. Вы, кажется, недавно воротились из провинции. Угодно вам пожаловать?

М-р Пикквик не решился пропустить такого благоприятного случая к изучению человеческой натуры. Его представили всем веселым джентльменам, и м-р Пикквик, заняв за столом место подле президента, немедленно потребовал себе стакан холодного пунша.

Последовало глубокое молчание, совершенно противное ожиданиям ученого мужа.

- Вас не беспокоит табачный дым?- сказал джентльмен с сигарой во рту, сидевший по правую руку м-ра Пикквика.

- Нисколько,- сказал м-р Пикквик,- я очень люблю табачный запах, хоть сам никогда не курю.

- Это жаль,- заметил другой джентльмен с противоположного конца,- a я так скорее соглашусь сидеть без хлеба, чем без табаку.

Продолжительное молчание. Прибытие незнакомого джентльмена, очевидно, расстроило общую веселость.

- М-р Гронди споет нам что-нибудь,- сказал президент.

- A может и не споет,- сказал м-р Гронди

- Отчего же?- сказал президент.

- Не могу,- сказал м-р Гронди.

- То есть вы не хотите,- заметил президент.

- Не хочу,- отвечал м-р Гронди.

Другая продолжительная пауза. Президент, казалось, был в большом затруднении.

- Что же, господа?- сказал он.- Никто не думает повеселить нас?

- Это ваша обязанность, господин президент,- отвечал, выходя из-за стола, молодой человек с густыми бакенбардами и косыми глазами.

- Слушайте! Слушайте!

- У меня, господа, была всего одна песня, да и ту я пропел два раза,- сказал президент.- Неужели я должен ее повторить опять?

Общее молчание заменяло на этот раз отрицательный ответ.

- Сегодня, господа,- сказал м-р Пикквик, надеясь ввзести какой-нибудь интересный предмет для общих рассуждений,- сегодня вечером, господа, зашел я в такое место, которое, без сомнения, всем вам известно, но где, по стечению разных обстоятельств, не случалось мне быть уже несколько лет сряду. Я разумею гостиницу "Лебедя" и тот квартал, где она стоит. Велика и обширна британская столица, господа! Каких гостиниц не найдешь в этих захолустьях!

- Ну, теперь пойдет потеха!- сказал президент на ухо м-ру Пикквику: - вы задели за самую чувствительную струну одного из этих джентльменов, Старик Джак Бембер вечно говорит об этих гостиницах. Вы развязали ему язык.

М-р Пикквик сначала не заметил желтого, широкоплечаго, низенького и сутуловатого человечка с длинным носом и карими глазами, на которого намекал м-р Лоутон. Теперь ученый муж увидел, сообразил и понял, что это был старик, странный старик. Когда он поднял свое морщинистое лицо, устремил на него острый, лукаво проницательный взгляд, м-р Пикквик не мог надивиться, каким образом сначала ускользнули от его внимания такие примечательные черты. Старик облокотился подбородком на свою длинную костлявую руку украшенную желтыми ногтями необычайной длины, склонил свою голову на один бок и дико заморгал своими карими глазами. М-р Пикквик заключил и решил, что это весьма замечательная личность.

Мы надеемся познакомить читателей с личностью Джака Бембера в следующей главе.

Собрание сочинений

Чарльза Диккенса.

Замогильные записки Пикквикского клуба.

Часть вторая.

Перевод Иринарха Введенскаго.

С.-Петербург.

Типография Товарищества "Просвещение",

7 рота, 20.

Оглавление.

Глава XXI. Старик Джак Бембер садится на своего любимого конька и рассказывает странные анекдоты

" XXII. Мистер Пикквик едет в Ипсвич и встречается в Ипсвиче с интересной леди в желтых папильетках

" XXIII. Мистер Самуэль Уэллер встречает старого знакомца и старается заплатить свой долг

" XXIV. Ревность Петера Магнуса и бедственные последствия ночных похождений ученого мужа

" XXV. Торжество невинности и удивительное беспристрастие м-ра Нупкинса, со включением других весьма важных обстоятельств

" XXVI. Краткий отчет о процессе вдовы Бардль против старого холостяка

" XXVII. Самуэль Уэллер совершает путешествие в Доркин и созерцает свою мачеху

" XXVIII. Английские святки и свадьба на Дингли-Делле с описанием разнообразных, весьма назидательных увеселений, которые, к несчастью, почти вывелись из употребления в наше время

" XXIX. И с нею - повесть о могильщике Груббе

" XXX. О том, как Пикквикисты познакомились с двумя юношами ученых профессий, как они увеселялись вместе с ними на коньках, и о том, как, наконец, расстались они со своими гостеприимными друзьями

" XXXI. Имеющая совершенно юридический характер

" XXXII. Холостой вечер в квартире Боба Сойера, студента хирургии

" XXXIII. Мистер Уэллер старший сообщает критические замечания об одном литературном произведении и потом, с помощью своего возлюбленного сына, бросает грязь в лицо известному достопочтенному джентльмену с красным носом

" XXXIV. Полный и достоверный отчет о достопамятном решении процесса вдовы Бардль против Пикквика

" XXXV. Мистер Пикквик, по зрелом размышлении, предпринимает путешествие в Бат

" XXXVI. Необыкновенное и совершенно непредвидимое бедствие, обрушившееся на голову мистера Винкеля

" XXXVII. О том, как мистер Уэллер присутствовал на одном soiree, куда его пригласили, и о том, как мистер Пикквик возложил на него весьма важное поручение деликатного свойства

" XXXVIII. О том, как мистер Винкель не сгорел в огне и вышел сух из воды

" XXXIX. Мистер Самуэль Уэллер, снабженный новой инструкцией, выступает на поприще любовных приключений.

" XL. Новые сцены в драме жизни великого человека

Глава XXI.

Старик Джак Бембер садится на своего любимого конька и рассказывает странные анекдоты.

- Ага!- воскликнул старый джентльмен, отрекомендованный читателю в последней главе нашего достоверного раппорта.- Ага! кто завел здесь речь о подворьях нашего квартала?

- Я,- отвечал м-р Пикквик.- Я заметил вообще, что гостиницы в этих местах должны быть очень странны.

- Вы!- сказал старик презрительным тоном.- Что-ж вы знаете, сэр, о том времени, когда молодые люди запираются в своих пустынных кельях и читают, читают и читают, час за часом, ночь за ночью, до истощения умственных сил, до затмения рассудка, в мрачном лабиринте полночных занятий, до тех пор, пока заря и утренний свет перестанут иметь живительное влияние на их здоровье, и они зачахнут жертвами чрезмерной любви к науке, под грудою старых книг и накопившихся тетрадей? Что знаете вы о постепенной гибели под бременем тифа или чахотки, которую, в другое время и при других обстоятельствах жизни, испытывал в этих же самых комнатах жалкий человек, безумно промотавший свежия силы юных лет? A сколько несчастных, думаете вы, отступило с разбитым сердцем от дверей неумолимого юриста, чтобы найти последнее убежище на дне Темзы или мрачный приют за тюремными стенами? Да, сэр, есть странные жилища в широких захолустьях британской столицы. Придайте, если можете, памяти и слова этим деревянным панелям, и вы услышите из под каждой доски тысячи ужасных повестей, тысячи романов из жизни - действительной жизни. Ничего не значат для меня все ваши легенды с ужасающими именами против одной истинной истории, взятой на удачу из воспоминаний этих старинных перегородок.

Дрожащий голос старика и дикое выражение его лица совершенно сбили с толку ученого мужа, так что на этот раз он не сделал никакого замечания в ответ на его странные речи. Довольный произведенным впечатлением, старик Бембер улыбнулся, окинул собрание торжествующим взглядом и продолжал таким образом.

"- Взгляните на них с другой, гораздо более обыкновенной и не столько поэтической точки зрения: что это за скромные приюты для нуждающагося человека, который промотал свое богатство и, обманув ожидания своих друзей, вступил на дорогу, где нет для него насущного куска хлеба! Ожидание - надежда - неудачи - страх - бедность - нищета - отчаяние, и потом - последний конец в бурных волнах или в грязном кабаке среди оборванных негодяев: какая странная, дикая и вместе разнообразная перспектива человеческой жизни!"

Старик Бембер, оживленный предметом своей беседы, самодовольно потирал руками и, казалось, готов был ознакомить своих слушателей с новыми более интересными подробностями.

М-р Пикквик смотрел во все глаза и готов был слушать во все уши. Молодые люди улыбались и молчали.

"- Убирайтесь вы с вашими германскими университетами и фантастическою жизнью немецкого студента"- продолжал старик Бембер,- много y нас своих романов, разыгрывающихся внутри уединенных стен: стоит только поискать!"

- Вы меня изумляете,- сказал м-р Пикквик,- ни разу мне не случалось думать о романах такого рода.

- Еще бы! Разумеется, вы не думали,- отвечал старик.- Вот так-же один приятель спрашивал меня: - "Что вы находите особенного в этих комнатах?" - Комнаты довольно странные,- говорил я.- "Совсем нет",- говорил он.- Пустынные, говорил я.- "Ничуть не бывало",- говорил он. И вот в одно прекрасное утро, собираясь отворить наружную дверь, он умер от апоплексического удара. Он опрокинулся головою на корзинку, где лежали письма, и пробыл в этом положении восемнадцать месяцев сряду. Все думали, что он выехал из города".

- Как же его нашли?- спросил м-р Пикквик.

- "Хозяин решился, наконец, выломать дверь, так как его жилец не платил за квартиру целых два года. Призвали полицию, взломали замок... и на руки дворника, отворившего дверь, шарахнулся сухой скелет в синем фраке, черных панталонах и шелковых чулках. Ведь это, я полагаю, довольно странно, милостивые государи, а?'

И, склонив голову на бок, маленький старичок опять самодовольно начал потирать руками.

"- Знаю я еще другой случай, если вам угодно послушать. Позвольте... так точно - это случилось на клиффордском подворье. Один беспокойный жилец - продувная бестия, я знал его - нанимавший для себя квартиру в верхнем этаже, вдруг задумал принять мышьяка и запереться в шкафу, который стоял в его спальне. Управляющий подумал, что жилец сбежал и немедленно прибил на воротах билет, что вот, дескать, отдаются в наймы такие-то покои. Явился новый постоялец, омеблировал пустые комнаты и расположился в них жить. День проходил y него, как-следует, в занятиях разного рода; но по ночам не смыкал он глаз в своей спальне и всегда чувствовал какое-то беспокойство. "Это, однакож, странно, подумал он наконец,- попытаюсь спать в другой комнате, и пусть эта спальня будет моей гостиной".- Сказано, сделано. С этой поры, он ночи стал проводить спокойно, но зато никак не мот читать по вечерам. Усаживаясь в новой гостиной за своим письменным столом, он вдруг становился беспокойным, раздражительным, и беспрестанно снимал со свечи, не находя никакой возможности приковать свое внимание к перу, бумаге или книге.- "Я никак не могу раскусить этой загадки",- сказал он однажды, воротившись домой из театра и выпив стакан холодного грога.- "Не могу я раскусить этой загадки",- повторил он опять, прислонившись спиною к стене, чтобы отнять y своей фантазии силу вообразить за собой какой-нибудь посторонний предмет. В эту минуту глаза его вдруг обратились на маленький, всегда запертый шкаф, и невольная дрожь мгновенно пробежала по всему его телу, с ног до головы.- "Странное ощущение",- подумал он,- "и уж, кажется, я испытываю его не в первый раз. Неужели тут завелась какая-нибудь чертовщина? Посмотрим".- Сделав над собою значительное усилие, он взял кочергу, ударил со всего размаха в дверь - и что же? В углу шкафа, вытянувшись во весь рост, стоял последний жилец с багрово-синим лицом, исковерканным судорогами насильственной смерти. Маленький пузырек с ядом был еще крепко сжат его правою рукою".

И, окончив эту речь, старик с наслаждением взглянул на внимательные лица озадаченных слушателей.

- Что это y вас за странные анекдоты, сэр!- сказал м-р Пикквик, устремив свои очки на загадочную физиономию старика.

,,- Странные!... какой вздор!- возразил старик.- Забавные, может быть; но ничего необыкновенного в них нет.

- Забавные!- воскликнул м-р Пикквик.

"- Ну, да, забавные и веселые,- подтвердил. старик с демонской усмешкой. И, не дожидаясь ответа, он продолжал с прежним одушевлением.

,,- Знал я еще человека - позвольте... этому уж будет лет сорок слишком. Нанял он сырые, затхлые комнаты в одной из старинных гостиниц, стоявшие пустыми и запертыми несколько лет сряду. Носились о них бабьи сплетни и рассказывались разные фантастические истории, способные навести страх и ужас на всякую легковерную душу; но он был человек бедный, квартира отдавалась за безценок, и, стало быть, ничего мудреного нет, если он, с философским равнодушием, решился занять полусгнившие покои. Вместе с квартирой, в его распоряжение поступил огромный деревянный шкаф для книг и бумаг, с большими стеклянными дверями, задернутыми извнутри зеленою тафтой; но мебель этого рода, при существующих обстоятельствах, не могла иметь никакой определенной цели: книг не читал он во всю свою жизнь, бумагами не занимался, и все статьи туалета, от единственных сапогов до единственного галстука, носил он с собою во время дневных прогулок. Очень хорошо. Он перенес сюда все свое движимое имущество, состоявшее из четырех колченогих стульев, и в первый же вечер заказал в кредит два галлона дистиллированной водки. Усевшись на одном из своих стульев, он залпом выпил первый стакан и от безделья погрузился в размышление, раздумывая, во сколько лет он может расплатиться с буфетчиком за водку. Между тем глаза его невольно обратились на стеклянные дверцы деревянного шкафа.

"- Как, подумаешь, глуп и неопытен, смертный человек, угораздившийся смастерить такую гадкую мебель!- воскликнул он, испустив глубокий вздох при взгляде на занавешенные стекла.- Жаль, что нельзя снести ее назад, в мебельную лавку. Однакож, послушай, любезный,- продолжал он, обращаясь к шкафу и принимая его за одушевленный предмет; - не лучше ли мне употребить тебя вместо дров для моего камина?

Лишь только произнес он эти слова, как из внутренности шкафа раздался звук, весьма похожий на стон живого существа. Жилец испугался и вздрогнул; но скоро успокоил себя предположением, что звук, по всей вероятности, исходил из соседних комнат, где запоздалые гуляки оканчивали свой обед. Он положил свои ноги на решетку и, выпив еще стакан живительной влаги, принялся разгребать кочергою уголья в камине. В эту минуту звук повторился опять, шкаф медленно отворился, и жилец увидел в нем бледную, исхудалую фигуру в грязных и оборванных лохмотьях. Высокая, сухопарая и тонкая фигура имела чрезвычайно озабоченный и беспокойный вид, и во всей её осанке были такие неземные признаки, какие отнюдь не могли принадлежать живому существу, одаренному мыслью и чувством.

"- Кто вы, приятель?- сказал оторопевший жилец, взвешивая кочергу на своей руке и приготовляясь, в случае надобности, вступить в открытую борьбу,- кто вы?

"- Бросьте кочергу,- отвечала фигура,- борьба со мною неуместна. Я выше земных стихий, и мне не повредят ни железо, ни огонь. Ваша кочерга пролетит сквозь меня и ударится о стену этого шкафа. Я дух, бесплотный дух.

"- Чего-ж вам здесь надобно?- пролепетал жилец.

,,- В этой самой комнате,- отвечало привидение,- совершилась погибель земной моей жизни. Отсюда пустили по-миру меня и всех моих детей. В этот самый шкаф положены были судейские бумаги, накопившиеся в продолжение моей бесконечной тяжбы. Здесь, на этом самом месте, и в ту пору как я умирал от печали, две презренные гарпии делили мое богатство, из-за которого я судился всю свою жизнь. Все отняли y меня до последнего фарсинга, и когда я умер, семейство мое осталось без хлеба и без крова. Вот почему, спускаясь по ночам на землю, я брожу исключительно по этой жалкой юдоли своих земных страданий, пугая людей присутствием существа, непостижимого и незримого для них. Эта квартира принадлежит мне: оставьте ее".

Жилец между тем выпил еще стакан водки и совершенно ободрился.

"- Извольте,- сказал он,- я готов с величайшим удовольствием уступить вам эту незавидную квартиру, если вы имеете неизменное желание оставаться здесь целую вечность; но во всяком случае, я желал бы, собственно для вашей же пользы, предложить вам один вопрос.

"- Говорите: я готов внимать вашим словам,- отвечал дух суровым тоном.

"- Очень хорошо,- сказал жилец,- мое замечание, впрочем, будет относиться не к вам одним, а ко всем вообще бесплотным духам, сколько я могу знать и понимать сущность их природы. Дело видите ли в чем: ведь пространство для вас ничего не значит?

"- Ничего,- сказал дух,- быстрее, чем молния, мы можем переноситься с одного места на другое.

"- И прекрасно. Зачем же, скажите на милость, имея полную возможность порхать и устроивать свою квартиру в прелестнейших местах земного шара, вы любите проводить свое время именно там, где вы натерпелись всякой всячины в продолжение своего земного бытия? Такой образ действия, по моему мнению, заключает сам в себе непростительные противоречия.

"- A что, ведь это правда. Удивляюсь, как прежде подобная мысль ни разу не приходила мне в голову.

"- Это показывает, любезный друг, что вы не умеете рассуждать. Эта комната, на мой взгляд, не представляет для вас ни малейших удобств. Судя по наружности этого шкафа, я догадываюсь, что тут бездна клопов: так или нет?

"- Так точно.

"- Ну, так что-ж вам за охота проводить свое время в обществе таких презренных животных? Право, я думаю, вы могли бы, без малейшего труда, приискать для себя отличную квартиру.

"- Конечно, могу.

"- И уж если пошло дело на правду, я бы вообще посоветовал вам оставить Лондон; потому что, согласитесь сами, здешний климат чрезвычайно неприятен.

"- Ваша правда, сэр,- сказал дух учтивым тоном,- вы, можно сказать, пролили яркий свет на мой образ мыслей. Сейчас же переменяю воздух.

И, проговорив это, он начал постепенно исчезать, так что ноги его уже совсем скрылись из вида.

"- И если вы, сэр,- продолжал жилец в догонку за исчезающим привидением,- если вы постараетесь внушить другим бесплотным джентльменам и леди, навождающим теперь пустые старые дома, что им будет гораздо удобнее поселиться в других, прелестнейших местах за пределами Англии, то вы окажете нашему обществу величайшее благодеяние, и я готов заранее принести вам чувствительную благодарность от всех англичан.

"- Внушу, сэр, непременно внушу,- отвечало привидение - я не понимаю, как все мы были настолько глупы до сих пор.

"С этими словами дух исчез, и, что всего удивительнее, господа,- заключил старик, озирая всю компанию с заметным удовольствием,- с той поры никогда не возвращалось это привидение, и дешевая квартира освободилась раз навсегда от нечистых навождений".

- Не дурно, если эта история не выдумана,- сказал джентльмен с мозаичными пуговицами на фраке, зажигая новую сигару.

- Если!- вскричал старик, бросая презрительный взгляд на скептика.- Этак, пожалуй,- прибавил он, обращаясь к Лоутону,- он скажет, что и та история, которую я вам рассказывал о странном клиенте, невероятна, чудесна, выдумана ... Как, подумаешь, нынче стали недоверчивы люди.

- Я никогда не слышал этой истории,- ответил скептик,- и, конечно, не могу судить о степени её достоверности. Разскажите, и я выскажу вам свое мнение.

- Я тоже желаю слышать ее,- заметил м-р Пикквик,- и прошу вас рассказать.

- Да, да, расскажите,- сказал Лоутон,- никто здесь не слышал ее, кроме меня, да и я, правду сказать, перезабыл ее почти совсем.

Старик обвел глазами вокруг стола и покосился еще страшнее, чем прежде; видя глубокое внимание, изобразившееся на лицах всех присутствующих, он улыбнулся, и в его глазах блеснуло торжество. Затем, потерев подбородок и взглянув на потолок, как бы ища там вдохновения, он начал свой рассказ.

Разсказ старика о странном клиенте.

"Я полагаю, никому не интересно знать, где и как я подцепил эту короткую историю,- сказал старик.- Еслиб мне пришлось рассказывать ее в том порядке, в каком она дошла до меня, мне пришлось бы начинать с середины, a дойдя до конца, обратиться опять назад, к самому началу. Достаточно будет сказать, что некоторые события, о которых в ней идет речь, случились на моих собственных глазах; что касается остальных, я могу удостоверить, что они действительно происходили, и до сих пор еще живы люди, которые, так же, как и я, помнят их очень хорошо.

"В Боро, в Гайстрите, подле церкви Сен-Джоржа, по одной с нею стороне дороги, как многим из вас известно, стоит самая тесная из наших долговых тюрем - Маршальси. Хотя в последнее время она стала далеко не тою грязною помойною ямой, какою была прежде, но и теперешнее её исправленное состояние внушает слишком мало искушений для мота или утешений для неосторожного должника. Осужденный преступник в Ньюгете пользуется ничуть не худшим двором, где он может дышать чистым воздухом и гулять, чем неоплатный должник в тюрьме Маршальси,

"Может быть, на меня находит чудачество, может быть, я не могу отделять этого места от связанных с ним воспоминаний, но только я не выношу этой части Лондона. Улица широка, магазины на ней роскошные; шум проезжающих экипажей, гул шагов непрерывного потока людей - все эти звуки торговых, промышленных и иных сношений между людьми гудят на ней с утра и до полуночи. Но примыкающия к ней улицы малы и тесны; бедность и разврат гнойно гнездятся в этих переполненных густым населением закоулках; лишения и нищета олицетворяются соседней тюрьмою; над всей этой картиной роскоши, нищеты и позора - по крайней мере, в моих глазах - тяготеет что-то мрачное и горькое, придающее ей неприятный, болезненный отпечаток.

"Многие глаза, сомкнутые уже давно в могиле, взглядывали довольно равнодушно на эту картину в первые дни пребывания их владельцев в старой тюрьме Маршальси; они смотрели так потому, что первый удар несчастия редко сопровождается отчаянием. Человек еще верит, что он может положиться на неиспытанных друзей, он вспоминает о многочисленных предложениях услуг, так охотно расточавшихся ему добрыми приятелями, когда он в них еще вовсе не нуждался; он обладает надеждой,- надеждой счастливой неопытности,- и хотя она ослабляется при первой же неудаче, но все же снова возрождается и цветет здесь короткое время, пока не завянет окончательно под ржавчиной разочарования и равнодушия. Как быстро эти самые глаза глубоко вваливались и сверкали мрачным огнем, как быстро худело и желтело изможденное голодом и заточением лицо в те дни, когда еще речь о том, что должники гниют в тюрьме, без надежды на облегчение, без надежды получить свободу, не была простой риторической фигурой! Эта жестокость нынче уже не существует в полном своем объеме, но и того, что от неё осталось, достаточно еще для порождения таких явлений, при виде которых сердце обливается кровью.

"Двадцать лет тому назад плиты тротуара подле тюрьмы топтались одною матерью и ребенком, которые так же аккуратно, как само утро, появлялись ежедневно перед тюремными воротами; часто они приходили сюда после ночи, проведенной без сна, в тревожной тоске, под влиянием скорбных дум, удручающих ум и чувство,- приходили целым часом раньше срока, и тогда молодая мать грустно поворачивала назад, подводила ребенка к старому мосту и, приподняв его на своих руках, указывала ему на блестящую воду, окрашенную лучами утреннего солнца, обращала его внимание на шумные приготовления к труду или удовольствию, которыми бывает полна река в эти утренние часы. Мать пыталась развлечь сына этими занимательными для него предметами, но она быстро сажала его на землю и, закрыв себе лицо платком, давала волю душившим ее слезам, потому что на исхудалом и болезненном личике ребенка не проявлялось никакого удовольствия или удивления. У него было мало воспоминаний, и все они были на один образец,- все вертелись на бедности и нищете его родителей. По целым часам сиживал он y матери на коленях, вглядываясь с детским сочувствием в слезы, текущия по её лицу, и потом тихонько забивался в какой-нибудь темный уголок, где рыдал до тех пор, пока не засыпал. С той самой минуты, как он стал понимать окружающие предметы, когда в нем начал пробуждаться рассудок, он сроднился с самой тяжкой действительностию жизни: с ужасными лишениями - с голодом и жаждой, с холодом и нищетой, и хотя по наружности и физическому развитию он был малое дитя, но не было y него ни веселости, ни беззаботного смеха, ни сверкающих детских глазок.

"Отец и мать, видя такое неестественное развитие своего ребенка, с глубокой тоской, смотрели молча друг на друга, не осмеливаясь выразить словами тяготящия их мысли. Отец - здоровый, сильно сложенный человек, который мог бы перенести всякий труд и физическое упражнение,- изнывал в тесном заключении и нездоровой атмосфере переполненной узниками тюрьмы. Мать, худая, нежная женщина, склонялась под двойным бременем физической и нравственной болезни; - ребенок видел все это, и молодое сердце его надрывалось.

"Наступила зима, a с нею целые недели сильного дождя и холода. Бедная женщина перебралась в дрянную квартиренку по близости места заключения её мужа, и хотя это переселение было вызвано её возраставшею нуждой, она была счастливее теперь, потому что была ближе к нему. В продолжение двух месяцев после этого переселения, она и её маленький спутник поджидали времени открытия тюремных ворот, не пропуская ни одного утра. Но вот однажды они не явились, и это было в первый раз с того дня, как муж попал в тюрьму. Ребенок умер.

"Те, которые, о подобных потерях бедных людей холодно толкуют, как о счастливом избавлении от страданий для усопшего, и о милосердном облегчении от издержек для оставшихся,- такие люди не понимают,- смело это утверждаю - решительно не понимают того неисходного горя, которое влекут за собой подобные потери. Молчаливый взгляд привязанности и участия в то время, когда все прочие глаза от нас холодно отвернулись,- уверенность в том, что мы обладаем сочувствием и любовью хоть одного существа, когда все прочие покинули нас - это такая подпора, такое прибежище, такое утешение среди глубочайшего горя, которых нельзя купить ни за какие деньги, нельзя добыть никаким могуществом. Ребенок сиживал по целым часам y ног своих родителей, терпеливо сложив свои ручонки и подняв к отцу и к матери свое исхудалое личико. Они видели, как, день за днем, он таял, и хотя его краткая земная жизнь была без радостей, a теперь, после своей смерти, он наслаждался миром и спокойствием, которых он - малый ребенок - не знал на земле,- но все же они были ему отцом и матерью, и потеря его залегла глубоко в их души.

"Смотря теперь на изменившееся лицо матери, было не трудно предсказать, что смерть скоро прекратит и её горькие испытания и невыносимые страдания. Двое тюремных товарищей мужа несчастной женщины не захотели усугублять своим присутствием его скорбь и горе и предоставили ему одному каморку, которую занимали с ним втроем. Бедная его жена перешла к нему сюда, и вот потянулась там, без мучений, но и без надежд, медленно угасая, её страдальческая жизнь.

"Однажды вечером она лишилась чувств на руках своего мужа. Когда он поднес ее к открытому окну, чтобы оживить ее свежим воздухом, свет луны упал ей прямо на лицо и указал на такую разительную перемену в её чертах, что несчастный, как слабое дитя, дрогнул под бременем удручавшего его горя.

"- Посади меня, Джорж,- слабо произнесла она. Он исполнил её желание, и, сев возле нея, закрыл себе лицо рукой и залился слезами.

"- Мне тяжело покинуть тебя, Джорж,- сказала она,- но на то Божия воля, и ради меня ты должен спокойно перенести разлуку со мною. О, как я благодарю Бога за то, что Он взял к себе нашего мальчика! Малютка счастлив, он теперь на небе. Что бы он стал делать тут, без своей матери?

"- Ты не должна умереть, Мери, не должна, возразил ей муж, вставая. Он принялся ходить взад и вперед по комнате, нещадно ударяя свою голову сжатыми кулаками, потом снова сел возле больной и, поддерживая ее в своих объятиях, прибавил более спокойно:

"- Ободрись, моя милая, прошу тебя, ободрись. Ты наверное поправишься.

"- Никогда уже, Джорж, никогда!- отвечала умирающая женщина.- Пусть меня похоронят возле моего бедного мальчика: но обещай мне, если ты выйдешь когда-нибудь из этого ужасного места и разбогатеешь, ты перевезешь нас на какое-нибудь мирное сельское кладбище, далеко, далеко,- как можно дальше отсюда,- где бы мы могли спокойно лежать. Милый Джорж, обещай мне, что ты это сделаешь.

"- Сделаю, сделаю,- проговорил он, страстно кидаясь на колени перед нею.- Но скажи мне еще слово, Мери ... хотя взгляни ... раз взгляни...

"Он замолк, потому что рука, обвивавшая его шею, вдруг отяжелела и отвердела. Глубокий вздох вырвался из груди умиравшей; губы шевельнулись и на лице мелькнула улыбка, но губы эти были бледны, и улыбка сменилась неподвижным мертвенным взглядом ... Он остался один на земле.

"В эту ночь, среди безмолвия и одиночества своей жалкой каморки, стоя на коленях возле трупа своей жены, несчастный призвал Бога в свидетели страшной клятвы; с этой минуты он посвящал себя одному делу: мести за смерть жены и сына, с нынешнего дня и до последнего своего издыхания; он обрекал все свои силы на служение одному этому делу; месть его должна быть медленною и ужасною, ненависть нескончаемою и ненасытимою. По всему миру должна она преследовать тех, кого она наметит своими жертвами.

"Глубочайшее отчаяние и почти нечеловеческое напряжение произвели такие страшные перемены в его теле и в чертах его лица, что его товарищи по несчастию отшатнулись с испугом, когда он проходил мимо них учащенными шагами. Глаза его налились кровью, лицо было мертвенно бледно, стан согнулся, как бы под бременем лет. Он почти насквозь прокусил себе губу в пылу своего душевного страдания, и кровь, капавшая из раны, текла по его подбородку и запятнала его рубашку и галстук. Он не проронил ни слезы, не испустил ни одного звука жалобы, но его блуждающий взгляд и беспорядочная торопливость, с которою он ходил взад и вперед по двору, обличали сожигавший его внутренний жар.

"Тюремное начальство заявило ему, что необходимо немедленно же увезти тело его жены из тюрьмы. Он выслушал это требование с полным спокойствием и согласился с его разумностью. Почти все тюремные обитатели собрались для печальных проводов; они поспешно расступились по сторонам, при появлении вдовца; он быстро прошел вперед и стал одиноко в небольшом отгороженном пространстве, примыкавшем к помещению привратника; толпа отошла оттуда, по инстинктивному чувству деликатности. Медленно подвигались вперед люди с тяжелым гробом на плечах. В толпе господствовало мертвое молчание, нарушавшееся только жалобными восклицаниями женщин и шарканьем ног носильщиков по плитам. Они дошли до того места, на котором стоял муж умершей, и остановились. Он положил руку на гроб и, машинально поправив на нем покров, дал знак идти далее. Тюремные сторожа, стоявшие в сенях, сняли свои шляпы при выносе гроба, и через минуту дверь тюрьмы затворилась за ним. Вдовец посмотрел тогда бессмысленно на толпу и грохнулся о земь.

"Хотя в течение многих недель после этого он пролежал дни и ночи в жесточайшей горячке, его не покидали ни на минуту сознание его потери и воспоминание о данной клятве. Перед глазами его проходили сцены за сценами, места сменялись местами, происшествия происшествиями, вытесняя друг друга со всею сумятицею бреда, но все они стояли в какой-нибудь связи с его главною умственною задачею. То он плыл по необъятному морю, над ним стояло кроваво-багровое небо, под ним бушевали волны, вздымаясь, точно горы, кипя водоворотом вокруг его утлаго судна. Впереди его плыл еще другой корабль, тоже выдерживающий борьбу с разъяренными стихиями. Паруса y него висели клочьями по мачтам, палуба была покрыта испуганными людьми, которые по очереди один за другим становились жертвами высоких волн, покрывавших палубу и увлекавших за собою все, что попадалось им по пути. Наконец, волны поднялись еще выше и целая ревущая масса воды ринулась на корабль со всесокрушающею быстротою и силою, оторвала y него руль и раздробила все судно до самого киля. Из громадного водоворота, образованного гибнувшим кораблем, раздался крик,- предсмертный крик сотни утопавших людей, слившийся в один страшный вопль,- крик до того громкий и пронзительный, что он раздался над воем враждовавших стихий и звучал, звучал до тех пор, пока, казалось, пронизал собою воздух, небо и воду. Но что это такое?- вот показалась старая, седая голова, она поднимается над поверхностью моря и бьется с волнами, меча взгляды предсмертной тоски и громко вопия о помощи?.. Взглянув на нее, он спрыгивает с своего корабля и плывет к ней сильным размахом. Он достигает ея: он бок-о-бок с нею. Да, это те черты. Старик видит его приближение и тщетно старается избежать встречи с ним. Но он крепко стискиваеть старика и тащит его под воду. Ниже, ниже с ним, на пятьдесят лотов глубины! Старик борется слабее и слабее, наконец, остается недвижным. Старик, убит, убит им; клятва его сдержана.

"Идеть он потом по жестким пескам безграничной пустыни, одинокий и босой. Песок царапает ему ноги и ослепляет его; мелкие, тончайшие пылинки садятся в поры его кожи и раздражают его почти до бешенства. Громадные массы того же песку несутся перед ним ветром и, пронизанные лучами палящего солнца, возвышаются в отдалении подобно огненным столбам. Остовы людей, погибших в этой ужасной пустыне, лежат раскиданными вокруг на всем пространстве, которое можно окинуть глазом; все освещается зловещим светом и повсюду, в пределах человеческого зрения, встречаются одни только предметы ужаса или омерзения. Тщетно стараясь произнести крик испуга, с языком, прилипшим к гортани, спешит он вперед, как безумный. Поддерживаемый сверхъестественной силой, он мчится по пескам, пока, наконец, не падает без чувств на землю. Какая восхитительная прохлада оживляет его? Откуда исходит это отрадное журчанье? Вода! Действительно, вот источник; свежая, чистая струя бежит y ног путника. Он припадает к ней губами и, протянув на берегу болевшие свои члены, впадает в сладостное забытье. Его приводит в себя шум чьих-то приближающихся шагов. Седой старик плетется тоже к ручью, чтобы утолить свою мучительную жажду. Это опять он! Путник вскакивает, охватывает его руками и не допускает к ручью. Старик борется сильно, судорожно, молит допустить его к воде; - старик просит только одну каплю её для спасения своей жизни! Но он мощно удерживает старика и жадно любуется его агонией; потом, когда безжизненная голова старика склоняется на грудь, он отталкивает от себя ногой этот ненавистный труп.

"Когда кончилась его горячка, и сознание вернулось к нему, он проснулся к жизни богатым и свободным; ему объявили, что отец его, желавший, чтобы он издох в тюрьме,- желавший! Тот самый, который допустил, чтобы существа, бывшие для узника дороже его собственной жизни, умерли от лишений и сердечной тоски, против которой бессильны все лекарства,- этот самый человек был найден мертвым в своей пуховой постели. У него достало бы духу оставить после себя нищим своего сына, но, гордясь своим здоровьем и крепостью, он откладывал совершение нужного для того акта, и теперь ему приходилось на том свете скрежетать зубами при мысли о богатстве, которое досталось его сыну, только благодаря его нераспорядительности и беспечности. Больной очнулся, и первое, что пришло ему в голову, была клятва о мести, второе, что злейшим его врагом был родной отец его жены,- человек, засадивший его в тюрьму и оттолкнувший от своего порога дочь и её ребенка, когда они молили y его ног о помиловании. О, как он проклинал слабость, не дозволявшую ему быть на ногах и уже деятельно разработывать свой план мести!

"Он распорядился, чтобы его перевезли подальше от места его горькой утраты и его бедствий, и поселился в тихом убежище на морском берегу,- не в надежде вернуть себе душевное спокойствие и счастье, потому что и то, и другое покинули его навсегда, но для возстановления своих упавших сил, для обдумывания своего дорогого плана. И здесь какой-то злой дух дал ему возможность совершить первую, самую страшную месть.

"Было летнее время; постоянно погруженный в мрачные думы, он выходил по вечерам из своего уединенного жилища и направлялся по узкой тропинке между утесов к дикому и одинокому местечку, которое пришлось ему по душе; здесь он садился на какой-нибудь скалистый обломок и, закрыв лицо руками, просиживал так по нескольку часов,- иногда до глубокой ночи, до тех самых пор когда длинные тени утесов, нависших над его головою, клали непроницаемый черный покров на все окружающие предметы.

"Однажды, в тихий вечер, он сидел так, в своем обычном положении, приподнимая иногда голову для того, чтобы проследить за полетом стрекозы, или устремляя глаза на великолепную багровую полосу, которая, начинаясь среди океана, шла, казалось, до самого его горизонта, до самого того места, где спускалось солнце. Вдруг глубокое безмолвие окрестности нарушилось громким воплем о помощи. Он прислушался, неуверенный в том, что слышал, но крик повторился с еще большею силою, чем прежде. Он вскочил тогда с места и поспешил по направлению голоса.

Дело разъяснилось тотчас же само собою; на берегу лежала разбросанная одежда; в недалеком расстоянии от него виднелась немного из воды человеческая голова, a какой-то старик кидался из стороны в сторону по берегу, ломая руки в отчаянии и взывая о помощи. Больной, силы которого возстановились уже достаточно, сбросил с себя верхнее платье и кинулся к морю, с намерением броситься в воду и спасти утопавшаго.

"- Поспешите, сэр, ради Бога! помогите ему, молю вас именем Господа! Это мой сын, сэр, кричал вне себя старик. Мой единственный сын, сэр, и он умирает на глазах своего отца!

"При первых словах старика, незнакомец остановился в своем разбеге и, скрестив руки, стал перед ним неподвижно.

"- Великий Боже!- воскликнул старик, узнавая его,- Гейлинг!

"Незнакомец молча улыбнулся.

"- Гейлинг!- дико произнес старик.- Мой сын, Гейлингь,- это мой милый сын ... Взгляните взгляните! ...

"И, задыхаясь, несчастный отец указал на то место, где молодой человек боролся со смертью

"- Слушайте!- сказал старик.- Он кричит еще ... значит, он жив... Гейлинг, спасите его, спасите!

"Незнакомец снова улыбнулся и продолжал стоять неподвижно, как статуя.

"- Я был виноват перед вами,- продолжал с воплем старик, падая перед ним на колени и ломая свои руки, отомстите за себя; возьмите все мое, самую мою жизнь: бросьте меня в воду y своих нот и, если только человеческая природа может подавить в себе естественное сопротивление, я умру, не двинув ни рукой, ни ногой. Сделайте это, Гейлингь, сделайте, но спасите моего сына! Он так молод еще, Гейлинг, так молод для смерти!

"- Слушайте, произнес незнакомец, грозно схватывая старика за руку,- я хочу жизни за жизнь, и вот теперь здесь одна. Мой ребенок умирал на глазах своего отца несравненно более мучительною и продолжительною смертью, чем та, которой подвергается теперь, пока я говорю, этот молодой поноситель чести своей сестры. Вы смеялись,- смеялись в лицо своей дочери, на черты которой смерть тоже накладывала свою руку,- смеялись над нашими страданиями. Как вы теперь о них помышляете? Смотрите сюда, смотрите!

"Говоря это, он указывал на море. Слабый крик пронесся над водою: последнее мощное усилие утопавшего взволновало на несколько мгновений рябившие волны, a затем то место, где он канул в свою преждевременную могилу, сравнялось и сгладилось с окружающей водою...

"Спустя три года после этого, какой-то джентльмен вышел из собственного экипажа y дверей одного лондонского стряпчаго, известного в то время публике за не совсем чистого малаго в своем ремесле, и попросил y него особого совещания по весьма важному делу. Посетитель был, очевидно, еще в первой поре молодости, но его лицо было бледно, тревожно и убито, так что и без острой наблюдательности дельца, стряпчему легко было догадаться при первом же взгляде на гостя, что болезнь или иные страдания совершили больше перемен в его наружности, чем то могла произвести рука времени в двойной против прожитой им жизни период.

"- Я хочу поручить вам одно судебное дело,- сказал незнакомец.

"Стряпчий поклонился почтительно и кинул взгляд на большой пакет, который был в руках y джентльмена. Посетитель заметил этот взгляд и продолжал.

"- Это не совсем обыкновенное дело, и мне пришлось много хлопотать и издержать денег, пока эти бумаги достались мне в руки.

"Стряпчий взглянул еще тревожнее на пакет; посетитель, развязав шнурок, опутывавший бумаги, выложил на стол множество росписок, копий с условий и других документов.

"- Как вы увидите,- продолжал посетитель,- этот господин, имя которого стоит на документах, несколько лет тому назад, занял под них большие суммы денег. Между ним и теми людьми, в руках которых первоначально находились эти бумаги, и от которых я перекупил их все за цену тройную и четверную против их настоящей стоимости, подразумевалось соглашение, что все эти обязательства будут возобновляться по истечении известного периода. Но такое условие не выговорено нигде формальными актами; он же потерпел в последнее время большие потери и если все эти требования падут на него одновременно, они сокрушат его окончательно.

"- Общая сумма доходит до нескольких тысяч фунтов,- сказал стряпчий, разбирая бумаги.

"Это верно,- отвечал незнакомец.

- Что же следует делать?- спросил стряпчий.

"- Что делать!- возразил клиент с большим волнением.- Пустить в ход каждый рычаг закона и каждую проделку, которую может изобресть ум, a мошенничество исполнить; употребить и честные, и подлые средства,- все открытое узаконенное преследование, поддержанное всею изворотливостью его самых сметливых исполнителей. Я хочу, чтобы он умер тяжкою и медленною смертью. Разорите его, продайте его земли и товары, выживите его из дома, оторвите от очага и сделайте его нищим на старости лет, пусть он умрет в долговой тюрьме!

"- A издержки, дорогой сэр, все издержки, необходимые, чтобы довести до конца такое сложное дело,- заметил стряпчий, приходя в себя после минутного оцепенения.- Если ответчик умрет на соломе, кто заплатит за расходы, сэр?

"- Назначайте сумму,- проговорил незнакомец, дрожа так сильно от волнения, что рука его едва сдерживала перо, которое он схватил при этих словах.- Какую угодно сумму, и она ваша. Не бойтесь называть ее, любезный! Я не сочту ее большою, если вы выиграете мое дело.

"Стряпчий назначил наудачу очень большую сумму, в виде задатка, который мот бы обезпечить его в случае проигрыша дела - но назначил ее более с целью удостовериться, до каких издержек в действительности расположен идти его клиент, чем в предположении, что тот удовлетворит его требованию. Однако, незнакомец написал тотчас же чек на своего банкира, пометив всю сумму сполна, и ушел.

"По чеку было выплачено, как следует, и стряпчий, находя своего странного клиента таким человеком, на которого можно было положиться, принялся серьезно за свою работу. Прошло слишком два года, после этого разговора, и м-р Гейлинг частенько просиживал целые дни в конторе своего стряпчаго, наблюдая за накоплением бумаг и прочитывая с блестящими от радости глазами, одно за другим, то укорительные письма, то просьбы о небольшой отсрочке, то представления о неизбежном разорении, грозившем ответчику. Эти бумаги стали появляться с тех пор, как на должника посыпались иск за иском, процесс за процессом. На все моления, хотя бы о краткой отсрочке, был один ответ: деньги должны быть уплачены. Земли, дома, движимое имущество, все пошло, в свою очередь, на удовлетворение многочисленных требований, и сам старик был-бы засажен в тюрьму, если бы ему не удалось обмануть бдительности полиции и бежать.

"Неумолимое злорадство Гейлинга, вместо того, чтобы утоляться успехом преследования, возростало с разорением его врага. Когда же он узнал о побеге старика, бешенство его перешло всякие пределы. Он скрежетал зубами и осыпал страшными проклятиями людей, которым было поручено заарестование. Он был сравнительно успокоен лишь повторительными уверениями, что беглец будет наверное отыскан. Повсюду были разосланы агенты для его поимки; для открытия места его убежища были пущены в ход все хитрости, какие только можно было изобрести, но все было напрасно. Прошло с полгода, a убежище старика все еще не было открыто.

"Наконец, однажды поздно вечером, в квартиру стряпчаго явился Гейлинг, которого не было видно уже несколько недель, и послал сказать ему,что его желает немедленно видеть один джентльмен. Прежде, чем стряпчий, узнавший его по голосу, успел приказать слуге впустить его, он кинулся вверх по лестнице и вбежал в гостиную,бледный и едва переводя дух. Затворив за собою дверь, чтобы его не услышали, он опустился в кресло и проговорил шепотом:

"- Тс! Я его нашел, наконец!

"- Неужели?- спросил стряпчий.- Прекрасно, дорогой сэр, прекрасно.

"- Он скрылся в жалкой лачужке в Кэмден-Тоуне - продолжал Гейлинг,- и, может быть, это лучше, что мы потеряли его из виду, потому что он жил тут все это время совершенно один, в самой отвратительной нищете... он беден, очень беден.

"- Очень хорошо,- сказал стряпчий.- Вы хотите, чтобы его арестовали завтра, конечно?

"- Да, отвечал Гейлингь.- Впрочем нет, стойте! Послезавтра. Вы удивляетесь моему желанию отложить арест,- продолжал он с ужасной усмешкой,- но я позабыл кое что. Завтрашний день памятен в его жизни: пусть он пройдет.

"- Хорошо,- сказал стряпчий.- Вы сами напишите инструкции полицейскому чиновнику?

"- Нет, пусть он встретится со мною здесь, в восемь часов вечера; я сам пойду с ним.

"Встреча состоялась в назначенный вечер. Они сели в наемную карету и велели извозчику остановиться на том углу старой Панкрасской дороги, на котором стоит приходский рабочий дом. В то время, когда они вышли из экипажа, было уже почти темно; направясь вдоль глухой стены перед фасадом ветеринарного госпиталя, они повернули в боковой переулок, который зовется или звался в то время, Малою Школьною улицей и который, не знаю, как теперь, но тогда был порядочно пустынным местом, окруженным почти все одними полями да рвами.

"Нахлобучив себе на глаза свою дорожную шляпу и закутавшись в плащ, Гейлинг остановился перед самым беднейшим домиком в улице и постучался тихонько в двери. Ему тотчас же отворила какая-то женщина и поклонилась ему, как знакомому; Гейлинг шепнул полицейскому, чтобы он оставался внизу, a сам тихо взобрался на лестницу и, отворив дверь в комнату, прямо вошел в нее.

"- Предмет его розысков и неугасавшей ненависти, в настоящую минуту уже дряхлый старик, сидел за голым сосновым столом, на котором тускло горела заплывшая сальная свеча. Старик, испуганный внезапным появлением незнакомца, ухватился за стол, его слабые ноги дрожали.

"- Зачем вы пришли сюда?- сказал он.- Здесь прозябает нищета. Чего вы ищете тут?

"- Вас? Я желаю говорить с вами,- отвечал Гейлинг.

"И сказав эти слова, он сел на стул y противоположного угла стола и, сняв свою шляпу и откинув воротник шинели, открыл свое лицо.

"Увидев это знакомое лицо, старик внезапно потерял способность говорить. Он откинулся назад на своем стуле и, сложив обе руки на груди, вперил в Гейлинга пристальный взгляд, в котором выразилось омерзение и ужас.

"- Шесть лет тому назад,- сказал Гейлинг,- в этот же самый день я взял y вас дорогую для вас жизнь в возмездие за жизнь моего ребенка. Над безжизненным трупом вашей дочери, старик, я поклялся, что и она будет отомщена. Ни на один час я не забыл о своей клятве, и, если бывали мгновения, когда ослабевала моя жажда мщения, я припоминал страдающий безропотный взгляд моей жены и изможденное от голода лицо моего ребенка,- слабость пропадала во мне, и я снова твердо шел к своей цели. Первый акт возмездия совершился - вы его хорошо помните; нынче будет последний.

"Старик задрожал и руки его немощно упали с его груди.

"- Завтра я оставляю Англию,- сказал Гейлинг после минутной паузы.- Нынешней ночью я предам вас на медленную смерть, которой умерла она - я пошлю вас жить безнадежной жизнью в тюрьме ...

"Он посмотрел в лицо старику и замолчал. Он поднес свечу, дотронулся до него слегка и вышел из комнаты.

"- Вы получше присматривайте за стариком,- сказал он женщине, отворив дверь, и, дав знак полицейскому следовать за ним, прибавил: - он очень плох.

"Женщина заперла дверь, вбежала на лестницу и нашла бездыханный труп старика.

"На одном из самых тихих и уединенных кладбищ в Кэнте, среди богатой растительности, под гладким надгробным памятником, покоятся кости молодой матери и её ребенка. Но прах отца не смешивается с их прахом. Никто не знает, даже сам стряпчий, выигравший процесс, последующей истории его странного клиента."

Окончив свой рассказ, старик Бембер немедленно встал с своего места, подошел к вешалке, стоявшей в углу залы, надел с большою осторожностью шляпу и пальто, и, не сказав никому ни одного слова, медленно вышел из дверей. Так как некоторые джентльмены покоились глубоким сном, a другие погрузились мыслями и чувствами в приготовление гоголь-моголя и глинтвейна, то м-р Пикквик, руководимый здесь, как и везде, глубокими философскими соображениями, нашел средство спуститься незамеченным в нижний этаж, где уже давно с нетерпением дожидался его м-р Самуэль Уэллер, вместе с которым и выбрался он благополучно из ворот знаменитой таверны.

Глава XXII.

Мистер Пикквик едет в Ипсвич и встречается в Ипсвиче с интересной леди в желтых папильотках.

- Поклажа твоего старшины, Самми?- спросил м-р Уэллер старший своего возлюбленного сына, когда тот явился на двор гостиницы "Пестрого Быка", в Уайтчапеле, с чемоданом и дорожной сумкой.

- Угадал ты, дядюшка, спасибо на добром слове,- отвечал м-р Уэллер младший, складывая с плеч свое бремя и усаживаясь на чемодан.

- Будет сейчас и сам старшина.

- Едет на извозчике?- сказал отец.

- Восемь пенсов за две мили кабриолетной встряски для размягчения костей и полирования крови,- отвечал сын.- Ну что, дядя, как мачеха сегодня?

- Рычит, Самми, рычит,- отвечал старик Уэллер, качая головой.

- Это что такое, куманек?

- Блажит твоя мачеха, Самми, блажит, провал ее возьми. Недавно приписалась она к методистской сходке. Я недостоин ея, друг мой Самми, чувствую, что недостоин.

- Право? Этакой смиренности за тобою не водилось, старичина.

- Да, любезный, послушлив я, смирен стал и кроток, как ягненок. Это, говорит твоя мачеха, делает мне честь. Ты ведь, я полагаю, не знаешь, в чем состоит вера этих методистов? Стоит посмотреть, как они там куралесят: потеха да и только. Ханжи, провал их возьми, лицедеи; и народ вообще демонски буйный.

- Запрети мачехе ходить на такие сборища.

- Ветренная голова ты, Самми, вихровая башка,- возразил Уэллер, почесывая переносье большим пальцем.- A что, думаешь ты,- продолжал он после короткой паузы,- что они поделывают там на этих методистских сходках?

- Не знаю,- сказал Самуэль.- A что?

- Пьют чай, видишь ты, и поклоняются какому-то проныре, который называется y них пастырем,- сказал м-р Уэллер.- Раз как-то я стоял, выпуча глаза, подле картинной лавки на нашем дворе, и вдруг увидел выставленное в окне объявление, где было крупными буквами написано: "Билеты по полкроне. Обращаться с требованиями в комитет, к секретарю, м-с Уэллер".- Пошел я домой, Самми, и увидел в нашей гостиной четырнадцать женщин, молодых и старых. Это и есть комитет. Как оне говорили, Самми, провал их возьми, как оне говорили! Дело шло о каких-то резолюциях, прожектах, вотах, и все это было крайне забавно. Меня сначала хотели выгнать: но я низенько поклонился, вынул кошелек и учтиво потребовал билет на запись в их компанию по методистской части. Вечером в пятницу я умылся, причесался, надел новое платье и отправился с своей старухой. Мы пришли в первый этаж довольно невзрачного дома, и, когда кухарка отворила дверь я увидел чайные приборы на тридцать персон. Женщины, можно сказать, переполошились все, когда взглянули на меня, и между ними поднялся такой дружный шепот, как будто никогда не приходилось им видеть плотного джентльмена пятидесяти восьми лет. Вдруг поднялся внезапный шум, какой-то долговязый парень с красным носом и в белом галстуке, вставая с своего места, затянул пискливым визгом: "идет пастырь, посетить свое верное стадо". И вслед за тем в комнату вошел жирный прежирный толстяк с белыми широкими щеками и открытым ртом. Мы все встали. Женщины отвесили низкий поклон и продолжали стоять с опущенными руками и понурыми головами. Жирный толстяк перецеловал всех до одной молоденьких и старых женщин. То же самое после него учинил и долговязый парень с красным носом. Я думал, что теперь моя очередь для целования и уже собирался чмокнуть в алые уста свою хорошенькую соседку, как вдруг вошла твоя мачеха, и с нею - огромные подносы с хлебом, маслом, яйцами, ветчиной и сливками. Подали чай, сначала пропели гимн, a потом все принялись закусывать и пить с методистским аппетитом. Я тоже навострил зубы и выпил стакан чаю. Жирный толстяк тоже величественно выпил стакан чаю, закусывая в то же время колбасой и ветчиной. Сказать правду, Самми, такого питуха и обжоры не видал я никогда. Красноносый парень тоже ел за четверых, но был он, можно сказать, младенец в сравнении с этим жирным толстяком. Очень хорошо. После закуски тем же порядком пропели гимн. Затем жирный толстяк, взъерошив свои волосы, сказал проповедь, которая произвела сильное впечатление на слушателей. После проповеди он, махнув рукой, пробасил с каким-то голодно-диким остервенением: - "Где есть грешник? Где оный несчастный грешник?" - При этом все женщины обратили на меня свои глаза и начали стонать общим хором, точно пришел их последний час. Мне это показалось довольно странным, но из приличия я не сказал ничего. Вдруг он всполошился опять и, взглянув на меня сердитыми глазами, проревел: - "Где есть грешник? Где оный оканнный грешник?" - И все женщины заревели опять, вдесятеро громче, чем прежде. Это уж меня совсем сбило с панталыку. Я сделал два шага вперед и сказал: "Мой друг, не на меня ли вы намекаете?" - Но вместо того, чтобы извиниться, как честному человеку, он взбеленился, как помешанный, и начал гвоздить с плеча, называя меня сыном гнева, чадом ярости и другими раздирательными именами. Я не выдержал, друг мой Самми, и кровь, что называется, хлынула y меня под самый затылок. Три тумака закатил я ему в брюхо, съездил по башке красноносаго детину, да и поминай как звали. Только меня и видели. О, если бы ты слышал, Самми, как взвизгнули и завыли все эти бабы, когда пастырь их опрокинулся навзничь и сделал кувырколетие через красного детину! Это был демонский шабаш, где твоя мачеха отличалась пуще всех.- Однакож вот и твой старшина, если не ошибаюсь.

Еще м-р Уэллер не кончил своей речи, как м-р Пикквик вышел из кабриолета и вступил на широкий двор.

- Прекрасное утро, сэр,- сказал м-р Уэллер старший.

- Прекрасное,- подтвердил м-р Пикквик.

- Безподобное,- подхватил какой-то рыжеватый джентльмен с инквизиторским носом и голубыми очками. Он вышел из кабриолета в ту же минуту, как м-р Пикквик.- Изволите, сэр, отправляться в Ипсвич?

- Да!- сказал м-р Пикквик.

- Какое необыкновенное стечение обстоятельств. Ведь и я тоже в Ипсвич.

М-р Пикквик поклонился.

- На империале?- сказал рыжеватый джентльмен.

М-р Пикквик поклонился опять.

- Скажите, пожалуйста, это просто удивительно - и я ведь тоже на империале,- проговорил рыжеватый джентльмен,- мы решительно едем вместе.

И рыжеватый джентльмен, наделенный от природы важною осанкой и заостренным носом, который, по птичьему манеру, вздергивался y него кверху всякий раз, как он говорил что-нибудь,- улыбнулся таким образом, как будто он сделал в эту минуту одно из самых удивительных открытий, какие когда-либо выпадали на жребий человеческой премудрости.

- Мне будет очень приятно пользоваться вашим обществом, сэр,- сказал м-р Пикквик

- И мне. Это, можно сказать, находка для нас обоих. Общество, видите ли, есть ... не иное что есть, как ... как ... то есть, общество совсем не то, что уединение: как вы думаете?

- Истинно так, и никто не будет спорить,- сказал м-р Уэллер, вступая, с обязательной улыбкой в разговор.- Это сэр, что называется: правда-матка, как говаривал один собачей, когда горничная, подавая ему баранью кость, заметила, что он не джентльмен.

- А!- воскликнул с надменной улыбкой рыжеватый незнакомец, обозревая м-ра Уэллера с ног до головы.- Ваш приятель, сэр?

- Не совсем,- сказал вполголоса м-р Пикквик.- Он, собственно говоря, мой слуга; но я охотно позволяю ему некоторые вольности, потому что, между нами, он большой чудак, и я отчасти горжусь им.

- Вот что!- сказал рыжеватый джентльмен.

- На вкусы, видите ли, нет закона; Что-ж касается до меня, я вообще терпеть не могу чудаков - все, что имеет некоторым образом притязание на оригинальность, производит во мне корчи.- Как ваша фамилия, сэр?

- Вот моя карточка, сэр,- отвечал м-р Пикквик, забавляясь странными манерами забавного незнакомца.

- Вот что!- сказал рыжеватый джентльмен, укладывая карточку в свой бумажник.- Пикквик, м-р Пикквик - очень хорошо, можно сказать, прекрасно. Я вообще люблю узнавать чужия фамилии: это некоторым образом выручает из больших затруднений. Вот вам и моя карточка, сэр. Магнус, моя фамилия, сэр, прошу обратить внимание на это обстоятельство; Magnus, то есть великий,- как вам это нравится?

- Хорошая фамилия,- проговорил м-р Пикквик, стараясь подавить невольную улыбку.

- A имя еще лучше,- подхватил м-р Магнус. - Вообразите, ведь меня зовут Петером! Как вы его находите!

- Прекрасное имя - сказал м-р Пикквик.

- Вообразите, все мне говорят то же. Многие мои приятели решительно убеждены, что я сделаюсь когда-нибудь великим человеком.

- Очень может быть.

- Ну, господа, дилижанс готов, если вам угодно,- сказал кондуктор.

- Вещи мои уложены?- спросил м-р Магнус.

- Уложены, сэр.

- Все?

- Все.

- Красный мешок, например?

- Уложен.

- A полосатый мешок?

- Уложен.

- A серый бумажный узелок?

- Уложен.

- A кожаная картонка для шляпы?

- Ничего не забыто, сэр.

- Теперь, не угодно ли вам садиться?- сказал м-р Пикквик.

- Нет, нет, погодите, извините меня, м-р Пикквик,- отвечал Петер Магнус, останавливаясь на колесе.- В делах этого рода я люблю совершеннейшую аккуратность; я вижу, кондуктор виляет.- Эй, любезный!

- Что вам угодно?- откликнулся кондуктор.

- Уложена ли кожаная картонка для шляпы?

- Да ведь уж я имел честь доложить вам, что ничего не забыто.

- Полно, так ли? куда вы ее уложили? Покажите.

Кондуктор принужден был вынуть и показать владельцу требуемую вещь, и после тщательного осмотра картонка опустилась опять под козла в глубокий ящик. Успокоенный насчет этого пункта, рыжеватый джентльмен постепенно обнаружил беспокойные сомнения касательно, во-первых, красного мешка, который могли забыть, и, во-вторых, полосатого мешка, который могли украсть. Кондуктор снова принужден был представлять наглядные доказательства относительно неосновательности подобных подозрений. После всех этих церемоний, продолжавшихся около четверти часа, рыжеватый джентльмен согласился, наконец, взобраться на кровлю дилижанса, заметив предварительно, что теперь y него гора свалилась с плеч, и что он совершенно счастлив.

- Подозрительны вы, сэр, Господь с вами,- сказал м-р Уэллер старший, искоса посматривая на незнакомца, когда тот возился на империале.

- Да, почти так, когда дело идет насчет каких-нибудь безделиц,- сказал незнакомец.- Зато в важных случаях я великодушен, как маленький ребенок. Теперь я спокоен, совершенно спокоен.

- Еще бы! пора угомониться,- отвечал м-р Уэллер.- Самми, помоги своему господину. Другую ногу, сэр, вот так. Вашу руку, сэр, понатужьтесь. Баста. Думать надо, сэр, мальчиком вы были гораздо легче.

- Ваша правда,- сказал задыхаясь м-р Пикквик, продолжая взбираться на свое место.

- Ну, Самми, марш наверх, живей!- сказал м-р Уэллер.- Ступайте Вилльям, пошевеливайтесь. Берегите под аркой свои головы, джентльмены, нагибайтесь - вот так.

И дилижанс покатился по Уайтчапелю, к великому удивлению всего народонаселения этого многолюдного квартала шумной столицы.

- Сторона, сэр, не совсем веселая,- сказал Самуэль, притрагиваясь к полям своей шляпы, что делал он всегда, при вступлении в разговор со своим господином.

- Справедливо, Сам,- отвечал м-р Пикквик обозревая прочищенными очками тесную и грязную улицу, по которой катился дилижанс.

- Замечательно, сэр, что устрицы и бедность идут рука об руку всякий раз, как выглядывают на свет.

- Что вы под этим разумеете, Сам?

- Ничего особенного, сэр, только история вот какая: чем беднее место, тем больше охотников до устриц. Здесь, например, как изволите видеть, девчонки почти перед каждым домом торгуют устрицами на своих запачканных скамейках.

- Хорошо. Что-ж отсюда следует?

- A то, сэр, что, если, примером сказать, какой-нибудь голоштанник не знает, что ему делать, он тотчас же выбегает на улицу из своей квартиры и начинает уписывать устрицы. Это, я полагаю, делается с отчаянья, сэр.

- С чего-ж больше? Разумеется,- сказал м-р Уэллер старший; - соленую семгу тоже хорошо употреблять с горя, особенно, если при этом водится хорошая настойка для утоления жажды. Вот почему, сэр, устрицы и семга идут рука об руку с бедными людьми.

- Это, однакож, замечательные факты,- сказал м-р Пикквик,- я запишу их в первом же месте, где мы остановимся.

Тем временем они спокойно проехали шоссейную заставу. После глубокомысленного молчания, продолжавшагося мили две или три, м-р Уэллер старший вдруг поворотил свою голову к м-ру Пикквику и сказал:

- Странную жизнь, сэр, ведут эти шоссейцы.

- Кто?- сказал м-р Пикквик.

- Шоссейцы.

- Что он хочет сказать?- спросил м-р Петер Магнус.

- Старик мой, джентльмены, разумеет смотрителей шоссейной заставы,- заметил м-р Уэллер младший объяснительным тоном.

- Ну да, конечно,- сказал м-р Пикквик,- жизнь их, вероятно, заслуживает внимания во многих отношениях.

- Заметьте, сэр, что все это - люди, испытавшие большие несчастия в своей жизни,- сказал м-р Уэллер старший.

- Как это?

- Не могу вам объяснить, только это сущая правда. Вот почему они удаляются от света и скрывают свои горемычные головы в шоссейных будках. Здесь, с одной стороны, они находят для себя уединение, a с другой - они отмщают человеческому роду посредством сбора пошлин.

- Скажите, пожалуйста, этого никогда мне в голову не приходило,- заметил м-р Пикквик.

- A вещь очень простая,- сказал м-р Уэллер старший,- будь они джентльмены, их бы назвали мизантропами; a теперь просто-напросто величают их скалдырниками.

- Это стоит принять к сведению,- решил м-р Пикквик.

В таких разговорах, назидательных, забавных и полезных, незаметно проходило время в продолжение этой достопамятной поездки. М-р Самуэль Уэллер говорил без устали, сообщая множество интересных замечаний, поступивших впоследствии в записную книгу ученого мужа. С своей стороны, м-р Петер Магнус интересовался знать обо всех подробностях относительно рода жизни и специальных занятий президента Пикквикского клуба. На станциях Петер Магнус, для препровождения времени и для успокоения своего сердца, продолжал наводить справки относительно своих узелков и разноцветных мешечков.

В Ипсвиче, на проезжей улице, влево от большой дороги, стоит знаменитая гостиница, известная всему миру под названием "Большого белаго коня", изображенного, для большей ясности, в виде каменной статуи, с размашистым хвостом и длинной гривой, которая, вместе с головою, возвышается на кирпичном пьедестале y главного подъезда. Стоило только побывать один раз в этой гостинице, чтоб не забыть во всю жизнь её длинных галлерей, презревших всякое украшение вроде ковров или половиков, и безчисленного ряда комнат, закоптелых, грязных, темных, но снабженных, однако же, всеми удобствами для утоления голода и жажды.

Здесь то, y ворот этой пресловутой таверны, останавливался в былые времена дилижанс из Лондона каждый вечер, в один и тот же час и здесь же, из этого лондонского дилижанса высадились теперь, невредимы и здравы, м-р Пикквик, м-р Самуэль Уэллер и м-р Петер Магнус, успевший, наконец, окончательно успокоить свое сердце относительно сохранности своих вещей.

- Вы не здесь ли останавливаетесь?- спросил м-р Петер Магнус, когда еще раз выступили на сцену его разноцветные мешечки, бумажный узелок и кожаная картонка для шляпы,- вы не здесь ли останавливаетесь, сэр?

- Здесь,- сказал м-р Пикквик.

- Ах, Боже мой, какое чудесное, необыкновенное стечение обстоятельств!- воскликнул м-ръПетер Магнус.- Ведь и я здесь останавливаюсь, решительно здесь. Надеюсь, мы обедаем вместе?

- С удовольствием,- отвечал м-р Пикквик.- Впрочем, мне надобно наперед удостовериться, здесь или нет мои друзья.- Послушайте, любезный, остановился ли y вас джентльмен, по имени м-р Топман?

При этом вопросе, к м-ру Пикквику лениво переваливаясь с ноги на ногу и почесывая затылок, подступил трактирный служитель с грязной салфеткой под мышкой, наблюдавший до этой поры проезжающих и проходящих по широкой улице. Он измерил ученого мужа от полей его шляпы до нижней пуговицы его штиблет и сказал выразительным тоном:

- Нет.

- A другой джентльмен, по имени Снодграс?- спросил м-р Пикквик.

- Нет.

- A м-р Винкель?

- Нет.

- Стало быть, мои друзья еще не приезжали, сэр,- сказал м-р Пикквик.- В таком случае мы обедаем вместе.- Послушайте, любезный, покажите нам особую комнату.

При этом требовании, жирный слуга приказал другому слуге распорядиться относительно вещей обоих джентльменов, и потом, приглашая их следовать за собой по длинной галлерее, отвел им большую, дурно-меблированную комнату с грязным камином, где трещало несколько перегоравших угольев, употреблявших, повидимому, бесполезные покушения осветить и развеселить это мрачное жилище. Через час путешественники получили для своего продовольствия порцию тухлой рыбы с черствой булкой, и когда обед был приведен подобным образом к желанному концу, они, с общего согласия, заказали бутылку рома и две бутылки портвейна, со включением горячей воды и лимонов для приготовления пунша. Вооружившись затем двумя огромными стаканами, наполненными живительною влагой, они дружелюбно уселись подле камина, куда, по их просьбе, подложили с десяток новых углей.

М-р Петер Магнус оказался вообще чрезвычайно любезным джентльменом, и живительная влага не замедлила вытянуть из его души самые сокровенные секреты. Мало-по-малу рассказал он все, что имело некоторое отношение к его занятиям, делам, предположениям, планам, и сообщил весьма интересные подробности относительно всей своей родни и всех своих друзей, причем внимание его обращалось преимущественно на двух братцев, игравших весьма важную роль в фамильной драме. Устремив, наконец, с особой выразительностью свои голубые очки на ученого мужа, м-р Магнус спросил с веселой ужимкой и таинственным видом:

- A как вы думаете, м-р Пикквик, зачем я сюда приехал? А? Зачем, сэр?

- Как же я могу отгадать,- сказал м-р Пикквик.

- Отгадайте, сэр, попытайтесь, я прошу вас об этом.

- По делам, может быть?

- Ну, да, сэр, пожалуй, что так, a пожалуй, и не так!- отвечал м-р Магнус.- Нет, м-р Пикквик, попытайтесь еще,- вы человек ученый.

- Право, сэр, вы ставите меня в довольно затруднительное положение,- сказал м-р Пикквик,- я могу сделать множество предположений, и все-таки не напасть на сущность дела. Потрудитесь лучше сами объяснить причину вашего путешествия.

- Вот оно что! Хи, хи, хи, хи!- залился м-р Магнус.- Что вы думаете, м-р Пикквик, если я скажу, что ... что ... что я приехал сюда сделать предложение, сэр; каково? Хи, хи, хи!

- Что-ж? Это очень естественно,- сказал м-р Пикквик, бросая на своего собеседника лучезарную улыбку,- я полагаю, вы будете иметь успех.

- Право? Вы точно так думаете, м-р Пикквик? Вы не шутите, сэр?

- Вовсе нет.

- Полно так ли? Скажите лучше по совести, что вы не шутите?

- Уверяю вас, что нет.

- Ну, м-р Пикквик, если сказать вам всю правду, так я почти и сам уверен в успехе. И уж если речь пошла на откровенность - вот видите ли, м-р Пикквик, я ревнив, демонски ревнив - но уж так и быть, я скажу вам по секрету, что эта особа здесь, в этой гостинице. Каково? Хи, хи, хи!

Здесь м-р Магнус снял очки, поморгал глазами, и потом немедленно опять надел их на свой нос.

- Так вот почему перед обедом вы так часто выбегали из комнаты,- сказал м-р Пикквик с лукавым видом.

- Ну, почти так... то-есть, я не настолько глуп, чтоб согласился встретиться с нею в таком растрепанном виде.

- Отчего же?

- Не годится. С дороги всего лучше отдохнуть, да подумать, a там - утро вечера мудренее. В моем чемодане, сказать вам по секрету, отличная пара нового платья, от которого я ожидаю большого эффекта.

- Вот что!- воскликнул м-р Пикквик.

- Да, ни больше, ни меньше. Теперь вы понимаете мое беспокойство дорогой и наставления кондуктору. Такого фрака, м-р Пикквик, и таких панталон вы не купите ни за какие деньги. Моя шляпа - просто загляденье.

М-р Пикквик с радушной улыбкой поздравил счастливого владельца драгоценных принадлежностей джентльменского туалета, способного производить победоносные эффекты. М-р Магнус погрузился на несколько минут в мысленное созерцание своих будущих планов.

- Она красавица, м-р Пикквик.

- Право?

- Прелестнейшее созданье,- подтвердил м-р Магнус.- Она проживает в двадцати милях отсюда, м-р Пикквик. Меня известили, что она приедет сюда сегодня, вечером и пробудет в этой гостинице завтра до обеда: вот, собственно по этой-то причине, я бросил в Лондоне все дела и поспешил воспользоваться удобным случаем. Видите ли, м-р Пикквик: гостиница, по моему мнению, самое удобное место для объяснений этого рода с одинокою женщиной. В дороге, я полагаю, гораздо более, чем дома, она в состоянии почувствовать беспомощность своего положения. Вы что думаете, м-р Пикквик?

- Мне кажется, вы рассуждаете основательно,- сказал ученый муж.

- Нет, прошу извинить, м-р Пикквик; но любопытство y нас в крови, и к тому же я почувствовал к вам дружбу с первого взгляда.

М-р Пикквик поклонился.

- Поэтому, сэр,- продолжал м-р Магнус,- я желал бы знать: вы зачем пожаловали в этот город?

- Ну, сэр, мои похождения далеко не имеют такого поэтического характера, как ваши,- отвечал м-р Пикквик, проникнутый вдруг благородным негодованием при мысли о вероломстве и мошенничестве своего презренного врага,- я приехал сюда единственно затем, чтобы обличить в безнравственных поступках человека, который пользовался некогда моим совершенным доверием.

- Так он изменил вам?

- Самым бесстыдным образом.

- Боже мой, как это неприятно!- воскликнул м-р Магнус.

- Ужасно!- воскликнул м-р Пикквик.

- Понимаю вас, сэр, и сочувствую вам. Человек, или правильнее, человечица, о которой идет речь ... не перебивайте, я все понял. Вы можете быт насчет меня совершенно спокойны, м-р Пикквик: я не стану осуждать вас, помилуй Бог. Мучительные опыты в жизни, искушения тяжкие, можно сказать. Не церемоньтесь со мною, м-р Пикквик, если хотите дать простор своим чувствам. Я знаю по собственному опыту, что значит быть обманутым, сэр: я испытал это три или четыре раза на своем веку.

М-р Пикквик между тем завел свои часы и положил их на стол.

- Мне приятно,- сказал он,- благодарить вас за радушное участие, м-р Магнус; но я считаю своей обязанностью объяснить...

- Ни полслова, сэр, сделайте одолжение,- возразил м-р Магнусь,- эти дела не договариваются. Я уважаю вашу тайну.- Который час, м-р Пикквик?

- Ровно двенадцать.

- Боже мой, как поздно! Давно пора бы спать. Завтра я, пожалуй, буду желт и бледен, м-р Пикквик.

Пораженный такою страшною мыслью, м-р Магнус неистово позвонил в колокольчик, и когда явилась трактирная служанка, все его вещи немедленно отнесены были в спальню, куда, вслед за изящной картонкой, он отправился и сам с японским подсвечником в руках. М-р Пикквик, вооруженный другим подсвечником, отправился, через лабиринт переходов, в свой собственный нумер.

- Вот ваша комната, сэр, - сказала служанка.

- Очень хорошо,- проговорил м-р Пикквик, озираясь кругом.

Это была довольно просторная комната с камином и двумя постелями, снабженными всеми принадлежностями белья. Помещение оказалось вообще гораздо более удобным, чем можно было ожидать.

- В другой постели, конечно, никто не спит,- сказал м-р Пикквик.

- Никто, сэр.

- Очень хорошо. Потрудитесь, моя милая, сказать моему слуге, чтобы он завтра к половине девятого приготовил для меня теплой воды. Теперь он может ложиться спать.

- Слушаю, сэр.

И, пожелав м-ру Пикквику спокойной ночи, девушка ушла и затворила за собою дверь. М-р Пикквик остался один.

Усевшись теперь пред решеткою камина, м-р Пикквик погрузился в глубокомысленные размышления. Он думал сперва о своих друзьях, старался разгадать, отчего они так долго остаются в Бери, потом мысль его перешла к м-с Марте Бардль, и, наконец, по естественному сцеплению идей, мысли м-р Пикквика остановились мало-по-малу на гостинице "Большого белаго коня", и он припомнил, что уже давно наступила пора предаться безмятежному покою. На этом основании он начал раздеваться на скорую руку, как вдруг пришло ему в голову, что часы его остались внизу, на том самом столе, где стояли опороженные бутылки и стаканы.

Теперь должно заметить, что эти часы были одним из самых любимых предметов ученого мужа, и он носил их в своем жилете с незапамятной поры. Мысль о возможности спать, не прислушиваясь по временам к бою этих часиков, положенных под подушку, никогда не западала в голову м-ра Пикквика. Что-ж тут делать? Не желая звонить и беспокоить слуг в такое позднее время, м-р Пикквик снова надел свой фрак и вышел из комнаты с японским подсвечником в руках.

Но чем больше проходил он лестничных ступеней, тем больше, казалось, лестниц предстояло впереди в этом лабиринте. Очутившись в каком-то узком проходе, м-р Пикквик уже готов был поздравить себя с окончанием трудного пути, как вдруг перед глазами его открылся новый ряд ступеней. Наконец, мало-по-малу, добрался он до грязного коридора в нижнем этаже; но и здесь величайших хлопот стоило ему отыскать комнату, где пировал он с м-ром Магнусом. Он уже готов был отказаться от бесполезных поисков, как вдруг, отворив наудачу какую-то дверь, увидел знакомый стол, и на столе - свои часики с золотой цепочкой.

С величайшим торжеством м-р Пикквик схватил свою драгоценную собственность и в веселом расположении духа ускоренными шагами направился в обратный путь; но, к несчастию, на деле оказалось, что это путешествие представило бесконечные и совсем неожиданные затруднения. Двери одинаковой формы, величины и вида пересекали ему дорогу справа и слева, спереди и сзади. В верхнем этаже он пытался войти в тот или другой нумер, обманутый необыкновенным сходством его со своей собственной спальней, но каждый раз ему кричали извнутри: - "какой дьявол там возится?" или "чего вам надо?" - и м-р Пикквик отпрядывал на цыпочках в дальнейший путь. Он был уже доведен до крайней степени отчаяния, как вдруг отворенная дверь одной из комнат обратила на себя его напряженное внимание. Он заглянул во внутренность её и, как нельзя больше, обрадовался, убедившись в тождестве нумера с своею спальней. Две постели стояли неподвижно, и в камине еще продолжал гореть огонь. Лишь только затворил он дверь, его свеча совсем догорела и загасла.

- В этом теперь нет беды,- сказал м-р Пикквик,- можно раздеться и без свечи, при свете каминного огня.

Постели, прикрытые большими занавесами от потолка до полу, стояли в весьма не далеком расстоянии одна от другой, по ту и другую сторону двери. Между занавесами и кроватью был поставлен соломенный стул, от которого тянулся ковер до края кровати. Задернув обе половинки занавеса, м-р Пикквик сел на стул и поспешил прежде всего скинуть свои штиблеты. Затем он постепенно снял свой фрак, брюки, жилет и прикрыл свою голову ермолкою с кисточками, которую он тщательно завязывал на ночь снурками y самого подбородка. Совершая таким образом эти предварительные приготовления, он вдруг припомнил свое ночное странствование до лестницам и коридорам и, закинув голову на спинку соломенного стула, разразился таким добродушно-веселым смехом, что посторонний наблюдатель мог бы почувствовать истинное наслаждение, если бы ему удалось наблюдать в эту минуту лучезарные черты великого человека.

- Чего, подумаешь, не может случиться с человеком! - сказал м-р Пикквик самому себе, заливаясь таким игриво-громким смехом, что чуть не порвались снурки его ермолки.- Кто бы мог подумать, что мне придется, как вору, подкрадываться по всем этим комнатам и тревожить бедных людей! Забавно, очень забавно.

Уже м-р Пикквик, продолжая улыбаться, собирался вновь открыть уста для произнесения красноречивого монолога, как вдруг неожиданное происшествие прервало его на самом интересном месте. В комнату вошла какая-то особа со свечею в руках, заперла за собою дверь и поставила свечу на стол.

Улыбка, заигравшая было на устах ученого мужа, мгновенно исчезла в чертах, выразивших самую высокую степень изумления и досады. Особа, кто бы она ни была, вошла так внезапно и с таким решительным видом, что м-р Пикквик, потеряв присутствие духа, не успел и даже не подумал оказать какое-либо сопротивление. Кто бы это был? Мошенник, может быть, подметивший в его руках золотые часы, когда он пробирался по коридору? Что хотела здесь эта особа?

Чтобы покончить с этим недоразумением, всего лучше было лечь в постель, протянуть потихоньку ноги, прислушиваться и посматривать исподтишка на движения и уловки ночного гостя. М-р Пикквик так и сделал. Отдернув немножко угол занавеса, чтобы беспрепятственно делать свои наблюдения, м-р Пикквик надел очки, поправил ермолку и призвал на помощь все свое мужество, не покидавшее его во всех решительных случаях жизни.

Результат наблюдений был ужасен в полном смысле слова. Среди комнаты, перед зеркалом, стояла, тщательно расчесывая свои волосы, женщина средних лет в желтых папильотках. Оказывалось по всем признакам, что она собиралась здесь провести всю ночь. Окончив головной убор, она прошлась раза три по комнате, потушила свечу и зажгла ночник, поставив его в таз, где предназначалось ему освещать комнату в продолжение ночи. "Великий Боже! какое страшное столкновение обстоятельств!- подумал м-р Пикквик.

- Гм! - сказала леди, поправляя ночник в медном тазу.

М-р Пикквик поспешил, с быстротою молнии, запрятать свою голову под одеяло.

"Что может быть ужаснее этого!" - подумал бедный м-р Пикквик, отирая потихоньку холодный пот с своего чела.- "Есть отчего потерять голову".

Но не было никакой возможности победить непреодолимое желание видеть, что происходило в комнате. Притаив дыхание, м-р Пикквик опять выставил свою голову из-под одеяла. Перспектива, представившаеся его глазам, была еще ужаснее прежняго. Полураздетая леди остановилась в интересной позе перед камином и снимала башмаки.

- Это, однакож, из рук вон,- рассуждал сам с собою м-р Пикквик,- надобно как-нибудь положить этому конец. Из поступков этой леди становится для меня совершенно очевидным, что я зашел в чужой нумер. Что-ж мне делать? Вымолви я хоть одно слово, она, чего доброго, поставит на ноги весь дом; но если я неизменно останусь в этом положении - последствия могут быть еще ужаснее.

Нечего и говорить, что м-р Пикквик, был целомудрен, как Ньютон, и скромен, как невинная девица в первую пору цветущей красоты. Уже одна мысль предстать в ермолке перед дамой приводила его в трепет; но, к великому ужасу, он никак не мог освободиться от этого головного убора, потому что снурки y подбородка затянулись в гордиев узел.

Надлежало, однакож, во что бы ни стало, обнаружить свое присутствие в женской спальне. Для этого могло быть только одно средство. Запрятав свою голову под одеяло, м-р Пикквик произнес очень громко:

- Гм! Кхи, кхи!

Видимо, леди испугалась при этом внезапном звуке, потому что голова её опрокинулась на спинку кресел, но было совершенно ясно, что она тотчас объяснила себе его работой своего воображения, потому что, когда м-р Пикквик, ожидая обморока, или, по крайней мере, истерического припадка, осмелился выставить из-под одеяла свою голову, незнакомка спокойно, как и прежде, сидела перед камином, погруженная в тайные мысли.

"Удивительная женщина!" - подумал м-р Пикквик, нахлобучивая опять одеяло на свою голову.- Кхи, кхи! Гм!

Эти последния звуки, резкие и сильные, очевидно обличавшие присутствие живого существа, не могли быть никаким образом объяснены действием галлюцинации. Незнакомка вздрогнула.

- Великий Боже!- воскликнула она.- Что бы это значило?

- Ничего, сударыня,- проговорил м-р Пиквик из-под одеяла,- это лишь только джентльмен.

- Джентльмен!- взвизгнула леди с выражением изумления и ужаса.

"Все пропало!- подумал м-р Пикквик.

- Незнакомый мужчина!- вскрикнула леди.

Еще какая-нибудь минута, и, нет сомнения, весь дом был бы на ногах. Незнакомка уже бросилась к дверям.

- Сударыня,- сказал м-р Пикквик, высовывая свою голову из-под одеяла,- сударыня.

М-р Пикквикь, должно заметить, высунул свою голову просто с отчаяния, без всякой определенной мысли; но этот маневр неожиданно произвел весьма благотворное действие. Незнакомка, сказали мы, была уже подле дверей и собиралась перешагнуть через порог, но, оглянувшись назад, наткнулась глазами на ермолку м-ра Пикквика и машинально попятилась в отдаленный угол спальни. Минуты две она безмолвно смотрела на м-ра Пикквика, который, в свою очередь, с безмолвным изумлением смотрел на нее.

- Негодный!- вскрикнула леди, закрывая руками свои глаза,- что вы здесь делаете?

- Ничего, сударыня, решительно ничего, уверяю вас,- сказал м-р Пикквик выразительным тоном.

- Как ничего!- закричала леди, бросив на него презрительный взгляд.

- Ничего, сударыня, честное слово,- сказал м-р Пикквик, делая такой энергический кивок своею головою, что кисти заплясали на его ермолке,- мне крайне совестно, сударыня, что я принужден разговаривать с вами при таких обстоятельствах и в таком уборе; но, право, сударыня, я никак не могу освободиться от этой негодной ермолки.

И в подтверждение своих слов, м-р Пикквик сделал отчаянный жест; но ермолка упорно пнродолжала болтаться на его голове. Незнакомка улыбнулась, и эта улыбка, казалось, ободрила ученого мужа. Он продолжал:

- Теперь для меня очевидно, сударыня, что я имел несчастие попасть в чужую комнату: ваша спальня ничем не отличается от моей. Я пробыл здесь не более пяти минут до того времени, как вы изволили войти.

- Все это похоже на сказку, сэр,- сказала раздраженная леди,- но если вы говорите правду, я прошу вас немедленно оставить меня в покое. Извольте идти вон.

- С величайшим удовольствием, сударыня,

- Убирайтесь сию же минуту.

- Непременно, сударыня,- перебил м-р Пикквик с необыкновенною живостью,- непременно. Позвольте изъявить, сударыня, крайнее сожаление,- продолжал м-р Пикквик, выбираясь из постели и отдергивая занавес,- мне чрезвычайно неприятно, что я сделался невольною причиной такой тревоги и волнения. Это меня огорчает, можно сказать, до глубины души.

Вместо ответа, незнакомка указала на дверь. В эту роковую минуту и при таких критических обстоятельствах, в полной мере обнаружилась превосходнейшая черта характера великого мужа. Он напялил на скорую руку шляпу на свою ермолку, взял под мышку штиблеты и повесил через плечо свой фрак с жилетом; но эта многосложная операция отнюдь не помешала ему выразить свои чувства самым учтивым, ласковым, истинно джентльменским тоном.

- Я чрезвычайно жалею, сударыня,- проговорил м-р Пикивик, раскланиваясь с дамой.

- В таком случае, сэр, оставьте мою комнату,- сказала леди.

- Сейчас, сударыня, сию минуту,- сказал м-р Пикквик, отворяя дверь, причем штиблеты его с громким треском повалились на пол.

Незнакомка сделала нетерпеливое движение.

- Надеюсь, сударыня,- продолжал м-р Пикквик, подбирая штиблеты и оборачиваясь назад, чтоб отвесить низкий поклон,- надеюсь, сударыня, что мое глубокое уважение и безграничная преданность к прекрасному полу могут, некоторым образом, служить в настоящем случае достаточным извинением, и, так сказать ...

Но, прежде, чем он кончил речь, раздраженная леди вытолкнула его в коридор и заперла дверь своей спальни.

Несмотря, однакож, на весьма счастливую развязку этой печальной истории, м-р Пикквик был по выходе из дамской спальни поставлен в довольно неприятное положение. Одинокий и полу-раздетый, он очутился в темном коридоре, в чужом, совершенно незнакомом доме, в глубокую полночь. Нечего было и думать о благополучном окончании обратного путешествия среди непроницаемого мрака: при малейшем шуме или при неосторожной попытке постучаться в какую-нибудь дверь, он подвергался вероятной опасности быть застреленным или получить смертельный удар от руки какого-нибудь путешественника. Был только один, весьма неприятный способ выпутаться из беды: оставаться до рассвета на одном и том же месте, поручив себя покровительству невидимого гения. Таким образом, сделав наудачу несколько шагов и наткнувшись один раз на какой-то хрупкий предмет, м-р Пикквик пробрался в отдаленный угол и с философским хладнокровием решился дожидаться рассвета.

Но судьба, повидимому, сжалилась над великим человеком и решилась избавить его от ночного бодрствования на грязном полу в темном и холодном коридоре. Лишь только снял он шляпу и прислонился спиною к стене, как вдруг, в конце галереи, к несказанному его ужасу, появился какой-то человек со свечею в руках. Но этот ужас мгновенно превратился в неописуемую радость, когда великий человек узнал фигуру своего верного слуги. В самом деле, это был м-р Самуэль Уэллер, отправлявшийся на сон грядущий после продолжительной беседы с трактирным слугою, чистившим сапоги.

- Самуэль,- сказал м-р Пикквикь, смело выступая вперед,- где моя комната?

М-р Уэллер обомлел и вытаращил глаза. Выслушав еще несколько раз нетерпеливый вопрос своего господина, он безмолвно повернулся направо кругом и пошел вместе с ним отыскивать потерянный нумер. Путешествие было совершено без дальнейших приключений.

- Самуэль,- сказал м-р Пикквик, ложась в постель,- я сделал в эту ночь чрезвычайно странную, можно сказать, неслыханную ошибку.

- Очень может статься,- сухо отвечал м-р Уэллер.

- Но вот в чем дело, Самуэль: хозяин этого дома - страшный мошенник.

- Почему вы так думаете?

- Да потому, что все комнаты y него как две капли воды похожи одна на другую. Проживи я здесь теперь больше шести месяцев, я никогда не решусь бродить в ночное время один по всем этим лестницам и коридорам: это мое неизменное решение.

- И очень хорошо сделаете, сэр,- отвечал м-р Уэллер,- за вами непременно должен подсматривать дядька в ту пору, как ваш ум блуждает в эмпиреях.

- Что вы под этим разумеете?- спросил м-р Пикквик.

Он слегка приподнялся на своей постели и протянул руку вперед, как будто желая предложить еще какой-то вопрос; но вдруг, повернувшись на другой бок, сказал:

- Ступайте спать, Самуэль.

- Слушаю, сэр. Спокойной вам ночи.

Выходя из дверей, м-р Самуэль Уэллер приостановился, почесал затылок, снял нагар со свечи, покачал головой, и в заключение махнув рукой, медленными шагами поплелся в свою каморку. Было ясно, что в голове его совершался процесс мысли, медленный и трудный.

Глава XXIII.

Мистер Самуэль Уэллер встречает старого знакомца и старается заплатить свой долг.

!!!!!!!!!!!

В небольшой каморке подле конюшни "Большого белаго коня", поутру на другой день после ночного столкновения ученого мужа с незнакомой леди в желтых папильотках, сидел м-р Уэллер старший, приготовляясь к обратной поездке в Лондон. И сидел он в такой превосходной позе, что художник мот бы снять с него самый верный портрет. Вот он вам с головы до ног.

Могло статься, что в первоначальную эпоху свежей юности профиль м-ра Уэллера представлял решительные и смелые контуры; но его лицо, с течением времени, приняло черезчур обширные размеры под влиянием питательных веществ горячительного свойства. Мясистые изгибы его щек до того переступили за нормальные пределы, назначенные для них природой, что посторонний наблюдатель, рассматривая его в профиль, мог в этой расплывающейся массе отличить не иначе как с большим трудом одну только верхушку его багрового носа. По этой же самой причине, подбородок м-ра Уэллера, разделившись весьма резко на две половины, получил, с течением времени, чрезвычайно важную, сановитую форму, и вся его физиономия представляла такую пеструю смесь цветов которая может исключительно принадлежать только джентльменам, посвятившим свои физические и моральные способности кучерскому искусству. На шее м-р Уэллер носил малиновую шаль, выплывавшую на его трех-этажный подбородок с такою незаметною постепенностью, что трудно было, по крайней мере с первого взгляда, отличить складки шали от складок подбородка. Над малиновой шалью воздымался длинный-предлинный пестрый жилет с широкими полосами ярко вишневого цвета. Длиннополый и широкий сюртук м-ра Уэллера был украшен спереди и сзади светлыми медными пуговицами огромного размера. Коротеньких волос м-ра Уэллера, черных и гладких, почти вовсе не видно было под размашистыми полями его низенькой, серой шляпы. Его ноги, украшенные сверху широкими штанами, закупоривались снизу живописными ботфортами с длинными кисточками вычурной формы. На медной часовой цепочке, украшавшей грудь м-ра Уэллера, висели его фамильная печать и медный ключ, употребляемый для завода его луковицы, красовавшейся в одном из карманов жилета.

Мы сказали, что м-р Уэллер готовился к обратной поездке в Лондон: это значит - он жуировал и прохлаждался. На столе перед ним стояли в симметрическом порядке: кружка шотландского пива, порция бифштекса и пирог солидной величины. На все эти предметы в равной степени распространялась благосклонность м-ра Уэллера, и он уже отрезал огромный кусок от пирога, как вдруг перед дверью послышались чьи-ю шаги. М-р Уэллер оглянулся и увидел своего возлюбленного сына.

- Здравствуй, Самми,- сказал отец.

Вместо ответа, сын подошел к столу, взял кружку с пивом, и, мигнув в сторону отца, втянул в себя несколько продолжительных глотков.

- Хорошо, Самми, очень хорошо,- сказал м-р Уэллер старший, заглядывая в кружку, опорожненную его возлюбленным сыном.- Ты потягиваешь на славу, мой милый, лучше всякой устрицы. Да что тут толковать? Между устрицами ты мог бы занять первейшее место.

- Спасибо на добром слове, старичина,- отвечал Самуэль, посылая в рот отрезанный кусок бифштекса.

В это время принесли новую кружку пива.

- Досадно, Самми,- сказал старший Уэллер, собираясь утолить свою жажду, демонски досадно, мой друг, что тебя поддедюлил этот широкорожий шаромыжник в светло-серой ливрее. Скажи мне об этом кто-нибудь другой, я бы не поверил, честное слово. До сих пор еще никто из фамилии Уэллеров не позволял водить себя за нос.

- Кроме разве одного случая относительно вдовицы,- сказал Самуэль.

- Ну, брат, это совсем другая статья,- возразил м-р Уэллер старший, полируя оконечность своего носа,- вдовицы, можно сказать, составляют исключение из всякого правила. Было писано где-то, я не помню где, что вдова "в одно ухо влезет, a в другое вылезет, как ни в чем не бывало". В деле надувательства, говорят, сам чорт не сравнится с бабой, которой нужно завербовать для себя второго мужа.

- Оно, пожалуй, что это так, дедушка, только...

- Притом, любезный, это совсем другая статья, особый артикул, что называется,- продолжал м-р Уэллер старший, не обращая внимания на возражение сына,- помнишь ли ты, друг мой, что сказал в суде один адвокат, защищавший джентльмена, который имел обыкновение под веселую руку колотить кочергой свою жену?- "Это, милостивые государи,- сказал он,- очень милая и оригинальная слабость, вполне достойная снисхождения благомыслящих людей!" Вот это же самое я говорю относительно вдовиц, да и сам ты, любезный, будешь так же рассуждать, когда войдешь в мои лета.

- Жаль, что я этого не знал! - сказал Самуэль.

М-р Уэллер старший со всего размаха ударил по столу и продолжал энергическим тоном:

- Жаль, что ты этого не знал! Еще бы! Это срам, мой друг, просто срам! Уэллер поддался на обман! Уэллер попал на удочку явного мошенника! Да это, любезный, несмываемое пятно на нашем роде! Знаю я одного прощалыгу, который проведет, надует, поддедюлит всех мошенников на свете, a он еще совсем молодой человек и далеко не получил такого воспитания, как ты. Затем ли я выгонял тебя на улицу и заставлял ночевать на мокрой земле; затем ли, друг мой, Самми, чтобы ты сыграл из себя олуха в обществе какого-нибудь сорванца?

И, в припадке сердечной печали вызванной такими отчаянными размышлениями, Уэллер старший неистово позвонил в колокольчик и приказал подать новую бутылку шотландского пива.

- Однакож, нечего нам с тобою переливать из пустого в порожнее,- сказал Самуэль,- что прошло, того не воротишь ни за какие блага, и стало быть, надобно без ропота сносить свою кручину. Я только-что начинаю свою жизнь, и ты знаешь, первую песенку зардевшись поют. Дай мне еще раз наткнуться на этого прощалыгу, я разделаюсь с ним по-свойски.

- Надеюсь, мой друг, ты не посрамишь своего имени в другой раз - сказал м-р Уэллер старший,- твое здоровье, Самми! крепись, мужайся, преуспевай.

И в честь этого примирительного тоста, старик несколькими глотками втянул в себя около трех четвертей вновь принесенной кружки. Остальное немедленно докончил залпом его возлюбленный сын.

- Теперь, друг мой Самми,- сказал м-р Уэллер старший, вынимая из кармана серебряную луковицу, прикрепленную к медной цепи,- пора теперь заглянуть в контору и посмотреть, как заряжают карету; потому что, видишь ты, кареты ведь все то же, что ружья: их надобно заряжать умеючи, с большою осторожностью, не торопясь и не хватаясь навзбалмошь, за что ни попало.

При этой замысловатой сентенции родителя, м-р Уэллер младший нежно улыбнулся сыновнею улыбкой. Почтенный родитель поправил шляпу, почесал переносье и продолжал торжественным тоном:

- Мы должны расстаться, друг мой Самми, и никто в мире не может знать, когда еще мне придется увидеть тебя в другой раз. Мачеха твоя, пожалуй, взбесится и прогонит меня с глаз долой или встретятся другия печальные оказии, прежде, чем ты получишь какую-нибудь весть о старике Уэллере, знаменитом кучере обширной столицы. Честь фамильного имени главным образом зависит от тебя, любезный сын, и я надеюсь, ты не ударишь лицом в грязь. Относительно маловажных случаев жизни распространяться я не стану, потому что вообще я полагаюсь на тебя, как на самого себя. Один только совет я считаю нужным дать тебе, как отец и как истинный твой друг и благодетель. Не женись никогда и помни мачеху.

При этих словах м-р Уэллер старший еще раз взглянул на своего сынка и, поворотившись к нему спиною, немедленно исчез с его глаз.

Погруженный в созерцательное настроение духа, м-р Уэллер, расставшись с своим почтенным родителем, направил свои шаги из гостиницы "Большого белаго коня" к церкви Клемента, стараясь рассеять свою печаль прогулкой по уединенным местам, Долго блуждал он без всякой определенной мысли, и, наконец, сам не зная как, очутился на каком-то обширном дворе, откуда можно было выбраться не иначе, как через ту же самую калитку, в которую он вошел. Уже он поворотил назад, как вдруг внимание его было привлечено внезапным явлением, приковавшим его ноги к одной точке обширного двора. Мы считаем необходимым объяснить сущность этого явления.

М-р Самуэль Уэллер глазел, от нечего делать, на старинные кирпичные здания, бросая по временам пытливый взгляд на хорошенькую девушку-служанку, сидевшую в спальне y открытого окна, полузавешенного сторой. Вдруг отворилась зеленая калитка сада, разведенного в конце двора, и человек, вышедший оттуда, тщательно затворил калитку за собою и круто поворотил к тому самому месту, где стоял м-р Уэллер.

Само собою разумеется, что этот изолированный факт, рассматриваемый сам по себе, без всякого отношения к другим соприкосновенным обстоятельствам, не представляет ничего удивительнаго: во всех частях света, люди могут выходить из сада, затворять за собою зеленые калитки и даже круто поворачивать, куда и как им угодно, не обращая на себя ни малейшего внимания посторонних лиц. Ясно, стало быть, что м-р Уэллер заметил что-нибудь особенное в манерах, осанке и личности незнакомца, вышедшего из сада. То ли, другое ли, пусть читатель судит сам, как скоро мы расскажем ему о поведении особы, о которой идет речь.

Мы уже докладывали, в какую сторону незнакомец направил свои быстрые шаги; но лишь только он увидел м-ра Уэллера, в осанке и походке его произошла очевидная перемена. Он подпрыгнул, приостановился, сделал опять шага два вперед и, повидимому, оставался в нерешимости недоумевая, куда направить дальнейший путь. Так как позади зеленая калитка была уже заперта, a впереди был только один исход, то он очень скоро понял, что ему неизбежно пройти мимо м-ра Уэллера. Сделав такой рассчет, он пошел опять быстрыми шагами, глазея смело на окружающие предметы. Вдруг он скорчил свое лицо наистрашнейшим образом и принялся выделывать самые изумительные гримасы, какие когда-либо видел смертный. В одну минуту физиономия его изменилась совершеннейшим образом, как, может быть, ни один ваятель не в состоянии изменить своим резцом первоначальную форму мрамора или гипса.

- Вот чудеса-то!- говорил м-р Уэллер самому себе, по мере приближения незнакомца,- a я готов был биться об заклад, что это он.

Корчи на лице незнакомца сделались еще страшнее.

- Его волосы и его ливрея, готов присягнуть,- сказал м-р Уэллер,- только в жизни не видал я такой страшной рожи.

Между тем как м-р Уэллер произносил эти слова, черты незнакомца искривились и съежились так, что, повидимому, он чувствовал невыразимую боль. При всем том, когда он поровнялся с м-ром Уэллером, испытующий взгляд этого джентльмена открыл в нем такие признаки, которые несомненно могли принадлежать одному только м-ру Иову Троттеру.

- Эй вы, любезнейший!- закричал м-р Уэллер.

Незнакомец остановился.

- Эй куманек! - повторил Самуэль.

Незнакомец, скорчивший рожу, смотрел с величайшим изумлением на двор, на стены и окна зданий, смотрел всюду, не глядя лишь на м-ра Уэллера, который между тем не замедлил развлечь его внимание вторым более громким окриком:

- Эй, голубчик!

Теперь уж было слишком ясно, откуда шел этот громкий голос. Не думая и не надеясь больше увернуться, незнакомец, сделавший еще несколько шагов, принужден был взглянуть прямо в лицо м-ра Уэллера.

- Полно кобениться, Иов Троттер,- сказал Самуэль,- видна сова по полету. Что вы повертываете своими буркалами, как мартышка в ситцевой фуфайке? Смотрите на меня прямо, любезный, или на этот раз я повыжму настоящую водицу из ваших глаз. Слышите?

Так как м-р Уэллер оказывал, повидимому, полную готовность привести в исполнение свою грозную ласку, то м-р Троттер постепенно сообщил своим чертам их естественную форму и, сделав радостный прыжок, воскликнул веселым тоном:

- Что я вижу? Вы ли это, м-р Уокер!

- Вот оно как!- отвечал м-р Уэллер.- Стало быть, вы рады меня видеть?

- Ох, как рад!- воскликнул м-р Иов Троттер.- Если бы вы знали, м-р Уокер, с какою горячностью, с каким нетерпением я добивался этой встречи! Право, я с ума схожу, м-р Уокер.

С этими словами м-р Троттер заплакал, зарыдал и, проникнутый чувством необыкновенного восторга, заключил в объятия своего знакомаго.

- Отвяжитесь, проклятый человек!- вскричал раздраженный Самуэль, стараясь освободиться от этих энергических объятий.- Отвяжитесь, говорю вам. Что вы разревелись, как теленок?

- Я так обрадовался, м-р Уокер, право!- отвечал Иов Троттер, когда прошли первые порывы его восторга.- Ведь это, можно сказать, необыкновенное счастье!

- Право? Что-ж вы намерены мне сказать?

М-р Троттер не отвечал ничего, потому что розовый платочек, приставленный к его глазам, усиленно функционировал в эту минуту.

- Говорите, негодяй, или я сверну вам шею!- повторил м-р Уэллер, грозным тоном.

- Ах!- воскликнул м-р Троттер с видом изумленной добродетели.

- Что-ж вы хотели мне сказать?

- Я? м-р Уокер!

- Не называйте меня Уокером. Мое имя - Уэллер: вы это очень хорошо знаете. Ну, что вы хотите сказать?

- Целую историю, м-р Уокер, то есть м-р Уэллер - но ведь посудите сами ... на первых порах... если бы вы удостоили пойти в такое место, где нам можно было бы побеседовать без помехи. Если бы вы знали, как я искал вас, м-р Уэллер...

- Старательно искал, могу представить,- сухо проговорил Самуэль.

- Очень, очень старательно, будьте уверены,- отвечал м-р Троттер с выражением детской невинности на своем лице.- Вашу руку, м-р Уэллер.

Самуэль еще раз оглядел своего приятеля с ног до головы и потом, как будто осененный внезапной мыслью, подал ему руку.

- Как поживает ваш добрый, любезный господин?- сказал Иов Троттер, когда они сделали несколько шагов.- О, это, я вам скажу, достойнейший джентльмен, м-р Уэллер. Надеюсь, он не простудился после этой страшной ночи?

При этом вопросе м-р Уэллер почувствовал сильнейшее желание испробовать ловкость и силу своего сжатого кулака на тучных ребрах сердобольного Иова; однакож, удерживая себя, он отвечал спокойным тоном, что господин его, слава Богу, совершенно здоров, благополучен и весел.

- Ах, как я рад!- воскликнул м-р Троттер.- Он здесь?

- A ваш здесь?- спросил Самуэль вместо ответа.

- Да, тут он на мою беду, и мне больно заметить, м-р Уэллер, что господин мой затевает весьма недобрые дела.

- Какия?

- Вымолвить страшно, м-р Уэллер.

- Опять девичий пансион?

- Нет, уж не пансион,- отвечал сердобольный Иов, бросая на своего собеседника косвенный взгляд,- уж не пансион, м-р Уэллер.

- Не в этот ли дом вы запускаете свои лапы?

- Помилуйте, м-р Уэллер! Как вам не грех впутывать меня в злодейские замыслы безчестных людей!- отвечал Иов Троттер с необыкновенною живостью.- Нет, сэр, господин мой не знает этого дома.

- A вы что здесь делали?- спросил Самуэль, бросая проницательный взгляд,- уж не случайно ли вы вышли из этой зеленой калитки?

- Послушайте, м-р Уэллер, я пожалуй, рад открыть вам свои маленькие секреты, потому что, ей Богу, я полюбил вас с первого взгляда. Да и вы, кажется, были ко мне благосклонны. Помните, как весело и дружелюбно провели мы то утро в гостинице "Вестник"?

- О, да, очень помню,- сказал Самуэль тоном негодования,- помню.

- Ну, так вот изволите видеть,- продолжал Иов Троттер тоном человека, открывающего весьма важную тайну,- в этом доме с зелеными воротами живет очень много служанок.

- Это видно с первого взгляда,- перебил Самуэль.

- Очень хорошо-с. Одна из них, м-р Уэллер, по званию кухарка, сберегла честными трудами небольшой капиталец и желает открыть мелочную лавку, если только, видите ли, судьба её устроится по желанию сердца.

- Так.

- Именно так-с, м-р Уэллер. Я встретил ее первый раз в здешней городской капелле, куда образованное общество собирается петь гимны, напечатанные в той книжке, которую вы, м-р Уэллер, видели в моих руках - эту книжку я всегда ношу с собой. Здесь я познакомился с этой девушкой, и из этого знакомства, м-р Уэллер, y меня в сердце мало-по-малу выросла надежда, что мне авось придется со временем быть содержателем мелочной лавки.

- И вы будете отличным лавочником!- отвечал Самуэль, озирая своего противника с видом совершеннейшего презрения.

- Это еще Бог знает, м-р Уэллер: за будущее не может ручаться ни один человек,- продолжал сердобольный Иов со слезами на глазах.- Главная выгода здесь та, что я развяжусь, наконец, с этим нечестивым человеком и буду в состоянии, без всякой помехи, вести добродетельную жизнь, следуя тем правилам, в которых я воспитан, м-р Уэллер.

- Должно быть, вас чудесно воспитывали.

- О, да, м-р Уэллер, если бы вы только знали!..- отвечал Иов Троттер, охваченный вдруг воспоминаниями о чистоте и невинности дней своего юношества.

Он немедленно вынул из кармана розовый платочек и горько заплакал.

- И вы были, вероятно, примерным учеником в приходской школе,- заметил м-р Уэллер.

- Вы не ошиблись, сэр,- отвечал Иов, испуская глубокий вздох,- в училище меня все любили, и, сказать правду, я был идолом своих товарищей.

- Ну, конечно. Это меня не удивляет. Каким утешением и отрадой вы служили в ту пору своей счастливой матери!

При этих словах полились обильные потоки слез и рыданий; кончики розового платка совсем закрыли глаза чувствительного юноши.

- Какой чорт тебя душит?- сказал раздраженный Самуэль.- Послушай ты, плакса ...

- Ах, извините, м-р Уэллер: ей Богу, я никак не могу обуздать своих чувств,- сказал Иов Троттер.- Кто бы мог подумать, что мой господин пронюхает о моих переговорах с вашим господином? Ведь он все разузнал и немедленно уговорил молодую девушку притвориться, будто она никогда не слыхала о нем. Содержательницу пансиона тоже подкупил он, и в ту же ночь, вы знаете, мы укатили на почтовых. Если бы вы знали, м-р Уэллер, что теперь y него на уме! Меня просто мороз по коже подирает!

- Так вот оно как было,- сказал м-р Уэллер.- И вы не врете, любезный?

- Нет, сэр, честное слово; поверьте моей совести.

В это время они подходили к воротам гостиницы.

- Очень хорошо, это мы увидим,- сказал Самуэль,- a между тем мне надобно кой о чем потолковать с вами, Иов Троттер. Если y вас нет особенных занятий нынешний вечер, то я бы попросил вас прийти в восемь часов в гостиницу "Большого белаго коня".

- Извольте, сэр, с большим удовольствием

- Не надуете?

- Помилуйте!..

- Ну, так смотрите y меня в оба, не то я зайду опять в зеленую калитку, и тогда... понимаете?

- Будьте уверены, сэр, не опоздаю ни одной минутой,- сказал Троттер.

Затем он крепко пожал руку Самуэля, поклонился и ушел.

- Берегись, Иов Троттер, берегись,- говорил Самуэль, провожая его глазами,- на этот раз, авось, мы порасквитаемся малую толику.

Кончив этот монолог и потеряв, наконец, из вида сердобольного Иова, м-р Уэллер махнул рукой и пошел быстрыми шагами в комнату своего господина.

- Все идет как по маслу, сэр,- сказал Самуэль.

- Что?

- Я отыскал их, сэр.

- Кого?

- Этого шаромыжника и его плаксивого слугу с черными волосами.

- Возможно ли!- воскликнул м-р Пикквик с величайшей энергией.- Где они, Сам, где они?

- Помалчивайте, сэр, теперь мы все обделаем на славу.

И, помогая одеваться своему господину, м-р Самуэль Уэллер постепенно раскрыл перед ним свои соображения и план будущих действий.

- Когда-ж это будет сделано?- спросил м-р Пикквик.

- Все в свое время,- отвечал Самуэль.

Но удалось ли прозорливому слуге осуществить свой план, мы тоже увидим в свое время.

Глава XXIV.

Ревность Петера Магнуса и бедственные последствия ночных похождений ученого мужа.

По прибытии в комнату, где накануне происходило дружеское излияние взаимных чувств в обществе дорожного товарища, м-р Пикквик нашел, что этот джентльмен уже нагрузил на свою особу все драгоценности, извлеченные из двух разноцветных мешечков и серого узелка, прикрытого оберточной бумагой. М-р Магнус, проникнутый сознанием собственного достоинства, ходил по комнате взад и вперед, обнаруживая все признаки чрезвычайного волнения, бывшего следствием ожидания великих событий.

- Здравствуйте, сэр,- сказал м-р Магнус.

- С добрым утром,- отвечал м-р Пикквик.

- Каково? Что вы теперь скажете, сэр?- сказал м-р Магнус, охорашиваясь в своем новом фраке и драгоценных панталонах.

- Да, это непременно произведет должный эффект,- отвечал м-р Пикквик, с улыбкой обозревая чудодейственный костюм.

- Надеюсь,- сказал м-р Магнус.- A я уж отправил и карточку, м-р Пикквик.

- Право?

- Да, любезный друг. Слуга воротился с ответом, что она согласна принять меня в одиннадцать часов. Остается всего пятнадцать минут, м-р Пикквик.

- Уж недолго.

- Очень недолго, и, сказать правду, сэр, мое сердце начинает биться слишком сильно: что вы на это скажете, м-р Пикквик?

- Ничего особеннаго: это в порядке вещей.

- Надобно быть любезным, м-р Пикквик, это главное.

- И откровенным - это, может быть, еще главнее.

- Мне кажется, сэр,- сказал м-р Магнус,- что я вообще слишком откровенен по своей природе; это моя слабость, порок в некотором отношении.

- Напротив, это прекраснейшая черта в вашем характере,- возразил м-р Пикквик.

- Однакож, знаете ли что: трусить никак не должно в таких делах. Зачем и для чего? Тут нечего стыдиться: это в некотором отношении, дело самой природы, её неизменный закон. Супруг на одной стороне, жена на другой,- вот и все. Так, по крайней мере, я смотрю на эти вещи.

- И вы смотрите с истинной, философской точки зрения,- отвечал м-р Пикквик.- Наш завтрак готов, м-р Магнус,- пора.

Они сели за стол и принялись пить чай, закусывая пирожками, телятиной и маслом. М-р Магнус, несмотря на свою хвастливость, страдал в значительной степени припадками трусости и главнейшими признаками этого чувства были: потеря аппетита, склонность опрокидывать чашки и непреоборимое влечение смотреть каждую минуту на часы.

- Хи-хи-хи!- заливался м-р Магнус, стараясь притвориться развязным весельчаком.- Остается только две минуты, м-р Пикквик. Что я бледен?

- Не очень,- отвечал м-р Пикквик.

Кратковременная пауза.

- Прошу извинить, м-р Пикквик, но я хотел бы знать: вы в свое время ничего не делали в этом роде?

- То есть, вы говорите относительно предложения?

- Да.

- Ничего, никогда,- сказал м-р Пикквик с величайшей энергией.- Никогда!

- Стало быть, вы не можете иметь и понятия о том, с чего обыкновенно мужчина должен начинать такие дела,- сказал м-р Магнус.

- Ну, этого нельзя сказать,- возразил м-р Пикквик.- У меня в свое время были на этот счет свои особые правила, которых, однакож, я ни разу не применял к делу. Вам, разумеется, нет никакой надобности следовать этой теории.

- О, нет, совсем напротив, вы меня очень обяжете, если сообщите какой-нибудь совет,- сказал м-р Магнус, взглянув еще раз на свои часы; стрелка показывала пять минут двенадцатаго.

М-р Пикквик приосанился, вздохнул и, приняв торжественный тон, отвечал таким образом:

- На вашем месте, сэр, я бы начал прежде всего описывать в отборных выражениях красоту и душевные свойства обожаемой леди, и потом, делая постепенно переход к самому себе, изобразил бы резкими чертами свою собственную ничтожность в моральном и физическом смысле.

- Очень хорошо, м-р Пикквик.

- То есть, вы понимаете, сэр, что эта ничтожность должна, собственно, вытекать из сравнения с её собственной натурой,- продолжал м-р Пикквик.- Приступая потом к изображению своих собственных достоинств, я бы сначала бросил беглый взгляд на свою прошедшую жизнь и представил в поразительной перспективе то значение, которое занимаю в общественном мире среди уважающих меня сограждан. Отсюда само собою могло бы выйти заключение, что для всякой другой особы с разборчивым вкусом я был бы, в некотором смысле, вожделенным субъектом. Затем, в пылких и страстных выражениях, я изъяснил бы сущность своей любви и всю глубину своей безграничной преданности обожаемой леди. В заключение я отважился бы, вероятно, схватить её руку.

- Этот пункт очень важен,- проговорил, покашливая м-р Магнус.

М-р Пикквик, повидимому, кончил свою речь; но вдруг представились его воображению весьма интересные подробности, от которых трудно было отступиться. Он продолжал:

- Затем, вы понимаете, сэр, я бы предложил простой и естественный вопрос: - "Хотите ли вы, о друг души моей, иметь меня своим мужем?"- Не решаясь отвечать прямо на такой вопрос, красавица, по моему рассчету, должна отворотить свою голову и потупить глаза.

- И вы это принимаете за несомненное доказательство, м-р Пикквик.

- Разумеется.

- Но если, сверх чаяния, случится, что она отворотить голову при самом начале объяснения?

- Нет, этого быть не может,- возразил м-р Пикквик решительным тоном.- Потом, сэр, я бы слегка пожал её пальчики, a потом ... потом - вынул бы из кармана белый платок, чтобы отереть её глаза, потому что, видите ли женщины обыкновенно плачут при таких случаях. Здесь представляется весьма удобный случай обнять ее, прижать к своему трепещущему сердцу и поцеловать. Да, м-р Магнус, я бы непременно поцеловал свою леди, и, если, при этом случае, не будет от неё решительного сопротивления, значит,- дело кончено.

М-р Магнус вскочил с своего места, взглянув еще раз на часы и умное лицо м-ра Пикквика, пожал ему руку с особенною горячностью и юркнул из комнаты.

Оставшись один, м-р Пикквик, заложив руки за спину, принялся расхаживать взад и вперед, размышляя о непостоянстве человеческой судьбы и коловратности земного счастия. Из такой задумчивости, он минут через двадцать был выведен внезапным стуком в дверь. Обернувшись назад и думая встретить м-ра Магнуса, он, с приятным изумлением, увидел радостное лицо м-ра Топмана, лучезарную физиономию м-ра Винкеля и умные, меланхолические черты поэта Снодграса.

Едва успел ученый муж сказать дружеское приветствие своим верным ученикам, как в комнату вошел и м-р Магнус.

- Рекомендую вам м-ра Магнуса, друзья мои, джентльмена, о котором я говорил,- сказал м-р Пикквик.

- К вашим услугам, господа,- сказал м-р Магнус, бывший, очевидно, в самом сильном волнении,- на пару слов, м-р Пикквик, сделайте одолжение.

Говоря это, м-р Магнус задел за фрачную пуговицу ученого мужа и отвел его в амбразуру окна.

- Поздравьте меня, м-р Пикквик,- сказал он,- я последовал вашему совету буква в букву.

- И все кончилось благополучно?- спросил м-р Пикквик.

- Как нельзя благополучнее,- отвечал с запальчивостью м-р Магнус,- она моя.

- Поздравляю вас от всего сердца,- отвечал м-р Пикквик, с жаром пожимая руку своего нового друга.

- Вы непременно должны ее видеть, любезнейший м-р Пикквик,- сказал м-р Магнус.- Пойдемте. Извините нас, господа.

И они вышли. Сделав несколько шагов по галлерее, м-р Магнус тихонько постучался в дверь той комнаты, где была его невеста.

- Войдите,- сказал женский голос.

- Мисс Уизерфильд,- сказал м-р Магнус, затворяя за собою дверь,- позвольте представить вам моего искреннего друга, м-ра Пикквика. Мне будет приятно, м-р Пикквик, если вы удостоитесь знакомства мисс Уизерфильд.

Раскланиваясь и расшаркиваясь, м-р Пикквик поспешил вынуть из жилетного кармана очки, но лишь только надел их на свой нос, как вдруг испустил сильнейший крик, выражавший высокую степень изумления, и попятился назад на несколько шагов. Мисс Уизерфильд, стоящая на противоположном конце, вдруг пришла в величайшее волнение и, закрыв обеими руками свое лицо, повалилась на кресло, которое, к счастью, стояло подле нея. М-р Магнус стоял как вкопанный на своем месте и смотрел попеременно то на невесту, то на друга, причем его лицо выражало вместе изумление и ужас.

Все это может показаться непостижимым с первого взгляда, но дело в том, что м-р Пикквик, делая наблюдения через свои очки, мгновенно узнал в невесте своего друга ту самую даму, в комнату которой он имел несчастье забраться накануне, и лишь только очки появились на носу ученого мужа, изумленная леди с ужасом увидела в нем владельца ненавистной ермолки с отвратительными кистями, наделавшими ей столько непредвиденных хлопот. Вот отчего взвизгнул м-р Пикквик и отчего невеста Петера Магнуса повалилась на кресло.

- М-р Пикквик! что это значит, сэр?- воскликнул м-р Магнусь, отуманенный напором противоположных чувств.- Что все это значит, сэр?- повторил он голосом грозным и громовым.

Такая внезапная вспышка отнюдь не могла понравиться ученому мужу. Он пришел в негодование и отвечал решительным тоном:

- Сэр, я позволяю себе уклониться от вашего вопроса.

- Как? Вы не намерены отвечать?

- Да, не намерен, было бы вам это известно,- сказал с достоинством м-р Пикквик.- Вы не вырвете из моей груди ничего, что могло бы некоторым образом компрометировать эту леди или пробудить в её душе неприятные воспоминания.

- Мисс Уизерфильд,- сказал м-р Магнус,- обращаясь к своей невесте.- Знаете ли вы этого господина?

- Знаю ли я его!- повторила леди.

- Да, знаете ли вы его! сударыня, я сказал - знаете ли вы его?- повторил неистово м-р Магнус.

- Я видела его,- отвечала робкая леди.

- Где?

- Этого я не могу открыть вам, сэр, ни за какие блага в мире,- отвечала леди, вставая с своего места.

- Понимаю вас, сударыня, и уважаю деликатность ваших чувств,- сказал м-р Пикквик,- будьте уверены, что эта несчастная тайна умрет в моей груди. На меня вы можете положиться.

- Сударыня, вам, кажется, угодно забыть свои отношения ко мне,- сказал м-р Магнус.- Чем, скажите, ради Бога, чем я должен объяснить вашу необыкновенную холодность в этом деле?

- О, жестокий человек!- воскликнула несчастная леди.

И затем потоки слез полились по её розовым щекам. Сцена, очевидно, принимала самый трагический характер.

- Обращайтесь ко мне с вашими замечаниями, сэр,- сказал с живостью м-р Пикквик,- я один виноват во всем, если только вам угодно обвинить кого-нибудь.

- Так вы одни виноваты,- воскликнул м-р Магнус.- О, теперь я все понимаю! Стало быть, вы изменяете теперь свое твердое намерение?

- Мое твердое намерение!- машинально повторил м-р Пикквик.

- Да, сэр, твердое намерение. К чему вы смотрите на меня такими изумленными глазами? я очень хорошо помню, что вчера вы говорили. Вы затем и приехали в этот город, чтобы обличить в вероломстве особу, которая некогда пользовалась совершеннейшим вашим доверием. Так ли, сэр?

Здесь м-р Магнус бросил на пол свои голубые очки и неистово повел глазами по всей комнате. Было ясно, что ревность сильно заклокотала в его груди. Он был дик и страшен.

- Что вы скажете на это, сэр?- повторил энергически м-р Магнус.

- Моя обязанность молчать, и я буду молчать,- решительно отвечал м-р Пикквик.

- Однакож, я заставлю вас отвечать, сэр.

- Отвечать, на что?

- Это мы увидим, сэр, увидим, говорю я вам,- сказал м-р Магнус, начиная ходить по комнате быстрыми шагами.

Все эти слова и поступки бешеного ревнивца были в высшей степени оскорбительны для достоинства и чести великого мужа, и мы отнюдь не сомневаемся, что всякий обыкновенный человек совсем потерял бы голову на его месте; но м-р Пикквик, владея собою во всех решительных случаях своей жизни, сохранил и на этот раз совершеннейшее присутствие духа. Он быстро сообразил и понял, что противник его, взволнованный бешеною страстью, не в состоянии внимать голосу рассудка. Поэтому он хладнокровно отворил дверь, сделал несколько шагов по корридору и закричал во весь голос:

- Топман, пожалуйте сюда.

И м-р Топман немедленно явился на место трагической сцены.

- Топман,- сказал м-р Пикквик своему изумленному ученику,- сейчас я имел несчастье поссориться с этим джентльменом вследствие одной довольно важной тайны, которую я обязан хранить в отношении к этой почтенной леди. Объявляю теперь в вашем присутствии, что роковая тайна не имеет ни малейшего отношения к этому джентльмену и его делам. Но если почтенный джентльмен обнаружит еще раз некоторое сомнение в искренности моих слов, то нечего и говорить, такое сомнение я должен буду принять за личную обиду и оскорбление моей чести. Будьте свидетелем, Топман.

Сказав это, м-р Пикквик бросил на своего противника взгляд, исполненный необыкновенной проницательности и глубочайших, можно сказать, энциклопедических соображений.

Чего-ж больше? При одном взгляде на ученого мужа всякий рассудительный человек должен был почувствовать уважение и даже благоговение к его особе, потому что м-р Пикквик вел себя, как благородный рыцарь, и говорил, как красноречивейший оратор в мире; но, к несчастию, м-р Петер Магнус, опрометчивый и вспыльчивый по своей натуре, совершенно выступил из пределов благоразумия в эту роковую минуту. Вместо того, чтоб хладнокровно выслушать объяснение ученого мужа, успокоительное во всех отношениях, м-р Магнус, как новый Отелло, пожираемый дикою страстью, неистово взъерошил свои рыжеватые вихры, говорил без умолка отчаянную чепуху и даже осмелился поднять сжатый кулак на филантропическую физиономию президента Пикквикского клуба.

Есть предел человеческому терпению. М-р Пикквик, проникнутый сознанием собственной невинности и опасаясь вместе с тем за судьбу несчастной леди, утратил, наконец, философское спокойствие духа. Посыпались с обеих сторон энергически крупные фразы, подкрепляемые не менее энергическими жестами, и, наконец, м-р Магнус сказал напрямик, что он вынужден будет выслушать м-ра Пикквика, на что ученый муж, с похвальной учтивостью, отвечал: - "Я готов, и чем скорее, тем лучше". После этих слов, испуганная леди опрометью бросилась из комнаты, откуда немедленно вышел и м-р Пикквикь, увлекаемый своим другом. Петер Магнус остался один.

Если бы почтенная леди побольше знала свет и людей, особенно тех, которые поставлены законом для возстановления тишины и порядка в общественных делах, ей бы, конечно, пришло в голову, что свирепость этого рода не может иметь никаких гибельных последствий; но так как она жила большею частию в деревне и не имела удовольствия читать парламентских дебатов, то поэтому ей почти вовсе были неизвестны многие утонченные обычаи цивилизованной жизни. На этом основании, как только она добежала до своей спальни и принялась размышлять о последствиях несчастной ссоры между двумя запальчивыми джентльменами, воображение её мигом нарисовало самые страшные сцены, и перед её умственным оком уже носился образ м-ра Петера Магнуса, простреленного свинцовой пулей в левый бок и несомого домой на носилках при последнем издыхании; чем больше она думала об этом предмете, тем страшнее и мрачнее становились её мысли. Наконец, без дальнейших размышлений, она решилась отправиться в дом городского мэра и потребовать от него немедленного ареста господ Пикквика и Топмана, как буянов, замышлявших убийственное дело.

К этому основательному решению, мисс Уизерфильд была приведена многими разнородными побуждениями, и прежде всего тем, что здесь представлялся ей превосходный случай обнаружить очевиднейшим образом свою преданность м-ру Магнусу и свое беспокойство за его судьбу. Зная очень хорошо ревнивый темперамент своего жениха, она окончательно решила не входить ни в какие объяснения относительно своего загадочного столкновения с особой м-ра Пикквика; но, рассчитывая в то же время на силу своих красноречивых убеждений, она надеялась затушить неистовое пламя в его груди, как скоро Пикквик будет сидеть под арестом. Исполненная таких соображений, мисс Уизерфильд надела шляпку, закуталась в шаль и отправилась немедленно в жилище городского мэра.

Должно теперь заметить, что м-р Джордж Нупкинс, эсквайр, главный судья и начальник города Ипсвича, был в этот день в чрезвычайно раздражительном расположении духа, вследствие буянства, произведенного на главной улице школьными мальчишками, расхитившими лукошко с яблоками y бабы, которая занималась мелочною распродажею фруктовых произведений города Ипсвича. Все утро господина мэра было посвящено следствию по этому делу и приведению в исполнение грозных приговоров, и теперь, когда доложили ему о приходе неизвестной леди, домогавшейся аудиенции, м-р Нупкинс, нахмурив брови и наморщив чело, сидел на мягкой подушке в своем судейском кресле.

- Пусть войдет,- грянул м-р Нупкинс, и вслед за этой командой интересная леди осмелилась предстать перед его грозные очи.

- Моззель,- сказал судья.

Воззвание относилось к толстому слуге с длинным туловищем и короткими ногами.

- Моззель.

- Что прикажете?

- Поставьте стул для леди и ступайте из комнаты.

- Слушаюсь.

- Теперь, сударыня, не угодно ли вам изложить сущность вашего дела?- сказал судья.

- О, это весьма неприятное дело, сэр,- сказала мисс Уизерфильд.

- Очень может быть, сударыня, на свете все бывает. Прошу вас успокоиться.

Чело грозного судьи постепенно разгладилось, и он бросил на интересную леди благосклонный взгляд. Мисс Уизерфильд молчала.

- Однакож, не теряя времени, прошу вас изложить скорее, в чем состоят законные основания вашего дела.

Судейские мысли взяли, очевидно, верх над нежными чувствами мужчины, м-р Нупкинс сообщил суровое выражение своему лицу.

- С прискорбием и страхом я должна вам объявить, сэр,- сказала мисс Уизерфильд, испустив глубокий вздох,- что некоторые джентльмены замышляют здесь дуэль.

- Здесь, сударыня!- воскликнул грозный судья,- здесь, сударыня!

- В Ипсвиче.

- В Ипсвиче, сударыня - дуэль в Ипсвиче!- повторил судья, озадаченный неожиданною вестью,- но это невозможно, сударыня, подобные события не могут иметь места в этом городе, никак. О, Боже мой, да знаете ли вы о неутомимой деятельности здешнего начальства? Случалось ли вам слышать, как я, не щадя ни здоровья, ни даже собственной жизни, предупреждаю здесь все беспорядки? И слышали ли вы, милостивая государыня, как я еще недавно собственным моим личным присутствием предупредил кулачный бой, который уже готов был обнаружиться в самых страшных размерах? Дуэль в Ипсвиче! Нет, не может быть, вы ошибаетесь, сударыня, когда думаете, что какие-нибудь сорванцы могут безнаказанно нарушать спокойствие мирных граждан.

- Но, к несчастью, сэр, мое объявление слишком справедливо,- возразила взволнованная леди,- ссора происходила на моих глазах.

- Это удивительно, непостижимо,- воскликнул изумленный судья.- Моззель!

- Чего изволите?

- Послать за м-ром Джинксом: пусть он немедленно придет ко мне.

- Слушаю.

Моззель удалился. Через несколько минут в комнату вошел джентльмен средних лет, бледный, остроносый, с всклокоченными волосами и в грязном платье. Это был письмоводитель мэра.

- М-р Джинкс,- начал судья,- м-р Джинкс.

- Сэр,- сказал Джинкс.

- Вот эта почтенная леди, м-р Джинкс, пришла с известием, будто в нашем городе замышляется дуэль.

М-р Джинкс, не вникнув хорошенько в сущность дела, улыбнулся подобострастной улыбкой.

- Чему-ж вы смеетесь, м-р Джинкс,- сказал грозный судья.

Озадаченный письмоводитель мгновенно принял степенный и важный вид.

- М-р Джинкс,- сказал судья,- вы глупец, сэр.

М-р Джинкс вздрогнул и тут же закусил кончик своего пера.

- Вы, может быть, нашли комическую сторону в этом объявлении, сэр; но я вам скажу, м-р Джинкс, что вы глупец! К чему смеяться там, где ничего нет и не может быть смешного?

Голодный писарь испустил глубокий вздох и бросил на своего начальника умоляющий взгляд. Было ясно, что он сознавал свою вину. Получив приказ отобрать показание на бумаге, он сел за стол и принялся записывать.

- Этот Пикквик, говорите вы, главный зачинщик,- спросил судья, когда показание было отобрано.

- Да, сэр,- сказала мисс Уизерфильд.

- A другой буян, как бишь его - м-р Джинксон?

- Топман, сэр.

- Это второй зачинщик?

- Да, сэр.

- Потом, сударыня, один из них убежал.

- Точно так.

- Очень хорошо,- сказал судья,- дело объяснилось само собою. Два лондонских головореза прибыли с злодейскими умыслами в провинциальный город, воображая, что глаз закона задремал, и правосудие умолкло за пределами столицы. Они ошибаются. Взять констеблей, м-р Джинкс.- Моззель.

- Чего угодно вашей чести?

- Груммер здесь?

- Здесь, ваша честь.

- Послать Груммера.

Моззель удалился и через минуту ввел за со бою пожилого джентльмена в огромнейших ботфортах. К числу его особенностей принадлежали: нос, имевший бутылочную форму, хриплый и басистый голос, длиннополый сюртук табачного цвета и глаза, разбегавшиеся во все стороны.

- Груммер,- сказал судья.

- Я здесь,- отвечал Груммер.

- Все ли спокойно в городе?

- Все. Мальчишек отправили к их родителям: половина народонаселения отправилась на криккет.

- Строгия меры необходимы для этих негодяев,- сказал судья решительным тоном.

- Точно так, сэр,- сказал Джинкс.

- Очень хорошо,- сказал судья, отмечая констеблей!- вы представьте ко мне этих негодяев сегодня перед обедом. Приказываю вам арестовать их в гостинице "Большого белаго коня". Вы помните, какие распоряжения были мною лично сделаны относительно кулачных бойцов?

М-р Груммер поспешил заметить с подобострастным поклоном, что он никогда не забудет этого замечательного факта.

- Дуэли запрещены законом, м-р Джинкс?

- Запрещены.

- Очень хорошо. Груммер, возьмите стражу и арестуйте немедленно этих негодяев.- Моззель.

- Что прикажете!

- Покажите дорогу этой леди.

Мисс Уизерфильд поклонилась и вышла, преисполненная глубоким уважением к обширной учености городского мэра. М-р Нупкинс пошел завтракать, повторив еще раз свои грозные приказания относительно лондонских головорезов.

Между тем невинный м-р Пикквик и его друзья, не предчувствуя грозы, собиравшейся над их головами, спокойно сидели за обеденным столом и разговаривали дружелюбно о разных житейских предметах назидательного свойства. Уже м-р Пикквик начал рассказывать о своих забавных похождениях в продолжение предшествующей ночи, как вдруг дверь отворилась, и в комнату весьма невежливо заглянула какая-то фигура. Глаза, принадлежавшие этой фигуре, остановились прежде всего на особе ученого мужа и, казалось, вполне были удовлетворены результатом своих наблюдений, потому что, вслед затем, туловище сказанной фигуры ввалилось в комнату, к великому изумлению всех находившихся в ней джентльменов. Само собою разумеется, что это был не кто другой, как сам м-р Груммер.

М-р Груммер любил везде и во всем систематический порядок, бывший необходимым следствием способности углубляться в свой специальный предмет. Первым его делом было запереть дверь изнутри: вторым - выполировать свой лоб и щеки шелковым платком: третьим - поставить свою шляпу вместе с шелковым платком на ближайший стул, и, наконец, четвертым - вынуть из кармана коротенький жезл и устремить его на особу президента Пикквикского клуба.

М-р Снодграс опомнился прежде всех и поспешил прервать всеобщее молчание. Он пристально взглянул на м-ра Груммера и произнес выразительным тоном:

- Это не общая комната, сэр. Вы ошиблись. Это наша, частная комната.

- В глазах закона нет ни общих, ни частных комнат,- отвечал с важностью м-р Груммер.

Пикквикисты с изумлением взглянули друг на друга.

- Кто здесь м-р Топман?- спросил м-р Груммер.

О м-ре Пикквике не было надобности осведомляться: прозорливый констэбль угадал его с первого взгляда.

- Мое имя Топман,- сказал проворный Пикквикист, носивший эту достославную фамилию.

- A мое имя - закон,- подхватил м-р Груммер.

- Что?- сказал м-р Топман.

- Закон,- повторил м-р Груммер,- власть гражданская, судебная, исполнительная - вот мои титулы. Все обстоит благополучно, и я арестую вас, Пикквик и Топман, именем закона, как виновных в нарушении общественного спокойствия и против короля.

- Что вы под этим разумеете, сэр?- сказал м-р Топман, быстро вскакивая с места.

- Эй!- закричал м-р Груммер, приотворяя потихоньку дверь на два или на три дюйма.- Доббли!

- Здесь я,- отвечал басистый голос из корридора.

- Войдите сюда, Доббли,- сказал м-р Груммер.

И в комнате господ пикквикистов появилась новая фигура исполинского размера, с грязным лицом, опухлыми щеками и багрово-красным носом.

- A другие остались там?- спросил м-р Груммер.

- Все за дверью,- отвечал Доббли.

- Примите команду и ведите их сюда,- сказал м-р Груммер.

И не дальше, как через минуту в комнату вошло полдюжины молодцов с коротенькими жезлами, завершенными медной короной, эмблемой королевского правосудия. Немедленно все они приняли грозную позицию и, по данному знаку, обратили свои жезлы на господ Пикквика и Топмана.

Ученый муж и верные его ученики быстро вскочили с своих мест!

- Что значит это вторжение в мою квартиру?- спросил м-р Пикквик.- Разве вы не знаете, что дом англичанина неприкосновенен.

- Кто велел арестовать меня?- сказал м-р Топман.

- Что вам здесь надобно?- сказал м-р Снодграс.

М-р Винкель не сказал ничего, но устремил на Груммера такой огненный взор, который мог бы просверлить его насквозь, если бы в грудь этого человека могло зарониться какое-нибудь чувство; но м-р Груммер остался непоколебимым, как гранит.

Ожидая сильного сопротивления, исполнители закона засучили рукава своих сюртуков, подняли их кверху и обнаружили полную готовность приступить к сильным мерам. Такая демонстрация не ускользнула от очей ученого мужа, и он быстро сообразил, что всякий гражданин, руководимый внушениями совести и чести, обязан во всех случаях повиноваться законным властям. На этом основании м-р Пикквик, шепнув пару слов на ухо м-ру Топману, изъявил немедленно свое согласие идти по доброй воле в дом городского мэра, заметив предварительно, что в скором времени, по прибытии в Лондон, он призовет на помощь высшую юридическую власть и начнет процесс против тех, кто осмелился оскорбить в лице его права свободного английского гражданина. Всеобщий хохот исполнителей закона послужил дружным и единодушным ответом на речь ученого мужа. Один только Груммер сохранил спокойствие, приличное его сану.

Но лишь только м-р Пикквик изъявил готовность покориться законам своего отечества, вдруг возникло затруднение, которого сначала никак нельзя было предвидеть. Уже перед самою дверью комнаты пикквикистов сформировалось целое полчище трактирных слуг, мальчишек и служанок, сбежавшихся смотреть на веселый спектакль в стенах "Большого белаго коня". Не оказывалось ни малейшего сомнения, что полчище превратится в необозримый легион, как скоро процессия переступит за порог этого жилища. Принимая в соображение такое обстоятельство, м-р Пикквик, при всем уважении к британской юриспруденции, отказался наотрез выступить под караулом на улицу в качестве преступника, окруженного полицейской стражей. М-р Груммер в свою очередь никак не соглашался идти в стороне, по другую сторону улицы, рассчитывая весьма основательно, что арестанты могут ускользнуть и исчезнуть в толпе народа. Было бы, конечно, весьма удобно отправиться к жилищу мэра в почтовой карете; но ни Топман, ни м-р Пикквик не соглашались платить за издержки. Поднялся жаркий спор, продолжавшийся около получаса. Неизвестно, чем бы кончилась эта весьма неприятная тревога, если бы к счастью не припомнили, что в конюшне этой гостиницы стояла без всякого употребления какая-то колымага, сооруженная первоначально для одного джентльмена, страдавшего подагрой. Решено было, что м-р Пикквик и м-р Топман могут с большим комфортом поместиться в колымаге, которую немедленно и принесли в корридор. Отыскали четырех носильщиков, согласившихся поднять на свои плечи этот походный экипаж, и когда, наконец, м-р Пикквик и м-р Топман, прикрытые с обеих сторон огромной кожей, заняли в нем свои места, процессия в стройном порядке двинулась с места. Полицейская стража, как и следует, окружила кузов колымаги; Груммер и Доббли с триумфом пошли впереди; м-р Снодграс и м-р Винкель, под руку друг с другом, пошли сзади. Ариергард, как и следует, замкнули праздные зеваки города Ипсвича.

Городские магазинщики и лавочники с их приказчиками и сидельцами, оставляя свой обычный пост, спешили любоваться на этот спектакль. Сильная рука мэра тяготела над двумя головорезами из столицы; почтенный мэр готовился сам допрашивать и судить их самолично, и вот несут их в позорной колымаге, окруженной муниципальной стражей; какой небывалый случай! Само собою разумеется, никто не понимал, да и не мот понять, в чем провинились пикквикисты; но тем не менее всякий спешил добрым и радушным словом приветствовать м-ра Груммера, главного начальника и предводителя этой кавалькады, выступавшего впереди со своим жезлом. Громко кричали мальчишки, выбегавшие со всех сторон, и процессия подвигалась по главной улице Ипсвича.

В это самое время м-р Уэллер, щеголявший в своей утренней куртке с черными коленкоровыми рукавами, возвращался домой после безуспешного обозрения таинственного дома с зеленой калиткой. Он шел задумчиво и молча, опустив руки в свои глубокие карманы; но вдруг, подняв глаза, он увидел густую толпу, окружившую какой-то странный предмет. Всматриваясь ближе и ближе, он успел разглядеть фигуру колымаги, которую он прежде заметил в трактирной конюшне, желая прогнать свою хандру, м-р Уэллер немедленно вмешался и сам в толпу народа и начал, для собственного удовольствия, кричать изо всей силы.

М-р Груммер выступал торжественным шагом, м-р Доббли выплывал величаво и гордо, колымага, колыхаясь в воздухе, продолжала подвигаться вперед, охраняемая муниципальной стражей; Самуэль Уэллер продолжал надрывать свою грудь и горло, обнаруживая все признаки буйного разгула, как вдруг его взор внезапно упал на господ Винкеля и Снодграса.

- Что здесь за потеха, господа?- вскричал м-р Уэллер.- Каких это чучел запрятали в этот курятник?

Оба джентльмена отвечали в один голос, но слова их потерялись в общей суматохе.

- Кого это несут, господа?- проревел опять Самуэль Уэллер.

Еще раз произнесен был единогласный ответ, и хотя слова их потерялись в воздушном пространстве, но м-р Уэллер угадал по движению губ, что пикквикисты произнесли магическое имя своего вождя.

Этого было довольно. В одно мгновение ока, м-р Уэллер пробился через толпу, остановил носильщиков и схватил за рукав м-ра Груммера.

- Пару слов, старичина,- сказал м-р Уэллер,- кого вздумали вы посадить в этот курятник?

- Прочь, прочь!- забасил м-р Груммер, остановленный на всем ходу в такую минуту, когда его слава достигла, повидимому, самых высших пределов.

- Прогоните этого сорванца,- сказал м-р Доббли, обращаясь к толпе.

- Я вам очень благодарен, старики,- отвечал м-р Уэллер,- и уверен, что вы желаете мне всякого добра; но я не отвяжусь от вас ни за какие блага, если вы не отдадите мне отчета: кого, зачем и за что угораздились вы посадить в этот кузов?- Здравствуйте, сэр.

Приветствие относилось к м-ру Пикквику, который, просунув голову из своей сидейки, любовался, повидимому, удальством своего слуги. М-р Груммер, между тем, проникнутый величайшим негодованием, неистово принялся размахивать своим жезлом перед самым носом Самуэля.

В эту же самую минуту м-р Винкель, не говоря дурного слова, заушил какого-то зеваку, стоявшего подле него. Дело приняло было весьма жаркий оборот, и нет никакого сомнения, что могла бы произойти свалка даже между гражданами Ипсвича, как вдруг м-р Снодграс, сохранявший во все это время невозмутимое спокойствие духа, добровольно отдал себя под арест. Его примеру немедленно последовал и м-р Винкель, начинавший понимать опрометчивость своих поступков. Самуэль Уэллер, показавший еще несколько победоносных опытов своего мужества и силы, должен был уступить большинству своих неприятелей и отдаться в плен. Таким образом, к общему удовольствию, прибавилось еще три новых арестанта, и процессия двинулась опять в стройном порядке.

В продолжение этой суматохи, негодование м-ра Пикквика возросло до самых крайних пределов. Прикрытый толстой кожей сверху и сбоку, он мог только видеть энергические движения своего слуги и еще не знал, какой опасности подвергались его друзья. Наконец, при содействии м-ра Топмана, он сбросил кожу, и, вытянувшись во весь рост, обозрел изумленными глазами весь ход дела с его несчастными последствиями для своих учеников. Огонь благородного гнева в его груди разгорелся в яркое пламя. Опираясь одной рукою на плечо м-ра Топмана и делая другою выразительные жесты, ученый муж принялся импровизировать великолепную речь, обращаясь к гражданам Ипсвича, с такою легкомысленностью извращавшим истинный смысл великобританского права.

При звуках этой великолепной речи процессия, сопровождаемая новыми пленниками, приблизилась, наконец, к жилищу городского мэра.

Чарльз Диккенс - Посмертные записки Пиквикского Клуба. 06., читать текст

См. также Чарльз Диккенс (Charles Dickens) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Посмертные записки Пиквикского Клуба. 07.
Глава XXV. Торжество невинности и удивительное беспристрастие м-ра Нуп...

Посмертные записки Пиквикского Клуба. 08.
Глава XXXII. Холостой вечер в квартире Боба Сойера, студента хирургии....