Чарльз Диккенс
«Лавка древностей. 04.»

"Лавка древностей. 04."

XIX.

Явившись в обычный час в контору Брасса, дня два спустя после чаепития, устроенного Квильпом в "Пустыне", и не застав ни души в этом храме добродетели, Дик Сунвеллер положил шляпу на конторку, вынул из кармана кусочек черного крепа и принялся прикалыват его булавками в виде траурной ленты вокруг шляпы. Покончив с этой работой, которой он остался очень доволен, он опять надел шляпу на голову, сильно надвинул ее на один глаз, чтобы придать себе еще более мрачный вид, и, заложив руки в карманы, стал медленно шагать по комнате.

- Такая уж, видно, моя судьба, рассуждал он.- С самого детства все мои надежды бесследно исчезали. Стоило мне полюбить какое нибудь дерево или цветы, и они тотчас же засыхали.

Черноокую газель я приручал, и наконец-то она меня полюбила,

Ан глядь - и вышла за торгаша и навеки мне изменила.

Обезсиленный этими печальными размышлениями, он остановился перед клиентским креслом и вдруг бросился в его распростертые обьятия.

- И это называется жизнью, продолжал он с горькой иронией, - а, впрочем, почему же и нет? Я совершенно доволен. Я буду носить эту тряпицу... Дик опять снял шляпу с головы и, держа ее перед собой, так свирепо смотрел на нее, что еслиб она не стоила ему денег, он, кажется, растоптал бы ее ногами, - я буду носить эту тряпицу, как эмблему женского вероломства, в воспоминание о той, с которой мне уже не доведется ходить по извилистым дорожкам лабиринта и пить вместе розовое вино, и которая своим коварным поступком будет отравлять мне жизнь до последнего моего вздоха. Ха, ха, ха!

Следует заметить, что хохот, закончивший этот монолог, был отнюдь не обыкновенный веселый смех, который был бы здесь совсем неуместным, он шел бы в разрез с грустных ходом мыслей Дика, а так называемый сатанинский смех, часто раздающийся с театральных подмосток. Дик чувствовал себя в мелодраматическом настроении, поэтому совершенно естественно, что из груди его вырвался этот адский хохот, долженствующий, согласно театральным преданиям, своими тремя слогами изображать смех дьявола. Удивительная, характерная черта в этом субъекте: дьявол смеется в аду непременно тремя слогами - ни больше, ни меньше.

Дик все еще сидел насупившись в кресле, когда послышался звонок у двери; в ушах опечаленного Дика он отозвался похоронным звоном.

Он поспешил отворить дверь и встретился лицом к лицу с Чекстером. Члены братства по-своему приветствовали друг друга.

- Как вы, однако, рано, чорт возьми, забираетесь в эту вонючую бойню, говорил гость, держась на одной ноге и грациозно балансируя другой.

- Да, немножко раненько, согласился Дик.

- Немножко, повторил тот шутливым тоном, который так шел к нему.- Я думаю, что немножко. Да вы знаете ли, дружище, который час? Всего-навсего половина десятого утра!

- Разве вы не войдете в комнату? спросил Дик.- Кроме меня здесь никого нет.- Сунвеллер solo. "Это тот час..."

"- Час ночи!"

"- Когда раскрываются могилы..."

"- И мертвецы поднимаются из гробов", процитировали они в виде диалога, приняв театральную позу и уже затем вошли в контору.

Братья аполлинисты нередко уснащали свою речь лирическими цитатами. Это обыкновение служило, так сказать, связующим звеном между братьями и давало им возможность парить в облаках, высоко над скучной, холодной землей.

- Ну, как вы тут, батенька, поживаете? спросил Чекстер, садясь на табурет.- Мне надо было заехать в Сити по своему частному делу, так думаю, загляну-ка я к ним в контору, благо был по соседству, хотя признаться, я не надеялся застать вас так рано, так чертовски рано.

Дик поблагодарил гостя за память, а так как из дальнейшего разговора выяснилось, что как он, Дик, так и Чекстер находятся в вожделенном здравии, молодые люди - таков уж был обычай в древнем братстве, членами которого они состояли, - затянули дуэтом народную песню "Все хорошо", закончив ее длинной трелью.

- А что новенькаго? спросил Дик.

- Ровно ничего; чисто, гладко, хоть шаром покати. Кстати, что за оригинал ваш постоялец! Никак не поймешь, что за человек. Таких субъектов, я думаю, немного на свете.

- А что он еще натворил?

- Это непостижимо. Представьте себе, тут Чекстер вынул из кармана продолговатую табакерку, украшенную медной лисьей головой, - теперь он завел дружбу с тем молодым человеком, что прикомандирован к нашей конторе. Этот Абель, сам по себе ничего, но уж такая тихоня, что не дай Бог, - настоящая размазня. Вот с этой-то размазней он и подружил. Ну, скажите на милость, неужели-ж он не мог выбрать кого нибудь получше, с кем бы можно было перекинуться словом, другим, кто очаровал бы его своими манерами, своими разговорами? Я не говорю, и у меня есть свои недостатки...

- Ну что вы, полноте! перебил его Дик.

- Есть, есть. Никто не сознает своих недостатков так, как я их сознаю. Но, слава Богу, до сих пор еще ни одна душа в мире, даже мой злейший врат - а у кого их нет - не называл меня размазней. Да, вот, как я вам скажу, милостивый государь, будь я на месте этого самого Абеля, я, недолго думая, купил бы себе круг честерского сыра, привесил бы его к шее и бух в воду. Честное слово, правда!

Чекстер не остановился, постучал суставом указательного пальца как раз по лисьему носу, открыл табакерку и, понюхав щепотку табаку, в упор посмотрел на своего собеседника: дескать ты думаешь, что я вот сейчас чихну, ан ошибся.

- Мало того, продолжал он свое повествование, - ваш жилец познакомился еще с его отцом и матерью. С тех пор, как он вернулся с этой охоты на диких уток, он все пропадает у них и вдобавок покровительствуеть снобу. Вот вы увидите, мальчишка будет то-и-дело шататься к вам наверх. A со мной он еле-еле вежлив. Мы с ним, кажись, и десяти слов не сказали. То есть, клянусь вам честью, еслиб не патрон - мне жаль его, он без меня как без рук - я сейчас же бросил бы все и ушел; так это обидно.

Дик очень сочувствовал своему приятелю, но не сказал ни слова и только помешал кочергой дрова в камине.

- А уж этому снобу не сдобровать, попомните мое слово, продолжал Чекстер пророческим тоном.- Ведь нам больше, чем кому нибудь другому, приходится иметь дело с людьми, так мы хорошо знаем человеческую природу. Этот мальчишка вернулся, чтобы отработать шиллинг! Вот увидите, не сегодня - завтра, он себя покажет в своем настоящем виде. Он непременно проворуется, он должен провороваться!

Чекстер поднялся с места. Он, вероятно, продолжал бы аттестовать Кита еще в более крупных выражениях, но в это время постучали в дверь; предполагая, что пришли по делу, он мгновенно преобразился и стал тих и кроток, как агнец, что не очень-то вязалось с его разглагольствованиями о размазне. Услышав стук в дверь, Дик, как сидел на стуле, так и завертелся на одной ножке и волчком подъехал к конторке, в которую и швырнул кочергу, забыв, впопыхах, положить ее на место.

- Войдите, крикнул он.

В контору вошел тот самый Кит, о котором только что, с таким недоброжелательством, отзывался Чекстер. Чекстер приободрился. Куда девалась его кротость? Он тотчас же принял свирепый вид. A Дик с минуту посмотрел на вошедшего Кита, потом вскочил на ноги и, вытащив из конторки кочергу, стал проделывать с ней, как со шпагой, разные штуки.

- Господин дома? спросил Кит, несколько удивленный этим странным приемом.

Дик не успел и рта открыть, как уже Чекстер напустился на Кита за этот непочтительный, по его мнению, вопрос, на который снособны только снобы. Раз, что тут сидять два господина, он должен был, по крайней мере, спросить, дома ли тот господин, или бы назвать по имени кого ему нужно, а уж они бы сами разобрали, стоит ли его величать господином, или нет: еще Бог его знает, что он такой. Он, мол, Чекстер, имеет некоторое основание предполагать, что это оскорбление направлено лично против него; но с ним шутить опасно: пусть, мол, некоторые снобы - кто, именно, он не сказал - намотают это себе на ус.

- Мне надо видеть господина, что живет наверху. Он дома? обратился Кит к Сунвеллеру.

- А вам на что?

- У меня есть письмо к нему.

- От кого?

- От мистера Гарланда.

- О, в таком случае, будьте так любезны, отдайте его мне, сказал Дик с изысканной вежливостью, - а если вам, сударь, нужен ответь, так потрудитесь обождать в коридоре: там места вдоволь и воздух чистый.

- Благодарю вас. Мне приказано отдать письмо ему самому в руки, возразил Кит.

Это смелое возражение Кита взбесило Чекстера. Он горячо вступился за честь приятеля и объявил, что если бы не его, Чекстера, официальное положение, он тут же на месте искрошил бы Кита в порошок и что суд присяжных, в виду тяжелых обстоятельств, сопровождавших оскорбление, несомненно вынес бы ему, Чекстеру, оправдательный приговор, и с похвалой отозвался бы о его характере и высоких качествах. Дик отнесся гораздо хладнокровнее к этому инциденту. Ему даже было совестно, что приятель так горячился, тем более, что Кит вел себя, по обыкновению, очень сдержанно и прилично.

Но в это время послышался голос жильца.

- Не спрашивал ли меня кто нибудь? крикнул он сверху.

- Как же, сударь, к вам есть посыльный, отвечал Дик.

- Где же он?

- Он здесь, сударь. Разве вы не слышите, молодой человек, что вас зовут наверх? оглохли вы, что ли?

Не желая входить с ними в пререкания, Кит по спешил наверх, а "славные апполинисты" молча переглянулись между собой.

- Что я вам говорил! Как вам это нравится? произнес наконец Чекстер.

Дик не знал, что ему на это сказать - в сущности он был добрый малый и не видел ничего предосудительного в поведении Кита, - но тут на его счастье явился Брасс в сопровождении своей достойной сестрицы. Чекстер тотчас же взялся за шапку и исчез.

Всякий раз, как этой милой парочке подвергывалось какое нибудь хорошенькое дельцо и они за скудным завтраком держали совет, как бы половчее его обделать, они возвращались в контору получасом позже и в самом веселом расположении духа; славно придуманные ими каверзы имели свойство облегчать их души и освещали ярким светом их мрачный трудовой путь. В этот день они были особенно веселы: мисс Сэлли нежно улыбалась и говорила сладким голосом, а братец все потпрал руки от удовольствия.

- А, м-р Ричард, как живете-можете? приветствовал он Дика, войдя в комнату. Мы бодры и телом, и духом, не так ли?

- Благодарю вас, сударь. Я совершенно здоров, отвечал Дик.

- И прекрасно, ха, ха, ха! Мы должны быть веселые, как птички, неправда ли, м-р Ричард? А почему бы и нет? Мир Божий так прекрасен! Правда, попадаются в нем и дурные люди, но если бы не было дурных людей, не было бы и хороших адвокатов. Ха, ха! Писем не приносили, м-р Ричард?

Дик отвечал, что нет.

- Ничего, успокаивал себя Брасс. - Сегодня мало дел, завтра, Бог даст, набежит. Довольство своим положением есть первое необходимое условие счастья, м-р Ричард! Был кто нибудь в конторе?

- Ко мне заходил приятель. "Дай Бог нам, иметь всегда!.." начал декламировать Дик.

- "Приятеля и водку для его угощения", поспешил добавить Брасс. - Ха, ха! Кажется, так сказано в песне? Отличная песня, м-р Ричард, отличная! Я ужасно ее люблю. Ваш приятель, если не ошибаюсь, служит у нотариуса Визердена? Да, "дай Бог нам иметь всегда". А кроме него решительно никого не было в конторе, м-р Ричард!

- Приходили к жильцу.

- Вот как! к жильцу приходили! Ха, ха! "Дай Бог нам всегда иметь приятеля или..." Так вы говорили, м-р Ричард, что кто-то приходил к жильцу.

- Он и теперь там у него, отвечал Дик, несколько озадаченный этой необыкновенной игривостью патрона.

- У него? В самом деле? ха, ха! И пускай они себе там веселятся, тра-ла, ла. Не правда ли, м-р Ричардь?

- Разумеется, отвечал Дик.

- А скажите, пожалуйста, кто это мог придти к нашему жильцу? спрашивал Брасс, роясь в каких-то бумагах.- Надеюсь, не дама! Вы знаете, м-р Ричард, как на это смотрять у нас, в Бевис-Марксе. "Когда прелестная дева, как её праматерь Ева..." Так вы говорите, м-р Ричард?

- К нему пришел молодой человек, который тоже имеет некоторое отношение к конторе Визердена, или что-то там в роде этого, отвечал Дик.- Его зовуть Китом.

- Кит! скажите, пожалуйста, какое странное имя! Так называется карманная скрипка, которую танцовальные учителя обыкновенно носят с собой. Ха, ха! Так этот Кит здесь, вы говорите?

Дик посмотрел на мисс Сэлли: дескат, что это она не уймет расходившагося братца; но та даже не моргнула, напротив, она как будто поощряла его, из чего Дик заключил, что им удалось в этот день знатно надуть кого нибудь и уже получить денежки.

- Будьте так любезны, м-р Ричард, свезите это письмо в Пекгам-Рай. Ответа не будет. Письмо такого содержания, что я желал бы, чтобы оно было передано вами лично. Можете взять место в омнибусе, на счет конторы, разумеется. Не жалеть конторы, стараться высосать из неё все, что только можно, вот девиз всякого писца, неправда ли, м-р Ричард, ха, ха!

Дик торжественно стянул с себя куртку, надел сюртук, снял с гвоздика шляпу, взял письмо и вышел из конторы. Не успел он скрыться за дверью, как мисс Брасс поднялась с своего места и тоже удалилась, сладко улыбаясь братцу, а тот в ответь закивал головой, стуча себя по носу.

Оставшись один, Самсон Брасс растворил настежь дверь и, усевшись за своим столом как раз против нея, чтобы ему было видно всякого, кто пройдет по лестнице, принялся писать с большим усердием, весело напевая своим далеко не музыкальным голосом какие-то вокальные отрывки, где говорилось о соединении церкви с государством; словом, не то - вечерний псалом, не то национальный гимн.

И долго писал стряпчий Бевис-Маркса, напевая все ту же галиматью, и чем дальше, тем громче и громче звучал его голос и тем медленнее водил он пером. Повременам он прерывал и то, и другое и прислушивался, и тогда лицо его принимало лукавое выражение. Но тишина кругом была невозмутимая. В одну из таких пауз дверь наверху отворилась, потом захлопнулась и на лестнице послышались шаги. Тут Брасс окончательно перестал писать, но запел еще громче прежняго. Держа перо в руке, он в так покачивал головой и ангельски улыбался, словно весь ушел в музыку.

На эти-то сладкие звуки и подвигался Кит, спускаясь с лестницы. Когда он поровнялся с дверью конторы, Брасс оборвал голос, но, все еще улыбаясь, любезно кивнул ему головой, и сделал знак пером, чтобы он подошел к нему.

- Как твое здоровье, Кит? спросил он самым вкрадчивым голосом.

Не очень-то доверяя этому доброжелателю, Кит отвечал сдержанно и уже взялся за ручку выходной двери, как тот снова ласково его окликнул.

- Подожди, Кит, войди сюда на минуточку, заговорил он таинственным шопотом, точно у него к нему было дело.- Ах, Кит, как посмотрю я на тебя, так мне и припоминается прелестная девочка, какой я и в жизни не видывал.- Он поднялся с своего места и стал спиной к камину.- Помню, ты раза два или три приходил к нам, когда мы с Квильпом водворились в доме старика. Если бы ты знал, Кит, какую тяжелую обязанность несем подчас мы, адвокаты, ты бы нам не позавидовал.

- Да я, сударь, и не завидую, хотя, признаться, не нашему брату об этом судить.

- Единственное наше утешение в том, что если мы и не в силах изменить направление ветра, мы можем несколько смягчит, так сказать, умерить его силу, столь пагубную для стриженых овец.

- Вот уж истинно, что стриженые, да еще как гладко-то! подумал про себя Кит.

- Боже! сколько стычек у меня было с Квильпом по этому самому делу! Он-таки суровый человек, этот Квильп, и я чуть было не потерял его практику, потому что вступился за несчастных. Но меня поддерживала мысль, что я защищаю угнетенную добродетель, и я победил.

Он смиренно сложил губы, стараясь будто бы подавить нахлынувшие чувства. "Однако, он совсем уж не такой дурной человек", думалось Киту.

- Я уважаю тебя, Кит, говорил Брасс в волнении.- Я был свидетелем, как ты себя вел в отношении к старому хозяину, и, повторяю, я уважаю тебя, не смотря на твое скромное положение и на твою бедность. Не по платью сужу я о человеке, а по его сердцу. Что платье? По-моему полосатый жилет - та же проволочная клетка, в которой сидит птичка - сердце человеческое. И сколько таких птичек томятся в своих клетках и, просовывая голову через решетку, стараются приласкаться ко всякому человеку!

Эта поэтическая метафора - Кит был уверен, что намек относился к его собственному полосатому жилету - совершенно его покорила. Этой победе не мало способствовал также сладкий голос и отеческое обращение Брасса, который напустил на себя такую святость, что, право, недоставало только толстого вервия вокруг его пояса да черепа на камине, чтобы принять его за настоящего отшельника.

- Ну, да что об этом говорить, прибавил он, улыбаясь, как улыбается добряк, с сожалением вспоминая о своей мягкости и слабохарактерности. - Ты лучше возьми-ка вон то - и он указал Киту на две серебряные монеты, лежавшие на столе.

Кит посмотрел на деньги, потом на Брасса, не решаясь взять.

- Возьми их себе, настаивал Брасс.

- От кого это? начал было Кит.

- Не все ли тебе равно от кого? Ну хоть бы от меня, перебил его Брасс.- У нас над головой живет такой эксцентричный господин, что нам нет надобности много распространяться об этом вопросе. Ты, конечно, меня понимаешь, Кит! Возьми их, и делу конец. Между нами будь сказано, Кит, тебе не раз еще придется получать подарки из того же источника; так мне кажется по крайней мере. Прощай, Кит, прощай!

Поблагодарив несколько раз адвоката за подарок, Кит взял деньги и поспешил домой, упрекая себя в душе за неосновательную подозрительность относительно человека, оказавшагося таким славным после первого же разговора.

Брасс снова запел своим чудным голосом, греясь у камина, и снова ангельская улыбка осенила его лицо.

- Можно войти? спросила мисс Сэлли, заглядывая в дверь.

- Конечно, можно, отвечал братец.

- Гм? вопросительно кашлянула сестрица.

- Да, могу сказать, дело уже сделано.

XX.

Чекстер недаром сердился, рассказывая о дружбе, установившейся между постояльцем Брасса и семейством Гарланда. Дружба эта не только не охладевала, но, повидимому, росла. Старик Гарланд имел с ним постоянные сношения. Как нарочно, жилец Брасса, вероятно вследствие волнений и разочарований, испытанных им в последнюю поездку, немножко прихворнул. Это сблизило их еще больше: не проходило дня, чтобы кто нибудь из семьи Гарланд не посетил больного.

Так как лошадка к этому времени напрямик отказалась слушаться кого либо, исключая Кита, ни одна поездка не могла состояться без его участия; кроме того, он, как почтальон, каждое утро являлся в известный час в Бевис-Маркс с каким нибудь поручением.

М-р Самсон Брасс, вероятно не без причины так усердно подстерегавший Кита, вскоре научился издали распознавать рысь лошадки и стук кабриолета. Как только, бывало, усльшит он, что экипаж заворачивает за угол, он тотчас же откладывает перо в сторону и весело потпрает руки.

- Ха, ха! опять здесь пони! славная лошадка! и какая послушная, не правда ли, м-р Ричард? не правда ли, сэр? говорит он, посмеиваясь.

Дик обыкновенно отвечает что попало, и тот становится на спинку кресла, чтобы, поверх занавески, поглядеть в окно, кто приехал.

- Опять старый джентльмен! восклицает он.- Какая представительная наружность, м-р Ричард! Все черты дышат спокойствием и благоволением. На мой взгляд, он олицетворяет собой короля Лира в ту пору его жизни, когда он еще владел своим королевством. То же добродушное лицо, те же седые волосы, та же небольшая лысинка, таже способность вдаваться в обман. Приятный, очень приятный предмет для созерцания!

М-р Гарланд выходит из экипажа и отправляется наверх, а Самсон кланяется и улыбается Киту из окошка, затем выходит на улицу, чтобы с ним поздороваться, и между ними завязывается равговор в роде следующаго:

- Холеная лошадка, говорил Брасс, лаская пони, это делает тебе честь, Кит! она такая гладкая и так блестит, точно ее с головы до ног покрыли лаком.

Кит улыбается, приподнимает шляпу и сам треплет лошадку, уверяя Брасса, что другой такой, пожалуй, и не найдешь.

- Действительно, чудный конь! восклицает Брасс, - и, к тому же, умница какой!

- Он все равно, что человек, поймет, что ему ни скажешь, расхваливает Кит лошадку.

- В самом деле? удивленно восклицает Брасс, не смотря на то, что он счетом двенадцатый раз ведет тот же самый разговор, на том же самом месте, с тем же самым Китом и в тех же самых выражениях.

- Когда я в первый раз увидел лошадку, мне и в голову не приходило, что мы с ней так подружимся, говорил Кит, довольный тем, что адвокат интересуется его любимцем.

- Ах, какой это для тебя, Христофор, дивный предмет для размышлений, - умильно произносит стряпчий. Неистощимый запас возвышенных принципов и всяческой добродетели бьет у него через край.- Дивный предмет! Этим можно гордиться. Честность - самая лучшая политика. Я это всегда испытываю на самом себе. Не дальше как сегодня утром я потерял, благодаря своей честности, 47 фунтов 10 шиллингов. Но я знаю, что это все на пользу, все на пользу!

Брасс нарочно щекочет себе нос пером и со слезами на глазах смотрит на Кита, а тот, глядя на него, думает, что если наружность бывает обманчива, так это именно можно сказать о Брассе.

- Человеку, потерявшему в одно утро, благодаря своей честности, 47 ф. 10 шил., можно только позавидовать, продолжает Самсон. - Если бы потерянная сумма была вдвое больше, усугубилось бы и удовольствие, испытанное мною. На каждый фунт стерлингов, который мы теряем, мы выигрываем сто процентов счастья. Вот тут у меня - он, улыбаясь, ударид себя несколько раз в грудь - тоненький голосок напевает веселые песенки и все мое существо преисполнено радости и блаженства.

Кит, которому этот разговорь как нельзя более по-сердцу, уже соображает, чтобы ему сказать в свою очередь, как у двери показывается м-р Гарланд. Адвокат очень любезно подсаживает старика в кабриолет, а лошадка, тряхнув несколько раз головой, упирается всеми ногами о землю и ни с места - дескать умру, а не уйду отсюда, а потом сразу, как понесет, только держись. Тут Брасс перемигивается с подоспевшей к нему сестрицей - у обоих на лице появляется престранная, прегадкая улыбка и они вместе возвращаются в контору, где застают Дика несколько сконфуженным: в их отсутствие он упражнялся в пантомиме, а теперь, чтобы скрыть свое раскрасневшееся лицо, наклонился над столом и делает вид, что неистово скребет по нем изломанным перочинным ножичком.

Всякий раз, когда Кит приходит один в Бевис-Маркс, Брасс, под каким нибудь предлогом, усылает Дика из дома, дает ему поручения, если не в Пекгам-Рай, так в другое такое же отдаленное место, откуда он не может вернуться раньше двух-трех часов. Надо правду сказать, Дик не только не спешит исполнить поручение, но, напротив, проволакивает время елико возможно. Только что Дик скроется за дверью, подымается и мисс Селли, а братец ея, как и в первый раз, растворяет двери и садится против выхода, напевая с ангельской улыбкой на лице ту же неизменную песню. Когда Кит спускается с лестницы, он зазывает его к себе и занимает его приятными разговорами; иногда просить обождат минутку, пока он сбегаеть в лавочку, - тут недалеко, через улицу, - и затем неизменно каждый раз дарить ему одну или две серебряные монеты. Это повторяется так часто, что Кит, вполне уверенный, что деньги идут от жильца Брасса, который и так уже щедро наградил его мать, только диву дивуется и чуть не каждый день покупаеть дешевенькие подарки для нея, для братишек и даже для Барбары.

А пока суд да дело, Дик частенько остается один в конторе. Время кажется для него нестерпимо долго и скучно, и вот он, ради развлечения, а также, чтобы не дат заглохнуть своему таланту, покупает колоду карт и приучается играть в криббедж с болваном, ставя на карту 20, 30 и даже 50 тысяч фунтов, не говоря уже об экстренных пари, которые он держит с тем же болваном.

Игра ведется тихо, хотя и с большим интересом, и ему кажется, что по вечерам, когда Брасса и его сестры нет дома, - а они теперь часто куда-то уходят, - кто-то за дверью не то сопит, не то тяжело дышет. Сообразив, что это, должно быть, никто иной как кухарочка - она страдала хроническим насморком, благодаря сырому подвалу, в котором жила, и заметив раз вечером, что в замочной скважине блестит чей-то глазок, он тихонько подкрадывается к двери и сразу отворяет ее к великому ужасу девочки, никакь не ожидавшей такой хитрости с его стороны.

- Это я так, право, у меня ничего дурного не было на уме, взмолилась девочка, стараясь попридержать дверь, точно она и в самом деле могла одолеть Дика.- Там внизу так скучно! Только, ради Бога, не выдайте меня, не говорите хозяйке.

- С какой радости я стану вас выдавать? Так это, стало быть, вы от скуки смотрели в щелочку?

- Вот ей-Богу-ж, не сойти мне с этого места.

- А позвольте вас спросить, с которых это пор вы повадились заглядывать в контору?

- Давно уж: раньше, чем вы начали играть в карты.

Дику немножко совестно: он вспоминает, какие штуки он не раз проделывал в конторе, желая размять члены после усиленных занятий - ведь она все это видела в дырочку - но он недолго задумывается над такими пустяками.

- Ладно. Войдите сюда, приглашаеть он ее. - Садитесь-ка вот тут, я вас научу играть в карты.

- Как можно, сударь, я не смею, отговаривается девочка.- Хоэяйка съест меня, если узнает, что я была в конторе.

- Есть у вас свет внизу?

- Да, у меня горить сальный огарочек.

- Меня-то, надеюсь, мисс Сэлли не съест, если узнает, что я спускался в кухню. Так идем туда.

Дик кладет карты в карман и подымается, чтобы идти.

- Однако, отчего вы такая худенькая? спрашивает он девочку.

- Я в этом, сударь, не виновата.

- Вы ничего не имеете против того, чтобы съесть кусочек мяса с хлебом? нет? Я так и знал.

Дик берется за шляпу.

- А пиво пьете?

- Я только раз попробовала один глоток.

- О Боже! что творится в этом доме! восклицает Дик, подымая глаза к потолку.- Она никогда не пробовала пива, она даже его вкуса не знает, потому что по одному глотку ничего не узнаешь. Да сколько-ж вам лет?

- Право, не знаю.

Дик широко раскрывает глаза и задумывается; затем велит девочке постоять у двери, а сам уходит из дома, но вскоре возвращается. За ним мальчик из трактира несет в одной руке тарелку с хлебом и мясом, а в другой - большой горшок дымящагося пива, от которого по всей комнате распространился аппетитный запах. Это - полынное пиво, приготовленное хозяином трактира по особому рецепту, который Дик рекомендовал ему в то время, когда был по уши у него в долгу и старался снискать его расположение и дружбу. Он берет из рук мальчика тарелку и горшок, во избежание всяких сюрпризов велит кухарке замкнут дверь и идет вслед за ней в кухню.

- Нате, сначала почистите вот это, говорить он, подвигая к ней тарелку, - а там посмотрим, что будет дальше.

Повторять приглашение не приходится - она мигом опустошаеть тарелку.

- А теперь попробуйте вот это.

Дик подает ей пиво.

- Только пейте понемногу, а то как бы с непривычки не бросилось в голову. Ну, что, вкусно?

- Еще бы не вкусно? говорит в восхищении кухарочка.

Дик очарован этим ответом. Он и сам прикладывается к стакану и долго тянет пиво, глядя в упор на собутыльницу. После этого предисловия, он начинает ее учить игре в криббедж. По природе не глупая и даже несколько лукавая, девочка быстро схватывает суть игры.

- Вот это будет наша ставка, говорит Дик, кладя на блюдечко две серебряные монеты и снимая с отекшего огарка. Карты уже сняты и сданы.- Если вы выиграете, все это ваше, если проиграете - мое, а чтобы игра была еще забавнее, я буду звать вас маркизой. Хорошо?

Девочка в знак согласия кивнула головой.

- Ну, маркиза, валяйте.

Маркиза крепко-крепко держит карты в руках и соображает, с чего пойти, а Дик, стараясь быть веселым и любезным кавалером, как это принято в подобном обществе, прихлебывает из стакана и ждет, чтоб она начала игру.

XXI.

М-р Сунвеллер сыграл с своим партнером несколько робберов кряду. Счастье попеременно улыбалось им обоим. Но вот все деньги проиграны, пиво почти выпито, часы бьют 10, напоминая Дику, что пора им разойтись, пока не вернулся Брасс с сестрицей.

- Поэтому, маркиза, с вашего позволения, я прячу карты в карман и удаляюсь из прекрасных здешних мест; вот только осушу последнюю кружку. Скажу вам, маркиза, на прощанье:

Пускай несется жизнь волной!

Нет нужды, тихо-ль, скоро-ль,

Лишь пива было-б вдоволь,

Чтоб ваш глазок светил звездой!

- За ваше здоровье, маркиза! Извините, пожалуйста, что я сижу в шляпе, но в вашем палаццо слишком холодно и сыро, а ваш мраморный пол уж больно грязен - если я смею так выразиться, говорит Дик, цедя сквозь зубы последния капли нектара.

Из предосторожности он все время держит ноги на печной заслонке.

- Вы, кажется, говорили, что барон Самсон Брасс и его прелестная сестрица отправились в театр?

Дик возвышаеть голос и, в подражание театральным бандитам, приподымает правую ногу, тяжело опираясь левой рукой о стол. Маркиза делает утвердительный знак головой.

- А! Хорошо-ж! восклицает он, страшно хмуря брови.- Ну, чорт с ними! Кажется, еще осталось вино?

Он исполняет эти мелодраматические отрывки с необыкновенной жестикуляцией: почтительнейше сам себе подносит кружку, надменно принимает ее и с жадностью пьет остатки пива, неистово чмокая губами.

Девочка, конечно, не могла иметь такого основательного знакомства со сценой, как Дик - она ни разу не была в театре, а если что и слышала о комедиях, так разве в щелочку или каким нибудь другим запрещенным способом. Она не на шутку испугалась его жестов и голоса, и на её лице изобразилась такая тревога, что Дик должен был переменить роль бандита на более подходящую, обыденную.

- Часто они уходят туда, где их ожидает слава, и оставляют вас одну в доме? снова начинает он допрашивать маленькую служанку.

- Часто. Мисс Сэлли такая выгодчица.

- Что такое?

- Такая выгодчица, повторяет маркиза.

Подумав с минуту, Дик решает про себя, что не стоит исправлять её речь - пусть, мол, болтает себе, как умеет; ей это удовольствие редко достается; к тому же, от пива у неё язык развязался.

- Они часто навещают Квильпа, говорит она и при этом лукаво улыбается, - да и так в разные места ходят.

- Разве и Брасс тоже выгодчик?

- Ну, куда ему до нея! Девочка качает головой.- Он ничего не смеет делать без её позволения.

- Вот как! В самом деле?

- Мцсс Сэлли держит его в страхе. Он обо всем советуется с ней. Вы не поверите, как она им вертить!

- Мне кажется, что они часто совещаются друг с другом и толкуют обо всех и обо мне также. Правду я говорю, маркиза?

Та выразиггельно кивает головой.

- Что-ж, небось они хвалять меня?

Маркиза только переменяет направление и теперь с таким ожесточениень качает головой из стороны в сторону, что становится боязно, как бы она не вывернула себе шеи.

- Гм! неужели это будет преступление, если вы скажете, как они отзываются о вашем покорнейшем слуге, который имеет честь... бормочет Дик.

- Мисс Сэлли говорит, что вы шут гороховый.

- Ну, что-ж, в этом нет ничего дурного. Веселый характер - не недостаток. Если верить истории, сам король Кол, не смотря на старость, был веселаго нрава.

- Да; но она говорит, что вам нельзя доверять, продолжает маркиза.

- Я должен признаться, маркиза, что есть много дам и мужчин, - не из чиновных, разумеется, а из торгового сословия, - которые не раз высказывали такое же мнение о моей особе. Не дальше, как сегодня вечером, когда я заказывал ужин, вон в том трактире, что напротив, хозяин тоже довольно недоверчиво отнесся ко мне. Это ничего больше, как народный предразсудок, маркиза, хотя я, право, не понимаю, откуда на меня сия напасть. Прежде я пользовался большим доверием и смело могу сказать, что я не лишался кредита до тех пор, пока он сам мне не изменял. Ну, и Брасс такого же обо мне мнения?

Девочка опять кивает головой и при этом глаза её искрятся таким лукавством, словно хотят сказать: "Брасс, мол, относится к тебе еще строже, чем его сестра", но, спохватившись, прибавляет умоляющим голосом: "пожалуйста, не выдавайте меня, а то они меня до смерти приколотят".

Дик подымается с места,

- Маркиза! слово джентльмена стоит его росписки; иногда оно ценится даже выше, как, например, в настоящем случае, когда письменное обязательство могло бы представлять лишь сомнительную гарантию. Вы можете быть уверены в моей дружбе, маркиза, и я надеюсь, что нам еще не раз доведется играть в карты в этом самом салоне. Но мне кажется, маркиза, продолжает Ричард, останавливаясь на полпути к двери и разом поворачиваясь к девочке провожавшей его со свечой, - мне кажется, судя по сведениям, которые вы мне сообщили, что вы постоянно торчите у замочной дыры.

- Я только хотела узнать, где лежат ключи от кладовой, оправдывается маркиза - она дрожит от страха - я взяла бы самую малость, уж очень под ложечкой сосало от голода.

- И вы не нашли ключа? Впрочем, что-ж я спрашиваю! еслиб она его нашла, она не была бы такой худой. Ну, покойной ночи, маркиза. "Прощай, будь счастлива! Но если и навеки с тобою расстаюсь, будь счастлива навеки!" Да не забудьте, на всякий случай, запереть дверь на цепочку.

С этими словами он выходит на улицу, намереваясь идти прямо домой на том основании, что он на сегодняшний день уже достаточно нагрузился пивом, тем более, что полынное пиво - крепкое и довольно хмельное. Квартира его - свою единственную комнату он, по старой привычке, называл квартирой - была близехонько. Минут пять спустя, он уже сидит в своей спальне и, сбросив один сапог - о другом он как-то позабыл - погружается в думу.

- Эта маркиза какое-то необыкновенное существо, рассуждает он, скрестив руки на груди;- окружена какой-то тайной, до сих пор не пробовала пива, не знает, как ее зовут, последнее, впрочем, далеко не так важно, и видела свет только в замочную скважину. Желал бы я знать, так ей на роду написано, или же какое нибудь неизвестное лицо невидимкой стало ей поперег дороги? Это самое неустранимое препятствие.

Дойдя до этого удовлетворительного заключения, он случайно взглядывает на ногу и все с тем же торжественным выражением лица, хотя и с глубоким вздохом принимается стаскивать другой сапог.

- Эта игра в карты напоминает мне о семейном очаге, говорит Дик, надевая на голову ночной колпак так же ухарски, как он носит и шляпу.- Жена Чеггса играет в криббэдж и в империал. Звенять теперь там денежки.

Они хотят ее забавить,

Стараются ее развлечь

И вызвать на её лице улыбку счастья.

Но, видит Бог, им не удастся

От Сунвеллера ее отвлечь!

- Теперь, я думаю, она уже раскаивается, говорит Дик, поворачивая в профиль левую щеку и с наслаждением любуясь в зеркало тоненькой полоской бак.- И поделом ей!

Сердце его немного смягчается, он слегка стонет, начинает метаться по комнате, даже пробует схватить себя за волосы, но вовремя одумывается и вместо того отрывает кисть от колпака. Наконец, он с решительным видом приступает к раздеванию и ложится в постель.

Другой на его месте, узнав об измене Софии, с горя запил бы, но Дик и без того уже имел пристрастие к спиртным напиткам, поэтому с отчаяния он стал свистеть на флейте. Занятие, думает, хорошее, здоровое и оно-де не только подходить к его печальному настроению, но, пожалуй, еще и возбудить к нему сочувствие в соседях. С этой целью он придвигает к кровати маленький столик, поправляет свечу, старается так разложить ноты, чтобы на них падал свет, вынимает флейту из футляра и начинает самым заунывным образом свистет песню "Долой печаль!" Эта пьеска, если ее медленно играт на флейте, да лежа в постели, да еще не совсем освоившись с инструментом, т. е., повторяя по несколько раз одну и ту же ноту, прежде чем напасть на настоящую, производит далеко не веселое впечатление. Однако, Дик играет чуть не всю ночь напролет одну и ту же пъесу, то лежа на спине и устремив взор в потолок, то вытянув шею вперед и заглядывая в ноты, только изредка останавливаясь, чтобы перевести дух и мимоходом вспомнить о маркизе. Когда он окончательно исчерпал весь запас дум и высвистел все возбуждение, навеянное пивом - своей музыкой он чуть с ума не свел всех жильцов не только того дома, где имел свою резиденцию, но и соседних и даже тех, что жили на противоположной стороне улицы - он закрыл ноты, погасил свечу и, совершенно успокоенный, повернулся к стене и заснул.

На утро он встал совсем другим человеком - свежим, бодрым. Поиграв еще с полчаса на флейте и благосклонно выслущав предложение хозяйки очистить квартиру - она едва ли не с зари стояла на лестнице, поджидая его - он отправился в Бевис-Маркс. Мисс Сэлли была уже на своем посту. Лицо её сияло нежным блеском, напоминавшим мягкий свет недавно народившейся луны.

Он слегка кивнул ей головой и, по обыкновению, начал переодеваться, на что требовалось не мало времени и усилий, так как куртка была учень узка в рукавах. Сладив с этим, он засел за переписку.

- Я вас спрашиваю, не видели ли вы моего серебряного рейсфедера? обратилась к нему мисс Сэлли.

- Что-то не встречал по дороге, ответил Дик.- Впрочем, виноват: по тротуару прошел один такой статный почтенный рейсфедер, но я не посмел к нему подойти, потому что он был в обществе пожилого перочинного ножичка и молоденькой зубоковырялки.

- Да нет, не шутя, говорите, видели?

- Какой же вы стылый пес, если серьезно спрашиваете о таких вещах. Ведь вы знаете, что я только что пришел.

- Ну, как бы там ни было, а его нет. Я очень хорошо помню, что на-днях положила его на бюро.

- Вот-те на! Уж не маркизины ли это штуки? подумал Дик.

- И ножичек такой же точно пропал. Обе эти вещи были подарены мне отцом, а теперь их нет. Не замечали ли вы, чтобы и у вас что нибудь пропадало здесь?

Дик невольно схватился за бока, как бы желая удостовериться в том, что на нем куртка, а не сюртук. Убедившись, что все его движимое имущество, находившееся в Бевис-Марксе, цело и невредимо, он ответил, что не замечал.

- Это очень неприятная история, Дик, промолвила мисс Сэлли, вьгаимая из кармана жестяную табакерку и потянув щепотку табаку;- но между нами будь сказано - я вам говорю это по-приятельски: Боже сохрани, если узнает Эмми, жизни не рад будешь - из конторы стали пропадать и деньги, я уже несколько раз замечала, что недостает по полкроны.

- Однако, будьте осторожны, дружище, с этими вещами не шутят, крикнул Дик.- Вполнели вы уверены в том, что говорите? Не ошибаетесь ли вы?

- Никакой ошибки тут и быть не может, с жаром отвечала мисс Брасс.

- Ну, стало быть, не сдобровать маркизе, подумал Дик, кладя перо в сторону. Чем больше он вдумывался в это неожиданное известие, тем правдоподобнее ему казалось, что это её дела: несчастная, заброшенная девочка, жившая впроголодь и терпевшая всевозможные лишения, поневоле изощрялась в разных хитростях. А между тем, ему было так жаль бедняжки, так не хотелось, чтобы их оригинальное знакомство прекратилось, да еще из-за такого крупного скандала, что еслиб его в эту минуту спросили, что бы он предпочел - получить ли 50 фунт. стерл. или чтобы маркиза оказалась невиновной, он, не задумываясь, выбрал бы последнее.

В то время, как он предавался этим грустным раэмышлениям, а мисс Сэлли таинственно качала головой, - казалось, ее одолевало сомнение - послышался ликующий голос братца Самсона, напевавшего какую-то арию, и через минуту он предстал пред ними с сладкой улыбкой на устах.

- А! Доброе утро, м-р Ричард! Вот мы, слава Богу, дожили и до другого дня - освежились сном, подкрепились завтраком, а теперь - за работу. Встали мы, конечно, с солнышком, чтобы, подобно ему, совершить свой дневной путь - я подразумеваю свою обязанность - с честью для себя и с пользой для ближняго. Какой прелестный сюжет для размышлений, м-р Ричард, восхитительный!

Мелет он эту чепуху, а сам в то же время очень тщательно рассматривает на свет - да так, чтобы все обратили на это вннмание - банковый билет в 5 ф. стерл., который он с собой принес.

М-р Ричард принял его приветствие довольно холодно. Но вот патрон заглядывает ему в лицо и замечает, что у него особенно озабоченный вид.

- Вы что-то не в духе, м-р Ричард. Надо весело садиться за работу для того, чтобы... начал было он.

Но в эту самую минуту глубоко вздыхает и целомудренная Сарра.

- Как! и ты тоже! Да что такое случилось? м-р Ричард.

Дик вскинул глаза на мисс Сэлли, а та ему делает знаки, - дескать, пусть он расскажет, о чем у них только что шла речь. Дик подумал, подумал, да и послушался ея... его положение было довольно щекотливое; он тоже не прочь был, чтобы дело так или иначе разъяснилось. Мисс Брасс только поддакивала ему, с неистовством нюхая табак.

Лицо Самсона сразу вытянулось - на нем изобразилось беспокойство. Он не пришел в отчаяние, услышав о пропаже денег, как этого ожидала сестра, а потихоньку, на цыпочках подошел к двери, отворил ее, взглянул, нет ли кого в сенях, осторожно запер дверь и точно также на цыпочках, возвратившись назад, начал шопотом:

- Это необычайное и прискорбное происшествие, м-р Ричард, чрезвычайно прискорбное. Дело в том, что в последнее время и я стал замечать, что с конторки исчезают деньги. Я не говорил об этом только потому, что надеялся как нибудь случайно поймать воришку. Но я ошибся в рассчете, да, я ошибся в рассчете. Сэлли, м-р Ричард, это крайне неприятное происшествие!

С этими словами он как-то рассеянно бросает банковый билет на конторку, где лежат и другия бумаги. Дик советует ему спрятать билет.

- Нет, мрь Ричард, я его не спрячу, говорит Брасс в волнении.- Пускай он лежит, где лежит. Если бы я его спрятал, можно было бы подумать, что я вам не доверяю, тогда как я чувствую к вам безграничное доверие. Так пусть он себе там лежит, м-р Ричард. Я ни за что в мире не возьму его оттуда.

Он дружески треплет Дика по плечу и рассыпается в любезностях: он, мол, считает Дика таким же честным, как он сам.

В другое время этот комплимент показался бы Дику двусмысленным, но теперь ему было приятно слышать, что подозрение в гнусном поступке его некоснулось. Он поблагодарил патрона за доверие - тот крепко пожал ему руку и затем оба - и братец, и сестрица - погрузившсь в меланхолию. Не весело было и Дику: он ждал, что вот-вот обвинят маркизу, и не в силах был отогнать мысль, что она действительно виновата.

Так прошло несколько минуть.

- Наконец-то я попала, кричит мисс Сэлли, неистово ударяя кулаком по столу.

И действительно, она не только попала, но даже своим нежным кулачком отколола кусок дерева от стола. К сожалению, не о столе шла речь.

- Говори же, кто? спрашивает Брасс с тревогой.

- А кто целый месяц подряд то-и-дело шмыгает к жильцу наверх? Кого ты несколько раз оставлял одного в конторе, а сам уходил из дому. Вот это и есть вор.

- Да кто же это? заревел Брасс.

- Да как бишь его, Кит, что ли!

- Что служит у м-ра Гарланда?

- Ну, разумеется.

- Не может быть! кричит Брасс. - Это неправда, я этому никогда не поверю. И слышать не хочу.- Самсон усиленно разводит руками, точно перед его носом целый лес паутины.- Я никогда этому не поверю. Никогда!

- А я говорю, что он и есть вор, повторяет мисс Сэлли, услаждая себя табачком.

- А я говорю, что это неправда, с жаром оспаривает ее Брасс.- Что ты этим хочешь сказать. И как ты смеешь так порочит людей! Ведь ты знаешь, что это честнейший малый, что он пользуется безупречной репутацией. Войдите, войдите!

Последния слова, сказанные все тем же недовольным тоном, относились уже не к мисс Сэлли. Кто-то стучал в дверь. Это был Кит.

- Скажите, пожалуйста, дома господин жилец? спросил он, заглянув в контору.

- Дома, Кит, дома, говорит Брасс. Он все еще пылаеть благородным негодованием и бросает сердитые взгляды на сестру.- Я очень рад, я чрезвычайно рад тебя видеть, Кит. Зайди опят в контору, когда будешь возвращаться домой. И этого-то мальчика, с таким честным, открытым лицом, называют вором! восклицает стряпчий, когда тот скрылся за дверью, - Я бы, кажется, доверил ему горы золота. М-р Ричард, будьте так любезны, сходите сейчас же в контору Распа и К° и спросите, получили ли они повестку по делу Каркем и Понтер. Скажите, пожалуйста! что я слеп, глух или глуп! продолжает он кипятиться.- Разве я не знаю людей? Кит - вор! Ба! С невыразимым презрением кинул он это последнее восклицание по адресу сестры и затем уткнулся головой в конторку, чтобы не видеть этот низкий, ненавистный ему род людской и даже еще он фыркал и брюзжал из-под крышки своего бюро.

XXII.

Четверть часа спустя, когда Кит, исполнив свое поручение, сходил с лестницы, Брасс был один в конторе. Против обыкновения, он не пел и не сидел за столом, а стоял спиной к камину. Лицо его было такое странное, что Кит подумал, уж не заболел ли он внезапно.

- Что с вами случилось, сударь?

- Ничего. А почему ты думаешь, что со мной что нибудь случилось?

- Вы так бледны, что я испугался.

- Ба! одно воображение! восклицает Брасс и наклоняется, чтобы помешать в печке золу.- Я еще никогда в жизни не чувствовал себя так хорошо, как теперь. Мне, напротив, очень весело сегодня. Ха, ха! Ну, как поживает наш жилец наверху?

- Теперь ему гораздо лучше.

- Мне очень приятно это слышать. Прекрасная, достойная личность! Щедрый, великодушный, никого не беспокоит - словом, лучшего постояльца и желать нельзя, ха, ха! А как здоровье м-ра Гарланд, Кит? Что поделывает мой любимый пони? ха, ха!

Кит дает удовлетворительные ответы по всем пунктам. Адвокат что-то необыкновенно рассеян и нетерпелив. Он садится за свой стол и, подозвав к себе Кита, берет его за пуговицу.

- Вот что я думаю, Кит. Нельзя ли мне будет помочь твоей матери? Ведь ты, кажется, говорил мне, что у тебя есть мать...

- Точно так, сударь.

- И чуть ли она не вдова и притом очень трудолюбивая женщина?

- Да, сударь, едва ли на всем свете найдется такая работящая женщина и такая заботливая мать, как она.

- Как это в самом деле трогательно, чрезвычайно трогательно! восклицает Брасс в умилении.- И какая это прелестная иллюстрация человеческих добродетелей: бедная вдова из сил выбивается, чтобы прилично содержать своих сирот. Положи-ка в сторону свою шляпу, Кит.

- Благодарю вас, сударь, мне уже пора идти.

- А все-таки не мешает, пока ты здесь, положить шляпу на стол. Брасс берет у него из рук шляпу и, немного раздвинув бумаги, лежавшие в беспорядке, кладет ее тут же около них.- Видишь ли, Кит, нам, адвокатам, часто приходится отдават в наем дома, принадлежащие нашим доверителям. Мы обязаны заботиться о том, чтобы за домом был присмотр. Мы и нанимаем для этого людей, и иной раз попадаются никуда негодные. Почему же нам не выбрать хорошего человека, на которого можно положиться, если, к тому же, представляется возможность сделать доброе дело. Отчего бы, например, не предложить такое место твоей достойной матери? Она почти круглый год будет иметь даровую и хорошую квартиру и пользоваться большими удобствами, нежели теперь; может заниматься каким угодно делом и, кроме того, будет получать жалованье. Что ты на это скажешь, Кит? Если мое предложение почему нибудь тебе не нравится, говори откровенно, потому что я желаю только одно - оказать тебе услугу.

Говорит это, а сам раза два или три берется за шляпу Кита, будто ищет что-то между бумагами.

- Что-ж я могу сказать, сударь? Я просто не знаю, как и благодарить вас за ваше доброе предложение, с полной искренностью заявляет Кит.

- Ну, так, стало быть, говорить Брасс, внезапно поворачиваясь к Киту и близко придвинувшись к его лицу, он обдает его такой отвратительной улыбкой, что тот, не смотря на всю свою признательность, с испугом оттсидывается назад, - стало быть, дело покончено.

Кит глядит на него в некотором смущении.

- Дело покончено, повторяет Брасс, потпрая руки и впадая в свой обычный слащавый тон.- И ты скоро в этом убедишься, Кит, да, ты скоро убедишься, ха, ха! Однако, что-ж это значит, что м-р Ричард так долго не идет? Уж верно где нибудь шатается. Кит, побудь здись минуточку, пока, я сбегаю наверх. Я недолго тебя задержу.

Брасс выбегает из конторы, но сейчас же возвращается назад. Вскоре приходить и Дик. Простившись с ними, Кит спешит уйти, он немного замешкался нынче, и в дверях сталкивается в мисс Сэлли.

- А! твой любимчик уходит, Сэмми? говорить она, с усмешкой глядя ему вслед.

- Да, уходит. И что удивительного в том, что любимчик! Он честный малый, действительно хороший парень, м-р Ричард.

Мисс Сэлли многозначительно покашливает.

- Ты опять за свое, идол ты этакой, сердится Брасс.- Я тебе повторяю: голову даю на отсечение, что он честный малый. Долго ли еще ты будешь мне надоедать своими гнусными подозрениями, негодный человек? Ты, видно, ни во что ставишь чужия заслуги! Ну, а я на это иначе смотрю. Если уж на то пошло, скорее я тебя заподозрю, чем его.

Мисс Сэлли вынимает табакерку и методично нюхает табак, пристально глядя на брата.

- Она меня раздражает, она меня с ума сводит, жалуется Брасс.- Я горячусь, сержусь, хоть и знаю, что деловому человеку не следует выходить из себя, но что прикажете делать? Она меня выводить из терпения.

- Отчего вы не оставили его в покое? спрашивает Дик.

- Как же можно, сударь, отвечает за нее брат, - она без этого жить не может, она заболеет, если не будет меня мучить. А я все-таки сделал по-своему, не показал ему ни малейшего недоверия и сегодня опять оставил его одного в конторе, пока бегал наверх. Что ты на это скажешь, змея подколодная?

Нисколько не волнуясь, прелестная мисс Сэлли, подчует себя табачком, по-прежнему продолжая глядеть в упор на брата.

- Да, я и сегодня поручил ему контору: я доверяю ему и всегда буду доверять, говорить Брасс с торжествующим видом. Он... Ах, Боже мой, где же?..

- Что вы ищете? спрашивает Дик.

- Да этот, как его... он роется в обоих карманах, заглядывает в конторку, шарит вверху, внизу, перебирает все бумаги, - банковый билет, м-р Ричард, билет в 5 фунтов, куда-ж он делся? Я его положил вот тут...

- Аа! пропал! восклицает мисс Сэлли, хлопая в ладоши и разбрасывая по полу бумаги.- А что я говорила? Кто теперь прав? Кто украл деньги? Дело не в пяти фунтах: стоит ли хлопотать о каких нибудь пяти фунтах! Но ведь он такой честный, верный малый! Подозревать такого человека - подло. Его нельзя преследовать, Боже сохрани!

- Неужели деньги в самом деле пропали? спрашивает Дик, бледный, как полотно.

- Ей-Богу, м-р Ричард, тут что-то неладно, говорит взволнованный адвокат, ощупывая свои карманы.- Билета нигде нет. Что нам теперь делать?

- За ним гнаться не следует. Это было бы жестоко с вашей стороны. Как можно! Дайте ему время улизнуть, говорит мисс Сэлли, набивая нос табаком.

Дик и Брасс посмотрели в крайнем недоумении сначала на нее, потом друг на друга и, точно сговорившись, схватились за шляпы и опрометью бросились вон из комнаты. Вот они бегут посреди улицы, не обращая ни на что внимания, точно дело идет о спасении их жизни.

Кит тоже бежит, хотя и не так скоро, как они. Брассу известно, по какой дороге он всегда отправляется к себе домой; поэтому они наконец его догоняют в ту самую минуту, когда тот остановился, чтобы немного отдохнуть, и затем с новыми силами бежать дальше.

- Стой! крикнул Самсон, схватывая его за одно плечо, между тем как Дик придерживает его на другое.- Потише, потише! ты что-то уж очень торопишься.

- Да, я тороплюсь, - и Кит с изумлением поглядывает то на одного, то на другого.

- Я... я... просто не знаю, что и думать, у меня из конторы пропала ценная вещь. Я убежден, что ты не видел ея...

- Что такое? Господь с вами, м-р Брасс! Неужели вы предполагаете... закричал Кит, дрожа всем телом.

- Нет, нет, я ничего не предполагаю, перебил его Брасс.- И не говори, пожалуйста, будто я дал подобную мысль. Надеюсь, ты без всякого сопротивления вернешься со мной?

- Разумеется, вернусь. А почему бы мне и не вернуться?

- Ну, конечно, конечно. Почему бы тебе не вернуться? Вот посмотрим, как дело ныяснится, так, пожалуй, "почему бы нет" придется спрятать в карман. Еслиб ты знал, Христофор, сколько я вынес не дальше, как сегодня утром, заступаясь за тебя, тебе бы совестно стало...

- А я, сударь, уверен, что вам будет совестно, что вы подозревали меня в таком гнусном поступке, возразил Кит.- Идемте же поскорее.

- Чем скорее, тем лучше. М-р Ричард, потрудитесь взять его за одну руку, я возьму за другую. Троим в ряд не совсем-то удобно идти по тротуару, но делать нечего.

Кит то краснел, то бледнел, пока они брали его под руки. Он даже подумывал, не вырваться ли ему, но, сообразив, что, в случае неудачи, они потащат его за шиворот, он отказался от этой мысли и только повторял, со слезами на глазах, что они раскаются в своем поступке. Дику вовсе не нравилась навязанная ему роль полицейскаго. Дорогой он шепнул Киту наухо, что если он, Кит, сознается в своей вине, ну хоть чуть заметным кивком головы, и пообещает вперед не делать ничего подобного, он разрешает ему толкнуть Брасса в бок и дать тягу, но Кит с негодованием отвергнул его предложение и тот поневоле должен был его держать, пока все трое не возвратились в Бевис-Маркс и не предстали пред ясные очи очаровательной Сарры, которая, разумеется, не преминула из предосторожности запереть за ними дверь на замок.

- Ну, а теперь вот что, Христофор, сказал Брасс.- Тебе, конечно известно, что когда хотят доказать невинность заподозренного лица, то стараются тщательно расследовать дело. Стало быть, Кит, если ты не чувствуешь за собой вины, ты позволишь себя обыскать и тем удовлетворишь всех нас.

Он отвернул обшлат сюртука, чтобы показать, в чем будет состоять обыск.

- Обыскивайте, гордо произнес Кит, выставляя вперед руки.- Но, повторяю вам, сударь, вы будете всю жизнь в этом раскаяваться.

- Что говорить, неприятное происшествие, очень неприятное, молвил Брасс со вздохом, запуская руку в карман его сюртука, откуда он вытащил целую кучу разных мелочей. - Здесь, слава Богу, ничего нет, м-р Ричард, и здесь также, и в жилете, и в задних карманах. Уж, как я рад!

Дик с любопытством следил за этой процедурой. В руках у него шляпа злополучного Кита. Он еле удерживается, чтобы не улыбнуться, когда адвокат, закрыв один глаз, другой приставляет к рукаву Кита и заглядывает в него, как в подзорную трубу. Вдруг Самсон быстро оборачивается к нему и просит его осмотреть шляпу.

- Здесь я вижу только платок, говорит Дик.

- Платок ничего, молвит Самсон, приставляя глаз к другому рукаву и вглядываясь в него, точно перед ним открылась бесконечная перспектива. - В платке, сударь, нет ничего дурного. Хотя, впрочем, доктора находят, что держать платок в шляпе не гигиенично: голова слишком потееть. Но во всех других отношениях это представляет неисчислимые удобства.

Его красноречие сразу прерывается восклицанием, внезапно вырвавшимся из усть Дика, мисс Сэлли и самого Кита. Он поворачивает голову и видит, что у Дика в руке банковый билет.

- Вы его нашли в шляпе? спрашивает Брасс пронзительным голосом.

- Под платком. Он был заткнуть за подкладку, отвечает Дик, совершенно оторопевший.

Брасс смотрит на Дика, на сестрицу; оглядывает всю комнату - стены, потолок, пол; тольно на Кита, окаменевшего от ужаса, он не решается взглянуть.

- Вот каков наш мир, восклищает он, всплеснув руками.- Мир, вращающийся вокруг своей оси; подверженный влиянию луны и всяким переворотам, совершающимся во вселенной! Вот она, человеческая натура! Вот злодей, которого я старался облагодетельствовать; я еще и теперь к нему расположен, так что готов, кажется, выпустить его на свободу. Но нет! прибавляет он более твердым голосом, - я сам юрист и должен подавать пример моим согражданам, в-точности исполняя закон. Сэлли, душа моя, прости меня! Будь так любезна, попридержи его за другую руку, пока м-р Ричард сбегает за квартальным. Теперь уж всяким потачкам конец. Порок должен быть наказан. М-р Ричард, потрудитесь привести квартальнаго.

XXIII.

На Кита словно столбняк нашел: глаза его были широко раскрыты и устремлены в одну точку. Он не оказывал ни малейшего сопротивления своим гонителям. С одной стороны, сам Брасс держал его за ворот своей дрожащей рукой, с другой - за этот же ворот крепко уцепилась мисс Сэлли. Повременам она так сильно надавливала ему горло своими костяшками, что хотя он был почти в безчувственном состоянии, ему иной раз смутно представлялось, что вот-вот его сейчас задушат. В таком положении застал его Дик, возвратившись с полицейским.

Квартальный привык к подобным сценам: он смотрел на всякое воровство, начиная от самого простого до грабежа на большой дороге, как на обыкновенное дело, а на преступников - как на клиентов полицейской части, где товар отпускается и оптом, и в розницу, и где он, квартальный, исправляет должность конторщика. Поэтому он выслушал рассказ о случившемся с таким же участием, с каким гробовщик выслушивает подробности о болезни покойника, с которого он пришел снимать мерку, и совершенно равнодушно арестовал Кита.

- Его бы следовало свезти в камеру мирового судьи, пока еще присутствие не кончилось, сказал полицейский.- И вы, м-р Брасс, должны отправиться со мной, и вот эта... он остановился и посмотрел на мисс Сэлли, не зная, как ее назвать.

Ее легко можно было принять за грифа или за какое нибудь другое мифическое чудовище.

- Эта дама, вы хотите сказать?

- Ах, да, дама, повторяет полицейский. - А также и молодой человек, который нашел деньги.

- М-р Ричард, это печальная необходимость, но что делать, мы все должны приносить жертвы на алтарь отечества, говорит Брасс подавленным голосом.

- Вы, конечно, возьмете извозчика, так потрудитесь за ним послать, прерывает его полицейский.

Он слегка, немного выше локтя, придерживает Кита, высвободившагося наконец из железных тисков своих мучителей.

- Дайте же мне сказать хоть слово, выслушайте меня, умоляет Кит, поднимая глаза и обводя ими всех присутствующих.- Я так же неповинен в.этом преступлении, как и любой из вас. Клянусь всеми святыми, что я не брал денег. Я - вор! О, м-р Брасс! Вы знаете, что это не мои дела, и как это жестоко с вашей стороны!

- Даю вам слово, обращается Брасс к полицейскому, но тот перебивает его замечанием, что "слова - пустой звук, слова - все равно, что молочная каша, годная лишь для грудных младенцев", для взрослых, мол, есть клятва.

- Совершенно верно, господин квартальный, как нельзя более верно, подтверждает Брасс тем же печальным голосом. - Клянусь вам, что за несколько минут до этого рокового открытия я был такого хорошего мнения об этоат мальчике, что доверил бы ему... Пожалуйста, извозчика, м-р Ричард, приведите скорей извозчика.

- Спросите, кого хотите: разве те, которые меня знают, сомневались когда либо в моей честности? Разве я надул кого нибудь хоть раз в жизни? оправдывался Кит.- Я был беден, часто голодал и тем не менее остался честным; неужели же я теперь начал бы мошенничать. Подумайте, что вы делаете! как я покажусь на глаза моим дорогим благодетелям, моим друзьям после того, как меня обвинили в таком мерзком преступлении.

М-р Брасс на это заметил, что Киту следовало раньше об этом подумать. Он не прочь был прибавить еще что нибудь в этом же роде, но в эту самую минуту сверху послышался голос жильца: он спрашивал, что случилось и почему у тшх внизу такой шум. Кит невольно бросился к двери, хотел рассказать все как было, но полицейский удержал его и, к его великому огорчению, Брасс сам побежал наверх и уж, конечно, по-своему передал о всем случившемся.

- Он так же, как и все мы, не верит своим ушам, объявил Брасс, вернувшись в контору, - да и никто не поверит! Ах, как бы мне хотелось убедиться в том, что это ничего более, как обман чувств! Но нет! Глаза мои не могли меня обмануть - их нечего подвергать перекрестному допросу - они остаются при своем первом показании.- Он усиленно мигает и трет глаза рукой.- Однако, я слышу, извозчик подъехал. Сарра, надевай шляпу и едем. Какая грустная поездка, настоящия нравственные похороны!

- М-р Брасс! сделайте мне одолжение, свезите меня сначала к нотариусу Визердену, просит Кит.

Брасс нерешительно качает головой.

- Ради самого Бога, свезите меня туда. Там мой хозяин.

- Право, я не знаю, бормочеть Брасс.- Он не прочь выказать себя с хорошей стороны перед нотариусом. А успеем ли мы? спрашивает он у полицейскаго.

Полицейский, все время прехладнокровно жевавший соломенку, отвечает, что если ехать сейчас же, то еще успеют, еслиж они думают прохлаждаться тут разговорами, так лучше ехать прямо в Мэншен-Гаус. Вот все, что он может сказать.

Дик занял самое удобное место - в задке кареты. По предложению Брасса, полицейский повел Кита из комнаты, держа его перед собой на известном расстоянии - по правилам, не дальше, как на 3/4 локтя - и подталкивая сзади, усадил в карету, а за ним сел и сам. Вошла в колымагу и мисс Сэлли, а братцу её не хватило места и он поневоле должен был влезть на козлы.

Кит не мог прийти в себя от стрясшейся над ним беды. Он все глядел в окно в надежде, что вот-вот глазам его представится что нибудь такое необыкновенное, чудовищное, что можно видеть только во сне, и тогда он успокоится. Но увы! Все, что он видит, так заурядно, так ему знакомо. Те же улицы и переулки, те же дома; те же толпы народа снуют во всевозможных направлениях; тот же грохот от проезжающих экипажей и повозок; наконец, в том же порядке расставлены вещи в витринах. Разве возможно, чтобы во сне это движение совершалось с такою правильностью, равномерностью? Все говорит, что это не сон, а действительност, не смотря на всю её неправдоподобность: банковый билет нашли у него в шляпе, хотя он в этом ни душой, ни телом не повинен, его обвинили в воровстве и везут как арестанта.

Когда он вспоминает о матери и Яше, сердце его обливается кровью. Что пользы в том, что он не знает за собой никакой вины, если близкие ему люди будут считать его виновным? Чем дальше они едут, тем тяжелее становится у него на душе. Он все так же смотрит в окно, но решительно ни на что не обращает внимания, как вдруг совершенно неожиданно он видит в открытом окне трактира, мимо которого они проезжают, дьявольски ухмыляющагося Квильпа. Тот всем телом навалился на подоконник: опираясь локтями на косяк, он держит голову обеими руками и напрягает все силы, чтобы не разразиться хохотом, вследствие чего его лицо и вся фигура раздуваются и он кажется вдвое шире и толще, чем на самом деле. Увидев его, Брасс велит кучеру остановиться.

- А, это вы, Брасс! Куда вас Бог несет? восклицает карлик, сняв шляпу и кланяясь яко бы с изысканной вежливостью, но шутовски отвратительно.- И вы с ним, очароватильная Сэлли? Как! Что я вижу? Тут же и любезнейший Дик, и милейший, честнейший Кит! Все вместе!

- Какой он веселый шутник! просвещает Брасс кучера на его счет.- Ах, сударь, если бы вы знали, по какому грустному делу мы едем! Советую вам, сэр, не верить более в людскую честность.

- А почему это, почему? позвольте вас спросить. Вы шут из шутов!

- Из моей конторы, сударь, пропал банковый билет, говорит Брасс, качая головой.- Билет найден вот у него в шляпе, а он перед этим один оставался в конторе - против него длинная цепь улик, и все звенья налицо.

- Как! Что я слышу? Кит вор! закричал карлик, до половины высунувшись из окна.- Кит вор! ха, ха, ха! Ну так это самый безобразный вор, какого и за деньги не увидишь! Ага, Кит, ага! И как это вы осмелились арестовать его прежде, чем он успел меня поколотить? Что, брат, угодил? Пожалуй, и до этого дойдет. И он громко расхохотался - даже кучер пришел в ужас от его хохота - указывая на вывеску красильщика: длинвый шест с болтавшейся на ней парой мужского платья, очень напоминавшую виселицу.- Какое разочарование для маленького Яши и для его дорогой маменьки, продолжал Квильп, неистово потпрая руки. Распорядитеська, Брасс, чтобы к нему прислали проповедника из маленькой молельни "Little Bethel". Он его успокоит и утешит. Трогай! крикнул он кучеру.- Прощай, Кит, прощай! Желаю тебе полного успеха. Будь весел и кланяйся от меня всем Гарландам - и старику, и милой старушке. Скажи, что я осведомлялся о них и да благословит Бог и их, и тебя, и всех на свете.

Пожелания его лились быстрым, неудержимым потоком. Когда карета скрылась, скрылась и его голова за окном. Карлик скатился на пол, торжествуя победу, а карета завернула за угол и вскоре же остановилась у подъезда нотариуса Визердена. Брасс соскочил с козел, отворил дверку кареты и все с тем же унылым видом попросил мисс Сэлли и Дика войти вместе с ним в контору, чтобы приготовить нотариуса и м-ра Абеля к неприятному известию. Те согласились и шествие тронулось. Впереди шел Самсон под руку с сестрицей, а за ними следовал в одиночестве Дик.

Нотариус разговаривал в первой комнате, у камина, с м-ром Абелем и его отцом, а Чекстер писал у конторки, стараясь уловить обрывки их разговора, долетавшие до его слуха. Окинув комнату опытным взором, через стеклянную дверь, в то время, как он брался за её ручку и заметив, что взгляд нотариуса скользнул по нем, Брасс еще за дверью принялся печально качать головой и тяжело вздыхать.

- Честь имею рекомендоваться, милостивый государь, промолвил он, снимая шляпу и целуя кончики пальцев своей правой руки, на которой была надета суконная перчатка.- Брасс, Брасс из Бевис-Маркса. Я имел счастье и честь выступать вашим противником в небольшом деле о наследстве. Осмеливаюсь спросить, как вы поживаете, сэр?

- Потрудитесь обратиться к моему писцу, если у вас есть какое нибудь дело, отвечал нотариус, отаорачиваясь от него.

- Благодарю вас, сэр, благодарю вас. Позвольте, сэр, представить вам мою сестру. Это наш коллега, - могу сказать, хотя она и принадлежит к прекрасному полу - неоцененный мой помощник во всех делах. М-р Ричард, прошу вас, подойдите! Нет, сэр, вы должны сделать мне одолжение остаться на минуту, мне надо сказать вамь два слова, говоригь Брасс обиженным тоном, загораживая дорогу нотариусу, направлявшемуся в кабинет.

- Вы видите, м-р Брасс, что я занять с этими господами. Разскажите о вашем деле м-ру Чекстеру, он исполнит все, что следует.

- Обращаюсь к вам, милостивые государи! Тут Брасс прикладывает правую руку к жилету и смотрит, сладко улыбаясь на м-ра Гарланда и на его сына. - Призываю вас в свидетели. Я юрист. Парламентским актом я утвержден в звании джентльмена, за что и взношу ежегодно сумму в 12 ф. стерл. Я вам не какой нибудь музыкант или живописец, актер или писатель, положение которых не гарантировано законом; я не праздношатающийся, не бродяга. Если кто вздумает подать на меня жалобу, он должен в своем прошении назвать меня джентльменом - иначе оно будет недействительно. Судите же, милостивые государи, подобает ли со мной обращаться так неуважительно? Поистине; господа...

- Хорошо, хорошо! Разскажите, в чем состоит ваше дело, перебил его нотариус.

- С удовольствием, сэр, с удовольствием. Ах, м-р Визерден! Вы и не подозреваете... но нет, я не буду делать отстуилений. Если не ошибаюсь, один из этих джентльменов м-р Гарланд?

- Оба, отвечал нотариус.

- В самом деле? воскликнул Брасс заискивающим голосом. - Впрочем, я должен был бы сам догадаться - сходство необычайное. Я очень счастлив, что на мою долю выпала чест познакомиться с такими достойными джентльменами, хотя я обязан этим весьма прискорбному обстоятельству. Кажется, у одного из этих джентльменов находится в услужении мальчик, по имени Кит?

- У обоих, отвечал нотариус.

- Как! У обоих по Киту?

- Обоим джентльменам служит один Кит, с сердцем остановил его нотариус. - Ну, что дальше?

- А вот что, сказал Брасс, многозначительно понизив голос.- Этот молодой человек, примите во внимание, что он пользовался моим безграничным доверием и что я всегда обращался с ним, как с равным этот молодой человек совершил сегодня утром кражу в моей конторе и был пойман чуть не на месте преступления.

- Тут какая нибудь фальшь! воскликнул нотариус.

- Этого быть не может! заметиль м-р Абель.

- Я не поверю ни одному слову, чтобы там ни говорили! воскликнул в свою очередь м-р Гарланд.

Врасс окинул всех своим кротким взором и продолжал:

- М-р Визерден, ваши слова настолько оскорбительны, что если бы я стоял на низшей ступени общественной лестницы, где клеветы не выносят, я подал бы на вас жалобу за убытки; теперь же я презрением отвечаю на ваши слова. К горячему же протесту м-ра Гарланда я отношусь с полным уважением и очень сожалею, что мне пришлось быть вестником такого неприятного события. Я, конечно, не взял бы на себя эту тяжелую обязанность, если бы сам мальчик меня не упросил привезти его в вашу контору: я должен был уступить его просьбам. М-р Чекстер, будьте так любезны, постучите в окно квартальному - он ожидает в карете.

Услышав последния слова, все три джентльмена тревожно посмотрели друг на друга, заметно изменившись в лице. Чекстер поспешно вскочил с своего места и широко растворил дверь, чтобы впустить несчастного преступника. Он торжествовал: его пророческие предсказания сбылись.

Не берус описать сцену, разыгравшуюся в конторе при появлении Кита. Сознание собственной правоты развязало ему, наконец, язык и придало ему красноречие: в трогательных, хотя и резких выражениях, он рассказал все, как было, призывая всех святых в свидетели своей невинностй. Он клялся, что не знает, какими судьбами билет попал в его шляпу. Произошло невообразимое смятение: нельзя было ничего понять, пока, наконец, все подробности были изложены, все улики представлены, а затем наступила мертвая тишина. Джентльмены neperлядывались между собою: они были поражены, смущены.

- Разве билет не мог попасть в шляпу случайно, когда вы разбирали бумаги на бюро? произнес, наконец, нотариус.

Это предположение было опровергнуто, как совершенно невозможное. Дик, попавшиив свидетели, хотя и против воли, заявил, с своей стороны, что судя по тому, как билеть лежал в шляпе, он был умышленно туда запрятан.

- Это очень прискорбное происшествие, чрезвычайно прискорбное, говорил Брасс.- Когда дело будет разбираться в суде, я попрошу господ судей, чтобы ему смягчили наказание в виду его прежнего примерного поведения. Положим, у меня и раньше пропадали деньги, но это еще не значит, что непременно он их крал. Есть много улик против него, очень много, но ведь недаром же мы христиане...

- Я бы желал знать, замечал ли кто нибудь из присутствующих, чтобы у обвиняемого в последнее время водились лишния деньжонки? спросил квартальный, обводя глазами все собрание.

- Да, повременам у него бывали деньги, ответил на это м-р Гарланд.- Он мне говорил, что ему давал их сам м-р Брасс.

- Совершенно верно, с жаром подтвердил Кит.- Уж в этом-то, сударь, вы, кажется, можете меня поддержать, обратился он к Брассу.

- Как вам это покажется? вскричал Брасс, с каким-то тупым изумлением глядя на всех по очереди.

- А та мелочь, что вы мне давали от имени жильца?

- Однако, это скверное дело, скверное.

Брасс замотал головой и страшно нахмурил брови.

- И так, сударь, вы утверждаете, что никогда не давали ему денег по поручению третьяго лица? с тревогой в голосе спросил м-р Гарланд.

- Я ему давал деньги! Ну, знаете, это уж черезчур нахально. Г-н квартальный, нам пора ехать!

- Как? неужели он отпирается? пронзительно крикнул Кит. - Господа, ради Бога, спросите его прямо: да или нет?

- Давали вы, или нет? спросил нотариус.

- Я вам скажу, господа, отвечал Брасс многозначительно, - что, защищаясь таким способом, он только вредит себе, и если вы принимаете в нем участие, посоветуйте ему переменить тактику.

- Господа, выслушайте меня, воскликнул Кит, пораженный внезапной мыслью, - и вы, барин, и вы, м-р Абель, и вы, г-н нотариус! Клянусь Богом, это он, он сам положил деньги. Я не знаю, за что от на меня сердится, что такое я ему сделал, но только он все это устроил нарочно, чтобы меня погубить. Будь, что будет, а я даже перед смертью не откажусь он своих слов. Посмотрите, господа, как он изменился в лице, и скажите, кто теперь больше похоясь на виновного, я или он?

- Слышите, господа, слышите, что он выдумал? промолвил Брасс, улыбаясь.- Не находили ли вы, что дело действительно принимает дурной оборот. Тут уж пахнет не простой кражей, а вероломным подвигом. Пожалуй, господа, вы и этому не поверили бы, и это нашли бы невозможным, если бы сами не услышали, а я бы вам передал его слова?

Благодаря этим отчасти миролюбивым, отчасти насмешливым замечаниям, Брассу удалось несколько загладить отталкивающее впечатление, которое он произвел своей личностью. Но добродетельной Сарре это миролюбие видно пришлось не по вкусу: обладая более страстным темпераментом, радея больше брата офамильной чести, она, совершенно неожиданно, накинулась на Кита и досталось бы порядком его физиономии, если бы полицейский вовремя не толкнул его в сторону. Впрочем, все-таки без скандала не обошлось. Вместо Кита ей подвернулся под руку Чекстер. Ослепленная гневом - недаром говорят, что не одна только любовь слепа - она схватила его за воротник, - он у него был привязной и поэтому остался у неё в руке - и вцепилась ему в волосы, пока наконец присутствующие не вразумили ее и не высвободили из её рук ни в чем неповинную жертву.

Опасаясь нового нападения на обвиняемого, полицейский - он, вероятно, полагал, что для самого дела будет полезнее, если он представит его, Кита, в суд целым и невредимым, а не растерзанным на куски, - не говоря ни слова, вывел его из конторы и снова усадил его в карету, настойчиво требуя, чтобы мисс Брасс поместилась на козлах. Она было покабянилась немного, посердилась, но в конце концов села с кучером, а братец ея, после недолгих препирательств, занял место внутри и карета понеслась по направлению к суду. Нотариус вместе с своим приятелем м-ром Гарланд ехал сзади в другом экипаже. В конторе остался один Чекстер. Он страшно злился за то, что его отстранили от свидетельских показаний, самых важных по его мнению, - он готов был назвать это мошеннической сделкой - так как ничто не могло так осветить, уяснить лукавый характер Кита, как его лицемерное предложение придти отработать подаренный ему шиллинг, чего он, Чекстер, был свидетелем.

Жилец Брасса давно уже сидел в суде, с терпением ожидая всю компанию. Но если бы даже 50 жильцов явилось защищать Кита, они ничем не могли бы ему помочь: не прошло и полчаса, как судья выдал приказ засадить его в тюрьму за покушение на кражу. Какой-то добродушный чиновничек утешал его по дороге: ему, мол, недолго придется маяться - судебные заседания скоро возобновятся; дело его небольшое, живо разберут и недельки через две его посадят на корабль: вот и вся недолга.

XIV.

Что бы там ни говорили философы и моралисты, едва ли человек, действительно совершивший преступление, мучился бы так, как мучился ни в чем неповинный Кит в первую ночь после ареста. Свет, преисполненный всякой неправды, слишком легко относится к этому вопросу, утешая себя мыслью, что человек, невинно пострадавший от злобы людской, силен сознанием собственной правоты, и что добродетель должна в конце концов восторжествоват. "И мы первые", говорят те, по милости которых человек попал в беду, "от души порадуемся, если его оправдают, хотя вряд ли на это можно рассчитывать". Люди забывают, что несправедливость сама по себе причиняет честному и порядочному человеку самые мучительные, самые невыносимые страдания. Пусть они вспомнять, как много прекрасных, благородных личностей погибло именно благодаря несправедливости людской: их не спасло сознание собственной невиновности: напротив, оно-то и увеличивало их страдания.

Трудно рассказать, что переиспытал Кит в эту ночь, ходя взад и вперед по тесной тюремной каморке, при мысли, что все, решительно все, считают его виновным, что хозяин и хозяйка будут смотреть на него, как на неблагодарное чудовище, а Барбара - как на самого низкого человека, как на преступника; даже лошадка подумает, что он ее бросил. Кто знает, может быть и мать поверить мнимым уликам, поверить, что её сын совершил гнусное преступление. Он чуть с ума не сошел от горя.

Когда волнение несколько улеглось и он стал спокойнее смотреть на свое ужасное положение, он вспомнил о Нелли, об этой прелестной девочке, яркой звевдой блеснувшей на его скромном горизонте, и теперь вечно являвшейся ему в виде чудной мечты.

Что подумает милая, добрая Нелли, которая всегда так ласково обращалась с ним, которая слуяшла украшением его убогой жизни, когда до неё дойдет слух об этом происшествии? При воспоминании об её светлом образе ему вдруг представилось, что стены тюрьмы исчезли и на их месте появился старый, знакомый ему дом, каким он привык его видеть в зимние вечера; в дальней комнате, в камине, пылают дрова, маленький столик накрыт для ужина, в Неллину горенку полуотворена дверь, на вешалке висигь пальто и шляпа старого дедушки, в углу стоит его палка - все на своем месте. Нелли тут-же, и он с ней; они весело о чем-то смеются, как это часто бывало. Тут он не. выдержал, бросился на постель и горько заплакал.

Ночь показалась ему бесконечной, хотя он повременам засыпал и видел сны. Ему все снилось, что он на свободе и гуляет то с тем, то с друши, но все время его преследует какой-то безотчетный страх, как бы его опять не посадили в тюрьму - не в настоящую тюрьму, а в какую-то иную; она как-то смутно, неопределенно ему представляется: его безустанно томит мрачное, тягостное предчувствие грядущей беды, грядущих горестей, неподдающееся описанию. Но наконец забрезжил день, а вмести с ним возвратилось его действительное горе, холодное, неумолимое.

Хорошо еще, что ему не надоедали: он был один и мог на свободе предаваться своему горю. Днем ему позволяли час-другой гулять по маленькому дворику. Сторож, явившийся к нему утром, сообщил ему, что ежедневно, в известные часы, бывает прием родных и что если кто нибудь придет его навестить, его поведут вниз к решетке. Поставив миску с горячим, он опять запер его дверь на замок и, стуча каблуками по каменному полу, отправился дальше исполнять свою обязанность. И многое множество дверей отворил и затворил он в это утро, так что гулкое эхо неумолкаемо раздавалось в коридоре, словно и оно было под замком, и ему нельзя было вырваться на свободу.

Этот же сторож дал ему понять, что его, Кита, наравне с немногими другими, содержат отдельно от всех остальных арестантов, так как он в первый раз попал в тюрьму и его-де не считают отпетым негодяем. Это известие очень его обрадовало. Он принялся усердно читать катехизис, хотя знал его с детства наизусть, когда тот же сторож опять явился к нему в каморку.

- Идем, сказал он, отворикь дверь.

- Куда это? спросил Кит.

Сторож лаконически ответил "посетители" и, взяв Кита под руку, немного повьппе локтя, - точь-в-точь, как накануне полицейский, повел его по разным извилистым коридорам, через несколько ворот, пока, наконец, они очутились в каком-то проходе. Сторож подвел его к решетке, а сам ушел. В нескольких шагах от этой решетки была другая такая же, а в промежутке между ними сидел тюремщик и читал газету. Сердце забилось у Кита, когда он увидел за второй решеткой мать с ребенком на руках, Барбарину мать с своим неизменным спутником-зонтиком и маленького Яшу, с любопытством таращившего глаза, - он думал, что это зверинец и что люди совершенно случайно попали за решетку: на что, мол, она им далась.

Но когда мальчик, увидев брата, протянул рученки, чтобы его обнять, а тот все стоял на своем месте, печально опершись головой о решетку, он жалобно заплакал. Его примеру последовали обе женщины, удерживавшиеся до тех пор от слез. Заплакал и Кит, и в продолжение нескольких минут никто не мог вымолвить ни словечка.

А тюремщик все читает да ухмыляется - должно быть напал на забавную статью. Но вот он отводить глаза в сторону, словно стараясь глубже вникнуть в самую суть какого-то анекдота, более замысловатого, чем другие, и в эту минуту замечает, что около него плачут.

- А вы, матушка, не теряйте времени по-пустому, сказал он, с удивлением оглядываясь вокруг.- Вас ждать не будут. Да уймите мальченка, здесь шумет не позволяют.

- Ведь я, сударь, ему мать, а это его братишка, говорила мисс Неббльз, рыдая и униженно приседая перед тюремщиком.- Ах, Боже мой, что я за несчастная!

- Ну, что-ж тут делать? И тюремщик сложил газету надвое, чтобы удобнее было читать следующий столбец.- Не он первый, не он последний, и кричать тут нечего.

И он снова углубился в чтение. В сущности он вовсе не был злой человек. Он смотрел на всякое мошенничество, как на своего рода болезнь - скарлатину, рожу: у иных она бывает, удругих нет - как случится.

- Кит, милый Кит! могла ли я думать, что увижу тебя здесь, жаловалась мать сквозь слезы.

- Милая мама, ведь ты не веришь, чтобы я это сделал? с трудом мог выговорить Кит.

Слезы душили его.

- Чтобы я поверила! воскликнула мать.- Да разве я не знаю моего дорогого мальчика. Он ни разу во всю жизнь не солгал и не огорчил меня! Бывало, сама чуть не плачешь, что нечего дать поесть ребенку, а он, хоть и маленький, а такой добрый, заботливый сын, и виду не показывает, что голоден и весело ест что Бог пошлет. На него глядючи и самой легче стано вилось на душе. Чтоб я поверила этим изветам на моего сына, который с первого дня, как родился, был моим утешением! Я не помню, чтоб я когда нибудь была в сердцах на него, ложась спать. Чтобы я поверила! Ах, Кит, милый Кит!

- Ну, слава Богу! Теперь я в состоянии буду вьгаести эту пытку. Я все вынесу, помня твои слова, мама!

И Кит так крепко ухватился за решетку, что она затряслась под его руками.

Тут обе женщины снова всплакнули. Им втихомолку вторил Яша. За этот час в его маленькой головке выработалось сознание, что они вовсе не в зверинце, что в клетках нет ни львов, ни тигров, ни диковинных птиц, а только брат его, Кит, сидит за решеткой и нельзя ему выйти погулять, когда захочется,

Утерев глаза платком - у бедной женщины после этого они становились еще мокрее - мать Кита взяла с пола корзиночку и, обратившись к тюремщику, почтительно попросила выслушать ее. Тот как раз в это время читал самое интересное место рассказа; он замахал ей рукой, чтоб не мешала, да так и застыл в этой позе, дока не дошел до конца. Затем он несколько секунд улыбался, все еще находясь под впечатлешем прочитанного - "экая потешная каналья!" говорила эта улыбка, - и наконец спросил у матери Кита, что ей нужно.

- Я принесла ему поесть, отвечала она.- Скажите, сударь, можно ли будет передать сыну эту корзиночку?

- Разумеется, можно, это у нас не запрещается. Когда будете уходить, оставьте корзину у меня, а я уж распоряжусь, чтобы ее снесли к нему в каморку.

- Ах, нет, сударь, не то. Вы, пожалуйста, не сердитесь на меня, я ему мать и у вас тоже была мат! Скажите, сударь, можно ли, чтоб он поел тут, при мне? Тогда я ушла бы отсюда хоть немножко успокоенная.

Слезы с новой силой хлынули из её глаз. Снова заплакала и мать Барбары, и Яша, только маленький ребенок смеялся и визжал, воображая, вероятно, что вся эта сцена была устроена ради его забавы.

На лице тюремщика изобразилось некоторое изумление: просьба показалась ему странной, выходящей из ряду вон. Тем не менее он подошел к матери Кита, взял у неё корзинку и, тщательно осмотрев все её содержимое, передал ее Киту, а сам сел на прежнее место.

Киту было не до еды, но чтоб доставить удовольствие матери, он сел на пол и насильно заставил себя есть. Мать всхлипывала всякий раз, как он подносил кусок ко рту, но в этих всхлипываниях уже слышалась более отрадная нотка, видно было, что её материнскому сердцу это зрелище доставляло некоторое утешение.

Кит с тревогой спрашивал мать, что думают о нем его хозяева. На это она ему ответила, что м-р Абель сам приехал к ней накануне и очень осторожно и деликатно сообщил ей о скандале, но не высказал своего мнения об этом деле. Кит уже собирался с силами, чтобы спросить мать Барбары о её дочери, но явились оба сторожа: тот, что провел его к решетке, и тот, что ввел в приемную его родных; тюремщик, занимавшийся чтением, крикнул: "пора, очередь за следующими", и снова уткнулся в газету, а Кита увели. Долго еще в ушах его раздавались благословения матери и пронзительный крик Яши. Когда он проходил по двору, к ним подошел какой-то сторож с штофом портера в руках.

- Это Христофор Неббльз, посаженный в прошлую ночь за мошенничество? спросил он.

Товарищ его отвечал, что он и есть тот самый гусь.

- Возьми вот, твое пиво, сказал сторож, подавая Киту бутылку.- Да что ты так в нее всматриваешься? Небось, ничего не отпито.

- Извините, пожалуйста, но я желал бы знать, кто его прислал? спросил Кит.

- Какой-то твой приятель. Он говорит, что у тебя каждый день будет пиво; разумеется, если он будет за него платить.

- Мой приятель? удивился Кит.

- Что, у тебя память отшибло, что ли? Вот его письмо. Бери.

Кит взял письмо, и когда остался один в каморке, раскрыл его и прочел следующее:

"Друг, осуши эту чашу. Увидишь, что каждая капля нектара, в ней содержащагося, есть талисман против всех горестей и бедствий людских. Пускай их толкуют о пенистом вине, что разливала Геба. То был миф, а это действительность (Барклай и К°). Если бутылка окажется неполной, пожалуйся главному смотрителю".

Твой P. C.

- Это, должно быть, м-р Ричард Сунвеллер, промолвил Кит, подумав с минуту. Как это любезно с его стороны. Я ему сердечно благодарен за память.

XXV.

Красноватый огонек, слабо мерцавший сквозь ночной туман из окна лачужки, которую Квильп величал своей конторой, давал знать Брассу, ощупью пробиравшемуся через двор, что прекрасный хозяин этих прекрасных владений, а его достопочтенный доверитель, дома и, с своей обычной кротостью и терпением, ждет его прихода.

- Что это за предательское место, особенно в ночное время, ворчал Самсон, спотыкаясь в двадцатый раз.- Я уверен, что мальчишка нарочно каждый день разбрасывает бревна и весь этот хлам, чтобы кто нибудь сломал себе шею; а может быть сам хозяин этим занимается, что всего вероятнее. Терпеть не могу сюда ходить без Сэлли. С ней идешь все равно, что под конвоем.

Высказав этот комплимент по адресу своей очаровательной сестрицы, м-р Брасс остановился, нерешительно поглядывая то на окно, то назад на двор.

Желал бы я знать, что он делает? и адвокат приподнялся на цыпочки, чтобы ваглянуть в комнату, но на таком далеком расстоянии это оказалось совершенно невозможно. Вероятно пьет без конца, пока на стену не полезет, пока злость в нем не заклокочеть. Меня всегда страх берет, когда приходится сюда являться одному, особенно, когда он мне должен порядочную сумму. Что ему стоить задушить меня как крысу и спустить в реку во время прилива? Он и не задумался бы хотя бы ради шутки. Чу! кажется, он поеть!

И точно, Квильп развлекал себя вокальными упражнениями, но то, что он пел, ни по форме, ни по содержанию не напоминало песни или романса, в которых обыкновенно воспевается любовь, вино, военные доблести, благородные чувства и т. п. Это был скорее речитатив: он быстро и нараспев повторял одну и ту же фразу, сильно оттягивая на последнем слове. Текст этого оригинального речитатива был следующий: "заметив, что обвиняемому едва ли удастся убедить присяжных заседателей своими розсказнями, достопочтенный судья объявил, что его дело будет разбираться в ближайшем заседании и приказал нарядить надлежащее следствие". Когда он произносил последнее слово, пение его преврашалось в рев, который, в свою очередь, заканчивался неудержимым хохотом.

- Какой, однако, он неосторожный, бормотал про себя Брасс, прослушав раза два или три этот речитатив.- Ужасно неосторожный! Он всех нас подведет. Хоть бы у него язык отнялся, хот бы он оглох или ослеп! Тьфу ты, чорт, воскликнул он, когда Квильп в четвертый раз затянул свою песню.- И смерть его не берет!

Излив свои дружеские чувства по отношению к клиенту, Самсон привел в порядок свою физиономию и, выждав минуту, когда рев затих, подошел к лачуге и постучал в дверь.

- Войдите! крикнул карлик извнутри.

- Как вы поживаете, сэр? ха, ха, ха! залебезил Брасс, заглядывая в комнату.- Как поживаете? Какой оригинал! Удивительный оригинал!

- Войдите, олух царя небесного, и не скальте зубы! так приветствовал хозяин своего гостя.- Чего вы пялите глаза, качаете головой? Войдите же, лгун, лжесвидетель, клятвопреступник!

- Что за веселый нрав, что за комическая жилка? говорил Брасс, входя в комнату и запирая за собою .дверь.- Но не безразсудно ли, сэр?..

- Что такое, Иуда?

- Иуда! ха, ха, ха! какой шутник! Иуда! Ведь выдумает же, право, прелестно! ха, ха, ха!

Самсон руки потирает, а сам с удивлением и даже с некоторым страхом поглядывает на чучело, красующееся в углу у печки, словно идол, которому Квильп покланяется. Это чучело - деревянная фигура, снятая с корабля. Глаза у неё вытаращены, нос приплюснут. На голове торчит какое-то подобие треугольной шляпы, грубо высеченной из дерева, на плечах такие же грубые эполеты, а на груди звезда. По всему видно, что она должна была изображать какого-то знаменитого адмирала. Но если отбросить эти атрибуты морских доблестей, она представляла собой какое-то водяное чудовище. В своем настоящем виде она была слишком велика для комнаты, поэтому ей отпилили нижнюю часть туловища у пояса, но даже и теперь она заполняла весь угол от пола до потолка, да еще, вдобавок, подобно всем корабельным фигурам, она подавалась вперед, словно вежливый кавалер, распинающийся, чтобы угодить дамам. Неудивительно поэтому, что все остальное в комнате казалось как бы пришибленным, придавленным.

- Вы узнаете, чей это портрет? спрашивает карлик, следя за Самсоном.

- Как же, как же! отвечает тот и с видом знатока наклоняеть голову на бок, потом отбрасывает ее назад.- Чем больше я гляжу, тем больше она мне напоминает... да, да, действительно, сходство есть в улыбке, и... и... а между тем, честное слово... я... я...

На самом же деле Брасс не знал никого, кто бы был похож на это чудище, и мялся, боясь попасть впросак. Может быть Квильп нашел в фигуре большое сходство с самим собой и приобрел ее как фамильный портрет; а может быть она напоминала ему кого нибудь из его врагов, думалось ему. Квильп сам поспешил вывесть его из затруднительного положения. Пока Брасс рассматривал фигуру, как обыкновенно люди смотрят на портреть, с которым они должны, но никак не могут найти сходство, Квильп бросил на пол газету, из которой он заимствовал петую им строфу и, схватив железный лом, служивший ему вместо кочерги, так сильно ударил шг по носу адмирала, что он закачался.

- Разве он не похож на Кита, разве это не его портрет, не он сам? приговаривал карлик, осыпая фигуру ударавий, оставлявшими на ней глубокие метки. Разве это не двойник этой собаки?

Он бил ее до-тех пор, пока не устал. Пот градом катился по его лицу.

Может быть эта сцена показалась бы забавной издали, из какой нибудь галереи, - ведь находят же удовольствие смотреть на бой быков те, которые сами не участвуют на арене; ведь любуются же пожаром те, которые живут далеко от объятого пламенем дома. Но Брассу было далеко не забавно в таком близком соседстве с воюющим уродом, особенно в те минуты, когда тот приходил в азарт. Ему было просто страшно: комната такая тесная, место такое уединенное. Он старался держаться подальше от карлика, расточавшего удары, и лишь слабыми взвизгиваниями выражал свое одобрение. Когда карлик в изнеможении опустился на стул, Брасс подошел к нему с самым добродушным видом.

- Безподобно, восхитительно! хи, хи! восторгался он.- Знаете, прибавил он, поворачиваясь в сторону избитого адмирала, он замечательный человек!

- Садитесь, скомандовал карлик.- Я вчера купил эту собаку: уж я ему и глаза колол вилкой, и сверлил его буравчиком, и вырезал на нем свое имя. Под конец-таки сожгу.

- Ха, ха, забава да и только!

- Пойдите-ка сюда поближе. Что вы там говорили о безразсудстве? а?

- Право, ничего, так, пустички, и повторять не стоит. Мне только казалось, что эта песня, прелестная сама по себе, несколько...

- Говорите, что несколько? допрашивал Квильп.

- Т. е. я хотел сказать, сэр, что петь такую песню, не то, чтобы... а так, знаете... может быть, это, так сказать, в самой отдаленной и в самой незначительной степени граничит... и только граничит с безразсудством.

- А почему это? спросил Квильп, даже не взглядывая на него.

- А потому, сударь, изволите видеть, отвечал Брасс, становясь смелее, - что о некоторых планах, обсуждаемых между приятелями, - сами по себе они совершенно невинны, но закон почему-то называет их заговорами - лучше... лучше держать их про себя. Вы меня понимаете?

- Э? что выхотите этим сказать? промолвил Квильп, поводя на него своими бессмысленными глазами.

- Осторожен, чрезвычайно осторожен, это прекрасно! так и следует! воскликнул Брасс, кивая головой.- Молчание первое условие, даже здесь. Вот мое мнение, сударь!..

- Ваше мнение, медный вы лоб! на что мне ваше мнение? О каких это планах вы разглагольствуете? Разве я с вами о чем нибудь условливался? Разве я знаю что нибудь о ваших планах?

- Нет, нет, сударь, разумеется, вы ничего не знаете... решительно ничего, спохватился Брасс.

- Если вы будете так кивать головой и подмигавать, сказал карлик, ища глазами кочергу, - я вас поподчую вот этим. Вы у меня перестанете корчить гримасы по-обезьяньи...

- Прошу вас, сударь, не сердитесь. Адвокат сразу съежился.- Вы совершенно правы, мне не следовало упоминать об этим деле; я ошибся, вы совершенно правы. Будемте лучше говорить о чем нибудь другом. Сэлли передала мне, что вы спрашивали о жильце. Он еще не возвратился.

- Не возвратился? А почему это?

Квильп подогревал на огне ром и смотрел, чтоб он не сбежал.

- Потому что... ах, Боже мой, м-р Квильп...

- В чем дело?

Карлик уже подносил ко рту дымящуюся кастрюльку, но, услышав восклицание Брасса, остановился.

- Вы забыли прибавить воды, и... и... извините, сударь, ром как огонь, он только что кипел.

Не удостоив его ответом, Квильп медленно потянул из кастрюльки ром - за минуту перед тем, когда Квильп снял его с огня, он страшно клокотал - выпил с полпинты.

Подкрепившись этим возбудительным питьем, он погрозил кулаком адмиралу и приказал Брассу продолжать.

- Но прежде всего вы тоже должны отведать сей огненной влаги, сказал Квильп с своим обычным зубоскальством.

- Если бы можно было достать хоть глоток воды, я бы не отказался выпить.

- Воды у нас нет. Воды адвокату, ха, ха! Растопленный свинец, сера, кипящая смола и деготь, вот что им нужно. Правду я говорю, Брасс!

- Ха, ха, ха! Вечно найдеть остроумное едкое словцо: оно хоть и колет, но вместе с тем и щекочет. Приятно!

- Пейте, - и карлик подал ему кастрюлю, в которой он уже успел опять вскипятить ром.- Пейте до последней капли, хоть горло опалите, да пейте.

Несчастный Самсон сделал несколько маленьких глотков. Выпитый им ром тотчас же превратился в жгучия слезы и, скатившись, в этом виде, по щекам адвоката, снова попал в кастрюлю. Лицо и веки Брасса побагровели: он отчаянно закашлялся, но и посреди кашля все-таки не изменял себе и с твердостию мученика повторял:

- Прекрасно, бесподобно.

Он еще не мог опомниться от этого угощения, когда карлик возобновил прерванный разговор.

- Так что вы скажете о жильце.

- Он все еще гостит у Гарландов, отвечал Брасс в промежутках между кашлем.- С тех пор, как арестовали Кита, он всего один раз приезжал домой; он говорил м-ру Ричарду Сунвеллеру, что после того происшествия дом ему стал противен - он выносить его не может, тем более, что считает себя отчасти виновником всего случившагося. Какой чудесный жилец, мне было бы жаль с ним расстаться.

- Ба! какой вы эгоист! Вечно только о себе думаете. Велика важность, что лишились жильца. Живите рассчетливее, экономичнее, копите деньги!

- Да уж больше экономничать, чем Сарра, едва ли возможно.

- Ладно. Усладите еще немного ваше нутро, вышибите слезу из другого глаза! кричал карлик.- Ведь вы из угождения мне взяли писца! Откажите ему, вот расходы сейчас и убавятся.

- Отказать м-ру Ричарду?

- Что вы спрашиваете, попугай вы этакий? Разве у вас два писца?

- Я этого, сударь, никак не ожидал.

- Еще бы вам ожидать, когда я и сам этого не ожидал! Сколько раз мне приходится объяснять вам, что я собственно для того поместил у вас этого молодца, чтобы не выпускать его из глаз; что я хотел позабавиться: сыграть с ним и с его приятелем хорошенькую штучку, хотел, чтобы они считали старика богачом, тогда как он гол, как сокол; между прочим, он, должно быть, вместе с внучкой провалился сквозь землю.

- Я все это отлично понимаю, сударь.

- Ну, а теперь вы понимаете, что старик вовсе не беден, что он не может быть беден, когда такие люди, как ваш жилец, рыскают по всей Англии, розыскивая его!

- Разумеется, понимаю.

- Разумеется, понимаю, передразнил его Квильп, щелкая пальцами перед его носом.- Ну, так вы, разумеется, должны понимать и то, что теперь мне нет никакого дела до этого молодца, что ни вам, ни мне он больше не нужен.

- Я не раз говорил Сэлли, что он мне совершенно бесполезен в делах. Я не имею к нему ни малейшего доверия. Если поручишь ему какое нибудь самое пустенькое дело и предупредишь, чтоб он никому о нем не рассказывал, как нарочно, возьмет да и выболтает все начисто. Он досаждает мне до такой степени, что вы себе представить не можете. Если бы не желание вам угодить... я так много вам обязан...

Чтобы вовремя остановить этот поток любезностей, грозивший лить без конца, Квильп ударил Брасса кастрюлей по макушке и попросил его сделать ему одолжение успокоиться.

- Как он практичен, Боже, как практичен! говорил Брасс, почесывая темя и улыбаясь, - и вместе с тем так забавен...

- Слушайте со вниманием, что я буду вам говорить, а не то берегитесь, как бы я не показался вам еще забавнее. Я слышал, что друг и приятель Дика попался в какой-то плутне и должен был бежать заграницу. Стало быть, он едва ли вернется сюда. Чтоб его косточки там сгнили!

- Совершенно верно изволите рассуждать, сударь, и я вполне вам сочувствую. Но как это сильно сказано, чрезвычайно сильно, прибавил стряпчий, поворачиваясь в сторону адмирала, словно тот и в самом деле принимал участие в их беседе.

- Я его ненавижу, всегда ненавидел, у меня есть на то свои причины, процедил Квильп сквозь зубы.- Да и, кроме того, с таким разбойником трудно было справиться, но он мог бы быть мне полезен, а этот ветренник с голубиным сердцем больше мне не нужен. Пусть он убирается к чорту, пусть хоть с голоду умрет, мне до него нет дела.

- А когда, сударь, прикажете ему предпринять, ха, ха, ха! эту прогулку?

- Как только состоится приговор по тому делу, так и гоните его.

- Слушаю-с, все будет сделано по вашему желанию. Сарре это будет немножко неприятно, да она у меня молодец, не дает воли своим чувствам. Ах, м-р Квильп! как я подумаю, если бы Провидению угодно было равъше свести вас с ней, как благодетелен был бы этот союз! Вы не знавали, сэр, нашего дорогого отца. Чудный был человек! Он так гордился своей Саррой, так восхшцался ею. Я уверен, что он умер бы с спокойным сердцем, если бы ему удалось найти для неё такого мужа. Ведь вы ее уважаете?

- Я ее люблю, прокаркал карлик.

- Как вы, право, добры, сударь! Не угодно ли вам будет дать еще какое нибудь приказание?

- Ничего больше, - и схватив касгрюльку, - выпьемте за здоровье прелестной Сарры, воскликнул он.

- Нельзя ли только, сударь, чтоб напиток был похолодней? униженно просил адвокат.- Так было бы лучше. Да и Сарре будет приятнее, когда она узнает, что вы сделали ей честь, пили за её здоровье не такой кипяток, как сейчас.

Квильп хоть бы ухом повел. Поневоле прикладываясь к кастрюльке, Брасс до того охмелел, что все завертелось у него перед глазами, пол сошелся с потолком и, наконец, он без памяти свалился под стол, причем ноги его очутились под печкой. Очнувшись в таком неудобном положении, он с трудом выкарабкался оттуда и, держась за адмирала, стал искать глазами амфитриона. В первую минуту ему пришло в голову, что Квильп ушел, оставив его одного в конторе, может быть даже замкнул его на всю ночь. Но сильная струя табачного дыма, потянувшая сверху, рассеяла его опасения; он поднял глаза к потолку: Квильп преспокойно курил, лежа в своей койке.

- До свидания, сударь, до свидания, бормотал Брасс слабым голосом.

- Не останетесь ли вы переночевать? Оставайтесь, право, приглашал Квильп, выглядывая из койки.

- Никак не могу, отговаривался Брасс.

Его тошнило от хмеля и спертого воздуха.- Еслиб вы были так добры, посветили немножко, пока я буду проходить по двору.

Квильп мигом вскочил на ноги. Он выпрыгнул из койки не так, как это делают все люди: сначала спустят ноги, упрутся руками и т. д., а сразу всем телом.

- Конечно, посвечу, и он взял в руки фонарь, - в комнате не было другого освещения.- Будьте осторожны, любезный друг, пробираясь между бревнами, - они все теперь лежат гвоздями вверх. Да и в переулке несовсем безопасно. Там рыщеть страшнейшая собачища. Прошлой ночью она укусила одного мужчину, а перед тем одну женщину; во вторник, играючи, до смерти загрызла ребенка. Не подходите к ней близко.

- А с которой это стороны?

У Брасса от страха тряслись колени.

- Кажется, что с правой, но часто она прячется и на другой стороне, чтобы незаметно напаст на прохожаго. Трудно сказать, где она находится в данную минуту. Смотрите-ж, будьте осторожны, а то я вам этого никогда не прощу. Вотьте и на. Фонарь погас. Впрочем, :не бойтесь, идите все прямо и прямо, дорога вам знакома...

Фонарь вовсе не погас, но лукавый карлик быстро повернул его светом к себе и прижал к груди. Наступила тьма кромешная. Он захлебывался от наслаждения, слыша, как Брасс спотыкался на каждом шагу и иной раз падал всем телом на землю. Но вот он добрался-таки до улицы и исчез, а карлик, запершись в лачуге, снова полез в свою койку.

XXVI.

Предсказания тюремного чиновника, уверявшего Кита, ради его успокоения, что дело его будет скоро разбираться в суде, оправдались. Заседания открылись через неделю. Дело Кита на другой же день попало в очередь и его препроводили в суд. На вопрос председателя, считает ли он, Христофор Неббльз, себя виновным в похищении из конторы Самсона Брасса билета в 5 ф. стерл., выданного английским банком, и следовательно в нарушении установленных законов и в посягательстве на спокойствие нашего государя и на достоинство его короны, Кит тихим, дрожащим голосом отвечал, что не считает себя виновным. Люди, привыкшие составлять свои мнения поспешно, судить по наружному виду, удивятся, почему он не отвечал громким, твердым голосом, если действительно считал себя непричастным этому постыдному делу. Но пусть они поразмыслят о том, что тюремное заключение и угнетенное состояние духа могут сломить какую угодно энергию: неудивительно поэтому, что молодой человек, не видевший в продолжение 10-ти, 11-ти дней ничего, кроме голых каменных стен да двух-трех сторожей с такими же физиономиями, не может чувствовать себя как дома, когда его введут в огромную, оживленную залу, переполненную зрителями. Прибавьте к этому, что судья в парике действует на большинство людей гораздо более устрашающим образом, чем тот же судья с собственными волосами на голове. Кит же окончательно растерялся еще и потому, что увидел в зале суда и хозяина, и м-ра Абеля, и нотариуса. Все трое были бледные, взволнованные.

Хотя никто из них ни разу не навестил Кита в тюрьме, но ему дали знать, что они пригласили для его защиты адвоката. Поэтому, когда какой-то господин в парике поднялся с своего места и объявил, что он за подсудимого, Кит отвесил ему поклон. Когда встал другой парик, объявляя, что он против подсудимого, Кит затрясся всем телом, но и ему отвесил поклон, питая в глубине души надежду, что первый парик не даст его, Кита, в обиду, что он разобьет в пух и прах и осрамит своего противника.

Первым говорил поверенный истца. Он был в отличном расположении духа - благодаря его ловкости, в предшествовавшее заседание был почти оправдан отцеубийца - и нахальству его не было пределов. Он с тем же жаром уверял теперь присяжных заседателей, что они будут горько раскаиваться, если оправдают этого преступника, с каким накануне старался их убедить в том, что они будут мучиться, если обвинят того убийцу. Разсказав все, что только мог о данном преступлении, причем он характеризовал его как одно из самых постыдных, он остановился на минуту, - словно собирался с силами, чтобы сообщить нечто ужасное, - и затем продолжал: он, дескать, знает, что его ученый коллега - тут он искоса взглянул на защитника Кита - попробует подорвать в глазах почтенных заседателей доверие к безупречным свидетелям, которых он выставит, но он надеется, что его ученый собрат пощадит самого истца, который своими несомненными превосходными качествами делает честь корпорации адвокатов, никогда еще не имевшей такого достойного члена. Да знают ли господа судьи, что такое Бевис-Маркс? Если они знают, в чем он, впрочем, к чести их будь сказано, не сомневается, то известно ли им, какие высокие исторические воспоминания связаны с этим замечательным уголком Лондона? Мыслимо ли, чтобы такой человек, как м-р Брасс, жительствующий в таком месте, как Бевис-Маркс, не был безупречен. Долго еще он ораторствовал на эту тему и, заметив под конец, - так сказать мимоходом, - что он считает оскорбительным для господ присяжных заседателей настаивать на факте, который они, конечно, уже сумели оценить и без него, вызвал первого свидетеля - Самсона Брасса.

Весело, бодро выходит на сцену наш стряпчий. Ловко поклонившись председателю, как человеку, с которым он уже имел удовольствие встречаться и пржде - он, мол, надеется, что со времени последнего их свидания господин председатель чувствует себя совершенно хорошо, - победоносно скрещивает руки на груди и поворачивается лицом к своему поверенному: смотри, мол, я тут, я полон доказательств; только дотронься пальцем, так и брызнет. И адвокат дотрогивается, но очень осторожно, умело: он исподволь заставляет свидетеля высказать все то, что может служить в пользу обвинения подсудимаго. Затем и защитник Кита принимается допрашивать свидетеля, но из этого допроса ровно ничего не выходит. После длинного ряда длиннейших вопросов, на которые Брасс отвечает короткими фразами, стряпчий удаляется с триумфом.

Вторым свидетелем является мисс Сарра. С ней так же как и с её братом, легко сладить поверенному истца, но очень трудно справиться защитнику подсудимаго. В общем, она повторяет все то же, что говорила и на следствии, но еще резче нападает на подсудимаго. Защитник Кита несколько конфузится и спешит окончить допрос. Вызывается третий свидетель, Ричард Сунвеллер.

Брасс шепчет на ухо своему поверенному, что этот свидетель дружески расположен к подсудимому, а потому это и на руку - он известен своим искусством, сбивать свидетелей: в этом его главная сила. Он начинает с того, что многозначительно спрашивает пристава, уверен ли он, что свидетель, принимая присягу, целовал Евангелие, и затем пускается с места в. карьер.

- Свидетель, обращается он к Дику после того, как тот, с видимым отвращением, вкратце рассказал эпизод с банковым билетом, стараясь как можно больше выгородить Кита.- Потрудитесь сказать, где вы изволили вчера обедать.

- Где я вчера обедал? переспрашивает Дик.

- Да, да, где вы вчера обедали? Может быть, не далеко отсюда?

- Даже и очень близко, тут, через дорогу.

- Даже и очень близко, тут, через дорогу, повторяет поверенный Брасса, бросив взгляд в сторону судей.

- Вы обедали один? продолжает он допытывать Дика.

- Что-с?

Дик не расслышал вопроса.

- Вы обедали один? громовым голосом повторяет адвокат, - или может быть угощали кого нибудь?

- Да, действительно, я обедал не один.

И Дик улыбается.

- Без шуток, милостивый государы прошу вас не забыват, где вы находитесь - хотя вам, конечно, следует радоваться, что вы здесь, а не где нибудь в другом месте, - тут адвокат кивнул головой: дескать, настоящее-то твое место на каторге - и быть внимательнее. Вчера вы весь день провели здесь, поблизости, в ожидании, что это дело будет назначено к слушанию. Вы обедали тут, через дорогу. Вы угощали кого-то. Теперь скажите нам, кого именно вы угощали. Может быть брата подсудимаго?

Напрасно Дик пытается объяснить...

- Да или нет? кричит адвокат.

- Да позвольте же вам заметить, сударь...

- Да или нет? говорят вам.

- Да, но...

- Вы слышите, господа судьи, он говорит да, восклицает адвокат, ухватившись за это слово.- Хорош свидетель, нечего сказать, - и он садится на свое место.

Защитник подсудимого боится продолжать прерванный допрос, не зная, в чем собственно дело, и Дик удаляется ошеломленный таким неожиданным решением. Под влиянием этого допроса, у судей, присяжных заседателей и у присутствующей публики складывается представление о том, что накануне Дик рыскал вокруг суда и обедал в трактире в обществе какого-то разбойника, чуть не в сажень ростом и с длинными баками, а на самом деле Дик угощал, какь бы вы думали, кого? Маленького Яшу с голенькими икрами, укутанного в женскую шаль. Благодаря ловкости поверенного Брасса, никто не узнал правды и все поверили его лживым намекам.

Оставалось выслушать показания свидетелей, вызванных защитником подсудимого, но и тут поверенный Брасса своим вмешательством окончательно испортил дело защиты. Оказалось, что Гарланд взял Кита к себе в услужение без всякой аттестации. Никто не мог его рекомендовать, кроме его собственной матери, а, между тем, его прежний хозяин, неизвестно по какой причине, вдруг отказал ему от места.

- В ваши лета, м-р Гарланд, это в высшей степени неблагоразумно, чтобы не сказать больше, обращается поверенный Брасса к почтенному старику.

Присяжные и в этом соглашаются с мнением ловкого адвоката. Они выносят Киту обвинительный приговор. Бедного, без вины виноватого, мальчика, смиренно протестующего против несправеддивого приговора, уводят из залы, а публика через минуту забыла даже о его существовании и снова рассаживается по местам, приготовляясь с удвоенным вниманием слушать следующее дело. Оно обещаеть быть особенно интересным: пронесся слух, что несколько женищн будут давать свидетельские показания в этом процессе, и что знаменитый адвокат - все тот-же поверенный Брасса - намерен потешить и себя, и публику, подвергнув их перекрестному допросу.

Бедная мать Кита ожидает приговора внизу, у ворот. С ней пришла и мат Барбары; она, по обыкновению, держит ребенка на руках и не плачет. Добрейшая душа! Наступила тяжелая минута свидания матери с осужденным сыном. Тюремщик - тот, что любит читать газеты - рассказал ей все: по его мнению, Кита не сошлют на всю жизнь, так как еще есть время представить хорошее о нем свидетельство, и это непременно должно ему помочь. Он только удивляется, как это малый попался в таком деле.

- Да он вовсе не виноват! восклицает несчастная мать.

- Ну, ладно, я спорить не стану; теперь уж все одно, виноват он или не виноват, говорит тюремщик.

Мать просовывает руку сквозь решетку и схватывает руку сына с таким отчаянием, с такой сердечной мукой, какую может понять лишь материнское сердце. Кит умоляет ее не падать духом и в ту минуту, как мать Барбары приподымает детей, чтоб он поцеловал их на прощание, он шепчет ей, чтоб она скорей увела его мат домой.

- Не горюй, мама; могу тебя уверить, не сегодня - завтра, все откроется, утешал он мать;- найдутся добрые люди, которые заступятся за нас, и меня вернут назад. Когда дети подростут и станут больше понимать, расскажи им все, как было, чтоб они не презирали брата и не считали его безчестным человеком. Этого я не перенесу, будь я хоть за тысячи миль отсюда. Господи! Неужели-ж не найдется кого нибудь, кто бы поддержал мою мать! вдруг воскликнул он; рука её выскользнула из его руки и она без чувств грохнулась на земь.

В эту минуту к решетке подлетает Дик Сунвеллер. Растолкав локтями обступившую ее толпу, он одной рукой, хотя с некоторым трудом, схватывает поперег туловища - на манер театральных похитителей - женщину, потерявшую сознание, и, кивнув головой Киту, быстро уносит ее, приказывая Барбариной матери следоват вместе с детьми за ним: у вороть, мол, его ожидает карета. Трудно себе вообразить, какую галиматью и в прозе, и в стихах он несет все время, пока они едут. Он привозит их домой и сидит с ними до тех пор, пока бедная женщина не приходит в себя. Так как ему нечем расплатиться с извозчиком, он торжественно, в той же карет, едет в Бевис-Маркс и приказывает кучеру остановиться у конторы Брасса; он, мол, сейчас разменяет деньги. Это было в субботу - день получения жалованья.

- А, добрый вечер, м-р Ричард! весело встретил его Брасс.

Как ни чудовищно в первую минуту показалось Дику предположение Кита об участии Брасса в его гибели, теперь он склонен был верить - может быть под впечатлением раздирающей душу сцены, потрясшей и его беспечные нервы, которой он только что был свидетелем - что тут не без гнусной проделки со стороны его любезного патрона; поэтому он очень сухо ответил на его приветствие и в нескольких словах изложил цель своего посещения.

- Деньги! воскликнул Брасс, вынимая кошелек из кармана. - Ха, ха, ха! Да кому-ж не нужны деньги? Всем хочется жить. Не можете ли вы разменять мне билет в 5 фунтов, м-р Ричард?

- Нет, не могу, коротко отвечал Дик.

- Впрочем, виноват, к счастию у меня нашлась требуемая сумма. Вот ваше жалование. Вы явились очень кстати, м-р Ричард...

Дик уже был у двери. Он обернулся на его зов.

- Не трудитесь больше приходить сюда, сказал Брасс.

- Что такое?

- Видите ли, м-р Ричард, начал тот, заложив руки в карманы и покачиваясь на стуле. - Мне кажется, что наша сухая профессия совсем не по вас: работа слишком тяжелая, неблагодарная. Молодому человеку с вашими способностями следовало бы или служить в армии, или стать во главе какого нибудь коммерческого предприятия, например, продажи питий, или, наконец, поступить на сцену. Но я, надеюсь, сударь, что наше знакомство не прекратится. Сэлли будет очень рада вас видеть. Она очень огорчена, что лишается такого приятного товарища и собеседника, но ее поддерживает сознание долга перед обществом. Ведь моя сестра удивительное создание! И так, сударь, мы с вами квиты. Вы получили все сполна; хотя одно стекло в окне оказалось разбитым, но я ничего не вычел из следуемого вам жалования. Когда расстаешься с друзьями, надо быть великодушным. Не правда ли, м-р Ричард? Это такое восхитительное чувство.

Дик Сунвеллерь вернулся в контору, взял свою куртку и начал ее свертыват, не спуская глаз с Самсона, словно он не прочь был скатать вместе с ней и его самого. Затем, взяв сверток под мышку, он молча вышел из конторы. Но не успел он запереть за собой дверь, как снова отворил ее и, сунув в нее голову, минуты две смотрел на Брасса тем же зловещим взглядом, потом кивнул головой и исчез безшумно, как привидение.

Расплатившись с извозчиком, он навсегда удалился из Бевис-Маркса, строя самые разнообразные планы, как бы помочь Киту и утешить его мать.

Но человек предполагает, а Бог располагает. Люди, расстраивающие свое здоровье такой беспорядочной жизнью, какую вел Дик, не могут ни на что рассчитывать. Нравственное возбуждение, в котором он находился последния две недели, оказалось не под силу его организму, расшатанному частыми возлияниями Бахусу. В эту же ночь Дик слег в постель и через сутки у него открылась нервная горячка.

XXVII.

Мучимый неутолимой жаждой и болью во всех членах, Дик мечется на постели, не находя себе места. Мысли его блуждают по бесплодной пустыне, не встречая на своем пути ни малейшего оазиса, около которого им можно было бы освежиться и отдохнуть. Как ни поворачивается он, как ни укладывается, все одно и то же - вечная усталость измученного тела, вечное мучительное брожение больного мозга: истерзанную душу преследует, как кошмар, то в той, то в другой форме одна забота, от которой ей никуда не уйти: что-то такое недоделано, какое-то ужасное препятствие не устранено, не оказана необходимая помощь.

Хотя эта мысль представляется ему смутно, неопределенно, но она давит его, не дает забыться, словно нечистая совесть, навевает страшные видения во время минутной дремоты. Он совершенно изнемогает. Наконец ему кажется, что он старается подняться, но черти удерживают его за полы, и он крепко засыпает и успокаивается: видения исчезают.

Вот он проснулся после продолжительного сна, подкрепившего его силы. Он чувствует себя в каком-то блаженном состоянии, даже лучше, чем во сне, и начинает припоминать, что такое с ним было. Ему кажется, что ночь длилась очень долго и как будто он несколько раз бредил. Он хочет поднять руку и, к удивлению своему, не может: так она тяжела, а вместе с тем она так худа и прозрачна. Тем не менее он счастлив; ему лень думать о чем бы то ни было и он с наслаждением дремлет. Вдруг в комнати послышался легонький кашель. Он встрепенулся: неужели он забыл запереть на ночь дверь? и кго бы это мог явиться в его комнату? Но голова его еще слаба, он не может связать мыслей в одно и опять впадает в дремоту. Глядя полузакрытыми глазами на занавеску у кровати, он принимает зеленые полосы узора за дерновые лужайки, а желтый фон за дорожки, посыпанные песком, и перед ним открывается перспектива роскошных садов.

Но кашель снова раздается где-то по близости; он приподымается, раздвигает занавесы и оглядывает комнату - что за диво! Комната как будто та же самая и свечка горить на столе, а откудаж взялись эти сткляночки, чаши, развешанное у камина белье и т. п. вещи - необходимая принадлежность в комнате больного. Все очень чисто и хорошо, но когда он ложился спать, в его комнате не было ничего подобнаго. Воздух пропитан запахом уксуса и каких-то трав, пол только что обрызган водой. А это что такое. Ба! Маркиза сидит у стола и одна играеть в криббэдж. Тихонько покашливая - она боится его разбудить - она тасует карты, снимает, сдает, играет, потом сводит счеты, точно всю жизнь только этим и занималась.

Поглядев несколько мивуг на эту картину, Дик выпускает из руки занавес и опять ложится на по душку.

"Ясно как день, что я все это вижу во сне, думается Дику. Когда я ложился в постель, руки мои вовсе не были из яичной скорлупы, а теперь сквозь них, как сквозь стекло, все видно. Если же это не сон, так, стало быть, я по ошибке проснулся не в Лондоне, а в сказочном мире Тысячи и Одной Ночи. Но нет, я убежден, что это сон".

Служаночка опять кашлянула.

"Однако, удивительная вещь: такого натурального кашля я еще никогда во сне не слышал. Да и вообще, кажется, мне не приходилось слышать во сне, чтобы кто нибудь чихал или кашлял. Может быть философия сна этого требует. Вот опять кашель... и опять... что-то уж слишком часто для сна!" И он ущипнул себя за руку, желая удостовериться в том, что не спит.

"Как странно: когда я ложился спать, я скорее был полный, чем худой, а теперь не за что и ущипнуть. Попробую-ка я еще раз посмотреть, что там делается - и он выглянул из-за занавески".

После вторичного осмотра он убедился, что не спит и видит все собственными глазами.

"Ну, я так и знал, что это сказка из Тысячи и Одной Ночи. Маркиза - Гений. Она поспорила с другим Гением о том, кто из молодых людей краше всех на свете и больше всех достоин руки китайской принцессы, и для сравнения с другими красавцами перенесла меня вместе с моей комнатой в Дамаск или Каир! Может быть, принцесса еще здесь... думаеть Дик, с истомой поворачиваясь на подушке и оглядывая край своей постели, у самой стенки. "Ах, нет, она ушла..." Однако, это объяснение не удовлетворило его: в нем было так много таинственного, что оно показалось ему не совсем правдоподобным. Он опять отдернул занавеску с твердым намерением при первой же возможности заговорить с своей компаньонкой. Случай не замедлил представиться. Сдавая карты, маркиза открыла валета и забыла записать.

- Два в талон! крикнул Дик, насколько хватило голосу.

Услышав это восклицание, маркиза быстро вскочила на ноги и захлопала в ладоши.

"Ну, конечно, арабская сказка", думает Дик, "там всегда бьют в ладоши вместо того, чтобы звонить в колокольчик. Вот сейчас явятся 2, 000 негров-невольников с кувшинами на голове, наполненными драгоценными камнями".

Оказалось, что маркиза от радости захлопала в ладоши. Вслед затем она засмеялась, а потом заплакала, объявляя не на вычурном арабском, а на самом простом английском диалекте, что она так рада, так рада, даже не знает, что делать от радости.

- Маркиза, сделайте одолжение, подойдите поближе, говорит Дик задумчиво;- будьте так добры, скажите мне прежде всего, куда девался мой голос и что сталось с моим телом.

Маркиза печально качает головой и опять в слезы. Дик чувствует, что и у него глаза мокрые, он очень ослабел от болезни.

- Ваши слезы, маркиза, и вся эта обстановка наводят меня на мысль, что я был болен, говорит Дик, улыбаясь.

Нижняя губа у него дрожит от волнения.

- Да, вы были больны, говорит маркиза, утирая слезы. Если бы вы знали, какую чепуху вы говорили в бреду!

- В самом деле, маркиза? Значит, я был очень болен?

- При смерти. Я уже не надеялась, чтобы вам полегчало. Слава Тебе, Господи, теперь пойдет на поправку.

Долго Дик не говорит ни слова, но затем мало-по-малу вступает с маркизой в беседу, спрашивает, долго ли он лежал больным.

- Завтра будет ровно три недели, отвечает служаночка.

- Чего три?

- Три недели, повторяет маркиза.- И как тянулись эти три недели, еслиб вы знали!

Дик вытянулся во весь рост на постели: он не мог говорить, так его взволновала мысль, что он был на волос от смерти. Оправив на нем одеяло и заметив, что жар у больного совсем спал, маркиза от радости всплакнула еще сильнее и принялась хозяйничать - заварила чай, поджарила тоненькие ломтики хлеба. А Дик смотрел на нее и удивлялся, какая она ловкая, как она скоро освоилась с ролью хозяйки, и в душе благодарил Сэлли Брасс, вполне уверенный, что это она прислала девушку ухаживать за ним во время болезни. Приготовив все, что нужно, маркиза накрыла поднос чистой салфеткой, поставила на него большую чашку жиденького чая, несколько поджаренных ломтиков хлеба и предложила Дику подкрепиться. Доктор, мол, приказал напоить его чаем, как только он проснется. Она помогла ему сесть, заложила за спину подушки, если и не так искусно, как настоящая сестра милосердия, за то так же нежно и заботливо, и с невыразимым удовольствием смотрела, с каким аппетитом больной ел свою диетную порцию, - точно это были ни-весть какие лакомства, - поминутно прерывая еду, чтобы пожать ей руку. Когда он кончил, она убрала поднос, уложила больного и принялась сама за чай.

- Маркиза, как здоровье Сэлли? спросил Дик.

Маркиза состроила самую лукавую минку и покачала головой.

- Разве вы давно её не видели?

- Господь с вами! Да я убежала от нея.

Дик опять, как пласт, растянулся на постели и в такой позе оставался минут пять. Потом он понемногу приподнялся, облокотился на подушки и спросил:

- А где вы живете, маркиза?

- Где я живу. Да здесь, у вас.

- В самом деле?

И он, точно подстреленный, упал навзничь и лежал неподвижно до тех пор, нока маркиза кончила чаепитие, убрала посуду и вымела крошки. Тогда он сделал ей знак, чтобы она села поближе к его кровати. Она опять помогла ему умоститься на постели и между ними возобновился прерванный разговор:

- Так вы от них убежали?

- Да, убежала; и они являли обо мне.

- Что такое? Извините, пожалуйста, я не совсем понял.

- Они являли обо мне, разве вы не знаете?.. в газетах...

- Аа! объявляли в газетах о том, что вы пропали?

Кухарочка закивала головой и замигала глазами. Бедная девочка! Глаза её были так красны и так распухли от слез и бессонных ночей, что, кажется, если бы сама Муза трагедии невзначай замигала, то все же это мигание было бы более уместно на её трагической физиономии, чем на изможденном личике маленькой сиделки.

- Скажите, пожалуйста, как вы надумали сюда придти.

- Видите ли, когда вы совсем ушли от них, я осталась одна-одинешенька; мне не с кем было даже посоветоваться. Жилец и вовсе не возвращался домой; я не знала, где он находится и куда вы девались. Но, вот, как-то утром, когда я... и она запнулась.

- Подслушивали у дверей, подсказал Дик.

- Ну, да, да, - и она закивала головой.- Смотрю я это в щелочку, помните, как тогда, когда вы меня поймали - и слышу, какая-то женщина - это была ваша квартирная хозяйка - рассказывает, что вы крепко захворали и что за вами некому присмотреть. М-р Брасс сказал, что это не его дело; то же самое повторила и мисс Сэлли. "Он", говорит, "веселый малый, но это", говорит, "до нас не касается". Женщина ушла от них рассерженная: я слышала, как она хлопнула дверью. Я в ту же ночь убежала из дому, пришла к вам сюда, сказалась вашей сестрой. Они мне поверили, и с тех пор я живу здесь.

- Воображаю, бедная маркизочка, до смерти измаялась, ухаживая за больным.

- Ни чуточки. Вы обо мне не беспокойтесь. Я привыкла проводить ночи без сна; а в том кресле я так славно спала у вас. А как вы говорили в бреду, как пели, сколько раз собирались выскочить из окна! Я так рада, что вам теперь лучше, господин живучий!

- Живучий, повторил Дик задумчиво.- Хорошо, что живучий. Я убежден, что еслиб не вы, маркиза, меня уже не было бы в живых.

Дик опять схватил ее за руку, не зная, как выразить ей свою благодарность. Он был еще очень слаб, и, конечно, глаза его вскоре стали бы такими же красными, как у маркизы, еслиб она не поспешила переменить разговор и не уложила его, строго-настрого запретив ему волноваться.

- Доктор велел, чтоб вы лежали покойно, чтобы никто в комнате не шумел. Отдохните немножко, а потом мы опять станем разговаривать. Я буду сидеть около вас. Попробуйте закрыть глаза, может быть заснете; вам это было бы очень полезно, уговаривала она больного. Затем она придвинула к кровати маленький столик и начала приготавливать какое-то прохладительное питье с такой ловкостью и искусством, что любой химик позавидовал бы ей. Утомившись разговорами, Дик заснул. Черезь палчаса он проснулся и спросил, который час.

- Только что пробило половина седьмого, отвечала девочка, помогая ему сесть.

- Маркиза! Дик сразу повернулся к ней и провел рукой по лбу: какая-то мысль внезапно промелькнула в его голове.- Что сталось с Китом?

- Его приговорили к ссылке, не знаю на сколько-то лет.

- И уже отправили? А мать его, что с ней?

Девочка покачала головой: она, мол, ничего о них не знает. Но если вы будете лежать покойно и обещаете, что не будете метаться, прибавила она, медленно растягивая слова, - я вам скажу что-то, - только не теперь, нет, не теперь...

- Скажите, это меня развлечет, упрашивает Дик.

- Нет, нет! - она в самом деле боится, что это может ему повредить. Я знаю лучше вас. Когда вы немножко поправитесь, тогда я расскажу.

Вследствие болезни глаза у Дика ввалились и кажутся гораздо больше, чем обыкновенно. Он так серьезно, так напряженно смотрит на девочку, что она и взаправду испугалась и умоляет его забыть о том, что она ему сказала. Но слово не воробей, вылетит - не поймаешь. Любопытство Дика возбуждено; он даже встревожился и требует, чтобы она рассказала все, как бы ни была тяжела новость, которую она собиралась ему сообщить.

- Да тут нет ничего тяжелаго и это вовсе не про вас.

- А про кого же, про кого? Вы подслушали у двери... что говорилось по-секрету, спрашивает Дик, задыхаясь от волнения.

- Да, подслушала у двери.

- В Бевись-Марксе?... разговор между Брассом и Сэлли?..

- Да, да, это самое.

Дик высвободил из-под одеяла свою костлявую руку, схватил девочку за кисть и, притянув ее к себе, велел рассказать все, без утайки. Если, мол, она не сделает этого добровольно, он силою принудить ее и тогда он не отвечает за последствия: он не может дольше выносить этой пытки. Испугавшись не на шутку крайнего возбуждения, в котором находился Дик, боясь, чтоб это тревожное ожидание не повредило ему больше, чем само известие, она тотчас же согласилась; но с условием, чтобы больной сидел покойно, не вскакивал и не метался, а не то, говорить, ей-Богу же, брошу посредине.

- Вы не можете бросить то, чего не начинали, говорит Дик. - Так начинайте же, сестрица, начинайте, милая Полли, расскажите, что и как, со всеми подробностями; умоляю вас, маркиза, не мучьте, расскажите скорей.

Она не может устоять против этой страстной мольбы и начинает рассказывать:

- Вы знаете, я спала в кухне, там, где мы с вами в карты играли. Мисс Сэлли всегда держала ключ от кухни у себя в кармане: вечером она спускалась вниз, отбирала свечку, тушила огонь, - так что я должна была впотьмах добираться до своей постели - запирала дверь, брала ключ с собой и всю ночь держала меня под замком, а утром, - очень рано, могу вас уверить, - выпускала меня на свободу. Мне бывало так страшно оставаться одной внизу, что я вам и сказать не могу. Я ужасно боялась пожара: думаю, они обо мне и не вспомнят, и я там живьем сгорю. Поэтому, если мне попадался какой нибудь заржавленный ключ, я прятала его и пробовала, - не придется ли он к двери. Ну, и один ключ, который я нашла в погребе, в куче сора, как раз пришелся.

Туть Дик не вьщержал и неистово заерзал ногами. Кухарочка тотчас же замолчала, но он успокоился и, оправдываясь тем, что на минуту забыл об уговоре, просил ее продолжать.

- Мне нечего было есть, говорила девочка.- Вы не можете себе представить, как они меня морили голодом. По ночам, когда они уже спали, я выходила из кухни и подбирала в темноте кусочки хлеба, сухариков, остававшиеся после вашего завтрака в конторе. Иногда попадались апельсинные корки - я их настаивала на воде и воображала, что пью вино. Вам не случалось пить воду, настоенную на апельсинных корках?

Дик отвечал, что нет: для него это слишком крепкий напиток, и убедительно просил ее не прерывать нить рассказа.

- Если пьешь его за вино, оно ничего себе, продолжала кухарочка, - ну, а в другой раз, кажется, что не мешало бы туда прибавить чего нибудь. Да-с, так я выползала из кухни, когда они уже спали, а иногда и раньше. И так-то вот, ночи за две перед тем, как помните, в конторе был шум, - схватили молодого человека, - я поднялась по лестнице, когда еще было довольно рано и, признаться, поглядела в щелочку - искала ключей от кладовой. Вижу, м-р Брасс и мисс Сэлли сидят у камина и о чем-то тихо переговаривают.

Дик приподнял коленями одеяло, так что образовался высокий конус, и на лице его появилось чрезвычайно озабоченное выражение. Девочка тотчас же умолкла и погрозила пальцем. Конус исчез, но озабоченное выражение лица осталось.

- Слышу, продолжала девочка, - м-р Брасс говорит мисс Сэлли: "Честное слово", говорит, "мы играем в опасную игру; она может вовлечь нас в большие неприятности, я, просто, боюсь". А она говорит ему на это - вы знаете, она с ним не церемонится. "Ты", говорит, "мокрая курица и больше ничего. Тебе бы", говорит, "быть бабой, а мне - мужчиной. Ведь ты знаешь", говорит, "что мы больше всего дохода имеем через Квильпа!" - "Это правда", говорит Брасс. "Благодаря ему, мы постоянно пускаем по-миру то одного, то другого", - "И это, говорит, верно. Что-ж за беда, если по желанию нашего главного клиента мы упечем в тартарары какого-то Кита!"

- Правда, правда, говорит м-р Брасс.- Потом они пошептались о чем-то и долго смеялись. "Ничего, мол, тут опасного нет, если только взяться за дело как следует". Наконец, м-р Брасс вытащил из кармана портмонэ. "Ну, хорошо, говорите, мы вот как сделаем. У меня как раз есть банковый билет Квильпа, в 5 ф. стерлингов. Завтра утром Кит должен придти к нашему жильцу. Когда он будет у него наверху, ты уйдешь из конторы; м-ра Ричарда я куда нибудь ушлю, зазову к себе Кита, и во время разговора незаметно суну билет в его шляпу. Я так устрою, чтобы нашел-то его в шляпе м-р Ричардь: он и будет свидетелем. "Ну, уж", говорит, "если это не поможет нам избавить Квильпа от мальчишки, так чорт его знает, что тут и делать". Мисс Сэлли засмеялась, сказала, что он хорошо придумал, и тут они встали, собираясь уходить. Я испугалась, как бы меня не поймали под дверью и убежала вниз. Вот и все.

Девочка так разволновалась сама, рассказывая эту историю, что уж не пыталась успокоить Дика, когда тот приподнялся на постели и тревожно спросил ее - говорила ли она кому нибудь о том, что подслушала у дверей.

- Кому-ж я могла говорить? Мне так было страшно, что я даже думать об этом боялась. Я надеялась, что молодого человека отпустят на свободу. Когда я тем-же манером узнала, что его обвинили в том, в чем он вовсе не был виноват, ни вас, ни жильца уже не было в доме, да к тому я все равно побоялась-бы открыть такую тайну. Когда же я пришла к вам, вы уже лежали без памяти. Какой толк вышел бы из этого, еслиб я стала вам рассказывать?

- Маркиза, промолвил Дик, стащив с головы ночной колпак и швырнув его на другой конец комнаты.- Если бы вы были так добры, вышли бы на минуту посмотреть, какая на дворе погода. Я в это время встану и оденусь.

- Что вы, Бог с вами! Да разве это возможное дело? воскликнула маленькая сиделка.

- Так надо.- Больной оглянул комнату ища чего-то глазами.- Где мое платье?

- Боже мой, как я рада, что у вас нет никакого платья!

- Сударыня... начал было Дик удивленный.

- Все дочиста заложено; надо-ж было достать денег на лекарства и разные разности. И о чем вы тужите? Ведь все равно вы так еще слабы, что не в состоянии держаться на ногах, прибавила маркиза, когда Дик в отчаянии опустился на подушку.

- Пожалуй, что вы правы, произнес Дик унылым голосом.- Что-ж мне делать, Господи? что делать?

Подумав с минуту, он решил, что прежде всего следует дать знать кому нибудь ив Гарландов. Очень вероятно, что м-р Абель еще не уезясал из конторы нотариуса. Он мигом набросал адрес на клочке бумаги, на словах описал девочке старика Гарланда и его сьша, чтоб она без труда могла узнать каждого из них и, строгона-строго наказав ей не обращаться к Чекстеру, потому что он ненавидит Кита, велел ей сейчас же бежать и как можно скорее привести к нему м-ра Абеля или его отца.

- Так-таки решительно ничего не осталось? даже и жилета нет? спросил Дик, когда девочка перед уходом оглянула комнату, желая удостовериться, что у Дика все под рукой.

- Решительно ничего.

- Славно, нечего сказать! Хоть бы зонтик был. Все-таки в случае грозы можно было бы прикрыться. Но вы поступили совершенно правильно, милая маркива. Не будь вас, я наверно отправился бы на тот свет.

XXVIII.

К счастию, девочка была из понятливых и расторопных, а то ей не сдобровать бы в этот вечер. Дик жил неподалеку от Бевис-Маркса и она легко могла, выйдя из дому, опять попасть в лапы мисс Сэлли. Она отлично это понимала и поэтому сейчас же бросилась в первый темный переулочек, лишь бы как можно скорей уйти от опасного соседства, и уже затем стала соображать, какого направления ей следует держаться. Разспрашивая о дороге то у торговки яблоками, то в маленькой лавчонке - она не решалась заходить в освещенные магазины и обращаться к нарядно одетым прохожим, боясь своим видом возбудить подозрение - после долгих мытарств, она, наконем, добралась до конторы нотариуса. Так почтовый голубь, только что выпущенный из клетки, долго кружится без толку в воздухе, пока не нападет на настоящий путь.

Она была без шляпы. На голове у неё торчал громадный чепец; когда-то, в давно прошедшие времена, в нем щеголяла мисс Сэлли, а мы знаем, каким вкусом отличались головные уборы этой почтенной особы. Огромные истоптанные башмаки то-и-дело падали с ног и затрудняли ходьбу: ей приходилось так часто и с таким трудом отыскивать их то на грязной мостовой, то в канаве и при этом ее так немилосердно давили, жали в толпе, что, дойдя до улицы, где жил нотариус, она не выдержала и расплакалась.

Однако, увидев свет в окнах конторы - "может быть я еще вовремя пришла, утешала она себя" - она забыла о своей усталости, вытерла рукой слезы, поднялась потихоньку по лестнице и заглянула в стеклянную дверь.

Чекстер стоял позади конторки, собираясь уходить. Он охорашивался: вытягивал манжетки и воротничок, стараясь придать грациозный изгиб им и украдкой расчесывал баки, любуясь ими в крошечное треугольное зеркальце. Перед гаснувшим камином стояли два господина. Судя по описанию Дика, один из них был нотариус, а другой, помоложе - он застегивал пальто - м-р Абель Гарланд. Девочка решила ожидать м-ра Абеля на улице. Так-то ей легче будет с ним говорить, да и Чекстер ничего не услышит. Она осторожно спустилась с лестницы и перешла на другую сторону улицы.

Не успела она сесть на ступеньки какого-то крыльца, как из-за угла показался пони, запряженный в маленький кабриолеть. Лошадка, видимо, капризничала: подымалась на дыбы, танцовала на месте, тянула вперед, пятилась, бросалась в стороны, останавливалась, когда хотпла, нисколько не стесняясь ни экипажем, ни управлявишм ею седоком. Поровнявшись с конторой, оедок очень ласково и почтительно крикнул:

- Ну, стой же, милая, стой.

Лошадка было остановилась, но, вероятно, сообразила, что если уступить сегодня, пожалуй, и завтра придется слушаться, и понеслась дальше. Добежав до угла, она сразу повернула назад и, уже по собственной воле, остановилась у двери конторы.

- Славная лошадка, славная, хвалил седоись, боясь высказать свое настоящее мнение, пока еще не выбрался из кабриолета, - хоть бы разок тебя отдуть как следует!

- А что она тут делала? спросил м-р Абель, сходя с лестницы и завязывая шарф вокруг шеи.

- Ажно сердце все изныло, пока доехал сюда, отвечал конюх;- такой злой бестии во всем городе не найдешь. Ну, стой же, говорят тебе!

- Она никогда не успокоится, если вы не перестанете ее бранить, заметил м-р Абель, садясь в экипаж и забирая в руки вожжи. - Лошадка отличная для того, кто умеет с ней справляться. Ее долго не запрягали, она привыкла к прежнему кучеру и теперь никого не слушается. Посмотрите, в порядке ли фонари? Завтра, в такое же время, придите за ней. Прощайте.

Лошадка рванулась раза два, но чувствуя, что ею управляеть мягкий, кроткий человек, она уступила и пошла правильной, тихой рысцой.

Так как Чекстер все время стоял у двери, девочка боялась подойти к экипажу. Теперь ей ничего не оставалось делать, как бежать за кабриолетом и кричать что есть мочи, чтобы м-р Абель остановился. Она так утомилась, догоняя его, что голос не повиновался ей и тот не слышал её зова. Положение становилось отчаянным: лошадка, как нарочно, ускорила шагь. Девочка несколько времени бежала за ними, но, чувствуя, что с калодой минутой ослабевает, она сделала последнее неимоверное усилие, вскарабкалась в экипаж, причем с ноги её соскользнул башмак - увы! на этот раз он пропал для неё безвозвратно - и села на запятки.

М-р Абель был так занять и своими мыслями, и лошадкой, что ничего этого не заметил и не воображал, что за его спиной приютился такой странный седок. Отдохнув немного от беготни, освоившись с своим положением и с мыслию, что уж не видать ей больше потерянного баипмака, маркиза придвинулась к самому его уху.

- Послушайте, сударь, сказала она.

Тот быстро повернул голову и остановил лошадь.

- Господи помилуй, что это такое? произнес он с некоторым страхом.

- Не пугайтесь, сударь, промолвила все еще запыхавшаеся девочка. - Ах, Боже мой! как я долго бежала за вами!

- Что вам от меня нужно и как вы сюда взобрались? спрашивал м-р Абель.

- Вскарабкалась сзади. Ради Бога, не останавливайте лошадь, едемте скорее в Сити. Надо спешить: дело важное. Там вас кто-то ожидает. Он нарочно меня послал, чтобы я привезла вас к нему. Велел сказать, что он все узнал о Ките, что может доказать его невиновность и спасти его.

- Что вы там говорите, дитя мое?

- Говорю истинную правду, клянусь вам честью. Пожалуйста, скорей, скорей. Я уже давно из дому. Он будет беспокоиться, подумает, что я пропала.

М-р Абель тряхнул вожжами. Из каприза ли или может быть инстинктивно симпатизируя доброму делу, лошадка пустилась во весь опор и, ни разу не наткнувшись на фонарный столбь, благополучно добежала до дому, где жил Дик, и тут, без всяких препирательств, послушалась м-ра Абеля и остановилась.

- Видите, вон его комната, сказала маркиза, указывая на елеосвещенное окно.- Идите за мной.

От природы застенчивый и даже несколько боязливый, м-р Абель не сразу репгался следовать за маркизой. Он не раз слышал, что подобные ей сирены заманивали неопытных людей в какую нибудь трущобу и там их грабили и убивали. Однако желание помочь Киту заставило его преодолеть страх: он сдал лошадь на руки стоявшему на тротуаре мальчику и, покорно вложив руку в маленькую ручку своей провожатой, стал подыматься с ней по темной, узкой лестнице.

Не мало удивился он, когда она ввела его в слабоосвещенную комнату больного, который в это время спал сладким сном.

- Как мне приятно видеть, что он лежит покойно! с жаром шепнула ему провожатая.- О, я уверена, и вы сказали бы то же самое, если бы видели его дня три тому назад!

М-р Абель ничего на это не сказал. Он старался держаться поближе к двери. Девочка словно поняла, чего он боится. Она поправила свечку и поднесла ее к постели. Больной мгновенно приподнялся на подушки и посетитель узнал в этих изможденных чертах Ричарда Сунвеллера.

- Что с вами случилось? Вы были больны? ласково и с участием спросил м-р Абель, направляясь к постели больного.

- Да, я был очень болен. Чуть не умер. Если бы не этот друг - он указал на девочку - вашего Ричарда давно уж похоронили бы. Позвольте, маркиза, еще раз пожать вашу руку. Прошу вас, сударь, садитесь.

М-р Абель сел, удивляясь, что тот величает таким титулом его маленькую провожатую.

- Я послал, сударь, за вами, начал Дикь, - впрочем она, вероятно, рассказала вам, по какому делу я решился вас беспокоить.

- Да, она говорила. Я, просто, не могу придти в себя от изумления.

- То, что вы сейчас услышите, удивигь вас еще более. Маркиза, сядьте сюда на постель и потрудитесь рассказать этому господину то, что вы мне передали час тому назад. Говорите подробно все как было. Ради Бога, сударь, не перебивайте ее.

Девочка слово-в-слово повторила рассказ. Дик не спускал глаз с гьстя и, когда та окончила, -

- Вы все слышали, сударь, сказал он.- Надеюсь, что вы не забудете этого рассказа. Я слишком еще слаб и вообще не настолько рассудителен, чтобы давать какие либо советы, но вы и ваши близкие поймут, что следует предпринять в этом деле. Об одном вас умоляю, спешите, спешите, насколько сил хватает. И так уже много времени пропало, теперь каждая минута дорога. Если она - он указал на маркизу - вам будет нужна для свидетельских показаний, вы всегда найдете ее у меня в квартире, да и я сам по некоторым причинам буду недельки две сидеть дома. Маркиза, проводите гостя. Если вы, сударь, будете терять время, глядя на меня, я никогда вам этого не прощу.

Мра Абеля нечего было упрашивать. Он сам спешил уйти. Маркиза посветила ему на лестнице и, возвратившись, сообщила Дику, что лошадка без всякого понукания понеслась вскачь.

- Отлично, сказал Дик. - Это очень мило с её стороны. С этах пор я буду ее уважать. Однако, соловья баснями не кормят. Маркиза, вы, должно быть, очбнь устали и проголодались. Пожалуйста, сбегайте вниз, купите себе чего нибудь на ужин, да кстати захватите кружку пива. Непременно принесите пиво. Мне будет так же приятно смотреть, когда вы будете его пить, как если бы я сам его пил.

Последния слова Дика были настолько убедительны, что маркиза согласилась позволить себе эту непривычную для неё роскошь. Поужинав и выпив пиво, к превеликому удовольствию Дика, маркиза подала ему приготовленное ею шпъе, убрала посуду, привела в порядок комнату и, завернувшись в старенькое одеяльце, легла у камина на ковре.

А Дик уже бредил что-то во сне.

- Разложите, разложите постель из тростника. Мы будем ждать здесь, ждать утра, бормотал он.- Спокойной ночи, маркиза.

XXIX.

Когда, на другое утро, Дик проснулся, ему показалось, что в комнате перешешываются несколько человек. Он заглянул в щелочку, между занавесками: старик Гарланд с сыном, нотариус и жилец Брасса обступили маленькую сиделку и что-то очень серьезно, хотя и тихим голосом - боясь, вероятно, его разбудить - ей говорили. Он, разумеется, сейчас же крикнул им, что эти предосторожности совершенно излишни, и все четверо подошли к его кровати. Старик Гарланд первый протянул ему руку, спрашивая о здоровье.

Дик уже собирался отвечать, что ему гораздо лучше, но что он еще чувствует большую слабость, как вдруг сиделочка, оттолкнув гостей от постели больного, прижалась к его подушке, - словно она ренновала его ко всем, - и подала ему чай, требуя, чтобы он подкрепился, прежде чем пуститься в разговоры. Дик был так голоден - ему всю ночь снились бараньи котлетки - что обрадовался и жидкому чаю с сухариками. Он обещал исполнить требование сиделки лишь на одном условии.

- Если вы, обратился он к старику Гарланду, - скажете мне чистосердечно, не поздно-ли уже...

- Что? Привести к концу задуманное вами в прошлую ночь доброе дело? Не тревожьтесь, друг мой, могу вас уверить, что время еще не ушло.

Успокоенный этим ответом, Дик с большим аппетитом принялся есть; но все-таки испытываемое им удовольствие далеко уступало тому, с каким девочка смотрела на него, когда он ел. Процедура кормления больного заключалась в следующем: левой рукой Дик подносил ко рту чашку с чаем или сухарик, а правой крепко держал руку маркизы, поминутно прерывая еду - иной раз даже не проглотив как следует кусок, чтобы пожать ее или поцеловать. Все это он проделывал очень серьезно, точно священнодействовал. Когда он отпивал из чашки или откусывал сухарь, лицо у девочки сияло счастием, но когда он тряс или целовал ей руку, по нем пробегала тень и она даже начинала плакать. Но в том и в другом случае она неизменно поворачивала голову и взглядывала на присутствующих, словно призывала их в свидетели; вы сами, мол, видите, что с ним поделаешь! На это гости с своей стороны отвечали тоже довольно красноречивым взглядом: видим, мол, вы в этом нисколько не виноваты. Эта немая сцена продолжалась все время, пока больной завтракал; он сам принимал в ней деятельное участие и едва ли можно было бы словами высказать так много, как здесь было высказано взглядами и чуть-чуть заметными жестами.

Но вот завтрак - довольно непродолжительный, правду сказать, - пришел к концу. Дик поневоле должен был довольствоваться немногим, что ему давала сиделочка, очень заботившаеся о том, чтобы не обременять желудок больного. Но не одним кормлением ограничивались её заботы. Исчезнув на минуту из комнаты и возвратившись с тазиком чистой воды, она тщательно обмыла Дику лицо и руки, причесала его, словом убрала его, как только можно было при данных обстоятельстаах; и все это она делала быстро, толково, словно взрослая нянька, ухаживающая за малым ребенком. Дик повволял ей делать с ним все, что ей угодно. Он не находил слов, чтобы выразить ей свою признательность и только следил за ней благодарным и вместе с тем изумленным взором. Исполнив свою обязанность, сестра милосердия удалилась в уголок - надо же было и ей поесть, кстати её скудный завтрак успел к этому времени остыть, а Дик отвернулся в сторону и несколько минут тряс в воздухе рукой, как будто пожимал чью-то руку.

- Господа, наконец обратился он к гостям. - Извините меня, пожалуйста. Мы, люди больные, легко утомляемся. Теперь, подкрепив немного силы, я готов вступить с вами в беседу. К несчастию, у меня в комнати мало стульев, так не угодно ли вам будет присесть на кровати.

- Чем можем быть вам полезны? ласково спросил старик Гарланд.

- Если бы вы могли вот эту особу в один миг преобразить в настоящую маркизу, я был бы вам очень благодарен, отвечал Дик.- Но так как это невозможно и к тому же тут дело идет не обо мне, а о другом, кто имеет больше прав на ваше участие, то я прошу вас сказать мне, что вы думаете предпринять.

- Да мы собственно затем и пришли, чтобы сообщить вам о наших планах, сказал жилец Брасса.- Мы боялись, что вы будете тревожиться, и не хотели начинать дела, не побеседовав предварительно с вами.

- Благодарю вас, господа. Мудреного мало, если бы я и встревожился. Каждый на моем месте беспокоился бы. Говорите-ж, господа, говорите, я не стану вас перебивать.

- Видите ли, друг мой, начал жилец Брасса, - все, что Провидению угодно было открыть вам...

- Вы говорите о том, что она сообщила. Дик указал на маркизу.

- Разумеется, о том. Так весь этот рассказ, говорю я - истинная правда; мы нисколько в этом не сомневаемся и вполне убевдены, что, если толково воспользоваться этим открьггием, можно будет сейчас же добиться освобождения Кита; но поможет-ли оно нам добраться до главного виновника злодеяния, Квильпа, - это вопрос более чем сомнительный; так, по крайней мере, уверяют лучшие юристы, к которым мы уже успели обратиться за советом. А между тем, согласитесь сами, что было бы вопиющей несправедаивоегию выпустить из рук этого негодяя. Уж если кому нибудь из участников в этом постыдном деле суждено избегнуть законной кары, так только бы не Квильпу.

- Совершенно верно, заметил Дик, - если, как вы говорите, кому нибудь суждено избегнуть кары; но я такого мнения, что, раз законы созданы для того, чтобы обуздывать пороки во мне, в другом, в третьем, каждый должен нести наказание. Ведь это ясно, как день, не правда ли?

Жилец улыбнулся: дескать, ясно-то ясно, да не совсем, и начал посвящать его в составленный ими план. Прежде всего надо было хитростью заставить прелестную Сарру выдать своих сообщников, обещая за это ее лично не трогать: пускай, мол, идет себе на все четыре стороны. нъКогда она увидит, что все уже известно и что она очень скомпрометирована в этом деле, может быть она и сдастся.

Дик с жаром протестовал против этого плана.

- Он, мол, Дик, лучше их знает этого старого козла - так он назвал Сарру. - Скорее можно сладить с Квильпом, чем с ней: ее не проймешь ни лаской, ни обещаниями, ни угрозами; вот уж-де настоящее медное сердце: его ничем не тронешь и стало быть не к чему за это браться.

Но он напрасно терял слова. Гости его находились в том возбужденном состоянии, когда человек не принимает в соображение никаких резонов, и легче было бы изменить направление ветра, чем заставить их изменить принятое решение. Жилец Брасса был как бы уполномочен говорить от лица всей компании, но это только в принципе; на деле же все говорили, все кричали в одно время; если кто и останавливался, так только для того, чтобы перевести дух и при случае снова вставить свое слово. Наконец все было высказано. Уверив на прощание больного, что они ни на минуту не теряли из виду ни семьи Кита, ни его самого и всеми силами старались добиться облегчения его участи - они не знают, что и думать о нем: так много доказательств против него - и что он, Дик, не должен ни о чем беспокоиться, так как дело в этот-же день будет улажено. Выразив ему самые искренния и горячия пожелания, старик Гарланд, нотариус и жилец Брасса ушли. Останься они еще несколько минут, с больным сделалось бы дурно и Бог знает чем все это кончилось бы.

Один м-р Абель остался в комнате Дика и с нетерпением поглядывал то на часы, то на дверь. Больной уже успел вздремнут от утомления, как вдруг его разбудил какой-то странный шум за дверью: словно кто-то, поднявшись по лестнице, спустил с плеч такую тяжелую ношу, что дом зашатался, а на камине затанцовали стклянки с лекарствами. М-р Абель бросился отворить дверь: за порогом стоял здоровенный разносчикь; он, подбоченясь, смотрел на принесенную им огромную корзину. Ее сейчас же втащили в комнату, распаковали, и Боже! чего только в ней не оказалось: чай, кофе, вино, сухари, апельсины, виноград, очищенные куры, заливное из телячьих ножек, аррорут, саго, словом все, что доктора предписывают для подкрепления сил выздоравливающаго. Кухарочка, во всю свою жизнь ничего подобного не видавшая, разве только в бакалейных лавках, остолбенела от восторга и изумления. У неё слюнки текли при виде всех этих деликатесов. По сочувствию, вероятно, увлажнились и глаза: как стояла она в одном башмаке, так и застыла в этой позе. А м-р Абель возился вместе с разносчиком около корвины: они быстро ее опорожнили; а тут, откуда ни возьмись, пожилая почтенная дама, очень приятной наружности - она появилась внезапно, словно тоже вышла из корзины, размеры которой кстати же допускали эту возможност - неслышно, на цыпочках, засуетилась по комнате: стала накладыват студень в чайные чашки, варить суп из курицы в маленьких кастрюльках, чистила апельсины и разрезывала их на маленькие кусочки, поила девочку вином и давала ей пробовать разные разности, пока и для неё приготовлялось нечто более существенное. Все это случилось так неожиданно и носило такой сказочный характер, что Дик не в силах был совладать со всеми этими впечатлениями: поев студня и уничтожив два апельсина, он поглядел, как разносчик вынес из комнаты пустую корзину, оставив все её содержимое для его, Дика, собственного употребления и, опустившись на подушки, заснул.

А между тем жилец Брасса, нотариус и старик Гарланд не теряли времени: они отправились в какую-то кофейню и оттуда послали к мисс Сэлли, приглашая ее, в самых таинственных, лаконических выражениях, явиться туда как можно скорее: один, мол, неизвестный друг желает с ней посоветоваться о весьма важном деле. Поручение было так точно и проворно исполнено, что не прошло и десяти минут после возвращения посланного, как доложили о прибытии мисс Брасс.

- Прошу вас, садитесь, сударыня, вежливо встретил ее жилец.

Он был один в зале.

Мисс Брасс опустилась на стул, холодная, непреклонная, как статуя. Повидимому, она не мало удивлялась тому, что анонимный корреспондент оказался их жилец.

- Вы, конечно, никак не ожидали, что увидите именно меня, заметил он.

- Признаться, я об этом и не думала, отвечала красавица, - я знала, что меня зовут по делу, и этого для меня достаточно. Если это насчет квартиры, так вы, конечно, или заплатите деньги, или уведомите моего брата о том, что желаете ее оставить тут не может встретиться никаких затруднений. Вы ответственное лицо и в данном случае решительно все равно - пришлете ли вы деньги или отказ от квартиры, это будет одинаково законно.

- Я вам очень благодарен за ваше доброе обо мне мнение и совершенно с вами согласен, но приглашал-то я вас совсем по иному делу, возразил жилец.

- А! По какому-ж это? Вероятно, по какому нибудь судебному делу?

- Вы угадали. Это дело не минет суда.

- Отлично. Вам нет надобности обращаться к моему брату. Я могу выслушать и дам вам совет не хуже его самого.

- Так как в этом деле, кроме меня, заинтересованы и другия лица, то лучше будет, если мы поговорим все сообща, заметил жилец и отворил дверь во внутренния комнаты.- Господа, сказал он, - мисс Брасс здесь.

Вошел нотариус и старик Гарланд. Взяв по стулу, каждый из них сел около жильца, один по правую, другой по левую его сторону, образовав как бы цепь вокруг прелестной мисс Сэлли и притиснув ее в самый уголок. Если бы на её месте был брат ея, Самсон, он непременно обнаружил бы некоторое беспокойство, но с нея, как с гуся вода: сидит себе, не шелохнется, только табачок нюхает.

- Мисс Брасс, промолвил нотариус - в эту критическую минуту он взял на себя труд держать речь, - Мисс Брасс, мы с вами люди одной профессии, поэтому нам не трудно будет с нескольких слов понять друг друга. Вы недавно объявляли в газетах о том, что от вас сбежала прислуга?

- Ну, так что-ж?

И мисс Сэлли внезапно покраснела.

- Сударыня, прислуга ваша найдена.

Нотариус вынул платок из кармана и встряхнул его.

- А кто ее нашел? поспешила спросить мисс Сэлли.

- Мы, мы трое, сударыня. И нашли мы ее только в прошлую ночь, а то вы и раньше узнали бы от нас об этом происшествии.

- Ну, теперь, когда я узнала от вас об этом происшествии, что-ж вы мне скажете? Мисс Брасс воинственно скрестила руки на груди, словно решила не сдаваться ни под каким видом.- Верно что нибудь такое, что вам взбрело в голову по поводу этой девчонки? А попробуйте-ка доказать, попробуйте. Вы говорите, что нашли мою прислугу, а я вам скажу, что эта прислуга хитрая тварь, лгунья, воровка, распутница, каких свет не производил. Она здесь, с вами? вдруг спросила мисс Брасс, зорко оглядываясь вокруг.

- Нет, не с нами, но во всяком случае в верном месте, отвечал нотариус.

- А! Уж, конечно, с этих пор она будет в верном месте! промолвила мисс Сэлли и с такой злостью захватила пальцами щепотку табаку, точно ущипнула за нос свою кухарочку.

- Надеюсь. А скажите, пожалуйста, когда вы спохватились, что её нет в доме, вам не приходило в голову, что у кухонной двери могло быть два ключа?

Мисс Сэлли еще раз понюхала табаку и, наклонив голову на бок, с большим лукавством взглянула на нотариуса, хотя рот её и искривился судорогой.

- Что у неё был свой ключ от кухни, в которой вы ее запирали? продолжал нотариус.- С помощью этого ключа она ночью выходила из своего заточения и именно в то время, когда вы были уверены, что она спит, она бродила по комнатам и слышала ваши интимные совещания с братом и, между прочим и тот разговор - она сегодня же повторит его перед судьей в вашем присутствии, - который вы вели с ним накануне злосчастного дня, когда, благодаря гнуснейшему заговору, такому гнусному, что для него даже нельая подыскать подходящего названия, молодой человек, пользовавшийся прекрасной репутацией, был обвинен в воровстве.

Сэлли потянула еще щепотку. Хотя лицо её было совершенно спокойно, но видно было, что и на нее напали врасплох: она думала, что ее будут обвинять совсем в ином.

- Ну, полноте запираться, мисс Брасс. Я знаю, что вы отлично владеете собой, но ведь вы видите, что ваши гнусные козни, благодаря случайности, на которую вы никак не рассчитывали, раскрыты и двое зачинщиков должны быть привлечены к суду. Вам известно, какое наказание ожидает преступников, так что совершенно лишнее об этом распространяться. Но я хочу вам сделать одно предложение. Вы имеете честь быть сестрой величайшего в мире негодяя, которого ожидает виселица, и, как ни прискорбно, что приходится говорить это даме, я должен заметить, что вы вполне достойны вашего братца. Но в сообществе с вами находится еще одно лицо, по имени Квильп, первый зачинщик этого дьявольского дела. Я его считаю худшим из вас трех. Так вот для того, чтобы предать этого мерзавца в руки правосудия, я прошу вас рассказать все, как было. Если вы согласитесь на наше предложение, я гарантирую вам полнейшую бевопасность: ведь нельзя же сказать, чтобы теперешнее ваше положение было завидное. Брату же вашему это признание никоим образом повредить не может, так как против вас обоих мы имеем явные улики. Предупреждаю вас, что мы это делаем не из сострадания к вам - вы его решительно ничем не заслужили, - а по необходимости и советую вам, в видах вашей же пользы, не противиться нашему желанию. Однако, время идет, а в таком деле минуты на счету, сказал нотариус, взглянув на часы, - прошу вас, сударыня, не медля решиться на что нибудь.

Мисс Брасс посмотрела, улыбаясь, на всех троих по очереди, потянула еще несколько щепотокь, выскребла из табакерки последния крошки, спрятала ее в карман и, обращаясь к нотариусу:

- Так, стало быть, я сейчас же должна или принять ваше предложение, или отвергнуть его? спросила она.

- Да, отвечал Визерден.

Прелестная дама уже открыла рот, собираясь что-то сказать, но в эту минуту живо распахнулась дверь и показалась голова Самсона Брасса.

- Извините, пожалуйста; погодите минуточку, заторопился он, входя в комнату.

Не обращая никакого внимания на всеобщее изумление, он запер за собою дверь, униженно поцеловал кончики грязнейшей перчатки и отвесил поклон, изгибаясь чуть не до земли.

- Сарра, помолчи немного, дай мне сказать хоть словечко.

- Господа, обратился он к присутствующим.- Вы, пожалуй, не поверили бы, если бы я попытался выразить перед вами то удовольствие, которое я испытываю при виде такого полнейшего единомыслия и единодушие между такими почтенными джентльменами; как вы. Но, хотя я и несчастный человек и преступник, если только подобные выражения уместны в таком избранном обществе, у меня тоже есть чувства. Чувства присущи всем людям, сказа.тгь какой-то поэт. Если бы свинья высказала эту великую истину, то и она, благодаря ей, заслужила бы венец бессмертия.

- Если ты еще не совсем потерял рассудок, перестань молоть вздор, резко остановила его сестра.

- Благодарю тебя, милая Сарра. Я знаю, что мне нужно, душа моя, и поэтому беру на себя смелость говорить-то, что мне нужно. Мистер Визерден, у вас из кармана платокь падает. Позвольте мне, сударь.

Брасс подошел было к нотариусу, желая прислужиться, но тот с отвращением отодвинулся от него: не говоря уже о природной прелести, которой отличалась физиономия стряпчаго, лицо его было все рсцарапано, один глаз закрыт зеленой повязкой, шляпа совершенно измята, исковеркана. Он остановился на полпути и оглянул всех, жалостливо улыбаясь.

- Он отворачивается от меня, промолвил он, - как будто я собираюсь возложить раскаленные уголья на его голову. Но что-ж делать! Когда дом рушится, все крысы из него бегут, - если только мне позволено употребить такое выражение, говоря о господине, которого я бесконечно люблю и уважаю. Что касается, господа, разговора, который вы только что изволили вести с моей сестрой, - я видел, как она шла сюда, удивился, для чего это ей понадобилось и... смею ли признаться?.. я от природы несколько подозрительного характера, последовав за ней, все подслушал у двери.

- Если ты еще не совсем сошел с ума, так замолчи, не говори больше ни слова, опять обрезала его сестра.

- От всей души благодарю тебя, милая Сарра, возразил Брасс все с той же изысканной вежливостью, - но тем не менее я буду продолжать: м-р Визерден, так как мы с вами принадлежим к одной профессии - я уже не говорю о моем жилъце, пользовавшемся, так сказать, гостеприимством под моим кровом, - вы бы, кажется, могли сначала обратиться ко мне с вашим предложением. Позвольте мне, милостивый государь, воскликнул он, заметив, что нотариус готовится перебить его, - позвольте мне высказатьсядо конца. Если вы сделаете мне одолжение, вигляните сюда, - Брасс приподнял зеленую повязку и открыл страшно отекший глаз, - и на мое лицо, вы, конечно, удивитесь и спросите, откуда все эти ссадины и царапины и почему шляпа моя скомкана. Я вам отвечу, господа, и он свирепо ударил кулаком по шляпе, - что все это дело рук Квильпа.

Присутствующие молча переглянулись друг с другом.

- Я вам отвечу, господа, что все это дело рук Квильпа, повторил Брасс, глядя в сторону сестры, словно он к ней обращался с своей речью.

Он говорил со злостью, брюзжал, что весьма противоречило его обычному мягкому, вкрадчивому тону.

- Того самого Квильпа, который заманил меня в свою адскую берлогу, заставил пить настоящий огонь и наслаждался моими мучениями: смеялся, когда я палил себе глотку и, пробираясь по двору в темноте, спотыкался на каждом шагу и калечил себя; того самого Квильпа, который никогда не обращался со мной иначе, как с собакой. В последнее время я еще больше прежнего возненавидел его! он сам затеял это дело, первый подал мысль, а теперь отказывается от всякого участия в нем, притворяется, будто в первый раз о нем слышит. Я не доверяю ему ни на каплю. Когда на него находит бешенство, он становится настоящим зверем: он способен убить меня, забывая о своей собственной опасности, лишь бы вдоволь насладиться моими терзаниями. А как вы думаете, господа, к чему клонится моя речь? вдруг спросил Брасс.

Он схватился за шляпу и, спустив на глаз зеленоватую повязку, в припадке раболепства, нагнулся буквально до земли.

- Вы не догадываетесь?

Никто не произнес ни слова. С минуту Брасс стоял молча, ухмыляясь, точно отпустил нивесть какую милую шутку.

- А вот к чему, господа, продолжал он немного погодя.- Если истина всплыла наружу, в чем, впрочем, и сомневаться нельзя - истина великое дело, господа, хотя мы и не всегда рады ей, как не радуемся великим явлениям природы, например, грозе, когда она разражается над нашей головой, - если, говорю я, она вполне выяснилась в этом деле, так уж лучше я его упеку, чем он меня; если один из нас должен побить другого, пусть лучше на моей стороне будета победа. Милая Сарра, дело вряд ли дойдет до тебя, это я о себе хлопочу.

Тут м-р Брасс поспешил рассказать всю историю. Он не жалел красок, расписывая своего главного клиента, себя же выставил святым, хотя, разумеется, и подверженным человеческим слабостям, и закончил речь следующей тирадой:

- Господа, я не люблю делать дело наполовину. Я готов на все, по пословице; попался на гропгь, плати алтын. Делайте со мной что хотите, везите куда хотите. Если желаете иметь от меня письменные показания, я сейчас же, тут, при вас, настрочу их. Я уверен, что вы пощадите меня, потому что вы люди благородвые и великодушные. Ведь я по необходимости вошел в сделку с Квильпом - если нужда не знает законов, то люди закона очень часто знают нужду - по необходимости же теперь все выдаю вам, а также и потому еще, что у меня давно уже накипело на сердце. Господа, прошу вас, накажите Квильпа со всей строгостью закона, затопчите его ногами, смелите в порошок. Все это он долгое время проделывал со мной.

Тут Самсон прервал поток своего негодования и снова так униженно поцеловал перчатку, как это делают только трусы и приживальщики.

- И это, это мой брат! наконец вымолвила мисс Брасс, подымая голову, которую до тех пор подпирала рукой, и с горькой усмешкой оглядывая его с головы до ног. - Это мой брат, для которого я так много трудилась, которого я все-таки считала мужчиной.

- Сарра, душа моя, не мешай этим господам. Ты ошиблась в рассчете и поэтому не знаешь, что говоришь, и еще больше выдаешь себя, сказал Брасс, слегка потирая руки.

- Я насквозь тебя вижу. Ты боялся, чтобы я не предупредила тебя. Этакой жалкий трус! Неужели же он думал, что я выдам себя? Да пусть бы они хоть двадцать лет кряду уговаривали меня, я отвечала бы презрением на все их рассказы и не поддалась бы ни за что в мире.

- Хи, хи, хихикал Брасс.- Он так низко пал, раболепствуя перед этими господами, что, точно, можно было подумать, он с сестрой поменялся ролями и передал ей ничтожную частичку мужества, которая предполагается в каждом мужчине.- Хи, хи, это тебе так кажется, Сарра, а пришлось бы решать, поверь, дружище, и ты не устояла бы. Ты, конечно, не забыла правила, которое проповедывала старая лисица - я говорю о нашем почтенном родителе, господа - "относись с подозрением к каждому человеку". Этим правилом следует руководствоваться всю жизнь. Если тогда, как я отворил дверь, ты еще не решалась признаться во всем, чтобы избегнуть суда, то уж в настоящую-то минуту дело наверно было бы покончено. Поэтому я и поспешил взять на себя весь труд и срам. Господа - яко бы взволнованным голосом обратился он к присутствующим - пусть весь срам - если только здесь может быть о нем речь - падет на меня: женщину следует щадить в подобных случаях.

Не смотря на все наше уважение к мудрости самого Брасса и главным образом к авторитету его великого предка, проповедывавшего такое возвышенное правило, которому потомок его, по собственному признанию, неуклонно следовал в жизни, мы осмеливаемся высказать некоторое сомнение насчет целесообразности этого принципа в его применении к житейсюш делам. Наше сомнение является чем-то чудовшцным по своей смелости, если принять в соображение, что вышеупомянутый принцип всегда служил и до сего дня служить путеводной звездой, компасом для великого множества людей, так называемых знатоков света, людей-дельцов, хитрых каналий, прошедших сквозь огонь и воду, и все-таки мы остаемся при нашем сомнении и даже постараемся подтвердить его примером, находящимся тут же, под рукой, а именно: если бы Брасс не был так подозрителен, не бежал бы за сестрой по пятам и не подслушивал бы у дверей, а предоставил бы ей самой выпутаться из беды, как она знает, или, подслушав, не бросился бы, вследствие все той же зависти и подозрительности, вперед, чтобы предупредить её показания, очень может быть, что она умнее повела бы дело и в конце концов для него же было бы лучше. Так-то всегда бывает и с знатоками света, которые от колыбели и до могилы ходят закованные в броню. Эта броня, яко бы защищающая их от бед, отстраняет от них и все доброе, не говоря уже о том, как неудобно и в сущности нелепо носить постоянно тяжелую кольчугу и вечно быть настороже, не выпуская из рук микроскопа.

Посоветовавшись наскоро с приятелями, нотариус указал Брассу на письменный стол и предложил ему, если он желает, записать свои показания. Вместе с тем он счел необходимым предупредить его, что он должен будет отправиться с ними к мировому судье, но что они предоставляют ему полную свободу говорить и поступать как ему угодно.

- Господа, сказал Брасс, снимая перчатки и в душе пресмыкаясь перед решителями своей судьбы.- Поверьте мне, я постараюсь заслужить снисходительность, которая будет мне оказана. Без этой снисходительности мое положение теперь, раз все уже открыто, оказалось бы гораздо хуже, чем остальных обвиняемых, поэтому вы можете положиться на меня: я чистосердечно признаюсь во всем. Мистер Визерден, я чувствую, что слабею. Будьте так любезны, велите подать стакан чего нибудь горяченького с примесью каких нибудь пряностей. Не смотря на стрясшуюся надо мной беду, я с удовольствием, хотя и с некоторой грустью выпью за ваше здоровье. Ах, господа, и Брасс печально обвел вокруг глазами, - а я надеялся, что не сегодня - завтра, вы все трое удостоите мой скромный дом вашим посещением. Но увы! надежды призрачны.

Брасс так расчувствовался, что уже мы в состоянии был ни говорить, ни писать, пока не принесли подкрепительнаго. Не смотря на свое волнение, он хватил его через меру и тогда уже взялся за перо.

В то время, как он писал, прелестная Сарра ходила по комнате большими, мужскими шагами, складывая руки то на груди, то за спиной. Иной раз она останавливалась, вынимала из кармана пустую табакерку и грызла крышку. Утомившись ходьбой, она присела на стул у двери и заснула.

Есть некоторое основание предполагать, что она только притворялась спящей: когда наступили сумерки, она незаметно улизнула из комнаты. Ушла-ли она в бодрствующем или сонамбулическом состоянии - вопрос так и остался не решенным. Но на одном пункте - и самом главном, конечно, - все сходились: в каком бы состоянии она ни ушла, назад она не вернулась.

Мы сказали, что наступили сумерки, поэтому можете судить, как пространны были письменные излияния Брасса. Когда он окончил, приятели наняли извозчика и свезли его к мировому судье. Тот принял его с распростертыми осъятиями и посадил на ключ, чтобы иметь удовольствие побеседовать с ним на следующее утро; приятелей же он уверил, что сейчас будет выдано приказание арестовать Квильпа и пойдет обо всем этом деле представление государственному секретарю. К счастию, он в городе и Кита не замедлят освободить.

Казалось бы, пришел конец всем злодеяниям Квильпа. Немезида, медленно влачащая ноги, в особенности в тех случаях, когда ей приходигся иметь дело с наиболее тяжкими преступлениями, напала на его след. Теперь она верным глазом идет по его пятам и вот-вот сейчас настегнет жертву, в неведении своем победоносно шествующую вперед.

Покончив с этим делом, приятели отправились к Дику. Больной настолько уже оправился, что мог целые полчаса провести сидя и весело разговаривая. Мать м-ра Абеля ушла незадолго перед тем, сам же он остался около больного. Приятели рассказали Дику о своих похождениях, а затем оба, Гарланд и жилец Брасса, вероятно сговорившись заранее, удалились; остался только нотариус.

- Так как вам теперь значительно лучше, сказал он, присев на постель больного, - я хочу сообщить вам одну новость, дошедшую до меня официальным путем.

Лицо у Дика сразу осунулось: ему вовсе не улыбалась перспектива услышать какую бы то ни было, касающуюся его, новость из уст человека, принадлежащего к судебному ведомству. Может быть, по ассоциации идей, ему представились некоторые, неоплаченные им счета: он уже не раз по этому поводу получал уирожающия письма.

- Надеюсь, сударь, что эта новость не из особенно неприятных... заметил он.

- Если бы она была из неприятных, я выбрал бы более подходящее время, чтобы вам сообщить о ней. Прежде всего позвольте мне уверить вас, что друзья мои, посетившие вас сегодня, ничего не знают об этом деле. Они сами пожелали услужить вам, как больному, быть вам полезными, вот и все. Мне кажется, что такому легкомысленному, беззаботному человеку, как вы, не мешает это знать.

Дик поблагодарил, согласившись, что знать не мешаеть.

- Я уже и прежде наводил о вас справки, никак не ожидая, что случай сведет нас при таких удивительных обстоятельствах, продолжал нотариус.- Вы, кажется, приходитесь племянником Ребекке Сунвеллер, старой деве, умершей в Девоншире?

- Умершей? воскликнул Дшсь, озадаченный этой неожиданной новостью.

- Да, умершей. Если бы племянник не был беспутный юноша, тетенька оставила бы ему в наследство 25, 000 фунтов стерлингов, - так, по крайней мере, сказано в завещании, а я не имею основания сомневаться в его подлинности. Теперь же вы будете получать пожизненную ренту в размере 1,500 фунтов стерлингов в год. Но ведь и это, кажется, недурно, стало быть вас все-таки можно поздравить.

- Еще бы, говорил Дик, и смеясь, и рыдая в одно и тоже время.- Значит, мы еще, с Божьей помощью, успеем из бедной маркизы сделать ученую. Она будет ходить в шелковых платьях, у неё будут лишния деньжонки, не сойти мне с этого места...

XXX.

Ничего не зная о происшествиях, вполне правдиво переданных нами в последней главе - ему даже не снилось, что под него подкапываются: дело велось в большой тайне, с целью отнять у него всякую вовможность скрыться - Квильп благодушествовал в своей холостой квартире, радуясь, что его козни увенчались полнейшим успехом. Он уже третий день сидел дома, сводя какие-то счеты - занятие, требующее уединения и полного спокойствия.

Это было как раз на другой дев после исповеди Брасса, стало быть арест Квильпа был не за горами, но он и не подозревал, что грозная туча уже нависла над его головой и готова сейчас разразиться: он был очень весел в этот день. Когда рассчеты начинали ему надоедать и он боялся, как бы слишком усидчивое занятие не отозвалось вредно на его драгоценном здоровье, он принимался визжать, кричать, выть, словом, развлекался по-своему.

Ему, по обыкновению, прислуживал Том. Он сидел на корточках, по-лягушечьи, перед огнем, и когда хозяин его отворачивался в сторону, он передразнивал его, с большим искусством копируя его гримасы. Фигура стояла на своем месте. Все лицо её было в пятнах, выжженных раскаленной кочергой, в носу торчал большой гвоздь и, тем не менее, она продолжала улыбаться, как истый мученик, и своей кротостью вызывала новые оскорбления и пытки со стороны мучителя.

Погода стояла самая неприветливая: в лучших, возвышенных частях города было темно, сыро, холодно, на болотистой же пристани густой туман заполонил все уголки. В двух шагах ничего не было видно; даже свет от расставленных на реке маяков не мог проникнуть сквозь эту пелену и, если бы не пронизывающая сырость, да повременам раздающийся крик боцмана, сбившагося с пути, можно было бы и не подозревать существования по близости реки.

Хотя туман почти неподвижно стоял в воздухе, но он проникал всюду: сквозь шубу, сквозь платье, холодил самые кости. К чему не притронься - все мокрое, липкое. Лишь огонь весело трещал и прыгал, не обращая на него внимания. В такую погоду приятно сидеть дома, греясь у огня и слушая рассказы о путешественниках, заблудившихся во время тумана в степи или на болоте. В такую погоду мы больше, чем когда либо любим и ценим домашний очагь.

Мы уже знаем, что карлик предпочитал и жить в одиночестве, и наслаждаться в одиночестве, когда на него нападал такой стих. Он был очень рад, что дурная погода застала его дома, велел мальчику положить полную печку угольев и решил, что на сегодня заниматься баста, будем веселиться.

С этой целью он зажег цельные свечи, размешал хорошенько огонь и, пообедав бифштексом, который приготовил сам - в роде того, как дикие и людоеды приготовляют мясо - сварил огромную чашу пунша и закурил трубку, располагая весело провести вечер.

Вдруг послышался легонький стук в дверь. Потом еще и еще раз. Квильп отворил форточку, высунул голрву и спросил:

- Кто там?

- Это я, Квильп, отвечал женский голос.

- Вы? вскричал карлик, вытягивая шею, чтобы лучше разглядеть пришедшую.- А зачем вы сюда пришли? Кто вам позволил подходить к жилищу людоеда, негодница вы этакая?

- Не сердитесь на меня, я пришла к вам с вестями, говорила жена.

- Какие вести, хорошие или дурные? Может, такие, что от радости подпрыгнешь до потолка и щелкнешь пальцами? Уж не умерла ли милая старушка?

- Я не знаю, какие вести, хорошие или дурные.

- А! стало быть она жива. Стало быть не о ней вдет речь; ну, так уходите домой, уходите, зловещия птица.

- К вам есть письмо...

- Бросьте его в окно и убирайтесь прочь, не то я сам выйду и исцарапаю вам все лицо, перебил ее Квильп.

- Выслушайте меня, Квильп, прошу вас, кротко, со слезами на глазах, молила жена.

- Ну, что там? говорите, да живее, ворчал карлик, злобно ухмыляясь.

- Это письмо принес к нам в дом какой-то мальчик сегодня после обеда. Он не знал, от кого оно: ему только велели снести его по адресу, чтобы его сейчас же отправили к вам: письмо, мол, очень важное. Ради Бога, Квильп, впустите меня в комнату, взмолилась она, когда карлик протянул руку, чтобы схватить письмо. - Я вся промокла и иззябла. Сколько раз я сбивалась с дороги, пробираясь к вам в тумане. Даю вам слово, что как только просушу платъе и согреюсь, так и уйду.

Милый супрут колебался с минуту, но, рассудив, что может быть с ней же придется послат ответ на письмо, запер окно, отворил дверь и приказал ей войти. Жена охотно повиновалась этому приказанию. Юркнукь в комнату, она стала перед печкой на колени, стараясь согреть окоченевщие члены, и подала своему властелину пакет.

- Я очень рад, что вы промокли, сказал карлик, вырывая у неё из рук письмо и отвратительно косясь на нее, - я очень рад, что вы иззябли, я очень рад, что вы сбились с дороги и что глаза у вас красны от слез. Сердце мое ликует, когда я гляжу на ваш съежившийся носик.

- О, Квильп, как это жестоко с вашей стороны. Жена рыдала.

- Что, матушка, вы собирались меня похоронить, когда я еще, слава Богу, жив; думали, что на мои денежки будете кутить, выйдете замуж за любимого человека, ха, ха, ха! насмехался Квильп, делая невообразимые гримасы.

Бедная женщина ничего не отвечала на эти упреки; она продолжала греть руки у огня и только, к удовольствию муженька, сильнее и сильнее плакала. Наслаждаясь её слевами, карлик нечаянно заметил, что эти слезы доставляют удовольствие не ему одному: Том Скотть тоже, видимо, забавлялся печальным зрелищем. Недолго думая, карлик, не имевший ни малейшего желания делиться с ним своею радостью, схватил его за шиворот, поволок к двери и, после непродолжительной схватки, вышвырнул его во двор. Как только дверь за Квильпом затворилась, мальчишка стал на голову, в таком положении прогулялся до самого окна, заглянул в него - если можно так выраэиться - сапогами и даже, на подобие Бенши (Шотландская фея.), побренчал ими по стеклу. Квильп с своей стороны не терял времени. Он схватил свою неизменную кочергу, спрятался за дверью и, улучив минуту, угостил своего молодого друга такими недвусмысленными любезностями, что тот мгновенно исчез, оставив хозяина победителем на поле брани.

- Теперь, покончив с этим делом, можно приняться и за письмо, сказал карлик. - Гм! Рука как будто мне знакома, пробормотал он, разглядывая адрес. - Ба! да кто же, кроме очаровательной Сэлли, может так писать!

Ош" открыл письмо и прочел следующия строки, написанные красивым, круглым, деловым почерком:

"Сомми струсил, соблазнился обещаниями и выдал нас. Все открыто. Вам бы следовало поскорее убраться из вашего дома, так как не сегодня-завтра он будет подвергнуть обыску. Все делалось втихомолку, чтобы вас застать врасплох. Не теряйте времени, последуйте моему примеру: меня нигде не найдут; скройтесь так, чтобы и вас не нашли.

"С. Б., еще недавно жительствовавшая в Б.-М."

Для того, чтобы дать верное понятие о том, что делалось с лицом Квилъпа, как оно менялось, пока он читал и перечитывал письмо, надо было бы выдумать новый язык: ни один из тех, которые употребляются людьми, не в состоянии был бы этого передать. Он долгое время молчал. С женой его чуть не сделался удар от беспокойства и испуга.

- Лишь бы мне добыть его сюда! Лишь бы мне до быть его сюда! еле выговорил он наконец.

- О, Квильп, скажите, что случилось, на кого это вы так сердитесь? спрашивала жена.

- Я бы утопил его, продолжал муж, не обращая на нее внимания.- Эта смерть слишком для него легкая, слишком короткая, но зато как удобно: река под рукой. Ах, если бы он был тут! Я бы шутя, по-приятельски, подвел его к реке, держа его на пуговицу, и вдруг столкнул бы его в воду. Говорят, что утопленники три раза всплывають наверх. О, видеть его троекратное появление на поверхности воды и поемеяться ему прямо в лицо! Какое это было бы наслаждение!

- Квильп, что случилось, какое несчаегие вам грозить? бормотала жена, осмелившаеся дотронуться до его плеча.

Она была так напугана ужасной картиной, которую он вслух рисовал в своем воображении, что её голоса почти не было слышно, когда она его спрашивала.

- Этакая дохлятина! продолжал Квильп медленно и судорожно потпрая руки. - Я считал себя вполне огражденным от измены с его стороны; думал, что он из трусости и холопства будет молчат. О, Брасс, Брасс! милый, дорогой, верный, любезный друг! Лишь бы мне добыть тебя сюда!

Когда он произносил этогь монолог, жена отошла в сторону; чтобы он не думал, что она его подслушивает. Но вот она опять решилась было подойти к нему. Он не дал ей времени: бросился к двери и позвал Тома. Тот, помня последнюю трепку, поспешил на зов.

- На, возьми ее и отведи домой, крикнул он, втащив его в комнату.- И не приходи сюда до тех пор, пока не увидишь меня или не услышишь обо мне. Понимаешь? Завтра здесь все будет заперто.

Том угрюмо кивнул головой и сделал знак г-же Квильп, чтобы она шла вперед.

- А вы, обратился он к жене, - не вздумайте расспрашивать, разузнавать и вообще не смейте и заикаться обо мне. Не беспокойтесь, я не умру, если только это может служить вам утешением. Он будет о вас заботиться.

- Прошу вас, Квильп, скажите хоть слово, в чем дело, куда вы отправляетесь?

- Лучше уходите, а то и сами не рады будете, промолвил Квильп, схватив ее за руку.

- Да нет, скажите, вам грозит какая нибудь опасность?

- Как бы не так. Любопытны вы больно. Я уж вам сказал, что вам следует делать и горе вам если вы хоть на волос не исполните моих приказаний. Что-ж вы не уходите?

- Сейчась, сейчас. Я уже ухожу, только... запнулась жена, - ответьте мне, ради Бога, на один вопрос: имеет ли это письмо какое нибудь отношение к милой Нелли. Мне непременно надо это знать. Вы не можете себе представить, как меня и днем, и ночью терзаеть совесть: я не могу забыть, что обманула милаго ребенка. Может быть я очень повредила ей этим обманом, но я все это делала ради вас, Квильп. Так скажите же.

Разозленный муж, не говоря ни слова, с таким бешенством схватил свое неизменное оружие, что Том счел нужным насильно увести его жену. И хорошо он сделал. Карлик безумствовал; бежал за ними чуть не до самого переулка и, только благодаря все более и более сгущавшемуся туману, скрывшему наконец бежавших из его глаз, он не настиг их и не попотчивал кочергой.

- Нынче очень удобно путешествовать инкогнито, говорил он, медленно возвращаясь назад; он задыхался от беготни. - Надо, однако, осмотреть мои владения. Ворота слишком гостеприимно раскрыты.

Он поналег на них всей своей исполинской силой, запер обе половинки, глубоко осевшие в грязи, и заложил их огромным засовом; затем откинул всклокоченные волосы, заслонявшие ему глаза, и попробовал, хорошо ли запер. Хорошо; с этой стороны его жилище неприступно.

- Забор, отделяющий мою пристань от соседней, довольно низок. Я легко могу перелезть через него и скрыться в заднем переулке, рассуяедал карлик.- Надо хорошо знать это прелестное местечко, чтобы выбраться отсюда в такую ночь, как эта. Едва ли кто отважится подойти к моим владениям, пока не подымется туман.

К этому времени темнота и туман до такой степени увеличились, что он только ощупью мог добраться до своего логовища. Он посидел немного у огня, раздумывая о чем-то, и стал собираться в дорогу.

Набивая себе карманы самыми необходимыми вещами, он не переставал бормотать сквозь стиснутые зубы, которых не разжимал с тех пор, как прочел письмо Сэлли.

- О, Самсон, о, милый, достойный друг! Если бы только мне довелось сжать тебя в моих объятиях, сдавить тебе ребра, уж я-б тебе не дал пощады, можешь быть уверен. Если только судьба еще раз сведет нас с тобой, ты останешься доволен этим свиданием, ты долго будешь его помнить. И ведь выбрал же какую минуту, когда все шло как по маслу; нашел время каяться, трус-адвокатишка. Лишь бы нам еще раз встретиться лицом к лицу в этой самой комнате, уж одному бы из нас не сдобровать, мой милый.

Он остановился, поднес к губам кастрюлю с пуншем и долго и жадно пил из нея, точно это был не ром, а вода, которой он освежал пересохшее небо. Затем он продолжал и свои сборы, и свой монолог.

- А Сэлли-то, Сэлли о чем думала, - и глава у него вспыхнули.

- И ведь умная, решительная женщина. Спала она в то время или на нее столбняк нашел? Она должна была заколоть его кинжалом, отравить, как только увидела, куда он гнет. И для чего предупреждать, когда уж поздно? Кабы знать, что у него было на уме, когда он намедни сидел вон там, в углу: рожа бледная, искривленная, рыжие волосы торчком, так теперь бы уж этому сердцу не трепетать в груди. Раэве нет таких снадобьев, что усыпляють людей, нет огня, чтобы сжечь ненавистного человека!

Он еще раз припал к кастрюле и опять заговорил, сидя на корточках перед огнем, освещавшим его свирепую, искаженную от злости физиономию.

- И всеми этими неудачами, которые преследуют меня в последнее время, я обязан старому вралю, бродяге и его милому детищу. Ну, да я и отомщу им. Я буду их злым гением. И с тобой, милый, честный, добродетельный Кит, мы еще поквитаемся, даром, что ты нынче в чести. Уж кого я ненавижу, того я загрызу зубами. Будет, друг, и на моей улице праздник. Что это такое? вдруг встрепенулся он.

Послышался неистовый стук в ворота, которые он только что запер. Стук на минуту стих, словно стучавшие прислушивались к чему-то, а затем возобновился с удвоенной силой.

- Ого, так скоро! Эк их, торопятся! Не ошибиться бы вам в рассчете, друзья! Хорошо, что у меня все уже готово. Спасибо, Сэлли, что предупредила.

С этими словами он задул свечу и стал тушить огонь в печке, да как-то неловко повернулся, задел железную печь и она с треском опрокинулась на посыпавшийся из неё уголь и золу. В комнате ни зги не было видно. Карлик в потьмах добрался до двери и вышел во двор.

Стук в ворота прекратился. Было около 8-ми часов вечера. Донельзя сгустившийся туман окутал все таким непроницаемым мраком, что самая темная ночь показалась бы светлой и ясной, как день, в сравнении с ним. Квильп подался вперед, словно шагнул в подземную пещеру, но ему показалось, что он ошибся дорогой, и он пошел в другую сторону и наконец остановился, совсем не понимая, где, в каком месте он находится.

- Хоть бы они опят застучали. Я по стуку узнал бы, куда надо идти, промолвил карлик, стараясь хоть что нибудь разглядеть перед собой. - Бейте, колотите в ворота!

Он напряженно прислушивался, но стук не возобновлялся. Тишина кругом была полная; лишь вдали лаяли собаки. Залаеть одна, ей ответять в соседнем квартале, но на эти звуки нельзя было идти, так как лай часто доносился сюда с кораблей, стоявших у пристани.

- Если бы мне только доплестись до какого нибудь забора, рассуждал Квильп, медленно подвигаясь и простирая руки вперед.- Тогда бы я сейчась нашел дорогу. Ах, как хорошо было бы в этакую славную ночку обнять дорогого приятеля. Только бы это желание мое исполнилось, а там пусть хот солнце и вовсе не восходит над землей.

Едва он произнес эти слова, как оступился и упал. Несколько секунд спустя, он уже барахтался в холодной темной воде.

Не смотря на то, что ему заливало уши водой, он слышал, как опять стали стучат в ворота, как кричали оттуда, мог даже различить голоса. Он понял, что жена его и Том сбились с дороги и вернулись к тому месту, откуда вышли, что они тут подле него, утопающего, но никоим образом не могут подать ему помощи: он сам лишил себя спасения, преградив им путь к своей пристани, заколотив ворота. Он отвечал им отчаянным криком, от которого безчисленные огоньки, мелькавшие перед его глазами, словно от сильного порыва ветра, запрыгали и затанцовали. Но он звал напрасно. Вода хлынула ему в горло, его подхватило течением и понесло в сторону.

Вот он делает невообразимое усилие, еще раз всплывает наверх и бьет воду руками, стараясь удержаться на ней. Глаза его дико озираются, ищут, нельзя ли за что ухватиться. Он видит: близко, близко около него плывет что-то черное, он даже может дотронуться до гладкой, скользкой поверхности: это кузов корабля. Теперь только бы погромче крикнуть. Но не успел он рот открыт, как снова водоворотом его увлекло в глубину, под киль судна, и затем уж на воде показался его труп.

Вода словно забавлялась им, играла как мячиком: то ударит о скользкую сваю, то запрячет в грязи, или в чаще водорослей, то швырнет со всего размаху на громадный камень, то потащит по песку. Вот как будто она и оставила его в покое: пускай, мол, плывет куда хочет, а сама так и манит в сторону, пока наконец безобразная игрушка опротивела ей и она выкинула ее на низменный, болотистый берег, где когда-то в зимнюю ночь были повешены морские разбойники; и долго болтались их трупы на виселицах, даже косточки побелели от солнца.

И вот труп лежит на этом ужасном берегу. Огненно-красное небо зловещим отблеском озаряет волны, только что несшие труп на своих гребнях: лачуга; из которой незадолго перед тем вышел человек, лежащий теперь бездыханно на берегу, объята пламенем. Пламя освещает лицо мертвеца. Влажный ветерок играет его волосами, вздувает платье, словно смерть издевается над ним, как он всю жизнь издевался над другими: это зрелище пришлось бы ему по вкусу.

XXXI.

Перенесемся теперь на прелестную дачу Гарландов. Комнаты ярко освещены, камины разливают вокруг приятную теплоту; везде оживленные, веселые лица, веселый говор. Кого-то ждут с любовью в сердце, со слезами радости на глазах. Навстречу кому-то несутся искренния, горячия приветствия. Ждут Кита, и он знает это и спешит, боится, что умрет, не увидев этого счастия.

В продолжение целаго дня его мало-по-малу подготовляли к приятному известию. Сначала сказали, будто отменено распоряжение, и он не едеть на следующий день, вместе с другими преступниками, в ссылку. Потом сообщили, что у судей явилось сомнение и они велели произвести новое следствие по его делу; а под вечер его привели в какую-то комнату, где собралось несколько джентльменов. От этой группы отделяется его хозяин, старикгь Гарланд, подходит к нему, протягивает ему руку и объявляет, что суд признал его невиновным и возвращает ему свободу. Кит не видит того, кто ему говорит. Он только на голос поворачивает голову, пытаясь что-то сказать, но тут же без чувств падаег на пол.

Ему помогают придти в себя, уговаривают быть тверже, вынести радость, как подобаеть мужчине. Кто-то напомнил о его бедной матери: ради нея, мол, следует крепиться, а он и не переставал о ней думать, оттого-то радостная весть и сломила его. Все столпились около него, спешат сообщить, что истина вполне раскрыта и что не только все горожане, но и окрестные жители выражают горячее сочувствие невинно пострадавшему. Но он ничего не слышит: все его мысли дома. Знает ли она об этой радости? Кто ей передаст: что она сказала? Вот вопросы, которые больше всего интересуют его в настоящую минуту.

Его заставляют выпить немного вина, чтобы он оправился, собрался с силами. Наконец, он уже в состоянии слушать, что ему говорят, и благодарит всех за участие. Он совершенно свободен. Старик Гарланд говорить, что если он чувствует себя лучше, они могут сейчас же ехать домой. Все джентльмены окружают его, прдтягивають ему руки, делают разные обещания, предлагают свое покровительство. Он опять разволновался, не может слова сказать и едва держится на ногах, хотя и опирается на руку м-ра Гарланда.

Когда они проходят по мрачным коридорам, дежурные сторожа тоже поздравляют его, хотя и по-своему, грубовато. В числе приветствующих попадается и любитель газет, но он как-то угрюм, поздравления его не совсем искренно: он смотрит на Кита, как на незваного гостя, попавшего в тюрьму по фальшивому виду и пользовавшагося всеми её привилегиями, не имея на то никакого права. Может быть он и прекрасный молодой человек, но тут ему не место, и чем скорее он уберется, тем лучше.

Наконец, за ними захлопывается последняя дверь! Они уже за тюремной стеной, на чистом воздухе, на улице, о которой он так часто мечтал в своей каморке, которую он не раз видел во сне. Она кажется ему и шире, и многолюднее, чем прежде. Погода скверная, но ему все хорошо, потому что весело на душе. Один из джентльменов, прощаясь с ним, сунул ему в руку несколько серебряных монет. Он не смотрит на них, не считает, сколько там денег, но, когда они уже прошли то место, где прибита кружка в пользу бедных заключенных, он поспешно возвращается назад и опускает в нее все полученные деньги.

В соседней улице их ожидает карета. Старик Гарланд садится в нее, приглашает сесть и Кита и приказывает кучеру ехать на дачу. Сначала они едут шагом. Туман ужаснейший, поэтому впереди идут проводники с зажженными факелами. Но по мере того, как они удаляются от реки и от центра города, они прибавляют шагу и уже не нуждаются в освещении. Вот уже лошади бегут вскачь, а Киту все кажется, что оне еле ноги передвигают. Но когда они приближаются к даче - уже виден дом - он просить кучера попридержать лошадей, остановиться на минуту, чтобы ему можно было перевести дух от волнения.

Однако, теперь не время останавливаться. М-р Гарланд приказывает ехать шибче, экипаж минует садовую калитку, въезжает в аллейку и подкатывает к крыльцу. За дверью раздаются шаги, голоса; вот она отворяется и Кит бросается в объятия матери.

Тут же, рядом с ней, стоит и мать Барбары. Добрейшая душа! Она и теперь держит на руках малютку: можно подумать, что она не спускала его с рук с тех пор, как она прощалась с Китом у тюремной решетки, не имея ни малейшей надежды на его скорое возвращение, и плачет, плачет навзрыд. И Барбара здесь: бедняжка похудела, побледнела за это время; она дрожит, как лист, опираясь о стенку. Вышла встретить Кита и старушка барыня - она еще милее, еще приветливее, чем обыкновенно. С ней, от волнения, делается дурно, но за суетой никто этого не видит, никто не спешить к ней на помощь. Вышел и м-р Абел - он усиленно сморкается и готов расцеловать всех и каждаго. А жилец Брасса неугомонно порхает от одного к другому. Что же касается милаго, доброго, любящего Яши - он сидит внизу, на ступеньках, и, опершись по-стариковски ручками о колени, ревет во все горло, не беспокоя этим решительно никого. Словом, все на-время потеряли рассудок, все сумасшествуют.

Когда вся компания немного поуспокоилась, кто-то спохватился, что нигде не видно Барбары. Что же оказывается? Эта милая, кроткая, немного взбалмошная Барбара лежит в обмороке в одной из задних комнат. После обморока с ней делается истерика, после истерики опять обморок. Ей так дурно, что ни холодная вода, ни уксус, который льють на нее в неимоверном количестве, не помогают. . Тогда мать Кита догадывается, в чем дело, и просит сына успокоит Барбару. Он подходит к ней и ласково окликает:

- Барбара!

- Это Кит, шепчеть ей мать.- Тут кроме Кита никого нет.

- В самом деле это он? едва слышно, не открывая глаз, произносит Барбара.

- Разумеется он, говорит мат.

- Все уже, слава Богу, прошло и он опять с нами.

Кит снова заговаривает, желая убедить ее в том, что он жив и невредим. Барбара начинает смеяться, потом плачет, словом опять истерика. Тут обе маменьки делают друг другу знак и общими силами усовещевают ее, даже сердятся на нее, а все для того, чтобы она поскорее опомнилась. Опытным материнским глазом оне приметили поворот к лучшему и отсылают Кита туда, откуда он пришел, уверив его, что дело уже идет на лад.

Он возвращается в столовую. Там уже сервирован стол: стоят графины с вином, пригртовлены всевозможные лакомства, как будто собираются чествовать именитых гостей; Яша как сыр в масле катается. Он не теряеть времени: уже сделал чест домашней стряпне, прошелся по пирогу с коринкой, а теперь с восхищением поглядывает на винные ягоды и апельсины. Кит входит в столовую, а жилец Брасса - не дай Бог что за хлопотун - уже наливает вино в бокалы и пьет за его здоровье, объявляя ему, что, пока он жив, Кит может рассчитывать на его дружбу. Примеру его следует старик Гарланд, его жена и сын. Но это еще не все: жилец Брасса вынимает из кармана массивные серебряные часы, купленные нарочно для Кита и украшенные его вензелем с завитушками - они идут замечательно верно, не отстают ни на четверть секунды, и тут же дарит ему. Само собою разумеется, ни старик Гарланд, ни его жена не могут удержаться, чтобы не намекнугь; что и они приготовили Киту сюрприз, а м-р Абель так прямо заявляет, что он и от него получит подарок, и Кит, конечно, на седьмом небе.

У Кита есть еще приятель, которого он до сих пор не видел по той простой причине, что неудобно вводить в гостиную, хотя бы и приятеля, подкованного на все четыре ноги. Поэтому, как только представляется удобный случай, Кит исчезает из комнаты и бежит в конюшню. Лошадка чувствует его приближение: она весело ржет, как только он берется за задвижку, а увидев его на пороге, приветствуеть его по-своему: начинает прыгат вокруг стойла - на нее не надевают недоуздка: она слишком горда, не снесла бы такой постыдной неволи. Кит гладить ее по шее, по спине, а лошадка трется мордой о его плечо и ласкается к нему, как только может ласкаться животное. Уж больше этого она дать не в состоянии. Кит обнимает лошадку за шею и прижимает к себе.

Какими судьбами Барбара вдруг очутилась около Кита? С чего это ей вздумалось отправиться непременно в конюшню, а не в другое какое нибудь место? И какая она нарядная! видно, долго прихорашивалась перед зеркалом. Случилось это вот каким образом. Во время отсутствия Кита, лошадка не хотела есть ни из чьих рук, кроме Барбариных. Вот Барбара и вспомнила, что надо посмотреть, все ли у неё в порядке, и совершенно нечаянно столкнулась в конюшне с Китом. Да и сконфузилась же она: покраснела, как маков цвет.

А Киту, вероятно, уже надоело возиться с лошадкой, а может быть он догадался, что можно приласкать кого-то, кто во сто раз интереснее всех пони в мире; словом сказать, он бросил лошадку и обратился к Барбаре. Да, разумеется, с Барбарой куда как интереснее!

- Надеюсь, что теперь вы себя лучше чувствуете, говорить он ей.

- Да, гораздо лучше. Боюсь... тут она застыдилась, потупила глазки, и еще более раскрасневшись, - боюсь, говорит, - что я вам показалась смешной.

- Вовсе нет, отвечает Кит.

Барбара очень этому рада.

- Гм, гм! она кашляет потихонько, чуть-чуть, еле слышно.

- Ах, какая славная лошадка! Как она умеет себя вести, когда захочет. Теперь она стоить смирно, не шелохнется, точно высеченная из мрамора. И какой у неё умный взгляд! Впрочем, он у неё всегда такой.

- Мы не успели даже поздороваться как следует говорит Кит, протягивая руку.

Барбара протягивает ему свою. Бедняжка дрожит. Глупенькая, чего она боится! Впрочем...

Ведь они стоять близко друг около друга, всего на расстоянии её руки, а согласитесь, что это расстояние не Бог весть как велико, особенно, если принять во внимание, что рука у Барбары не длинная и при том она держит ее не вытянутой, а, напротив, несколько согнутой. Словом, Кит был так близко около нея, когда жал ей руку, что не мог не заметить крошечной слезинки, заблестевшей на её ресницах. Совершенно естественно, ему захотелось поближе рассмотреть эту слезинку, а Барбара, ничего не подозревая, случайно приподняла глазки и встретилась с его глазами. Тут Кит, не долго думая, чмок ее в самые губы.

- Фу, какой срам, сказала Барбара, но не увернулась от вторичного поцелуя, за которым, вероятно, последовал бы и третий, если бы не помешала лошадка: она вдруг тряхнула головой и затопала ногами, словно ее внезапно обуяла неизъяснимая радость.

Барбара испугалась и убежала, но, конечно, не туда, где была её мать и м-с Неббльз, а то они пристали бы к ней с расспросами, отчего у неё так горят щеки. Хитрая Барбара!

Вечером, после ужина, мать Кита с детьми и Барбара ужинали вместе и не торопились, так как все гости оставались на ночь на даче. Когда всеобщее волнение и радость поулеглись, старик Гарланд позвал Кита в отдельную комнату, чтобы поговорить с ним наедине: он, мол, сообщит ему такую новость, которой Кит никак не ожидает. Услышав это, Кит так побледнел и встревожился, что тот поспешил успокоить его, уверив, что известие самое приятное, и спросил, может ли он приготовиться, чтобы на следующее утро выехать с ним из города.

- Выехать из города? удивился Кит.

- Да, со мной и с моим приятелем, что в соседней комнате. Разве ты не догадываешься о цели этой поездки?

Кит покачал головой и еще больше побледнел.

- Я уверен, что ты сейчас же догадаешься. Подумай хорошенько.

Кит пробормотал что-то очень невнятно. Слышно было, что он несколько раз повторил "мисс Нелли", недоверчиво качая головой, дескать, на это мало надежды.

Тут уж м-р Гарланд не стал его мучить и прямо сказал ему, что он угадал.

- Нам наконец удалось узнать, где они скрываются; туда-то мы и едем, сказал старик.

Взволнованный Кит забросал его вопросами: где они, давно ли и как напали на их след, здорова ли мисс Нелли, счастлива ли она?

- Что она счастлива, в этом не может быть никакого сомнения, отвечал м-р Гарланд. - будет и здорова, надеюсь. Говорят, она очень ослабела после болезни, но сегодня утром я получил известие, что ей лучше и есть надежда, что она совсем поправится. Садись, Кит, я расскажу тебе все подробно.

Кит сел, едва переводя дух от волнения и м-р Гарланд рассказал ему следующее: у него, мол, есть брать - Кит не раз слышал о нем, еще его портрет, снятый в молодости, висит в зале. Он живет далеко от Лондона, в деревне, у одного священника, с которым подружился еще на школьной скамье. Хотя братья и горячо любят друг друга, но уже давно не виделись и только изредка переписываются, все откладывая и откладывая свидание на неопределенное время, которое - как это часто бывает с людьми - очень незаметно из будущего переходить в прошедшее. Брат его мягкого, покойного характера, ни дать, ни взять племянник его, м-р Абель. В деревне, где он живет, все очень любят и даже боготворят баккалавра - так они его величают - потому что каждому он оказал какую нибудь услугу, каждому, при случае, помог. Он, Гарланд, узнал об этом много лет спустя после их разлуки, так как брат его из числа тех людей, которые втайне делают добро и скорее способны в других откапывать добродетели и восхищаться ими, чем трубить о собственных доблестях, как бы велики оне не были. Поэтому-то он почти никогда в письмах не упоминал о своих деревенских друзьях. Тем не менее он так привязался к двум из них, старику и его внучке, которым он также был очень полезен, что в последнем письме, полученном несколько дней тому назад, он, от начала и до конца, только и говорит, что о своих новых приятелях. Он рассказывает такие чудеса об их скитальческой жизни, о их взаимной любви, о несчастиях, перенесенных обоими, что невозможно без слез читать этот рассказ. Когда он, Гарланд, прочел письмо, ему тотчас же пришла в голову мысль, что это должно быть те самые странники, которых повсюду розыскивают, и что само Провидение направило их туда, где жил его брат, чтобы он позаботился о них. Желая убедиться в достоверности своих догадок, он тогда же просил брата написать ему подробно о своих любимцах. Ответ, полученный сегодня утром, рассеевает всякие сомнения на этот счет. Вот почему они завтра же едуть в деревню, где живет его брат и где приютились странники.

- А пока тебе следует хорошенько отдохнуть, сказал старик, вставая и кладя руку на шиечо Кита.- Едва ли самые крепкие нервы выдержали бы все то, что тебе пришлось испытать сегодня. Покойной ночи. Дай только Бог, чтобы наше путешествие увенчалось успехом.

XXXII.

Кит не мешкал на другое утро. Он еще до зари вскочил с постели и начал приготовляться к путешествию, цель которого ему была так по-сердцу. Суета и волнение предшествовавшего дня и неожиданная новость, которую он узнал поздно вечером, долго не давали ему спать, а затем, если повременам он и засыпал, то видел такие тревожные сны, что об отдыхе нечего было и думать.

Если бы ему предстояло исполнить какую нибудь геркулесовскую работу; если бы путешествие обещало быть бесконечно долгим и утомительным; если бы ему пришлось, в это суровое время года, совершить весь путь пешком, и он на каждом шагу встречал бы препятствия; если бы этот путь сулил Киту всевозможные лишения и тягости и потребовал бы от него всего его мужества, напряжения всех его сил - он и тогда с таким же нетерпением рвался бы вперед, лишь бы цель, к которой ойы стремились, была достигнута и Нелли обрела счастье и довольство.

Однако, не он один встал рано в это утро. Не прошло и четверти часа после того, как он поднялся, а уже весь дом был на ногах, все суетились, помогая отьезжающим укладываться. Правда, жилец Брасса ничего сам делать не мог, но за то он надсматривал над другими и, казалось, хлопотал больше всех. К восходу солнца все уже было готово.

Кит ждет, не дождется минуты отъезда. Время для него тянется без конца; он уже жалеет, что все приготовления окончены: почтовая карета приедет за ним не раньше как через полтора часа. Хорошо еще, что предстоит завтрак, а то просто не знал бы, как убить время!

А Барбара! Неужели он забыл о ней? Барбара тоже занята. Тем лучше: он будет помогать ей и время пролетит так незаметно, так приятно, что лучше и придумать нельзя было бы. Барбара ничего не имеет против этого и тут-то Кита внезапно озаряеть мысль - она еще ночью мелькнула в его голове, что должно быть Барбара любит его, а он любить Барбару.

Сказать по правде - а мы всегда должны говорить правду,- одна Барбара без малейшего удовольствия участвовала в сборах к отъезду. Когда Кит, по своей всегдашней откровенности, сказал, как он рад, что едет, Барбара засуетилась пуще прежняго.

- Вы совсем от дому отбились, Христофор, - трудно передать, каким небрежным тоном она это выговорила, - не успел вернуться, как уж его опять тянет из дому.

- Да ведь вы знаете, зачем мы едем: чтобы привезти мисс Нелли. Подумайте только, я опять увижу ее. Я так рад, что и вы наконец ее увидите!

Барбара не сказала напрямик, что это не доставит ей ни малейшего удовольствия, но так выразительно, хотя и слегка покачала головой, что Кит совсем смутился, недоумевая, что бы означала такая холодность с её стороны.

- Вы сами скажете, что такого нежного, прелестного личика вы в жизни не видали, говорил он, потпрая руки.

Барбара опять покачала головой.

- Что с вами, Барбара?

- Ничего, отвечает Барбара, надувшись, не так, чтобы очень, чтобы безобразно было, нет, только красные губки как будто немножко припухли и кажутся еще краснее.

Вряд ли в какой нибудь науке ученики достигают таких быстрых успехов, каких достиг Кит в науке любви с тех пор, как он сорвал первый поцелуй. Теперь он мигом понял, в чем дело: он читал в сердце Барбары, как в открытой книге,

- Барбара, вы не сердитесь на меня? спрашивает он.

- Вот что выдумал! Чего ради она будет сердиться? Какое право она имеет сердиться? И как будто не все равно, сердится она или нет! Кто на нее обращает внимание?

- Я обращаю внимание, говорить Кит.- Разумеется, обращаю.

Барбара не понимает почему, это "разумеется"! Кит стоит на своем. По его мнению, она должна понимать, пусть только немного подумает.

Барбара думает, но все-таки не может понять, почему это "разумеется". И что Христофор хочет этим сказать? Впрочем ей надо идти наверх, может она нужна там...

- Нет, Барбара, не уходите, слушайте, что я вам скажу: мы должны расстаться друзьями.

И Кит слегка удерживает ее.

- Я все время думал о вас, когда сидел в тюрьме. Если бы не вы, мне было бы не в пример тяжелее.

Барбара краснеет, трепещеть, как птичка. И как это ей идет! Какая она хорошенькая!

- Я вам говорю истинную правду, Барбара, только не умею выразить это как бы хотел, говорить Кит серьезным тоном.- Я желаю, чтобы вам доставило удовольствие увидеть мисс Нелли только потому, что мне хотелось бы, чтобы и вам нравилось то, что нравится мне. Что же касается ея, Барбара, я готов был бы умереть за нее, уверен, что и вы привязались бы к ней на всю жизнь, если бы знали ее.

Эти слова тронули Барбару. Она уже раскаивалась, что выказала такое равнодушие относительно Нелли.

- Видите ли, продолжал Кит, - я привык и говорить, и думать о ней, как о каком-то ангеле. Когда я мечтаю о том, что скоро ее увижу, так мне и представляется, как, бывало, она выйдет ко мне на встречу, улыбнется, протянет руку и скажет: "А! это мой добрый, милый Кит! Как я рада тебя видеть", или что нибудь вроде этого. Я ее воображаю себе счастливой, окруженной друзьями, почетом, как и подобаеть ей; о себе же я думаю, как об её старом слуге, который горячо любит свою милую, добрую госпожу и готов за нее в огонь и в воду. Мне как-то пришло в голову - и я, признаться, очень испугался этой мысли - что, может быть, она вернется гррдая, неприступная, холодно обойдется со мной - это было бы для меня все равно, что нож в сердце - или не признает меня, будет стыдиться знакомства с таким ничтожным мальчиком, как я; но я сейчас же опомнился: так думать о ней, значит ее оскорблять, и я опять стал надеяться, что увижу ее такой, какой она всегда была, и тут же решил, что буду стараться угождать ей, как бывало прежде, когда я был её слугой. Если эта мысль доставляет мне счастье, в чем и сомневаться нельзя, то этим я опять-таки обязан ей и за это еще больше ее люблю и уважаю. Даю вам честное слово, Барбара, все, что я вам сказал - истинная правда.

Барбара вовсе не была капризной или упрямой девушкой. Речь Кита порядком пробрала ее: ее начала мучить совесть и она кончила тем, что расплакалась. Не станем загадывать о том, к чему привел бы весь этот разговор, если бы в эту мннуту не послышался стук колес, а за ним - сильный звонок у садовой калитки, который снова переполошил весь дом, стихший было на некоторое время.

В одно время с почтовой каретой подъехал на извозчике и Чекстер. Передав жильцу Брасса привезенные им деньги и какия-то бумаги, он незаметно смешался с семьей и, закусывая на ходу - перипатетически, так сказать - наблюдал равнодушным оком, как нагружали карету.

- А! и снобб едет! удивился он, обращаясь к м-ру Абелю;- кажется, в тот раз его не хотели взять с собой, потому что боялись, что его присутствие может быть неприятно старому буйволу.

- Кому? переспросил м-р Абель.

- Старому джентльмену, подравился Чекстер, немного сконфузившись.

- А теперь наш клиент берет его с собой, сухо заметил м-р Абель.- В той деревне, куда они едут, живет мой дядя, которому старик вполне доверяет, следовательно эти предосторояености совершенно излишни и они не могут своим приездом возбудии в нем подозрение.

- Вот как! Все нужны, кроме меня, рассуждал Чекстер, глядя в окно.- Даже снобба предпочитают мне. А я все-таки скажу: если на этот раз и не он сцапал банковый билет, так, все равно, не сегодня-завтра, он что нибудь да сцапает. Я всегда был о нем такого мнения. Какая, однако, хорошенькая девушка, чорт возьми! Просто прелесть! мысленно воскликнул он, увидев Барбару.

Та стояла внизу, около экипажа, в который уже все вещи были уложены. Чекстеру вдруг пришла охота посмотреть на последния приготовления к отъезду: он сбежал в сад и, остановившись в некотором расстоянии от девушки, начал делать ей глазки. Так как он был большой знаток женского сердца и знал как к нему подъехать, он сейчас же принял эфектную позу; одной рукой подбоченился, а другую запустил в развевающиеся от ветра волосы. Эти приемы светских ловеласов - если еще к ним прибавить легкое посвистывание - имеют, говорят, неотразимое свойство побеждать любое женское сердце.

Но увы! То, что хорошо для города, не всегда бывает пригодно для деревни: никто не обратил внимания на великолепную позу Чекстера. Все были заняты простым, житейским делом, - проводами дорогих людей: прощались, целовали друг другу руки, махали платками. Все уже были на своих местах - жилец Брасса и старик Гарланд в карете, форейтор верхом на лохцади, а укутанный с головы до ног Кит на своем сиденье на запятках. Провожали все домашние: около экипажа стояла старушка Гарланда с сыном, мать Кита и Яша, немного поодаль - мать Барбары с малюткой. Кто кланялся, кто кивал головой, кто приседал. Все кричали "до свидания", насколько хватало голоса. Через минуту экипаж скрылся из глаз и все разошлись. Остался один Чекстер. Он не мог прийти в себя. Перед ним все еще мелькала картина последнего прощания: Кит, приподнявшись на запятках, машет рукой Барбаре, и та, представьте себе, перед самым его, Чекстера, носом, - на глазах у этого баловня женщин, на которого не раз заглядывались дамы высшего общества, во время катания по парку - отвечает ему таким же воздушным поцелуем.

Ну и пусть он себе стоит на одном месте - словно прирос к земле - и в душе проклинает Кита, называя его принцем мошенников, великим Моголом сноббов и связывая этот возмутительный факт с тем гнусным эпизодом с шиллингом, а мы последуем за экипажем, будем сопровождать наших путников.

День суровый. Жестокий ветер режет им лицо, полируеть скованную землю, сдувает иней с деревьев и изгородей и, подхватив его, уносит Бог весть куда. Но Кит не обращает внимания на непогоду. Чувствуется какая-то свобода, свежесть в этом ревущем ветре, который вихрем подымает с земли сухие листья, сухия ветви. Кажется, будто все в природе сочувствует их стремлению, все несется вместе с ними. И чем сильнее порыв ветра, тем быстрее они подвигаются вперед. Хорошо бороться с этими порывами ветра, побеждать их на каждом шагу. Вот он идет на вас и, собравшись с силами, готов разразиться надъ> вашей головой; но вы нагнулись, он просвистел мимо и исчез за вашей спиной. Лишь издали слышен его замирающий, хриплый голос, да видно, как деревья, при его приближении, гнут к земле свои ветви.

Ветер дул весь день безостановочно. Ночь наступила ясная, звездная, но он все не унимался. Холод пронизывал до костей. Иной раз - когда попадались особенно длинные станции - Кит тоже чувствует, что не мешало бы, если бы погода была помягче. Но вот они остановились переменить лошадей. Кит суетится, бегаеть взад и вперед, отпускаеть прежнего ямщика, подымает на ноги очередного. Лошади уже готовы. Кит к этому времени так набегался и согрелся, что кровь у него приливает к оконечностям и он думает, будь погода потеплее, путешествие было бы далеко не так приятно. Он весело вскакивает на свои запятки и, затянув вполголоса лихую песенку, сливающуюся с шумом колес, мчится вперед по безотрадной дороге в то вромя, как жители города, по которому они только что проехали, мирно почивая в своих теплых постелях.

Джентльменам, сидевшим внутри экипажа, не спалось, поэтому они развлекали себя разговорами; а так как у обоих было одно на уме, то и беседовали они об одном и том же: вспоминали, как им пришло в голову предпринять эту поездку, которая, по всем вероятиям, должна оказаться удачной; сообщали друг другу о своих надеждах и опасениях: к этой, внезапно возродившейся надежде примешивался какой-то неопределенный страх, как это часто бывает после долгаго и тщетного ожидания.

Когда уже перевалило за полночь, жилец Брасса, становившийся все более и более молчаливым и задумчивым, спросил своего компаньона, любить ли он слушат, когда что нибудь рассказывають.

- Люблю, отвечал тот, улыбаясь, - как любят все люди, когда рассказ занимателен; если же рассказ не интересен, я все-таки стараюсь не показать вида, что он меня не интересует. А почему вы задали мне этот вопрос?

- Я хочу испытат ваше терпение, расскажу вам одну очень коротенькую повесть, и, положив руку на рукав старика, он начал так:

- Жили-были когда-то два брата, нежно любившие друг друга. Между ними было 12 лет разницы и, мне кажется, что именно благодаря этому неравенству лет они еще горячее привязались один к другому. Однако, ни то, ни другое не помешало им сделаться соперниками: оба без ума влюбились в одну и ту же девушку. Меньшой брат, отличавшийся особенной чуткостью и наблюдательностью, первый заметил это. Нечего говорить о том, как он мучился, как он душевно страдал, каась он боролся с своей страстью. В детстве был очень болезненный и слабый. Старший брат - он сильный, здоровый юноша, - всецело посвятил себя больному, часто отказывался от любимых игр, и как самая заботливая нянька, сидел около его постели, рассказывая ему разные истории, пока бледное личико ребенка мало-по-малу оживлялось, разгоралось от удовольствия. Часто на руках он выносил его в поле, клал на зеленую траву, и мальчик любовался голубым небом, ясным солнечным светом, силой, здоровьем, разлитыми во всей природе, в которых, однако, ему было отказано. Словом, юноша все делал, чтобы привязат к себе это слабое, несчастное существо. Ребенок не забыл самоотвержение брата. Когда он вырос и настала пора испытаний, Господь подкрепил его силы и помог ему своим полным самоотвержением воздать за его заботливость и привязанность. Не обнаружив ни единым словом своего отчаяния, он уехал заграницу, в надежде, что смерть скоро избавит его от мучений.

"Старший брать женился на любимой девушке, но она вскоре же умерла, оставив на руках мужа младенца-дочку.

"Если вам случалось осматривать портретную галерею какой нибудь стариной фамилии, вы, вероятно, заметили, что одно и то же лицо, иногда самое прекрасное и нежное из всей коллекции, - повторяется в разных поколениях. По всей линии портретов вас преследует один и тот же образ красивой молодой девушки, образ никогда не стареющий, не изменяющийся. Это - добрый гений всего рода, не покидающий его ни при каких невзгодах, искупающий его грехи.

"Умершая мать продолжала жить в осиротевшей дочери. Вы можете себе представить, как привязался отец к девочке, даже в малейших подробностях напоминавшей ему жену. Она выросла, стала невестой и отдала свое сердце человеку, недостойному её любви. Отцу не нравился её выбор, но он не мог видеть её страданий, не устоял против её слез и согласился на их брак, в надежде, что, может быть, молодой человек не так дурен, как кажется, и что во всяком случае он должен исправиться под влиянием такой хорошей жены.

"Сколько бедствий обрушилось на их головы вследствие этого несчастного брака! Молодой человек, сделавшись мужем, не оправдал возложенных на него надежд и нисколько не исправился. Он вскоре же промотал все состояние жены, дурно обращался с ней, осыпал ее незаслуженными упреками, изменял ей, словом, из домашней жизни сделал каторгу. Отец все это видел, зять чуть не в конец разорил и его самого и они принуждены были жить под одним кровом, - он был свидетелем несчастия дочери, но она никогда, ни перед кем, кроме отца, не жаловалась на судьбу. Любящая, всепрощающая, она с истинно ангельским терпением, на которое способны только женщины, несла свой крест до конца. Пережив мужа всего тремя неделями, она умерла, оставив двух детей: сына лет 10 или 12 и крошечную дочку -живой портрет матери, такого же возраста, такого же сложения, такуюже беспомощную, какой была сама она, когда осталась сиротой.

"Дед этих сироть еще не был стар, но перенесенные им горести наложили на него свою тяжелую руку: он сгорбился и поседел. Потеряв, благодаря зятю, все свое состояние, он занялся торговлей: сначала картин, а потом старинных редкостей, к которым с детства чувстновал пристрастие. Прежде оне только доставляли ему удовольствие, теперь должны были ему служить для добывания средств к жизни.

"К несчастью, внук его и в физическом, и в нравственном отношении пошел весь в отца. Девочка же, напротив, была так похожа на мать и пролестным личиком и чудным характером, что когда, бывало, дедь посадит ее к себе на колени и поглядить в её нежные голубые глазки, ему кажется, что он проснулся от ужасного продолжительного сна и что это его малютка-дочь. С годами внук становился все своевольнее и несговорчивее, завел дурные знакомства и, наконец, ушел от деда. У старика осталась одна внучка.

"Вот тут-то, когда вся его любовь к двум самым близким, самым дорогим существам, отошедшим в вечност, сосредоточилась на этом нежном ребенке; когда девочка, постоянно находившаеся перед его глазами, ежеминутно напоминала ему о всех страданиях, перенесенных с самых молодых лет её матерью, а брат ея, по примеру отца, только и делал, что выманивал у старика его последния деньги, вследствие чего ему с внучкой не раз приходилось терпеть лишения - вот тут-то впервые в его сердце закралась боязнь, страх нужды, не за себя, а за внучку, и этот страх, как привидение, преследовал его и днем, и ночью.

"Меньшой брать старика долго путешествовал в чужих краях. Он обрек себя на одинокую, холостую жизнь. Его добровольное изгнание было перетолковано в дурную сторону; с гнетущей болью в сердце слышал он, как его осуждали за то самое, что ему же принесло горе, ему же отравило жизнь. Благодаря своим скитаниям по белу свету, он не мог поддерживать правильной переписки с братом: она велась неакуратно, с большими перерывами, но все-таки сношения между ними не прекращались и он из его же писем, к своему великому горю, узнал мало-по-малу обо всех только что мною переданных вам происшествиях.

"И вот его неотступно стали преследовать картины прежней, юношеской жизни в родном доме - счастливой жизни, не смотря на то, что детство его прошло в страданиях - и он каждую ночь видел себя во сне мальчиком, подле заботливого, любящего брата. Он наскоро устроил свои дела, обратил все свое имущество в деньги и однажды вечером, дрожа от волнения, с горячо бьющимся сердцем, с полным карманом - у него хватило бы средств на обоих - постучался у двери брата.

Туть рассказчик остановился.

- Остальное мне известно, проговорил м-р Гарланд, пожимая ему руку.

- Да, о конце можно и не говорить. Вы сами знаете, как неудачны были мои поиски. После неимоверных усилий я наконец допытался, что их видели в обществе странствующих актеров, отыскал этих актеров и, узнав от них, в каком городе они приютились, поскакал туда. Оказалось, что я все-таки опоздал. Дай Бог, чтобы и на этогь раз не случилось того же самаго.

- Нет, нет, теперь этого быть не может. Мы уже почти у цели, успокаивал его м-р Гарланд.

- Я точно также надеялся и то же самое говорил. Надеюсь и теперь, но отчего-ж на сердце у меня так тяжело, отчего я не могу превозмочь одолевающей меня тоски?

- Мне кажется, что в этом нет ничего удивительнаго. Воспоминание о безотрадном прошлом, это скучное путешествие, а главное, эта ужасная погода неминуемо должны были нагнать на вас грусть. Да, ночь ужасная. Послушайте, как завывает ветер!

XXXII.

Заря застала их в дороге. Они ехали почти безостановочно: только на станциях, в особенности ночью, их задерживали с лошадьми. Ветер не унимался, дорога была тяжелая - приходилось взбираться по крутым подъемам, - а между тем им еще целый день предстояло провести в пути.

Кит держался молодцом, хотя распух и окоченел от холода. Ему некогда было обращат внимание на неудобства: он то вертелся на своем месте, делал разные движения, чтобы кровь не застыла в жилах, то мечтал о предстоящем свидании, то смотрел, разиня рот, по сторонам. По мере того, как день клонился к вечеру, увеличивалось и нетерпение наших путников. Но время не стоит. Наступили ранния зимния сумерки, а им еще длинный путь впереди.

Когда совсем стемнело, ветер стал спадать. Уж он не бушует по-прежнему, а только тихо и печально стонеть вдали. Вот он ползет по дороге, шелестя высохшими ветвями терновника, окаймляющего дорогу, словно привидение, для которого дорога узка, и оно все задевает по пути своей мантией. Но мало-по-малу он и совсем стихает и начинает падать снег.

Снег идет сильный, частый, огромными хлопьями, и в короткое время покрывает землю белым блестящим слоем в несколько дюймов толщиной. Наступаеть торжественная тишина. Не слышно стука колес и лошадиных копыт, как будто жизнь, двигавшая их вперед понемногу, отошла и её место заступило что-то вроде смерти.

Кит рукой защищает глаза от падающего снега, так как он замерзает на ресницах и мешает ему смотреть, и старается вглядеться вдаль, не блеснет ли где огонек, не покажется ли какое нибудь строение, не появятся ли прохожие, проезжие, обыкновенно предвещающие близость города. Действительно, он видел: то колокольня обрисовывается на небе, то пешие, то конные путники, экипаж, повозки приближаются к ним на встречу, а когда подъедут ближе - оказывается, что ничего нет, либо торчит одинокое дерево, рига, наконец, тень от их же зажженных фонарей падает на землю, вот и все. Вот на дороге перед ними стоить не то стена, не то развалина какая-то, даже видна остроконечная крыша - как бы не наехать на эту стену, - а поровнялись - ничего нет. Видит он и мосты, переброшенные через реки, и озера, грозящие преградить им путь, и какия-то странные, извилистые дорожки, но все это оказывается миражем.

Когда они подъехали к уединенно стоящей почтовой станции, он медленно сполз с своего сиденья - члены его совсем, окоченели - и спросил, много ли им осталось до такой-то деревни. На станции все уже спали - в этих краях день заканчивается рано. Но вот кто-то отвечает из верхнего окна, что остается десять миль. Им кажется, что вечность проходить, пока дрожащий от холода ямщик перепрягает лошадей, но наконец все готово и они снова пускаются в пут.

Эти 10 миль им надобно ехать по проселочной дороге, сплошь изрезанной рытвинами и ухабами, предательски прикрытыми нападавшим снегом. Лошади идут медленно, на каждом шагу спотыкаются, дрожат от страха. Нашим путникам, возбужденным до последней крайности, не в моготу сидеть в карете, подвигающейся шагом. Они выходять из неё и идут сзади. Идти трудно, дорога кажется нескончаемой. Они уже думают, что сбились с пути, как вдруг где-то неподалеку прозвенели башенные часы. Пробило полноч. Карета остановилась. Она и подвигалась-топочти безшумно, но когда скрип полозьев о снег прекратился, вдруг настала такая поразительная тишина, словно ей предшествовал невообразимый шум.

- Вот мы и приехали, сказал ямщик, слезая с козел.- Эй, вы, крикнул он, стуча без церемонии в дверь придорожной таверны, к которой они незаметно приблизились; - нешто в 12 часов у вас все уже спит.

Он стучал долго и громко, но никто не откликнулся на его стук: все спали сном праведных. Путники отошли немного поодаль, посмотрели на верхния окна - черные пятна на побелевшем от снега фасаде дома - но нигде не было видно света, нигде ни малейшего признака жизни: можно было бы подумать: или этот дом совсем заброшен, или все его обитатели заснули вечным сном.

- Пойдемте, ради Бога пойдемте, молит жилец Брасса. - Я не успокоюсь, пока не узнаю, что на этот раз не опоздал, а этот молодец и сам дозовется кого нибудь, если только это возможно.

Они переговаривались между собой шепотом, точно боялись снова разбудить эхо. Поручив ямщику, если вму удастся достучаться в таверне, велеть приготовить для них все что нужно, они пошли дальше. Пошел вместе с ними и Кит, захватив с собой клетку, которую он, уезжая из дому, повесил в карете - он не забыл о ней. Клетка была в том самом виде, как она оставила ее в старом доме. Он знал, что она обрадуется своей птичке.

Дорога шла немного под гору. Они удалялись от церкви, на которой только что били часы, и от приютившейся вокруг неё деревушки. Возобновившийся стук в дверь гостинницы ясно доносился до них и производил на них неприятное впечатление, нарушая общую тишину. Они пожалели, что не запретили ямщику производить какой бы то ни было шум до их возвращения.

Опять высокая колокольня, точно привидение в белом саване, заблестела перед их глазами: они незаметно, с другой стороны подощли к церкви. Церковь серая, старинная, даже среди такого седого ландшафта выделяющаеся своей сединой. На колокольне такие же древние солнечные часы почти совсем занесены снегом, так что трудно и признать их за часы. Тут все было древнее: казалось, даже время от старости сделалось неподвижно и никогда уже в этих местах день не придет на смену печальной ночи.

Вот они набрели на кладбищенскую калитку, но между могилами извивалось так много тропинок, что они опять остановились в недоумении, по какой из них идти.

К счастью, неподалеку начиналась деревенская улица, если можно назвать улицей кривую линию, неправильно с обеих сторон окаймленную убогими лачугами. Тут были и большие избы, и малые, и новые, и старые. Одне смотрели на улицу передним фасом, другия задним, некоторые крыши приходились в ней ребром, у иных вывеска или навес выступал чут не на середину дороги. В окне одной из ближайших лачужек слабо мерцал свет. Туда-то и направился Кит, чтобы от кого нибудь узнать дорогу.

На его окрик в хижине послышался старческий голос и вслед затем у окна показался старик, тщательно закутывавший горло - он, видимо, боялся простудиться - и спросил, кто там, чего от него требуют в этот неурочный час.

- И кому это я мог понадобиться в такую лютую погоду! ворчал он.- По-моему ремеслу, кажется, мне нет необходимости среди ночи подыматься с постели. В такой холод ничего не сделается, могут и подождать. Что вам от меня нужно?

- Я не осмелился бы вас беспокоить, если бы знал, что вы стары и больны, оправдывался Кит.

- Я стар! угрюмо повторил старик.- А почем вы знаете, что я стар? Может, я вовсе не так стар, как вы думаете; а уж насчет здоровья, так я еще поспорю с любым молодцом, не потому, чтобы я был очень крепок и бодр для моих лет, а потому, что нынешние молодые люди никуда не годятся: слабые и изнеженные. Впрочем прошу прощения, если я немножко грубо вас принял сначала: ночью я плохо вижу, не от старости и не от болезни, нет, я и съмолоду плохо видел, вот и не приметил, что вы приезжий.

- Извините пожалуйста, что мне пришлось поднять вас с постели. Видите, вон там, у кладбищенской калитки, стоят господа: они приехали издалека и не знают, как им попасть к пастору. Не можете ли вы указать дорогу?

- Еще бы не мог. Летом исполнится 50 лет как я здесь состою могильщиком. Идите по тропинке направо. Надеюсь, что вы не привезли дурных вестей нашему доброму пастору?

Кит отвечал, что нет, поблагодарил старика и пошел было прочь, как откуда-то послышался детский голос. Он поднял глаза: из окна соседней хижины высунул головку совсем маленький мальчик.

- Что тут такое? Ах, скажите, ради Бога, неужели мой сон сбылся? кричал ребенок.

- Бедный мальчик, пробормотал могильщик. - Как ты себя чувствуешь, дружок?

- Неужели мой сон сбылся? повторил мальчик таким голосом, что у Кита защемило сердце.- Нет, нет, этого быть не может! Разве это возможно, разве возможно?

- Я понимаю, о чем он говорит, заметил старик.- Ложись спать, дитя!

- Ах, Боже мой! Прежде чем спрашивать я знал, что этого быть не может, только меня всю ночь, - и эту, и прошлую, - мучает страшный сон, продолжал мальчик в отчаянии.

- Старайся заснуть, дитя; может сон не вернется, уговаривал старик.

- Нет, нет, пускай лучше вернется, лишь бы мучиться только во сне. Но мне так тяжко, так тяжко после него!

Старик благословил ребенка, тот весь в слезах пожелал ему доброй ночи и Кит снова остался один.

Тронутый до глубины души отчаяньем ребенка, смысл которого, впрочем, ускользал от него, он поспешил вернуться к своим господам. Они отправились по указанной тропинке и скоро уже были около пасторского дома. Оглянувшись вокруг, они увидели, несколько поодоль от этого дома, какия-то развалины, и между этими развалинами, как одинокая звездочка, сверкал огонек.

Он шел из окошечка, глубоко сидевшего в стенке. Своим блеском и неподвижностью он напоминал небесные звезды: казалось, будто одна из них спустилась на землю, продолжая блестеть.

- Откуда этот свет? спросил жилец Брасса.

- Вероятно, это и есть те самые развалины, в которых они живут: других я не вижу, сказал старик Гарланд.

- Не может быть, чтобы они так поздно ложились спать!..

Кит предложил сбегать туда на огонек, пока они будут стучаться у калитки пасторского дома, и узнать, есть ли там кто нибудь. Предложение было принято и он, с клеткой в руке, побежал по прямой дороге, спотыкаясь на каждом шагу о могилы. Будь это в другое время, при других обстоятельствах, он шел бы медленнее, выбирал бы тропинки, обходил бы могилы, теперь же он не обращал внимание не на какие препятствия и вскоре уже был в двух шагах от светившагося в темноте окошечка.

Осторожно подошел он к нему вплотную и стал прислушиваться. В комнате ни малейшего звука, безмолвнее, чем в церкви. Он приложился щекой к стеклу и опять начал прислушиваться. Нет ничего, не смотря на то, что кругом такая невозмутимая тишина, что, кажется, слышно было бы дыхание спящего, если бы в комнате кто нибудь спал.

Странное дело! Свет в комнате в такую пору, и ни души около него!

Нижняя част окна была завешана, поэтому он не мог заглянут внутрь комнаты, но ни одна тень не вырисовывалась на занавеске. Что, если бы взобраться на стену и сверху заглянуть, да пожалуй поскользнешься, упадешь, и во всяком случае можешь нашумет и испугать девочку, если она спит в этой комнате. Опять он принялся слушать, но так же безуспешно, как и прежде.

Он отошел от окна и, осторожно обогнув домик, постучался у двери. Ответа не последовало, но за дверью слышен был какой-то странный шум. Трудно было бы определить, что это такое. Как будто кто-то стонал, но едва ли это был стон: звуки повторялись безостановочно и слишком правильным ритмом; то ему представлялось, что это песня, то вопль, смотря потому, что брало верх в его воображении, на самом же деле эти звуки были очень однообразны и не прекращались ни на минуту. В них было что-то ужасное, неестественное, холодившее душу.

Кит чувствовал, как у него кровь стынет в жилах, но он переломил себя и еще раз постучал. Ответа нет, как нет. Он легонько опустил задвижку и нажал дверь коленкой. Она сейчас же подалась, так как не была заперта извнутри. В комнате был свет, и Кит вошел.

XXXIII.

Она освещалась не лампой и не свечой - там не было ни того, ни другого, а красноватым отблеском горевших в камине дров, над которыми склонилась чья-то фигура: словно она грелась у огня. Однако, и этого нельзя было бы сказать. Хотя сгорбленная фигура и подавалась вперед, но руки её не были протянуты навстречу благодетельному теплу, не было заметно подергиванья плеч, которым обыкновенно выражается удовольствие, ощущаемое нами у пылающего камина, после долгаго пребывания на стуже. Фигура сидела съежившись, голова её была опущена, руки скрещены на груди, пальцы крепко стиснуты. Она беспрерывно и равномерно качалась, оглашая стены печальным стоном, который Кит услышал, подходя к двери домика.

Когда он вошел и тяжелая дверь с треском захлопнулась за ним, фигура вздрогнула, но даже не повернула головы, чтобы узнать кто там, как будто и не слышала шума. Это был старик с седыми волосами, напоминавшими белую золу, рассыпавшуюся в очаге, на который он так напряженно глядел. Все здесь гармонировало между собой: и дряхлый, отживающий свой век, старец, и умирающий в очаге огонь, и постепенно ослабевающий в комнате свет, и сама эта обветшалая комната: все вокруг было или зола, или развалины, или прах.

Кит попробовал было что-то сказать, сам не зная что, но так как старик не обратил на него внимания, продолжая раскачиваться и стонать, он отошел к двери и взялся за ручку, но в эту самую минуту вспыхнувшая и затем рассыпавшаеся головешка ярко осветила на мгновение фигуру старика: мальчика кольнуло в сердце. Он опять вернулся в комнату, подо шел ближе к старику, сделал еще и еще шаг и, заглянув ему в лицо, узнал его, не смотря на то, что оно ужасно изменилось.

- Хозяин, дорогой хозяин, скажите хоть слово, закричал Кит, опускаясь перед ним на колени и схватывая его за руку.

Старик медленно повернул голову.

- Еще один! Ах, Боже мой, сколько духов перебывало здесь в эту ночь! пробормотал он глухим голосом.

- Я не дух, а ваш верный слуга, говорил Кит.- Вы меня верно узнали, хозяин. А где мисс Нелли, скажите, где мисс Нелли.

- И говорит то же самое и тот же вопрос задает, продолжал бормотать старик.

- Где она? дорогой хозяин, скажите мне хоть это, хоть это скажите!

- Она спит вон там.

- Ну, слава Богу.

- Да, да, слава Богу, повторил старик. - уж сколько, сколько, сколько ночей я молюсь Ему о ней, с того самого времени, как она заснула. Он это знает. Тсс! кажется, она зовет.

- Я ничего не слыхал.

- Нет, вы слышали, и сейчас слышите. Неужели вы станете уверять, что и теперь вы ничего не слышали?

Он приподнялся с места и навострил уши.

- И теперь скажете, что она не зовет меня? Да ктож знает этот голос так, как я его знаю? воскликнул старик с торжествующей улыбкой на лице. - Тсе, тсс!

Он сделал знак Киту, чтобы тот молчал, а сам тихонько прокрался в соседнюю комнату. Слышно было, как он говорил что-то нежным, ласковым голосом. Через несколько минуть он возвратился с лампой в руках.

- Она все еще спит, шептал он.- Вы правы, она не звала, разве что во сне. Недавно она звала меня во сне. Я сидел около неё и видел, как зашевелились её губки и хотя голоса её не было слышно, но я знал, что она зовет меня. Я нарочно унес оттуда лампу, боялся, чтобы свет не разбудил ея.

Все это он говорил тихонько, будто про себя. Вдруг он взял лампу со стола, точно вспомнил о чем-то - а, может быть, из любопытства - и поднес ее к лицу Кита, но тут же и отвернулся и опять поставил ее на место, словно уже и забыл, для чего брал ее.

- Она крепко спит, продолжал он вполголоса.- Но это нисколько не удивительно: ангелы покрыли землю глубоким снегом для того, чтобы самые легкие шаги не могли ее разбудить. Даже птички все поумирали, чтобы не беспокоить её своим пением. Она всегда кормила их; оне привыкли к ней, не улетали от нея, как улетают от нас, как бы голодны ни были.

Он замолчал и, притаив дыхание, долго, долго к чему-то прислушивался. Потом открыл старинный комод, вынул оттуда платьице, башмачки - он это делал очень нежно и осторожно, точно обращался с живыми существами, и стал гладить их и чистить рукой.

- Зачем ты так долго лежишь в постельке, милая Нелличка; на дворе уже красные ягодки поспели и идут, чтобы ты пришла и сорвала их. Зачем ты так долго не встаешь, родная? Вот твои маленькие друзья все подходят к двери и спрашивают, где Нвлли, где наша милая Нелли? и горько плачут, потому что ты не выходишь к ним. Она всегда была очень ласкова с детьми. Самый отпетый шалун слушался ея. Она так нежно с ними обращалась!

Кит не мог произнести ни слова от душивших его слез.

- Вот ее простенькое платьице, самое её любимое! воскликнул старик, прижимая его к груди и лаская его своей морщинистой рукой. - Как только она проснется, сейчас же спохватится, где оно. Она шутя спрятала его в комод, но я отнесу его туда, положу около нея, непременно положу. Ни за какие богатства в мире не согласился бы я огорчить мою крошку. Посмотрите на её башмачки, как они изношены. Она нарочно бережет их, в воспоминание о нашем последнем тяжелом странствовании. Видите, вот тут дыра: она голой ножкой ступала по земле. Мне уже потом сказали, что она изранила, изрезала о камни свои ножки. Но сама она ни слова об этом не говорила. Ни, ни, избави Бог! А чтобы я не заметил, как она прихрамывала, она все время немножко отставала от меня, хотя и не выпускала моей руки, стараясь поддерживать меня, старика.

Он прижал башмачки к губам и заботливо положив на прежнее место, продолжая говорит про себя и, по-временам, бросая беспокойные взгляды на дверь соседней комнаты.

- Прежде она не любила валяться в постели, ну, да тогда она была здорова. Будем ожидать терпеливо: Бог даст поправится, опять будет вставать рано и гулять на свежем утреннем воздухе. Сколько раз мне хотелось пойти за ней, по её следам, но от таких маленьких волшебных ножек не остается никакого следа на траве, усеянной росой.

- Кто там? Затворяйте пожалуйста дверь! как бы на нее не пахнуло холодом. Мы и без того никак не можем ее согреть.

Дверь в самом деле отворилась. Вошел старик Гарланд с своим спутником в сопровождении еще двух лиц: школьного учителя и баккалавра. Оказалось, что как раз перед тем как Кит подходил к домику, учитель отлучился на минуту к себе, чтобы подлить масла в лампу.

Увидев друзей, старик успокоился, перестал ворчать - если только можно назвать воркотней какое-то невообразимо слабое и грустное бормотанье - и, возвратившись на свое место у камина, мало-по-малу впал в прежнее состояние и опять принялся стонать, раскачиваясь на стуле. На незнакомцев он не обратил никакого внимания, хотя и видел, как они вошли. Брат его стал поодаль, в сторонке, а баккалавр сел около старика. Долго он молчал, наконец, решился заговорить.

- Вы и эту ночь не ложились спать, а я был уверен, что вы исполните свое обещание, мягко выговаривал он ему. - Отчего бы вам не отдохнуть?

- Не спится. Должно быть весь мой сон перешел к ней.

- Она очень огорчилась бы, если бы знала, что вы совсем себя не бережете. Ведь вы не захотите ее огорчить?

- Ну, кто знает, кажется, решился бы и на это, лишь бы ее разбудить. Она так нестерпимо долго спит. Впрочем, что я говорю! Ведь это хороший, счастливый сон, неправда ли?

- Разумеется, разумеется, счастливый сон.

- Ну, а пробуждение... и старик запнулся.

- И пробуждение будет счастливое, счастливее, чем можно себе представить: такое счастье нельзя не только выразить словами, но даже и постичь!

Старик встал и на цыпочках направился в другую комнату - учитель только что внес туда лампу. Его слабый, старческий голос тихо раздавался в безмолвной тишине маленькой горенки. Присутствующие переглянулись между собой. У всех глаза были полны слез.

Старик возвратился, продолжая бормотать, что она все еще спит, но что ему кажется, будто она зашевелила ручкой, правда, чуть-чуть, едва заметно, но все-таки зашевелила. Вероятно, она искала его руки. Она не раз это делала, когда бывала и в более глубоком сне, чем теперь. Произнеся последния слова, он опустился на стул, стиснул голову обеими руками и разразился таким отчаянным криком, который невозможно забьггь, раз услыхав.

Учитель сделал знак баккалавру, что подойдеть к старику с другой стороны. Они вдвоем осторожно разогнули его пальцы, запутавшиеся в седых волосах, каждый из них взял его за руку и, нежно пожимая ее, стал уговаривать несчастного старика.

- Он меня послушает, говорил учитель.- Я уверен, что он и меня, и вас послушает, если мы его хорошенько попросим. Она всегда нас слушалась.

- Я буду слушать всех, кого она слушала, я люблю всех, кого она любила! воскликнул старик.

- Я и не сомневаюсь в этом, сказал учитель. - Подумайте о ней, вспомните сколько горя, страданий, сколько и мирных радостей вы испытали вместе с ней.

- Да, я только об этом и думаю.

- Дорогой друг, я бы желал, чтобы вы прониклись этими воспоминаниями, чтобы сердце ваше смягчилось, сделалось доступным прежним привязанностям, что бы вы вспомнили о прежних временах. Зная, что таково было бы её желание, я говорю вам от её имени.

- Вы хорошо делаете, что говорите тихонько: так мы её не разбудим, отвечал на это старик. - Ах, если бы мне опять увидеть её глазки, её улыбку. Она и теперь улыбается, но эта улыбка точно застыла на её молодом личике, а я хотел бы, чтобы она, как бывало прежде, то освещала её лицо, то сбегала с него. Но это придет со временем. Мы не станем ее будить.

- Мы не будем о ней говорить, как она теперь, воск, а как она была прежде, когда вы странствовали вместе с ней, когда она была дома, откуда вы вместе бежали, словом, в лучшие, более веселые времена, промолвил учитель.

- Она всегда была веселая, воскликнул старик, глядя ему в упор, - я помню, она с раннего детства была мягкого, покойного характера; ну, да уж это от природы.

- Вы рассказывали нам, что и характером, и лицом она была очень похожа на свою мать. Можете ли вы припомнить её мать?

Старик продолжал на него смотреть, но не отвечал ни слова.

- Или постарайтесь припомнить ту, кто предшествовал её матери, вмешался баккалавр;- чья смерть усугубила вашу привязанность к этому ребенку, прежде чем вы узнали ему цену, прежде чем вы научились читать в его ангельском сердечке. Постарайтесь мысленно возвратиться к далекому прошлому, к вашему детству, которое вы провели не в одиночестве, как провел свое детство этот нежный цветочек. Вспомните, что около вас рос другой ребенок, горячо вас любивший, что у вас был брать - вы давно расстались с ним, давно его не видели и совсем забыли о нем, но теперь он здесь: он явился сюда в ваш скорбный час, чтобы вас утешить, успокоить.

- Чтобы стать для вас тем, чем вы когда-то были для него, воскликнул брат старика, опускаясь перед ним на колени, - чтобы отплатить вам, дорогой брат, за всю вашу любовь и заботливость о нем такой же неустанной заботливостью, такой же неизменной любовью, чтобы доказать вам на деле всю его привязанность, неостывавшую, не смотря на то, что нас разделяли с ним целые окенны, ту привязанность, которая согревала его безотрадное детство. Скажите хоть слово, дорогой брать, скажите, что вы узнаете меня, и мы станем еще дороже и милее друг другу, чем тогда, когда мы еще были неопытными мальчиками и воображали, что всю жизнь проведем вместе.

Старик смотрел то на того, то на другого, беззвучно шевеля губами, но не произнес ни слова в ответ на эту мольбу.

- Если тогда уже между нами существовала такая тесная связь, насколько же эта связь будет теснее теперь, продолжал меньшой брат.- Мы подружились в детстве, когда вся жизнь была впереди, будем дружны и теперь, прожив всю жизнь и снова возвратясь к детству. Часто люди, устав гоняться за славой, богатством и удовольствиями, на склоне дней своих стремятся на родину, тщетно надеясь, хоть перед смертью, снова обрести спокойствие и ясность душевную, которыми пользовались в детстве. Отправимся и мы доживать век в родные места. Может быть, благодаря тому, что прошлое наше было не из счастливых - судьба не баловала нас, нам не удалось осуществить никаких надежд - и у нас теперь ничего не осталось, кроме горячей, неизменной любви друг к другу, может быть Бог сподобит нас стать опять такими же детьми, какими мы были когда-то. Если бы даже, прибавил он изменившимся голосом, - если бы даже то, о чем я и думать боюсь, уже совершилось или должно было совершиться, - да сохранит нас Бог от такого несчастия - то и в таком случае нам остается великое утешение в нашем горе: это то, что мы вместе, друг около друга, дорогой брат.

Пока он говорил, старик, мало-по-малу подвигался к комнатке. Дрожащим голосом отвечал он брату, указывая на нее пальцем:

- Вы все сговорились, чтобы похитить у неё мою любовь, но это вам не удастся, нет, не удастся, пока я жив. У меня, кроме нея, нет ни родственников, ни друзей; никогда их не было и не будет. Она для меня все; теперь уж поздно нас разлучать.

Он махнул на них рукой, дескать, вы мне не нужны, и прошел в комнатку, потихонько зовя свое дорогое дитятко по имени. Оставшиеся в большой комнате столпились в одну группу и, перебросившись несколькими фразами, они едва могли говорить от слез - последовали за ним. Они ступали осторожно: их шагов не было слышно, но слышны были их скорбные возгласы и сдерживаемые рыдания.

Да, она в самом деле умерла и уже мертвая лежала в своей маленькой кроватке. Вот почему в комнате её царствовала такая торжественная тишина.

Казалось, она спала сном мирным, безмятежным, на вид прекрасным сном. Глядя на нее, можно было подумать, что это существо, только что созданное Господом и ожидающее, чтобы Он вдохнул в нее жизнь, а не молоденькая девушка, преждевременно скошенная неумолимой смертью.

Постель её была усыпана зелеными листьями и зимними ягодами, собранными в тех местах, где она любила прогуливаться.

- Когда я умру, положите возле меня что нибудь такое, что любит свет и всегда живет под открытым небом, говаривала она.

Она умерла. Умерла милая, нежная, терпеливая, благородная Нелли. Ея птичка - маленькое, ничтожнейшее существо, которое можно было бы задушить одним пальцем - весело прыгала в клетке, а она, эта прелестная девочка, обладавшая таким мужественным сердцем - лежала неподвижно и это благородное сердечко навеки замолкло в её груди.

И куда девались следы забот, страданий, усталости. Все исчезло, уступив место полному счастью и спокойствию, так ярко отразившемуся на её чудном, улыбающемся личике.

А между тем она не изменилась. Она была все та же Нелли, какой мы ее знали: то же нежное, милое личико, которое когда-то озарялось отблеском родного очага - как сон, как мечта пронеслось оно сквозь притоны нищеты и бедствий; то же кроткое, ангельское выражение, которое освещало его и у двери школьного учителя, в летний, теплый вечер, и у топки горна в холодную, дождливую ночь, и у постели умирающего мальчика. Таковы должны быть ангелы, которых мы увидим во всем их величии после смерти.

Старик держал её беспомощную, похолодевшую ручку, ту самую ручку, которую она в последний раз протянула ему, улыбаясь, которою она держала его за руку во время их долгих странствований. Он прижимал ее к своей груди, стараясь ее отогреть. Иногда он подносил ее к губам, а затем опять прятал на груди и бормотал, что теперь она становится теплее. И когда он это говорил, он с отчаянием взглядывал на окружающих, точно умолял их помочь ей.

Она умерла и теперь уж не нуждалась ни в чьей помощи. Не будет больше голосок её раздаваться в этих старинных комнатах, куда она вносила жизнь даже тогда, когда её собственная жизнь быстро угасала. Она погибла бесследно и для своего садика, за которым так ухаживала, для своих любимых уголков, где она нередко сиживала часами, погруженная в раздумье. Не будет она уже гулять по тем тропинкам, по которым чуть не вчера еще проходила, не будет радовать взоры всех любящих ее: никто и ничто не увидит её больше.

- Небесное правосудие не оканчивается на земле, говорил школьный учитель, целуя ее в лоб и заливаясь слезами.- Что такое наша жалкая земля в сравнении с тем миром, в который отлетела эта юная душа? Если бы мы могли нашим горячим пожеланием вернуть ее к жизни, скажите, кто бы из нас решился его произнести?

XXXIV.

С наступлением утра, когда приезжие стали покойнее относиться к своему новому горю, учитель рассказал им о последних минутах её жизни.

Она скончалась два дня тому назад. Все её друзья собрались у её постели, с минуты на минуту ожидая её кончины. Они всю ночь то разговаривали с ней, то читали ей вслух, но, наконец, ее стало клонить ко сну. Судя по некоторым фразам, еле слышно произнесенным ею во сне, ей снились некоторые сцены из её скитаний с дедушкой, но не тяжелые, - те, повидимому, отступили на задний план. Она несколько раз горячо благодарила кого-то - вероятно, тех добрых людей, которых Господь посылал им на помощь - и все повторяла: да благословит вас Бог. Она умерла в полной памяти и вовсе не бредила. Только один раз ей представилось, будто какая-то чудная музыка раздается в воздухе. Бог знает, может быть, она и точно слышала ее!

Она спала тихо, очень тихо. Когда она открыла глаза, она пожелала, чтобы все еще раз ее поцеловали и затем, повернувшись к дедушке с нежнейшей улыбкой - все присутствовавшие при этой сцене уверяют, что они никогда ничего подобного не видели и что её улыбка на всю жизнь врезалась у них в памяти - обвила руками его шею, да так и умерла в его объятиях. Даже не заметили, как она испустила дух.

Она часто рассказывала о двух сестрах, называя их своими милыми друзьями, и не раз выражала желание, чтобы им как нибудь передали, что она часто ходила за ними во время их прогулок и что она много, много о них думала. В последние дни она часто вспоминала о Ките: просила передать ему, что помнит и по-прежнему любит его и что ей очень хотелось с ним повидаться. Даже и тогда воспоминание о Ките вызывало у ней легонький смех, чуть-чуть напоминавший её прежний ясный, веселый смех.

За всем тем она ни на что не жаловалась, ничем не бывала недовольна. Кроткая, покойная, как и всегда - она лишь с каждым днем становилась серьезнее и все горячее выражала окружающим свою любовь и признательность - она угасла, как гаснет вечерняя заря в тихий, летний день.

На утро, не успело солнце подняться, как уж её маленький любимец, тот самый мальчик, что ночью жаловался могильщику на страшный сон, принес засушенные цветы, просил, чтобы их положили ей на грудь. С вечера, прежде чем идти спать, он долго бродил около её комнатки; следы его маленьких ножек ясно запечатлелись на снегу, под её окном: ему вообразилось, что ее оставили там одну, и он не мог перенести эту мысль и долго сторожил ее.

Мальчику приснился и другой сон: будто она возвратилась к ним такой, какой всегда была. Он убедительно просил, чтобы его впустили к ней, уверяя, что никого не будет беспокоить: он, мол, один весь день просилел около братца, когда тот умер, и был очень рад, что ему позволили быть так близко возле него. Его, конечно, пустили и он сдержал свое слово: так вел себя, что у него можно было бы поучиться и взрослым.

До его прихода старик ни разу не отошел от её кроватки, не произнес ни одного слова, разве только обращаясь к ней. Когда-ж он увидел её любимчика, он заволновался, пожелал, чтобы тот подошел ближе и затем, указывая на её кроватку, в первый раз залился слезами. Вид ребенка благотворно подействовал на него, поэтому их оставили наедине.

Мальчик сумел своей безхитростной лаской, своими рассказами о ней несколько успокоить старика: уговорил его отдохнуть немного, потом повел гулять. Словом, старик почти беспрекословно исполнял все, что тот хотел. И таким-то образом в день похорон он совсем увел его из дому, на том основании, что надо, мол, собрать для неё свежих листьев и ягод.

Это было в воскресный ясный зимний день. Когда они шли по деревне, все давали им дорогу: кто кланялся старику, кто почтительно жал ему руку; иные стояли с непокрытой головой, когда он проходил мимо: да поможет ему Бог, да подкрепить его в его великом горе, говорили они ему вслед.

- Соседка, отчего это нынче все в трауре? У всех либо черный креп на руке, либо черная ленточка на шляпе, спросил старик, останавливаясь у хижины, где жила мать его маленького провожатаго.

- Не знаю, соседушка, отвечала та.

- Да и на вас черное, воскликнул старик. - И ставни вон там и там заперты, а теперь день. Прежде этого никогда не было, что это значит?

И на это соседка отвечала, что не знает.

- Пойдем домой, надо узнать, что это такое, засуетился старик.

- Нет, нет, не уходите, удерживал его мальчик.- Вы обещали пойти со мной на ту зеленую лужайку, где мы часто с ней плели венки для её садика; вы сколько раз заставали нас там, в цветах. Нет, не уходите!

- Где она? скажи мне, где она? спрашивал старик.

- А разве вы не знаете? Ведь мы с вами только что ее видели.

- Так, так. Это была она. Кажется, она.

Он прижал руку ко лбу, оглянулся кругом блуждающим взглядом и, как бы побуждаемый внезапно осенившей его мыслью, перешел через дорогу и постучался в избу могильщика. Том вместе с своим глухим помощником грелся у огня. Увидев вошедшего, оба мгновенно встали.

Ребенок успел сделать им знак рукой. Впрочем, достаточно было взглянуть на старика, чтобы понять, в чем дело.

- Разве... разве вы сегодня хороните кого нибудь? спросил он, напряженно ожидая ответа.

- И не думаем. Да кого-ж нам, сударь, прикажешь хоронить? возразил могильщик.

- И я то же самое говорю, кого бы, казалось, хоронить?

- Нынче у нас, сударь, праздник, нынче нам отдых, мягко заметил могильщик.

- Ну так пойдем, куда шли, сказал старик, обращаясь к мальчику.- Да правду ли вы говорите, не обманываете ли меня? Ведь я очень изменился в последнее время.

- Иди, сударь, иди, куда тебя ведет этот ребенок, и да будет благословение Божие на вас обоих.

- Я готов. Идем, дитя мое, покорно произнес старик, и мальчик его увел.

Раздался погребальный звон по усопшей девушке, полной молодых сил, красоты и чудных душевных качеств. Звонили в тот самый колокол, к которому она так часто и с таким удовольствием прислушивалась, точно это был живой голос. И все, решительно все высыпали из своих нор, чтобы проводить ее до её последнего жилища. Тут были и старые, и молодые, цветущие юноши, и беспомощные дети, люди полные сил и здоровья, и дряхлые, расслабленные старцы. Кто на костылях, кто с померкшим взором, с омертвелыми членами, слепые, хромые, параличные; старухи, которым десять лет тому назад пора было умереть, и тогда оне уже были древния; словом все, что было на лицо, все собралось у её преждевременной могилы. И что такое смерть? Можно ли сравнить этого умершего ребенка, над которым сейчас сомкнется земля, с теми живыми мертвецами, которые все еще будут ползать по её поверхности.

Ее вынесли из дома. Она лежала в гробу такая же чистая, как снег, покрывавший вемлю, и так же кратковременна была её жизнь. Печальная процессия двинулась по тропинке, окаймленной живой людской стеной, к паперти, на которую она присела отдохнуть, когда Господь, в милосердии Своем, направил ее к этому мирному убежищу, и церковь гостеприимно приняла ее в свою тихую сень.

Гроб пронесли в тот уголок, где она часто и подолгу засиживалась, погруженная в глубокую думу, и бережно опустили на пол, освещенный солнечными лучами, проникавшими туда через разноцветное окно. Придет весна, за этим окном опять запоють птички, зашелестят ветви и не один раз золотистый луч, прокравшись сквозь колеблемую ветром листву, будет рисовать причудливые узоры на её могиле.

Мир праху твоему, чудный ребенокь, с детской невинной душой, с недетским, великим в своем самоотвержении и любви к ближнему, сердцем. Не одна юная рука возложила веночек на крышку её гроба, не из одной груди вырывались сдерживаемые рыдания. Многие стояли коленопреклоненные. У всех было искреннее горе на душе. Когда, по окончании службы, гроб опустили в землю, близкие люди отошли в сторону и могилу обступили прихожане. Все говорили, все вспоминали об умершей. Один рассказывал, что видел, как она сидела на этом самом месте и так глубоко задумалась, глядя на небо, что книжка выпала у неё из рук. Другой удивлялся, что такая деликатная, хрупкая девочка обладала таким отважным сердцем: она без всякого страха по ночам входила в церковь и долго оставалась там совершенно одна и даже подымалась на колокольню по темной лестнице, куда лунный свет еле пробивался сквозь крохотные отверстия, пробитые в толстых стенах башни. Пронесся шепот между самыми древними стариками, будто бы она виделась и беседовала с ангелами. Многие верили этому, сопоставляя её ангельское личико, её ласковый, нежный голос с её преждевременной кончиной. Подходили группами в три, четыре человека, чтобы проститься с ней, и затем удалялись, давая место другим. Наконец в церкви не осталось никого, кроме близких людей и могильщика.

Сомкнулся склеп, на него навалили могильную плиту. Время шло. Наступили сумерки, а друзья все не отходили от дорогой могилы, и только, когда луна, высоко поднявшись на небе, бросив серебристый луч внутрь храма, осветила стевы, колонны, памятники и, как им казалось, больше всего озарила её могилу, в тот таинственный час ночи, когда утихают людские страсти, отходять на задний план мирская суета, мирские надежды и вожделения, и душа настраивается на мысли о Боге, о будущей жизни - друзья удалились из храма, оставив ребенка наедине с Богом.

Как ни прискорбно это явление: смерть невинного ребенка, но в нем кроется великая, могущественная истина, которая должна служить утешешем и поучением всему человечеству. Когда умираеть ребенок, когда невинная душа его, расставшись с своей хрупкой оболочкой, отлетает к Богу, его свежая могилка дает начало многим и многим подвигам любви и милосердия; каждая слеза, упавшая на такую могилку, как доброе семя, приносит добрые всходы. По пятам неумолимого разрушителя шествуеть благой Создатель, и таким образом мрачная стезя превращается в путь, ведущий к небу,

Было уже очень поздно, когда старик возвратился домой. Мальчик под каким-то предлогом завел его к своей матери и там старик, утомленный бессонными ночами и продолжительной прогулкой на свежем воздухе, крепко заснул, сидя у печи. Его, конечно, не будили и он проспал до вечера. Когда он проснулся, уже светила луна.

Брат поджидал его на крылечке. Он беспокоился, что тот так долго не возвращался домой. Когда старик, вместе с своим маленьким провожатым, по казался на тропинке, он вышел к нему на встречу и, уговорив его опереться на его руку, медленно повел к дому.

Старик прямо прошел в её горенку, но, не найдя тавс своей Нелли, с растерянным видом возвратился в большую комнату, а оттуда бросился к дому учителя, зовя ее по имени. Друзья его последовали за ним. Когда старик убедился, что её нигде нет, они привели его домой, усадили и с участием и любовью уговорили его выслушать то, что они хотят ему сказать. Они долго, разными обиняками, приготовляли его к ужасному известию, много и горячо говорили о счастливой доле, которую она обрела, и наконец сказали ему всю правду.

Как только слово "умерла" было произнесено, он, как убитый, повалился на пол и в продолжение нескольких часов лежал без чувств, так что уже потеряли всякую надежду возвратить его к жизни. Но горе пересиливает немощь физическую и он, мало-по-малу, оправися.

Если человек не испытал на себе того пробела, той истомы, которую оставляет по себе смерть дорогого существа, того отчаяния, которое охватывает даже людей сильных после потери близкого родного, воспоминание о котором преследует нас на каждом шагу, когда каждая вещь в доме говорит о нем и, так сказать, служит ему памятником, каждая комната - его могила, он не может иметь и приблизительного понятия о терзаниях старика, много дней кряду бродившего из угла в угол, в поисках за своим дорогим дитятком, которого он все звал по имени, и ни в чем не находившего утешения.

Все в его помутившемся уме и ослабевшей памяти было связано с воспоминанием о ней. Он как будто и не понимал, что его брат тут, около него, и нисколько не интересовался им, не поддаваясь никаким ласкам, никаким ухаживаниям. О чем бы с ним ни заговаривали, он терпеливо слушал в продолжение некоторого времени, а затем спешил продолжать свои поиски. Только о ней он мог говорить и слушать без конца. Но Боже сохрани, если бы кто нибудь вздумал упомянуть о горе, наполнявшем его душу и душу всех, окружающих его. Умерла! Он не мог слышать, не мог выносить этого слова. С ним, наверно, сделался бы такой же припадок, как и в первый раз, если бы кто нибудь невзначай снова произнес при нем это слово. Один Бог знает, чем он жил, какая надежда согревала его сердце, но ясно было каждому, что он все еще надеялся найти свою милую внучку и что эта надежда с каждым днем слабела и в конец подтачивала его силы.

Друзья уже подумывали было увезти его куда нибудь, рассчитывая, что перемена места благотворно подействует на его здоровье, на его дух. Брат его пригласил вэвестных психиатров. Те явились, поговорили с стариком, улучив минуту, когда тот не отказывался говорить, посмотрели на него, когда он, одинокий и молчаливый, бродил взад и вперед по комнате, и объявили, что, куда бы его ни увезли, душа его останется здесь, и как бы за ним ни присматривали, какую бы стражу к нему ни приставили, пусть хоть запрут его, он убежит из своего заточения и вернется назад - может быть, умрет по дороге.

Мальчик, которого он в первое время слушался, потерял всякое на него влияние. Иной раз, бывало, и ничего: позволяет ему идти рядом с ним; в другой раз заметит, что он тут, подает ему руку, даже, случалось, погладит его по головке, поцелует в щеку. А то вдруг не может его видеть, просит, умоляет, хотя и без малейшей резкости, уйти от него. Но так ли или иначе, один ли или в обществе этого ребенка или наконец, окруженный людьми, готовыми, ценой какой бы то ни было жертвы, доставить ему хоть некоторое утешение и душевное спокойствие, он никем и ничем не интересовался, никого и ничего не любил на свете; словом жизнь его была окончательно разбита.

Как-то раз он встал очень рано, надел на спину свою котомку, взял в руки палку, её соломенную шляпу и корзиночку, наполненную всякой всячиной, которую она брала с собой в дорогу, и ушел. Уже собирались бежать за ним в погоню, как в комнату вошел один из учеников школы - он казался очень испуганным и рассказал, что за минуту перед тем он видел старика в церкви, на её могиле.

И точно, когда, подкравшись к церковной двери, друзья заглянули в нее, они увидели, что он сидит у её плиты, терпеливо ожидая чего-то. Его не беспокоили, но за ним следили весь день. Когда смерклось, он встал со своего места, вернулся домой и лег спать, приговаривая вполголоса:

"Она завтра придет".

На другой день, с восходом солнца, он уже был в церкви, опять просилел там до ночи и опять, ложась спать, прошептал:

"Она завтра придет".

И с тех пор он целые дни проводил у её могилы, в надежде, что она вернется к нему. Какие только картины ни рисовались в его больном воображении в эти долгие часы ожидания, в стенах безмолвного храма! Ему грезились новые скитания с дорогим дитятком по зеленым лугам и лесам, по живописным, еле протоптанным дорожкам; привалы под необъятным небесным сводом; в ушах звучали хорошо знакомые ему, нежные переливы её голоса; перед глазами носился её милый образ, с развевающимися от ветра волосами, её шуршащее платьице, мало ли еще что! Он никому не поверял своих дум, никому не говорил, куда идет, где проводит время; вечером, сидя в кругу друзей, он не произносил ни слова, но, судя по выражению его лица - по нем не раз пробегала самодовольная улыбка, - каждый догадывался, что он замышляет новый побег вместе с ней. Слышно было, как он, ложась спать, молил Бога, чтобы она вернулась к нему на следующий день.

В один ясный, весенний день, старик не вернулся домой в обычное время: его нашли мертвого на её могиле. Его похоронили рядом с милым дитятком, которого он так беззаветно любил, и с тех пор дедушка с внучкой спят непробудным сном в той самой церкви, где не раз молились вместе.

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ.

Волшебный клубок, завлекший нас так далеко, катится все медленнее и медленнее, а затем и совсем останавливается: он размотался весь до конца.

Чтобы завершить наше путешествие достойным образом, нам остается проститься с главными спутниками, не отстававшими от нас во всю дорогу.

Прежде всего заслуживают нашего внимания почтенный Брасс и его любезная сестрица.

Мы уже знаем, что судья, к которому привели м-ра Самсона, удержал его у себя и затем так убедительно просил его остаться у него подольше, что тот не мог ему отказать в этой милой просьбе, и обязательный хозяин распорядился, чтобы гостю отвели самую удобную квартиру, откуда он мог выходить только гулять в маленький мощеный дворик; таким образом общество надолго лишилось своего достойного члена. Зная скромные привычки адвоката и его пристрастие к уединенной жизни, кроме того, дорожа обществом такого интересного гостя, судья не иначе соглашался отпустить его из-под своего гостеприимного крова, как за поручительством двух солидных домовладельцев, из которых каждый должен был представить залогь в 1,500 фунтов стерлингов. Он, вероятно, боялся, что если отпустить Самсона на свободу без всякой гарантии, тот не захочет к нему вернуться. Это предложение показалось Брассу до того забавныьгь, что он с радостью ухватился за него, как за шутку и, выбрав из обширного круга своих знакомых двух приятелей, имущество которых, вместе взятое, не достигало стоимости 15 пенсов, представил их поручителями. И точно, шутка вышла забавная. Она продолжалась ровно 24 часа, после чего поручительство этих господ, шутя вероятно, было отвергнуто и Брасс должен был довольствоваться казенной квартирой, до тех пор, пока не предстал перед судом присяжных, тоже участвовавших в шутке.

Эти 12 шутников рассмотрели его дело и, шутя, признали его виновным в обмане и клятвопреступничестве. Мало того, надо полагать, что даже городские обыватели были причастными к этой шутке: когда Брасса ввзли в суд, уличная толпа забросала его печеными яйцами и дохлыми кошками и готова была разорвать его на куски, что, вероятно, по мнению Брасса, придавало еще более шутливый оттинок его делу.

Желая продлить забаву, Брасс, в лице своего защитника, подал на кассацию, на том-де основании, что если он и повинился во всем, то только потому, что ему обещали выхлопотать прощение и полное помилование. В виду этого он требовал себе снисхождения, так как закон, предусматривая подобные случаи, не отказывает в покровительстве людям, введенным в обман, благодаря своей доверчивости. После долгих и торжественных дебатов, этот вопрос, вместе с другими, чисто техническими - нельзя себе вообразить ничего нелепее этих последних - был представлен на рассмотрение судьям, которые, в конце концов, и решили: вместо того, чтобы ему, стряпчему, путешествовать по чужим краям, пускай, мол, лучше остается дома - не лишать нее родину такого украшения - и только предписали ему некоторые, самые незначительные ограничения свободы.

А ограничения эти заключались в следующем: Брасс должен был в продолжение нескольких лет жить в одном очень обширном здании, где много и других, подобных ему джентльменов.- Они ходили с бритыми головами, в серых мундирах на желтой подкладке и питались супом и кашей, содержались на общественный счет. Он должен был участвовать и в их занятиях, то есть, изо-дня в день взбираться по бесконечной лестнице, а для того, чтобы его, непривычные к подобному моциону, ноги не очень ослабели, ему надели, немного повыше щиколотки, чудодейственную ладанку, попросту, железный браслет. И в один прекрасный вечер, раба Божьяго, в обществе девяти джентльменов и двух дам, перевезли на новую квартиру. Они сподобились чести ехать в карете Ея Величества.

Но дело не ограничилось этим пустяшным наказанием: имя Брасса было вычеркнуто из списка адвокатов, что с некоторых пор считается большим позором. Предполагается, что к этому наказанию прибегают лишь в крайних случаях, в случае совершения особенно гнусного деяния, и мы охотно этому верим, так как в этом списке, на ряду с самыми честными, красуется множество далеко небезупречных имен.

Относительно Сэлли Брасс ходили различные слухи. Одни выдавали за достоверное, будто она переоделась в мужское платье и поступила матросом на купеческий корабль. Другие утверждали, что видели ее, с ружьем в руках, в мундире 2-го пехотного полка, на часах у Сент-Джемского парка. Верно только то, что лет пять спустя после описанных нами происшествий - видел ли кто нибудь Сэлли за это время, нам в точности неизвестно - какой-то старик и старуха, одетые в рубища, часто выходили по вечерам из самого грязного переулка Сент-Джайльского квартала и, скорчившись от холода, еле волочили ноги по улицам, ища в канавах съестных остатков и отбросов, чтобы утолить голод. Это случалось лишь в холодные и темные вечера, когда несчастные оборванцы Лондона, ютящиеся в обыкновенное время в заброшенных сараях, погребах, под арками, в разных притонах нищеты, болезней и пороков, решаются выползать на свет Божий. Те, кто знавал экс-адвоката, говорят, что это был он с сестрой. Говорят также, что их и по сие время можно встретить иной раз ночью на улицах Лондона, и что прохожие с отвращением сторонятся от них.

Труп Квильпа был найден черев несколько дней после того, как его выбросило на берег. Следствие было произведено на месте, и так как многия обстоятельства, сопровождавшие его смерть, давали повод предполагать, что он совершил самоубийство, то суд и постановил: похоронить его на перекрестке четырех дорог, в каком нибудь очень уединенном месте, предварительно воткнув ему в сердце кол.

Но кажется, что об этом только поговорили, а тело втайне сдали на руки Тому Скотту. Впрочем, мнения и в этом расходятся: нашлись люди, уверявшие, будто Том потихонько, ночью, выкопал труп и похоронил его на мести, указанном вдовою умершаго. Очень может быть, что оба эта слуха вымышленные, и что они возникли единственно благодаря тому невероятному, хотя и достоверному, факту, что Том плакал во время следствия. Мало того, что он плакал, он даже пытался броситься на судей, но его, разумеется, вовремя схватили и вывели из суда. В отместку за это он стал на голову перед единственным окном камеры, где происходило заседание, и затемнял судьям свет до тех пор, пока городовой не ударил его по ногам и не привел их в надлежащее положение.

Выброшенный, так сказать, на улицу, смертью своего хозяина, Том попробовал зарабатывать хлеб своим природным талантом, то есть, сделался акробатом, а так как блестящая карьера, которой он себя посвятил, встречала непреодолимую помеху в его английском имени и происхождении - не смотря на то, что это головоломное искусство пользуется у нас большой популярностью - он, не долго думая, принял имя мальчика итальянца - продавца обрезков - с которым случайно познакомился и с тех пор с необыкновенным успехом кувыркался и делал различные сальто-мортале.

Вдовушка Квильпа никак не могла простить себе единственного скверного поступка, тяготившего её совесть, и всякий раз, вспоминая о нем, заливалась горькими слезами. У мужа её не было родственников, поэтому все его состояние перешло к жене, и она стала теперь богатой женщиной. Если бы он успел сделать завещание, очень может быть, что она оказалась бы нищей. В первый брак она вступила по настоянию матери, во второй раз вышла замуж по собственному желанию. Выбор её пал на красивого и еще довольно молодого человека, а так как он поставил условием, чтобы теща жила отдельно, получая от них средства на свое содержание, то в доме молодых было довольно тихо: они ссорились между собой лишь настолько, насколько это неизбежно в каждом супружестве и, вообще говоря, весело зажили на денежки умершего карлика.

В семье Гарланд жизнь текла по-прежнему тихо, мирно и любовно. Но и у их домашнего очага совершилась перемена, о которой мы теперь и поговорим. М-р Абель вошел в компанию с нотариусом Визерденом, и по этому случаю у них был большой бал. Судьбе угодно было, чтобы между приглашенными оказалась одна чрезвычайно застенчивая молодая барышня, в которую м-р Абель и влюбился. Как это случилось, как они оба об этом догадались, кто из них первый открыл эту тайну, никому доподлинно неизвестно, но как бы то ни было, а они в свое время поженились и были очень счастливы. Надо и то сказать, что они вполне заслужили свое счастье. Автор с особенным удовольствием заносит на свои страницы сообщенное ему известие, что Бог благословил их многочисленным потомством, ибо, чем больше нарождается хороших, добродетельных людей, тем больше облагораживается человеческая природа на радость всему миру. Лошадка до конца жизни сохранила свой независимый характер и твердость принципов. А жила она необыкновенно долго. Старики Гарланд очень часто видались со своими детьми: пони то-и-дело таскал фаэтончик от одного дома к другому, поэтому у молодых Гарландов для него была отдельная конюшня, куда лошадка входила с чрезвычайным достоинством. Когда дети Абеля подросли, она так подружилась с ними, что, как собака, бегала за ними по знакомой нам ливаде, позволяла себя ласкать, гладить; и за всем тем, доведя свою снисходительность до того, что дети без малейшего страха осматривали её копыта и даже вешались ей на хвост, она ни за что в мире не допустила бы, чтобы кто нибудь из них сел на нее верхом или вздумал бы управлять ею, дескать, и фамильярности вашей есть пределы, переступать которые не следует.

Она и на старости лет не потеряла способности привязываться к отдельным личностям. Когда, после смерти своего приятеля, священника, баккалавр переселился к брату, лошадка так, полюбила его, что, когда он правил ею, она шла без малейшего сопротивления. Последние два, три года её уже не запрягали; она жила, так сказать, на пенсии, но нраву своему не изменяла до конца и незадолго перед смертью порядком-таки лягнула осматривавшего ее ветеринара.

Дик Сунвеллер очень медленно поправлялся после болезни. Как только он стал получать завещанную ему тетушкой ренту, он тотчас же накупил маркизе платьев и привел в исполнение обет, данный им на одре болезни: поместил ее в школу. Долго придумывал он, какое бы имя дать ей, и наконец решил, что самое подходящее будет "Софрония Сфинкс", и мило, и благозвучно, и не лишено некоторого таинственного оттенка. Под таким-то именем заплаканная маркиза и поступила в школу, которую он для неё избрал. У девушки оказались блестящия способности: она вскоре же перегнала всех своих товарок, и Дик перевел ее в высшее учебное заведение. Надо отдать справедливость Дику: воспитание маркизы стоило ему так дорого, что в продолжение 5-ти, 6-ти лет он, благодаря этому, отказывал себе во многом, но ни разу не пожалел, что затеял доброе дело, и считал себя вполне вознагражденным её блестящими успехами. Надо было видеть, с какой важностью он выслушивал отзывы о ней содержательницы пансиона, куда он являлся каждый месяц за отчетом и где уже успел прослыть за чрезвычайно эксцентричного молодого литератора, обладающего необыкновенной способностью засыпать вас цитатами.

И таким-то образом, маркиза годам к 19-ти по приблизительным догадкам - прошла полный курс наук и из неё вышла красивая, умная, веселая девушка. Тут Дика стало одолевать раздумье, что-ж он будет с ней делать, когда она выйдет из пансиона. В один из своих обычных визитов, когда, поджидая ее в приемной, Дик крепко задумался над этим вопросом, она вышла к нему одна, такая улыбающаеся, такая свеженькая, что в голове его опять шевельнулась мысль - она приходила ему и прежде - что, если бы маркиза согласилась выйти за него замуж, он счел бы себя счастливейшим человеком. Он тут же и высказал свою мысль. Не знаю, что она ему на это ответила, но, надо полагать, не отвергла его предложения, потому что ровно через неделю после этого разговора они обвенчались, и Дик при всяком удобном случае повторял, что, как бы то ни было, а ведь действительно для него готовилась, для него воспитывалась прелестная молодая девушка.

Как раз в это время в Гамштете отдавался в наем маленький коттэдж, с садом, в котором была и курильная беседка - предмет зависти для современных курильщиков. Они наняли ее и, по окончании медового месяца, переехали туда. Аккуратно каждое воскресенье к ним приезжал Чекстер. Он проводил у них весь день и сообщал им все городские сплетни. Этот господин в продолжение многих лет был заклятым врагом Кита. Он не стесняясь говорил, что был гораздо лучшего о нем мнения тогда, когда его считали вором: чтобы совершить, мол, преступление, требовалась некоторая отвага, энергия; невиновность же его в утайке банкового билета еще раз подтверждает его, Чекстера, мнение, что Кит хитрая бестия и больше ничего. Но в конце концов он все-таки примирился с ним и даже удостоивал его своим покровительством: на том основании, что Кит достаточно изменился к лучшему и следовательно заслуживает прощения. Тем не менее, эпизода с шиллингом он ему простить не мог: если бы, по его словам, Кит вернулся для того, чтобы получить еще шиллинг, куда бы ни шло, но придти отрабатывать уже полученный - этого пятна не смыть ему во веки веков никаким раскаянием.

Дик, как мы знаем, и прежде любил пофилософствовать, теперь же, сидя в своей курильной беседке, он еще с большей яростью предавался размышлениям, и в такие минуты ему ужасно хотелось открыть тайну рождения Софронии и докопаться до её родных. Сама она считала себя круглой сиротой, но Дик, сопоставляя некоторые, хотя и незначительные обстоятельства, думал, что мисс Сэлли это, должно быть, лучше известно, а когда жена его рассказала ему о своей встрече с Квильпом в конторе Брасса, он пришел к наключению, что и карлик, если бы захотел, мог дать, при жизни, кое-какие указания на этот счеть. Но этот вопрос нисколько его не беспокоил тем более, что Софрония оказалась прекрасной, любящей, заботливой женой. Дик платил ей такой же любовью и, благодаря ей, пристрастился к домашней жизни. Нрава он был ровного, покойнаго; лишь изредка у него происходили стычки с Чекстером, в которых жена, как умная женщина, неизменно принимала сторону мужа, не раздражая его своим противоречием. Ну, да и играл же он с ней в карты в свое удовольствие. К чести его будь сказано, он всю жизнь звал ее не Софронией, как мы ее называем, а маркизой, и ежегодно праздновал день, когда он, больной, увидел ее у своей постели, задавал обед, на который приглашал Чекстера, и восхвалениям доблестей маркизы не было конца.

Долго еще Исаак Листь и Джоуль, в сообществе с безупречным Джемсом Гровсом, невозбранно занимались своим почтенным ремеслом, пока наконец и до них добрались: благодаря какой-то неосторожности нового товарища, Фредерика Трента, закон накрыл своей могучей дланью воровскую шайку и разметал её членов по всему свету.

Фред бежал за-границу, где и жил некоторое время, предаваясь всякого рода излишествам. Когда человек пользуется своими природными снособностями на благо себе и другим, он возвышается над низшими животными, когда-же, как это было с Трентом, - он эксплуатирует их ради предосудительных целей, он опускается гораздо ниже их уровня. Но это продолжалось недолго. Какой-то англичанин, посетивший Париж и случайно попавший в морг (Место, где выставляют утопленников.), узнал его труп, не смотря на то, что он был страшно обезображен - в какой-то драке, как говорили. Но он никому не сказал об этом, пока не возвратился на родину, и никто не предъявил прав на труп Фреда.

Меньшой брат Неллина дедушки, который в продолжение всего рассказа слыл у нас под именем жильца Брасса, всеми силами уговаривал учителя бросить школу и переселиться к нему, в качестве его друга и товарища, но тот не решился променять свои мирные занятия в уедименной деревушке, где он чувствовал себя покойным и счастливым, на шумную столичную жизнь. К тому же ему трудно было бы расстаться с своим полуразвалившимся домиком на старом кладбище, со всеми этими местами, с которыми для него соединялись такие приятные и такие горестные воспоминания, и с её маленьким любимцем, который продолжал горевать по ней, но вместе с тем всею душой привязался к школьному учителю. Прибавим вскользь, что, благодаря щедрости своего нового друга - тот уж и не знал как выразить ему свою признательность за все его участие к его родным - Мартон уже не был бедным школьным учителем, каким он был прежде.

А этот новый друг, не смотря на страшные удары нещадившей его судьбы, не стал мизантропом, не пошел в монастырь, а, напротив, вернулся в свет, со всеми своими прежними симпатиями к людям. И долго, долго путешествовал он по тем местам, по которым странствовал горемыка-старик с своей многострадальной внучкой, - в главном он основывался на указаниях учителя, слышавшего от самой Нелли все подробности их скитаний, но, кроме того, расспрашивал о них у всех, кто попадался ему на пути - и шел по тем дорогам и тропинкам, где они проходили, останавливался там, где они останавливались. Он чувствовал какое-то особенное наслаждение, переживая в душе их прошлые муки, их прошлые радости. Он розыскал всех, кто, так или иначе, оказал им помощь или участие: и м-с Джарли - содержательницу восковых фигур, и Кодлина, и Шота; добрался и до двух сестер, которых она считала своими друзьями, только потому, что оне были такие же одинокие и несчастные, как она и, поверите ли? даже не забыл кочегара, приютившего сирых странников у своей топки.

История Кита наделала большого шума и доставила ему много друзей, которые наперерыв старались, как бы получше устроить его судьбу. Сначала Кит и слышать не хотел о том, чтобы уйти от Гарланда, но старик-хозяин так уговаривал его и приводил такие убедительные доводы, что Кит понемногу привык к этой мысли. Однако, ему пришлось расстаться с этой прекрасной семьей гораздо раньше, чем он предполагал. Он еще не успел хорошенько опомниться от всех этих происшествий, как те самые господа, которые были уверены в его виновности и способствовали его осуждению, предложили ему хорошее место, обезпечив вместе с тем от нужды его мать. Кит часто говаривал, что на нем блестящим образом подтвердилась известная пословица: не было бы счастья, да несчастье помогло.

Как вы думаете, читатель, женился Кит, или нет? Разумеется, женился и, конечно, не на ком ином, как на Барбаре. Забавнее всего то, что маленький Яша стал дядюшкой, когда сам еще ходил с голенькими икрами; да что уж говорить о Яше, когда самого бэби пришлось величать этим именем. Перо мое отказывается описать восторг, овладевший обеими бабушками, когда на свет Божий явился их первый внук. Эти почтенные особы так сходились, как в этом чувстве к младенцу, так и во всех своих взглядах, что наконец порешили вместе нанять квартиру, и с тех пор жили неразлучными друзьями. Три раза в год, в известные сроки, вся семья непременно отправлялась в цирк Эстли - теперь они брали места в партере - и мать Кита была убеждена, что они приносят громадную выгоду антрепренеру; по крайней мере, когда ей случалось видеть, что театр красят снаружи, она всегда говорила, что этому не мало способствовало их последнее посещение и что у антрепренера сердце запрыгало бы от радости и благодарности, если бы он видел, как они проходили мимо его дома.

А семья все росла и росла. Народилась и маленькая Барбара - очень хорошенькая девочка; появился на свет Божий и маленький Яша - вылитый портрет своего дядюшки-тезки, когда он был маленький, когда его водили в ресторан показывать, как едят устриц, и маленький Абель, крестник молодого Гарланда, и Дик - любимец Дика Сунвеллера. Часто, бывало, вечером, дети обступят отца и просят его рассказать историю доброй мисс Нелли. Кит никогда не отказывал им в этой просьбе. Во время его рассказа дети заливались слезами, но им все было мало; они хотели еще и еще слышат о ней. Тогда отец говорил им в назидание, что она теперь на небе, что Бог всех добрых, хороших людей берет к себе на небо и что если они будут такие же добрые, как мисс Нелли, то также попадут в царствие небесное и там увидятся с ней и будут ее знать такой, какою он ее знал, когда был мальчиком. Тут он рассказывал им, какую нужду он испытывал в детстве: если бы мисс Нелли не научила его читать и писать, он так бы и остался неграмотным - платить-то за учение не было средств; вспоминал, как, бьшало, дедушка говаривал: "Нелли всегда смеется над Китом", и это последнее воспоминание производило такой эфект среди детей, что они тотчас же утирали слезы и тоже принимались смеяться.

Иногда он их водил на ту улицу, где Нелли когда-то жила с своим дедушкой, но там уже все изменилось, ничего не осталось по-старому: дом, где находилась Лавка Древностей, давно уже был срыт и на его месте проложена новая, широкая улица. В первые свои посещения с детьми, Кит еще мог палкой очертить квадрат, где стоял дом, но затем это становилось затруднительнее, - память начинала ему изменять и он, бывало, наугад говорил: - кажется, вот тут. С этими нововведениями ничего не разберешь, прибавлял он.

Вот какие перемены совершаются в короткое время. Все проходит на белом свете. Всему, словно досказанной повести, бывает

Конец.

Чарльз Диккенс - Лавка древностей. 04., читать текст

См. также Чарльз Диккенс (Charles Dickens) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Мадфогские записки
Перевод И.Гуровой Общественная жизнь мистера Талрамбла, бывшего мадфог...

Меблированные комнаты миссис Лиррипер
В двух главах Перевод М. Клягиной-Кондратьевой ГЛАВА I - О том, как ми...