Чарльз Диккенс
«Лавка древностей. 02.»

"Лавка древностей. 02."

XVII.

Нелли проснулась, едва только луч восходящего солнца, такой же ясный, как её чистая детская душа, заглянул в её маленькое окошечко. В первую минуту, когда она открыла глаза и увидела, что провела ночь в такой необычайной обстановке, она испуганно вскочила на ноги, недоумевая, каким образом, заснув накануне вечером в своей комнатке, она попала на чердачок, но мигом вспомнила обо всех приключениях предшествовавшего дня и начала одеваться.

Утро было чудное. Дедушка еще спал и она воспользовалась свободным временем, чтобы прогуляться по кладбищу. Тихо бродила она по зеленой мураве, сбрасывая ногой капли росы, блестевшие как бриллианты на свеженьких листиках, и часто сворачивала в сторону, в густую высокую траву, не желая ступать по могилам. Ей доставляло какое-то особенное удовольствие останавливаться около каждой гробницы и читать надписи.

Тишина здесь была невозмутимая, как и подобает в месте последнего успокоения человека. Лишь грачи, гнездившиеся на верхушках громадных деревьев, оглашали повременам воздух своим пронзительным криком.

Вот, как будто невзначай, про себя, хрипло прокричала одна птица, порхая вокруг своего растрепанного, неуклюжаго гнезда, качающагося на ветке; ей пронзительно ответила другая, и у них завязался разговор, а может быть и спор, судя по тому, что птица, первая подавшая голос, кричала все громче и громче, точно не хотела уступать возражавшей ей соседке. Началась возня и суетня на других ветках, пониже гнезда, повыше, справа, слева, на верхушках других деревьев; прилетели грачи, до тех пор мирно сидевшие на серых карнизах церкви, на просветах колокольни, и поднялся шум и гам невообразимый. Птицы неугомонно летали с ветки на ветку, стараясь перекричать друг друга. Вот оне умолкли: все стихло на минуту. Казалось, все уже успокоилось. Не тут-то было: точно по какому-то знаку все птицы вспорхнули разом и закаркали громче прежнего, как бы подсмеиваясь над покойниками, что недвижимо и безмолвно лежали теперь под могильными насыпями, а когда-то, при жизни, так же неугомонно суетились, как и они, и все стремились и стремились к чему-то, пока смерть не положила конца их бесполезной и безцельной борьбе.

Девочка то поднимала голову, взглядывая на деревья, где происходила вся эта суматоха,- ей казалось, что от этого шума еще тише и безмолвнее около могил,- то наклонялась, чтобы поправить выбившуюся ветку тернового куста, которым кое-где поддерживались могильные насыпи; то с любопытством заглядывала в низенькие решетчатые окна церкви. Все в этой церкви было старое, приходило в ветхость от долгаго употребления: и лежавшее на налое Евангелие, источенное червями; и деревянные скамьи с истрепанной байкой, клочьями висевшей по бокам; и простая купель, в которой крестят детей; и алтарь, перед которым эти же дети, входя в возраст, молятся Богу; даже простые черные носилки, на которых человека в последний раз приносят в церковь, еле держались от старости; даже веревка, которою звонят в колокол, вся пораздергалась.

Нелли остановилась около одной бедной могилы с простой каменной плитой. Она читала надпись, гласившую, что на этом месте, 55 лет назад, был погребен молодой 23-х-летний человек, как вдруг что-то зашуршало за её спиной. Повернув голову, она увидела, что старая согбенная старушка плетется, насилу передвигая ноги, к той могиле, где она стояла. Дотащившись кое-как до нея, она попросила Нелли прочесть надпись на плите и горячо ее благодарила, когда та исполнила её желание; старушка прибавила, что она давным-давно знает наизусть эту надпись, но теперь уже слепа, не может прочесть ее сама.

- Здесь похоронен ваш сын? спросила Нелли.

- Нет, моя милая, не сын, а муж.

Может ли это быть? Такая старая, дряхлая старушка - жена 23-х-летнего юноши! Ах, да! Ведь это было 55 лет тому назад!

- Вас это удивляет, моя голубушка, заметила старушка, покачав головой.- Впрочем, не вы первая, не вы последняя. Постарше вас, и те не хотят верить, чтобы я была его женой. Жизнь хуже смерти меняет людей.

- Вы часто сюда приходите? спросила Нелли.

- Да, в летнее время я очень часто здесь сижу. Сперва-то я не могла оторваться от могилы, все плакала, да убивалась, но, слава Богу, это мало-по-малу прошло. С тех пор я из года в год собираю здесь маргаритки и держу их дома в воде. Никакие цветы мне так не любы. Легкое ли дело! 55 лет, как я потеряла мужа. Уж очень стара я становлюсь.

Словоохотливая старушка обрадовалась, что Бог послал ей собеседницу - нужды нет, что это был ребенок, и стала рассказывать ей все: как у неё сердце разрывалось на части, когда она в первый раз пришла на могилу, как она молила Бога, чтобы Он прибрал и ее. Но современем жгучая боль, по её словам, стихла, и хотя вид могилы все еще наводил на нее грусть, тем не менее она очень часто приходила сюда, пока, наконец, эти посещения вошли у неё в привычку, в приятную обязанность. Вспоминая об умершем, она жалела о его погибшей молодости, восхищалась его силой, его мужественной красотой, как только старая, хилая, доживающая свой век бабушка может восхищаться цветущим внуком; но, вместе с тем, она говорила о нем, как о своем муже, словно только вчера его похоронила; как о муже молодой, здоровой, красивой женщины, какою она была в то давно прошедшее время и которой теперь предстоит счастье свидеться с ним на том свете.

Окончив рассказ, старушка стала собирать цветы, а Нелли задумчиво побрела домой.

Пока она гуляла, дедушка успел встать и одеться. Кадлину, видно, на роду было написано возиться с материальной стороной дела: в то время, как товарищу его собравшиеся во дворе ротозеи - они отождествляли его с Полишинелем, который говорил его устами и любили его не меньше самого героя - расточали комплименты, он собирал огарки, оставшиеся от представления, и укладывал их в узелок с бельем.

Вся компания собралась к завтраку.

- Куда-ж вы сегодня намерены идти? спросил весельчак у Нелли.

- Право, я и сама не знаю, мы еще не решили куда, отвечала она.

- A мы отправляемся на скачки. Если это вам по пути и вы не гнушаетесь нашим обществом, пойдемте вместе с нами. Если же вы предпочитаете идти одни, вам стоит только сказать слово, и мы больше не станем вам надоедать.

- Мы пойдем вместе с вами, отозвался старик.- Нелли, мы идем с ними, это решено.

Подумав с минуту, Нелли согласилась на том основании, что им скоро придется просить милостыню, а для этого надо выбирать такие места, куда богатая публика стекается для забавы. Она поблагодарила за любезное предложение и, робко взглянув на Кадлина, сказала что если они ничего не имеют против этого, она с дедушкой пойдет с ними до того города, где будут скачки...

- Что-ж мы можем против этого иметь? удивился весельчак.- Слушай, Тимми! Будь хоть раз в жизни любезен, скажи, что и тебе будет приятно, если они пойдут с нами. Я знаю, что ты сам этого желаешь. Ну, скажи же, Тимми.

- Траттерс, ты слишком много на себя берешь, отчеканил Кадлин.

Как истый философ и мизантроп, он говорил медленно, а ел с большой жадностью.

- Ну, чем они могут нам помешать? настаивал товарищ.

- Помешать они нам не могут, отвечал Кадлин,- но вообще это дело не подходящее. Повторяю, ты слишком много на себя берешь.

- Ну, говори просто, могут они с нами идти или нет?

- Конечно, могут. Но, понастоящему, их следовало допустить в нашу компанию лишь в виде особенного одолжения.

Настоящая фамилия весельчака была Гаррис. Но надо полагать, о ней давно уже все забыли: как-то незаметно она перешла в менее благозвучное прозвище Троттерс (Троттерс (troter) по-английски - ходок.), к которому затем нашли необходимым прибавить еще прилагательное Шот (Шот (short) - короткий.),- вследствие того, что у него были очень короткие ноги. Но это полное прозвище употреблялось лишь в редких случаях, в церемонном разговоре. Обыкновенно же его звали или Шот, или Троттерс.

Как бы то ни было, Шот или Троттерс,- да благоволит читатель называть его тем именем, которое ему больше нравится,- старался обратить в шутку неприятную выходку товарища, и, принимаясь с большим аппетитом за холодное мясо, чай с бутербродом, советовал и другим последовать его примеру. Уговаривать Кадлина было лишнее, он и так уже черезчур наелся и с наслаждением пил эль, чтобы осадить обильный завтрак. Как настоящий мизантроп, он не приглашал никого к себе в компанию,

После завтрака Кадлин потребовал счет. Включив в общую сумму весь выпитый им эль - замашка, тоже свойственная мизантропам - он разделил итог на две равные части: одну, за себя и товарища, уплатил сам, другую - предоставил уплатить старику. Затем они собрали свои пожитки, простились с хозяевами и пустились в путь.

Вот тут-то и обнаружилось во всей силе фальшивое общественное положение Кадлина, так оскорблявшее его щепетильную душу. Еще накануне вечером Полишинель обращался к нему с театральных подмостков как к своему хозяину и тем как бы давал знать публике, что Кадлин содержит его, Полишинеля, ради собственного удовольствия; теперь же Кадлин должен был, в жару, по пыльной дороге, тащить на своих плечах храм Полишинеля, а сам Полишинель уже не в состоянии был оживлять его своей остроумной беседой, своими милыми выходками, не мог прогуливать свою дубинку по головам родственников и знакомых, ибо он беспомощно лежал в ящике, свернутый в комок с закинутыми вокруг шеи ногами и без малейших признаков какого бы то ни было общественного таланта.

Кадлин кряхтел под тяжестью своей нощи. Он с трудом передвигал ноги, часто останавливался, чтобы перевести дух, и только изредка перебрасывался словечком с товарищем. Шот шел впереди и нес ящик с марионетками и узелок с пожитками - весь их багаж; на плече у него висела медная труба. По одну же сторону шла Нелли, по другую - дедушка, а Кадлин с театром заключал шествие.

Когда они входили в город, в деревню или приближались к щегольски выглядывавшей даче, Шот начинал трубить в трубу, наигрывая веселую песеньку, обыкновенно возвещавшую о появлении Полишинеля и его товарищей. Если у окон показывались любопытные, Кадлин тотчас же устанавливал театр, приделывал занавес, поспешно прятал в нем Шота и неистово дудел на свирели какую нибудь арию. Затем начиналось представление. От Кадлина зависело продлить спектакль сколько душе угодно. Если денег давали много, он тянул пьесу к вящшему удовольствию публики, отдаляя, по своему благоусмотрению, тот момент, когда Полишинель должен, наконец, восторжествовать над врагом рода человеческаго; если же сбор был незначительный, он без церемонии складывал декорации, взваливал театр на спину и компания отправлялась дальше.

Они давали представления и на мосту, и на пароме, лишь бы не платить за переезд; а один раз даже играли у заставы: пьяный смотритель, не зная от скуки что делать, бросил им целый шиллинг, чтобы они играли для него одного. В одном месте жатва обещала быть обильной, но, к сожалению, пришлось уйти с пустыми руками: в одном из главных действующих лиц,- каком-то набитом дураке во фраке с золотыми галунами, всюду совавшем свой нос,- зрители увидели каррикатуру на местного педеля и власти попросили их убраться подобру поздорову. Но, вообще говоря, их везде принимали радушно, а в городах за ними бегали целые толпы оборванных мальчишек, восторженно кричавших им вслед.

Не смотря на частые остановки, они много прошли в этот день. Лунная ночь застала их еще в пути. Шот шел весело, бодро. Чтобы сократить время, он рассказывал забавные анекдоты, пел песни, тогда как его товарищ угрюмо плелся, проклиная все и всех на свете и, главным образом, виновника своих мучений, Полишинеля.

Они остановились отдохнуть у придорожного столба, где скрещивались четыре дороги. Кадлин поставил театр на землю, влез в него и задернул занавес, чтобы никого не видеть и ни с кем не разговаривать. Вдруг показались вдали, под деревьями, окаймлявшими боковые дороги, две гигантские тени, направлявшиеся огромными воздушными шагами в их сторону. Нелли страшно перепугалась, но Шоть поспешил ее успокоить, уверяя, что бояться нечего, и затрубил в трубу. В ответ послышался дружный, веселый крик.

- Это шайка Грайндера, если я не ошибаюсь! крикнул Шот.

- Вы угадали! крикнули ему в ответь.

- Я был уверен, что это вы. Подойдите ближе, чтоб я на вас взглянул.

Приглашение было любезно принято и труппа, или, как ее попросту звали, шайка Грайндерса, приблизилась к нашим путникам. Она состояла всего из двух лиц: молодого человека и молодой девушки, путешествовавших на ходулях, и самого Грайндера, сопровождавшего их пешком, с барабаном на спине. Молодые люди являлись перед публикой в шотландских костюмах, но так как ночь была холодная и сырая, юноша надел, поверх короткой юбки, длинное, горохового цвета пальто, спускавшееся чуть не до щиколоток; на голове у него была глянцевая шляпа. Девушка тоже укуталась в старую шубу, а голову повязала платком. Шотландские шапочки, с черными перьями, составлявшие необходимую принадлежность их костюма, Грайндер нес на барабане.

- А! И вы тоже спешите на скачки? проговорил он, еле переводя дух. - Здравствуйте, Шот, как вы поживаете?

Они поздоровались. Стоя на ходулях, молодые люди не могли поздороваться с Шотом как следует. Поэтому они приветствовали его по-своему: юноша покрутил в воздухе правой ходулей и потрепал ею по плечу Шота, а девушка погремела на тамбурине.

- Что это, они упражняются, что ли? спросил Шот, указывая на молодых людей,

- Нет, отвечал Грайндер.- Они предпочитают путешествовать на ходулях вместо того, чтобы нести их на себе. Так-то будет и легче, и приятнее: когда стоишь высоко, перед тобой открываются далекие горизонты. Мы идем в город кратчайшей дорогой. A вы?

- Мы выбрали самый длинный путь для того собственно, чтобы переночевать в таверне, недалеко отсюда. Но ведь и то правда, чем больше мы пройдем сегодня, тем меньше останется назавтра. Если выдумаете продолжать путешествие, и вам следовало бы идти той же дорогой.

- A где ваш товарищ? спросил Грайндер.

- Он здесь, сердито откликнулся Кадлин, высовывая голову из театра. Надо полагать, публике редко приходилось лицезреть на этой сцене такое свирепое лицо.- Он здесь, и объявляет во всеуслышание, что ни за что на свете не пойдет по той дороге, даже если бы его, и он указал на Шота, стали при нем живьем жарить на сковороде.

- Полно, Томми, как тебе не стыдно говорить такие страсти в храме, посвященном богу шуток. Кажется, можно было бы с большим уважением относиться к своему компаниону, усовещевал его Шоть.

- Ладно, мели что хочешь, а я тебе повторяю, я сейчас же отправляюсь в Джолли-Сандбайз и остаюсь там на всю ночь! закричал Кадлин, сердито ударив кулаком по авансцене, где обыкновенно Полишинель, пораженный внезапно сделанным им открытием, что у него ноги ровные и обуты в шелковые чулки, хвастает ими перед публикой.- Если хочешь, идем вместе; не хочешь - как хочешь. Интересно только знать, что ты станешь без меня делать.

С этими словами Кадлин исчез за занавесом и, выскочив в ту же минуту с задней стороны театра, взвалил его одним взмахом на плечи и пустился бежать. Туть уж нечего было разговаривать. Простившись с Грайндером и его "шайкой", Шот постоял у столба, полюбовался на молодых людей, исчезавших, точно привидения, в лунном свете,- Грайндер с барабаном ковылял сзади, тщетно стараясь их догнать,- протрубил им прощальное приветствие, взял Нелли за руку, стараясь ободрить обоих, "до таверны, мол, недалеко", и они скорым шагом пошли по следам Кадлина. Да мешкать им не приходилось: тучи заволокли небо и грозили разразиться проливным дождем.

XVIII.

"Джолли-Сандбайз" была старинная, маленькая таверна. Вывеска ея, изображавшая трех мальчиков, которые весело улыбались, держа в одной руке по кружке эля, а в другой - по мешку с золотом, была прибита к столбу по другую сторону дороги и немилосердно скрипела, качаясь от ветра на заржавленных петлях.

В этот день наши путешественники встречали на каждом шагу цыганские таборы странствующих антрепренеров с своими труппами, нищих, бродяг: все это направлялось в тот город, где были назначены скачки.

Кадлин очень боялся, что не найдет места в таверне и поэтому, не смотря на тяжелую ношу, торопился изо всех сил. Опасения его оказались напрасны: хозяин таверны стоял у притолки, лениво поглядывая на дождь, который уже порядком припустил.

- Что, никого еще нет? спросил Кадлин, спуская с плеч театр и вытирая платком мокрый лоб.

- Пока никого; к ночи, я думаю, подойдут, отвечал хозяин, поглядев на небо.- Эй, кто там! крикнул он в сторону,- снесите-ка театр в сарай. Да что вы, Томми, стоите под дождем! Войдите в кухню; там должно быть недурно: я велел затопить печь.

Кадлин не заставил себя долго просить и чуть не ахнул от удовольствия, переступив через порог: хозяин недаром приглашал его войти. Вся комната была залита приятным. красноватым светом - отблеском докрасна раскалившихся дров, весело трещавших в печи. Большой железный котел пыхтел под напором кипевшего, пузырившагося бульона. Когда хозяин помешал огонь и искры красивым снопом рассыпались во все стороны, когда он открыл крышку и в кухне распространился приятный запах, бульон закипел еще сильнее, а пар легким туманом поднялся к потолку, у Кадлина сердце заиграло от радости. Он сел в уголок и лицо его осветилось довольной улыбкой.

Сидел он в своем углу и поглядывал на плутоватого хозяина, а тот все держал крышку в руке, как будто для того, чтобы бульон лучше вскипел, в сущности же он хотел, чтобы этот запах приятно пощекотал ноздри проголодавшагося гостя. Вся его маленькая, толстенькая фигурка: лоснящаеся лысина, круглые прыщеватые щеки, лукаво подмигивающий глаз, большой рот,- казалось, слюнки у него текли от аромата, сильно возбуждавшего аппетит - весь он словно горел в огне. Он достиг цели: Кадлин не выдержал и, обтерев рукавом губы, почти шопотом спросил его: "что там такое приготовляется?"

- Я вам сейчас объясню, отвечал хозяин.- Прежде всего я приготовил отличный соус из бульона, различных кореньев и пряностей. В этот соус я положил, во-первых: мясо, разрезанное на ломтики, тут он, будто смакуя, зачмокал губами - ветчину, он опять зачмокал - кишки, говяжьи ноги. Все это тушится вместе с горошком, цветной капустой, молоденьким картофелем и разной зеленью. Почмокав еще губами, он потянул в себя воздух, пропитанный паром от вкусного соуса и, торжественно закрыв крышку, свободно вздохнул, точно совершил невесть какое трудное дело.

- A когда это кушанье будет готово? спросил Кадлин ослабевшим голосом.

- Оно будет готово,- хозяин взглянул на часы - даже циферблат часов принял. красноватый оттенок,- оно будет готово в 11 часов без 22-х минут.

- Так дайте мне бутылку теплаго эля, да распорядитесь, чтобы до тех пор, пока мы не сядем за стол, в комнату не вносили ничего съестного, ни одной крошки.

Хозяин мотнул головой, как бы одобряя такое мужественное решение своего гостя, и вышел из кухни. Возвратившись назад, он поставил принесенную им бутылку в жестяной, воронкообразный горшок, приспособленный для нагревания пива, сунул его в печь и через несколько минут подал Кадлину запенившийся напиток.

Подкрепившись элем, Кадлин пришел в такое приятное настроение духа, что даже вспомнил о своих товарищах - дождь так и хлестал в окна,- и предупредил хозяина, что они должны скоро подойти; он даже был настолько любезен, что неоднократно высказывал надежду, что "не будут же они так безразсудны, чтобы промокнуть до костей".

Наконец, явились наши запоздалые путники. Как ни спешили они, как ни старался Шот прикрыть девочку полою сюртука, все трое, действительно, оказались настолько "безразсудны, что промокли до костей". Издали заслышав их шаги, хозяин, поджидавший их у двери таверны, опрометью бросился в кухню и приподнял крышку с котла. Результат этого ловкого маневра был поразительный. Не смотря на то, что с наших путешественников вода ручьями струилась на пол, лица их мгновенно просияли, как только они переступили через порог кухни. Шот не утерпел, чтобы не сказать: "какой чудный запах!"

Нет ничего удивительного, что, попадая в светлую, теплую комнату, мы вскоре же забываем о дожде, слякоти и о всех только что перенесенных невзгодах. Так было и с нашими запоздалыми гостями. Им принесли туфли; они сняли с себя измокшее платье, надели сухое кое-что из собственного багажа, уцелевшего от дождя, остальное из гардероба хозяина, любезно предложившего им все, что у него было. Они забились, по примеру Кадлина, в теплый уголок у камина, и если вспоминали о застигшей их в пути непогоде, то только для того, чтобы еще больше ценить удобства, которыми они теперь пользовались. Теплота и усталость взяли свое: и старик, и внучка оба скоро заснули.

- Кто это такие? спрашивал хозяин вполголоса.

Шот покачал головой: он, мол, и сам не прочь был бы узнать, да не у кого.

- Может быть, вы знаете? обратился хозяин к Кадлину.

- И я не знаю, отвечал тот.- Так, дрянь какая-то.

- Что они люди безвредные, в этом не может быть никакого сомнения, заступился на них Шоть.- У старика, очевидно, голова не совсем в порядке.

- Если ты не в состоянии выдумать чего нибудь поновее и поинтереснее, так лучше молчи и не мешай нам наслаждаться в ожидании вкусного ужина, сказал Кадлин, взглядывая на часы.

- Нет, погоди, что я тебе скажу. Мне кажется, что и старику, и этой хорошенькой девочке в первый раз приходится вести такую бродячую жизнь.

- Да разве я тебя уверял в чем нибудь подобном? Сочинит какую нибудь штуку, да сам же потом и опровергает ее,- ворчал Кадлин, с нетерпением переводя глаза от стенных часов к котелку.

- Хоть бы уж скорее тебе дали ужинать, а то с тобой никак не сговоришься, продолжал Шот.- Обратил ли ты внимание на то, что старик все спешит куда-то. Ты это заметил?

- Заметил, ну так что-ж?

Кадлин навострил уши.

- A вот что. Я уверен, что старик уговорил эту милую, всей душой преданную ему девочку, бежать от родственников. A куда они стремятся - он столько же об этом знает, сколько и мы с тобой. Ну, да этому не бывать, я этого не потерплю.

- Ты этого не потерпишь, ты! вскричал Кадлин, снова взглядывая на часы и в каком-то бешенстве взъерошивая обеими руками волосы. Трудно было бы сказать, что именно вывело его из себя: последнее ли замечание товарища или медленно подвигавшаеся часовая стрелка.- Каковы нынче люди-то стали!

- Я не потерплю, медленно и с пафосом повторил Шот:- чтобы этот чудный ребенок попал в дурные руки, в такое общество, которое вовсе для него непригодно, как непригодно оно для ангелов небесных. Вот как я решил: как только замечу, что они собираются от нас улизнуть, я постараюсь хитростью их задержать и представить куда следует. К тому времени наверно по всему Лондону будут расклеены объявления о их побеге.

- Шот! воскликнул Кадлин, устремляя на него испытующий взгляд; пока товарищ излагал перед ним свой план, он сидел на стуле, опираясь головой на руки, а локтями в колени и нетерпеливо покачивался из стороны в сторону; иной раз даже притопывал ногой.- Шот! Может быть в твоих словах и есть человеческий смысл; может быть, отыскав беглецов, родственники захотят вознаградить тебя. Так ты не забывай, Шот, что мы все должны делить пополам!

Не успел Шот, в знак согласия, кивнуть головой, как Нелли внезапно проснулась. В то время, как она спала, товарищи близко придвинулись друг к другу и говорили шопотом, а как только она открыла глаза, они быстро отскочили в разные стороны и, как ни в чем ни бывало, заговорили обыкновенным голосом. Все это вышло у них как-то неловко, заметно и могло возбудить в девочке подозрение. В эту минуту за дверью послышались какие-то странные шаги и в кухню вошли новые гости - четыре угрюмые собаки.

Оне шли одна за другой,- тяжело шлепая по полу мокрыми лапами,- предводительствуемые старой, кривоногой собакой, выглядывавшей угрюмее всех их. Дождавшись, чтобы вся её свита переступила через порог, кривоногая собака стала на задния лапы и посмотрела на своих товарок. Те тотчас же последовали её примеру и выстроились в ряд. На них были надеты маленькие пестрые фрачки, вышитые потускневшими блестками. У одной на голове торчала шапочка, завязанная под подбородком; шапочка спустилась ей на нос и совсем закрыла один глаз. Прибавьте к этому, что пестрые фрачки промокли и полиняли от дождя, а собаки были сплошь забрызганы грязью, и вы поймете, какое странное зрелище оне представляли.

Тем не менее, ни хозяин таверны, ни Шот, ни Кадлин нисколько не удивились их появлению. Кто-то из них заметил, что это собаки Джерри и что, стало быть, скоро явится и он сам. До прихода своего хозяина собаки терпеливо стояли на задних лапах, мигая, зевая и не спуская глаз с знакомого нам котелка. Когда же он вошел в кухню, оне все разом опустились на передния лапы и разбрелись по углам. В своей естественной позе оне казались еще смешнее: их собственные хвосты, и хвосты от фраков, как те, так и другие, каждый в своем роде, были великолепны,- торчали в разные стороны.

Войдя в кухню, Джерри, хозяин дрессированных собак,- рослый брюнет в плисовом фраке,- дружески поздоровался со всеми: как видно, он был здесь свой человек. Освободившись от шарманки, он поставил ее на стул и подошел к огню обсушить платье. В руках у него был маленький хлыстик, с помощью которого он держал свою труппу в должном повиновении.

- Неужели ваши актеры всегда путешествуют в костюмах? спросил Шот, указывая на собак.- Ведь это дорого стоить.

- Что вы, как это можно! Это им только сегодня такой праздник. Нам пришлось по дороге дать представление, так, признаться, лень было с ними возиться, тем более, что для скачек у нас приготовлены новые костюмы. Педро, куш! крикнул он на собаку в шапочке;- она только недавно поступила в его труппу и не вполне освоилась с своими новыми обязанностями: беспрестанно становилась на задния лапы и не спускала с хозяина единственного глаза, не закрытого током.

- Я приобрел зверка, который, как мне кажется, немножко вам знаком, Шоть.

С этими словами Джерри сунул руку в довольно пространный карман своего фрака и стал шарить в нем, словно искал завалившееся яблочко или апельсинчик.

- Покажите, покажите, что там такое.

- Вот он, ваш Тоби, и Джерри вытащил из кармана маленькую таксу.

В последнее время, в представления Полишинеля ввели новую сцену: у этого героя есть маленькая собачка, по имени Тоби; он купил ее у какого-то жулика, не подозревая, по простоте сердечной, что она краденая. Собачка привязана к своему прежнему хозяину и не показывает ни малейшего желания слушаться нового, не смотря на все его любезности. Так, когда Полишинель приглашает Тоби выкурить трубочку, собачка бросается на него и, схватив за нос, теребит его немилосердно. Публика, разумеется, приходит в восторг от такого явного доказательства собачьей привязанности. Подлинность этого рассказа подтвердил сам Тоби. Во-первых, он тотчас же узнал Шота; мало того, увидев плоскую коробку, в которой он почуял присутствие ненавистного ему картонного носа, он с таким лаем набросился на нее, что Джерри принужден был, ради общего спокойствия, спрятать его опять в карман.

Между тем, хозяин таверны накрывал стол при обязательном содействии Кадлина. Впрочем, вся его помощь ограничивалась тем, что он облюбовал самое удобное местечко и тотчас же его занял, положив около прибора собственный нож и вилку. Когда все уже было готово, хозяин в последний раз поднял крышку с котелка и вся комната наполнилась соблазнительным запахом соуса, который он расхваливал Кадлину. Публика была так наэлектризована ожиданием вкусного блюда, что еслиб он вздумал снова закрыть крышку и почему-либо замешкался подать ужин, то наверно был бы живьем изжарен на собственной плите.

Однако, ничего подобного не случилось. Он преспокойно вылил кушанье в огромную суповую миску и поставил ее на стол. Проголадавшаеся труппа Джерри, вплотную обступившая хозяина таверны, с жадностью следила за этой интересной процедурой, за что их собачьи носы были жестоко ошпарены брызгами соуса.

И так, все уже было готово, кушанье подано; перед каждым прибором стояла кружка с пивом. Нелли прочла молитву, и все принялись за еду. Во время ужина собаки стояли на задних лапах. Нелли не могла без жалости смотреть на них и уже готова была, забывая о собственном голоде, поделиться с ними своей порцией, но Джерри ее остановил.

- Нет, моя милая, прошу вас этого не делать. Оне должны есть только из моих рук. Вот эта собака, грозно прибавил он, указывая на старого предводителя труппы, потеряла сегодня полпенни, и потому останется без ужина.

Провинившаеся собака опустилась на передния лапы и, устремив на хозяина умоляющий взгляд, замахала хвостом.

- В другой раз будешь осторожнее, продолжал Джерри и, не обращая на нее внимания, направился к шарманке.

- Иди сюда, крикнул он собаке и повернул ключом.- Ты будешь играть, пока мы не поужинаем. Да смотри, попробуй у меня отойти хоть на секунду.

Собака начала вертеть ручку шарманки - как нарочно пьеса попалась самая заунывная - а Джерри погрозил ей хлыстом, сел на прежнее место и подозвал к себе её товарокь. Те, как солдаты, выстроились перед ним в ряд.

- Теперь слушать! скомандовал Джерри, пристально глядя им в глаза.- Кого позову, тот будет есть, остальные - стоять смирно! Карло!

Счастливец Карло схватил брошенный ему кусок, тогда как другия собаки не пошевельнули ни одним мускулом. И таким-то образом продолжалось кормление. A бедная провинившаеся собака вертела да вертела ручкой шарманки. Она то ускоряла темп, то замедляла его, но ни на минуту не останавливалась, и только когда стук ножей и вилок начинал уже черезчур раздражать ее, или товарка получала несоразмерно большую порцию сала, она принималась выть - как бы аккомпанировала печальной пьесе,- да и то ненадолго: стоило хозяину повернуть голову в её сторону, и она тотчас же умолкала, продолжая безостановочно водить ручкой.

XIX.

Ужин был в полном разгаре; когда к таверне подошли еще два путешественника, стремившиеся в тот же город, как и остальные. Им пришлось несколько часов кряду провести под дождем, поэтому платье их отяжелело и лоснилось от воды. Один из вновь прибывших, по имени Веффин, показывал великана и карлицу без рук и без ног,- они шли с обозом в авангарде. Другой,- тихий, молчаливый человек,- был фокусник. Физиономия его значительно пострадала благодаря тому, что он постоянно делал невообразимые гримасы, упражняясь в своих кунштюках. Так, например, он клал маленькие оловянные лепешки себе в глаза и вынимал их изо рта, и т. п. Приятели в насмешку называли его "миленьким Вильямом".

Хозяин суетился, желая как можно удобнее устроить новых гостей, что и удалось ему вполне: все чувствовали себя как дома.

- Как поживает ваш великан? спросил Шот у Веффина, когда все гости после ужина. уселись вокруг камина и закурили трубки.

- Да не совсем-то хорошо. Что-то он становится слаб на ноги.

- Ну, уж коли слаб на ноги, на него плохая надежда, заметил Шоть.

- Да, плохо. Веффин вздохнул и задумался, глядя на огонь.- Когда у великана начинают слабеть ноги, хоть не показывай его: публика и глядеть не станет.

- A куда деваются старые великаны? спросил Шот после минутного молчания.

- Их обыкновенно оставляют в обозе ухаживать за карликами.

- Да ведь если их не показывать публике, не окупится их содержание, заметил Шот, недоверчиво глядя на него.

- A что прикажете делать? Не выталкивать же их на улицу! Тогда пришлось бы закрыть лавочку: публика не пойдет глядеть на великанов за деньги, если будет их встречать на каждом шагу. Вот то же самое и с деревянными ногами. Если бы на свете был только один актер с деревяшкой, какой громадный доход он приносил бы своему антрепренеру!

- Это правда, в один голос подтвердили хозяин таверны и Шот.

- A попробуйте-ка хоть по всему городу расклеить объявления, что у вас все пьесы Шекспира будут исполнять деревяшки, ни одного человека не заманите в театр.

- Совершенно верно, опять поддакнули собеседники.

- Вот поэтому-то и выходит, что выгоднее держать бесполезных великанов в обозе. Там они обыкновенно проводят всю остальную жизнь и, конечно, не платят ни копейки за свое содержание, говорил Веффин, очень убедительно махая трубкой. - Несколько лет тому назад, один великан, из негров, ушел из обоза и нанялся в Лондоне разносчиком объявлений за самую ничтожную плату. И что-ж! Он очень скоро после того умер. Я не имею ни малейшего желания бросать тень на кого бы то ни было,- и Веффин торжественно обвел глазами все собрание,- скажу только одно: он наносил ущерб торговле, и... и умер Содержатель таверны вздохнул и посмотрел на Джерри, а тот кивнул ему в ответ и угрюмо промолвил, что он помнит это происшествие.

- Разумеется, вы должны его помнить, многозначительно подтвердил Веффин. - Общественное мнение было против великана: все говорили, что так ему по делом. Во время оно, у старика Мондерса, знаете, того знаменитого Мондерса, что содержал 23 труппы зараз, в зимнее время, по окончании сезона, в его коттэдже в СпаФильде, живало по 8 карликов - мужчин и женщин. За столом им прислуживали 8 состаревшихся великанов в зеленых фраках, красных панталонах и голубых чулках. Между карликами был один старик, такой злой, что если великан не тотчас исполнял его приказание, он колол его булавкой в ногу,- выше ноги, к своему величайшему сожалению, он не мог достать. Сам Мондерс мне это рассказывал.

- A что делают со старыми карликами? спросил хозяин.

- Чем старее карлик, тем выше ему цена. Когда у карлика волосы седые и все лицо в морщинах, тут уж нечего сомневаться, что это действительно карлик, а не ребенок. Так-то-с, продолжал Веффин,- если великан стал слаб в коленях и не может стоять прямо, во весь рост, сдавайте его в обоз, но ни под каким видом, как бы вас ни уговаривали, не отпускайте его от себя.

В то время, как Веффин разговаривал с приятелями, фокусник, сидевший в тепленьком уголку у камина, по обыкновению, молчал и упражнялся в своем искусстве: глотал, или по крайней мере делал вид, что глотает маленькие медные монеты, балансировал перо на кончике носа и т. п., не обращая никакого внимания на присутствующих, и те, в свою очередь, забыли о его существовании.

Нелли чуть не падала от усталости, но наконец ей-таки удалось уговорить дедушку идти спать. Остальная компания беседовала еще несколько времени в кухне.

Не успела Нелли проститься с дедушкой и войти в свою каморочку, как кто-то тихонько постучался в её дверь. Она отшатнулась в испуге, увидев перед собой Кадлина, который, как ей казалось, только что спал в кухне крепким сном.

- Что случилось? спросила встревоженная девочка.

- Ничего особенного не случилось, поспешил он ее успокоить. - Я пришел собственно для того, чтобы предупредить вас, моя милая, что не он,- а я ваш настоящий друг.

- Кто он? о ком вы говорите?

- Я говорю о Шоте, мой дружочек; хоть он и умеет подлаживаться к людям, да толку в этом мало. Он далеко не такой откровенный и сердечный человек, как я; даром что я выглядываю бирюком.- Девочка еще больше перепугалась: она вообразила, что он пьян. - Шот добрый малый, нечего сказать, но он уж слишком пересаливает в своих любезностях, а со мной этого, слава Богу, не случается, продолжал мизантроп.

И правда, в чем другом, а в излишней доброте и любезности Кадлин не был грешен. Девочка молчала,- она не знала, что ей на это сказать.

- Послушайтесь моего совета, ораторствовал Кадлин, пока мы будем путешествовать вместе,- а нам ни в каком случае не следует с нами разлучаться - старайтесь держаться поближе ко мне и говорите всем и каждому, что я ваш истинный друг. Главное, не забывайте называть меня вашим другом.

- Перед кем, когда должна я это говорить? спросила Нелли.

Кадлина покоробило от этого наивного вопроса.

- Да ни перед кем в особенности, нетерпеливо отвечал он.- Мне только хотелось убедить вас в том, что я действительно ваш друг и принимаю в вас горячее участие. Отчего вы не хотите рассказать мне, как вы попали к нам, почему вздумали путешествовать, словом всего, что касается вас и вашего бедного дедушки. Я мог бы дать вам хороший советь.- Я отличный советчик; спросите кого хотите,- и куда больше, чем Шот, интересуюсь вашей судьбой... Чу, кажется из кухни начинают расходиться... Не говорите ему, что я приходил к вам. Прощайте. Не забывайте же, что я вам сейчас сказал: не Шоть ваш друг, а Кадлин. Шот ничего себе, да ему далеко до Кадлина.

С этими словами,- он сопровождал их довольно красноречивыми жестами и милостивыми покровительственными взглядами,- Кадлин удалился на цыпочках, оставив Нелли в крайнем недоумении.

Пока она раздумывала о том, что означала вся эта галиматья, на лестнице заскрипели половицы: гости расходились по своим спальням. Когда все опять стихло, кто-то вышел из своей комнаты в коридор и, пошарив нерешительно у нескольких дверей, наконец постучался в дверь Неллиной комнаты.

- Кто там? спросила она, не отворяя двери.

- Это я, Шот, послышался шопот в замочную скважину.- Я пришел сказать вам, что завтра мы поднимемся чуть-свет. Надо перегнать фокусника и Джерри, а то нам будет плохой заработок по дороге. Вы не беспокойтесь, я вас вовремя разбужу. Ведь вы с нами отправляетесь, не так ли?

Получив утвердительный ответ, Шот пожелал ей покойной ночи и потихоньку ушел. Девочку взяло сомнение, с чего это они вдруг стали с ней так предупредительны. Она вспомнила, как они шушукались в кухне и как смутились при её внезапном пробуждении, и сердечко её забило тревогу: уж не попали ли они с дедушкой в какую нибудь дурную компанию? Однако, усталость взяла верх над беспокойством и через минуту она заснула, забыв обо всем на свете.

Шот исполнил обещание и ранехонько на другое утро постучал к ней в дверь:

- Одевайтесь скорее, шепнул он,- нам не следует терять ни минуты. Джерри еще храпит напропалую, и фокусник бредит во сне, будто балансирует осла на носу. Пока они прохлаждаются, мы уйдем далеко.

Девочка вскочила с постели, разбудила дедушку и они так живо оделись, что были готовы в одно время с Кадлиным и Шотом, к немалому удовольствию последняго.

Наскоро позавтракав остатками от вчерашнего ужина и простившись с хозяином таверны, они вышли на дорогу. Погода была чудная, теплая. Ливший накануне дождь увлажнил и смягчил почву, освежил зелен, очистил воздух. Все предвещало приятное путешествие.

Девочка не могла надивиться перемене, происшедшей с Кадлиным. Вместо того, чтобы, по обыкновению, тащиться сзади всех, проклиная свою судьбу и свою ношу, он все время шел около Нелли и нет-нет, да и подмигнет ей на товарища: не верьте, мол, Шоту, а положитесь вполне на меня, Каддина. Мало того, когда Шот, идя рядом с ней и со стариком, рассказывал забавные истории, стараясь, как и всегда, развеселить их и рассмешить, Кадлин не мог скрыть своего неудовольствия и надоедал девочке, толкая ее в бок театром.

Эти проделки Кадлина еще больше возбудили в ней подозрение. Она стала наблюдать за ним и заметила, что, когда им случалось играть перед деревенской пивной, или таверной, Кадлин не спускал глаз с неё и старика. Иной раз он обязательно предлагал дедушке опереться на его руку и все время точно держал его на привязи. Ей казалось, что даже добродушный Шот следил за ними, боясь, чтобы они не улизнули.

A между тем, они все ближе и ближе подходили к городу: нищие, цыгане, разные бродяги гурьбой появлялись из боковых тропинок, точно выростали из-под земли; наконец они попали в настоящую толчею. Народу было видимо-невидимо. Одни шли около крытых фур, другие вели лошадей, ослов; иные тащили на себе невероятные тяжести: все говорило о близости города. Придорожные, захолустные трактиры, в которых в обыкновенное время не бывало ни души, теперь кишели посетителями; от табаку дым стоял коромыслом в этих гостеприимных стенах; из-за потускневших от грязи стекол выглядывали красные, пьяные рожи, пьяные крики разносились далеко по ветру. Толпа становилась все гуще и шумливее. У самой дороги разные обиралы разбили свои палатки и громко зазывали публику попытать счастья в игре; тут же разместились продавцы пряников и других сластей. Вдруг пролетает карета четверней; все эти прелести, выставленные на соблазн, мигом заметаются пылью и песком; не успеют люди протереть засорившиеся глаза, а её уже и след простыл.

Последния несколько верст показались путникам бесконечными. Уже совсем стемнело, когда они вошли в город. Здесь шум и суета были невообразимые. На окнах и крышах развевались флаги; во всех церквах звонили в колокола. Улицы были запружены народом. В толпе встречались и иностранцы, с любопытством оглядывавшиеся во все стороны. Около больших гостинниц без умолку грохотали подъезжавшие и отъезжавшие экипажи; лакеи шныряли взад и вперед по двору, сбивая с ног друг друга; в воздухе стоял удушливый запах кушаньев. В тавернах и заезжих домах немилосердно визжали скрипки, им подтягивали или, вернее, подвывали городские обыватели,- они уже дошли до безчувственного состояния и топтались на одном месте, еле держась на ногах. Какая нибудь странствующая танцовщица собирала вокруг себя уличную толпу, ревевшую под акомпанимент дудки и барабана.

Эти безобразные сцены произвели тяжелое отталкивающее впечатление на Нелли и пугали ее. Держа за руку восхищенного этим зрелищем дедушку, она прижималась к нему и дрожала от страха, как бы толпа не оттерла их друг от друга. Они прибавили шагу, чтобы поскорее выбраться из этого ада и, пройдя весь город, наконец вышли в поле, где на возвышенном месте уже было устроено ристалище.

Нелли вздохнула свободнее, хотя и здесь было не мало народа, и плохо одетого, и подозрительного с виду: одни вбивали колья в землю, другие уже натягивали палатки; под повозками визжали уложенные на соломе дети; тут же паслись отощавшие от голода лошади и ослы - они ступали между горшками и котелками, между свечными огарками, оплывавшими на воздухе между кострами, которые еле начинали разгораться; нередко в этом общем смятении слышались и проклятия, но все же это было далеко не то, что в городе. Поужинав на последние гроши, они легли в уголке под палаткой и проспали до утра, не смотря на шум, гам и стукотню, неумолкавшие всю ночь напролет.

Как мы уже сказали, у Нелли все деньги были истрачены; теперь оставалось одно: жить подаянием. Не успело подняться солнышко, а она уже была на ногах. Осторожно выбралась она из палатки, чтобы не разбудить дедушку, пошла в поле и нарвала цветов. Вернувшись назад, она попросила старика - он уже встал помочь ей разобрать цветы - и стала вязать букеты: приедут, мол, на скачки богатые барыни в каретах, я и попробую предложить им цветы; авось кто и купить. Сидит она в уголке с дедушкой, вяжет букеты, а сама вдруг как дернет его за рукав и, указывая на дремавших еще спутников, говорит ему шопотом:

- Не глядите на них, дедушка,- мы будто рассуждаем о цветах,- и послушайте, что я вам скажу. Помните, дедушка, когда мы с вами собирались бежать из дома, вы мне сказали, что если бы кто нибудь узнал о нашем намерении, вас бы приняли за сумасшедшего и разлучили бы со мной.

На лице старика изобразился ужас. Но она одним взглядом успокоила его, дала ему подержать цветы и связывая их, наклонилась к самому его уху и шепнула:

- Не перебивайте меня, дедушка, не говорите ни слова. Я все это очень хорошо помню, да разве я могла забыть! Так слушайте же, милый дедушка. Эти актеры подозревают, что мы бежали от родных, и хотят нас выдать. Боже мой! как у вас руки трясутся. Если вы будете так волноваться, нам не уйти от них никогда. Если-ж вы будете покойнее, милый дедуся, мы скоро, скоро избавимся от них.

- A как это сделать, Нелличка? как? скажи, дитятко, а то они запрут меня в темную, холодную комнату, прикуют цепью к стене, будут бить ремнями, и я уж больше никогда не увижу тебя, мою пташечку.

- Ах, Боже мой! Вы опять дрожите. Успокойтесь, милый дедуся, я устрою все как нельзя лучше. так слушайте же! Не отходите от меня сегодня ни на шаг. Не обращайте на них никакого внимания, смотрите все на меня. Как только вы заметите, что я куда-то ухожу, идите за мной, не говоря ни слова, и не останавливайтесь по дороге. Не забудьте же, дедушка, что я вам говорю, а теперь... тс! как бы они не заметили, что мы перешоптываемся.

- Что это вы так рано встали, душа моя? спросил вдруг Кадлин, приподнимаясь на локте и зевая. Заметив, что товарищи его спят, он поспешил прибавить шопотом:- помните, не Шот ваш друг, а Кадлин.

- Я ходила в поле, набрала там цветов, а теперь делаю из них букеты, может быть удастся за эти дни продать, ответила Нелли.- Не хотите ли вы один букетик в подарок, разумеется.

Кадлин хотел уже подняться с своего места, чтобы взять букет, но Нелли предупредила его и, подбежав, сама подала ему цветы. Лицо его просияло - насколько, впрочем, может сиять лицо у такого мизантропа, как Кадлин,- он самодовольно воткнул букетик в петличку сюртука, посмотрел с торжествующей улыбкой на спавшего Шота и повторил, снова укладываясь на боковую:

- Том Кадлин - ваш друг, чорт возьми.

К полудню все приготовления окончились, все приняло праздничный вид. Фокусники, скоморохи и тому подобная братия, проработавши всю ночь, сбросили теперь свои грязные блузы и кожаные штаны и заменили этот рабочий костюм щегольским нарядом. Они вертелись перед публикой в шелковых жилетках, в шляпах, украшенных перьями. У палаток, где шла запрещенная, азартная игра, стояли гайдуки, наряженные в великолепные ливреи. Тут же терлись около публики шулера в скромных костюмах фермеров, заманивавшие ее к зеленому столу. Молодые смуглые цыганки, в ярких платках, выползли из своих шатров и надоедали всем и каждому, предлагая "погадать на счастье". Вслед за чревовещателями и ворожеями ходили бледные, истощенные женщины с чахоточным румянцем на щеках; оне заранее с жадностью высчитывали, сколько грошей перепадет на их долю. Более сговорчивых, послушных детей, вместе со всяким хламом, удалили в обоз, строптивые же и неугомонные, неподдававшиеся никаким увещаниям, сновали между публикой и каким-то чудом выскакивали целы и невредимы из-под колес проезжавших экипажей, тянувшихся бесконечной линией вдоль ристалища, и даже из-под лошадиных копыт. Все выползло на свет Божий: и дрессированные собаки, и ходульники, и великан с крошечной компаньонкой; везде визжали шарманки, везде трещала музыка.

Задудел и Шот в свою медную трубу. Кадлин шел, как и всегда, сзади, с театром на спине. Он поминутно оглядывался на своих спутников: что-то они отстали маленько. Девочка несла в руках корзиночку с цветами. Иной раз она остановится и застенчиво предложит букет дамам, проезжающим в роскошном экипаже. Но увы! вперед лезут нищие с протянутой рукой, разные проходимцы, цыганки, обещающия наворожить мужей, и бедную девочку оттирают от экипажа. Иная дама, заметив ее в толпе, ласково улыбается и покачает головой, отказываясь от цветов; другая толкнет своего кавалера, чтобы он взглянул на "прелестную девочку", но ни одна не остановит своего экипажа, ни одна не поинтересуется узнать, почему у этой "прелестной" девочки такой утомленный, истощенный вид.

Только одна дама, повидимому, поняла, в каком положении находилась Нелли. Она ехала в коляске с двумя щегольски-одетыми молодыми людьми. Поровнявшись с нашими странниками, молодые люди вышли из коляски и, не обращая внимания на свою даму, стали о чем-то толковать и смеяться. Здесь было много и других дам, но все оне почему-то спиной поворачивались к той, что сидела в коляске, хотя в то же время довольно благосклонно поглядывали на её кавалеров. Дама, с которой так безцеремонно обращались, отогнала от себя назойливых цыганок,- отговариваясь тем, что её судьба давно уж определилась,- подозвала Нелли, взяла у неё букет и, положив в её дрожавшую ручку серебряную монету, умоляла ее, ради самого Бога, бежать отсюда как можно скорее и никогда не показываться в подобных местах,

Долго ходили они взад и вперед вдоль длинного ряда экипажей, ни разу не взглянув на скачки. Уже зазвонили в колокольчик, приглашая народ очистить площадь, и они вместе с другими удалились к обозу, отдохнули, а когда жара спала, опять вышли из своего угла. Полишинель успел дать несколько представлений, а между тем не выбралось минутки, когда бы им можно было уйти незаметно от товарищей,

День клонился к вечеру. Кадлин раскинул свой театр в самом удобном месте. Обступившая его со всех сторон публика приходила в восторг от шуточек Полишинеля. Нелли сидела с дедушкой позади театра и размышляла о том, как странно, что такие благородные животные, как лошади, служат такой неблагородной цели: помогают людяэд праздно и бесполезно проводить время; вдруг новый раскат смеха, вызванный каким-то неожиданным остроумным намеком Полишинеля на настоящий праздник, заставил ее встрепенуться.

Она оглянулась вокруг. Уж если бежать, так теперь: более удобной минуты не представится. Все заняты театром. Толпа ликует. Полишинель пустил в ход дубинку и, в пылу расправы, немилосердно тузит всех, кто попадает ему под руку. Кадлин тоже занят, он обозревает публику. Заметив, что многие уже полезли за деньгами в карманы, он умиляется; его угрюмое лицо расплывается в улыбке. Или теперь, или никогда! Нелли хватает дедушку за руку и увлекает его за собой. С трудом пробираются они в толпе, между палатками, экипажами, лошадьми и без оглядки идут вперед. Опять зазвонили в колокольчик. Когда они добрались до веревки, оцеплявшей площадь, толпа уже расходилась. Им кричать вслед, чтобы они не смели нарушать установленного порядка, но они не обращают внимания, переступают через веревку и, спустившись с пригорка, выходят в открытое поле.

XX.

Мы видели, что Кит, потеряв место, всеми силами старался найти себе работу, чтобы хоть сколько нибудь помочь матери. Каждый день, возвращаясь домой, он вскидывал глаза на мезонинчик, который он так расхваливал Нелли, в надежде, что вот-вот она покажется у окна, и каждый раз разочаровывался в своих ожиданиях, а на утро вставал с новой надеждой, что они непременно возвратятся и не откажутся принять его предложение, сделанное от чистого сердца: поселятся на-время в их скромном домике. A тут еще и Квильп сказал, что это наверно так и будет; он и вообразил себе, что желание его в конце концов осуществится.

- Мама, мне кажется, что они завтра приедут, сказал он как-то, войдя в комнату; он печально вздохнул и положил шапку на стол.- Уж целая неделя прошла с тех пор, как они скрылись, пора бы им и возвратиться. Ты как думаешь, мама?

Мать покачала головой и напомнила сыну, что так-то он каждый день рассчитывает на их возвращение, да все напрасно.

- Ну, что-ж, это верно, ты всегда говоришь резонно, мама. Да ведь неделя большой срок; довольно они находились, а? Ты что на это скажешь, мама?

- Срок-то большой, что и говорить! а все-ж таки, может, они и совсем не вернутся, молвила мать.

Кит чуть было не рассердился. Ему стало еще досаднее оттого, что он и сам был такого же мнения, да боялся признаться в этом. Но так как сердце у него было золотое, досада мигом с него соскочила, он с любовью посмотрел на мать и опять спросил ее:

- Что же с ними сталось, мама? Уж не отправились ли они в море?

- Вряд ли они поступили матросами на корабль, пошутила мать; - а ты лучше скажи, не уехали ли они заграницу? Это очень может быть.

- Не говори этого, мама, пожалуйста, не говори! закричал Кит жалобным голосом.

- Нет, право, Кит, я не шучу. Вот и соседи говорят. Иные даже уверяют, будто видели их на корабле и знают, в какой город они уехали, да уж больно мудреное название, никак его не выговоришь.

- A я так не верю ни одному слову из всей этой болтовни, сердился Кит.- Откуда эти тараторки могли узнать, скажите, пожалуйста.

- Может быть они и ошибаются, вступилась мать,- я судить не могу, а может и правду говорят. Недаром ходит молва, будто старик припрятал деньжонки, даже этот противный карлик, как бишь его? да, Квильп, не пронюхал о них и уехал с внучкой заграницу, чтобы их не беспокоили и не отняли у них денег. Ну, что тут такого невозможнаго?

Кит должен был сознаться, что действительно в этом нет ничего неправдоподобнаго. Он угрюмо почесал себе затылок, полез на окно, достал клетку, вычистил ее и принялся кормить птичку. Тут он вспомнил о старом господине, который заплатил ему шиллинг с неделю тому назад.

- Ах ты, Боже мой, чуть было не пропустил назначенного времени. В этот самый день, даже в этот самый час, он должен быть у нотариуса.

Кит скорехонько повесил клетку на место и, на ходу объяснив матери в чем дело, опрометью выбежал из комнаты.

- Ну, слава Тебе, Господи! хоть и опоздал минутки на две, шутка ли, не близкий свет, но, к счастию, старый господин еще не приезжал; по крайней мере нигде по близости не было видно кабриолета в одну лошадку, разве что он успел уже назад отъехать; да едва ли он мог так скоро обернуться.

Кит остановился около фонарного столба, чтобы перевести дух.

Не прошло и нескольких минуть, как из-за угла показалась упрямая лошадка. Она шла мелкой рысцей, забирая то вправо, то влево, словно искала глазами, на какой камешек ей ступить, чтобы не испачкать ножек или, быть может, капризничала: "извините, мол, пожалуйста, а уж спешить-то я по этим мостовым без надобности не стану". В кабриолете, как и в первый раз, сидел старичок-барин, а рядом с ним старушка, его жена, и везла она опять такой же точно букет.

Ехали они себе прекрасно, благодушно, без всяких приключений, да вот надо же было, как на грех, чтобы лошадка, не доезжая шагов пятидесяти до конторы, вдруг остановилась у какого-то магазина. Очевидно, она смешала медную дощечку портного с карточкой нотариуса.

- Но, но, понукал старичок,- ты не туда подъехала, ступай дальше.

A та и ухом не ведет: уставилась на пожарный кран и знать ничего не хочет.

- Ах, какая скверная лошадка! вскричала старушка.- И как тебе не стыдно, фи! Все время шла так хорошо, надо было-таки под конец заупрямиться. Право, уж я и не знаю, что нам делать с этой негодницей!

Наглядевшись вдоволь на пожарный кран, лошадка подняла морду вверх и стала следить за своими исконными врагами - мухами. Одна забралась ей в ухо и стала его щекотать. Лошадка замотала головой, замахала хвостом, но затем успокоилась и... ни с места. Напрасно старичок уговаривал ее: она не слушала его, так что он принужден был слезть на мостовую, хотел взять ее под уздцы. Не тут-то было. Удовлетворилась ли она тем, что заставила своего хозяина встать из экипажа, или, быт может, приметила другую блестящую дощечку, или, наконец, просто рассердилась, только не успел хозяин дотронуться до уздечки, как она дернула изо всей мочи, понеслась вперед и на этот раз остановилась у подъезда нотариуса. Старичок бежал, запыхавшись, сзади. Тут-то и подоспел Кит. Он подбежал к лошадке, погладил ее по шее и, приподняв шляпу, поклонился старичку.

- Как! Это ты? вот не ожидал! Смотри-ка, а ведь мальчик здесь, сказал он жене.

- Да ведь я-ж, сударь, говорил, что приду, промолвил Кит, лаская пони.- Как вам ездилось, барин? славная у вас лошадка!

- Это необыкновенный мальчик. Старичок видимо не мог придти в себя от удивления.- Я уверен, что он хороший малый.

- И я убеждена, что он и хороший мальчик, и хороший сын, отозвалась старушка.

Кит только краснел и не отнимал руки от шляпы, выслушивая эти похвалы. Старичок высадил жену из экипажа, оба они поглядели на Кита, ласково улыбнулись ему и вошли в комнаты, разговаривая между собой все о нем же, как показалось Киту. Минуту спустя, подошел к окну нотариус, нюхая букет, и посмотрел на Кита; затем подошел м-р Абель и тоже посмотрел на него; за ним появились у окна старичок с старушкой и все вместе принялись смотреть на Кита.

Кит совсем переконфузился, но сделал вид, будто ничего не замечает и только усиленно гладил лошадку, что ей, видимо, нравилось.

Но вот все отошли от окна. Казалось бы и делу конец; так нет же, новая беда. Из конторы вышел Чекстер, как был, в мундире, только шляпу надел, да и то как-то неловко, на сторону, точно она сама соскочила с гвоздика и повисла у него на голове. Он подошел к Киту и велел ему идти в комнаты.

"- Зовут, мол, его; а он, Чекстер, в это время присмотрит за лошадкой". Говорить, а сам, глядя на Кита, думает: "или этот мальчик агнец невинный, или же он продувная бестия, последнее, конечно, вернее".

Кит вошел в контору очень взволнованный. Никогда в жизни не приходилось ему быть в обществе незнакомых господ, никогда еще он не видывал такого множества запыленных бумаг, разложенных по полкам: оне наводили на него и ужас, и благоговение. Не мало его смущал и суетливый хозяин-нотариус: он говорил так скоро, скоро, да громко; все господа смотрят на него, Кита, не спуская глаз, а на нем платьишко-то старое-престарое.

- A ну-ка, молодец, скажи по-правде, для чего ты пришел сюда, спросил его нотариус,- хотел отработать тот шиллинг, или получить другой?

- Уверяю вас, сударь, что подобная мысль мне и в голову не приходила, отвечал Кит; он наконец решился поднят глаза.

- Отец у тебя жив?

- Нет, сударь, у меня нет отца.

- A мать?

- Мать жива.

- За вторым мужем, разумеется?

Кит ответил, и в голосе его слышалось негодование, что мат его вдова, что у неё трое детей и что если бы барин знал ее, то не стал бы взводить на нее такие небылицы. Тут нотариус уткнулся носом в букет и шепнул старику, что, по его мнению, это такой мальчик, что лучше и желать нельзя. Последовало еще несколько вопросов, на которые Кит отвечал также наивно и откровенно.

- Ну, сегодня я тебе ничего не дам... сказал старик Гарланд.

- Благодарю вас, сударь, промолвил Кит, обрадовавшись его словам.

Ему казалось, что этой фразой старик снимает с него подозрение, высказанное нотариусом.

- Мне, может быть, понадобится навести о тебе справки, так ты скажи, где живешь, продолжал старичок.

Он вынул из кармана записную книжку и вписал его адрес.

В это время на улице поднялся крик. Старушка подошла к окну, да так и ахнула. Пони убежал вместе с кабриолетом... Кит со всех ног бросился на улицу. За ним последовали и другие.

Что же оказалось? Чекстер, стоя на тротуаре, поминутно надоедал лошадке. То крикнет ей "тпру", то начнет уговаривать "стой смирно, ни с места" и т. п., а лошадка самолюбивая, не привыкла к такому грубому обращению. Чего ей было церемониться? Вот она и понеслась вниз по улице. Чекстер за ней, ухватился за запятки, старается ее вернуть, да никак не удается, шляпа с него слетела, за ухом торчало перо, смех да и только; все выбежали на улицу, диву дивятся, а лошадка, бестия, возьми да и остановись своей волей. Мало того, что остановилась, стала пятится назад, да так быстро, что бедный Чекстер тоже принужден был пятиться, весь запыхался, когда она задом подкатила к крыльцу; не мало сраму он принял из-за этой лошадки.

Когда все успокоились, старушка села в кабриолет, а м-р Абель на свои запятки. Старичок поговорил еще с лошадкой, пожурил ее маленько за то, что она так неприлично себя вела, раз десять просил извинения у Чекстера и, наконец, тоже уселся на свое место и они отъехали. Долго еще кланялись они нотариусу и Чекстеру и несколько раз оборачивались назад, ласково кивая Киту.

XXI.

Посмотрел Кит им вслед, да и пошел своей дорогой; он вскоре же забыл и о лошадке, и о старом барине, и об остальных членах его семьи. Мысли его были заняты совсем иным. Он все кручинился о том, что сталось с его старым хозяином и его милой внучкой, хотя и старался убедить себя, что ничего особенного с ними не случилось, что не сегодня - завтра, они вернутся к ним. Он спешил домой; надо же было заняться птичкой: он не успел и накормить-то ее следует, а затем опять на улицу: не найдется ли какой работы.

Что за чудо! Неподалеку от их двора стоит кабриолет в одну лошадку, да, это был тот самый, знакомый ему капризный пони,- а в кабриолете сидит м-р Абель и зорко следит за ней, чтобы она опять, чего доброго, не накуралесила. Увидев Кита, м-р Абель стал кланяться ему, да так усердно, как будто не видел его лет сто.

Подивился Кит, но не стал разбирать, с чего это они забрели в их улицу. Отворяет дверь, а у них в комнате сидит старичок-барин с женой и разговаривают они с его матерью. Парень совсем растерялся, сорвал шляпу с головы и, краснея, отвесил им почтительнейший поклон.

- A мы скорее тебя до дому добрались, Христофор, говорит ему старичок, улыбаясь.

- Вижу, барин, что скорее.

И Кит поглядел на мать: что, мол, сия оказия означает. Мать поспешила вывести его из недоумения.

- Видишь ли, говорит,- барин какой добрый; спрашивает на месте ли ты, сынок, и доволен ли ты своим местом; а когда узнал, что ты без должности, так обещался...

- Мы ищем хорошего мальчика к себе на дачу, заговорили разом старички.- Если условия будут подходящия, мы не прочь...

Кит понял, что речь идет о нем, и заволновался пуще матери. Старички закидали их вопросами. Должно быть они страсть какие требовательные, пожалуй, забракуют меня, подумал Кит.

- Нас всего трое, обратилась старушка к м-с Небльз,- мы ведем жизнь тихую, уединенную, в высшей степени правильную, поэтому мы должны быть особенно осторожны в выборе прислуги.

Мат Кита на это заметила, что они, мол, отлично делают, что наводят такие тщательные справки, и что она, с своей стороны, готова отвечать на все вопросы, касающиеся её и её сына. Сын у неё парень славный, нечего Бога гневить; хоть она и мать ему, а не побоится сказать это перед целым светом; он весь в отца: и тот был отличный сын и муж, и превосходный отец,- сам Кит может это засвидетельствовать и меньшие дети могли бы подтвердить, да, к несчастию, они еще слишком малы. Впрочем, и слава Богу, что малы: по крайней мере не понимают, чего они лишились со смертию отца. Тут бедная женщина маленько всплакнула, отирая слезы фартуком и гладя по головке маленького Яшу - мальчик в это время качал колыбельку и во все глаза смотрел на приезжих господ.

Старушка-гостья принялась утешать ее: она, мол уверена, что м-с Небльз прекрасная, честная женщина, иначе она, гостья, не стала бы говорить с ней так откровенно. В доме у неё такой порядок и чистота, детки так опрятно одеты, что любо глядеть, и т. д. Бедная вдовушка, утирая слезы, сделала глубокий реверанс и опять начала рассказывать о Ките,- с Адама, разумеется: как он упал из окна на мостовую, когда был еще совсем маленьким ребенком, и каким-то чудом не повредил себе ни одного суставчика; как он страдал во время кори - и она представила, каким жалобным голосом он день и ночь просил воды и сухарика, и все уговаривал мат, чтобы она не плакала, уверял ее, что скоро выздоровеет,- и тому подобные эпизоды из его жизни. По её словам, в Англии и графстве Валлийском найдется немало людей, которые могут подтвердить все, что она сказала, да что далеко ходить: здесь, по соседству, у лавочника, что торгует за углом сырами, квартирует м-с Брик - все это происходило на её глазах, а то вот еще есть знакомый человек, м-р Браун - он служит капралом в ост-индских войсках,- и его, если понадобится, не трудно будет отыскать. Так закончила м-с Небльз свои повествования.

Пока м-р Гарланд экзаменовал Кита, желая узнать, что он умеет делать, женщины разговорились о меньших детях и стали сообщать друг другу разные подробности относительно рождения их детей, о каких-то удивительных осложнениях, сопровождавших эти роды; в конце концов оказалось, что как у м-с Небльз, при появлении на свет трех мальчиков, так и у м-с Гарланд, при рождении её единственного сына Абеля, роды были необыкновенны тяжелы, не в пример тяжелее, чем у других женщин, и одному Богу известно, как только оне, бедные, выжили.

Но вот уже все разговоры пришли к концу. Оставалось только осведомиться о гардеробе Кита. Старички объявили, что берут его к себе в услужение и что он будет получать у них шесть фунтов в год на полном содержании, и дали ему вперед деньжонокь, чтобы он купил себе новое пальто.

Трудно сказать, кто был счастливее в эту минуту: старики Гарланд или Кит и его мать: у всех лица были веселые, довольные. Решено было, что Кит через два дня переедет к своим новым господам. Гости встали, подарили детям по полталера и простились с хозяйкой. Кит проводил их до самой улицы, подержал неугомонную лошадку под уздцы, пока они садились в экипаж, и долго следил за удалявшимся кабриолетом.

- Ну, мама, кажется мое дело налажено! радостно воскликнул он, возвращаясь к матери.

- Казалось бы, что так, сынок. Шутка ли, шесть фунтов в год!

- Да ведь это целое состояние, мама!

Как ни старался Кит напустить на себя важность - он и во сне не видел такой громадной суммы - но не мог выдержать и невольно осклабил зубы от восторга.

Он сильно потянул в себя воздух и, глубоко засунув руки в карманы - можно было подумать, что у него по крайней мере по шесть фунтов в каждом - посмотрел на мать с таким выражением, как будто у него в перспективе целые кучи золота.

- И закутим же мы теперь, мама! по праздникам ты у меня будешь ходить в хороших платьях; как барыня, Яшу отдадим в школу, маленького принарядим и комнатку наверху отделаем. Подумай только, шесть фунтов в год!

- Гм! гм! О каких это шести фунтах в год здесь идет речь, о каких шести фунтах, послышалось какое-то карканье, и в дверях показался Квильп, а за ним и Ричард Сунвеллер.

- Кто это сказал, что будет получать шесть фунтов в год? спросил он еще раз, зорко оглядывая комнату. - Уж не старик ли, или, быть может, Нелличка? Да где он! за какие такие дела ему будут давать шесть фунтов в год?

Мать Кита так испугалась его - она первый раз видела безобразного карлика,- что схватила ребенка из колыбельки и ушла с ним подальше в уголок, а маленький Яша, как сидел на своей скамеечке, упершись рученками в колени, так и остался, точно прикованный к месту; он в упор смотрел на карлика и ревел во все горло. Дик разглядывал всех из-за плеча Квильпа, а тот, заложив руки в карманы, любовался общим смятением, которое он произвел своим неожиданным приходом.

- Не бойтесь, хозяйка, проговорил он, наконец;- ваш сын знает меня. Я не ем маленьких детей; они не так вкусны. A все-таки не мешало бы заставить замолчать этого молокососа, не то я сам ему глотку заткну. Эй,ты, господин! замолчишь ли ты наконец?

Мальчик поспешно отер слезинки, которые выжимал кулачком из глаз, и сразу умолк: он точно окаменел от испуга.

- Смотри, не вздумай опять заголосить, постреленок! я тебя так пугну, что и своих не узнаешь. A ты, что-ж, Кит, обещал придти ко мне, да и не пришел.

- С какой стати я буду к вам ходить? Ни мне до вас нет никакого дела, ни вам до меня, отвечал недружелюбно Кит.

- Ну, так вы, хозяйка, скажите, что знаете о старике. Когда он здесь был в последний раз? Может присылал кого? Да не у вас ли он скрывается. Во всяком случае вы должны знать, где он пропадает с своей внучкой.

- Он вовсе и не думал сюда приходить, отвечала хозяйка. - Мы сами были бы рады узнать о них что нибудь. Мы с сыном совсем стосковались по них. Вы, кажется, м-р Квильп, так вам скорее должно быть известно, что с ними сталось. Я еще сегодня говорила об этом с моим сыном.

- Гм! пробормотал Квильп. Ясно было, что вдова говорила правду.- Вы и этому господину скажете то же самое?

Он указал на Дика.

- Да что-ж я могу сказать, коли я сама ничего не знаю.

Квильп повернулся к Ричарду Сунвеллеру и спросил - не за тем ли и он пришел, чтобы узнать что нибудь о беглецах: они, мол, с ним столкнулись у самой двери.

- Вы не ошиблись, отвечал Дик. - Я шел сюда именно с этою целью. Я воображал, я мечтал о том, что узнаю, куда они скрылись, и все напрасно! Такова уж судьба всякой мечты.

- Вы, кажется, очень огорчены этой неудачей?

- Еще бы! Вы видите, милостивый государь, пред собой неудачника. Я участвовал в одном предприятии: это предприятие лопнуло, а между тем чудное создание, полное жизни, грации и красоты, будет принесено в жертву Чегсу. Вот, сударь, в каком положении я нахожусь.

Карлик чуть не фыркнул перед самым его носом, но тот ничего не замечал и продолжал, с отчаянием в голосе, сетовать на свою горькую судьбу: он только что перед тем выпил и закусил с приятелем. Карлик понял, что Дик недаром явился сюда и выглядывает таким разочарованным, и в голове его мелькнула мысль, нельзя ли будет ему сделать какую нибудь пакость. Он решил во что бы то ни стало выведать у него все и ради этого прикинулся самым искренним его другом, на сочувствие которого он может вполне рассчитывать.

- Я тоже очень огорчен, но, конечно, не в такой степени, как вы, сказал он: - у вас должны быть причины поважнее. Я их просто-напросто жалею, принимаю в них участие, а у вас, пожалуй, еще примешиваются сюда личные счеты.

- Вы опять-таки угадали.

- Какая жалость! Не могу вам сказать, как все это меня тревожит. Мы с вами товарищи по несчастию, так знаете ли что? не попробовать ли нам развеселить, отвлечь друг друга от мрачных мыслей.

Карлик дернул его за рукав и лукаво заглянул ему в лицо.

- Недалеко отсюда есть кабачок, где продают отличнейшую водку,- контрабандную, говорят, да нам-то какое дело! Хозяин знает меня. Мы отправимся в беседку, что над рекой, и будем пить восхитительнейший напиток и курить превосходнейший табак. Я знаю, такого нигде не найдешь. Мы там будем как у себя дома. Так идем, да? или, может быть, вы приглашены куда нибудь, м-р Сунвеллер?

По мере того, как Квильп говорил, лицо Дика мало-по-малу прояснялось; наконец, он, в свою очередь, улыбнулся, лукаво посмотрел на карлика и они рука об руку отправились в упомянутый Эльдорадо.

Не успела за ними затвориться дверь, как маленький Яша - Квильп точно заморозил его своими страшными словами - тотчас же растаял и заревел с удвоенной энергией.

Пресловутая, полуразвалившаеся, полусгнившая беседка почти висела над рекой; казалось, не сегодня - завтра, она непременно в нее свалится. Таверна была не лучше, если не хуже беседки; она еще держалась только потому, что ее со всех сторон подпирали бревна, но и те обветшали, перегнили и страшно скрипели во время ветра, так что не безопасно было туда входить, тем более, что фундамент весь был изрыт крысами. Кабачок стоял, если так можно выразиться о разваливавшейся лачуге, в самом унылом, безотрадном месте. Все вокруг выжжено угольным дымом от соседних фабрик, застилавших воздух, отовсюду раздавался стук машинных колес и падающей грязной речной воды. Внутри то же безобразие, что и снаружи: потолки низкие, стены мокрые, растрескавшияся; пол во многих местах провалился.

Сюда-то и вел карлик своего приятеля, приглашая его полюбоваться красотой здания. Они прошли прямо в беседку. Через несколько минуть на столе, изрезанном буквами и именами посетителей, появился деревянный боченок с желанным напитком. Привычной рукой нацедил его Квильп в стаканы, прибавил на одну треть воды и предложил Дику выпить, а сам уселся с ногами на скамейку и принялся курить трубку,- он зажег ее у огарка, воткнутого в старый, разломанный фонарь.

- Что за водка, просто прелесть! восхищался карлик в то время, как Дик осторожно прикасался к стакану кончиками губ.- Огнем горит: поневоле глаза зажмуришь, даже слеза прошибает: можно и подавиться, и поперхнуться, и задохнуться. Правду я говорю, Сунвеллер, а?

- Да неужели вы, в самом деле, станете пить этот огонь, вскричал Дик, выплескивая из стакана часть водки и дополняя его водой.

- A то нет! хвастал Квильп.- Что-ж я брошу, что ли, такое добро! Вот глядите: вот раз, вот два, вот три.

Он, не поморщась, выпил три стаканчика чистого спирта, крякнул, затянулся трубкой и стал пускать из носу дым, делая при этом невообразимые гримасы. После такого кунштюка он еще больше съежился на своей скамейке и захохотал во все горло.

- Давайте провозглашать тосты, предложил он и забарабанил по столу попеременно то кулаком, то локтем, под такт какой-то песни.- Выпьем за здоровье какой нибудь красавицы и осушим стаканы до последней капли. Скорее скажите чье нибудь имя.

- Если вам непременно нужно её имя - ее зовут Софи Уэкльз.

- Софи Уэкльз, завизжал карлик - мисс Уэкльз, то есть будущая м-с Ричард Сунвеллер, ха, ха, ха

- Нет, дружище; несколько недель тому назад, пожалуй, и можно было бы назвать ее этим именем, а теперь фюить! Она принесена в жертву Чегсу.

- Какой там Чегс? Ну его к чорту, этого Чегса; мы его отравим, мы ему уши отрубим, этому Чегсу. Она будет называться м-с Сунвеллер, и делу конец. Я еще раз выпью за её здоровье и за здоровье её папеньки, маменьки и всех её братцев и сестриц,- словом, за здоровье всего славного рода Уэкльзов.

- Знаете, что я вам скажу, промолвил Ричард Сунвеллер.

Он уже готов был поднести стакан ко рту, но, взглянув на безобразную фигуру карлика, который размахивал руками и ногами, остановился в изумлении.

- Вы веселый собеседник, нечего сказать, да мало ли я видал на своем веку веселых людей - их не перечесть, а такою странного, необыкновенного, как вы, я еще в жизнь свою не встречал.

Это откровенное признание нисколько не смутило Квильпа. Напротив, он еще с большим рвением стал выкидывать разные штуки. Сначала Дик недоумевал, чего ради он так усиленно коверкается, суетится; но так как и сам он пил не мало, у него развязался язык и он начал без удержу болтать перед собутыльником. Квильп только этого и ожидал; теперь ему уже легко было с ним справиться и он в несколько минут узнал все, что касалось плана, задуманного Фридом и его простоватым другом.

- Стойте, стойте, Ричард, вдруг остановил он Сунвеллера.- Вы затеяли прекрасную штуку и мы непременно доведем ее до конца. Даю вам честное слово, что буду вам помогать. С этой минуты я весь ваш.

- Да разве вы думаете, что из этого еще может что нибудь выйти? спросил Дик, удивляясь, что встретил такое сочувствие к своему делу.

- Всенепременно. Пусть теперь София Уэкльз выходить за кого ей угодно, лишь бы не за Сунвеллера. Я уже смотрю на вас, как на будущего мужа Нелли. Эдакой счастливец! Должно быть вы родились в сорочке! Ведь у старика больше денег, чем у любого жида. Ваша карьера сделана. Вы будете ворочать миллионами, попомните мое слово. С своей стороны я приложу все старания, чтобы устроить эту свадьбу.

- Да как же этого добиться?

- Мы еще успеем об этом поговорить, у нас много времени впереди. Вы только погодите немного: я выйду на одну минуту и сейчас же вернусь назад, а вы пока выпейте еще стаканчик.

С этими словами Квильп торопливо вышел из беседки. Позади кабака стоял давно заброшенный кегельный каток; тут он упал на земь и стал кататься по полу, крича и визжа от восторга.

- Вот так игра будет, просто мое почтение, приговаривал он, задыхаясь от радости.- вСе уже готово, все устроено, улажено, только руку протянуть - бери и наслаждайся. Кто, как не этот дурак, приколотил меня тогда утром, кто, как не его приятель и соумышленник, Трент, ухаживал когда-то за моей женой, делал ей глазки? Здорово же они теперь напляшутся: пускай их года два или три погоняют за стариком, а когда мы обвенчаем этого умника с Нелли и он будет связан навеки, я первый открою им глаза, первый укажу, что они нищего поймали на удочку и что я обманывал их, чтобы всласть над ними потешиться. Ха, ха, ха! пускай его, чорт возьми, женится на Нелли, пускай; придет время, мы сведем старые счеты; я им покажу дружбу, ха, ха, ха!

Он так увлекся своей мечтой о предстоящем наслаждении, что не заметил, как очутился у старой, разломанной кануры. Вдруг оттуда выскочила огромная злющая собака; к счастью его, цепь оказалась коротка, а то ему не поздоровилось бы от этой встречи. Как ни кидалась собака, она не могла до него достать, и карлик, лежа на спине, в двух шагах от нея, дразнил ее, что было мочи.

- На, вот тебе! бери, куси! что, много взяла? небось не достанешь, руки коротки; боишься, то-то! Эх, ты, трус, кричал он, щелкая пальцами перед самым её носом.

Он и свистел, и подускивал ее, и до того злил ее, что рассвирепевшее животное чут не с пеной у рта металось во все стороны. Мало того: он поднялся на ноги и, подбоченясь, стал прыгать вокруг кануры, как настоящий дьявол: собака даже охрипла от бешеного лая. Натешившись вдоволь над бессильным врагом - нервы его к этому времени поуспокоились и пришли в нормальное состояние - он возвратился в беседку к своему товарищу. A тот и не подозревал, каким славным делом занимался его собутыльник,- он напряженно смотрел на реку и все думал о тех кучах золота, которые карлик так охотно ему сулил.

XXII.

В продолжение двух льготных дней, предоставленных Киту на обмундирование, в квартире вдовы Небльз дым стоял коромыслом, точно она снаряжала сына для экспедиции во внутреннюю Африку или для путешествия вокруг света. Маленький сундучок, в котором, наконец, торжественно были уложены три рубашки и столько же носков и носовых платков, поминутно то отворялся, то запирался, и этот незатейливый гардероб Кита казался в глазах удивленного Яши чудом роскоши. Наконец сундучок был заперт в последний раз; Кит снес его извозчику, чтобы тот доставил его в Финчли, и сказал, что явится за ним в следующий день. Теперь оставалось еще два вопроса для разрешения: во-первых, дойдет ли сундучок в целости и сохранности,- мало ли что может случиться: или извозчик обронит его по дороге, или чего доброго, припрячет сундучок, а скажет, что потерял; во-вторых, как справиться ей, вдове, с своими делами в отсутствии сына?

- Не думаю, чтобы его украли по дороги; боюсь, как бы сам извозчик не соблазнился им, говорила вдова, встревоженная этой мыслью.

- И это может быть, подхватил Кит, насупив брови.- И с чего это пришло нам в голову доверит вещи незнакомому человеку? мне надо было самому свезти их.

- Теперь уж поздно, не вернешь; что глупо, то глупо; не следует вводить людей в соблазн.

"- Хорошо-ж, думает про себя Кит;- вперед ничего не буду поручать извозчикам, разве пустой сундук".

Он успокоился на этом человеколюбивом решении и обратил мысли к другому, не менее важному во просу.

- Не тужи, мама, я буду часто писать, а когда меня за чем нибудь пошлют в город, непременно постараюсь забежать к тебе хоть на минуту. Месяца через три отпрошусь на целый день домой. Тогда мы по ведем Яшу в театр и в погребок, научим его есть устрицы.

- Может быть и не грешно ходить в театр, да как-то боязно, заметила мать.

- Я знаю, кто вам вбивает в голову все эти пустяки! воскликнул Кит, опечаленный её словами:- Значит, вы опять ходили в молельню "Little Bethel".- Слушайте, мама, что я вам скажу. Я вас умоляю, не ходите туда. Это так меня огорчает, что, ей-Богу, если только я увижу, что моя веселая, добрая мама становится хмурой, недовольной, если вы и детишкам будете внушать, что смеяться - грех и что они - дьявольское исчадие - ведь это все равно, что ругать моего покойного отца - я пойду в солдаты и подставлю лоб под первое пушечное ядро.

- Господь с тобою, Кит, для чего ты говоришь такие страсти.

- Право, мама, я не шучу. Если ты не хочешь, чтобы я был самый несчастный человек в свете, не снимай банта с своей шляпки, как ты собиралась сделать на прошлой неделе. Неужели же ты, в самом деле, думаешь, что нам грешно быть веселыми,- насколько это возможно при нашей бедности. С какой радости я буду лицемерить, напускать на себя важность, ходить медленно, степенно, говорить шопотом, в нос, раболепствовать перед всеми? Разве этого требует моя природа? A вот послушай, как я смеюсь! ха, ха, ха! Вот это мне здорово, как здорово много ходить. Человек должен смеяться, все равно как баран должен блеять, свинья хрюкать, лошадь ржать, птичка петь! Ха, ха, ха! Что, правду я говорю, мама?

Смех его был до того заразительный, что и мать не выдержала: вытянутое лицо её осветилось улыбкой и она от души рассмеялась.

- Вот видите, я вам говорил, что гораздо естественнее смеяться, чем хмуриться, урезонивал ее Кит, продолжая хохотать.

Хохотом своим они разбудили спавшего малютку. Когда мать взяла его на руки; он - вероятно, почуяв в воздухе нечто веселое и приятное - стал подпрыгивать и тоже громко рассмеялся. Кит был в восторге, что его доводы так блистательно подтверждались. Он уже не мог совладать с собой и покатился со-смеха, держась за бока. Наконец, он успокоился, отер глаза, прочел молитву и они весело поужинали, чем Бог послал.

На другой день, рано утром, Кит простился с семьей и пошел пешком в Финчли. Долго они обнимались, целовались; много слез было пролито при прощании. Иной богатый юноша, неспособный выжать и слезинки из глаз при разлуке с родными, пожалуй, не поверит такой чувствительности. Впрочем, стоит ли об этом говорить!

Если читателю интересно знать, в каком костюме Кит отправился на новое место, я могу в нескольких словах удовлетворит его любопытство. На нем был сюртук цвета толченого перца с солью, палевый жилет и темно-серые панталоны; новые сапоги блестели как зеркало; на голове красовалась такая же новая и не менее блестящая шляпа, до такой степени твердая, что она могла бы служить вместо барабана. Кит так гордился своим костюмом, что если бы он принадлежал к конгрегации "Little Bethel", этого одного достаточно было бы, чтобы его навсегда отлучили от церкви. Его удивляло и даже оскорбляло, что прохожие не обращали на него должного внимания: он объяснял это равнодушие тем, что люди, принужденные рано подниматься с постели, долго еще не могут отряхнуться от сонливости.

Он совершил свое путешествие без особенных приключений, если не считать таковым встречи его с мальчиком, у которого шляпа была совсем без полей, точь-в-точь, как его старая. Кит так расчувствовался, увидев этого бедного мальчика, что поделился с ним последними деньгами, остававшимися у него в кармане. К чести всего рода человеческого будь сказано, он нашел сундучок на месте, и, распросив у жены этого необыкновенно честного извозчика, где находится дача м-ра Гарланд, взвалил сундучок на спину и пошел по указанному направлению.

Это была прелестная маленькая дачка, под соломенной крышей, с флюгерами, шпицами и всякими украшениями. В некоторых окнах пестрели крошечные разноцветные стекла. За домом - маленькая конюшня, как раз для пони, а над конюшней маленькая комнатка, как раз для Кита. Беленькие занавески развевались в открытых окнах; в клетках, блестевших, точно золото, пели птички; и весь подъезд и дорожка, которая к нему вела, были уставлены растениями; сад был полон красивых благоухающих цветов. Казалось, как внутри дома, так и вокруг него, порядок и чистота доведены до совершенства. В саду не было видно ни одной сорной травки, и судя потому, что вместе с инструментами на дорожке лежали и перчатки, старик Гарланд сам недавно работал в саду.

Точно очарованный стоял Кит перед этой прелестной картиной: долго он не мог придти в себя, но наконец решился позвонить. На его звонок никто не вышел. Он позвонил еще и еще раз, потом уже звонил без счета, а дверь все не отворялась. Он сел на сундучок и замечтался: вспомнил о замке великанов, о принцессах, привязанных за волосы к стене, о драконе, вылетающем из-под ворот, и тому подобных сказках, составляющих духовную пищу мальчиков его среды,- как вдруг, совершенно неожиданно, дверь тихонько отворилась, и на пороге появилась маленькая, прехорошенькая служанка. Она была очень мило и чисто одета, не только скромная, но даже степенная с виду.

- Не вас ли, сударь, зовут Христофором? спросила она.

Кит вскочил с сундучка, поклонился и сказал, что он и есть Христофорь.

- Вы, должно быть, давно уже звоните? продолжала девушка:- здесь не было ни души: мы все ловили пони и не могли слышать звонка.

Кит не понял, что она хотела сказать, но так как ему неловко было, стоя у порога, забрасывать вопросами незнакомую девушку, он снова взвалил сундучок себе на плечи и последовал за нею в коридор, оттуда через противоположную дверь во двор, где и встретил м-ра Гарланда, который торжественно вел под уздцы своенравную лошадку. В это утро, как потом рассказывали Киту, пони битых два часа бегал в своей загородке и не давался никому в руки, словно поддразнивая всех.

Старичок принял его очень ласково; о старушке и говорить нечего. Она стала еще больше благоволить к нему, когда заметила, с каким усердием он обтирал ноги о половик,- так усердно, что у него пятки горели, прибавим мы. Его тотчас же повели в комнаты и начали осматривать во всех подробностях его костюм. И платьем, и вообще всем внешним видом Кита остались очень довольны. Потом ему показали конюшню и его комнатку, которой он уже издали любовался; лошадка обошлась с ним очень дружелюбно, а комнатка наверху оказалась очень чистенькой и удобной. Оттуда хозяин прошел с ним в сад и сказал ему, что будет учить его садовым работам и всему, что от него требуется, и что, с своей стороны, сделает все, что от него зависит, чтобы упрочить его счастье и благосостояние, если Кит постарается заслужить его расположение. Кит поминутно кланялся и благодарил,- надо полагать, что шляпа его значительно пострадала в это утро. По окончании всех этих церемоний, Китом завладела старушка-барыня. Она подозвала к себе Барбару - так звали маленькую служанку - и велела напоить и накормить Кита: уж верно, мол, он проголодался с дороги. Кит спустился вслед за Барбарой вниз, в кухоньку, такую чистенькую и хорошенькую, какой он еще и в жизни не видывал, разве только под окном, в игрушечной лавке. Все в ней блестело, все было в удивительном порядке. В этой-то волшебной кухоньке Кит сел за стол, чистый, белый, как скатерть. Барбара поставила перед ним мясо, хлеб, пиво и т. п. На этот раз он очень ловко справляется с ножом и вилкой, потому что против него сидит эта незнакомая девушка и все смотрит, вернее, наблюдает за ним.

Однако нельзя сказать, чтобы Барбара хоть чем нибудь была похожа на пугало; она беспрестанно краснеет и не хуже самого Кита канфузится, не знает, о чем заговорить. Сидят они молча; Кит прислушивается к тиканью часов, она чистить горох и пересыпает его на блюдо. Вот он, невзначай, поднимает глаза и с любопытством осматривает кухоньку. На полке, рядом с блюдами и тарелками, стоит крошечный рабочий ящичек; Барбарин молитвенник и Евангелие лежат тут же. Около окна, на самом удобном месте, где посветлее, прибито маленькое зеркало. На гвоздике, у двери, висит Барбарина шляпа. Налюбовавшись этими изящными предметами, Кит переводит глаза на их обладательницу и, в ту самую минуту, когда он, глядя на её веки, спрашивает себя, в простоте сердечной, какого цвета должны быть у неё глаза, она как нарочно тоже взглядывает на него, и их глаза, встретившись на мгновение, тотчас же опускаются вниз. Кит наклоняется над своей тарелкой, Барбара над своим горохом: оба страшно сконфужены, словно только что уличили друг друга в каком-то проступке.

XXIII.

Ричард Сунвеллер возвращался домой с попойки, устроенной Квильпом в "Пустыне", как он очень удачно назвал свою любимую беседку, в той степени опьянения, когда человеку кажется, что он представляет из себя кладезь премудрости,- с чем окружающие его никак согласиться не могут,- и он охотно пускается в рассуждения с самим собою. Словом сказать, Дик был совсем пьян. Идя по тротуару, он выделывал ногами мыслети: то вдруг останавливался и глядел вокруг мутными глазами, то бросался вперед и, сделав несколько нетвердых шагов, снова подавался назад и говорил, говорил без умолку. Почему-то ему пришло в голову, что Квильп совсем не такой человек, который может внушать доверие, и что не следовало открывать ему такой важной и щекотливой тайны. Эта угнетающая мысль в конец разбередила ему голову: он бросил шапку наземь, застонал и начал громко роптать на судьбу: он-де сирота горемычный, а бедного сироту всякому легко обидеть.

- С малых лет брошен родителями на произвол судьбы, попал в когти проклятому карлику: что-ж тут мудреного, что и проговорился! Вот он, несчастный сирота, смотрите на него; вот он, закричал он, поводя сонными глазами.

- Если хотите, я буду вашим вторым отцом, кто-то произнес около него.

Дик зашатался во все стороны, стараясь сохранить равновесие, стал вглядываться по направлению, откуда шел голос, и увидел сквозь мглу, застилавшую ему глаза, две слабо мерцавшие точки; по соседству с этими точками обрисовался нос, рот, а затем глазам его представилось и туловище, и тогда-то он сообразил, что все это принадлежало никому иному, как его приятелю Квильпу. Тот все время шел рядом с ним, а он почему-то воображал, что опередил его версты на две.

- Милостивый государь, вы совершили великий грех, вы насмеялись над сиротой, торжественно произнес Дик.

- Я, я насмеялся над сиротой! полноте. Я готов заменит вам отца.

- Ну, этому не бывать! Обойдусь и без вас; поэтому прошу вас, сударь, сию же минуту отойдите от меня, оставьте меня в покое! слышите?

- Какой вы чудак! воскликнул Квильп.

- Уйдите прочь отсюда, говорил Дик; одной рукой он держался за столб, а другой делал знак карлику, чтобы он убирался.

Прочь от меня, обманщик, уходи!

Хотя тебя и ждет веселье впереди,

Но знай, изведаешь и ты, урод,

Судьбу покинутых сирот.

- Что-ж, вы уйдете, сударь, или нет?

Но карлик не обращал внимания на его грозные слова, и Дик стал надвигаться на него, чтобы сделать ему надлежащее внушение. Или он забыл о своем первоначальном намерении; или же успел переменить его по дороге, только, подойдя вплотную к Квильпу, он вдруг схватил его за руку, начал уверять его в своей неизменной дружбе и с своей обычной, милой откровенностью объявил ему, что, кроме наружности, разумеется, они, точно братья, решительно во всем похожи друг на друга. Тут он опять рассказал карлику о своем горе, но на этот раз с большим чувством говорил о мисс Уэкльз и старался убедить собеседника в том, что если в словах его и замечается некоторая непоследовательность и отсутствие связи, то это следует приписать отнюдь не действию розового вина, или какого нибудь другого крепкого напитка, а его глубокой привязанности к этой девице, так вероломно его обманувшей. Затем они взяли друг друга под-руку и, дружески разговаривая, вместе продолжали путь.

- Не забывайте, Дик, что я хитер, как белка, а умен, как крот, говорил Квильп, прощаясь с новоприобретенным другом.- Старайтесь убедить Трента, что я чувствую к нему самое искреннее расположение; он что-то недоверчиво относится ко мне, хотя я вовсе этого не заслужил,- приведите его ко мне, и ваша карьера, можно сказать, обезпечена в будущем.

- Вот в том-то и беда, что только в будущем. "Будущее" звучит всегда чем-то таким отдаленным, заметил Дик.

- Да, но за то издали предметы кажутся гораздо меньше, чем они в действительности, сказал Квильп, пожимая его руку:- вы только тогда сможете вполне оценить приз, когда он будет уже у вас в руках.

- Вы так думаете?

- Да, я так думаю, а главное, я знаю, что я говорю. Приходите же ко мне вместе с Трентом. Скажите ему, что я его искренний друг, точно так же, как и ваш. Да почему бы мне и не быть вашим другом в самом деле?

- Я тоже не вижу причины. По крайней мере всякий гениальный человек должен был бы искать моей дружбы. К сожалению, как вы сами знаете, вы не принадлежите к разряду этих людей.

- Уж я ли не гений? воскликнул Квильп.

- Ну, к лицу ли вам гениальность, сами посудите. Если вас, чорт возьми, и можно назвать гением, так разве только злым. Верьте мне сударь, гениальные люди совсем иначе выглядывают, прибавил Дик, ударяя себя в грудь.

Квильп взглянул на своего откровенного друга - лицо его выражало и ненависть, и лукавство - и тотчас же схватил его за руку и стал трясти, уверяя Дика, что он необыкновенный человек и что он, Квильп, глубоко его уважает. Затем они расстались. Дик шатаясь, поплелся домой, чтобы проспаться, а Квильп пошел своей дорогой, в восторге от открытия, которое сулило ему столько наслаждений в недалеком будущем.

На другой день Дик проснулся с тяжелой головой и, скрепя сердце, отправился к своему приятелю Тренту, жившему под самой крышей какой-то плохенькой гостиницы, поведать ему обо всем случившемся накануне, зная наперед, что ему достанется за его неуместную откровенность. Трент задал ему порядочную головомойку и крепко призадумался: из каких побуждений Квильп прикидывается их другом и доброжелателем?

- Я не оправдываюсь, я поступил опрометчиво, каялся Дик,- но,право же, я не так виноват, как это кажется. Я еще не успел обдумать хорошенько, следует ли мне был с ним откровенным, или нет, как этот чорт уже вырвал у меня тайну. Могу тебя уверить, Фред, если бы ты был на моем месте и видел, как он пьет эту проклятую водку и как он курит табак, и ты не устоял бы против него. Это не человек, а настоящая саламандра.

Фред не стал допытываться у своего приятеля, почему это несгораемые саламандры должны внушать к себе безграничное доверие: он был весь поглощен одной мыслью: для чего Квильпу понадобилась их тайна? И ни минуты не сомневался в том, что карлик нарочно заманил Дика в кабачок, чтобы заставить его проболтаться.

Положим, что Квильп раза два встречался с Диком, когда тот рыскал по городу, всюду справляясь о старике, и Дик мог одним неосторожным словом возбудить подозрение в таком недоверчивом и злобном человеке, как Квильп, мог разжечь его любопытство. Но как объяснить готовность карлика содействовать их планам? Фред долго ломал над этим голову и наконец пришел к заключению,- обычный прием всех плутов приписывать другим свои собственные побуждения, благодаря чему они нередко сами попадают в просак,- что у Квильпа есть на то свои причины: наверно, мол, он поссорился со стариком из-за каких нибудь счетов, вследствие чего тот и должен был бежать, и теперь обрадовался случаю отомстить ему жесточайшим образом, устроив брак между горячо любимой им внучкой и ненавистным ему приятелем Фреда. Сам-то Фред желал этого брака главным образом потому, что надеялся завладеть всем богатством сестры - о её счастье он меньше всего заботился, так что месть у него была на втором плане, у Квильпа же, ему казалось, это была главная задача, главная цель. Теперь он уже не сомневался в искреннем желании Квильпа помочь ему и, зная его влияние и силу, решил воспользоваться его приглашением и в тот же вечер отправиться к нему. Посмотрю, мол, что он будет говорить, как будет себя вести, пускай помогает, если хочет, только барышем я с ним делиться не намерен.

Все это он взвесил и решил в уме, но Дику сообщил лишь то, что, по его мнению, ему было необходимо знать. Дик удовольствовался бы и меньшим. Фред дал ему весь день на отдых после вчерашнего "саламандричанья", а вечером отправился с ним к Квильпу.

М-р Квильп чрезвычайно обрадовался или, по крайней мере, казался чрезвычайно обрадованным, увидев у себя дорогих гостей. В их присутствии он необыкновенно вежливо обращался с тещей и женой, хотя и зорко следил за последней, стараясь уловить выражение её лица при встрече с старым знакомым. М-с Квильп не выказала ни малейшего волнения, но так как муж не спускал с неё глаз, она конфузилась и не знала, как себя вести, чтобы не навлечь на себя его гнева, а он перетолковал её смущение по-своему и стал ревновать ее к гостю, восторгаясь в то же время своей проницательностью.

Все это, однако, копошилось у него в глубине души. Он ничем не обнаруживал своих чувств. Напротив, он был необыкновенно ласков и приветлив со всеми, и, как любезный хозяин, щедро угощал гостей ромом из знакомого нам погребца.

- A ну-ка дайте вспомнить, мне кажется, что мы познакомились с вами года два тому назад, говорил Квильп.

- Вернее три, поправил его Фред.

- Неужели! скажите пожалуйста, как время летит! И вам, сударыня, кажется, что это было так давно? обратился он к жене.

- Мне кажется, что это было ровно три года тому назад, невпопад отвечала жена.

- Вот как! для вас это время казалось бесконечным. Вы его считали по часам! Как вам не знать! Отлично, сударыня, отлично, рассуждал про себя Квильп.- Как сейчас вижу, как вы садитесь на "Мернанн", отплывавший в Демерару, продолжал он, обращаясь к Фреду.- Ей-Богу, точно это было вчера. Я сам был в свое время вертопрахом и люблю, когда молодежь повесничает.

Он так красноречиво подмигнул глазом, намекая на свои прошлые грешки, что теща пришла в негодование и не выдержала, проворчав сквозь зубы:

- Мог бы, кажется, подождать с своей исповедью, пока жена здесь.

За эту смелость и непокорность главе дома, она была достойным образом наказана: зятек уставился на нее в упор, так что она не знала, куда глаза девать, и торжественно провозгласил в честь её тост.

- Я готов был голову дать наотрез, что вы с тем же рейсом вернетесь домой, продолжал он, ставя стакан на стол.- Не могу вам сказать, как я смеялся, когда "Мернанн", вместо вашего письма - помнится, вы собирались писать дедушке, что каетесь в своих грехах и благодарите его за доставленное место - привезла вас самого, ха, ха, ха!

Молодой человек улыбнулся, но видно было, что этот разговор недоставлял ему большого удовольствия. Этого было достаточно, чтобы карлик постарался развить начатую тему.

- Я всегда говорил и буду говорить: если у богатого человека есть родственники, например, внук и внучка, которые находятся в зависимости от него, и если он дает предпочтение одной в ущерб другому, он поступает несправедливо.

Фред нетерпеливо заерзал на стуле, но Квильп не обратил на это ни малейшего внимания и продолжал свои рассуждения, точно дело шло о каком нибудь отвлеченном вопросе.

- Не скрою, ваш дедушка не раз жаловался мне, что, хотя он неоднократно прощал вам, вы все-таки продолжали повесничать, а когда я ему как-то раз сказал, что это пустяки, что все мы, грешные, прошли через этот искус, он просто рассердился.

- Да ведь он "негодяй", говорит.

- Ну, что за важность, говорю я,- допустим даже, что он действительно негодяй,- я это сказал для подкрепления моих доводов,- разумеется, ведь молодые джентльмены, большей частью, негодяи. Но его ничем нельзя было урезонить.

- Неужели, саркастически заметил Фред.

- Могу вас уверить, я и сам был удивлен, да что прикажете делать с такими упрямыми, безтолковыми стариками, как ваш дедушка, а мой приятель. Слова нет, Нелли добрая, прелестная девочка, но ведь как бы то ни было, а вы её брат. Помните, вы ему тогда сказали, что уж это-то он не в состоянии изменить.

- Уж, конечно, если бы от него зависело, он постарался бы уничтожить наше родство, прах его возьми, раздражительно заметил Фред.- Да что теперь толковать о прошлом. Ну его к чорту!

- Совершенно с вами согласен, промолвил Квильп. Я заговорил об этом, потому что к слову пришлось, и мне хотелось напомнить вам, что я всегда был очень к вам расположен. Вы, право, сами не знаете, кто вам друг и кто недруг. Вы почему-то вообразили, будто я имею что-то против вас, и между нами пробежала кошка, хотя я с своей стороны не подавал никакого повода к неудовольствию: вы сами во всем виноваты. Дайте же мне вашу руку, Фред, и будем по-прежнему друзьями.

Надо было видеть эту фигуру, с ушедшей в плечи головой, эту отвратительно осклабившуюся физиономию, когда он поднялся из-за стола и протянул Фреду свою коротенькую руку. Молодой человек с минуту колебался, прежде чем решился подать свою. Одной рукой Квильп точно клещами стиснул его пальцы, другую приложил к губам, бровями указывая на приятеля, а затем отпустил его омертвевшие пальцы и сел на прежнее место.

Эта мимика, ясно говорившая, что Квильп отлично понимает взаимные отношения двух приятелей, из которых один служил покорным орудием в руках другого, не пропала даром. Приятно знать, что ваши поступки, хотя и безнравственны, оцениваются по достоинству! Это безмолвное признание умственного превосходства Фреда и его безграничного влияния на товарища расположило молодого человека в пользу карлика, и он окончательно решил не отказываться от его содействия.

Сделав свое дело, Квильп поспешил переменить разговор; он боялся, чтобы Дик, по своей беспечности, не проболтался при дамах о том, чего им не следовало знать, и для большей безопасности предложил играть в винт. Ему пришлось играть с Диком, а жене его с Фредом. Теща его обожала карты; поэтому именно он и не допустил ее участвовать в игре и, вменив ей в обязанность подливать ром в их стаканы, не выпускал её из глаз, дабы она, чего доброго, не соблазнилась и не вздумала сама отведать дорогого напитка. Это было Танталово мученье для несчастной старухи, имевшей такую же слабость к рому, как и к картам.

Здесь кстати заметим, что у Квильпа были и другия не менее важные заботы, требовавшие большого внимания и осмотрительности с его стороны: играя в карты, он постоянно мошенничал и ему приходилось не только внимательно следить за игрой и изощряться в разных фокусах при сдаче карт, и главным образом при счете, где он плутовал без зазрения совести, но кроме того он должен был ежеминутно то взглядом, то движением бровей, то толчком в ногу удерживать своего приятеля от неуместных возгласов и восклицаний. Тот, по своей наивности, готов был не раз вскрикнуть от удивления, когда плутоватый карлик особенно быстро назначал масти, а взятки так и летали по столу. Но и это еще не все: надо было следить и за женой. Он не пропустил ни единого взгляда, которым молодые люди поневоле обменивались, играя друг против друга, ни единого их слова, ни единой брошенной ими карты; наблюдения его не ограничивались тем, что происходит над столом: он интересовался и тем, что, по его мнению, должно было твориться под столом, и поэтому прибегал к разным хитростям, чтобы поймать виновных; например, наступал жене на ногу: если, мол, она не закричит, значит раньше его Фред нажимал ей ногу. Не смотря на все эти заботы, он не упускал из виду и тещи, и всякий раз, как старуха, подкравшись к чужому стакану - что она часто-таки делала - бывало зачерпнет ложкой, чтобы хот одним глотком насладиться восхитительным напитком, Квильп хлоп ее по руке, а сам насмешливо умоляет тещу поберечь свое драгоценное здоровье. И все это он делал ловко, умело, как по писаному: ни разу не промахнулся.

Наконец, когда они сыграли многое множество роберов и порядком опустошили погребец, Квильп предложил жене удалиться в свои апартаменты. Послушная жена беспрекословно повиновалась приказанию мужа. За ней последовала и мать, возмущенная до крайности поведением зятя. Мужчины остались одни. Дик совсем опьянел от рома и заснул, а Квильп отвел Фреда в сторону и стал беседовать с ним шопотом.

- С ним надо быть осторожным: того и гляди, выболтает, сказал он, указывая на спящего Дика. - И так, Фред; по рукам? Женим его современем на прелестной Нелли.

- Вероятно у вас есть какая нибудь особенная цель в виду, что вы так хлопочете об этом браке?

- Разумеется, есть, милый Фред, и карлик оскалил зубы при мысли о том, как далек Фред от настоящей цели, которую он, Квильп, преследовал.- Я, может быть, желаю этого брака из мести, а, может быть, и так себе, из каприза: хочу да и только. Во всяком случае предупреждаю вас, Фред, что я имею возможность оказать вам значительную помощь или же порядком вам напакостить. Выбирайте сами, что лучше, чья чаша должна перевесить.

- Ну, конечно, моя, промолвил Фред.

- Аминь, заключил карлик, протягивая сжатую руку, которую он тотчас же и разжал, как будто выпуская из неё большую тяжесть. С этих пор перевес на вашей стороне.

- Куда они делись? спросил Фред.

Квильп покачал головой.

Пока, говорить, еще не известно, но узнать не трудно. Как только, мол, они узнают, куда те скрылись, так и начнут подводить мины. Сначала он, Квильп, зайдет к старику, а потом и Дик может его навестить; пусть он побольше нежничает с ним, пусть уговаривает его поселиться в какой нибудь хорошей семье.

- Даю вам слово, заключил карлик,- что девочка, из любви к деду, будет с благодарностью и умилением вспоминать о его участии к старику. A там дело пойдет, как по маслу, и через год или два она согласится на все: старик и ее уверил, будто у него ничего нет. Все скряги прикидываются нищими.

- Он и мне говорил в последнее время, что у него ничего нет, заметил Фред.

- Удивительнее всего то, что он и мне говорил то же самое. A уж мне ли не знать, насколько он богат.

- Полагаю, что вам это должно быть доподлинно известно.

- Казалось бы, что так, промолвил Квильп, и на этот раз он говорил сущую правду.

Они еще немного пошептались в углу; наконец Фред разбудил Дика и объявил ему, что пора идти домой, чему тот немало обрадовался. Он тотчас же вскочил на ноги, и приятели, простившись с хозяином, скалившим, по обыкновению, зубы, вышли из комнаты.

Квильп подкрался к окну, мимо которого они должны были проходить, и стал прислушиваться. Фред громко расхваливал жену Квильпа. Оба они недоумевали, какими чарами этакий урод мог приворожить к себе такую хорошенькую женщину. Долго следил карлик за их удалявшимися фигурами, ухмыляясь про себя, и, когда они скрылись, ощупью пробрался в спальню.

Проэктируя брак между Нелли и Диком, ни Фред, ни Квильп ни на минуту не призадумались над судьбою бедной девочки, ни разу не спросили себя, что принесет ей этот брак. О самом Дике и говорить нечего: несчастный пропойца был такого высокого мнения о своих достоинствах, что считал себя завидным женихом для всякой девушки. Если бы ему, паче чаяния, довелось хорошенько поразмыслить об этом вопросе, он конечно постарался бы - в сущности он был не дурной человек - успокоить свою совесть следующими доводами: он, мол, не намерен ни колотить, ни убивать свою жену, и, следовательно, из него выйдет муж как муж, как все мужья на свете.

XXIV.

Наши беглецы только тогда остановились и присели отдохнуть у опушки леса, когда уже совсем выбились из сил и дальше идти не могли. Отсюда им не было видно ни скачек, ни шатров, расположенных вокруг ристалища, но шум, гам и барабанный бой все еще, хотя и слабо, доносились до них; а когда Нелли взобралась на пригорок, она увидела и верхушки палаток, белевших вдали, и развевающиеся флаги. Вокруг же них на большом расстоянии не было видно ни души, не было слышно ни малейшего звука.

И все-таки ей стоило большого труда хоть сколько нибудь успокоить бедного дедушку. Под каждым кустом, в каждой канаве ему мерещилась засада. В его расстроенном воображении носились страшные призраки: все ему чудилось, что толпа, преследуя их по пятам, бросилась в рассыпную, добравшись до лесу, и спряталась за деревьями, чтобы легче было его поймать. Его запрячут в тюрьму, закуют в кандалы, будут истязать жесточайшим образом, а главное разлучат с Нелли, и он будет видеться с ней только через железную решетку. Бедная девочка не выдержала; нервы её были слишком натянуты за последние дни, слишком потрясены всеми безобразными сценами, которые ей пришлось видеть в первый раз в жизни: она заразилась от дедушки страхом и тоже вообразила, что за ними гонятся и будут преследовать их, куда бы они ни бежали, и одно им спасение - спрятаться где нибудь и не показываться на свет Божий. Она приуныла, опустила голову на грудь, и глаза её наполнились слезами. Но это продолжалось недолго. Нередко природа наделяет физически слабых людей и чаще всего женщин сильным характером: в маленьком, тщедушном тельце бедной девочки билось благородное, великодушное сердце, способное на великие подвиги любви и самоотвержения. Стоило Нелли взглянуть на дедушку, и она тотчас же отерла слезы и приободрилась: мысль о том, что станет с ним, если она заболеет, какой он будет несчастный и беспомощный без нея, придала ей силу и бодрость духа.

- Здесь вам нечего бояться, милый дедушка, здесь никто нас не тронет, успокаивала она старика.

- Нечего бояться! Как это ты можешь так говорить, Нелли? Нечего бояться! A если они запрут меня, если они разлучат нас, что я тогда буду делать. Не на кого мне положиться. Нет, нет, даже Нелли доверять нельзя.

- Не говорите этого, дедушка. Уж я ли не люблю вас всем сердцем, я ли не предана вам? Да вы и сами это знаете!

- Так как же ты уверяешь, что нам нечего бояться, когда меня ищут по всем закоулкам и могут каждую минуту нагрянуть сюда или подкрадутся так, что и не заметишь, говорил старик, боязливо оглядываясь кругом.

- Я очень хорошо видела, что никто не заметил, когда мы ушли, никто и не думал гнаться за нами. Успокойтесь, милый дедушка, посмотрите, как здесь тихо и хорошо. Мы совершенно одни; никто нам не мешает идти, куда хотим. Да неужели же я могла бы быть покойна, если бы вам угрожала опасность? Разве вы меня не знаете, милый дедушка?

- Знаю, знаю, мое дитятко, отвечал старик, сжимая её руку и все еще со страхом поглядывая по сторонам,- что это сейчас зашумело?

- Не бойтесь, дедушка, это птичка прилетела в лес и, садясь на веточку, зашелестела листьями. Помните, дедушка, как мы с вами мечтали о полях и дубравах. Вот мы теперь в леску, и как здесь хорошо: солнышко ярко горит, все блестит и сверкает в его лучезарном свете, а мы, вместо того, чтобы радоваться, глядя на всю эту прелесть, сидим пригорюнившись и теряем время. Посмотрите, какая тут хорошенькая тропинка, а вот и птичка, та самая птичка: она перелетела на другую ветку и как мило поет! Она как будто указывает нам дорогу. Вставайте, дедушка, пойдемте по этой тропинке.

И она побежала вперед, еле прикасаясь к земле своими крошечными ножками. Если подуть на зеркало, на нем не останется почти никакого следа: оно чуть-чуть подернется легоньким паром, который сейчас же и исчезнет. Такой же незаметный след оставляли её маленькие ножки на траве: травка тотчас же и выпрямлялась, как будто по ней никто не ходил. Девочка поминутно оборачивалась назад, подзывая к себе дедушку: то она потихоньку укажет ему на одинокую птичку, чирикающую над их головой, то остановится и с восторгом прислушивается к пению пернатых обитателей леса, или любуется солнечным лучом: как он, пробравшись сквозь зеленую листву и обогнув толстые древесные стволы, вдруг разольется ярким потоком света. Лес был густой: им приходилось, пробираясь по дорожке, раздвигать ветви, и чем дальше они шли в глубь, тем спокойнее и веселее становился старик. В непосредственном общении с природой и дедушка, и внучка, мало-по-малу, обрели душевный мир. Вначале Нелли заставляла себя казаться веселой, стараясь приободрить дедушку, а под конец и в самом деле развеселилась, и на душе у неё стало легко и ясно.

Они миновали самую чащу; тропинка стала расширяться и вывела их на большую дорогу, но они вскоре же свернули в сторону, желая до ночи добраться до деревушки, которая, по указанию дорожного столба, покосившагося на бок, отстояла в трех милях оттуда. Дорога, по которой они шли, была обсажена большими деревьями, так густо разросшимися, что ветви их, переплетаясь между собою, образовали тенистую алейку.

Эти три мили показались им до того длинными, что им не раз приходило в голову, уж не сбились ли они с дороги, но, наконец, они дошли до крутого спуска, у подножия которого, как бы в котловине, ютилась кучка хижинок, выглядывавших из-за густых деревьев.

Деревушка была крошечная. Все обитатели её высыпали на луг и играли в крокет, иные смотрели на игру. Наши странники ходили взад и вперед, не зная куда примкнуть, где некать приюта на ночь. У крыльца одного домика, выходящего в садик, сидит бледный пожилой человек и курит трубку. Вокруг него его любимые цветники и пчелиные колоды, Он выглядывает простым, добрым, непритязательным человеком, не привыкшим к роскоши. Можно было бы обратиться к нему, но, к несчастью, над его окнами красуется вывеска с надписью "Школа", стало быть это учитель, и они стесняются подойти к нему.

- Заговори с ним, милая, шепчет дедушка.

- Боюсь, как бы мы его не обезпокоили. Лучше подождем немножко; может быть, он посмотрит в нашу сторону.

Долго, однако, им приходится ждать: учитель и не подозревает о их присутствии: безмолвно, неподвижно сидит он на своем крыльце и думает свою грустную думу. Каким худым, болезненным он кажется в своем поношенном черном сюртуке! и как вокруг него пустынно и бесследно! Может быть, это только так кажется, потому что все теперь на лугу, весело болтают друг с другом, только он один не принимает участия в общем весельи.

Они так устали и измучились от ходьбы, что Нелли отважилась бы обратиться даже к школьному учителю, еслиб он не казался таким убитым: очевидно, он был подавлен каким-то тайным горем, словно его неотвязчиво преследовала гнетущая мысль. Иной раз он встанет с своего места, положить трубку на стол, пройдется по садику, подойдет к калитке, взглянет на луг, и вздохнет, и опять вернется к своей трубке.

A между тем, сумерки все больше и больше сгущались. Надо было на что нибудь решиться. Собравшись с духом, Нелли отворила калитку и подошла к учителю, держа деда за руку. Шум от упавшей щеколды вывел учителя из оцепенения. Он поднял голову, ласково взглянул на незнакомцев, хотя в то же время слегка покачал головой,- дескать не во-время пришли, помешали.

Нелли низко поклонилась ему и почтительно попросила его указать им хижину, где бы они могли переночевать. "Они, мол, готовы заплатить, насколько хватит средств". Учитель внимательно посмотрел на нее, а когда она кончила, он встал с своего места и положил трубку в сторону.

- Вы, должно быть, издалека? спросил он.

- Издалека, сударь, отвечала девочка.

- Рано же вы начали странствовать по свету, дитя мое, заметил, учитель, нежно дотрогиваясь рукой до её головки. Это ваша внучка? обратился он к старику.

- Да, сударь, внучка, она моя единственная опора, одно утешение в жизни! воскликнул старик.

- Милости просим, войдите в комнату,- и без дальнейших церемоний, учитель повел их в школу и предложил переночевать у него.

Они от души поблагодарили его. Он накрыл стол белой, толстой скатертью, приготовил тарелки, ножи и вилки, поставил блюдо с холодным вином и хлебом, и кружку с пивом и радушно пригласил их подкрепиться.

Девочка села и стала осматривать комнату, единственную в целом этаже. Она служила в одно и то же время и школой, и приемной, и кухней. Тут стояли: две скамьи, облитые чернилами и сплошь изрезанные перочинными ножами; сосновый столик с наклонной доской, должно быть, для учителя; на полке лежали две-три книги с загнутыми страницами, а рядом с ними гвозди, мячи, бумажные змеи, удочки, камешки, на половину откусанные яблоки и т. п. предметы, отобранные у ребятишек во время классных занятий. На самом видном месте, на отдельных гвоздиках, висели орудия наказания: линейка и палка, наводившие ужас на школьников, а по-соседству с ними на маленькой полочке красовалась дурацкая шапка, выкроенная из старой газеты и облепленная большими яркими облатками. Но главное украшение школы составляли расклеенные по всем её стенам каллиграфические упражнения, над которыми, повидимому, трудилась одна и та же рука. На иных местах были выписаны красивым почерком нравоучительные фразы, на других - суммы сложения и умножения. Эти расклеенные бумажки служили двоякой цели: с одной стороны - оне возбуждали соревнование в учениках, с другой свидетельствовали о прекрасном состоянии школы.

- Не правда ли, чудесный почерк, обратился школьный учитель к Нелли, с любопытством разглядывавшей прописи. ф

- Превосходный, скромно отвечала девочка.- Это вы, сударь, писали?

- Я! удивился учитель, надевая очки.- Куда мне теперь так написать! Нет, все, что вы видите, написано крошечной, но очень искусной ручкой.

Заметив на одном месте черненькое пятнышко, учитель вынул из кармана перочинный ножичек, подошел к стене, тщательно выскоблил его, потом отошел шага два назад, чтобы издали полюбоваться прописями, точно это была какая нибудь замечательная картина. Он гордился, он восхищался успехами своего любимого ученика, но вместе с тем в его словах и голосе звучала такая грустная нотка, что у девочки невольно сердце сжалось, хотя она и не знала причины его грусти.

- Да, у него крошечная ручка, это верно; а между тем он далеко опередил своих товарищей как в учении, так и в играх, говорил учитель.- И за что он полюбил меня, ума не приложу! Что он мне мил, в этом нет ничего удивительного, но почему он так привязался ко мне?

Туть учитель запнулся от волнения, снял очки и вытер потускневшие стекла.

- Разве с ним случилось что нибудь особенное? с беспокойством спросила Нелли.

- Нет, ничего особеннаго; я только думал, что увижу его сегодня на лугу. Он такой живой, быстрый, обыкновенно раньше всех прибегает, а сегодня его нет. Завтра он, наверно, придет.

- A разве он был болен? спросила девочка, отзывчивая на чужое горе.

- Да, немножко. Говорят, вчера и третьяго дня бедняжка бредил. Ну, да это уж такая болезнь. Я не вижу в этом дурного признака, нет, нет... Боже упаси.

Девочка молчала. Учитель подошел к двери и заглянул в садик. Все было тихо. Ночь надвигалась.

- Я уверен, что он пришел бы ко мне, если бы только было кому его проводить, продолжал учитель, печально возвращаясь к своему месту.

- Он каждый вечер приходил ко мне прощаться перед сном. Но, может быть, ему теперь лучше, и его нарочно не выпускают из комнаты: ночь сырая, туманная. И, в самом деле, пусть лучше посидит дома.

Он зажег свечу, запер на крючок оконную ставню и притворил дверь. Но, посидев с минуту, схватил шляпу и вышел из комнаты. Ему хотелось самому взглянут на больного. Уходя, он попросил девочку подождать его.

С полчаса и даже больше просидела Нелли, ожидая его возвращения. Ей было как-то не по себе одной, в этой незнакомой комнате. Дедушку она раньше уговорила лечь в постель. Кругом тишина: слышно только тиканье часов, да листья в садике слегка шелестят от ветра. Но вот вернулся учитель и, не говоря ни слова, уселся в уголок около камина. Долго сидел он молча, наконец, повернулся к девочке и попросил ее помолиться в этот вечер о больном ребенке.

- Ведь это мой любимый ученик, говорил бедняга учитель, поднося к губам незажженную трубку и окидывая печальным взором расписанные стены.- Какая крошечная ручка, а как хорошо все написано. Теперь она не в состоянии поднять пера. Да, золотая ручка!

XXV.

Нелли отлично выспалась в маленькой комнатке наверху, под самой крышей, которую много лет кряду занимал пономарь: незадолго перед тем он женился и обзавелся собственным домиком. Когда она спустилась вниз, учителя уже не было дома. Она воспользовалась его отсутствием, прибрала комнату и привела все в порядок, за что учитель очень ее благодарил. Если бы не Нелли, его комната не была бы прибрана в этот день, так как старушка, хозяйничавшая у него в доме, ухаживала за больным ребенком, о котором он накануне говорил. Когда он возвратился, Нелли спросила его:

- Как здоровье больного? не лучше ли ему.

- Нет, нисколько не лучше, говорят даже, что хуже.

Учитель печально покачал головой.

- Мне очень, очень жаль бедного ребенка, с искренним участием проговорила девочка.

Ея слова тронули учителя и отчасти смутили его, возбудив в нем мрачные мысли. Чтобы себя успокоить, он поспешил прибавить:

- Люди часто преувеличивают опасность, и я надеюсь, что ребенок вовсе не так плох, как говорят.

Нелли попросила у него позволения приготовить завтрак и принялась за стряпню. Дедушка к тому времени также сошел вниз, и они втроем сели за стол. Хозяин заметил, что у старика очень утомленный вид, и предложил своим гостям остаться у него еще на одну ночь и отдохнуть хорошенько, если только им нет необходимости спешит. Старик нерешительно взглянул на Нелли.

- Я был бы очень рад провести денек в обществе вашей милой внучки, а вы в это время отдохнули бы, уговаривал он старика.- Останьтесь, окажите эту любезность одинокому человеку. Если же вам надо, во что бы то ни стало, идти дальше, я провожу вас немножко, пока классы еще не цачались, и от всей души пожелаю вам счастливого пути.

- Что нам делать, милая Нелли, скажи, что нам делать? беспомощно повторял старик.

Нелли рада была хоть чем нибудь отблагодарить доброго хозяина за его радушный прием: она убедила дедушку остаться и всеми силами старалась заменить отсутствовавшую хозяйку. Исполнив все, что требовалось в доме, она вынула из сумочки работу и присела у окна,- по всей его решетке вилась жимолость и наполняла комнату приятным ароматом. A дедушка в это время сидел в садике и грелся на солнышке, любуясь плывшими по нему облачками.

Когда учитель приготовил книги и тетради для воспитанников и уселся за свой стол, Нелли собралась было уйти наверх,- она боялась, что будет мешать своим присутствием в классе, но учитель и слышать об этом не хотел, и она осталась.

- У вас, сударь, много учеников? спросила она.

- Нет, немного. Как видите, все они умещаются на двух скамьях.

- И все способные дети?

И она невольно вскинула глаза на стену с прописями.

- Хорошие мальчики, нечего сказать, но ни один из них никогда не будет в состоянии писать так, как это написано.

В эту минуту в дверях показалась светлая, почти белая головка и загорелое личико мальчика. Он остановился, отвесил поклон - просто, по-деревенски - вошел в класс, сел на скамейку, разложил на коленях истрепанную книжку, сунул руки в карманы и принялся считать камешки, которыми они были наполнены. Судя по выражению его лица, можно было безошибочно сказать, что мысли его были за тысячу верст от книжки, лежавшей перед его глазами. Минуту спустя, в комнату явился еще один белоголовый мальчик, за ним рыженький, потом еще два белоголовых, еще один с льняными волосами и т. д., пока их набралась целая дюжина. Все они уселись на двух скамьях; были между ними и четырехлетние мальчики, чут не на аршин не достававшие ногами до полу; был и четырнадцатилетний шалун, на полголовы переросший учителя.

Первое место на скамье, которое обыкновенно занимал лучший ученик,теперь отсутствовавший по болезни, так же как и первый колок на вешалке, где помещалось его пальто и шапка, не были заняты. Ни один из мальчиков не осмелился бы воспользоваться ни тем, ни другим; некоторые из них переводили глаза с пустого места на учителя и украдкой шептались друг с другом.

Начались занятия. Поднялся шум и гам по всему классу: мальчуганы вслух учили уроки и в то же время шалили и даже потихонько играли в разные игры. Среди этого шума, молча и задумчиво, сидел учитель,- истинное олицетворение кротости и доброты. Он был точно в забытье, никак не мог сосредоточить мыслей на занятиях, которые еще более напоминали ему о дорогом больном.

Разсеянность учителя не ускользнула от зорких глаз учеников: самые ленивые из них не преминули широко ею воспользоваться. И чего только они не делали в этот день в классе: играли в чет и нечет, не стесняясь, перед глазами учителя угощали друг друга щипками, невозбранно ели яблоки и даже вырезывали свои имена на ножках учительского стола. Когда одному лентяю-тупице пришла очередь отвечать урок, он уж не счел нужным искать вдохновения в потолке: недолго думая, он подошел вплотную к учителю и стал без церемонии читать из его книги. Другой, первый шалун в школе, делал гримасы мальчику, даже не прикрываясь книжкой, и возбуждал восторг в товарищах, громко изъявлявших ему свое одобрение. В те минуты, когда учителю удавалось отогнать от себя гнетущую мысль, и он, возвращаясь к действительности, с изумлением взглядывал на шумевших детей, картина мгновенно менялась: дети, тише воды, ниже травы, сидели на своих местах и казались очень заняты уроками. Но зато, когда учитель снова впадал в задумчивость, шум подымался пуще прежняго.

В довершение всего день был нестерпимо жаркий, располагающий к лени. Даже трудолюбивые пчелки, и те уткнулись в цветочные чашечки, да так и замерли, словно решили навсегда отказаться от своей работы,- добывания меда. В такой знойный день можно только лежать в тени на травке, да смотреть на небо, пока ослепительный блеск солнца не заставит вас невольно сомкнуть очи и не погрузит вас незаметно в сон. A тут извольте сидеть в темной комнате, от которой само солнце отвернулось, и зубрить склады. Ну да и рвались же мальчуганы на чистый воздух! Некоторые с такой жадностью смотрели в открытые окно и дверь, что, казалось, вот-вот они сейчас выскочут из комнаты и убегут в лес, в самую чащу, скорее станут дикарями, а уж к указке не вернутся. A вот этот здоровенный мальчик, что растегнул ворот и обмахивает букварем раскрасневшееся лицо. В его воображении рисуется прохладная речка с журчащими волночками и в особенности одно чудное место для купанья, где плакучая ива своими ветвями совсем свесилась в воду. Он готов обратиться в кита, в летучую мышь, в муху, во что хотите, только бы не учиться в этот палящий день. Счастливее всех тот, что сидит с края у двери: он поминутно выбегает в сад к колодцу, обливает водой лицо, катается по траве, на зависть товарищам, не дерзающим последовать его примеру. Но даже и он находит, что такого жаркого дня еще никогда не было.

Сидя у окна, Нелли внимательно следила за всем, что делалось в классе. Неугомонные школьники порядком беспокоили ее своей возней. Но вот зубренье кончилось, начался урок чистописания. В комнате был всего один стол. Каждый мальчуган, по очереди, усаживался около учителя и выводил вкривь и вкось каракули на целой странице. Теперь стало немного потише. Учитель ходил по комнате, останавливался у стола и кротко делал мальчику замечания, советуя ему вот эту букву писать так, как она написана вон на том листе, что на стене, а вот эту, как она изображена на другом листе, и восторгаясь каждым штрихом этих надписей. Среди занятий он вдруг стал рассказывать им о больном товарище: что он говорил накануне вечером и как он рвался к ним. И так мягко, так добродушно беседовал он с мальчуганами, что им стало совестно беспокоить его своими шалостями и в продолжение целых двух минут они сидели смирно, не ели яблок, не вырезывали имен, не щипались, не гримасничали, словом, вели себя как следует раскаявшимся шалунам.

- Слушайте, дети! сегодня так жарко, что я хочу вас распустить раньше срока, сказал учитель, когда пробило 12 часов.

При этом известии мальчики, предводительствуемые самым старшим, восторженно закричали "ура". Учитель продолжал им что-то говорить, но за шумом нельзя было ничего слышать. Однако, когда он сделал им знак рукою, чтоб они замолчали, они понемногу стихли, может быть потому, что уже успели вдоволь накричаться.

- Но прежде всего вы должны обещать мне, что не будете шуметь, по крайней мере здесь, в деревне. Я уверен, что вы не захотите своими криками беспокоить больного мальчика, говорил учитель.

Дети зажужжали как пчелы. Все уверяли, и совершенно искренно - ведь это были дети - что они вовсе и не думали кричать, а старший мальчик даже сослался на всех товарищей в том, что он потихоньку, шопотом кричал "ура".

- Так вы-ж не забудьте, друзья, я вас прошу об этом, как об особом одолжении, продолжал учитель. - Ну, с Богом, шалите, веселитесь на здоровье, но только помните, что у вас есть больной товарищ.

- Очень вам благодарны, сударь, до свидания, повторялось на все лады, и мальчики, один за другим, медленно и степенно вышли из школы. Но на дворе солнышко так ярко сияло, птички так звонко пели, как это бывает только в праздничные дни; деревья уже издали манили к себе мальчиков, приглашая их вскарабкаться наверх и отдохнуть среди густых ветвей; сено, собранное в копны, как будто так и ждало, чтобы они пришли и разбросали его на солнышке; колосившийся хлеб, слегка покачиваясь, указывал на лес и ручеек, а бархатная мурава! что за прелесть! какое раздолье кувыркаться по ней, прыгать, бегать в запуски. Дети не выдержали и, забыв о только что данном обещании, с радостным криком и хохотом бросились в рассыпную.

- И слава Богу, заметил учитель, глядя им вслед.- Это так естественно в их лета.

Но на весь свет не угодишь, говорить пословица, что, впрочем, каждому и без нея, по собственному опыту, известно. И тут оказались недовольные. После полудня в школу стали собираться маменьки и тетеньки счастливых мальчуганов, чтобы выразить учителю свое неудовольствие за то, что он распустил детей без всякой надобности, по их мнению. Некоторые из них ограничивались намеками, вежливо обращаясь к учителю с вопросом: какой сегодня праздник и как он обозначен в календаре, в кругу или нет, между тем как другия, считавшиеся деревенскими политиканами, прямо утверждали, что распускать на полдня учеников, если только это не день тезоименитства королевы, оскорбление трона, церкви и всего государства: это, мол, пахнет революцией. Остальные же бабы просто-напросто ругались. Это, мол, ни на что не похоже, это все равно, что дневной грабеж. Одна сердитая старуха бранила учителя в лицо, да видит, что с него, как с гуся вода, ничем не проймешь кроткого человека, как бомба вылетела из школы и стала перед открытым окном отчитывать ему при других бабах. Он, мол, должен вычесть эти полдня из своей недельной платы, а то его недолго и по шапке; таких, мол, лентяев и без него не оберешься в околотке; если ему трудно даже с детьми заниматься, найдутся и почище его на его место. Но и это не брало: ни одного слова, ни одной жалобы не проронил учитель, только лицо его осунулось больше прежнего, стало еще печальнее.

Вечером, когда он собирался с Нелли идти гулять, в садик вбежала, ковыляя, старушка-сиделка и велела ему отправляться как можно скорее к больному мальчику: его, мол, там ждут. Учитель поспешил на зов, и взял с собой и Нелли.

Подойдя к одной хижине, он тихонько постучал в дверь; ему тотчас же отперли. В первой комнате металась в отчаянии бабка больного мальчика, которую старались утешить собравшиеся кумушки.

- Что с вами, соседка, разве ему так плохо? спросил учитель, подходя к ней.

- Совсем плохо, ребенок умирает, кричала старушка, горько рыдая. - И все это через вас, через ваши книжки. Вам, по-настоящему, не следовало бы и приходить сюда, да уж очень желает вас видеть мой мальчик. Боже мой, Боже мой, что мне делать! стонала несчастная женщина.

- Не вините меня, соседка, я здесь не причем, кротко заметил учитель. - Меня, впрочем, не оскорбляют ваши упреки, нет; я вижу, что вы в отчаянии и сами не знаете, что говорите.

- Неправда; я знаю, что говорю; если бы мой бедный мальчик не просиживал целые вечера над уроками, он все боялся, чтобы вы его не наказали, он, наверно, был бы теперь здоровый, веселый.

Старушка не унималась.

Учитель обратился к другим женщинам: не заступится ли кто за него, но оне только качали головой, приговаривая вполголоса, что учение ни к чему доброму не ведет, вот, мол, вам и пример налицо. Но он не изменил себе: по обыкновению, кротко выслушал незаслуженные упреки и пошел за старушкой-сиделкой в следующую комнату, где на кровати лежал больной мальчик, полуодетый.

С виду это был совсем маленький ребенок. Кудрявые волоски обрамляли его милое личико. Большие глаза еще светились, но уже не земным светом. Учитель сел около его постели, нагнулся над его подушкой и назвал себя по имени. Мальчик мигом встрепенулся, провел рукой по лицу и обвил обезсилевшими ручонками шею любимого учителя, называя его своим милым, добрым другом.

- Да, да, Бог свидетель, что я всегда был тебе другом, промолвил бедняга-учитель.

- Кто это? спросил больной, указывая на Нелли.- Я боюсь поцеловать ее, а то и она заболеет. Скажите ей, чтобы она протянула мне руку.

Нелли подошла к нему, рыдая, и пожала его маленькую изсохшую ручонку.

- Помнишь, Гарри, как ты по вечерам приходил ко мне в садик, шопотом говорил учитель, стараясь поддержать в ребенке видимо угасавшую мысль; - как только встанешь, так и беги туда. Без тебя там скучно: даже цветочки повесили головки; придешь, да?

Мальчик едва заметно улыбнулся и, беззвучно шевеля губами, положил ручку на седую голову своего друга.

Наступило молчание. Вдруг послышались крикливые голоса детей, игравших на лугу. Вечерний ветерок подхватил эти звуки и они вместе с ним ворвались в комнату, где лежал маленький страдалец.

- Что это такое? спросил он, открывая глаза.

- Это мальчики играют в крокет.

Больной взял платок, лежавший у него на постели, и хотел помахать им над головой, но рука не повиновалась ему и бессильно упала на одеяло.

- Хочешь, я это сделаю вместо тебя? спросил учитель.

- Пожалуйста, помашите платком около окна и привяжите его к решетке. Может быть кто нибудь из них заметит и вспомнит обо мне, еле мог произнести больной.

Он приподнял голову, посмотрел на развевавшийся уже сигнал, потом на свою крокетную палку, которая вместе с книжкой, доской и другими его вещами праздно лежала на столе, опустился на подушку и спросил, где же девочка, и почему он её не видит.

Нелли подошла и еще раз пожала его ручку. Долго учитель держал в объятиях своего маленького друга - они, действительно, были друзьями, не смотря на разницу в летах,- наконец, ребенок повернулся к стенке и заснул.

A тот все сидел около него и держал его похолодевшую ручку, стараясь ее согреть. Он чувствовал, он знал, что она уж не живая, но никак не решался выпустить ее из своей.

XXVI.

Нелли была глубоко огорчена смертью милаго мальчика; отчаяние его бедной бабушки, оставшейся одинокой на старости лет, болью отозвалось в её сердце. Вся в слезах вернулась она домой, но скрыла от дедушки настоящую причину своих слез: она боялась, что эта печальная история наведет его на мрачные мысли о своем собственном одиночестве и беспомощности.

Сославшись на усталость, она поспешила уйти в свою комнату и там вволю наплакалась. Но странное дело! Эта грустная сцена, которой она была невольной свидетельницей, повлияла на нее и в обратном смысле; она стала отрадно смотреть на свое собственное положение; благодарила Бога за то, что Он не отнимает у неё здоровья, не лишает ее возможности быть полезной горячо любимому дедушке и наслаждаться жизнью в этом прекрасном мире, тогда как много таких же юных созданий, как она, уже похищены преждевременной смертью: проходя по кладбищу, она заметила множество маленьких холмиков, зеленевших над детскими могилками. Конечно, понятия её были еще совсем детския; ей не приходило в голову, что если человек умирает в детстве, он попадает прямо в Царствие Небесное и, кроме того, избавляется от многих мук и страданий, из которых наиболее тяжелое - переживать близких, дорогих сердцу (человеку не один раз приходится умирать в продолжение своей долголетней жизни); но она была настолько разумна, что вывела самое простое, непосредственное заключение из того, что видела в эту ночь, и этот вывод глубоко запечатлелся в её уме. Ей снился маленький страдалец не в гробу, а на небе, счастливый, улыбающийся, окруженный ангелами. Но вот солнечный луч скользнул в комнату и разбудил Нелли. Она встала и начала приготовляться в путь.

Когда они пришли прощаться с хозяином, школа была уже в полном сборе и мальчуганы шумели почти так же, как и накануне. Учитель встал из-за стола и проводил их до калитки.

Девочка горячо благодарила его за радушный прием, краснеё и конфузясь, дрожащей рукой подала она ему монету, полученную на скачках за цветы, извиняясь, что не может дать больше. Но он не взял у неё денег, а только нагнулся, поцеловал ее в щеку и пошел назад в школу.

Не успели они отойти несколько шагов от дома, как учитель снова появился у двери. И старик, и девочка вернулись к нему, чтобы еще раз пожать ему руку.

- Желаю вам счастливого пути и всего хорошего, напутствовал их горемыка-учитель.- Теперь я уже остался один-одинешенек на свете. Если вам опять случится завернуть в нашу сторону, не забудьте нашей деревенской школы.

- Никогда, никогда не забудем, говорила Нелли,- вечно будем помнить, как вы были добры к нам.

- Знаю я, дети всегда обещают помнить, а потом и забывают,- учитель покачал головой и задумчиво улыбнулся.- Был у меня друг, нужды нет, что маленький, и лучше что маленький,- но и его у меня отняли. Прощайте, да благословит вас Бог.

Простившись с ним в последний раз, они медленно пошли своей дорогой и часто оборачивались назад, пока, наконец, и учитель, и деревушка, и даже дымок, клубившийся между деревьями, не скрылись из их глаз. Тогда они прибавили шагу и решились держаться большой дороги: авось она приведет их в какое нибудь путное место.

Но большие дороги тянутся без конца: иной раз идешь, идешь, а все ни до чего не добредешь. Они, не останавливаясь, прошли мимо трех незначительных деревушек, позавтракали хлебом с сыром на постоялом дворе и продолжали свой скучный однообразный пут, но уже тише: за день-то поизмаялись.

Наступил великолепный летний вечер. Дорога круто повернула в сторону. Она шла теперь между выгоном и огороженным полем. Наши путники и не заметили, как очутились лицом к лицу с караваном (Караваном называется в Англии большая крытая фура с дверью и окнами, в которой возят по ярмаркам великанов, уродов, зверей и т. п. диковинки.), расположившимся на ночлег у самой изгороди. Он так неожиданно предстал пред их глазами, что им уже неудобно было повернуть назад.

Это был не ободранный, грязный, запыленный фургон, какие часто встречаются на больших дорогах; не ничтожный караванчик, который обыкновенно насилу тащить несчастная кляченка или осел, и не цыганская кибитка, а хорошенький домик на колесах, с белыми канифасовыми занавесками, подобранными зубцами, с зелеными ставеньками, окаймленными ярко-красной полосой - сочетание этих ярких красок придавало особенно щегольской вид всему экипажу. Пара распряженных сытых лошадей паслась на траве. У открытой двери, с блестящей медной ручкой от стукальца, сидела дородная дама в огромном чепце с огромными бантами, которые шевелились при каждом её движении. Перед ней стоял барабан, покрытый белой скатертью, уставленный чайной посудой и всякими яствами; была тут же и подозрительная фляжка. Этот музыкальный инструмент вполне заменял обеденный стол. Дородная дама с видимым наслаждением попивала чаек, закусывая окороком и любуясь расстилавшимся перед ней видом.

В ту самую минуту, как наши путники поровнялись с фурой, дородная дама подносила чашку к губам - вместо чайной она употребляла бульонную чашку: надо полагать, она любила, чтобы все вокруг неё было почтенных размеров. Возводя очи горе, она потягивала китайский напиток, в который, вероятно, маленько перепало божественного нектара из подозрительной фляжки; впрочем, это только мои предположения, совершенно не идущия к делу - и не заметила, как они подошли. Осушив чашку до дна, что потребовало не мало усилия с её стороны, она вздохнула, поставила ее на импровизированный стол, и только тогда увидела близехонько около себя старика и ребенка, которые смиренно стояли возле фуры и глядели на это чаепитие такими восторженными глазами, какими могут глядеть только голодные, усталые путники.

- Ба, да это, кажется, она. Да она-ж, она! воскликнула хозяйка фуры, собирая крошки с колен и бросая их в рот.- Слушай, дитя мое, кто выиграл блюдо, как, бишь, оно называется?

- Какое блюдо, сударыня? спросила Нелли.

- Да то блюдо, что было назначено призом на другой день скачек?

- На другой день скачек?

Нелли недоумевала.

- Ну да, на другой день, на другой день.- Дородная дама начинала терять терпение.- Неужели тебе так трудно ответить, кто выиграл приз, когда тебя вежливо об этом спрашивают?

- Да я не знаю, сударыня.

- Не знаешь! ну вот еще, я собственными глазами видела тебя на скачках.

Нелли струсила: что, если эта дама хорошо знакома с фирмой "Шот и Кадлин",

- Я еще пожалела, что такая молоденькая девочка не гнушается обществом такой дряни, как Полишинель, на которого и смотреть-то зазорно, продолжала дородная дама.

- Мы совершенно случайно попали в их компанию, оправдывалась Нелли.- Мы сбились с пути, а они были так добры к нам, предложили идти вместе с ними. Позвольте спросит вас, сударыня, вы знакомы с ними?

- Знакома с ними! с негодованием повторила дама. - Да ты не знаешь, что говоришь, дитя мое. Впрочем, тебе это прощается по молодости лет, по неопытности. Разве, глядя на меня, на мой караван, можно предположить, что мы ведем знакомство с такими людьми?

- Нет, нет, сударыня. Простите, если я вас чем нибудь обидела.

Нелли казалось, что она совершила нивесть какое преступление.

Извинение было благосклонно принято, но дородная дама долго еще не могла успокоиться: так обидно ей показалось это предположение. Нелли объяснила ей, что они были на скачках только в первый день, а теперь спешат в город, чтобы там переночевать. Заметив, что лицо дородной дамы начало проясняться, она отважилась спросить ее, сколько верст осталось до ближайшего города. Прежде чем ответить на её вопрос, дородная дама сочла нужным сообщить им, что она ездила на скачки, но не с караваном, а в кабриолете, следовательно, вовсе не по делам и не ради наживы, а так,- для собственного удовольствия. До города же, по её словам, осталось миль восемь.

Это известие опечалило девочку; она чуть не заплакала, глядя на дорогу, над которой начинали уже сгущаться ночные тени. Старик тоже тяжело вздохнул, опираясь на свой посох: им предстояло пропутешествовать всю ночь, а уже и теперь становилось темно. Хозяйка фуры начала было убирать чайную посуду, но, заметив, что личико девочки отуманилось грустью, приостановилась. Нелли простилась с ней, подала руку дедушке и они пошли. Когда они уже были шагов в пятидесяти, та крикнула им, чтобы они вернулись.

- Подойди поближе, влезай сюда, говорила она, указывая Нелли на ступеньки фуры.- Скажи мне откровенно, дитя мое, ты очень проголодалась?

- Нет, не очень, но мы устали, а до города еще так далеко!

- Ну все равно, голодны вы или нет, а все должны напиться у меня чаю. Надеюсь, что вы ничего против этого не имеете? обратилась она к старику.

- Конечно, они прибавят весу, отвечал Джордж недовольным тоном.

- Я тебя спрашиваю, много ли они прибавят весу, повторила хозяйка. - Ты видишь, они не из полновесных!

- Вдвоем они весят, медленно протянул Джордж, с головы до ног оглядывая старика и Нелли,- как настоящий знаток, который и на пол унца не даст промаху, они весят почти то же, что весил Оливер Кромвель.

Нелли очень удивилась, услышав такое точное определение веса человека, давным-давно жившего на свете - она знала это из книг - но так как в эту минуту хозяйка объявила, что берет их с собой в фуре, девочке, на радостях, некогда было углубляться в этот вопрос. Она от всего сердца поблагодарила дородную даму за её доброту и, желая чем нибудь услужить, помогла ей убрать посуду. Когда лошади были уже запряжены, все трое поднялись по лестнице в фуру. Старик был в восторге. Хозяйка заперла дверь, Джордж свернул ступеньки и спрятал их под экипажем, и караван тронулся с места. С шумом и треском грузно подвигался он по дороге, дребезжа и громыхая всем своим корпусом. Даже молоточек у двери, за блестящую ручку которого никому еще не приходилось дергать, поминутно стучал от сотрясения.

XXVII.

Когда они немного отъехали, Нелли принялась с любопытством рассматривать экипаж, в котором они теперь с такими удобствами совершали свое путешествие. Фура разделялась на две половины: в той, где председательствовала хозяйка, пол был обит ковром, а у задней стены, за перегородкой, была приделана койка,- точь-в-точь как в пароходных каютах - с такими же хорошенькими беленькими занавесками, какие висели у окошек. Эта койка представляла довольно удобное ложе для отдохновения; но каким образом влезала в нее дородная хозяйка, к каким гимнастическим фокусам она должна была для этого прибегать, Одному Богу известно; для постороннего же наблюдателя это оставалось неразрешимой загадкой. Другая половина фуры служила кухней: в ней помещалась печь с маленькой трубой, выходившей в потолок, и шкафчик для провизии; на полу стояло несколько деревянных ящиков; в углу приютился большой каменный кувшин с водой, а на стенах висела медная и глиняная посуда. В парадной же половине стены были увешаны музыкальными инструментами: треугольниками, бубнами и т. д.

Хозяйка гордо возседала у открытого окна в музыкальной и,так сказать, поэтической обстановке, а Нелли с дедушкой поместилась в кухне, в обществе кастрюль и сковородок. Вначале они только изредка, и то шопотом, перебрасывались словами, но, освоившись, стали свободнее передавать друг другу впечатления о всем, что им было видно из окошечка. Убаюканный этой беседой, старик вскоре заснул. Хозяйка, заметив это, подозвала к себе Нелли, усадила ее около себя и спросила, нравится ли ей путешествие в караване. Нелли отвечала, что ей очень нравится.

- Да, говорить дородная дама,- молодым людям, не страдающим никакими недугами, все хорошо, им везде весело,- не то что ей, бедной: она, мол так больна, так страдает меланхолией, что должна постоянно поддерживать свои падающия силы разными возбуждающими средствами; только об одном она умолчала, откуда она черпала эти средства: из той ли подозрительной бутылки, или из каких нибудь других источников.

- У вас и аппетит всегда отличный, и вы не знаете, что такое душевное уныние, говорила она. Нелли подумала про себя, что она-то, Нелли, легко могла бы иной раз обойтись без аппетита и что, глядя на эту госпожу, когда она пьет чай и ест всякую всячину, трудно предположить, чтобы она могла страдать его отсутствием, но она, конечно, не высказала своей мысли вслух и почтительно ждала, не заговорит ли та опять. Хозяйка долго сидела, не проронив ни слова, и все глядела в упор на девочку, потом вдруг вскочила с места, принесла стоявший в углу огромный сверток холста, приблизительно в 1 аршин шириной, положила его на пол и стала развертывать его ногой. Сверток оказался очень длинный: он занял всю фуру, от одного конца до другого.

- Прочти, дитя мое, что тут написано, сказала она.

Нелли громко прочла, подвигаясь вдоль свертка, надпись, сделанную на нем .огромными черными буквами: "Восковые фигуры м-с Джарли".

- Прочти еще раз, хозяйка немного развеселилась.

- "Восковые фигуры м-с Джарли", повторила Нелли.

- Это я. Понимаешь ли ты? м-с Джарли - это я.

И весело взглянув на девочку; как бы желая ее ободрить: "дескать ничего, душечка, не падай духом, даром что пред тобой настоящая м-с Джарли", она развернула другой, такой же большой сверток, на котором было написано: "Сто восковых фигур в человеческий рост", затем третий холст с надписью: "Единственная во всем свете по своему великолепию коллекция настоящих восковых фигур", и еще несколько менее громадных холстов, объявлявших публике, что "выставка открыта", что это "единственная, настоящая м-с Джарли", что это "несравненная коллекция м-с Джарли", что "Джарли не раз приводила в восторг все высшее общество", что "королевская фамилия покровительствует м-с Джарли" и т. д. Блеснув перед изумленной девочкой чудовищными афишами, она вытащила на свет Божий и мелкоту. И там, на все лады и толки, и прозой, и стихами, восхвалялась все та же м-с Джарли. На некоторых афишках, с тою-же целью, были напечатаны пародии на известные народные песни, в роде следующих: "Верь мне, нет ничего редкостнее Джарлиных восковых фигур", или "В самой ранней моей юности, я ходил на твою выставку", "Переедем через ручей, чтобы посмотреть на Джарлиных кукол", и т. д., а чтобы угодить на все вкусы, придумала пародию на известную и очень популярную арию: "Еслиб у меня был осел". Здесь она начиналась так: "Если бы у меня был осел, и он отказался бы пойти на выставку м-с Джарли, я бы его выгнал вон. Поэтому бегите к ней скорей", и т. д. В прозе же были переданы разговоры, напр., между китайским императором и устрицей, или между архиепископом кентрберийским и диссидентом по поводу церковного налога. Но все эти разглагольствования клонились к одной морали: "спешите, мол, на выставку м-с Джарли, куда дети и прислуга допускаются за половинную цену". Удостоверившись в том, что все эти афиши, свидетельствовавшие о видном положении, которое м-с Джарли занимала в обществе, произвели желанное впечатление на юную собеседницу, она аккуратно свернула их, опять поставила в угол и села на прежнее место, перед барабаном, обдавая девочку торжествующим взглядом.

- Надеюсь, что после этого ты уж не станешь шататься в обществе какого-то мерзавца Полишинеля, проговорила она.

- Я, сударыня, никогда не видела восковых фигур. A что оне смешнее Полишинеля? спросила девочка.

- Смешнее! Это еще что такое? Да в них ровно ничего нет смешного! закричала м-с Джарли.

- Ах, извините, пожалуйста, я не знала...

Нелли смутилась и оробела.

- В них нет ничего смешного, повторила м-с Джарли. - Напротив, оне отличаются спокойствием и... и... как бишь его, всегда забываю это слово, критической, т. е. классической красотой. Оне не кривляются, не юродствуют, не визжат, не говорят глупостей, как ваш хваленый Полишинель, а стоят себе смирно, на одном месте, всегда холодные, всегда прекрасные, и так оне похожи на живых людей, что если бы только могли ходить и говорить, их, пожалуй, не отличили бы от настоящих. Нельзя, конечно, утверждать, чтобы куклы были совершенно как живые люди, за то не мало мне довелось видеть на своем веку людей - настоящих восковых кукол.

У Нелли разгорелись глаза от любопытства.

- A оне с вами? спросила она.

- Что такое оне? я не понимаю, о чем ты говоришь, дитя мое.

- Я спрашиваю о фигурах, сударыня.

- Ах, ты, Боже мой! И как это подобная мысль могла придти тебе в голову? Ведь здесь, как тебе известно, все на виду, все открыто, кроме того маленького буфета да нескольких ящиков. И где бы я поместила такую огромную коллекцию! Оне давно отправлены в отдельной фуре и теперь уж, вероятно, на месте. Выставка открывается послезавтра в залах благородного собрания. Кажется, и ты с стариком идешь в тот же город, куда я еду, так надеюсь, ты придешь полюбоваться моими фигурами! Да, я знаю, ты не утерпишь, прибежишь на них посмотреть.

- Едва ли мы с дедушкой попадем в город, заметила девочка.

- Не попадешь в город! Так куда же вы идете? воскликнула хозяйка каравана.

- Я... я... еще и сама не знаю куда.

- Да разве вы без всякой цели шатаетесь по белу свету? Вот удивительный народ! Скажи мне толком, чем вы занимаетесь, чем живете? Признаться, когда я увидела тебя на скачках, я тогда же подумала, что тебе совсем не место в этой шутовской компании.

- Я уже вам говорила, сударыня, что мы невзначай попали в их общество.

Безцеремонные расспросы м-с Джарли совсем смутили Нелли.

- Мы очень бедны, сударыня, и, к несчастию, у нас нет никакого дела, поэтому мы и скитаемся из города в город.

М-с Дзкарли так и осталась с разинутым ртом, ни дать, ни взять, одна из её восковых кукол.

- Да ведь не нищие же вы, прости Господи! воскликнула она.

- A чем же мы лучше нищих? печально возразила бедная девочка.

- Ах, ты, Боже мой! В первый раз в жизни приходится слышат такие ужасы! И кто бы подумал!..

После этого восклицания она смолкла и долго не открывала рта, так что Нелли испугалась: уж не раскаивается ли она, что оказала помощь таким бедным, ничтожным людям, как они, и не считает ли для себя безчестием ехать с ними в одной фуре?

- Однако, ты умеешь читать, а пожалуй, и писать? вдруг выпалила она таким тоном, что Нелли подумала: "Все пропало!"

- Умею сударыня, отвечала она еле слышно, боясь оскорбить свою собеседницу и этим признанием.

- Вот видишь ли, какая штука! а я так не умею!

- В самом деле! воскликнула девочка.

Не то она удивлялась, как это единственная и настоящая м-с Джарли, не раз доставлявшая наслаждение высшему обществу и пользовавшаеся покровительством королевской фамилии, лишена самых элементарных знаний, не то она недоумевала: на что, мол, такой важной особе могут понадобиться такие пустяки.

Мы не знаем, в каком смысле поняла её восклицание м-с Джарли, но только она сразу замолчала и уже не делала больше никаких вопросов и замечаний, а все думала о чем-то.

Нелли потихоньку отошла от неё и села около дедушки; он в это время проснулся.

Наконец хозяйка вышла из оцепенения, подозвала к окну Джорджа и вступила с ним в длинный-предлинный разговор. Они вели его шопотом: по всему видно было, что она спрашивала совета у своего кучера о каком-то очень важном деле и что они сообща взвешивали все обстоятельства за и против обсуждаемого вопроса.

Когда совещание окончилось, она кивнула Нелли, чтобы та опять подошла к ней.

- И вы тоже подойдите сюда, мне надо переговорить с вами, обратилась она к старику.- Хотите, я доставлю вашей внучке хорошее место?

- Ах, нет, мы не можем жить врозь; подумайте, что я буду без неё делать! взмолился старик.

- Гм! Вы уж в таком возрасте, что могли бы, мне кажется, сами позаботится о себе, отрезала хозяйка.

- Нет, он уж никогда не будет в состоянии заботиться о себе. Прошу вас, будьте к нему снисходительнее, сударыня, шепнула ей Нелли и громко прибавила: - мы очень вам благодарны за ваше доброе предложение, но не можем принять его: никакие сокровища в мире не разлучат нас друг с другом.

М-с Джарли никак не ожидала отказа: она с недоумением смотрела на старика - тот нежно держал внучку за руку - словно хотела сказать: тебя-то мне вовсе не нужно, мы отлично могли бы обойтись без тебя. Несколько минут длилось молчание. Всем было неловко. Хозяйка снова высунула голову за окно и после вторичного совещания с кучером, которое было немного бурнее первого, они долго о чем-то спорили, но в конце концов все-таки пришли к обоюдному соглашению, она опять обратилась к старику:

- Слушайте, если вы серьезно хотите работать, у меня найдется дело и для вас. Вы будете стирать пыль с фигур, собирать контрмарки и т. д., а ваша внучка будеть показывать публике восковые фигуры. Она скоро этому научится, и я уверена, что она понравится, хотя ей не легко будет являться перед публикой после меня; ведь я всегда сама водила посетителей по выставке, водила бы и теперь, если бы меня не замучила меланхолия. Я чувствую, что мне необходимо отдохнуть. Не думайте, однако, что вам предлагают какие нибудь пустяки,- тут она возвысила голос, вытянула руку и незаметно впала в тон, которым обыкновенно обращалась к публике.- Помните, что вы будете служить у м-с Джарли! служба не трудная и даже, можно сказать, приятная; общество - самое отборное; фигуры помещаются в залах городской думы, в клубных или в аукционных залах. Помните, что у м-с Джарли вам придется забыть о вашей бродяжнической жизни, что м-с Джарли помещается не в какой нибудь палатке, усыпанной опилками. Все, что объявлено в афишах м-с Джарли, исполняется с строжайшей точностью: недаром моя выставка не имеет равной себе во всем государстве. Помните также, что плата за вход не превышает 6-ти пенсов и что едва ли подобный случай представится вам еще раз в жизни.

Тут, внезапно спустившись с облаков, на которые она так неожиданно забралась, она занялась мелочами жизни и объявила своим смиренным слушателям, что не может назначить Нелли порядочного жалованья до тех пор, пока не убедится в её способностях, но что оба они, и старик, и внучка, будут иметь у неё готовое помещение и хороший, сытный стол, за это, мол, она ручается.

Пока Нелли советовалась с дедом, м-с Джарли, заложив руки за спину, прохаживалась, с чувством собственного достоинства, взад и вперед по фуре, точь-в-точь как она маршировала после чая, с тою только разницею, что то было на твердой земле, а теперь в шатавшемся во все стороны фургоне. Только такая полновесная и грациозная особа, как м-с Джарли, могла решиться на подобную прогулку.

- Ну, на чем же вы порешили, дитя мое? спросила она, останавливаясь перед Нелли.

- Мы с глубокой благодарностью принимаем ваше предложение, сударыня, отвечала Нелли.

- И я уверена, что вы никогда в этом не раскаятесь. Теперь, когда дело слажено, сядемте ужинать.

A фура между тем все подвигалась вперед, переваливаясь с боку на бок, точно и она была подвыпивши, и наконец, колеса загремели по мостовой: они въехали в город. Было около полуночи. На улицах ни души - мирные обыватели уже спали. В такой поздний час нечего было делать на выставке, поэтому они свернули в сторону и остановились на ночлег в двух шагах от городских ворот, рядом с другой фурой, тоже принадлежавшей м-с Джарли. Не смотря на то, что её имя, это великое имя Джарли, красовалось на фургоне и что назначение этой колымаги состояло в том, чтобы перевозить из одного города в другой драгоценные восковые фигуры, делавшие честь стране, которой оне принадлежали, она была заштемпелевана и занумерована, как простая повозка, нагруженная кулями с мукой или углем.

Фургон был пуст; он уже выгрузил свой багаж, и стоял в ожидании дальнейшего путешествия. Хозяйка предложила старику переночевать в нем, и Нелли воспользовалась всем, что у неё было под рукой, чтобы устроить поудобнее постель для дедушки. Сама же она, в знак особенного к ней расположения м-с Джарли, должна была спать вместе с ней в караване.

Простившись с дедушкой, она шла к своему фургону, чтобы и самой примоститься на ночь, но ее прельстила чудная лунная ночь и она остановилась на минуту подышать свежим воздухом. Лунный свет падал на городские ворота, оставляя в совершенной темноте сводчатый проход. Девочка подошла поближе и стала с любопытством, хотя и со страхом, разглядывать ворота, удивляясь, отчего они такие мрачные, неприветливые.

В этих древних воротах было углубление для статуи, которая давным-давно исчезла: может быть, ее нарочно сняли, а может быть она разрушилась от времени. Глядя на пустую нишу, Нелли думала о том, что в те далекие времена, когда еще статуя украшала ворота, народ был совсем иной: какие только распри ни совершались у её ног, каких только убийств она не была свидетельницей в этом уединенном месте!

Вдруг из-под темного свода, словно из-под земли, вырос человек; она тотчас же узнала его. Да и мудрено было бы не узнать безобразного Квильпа.

Девочка отодвинулась в темный уголок, чтобы он, проходя мимо, не мог увидеть ее. В руках у него была палка. Как только он ступил на улицу, освещенную лунным светом, он оперся на палку и, повернувшись в ту сторону, где стояла Нелли, кивнул головой.

Неужели это он ей кивает? У девочки от страха кровь застыла в жилах; она не знала, что ей делать, звать ли на помощь или опрометью бежать, пока еще он к ней не подошел. Но нет, слава Богу, он кивал не ей, а мальчику, который так же неожиданно, как и он, показался из темной, зияющей пасти свода. Мальчик нес сундук на спине.

- Живее поворачивайся, олух! скомандовал Квильп, поглядывая на древния ворота.

Его можно было принять за каменного урода, который, спустившись на землю из своей ниши, оглядывает свое покинутое жилище.

- Сундук-то уж больно тяжел, сударь, оправдывался мальчик.- Кажется, я и так скоро несу.

- Кажется! передразнил его Квильп.- Ты ползешь как червяк, собака. Вот уже бьет половина двенадцатаго. Слышишь?

Он остановился, чтобы прислушаться, и вдруг так порывисто повернулся к мальчику, спросил, в котором часу проходит лондонский дилижанс, что тот вздрогнул от испуга.

- В час, отвечал мальчик.

- Ну, так идем скорее, не то я опоздаю. Скорее, говорят тебе!

Мальчик спешил изо всей мочи; Квильп шел впереди и поминутно подгонял его, не скупясь на угрозы.

Нелли боялась пошевельнуться, пока они не скрылись в темноте. Когда голоса их замерли вдали, она вышла из засады и побежала к дедушке: ей казалось, что достаточно было карлику пройти недалеко от него, чтобы его испугать и встревожить. Но дедушка спал сладким сном и она осторожно удалилась.

Она решила не говорить ему об этой встрече, тем более, что с какой бы целью ни путешествовал карлик, она была почти уверена, что он выехал из Лондона собственно для того, чтобы их разыскать - теперь он уже возвращался домой, и следовательно им было безопаснее всего оставаться в этом городе, откуда он должен был выехать через час. Однако эти размышления нисколько ее не успокоили, она была слишком встревожена: карлик мерещился ей всюду; когда она шла к своей фуре, перед её глазами вертелись миллионы Квильпов: они загромождали ей дорогу, носились в воздухе и все косили на нее глаза.

Величественная м-с Джарли,приводившая в восторг высшее общество и пользовавшаеся покровительством королевской фамилии, умудрилась каким-то необыкновенным, ей одной известным способом, сократиться настолько, что отлично улеглась в своей походной койке и храпела напропалую. Слабо мерцавшая у потолка лампочка освещала её громадный чепец, лежавший во всей красе на барабане. Для Нелли постель была приготовлена на полу. Она немного успокоилась, когда услышала, что кучер снял подножки после того, как она взобралась в экипаж, и таким образом между ними и внешним миром на всю ночь прекращалось сколько нибудь удобное сообщение. Ее охватило приятное чувство, когда из-под пола стал раздаваться богатырский храп кучера, умостившагося на ночь под фурой, и тем не менее, не смотря на такого надежного покровителя, способного оградить их жилище от всякого вторжения, она поминутно просыпалась в испуге: ей все снился Квильп, то в виде восковой фигуры, то в виде м-с Джарли, то в своем натуральном виде, и все эти неясные образы смешивались, перепутывались, сливались в одно, пока, наконец, не расплылись в шарманке и только под утро она заснула крепким, благодетельным сном.

XXVIII.

Нелли так заспалась в это утро, что когда она проснулась, м-с Дясарли уже приготовляла завтрак в своем великолепном чепце. Девочка сконфузилась и стала извиняться, а хозяйка очень добродушно заметила что она не стала бы ее будит, даже если бы Нелли проспала до полудня.

- Когда человек утомлен, для него нет ничего лучше, как выспаться хорошенько, сказала она,- но на это способны только молодые люди ваших лет, прибавила она, вздохнув.

- A разве вы плохо спали эту ночь, сударыня? спросила Нелли.

- Я редко сплю сколько нибудь сносно. Право, я иной раз удивляюсь, как еще у меня хватает сил, отвечала хозяйка с видом страдалицы.

Нелли вспомнила, что всю ночь со стороны хозяйской койки раздавался довольно внушительный храп. Верно хозяйке приснилось, что она страдает бессонницей, подумала она, однако выразила свое сожаление о том, что здоровье её так плохо. После завтрака, Нелли помогла ей перемыть посуду, а когда все уже было прибрано, м-с Джарли принарядилась - она собиралась идти в город и поэтому случаю надела необычайно яркий платок.

- Фура повезет ящики, и ты можешь поехать в ней, дитя мое; а мне нельзя: хочешь, не хочешь, а надо идти пешком - публика ждет, чтобы я показалась на улице. Что делать, общественные деятели не свободные люди, не всегда могут располагать собою. Скажи, душечка, хорошо ли на мне сидит шаль?

Нелли, конечно, уверила ее, что хорошо. М-с Джарли воткнула всюду множество булавок, чут не свернула себе шеи, стараясь, хотя и безуспешно, обозреть собственную спину в знаменитой шали, и, наконец, с самодовольным и величественным видом пошла по улице.

Фургон ехал сзади,в некотором расстоянии. Нелли украдкой поглядывала из окошечка: ей смерть как хотелось посмотреть на незнакомый город, а вместе с тем и боязно было, как бы где нибудь не показалась страшная голова Квильпа.

Город не из маленьких. Посреди площади красуется городская дума с неизменными часами и флюгером. Дома большею частью каменные и кирпичные - одни из красного, другие из желтого кирпича; попадаются и деревянные, очень старые, с полуистертыми фигурами на фасадах, с крошечными окошечками и низкими полукруглыми дверками. Эти старинные дома с выдающимися крышами словно висят над головой, особенно в узких переулках. Чистенькие улицы ярко залиты солнечным светом, но безжизненны и скучны донельзя. Несколько человек бродят около гостинниц, по базару у открытых лавок, не зная что делать от скуки, да старички, призреваемые в богадельне, греются на солнышке за воротами, вот и все оживление. Если кто и пройдет торопливо по мостовой, его шаги долго еще раздаются в воздухе. Точно все здесь остановилось, все замерло. Одне только часовые стрелки двигаются, да и то лениво, наверно отстают. Даже собак одолел сон, а мухи, наевшись сластей в бакалейных лавках и забыв о своих крыльях и природной неугомонности, забились в пыльные уголки раскалившихся стекол на окнах и жарятся там, как на сковороде.

Можно поэтому себе представить, с каким шумом проезжал фургон по улицам полусонного города. Он остановился у подъезда одного дома, где его встретила целая толпа ребятишек, с необычайным восторгом смотревших на Нелли. Очевидно, они приняли ее за самый редкостный экземпляр выставки, а её дедушку за восковую фигуру с особенно хитрым механизмом. Выгрузив ящики с красными кумачевыми драпировками, фестонами и т. п. украшениями, составляющими необходимую обстановку всякой выставки, весь её персонал: и Джордж, и другой кучер в плисовых панталонах и поярковой шляпе, на которой торчали билетики на проезд чрез шлагбаум, и Нелли, и даже её дедушка, все принялись за работу, а хозяйка подавала им гвоздики из полотняного мешка, вроде тех, что носят сборщики пошлин у застав, висевшего у неё на поясе, и подгоняла их. Благодаря опытности Джорджа и его товарища в этом деле, все было сделано в какие нибудь два часа.

В самый разгар работы отворилась дверь и в нее заглянул, умильно улыбаясь, мужчина довольно высокого роста, черноволосый, с крючковатым носом, в старом потертом сюртучишке военного покроя, с чужого плеча, как видно; когда-то он был обшит галунами и украшен брандебурами, от которых не осталось и следа, в таких же поношенных, узких, серых панталонах и истоптанных башмаках. Хозяйка стояла спиной к двери и не могла его видеть. Воспользовавшись этим, он погрозил всем пальцем, чтобы его не выдавали и, подкравшись к ней сзади, хлопнул ее по плечу и крикнул;

- Бо!

- Ах, это вы, голубчик! вскричала содержательница восковых фигур;- вот уж никак не ожидала! Ну, могло ли мне прийти в голову, что я вас встречу здесь!

- Как это хорошо сказано, честное слово: "могло ли прийти в голову!" восхитительно, бесподобно, как честный человек! рассыпался в любезностях вновь прибывший.- Ну, как поживаешь, дружище? обратился он к кучеру.

На это дружеское приветствие, нисколько его не тронувшее, Джордж, продолжая усердно вбивать гвозди, угрюмо ответил, что он совершенно здоров.

- Вы спросите, как я сюда попал, м-с Джарли? Как честный человек, я и сам не знаю. Клянусь вам честью, я не знал бы что отвечать на такой вопрос. Я искал вдохновения, хотел освежиться, обновить мысли, и... и... как честный человек... тут он запнулся, и, окинув комнату беглым взглядом: - фу ты, какая классическая выставка! вы настоящая Минерва, как честный человек! с восторгом проговорил он.

- Надеюсь, будет недурно, когда мы все приведем в порядок, сказала хозяйка.

- Недурно, повторил м-р Слэм.- A я вам скажу - можете мне верить, или нет, как хотите,- что, глядя на эти прелестные фигуры, которые не раз вдохновляли мое перо, я мысленно благодарю Бога за то, что он наградил меня талантом кропать стихи. Это было для меня истинное наслаждение, как честный человек! Кстати, не прикажете ли написать что нибудь? Я всегда готов служить вам, чем могу.

- Ваша помощь мне не по карману, да и признаться, мало от неё пользы.

- Что вы! что вы! Не вы бы говорили, не я бы слушал! Поверьте, мне лучше знать.

- Право, мне кажется, что это напрасно.

- Так вот оно что! Вижу, сударыня, что вы опустились: в вас уже нет прежней энергии. Спросите кого угодно, и шляпочника, и парикмахера, и продавца ваксы, и содержателя лотерейного бюро, какую пользу я им принес своими стихами? Все они благословляют имя Слэма. Каждый из них, если только он честный человек, подымет очи к небу и будет благословлять имя Слэма. Скажите, пожалуйста, м-с Джарли, бывали ли вы когда нибудь в Вестминстерском аббатстве?

- Как же, бывала.

- Честью уверяю вас, сударыня, что в том отделении, где покоится прах знаменитых поэтов, найдется немало имен, менее достойных, чем имя Слэма. При этих словах он выразительно щелкнул себя по лбу: вот, дескать, какая умная голова! - У меня тут есть маленькие стишки, прибавил он, снимая с себя шапку, набитую какими-то бумажонками. - Они написаны в минуту вдохновения. Мне кажется, это именно то, что вам нужно, чтобы произвести фурор в городе. Надо только заменить акростих Варрена вашим собственным акростихом. Мне ничего не стоить сделать это маленькое изменение. Купите их!

- A дорого они стоят?

- Дешевле всякой прозы: всего пять шиллингов, сказал Слэм, ковыряя карандашом в зубах.

- Больше трех я дать не могу, торговалась Джарли.

- Ну, уж так и быть, три с половиной. Идет?

М-с Джарли не могла устоять против убедительных доводов поэта и тот, вписав в свою записную книжку заказ на 3 1/2 шиллинга, дружески простился с своей покровительницей и ушел домой исправлять стихи, которые обещал принести в самом непродолжительном времени уже готовыми к печати.

Присутствие Слэма нисколько не мешало продолжать работы и оне быстро подвигались вперед. Вскоре после его ухода все приготовления были окончены, фестоны грациозно развешаны и когда с восковых фигур сняли чехлы, предохранявшие нежный цвет лица кукол от вредного влияния пыли, глазам Нелли представилось невиданное дотоле зрелище: вокруг всей залы, на небольшом возвышении, то по одной, то целыми группами были расположены куклы в рост человека. Красный шнур, протянутый аршина на два от пола, ограждал их от натиска невежественной публики. Куклы были одеты в яркие костюмы и изображали разных знаменитостей всех времен и наций. Оне сильно раздували ноздри, таращили глаза и отличались чрезвычайно развитыми мускулами, хотя довольно нетвердо стояли на ногах. На всех лицах выражалось изумление. У всех мужчин грудь необыкновенно выпуклая, а щеки и подбородок синие, у всех дам восхитительные тальи. Как те, так и другия напряженно смотрели... в пространство.

Насладившись вдоволь восторгом девочки, м-с Джарли велела всем выйти из залы и, оставшись с ней вдвоем, уселась в кресло посреди комнаты, торжественно вручила ей палочку, которую она сама употребляла в продолжение многих лет, показывая посетителям восковые фигуры, и усердно принялась учить Нелли.

- Вот эта фигура, начала м-с Джарли, как бы обращаясь к публике, тогда как Нелли указывала палочкой на куклу, стоявшую с края,- изображает несчастную фрейлину королевы Елизаветы. Бог наказал ее за то, что она работала в воскресный день: она наколола себе палец и чрез это умерла. Посмотрите, как сочится кровь из её пальца; обратите также внимание на иголку с золотым ушком, какие были в то время в употреблении.

Два или три раза Нелли слово-в-слово повторила эту историю, без запинки указывая, когда следовало, на палец, на иголку и т. п. Потом оне перешли к следующей фигуре.

- A это, милостивые государи и милостивые государыни, продолжала м-с Джарли,- Джаспер Пэкльмертон - не тем будь помянуто его имя - который был женат четырнадцать раз: он имел обыкновение щекотать пятки своим женам во время их сна и всех их вогнал в могилу. Когда его привели на эшафот и спросили, раскаивается ли он в своем преступлении, он отвечал: "да, сожалею, что допустил их умереть такой легкой смертью, но надеюсь, что все мужья христианского вероисповедания простят мне этот тяжкий грех". Да послужит это предостережением молодым девицам, чтобы оне осмотрительнее выбирали себе женихов. Посмотрите, как он согнул пальцы, собираясь щекотать, как он улыбается и подмигивает, приступая к этому варварскому истязанию.

Нелли и это рассказала без ошибки и хозяйка перешла к другим фигурам: одна изображала страшного толстяка, другая - кащея бессмертного, третья - великана, четвертая - карлика. Затем пошли: старушка, умершая от танцев на 132-м году жизни; дикий мальчик, пойманный в глухом лесу; женщина, отравившая четырнадцать семейств маринованными орехами и т. д., и т. д. Много тут было исторических знаменитостей, много интересных личностей, сошедших с пути истины. Нелли оказалась такой способной ученицей, что после двухчасового занятия, она в совершенстве усвоила историю всех лиц, представленных на выставке и могла вполне заменить хозяйку.

Блестящие успехи молодой помощницы привели м-с Джарли в восхищение. Желая выразить ей свое удовольствие, она повела ее после урока посмотреть на работы по устройству входа на выставку, кассы, и т. д., тоже приближавшиеся к концу. Вход, обтянутый зеленой бязью, представлял нечто в роде беседки, увешанной со всех сторон теми громадными вывесками и объявлениями,- поэтическими произведениями м-ра Слэма, которые хозяйка показывала Нелли во время путешествия в караване. У самой беседки поставили красиво убранный стол, за которым должна была председательствовать и отбирать у публики деньги сама хозяйка в обществе его величества короля Георга Третьяго, шотландской королевы Марии, какого-то неизвестного квакера, клоуна Гримальда и мистера Питта.

Питт держал в руке билль о налоге на окна. Все было пущено в ход для привлечения публики: в нише над входной дверью красивая монахиня перебирала четки, а по городу разъезжал в повозочке разбойник с необыкновенно черными волосами и необыкновенно белым лицом - глаза его были неподвижно устремлены на крошечный дамский портрет, который он держал в руке.

Оставалось только разослать по городу произведения м-ра Слэма, с известным разбором, разумеется: чтобы его патетические излияния нашли доступ в частные и торговые дома, а пародия, начинающаеся словами "если бы у меня был осел", облетела все кабаки, трактиры и попала в руки писцов, мелких приказчиков и тому подобной братии. Когда все это было исполнено, и кроме того, м-с Джарли собственной персоной объездила с афишами городские школы и пансионы - для школ были напечатаны особые афиши, в которых говорились и даже положительно доказывалось, что выставка восковых фигур способствует развитию ума и вкуса и что она расширяет сферу человеческого мышления - эта неутомимая особа села, наконец, за стол и, провозгласив тост за преуспеяние дорогой её сердцу выставки, потянула из известной уже читателю подозрительной бутылки.

XXIX.

М-с Джарли с изумительной изобретательностью приискивала средство, как бы заинтересовать публику своей выставкой. К прежним приманкам она присоединила новую, разукрасила разноцветными флагами и лентами повозочку, в которой разбойник разъезжал по городу, и посадила рядом с ним Нелли. Каждое утро Нелли, разряженная и вся в цветах, медленным шагом ездила по улицам, раздавая направо и налево, при звуке трубы и барабанном бое, афиши, лежавшие в корзиночке у неё на коленях. Хозяйка не ошиблась в рассчете. Как и следовало ожидать, появление красавицы девочки на улицах мирного провинциального города произвело на обывателей сильное впечатление. Никто уж не интересовался разбойником: все взоры были обращены на девочку, которая не только отличалась красотой, но вместе с тем была чрезвычайно скромна и застенчива. Взрослые заглядывались на её чудные светлые глаза, а мальчики повально в нее влюблялись, о чем красноречиво свидетельствовали груды пакетов с орехами и яблоками, адресованных мелким-премелким почерком на её имя, ежедневно выроставшие у дверей выставки.

Достигнув цели и не желая продешевить свою любимицу, м-с Джарли повернула оглобли назад. Разбойник стал по-прежнему в одиночестве показываться на улице, а Нелли появилась перед восхищенной публикой в новой роли: каждые полчаса она рассказывала посетителям залы историю восковых фигур и приводила всех в восторг. Публика была самая отборная. Стараясь привлечь к себе учебные заведения, м-с Джарли должна была сделать кое-какие изменения в своей коллекции. Так, напр., клоуна Гримальда она преобразила в м-ра Линдлей Муррея и представила его трудящимся над составлением английской грамматики, а знаменитую женщину-убийцу - в м-с Анну Мор; и удивительная вещь, поразительное сходство этих обеих личностей было удостоверено таким авторитетом, как мисс Монфледерс - содержательница первого пансиона в городе. Она удостоила выставку своим посещением и привела с собой восемь лучших учениц,- в неурочный час, когда двери были закрыты для остальной публики. Все ради тех же школ м-ра Питта нарядили в халат и ночной колпак, сняли с него сапоги и в этом костюме он был, как две капли воды, похож на поэта Каупера, а шотландская королева Мария, в темном парике и в мужском платье с белым отложным воротничком, была вылитый портрет Байрона, так что барышни, увидев его, вскрикнули от восторга, но мисс Минфледерс поспешила умерить их энтузиазм и прочла нотацию м-с Джарли за то, что она не побоялась поместить в своей коллекции, в избранном, так сказать, обществе, такого вольнодумца, и тем испортила все дело; она даже упомянула о местном пасторе и об уважении, которое должны оказывать духовенству, но м-с Джарли уж ровно ничего не поняла из её слов.

Нелли приходилось достаточно трудиться, но вообще говоря, ей жилось недурно. Хозяйка оказалась прекраснейшей, добрейшей женщиной. Она заботилась не только о собственном удобстве и утехах, но и о том, чтобы все люди, прикосновенные к её делу, были довольны своим положением, чтобы всем, живущим у нея, было хорошо. Такое сердечное отношение к ближнему редко встречается даже у так называемых баловней судьбы, которые живут в более роскошных помещениях, чем караван. Счастье ближнего, лишь в виде исключения, составляет необходимое условие личного счастья человека.

Нелли, как мы уже сказали, устроилась порядочно. Кроме жалованья, она получала деньги от посетителей, которые очень любили ее; эти деньги оставались в полном её распоряжении: хозяйка не требовала, чтобы она с ней делилась; к дедушке её все относились хорошо: и ему нашлось дело в домашнем обиходе, и он оказался полезным членом труппы. Словом, девочка была бы совершенно довольна своим положением, если бы ее не мучил страх, что они могут в один прекрасный день снова встретиться лицом к лицу с Квильпом.

Воспоминание о карлике неотвязно преследовало ее: ей всюду чудилось его безобразное лицо, его пришибленная фигура. Ради большей безопасности драгоценных кукол Нелли должна была спать в выставочной зале. Всякий раз, как она вечером пробиралась к своему ложу, ее так и тянуло взглянуть на мертвенные лица фигур. Воображение её разыгрывалось: не одна, так другая фигура напоминала ей карлика, и ей уже казалось, что он переоделся куклой и стал на её место. A тут куклы, сами по себе, начинали ее мучить, обступив со всех сторон её постель и глядя на нее своими стеклянными глазами. То оне представлялись ей живыми существами, то ее пугала их неподвижность и безмолвие залы, и она целыми часами лежала, не смея пошевельнуться и с ужасом следила за их неясными очертаниями. Выбившись из сил, она зажигала свечу или вставала с постели и садилась у открытого окна: искала утешения в небесных светилах. Нередко в эти минуты она вспоминала о прошедшем. Вот ей представляется старый дедушкин дом, окошечко, у которого, бывало, она ждала возвращения старика, так живо чувствуя свое одиночество; милый, добрый, веселый Кит, и её личико, залитое слезами, на минуту озаряется улыбкой.

Думала она в эти бессонные ночи и о дедушке: ей ужасно хотелось знать, понимает ли он свое настоящее положение, возвращается ли мысленно к прежней жизни и оставила ли в его душе хот какой нибудь след та крайность, в которой они недавно находились. Пока они вели бродячую жизнь, ей не приходилось задумываться над этим вопросом, теперь же ее терзала мысль, что будет с ними, если, не дай Бог, он заболеет, или у неё не хватить сил трудиться. душевное состояние старика нисколько не изменилось и нельзя было надеяться на его улучшение в будущем: он, что называется, впал в детство. Доброе, безобидное существо, готовое на всякую услугу, не превышающую его сил, он, как ребенок, радовался тому, что и он может быть полезен; все также без памяти любил свою внучку, смотрел ей в глаза, воспринимал как приятные, так и неприятные впечатления, и только: дальше этого его чувствительность не шла; он оставался равнодушным ко всему на свете и, казалось, ни о чем не думал, ничего не понимал. Сидит он, бывало, сложа руки и бессмысленно глядит в одну точку, а когда Нелли посмотрит на него, он улыбнется, кивнет головой, а затем опят сидит истуканом. A попадется ему в руки маленький ребенок, он целыми часами носит его на руках, становясь втупик перед самыми простыми, детскими вопросами и смиренно преклоняясь даже перед детским умом. Он как будто сознавал свое нравственное убожество, и только терпеливо переносил его, как неизбежное зло. Все это так болезненно отзывалось в сердце бедной девочки что она часто убегала куда нибудь в уголок, чтобы скрыть душившие ее слезы и, бросившись на колени, горячо молила Бога, чтобы Он послал её дедушке исцеление.

Но даже и эти горести, тяжелым камнем ложившиеся на молодую душу, были пустяки в сравнении с тем испытанием, которое ожидало ее в недалеком будущем.

Как-то раз, вечером, в праздник, Нелли вышла с дедушкой погулять. Им пришлось в продолжение нескольких дней кряду сидеть в душных комнатах, поэтому они воспользовались свободным временем и необыкновенно теплой погодой и отправились за город. Выйдя в поле, они пошли по тропинке, в полной уверенности, что она вскоре же приведет их на большую дорогу, по которой они и вернутся в город. Но тропинка завела их далеко. Солнце уже садилось, когда они добрались до большой дороги и остановились отдохнуть.

Тем временем, сумерки мало-по-малу спустились на землю. Небо стало темное, мрачное, лишь на западе удаляющееся светило золотом и огнем разливалось по горизонту, и его догорающее пламя, прорываясь сквозь темную завесу ночи, озаряло поле красноватым отблеском. Но вот солнце окончательно скрылось, унося с собой и жизнь, и радость в другия страны; поднялся ветер, надвинулись черные тучи, пошел крупный, редкий дождь, вдали послышались глухие раскаты грома, засверкала молния, и в один миг непроницаемая тьма окутала и небо, и землю.

Они боялись стать под дерево или укрыться под забором и бежали посреди дороги, надеясь набрести на какую нибудь хижину, где бы можно было переждать грозу, разразившуюся страшным ливнем. Они были так напуганы раскатами грома, молнией, надвое раскалывавшей небо, к тому же, дождь пронизывал их до костей, что наверно прошли бы не заметив одиноко стоявшего у дороги дома, если бы их не окликнул человек, увидевший их с крыльца и предложивший им войти в комнату.

- Должно быть, у вас особенно тонкий слух, что вы так мало заботились о своем зрении: в такую грозу можно ослепнуть, сказал он, отодвигаясь от двери и заслоняя рукой глаза от ослепительного блеска молнии, огненной змейкой пробежавшей по небосклону. - Чего вы так спешили? спросил он, затворяя дверь, и повел их через коридор в заднюю комнату.

- Мы не заметили этого дома, пока вы нас не позвали, отвечала Нелли.

- Мудреного мало, когда молния так и жжет глаза. Станьте-ка к огню, да посушитесь маленько. Если хотите чего нибудь поесть, прикажите, и вам сейчас будет подано, а если ничего не хотите, не стесняйтесь: в нашем трактире это необязательно. Кажется "Храбрый солдат" известен во всем околотке.

- Ваш трактир называется "Храбрый солдат"? спросила Нелли.

- Неужто это новость для вас? Откуда вы? из каких стран? По крайней мере, в наших краях все знают, как Отче наш, что такое "Храбрый солдат". Да, наш трактир называется "Храбрый солдат", а хозяин здесь Джемс Гровсь, человек безупречной, непоколебимой честности. Есть у него и отличные кегли в крытом помещении. Если найдется хоть один человек, который недоволен Джемсом Гровсом, пусть он скажет это самому Джемсу Гровсу, и тот устроить ему какую угодно партию от четырех до сорока фунтов стерлингов за ставку.

И с этими словами он несколько раз ударил себя по жилету: дескать, я сам и есть Джемс Гровс, вполне заслуживающий эти похвалы, и, взглянув на свой собственный портрет, висевший в черной рамке над камином, откуда он, казалось, бросал вызов всему обществу, он поднес к губам стакан с водкой, наполовину опорожненный, и выпил за здоровье Джемса Гровса.

Вероятно кто нибудь из завсегдатаев трактира, сидевших в той же комнате за ширмой, не раз изъявлял сомнение насчет безупречности хозяина, что и вызвало эту хвалебную речь с его стороны, что Джемс Гровс, ни с того, ни с сего, вдруг повернулся к ширме, громко забарабанил по ней и с минуту ждал ответа. Но ответа не последовало, и он продолжал ораторствовать в том же духе:

- Не думаю, чтобы много нашлось людей, которые бы отважились ссориться с Джемсом Гровсом под его собственной крышей. Есть один такой смельчак - и он не за горами - так ведь это во какой здоровяк: он один стоить добрых двадцати, поэтому-то я и позволяю ему говорить все, что ему вздумается, а он и пользуется этим.

В ответь на эти комплименты за ширмой послышался сердитый хриплый голос. Хозяина просили зажечь свечи и не шуметь; нечего, мол, хвастаться: все знают, что он за птица.

- Нелли, душечка, слышишь, там играют в карты! шепнул старик, навострив уши.

- Затвори ставни, да сними со свечки, продолжал тот же сердитый голос.- Такая темь, чорт возьми, что и мастей не разберешь. Благодаря грозе, пиво у тебя сегодня будет совсем скверное. Партия кончена. Я выиграл семь фунтов и шесть пенсов. Давай-ка их сюда, Исаак!

- Да ты слышишь, Нелли, слышишь? встрепенувшись повторил старик, когда за ширмой зазвенели мелкой монетой.

Сильнейший громовой удар прервал на минуту все разговоры.

- Такого грома я не слыхал с той самой ночи, когда, помните, старику Льюку Видерсу так страшно везло: он выиграл тринадцать раз кряду, заговорил кто-то другой, резким, надтреснутым голосом, в высшей степени неприятным.- Все тогда говорили, что ему, должно быть, сам чорт помогаеть; я уверен, что он стоял у него за спиной.

- Льюку везло только в последние года; я помню, как он всегда был несчастлив в игре: его, бывало, славно отделывали и в картах, и в кости: как липку обирали, заметил первый.

- Да ты слышишь ли, Нелли, что они говорят? настойчиво шептал старик.

Девочка взглянула на него и к ужасу своему увидела, что он совсем преобразился. Лицо у него было взволнованное, взгляд напряженный, зубы стиснуты; он с трудом дышал; рука его - он ухватился за руку внучки - ходуном ходила.

- Бог свидетель, что я всегда говорил то же самое, бормотал он, поднимая глаза к небу.- Я знал, что это так и должно быть, что это будет и всегда мечтал об этом! Скажи, милая Нелличка, сколько всего у нас денег? Вчера я видел, у тебя их было довольно. Подай их сюда.

- Нет, нет, милый дедушка, не отбирайте у меня денег, взмолилась испуганная девочка;- лучше уйдемте отсюда; нужды, нет, что дождь идет. Умоляю вас, уйдемте поскорее отсюда.

- Дай мне деньги, говорю тебе.- Глаза его гневно сверкнули, но он сейчас же опомнился и стал успокаивать внучку.- Не плачь, дитятко мое, прости мне, я не хотел тебя обидеть. Ведь я сделал тебя несчастной, я и исправлю беду. Где деньги?

- Заклинаю вас, дедушка, ради вашего и моего спокойствия, не притрагивайтесь к этим деньгам. Лучше я выброшу их за окно. Бежим из этого дома, бежим!

- Дай деньги, мне нужны деньги, ты должна мне их дать! Вот так-то лучше! теперь я узнаю мою милую девочку. Не бойся, Нелличка, я выиграю и устрою твою судьбу.

И он с лихорадочным волнением схватил кошелек, который Нелли вынула из кармана, и торопливо направился за ширму. Остановить его не было никакой возможности. Разстроенная, опечаленная девочка покорно последовала за дедом и вот что они увидели.

За зеленым столом, на котором лежала колода карт и несколько серебряных монет, сидело двое игроков. Один был здоровенный мужчина средних лет, щеки толстые, рот до ушей; из-под расстегнутого ворота виднелась чут не воловья шея, еле прикрытая свободно болтавшимся красным галстухом. Огромное лицо его было обрамлено черными баками. Он сидел в шляпе и близко около себя держал суковатую палку. Другой партнер, которого тот звал Исааком, был похилее своего товарища - длинный, сутуловатый, с высоко приподнятыми плечами, с зловещей физиономией, он вдобавок косил, что придавало ему еще более отвратительный вид. Счеты записывали мелом на ширме.

Хозяин трактира зажег свечу и задернул занавеску на окне.

Когда старик с Нелли подошел к столу, тот из игроков, который назывался Исааком, встретил их недружелюбно.

- Вы, кажется, ни с кем из нас незнакомы, милостивый государь, зачем же вы входите за ширму? обратился он к старику.

- Надеюсь, сударь, что в этом нет ничего обидного, оправдывался тот.

- Как странно вы рассуждаете! Вы врываетесь в комнату, где два джентльмена частным образом играют в карты, и находите, что это не обидно.

- Я вовсе не желал вас оскорбить, говорил сконфуженный старик, пожирая карты глазами.- Я думал, что...

- Вы не имели никакого права думать! Да и какого чорта вы будете думать на старости лет!

- Ну ты, грубьян, что, что ты не дашь ему слова выговорить, промолвил другой партнер, в первый раз взглянувший на незнакомцев.

Хозяин трактира все время молчал. Он выжидал, что скажет толстяк, как он отнесется к новым пришельцам, чтобы тотчас же стать на его сторону.

- В самом деле, Исаак, что это вы не дадите ему слова выговорить, вступился и он за старика.

- Что это вы не дадите ему слова выговорить, передразнил его Исаак своим пискливым голосом.- Не беспокойтесь, Джемс Гровс, будет и он говорить.

- Ну так чего-ж вы там!..

Исаак зловеще перекосил глаза и, вероятно, перебранка между этими достойными особами продолжалась бы еще долго, если бы не вмешался толстяк, зорко вглядывавшийся в старика.

- Почем знать, может быть, этот господин добивается чести поиграть с нами в карты, промолвил он, подмигивая.

- Да я именно для этого и пришел сюда, хотел просить, чтобы вы приняли меня в свою компанию.

- Я так и думал, подтвердил тот.- Почем знать, может быть, этот господин, догадываясь, что мы не захотим играть на орехи, пожелает играть на деньги.

Вместо ответа старик потряс кошельком, бросил его на стол и с жадностью стал собирать карты, как скряга собирает золото.

- Ну, если так, я прошу извинения у этого господина, сказал Исаак. - Какой хорошенький кошелек! яко бы восхищался он,- не очень-то тяжелый, правду сказать, но ничего, с полчасика можно будет позабавиться.

Он подбросил его вверх и ловко подхватил на лету.

- Мы можем играть вчетвером, вместе с Гровсом, сказал толстяк.- Хочешь, Джемми?

Хозяин, конечно, не в первый раз принимал участие в игре. Он подошел к столу и сел. Девочка отвела старика в сторону и опять начала его уговаривать.

- Пойдем, дедушка, мы еще можем быть так счастливы!

- Да мы и будем счастливы. Пусти меня, Нелли. Для того, чтобы мы были счастливы, мне надо поиграть в карты или в кости. Начнем с маленького выигрыша, а дойдем и до большого; не здесь, разумеется, а впоследствии, в другом месте. Я только желаю отыграть то, что я проиграл, и все это для тебя, моя голубушка.

- Боже мой, Боже мой! И зачем это злая судьба привела нас сюда! в отчаянии воскликнула девочка.

- Тс, тс! старик зажал ей рот рукой.- Не брани судьбу, коли ждешь от неё счастья. Я это испытал на себе.

- Нуте-с, милостивый государь, если вы не желаете играть, так, по крайней мере, отдайте нам карты, вмешался толстяк.

- Иду, иду, крикнул старик.- Садись сюда, Нелли, шепнул он ей - и смотри, как мы будем играть. Успокойся, все будет твое - до последнего пенни. Им я этого не скажу, а то они, пожалуй, откажутся играть со мной: ведь каждому ясно как день, что, играя для тебя, невозможно проиграть. Посмотри на них, сравни ты их с собой. Можно ли сомневаться в том, кто выиграет?

- Вероятно этот господин раздумал играть, промолвил Исаакь, делая вид, будто хочет встать.- Должно быть, он струсил, забывая, что риск благородное дело. Впрочем, это нас не касается.

- Вовсе я и не думал отказываться от игры, встрепенулся старик.- Я давно готов и жду, чтобы вы начали. Я больше всех вас желаю играть.

И он придвинулся к столу. Все четверо уселись, и игра началась.

Помутившимся взором следила Нелли за стариком. Ей было решительно все равно, выиграет ли он или проиграет. Она видела лишь одно: безумная страсть всецело овладела её дедушкой и теперь уж не выпустит его из своих когтей. Он был неузнаваем. Куда девалась его апатия! Когда карта шла, он приходил в неистовый восторг, а при малейшей неудаче падал духом, волновался, трясся над каждой ничтожной ставкой. Это зрелище было ей до того невыносимо, что она скорее предпочла бы видеть деда на столе, чем быт свидетельницей такого унижения с его стороны. И что всего обиднее: она, Нелли, была невольной причиной его терзаний: его одушевляла единственная цель - возвратить ей утраченное по его вине довольство.

Другие партнеры - игроки по профессии, попросту шулера - играли очень покойно, даже равнодушно, как самые добродетельные люди, хотя тоже были совершенно поглощены картами. Они сидели как истуканы, не шевелясь, не интересуясь ничем, кроме игры. Вот один из них на минуту поднимает глаза и, улыбаясь, переглядывается с соседом. Другой откидывается на спинку стула и с раздражением смотрит на окно - только что сверкнула ослепительная молния при сильнейшем ударе грома. Можно подумать, что его выводят из терпения разъяренные стихии, а в сущности и он, и его товарищи помышляют только о том, как бы получше обыграть старика.

Гроза длилась целых три часа. Но затем, мало-по-малу, все стихло: молния блистала реже и слабее, гром еле слышно погромыхивал в отдалении, а игра все продолжалась и продолжалась, и никому не было дела до измученной душевными волнениями девочки.

XXX.

Наконец кончили. В выигрыше оказался один Исаак Лист. Не изъявляя ни удивления, ни радости, он прехладнокровно сгреб все деньги со стола в карман - дескать, я с тем и шел, чтобы выиграть. Два другие партнера с твердостью переносили свою неудачу как заправские игроки. Все трое встали из-за стола, на котором валялся пустой кошелек Нелли; только старик все еще сидел за картами: тасовал их, сдавал, рассматривал, какие ему пришли, и так углубился в свое занятие, что просидел бы за ним всю ночь, если бы не подошла Нелли. Она тронула его за плечо и напомнила, что уже около полуночи.

- Вот что значит бедность, говорил он, указывая ей на карты, которые только что сдал.

- Если бы я мог хоть чуточку продолжать игру, я бы все отыграл. Смотри, Нелли, какие карты мне пришли: вот это мои, а это их.

- Бросьте карты, постарайтесь забыть о них, настаивала девочка.

- Забыть о них! - он повернулся к ней и недоверчиво посмотрел ей в глаза. Лицо его было растерянное, угрюмое.- Забыть о них! Как-же мы разбогатеем, если забудем о картах?

Девочка только покачала головой.

- Нет, нет, Нелли! говорил старик, трепля ее по щечке. - Нам не следует забывать о картах. Мы должны как можно скорее отыграться. Надо только маленько запастись терпеньем. Я обещаю тебе возвратить все, что мною проиграно. Это такое дело: сегодня проиграл, а завтра выиграю. Без хлопот и забот ничего не добьешься на этом свете. Ну, теперь идем.

- A знаете, который час? остановил его хозяин, куривший с приятелями трубку.- Уже пробило полночь!..

- A на дворе дождь так и хлещет, добавил толстяк.

- Трактир "Храбрый солдат", содержатель Джемс Гровс, дешевизна необыкновенная, отличный стол, чистые постели, цитировал свою вывеску хозяин.- Уже половина перваго.

- Ах, как поздно, заволновалась девочка.- Зачем мы раньше не ушли? Что и как подумают дома? Когда мы вернемся, уже будет 2 часа. Скажите, сударь сколько нам придется заплатить за ночлег?

- За две чистые постели 1 1/2 шиллинга; за ужин с пивом 1 шиллинг. Стало быть все вам обойдется в 2 1/2 шиллинга, отчеканил хозяин.

Девочка рассудила, что им будет неловко беспокоить м-с Джарли среди ночи - та любила поспать - что если они встанут пораньше, то, пожалуй, успеют добраться до дому, пока она еще будет в постели и скажут ей, что гроза задержала их в дороге. Она вспомнила, что у неё в подоле зашита золотая монета, отвела дедушку в сторону и предложила ему остаться переночевать.

- Ах, если бы эти деньги были в моих руках несколько минут тому назад! еслиб я знал! пробормотал старик, когда она ему сказала, что у неё будет чем расплатиться за ночлег.

Нелли поспешила переменить разговор и обратилась к хозяину.

- Мы остаемся здесь на ночь.

- И отлично делаете. Я сейчас подам вам ужин. Он докурил трубку, выколотил из неё золу, бережно поставил ее у печки, чашечкой вниз, и тогда только отправился за ужином. Поставив на стол хлеб, сыр и пиво и восхваляя то и другое, он просил гостей не стесняться, быть как дома. Дедушка и внучка ели мало: они слишком были поглощены каждый своей собственной горькой думой. Остальные гости, для которых пиво было неподходящим напитком, угощались водкой и табаком.

Намереваясь уйти рано утром, девочка хотела вперед расплатиться с хозяином, но вместе с тем боялась, как бы дед не увидел денет. Она потихонько достала зашитую в платье монету и, улучив минуту, проскользнула за хозяином в другую комнату и там попросила его разменять деньги.

Хозяин удивился, увидев в руках девочки золотую монету. Он постучал по ней, осмотрел ее со всех сторон, подозрительно взглянул на девочку и, казалось, готов был спросить ее, откуда она взяла эту монету, но, как сметливый трактирщик, сообразил, что это до него не касается, тем более, что монета не фальшивая и останется у него в конторке, разменял ее и подал девочке сдачу. Когда Нелли возвращалась назад, ей показалось, что мимо неё в дверь прошмыгнула какая-то фигура. Так как между этой дверью и конторкой, где она меняла деньги, был только темный коридорчик, по которому в это время никто не проходил, у Нелли явилось подозрение, что за ней подсматривают.

Но кто бы это мог быть? Все гости были на своих местах. Оба игрока, развалившись каждый на двух стульях, лежали около стола, а между ними сидел дедушка и глядел на выигравшего с таким подобострастием и с таким благоговением прислушивался к каждому его слову, точно это было какое-то высшее существо. Она посмотрела кругом, не было ли еще кого в комнате, нет, никого не было. Что за притча? Она нагнулась к старику и шопотом спросила его, не выходил ли кто-отсюда.

- Нет, отвечал он,- никто не выходил.

Верно ей померещилось. A между тем, проходя по коридору, она так ясно видела промелькнувшую фигуру. Странно, очень странно! Пока она размышляла об этом загадочном приключении, пришла девушка и предложила провести ее в её комнату.

Старик простился с своими партнерами и они вместе поднялись по лестнице в верхний этаж. Дом был большой, старинный, с широкими лестницами и мрачными коридорами, которые казались еще мрачнее при свете слабо мерцавшей свечки. Проводив деда до его спальни, она пошла с горничной к себе. Это была довольно уединенная комнатка в конце какого-то прохода. К ней вела ветхая лесенка ступеней в шесть. Водворив барышню на новом месте, горничная воспользовалась случаем, чтобы поболтать, и рассказала ей все свои секреты. Местом своим она, конечно, недовольна: работы много, а жалованье ничтожное. Через две недели ей срок. Она не останется в этом доме. Не может ли милая барышня рекомендовать ее своим знакомым. Пожалуй, с такого места в порядочный дом и не примут. Здесь все в карты играют и едва ли ведут чистую игру: народ все какой-то подозрительный, но она надеется, что барышня её не выдаст, а то ей будет плохо. Затем пошли признания более интимного характера: был любовник, да она его бросила: он грозил пойти в солдаты. Наконец девушка пожелала Нелли доброй ночи, пообещала раненько утром постучать к ней в дверь и ушла.

И вот Нелли остается одна. Ей жутко, ей страшно, перед её глазами так и вертится проскользнувшая в темном проходе фигура; а тут еще горничная напугала ее своими рассказами. И правда, что все игравшие в карты внизу не внушают доверия. Может быть, они тем и живут, что грабят и убивают проезжих.

Она старается хоть на минуту отогнать от себя мрачные мысли, но тут другия заботы начинают ее осаждать. Что станет с её дедом, до чего доведет его страсть, охватившая его с прежней силой? И что скажет хозяйка, когда узнает обо всем? Может быть, там уже хватились, что их нет, и ищут их повсюду. Простит ли она их, или вытолкает вон. Боже мой, Боже мой! и зачем они остановились в этом притоне! им следовало спешить домой, не смотря ни на какую грозу.

Но всему на свете бывает конец. Заснула измученная девочка прерывистым, беспокойным сном. Ей все снилось, что она падает с высокой башни; она поминутно просыпалась и вскакивала, с ужасом оглядываясь кругом. Мало-по-малу она успокоилась и теперь спит крепче. Чу! что-ж это такое? Фигура, все время преследовавшая ее в воображении, у неё в комнате. Да, да, она не ошибается, она нарочно с вечера подняла занавеску, чтобы не проспать, и теперь ясно видит, что кто-то ползет на четвереньках к её кровати. Она не в состоянии крикнуть, не в состоянии пошевельнуться и только следит глазами за подвигающейся фигурой.

A та подкрадывается к самому её изголовью. Девочка чувствует её дыхание и слегка отворачивает голову, чтобы вор, шаря по кровати, не наткнулся рукой на её лицо. Но вот он пополз назад, к окну и повернул голову в её сторону.

В просвете окна обрисовалось какое-то пятно и только, Но она чувствует, она знает, что вор глядит на нее во все глаза и прислушивается к малейшему шороху. В продолжение нескольких минут все тихо. Наконец он шарить в чем-то руками, по-прежнему продолжая держать голову в её сторону, и вдруг она слышит звон мелкой монеты.

Опят он осторожно ползет к её кровати, кладет её платье на место и потихонько направляется к выходу. Боже! какой бесконечной ей показалась эта минута, когда он медленно полз по комнате и она не могла его видеть? Вот он уже поднимается на ноги: ступеньки слегка заскрипели под его неслышными шагами и он исчез.

Первым побуждением Нелли, когда она почувствовала себя вне опасности, было бежать, куда глаза глядят, лишь бы не оставаться одной, лишь бы увидеть человеческое лицо: тогда, она уверена, к ней возвратится язык, онемевший от ужаса. Она бессознательно добирается до двери, а вор все еще стоит на последней ступеньке.

Она боится пройти мимо него, хотя едва ли он заметил бы ее в такой темноте. От страха у неё кровь стынет в жилах - оба неподвижно стоят на своих местах: он еще не решается идти вперед, она не смеет возвратиться назад в свою комнату.

A дождь так и хлещет ручьями с соломенной крыши. Какое-то насекомое, с вечера влетевшее в окно, мечется и бьется по потолку и стенам, тщетно силясь вырваться на чистый воздух и своим жужжаньем нарушая тишину дома, погруженного в сон. Фигура двинулась вперед. Нелли - за ней, в надежде добраться до комнаты дедушки, где она будет в полной безопасности.

Наконец они дошли до этой комнаты. Нелли уже готова прошмыгнуть мимо вора и затворить за собою дверь, как вдруг фигура снова останавливается.

Что если вор войдет к дедушке, чтобы убить его! Она чуть не падает в обморок от этой мысли. И точно, он входит. Дверь полуотворена, комната освещена. Руководимая одним желаньем, как бы спасти дедушку, пусть лучше ее убьють,- она, почти без чувств, шатаясь, приближается к двери и заглядывает в нее. И что-ж она видит?

Постель дедушки не тронута, стало быть он и не ложился спать. Сам он сидит за столом бледный, глаза блестят: он с жадностью считает деньги, которые только что собственноручно украл у своей внучки.

XXXI.

Ощупью, едва держась на ногах, возвратилась Нелли в свою комнату. Что за вздор весь этот страх, только что испытанный ею, в сравнении с горем, которое теперь точит её сердце! Если бы это был настоящий вор или разбойник, если бы даже сам трактирщик подкрался к сонной гостье, чтобы ее убить и ограбить, то и тогда ее не охватил бы такой ужас. Ея воображение не могло нарисовать более страшной, более постыдной, отталкивающей картины: старый, седой дедушка пробирается как тат в комнату своей внучки, обкрадывает ее сонную и упивается восторгом, разглядывая похищенное. Ну что, если он еще раз вернется в её комнату, боясь, что не все забрал - ведь в её двери нет никакого запора - опять подползет к её кровати, и она, содрогаясь при мысли, что он может дотронуться до нее рукой, соскользнет на пол к его ногам. Она сидит и прислушивается с напряженным вниманием. Чу! опять на лестнице шаги: дверь отворилась... в её напуганном воображении, разумеется, но от этого ей не легче, Воображаемое несчастие было для Нелли еще хуже действительнаго: действительному был бы конец, а воображаемое все надвигалось и надвигалось и конца ему не предвиделось.

Можно же себе представить, в каком положении была Нелли. Она боялась не дорогого, милаго дедушки, он и заболел-то этим душевным недугом из-за нея, заботясь о её счастье, а этого, совсем чужого ей человека, который, явившись в его образе, страшно искаженном и отталкивающем накануне вечером, с азартом играл в карты, ночью ограбил ее и потом любовался похищенными деньгами и, о ужас! он был так близко около нея! Она никак не могла сопоставит в уме своего любящего дедушку с этим стариком, который был так похож и вместе с тем так непохож на него. Давно ли она плакала о том, что он изменился, стал равнодушным, безучастным ко всему, а теперь... теперь ей во сто раз горше.

Она так истерзалась, предаваясь этим горестным мыслям, что ей стало не в моготу; она опять спустилась с лестницы и пошла в комнату дедушки; ей хотелось увидеть его, услышать его голос. Дверь была по-прежнему отворена, свеча горела на столе.

Она шла к нему со свечей: если он не спит и удивится, увидев ее, она скажет, что ей тоже не спалось, что она никак не могла успокоиться и пришла посмотреть, погасил ли он свою свечку.

Старик спал крепким, мирным сном. Лицо как всегда милое, покойное, не омраченное никакой дикой страстью, никаким греховным желанием. Это не был ни азартный игрок, ни тать, пробиравшийся в её комнату, даже не тот унылый, дряхлый старик, с бледным, измученным лицом, на которого она бывало не могла смотреть без слез, отворяя ему дверь на рассвете; это был её старый дорогой друг, её безобидный спутник, её милый, добрый дедушка.

Ей стоило только взглянуть на эти дорогия черты, чтобы страх, волновавший ее, рассеялся как дым, но на душе у неё осталась глубокая скорбь, которая и разразилась горькими слезами.

- Помоги ему, Господи, мысленно говорила она, наклоняясь и целуя его старческую щеку.- Теперь и я вижу, что если они нагонят нас, они нас разлучать навеки, запрут его, лишат его и света, и воздуха. Я одна у него на свете, никто, кроме меня, не позаботится о нем. Боже, помоги нам обоим!

Она зажгла свою свечку, которую перед тем потушила, и также тихонько возвратилась в свою комнату. Всю остальную ночь, эту бесконечную, ужасную ночь, она провела без сна.

К утру, когда свеча её уже догорала, она заснула, но ненадолго: горничная ранехонько постучалась в дверь. Нелли быстро вскочила, оделась, осмотрела карманы - в них не осталось ни одного пенни,- и сошла вниз к дедушке.

Старик был уже готов и, несколько минут спустя, они шли по большой дороге. Девочке показалось, что он избегает её взгляда и ждет - не заговорить ли она сама о пропаже. Разумеется, она должна сказать, иначе он догадается обо всем..

- Дедушка, как вы думаете, эти господа,что вчера играли с ваши в карты, честные люди? спросила она дрожащим голосом, когда они с милю отошли от трактира.

- A что? и старик затрясся всем телом.- Кажется, что честные: в картах они не плутовали.

- Я вам сейчас объясню, почему я вас об этом спрашиваю. Видите ли, милый дедушка, ночью из моей комнаты пропали деньги. Может быть кто взял их ради шутки, просто хотел подтрунить надо мной. Милый дедушка! я бы первая от души рассмеялась, если бы только могла в этом убедиться.

- Да кто-ж берет деньги ради шутки! перебил ее старик.- Возьмет, так не отдаст. Какие тут шутки!

- Ну, так, значит, у меня их украли из кармана, заметила Нелли упавшим голосом.

Ответ дедушки разрушил её последнюю надежду.

- И у тебя ничего не осталось, Нелли? спросил старик.- Неужели все взяли, до последнего пенни?

- До последнего пенни, отвечала девочка.

- Надо будет как нибудь раздобыть их: нам нужны деньги, во что бы то ни стало. Ты не горюй об этой пропаже, Нелли; мы вернем все с избытком,- каким образом вернем, это уж мое дело. - Только, Боже сохрани, никому ни слова. Стало быть, их украли у тебя во время сна? бедная моя Нелличка! прибавил он, и в голосе его слышалось сострадание, которое так противоречило его предыдущим лукавым словам.

Девочка шла понуря голову и плакала. Она не сомневалась в том, что дедушка искренно сочувствовал её горю. Ведь все, что он делал, он делал ради нея. Какой ужас!

- Так слышишь, милочка моя, ни с кем, кроме меня, не говори об этой пропаже, да и со мной не к чему, никакой пользы от этого не будет, поспешил он прибавить. - Не плачь, дитятко, не стоит из-за денег тратить твои драгоценные слезки, тем более, что мы все вернем.

- Бог с ними, с этими деньгами, промолвила девочка, взглядывая на старика. - Я бы не пожалела о них ни одной минуты, даже в таком случае, если бы в моем кошельке вместо каждого пенни лежало по фунту стерлингов.

- Хорошо, хорошо.

Старик готов был рассердиться, но вовремя сдержался.

- Она ничего не знает, но я должен благодарить за это Бога, подумал он.

- Послушайте, что я вам скажу, дедушка, серьезно заговорила Нелли.- Хотите меня выслушать или нет?

- Я готов, я готов тебя слушать, засуетился старик, все еще избегая глядеть на нее. - Какой милый голос, прибавил он про себя,- точь-в-точь, как у её покойной матери. И как сладко он всегда отзывается в моем сердце!

- Умоляю вас, бросьте все эти карты, забудьте о всяких выигрышах и проигрышах; будем думать только о той прибыли, которую нам доставляет наш труд, наше общее дело.

- Да ведь и эта цель у нас, кажется, общая, возразил дед, как бы рассуждая сам с собою.- Чье имя я мысленно произношу, садясь на карточный стол?

- Разве мы хуже себя чувствуем с тех пор, как ушли из дома и, сбросив с плеч все эти ненавистные заботы, скитаемся без пристанища по Божьему миру? продолжала Нелли.

- Она правду говорит, истинную правду, бормотал старик вполголоса,- но я все-таки исполню свой долг.

- Вспомните, дедушка, как нам было хорошо, когда мы в первый раз вышли за город! Какие чудные прогулки мы делали, с каким аппетитом мы ели, как сладко отдыхали. Чего, чего только мы не видали за это время и как были довольны. A почему с нами произошла такая перемена?

- Не мешай, не мешай!

Старик попросил ее замолчать на некоторое время. Он, мол, чем-то занят. Немного погодя, он поцеловал ее в щеку, сделал знак рукой, чтоб она еще не говорила, и они молча продолжали путь. Повременам он останавливался и, наморщив лоб, глубокомысленно глядел в землю: видно было, что он напрягал все свои силы, чтобы собраться с мыслями. Раз даже она заметила слезы на его глазах. Так прошли они еще с полмили, а в это время с него, как-то незаметно, спало все его недавнее оживление: он покорно вложил свою руку в руку внучки, и Нелли по-прежнему стала его вожаком и покровительницей.

Предположение Нелли оправдалось. М-с Джарли была еще в постели, когда они вернулись домой. С вечера, как ей передали, она немного беспокоилась о них, до одиннадцати с половиной поджидала их и отправилась спать в полной уверенности, что, застигнутые бурей, они зашли куда нибудь переночевать и раньше утра не вернутся. С удвоенной энергией принялась Нелли убирать залу. Когда любимица королевской фамилии и высокопоставленных лиц сошла вниз к завтраку, все было в порядке и сама Нелли уже была одета и причесана.

- За все время, что мы здесь, выставку посетили только восемь воспитанниц из пансиона мисс Монфледерс, а всех их двадцать шесть, сказала м-с Джарли после завтрака. - Ко мне приходила её кухарка: я ее расспросила кое-о-чем и подарила ей билет на выставку. Придется послать им новые афиши. Ты, милочка, снесешь их в пансион и посмотришь, какое впечатление оне произведут на девиц.

Поручение было крайне важное, поэтому хозяйка принялась сама снаряжать Нелли: собственноручно надела на нее шляпу, восхищаясь её красотой - она, мол, делает честь выставке,- дала ей подробную инструкцию как идти, с какой улицы надо повернуть направо, с какой налево и отпустила ее с Богом. Напутствуемая такими указаниями, Нелли без всякого труда добралась до пансиона.

Пансион мисс Монфледерс помещался в огромном доме, обнесенном высокой стеной, с огромными воротами, выходившими в сад. На этих огромных воротах красовалась большая медная вывеска. В калитку было вделано маленькое решетчатое окно, через которое горничная мисс Монфледерс осматривала каждого посетителя, прежде чем впустить его в дом, так как ни одно живое существо в образе мужчины - даже молочник - не мог, без особого разрешения, переступить за эти ворота. Да что уж говорить - сам сборщик податей, здоровенный детина, что ходить в очках и широкой шляпе, получал деньги через решеточку. Эти ворота, такие же заколдованные, как алмазные или медные, о которых говорится в сказках, казалось, хмурились на весь свет. Мясник, и тот переставал свистеть, дергая за звонок у ворот пансиона.

В ту самую минуту, когда Нелли подходила к ним, они заскрипели на своих петлях и медленно растворились. Из таинственной аллеи торжественно вышли воспитанницы - попарно, с открытыми книжками в руках, а некоторые и с открытыми зонтиками. Длиннейший ряд, в хвосте которого шла, под лиловым зонтиком, сама мисс Монфледерс, поддерживаемая с обеих сторон улыбающимися учительницами, смертельно ненавидевшими друг друга, но одинаково преданными своей патронессе.

Воспитанницы так безцеремонно осматривали Нелли и перешоптывались между собой, что совсем сконфузили ее. Бедная девочка стояла с опущенными глазами, пока все оне прошли мимо нея, а затем сделала реверанс содержательнице пансиона и подала ей афиши. Та скомандовала, чтобы все воспитанницы остановились.

- Ты, кажется, состоишь при восковых фигурах? спросила она девочку.

- Точно так, сударыня, отвечала Нелли, краснеё еще больше; барышни окружили ее и заглядывали ей прямо в глаза.

- И тебе не стыдно заниматься таким скверным делом?

Начальница была не из добрых; кроме того, стараясь елико возможно внедрять правила нравственности в юные головки своих воспитанниц, она пользовалась для этого всяким удобным и неудобным случаем.

Бедная Нелли краснела, не зная, что сказать: ей никогда и в голову не приходило, чтобы её обязанность была постыдная.

- Разве ты не знаешь, что это вовсе не женское дело, продолжала ораторствовать содержательница пансиона,- что ты губишь способности, дарованные тебе при рождении. Наделяя нас талантами, мудрая и благодетельная природа дала нам вместе с тем и силы, чтобы развивать их.

Обе помощницы почтительно пробормотали что-то в похвалу этой назидательной тирады и взглянули на девочку, чтобы дать ей сильнее почувствовать удар, нанесенный ей мисс Монфледерс. Затем обе оне обернулись к начальнице, нежно улыбаясь, но, встретившись глазами друг с другом, тотчас же приняли угрожающий вид, словно каждая из них говорила сопернице: я могу улыбаться начальнице, а ты не имеешь права, это большая с твоей стороны дерзость.

- Тебе грешно показывать публике восковые фигуры, когда ты могла бы работать на фабрике и вносить свою посильную лепту на алтарь отечественной промышленности, продолжала содержательница пансиона.- Там ты развивала бы свой ум постоянным созерцанием паровой машины и зарабатывала бы от 2 1/2 до 3 шиллингов в неделю - совершенно достаточная сумма для независимого и безбедного существования. Разве ты не знаешь, что чем больше ты будешь работать, тем счастливее ты будешь себя чувствовать!

- Как маленькая, прилежная... начала было одна из учительниц, цитируя какого-то автора.

- Что такое? Кто это говорит?

И начальница грозно повернула голову.

Само собою разумеется, что коллега поспешила выдать свою соперницу. К её великой радости мисс Монфледерс холодно посмотрела на ту, которая дерзнула подать голос в её присутствии, и попросила ее успокоиться.

- "Маленькая, прилежная пчелка", применима только к благородным детям, сказала она, выпрямляясь. Например: "Читая, работая или играя". Все это относится исключительно к ним; здесь под словом "работа" подразумевается рисование по бархату, вышиванье, вязанье и т. д. Что касается её - и она указала зонтиком на Нелли,- и вообще всех детей из народа, мы можем скорее сказать, что они должны трудиться и только трудиться.

Работать, трудиться с младенческих лет

Нам велено Богом, и горя в том нет,

Мы дружно беремся за дело с утра,

Чтоб к вечеру совесть покойна была.

Послышался одобрительный, восторженный шопот. Не только учительницы, но и удивленные воспитанницы пришли в восхищение от блестящей импровизации своей начальницы. До тех пор она слыла только как искусная дипломатка. Никто не подозревал в ней такого поэтического творчества. Тут кто-то невзначай заметил, что Нелли плачет, и все снова повернулись к ней. Девочка действительно плакала. Утирая слезы, она нечаянно уронила платок. Не успела она нагнуться, как какая-то молоденькая воспитанница, лет 15 или 16, она стояла поодаль, словно за ней не признавали права быть в обществе остальных учениц, бросилась к ней, подняла платок и положила ей в руку. Когда барышня, несколько сконфуженная, возвращалась на свое место, ее окликнула начальница.

- Я очень хорошо знаю, что это проделки мисс Эдвардс; никто, кроме мисс Эдвардс, на это неспособен, провозгласила она с видом оракула.

Устами начальницы говорила сама воспитанница: все присутствующия подтвердили виновность мисс Эдвардс и даже сама мисс Эдвардс не отрицала своей вины.

- Надо, право, удивляться, мисс Эдвардс, вашему пристрастию к низшим классам, сказала содержательница пансиона и опустила зонтик, чтобы хорошенько разглядеть преступницу:- или, вернее, тому, что, не смотря на все мои старания, я никак не могу заставить вас забыть ту среду, в которой вы, к несчастию, родились и к которой продолжаете выказывать необыкновенную симпатию. Стыдно, сударыня, быть такой вульгарной!

- Право же, м'м, я не имела дурного намерения; это у меня нечаянно вырвалось... невольное побуждение... оправдывалась воспитанница. Голос у неё был нежный, приятный.

- Невольное побуждение, с негодованием повторила начальница,- она еще станет мне говорить о побуждениях! - тут обе учительницы, в знак своего полного согласия с мнением начальницы, кивнули головой.- Я просто измучена,- учительницы тоже изумились.- Я думаю, эти-то побуждения и заставляют вас брать сторону всего низкого, ничтожного, попадающагося на вашем пути - учительницы опять мысленно согласились с ней.- Но я должна предупредить вас, мисс Эдвардс, продолжала начальница, принимая все более и более строгий тон,- что вам не позволят,- хотя бы только из приличия и ради примера другим воспитанницам - вам не позволять так грубо издеваться над теми, кто почище вас. Если вы не обладаете чувством собственного достоинства, которое подсказало бы вам, как надо вести себя относительно простой девочки, показывающей публике восковые фигуры, то другия воспитанницы, родившиеся в иной сфере, не лишены этого чувства. Следовательно, или вы должны будете с большим уважением относиться к этим молодым барышням, или же я вас исключу из заведения.

Провинившаеся воспитанница, бедная сиротка, жила, училась и других учила в пансионе даром; поэтому все в доме считали своим долгом ее оскорблять, все смотрели на нее, как на самое ничтожное существо в мире. Даже горничные считали себя выше нея: с ними все-таки обращались лучше, чем с ней, и с большим, сравнительно, уважением, не говоря уже о том, что оне пользовались свободой, могли иногда уходить из дома. Учительницы задирали перед ней нос, гордясь тем, что, когда оне ходили в школу, за них платили, а теперь им платят. Воспитанницы не сходились с своей товаркой, потому что к ней не приезжали в карете богатые родственники, которых начальница принимала с низкими поклонами и не знала, куда усадить и как угостить; за ней не присылали на праздники ливрейного лакея, ей нечего было рассказывать о родительском доме, нечем было похвастать. Но за что начальница так ненавидела и преследовала ее? Мы постараемся разъяснить эту загадку.

Дело в том, что лучшим украшением школы, так сказать, её перлом, считалась дочь некоего баронета, настоящего баронета. Эта барышня, вопреки всем законам природы, была нехороша собой и лишена всяких способностей, тогда как сиротка была очень хорошенькая, стройная и чрезвычайно талантливая девушка. Эта несправедливость может показаться невероятным, но она существовала на самом деле. И вот мисс Эдвардс, внесшая лишь ничтожную сумму при поступлении в пансион - каковая сумма была давным-давно истрачена - ежедневно во всем заслоняла собой дочь богатого баронета, не смотря на то, что эта аристократка училась всем обязательным и необязательным предметам - вернее, ей старались их вдолбить - и платила за свое содержание вдвое больше, чем остальные воспитанницы. Стало быть, она ни во что не ставила честь и репутацию заведения! Вот почему начальница и не взлюбила бедную мисс Эдвардс, которая была в полной зависимости от нея, и не пропускала случая уколоть ее, как мы только что видели.

- Мисс Эдвардс, вы сегодня не пойдете гулять вместе с другими воспитанницами. Отправляйтесь сейчас в вашу комнату и не смейте без позволения выходить оттуда, строго приказала начальница.

Бедная девочка поспешила исполнить приказание, но пронзительный крик мисс Монфледерс заставил ее вернуться.

- Она смела уйти, не сделав мне поклона, прошла мимо, как будто меня здесь и не было! кричала та, закатывая глаза к небу.

Девушка подошла и сделала реверанс. Нелли видела, с каким трогательным протестом против такой несправедливости мисс Эдвардс подняла свои темные глава на начальницу, но та только покачала головой, и тяжелые ворота закрылись для молодой девушки, у которой сердце разрывалось от горя и обиды.

- A ты, дрянная девчонка, обратилась она к Нелли,- скажи своей хозяйке, что если она еще раз осмелится прислать мне свои афиши, я буду жаловаться в полицию и добьюсь, что ее посадят в колоду, отстегают плетью или заставят придти просить у меня прощения в одной сорочке, а тебе, голубушка, не миновать исправительного дома, если ты только сунешься сюда. Ну, девицы, идемте гулять.

Воспитанницы выстроились попарно, и процессия длинной вереницей двинулась вперед. У всех барышень, как мы уже сказали, были в руках зонтики и раскрытые книжки. Мисс Монфледерс подозвала к себе дочь баронета, чтобы та своим присутствием успокоила её взволнованные чувства, а учительницы, ненавидевшие друг друга - теперь уже оне смотрели на начальницу не с улыбкой, а лишь с выражением участия - должны были идти сзади, рядышком и, разумеется, во время этой вынужденной совместной прогулки их взаимная антипатия еще более обострилась.

XXXII.

Я не берусь описать гнев, овладевший м-с Джарли, когда Нелли рассказала ей об угрозах содержательницы пансиона. Слыханное ли дело, чтобы ее, единственную в своем роде м-с Джарли, любимицу высокопоставленной публики, выставили на позор перед толпой, на посмеяние уличным мальчишкам, стегали бы плетью, чтобы с неё сняли её великолепный чецец, которому сама лорд-мэрша могла бы позавидовать, и надели бы на нее белую рубашку! И эта дерзкая мисс Монфледерс осмелилась хотя бы только представить в своем воображении такую унизительную картину!

- Мне кажется, что я способна потерять веру в Бога! воскликнула она в порыве гнева, чувствуя, что не в силах отмстить врагу.

Но вместо того, чтобы предаваться греховному унынию, она достала соблазнительную фляжку, велела расставить стаканы на своем любимом барабане, собрала вокруг себя всех своих верных домочадцев и, опустившись в кресла, несколько раз, слово-в-слово, передала им все то, что слышала от Нелли. Исполнив эту печальную обязанность, она, с отчаянием в голосе, попросила их выпить, и с ней сделалось что-то в роде истерического припадка: она и смеялась, и плакала, и подносила к губам стакан с жизненным эликсиром; опять смеялась, плакала и отпивала из стакана, пока нервы её мало-по-малу не успокоились и она уж больше не плакала и не сердилась, а только смеялась над "глупой мисс Монфледерс", ставшей теперь всеобщим посмешищем.

- Еще неизвестно, кто из нас одержит верх! воскликнула м-с Джарли.- На словах-то мы все хороши! На словах и я могу упечь в тартарары или посадить в колоду. Ей-то еще больше будет сраму, чем мне. В сущности все это выеденного яйца не стоит.

Придя к этому благоприятному заключению, чему не мало способствовали односложные философские замечания Джорджа, она стала утешать Нелли и просила ее, как об особом для себя одолжении, до конца дней своих смеяться и только смеяться, вспоминая о мисс Монфледерс.

Вот чем разрешился весь гнев м-с Джарли. Солнце не успело скрыться за горизонтом, как она уже забыла о нанесенном ей оскорблении и вошла в свою обычную колею. К сожалению, нельзя того же сказать о Нелли. У неё были более серьезные причины горевать и отчаяваться, и ей не легко было успокоиться.

В этот же вечер дедушка ея, как она и предвидела, ускользнул из дому и вернулся поздно ночью. Измученная и душой, и телом, она не ложилась спать, поджидая его и считая минуты. Наконец, он явился убитый, без гроша денег, но более чем когда либо ослепленный своей страстью.

- Дай мне денег, требовал он глухим голосом, прощаясь с внучкой,- мне нужны деньги. Современем я их возвращу тебе сторицей, а пока ты должна давать мне все, что получаешь. Я прошу не для себя, а для тебя. Не забывай, Нелли, все для тебя, для одной тебя!

Что оставалось делать бедной девочке, как не нести ему весь свой заработок! Она каждую минуту боялась, чтобы дед не обокрал их благодетельницу, и не знала, на что решиться. Если она его выдаст, его примут за сумасшедшего и упрячут куда нибудь. Если она не будет давать ему денег, он сам постарается их добыть. A между тем, снабжая его своими последними трудовыми грошами, она только разжигала его страсть, которая могла в конец его погубить. Все эти душевные волнения и страх за деда,- все равно уходил ли он из дома или был на глазах,- становились не под силу девочке, тем более, что ей не с кем было поделиться своим горем и опасениями, и отзывались на её здоровье. Краска сбежала с её лица, глаза потускнели, на сердце камень навалил. Недолго пришлось ей отдыхать: вернулись прежния мучения, еще с большей силой осждая ее и днем, и ночью.

Нет ничего удивительного, что среди такого горя, такого сердечного одиночества, она часто вспоминала о прелестной мисс Эдвардс. Правда, она видела ее всего две-три минуты, но достаточно было ничтожного проявления симпатии со стороны молодой девушки, чтобы Нелли казалось, будто она многие годы пользуется её расположением. Она мечтала о том, как хорошо ей жилось бы, если бы у неё был такой друг, как мисс Эдвардс, которому она могла бы открыть свою душу, как она была бы счастлива, если бы, по крайней мере, могла слышать её голос; но затем ее брало сомнение: приняла ли бы та её дружбу? и ей хотелось быть лучше не такой бедной, ничтожной девочкой, какой она себя считала, она чувствовала, что между ними непроходимая пропасть, и мечты её разлетались в прах.

Наступили каникулы. Занятия в школах прекратились. Большинство учащихся разъезжались по домам. Сама содержательница пансиона, мисс Монфледерс, если верить слухам, наслаждалась в Лондоне всеми удовольствиями и пожирала сердца ловеласов средних лет, но о мисс Эдвардс никто ничего не говорил, никто не знал, осталась ли она в пансионе или тоже уехала, если только ей было куда ехать. Как-то раз вечером, когда Нелли, возвращаясь с своей уединенной прогулки, проходила мимо гостинницы, у подъезда остановился дилижанс, и она видела, как маленькая девочка, спустившаеся, с помощью кондуктора, с империала, бросилась в объятия поджидавшей её приезда мисс Эдвардс. Это была, как потом говорили в городе, её маленькая сестра, которую она не видела в продолжение пяти лет. Девушка во всем себе отказывала,чтобы сколотить деньжонок и выписать сестренку к себе на праздник. Эта радостная встреча двух сестер несказанно взволновала Нелли. Оне отошли немного в сторону, так как толпа, по обыкновению, обступила карету, и, обнявшись, рыдали от радости. Стоило только взглянуть на их взволнованные лица, на их простенькие платьица, на маленькую девочку, приехавшую издалека без провожатого, чтобы понять грустную историю этих детей.

Когда оне немного успокоились, оне взялись за руки и, прижимаясь друг к другу, пошли по улице.

- Да ты мне скажи по правде, совершенно ли ты счастлива, спрашивала девочка старшую сестру, когда оне проходили мимо Нелли.

- Теперь я совершенно счастлива, отвечала та.

- A вообще, всегда? допрашивала малютка. Зачем же ты отворачиваешь голову?..

Нелли пошла за ними. Оне остановились у какого-то плохенького домика. Здесь, у старой няньки, мисс Эдвардс наняла комнатку для сестры.

- Я буду приходить к тебе рано утром, и мы весь день будем проводить вместе, говорила старшая сестра.

- A почему же ты не можешь оставаться со мной на ночь, разве они за это рассердятся на тебя? спрашивала меньшая.

Отчего в эту ночь, когда плакали обе сестры, и Нелли проливала слезы? Она радовалась их радости и печалилась при мысли, что им скоро придется опять расстаться. Мы уверены, что симпатия её к этим двум девочкам вовсе не была вызвана эгоистическим, хотя и бессознательным сопоставлением их печальной судьбы с её собственной горькой долей, и благодарим Бога, даровавшего человеку дивную, божественную способность отрешаться, при каких бы обстоятельствах он ни был, от своего я и отзываться всем сердцем на чужое горе и чужую радость.

Нелли не отставала от двух сестер: когда оне выходили гулять - утром ли, вечером ли - она всюду следовала в некотором расстоянии за ними. Ей очень хотелось подойти к ним и поблагодарить мисс Эдвардс за её участие, но она не решалась беспокоить их. Сестры большею частью гуляли вечером по берегу реки. И Нелли невидимкой шла за ними. Оне останавливались, и она замедляла шаг, оне садились на траву, и она также садилась; оне шли дальше, и она вставала с места и шла за ними, и хотя девочки не видели её и даже не подозревали её существования, она находила неизъяснимую прелесть в этом близком соседстве с ними. Ей мнилось, будто она подружилась с ними, оне уже поверяют друг другу свои печали, утешают друг друга, и эта детская фантазия успокаивала ее: ей становилось легче на душе.

Возвратившись с одной из подобных прогулок, Нелли пришла в ужас, услыхав, как хозяйка давала приказание напечатать в афишах, что выставка остается в городе еще один день - а всякому известно, что подобные угрозы исполняются неукоснительно - и затем будет закрыта.

- Неужели мы так скоро уедем отсюда? спросила хозяйку встревоженная девочка.

- Прочти, что тут написано, дитя мое, и ты поймешь в чем дело.

М-с Джарли подала ей другое объявление, гласившее, что, по желанию публики, которая толпится у её двери, требуя, чтобы ее впустили, выставка остается в городе еще на неделю.

- Теперь, когда школы распущены и настоящие посетители все уже перебывали на выставке, надо как нибудь подзадорить простую публику, заметила м-с Джарли. И с 12-ти часов следующего дня она уселась за знакомый читателям красиво убранный стол, окруженная именитыми особами, и велела снова отворить двери для просвещенной публики. Но, судя по первому дню, выручка не обещала быть значительной. Толпа с утра до ночи осаждала двери выставки, чрезвычайно интересуясь лично м-с Джарли и теми восковыми фигурами, которые можно было видеть даром, но, очевидно, не имела ни малейшего желания платить 6 пенсов за вход. И таким образом, несмотря на то, что у дверей выставки перебывал весь город, все любовались фигурами, выставленными у входа, слушали шарманку, читали афиши и настойчиво рекомендовали вновь прибывавшим следовать их примеру - касса оставалась пуста.

В виду такого плаченного результата, м-с Джарли нашла необходимым прибегнуть к экстренным мерам. Она велела исправить и завести машинку в монахине, которая перебирала четки над входной дверью, и та вдруг как закачала головой, так уж и не переставала качать, к вящего удовольствию пьяницы-цырюльника, жившему на противоположной стороне улицы. Как истый протестант, он утверждал, что это - чрезвычайно характерное явление, что параличное состояние монахини наглядно доказывает, как гибельно действуют на человеческий ум обряды римско-католической церкви. Он очень красноречиво развивал эту тему в назидание публики.

Но это еще не все. Оба кучера, служившие у м-с Джарли, то-и-дело выходили из залы,- каждый раз в новых костюмах. Они восхваляли выставку до небес и со слезами на глазах умоляли толпившихся у входа зевак не лишать себя этого наслаждения. Сама же хозяйка, сидя у кассы, весь день перебирала рукой звонкую монету и торжественно напоминала публике, что плата за вход всего 6 пенсов и что закрытие выставки, которая собирается сделать маленькое путешествие - объездить несколько европейских дворов - назначено ровно через неделю.

- Поэтому спешите, спешите и спешите, предупреждала любезная хозяйка,- и не забывайте, что это единственная, настоящая коллекция м-с Джарли, заключающая в себе свыше 100 восковых фигур, и что равной ей нет на свете, так как все другия выставки ничего больше, как ложь и обман. Спешите же, спешите и спешите.

XXXIII.

Прежде чем продолжать рассказ, нам необходимо познакомиться с домашней обстановкой м-ра Самсона Брасса, а так как для этого едва ли представится более удобная минута, автор дружески берет читателя за руку и, поднявшись с ним на воздух, неимоверно быстро,- быстрее самого Дона-Клеопас-Леонардо-Перем-Дзамбулло, путешествовавшего по воздуху в компании демона,- перелетает громадное пространство и бесстрашные аэронавты спускаются на мостовую Бевис-Маркса, как раз перед маленьким домом, окрашенным в темную краску, где жил Самсон Брасс.

Сначала заглянем в то окошко, что внизу. Кстати же оно так низко расположено, что прохожие поневоле обтирают своими рукавами его грязные стекла, и хотя на нем висит кривая, косая зеленая занавеска, долженствующая якобы защищать комнату от любопытных взоров уличных зевак, но эта тряпица так истерлась от времени, что сквозь нее еще удобнее делать наблюдения. Мало интересного представляет эта комната. Посреди стоить кривоногий стол, на нем нарочно разбросаны бумаги, пожелтевшие от времени и частого ношения в кармане, а по обеим сторонам по стулу. В углу, у камина, старое кресло предательски простирает вперед свои чахлые ручки, приглашая на отдых, и не один клиент, посидев в нем, уходил из конторы, ободранный как липка. Старая картонка от парика - хранительница разных бланков и предписаний, когда-то составлявших весь умственный багаж той головы, которая прикрывалась этим париком; две-три книжки - все практические руководства, банка с чернилами, песочница, сломанная метла и истрепанный, но все еще крепко прибитый к полу ковер, вот вам точное описание кабинета Самсона Брасса. Прибавим к этому, что стены до половины окрашены в желтую краску, потолок закопчен от табачного дыма, в углах висит клочьями паутина и на всем лежит целый слой пыли.

Но вся эта описанная нами "мертвая натура", так же как и дощечка у двери с надписью "Брасс, адвокат", и привязанный к ручке звонка билетик, извещающий о том, что в бельэтаже отдается "квартира для одинокаго", не имеют для нас значения. С гораздо большим интересом мы остановимся на живых существах, хозяевах этой комнаты, так как они играют важную роль в нашем рассказе.

С м-ром Брассом мы уже встречались. Теперь займемся его сестрицей, мисс Сэлли Брасс, единолично исполнявшей самые разнообразные обязанности, как-то: помощника Брасса, его секретаря, писца, экономки, поверенного и советчика во всех подозрительных делах, его alter ego, очень ловко и умело раздувавшего цифру расходов по ведению дел; словом, нечто в роде амазонки судебных установлений, с которой нам не лишнее будет познакомиться.

Мисс Сэлли Брасс было в то время лет около 35-ти. Сухопарая, костлявая, с решительными манерами, она не только держала в почтительном расстоянии нежных вздыхателей, убивая, так сказать, любовь в самом её зародыше, но даже вселяла некоторый страх в каждом мужчине, имевшем счастие к ней обращаться. Лицом она была так похожа на своего брата, что если бы ей вздумалось, отрешившись на-время от своей необыкновенной застенчивости и девственной стыдливости, ради шутки, нарядиться в его платье и сесть рядом с ним, решительно никто, даже из самых близких знакомых, не мог бы узнать, кто из них Самсон и кто Сэлли, тем более, что у этой девы на верхней губе довольно резко обозначался рыжий пушок, который, с помощью воображения, можно было бы легко принять за усы. На самом же деле, по всей вероятности, это были ресницы, каким-то непонятным образом очутившиеся не на своем месте, ибо веки мисс Сэлли были совершенно лишены этого естественного украшения. Цвет лица у неё был бледно-грязновато-желтый, но тут на выручку являлся её смеющийся нос, кончик которого постоянно горел ярким румянцем. Ея голоса, густого, обширного, кто хоть раз слышал, долго потом не мог забыть. Она постоянно носила одно и то же полинялое зеленое платье: закрытый доверху лиф плотно облегал её грациозную фигуру и на затылке застегивался огромной пуговицей. Должно быть она слышала, что простота в костюме - первый признак изящества и поэтому не носила ни воротничка, ни рукавчиков, но за то никогда не расставалась с своим прелестным головным убором из темного газового шарфа, который торчал на её голове в виде крыла сказочного вампира, принимая при случае какую угодно форму.

Что касается умственных способностей мисс Брасс, оне отличались особенной солидностью и серьезным направлением: с юных лет она посвятила себя изучению законов, но обратила все свое внимание не на идеальную сторону этой науки, а на те извилистые пути, которыми обходят все законы, как божеские, так и человеческие. Она не ограничилась одной теорией, не оказалась плохим практиком, как это часто случается с выдающимися умами; напротив, она чрезвычайно умело и аккуратно исполняла все канцелярские обязанности, даже мастерски полировала пергамент и чинила перья. Трудно понять, каким образом девица, обладающая такими талантами, не вышла замуж. Или она закалила свое сердце против всего рода человеческого, или же, может быть, её поклонников пугало такое всестороннее знакомство с законами, а следовательно и с статьями, трактующими о разводе. Как бы то ни было, а Сэлли Брасс оставалась девственницей, ежедневно занималась в конторе за одним столом с братом и с неустанным усердием помогала ему разорять ближняго. Не мало простаков пустили они с братцем по-миру на своем веку.

Вот так-то сидели они однажды утром друг против друга и молча занимались. Братец переписывал какое-то дело, с яростью нажимая пером - словно этим хотел избороздить сердце своего противника,- а сестра чинила перо, тоже собираясь переписывать счетец,- это было её любимое занятие.

Первая заговорила сестрица.

- Ты уже оканчиваешь, Сэмми?

На её нежном языке Самсон преобразился в Сэмми, и вообще всякая фраза принимала мягкий, женственный оттенок.

- Нет еще, отвечал братец недовольным тоном.- Давно все уже было бы окончено, если бы ты вовремя догадалась мне помочь.

- Скажите, пожалуйста, как он нуждается в моей помощи! Для чего же ты нанимаешь писца?

- Разве я его нанимаю для собственного удовольствия, или по собственному желанию? бездельник ты этакой, огрызнулся брат, кладя в рот перо и злобно оскалив зубы на сестру.- И чего ты попрекаешь меня этим писцом.

Дабы читатель не очень удивился, узнав, что м-р Брасс называл даму бездельником, мы должны предупредить его, что братец так привык видеть около себя сестрицу в роли помощника, советчика, писца, словом в мужской роли, что в конце-концов стал обращаться с ней, как с мужчиной, частенько даже прибавляя некоторые прилагательные к вышеприведенному милому словечку. Сестра нисколько не обижалась этим, как не обижаются другия дамы, когда их называют ангелами.

- И чего ты на меня накинулась? Не мы ли с тобой вчера ночью целые три часа рассуждали об этом и пришли к заключению, что писца следует взять? Чем же я тут виноват?

Он все еще держал перо в оскаленных зубах, словно защищаясь им, как любой рыцарь шлемом.

- A по-моему, если каждый клиент может заставить нас держат писца, не спрашивая, нужен ли он нам или нет, так лучше закрыть лавочку и выписаться из сословия адвокатов, проговорила сестра, принужденно улыбаясь. Ничто не доставляло ей такого наслаждения, как злить брата.

- A есть у нас хоть один такой клиент, как Квильп? спрашиваю я тебя, воскликнул брат.

- Ты говоришь о его наружности?

- О его наружности, передразнил ее брать, потянувшись за рассчетной книжкой и быстро перелистывая ее.- Смотри сюда, видишь? Даниель Квильп, эсквайр; опять Даниель Квильп, эсквайр, и опять Даниель Квильп, эсквайр. Что мне прикажете делать? Взять писца, которого он рекомендует, как "самого подходящего для вас человека", или лишиться такого клиента?

Мисс Сэлли не удостоила брата ответом и только улыбнулась, продолжая работать.

- Я очень хорошо понимаю, почему ты не хочешь чтобы я взял писца, заговорил Брасс после небольшого молчания;- боишься, что тебе не придется совать свой нос во все мои дела, как ты это до сих пор делала.

- Ты все равно не в состоянии будешь вести дела без моей помощи, спокойно возразила сестра;- поэтому советую тебе не говорить глупостей и не раздражать меня. Лучше занимайся своей перепиской.

Самсон Брасс боялся сестры, как огня. Он не решился ей возражать, а только надулся и принялся опять за свое писание.

- Ведь ты знаешь, продолжала она,- что если я захочу, у нас не будет писца. Для чего-ж ты несешь всю эту чепуху?

Братец окончательно смирился и только заметил вполголоса, что он, мол, не любит этих шуток, и что она, Сэлли, была бы "славным малым", если бы не поддразнивала его. На это сестрица возразила ему, что она любит маленько позабавиться и вовсе не намерена лишать себя этого удовольствия. Разговор на этом прервался, так как Брасс не рискнул возражать сестрице и оба принялись с удвоенной энергией скрипеть перьями.

Вдруг кто-то остановился на тротуаре и заслонил собой окно. Когда братец и сестрица подняли глаза, чтобы узнать в чем дело, верхняя оконница быстро опустилась и в нее просунулась голова Квильпа.

- Эй! крикнул карлик, стоя на цыпочках на оконном косяке и оглядывая комнату.- Кто тут есть? Дома чортовы куклы? как идет торговля? что, Брасс (Брасс означает по-английски - медь, а в некоторых случаях - бесстыдство.) в цене?

- Ха, ха, ха! какой шутник! весело смеялся адвокат - веселость его была напускная.- Браво, браво, сударь, у вас неистощимый юмор.

- Она здесь, моя Сэлли! Фемида без повязки на глазах, без меча и весов! Правая рука закона! Бевикская мадонна! каркал урод, делая глазки прелестной мисс Брасс.

- Удивительно веселый нрав, честное слово! восхищался Брасс.

- Отворите дверь, я его привел с собой. Это такой писец, я вам скажу, настоящий козырный туз. Отворите-ж скорее, а не то, пожалуй, какой нибудь другой адвокат, живущий по соседству, увидит его из окна и сцапает его перед самым вашим носом.

Весьма вероятно, что если бы и случился подобный казус, он не очень огорчил бы Брасса; тем не менее адвокат счел необходимым скрыть свои настоящия чувства и поспешил впустить в дверь Квильпа, который держал за руку... как бы вы думали, кого? Ричарда Сунвеллера.

- Вот она, та женщина, которая по-настоящему должна была быть моей женой, продолжал карлик нести ложь, останавливаясь у притолки и поводя бровями в сторону мисс Сэлли,- вот она, красавица Сарра, женщина в лучшем смысле этого слова, со всеми её добродетелями и без всяких её недостатков. О, Сэлли, божественная Сэлли!

- Глупости, отрезала мадонна в ответ на это любовное обращение.

- О жестокосердая! Недаром она носит такую фамилию. Лучше бы она растопила медь, отчеканила из неё деньги и переменила свою фамилию.

- Полноте вздор молоть, отозвалась мисс Сэлли, хмурясь.- Хоть бы вы посовестились при незнакомом человеке.

- Ба! Этот молодой человек сам тонкая штука и отлично понимает, что я говорю. Мы с ним большие приятели. Рекомендую - и он толкнул Дика вперед - м-р Сунвеллер, сын честных родителей, в детстве подавал большие надежды, но по молодости лет запутал свои финансы и в настоящую минуту готов принять на себя скромную обязанность писца - скромную, вообще говоря, но не в данном случае... Ах! как я ему завидую! Он будет дышать этим восхитительным воздухом!

Если Квильп говорил аллегорически, дескать, все скрашивается, даже воздух становится лучше в присутствии такой милой особы, как мисс Сэлли, он, может быть, и был прав с своей точки зрения. Но если он говорил в буквальном смысле, можно было его поздравить с таким оригинальным вкусом: в конторе Брасса воздух был сырой, спертый и, вдобавок, пахло крысами и старым платьем, которым его клиенты обыкновенно запасались на толкучке. Должно быть, Сунвеллер несколько усомнился в справедливости этой восторженной похвалы: он раза два потянул воздух ноздрями и недоверчиво посмотрел на карлика, скалившего зубы.

- Мисс Сэлли, так как м-р Сунвеллер слишком усердно занимался сельским хозяйством, с особенной любовью сеял дикий овес (Здесь игра слов: "То sow ane's wildoate" значит сеять дикий овес и шалить в молодые годы.), он пришел к заключению, что лучше иметь полхлеба, чем ни крохи. Кроме того, он желает держаться подальше от соблазна и поэтому с благодарностью принимает ваше предложение и поступает к вам, Брасс, в писцы

- Очень рад, сударь, очень рад. М-р Сунвеллер может почитать себя счастливым, пользуясь дружбой такого человека, как вы, м-р Квильп. Вы должны этим гордиться, м-р Сунвеллер.

Дик пробормотал, что у него никогда не бывает недостатка ни в друзьях, ни в вине, которым он их угощает, упомянул, конечно, о крыле дружбы и о его никогда не линяющих перьях, но не мог развить этой темы с свойственным ему красноречием: он был всецело поглощен созерцанием божественной мисс Сэлли,- та, заложив перо за ухо и потирая руки, как истый делец, ходила взад и вперед по комнате, и, к неописанному восторгу карлика, не мог оторвать от неё глаз, причем лицо его было смущенное и печальное.

- Я думаю, что м-р Сунвеллер может теперь же вступить в должность. Сегодня, кажется, понедельник? сказал Квильп, сразу повернувшись к адвокату.

- Как вам будет угодно, хоть сейчас, отвечал Брасс.

- При содействии мисс Сэлли он в совершенстве изучит все статьи закона. Она будет его руководителем, другом и товарищем; она заменит ему Блекстона, Кока и Литтльтона, словом, все книги и руководства, необходимые каждому студенту-юристу.

- Как он красноречив! И откуда у него берутся все эти выражения? Удивительно, непостижимо! говорил Брасс точно в забытье, глядя на крышу противоположного дома.

- Время у него будет лететь, как стрела, в обществе мисс Сэлли и в этом прелестном занятии фикциями закона, не говоря уже о том, что такие восхитительные, поэтические произведения, как Джон По и Ричард Ро, откроют новые горизонты перед его мыслящим оком и будут способствовать облагораживанию его сердца, продолжал Квильп.

- Безподобно, прелестно, прелестно! Просто наслаждение его слушать! кричал Брасс.

- A где м-р Сунвеллер будет сидеть? вдруг спросил Квильп, оглядывая комнату.

- A мы купим еще один стул. Мы никак не рассчитывали, сударь, что у нас будет кто нибудь заниматься, пока вы не дали нам этой прекрасной мысли, поэтому еще не успели распорядиться.

- Не беспокойтесь, пожалуйста, мы подыщем для этого молодого человека подержаный стул, а до тех пор он может упражняться в калиграфии на моем месте, тем более, что мне придется часто отлучаться по утрам.

- Пойдем, Брасс, мне надо поговорить с вами о деле. Вы теперь свободны? спросил Квильп.

- Вы спрашиваете, свободен ли я, чтобы идти с вами! Да вы шутите, сударь, говорил адвокат, поспешно надевая шляпу.- Надо, чтоб я был уж Бог знает как занят, чтобы у меня не нашлось времени для вас. Ведь не каждому выпадает на долю счастье и честь беседовать с м-ром Квильп.

Карлик саркастически взглянул на своего наглаго приятеля и, слегка кашлянув, повернулся на каблуках и простился с мисс Сэлли. С его стороны прощание было самое любезное и галантное, а она, как и всегда, холодно, по-мужски, протянула ему руку. Затем карлик кивнул Дику и вышел вместе с адвокатом.

A Дик все стоял в каком-то оцепенении и глядел во все глаза на восхитительную Сэлли, точно это было допотопное, невиданное животное. Выйдя на улицу, карлик опять вскочил на подоконный косяк и, ухмыляясь, заглянул в комнату, как в какую нибудь клетку. Дик машинально повернул голову в его сторону, но не узнал его, и долго еще после его ухода он стоял как прикованный на своем месте, не спуская глаз с красавицы и потеряв всякую способность думать о чем либо, видеть что либо, кроме нея.

Мисс Брасс была так занята своим любимым делом, что не обращала никакого внимания на Дика. Она с наслаждением выписывала цифры, немилосердно скрипя пером, и работала безостановочно, как паровая машина. Дик переводил глаза от её зеленого платья к головному убору, смотрел на её физиономию, на быстро бегающее перо и недоумевал, каким образом он попал в общество этого чудовища.

- Уж не приснилось ли мне все это, и избавлюсь ли я когда нибудь от этого кошмара? спрашивал он себя.

Наконец, он глубоко вздохнул и начал стягивать с себя сюртук; затем аккуратно сложил его, надел на себя голубую куртку с двумя рядами медных пуговиц, заказанную им когда-то для водяных экскурсий; он принес ее с собой, чтобы в ней заниматься, и, продолжая в упор глядеть на мисс Брасс, безмолвно опустился против неё на стул. Но тут снова энергия его покинула: он бессильно оперся подбородком на руку и так широко раскрыл глаза, что, казалось, так и останется на всю жизнь.

Глядел он таким образом, глядел, пока в глазах у него не потемнело, и он поневоле должен был отвести их от ослепившего его своей красотой видения. Вот он принялся за дело: перелистывал тетрадь, с которой должен был списывать, обмакнул перо в чернильницу и полегоньку, не сразу начал писать. Набросав на бумагу с десяток слов, он случайно вскинул глазами и, о ужас! перед ним все та же невыносимая газовая наколка, все то же зеленое платье, словом, все та же мисс Брасс во всей своей чудовищной красоте.

Теперь его так и тянуло взглянуть на своего визави, и мало-по-малу им стало овладевать какое-то странное чувство,- непреодолимое тайное желание уничтожить мисс Брасс, или, по крайней мере, сбить с её головы ненавистную наколку и посмотреть, на что она будет похожа без этого украшения. На столе около него лежала огромная черная, полированная линейка. Он взял ее, потер ею нос, взвесил несколько раз в руке и стал размахивать ею, как дикие размахивают своими топориками, и чуть-чуть было не задел мисс Брасс по голове. Уже обтрепанные концы газового шарфа разлетались от ветра: еще бы чуточку и неуклюжая наколка очутилась бы на полу; обладательница же её продолжала работать, не подозревая такого жестокого покушения на её особу.

Тем лучше! Дик, по очереди, то писал, то хватался за линейку. Стоило ему только захотеть, и наколка слетит с головы. Это сознание доставляло ему маленькое удовлетворение и сдерживало его необузданные порывы.

Когда ему казалось, что вот-вот мисс Сэлли сейчас поднимет глаза, он переставал размахивать линейкой и усердно тер ею себе нос. Когда же она снова погружалась в свое занятие, и он возвращался к своим проделкам. И таким образом волнение его понемногу стихло, он стал реже и с меньшим ожесточением прибегать к линейке и, наконец, ему удалось сразу написать с полдюжины строчек, а это уже была с его стороны большая победа над собой.

XXXIV.

Прилежно проработав часа два, мисс Брасс окончила переписку, отерла перо о платье и, освежившись табаком из круглой оловянной коробочки, которую всегда носила в кармане, свернула бумаги, завязала их красной тесемкой и, сунув их как настоящий чиновник под мышку, вышла из конторы.

Оставшись один, Дик от радости вскочил с своего места и стал было, словно сумасшедший, кружиться по комнате, как вдруг дверь отворилась, и на пороге показалась все та же мисс Брасс.

- Я ухожу, объявила она.

- Очень хорошо, м-м, отозвался Дик. - И, пожалуйста, не спешите возвращаться домой, прибавил он про себя.

- Если кто придет по делу, узнайте, что ему нужно, и скажите, что господина адвоката нет дома, поучала его мисс Брасс.

- С большим удовольствием, м-м.

- Я скоро возвращусь, сказала она, уходя.

- Очень жаль, м-м, молвил Дик, когда дверь за ней затворилась.- Дай Бог, чтобы вас задержали по дороге, чтобы кто нибудь на вас наехал, легонько разумеется.

Послав ей в догонку это милое пожелание, Дик сел в кресло у камина и задумался, потом прошелся несколько раз по комнате и опять сел в кресло.

- И так, я теперь писец, громко рассуждал Дик.- Писец в услужении у Брасса и его сестрицы, Дракона в юбке. Очень хорошо, нечего сказать. Посмотрим, что будет дальше. Уж не придется ли мне бегать по доку в поярковой шляпе, в сером мундире, украшенном моим номером, и с орденом Подвязки на ноге, обвязанной фуляровым платком из предосторожности, чтобы он не очень ее беспокоил. A может меня ожидает еще худшее! Впрочем, это ваше дело, можете распоряжаться мной, как вам будет угодно.

Надо полагать, что Дик обращался с этими сетованиями ни к кому иному, как к своей судьбе, подобно героям Гомера, которые, находясь в затруднительном положении, как нам известно, обвиняли и упрекали в этом злой рок, потому что в комнате, кроме него, не было ни души, и глаза его были устремлены в потолок, где обыкновенно обитают эти бесплотные духи, исключая, впрочем, театра: там они помещаются в средине люстры.

- Квильп предложил мне это место, уверяя, что он надолго может обезпечить его за мной, а Фред - в другое время он не захотел бы и слышать об этом преддожении - почему-то старался его поддержать. Это во-первых. Дик по пальцам высчитывал свои неудачи. Тетушка перестала мне высылать пособие из провинции и в дружеском письме уведомила меня, что она сделала другое завещание и мне не оставит ни гроша. Это во-вторых. В-третьих - нет денет. В-четвертых - ничего не дают в кредит. В пятых - Фред вдруг остепенился и отказывается помогать приятелю. В-шестых - с квартиры гонять. Спрашивается, может ли человек действовать свободно, находясь под таким давлением? Никто не желает себе зла. Судьба бьет, судьба должна и миловать. Я очень рад, что все это случилось помимо моей воли, пусть моя судьба и расхлебывает эту кашу, а я и в ус не дую. Вот вам мое последнее слово. Посмотрим, кому из нас скорее надоест эта борьба! и сделав в знак прощания многозначительный кивок по направлению к потолку, Дик стряхнул с себя скуку, навеянную собственными глубокомысленными размышлениями, не совсем чуждыми, - скажем мы между скобками - некоторых систем нравственной философии, и сразу превратился в веселаго писца, свободного от всякой ответственности. Он стал с любопытством рассматривать комнату во всех её подробностях: заглянул в картонку от парика, в книжки, в банку с чернилами; раскрыл все бумаги и сделал им беглый обзор, выцарапал на столе перочинным ножичком несколько девизов и вписал свое имя на внутренней стороне ящика с каменным углем. Отпраздновав таким образом свое вступление на службу, он отворил окно, высунулся на улицу, остановил мальчика, проходившего с пивом, велел ему подать штоф и, осушив его до дна, тотчас же и расплатился, смекнув, что следует, не теряя времени, заложить фундамент для будущего кредита. В конторе перебывало несколько посыльных от адвокатов такого же пошиба, как Брасс. Дик принял их так важно и с таким знанием дела, что ему позавидовал бы лиобой клоун в цирке. Отпустив их, он сел на свое место и, весело посвистывая, принялся рисовать каррикатуры на мисс Брасс.

В это время к дому подъехал экипаж, и у подъезда раздался звонок. Звонили не в контору, а в верхний этаж; поэтому Дик не обратил на это никакого внимания, хотя был почти уверен, что, кроме него, некому откликнуться.

Однако, он ошибался. После второго звонка приезжий видимо терял терпение - дверь отворилась, и кто-то стал тяжело подниматься по лестнице. Дик подумал, уж не явилась ли другая мисс Брасс, близнец Дракона, как кто-то легонько постучался в дверь.

- Войдите без церемоний. У меня дела по горло, не знаю, как и справиться с ним, если подойдут еще клиенты. Войдите, говорил Дик.

- Будьте так добры, покажите барину квартиру, послышался тоненький голосокь откуда-то снизу, чуть не у самого порога.

Повернув голову по направлению к двери, Дик увидел маленькую девочку в истоптанных туфлях, в грязном толстом фартуке с нагрудником, очень напоминавшем футляр от скрипки, из которого торчала голова и ноги.

- Кто вы такая? спросил Дик.

Вместо ответа девочка повторила свою просьбу: будьте так добры, покажите барину квартиру.

Девочка выглядывала совсем старухой: должно быть, она с самой колыбели была за работой. Дик с удивлением осматривал ее, а она, очевидно, трусила перед незнакомым господином.

- Да я не имею никакого отношения к квартире. Скажите, чтобы пришли в другой раз, отговаривался Дик.

- Нет, прошу вас, будьте так добры, выйдите и покажите квартиру, повторяла девочка.- Она ходит по 18 шиллингов в неделю, белье и посуда наши. За чистку платья и сапог плата отдельная. За топку камина зимою платят по 8 пенсов в день.

- Отчего вы сами не покажете? Вы знаете и цену, и все?..

- Мисс Сэлли не позволяет. Она говорит: как увидят сразу, что я такая маленькая, подумают, что прислуга никуда не годится.

- Да ведь все равно, не сначала, так потом увидят, какая вы маленькая.

- Ах, нет, не все равно. Во-первых, жилец должен заплатить за две недели вперед, а как устроится на новом месте, не захочет сейчас же съехать с квартиры, возразила девочка, лукаво взглянув на собеседника.

- Какая странная крошка, пробормотал Дик, вставая из-за стола. - Неужели вы здесь служите в кухарках? спросил он.

- Я и кухарка, и горничная: исполняю все работы в доме.

- Самая грязная работа, кажется, лежит на Брассе, на Драконе, да на мне, грешном подумал Дик.

Он был в таком скептическом настроении духа, что, пожалуй, снова углубился-бы в размышления, если бы девочка не пристала к нему, как смола, и если бы какой-то необыкновенный, периодически раздававшийся, сильный стук на лестнице не напомнил ему, что надо-же, наконец, удовлетворить приезжаго. Он засунул по перу за каждое ухо, третье взял в зубы, чтобы придать себе больше важности и деловитости, и поспешил выйти в сени. Каково же было его удивление, когда он увидел, что какой-то незнакомый господин тащить с помощью извозчика здоровенный сундук вверх по лестнице. Сундук был тяжелый и чуть не вдвое шире самой лестницы; чтобы с ним справиться, потребовалось не мало усилий: застрянет на повороте, и не знаешь, как его вытиснуть оттуда. Они давили друг друга по ногам, толкали, тянули сундук и наконец-таки дотянули до верху. Дик все время следовал за ними по пятам, так как опередить их на лестнице не было никакой возможности, приговаривая, что это ни на что не похоже брать приступом чужой дом.

Незнакомец не отвечал ни слова на брюзжание Дика. Когда наконец сундук втащили в спальню, он сел на него и вытер платком лысую свою голову и лицо. Ему было жарко, да и не мудрено: не говоря о том, что он устал, возившись с сундуком, он был одеть по-зимнему, хотя термометр весь ден показывал 81° в тени (по Фаренгейту)..

- Вы, вероятно, желаете взглянуть на квартиру? спросил Дик, вынимая перо изо рта.- Смело могу рекомендовать: комнаты прелестные. Из окон открывается вид на... на... ту сторону улицы. Отсюда недалеко до... до... угла. По соседству продают отличное пиво, и вообще квартира представляеть бездну удобств.

- Какая за нее плата? спросил незнакомец.

- 1 ф. стерлингов в неделю, отвечал Дик, надбавляя цену.

- Я ее оставлю за собой.

- За чистку платья и сапог плата отдельная, топливо зимой стоит...

- Хорошо, хорошо, согласен, перебил тот.

- Деньги за две недели вперед, заикнулся было Дик.

- За две недели? сердито закричал наниматель, с головы до ног оглядывая Дика. - Я беру квартиру на два года. Слышите? Вот вам 10 фунтов вперед, и делу конец.

- Видите ли, сударь, начал Дик.- Это не меня зовут Брассом.

- Да я этого и не говорил. И меня не зовут Брассом. Так что-ж из этого следует?

- A ведь Брасс-то хозяин дома.

- Ну, что-ж! Очень рад. Самая подходящая фамилия для адвоката. Извозчик, ты мне больше не нужен. И вы, сударь, тоже можете уходить.

Это безцеремонное обращение незнакомца так поразило м-ра Сунвеллера, что он в продолжение нескольких минут глазел на него, точь-в-точь, как он глазел перед тем на мисс Сэлли. Но тот не обратил на это никакого внимания и преспокойно разматывал длиннейший шарф, которым была повязана его шея, снял сапоги, платье и остальные принаддежности туалета, тщательно свернул все эти вещи и положил на сундук. Затем запер ставни, спустил занавески, завел часы - он это делал с чувством, с толком, с расстановкой, - и наконец лег в постель.

- Возьмите-ж деньги и распорядитесь, чтобы сюда никто не входил, пока я не позвоню, сказал он на прощанье, высовывая голову из-за занавески.

- Ну, уж и домик! Тут не без чертовщины, рассуждал Дик, возвращаясь в контору с банковым билетом в руках. - судебными делами заправляют не хуже любого юриста - Драконы в юбках; кухней заведують какия-то карлицы, ростом в 3 фута, таинственно появляющиеся из-под земли; квартирой, среди бела дня, силой овладевают незнакомые люди. Нет, это не спроста. A что, если он, в самом деле, проспит два года кряду! ведь бывают же такие случаи! Брасс, чего доброго, взъестся на меня. A мне какое дело? Я тут непричем.

XXXV.

Возвратившись домой, Брасс с видимым удовольствием выслушал доклад Дика о вторжении незнакомого господина в его дом и еще больше просиял, когда тот вручил ему билет в 10 ф. стерл., оказавшийся, по тщательном осмотре, настоящим билетом английского банка. Словом сказать, он был в таком хорошем расположении духа, что от полноты душевной пригласил Дика распить с ним бокал пунша "как нибудь на-днях", - это "как нибудь на-днях" не дает точного определения времени и легко может быть отложено до бесконечности, и вообще восхвалял его таланты, которые он так блестяще выказал в первый же день службы.

Для того, чтобы язык ходил легко, свободно, точно подмазанный, - что необходимо каждому адвокату, - следует, по мнению Брасса, поддерживать его гибкость постоянной практикой, а для этого нет ничего лучше - благо такая практика не стоит ни гроша - как говорить всем и каждому комплименты. Брасс не пропускал случая упражняться в подобном красноречии, и это вошло у него в такую привычку, что уста его были, можно сказать, медоточивые, что не совсем согласовалось с его хмурым, вечно недовольным лицом; с ним не так-то легко было справиться. Может быть природа, по благости своей, и тут хотела поставить веху для предупреждения всех предпринимающих путешествие по волнам закона, что их, мол, на пути ожидают подводные скалы и мели, чтоб они не доверяли тихой, зеркальной поверхности вод и искали пристани в более надежной гавани.

На мисс Брасс приключение с навязчивым жильцом произвело обратное действие: она привыкла в судебных делах изощрять свой ум на всяких прижимках и крючках и с жадностью бросалась на мелкую прибыль и захваты, поэтому она нашла, что Дик продешевил: ему вовсе не следовало так скоро сдаваться на условия незнакомца: как только он заметил, что квартира понравилась, он должен был удвоить, утроить цену. Но ни похвалы братца, ни выговоры сестрицы не имели ни малейшего воздействия на молодого человека. Свалив раз навсегда все свои поступки, - как в прошлом, так и имеющие быть в будущем, - на злосчастную судьбу, Дик совершенно успокоился и с истинно-философским равнодушием относился ко всему, что говорилось в похвалу ему или в осуждение.

- Здравствуйте, м-р Ричард, приветствовал его Брасс на следующий день.- Вчера вечером сестра купила для вас подержаный стул, она так дешево умеет покупать вещи, я вам скажу, что просто удивление! Посмотрите, какой прекрасный стул!

- С виду довольно старый, заметил Дик.

- A попробуйте-ка сесть на него, не захотите встать. Он месяца два стоял на улице, знаете там, в Вайтчепсе, как раз против больницы, поэтому немножко запылился и почернел от солнца, но стул, могу вас уверит, отличный.

- Гм! Надеюсь, он не заражен лихорадными или какими другими миазмами, промолвил недовольным тоном Дик, садясь между Брассом и целомудревной Сэлли.- Одна-то ножка длиннее других, прибавил он.

- A мы, сударь, подложим бренно, успокаивал его хозяин.- Мы подложим бревно. Ха, ха, ха, что значит иметь хорошую хозяйку в доме; она обо всем вовремя позаботится, и бревном запаслась на рынке. Мисс Брасс, м-р Ричард...

- Да замолчишь ли ты, наконец? перебила его ceстра, вскидывая на него глазами.- При такой болтовне невозможно работать.

- Какой у тебя непостоянный характер, дружище, то ты сама любишь поболтать, то сердишься, когда другие болтают, право не знаешь, как тебе угодить, возразил адвокат.

- Теперь я занята и прошу мне не мешать, да и его, она кончиком пера указала на Дика, - не отрывай от работы; он и без того не особенно прыток.

У Брасса очень чесался язычок, но он заблагоразсудил вовремя остановиться и только ворчал себе что-то под нос, уномянул о "раздражении", о "бродяге", не относя этих слов ни к кому лично, а так себе, будто размышляя о чем-то отвлеченном. Наступило молчание, такое скучное и продолжительное, что Дик, постоянно нуждавшийся в возбудительных средствах для поддержания бодрости, несколько раз засыпал над работой и, сонный, вместо букв выделывал каракули на бумаге.

Мисс Сэлли первая нарушила тишину: она вытащила из кармана жестяную коробку, довольно энергично потянула щепотку табаку и многозначительно промолвила, что Дик "наделал дела".

- Что я такое наделал? спросил Дик.

- Да как же! Жилец до сих пор не просыпался: никто его не видел и не слышал со вчерашнего дня, а он чуть не в полдень завалился спать.

- Я думаю, ма'ам, что он может спать сколько его душе угодно, на все 10 ф., которые он заплатил вперед.

- Чего доброго, он и совсем не проснется, заметила мисс Сэлли.

- Да, это что-то такое необыкновенное, непостижимое, промолвил Брасс, кладя перо в сторону. - Я об одном вас прошу, м-р Ричард, не забывайте, что вы получили эти 10 ф. в счет двухгодичной платы. Мало ли что может случиться? этот господин может повеситься в своей комнате, и вам придется давать показания. Так вы, пожалуйста, помните это. Не лучше ли вам сделать маленькую заметочку?

Дик достал огромный лист бумаги и принялся самым серьезным образом выделывать крохотные буквы на одном уголке.

- Знаете, осторожность никогда не лишняя, ораторствовал Брасс; люди так недоброжелательно относятся друг к другу, да, так недоброжелательно! Не говорил ли вам этот господин?.. впрочем, об этом после, кончайте вашу заметку.

Дик кончил и подал ее Брассу, шагавшему по комнате.

- Это ваша заметка? неужели? удивился он, рассматривая документ.- Отлично, отлично. Так скажите, пожалуйста, м-р Ричард, не говорил ли вам еще чего этот господин?

- Ничего не говорил.

- Да так ли, уверены ли вы в том, что он вам решительно ничего не говорил?

- Ни чорта не говорил.

- Подумайте хорошенько, м-р Ричард. На мне, как на заслуженном члене почтенной юридической корпорации, которую можно назвать первой не только в нашем отечестве, но и на всем земном шаре, даже во всей вселенной, если правда, что звезды, сверкающия по ночам над нашей головой, тоже населены людьми, на мне, говорю я, лежит обязанность задать вам вопрос первостепенной важности в этом щекотливом и серьезном деле. Поэтому прошу вас сказать мне откровенно, не говорил ли вам господин, принявший от вас вчера, в полдень, квартиру в верхнем этаже и приехавший с сундуком, заметьте, сударь: с сундуком, - не говорил он вам еще чего нибудь, кроме того, что вами записано на этом листе?

- Не корчи из себя дурака, язвила сестрица.

Дик посмотрел на нее, потом на братца, потом опять на нее и повторил прежнее: дескать, ничего не слыхал.

- Однако, чорт возьми, как вы недогадливы, м-р Ричард! крикнул Брасс, и лицо его расплылось в улыбку.- Ну, словом, ничего он вам не говорил о своем имуществе, о сундуке?

- Вот так-то будет лучше, и сестрица одобрительно кивнула головой.

- Не сообщал ли он вам, например, - тут Брасс заговорил самым сладким, в душу проникающим голосом, - имейте в виду, м-р Ричард, что я вовсе не утверждаю, будто он непременно вам это говорил, а только прошу вас возстановить в памяти вчерашнее происшествие, так не намекал ли он вам, например, что он только что приехал в Лондон, что не может, или не хочеть дать о себе никакого отзыва, хотя и знает, что хозяин дома имеет право требовать от него таковой, и что он желает, чтобы все находящееся при нем имущество, если бы с ним что случилось, было передано мне, в виде вознаграждения за хлопоты и беспокойства. Одним словом, м-р Ричард, вы его впустили в мой дом на вышеизложенных условиях, не правда ли? закончил Брасс медовым голосом.

- И не думал, отрезал Дик.

- Ну, теперь я вижу, что из вас не выйдет хорошего адвоката, сказал Брасс, окинув Дика надменным, недовольным взглядом.

- Хоть тысячу лет проживете на свете, добавила мисс Сэлли.

Затем почтенные братец и сестрица оба с остервенением понюхали табаку из жестяной табакерки, оба нахмурили брови и задумались.

Опять водворилось молчание. Для Дика время до обеда тянулось без конца. Как только пробило 3 часа, он исчез и возвратился в контору ровно в 5. С его появлением комната, точно по волшебству, наполнилась запахом водки, настоенной на лимонных корках.

- Можете себе представить, м-р Ричард, наш жилец и до сих пор не вставал! таким-то восклицанием встретил его Брасс.- Нет никакой возможности его разбудить. Не знаю, право, что с ним делать.

- Пускай его выспится на здоровье!

- Выспится! Да он и так спит целых 26 часов краду! Чего только мы не делали, чтоб его разбудить, и ящиками стучали над его головой, и звонили изо всей силы, и горничную несколько раз заставляли падать с лестницы, - ей ничего не сделается, она легкая, - нет, ничто не берет.

- Не приставить ли лестницу к окну? подстрекал Дик.

- Едва ли из этого что нибудь выйдет. Все-таки придется осаждать дверь, да и соседи всполошатся.

- A что, если взобраться на крышу через слуховое окно, а оттуда по дымовой трубе спуститься в его комнату?

- Да, это было бы отлично, если бы кто нибудь, знаете, из дружбы, из великодушие, так сказать, по доброте сердечной, взялся исполнить этот план. Я убежден, что это вовсе не так трудно, как кажется, говорил Брасс, пристально глядя на Дика.

Дик дал мысль, но не имел ни малейшего желания сам лезть на крышу, он думал, что обязанность эта, по праву, принадлежит мисс Брасс, и, конечно, сделал вид, что не понял намека. Делать было нечего. Брасс преддожил еще раз попробовать общими силами разбудить жильца, а если, мол, и это не поможет, тогда уж придется прибегнуть к чрезвычайным мерам. Дик вооружился стулом и линейкой, и они вместе отправились наверх, где, у самой двери пресловутой комнаты, сестрица давно уже изо всей мочи, но без всякого результата, трезвонила ручным колокольчиком.

- Посмотрите-ка на его сапоги, сказал Брасс.

- Такие же, должно быть, непоколебимые, как их хозяин, заметил Дик.

И действительно, здоровенные, жесткие сапоги, с широкими подошвами и грубыми носками, крепко стояли на полу, будто не сами по-себе, а на ногах хозяина: казалось, будто они силою удерживали позицию.

- Я ничего не вижу, кроме занавесок у кровати, сказал Брасс, глядя в замочную скважину.- A что, он из сильных, м-р Ричард?

- Ничего себе, силач порядочный.

- Знаете, не совсем-то будет приятно, если этакий здоровяк вдруг выскочит из своей комнаты. Защищайте лестницу, м-р Ричард. Конечно, я и сам мог бы помериться с ним, но ведь, знаете, правила гостеприимства священны и не дозволяют хозяину...

- Ау-ау! кричал он в щелочку, под акомпанимент заливавшагося дробью колокольчика.

Дик приставил стул к самой стенке за дверью, влез на него и, выпрямившись во весь рост, прижался в уголок для того, чтобы разъяренный жилец не заметил его, выбежав из комнаты, и принялся тузить линейкой в верхнюю часть двери. И тузил же он нещадно, восхищаясь своей находчивостью. Он считал свой уголок неприступной крепостью. За шумом и грохотом уже не было слышно колокольчика. Крошечная кухарочка, стоявшая внизу, наготове, при малейшей опасности, бежать куда глаза глядят, заткнула уши, боясь оглохнуть на всю жизнь.

Вдруг замок щелкнул и дверь с шумом растворилась. Кухарочка убежала в погреб и забилась за кучей угля. Мисс Сэлли спряталась у себя в спальне, а братец ея, вообще не отличавшийся храбростью, каким-то образом очутился в соседней улице; там он опомнился и, удостоверившись, что за ним никто не гонится с кочергой или дубиной, заложил руки в карманы и, как ни в чем ни бывало, стал, посвистывая, прохаживаться взад и вперед по тротуару.

Дик между тем прижался елико возможно к стенке и не без волнения смотрел с высоты своего величия на жильца, ругавшагося на чем свет стоит. Незнакомец, взбешенный, стоял у двери и, казалось, готов был пустить вслед бежавшим по лестнице свои огромные сапоги, которые держал в руках. Но, вероятно, он оттсазался от своего первоначального намерения, постоял, постоял и повернул назад, ворча про себя какия-то проклятия. В эту самую минуту глаза его неожиданно встретились с глазами Дика.

- Это вы здесь подняли такой страшный шум? спросил он.

- Я только помогал, сударь, отвечал Дик, не отводя от него глаз и помахивая линейкой: дескать, попробуй только подойти, сам не рад будешь.

- Да как же вы смеете так беспокоит людей, спрашиваю я вас, а?

- Неужели господин жилец находить приличным для джентльмена спать беспробудно в продолжение 26 часов кряду, нисколько не заботясь о спокойствии почтенной семьи, впустившей его в свой дом? заметил на это Дик.

- A мое спокойствие в счет не ставится?

- A их, сударь, спокойствие ничего не стоит? перебил его Дик. - прошу вас, сударь, не принимать это за угрозу. Боже сохрани, у нас угрозы воспрещаются законом и подлежат каре; я не угрожаю, а только предупреждаю вас: случись с вами еще когда нибудь подобный грех, не будьте в претензии, если вас заживо похоронят на каком нибудь перекрестке. Вы не можете себе представить, сударь, как вы нас напугали! мы просто с ума сходили, воображали, что вы умерли. Одним словом, сударь, и Дик полегоньку сполз на пол, - одним словом, мы не можем допустить, чтобы одинокий человек, и в качестве такового взявший квартиру, спал за двоих.

- Что такое?

- Право, сударь, я не шучу, продолжал Дик, впадая в свой обычный шутовской тон;- сами посудите, нельзя же спать за двоих на одной кровати, или же вы должны будете платить как за комнату с двумя кроватями.

Казалось бы эта галиматья должна была еще пуще рассердить жильца, а она, напротив, вызвала улыбку на его лице: он глядел на Дика веселыми глазами. Его смуглое загорелое лицо казалось еще смуглее от белаго ночного колпака, сдвинувшагося на бок на его лысой голове, что придавало ему какой-то особенный, безшабашный вид, чрезвычайно понравившийся Дику. Очевидно, жилец был вспыльчивого характера; Дик был очень рад, что он обратил гнев на милость, и в знак примирения, с своей стороны, улыбнулся и выразил надежду, что теперь уж он, жилец, окончательно встанет с постели, и что впредь с ним ничего подобного не случится.

- Войдите сюда, бесстыжая голова, сказал жилец, возвращаясь в свою комнату.

Дик последовал за ним. Стул-то он оставил за дверью, а линейку на всякий случай взял с собой, и похвалил себя за предусмотрительность: не успели они войти, как незнакомец запер дверь на ключ, да еще двойным замком.

- Выпьете? спросил он.

Дик отвечал, что только недавно "утолил мучившую его жажду", но не прочь еще маленько пропустить, если бы было что под рукой.

Не говоря ни слова, жилец вынул из сундука какую-то великолепную штуку, в виде храма, блестящую как серебро, и бережно поставил ее на стол.

Дик внимательно следил за всем, что тот делал. В одно отделение храма он опустил яйцо, в другое - насыпал немного кофе, в третье - положил кусок мяса, сохранявшееся в чистой жестяной коробочке, в четвертое - налил воды. Затем фосфорной спичкой зажег спиртовую лампочку, находившуюся под фундаментом храма, закрыл все отделения крышечками, через минуту снова открыл их, и весь завтрак, точно по мановению волшебного жезла, оказался совершенно готов: яйцо и кофе сварены, бифштекс зажарен.

- Вот вам горячая вода, говорил незнакомец, точно перед ним и в самом деле горела плита, - а вот ром самого высокого качества и сахар; смешайте все это в моем дорожном стакане, только живее, мне некогда.

Дик занялся приготовлением грога и в то же время с любопытством смотрел то на печку, приготовляющую всякую всячину, то на сундук, в котором, повидимому, заключалась всякая всячина. A жилец, давно привыкший к этим чудесам, преспокойно завтракал и не обращал внимания на своего гостя.

- Хозяин дома адвокат? спросил он лаконически. Дик был так занят своим великолепным грогом, что только кивнул в ответ головой.

- A хозяйка что такое?

- Дракон.

Должно быть жилец встречал подобное зверье во время своих путешествий, а, может быть, и просто потому, что он был старый холостяк, он нисколько не удивился этой характеристике и только спросил: - "жена или сестра?" - а когда Дик ответил "сестра", - тем лучше, говорит, - значить он может живо отделаться от нея, когда захочет.

- Слушайте, молодой человек, сказал он после короткого молчания.- Чтоб мне не мешали жить, как я хочу: ложиться спать, вставать, уходить из дому и возвращаться, когда мне вздумается! чтоб мне не надоедали расспросами, не подсматривали за мной. Нет ничего хуже в этом отношении, как когда в доме много прислуги. Ну, да здесь, кажется, бояться нечего; тут всего-навсего одна кухарка.

- И, вдобавок, крошечная, заметил Дик.

- И, вдобавок, крошечная, повторил жилец.- Стало быть, квартира для меня подходящая, как вы думаете?

- Мне кажется, что подходящая, подтвердил Дик.

- Хозяева, конечно, акулы?

Дик кивнул головой и осушил стакан.

- Так вы передайте им от меня, сказал тот вставая, - что если они будут мне надоедать, им скоро придется распроститься с хорошим жильцом. Как только они вздумают совать свой нос, куда не следует, я сейчас же съеду с квартиры. Пусть заранее знают, с кем имеют дело и на что могут рассчитывать. Так-то будет лучше. Прощайте.

- Извините, сударь, я вас задержу еще минуточку, промолвил Дик, останавливаясь у двери - жилец приотворил ее, выпроваживая гостя.

- "Когда твой обожатель поведал тебе лишь свое имя", цитировал он какие-то стихи.

- Что вы там говорите?

"- "Лишь свое имя", повторил Дик;- поведал тебе лишь свое имя" на всякий случай; могут быть письма, посылки.

- Я никогда не получаю ни того, ни другого.

- Или кто нибудь придет в гости?

- Ко мне никто никогда не приходит.

- Ну, так я умываю руки. Не пеняйте на меня, если через это выйдет какое нибудь недоразумение.

Дик все еще медлил уходить.

- Не осуждайте певца...

- Я никого не осуждаю, перебил его жилец таким сердитым тоном, что Дик мигом очутился на лестнице и тот замкнул за ним дверь.

Братец и сестрица все время торчали за дверью. Не вылети Дик, как бомба, из комнаты, их бы не оторвать от замочной скважины. Они ровно ничего не слышали, потому что беспрестанно спорили, кому смотреть в дырочку, и из-за первенства немилосердно толкали и щипали друг друга. Можно-ж себе представить, с каким любопытством они полетели в контору слушать донесение Дика.

Дик передал им поручение жильца с замечательной точностью, но затем увлекся, и его рассказ о волшебном сундуке принял поэтический и даже, можно сказать, фантастический характер, не вполне соответствовавший истине. Так, между прочим, он неоднократно уверял и готов был клятвой подтвердить свои уверения, что в этом сувдуке хранится всевозможная провизия и разнообразнейшие вина, и что он, с помощью какого-то часового механизма, сам собой изготовляет всякое кушанье, требуемое в данную минуту. На его, мол, глазах кусок филейной части, в 6 фунтов весом, изжарился на этой машинке в 2 1/2 минуты и жаркое вышло отличное - он его пробовал. По его словам, стоило жильцу мигнуть глазом, и вода начинала кипеть и пузыриться. На основании всего виденного, он пришел к заключению, что этот господин или колдун, или замечательный химик, а, может быт, и то, и другое вместе, и что пребывание его в доме Брасса прославит имя хозяина и прибавит особенно интересную страничку к истории Бевис-Маркса. Об одном только Дик не счел нужным обмолвиться ни одним словом: о скромном угощении ромом, который оказался до того превосходным, что вызвал в организме Дика некую лихорадку, потребовавшую новых приемов этого целебного напитка, готового к услугам каждого в соседнем кабаке, где Дик и провел весь остальной вечер.

XXXVI.

Прошло несколько недель со времени водворения нового жильца в доме Брасса, а тот по-прежнему не хотел иметь никаких сношений с братцом или сестрицей и передавал им все, что было нужно, через Дика. Жилец оказался на диво: аккуратно вносил вперед плату за квартиру, никого не беспокоил, не шумел, рано ложился спать. Как было им не дорожить! Хозяева вообразили, что Дик имеет большое влияние на таинственного незнакомца, к которому никто, кроме него, не смел близко подойти, и Дик вырос в их глазах и незаметно приобрел значение в семье.

Сказать по правде, жилец не очень-то. охотно допускал к себе и Дика, и его держал в почтительном расстоянии, ограничиваясь при свидании с ним несколькими неизбежными фразами. A Дик, после каждого подобного визита, старался уверить Брасса и его сестрицу, что жилец ему друг и приятель, и не раз цитировал его фразы, будто бы обращенные к нему, Дику, в роде следующих: "знаю, брат, что на тебя можно положиться", или "не скрою, Сунвеллер, что я тебя очень, очень уважаю, считаю тебя своим другом и уверен, что ты никогда мне не изменишь", и тому подобное, и те слепо верили его розсказням.

Было еще одно обстоятельство, совсем особого рода, вследствие которого положение Дика в доме адвоката с каждым днем становилось приятнее и приятнее. Дело в том, что он очень пришелся по вкусу мисс Сэлли. Да не подумает, однако, читатель, что я собираюсь рассказать ему ради потехи - я знаю, что он любит посмеяться над слабостью женского сердца - историю любви, яко бы внезапно блеснувшей на горизонте мисс Сэлли. Если эта милейшая девица и была создана для того, чтобы вселять любовь, то отнюдь не для того, чтобы испытывать на себе её чары. Уцепившись с юных лет за подол Фемиды, она уже больше не выпускала его из рук и таким образом росла и развивалась под покровительством этой богини. В ней чуть не с пеленок проявлялось стремление к судебной деятельности: она с большим талантом копировала в играх знакомого ей пристава, подражала его походке и манерам, и так характерно трепала по плечу своих товарищей и уводила их в долговое отделение, или описывала за долги имущество своих кукол, делая инвентарь столам и стульям, что присутствующие приходили в умиление. Эти невинные забавы служили утехой её старику-отцу, прозванному приятелями за необыкновенную прозорливость "старой лисицей". На склоне лет старик скорбел лишь о том, что дочь его не может получить места стряпчаго, так соответствовавшего её природным наклонностям. Заботясь о её будущем, он, перед смертию, торжественно поручил ее своему сыну, Самсону, рекомендуя ее как неоцененного помощника, и с тех пор мисс Сэлли была главной опорой и союзницей брата во всех его делах.

С детства отдавшись одному специальному занятию она, конечно, не могла узнать всесторонне жизнь, знакомясь с людьми лишь в их столкновениях с законами, и не могла интересоваться искусствами и изящными работами, в которых вообще так отличаются женщины. Ея таланты были чисто мужские и не выходили из пределов изворотливости и уменья вести судебные дела. Закон, так сказать, ограждал её неведение. И если таким образом в высоких умственных и нравственных качествах мисс Сэлли замечался какой нибудь пробел, вся ответственность должна падать на вскормивший и взростивший ее закон, точно так же, как она падает на родителей и воспитателей, благодаря плохому присмотру которых у детей развиваются некоторые физические недостатки: искривление ног и т. п.

При таких-то условиях судьбе угодно было столкнуть мисс Сэлли с Диком Сунвеллер. На нее пахнуло какой-то свежестью, чем-то новым, дотоле неизведанным. Своей неизменной веселостью, своими забавными выходками Дик оживлял мрачную контору. В отсутствие Брасса он все время выкидывал фокусы: заклинал чернильницы и коробки с облатками, балансировал стул на собственном подбородке или перочинный ножичек на носу, подбрасывал и на-лету ловил одной рукой три апельсина сразу, и так далее, стараясь разогнать скуку в своем невольном заключении, и это так забавляло мисс Сэлли, его светские таланты производили на нее такое чарующее впечатление, что она сама часто просила его отдохнуть от занятий и не стесняться её присутствием. И надо отдать ему справедливость, Дик широко пользовался её снисходительностью. Между ними завязалась дружба, и он мало-по-малу привык смотреть на нее, как на собрата, на мужчину, не скрывал от нея, когда ходил в соседнюю лавочку или в Нью-Маркет за жареным картофелем, фруктами, инбирным пивом и даже просто-напросто за водкой, которую мисс Брасс без всякой церемонии тянула вместе с ним.

Не раз он заставлял ее переписывать вместо себя бумаги и в благодарность за это дружески шлепал ее по спине и награждал ласкательными прозвищами, въроде: славный песь, чорт возьми, эдакой молодчинища, и т. д., и мисс Сэлли принимала эти любезности, как должное.

И так, Дику жилось довольно сносно в семье Брасса. Его только одно беспокоило: что маленькая кухарочка пропадала где-то в преисподней и никогда не показывалась на свет Божий; разве только когда жилец, бывало, позвонит сверху, она вдруг откуда-то появится и, исполнив приказание, тотчас же опять исчезнет. Она никогда не являлась в контору, не выходила за ворота поглазеть на народ, подышать воздухом. Лицо у неё было всегда неумытое, передник грязный; повидимому, она не знала ни радости, ни покоя. Никто ее не навещал, никто не вспоминал, не заботился о ней. Только раз как-то в разговоре Брасс заметил, что она, должно быть, незаконная "дитя любви", как он выразился, что отнюдь не означает "любимое дитя". Вот все, что Дик мог узнать о ней.

У Дракона о ней хоть и не спрашивай, рассуждал про себя Дик, сидя против мисс Сэлли и рассматривая ее во всех подробностях.

- Узнать ничего не узнаю, а, пожалуй, как только заикнусь о ней, так нашей дружбе и капут. Желал бы я знать, в самом деле, что это за птица передо мной: действительно ли она Дракон или, может быть, русалка? Она-таки смахивает на чешуйчатых, но ведь русалки любят смотреться в зеркало и расчесывать волосы, а за ней, кажись, ни того, ни другого греха не водится. Нет, должно быть, Дракон.

- Куда вы уходите, дружище? громко спросил он, когда мисс Сэлли встала с места, обтерев, по обыкновению, перо о свое зеленое платье.

- Иду обедать, отвечал Дракон.

- Обедать! Вот еще интересный вопрос! Желал бы я знать, обедает ли хоть когда нибудь маленькая служаночка? подумал Дик.

- Сегодня Семми не обедает дома. Подождите, пока я вернусь, я недолго вас задержу, сказала мисс Сэлли.

Дик кивнул головой в знак согласия и, проводив мисс Брасс глазами до самой двери, стал прислушиваться, что делается в задней комнате, где братец с сестрицей всегда обедали.

- Будь у меня деньги, я бы, кажется, все отдал, чтобы только узнать, как они обращаются с этой девочкой и где они ее держат, говорил Дик, прохаживаясь взад и вперед по комнате, заложив руки в карманы.- Должно быть моя мать была очень любопытная женщина, и я наверно где нибудь прописан в виде вопросительного знака. Я заглушаю свои чувства, но ты возбудила во мне этот страх, моя... начал было он, но сразу остановился в своем поэтическом полете.- Нет, ей-Богу, мне очень интересно знать, как они с ней обходятся, повторил он, возвращаясь к прозе действительности и задумчиво опускаясь в кресло.

Несколько минут спустя, он потихоньку отворил дверь в сени, намереваясь слетать на ту сторону улицы, чтобы утолить жажду стаканом портера. Как раз в это время мисс Брасс спускалась в кухню. Он только успел узреть кончик её наколки, исчезавшей задверью, внизу.

- Илй теперь, или никогда! воскликнул Дик.- Ей-Богу же она идет кормить кухарочку.

Заглянув вниз через перила и удостоверившись, что темная наколка окончательно исчезла за дверью, он осторожно, крадучись, тоже спустился по лестнице и незаметно вслед за мисс Сэлли вошел в кухню. Кухня была отвратительная. Потолок чуть не падал на голову, со стен текло; все оне были в трещинах, пузырях. В углу стояла ветхая бочка, из которой на пол сочилась вода. Полуживая от истощения кошка жадно лакала эту воду. Громадная печка была так приноровлена её настоящим хозяином, чтобы в ней можно было поддерживать лишь микроскопический огонь. Все было под замком: и уголь, и свечи, и соль, и говядина. На всех дверках, на всех ящиках болтались висячие замки. Тут нечем было бы поживиться и таракану. Мисс Сэлли принесла в кухню блюдо с холодной бараньей ножкой. Увидев хозяйку, кухарка смиренно опустила голову.

- Ты здесь? спросила та.

- Здесь, ма'ам, отвечала девочка слабым голосом.

- Отойди подальше от стола; ничего нельзя поставить, чтобы ты сейчас же не начала ковырять.

Девочка забилась в угол, а мисс Брасс вынула ключ из кармана, отворила шкаф и достала оттуда какое-то месиво из картофеля, холодное и твердое, как камень. Она поставила его на стол и, приказав девочке сесть, взяла большой кухонный нож и принялась яко бы точить его о вилку.

- Видишь это? спросила она, отрезав кусочек баранины, приблизительно около двух квадратных дюймов величиной, и зацепив его кончиком вилки.

Изголодавшаеся девочка так жадно глядела на лакомый кусочек, что изучила его насквозь.

- Вижу, отвечала она.

- Так не смей же рассказывать людям, что тебе не дают мяса. На, ешь!

Деврчка в один миг проглотила кусочек.

- Хочешь еще? спросила хозяйка.

Девочка тихонько ответила:

- Нет, не хочу.

Видимое дело, эта комедия повторялась изо дня в день.

- Тебе дали мяса, ты съела сколько хотела, тебя спрашивают, хочешь ли еще, ты отвечаешь "нет", резюмировала мисс Селли всю эту сцену.- Не смей же потом говорить, что тебя кормят впроголодь.

С этими словами она спрятала жаркое в шкаф заперла его и, подойдя к девочке, доедавшей картофель, стала смотреть на нее в упор.

Очевидно, в этом нежном женском сердце кипела особенная ненависть к маленькой служанке, потому что она вдруг, ни с сего, ни с того, начала бить ее клинком ножа по руке, по голове, по затылку, словно у неё руки чесались, когда она была близко около нея. Мало того, она было попятилась к двери, но, к вящшему удивлению Сунвеллера, не выдержала, бросилась опять на девочку и жестоко исколотила ее кулаками.

Та потихоньку заплакала, - она боялась возвысить голос - а мисс Сэлли понюхала табачку и, как ни в чем ни бывало, поднялась наверх в контору, куда Дик успел добраться раньше ея.

XXXVII.

Жилец Брасса был большой оригинал. Каждый день у него являлись новые причуды, но особенно поражала всех его необыкновенная страсть к марионеткам. Лишь только, бывало, заслышит он вдали пронзительный голос Полишинеля, как тотчас же вскакивает с места и даже с постели - эти звуки обладали волшебной силой будить его от крепкого сна - наскоро одевается, бежит из дому и возвращается назад в сопровождении уличной толпы, совсех сторон обступившей театр марионеток. Тотчас же перед домом Брасса устраивается сцена. Жилец примащивается у своего окна наверху и начинается представление с обычным акомпаниментом дудки, барабана и всевозможного крика и гама, приводящих в отчаяние соседей, занятых делом. Если бы по крайней мере, по окончании спектакля, и публика, и исполнители убирались восвояси, как это всегда бывает в подобных случаях, так нет же: чорт не успел еще издохнугь, как следует, а уже жилец зовет артистов к себе наверх, угощает их ромом из своего погребца и долго о чем-то беседует с ними, но о чем именно, никому неизвестно. Дело, однако, не в том. Пока разговоры ведутся наверху, толпа про должает тесниться около дома. Ребятишки бьют кулаками по барабану и своими тоненькими голосками выкрикивают остроты Полишинеля; окно конторы мало-по-малу тускнеет от прижавшихся к нему любопытных носов, а в замочной скважине парадной двери так и сверкают любопытные глазки. Стоить только жильцу или кому нибудь из его гостей показать у окна хоть кончик носа, как на улице подымается невообразимый шум. Недовольная публика кричит, галдит, ругается до тех пор, пока жилец не выпустит из своей квартиры хозяев марионеток. Наконец толпа удаляется вместе с ними. Словом, Бевис-Маркс из тихаго уголка преобразился в шумливое место сборища.

Больше всех возмущался Брасс. Но он, конечно, не допускал и мысли, чтобы можно было из-за этого отказать от квартиры такому выгодному жильцу. Приходилось, следовательно, мириться с его причудами и, спрятав свое неудовольствие в карман, утешаться тем, что в тот же карман ежемесячно опускается изрядная сумма денег от этого жильца. За то Брасс чем только мог возмещал свою злобу на толпе, невидимкой лил людям на голову грязную воду; швырял в них с крыши комками извести и обломками кирпича, и даже подкупал извозчиков, чтобы те, вылетев неожиданно из-за угла, стремглав бросались на толпу. Пожалуй, иной легкомысленный читатель удивится, почему Брасс - адвокат и следовательно законник - не прибегнул сам к защите закона в настоящем случае. Но пусть он вспомнит, что уж так изстари заведено у людей: доктор никогда не прописывает самому себе лекарства, проповедник редко применяет в жизни проповедуемые им принципы, а законник боится тягаться с законом, зная по опыту, что это нож обоюдоострый, к тому же дорого стоющий, что он знатно бреет, нечего сказать, но часто не ту голову, которую следует.

- Слава тебе, Господи, вот уже два дня прошло без марионеток, должно быть он уж все их пересмотрел, говорил нак-то Брасс.

- Почему это слава Богу, чем оне тебе мешают? вступилась сестрица.

- Вот так молодец! чучело гороховое! воскликнул брат, бросая с отчаянием перо на стол.

- Ну да, говори, чем оне тебе мешают?

- Чем мешают? по-твоему ничего, что толпа вечно трется перед твоим носом и своим криком мешаеть заниматься делом, - иной раз даже зубы заскрипят от злости. Это ничего, что они запружают улицу, заслоняют вам свет, орут, словно у них глотки из... из...

- Из меди, подсказал Дик.

- Дда, из меди, и Брасс бросил на Дика испытующий взгляд, дескать, уж не смеется ли он надо мной, не нарочно ли подсказал это слово? - по-твоему все это пустяки?

Тут он внезапно остановился и стал п к знакомым звукам.- Опять идут! пробормотал он слабым голосом, возведя очи к потолку и уныло опустив голову на руки. В ту же минуту наверху распахнулось окно.

- Опять, повторил он.- Ей-Богу, еслиб здесь сейчас проезжал брик, запряженный четырьмя чистокровными рысаками, я дал бы кучеру 18 пенсов, что бы он только врезался в самую средину толпы, и никогда не пожалел бы об этих деньгах, горячился он.

Вдали послышалось взвизгивание. В верхнем этаже дверь с шумом растворилась, жилец сбежал с лестницы и пустился по тротуару, мимо окна конторы, как был, без шляпы и без пальто.

- Хоть бы узнать, кто его друзья, - может, они решились-бы отдать его, как сумасшедшего, под опеку и поручили бы мне это дело. Хоть несколько времени я отдохнул бы от жильцов, ворчал Брасс, набивая карман деловыми бумагами.

Он схватил шляпу, надвинул ее на самые глаза, чтобы не видеть постылаго зрелища, и бросился вон из комнаты.

Дик, напротив, был очень рад поглядеть на марионеток, ему было гораздо интереснее смотреть на что бы то ни было из окна, чем переписывать бумаги. Он и своего колегу убедил в том, что театр марионеток представляет необыкновенно любопытное зрелище и, как только они почуяли приближение Полишинеля, оба, как будто сговорившись, встали с своих мест и уселись у окна. С улицы окно уже было облеплено целой кучей мальчишек и девчонок, которые считають своею обязанностью являться всюду, где только предвидится уличное увеселение, и тащат с собою на руках питомцев, вверенных их попечению.

Так как стекла были довольно грязные, Дик, по праву дружбы и в силу установившейся привычки, стащил без всякой церемонии с мисс Сэлли головной убор, тщательно вытер этой тряпицей окно и затем возвратил ее по принадлежности, словно это было в порядке вещей. В то время, как очаровательная Сэлли прехладнокровно водворяла наколку на свое место, явился жилец с театром, а за ним по пятам следовала толпа. Сейчас же разбили сцену: один из актеров спрятался за занавеской, другой стал с боку у театра и начал оглядывать зрителей. Выражение лица его было чрезвычайно меланхолическое, что еще больше бросалось в глаза, когда он заиграл на дудке матросский танец: ртом и подбородком он поневоле должен был делать гримасы, глаза же уныло смотрели вперед. Очарованные зрители следили, притаив дыхание, за развитием драмы; но вот представление кончилось; они вздохнули свободнее и зашевелились. Жилец, как и всегда, стал звать актеров к себе наверх.

- Идите оба, кричал он из окна, заметив, что на его зов собирается идти только один из них - маленький, толстенький человечек, сидевший за занавеской - идите оба сюда, мне надо поговорить с вами.

- Иди же, Томми, уговаривал его товарищ.

- Разве ты не видишь, что барин держит в руках стакан и бутылку с водкой?

- Так бы ты и сказал с самого начала.- Меланхолик оживился. - Чего-ж ты медлишь, засуетился он.- Разве можно заставлять барина ожидать целый час! Какой ты, братец, неуч!

И с этими словами актер-меланхолик - это был никто иной, как наш старый знакомый, м-р Томас Кадлин, - опередил своего приятеля и товарища по ремеслу, м-ра Гарриса, по прозванию Шота, и взбежал наверх раньше его.

- Ну, друзья мои, вы отлично играли. Чем мне угостить вас? обратился хозяин к Кадлину.- Кстати, скажите вашему приятелю, чтоб он запер за собой дверь.

- Затвори дверь! говорят тебе! И сам бы, кажется, мог догадаться, не ожидая приказаний, сердито выговаривал Кадлин своему приятелю.

Шот затворил дверь, бормоча себе под нос:

- Приятель, мол, его в таком сегодня кислом настроении духа, что будь по близости молоко, оно непременно прокисло бы.

Жилец кивнул им головой, указывая на стулья. Те с минуту нерешительно переглядывались друг с другом, но наконец-таки сели на самом кончике, крепко придерживая шляпы под мышкой. Хозяин налил им по стакану водки и, подавая каждому, спросил:

- Отчего вы так оба загорели? Много путешествовали, что ли?

Шот кивнул утвердительно головой и улыбнулся. Кадлин тоже кивнул, но при этом и застонал маленько, как будто все еще чувствовал на своих плечах тяжелую ношу, которую ему приходилось тащить во время путешествий.

- Вероятно по ярмаркам, базарам, скачкам и т. п.? расспрашивал хозяин.

- Так точно, отвечал Шоть.- Мы обошли почти всю западную часть Англии.

- Мне доводилось разговаривать с содержателями театров марионеток, которые исходили север, восток и юг Англии, но ни один из них не был на западе, молвил хозяин несколько взволнованным голосом.

- A мы, сударь, уж непременно каждое лето отправляемся на запад. Зимой и весной мы обходим восточную часть Лондона, а летом - западную часть Англии. Не раз приходилось нам в дождь и слякот таскаться по большим дорогам, не заработав ни гроша.

- Выпейте еще по стаканчику!

- Очень вам благодарен, сударь, с удовольствием выпью, и Кадлин, оттолкнув рукою руку Шота, подставил свой стакан.- На мне, сударь, лежат все тягости как во время похода, так и на мести. В городе ли, за городом ли, в жару, в стужу, за все, про все отвечай Кадлин. Но он не смеет жаловаться на судьбу, нет, нет. Шот может плакаться, а Кадлин нет, ни под каким видом. A не то, сейчас закричат! "Долой Кадлина, на его, дескать, месте нельзя брюзжать".

- Слова нет, Кадлин очень полезен в нашем деле, заметил Шот, подмигивая на него, - но он не может за всем уследить. Знаете, иной раз нет-нет, да и заснет. Вспомни последния скачки, Томми.

- Когда ты перестанешь мне надоедать, огрызнулся тот. - должно быть я спал, когда в один только обед выручил 5 шиллингов 10 пенсов. Я был занят своим делом и не мог вертеться во все стороны, как павлин. Если я не уследил за стариком и девочкой, не уследил и ты; стало быть, нечего сваливать всю вину на меня одного.

- Ну, брат, довольно об этом. Барину, я думаю, не очень-то интересно слушать всякий вздор.

- Так ты бы и не начинал, сердился Кадлин.- Прошу вас, сударь, извинить моего товарища. Он большой болтун; когда он говорит, он ни о чем не думает, только бы ему молот языком.

В начале этого спора жилец сидел покойно, поглядывая то на одного, то на.другого. Казалось, он выжидал случая, чтобы продолжать начатые расспросы. Но когда Шот стал обвинять Кадлина в излишней сонливости, он с большим вниманием стал прислушиваться к их разговору и, наконец, весь превратился в слух.

- Стойте, стойте, вдруг прервал он их.- Наконец-то я вас нашел! Вас-то мне и надо. Говорите скорей, где находится в настоящее время старик с внучкой, о которых вы только что упоминали?

- Позвольте, сударь, начал было Шот, в нерешительности поглядывая на товарища.

- Я вас спрашиваю о старике, который вместе с внучкой путешествовал в вашей компании. Где они теперь? Говорите скорее. Будьте уверены, что вам не придется раскаяваться; напротив, вы только выиграете от этого. Насколько я мог понять из вашего рассказа, они со скачек убежали от вас, не так ли? До сих пор я проследил за ними, но дальше, как ни бился, ничего не мог узнать. Не можете ли вы мне дать хоть какое нибудь указание, где их найти?

- Вот видишь, Томми, правду я соворил, что этих странников непременно будут розыскивать! воскликнул изумленный Шот, обращаясь к товарищу.

- Ты говорил, а я, небось, не говорил, что такой прелестной девочки я в жизни не видал; я ее любшгь, обожал. Милая крошка! Так и слышу, как она, бывало, говоригь; "Кадлин мой друг", а слезы так и ползут по розовой щечке.

"- Кадлин мой друг, а не Шот. Шот - хороший, добрый человек, я знаю, он не желает мне зла, но Кадлин не то, - он бережет меня, как зеницу ока, хотя этого никто не знает".

Он был в большом волнении, чесал рукавом переносицу и печально качал головой из стороны в сторону, желая дать понять своему слушателю, что с тех пор, как девочка исчезла, он потерял спокойствие духа и нет ему счастья на земле.

- Боже мой! Боже мой! Неужели я с таким трудом розыскал этих людей для того, чтобы ничего не узнать от них! молвил хозяин, шагая взад и вперед по комнате.- Уж лучше было бы вовсе их не встречать: я жил бы надеждой на будущее, а теперь последняя моя надежда рушится.

- Погодите, сударь, вмешался Шот. - Есть тут один человек, его зовут Джерри: ты знаешь, Томми, Джерри, что...

- Убирайся, пожалуйста, с своим Джерри, брюзжал Кадлин.- Буду я помнить о каком-то там Джерри, когда у меня из головы не выходит этот прелестный ребенок.

"- Кадлин мой друг", говорила она, - "милый, добрый, хороший Кадлин! он всегда старается доставить мне удовольствие! Я ничего не имею против Шота, но Кадлин мне больше по душе".

- Раз как-то, продолжал фантазировать актер-меланхолик, - она даже назвала меня "папа Кадлин". Я думал, что лопну от радости, услышав эти милые слова.

- Так видите ли, сударь, опять обратился Шот к жильцу, - здесь есть такой человек, его зовут Джерри - он показывает дрессированных собак, он мне говорил, что видел старика с внучкой: они пристроились к какой-то выставке восковых фигур. Я не расспрашивал его, мне не к чему было, все равно из этого ничего не вышло; они от нас убежали. К тому же, их видели совсем в другой стороне. Но если вы желаете, я разузнаю обо всем подробно.

- Этот Джерри в городе? Говорите скорее, волновался жилец.

- Сейчас его нет в городе, но завтра будет, я знаю, потому что он живет в одном доме с нами.

- Так приведите его сюда. Вот вам на первый раз соверен. Если я с вашей помощью найду тех, кого ищу, вы получите еще двадцать таких монет. Приходите завтра. Смотрите, никому не проболтайтесь о том, что я вам говорил. Впрочем, вы ради собственной выгоды будете осторожны. Ну, а теперь мне некогда, оставьте ваш адрес и идите с Богом.

Записав адрес, актеры ушли; за ними потянулась и толпа, ожидавшая их на улице. A жилец битых два часа ходил, взволнованный, по комнате, возбуждая любопытство в мисс Сэлли и Дике Сунвеллере, над головой которых происходило это хождение.

КОНЕЦ ПЕРВАГО ТОМА.

Чарльз Диккенс - Лавка древностей. 02., читать текст

См. также Чарльз Диккенс (Charles Dickens) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :