Чарльз Диккенс
«Лавка древностей. 01.»

"Лавка древностей. 01."

Перевод с английского A.H.

I.

Я гуляю обыкновенно ночью. Летом я, чуть-свет, выхожу из дому и по целым дням, а иногда даже и по неделям, брожу за городом, по полям, по проселочным дорогам. Зимою же я никогда не начинаю своих прогулок - по улицам Лондона - раньше сумерек, хотя я очень люблю дневной свет и, как и всякое живое существо, ощущаю радость и благодать, которую солнце, при своем появлении, разливает по всей земле.

Эти ночные прогулки вошли у меня в привычку. Оне представляют для меня некоторые удобства: во-первых, темнота скрывает от людских глаз мои физические недостатки, затем ночью несравненно легче и свободнее наблюдать уличную жизнь и характер людей. По-моему, гораздо интереснее схватить выражение иного лица, когда оно из темноты внезапно попадает в яркую полосу света, падающего или от ночного фонаря, или от освещенного окна в магазине, чем видеть то же самое лицо среди белаго дня. По крайней мере, в виду тех целей, какие я преследую, я предпочитаю первый способ наблюдения; да и, к тому же, дневной свет безжалостно разрушает всякие иллюзии, часто в ту самую минуту, когда вам кажется, что вот-вот ваши мечты осуществятся.

Боже, что за движение, какая жизнь кипит везде!

Просто уму непостижимо, как могут люди, которым приходится жить на узких улицах, выносить весь этот шум, всю эту трескотню. От ежедневного, безостановочного шмыганья взад и вперед тысячей ног, камень на мостовой поистерся и отполировался. Подумайте, какую муку должен терпеть больной в такой местности, как, например, Сент-Мартин-Корт.

Он изнемогает от болезни, от физических страданий, и в то же время, волей-неволей, точно по заказу, прислушивается к беспрерывной ходьбе под его окном. Его привычное ухо почти безошибочно различает поступь дельца от поступи праздношатающагося; тяжелые шаги несчастного парии бродяги от легкой стремительной походки жуира. Вот бежит ребенок, а вот идет взрослый человек; навстречу ему плетется нищий в истоптанных калошах, а нищего обгоняет франт в изящных башмачках. Больной все это слышит и нет ему спасения от этой неугомонной суетни, от этого вечно бушующего живого потока, преследующего его даже во сне, и лежит он, беспомощный, на своей постели, словно Господь приговорил его быть погребенным на шумном кладбище и не терять сознания, не успокоиться во веки веков.

A что делается на мостах, по крайней мере на тех, где не взимают пошлины за проезд. Под вечер все останавливаются у перил: одни - чтоб поглазеть на реку и помечтать хоть бы, например, о том, куда несутся эти воды: как эти зеленые берега все расширяются и расширяются и, наконец, поток сливается с морем; другие - чтоб передохнуть немного от тяжелой ноши и позавидовать тем счастливцам, которые целый день курят да греются на солнышке, лежа на брезенте в неуклюжих, неповоротливых баржах. Останавливаются и иного сорта люди: серые, обездоленные, гонимые судьбой. Те, глядя на воду, не задаются никакими светлыми мыслями, а лишь вспоминают, что где-то, от кого-то слышали, или читали, будто стоит только свеситься через перила, и всем мучениям конец, и нет будто бы более легкой и быстрой кончины.

Интересно посмотреть на Ковенть-Гарденский (На Ковент-Гарденском рынке продают цветы, фрукты и птиц.) рынок в весеннюю или летнюю пору, когда с наступлением дня, чудный аромат цветов, разлитый в воздухе, заглушает даже вредные испарения, всю ночь носившиеся над этим притоном разгула. Этот опьяняющий запах с ума сводит от радости дрозда, что заливается вон там, в клетке, с вечера вывешенной за окно чердачка. Бедная пташка! Одна-одинешенька! Нет у неё пернатых соседок, кроме тех, что лежат внизу, на дорожке, опустив крылышки и еще трепещут от недавнего прикосновения пылающей руки пьяного покупателя, или задыхаются, лежа в куче, друг на дружке. Но вот через минуту их сбрызнут водой и освежат, чтобы показать товар лицом более трезвой публике, и при виде этих птичек, расправляющих свои перышки, проходящие старички-писцы, отправляющиеся на службу, невольно вспоминают о полях и лесных тропинках.

Но довольно об этом. Я распространился о моих прогулках лишь потому, что во время одной из них со мной случилось происшествие, которое я и собираюсь рассказать читателю. Пуст это маленькое отступление послужит как бы предисловием к моему рассказу.

В одну из таких-то ночей, когда я бродил по улицам Сити, размышляя о разных разностях и, по обыкновению, двигался медленно, шаг за шагом, я вдруг услышал, близехонько около себя, нежный детский голосок, поразивший меня своей мелодичностью. Меня о чем-то спрашивали, но о чем именно - я в первую минуту не мог разобрать. Я повернул голову и увидел, чуть не у самого моего локтя, прехорошенькую маленькую девочку. Она повторила свой вопрос: как пройти ей туда-то и назвала мне отдаленнейшую улицу совсем в другом конце города.

- Это очень далеко отсюда, дитя мое, ответил я.

- Знаю, сударь, что далеко, робко подтвердила она,- Сегодня я еще засветло вышла из дому.

- Как! ты одна пришла сюда? изумился я.

- Да, сударь, одна. Я вовсе не трусиха; вот только теперь мне немного страшно, потому что я сбилась с дороги.

- A почему ты, милая, обратилась именно ко мне? Разве я не мог бы тебя обмануть, показать не ту дорогу?

- О, нет, сударь, вы этого не сделаете, вы сами такой старенький и так тихо ходите.

Не могу вам сказать, как меня тронули её слова. Она вся дрожала, и на глазах у неё были слезы, когда она заглянула мне в лицо.

- Ну, так пойдем, дитя мое, я тебя провожу.

Она без малейшего колебания подала мне руку, как будто с колыбели знала меня. Мы пустились с ней в путь, и если бы вы видели, с какой заботливостью она старалась приноравливать свои шаги к моим, вы подумали бы, что не я её проводник и покровитель, а она ведет куда-то меня, старика, и оберегает от всяких случайностей. Я заметил, что она повременам вскидывала на меня глаза, как бы желая удостовериться, не обманываю ли я ее, и после каждого такого взгляда - глазки у неё были живые и проницательные - она становилась доверчивее и смелее.

Признаюсь, и я, с своей стороны, с любопытством осматривал девочку: она была так миниатюрна, что казалась еще моложе, чем была на самом деле. По её чистенькому, хорошо сшитому, хотя и скромному, платьицу видно было, что она не из бедной семьи.

- Кто тебя послал так далеко? спросил я ее.

- Тот, кто очень меня любит, сударь.

- A что ты тут делала?

- Этого я вам сказать не могу, отвечала она решительно.

Было что-то особенное в её ответе и я просто недоумевал, какое могли ей дать поручение и почему она так осторожно отвечает. Она как будто угадала мою мысль и поспешила прибавить, что она ничего дурного тут не делала, но не может рассказать мне всего, потому что это тайна, большая тайна, которой она и сама не знает.

Слова её дышали такой искренностью, что я ни на минуту не усомнился в том, что она говорила правду. Чем дальше мы шли, тем развязнее и веселее она становилась, однако ни разу не упомянула о своем доме, а только заметила, что мы шли по другой дороге, и интересовалась знать, короче ли она той, по которой она шла из дому.

Как я ни старался, я не мог объяснить себе этой загадки, но, конечно, у меня не хватило бы духу воспользоваться наивностью девочки и её признательностью ко мне, чтобы выпытать у неё тайну, которую она так тщательно скрывала. Я люблю детей и дорожу их расположением, и ни в каком случае не решился бы обмануть доверие девочки ради удовлетворения моего любопытства.

Но все же я не видел причины, почему бы мне не взглянуть на того, кто не побоялся послать ребенка так далеко и в такое позднее время; а для того, чтобы девочка, почуяв знакомые места, не побежала скоренько домой и не расстроила моего плана, я старался вести ее самым дальним путем, по глухим улицам и переулкам. Моя хитрость вполне удалась, маленькая незнакомка только тогда поняла, что мы приближаемся к её дому, когда мы вошли в улицу, где она жила, и надо было видеть, с каким восторгом она захлопала в ладоши и побежала вперед. Пробежав несколько десятков шагов, она остановилась у какого-то дома, поджидая меня, и постучалась в дверь, когда я уже был у крыльца.

Верхняя, стеклянная часть двери не была ничем завешена. В первую минуту я не обратил на это внимания, так как в доме было совершенно темно и тихо, да и мне было не до того: я желал только, чтобы нам поскорее отворили дверь. Девочка постучала еще раза два или три. Наконец послышался шорох за дверью, а вместе с тем показался и свет: кто-то, медленным шагом, приближался к нам со свечой в руках и я мог на свободе рассмотреть и комнату, и старика, с трудом пробиравшагося между разбросанными по полу вещами.

Старик был маленького роста, с длинными седыми волосами. Достаточно было одного взгляда, чтобы заметить некоторое сходство между ним и моей молоденькой спутницей; те же светлые голубые глаза, та же маленькая фигура; но на этом сходство и оканчивалось. Все лицо старика было изборождено морщинами и носило следы удручавших его забот.

Комната служила складом для старинных вещей. Такие склады еще попадаются в разных уголках Лондона, где эти запыленные сокровища ревниво оберегаются от взоров людских. У стен, словно привидения, стояли рыцарские кольчуги; на полу валялось разное оружие, поржавевшее от времени; на полках и столах были разбросаны безделушки из разного дерева, вывезенные из старых монастырей; безобразные китайские фигурки из железа, дерева и слоновой кости; в углу торчали куски обоев самых причудливых узоров; тут же стояла разная мебель, точно также отличавшаеся причудливым фасоном, и все это, как нельзя более, гармонировало с наружностью старого хозяина, с его озабоченным, блуждающим взором. Глядя на него, так и представлялось, что вот он, собственной особой, ощупью, пробирается в полуразрушенную церковь или гробницу, в покинутый развалившийся замок и собственными руками выносит оттуда награбленные сокровища.

Он отворил дверь и посмотрел на меня с некоторым удивлением, но еще больше изумился, когда увидел девочку около меня.

- Здравствуй, дедушка!

Она бросилась к старику и в нескольких словах рассказала ему о нашей встрече.

- Да хранить тебя Господь, дитятко мое, промолвил старик, гладя ее по головке. - Как же это ты могла сбиться с дороги? Господи, что бы со мной сталось, если бы ты пропала, Нелли?

- Не беспокойтесь, дедушка, уж я как нибудь добралась бы до вас, бойко проговорила она.

Старик поцеловал ее и попросил меня войти в комнату. Он запер за нами дверь на ключ и, со свечой в руках, провел нас через знакомый уже мне склад редкостей в заднюю комнату, из которой дверь была открыта в крошечную спальню. В спальне стояла такая маленькая, нарядная кроватка, что она годилась бы даже для феи. В эту-то горенку девочка и скрылась, оставив меня наедине со стариком.

- Вы, должно быть, очень устали, сударь, и я, право, не знаю, как мне благодарить вас, сказал он, предлагая мне сесть около камина.

- Я сочту себя вполне удовлетворенным, если вы вперед будете больше заботиться о своей внучке.

- Больше заботиться о моей внучке, о моей дорогой НеллиИ Что вы говорите! пронзительно вскричал старик.- Да разве можно любить ребенка больше, чем я люблю Нелли?

Он был, очевидно, поражен моими словами. Меня даже смутило озабоченное выражение его лица: теперь оно было полно глубокой мысли, что так плохо вязалось с его старческим, дряхлым видом, и я должен был сознаться, что я ошибся в своем предположении, приняв сначала старика за сумасшедшего или идиота.

- Мне кажется, что вы недостаточно обращаете внимания... начал было я.

- Не обращаю внимания! резко перебил меня старик.- Не обращаю внимания на мою маленькую девочку! О, как вы ошибаетесь, сударь! Моя милая, моя дорогая Нелли!

Этот крик любви, вырвавшийся из самой глубины души старого продавца редкостей, был красноречивее всяких слов и уверений. Я ожидал, не скажет ли он еще чего нибудь, но он только покачал раза два головой и уставился на огонь, опираясь подбородком на руку.

Во время этой паузы, дверь горенки отворилась, и девочка скорехонько вошла в комнату и стала накрывать стол для ужина. Каштановые волосы её были распущены, щечки горели; видно было, что она изо всех сил торопилась вернуться к нам. Пока она возилась у стола, я следил за ней глазами; старик внимательно смотрел на меня. Меня удивило, что девочка все делала сама; казалось, кроме нас троих, в доме не было ни души, и я высказал мое удивление старику, воспользовавшись первым удобным случаем, когда она за чем-то вышла из комнаты. На это он ответил мне, что его маленькая внучка лучше и заботливее самой опытной хозяйки, и что на нее можно вполне положиться.

- Я всегда с сожалением смотрю на детей, которых слишком рано посвящают во все заботы и мелочи жизни, промолвил я, возмущенный его эгоизмом. Заставляя их разделять наши горести в то время, когда они еще не могут принимать участия в наших радостях, мы преждевременно развиваем в них недоверчивость к людям и убиваем их детскую простоту и наивность.

- С ней этого не случится, возразил старик, глядя на меня в упор.- У неё слишком глубокая натура. Да и что вы хотите: нам, беднякам, даже и детские удовольствия не по карману.

- Извините, пожалуйста, что я так откровенно с вами говорю, но, мне кажется, вы не так бедны, чтобы...

- Позвольте, сударь, объяснить вам: она не дочь моя, а внучка: дочь моей дочери. Мать её не имела никаких средств, и я не в состоянии хоть что нибудь откладывать на черный день, не смотря на то, что живу, как видите, не роскошно. Но скоро, прибавил он шопотом, наклонившись ко мне и дотрогиваясь до меня рукой,- скоро она будет богатой и знатной. Не осуждайте меня за то, что она ведет у меня хозяйство. Вы сами видите, с каким удовольствием она это делает, и я несказанно огорчил бы ее, если бы взял кого нибудь в услужение; если бы кому нибудь другому позволил ухаживать за собой и исполнять ту работу, которая под силу её маленьким ручкам. A вы говорите, что я недостаточно обращаю на нее внимания! вдруг закричал он жалобным голосом. - Видит Бог, что этот ребенок все для меня в жизни и, однако, Он не благословляет моих трудов: ни в чем, решительно ни в чем, я не вижу удачи.

В эту минуту девочка вошла в комнату, и наш разговор прекратился.

Не успели мы сесть зa стол, как послышался стук в выходную дверь.

- Это, вероятно, Кит, сказала Нелли, заливаясь веселым детским смехом: от этого смеха даже у меня на душе стало светло.

- Экая проказница, шалунья! Она вечно потешается над бедным Китом, любовно молвил старик, играя её локонами.

Нелли рассмеялась пуще прежнего, а я невольно улыбнулся. Старик взял свечку, пошел отворить дверь и возвратился к нам в сопровождении неуклюжаго, краснощекого, курносаго парня, у которого рот был чуть не до ушей, а волосы стояли копной над головой. Выражение лица его было до того комично, что я едва удержался от смеха, когда взглянул на него. При виде незнакомого человека он остановился у притолки, не решаясь войти; переминался с ноги на ногу, вертя в руках изношенную круглую шляпу, на которой не осталось и следа от полей, и как-то странно, искоса поглядывал на нас. Я в ту же минуту почувствовал расположение к этому мальчику, служившему забавой для Нелли и развлекавшему ее в этом мрачном доме, который казался совсем непригодным для такого живого, милаго ребенка.

- Что, Кит, небось, далеко было идти? спросил старик.

- Ничего, конец добрый.

- Скоро нашел дом?

- Не очень скоро; долгонько пришлось его искать.

- Должно быть, ты очень проголодался?

- Да, порядком-таки есть хочется, хозяин.

У Кита была какая-то особенная манера говорить: он непременно становился к вам боком и кивал головой через плечо, как будто без этого движения ему трудно было справиться с своим голосом. Мне кажется, что он всякого рассмешил бы своей уморительной физиономией и жестами. Девочка же просто заливалась от смеха, глядя на него; и что всего забавнее, он сам был очень доволен тем, что возбуждал общее веселье: сначала он старался казаться серьезным, но не выдержал и громко расхохотался, да так и оставался несколько минут с открытым ртом и прищуренными глазами.

Старик снова задумался и уже не обращал внимания на то, что делалось вокруг него. Я заметил, что, когда девочка переставала смеяться, на глазах у неё появлялись слезы: в них сказывалась и тревога, пережитая ею в эту ночь, и радость при виде своего потешного любимца. A Кит, между тем, нахохотавшись до слез, удалился в уголок. Он взял с собой огромный ломоть хлеба с мясом и кружку пива и с жадностью принялся за еду.

- Ах, Боже мой! молвил старик, оборачиваясь в мою сторону и как бы продолжая начатый разговор.- Вы сами не знаете, что говорите. Уж я ли не берегу ее!

- Не придавайте, пожалуйста, такого значения моим словам, я сказал их сгоряча, успокоивал я его.

- Нет, нет, вы ошибаетесь, задумчиво говорил старик.- Нелли, поди сюда, дитя мое.

Девочка тотчас же встала с своего места, подошла к деду и обвила его шею руками.

- Скажи по правде, Нелли, люблю я тебя или нет?

Девочка отвечала удвоенными ласками и поникла головой на его грудь.

- О чем же ты плачешь, дорогая моя? Дед еще крепче прижал ее к своему сердцу и взглянул на меня.- Ты знаешь, что я тебя люблю... тебя огорчил мой вопрос. Ну, ладно, ладно. Скажи же, родная, что я горячо тебя люблю.

- Да, это правда, вы меня любите! вскричала девочка с увлечением.- Вот и Кит знает, как вы меня любите.

Кит еще не управился с ужином, хотя ел огромными кусками, с ловкостью настоящего фокусника засовывая чуть не всю вилку в рот. Услышав, что Нелли обратилась к нему, он бросил еду и гаркнул во все горло:

- Только сумасшедший может говорить, что он вас не любить,- и затем еще с большим усердием стал набивать рот хлебом.

- Теперь у неё ничего нет, снова заговорил старик, трепля девочку по щеке,- но, повторяю вам, скоро она разбогатеет. Я долго ждал этого времени, но оно скоро настанет. Другие всю жизнь ничего не делают, только сорят деньгами, да безобразничают, и все-таки добиваются своего; добьюсь и я: будет и на нашей улице праздник! Только когда-то это будет?

- Я, дедушка, и теперь совершенно счастлива, промолвила Нелли.

- Ладно, ладно, перебил ее старик,- Ты в этом ничего не понимаешь, дитятко. Да как тебе и знать-то все!- Да, да, придет время, бормотал он про себя,- я уверен, что оно придет, и будет тем приятнее, что так долго заставило себя ждать.

Он глубоко вздохнул, снова задумался, все еще держа внучку на коленях, но ко всему остальному казался безучастным. Было около полуночи. Я встал, чтобы проститься с хозяевами. Старик встрепенулся.

- Прошу вас, сударь, подождать одну минуту, остановил он меня.- Кит, дружище, уже полночь, а ты все еще здесь. Ступай скорей домой, ступай домой, а завтра приходи раненько: работы будет по-горло. Простись с ним, Нелли, и пускай он идет с Богом!

- Прощай, Кит, сказала девочка и глаза у неё сверкнули, а личико осветилось веселой, доброй улыбкой.

- Покойной ночи, мисс.

- Поблагодари-ка вот этого господина. Если бы не он, я бы нынче потерял мою девочку, учил его старик.

- Нет, нет, хозяин; этому не бывать, возразил Кит.

- Что ты говоришь! закричал на него старик.

- A то, что я везде бы ее нашел, хозяин. Голову даю наотрез, что я прежде всех нашел бы ее, куда бы она ни делась, ха, ха, ха!

Громко захохотав, он попятился к дверям и мгновенно исчез.

- Может быть вам кажется, что я недостаточно ценю вашу услугу, начал старик в то время, когда Нелли убирала со стола.

- Верьте, сударь, и я, и моя внучка - а её признательность ценнее моей - глубоко вам благодарны. Мне было бы очень больно, если бы вы составили обо мне дурное мнение и думали, что я не забочусь о ней.

- Я никак не могу этого думать после всего, что я здесь видел. Но мне хотелось бы сделать вам еще один вопрос.

- О чем это, сударь? встревожился старик.

- Неужели у этой умненькой, хорошенькой девочки нет никого, кроме вас, с кем бы она могла беседовать, делить горе и радость?

- Нет, да ей никого и не нужно, отвечал он, с беспокойством вглядываясь в мое лицо.

- Я убежден, что вы желаете ей добра, но неужели вам не приходило в голову, что для её воспитания,- в особенности в этом возрасте,- требуется нечто иное; что вы не в состоянии будете исполнить как следует, обязанность, принятую вами относительно нея. Я такой же старик, как и вы, и говорю вам это потому, что люблю молодость - в эти годы живут надеждой на будущее, вся жизнь впереди и не могу скрыть от вас, что на мой взгляд, эта обстановка вовсе не пригодна для вашей милой внучки.

- Конечно, сударь, я не имею права обижаться вашими словами, возразил старик после минутного молчания.- Это правда; скорее я похож на ребенка, за которым надо ухаживать, чем она. Но могу вас заверить, что и днем и ночью, здоров ли я или болен, я о ней только и думаю. Если бы вы знали, как безгранично я ее люблю, вы смотрели бы на меня иными глазами. Да, мне живется не легко, но я все готов перенести ради той великой цели, к которой стремлюсь всеми помыслами моей души.

Желая прекратить разговор, повидимому, волновавший старика, я отправился за своим пальто. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что Нелли держит в руках пальто, шляпу и палку.

- Это, милая, не мое пальто, заметил я ей.

- Нет, не ваше, а дедушкино, спокойно ответила она.

- Да разве он сегодня уйдет из дома?

- Уйдет.

И она улыбнулась.

- A ты же куда денешься, моя милочка?

- Я останусь дома, как и всегда.

Я с изумлением посмотрел сначала на старика, который как будто и не слышал нашего разговора и возился с своим пальто, а потом на этого милаго, нежного ребенка, и мне жутко стало при мысли, что она остается на всю ночь одна в этом пустом, мрачном доме.

A она даже не заметила, как я был удивлен её ответом, и весело помогала дедушке одеться, а потом взяла свечу, чтобы нам посветить. Так как я все не решался уходить, она остановилась у двери, поджидая нас и попрежнему улыбаясь. Я видел по глазам старика, что он отлично понимает, почему я медлю, но он только поклонился мне, молча пропустил вперед и я, волей-неволей, должен был уйти. Нелли поставила свечу на пол и, пожелав мне доброй ночи, приподнялась на цыпочки и поцеловала меня, потом бросилась целовать деда; он горячо обнял ее и благословил.

- Спи спокойно, дитя мое, говорил он ей тихим голосом.- Да хранят тебя ангелы небесные. Не забудь, дитятко, помолиться Богу.

- Не забуду, дедушка; мне так легко на душе, когда я помолюсь, отвечала она.

- Так и должно быть, сказал старик. - Да благословит тебя Господь, моя милая! Я вернусь рано утром.

- Вам не придется меня ожидать, дедушка. Как бы крепко я ни спала, я всегда слышу ваш звонок.

Девочка отворила нам дверь - я видел, как Кит, уходя, заложил ее ставнем - и еще раз простилась с нами таким нежным мелодичным голоском, что он долго потом звучал у меня в ушах. Старик постоял немного, как бы прислушиваясь, хорошо ли Нелли заперла дверь и заложила засов, а затем медленно поплелся вперед. Дойдя до угла, он как-то сконфуженно пожелал мне доброй ночи, простился со мной, на том-де основании, что нам надо идти в разные стороны, и пошел скоро, скоро. Я надивиться не мог, откуда у него взялась такая прыть. Несколько раз он оборачивался назад, как бы желая убедиться, что я не слежу за ним, и вскоре, благодаря темноте, совершенно скрылся из моих глаз.

Я простоял несколько минут на одном месте, не зная что делать: оставаться тут было не для чего и уходить почему-то не хотелось. Сам того не замечая, я опять очутился перед Лавкой Древностей, несколько раз прошелся мимо нея, постоял у двери, но ровно ничего не услышал и не увидел: в доме было темно и тихо, как в могиле.

Тем не менее я продолжал прохаживаться по улице: я не мог оторваться от этих мест. Мне все мерещились какие-то ужасы; мне казалось, что если я уйду, с ней непременно случится какое-нибудь несчастие: или дом загорится, или нападут разбойники. Чу! где-то застучала дверь, или прихлопнулось окно, и я снова перед домом антиквария, перехожу улицу и осматриваю его со всех сторон, чтобы убедиться, что там по прежнему и темно, и безмолвно.

На этой отдаленной, безлюдной улице редко попадались прохожие: два-три запоздалые театрала, спешившие домой, да какой нибудь горемыка-пьяница, из-за которого я должен был переходить на противоположный тротуар,- вот и все. Но и это оживление скоро стихло. На башне пробил час, а я все еще шагал взад и вперед, уверяя себя, что сейчас уйду, и все-таки продолжая ходить под тем или другим предлогом.

Чем более я думал о старике, чем более мысленно вглядывался в его странную физиономию и припоминал его загадочные слова, тем запутаннее мне казалась вся эта история. Меня томило какое-то предчувствие, что эти отлучки не к добру. Ведь старик был тут же, когда девочка, невзначай, проговорилась о них в моем присутствии; он видел, как я был изумлен и, однако, не нашел нужным объяснить мне эту странную тайну. A его блуждающий, беспокойный взгляд, задумчивость, в которую он повременам впадал,- все это только усиливало мои подозрения. При всей своей горячей привязанности к ребенку, он мог заниматься каким нибудь предосудительным, даже позорным делом: одно не исключало другого. Да и самая привязанность эта была какая-то странная, непонятная. Как мог он, любя девочку, оставлять ее совершенно одну. Однако, не смотря на то, что я склонен был видеть в нем все дурное, я ни на минуту не усумнился в его глубокой привязанности к девочке: так ласково он обращался с ней, так нежно, любовно звучал его голос, когда он произносил её имя.

"Я буду дома, как и всегда", беспрестанно раздавались у меня в ушах слова Нелли. Куда-ж, однако, он уходил по ночам, да еще каждую ночь? Воображение мое разыгралось: мне припомнились самые страшные рассказы, когда-либо ходившие по городу о темных, таинственных преступлениях, по целым годам ускользавших от правосудия, но я не мог остановиться ни на одном, которое показалось бы мне возможным в данном случае, и еще более запутывался в моих предположениях.

Занятый этими размышлениями, я и не заметил, как промаршировал еще битых два часа, но наконец пошел довольно сильный дождь. Измученный от усталости, я поневоле должен был взять первого попавшагося извозчика и отправился домой. В комнатах моих было, по обыкновению, и тепло, и светло; в камине весело трещал огонек: вся эта уютная домашняя обстановка, сразу охватившая меня, приятно подействовала на мои нервы и несколько успокоила их. Но в продолжение всей ночи, и во сне, и на яву, голова моя была занята однеми и теми же мыслями, в воображении носились все те же картины... мрачная лавка, рыцарские доспехи, словно привидения стоявшие вокруг стен, безобразные фигурки, скалившие на всех зубы, заржавленное железо, полусгнившее дерево, и посреди всего этого хлама, покрытого пылью, прелестная девочка, улыбающаеся во сне в своей волшебной кроватке.

II.

Не смотря на мое страстное желание снова побывать в доме, в который я попал при таких странных обстоятельствах, я всю неделю крепился, но под конец таки не выдержал, Мне хотелось посмотреть на них днем, поэтому я пораньше отправился в знакомую мне улицу.

Я несколько раз прошел мимо дома, не решаясь войти, из боязни, что мое неожиданное посещение может быть некстати. Но так как дверь была заперта, и я не имел никакого основания предполагать, что хозяева святым духом узнают, что я тут, я пересилил себя и вошел в Лавку Древностей.

Когда я отворил дверь, громкий спор, доносившийся из глубины комнаты, сразу умолк. Старик поспешил ко мне на встречу и проговорил дрожащим голосом, что он очень рад меня видеть.

- Вы застали нас в самом разгаре спора, добавил он, указывая на какого-то человека, стоявшего у противоположной двери.- Этот молодец, наверно меня убьет. Он давно убил бы меня, если бы у него хватило смелости.

- Ба! уж скорее вы, если бы могли, отделались бы от меня, выдали бы меня головой, даже способны были бы ради этого совершить клятвопреступление, проговорил молодой человек, пристально взглянув на меня и насупив брови.- Это ни для кого не новость.

- Да, действительно, если бы можно было словами, молитвами или клятвами избавиться от тебя, я бы, кажется, ни перед чем не остановился, промолвил старик, поворачиваясь к нему.

- Это-то мы знаем. Я вам только что это самое говорил. Но так как меня ни тем, ни другим убить нельзя, я, как видите, жив и еще долго буду жить.

- A вот мать его умерла! вскричал старик, в отчаянии всплеснув руками и поднимая глаза к небу.- Где же тут правосудие.

Молодой человек стоял, раскачивая стул ногой и с презрительной усмешкой глядел на старика. Это был статный, и даже, если хотите, красивый молодой человек, лет двадцати; но было что-то дерзкое, отталкивающее в его лице и жестах, носивших, так же как и весь его костюм, следы распутной жизни.

- Мне нет дела до вашего правосудия. Я не уйду отсюда до тех пор, пока не захочу, разве что вы велите вытолкать меня в шею; но я знаю, что вы этого не сделаете. Еще раз повторяю вам; я хочу видеть сестру.

- Сестру, с горечью произнес старик.

- Да, сестру, подхватил тот.- Вы не в состоянии уничтожить это родство, как бы вы этого ни желали. Я хочу видеть мою сестру. Вы губите её душу своими мерзкими тайнами; вы держите ее взаперти, уверяя всех и каждого, что любите ее, а между тем заставляете ее день и ночь работать на вас, чтобы прикладывать лишние гроши к своим капиталам, которым вы сами не знаете счета. Словом, я сказал, что увижу ее и добьюсь своего.

- Вот нашелся заступник, ратующий о загубленных душах! воскликнул старик, обращаясь ко мне.- И он еще смеет с презрением говорить о грошах, сколоченных тяжелым трудом! Негодяй, который не только оттолкнул от себя всех, имеющих несчастие считаться его родственниками, но, благодаря своей порочной жизни, потерял даже право называться членом общества. Да еще и лгун, вдобавок, старик понизил несколько голос и приблизился ко мне,- он знает, как я люблю мою Нелли и старается при посторонних уколоть меня в самое больное место.

- Очень мне нужны ваши посторонние! Пускай они заботятся о своих делах, а до меня им дела нет.

- Однако, я вижу, что этим разговорам не будет конца, а меня на улице ждет приятель. С вашего позволения, я приведу его сюда.

С этими словами он подошел к двери и, высунув голову на улицу, стал знаками подзывать кого-то. Судя по его нетерпеливым жестам, тот не соглашался подойти, но минуту спустя, на противоположном тротуаре, как будто случайно, появился какой-то молодой человек в грязном, растрепанном костюме, хотя и сшитом по последней моде. Он помотал несколько раз головой, поводил бровями, как бы желая показать, что не решается принять приглашение, но в конце концов перешагнул через улицу и вошел в лавку.

- Ну, или же, и молодой человек, приглашавший его войти, втолкнул его в комнату. - Рекомендую, Дик Сунвеллер, мой приятель. Садись, Дик.

- Да приятно ли это будет старику? спросил тот вполголоса.

- Садись, говорят тебе, повторил товарищ.

Сунвеллер сел и, благосклонно улыбнувшись всем присутствующим, заметил, что прошедшая неделя была очень благоприятна для уток, а нынешняя также благоприятна для пыли, и что он, стоя на улице, увидел свинью, выбежавшую из табачной лавки с соломенкой в зубах, из чего он заключает, что и будущая неделя будет хороша для уток, то есть, наверное будет дождь. Потом он извинился, что туалет его несколько небрежен, объясняя это тем, что прошлой ночью "солнце очень ярко светило ему в глаза". Он хотел самым деликатным образом дат понять окружающим, что накануне был мертвецки-пьян.

- Но это не беда, прибавил он, вздохнув,- коль скоро душевный огонь поддерживается общим братским весельем и крыло дружбы не теряет ни единого пера, коль скоро ум расцветает пышным цветом в потоках розового вина и мы в ту минуту чувствуем себя счастливее, чем когда-либо.

- Здесь совсем не место говорить речи, остановил его приятель вполголоса.

- Фред! воскликнул Сунвеллер, ударив себя пальцем по носу.- Умный человек поймет с одного слова. Можно быть честным и счастливым, и не обладая богатством. Постой, Фред, не говори. Я сам знаю: слово - серебро, а молчание - золото. Позволь мне только спросить тебя на ухо: старик не сердится?

- Это до тебя не касается.

- Тебе легко говорить, а по-моему осторожность не мешает, и в словах, и на деле, и он подмигнул глазом, как бы намекая на какую-то великую тайну, скрестил руки на груди, откинулся на спинку кресла и с напускной важностью стал смотреть в потолок.

Слушая эту галиматью, можно было почти безошибочно сказать, что "солнце и до сих пор не переставало светить Сунвеллеру в глаза". Кроме того, его выдавали и мутные глаза, и всклокоченная голова, и бледное лицо, и весь его костюм. Платье его было измято и в таком беспорядке, как будто он спал, не раздеваясь. На нем был коричневый фрак со множеством пуговиц впереди и одной единственной сзади; яркий клетчатый галстух, пестрый жилет, белые совершенно испачканные панталоны и старая-престарая шляпа, которую он носил задом наперед, так как передния поля были в дырах; из наружного кармана, украшавшего грудь фрака, торчал кончик - что был почище - сквернейшего носового платка почтенных размеров; грязные обшлага сорочки были вытянуты елико возможно и нарочно отвернуты на рукава фрака; перчаток не было и в помине. В руках он держал трость с белым костяным набалдашником, изображавшим ручку с кольцом на мизинце - ручка обхватывала черный деревянный шарик. Для полной характеристики Дика, следует прибавит, что от него сильно разило табаком и вообще весь он имел грязноватый вид. Развалившись в кресле и устремив глаза в потолок, он, повременам, угощал присутствующих какою-то меланхолической арией, которую вдруг обрывал посредине и снова погружался в молчаливое созерцание потолка.

Старик тоже опустился на стул и, сложив руки на коленях, поглядывал то на своего внука, то на его странного приятеля: он сознавал, что не в силах помешать им делать все, что им угодно.

Внук хозяина сидел несколько поодаль от своего друга, наклонившись над столом и, повидимому, безучастно относился ко всему. Я считал неуместным вмешиваться в их семейные дела, хотя старик неоднократно бросал на меня умоляющие взгляды: я притворился, будто весь поглощен рассматриванием картин и других вещей, выставленных на продажу, и потому ничего не слышу.

Однако, наш герой недолго витал в облаках. Оповестив нас, в своих мелодических куплетах, о том, что он обретается в горах и что ему недостает только арабского коня для совершения великих подвигов, он отвел глаза от потолка и перешел к прозе.

- Фред, что, старик не сердится? как бы опомнясь шепнул он приятелю, словно эта мысль внезапно озарила его.

- A тебе какое дело? угрюмо отвечал тот.

- Нет, скажи, не сердится? приставал Дик.

- Конечно, нет! Во всяком случае, меня очень мало интересует, сердится он или нет.

Этот ответь придал Дику еще больше храбрости, и он всеми силами старался завязать общий разговор.

Он начал доказывать, что хотя, по теории, содовая вода очень полезна, но ею очень легко простудить желудок, если не прибавлять немного инбиря или водки; последнюю он, во всех отношениях, предпочитал содовой воде - жаль только, что она дорога. Никто не счел нужным оспаривать его мнение, и он продолжал разглагольствовать: он говорил, что волосы дольше всего удерживают табачный дым и поэтому, как ни стараются студенты Вестминстерской и Итонской школ отбивать от себя этот запах,- они курят тайком от своих воспитателей - наедаясь постоянно яблоками, их всегда выдает голова, в значительной степени обладающая способностью удерживать дым. По его мнению, Королевское общество наук оказало бы неоцененную услугу всему человечеству, если бы обратило внимание на это обстоятельство и изобрело средство для уничтожения всяких следов табачного дыма. Так как и против этого мнения никто ничего не возразил, м-р Сунвеллер стал просвещать нас насчет ямайского рома: по его словам, это очень приятный и вкусный напиток, но и у него есть свой недостаток - после него на целые сутки остается неприятный вкус на языке. И чем дальше, тем разговорчивее и развязнее он становился.

- Чорт знает, на что это похоже, господа, когда родные начинают ссориться! воскликнул он.- Если крыло дружбы не должно терять ни одного пера, то о крыле родства и говорить нечего: оно должно не только оставаться в целости, но расти и развиваться.

- Удержи свой язык, посоветовал ему приятель.

- Милостивый государь, не перебивайте оратора. Господа, в чем заключается настоящее дело? С одной стороны мы видим престарелаго, почтенного деда,- я говорю это с величайшим к нему уважением,- с другой молодого, расточительного внука. Старый, почтенный дед говорить расточительному внуку: "Я тебя воспитал, вывел в люди; но ты сбился с истинного пути, что, впрочем, часто бывает с молодежью - и теперь уж не надейся на меня; я тебя знать не хочу". На это расточительный внук отвечает: "Вы очень богаты, я это знаю; но вы не очень-то раскошеливались для меня, вы копите деньги для моей маленькой сестренки, которая живет у вас в кабале, не видя света Божьяго. Отчего бы вам не поделиться какой нибудь безделицей с вашим старшим внуком?" Почтенный дед отвечает, что он не только не намерен открывать для него свой кошелек с той милой готовностью, которую так приятно видеть в джентльмене его лет, но что, при всякой встрече с ним, он будет ему выговаривать, будет его бранить, на чем свет стоит. Спрашивается: не лучше ли было бы, если бы старик, вместо того, чтобы тянуть эту канитель, отсчитал внуку малую толику денег и тем возстановил мир и согласие в семье.

Окончив свою речь, которую он сопровождал самыми разнообразными и грациозными жестами и кивками; мистер Сунвеллер поспешил сунут в рот набалдашник трости, боясь сболтнуть лишнее и тем испортить весь эфект.

- За что ты меня преследуешь? воскликнул старик, обращаясь к внуку.- К чему ты приводишь сюда своих беспутных товарищей? Сколько раз я тебе говорил, что у меня ничего нет, что я беден и терплю лишения.

- A сколько раз я уже вам говорил, что вы меня не надуете! возразил внук, обдавая его ледяным взглядом.

- Ты сам себе выбрал дорогу, ну и или по ней, а меня с Нелли оставь в покое.

- Нелли скоро будет взрослой девушкой; она всецело находится под вашим влиянием и легко может забыть брата, если он не будет напоминать ей о себе.

- Смотри, как бы ты не ошибся в рассчетах! Как бы тебе не пришлось бегать босиком по улицам, когда она будет разъезжать в карете и обдавать тебя грязью.

У старика гневно сверкнули глаза.

- То есть, когда она получит от вас наследство, хотите вы сказать? Слышите, господа, он еще прикидывается бедняком!

- A ведь как мы в самом деле бедны и какую неприглядную жизнь мы ведем! произнес старик упавшим голосом, как бы размышляя вслух.- Я забочусь не о себе, а только об этом невинном ребенке, который никому в жизни не делал зла, а между тем ничто, решительно ничто мне не удается. Ну, да дай Бог терпения, дождемся и мы красного солнышка!

Последния слова он произнес так тихо, что приятели не могли их расслышать. Сунвеллер вообразил, что он своим красноречием поколебал старика, что тот бормочет какия-то непонятные слова, переживая внутреннюю борьбу. Он толкнул товарища палкой в бок, шепнул, что теперь дело в шляпе и что он надеется получить свою долю за комиссию. Но, заметив вскоре же свою ошибку, повесил нос и несколько раз напоминал приятелю, что пора уходить, как вдруг дверь из следующей комнаты отворилась, и вошла Нелли.

III.

Вслед за ней в лавку вошел пожилой человек, самой безобразной, отталкивающей наружности. Начать с того, что ростом он был почти карлик, между тем как его огромная голова и такое же огромное лицо были бы впору великану. Черные как угольки, хитрые, зловещие глаза так и бегали во все стороны; на прыщеватом болезненном лице, вместо усов и бороды, торчала щетина. Но больше всего его безобразила какая-то противная улыбка, плавно застывшая на губах и отнюдь не выражавшая собой веселаго расположения духа её обладателя. Вечно открытый рот с торчавшими кое где на деснах корешками зубов, придавал ему сходство с запыхавшейся собакой. Костюм его состоял из громадной шляпы с высоким донышком, поношенного сюртука и толстых башмаков; белый грязный галстух был скручен как веревка и почти не прикрывал его тонкой, жилистой шеи. Если мы прибавим, что его черные с проседью, редкие волосы были коротко подстрижены на голове и висках, а за ушами висели клочьями, что руки у него были грязные, кожа на них грубая, а ногти длинные, желтые, заостренные, на подобие когтей, мы будем иметь приблизительно верный портрет субъекта, вошедшего в Лавку Древностей.

Я успел все это рассмотреть, во-первых потому, что его характерные черты бросались в глаза, да и времени было достаточно: в продолжение нескольких минут никто не проронил ни слова. Девочка робко подошла к брату и взяла его за руку; карлик - мы оставим за ним эту кличку - со своей стороны, окидывал присутствующих испытующим взглядом. Старику-деду, повидимому, не понравилось, его даже несколько смутило неожиданное появление карлика.

- Гм! Вот этот должен быть ваш внук, сосед! вымолвил наконец карлик, приставляя руки к глазам в виде зонтика и внимательно всматриваясь в молодого человека.

- Скорее не должен быть, а есть, к моему несчастию, возразил старик.

- A это кто? - он указал на Дика Сунвеллера.

- Это один из его приятелей, который своим посещением доставляет мне такое же удовольствие, как и он сам.

- A этот? карлик повернулся в мою сторону и указал на меня пальцем.

- Этот господин был так добр, привел Нелли домой, когда она заблудилась ночью, возвращаясь от вас.

Карлик готов был напуститься на девочку за её неосмотрительность, но, увидев, что она разговаривает с братом, оставил ее в покое и стал прислушиваться.

- Ну что, Нелли, тебе здесь постоянно наговаривают на меня, хотят, чтобы ты меня возненавидела? громко спрашивал молодой человек.

- Что ты, Господь с тобой! разве это возможно.

- Небось скажешь, учат, чтобы ты меня любила? насмехался братец.

- Ни то, ни другое. Дедушка даже никогда не упоминает о тебе. Ну, право же!

- Я в этом убежден, Нелли, вполне убежден. Я тебе верю, сказал Фред, взглянув с укоризной на деда.

- Но ведь я очень, очень тебя люблю, Фред!

- Еще бы!

- Я люблю тебя, и буду любить и любила бы еще больше, если бы ты перестал мучить дедушку.

- Это и видно! Молодой человек наклонился к сестре, слегка поцеловал ее и затем оттолкнул от себя.- Ну, довольно, отбарабанила урок, теперь можешь уходить. Да нечего строить рожу. Мы еще не совсем поссорились, если в этом все дело, проговорил он. Он молча следил глазами за удалявшейся девочкой.

- Слушайте, вы, как вас? обратился он к карлику, когда она исчезла за дверью своей горенки.

- Это вы мне говорите? спросил карлик.- Меня зовут Квильп. Вы можете легко запомнить мое имя; оно не длинно: Даниель Квильп.

- Ну,так слушайте, что я вам скажу, м-р Квильп. Я знаю, вы имеете некоторое влияние на моего деда.

- Да, имею, подтвердил Квильп.

- И отчасти посвящены в его тайны.

- Отчасти посвящен, отвечал он сухо.

- Так передайте ему от меня, что пока Нелли живет в его доме, я буду приходить сюда, когда мне вздумается: если он захочет отвязаться от меня, пусть прежде постарается отделаться от нея. С какой стати меня выставляют каким-то пугалом, от меня бегают, как от чумы? Он будет уверять вас, что я человек бессердечный, что я о ней думаю столько же, сколько и о нем. Пускай себе говорит, что хочет. A я все-таки буду приходить сюда: Нелли должна помнить, что у неё есть брат. Я собственно для этого пришел сегодня, и еще сто раз приду. Я сказал, что не уйду отсюда, пока с ней не повидаюсь, и добился своего, а теперь мне больше нечего здесь делать. Дик, пойдем домой.

- Постой, крикнул Сунвеллер, когда его приятель направился к двери.- Милостивый государь, обратился он к Квильпу.

- Я к вашим услугам.

- Прежде чем удалиться из этого храма веселья, из этих чертогов, сверкающих огнями, я позволю себе сделать маленькое замечание. Я пришел сюда, милостивый государь, в полной уверенности, что старик в добром стихе...

- Продолжайте, сударь, молвил Даниель Квильп, так как оратор запнулся на последнем слове.

- Вдохновенный этой мыслью, движимый чувством дружбы и расположения к обеим враждующим сторонам, зная по опыту, что ссоры и оскорбления не могут способствовать душевным излияниям и возстановлению нарушенного мира, я беру на себя смелость предложить единственное средство, пригодное в данном случае. Вы мне позволите, милостивый государь, сказат вам одно словечко на ухо?

И, не ожидая ответа, Дик подошел к карлику, положил ему руку на плечо, наклонился к самому его уху и сказал во всеуслышание:

- Передайте старику, чтоб он раскошелился.

- Что такое? переспросил Квильп.

- Чтобы он раскошелился, повторил Сунвеллер, хлопая себя по карману.- Понимаете?

Карлик кивнул утвердительно головой, а Сунвеллер сделал несколько шагов и тоже кивнул головой, затем попятился еще немного и опять кивнул, и таким образом добравшись до двери, на минуту остановился, громко кашлянул, чтобы обратить на себя внимание карлика и стал делать ему знаки: (дескать, он вполне на него надеется и, с своей стороны, будет свято хранить тайну. По окончании этой выразительной пантомимы, он побежал вслед за своим приятелем и исчез.

- Гм! Вот и вся польза от родных, и карлик с презрением пожал плечами. - Слава Богу, что у меня их нет! Да и вы легко могли бы от них отделаться, еслиб у вас было побольше характера и хоть капля здравого смысла.

- Что-ж мне делать, скажите, что мне делать? воскликнул старик в отчаянии.- Вам легко говорить, а каково мне?

- A как вы думаете, что бы я сделал на вашем месте? спросил карлик.

- Вы, конечно, прибегли бы к каким нибудь жестоким, крайним мерам.

- Вы совершенно верно угадали. И, польщенный таким высоким о нем мнением, карлик разразился дьявольским смехом, потирая свои грязные руки.- A если хотите еще более в этом удостовериться, спросите мою жену. У меня чудо что за жена! скромная, любящая, послушная, и притом красавица! Однако хорошо, что я вспомнил; я у вас засиделся, а она ждет меня не дождется и наверно беспокоится. Я знаю, она всегда мучится, когда меня нет дома, хотя и не смеет высказывать это в моем присутствии, разве что я ей дам на то свое соизволение.

Страшно было смотреть на этого урода, как он, смакуя свою речь, медленно потирал руки от удовольствия и, сдвинув брови, искоса бросал на присутствующих такие торжествующие взгляды, что сам чорт ему бы позавидовал.

- Возьмите, сказал он, боком подвигаясь к старику и вытаскивая что-то из-за пазухи,- я сам принес, потому что Нелли было бы не под силу нести так много золота, и я боялся, чтоб с ней чего не случилось по дороге. Впрочем, ей следовало бы заранее привыкать к деньгам, так как она будет очень богата после вашей смерти.

- Дай Бог, чтобы ваши предсказания сбылись, простонал старик.- Я надеюсь...

- Надеюсь, с насмешкой повторил карлик, еще ближе подвигаясь к нему:- желал бы я знать, сосед, куда вы деваете все эти деньги? Вы так скрытны, что от вас ничего не добьешься, никак не вырвешь у вас этой тайны.

- Тайны! проговорил старик с растерянным видом.- Да, это правда, я храню эту тайну, как зеницу ока. Он взял деньги, в отчаянии схватился за голову и, тяжело переступая с ноги на ногу, поплелся в другую комнату, где и спрятал их в железный шкафчик над камином. Карлик все время зорко следил за ним, а затем стал прощаться: ему, мол, надо спешить домой, не то он застанет жену в обмороке.

- И так, до свидания, сосед, кланяйтесь от меня Нелли. Я надеюсь, что она вперед не будет сбиваться с дороги, хотя я очень рад, что этот непредвиденный случай доставил мне удовольствие и честь... тут он с усмешкой поклонился мне и, окинув взглядом всех и все, находившееся в лавке, ушел.

Я сам неоднократно порывался уйти, но старик все удерживал меня. Теперь он снова стал упрашивать меня остаться, рассыпаясь в благодарностях за оказанную услугу, и я охотно согласился на его просьбу, делая вид, что очень интересуюсь редкостными миниатюрами и медалями, которые он нарочно разложил передо мной; на самом же деле любопытство мое было возбуждено еще сильнее, чем в мое первое посещение.

Вскоре Нелли пришла и подсела к дедушке с какой-то работой. Цветы, расставленные на окнах, птичка, чирикавшая в клетке, и эта молоденькая, хорошенькая девушка оживляли и смягчали суровую, мрачную обстановку дома. Тем больнее сжималось мое сердце, когда я глядел на сгорбленную, дряхлую фигуру старика. Что-то станется с этим прелестным ребенком, когда её единственный покровитель закроет глаза?

- Теперь мне будет легче на душе, как бы в ответ на мою мысль, заговорил старик, взяв внучку за руку. - Я уверен, что ты будешь богата, Нелли; я желаю этого, конечно, не ради себя, а ради тебя. Не может быть, чтобы нам пришлось испытать в этом разочарование: непосильное горе обрушилось бы на твою невинную голову. Нет, нет, должны же наконец мои труды увенчаться успехом!

Она весело посмотрела ему в лицо, но ничего не сказала.

- Когда я подумаю, что ты выросла в совершенном одиночестве,- столько лет к ряду не видела никого, кроме меня, старика,- что у тебя не было подруг, что ты не пользовалась никакими детскими удовольствиями,- когда я подумаю обо всем этом, меня начинает мучить совесть.

- Что вы говорите, дедушка! вскричала Нелли с непритворным изумлением.

- Правда, я всегда жил одною мыслью, одной надеждой, что наступит время, когда ты будешь вращаться в лучшем обществе и жить в свое удовольствие. Я и теперь надеюсь... и теперь надеюсь... Но если судьбе угодно будет, чтобы я умер раньше, чем мои мечты успеют осуществиться, что тебя ожидает, мое дитятко? Готова ли ты хоть сколько нибудь к борьбе с жизнью? Боюсь, что ты будешь так же беззащитна, как та птичка в клетке. Однако я слышу, Кит стучится в дверь: поди, отвори ему, Нелли.

Нелли встала и направилась было к двери, но с полдороги вернулась назад и бросилась обнимать деда, а затем, чтобы скрыт слезы,- побежала отворить дверь.

- Позвольте, сударь, вам сказать два слова, начал старик торопливо, когда мы остались с ним вдвоем:- меня смутили ваши слова, помните, тогда, ночью. Я могу только одно сказать в свое оправдание: все, что я делал, я делал для её же блага. Вернуться назад мне уже невозможно, даже если бы я этого желал; да я еще надеюсь на успех. Я сам был в страшной нищете и хочу избавить ее от тех лишений, которые преждевременно свели в могилу её бедную мать,- мою единственную дочь. Я хочу оставить ей не какие нибудь ничтожные средства, а целое состояние, которое обезпечило бы ее на всю жизнь. Вы понимаете, что я хочу сказать? Больше вы от меня никогда ничего не услышите. Тсс, она идет.

Он прошептал мне все это на ухо си такой поспешностью, он так судорожно сжимал мне руку своей дрожащей рукой, он смотрел на меня такими испуганными глазами, что я решительно не знал, что мне думать об этом человеке, Судя по его собственному признанию и по тому, что мне довелось слышать и видеть в его доме, я вывел заключение, что он должен быть богат. Но каким образом он нажил себе состояние и чем он занимался - это оставалось для меня неразрешимой загадкой. Уж не принадлежит ли он, думалось мне, к разряду тех людей, которые, нажившись всякими средствами, день и ночь дрожат над своим добром, боясь каждую минуту его лишиться? Чем больше я вдумывался в его слова, чем больше я соображал, тем правдоподобнее казалось мне это последнее предположение.

Возвратившись в комнату в сопровождении Кита, Нелли заставила его писать - она давала ему уроки два раза в неделю и эти занятия, насколько я мог заметить, доставляли большое удовольствие как учительнице, так и ученику. Но надо было видеть, каких трудов ей стоило уговорить своего застенчивого ученика, чтобы он сел в гостиной в присутствии незнакомого человека. Усевшись, наконец, как следует, он отвернул рукава, разложил локти на стол и, нагнувшись над самой прописью, стал косить на нее глазами. Не успел он обмакнуть перо в чернильницу, как уже не только вся тетрадь его оказалась в пятнах, но и сам он весь испачкался и измазал себе лицо и руки. Если ему удавалось правильно написать одну букву, он непременно стирал ее рукавом, принимаясь за следующую. При каждой новой ошибке и ученик, и учительница разражались громким, веселым смехом, не смотря на то, что и он, и она как нельзя более серьезно относились к своему занятию. Словом сказать, урок продолжался весь вечер. С наступлением ночи старик опять заволновался и засуетился, опять в известный час ушел из дому, и опять его маленькая внучка осталась одна-одинешенька в этом неприглядном доме.

Познакомив читателя с главными действующими лицами рассказа, я удаляюсь со сцены, предоставляя им самим говорить за себя.

IV.

Супруги Квильп жили в Тоуер-Гилле. В тот день, когда Квильп отправился в Лавку Древностей, чтобы передать деньги старику, жена его оставалась дома и, если верить его словам, скучала по своем благоверном.

Трудно сказать, какое было главное занятие у Квильпа. Он занимался всем понемногу: собирал деньги с жильцов, ютившихся в грязных кварталах по берегу Темзы, ссужал деньгами матросов и шкиперов купеческих кораблей, участвовал в разных рискованных предприятиях в компании с боцманами ост-индских кораблей, курил контрабандные сигары под носом у таможенных надсмотрщиков и чуть не каждый день назначал свидания на бирже каким-то молодцам в матросских куртках и кожаных фуражках.

На другом берегу Темзы у него был заброшенный двор - излюбленное местопребывание крыс,- который он называл громким именем "Пристани Квильпа". Тут же находилась и его контора - старая деревянная, покривившаеся на бок и вросшая в землю лачуга. На дворе валялись обломки заржавленных якорей, несколько громадных железных колец, полусгнившие доски, да две-три кучи никуда негодной меди с кораблей. Здесь он слыл за скупщика старых судов на слом, но, судя по наличному имуществу, дела его шли не очень-то бойко, если только он не разбивал корабли на такие мелкие кусочки, что от них не оставалось ничего. Вся деятельность на этой пристани сводилась к тому, что единственный её обитатель, мальчик-сторож, которого можно было бы, по месту жительства, причислить к разряду земноводных, одетый в неизменную парусиновую куртку, то бросал камни в илистое дно реки, сидя на куче досок во время отлива, то, заложив руки в карман, лениво следил за суетливой жизнью на реке во время прилива.

Вместе с супругами Квильп жила и его теща,- она занимала крохотную комнатку в его квартире и постоянно вела войну с зятем, хотя и побаивалась его. Надо отдать справедливость м-ру Квильпу: своим ли безобразием или жестоким обращением, или же хитростью,он сумел внушить страх всем окружающим. Но больше всех от него терпела его жена - миниатюрная, хорошенькая голубоглазая женщина, очень кроткого нрава. По какому-то непонятному ослеплению - подобные случаи нередки - она вышла за урода-карлика и денно и нощно каялась в своем безумном поступке.

Как мы уже сказали, м-с Квильп скучала в отсутствии своего мужа. У неё были гости. Кроме матери, у неё сидело пять-шесть соседок. По странной случайности,- вернее сговорившись - оне пришли, одна за другой, как раз к чаю. Это было самое удобное, подходящее время для интимной беседы. В комнате было прохладно и уютно. Растения, стоявшие на открытых окнах, ограждали собеседниц от уличной пыли и скрывали от их глаз неприветливое, мрачное здание тюрьмы. На столе был приготовлен чай, горячий хлеб, свежее масло, креветки и кресс-салать. Неудивительно, что дамы были в самом приятном настроении и собирались трещать без умолку.

Разговор, естественным образом, вскоре же перешел на любимую тему - о деспотизме мужчин, которому женщины обязаны всеми силами противостоять, выказывая как можно больше твердости характера и чувства собственного достоинства. Да иного разговора и быть не могло. Судите сами: во-первых, всему собравшемуся обществу было доподлинно известно, что Квильп жестоко обращается с своей молоденькой женой; ну, как не постараться возстановить ее против этого изверга, тем более, что её мать не из податливых - она не признавала мужского авторитета и, следовательно, можно было вполне рассчитывать на её поддержку. Кроме того, ни одной из присутствовавших дам не хотелось упустить удобного случая похвастать перед всей компанией: я, мол, куда выше всех вас в этом отношении. Да и что было им делать? В интимной беседе, с глазу на глаз, барыни всегда с наслаждением перемывают косточки своих приятельниц; здесь же все оне были налицо и, стало быть лишены были этого удовольствия: им ничего не оставалось делать, как общими силами напасть на общего врага.

Атака была начата одной дородной кумушкой. Прежде всего она с большим участием осведомилась о здоровье м-ра Квильп. На это его теща язвительно ответила, что он совершенно здоров; с ним, мол, никогда ничего не делается: худое споро, не сживешь скоро.

Соседки вздохнули, многозначительно покачивая головой: оне с состраданием поглядывали на м-с Квильп, как на истую мученицу.

- Да, миссис Джиникин - жена Квильпа была урожденная Джиникин;- вам не мешало бы поучить дочь, как ей следует вести себя в отношении мужа, продолжала кумушка.- Вам лучше, чем кому либо, должно быть известно, как много зависит от нас самих.

- Совершенно верно, мадам! подтвердила м-с Джиникин,- если бы мой покойный муж, её отец, осмелился при жизни мне перечить, я бы ему... она не кончила фразы, но с такой злостью оторвала шейку рака, что это движение было красноречивее всяких слов. Собеседница отлично поняла, что она хотела выразить этим жестом, и поспешила высказать ей свое одобрение.

- Я совершенно с вами согласна, ма'ам, и я сделала бы то же самое.

- Но ведь вам, кажется, нет надобности прибегать к таким мерам, как и я, в мое время, в них не нуждалась, возразила м-с Джиникин.

- Если бы все женщины вели себя с достоинством, в подобных мерах не было бы никакой надобности.

- Вот видишь, Бетси, сколько раз я тебе говорила то же самое и чуть не на коленях умоляла тебя слушаться моих советов, обратилась м-с Джиникин к дочери.

При последних словах матери, молодая женщина, все время беспомощно глядевшая то на одну, то на другую гостью, покраснела, улыбнулась и недоверчиво покачала головой. Это послужило сигналом к всеобщему нападению. Вначале еще слышались одиночные, сколько нибудь сдержанные восклицания, но затем все слилось в какой-то гул: все заговорили разом, каждой хо телось сказать свое слово и чем нибудь уколоть бедную женщину. И чего только тут не было наговорено: она, дескать, слишком молода и не имеет права противоречить тем, кто поопытнее ея; напрасно она не хочет слушать советов, которые ей дают от чистого сердца; это только доказывает её неблагодарность. Если не из уважения к себе, по крайней мере ради других женщин, она не должна компрометировать себя такой безхарактерностью, иначе ей придется горько раскаяться. Вылив весь этот ушат на голову хозяйки, почтенные гостьи еще с большей энергией набросились на чай и закуски, хотя это не мешало им в то же время повторять, что оне так возмущены её поведением, что кусок становится им поперек горла.

- Это только так говорится, простодушно заметила молодая женщина; а я так знаю: умри я сегодня, завтра же Квильп выберет себе в невесты кого захочет: всякая за него пойдет.

Эти слова возбудили общее негодование. Всякая за него пойдет. Пускай он сунется к кому нибудь из них, пусть только осмелится. Одна вдовушка пришла в такой азарт, что пригрозила заколоть его кинжалом, если бы он вздумал подъехать к ней с подобным предложением.

- Все это прекрасно, но все это одни слова, снова заговорила молодая женщина,- а я опять вам повторяю тоже самое; я знаю, я убеждена, что если Квильп захочет, он такь сумеет понравиться, что даже самая красивая из вас не устоит против него, не откажет ему, если он, после моей смерти, вздумает сделать ей предложение.

Каждая из присутствующих приняла намек на свой счет, поэтому каждая приосанилась: "Пускай, дескать, попробует, посмотрим!" но с этой самой минуты все оне, словно сговорившись, почему-то возненавидели вдовушку и стали шептать друг другу на ухо:

"- Это чучело уж слишком много о себе думает, воображает, что о ней идет речь".

- Пусть мама вам скажет, правду я говорю или нет, продолжала Бетси.- До моей свадьбы она была о нем такого же мнения, как и я. Правда, мама?

Этот неожиданный вопрос дочери застал м-с Джиникин врасплох и поставил ее в крайне неловкое положение. С одной стороны всем было известно, что замужество дочери - дело её рук, да и во всяком случае ей неловко было согласиться, что дочь её вышла за такого человека, за которого никто бы не пошел. С другой стороны нельзя было и очень расхваливать зятя, раз она решилась, во что бы то ни стало, возстановить против него свою дочь и добиться, чтобы она вышла из-под его опеки. Однако, почтенная дама недолго колебалась и с честью вышла из этой внутренней борьбы. Она объявила, что, действительно, Квильп умеет понравиться, когда захочет, но это еще не дает ему права командовать и понукать женой. Тут она мимоходом сделала комплимент толстухе, взявшей на себя роль председательницы почтенного собрания, и все дамы принялись горячо обсуждать вопрос, от которого незаметно удалились.

- М-с Джордж говорит дело, провозгласила старуха: - еслиб-то женщины вели себя с достоинством!.. К стыду своему, Бетси не умеет заставить себя уважать.

- Чтоб я позволила мужчине командовать собой, как Квильп командует ею! воскликнула м-с Джордж;- чтоб я дрожала перед кем нибудь, как она дрожит перед ним! Да я лучше согласилась бы умереть,- конечно, я оставила бы записку и обвинила бы его в моей смерти.

Эта мысль всем очень понравилась и на помощь ораторше выступила другая дама.

- Может быть Квильп и хороший человек, говорила она;- я даже не смею сомневаться в этом; коль скоро и жена его, и теща такого высокого о нем мнения: им лучше знать! Но ведь всем известно, что он далеко не красив и не молод,- молодость могла бы еще служить ему некоторым извинением,- тогда как жена его и молода, и хороша, а, главное, она - женщина.

Последний довод был неотразим: он привел в энтузиазм все собрание. Послышался одобрительный шопот.

Кумушка продолжала:

- И если, не смотря на все, этот человек грубо обращается с своей женой...

- Если! если! перебила ее мать хозяйки. Она поставила чашку на стол и, стряхнув крошки с колен, приподнялась со стула, словно приготовлялась произнести торжественную речь.- Да это такой деспот, каких свет не производил! Он стращает ее до смерти, издевается над ней, а она не смеет пикнуть, дрожит от одного его взгляда.

Кажется почтенная дама не сказала ничего новаго: все это уже в продолжение целаго года перетолковывалось на все лады кумушками-соседками, а между тем в квартире Квильпа снова поднялся шум, все заговорили разом, силясь перекричать друг друга.

- Я много раз слышала об этом и прежде, но я всегда говорила,- вот и Генриета Симмонс может подтвердить,- я двадцать раз ей говорила, что не поверю, пока не увижу собственными глазами и не услышу собственными ушами, тараторила м-с Джордж.

Генриета Симмонс не только подтвердила её слова, но и воспользовалась случаем, чтобы прибавить кое-что от себя. Другая кумушка громогласно давала советы, как следует укрощать строптивых мужей, и приводила в пример своего собственного мужа, который через месяц после свадьбы вздумал было показать свои когти, но вскоре потом стал тише воды, ниже травы. Третья рассказывала, что она добилась такого же счастливого результата только иным путем: ей пришлось проплакать шесть недель кряду и удалось укротить мужа лишь с помощью матери и двух теток. Одна из гостей, не находившая себе в общей суматохе собеседницы, успела-таки завербовать единственную молодую девушку, нечаянно попавшуюся в их компанию: она заклинала ее всеми святыми, ради собственного спокойствия и счастия, заранее хорошенько обдумать этот вопрос, чтобы тотчас же после свадьбы забрать мужа в руки. Словом, хаос был полный. И посреди этого-то шума и гама все как-то нечаянно заметили, что м-с Джиникин вдруг побледнела и украдкой делает им знак рукой, чтобы оне замолчали, и тогда только оне увидели, что Квильп собственной особой стоит в комнате и внимательно прислушивается к их речам.

- Продолжайте, барыньки, продолжайте, зашипел он,- а вы, сударыня, обратился он к жене,- попросили бы их остаться к ужину и велели бы приготовить для них омаров и еще что нибудь в роде этого, знаете, какой нибудь такой деликатес.

- Я... я... вовсе их не приглашала к чаю, Квильп. Оне случайно собрались у меня, бормотала испуганная жена.

- Тем лучше, миссис Квильп, тем лучше. Случайные собрания бывают самые интересные, говорил карлик, с ожесточением потирая руки: можно было подумать, что он хочет соскрести всю грязь, накопившуюся на коже. - Что-ж, барыньки, вы не уходите? Вы остались?

Гостьи схватили свои шляпы и платки и поспешили уйти подобру поздорову, предоставляя м-с Джиникин расхлебывать кашу. Считая своею обязанностью защищать гостей, м-с Джиникин попробовала было удержать позицию.

- A почему бы им и не остаться поужинать, Квильп, если моя дочь этого желает?

- И в самом деле, отчего бы им не остаться? вторил зятек.

- Кажется, в этом нет ничего безчестного или дурного.

- Разумеется. Что тут может быть дурного? Ужинать даже невредно; вот только омарами, как я слышал, можно расстроить желудок.

- Это вы, вероятно, о своей жене так беспокоитесь,- боитесь, чтобы она не заболела?

- Конечно, я этого очень боюсь. Я бы ни за что в мире не хотел, чтобы она заболела, если бы даже мне в утешение предлагали двадцать таких тещ, как вы, а уж это ли не благодать Божья! продолжал зятек с усмешкой.

- Ведь, кажется, дочь моя приходится вам женой, и, если не ошибаюсь, даже законной женой? язвила теща, хихикая:- вам, мол, не мешает напомнить об этом.

- Как же, как же! она моя законная жена, поддакивал карлик.

- A в таком случае, надеюсь, она имеет право делать все, что ей захочется.

Старушка начинала уже дрожать от душившей ее злобы и от подступавшего страха перед чудовищем.

- Неужели это для вас новость, м-с Джиникин? Само собою разумеется, она имеет на то полное право.

- Я знаю только одно, что еслиб она слушалась моих советов, она делала бы теперь все, что ей хочется.

- Отчего вы, душа моя, не слушаетесь маменькиных советов? обратился карлик к жене.- Отчего вы не берете во всем с неё примера? Ведь она может служит украшением своего пола. Пари держу, что ваш отец день и ночь благодарил Бога за такое сокровище.

- Ея отец был очень счастлив, Квильп! он был прекрасный человек, в двадцать тысяч раз лучше многих, кого я знаю; в двадцать тысяч миллионов раз лучше.

- Как жаль, что я не успел с ним познакомиться, насмешливо заметил карлик.- Очень может быть, что он был счастлив и при жизни, но думаю, что он еще счастливее теперь, наслаждаясь отдыхом после таких долгих мучений.

Старуха открыла было рот, но не могла выговорить ни слова, а зятек продолжал потешаться над ней, злобно сверкая глазами.

- Что с вами, м-с Джиникин? обратился он к ней якобы самым вежливым тоном.- Вам, вероятно, нездоровится. Вы, должно быть, очень утомились, много говорили;- я знаю, вы любите болтать. Пойдите, прилягте, отдохните.

- Я пойду, когда мне захочется.

- A я вас попрошу пойти теперь же.

Теща гневно на него посмотрела, но делать было нечего, приходилось уступить, тем более, что Квильп напирал все сильнее и сильнее. Заставив ее переступить через порог, он хлопнул дверью перед самым её носом, и старуха снова очутилась в кругу соседок, спускавшихся с лестницы.

Оставшись наедине с женой, которая забилась в уголок и дрожала от страха, не смея глаз поднять, карлик остановился перед ней и, скрестив руки на груди, пристально уставился на нее. Несколько минут оба молчали.

- М-с Квильп, произнес он наконец.

- Что вам угодно? кротко отозвалась жена.

Карлик долго стоял перед ней и грозно глядел, наслаждаясь её смущением.

- М-с Квильп, повторил он.

- Что вам угодно? повторила жена,не поднимая глаз.

- Если я еще раз узнаю, что вы слушаете этих ведьм, я вас укушу.

И он заскрежетал зубами. Видимое дело, он не шутит. Затем он приказал жене убрать все со стола и принести ром. Когда она поставила перед ним огромный погребец,- он, вероятно, взял его с какого нибудь корабля,- он велел подать холодной воды и коробку с сигарами, а сам развалился в кресле и, прижавшись головой к стенке, уперся своими безобразными ножками о стол.

- Ну-с, м-с Квильп, сегодня я, кажется, в ударе и, чего доброго, буду курить всю ночь. Так вы сидите себе в своем уголке: мне может что нибудь понадобиться.

Жена, по обыкновению, кротко ответила ему "хорошо, Квильп", а грозный муж и повелитель закурил первую сигару и приготовил себе первый стакан грогу. Солнце давно уже зашло, небо усеялось звездами, тюрьма стала еще мрачнее, в комнате уже совершенно стемнело, а карлик все еще продолжал курить и пить водку, поглядывая в окно с своей обычной зверской усмешкой, и только в те минуты, когда измученная жена, все время неподвижно сидевшая в углу, выдавала свою усталость каким нибудь невольным движением, безобразное лицо его искажалось веселой гримасой.

V.

Неизвестно, дремал ли повременам Квильп, или всю ночь не смыкал глаз, но только он не выпускал сигары изо рта, курил безостановочно, зажигая одну сигару о другую и обходясь без спичек. Бой стенных часов не только не напоминал ему о сне, но даже отгонял его: всякий раз, когда били часы, он издавал какие-то странные гортанные звуки, пожимая при этом плечами,- точь-в-точь как человек, который от души смеется, но про себя.

Уже рассвело, а несчастная женщина все еще сидела, пригвожденная на своем месте. Утренняя прохлада, врываясь в окно, ознобом пробегала по её телу; она чувствовала себя совершенно разбитой от усталости и, время от времени то бросала умоляющие взгляды на своего мучителя, как бы прося пощады, то легонько покашливала, стараясь напомнить о себе и о том, что наказание длится черезчур долго. Но муженек не обращал на нее ни малейшего внимания, и неизвестно, до которых пор продолжалась бы её пытка, если бы не послышался сильный стук в дверь, когда солнце стояло уже высоко и уличная жизнь была в полном разгаре. Кто-то нетерпеливо барабанил своими сухими костяшками.

- Ой-ли, никак уж день, будто спохватился он;- отворите-ка дверь, моя нежная голубка, приказал он, лукаво улыбаясь.

Покорная жена сняла с двери засов и в комнату стремительно вбежала м-с Джиникин. Она была вполне уверена, что зятек еще не вставал с постели, и шла к дочери, чтобы отвести с ней душу и излить пред ней всю накопившуюся против него злобу. Увидев, что он не только на ногах и одет, но даже, по всей вероятности, и вовсе не ложился спать, она оторопела.

Ничто не могло ускользнуть от ястребиного взгляда этого маленького урода. Он отлично понял, для чего пришла его теща и, радуясь её неудаче, приветствовал ее с торжествующей улыбкой, от которой лицо его казалось еще безобразнее.

- Неужели, Бетси, ты не... начала старушка, неужели ты...

- Не спала всю ночь, хотите вы сказать? подхватил карлик;- да, не спала всю ночь!

- Всю ночь! воскликнула теща.

- Как есть, всю ночь. Что с вами, милая маменька, оглохли вы, что ли? Карлик то улыбался, то хмурил брови.- И что тут удивительного, что жена сидит с мужем. Ха, ха, ха. A я так и не заметил, как прошло время.

- Вы настоящий зверь! вскричала теща в негодовании.

- Полноте, полноте, милая маменька, не бранитесь. Не забывайте, что она уже замужем.

Карлик притворился, будто не понимает, что эти слова относятся лично к нему, и свернул все на жену.

- Правда, я не спал ночь главным образом потому, что мне было так приятно в её обществе. Но вы, пожалуйста, не сердитесь на нее из-за меня, безценная маменька: вы уж слишком заботитесь обо мне. Пью за ваше здоровье!

- Очень вам благодарна, отвечала старуха, нервно теребя руки, которые она, в порыве нежного материнского чувства, невольно складывала в кулак.- Очень, очень вам благодарна!

- Вот так благодарная душа! воскликнул карлик. Миссис Квильп, обратился он к жене.

- Что вам угодно, послышался робкий голос его покорной рабы.

- Помогите вашей маменьке приготовить для меня завтрак, да живо, я спешу на пристань.

М-с Джиникин уселась было на стул и сложила руки на коленях с твердым намерением не трогаться с места, но как только Бетси шепнула ей два слова, а зять с участием спросил: что с ней? уж не дурно ли ей? и намекнул, что в сенях стоит целый ушат холодной воды, её решимость мигом исчезла и она молча, хотя и неохотно, принялась за дело.

Карлик, между тем, ушел в другую комнату и занялся утренним туалетом. Он отвернул воротник сюртука и, намочив конец грязного полотенца, стал тереть им лицо и еще больше размазал на нем грязь. Занимаясь этим интересным делом, он, однако, не забывал главного и внимательнее, чем когда либо, прислушивался к тому, что говорилось в соседней комнате, в полной уверенности, что речь идет о нем.

- Вот как! пробормотал он про себя, навострив уши. Кажется, я не ослышался, она меня величает горбатым уродом, чучелой. Отлично, м-с Джиникин, превосходно!

И лицо его от удовольствия сложилось в гримасу. Окончив туалет, он отряхнулся, как отряхивается собака, выходя из воды, и отправился к дамам.

В то время, когда он завязывал галстух, стоя перед зеркалом, теща, проходя сзади него, не могла удержаться, чтобы не погрозить ему кулаком.

Как же она была изумлена и испугана, когда увидела в зеркало, что он скривил ей рожу и показал язык.

Минуту спустя, он, как ни в чем не бывало, предложил ей любезно руку и повел к столу, заботливо спрашивая, как она себя чувствует.

Как ни ничтожно было это забавное приключение, но оно окончательно открыло глаза старухе: она поняла, что имеет дело с сильным и умным врагом. За завтраком он всеми силами старался, чтобы страх, навеянный им на жену и тещу, отнюдь не ослабевал: ел яйца вместе с скорлупой, целиком глотал раков и, не моргнув, опрокидывал в горло стакан за стаканом кипящего чаю; жевал кресс-салат с табаком, кусал и гнул зубами ложки и вилки, и вообще вел себя так странно, что обе женщины чуть с ума не сошли от страха: им уже мерещилось, что это и в самом деле не человек, а нечистая сила. Добившись своего, т. е. доведя их своим возмутительным поведением до такого состояния, что оне уже не могли рассуждать и беспрекословно повиновались ему во всем, он вышел из дома и направился к реке.

Был час прилива, когда он сел в лодку, чтобы переправиться на другую сторону. Река была усеяна безчисленными барками, которые лениво ползли по ней в полнейшем беспорядке: то боком, то носом, то кормой вперед. Оне всплескивали воду своими двумя веслами, напоминая собой больших рыб, с трудом поднимающихся на поверхность воды, чтобы подышать воздухом, и неуклюже переваливались с боку на бок, беспрестанно попадая в самые неподходящия для них места. Вот одна очутилась под самым носом парохода, другая ударилась о бок большого судна и тотчас же отскочила от него, как ореховая скорлупа.

На некоторых судах, стоящих на якоре^ кипит работа: там свертывают канат, здесь вывешивают сушить паруса, нагружают или выгружают товары. На других не видно ни души, изредка на палубе покажутся мальчишки, перепачканные дегтем, да залает собачонка, карабкаясь на борт, чтобы посмотреть, что делается на реке. Громадный пароход, словно морское чудовище, окруженное мелкой рыбой, пыхтя и нетерпеливо разрезая воду колесами, медленно пробирается среди леса мачт, стараясь выбраться на простор и вздохнуть полной грудью. По обеим сторонам реки стоять баржи, нагруженные каменным углем. Между ними ловко лавируют суда, выходящия в море. Паруса их сверкают на солнце; крик, шум отдается бесконечным эхо. Словом, жизнь на реке бьет ключом, а с берега неподвижный мрачный Тоуер и целый ряд громадных зданий с высящимися между ними колокольнями холодно и горделиво поглядывают на суетливую соседку.

Но это чудное утро не произвело на Квильпа никакого впечатления. Он обратил на него внимание только потому, что не приходилось держать зонтик в руках. Переплыв реку, он причалил к берегу недалеко от своей "пристани" и прошел к ней по узенькому переулочку. Первое, что ему попалось на глаза, когда он вошел во двор, были чьи-то плохо обутые ноги, торчавшие кверху. Этими эквилибристическими упражнениями занимался, конечно, никто иной, как эксцентричный мальчик, служивший сторожем на "пристани". Он очень любил кувыркаться и у него явилось желание взглянуть на реку, стоя на голове. Но голос хозяина заставил его мгновенно вскочить на ноги и тут же на него градом посыпались удары.

- Оставьте меня, кричал мальчик, стараясь локтями отбояриться от карлика.- Говорю вам, оставьте, если не хотите чтобы вам досталось!

- Замолчи, щенок, не то я тебя отдую железными прутьями, кожу с тебя спущу, глаза выколю! кричал карлик в свою очередь.

Он опять сжал кулак и, ловко просунув его под локтем мальчика, в то время, как тот увертывался от его ударов, схватил его за голову, снова принялся тузить и отпустил его только тогда, когда излил на нем весь свой гнев.

- Попробуйте-ка подойти, говорил мальчик, отодвигаясь назад и снова выставляя локти на защиту.

- Небось, не трону, будет с тебя на этот раз. На, вот тебе ключ, отопри контору.

- Отчего вы не деретесь с такими же карликами, как вы сами? спросил мальчик, осторожно подходя к нему.

- A где я их возьму, дьяволенок? Говорят тебе, бери ключ, не то я размозжу тебе голову.

И действительно, когда мальчик подошел, он изо всей силы хватил его ключом по голове.

Мальчик вздумал было поворчать, направляясь к конторе, но, увидев, что Квильп идет вслед за ним, не отрывая от него глаз, тотчас же замолчал. Здесь кстати заметить, что между ними существовала какая-то странная симпатия. Нам нет дела до того, каким образом зародилось и чем поддерживалось это взаимное расположение, заставлявшее одного терпеть брань и подзатыльники, а другого выносить грубые и дерзкие ответы. Квильп, конечно, никому другому не позволил бы говорить себе дерзости, а мальчик ни от кого, кроме Квильпа, не стал бы сносить побои: ему ничего не стоило убежать от хозяина.

- Ну, теперь сторожи пристань, да смотри ты у меня, вздумай еще постоять на голове: как раз останешься без ноги.

Мальчик промолчал, но не успел Квильп войти в контору, как он тут же за дверью, не смотря на угрозу, стал на голове. Простояв с минуту в такой приятной позе, он на руках перебрался на другую сторону дома и там постоял немного, затем, не меняя положения, перешел на третью, но побоялся проделать эту штуку перед той стеной, где находилось единственное окно конторы, откуда хозяин мог его увидеть. И благо ему было. Квильп, зная его проказы, сидел в засаде недалеко от окна, держа наготове старую не обтесанную доску, сплошь утыканную гвоздями: плохо пришлось бы мальчику, еслиб он угодил в него этой доской.

Контора состояла из одной маленькой грязной конурки. Старинное бюро на кривых ножках, два табурета, вешалка для шляп, пустая чернильница и сломанное перо, старый календарь да часы, которые и заводились, по крайней мере, в продолжение восемнадцати лет - минутная стрелка давно уже вынута и служить хозяину вместо зубоковырялки, вот все, что было в этой конурке.

Квильп, недолго думая, влез на бюро и растянулся во весь свой маленький рост на его горизонтальной крышке - он это делал не в первый раз - намереваясь сладко выспаться и вознаградить себя за бессонную ночь.

Но он недолго наслаждался. Не прошло и четверти часа, как дверь отворилась и в нее просунулась взъерошенная голова мальчика, напоминавшая пук нерасчесаной пакли.

- Вас кто-то спрашивает, доложил он.

Сон у карлика был чуткий: он живо очнулся.

- Да кто там такой? сердито проворчал он.

- Я не знаю.

- Так узнай, дьявол, и он так ловко швырнул доску, что она наверно попала бы в мальчика, если бы тот не отошел вовремя от двери.

Не желая служить ему мишенью, мальчик не рискнул вторично показаться на глаза Квильпу и отворил дверь, чтобы впустить в контору виновницу всего этого переполоха.

- Ах, это ты, Нелли! удивился Квильп.

- Это я, сударь, робко проговорила девочка.

Она остановилась у порога, не решаясь войти в комнату. Карлик немного приподнялся и оперся на локоть. Голова его была повязана желтым платком, из-под которого висели две-три косматые пряди волос. Страшно было смотреть на него.

- Войди в комнату, Нелли, войди, приглашал ее карлик, не меняя позы; - да погляди-ка во двор, не стоит ли опять мальчишка на голове?

- Нет, сударь, он стоить на ногах, промолвила Нелли.

- Да так ли? уж не ошибаешься ли ты? Нет? ну, так войди сюда и притвори дверь за собой. С каким поручением ты пришла?

Девочка подала ему письмо, и он принялся читать его, повернувшись на бок.

VI.

Пока карлик читал письмо, девочка стояла недалеко от него и смотрела на него во все глаза. Видно было по её лицу, что она и побаивается карлика,- ей страшно стоять около него - и вместе с тем ей ужасно хочется рассмеяться, глядя на его смешную, неуклюжую фигуру, растянувшуюся на бюро. Но вот облачко пробегает по её личику, оно отуманивается грустью, и девочка, забыв всякий смех, с напряженным вниманием следить за карликом и ждет, что-то он скажет ей в ответ, ясно сознавая, что от этого ответа многое зависит; ждет, да так и застынет в этом немом, тяжелом ожидании.

Карлик тоже казался очень взволнованным. Прочитав несколько строк, он широко раскрыл глаза, нахмурил брови, и по мере того, как чтение продолжалось, со злостью скреб голову, грыз ногти и, наконец, разразился отчаянным свистом, что на его языке означало крайнее удивление и даже смущение. Окончив письмо, он сложил его, бросил около себя и задумался, потом опять схватил его и еще раз прочел. Но это вторичное чтение нисколько его не успокоило: он с таким же остервенением грыз ногти и впадал в задумчивость. Наконец, он молча уставился на девочку, которая со страхом ожидала его ответа.

- Эй, Нелли! вдруг, точно выстрел, раздалось под самым ухом девочки; она вздрогнула от испуга.

- Что вам угодно, сударь?

- Ты, конечно, знаешь содержание этого письма?

- Нет, сударь, не знаю.

- Не может быть, побожись, что не знаешь. Скажи: чтобы мне умереть на этом месте, если я говорю неправду.

- Да право же не знаю, что там написано.

- Ладно, я тебе верю, пробормотал Квильп.

Открытый, чистосердечный взгляд девочки убедил его в том, что она говорила правду.

- Гм! все ухнуло! и так быстро, в 24 часа. И куда к чорту он все это девал? вот вопрос!

Тут он снова набросился на свои ногти, опять скреб голову, но мало-по-малу лицо его просияло и расплылось в приветливую улыбку, которая на всяком другом лице показалась бы безобразной гримасой.

- Ты сегодня чудо какая хорошенькая, Нелли! как-то особенно ласково обратился он к девочке.

Та с удивлением взглянула на него.

- Ты, вероятно, устала, Нелли?

- Нет, сударь, я нисколько не устала и должна спешить домой, а то дедушка будет обо мне беспокоиться.

- Ну, к чему спешить! Послушай, Нелличка, что я хочу тебе сказать. Желала ли бы ты быть моим вторым номером?

- Чем, сударь?

- Моим вторым номером, второй м-с Квильп, повторил карлик.

Девочка, очевидно, не понимала значения этих слов хотя и казалась несколько испуганной. Карлик счел нужным просветить ее.

- Словом, я тебя спрашиваю, милочка моя Нелли, хотела ли бы ты быть моей женой, когда мистрисс Квильп не будет на свете?

Карлик прищурил на нее глаза и поманил к себе пальчиком.

- A какая из тебя вышла бы женка, просто прелесть! румяная, красивая! Предположим, что м-с Квильп проживет еще лет пять, а может быть даже всего четыре года. Ты к тому времени подростешь, будешь уже невестой, как раз для меня, ха, ха, ха! Смотри же, веди себя хорошенько, Нелли; очень может быть, что современем тебе придется носит имя Квильп.

Нелли не только не обрадовалась этому милому предложению, но даже испугалась слов карлика и, дрожа как лист, попятилась от него. Вероятно, Квильп чувствовал себя особенно хорошо, когда ему удавалось напугать кого нибудь до полусмерти. Может быть сюда также примешивалось радостное чувство при мысли, что, похоронив жену No 1, он заменит ее таким прелестным Тщ 2, а, впрочем, может быть он с какой нибудь особенной целью прикидывался веселым и любезным. Как бы там ни было, он громко расхохотался, будто не замечая испуга Нелли.

- Теперь пойдем к нам, в Тоуер-Гилл, приглашал он девочку. - Жена моя будет очень рада тебя видеть, она очень расположена к тебе, хотя, конечно, она не может любить тебя так сильно, как я.

- Извините, пожалуйста, я не могу идти с вами. Дедушка приказал мне спешить домой, как только я получу ответь на его письмо.

- Да ведь ты еще его не получила и не можешь получить, пока я не возвращусь домой, следовательно, во всяком случае, ты должна идти вместе со мной. Подай мне шляпу, что там висит, и пойдем.

Карлик спустил ноги с бюро и, соскользнув на пол, вышел из конторы. Во дворе его глазам представилась следующая картина: мальчик-сторож сцепился с другим мальчиком такого же роста, как он. Крепко обнявшись, они катались в грязи и усердно угощали друг друга тумаками.

- Боже мой, да это Кит! это мой бедный Кит! он привел меня сюда, вскричала Нелли, всплеснув руками.- Разнимите их, ради Бога, мистер Квильп.

- Вот погодите, я их мигом разниму.

Квильп юркнул в контору и вынес оттуда огромную палку.

- Ну, теперь только держитесь, голубчики, я вам покажу как драться.

С этими словами он размахнулся дубинкой и принялся нещадно колотить обоих парней, целясь прямо в голову, как настоящий дикарь. Он пришел в какое-то бешенство, танцовал вокруг них, прыгал через них, наступал на них ногами. Драчуны уже забыли о своей ссоре и думали только о том, как бы улизнут от злейшего врага.

- Вот я вас, вот я вас, чертенята, приговаривал карлик, тщетно стараясь еще ран попасть в них дубиной; они уже вскочили на ноги и ловко увертывались от его ударов,- уж я вам расквашу поганые рожи, я из вас душу вытрясу.

- Ну, будет с вас, бросьте палку, не то вам плохо придется, и мальчик-сторож попробовал было выхватить ее из рук карлика.

- Ты подойди поближе, еще, еще немножко, я ее брошу прямо тебе в башку.

Глаза у карлика так и сверкали.

Мальчик улучил минутку, когда, как ему казалось хозяин не был настороже, и, ухватившись за палку, стал тянуть ее изо всех сил. Квильп крепко держал ее своими железными руками, а потом сразу выпустил - мальчик грохнулся навзничь и ударился головой о землю. Квильп был вне себя от радости, он громко хохотал и неистово топал ногами.

- Ничего, пройдет, говорил мальчик, растирая рукой ушибленное место,- только я уж больше не стану на вас заступаться, когда будут говорить, что такого урода и за деньги не увидишь.

- Ну, а ты-то сам считаешь меня уродом или нет?

- Это уж мое дело.

- Так из-за чего ты дрался на моей пристани?

- Я дрался потому, что он это говорить, и он указал на Кита,- а не потому, что это неправда.

- Пускай он в другой раз не болтает всякий вздор: будто мисс Нелли уродина, будто она и её дедушка пляшут по дудке его хозяина, вступился в свою очередь Кит.

- Он говорить вздор, потому что он дурак, а ты говоришь правду, Кит, потому что ты умница. Ты большой умница, т. е. я тебе скажу, ты такой умный парень, Кит, что если хочешь жить на свете, так будь осторожнее, проговорил Квильп самым сладким голосом, ехидно улыбаясь и прищуривая глаза.- Вот тебе шесть пенсов. Всегда говори правду, Кит. A ты, щенок, поди, запри контору и принеси сюда ключ.

Мальчик исполнил приказание хозяина, принес ключ, а Квильп, в награду за его заступничество, угодил ему этим ключом в самый нос, так что у него искры посыпались из глаз. Ну да и отомстил же он ему по-своему. Не успел Квильп, вместе с Нелли и Китом, отчалить от берега, как мальчик уже стоял на голове на самом видном месте "пристани" и кувыркался все время, пока те переезжали реку.

Только что мисс Квильп расположилась отдохнуть после мучительной, бессонной ночи, как на лестнице послышались шаги её благоверного супруга. Она тотчас же встала и, чтобы отвести ему глаза, взялась за работу.

- A посмотрите-ка, душенька, кого я к вам привел,- ласково встретил он жену. За ним в комнату вошла Нелли. Кит остался внизу,- Нелли очень устала, угостите ее вином, а я в это время настрочу письмо.

Жена с испугом взглянула ему в лицо: она недоумевала, что бы означали эти нежности. Заметив, что он делает ей какие-то знаки, она немедленно пошла за ним в другую комнату.

- Слушайте хорошенько, что я вам скажу, шепнул ей Квильп. - Постарайтесь выведать у неё все, что можно, насчет её деда, как они там живут, что делают, о чем он ей рассказывает. Мне это необходимо знать. Вы, женщины, гораздо откровеннее между собой, чем с нами. Я знаю, если вы захотите, вы сумеете ласкою выпытать у неё все. Поняли?

- Поняла, Квильп.

- Ну, так ступайте к ней. Чего-ж вы остановились.

- Нельзя ли, Квильп, обойтись без этого обмана? Еслиб вы знали, как я ее люблю, заикнулась было жена.

Карлик пробормотал сквозь зубы какое-то страшное ругательство и стал озираться кругом: не попадется ли ему палка, чтобы отколотить жену. Но та и не думала ослушаться своего властелина; она только тихонько попросила его не сердиться и обещала исполнить в точности, что он от неё требовал.

- Так вы теперь поняли, чего я хочу, продолжал он попрежнему шопотом, несколько раз ущипнув жену за руку,- я хочу, чтобы вы узнали все его тайны. Не забудьте, что я все время буду стоять у двери и подслушивать. Как только дверь заскрипит, так и знайте, что я вами недоволен. Да и достанется же вам, если мне часто придется скрипеть дверью. Ну, ступайте.

Жена ушла, а муженек её спрятался за полуотворенной дверью и, приложив к ней ухо, стал внимательно подслушивать.

В продолжение нескольких минут бедная женщина не решалась приступить к допросу - она просто не знала, с чего начать. Но дверь заскрипела и её нерешительность мигом исчезла.

- Вы с некоторого времени довольно часто посещаете Квильпа, моя милая, начала она.

- Да, я уже говорила об этом дедушке, простодушно заметила Нелли.

- A что он вам на это сказал?

- Ничего не сказал, вздохнул да опустил голову на грудь. Если бы вы видели, какой он был тогда грустный, убитый, я уверена, что и вы не удержались бы от слез. Но и вы ничем не могли бы ему помочь. Что это у вас дверь скрипит! удивилась Нелли.

- Она всегда скрипит, успокоивала ее хозяйка, тревожно поглядывая на дверь.- Но ведь ваш дедушка не всегда был так озабочен, как теперь?

- Конечно, нет, с жаром подхватила девочка,- напротив, прежде мы были совершенно счастливы. Вы не можете себе представить, как он изменился с некоторых пор.

- Мне очень, очень вас жаль, милая Нелли.

Теперь она говорила совершенно искренно.

- Спасибо вам, вы всегда так добры ко мне. Девочка поцеловала ее в щеку.- Мне очень приятно побеседовать с вами, тем более, что я ни с кем, кроме Кита, не могу говорить о нем. Видите ли, я и теперь была бы счастлива, если бы не эта перемена в дедушке, продолжала она еще с большим увлечением.

- Успокойтесь, милая Нелли, он скоро оправится и будет такой-же веселый, как и прежде.

- Дай-то Бог, дай Бог! говорила Нелли, заливаясь слезами.- Но ведь он уж давно... право, мне кажется, что дверь зашевелилась.

- Это так, от ветра, еле слышно промолвила хозяйка, - вы говорите, он уж давно...

- Да, он уж давно такой скучный, задумчивый. A прежде как мы приятно проводили с ним вечера! Бывало, я читаю ему вслух,- он сидит у камина и слушает, а когда чтение на чем нибудь оборвется, мы разговариваем с ним. Он возьмет меня к себе на колени и начнет рассказывать про мою мат: что я очень похожа на нее и лицом, и голосом, что она не в могиле, а в раю, и что там никто не стареет и не умирает. Ах, какое это было хорошее время! и девочка опять заплакала.

- Не плачьте, не плачьте, милая Нелли, я не могу видеть ваших слез, невольно вырвалось у её собеседницы.

- Это, верно, оттого, что мне уже давно не с кем было поделиться горем, а может быть я и не совсем здорова, поэтому не могу удержаться от слез - а то я редко плачу. С вами я говорю откровенно: я уверена, что вы никому не перескажете.

М-с Квильп молча отвернулась.

- Бывало, мы гуляем с ним за городом, по лужку, по лесу, а вернемся усталые домой - так приятно отдохнуть. Нет нужды, что дом у нас мрачный - мы еще с большим удовольствием вспоминаем о нашей прогулке и мечтаем о будущей. Теперь мы уж с ним никогда не гуляем и у нас в доме стало еще мрачнее и скучнее, чем когда либо.

Она на минуту остановилась и хотя дверь проскрипела не один раз, м-с Квильп не проронила ни слова.

- Вы, пожалуйста, не думайте, что дедушка сердится на меня или что он мною недоволен, с увлечением говорила Нелли.- Напротив, он все больше и больше привязывается ко мне. Вы не знаете, как он меня любит.

- Я знаю, что он горячо вас любит.

- Он так же горячо меня любит, как и я его. Но я вам не рассказала самого главнаго. Только об этом вы уж никому не говорите ни слова: он совсем не спит, только днем немного отдыхает в кресле, а ночью уходить из дому и почти всегда возвращается на рассвете.

- На рассвете? Что вы говорите, Нелли!

- Тсс! девочка приложила палец к губам и, оглянувшись вокруг, продолжала почти шопотом.- Ведь я сама отворяю ему дверь, когда он возвращается до мой. В прошедшую ночь он пришел очень поздно - уже совсем рассвело - лицо у него было бледное, как полотно, глаза налиты кровью, он едва держался на ногах. Я вернулась в свою комнату и легла в постель. Вдруг слышу, он стонет. Я поскорее вскочила и подошла к нему, а он-то не видит меня и говорит: "Ах, Боже мой, как тяжко! Я, кажется, не вынесу этой пытки. Если бы не Нелли, я бы молил Бога, чтобы Он поскорее прибрал меня".- Мне было так больно это слышать... Боже мой, что мне делать? чем бы мне помочь моему бедному дедушке?

Ея переполненное сердечко не выдержало и она залилась слезами на груди у м-с Квильп, которая с таким горячим участием выслушала её первое, тяжелое признание.

Минуту спустя, вошел сам Квильп и очень искусно разыграл комедию, притворяясь, что крайне удивлен, видя Нелли в слезах. Притворство давалось ему легко: оно вошло у него в привычку.

- Что с тобой, Нелли? ах, бедненькая! верно она черезчур устала. Карлик скосил глаза на жену: дескать она должна ему вторить,- сегодня ей пришлось сделать порядочный таки конец от дома до пристани, а тут еще поганые мальчишки перепугали ее своей дракой, да, пожалуй, и переплывать реку было страшно. Все это вместе утомило и расстроило ее.

Он подошел к ней и ласково потрепал ее по головке. Прикосновение его руки произвело, помимо его воли, магическое действие: девочка мгновенно отрезвилась от слез. Ей так хотелось избавиться от него, что она тотчас же стала прощаться; ей, мол, пора домой.

- Да чего ты спешишь, Нелли, лучше бы осталась и пообедала вместе с нами, уговаривал ее карлик.

- Нет, благодарю вас, я и так уж засиделась, говорила Нелли, утирая слезы.

- Не хочешь, как хочешь. Вот тебе письмо. Отдай его дедушке и скажи ему, что я постараюсь повидаться с ним завтра или послезавтра. Сегодня я никак не могу исполнить его поручение. Эй, ты, молодец, крикнул он Киту, проводи барышню, да смотри у меня, чтобы с ней ничего не случилось по дороги, слышишь?

Кит не счел нужным отвечать на такое неуместное наставление. Заметив, что у Нелли глаза заплаканы, он грозно взглянул на Квильпа. Он готов был бы выцарапать ему глаза, если бы оказалось, что она плакала по его, Квильпа, вине.

- Нечего сказать, вы большая мастерица допрашивать, напустился Квильп на жену, когда они остались вдвоем.

- Что же я еще могла сделать? кротко возразила жена.

- A что вы такое сделали? нюни распустили, и больше ничего. Этакая...

- Мне и так жаль бедную девочку: я невольно заставила ее высказаться, открыть все свои тайны. Она была уверена, что мы одне, а вы тут же стояли и подслушивали. Господи, прости мне это прегрешение!

- Заставила высказаться, передразнивал ее карлик.- A дверь-то чего скрипела? Ну, да счастье ваше, что она сама кое-что выболтала, а то бы я вас поблагодарил.

Жена молчала, зная очень хорошо, что на этот раз он не лгал, а он со злостью продолжал:

- Счастье ваше, что я напал на след старика, а то бы... Ну да теперь уже все кончено, и чтоб я больше не слыхал об этом ни слова. Слышите? К обеду не покупать ничего лишнего, я ухожу из дому на весь день.

Он ушел, а жена заперлась у себя в комнате и, бросившись на постель, зарыдала. И долго рыдала она, проклиная свою слабость, допустившую ее разыграть такую постыдную роль перед невинным ребенком. Она горько раскаивалась в своем невольном проступке, не в пример прочим, менее её чувствительным людям, которые совершают и не такие преступления и далеко так не мучаются, как она мучилась. Надо и то сказать, совесть очень растяжима и легко приноравливается ко всяким обстоятельствам. Иные осторожные люди избавляются от неё понемногу, так сказать по частям, подобно тому, как мы постепенно сбрасываем лишнюю одежду, чуя приближение лета. Другие же прекрасно обходятся и без этих градаций, и этот последний способ обращения с своей совестью, как наиболее удобный, пользуется правом гражданства.

VII.

- Фред, припомни старинную песню "Оставь всякие заботы", раздуй угасающее пламя веселья крылом дружбы, и да здравствует розовое вино!

Вот какой поэтической речью знакомый нам Дик Сунвеллер старался развеселить своего хмурого приятеля.

Квартира Дика имела свои удобства. Она находилась по соседству с Друриленом и как раз над табачной лавкой, что избавляло его от расходов на покупку табаку: ему стоило только выйти на лестницу, чтобы начать чихать. Поэтическая речь его, упомянутая выше, отличалась, по обыкновению, иносказательным характером. Так, вместо розового вина, на столе стоял штоф грога из можжевеловой водки с водой, который друзья и распивали, то-и-дело наполняя единственный стакан, заменявший им бокалы, что, впрочем, неудивительно, так как Дик жил на холостую ногу. Вероятно, в силу все той же поэтической вольности и любви к преувеличению, его единственная комната называлась квартирой.

Отдавая ее в наем, содержатель табачной лавки приклеил билетик с надписью: "квартира для одинокаго". Этого было достаточно, чтобы Сунвеллер не иначе называл ее, как "моя квартира", "мои апартаменты", предоставляя слушателю, если ему угодно, рисовать в своем воображении целую анфиладу великолепных палат.

Этому полету фантазии Дика много способствовал книжный шкаф, стоявший на видном месте в его комнате. С виду это был шкаф и только, а на самом деле - потайная кровать. Дик и сам был уверен - по крайней мере днем он старался отклонять всякую мысль, всякое представление о постели, простынях и подушках - и друзей своих уверял, что это ничто иное, как шкаф, и ни разу не проговорился о его настоящем назначении. Признаться, у него была маленькая слабость к этому шкафу, и если бы вы пожелали приобрести дружбу Дика, вы должны были бы смело уверовать в его шкаф.

- Фред, передай-ка мне вино, заговорил Дик простым языком, убедившись, что его цветистая речь не производит ни малейшего впечатления на его друга.

Фред с сердцем двинул к нему штоф и снова по грузился в раздумье, так некстати прерванное Диком.

- Фред, я хочу предложить тебе маленький совет, приличествующий обстоятельствам, говорил Дик, мешая напиток.- Вот наступает май месяц...

- Убирайся к чорту! ты мне до смерти надоел своей болтовней. Тебе все нипочем, хоть трава не рости.

- Послушайте, м-р Трент. В какой-то пословице говорится, что человек должен быть весел и благоразумен. Есть люди, которые могут быть веселы, но не могут быть благоразумны и, наоборот: могут быть благоразумны, или, по крайней мере, воображают себя таковыми, но не могут быть веселы. Я принадлежу к первому разряду и очень рад, что могу применить к себе хоть половину этой хорошей пословицы. По моему мнению, гораздо лучше быть веселым, хотя и неблагоразумным, чем ни тем, ни другим, как например ты.

- Тьфу ты пропасть! проворчал Фред недовольным тоном.

- В добрый час, м-р Тренть! Я думаю, в порядочном обществе так не обращаются с амфитрионом. Ну, да вы не церемоньтесь, будьте как дома.

Тут он процедил сквозь зубы, что его приятель, кажется, не в своей тарелке, допил свое "розовое вино", приготовил еще стакан грогу и, предварительно просмаковав его, обратился с тостом к какому-то воображаемому собранию:

"Милостивые государи! Позвольте мне предложить тост за процветание древней фамилии Сунвеллеров вообще и Ричарда Сунвеллера в частности, того самого Ричарда, милостивые государи,- тут он пришел в пафос,- который тратит все свои средства на друзей и, в благодарность за это, получает "тьфу ты, пропасть!" (шумные апплодисменты).

Фред прошелся несколько раз по комнате.

- Послушай, Дик, начал он, останавливаясь перед приятелем,- поговорим серьезно. Я хочу указать тебе путь, по которому ты можешь, без всякого труда, добраться до большого состояния.

- Спасибо, дружище, ты уж и так не мало путей мне указывал, а к чему все это привело? Карман у меня так же пусть, как и прежде.

- Погоди, погоди маленько. Ты не то запоешь, если поможешь мне осуществить мой новый план. Ты видел мою сестру Нелли?

Фред придвинулся поближе к приятелю.

- Ну, так что-ж?

- Как она тебе нравится, не правда ли, она хорошенькая?

- Разумеется. К чести её будь сказано, она нисколько на тебя не похожа.

- Да говори же, хорошенькая она, или нет?

- Ну хорошенькая, очень хорошенькая. Что-ж из этого следует?

- Я сейчас тебе скажу, в чем дело. И тебе, и мне должно быть ясно как день, что мы с дедом до конца жизни будем как на ножах, и что я от него не получу ни копейки.

- Это ясно даже слепому. Что-ж дальше?

- A то, что все состояние этого алтынника - чтоб он сгинул - перейдет к сестре, хотя он прежде и уверял меня, что разделит деньги между нами пополам.

- И это возможно. Разве, что моя речь произвела на него сильное впечатление. Она была такая блестящая. Помнишь, Фред, "с одной стороны мы видим престарелаго, почтенного деда..." Неужели тебя не поразил этот дружественный, естественный тон фразы?

- Его не поразил, вот что главное. Стало быть не стоит об этом и говорить. Слушай дальше. Скоро Нелли исполнится четырнадцать лет.

- Славная девчонка для своих лет, нечего сказать! Немножко мала ростом, прибавил Дик между прочим.

- Ей-Богу, брошу и уйду, если ты будешь меня перебивать.

Фред злился на приятеля за то, что он так небрежно относился к его плану.

- Слушай же внимательно: теперь я подхожу к главному вопросу.

- Слушаю-с.

- У девочки очень нежное, любящее сердце и она легко поддается постороннему влиянию. Я уверен, что, если не лаской, то угрозой, я заставлю её делать все, что мне угодно, когда она будет в моих руках. Чтобы не терять времени - мне пришлось бы целую неделю перечислять все выгоды моего плана - я прямо тебя спрашиваю: отчего бы тебе, брат, не жениться на ней?

Устремив глаза на борты своего стакана, Дик очень рассеянно слушал приятеля, так горячо приступавшего к наложению своего плана; но последния слова Фреда заставили его встрепенуться.

- Что такое? спросил он, разинув рот от изумления.

- Отчего бы тебе не жениться на ней? настойчиво повторил Фред, зная по опыту, что тот недолго выдержит и сдастся.

- Да ведь ты только что сказал, что ей всего четырнадцать лет.

- Я не говорил, чтоб сегодня собирались вести ее к венцу. Ты можешь на ней жениться через два-три года. Не век же будет жить старик, сердился Фредь.

- Да он и не выглядывает долговечным. Впрочем, старики - народ ненадежный. У меня есть тетушка в Дарстешайре, которая собиралась умереть, когда мне было всего 8 лет, а преблагополучно здравствует и поныне. Нет у них ни стыда, ни совести. Разве что на подмогу явится наследственное расположение к апоплексическому удару. Да и на это, брать, не очень-то можно рассчитывать: как раз останешься на бобах.

- Ну, хорошо. Предположим самое худшее, продолжал Фред, не спуская глаз с приятеля.- Допустим, что старик долго проживет.

- Вот в том-то и все дело!

- Допустим, что он еще долго проживет, повторил Фред,- и я уговорю, или силою заставлю Нелли тайно обвенчаться с тобой. Как ты думаешь, что из этого выйдет?

- Думаю, что для меня ничего хорошего не выйдет, будет у меня семья на шее и ни гроша в кармане на её содержание, отвечал Дик, немного подумав.

- Я тебе говорю, продолжал Фред, все более и более увлекаясь; может быть увлечение его было и напускное, но тем не менее оно производило свое действие. - Я тебе говорю, что старик живет и дышет только ею и, стало быть, не лишит её наследства только потому, что она выйдет замуж против его желания. Это так же невозможно, как и то, чтобы я снова попал к нему в милость, как бы я ни распинался перед ним, прикидываясь послушным, примерным внуком. Неужели ты не можешь этого понять?

- Да и мне это кажется невероятным.

- Потому и кажется невероятным, что оно на самом деле невозможно. A если ты, вдобавок, угодишь ему чем нибудь, например, поссоришься или притворишься, что поссорился со мной не на живот, а насмерть, он еще скорее смилуется. Что касается Нелли, ты знаешь, вода и камень пробивает; можешь смело на меня положиться - я с ней справлюсь. И так, умрет ли старый скряга, или долго будет жить, результат выйдет один и тот же: ты сделаешься единственным наследником всего его состояния - мы с тобой живо протрем ему глаза - и в придачу получишь хорошенькую жену.

- A как ты думаешь, действительно ли старик так богат, как говорят?

- И ты еще сомневаешься! Разве ты не помнишь, он сам проговорился при нас.

Мы не станем передавать читателю, с помощью каких искусных подходцев Фреду и на этот раз удалось склонить приятеля на свою сторону. Все говорило в пользу этого плана: и бедность Дика в настоящем, и перспектива сделаться богачом, возможность сорить деньгами и удовлетворять своему тщеславию. Но и помимо всех этих соображений, он согласился бы на этот брак лишь в силу своей необычайной беспечности. Он уже привык решительно во всем подчиняться Фреду. И надо отдать справедливость Фреду, он широко пользовался своим безграничным влиянием на друга. Прежде он, без зазрения совести, тратил его деньги, а когда кошелек его истощился, он стал прикрываться его именем во всех своих позорных проделках, и бедный Дик, волей-неволей, слыл за негодяя и искусителя юноши, тогда как на самом деле он был только послушным орудием своего друга - пустой, ветреный малый.

Побуждения, руководившие в этом деле Фредом, были совсем иного рода, и Дик не мог их понять; мы будем знакомиться с ними по мере развития нашего рассказа. Дело скоро сладилось; ударив по рукам, друзья мирно беседовали и Дик уже начал ораторствовать своим обычным цветистым слогом, что он вообще ничего не имеет против женитьбы, если за невестой дадут порядочное приданое и т. д., но кто-то постучался и прервал его болтовню. На обычное "войдите" дверь приотворилась, впустив струю табачного запаха, и в щель просунулась чья-то намыленная рука. Запах шел снизу из табачной лавки, а руку просунула горничная: она мыла в это время лестницу и поневоле должна была бросить мочалку и взяться мокрыми руками за письмо, которое она подала, объявляя во всеуслышание, что ей приказано отдать его м-ру Снивелянну (Snivelly - значит сопливый.) - прислуга имеет особенную способность коверкать фамилии.

Взглянув на адрес, Дик несколько смутился и даже побледнел, а когда прочел письмо, то и совсем растерялся.

- Вот что значит иметь успех у женщин, бормотал он про себя;- мы с тобой уже все порешили, а о ней-то и не вспомнили.

- О ком это? спросил Фред.

- О Софии Уэкльз.

- Да кто она такая?

- Это, брат, такая прелесть, о которой можно только мечтать, проговорил Дик и сразу хлебнул чуть не полстакана "розового вина".- Она божественно хороша. Да ты ее знаешь.

- Чуть-чуть припоминаю, небрежно проронил приятель.- Ну, так в чем же дело?

- A вот в чем, сударь, отвечал Дик. - Между Софией Уэкльз и вашим покорнейшим слугой, имеющим честь с вами разговаривать в эту минуту, возникла самая пламенная, нежная, хотя в то же время и самая чистая, поэтическая любовь. Словом, София Уэкльз могла бы поспорить в целомудрии с самой богиней Дианой. В этом я могу вас заверить.

- Уж не хочешь ли ты сказать, что ты ухаживаешь за ней?

- Ухаживать-то ухаживаю, но ничего ей не обещал. Она не может подать на меня жалобу за нарушение обещания, так как я ни разу ей не писал.

- Что-ж она тебе пишет?

- Она мне напоминает о том, что я дал слово придти к ней: мы сговорились сегодня вечером повеселиться целой компанией. Нас будет человек двадцать, т. е. двести пальцев - если все они окажутся на лицо - будут весь вечер ёрзать по полу, выделывая легкие, фантастические па. Я должен непременно отправиться, хотя бы для того, чтобы приготовить ее к разрыву. Ты не беспокойся, я улажу это дело. Мне только интересно знать, неужели она сама занесла письмо. Бедненькая, она и не подозревала, какой удар ее ожидает.

Дик позвал горничную и та подтвердила, что действительно мисс София Уэкльз приходила сама вместе с меньшой сестрой - она, конечно, ради приличия взяла ее с собой - и когда она, т. е. горничная, попросила ее наверх - м-р Сунвеллер, мол, дома,- барышня очень обиделась и сказала, что скорее согласится умереть, чем пойти на квартиру к молодому человеку. Дик пришел в восторг от этого рассказа, забывая, что этот восторг плохо вяжется с его обещанием жениться на Нелли. Но Фред не придавал никакого значения этим излияниям чувств, зная очень хорошо, что сумеет подчинить его своей воле, когда настанет время действовать.

VIII.

Однако соловья баснями не кормят. Надо было позаботиться и об обеде. Дик не имел ни малейшего намерения рисковать своим драгоценным здоровьем и томить себя голодом. Он послал в ближайшую кухмистерскую за двумя порциями вареного мяса и овощей, но грубьян кухмистер наотрез отказался и велел передать господину Сунвеллеру, что если он желает пообедать, так пусть, мол, пожалует в кухмистерскую, да кстати захватит с собой малую толику деньжонок, чтобы заплатить давно уже числящийся за ним долг. Этот отказ нисколько не смутил Дика. Аппетит его еще больше разыгрался. Он послал в другую кухмистерскую, которая была подальше от его квартиры, и велел сказать хозяину, что хочет попробовать его стряпни: она, мол, славится во всем околотке, да к тому же повар, у которого он постоянно столуется, стал с некоторого времени отпускать такое твердое мясо, что порядочным людям зазорно его есть. Эта хитрая уловка удалась как нельзя лучше. Вскоре же на столе появились судки: в нижнем было мясо, в среднем - овощи, а в верхнем - пенящееся пиво. Приятели с большим удовольствием принялись за вкусный и сытный обед.

- Дай Бог, чтоб эти тяжелые времена миновали безвозвратно, начал, по обыкновению, разглагольствовать Дик, насаживая на вилку крупную картофелину.- Мне очень нравится картофель в мундире; так приятно самому отделят его от его природной оболочки. Это удовольствие незнакомо богатым людям. Подумаешь, как немного надо человеку, особенно когда он уже пообедал, и как недолго он нуждается в этой безделице!

- Надо надеяться, что и кухмистеру тоже немного надо и что он тоже недолго будет нуждаться в этой безделице, заметил приятель.- Тебе, конечно, нечем расплатиться.

- Мне все равно идти мимо; я зайду к нему. Дик многозначительно подмигнул глазом.- Ведь обед мы уже съели. Что-ж он теперь с нас возьмет?

Должно быть половой, приносивший обед, предчувствовал, что действительно с них ничего не возьмешь. Когда он пришел за посудой, Дик очень важно объявил ему, что сам зайдет в кухмистерскую расплатиться; тот было заикнулся, что у них ничего не отпускают в долг, а сейчас же кладут денежки на стол, но увидев, что дело плохо, спросил, в котором часу м-р Сунвеллер придет в кухмистерскую - ему, дескать, надо быт тогда дома, так как он отвечает за все: хозяин с него взыщет за обед. Дик подумал с минуту, раскинул в уме, где ему надо в этот день побывать и объявил, что он зайдет в кухмистерскую не раньше 6 часов без 2 минут и не позже, чем в 6 часов и 5 минут. Половой должен был удовольствоваться этим ненадежным обещанием, а Дик вынул из кармана грязнейшую записную книжку и принялся что-то в нее записывать.

- Это ты делаешь заметку, чтобы не забыть заплатить за обед в случае, если не успеешь сегодня зайти в кухмистерскую, спросил Фредь с насмешкой.

- Нет, не то,- невозмутимо отвечал Дик, продолжая писать с видом делового человека - я отмечаю те улицы, куда мне нельзя показываться, пока лавки открыты. После сегодняшнего обеда прибавилась еще улица Лангэкр. На прошлой неделе я купил сапоги в Квин-Стрите и с тех пор туда ни ногой. Для того, чтобы мне попасть в Стрэнд, к моим услугам осталась всего одна улица, да и этот путь сегодня закроется, так как я думаю купить там перчатки. Словом, дела мои так хорошо сложились, что если тетка не пришлет мне в скором времени денег, мне придется всякий раз, как я отправляюсь куда нибудь, делать по несколько верст крюку.

- A ты не боишься, что она и вовсе перестанет присылать деньги? спросил Фред.

- Надеюсь, что нет. Да вот в чем штука: чтобы ее разжалобить, мне обыкновенно приходится писать по крайней мере писем шесть; этот раз я уже послал им восемь, а от неё нет ни ответа, ни привета. Завтра пошлю еще одно; обкапаю его чернилами, обрызгаю водой, авось подействует. "Я так расстроен, милая тетушка, что и сам не знаю, что пишу", здесь сделаю кляксу - "если бы вы знали, какими горькими слезами я обливаюсь, припоминая прежние грехи", тут обрызгаю водой - "рука моя дрожит при мысли", еще клякса. - Уж если это не поможет, все пропало, хоть клади зубы на полку.

Окончив свои записи, он спрятал книжку.

Между тем его приятель вспомнил, что у него есть какое-то дело, и ушел, предоставляя Дику мечтать на свободе о прелестной Софии Уэкльз и запивать свои мечты "розовым вином".

- Что-то уж слишком быстро все сладилось, рассуждал Дик, отхлебывая из стакана и пересыпая свою речь стихами, которые всегда были у него наготове:

"Когда человек огорчен, стоит ему только взглянуть на Софию Уэкльз, и он счастлив, он вполне удовлетворен".

- Да, она очень миленькая девушка.

Она также очаровательна

Как роза, распустившаеся вдруг;

Она также увлекательна -

Как чудный, мелодический звук.

- Да, слишком неожиданно все это обрушилось на мою голову! Положим, мне нет надобности порвать с ней сразу, из-за сестренки Фреда, но во всяком случае придется держать ухо востро, а то как раз попадешь впросак: либо она подаст жалобу за нарушение обещания, либо выйдет замуж перед самым твоим носом за другого; или же, чего добраго...

Он не договорил, боясь сознаться, что, чего доброго, она заберет его в руки,- он все еще находился под обаянием её красоты - и тогда прощай богатство, роскошь и все золотые мечты, и тут же решил, что сегодня вечером придерется к чему нибудь, приревнует её и поссорится. Он выпил для храбрости еще малую толику "розоваго", привел в порядок свой туалет и отправился прямо к ней.

София Уэкльз жила вместе с матерью и сестрами в Чельсии. Оне содержали небольшую школу для приходящих девочек, о чем всем соседям было хорошо известно, во-первых, потому, что над окнами нижнего этажа красовалась вычурная вывеска с надписью: "Пансион для девиц", и затем, ежедневно, между 9 1/2 и 10 часами, маленькие девочки, подходившие одне, без провожатых, к парадному подъезду этого дома, становились на цыпочки и даже карабкались на железную скобу, силясь ухватиться азбукой за звонок. В этом учебном заведении занятия - в высшей степени разнообразные - были распределены следующим образом: старшая из сестер, Мелисса, несколько увядшая барышня, лет 35, преподавала английскую грамматику, сочинения, географию и гимнастику; вторая - София, веселая, свеженькая двадцатилетняя девушка, обучала воспитанниц чистописанию, арифметике, музыке, танцам и вообще изящным искусствам; и, наконец, меньшая сестра, Джен,- ей только минуло 16 лет - учила девочек шить и вышивать метки по канве. На долю маменьки их, вдовствующей м-с Уэкльз, может быть и прекрасной, но несколько ехидной старушки 60-ти лет, досталась дисциплина, т. е. томление девочек голодом, угрозы и другия нравственные пытки и телесное наказание.

В этот-то пансион и направлялся теперь Дик Сунвеллер, лелея в груди своей коварный умысел, грозивший нарушить душевное спокойствие красавицы Софии. Приготовления к вечеру близились к концу, в комнаты уже вносили горшки с цветами, стоявшие обыкновенно за окнами - их убирали оттуда только в слишком ветреные дни. - У меньшой из сестер, Джен, вся голова была в локонах, из-за которых она два дня кряду ходила в папильотках из желтой бумаги от афиш. Несколько воспитанниц, которым позволили присутствовать на вечере, были уже налицо в своих нарядных, праздничных платьицах. Софи вышла к нему вся в белом, как невеста, в волосах у неё была воткнута красная роза. Но более всего сказывалось ожидание чего-то торжественного, необычайного, в величественной осанке маменьки и старшей сестры, что, впрочем, на Дика не произвело особенного впечатления.

"На вкус указчика нет", говорит пословица, и мы должны сказать, как ни странно это покажется читателю, что Дик вовсе не нравился ни м-с Уэкльз, ни её старшей дочери. Оне смотрели на него, как на ветренника, зловеще качали головой, когда его имя про износилось в их присутствии, и отнюдь не поощряли его ухаживаний. Даже самой Софи надоели его любезности: судя по ним, нельзя было сказать, чтобы он имел серьезное намерение жениться, и она решилась, наконец, заставить его высказаться. С этой-то целью оне и устроили вечер, на который пригласили Дика и еще одного претендента-садовника Чегса. Садовник был по-уши влюблен в Софи. Он ждал самого ничтожного поощрения с её стороны, чтобы предложить ей руку и сердце. Неудивительно поэтому, что Софи очень желала, чтобы Дик пришел на вечер, и даже сама снесла ему письмо: "Если он, сиречь Дик, имеет достаточно средств, чтобы прилично содержать жену, или рассчитывает получить наследство, это выяснится сегодня", говорила м-с Уэкльз своей старшей дочери. "Если он в самом деле думает на мне жениться, он должен сегодня же сделать мне предложение", решила про себя Софи.

Само собою разумеется, что Дик не подозревал их замыслов; явившись в гости, он думал только о том, как бы поискуснее разыграть сцену ревности и затеять историю. "Однако, как жаль, что Софи так мила", не раз думалось ему, глядя на девушку. "То ли дело, еслиб на её месте была сестрица Мелисса,- от той не трудно было бы отказаться". Стали собираться гости, пришел и другой претендент на сердце мисс Софи. М-р Чегс явился не один, а с значительным подкреплением в лице сестрицы, мисс Чегс, которая, войдя в комнату, бросилась прямо к Софи, поцеловала ее в обе щеки и шепнула на ухо, но так, чтобы всем было слышно:

- Скажите, милая Софи, не слишком ли рано мы пришли?

- Нисколько, напротив,- любезно отвечала молодая хозяйка.

- Если бы вы знали, милочка, как я измучилась за этот день. Удивляюсь, право, как мы не забрались к вам с четырех часов. Алик так меня торопил. Вы, пожалуй, не поверите, если я вам скажу, что он до обеда был уже во фраке и с тех пор поминутно смотрел на часы и надоедал мне, что пора идти. Это все из-за вас, моя красавица.

Эта вступительная речь заставила покраснеть и Софи, и м-ра Чегс; он был застенчив, как барышня. К нему на выручку подоспели маменька и старшая сестрица:оне принялись осыпать его всевозможными любезностями, а Дик Сунвеллер остался один. Казалось, Дик добился своего: у него было теперь законное основание прикинугься обиженным; но, странное дело, он на самом деле рассердился не на шутку и в душе посылал к чорту бесстыжаго Чегса.

Правда, на стороне Дика было то преимущество, что он танцовал первую кадриль с Софи - контрданс, как танец вульгарный, был изгнан на этом вечере, тогда как его соперник сидел в это время, повеся нос, в углу и мог только издали любоваться грацией и красотой его дамы. Кроме того, желая показать почтенной семье, осмеливавшейся отнестись к нему так неуважительно, с кем она имеет дело, а может быть, отчасти, и под влиянием "розового вина", выпитого им в тот день в огромном количестве, Дик стал выделывать такие коленца, так быстро и ловко вертел своих дам, что все общество пришло в изумление, а один длинноногий кавалер, выбравший себе в дамы самую крошечную из воспитанниц, даже разинул рот от восторга. Да что уж тут говорить, когда наша маменька так увлеклась его вывертцами, что позабыла отчитать, как следует, трем пансионеркам, вздумавшим повеселиться от души, и невольно подумала, что с таким зятьком лицом в грязь не ударишь.

В эту критическую минуту мисс Чегс оказалась надежной союзницей брата: она бросала презрительные взгляды на Дика и пользовалась всяким удобным случаем, чтобы шепнуть Софи на ухо, что она вполне ей сочувствует и понимает, как ей должно-быть неприятно танцовать с таким смешным кавалером, что она все время как на иголках, боится, как бы брат не приколотил его, и умоляла ее взглянуть на Алика, на эти глаза, полные невыразимой любви к ней и негодования против нахала. Должно быть садовник никак не мог совладать с охватившими его чувствами: кровь бросилась ему даже в нос и залила его ярким румянцем.

- Вы непременно должны танцовать с мисс Чегс, обратилась Софи к Дику, после того, как два раза кряду протанцовала с его соперником и кокетничала с ним перед самым носом у Дика.- Она такая прелестная девушка, да и брат её прекрасный молодой человек.

- И вдобавок влюблен в вас, судя по тем взглядам, которые он на вас бросает, пробормотал Дик.

Тут подошла к сестре мисс Джен - у них уже заранее все было условлено.

- Ах, Софи, еслиб ты знала, как он тебя ревнует, проронила она, как будто невзначай.

- Ревнует? какая дерзость! воскликнул Дик.

- Будьте осторожны, мистер Сунвеллер, а то как бы вам не пришлось раскаяться, заметила Джен.

- Ах, Джен, оставь пожалуйста, вмешалась Софи.

- Что оставь? вот глупости! Точно мистер Чегс не может ревновать, если это ему нравится. Ты сама знаешь, что скоро он будет иметь на это больше права, чем кто либо другой.

Эта сценка, придуманная с целью заставить Дика объясниться в любви, к сожалению, не имела успеха. Мисс Джен, от природы сварливого нрава, пересолила, обошлась слишком резко и этим раздражила Дика. Он тотчас же отошел в сторону, уступая место сопернику, но, удаляясь, бросил на него вызывающий взгляд. Тот с негодованием поднял брошенную перчатку.

- Вы, кажется, хотели мне что-то сказать, сэр, спросил Чегс, следуя за Диком по пятам в самый угол.- Только сделайте одолжение, улыбнитесь, чтобы не догадались, в чем дело. Вы изволили что-то сказать, сэр, переспросил Чегс.

Мистер Сунвеллер поглядел с надменной улыбкой на носки своего соперника, потом перевел глаза на его щиколотку, потом на колено, стал осматривать его жилет и каждую на нем пуговицу, и только добравшись до его подбородка и носа, взглянул ему прямо в глаза и вдруг произнес:

- Нет, сэр, я ничего не сказал.

- Гм! Чегс посмотрел через плечо на публику и снова попросил Дика улыбнуться.- Может быть, вы желали мне что-то сказать, сэр?

- Нет, не желал.

- Может быть, вы ничего не имеете сказать мне в настоящую минуту? еще раз спросил Чегс, начиная злиться.

Вместо ответа, Дик отвел глаза от лица своего соперника и, начав с носа, скользнул по всей правой стороне его тела, внимательно осмотрел носки, прошелся вверх по всей левой стороне и, добравшись до глаз, опять посмотрел ему в упор и сказал:

- Ничего не имею, сэр.

- Очень рад, сэр, но я надеюсь, что если вам понадобится сказать мне что нибудь, вы сумеете меня найти.

- Мне не трудно будет узнать, если понадобится, сэр.

- Кажется, мы больше ничего не имеем сказать друг другу, сэр?

- Решительно ничего, сэр.

Тут они еще больше насупились друг на друга и тем кончился их странный поединок. Мистер Чегс поспешил пригласить Софи на танец и Дик уселся в углу в самом дурном расположении духа.

Как нарочно неподалеку от него сидела маменька с старшей дочкой. Оне смотрели на танцующих. К ним то-и-дело подбегала мисс Чегс, пользуясь свободной минутой, когда кавалер её делал соло, чтобы метнуть какое нибудь колкое словцо по адресу Дика. Рядом с воспитательницами, вытянувшись в струнку, сидели, на твердых, неудобных табуретках, две маленькие девочки, глядевшие им все время в глаза: когда маменька и старшая дочь улыбались, девочки тоже улыбались, надеясь заслужить одобрение наставниц: не тут-то было. Старуха всякий раз гневно хмурила брови и, наконец, объявила, что если оне еще раз позволят себе такую дерзость, она тотчас же разошлет их по домам. Эта угроза так подействовала на одну из них, более слабенькую девочку, что она расплакалась и их обеих тотчас же удалили с вечера. Такая быстрая расправа навела ужас и на других детей.

- Какую я вам скажу новость! говорила мисс Чегс в один из своих набегов.- Сейчас Алик так горячо объяснялся с Софи... Честное слово, он имеет на нее серьезные виды.

- A что именно он говорил ей? спросила старуха.

- Да разные разности. Вы не можете себе представить, как он был взволнован.

- Однако, это уж черезчур, подумал Дик и, воспользовавшись перерывом в танцах, встал с своего места в ту самую минуту, как Чегс подсаживался к маменьке, чтобы засвидетельствовать ей свое почтение, он фертом прошел через всю комнату: знай, мол, наших; нам, мол, все нипочем, а o таких пустяках мы и думать не станем. По дороге он столкнулся с Джен, кокетничавшей, за неимением лучшего, с каким-то дряхлым старичком - он занимал комнату в нижнем этаже - и прямо направился к двери, у которой сидела Софи, красная, как пион, от любовных нашептываний садовника Чегса. Дик остановился, чтобы проститься с ней.

- Мой челн у берега, ладья в море. Я шел к тебе затем, чтобы проститься в горе, произнес он, печально глядя на нее.

- Вы уходите, спросила она яко бы равнодушным тоном. На самом деле она была опечалена тем, что хитрость её увенчалась полным успехом.

- Ухожу ли я? с горечью повторил Дик.- Да, я ухожу. Да вам-то не все ли равно?

- Нет, я только хотела сказать, что еще рано. Впрочем, вы вольны поступать, как вам угодно.

- Лучше было бы, еслиб я с вами не встречался. Я верил вам, вы были для меня благословеньем, Но я прозрел и проклинаю свое заблужденье. Софи закусила губы и стала следить глазами за Чегсом, делая вид, что очень им интересуется, а тот в это время с наслаждением тянул лимонад.

- Я шел сюда,- он забыл, с какой целью шел к ним,- с сердцем полным любви, окрыленный надеждой на счастье, а ухожу с таким отчаянием, которое можно понять, но описать невозможно. В этот вечер мои лучшие чувства были немилосердно попраны.

- Я не понимаю, что вы хотите сказать, м-р Сунвеллер, мне, право, очень жаль... промолвила Софи, опустив глаза долу.

- Вам жаль, вы огорчены, когда у ваших ног какой-то Чегс. Впрочем, покойной ночи, ма'ам. Скажу вам только на прощанье, вам, конечно, приятно будет это узнать, что есть на свете молодая девушка, которая растет и развивается для того, чтобы современем сделаться женой вашего покорного слуги. Эта девушка одарена от природы красотой, блестящими способностями и обладает несметными богатствами. Ея ближайший родственник сделал мне предложение от её имени и я дал свое согласие из уважения к некоторым членам её семьи, с которыми нахожусь в дружбе. A затем прощайте, извините, что я так долго задержал вас своими разговорами.

"Теперь я, по крайней мере, знаю, что совершенно свободен и могу и телом, и душой отдаться новому предприятию", рассуждал Дик, ложась спать. "То-то обрадуется Фред, когда узнает, что я так скоро отделался. Ну, да это будет завтра, а до тех пор постараемся выспаться, как следует".

Несколько минут спустя, Дик спал сном праведных и видел во сне, что он женился на Нелли, прибрал к рукам все её состояние и, достигнув могущества и власти, первым делом приказал перерыть сад Чегса и устроит там кирпичный завод.

IX.

Трогательный рассказ Нелли, отозвавшийся в самом сердце её горемыки-собеседницы, давал лишь слабое понятие о мучениях, испытанных ею в последнее время. Не говоря уже о том, что она не могла быть вполне откровенна с еле знакомой женщиной, не могла рассказать ей всего о своей одинокой, безотрадной жизни, о своих тревогах и опасениях, о том, какой ужас наполнял её душу при виде грозной тучи, нависшей над головой её милаго дедушки, она еще, кроме того, боялась как нибудь проговориться и повредить старику, и этот страх останавливал ее посреди самых сердечных излияний. Вот почему в рассказе своем она лишь слегка коснулась главного горя, главной причины, заставлявшей ее страдать.

Ведь плакала-то она не потому, что ей жалко было самое себя, не потому, что ей так скучно жилось, без подруг, без удовольствий, на которые так падки дети её лет, не потому, что ей приходилось проводить все вечера и ночи одной: она видела, что старика гнетет какое-то тайное горе, что он с каждым днем слабеет, иной раз заговаривается, и невыразимо терзалась, следя за ним шаг за шагом и все более и более убеждалась в том, что это тайное горе сводить его с ума. К тому же она знала, что во всем мире нет ни одной души, кто принял бы в них участие, помог бы добрым советом. Подобные мучения были бы не под силу и взрослому человеку, каким же тяжким бременем они ложились на душу ребенка, жившего, как мы видим, среди самой неприглядной обстановки.

A старик и не подозревал того, как страдала его внучка. При нем она такая же заботливая, любящая, такая же веселая, как и всегда: смотрит на него и улыбается, придет он домой, она бежит к нему на встречу, да такая довольная, такая радостная. Он и думает: "слава Богу, по крайней мере внучка счастлива". Он воображает, что читает в её сердце, как в открытой книге, а там, в глубине этого любящего сердечка, таится великая скорбь, только она прячет ее от глаз дедушки.

Было время, когда она счастливая, беззаботная, весело, как птичка, щебетала в этих угрюмых комнатах, казавшихся еще угрюмее в сравнении с её молодой, еле распускающейся жизнью. Но это время прошло. Давно уже не слышно её звонкого голоска: целыми часами сидит она такая же молчаливая, такая же неподвижная, как и окружающия ее древности.

Одна из комнат их дома выходила окном на улицу. Вот у этого-то окна она обыкновенно садится в сумерки и думает свою горькую думу. Нет ничего утомительнее, как не спать по ночам ожидая кого нибудь. Стараясь развлечься, она поглядывает на прихожих, на противоположные окна, где иной раз появляются какие-то лица, и воображение её начинает разыгрываться. Ей хочется знать, какие там комнаты; неужели такие же скучные, как и та, в которой она сидит; кто и как там живет; видят ли ее жильцы того дома и радуются ли её появлению у окна, как она радуется, глядя на них и чувствуя себя, как будто не совсем одинокой. Она так долго смотрит на какую-то кривую трубу, что ей наконец представляется, что это не труба, а какая-то страшная рожа; рожа хмурится на нее и старается заглянуть в комнату. Девочка немного успокаивается, когда наступившая темнота скрывает это пугало от её глаз. Однако, когда фонарщик зажигает фонарь и этим напоминает ей, что уже поздно, ей становится еще грустней и как-то жутко оставаться одной в темной комнате. Она со страхом оглядывается назад и, убедившись, что все благополучно, никто не стоить за её спиной, снова принимается смотреть на улицу. Вот кто-то несет гроб; за ним молча следуют несколько человек: они спешат к тому дому, где лежит покойник. Девочка вздрагивает, мысли её принимают еще более грустное направление; ей живо представляется осунувшееся лицо дедушки, его дряхлая походка, мутный взгляд; сердце замирает от ужаса. Что, если он умрет, что, если он внезапно заболеет и его привезут мертвого, или, что еще хуже, возвратясь как нибудь домой, он благословит ее и поцелует, как и всегда и в то время, как она, ничего не подозревая, будет спать и видеть веселые сны, он лишить себя жизни и кровь его заструится по полу и потечет до самой её двери. Нет, это невыносимо! Она старается отогнать назойливые мысли и опять глядит в окно: теперь и тут ей нечем развлечься: уличная жизнь мало-по-малу стихает. Лавки закрываются, соседи ложатся спать, судя по огонькам, мелькающим то там, то сям в верхних этажах. Из одной только лавки приятный красноватый свет падает на мостовую, но и он вскоре исчезает и на улице становится темно, тихо и безлюдно, разве послышатся торопливые шаги одинокого прохожаго, да запоздавший сосед безцеремонно забарабанит в свою дверь, требуя, чтобы его впустили домой.

Поздно ночью Нелли запирает окно и ощупью пробирается вниз. Ей страшно, ей кажется, что она непременно встретить на лестнице одного из тех уродов, которые стоят внизу, в лавке, и часто тревожат ее во сне. Но вот она входит в свою хорошенькую комнатку, освещенную изящной лампой, и нервы её успокаиваются. Она становится на колени и долго и горячо молится Богу, она просить Его успокоить дедушку, возвратить им прежнее счастье, да так в слезах и засыпает, а чуть-свет уже вскакивает с постели; ей чудится, что дедушка звонить и ждет, чтобы она отворила дверь.

Дня три спустя после свидания Нелли с женой Квильпа, старик - ему совсем нездоровилось - сказал внучке, что он в эту ночь не выйдет из дома. При этом известии Нелли вспыхнула от радости, но лишь только она взглянула на деда, на его страдальческое лицо, глаза её отуманились грустью.

- Два дня, целых два дня прошло с тех пор, а он и глаз не кажет! молвил старюсь подавленным голосом.- Что он тебе говорил, дитятко?

- Да то самое, что я вам передавала, дедушка.

- Так, так! A ты все-таки повтори, Нелли, что он тогда тебе сказал, память начинает мне изменять. Неужто он так-таки ничего не велел передать, кроме того, что придет повидаться со мной дня через два или три?

- Ни одного слова, дедушка. Да, если хотите, я могу завтра опять к нему сходить. Я живо сбегаю, к завтраку вернусь домой.

- Напрасно, говорит старик.- Это ни к чему не поведет. Он тяжело вздохнул и обнял девочку.- Если он бросит меня теперь, когда я мог бы, с его помощью, вернуть все, что потерял, мог бы вознаградить себя за пережитые муки - оне-то и довели меня до такого ужасного состояния - я совсем пропаду, а главное, вместо того, чтобы сделать тебя богатой, о чем я только и хлопотал, я оставлю тебя нищей. Господи! неужели нам придется идти по миру.

- Что за беда! весело воскликнула девочка.- Лучше быть нищими, да счастливыми!

- Нищими, да счастливыми! Ты сама не знаешь, что говоришь, голубка моя!

- Нет, я знаю, что говорю, милый дедушка. В тысячу раз лучше побираться, или в поте лица добывать себе насущный кусок хлеба, чем жить так, как мы теперь живем.

Девочка совсем преобразилась. Слова её дышат энергией, личико раскраснелось, голос дрожит.

- Что с тобой, что ты говоришь? удивился старик.

- Да, да, в тысячу раз лучше, чем так жить, как мы живем, настойчиво повторяет Нелли. - Если у вас есть какое нибудь горе, поделитесь им со мной, я буду вас утешать, буду, как сиделка, за вами ухаживать. Если мы обеднели, мы будем вместе ходить из дома в дом, будем жить Христовым именем, лишь бы мне не расставаться с вами, лишь бы мне всегда быть около вас. Я вижу, что вы становитесь все слабее и слабее, и не знаю отчего это, что с вами. Сил моих нет выносить эту неизвестность. Я умру с горя. Милый дедушка, уйдем поскорее из этого гадкого дома.

Старик закрыл лицо руками и зарылся головой в подушку.

- Уйдем завтра рано утром и никогда, никогда уж сюда не вернемся, продолжает девочка, обняв его за шею.- Чтобы нам больше не видать этих скучных, противных домов! Забудем о деньгах, обо всем, что вас тревожит теперь. Мы пойдем в поле, в лес, в одной деревне отдохнем, в другой поедим, будем спать под открытым небом, в тени деревьев, когда солнышко так весело светит, ветерок так приятно дует в лицо. Много ли нам нужно! A когда вы устанете, мы поищем для вас укромный уголок: вы будете отдыхать, а я в это время буду собирать за двоих.

И Нелли залилась слезами, еще крепче прижимаясь к милому дедушке. Старик плакал вместе с ней.

Изливая друг перед другом всю свою душу, они и не подозревали, что кто нибудь может быть свидетелем их горьких слез, их сетований на судьбу. A между тем, это чисто семейная сцена разыгралась перед глазами совершенно постороннего человека и этот непрошенный наблюдатель был никто иной, как урод Квильп. Он вошел в комнату в ту самую минуту когда Нелли побежала к дедушке и села, прижавшись к нему, на кушетке, так что она не могла его видеть. Не желая, вероятно из деликатности, прерывать их разговор, он остановился в некотором расстоянии, скаля на них зубы. Но так как он уже порядочно устал от ходьбы и не хотел еще больше утомлять свою особу долгим стоянием, он без всякой церемонии,- по своему обыкновению везде распоряжаться, как у себя дома,- прыгнул в заранее намеченное им кресло с свойственными ему обезьяньими ужимками, влез на его спинку, перебросил одну ногу на другую, уперся подбородком в ладонь, склонил голову немного на сторону, скорчил безобразную гримасу и стал внимательно прислушиваться. И вот в этой-то позе, к величайшему своему изумлению и даже испугу, нечаянно заметил его старик.

Девочка вскрикнула, увидев это милое лицо. Оба с ужасом смотрели на карлика; они не хотели верить своим глазам. Но это нисколько не смутило Квильпа. Он преспокойно оставался на своем месте, только раза два снисходительно кивнул им головой. Наконец старик очнулся и спросил его, каким образом он к ним попал.

- Самым обыкновенным путем, сосед, отвечал карлик, указывая через плечо на дверь.

"Я, говорить, к сожалению не так мал, чтобы пролезать сквозь замочную дыру.

"Я, говорит, пришел к вам по делу, сосед, мне надо сказать вам кое-что наедине, без свидетелей. До свидания, милая Нелли", и он мотнул по направлению к ней головой.

Нелли взглянула на деда. Тот поцеловал ее в щеку и сделал знак, чтобы она вышла.

- Фу ты, какой сладкий поцелуй! Да ведь как угодил, прямо в румяную щечку.

И карлик зачмокал губами.

Нелли поспешила уйти. Тот искоса поглядывал на нее, любуясь её грациозной походкой, а когда дверь за ней затворилась, стал перед дедом восхищаться её красотой.

- Ну, да и внучка у вас, сосед, просто прелесть! розовенькая, хорошенькая, настоящий бутончик! говорил он, а сам, от удовольствия, поглаживал колени и прищуривал глазки.

Старик силился улыбнуться. Он с трудом сдерживает гнев, а тому это и на руку: для него нет большего наслаждения, как мучит кого нибудь.

- Тоненькая, миниатюрная, продолжает Квильп, как будто и в самом деле его серьезно занимает этот вопрос. - Писаная красавица: носик точно выточенный, губки алые, кожа тонкая, прозрачная, все жилки видны, ножка маленькая... Что с вами делается, сосед, вы то бледнеете, то краснеете.

Карлик медленно спустил ноги с кресла.

- Никак не воображал, чтобы в ваши лета можно было так горячиться. Вы верно нездоровы?

- Да, у меня голова горит, застонал старик:- со мной повременам творится что-то недоброе, даже страшно становится.

Карлик не спускал глаз с старика. Тот несколько раз прошелся в сильном волнении по комнате, потом сел на прежнее место, опустил голову и задумался.

Вдруг он встрепенулся.

- Говорите прямо, принесли вы мне деньга или нет? спрашивает он Квильпа.

- Нет, не принес.

- Ну, значит, мы пропали!

И он в отчаянии стал ломать руки

- Сосед, заговорил Квильп, он сурово глядел на старика и барабанил по столу, чтобы привлечь его внимание. - Сосед, хоть вы и прятали от меня свои карты, но я не стану платить вам той же монетой, я буду откровенен с вами. Сосед, я узнал вашу тайну.

Старик с испугом посмотрел на него.

- Вас это удивляет. Оно и понятно. Повторяю, я узнал вашу тайну. Все деньги, которые я вам давал взаймы, шли... сказать куда?

- Говорите, если хотите.

- В игорный дом, где вы проводили все ночи, прошипел карлик. - Так вот он, тот знаменитый план, на который вы возлагали такие великие надежды, ради которого готовы были выманить у меня все деньги: (как-же, нашли дурака!), ваша золотая руда, ваш Эльдорадо!

- Да, это правда, я жил, живу и до последнего моего часа буду жите этой надеждой, вскричал старик воодушевляясь.

- И я позволил себя одурачить ничтожному игроку! проговорил карлик, с презрением глядя на старика.

- Я вовсе не игрок, кричал старик, задетый за живое.- Видит Бог, что я никогда не играл ни ради наживы, ни из любви к картам... Прежде чем ставить ставку, я каждый раз мысленно произносил имя моей сиротки и молил Бога, чтобы он благословил мою игру. Но Он не внял моим молитвам и я ни разу не выиграл, прибавил он упавшим голосом.- Кому же шли на пользу мои деньги? Негодяям, грабителям, развращающим, растлевающим людей с помощью денег, тогда как, если бы счастье было на моей стороне, выигранные деньги ушли бы все до последней копейки на обезпечение невинного ребенка и скрасили бы ему жизнь. Скажите, кто на моем месте устоял бы против такого соблазна!

- A с которых пор вы начали вести эту безумную игру? спросил Квильп.

Насмешливая улыбка на минуту сбежала с его лица, даже и его проняло горе старика.

- С которых пор я начал?

Старик провел рукой по лбу, как будто соображал что-то.

- Когда, в самом деле, я начал играть? Да, помню, помню. Мне как-то вздумалось подвести итог моему имуществу, всему, что я с таким трудом накопил в продолжение многих лет. Когда я увидел, что сбережения мои ничтожны, их не хватило бы даже на то, чтобы обезпечить сиротку от нищеты, а я между тем становлюсь стар, я и решился попытать счастье в картах.

- Это было после того, как вы приходили ко мне в первый раз просить устроить вашего драгоценного внука на каком нибудь корабле?

- Да, вскоре после того. Я долго еще не мог освоиться с этой печалью, она даже во сне не оставляла меня в покое, но наконец забота о внучке взяла верх, и я пошел в игорный дом. Игра не доставляла мне ни малейшего удовольствия. Да и что хорошего - проводить ночи без сна, постепенно терять душевное спокойствие, расстраивать здоровье и все проигрывать, проигрывать без конца.

- Стало быть вы пришли ко мне просить денег взаймы тогда, как уже спустили в карты все, что у вас было. Вы уверяли меня, что скоро разбогатеете, а на самом деле были уже на пути к нищете! Хорошо еще, что я вовремя взял у вас закладную на все ваше имущество. Карлик встал с своего кресла и оглядел лавку: все ли, мол, на месте, не унесли ли чего после описи. - Да неужели-ж вы ни разу не выиграли? спросил он, удовлетворившись осмотром.

- Ни единого раза, простонал старик.

- Странно, а я думал, что если постоянно играешь в карты, то в конце концов непременно выиграешь, и уж во всяком случае не останешься в проигрыше, насмехался карлик.

- Да оно так и есть, я это знал с самого начала, как только сел играть, и теперь больше чем когда либо в этом уверен, вскричал старик, сбросив с себя прежнюю апатию и внезапно оживляясь. - Послушайте, Квильп, вот уже три ночи кряду я вижу во сне, что выигрываю большую сумму. Я никогда еще не видел такого сна. Это недаром. Дайте же мне возможность выиграть ее на самом деле. Мне не к кому обратиться, кроме вас. Не покидайте меня в такую минуту, когда счастье готово мне улыбнуться.

Карлик качал головой, пожимал плечами.

- Взгляните сюда, добрейший Квильп, говорил старик, дрожащей рукой вытаскивая из кармана какия-то бумажонки. - Эти цифры - плод долгих вычислений и горького, тяжелаго опыта. Видите, я непременно должен выиграть; мне только нужна небольшая сумма, несколько фунтов стерлингов, каких нибудь 40 фунтов, не больше.

- В последний раз я вам дал семьдесят фунтов, и вы их спустили в одну ночь.

- Знаю, добрейший мой, знаю. Что-жь делать. Тогда я еще не был в ударе, а теперь фортуна наверно будет ко мне благосклонна. Квильп, сжальтесь над бедной сиротой! старик трясся всем телом, бумажка, точно от ветра, колыхалась в его руке.- Если бы я был один, я бы с радостью умер, я бы, может быть, даже предупредил судьбу, несправедливую, жестокую, которая подкашивает жизнь счастливых и сильных, а не посылает смерти тому, кто в отчаянии рвется к ней, ждет ее как манны небесной. Помните - все, что я делал, я делал для нея. Помогите же, умоляю вас, не ради меня, а ради нея.

- Жаль, сказал карлик, посмотрев на часы с полнейшим безучастием к жалобе старика,- что у меня есть дело в городе, а то я с удовольствием посидел бы с вами, пока вы успокоитесь.

- Не уходите, Квильп, выслушайте меня.

Старик задыхался. Он схватил карлика за полу сюртука.

- Помните, я вам много раз говорил о её матери. Ея горькая судьба и боязнь за внучку, как бы и ее не постигла та же участь, толкнула меня в игорный дом. Примите это во внимание и не осуждайте меня. Вы много нажили, благодаря мне, не откажите-ж мне в последний раз!

- Право же я не могу этого сделать, сказал Квильп, против обыкновения, вежливо.- Послушайте сосед, что я вам скажу. Вот уж правду говорить пословица "на всякого мудреца довольно простоты". Я так вдался в обман, благодаря вашей скаредности, нечего сказать, славную жизнь вы ведете с внучкой...

- Всего себя лишаем мы в надежде, что фортуна наконец улыбнется нам, перебил его старик.

- Теперь-то я все понимаю. Я хотел только сказать, продолжал Квильп,- что я был так обмануть вами, вы меня так провели, наобещав целую кучу золота в виде процентов, а вы ведь слыли за богатого человека, что я и сейчас дал бы вам требуемую вами сумму по простой росписке, если бы не узнал случайно, что все это пуф, что вы просто-напросто игрок.

- От кого вы это узнали? спросил в отчаянии старик. - Кто мог, не смотря на все принятые мною предосторожности, открыть мою тайну? Назовите мне этого человека!

Хитрый карлик сейчас же сообразил, что если он выдаст Нелли, то должен будет признаться, что подслушивал ее у двери. Но так как это признание не представляло для него никакой выгоды, то надо было придумать что нибудь иное.

- A как вы думаете, кто-ж это мог сделать? спросил он в свою очередь, чтобы выиграть время.

- Да кто-ж, если не Кит? больше некому. Вы, вероятно, его подкупили, чтобы он за мной подсматривал.

- Как могло это придти вам в голову, молвил Квильп с состраданием.- Ну что-ж, делать нечего, придется выдать его. Да, мне это передал Кит. Бедный Кит!

Затем он дружески простился с стариком и вышел. Пройдя несколько шагов по улице, он остановился и на лице его изобразился восторг.

- Бедный Кит! бормотал он, посмеиваясь.- Ведь это, кажется, Кит говорил, что такого безобразного карлика, как я, и за деньги не увидишь. Ха, ха, ха, бедный Кит! И он удалился, продолжая хохотать себе под нос.

X.

Во время этого разговора, на другой стороне улицы, почти против самой Лавки Древностей, под аркой стоял мальчик. Он видел, как Квильп вошел в дом старика и как он оттуда вышел. Он уже давно, с самых сумерек, стоял здесь, прислонившись к стенке, и терпеливо ожидал чего-то, часами не двигаясь с места. Видно было, что это для него дело привычное. Прохожие не обращали внимания на этого мальчика, да и он, казалось, их не замечал. Он весь был поглощен какой-то мыслью, и не отрывал глаз от окна, у которого обыкновенно сидела Нелли, и только изредка поглядывал на часы в соседней лавке.

Однако, время шло и он стал выказывать нетерпение: чаще и тревожнее поглядывал то на часы, то на окно, Наконец в магазине заперли ставни, на колокольне пробило 11, затем 11 1/4, 11 1/4, и он понял, что ему ждать больше нечего, что нужно идти домой.

Он шел нехотя, поминутно оборачивался в.при малейшем шуме возвращался назад, чтобы посмотреть, не показался ли свет в верхнем окне. Окончательно убедившись в том, что в эту ночь он не увидит Нелли, он пустился бежать домой, что было мочи и даже не оглядывался назад из боязни, как бы его опять не потянуло к Лавке Древностей.

Пробежав без передышки несколько переулков, он убавил шагу и, войдя в четыреугольный мощеный двор, направился к маленькому домику, где светился огонек, поднял щеколду и отворил дверь.

- Кто там? послышался женский голос.- Ах, это ты, Кит!

- Да, мама, это я.

- Отчего ты такой утомленный сегодня!

- Хозяин ныньче сидит дома и она ни разу не подошла к окну, отвечал он угрюмо и сел у камина.

Комната, в которую вошел Кит, была крошечная и крайне убого обставлена. При первом же взгляде на нее вы чувствовали, что здесь живут бедные-пребедные люди, но все-таки, благодаря заботливости хозяйки, содержавшей ее в большой чистоте, она выглядывала приветливой и уютной.

Не смотря на поздний уже час, хозяйка стояла за утюгом. Меньшой ребенок спал в колыбельке, недалеко от камина, другой постарше, лет двух или трех, здоровенький мальчик в чепчике и ночной рубашонке, из которой он уже давно вырос, забрался в корзину с бельем и наотрез отказывался спать, к великому огорчению матери, и без того занятой по горло. Странное впечатление производила эта семья: и мать, и все три сына были, как две капли воды, похожи друг на друга.

Кит пришел домой не в духе и уже готов был излить свою досаду на окружающих, как это часто бывает с самыми лучшими из нас, но когда он взглянул на ребенка, спокойно спавшего в колыбели, на шалуна-братшпку, весело и плутовски глядевшего из-за корзины своими большими круглыми глазами, на мать, которая работала с утра до ночи не покладая рук и никому не жаловалась на усталость - он устыдился своего эгоизма. Он покачал люльку, скорчил гримасу маленькому капризнику и, развеселившись, заговорил с матерью.

- Какая ты у меня славная, добрая, мама; немного найдется на свете таких, как ты, начал он, разрезывая своим складным ножом хлеб и мясо, давно уже приготовленные для него на столе.

- A я думаю, что на свете есть много людей гораздо лучше меня. Да оно так и должно быть, и пастор тоже говорит... возразила мат.

- Что он в этом понимает, ваш пастор, сказал Кит презрительно.- Вот, когда он овдовеет, да ему придется день и ночь работать как тебе, да при этом получать гроши, тогда он на себе испытает, можно ли отрывать рабочаго человека от дела, да еще требовать, чтобы он ни на секунду не опаздывал в церковь.

- Ладно, пей пиво - я его поставила на полу, у камина.

Мать старалась замять этот разговор.

- Спасибо, мама. И Кит протянул руку к горшку с пивом.- Пью за ваше здоровье и за здоровье пастора, если вам угодно. Ей-Богу же, я ничего против него не имею.

- Ты, кажется, сказал, Кит, что хозяин не выходил сегодня со двора, спросила мать.

- Да, к несчастью, не выходил.

- То есть, к счастью, поправила мать.- По крайней мере мисс Нелли не будет всю ночь одна.

- A я об этом и не подумал. Мне так досадно было, что я напрасно простоял столько часов кряду.

М-с Неббольз - так звали мать Кита - оставила на минуту свою работу и, оглядев комнату, не услышал бы кто, продолжала:

- Хотелось бы мне знать, что бы она сказала, еслиб узнала, что, не смотря ни на какую погоду, ты сторожишь ее каждую ночь на улице, боясь, чтобы с ней чего не случилось, и уходишь домой только тогда, когда она покойно спит в своей постельке.

- Не все ли равно, что бы она сказала,- Кит слегка покраснел,- ведь она никогда не узнает об этом, стало быть и говорить ей ничего не придется.

Мать промолчала, но, подойдя к камину, чтобы взять горячий утюг, она украдкой поглядела на сына; потом она обчистила утюг, обтерла его пыльной тряпкой, возвратилась к своей гладильной доске и, поднеся утюг страх как близко к щеке, попробовала, достаточно ли он горяч.

- За то другие, небось, скажут, что ты... заговорила она, с улыбкой оглядываясь на него.

- Мало ли какой вздор говорят, перебил ее Кит, понимая, к чему клонилась её речь.

- Скажут, что ты в нее влюбился.

- Оставьте, пожалуйста.

Кит заерзал на стуле, замахал руками и ногами, делая в то же время невозможные гримасы, но так как это его не успокоило, он постарался набить побольше рот, хлебнул портеру, поперхнулся, и разговор, волей-неволей, прекратился.

- Я пошутила, сказала мат, немного помолчав,- но если говорить серьезно, тебе делает честь, Кит, что ты так заботишься о ней, хотя никто об этом даже не знает. Ну, да придет время, все откроется и она еще больше будет тебя любить. Право не понимаю, как старик решается оставлять ее каждую ночь одну-одинешеньку в целом доме.

- Вероятно, ему и в голову не приходить, что ей тяжело, а то бы он ни за что в мире не оставлял ее одну. Уж я его хорошо знаю.

- Но для чего он это делает и отчего так старается скрыть от тебя, куда уходит по ночам.

- Этого я уж знать не могу. Если бы он не стал выпроваживать меня каждый вечер домой раньше, чем я обыкновенно уходил, мне и в голову бы не пришло подсматривать, что там у них творится.

- Слышишь, мама, что это за шум?

- Кто-то отворил калитку и вошел во двор.

- Кажется, к нам идут. Господи, уж не случилось ли с ней какого несчастия? Не пожар ли у них? Неужели старик ушел таки после меня из дому?

При этой мысли Кит остолбенел и не мог двинуться с места. Шаги все приближались, дверь отворилась и в комнату вбежала Нелли. На ней лица не было. Она вся запыхалась и от волнения не держалась на ногах. Видно было, что она спешила кое-как одеться: платье на ней было в беспорядке.

- Мисс Нелли, что случилось? вскричали в один голос и мать, и сын.

- Я пришла на одну минуту, дедушка очень болен. С ним был сильный обморок, с трудом выговорила она.

- Я сейчас же побегу за доктором, и Кит схватился за свою дырявую шляпу.

- Нет, нет, не надо, у нас уже есть доктор, вскричала Нелли.- Тебе... тебе... нельзя идти к нему.

- Что такое? заревел Кит.

- Нельзя. Не спрашивай меня, почему. Я и сама не знаю. Ради Бога, Кит, не огорчайся, не сердись на меня. Право, я в этом не виновата.

Кит вытаращил на нее глаза, хотел что-то сказать, но не мог выговорить ни слова.

- Он все жалуется на тебя, бредит тобой. Чем это ты его прогневал?

- Я... прогневал? снова заревел Кит.

- Он говорит, что через тебя на него обрушилось несчастие, продолжала девочка со слезами на глазах.- Он все зовет тебя, хочет тебя видеть, да доктор не позволяет, говорить, что он умрет, если увидит тебя. Для этого собственно я и спешила сюда, хотела предупредить, чтобы ты больше никогда, никогда к нам не приходил. Я думаю, что тебе будет легче, если ты узнаешь это от меня, а не от кого нибудь другого. Боже мой, Боже мой, что ты наделал, Кит! A я так была уверена в тебе, считала тебя своим единственным другом.

Несчастный мальчик все больше и больше таращил глаза на свою молодую хозяйку и попрежнему молчал.

- Вот, я принесла ему жалованье за неделю и даже немного больше, обратилась девочка к м-с Неббольз, кладя деньги на стол,- он был всегда такой добрый ко мне, такой услужливый. Дай Бог, чтоб он раскаялся в своем поступке, чтобы он хорошо вел себя на новом месте и чтоб не очень горевал. Мне так больно, что нам приходится с ним расставаться при таких грустных обстоятельствах, но что-же делать! Этому помочь нельзя. Прощайте!

Бедняжка не выдержала. Ей пришлось так много выстрадать в этот последний час: неожиданная болезнь деда, тяжелое поручение, которое она взялась исполнить, вся эта сцена так подействовала на нее, что она залилась слезами и опрометью выбежала из комнаты.

Мать Кита была поражена. Она знала своего сына за честного, хорошего мальчика, неспособного ни на что дурное, но после такого неожиданного обвинения, которое тот не нашел нужным опровергнуть ни одним словом, в воображении ея, помимо её воли, стали рисоваться самые ужасные картины: ей казалось, что он участвует в какой нибудь шайке воров или грабителей, кутит по ночам и обманывает ее, придумывая невероятные объяснения для своих отлучек. Она громко рыдала, раскачиваясь всем телом на стуле и ломая руки в отчаянии. Ее обуял такой ужас, что она не решалась допрашивать сына, а он и не думал ее успокоивать. Ребенок, спавший в колыбели, проснулся и заорал, старший мальчик опрокинул на себя корзину и тоже заплакал; мат рыдала все громче и громче, а Кит совершенно безучастно относился к этому крику и плачу. Неподвижно, словно громом пораженный, стоял он на том же месте и ни единый звук не вырвался из его груди.

XI.

На следующий день у старика открылась горячка и в продолжение нескольких недель он был между жизнью и смертью. В доме его уже и помину не было о той тишине и безлюдии, к которым так привыкла Нелли. Теперь, с утра до вечера там толпились чужие люди. Нельзя сказать, чтобы за стариком был плохой уход, но все это были наемные, продажные сиделки, привыкшие близко видеть болезнь и смерть и ничуть не стеснявшиеся ест, болтать и даже кутить по соседству с комнатой больного.

Среди этой толпы, Нелли чувствовала себя более чем когда либо одинокой. Она одна непритворно горевала о дорогом дедушке, одна истинно заботилась о нем, день и ночь не отходила от его постели, предугадывая его малейшие желания - она одна слышала, как он бредил, беспрестанно произнося её имя: забота и беспокойство о внучке пересиливали даже болезнь.

Они все еще оставались в старом доме, хотя он уже не принадлежал старику. Через несколько дней после того, как он заболел, Квильп завладел всем его имуществом в силу каких-то закладных и росписок, подлинность которых никто не стал оспаривать. Для того же, чтобы другие кредиторы не вздумали предъявлять свои права на имущество больного, Квильп вместе с своим поверенным по делам поселился в нижнем этаже.

Водворившись в доме, он, прежде всего, велел запереть лавку и стал устраиваться по-своему - выбрал два кресла: самое красивое и удобное, для своей собственной особы, и самое безобразное, самое неудобное, какое только мог найти в лавке, для своего помощника; он поставил их в смежной комнате с лавкой, где и основал свою главную квартиру. Не смотря на то, что эта комната была очень удалена от помещения больного, Квильп все-таки боялся заразиться и из предосторожности не только сам весь день курил трубку, но и своего поверенного заставлял курить безостановочно. Мало того, он послал на "пристань" за мальчиком-сторожем и, вооружив его длиннейшим чубуком, посадил у самой двери и приказал курить и курить, ни под каким видом, ни на одну минуту не вынимая трубки изо рта. Тогда только он успокоился, совершенно довольный тем, что он с таким "комфортом" устроился в доме.

Насколько сам он был доволен своими распоряжениями, настолько эта распоряжения пришлись не по вкусу его помощнику. Начать с того, что у него был невозможный стул - твердый, скользкий, покатый: он никак не мог на нем умоститься, а затем, он не выносил табачного дыма; но как послушный раб Квильпа, от которого, вероятно, ожидал великих и богатых милостей, исполнял все его капризы, улыбался, скрепя сердце, и поддакивал ему во всем.

Этот поверенный или вернее стряпчий, по имени Брасс, пользовавшийся сомнительной репутацией в Сити, был высокого роста, худой; красновато-рыжие волосы, чрезмерно выпуклый лоб, впалые глаза и нос в виде набалдашника не придавали особенной прелести его физиономии. На нем был черный сюртук, спускавшийся чуть не до щиколоток, короткие панталоны такого же цвета, высокие башмаки и голубовато-серые бумажные чулки. Он производил самое неприятное впечатление своими подобострастными манерами, заискивающими, льстивыми речами, которые вовсе не шли к его грубому голосу; при этом он улыбался так слащаво, противно, что при взгляде на него руки чесались; так и хотелось чем нибудь вывести его из терпения, рассердить его, лишь бы не видеть этой отвратительной улыбки.

Квильп потирал руки от удовольствия, глядя, как его помощник щурился, отмахивался от табачного дыма, как он всякий раз вздрагивал, когда невзначай затягивался.

- Кури ты, щенок, крикнул он на мальчика,- набей трубку и выкури ее до последней крошки, а не то я расколю конец трубки и сургучом припечатаю тебе язык.

К счастью для мальчика, он был большой охотник до табаку; он выкурил бы целую печь, если бы ему предложили; поэтому он втихомолку выругался и продолжал курить.

- Не правда-ли, какой славный, ароматический табак! Я думаю, сам султан не побрезгал бы им, подтрунивал Квильп над Брассом. Тот поневоле должен был согласиться с своим патроном, хотя в душе посылал к чорту и его, и султана, и всех курящих.

- Это самое лучшее средство против заразы и вообще против всех бед житейских, продолжал Квильп;- мы будем курить все время, пока не выберемся из этого дома. Вот я тебе, окрикнул он мальчика,- кури, не то я тебя заставлю проглотить трубку.

- A как долго мы будем здесь жить? спросил стряпчий.

- Вероятно, до тех пор, пока не умрет старик.

- Хи, хи, хи, смеялся Брасс,- отлично, отлично.

- Чего же вы перестали курить, закричал Квильп,- точно нельзя говорить и курить в то же время. Курите, не теряйте золотого времени.

Брасс снова захихикал - но уж несколько потише, принимаясь за противную трубку.

- A если он выздоровеет?

- Тогда мы вместе с ним выберемся отсюда.

- Как вы, погляжу я, добры, сэр. Другие, сэр, не обратили бы внимания на старика, и уж давно продали бы и вывезли бы все вещи; другие, сэр, были бы тверды и непоколебимы, как гранит, другие, сэр...

- Другие, вероятно, избавили бы себя от удовольствия слушать болтовню такого попугая, как вы, перебил его карлик.

- Хи, хи, хи, какой вы, право, шутник!

- Девочка идет сверху, не вынимая трубки изо рта, процедил сквозь зубы мальчик.

- Кто такой? Ты так говоришь, что тебя не разберешь, дьяволенок!

- Я сказал,- девочка спускается с лестницы; что вы оглохли, что ли?

- A!- и карлик с наслаждением потянул в себя воздух, точно захлебывался супом.- Будет туга, ты только приготовляйся, дружок, пробормотал он.- Ну, что, как его здоровье, голубушка моя драгоценная? обратился он к Нелли.

- Ему очень плохо, отвечала она.

Слезы катились по её щекам.

- Какая она милашка! воскликнул карлик.

- Да, просто прелесть, поддакнул Брасс.

- Не хочешь ли отдохнуть, Нелли? Пойди, присядь на колени к своему другу или, быть может, тебе хочется соснут в твоей комнатке?

Карлик старался придать как можно больше нежности своему голосу.

- Как он мило обращается с детьми, даже следит приятно, пробормотал Брасс, будто про себя, глядя в потолок.

- Я-я здесь не останусь, я только возьму кое-какие вещи из моей комнаты и пойду наверх, отвечала девочка, смутившись.

- A какая у неё хорошенькая комнатка, точно беседка, сказал карлик, сунув нос в дверь, когда Нелли ее отворила. - Так ты решительно не хочешь здесь спать, Нелли!

- Я больше никогда, никогда сюда не приду.

И схватив узелок с бельем и какое-то платье, Нелли торопливо побежала наверх.

- Очень жаль, что она такая чувствительная, заметил Квильп ей вслед.- Эта кроватка как будто нарочно для меня была заказана, она как раз по моему росту. Кажется, я поселюсь в этой комнатке.

И, недолго думая, он решил, что ночью будет спать на Неллиной кроватке, а днем она будет ему служить вместо дивана и, чтобы обновить ее, он разлегся на ней, поднял ноги кверху и в такой позе выкурил трубку. Брасс пришел в восторг от этой живой картины и, воспользовавшись удобной минутой, когда карлик был еще весь поглощен своей новой затеей, улизнул на улицу подышать чистым воздухом - у него от табаку голова кружилась и мысли путались.

Когда, оправившись, он возвратился назад, лукавый карлик заставил его курить до тех пор, пока уж он не в состоянии был держаться на ногах и как сноп свалился на кушетку, где и проспал всю ночь.

Вот какие штуки выкидывал Квильп, поместившись в доме старика; хорошо еще, что, хоть в первые дни, он так был занят делом, что у него не хватило времени на подобные пустяки. Вместе с Брассом, он делал подробную опись вещам, находившимся в лавке, часто на целый день отлучался из дому по делам и только на ночь возвращался, боясь, чтобы в его отсутствие не вывезли чего из лавки. Он стал повременам выказывать нетерпение и ворчал, что болезнь старика слишком затянулась.

Нелли, как огня, боялась любезностей Квильпа: издали заслышав его голос, она опрометью бежала в комнату дедушки и не отходила от него ни на шаг; разве только поздно ночью, когда все в доме спали и она была уверена, что не встретить где нибудь на лестнице, или в коридоре, ни карлика, ни Брасса, с его вечно слащавой улыбкой, она выходила в какую нибудь пустую комнату, чтобы хот минутку подышать более чистым воздухом.

Как-то раз ночью, когда она пригорюнившись сидела у своего любимого окошечка - дедушке её в этот день было хуже - ей показалось, что кто-то окликнул ее. Она высунула голову в окно. На тротуаре стоял Кит.

- Мисс Нелли, мисс Нелли, звал он ее чуть слышно.

- Я здесь, что тебе надо? отвечала она, сама не зная, следует ли ей слушать прежнего любимца; она все еще была к нему расположена, после того как дедушка обвинил его в каком-то ужасном поступке.

- Я давно хотел поговорить с вами, да меня не пускают в дом, в шею гонять. Мисс Нелли, скажите, ведь вы не верите, чтоб я в самом деле был виноват?

- Поневоле будешь верить, а то зачем бы дедушка сердился на тебя?

- Ума не приложу, чем это я мог его прогневать. Знаю только, что ни перед ним, ни перед вами я решительно ни в чем не грешен: я вам говорю это от чистого сердца. И за что вытолкали? За то, что пришел узнать, как здоровье моего старого хозяина.

- Мне никто ни разу не сказал, что ты приходил к нам, я бы не позволила им так грубо обойтись с тобой.

- Благодарю вас, мисс. Мне это очень приятно слышат; я говорил: не может быть, чтобы они выгнали меня по вашему приказанию.

- Уж, конечно, не по моему приказанию.

- Мисс Нелли,- мальчик подошел еще ближе к окну и заговорил еще тише, чем прежде,- теперь у вас в доме распоряжаются чужие люди. Вам это должно быть очень неприятно.

- Что-ж делать?

- И ему будет неприятно, когда он выздоровеет,- Кит указал на комнату больного.

- Бог знает, выздоровеет ли он? проговорила она сквозь слезы.

- Выздоровеет, непременно выздоровеет. Не отчаявайтесь, мисс Нелли. Бог даст, он скоро совсем оправится.

В этих немногих простых словах звучало такое искреннее, сердечное участие, что она еще сильнее заплакала.

- Не плачьте, мисс Нелли, умоляю вас, не плачьте, а то, чего доброго, вы сами расхвораетесь, тогда и ему, конечно, станет хуже. Если вы не будете падать духом, будете крепиться, он скоро выздоровеет. Вот увидите. Я хотел попросить вас, мисс Нелли, будьте так добры, замолвите ему словечко обо мне, когда ему станет лучше.

- Как же я могу это сделать, Кит, когда доктор запретил даже упоминать при нем твое имя. И какая тебе от этого будет польза? Скоро нам самим нечего будет есть.

- Да я вовсе не об этом, мисс Неллии. Не обо мне речь. Я не осмелился бы беспокоить вас своими делами, когда вы в таком горе.

Девочка ласково посмотрела на него: она ждала, чтобы он высказался до конца.

- Нет, это совсем не то, совсем не то. С минуту он колебался.- Видите ли, мисс Нелли, я глуп, я не умею говорить; я хотел вам сказать, еслиб вы уверили его, что я всегда служил ему верой и правдой, может быт, он не рассердился бы...

На этом слове Кит запнулся, и Нелли должна была его поторопить: становилось поздно, пора была затворить окно.

- Может быть, он не рассердился бы на мои слова. Кит сделал последнее усилие.- Ведь этот дом уже не его, проговорил он, собравшись с храбростью,- а у нас с мамой, хоть и бедная избушка, да вам в ней лучше будет, чем здесь, при новом хозяине; так вот бы ему и переехать к нам, пока он совсем оправится и найдет для себя лучшее помещение!

Девочка слушала молча. Высказав, наконец, свою главную мысль, Кит стал развязнее, смелее и, словом, он из сил выбивался, убеждая Нелли согласиться на его просьбу.

- Конечно, у нас тесно, неудобно, но за то чисто. Если вы боитесь шума, так ведь такого тихаго двора, как у нас, во всем Лондоне не найдешь. Дети вас беспокоить не будут. Бэби редко плачет, а тот, что постарше, предобрый мальчик... Я возьму того на свое попечение, они не будут вам надоедать. Попробуйте же, мисс Нелли, уговорить дедушку. У нас наверху есть хорошенькая маленькая комнатка, из неё видны часы на колокольне. Мама говорит, что вам будет там хорошо. Она будет вам прислуживать, а я буду исполнять ваши поручения. Не думайте, мисс Нелли, что мы это предлагаем ради денег. Боже упаси! Так вы мне обещаете уговорить его, мисс Нелли, да? Пожалуйста исполните мою просьбу, перетащите к нам моего старого хозяина, но прежде всего спросите его, за что он мною недоволен?

Только что девочка собралась было отвечать на это сердечное предложение, как внизу отворилась дверь и из неё высунулась голова в ночном колпаке. "Кто тут такой?" сердито кричал Брасс. Из-за Брасса показалась голова Квильпа, тоже в ночном колпаке. Кит мигом исчез, а Нелли осторожно приперла окно и отошла в глубь комнаты. Квильп осмотрел дом со всех сторон, перешел на противоположный тротуар, поглядел в окно верхнего этажа и, убедившись, что никого нет, возвратился в комнаты вместе с товарищем, громко ворча, что против него составили заговор, "его, мол, хотят обокрасть, ограбит, вокруг дома постоянно бродят злоумышленники, поэтому нечего медлить, надо вывезти все вещи и поскорее перебраться к себе домой: там, мол, куда как покойнее". Нелли слышала всю эту воркотню, осторожно пробираясь пр корридору в комнату дедушки.

Так неожиданно прерванный разговор её с Китом произвел на нее глубокое впечатление. Она долго потом вспоминала о нем и даже видела его во сне. С тех пор как заболел её дедушка, она не слышала ни одного доброго слова, не видела ни малейшего сочувствия со стороны людей, заполонивших дом старика. То были те жадные кредиторы, сгоравшие нетерпением обобрать его до нитки, или наемные сиделки, неудивительно поэтому, что великодушное предложение простого, бедного мальчика тронуло ее до глубины души. Слава Богу, скажем мы, что и под заплатами нередко бьется благородное, великодушное сердце, и что эти заплаты бывают более почтенны, чем драгоценные ткани и кружева, украшающия богача.

XII.

Наконец наступил перелом болезни, и старик стал понемногу поправляться. Сознание возвратилось к нему, хотя и не скоро, но умственные способности ослабели и мозг уж не работал попрежнему. Он не жаловался ни на что: ни на бесконечно длившиеся дни, ни на бессонные ночи. Казалось, он потерял всякое представление о времени и с него спали все прежния заботы. Он был очень покоен и терпелив, и хотя подолгу сидел задумавшись, но не впадал в уныние, как с ним случалось прежде, и развлекался всякими пустяками: ему даже доставляло удовольствие следить за солнечным лучом, игравшим на стене или потолке. Бывало, по целым часам держит он Нелли за руку и перебирает её пальчиками. Иной раз наклонится к ней, погладит ее по головке или поцелует в лоб и очень удивляется, замечая на глазах у неё слезы, но тотчас же забывает о них, как и обо всем на свети.

Иногда они ездили кататься: старика усаживали в экипаж, обкладывали подушками. Нелли садилась рядом с ним и все время держала его за руку. Уличный шум и движение несколько утомляли его, но ничто не возбуждало в нем любопытства или удивления, ничто его не раздражало. Если, бывало, Нелли спросит его, помнит ли он то или другое, он машинально ответить, что да, помнить, и замолчит. Иной раз он вдруг повернет голову и начнет упорно следить за кем нибудь в толпе, пока тот не скроется из виду, а когда его спрашивают, почему он обратил внимание на этого человека, он не отвечает ни слова.

Вот так-то сидит он раз в кресле; Нелли приютилась около него на скамеечке. Кто-то постучал в дверь. На вопрос "можно войти", старик отвечает без малейшего смущения: "конечно, можно. Ведь это", говорит, "Квильп. Я узнал его по голосу. Он теперь хозяин здесь, стало быть, ему запрета нет: может ходить по всем комнатам". И действительно, это был Квильп.

- Как я рад, что вижу вас в добром здоровье, сосед, говорит карлик, усаживаясь против старика.- Вы, кажется, совсем оправились?

- Благодарю вас, теперь я чувствую себя гораздо лучше, отвечал старик слабым голосом.

- Не думайте, чтоб я хотел вас теснить, сосед. Квильп возвышает голос, так как старик после болезни стал несколько туг на ухо.- Но мне кажется, что чем скорее вы приищете себе квартиру, тем лучше.

- Ваша правда, для всех будет лучше.

- Видите ли, в чем дело, говорит Квильп, помолчав с минуту,- вам неудобно будет оставаться в пустом доме.

- Да, конечно, и Нелли тут нечего делать.

- Вот то-то и есть, заорал карлик, кивая головой. - Вы совершенно правильно рассуждаете, сосед. Так вы распорядитесь насчет квартиры?

- Распоряжусь, будьте покойны. Мы здесь ни в каком случае не останемся.

- Я так и предполагал. Все вещи уже проданы, хотя и не с большим барышом, но все-таки недурно. Их надо перевозить. Сегодня у нас вторник. Что, если мы назначим завтрашний день для вашего переезда? Имейте в виду, что я вовсе не намерен вас стеснять.

- Лучше бы в пятницу утром, продолжал с своей стороны старик.

- Отлично, в пятницу, так в пятницу, но только помните, сосед, что дальше этого срока я ждать не могу.

- Буду помнить, отвечал старик.

Ровный, покойный, бесстрастный и вместе с тем какой-то странный тон, которым старик произнес эти несколько фраз, удивил Квильпа, но так как тот еще раз повторил "до пятницы, буду помнить", кивнув головой, то карлик счел лишним настаивать на своем требовании и, дружески простившись со стариком, наговорив ему кучу любезностей, что он выглядывает здоровым и крепким, между прочим, карлик поспешил вниз рассказать своему поверенному, как он все хорошо устроил.

И этот, и весь следующий день, старик оставался в том же положении. Правда, он расхаживал по всему дому, заглядывал во все комнаты, словно прощался с ними, но ни одним словом не намекнул, что необходимо приискать квартиру, и ни разу не вспомнил о посещении Квильпа. Должно быть, повременам, в голове его смутно проносилась мысль о беспомощном положении, одиночестве внучки, потому что он часто прижимал ее к груди и старался ободрить, обещая никогда уж больше с ней не расставаться, но, повидимому, он не в состоянии был дать себе ясный отчет о грозившей им беде. Во время болезни нервы его притупились, он заметно ослабел и физически, и нравственно.

Это старческое бессилие имеет свое определение: о таких стариках у нас обыкновенно говорят, что они уже впали в детство, хотя сравнение старости с детством так же нелепо, как и сравнение смерти со сном. Поставьте рядом человека, "впавшего в детство", и ребенка и скажите, что общего между потухшим, безжизненным взором выжившего из ума старика и веселым, смеющимся, открытым личиком ребенка, полного еще нетронутых жизнью радостных надежд и веры в будущее. Точно также положите спящего человека рядом с умершим и посмотрите, есть ли сходство между благодетельным сном, который придает красоту лицу и ясно говорит, что человек, отдыхая, вознаграждает себя за прошлое и набирается сил для будущего, и смертью, безжалостно налагающею свою суровую руку на внешний облик человека? Повторяю, нелепо отождествлят нашу лучшую, счастливейшую пору жизни с безобразной, дряхлой старостью.

Наступил четверг, а старик все еще как будто ни о чем не думал. Только уж под вечер, когда они молча сидели вместе, с ним произошла какая-то странная перемена.

Под окном его комнаты, во дворе, росло дерево, довольно большое и раскидистое для такого маленького дворика. Его зеленые ветви, освещенные заходящим солнцем, покачивались от ветра и бросали тень на противоположную стену, рисуя на ней причудливые картины. Долго любовался старик этой движущейся тенью. Уже солнце зашло, на небе взошла луна, а он все сидел на одном месте, не отрывая глаз от дерева, от его зеленой листвы.

После болезни, надолго приковавшей его к постели, он радовался, как дитя, этому деревцу, которое, хотя и одиноко, возвышалось среди крыш и дымовых труб, но, напоминая ему о других деревьях, говорило о других местах далеко за городом, где жизнь привольнее, отдых слаще и покойнее.

Нелли показалось, что он взволнован и не желает разговаривать; когда же она увидела, что слезы струятся по его щекам, её наболевшее сердечко немного успокоилось. Но вот он встал с своего места и, умоляя ее о прощении, хотел опуститься перед ней на колени.

- Что вы? Что с вами, дедушка?

Нелли усадила его в кресло.

- Нелли, прости меня за все прошлое; за то, что я собственными руками приготовил тебе горькую долю; за все, что тебе пришлось перенести в то время, когда я предавался моей безумной мечте.

- Перестаньте, милый дедушка, Бог с вами! Поговорим лучше о чем нибудь другом.

- Да, да, поговорим о другом. Помнишь, мы как-то с тобой беседовали... когда, бишь, это было? Не то несколько месяцев тому назад, не то на прошлой неделе: у меня все спуталось в голове.

- Не понимаю, дедушка, о чем вы говорите.

- Когда я в первый раз тебе сказал, что мы разорены! Сейчас, сидя у окна, я вспомнил об этом разговоре и благословлял тебя за твои добрые, ласковые слова. Однако, тсс... надо потише говорить; не дай Бог, услышат там внизу, пожалуй, скажут, что я сума сошел, и разлучать нас с тобой. Мы здесь ни одного дня больше не останемся и уйдем далеко, далеко.

- Уйдемте отсюда навсегда, милый дедушка, с жаром подхватила Нелли.- Лучше по миру ходить, чем оставаться здесь.

- Да, да, мы будем странствовать пешком, в лесу, в поле, по берегу рек, мы будем жить на лоне природы, поближе к Богу. То ли дело спать покойно под открытым небом,- посмотри, Нелли, какое оно ясное, вместо того, чтобы томиться в душных комнатах. Здесь никак не отрешишься от забот, здесь невольно поддаешься соблазну! Мы еще можем быть счастливы с тобой, Нелли. Мы постараемся забыть это тяжелое время, как будто его никогда не было.

- Мы будем счастливы, милый дедушка, только не здесь, воскликнула Нелли.

- Об этом и говорить нечего. Разве здесь можно жить! Нет, завтра же поутру мы тихонько выберемся из дому, так, чтобы никто нас не увидел, и уйдем, не оставив после себя и следа. Бедная деточка! Щечки у неё побледнели, глазки помутились от слез и бессонных ночей, и все из-за меня, я знаю. Но подожди, дай Бог нам только выбраться отсюда, и ты снова расцветешь и повеселеешь. Завтра мы будем свободны и счастливы, как птички.

Старик положил руки на голову внучки и дал обет отныне никогда не расставаться с ней, пока смерть их не разлучит.

Это обещание окончательно ободрило девочку. Сердечко её сильно забилось от избытка счастья и веры в будущее. В её воображении уже рисовались самые веселые, отрадные картины: зеленеющие луга, тенистые леса, прозрачные ручейки, перепрыгивающие с камешка на камешек, и вечно ясное, безоблачное небо. Мысль о предстоящих лишениях, о холоде, голоде, болезни не тревожила её юной, неопытной головки. Предстоявшая перемена отождествлялась в её уме с возвращением к прежней счастливой жизни. Она радовалась при мысли, что теперь уже не будет отходить от дедушки, что он совершенно выздоровеет и окрепнет, они будут вести счастливую, мирную жизнь и, главное, избавятся от общества злых, бессердечных людей, среди которых им пришлось жить в последнее время.

Пока старик спал, она собирала вещи: те, что поновее и лучше, связала в узелок, а самое старенькое платье и поношенный сюртук дедушки приготовила на дорогу, как наиболее подходящее одеяние для таких бедных странников, как они. Не забыла поставить и палку около его кровати. Но ей еще надо было проститься с домом. И как это прощание было не похоже на то, о котором она так часто мечтала. У неё даже сердце дрогнуло и совесть стала мучить, когда она подумала, что с такой радостью расстается с старым домом: худо ли, хорошо ли, она провела здесь все свое детство. Она присела у окна, у которого так часто томилась в ожидании деда, и на нее снова волной нахлынули радужные мечты, ободрявшие ее в те тяжелые минуты, и грусти её как не бывало.

Но неужели же она уйдет, ни одним глазком не взглянув на свою маленькую горенку, где ей так мирно спалось, где она так горячо молила Бога о ниспослании им счастья. Это счастье теперь уже близко, как ей казалось. В комнатке у неё остались разные безделушки; она с удовольствием взяла бы их на память, там у нея, наконец, птичка в клетки.

Вспомнив о своей любимой птичке, она горько заплакала, но вдруг ей почему-то пришло в голову, что птичка непременно, каким нибудь чудесным образом попадет в руки Киту и он, конечно, поймет, что Нелли, из благодарности, оставила ему свою любимицу и будет любить и лелеять ее. Успокоившись на этой фантазии, она возвратилась в комнату старика и заснула с легким сердцем.

Ей снились все те же чудные, озаренные солнечным светом пейзажи, о которых она мечтала на яву, но все эти прекрасные сновидения были омрачены не покидавшим ее сознанием, что она тщетно преследует какую-то неясную, неуловимую цель. Она проснулась, когда было еще темно и звезды блестели на небе. Но мало-по-малу, звезды померкли, стало светать; она поднялась и оделась на дорогу.

Старик еще спал и ей не хотелось его будить. Он проснулся, когда солнце уже взошло, и тоже поспешил одеться. Девочка взяла его за руку и они стали потихоньку спускаться с лестницы. Они вздрагивали при каждом скрипе половицы и прислушивались, не идет ли кто. На беду старик забыл взять свою котомку и эти несколько минут, пока она ходила за ней наверх, показались им бесконечными.

Наконец они добрались до нижнего этажа. Квильп и Брасс спали крепким сном. Их храп раздавался по всему дому, и этот храп казался им страшнее львиного рычанья. Засовы в двери были старые, заржавленные; потребовалось не мало времени и ловкости, чтобы отодвинуть их, не наделав шума. Когда им удалось справиться с засовом, они к ужасу своему, увидели, что дверь заперта на ключ и к довершению всего ключ вынут из замка. Тут Нелли вспомнила, что одна из сиделок рассказывала, будто Квильп собственноручно запирает обе входные двери и кладет ключи к себе на стол.

Делать было нечего. Нелли сняла башмачки и, осторожно пройдя через лавку, где на полу, раскинувшись на матрасе, храпел Брасс - своим безобразием он перещеголял всех китайских и японских уродов, находящихся в магазине - она со страхом и трепетом подошла к своей спаленке и остановилась на пороге, не решаясь войти: так страшен был Квильп. Свесившись с кровати чуть не до полу головой вниз, он тяжело дышал открытым ртом и по обыкновению сердито ворчал. Из-под полусомкнутых век виднелись грязновато-желтые белки его глаз. Нелли не прочь была бы спросить его, как он себя чувствует, не болен ли он, но надо было торопиться; поэтому она окинула одним взглядом свою комнатку, взяла потихоньку ключ и тем же путем благополучно возвратилась к ожидавшему ее дедушке. Она отворила дверь, вышла на улицу и остановилась.

- В какую сторону мы пойдем, дедушка? спросила Нелли.

Старик нерешительно и как-то беспомощно взглянул на внучку, посмотрел во все стороны, опять взглянул на нее и покачал головой. Роли, видимое дело, переменились: теперь уже она будет руководителем и защитником старого деда. Она это сознавала и, нисколько не смущаясь и не пугаясь, взяла его руку и повела.

Погода им благоприятствует: утро прекрасное, настоящее июльское утро. На лазуревом небе ни облачка. Утренняя, живительная прохлада стоит над спящим городом. Бодрые, окрыленные радостной надеждой, старик и девочка весело идут вперед. Кругом так светло, хорошо. Ничто не напоминает покинутого гнезда, даже башни и колокольни, которые в обыкновенное время мрачно выставляются на небе, теперь блестят и сверкают на солнце. Все предметы, все малейшие уголки залиты его золотыми лучами; беспредельное небо будто улыбается, глядя вниз на землю.

Прочь из города идут бедные странники, сами не зная куда.

XIII.

Долго еще Даниель Квильп и Брасс наслаждались безмятежным сном. Они, вероятно, спали бы еще дольше, если бы их не разбудил стук в молоточек выходной двери. Вначале он был едва слышен, потом стал раздаваться громче и громче и наконец установилась настоящая пушечная пальба, с короткими перерывами. Квильп проснулся, из вертикального положения перешел в горизонтальное и, полусонный, уставился в потолок: он слышал стук, но не мог еще собраться с мыслями, чтобы объяснить себе, что это такое.

Но так как нарушитель столь драгоценного покоя не унимался и продолжал изо всей мочи колотить в дверь - он вероятно боялся, чтобы хозяин проснувшись на минуту, чего доброго опять не заснул - Даниель Квильп наконец догадался, что кто нибудь стоить у двери, и вспомнил, что он сам приказал жене придти к нему в пятницу утром.

Проснулся и Брасс. Ему не хотелось вставать. Он потягивался и делал гримасы, как будто только что наелся зеленого крыжовника; но увидев, что Квильп уже на ногах, он засуетился и тоже начал одеваться, и второпях, с просонья, надел башмаки на босу ногу и чуть было не сунул ног в сюртучные рукава.

Карлик в это время жестоко ругался, шаря под столом. Он проклинал и самого себя, и весь род человеческий, и все на свете.

- Что вы ищете? спросил Брасс.

- Ключа нет, ключ от двери пропал.- Карлик злобно глядел на него.- Не знаете ли вы, куда он делся?

- Почем я знаю, сэр?

- Почем я знаю, передразнил Квильп своего поверенного,- хорош адвокат, нечего сказать! Тьфу, какой олух!

Брасс не рискнул в такую неудобную минуту объяснять разгневанному патрону, что пропажа ключа не имеет никакого отношения к его юридическим познаниям, и почтительно заметил, что может быть ключ остался в двери: не забыли ли, мол, с вечера вынуть его оттуда?

Квильп отлично помнил, что собственноручно запер дверь и вынул ключ, но он с радостью ухватился за это предположение и, ворча, побрел к двери, где, разумеется, и нашел ключ.

Только что он взялся за ручку; и к своему великому изумлению заметил, что засов отодвинут, как стук к дверь возобновился с прежней силой и кто-то припал глазом к замочной скважине, яркий луч света, пробивавшийся сквозь дырочку, вдруг исчез, что и привлекло внимание Квильпа. Он страшно взбесился и, чтобы сорвать свою злобу, решил неожиданно наброситься на жену и по-своему отблагодарить ее за то, что она осмелилась его разбудить. Молча, незаметно повернул он ручку, сразу рванул дверь и с остервенением набросился на того, кто стоял по другую её сторону, пустив в ход и кулаки, и ноги, и даже зубы.

К несчастию, вместо того, чтобы напасть на безответную жену, Квильп сам попал в руки к какому-то молодцу, который принял его довольно нелюбезно и на первых же порах угостил здоровенными тумаками в голову, в грудь, куда попало. Однако, карлик не спасовал: он вцепился в своего противника и в свою очередь тузил и с ожесточением кусал его в продолжение нескольких минут кряду. Наконец-таки противник освободился от него, сбросив его на средину улицы. Квильп валялся в пыли весь красный, с взъерошенными волосами, а около него вертелся знакомый нам Дик Сунвеллер и все приставал к нему с вопросом, не хочет ли он еще отведать его тумаков.

- У меня их, сударь, много в запасе, говорил Дик, то подъезжая к нему с кулаками, то отодвигаясь от него.- Сколько угодно, к вашим услугам, заказ исполняется с необыкновенной быстротой и ловкостью. Так не хотите ли, сударь, еще немного? Прошу вас, не стесняйтесь!

- Я принял вас за другого. Почем я знал, что это вы.? говорил Квильп, почесывая плечи.

- A я-то и подавно не знал, что это вы. С чего это вы, как сумасшедший, выскочили из дому? возразил Дик.

- Так это вы сту... стучали в дверь? спросил карлик, с трудом подымаясь с земли.

- Разумеется, я. Когда я подходил к крыльцу, вот эта дама, и он указал на м-с Квильп - она ни жива, ни мертва стояла неподалеку - стучалась в дверь, но так тихо, что вы все равно не услышали бы; я и взялся ей помочь.

- Гм! Я знал, что это ваши дела, карлик сердито взглянул на жену.- A вы, сударь, тоже, нечего сказать, хороши, обратился он к Дику.- Разве вам не известно, что в доме лежит больной, чего-ж вы так стучали, точно собирались выломать дверь?

- Фу ты, Господи, я думал, что он уже умер, поэтому и стучал так громко.

- Вы, вероятно, пришли по какому нибудь делу? Что вам угодно? спросил Квильп.

- Я пришел узнать, как здоровье старика, да и, кроме того, мне непременно надо переговорить с самой мисс Нелли. Я - друг дома, или, по крайней мере, одного из членов семьи, что, по-моему, то же самое.

- Так вы бы лучше вошли в комнату. Милости просим. A за ним пожалуйте и вы, сказал он жене.

М-с Квильп не хотелось идти впереди мужа. Она знала, что он приглашает ее не из любезности, не ради соблюдения светских приличий, а для того, чтобы, идя сзади, щипать ее немилосердно. Недаром у неё все локти были в синяках. Но он еще раз предложил ей идти вперед, и она, волей-неволей, должна была повиноваться.

Дик услышал позади себя какой-то сдавленный крик и, повернув голову, заметил, что м-с Квильп подпрыгнула от боли, но так как он не был посвящен в эти супружеские нежности, то и не обратил на это должного внимания.

- A теперь я вас попрошу отправиться наверх и сказать Нелли, чтобы она шла сюда; ее, мол, желают видеть, сказал карлик жене, когда они вошли в лавку.

- Вы здесь расположились точно у себя дома, с удивлением промолвил Дик; он не знал об отношениях Квильпа к старику.

- Да я и так у себя дома, молодой человек.

Пока Дик размышлял о том, что означают эти слова и почему здесь присутствует м-р Брасс, м-с Квильп сошла вниз и объявила, что наверху нет никого.

- Нет никого!.. этакая дура, сказал карлик.

- Уверяю вас, я обошла все комнаты и не встретила ни души.

- Вот вам и разгадка с ключом, воскликнул Брасс, хлопая от удовольствия в ладоши.

Квильп насупился, сердито оглядел всех присутствующих, но так как никто не мог объяснить ему эту новую загадку, он сам побежал наверх и убедился, что жена говорила правду.

- Как это, в самом деле, странно, говорил он, возвратившись вниз и поглядывая на Дика;- старик ушел, не простившись со мной, с своим лучшим, искреннейшим другом. Он, конечно, вскоре же напишет мне, если не сам, так заставит Нелли написать. В этом не может быть сомнения. Нелли очень любит меня. Она такая славная, милая девочка. Впрочем, небрежно обратился он к Брассу, украдкой поглядывая на Дика.- Это нисколько не мешает нам заняться перевозкой вещей. Ведь мы же знали, что он сегодня переедет отсюда. Вероятно, какие нибудь особенные причины заставили его поторопиться и уйти тайком.

- Да куда к чорту они ушли? спросил Дик. Он не мог придти в себя от изумления.

Квильп покачал головой и сложил губы сердечком, дескать есть квас, да не про вас - он, может, и знает, куда они отправились, да вам-то этого не скажет.

- Какие это вещи вы собираетесь перевозить? спросил Дик, оглядывая лавку.- Она была загромождена запакованными ящиками.

- Вот эти самые. Я все их купил у старика. A почему это вас интересует, позвольте спросить?

- Да что-ж это такое? Может быть, старый шут не в меру разбогател, распродал все свое имущество и отправился наслаждаться жизнью в какую нибудь роскошную виллу с чудным видом на море, говорил Дик, все более и более изумляясь.

- И концы спрятал в воду, чтобы избавиться от дражайшего внука и его назойливых друзей, хотите вы сказать, не так ли? закончил Квильп, потирая руки.

Ричард Сунвеллер был поражен. Этот неожиданный побег старика и Нелли грозил в конец разрушит его планы в ту самую минуту, когда он готовился атаковать сердце своей будущей невесты. Он только в эту ночь узнал от приятеля о болезни старика и поспешил его навестить, да заодно уж побеседовать с Нелли. Он был заранее уверен в успехе; он уже видел, как она мало-по-малу сдается под обаянием его томительной речи; он уже наслаждался при мысли о том, как жестоко отомстит Софи Уэкльз за её неверность. И вдруг - все пропало. Нет ни старика, ни Нелли, а главное, исчезли его денеяжки, на которые они с приятелем точили зубы; можно было подумать, что старик нарочно сыграл с ним такую злую шутку.

Даниель Квильп тоже был порядком удивлен и даже отчасти встревожен исчезновением старика. От его проницательных глаз не ускользнуло то, казалось бы, неважное обстоятельство, что беглецы захватили с собой кое-какое платье. Зная, что старик не в своем уме, он не понимал, что такое он мог затеять. Ясно, что Нелли была с ним заодно. Да не подумает читатель, чтобы Квильп хоть на минуту задумался или бы тревожился об участи слабого, дряхлаго старика и беззащитного ребенка. Нет, в этом грехе он был неповинен. Он просто напрасно подозревал, что старик унес с собой заранее припрятанные денежки, и досадовал на свою оплошность.

Он несколько утешался мыслью, что не он один попал впросак. Вот и этот молодец, наверно, пришел сюда для того, чтобы лестью или угрозами выманить для своего приятеля деньги у старика, слывшего богачом. Эта неудача Дика пришлась ему как нельзя более по сердцу и он стал с наслаждением его поддразнивать, яркими красками расписывая перед ним богатство старика и распространяясь о его лукавстве - вот, мол, какую хитрую штуку он устроил, чтобы отделаться от надоедливых родных!

- Стало быть, мне здесь нечего делать, вымолвил наконец Дик, крайне смущенный своей неудачей.

- Решительно нечего, подтвердил Квильп.

- Передайте, пожалуйста, старику, что я приходил осведомиться о его здоровье.

- С величайшим удовольствием, отвечал Квильп. В первый же раз, как его увижу, непременно передам ему.

- Скажите ему сударь, что я приходил для того, чтобы по мере сил моих и возможности содействовать искоренению семейного раздора и вместо него посеять семена родственной любви и согласия. Вы будете так любезны, исполните мое поручение?

- Разумеется, исполню.

- Так уж заодно я попрошу вас, сударь, вручить ему вот это.- Дик подал ему крошечную измятую карточку.- По утрам я всегда дома. Стоить только дважды стукнуть в мою парадную дверь и она тотчас же будет отперта. Считаю долгом прибавить, сэр, мои близкие друзья всегда чихают, входя ко мне в переднюю, чтобы дать о себе знать, дескать, свои люди. Ах, извините пожалуйста, позвольте мне взглянуть на карточку, которую я вам дам.

- Сделайте одолжение, вот она.

- По какой-то, хотя и весьма естественной случайности, я дал вам, вместо своей визитной карточки, входный билет в веселый, но чрезвычайно приличный клуб "Славных Аполлонистов". Я состою там пожизненным гроссмейстером. A вот это, сударь, мой настоящий документ. Честь имею кланяться.

Квильп поклонился ему, и пожизненный гроссмейстер "Славных Аполлонистов", приподняв шляпу перед м-с Квильп, снова ухарски надвинул ее набекрень и вышел из лавки.

В это время к лавке подъехали фуры. Рослые носильщики, в суконных шапочках, дружно принялись за дело; стали выносить из лавки тяжелые комоды, шкафы, раскачивая их как перышко на голове. Карлик не хотел отстать от них: сам таскал и жену заставлял носить невероятные тяжести, вообще суетился и всюду совал свой нос. Он точно чорт вертелся перед глазами у носильщиков, ругал их в то же время не упускал случая толкнуть ногой мальчишку-сторожа, когда тот попадался ему на дороге. Всякий раз, как он нес тяжелый сундук, он непременно старался задеть по голове или придавить в грудь своего поверенного, Брасса. Тот стоял в дверях. На его обязанности лежало удовлетворять любопытство толпившихся внизу соседей и уличных зевак. Квильп так подгонял всех, что через несколько часов в доме не осталось ничего, кроме пустых бутылок, да кое-где на полу валялись пучки соломы и обрывки рогож.

Вдоволь натрудившись, карлик возседал теперь, поджав ноги на старой рогоже, как какой нибудь африканский вождь, и завтракал, т. е. ел хлеб с сыром и запивал пивом этот скудный завтрак. Какой-то мальчик все терся у входной двери. Квильп заметил это, и хотя ему был виден только кончик его носа, он сейчас же узнал Кита.

- Подойдите-ка сюда, милостивый государь, крикнул карлик.- Ну-с, вот они и ушли, твой старый хозяин и молодая хозяюшка.

- Ушли! повторил Кит, с изумлением озираясь вокруг.

- Уж не станешь ли ты уверять, что и в самом деле это для тебя новость! Ну, сказывай, куда их понесло?

- Право же, я ничего не знаю.

- Ну, ну, нечего комедию ломать. Небось не знаешь, что они улизнули сегодня утром, когда все еще спали.

- В первый раз слышу.

- A для чего ты, как вор, подкрадывался к дому, помнишь, в тот вечер, когда мы с Брассом выходили на улицу? О чем вы тогда сговаривались?

Кит думал, что теперь уже нечего скрывать и рассказал все, как было: зачем он приходил, и как он предлагал Нелли переселиться с дедушкой к ним в дом.

- Ну, стало быть, они еще вернутся, заметил карлик после некоторого молчания.

- Вы думаете, что они вернутся? радостно вскричал Кит.

- Не только думаю, но даже уверен в этом. Слушай, Кит, если ты хочешь, чтобы я тебе подарил что-то, дай мне знать, как только они приедут к вам. Я желал бы им помочь, но не могу ничего сделать, не зная, где они. Так ты придешь сказать?

Кит уже готов был ответить по-своему и вряд ли он своим ответом угодил бы карлику, но в эту самую минуту мальчик с "пристани", высматривавший в комнатах, не осталось ли чего, крикнул:

- Вот еще птица в клетке! Что с ней делать?

- Сверни ей голову, приказал Квильп.

- Нет, нет, не трогайте ея, лучше отдайте ее мне, закричал Кит, бросаясь к мальчику.

- Как бы не так! руки коротки! Не трогай клетки! хозяин приказал мне свернуть голову птице, я и сверну.

- Дай ее сюда, дьяволенок, закричал Квильп.- Кто из вас поборет один другого, тому достанется птица, а не то я сам скручу ей шею.

Мальчики бросились друг на друга; Квильп одной рукой держал клетку, а другой стучал ножом об пол и всяческими насмешками и ругательствами подзадоривал дравшихся. Силы были равныя: мальчишки беспощадно, не по-детски, колотили друг друга, пока, наконец, Киту удалось ошеломить противника ловким ударом в грудь. Он воспользовался этой минутой, быстро вскочил на ноги, выхватил клетку из рук карлика, опрометью пустился бежать и остановился только тогда, когда уже был у дверей дома.

Маленький Яша так испугался, увидев Кита с окровавленным лицом, что заревел благим матом.

- Ах ты Господи, какая напасть! Что с тобой случилось, голубчик, спрашивала встревоженная мать.

- Не беспокойся, мама, это пустяки! отвечал Кит, утирая полотенцем распухшее лицо,- я боролся на пари и выиграл птицу, вот и все. Перестав реветь, Яша! что за несносный мальчишка!

- Как, ты дрался из-за птички? удивлялась мать.

- Да, дрался из-за птички. Вот она. Это птичка мисс Нелли, ей уже собирались свернуть шею, да я не допустил. Ха, ха, ха! Они думали, что я им позволю. Как раз! Ха, ха, ха!

Кит смеялся так весело, что и мать, и маленький братишка заразились его смехом и от души хохотали, во-первых, потому что Кит поборол мальчишку и получил приз, а главным образом потому, что вся семья очень любила Кита. Нахохотавшись, Кит стал показывать детям птичку, будто нивесть какую редкость, а это была простая коноплянка, и принялся устраивать ее на новом месте: отыскал в стене старый гвоздь и, нагромоздив на стол скамейку, влез на нее, вбил гвоздь над самым окном.

- Здесь-то ей будет лучше, говорил он;- здесь и светлее, и веселее, подымет головку и небо увидит. A если бы вы знали, как она хорошо поет!

Долго возился он, прилаживая клетку; наконец, к неописанному восторгу всей семьи, повесил ее и отошел к камину, чтобы издали полюбоваться ею. Все нашли, что она висит на отличном месте, и сразу полюбили новую гостью.

- A теперь, мама, я пойду на улицу, попытаю счастья, может еще сегодня мне удастся присмотреть за лошадью какого нибудь барина, и тогда на вырученные деньги я куплю семян для птички, да кстати и для тебя возьму чего нибудь хорошенькаго.

XIV.

Киту ужасно хотелось еще раз взглянуть, что делается в старом доме, и ему не трудно было убедить себя, что пут его лежит именно в ту сторону и что, стало быть, волей-неволей, он его увидит. Уж так создан человек: люди и поразвитее Кита, и далеко не с таким тощим желудком, как у него, поступают точно также: даже в серьезных обстоятельствах они делают все, что хотят, стараясь уверить себя, что исполняют свой долг, и при этом еще хвастают своим самоотвержением.

Теперь уже Киту нечего было бояться, чтобы Квильп заставил его бороться с своим мальчиком: дом был совершенно пуст. У двери лавки висел старый, заржавленный замок; в нижнем этаже окна были приперты ставнями; наверху - оне были полуоткрыты и полинялые занавеси беспорядочно болтались от ветра. Разбитые, во время переноски вещей, стекла придавали еще более унылый вид всему дому. Уличные ребятшки завладели крыльцом: одни дергали за молоточек и с любопытством, хотя и не без страха, прислушивались, как он гудел в пустых комнатах; другие заглядывали в замочную скважину, надеясь увидеть домового, которым они не то шутя, не то серьезно, пугали друг друга. Дом казался таким заброшенным, как будто в нем уже несколько месяцев никто не жил. A давно ли в этих окнах весело мерцал огонек, давно ли в этих стенах звонко раздавался веселый голос, а порой и смех Нелли! При этих воспоминаниях у мальчика защемило сердце и он побрел дальше, печально понурив голову.

Кит вовсе не был сантиментален; вряд ли даже это слово было ему известно. Не принадлежал он также к разряду так называемых милых, деликатных мальчиков - известно, что наши благовоспитанные юноши обыкновенно стараются вымещать на окружающих свою грусть или дурное расположение духа. Он был простой, бесстрастный малый с теплым, любящим сердцем: он не вернулся домой, чтобы побраниться с матерью или приколотить под сердитую руку детей, и сосредоточил все свои мысли на том, как бы заработать деньжонок для семьи.

И ведь как нарочно всадники то-и-дело сновали мимо его носа, а ни одному из них не понадобилось слезть с лошади. Я убежден, что можно было бы определить с математическою точностью, какую сумму ежегодно зарабатывают на улицах Лондона мальчики, предлагающие свои услуги - присмотреть за лошадью; но если бы статистику вздумалось делать свой вывод на оснований данных этого несчастного дня, вывод оказался бы совершенно неверным, как это, впрочем, часто бывает.

Кит ходил взад и вперед по улице, зорко оглядывая всех всадников, все экипажи; то замедлит шаг, заметив, что какой-то господин осаживает свою лошадь, то вдруг со всех ног бросится в переулок, там вдали, по теневой стороне, медленно подвигается шарабан. Вероятно он будет останавливаться около каждого магазина. Но и всадник, и экипаж проезжают мимо. Нет Киту удачи. "Желал бы я знать, неужели ни один из этих господ не остановился бы, чтобы дать мне заработать несколько пенни, если бы он знал, что дома у нас нечего есть", рассуждал он про себя.

Утомившись от ходьбы и волнения, он присел отдохнуть на ступеньки какого-то крыльца. В эту самую минуту на улице, громыхая по мостовой, показался маленький кабриолеть, запряженный в одну лошадку. Маленьким, породистым, длинношерстым пони правил тоже маленький, толстенький, улыбающийся старичок, с необыкновенно спокойным выражением лица, а рядом с ним сидела такая же маленькая, толстенькая, такая же улыбающаеся и спокойная старушка. Лошадка, повидимому, не привыкла слушаться: когда старичок потряхивал возжами, она упрямо трясла головой, надо полагать, что она соглашалась везти его куда следовало лишь под условием: не мешать ей делать по дороге все, что ей вздумается.

Она сделала крутой поворот недалеко от того места, где сидел Кит, и пробежала мимо него. Мальчик так печально посмотрел на удалявшийся кабриолет, что старичок невольно оглянулся на него. Кит встал и приподнял шляпу. Старичок дернул возжами и остановил лошадку: останавливаться-то она любила.

- Извините, сударь, я ошибся, я думал, что вам нужно подержать лошадь, пробормотал Кит.

- Мы встанем недалеко отсюда за углом; если хочешь, иди за нами, предложил старичок.

Кит поблагодарил и пошел за кабриолетом, радуясь своей удаче. Лошадка стала, по обыкновению, выделывать разные штуки; бросилась к одному фонарному столбу, от него перебежала к другому, на противоположную сторону улицы, и, убедившись, что они одинакового фасона и оба сделаны из одного и того же материала, остановилась, как вкопаная.

- Ну, ну, вперед, не то мы опоздаем, понукал ее старичок.

Но лошадка не трогалась с места.

- Фи, какой срам, мне просто совестно за тебя, Уискер, выговаривала ей в свою очередь старушка.

Надо полагать, что выговор старушки подействовал на пони и он побежал рысью, нетерпеливо мотая головой. Старичок остановил его у подъезда, где была прибита карточка "Нотариус Уизерден", вышел из кабриолета, помог старушке сойти на тротуар и, вытащив из-под сиденья громадный букет цветов, напоминавший своей формой и величиной большую сковороду без ручки, подал его жене. Старушка гордо приосанилась и направилась в контору нотариуса, а за ней заковылял и старичок.

День был жаркий, и так как по этой улице редко проезжали экипажи, окна были открыты. Сквозь спущенные шторы можно было слышать все, что происходило в комнатах.

Сначала слышно было только шарканье ног: приезжие здоровались с хозяином, пожимали ему руки; затем, вероятно, следовало поднесение букета, судя по тому, что кто-то, конечно нотариус, усердно благодарил и восхищался им: "Какой прелестный, чудный аромат", говорил он громко, и с наслаждением нюхая букет.

- Я привезла его по случаю нынешнего торжества, промолвила старушка.

- Да, могу сказать, сударыня, что сегодня настоящее для меня торжество и я имею право им гордиться. Много молодых людей было прикомандировано к моей конторе. Одни в настоящее время чуть не миллионами ворочают и забыли о своем старом друге и наставнике; другие и по сейчас навещают меня и уверяют, что нигде они не проводили так приятно время, как здесь, на этом стуле. Но скажу вам откровенно, ни один из них не подавал таких блестящих надежд, как ваш милый сын.

- Если бы вы знали, как мне отрадно это слышать! воскликнула старушка.

- Я вам говорю, сударыня, мое мнение о честном человеке. Ни в чем так не сказывается величие Божие, как в создании честного человека. Альпийские горы, поражающия нас своей грандиозной красотой; колибри, очаровывающая нас своей прелестью и миниатюрными размерами - ничто, в сравнении с этим венцом творения, как называет поэт честного человека, и я совершенно с ним согласен. Говоря о человеке, я, конечно, подразумеваю и женщину.

- Все похвалы, расточаемые м-ром Уизерденом, скорее относятся к нему самому, чем ко мне, произнес кто-то слабым, спокойным голоском.

- Какое, подумаешь, счастливое стечение обстоятельств, что именно сегодня м-р Абель празднует свою 28-ми-летнюю годовщину, продолжал нотариус.

- Вот уж поистине мы можем поздравить друг друга с этим двойным праздником.

Снова последовало пожатие рук, а затем старичок начал расхваливать своего сына.

- Мы с его матерью были уже не молоды, когда вступили в брак,- надо было прежде добыть средства для семейной жизни, и Бог благословил нас этим единственным сыном, который всегда оказывал нам любовь и почтение. Ужели это еще не счастье?

- Конечно, счастье и большое, вторил нотариус.- Глядя на вас, я еще больше сожалею о своем одиночестве. Были и у меня хорошие партии; была, например, очень интересная особа, дочь почтенного негоцианта, но... однако, мне совсем не следует поддаваться этим воспоминаниям. Чекстер, принесите диплом м-ра Абеля.

- Вы, вероятно, заметили, м-р Уизерден, что Абель не так воспитан, как вообще теперь воспитывают молодых людей. Он всегда был с нами, под нашим надзором, мы ни на один день не разлучались с ним, не так ли, мой друг? обратилась старушка к мужу.

- Конечно, конечно, подтвердил старичок.- Да вот что я вам скажу. Как-то раз, в субботу, он отправился с своим бывшим школьным учителем, м-ром Томкинли, в Маргет, а в понедельник возвратился домой. Поверите ли, ведь он заболел после этой поездки.

- Еще бы! Он не привык к таким развлечениям, мой друг, да и, кроме того, он не мог перенести разлуку с нами, не говоря о том, что ему не с кем было разговаривать.

- Это правда, послышался опять тоненький, спокойный голосок. - Мне казалось, что я на чужбине. Никогда не забуду, как меня тяготила мысль, что нас разделяет море!

- Ничего нет удивительнаго! Подобная привязанность только делает честь и вам, и вашим родителям, и всему роду человеческому, заметил нотариус.- Считаю приятным долгом засвидетельствовать перед вами, обратился он к старичкам,- что м-р Абель и на службе не изменяет себе: те же благородные чувства руководят им во всех его поступках. Однако, пора нам заняться делом. Я сейчас подпишу свидетельство, м-р Чекстер скрепить его своей подписью, затем я приложу палец к этой голубой печати и громогласно объявлю - не пугайтесь, сударыня, это простая формальность,- что это моя действительная подпись. М-р Абель распишется под другой печатью и повторит те же кабалистические слова. Вот и готово. Ха, ха, ха! Видите, как это у нас скоро делается.

После небольшой паузы, вероятно м-р Абель в это время подписывал свое имя, снова началось усиленное шарканье и потом зазвенели стаканы и все разом заговорили. Через четверть часа раскрасневшийся от вина Чекстер вышел с пером за ухом, на крыльцо и крикнул Киту, чтоб он подал кабриолет. Он снизошел до шутки, назвав его "молодым Снобом".

Дверь растворилась, и из конторы вышел нотариус, маленький, живой, краснощекий человечек. Он очень галантно вел под-руку старушку. За ними следовал её муж с сыном. Чрезвычайно старообразный с виду, м-р Абель казался ровесником своего отца и, к тому же, был вылитый его портрет: то же лицо, та же фигура, он даже прихрамывал, как отец, и так же аккуратно одевался, как он. Но характером он вовсе не был на него похож. Насколько отец был весел и сообщителен, настолько же сын его был сдержан и неразговорчив.

М-р Абель усадил старушку в кабриолет, поправил на ней мантилию, уложил корзиночку, без которой она не выезжала из дому, вскочил на заднее сиденье, очевидно для него приделанное, и стал всем улыбаться, начиная с матушки и кончая пони. Долго возился старичок, поправляя уздечку - не легко было справиться с капризной лошадкой,- но, наконец, и это уладилось; старик сел в кабриолет, взял вожжи в руку и вынул из кармана кошелек, чтобы расплатиться с Китом.

Ни у него, ни у кого из присутствующих не оказалось мелкой монеты, а шиллинг ему жаль было дать. Но делать было нечего.

- На, вот тебе, сказал он, подавая мальчику монету, и прибавил шутя:- в понедельник я опять буду здесь, так ты приходи отработать лишнее.

- Благодарю вас, сударь, непременно приду, сказал Кит совершенно серьезно.

Все расхохотались. Громче всех смеялся Чекстер - ему очень понравилась эта шутка. Вероятно, лошадка почуяла, что теперь они уже отправляются домой, или, может быть, она про себя решила больше никуда не завозить своих господ, и без запинки побежала крупной рысью. A Кит зашел в лавочку, купил самое необходимое для дома, не забыл и семян для птички и пустился бежать, что было мочи. Он был в таком восторге, так счастлив, что ему казалось, он непременно застанет у себя дома Нелли с дедушкой.

XV.

Проходя с дедушкой по безмолвным улицам Лондона, Нелли невольно вздрагивала, как только где нибудь вдали появлялась человеческая фигура. Ей казалось, что это непременно должен быть Кит. Она очень желала бы его видеть; она с радостию протянула бы ему руку, поблагодарила бы за его горячее участие к ним, но вместе с тем и боялась его встретить, и когда убеждалась в своей ошибке, ей легче становилось на душе. Не говоря уже о том, что встреча с Китом могла иметь дурные последствия для старика, она думала, что не в состоянии будет перенести сцену разлуки с единственным человеком, который был истинно предан и ей, и её дедушке.

Почему это, в самом деле, так тяжело прощаться перед разлукой с близкими людьми? Почему легче перенести самую разлуку, чем сказать последнее прости? Разставаясь с любимым человеком, часто на долгие годы, мы, обыкновенно, стараемся сдерживаться при прощании, жмем друг другу руки, обмениваемся ласковым взглядом, уверяя себя, что еще успеем повидаться на другой день и проститься как следует, хотя очень хорошо знаем, что это неправда, что мы обманываем себя ради того только, чтобы не произнести страшного слова "прости". A между тем с умирающим другом прощаемся охотно, считаем это даже своим долгом, и мучаемся, если нам не удастся проститься с ним. Неужели же совершившийся факт, как бы он ни был ужасен, не так тяжело ложится на душу, как эта неопределенность, неизвестность будущаго.

Но возвратимся к нашим путникам.

Столица ликовала в блеске восходящего солнца. Все, что казалось безобразным и подозрительным в ночной темноте, теперь приняло веселый, красивый вид. Солнечные лучи, проникая сквозь закрытые окна и спущенные занавески, в спальни баловней судьбы, навевают им в этот час легкие, приятные сны. Птички, запертые в душных комнатах, начинают беспокойно возиться в клетках; мыши спешат назад в свои крошечные норки, пугливо прижимаясь друг к другу, а кошка, забыв о добыче и усевшись на задния лапки, мигает, глядя на узенькую полоску света, пробивающуюся сквозь замочную скважину или щель. Ей так и хочется улизнуть из комнаты, чтобы погреться на солнышке. Завидев свет в окошечке - на нем мелькает тень от качающихся веток, которые так напоминают им далекую родину - лес,- лошади и коровы нетерпеливо роют копытом землю в своих стойлах. Но оне вскоре успокаиваются, поневоле мирятся с своим заточением и только с завистью поглядывают на окна. Несчастные узники протягивают к решетчатым окнам измученные, иззябшие члены, проклиная толстые стены, которые и солнце не может согреть. Проснувшиеся цветочки открывают свои милые глазки - лепестки, поворачиваясь к солнцу. Словом, только что народившийся свет, этот разум создания, озарял всех и вся, и самая последняя тварь признавала его могущество.

Наши странники шли молча, повременам они пожимали друг другу руку и весело улыбались. Не смотря на то, что уже совсем рассвело, на улицах царила глубокая тишина, которая придавала им какой-то мертвенный и вместе с тем торжественный вид. Казалось, будто смерть лишила их обычного оживления, так сказать, отняла у них душу, и наложила на все печать спокойствия и неподвижности. Бледные, измученные лица, изредка попадавшиеся им на пути, нарушали общую гармонию, как и те лампочки, догоравшие кое-где в окнах, которые слабо, бессильно мерцали при полном солнечном освещении.

Они еще были далеко от центра города, как уже картина стала совершенно меняться. Прогремела одна телега, за ней другая, третья, поднялся повсеместный гул, люди засуетились. закопошились, как муравьи. Вот открыли ставни в одном магазине, а через 10 минут уже все ставни на улице были открыты. Задымились трубы, растворились окна, чтобы впустить в комнаты свежий воздух, на порогах появились горничные с метлами в руках; оне обдавали прохожих клубами пыли. Иные, окончив свое несложное занятие, стояли, опершись о притолку; другия без умолку болтали с молочником, зеленщиком, или, пригорюнившись, слушали их розсказни о разных деревенских праздниках, ярмарках, на которых не бывает недостатка в интересных кавалерах.

Вот они подошли к самому торговому центру, где уже толпилось много народу и торговля была в полном разгаре.Старик точно очнулся, стал тревожиться, оглядываться вокруг: он никак не ожидал, что они попадут в эту часть города. Он приложил палец к губам и, схватив девочку за руку, повел ее знакомыми ему переулочками и дворами, и все время пугливо озирался, торопясь выбраться из этих опостылых ему мест и бормоча сквозь зубы, что здесь, в каждом углу, человека подстерегает беда и они, мол, погибнуть, если не поспешать уйти.

Из торговой части города они перешли в рабочий квартал. Здесь, по обеим сторонам улиц, тянется бесконечный ряд невзрачных домов, разбитых на комнатки, в которых ютятся бедняки, о чем красноречиво свидетельствуют окна, повсюду заткнутые грязными тряпками или бумажками. В местных лавчонках продается только то, что необходимо бедному люду: и продавцы, и покупатели не сводят концы с концами. Живут на этих улицах и такие бедняки, что видали лучшие дни: они долго не могут помириться с своим новым безвыходным положением и всячески стараются, насколько хватает сил и средств, украсить свои жилища; но сборщик податей и немилосердный кредитор вытягивают из них последние соки, лишают их и этого ничтожного утешения, и, в конце концов, их жилища выглядывают такими же грязными и неприглядными, как и те лачуги, обитатели которых давно уже отказались от всякой борьбы с нищетой.

Этот квартал бесконечен: бедный люд на большом пространстве раскинул свои убогия палатки. С виду все улицы похожи одна на другую. Везде вы видите одно и то же: большая часть домов от сырости и старости почернели; строются и новые; есть и такие, которые рушатся, на половину недостроенные: у хозяина не хватило средств окончить постройку. Глядя на эти убогия жилища, не знаешь, кого больше жалеть: тех ли, кто их нанимает, или тех, кто отдает в наем. Потянулись кирпичные заводы, заборы, сколоченные из старых клепок, из обугленных досок, уцелевших от пожара; около них свалены целые горы устричных раковин и всякого сора; тут же стоит диссидентская часовенька, где этот бедный люд слушает проповеди о бедствиях земной жизни, им и без того хорошо известных; а рядом красуется церковь, где пасторы красноречиво описывают блаженство Царства Небесного и поучают народ, как надо жить, чтобы удостоиться его.

В то время, как Нелли с дедушкой шла по этим заселенным кварталам, они беспрестанно встречали мужчин, чуть не в лохмотьях, отправлявшихся на работу, чтобы добыть кусок хлеба для семьи. На улицах голодные, еле прикрытые тряпьем, ребятишки барахтались в пыли, не обращая внимания на угрозы несчастных матерей; все уже принимались за дело; и прачки, и сапожники, и портные, и свечные мастера: они занимались своим ремеслом на дому - в кухне, на чердаке, в комнате, где попало. Зачастую весь этот люд гнездится под одной крышей.

Наконец, они вышли из этого притона нищеты. Они уже были на самой окраине города, сплошь усеянной дачками. Вначале виднелись простенькие деревянные строения, сколоченные из остатков судна, облепленных ракушками, из старых бревен, поросших грибами-поганышами. Эти крестьянские дачки окружены такими же простенькими садиками.

Затем встречались более кокетливые, изящные, коттеджи с разбитыми куртинами цветов перед окнами. Видно, что по узеньким дорожкам, усыпанным песком, никто никогда не гуляет. Они прошли мимо трактира, только что выкрашенного в зеленую краску - с одной стороны его расстилалась дерновая лужайка, с водопоем для лошадей, а с другой, под деревьями, были расставлены столики для чаю; миновали несколько больших дач с будками для сторожей у ворот, шлагбаум, вышли в поле, на котором местами росли деревья, местами сено было собрано в стоги, и вскоре очутились у подошвы большого холма.

Когда путешественник взберется на этот холм и оглянется назад на город, расстилающийся со всеми своими окраинами у его ног, на купол и крест св. Навла, высоко возносящийся к небу и в ясную погоду сверкающий на солнце среди клубов дыма, тогда только он может, наконец, свободно вздохнуть и сказать себе, что он совсем простился с Лондоном.

Недалеко от этого-то холма остановился отдохнуть старик с своей маленькой провожатой, если только можно назвать провожатой ребенка, который решительно не знал, в какую сторону вести дедушку. Они сели на траву и принялись завтракать: Нелли не забыла захватить с собою в корзиночке несколько кусков хлеба с мясом.

Они чувствовали себя в самом светлом, праздничном настроении духа. Свежий утренний ветерок успокаивал их нервы, ободрял их; они любовались зеленой, волнистой травкой, полевыми цветами, упивались пением птичек, порхавших вокруг них, чудным ароматом, разлитым в воздухе, где раздавались разнообразнейшие звуки,- всей этой прелестью полей, которая там обаятельно действует на каждого человека и в особенности на городского жителя. Хотя Нелли уже молилась в это утро и, пожалуй, усерднее, чем когда либо в жизни, молитва, как-то невольно просилась ей на уста, теперь, когда они молча сидели на траве, как бы очарованные окружавшей их природой. Старик же молиться не мог,- он перезабыл все на свете,- он только набожно снял шляпу и сказал: "Аминь".

Взглянув на город, Нелли вспомнила о книжке, которая обыкновенно лежала на полке в дедушкиной комнате: "Путешествие к Св. Местам". Целые вечера, бывало, она просиживала над нею, рассматривала картинки и все пыталась узнать, истинная ли правда все, что в ней говорится, и где находятся те отдаленные страны, что носят такие мудреные названия.

- Милый дедушка, мне кажется, что теперь мы напоминаем собой христианских подвижников, о которых говорится в той книжке. Подобно им, мы сложим здесь в траве все заботы и печали, которые принесли с собой, и удалимся навсегда из этих шумных мест.

- Никогда, никогда больше мы туда не вернемся, сказал старик, махнув рукой по направлению к городу.- Мы навеки с ним простились, Нелли.

- Не устали ли вы, дедушка, хорошо ли вы себя чувствуете после такой долгой ходьбы?

- Как нельзя лучше. Однако, пора нам продолжать путь. Мы только тогда остановимся для отдыха, когда уже будем далеко от города.

В небольшом расстоянии от лужка, где они сидели, протекал прозрачный ручеек. Прежде чем пуститься в дальнейший путь, Нелли умыла себе лицо и руки и подержала ноги в холодной воде: ей очень хотелось освежиться после непривычной ходьбы. Она и старика уговорила сесть около ручья и ему обмыла ноги и отерла их своим платьецем.

- Теперь я уж ничего сам не могу делать, жаловался старик.- Не понимаю даже, как это я прежде обходился без посторонней помощи. Прошло то время, не вернется оно. Ты меня не бросай, Нелли, обещай, дитятко, что никогда меня не бросишь. Ведь я тебя всегда очень любил. Без тебя я все равно умру.

Он жалобно застонал и положил голову к ней на плечо. Случись это прежде, Нелли расплакалась бы, теперь же она подавила свои слезы и старалась развеселить старика; стала смеяться: с чего это, мол, ему пришла в голову такая фантазия, да разве это возможно, чтобы они когда нибудь расстались друг с другом? и своими ласками совершенно успокоила его. Старик скоро заснул у неё на плече, напевая что-то вполголоса, как малое дитя.

Сон подкрепил его. Он проснулся бодрый и веселый, и они отправились дальше. Теперь они шли между пастбищами и желтеющими нивами, над которыми, высоко повиснув в небе, весело заливался жаворонок; пчелам было раздолье: оне дружно жужжали, перелетая с цветка на цветок.

Верста-за-верстой шли они, почти не встречая жилья на своем пути. Вот они входят в небольшую деревушку: несколько покривившихся набок лачужек,- иные заперты наглухо: хозяева в поле на работе; у других полуотворенная дверь заставлена стулом или загорожена доской, чтобы малютка не мог выкарабкаться на дорогу. Дальше, кузница или сарай, где изготовляются деревенские изделия; еще дальше - богатая ферма. Здесь, во дворе, лениво дремлют на приволье тучные коровы, а лошади выглядывают из-за низенькой ограды, и лишь только увидят собрата в сбруе, бегут прочь, словно гордясь своей свободой. Есть тут и свиньи: оне жадно роют землю, в надежде найти что нибудь лакомое для себя, и безостановочно хрюкают, слоняясь из стороны в сторону и задевая друг друга боками; сытые голуби гордо прогуливаются по карнизу; утки и гуси неуклюже переваливаются с боку на бок около самого пруда, или весело плавают по его зеркальной поверхности. Вслед за фермой постоялый двор, потом деревенская пивная лавочка, дом пастора и рядом с ним дом адвоката - при имени обоих, кабатчик, как лист, трясется от страха. Из-за деревьев скромно выглядывает деревенская церковь, затем опять лачужки, тюрьма и съезжая, а у самой дороги старый заброшенный колодезь. И опять поля, и поля без конца.

Пропутешествовав весь день, они остановились на ночь на постоялом дворе и, не смотря на усталость, рано утром отправились в путь.

Часто, хотя и не подолгу, они отдыхали по дороге и все шли и шли вперед, задавшись мыслью как можно дальше отойти от Лондона. Было уже 4 часа пополудни, когда они вошли в поселок из нескольких крестьянских изб. Нелли ужасно хотелось купить молока и отдохнуть, но она не знала, к кому обратиться, боялась получить отказ. В одной избе плакал ребенок, в другой бранилась баба: здесь - бедность непроходимая, там - слишком большая семья.

Наконец, она решилась войти в избу, где у печи, весь обложенный подушками, сидел в кресле старенький старичок.

"Это верно дедушка, он войдет в мое положение", подумала Нелли.

Вся семья,- хозяин, хозяйка и трое здоровых, смуглых ребятишек,- сидела за столом. Не успела Нелли высказать своей просьбы, как уже старший мальчик побежал за молоком, второй притащил для них два стула, меньшой же, карапузик, подполз к матери, ухватился за её подол и, прикрыв глаза загорелой рученкой, плутовски поглядывал на них.

- Бог помочь! Далеко ли вы идете? пропищал старичок тоненьким голоском.

- Очень далеко, отвечала Нелли вместо дедушки.

- Откуда вы?

- Из Лондона.

- Вот как! И я бывал в Лондоне, ездил туда с фурами, только это было уж давным-давно, лет тридцать пять тому назад. Говорят, его теперь не узнаешь. Мудреного мало: я и сам уж не тот. Шутка ли, тридцать пять лет тому назад! Да и мои года не маленькие. Мне скоро минет восемьдесят четыре года. Правда, я знал одного старика: тот дожил чуть не до ста лет, а куда был хуже, слабее меня, и сравнивать нечего. Садись, земляк, вот сюда, в кресло, предлагал старичок, стуча палкой по кирпичному полу,- он старался стучать как можно громче,- садись, да понюхай моего табачку. Сам-то я редко нюхаю, уж очень дорог табак, а какой пользительный, на удивление! Да ты, как погляжу, мальчик передо мной. Еслиб мой сын покойник был жив, он был бы теперь одних лет с тобой. На мое горе он пошел в солдаты и воротился без ноги. Не раз, бывало, говаривал он в шутку: "Пускай, мол, меня похоронят подле солнечных часов", он еще мальчишкой любил лазить на них,- а оно так и вышло. Поглядите-ка в окно, вон могила моего бедного сына. Мы уж стараемся, чтобы всегда вокруг неё травка была свежая.

Он покачал головой и, взглянув заслезившимися глазами на дочь, принялся ее успокаивать. "Не бойся, мол, я больше не стану об этом говорить. К слову пришлось, не взыщи, коли огорчил".

Принесли молоко. Нелли вынула из корзины оставшуюся провизию, что получше, подала дедушке, и они отлично пополдничали.

Комнатка, где их приютили, была далеко не роскошно обставлена: стол и несколько стульев самой простой, грубой работы, да угольничек с глиняной и фаянсовой посудой; да комодик с бельем, вот и вся мебель. На стене поднос с намалеванной на нем барыней в красном платье под голубым зонтиком; разрисованные красками картинки из Священного Писания, часы, а на полке - медные кастрюли и котелок блестели как золото. Все так чисто и опрятно, что Нелли в первый раз отдыхала душой в этой уютной обстановке, у этих милых, приветливых людей.

- Далеко ли отсюда до ближайшего города, или хоть до следующей деревни? спросила она у хозяина.

- Далеко, очень далеко; пожалуй, верст пять будет. Неужели вы собираетесь идти дальше в такую позднюю пору?

- Да, нам непременно надо идти, поспешил ответить старик, делая знаки Нелли.- Пойдем, дитятко, пойдем. Нам пора... До ночи мы еще много успеем пройти.

- Недалеко от нас есть рига, а немного дальше и постоялый двор, там можно переночевать. Мне кажется, вы очень устали, вам бы следовало отдохнуть, уговаривал хозяин. - Разве вам уж так спешно?

- Да, да, мы очень торопимся, нам нельзя мешкать, отвечал старик недовольным тоном.- Идем же, Нелли, идем скорее.

- Нам, в самом деле, надо спешить, промолвила Нелли, видя нетерпение дедушки.

Когда она встала и сделала несколько шагов, хозяйка своим опытным глазом заметила по её походке, что у неё болит нога. И действительно, одна нога у неё распухла и даже покрылась пузырями. Добрая, сострадательная женщина - у неё у самой были дети - ни за что не хотела отпустить Нелли, пока не обмыла ей больного места свежей водой и не приложила к нему пластыря. Все это она делала так заботливо и так нежно, не смотря на то, что руки у неё были грубые от работы, что Нелли была тронута до слез. Она могла только проговорить: "Да благословит вас Бог за ваше доброе сердце", и поспешила с дедушкой уйти, боясь повернуть голову, чтобы и в самом деле не расплакаться. Когда они отошли довольно далеко от хижины, она не утерпела и оглянулась назад: вся семья, до старого деда включительно, стояла на дороге: они издали кланялись им и махали руками. С трудом наши путники поплелись дальше и вскоре потеряли из виду своих гостеприимных хозяев.

Едва они прошли с версту, как услышали позади себя стук колес: их догоняла пустая телега. Поровнявшись с ними, возница осадил лошадь и, пристально вглядываясь в Нелли, спросил ее:

- Это вы останавливались вон в той хижине?

- Мы, робко отвечала она.

- Они просили меня догнать вас и довезти до города, благо нам по одной дороги, говорил добродушный возница. Дайте мне вашу руку, земляк, я помогу вам взобраться в телегу.

Эта помощь явилась нашим путникам как нельзя более кстати. За эти два дня они уже порядком измучились и еле тащили ноги. Тряская телега показалась им лучше самой роскошной кареты. Не успела Нелли умоститься на кучке соломы, как тотчас же и заснула.

Она проснулась, когда телега круто повернула и остановилась. Возница помог им сойти и, указывая на рощицу, видневшуюся невдалеке, посоветовал им пройти в город ближайшей дорогой, через кладбище. Туда они и направили свои шаги, поблагодарив его за помощь.

XVI.

Они подошли к кладбищенской калитке, за которой вилась протоптанная дорожка, когда солнце уже садилось и обдавало могилы своими теплыми лучами, как бы стараясь ободрить тех, кто в них покоился, и советуя им не унывать, ибо завтра оно снова подымется над ними во всей красе. Серые, облупленные стены и паперть церкви были почти сплошь покрыты плющем. Обходя богатые гробницы, вьющееся растение ползло по всем земляным насыпям - могилам беднейших жителей города, оно сплетало им венки, единственные, которых они удостоились и которые гораздо красноречивее говорили в их пользу и были несравненно долговечнее, чем те пышные надписи на мраморных досках, где обыкновенно восхваляются доблести и добродетели умершего богача; об этих добродетелях, к слову сказать, часто современники умершего ничего не знают, пока его наследники или душеприказчики не вздумают оповестить о них мир.

Тут же щипала травку, спотыкаясь и глухо стуча копытами о могильные плиты, лошадь кладбищенского священника. Занятие её было сугубо-благочестивое: она извлекала ортодоксальное утешение из могил умерших прихожан и подтверждала справедливость последней проповеди, где священник, распространяясь о суете людской, говорил, между прочим, что человек, в конце концов, превращается в лопух. На нее с завистью взирал тощий ослик, привязанный к столбу: он тоже вздумал было заняться наглядным иллюстрированием этого текста проповеди, не имея на то никакого права, так как он не принадлежал к духовному чину, за что и получил должное наказание.

Наши путники свернули с дорожки, усыпанной щебнем, и пошли по мягкой травке между могилами. Когда они обогнули церковь, им послышались где-то вблизи голоса, и странное зрелище вдруг представилось их глазам: на траве, друг против друга, сидели два человека; они так были заняты каким-то делом, что не заметили, как те к ним подошли. Это были странствующие актеры с театром марионеток. Сзади них, верхом на надгробном памятнике, сидел, скрестивши ноги, Полишинель с своим характерным крючковатым носом и выдающимся подбородком. Теперь ближе, чем когда либо, он обнаруживал свойственную ему невозмутимость духа: не смотря на то, что его истрепанная, безформенная фигурка, на несоразмерно тонких ножках и с несоразмерно длинным остроконечным колпаком на голове, качалась из стороны в сторону, рискуя каждую минуту свалиться наземь, он, по обыкновению, был весел; улыбка не сходила с его лица и растягивала его рот до ушей.

Это было главное действующее лицо труппы. Все остальные, как-то: жена его, ребенок, доктор, иностранец, заехавший на чужую сторону и, в качестве такового, произносивший во все время представления только одно слово "шалабалах", сосед-радикал, которому никак нельзя вбить в голову, что медный колокольчик, при случае, отлично заменяет орган, наконец палач и сам чорт, все это валялось, вместе с детской лошадкой, частью на траве, частью в длинном плоском ящике, в каких обыкновенно таскают марионеток. Очевидно, содержатели театра забрались в это уединенное место для того, чтобы привести в порядок своих героев, их костюмы и все необходимые принадлежности сцены. Один связывал веревочкой маленькую виселицу, другой прибивал гвоздиками черный парик на лысой голове радикала. Он потерял волосы от палочных ударов, нещадно сыпавшихся на его затылок.

Наконец, они бросили на минуту работу и стали оглядывать старика и Нелли с таким же любопытством, с каким те смотрели на них и на их оригинальные занятия. Один из актеров - тот, который во время спектакля приводил в движение кукол,- маленький, улыбающийся человечек, очень веселаго нрава, с красным носом и вечно подмигивающим глазом, казалось, заразился от Полишинеля душевным спокойствием. Он поклонился Нелли и её дедушке и заметил, что им, вероятно, в первый раз приходится видеть Полишинеля, так сказать, за кулисами (надо прибавить, что Полишинель, сидя на памятнике, как будто указывал кончиком своего колпака на пышную надгробную надпись и от души хохотал). Товарищ же был посерьезнее. На нем лежала обязанность собирать деньги и, должно быть, это-то постоянное общение с публикой отразилось на его характере: судя по выражению его лица, это был скрытный, недоверчивый человек.

- Для чего это вы забрались сюда? спросил старик, подсаживаясь к ним на траву и с восторгом рассматривая кукол.

- A вот для чего, отвечал маленький человечек,- будем пока звать его весельчаком. - Сегодня у нас идет представление недалеко отсюда, в трактире; так нельзя же нам чинить куклы перед публикой.

- A почему нельзя, удивился старик, делая Нелли знак, чтоб она слушала.

- Потому, что тогда пропал бы весь интерес к представлению. Не станете-ж вы интересоваться лордом канцлером, если вам зачастую приходится видеть его дома без парика.

- Это правда, согласился старик.- Так вы, в самом деле, хотите дать представление сегодня вечером?

Он притронулся к кукле и тотчас же с пронзительным смехом отдернул палец.

- Да вот Тимми Кадлин уже высчитывает, сколько мы потеряли, благодаря тому, что вы застали нас врасплох. Не бойся, Тимми, могу тебя уверить, что пустяки, обратился он к товарищу, подмигнув в сторону старика: с него, мол, взятки гладки.

Каддин схватил Полишинеля и с сердцем бросил его в ящик.

- Это не важно, потеряли мы или нет, но ты уж слишком много на себя берешь. Если бы тебе приходилось, как мне, постоянно стоять у занавеса и глядеть на публику, ты бы лучше знал человеческую природу.

- Ой ли! а мне кажется, что это только тебя портит в конец. Ты был гораздо доверчивее прежде, когда исполнял роли привидений на ярмарочных театрах, тогда ты не верил только в домовых и леших, теперь же ты не веришь никому и ничему на свете. Я никак не думал, чтобы можно было до такой степени измениться.

- Зато теперь я стал умнее, к моему несчастью, философствовал Кадлин, все еще недовольный тоном.

Он пошарил в ящике, небрежно перебрасывая кукол, как человек, который знает им цену, вытащил оттуда одну и сунул ее под нос товарищу.

- Погляди-ка сюда. У Джюди опять все платье изорвано, а ты наверно не взял с собой ни иголки, ни нитки.

Тот почесал голову. Действительно, ему нечем было поправить беду, а Джюди, как нарочно, исполняла главные роли.

- У меня, сударь, есть и иголка, и нитки. Если вам угодно, я починю платье; мне это легче сделать, чем вам, вмешалась Нелли.

Даже Кадлин не нашел возможным отказаться от такого уместного предложения. Нелли опустилась перед ящиком на колени, принялась за работу и на славу исправила весь костюм куклы.

Пока она была занята шитьем, весельчак с любопытством осматривал ее и её беспомощного спутника, а когда она кончила, поблагодарил ее и спросил, куда они отправляются.

- Нынче... нынче мы уж дальше не пойдем, отвечала, запинаясь, Нелли и взглянула на дедушку.

- Если у вас нет в городе знакомых, я посоветовал бы вам остановиться в той же таверне, где и мы стоим, вон в том длинном белом доме. Там очень дешево берут.

Старик готов был бы всю ночь напролет просидеть на кладбище, лишь бы не расставаться с новыми знакомыми. Он был в восторге, что те предложили им идти вместе в таверну, и вся компания поднялась на ноги. Впереди выступал весельчак. Он нес на привязи ящик с марионетками, от которых старик, шедший рядом с ним, не мог глаз оторвать. Нелли шла около дедушки и держала его за руку. Шествие заключал Кадлин. Медленным шагом подвигался он вперед, по привычке бросая взгляды то в ту, то в другую сторону, то на церковь, то на деревья, мимо которых они шли: точно такими же взглядами он обыкновенно окидывал дома, мимо которых они проходили по городским и деревенским улицам, соображая, где бы остановиться и дать представление, из какого окна можно ожидать большей наживы.

Хозяин и хозяйка таверны, старые, раздобревшие супруги, очень ласково приняли наших путников и не могли налюбоваться красотой Нелли: она сразу им полюбилась. Нелли была рада, что они попали к таким добрым людям, и что в кухне не было других гостей, кроме их новых знакомых. Хозяйка удивилась, узнав, что они пешком пришли из своего дома. Она не прочь была бы расспросить, куда и зачем они отправляются, но, заметив, что своими расспросами приводит Нелли в смущение и даже огорчает ее, добрая старушка пожалела ее и перестала ей надоедать.

- Эти господа приказали, чтобы ужин был готов через час, шепнула она девочке, отводя ее в сторону. - Я думаю, вам лучше всего поужинать вместе с ними, а пока пойдемте к буфету: я вам дам чего нибудь закусить и выпить вина. Вы совсем истомились за дорогу. Да что вы все беспокоитесь о старике? Кушайте сами на здоровье, ему я после подам.

Пришлось, однако, начать со старика, так как Нелли не хотела есть прежде него и выбирала для него лучшие куски.

Подкрепившись немного, они отправились в пустую конюшню, где должен был состояться спектакль. Публика уже стекалась туда со всех сторон. Все освещение этого импровизированного зала состояло из десятка свечей, натыканных на обруч, который был привешен на веревочке к потолку. Установили сцену; весельчак спрятался за занавеской, а господин-мизантроп, поиграв на свирели,- с таким усердием, что у него даже дух захватило,- стал впереди сцены около самого занавеса, собираясь отвечать на все вопросы и замечания Полишинеля. Он рассыпался перед ним в самых горячих выражениях любви и преданности, уверял его в своем безграничном к нему доверии, восхвалял перед публикой его доблести: он, мол, не смотря ни на какие обстоятельства, всегда такой же веселый и остроумный, каким вы его видите теперь; жизнь его проходит в беспрерывных удовольствиях и славных подвигах. Все это Кадлин произнес бесстрастным тоном, как человек, который примирился с своей горькой долей и не ждет ничего хорошего от жизни. Во время реплик Полишинеля он медленно обводил глазами публику, стараясь подметить, какое впечатление их игра производит на всех слушателей вообще и на хозяев таверны в особенности, так как их ужин, более или менее, зависел от успеха представления.

В сущности ему не о чем было беспокоиться: каждое слово Полишинеля сопровождалось взрывом хохота и громкими рукоплесканиями. Добровольные приношения сыпались со всех сторон. Больше и громче всех смеялся старик. Нелли же ничего не видела и не слышала: бедняжка так устала, что тут же свалилась головкой на плечо дедушки и заснула крепким сном. Как ни старался старик разбудить ее для того, чтобы и она позабавилась спектаклем, он не мог этого добиться.

Ужин был прекрасный, но Нелли не прикасалась к нему, так она была утомлена. Однако, не смотря на усталость, она не отходила от старика до тех пор, пока он не лет в постель. Он так привязался к своим новым знакомым, что забыл решительно обо всем на свете и готов был сидеть с ними и слушать их бредни без конца. К счастью, они сами вскоре поднялись с места и ушли, зевая, в свою комнату. Тогда и он поплелся за внучкой наверх.

Им отвели на ночлег чердачок, надвое разделенный перегородкой. Но они и этим были довольны и за него благодарили Бога. Старику что-то не спалось, он беспокойно ворочался с боку на бок, наконец позвал внучку и попросил ее посидеть около него: она часто это делала со времени его болезни. Когда он заснул, она пошла к себе за перегородку и отворила окошечко - узенькое-преузенькое, точно щель в крыше, как бы прислушиваясь к царившей вокруг тишине. Вид старой церкви, залитой лунным светом, окруженной безмолвными могилами и темными, тихо перешептывавшимися между собой деревьями, навеял на нее грустные мысли. Она затворила окно, села на кровать и задумалась: что им предстоит впереди, когда у них не будет денег?

Она захватила с собой из дому несколько серебряных монет и один золотой - все их богатство. Когда и этих денег не станет, придется просить милостыню. Она решила сберечь золотой на всякий случай и не тратить его до последней крайности, мало ли какую службу он может им сослужить. Она зашила его в платье и, несколько успокоившись, легла в постель и тотчас же заснула.

Чарльз Диккенс - Лавка древностей. 01., читать текст

См. также Чарльз Диккенс (Charles Dickens) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :