Чарльз Диккенс
«Жизнь и приключения Николаса Никльби (THE LIFE AND ADVENTURES OF NICHOLAS NICKLEBY) 02.»

"Жизнь и приключения Николаса Никльби (THE LIFE AND ADVENTURES OF NICHOLAS NICKLEBY) 02."

ГЛАВА Х,

Как обеспечил мистер Ральф Никльби свою племянницу и невестку

На следующее утро после отъезда Николаса в Йоркшир Кэт Никльби сидела в очень вылинявшем кресле, воздвигнутом на очень пыльный пьедестал, в комнате мисс Ла-Криви, позируя этой леди для портрета, на что Кэт дала согласие; для полного совершенства портрета мисс Ла-Криви принесла наверх застекленный ящик, висевший на парадной двери, чтобы легче было придать цвету лица мисс Никльби на портрете яркий желто-розовый телесный оттенок, на который мисс Ла-Криви впервые напала, когда писала миниатюрный портрет молодого офицера, содержавшийся в этом ящике; яркий желто-розовый телесный цвет почитался ближайшими друзьями и покровителями мисс Ла-Криви подлинной новинкой в искусстве. Впрочем, так оно и было.

- Кажется, я его сейчас уловила! - сказала мисс Ла-Криви.- Тот самый оттенок! Конечно, это будет самый прелестный портрет, какой мне приходилось писать.

- Если это верно, то я убеждена, что таким сделает его ваш талант,улыбаясь, отозвалась Кэт.

- Нет, с этим я не соглашусь, дорогая моя,- возразила мисс Ла-Криви.Модель очень мила, право же, модель очень мила, хотя, конечно, кое-что зависит от манеры изображения.

- И зависит немало,- заметила Кэт.

- Да, дорогая моя, в этом вы правы,- сказала мисс Ла-Криви.- В основном вы правы, хотя в данном случае я не согласна, что это имеет такое большое значение. Ах, дорогая моя! Велики трудности, связанные с искусством!

- Не сомневаюсь, что это так,- сказала Кэт, желая угодить своей добродушной маленькой приятельнице.

- Они так велики, что вы даже не можете составить об этом ни малейшего представления,- отозвалась мисс Ла-Криви.- Изо всех сил выставлять на вид глаза, по мере сил не выставлять напоказ нос, увеличивать голову и совсем убирать зубы! Вам и не вообразить, сколько хлопот с одной крошечной миниатюрой.

- Вряд ли оплата вознаграждает вас за труды,- сказала Кэт.

- Не вознаграждает, сущая правда,- ответила мисс Ла-Криви.- Да к тому же люди так привередливы и неразумны, что в девяти случаях из десяти нет никакого удовольствия их писать. Иной раз они говорят: "Ох, каким вы меня сделали серьезным, мисс Ла-Криви!", а другой раз: "Ах, какой я вышел смешливый!" - когда самая суть хорошего портрета в том, что он должен быть либо серьезным, либо смешливым, иначе это будет вовсе не портрет.

- Вот как?- смеясь, сказала Кэт.

- Разумеется, дорогая, потому что модель всегда бывает либо тем, либо другим,- отозвалась мисс Ла-Криви.- Посмотрите на Королевскую академию!*

Серьезны, знаете ли, все эти прекрасные глянцевитые портреты джентльменов в черных бархатных жилетах - джентльменов, опирающихся сжатым кулаком на круг-

лый столик или мраморную плиту. И смеются все леди, играющие маленькими зонтиками, или с маленькими собачками, или с маленькими детьми,- правило в искусстве одно и то же, меняются только детали. Собственно говоря,- сказала мисс Ла-Криви, понизив голос до шепота,- есть только два стиля портретной живописи - серьезный и смешливый, и мы всегда прибегаем к серьезному для особ, занимающих положение в обществе (иногда, впрочем, делаем исключение для актеров), и к смешливому для леди и джентльменов, которые не очень заботятся о том, чтобы казаться умными.

Эти сведения, казалось, очень позабавили Кэт, а мисс Ла-Криви продолжала работать и болтать с невозмутимым благодушием.

- Какое множество военных вы пишете! - сказала Кэт, пользуясь перерывом и окидывая взором комнату.

- Множество кого, дитя? - осведомилась мисс ЛаКриви, отрывая глаза от работы.- О да! Портреты типические. Но, знаете ли... это не настоящие военные.

- Как!

- Конечно! Это только клерки. Они, знаете ли, берут напрокат мундир, чтобы их изобразили в нем, и присылают его сюда в саквояже. Иные художники,-

сказала мисс Ла-Криви,- держат у себя красный мундир и берут лишних семь шиллингов шесть пенсов за прокат и за кармин, но я этого не делаю, так как считаю это незаконным.

Приосанившись, словно она очень гордилась тем, что не прибегает к таким приманкам для поимки клиентов, мисс Ла-Криви еще более рьяно принялась за работу, лишь изредка приподнимая голову, чтобы с невыразимым удовлетворением посмотреть на сделанный мазок, и время от времени сообщая мисс Никльби, над какими чертами лица она в этот момент работает.

- Не для того, чтобы вы приготовились, дорогая моя,- сказала она в пояснение,- но такой у нас обычай: иной раз говорить позирующему, что мы отделываем, и, если он хочет увидеть на портрете какое-либо особое выражение, у него есть время принять желаемый вид...

- А когда,- продолжала мисс Ла-Криви после долгого молчания, а именно через добрых полторы минуты,- когда рассчитываете вы увидеть снова вашего дядю?

- Право, не знаю. Я рассчитывала увидеть его раньше,- сказала Кэт.Надеюсь, скоро, потому что нет ничего хуже, чем это состояние неуверенности.

- Вероятно, у него есть деньги, не правда ли? - осведомилась мисс Ла-Криви.

- Я слыхала, что он очень богат,- ответила Кэт.- Не знаю, так ли это, но думаю, что так.

- Ах, можете не сомневаться в том, что это правда, иначе он не был бы таким угрюмым! - заметила мисс Ла-Криви, которая представляла собою своеобразное соединение проницательности с простодушием.- Если человек -

медведь, он обычно обладает независимым состоянием.

- Обращение у него грубое,- сказала Кэт.

- Грубое! - воскликнула мисс Ла-Криви.- По сравнению с ним дикобраз -

пуховое ложе! Я никогда еще не встречалась с таким строптивым старым дикарем.

- Я думаю, это только обращение у него такое,- робко отозвалась Кэт.- Я слыхала, что в молодости его постигло какое-то разочарование или нрав его стал угрюмым после какой-то беды. Мне бы не хотелось плохо о нем думать, пока я не уверена, что он этого заслуживает.

- О, это очень хорошо,- заметила миниатюристка,- и боже сохрани, чтобы я вам препятствовала! Но послушайте, не мог бы он без всякого ущерба для себя назначить вам и вашей матушке приличную маленькую пенсию, которая обеспечила бы вас обеих, пока вы не выйдете замуж, а для нее явилась бы впоследствии маленьким состоянием? Что для него, скажем, какая-нибудь сотня в год?

- Не знаю, что для него,- решительно сказала Кэт,- но я скорее бы умерла, чем приняла.

- Да ну!- вскричала мисс Ла-Криви.

- Зависимость от него отравила бы мне всю жизнь,- продолжала Кэт.Просить милостыню казалось бы мне гораздо меньшим унижением.

- Вот как!- воскликнула мисс Ла-Криви.- Признаюсь, милочка, это звучит довольно странно, когда вы говорите так о родственнике, о котором не позволяете постороннему человеку отзываться плохо.

- Да, пожалуй,- ответила Кэт более мягким тоном.- Да, конечно, это так.

Я... я... хотела только сказать, что, помня о лучших временах, я не в силах жить, пользуясь чьей-то щедростью - не только его, но кого бы то ни было.

Мисс Ла-Криви лукаво посмотрела на свою собеседницу, словно подозревая, не является ли именно Ральф объектом неприязни, но, видя, что ее юная приятельница расстроена, ничего не сказала.

- Я прошу его только об одном,- продолжала Кэт, у которой слезы брызнули, пока она говорила,- пусть он ради меня лишь настолько поступится своими привычками, чтобы дать мне возможность с помощью его рекомендации -

только одной рекомендации - зарабатывать буквально на хлеб и оставаться с моей матерью. Изведаем ли мы когда-нибудь снова счастье, зависит от судьбы моего дорогого брата, но если дядя даст рекомендацию, а Николас скажет нам, что он счастлив и доволен, я буду удовлетворена.

Когда она замолчала, за ширмой, стоявшей между нею и дверью, послышался шорох, и кто-то постучал в деревянную обшивку.

- Кто там? Войдите! - крикнула мисс Ла-Криви.

Пришедший повиновался, немедленно шагнул вперед, и перед собеседницами предстал не кто иной, как сам мистер Ральф Никльби.

- Приветствую вас, леди,- сказал Ральф, зорко глянув на обеих по очереди.- Вы так громко беседовали, что я не мог достучаться.

Когда этот делец таил в сердце особенно злое чувство, у него была манера на мгновение почти совсем скрывать глаза под густыми нависшими бровями, а потом раскрывать их, обнаруживая всю их проницательность. Он проделал это и теперь, попытался скрыть улыбку, раздвинувшую тонкие сжатые губы и образовавшую недобрые складки вокруг рта. И обе они почувствовали уверенность, что если не весь их недавний разговор, то часть его была подслушана.

- Я зашел сюда по дороге наверх, почти не сомневаясь, что застану вас здесь,- продолжал Ральф, обращаясь к племяннице и бросая презрительный взгляд на портрет.- Это портрет моей племянницы, сударыня?

- Да, мистер Никльби,- с очень веселым видом ответила мисс Ла-Криви,и, говоря между нами и в четырех стенах, портрет выйдет премиленький, хотя это и говорю я, его написавшая!

- Не трудитесь показывать мне его, сударыня! - воскликнул Ральф, отходя в сторону.- Я в портретах ничего не смыслю. Он почти закончен?

- Да, пожалуй,- ответила мисс Ла-Криви, соображая и держа конец кисти во рту.- Еще два сеанса, и...

- Пусть они состоятся немедленно, сударыня,- сказал Ральф,- послезавтра ей некогда будет заниматься пустяками. Работа, сударыня, работа, все мы должны работать! Вы уже сдали вашу квартиру, сударыня?

- Я еще не вывесила объявления, сэр.

- Вывесьте его немедленно, сударыня. На будущей неделе комнаты им не понадобятся, а если и понадобятся, им нечем будет за них платить. А теперь, моя милая, если вы готовы, не будем больше терять время.

С притворной ласковостью, которая еще меньше была ему к лицу, чем обычное его обращение, мистер Ральф Никльби жестом предложил молодой леди идти вперед и, важно поклонившись мисс Ла-Криви, закрыл дверь и поднялся наверх, где миссис Никльби приняла его со всевозможными знаками внимания.

Довольно резко положив им конец, Ральф нетерпеливо махнул рукой и приступил к цели своего посещения.

- Я нашел место для вашей дочери, сударыня,- сказал Ральф.

- Что ж! - отозвалась миссис Никльби.- Должна сказать, что меньшего я от вас и не ждала. "Можешь быть уверена,- сказала я Кэт не дальше как вчера утром, за завтраком,- что теперь, когда твой дядя с такой готовностью позаботился о Николасе, он не покинет нас, пока не сделает для тебя по меньшей мере того же". Это были буквально мои слова, насколько я могу припомнить. Кэт, дорогая моя, что же ты не благодарить твоего...

- Дайте мне договорить, сударыня, прошу вас,- сказал Ральф, перебивая свою невестку в самый разгар ее красноречия.

- Кэт, милочка, дай дяде договорить,- сказала миссис Никльби.

- Мне больше всего этого хочется, мама,- заметила Кэт.

- Но, дорогая моя, если тебе больше всего этого хочется, ты бы лучше дала твоему дяде высказать то, что он имеет сказать, и не перебивала его,сказала миссис Никльби, покачивая головой и хмурясь.- Время твоего дяди драгоценно, дорогая моя, и как бы велико ни было твое желание - оно естественно, и я уверена, его почувствовали бы все любящие родственники, которые бы видели твоего дядю так мало, как видели его мы,- желание удержать его среди нас, однако мы не должны быть эгоистами и должны принять во внимание серьезный характер его занятий в Сити.

- Я вам весьма признателен, сударыня,- сказал Ральф с едва уловимой насмешкой.- Отсутствие деловых навыков в этом семействе приводит, по-видимому, к слишком большой трате слов, прежде чем дойдут до дела, если о нем вообще когда-нибудь думают.

- Боюсь, что это действительно так,- со вздохом отозвалась миссис Никльби.- Ваш бедный брат...

- Мой бедный брат, сударыня,- с раздражением перебил Ральф,- понятия не имел о том, что такое дело. Он был незнаком, я твердо верю, с самым значением этого слова.

- Боюсь, что да,- сказала миссис Никльби, поднося платок к глазам.- Не будь меня, не знаю, что бы с ним сталось.

Странные мы создания! Пустячная приманка, столь искусно заброшенная Ральфом во время первого их свидания, еще болталась на крючке. При каждом маленьком лишении или неудобстве, какие обнаруживались на протяжении суток, живо напоминая о стесненных и изменившихся обстоятельствах, в памяти миссис Никльби всплывала досадливая мысль о ее приданом в тысячу фунтов, пока, наконец, она не убедила себя в том, что из всех кредиторов ее покойного мужа ни с кем не поступили хуже и никто не достоин большей жалости, чем она. А ведь много лет она горячо его любила и была наделена эгоизмом не больше, чем обычно наделены им смертные. Такую раздражительность вызывает внезапная бедность. Приличная ежегодная рента немедленно вернула бы ее к прежнему образу мыслей.

- Сетовать бесполезно, сударыня,- сказал Ральф.- Из всех бесплодных занятий плакать о вчерашнем дне - самое бесплодное.

- Это верно,- всхлипывая, сказала миссис Никльби.- Это верно.

- Раз вы так болезненно испытываете на самой себе и своем кармане последствия пренебрежения делами, сударыня,- сказал Ральф,- то, я уверен, вы внушите своим детям сознание необходимости с ранних лет заняться делом.

- Конечно, я должна позаботиться об этом,- подхватила миссис Никльби.Печальный опыт, знаете ли, деверь... Кэт, дорогая моя, сообщи об этом Николасу в следующем письме или напомни мне это сделать, если я буду писать.

Ральф помолчал несколько секунд и, видя, что теперь может быть вполне уверен в матери, если дочь вздумает возражать против его предложения, снова заговорил:

- Место, которое я постарался ей обеспечить, сударыня, это... короче -

это место у модистки и портнихи.

- У модистки?! -воскликнула миссис Никльби.

- У модистки и портнихи, сударыня! - повторил Ральф.- Мне незачем напоминать вам, сударыня, что в Лондоне модистки, столь хорошо знакомые с требованиями повседневной жизни, зарабатывают большие деньги, имеют свой выезд и становятся особами очень богатыми.

Первая мысль, возникшая в уме миссис Никльби при словах "модистка и портниха", имела отношение к некиим плетеным корзинкам, обшитым черной клеенкой, и ей припомнилось, что она видела, как их носили по улицам, но, по мере того как говорил Ральф, эти видения исчезали и уступали место большим домам в Вест-Энде*, изящным собственным экипажам и чековой книжке. Все эти образы сменяли друг друга с такой быстротой, что не успел он договорить, как она уже кивнула головой и сказала: "Весьма справедливо!" - с видом полного удовлетворения.

- Кэт, дорогая моя, то, что говорит твой дядя, весьма справедливо,сказала миссис Никльби.- Когда твой бедный папа и я приехали после свадьбы в город, я, знаешь ли, припоминаю, что одна молодая леди доставила мне на дом капор из соломки с белой и зеленой отделкой и на зеленой персидской подкладке, подъехав к двери галопом в собственном экипаже. Правда, я не совсем уверена, собственный это был экипаж или наемный, но я очень хорошо помню, что, поворачивая назад, лошадь пала, а бедный папа сказал, что она недели две не получала овса.

Этот рассказ, столь разительно иллюстрирующий благосостойние модисток, не был встречен особым взрывом чувств, так как, пока шло повествование, Кэт сидела понурившись, а Ральф проявлял весьма недвусмысленные признаки крайнего нетерпения.

- Эту леди зовут Манталини,- быстро сказал Ральф,мадам Манталини. Я ее знаю. Она живет около Кэвендит-сквера. Если ваша дочь согласна занять это место, я немедленно отведу ее туда.

- Разве тебе нечего сказать твоему дяде, милочка? - осведомилась миссис Никльби.

- Очень много,- ответила Кэт,- но не сейчас. Я бы хотела поговорить с ним, когда мы будем одни: он сбережет время, если я поблагодарю его и по пути скажу то, что хочу ему сказать.

С этими словами Кэт поспешила выйти, чтобы скрыть следы волнения, вызвавшего у нее слезы, и приготовиться к уходу, между тем как миссис Никльби развлекала своего деверя и, всхлипывая, давала ему отчет о размерах кабинетного рояля розового дерева, которым они владели в дни своего благополучия, а также сделала подробное описание восьми стульев в гостиной, стульев с выгнутыми ножками и ситцевыми зелеными подушками под цвет занавесок; каждый стоил два фунта пятнадцать шиллингов, а с молотка они пошли почти даром.

Эти воспоминания были, наконец, прерваны возвращением Кэт, одевшейся перед выходом, после чего Ральф, пребывавший в раздражении все время, пока она отсутствовала, не стал мешкать и без лишних церемоний вышел на улицу.

- А теперь,- сказал он, беря ее под руку,- идите как можно быстрее, и это и будет тот шаг, каким вам придется ходить каждое утро на работу.

С этими словами он увлек Кэт с немалой скоростью по направлению к Кэвендиш-скверу.

- Я очень признательна вам, дядя,- сказала юная леди, после того как они быстро прошли некоторое расстояние молча,- очень признательна.

- Рад это слышать,- сказал Ральф.- Надеюсь, вы исполните свой долг.

- Я постараюсь угодить, дядя,- ответила Кэт,право же, я...

- Не начинайте плакать,- проворчал Ральф.- Терпеть не могу слез!

- Я знаю, дядя, это очень глупо...- начала бедная Кэт.

- Да, глупо,- резко перебил ее Ральф,- и к тому же одно притворство!

Чтоб я больше этого не видел!

Быть может, это не было наилучшим способом осушить слезы молодой и чувствительной женщины, готовившейся впервые выступить на совершенно для нее новой арене жизни, среди холодных и равнодушных людей, но тем не менее способ этот возымел свое действие. Кэт густо покраснела, несколько секунд дышала прерывисто, а затем пошла дальше более твердой и решительной поступью.

Можно было наблюдать любопытный контраст; робкая провинциальная девушка, съежившись, пробирается в уличном людском потоке, уступая дорогу напирающим на нее и прижимаясь к Ральфу, словно она боится потерять его в толпе; а суровый делец с грубыми чертами лица упрямо идет вперед, расталкивая пешеходов и изредка обмениваясь хмурым приветствием со знакомыми, которые с изумленным видом поглядывают на его хорошенькую спутницу и как будто удивляются этой неудачно подобранной паре. Но еще более странным был бы контраст, если бы можно было читать в сердцах, бившихся бок о бок, если бы можно было обнажить кроткую невинность одного и неумолимую злобу другого, если бы можно было узнать безгрешные мысли милой девушки и подивиться тому, что среди хитрых замыслов и расчетов старика нет и намека на мысль о смерти или могиле. Но так оно было, а еще более странно, хотя это дело повседневное, что горячее молодое сердце трепетало от тысячи забот и опасений, тогда как сердце искушенного, старика ржавело в своей клетке, работая, как искусный механизм, и ни единому живому существу не уделяя ни одного биения, вызванного надеждой, страхом, любовью или беспокойством.

- Дядя,- сказала Кэт, когда, по ее мнению, они были почти у цели,- я должна задать вам один вопрос. Буду ли я жить дома?

- Дома? - повторил Ральф.- Как это?

- Я хочу сказать - с матерью... вдовой,- выразительно пояснила Кэт.

- Собственно говоря, вы будете жить здесь,- ответил Ральф,- потому что здесь вы будете обедать и здесь будете находиться с утра до вечера, иногда, быть может, и до следующего утра.

- А по вечерам? - проговорила Кэт.- Я не могу покинуть ее, дядя. Я должна иметь какое-то место, которое могу называть своим домом. Вы знаете, он там, где она, и может быть очень скромным.

- Может быть! - воскликнул Ральф, ускоряя шаг от досады, вызванной этим замечанием.- Должен быть, хотите вы сказать! Может быть скромным! С ума, что ли, сошла эта девушка?

- Слово сорвалось у меня нечаянно, право же я этого не думала,возразила Кэт.

- Надеюсь,- сказал Ральф.

- Дядя, а мой вопрос - вы на него не ответили.

- Нечто в этом роде я предвидел,- сказал Ральф, и, хотя я, заметьте, решительно не согласен, тем не менее я об этом позаботился. Я говорил о вас как о приходящей работнице, стало быть каждый вечер вы будете возвращаться в свой дом, который может быть скромным.

Это было утешительно. Кэт излила свою благодарность, которую Ральф принял так, словно целиком ее заслужил за проявленное внимание, и они без дальнейших разговоров подошли к дверям модистки, к которым вела изящная лестница и где красовались на большой табличке фамилия и название профессии мадам Манталини. При доме был магазин, но его сдавали торговцу импортным розовым маслом. Салон мадам Манталини помещался во втором этаже - факт, о котором извещали аристократических покупателей выставленные в окнах с красивыми гардинами две-три элегантные шляпки самого модного фасона и несколько дорогих платьев безупречнейшего вкуса.

Дверь открыл ливрейный лакей и в ответ на вопрос Ральфа, дома ли мадам Манталини, повел их через красивый холл и дальше по широкой лестнице в салон мадам, состоявший из двух просторных комнат, где были выставлены в бесконечном разнообразии великолепные платья и ткани: одни надеты на манекены, другие небрежно брошены на диваны, а иные разбросаны на ковре, повешены на трюмо или расположены как-нибудь иначе, на богатой мебели всевозможных стилей, которая здесь была расставлена в избытке.

Они ждали гораздо дольше, чем хотелось бы мистеру Ральфу Никльби, который без всякого интереса взирал на окружавшую его мишуру и собирался уже позвонить, когда какой-то джентльмен внезапно просунул голову в комнату и, увидев, что тут кто-то есть, так же внезапно убрал ее обратно.

- Эй, послушайте! - крикнул Ральф.- Кто там?

При звуке голоса Ральфа голова появилась снова, а рот с очень длинным рядом очень белых зубов жеманно произнес слова:

- Черт возьми! Как! Это Никльби! Ах, черт возьми!

Издав эти восклицания, джентльмен приблизился и с большой горячностью пожал руку Ральфу.

На нем был ярко расцвеченный халат, жилет и турецкие шаровары того же рисунка, розовый шелковый шейный платок и ярко-зеленые туфли, а вокруг талии обвита очень длинная часовая цепочка. Вдобавок у него были бакенбарды и усы, выкрашенные черной краской и элегантно завитые.

- Черт возьми, уж не хотите ли вы сказать, что я вам нужен? А, черт возьми? - сказал этот джентльмен, хлопая по плечу Ральфа.

- Еще нет,- саркастически отозвался Ральф.

- Ха-ха! Черт возьми! - воскликнул джентльмен и, повернувшись на каблуках, чтобы посмеяться с большой грацией, очутился лицом к лицу с Кэт Никльби, стоявшей тут же.

- Моя племянница,- сказал Ральф.

- Вспоминаю! - сказал джентльмен; стукнув себя по носу согнутым пальцем, словно в наказание за свою забывчивость.- Черт возьми, вспоминаю, зачем вы пришли. Пройдите сюда, Никльби. Дорогая моя, не угодно ли вам следовать за мной? Ха-ха! Все они следуют за мной,Никльби. Всегда следовали, черт возьми, всегда!

Дав таким образом волю своему игривому воображению, джентльмен повел их на третий этаж в гостиную, меблированную, пожалуй, с не меньшей элегантностью, чем апартаменты внизу; наличие серебряного кофейника, яичной скорлупы и неубранного, фарфорового прибора на одну персону, казалось, возвещало о том, что джентльмен только что позавтракал.

- Садитесь, дорогая моя,- сказал джентльмен, сначала смутив мисс Никльби пристальным взглядом, а затем осклабившись в восторге от такого успеха.- Задохнешься, пока поднимешься в эту проклятую комнату наверху. Эти дьявольские гостиные под самой крышей... Боюсь, что придется переехать, Никльби.

- Я бы непременно переехал,- сказал Ральф, хмуро осматриваясь вокруг.

- Какой вы чертовски странный человек, Никльби! - сказал джентльмен.Самый чертовский, самый лукавый, самый чудаковатый старый чеканщик золота и серебра, какого мне приходилось видеть, черт возьми!

Сделав такой комплимент Ральфу, джентльмен позвонил и стал таращить глаза на мисс Никльби, пока не явился слуга, после чего он отвел взгляд и приказал, чтобы слуга попросил свою хозяйку прийти немедленно; затем он принялся за прежнее и не отводил глаз, пока не явилась мадам Манталини.

Портниха была полной особой, нарядно одетой и довольно миловидной, но значительно старше, чем джентльмен в шароварах, за которого она вышла замуж с полгода назад. Первоначально фамилия джентльмена была Мантль, но с помощью легкого изменения ее превратили в Манталини: леди справедливо полагала, что английское наименование нанесет серьезный ущерб делу. Женился он благодаря своим бакенбардам. На этот капитал он до сей поры жил благородным образом не один год и недавно его увеличил терпеливым отращиванием усов, которые сулили ему в будущем приятную независимость. В настоящее время его участие в фирме выражалось в трате денег, а когда таковых не хватало, то в поездках к мистеру Ральфу Никльби, чтобы добиться учета - за проценты - векселей заказчиков.

- Жизнь моя,- сказал мистер Манталини,- как дьявольски долго ты не приходила!

- Любовь моя, я даже не знала, что мистер Никльби здесь,- сказала мадам Манталини.

- В таком случае, душа моя, каким же вдвойне дьявольским негодяем должен быть этот лакей,- заметил мистер Манталини.

- Дорогой мой,- сказала мадам,- это целиком твоя вина.

- Моя вина, радость моего сердца?

- Разумеется, милый мой,- заявила леди.- Чего же можно ждать, раз ты не исправляешь этого человека?

- Не исправляю этого человека, восторг души моей?!

- Да! Я уверена, что ему необходимо сделать внушение,- сказала мадам, надувая губки.

- В таком случае, не огорчайся,- сказал мистер Манталини,- его будут стегать хлыстом, пока он не начнет чертовски вопить.

Дав такое обещание, мистер Манталини поцеловал мадам Манталини, а по окончании этой сцены мадам Манталини шутливо дернула за ухо мистера Манталини, после чего они приступили к делу.

- Итак, сударыня,- начал Ральф, который взирал на все это с таким презрением, какое мало кто может выразить взглядом,- вот моя племянница.

- Вот как, мистер Никльби! - отозвалась мадам Манталини, обозревая Кэт с головы до ног и с ног до головы.- Вы умеете говорить по-французски, дитя?

- Да, мадам,- отвечала Кэт, не смея поднять глаза, ибо она чувствовала, что на нее устремлен взгляд противного челевека в халате.

- Как француженка? - спросил супруг.

Мисс Никльби ничего не ответила на этот вопрос и повернулась спиной к вопрошавшему, как бы готовясь отвечать на то, о чем пожелает осведомиться его жена.

- Мы постоянно держим в нашем заведении двадцать молодых женщин,сказала мадам.

- В самом деле, сударыня? - робко отозвалась Кэт.

- Да, и есть среди них чертовски красивые,- сказал хозяин.

- Манталини! - грозно воскликнула его жена.

- Идол души моей! - сказал Манталини.

- Ты хочешь разбить мне сердце?

- Не хочу, даже за двадцать тысяч полушарий, населенных...

населенных... населенных маленькими балеринами,- в поэтическом стиле ответил Манталини.

- Но ты разобьешь, если и впредь будешь говорить в таком духе,- сказала его жена.- Что подумает мистер Никльби, слушая тебя?

- О, ничего, сударыня, ничего! - отозвался Ральф.- Я знаю и его любезную натуру и вашу... Пустые словечки, придающие особый вкус вашему повседневному общению... ссоры влюбленных, увеличивающие сладость тех семейных радостей, какие обещают столь долго длиться... Вот и все, вот и все. - Если бы железная дверь могла поссориться со своими петлями и приняла твердое решение открываться с медлительным упорством и стереть их в порошок, она издала бы более приятный звук, чем грубый и язвительный голос Ральфа, когда он произнес эти слова. Даже мистер Манталини ощутил его воздействие и, испуганно оглянувшись, воскликнул:

- Какое дьявольски ужасное карканье!

- Будьте добры не обращать внимание на то, что говорит мистер Манталини,- заметила его жена, повернувшись к Кэт.

- Я и не обращаю, сударыня,- спокойно и презрительно сказала Кэт.

- Мистер Манталини ровно ничего не знает об этих молодых женщинах,продолжала мадам, глядя на своего супруга, но говоря с Кэт.- Если он и видел кого-нибудь из них, то, должно быть, встретил их на улице, когда они шли на работу или с работы, но не здесь. Он даже никогда не бывал в той комнате. Я этого не разрешаю. Сколько часов в день привыкли вы работать?

- Я еще совсем не привыкла к работе, сударыня,- тихим голосом ответила Кэт.

- Тем лучше будет она работать теперь,- сказал Ральф, вставляя слово, дабы это признание не повредило переговорам.

- Надеюсь,- отозвалась мадам Манталини.- У нас рабочие часы с девяти до девяти, а когда заказов очень много, то еще дополнительная работа, за которую я назначаю особую плату.

Кэт поклонилась, давая понять, что она слышала и удовлетворена.

- Что касается еды,- продолжала мадам Манталини,- то есть обеда и чая, то вы будете получать их здесь. Я бы сказала, что жалованья вам будет назначено от пяти до семи шиллингов в неделю, но я не могу дать никаких обязательств, пока не увижу, что вы умеете делать.

Кэт снова поклонилась.

- Если вы согласны,- сказала мадам Манталини,- то лучше начинайте в понедельник, ровно в девять часов утра, а старшая мастерица мисс Нэг получит к тому времени указания испытать вас сначала на какой-нибудь легкой работе.

Еще что-нибудь, мистер Никльби?

- Больше ничего, сударыня,- ответил Ральф, вставая.

- В таком случае, полагаю, мы кончили,- сказала леди.

Придя к этому выводу, она бросила взгляд на дверь, словно желая уйти, но тем не менее колебалась, как будто ей не хотелось предоставить одному мистеру Манталини честь проводить их вниз. Ральф вывел ее из затруднения, немедленно распрощавшись. Мадам Манталини много раз любезно осведомилась, почему он их никогда не навещает, а мистер Манталини с великим красноречием предавал анафеме лестницу, следуя за ними вниз в надежде заставить Кэт оглянуться, однако надежде этой суждено было остаться несбывшейся.

- Ну вот! - сказал Ральф, когда они вышли на улицу.- Теперь вы пристроены.

Кэт хотела опять благодарить его, но он оборвал ее.

- У меня была мысль устроить вашу мать в каком-нибудь красивом уголке в деревне,- сказал он (он имел право выдвигать кандидатов для помещения в некоторые богадельни на границе Корнуэлла и не раз им пользовался),- но раз вы хотите жить вместе, я должен придумать для нее что-нибудь другое. Есть у нее какие-нибудь деньги?

- Очень мало,- ответила Кэт.

- И малого хватит надолго, если быть бережливым,- сказал Ральф.- Пусть подумает, сколько времени ей удастся жить на них, имея бесплатное помещение.

Вы съезжаете с вашей квартиры в субботу?

- Да, вы так приказали нам, дядя.

- Совершенно верно. Пустует дом, принадлежащий мне, куда я могу вас поместить, пока он не сдан внаем, а потом, если больше ничего не подвернется, у меня, может быть, будет другой дом. Там вы будете жить.

- Это далеко отсюда, сэр? - осведомилась Кэт.

- Довольно далеко,- ответил Ральф,- в другом конце города - в Ист-Энде, но в субботу, в пять часов, я пришлю за вами моего клерка, чтобы он вас доставил туда. До свидания. Дорогу вы знаете? Все время прямо.

Холодно пожав руку племяннице, Ральф расстался с ней в начале Риджент-стрит и, сосредоточенно размышляя о способах наживать деньги, свернул в оживленную улицу. Кэт грустно пошла домой, в их квартиру на Стрэнде.

ГЛАВА XI,

Ньюмен Ногс водворяет миссис и мисс Никльби в новое их жилище в Сити

У мисс Никльби, возвращавшейся домой, мысли были унылые, что в достаточной мере объяснялось событиями этого дня. Поведение ее дяди вряд ли способствовало тому, чтобы рассеять те опасения и страхи, какие могли у нее возникнуть с самого начала, да и впечатление, произведенное на нее заведением мадам Манталини, отнюдь ие вселяло бодрости. Вот почему много было у нее мрачных предчувствий и забот, когда она с тяжелым сердцем смотрела в будущее, думая о предстоящей работе.

Если утешения матери могли привести ее в более приятное и радостное расположение духа, то для произведения такого эффекта их было предостаточно.

К тому времени, как Кэт вернулась домой, славная леди воскресила в памяти два достоверных случая, когда модистки имели значительное состояние, но было ли оно целиком приобретено их трудами, или они обладали капиталом для начала, или же им посчастливилось, и они удачно вышли замуж, она не могла хорошенько припомнить. Впрочем, как она весьма логически заметила, должна же была существовать какая-нибудь молодая особа, которая, не имея ничего на первых порах, все-таки разбогатела, а если признать этот факт, то почему не может достигнуть того же и Кэт? Мисс Ла-Криви, которая была членом маленького совета, отважилась выразить некоторые сомнения относительно возможности для мисс Никльби добиться этого счастливого результата на протяжении обычной человеческой жизни, но славная леди совершенно отвела это возражение, сообщив, что у нее бывают предчувствия - нечто вроде ясновидения, с помощью которого она имела обыкновение разрешать всякий спор с покойным мистером Никльби; чаще чем в девяти случаях из десяти она оставалась неправой.

- Боюсь, что это занятие вредно для здоровья,- сказала мисс Ла-Криви.Помню, мне позировали три молоденькие модистки, когда я только что начала заниматься живописью, и я припоминаю, что все они были очень бледные и хилые.

- О, это отнюдь не общее правило,- заметила миссис Никльби.- Я помню так, как будто это было вчера, что я наняла модистку, которую мне особо рекомендовали, сшить пунцовый плащ - в те времена, когда пунцовые плащи были в моде, и у нее было очень красное лицо, да, очень красное лицо.

- Может быть, она выпивала? - предположила мисс Ла-Криви.

- Вряд ли это могло быть,- возразила миссис Никльби,- но я знаю,- что у нее было очень красное лицо, стало быть ваш довод ничего не стоит.

Таким-то образом и такими вескими доводами отражала достойная матрона малейшее возражение, какое выдвигалось против нового плана, принятого утром.

Счастливица миссис Никльби! Достаточно, чтобы проект был новым, и он уже представлялся ее мысленному взору ослепительно ярким и позолоченным, как блестящая игрушка.

Когда с этим вопросом было покончено, Кэт сообщила о предложении дяди относительно пустующего дома, на которое миссис Никльби с такою же готовностью согласилась, сделав характерное для нее замечание, что в погожий вечер приятно будет прогуляться в Вест-Эид и вернуться с дочерью домой; при этом она проявила столь же характерную забывчивость, ибо дождливые вечера и плохая погода бывают чуть ли не каждую неделю в году.

- Мне грустно, право же грустно расставаться с вами, мой добрый друг,сказала Кэт, на которую произвело глубокое впечатление сочувствие бедной миниатюристки.

- Как бы там ни было, но вы от меня не отделаетесь,- ответила мисс Ла-Криви с таким оживлением, на какое только была способна.- Я буду очень часто вас навещать, приходить и узнавать, как вам живется; и если во всем Лондоне или во всем мире нет другого сердца, которое было бы заинтересовано в вашем благополучии, то всегда останется у вас одна маленькая одинокая женщина, которая будет молиться о нем днем и ночью.

С этими словами добрая леди, у которой было такое большое сердце, что его хватило бы на Гога, гения-хранителя Лондона, да и на Магога в придачу*,-

добрая леди, скроив сначала множество изумительных гримас, которые обеспечили бы ей солидное состояние, если бы она могла перенести их на слоновую кость или холст, уселась в уголок и, как она выражалась,

"хорошенько всплакнула".

Но ни слезы, ни разговоры, ни надежды, ни опасения не могли отдалить страшной субботы и Ньюмена Ногса, который точно в назначенный час приковылял к двери и дохнул в замочную скважину парами джина как раз в тот момент, когда часы на соседних церквах договорились между собой относительно времени и пробили пять. Ньюмен дождался последнего удара и затем постучал.

- От мистера Ральфа Никльби,- поднявшись наверх, сказал Ньюмен Ногс, с возможною краткостью возвещая о данном ему поручении.

- Сейчас мы будем готовы,- сказала Кэт.- Вещей у нас мало, но все-таки я боюсь, что придется взять карету.

- Я найму,- сказал Ньюмен.

- Нет, вы не должны утруждать себя,- сказала миссис Никльби.

- Найму,- сказал Ньюмен.

- Я не могу допустить, чтобы у вас даже мелькнула такая мысль,-сказала миссис Никльби.

- Не от вас зависит,- сказал Ньюмен.

- Не от меня?

- Да. Я об этом думал, когда шел сюда, но не стал нанимать, думая, что вы еще не собрались. Я много о чем думаю. Никто не может этому помешать.

- Да, я вас понимаю, мистер Ногс,- сказала миссис Никльби.- Разумеется, наши мысли свободны. Ясно, что мысли каждого человека - его собственность.

- Они не были бы ею, если бы иные люди могли сделать по-своему,пробормотал Ньюмен.

- Совершенно верно, мистер Ногс,- подхватила миссис Никльби.- Иные люди и в самом деле такие... Как поживает ваш хозяин?

Ньюмен бросил многозначительный взгляд на Кэт и ответил с сильным ударением на предпоследнем слове, что мистер Ральф Никльби здоров и шлет свой сердечный привет.

- Право же, мы ему очень обязаны,- заметила миссис Никльби.

- Очень,- сказал Ньюмен.- Я так и передам ему.

Не очень-то легко было, раз увидев Ньюмена Ногса, не узнать его, и, когда Кэт, обратив внимание на его странное обхождение (в котором на сей раз было, однако, что-то почтительное и деликатное, несмотря на отрывистую речь), посмотрела на него пристальнее, она припомнила, что уже мельком заметила раньше это оригинальное существо.

- Простите мое любопытство,- сказала Кэт,- но не видела ли я вас на почтовом дворе в то утро, когда мой брат уехал в Йоркшир?

Ньюмен задумчиво посмотрел на миссис Никльби и сказал "нет", даже не покраснев.

- Нет? - воскликнула Кэт.- А я была бы готова поручиться!

- И были бы неправы,- возразил Ньюмен.- Я вышел сегодня в первый раз за три недели. У меня был приступ подагры.

Ньюмен был вовсе не похож на подагрического субъекта, и Кэт невольно призадумалась; но беседу прервала миссис Никльби, которая настаивала, чтобы закрыли дверь, иначе мистер Ногс схватит простуду, и послали за каретой служанку - из страха, как бы он не навлек на себя новый приступ болезни. На оба условия Ньюмен принужден был согласиться. Вскоре появилась карета; и после многочисленных горестных прощальных слов и долгой беготни мисс Ла-Криви взад и вперед по тротуару, вследствие чего желтый тюрбан пришел в резкое столкновение с различными пешеходами, она (то есть карета, а не мисс Ла-Криви) отъехала с двумя леди и их пожитками внутри и Ньюменом на козлах, рядом с кучером,- несмотря на все уверения миссис Никльби, что это грозит ему смертью.

Они въехали в Сити, свернув к реке, и после долгой и медленной езды, так как в этот час улицы были запружены всевозможными экипажами, остановились перед большим старым, хмурым домом на Темз-стрит, дверь и окна которого были такие грязные, словно он много лет стоял необитаемым.

Дверь этого заброшенного жилища Ньюмен отпер ключом, который достал из шляпы,- кстати сказать, в ней, вследствие ветхости своих карманов, он прятал все и, по всей вероятности, носил бы в ней и деньги, будь у него таковые,- и когда карету отпустилд, он повел их в дом.

Да, старым, мрачным и черным был он, и угрюмы и темны были комнаты, в которых некогда кипела жизнь. Позади дома была пристань на берегу Темзы.

Пустая конура, кости животных, обломки железных обручей и старые бочарные доски, но никаких признаков жизни. Это было зрелище холодного, немого разрушения.

- Этот дом угнетает и приводит в уныние,- сказала Кэт,- и кажется, будто на нем лежит какое-то проклятье. Будь я суеверна, я бы могла подумать, что в этих старых стенах было совершено какое-то ужасное преступление и с той поры этот дом никому не приносил счастья. Каким он кажется хмурым и темным!

- Ах, боже мой, дорогая моя! - воскликнула миссис Никльби.- Не говори так, ты меня испугаешь на смерть!

- Это только мое глупое воображение, мама,- сказала Кэт, стараясь улыбнуться.

- В таком случае, милочка, я хочу, чтобы ты держала при себе твое глупое воображение и не пробуждала моего глупого воображения, чтобы составить ему компанию,- заявила миссис Никльби.- Почему ты не подумала обо всем этом раньше? Ты так беспечна... Мы могли бы попросить мисс Ла-Криви составить нам компанию, или взяли бы собаку, или сделали бы тысячу других вещей... Но так бывало всегда, и точь-в-точь так же было с твоим бедным дорогим отцом. Если я сама обо всем не подумаю...

Так обычно начинались сетования миссис Никльби, состоявшие примерно из дюжины запутанных фраз, ни к кому в частности не обращенных, которые она и принялась сейчас перебирать, пока хватило дыхания.

Ньюмен как будто не слышал этих замечаний и проводил обеих леди в две комнаты во втором этаже, из которых кое-как постарались сделать нечто пригодное для жилья. В одной комнате было несколько стульев, стол, старый коврик перед камином и какая-то вылинявшая дорожка, а в камине был уже разведен огонь. В другой комнате стояла старая складная кровать и кое-какие убогие предметы обстановки, необходимые для спальни.

- Смотри, дорогая моя,- сказала миссис Никльби, стараясь быть довольной,- разве это не заботливость и внимание со стороны твоего дяди? Да ведь если бы не его предусмотрительность, у нас не было бы ничего, кроме кровати, которую мы вчера купили!

- Да, это очень любезно,- отозвалась Кэт, осматриваясь вокруг.

Ньюмен Ногс промолчал о том, что он выудил старую мебель, которую они здесь видели, с чердака и из подвала, и о том, что он купил к чаю на полпенни молока, стоявшего на полке, налил воды в ржавый чайник на каменной подставке, набрал щепок на пристани и где-то выпросил угля. Но догадка, будто Ральф Никльби отдал распоряжение это сделать, столь раздражающе подействовала на его воображение, что он не мог удержаться, чтобы не затрещать всеми десятью пальцами по очереди. Сначала миссис Никльби была слегка испугана таким упражнением, но, предположив, что оно каким-то отдаленным образом связано с подагрой, не стала об этом говорить.

- Я думаю, нам больше незачем вас задерживать,- сказала Кэт.

- Мне больше нечего здесь делать? - спросил Ньюмен.

- Да, нечего. Благодарю вас,- отвечала мисс Никльби.

- Милая моя, может быть, мистер Ногс не прочь выпить за наше здоровье,-

сказала миссис Никльби, роясь в ридикюле в поисках какой-нибудь мелкой монеты.

- Я думаю, мама,- нерешительно сказала Кэт, заметив, что Ньюмен отвернулся,- вы задели бы его чувства, если бы предложили ему денег...

Ньюмен Ногс, поклонившись молодой леди скорее как джентльмен, чем как злополучный бедняк, каким он казался, прижал руку к груди и, секунду помедлив с видом человека, который пытается заговорить, но хорошенько не знает, что сказать, вышел из комнаты.

Когда тяжелая дверь внизу со скрежетом захлопнулась на щеколду и эхо мрачно разнеслось по дому, Кэт почувствовала искушение вернуть его и попросить, чтобы он остался хоть ненадолго, но ей было стыдно признаться, в своих страхах, и Ньюмен Ногс отправился в обратный путь.

ГЛАВА XII,

с помощью которой читатель получит возможность проследить дальнейшее развитие любви мисс Фанни Сквирс и удостовериться, гладко ли она протекала

Счастливым обстоятельством для мисс Фанни Сквирс было то, что ее достойный папа, вернувшись домой в день маленькой вечеринки, "слишком много в себя опрокинул", как говорят посвященные, чтобы подметить многочисленные признаки крайнего возмущения духа, ясно отражавшиеся на ее физиономии. А так как, подвыпив, он бывал довольно буен и сварлив, то не исключена возможность, что он поспорил бы с ней по тому или другому поводу воображаемому поводу, если бы молодая леди с предусмотрительностью и осторожностью, весьма похвальными, не заставила бодрствовать одного из учеников, чтобы он принял на себя первый взрыв бешенства славного джентльмена, каковое, найдя исход в пинках и колотушках, постепенно улеглось настолько, что джентльмена уговорили лечь в постель, что он и сделал, не снимая сапог и с зонтом под мышкой.

Согласно обычаю, голодная служанка последовала за мисс Сквирс в ее комнату, чтобы завить ей волосы, оказать другие мелкие услуги при совершении туалета и преподнести столько лести, сколько могла придумать применительно к обстоятельствам, ибо мисс Сквирс была в достаточной степени ленива (а также тщеславна и легкомысленна), чтобы быть настоящей леди, и только отсутствие звания и положения неодолимо препятствовали ей быть таковой.

- Как чудесно вьются у вас сегодня волосы, мисс!- сказала горничная. -

Ну просто жалость и стыд их расчесывать!

- Придержи язык! - гневно ответила мисс Сквирс.

Солидный опыт помешал девушке удивиться вспышке дурного расположения духа мисс Сквирс. Отчасти догадываясь о том, что произошло в течении вечера, она изменила свою манеру угождать и пошла окольным путем.

Но я не могу не сказать, хотя бы вы меня за это убили, - продолжала служанка, - что ни у кого еще не замечала такого простоватого вида, как сегодня вечером и мисс Прайс.

Мисс Сквирс вздохнула и приготовилась слушать.

- Я знаю, что очень нехорошо так говорить, мисс,- не умолкала служанка, в восторге от произведенного впечатления,- мисс Прайс ваша подруга и все такое, но, право, она так наряжается и так себя держит, чтобы ее заметили, что... ах, если б только люди могли себя видеть!

- Что ты хочешь сказать, Фиб? - спросила мисс Сквирс, смотрясь в свое зеркальце, где, как и большинство из нас, она видела не себя, но отражение какого-то приятного образа, созданного ее воображением. - О чем это ты болтаешь?

- Болтаю, мисс! Кот и тот заболтает по-французски, чтобы только посмотреть, как она трясет головой,- отозвалась горничная.

- Она и в самом деле трясет головой,- с рассеянным видом заметила мисс Сквирс.

- Такая пустая и такая... некрасивая,- сказала девушка.

Бедная Тильда!- сочувственно вздохнула мисс Сквирс.

- И всегда выставляет себя напоказ, чтобы ею восхищались,- продолжала служанка. Ах, боже мой! Это просто нескромно!

- Фиб, я тебе запрещаю так говорить!- сказала мисс Сквирс. - Друзья Тильды - люди низкого происхождения и, если она не умеет себя держать, это их вина а не ее.

- Но знаете ли, мисс,- сказала Феба, которую покровительственно называли сокращенным именем "Фиб",- если бы она только брала пример с подруги... О! Если бы только она знала свои недостатки и, глядя на вас, старалась исправиться, какою славной молодой женщиной могла бы она стать со временем!

- Фиб! - с достоинством вымолвила мисс Сквирс.- Мне не подобает слушать такие сравнения: они превращают Тильду в особу грубую и невоспитанную, и прислушиваться к ним было бы не по-дружески. Я бы хотела чтобы ты перестала говорить об этом, Фиб; в тоже время я должна сказать, что если бы Тильда Прайс брала пример с кого-нибудь... не обязательно с меня...

- О нет, с вас, мисс! - вставила Фиб.

- Ну хорошо, с меня, Фиб, если уж тебе так хочеться,- согласилась мисс Сквирс.- Должна сказать, что поступай она так, ей бы это пошло на пользу.

- Так думает еще кто-то, или я очень ошибаюсь,- таинственно объявила девушка.

Что ты хочешь этим сказать? - осведомилась мисс Сквирс.

- Ничего, мисс,- ответила девушка.- Уж кто-кто, а я кое-что знаю!

- Фиб! - сказала мисс Сквирс драматическим тоном.- Я настаиваю на том, чтобы ты объяснилась. Что это за мрачная тайна? Говори!

- Ну, уж если вы хотите знать, мисс, так вот что,- отозвалась служанка,- мистер Джон Брауди думает так же, как вы, и, если бы он не зашел слишком далеко, чтобы честно отступить, он был бы очень рад кончить с мисс Прайс и начать с мисс Сквирс!

- Боже милостивый! - воскликнула мисс Сквирс, с большим достоинством сложив руки.- Что же это такое?

- Правда, сударыня, сущая правда,- ответила хитрая Фиб.

- Ну и положение! - воскликнула мисс Сквирс.- Помимо своей воли я чуть было не погубила покой и счастье моей дорогой Тильды! Почему это мужчины в меня влюбляются, хочу я этого или не хочу, и покидают ради меня своих нареченных?

- Потому что они ничего не могут поделать, мисс,- ответила девушка,причина простая.

(Если причиной была мисс Сквирс, она и в самом деле была проста.)

- Чтобы я больше никогда об этом не слышала,- заявила мисс Сквирс.Никогда! Понимаешь? У Тильды Прайс есть недостатки... много недостатков... но я хочу ей добра и прежде всего хочу,. чтобы она вышла замуж; я считаю весьма желательным... в высшей степени желательным, если принять во внимание самую природу ее дурных качеств, чтобы она как можно скорее вышла замуж. Нет, Фиб! Пусть она берет мистера Брауди. Я могу пожалеть его, беднягу, но я очень хорошо отношусь к Тильде и надеюсь только, что она будет лучшей женой, чем я предполагаю.

После такого излияния чувств мисс Сквирс легла спать.

Злоба- короткое слово, но оно выражает странное смятение чувств и душевный разлад, не хуже чем слова многосложные. В глубине души мисс Сквирс прекрасно знала, что замечания жалкой служанки были пустой, грубой, неприкрытой лестью, как знала это и сама служанка; тем не менее одна лишь возможность дать исход недоброжелательному чувству к обидчице, мисс Прайс, и притвориться сокрушающейся о ее слабостях и недостатках, хотя бы в присутствии одной служанки, доставила чуть ли не такое же облегчение ее раздражительности, как если бы слова Фиб были святой истиной.

Этого мало: мы обладаем такой изумительной силой внушения, когда она направлена на нас самих, что мисс Сквирс чувствовала себя прямо-таки высоконравственной и великодушной после своего благородного отречения от руки Джона Брауди и смотрела на свою соперницу сверху вниз с каким-то благостным спокойствием и безмятежностью, что в большой мере способствовало умиротворению ее взбудораженных чувств.

Такое счастливое состояние духа возымело некоторое влияние, приведя к примирению с обидчицей: когда на следующий день раздался стук в дверь и доложили о приходе мельниковой дочки, мисс Сквирс отправилась в гостиную в христианском расположении духа, которое было поистине радостно наблюдать.

- Вот видишь,- сказала мельникова дочь,- я к тебе пришла, Фанни, хотя у нас и была размолвка вчера вечером.

- Я сожалею о твоих дурных страстях. Тильда,- отвечала мисс Сквирс,- но недобрых чувств я не питаю. Я выше этого.

- Не злись, Фанни,- сказала мисс Прайс.- Я пришла кое-что рассказать тебе и знаю, что тебе это понравится.

- Что бы это могло быть. Тильда? - осведомилась мисс Сквирс, поджимая губы и принимая такой вид, как будто ничто на земле, в воздухе, в огне или в воде не могло доставить ей ни тени удовольствия.

- А вот послушай! - ответила мисс Прайс.- Вчера, когда мы отсюда ушли, мы с Джоном ужасно поссорились. - Мне это не нравится,- сказала мисс Сквирс, расплываясь, однако, в улыбку.

- Ах, боже мой, я была бы о тебе очень плохого мнения, если бы могла это предположить,- заметила приятельница.- Не в том дело.

- О! - сказала мисс Сквирс, снова впадая в меланхолию.- Говори!

- После долгих споров и уверений, что больше мы друг друга не увидим,продолжала мисс Прайс,- мы помирились, и сегодня утром Джон хотел записать наши имена, и в первый раз их огласят в будущее воскресенье, так что через три недели мы поженимся, а я пришла предупредить, чтобы ты шила себе платье.

Желчь и мед были смешаны в этом известии. Перспектива столь близкого замужества подруги была желчью, а уверенность, что та не имеет серьезных видов на Николаса, была медом. В общем, сладкое значительно перевешивало горькое, а потому мисс Сквирс сказала, что платье она сошьет и что она надеется - Тильда будет счастлива, хотя в то же время она в этом не уверена и не хотела бы, чтобы та возлагала на брак слишком большие надежды, ибо мужчины - существа странные, и многие и многие замужние женщины были очень несчастны и желали бы от всей души быть по-прежнему девицами. К этим соболезнующим замечаниям мисс Сквирс присовокупила другие, также рассчитанные на то, чтобы развеселить и приободрить подругу.

- Послушай, Фанни,- продолжала мисс Прайс,- я хочу потолковать с тобой о молодом мистере Николасе...

- Он для меня ничто! - перебила мисс Сквирс, проявляя все симптомы истерики.- Я его слишком презираю!

- О, конечно, ты так не думаешь,- возразила подруга.- Признайся, Фанни: разве он тебе теперь не нравится?

Не давая прямого ответа, мисс Сквирс внезапно разрыдалась от злости и воскликнула, что она несчастное, покинутое, жалкое, отверженное создание.

- Я ненавижу всех! - сказала мисс Сквирс.- И я хочу, чтобы все умерли,-

да, хочу!

- Боже, боже,- сказала мисс Прайс, потрясенная этим признанием в мизантропических чувствах.- Я уверена, что ты это не всерьез.

- Всерьез! - возразила мисс Сквирс, затягивая тугие узлы на своем носовом платке и стискивая зубы.- И я хочу, чтобы и я тоже умерла! Вот!

- О, через каких-нибудь пять минут ты будешь думать совсем иначе,сказала Матильда.- Насколько было бы лучше вернуть ему свое расположение, чем мучить себя таким манером! Ведь правда, было бы куда приятнее привязать его к себе по-хорошему, чтобы он любезно составил тебе компанию и ухаживал за тобой.

- Я не знаю, как бы это было,- всхлипывала мисс Сквирс.- О Тильда, как могла ты поступить так низко и бесчестно! Скажи мне это кто-нибудь про тебя, я бы не поверила.

- Ах, пустяки! - хихикая, воскликнула мисс Прайс.- Можно подумать, что я по меньшей мере кого-то убила!

- Это почти одно и то же! - с жаром ответила мисс Сквирс.

- И все это только потому, что я достаточно миловидна для того, чтобы со мной были любезны! - вскричала мисс Прайс.- Человек не сам себе лицо делает, и не моя вина, если у меня лицо приятное, так же как другие не виноваты, если у них лицо некрасивое.

- Придержи язык,- взвизгнула мисс Сквирс самым пронзительным голосом,иначе ты меня доведешь до того, что я ударю тебя, Тильда, а потом буду жалеть об этом!

Вполне очевидно, что тон беседы несколько повлиял на спокойствие духа обеих леди, и в результате пререкания приняли оскорбительный оттенок. Ссора, начавшись с пустяка, разгорелась не на шутку и имела угрожающий характер, когда обе стороны, залившись неудержимыми слезами, воскликнули одновременно, что никогда они не думали, чтобы с ними стали так говорить, а это восклицание, вызвав взаимные протесты, постепенно привело к объяснению, и дело кончилось тем, что они упали друг другу в объятия и поклялись в вечной дружбе. Эта трогательная церемония повторялась пятьдесят два раза в год.

Когда полное дружелюбие было таким образом восстановлено, естественно зашла речь о количестве и качестве нарядов, которые были нужны мисс Прайс для вступления в священный супружеский союз, и мисс Сквирс ясно доказала, что требуется значительно больше того, что может или хочет предоставить мельник, и все они совершенно необходимы и без них нельзя обойтись. Затем молодая леди незаметно перевела разговор на свой собственный гардероб и, подробно перечислив основные его достопримечательности, повела подругу наверх произвести осмотр. Когда сокровища двух комодов и шкафа были извлечены и все более мелкие принадлежности туалета примерены, пора было мисс Прайс идти домой, а так как она пришла в восторг от всех платьев и совершенно онемела от восхищения при виде нового розового шарфа, то мисс Сквирс в превосходнейшем расположении духа заявила, что хочет проводить ее часть пути ради удовольствия побыть в ее обществе, и они отправились вместе.

Дорогой мисс Сквирс распространялась о достоинствах своего отца и преувеличивала его доходы в десять раз, чтобы дать подруге хоть слабое представление о важности и превосходстве своей семьи.

Случилось так, что как раз в это время, включавшее короткий перерыв между так называемым обедом учеников мистера Сквирса и их возвращением к приобретению полезных знаний, Николас имел обыкновение выходить на прогулку и, уныло бродя по деревне, предаваться мрачным размышлениям о своей печальной участи. Мисс Сквирс знала это, прекрасно знала, но, быть может, забыла, ибо, увидев молодого джентльмена, шедшего им навстречу, она проявила все признаки изумления и ужаса и объявила подруге, что "готова провалиться сквозь землю".

- Не вернуться ли нам обратно или не забежать ли в какой-нибудь коттедж? - спросила мисс Прайс.- Он нас еще не видел.

- Нет, Тильда! - возразила мисс Сквирс.- Мой долг - дойти до конца, и я дойду!

Так как мисс Сквирс произнесла эти слова тоном человека, принявшего высоконравственное решение, и вдобавок раза два всхлипнула и перевела дух, что указывало на угнетенное состояние чувств, ее подруга не сделала больше никаких замечаний, и они двинулись прямо навстречу Николасу, который шел, опустив глаза, и не ведал об их приближении, пока они с ним не поравнялись;

иначе он, пожалуй, постарался бы укрыться.

- Доброе утро! - сказал Николас, кланяясь и проходя мимо.

- Он уходит! - прошептала мисс Сквирс.- Тильда, я задохнусь!

- Вернитесь, мистер Никльби, вернитесь! - закричала мисс Прайс, якобы встревоженная угрозой своей подруги, но в сущности пробуждаемая лукавым желанием послушать, что скажет Николас.- Вернитесь, мистер Никльби!

Мистер Никльби вернулся и казался крайне смущенным, когда осведомлялся, имеют ли леди какое-нибудь поручение для него.

- Не теряйте времени на разговоры,- заспешила мисс Прайс,- лучше поддержите-ка ее с другой стороны. Ну, как ты сейчас себя чувствуешь, дорогая?

- Лучше,- прошептала мисс Сквирс, опуская на плечо мистера Никльби красновато-коричневую касторовую шляпу с прикрепленной к ней зеленой вуалью.- Какая глупая слабость!

- Не называй ее глупой, дорогая,- сказала мисс Прайс, блестящие глаза которой еще сильнее засверкали при виде замешательства Николаса.- У тебя нет никаких причин стыдиться ее. Стыдно должно быть тем, которые слишком горды, чтобы подойти как ни в чем не бывало.

- Вижу, вы решили во всем обвинить меня, хотя я и говорил вам вчера, что это не моя вина,- улыбаясь, сказал Николас.

- Ну вот, он говорит, что это не его вина, дорогая моя,- заметила недобрая мисс Прайс.- Может быть, ты была слишком ревнива или слишком поторопилась. Он говорит, что это была не его вина. Ты слышишь? Я думаю, больше не нужно извинений?

- Вы не хотите меня понять,- сказал Николас.- Прошу вас, бросьте эти шутки, потому что, право же, сейчас у меня нет ни времени, ни охоты смешить или быть предметом насмешек.

- Что вы хотите этим сказать? - спросила мисс Прайс, притворяясь изумленной.

- Не спрашивай его, Тильда! - вскрикнула мисс Сквирс.- Я его прощаю.

- Ax, боже мой! - сказал Николас, когда коричневая шляпка снова опустилась на его плечо.- Это серьезнее, чем я думал. Будьте так добры, выслушайте меня.

Тут он приподнял коричневую шляпку и, с неподдельным изумлением встретив полный нежной укоризны взгляд мисс Сквирс, попятился на несколько шагов, чтобы избавиться от своей прелестной ноши, и продолжал:

- Я очень сожалею, искренне, от всей души сожалею, что вчера вечером послужил причиной разногласий между вами. Я горько упрекаю себя в том, что имел несчастье вызвать происшедшую размолвку, хотя, уверяю вас, я это сделал по неосмотрительности и без всякого умысла.

- Да, но ведь это не все, что вы имеете сказать! - воскликнула мисс Прайс, когда Николас замолчал.

- Боюсь, что нужно еще что-то добавить,- с легкой улыбкой пробормотал, запинаясь, Николас, глядя на мисс Сквирс.- Об этом очень неловко говорить...

но... стоит заикнуться о таком предположении, и прослывешь фатом... и, несмотря на это... смею ли я спросить, не предполагает ли эта леди, что я питаю какие-то... короче говоря, не думает ли она, что я в нее влюблен?

"Восхитительное смущение,- подумала мисс Сквирс.Наконец-то я довела его до этого!"

- Ответь за меня, дорогая,- шепнула она подруге.

- Думает ли она это? - подхватила мисс Прайс.- Конечно, думает!

- Думает? - вскричал Николас с такой энергией, что на секунду это можно было принять за восторг.

- Разумеется,- отвечала мисс Прайс.

- Если мистер Никльби сомневался в этом, Тильда,- нежно сказала зарумянившаяся мисс Сквирс,- он может успокоиться. На его чувства отвеча...

- Стойте! - поспешил крикнуть Николас.- Пожалуйста, выслушайте меня.

Это полнейшее и нелепейшее заблуждение, в какое только можно впасть! Самая грубая и поразительная ошибка, какую только можно допустить! Эту молодую леди я видел не больше шести раз, но если бы я ее видел шестьдесят раз или если мне суждено ее видеть шестьдесят тысяч раз, все равно было и будет то же самое. Я с ней не связывал ни единой мысли, ни одного желания или надежды, и единственная моя мечта - я говорю это не для того, чтобы оскорбить мисс Сквирс, но выражаю истинные мои чувства,- единственная мечта, дорогая моему сердцу, как сама жизнь, это получить когда-нибудь возможность повернуться спиной к этому проклятому месту. Ногой сюда не ступать и не думать о нем, никогда не вспоминать о нем иначе, как с гадливостью и омерзением!

После этой чрезвычайно прямой и откровенной декларации, произнесенной с тем пылом, какой могли ему внушить его негодование и возмущение, Николас удалился, не дожидаясь ответа.

Бедная мисс Сквирс! Ее гнев, бешенство и досада, быстрая смена горьких и страстных чувств, взбудораживших ей душу, не поддаются описанию.

Отвергнута! Отвергнута учителем, подобранным по объявлению за годовое жалованье в пять фунтов, выплачиваемых в неопределенные сроки, и разделяющим стол и жилище с учениками, и вдобавок отвергнута в присутствии этой девчонки, восемнадцатилетней дочки мельника, которая через три недели выйдет замуж за человека, на коленях просившего ее руки! Мисс Сквирс и в самом деле могла задохнуться при мысли о таком оскорблении.

Но одно было ясно ей в этом унижении: она ненавидела и презирала Николаса со всем скудоумием и мелочностью, достойными наследницы дома Сквирсов. И было у нее одно утешение: ежедневно и ежечасно она могла ранить его гордость и раздражать его грубостью, оскорблениями и лишениями, которые не могли не подействовать на самого бесчувственного человека и должны были больно задеть человека, такого чувствительного, как Николас. Под влиянием этих размышлений мисс Сквирс представила дело в наивыгоднейшем для себя свете, заметив, что мистер Никльби такое странное существо и нрав у него такой бешеный, что она опасается, как бы ей не пришлось от него отказаться.

На этом она рассталась с подругой.

Здесь надлежит отметить, что мисс Сквирс, подарив свою любовь (или то, что за неимением лучшего могло ее заменить) Николасу Никльби, ни разу серьезно не подумала о возможности его несогласия с ней по этому вопросу.

Мисс Сквирс рассудила, что она красива и привлекательна, что ее отец -

хозяин, а Николас - слуга и что ее отец накопил денег, а у Николаса их нет;

все это казалось ей неоспоримыми доводами, почему молодой человек должен почитать для себя великой честью оказанное ему предпочтение. Не преминула она также сообразить, насколько приятнее благодаря ей могло быть его положение, будь она его другом и насколько неприятнее, стань она его врагом;

и многие молодые джентльмены, менее совестливые, чем Николас, несомненно пошли бы навстречу ее фантазии хотя бы только по одной этой весьма явной и понятной причине.

Однако он почел уместным поступить иначе, и мисс Сквирс была оскорблена.

- Он у меня поглядит,- сказала себе взбешенная молодая леди, когда возвратилась в свою комнату и облегчила душу, угостив побоями Фиб,поглядит, как я еще больше вооружу против него мать, когда она вернется!

Вряд ли была необходимость это делать, но мисс Сквирс свое слово сдержала, и бедный Николас в добавление к плохой пище, неопрятному помещению и обязанности быть свидетелем неизменной грязной скаредности стал терпеть все унижения, какие могла придумать злоба или самая хищная алчность.

Но это еще не все. Была другая и более тонкая система досаждать, которая надрывала ему сердце и доводила его чуть ли не до бешенства своей несправедливостью и жестокостью.

С того вечера, как Николас ласково поговорил со Смайком в классной комнате, это жалкое создание следовало за ним повсюду, испытывая постоянную потребность услужить или помочь ему, предупреждая те маленькие желания, какие он мог удовлетворить по мере своих слабых сил, и довольствуясь одною возможностью быть около него. Смайк просиживал подле него часами, засматривая ему в глаза, и от одного слова Николаса измученное лицо Смайка прояснялось и даже появлялся на нем мимолетный отблеск счастья. Он стал другим; у него была теперь цель, и цель эта - оказывать знаки привязанности человеку,- человеку для него чужому,- который относился к нему если не с любовью, то просто как к человеческому существу.

Вот на этого-то беднягу и обрушивалась постоянно та злоба и та раздражительность, какие нельзя было излить на Николаса. Тяжкий труд был бы пустяком - Смайк к нему привык. Побои, нанесенные без причины, также были делом повседневным, потому что и к ним он был привычен, пройдя долгий и трудный путь ученичества,- но едва успели заметить, что он привязался к Николасу, как удары хлыстом и кулаком, кулаком и хлыстом стали выпадать ему на долю утром, днем и вечером. Сквирс ревновал к тому влиянию, которое так быстро приобрел его подчиненный, семья ненавидела его, а Смайк расплачивался за двоих. Николас это видел и скрежетал зубами при каждом новом зверском и подлом избиении.

Он начал давать уроки мальчикам, и однажды вечером, когда он шагал взад и вперед по мрачной классной и сердце у него готово было разорваться при мысли, что его защита и поддержка усиливают страдания бедного существа, странная болезнь которого пробудила в нем жалость, он машинально остановился в темном углу, где сидел тот, о ком он думал.

Бедняга, со следами недавних слез на лице, корпел над растрепанной книгой, тщетно стараясь одолеть урок; с ним легко мог справиться любой девятилетний ребенок, но для поврежденного мозга забитого девятнадцатплетнего юноши он оставался вечной и безнадежной тайной. Однако Смайк сидел, терпеливо заучивая все ту же страницу, отнюдь не побуждаемый мальчишеским честолюбием, ибо он был вечным посмешищем даже для этих неотесанных юнцов, окружавших его, но одушевленный одним только страстным желанием угодить единственному другу.

Николас положил руку ему на плечо.

- Я не могу, не могу,- поднимая глаза, сказало несчастное существо, у которого каждая черта лица выражала горькое отчаяние.- Не могу.

- Не надо,- отозвался Николас.

Мальчик покачал головой и, со вздохом закрыв книгу, рассеянно осмотрелся вокруг и опустил голову на руку; он плакал.

- Ради бога, не плачьте,- взволнованным голосом сказал Николас.- Я не в силах смотреть на вас!

- Со мной обращаются еще хуже, чем раньше,- рыдая, сказал мальчик.

- Знаю,- ответил Николас,- это правда.

- Не будь вас, я бы умер,- продолжал отверженный.- Они бы меня убили!

Да, убили, знаю, что убили!

- Вам будет легче, бедняга, когда я уеду,- отозвался Николас, грустно покачивая головой.

- Уедете! - вскричал тот, пристально всматриваясь в его лицо.

- Тише! - остановил его Николас.- Да.

- Вы уезжаете? - взволнованным шепотом спросил мальчик.

- Не знаю,- ответил Николас.- Я скорее думал вслух, чем говорил с вами.

- О, скажите мне,- взмолился мальчик,- скажите мне, вы в самом деле хотите уехать, хотите уехать?

- Кончится тем, что меня до этого доведут! - воскликнул Николас.- В конце концов передо мной весь мир.

- Скажите мне,- спросил Смайк,- весь мир такой же плохой и печальный, как это место?

- Боже сохрани! - ответил Николас, следуя по течению своих мыслей.Самый тяжелый, самый грубый труд в мире - счастье по сравнению с тем, что царит здесь.

- Встречу ли я вас там когда-нибудь? - продолжал Смайк с несвойственной ему живостью и словоохотливостью.

- Да,- ответил Николас, желая успокоить его.

- Нет! - проговорил тот, схватив его за руку.- Встречу ли я... встречу ли... повторите еще раз! Скажите, что я непременно вас найду!

- Найдете,- ответил Николас из тех же добрых побуждений,- и я вас поддержу и помогу вам и не навлеку на вас нового горя, как сделал это здесь.

Мальчик с жаром схватил обе руки молодого человека и, прижав их к своей груди, произнес несколько бессвязных слов, которые были совершенно непонятны. В эту минуту вошел Сквирс и он снова забился в свой угол.

ГЛАВА XIII,

Николас вносит перемену в однообразную жизнь Дотбойс-Холла весьма, энергическим и поразительным поступком, который приводит к последствиям, не лишенным значения.

Холодный хилый рассвет январского утра прокрадывался в окна общей спальни, когда Николас, приподнявшись на локте, посмотрел на распростертые тела, окружавшие его со всех сторон, словно отыскивал какой-то определенный предмет.

Нужен был зоркий глаз, чтобы кого-нибудь узнать среди спящих, беспорядочно сбившихся в кучу. Когда они лежали, тесно прижавшись друг к другу, прикрытые от холода своей заплатанной и разорванной одеждой, мало что можно было разглядеть, кроме резких очертаний бледных лиц, которым хмурый свет придавал одинаковый тусклый серый оттенок; кое-где высовывалась тощая рука - не было одеяла, чтобы скрыть ее худобу, и рука была выставлена напоказ, иссохшая и уродливая.

Иные, лежа на спине, закинув голову и сжав кулаки, едва видимые в свинцовом свете, походили скорее на трупы, чем на живые существа, другие скорчились в странных и фантастических позах, какие могли быть вызваны не столько причудами сна, сколько мучительными усилиями на время облегчить боль. Очень немногие - это были самые младшие - спали безмятежным сном, с улыбкой на лице, грезя, быть может, о родном доме. Но то и дело глубокий и тяжелый вздох, врываясь в тишину комнаты, возвещал о том, что еще один спящий проснулся для горестей грядущего дня. И, по мере того как ночь уступала место утру, улыбки постепенно исчезали вместе с ласковой темнотой, породившей их.

Сны - это веселые создания поэм и легенд, резвящиеся на земле в ночную пору и тающие в первых лучах солнца, которое озаряет мрачную заботу и суровую действительность, совершающие ежедневное свое паломничество в мир.

Николас смотрел на спящих сначала так, как смотрит тот, кто созерцает картину, которая хотя и знакома ему, но отнюдь не перестала производить тягостное впечатление, а потом - как человек, который не находит чего-то, что привык встречать его глаз и на чем надеялся отдохнуть. Его все еще занимали эти мысли, и в нетерпеливых поисках он привстал с кровати, когда послышался голос Сквирса, кричавшего с нижней площадки лестницы.

- Эй, вы! - орал этот джентльмен.- Целый день спать собираетесь, что ли, вы там, наверху?..

- Ленивые собаки! - добавила миссис Сквирс, заканчивая фразу и издавая при этом резкий звук, похожий на тот, какой раздается при затягивании корсета.

- Сейчас мы спустимся, сэр,- ответил Николас.

- Сейчас спуститесь! - повторил Сквирс.- Да, лучше бы вы сейчас спустились, а не то я напущусь на кое-кого из вас. Где Смайк?

Николас быстро осмотрелся вокруг, но ничего не ответил.

- Смайк! - заорал Сквирс.

- Хочешь, чтобы тебе еще раз проломили голову, Смайк? - в тон ему осведомилась его любезная супруга.

Снова никакого ответа, и снова Николас стал озираться, так же как и большинство мальчиков, которые к тому времени проснулись.

- Черт бы побрал этого негодяя! - проворчал Сквирс, нетерпеливо колотя тростью по перилам лестницы.- Никльби!

- Да, сэр?

- Пошлите сюда этого упрямого негодяя! Разве вы не слышите, что я его зову?

- Его здесь нет, сэр,- ответил Николас.

- Врете! - заявил школьный учитель.- Он там.

- Нет его здесь,- сердито возразил Николас.- Сами врете!

- Сейчас мы увидим,- сказал мистер Сквирс, взбегая по лестнице.- Я его найду, предупреждаю вас.

С таким заверением мистер Сквирс ворвался в дортуар и, размахивая в воздухе тростью, готовый нанести удар, бросился в тот угол, где обычно было простерто по ночам тощее тело козла отпущения. Трость опустилась, никому не причинив вреда. Там не было никого.

- Что это значит? - спросил Сквирс, поворачиваясь и сильно побледнев.Куда вы его упрятали?

- Я его не видел со вчерашнего вечера,- ответил Николас.

- Бросьте! - сказал Сквирс, явно испуганный, хотя он и пытался это скрыть.- Этим вы его не спасете. Где он?

- Полагаю, на дне ближайшего пруда,- тихим голосом ответил Николас и в упор посмотрел в лицо учителю.

- Будь вы прокляты! Что вы хотите этим сказать? - в сильном смятении спросил Сквирс.

Не дожидаясь ответа, он осведомился у мальчиков, не знает ли кто-нибудь из них о пропавшем товарище.

Раздался тревожный гул отрицательных ответов, из которого вырвался пронзительный голос, поведавший то, что в сущности думали все:

- Простите, сэр, я думаю, Смайк сбежал, сэр.

- Ха! - воскликнул Сквирс, резко обернувшись.- Кто это сказал?

- Томкинс, сэр,- ответил хор голосов.

Мистер Сквирс нырнул в толпу и сразу поймал очень маленького мальчика.

Тот был еще в ночном одеянии, и, когда его вытащили вперед, физиономия у него была недоуменная; она словно говорила, что он пока не уверен, накажут его или наградят за эту догадку.

- Так вы думаете, сэр, что он сбежал? - вопросил Сквирс.

- Простите, сэр, да,- ответил мальчик.

- А какие у вас основания, сэр? - продолжал Сквирс, внезапно хватая мальчика за руки и очень ловко задирая ему рубашку,- какие у вас основания полагать, что какой-нибудь мальчишка захочет убежать из этого заведения? А, сэр?

Вместо ответа ребенок испустил отчаянный вопль, а мистер Сквирс, приняв позу, наиболее благоприятную для экзекуции, стал колотить его, пока мальчуган, извиваясь, буквально не выкатился из его рук, после чего мистер Сквирс милостиво позволил ему откатиться как можно дальше.

- Вот так! - сказал Сквирс.- Если еще кто-нибудь из мальчиков думает, что Смайк сбежал, я буду рад потолковать с ним.

Разумеется, последовало глубокое молчание, в течение которого лицо Николаса выражало величайшее отвращение.

- Ну-с, Никльби,- сказал Сквирс, злобно на него глядя,- полагаю, и вы думаете, что он сбежал?

- Считаю это в высшей степени вероятным,- спокойно ответил Николас.

- О, вы считаете! - огрызнулся Сквирс.- Может быть, вам известно, что он сбежал?

- Об этом я ничего не знаю.

- Полагаю, он вам не сказал, что уходит? Нет? - издевался Сквирс.

- Не сказал,- ответил Николас.- Я очень рад, что он не сказал, потому что в таком случае моим долгом было бы предупредить вас заранее.

- А это, разумеется, вам было бы чертовски досадно делать,поддразнивающим тоном сказал Сквирс.

- Разумеется, досадно,- ответил Николас.- Вы очень правильно истолковали мои чувства.

Миссис Сквирс прислушивалась к этому разговору с нижней площадки лестницы, но теперь, потеряв последнее терпение, она поспешила надеть ночную кофточку и явилась на место действия.

- Что тут происходит? - осведомилась леди, когда мальчики шарахнулись направо и налево, чтобы избавить ее от труда расчищать дорогу мускулистыми руками.- О чем ты тут с ним толкуешь, Сквирс?

- Видишь ли, дорогая моя,- сказал Сквирс,- дело в том, что пропал Смайк.

- Это я знаю,- сказала леди,- но что же тут удивительного? Если ты держишь шайку чванных учителей, которые мутят щенят, можно ли ждать чего-нибудь другого? Ну-с, молодой человек, будьте так добры убраться в классную и забирайте с собой мальчишек и носа оттуда не показывайте, пока не получите разрешения, а не то у нас с вами произойдет размолвка, от которой пострадает ваша красота,- ведь вы считаете себя красавцем,- так что я вас предупреждаю! - Да что вы! - отозвался Николас.

- Да, вот вам и "что вы", мистер нахал! - продолжала возбужденная леди.Будь моя воля, вы бы часу не провели в этом доме!

- И не провел бы, будь моя воля,- ответил Николаc.- Идемте, мальчики!

- А! Идемте, мальчики! - сказала миссис Сквирс, передразнивая по мере сил голос и манеру учителя.- Ступайте за своим вожаком, мальчишки, и берите пример со Смайка, если посмеете! Увидите, как ему попадет, когда его приведут назад. И помните: вам попадет не меньше, а вдвое больше, если вы только заикнетесь о нем.

- Если я его поймаю,- сказал Сквирс,- я разве только что шкуру не сдеру с него. Предупреждаю вас, мальчики.

- Если ты его поймаешь! - презрительно повторила миссис Сквирс.Конечно, поймаешь, не можешь не поймать, если как следует примешься за дело. Ну, проваливайте!

С этими словами миссис Сквирс отпустила учеников и после легкой стычки с шедшими позади, которые напирали, чтобы убраться с дороги, но были на несколько секунд задержаны передними, успешно очистила от них комнату и осталась наедине с супругом.

- Он сбежал,- сказала миссис Сквирс.- Коровник и конюшня заперты, значит там он быть не может... И внизу его нигде нет, служанка искала. Он должен был пойти по направлению к Йорку по проезжей дороге.

- Почему - должен? - осведомился Сквирс.

- Болван! - сердито сказала миссис Сквирс.- Деньги у него были или нет?

- Насколько мне известно, у него никогда в жизни не было ни единого пенни,- ответил Сквирс.

- Разумеется,- подхватила миссис Сквирс,- и ничего съестного с собой не взял, за это я ручаюсь. Ха-ха-ха!

- Ха-ха-ха!-захохотал Сквирс.

- Стало быть,- продолжала миссис Сквирс,- он должен просить милостыню, а просить милостыню он может только на проезжей дороге.

- Верно! - воскликнул Сквирс, захлопав в ладоши. - Верно! Но тебе бы это и в голову не пришло, если бы я не подсказала,- отозвалась жена.Теперь, если ты сядешь в двуколку и поедешь по одной дороге, а я возьму двуколку у Свалоу и поеду по другой и мы будем смотреть в оба и расспрашивать, кто-нибудь из нас непременно его поймает.

План достойной леди был принят и немедленно приведен в исполнение.

После завтрака, наспех приготовленного, и после наведения справок в деревне, результаты коих как будто подавали надежду, что он напал на след, Сквирс тронулся в путь в повозке, запряженной пони, думая лишь о поимке и отмщении.

Вскоре после этого миссис Сквирс, облаченная в белое пальто и завернутая в различные шали и платки, отъехала в другой двуколке и в другом направлении, захватив с собой порядочную дубинку, несколько кусков крепкой веревки и дюжего работника. Все это было припасено и взято в дорогу с единственной целью принять участие в поимке злополучного Смайка и, поймав, ни за что уже его не выпустить.

Николас остался дома в сильном волнении, понимая, что чем бы ни кончился побег мальчика, ничего, кроме мучительных и плачевных результатов, последовать не может. Смерть от голода и холода казалась наилучшим исходом, какого можно было ждать после долгих скитаний такого жалкого и беспомощного существа, одинокого, без друзей, по совершенно незнакомым ему местам.

Пожалуй, такая судьба была не хуже возвращения к сладким благам йоркширской школы, но бедняга завоевал симпатию и сочувствие Николаса, и сердце у него надрывалось при мысли о тех страданиях, какие предстояло претерпеть Смайку.

Не находя себе места от беспокойства, он томился, рисуя тысячу возможностей, пока на следующий день вечером Сквирс не вернулся один, не добившись успеха.

- Никаких известий о негодяе! - сказал школьный учитель, который за время своего путешествия, видимо, не один раз разминал ноги по старому правилу.- За это я кое от кого получу утешение, Никльби, если миссис Сквирс его не поймает, так что я вас предупреждаю.

- Не в моей власти утешить вас, сэр,- сказал Николас.- Это не мое дело.

- Не ваше? - угрожающим тоном переспросил Сквирс.- Посмотрим!

- Посмотрим! - отозвался Николас.

- Мой пони запарился, и мне пришлось нанять верховую лошадь, чтобы вернуться домой; это обойдется в пятнадцать шиллингов, не считая других расходов,- сказал Сквирс.- Отвечайте, кто за это заплатит?

Николас пожал плечами и промолчал.

- Говорю вам, я кой из кого это выколочу,- продолжал Сквирс, переходя от обычного грубого и лукавого обращения к явному запугиванию.- Хватит вам здесь хныкать и задирать нос, мистер щеголь, отправляйтесь-ка в свою конуру, вам давно пора спать. Ступайте! Вон!

Николас закусил губу и невольно сжал кулаки, потому что концы пальцев у него зудили от желания отомстить за оскорбление: но, вспомнив, что тот пьян и ничего, кроме шума и крика, из этого не выйдет, он удовольствовался презрительным взглядом, брошенным на тирана, и отправился наверх с таким достоинством, на какое только был способен, немало, впрочем, задетый тем, что мисс Сквирс, юный Сквирс и служанка любовались этой сценой из укромного уголка. Двое первых сделали множество назидательных замечаний о дерзости бедных выскочек, что вызвало бурное веселье, в котором приняла участие даже самая жалкая из всех жалких служанок; а в это время жестоко оскорбленный Николас натянул на голову то тряпье, какое у него было, и твердо решил, что сведет счеты с мистером Сквирсом раньше, чем предполагает этот последний.

Настал следующий день, и, едва проснувшись, Николас услышал стук колес подъезжающей к дому двуколки.

Она остановилась. Раздался восторженный голос миссис Скиирс, требующей для кого-то стакан виски, а это уже само по себе являлось достаточным показателем того, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Николас не решался выглянуть из окна, но он все-таки выглянул, и первое, на что упал его взгляд, был несчастный Смайк, такой грязный и промокший, такой изможденный, изнемогающий и обезумевший, что если бы не его одежда, какой никогда не видывали ни на одном пугале, Николас даже теперь мог бы усомниться, он ли это.

- Вытащите его! - сказал Сквирс, после того как буквально упился в молчании лицезрением преступника.- Внесите его в дом, внесите его в дом!

- Осторожнее! - крикнула миссис Сквирс, когда ее супруг вызвался помогать.- Мы стянули ему ноги под фартуком экипажа и привязали их к двуколке, чтобы он опять не улизнул от нас.

Дрожащими от радости руками Сквирс развязал веревку, и Смайк, по всем признакам скорее мертвый, чем живой, был внесен в дом и заботливо заперт в погребе вплоть до того времени, когда мистер Сквирс сочтет целесообразным расправиться с ним в присутствии всей школы.

При поверхностном рассмотрении обстоятельств кое-кому может показаться удивительным, что мистер и миссис Сквирс потратили столько труда, чтобы вновь завладеть обузой, на которую имели обыкновение так громко жаловаться.

Но удивление рассеется, если станет известно, что многочисленные услуги раба, буде их оказывал бы кто-нибудь другой, стоили бы заведению десять

-двенадцать шиллингов жалования в неделю; к тому же, из политических соображений, всех беглецов заставляли в Дотбойс-Холле служить суровым примером для остальных, ибо, ввиду ограниченного запаса привлекательных сторон, мало что, кроме сильного страха, могло побудить любого ученика там оставаться, если ученик был наделен нормальным количеством ног и способностью ими пользоваться.

Весть, что Смайк пойман и с триумфом водворен в Дотбойс-Холл, разнеслась среди голодного населения со сверхъестественной быстротой, и все утро прошло в напряженном ожидании. Однако ему суждено было длиться до середины дня, когда Сквирс, подкрепившись обедом и набравшись сил благодаря внеочередному возлиянию, появился (в сопровождении своей любезной подруги) с физиономией торжественной и внушительной и со страшным орудием бичевания, крепким, гибким, навощенным и новым - короче говоря, купленным в то утро специально для этой цели.

- Все ли мальчишки здесь? - громовым голосом спросил Сквирс.

Все мальчики были здесь, но все мальчики боялись ответить,- посему, чтобы удостовериться, Сквирс грозным оком окинул ряды, а пока он это делал, все глаза опустились и все головы поникли.

- Все мальчишки по местам! - приказал Сквирс, нанося свой излюбленный удар по кафедре и с мрачным удовлетворением наблюдая всеобщее содрогание, которое он неизменно вызывал.- Никльби! На кафедру, сэр!

Не одним маленьким наблюдателем было замечено, что у помощника учителя выражение лица очень странное и необычное,- но он занял свое место, не разжимая губ для ответа.

С торжеством посмотрев на своего помощника и бросив деспотический взгляд на мальчиков, Сквирс вышел из комнаты и вскоре вернулся, волоча Смайка за воротник, или, вернее, за клок куртки, который был ближайшим к тому месту, где надлежало быть воротнику, если бы Смайк мог похвастаться таким украшением.

Во всяком другом месте появление несчастного, изнуренного, отчаявшегося существа вызвало бы ропот сострадания и гнева. Даже здесь оно произвело впечатление: зрители беспокойно заерзали на своих местах, а самые храбрые осмелились украдкой обменяться взглядами, выражавшими негодование и жалость.

Однако эти взгляды остались незамеченными Сквирсом, который, устремив взор на злосчастного Смайка, осведомился, согласно принятому в таких случаях обычаю, имеет ли тот что-нибудь сказать в свою защиту.

- Должно быть, ничего? - с дьявольской усмешкой сказал Сквирс.

Смайк оглянулся, и на секунду взгляд его остановился на Николасе, словно он ждал, что тот вступится; но глаза Николаса были прикованы к кафедре.

- Имеешь что-нибудь сказать? - снова спросил Сквирс, раза два или три взмахнув правой рукой, чтобы испытать ее силу и гибкость.- Отойдите в сторонку, миссис Сквирс, дорогая моя, мне здесь тесновато.

- Пощадите меня, сэр! - вскричал Смайк.

- О! И это все? - сказал Сквнрс.- Хорошо, я изобью тебя до полусмерти и тогда пощажу.

- Ха-ха-ха! - захохотала миссис Сквирс.- Вот так потеха!

- Меня до этого довели,- тихо выговорил Смайк и снова с умоляющим видом осмотрелся вокруг.

- Тебя до этого довели? - повторил Сквирс.- О, так это была не твоя вина! Должно быть, моя, а?

- Мерзкий, неблагодарный, тупоголовый, грубый, упрямый, подлый пес! -

воскликнула миссис Сквирс, зажав у себя под мышкой голову Смайка и при каждом эпитете наделяя его пощечиной.- Что он хочет этим сказать?

- Отойди в сторонку, дорогая моя,- отозвался Сквирс.- Мы попытаемся узнать.

Миссис Сквирс, задохнувшись от этих упражнений, подчинилась. Сквирс крепко схватил мальчика. Жестокий удар упал на тело Смайка; он задрожал под хлыстом и вскрикнул от боли; снова был занесен хлыст и снова готов был опуститься, когда Николас Никльби, внезапно вскочив, крикнул: "Стойте!" -

таким голосом, что загудели стропила.

- Кто крикнул: "Стойте!" - спросил Сквирс, злобно оглядываясь.

- Я! - сказал Николас, выступив вперед.- Больше этого не должно быть!

- Не должно?! - чуть ли не взвизгнул Сквирс.

- Да! - загремел Николас.

Ошеломленный и потрясенный этим дерзким вмешательством, Сквирс выпустил из рук Смайка и, отступив шага на два, впился в Николаса взглядом поистине устрашающим.

- Я говорю - не должно быть! - повторил Николас, ничуть не испугавшись.И не будет! Я этого не допущу!

Взирающие на него глаза Сквирса едва не выскочили из орбит, от изумления он буквально лишился языка.

- Вы оставили без внимания мое миролюбивое заступничество за этого несчастного юношу,- сказал Николае.- Вы не дали никакого ответа на письмо, в котором я просил простить его и предлагал взять на себя ответственность за то, что он останется здесь и будет вести себя спокойно. Не упрекайте же меня теперь за это вмешательство на людях. В нем повинны вы, а не я!

- На место, подлец! - завопил Сквирс вне себя от бешенства, снова схватывая при этом Смайка.

- Негодяй! - гневно крикнул в ответ Николас.- Посмейте только его тронуть! Я не буду стоять и смо- треть! Больше я не могу терпеть, и у меня хватит силы на десятерых таких, как вы. Берегитесь, иначе, клянусь небом, я вас не пощажу, если вы меня до этого доведете!

- Назад! - крикнул Сквирс, размахивая своим оружием.

- Я должен рассчитаться за оскорбления! - кричал Николас, раскрасневшись от гнева.- Мое негодование все усиливалось при виде подлого, жестокого обращения с беспомощными детьми в этом логове! Берегитесь! Если вы разбудите во мне дьявола, страшные последствия падут на вашу голову!

Не успел он договорить, как Сквирс в порыве неудержимой ярости с криком, напоминающим рев дикого зверя, плюнул на него и ударил его по лицу своим орудием пытки, оставив багровую полосу там, где это орудие опустилось.

Почувствовав острую боль от удара и сосредоточив в этом одном мгновении все свое бешенство, гнев и негодование, Николас набросился на Сквирса, вырвал из его рук оружие и, схватив негодяя за горло, стал колотить, пока тот не взвыл, прося пощады.

Мальчики, за исключением юного Сквирса, который, явившись на подмогу отцу, беспокоил противника с тыла, и пальцем не шевельнули, но миссис Сквирс, воплями призывая на помощь, повисла на фалдах фрака своего супруга и пыталась оттащить его от взбешенного врага, в то время как мисс Сквирс, которая смотрела в замочную скважину в ожидании совсем другой сцены, ворвалась в комнату в самом начале атаки и, осыпав голову помощника учителя градом чернильниц, принялась его колотить, к полному своему сердечному удовлетворению; при каждом ударе она воодушевлялась воспоминанием о том, как он отверг предложенную ею любовь, что придавало новую силу руке, которая

(ибо в этом отношении мисс Фанни пошла в свою мать) всегда была не из слабых.

В пылу неистовой атаки Николас ощущал удары не больше, чем если бы их наносили перышком, но, устав от шума и гама и к тому же чувствуя, что рука его ослабела, он вложил весь остаток сил в пяток завершающих оплеух и отшвырнул от себя Сквирса с такой энергией, на какую только был способен.

Стремительность его падения заставила миссис Сквирс перекувырнуться через ближайшую скамью, а Сквирс, в своем полете ударившись об эту скамью головой, растянулся во весь рост на полу, оглушенный и неподвижный.

Приведя дело к такому счастливому завершению и удостоверившись, к полному своему удовольствию, что Сквирс только оглушен, а не мертв (по этому вопросу у него были сначала кое-какие неприятные сомнения), Николас предоставил семейству возвращать его к жизни и удалился, чтобы рассудить, какую линию поведения надлежит ему избрать. Выходя иэ комнаты, он с беспокойством озирался в поисках Смайка, но того нигде не было видно.

После недолгих размышлений он уложил в маленький кожаный чемодан свою одежду и, видя, что никто не препятствует ему, смело вышел через парадную дверь и вскоре зашагал по дороге, ведущей в Грета-Бридж.

Когда он достаточно остыл, чтобы обдумать создавшееся положение, оно представилось ему далеко не в розовом свете: в кармане у него было только четыре шиллинга и несколько пенсов, и больше двухсот пятидесяти миль отделяло его от Лондона, куда он решил направить свои стопы, дабы, помимо всего прочего, удостовериться, какой отчет о происшествиях этого дня даст мистер Сквирс его добрейшему дядюшке.

Придя к заключению, что нет никакого способа изменить это прискорбное положение вещей, он поднял глаза и увидел ехавшего ему навстречу всадника, в котором при ближайшем рассмотрении признал, к великому своему огорчению, не кого иного, как мистера Джона Брауди в грубых штанах из вельвета и в кожаных гетрах. Мистер Брауди погонял своего коня толстой ясеневой палкой, по-видимому недавно срезанной с какого-нибудь крепкого молодого деревца.

"Не хочу я больше шума и драк,- подумал Николас,- и, однако, что бы я ни делал, мне придется повздо- рить с этим честным болваном и, быть может, раза два отведать его посоха".

Действительно, были основания предполагать, что именно таковы будут последствия встречи, так как Джон Брауди, едва завидев приближающегося Николасв, остановил свою лошадь у тропинки и ждал, пока тот подойдет, глядя очень сурово между ушей лошади на Николаса, подходившего не спеша.

- Ваш покорный слуга, молодой джентльмен,- сказал Джон.

- К вашим услугам,- сказал Николас.

- Ну, вот мы, наконец, и встретились,- заметил Джон, заставив стремя зазвенеть от ловкого удара ясеневой палкой.

- Да,- нерешительно отозвался Николас.- Послушайте,- сказал он откровенно после короткой паузы,- в последний раз мы расстались не в очень-то добрых отношениях. Вероятно, это была моя вина, но у меня не было намерения обидеть вас, и я понятия не имел, что обижаю. Потом я очень об этом сожалел. Хотите - пожмем друг другу руку?

- Пожать руку? - воскликнул добродушный йоркширец.- На это я согласен!

- Он наклонился с седла и энергически тряхнул руку Николаса.- Но что у вас с лицом, приятель? Оно как будто разбито.

- Рассечено хлыстом,- ответил Николас, густо краснея.- Удар. Но я его вернул, да вдобавок еще с хорошими процентами.

- Да неужто?! - воскликнул Джон Брауди.- Здорово! Вот за это вы мне нравитесь!

- Дело в том,- начал Николас, не зная хорошенько, как приступить к признанию,- дело в том, что со мной дурно обошлись.

- Ну! - вставил Джон Брауди сочувственным тоном, ибо он был гигант по силе и росту, и Николас казался ему карликом.

- Да,- подтвердил Николас,- со мной дурно обошелся этот Сквирс, и я здорово приколотил его, а теперь ухожу отсюда.

- Что?! - вскричал Джон Брауди, испустив такой восторженный вопль, что лошадь в испуге шарахнулась в сторону.- Приколотил владельца школы!

Хо-хо-хо! Приколотил владельца школы! Ну, слыхал ли кто о такой штуке? Еще раз давай руку, приятель! Приколотил вла- дельца школы! Ей-богу, вот молодчина!

Выражая таким образом свой восторг, Джон Брауди хохотал, и хохотал так громко, что эхо по всей округе отзывалось веселыми раскатами смеха, и при этом сердечно пожимал руку Николаса.

Нахохотавшись вдосталь, он осведомился, что думает делать Николас.

Когда же тот сообщил ему о своем намерении отправиться прямо в Лондон, он с сомнением покачал головой и спросил, известно ли ему, сколько берут почтовые кареты с пассажиров за такое далекое путешествие.

- Нет, не известно,- ответил Николас,- но для меня это большого значения не имеет, потому что я думаю идти пешком.

- Идти пешком в Лондон? - с изумлением воскликнул Джон.

- Всю дорогу, до последнего шага,- сказал Николас.- За это время я бы уже сделал немало шагов, а потому - прощайте!

- Ну, нет! - возразил честный малый, придерживая нетерпеливую -

лошадь.Стой, говорят тебе! А сколько у вас при себе денег?

- Не много,- краснея, ответил Николас,- но я могу устроиться так, чтобы хватило. Стоит, знаете ли, захотеть, и способ найдется.

Джон Брауди не дал никакого словесного ответа на Это замечание, но, сунув руку в карман, вытащил старый, засаленный кожаный кошелек и настоял на том, чтобы Николас занял у него столько, сколько ему может понадобиться на неотложные нужды.

- Не стесняйся, приятель,- сказал он,- бери столько, чтобы хватило добраться до дому. Знаю, когда- нибудь ты мне их вернешь.

Однако Николас согласился занять только один соверен, каковою ссудой мистер Брауди поневоле должен был удовлетвориться, хотя долго уговаривал взять больше (заметив, с оттенком йоркширской осмотрительности, что если Николас всего не истратит, то излишек может отложить, пока не представится случай переслать бесплатно).

- Прихвати эту дубинку, приятель, будешь на нее опираться,- добавил Джон, всовывая Николасу свою палку и еще раз стискивая ему руку.- Не падай духом, и господь с тобой! Приколотил владельца школы! Ей-богу, двадцать лет не слыхал такой славной штуки!

Говоря это и, с большей деликатностью, чем можно было от него ждать, разражаясь снова оглушительным смехом, чтобы избежать благодарности, которую изливал Николас, Джон Брауди пришпорил свою лошадь и отъехал легким галопом, время от времени оглядываясь на смотревшего ему вслед Николасв и весело махая ему рукой, словно желая его подбодрить. Николас следил за лошадью и всадником, пока они не скрылись за гребнем дальнего холма, а затем тронулся в путь.

В тот день он недалеко ушел, потому что уже почти стемнело, а после сильного снегопада не только идти было утомительно, но и отыскивать дорогу стало делом рискованным и трудным для всех, кроме искушенных путников. Эту ночь он провел в коттедже, где за дешевую плату давали постель бедным путешественникам, и, очень рано встав на следующее утро, добрался к ночи до Боробриджа. Проходя по городу в поисках какого-нибудь дешевого пристанища, он случайно наткнулся на пустой амбар ярдах в двухстах от дороги; здесь, в теплом уголке, он растянулся усталый и скоро заснул.

Проснувшись на следующее утро и пытаясь вспомнить свои сновидения, которые были связаны с Дотбойс-Холлом, он сел, протер глаза и широко их раскрыл; лицо его выразило при этом отнюдь не безмятежное спокойствие - при виде какого-то неподвижного предмета, казалось, застывшего перед ним на расстоянии нескольких ярдов.

- Странно! - воскликнул Николас.- Неужели этот образ вызван ночными сновидениями, от которых я еще не совсем очнулся? Это не может быть наяву, и, однако... однако, я не сплю. Смайк!

Фигура пошевельнулась, встала, приблизилась и упала на колени у его ног. Это и в самом деле был Смайк.

- Почему вы опускаетесь передо мной на колени? - воскликнул Николас, поспешно поднимая его.

- Я хочу идти с вами... куда угодно... всюду... на край света... до могилы,- ответил Смайк, цепляясь за его руку.- О, позвольте мне, позвольте мне! Вы мой родной дом, мой добрый друг... Прошу вас, возьмите меня с собой!

- Друг, который мало что может для вас сделать,- ласково сказал Николас.Как вы сюда попали?

Оказывается, он шел за ним следом, всю дорогу не терял его из виду, сторожил, пока Николас спал и когда останавливался закусить, и не решался попадаться ему на глаза из боязни, как бы его не отослали назад. Он и сейчас не хотел показываться, но Николас проснулся внезапно, когда он этого не ожидал, и он не успел спрятаться.

- Бедняга! - сказал Николас.- Ваша печальная судьба оставила вам только одного друга, да и тот почти так же беден и беспомощен, как вы.

- Можно мне... можно мне идти с вами? - робко спросил Смайк.- Я буду вашим верным работящим слугой, обещаю вам. Никакой одежды мне не нужно,добавило жалкое создание, завертываясь в свои лохмотья.- Эта еще годится. Я хочу только быть около вас...

- И будете! - воскликнул Николас.- И мир будет для вас тем же, чем и для меня, пока один из нас или мы оба не покинем его для мира иного. Идем!

С этими словами он взвалил на плечи ношу и, взяв в одну руку палку, другую протянул своему возбужденному от радости спутнику, и они вместе вышли из старого амбара.

ГЛАВА XIV,

к сожалению, повествует только о маленьких людях а, натурально, является малоинтересной и незначительной

В той части Лондона, где расположен Гольдн-сквер, находится заброшенная, поблекшая, полуразрушенная улица с двумя неровными рядами высоких тощих домов. которые уже много лет как будто таращат друг на друга глаза. Кажется, даже трубы стали унылыми и меланхолическими, потому что за неимением лучшего занятия им остается только смотреть на трубы через дорогу.

Верхушки у них потрескавшиеся, разбитые и почерневшие от дыма, а кое-где ряд труб, более высоких, чем остальные, тяжело склоняясь набок и нависая над крышей, словно замышляет отомстить за полувековое пренебрежение и обрушиться на обитателей чердаков.

Куры, отыскивающие себе корм у желобов, передвигаясь с места на место подпрыгивающей походкой, которая свойственна только городским курам и привела бы в недоумение деревенских, вполне под стать ветхим жилищам своих владельцев. Грязные, со скудным оперением, вялые птицы, посланные, как и множество детей по соседству, добывать пропитание на улицах, они прыгают с камня на камень в отчаянных поисках чего-нибудь съестного, затерявшегося в грязи, и едва в силах подать голос. Единственной птицей, обладающей чем-то напоминающим голос, является старый бантамский петух булочника, да и тот охрип от плохой жизни у последнего из своих хозяев.

Судя по величине домов, их когда-то занимали люди более состоятельные, чем нынешние жильцы, а теперь в них сдают понедельно этажи или комнаты, и на каждой двери чуть ли не столько же табличек и ручек от звонков, сколько комнат внутри. По той же причине окна довольно разнообразны, так как украшены всевозможнейшими шторами и занавесками; а каждая дверь загорожена, и в нее едва можно войти из-за пестрой коллекции детей и портерных кружек всех размеров, начиная с грудного младенца и полупинтовой кружки и кончая рослой девицей и бидоном вместительностью в полгаллона*.

В окне гостиной одного из этих домов, который был, пожалуй, чуть-чуть погрязнее своих соседей, выставлял напоказ большее количество ручек от звонков, большее количество детей и портерных кружек и первым ловил во всей их свежести клубы густого черного дыма, извергавшегося днем и ночью из большой пивоварни, находившейся поблизости,- висело объявление, что в стенах этого дома сдается внаем еще одна комната. Но в каком этаже могла быть свободная комната, этот вопрос было бы не под силу разрешить мальчику, умеющему решать задачи, если принять во внимание, что по всему фасаду виднелись знаки пребывания многочисленных жильцов, начиная с катка для белья в окне кухни и кончая цветочными горшками на парапете.

Общая лестница в доме была не покрыта ковром и неприглядна;

любознательный посетитель, которому предстояло взобраться наверх, мог заметить, что здесь немало признаков, указывающих на прогрессирующую бедность жильцов, хотя комнаты и были заперты. Так, например, жильцы второго этажа, имея избыток мебели, держали снаружи, на площадке лестницы, старый стол красного дерева - настоящего красного дерева,- который вносили лишь в случае необходимости. На третьем этаже лишняя мебель состояла из двух старых сосновых стульев, из коих один, предназначенный для задней комнаты, был без ножки и без сиденья. Верхнему этажу нечем было похвалиться, кроме источенного червем умывальника, а на чердачной площадке красовались такие ценные предметы, как два искалеченных кувшина и несколько разбитых банок из-под ваксы.

Вот на этой-то площадке и остановился пожилой оборванный человек с четырехугольным лицом и резкими чертами, чтобы отпереть дверь передней мансарды, куда, с трудом повернув ржавый ключ в еще более ржавом замке, он вошел с видом законного владельца.

Этот субъект носил парик из коротких жестких рыжих волос, который он снял вместе со шляпой и повесил на гвоздь. Надев вместо него грязный ночной колпак из бумажной материи и пошарив в темноте, пока не нашел огарка, он постучал в перегородку, разделявшую две мансарды, и громким голосом осведомился, горит ли у мистера Ногса свет.

Звуки, донесшиеся до него, были приглушены дранками и штукатуркой, и вдобавок казалось, будто говоривший издавал их из глубины кружки или какого-нибудь другого сосуда для питья, но они были произнесены голосом Ньюмена и выражали утвердительный ответ.

- Скверная погода сегодня, мистер Ногс,- сказал человек в ночном колпаке, входя, чтобы зажечь свою свечу.

- Дождь идет? - осведомился Ньюмен.

- Идет ли дождь? - брюзгливо переспросил тот.- Я промок насквозь.

- Не много нужно, чтобы промочить нас с вами насквозь, мистер Кроуль,сказал Ньюмен, кладя руку на отворот своего изношенного сюртука.

- И потому это еще досаднее,- тем же брюзгливым тоном заметил мистер Кроуль.

Его грубая физиономия выражала все характеристические черты эгоизма;

что-то бурча себе под нос, он стал разгребать жалкий огонь, едва не выгребая его из очага, и, осушив стакан, который подвинул к нему Ногс, спросил, где у него уголь.

Ньюмен Ногс указал в глубину кухонного шкафа, а мистер Кроуль, схватив совок, подобрал половину запасов, каковую Ногс преспокойно сбросил обратно, не промолвив при этом ни слова.

- Надеюсь, вы не стали экономным в ваши годы? - сказал Кроуль.

Ньюмен Ногс указал на пустой стакан, словно он был достаточным опровержением этого обвинения, и кратко объявил, что идет вниз ужинать.

- К Кенуигсам? - спросил Кроуль. Ньюмен кивнул утвердительно.

- Подумать только! - вскричал Кроуль.- А я-то был уверен, что вы не пойдете, ведь вы мне сказали, что не пойдете, и я сказал Кенуигсам, что не приду, и решил провести вечер с вами.

- Я должен пойти,- сказал Ньюмен.- Они настаивали.

- Ну, а что делать мне? - добивался эгоист, который ни о ком другом никогда не думал.- Это все ваша вина! Я вам вот что скажу: я посижу у вашего камелька, пока вы не вернетесь.

Ньюмен бросил скорбный взгляд на скудный запас топлива, но, не имея мужества сказать "нет" (слово, которое за всю свою жизнь он ни разу не сказал вовремя ни себе, ни кому бы то ни было другому), согласился на предложение. Мистер Кроуль немедленно расположился за счет Ногса со всеми удобствами, насколько это позволяли обстоятельства.

Жильцами, коих Кроуль называл "Кенуигсы", были жена и потомство некоего мистера Кенуигса, резчика по слоновой кости, которого считали в доме особой довольно значительной, так как он занимал весь второй этаж, состоявший из двух комнат. Миссис Кенуигс также была по своим манерам настоящей леди и происходила из очень благородной семьи: у нее был дядя - сборщик платы за пользование водопроводом. Помимо этого отличия, ее две старшие дочки посещали дважды в неделю танцкласс в этом квартале, перевязывали голубыми лентами льняные волосы, спускавшиеся по спине роскошными косами, и носили белые панталончики с оборками у лодыжек. По всем этим причинам и другим, не менее основательным, но слишком многочисленным, чтобы о них упоминать, миссис Кенуигс почиталась весьма желательной знакомой и постоянно служила предметом толков по всей улице и даже на расстоянии трех-четырех домов за углом.

Была годовщина того счастливого дня, когда государственная англиканская церковь подарила миссис Кенуигс мистеру Кенуигсу, и в память этого дня миссис Кенуигс пригласила нескольких избранных друзей на ужин с картами, а для их приема надела новое платье. Это платье - цвета пламени и сшитое по фасону для юных девиц - вышло столь удачно, что, по словам мистера Кенуигса, восемь лет супружеской жизни и пять человек детей казались лишь сновидением, а миссис Кенуигс - более молодой и цветущей, чем в то самое первое воскресенье, какое он провел с нею.

Сколь прекрасной ни казалась миссис Кенуигс, когда нарядилась, сколь бы красноречиво величественный ее вид ни убеждал бы вас в том, что у нее есть по крайней мере кухарка и горничная, которыми она командует,- на нее свалилось много хлопот, право же больше, чем она, будучи хрупкого и деликатного сложения, могла вынести, если бы ее не поддерживала гордость домашней хозяйки. Но в конце концов все, что нужно было приготовить, было приготовлено, все, что нужно было прибрать, было прибрано, и сам сборщик платы за водопровод обещал прийти - фортуна на сей раз улыбнулась.

Общество было превосходно подобрано. Присутствовали прежде всего мистер Кенуигс, миссис Кенуигс и четыре отпрыска Кенуигсов, которые не ложились до ужина,- во-первых, потому, что в такой день они по справедливости должны были получить угощенье, а во-вторых, потому, что укладывать их спать в присутствии гостей было бы неудобно, чтобы не сказать неприлично.

Далее, была здесь молодая леди, которая шила платье миссис Кенуигс и, живя в задней комнате на третьем этаже, что было в высшей степени удобно, уступила свою постель младенцу и наняла девочку присматривать за ним. Затем, под стать этой молодой леди, присутствовал молодой человек, который знал мистера Кенуигса в бытность его холостяком и был весьма уважаем дамами за свою репутацию повесы. Была здесь еще чета молодоженов, которая бывала у мистера и миссис Кенуигс в пору ухаживания, а также сестра миссис Кенуигс, писаная красавица, и присутствовал еще один молодой человек, питавший, как полагали, честные намерения относительно последней упомянутой леди, и мистер Ногс, которого приглашать считалось приличным, потому что он когда-то был джентльменом. Здесь присутствовала также пожилая леди из задней комнаты первого этажа и другая леди, помоложе, которая после сборщика являлась, пожалуй, главной приманкой празднества, ибо, будучи дочерью театрального пожарного, "представляла" в пантомиме и отличалась замечательнейшими сценическими способностями, доселе еще невиданными,- пела и декламировала так, что вызывала слезы на глазах миссис Кенуигс. Лишь одно обстоятельство омрачало радость встречи с такими друзьями: леди из задней комнаты первого этажа, очень толстая да к тому же лет шестидесяти, пришла в тонком муслиновом платье с большим декольте и в коротких лайковых перчатках, чем привела в отчаяние миссис Кенуигс; и миссис Кенуигс по секрету уведомила своих гостей, что, если бы в этот самый момент ужин не разогревался на печке в задней комнате первого этажа, она непременно предложила бы владелице комнаты удалиться.

- Дорогая моя,- сказал мистер Кенуигс,- не сыграть ли нам в карты?

- Кенуигс, дорогой мой,- возразила его жена,- ты меня удивляешь.

Неужели ты хотел бы начать без моего дяди?

- Я забыл о сборщике,- сказал Кенуигс.- О нет, это никак невозможно!

- Он такой строгий,- сказала миссис Кенуигс, обращаясь к другой замужней леди.- Если бы мы начали без него, я была бы навеки вычеркнута из его завещания.

- Ах, боже мой! - воскликнула замужняя леди.

- Вы понятия не имеете, каков он,- отозвалась миссис Кенуигс,- и все же, это добрейшее создание.

- Добросердечнейший человек,- сказал Кенуигс.

- Должно быть, сердце у него надрывается, когда приходится выключать воду, если люди не платят,- заметил приятель-холостяк, вздумав пошутить.

- Джордж! - торжественно сказал мистер Кенуигс.- Чтобы этого не было, прошу вас!

- Я только пошутил,- сказал пристыженный приятель.

- Джордж,- возразил мистер Кенуигс,- шутка вещь очень хорошая, очень хорошая, но, если эта шутка задевает чувства миссис Кенуигс, я протестую против нее. Человек, занимающий общественный пост, должен быть готов к тому, что его высмеивают: эта вина не его, но высокого его положения. Родственник миссис Кенуигс - лицо общественное, и он это знает, Джордж, и может снести насмешки. Но, оставляя в стороне миссис Кенуигс (если бы в данном случае я мог оставить в стороне миссис Кенуигс), я благодаря моему браку имею честь состоять в родстве со сборщиком, и я не могу допустить такие замечания в моем...- мистер Кенуигс хотел сказать "доме", но закруглил фразу словами "в моей квартире".

По окончании этой речи, которая вызвала сильное волнение у миссис Кенуигс и произвела желаемое действие, внушив компании полное представление о достоинстве сборщика, зазвонил колокольчик.

- Это он! - в смятении прошептал мистер Кенуигс.- Морлина, милая, беги вниз, впусти дядю и поцелуй его, как только откроешь дверь... Гм! Давайте беседовать!

Следуя предложению мистера Кенуигса, гости заговорили очень громко, чтобы иметь вид веселый и непринужденный, и, как только они принялись за это дело, невысокий старый джентльмен в коричневом костюме и гетрах, с лицом, словно вырезанным из железного дерева, был весело введен в комнату мисс Морлиной Кенуигс, о необычном имени которой можно здесь заметить, что оно было придумано миссис Кенуигс перед первыми родами, чтобы особо отличить первенца, если таковой окажется дочерью.

- Ах, дядя, я так рада вас видеть! - сказала миссис Кенуигс, горячо целуя сборщика в обе щеки.- Так рада!

- Желаю тебе, дорогая моя, еще много раз праздновать этот счастливый день,- сказал сборщик, отвечая на приветствие.

Но вот что было интересно: здесь находился сборщик платы за пользование водопроводом, однако он не принес с собой обычной своей книги, пера и чернил, не постучал дважды в дверь, не наводил трепет и целовал - да, именно, целовал - приятную особу женского пола, и не распространялся о налогах, вызовах в суд, извещениях, и не говорил, что он заходил и что больше уже не зайдет взимать плату за два квартала. Приятно было наблюдать, как смотрели на него гости, поглощенные этим зрелищем, и видеть кивки и подмигиванья, которыми они выражали свою радость по поводу того, что нашли столько человечности у сборщика налогов.

- Где вы хотите сесть, дядя? - спросила миссис Кенуигс, вся сияя от семейной гордости, вызванной приходом знатного родственника.

- Где угодно, дорогая моя,- ответил сборщик.- Я непривередлив.

Непривередлив! Какой скромный сборщик! Будь он писателем, знающим свое место, он не мог бы быть более смиренным.

- Мистер Лиливик,- сказал Кенуигс, обращаясь к сборщику,- друзья, присутствующие здесь, сэр, жаждут иметь честь... Благодарю вас... Мистер и миссис Катлер - мистер Лиливик.

- Горжусь знакомством с вами, сэр,- сказал мистер Катлер.- Я очень часто о вас слышал.

Это была не пустая вежливость, ибо мистер Катлер, проживая в приходе мистера Лиливика, и в самом деле слышал о нем очень часто. Аккуратность, с какой тот наносил визиты, была поистине изумительна.

- Джордж, вы, вероятно, знаете мистера Лиливика,- продолжал Кенуигс.Леди из нижнего этажа - мистер Лиливик. Мистер Сньюкс - мистер Лиливик. Мисс Грин - мистер Лиливик. Мистер Лиливик - мисс Питоукер из Королевского театра Друри-Лейн. Очень рад познакомить двух выдающихся особ.

Миссис Кенуигс, дорогая моя, не рассортируете ли вы фишки?

Миссис Кенуигс с помощью Ньюмена Ногса (так как он всегда был ласков с детьми, то все пошли навстречу его требованию не обращать на него внимания и упоминали о нем только шепотом, как об опустившемся джентльмене) исполнила просьбу, и большинство гостей уселось за карты, тогда как сам Ньюмен, миссис Кенуигс и мисс Питоукер из Королевского театра Друри-Лейн стали накрывать стол к ужину.

Пока леди занимались этим делом, мистер Лиливик углубился в игру, а так как всякий улов хорош для сетей сборщика платы за водопровод, то приятный старый джентльмен не совестился присваивать себе имущество соседей; он прикарманивал его при каждом удобном случае, все время улыбаясь добродушно и с такими снисходительными речами обращаясь к владельцам, что последние были в восторге от его любезности и в глубине души считали его достойным занять пост по крайней мере канцлера казначейства.

После длительных хлопот и многочисленных подзатыльников, розданных малюткам Кенуигс, причем две самые непокорные были быстро изгнаны, стол был накрыт с большой элегантностью и поданы две вареные курицы, большой кусок свинины, яблочный пирог, картофель и зелень; при этом зрелище достойный мистер Лиливик изрек множество острот и удивительно приободрился, к безграничному восторгу и удовольствию всех своих поклонников.

Очень мило и очень быстро прошел ужин, не возникало затруднений более серьезных, чем те, какие были вызваны постоянным требованием чистых ножей и вилок, а это обстоятельство заставило бедную миссис Кенуигс не раз пожелать, чтобы в частном доме усвоили порядок, принятый в школе, и предлагали каждому гостю приносить свои собственные нож, вилку и ложку; это несомненно было бы весьма удобно, главным образом для хозяйки и хозяина дома, и в особенности -

если бы школьный принцип проводился во всей его полноте и упомянутые принадлежности надлежало из деликатности не уносить потом с собой.

Каждый вкусил от всего, со стола было убрано прямо-таки с устрашающей быстротой и ужасным шумом, и когда крепкие напитки, при виде которых у Ньюмена Ногса заблестели глаза, были выстроены в строгом порядке вместе с водой, горячей и холодной, общество приготовилось их вкусить. Мистера Лиливика усадили в большое кресло у камина, а четырех маленьких Кенуигс поместили на скамеечке перед гостями таким образом, что их льняные косички были обращены к гостям, а их лица - к огню. Как только завершилось такое размещеyие, миссис Кенуигс ослабела от наплыва материнских чувств и, утопая в слезах, поникла на левое плечо мистера Кенуигса.

- Они так прелестны! - рыдая, сказала миссис Кенуигс.

- Ах, это правда! - подхватили все леди.- Вполне естественно, что вы гордитесь ими, но не поддавайтесь своим чувствам, не поддавайтесь.

- Я ничего... не могу поделать,- всхлипывала миссис Кенуигс.- О, они слишком прелестны, чтобы жить, слишком, слишком прелестны!

Услыхав о страшном предчувствии, что они обречены на раннюю смерть в расцвете своего младенчества, все четыре девочки испустили жуткий вопль и, зарывшись одновременно головами в колени матери, начали визжать, пока не задрожали восемь косичек; а миссис Кенуигс по очереди прижимала дочерей к своей груди, принимая позы, выражавшие такое отчаяние, что их могла бы перенять сама мисс Питоукер.

Наконец нежная мать позволила привести себя в более спокойное состояние духа, а маленькие Кенуигсы, также утихомиренные, были распределены среди гостей, чтобы воспрепятствовать новому приступу слабости у миссис Кенуигс при виде совместного сияния их красоты.

Когда с этим было покончено, леди и джентльмены принялись предрекать, что малютки проживут много-много лет и что у миссис Кенуигс нет никаких оснований расстраиваться. По правде сказать, их как будто и в самом деле не было, так как очарование детишек отнюдь не оправдывало ее опасений.

- В этот день восемь лет назад...- помолчав, сказал мистер Кенуигс.Боже мой!.. Ах!

На это замечание откликнулись все присутствующие, сказав сначала "ах", а потом "боже мой".

- Я была тогда моложе,- захихикала миссис Кенуигс.

- Нет! - сказал сборщик.

- Конечно, нет! - подхватили все.

- Я как будто вижу мою племянницу,- сказал мистер Лиливик, с важностью обозревая свою аудиторию,- как будто вижу ее в тот самый день, когда она впервые призналась своей матери в склонности к Кенуигсу. "Мама! - сказала она.- Я люблю его".

- Я сказала "обожаю его", дядя,- вмешалась миссис Кенуигс.

- Кажется мне, "люблю его", дорогая моя,- твердо заявил сборщик.

- Может быть, вы правы, дядя,- покорно согласилась миссис Кенуигс.- Я думаю, что сказала "обожаю".

- "Люблю", дорогая моя,- возразил мистер Лиливик.- "Мама! - сказала она.- Я люблю его".- "Что я слышу?" - восклицает ее мать, и тотчас же у нее начинаются сильные конвульсии.

У всех гостей вырвалось изумленное восклицание.

- Сильные конвульсии!- повторил мистер Лиливик, бросая на них суровый взгляд.- Кенуигс извинит меня, если я скажу в присутствии друзей, что против него выдвигались очень серьезные возражения, так как по своему происхождению он стоял ниже нашего семейства и был для нас пятном. Вы помните, Кенуигс?

- Разумеется,- ответил этот джентльмен, отнюдь не огорченный таким напоминанием, раз оно доказывало, вне всяких сомнений, из какой важной семьи происходит миссис Кенуигс.

- Я разделял это чувство,- сказал мистер Лиливик.- Быть может, оно было натурально, а может быть - нет.

Тихий шепот, казалось, дал понять, что со стороны человека, занимающего такое положение, как мистер Лиливик, возражение было не только натуральным, но и весьма похвальным.

- Со временем я изменил свое отношение,- продолжал мистер Лиливик.Когда они поженились и уже ничего нельзя было поделать, я был одним из первых, кто сказал, что на Кенуигса следует обратить внимание. В конце концов по моему настоянию семья обратила на него внимание, и я должен сказать и говорю с гордостью, что всегда видел в нем честного, благовоспитанного, прямодушного и респектабельного человека. Кенуигс, вашу руку!

- Горжусь этим, сэр,- сказал мистер Кенуигс.

- Я тоже, Кенуигс,- отозвался мистер Лиливик.

- Счастливая была у меня жизнь с вашей племянницей, сэр! - сказал Кенуигс.

- Ваша была бы вина, если бы случилось иначе, сэр,- заметил мистер Лиливик.

- Морлина Кенуигс,- воскликнула в этот торжественный момент ее мать, чрезвычайно растроганная,- поцелуй дядю!

Юная леди исполнила это требование, и три остальные девочки были по очереди подняты к физиономии сборщика и подверглись той же процедуре, каковую затем проделало с ними и большинство присутствующих.

- Ах, миссис Кенуигс,- сказала мисс Питоукер,- пока мистер Ногс приготовляет пунш, чтобы выпить за счастливую годовщину, пусть Морлина исполнит перед мистером Лиливиком тот самый танец с фигурами.

- Нет, нет, дорогая моя! - возразила миссис Кенуигс.- Это только обеспокоит моего дядю.

- Я уверена, что это не может его обеспокоить,сказала мисс Питоукер.Ведь вам это доставит большое удовольствие, не правда ли, сэр?

- В этом я не сомневаюсь,- ответил сборщик, следя за приготовлением пунша.

- В таком случае, вот что я вам предложу,- сказала миссис Кенуигс,Морлина исполнит свое па, если дядя уговорит мисс Питоукер продекламировать нам после этого "Похороны вампира".

Тут раздались громкие рукоплескания, виновница которых несколько раз грациозно склонила голову в благодарность за прием.

- Вы знаете,- укоризненно сказала мисс Питоукер,- что я не люблю выступать как артистка на семейных вечерах.

- Но это к нам не относится! - возразила миссис Кенуигс.- Мы все так дружески расположены к вам, что вы словно у себя дома. К тому же такой случай...

- Перед этим я не могу устоять,- перебила мисс Питоукер.- Я с наслаждением сделаю все, что в моих слабых силах.

Миссис Кенуигс и мисс Питоукер заранее составили вдвоем эту маленькую программу увеселений, порядок которых был определен, но они порешили, что на обе стороны нужно оказать некоторое давление, ибо так будет более естественно.

Когда все притихли в ожидании, мисс Питоукер начала напевать мелодию, а Морлина исполнила танец; перед этим ей так тщательно натерли подошвы башмаков мелом, как будто она собиралась ходить по канату. Это был очень красивый танец с фигурами, требовавший немалой работы рук, и его приняли с великим одобрением.

- Если бы мне посчастливилось иметь... иметь дитя,- зардевшись, сказала мисс Питоукер,- дитя с такими гениальными способностями, я бы немедленно отдала его на оперную сцену.

Миссис Кенуигс вздохнула и посмотрела на мистера Кенуигса, который покачал головой и заметил, что он колеблется.

- Кенуигс боится,- сказала миссис Кенуигс.

- Чего? - осведомилась мисс Питоукер.- Неужели ее провала?

- О нет! - ответила миссис Кенуигс.- Но если, став взрослой, она будет такой же, как теперь... подумайте только о молодых герцогах и маркизах!

- Совершенно верно! - сказал сборщик.

- Однако,- почтительно заметила мисс Питоукер,еслд она, знаете ли, будет держать себя с надлежащим достоинством...

- Это очень справедливое замечание,- заявила миссис Кенуигс, посматривая на своего супруга.

- Я знаю только,- заикаясь, промолвила мисс Питоукер,- конечно, это может и не быть общим правилом... но я никогда не сталкивалась с такого рода затруднениями и неприятностями.

Мистер Кенуигс сказал, с подобающей галантностью, что это сразу решает вопрос и что он подвергнет сей предмет серьезному рассмотрению. Когда с этим было покончено, мисс Питоукер уговорили начать "Похороны вампира", для каковой цели молодая леди распустила волосы, стала в другом конце комнаты и, поместив в углу приятеля-холостяка, чтобы тот выбежал при словах "испускаю последний вздох" и подхватил ее в свои объятия, когда она будет умирать в бреду безумия, сыграла свою роль с удивительным одушевлением и к великому ужасу маленьких Кенуигс, с которыми от испуга чуть не сделались судороги.

Восторги, вызванные исполнением, еще не улеглись и Ньюмен (очень, очень давно он не бывал совершенно трезвым в такой поздний час) еще не мог вставить слово и возвестить, что пунш готов, когда послышался торопливый стук в дверь, заставивший взвизгнуть миссис Кенуигс, которая немедленно высказала догадку, что младенец упал с кровати.

- Кто там? - резко спросил мистер Кенуигс.

- Не пугайтесь, это я,- сказал Кроуль, в ночном колпаке заглядывая в комнату.- Младенец чувствует себя прекрасно. Я к нему зашел, спускаясь вниз, и он крепко спал, а также и девочка спала, и я не думаю, чтобы от свечи зажегся полог, разве что в случае сквозняка... Это спрашивают мистера Ногса!

- Меня?! - воскликнул крайне изумленный Ньюмен.

- Да, не правда ли, странно в такой час? - отозвался Кроуль, который был не очень-то доволен перспективой лишиться своего местечка у очага.- И люди очень странные на вид, вымокшие под дождем и все в грязи. Сказать им, чтобы они ушли?

- Нет,- ответил Ньюмен, вставая.- Люди? Сколько их?

- Двое,- сказал Кроуль.

- Спрашивают меня? По фамилии? - осведомился Ньюмен.

- По фамилии,- ответил Кроуль.- Мистера Ньюмена Ногса, буква в букву.

Ньюмен несколько секунд размышлял, а затем поспешно вышел, бормоча, что сейчас вернется. Слово свое он сдержал, ибо через весьма короткое время ворвался в комнату и, схватив без всяких извинений или объяснений горящую свечу и полный стакан горячего пунша, выбежал, как сумасшедший.

- Черт побери, что с ним случилось? - распахнув дверь, воскликнул Кроуль.- Тише! Не слышно ли шума наверху?

Гости в смятении поднялись и, заглядывая друг другу в лицо с большим недоумением и не без страха, вытянули шеи и стали напряженно прислушиваться.

ГЛАВА XV,

знакомит читателя с причиной и происхождением помехи, описанной в предшествующей главе, а также с другими событиями, которые знать необходимо

Ньюмен Ногс впопыхах вскарабкался наверх с дымящимся напитком, который он столь бесцеремонно похитил со стола мистера Кенуигса и в сущности из-под самого носа водопроводного сборщика, каковой созерцал содержимое стакана в момент неожиданного его исчезновения с живейшими признаками удовольствия, отражавшимися на физиономии. Ньюмен отнес свою добычу прямо к себе, в заднюю мансарду, где сидели, с израненными ногами и в разваливающихся башмаках, мокрые, грязные, изнуренные, носившие на себе следы утомительного путешествия, Николас и Смайк, его спутник, виновник этого трудного странствия, оба совершенно измученные непривычным для них долгим переходом.

Первое, что сделал Ньюмен,- это принудил Николаса выпить залпом полстакана чуть ли не кипящего пунша, а затем влил оставшееся в горло Смайку, который, ни разу в жизни не отведав ничего более крепкого, чем слабительное, проявлял всевозможные странные признаки изумления и восторга, пока жидкость проходила в горло, и очень выразительно закатил глаза, когда она вся прошла.

- Вы насквозь промокли,- сказал Ньюмен, торопливо проводя рукой по снятому Николасом сюртуку,- а мне... мне даже нечего дать вам переодеться,добавил он, грустно взглянув на поношенный костюм, который был на нем. - У меня в свертле есть сухое платье или во всяком случае вещи, которыми я прекрасно могу обойтись,- ответил Николас.- Если вы будете смотреть на меня с таким жалобным видом, вы заставите меня еще сильнее пожалеть о том, что я вынужден посягнуть на ваши скудные средства и обратиться с просьбой о помощи и пристанище на одну ночь. Лицо Ньюмена отнюдь не прояснилось от таких речей Николаса, но когда молодой его друг горячо пожал ему руку и заявил, что только полная уверенность в искренности его слов и доброжелательстве побудила его, Николаса, осведомить его о своем прибытии в Лондон, мистер Ногс снова просиял и с превеликим проворством занялся всевозможными приготовлениями, какие были ему по силам, чтобы угодить гостям. Они были довольно просты; средства бедного Ньюмена далеко отстали от его желаний, но как бы ни были ничтожны эти приготовления, они сопровождались чрезвычайной суетой и беготней. Николас столь разумно распорядился своим мизерным запасом денег, что они еще не иссякли, и потому на столе вскоре появился ужин, состоящий из хлеба, сыра и холодной говядины, купленной в съестной лавке; поскольку же этим яствам сопутствовали бутылка горячительного и кувшин портера, не было во всяком случае оснований опасаться голода или жажды. Те приготовления, какие во власти Ньюмена было сделать для устройства гостей на ночь, заняли не очень много времени, и, когда он настоял как на срочной и необходимой мере, чтобы Николас переоделся, а Смайк облекся в единственный сюртук Ньюмена (каковой тот для этой цели снял, не слушая никаких уговоров), путешественники принялись за скромную трапезу с большим удовольствием, чем по крайней мере один из них получал когда-то от лучшего угощения.

Затем они подсели к камину, который Ньюмен растопил так жарко, как только мог после набегов Кроуля на уголь, и Николас, которого до сих пор сдерживали настойчивые просьбы друга подкрепиться после путешествия, принялся осаждать его нетерпеливыми вопросами о матери и сестре.

- Здоровы,- ответил Ньюмен со свойственным ему лаконизмом.- Обе здоровы.

- Они по-прежнему живут в Сити? - осведомился Николас.

- По-прежнему,- сказал Ньюмен.

- А моя сестра,- продолжал Николас,- она попрежнему занимается той работой, о которой писала мне, что, кажется, она придется ей по душе?

Ньюмен раскрыл глаза несколько шире, чем обычно, но ответил только разеваньем рта, каковое разеванье, в зависимости от движенья головы, его сопровождавшего, истолковывалось друзьями, как да или нет. В данном случае пантомима заключалась в кивке, а не в покачивании головой, поэтому Николас счел ответ благоприятным.

- Теперь выслушайте меня! - сказал Николас, кладя руку на плечо Ньюмена.- Прежде чем попытаться их увидеть, я решил прийти к вам из боязни, что, удовлетворяя свое эгоистическое желание, я причиню им неприятности, которые никогда не в силах буду устранить. Какие сведения из Йоркшира получил мой дядя?

Ньюмен несколько раз открывал и закрывал рот, как будто изо всех сил старался заговорить и ничего у него не выходило, и, наконец, устремил на Николаса мрачный и зловещий взгляд.

- Какие сведения он получил? - краснея, настаивал Николас.- Вы видите, я готов услышать самое худшее, что могла подсказать злоба. Зачем же вам скрывать это от меня? Рано или поздно я все равно узнаю. К чему хранить таинственный вид в течение нескольких минут, хотя половины этого времени было бы достаточно, чтобы я узнал все, что произошло? Прошу вас, скажите мне сразу.

- Завтра утром,- заявил Ньюмен.- Услышите завтра утром.

- Чего вы этим достигнете? - возразил Николас.

- Вы будете лучше спать,- ответил Ньюмен.

- Я буду хуже спать! - нетерпеливо сказал Николае.- Спать! Как я ни истощен и как ни нуждаюсь в отдыхе, нечего надеяться, чтобы я сомкнул глаза за всю ночь, если вы мне не расскажете всего!

- А если я расскажу вам все? - колеблясь, осведомился Ньюмен.

- Ну что ж, быть может, вы возбудите мое негодование или раните мою гордость,- отозвался Николас,- но сна моего вы не нарушите, потому что, повторись та сцена, я бы не мог поступить иначе. И к каким бы последствиям это не привело меня, я никогда не пожалею о том, что сделал,- никогда, хотя бы умирал с голоду или просил милостыню! Лучше бедность или страданье, но только не позор, порожденный чудовищной и бесчеловечной подлостью! Говорю вам - если бы я смотрел на это спокойно и безучастно, я бы возненавидел себя и заслужил бы презрение всего мира. Гнусный негодяй!

После этого любезного намека на отсутствующего мистера Сквирса Николас подавил нарастающий гнев и, подробно поведав Ньюмену о том, что произошло в Дотбойс-Холле, умолял его рассказать все без дальнейших уговоров. Вняв его мольбе, Ногс достал из старого чемодана лист бумаги, исписанный, казалось, второпях, и, выразив всевозможными изумительными гримасами свою неохоту рассказывать, изрек следующие слова:

- Мой милый юноша, вы не должны поддаваться... Это, знаете ли, не годится... вставать на защиту каждого, с кем плохо обращаются... когда хочешь продвинуться в жизни... Черт возьми! Я с гордостью услышал об этом и поступил бы точно так же!

Ньюмен сопроводил эту весьма несвойственную ему вспышку энергическим ударом по столу, словно, разгорячившись, принял его за грудь или ребра мистера Уэкфорда Сквирса. Таким открытым изъявлением чувств совершенно лишив себя возможности дать совет, исполненный житейской мудрости (а таково было первоначальное его намерение), мистер Ногс приступил прямо к делу.

- Третьего дня,- сказал Ньюмен,- ваш дядя получил это письмо. В его отсутствие я поспешил снять с него копию. Прочесть?

- Прошу вас,- ответил Николас. И Ньюмен Ногс прочел следующее:

"Дотбойс-Холл. Четверг утром.

Сэр!

Мой папаша просит меня написать вам, потому как доктора сумлеваются, будет ли он когда-нибудь снова владеть ногами, что мешает ему держать перо в руке.

Мы находимся в состоянии духа даже нельзя сказать в каком, и мой папаша

- одна сплошная маска из синяков синих и зеленых, а также две парты поломаны. Нам пришлось отнести его вниз в кухню, где он теперь лежит.

Поэтому вы можете судить, как низко с ним обошлись.

После того как ваш племянник, которого вы рекомендовали в учителя, учинил это моему папаше и прыгнул на его с ногами и выражался так, что мое перо не выдержит, он с ужасным неистовством напал на мою мамашу, швырнул ее на землю и на несколько дюймов вогнал ей в голову задний гребень. Еще бы немножко, и он вошел бы ей в череп. У нас есть медицинское свидетельство, что если бы это случилось, черепаший гребень повредил бы мозги.

После этого я и мой брат стали жертвами его бешенства, от которого мы очень сильно пострадали, что приводит нас к терзающей мысли, что какие-то повреждения нанесены нашему нутру, в особенности раз никаких знаков снаружи не видно. Я испускаю громкие вопли все время, пока пишу, а также и мой брат, а это отвлекает мое внимание и, надеюсь, извиняет мои ошибки.

Утолив свою кровожадность, чудовище убежало, захватив с собой мальчишку, отъявленного негодяя, которого он подстегнул к мятежу, а также кольцо с гранатом, принадлежащее моей мамаше, и так как его не задержали констебли, то, видно, его подобрала какая-нибудь почтовая карета. Мой папаша просит, чтобы кольцо возвратили, если он к вам придет, и чтобы вы отпустили вора и убийцу, потому как если мы подадим на него в суд, его всего-навсего сошлют, а если он останется на свободе, его непременно скоро повесят, а это избавит нас от хлопот и будет гораздо приятнее. В надежде получить ответ, когда вам будет удобно, остаюсь ваша и пр. и пр.

Фанни Сквирс.

Р. S. О его невежестве я сожалею, а его презираю".

По прочтении этого изысканного послания наступила глубокая тишина;

складывая письмо, Ньюмен Ногс созерцал с какой-то забавной жалостью упомянутого в нем мальчишку, отъявленного негодяя, который, понимая во всем происходящем лишь то, что он явился злосчастной причиной обрушившихся на Николасв неприятностей и клеветы, сидел безмолвный и удрученный, с самым мрачным и унылым видом.

- Мистер Ногс,- сказал Николас после нескольких секунд раздумья,- я должен сейчас же пойти.

- Пойти? - воскликнул Ньюмен.

- Да,- сказал Николас,- на Гольдн-сквер. Те, кто меня знает, не поверят этой истории с кольцом, но, быть может, для достижения цели или утоления ненависти мистеру Ральфу Никльби удобно притвориться, будто он ей верит. Мой долг - не перед ним, но перед собой - заявить об истинном положении вещей. А кроме того, я должен обменяться с ним двумя-тремя словами, и это дело не ждет.

- Подождет,- сказал Ньюмен.

- Нет, не подождет,- решительно возразил Николас, собираясь идти.

- Выслушайте меня! - сказал Ньюмен, загораживая дорогу своему стремительному молодому другу.- Его там нет. Он уехал из города. Он вернется не раньше чем через три дня. И мне известно, что до своего возвращения он на письмо не ответит.

- Вы в этом уверены? - спросил Николас, волнуясь и быстрыми шагами меряя комнату.

- Совершенно! - ответил Ньюмен.- Он едва успел просмотреть письмо, когда его вызвали. Его содержание никому не известно, кроме него и нас.

- Уверены ли вы? - быстро спросил Николас.- Неизвестно даже моей матери и сестре? Если бы я подумал, что они... Я пойду туда... Я должен их видеть.

Куда идти? Где они?

- Послушайтесь моего совета,- сказал Ньюмен, который, разгорячившись, заговорил, как и всякий другой человек,- не пытайтесь увидеться даже с ними, пока он не вернется домой. Я этого человека знаю. Надо, чтобы он не думал, будто вы тайком оказывали давление на кого бы то ни было. Когда он вернется, ступайте прямо к нему и говорите так смело, как только пожелаете. Что касается истинного положения дел, то оно ему известно не хуже, чем вам или мне. В этом можете на него положиться.

- Вы ко мне расположены, а его вы должны знать лучше, чем я,- сказал Николас после недолгого раздумья.- Хорошо, пусть будет так!

Ньюмен, который в течение этого разговора стоял спиной к двери, готовый силой воспрепятствовать - если будет необходимо - любой попытке гостя выйти из комнаты, с большим удовлетворением уселся на прежнее место, а так как вода в чайнике к тому времени закипела, он налил стакан виски с водой Николасу и наполнил треснутую кружку для себя и для Смайка, из которой они и пили вдвоем в полном согласии, тогда как Николас, подперев голову рукой, оставался погруженным в меланхолические размышления.

Тем временем компания внизу внимательно прислушивалась и, не услышав никакого шума, который оправдал бы ее вмешательство ради удовлетворения собственного любопытства, вернулась в комнату Кенуигсов и занялась обсуждением разнообразнейших догадок касательно причины внезапного исчезновения и длительного отсутствия мистера Ногса.

- Ах, я вам вот что скажу! - начала миссис Кенуигс.- Что, если прислали к нему нарочного сообщить, что он снова вступил во владение своим имуществом?

- Боже мой! - сказал мистер Кенуигс.- Это возможно. В таком случае, не послать ли нам к нему наверх спросить, может быть, он хочет еще немного пунша?

- Кенуигс! - громким голосом произнес мистер Лиливик.- Вы меня удивляете.

- Чем же это, сэр? - спросил с подобающей покорностью мистер Кенуигс сборщика платы за пользование водопроводом.

- Тем, что делаете подобное замечание, сэр,- сердито ответил мистер Лиливик.- Он уже получил пунш, не так ли, сэр? Я считаю, что тот способ, каким был перехвачен, если можно так выразиться, этот пунш, крайне невежлив по отношению к нашему обществу. Он возмутителен, просто возмутителен! Может быть, в этом доме принято допускать подобные вещи, но видеть такого рода поведение я не привык, о чем и заявляю вам, Кенуигс! Перед джентльменом стоит стакан пунша, который он уже собирается поднести ко рту, как вдруг приходит другой джентльмен, завладевает этим стаканом пунша, не сказав ни "с вашего разрешения", ни "если вы разрешите", и уносит этот стакан пунша с собой. Может быть, это и хорошие манеры,- полагаю, что так,- но я этого не понимаю, вот и все! Мало того - я не хочу понимать! Такова моя привычка высказывать мое мнение, Кенуигс, а мое мнение таково, и если оно вам не нравится, то час, когда я имею обыкновение ложиться спать, уже прошел, и я могу найти дорогу домой, не засиживаясь дольше.

Это был неприятный казус. Сборщик уже несколько минут сидел пыжась и кипятясь, оскорбленный в своем достоинстве, и теперь взорвался. Великий человек... богатый родственник... дядя-холостяк, в чьей власти сделать Морлину наследницей и упомянуть в завещании даже о младенце, был обижен.

Силы небесные, чем же это может кончиться!

- Я очень сожалею, сэр,- смиренно сказал мистер Кенуигс.

- Нечего мне говорить, что вы сожалеете,- обрезал мистер Лиливик.- В таком случае вы должны были этому помешать.

Общество было совершенно парализовано этой домашней бурей.

Обитательница задней комнаты сидела с разинутым ртом, оцепенев от ужаса и тупо глядя на сборщика; остальные гости были вряд ли менее ошеломлены гневом великого человека. Не отличаясь ловкостью в таких делах, мистер Кенуигс только раздул пламя, пытаясь его потушить.

- Право же, я об этом не подумал, сэр,- сказал сей джентльмен.- Мне и в голову не пришло, что такой пустяк, как стакан пунша, может вывести вас из себя.

- Вывести из себя! Черт побери, что вы подразумеваете под этими дерзкими словами, мистер Кенуигс? - воскликнул сборщик.- Морлина, дитя, мою шляпу!

- О, вы не уйдете, мистер Лиливик, сэр! - вмешалась мисс Питоукер с самой обворожительной своей улыбкой.

Но мистер Лиливик, невзирая на сирену, кричал упрямо:

- Морлина, мою шляпу!

После четвертого повторения этого требования миссис Кенуигс упала в кресло с воплями, которые могли растрогать водопроводный кран, не говоря уже о водопроводном сборщике, а четыре маленькие девочки (которых потихоньку подучили) обхватили руками короткие темные штаны своего дяди и на весьма небезупречном английском языке умоляли его остаться.

- Зачем мне здесь оставаться, дорогие мои? - вопросил мистер Лиливик.Во мне здесь не нуждаются!

- О дядя, не говорите таких жестоких слов!-рыдая, воскликнула миссис Кенуигс.- Ведь не хотите же вы меня убить!

- Я бы не удивился, если бы кто-нибудь сказал, что хочу,- ответил мистер Лиливик, сердито посмотрев на Кенуигса.- Вывести из себя!

- О, я не могу перенести, когда он так смотрит на моего мужа! -

вскричала миссис Кенуигс.- Это так ужасно в кругу семьи! О!

- Мистер Лиливик,- сказал Кенуигс,- надеюсь, - ради вашей племянницы, вы не откажетесь от примирения.

Лицо сборщика разгладилось, когда гости присовокупили свои мольбы к мольбам его племянника. Он отдал шляпу и протянул руку.

- Согласен, Кенуигс,- ответил мистер Лиливик,- и разрешите в то же время заявить вам, чтобы показать, как я был выведен из себя, что, если бы я ушел, не сказав больше ни слова, это не имело бы отношения к тем двум-трем фунтам, которые я оставлю вашим детям, когда умру.

- Морлина Кенуигс! - под наплывом чувств воскликнула ее мать.- Опустись на колени перед твоим дорогим дядей и проси его любить тебя всю жизнь, потому что он ангел, а не человек, и я всегда это говорила!

Когда, повинуясь этому предписанию, мисс Морлина приблизилась для оказания почестей, мистер Лиливик быстро подхватил ее и поцеловал, а вслед за этим миссис Кенуигс рванулась вперед и поцеловала сборщика, и одобрительный шепот вырвался у гостей, которые были свидетелями его великодушия.

Достойный джентльмен снова стал душой общества, заняв прежний пост светского льва, какового высокого звания лишился было вследствие временного смятения присутствующих. Говорят, четвероногие львы свирепы только тогда, когда голодны; двуногие львы склонны дуться лишь до той поры, пока их страсть к почестям не удовлетворена. Мистер Лиливик вознесся выше, чем когда бы то ни было, ибо проявил власть, намекнув на свое богатство и будущее завещание, стяжал славу за бескорыстие и добродетель, а в добавление ко всему получил стакан пунша, вмещавший гораздо больше, чем тот, с которым столь мошеннически скрылся Ньюмен Ногс.

- Послушайте! Прошу вас простить меня за новое вторжение,- сказал Кроуль, заглядывая в комнату в этот счастливый момент.- Какая странная история, не правда ли? Ногс живет в этом доме вот уже пять лет, и ни один из старейших жильцов не запомнит, чтобы кто-нибудь хоть раз навестил его.

- Конечно, сэр, это необычный час, чтобы вызывать человека,- сказал сборщик,- а поведение самого мистера Ногса по меньшей мере загадочно.

- Вы совершенно правы,- ответил Кроуль,- и я вам вот что еще скажу: мне кажется, эти два привидения откуда-то сбежали.

- Что заставляет вас так думать, сэр? - осведомился сборщик, который, по молчаливому соглашению, казалось, был выдвинут и избран обществом в качестве его представителя.- Надеюсь, у вас нет оснований предполагать, что они откуда-то сбежали, не уплатив следуемых налогов и пошлин?

Мистер Кроуль с видом довольно презрительным собирался заявить общий протест против уплаты налогов и пошлин при любых обстоятельствах, но ему вовремя помешал шепот Кенуигса и хмурые взгляды и подмигиванье миссис Кенуигс, что, по счастью, его удержало.

- Дело вот в чем...- сказал Кроуль, который изо всех сил подслушивал под дверью Ньюмена.- Дело вот в чем: они разговаривали так громко, что просто не давали мне покоя в моей комнате, и я не мог не расслышать кое-чего; и услышанное мной как будто указывает на то, что они откуда-то удрали. Я бы не хотел тревожить миссис Кенуигс, но я надеюсь, что они пришли не из тюрьмы или больницы и не занесли сюда лихорадки или еще какой-нибудь неприятной болезни, которой могли бы заразиться дети.

Миссис Кенуигс была столь потрясена этим предположением, что понадобились нежные заботы мисс Питоукер из Королевского театра Друри-Лейн, чтобы привести ее в состояние более или менее спокойное, не говоря уже об усердии мистера Кенуигса, который держал у носа своей супруги большой флакон с нюхательной солью, пока не возникли некоторые сомнения, вызваны ли струившиеся у нее по лицу слезы ее чувствительностью или солью.

Леди, выразив порознь и поочередно свое сочувствие, принялись согласно обычаю повторять хором успокоительные фразы, из коих такие соболезнующие выражения, как: "Бедняжка!", "Будь я на ее месте, я бы чувствовала то же самое!", "Конечно, это тяжелое испытание" и "Никто, кроме матери, не поймет материнских чувств",- занимали первое место и слышались чаще других. Короче говоря, мнение общества было высказано столь ясно, что мистер Кенуигс уже готов был отправиться в комнату мистера Ногса потребовать объяснения и, с большою непреклонностью и решительностью, даже выпил перед этим стакан пунша, как вдруг внимание присутствующих было отвлечено новым и ужасным происшествием.

Дело было в том, что неожиданно и внезапно понеслись сверху самые душераздирающие и самые пронзительные вопли, быстро следовавшие один за другим, и понеслись, по-видимому, из той самой задней комнаты, на третьем этаже, где покоился в тот момент младенец Кенуигс. Как только они раздались, миссис Кенуигс, высказав догадку, что, пока девочка спала, забралась чужая кошка и задушила малютку, бросилась к двери, ломая руки и отчаянно визжа, к великому ужасу и смятению компании.

- Мистер Кенуигс, узнайте, что случилось! Скорее!-к рикнула сестра, энергически хватая миссис Кенуигс и удерживая ее насильно.- О! Не вырывайся так, дорогая моя, я не могу тебя удержать!

- Мое дитя, мое милое, милое, милое дитя! - визжала миссис Кенуигс, выкрикивая каждое следующее "милое" громче, чем предыдущее.- Мой ненаглядный, дорогой, невинный Лиливик... О, пустите меня к нему! Пустите меня-а-а-а!

Пока раздавались эти безумные вопли, и плач, и жалобы четырех маленьких девочек, мистер Кенуигс бросился наверх, в комнату, откуда вырывались звуки.

В дверях ее он натолкнулся на Николаса с ребенком на руках, который выбежал так стремительно, что встревоженный отец был сброшен с шести ступеней и рухнул на ближайшую площадку лестницы, прежде чем успел раскрыть рот и спросить, что случилось.

- Не тревожьтесь! - крикнул Николас, сбегая вниз.- Вот он! Все обошлось. Все кончено. Пожалуйста, успокойтесь, никакой беды не случилось!

И с этими словами и с тысячей других успокоительных слов он вручил младенца (которого второпях нес вниз головой) миссис Кенуигс и побежал назад помогать мистеру Кенуигсу, который изо всей силы растирал себе голову и, казалось, не мог опомниться после падения.

Ободренные этим приятным известием, гости до известной степени оправились от страха, который дал о себе знать некоторыми весьма странными примерами полной потери присутствия духа; так, например, приятель-холостяк долгое время поддерживал, заключив в свои объятия, сестру миссис Кенуигс вместо самой миссис Кенуигс, и было замечено, как достойный мистер Лиливик несколько раз поцеловал за дверью мисс Питоукер с таким спокойствием, как будто ничего не происходило.

- Это пустяки,- сказал Николас, возвращаясь к миссис Кенуигс,- девочка, сторожившая ребенка, должно быть, устала и заснула, и у нее загорелись волосы.

- Ах ты злая, негодная девчонка! - воскликнула миссис Кенуигс, выразительно грозя указательным пальцем злополучной девочке лет тринадцати на вид, которая стояла с подпаленными волосами и испуганным лицом.

- Я услышал ее крики,- продолжал Николас,- и прибежал как раз вовремя, чтобы помешать ей поджечь еще что-нибудь. Можете быть уверены, что ребенок невредим: я сам схватил его с кровати и принес сюда, чтобы вы убедились.

После этого краткого объяснения младенец, который, получив при крещении имя сборщика, имел счастье именоваться Лиливиком Кенуигсом, едва не был задушен поцелуями присутствующих, и его так прижимали к материнской груди, что он снова заревел. Затем внимание общества, натурально, обратилось на девочку, которая имела дерзость поджечь себе волосы; получив несколько легких шлепков и толчков от наиболее энергических леди, она была милостиво отправлена домой; девять пенсов, предназначенные ей в награду, были конфискованы в пользу семейства Кенуигс.

- Право же, я не знаю, как и благодарить вас, сэр! - воскликнула миссис Кенуигс, обращаясь к спасителю юного Лиливика.

- Не стоит говорить об этом,- отвечал Николас.- Уверяю вас, я не сделал ничего, что дало бы мне право притязать на вашу благодарность.

- Если бы не вы, он сгорел бы заживо, сэр,- с жеманной улыбкой сказала мисс Питоукер.

- Вряд ли это могло случиться,- ответил Николас.- Здесь множество людей, которые пришли бы на помощь раньше, чем ему стала бы угрожать опасность.

- Во всяком случае, вы нам разрешите выпить за ваше здоровье, сэр! -

сказал мистер Кенуигс, показывая жестом на стол.

- В мое отсутствие, пожалуйста,- с улыбкой ответил Николас.- Я совершил очень утомительное путешествие и окажусь весьма неважным собеседником,- ско-

рее помешаю вашему веселью, чем буду ему способствовать, даже если мне удастся не заснуть, в чем я очень сомневаюсь. С вашего разрешения, я вернусь к моему другу мистеру Ногсу, который ушел наверх, когда убедился, что ничего серьезного не случилось. Спокойной ночи!

Принеся таким образом свои извинения за отказ участвовать в торжестве, Николас очень мило попрощался с миссис Кенуигс и другими леди и удалился, произведя наилучшее впечатление на всю компанию.

- Какой очаровательный молодой человек! - воскликнула миссис Кенуигс.

- Право, это самый настоящий джентльмен,- сказал мистер Кенуигс.- Вы согласны, мистер Лиливик?

- Да,- отозвался сборщик, недоверчиво пожимая плечами.- Он джентльмен, настоящий джентльмен, по крайней мере с виду.

- Надеюсь, вы ничего не имеете сказать против него, дядя? -

осведомилась миссис Кенуигс.

- Ничего, дорогая моя,- ответил сборщик,- ничего. Думаю, он не окажется... а впрочем, неважно... Мой нежный привет тебе, дорогая моя, и желаю долгой жизни малютке...

- Вашему тезке,- с милой улыбкой сказала миссис Кенуигс.

- И, надеюсь, достойному тезке,- добавил мистер Кенуигс, желая умилостивить сборщика.- Надеюсь, малютка никогда не обесчестит своего крестного отца и со временем будет походить на Лиливика, чье имя он носит. Я утверждаю - и миссис Кенуигс разделяет мое чувство - и оно в ней столь же сильно, как и во мне,я утверждаю: то обстоятельство, что он был наречен Лиливиком, является одной из величайших наград и одним из величайших отличий в моей жизни.

- Самой великой наградой, Кенуигс,- прошептала супруга.

- Самой великой наградой,- поправился мистер Кенуигс.- Наградой, которую я надеюсь... в один из ближайших дней заслужить.

Это был политический ход Кенуигсов, ибо таким путем они делали мистера Лиливика великим фундаментом и источником будущего преуспеяния младенца.

Добрый джентльмен почувствовал деликатность и тонкость этого намека и тотчас предложил выпить за здоровье джентльмена, чье имя неизвестно, но который прославил себя в этот вечер своим хладнокровием и расторопностью.

- Я не прочь отметить,- заявил мистер Лиливик, как бы делая большую уступку,- что он производит впечатление довольно миловидного молодого человека, и характер его, надеюсь, не хуже, чем его манеры.

- Действительно, у него очень приятное лицо и осанка,- сказала миссис Кенуигс.

- Несомненно,- добавила мисс Питоукер.- Есть что-то в его наружности очень... боже мой... боже мой, как это слово?..

- Какое слово? - осведомился мистер Лиливик.

- Да это... ах, боже мой, какая я глупая! - запинаясь, сказала мисс Питоукер.- Как это называется, когда лорды сбивают дверные кольца, дерутся с полисменами, играют на чужие деньги и делают всякие такие вещи?

- По-аристократически? - предположил сборщик.

- Да! Аристократически! - ответила мисс Питоукер.- В нем есть что-то очень аристократическое, не правда ли?

Джентльмены промолчали и с улыбкой переглянулись, как бы желая сказачь:

"Ну что ж! О вкусах не спорят!" Но дамы единодушно решили, что у Николаса вид аристократический, а раз никто не оспаривал этого мнения, то оно и восторжествовало.

Так как пунш к тому времени был выпит, а маленькие Кенуигсы (которым в течение некоторого времени удавалось держать глазки открытыми только с помощью указательных пальчиков) начали капризничать и довольно настойчиво требовали, чтобы их уложили спать, сборщик подал сигнал, достав свои часы и уведомив общество, что уже около двух. При этом иные гости были изумлены, а другие потрясены, и из-под столов извлекли мужские и женские шляпы, а затем их владельцы ушли восвояси после многочисленных рукопожатий и заявлений, что никогда не проводили они такого очаровательного вечера, и как они удивлены, что уже так поздно (а ведь они думали, что сейчас, самое позднее - половина одиннадцатого), и как бы им хотелось, чтобы мистер и миссис Кенуигс каждую неделю праздновали день своей свадьбы, и что они недоумевают, каким таинственным способом удалось миссис Кенуигс устроить все так чудесно, и многое еще было сказано в том же духе. В ответ на эти лестные замечания мистер и миссис Кенуигс благодарили всех леди и джентльменов за приятное общество и выражали надежду, что они получили хотя бы половину тех удовольствий, о каких говорили.

Что до Николасв, нимало не подозревавшего о произведенном им впечатлении, то он давно уже заснул, предоставив мистеру Ньюмену и Смайку осушить вдвоем бутылку виски, и эту обязанность они исполнили с такой великой охотой, что Ньюмен никак не мог решить, то ли он сам напился, то ли он никогда не видел джентльмена, так тяжело, глубоко и окончательно опьяневшего, как его новый знакомый.

ГЛАВА XVI,

Николас пробует устроиться на новую должность и, потерпев неудачу, принимает место учителя в частном доме

Первой заботой Николаса на следующее утро было подыскать комнату, в которой он мог бы поселиться, не злоупотребляя гостеприимством Ньюмена Ногса, хотя тот с удовольствием спал бы на лестнице, только бы приютить своего друга.

Пустующее помещение, к которому относилось объявление в окне первого этажа, оказалось маленькой задней комнатой на третьем этаже, под плоской свинцовой крышей, откуда открывался вид на покрытые сажей черепицы и дымовые трубы. Вести переговоры о сдаче этой части дома понедельно на приемлемых условиях предоставлялось жильцу первого этажа; домохозяин поручил ему сдавать комнаты по мере того, как они освобождались, и зорко следить за тем, как бы жильцы не сбежали. Чтобы обеспечить точное исполнение этой последней обязанности, ему было разрешено не платить за квартиру, и, таким образом, он сам никогда не испытывал соблазна сбежать в свою очередь.

В этой комнате поселился Николас, и, взяв напрокат кое-какую простую мебель у соседнего маклера и заплатив за неделю вперед из маленького фонда, образовавшегося после превращения запасной одежды в наличные деньги, он уселся, чтобы подумать о своих видах на будущее, которые, как и вид из окна, были в достаточной мере ограниченны и тусклы. Они отнюдь не прояснились от более короткого знакомства с ними, и так как подобное знакомство порождает полную апатию и равнодушие, он решил прогнать эти мысли из своей головы с помощью основательной прогулки. И вот, взяв шляпу и предоставив бедному Смайку без конца приводить в порядок комнату с таким восторгом, словно это был роскошный дворец, он вышел на улицу и смешался с наводнявшей ее толпой.

Хотя человек и может утратить сознание собственной значительности, если является лишь ничтожной пылинкой в деловой толпе, не обращающей на него никакого внимания, однако отсюда отнюдь не следует, что ему так уж легко избавиться от прочного сознания важности и грандиозности своих забот.

Печальное состояние дел было единственной мыслью, занимавшей Николасв, как быстро он ни шагал, а когда он попытался избавиться от нее, принявшись строить догадки об условиях жизни и перспективах людей, его окружавших, то через несколько секунд поймал себя на том, что сравнивает их со своими и почти незаметно возвращается к прежнему ходу мыслей.

Занятый такими размышлениями, он проходил по одной из самых людных улиц Лондона и, случайно подняв глаза, заметил голубую доску, на которой золотыми буквами было начертано: "Контора по найму. Обращаться за справками о местах и должностях всех видов". Это была лавка с кисейными занавесками и дверью, ведущей в задние комнаты, а в окне был вывешен длинный и соблазнительный ряд рукописных объявлений о вакантных должностях всех категорий, от секретаря до мальчика на побегушках.

Николас инстинктивно остановился перед этим храмом обетованным и пробежал глазами написанные прописными буквами объявления, в изобилии вывешенные и открывающие дверь в жизнь. Окончив обзор, он пошел дальше, затем вернулся, затем снова продолжал путь. Много раз он останавливался в нерешительности перед дверью конторы по найму и, приняв, наконец, решение, вошел.

Он очутился в маленькой комнате с покрытым вощанкой полом и высокой конторкой за перегородкой в углу. За конторкой сидел тощий юноша с хитрыми глазами и выпяченным подбородком, начертавший прописными буквами эти объявления, которые затемняли окно. Перед ним лежала раскрытая толстая книга, и, заложив пальцы правой руки между страницами и устремив взгляд на очень толстую старую леди в домашнем чепце, очевидно владелицу этого заведения, которая обсушивалась у камина, он, казалось, ждал только ее распоряжений, чтобы навести справку в записях, заключенных в книге с заржавленными застежками.

Так как снаружи висело объявление, возвещавшее публике, что с десяти до четырех здесь всегда можно нанять прислугу "за одну", желающую поступить на место, Николас сразу понял, что пять-шесть здоровых молодых женщин - каждая в патенах* и с зонтом, сидевших в углу на скамье, присутствовали здесь для этой цели, тем более что у бедняжек был озабоченный и усталый вид. Он был не совсем уверен в призвании и профессии двух нарядных молодых леди, которые беседовали с толстой леди до тех пор, пока сам не уселся в угол и не заявил, что подождет, пока будут удовлетворены другие посетители, после чего толстая леди возобновила разговор, прерванный его приходом.

- Кухарка, Том,- сказала толстая леди, продолжая обсушиваться у камина.

- Кухарка,- сказал Том, перелистывая страницы книги.- Нашел!

- Прочтите о двух-трех хороших местах,- сказала толстая леди.

- Пожалуйста, выберите полегче, молодой человек,- вмешалась элегантная особа в клетчатых матерчатых башмаках, которая была, по-видимому, клиенткой.

- "Миссис Маркер,- начал читать Том,- Рассел-плейс, Рассел-сквер.

Жалованье восемнадцать гиней, чай и сахар. Семья из двух человек, принимают очень редко. Держат пять служанок. Никакой мужской прислуги. Никаких поклонников".

- Ах, боже мой! - захихикала клиентка.- Это не подойдет. Пожалуйста, другое место, молодой человек.

- "Миссис Раймаг,- продолжал Том,- ПлезентПлейс, Финсбери. Жалованье двенадцать гиней, свой чай и сахар. Солидное семейство..."

- Ах, это незачем читать,- перебила клиентка.

- "Три солидных лакея",- внушительно произнес Том.

- Три? Как вы сказали? - переспросила клиентка, меняя тон.

- "Три солидных лакея,- повторял Том,- кухарка, горничная и няня. По воскресеньям каждая служанка обязана трижды посещать церковь диссидентов* в сопровождении солидного лакея. Если кухарка более солидна, чем лакей, она должна заботиться о нравственности лакея, если лакей более солиден, чем кухарка, он должен заботиться о нравственности кухарки".

- Я возьму адрес,- сказала клиентка.- Кто знает, может быть, это место мне как раз подойдет.

- А вот еще одно,- заметил Том, перевертывая страницы: - "Семья мистера Галленбайла, Ч. П.(Член парламента). Пятнадцать гиней, чай и сахар.

Служанкам разрешается принимать кузенов, если они благочестивы. Примечание: по воскресеньям холодный обед в кухне, так как мистер Галленбайл строго соблюдает воскресный день. В этот день никаких кушаний не готовить, кроме обеда для мистера и миссис Галленбайл; приготовление этого обеда, являющееся трудом благочестивым и вызванным необходимостью, составляет исключение. В день отдыха мистер Галленбайл обедает поздно, дабы помешать кухарке заниматься своим туалетом и тем самым впасть в грех".

- Думаю, что это место мне подходит меньше, чем то,- сказала клиентка, пошептавшись со своей подругой.- Будьте любезны, молодой человек, дайте мне тот адрес. Если не подойдет, я приду еще.

По ее просьбе Том написал адрес, и элегантная клиентка, удовлетворив толстую леди небольшой мздой, удалилась вместе с подругой.

Николас уже раскрыл рот, чтобы попросить молодого человека обратиться к букве "С" и сообщить, какие места секретаря свободны, когда в контору вошла посетительница, которой он немедленно уступил свою очередь и чья наружность и удивила и заинтересовала его.

Это была молодая леди никак не старше восемнадцати лет, стройная и худенькая, но прелестно сложенная, которая, робко подойдя к конторке, осведомилась очень тихим голосом о месте гувернантки или компаньонки у какой-нибудь леди. Задавая этот вопрос, она на секунду приподняла вуаль и открыла лицо удивительной красоты, хотя и омраченное облаком печали, что было особенно заметно у такого юного существа. Получив рекомендательную карточку к какой-то особе, обозначенной в книге, она уплатила установленную сумму и выскользнула из комнаты.

Одета она была опрятно, но очень просто - так просто, что ее платье, пожалуй, показалось бы жалким и поношенным, будь оно надето на ком-нибудь другом, наделенном меньшим обаянием. Ее спутница - ибо с ней была спутница, краснолицая, круглоглаэая, неопрятная девушка,- судя по загрубевшим голым рукам, выглядывавшим из-под запачканной по краям шали, и по следам сажи и графита, испещрявшим ее физиономию, явно принадлежала к категории прислуг

"за одну", сидевших на скамье; с ними она обменялась всевозможными усмешками и подмигиваньем, свидетельствующим о франкмасонстве их профессии*.

Эта девушка последовала за своей хозяйкой, и не успел Николас опомниться от изумления и восторга, как молодая леди скрылась. Вполне возможно, как бы там ни думали иные трезвые люди, что Николас вышел бы вслед за ними, если бы его не удержал разговор, завязавшийся между толстой леди и ее конторщиком.

- Когда она придет еще раз, Том? - спросила толстая леди.

- Завтра утром,- отвегил Том, принимаясь чинить перо.

- Куда вы ее направили? - спросила толстая леди.

- К миссис Кларк,- ответил Том.

- Приятная ожидает ее жизнь, если она пойдет туда,- заметила толстая леди, беря понюшку из оловянной табакерки.

Вместо ответа Том подпер языком щеку и концом пера указал в сторону Николаса, каковое напоминание вызвало у толстой леди вопрос:

- Ну-с, чем можем мы служить вам, сэр? Николас коротко ответил, что хотел бы узнать, не найдется ли место секретаря или переписчика у джентльмена.

- Не найдется ли такое место? - подхватила хоэяйка.- Дюжина таких найдется. Не правда ли, Том?

- Еще бы! - ответил молодой джентльмен и с этими словами подмигнул в сторону Николасв не без фамильярности, которую несомненно почитал лестным комплиментом, но которая вызвала у неблагодарного Николасв чувство отвращения.

По наведении справок в книге обнаружилось, что дюжина секретарских мест свелась к одному. Мистер Грегсбери, великий член парламента, проживающий в Манчестер-Билдингс, Вестминстер, нуждался в молодом человеке, который бы содержал в порядке его бумаги и корреспонденцию, а Николас был именно таким молодым человеком, в каком нуждался мистер Грегсбери.

- Я не знаю, каковы условия, так как он сказал, что сам уладит этот вопрос с заинтересованным лицом, но они должны быть очень хороши, потому что он член парламента,- заметила толстая леди.

Несмотря на свою неопытность, Николас не очень поверил в силу этого довода или в справедливость такого заключения, но, не трудясь его оспаривать, взял адрес и решил посетить мистера Грегсбери безотлагательно.

- Не знаю, какой это номер,- сказал Том,- но Манчестер-Билдингс невелик и в худшем случае у вас не много времени отнимет, если вы будете стучать во все двери по обеим сторонам улицы, пока не отыщете его... Послушайте, а ведь прехорошенькая была здесь девушка!

- Какая девушка? - сурово спросил Николас.

- Вот как! Ну, конечно - какая девушка! - зашептал Том, прикрывая один глаз и задирая вверх подбородок.- Да вы что, не видели ее? Послушайте, вам бы не хотелось быть на моем месте, когда она придет завтра утром?

Николас посмотрел на безобразного клерка так, как будто не прочь был отхлестать его толстой книгой по щекам в награду за его восхищение молодой леди; однако он воздержался и с надменным видом вышел из конторы, в негодовании своем бросив вызов древним законам рыцарства, которые полагали пристойным и уместным для всех добрых рыцарей выслушивать хвалу леди, коим рыцари эти были преданы, и даже предписывали им скитаться по свету и разбивать головы всем трезвым и благонамеренным людям, не желавшим восхвалять превыше всего в мире тех дам, которых им никогда не случалось видеть и слышать - словно это могло служить оправданием!

Перестав размышлять о своих неудачах и стараясь угадать, какие неудачи постигли красивую девушку, которую он видел, Николас, несколько раз свернув не в ту сторону, несколько раз справившись о дороге и почти столько же раз получив неверные указания, направил свои стопы к месту, которое ему было указано.

В пределах древнего города Вестминстера* и на расстоянии одной восьмой мили от древнего его святилища находился узкий и грязный район - святилище менее важных членов парламента в наши дни. Он состоит только из одной улицы с мрачными жилыми домами, из окон которых в каникулярную пору хмуро выглядывают длинные меланхолические ряды объявлений, так же ясно возвещающие: "Сдается внаем", "Сдается внаем",- как возвещали это физиономии домовладельцев, сидевших на скамьях правительства и оппозиции во время сессии, ныне отошедшей к праотцам. В более оживленные периоды года объявления исчезают, и дома кишат законодателями. Законодатели - в первом этаже, во втором, в третьем, в четвертом, в мансардах; маленькие помещения пропитаны запахом депутаций и делегатов. В сырую погоду здесь трудно дышать от испарений, исходящих от влажных парламентских актов и затхлых петиций.

Почтальоны чувствуют дурноту, вступая в это зараженное место, а жалкие фигуры, охотясь за надписями о даровой доставке письма, беспокойно снуют туда и сюда, словно потревоженные призраки усопших авторов писем, не имеющих права на их даровую пересылку*.

Это и есть Манчестер-Билдингс, и здесь в любой час ночи можно услышать скрип ключа в соответствующей замочной скважине и время от времени, когда порыв ветра, проносясь над водой, омывающей подножие Манчестер-Билдингс, гонит звуки ко входу в улицу,- слабый, но пронзительный голос какого-нибудь молодого члена парламента, репетирующего завтрашнюю речь. Весь день напролет скрежещут шарманки, звенят и гремят музыкальные шкатулки, ибо Манчестер-Билдингс (эта верша для ловли угрей, из которой нет выхода, кроме одного неудобного отверстия) - четырехугольная бутылка с коротким и узким горлышком; в этом отношении он отображает судьбу иных своих наиболее предприимчивых обитателей, которые, протиснувшись в парламент ценою великих усилий и судорог, обнаруживают, что для них парламент - тоже не проезжая дорога, и что, подобно Маичестер-Билдингс, он дальше никуда не выводит, и что они поневоле должны выйти оттуда пятясь, не став ни более мудрыми, ни более богатыми и ничуть не более знаменитыми, чем были, когда вошли в него.

В Манчестер-Билдингс и свернул Николас, держа в руке адрес великого мистера Грегсбери. Так как поток людей вливался в запущенный дом неподалеку от входа, он подождал, пока они не вошли, а затем, подойдя к слуге, осмелился спросить, не знает ли он, где живет мистер Грегсбери.

Слуга был очень бледным оборванным мальчиком, имевшим такой вид, как будто он с младенчества спал в подвале, что, по всей вероятности, соответствовало действительности.

- Мистер Грегсбери? - переспросил он.- Мистер Грегсбери живет здесь.

Входите!

Николас решил войти, раз представляется такая возможность; так он и сделал; а не успел он войти, как мальчик закрыл дверь и удалился.

Это было довольно странно; более затруднительным оказалось то обстоятельство, что вдоль всего коридора и узкой лестницы, заслоняя окно и делая темный вход еще темнее, стояла беспорядочная толпа людей, чьи физиономии выражали важность их миссии и которые, по-видимому, ожидали в молчании какого-то надвигающегося события. Время от времени кто-нибудь шептал что-то соседу, а затем шептавшие энергически кивали друг другу или неумолимо качали головой, как будто решили совершить нечто отчаянное и не намерены уступить, что бы ни случилось.

Так как на протяжении нескольких минут не произошло ничего, что бы объяснило сей феномен, и так как Николас находил свое положение в высшей степени неудобным, то он уже готов был обратиться за разъяснениями к стоявшему рядом с ним человеку, как вдруг на лестнице зашевелились и чей-то голос крикнул:

- Ну-с, джентльмены, будьте добры подняться! Вместо того чтобы подняться, джентльмены на лестнице принялись спускаться с большим проворством и умолять с исключительной вежливостью, чтобы джентльмены, находившиеся ближе к улице, вошли первые; джентльмены, находившиеся ближе к улице, возразили с не меньшей учтивостью, что они даже помыслить не могут о такой вещи; однако именно так они поступили, хоть и не помышляли о том, ибо другие джентльмены вытолкнули вперед человек шесть (в том числе Николасв) и, сомкнувшись сзади, пропихнули их не только на верхнюю площадку лестницы, но и прямо в гостиную мистера Грегсбери, куда они, таким образом, вошли с весьма непристойной стремительностью и лишенные возможности отступить: толпа, напиравшая сзади, заполнила все помещение.

- Джентльмены,-сказал мистер Грегсбери,-добро пожаловать! Я в восторге, что вижу вас.

Для джентльмена, пришедшего в восторг при виде массы посетителей, мистер Грегсбери имел вид крайне недовольный, но, быть может, это было вызвано сенаторской вежливостью и привычкой государственного деятеля скрывать свои чувства. Это был плотный, массивный, крепкоголовый джентльмен с громким голосом и напыщенным видом, обладавший порядочным запасом фраз, ровно ничего не выражающих,- короче говоря, всем, что необходимо хорошему члену парламента.

- Ну-с, джентльмены,- сказал мистер Грегсбери, бросая большую связку бумаг в стоявшую у его ног плетеную корзинку, откидываясь на спинку кресла и опираясь локтями на его ручки,- я вижу по газетам, что вы не удовлетворены моим поведением.

- Да, мистер Грегсбери, мы не удовлетворены,- с большой горячностью сказал полный старый джентльмен, вырываясь из толпы и останавливаясь перед ним.

- Неужели глаза меня обманывают,- сказал мистер Грегсбери, взглянув на говорившего,- или это и в самом деле мой старый друг Пагстайлс?

- Именно я и никто другой, сэр,- ответил полный старый джентльмен.

- Дайте мне вашу руку, достойный друг,- сказал мистер Грегсбери.Пагстайлс, дорогой друг, мне очень прискорбно видеть вас здесь.

- Мне очень прискорбно находиться здесь, сэр,- сказал мистер Пагстайлс,- но ваше поведение, мистер Грегсбери, вызвало крайнюю необходимость в этой депутации от ваших избирателей.

- Мое поведение, Пагстайлс,- сказал мистер Грегсбери, с милостивым великодушием окидывая взором депутацию,- мое поведение всегда определялось и будет определяться искренним уважением к подлинным и насущным интересам сей великой и счастливой страны. Обращаю ли я взгляд на то, что есть у нас дома или за границей, созерцаю ли я мирные трудолюбивые общины нашего родного острова - реки его, усеянные пароходами, железные его пути с локомотивами, улицы его с кэбами, его небо с воздушными шарами, величие и мощь которых доселе неведомы в истории воздухоплавания как у нашего, так и у любого другого народа,- обращаю ли я взгляд только на то, что есть у нас дома, или, устремляя его вдаль, взираю на безграничную перспективу побед и завоеваний, достигнутых британской настойчивостью и британской доблестью, на перспективу, развернувшуюся передо мной,- я сжимаю руки и, подняв взоры к широкому небосводу, над моей головой, восклицаю: "Хвала небу, я - британец!"

Было время, когда этот взрыв энтузиазма вызвал бы оглушительные приветственные возгласы, но теперь депутация встретила его с обескураживающей холодностью. Общее впечатление было, казалось, таково, что это объяснение политического поведения мистера Грегсбери грешит скудностью деталей, и один джентльмен в задних рядах не постеснялся заметить вслух, что, по его мнению, оно, пожалуй, слишком отзывается "пустозвонством".

- Смысл слова "пустозвонство" мне неизвестен,- сказал мистер Грегсбери.- Если оно означает, что, восхваляя мою родину, я становлюсь чуть-чуть слишком пылким или, пожалуй, впадаю в преувеличение, я вполне признаю справедливость такого замечания. Да, я горжусь этой свободной и счастливой страной. Я становлюсь выше ростом, глаза мои сверкают, грудь моя вздымается, сердце мое ширится, душа моя пылает, когда я помышляю о ее величии и славе.

- Мы хотим, сэр, задать вам несколько вопросов,- спокойно заметил мистер Пагстайлс.

- Прошу вас, джентльмены: мое время в распоряжении вашем и моей родины, да, и моей родины - сказал мистер Грегсбери.

Получив разрешение, мистер Пагстайлс надел очки и обратился к исписанной бумаге, которую извлек из кармана, причем почти все остальные члены депутации в свою очередь достали из карманов исписанные листы, чтобы дополнять мистера Пагстайлса, когда тот будет зачитывать вопросы.

Вслед за этим мистер Пагстайлс приступил к делу:

- Вопрос номер первый. Сэр, не было ли вами взято на себя добровольное обязательство, предшествовавшее вашему избранию, что в случае, если вы будете избраны, вы немедленно положите конец привычке кашлять и вопить в палате общин? И не подверглись ли вы тому, что при первых же дебатах сессии вас заставили замолчать кашлем и воплями и с тех пор вы не сделали ни малейшего усилия, чтобы провести реформу в этой области? Не было ли также взято вами на себя обязательство изумить правительство и заставить его поджать хвост? Изумили вы его и заставили поджать хвост или нет?

- Перейдите к следующему вопросу, дорогой мой Пагстайлс,- сказал мистер Грегсбери.

- Вы намерены дать какое-нибудь объяснение касательно этого вопроса? -

спросил мистер Пагстайлс.

- Конечно, нет,- сказал мистер Грегсбери. Члены депутации свирепо посмотрели друг на друга, а затем на члена парламента. "Дорогой Пагстайлс", очень долго взиравший поверх очков на мистера Грегсбери, вновь обратился к списку вопросов:

- Вопрос номер второй. Сэр, не было ли также взято вами на себя добровольное обязательство поддерживать в любом случае вашего коллегу, и не покинули ли вы его третьего дня вечером, и не голосовали ли против него, потому что жена лидера противной партии пригласила миссис Грегсбери на вечеринку?

- Продолжайте,- сказал мистер Грегсбери.

- На это вы также ничего не имеете ответить, сэр? - спросил представитель депутации.

- Ровно ничего! - ответил мистер Грегсбери. Депутаты, видевшие его только во время избирательной кампании и во время выборов, были ошеломлены таким хладнокровием. Казалось, это был другой человек: тогда он весь был мед и млеко, теперь он весь был желчь и уксус. Но время так меняет людей!

- Вопрос номер третий и последний,- внушительно произнес мистер Пагстайлс.- Сэр, не заявляли ли вы во время избирательной кампании о своем твердом и неуклонном намерении восставать против любого предложения, требовать голосования в палате по каждому вопросу, требовать пересмотра по всякому поводу, ежедневно вносить запросы,- короче, повторяя ваши собственные достопамятные слова, вносить дьявольский беспорядок везде и всюду?

После этого многообъемлющего вопроса мистер Пагстайлс сложил свой список, что сделали и все его сторонники.

Мистер Грегсбери подумал, высморкался, глубже погрузился в кресло, снова выпрямился и, облокотившись поудобнее на стол, составил треугольник из обоих больших и обоих указательных пальцев и, постукивая себя по носу вершиной этого треугольника, произнес (улыбаясь при эти словах):

- Я отрицаю все.

При этом неожиданном ответе нестройный ропот вырвался у депутации. И тот самый джентльмен, который высказал мнение касательно пустозвонства вступительной речи, снова сделал краткое заявление, пробурчав:"В отставку!"

А это бурчанье было подхвачено его сторонниками и вылилось в форму общего протеста.

- Мне поручено, сэр,- с холодным поклоном сказал мистер Пагстайлс,выразить надежду, что по получении предписания значительного большинства ваших избирателей вы не откажетесь немедленно сложить с себя обязанности в пользу того кандидата, который, по мнению избирателей, заслуживает большего доверия.

Тогда мистер Грегсбери прочел следующий ответ, каковой он сочинил в форме письма, предвидя подобное требование и заготовив копии, чтобы разослать в газеты:

- "Мой дорогой мистер Пагстайлс!

После блага нашего возлюбленного острова - этой великой, свободной и счастливой страны, чьи возможности и ресурсы, по искреннему моему убеждению, безграничны,- я превыше всего ценю ту благородную независимость, каковая является самой дорогой привилегией англичанина и каковую я горячо надеюсь оставить в наследство моим детям не ущемленной и не утратившей блеска.

Движимый отнюдь не личными мотивами, но побуждаемый только высокими и почтенными конституционными соображениями, которые я не буду пытаться объяснить, ибо они поистине недоступны пониманию тех, кто не посвятил себя, подобно мне, сложной и трудной науке политики, я предпочел бы оставить за собой мое место и так и намереваюсь поступить.

Не будете ли вы столь любезны передать мой привет избирателям и познакомить их с этим обстоятельством?

С глубоким уважением, дорогой мистер Пагстайлс, и проч. и проч.".

- Значит, вы ни при каких обстоятельствах не сложите полномочия? -

осведомился представитель делегации.

Мистер Грегсбери улыбнулся и покачал головой.

- В таком случае, всего хорошего, сэр! - сердито сказал Пагстайлс.

- Да благословит вас небо!- сказал мистер Грегсбери.

И делегаты, ворча и бросая грозные взгляды, удалились с такой быстротой, с какой позволяла им спускаться узкая лестница.

Когда ушел последний делегат, мистер Грегсбери потер руки и захихикал, как хихикают весельчаки, когда полагают, что откололи какую-нибудь особенно забавную шутку. Он с таким увлечением поздравлял сам себя, что не заметил Николаса, который остался в тени оконной занавески, пока этот молодой джентльмен, опасаясь услышать какой-нибудь монолог, не предназначенный для посторонних ушей, не кашлянул раза два или три с целью привлечь внимание члена парламента.

- Что это? - резко спросил мистер Грегсбери. Николас шагнул вперед и поклонился.

- Что вы здесь делаете, сэр? - спросил мистер Грегсбери.- Шпионите за мной в моей частной жизни! Спрятавшийся избиратель! Вы слышали мой ответ, сэр? Будьте добры последовать за делегацией.

- Я бы так и сделал, если бы входил в нее, но я не вхожу,- сказал Николас.

- В таком случае, как вы сюда попали, сэр? - задал естественный вопрос мистер Грегсбери, член парламента.- И, черт побери, откуда вы взялись, сэр?

- был следующий его вопрос.

- Я пришел к вам с этой карточкой из конторы по найму, сэр,- сказал Николас,- желая предложить вам свои услуги в качестве секретаря и зная, что вы в нем нуждаетесь.

- И вы только для этого и пришли сюда? - сказал мистер Грегсбери, подозрительно в него всматриваясь. Николас ответил утвердительно.

- У вас нет никаких связей ни с одной из этих подлых газет? - спросил мистер Грегсбери.- Вы проникли сюда не для того, чтобы подслушать, что здесь происходит, а затем напечатать, а?

- К сожалению, должен признаться, что в настоящее время у меня нет никаких связей ни с кем,- сказал Николае вежливо, но тоном вполне независимым.

- О!- сказал мистер Грегсбери.- В таком случае, как же вы пробрались сюда наверх?

Николас рассказал, как делегация заставила его подняться.

- Так вот как было дело! - сказал мистер Грегсбери.- Садитесь.

Николас сел, а мистер Грегсбери долго его разглядывал, словно желая убедиться, прежде чем задавать новые вопросы, что против внешнего его вида нет никаких возражений.

- Значит, вы хотите быть моим секретарем? - спросил он наконец.

- Я бы хотел занять эту должность, сэр,- ответил Николас.

- Так,- сказал мистер Грегсбери.- Что вы умеете делать?

- Полагаю,- с улыбкой ответил Николас,- полагаю, что могу делать то, что обычно приходится делать другим секретарям.

- Что именно? - осведомился мистер Грегсбери.

- Что именно? - повторил Николас.

- Да, что именно? - сказал член парламента, склонив голову набок и устремив на него проницательный взгляд.

- Пожалуй, обязанности секретаря довольно трудно определить,раздумчиво сказал Николас.- Думаю, сюда входит корреспонденция?

- Верно,- заметил мистер Грегсбери.

- Приведение в порядок бумаг и документов?

- Совершенно верно.

- Иногда, быть может, писание под вашу диктовку и, вероятно, сэр,- с полуулыбкой добавил Николас,- переписка вашей речи для какого-нибудь органа печати, когда вы произносите сугубо важную речь.

- Несомненно,- ответствовал мистер Грегсбери.- Что еще?

- В данный момент,- подумав, сказал Николас,- признаюсь, я не могу назвать другие обязанности секретаря, если не считать его долга быть по мере сил услужливым, а также полезным своему патрону, не жертвуя при этом собственным достоинством и не выходя за пределы тех обязанностей, какие обычно налагает на него его должность.

Некоторое время мистер Грегсбери пристально смотрел на Николасв, а затем, осторожно окинув взглядом комнату, сказал, понизив голос:

- Все это прекрасно, мистер... как вас зовут?

- Никльби.

- Все это прекрасно, мистер Никльби, и вполне правильно постольку поскольку... постольку поскольку, но этого далеко не достаточно. Есть другие обязанности, мистер Никльби, которые секретарь парламентского деятеля никогда не должен упускать из виду. Я желал бы, чтобы меня начиняли, сэр.

- Простите,- перебил Николас, сомневаясь, правильно ли он расслышал.

- Начиняли, сэр,- повторил мистер Грегсбери.

- Вы меня извините, сэр, если я спрошу, что вы хотите этим сказать? -

осведомился Николас.

- Смысл моих слов, сэр, совершенно ясен,- с торжественным видом отозвался мистер Грегсбери.- Мой секретарь должен быть в курсе внешней политики всех стран мира, следя за ней по газетам; просматривать все отчеты о публичных собраниях, все передовые статьи и отчеты о заседаниях различных обществ и отмечать все детали, которые, по его мнению, могут показаться интересными в маленькой речи по вопросу о какой-нибудь поданной петиции или чего-нибудь еще в этом роде. Понимаете?

- Кажется, понимаю, сэр,- ответил Николас.

- Далее,- сказал мистер Грегсбери,- необходимо, чтобы он изо дня в день знакомился с газетными эамет ками о текущих событиях - ну, например,

"Таинственное исчезновение и предполагаемое самоубийство подручного в трактире" или что-нибудь еще в таком роде, на чем я мог бы обосновать запрос, обращенный к министру внутренних дел. Зятем он должен переписать запрос и то, что я запомнил из ответа (включив маленький комплимент моему независимому духу и здравому смыслу), и отправить заметку в местную газету, прибавив, быть может, пять-шесть вводных строк, напоминающих, что я всегда нахожусь на своем посту в парламенте, никогда не уклоняюсь от ответственных и тяжелых обязанностей и так далее. Вы понимаете?

Николас ответил поклоном.

- Затем,- продолжал мистер Грегсбери,- я бы хотел, чтобы он время от времени просматривал цифры в напечатанных таблицах и делал некоторые общие выводы; я должен быть хорошо осведомлен, например, по вопросу о государственном доходе от обложения налогом строевого леса, по финансовым вопросам и так далее. И я бы желал, чтобы он подготовил кое-какие доводы против возврата к расплате наличными и обращения звонкой монеты, с указанием на гибельные последствия таковых мероприятий, а также коснулся вывоза золотых и серебряных слитков, упомянул о русском императоре, о банкнотах и тому подобных вещах, о которых достаточно будет сказать вскользь, потому что никто в этом ничего не смыслит. Вы усваиваете мою мысль?

- Как будто понимаю,- сказал Николас.

- Что касается вопросов, не имеющих отношения к политике,разгорячившись, продолжал мистер Грегсбери,- и таких, к каким нельзя требовать ни малейшего внимания, кроме естественной заботы не допускать, чтобы низшие классы пользовались таким же благосостоянием, как и мы,- иначе что стало бы с нашими привилегиями,- я бы хотел, чтобы мой секретарь составил несколько маленьких парадных речей в патриотическом духе.

Так, например, если бы внесли какой-нибудь нелепый билль о предоставлении этим жалким сочинителям - авторам - права на их собственность,- я бы хотел сказать, что лично я всегда буду против возведения непреодолимой преграды к распространению литературы в народе - понимаете? - я бы сказал, что создания материальные, как создания рода человеческого, могут принадлежать отдельному человеку или семье, но создания интеллектуальные, как создания божии, должны, само гобой разумеется, принадлежать всему народу. Находясь в приятном расположении духа, я не прочь был бы пошутить на тему о потомстве и сказать, что пишущие для потомства должны довольствоваться такой наградой, как одобрение потомства. Это понравилось бы палате, а мне не причинило бы никакого вреда, потому что вряд ли потомство будет знать что-нибудь обо мне и моих шутках? Вы понимаете?

- Понимаю, сэр,- ответил Николас.

- В подобных случаях, когда наши интересы не затронуты,- сказал мистер Грегсбери,- вы всегда должны помнить, что следует энергически упоминать о народе, ибо это производит прекрасное впечатление во время выборной кампании, а над сочинителями можете смеяться сколько угодно, потому что большинство из них, полагаю я, снимает комнаты и не имеет права голоса*. Вот в общих чертах беглое описание тех обязанностей, какие вам предстоит исполнять, если не считать того, что каждый вечер вы должны дежурить в кулуарах, на случай если бы я что-нибудь забыл и нуждался в новой начинке, а иногда, во время горячих прений, садиться в первом ряду галереи и говорить окружающим: "Вы видите этого джентльмена, который поднес руку к лицу и обхватил рукой колонну? Это мистер Грегсбери... знаменитый мистер Грегсбери..." И вам надлежит добавить еще несколько хвалебных слов, которые в тот момент придут вам в голову. А что касается жалованья,- сказал мистер Грегсбери, стремительно приводя к концу свою речь, потому что ему не хватило дыхания,- а что касается жалованья, то во избежание всякого недовольства, я готов сразу назвать крупную сумму, хотя это больше, чем я имею обыкновение платить,- пятнадцать шиллингов в неделю, и - покажите, на что вы способны.

Все!

Сделав это блестящее предложение, мистер Грегсбери снова откинулся на спинку кресла с видом человека, который проявил совершенно безрассудную щедрость, но тем не менее решил в этом не раскаиваться.

- Пятнадцать шиллингов в неделю - это не много,- мягко заметил Николас.

- Не много? Пятнадцагь шиллингов не много, молодой человек? - вскричал мистер Грегсбери.- Пятнадцать шиллингов...

- Пожалуйста, не думайте, сэр, что я возражаю против этой суммы,ответил Николас.- Я не стыжусь призначься, что, какова бы ни была она сама по себе, для меня это очень много. Но обязанности и ответственность делают вознаграждение ничтожным, и к тому же они так тяжелы, что я боюсь взять их на себя.

- Вы отказываетесь принять их, сэр? - осведомился мистер Грегсбери, протягивая руку к шнурку колокольчика.

- Я боюсь, сэр, что при всем моем желании они окажется мне не по силам,- ответил Николас.

- Это равносильно тому, что вы предпочитаете не принимать этой должности, а пятнадцать шиллингов в неделю считаете слишком низкой платой,позвонив, сказал мистер Грегсбери.- Вы отказываетесь, сэр?

- Другого выхода у меня нет,- ответил Николас.

- Проводи, Мэтьюс! - сказал мистер Грегсбери, когда вошел мальчик.

- Я сожалею, что напрасно вас потревожил, сэр,- сказал Николас.

- Я тоже сожалею,- сказал мистер Грегсбери, поворачиваясь к нему спиной.- Проводи, Мэтьюс!

- Всего хорошего, сэр,- сказал Николас. - Проводи, Мэтьюс! - крикнул мистер Грегсбери.

Мальчик поманил Николаса и, лениво спустившись впереди него по лестнице, открыл дверь и выпустил его на улицу.

С печальным и задумчивым видом Николас отправился домой.

Смайк собрал на стол закуску из остатков вчерашнего ужина и нетерпеливо ждал его возвращения. События этого утра не улучшили аппетита Николаса, и к обеду он не прикоснулся. Он сидел в задумчивой позе, перед ним стояла нетронутая тарелка, которую бедный юноша наполнил самыми лакомыми кусочками, и тут в комнату заглянул Ньюмен Ногс.

- Вернулись? - спросил Ньюмен.

- Да,- ответил Николас,- смертельно усталый, и что хуже всего, мог бы с таким же успехом остаться дома.

- Нельзя рассчитывать на то, чтобы много сделать за одно утро,- сказал Ньюмен.

- Быть может, и так, но я всегда полон надежд, и я рассчитывал на успех, а стало быть, разочарован,- отозвался Николас.

Затем он дал Ньюмену отчет о своих похождениях.

- Если бы я мог что-то делать,- сказал Николас,- ну хоть что-нибудь, пока не вернется Ральф Никльби и пока я не почувствую облегчения, встретившись с ним лицом к лицу, мне было бы лучше. Небу известно, что я отнюдь не считаю унизительным работать. Прозябать здесь без дела, словно дикий зверь в клетке,- вот что сводит меня с ума!

- Не знаю,- сказал Ньюмен,- есть в виду кое-какие мелочи... этого бы хватило на плату за помещение и еще кое на что... но вам не понравится. Нет!

Вряд ли вы на это пойдете... нет, нет!

- На что именно я вряд ли пойду? - спросил Николае, поднимая глаза.Укажите мне в этой необъятной пустыне, в этом Лондоне, какой-нибудь честный способ зарабатывать еженедельно хотя бы на уплату за эту жалкую комнату, и вы увидите, откажусь ли я прибегнуть к нему. На что я не пойду? Я уже на слишком многое пошел, друг мой, чтобы остаться гордым или привередливым. Я исключаю те случаи,- быстро добавил Николае, помолчав,когда привередливость является простой честностью, а гордость есть не что иное, как самоуважение. Я не вижу большой разницы, служить ли помощником бесчеловечного педагога, или пресмыкаться перед низким и невежественным выскочкой, хотя бы он и был членом парламента.

- Право, не знаю, говорить ли вам о юм, что я слышал сегодня утром,сказал Ньюмен.

- Это имеет отношение к тому, что вы только что сказали? - спросил Николас.

- Имеет.

- В таком случае, ради самого неба, говорите, добрый мой друг! -

воскликнул Николас.- Ради бога, подумайте о моем печальном положении и, раз я вам обещал не делать ни шагу, не посоветовавшись с вами, дайте мне по крайней мере право голоса, когда речь идет о моих же собственных интересах.

Вняв этой мольбе, Ньюмен принялся бормотать всевозможные в высшей степени странные и запутанные фразы, из которых выяснилось, что утром миссис Кенуигс долго допрашивала его касательно его знакомства с Николасом и о жизни, приключениях и родословной Николаса, что Ньюмен, пока мог, уклонялся от ответов, но, наконец, под сильным давлением и будучи загнан в угол, вынужден был сообщить, что Николас - высокообразованный учитель, которого постигли бедствия, о коих Ньюмен не вправе говорить, и который носит фамилию Джонсон. Миссис Кенуигс, уступив чувству благодарности, или честолюбию, или материнской гордости, или материнской любви, или всем четырем побуждениям вместе взятым, имела тайное совещание с мистером Кенуигсом и, наконец, явилась с предложением, чтобы мистер Джонсон обучал четырех мисс Кенуигс французскому языку за еженедельный гонорар в пять шиллингов, то есть по одному шиллингу в неделю за каждую мисс Кенуигс и еще один шиллинг в ожидании того времени, когда младенец окажется способным усваивать грамматику. "Если я не очень ошибаюсь, он не заставит себя ждать,- заметила миссис Кенуигс, делая это предложение,- так как я твердо верю, мистер Ногс, что таких умных детей еще не было на свете".

- Ну, вот и все! - сказал Ньюмен.- Знаю, это недостойно вас, но я подумал, что, быть может, вы согласились бы...

- Соглашусь ли я! - с живостью воскликнул Николае.- Конечно, я согласен! Я не задумываясь принимаю это предложение. Дорогой мой, вы так и скажите, не откладывая, достойной мамаше и передайте, что я готов начать, когда ей будет угодно.

Обрадованный Ньюмен поспешил сообщить миссис Кенуигс о согласии своего друга и вскоре вернулся с ответом, что они будут счастливы видеть его во втором этаже, как только он найдет это для себя удобным; затем он добавил, что миссис Кенуигс тотчас же послала купить подержанную французскую грамматику и учебник - эти книжки давно уже валялись в шестипенсовом ящике в книжном ларьке за углом - и что семейство, весьма взволнованное этой перспективой, подчеркивающей их аристократичность, желает, чтобы первый урок состоялся немедленно.

И здесь можно отметить, что Николас не был высокомерным молодым человеком в обычном смысле этого слова. Он мог отомстить за оскорбление, ему нанесенное, или выступить, чтобы защитить от обиды другого, так же смело и свободно, как и любой рыцарь, когда-либо ломавший копья; но ему не хватало того своеобразного хладнокровия и величественного эгоизма, которые неизменно отличают джентльменов высокомерных. По правде говоря, мы лично склонны смотреть на таких джентльменов скорее как на обузу в пробивающих себе дорогу семьях, потому что мы знаем многих, чей горделивый дух препятствует им взяться за какую бы то ни было черную работу и проявляет себя лишь в склонности отращивать усы и принимать свирепый вид; но, хотя и усы и свирепость - в своем роде прекрасные вещи и заслуживают всяческих похвал, мы, признаться, предпочитаем, чтобы они выращивались за счет их владельца, а не за счет смиренных людей.

Итак, Николас, не будучи юным гордецом в обычном смысле этого слова и почитая большим унижением занимать деньги на удовлетворение своих нужд у Ньюмена Ногса, чем преподавать французский язык маленьким Кенуигсам за пять шиллингов в неделю, принял предложение немедля, как было описано выше, и с надлежащей поспешностью отправился во второй этаж.

Здесь он был принят миссис Кенуигс с любезной грацией, долженствовавшей заверить его в ее благосклонности и поддержке, и здесь он застал мистера Лиливика и мисс Питоукер, четырех мисс Кенуигс на скамье и младенца в креслице в виде карликового портшеза с сосновой дощечкой между ручками, забавляющегося игрушечной лошадкой без головы; упомянутая лошадь представляла собой маленький деревянный цилиндр, отчасти похожий на итальянский угюг* на четырех кривых колышках и замысловатой раскраской напоминающий красную вафлю, опущенную в ваксу.

- Как поживаете, мистер Джонсон? - спросила миссис Кенуигс.- Дядя, познакомьтесь - мистер Джонсон.

- Как поживаете, сэр? - осведомился мистер Лиливик довольно резко, ибо накануне он не знал, кто такой Николас, а быть слишком вежливым с учителем являлось, пожалуй, огорчительным обстоятельством для сборщика платы за водопровод.

- Дядя, мистер Джонсон приглашен преподавателем к детям,- сказала миссис Кенуигс.

- Это ты мне только что сообщила, моя милая,- отозвался мистер Лиливик.

- Однако я надеюсь,- сказала миссис Кенуигс, выпрямившись,- что они не возгордятся, но будут благословлять свою счастливую судьбу, благодаря которой они занимают положение более высокое, чем дети простых людей. Ты слышишь, Морлина?

- Да, мама,- ответила мисс Кенунгс.

- И, когда вы будете выходить на улицу или еще куда-нибудь, я желаю, чтобы вы не хвастались этим перед другими детьми,- продолжала миссис Кенуигс,- а если вам придется заговорить об этом, можете сказать только: "У нас есть преподаватель, который приходит обучать нас на дому, но мы не гордимся, потому что мама говорит, что это грешно". Ты слышишь, Морлина?

- Да, мама,- снова ответила мисс Кенуигс.

- В таком случае, запомни это и поступай так, как я говорю,- сказала миссис Кенуигс.- Не начать ли мистеру Джонсону, дядя?

- Я готов слушать, если мистер Джонсон готов начать, моя милая,- сказал сборщик с видом глубокомысленного критика.- Каков, по вашему мнению, французский язык, сэр?

- Что вы хотите этим сказать? - осведомился Николае.

- Считаете ли вы, что это хороший язык, сэр? - спросил сборщик.Красивый язык, разумный язык?

- Конечно, красивый язык,- ответил Николас,- а так как на нем для всего есть названия и он дает возможность вести изящный разговор обо всем, что смею думать, что это разумный язык.

- Не знаю,- недоверчиво сказал мистер Лплпвщ;.Вы находите также, что это веселый язык?

- Да,- ответил Николас,- я бы сказал - да.

- Значит, он очень изменился, в мое время он был не таким,- заявил сборщик,- совсем не таким.

- Разве в ваше время он был печальным? - осведомился Николас, с трудом скрывая улыбку.

- Очень! - с жаром объявил сборщик.- Я говорю о военном времени, когда шла последняя война. Быть может, это и веселый язык. Мне бы не хотелось противоречить кому бы то ни было, но я могу сказать одно: я слыхал, как французские пленные, которые были уроженцами Франции и должны знать, как на нем объясняются, говорили так печально, что тяжело было их слушать. Да, я их слыхал раз пятьдесят, сэр, раз пятьдесят!

Мистер Лиливик начал приходить в такое раздражение, что миссис Кенуигс нашла своевременным дать знак Николасу, чтобы тот не возражал, и лишь после того как мисс Питоукер ловко ввернула несколько льстивых фраз, дабы умилостивить превосходного старого джентльмена, этот последний соблаговолил нарушить молчание вопросом:

- Как по-французски вода, сэр?

- L'eau,- ответил Николас.

- Вот как! - сказал мистер Лиливик, горестно покачивая головой.- Я так и думал. Ло? Я невысокого мнения об этом языке, совсем невысокого.

- Мне кажется, дети могут начинать, дядя? - спросила миссис Кенуигс.

- О да, они могут начинать, моя милая,- с неудовольствием ответил сборщик.- Я лично не имею ни малейшего желания препятствовать им.

Когда разрешение было дано, четыре мисс Кенуигс с Морлиной во главе уселись в ряд, а все их косички повернулись в одну сторону, Николас, взяв книгу, приступил к предварительным объяснениям. Мисс Питоукср и миссис Кенуигс пребывали в немом восхищении, которое нарушал только шепот сей последней особы, уверявшей, что Морлина не замедлит выучить все на память, а мистер Лиливик взирал на эту группу хмурым и зорким оком, подстерегая случай, когда можно будет начать новую дискуссию о языке.

ГЛАВА XVII,

повествует о судьбе мисс Никльби

С тяжелым сердцем и печальными предчувствиями, которых никакие усилия не могли отогнать, Кэт Никльби в день своего поступления на службу к мадам Манталини вышла из Сити, когда часы показывали без четверти восемь, и побрела одна по шумным и людным улицам к западную часть Лондона.

В этот ранний час много хилых девушек, чья обязанность (так же как и бедного шелковичного червя) - создавать, терпеливо трудясь, наряды, облекающие бездумных и падких до роскоши леди, идут по нашим улицам, направляясь к месту ежедневной своей работы и ловя, как бы украдкой, глоток свежего воздуха и отблеск солнечного света, который скрашивает их однообразное существование в течение длинного ряда часов, составляющих рабочий день. По мере приближения к более фешенебельной части города Кэт замечала много таких девушек, спешивших, как и она, к месту тягостной своей службы, и в их болезненных лицах и в расслабленной походке увидела слишком наглядное доказательство того, что ее опасения не лишены оснований.

Она пришла к мадам Манталини за несколько минут до назначенного часа и, пройдясь взад и вперед, в надежде, что подойдет еще какая-нибудь девушка и избавит ее от неприятной необходимости давать объяснения слуге, робко постучалась в дверь. Немного спустя ей отворил лакей, который надевал свой полосатый жилет, пока поднимался по лестнице, а сейчас был занят тем, что подвязывал фартук.

- Мадам Манталини дома? - запинаясь, спросила Кэт.

- В этот час она редко выходит, мисс,- ответил лакей таким тоном, что слово "мисс" прозвучало почему-то обиднее, чем "моя милая".

- Могу я ее видеть? - спросила Кэт.

- Э? - отозвался слуга, придерживая рукой дверь и удостоив посмотреть на вопрошавшую изумленным взглядом; при этом он улыбнулся во весь рот.- Бог мой, конечно, нет!

- Я пришла потому, что она сама назначила мне прийти,- сказала Кэт.Я...

я буду здесь работать.

- О, вы должны были позвонить в колокольчик для работниц,- сказал лакей, коснувшись ручки колокольчика у дверного косяка.- Хотя, позвольте-ка, я забыл - вы мисс Никльби?

- Да,- ответила Кэт.

- В таком случае, будьте добры подняться наверх,- сказал слуга.- Мадам Манталини желает вас видеть. Вот сюда... Осторожнее, не наступите на эти вещи на полу.

Предупредив ее так, чтобы она не налетела на всевозможные, в беспорядке сваленные лампы, подносы, уставленные стаканами и нагроможденные на легкие скамейки, расставленные по всему вестибюлю и явно свидетельствовавшие о поздно затянувшейся пирушке накануне вечером, слуга поднялся на третий этаж и ввел Кэт в комнату, выходившую окнами во двор и сообщавшуюся двустворчатой дверью с помещением, где она в первый раз увидела хозяйку этого заведения.

- Подождите здесь минутку,- сказал слуга,- я ей сейчас доложу.

Дав весьма приветливо такое обещание, он удалился и оставил Кэт в одиночестве.

Мало было занимательного в этой комнате, главным украшением коей служил поясной портрет маслом мистера Маиталини, которого художник изобразил небрежно почесывающим голову, благодаря чему мистер Манталиии выгодно выставлял напоказ кольцо с бриллиантом - подарок мадам Манталини перед свадьбой. Но вот из соседней комнаты донеслись голоса, ведущие беседу, а так как разговор был громкий, а перегородка тонкая, Кэт не могла не обнаружить, что голоса принадлежат мистеру и миссис Манталини.

- Если ты будешь так отвратительно, дьявольски возмутительно ревнива, душа моя,- сказал мистер Манталнни,- ты будешь очень несчастна... ужасно несчастна... дьявольски несчастна!

А затем раздался такой звук, словно мистер Манталпни прихлебнул свой кофе.

- Да, я несчастна,- заявила мадам Манталини, явно дуясь.

- Значит, ты чрезмерно требовательная, недостойная, дьявольски неблагодарная маленькая фея,- сказал мистер Манталини.

- Неправда! - всхлипнув, возразила мадам.

- Не приходи в дурное расположение духа,- сказал мистер Манталини, разбивая скорлупу яйца.- У тебя прелестное, очаровательное, дьявольское личико, и ты не должна быть в дурном расположении духа, потому что это повредит его миловидности и сделает его сердитым и мрачным, как у страшного, злого, дьявольского чертенка.

- Меня не всегда можно обойти таким способом,- сердито заявила мадам.

- Можно обойти любым способом, какой покажется наилучшим, а можно и вовсе не обходить, если так больше нравится,- возразил мистер Манталини, засунув в рот ложку.

- Болтать очень легко,- сказала мадам Манталини.

- Не так-то легко, когда ешь дьявольское яйцо, - отозвался мистер Манталини,- потому что яичный желток стекает по жилету, и, черт побери, он не подходит ни к одному жилету, кроме желтого.

- Ты любезничал с ней весь вечер,- сказала мадам Манталипи, явно желая перевести разговор на ту тему, от которой он уклонился.

- Нет, нет, жизнь моя.

- Ты любезничал, я все время не спускала с тебя глаз,- сказала мадам.

- Да благословит небо эти маленькие, мигающие, мерцающие глазки! - с каким-то ленивым упоением воскликнул Манталини.- Неужели они все время смотрели на меня? Ах, черт побери!

- И я еще раз повторяю,- продолжала мадам, ты не должен вальсировать ни с кем, кроме своей жены, и я этого не вынесу, Манталини, лучше уж мне сразу принять яд!

- Она не примет яда и не причинит себе ужасной боли, не правда ли? -

сказал Манталини, который, судя по изменившемуся голосу, передвинул стул и сел поближе к жене.- Она не примет яда, потому что у нее дьявольски хороший муж, который мог бы жениться на двух графинях и на титулованной вдове...

- На двух графинях? - перебила мадам.- Раньше ты мне говорил об одной!

- На двух! - вскричал Манталини.- На двух дьявольски прекрасных женщинах, настоящих графинях и с огромным состоянием, черт меня побери!

- А почему же ты не женился? - игриво спросила мадам.

- Почему не женился? - отозвался супруг.- А разве я не увидел на утреннем концерте самую дьявольскую маленькую очаровательницу во всем мире?

И, пока эта маленькая очаровательница - моя жена, пусть все графини и титулованные вдовы в Англии отправляются...

Мистер Манталини не кончил фразы, а подарил мадам Манталини очень звонкий поцелуй, который мадам Манталини ему вернула, а затем как будто последовали новые поцелуи, сопутствовавшие завтраку.

- А как насчет денег, сокровище моей жизни? - осведомился Манталини, когда эти нежности прекратились.- Сколько у нас наличными?

- Право, очень мало,- ответила мадам.

- Нам нужно побольше! - сказал Манталини.- Мы должны учесть вексель у старого Никльби, чтобы продержаться в тяжелое время, черт меня побери!

- Сейчас тебе больше не понадобится,- вкрадчиво сказала мадам.

- Жизнь и душа моя! - воскликнул супруг.- У Скробса продается лошадь, которую было бы грешно и преступно упустить,- идет просто даром, радость чувств моих!

- Даром! - воскликнула мадам.- Я этому рада.

- Буквально даром,- отозвался Манталини.- Сто гиней наличными - и она наша! Грива и холка, ноги и хвост - все дьявольской красоты! Я буду разъезжать на ней в парке прямо перед каретами отвергнутых графинь.

Проклятая старая титулованная вдова упадет в обморок от горя и бешенства, а две другие скажут: "Он женился, он улизнул, это дьявольская штука, все кончено!" Они возненавидят друг друга и пожелают, чтобы вы умерли и были погребены. Ха-ха! Черт побери!

Благоразумие мадам Манталини, если таковое у нее было, не устояло перед этим зрелищем триумфа: позвякав ключами, она заявила, что посмотрит, сколько денег у нее в столе, и, поднявшись для этой цели, распахнула двустворчатую дверь и вошла в комнату, где сидела Кэт.

- Ах, боже мой, дитя мое! - воскликнула мадам Манталини, в изумлении попятившись.- Как вы сюда попали?

- Дитя! - вскричал Манталини, вбегая в комнату.- Как попали... А!..

О!.. Черт побери, как поживаете?

- Я уже давно жду здесь, сударыня,- сказала KэT, обращаясь к мадам Манталини.- Мне кажется, слуга позабыл доложить вам, что я здесь.

- Право же, вы должны обратить внимание на этого человека,- сказала мадам, повернувшись к своему мужу.- Он все забывает.

- Я отвинчу ему нос с его проклятой физиономии за то, что он оставил такое прелестное создание в одиночестве! - сказал супруг.

- Манталини! - вскричала мадам.- Ты забываешься!

- Я никогда не забываю о тебе, душа моя, и никогда не забуду и не могу забыть,- сказал Манталини, целуя руку жены и корча гримасу в сторону мисс Никльби, которая отвернулась.

Умиротворенная этим комплиментом, деловая леди взяла со своего письменного стола какие-то бумаги, которые передала Манталини, принявшему их с великим восторгом, затем она предложила Кэт следовать за нею, и после нескольких неудачных попыток мистера Манталини привлечь внимание молодой особы они вышли, а этот джентльмен, взяв газету, растянулся на диване и задрал ноги.

Мадам Манталини повела Кэт в нижний этаж и по коридору прошла в большую комнату в задней половине дома, где много молодых женщин занимались шитьем, кройкой, переделкой и различными другими процедурами, известными лишь тем, кто постиг искусство создавать модные наряды. Это была душная комната с верхним светом, такая скучная и унылая, какою только может быть комната.

Мадам Манталини громко позвала мисс Нэг; появилась невысокая суетливая разряженная женщина, преисполненная сознанием собственной важности, а все молодые леди, на секунду оторвавшись от работы, обменялись шепотом всевозможными критическими замечаниями о добротности ткани и покрое платья мисс Никльби, о цвете и чертах ее лица и обо всем ее облике с такою же благовоспитанностью, какую можно наблюдать в наилучшем обществе в переполненном бальном зале.

- Мисс Нэг,- сказала мадам Манталини,- вот та молодая особа, о которой я вам говорила.

Мисс Нэг посмотрела на мадам Манталини с почтительной улыбкой, которую ловко превратила в милостивую, предназначенную для Кэт, и сказала, что, разумеется, хотя и очень много хлопот с молодыми девицами, совершенно не приученными к делу, однако она уверена, молодая особа будет стараться по мере сил; благодаря такой уверенности она, мисс Нэг, уже почувствовала к ней интерес.

- Я думаю, что во всяком случае первое время лучше будет для мисс Никльби вместе с вами примерять в ателье платья заказчицам,- сказала мадам Манталини.- Сейчас она еще не может приносить много пользы, а ее наружность...

- ...будет прекрасно гармонировать с моей, мадам Манталини! - перебила мисс Нэг.- Совершенно верно, и, конечно, я должна предположить, что вы очень скоро в этом убедитесь: у вас столько вкуса, что, право же, как я часто говорю этим молодым леди, я не знаю, как, когда и где вы могли приобрести все эти знания... гм!.. Мисс Никльби и я - мы как раз под пару, мадам Манталини, только у меня волосы чуть-чуть темнее, чем у мисс Никльби, и...

гм!.. мне кажется, у меня нога чуть-чуть меньше. Я уверена, мисс Никльби не обидится на мои слова, когда узнает, что наша семья всегда славилась маленькими ножками с тех пор, как... гм!.. да, я думаю, с тех пор как у нашей семьи вообще появились ноги. Был у меня, мадам Манталини, дядя, который жил в Челтенхеме и имел превосходное дело - табачную лавку... гм!..

у него были очень маленькие ноги, не больше, чем ступни, какие обычно приделывают к деревянным ногам,- самые симметричные ноги, мадам Манталини, какие вы только можете вообразить.

- Вероятно, мисс Нэг, они походили на спеленатые,- сказала мадам.

- Ах, как это на вас похоже! - воскликнула мисс Нэг. -Ха-ха-ха!

Спеленатые! О, чудесно! Я часто говорю этим молодым леди: "Должна сказать, и пусть все это знают, что из всех удачных острот, какие мне приходилось слышать, а слыхала я очень много, потому что при жизни моего дорогого брата

(я вела у него хозяйство, мисс Никльби) у нас ужинали раз в неделю два-три молодых человека, славившихся в те дни своим остроумием, мадам Манталини,из всех удачных острот,- говорю я этим молодым леди,- какие мне приходилось слышать, остроты мадам Манталини - самые замечательные... гм!.. Они такие легкие, такие саркастические и в то же время такие добродушные (как сказала я мисс Симондс не дальше чем сегодня утром), что, когда, как и каким образом она этому научилась, для меня поистине тайна".

Тут мисс Нэг приумолкла, чтобы перевести дыхание; а пока она молчит, не мешает отметить (не тот факт, что она была необычайно разговорчива и необычайно предана мадам Манталини, ибо этот факт не нуждается в комментариях), что она имела привычку то и дело вставлять в поток речи громкое, пронзительное, отчетливое "гм!", значение и смысл коего толковались ее знакомыми различно. Одни утверждали, что мисс Нэг вводила это восклицание, впадая в преувеличения, когда у нее в голове созревала новая выдумка; другие - что, подыскивая нужное слово, она вставляла "гм!", чтобы выиграть время и воспрепятствовать кому-либо другому вмешаться в разговор.

Далее можно указать, что мисс Нэг все еще претендовала на юный возраст, хотя оставила его позади много лет назад, и что она была непостоянна и тщеславна и относилась к категории тех особ, к которым прекрасно подходит правило: доверять вы им можете, пока они у вас на глазах, но и только.

- Вы позаботитесь о том, чтобы мисс Никльби ознакомилась с часами работы и со всем прочим,- сказала мадам Манталини.- Итак, я оставляю ее с вами. Вы не забудете моих распоряжений, мисс Нэг?

Разумеется, мисс Нэг ответила, что забыть какое бы то ни было распоряжение мадам Манталини является невозможным с моральной точки зрения, и, пожелав своим помощницам доброго утра, мадам Манталини выплыла из комнаты.

- Какое она очаровательное создание, не правда ли, мисс Никльби? -

сказала мисс Нэг, потирая руки.

- Я ее очень мало видела,- сказала Кэт.- Я еще не могу судить.

- Вы видели мистера Манталини? - осведомилась мисс Нэг.

- Да, его я видела два раза.

- Не правда ли, он - очаровательное создание?

- Право же - на меня он совсем не произвел такого впечатления,ответила Кэт.

- Как, дорогая моя! - вскринала мисс Нэг, воздев руки.- Господи боже мой, где же ваш вкус? Такой красивый, рослый, видный джентльмен, с такими бакенбардами, с такими зубами и волосами... и... гм!.. Да вы меня изумляете!

- Должно быть, я очень глупа,- отозвалась Кэт, снимая шляпку,- но так как мое мнение имеет очень мало значения для него и для кого бы то ни было, я не жалею о том, что составила его, и, кажется, не скоро его изменю.

- Разве вы не находите, что он очень красивый мужчина? - спросила одна из молодых леди.

- Он может быть и красив, хотя бы я с этим не соглашалась,- сказала Кэт.

- И у него прекрасные лошади, не правда ли? - осведомилась другая.

- Очень возможно, но я их никогда не видела,- ответила Кэт.

- Никогда не видели? - вмешалась мисс Нэг.- О! Теперь все ясно! Как можете вы высказывать мнение о джентльмене... гм!.. если вы не видели его, когда он выезжает в своем экипаже?

Столько было суетного - как ни мало знала свет провинциальная девушка -

в этом суждении старой портнихи, что Кэт, стремившаяся по многим основаниям переменить тему разговора, не произнесла больше ни слова и оставила мисс Нэг победительницей на поле битвы.

После недолгой паузы, в продолжение коей молодые девушки рассматривали Кэт и молча обменивались результатами своих наблюдений, одна из них предложила ей свою помощь, чтобы снять шаль, и, получив согласие, осведомилась, не считает ли она, что очень неприятно носить черное платье.

- Да, конечно,- с горьким вздохом ответила Кэт.

- Так пылится и так жарко в нем,- продолжала та же особа, оправляя на ней платье.

Кэт могла бы сказать, что траур бывает иногда самой холодной одеждой, в какую могут облечься смертные; что он не только леденит грудь тех, кто его носит, но и простирает свое влияние иа летних друзей, сковывает льдом источники их доброго расположения и ласки и, губя нерасцветшие обещания, которые они когда-то так щедро расточали, не оставляет ничего, кроме сухих и увядших сердец. Мало найдется людей, которые, потеряв друга или родственника, являвшегося их единственной опорой в жизни, не чувствуют глубоко этого леденящего действия черной одежды. Кэт чувствовала его остро и, почувствовав в тот момент, не смогла удержаться от слез.

- Мне очень жаль, что я вас огорчила своими необдуманными словами,сказала ее собеседница.- Я об этом не подумала. Вы носите траур по какому-нибудь близкому родственнику?

- По отцу,- ответила Кэт.

- По какому родственнику, мисс Симондс? - громко переспросила мисс Нэг.

- По отцу,- тихо отозвалась та.

- По отцу? - сказала мисс Нэг, ничуть не понижая голоса.- А! И долго он болел, мисс Симондс?

- Тише,- отозвалась девушка.- Не знаю.

- Несчастье постигло нас внезапно,- сказала Кэт, отворачиваясь,- иначе я при таких обстоятельствах, как сейчас, быть может перенесла бы его лучше.

У присутствующих в комнате, как всегда при появлении новой "молодой особы", возникло желание узнать, кто такая Кэт и решительно все о ней; но, хотя это желание весьма естественно могло усилиться благодаря наружности и волнению Кэт, сознания, что расспросы причинят ей боль, оказалось достаточно, чтобы подавить это любопытство. И мисс Нэг, считая в настоящий момент безнадежной всякую попытку извлечь еще какие-нибудь сведения, неохотно призвала к молчанию и предложила приступить к работе.

Все трудились молча до половины второго, а затем на кухне была подана жареная баранья нога с жареным картофелем. Когда обед был кончен и молодые леди в виде дополнительного развлечения вымыли руки, снова началась работа и снова протекала в молчании, пока стук карет, грохотавших по улицам, и громкие двойные удары в двери не возвестили, что более счастливые члены общества в свою очередь приступили к повседневным завятиям.

Один из таких двойных ударов в дверь мадам Манталини дал знать о прибытии экипажа некоей знатной леди - или, вернее, богатой, ибо бывает иногда разница между богатством и знатностью,- которая приехала вместе с дочерью примерить давно заказанные придворные туалеты; и обслуживать их была послана Кэт в сопровождении мисс Нэг и, разумеется, под командой мадам Манталини.

Роль Кэт в этой церемонии была довольно скромной: ее обязанности ограничивались тем, что она должна была держать различные принадлежности туалета, пока они не понадобятся мисс Нэг для примерки, и изредка завязать тесемку или застегнуть крючок. Она могла не без оснований считать себя защищенной от дерзкого обращения и злобы, но случилось так, что в тот день и леди и дочь ее были в дурном расположении духа, и бедная девушка стала жертвой их оскорблений. Она неуклюжа, руки у нее холодные, грязные, шершавые, она ничего не умеет делать; они удивляются, как может мадам Манталини держать у себя таких людей; требовали, чтобы в следующий раз, когда они приедут, им прислуживала какая-нибудь другая молодая женщина, и так далее.

Этот случай вряд ли заслуживал бы упоминания, если бы не последствия, какие он за собой повлек. Кэт пролила много горьких слез, когда ушли эти леди, и впервые почувствовала унизительность своего труда. Правда, ее пугала перспектива тяжелой и неприятной работы, но она не чувствовала никакого унижения в том, чтобы зарабатывать на хлеб, пока не увидела себя не защищенной от наглости и гордыни. Философия научила бы ее понимать, сколь унизили себя те, которые пали настолько, что давали волю таким свойствам характера по привычке и без причины. Но она была слишком молода, чтобы это служило ей утешением, и ее понятие о честности было оскорблено. Не возникает ли так часто жалоба на то, что простые люди поднимаются выше своего звания, из того факта, что люди "непростые" опускаются ниже своего?

В таких сценках и занятиях тянулось время до девяти часов, когда Кэт, изнуренная и подавленная событиями дня, поспешно выбежала из душной рабочей комнаты, чтобы встретиться с матерью на углу улицы и идти домой. Она еще больше грустила потому, что должна была скрывать свои чувства и притворяться, будто разделяет радужные мечты своей спутницы.

- Ах, боже мой, Кэт! - сказала мисс Никльби.- Я весь день думала о том, как было бы чудесно, если бы мадам Манталини взяла тебя в компаньонки,знаешь ли, это так естественно. Представь, свояченица кузена твоего бедного папы, мисс Браундок, была принята в компаньонки одной леди, у которой была школа в Хэммерсмите, и сколотила себе состояние буквально в две минуты. Кстати, я забыла, та ли это мисс Браундок, которая выиграла десять тысяч фунтов в лотерею, но мне кажется, это та самая. Да, теперь, подумав, я уверена, что это та самая. "Манталини и Никльби" - как бы это чудесно звучало! И если бы Николас хорошо устроился, мы могли бы жить на одной улице с доктором Никльби, ректором Вестминстерской школы!

- Дорогой Николас! - воскликнула мисс Кэт, вынимая из ридикюля письмо брата из Дотбойс-Холла.- При всех наших затруднениях я так счастлива, мама, зная, что ему хорошо живется и он в таком прекрасном расположении духа. Что бы нам ни пришлось перенести, меня утешает мысль, что он доволен и счастлив.

Бедная Кэт! Она и не подозревала, какое слабое это было утешение и как скоро предстояло ей разочароваться.

ГЛАВА XVIII,

Mисс Нэг, в течение трех имей обожавшая Кэт Никльби, намеревается возненавидеть ее навеки. Причины, которые побудили мисс Нэг принять это решение

Жизнь многих людей, полная мучений, тягот, страданий, не представляя никакого интереса ни для кого, кроме тех, кто ее ведет, оставлена без внимания людьми, которые не лишены способности мыслить и чувствовать, но скупы на сострадание и нуждаются в сильных возбуждающих средствах, чтобы оно проснулось.

Немало есть служителей милосердия, которые в своем призвании ищут не меньше искусственного возбуждения, чем любители наслаждений в своем; в результате нездоровая симпатия и сострадание повседневно простираются на дальние объекты, хотя постоянно находится на виду у самого ненаблюдательного человека более чем достаточно объектов, по праву требующих применения тех же добродетелей. Короче говоря, милосердию нужна романтика так же, как нужна она писателю-романисту или драматургу. Вор в бумазейной блузе - заурядный тип, вряд ли заслуживающий внимания людей с тонким вкусом; но оденьте его в зеленый бархат, дайте ему шляпу с высокой тульей и перенесите место его деятельности из густонаселенного города на горную дорогу - и вам откроется в нем дух поэзии и приключений. Так обстоит дело и с великой, основной добродетелью, которая при нормальном ее развитии и упражнении приводит ко всем остальным, если не включает их. Она нуждается в своей романтике, и чем меньше в этой романтике подлинной, трудной жизни с повседневной борьбой и работой, тем лучше.

Жизнь, на которую была обречена бедная Кэт Никльби вследствие непредвиденного хода событий, уже упомянутых в этом повествовании, была тяжелой. Но из боязни, как бы однообразие, нездоровые условия и физическая усталость - а ведь в этом и состояла ее жизнь - не сделали ее неинтересной для людей милосердных и сострадательных, я в данный момент предпочел бы удержать на первом плане самое мисс Никльби и для начала не замораживать их интерес подробным и растянутым описанием заведения, возглавляемого мадам Манталини.

- О, право же, мадам Манталини,- сказала мисс Нэг, когда Кэт устало возвращалась домой в первый вечер своего ученичества,- эта мисс Никльби очень достойная молодая особа... да, очень достойная... гм!.. уверяю вас, мадам Манталини. Даже вашему умению распознавать людей делает честь то обстоятельство, что вы подыскали такую превосходную, такую благовоспитанную, такую... гм!.. такую скромную молодую женщину в помощницы мне при примерке.

Я видела, как молодые женщины, когда им выпадал случай покрасоваться перед теми, кто выше их, держали себя так, что... о боже... Да, но вы всегда правы, мадам Манталини, всегда! И я постоянно твержу этим молодым леди: для меня поистине тайна, как вы только ухитряетесь быть всегда правой, когда столько людей так часто ошибаются.

- За исключением того, что мисс Никльби вывела из терпения превосходную заказчицу, ничего особо замечательного она сегодня не сделала, в этом я во всяком случае уверена,- сказала в ответ мадам Манталини.

- Ах, боже мой! - сказала мисс Нэг.- Многое, знаете ли, нужно отнести за счет неопытности.

- И молодости? - осведомилась мадам.

- О, об этом я ничего не говорю, мадам Манталини,- зардевшись, отозвалась мисс Нэг,- потому что, если бы молодость служила оправданием, у вас бы не было...

- ...такой хорошей первой мастерицы, полагаю я,подсказала мадам.

- Никогда не видывала я такого человека, как вы, мадам Манталини! -

весьма самодовольно подхватила мисс Нэг.- Вы знаете, что любой человек хочет сказать, когда слово еще не успело сорваться с уст. О, чудесно! Ха-ха-ха!

- Что касается меня,- заметила мадам Манталини, с притворным равнодушием посмотрев на свою помощницу и втихомолку искренне забавляясь,то я считаю мисс Никльби самой неуклюжей девушкой, какую мне случалось видеть.

- Бедняжка! - подхватила мисс Нэг.- Это не ее вина, иначе у нас была бы надежда ее исправить, но раз это ее несчастье, мадам Манталини, то... как сказал кто-то о слепой лошади, мы, знаете ли, должны отнестись к ней с уважением.

- Ее дядя говорил мне, что ее считают хорошенькой,- заметила мадам Манталини.- Я нахожу ее одной из самых заурядных девушек, каких мне случалось встречать.

- Конечно, она заурядна! - вскричала мисс Нэг с просиявшей от радости физиономией.- И неуклюжа! Но я могу только сказать, мадам Манталини, что я по-настоящему люблю эту бедную девушку, и будь она вдвое более неуклюжей и некрасивой, я была бы еще более искренним ее другом, и это сущая правда.

Действительно, у мисс Нэг зародилось теплое чувство к Кэт Никльби после того, как она была свидетельницей ее провала утром, а этот короткий разговор с хозяйкой усилил ее милостивое расположение самым изумительным образом, что было особенно примечательно, ибо, когда она в первый раз внимательно обозрела лицо и фигуру молодой леди, у нее появилось предчувствие, что они никогда не поладят.

- Но теперь,- продолжала мисс Нэг, посмотрев на себя в зеркало, находившееся неподалеку,- я ее люблю - я ее по-настоящему люблю, я это утверждаю!

Столь высоким бескорыстием отличалась эта преданная дружба и была она настолько выше маленьких слабостей вроде лести и неискренности, что на следующий день добросердечная мисс Нэг откровенно уведомила Кэт Никльби, что, по-видимому, Кэт никогда не освоится с делом, но ей отнюдь незачем беспокоиться по этому поводу: она, мисс Нэг, удвоив со своей стороны усилия, будет, поскольку возможно, отодвигать ее на задний план, а Кэт надлежит только быть совершенно спокойной в присутствии посторонних и стараться по мере сил не привлекать к себе внимания. Этот последний совет столь соответствовал чувствам и желаниям робкой девушки, что она охотно обещала полагаться безоговорочно на указания превосходной старой девы, не расспрашивая и даже ни на секунду не задумываясь о мотивах, которыми они были продиктованы.

- Честное слово, я отношусь к вам с живейшим участием, моя милочка,сказала мисс Нэг,- решительно с сестринским участием. Такого удивительного чувства я никогда еще не испытывала.

Несомненно, удивительно было то, что, если мисс Нэг проявляла живейшее участие к Кэт Никльби, оно не было участием девствующей тетки или бабушки, к каковому заключению, естественно, приводила бы разница в годах. Но платья мисс Нэг были сшиты по фасону для молоденьких, и, быть может, того же фасона были и ее чувства.

- Господь с вами! - сказала мисс Нэг, целуя Кэт по окончании второго дня работы.- Какой неловкой были вы весь день!

- Боюсь, что ваше доброе и искреннее слово, заставившее меня еще сильнее почувствовать мои недостатки, не пошло мне на пользу,- вздохнула Кэт.

- Да, пожалуй, не пошло! - подхватила мисс Нэг с весьма несвойственной ей веселостью.- Но гораздо лучше, что вы узнали об этом с самого начала и, стало быть, могли заниматься своим делом просто и спокойно. Вы в какую сторону идете, милочка?

- В сторону Сити,- ответила Кэт.

- В Сити? - воскликнула мисс Нэг, с великим одобрением разглядывая себя в зеркале и завязывая ленты шляпки.- Ах, боже милостивый, да неужели же вы живете в Сити?

- Разно это так уж удивительно? - с полуулыбкой спросила Кэт.

- Я не считала возможным, чтобы какая-нибудь молодая женщина могла прожить там при любых обстоятельствах хотя бы три дня,- ответила мисс Нэг.

- Люди, находящиеся в стесненном положении, то есть бедные люди,отозвалась Кэт, быстро поправляясь. потому что боялась показаться гордой,должны жить там, где придется.

- Совершенно верно, должны, совершенно правильно! - подхватила мисс Нэг с тем полувздохом, который в сопровождении двух-трех легких кивков головой служит в обществе разменной монетой жалости.- И это я очень часто говорю моему брату, когда наши служанки заболевают и уходят одна за другой, а он думает, что кухня слишком сырая и что там вредно спать. Эти люди, говорю я ему, рады спать где угодно! Господь приноравливает нашу спину к ноше.

Утешительно думать, что это именно так, не правда ли?

- Очень утешительно.- ответила Кэт.

- Я пройду с вами часть пути, моя милая.- сказала мисс Нэг,- потому что вам придется идти чуть ли не мимо нашего дома, и так как сейчас совсем темно, а наша последняя служанка неделю назад легла в больницу - у нее антонов огонь на лице,- я буду рада побыть в вашем обществе.

Кэт охотно отказалась бы от столь лестного предложения, но мисс Нэг, надев, наконец, шляпку вполне, на ее взгляд, изящно, взяла ее под руку с видом, ясно свидетельствующим, сколь глубоко сознает она честь, оказываемую ею Кэт, и они очутились на улице, прежде чем та могла вымолвить слово.

- Боюсь,- нерешительно начала Кэт,- что мама - моя мать, хочу я сказать

- ждет меня.

- Вам незачем приносить какие бы то ни было извинения, моя милая,сказала мисс Нэг, сладко при этом улыбаясь,- я не сомневаюсь, что она весьма почтенная старая леди, и я буду очень... гм!.. очень рада познакомиться с ней.

Так как у бедной миссис Никльби на углу улицы закоченели ноги, да и все тело, Кэт ничего не оставалось делать, как представить ее мисс Нэг, которая, подражая последней из прибывших в экипаже заказчиц, пошла на новое знакомство со снисходительной вежливостью. Затем они втроем отправились рука об руку - посредине мисс Нэг, в особо милостивом расположении духа.

- Я почувствовала такую симпатию к вашей дочери, миссис Никльби, вы и представить себе не можете,- сказала мисс Нэг, пройдя несколько шагов в молчании, исполненном достоинства.

- Я счастлива это слышать,- отозвалась миссис Никльби,- хотя для меня нет ничего нового в том, что Кэт нравится даже посторонним людям.

- Гм!- сказала мисс Нэг.

- Вы ее еще больше полюбите, когда узнаете, какая она милая,продолжала миссис Никльби.- Великое утешенье для меня в моих несчастьях иметь дочь, которая не знает, что такое гордость и тщеславие, хотя полученное ею воспитание могло бы до известной степени оправдать эти чувства. Вы не знаете, что значит потерять мужа, мисс Нэг!

Так как мисс Нэг до сих пор еще не знала, что значит приобрести мужа, то, пожалуй, вполне естественно было ей не знать, что значит потерять его.

Поэтому она сказала с некоторой поспешностью: "Да, конечно, не знаю",- и сказала это тоном, дающим понять, что хотела бы она посмотреть, как бы она сделала такую глупость и вышла замуж. Нет, она не так глупа!

- Я не сомневаюсь, что Кэт оказала успехи даже за такое короткое время,- продолжала миссис Никльби, с гордостью взглянув на дочь.

- О, конечно! - подтвердила мисс Нэг.

- И окажет еще большие успехи,- добавила миссис Никльби.

- Ручаюсь, что окажет,- согласилась мисс Нэг, сжимая руку Кэт, чтобы та поняла шутку.

- Она всегда была очень способной,- просияв, сказала бедная миссис Никльби,- всегда, с колыбели. Я припоминаю, когда ей было всего два с половиной года, один джентльмен, который, бывало, частенько нас навещал,знаешь ли, Кэт, дорогая моя, это мистер Уоткинс, за которого поручился твой бедный папа, а он потом удрал в Соединенные Штаты и прислал нам пару лыж с таким ласковым письмом, что твой бедный дорогой отец целую неделю плакал. Помнишь это письмо? В нем он писал о том, как он сожалеет, что в данное время не может вернуть пятьдесят фунтов, так как его капитал вложен в дело за проценты и он очень занят наживанием денег, но он не забыл о том, что ты его крестница, и будет очень огорчен, если мы не купим тебе коралла в серебряной оправе и не припишем этой суммы к старому счету. Боже мой, конечно, мы так и сделали, дорогая моя, какая ты глупенькая! И он с такой любовью писал о старом портвейне, которого выпивал, бывало, полторы бутылки каждый раз, когда приходил к нам. Ты, конечно, помнишь, Кэт?

- Да, да, мама! Что же вы хотели сказать о нем?

- Так вот этот самый мистер Уоткинс, дорогая моя,- продолжала миссис Никльби медленно, словно делая огромное усилие, чтобы припомнить нечто в высшей степени важное,- этот самый мистер Уоткинс... пусть мисс Нэг не подумает, что он состоял в какомнибудь родстве с Уоткинсом, державшим в деревне трактир "Старый Боров"... кстати, я не помню, был ли это "Старый Боров" или "Георг Третий", но знаю, что одно из двух, да и разницы особой нет... этот самый мистер Уоткинс сказал, когда тебе было всего два с половиной года, что ты самое изумительное дитя, какое ему случалось видеть.

Право же, он так сказал, мисс Нэг, а он совсем не любил детей, и у него не было ни малейших оснований это говорить. Я знаю, что сказал это именно он, потому что помню не хуже, чем если бы это случилось вчера, как он ровно через секунду занял двадцать фунтов у ее бедного дорогого папы.

Приведя это поразительное и совершенно беспристрастное свидетельство в пользу талантливости* своей дочери, миссис Никльби остановилась передохнуть, а мисс Нэг, видя, что речь зашла о величии семьи, в свою очередь приступила, не мешкая, к воспоминаниям.

- Не говорите, миссис Никльби, о данных взаймы деньгах,- сказала мисс Нэг,- иначе вы меня с ума сведете, окончательно сведете. Моя мама... гм!..

была самым очаровательным и прекрасным созданием, с самым удивительным и чудесным... гм!.. я полагаю, с самым чудесным носом, какой когда-либо украшал человеческое лицо, миссис Никльби (тут мисс Нэг с чувством потерла собственный нос). Пожалуй, это была самая прелестная и образованная женщина, какая когда-либо существовала; но был у нее один недостаток - давать деньги взаймы, и она доходила до того, что давала взаймы... гм!.. О! тысячи фунтов!

Все наше маленькое состояние. И мало того, миссис Никльби: я не думаю, чтобы мы когда-нибудь получили их обратно, хотя бы дожили до... до.. гм!.. до светопреставления. Право же, не думаю!

Закончив без помех эту вымышленную историю, мисс Нэг перешла к другим воспоминаниям, столь же интересным, сколь и правдивым, по течению коих миссис Никльби, после тщетных попыток запрудить поток, поплыла спокойно, добавляя в виде подводных струй свои собственные воспоминания. Итак, обе леди продолжали говорить одновременно с полным удовольствием; единственная разница между ними заключалась в том, что мисс Нэг обращалась к Кэт и говорила очень громко, а миссис Никльби болтала непрерывно и монотонно, впелне удовлетворенная возможностью говорить и очень мало заботясь о том, слушает ли ее кто-нибудь, или нет.

Так весьма дружелюбно продолжали они путь, пока не подошли к дому, где жил брат мисс Нэг, который держал лавку письменных принадлежностей и маленькую читальню в переулке неподалеку от Тотенхем-Корт-роуд и выдавал на день, на неделю, месяц или год новейшие из старых романов, названия каковых были написаны чернилами на листе картона, висевшем у его двери. Так как мисс Нэг дошла в этот момент как раз до середины повествования о двадцать втором предложении, полученном ею от весьма состоятельного джентльмена, она настояла на том, чтобы они зашли поужинать, и они вошли.

- Не уходи, Мортимер,- сказала мисс Нэг, когда они очутились в лавке.это одна из наших молодых леди и ее мать. Миссис и мисс Никльби.

- О, вот как! - сказал мистер Мортимер Нэг.- А!

Произнеся эти восклицания с весьма глубокомысленным и задумчивым видом, мистер Нэг медленно снял нагар с двух кухонных свечей на прилавке и еще с двух в витрине, а затем понюхал табаку из табакерки, хранившейся в жилетном кармане.

Было что-то очень внушительное в том таинственном виде, с каким он все это проделал. Так как мистер Нэг был высокий, тощий джентльмен с важной физиономией, носивший очки и украшенный гораздо менее пышной шевелюрой, чем та, какою обычно может похвалиться джентльмен на пороге сорока лет, то миссис Никльби шепнула дочери, чго, должно быть, он литератор.

- Одиннадцатый час,- сказал мистер Нэг, посмотрев на часы.- Томас, закрывай торговое помещение.

Томас был мальчик ростом примерно с половинку ставня, а торговое помещение было лавкой величиной с три наемных кареты.

- А! - снова сказал мистер Нэг, испуская глубокий вздох и ставя на полку книгу, которую он читал.Так... да... я думаю, ужин готов, сестра.

Еще раз вздохнув, мистер Нэг взял с прилавка кухонные свечи и, уныло шагая, повел леди в заднюю гостиную, где поденщица, нанятая на время отсутствия больной служанки и получавшая восемнадцать пенсов вознаграждения, вычитаемых из жалованья этой последней, накрывала на стол к ужину.

- Миссис Блоксон,- укоризненно сказала мисс Нэг,- сколько раз я вас просила не входить в комнату в шляпе!

- Ничего не могу поделать, мисс Нэг! - сказала поденщица, мгновенно вспылив.- Очень уж много уборки было тут в доме, а если вам это не нравится, так потрудитесь поискать кого-нибудь другого, потому что мои труды едва-едва оплачиваются, и это сущая правда, хотя бы меня сию минуту должны были повесить.

- С вашего разрешения, я не желаю слушать никаких замечаний,- сказала мисс Нэг, делая сильное ударение на слове "вашего".- Огонь внизу разведен, чтобы подогреть воду?

- Нет там никакого огня, мисс Нэг,- ответила временная служанка,- и я не стану вас обманывать.

- А почему его нет? - спросила мисс Нэг.

- Потому что угля не осталось, и если бы я могла делать уголь, я бы его сделала, но раз я не могу, то я и не делаю, вот что я осмелюсь вам сказать, сударыня,- ответила миссис Блоксон.

- Попридержите язык, женщина!-сказал мистер Мортимер Нэг, с ожесточением врываясь в беседу.

- Прошу прощения, мистер Нэг,- круто поворачиваясь, отозвалась поденщица,- я буду только очень рада не говорить в этом доме, разве что когда ко мне обратятся, сэр; а что касается до женщины, сэр, то хотела бы я знать, кем вы считаете себя?

- Негодная тварь! - воскликнул мистер Нэг, хлопнув себя по лбу.Негодная тварь!

- Очень рада, что вы называете себя своим настоящим именем, сэр,сказала миссис Блоксон.- А так как третьего дня моим близнецам исполнилось всего семь недель, а в прошлый понедельник мой маленький Чарли упал с лестницы и вывихнул руку в локте, я буду вам благодарна, если вы пришлете мне завтра на дом девять шиллингов за неделю работы, прежде чем пробьет десять часов.

С этими прощальными словами добрая женщина весьма непринужденно покинула комнату, оставив дверь открытой настежь. В ту же минуту мистер Нэг громко застонал и бросился в "торговое помещение".

- Простите, что случилось с джентльменом? - осведомилась миссис Никльби, крайне встревоженная этими звуками.

- Он не болен? - осведомилась Кэт, серьезно обеспокоившись.

- Тише! - отозвалась мисс Нэг.- Это в высшей степени грустная история.

Когда-то он был беззаветно предан... гм!.. мадам Манталини.

- Ах, боже мой! - воскликнула миссис Никльби.

- Да,- продолжала мисс Нэг,- и вдобавок встретил серьезное поощрение и втайне надеялся жениться на ней. У него в высшей степени романтическое сердце, миссис Никльби, да, как и... гм!.. как и у всей нашей семьи, и разочарование явилось жестоким ударом. Он на редкость одаренный человек, изумительно одаренный, читает... гм!.. читает все выходящие в свет романы. Я хочу сказать - все романы, в которых... гм!.. в которых, конечно, есть нечто великосветское. Дело в том, что в прочитанных им книгах он нашел столько сходного с его собственными несчастьями и себя нашел во всех отношениях столь похожим на героев - он, знаете ли, сознавал свое собственное превосходство, как и все мы сознаем, и это вполне естественно,- что начал презирать все и сделался гением. И я совершенно уверена, что в эту самую минуту он пишет новую книгу.

- Новую книгу? - повторила Кэт, заметив, что пауза сделана для того, чтобы кто-то что-то сказал.

- Да! - подтвердила мисс Нэг, с великим торжеством кивая головой.Новую книгу, в трех томах! Конечно, у него есть большое преимущество: во всех изящных описаниях он может использовать мой... гм!.. мой опыт, потому что, разумеется, мало кому из авторов, рассказывающих о таких вещах, представлялось столько благоприятных случаев изучить их, сколько мне. Он так поглощен великосветской жизнью, что малейшее упоминание о делах или житейских материях - вот, например, как сейчас с этой женщиной - буквально выводит его из себя. Но я часто ему говорю: его разочарование - счастье для него, потому что, не будь он разочарован, он бы не мог писать о погибших надеждах и тому подобных вещах. И, не случись того, что случилось, я думаю, его гениальность никогда бы не проявилась.

Сколько бы еще могла поведать мисс Нэг при более благоприятных обстоятельствах, угадать невозможно, но так как мрачный субъект находился поблизости, а огонь следовало раздуть, то доверительные ее сообщения на этом оборвались. Судя по всем признакам и по тому, как трудно было подогреть воду, последняя служанка не привыкла иметь дело с каким бы то ни было огнем, кроме антонова, но в конце концов было подано немного бренди с водой, и гости, которых предварительно угостили холодной бараниной, хлебом и сыром, вскоре после этого откланялись.

На обратном пути Кэт забавлялась, припоминая мистера Мортимера Нэга, погрузившегося в глубокомысленные размышления у себя в лавке; а миссис Никльби рассуждала сама с собой, будет ли в конце концов мастерская модных нарядов называться "Манталпни, Нэг и Никльби" или "Манталини, Никльби и Нэг".

На этом высоком уровне оставалось дружеское расположение мисс Нэг в течение целых трех дней, к великому изумлению молддых леди мадам Манталини, которые доселе никогда не наблюдали такого постоянства с ее стороны, но на четвертый день последовал удар, столь же сильный, сколь и неожиданный, а произошло Это следующим образом.

Случилось так, что старый лорд знатного рода, собиравшийся жениться на молодой леди, не имевшей никакой родословной, приехал с этой молодой леди и сестрой молодой леди, чтобы присутствовать при церемонии примерки двух шляпок к свадьбе, заказанных накануне. И когда мадам Манталини пронзительным дискантом возвестила об этом в переговорную трубку, через которую она сообщалась с мастерской, мисс Нэг стремительно помчалась вверх, держа по шляпке в обеих руках, и в ателье явилась охваченная очаровательным трепетом, который должен был свидетельствовать о ее энтузиазме. Как только шляпки были благополучно надеты, мисс Нэг и мадам Манталини пришли в неописуемый восторг.

- В высшей степени элегантный вид! - сказала мадам Манталини.

- Никогда в жизни не видела ничего столь восхитительного! - сказала мисс Нэг.

Старый лорд, который был очень старым лордом, не сказал ничего, а только забормотал и закудахтал, пребывая в величайшем восторге как от свадебных шляпок и тех леди, на ком они были надеты, так и от собственной ловкости, с какою он заполучил в жены столь очаровательную женщину, а молодая леди, которая была очень бойкой, увидев старого лорда в таком упоении, загнала старого лорда за трюмо и тут же расцеловала его, а мадам Манталини и другая молодая леди скромно отвернулись.

Но во время этой нежной сцены мисс Нэг, которой не чуждо было любопытство, случайно зашла за трюмо и встретилась глазами с бойкой молодой леди как раз в тот момент, когда она целовала старого лорда, после чего молодая леди, надувшись, прошептала что то о "старухе" и "величайшей дерзости" и кончила тем, что метнула недовольный взгляд на мисс Нэг и презрительно улыбнулась.

- Мадам Манталини!-окликнула молодая леди.

- Сударыня? - отозвалась мадам Манталини.

- Пожалуйста, позовите сюда ту хорошенькою молодую особу, которую мы видели вчера.

- О да, позовите! - сказала сестра.

- Больше всего на свете, мадам Манталини,- сказала невеста лорда, томно бросаясь на диван,- больше всего на свете я ненавижу, когда мне прислуживают пугала или старухи. Пожалуйста, посылайте мне эту молодую особу всякий раз, когда я бываю здесь.

- Непременно! - сказал старый лорд.- Прелестную молодую особу.

Непременно!

- О ней все говорят,- тем же небрежным тоном сказала молодая леди,- и милорд, большой поклонник красоты, обязательно должен ее увидеть.

- Да, она вызывает всеобщее восхищение,- ответила мадам Манталини.Мисс Нэг, пошлите сюда мисс Никльби. Вы можете не возвращаться.

- Прошу прощения, мадам Манталини, что вы сказали под конец? - трепеща, спросила мисс Нэг.

- Вы можете не возвращаться,- резко повторила ее хозяйка.

Мисс Нэг скрылась, не прибавив больше ни слова, и в скором времени ее заменила Кэт, которая сняла новые шляпки, надела старые и вся зарделась, заметив, что старый лорд и обе молодые леди смотрят на нее во все глаза.

- Ах, как вы краснеете, дитя! - сказала избранница лорда.

- Она еще не совсем привыкла к делу. Через неделю, через две она привыкнет,- со снисходительной улыбкой вмешалась мадам Манталини.

- Боюсь, что вы бросали на нее ваши убийственные взгляды, милорд,сказала невеста.

- Нет, нет, нет! - ответил старый лорд.- Нет, нет! Я собираюсь жениться и начать новую жизнь! Ха-ха-ха, новую жизнь, новую жизнь! Ха-ха-ха!

Утешительно было слышать, что старый джентльмен собирается начать новую жизнь, так как было совершенно очевидно, что старой ему хватит ненадолго.

Усилия, связанные с затянувшимся похохатыванием, привели его к устрашающему приступу кашля и одышке; прошло несколько минут, прежде чем он отдышался и заметил, что девушка слишком красива для модистки.

- Надеюсь, вы не считаете, что миловидность вредит нашему заведению, милорд? - с притворной улыбкой осведомилась мадам Манталини.

- Отнюдь не считаю,- ответил старый лорд,- иначе вы бы давно его бросили.

- Ах вы шалун! - воскликнула бойкая молодая леди, ткнув пэра концом своего зонтика.- Не желаю слушать таких речей! Как вы смеете?

Этот шутливый вопрос сопровождался еще и еще одним тычком, а затем старый лорд поймал зонтик и не хотел его отдавать, что побудило другую леди броситься на помощь, и завязалась премилая игра.

- Мадам Манталини, вы позаботитесь о том, чтобы эти маленькие переделки были сделаны,- сказала леди.- Э, нет, злодей! Вы непременно должны выйти первым! Я и на полсекунды не оставлю вас с этой хорошенькой девушкой. Я вас слишком хорошо знаю. Джейн, милая, пусть он идет впереди, тогда мы будем в нем вполне уверены.

Явно польщенный таким подозрением, старый лорд забавно подмигнул мимоходом Кэт и, получив удар зонтиком за свое предательство, заковылял вниз по лестнице к двери, где его вертлявое тело было водружено в карету двумя дюжими лакеями.

- Уф! - сказала мадам Манталини.- Не понимаю, как может он садиться в карету, не вспомнив о катафалке! Унесите эти вещи, моя милая, унесите их!

Кэт, которая в продолжение всей этой сцены стояла скромно потупившись, была рада воспользоваться разрешением уйти и весело поспешила вниз, во владения мисс Нэг.

Однако за время ее недолгого отсутствия положение дел в маленьком королевстве резко изменилось. Вместо того чтобы восседать на обычном своем месте, сохраняя все достоинство и величие представительницы мадам Манталини, эта достойная особа, мисс Нэг, покоилась на большом сундуке, омытая слезами, тогда как ухаживающие за ней три-четыре молодые леди, а также появление нашатырного спирта, уксуса и других восстанавливающих силы средств красноречиво свидетельствовали - даже если бы головной ее убор и передний ряд локончиков и не находились в беспорядке - о происшедшем с нею ужасном обмороке.

- Боже мой! - воскликнула Кэт, быстро подходя к ней.- Что случилось?

Этот вопрос вызвал у мисс Нэг бурные симптомы возвращающейся дурноты, а несколько молодых леди, бросая сердитые взгляды на Кэт, снова прибегли к уксусу и нашатырному спирту и сказали, что это "срам".

- Какой срам? - спросила Кэт.- В чем дело? Что случилось? Скажите мне.

- В чем дело! - вскричала мисс Нэг, внезапно выпрямившись, как стрела, к великому ужасу собравшихся девиц.- В чем дело? Стыдитесь, гнусное созданье!

- Ах, боже мой! - воскликнула Кэт, чуть ли не парализованная тем неистовством, с каким этот эпитет вырвался из-за стиснутых зубов мисс Нэг.Неужели это я вас обидела?

- Вы обидели меня! - возразила мисс Нэг.- Вы! Девчонка, ребенок, ничтожная выскочка! Ха-ха!

Так как мисс Нэг засмеялась, то было очевидно, что ей это показалось чрезвычайно забавным, а так как молодые леди подражали мисс Нэг - своей начальнице,- все они тотчас же принялись смеяться и слегка покачивали головой и улыбались саркастически друг другу, словно желая сказать: как это здорово!

- Вот она! - продолжала мисс Нэг, поднимаясь с сундука и весьма церемонно и с низкими реверансами представляя Кэт восхищенному обществу,вот она - все о ней говорят... вот красавица... красотка... Ах вы дерзкая тварь!

В этот критический момент мисс Нэг была не в силах сдержать добродетельную дрожь, которая мгновенно передалась всем молодым леди, после чего мисс Нэг захохотала, а после этого зарыдала.

- Пятнадцать лет! - восклицала мисс Нэг, всхлипывая очень трогательно.-

Пятнадцать лет была я достойным украшением этой комнаты и комнаты наверху!

Слава богу,- продолжала мисс Нэг, с удивительной энергией топнув сначала правой, а потом левой ногой,- за все это время я еще ни разу не была жертвой интриг, подлых интриг особы, которая позорит всех нас своим поведением и заставляет краснеть порядочных людей! Но я к этому чувствительна, чувствительна, хотя мне это и противно!

Тут мисс Нэг опять ослабела, а молодые леди, вновь принявшись за ней ухаживать, нашептывали, что она должна быть выше таких вещей и что они лично их презирают и считают недостойными внимания, в доказательство чего они воскликнули с еще большей энергией, чем раньше, что это срам и они возмущены и просто не знают, что им делать.

- Неужели я дожила до того, что меня называют пугалом! - воскликнула мисс Нэг, внезапно впадая в конвульсии и делая попытку сорвать накладные волосы.

- О нет, нет! - отозвался хор.- Пожалуйста, не говорите так, не надо!

- Неужели я заслужила, чтобы меня называли старухой! - взвизгнула мисс Нэг, вырываясь из рук статисток.

- Не думайте об этом, дорогая! - ответил хор.

- Я ее ненавижу! - закричала мисс Нэг.- Я ее ненавижу и терпеть не могу! Никогда не позволяйте ей заговаривать со мной! Пусть никто из тех, кто мне друг, не разговаривает с ней! Девчонка, нахалка, бесстыдная, нахальная интриганка!

Обличив в таких выражениях предмет своего гнева, мисс Нэг взвизгнула один раз, икнула три раза, проглотила слюну несколько раз, задремала, вздрогнула, очнулась, встрепенулась, поправила прическу и объявила, что чувствует себя хорошо.

Сначала бедная Кэт смотрела на эту сцену в полном недоумении. Потом она начала краснеть и бледнеть и раза два пыталась что-то сказать; но, когда обнаружились истинные мотивы этого изменившегося к ней отношения, она отступила на несколько шагов и спокойно наблюдала, не удостаивая мисс Нэг ответом. Однако, хотя она гордо вернулась на свое место и села спиной к группе маленьких спутников, собравшихся вокруг своей планеты, она украдкой пролила несколько горьких слезинок, которые до глубины души порадовали бы мисс Нэг, если бы та могла их видеть.

ГЛАВА XIX,

описывающая обед у мистера Ральфа Никльби, и повествующая о том, как развлекалось общество до обеда, во время обеда и после обеда

Раздражение и злоба достойной мисс Нэг отнюдь не утихли до конца недели, но скорее усиливались с каждым часом; праведный гнев всех молодых леди возрастал, или как будто возрастал, пропорционально негодованию славной старой девы, а негодование разгоралось каждый раз, когда мисс Никльби звали наверх; легко себе представить, что повседневная жизнь Кэт была далеко не из самых веселых или завидных. Она приветствовала наступление субботнего вечера, как арестант - несколько блаженных часов передышки после томительной и изнуряющей пытки, и почувствовала, что ничтожная плата за первую неделю труда, будь она даже утроена, была бы слишком тяжело доставшимся заработком.

По обыкновению, присоединившись на углу улицы к матери, она немало удивилась, застав ее беседующей с мистером Ральфом Никльби, но вскоре ее еще больше удивили как предмет их беседы, так и мягкое, изменившееся обращение самого мистера Никльби.

- А, милая моя! - сказал Ральф.- Мы как раз говорили о вас.

- В самом деле? - отозвалась Кэт, ежась, сама не зная почему, под холодным сверкающим взглядом своего дяди.

- Да,- ответил Ральф.- Я хотел зайти за вами, чтобы непременно вас повидать, пока вы не ушли, но мы с вашей матерью разговорились о семейных делах, и время пролетело так быстро...

- Не правда ли? - вмешалась миссис Никльби, совершенно не заметив, каким саркастическим тоном были сказаны последние слова Ральфа.- Честное слово, я бы никогда не поверила, что возможна такая... Кэт, дорогая моя, завтра в половине седьмого ты будешь обедать у твоего дяди.

Торжествуя, что первая сообщила эту изумительную новость, миссис Никльби великое множество раз кивнула головой и улыбнулась, чтобы недоумевающая Кэт уяснила, насколько эта новость удивительна; а затем миссис Никльби сделала крутой поворот, перейдя к обсуждению вопроса о подготовке к визиту.

- Дайте подумать,-сказала славная леди.- Твое черное шелковое платье с этим хорошеньким шарфиком будет вполне приличным нарядом, дорогая моя, простая лента в волосах, черные шелковые чулки... Ах, боже мой, боже мой! -

воскликнула миссис Никльби, перескакивая к другому предмету.- Если бы только у меня были эти мои несчастные аметисты... ты их помнишь, Кэт, милочка...

знаешь, как они, бывало, сверкали... Но твой папа, твой бедный дорогой папа... Ах, какая жестокость была пожертвовать этими драгоценностями!

Обессиленная этой мучительной мыслью, миссис Никльби меланхолически покачала головой и прижала платок к глазам.

- Право же, мама, они мне не нужны,- сказала Кэт.- Ззбудьте, что они когда-то у вас были.

- Ах, Кэт, дорогая моя,- с досадой возразила миссис Никльби,- ты рассуждаешь, как дитя! Послушайте, деверь: двадцать четыре серебряных чайных ложки, два соусника, четыре солонки, все аметисты - ожерелье, брошки и серьги - все было спущено сразу! А я-то чуть ли не на коленях умоляла этого бедного доброго человека: "Почему ты ничего не предпримешь, Николас? Почему ты как-нибудь не устроишься?" Я уверена, всякий, кто был в то время около нас, отдаст мне должное и признает, что я это говорила не один, а пятьдесят раз в день. Разве я этого не говорила, Кэт, дорогая моя? Разве я хоть раз упустила случай внушить это твоему бедному папе?

- Нет, мама, никогда,- ответила Кэт.

Нужно отдать справедливость миссис Никльби, она никогда не упускала случая (и нужно отдать справедливость всем замужним леди, они редко упускают случай) внедрять подобные золотые правила, единственным недостатком коих являются некоторая неопределенность и туманность, их окутывающие.

- Ах! - с жаром воскликнула миссис Никльби.- Если бы с самого начала последовали моему совету... Ну что ж, я всегда исполняла свой долг, и в этом есть какое-то утешение.

Придя к такой мысли, миссис Никльби вздохнула, потерла руки, возвела глаза к небу и, наконец, приняла вид спокойный и смиренный, давая этим понять, что ее подвергали гонениям, как святую, но что она не будет утруждать своих слушателей упоминанием об обстоятельствах, которые должны быть известны всем.

- А теперь вернемся к предмету, от которого мы отвлеклись,- сказал Ральф с улыбкой, которая, как и все другие внешние признаки его эмоций, казалось, только пробегала крадучись по лицу, но не играла на нем открыто.Завтра у меня соберется небольшое общество... джентльмены, с которыми в настоящее время я веду дела, и ваша мать обещала, что вы будете исполнять обязанности хозяйки дома. Я не очень-то привык к званым вечерам, но это связано с делами, и иногда такие пустяки имеют существенное значение.

Вы не возражаете против того, чтобы оказать мне услугу?

- Возражает? - воскликнула миссис Никльби.- Кэт, дорогая моя, почему...

- Простите! - перебил Ральф, жестом предлагая ей замолчать.- Я обращался к моей племяннице.

- Конечно, я буду очень рада, дядя,- сказала Кэт,- но боюсь, что я покажусь вам неловкой и застенчивой.

- О нет! - сказал Ральф.- Приезжайте, когда хотите, наймите карету, я за нее заплачу. Спокойной ночи... Э... да благословит вас бог!

Казалось, благословение застряло в горле у мистера Ральфа Никльби, как будто эта дорога была ему незнакома и оно не знало, как оттуда выбраться. Но оно все-таки выкарабкалось, хотя и неловко, и, избавившись от него, Ральф пожал руку своим двум родственницам н быстро ушел.

- Какие резкие черты лица у твоего дяди! - сказала миссис Никльби, совершенно потрясенная взглядом, который он бросил на прощанье.- Я не замечаю ни малейшего сходства с его бедным братом.

- Мама!- укоризненно проговорила Кэт.- Как могла вам прийти в голову такая мысль?

- Да,- задумчиво сказала миссис Никльбн.- Право же, нет никакого сходства. Но у него очень честное лицо.

Достойная матрона сделала это замечание без колебаний и весьма выразительно, словно в нем заключалось немало тонкости и проницательности. И в самом деле, оно было достойно того, чтобы отнести его к разряду изумительных открытий этого века. Кэт быстро подняла глаза и так же быстро опустила их снова.

- Скажи, ради бога, дорогая моя, что это ты так притихла? - спросила миссис Никльби, после того как они довольно долго шли молча.

- Я просто задумалась, мама,- отозвалась Кэт.

- Задумалась...- повторила миссис Никльби.- Да, в самом деле, есть о чем подумать. Твой дядя почувствовал к тебе сильное расположение, это совершенно ясно, и, если после этого на твою долю не выпадет какая-нибудь изумительная удача, я буду немножко удивлена, вот и все.

Затем она принялась рассказывать всевозможные истории о молодых леди, которым их эксцентрические дяди совали в ридикюль банкноты в тысячу фунтов, и о молодых леди, которые случайно встречали в доме дяди любезных и необычайно богатых джентльменов и после недолгого, но пламенного ухаживания выходили за них замуж. A Kэт, слушавшая сначала равнодушно, а потом начавшая забавляться, почувствовала, пока они шли домой, что и в ее душе постепенно пробуждаются радужные мечты ее матери, и подумала о том, что, быть может, виды на будущее станут светлее и впереди их ждут лучшие дни. Такова надежда, небесный дар страждущим смертным, подобно тончайшему небесному аромату проницающая все, и хорошее и дурное, вездесущая, как смерть, и более заразительная, чем болезнь!

Бледное солнце,- а зимнее солнце в Лондоне очень бледно,- могло бы просиять, когда, заглянув в тусклые окна большого старого дома, оно стало свидетелем необычной сцены, происходившей в скудно меблированной комнате. В мрачном углу, где в течение многих лет безмолвно громоздилась гора товаров, служа приютом колонии мышей и оставаясь пыльной и неподвижной массой, за исключением тех случаев, когда, отзываясь на грохот тяжелых повозок на улице, она начинала трястись и вздрагивать, а у ее крошечных обитателей блестящие глазки блестели от страха еще ярче, и, внимательно прислушиваясь, с трепещущим сердцем, они замирали, пока не уляжется тревога,- в этом темном углу были разложены с величайшей заботливостью все скромные принадлежности туалета Кэт, предназначавшиеся для этого дня; каждая вещь сохраняла ту неописуемую живость и индивидуальность, какими в глазах, привыкших к красоте обладательницы наряда, отличается еще не надетое платье либо по какой-то ассоциации, либо потому, что оно словно сохраняет ее очарование. На месте тюка с гнилым товаром лежало черное шелковое платье. Туфельки с изящными носками стояли там, где прежде лежала гора железного хлама, а куча жесткой выцветшей кожи, сама того не ведая, уступила место маленьким черным шелковым чулкам, предмету сугубых забот миссис Никльби. Крысы, мыши и прочая мелюзга давно по гибли с голоду или переселились на лучшую квартиру, а вместо них появились перчатки, ленты, шарфы, шпильки и другие замысловатые вещицы, не менее изобретательные в способах терзать человечество, чем крысы и мыши. И среди всех этих вещей скользила Кэт, одно из самых прелестных и необычных украшений этого сурового, старого, мрачного дома.

В час добрый или недобрый, пусть судит сам читатель,- нетерпение миссис Никльби далеко опередило часы в этом конце города, и Кэт оделась и воткнула последнюю шпильку в волосы по крайней мере за полтора часа до того, как нужно было бы только начать об эчом думать,- в час добрый или недобрый туалет был закончен. Когда же, наконец, настало время, назначенное для отъезда, разносчик молока пошел к ближайшей стоянке за каретой, и Кэт, много раз попрощавшись с матерью и попросив передать много ласковых приветов мисс Ла-Криви, которую ждали к чаю, уселась в экипаж и торжественно отбыла - если случалось кому-нибудь отбывать торжественно в наемной карете. И карета, и кучер, и лошади помчались с грохотом и тарахтели, и щелкали кнутом, и ругались, и бранились, и катили вперед, пока не прибыли на Гольдн-сквер.

Кучер оглушительно постучал двойным ударом в дверь, которая распахнулась задолго до того, как он перестал стучать, с такой быстротой, словно за ней стоял человек с рукой, привязанной к щеколде. Кэт, которая не ждала увидеть что-нибудь более примечательное, чем Ньюмен Ногс в чистой сорочке, очень удивилась, что дверь открыл человек в красивой ливрее и в вестибюле стояли еще два-три лакея. Однако нельзя было предположить, что она попала не в тот дом, так как на двери красовалась фамилия, поэтому она положила руку на обшитый галуном рукав ливреи, подставленный ей, и вошла в дом. Ее повели наверх, в заднюю гостиную, где оставили одну.

Если появление лакея ее удивило, то она была совершенно поражена богатством и роскошью обстановки. Мягкие прекрасные ковры, превосходнейшие картины, самые дорогие зеркала, великолепные безделушки, заставлявшие изумляться той щедрости, с какой они были повсюду расставлены, со всех сторон притягивали к себе ее взгляд. Даже лестница почти до самой наружной двери была заставлена прекрасными и дорогими вещами, словно дом был переполнен сокровищами и достаточно добавить еще какую-нибудь вещицу, чтобы они выплеснулись на улицу.

Вскоре она услышала ряд громких двойных ударов в парадную дверь и после каждого удара - чей-нибудь новый голос в соседней комнате. Сначала легко было отличить голос мистера Ральфа Никльби, но постепенно он потонул в общем гуле, и она могла только установить, что там находится несколько джентльменов с не очень мелодичными голосами, которые беседуют очень громко, смеются очень весело и вставляют ругательства чаще, чем она считала необходимым. Но это было дело вкуса.

Наконец дверь открылась, и появилась хитрая физиономия самого Ральфа, на этот раз заменившего сапоги черными шелковыми чулками и туфлями.

- Я не мог повидать вас раньше, дорогая моя,- сказал он вполголоса, указывая при этом в сторону соседней комнагы.- Я был занят, принимал их. А теперь повести вас туда?

- Скажите, дядя,- начала Кэт, слегка взволнованная, как нередко волнуются и те, кто гораздо лучше знает свет, если им предстоит выйти к незнакомым людям и у них было время заранее об этом подумать,- там есть какие-нибудь леди?

- Нет,- коротко ответил Ральф.- У меня нет знакомых леди.

- Я должна идти сию минуту? - спросила Кэт, слегка попятившись.

- Как хотите,- пожимая плечами, сказал Ральф.- Все собрались и сейчас доложат, что обед подан.

Кэт хотелось бы просить о нескольких минутах отсрочки, но, подумав, что, быть может, дядя, уплатив за наемную карету, рассчитывает на ее пунктуальность, рассматривая это как некую сделку, она позволила ему взять себя под руку и вывести.

Когда они вошли, семь-восемь джентльменов стояли полукругом перед камином, и так как разговаривали они очень громко, то не заметили их появления, пока мистер Ральф Никльби, тронув одного за рукав, не сказал рез-

ким, внушительным голосом, как бы желая привлечь общее внимание:

- Лорд Фредерик Верисофт - моя племянница мисс Никльби.

Группа расступилась, словно в великом изумлении, а джентльмен, к которому были обращены эти слова, повернулся, представив для обозрения превосходнейший костюм, бакенбарды, отличавшиеся таким же качеством, усы, густую шевелюру и молодое лицо.

- А? - сказал джентльмен.- Как... черт!

Издавая эти отрывистые восклицания, он вставил монокль и с великим изумлением воззрился на мисс Никльби.

- Моя племянница, милорд,- сказал Ральф.

- Значит, слух меня не обманул и это не восковая фигура,- сказал его лордство.- Как поживаете? Счастлив познакомиться.

А затем его лордство повернулся к другому превосходному джентльмену, немножко постарше, немножко потолще, с лицом немножко покраснее и немножко дольше вращавшемуся в свете, и сказал громким шепотом, что девушка

"чертовски мила".

- Представьте меня, Никльби,- сказал этот второй джентльмен, который стоял спиной к камину, положив оба локтя на каминную доску.

- Сэр Мальбери Хоук,- сказал Ральф.

- Иными словами - лучшая карта в колоде, мисс Никльби,- сказал лорд Фредерик Верисофт.

- Не, пропустите меня, Никльби! - воскликнул джентльмен с резкими чертами лица, который читал газету, сидя на низком стуле с высокой спинкой.

- Мистер, Найк,- сказал Ральф.

- И меня, Никльби! - воскликнул франтоватый джентльмен с раскрасневшимся лицом, стоявший бок о бок с сэром Мальбери Хоуком.

- Мистер Плак,- сказал Ральф.

Затем, повернувшись на каблуках в сторону джентльмена с шеей аиста и ногами, каких нет ни у одного из животных, Ральф представил его как достопочтенного мистера Сноба, а седовласую особу за столом - как полковника Чоусера. Полковник разговаривал с кем-то, кто, казалось, был приглашен в качестве затычки и потому вовсе не был представлен.

С самого начала два обстоятельства привлекли внимание Кэт, задев ее и вызвав у нее на щеках жгучий румянец: дерзкое презрение, с каким гости несомненно относились к ее дяде, и развязный, наглый тон по отно-шению к ней самой. Не нужно было слишком острой проницательности, чтобы предугадать, что эта первая особенность в их поведении подчеркнет вторую. И тут мистер Ральф Никльби недооценил своей гостьи. Даже если молодая леди только что приехала из провинции и мало знакома с обычаями света, может случиться, что у нее такое глубокое врожденное понимание приличий и правил жизни, как будто она провела двенадцать сезонов в Лондоне,- пожалуй, еще более глубокое, ибо известно, что такие чувства притупляются от этой полезной практики.

Закончив церемонию представления, Ральф повел свою зардевшуюся племянницу к креслу. При этом он украдкой посматривал по сторонам, словно желая удостовериться в том, какое впечатление произвел ее внезапный выход.

- Неожиданное удовольствие, Никльби,- сказал лорд Фредерик Верисофт, вынимая монокль из правого глаза, где находился он до сей поры и воздавал должное Кэт, и вставляя в левый, чтобы заставить его обратиться в сторону Ральфа.

- Сюрприз, приготовленный для вас, лорд Фредерик,- сказал мистер Плак.

- Недурная мысль,- сказал его лордство,- она могла бы почти оправдать лишние два с половиной процента.

- Никльби,- сказал сэр Мальбери Хоук,- подловите его на слове и прибавьте эти проценты к двадцати пяти или сколько их там, а половину дайте мне за совет.

Сэр Мальбери приукрасил эту речь хриплым смехом и закончил любезным проклятьем с упоминанием о руках и ногах мистера Никльби, причем мистеры Пайк и Плак неудержимо захохотали.

Джентльмены еще не успели вдоволь посмеяться над этой шуткой, как было доложено, что обед подан, а затем они снова пришли в экстаз, ибо сэр Мальбери Хоук, чересчур развеселившийся, ловко прошмыгнул мимо лорда Фредерика Верисофта, собиравшегося вести Кэт вниз, и продел ее руку под свою до самого локтя.

- Черт возьми, Верисофт,- сказал сэр Мальбери,самое главное - это вести игру честно, а мы с мисс Никльби договорились при помощи взглядов десять минут тому назад.

- Ха-ха-ха! - захохотал достопочтенный мистер Сноб.- Превосходно, превосходно!

Сделавшись еще более остроумным после этой похвалы, сэр Мальбери Хоук весьма игриво подмигнул друзьям и повел Кэт вниз с фамильярным видом, от которого ее кроткое сердце загорелось таким жгучим негодованием, что ей почти немыслимым казалось подавить его. И это чувство отнюдь не ослабело, когда ее поместили во главе стола между сэром Мальбери Хоуком и лордом Фредериком Верисофтом.

- О, вы нашли местечко по соседству с нами, вот как? - сказал сэр Мальбери, когда его лордство уселся.

- Разумеется! - ответил лорд Фредерик, устремляя взгляд на мисс Никльби.- Стоит ли задавать такой вопрос?

- Займитесь-ка обедом,- сказал сэр Мальбери,- и не обращайте внимания на мисс Никльби и на меня, потому что мы, полагаю я, окажемся очень рассеянными собеседниками.

- Хотел бы я, чтобы вы вмешались в это дело, Никльби,- сказал лорд Фредерик.

- Что случилось, милорд? - осведомился Ральф с другого конца стола, где его соседями были мистеры Пайк и Плак.

- Этот Хоук присваивает себе исключительные права на вашу племянницу,ответил лорд Фредерик.

- Он получает порядочную долю во всем, на что вы предъявляете свои права, милорд,- с усмешкой сказал Ральф.

- Ей-богу, это верно! - отозвался молодой человек.- Черт меня подери, если я знаю, кто хозяин у меня в доме - он или я!

- Зато я знаю,- пробормотал Ральф.

- Кажется, придется мне от него отделаться, оставив ему по завещанию один шиллинг,- пошутил молодой аристократ.

- Э, нет, будь я проклят! - сказал сэр Мальбери.- Когда вы дойдете до шиллинга - до последнего шиллинга, я от вас быстро отстану, но до той поры я ни за что не покину вас, можете мне поверить.

Эта остроумная реплика (основанная на непреложном факте) была встречена общим смехом, не заглушившим, однако, взрыв хохота мистера Пайка и мистера Плака, которые, очевидно, были присяжными льстецами при сэре Мальбери.

Действительно, нетрудно было заметить, что большинство присутствующих избрали своей жертвой злополучного молодого лорда, который, хотя и был безволен и глуп, казался наименее порочным из всей компании. Сэр Мальбери Хоук отличался уменьем разорять (самостоятельно и с помощью своих прихлебателей) богатых молодых джентльменов - благородная профессия, среди представителей которой он несомненно занимал первое место. Со всею дерзостью прирожденного гения он изобрел новую систему, совершенно противопо ложную старому методу: когда он утверждал свою власть над теми, кого забирал в руки, он скорее угнетал их, чем давал им волю, и упражнял над ними свое остроумие открыто и безоговорочно. Таким образом, его жертвы служили ему в двояком смысле: с большим искусством осушая их, как бочку, он в то же время заставлял их гудеть от всевозможных щелчков, ловко наносимых для увеселения общества.

Великолепием и совершенством деталей обед был так же примечателен, как и дом, а гости были примечательны тем, что, не скупясь, воздавали ему должное, в чем особенно отличались мистеры Пайк и Плак. Эти два джентльмена отведали каждое кушанье и пили из каждой бутылки, обнаружив вместимость и прилежание, поистине изумительные. И, несмотря на этот великий труд, они были поразительно бодры, ибо с появлением десерта снова принялись за дело, как будто с самого завтрака ничего существенного в рот не брали.

- Ну-с,- сказал лорд Фредерик, смакуя первую рюмку портвейна,- если этот обед дан по случаю учета векселя, я могу только сказать - черт меня побери! - что хорошо было бы учитывать их ежедневно.

- Придет время, и у вас будет немало подобных поводов,- заметил сэр Мальбери Хоук.- Никльби вам это подтвердит.

- Что скажете, Никльби? - осведомился молодой человек.- Буду ли я хорошим клиентом?

- Все зависит от обстоятельств, милорд,- отвечал Ральф.

- От обстоятельств, в каких будет находиться наше лордство,- вмешался полковник милиции* Чоусер,и от ипподрома.

Доблестный полковник бросил взгляд на мистеров Пайка и Плака, как бы ожидая, что они захохочут, услышав его остроту; но эти джентльмены, нанятые хохотать только для сэра Мальбери Хоука, остались, к вящему разочарованию полковника, серьезными, как два гробовщика. В довершение беды сэр Мальбери, считая подобные попытки нарушением его собственных привилегий, посмотрел на противника в упор сквозь свою рюмку, как бы изумленный его самонадеянностью, и высказал вслух мнение, что это "чертовская вольность"; эти слова послужили сигналом для лорда Фредерика, который в свою очередь поднял рюмку и обозрел предмет, достойный порицания, словно тот был каким-то необыкновенным диким зверем, впервые выставленным напоказ. Само собой разумеется, мистеры Пайк и Плак уставились на субъекта, на которого взирал сэр Мальбери Хоук; чтобы скрыть смущение, бедный полковник принужден был поднести свою рюмку портвейна к правому глазу и притвориться, будто с живейшим интересом изучает его цвет.

Кэт все время молчала, поскольку это было возможно, едва осмеливаясь поднять глаза из боязни встретить восхищенный взгляд лорда Фредерика Верисофта или, что было еще неприятнее, дерзкий взор его друга сэра Мальбери. Сей последний джентльмен был столь предупредителен, что привлек к ней всеобщее внимание.

- А мисс Никльби удивляется,- заметил сэр Мальбери,- почему, черт побери, никто за ней не ухаживает.

- О нет! - быстро сказала Кэт, подняв глаза.- Я...и тут она запнулась, чувствуя, что лучше было бы ничего не говорить.

- Я готов с кем угодно биться об заклад на пятьдесят фунтов, что мисс Никльби не посмеет посмотреть мне в глаза и опровергнуть мои слова,- сказал сэр Мальбери.

- Идет! - крикнул аристократический болван. - Срок - десять минут.

- Идет! - ответил сэр Мальбери.

Деньги были предъявлены обеими сторонами, и достопочтенный мистер Сноб взял на себя обязанности счетчика и хранителя ставок.

- Прошу вас,- в великом смущении сказала Кэт, пока шли эти приготовления,- прошу вас, не держите из-за меня никаких пари. Дядя, право же, я не могу...

- Почему, дорогая моя? - отозвался Ральф, чей скрипучий голос звучал, однако, необычно хрипло, словно он говорил против воли и предпочел бы, чтобы такое предложение не было сделано.- Это всего одна секунда, ничего особенного тут нет. Если джентльмены на этом настаивают...

- Я не настаиваю,- с громким смехом сказал сэр Мальбери.- Иными словами, я отнюдь не настаиваю, чтобы мисс Никльби отрицала этот факт, ибо в таком случае я проиграю, но я буду рад увидеть ее ясные глазки, в особенности потому, что она оказывает такое предпочтение этому столу красного дерева.

- Верно, и это слишком пло-о-хо с вашей стороны, мисс Никльби,- сказал знатный молодой человек.

- Прямо-таки жестоко! - сказал мистер Пайк.

- Ужасно жестоко! - сказал мистер Плак.

- Я не боюсь проиграть,- сказал сэр Мальбери,потому что стоит заплатить вдвое больше за то, чтобы заглянуть в глаза мисс Никльби.

- Больше, чем вдвое! - сказал мистер Пайк.

- Гораздо больше! - сказал мистер Плак.

- Что показывают злодейские часы, Сноб? - спросил сэр Мальбери Хоук.

- Прошло четыре минуты.

- Браво!

- Быть может, вы сделаете над собой усилие ради меня, мисс Никльби? -

спросил лорд Фредерик после небольшой паузы.

- Не трудитесь задавать такие вопросы, мой милый франт,- сказал сэр Мальбери.- Мисс Никльби и я понимаем друг друга: она принимает мою сторону и этим доказывает, что у нее есть вкус... Вам не везет, старина! Сколько, Сноб?

- Прошло восемь минут.

- Готовьте деньги,- сказал сэр Мальбери,- скоро вы мне их вручите.

- Ха-ха-ха! - захохотал мистер Пайк.

Мистер Плак, всегда запаздывавший, но старавшийся превзойти приятеля, пронзительно засмеялся.

Бедная девушка, от смущения едва ли понимавшая, что делает, решила оставаться совершенно спокойной, но, испугавшись, как бы не подумали, что, поступая таким образом, она одобряет похвальбу сэра Мальбери, выраженную очень грубым и пошлым тоном, она подняла глаза и посмотрела ему в лицо. Было что-то столь гнусное, столь наглое, столь отталкивающее во взгляде, встретившем ее взгляд, что, не в силах выговорить ни слова, она встала и выбежала из комнаты. С большим трудом она удерживалась от слез, пока не очутилась одна наверху, и тогда дала им волю.

- Превосходно! - сказал сэр Мальбери Хоук, пряча в карман ставки.- Это девушка с характером, и мы выпьем за ее здоровье.

Незачем говорить, что Пайк и Кь с жаром поддержали его предложение и что тост сопровождался многочисленными намеками от имени фирмы, имевшими отношение к полной победе сэра Мальбери. Пока внимание гостей было сосредоточено на главных участниках предшествующей сцены, Ральф смотрел на них волком и, казалось, вздохнул свободнее, когда ушла его племянница.

Графины быстро заходили по кругу. Он откинулся на спинку стула и, по мере того как собеседники разгорячались от вина, смотрел то на одного, то на другого таким взглядом, который словно проникал в их сердца и открывал его нечистому любопытству каждую их суетную мысль.

Между тем Кэт, предоставленная самой себе, несколько успокоилась. Она узнала от служанки, что дядя хочет повидать ее перед уходом, а также получила приятные сведения, что джентльмены будут пить кофе в столовой.

Перспектива больше не встретиться с ними немало способствовала тому, что волнение ее улеглось, и, взяв книгу, она принялась за чтение.

Время от времени она вздрагивала, когда внезапно открывалась дверь столовой, откуда вырывался дикий гул буйной пирушки, и не раз привставала в великой тревоге, если почудившиеся ей шаги на лестнице внушали страх, что кто-то из гостей, отбившись от общества, направляется сюда один. Но поскольку ничего оправдывающего ее опасения не случалось, она постаралась сосредоточить внимание на книге, которой мало-помалу заинтересовалась так, что прочла несколько глав, забыв о времени и месте, как вдруг с ужасом услышала свое имя, произнесенное мужским голосом над самым ее ухом.

Книга выпала у нее из рук. Рядом с ней на диване, совсем близко от нее, развалился сэр Мальбери Хоук, которому явно не пошло на пользу вино: оно никогда не идет на пользу негодяю.

- Какое восхитительное прилежание! - сказал сей превосходный джентльмен.- Оно неподдельно или цель его - показать во всей прелести ресницы?

Кэт, с тревогой бросив взгляд на дверь, ничего не ответила.

- Я созерцал их пять минут,- сказал сэр Мальбери.- Клянусь душой, они безупречны. Ах, зачем я заговорил и испортил такую прелестную картину!

- Будьте любезны замолчать, сэр,- отозвалась Кэт.

- Полно! - сказал сэр Мальбери. подкладывая себе под локоть свой складной цилиндр и еще ближе придвигаясь к молодой леди.- Вы не должны этого говорить такому верному вашему рабу, мисс Никльби... Клянусь душой, это дьявольски жестокое обращение.

- Я бы хотела, чтобы вы поняли, сэр,- сказала Кэт, не в силах подавить дрожь, но говоря с великим возмущением,- ваше поведение оскорбляет меня и вызывает отвращение. Если сохранилась у вас хоть искра благородства, оставьте меня.

- Но почему? - осведомился сэр Мальбери.- Почему вы, нежное мое создание, представляетесь такой суровой? Ну, будьте же более непосредственны... милая моя мисс Никльби, будьте более непосредственны...

прошу вас.

Кэт быстро встала, но, когда она поднималась, сэр Мальбери ухватился за ее платье и насильно удержал ее.

- Сейчас же отпустите меня, сэр! - воскликнула она в негодовании.- Вы слышите? Сейчас же! Сию минуту!

- Ну, сядьте же. сядьте,- сказал сэр Мальбери.Я хочу поговорить с вами.

- Сию же минуту отпустите меня, сэр! - вскричала Кэт.

- Ни за что на свете! - откликнулся сэр Мальбери. С этими словами он наклонился, как бы желая снова ее усадить, но молодая леди с силой рванулась, стараясь освободиться, а он потерял равновесие и во весь рост растянулся на полу. Когда Кэт бросилась вон из комнаты, в дверях показался Ральф и очутился лицом к лицу с ней.

- Что это значит? - спросил Ральф.

- Это значит, сэр,- в страшном волнении ответила Кэт,- что в этом доме, где я, беспомощная девушка, дочь вашего покойного брата, могла бы, казалось, найти защиту, мне нанесли такие оскорбления, которые должны заставить вас содрогнуться. Дайте мне уйти!

Ральф содрогнулся, когда девушка устремила на него негодующий взор, однако он не подчинился ее требованию: он повел ее к стоявшему в глубине комнаты креслу, а затем, подойдя к сэру Мальбери Хоуку, который тем временем встал, указал ему рукой на дверь.

- Ступайте, сэр! - сказал Ральф приглушенным голосом, который сделал бы честь любому дьяволу.

- Что вы хотите этим сказать? - свирепо спросил его друг.

На морщинистом лбу Ральфа веревками вздулись вены, и мускулы вокруг рта задергались, словно от нестерпимого волнения. Но он презрительно улыбнулся и снова указал на дверь.

- Да вы что, не знаете меня, сумасшедший старик? - воскликнул сэр Мальбери.

- Знаю,- сказал Ральф.

Элегантный негодяй на секунду струсил под пристальным взглядом более старого грешника и, бормоча что-то, двинулся к двери.

- Вам нужен был лорд? - сказал он, внезапно останавливаясь у порога, как будто его осенила новая мысль, и снова поворачиваясь к Ральфу.- Черт подери, я встал поперек дороги, да?

Ральф снова улыбнулся, но ничего не ответил.

- Кто привел его к вам,- продолжал сэр Мальбери,- как бы вы могли без меня заполучить его в свои сети?

- Сети большие и, пожалуй, полным-полны,- сказал Ральф.- Берегитесь, как бы кто не задохся в петлях.

- За деньги вы готовы отдать свою плоть и кровь и самого себя, если бы не заключили раньше договора с чертом! - возразил тот.- И вы хотите мне внушить, что ваша хорошенькая племянница была доставлена сюда не для того, чтобы служить приманкой для этого пьяного мальчишки там, внизу?

Хотя и тот и другой вели этот диалог негромко, Ральф невольно озирался, желая удостовериться, что Кэт не пересела на другое место, где она могла бы их слышать. Противник его заметил свое преимущество и воспользовался им.

- И вы хотите мне внушить, что это не так? - спросил он снова.- Вы хотите мне сказать, что, проберись он сюда наверх вместо меня, вы бы не были чуточку более слепым, и чуточку более глухим, и чуточку менее наглым, чем сейчас? Ну-ка, Никльби, ответьте мне на Это!

- Я вам вот что скажу,- ответил Ральф,- я привел ее сюда в интересах дела...

- Ах, вот оно то самое слово! - со смехом вставил сэр Мальбери.- Вот сейчас вы опять становитесь самим собой.

- ...в интересах дела,- продолжал Ральф, говоря медленно и твердо, как человек, решивший не говорить лишних слов,- так как думал, что, быть может, она произведет впечатление на глупого юнца, которого вы прибрали к рукам и по мере сил толкаете к гибели. Но я был уверен,- зная его,- что немало времени пройдет, прежде чем он оскорбит ее девические чувства, а если он не оскорбит их из-за фатовства или по легкомыслию, то будет относиться с уважением и к полу и к характеру даже племянницы своего ростовщика. Но, если в мои замыслы входило незаметно завлечь его с помощью этой затеи, я не думал о том, чтобы подвергнуть девушку распутным и наглым выходкам такого человека, как вы. Теперь мы понимаем друг друга.

- Тем более что так вы ничего не выигрываете? - огрызнулся сэр Мальбери.

- Вот именно,- сказал Ральф.

Он отвернулся и, давая этот ответ, бросил взгляд через плечо. В глазах обоих негодяев было такое выражение, как будто каждый понимал, что ему от другого не спрятаться. Сэр Мальбери пожал плечами и медленно вышел из комнаты.

Его друг закрыл дверь и с беспокойством посмотрел в ту сторону, где его племянница все еще сохраняла позу, в которой он ее оставил. Она бросилась на диван и, опустив голову на подушку, закрыв лицо руками, казалось, все еще плакала от мучительного стыда и обиды.

Ральф мог войти в дом нищего должника и указать на него бейлифу*, хотя бы этот должник сидел у смертного ложа ребенка; он мог поступить так не задумываясь, потому что считал это делом обычным и повседневным, а должник являлся нарушителем его единственного кодекса морали. Но эта молодая девушка ничего плохого не сделала, кроме того, что родилась на свет, она терпеливо подчинялась всем его желаниям, старалась угодить ему и, что важнее всего, не была должна ему денег, и потому он чувствовал смущение и беспокойство.

Ральф сел на стул поодаль, потом на другой стул, поближе, потом еще чуточку ближе, потом придвинулся еще ближе и, наконец, присел на тот же диван и положил руку на руку Кэт.

- Успокойтесь, дорогая моя,- сказал он, когда она отдернула руку и снова разрыдалась.- Успокойтесь, успокойтесь! Не вспоминайте, не думайте сейчас об этом!

- О, сжальтесь, отпустите меня домой! - вскричала Кэт.- Позвольте мне уйти отсюда и вернуться домой.

- Да, да,- сказал Ральф,- вы поедете домой. Но сначала вы должны осушить слезы и успокоиться. Дайте я приподниму вам голову. Вот так, вот так.

- О дядя! - стиснув руки, воскликнула Кэт.- Что я вам сделала, что я такое сделала? Почему вы так со мной поступаете? Если бы я вас оскорбила мыслью, словом или делом, то и в таком случае ваш поступок был бы жесток по отношению ко мне и к памяти того, кого вы когда-то, должно быть, любили!

Но...

- Вы только послушайте меня минутку,- перебил Ральф, не на шутку встревоженный взрывом ее чувств.- Я не думал, что это случится, я никак не мог это предвидеть. Я сделал все, что мог... Давайте пройдемся. Вам стало дурно оттого, что здесь душно и жарко от этих ламп. Сейчас вам будет лучше, если вы только сделаете над собой самое маленькое усилие.

- Я сделаю что угодно,- отозвалась Кэт,- только отпустите меня домой.

- Да, да, отпущу,- сказал Ральф,- но сначала вы должны прийти в себя, потому что в таком виде вы всех напугаете, а об этом никто знать не должен, кроме вас и меня. Ну, давайте еще пройдемся. Вот так. Вот у вас уже и вид стал лучше.

С этими ободряющими словами Ральф Никльби прохаживался взад и вперед с племянницей, опиравшейся на его руку, и буквально трепетал от ее прикосновения.

Так же точно, когда он счел возможным ее отпустить, он поддерживал ее, спускаясь по лестнице, после того как оправил на ней шаль и оказал другие мелкие услуги - по всей вероятности, в первый раз в жизни. Ральф провел ее через вестибюль, затем вниз по ступеням и не отнимал своей руки, пока она не села в карету.

Когда дверца экипажа с силой захлопнулась, гребень с головы Кэт упал к ногам ее дяди; он поднял его и подал ей; лицо ее было освещено фонарем.

Вьющаяся прядь волос, упавшая ей на лоб, следы едва высохших слез, раскрасневшиеся щеки, печальный взгляд - все это зажгло какие-то воспоминания, тлеющие в груди старика; и лицо умершего брата словно явилось перед ним, совсем такое, каким оно было однажды, в минуту детского горя, и мельчайшие подробности вспыхнули в его памяти так ярко, как будто это случилось вчера.

Ральф Никльби, который оставался непроницаемым для всех кровных и родственных чувств, который был глух ко всем призывам скорби и отчаяния, пошатнулся, смотря на это лицо, и вернулся в свой дом как человек, узревший привидение.

ГЛАВА XX,

Николас встречается, наконец, с дядей, которому он выражает свои чувства с большом откровенностью. Его решение

Ранним утром в понедельник - на следующий день после званого обеда -

маленькая мисс Ла-Криви бодро пробиралась по улицам к Вест-Энду, получив важное поручение уведомить мадам Манталини, что мисс Никльби слишком расхворалась, чтобы выйти сегодня, но завтра, надеется она, будет в силах вновь приняться за исполнение своих обязанностей. А пока мисс Ла-Криви шла, мысленно перебирая разные изящные выражения и элегантные обороты с целью выбрать наилучшие и воспользоваться ими для своего сообщения, она очень много размышляла о причинах недомогания своей юной приятельницы.

"Не знаю, что и думать,- говорила себе мисс ЛаКриви.- Вчера вечером глаза у нее были несомненно красные. Она сказала, что у нее голова болит, но от головной боли глаза не краснеют. Должно быть, она плакала".

Придя к такому заключению, которое она, собственно говоря, вывела, к полному своему удовлетворению, еще накануне вечером, мисс Ла-Криви продолжала гадать,- а занималась она этим почти целую ночь,- какая новая причина грустить могла появиться у ее юной приятельницы.

- Ничего не могу придумать,- сказала маленькая художница.- Решительно ничего, разве что поведение этого старого медведя... Вероятно, был груб с ней. Противное животное!

Она успокоилась, высказав это мнение, хотя оно и было брошено на ветер, и затем бодро продолжала путь к мадам Манталини. Узнав, что верховная власть находится еще в постели, она потребовала свидания с ее представительницей, после чего явилась мисс Нэг.

- Поскольку дело касается меня,- сказала мисс Нэг, когда поручение было передано в цветистых выражениях,- я всегда готова обойтись без мисс Никльби.

- О, вот как, сударыня! - отозвалась мисс Ла-Криви, крайне разобиженная.- Но вы отнюдь не хозяйка этого заведения, и, стало быть, это большого значения не имеет.

- Прекрасно, сударыня,- сказала мисс Нэг.- У вас есть еще какие-нибудь поручения?

- Нет, никаких, сударыня,- заявила мисс ЛаКриви.

- В таком случае, до свиданья, сударыня,- сказала мисс Нэг.

- Да, сударыня, до свиданья, и очень вам признательна за вашу чрезвычайную вежливость и прекрасные манеры,- ответила мисс Ла-Криви.

Закончив таким образом переговоры, на протяжении которых обе леди очень сильно дрожали и были изумительно вежливы - явные показатели, что они находились на дюйм от самой отчаянной ссоры,- мисс Ла-Криви выскочила из комнаты и затем на улицу.

"Интересно, кто это такая? - подумала маленькая чудачка.- Что и говорить, приятная, особа! Хотела бы я написать ее портрет: уж я бы ей воздала должное!"

И вот, вполне удовлетворенная этим язвительным замечанием по адресу мисс Нэг, мисс Ла-Криви от души рассмеялась и в превосходном расположении духа вернулась домой к завтраку.

Таково одно из преимуществ долгой одинокой жизни! Маленькая, суетливая, деятельная, бодрая женщина жила исключительно в самой себе, разговаривала сама с собой, была своей собственной наперсницей, про себя высмеивала по мере сил тех, кто ее обижал, угождала себе и никому не причиняла зла. Если ей нравились сплетни, ничья репутация от этого не страдала, а если ей доставляла удовольствие маленькая месть, ни одной живой душе не было от этого ни на йоту хуже. Одна из многих, для кого Лондон такая же пустыня, как равнины Сирии,- ибо, находясь в стесненных обстоятельствах, эти люди не могут заводить знакомств, которые им желательны, и не склонны бывать в том обществе, какое им доступно,- скромная художница многие годы жила одиноко, но всем довольная. Пока злоключения семейства Никльби не привлекли ее внимания, она не имела друзей, хотя и была преисполнена самыми дружелюбными чувствами ко всему человечеству. Много есть добрых сердец, таких же одиноких, как сердце бедной маленькой мисс Ла-Криви.

Впрочем, в данный момент это к делу не относится. Она отправилась домой завтракать и едва успела отведать чаю, как служанка доложила о приходе какого-то джентльмена, после чего мисс Ла-Криви, тотчас представив себе нового заказчика, восхитившегося витриной у парадной двери, пришла в ужас при виде чайной посуды на столе.

- Ну-ка, унесите ее, бегите с нею в спальню, куда угодно! - воскликнула мисс Ла-Криви.- Боже мой, боже мой! Подумать только, что как раз сегодня я встала поздно, хотя три недели подряд бывала одета в половине девятого и ни один человек не подходил к дому!

- Пожалуйста, не беспокойтесь,- сказал голос, знакомый мисс Ла-Криви.Я сказал служанке, чтобы она не называла моей фамилии, потому что мне хотелось вас удивить.

- Мистер Николас! - вскричала мисс Ла-Криви, привскочив от изумления.

- Вижу, что вы меня не забыли! - ответил Николас, протягивая руку.

- Мне кажется, что я бы вас узнала, даже если бы встретила на улице,- с улыбкой сказала мисс ЛаКриви.- Ханна, еще одну чашку и блюдце. А теперь вот что я вам скажу, молодой человек: попрошу вас не повторять той дерзкой выходки, какую вы себе позволили в утро вашего отъезда.

- А вы бы не очень рассердились? - спросил Николас.

- Не очень! - воскликнула мисс Ла-Криви.- Я вам одно скажу: попробуйте только!

С подобающей галантностью Николас немедленно поймал на слове мисс Ла-Криви, которая слабо взвизгнула и шлепнула его по щеке,- но, по правде сказать, шлепнула не слишком сильно.

- Никогда еще не видывала такого грубияна! - воскликнула мисс Ла-Криви.

- Вы мне сказали, чтобы я попробовал,- ответил Николас.

- Да, но я говорила иронически,- возразила мисс Ла-Криви.

- О, это другое дело,- заметил Николас.- Вам бы следовало предупредить.

- Ну еще бы! Вы этого не знали! - парировала мисс Ла-Криви.- Но вот теперь я присмотрелась к вам, и вы мне кажетесь худее, чем когда мы в последний раз виделись. и лицо у вас измученное и бледное. Как это случилось, что вы уехали из Йоркшира?

Тут она запнулась. В изменившемся ее тоне и обращении столько было сердечности, что Николас был растроган.

- Не удивительно, что я немного изменился,- сказал он, помолчав.- С тех пор как я уехал из Лондона, я перенес и душевные и телесные страдания.

Вдобавок я очень бедствовал и страдал от безденежья.

- Боже милостивый, мистер Николас! - воскликнула мисс Ла-Криви.- Что это вы мне говорите!

- Ничего такого, из-за чего вам стоило бы расстраиваться,- сказал Николас более веселым тоном.- И сюда я пришел не для того, чтобы оплакивать свою долю, но по делу более важному: я хочу встретиться с моим дядей. Об этом я бы хотел сообщить вам прежде всего...

- В таком случае, я могу ответить на это только одно,- перебила мисс Ла-Криви,- я вашему вкусу не завидую. Мне достаточно побыть в одной комнате хотя бы с его сапогами, чтобы это испортило мне расположение духа на две недели.

- Что до этого,-сказал Николас,- то в основном мы с вами, быть может, и не очень расходимся во мнении, но я хочу встретить его, чтобы оправдать себя и бросить ему в лицо обвинения в подлости и коварстве.

- Это совсем другое дело,- заявила мисс ЛаКриви.-Да простит мне небо, но если бы его задушили, я бы себе глаз не выплакала.

- С той целью, о которой я сказал, я зашел к нему сегодня утром, В город он вернулся в субботу, и только вчера поздно вечером я узнал о его приезде.

- И вы его видели? - спросила мисс Ла-Криви.

- Нет,- ответил Николас.- Его не было дома.

- А! - сказала мисс Ла-Криви.-Должно быть, ушел по какому-нибудь доброму, благотворительному делу.

- Я могу предположить, на основании того, что мне сообщил один из моих друзей, которому известны его дела, что он собирался навестить сегодня мою мать и сестру и рассказать им на свой лад обо всем случившемся со мной. Я хочу встретить его там.

- Правильно! - потирая руки, сказала мисс ЛаКриви.- А впрочем, не знаю,- добавила она,- о многом надо подумать... Не надо забывать о других.

- Я не забываю,- ответил Николас,- но раз дело идет о чести и порядочности, меня ничто не остановит.

- Вам виднее,- сказала мисс Ла-Криви.

- В данном случае, надеюсь, что виднее,- ответил Николас.- И единственное, о чем мне хочется вас просить: подготовьте их к моему приходу.

Они думают, что я очень далеко отсюда, и я могу их испугать, появись я совсем неожиданно. Если вы можете улучить минутку и предупредить их, что вы меня видели и что я у них буду через четверть часа, вы мне окажете большую услугу.

- Хотела бы я оказать вам или любому из вашей семьи услугу посерьезнее,- сказала мисс Ла-Криви.- Но я считаю, что возможность услужить так же редко сочетается с желаньем, как и желанье с возможностью.

Болтая очень быстро и очень много, мисс Ла-Криви поспешила покончить с завтраком, спрятала чайницу, а ключ засунула под каминную решетку, надела шляпку и, взяв под руку Николаса, немедленно отправилась в Сити. Николас оставил ее у двери дома матери и обещал вернуться через полчаса.

Случилось так, что Ральф Никльби, найдя, наконец своевременным и отвечающим собственным его целям сообщить о тех возмутительных поступках, в которых был повинен Николас, отправился (вместо того чтобы пойти сначала в другую часть города по делу, как предполагал Ньюмен Ногс) прямо к своей невестке. Поэтому, когда мисс Ла-Криви, впущенная девушкой, убиравшей в доме, прошла в гостиную, она застала миссис Никльби и Кэт в слезах: Ральф только что закончил рассказ о провинностях племянника. Кэт знаком попросила ее не уходить и мисс Ла-Криви молча села.

"Вы уже здесь, вот как, сэр! - подумала маленькая женщина.- В таком случае он сам о себе доложит, и мы посмотрим, какое это произведет ва вас впечатление".

- Прекрасно! - сказал Ральф, складывая письмо мисс Сквирс.- Прекрасно!

Я его порекомендовал - вопреки своему убеждению, ибо знал, что никакого толку от него не будет,- порекомендовал его человеку, с которым ои, ведя себя прилично, мог бы прожить годы. Каковы же результаты? За такое поведение его могут притянуть к суду Олд-Бейли!*

- Никогда я этому не поверю! - с негодованием воскликнула Кэт.Никогда!

Это какой-то гнусный заговор и ложь!

- Милая моя,- сказал Ральф,- вы несправедливы к достойному человеку.

Это вовсе не выдумки. Человек подвергся нападению, вашего брата не могут найти, мальчик, о котором пишут, ушел вместе с ним. Подумайте-ка об этом.

- Это немыслимо!- сказала Кэт.- Николас-вор! Мама, как можете вы сидеть и слушать такие слова?

Бедная миссис Никльби, которая никогда не отличалась ясностью ума, а теперь, после недавних перемен в денежных делах, пребывала в крайнем замешательстве, не дала никакого ответа на этот серьезный упрек и воскликнула из-за носового платка, что ни за что бы она этому не поверила, тем самым весьма искусно заставив слушателей предполагать, что она этому верит.

- Если бы он встретился мне на пути, мой долг, мой прямой долг - отдать его в руки правосудия,- продолжал Ральф.- Другой линии поведения я как человек, знающий жизнь, и как делец не мог бы избрать. И, однако,- продолжал Ральф очень внушительно, посматривая украдкой, но зорко на Кэт,- однако, я бы этого не сделал. Я бы пощадил чувства его... его сестры... и, разумеется, его матери,- добавил Ральф, как бы спохватившись, но уже не столь выразительно.

Кэт прекрасно поняла, что ей указали на еще одно основание молчать о событиях прошлого вечера. Она невольно посмотрела на Ральфа, когда тот замолчал, но он отвел глаза в сторону и на секунду как будто совсем забыл о ее присутствии.

- Все вкупе,- заговорил Ральф после долгого молчания, нарушаемого только всхлипываниями мисс Никльби,- все вкупе доказывает правдивость этого письма, даже если бы была какая-нибудь возможность его оспаривать. Разве невинный человек бежит с глаз честных людей и бог знает где скрывается, словно находящийся вне закона? Разве невинный человек сманивает безродных бродяг и рыщет с ними по стране, как грабитель? Нападение, буйство, кража -

как вы это назовете?

- Ложью! - раздался голос. Дверь распахнулась, и в комнату вбежал Николас. В первый момент Ральф от удивления и, быть может, от испуга вскочил и попятился на несколько шагов, застигнутый врасплох этим неожиданным появлением. Через секунду он уже стоял неподвижно и невозмутимо, сложив руки и хмуро глядя на племянника, в то время как Кэт и мисс Ла-Криви бросились между ними, чтобы предотвратить драку, чего заставляло опасаться страшное возбуждение Николаса.

- Николас, дорогой! - воскликнула сестра, цепляясь за него.- Успокойся, рассуди!..

- Рассудить, Кэт! - вскричал Николас, в пылу гнева сжимая ей руки с такой силой, что она едва могла вытерпеть боль.- Когда я рассуждаю и думаю обо всем, что произошло, я должен быть железным, чтобы сохранять спокойствие.

- Или бронзовым,- тихо вставил Ральф.- У человека из плоти и крови не хватит для этого наглости и бесстыдства.

- Ах, боже мой, боже мой! - воскликнула миссис Никльби.- Кто бы сказал, что могут произойти такие вещи!

- Кто говорит таким тоном, будто я поступил дурно и навлек позор на семью? - сказал Николас, оглядываясь.

- Ваша мать, сэр! - ответил Ральф, показывая на нее рукой.

- Чей слух был отравлен вами! - воскликнул Николас.- Вами - кто под предлогом заслужить благодарность, которую она вам расточала, обрушил на мою голову всевозможные оскорбления, обиды и унижения! Вами, кто послал меня в логово, где буйствует гнусная жестокость, достойная вас самих, и преждевременно гибнет жалкая, несчастная юность. Где беззаботность детства гаснет под тяжестью лет, где каждая его надежда отравлена и где оно увядает.

Призываю небо в свидетели,- воскликнул Николас, с волнением озираясь,- что я все это видел своими глазами и что он обо всем этом знал!

- Опровергни клевету,- сказала Кэт,- и будь терпеливей, чтобы не давать клеветникам никаких преимуществ. Скажи нам, что именно ты сделал, и докажи, что они лгут!

- В чем меня обвиняют? - спросил Николас.

- Прежде всего в том, что вы напали на вашего начальника и были на волосок от того, чтобы вас судили как убийцу,- вмешался Ральф.- Я говорю начистоту, молодой человек! Можете буянить сколько вам угодно.

- Я вступился за несчастное существо, чтобы спасти его от возмутительной жестокости! При этом я подверг негодяя такому наказанию, какое он не скоро позабудет, хотя оно значительно меньше того, что он заслуживает. Если бы та же сцена снова разыгралась сейчас на моих глазах, я принял бы в ней такое же участие, но удары наносил бы более тяжелые и заклеймил бы его так, что это клеймо он донес бы до самой могилы, когда бы он туда ни отправился!

- Вы слышите? - сказал Ральф, поворачиваясь к миссис Никльби.- Вот это раскаяние!

- Ах, боже мой! - воскликнула миссис Никльби.- Я не знаю, что думать, право не знаю!

- Помолчите сейчас, мама, умоляю вас,- сказала Кэт.- Дорогой Николас, я тебе говорю это только для того, чтобы ты знал, что может измыслить злоба, но они обвиняют тебя... пропало кольцо, и они осмеливаются утверждать, что...

- Женщина, жена человека, от которого исходят эти обвинения,- гордо сказал Николас,- подбросила, думаю я, ничего не стоящее кольцо в мои вещи рано утром в тот день, когда я покинул дом. Во всяком случае, я знаю, что она была в спальне, где они лежали, и терзала там какого-то несчастного ребенка, а нашел я кольцо, когда развернул мой сверток в дороге. Я немедленно вернул его с почтовой каретой, и теперь кольцо у них.

- Я это знала! - сказала Кэт, бросая взгляд на дядю.- Дорогой мой, а этот мальчик, с которым, говорят, ты оттуда ушел?

- Мальчик от жестокого обращения и побоев превратился в слабоумное, беспомощное создание, и сейчас со мной,- ответил Николас.

- Вы слышите? - сказал Ральф, снова обращаясь к матери.- Все доказано, даже на основании его собственного признания. Намерены ли вы вернуть этого мальчика, сэр?

- Нет, не намерен,- ответил Николас.

- Не намерены? - злобно усмехнулся Ральф.

- Нет! - повторил Николас.- Во всяком случае, не тому человеку, у которого я его нашел. Хотел бы я знать, кому он обязан своим рождением. Я бы выжал из него каплю стыда, даже если в нем погасли все чувства, свойственные человеку...

- Вот как! - сказал Ральф,- А теперь, сэр, можете вы выслушать два-три слова?

- Говорите, что и сколько вам угодно,- ответил Николае, привлекая к себе сестру.- Мне совершенно безразлично, что вы говорите или чем угрожаете.

- Прекрасно, сэр! Но, быть может, это касается других. которые сочтут не лишним выслушать и обдумать то, что я им скажу. Я буду обращаться к вашей матери, сэр, которая знает свет.

- Ах, как бы хотела я не знать его! - всхлипнув, сказала миссис Никльби.

Право же, славной леди вовсе незачем было так огорчаться именно по этому поводу, так как ее знание света было по меньшей мере весьма сомнительно; по-видимому, так думал и Ральф, ибо он улыбнулся в ответ на ее слова. Затем он посмотрел в упор на нее и на Николаса и произнес такую речь:

- О том, что я сделал или намеревался сделать для вас, сударыня, и для моей племянницы, я не обмолвлюсь ни словом. Я не давал никаких обещаний и предоставляю судить вам самой. Сейчас я не угрожаю ничем, но говорю, что этот мальчишка, упрямый, своевольный и распущенный, не получит ни одного пенни моих денег и ни одной корки моего хлеба, и я пальцем не пошевельну, чтобы спасти его от самой высокой виселицы в Европе. Я не желаю видеть его, где бы он ни был, и не желаю слышать его имя. Я не желаю помогать ни ему, ни тем, кто ему помогает. С присущим ему эгоизмом и ленью, хорошо зная, что он этим на вас навлекает, он вернулся сюда, чтобы еще увеличить вашу нужду и быть обузой для своей сестры, живя на ее скудное жалованье. Мне жаль покидать вас и еще больше жаль ее, но я не намерен поощрять такую низость и жестокость, а так как я не хочу просить вас, чтобы вы отреклись от него, то больше я вас не увижу.

Если бы Ральф не знал и не чувствовал своего умения оскорблять тех, кого ненавидел, его взгляд, устремленный на Николасв, показал бы ему это умение во всей его полноте, когда он произносил приведенную выше речь. Хотя молодой человек был ни в чем не повинен, каждое лукавое обвинение причиняло боль, каждое хорошо обдуманное саркастическое замечание задевало за живое;

и, видя его бледное лицо и дрожащие губы, Ральф поздравил себя с тем, как удачно выбирал он свои насмешки, рассчитанные на то, чтобы глубоко ранить юную и пылкую душу.

- Я ничего не могу поделать! - воскликнула миссис Никльби.- Я знаю, вы были очень добры к нам и много хотели сделать для моей дочери. Я в этом совершенно уверена; я знаю, что так было, и вы были очень любезны, пригласив ее к себе, и все такое... И, конечно, это имело бы огромное значение для нее, да и для меня. Но, знаете, деверь, я не могу, не могу отречься от родного сына, даже если он сделал все то, о чем вы говорите. Это немыслимо, я бы не могла на это пойти. И вот, Кэт, дорогая моя, придется нам испытать страдания и нищету. Думаю, что я это вынесу.

Изливая эти сожаления, а также изумительный поток других бессвязных замечаний, которые ни один смертный, кроме миссис Никльби, никогда не мог бы извергнуть, эта леди стала ломать руки, и слезы ее потекли быстрее.

- Почему вы сказали: "Если Николас сделал то, о чем вы говорите?" - с благородным негодованием спросила Кэт.- Вы знаете, что он этого не делал.

- Я не знаю, что думать, дорогая моя,- сказала миссис Никльби.- Николас в таком гневе, а твой дядя так хладнокровен, что я могу расслышать только его слова, а не то, что говорит Николас. Все равно, не будем больше толковать об этом! Я думаю, мы можем пойти в работный дом, или в богадельню, или в странноприимный дом святой Марии Магдалины, и чем скорее мы туда отправимся, тем лучше.

Перебрав как попало благотворительные учреждения, миссис Никльби снова залилась слезами.

- Стойте! - сказал Николас, когда Ральф повернулся к выходу.- Вам незачем уходить отсюда, потому что через минуту вы будете избавлены от моего присутствия, и не скоро, очень не скоро появлюсь я снова здесь.

- Николас, не говори так! - вскричала Кэт, бросаясь на щею брату.- Ты разобьешь мне сердце, дорогой мой брат! Мама, скажите же ему! Не обращай на нее внимания, Николас: она этого не думает, ты должен был бы знать ее лучше.

Дядя, кто-нибудь, ради бога поговорите с ним!

- У меня никогда не было намерения, Кэт,- нежно сказал Николас,остаться с вами; думайте обо мне лучше и не допускайте такой возможности. Я могу уйти из этого города на несколько часов раньше, чем предполагал,- не все ли равно? В разлуке мы друг друга не забудем, и настанут лучшие дни, когда мы больше не расстанемся. Будь женщиной, Кэт,- гордо прошептал он и не делай женщину из меня, когда он на нас смотрит!

- Да, да, не буду! - с жаром отозвалась Кэт.- Но ты нас не покинешь!

О, подумай о тех счастливых днях, какие мы провели вместе, прежде чем обрушились на нас эти ужасные несчастья, подумай о благополучии, о счастье родного дома и о тех испытаниях, которые нам приходится теперь переносить, подумай о том, чтоу нас нет защитника от всех обид и оскорблений, на какие обречена бедность,- и у тебя не хватит сил оставить нас. чтобы мы терпели все это одни, когда никто не протянет нам руку помощи.

- Вам будут помогать, когда меня здесь не будет,- быстро сказал Николас.Я вам не помощник, не защитник; я не принес бы вам ничего, кроме скорби, нужды и страданий. Моя родная мать понимает это, и ее любовь к тебе и страх за тебя указывают путь, какой я должен избрать. Пусть все ангелы хранят тебя, Кэт, пока я не могу дать тебе приют у себя, в своем доме, где мы снова узнаем счастье, в котором сейчас нам отказано, и будем говорить об этих испытаниях как о далеком прошлом. Не удерживай меня здесь, позволь мне уйти немедля. Вот так. Дорогая моя, дорогая!

Руки, обхватившие его, ослабели, и Кэт лишилась чувств в его объятиях.

Несколько секунд Николас стоял, склонившись над нею, потом, осторожно опустив ее в кресло, поручил сестру заботам их верной приятельницы.

- Мне не нужно взывать к вашему сочувствию,- сказал он, пожимая ей руку,потому что я вас знаю. Вы их никогда не покинете.

Он подошел к Ральфу, который стоял в одной и той же позе в течение всего свидания и даже пальцем не пошевельнул.

- Что бы вы ни предприняли, сэр,- сказал он тихо, чтобы их никто не слышал,- я буду вести точный счет всему. По вашему желанию, я оставляю их на ваше попечение. Рано или поздно настанет день расплаты, и этот день будет для вас тяжелым, если вы причините им зло!

Ральф не позволил ни одному мускулу лица дрогнуть, словно он не слышал ни слова из этой прощальной речи. Вряд ли он понял, что она уже окончена, а миссис Никльби еще не приняла решения удержать сына в случае необходимости насильно, как Николас исчез.

Пока он быстро шагал по улицам к своему скромному жилищу, как будто стараясь приноровить шаг к стремительному бегу нахлынувших на него дум, много сомнений и колебаний возникло у него и едва не побудило вернуться. Но что можно было бы благодаря этому выиграть? Если предположить, что ой бросил бы вызов Ральфу Никльби и ему даже посчастливилось бы занять какую-нибудь скромную должность, его пребывание с ними могло лишь ухудшить теперешнее их положение и значительно повредить их видам на будущее, ибо его мать говорила о каком-то новом благодеянии, оказанном Кэт, чего та не отрицала. "Нет,думал Николас,я поступил правильно".

Но не успевал он пройти и пятисот ярдов, как совсем другое чувство охватывало его, и тогда он замедлял шаги и, надвинув на глаза шляпу, отдавался меланхолическим мыслям, осаждавшим его. Не знать за собой никакой вины и, однако, остаться совсем одиноким в мире, разлучиться с единственными людьми, которых он любил, н быть изгнанным, как преступник, когда лишь полгода назад он жил в полном благополучии и его считали надеждой семьи,это было трудно перенести. И он этого не заслужил. Что ж, последняя мысль являлась утешением, и бедный Николас снова обретал бодрость, чтобы снова впасть в уныние, когда быстро сменявшиеся мысли мелькали перед ним во всем разнообразии света и тени.

Претерпевая эти переходы от надежды к страху, которых не может избежать ни один человек, переносящий повседневные испытания, Николас добрался, наконец, до своей убогой комнаты, где, уже не черпая сил из того возбуждения, которое до сих пор его поддерживало, обессиленный, бросился на кровать и, повернувшись лицом к стене, дал волю чувствам, так долго подавляемым.

Он не слышал, как кто-то вошел в комнату, и не ведал о присутствии Смайка, пока, подняв случайно голову, не увидел, что тот стоит в другом конце комнаты и грустно на него смотрит. Смайк отвел глаза, когда заметил, что за ним наблюдают, и притворился, будто занят какими-то приготовлениями к скудному обеду.

- Ну, Смайк,- сказал Николас, стараясь говорить как можно веселее,послушаем, какие новые знакомства вы завели сегодня утром и какие новые чудеса открыли в пределах этой улицы и соседней.

- Нет,- сказал Смайк, горестно покачивая головой,- сегодня я должен поговорить о другом.

- Говорите о чем угодно,- добродушно отозвался Николас.

- Вот что,- начал Смайк.- Я знаю, что вы несчастны и что, взяв меня оттуда, вы навлекли на себя беду. Я должен был это знать и остаться там, и я бы остался, если бы в то время об этом подумал. Вы... вы небогаты: вам на себя не хватает, и мне нельзя быть здесь. Вы худеете,- продолжал мальчик, робко кладя руку на руку Николаса,- вы худеете с каждым днем, щеки у вас побледнели и глаза ввалились. Право, у меня нет сил видеть вас таким и думать, какая я для вас обуза! Сегодня я пытался уйти, но воспоминание о вашем добром лице заставило меня вернуться. Я не мог оставить вас, не сказав ни слова.

Бедняга больше не мог говорить, потому что глаза его наполнились слезами, а голос прервался.

- Слово, которое разлучит нас,- сказал Николас, дружески беря его за плечо,- никогда не будет сказано мною, потому что вы единственное мое утешение и опора. Ни за какие блага в мире не согласился бы я потерять вас теперь, Смайк. Мысль о вас поддерживала меня во всех моих сегодняшних испытаниях и еще пятьдесят раз поддержит во всяких бедах. Дайте мне вашу руку. Я привязался к вам всем сердцем. Еще до конца недели мы вместе уйдем из этих мест. Я беден - ну так что ж? Вы облегчаете мне бремя бедности, и мы будем нести его вдвоем.

Чарльз Диккенс - Жизнь и приключения Николаса Никльби (THE LIFE AND ADVENTURES OF NICHOLAS NICKLEBY) 02., читать текст

См. также Чарльз Диккенс (Charles Dickens) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Жизнь и приключения Николаса Никльби (THE LIFE AND ADVENTURES OF NICHOLAS NICKLEBY) 03.
ГЛАВА XXI, Мадам Манталини остается в довольно затруднительном положен...

Жизнь и приключения Николаса Никльби (THE LIFE AND ADVENTURES OF NICHOLAS NICKLEBY) 04.
ГЛАВА XXXII, повествующая главным образом о примечательном разговоре и...