Чарльз Диккенс
«Блюмсберийские крестины.»

"Блюмсберийские крестины."

Мистер Никодимус Домпс, или, как именовали его знакомые, "длинный Домпс", был холостяк, шести футов росту, пятидесяти лет от роду, сердитый, с наружностью мертвеца, злонравный и черезчур странный. Он тогда только и был доволен, когда другим казался жалок, и всегда был жалок, когда имел причину быть довольным. Единственное и самое действительное удовольствие в его существовании состояло в том, чтоб делать огорчения ближнему; можно сказать, что он тогда только и наслаждался жизнью. Он крайне сокрушался тем, что получал из банка пятьсот фунтов в год и нанимал "первый этаж с мебелью", в Пентонвилле, избрав его потому, что из окон представлялся печальный вид соседнего кладбища. Он знаком был с каждым надгробным камнем, и похоронная служба, по видимому, рождала в нем сильную симпатичность. Друзья мистера Домпса говорили, что он угрюм, а сам мистер Домпс утверждал, что он чрезвычайно нервен; первые считали его за счастливца, а он возражал и говорил, что он - "несчастнейший человек в мире". При всем его действительном спокойствии и при всех воображаемых огорчениях, нельзя, однако же, допустить, чтобы сердце его было совершенно чуждо более нежным чувствам. Он, например, чтил память знаменитого игрока Гойла, потому что сам был удивительный и невозмутимый игрок в вист и в душе хохотал иногда над беспокойным и нетерпеливым противником. Мастер Домпс ненавидел более всего другого детей. Впрочем, очень трудно определить, что именно мистер Домпс ненавидел в особенности, потому что ему не правилось все вообще; в этом отношении можно сказать только одно, что величайшее его негодование распространялось на кэбы, на старух, на двери, которые неплотно затворялись, на музыкальных аматёров и дилижансных кондукторов. Мистер Домпс записался в Общество Прекращения Порока, для того только, чтоб иметь наслаждение полагать пределы самым невинным удовольствиям.

Мистер Домпс имел племянника, недавно женившагося, который в известной степени был фаворитом своего дядюшки, потому что служил отличным субъектом к развитию эксцентрических способностей мистера Домпса. Мистер Чарльз Киттербел был маленького роста, худощав, с огромной головой, с широким и добродушным лицом, так что походил на изсохшего великана, у которого лицо и голова сохранили прежние свои размеры. Устройство глаз его было довольно странное: кому приходилось разговаривать с ним, тому весьма трудно было определить, куда именно направлялось его зрение. Кажется, что глаза его устремлены на стену, а он между тем смотрит на вас, как говорятся, выпуча глаза; уловить его взгляд не было никакой возможности; впрочем, надобно приписать особенной благости Провидения, что подобные взгляды бывают неуловимы. В добавок ж этой характеристике можно присовокупить еще, что мистер Киттербел был одною из самых легковерных и тщеславных маленьких особ, какие когда либо жили на Россель-сквере, в улице Грэт-Россель. (Дядя Домпс терпеть не мог Россель-сквера, и если случалось ему упоминат о нем, то он употреблял для этого выражение "Тотенгам-корт-роад".) .

- Нет, дядюшка, клянусь жизнью, вы должны, непременно должны дать обещание быть крестным отцом, сказал мистер Киттербел, разговаривая, в одно прекрасное утро, с своим почтенным дядюшкой.

- Не могу, решительно не могу, возразил Домпс.

- Скажите, почему? Джемима сочтет это за пренебрежение с вашей стороны. Поверьте, вам не будет никаких хлопот.

- Что касается до хлопот, сказал человек, постоянно жалующийся на свое несчастное существование: - то я не обращаю на них внимания; но ты знаешь, в каком положения будут мои нервы: я решительно не вынесу этого. Ты знаешь также, что я никуда не выезжаю.... Ради Бога, Чарльз, оставь ты стул в покое! ты просто с ума сводишь меня.

Мистер Киттербел, вовсе не обращая внимания на нервы своего дядя, занимался описыванием круга на полу ножкой конторской табуретки, на которой он сидел, в то время, как прочия три ножки были подняты на воздух, и сам он крепко держался за конторку.

- Ах, извините, дядюшка! сказал пристыженный Киттербел, внезапно переставая держаться за конторку и в ту же минуту опуская три плавающия по воздуху ножки с такой быстротой, что сила удара готова была проломить пол. - Пожалуста, дядюшка, не откажитесь. Ведь вам известно, что если будет мальчик, то должны быть два восприемника.

- Если будет мальчик! сказал Домпс. - Почему же ты не скажешь сразу, кто будет, мальчик или девочка?

- Я был бы очень рад сказать вам, но согласитесь, что это невозможно. Какже я могу сказать, кто именно будет: мальчик или девочка, когда дитя еще не родилось?

- Не родилось еще! воскликнул Домпс, и в сверкающих глазах его загорелся луч надежды: - зачем же ты так рано беспоковшься? Легко может быть и девочка, и тогда я вовсе не понадоблюсь; а если и мальчик, то легко может случиться, что он умрет до крестин.

- Не думаю, сказал будущий отец, с весьма серьёзным видом.

- Я тоже не думаю, сказал Домпс, очевидно довольный предметом разговора. Он начинал испытывать полное удовольствие. - Я тоже не думаю, но в течение первых трех дней младенческой жизни несчастные случаи бывают беспрестанны; чаще всего случаются сильные обмороки, а конвульсии, так это дело весьма обыкновенное.

- Ах, Боже мой! что вы говорите, дядюшка! вскричал маленький Киттербел, едва переводя дыхание.

- Я говорю правду; да вот хоть, например, хозяйке моей.... позволь, кажется во вторник, - ну, да! во вторник.... Бог дал премиленького мальчика. В четверг вечером кормилица сидела с ним перед камином, и он как нельзя лучше был здоров. Вдруг он весь почернел, и с ним сделались ужасные спазмы. Тотчас же послали за ближавшим доктором, пробовали все средства, но....

- Как это страшно! прервал пораженный ужасом Киттербел.

- И конечно ребенок умер. Впрочем, твое дитя, может быть, и не умрет, и если только будет мальчик и станет жить, то делать нечего - я буду восприемником.

Видно было, что это добродушие явилось в мистере Домпсе вследствие уверенности в свои зловещия предположения.

- Благодарю вас, дядюшка! сказал взволнованный племянник, сжимая руку Домпса с таким усердием, как будто тот оказал уже ему весьма важную услугу. - Я думаю, мне не к чему передавать мистрисс Киттербел о чем вы говорили мне.

- Ну, да; конечно, если она чувствует себя дурно, то мне кажется, что ей не зачем упоминать о несчастном случае, заметил мистер Домпс, который сам выдумал всю эту историю: - хотя с одной стороны, по обязанности мужа, тебе следовало бы непременно приготовить ее к худшему.

Спустя дня два, в то время, как Домпс прочитывал свою утреннюю газету в ресторации, которую он постоянно посещал, взоры его встретились с следующим объявлением:

"Родившиеся. В субботу 18 текущего месяца, в улице Грэт-Россель, супруга Чарльза Киттербела разрешилась от бремени сыном."

- Так значит мальчик! воскликнул Домпс, скомкав газету, к величайшему изумлению лакеев. - Гм! мальчик!

Но спокойствие возвратилось к нему едва только глаза его остановились на другом объявлении, показывающем смертность младенцев.

Прошло шесть недель после этого открытия; и так как от Киттербелов не получалось никакого извещения, то Домпс начинал уже льстить себя надеждой, что новорожденный мальчик умер, как вдруг следующая записка разрешила его сомнения.

"Улица Грэт-Россель.

Утро понедельника.

"Любезный дядюшка!

"Вам весьма приятно будет услышать, что малая моя Джемима только что оставила свою комнату, и что будущий крестник ваш ведет себя превосходно. Сначала он был очень худенький, но теперь сделался гораздо лучше, и кормилица говорит, что он полнеет с каждым днем. Он очень много кричит и имеет какой-то особенный цвет, который очень беспокоит и меня и Джемиму; но так как кормилица уверяет вас, что цвет этот весьма натуральный, и как мы очень мало еще смыслим в подобных вещах, то остаемся совершенно довольны словами кормилицы. Мы думаем, что сын наш будет очень резвый ребенок, да и кормилица уверяет нас, что он будет резвый, потому что совсем почти не спит. Вы весьма охотно поверите нам, что все мы очень счастливы, - только за недостатком покоя немного утомились, потому что будущий крестник ваш не дает нам спать целую ночь; но мы должны переносить это, так говорит кормилица, в течение первых шести или осьми месяцев. Ему привили уже оспу, но так как операция сделана была довольно неловко, то, вероятно, вместе с материей, попали в руку небольшие частички стекла. Это-то, может быть, и есть главная причина его беспокойства; так, по крайней мере, говорит кормилица. Мы положили совершить над ним крещение в пятницу ровно в полдень, в церкви Сент-Джорж, в улице Харт, и назвать его Фредериком-Чарльзом-Вильямон. Прошу вас, дядюшка, быть на месте не позже трех-четвертей двенадцатаго. Вечером к вам соберется несколько друзей, в числе которых мы непременно надеемся иметь удовольствие видеть и вас. Мне очень больно объявить вам, что милый младенец наш сильно беспокоится сегодня; и я боюсь, что причина этому - легеая простуда.

Примите уверение, любезный дядюшка, в совершенной преданности к вам

Чарльза Киттербела.

"Р. S, Я еще пишу несколько слов, чтоб сообщить вам, что мы сию минуту открыли настоящую причину беспокойства маленького Фредерика: это вовсе не простуда, как я полагал, но небольшая заноза, которую кормилица вчера вечером нечаянно занозила ему в ногу. Мы вынули ее, и дитя, по видимому, успокоилось, хотя бедняжка все еще часто принимается горько плакать."

Почти не предвидится надобности говорить, эти это интересное послание не произвело благотворного действия на душу ипохондрического Домпса. Отказаться теперь не было возможности, а потому Домпс принял при этом случае самое лучшее выражение лица, - то есть самое жалкое выражение; купил хорошенький серебряный молочник для младенца Киттербела и приказал вырезать на нем заглавные буквы его имени: "Ф. Ч. В. К.", с приличными украшениями.

Понедельник был прекрасный день, вторник был очаровательный, среда равнялась обоим им вместе, а четверг прекраснее их всех: подумайте только, четыре последовательных дня прекрасной погоды в Лондоне! В извощиках начала проявляться тоска, уличные подметальщики отчаявались уже в средствах к своему существованию. Газета "Утренний Вестник" уведомляла своих читателей, что до неё дошли слухи, будто бы одна старуха из Камден-Тоуна признавалась, что такой прекраснейшей погоды не запомнят самые древние старожилы; эйлингтонские писцы, с огромными семействами п скудными доходами, скидывали с себя черные штиблеты, с негодованием отказывались брать с собой зеленые зонтики и с самодовольствием отправлялись в город в белых чулках и лоснистых шляпах. Домпс смотрел на все это с видом крайнего негодования - торжество его приближалось быстро. Он звал, что еслиб прекрасная погода вместо четырех дней простояла целых четыре недели, то при первом его выходе из дому непременно пойдет дождь, и что в пятницу будет самая несносная погода - и, действительно, убеждение его было справедливо.

- Я знал, что это будет, говорил про себя Домпс, огибая в пятницу около половины двенадцатого часа угол, противоположный дому лорда-мера: - я звал заранее, что это будет, - так оно и есть.

И, в самом деле, физиономия дня была такова, что могла навести уныние и на человека повеселее Домпса. С осьми часов утра лил сильный дождь, не прекращаясь ни на минуту; каждый, кто только входил в Чипсэйд или выходил оттуда, казался мокрым, холодным и грязным. Всякого рода заброшенные и долго скрываемые зонтики были пущены в дело. Безпрестанно встречались кэбы, с "таксой", так тщательно вставленной между стеклом и глянцовитыми каленкоровыми занавесками, как таинственная картинка в каком нибудь радклифовском замке; от лошадей дилижанса пар валил как из паровой машины; никто не думал "пережидать" под навесами подъездов и под воротами: каждый был убежден, что это была бы тщетная попытка, и потому каждый торопился к своей цели, припрыгивая и перескакивая через лужи, остерегаясь грязи, скользя во гладким тротуарам, точь-в-точь, как аматёры катанья на коньках, во время гулянья на канале Серпентэйн.

Домпс остановился на минуту: он вспомнил, что на крестины ему нужно было показаться в щеголеватом виде. Взять кэб значит наверное перебрызгаться грязью, взять карету - это не согласовалось с его экономическими идеями. На противоположном углу стоял дилижанс - самое последнее средство, - но зато он не разу еще не слышал, чтобы дилижансы опрокидывались, и в случае, еслиб кондуктор, по неловкости своей, столкнул его в грязь, то за это Домпс мог бы "вывести его самого на чистую воду".

- Не угодно ли, сэр? вскричал молодой джентльмен, исполнявший должность кондуктора при дилижансе "Деревенские Ребята".

Домпс перебрался через улицу.

- Пожалуйте сюда! закричал возничий дилижанса "Не зевай", загородив вход к дверям своего противника. - Сюда! пожалуйте сюда! тот дилижансе полнехонек!

В раздумьи Домпс остановился, и в то время, как с дилижанса "Деревенские Ребята" посыпался сильный град проклятий на дилижанс "Не зевай", кондуктор с "Адмирала Нэпира" решил спор самым удовлетворительным образом, схватив обеими руками Домпса и всунув его в средину своей кареты, которая только что подъехала, и в которой недоставало не более как шестнадцати человек.

- Пошел! вскричал "Адмирал", и карета загремела, как паровоз в полном ходу, с похищенным пассажиром, то привскакивая на выдавшихся камнях мостовой, то соскакивая с них, то покачиваясь в одну сторону, то в другую.

- Ради Бога! где я должен сидеть? спросил несчастный Домпс старого джентльмена, в грудь которого он толкнул уже в четвертый раз.

- Где вам угодно; только пожалуста оставьте мою грудь в покое, отвечал старый джентльмен, довольно сердитым тоном.

- Может быть, джентльмену лучше бы хотелось сесть на козлы, подхватил мокрый адвокатский писец, в розовой рубашке и с улыбающейся физиономией.

После нескольких толчков, не имевших, однако, никаких дурных последствий, Домпсу удалось наконец завладеть местечком. В добавок к невыгодному положению этого места, - находившагося под боковым окном, которое не запиралось, и между дверным, которое, по принятому правилу, не должно было запираться, - в самом близком соприкосновении с ним находился пассажир, который все утро проходил без зонтика и до такой степени был мокр, что казалось, как будто целый день просидел в чане полном воды... и даже не был ли он и еще мокрее?

- Сделай милость, не хлопай дверью, сказал Домпс, обращаясь к кондуктору, который только что впустил еще четырех пассажиров: - нервы мои чрезвычайно слабы - это губят меня.

- Кажется, джентльмен изволит что-то говорить? отвечал кондуктор, всунув в дверное окно голову и стараясь показать вид, что он не понял требования Домпса.

- Я сказал, чтоб ты не хлопал дверью! повторил Домпс, с самым кислым выражением в лице.

- Что же я стану делать, сэр! эта дверь удивительно какая странная: без хлопанья не запрется ни за что, отвечал кондуктор - и в подтверждение своего оправдания распахнул ее и хлопнул громче прежняго.

- Извините пожалуста, сэр, сказал маленький, разряженный, щеголеватый старик-джентльмен, сидевший против Домпса: - извините пожалуста; но, вероятно, вам случалось замечать, если только вы езжали в дилижансах в дождливую погоду, что из пяти пассажиров четыре всегда являются с огромными каленкоровыми зонтиками, без ручек наверху и без медных наконечников внизу?

- Нет, мне никогда не приходило в голову заметить это, отвечал Домпс и в тоже время услышал, что часы пробили двенадцать: - но теперь, когда вы сказали мне об этом, я.... Ай! aй! завопил несчастный Домпс, заметив в окно, что дилижанс промчался мимо Друри-лэна, где он приказывал высадить себя. - Ай! где кондуктор?

- Я полагаю, он на козлах, оказал молодой джентльмен, в розовой рубашке, которая скорее похожа были на белую, но разграфленную красными чернилами.

- Мне нужно выйти на этом месте! оказал Домпс слабым голосом: предъидущия происшествия имели на него сильное влияние.

- Ай! снова вскричал Домпс.

- Ай! в один голос повторили пассажиры: дилижанс миновал в это время церковь Сент-Джилз.

- Стой, стой! закричал кондуктор: - провались я сквозь козлы, если только мы не забыли выпустить джентльмена у Друря-лэна. Пожалуйте, сэр, поскорее! поскорее! прибавил он, отпирая дверь и помогая Домпсу вылезть, с таким хладнокровием, как будто ничего не случилось.

Негодование Домпса было беспредельно.

- Друри-лэн, сказал он голосом ребенка, которого в первые раз опустили в холодную ванну.

- Вам угодно в Друри-лэн? это здесь близехонько, сэр: третий переулок направо, сэр!

Домпс не мог говорить от раздражения; он стукнул зонтиком об мостовую и пошел от дилижанса с твердой решимостью не заплатить ни гроша. Кондуктор, по какому-то странному стечению обстоятельств, был совершенно противного мнения, и Бог знает сколько времени продолжалось бы это несогласие, еслиб оно не приведено было к концу самым благоразумным и удовлетворительным советом кучера.

- Что там такое! сказал этот почтенный человек, привстав на козлах и облокотясь одной рукой о крышу дилижанса. - Послушай, Том: скажи джентльмену, что ужь если он очень огорчился, то мы даром свезем его до Эджверской дороги и на обратном пути высадим у Друри-лэна. Он не может отказаться от этого.

Возражать против такого предложения не было возможности и Домпс заплатил оспориваемые шесть пенсов, и через четверть часа находился уже на лестнице дома под No 14, в улице Грэт-Россель.

Все окружающее Домпса обнаруживало, что для вечернего приема нескольких друзей делались огромные приготовления. В коридор только что прибыли две дюжины лишних стаканов и четыре дюжины рюмок, - в совершенной исправности; не доставило только им прозрачности, да еще нужно было вынуть из них небольшие кусочки соломы и потом обтереть. По лестнице разносился сильный запах мускатного ореха, портвейна и миндаля; покрышки с лестничных ковров были сняты, и статуя Венеры, на первой площадке той же лестницы, как будто стыдилась стеариновой свечи, которая вставлена была в её правую руку, и которая делала очаровательный контраст с закоптелой драпировкой богини любви. служанка, находившаеся, но видимому, в сильных хлопотах, провела Домпса в главную гостиную, с большим изобилием блестящих маленьких ваз, картин, китайских фарфоров, розовых и золотых альбомов и в радужных переплетах книг, разбросанных на разных столах.

- Ах, дядюшка! воскликнул мистер Киттербел: - здоровы ли вы? позвольте мне.... Джемима, мой друг.... это мой дядюшка. Я полагаю, сэр, вы надели мою Джемиму?

- Имел это удовольствие, отвечал длинный Домпс, между тем как голос его и взор возбуждали сильное сомнение в том, испытывал ли он хоть раз в жизни это приятное чувство.

- Я уверена, сказала мистрисс Киттербел, с томной улыбкой и легким кашлем: - я уверена... кх.... что всякий друг.... кх... коего Чарльза.... кх.... а особливо родственник, есть....

- Я заранее знал, что ты скажешь это, душа моя, сказал маленький Киттербел, который хотя и устремил свои глаза на соседние дома, но в самом-то деле, с чувством глубочайшей пpeданности, смотрел на свою жену: - тысячу раз благодарю тебя.

Последния слова произнесены были с такой бессмысленной улыбкой и сопровождались таким сильным пожатием руки, что в мистере Домпсе возмутилась вся жолчь.

- Джек, скажи кормилице, чтобы она принесла сюда малютку, сказала мистрисс Киттербел, обращаясь в служанке

Мистрисс Киттербел была высокая, худощавая молодая лэди, с белокурыми волосами и чрезвычайно белым лицом. Служанка вышла, и вслед за её уходом явилась кормилица, с замечательно малой ношей на руках, завернутой в голубое оокрывадо, обшитое по кралм белым мехом. Это-то и был малютка Киттербел.

- Ну, дядюшка, сказал мистер Киттербел, приподнимая с величайшим восторгом ту часть покрывала, которой накрывалось лицо младенца: - как вы думаете, на кого он похож?

- Да, да! скажите-на на кого? сказала мистрисс Киттербел, просовывая руку под руку мужа и всматриваясь в лицо Домпса с таким вниманием, каким только она могла располагать.

- Ах, Боже мой, какой он маленький! вскричал любезный дядюшка, отступая назад с притворным изумлением: - удивительно маленький!

- Вы так думаете? спросил Киттербел, несколько встревоженный. - Да он теперь просто великан в сравнении с тем, что был, - не правда ли, кормилица?

- Он просто милашка! сказала кормилица, сжимая ребенка и уклоняясь от ответа, не потому, чтобы она совестилась исказит истину, но потому, что ей не хотелось лишиться случая получить от Домпса пол-кроны.

- Ну так на кого же он похож? спросил маленький Киттербел.

Домпс взглянул на красноватую массу перед ним и в эту минуту замышлял, какое бы лучше употребить ему средство для огорчения молодых родителей.

- Право, я не знаю на кого он похож, отвечал он, очень хорошо понимая, какого рода ответа ожидали от него.

- Как вы думаете, похож он на меня? спросил племянник с лукавой улыбкой.

- О, решительно не похож! возразил Домпс, нарочно делая ударение на слово "решительно", чтобы в ответе его не заключалось ни малейшего недоумения. - Решительно не похож на тебя. Ни малейшего нет сходства.

- А на Джемиму? спросил Киттербел, слабым голосом.

- От, помилуйте! нет! ни на волосок нет сходства. - Конечно, я не знаток в подобном деле; но мне кажется, что он очень похож на одно из тех резных изображений, которые мы видам иногда на могильных камнях.

Кормилица нагнулась над ребенком и с большим трудом остановила порыв хохота. Па и ма глядели такими же жалкими, как их любезный дядюшка.

- Хорошо! сказал обманутый в ожиданиях родитесь; - вы скоро нам скажете, на кого он похож. Сегодня вечером вы увидите его без покрывала.

- Благодарю покорно, отвечал Домпс, чувствуя в душе своей глубокую признательность.

- Теперь, душа моя, сказал Киттербел, обращаясь к своей жене: - я думаю, нам время отправляться. Дядюшка, мы встретимся ужь в церкви с другими кумовьями - это мистер и мистрис Вильсон - ближайшие наши соседи, люди превосходные. Хорошо ли ты закуталась, душа моя?

- О, да, мой друг!

- Смотри, не нужно ли тебе другую шаль? спросил заботливый супруг.

- Зачем, душа моя! не нужно, отвечала очаровательная мать, принимая протянутую руку Домпса, - и маленькое общество поместилось в наемной карете, которой предстояло отвезти его в назначенную церковь.

Домпс во всю дорогу старался занимать мистрисс Киттербел своим разговором; он красноречиво и в увеличенном виде высказывал ей все опасности, неизбежные при кори, молочнице, зубках и других интересных недугах, которым обыкновенно бывают подвержены дети.

Обряд (продолжавшийся, мимоходом сказать, не более пяти минут) совершился без всяких приключений. Священнику предстояло исполнить немедленно другия требы. Восприемники исполнили свой долг, младенца окрестили, Домпс чуть-чуть не уронил его,- словом сказать, дело кончилось надлежащим порядком, и в два часа по полудни Домпс проходил уже Банковые ворота с тяжелым сердцем и неприятным убеждением, что вечером ему следовало находиться числе избранных нескольких друзей.

Вечер наступил, а вместе с ним явились к Домпсу заранее заказанные башмаки, чорные шолковые чулки и белый галстух. Горемычный восприемник переоделся в конторе своего друга и оттуда с духоам, понизившимся на целые пятьдесят градусов, отправился на улицу Грэт-Россель пешком, так как погода прояснела и вечер был в полном смысле превосходный. Тихо он прошел Чипсэйд, миновал улицу Ньюгет и опустился с возвышений Сноу и Голборн. Всю дорогу он казался таким угрюмым, как статуйка на носу военного корабля, и почти на каждом шагу встречал новые причины к своему неудовольствию. В то время, как он огибал угол Хаттонского сада, на него внезапно налетел мужчина, повидимому, пьяный, и непременно сбил бы его с ног, еслиб в ту же минуту не был поддержан очень ловким молодым джентльменом, который в это время как будто нарочно очутился подле него. Неожиданный толчок до такой степени расстроил как нервы мистера Домпса, так и его наряд, что он едва стоял на ногах. Джентльмен взял его руку и с величайшей снисходительностию провел его до Фернивальского суда. Домпс, можно сказать, в первый раз в жизни чувствовал признательность и старался выказать всю свою учтивость, и наконец как он, так и молодой человек расстались с выражением сердечной друг к другу признательности.

- По крайней мере есть несколько благонамеренных людей в этом мире, проворчал человеконенавистный Домпс, приближаясь к концу своего путешествия.

- Ратт.... татт.... тр-p-p-ратт, простучал, в подражание джентльменскому лакею, кучер наемной кареты в двери дома Киттербела, в ту самую минуту, как Домпс приблизился к ним.

Из кареты вышла старая лэди в огромном токе, старый джентльмен в синем фраке и три фамильные копии со старой лэди. В розовых платьицах и таких же башмачках.

"Верно унего большое собрание" - со вздохом подумал крестный отец, отирая с лица пот и опираясь на чугунную решетку у подъезда. Прошло несколько минут прежде, чем Домпс собрался с духом и постучался в дверь. На стук его выскочил соседний зеленщик, который нанят был за семь половиной шиллингов, но имел такие икры, что ему возможно бы увеличить плату вдвое. Появление этого новобранца, яркая лампа в коридоре, стати Венеры на площадке лестницы, в добавок к этому говор многих голосов и звуки арфы и двух скрипок - вполне убеждали Домпса, что его предположения были слишком основательны.

- Здоровы ли вы? сказал Киттербел, с большим против обыкновенного шумом, высовываясь из маленькой боковой комнаты с пробочником в руках и разнообразными частичками сургуча, рассыпанного по его "невыразимым" в виде неправильно расставленных знаков препинания.

- Праведный Боже! воскликнул Домпс, врываясь в ту же комнатку, чтоб надеть там башмаки, которые он принес с собой в кармане, и еще более изумился при виде только что вынутых семи пробок и соответствующего им числа графинов. - Скажи пожалуста, сколько же у тебя гостей?

- Не больше тридцати-пяти. Мы вынесли ковры в заднюю гостиную, а в передней поставили фортепьяно и зеленые столы. Джемима рассудила, что гораздо лучше будет накрыть ужин в передней гостиной; знаете, на случай красноречивых спичей и тому подобнаго. Но, Боже мой! дядюшка, что с вами? продолжал маленький человечек, в то время, как Домпс, надев один башмак, объискивал свои карманы с самым ужасным искажением физиономии. - Что вы потеряли, дядюшка? уж не бумажник ли?

- Нет, отвечал Домпс, опуская руку сначала в один карман, потом в другой и произнося ответ свой таким глухим голосом, какой мы слышим в роли Дездемоны, когда лицо ее закрыто подушкой.

- Не футялр ли из под карточек? не табакерку ли? не ключ ли от квартиры? спрашивал Киттербел, посылая вопрос за вопросом с быстротою молнии.

- Нет! нет! воскликнул Домпс, продолжая шарить в пустых карманах.

- Так что же такое? ужь... ужь не молочник ли, про который вы говорили сегодня поутру?

- Да, именно молочник! отвечал Домпс, опускаясь на стул.

- Как же это так вы сделали? спросил Киттербел. - Хорошо ли вы помните, что вы взяли его с собой?

- Ну да! помню! О, теперь я понимаю, сказал Домпс, соскакивая со стула вместе с счастливой идеей, блеснувшей в его голове. - О, я несчастный! кажется, я затем только и родился, чтобы страдать. Понимаю теперь, понимаю! это дело молодого джентльмена!

- Мистер Домпс! прокричал наемный лакей самым громким голосом, отворяя дверь и впуская в гостиную крестного отца, который в течение получаса успел несколько поуспокоиться.- Мистер Домпс!

Все гости обратились к дверям, и в ту же минуту появился мистер Домпс. Он чувствовал такую неловкость в новом своем положении, какую почувствовал бы лосось, еслиб заставили его проплыть по песчаной дорожке.

- Весьма приятно видеть вас, сказала мистрисс Киттербел в совершенном неведении о замешательстве и огорчении несчастнейшего смертнаго: - позвольте мне отрекомендовать вас моим искренним друзьям: вот это моя мама, мистер Домпс, а вот мой папа и мои сестры.

Домпс с таким жаром схватил руку почтенной лэди, как будто она была его родная мать, сделал поклон молодым девицам, показал спину старому джентльмену, котороый стоял позади его, и не обратил ни малейшего внимания на отца мистрисс Киттербел, который ровно три минуты с четвертью беспрерывно ему кланялся.

- Дядюшка, сказал маленький Киттербел, после того, как Домпс был отрекомендован дюжинам двух самых некрасивых друзей: - позвольте мне увести вас в другой конец комнаты и отрекомендовать моему задушевному другу Дантону. - Удивительный человек! просто прелесть что за человек! Я уверен, что вы с первого раза полюбите его. Сюда, сюда.

И Домпс следовал за своим племянником так послушно, как ручной медведь.

Мистер Дантон был молодой человек лет двадцати-пяти, с весьма значительным запасом нахальства. Он был большой фаворит, особливо между девицами от шестнадцати до двадцати-шестилетнего возраста. Он умел довольно искуссно подражать французскому рожку, неподражаемо пел комические песни и обладал необыкновенным даром рассказывать вздор своим почитательницам. Какими-то непостижимыми путями, он приобрел славу великого остроумца, а вследствие столь важного приобретения едва только он открывал свой рот, как все, кто только знал его, начинали хохотать от всей души.

Рекомендация состоялась по надлежащей форме. Мистер Дантон поклонился и комически махнул дамским носовым платком, который он держал в руке. Друзья Дантона улыбнулись.

- Очень тепло, сказал Домпс, чувствуя необходимость сказать что нибудь.

- Да-с. Вчера было теплее, возразил блестящий мистер Дантон.

Всеобщий смех.

- Я считаю за особенное удовольствие поздравить вас с вашим первым появлением в качестве отца, продолжал Дантон, обращаясь к Домпсу:- то есть в качестве крестного отца.

Дамы хохотали без всякого принуждения; мужчины находились в беспредельном восторге.

Общий ропот удовольствия и восхищения положил конец дальнейшему развитию остроумия мистера Дантона и возвестил появление кормилицы с новорожденным. Дамы, в один момент оставили свои места. (Девицы всегда бывают в восторге при подобных случаях).

- Ах, какой милашка! сказала одна.

- О, какая прелесть! проговорила другая, и нарочно вполголоса, чтоб сильнее выразить восторженный энтузиазм.

- Восхитительно! присовокупила третья.

- Какие крошечные ручонки! сказала четвертая, приподнимая сжатую ручку ребенка, и имеющую форму и величину лапки цыпленка.

- Видели ли вы когда? спросила маленькая кокетка, имеющая сходство с литографией парижских мод, делая большой шум и обращаясь к джентльмену в трех жилетах: - видели ли вы....

- Никогда в жизни, отвечал ее поклонник, поддергивая вортничек своей рубашки.

- Ах, кормилица, позволь мне подержать его! вскричала другая молоденькая лэди.

- А, что кормилица, может ли он открыть свои глаза? спросила еще какая-то девица, показывая вид беспредельной невинности.

Достаточно сказать, что все незамужния лэди единодушно произвели новорожденного младенца в Купидоны, и что все замужния, nemine contradicente, соглашались, что он был во всех отношениях прекраснейший ребенок, какого они когда либо видели, - конечно исключая из этого числа своих собственных детей.

Танцы начались с величайшим одушевлением. Дантон во всех отношениях снискал себе полное превосходство пред прочими кавалерами. Некоторые молодые леди очаровали общество и приобрели поклонников, пропев за фортепьяно. "Мы встретились с тобой"", "Я видел ее на ярмарке мечты", "Я не поверю, чтобы венок любви был тягостен для нас", - и другия - в одинаковой степени сантиментальные и интересные романсы. "Молодые люди - говорила мистрисс Киттербел - как нельзя более милы и любезны"; девицы тоже не теряли своих случаев; и все, по видимому, предвещало приятное окончание вечера. Домпс, однакож, не надеялся на это:он сидел и втайне замышлял какой-то план - придумывал что-то в роде шутки на свой собственный лад - и уже заранее вкушал удовольствие! Он съиграл роббер и проиграл. Мистер Дантон воспользовался этим случаем и отпустил острое словцо, при чем, конечно, все расхохотались. Домпс сделал возражение еще острее, но ему никто не улыбнулся, за исключением одного хозяина, который поставил себе в обязанность смеяться до слез решительно всему. Словом сказать, вечер шел превосходно; только за музыкантами сделалась небольшая остановка: они не играли с таким одушевлением какого желало общество. Однако, причина этому объяснилась весьма удовлетворительно, по показанию джентльмена, приехавшего вечером из Гревзенда, открылось, что эти самые музыканты были наняты играть на пароходе целый день, и они действительно играли почти беспрерывно во всю дорогу в Гревзенд и обратно, в Лондон.

Ужин был превосходный; на столе красовались четыре фантастические пирамиды из ячменного сахара, которые, конечно, были бы прелестны, еслиб только не растаяли при самом начале ужина; тут была и водяная мельница - произведение искусного кондитера, которой недостаток состоял в том, что вместо того, чтоб держать воду в колесе, она выпустила ее на скатерть. - Тут была и дичь, языки, пирожное, варенья, салат из морских раков, говядина особого приготовления и вообще все, что вам угодно; Киттербел хлопотал о чистых тарелках - и между тем тарелки не являлись; джентльмены, которым нужны были тарелки, объявили, что обойдутся и без них; мистрисс Киттербел выхваляла их самоотвержение; соседний зеленщик сильно суетился и начал уже думать, что семь с половиной шиллингов достанутся ему не даром; молодые лэди кушали очень мало, опасаясь потерять романтичное достоинство; замужния же лэди кушали очень много, и притом без всяких опасений; вина было выпито вдоволь, и каждый из гостей наговорился и насмеялся еще больше.

- Тише! тише! сказал мистер Киттербел, вставая и принимая весьма серьезный вид. - Душа моя (эти слова относилась к его жене, на противоположном от него конце стола), позаботься пожалуста о мистрисс Максвел, о своей мама и прочих замужних лэди; а вы, джентльмены, я уверен, постараетесь убедить молодых дам наполнить их рюмки.

- Лэди и джентльмены! сказал Домпс, самым гробовым голосом и плачевным тоном, и встал с места своего, как призрак в Дон-Жуане: - не угодно ли вам наполнить свои рюмки? Я желаю предложить заздравный тост.

Наступила мертвая тишина; рюмки были наполнены; гости приняли серьёзный вид.

- Лэди и джентльмены! противным голосом продолжал зловещий Домпс.- Я....

В эту минуту мистер Дантон издал, в подражание французскому горну, две самые высокие ноты. Нервический оратор задрожал; гоcти покатились со смеху.

- Порядок! тишина! вскричал мистер Киттербел, стараясь подавить свой смех.

- Тишина! молчание! повторили джентльмены.

- Дантон, успокойся, сказал задушевный его друг.

- Лэди и джентльмены! снова начал Домпс, не потеряв присутствия духа, потому что красноречием своим он славился: - вследствие принятого обыкновения при подобных случаях, я, как один из восприемников мастера Фридерика-Чарльза-Вильяма Киттербела (при этом голос оратора немного изменился; он вспомнил о серебряном молочнике), осмеливаюсь предложить тост. Едва ли нужно говорить, что этот тост заключает в себе выражение нашего желания о здравии благоденствии молодого джентльмена, событие юной жизни которого мы собрались сюда ознаменовать. (Общий ропот одобрения.) Леди и джентльмены! согласитесь со мной, невозможно предположить, чтобы добрые хозяева этого дома, в отношении к которым мы считаем себя искренними доброжелателями, могли провести эту жизнь без некоторых испытаний, без всяких страданий, без жестоких горестей и тяжелых потерь.... (Здесь лукавый Домпс остановился и медленно вытащил из кармана белый носовой платок; примеру его последовали многия лэди.) Да пощадят их всякого рода испытания!- вот искренняя молитва моя за них, вот сердечное мое желание! (Слышно было, что бабушка новорожденного уже рыдала). Я надеюсь, готов даже сказать: я уверен, леди и джентльмены, что младенец, крестины которого мы собрались сюда ознаменовать, не будет похищен из объятий своих родителей преждевременной смертью (несколько батистовых платков пущены в дело); что его юный и, по видимому, цветущий здоровьем наружный над не завянет под влиянием томительных недугов. (При этом Домпс окинул общество capдоническим взглядом, - потому что многия замужния лэди были уже сильно растроганы.) Я уверен, вы единодушно согласитесь с следующим моим желанием: да живет юный странник этой жизни в утешение и благословение своим родителям. ("Внимание! внимание!" раздалось между гостями, и вместе с тем ясно было слышно, что мистер Киттербел всхлипывал.) Да не забудет он впоследствии тот долг, которым он обязав им, и да не подвергнутся они несчастному опыту самой страшной истины, - что неблагодарное дитя острее ядовитого жала змеи".

Мистрисс Киттербел не вынесла. С платком у глаз и в сопровождении многих дам, она бросилась из комнаты, оставив дражайшую половину свою почти в таком же положении, и в коридоре предалась сильной истерике. Едва ли нужно прибавлять, что это обстоятельство совершенно нарушило гармонию текущего вечера. Уксус, одеколон и холодная вода требовались теперь в таком количестве, как требовались перед тем за несколько минуте негус, пирожное и конфекты. Мистрисс Киттербел немедленно отведена была в свою комнату; музыканты замолкли; любезность кавалеров прекратилась, и гости потихоньку разошлись, Домпс убрался при начале суматохи и шел домой спокойным шагом и (дли него) с веселым духом. Хозяйка его дома готова была побожиться, что слышала, как Домпс, замкнув за собою дверь, захохотал самым особенным хохотом. Показание это так невероятно и носит на себе такой отпечаток неправдоподобия, что до сих пор еще оно не приобрело ни малейшего подтверждения.

С того времени, к которому относится наш рассказ, семейство мистера Киттербела значительно увеличилось: у него теперь два сына и дочь; и так как он в скором времени ожидает еще приращения к своему цветущему потомству; то сильно беспокоится о выборе почтенного восприемника. Во всяком случае, он положил обязать будущего кума своего двумя условиями: первое - кум должен дать торжественное обещание не говорить после ужина спичей, и второе - не должен иметь никаких сношений, ни связей с "несчастнейшим человеком в мире".

Чарльз Диккенс - Блюмсберийские крестины., читать текст

См. также Чарльз Диккенс (Charles Dickens) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Велико-вингльбирийская дуэль
Небольшой городок Велико-Вингльбири находятся ровно в сорока-двух с тр...

Горацио Спаркинс.
- Послушай, душа моя, в последнем собрании в клубе я заметила, что он ...