Луи Анри Буссенар
«Охотники за каучуком (Les Chasseurs de caoutchouc). 8 часть.»

"Охотники за каучуком (Les Chasseurs de caoutchouc). 8 часть."

Таким образом Мальтус был прав, сказав, что когда родится человек, должен родиться и хлеб, и обратно, как прекрасно сказал Поль Бер: "Там, где есть хлеб, должен родиться и человек".

Таким путем скотоводы на Рио-Бранко видоизменили, быть может, сами того не подозревая, изречение английского экономиста: они использовали не имеющийся хлеб, а имеющихся быков.

И вот, в настоящее время тридцать две фазенды кампо имеют не менее тридцати двух тысяч голов рогатого скота и не менее четырех тысяч лошадей. Кроме того каждая из этих фазенд кормит огромное число служащих в качестве гребцов, носильщиков, сельскохозяйственных рабочих и домашней прислуги, негров, мамалуков, замбо и особенно индейцев, отказавшихся от бродячей жизни, живущих теперь в сравнительном довольстве, обеспечивших себе безбедное существование в будущем, имея верную и хорошо оплачиваемую работу.

Особенно важно знать, что кампо Рио-Бранко, как ни кажется пустынным и безлюдным с первого взгляда, весьма деятельно эксплуатируется, и маленький городок, посад Боа-Виста, является центром, из которого исходят и где концентрируются все коммерческие и интеллектуальные интересы этой области.

Правда, здесь нет должностных лиц, изукрашенных золотыми галунами и нашивками, торжественных, напыщенных, но невежественных, съедающих наибольшую часть чистых доходов маленькой колонии. Нет здесь и солдат, рабочие руки которых несравненно более полезны для общественных работ. Колонисты превосходно управляются сами со своими делами и умеют также, в случае надобности, защитить себя сами, - надобности, впрочем, весьма редкой. Мирная колонизация, дающая местным аборигенам средства к существованию и возможность более легких условий жизни, превратила их в своих друзей и доброжелателей.

В предыдущем веке, у Сан-Иоакима (несколько выше Боа-Виста), была устроена государственная фазенда, охранявшаяся гарнизоном из штаб-офицера коменданта, сержанта, капрала, двадцати человек команды и одного унтер-офицера, казначея или делопроизводителя, которому было поручено управление фазендой. Но фазенда исчезла с лица земли давным-давно, а правительство все еще продолжает присылать сюда нескольких злополучных солдат, вследствие той неосведомленности, которая является исключительной привилегией именно европейских министерств. А пост, что это за пост! Это жалкая пародия - несколько развалившихся шалашей! А гарнизон?! - четыре солдата и один сержант, покинувшие свои соломенные шалаши и переселившиеся по соседству в ближайшую фазенду Сан-Бенто. Высшая администрация о них совершенно забыла, и они сами находят себе скромный заработок, позволяющий им удовлетворять с избытком все их потребности.

Современное правительство должно прекратить в будущем дальнейшую присылку сюда воинских частей, не имеющую никакого смысла и никому не нужную.

Шарль Робен и его спутники нашли у одного из местных фазендейро тот радушный прием, о котором наша эгоистичная цивилизация и представления даже не имела.

Их любезный хозяин желал бы надолго удержать гостей у себя, предоставить им все те удовольствия, какие доступны жителям Боа-Виста: обильную дичью охоту, скачки на резвых скакунах по необозримому простору кампо и чудесную рыбную ловлю.

Но Шарль торопился отправиться в горы и потому решил оставаться в Боа-Виста лишь столько, сколько ему было необходимо для подготовки к предстоящей трудной экспедиции, ни минуты дольше, а потому и не хотел задерживаться в доме радушного фазендейро.

Двух суток оказалось достаточно, чтобы снарядить экспедицию и найти все необходимое для нее, главным образом, подыскать несколько человек индейцев паоксиано, которых ему и рекомендовал хозяин. Перед отправлением маленькое общество собралось за столом в столовой фазенды, где Шарль и его спутники распрощались с двумя молодыми бразильцами. Рафаэло и Бенто набрали себе новый экипаж для паровой шлюпки и готовились пуститься в обратный путь в Манаос.

Шарль, как человек предусмотрительный, тщательно изучил во всех подробностях предстоящий ему путь, но счел за лучшее не посвящать любезного фазендейро в суть настоящей цели его поездки в горы и изучения Лунного Хребта.

Как читатель, вероятно, помнит, он намеревался вернуться на Марони сухим путем, через горы, исследовав по пути хинные леса, о которых ему говорил Хозе.

И хотя мулат превосходно помнил, каким путем он следовал в прошедшем году, Шарль, на всякий случай (вдруг какая-нибудь неожиданность помешает ему воспользоваться услугами Хозе), запасся всевозможными сведениями и указаниями, добытыми у местного фазендейро.

Крайняя точка Тумук-Хумак, из которого вытекает главный рукав Марони, Тапанохони, находится на расстоянии приблизительно пятиста двадцати пяти километров, по прямой линии от Боа-Виста и лежит немного выше второй северной параллели. Таким образом, приходилось почти все время следовать на восток, упорно возвращаясь к этому направлению после каждого вынужденного отклонения с этого пути.

Маленький караван тронулся в путь пешком, предполагая только в тех местах, где могут встретиться реки, бегущие в восточном направлении, пользоваться пирогами или плотами. Но, насколько известно, все реки, берущие свое начало в этих горах, текут в направлении юго-севера. Репунами, Куйюнини, Явр и Тчип-Уаа, соединяясь, образуют впоследствии Эссекибо, величайшую реку английской Гвианы.

Но в трехстах километрах от Боа-Виста, уклонившись слегка на юго-восток, мы находим Курукури-Уаа, верхний приток Рио-Тромбетта, текущего с запада на восток, немного выше первой северной параллели.

Возможно, что этим притоком придется воспользоваться на обратном пути.

На пятые сутки трое европейцев и мулат снова отправились в путь. Их сопровождали шестеро индейцев паоксиано, которые обязались идти с ними почти до самых Аторради.

Четыре лошади, предоставленные в их распоряжение фазендейро, были нагружены продуктами и всякой поклажей. От Кунт-Анау предполагалось подняться на пирогах, а двое слуг с фазенды, находившиеся при лошадях, должны были, перегрузив припасы и поклажу с вьючных лошадей на пироги, отвести лошадей обратно в фазенду.

Вот они и в открытом кампо. Шарль и Винкельман, уже вдоволь налюбовавшись тропической природой, имели вид привычных путешественников, которым все эти красоты успели уже несколько понадоесть. Однако Маркиз, этот типичный парижанин, страстно влюбленный в сельские красоты и видевший здесь только леса да непроходимые болота или тинистые отмели вдоль берегов, восторгался на каждом шагу, как школьник, выпущенный на загородную прогулку.

Встреча с индейцами, с настоящими краснокожими, подлинными дикарями, такими, какие они есть вдали от белых людей, приводит Маркиза в неописуемый восторг.

Теснота малоков (индейских хижин), под крышей которых скучены двадцать пять - тридцать гамаков, не представляет собою для него ничего отвратительного, хотя оттуда вырываются ароматы, очень мало напоминающие розу или какой-либо другой душистый цветок. Вид роса, то есть полей, засаженных маниоком, бананами, ананасами, папайями, сахарным тростником, игнамом, пататами, внушает ему неудержимое желание поселиться здесь и жить, как живут эти индейцы.

- Подождите немного, Маркиз, подождите! - говорит ему Шарль, улыбаясь при виде его энтузиазма. - Вы скоро пресытитесь этими прелестями, и ручаюсь, что все это перестанет нравиться вам даже раньше, чем вы думаете. Все эти прекрасные вещи, от которых у вас теперь слюнки текут, станут вам омерзительны, и вы станете вздыхать по кусочку самого обычного ростбифа или краюшке белого хлеба, как некогда плакали евреи о легендарных луковицах.

- Да нет же, мосье Шарль! Нет! Неужели вы не находите, как и я, что эти индейцы, действительно, великолепны?

- Да, но мало одеты!

- Б-а-а! В такую-то жару! Их костюм превосходно приспособлен к климату! Посмотрите, как эта корона из перьев к лицу им! Как красивы эти лица, точно высеченные из красного гранита!.. Как называется у них эта корона?

- Они называют свой головной убор акангатаре.

- Акангатаре! Как это красиво звучит... Это настоящая диадема!

- И вы называете это костюмом?

- Нет, но ведь у них есть еще этот фиговый листок из бумажной ткани, которым они обертывают себя по бедрам и, надо им отдать справедливость, делают это довольно красиво!

- Это называется калимбэ, или турури, как они их сами здесь называют. Но мне кажется, что точнее всего было бы сказать, что они прикрыты только своей стыдливостью и одеты солнечным лучом; преобладающий их костюм - это нагота. Но вы еще ничего не сказали об их женщинах. Неужели вы будете настолько галантны, что станете уверять, будто эти кумушки, так пестро увешанные целыми километрами бус, кажутся вам привлекательными и грациозными?

- И здесь, как и у нас, мода имеет свои, зачастую весьма странные требования! Странными, конечно, можно назвать эти фантазии, созданные страстью к наряду и украшениям у этих первобытных детей экваториальной прерии!

Между прочим, трудно составить себе представление, до какой степени доходит у этих женщин любовь к бусам.

Бусы - это, так сказать, их единственное украшение и даже единственное одеяние. Это главный предмет их вожделений, ради обладания которым они соглашаются на какую угодно работу, не боятся усталости и утомления, предпринимают дальние путешествия, даже не останавливаются перед убийством ради того, чтобы отнять бусы и завладеть ими.

Какое счастье, какая неописуемая радость для этих дикарок иметь возможность показаться унизанной бусами, с тангой, увешанной теми же бусами и столь малых размеров, что ее едва хватает на самое элементарное прикрытие, которым, однако, довольствуется их стыдливость! Какое упоение иметь тысячи и тысячи этих цветных зерен, из которых они изготовляют себе ожерелья, браслеты, пояса. Целые километры бус, как говорил Шарль, они наматывают себе на шею, на грудь, руки, на икры так, чтобы быть увешанной ими с головы до ног и задыхаться под их тяжестью.

Даже мужчины разделяют с женщинами это пристрастие к бусам и нередко носят десятки рядов бус в виде перевязи через плечо или по большому ожерелью в пять - шесть рядов бус на каждом плече, а также на шее.

Особенно поразила француза манера втыкать булавки в нижнюю губу, так что головки их приходятся к зубам, острия же торчат наружу. Целых четыре, пять и шесть булавок торчат из губы, и этот вид самоукрашения применяется одинаково и мужчинами, и женщинами.

- Что за дикая фантазия! - не мог не воскликнуть наш оптимист Маркиз. - Я готов согласиться, что булавки необходимы. Но почему бы не вкалывать их, ну, хотя бы в ткань их калимбэ, вместо того, чтобы уродовать себе рот?!

- А потому... - хотел было возразить Шарль и вдруг прервал себя на полуслове. - Да вот, посмотрите! - добавил он, громко рассмеявшись.

- Ах, черт возьми! Да... это уж не столь живописно! - согласился Маркиз при виде того, как один из индейцев, осторожно взяв двумя пальцами конец этой единственной принадлежности своего костюма, наклонил голову и громко, с видимым удовольствием высморкался в него.

- Теперь мне все ясно! Невозможно, чтобы носовой платок служил в то же время и подушкой для булавок, но нельзя сказать, чтобы это было опрятно! Счастье еще, что у него калимбэ достаточно велика, и все они очень часто купаются. А кстати, скажите, почему эти калимбэ, или турури, - видите, какие успехи я делаю в местном наречии, - почему они не одинаковой величины у всех, а у одних длиннее, у других короче?

- Право, не могу вам сказать! Спросите Хозе.

- Ну-ка, скажите мне, сеньор Хозе, почему это так?

- Размеры этого одеяния соответствуют достоинству того лица, которое его носит. Как видите, есть турури величиною чуть не с ладонь, и есть такие, которые почти волочатся по земле.

- Вот как! Значит, и здесь существует известная иерархия!

- Несомненно!

Встретив у индейцев довольно холодный прием, наши путешественники, после бесконечных переговоров и торга, обменяли свои бусы, разменную монету этих мест, на свежие продукты и простились с малоками. Индейцы, встретившие путешественников без особой радости, так же равнодушно отнеслись и к их уходу.

Эти жители внутренней части страны, в противоположность береговым жителям, опаленные беспощадным экваториальным солнцем, как бы застыли в своем невозмутимом равнодушии ко всему окружающему.

На следующий день маленький отряд путешественников ночевал под открытым небом. Вот уже четверо суток, как они были в пути. Они все шли вдоль Кунт-Анау и видели уже вдали темную линию Сиерра да Луна, Лунных гор. Далее предстоял путь уже на пирогах через пороги этой капризной реки, при условии, конечно, что местные речные жители согласятся одолжить свои лодки.

Путники расположились в небольшой рощице лиственных тенистых деревьев. Громадный костер, яркое пламя которого далеко разбрасывалось во все стороны, освещая кругом густой мрак ночи, служил и для приготовления пищи и для отпугивания хищных зверей, довольно часто встречающихся здесь.

Кругом костра были развешаны девять гамаков, привязанных к стволам деревьев. Четыре больших четырехугольных ящика и целый ряд объемистых тюков расположены в строжайшем порядке у костра, так что могли служить людям сидениями.

Над огнем весело кипел медный котелок, а металлический кофейник пускал из носка свою тонкую струйку пара. На разостланном перед костром одеяле чинно расставлены четыре белых жестяных тарелки и такое же блюдо; тут же разложены ножи и вилки, отсвечивающие металлическим отблеском при пламени костра. Это - стол, сервированный для трех белых и мулата, неисправимых сибаритов!

Подле гамаков прислонены к стволам деревьев четыре добрых ружья, и на них привешены четыре пояса с патронташами и тесаками в кожаных ножнах. Немного подальше - луки и стрелы в пучках, и тут же куи, то есть кисеты с кремнем, огнивом и запасом древесного пуха. Здесь же и ожерелья, и маленькие мешочки с красящими веществами для праздничного туалета щеголих и щеголей-туземцев.

И вот Маркиз, караван-баши маленького отряда, возглашает во всеуслышание, что ужин готов.

Едят медленно, не торопясь: ночь предстоит длинная, а потому каждый старается продлить, насколько возможно, незатейливый пир.

А вот и торжественный момент кофепития, сигарет и долгих разговоров, предшествующих отходу ко сну.

Индейцы, более чем когда-либо флегматичные и угрюмые, уничтожили свои порции с жадностью голодных зверей, облизались несколько раз, несколько раз щелкнули зубами, глотнули, сопровождая этот процесс своеобразными гримасами, - и все было кончено.

Затем каждый из них изготовил себе по паре деркели, особого рода примитивных сандалий или туфель из древесного лыка, как это у них вообще в обычае.

Получив по чашке излюбленной тафии, индейцы лениво тащатся к своим гамакам, не проронив ни слова, не поблагодарив за угощение ни единым звуком, ни единым движением.

Впрочем, не все; один из них, который, по-видимому, принял на себя серьезную миссию, вместо того чтобы идти ложиться, подошел к группе белых и стал перед Шарлем, ожидая, чтобы тот обратился к нему с расспросами.

- А, это ты, Клементино, - сказал молодой человек, - что тебе?

Индейцы охотно носят португальские имена, которыми они в сношениях с белыми заменяют свои туземные прозвища, и с гордостью откликаются на них даже и среди своих, если хоть один раз побывали в обществе белых людей. Выказывая по отношению к белым величайшее презрение и пренебрежение, они тем не менее прежде всего спешат узнать их имена и тотчас же присваивают их себе, щеголяя ими среди своих в родной деревне. Этим объясняется, что часто в самых отдаленных и глухих деревнях, далеких от всяких цивилизованных центров, вы встретите туземцев, зовущихся Маноэль, Антонио, Жуан, Бернардо или Аугостиньо.

На вопрос Шарля Клементино отвечал коротко:

- Я хочу уйти!

- Как, уйти теперь?.. Почему?

- Мы идем слишком далеко!

- Но ведь ты и твои товарищи обещали сопровождать нас еще в течение трех дней пути!

- Это правда, но это слишком долго - еще три дня!

- Если вы самовольно уйдете, то не получите обещанного вознаграждения!

- Это ничего, мы все-таки уйдем!

- Сейчас же?

- Да!

- Но послушайте, ведь это же безумие! Подождите до завтра: ты проводишь нас к индейцу, который должен снабдить нас пирогами!

Клементино на это ничего не ответил.

- Знаешь ты этого индейца?

- Да.

- Кто он такой?

- Это мой дядя!

- Так почему же ты не хочешь повидаться с ним?

- Он - канаемэ!

- Что ты городишь! Здесь нет никаких канаемэ!

- Все, кто убивает, те канаемэ!

- Тот, кого он убил, этот твой дядя, был тебе друг или родственник?

- Да, это был мой брат!

- Хм, черт возьми! Значит, твой дядя ужасный негодяй.

Клементино пожал плечами и с величайшим равнодушием прошептал:

- Да, негодяй!

- А ведь ты говорил, что он твой друг?

- Да, это правда, он мой друг!

- Ты говорил, что долго жил с ним?

- Это правда, я долго жил с ним.

- Даже и после того, как он убил твоего брата?

- Да, господин!

- И ты не подумал отомстить за брата?

- Я не знаю! - отозвался Клементино удивленно, по-видимому, совершенно недоумевая, что это значило - отомстить.

- Так, значит, потому только, что твой дядя канаемэ, ты не хочешь проводить нас к нему?

- Я не знаю!

- Да ведь ты только что сказал мне это!

- Да, господин!

И Клементино вопреки всякой логике продолжал говорить как автомат, причем доводы Шарля не поколебали в нем его животного, бессмысленного упорства.

Шарль, которому удалось привязать к себе тапуйев, береговых индейцев, и завоевать симпатии славных и умных мундуруку, совершенно не понимал этого умышленного тупоумия. Ни он, ни его товарищи не могли уяснить столь удивительной разницы между людьми одной и той же расы, живущими на сравнительно незначительном расстоянии друг от друга и при условиях, мало чем отличающихся одни от других.

- Я сильно опасаюсь, - проговорил он по-французски своим товарищам, - чтобы нам вскоре не пришлось рассчитывать исключительно на свои собственные силы!

Затем он снова обратился к Клементино.

- Но послушай, ты окончательно решил уйти?

- Да!

- И твои товарищи тоже?

- И мои товарищи тоже!

- Останься хоть до завтрашнего вечера! Согласен?

- Не знаю.

- Я дам каждому из вас вдвое больше, чем было условлено.

- Да, господин!

- Ну, значит, я могу рассчитывать на тебя.

- Да!

- Ну, и прекрасно... Теперь иди спать!

Поутру Маркиз проснулся первым, и крик удивления и негодования невольно вырвался у молодого француза: ночью индейцы собрали свои пожитки, захватили оружие, кисеты, свернули свои гамаки и бесшумно удалились. Ушли даже без заработанной ими платы, так как белые, опасаясь дезертирства, догадались прибрать ящики и тюки под свои гамаки.

ГЛАВА VIII

Обретение одной пироги. - Дерево для весел. - На Куйт-Анау. - Маркиз ошеломлен полученными сведениями. - Нет багра. - Импровизированная кузница, молот и наковальня. - Леса. - Каким образом Шарль одним выстрелом отсекает лиану. - Ловля пираруку. - Рыба весом в пятьдесят килограммов и длиною в три метра. - Маркиз очень доволен тем, что ему предстоит сделаться коптильщиком. - Неожиданное посещение. - Кайман. - Смертельная опасность. - Страшная борьба. - Подвиг Винкельмана. - Врукопашную с кайманом. - Эльзасец уверяет, не без основания, что кайман - та же ящерица.

Дезертирство индейцев паоксиано не вызвало даже и тени ропота или возмущения; все предвидели это и ожидали, но несколько позднее, правда. Впрочем, тащить за собой против их воли людей по совершенно дикой местности - это скорее стеснительно, затруднительно, а главное, создает ежеминутную тревогу и беспокойство.

Лучше уж разом покончить с этим. С неожиданным уходом индейцев все решилось само собой. Оставалось только сказать им вслед: "Добрый путь!"

Позади было уже более чем сто километров - как раз треть расстояния, отделяющего Боа-Виста от гор, где, по словам Хозе, находятся целые леса хинных деревьев. Оставалось всего около недели пути.

Для людей сильных, акклиматизировавшихся, привычных к усталости и той пище, какую можно было раздобыть в этих краях, подобная экспедиция не представляла собою ничего необычайного, не считая неожиданных случайностей. До сего времени все шло как нельзя лучше.

В самый день побега индейцев Хозе, который прекрасно помнил дорогу, случайно нашел в конце одной пикады, лесной тропы, проложенной индейцами и упирающейся в Куйт-Анау, кем-то брошенную пирогу, наполовину занесенную илом.

Это туземное судно не пострадало от продолжительного пребывания в тине и иле, и его плотные и твердые, словно кость, стенки из ствола итаубы превосходно устояли против переменного действия на них то солнца, то воды.

Изготовить четыре весла из дерева ярури было весьма не трудно, так как оно превосходно колется и поддается обработке, и вместе с тем чрезвычайно прочно и упруго. Винкельман, Шарль и мулат за час вполне успешно справились с этим делом, в то время как Маркиз занялся очисткой пироги и погрузкой в нее ящиков и тюков.

Как только все было готово, тотчас же и отчалили от берега. Шарль и эльзасец, привыкшие к работе и не любившие щадить своих сил, принялись грести, как настоящие негры бош, эти удивительные, прирожденные гребцы на реке Марони. Сеньор Хозе, рана которого едва успела зажить, правил, ловко проводя пирогу по извилинам реки, по бесчисленным каксоейрам, загромождающим ее течение, и мимо лежащих на пути громадных стволов деревьев.

Но зато, как бы вознаграждая за трудность плавания по Куйт-Анау, эта река предоставляла в утешение путешественникам невероятное обилие рыбы. Это был настоящий "живорыбный сад", в котором кишат сотни и тысячи суруби, жандия, тукунаре и громадных чудовищных пираруку.

Это обилие превосходнейшей рыбы являлось, конечно, весьма ценным дополнением к провиантским запасам путешественников, которым нельзя было не воспользоваться.

Хозе, опытный и страстный рыболов, горько сожалел об отсутствии приспособлений для рыбной ловли, которой можно бы было заняться теперь же. Ему иметь бы хоть простой гарпун, и он управился бы и с ним. Но увы! Даже и того у них нет.

- Гарпуна у нас действительно нет, мой бедный друг, - сказал Шарль, - но будьте спокойны, мы вскоре найдем лиану нику и опьяним реку!

- Что? Опьянить реку? - воскликнул Маркиз с комическим возмущением и недоумением. - Превратить всю эту безвредную и безобидную воду в хмельную влагу, от которой вся рыба станет мертвецки пьяна?!

- Да, и вы увидите всю эту рыбу, катающуюся в воде, как настоящие гуляки, перепившиеся по неосторожности так, что хмель ударил в голову!

- Я хотел бы видеть подобное зрелище!

- Ничего не может быть легче, мой милый Маркиз!

- Как? Неужели это правда? Такая же правда, как в книгах?

- Даже больше! Достаточно взять одно из растений, одаренных этим свойством опьянения!.. То, о котором я только что упомянул, - бобовое растение, называемое туземцами никоу или нику. Его нарезают на куски, длиною в шестьдесят сантиметров приблизительно, и затем раздавливают их между камнями, а сок, получающийся при этом, смешивают с водой в реке, которая тотчас же окрашивается в слегка беловатый цвет. Через четверть часа вы увидите, как все рыбы заволнуются, точно ошалевшие, закачаются, зашатаются, как пьяные, и, наконец, останутся неподвижными на спине. Тогда их остается только брать голыми руками.

- Это что-то невероятное!

- Если бы у меня был только гарпун или острога, - снова вздохнул Хозе, возвращаясь к своей первоначальной мысли, - я бы в десять минут изловил вам пираруку, в двадцать пять фунтов, без всякой возни со стряпней из нику.

- Мне кажется, уж не так трудно раздобыть для вас острогу, - проговорил Винкельман своим обычным, несколько глухим голосом, вероятно, глухим вследствие того, что он вообще был не очень говорлив, а когда говорил, то всегда как будто неохотно.

- В таком случае, не откажите!

- Но для этого пришлось бы пожертвовать одним из наших ружейных шомполов!

- Ну, это не беда! - сказал Шарль. - Наши четыре карабина все одного калибра, и нам вовсе не нужно четырех шомполов!

- Прекрасно! В таком случае, будьте добры пристать к берегу!

Спустя две минуты пирога пристала к берегу и причалила к какому-то кусту.

- Ну, а теперь - огня!

Пока Маркиз пошел собирать валежник, выбивать огонь и разжигать хворост, эльзасец выбрал ствол срубленного дерева, вонзил в него лезвие одного из топоров и, указав на его обух, сказал присутствующим:

- Вот вам и наковальня!

- Ну, а молот? - спросил Маркиз.

- А молотом будет обух другого топора!

За несколько минут тонкий железный прут шомпола раскалился докрасна. Тогда новоявленный кузнец положил раскаленный конец на свою наковальню и принялся мелкими, частыми ударами выковывать его, постепенно сплющивая, на подобие острия пики, затем, благодаря особой ловкости, ухитрился выделать две бородки, снова положил железо в огонь, заострил конец и, наконец, отсек верхнюю часть железного прута изготовленного им гарпуна на высоте десяти сантиметров.

- Вот вам и острога, Хозе, - сказал он, - и всего каких-нибудь десять минут работы... Хотите, я сделаю еще одну?

- Нет, благодарю, одной будет вполне достаточно! - отвечал мулат, удивленный проворством и искусной работой. - Ну, а остальное уж мое дело!

- А древко?

- Да вот один из этих бамбуков прекрасно может пригодиться для этой цели... затем несколько сажен бечевки - и все тут...

- Да, бечевки... а где у нас бечевка?

- Бечевку изготовить не трудно. Но так как у меня нет времени, чтобы свить ее из пиассабы, то я просто отрежу такую полосу от своего пояса!

- Превосходно! Вы находчивы!

- А вы-то! - воскликнул Маркиз. - Вы просто удивительны, мой друг! Где вы только научились такому искусству и такой ловкости?

- В ужасной школе, господин Маркиз, где я слишком долго пробыл, к великому моему несчастию! - ответил бедняга, страшно побледнев.

- Какая оплошность с моей стороны! - с огорчением воскликнул про себя добросердечный Маркиз, которого Шарль подтолкнул локтем, предупреждая, но, увы, слишком поздно, чтобы не напоминал несчастному о его прошлом, о долгих годах каторги и его преступлении, так давно искупленном и заглаженном.

К счастью, неожиданное происшествие вскоре прервало тягостное, неловкое молчание, последовавшее за неосторожным вопросом Маркиза, который, как человек тактичный, не стал усугублять тяжелого впечатления неуместными извинениями.

Пирога в данный момент находилась перед небольшим порогом, по ту сторону которого раскинуло свою зеркальную и ровную поверхность серебристое озеро, обрамленное с юга цепью гор.

- Эй, осторожнее, весла! - командует Шарль, когда пирога взлетает на гребень порога.

Вследствие довольно быстрого в этом месте течения потребовалось более четверти часа, чтобы вывести пирогу в тихие и спокойные воды озера.

- Ах, черт возьми! Ведь я забыл главное!

- А что такое?

- Да лесу, чтобы привязать к древку моей остроги!

- А у нас ни клочка бечевки!

- Неужели же нам из-за этого придется отказаться от удовольствия положить себе на зуб вкусный кусочек пираруку? - воскликнул Маркиз, всегда готовый полакомиться.

- Боюсь, что да, по крайней мере в настоящий момент!

- Ба! - воскликнул Шарль. - Тонкая, длинная лиана, гибкая и мягкая, тоже может пригодиться для этой цели и вполне сойдет за бечевку! Ну, а лиан здесь больше, чем надо: видите, как они спускаются в неимоверном количестве с самых вершин деревьев и висят до земли?! Стоит только выбрать ту, которая нам больше приглянется, начиная от громадных, толщиною с руку, и кончая тоненькими волокнами, как соломинка.

- Но вы забываете, что достать их не так-то легко: тонкие-то свешиваются с высоты пятнадцати - двадцати метров! - заметил Маркиз. - Не каждый сможет, даже будь он ловок, как обезьяна, взобраться на эти деревья толщиной с башню и совершенно лишенные нижних ветвей!

- Это вовсе не так хитро, как вы думаете, господа! Это дело всего трех-четырех секунд.

- Вы, конечно, шутите, мосье Шарль!

- Ничуть! Вот смотрите!

С этими словами молодой человек взял свое ружье, медленно вскинул его к плечу, внимательно нацелился на одну из крепких, но тонких лиан, спускавшихся с поперечных ветвей дерева из середины чудесного букета орхидей в полном цвету. Раздался резкий, короткий звук выстрела, и лиана, отсеченная пулей, словно ножом, со свистом падает прямо в пирогу, а вместе с тем с вершины дерева с шумом и оглушительным криком срывается целая стая туканов, многоцветных попугаев и тому подобное.

- Вот вам и требуемая леса, Маркиз! - говорит Шарль самым спокойным голосом, выкидывая пустой патрон.

- Поразительно! - воскликнул молодой парижанин. - Вот бы поглядел на вас наш капитан Филь-де-Фер, мой бывший ротный командир! Ловкач, нечего сказать! И у нас были лихие молодцы, но и лучшие из них - перед вами сущие младенцы!

- Вы льстите, мой друг, и преувеличиваете сложность подобного выстрела, более поразительного с виду, чем трудного на самом деле! У меня на Арагуари любой из индейцев проделал бы подобную штуку... и они считают это за сущий пустяк!.. Вам этой лианы достаточно, Хозе?

- Вполне, сеньор! Эта лиана, несмотря на то, что она так тонка и гибка, смело выдержит вес человека!

В одну минуту Хозе укрепил свою острогу на древке, а к древку привязал лиану и встал на носу пироги в классической позе заправского гарпунщика.

На лодке все хранили строжайшее молчание. Никто не шелохнулся, все знали, что пираруку - рыба весьма чуткая и недоверчивая, даже и там, где за нею обычно не охотятся.

Опытный глаз рыбака заметил впереди легкую рябь на поверхности воды и едва видимую пенистую борозду. Сильным, уверенным движением рыбак бросает вперед свою острогу, которая, просвистев в воздухе, исчезает в пенящемся водовороте, образовавшемся на том месте, где раньше едва заметно рябилась вода.

- Ну вот! - разочарованно восклицает Маркиз, полагая, что Хозе промахнулся.

Но мулат, не проронив ни слова, быстро начал сдавать лиану, свернутую на дне пироги; бамбуковое древко остроги колышется, ныряет, вертится, опять ныряет и снова появляется.

Маркиз, все более удивленный и недоумевающий, соображает, однако, что рыба, по-видимому, поймана. Но почему же Хозе не тащит ее из воды?

А Хозе, не спуская глаз со своей лесы, продолжает еще некоторое время ее травить, потом вдруг начинает ее постепенно выбирать из воды, но осторожно, без сотрясений, так, чтобы это было незаметно для рыбы, которая все время бешено бьется, выбиваясь из сил.

Несмотря на всю силу сопротивления, оказываемого рыбой, мулат все-таки ухитряется подтянуть добычу настолько, что ее можно схватить рукой.

Маркиз, с лихорадочным вниманием следящий за перипетиями этого лова, видит, что рыба на одно мгновение показывается над водой, и не в состоянии удержаться от невольного крика восторга при виде громадных размеров этого чудовища.

- Эх, черт возьми! Откуда мы возьмем багор, чтобы вытащить эту громадину?!

В этот момент рыло и голова рыбы показывается из воды, и Винкельман, не теряя ни секунды, наносит сильный удар веслом по голове и разом оглушает рыбу. Теперь остается только втянуть эту тушу на пирогу, что для силача эльзасца уже совсем не трудно, несмотря на то, что рыба весит никак не меньше пятидесяти килограммов и достигает длины около трех метров.

Пятьдесят килограммов веса!.. Три метра длины!.. Маркиз едва верит своим глазам и невольно оглашает воздух громким, торжествующим "ура!".

Его товарищи, привыкшие к такой добыче, с улыбкой следят за его энтузиазмом, не выражая со своей стороны ни малейшего волнения.

- Нет, вы, право, удивительные люди, - обращается к ним Маркиз, - и я не знаю, чему мне больше дивиться: вашему ли равнодушию или ловкости и искусству моего милого товарища Хозе! Но могу вас уверить, что знаю десятки парижских рыболовов, которые наделали бы несравненно больше шума из-за простого пескаря! Вот чудесная-то рыбина!.. Какая красивая окраска!.. А чешуи-то... Право, не меньше лепестков артишока! Мастерский удар, милейший Хозе! Вы всадили свою острогу как раз в самые ребра, а между тем ничего не могли видеть, когда кидали острогу; вы кидали ее просто наугад!

- Что вы хотите, сеньор Маркиз, - дело привычки! - скромно отозвался мулат, приготовляя снова свое орудие ловли.

- Как? Неужели вы собираетесь продолжать эту ловлю?

- Да, нам не помешает еще одна такая рыбина. Ведь в ней будет порядочно всяких отходов, так что чистого мяса у нас останется не более тридцати килограммов! Надо пользоваться случаем: ведь как знать, будет ли и дальше такая рыба!

- А разве вы рассчитываете сохранять ее более или менее продолжительное время?

- Да, конечно!

- Я очень хотел бы знать, каким это способом; ведь у нас нет даже соли, чтобы засолить такую тушу!

- Каким способом? Да самым простейшим - копчением!

- А и в самом деле! Как я об этом не подумал! Я, видите ли, всякими ремеслами промышлял, а коптильщиком еще никогда не был и буду весьма рад научиться и этому делу.

- Потерпите немного, а главное, помолчите некоторое время: я снова начинаю! - сказал Хозе и опять занял прежнее место на носу пироги, внимательно вглядываясь в малейшую рябь воды впереди или по бокам лодки, выдающую подводные движения рыб.

И вот во второй раз мулат мечет свою острогу, которая со свистом исчезает под водой в том месте, где она слегка крутится и пенится.

Но странное дело, до слуха ловца донесся своеобразный звук, словно острие остроги ударилось о какой-то твердый предмет, и в тот же момент древко, которое Хозе не успел еще выпустить из руки, разом переломилось. Эта неожиданность заставляет мулата потерять равновесие, и он делает неловкое движение, взмахивает руками и грузно падает в воду. В тот же момент громадная пасть раскрывается как раз над тем самым местом, где только что скрылся Хозе. Две огромные челюсти с целым частоколом страшных зубов с шумом раскрываются и захлопываются, но, к счастью, слишком поздно, чтобы схватить несчастного. Темная, покрытая скользкими щитками спина каймана показывается над водой из-под волны, что разбивается под килем пироги.

- Несчастный! - восклицает Маркиз, обезумев от ужаса и ища вокруг себя оружие.

Шарль содрогнулся и, схватив свое ружье за ствол, готовился ударить каймана прикладом по голове, но, к несчастью, приклад застрял под рыбой, и его не так-то скоро вытащишь из-под этой тяжелой туши.

В этот момент Хозе показывается над водой и кричит голосом, полным смертельного ужаса:

- Помогите!.. Кайман!..

- Не робей!.. Держись! - отозвался Винкельман и, держа в одной руке свой тесак, а в другой какой-то объемистый сверток, кинул на чудовище в ту минуту, когда оно уже разинуло пасть, чтобы схватить несчастного мулата. С удивительным хладнокровием и ловкостью эльзасец кидает прямо в раскрытую пасть крокодила свой сверток, который оказывается свернутым гамаком, и одновременно с этим вскакивает сам верхом на шею чудовища.

Безобразное животное с жадностью хватает плотную ткань гамака, в которую врезаются его острые, как железные гвозди, зубы. И так как с этой странной добычей кайман не может уйти под воду, не рискуя захлебнуться, и выплюнуть эту добычу тоже не может, потому что зубы его завязли в плотной ткани, то он отчаянно изворачивается и со всей силой бьет хвостом по воде, стараясь сбросить с себя человека, усевшегося ему на шею. Но напрасны все его усилия! Атлет Винкельман, который некогда на уликах Кайены один на один схватился с бешеным быком, вырвавшимся с бойни, повалил его и убил на месте ударом кулака, Винкельман не выпустит и крокодила.

Сдавленный коленями эльзасца, словно железными тисками, кайман издает глухой хрип и на мгновение перестает вертеться и наносить бешеные удары хвостом по воде. Этим мгновением пользуется Винкельман и, приняв более устойчивое положение на спине крокодила, быстро вонзает ему свой тесак чуть не по самую рукоятку сначала в один, а потом и в другой глаз.

Струя черной крови брызгает из широко раскрытых орбит чудовища, образуя большое темное пятно на поверхности беловатых вод озера. Обезумевший от боли, смертельно раненный кайман, которому конец тесака прошел в самый мозг, бессознательно вздымается до половины из воды, точно становясь на дыбы, и запрокидывается на спину.

Отважный спаситель, не дожидаясь этого, проворно соскальзывает вдоль спины чудовища в воду, ныряет, подплывает под пирогой и появляется за ее кормой. Ухватившись одной рукой за борт, он спрашивает:

- А Хозе?

Маркиз, бледный, как полотно, стуча зубами, протягивает обе руки мулату, чтобы втащить его в пирогу, а Винкельман с помощью Шарля медленно высовывается из воды, переносит ногу за борт лодки и весь мокрый молча присаживается на среднюю балку.

- Ну что? Не повредил он вам? - спрашивает он у Хозе без малейшего волнения, как будто ровно ничего не случилось.

- Самую малость! - отвечает оправившийся от страха мулат. - Он ударил меня только хвостом по ногам, но это было такое ощущение, словно меня ударили палкой по ним: они как будто разом отнялись! А вы? Если бы не вы, мне бы не сдобровать. Это чудовище растерзало бы и сожрало меня в одну минуту... вы не пострадали?

- Ни на столько! - отозвался Винкельман, показав на кончик ногтя.

- Я, право, не знаю, как мне вас благодарить, сеньор... Я абсолютно не понимаю, ни что я делаю, ни что говорю... Знаю только одно, что вы спасли мне жизнь!..

- Полноте, это сущие пустяки... в нашем положении нельзя же не выручить друг друга в подобных случаях... о чем тут говорить? А вы что делаете, господин Маркиз?

- Я восхищаюсь вами, Винкельман! И вы находите еще время заботиться и думать о других после такой удивительной цирковой штуки! Нет, это, право, что-то невероятное!

- Но не стойте же с обнаженной головой, вы, пожалуй, схватите так солнечный удар!

- А вы сами?

- Ну, я - дело другое! Я почти туземец, и мой череп, не хуже черепа любого индейца, привык к солнцу!

- Тысячи громов! Что у нас за славный товарищ, друзья! И как я счастлив, Винкельман, что имею возможность пожать вашу руку.

- Что касается этого, господин Маркиз, то эта радость вполне обоюдна!

- Ай, ай... не так сильно, мой милый! Вы не человек, а настоящий ворот! В другой раз я протяну вам не руку для пожатия, а кулак: он будет менее чувствителен!

- И я, Винкельман, сердечно благодарю вас, - проговорил Шарль своим ровным, спокойным и сдержанным голосом. - Благодаря вашему геройскому поступку, нам удалось избежать большого несчастья. Это еще одно доброе дело, которое зачтется вам, когда мы вернемся в Гвиану! Вы уже знаете, что я хочу этим сказать!..

- Значит, вы довольны мною, мосье Шарль, и думаете, что мой бедный Фриц будет счастлив?..

- Как вы можете меня спрашивать об этом, мой славный Винкельман!

- А если так, с вашего разрешения, не будем больше говорить об этом! Все, что я слышу, полностью ошеломляет меня: у меня даже в глазах мутится... А вот Хозе следовало бы дать чашку тафии, а то он, как видно, хлебнул лишку воды, и с ним что-то неладно, как я вижу!

- Как! - воскликнул Маркиз. - Не говорить больше об этом! Да только об этом и следует говорить!

- Нет, нет. Это, право, не стоит того, и в сущности кайман этот - не что иное как та же ящерица! - заявил скромный эльзасец, стараясь отвлечь от себя всеобщее внимание и умалить по возможности свою заслугу.

ГЛАВА IX

Копчение. - Дело мастера боится. - Мародеры. - Ягуары-рыболовы. - Пристрастие хищников, малых и больших, к рыбе. - Привлеченные запахом муким. - За добычей. - Винкельман на страже. - Первый нападающий. - Ягуар-стратег. - Кража двадцати фунтов рыбы. - Пойманный за хвост. - Кто одолеет: человек или хищный зверь? - Убит. - Это не более как кот! - Покидают пирогу. - Тяжелый груз. - Индеец. - Из-за пятикопеечного зеркальца. - Предварительный уговор.

Жители тропической части Америки сохраняют продукты своей охоты и рыбной ловли простейшим и вернейшим способом - копчением.

Этот достаточно известный способ состоит в том, что развешивают рыбу или мясо, подлежащее хранению на более или менее продолжительное время, над костром из зеленых ветвей и сырого дерева, которые дают наибольшее количество дыма. Им и обкуриваются обрабатываемые продукты.

Это, в сущности, тот же способ копчения рыбы и ветчины, который практикуется повсеместно в цивилизованных странах.

Но само копчение, применительно к обстоятельствам, происходит несколько иначе.

Устраивают муким, как выражаются жители берегов Амазонки, - громадный костер, сооруженный из четырех жердин, поддерживаемых вилообразными подпорами, на которые накладывают эти жердины. Подпоры втыкают в землю, образуется правильный четырехугольник. Затем на жердины накидываются древесные прутья. Это сооружение должно быть не выше поларшина от земли.

Костер, который заранее раскладывают под этим примитивным сооружением, состоит исключительно из мелких зеленых ветвей, но не из любых, так как в этих лесах немало деревьев, которые при горении издают такое зловоние, что мясо и рыба становятся совершенно непригодны в пищу. Наоборот, другие древесные породы придают окуриваемым продуктам особенно приятный вкус, и опытные жители лесов прекрасно знают особенности тех или иных видов горючего материала.

Мясо или рыбу раскладывают на прутья в строгом порядке и зажигают зеленый костер. Тогда требуется особенное внимание. Нужно все время поддерживать ровный огонь, не давая ему ни слишком разгораться, ни гаснуть, и то умерять, то подживлять его, смотря по надобности, чтобы первоначально подвергнуть окуриваемые продукты некоторой сушке, не допуская затекания или обжаривания их.

Само собой понятно, что мясо или рыба, подвергнутые жару костра, теряют известную долю содержащейся в них влаги и, кроме того, прокоптившись, могут долго сохраняться.

Такое копчение весьма часто применяется местными индейцами, когда они, опьянив какой-нибудь ручей или речку, выловят из нее огромное количество рыбы или перебьют целое стадо черных свиней, или пекари, или же убьют тапира. Тогда устройство мукима является для индейцев настоящим празднеством, шумным предвкушением грандиозного обжорства, опьянения кашири и неистовой пляски.

Трудно себе представить что-либо более захватывающее и странное, нежели это сооружение среди леса! Кругом темная ночь, треск костра; густые клубы дыма носятся в воздухе. Красноватый отблеск огня играет на красных лицах индейцев, опьяненных запахом кашири, прокопченного мяса, танцующих, точно бесноватые, под звуки своего вибрирующего глухого тамбурина или барабана, гулко разносящиеся по лесу в ночной тишине.

Несравненно менее шумно и более спокойно совершалось копчение у наших четырех путешественников, а главное - гораздо прозаичнее и менее колоритно с точки зрения любителей местных красот.

Пираруку, распластанная пополам вдоль хребта и натертая индейским перцем, была бережно разложена на прутьях. Маркиз в качестве простого помощника коптильщика разжег мелкие зеленые веточки костра, расположенного под рыбой.

- Вот и все?.. - спросил он, когда пламя охватило веточки, образовав как бы сплошной красный огненный ковер - с таким искусством был разложен Шарлем этот низкий квадратный костер.

- Да, все!

- В таком случае нам остается только сложить руки и ждать этого вкусного обеда, а затем, пообедав всласть, завалиться спать!

- Эх, черт возьми, как у вас это все скоро делается! Напротив, теперь-то и необходимо величайшее внимание, чтобы поддержать повсюду ровный огонь, подправлять его там, где он начинает затухать, раскладывать там, где он начинает разгораться, иначе вы рискуете испортить окончательно всю эту превосходнейшую рыбу.

- Прекрасно! Теперь я понял! Мы будем сторожить костер поочередно и будем всячески остерегаться, чтобы не заснуть!

- Вот именно; с этого вы и начните свое обучение ремеслу коптильщика, под благосклонным руководством Хозе, а мы с Винкельманом тем временем займемся приготовлением обеда.

- Охотно! Таким образом у меня не явится намерение заснуть, как тогда на паровой шлюпке! Впрочем, здесь это менее опасно, чем там, не правда ли? Крокодилы, и живые, и мнимые, остались там в озере?.. Брр!.. Отвратительные животные!.. Меня кидает в дрожь, как только я вспомню о них!

- Крокодилы-то действительно остались там, но зато ягуары здесь.

- Как? Здесь есть ягуары?

- Здесь, как и везде в этой стране.

- Эх, черт!.. Я их видел в Париже в зоологическом саду... Они показались мне не особенно приветливыми!

- О!.. Вы не преувеличивайте их кровожадности! Наши ягуары довольно трусливы и в общем, можно сказать, безобидны до тех пор, пока не ранены. Не было случая, чтобы они первые нападали на человека!

- А когда они ранены?

- Ну, тогда они, действительно, становятся чрезвычайно свирепы, можно сказать ужасны!

- Значит, они главным образом опасны, как мародеры?

- Вот именно! Запах копченого привлекает их, и они, без сомнения, станут бродить вокруг, с удивительной смелостью подходить к самому костру и стараться стащить самый лучший кусок и умчаться с ним во всю прыть.

- Не может быть?!

- Нет, это именно так, как я говорю!

- Даже и копченую рыбу они уносят?

- Копченую рыбу в особенности!

- Вот странный вкус!

- Совсем не такой странный, как вам кажется! Ягуар, видите ли, даже предпочитает рыбу мясу. Я сам не раз видел, как они терпеливо лежали по несколько часов на берегу ручья или реки и с невероятной ловкостью вылавливали прямо из воды молодых пираруку, тукунаре или ширанья весом в несколько килограммов!

- А, впрочем, почему бы и нет? Ведь наши кошки тоже любят рыбу и нередко браконьерствуют на реках. Я видел это не раз у нас в Европе!

- Во всяком случае, мы будем хорошенько сторожить свою рыбу. Огонь костра не всегда в достаточной степени отпугивает этих лакомок, которые, ради удовлетворения своего аппетита, рискуют иногда обжечь себе лапы и опалить усы!

Действительно, сторожили усердно, до одиннадцати часов ночи. Четвероногие мародеры, привлеченные вкусным запахом копченой рыбы, но вместе с тем и весьма трусливые по природе, довольствовались тем, что жалобно выли в лесу, сначала вдали, а затем мало-помалу подходя ближе к притягательному центру, о чем можно было судить по все крепнущему хору этих невидимых хористов.

Около полуночи, прозванной баснописцем "часом преступлений", очередь сторожить пришла Винкельману.

Еще менее нервный, чем Шарль и Хозе, эльзасец, смотревший в высшей степени добродушно на все случайности кочевой жизни в диких лесах, слушал рассеянным ухом эту ночную симфонию.

Кто прожил многие годы среди девственных лесов, тот невольно становится невероятно равнодушен ко всевозможным опасностям, что совершенно непонятно для европейца, недавно прибывшего в эти дикие края. Путешественник, пропитанный насквозь страхами и опасениями, внушенными ему цивилизацией, не может на первых порах понять сосуществования человека с дикими зверями, пресмыкающимися и опасными насекомыми, свирепость которых почему-то принято страшно преувеличивать.

Только впоследствии он разубеждается во всех этих россказнях и приучается смотреть трезво на вещи, признавая за каждым из этих животных только действительные его свойства и качества и отвергая все беззастенчивые преувеличения.

Винкельман, присев на своем гамаке, рассеянно и безучастно поглядывал кругом, останавливая главным образом свое внимание на коптящейся рыбе и следя несравненно больше за огнем костра, чем за скрытыми маневрами ягуаров.

Впрочем, сейчас еще нечего было опасаться. Глухое рычание и протяжное завывание раздавалось из леса, а ягуар всегда смолкает, как только отваживается на грабеж, к которому у него вообще большая склонность.

Но между тем все-таки воцарилась сравнительная тишина. Из этого эльзасец заключил, что, вероятно, в самом непродолжительном времени огромные куски рыбы подвергнутся нападению.

- Эти мерзкие твари ни за что не хотят оставить нас в покое! - прошептал он себе под нос. - Вон там один присел и сидит, точно большой кот перед мышиной норой; выжидает, разбойник!.. А глаза горят во тьме, точно две свечки. Будь я такой стрелок, как господин Робен, я бы, не долго думая, разом погасил эти огоньки одним выстрелом. Но к чему напрасно подымать шум и будить всех, когда они так сладко и так мирно спят!.. Впрочем, погодите, голубчики! Эй! Подожди, любезный!..

Последние слова были уже обращены к громадному ягуару, который, осмелев вследствие царившей кругом тишины, осторожно выбрался из чащи, крадучись пробрался вперед и подполз, распластавшись по земле, насторожив уши, нюхая воздух и пожирая глазами добычу.

С присущим ему невозмутимым спокойствием, Винкельман покидает свой гамак, проворно и неслышно делает семь - восемь шагов, отделявших его от костра, наклоняется, хватает горящую головню и смело идет навстречу мародеру.

Ягуар останавливается, шипит, как рассерженная кошка, пятится назад при виде горящей головни, которая угрожает опалить ему морду.

- Ну, марш в свою берлогу! Живо, негодяй этакий! - шутливо кричит эльзасец, и человеческий голос, действующий на животное словно какой-то талисман, вернее чем головня обращает ягуара в бегство. Испуганное животное, услыхав окрик Винкельмана, разом поворачивается и удирает со всех ног, как молодой козленок.

Рассмеявшись добродушно тому, что он задал разбойнику такого страха, Винкельман не спеша направляется к своему гамаку, как вдруг картина разом меняется. Его добродушный смех сменяется крепким ругательством.

- Черт возьми! - восклицает он. - Да что же это такое?!

В то время, как он так победоносно отражал первого нападающего, другой за его спиной неслышно подкрадывается к лакомому куску, осторожно протягивает к нему лапу и одним махом тащит чудеснейший кусок рыбы, весом фунтов в двадцать! Как видно, ягуары знакомы со стратегией.

Винкельман, взбешенный тем, что эти мерзавцы так обошли его, одурачив как новобранца, кидается вперед с такой кошачьей ловкостью, какой трудно было ожидать от человека столь могучего сложения.

Маркиз, этот профессиональный гимнаст, был бы поражен быстротой и легкостью движений, если бы видел их.

Одним прыжком эльзасец очутился подле ягуара как раз в тот момент, когда вор, схватив добычу, уже готовился удрать вместе с нею. Он уже начал отступление: высоко подняв голову, напрягая мышцы задних ног, выпрямив хвост, он готовится сделать первый громадный прыжок и скрыться с добычей в чаще, чтобы потом пуститься наутек с быстротой лани.

Но Винкельман успел схватить его за хвост и мигом останавливает вора на месте.

Однако вор и тут не хочет выпустить своей добычи, как и Винкельман не хочет выпустить хвост, который он зажал в своих руках, как в железных тисках.

Ягуар шипит, упирается, рычит и тянет что есть силы. Винкельман ругается и тоже тянет хвост на себя, как настоящий ворот.

Обезумев от бешенства и боли, как животное, пойманное в капкан, ягуар, поняв, что ему таким образом не одолеть этого врага, наконец решается выпустить изо рта рыбу, которую он роняет на землю. В тот же момент он оборачивается и, оскалив зубы, приложив уши к затылку, готов раздробить своими мощными челюстями смельчака, который решился связаться с ним. Но Винкельман не бросил своей головни.

С быстротой и находчивостью привычного охотника он сует эту горящую головню в самую морду разозленного зверя, который вдруг громко взвыл от боли и стал дико вырываться, так как Винкельман все не выпускал его хвост.

Тут происходит что-то невероятное: этот человек, обычно столь степенный и угрюмый, которого это положение, одновременно и смешное, и ужасное, ни мало не смущало, вдруг громко рассмеялся, как мальчишка, прищемивший хвост кошке в дверях.

- Попляши, негодяй! Попляши!.. Если твой хвост не переломится, то я тебя, голубчик, хорошо проучу: не скоро ты меня забудешь!.. Не будешь воровать в другой раз!

Вдруг ягуар взвыл еще громче, еще ужаснее. Шарль, Маркиз и Хозе сразу проснулись и, выскочив из своих гамаков, схватились за ружья.

- Ягуар! Это ягуар! - воскликнул Маркиз.

- И Винкельман борется с ним! - взволновался Шарль.

Все трое разглядывают неописуемое зрелище и останавливаются в нерешительности, борясь между желанием разразиться смехом и страхом, внушаемым им этой сценой.

- Держитесь, Винкельман! - крикнул Шарль, вскидывая к плечу свое ружье. - Я сейчас уложу его на месте!

- С вашего разрешения, я и сам с ним справлюсь!.. Мы славно посмеемся, вот вы увидите, - продолжал эльзасец, все с тем же невозмутимым спокойствием. - И так как вы теперь все трое на ногах, да еще при оружии, то ничего опасного быть не может, а я попробую пустить в ход свои десять пальцев!

С этими словами он выпускает из рук свою головню, хватает хвост ягуара обеими руками и, сильным ударом опрокинув животное на спину, тащит его по земле сажени две, затем, не давая ему времени очнуться и собравшись с силами, одним взмахом поднимает животное в воздух и, покрутив его над головой, несколько раз ударяет с размаха о ствол дерева.

- Готово, - говорит он, - если только у него ребра не железные.

Три крика удивления приветствуют этот неповторимый фокус. Ягуар бьется в конвульсиях; кровь хлещет ручьем из его пасти, и, наконец, у него вырывается последний предсмертный хрип.

- Вот и кончено! - говорит атлет с детской радостью, тогда как Маркиз бормочет:

- Убить ягуара, как зайчонка!.. Нет, это невозможно! Это я вижу во сне!

- Ба! - говорит пренебрежительно Винкельман. - Да он весит не больше ста кило! Кроме того, ягуар в сущности тот же кот!

- Да, да... ведь и крокодил, по-вашему, тоже в сущности та же ящерица, не правда ли?

- Ну, конечно!

- Как бы то ни было, а я все-таки еще раз скажу вам, что вы - славный товарищ и человек, каких мало!

- Да полно вам; каждый делает что может: ведь не мог же я дать этому разбойнику утащить половину нашей провизии! Посмотрите-ка, господа, он, кажется, не повредил ее... Надо только снова положить кусок над костром!

Этот инцидент не имел особых последствий. Ягуар, убитый таким своеобразным путем, был оставлен на месте, в распоряжении муравьев. Рыба, согласно правилам, прокоптилась в течение двенадцати часов, затем весь маленький отряд вернулся на пирогу.

Как и говорил Хозе, который до этого времени следовал знакомой ему дорогой, в скором времени они должны были расстаться с водным путем. Действительно, пришлось оставить пирогу и, взвалив на себя и поклажу, и съестные припасы, пешком тащиться по кампо.

Как ни привычны были к трудностям пути наши четверо путешественников, все же эта перспектива была не из приятных. Свернутый гамак, ружье, патронташи и запасные заряды, смена одежды и белья, съестные припасы - все это, взятое вместе, составляло порядочный груз, который неминуемо должен был замедлять путешествие и сделать поход несравненно более утомительным и трудным.

Тогда Шарль, всегда стремившийся к простейшим решениям, предложил оставить все лишнее, а взять с собой только гамаки, ружья, патронташ и по десяти килограммов провизии на брата. Все уже были готовы согласиться на эту жертву, когда увидели неподвижно стоящего, подобно каменному изваянию, индейца, молча смотревшего на них.

- Вот удача! - воскликнул радостно Маркиз. - Если этот господин не один, может быть, нам удастся уговорить его и товарищей нести за нами нашу поклажу, отдав ему за труды часть тех мелочей, которые мы собирались бросить здесь.

- Да, пожалуй! - согласился Шарль и обратился к краснокожему, продолжавшему стоять без движения, опершись на свой большой лук. - Ты кто такой?

- Я из племени атторрадис! - ответил индеец, не шелохнувшись.

- Атторрадис! Знаете вы их, Хозе?

- Да, сеньор! Это племя, рассеянное вдоль гор Сиерра да Луна, от истоков Куйт-Анау до матто-жераль (большого леса).

- Прекрасно! Можно на них положиться? Способны они оказать какую-нибудь услугу белым за известное вознаграждение?

- Вы знаете уже жителей этой страны, сеньоры, и эти атторрадис - не лучше и не хуже других! Немного вороваты, ленивы и склонны к дезертирству, как все остальные. Впрочем, сколько я припоминаю, они не канаемэ.

- Отлично! Если за ними приглядывать так, чтобы они этого не замечали, они могут быть вполне подходящими носильщиками. Знаете вы несколько слов на их языке?

- Да, сеньор! Все общеупотребительные слова их наречия мне известны!

- Чего же лучше?! Не согласитесь ли вы вступить с ним в переговоры и предложить ему и еще нескольким людям его племени сопровождать нас.

- Охотно! Эй, приятель, скажи, ты здесь один? - обратился Хозе к индейцу.

- Нет, остальные там, в малока!

- Сколько человек?

Краснокожий поднял свою правую руку, растопырив на ней все пальцы.

- Это во всем мире означает пять!

- Хорошо, этого достаточно! Я знаю атторради, которых называют атторради малого каймана, и эти белые люди их друзья! - сказал мулат.

Индеец медленно сделал головой знак согласия.

- Так приведи сюда тех, что в малока!

- Зачем?

- Для того, чтобы нести в панаку (корзинах) все эти вещи, которые ты видишь здесь!

- Нести? Куда?

- Туда! - сказал Хозе, указав рукой на восток.

- Это слишком далеко!

- Нет, всего только пять суток!

- А-а... а что нам дадут за это белые?

- Бус, чтобы вы могли себе сделать танги, ножи, крючки для рыбной ловли.

- Покажи! - прервал его индеец, впервые обнаружив что-то похожее на интерес.

Шарль, которому Хозе последовательно переводил дословно ответы индейца, раскрыл один из небольших ящиков и достал из него наугад пригоршню различных предметов, от которых у индейца глаза разгорелись.

- Те, что в малока, придут, - сказал он после довольно продолжительного созерцания предметов, очаровавших его взор: - но надо, чтобы белый дал мне что-нибудь!

- Пусть так! - сказал Шарль, обрадованный этим быстрым решением вопроса.

- Вот тебе, приятель! - подал он индейцу маленькое пятикопеечное зеркальце.

Не успел дикарь получить этот предмет, назначение которого было ему совершенно неизвестно, как тотчас же издал пронзительный звук, что-то среднее между криком и свистом, приблизил зеркальце к своему лицу и, увидав в нем свое отражение, выпустил из рук и свой лук и пучок стрел и принялся выделывать какие-то бешеные движения.

- Теперь он весь наш! - сказал Маркиз, изучая с видом знатока этот образец местного хореографического искусства.

Между тем индеец вторично издал тот же звук, но еще громче, еще пронзительнее, и снова продолжал свой дикий, исступленный танец.

- Это наивное дитя прерии, мне кажется, весьма веселого нрава, - серьезно заметил по этому поводу Маркиз, - и я никак не мог предполагать в нем такой живой восприимчивости и впечатлительности после той невозмутимости и холодного бесстрастия, которыми он поразил нас в первый момент!

- Подождите еще пока высказывать о нем свое суждение, господин Маркиз! Вы только впоследствии убедитесь в его хитрости и коварстве, чтобы не сказать более!

Внезапное появление пяти индейцев, одетых, подобно первому, в одно простое калимбэ, с большим луком в руке и традиционным пучком стрел, прервало замечание Хозе.

Человек, получивший зеркальце, увидел их в тот момент, когда они вдруг появились из чащи кустарников, моментально прервал свои упражнения, громко окликнул их и, что-то проговорив на своем наречии, поднес каждому к самому носу свое зеркальце, с восхищением любуясь их недоумением и удивлением. В заключение он повесил это зеркальце к своему ожерелью из зубов тапира.

После того между индейцами завязался бесконечный разговор. Вопреки их привычкам, они говорили чрезвычайно быстро и многословно, попеременно указывая то на белых, то на зеркальце, то на тюки, то на восток, и в конце концов, по-видимому, пришли к соглашению.

Атторради согласились сопровождать белых до их малока.

Теперь начинаются главные переговоры, но уже с помощью кашири.

Впрочем, Шарль, привыкший ко всем этим тонкостям индейского обращения, надеется поскорее покончить с опьянением, бывшим неизбежным следствием неумеренного употребления этого отвратительного напитка.

ГЛАВА X

Конец кампо. - Матто-жераль, или большой лес. - Весьма покорные и податливые, когда они терпят нужду и лишения, индейцы становятся совершенно невыносимыми, когда питаются хорошо и сытно. - Тропа в девственном лесу. - Маркиз на пути страданий. - Отчаяние. - Все хуже и хуже. - Рой безумных мух. - Маркиз требует или железной дороги или хотя бы простого трамвая. - Сокровища тропической флоры. - Неожиданность. - Хинное дерево. - Мнимое хинное дерево. - Новая надежда - новые силы. - Каскарильеро.

Переговоры, начатые под кровом малоки атторради, окончились благоприятно. Индейцы, прельстившись будущими дарами белых, согласились сопровождать их в течение пяти суток по направлению к востоку. Шарль вручил каждому из них, в качестве задатка, по горсти бус, по паре ножниц, по карманному ножу и по несколько крючков для рыбной ловли.

Но, несмотря на их настоятельные просьбы, он не согласился дать им по зеркальцу: вручение этого столь ценного в их глазах предмета было отложено им до того момента, когда все обязательства, принятые ими на себя, будут исполнены.

Атторради, вынужденные признаться, что белый прав, не соглашаясь уплатить им вперед, нагрузили свои панаку (корзины) и отправились в путь, не удостоив своих жен и детей, оставшихся в малоке, ни единым ласковым словом на прощание.

Четверо суток они бодро шли по кампо, которое постепенно начинало меняться; появился кустарник, местами прерии пересекались холмами и возвышенностями, на которых росли все более и более высокие деревья.

Затем им пришлось переправиться через две больших реки, идущих прямо с юга к северу, которые здесь известны под названием Репунини и Кужунини. Шарль не без основания думал, что это два притока Эссекуибо, главной реки английской Гвианы.

Постепенно путешественники приближались к Сиерра да Луна, где Хозе рассчитывал встретить виденные им здесь хинные деревья.

Вскоре они покинули кампо, беспрерывно тянувшееся от самого Рио-Бранко. После прерии пошел ряд плоскогорий, все более и более лесистых, представляющих собою предгория Сиерры. Приходилось взбираться по крутым скалам, спускаться по каменистым уклонам, в глубокие рвы и овраги, в непроходимые серрадос (джунгли), переправляться через пересохшие ручьи; там и сям встречались узкие луговины; затем вдруг перед путешественниками встала темная и мрачная стена леса, которому, казалось, и конца не было.

Это и есть матто-жераль, великий лес, покрывающий все пространство вплоть до Тумук-Хумука и до самого Атлантического океана, то есть на протяжении приблизительно девятисот километров.

Индейцы были в восторге. Принужденные до сих пор довольствоваться небольшой порцией маниоковой муки и копченой рыбы, они надеялись теперь угоститься тем, что им мог дать этот девственный лес, этот земной рай для охотников, где в изобилии встречается всякая дичь. До сего времени они не проявляли ни малейших признаков неудовольствия или злой воли и, по-видимому, даже не помышляли о дезертирстве, стоически перенося все трудности и лишения пути.

Шарль, для которого это отступление от общего правила было хорошим предзнаменованием, уже начал надеяться, что ему удастся удержать еще на некоторое время при себе этих полезных помощников, соблазнив их обещанием новых щедрот.

Но Хозе, знавший их лучше, советовал Шарлю не полагаться на них, как только они очутятся в лучших условиях и станут питаться сытнее и вкуснее.

Примечательно, в самом деле, что индейцы вообще гораздо благоразумнее, сговорчивее и даже менее склонны к дезертирству, охотнее исполняют возложенные на них поручения и обязанности, когда они голодают в течение двух-трех дней. Когда они сыты и ни в чем не нуждаются - совсем другая картина. Как это ни странно, но это так.

Вот эти сыны кампо легким и бодрым шагом, с веселыми и довольными лицами, вступают в матто-жераль.

Впрочем, каждый индеец чувствует себя дома в первозданном тропическом лесу. Невероятно любопытно видеть, как ловко и проворно он пробирается, точно змея, между непроходимыми зарослями кустов, нигде не оцарапав себе даже тела, тогда как белый человек на каждом шагу оставляет клочья своей одежды.

В самом деле, нет ничего более утомительного и изнурительного, чем путешествие по девственному лесу для человека непривычного, и бедный Маркиз испытал это на себе.

Между тем индейцы, со свойственным им удивительным чутьем, вскоре нашли тропу, одну из тех незаметных глазу дорог, проложенных такими же индейцами, которые для них являются настоящими большими дорогами. Там, где белый не видит ничего, кроме непроходимой чащи лиан и гигантских деревьев, преграждающих путь, индеец узнает след, по которому идет шаг за шагом, не уклоняясь в сторону, совершенно так, как если бы эта дорога была обозначена вехами или придорожными столбами.

Шарль, Винкельман и мулат свободно лавируют среди всех этих встречающихся на каждом шагу препятствий, которые доводят бедного Маркиза до отчаяния.

Бедняга запутывается в лианах и падает во весь рост носом вниз, с трудом подымается, но шипы зацепляют его шляпу и срывают ее на ходу. Он старается стащить ее с сука, но сук вдруг отскакивает с силой стальной пружины и закидывает шляпу на несколько сажен в сторону, в самую глубь чащи.

В то время, как он старается достать оттуда свой головной убор, его спутники успели уже порядочно уйти вперед, и Маркиз потерял их из виду. Он оборачивается назад, сбивается с тропы, теряет даже само направление и идет уже в противоположную сторону.

Его окликают, он отзывается, его начинают искать и, наконец, находят, и тогда только он убеждается, что шел обратно к Рио-Бранко. Он отчаянно ругается, проклинает судьбу и совершенно не может понять, каким образом нарывается все время на такие препятствия, тогда как его товарищи идут вперед почти так же свободно и спокойно, как и в саванне.

Но иногда девственный лес становится жесток и по отношению к привычным людям, столько лет бродившим по нему.

Бывает, что едва вы ступили ногой на какую-то колючку, которая проколола вам сапог, как уже хватаетесь одной рукой за ближайшую ветку, но и эта ветка усажена колючками, которые вонзаются вам в руку. Поупражнявшись некоторое время таким образом, вы оказываетесь начинены сотнями колючек.

Вдруг тропа прерывается сплошной густой растительностью, и вам приходится далеко забегать вперед, чтобы найти ее вновь и по ней продолжать путь. Наконец, тропа отыскивается, но только в ста метрах от того места, где вы стоите. Оказывается, что тропа раздвоилась, но что оба следа далее соединяются и идут в одном и том же направлении.

Что же делать? Индейцы ушли вперед. Они должны указывать путь и нести поклажу, а белые стараются поспевать за ними как умеют. Кричат, ищут тропу, снова теряют и опять находят и в конце концов нагоняют своих носильщиков.

В сущности, эта тропа ничего не стоит. Она, можно сказать, сомнительна даже для индейцев, которые теряют ее пятьдесят раз в день. Ее преграждают упавшие деревья, часто свалившиеся одно на другое, колючие кустарники образуют настоящие баррикады. Глядя на эти громадные обрушившиеся стволы, страшно удивляетесь, как еще они не придавили вас.

После шести часов такой ходьбы, Маркиз больше не может справиться с собой. Эти беспрерывные препятствия, эти падения, царапины, уколы, удары, толчки, эти хлестания ветвей и лиан, бьющих его по лицу и по ногам, доводят его до отчаяния. Его темперамент, превосходно мирящийся с серьезными опасностями и лишениями, с голодом, холодом, жаждой и даже с физической болью, приспособлен к активной борьбе, но никак не может примириться с этими ежеминутными раздражениями, растравляющими его нервы и доводящими его до состояния, близкого к отчаянию.

Полусмеясь, полусердясь, он изливает свое желчное настроение и по-своему мстит предательскому лесу, осыпая его ругательствами, хотя лес, по-видимому, не внимает ему и, вероятно, еще долгие годы не намерен изменить ни своего внешнего вида, ни своего характера.

- О тропическая природа, которую так превозносят писатели и художники, которую они изображают нам такою прекрасною, как мало ты похожа на эти описания, на эти чарующие картины! Полный терний, колючек и игл, сырой и темный, как подвал, но жаркий и удушливый, как парник, этот сказочный тропический девственный лес - грязен, неопрятен, нечесан и не умыт, как старое безобразное чудовище. Таковым ты и представляешься мне, и таков ты и есть на самом деле! - говорил Маркиз. - Вы смеетесь, мосье Шарль, а я бешусь и чувствую, что становлюсь глуп, вынужденный плестись таким образом шаг за шагом, не в состоянии думать ни о чем другом, как только об этих шагах. В былое время, когда я был солдатом, я делал трудные переходы, с ранцем и мешком за спиной, во всей амуниции; но тогда по крайней мере мы знали, куда идем! Поешь, шутишь, болтаешь и шагаешь себе мерно в ногу с товарищами, и если заморишься, то все-таки по-человечески, чувствуешь усталость, но на душе легко и спокойно. А здесь это какое-то обезьянье ремесло!

Все ваши способности вы должны напрягать на то, чтобы не разбить себе голову, не выколоть себе глаза, не поломать себе ноги. Все ваши физические и душевные силы должны быть направлены только к одной цели - цели самосохранения. Вы должны, опустив голову, перебираться через одно препятствие, чтобы не проглядеть как-нибудь другого; оберегать голову, чтобы не удариться ею о сук, и в то же время остерегаться, чтобы вас не задел лист, режущий, как пила, и при всем этом наткнуться на шипы и колючки, которые вонзаются вам в руки, и в грудь, и в спину и царапают вам лицо и спину; огибать овраг, чтобы ввалиться в трясину! Этим всецело должен быть поглощен ваш ум, все ваши помыслы и чувства в течение шестидесяти минут в продолжение часа и двенадцати часов в продолжение дня!

Но вскоре жалобы Маркиза поневоле должны были прекратиться, так как лес стал в полном смысле непроходим не только для него, но и для его товарищей и даже для самих индейцев.

Матто-жераль становился все чаще и чаще, все темнее и темнее.

Опустив низко голову, согнув корпус, с громоздкими корзинами за плечами, почти ползком, на животе пробирались индейцы под громадными стволами упавших деревьев или плелись вразброд по болотистым низинам и трясинам и волей-неволей были принуждены замедлить свой шаг.

Вот длинная лиана захлестнулась за ногу одного из них, и он упал лицом вниз. Другой отбивается от терновника, который всадил ему свою комочку посредине спины, из которой так и бежит кровь. Тот, что идет впереди, так сказать, проводник, сбился с тропы и разыскивает ее в чаще, расчищая себе путь тесаком. Ветка, которую неосторожно выпустил из рук четвертый, перескакивая через какое-то препятствие, сильно ударила по лицу пятого.

Даже Шарль, этот совершенно индианизированный европеец, полетел вниз головой в громадный куст марипа и теперь барахтался в нем, стараясь избавиться от колючей ветки, которая рвет ему рубашку и панталоны. Его шляпа повисла на длинной гибкой ветке. Один из индейцев, пытаясь ее достать, взобрался на груду старых, упавших древесных стволов. Но стволы эти прогнили, и едва человек успел взобраться на них, как вся эта баррикада рухнула под ним, и он скрылся, поглощенный тучей трухи и пыли, и всполошил целый рой самых отвратительных пауков, червей, тысяченожек и скорпионов.

Это казалось уже верхом всяких злоключений, но нет!

В этот самый момент раздается откуда-то громкий, повелительный голос, голос Винкельмана:

- Не шевелитесь никто! Стойте неподвижно! Шершни-меченосцы!

Дело в том, что эльзасец случайно ткнулся ногой в куст, к стволу которого прилепился как бы громадный нарост или лишай, гнездо ужасных, гигантских ос, величиною с палец, выразительно названных гвианцами "мухами-без-ума".

Гнездо, состоящее как бы из тонкого картона сероватого цвета около метра в диаметре, было чудовищно по величине. Озлобленные осы шумным роем высыпали из него целыми полчищами, наполняя воздух своим громким шипением и жужжанием и кружась вокруг неподвижно стоявших людей, затаивших дыхание, старающихся не моргнуть даже глазом, чтобы не раздразнить свирепых насекомых. Шарль застыл в своем кусте, Маркиз лежал на животе, Хозе - на спине, индейцы в самых фантастических позах. Все словно окаменели на месте среди жужжащего и тревожно носящегося кругом них роя ос.

Одно неосторожное движение - и тысячи ужасных острых жал в один момент вонзятся в несчастных путешественников. Но благодаря своевременному окрику, так спокойно и властно брошенному Винкельманом, опасность была предупреждена. После томительной четверти часа, проведенной всеми в полной и мучительной неподвижности, свирепые насекомые, привыкшие к частым обвалам старых стволов, вызывающих сотрясение их гнезда, мало-помалу успокоились и стали возвращаться в свое потревоженное гнездо, не найдя ничего подозрительного в этих неподвижных фигурах.

Тогда осторожно трогаются с места и путешественники.

- Однако, долго ли еще нам предстоит так маяться? - спрашивает Маркиз, совершенно выбившись из сил. - Если это еще долго будет продолжаться, то я стану и не двинусь с места до тех пор, пока правительство не проведет здесь железную дорогу или хотя бы трамвай!

- Еще сутки, сеньор Маркиз! - говорит Хозе. - Как вы видите, девственные леса всегда по краям так непроницаемы и так непроходимы на протяжении приблизительно двадцати километров.

- Ну, а дальше?

- А дальше уже будет настоящий "великий лес", где почва почти совершенно обнажена, где идти удобно и свободно между высокими и чистыми стволами, где почти нет этих проклятых кустарников и терновника!

- Но ведь и здесь же есть высокие и чистые стволы, да еще и весьма приличной толщины! Право, черт возьми, какие красивые деревья! Как вы зовете их?.. Что касается меня, то для меня они все похожи одно на другое!

- Я, видите ли, знаю только те простые названия, под какими их отличают здесь местные жители!

- Все равно, назовите их, мне интересно знать, а я тем временем вытащу из себя эти десятки игл и колючек, которыми я весь начинен.

- Да вот это "пао до Брайзиль", называемый туземцами ибиранитанга... Это и есть то знаменитое бразильское дерево, из которого добывается красная краска. А вот дерево луков или ииэ, а рядом с ним, - массаран-дуба, ствол которого, достигая тридцати метров, дает гуттаперчу. Сок, вытекающий из его ствола, сладок, как сахар.

- И его можно пить?

- Конечно, он очень вкусен!

- Ну, так попробуем, хотя бы только из любопытства! - сказал Маркиз, делая глубокий надрез своим тесаком в коре лесного великана.

Белая жидкость, с виду похожая на сливки стала стекать в подставленную под надрез чашку, и восхищенный парижанин погружает свои губы в эту жидкость с видом разлакомившегося кота, который добрался до чашки с молоком.

- Продолжайте, друг мой, - сказал Маркиз, - у вас превосходная манера знакомить с ботаникой, и вы увидите, как мне пойдут впрок ваши наставления!

- Вот там видите вы итаубу?

- Да, это то самое "каменное дерево", из которого сделаны бока уба наших мнимых кайманов-любителей!

- То самое!

- Превосходное дерево!.. По меньшей мере три метра в обхвате... Не дурной размер... А вот то другое дерево, у которого такой большой коричневого цвета плод?

- Его называют гвианцы канаримакак.

- А-а, это обезьянья кастрюлька, не правда ли?

- Да, сеньор! А вот абиаурана, дающая превосходные плоды, так же как и соседнее с ним дерево кожасейро, на котором растут эти красивенькие ягоды, называемые в Гвиане "Венериными яблочками".

- Какая жалость, что мы не можем взобраться так высоко, чтобы достать их! - заметил Маркиз. - Какое чудное угощение, а приходится от него отказаться!

- Да, что поделаешь... А вот, если это вас может интересовать, и "железное дерево", или панакоко гвианцев; муирапинима или "черепашье дерево", одно из красивейших деревьев, особенно ценимых краснодеревцами. Вот драгоценное дерево, кора и душистые семена которого идут для аптекарских целей и для парфюмерных изделий. Вот "фиолетовое дерево", называемое так потому, что имеет великолепный темно-фиолетовый цвет. Тут смотрите - "атласное дерево" светло-желтого цвета, блестящее и душистое.

Вдруг мулат прерывает этот интересный перечень, и невольное удивление вырывается из его уст. Он кидается вперед в самую чащу, невзирая на преграждающие ему путь лианы, тернии и пиловидные, зубчатые листья кустарников. Спустя минуту он возвращается обратно и радостно восклицает:

- Какое счастье! Вы не угадаете, что я сейчас нашел?

- Быть может, хинное дерево! - с некоторым сомнением говорит Шарль. - Но нет, это невозможно? Мы сейчас едва ли на 600 метрах высоты, а хинные деревья встречаются не ниже, как на 1200 метрах высоты!

- Может быть, это не настоящее хинное дерево, но вид очень родственный ему и весьма даже близкий, это - "хина-свечка", кору которого постоянно примешивают недобросовестные торговки к настоящей хине.

- Эта кора не излечивает от лихорадки и с точки зрения врачебной совершенно ни к чему не пригодна, но присутствие этого дерева здесь предвещает, несомненно, что не особенно далеко отсюда и настоящие хинные деревья!

- От души желаю, чтобы это было так! - сказал Шарль, внимательно разглядывая предложенные ему образцы.

- Я не сомневаюсь в этом, сеньор, - продолжал Хозе. - Как вы совершенно верно изволили заметить, мы еще не на достаточной высоте, чтобы встретить на этом плоскогорье настоящую хину! Нам надобно подняться выше, всего еще на каких-нибудь 400 или 500 метров, - и я готов отказаться от обещанного мне вами вознаграждения, если не позже как через два дня мы с вами не увидим и настоящие хинные деревья!

Эта уверенность Хозе придала всем новую энергию и бодрость.

Винкельман и Маркиз, оба весьма не сведущие в ботанике, внимательно разглядывают указанное дерево, чтобы уметь различать в свое время настоящие и ложные хинные деревья.

На вид это превосходное дерево величиною по меньшей мере в сорок пять метров с широкой, пышной кроной и беловатою корой, почти гладкой, на которой кое-где виднеются следы плесени или мха, но с большими желтыми пятнами своеобразного вида, слегка пузырчатыми и вздутыми.

Маленький караван продолжает продвигаться дальше, с нетерпением взбираясь на холмы, которые становятся все круче и круче.

Теперь ко всем трудностям, представляемым слишком обильной растительностью тропического леса, прибавилось еще утомление от частых и крутых подъемов. К тому же приходится внимательно осматривать все эти тесно придвинувшиеся друг к другу деревья, образующие пеструю, разнообразную характерную массу зелени, ветвей и стволов.

Никто уже не заботится о тропе, по которой с невозмутимым спокойствием идут индейцы. Все уклоняются кто вправо, кто влево, но не удаляясь, однако, настолько, чтобы нельзя было слышать голоса товарищей, и по примеру лесных охотников время от времени окликают друг друга.

Трое белых и мулат, вооруженные тесаками, идут, то высоко подняв головы и стараясь распознать деревья по их листве и кроне, то низко наклоняясь к земле и отыскивая среди опавших листьев знакомые им овальные листки со вздутыми прожилками и пушистою нижнею стороною, как у настоящих хинных деревьев.

Таков, в сущности, обычный прием и профессиональных каскарильеров (искателей хинных деревьев) и, кроме того, единственный, возможный в большинстве случаев, когда бывает невозможно отличить эти деревья по их коре.

Не следует забывать, что очень часто нижняя часть стволов почти всех деревьев полностью покрыта растениями-паразитами: ароидами, повиликами, орхидеями, бромелиями и т.п. Они взбираются по стволам сплошным плащом, увенчивая их цветами, увивая цепкими корнями и стеблями, окутывая покровом своей листвы так, что не остается никакой возможности распознать в лесу деревья по стволу.

Вместо того, чтобы продолжать держаться, как раньше, на средней высоте, наши путешественники подымаются теперь все выше и выше, чтобы как можно скорее достичь горных плато, высоту которых они определяют приблизительно в 1500 метров.

До этого времени все их поиски оставались почти совсем бесплодными. Только лишь кое-где им попадаются ложные хинные деревья. И сколько при этом грубых ошибок, сколько радостного волнения, сколько веселых возгласов, тотчас же умолкших! Но при всем том надежда на удачу в них крепнет; они почти не чувствуют усталости. Эти ложные хинные деревья, которые попадаются им изредка, являются для них как бы природными вехами и говорят о том, что они на правильном пути.

Усталые, утомленные, обливаясь потом, в изодранных одеждах, с исцарапанными в кровь лицами и руками, они удивляют даже самих индейцев. Которые теперь мало-помалу из головы колонны перешли в хвост.

Вскоре растительность заметно изменяется: вместо обычных растений долины появляются горные породы, встречающиеся исключительно только на большой высоте и требующие менее знойной атмосферы.

Лесная чаща заметно редеет, жара становится менее томительной.

Солнце быстро садится, и его лучи бросают на вершины Сиерры огненный отблеск пожара.

Вдруг из чащи леса раздается радостный возглас; вслед за тем веселая тирольская песня оглашает воздух. Это Маркиз, почти обезумев от радости, скачет, как школьник, приплясывает и поет во все горло, сзывая своих товарищей, которые сбегаются к нему со всех сторон.

- Что такое?

- Да, право, господа, смотрите, мне кажется, что на этот раз я выиграл двести тысяч! Хозе, друг мой, взгляните, пожалуйста, на эту ветку!

Мулат берет ее и вдруг бледнеет под своим загаром.

- Где же вы нашли это? - спрашивает он.

- Да всего в каких-нибудь ста метрах отсюда! Но мне это не стоило большого труда, и моя заслуга не велика, если только в этом есть хоть какая-нибудь заслуга.

- В самом деле? - вмешался Шарль.

- Я просто очутился среди целого леса совершенно однородных деревьев, вот таких, как этот образец.

- А знаете ли вы, что это такое?

- Настоящее хинное дерево - не так ли?

- Нет, даже лучше того, это самое лучшее из всех существующих видов хины. Это желтая хина*, самая драгоценная порода хины!

* Эта порода хинного дерева дает от 30 до 32 граммов сернокислого хинина на килограмм коры.

ГЛАВА XI

История хины. - Знаменитое исцеление. - Вице-королева Перу. - "Порошок графини" стал "Порошком иезуитов". - Кондамин и Жозеф Жюссие. - Хина в Индии и на Яве. - Несколько слов о ботанике. - Каскарильеросы и обработка хинной коры. - Различные сорта хины. - Классификация. - Сбор, приготовление и перевозка коры. - Из девственных лесов - в аптеки. - Химический состав хины. - Превосходнейшее средство против лихорадки и малокровия. - Ее терапевтическое действие.

Прежде, чем продолжать рассказ о приключениях наших друзей, "искателей хинных деревьев", не безынтересно будет немного познакомиться с этим деревом и его продуктом, столь ценным по своим лечебным качествам, снискавшим ему мировую известность.

История хины, ее описание, производство, ее разновидности и свойства, ее употребление, думаем, будут здесь весьма уместны.

Впрочем, мы будем кратки.

По-видимому, целебные свойства хины против лихорадки не были известны инкам. По крайней мере, историки, повествующие о завоевании Испанией Мексики, ни разу не упоминают о ней.

Лишь между 1635, 1636 и 1637 годами впервые заходит речь о хине.

Собственно, история открытия целебных свойств хины довольно туманна. Утверждают, будто один индеец, снедаемый ужаснейшей болотной лихорадкой, проходя лесом, не нашел ничего, чем бы утолить мучавшую его жажду, кроме полупересохшей лужи, в которой валялось вырванное с корнем молодое хинное дерево. Больной с жадностью пил эту горькую, как полынь, воду и после того оказался совершенно излечившимся от своей ужасной болезни.

Этот факт, действительный или вымышленный, имел место, как гласит предание, в вице-королевстве Квито, ныне республике Эквадор, между Куэнсою и Лохою. Как бы то ни было, коррегидор Лохи был уведомлен о качествах этого растения индейцами, правителем коих он являлся. Эти люди восторженно расхваливали ему действие целебного вещества.

Возможно, что это случайное открытие надолго осталось бы известно только в той местности, если бы одна знатная особа, вице-королева Перу, графиня д'Эль Кинчон не захворала в это время, то есть в 1638 году, страшной лихорадкой, которую она схватила в долине Лунахуана, на Тихоокеанском побережье.

Коррегидор Лохи, уведомленный о тяжкой болезни вице-королевы, сделал запас хинной коры, отвез его в Лиму и поручился своей головой вице-королю в целебном действии этой коры, которую он истолок в мелкий порошок и заставил больную принимать в довольно больших дозах.

Стойкая лихорадка, грозившая унести больную, точно по волшебству отступила перед этим простым и бесхитростным средством, графиня д'Эль Кинчон словно чудом снова стала здорова и весела. Это чудесное исцеление, понятно, наделало много шума. О нем говорили повсюду, и вице-королева, вернувшись в Испанию, не преминула наделить лиц высшей испанской аристократии запасами хины, привезенной ею из Перу. Вскоре это лекарство, с отличной репутацией, стало распространяться среди населения Испании под названием "Порошка графини".

Спустя несколько лет иезуиты, основавшиеся в Перу, широко разрекламировали этот порошок, ввезли его в Рим и сделали его общераспространенным во всей Италии. Уничтожили наименование хинина или "хина-хина", под которым это целебное средство было известно индейцам, и назвали его лихорадочная кора. Но это название не удержалось за лекарством, и противолихорадочный порошок стал просто называться "Порошком иезуитов". Настоящее происхождение этого драгоценного лекарства оставалось, однако, по-прежнему, загадкой для врачей. Только в 1679 году англичанин Тальбот, который, по словам госпожи де Севиньи, продавал в Париже "Порошок иезуитов" по 400 пистолей за дозу, продал секрет этого порошка королю Людовику XIV за баснословную сумму.

Благодаря королю, который купил этот секрет для того только, чтобы предоставить его во всеобщее пользование, хинин стал известен во всей Франции.

Кондамину, собственно, мы обязаны первыми точными сведениями о хинных деревьях и о тех местностях, где они встречаются.

Командированный вместе с Годэном и Бугэ в южную Америку, для измерения градуса меридиана, он воспользовался этой командировкой для изучения, с точностью истинного и серьезного математика, хинных деревьев долины Лохи, Куэнсы и Бранкаморо.

Согласно указаниям Жозефа Жюссие, ботаника, прикомандированного к их экспедиции, он описал подробно на месте первые хинные деревья, срисовал с натуры все их органы, вернул им туземное, коренное название хина и издал свой труд в 1738 году, то есть ровно через сто лет после чудесного исцеления графини д'Эль Кинчон.

Исследования Кондамина были продолжены Жозефом де Жюссие, который оставался еще два года после его отъезда в Перу.

Благодаря трудам обоих этих ученых, благодаря их прекрасным и ценным описаниям и образцам хины, привезенным ими в Европу, хинин получил права гражданства в ботанике и был отнесен Линнеем к семейству мареновидных.

Жозеф де Жюссие не последовал за астрономами, командированными Академией, когда те возвращались во Францию. Прельстившись возможностью новых интересных открытий в этой стране, совершенно неизвестной для науки, он проехал все Перу, достиг Боливии и вернулся на родину лишь в 1771 году, страшно расстроив себе здоровье, что помешало ему обнародовать свои наблюдения.

В 1776 году французское правительство поручило ботанику Домбэ продолжить труды Жозефа де Жюссие, но испанское правительство воспротивилось этой экспедиции, так как Перу находилось в его власти. Испанское правительство стремилось предоставить честь возможных новых открытий своим соотечественникам, задержало отъезд Домбэ и в то же время снарядило свою экспедицию под руководством двух известных ботаников Руиса и Павона.

Домбэ, вынужденный присоединиться к испанцам, побывал вместе с ними в стране хинных деревьев и сделал немало ценных открытий. К несчастью, власти, старавшиеся воспротивиться его поездке, помешали ему обнародовать свои открытия на пользу науки. Его очень ценные коллекции прибыли в Естественноисторический музей совершенно испорченными, раздробленными, что лишило его возможности обнародовать результаты десятилетних упорных трудов на благо науки и человечества.

Более счастливые Руис и Павон совместно выпустили в свет обширный труд под названием "Флора Перу и Чили".

До того времени местонахождение хины ограничивали исключительно только долинами Перу, когда Хозе-Селестино-Мутис, врач вице-короля дон Педро Массиа де ла-Серда, открыл в Новой Гренаде, в окрестностях Санта-Фэ, хинные деревья, которым он приписывал совершенно идентичные и даже высшие качества, чем свойства хинной коры в долинах Лохи и Куэнсы.

Мутис жил еще в Санта-Фэ, когда великие путешественники, Гумбольд и Бонплан отправились из Европы в 1799 г. и прибыли в Картахену в 1801 году, посвятив весь предыдущий год исследованию бассейна Ориноко.

Воспользовавшись любезным гостеприимством Мутиса, они проехали через Новую Гренаду и Королевство Квито, северные провинции Перу и проследовали далее через Мексику, совершив одно из наиболее результативных путешествий современной эпохи и обогатив науку серьезными достижениями.

Ими были открыты и описаны новые виды хины, географическое положение этого полезного вида было точно обозначено впервые, и собраны новые данные и новые материалы для основательного изучения хинной коры. Таковы были в общих чертах результаты этой памятной экспедиции в той области, что нас в данное время интересует.

Мы напомним еще о славных именах ученых путешественников, посетивших впоследствии Новую Гренаду, Перу и Чили и обогативших науку новыми ценными вкладами и материалами. Это имена Пурди, Хартвега, Гудо, Линдена, Функа, Поппинга, Лехлера и др.

Вплоть до 1848 года Боливия оставалась неисследованной. Ни Жозеф де Жюссие, посетивший эти дикие глухие места, ни Таддиес Хекко, его славный последователь, не оставили по себе следов и не ознакомили нас со своими открытиями. Таким образом, в этой части Анд еще ничего не было сделано, а между тем теперь главным образом оттуда доставляется самая лучшая хина, и в наибольшем количестве. Только лишь после того Веддель, расставшись с экспедицией Кастельно, направился в эти края, не исследованные его предшественниками-хинологами.

Из этого путешествия он привез большой запас материалов и образцов, в том числе восемь новых видов настоящей Cinchora, описанных с особой тщательностью в его труде. Кроме того, он занялся еще микроскопическим изучением органов этого растения.

Тем временем случилось одно обстоятельство, которое ускорило изучение хинологии, сделавшей у нас и без того такие большие успехи.

Все путешественники, убедившиеся лично в варварском и хищническом способе эксплуатации хинной коры, указывали на опасность подобного образа действий каскарильеросов и выражали опасение, что со временем человечество, пожалуй, совершенно лишится этого драгоценного лекарства.

Первым это поняло голландское правительство и решило, что следует что-нибудь сделать для устранения этой опасности.

С этой целью оно командировало в Перу ученых, с поручением привезти хинные деревья в нидерландские колонии и попытаться акклиматизировать их там.

Это вполне удалось. Молодые деревца были перевезены во многие местности Явы, где в настоящее время регулярно культивируются и плодотворно обрабатываются.

Прельстившись вскоре примером Голландии, Англия стала производить подобные же опыты.

В настоящее время англичане насчитывают миллионы вполне взрослых деревьев, дающих прекраснейшие сборы, и эти их прежние плантации стали теперь настоящими хинными лесами!

В заключение скажем еще, что все упомянутые в этом кратком историческом отчете ученые вносили новые достижения в развитие хинологии. Благодаря их работам была найдена возможность распознавать поступающую в продажу кору, что раньше казалось столь сложным и затруднительным.

Превосходный труд Говарда "Illustrations of Nueva Quinologia" не оставляет без ответа ни малейшего из вопросов, могущих возникнуть по этому поводу.

Ну, а теперь всего несколько слов относительно органографии рода Cinchona, прежде чем перейти к самому популярному ознакомлению с корой различных видов хины, обработкой и приготовлением.

Род Cinchona, помещенный Линнеем в семейство мареновых, представляет собою большие, высокие деревья или же просто кустарники, в зависимости от того, на какой высоте они произрастают.

Листья, находящиеся друг против друга, как у всех мареновых, всегда целые, то есть без вырезов и зубцов, но весьма различны по величине, форме и пушку. Цветы расположены конусообразно, полузонтиками, иногда щитковидно, но чаще всего в виде метелки. Эти цветы белые, розоватые или пурпурные с приятным запахом.

Целебные свойства хины присущи всем ее видам, но виды эти весьма разнообразны, так что даже и опытные ботаники не в состоянии их различить с первого взгляда.

Хинные растения произрастают сами собой в Южной Америке, занимая обширный район, простирающейся вдоль длинной цепи Кордильер от 10® северной широты до 19® южной широты.

Здесь они встречаются повсюду, где высота местности создает благоприятную для растения температуру. Обычно их встречают на высоте между 1500 и 2400 метров, хотя многие виды прекрасно произрастают и на высоте 1200 метров. Гумбольдт встречал хинные деревья на высоте 2980 метров, а Кальдас - на высоте 3270.

На самой большой высоте они принимают уже вид кустов и деревцев; на средней высоте, наравне с деревьями тропических лесов, являются громадными деревьями, но с первыми признаками низменности они совершенно исчезают.

Горечь хины свойственна не только коре, а также, хотя и в меньшей степени, цветам и листьям, которые, в случае надобности, также могли бы использоваться.

Но мы займемся пока исключительно корой, потому что только она вывозится в Европу и употребляется в качестве лекарственного средства.

Современные ботаники тщательно изучили характер и особенности этой коры, но, несмотря на это, до сего времени очень многое остается не выясненным. Кроме того, и сами хинологи во многом не согласны между собой, а потому и по сей час приходится еще различать эмпирически четыре категории коры:

1) "Серая хина", с ржавой корой, мало волокнистой, очень вяжущая, не сильно горькая, дающая буро-серый порошок, содержащий в себе много алкалоида, цинхонина и почти не содержащий хинина, следовательно, является скорее тоническим средством, чем противолихорадочным.

2) "Желтая хина", не столь вяжущая и явственно горькая, дающая желтый или оранжево-желтый порошок, содержащий значительную дозу хинина и меньшую дозу цинхонина. Этот сорт хины скорее антилихорадочное средство, чем укрепляющее и успокаивающее.

3) "Красная хина" с чрезвычайно толстой и пухлой корой, полуволокнистой, горькая и вяжущая, дающая красивый ярко-красный порошок, содержащий почти в равной мере и хинин, и цинхонин, следовательно, в равной мере и противолихорадочный и укрепляющий.

4) "Белая хина", или кора овалолистной хины, покрытая белой кожицей, гладкой и плотно прилегающей; она дает серый порошок, содержащий в себе следы цинхонина и других близких к нему алколоидов, и ее едва ли можно считать противолихорадочной.

Эта классификация чисто обывательская и не имеет научного обоснования, но ее достаточно для коммерческого обихода, а также и для обихода врачебного.

Что же касается перечисления 30 видов лекарственной хины и бесконечного числа ее ботанических разновидностей, то мы ограничимся упоминанием нескольких наиболее известных типов, чтобы скорее перейти к эксплуатации коры.

Одним из высших сортов серой хины является cinchona cordifolia, растущая в Новой Гренаде и Лохе; она дает от десяти до двенадцати граммов сернокислого хинина на каждый килограмм.

Относительно желтой хины, или калисайи, можно сказать, что ее кора по преимуществу является противолихорадочным средством; она несравненно богаче хинином. Его добывают до 30 - 32 граммов из килограмма и кроме того 6 - 8 граммов цинхонина. Cinchona succirubra, из провинции Квито, может считаться прототипом красной хины, также укрепляющей и вяжущей. Эта драгоценная кора дает 20 - 25 граммов хинина из килограмма коры и 12 - 15 граммов цинхонина.

Другие разновидности, примыкающие к этим трем типам, весьма разнообразны в отношении количества лекарственного вещества, содержащегося в них, следовательно, также разнообразна и их стоимость на рынке. Перечисление их здесь было бы мало интересно.

Понятно, что каскарильеросы отдают предпочтение видам, наиболее богатым целебным веществом, следовательно, более ценным.

Но так как хинные деревья живут не семьями, и так как чрезвычайно редко их можно встретить рощицей, а, напротив, они рассеяны повсюду между деревьями больших лесов, то каскарильеросы вынуждены обрабатывать без разбора все лекарственные сорта хинных деревьев, более или менее богатых целебным веществом.

В предыдущей главе читатель видел, каким образом отыскивают хинные деревья.

Раз присутствие противолихорадочных деревьев установлено и определено, какие именно виды или сорта хины здесь встречаются в наибольшем числе, каскарильеросы, работающие за счет какого-нибудь товарищества, компании или богатого частного предпринимателя, являются в лес и прежде всего занимаются устройством сараев или навесов для коры и для своего жилья.

Эти сараи крыты листьями для защиты людей и сушки коры, которую необходимо предохранить от непогоды. Затем, смотря по обилию хинных деревьев и в зависимости от продолжительности своего пребывания в лесу, каскарильеросы, чтобы не терять времени и обеспечить свое дальнейшее существование, когда запасы съестных продуктов у них истощатся, расчищают участок девственного леса и сеют и сажают на плодородной золе маис, бобы, инам, дыни, перец и тыквы, которые будут расти здесь, как в парнике, с невероятной быстротой. Не позже чем через три месяца они соберут плоды, вполне созревшие. Покончив с этими предварительными работами, каскарильеросы с топором на плече, с тесаком за поясом и мешком с провиантом за спиной углубляются в лес, в одиночку или по двое.

Подойдя к дереву, подлежащему срубу, каскарильеро начинает с того, что обнажает его у основания и срубает его топором как можно ближе к корню. Затем обрубает ветви и затем уже приступает к снятию коры.

С помощью маленькой деревянной колотушки или просто обухом своего топора он легкими ударами проделывает нечто вроде массажа с целью освободить кору от внешних шероховатостей, представляющих собою омертвевшую часть коры. Он делает тесаком продольные надрезы, а потом поперечные, после чего отделяет кору от ствола дерева правильными кусочками. Эти куски обычно имеют от 40 до 50 сантиметров в длину и от 10 до 12 в ширину и называются по-испански "tablas" (дощечки).

Кора с ветвей снимается точно таким же образом, но только без предварительного обстукивания, так как эта более молодая кора почти вовсе не имеет омертвелых покровов.

Количество сухой коры, получающееся с дерева значительной высоты, то есть диаметром в 80 сантиметров или метр, на протяжении 12 или 15 метров, равняется 100 или 110 килограммам.

Снятую с дерева кору относят в лагерь на собственной спине. Здесь ее складывают, накладывая "tablas" одни на другие, одни вдоль, другие поперек, как доски на лесопильных заводах, чтобы получились равномерные штабели длиною в три-четыре метра и высотою не более двух метров.

Чтобы не дать этим штабелям развалиться, на них накладывают или тяжелые бревна, или большие глыбы камня и затем каждый день или каждые два дня, до полного высушивания коры, эти тяжести снимают на день, чтобы дать доступ воздуху и солнцу в щели и промежутки между отдельными "tablas".

Что же касается коры, снятой с ветвей, то ее просто рассыпают на открытом месте на солнце. От действия его эта удивительно тонкая кора скоро сворачивается в трубки, отчего и появилось название "canuto", или "canutillo" (трубки), в отличие от "tablas" (дощечек, получающихся со ствола).

Когда просушка окончена, каскарильеро остается еще одна работа, быть может, самая трудная из всех: он должен на собственных плечах доставить весь свой груз через лес, по тропам, по которым с трудом может пройти человек без ноши. Есть такие участки, откуда приходится нести хину в продолжение целых пятнадцати - двадцати дней. После неимоверных трудов и усилий, с какими сопряжена подобная доставка коры, каскарильеро сдает добытую им хину доверенному, в обязанности которого входит наблюдение за сбором хины.

Последний сортирует ее, складывает в пачки, пачки зашивает в байетон (род грубой саржи) и в этом виде отправляет кору на мулах или опять же на плечах носильщиков в ближайшие конторы.

Там эти пакеты еще раз переделываются; их вес увеличивают вдвое. Кроме первой обертки их зашивают еще во вторую из сырой бычьей кожи, которую сшивают тоненькими ремешками, выкроенными из той же кожи. Кожа эта, высохнув, уплотняется и становится твердой, как деревянный ящик. В такой упаковке, именуемой "сурон", хинная кора отправляется в Европу.

ГЛАВА XII

Энтузиазм каскарильеро. - Роща хинных деревьев. - Полный успех. - Отказ повиноваться. - "Это пятый день". - Опять канаемэ. - Лагерь. - Разочарование индейцев. - Маркиз болен. - Лесная болезнь. - Шестьдесят килограммов добавочного веса эльзасцу. - Все за одного и один за всех. - Энергия больного. - Отвратительный обед. - Шарль за повара. - Реванш дезертиров. - Летаргия. - Ассаку, индейский яд. - Сонное или смертельное? - Проснутся ли они?

Вернемся теперь на плоскогорье Сиерры да-Луна, где наши путешественники, искатели хинных деревьев, нашли первый образец настоящей хины, превосходнейшей калисайи.

Увидев первое дерево, сеньор Хозе на мгновение обезумел от радости. Покинув своих товарищей, он кидается прямо вглубь чащи, то быстро бежит вперед, то останавливается, скрывается на время, затем вскоре издает крик радости, потом принимается петь или говорить сам с собой с необыкновенным возбуждением.

Это настоящий лихорадочный бред, но только не из тех, которые излечиваются хиной. Это безумный бред настоящего каскарильеро, нашедшего свой хинный прииск, так сказать хинную руду или россыпь, лихорадочный бред, во всех отношениях сходный с тем, какой испытывают золотоискатели, когда они после неимоверных трудов наконец находят россыпь - предмет их самых страстных мечтаний. Это неистовый бред человека, восторжествовавшего, наконец, над всеми препятствиями и видящего осуществление своих надежд, еще более счастливого тем, что он исполнил свой долг и победил неизвестность, чем даже предвкушением предстоящего обогащения.

Его товарищи несравненно спокойнее встретили это открытие, потому ли, что они не вполне оценивали всю его важность и значение, или же потому, что по своему европейскому происхождению они при виде этих деревьев испытывают меньшее волнение, чем при виде золотой россыпи. Вид такой россыпи, блестящего золотоносного песка, сверкающих золотых зерен действует поистине опьяняюще на цивилизованных людей, как бы спокойны и уравновешенны они ни были, как бы бескорыстно они ни относились к благам сего мира, тогда как вид этих природных богатств, этих прекрасных деревьев или животных, иногда представляющих собою несравненно большие богатства, оставляет их равнодушными и нимало не волнует.

Этот неудержимый бег мулата, это шумное завоевание полудиким человеком самобытной, девственной природы, которой, быть может, раньше не касалась ни одна человеческая рука, этот неистовый восторг Хозе продолжался около часа.

Затем мулат, который в это время как будто совершенно позабыл о своих спутниках, вернулся к ним, совсем запыхавшийся, весь в поту, с исцарапанным лицом и руками, но сияющий и счастливый.

- Э-э! Браво, сеньоры! Браво! - закричал он им еще издали, как только увидел их. - Я только что произвел маленькую рекогносцировку в этой чаще и нашел здесь множество моих старых друзей - цинхона...

- Вы довольны этим первым осмотром? - спросил Шарль, улыбаясь.

- Доволен?! Скажите лучше, счастлив, восхищен, вне себя!.. Знаете ли, сеньор, что в этом маленьком уголочке большого леса, который я обежал сейчас с быстротой тапира, когда его преследует ягуар, я нашел дело для пятидесяти человек рабочих, по крайней мере, на два года.

- Неужели?

- Несомненно! Но это еще не все; здесь не только встречаются хинные деревья в несравненно большем количестве, чем в самых плодороднейших из ваших долин Боливии. А в силу того, что мы здесь на довольно значительной высоте, самые деревья достигают столь громадной величины, что каждое из них представляет чуть не целый капитал. Что же касается сортов, то я должен вам сказать, что до сих пор встречал только красную и желтую хину.

- То есть лучшие, высшие сорта хины, не так ли?

- Да, и следовательно самые дорогие! Я не ожидал ничего подобного, так как те деревья, какие я находил здесь раньше, бывая в этих местах со своим господином, хотя и были прекраснейшие деревья, не выдерживают сравнения с этими. Теперь, сеньор, я уьерен в успехе. И чем больше мы будем продвигаться вперед, в направлении к восходу солнца, тем больше их будет, этих превосходных деревьев.

- Почему так, сеньор Хозе?

- Потому, что я отлично помню эту местность, которая сохраняет почти неизменно свой характер вплоть до самого Рио-Курукури.

- Но мы сейчас находимся по меньшей мере на расстоянии пятнадцати миль от этой реки!

- Да, приблизительно в пятнадцати милях, сеньор!

- И вы полагаете, что эта хинная "руда" своего рода тянется на всем этом громадном расстоянии?

Луи Анри Буссенар - Охотники за каучуком (Les Chasseurs de caoutchouc). 8 часть., читать текст

См. также Луи Анри Буссенар (Louis Boussenard) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Охотники за каучуком (Les Chasseurs de caoutchouc). 9 часть.
- На всех плоскогорьях, достигающих этой высоты, несомненно! - Черт во...

Под Южным Крестом. 1 часть.
Роман Перевел с французского Е.Н.Киселев СОДЕРЖАНИЕ Часть 1. Кораллово...