Луи Анри Буссенар
«Охотники за каучуком (Les Chasseurs de caoutchouc). 3 часть.»

"Охотники за каучуком (Les Chasseurs de caoutchouc). 3 часть."

И в самом деле, трудно себе представить что-нибудь более отталкивающее, чем их физиономии, которым они стараются придать самый отвратительный вид. Между прочим, у них в обычае рассекать себе ноздри и верхнюю губу и вставлять в эту щель клыки пекари, которые так и врастают в ноздри и губу, когда рана заживет. Можно представить себе, какой вид им придают эти "украшения" в сочетании с аляповатой татуировкой черной и красной красками, которой покрыты их лицо и верхняя часть тела.

О людях можно сказать то же самое, что о хищных животных; кажется, будто те и другие узнают себе подобных по каким-то неуловимым приметам, как будто преступность и злодейство оставляют на них свое клеймо.

Как это ни странно, но эти разбойники и грабители с берегов Амазонки сразу сдружились с подонками цивилизованного общества и вступили с ними в самую тесную дружбу. Это чрезвычайно поразило бразильских мулатов, которые привыкли видеть в мура беспощадных врагов, вселяющих страх и ужас всем, кто только завидит их.

Мура было всего около сотни, и все они были вооружены луками и стрелами, а некоторые имели еще дрянные ружья, топоры, тесаки. Кроме того, почти у каждого было длинное ременное лассо, очень ловко используемое для ловли скота в саваннах.

Мулаты, придя в себя от изумления, вступили в разговоры с мура на общепринятом здесь языке, исполняя роль переводчиков для Луша, который тотчас же надумал превратить мура в грозных союзников.

Краснокожие отозвались с полной готовностью на все сделанные им предложения: настолько был высок авторитет белой расы даже в глазах этих порочных и отверженных людей. Зная их нрав и обычаи, Луш, чтобы возбудить их алчность, стал расписывать богатства молодого француза и рассказывать, как легко все это может им достаться.

Мура слушали его, развесив уши, тем более, что они издавна знали про эту богатую плантацию и громадные запасы всяких товаров у молодого серингуеро, хозяйничавшего здесь многие годы.

Уже не раз они нападали на него, но каждый раз безуспешно, благодаря беспримерному мужеству защитников, в числе которых было несколько человек мундуруку - заклятых врагов их племени.

В конце концов они пришли к убеждению, что француза нельзя одолеть, и потому окончательно отказались от всяких покушений на его спокойствие.

Но вот люди той же белой расы вступают с ними в союз против ненавистного белого серингуеро. Там был один белый, а все остальные или индейцы, или чернокожие, тогда как здесь у них было четверо белых. Под предводительством этих белых мура могли теперь считать себя непобедимыми. Решив этот вопрос, они сразу сговорились со своими союзниками, не вдаваясь в подробности плана.

Условились, что каторжники поведут их в атаку на серингаль, а добычу они поделят между собой поровну. Мура поклялись беспрекословно повиноваться своим предводителям, обещавшим им свою помощь и поддержку. Чтобы скрыть присутствие столь многочисленного отряда и в то же время действовать без промедления, новые союзники рыскали по саванне в поисках коней.

Не прошло и недели, как у всех в отряде были превосходные полудикие кони, которых, однако, эти прирожденные объездчики очень скоро укротили, с присущей индейцам жестокостью и бесчеловечностью. Тогда они отважились мало-помалу подходить ближе к усадьбе, соблюдая всевозможные предосторожности. Учредили у себя отряд лазутчиков и стали выжидать, с терпением и выдержкой настоящих хищников, удобного момента для нападения.

Между тем владелец плантации, довольный уничтожением хищника-змея, весело и беспечно шагал по широкой просеке, не подозревая о готовившейся против него засаде и оживленно беседуя со своим спутником - индейцем Пиражибой.

Чтобы зажечь сигару своего спутника, утерявшего кремень и огниво, Шарль на минуту остановился.

Человек двадцать мура притаились за деревьями.

Случай был слишком заманчив, чтобы его упустить, и один из них ловко пустил свое лассо, которое обхватило шею молодого переселенца с адской силой, и, не успев что-либо сообразить, он упал полузадушенный, потеряв сознание.

ГЛАВА XIII

Чтобы принудить пленника говорить. - Луч надежды. - Страшные угрозы. - Упорное молчание. - Возражение. - Поступок мулата. - Дикий конь. - Подобие охоты с помощью лассо. - Пытки. - Адское кольцо. - Порвавшаяся подпруга. - Всадник на земле. - Брешь. - По саванне. - Тщетное преследование. - Новый Мазепа. - Отчаяние. - Обморок. - Переправа через реку. - Действие воды на кожаный ремень. - Бессильное бешенство. - Близость спасения. - Нож. - Молниеносная смерть.

Можно себе представить ужас и изумление Шарля, когда после продолжительного и глубокого обморока, раскрыв глаза, он увидел перед собой Луша и его товарищей.

- Ну-с! - продолжал каторжник, отбросив сосуд с водой, которую он плескал прямо в лицо серингуеро. Ну-с, сударь, или вы совсем утратили дар слова? Надо попробовать разжать ему зубы!..

Шарль молчал.

- Хм!.. Да вы упрямитесь! Хорошо, мы сейчас посмотрим, кто из нас кого переупрямит... Господин Луш знает приемы, которые могут заставить говорить даже немого, приемы совершенно безошибочные...

Тут Геркулес выступил вперед и сказал: "И я тоже знаю такое средство. Если ты предоставишь этого человека на несколько минут в полное мое распоряжение, то я ручаюсь, что сделаю его столь же болтливым, как целая стая попугаев!"

- Руки долой, увалень! Знаю я твои средства! Дай тебе волю, так ты его разом сплющишь прежде, чем мы добьемся от него хоть одного слова!

В продолжение этого разговора, из которого намерения разбойников совершенно прояснились, мысли с бешеной скоростью проносились в голове Шарля. Окинув все вокруг одним взглядом, он увидел, вместе с каторжниками и бразильскими мулатами, большое число мура, своих беспощадных врагов, а он был один, совершенно один. Табира не здесь, не в плену у негодяев; слабый луч надежды зародился в его душе, но весьма слабый, - увы! А все-таки, если мундуруку, ловкость, хитрость и сообразительность которого ему хорошо были известны, если он не задушен мурами, то, наверное, последовал по его следам, и тогда не подлежит сомнению, что он сделает все на свете, чтобы, при помощи смелых и мужественных защитников серингаля попытаться спасти хозяина.

Голос Луша прервал его мысли.

- Так вы не хотите говорить?.. Прекрасно! Я скажу тогда, чего хочу. И после того вы скажете "да" или будете действовать согласно моим намерениям. Это все, чего я требую от вас! Вы богаты, даже, можно сказать, до смешного богаты; так нам, видите ли, прежде всего нужно ваше состояние!

А так как Шарль и на это только презрительно усмехнулся, то негодяй продолжал:

- Да! Я знаю, что казна ваша хорошо охраняется; знаю, что там постоянно находятся человек тридцать, которые встретили бы нас ружейным огнем, не считая тех молодцов, которые попотчевали бы нас своими отравленными спичками... Неправда ли, это кажется вам очень забавным?.. Но мы не так глупы, голубчик, и тоже умеем дорожить своей шкурой! Оборудуем это дело, не получив ни одной царапины, понимаете ли? Вот почему я рассчитываю на вас, что вы облегчите нам это дело! Так вот, вы проводите нас к дому, как будто мы ваши старые друзья, и введете в казнохранилище, а тогда мы решим, какой взять с вас выкуп. Но смотрите, не пробуйте нас обмануть: я имею привычку принимать свои меры предосторожности. Знайте, что если только вы шевельнетесь, если сделаете хоть малейший жест, мы выпустим из вас все потроха! Теперь вы знаете, господинчик, чем вы можете выкупить свою жизнь!

Во время этой пространной тирады Шарль продолжал хранить упорное молчание, как бы не видя и не слыша ничего из того, что происходило вокруг него.

Это презрительное спокойствие вывело Луша из себя, и он дал волю приступу бешеной злобы.

Товарищи его разразились целым градом ругани и проклятий; даже мура, до того невозмутимые и, по-видимому, совершенно равнодушные, огласили воздух дикими звуками.

- Ах, так ты так! - заревел негодяй. - Ты еще не знаешь, сколько ненависти таится в сердце человека, проведшего тридцать лет своей жизни на каторге, в этом аду... Вы по горло сыты и пьяны, а мы подыхаем с голоду... Теперь, когда вы в нашей власти, вы еще бравируете нами! Ну, так я скажу, что мы хотим не ваших денег. Я мог бы, пожалуй, пресытившись всем, если не отпустить вас на все четыре стороны, то все-таки пощадить вашу жизнь при условии, что вы станете работать на нас... Но теперь кровавый туман застилает мне глаза, и я хочу крови, да, крови!.. А-а, вы ничего не говорите!.. Но черт возьми, у вас есть красавица жена и детвора!..

- Молчи, негодяй! - воскликнул Шарль громовым голосом, делая страшное усилие, чтобы разорвать свои путы.

- Ага!.. Вот что вас заставляет плясать - когда говорят о вашей бабе, и ребятах! - заговорил Луш, снова становясь несколько спокойнее. - Ну так знайте, что все они будут своим порядком прирезаны, могу вам поручиться за это, а мясо их отдадим рыбам в реке, чтобы они хорошенько разжирели на сладком мясе! А после того мы позаботимся и о вас!

- Лжешь, мерзавец! Лжешь и сам дрожишь за себя! Ты знаешь, что моей семье нечего бояться! Что касается меня, то ты и не воображай, что можешь меня запугать и заставить сдаться на твои условия! Кому? Каторжнику! Да в уме ли ты?!

- Болтайте себе, батюшка, сколько угодно: меня это, признаюсь, забавляет... Ну, а теперь мы приступим к делу! Эй, ребята, нет ли у кого-нибудь из вас пропитанного серой фитиля? Мы пока, ради забавы, поджарим ему уши, а там придумаем еще какие-нибудь другие развлечения... Вот вы увидите, ребятушки, как это будет весело!

В этот момент один из мулатов подошел к Лушу и сказал ему на кайенском наречии:

- Послушай, приятель, если ты хочешь позабавиться и других позабавить, а кстати и сломить упрямство серингуеро, то предоставь это мне: я за это берусь!

- При условии, что ты ему не повредишь, он нам нужен!

- Не бойся, будет жив!

- Ну так делай, что знаешь!

Мулат, весьма довольный такой сговорчивостью, подозвал одного из своих товарищей и произнес несколько слов по-португальски.

Тот побежал куда-то и спустя несколько минут вернулся, с трудом ведя за собой норовистого коня, бешеные порывы которого едва сдерживали самые варварски строгие удила, безобразно затянутые.

- Хорошо! - сказал добровольный палач.

- Что ты хочешь делать? - спросил его Луш.

- Дать ему объездить вот этого коня, с которым ни один из нас не мог ничего сделать.

Слова эти вызвали у мура протяжный, дикий рев восхищения. Очевидно, предполагаемый способ выездки дикого коня должен был представлять собой нечто ужасное, чтобы так обрадовать этих дикарей.

Напуганная их воем лошадь поднялась на дыбы и стала бить ногами. Но два длинных лассо, кинутых с необычайной ловкостью, в один и тот же момент скрутили коня по передним и задним ногам и мгновенно парализовали движения благородного животного. Лишенный возможности биться, но не усмиренный, конь стоял теперь неподвижно, дрожа всем телом.

Тем временем мура, очевидно посвященные в план мулата, побежали за своими конями, в одно мгновение вскочили на них, галопом примчались обратно и выстроились широким кольцом, потрясая в воздухе своими лассо.

Мулат сделал знак Геркулесу, неимоверная сила которого была ему известна, и приказал взять пленника и взвалить его на спину дикого жеребца. Геркулес придерживал его в лежачем положении, а двое ловких и проворных мулатов привязывали его крепкими лассо к спине дрожащего от гнева коня. Теперь мура расширили круг настолько, что между ними оставалось приблизительно по двадцать метров.

В это самое время Луш окликнул мулата:

- А ты можешь поручиться, что этот бешеный жеребец не прорвется?..

- Если бы это случилось, то было бы в первый раз, приятель! Мы уже не впервые играем в эту игру!.. Будь спокоен, я за все отвечаю, и после часа бешеной гонки я готов поручиться, что и конь, и всадник будут послушны, как овцы!

- Ну, если так, то валяй!..

Тогда мулат, внимательно осмотрев, как привязан пленник, одним ударом ножа перерезал ремни лассо, спутывавшие коню ноги, и сорвал с него удила.

На это потребовалось не более трех секунд.

Почувствовав себя на свободе, жеребец с минуту оставался неподвижным, как вкопанный. Затем, громко заржав, стрелой понесся вперед, но вдруг, почувствовав у себя на спине постороннее тело, остановился на мгновение и попытался схватить молодого француза зубами.

В этот момент бразилец, держа наготове длинный прут, изо всей силы ударил им по крупу коня.

Обезумев от боли и бешенства, молодое животное взвилось на дыбы и затем вихрем бросилось по саванне.

Несмотря на всю свою силу воли и выносливость, Шарль, испытывая ужасные толчки и тряску, не в состоянии был подавить глухой вопль, тотчас вызывавший жуткий вой бандитов, ликующих при виде его мучений.

Мулаты, отличные наездники, как и гаучосы аргентинской пампы, чтобы принять участие в этой дикой игре, побежали за своими лошадьми. Четверо же каторжников, чрезвычайно заинтересованных началом зверской забавы, стали тесной группой посредине громадного круга, образованного на открытом месте саванны конными индейцами.

Разгоряченный конь, видя перед собою свободное пространство, несколько минут бежал вперед, но завидев всадника, мчавшегося на него, взвился на дыбы и, круто повернув назад, понесся в противоположную сторону. Но и здесь его ожидал всадник, потрясающий в воздухе ненавистным лассо. Шею скакуна до сих пор жег рубец от его страшного удара.

Дикий конь кидался туда и сюда, но повсюду перед ним встает всадник, вселяющий в него ужас своими криками и жестами, взмахами ременного лассо.

Поняв, наконец, что его усилия тщетны, измученный молодой конь отказывается от надежды прорваться сквозь этот заколдованный круг и бежит теперь по кругу, как цирковая лошадь. Бока у него раздуваются, рот в пене. Описав круг, он выбегает в центр его и в бессильном бешенстве роет копытами землю, громко ржет и старается сорвать с себя зубами человека, привязанного к его хребту, но не может освободиться от своей ноши.

Мулаты несутся во весь опор, преследуя с дикими криками молодого скакуна и размахивая в воздухе своими лассо.

Шарль, лишенный возможности двинуться, терпит невыносимую муку. Каждое движение скакуна болезненно отзывается во всем его теле, каждый скачок причиняет ему нестерпимую боль. Солнце нещадно палит его лицо и голову; все его тело, страшно сдавленное, болезненно ноет. Он чувствует, что силы мало-помалу оставляют его, и появляется горькое желание, чтобы конь под ним упал и раздавил его своей тяжестью.

Между тем, от вмешательства мулатов молодой скакун совершенно обезумел и бросился напролом.

Первый мура, на которого он налетел, взмахнул лассо, но дикий конь вдруг низко пригнул голову между передними ногами и понесся прямо, сознавая, что так петля не захватит его.

Твердо знавший свою роль индеец поскакал рядом, выжидая момента, когда конь подымет голову.

Не слыша свиста лассо, молодой жеребец подумал, что опасность миновала и, выпрямив свою гордую шею, победно заржал. Но в этот момент пущенное меткой рукой индейца лассо упало тяжелой петлей на шею скакуна, обвив ее у самого соединения с головой.

Превосходно выдрессированная лошадь мура сразу остановилась, как вкопанная, а всадник ее изо всей силы сжал ей бока железными шенкелями, чтобы не быть сброшенным с коня в тот момент, когда молодой дикий жеребец, полупридушенный петлей лассо, тоже вдруг остановится.

Как известно, индейцы ездят без седла. Эти несравненные всадники прикрепляют свои деревянные стремена с помощью веревок к подпруге, сплетенной из травяных волокон. К подпруге прикрепляется и конец лассо.

Готовясь к этой дикой забаве, мулат сказал Лушу: "Будь спокоен, я за все ручаюсь". Но он не рассчитывал, да и не мог рассчитывать, на случайность, в сущности даже пустячную случайность, и при том чрезвычайно редкую, как утверждали присутствовавшие при этом.

В тот момент, когда лассо обвилось вокруг шеи жеребца, тот сделал бешеное усилие. Подпруга у коня под индейцем лопнула, а конь и всадник покатились на землю. Почуяв свободу, дикий жеребец пустился стрелой и в одно мгновение исчез в облаке пыли.

Ближайшие мура тотчас же кинулись в погоню за ним, опередив взбешенных и разочарованных мулатов. Но молодой жеребец, обезумев от страха, уходил на глазах у всех; всякое преследование становилось бесполезным. Только отдаленный топот нарушал воцарившуюся тишину. Шарль, обессилев от боли, ослепленный солнцем, оглушенный приливом крови к голове, но все еще сохраняя смутное сознание, сразу понял, что ушел от своих врагов, благодаря какой-то счастливой случайности, но какой именно, не знал. Да и не все ли ему равно, в сущности? Его положение оставалось не менее трагичным. Что его ожидало, если животное, все еще несшееся без памяти вперед, наконец, выбившись из сил, упадет?

И несчастному молодому человеку стало казаться, что последняя искра его разума гаснет при одной мысли об этом.

Вскоре он потерял сознание и очнулся только спустя некоторое время, от ощущения свежести.

Он чувствовал, что вода смачивает все тело, набирается в рот, вливается в уши. Он слышал шум, столь знакомый пловцам во время ныряния.

Рискуя задохнуться, он поднял голову и увидел, что конь плывет посреди широкой реки. Если это не самообман, ему кажется, что его путы не столь сильно уже давят. Нет, это не самообман: от долгого пребывания в воде ремни лассо размякли, растянулись, он может теперь действовать одной рукой. Мало-помалу лассо становится все мягче и мягче, и ему наконец удается совершенно высвободить свою правую руку из-под ремня, спиралью обвившего все его тело.

Между тем конь выбрался уже на берег и отряхается от воды, но, испугавшись движения привязанного к нему человека, снова мчится по равнине, точно преследуемый демонами.

Однако невольное купание освежило молодого плантатора и не только вернуло ему сознание, но и отчасти силы. Хотя положение его не перестало быть отчаянным, все же он уже начал помышлять о возможности спасения.

С удивительной ясностью видит он теперь все перед собой и вспоминает происшедшее: и предательский захват, жертвой которого он сделался, и появление каторжников, которых он считал пребывающими на острове, и странное присутствие мура, его непримиримых врагов.

Он отчетливо представляет себе, какая жуткая опасность грозит его семье, если каторжники со своими страшными союзниками двинутся на осаду его жилища. А он здесь, бессильный помочь им, безоружный, разбитый и измученный!

При мысли об этом безумное бешенство овладело им. Шарль извивается, как уж, стараясь высвободиться из-под ремней лассо, невзирая на то, что у него из-под кожи выступает кровь, что от натуги кружится голова, и он ежеминутно рискует опять потерять сознание.

Ему удается наконец высвободить и свою левую руку. Несколько минут он терпеливо выжидает, чтобы кровообращение снова восстановилось в его затекших конечностях. Крик радости вырывается у него из груди: он чувствует, что высвободился до самых плеч, что обе руки его свободны, и он может наполовину перевернуться под ремнями, ставшими теперь гораздо слабее.

Вот он совсем перевернулся и лежит теперь на животе лицом вниз, обхватив шею скакуна обеими руками.

Между тем, бедное животное, совершенно загнанное и выбившееся из сил, начинает проявлять признаки несомненного истощения. Бока его конвульсивно вздымаются, дыхание становится неровным, свистящим, ноздри, непомерно раздутые, налились кровью.

Неужели Шарль будет ждать, что конь под ним упадет, станет кататься в предсмертных судорогах агонии и искалечит его вконец? Нет! Нет!.. Он вдруг вспоминает, что у него на поясе должен быть надежный нож, с которым он никогда не расстается, нож с роговой ручкой и небольшой пилой и пинцетом.

Он ощупывает свой карман и с неописуемой радостью убеждается, что нож при нем.

Смелый план мгновенно созрел в его мозгу. Он сознает, что на таком бешеном аллюре он не может с безопасностью соскользнуть на землю в случае, если перережет свои путы, тем более, что ноги его затекли и вздулись, как бревна. Он не может достать рукой, вооруженной ножом, тех полос лассо, которые связывают его ноги с крупом коня.

"Мне остается только одно - остановить это несчастное животное, а для этого у меня в распоряжении всего только одно средство - нож!"

Раскрыв свой нож, он выжидает минуты, когда животное вынуждено будет нагнуть голову и несколько замедлить свой бешеный бег.

Момент этот не долго заставляет ждать себя. Перед ними вместо гладкой равнины и высоких трав - густой кустарник, предвещающий близость леса. Обессиленное животное, боясь споткнуться, скачет вперед с большей осторожностью. Тогда Шарль наставляет свой нож как раз в том месте, где приходится первый позвонок, прикрепляющий голову к шее, и одним сильным ударом вонзает его по самую рукоятку в шею животного.

Лошадь грузно падает на землю и остается неподвижной, как пораженная громом.

ГЛАВА XIV

Мучимый голодом. - Сырое мясо. - Отвращение. - Обезьянье угощение. - Остатки жира ягуара. - Ночь на дереве. - Как разводят огонь в лесу. - Конский филей. - Угрозы, которые могут быть приняты за похвальбу. - Подвиги белого, превзошедшего индейца. - Трудности отыскивать направление в лесу. - Применение листьев и стеблей дикого ананаса. - Индейский лук. - Примитивное, но грозное оружие. - Без сапог. - Шарль нападает в свою очередь. - Охотники за людьми. - Без следа. - Первая стрела.

Избавившись, наконец, от обезумевшего коня, Шарль прежде всего перерезал ножом свои путы и принялся растирать отекшие ноги.

Несмотря на свою необычайную силу, он чувствовал себя совершенно разбитым. С каким наслаждением растянулся бы он тут же, на земле, и вкусил несколько часов живительного отдыха и сна! Страшные опасения, тревога за близких не позволяли думать о себе, о своем отдыхе. Он ничего не ел с самого утра. Его мучил голод, но нет возможности развести огонь: его кремень и огниво утеряны, а есть сырое мясо лошади, внушающее ему непреодолимое отвращение, он не решался.

Но вот поблизости ему бросаются в глаза несколько диких ананасов, плоды которых за неимением лучшей пищи все же дают возможность хоть на время утолить голод, а главное, томящую его жажду.

Только теперь ему становится ясен весь ужас его положения: он совсем один, без оружия, в совершенно диком месте и далеко от своего жилища. Кроме того, близится ночь, страшная, таинственная тропическая ночь, населенная хищными зверями и страшными гадами. Тогда жуть девственного леса вселяется даже в сердца смельчаков, когда они утопают в целом океане непроницаемого, абсолютного мрака.

Наконец, он слишком хорошо знает нравы и обычаи этой страны, где живет с раннего детства, чтобы не бояться преследования со стороны врагов.

При иных обстоятельствах он сумел бы шутя укрыться от мулатов и даже от индейцев, несмотря на их поразительную чуткость и наблюдательность. Разве он не обладал еще большей выносливостью, чем они, и разве постоянное пребывание в этих лесах и саваннах не научило его всем их хитростям и уловкам?!

Но ведь бегство только удалит его от жилья, а он хочет во что бы то ни стало как можно скорее вернуться туда, даже рискуя жизнью!

Наконец, самое насущное в данный момент - устроиться, сколь возможно, удобно и безопасно на ночь. Остаться здесь, подле убитого им коня, нечего и думать: запах свежего мяса непременно привлечет ягуаров, которые, осмелев, ночью легко могут наброситься и на него. По этой же причине он не может унести с собой ни куска свежего мяса, запах которого тотчас же почуют ягуары. Поэтому Шарль довольствуется тем, что уносит с собой уцелевшую еще часть лассо, которую обматывает вокруг своего пояса, и, захватив с собой еще несколько ананасов, углубляется в самую чащу леса.

Вдруг он изменяет свое намерение. К чему ему прятаться под гигантскими лопухами и папоротниками в девственном лесу, подвергая себя опасности встречи с дикими зверями? Разве не лучше провести ночь здесь, на опушке, взобравшись повыше на одно из деревьев? Там, под шатром, непроницаемым для лучей солнца, он не найдет благодетельных лиан, по которым может легко взобраться наверх, тогда как здесь на деревьях, ближайших к саванне, лианы ползут по стволам до самой вершины.

Выбор его падает на великолепный канари-макака (как называют его туземцы), или обезьянье дерево. Его плоды своеобразной формы, снабжены как бы крышкой и заключают в себе миндалины, до которых обезьяны очень лакомы.

Ствол в четыре обхвата - гарантия того, что ни одно хищное животное не взберется по нему. Кроме того, ветви его были расположены так, что молодой человек мог сравнительно удобно устроиться на них.

С ловкостью гимнаста, несмотря на утомительную тряску, перенесенную им перед тем, Шарль садится верхом на толстый сук и привязывает себя лассо.

Он тотчас же заснул, как убитый. Ни адский концерт рыжих ревунов, ни беспрерывное хрюканье пекари, ни крики оленей, ни отрывистый звук лая ягуаров не могли пробудить его от этого тяжелого сна.

Проснулся он только за полчаса до рассвета; хотя тело его все еще разбито после проведенной в сидячем положении ночи и вчерашней бешеной скачки, но дух бодр, и мысли ясны и спокойны.

К сожалению, голод мучает его все сильнее и сильнее. При свете едва брезжущего утра он увидел несколько плодов того дерева, на котором находился, и мысленно сказал себе: "Раз я провел ночь, как обезьяна, то могу и позавтракать поутру, как обезьяна". Не теряя времени, он срезает один за другим несколько плодов, отделяет с помощью ножа крышечку, прикрывавшую деревянистый сосуд, достает из него миндалины и принимается грызть их с большим усердием, заедая вместо питья ананасами.

- Ну, а теперь пойдем посмотрим, что осталось от моего бедного коня, если еще осталось, и постараемся приготовить себе более питательный обед!

Спустившись с помощью крепкой лианы на землю, он направился к останкам своего скакуна. Предчувствия не обманули его: ягуары учинили пир на славу, но, на его счастье, оставили нетронутыми язык и филей; все остальное было уничтожено.

Впрочем, Шарль не рассчитывал даже и на это и потому был очень доволен.

Человек непредусмотрительный, конечно, поспешил бы срезать эти вкусные куски мяса и убежать с ними в самую чащу, чтобы там всласть и беспрепятственно наесться свежим жареным мясом.

Но Шарль прежде всего желал убедиться, преследуют ли его враги или нет. Для этого ему было необходимо оставаться вблизи того места, где лежали останки коня, чтобы видеть, будучи самому невидимым, что враги предпримут, дойдя по следу до этого места.

Отделив от остова язык и филей острием своего ножа так, чтобы можно было принять это за работу ягуаров, затем оставив подле трупа лошади обрывки лассо, Шарль отрывает клочки ткани от своей рубахи и, испачкав их в крови, раскидывает тут же.

- Прием довольно наивный, надо признаться, - говорит он про себя, - но ничем не следует принебрегать в моем положении. Если только они спешат, то, пожалуй, и на самом деле поверят, что меня растерзали ягуары, и не станут продолжать свои розыски. Во всяком случае, как бы они ни спешили, они не могут явиться сюда ранее, чем через час: значит, время у меня есть. Мне надо добыть огня.

Если бы при нем был его кремень и огниво, ничего не было бы проще; к сожалению, у него их нет. Пришлось добывать огонь трением двух кусков дерева один о другой.

Люди неопытные охотно верят рассказам некоторых путешественников, что это совсем нетрудно сделать. Но пусть они только попробуют и тогда убедятся, что после долгих усилии сами гораздо сильнее нагреются, чем те два полена, которые они терли одно о другое.

Шарль, как человек, знающий цену времени, отыскал глазами "сырник" - дерево, получившее свое название благодаря нежной белой, сильно пористой древесине, напоминающей по своему виду сыр. С удивительным проворством молодой француз набрал несколько горстей белого шелковистого пуха, которым окутаны семена плода в капсулах, служащих им внешней оболочкой.

Эти шелковистые волокна, представляющие собой как бы тонкий пух, тот самый, которым индейцы обматывают концы своих отравленных стрел, чрезвычайно легко воспламеняющийся, служат кочевникам вместо трута. Они постоянно имеют при себе запас этих шелковистых волокон в плотно закрытой кубышке.

В сухом дереве недостатка не было. Шарль собрал его в нужном количестве, отдавая предпочтение смолистым видам, и сделал из них небольшой костер. Затем, добежав до кустов американского тростника, растущего здесь в изобилии, срезал с десяток хороших тростинок. Амазонские индейцы приготовляют из них свои стрелы.

Теперь Шарлю не хватало только одного (достать это было вовсе не трудно), - куска твердого дерева.

Очистив от коры кусок дерева величиною с ладонь, он сделал на нем своим ножом глубокий надрез, всунул туда пучок шелковистых волокон, затем вставил в середину пучочка заостренный конец одной из тростинок и, держа тростинку вертикально, принялся с усиленной быстротой вращать ее между двумя ладонями в продолжение трех или четырех минут.

Вскоре в воздухе запахло гарью, вслед затем душистые волокна загорелись. Тогда Шарль выпустил из рук свою тростинку, проворно накинул на горящий пушок сухие былинки и веточки, раздул огонь и, когда веточки и былинки загорелись, высыпал их на заранее приготовленный костерок.

Вот и все! Не правда ли, как просто; между тем нужно признаться, что вновь прибывший европеец, будь он даже ученый, доктор естественных наук, едва ли бы сумел сделать так, как поступил Шарль в данных условиях.

Теперь плантатор, выждав, когда костер прогорел и превратился в груду углей, разложил на горячие уголья филей и язык. Когда все было почти готово, он засыпал землею огонь, накрыл все сухими травами и валежником, чтобы почва в этом месте приобрела свой обычный вид. Уйдя в чащу, чтобы утолить там свой голод, в то же время сквозь просвет между деревьями он зорко наблюдал за далеко раскинувшейся саванной.

Увы, ожидания не обманули его: не прошло и часа, как он заметил вдали, чуть не на самом краю горизонта, в высокой траве саванны, несколько черных точек, которые быстро увеличивались.

Не подлежало сомнению, что то были его враги, преследовавшие его по следам, как гончие - оленя.

Вот они уже у того места, где лежит обглоданный остов коня, который они внимательно разглядывают, чтобы не упустить ни малейшей подробности, хотя бы даже самой пустячной. Теперь Шарль может похвалить себя за предосторожность, а главное, за то терпение, с каким он выждал дальнейших событий. Необходимо было разобраться в намерениях врагов.

Всех их было теперь восемь человек: двое мулатов и шесть мура, которых нетрудно было узнать по татуировке, покрывавшей совершенно обнаженную верхнюю часть тела.

- Надо отступать, - решил про себя молодой человек. - Надо бежать лесом; у меня, быть может, останется в распоряжении полчаса, а быть может, и больше, прежде чем они нападут на мой след...

С этими словами он подобрал с земли пучок тростинок, беззвучно проскользнул за деревья и скрылся в чаще.

Первая мысль его теперь была об оружии, так как с одним ножом нечего было и думать противостоять врагам.

Но какое оружие можно было сделать, в его положении? Всякий другой человек сильно бы задумался. Но Шарль недаром был знатоком условий местной жизни, недаром знал кайенские леса и саванны.

В его голове мгновенно родилась блестящая мысль.

Он внимательно высмотрел несколько кустов диких ананасов и срезал у них стебли и листья, которые тотчас стал растирать руками с такою силой, что те распались на отдельные волокна. Получились крепкие волокна, напоминающие волокна алоэ. Он разобрал их на нити, и когда получилось, по его мнению, достаточное количество этих нитей, он стал плести, по способу индейцев, тоненькую бечевку.

Покончив с этим, Шарль занялся дальнейшими поисками. Из младших представительниц семейства пальм: конана, вайя, каму, ауара, пагауа или мрина - он выбирал такие, у которых листья или, вернее, средний усаженный листочками стебель листа наиболее твердый. Он остановил свой выбор на ауара.

Как известно, средний стебель листа у однодольных достигает иногда громадных размеров и бывает чрезвычайно крепок, но расщепляется без труда. Так называемые пальмовые тросточки, красивого, темно-коричневого, почти черного цвета, ровные и гладкие, как полированное черное дерево, и ничуть не уступающие ему в крепости - на самом деле не что иное, как средний стебель молодого пальмового листа.

Шарль поспешно отрезал с дюжину кусков листьев длиною около тридцати сантиметров, расщепил их ножом до трех четвертей длины, сплющил, заострил концы и сделал по одной стороне зазубрины.

Осмотрев их каждый в отдельности и убедившись, что они настолько же гибки, насколько прочны и упруги, он связал их в пучок полоской коры. Он потратил на все не менее трех часов.

Без сомнения, это можно было бы сделать и гораздо скорее, если бы не беспрерывные трудности пути по дремучему лесу. Хотя эти громадные леса вовсе не представляют собою той непроходимой чащи, какую так охотно рисует себе воображение европейских художников, тем не менее путешественнику приходится постоянно напрягать свое внимание, чтобы, ступая по этой почве, густо заваленной валежником и старым листом, не подвергнуть себя опасности упасть и сломать ногу. Кроме того, громадные деревья, поваленные грозой или подгнившие, падая и увлекая за собой своих ближайших соседей, образуют целый хаос ветвей, стволов, листьев и лиан, которые вырастают вокруг этих падших великанов, обвивают и сплетают их целой сетью совершенно посторонней растительности. И тогда все это приходится обходить. Бывает, что и один громадный ствол преграждает путнику дорогу, и тогда прежде, чем ступить на него, необходимо убедиться, достаточно ли он надежен, чтобы выдержать вес человека. Иначе можно провалиться в него и очутиться оплетенным со всех сторон десятками змей и змеенышей, гигантских муравьев, пауков-крабов, или сколопендр, которые кишат в таких прогнивших стволах. Наконец, так как все деревья в лесу растут крайне неравномерно, то густо и кучно, то редко, приходится все время ловко пробираться между стволами, иначе рискуешь разбить себе лоб.

Между тем жара становилась невыносимой. Но Шарль, с детства привыкший к этому влажному зною, без малейшего дуновения ветерка, к этой атмосфере теплицы, продолжал шагать все тем же удлиненным шагом, каким ходят индейцы, и в то же время продолжал свою работу. Он достал из связки одну тростинку, затем один из заостренных наконечников, изготовленных им из стеблей ауары, и вставил его в конец тростинки. Затем обмотал место соединения наконечника с тростинкой раза три - четыре изготовленной им бечевкой из ананасовых волокон, и у него получилась стрела. С виду это не более, как примитивное и хрупкое деревянное оружие, но индейцы пользуются им не без успеха даже против тапира и ягуара. Менее чем за час готова была дюжина таких стрел.

Оставалось изготовить лук, это бесшумное, безмолвное, но беспощадное оружие, которое краснокожие предпочитают наравне с сарбаканами даже лучшему ружью.

Индейский лук обычно изготовляется из сердцевины дерева, называемого, хотя и неправильно, "железным".

Это дерево не имеет себе равных по невероятной твердости (об него тупятся лучшие стальные инструменты) и до того тяжелое, что один кубический дециметр его весит 1,49 килограмма. Наиболее ценным деревом считается крапчатый амауа, темно-коричневого цвета, с желтыми пятнышками. Краснокожие придумали оригинальный способ приспосабливать это дерево для намеченной цели.

Так как сердцевина его, совершенно не разрушимая, окружена очень плотной и непроницаемой оболочкой, то они по преимуществу избирают упавшие и дуплистые деревья, у которых эта предохранительная оболочка сточена термитами. Сердцевина, несмотря на свою неимоверную прочность, довольно легко расщепляется в длину. Расколов ее топором, индеец придает осколкам размеры и форму лука, обрабатывая их с невероятным терпением и старанием, с помощью клыков патиры. Нет ни одного карбета, где бы вы не нашли нижней челюсти этого животного, срезанной там, где она соединяется с верхней. Это туземный рубанок, служащий для изготовления лука из железного дерева.

Размеры большого индейского лука достигают двух метров и более. Автор этой книги привез в Европу два таких лука, подаренных ему одним ссыльным, отбывшим срок наказания в Голландской Гвиане.

В материале у Шарля не было недостатка, но Шарль не имел ни времени, ни возможности, чтобы соорудить себе бесподобное, не имеющее равного оружие. Он решил довольствоваться простым отростком черного кедра, очень ровным, прямым и гладким и столь же гибким, как и упругим. Ему осталось только натянуть тетиву из оставшегося конца бечевки из ананасовых волокон, чтобы у него получился лук, правда, примитивный, но в умелых руках представлявший страшное оружие.

Ему необходимо было принять еще одну предосторожность: до этого он шел, не пытаясь скрывать свой след, оставляемый на траве и почве его тяжелыми кожаными сапогами. Возможно, впрочем, что он делал это умышленно. Но теперь, когда он готов встретить врага, молодой плантатор решил воспользоваться всеми выгодами своего положения и постараться захватить своих врагов врасплох.

Он снял сапоги, запрятал их в дупло большого дерева и заменил их обычной обувью индейцев - поршнями из коры пальмы миритис. Поршни эти Шарль привязал к ногам лоскутками, оторванными от своего широкого пояса. Благодаря этой обуви он уже не оставлял после себя следа.

Прожевав на ходу несколько кусков поджаренного на угольях конского мяса, Шарль внезапно переменил направление, значительно уклонившись влево, потом вернулся немного назад, параллельно своему прежнему следу, притаился за стволами колоссального дерева и стал терпеливо выжидать.

В числе других ценных качеств, приобретенных им от индейцев в дни ранней молодости, надо назвать удивительное терпение и выдержку. Прошло целых два часа, во время которых Шарль ни разу не шелохнулся, ни разу не выказал малейшего волнения или нетерпения.

Другой на его месте, вероятно, покинул бы свою засаду и поспешил бы продолжать свой путь. Он, однако, слишком хорошо знал своих врагов, чтобы не считаться с их упорством и не быть уверенным, что рано или поздно они непременно пройдут здесь, мимо него, по следу, как настоящие ищейки.

Необходимо было поэтому во что бы то ни стало задержать их, избавиться от их преследования, иначе он неизбежно должен будет пасть жертвой их хитрости и коварства.

На этот раз расчеты не обманули его. Вскоре смутный шум голосов достиг его слуха, а затем громкий смех. Несомненно, то были мулаты и их страшные союзники.

Шарль, притаившись между стволами, догадался, что они смеются над ним, над этим белым, который бежит от них, не скрывая даже своего следа; но вдруг раздались восклицания разочарования: след пропал. Шарль так удачно выбрал свою засаду, что между стволами густо стоящих в этом месте деревьев мог все видеть. Нарушив порядок, - враги все время шли гуськом, - мулаты и мура сбились в кучу и внимательно присматривались к почве, в надежде найти какое-нибудь указание, чтобы определить, куда девался молодой плантатор.

Вот они рассыпались по всем направлениям в поисках следа, а затем снова собрались в кучу и стали совещаться, не зная, как быть дальше.

Тогда Шарль, выпрямившись, натянул лук, прицелился и спустил стрелу в спину одного индейца.

ГЛАВА XV

Сравнение лука с охотничьим ружьем. - Предпочтение краснокожих. - Воспоминание о наших предках. - Подвиги Шарля. - Двумя врагами меньше. - Хитрость дикарей. - Вращательное движение. - Сабельный удар, превращающий лук в палку. - Стрелок, превратившийся в палочника. - Отступление. - Бегство. - Раненный и обезоруженный. - Саванна. - Гремучая змея. - Примитивная музыка. - Не в том опасность! - Недомогание. - Лихорадка. - Злокачественная рана. - Проклятая река!

Несмотря на то, что лук - примитивное оружие, в умелых руках он становится страшным оружием даже и в том случае, когда стрелы не отравлены. Индейцы так искусно умеют пускать свои стрелы, что не мудрено предпочтение, оказываемое им луку перед ружьем.

Какова максимальная дальнобойность охотничьего ружья, заряженного дробью? Возьмем для примера ружье двенадцатого калибра; оно бьет не дальше 50 или 60 метров, да и то еще на таком расстоянии даже самый опытный охотник не может поручиться, что попадет в цель. Если зарядить охотничье ружье пулей, то выстрел на дальнее расстояние также не может быть очень верен, потому что пуля при гладкоствольном ружье не отличается ни правильностью полета, ни силой удара.

Нельзя, конечно, утверждать, что лук может выдержать сравнение с нарезным оружием, о котором здесь нет речи. Но деревянный лук, в два метра высоты, спускающий стрелу почти такой же длины, в руках индейца безошибочно попадает в самую маленькую обезьянку или в птицу величиной с фазана, на расстоянии ста - ста двадцати метров. Какой охотник-европеец может проделать то же самое с гладкоствольным охотничьим ружьем?

Автор этого рассказа своими глазами видел, как индейцы марони пробивали навылет лимон, насаженный на стрелу, воткнутую в землю, на расстоянии сорока и пятидесяти метров, или убивали наповал сидевших на самой вершине деревьев маленьких ревунчиков и макак, а также и птиц. И в этом нет ничего удивительного: это по силам любому стрелку среднего уровня; настолько постоянное упражнение и навык развили в них умение владеть своим излюбленным оружием.

Кроме того, лук имеет преимущество: он не производит шума, могущего спугнуть дичь или предостеречь заблаговременно врага. Наконец, возобновление запасов стрел несравненно легче и доступнее, чем возобновление израсходованных пуль и пороха, не говоря уже о том, что последние портятся под влиянием сырости.

Все эти преимущества лука в достаточной мере объясняют нам предпочтение, какое индейцы отдают ему перед огнестрельным оружием, которое долгое время не пользовалось доверием даже у цивилизованных народов.

Изумительная ловкость в стрельбе из лука не является, однако, исключительной привилегией только одних дикарей. Нам известно, что во времена, еще не столь отдаленные, наши предки также были виртуозами этого искусства.

Стоит только вспомнить времена Франциска I, короля Франции, и перенестись мысленно к 1520 году, когда король Англии, Генрих VIII, выдающийся стрелок и страстный охотник, состязаясь с лучшими французскими стрелками, всадил все свои стрелы в центр цели, стреляя на расстоянии 240 ярдов, или 218 метров. Между тем этот подвиг английского короля не является чем-то исключительным, и многие стрелки могли сделать то же самое. Не подлежащие сомнению документы позволяют утверждать, что пернатые стрелы, в противоположность стрелам более тяжелым и потому менее дальнобойным, могли попадать в цель на расстоянии до 600 ярдов, то есть приблизительно до 546 метров, и что на расстоянии 400 ярдов, или 364 метров, хороший стрелок часто попадал в червонец.

К тому же указы этого короля, Генриха VIII, относительно стрелков из лука говорят сами за себя. Так, например, мы не без удивления узнаем, что каждому английскому подданному мужского пола вменялось в обязанность умение стрелять из лука и обучение этому своих детей. Формально воспрещалось каждому мужчине, достигшему двадцатичетырехлетнего возраста, стрелять ближе, чем на расстояние 220 ярдов, то есть 200 метров, - пернатой стрелой, и ближе 140 ярдов, то есть 127 метров, - тяжелой стрелой.

Сила удара этого примитивного метательного снаряда, изготовленного из обыкновенного тисового дерева, просто изумительна. Так, например, отряд стрелков в сто человек, в 1548 году, стрелял в присутствии короля Эдуарда II на расстоянии в 400 ярдов (364 метра), и стрелы, попавшие в цель, пробили насквозь дубовую доску толщиною в 27 миллиметров, не уклонившись ни на йоту.

Если современные нам южноамериканские индейцы не такие удалые борцы, как прежние европейские стрелки, то они тем не менее остаются несравненными стрелками.

Так и Шарль Робен ничуть не был удивлен, заслышав странный вой вслед за просвистевшей в воздухе стрелой.

Между тем, он пустил ее по меньшей мере на расстоянии ста метров. Зазубренный наконечник стрелы вонзился, точно в мягкий клубок, в спину одного мура, и несчастный, раненный насмерть, забился в предсмертных муках, издавая глухое хрипение.

Испуганные товарищи огласили воздух диким ревом и разбежались в разные стороны, не подумав даже оказать хоть какую-нибудь помощь умирающему.

- Раз! - проговорил Шарль, хладнокровно приготовляя вторую стрелу.

Случайно во время бегства другой индеец очутился подле молодого француза. Мура бежал с быстротою лани; Шарль подпустил его на расстояние 20 шагов и затем пустил в него стрелу, которая пробила ему шею. Индеец упал, не издав ни звука, а изо рта хлынула кровь.

Шарль одним прыжком выскочил из засады, отстегнул у павшего врага его лук и стрелы с железными наконечниками, его тесак и кисет с огнивом и трутом и небольшим количеством шелкового пуха. Молодой европеец вынужден был прибегнуть к такому ограблению.

Теперь число осаждающих уменьшилось на два человека, то есть их осталось всего 6. Положение Шарля от этого еще не улучшилось, а скорее, наоборот. Оправившись от страха и мура и бразильцы поняли, что с беглецом надо считаться, тогда как раньше они даже не подозревали в нем ни ловкости, ни смелости.

Они решили противопоставить его тактике индианизированного европейца свою тактику и хитрость природных дикарей и побить его же собственным оружием.

Забрав все, что он считал нужным, Шарль, не теряя ни минуты, временно вернулся на прежнее место в свою засаду, где он был защищен с трех сторон толстыми стволами деревьев, образовавших род ниши. До его слуха издали доносился разговор вполголоса, и он не без основания полагал, что это враги обсуждают план нападения. Не имея возможности ничего предпринять, молодой человек стоял неподвижно, притаившись за стволами и напрягая слух и зрение.

Вскоре ему показалось, что на том самом месте, где упал только что убитый им мура, какая-то неподвижная темная тень вдруг слегка заколыхалась и ясно вырисовалась, как на экране, на более светлом фоне ствола.

Без сомнения, это новый враг, который также исследовал почву! Не теряя ни минуты, Шарль пустил стрелу и услышал отчаянный возглас.

Спустя две минуты тень снова появилась, и он снова пустил в нее стрелу. Опять послышался крик, и все смолкло.

- Странно! - подумал молодой человек, которым вдруг овладело смутное беспокойство. - Я положительно не могу объяснить себе, каким образом эти мура, правда, чрезвычайно малодушные, но при том и чрезвычайно хитрые, стоят все на одном и том же месте и как бы добровольно подставляют себя под мои выстрелы! Здесь, наверное, что-нибудь да не ладно!

И вот он, осторожно высунув голову, увидел, что за одним из деревьев слегка выглядывает корпус мура. Но по тяжелому, неуклюжему движению этого татуированного тела Шарль угадал ловушку.

- Это не живой человек! Очевидно, эти негодяи хитрее, чем я думал: они подобрали тела убитых и теперь подставляют их мне, чтобы я израсходовал на них свои стрелы!

Но он не подозревал всей истины и в следующую минуту вдруг почуял неопределенное ощущение близкой опасности, хотя решительно ничего подозрительного вокруг себя не видел и не слышал; затем уловил чуть слышный вздох, точно шелест крыльев маленькой птички. Шарль быстро обернулся, держа наготове лук, и вдруг увидел у себя над головой руку, вооруженную тесаком.

Еще момент, и смертоносное оружие опустилось бы на его голову. Так как у него не было времени выскочить из своей засады, то он инстинктивно замахнулся луком и машинально принял на него удар тесака. Этому он был обязан, вероятно, жизнью или во всяком случае спасением от смертельной раны. Тесак тяжело опустился и, попав вкось по дереву лука, пересек тетиву.

Теперь в руках у Шарля остался уже не лук, а простая длинная палка из тяжелого кедра. Между тем мура, еще не пришедший в себя от своего удара впустую, снова занес свое оружие. Молодой человек поспешно выскочил из своей засады и очутился теперь лицом к лицу со своим врагом.

- Ага, милейший! - насмешливо воскликнул он по-французски. - Нам знакомы эти военные хитрости, но нам знакомо также и вращательное движение хорошей надежной дубинки в руках опытного борца! Знакомо ли тебе вот это? - с этими словами он принялся быстро вращать у себя над головой палку, оставшуюся от лука. Она, описывая громадные круги, со всего маху задела в каких-нибудь три секунды три раза индейца по голове, по бедру и по руке. Напрасно тот неуклюже размахивал своим тесаком, пытаясь защищаться и парировать эти страшные удары. Оружие его все время встречало пустое пространство.

Ошеломленный этим градом ударов, сыпавшихся на него, мура громко крикнул, призывая на помощь. Но в этот момент увесистый удар заставил его смолкнуть, выбив два зуба и раскровавив губы и рот, а в следующее мгновение тесак выпал у него из рук. Одна рука беспомощно повисла вдоль туловища: была переломлена кость.

Наконец, и этот мура выбит из строя. И пора: на его призыв спешили со всех сторон товарищи. Они окружили Шарля, который, прислонившись спиной к стволу, стал обороняться, размахивая вокруг себя своей палкой.

С криками диких животных устремились двое мулатов и трое оставшихся невредимыми мура на неуловимого противника, но тот, защищенный со спины громадным стволом и уверенный, что со спины его обойти не могут, в течение некоторого времени ухитрялся удерживать нападающих на почтительном расстоянии.

Наносимые им с размаху удары были так метки и так увесисто падали то на головы, то на плечи и бедра его пяти противников, что вскоре их полукруг стал редеть.

Не будучи в состоянии дать себе отчет в удивительной силе этой дубинки, совершенно не знакомые с новыми для них приемами, ежеминутно поражаемые этим противником, они, наконец, начинают отступать, приготавливают свои луки и решаются покончить с ним издали.

Шарль сразу сообразил, в чем дело. Он кидается вперед с тесаком в руке, отнятым им у убитого мура, и, держа в другой руке свою длинную кедровую палку, прорывается сквозь группу врагов, ранит на бегу одного из них, опрокидывает двух других и скрывается в чаще леса. С минуту он считает себя спасенным. Но острая боль, как бы от ожога в левой руке, заставляет его вздрогнуть, и он замечает, что ранен стрелой, пущенной ему вдогонку.

- Плохо дело! - говорит он, спокойно обламывая ствол и вырывая из раны железный наконечник стрелы, - если стрела эта отравлена, то я погиб!

Однако крики, раздающиеся у него за спиной, не позволяют ему сомневаться в намерениях врага. У него нет времени перевязать свою рану; негодяи преследуют его по пятам; надо бежать.

Ах, если бы он успел захватить с собой лук и стрелы, отнятые им у убитого мура! Как бы ему легко было теперь перебить их всех поодиночке! Но, увы! Они остались там, в его засаде.

К счастью, он в беге не уступит никому, даже самому кариаку, луизианской лани, и грациозной гвианской дикой козе. Пока он еще не ощущает своей раны, из которой, к счастью, обильно сочится кровь. Хотя следы крови выдают его врагу, он тем не менее не спешит перевязать ее или хотя бы остановить кровь, обернуть ее своим поясом. Он знает, что если стрела была отравлена, кровотечение - первоначально лучшее лечение, так как вместе с кровью смывается наибольшая часть яда, попавшего в рану. Он разглядывает на бегу железный наконечник, извлеченный им из раны, и ему кажется, что на нем не видно ни малейшего следа яда. Дай-то Бог, чтобы он не ошибся!

Наконец, кровь перестает сочиться, благодаря компрессу, останавливающему кровотечение. Так как обувь его не оставляет следа, то надежда на спасение еще не потеряна. Поневоле приходится отказаться от борьбы - необходимо по крайней мере уйти от врагов.

Он продолжал бежать и скоро заметил, что почва кругом заметно изменилась. Вид лиан, все более и более опутывающих гигантские деревья, богатая растительность, изобилующая яркими и неповторимыми цветами, наконец, присутствие кустов, - все говорило, что он находится на опушке леса, что лесу скоро конец.

Вдруг он выбегает на открытое место; это громадная саванна, поросшая жесткой, короткой травой, наполовину опаленной солнцем. Местность ему кажется знакомой. Уж не бывал ли он здесь, в поисках новых пастбищ для своего скота? Весьма возможно! И он бежит дальше по луговой равнине; но резкий пронзительный звук, донесшийся до него, заставляет его замедлить свой бег.

Этот род свиста и треска, напоминающего детские трещотки, хорошо знаком исследователям. Шарль ни минуты не сомневался: это характерный звук роговых колец на хвосте гремучей змеи. Довольно неуклюжая в своих движениях и апатичная по природе, гремучая змея почти никогда не нападает на человека, а напротив, имеет привычку уходить, как только заслышит его приближение. Вот почему рекомендуется, проходя по местам, где водятся эти змеи, идти не спеша и ударять прутом впереди себя по траве, под которой эти змеи скрываются. Этой простой предосторожности бывает вполне достаточно, чтобы заставить гремучую змею уйти. Но, с другой стороны, она приходит в бешенство, если нарушить ее покой хотя бы самым легким прикосновением. Горе тому человеку, который, проходя, заденет ее или наступит на нее ногой: в один момент она свернется спиралью, высунет голову над кольцами туловища, которое, как пружину, выбросит вперед по направлению обидчика. Это уже не прежнее апатичное существо - теперь она ни в чем не уступит знаменитой мартиникской железной змее. Укус ее почти всегда смертелен.

Шарль, не выказывая ни малейшего чувства страха или удивления, только несколько замедлил свой шаг и стал слегка похлопывать высокую траву длинной тростью.

Спустя несколько секунд он снова услышал такой же треск и шелест, а там еще и еще. Очевидно, эта часть саванны положительно кишела гремучими змеями. Но плантатор смело продолжал идти вперед, ни мало не смущаясь этим ужасным соседством.

Он припомнил, что в детстве его чернокожий воспитатель, старик Казимир, научил зачаровывать змей и что он же несколько раз заговаривал его и прививал известные яды, не только противодействующие ядовитости укуса, но и ограждающие от укуса.

Эти прививки, возобновляемые время от времени, сохранили свою силу.

- Ах, будь у меня время, как бы легко мне было призвать к себе всех этих чудовищ и повести их за собой навстречу негодяям, которые гонятся за мной. Какое грозное войско! - проговорил он про себя.

И, продолжая слегка пошевеливать длинной палкой траву, он поднес лезвие своего тесака к губам и стал наигрывать на этом странном инструменте своеобразную мелодию - чрезвычайно нежную и приятную.

И странное дело: на пространстве двадцати - двадцати пяти метров трава зашевелилась, тут и там появились черные точки, а затем и головы змей, покачивавшихся грациозно на своих лебединых шеях.

- Да, - продолжал молодой француз, - я знаю, вы любите эту музыку, и вас мне нечего бояться!.. Что для меня опасно, так это недомогание, какое я начинаю ощущать и которое вдруг вызвало во мне чувство усталости! Что бы это значило? Неужели стрела была отравлена?

Он продолжал идти еще с четверть часа, не переставая насвистывать, и стал замечать, что змей все меньше и меньше; вскоре они совершенно исчезли.

Его недомогание заметно усилилось; он ощущает сильный озноб, в ушах у него шум, в глазах мутится. Бросив взгляд на свою руку, он замечает, что она потемнела, стала мертвенно синеватой, кругом появилась опухоль; пальцы на руке начинают терять свою обычную подвижность; чувствительность при касании уже совершенно утрачена.

Тем не менее присутствие духа не покидает раненого. Будучи убежден в серьезности своего положения и вполне сознавая, что его рана, если не смертельна, то во всяком случае чрезвычайно опасна, он только ускоряет шаг по направлению к темной полосе, виднеющейся на горизонте прямо против него.

Что же там, снова начинается полоса лесов?

Он смутно припоминает, что когда-то он там видел большую и широкую реку.

Задыхаясь, изнемогая и умирая от жажды, он, наконец, вступает под сень первых деревьев, которые он увидел еще издали. Да, он не ошибся! Вот и река шириною около двадцати пяти метров и местами поросшая по берегам муку-муку.

Значит, он может утолить свою жажду, помыть свою рану и восстановить отчасти свои силы, погрузившись в холодные струи реки...

Проклятье! Он вдруг проваливается выше колен в топкое, мягкое болото, предательски поросшее сверху зеленой травой. До реки остается еще пять-шесть метров, но добраться до нее по этой илистой отмели нет никакой возможности.

Он с большим усилием выбирается из этой тины на твердую землю и, полный отчаяния, бежит вдоль берега, надеясь найти где-нибудь место, какой-нибудь перешеек, скалу или что-либо в этом роде, позволяющее ему добраться до воды и погрузиться в нее, хотя бы даже она кишела кайманами и электрическими угрями.

Но напрасно! Илистая отмель тянется бесконечно и беспрерывно на всем протяжении, куда только хватает глаз, и он не может рискнуть перебраться через нее, не затонув окончательно в этом иле.

ГЛАВА XVI

Что это за яд? - На берегу проклятой реки. - Поваленное дерево. - Жажда. - Кайман. - Отчаянная борьба. - Победа. - Электрические угри. - Муки Тантала. - Прорванный мост. - В воде. - Естественный плот. - Вперед! - Последнее сражение. - Лассо. - Побежден. - Триумф и поражение. - Военный клич мундуруку. - Ужас Табира. - Первый труп. - Мститель. - Свободен. - Отдан на съедение диким зверям и муравьям. - Возвращение в усадьбу. - Беда.

В обычных условиях Шарля не тяготила экваториальная жара. Он, подобно неграм и индейцам, мог идти сколько угодно под палящими лучами солнца, не опасаясь солнечного удара, постоянно висящего угрозой над каждым человеком белой расы в этих краях. Не боялся приступов лихорадки, которая для непривычного европейца является неизбежным следствием чрезмерного утомления. Он умел также очень долго обходиться без питья и без пищи. К несчастью, рана все это изменила.

Молодой человек сразу утратил все проворство и ловкость хищного животного, всю свою удивительную выносливость, постоянно поддерживаемую подвижной жизнью и окружающими опасностями, и, если сохранял еще ясность мысли, то только благодаря невероятному усилию своей воли.

Мучимый голодом и жаждой, невыносимо страдая от раны, окруженный со всех сторон, он все еще пытался бороться.

Река текла почти по прямой линии вверх от места, где он увяз, но ниже течение ее казалось чрезвычайно извилистым. Шарль не без основания полагал, что, спустившись вниз по течению, он сумеет найти место, где ил не успел еще скопиться в таком количестве.

Он снова пошел, прокладывая себе дорогу между кустами, обрамлявшими берег реки, с трудом продвигаясь вперед и опираясь на палку. Левая рука его уже не могла удержать тесак, чтобы прорубить дорогу в чаще. Тернии и колючки разрывают его одежду и тело; лианы поминутно преграждают путь.

Все как будто сговорилось против него. Но вот вздох облегчения вырвался, наконец, из его груди. Он увидел недавно поваленное грозою громадное дерево, перегородившее реку и как бы образовавшее собою мост. Не заботясь о том, что из этого может выйти дальше, Шарль решил во что бы то ни стало переправиться через эту проклятую реку; непреодолимый инстинкт, берущий верх даже над разумом, влечет его вперед.

Это упавшее дерево, превосходный купайа, чрезвычайно похоже на симарубу, с которым его очень легко спутать и от которого оно отличается только корнями, коричневыми и волокнистыми, тогда как корни симарубы желты и компактны. С неимоверным трудом Шарль взбирается на ком земли, удержавшийся в корнях вырванного грозой дерева. Садится верхом на гладкий и прямой ствол, чтобы, ползя по нему, постепенно двигаться вперед в сидячем положении, так как чувствует, что не в состоянии удержаться на ногах.

Вот он уже на полпути. Пока все идет благополучно. Он уже у кроны дерева, громадные развесистые ветки которой достигают противоположного берега.

Так как муки жажды становятся совершенно невыносимыми, он собирается спуститься по одному из больших суков в воду и погрузиться в нее. Он уже предвкушает наслаждение от этого купанья, которое должно вернуть ему силы и бодрость, и медленно склоняется над водой.

Но, о ужас! Что-то бесформенное, зеленоватое, с невероятной быстротой движущееся в воде, вдруг вынырнуло наверх, и почти у самых его ног раскрылась громадная пасть с синевато-лиловатыми челюстями, готовыми сию минуту сдавить его. Одновременно омерзительный запах мускуса отравляет воздух.

- Кайман! - шепчет он, ужаснувшись. Но, к счастью, чудовище слишком спешило, не то, не прошло бы пяти - шести минут, и Шарль неминуемо сделался бы добычей крокодила.

Но в нем вместе с опасностью растет и мужество. Призвав на помощь весь остаток сил, он повисает онемевшей рукой на ветке и, преодолев ужаснейшую боль, причиняемую ему этим усилием, рубит тесаком тупоносую морду каймана.

Несмотря на толстую и крепкую броню, верхняя чавка почти отсечена, кровь течет ручьем, но Шарль продолжает рубить с размаху, как мясник мясо.

Ошеломленный частыми ударами, изуродованный и окровавленный, кайман видит, наконец, что он бессилен против такого врага, и отступает. Он резко ныряет на дно и скрывается, бешено колотя хвостом по воде, так что пена и брызги настоящим дождем разлетаются кругом. У Шарля только одна забота: проглотить несколько глотков воды, от которых, быть может, зависит его жизнь.

Течением в одну минуту смыло все следы ожесточенной борьбы человека с крокодилом, француз вторично наклоняется над водой и хочет погрузиться в реку. В силу привитой ему воспитанием привычки всегда соблюдать осторожность, он приглядывается раньше к светлой и прозрачной реке, чтобы убедиться, нет ли здесь еще другого каймана.

Каймана нет, но что это за существа, длинные, темные, почти черные, извивающиеся, как змеи? Их здесь штук шесть, если не больше; длина их достигает приблизительно полутора метров; они как будто сторожат добычу.

- Гимноты! - воскликнул с отчаянием Шарль. - Боже мой! Да это какое-то проклятие! Нет, я не стану пить!

Он знает, что несмотря на их безобидный вид, эти электрические угри, или гимноты, страшно опасны не только для всех водяных существ, но и для человека и самых крупных млекопитающих.

Не только одного их прикосновения достаточно, чтобы парализовать самое сильное существо, но и жидкость, которую они выделяют, действует точно так же, как и само их прикосновение, и противиться этому нет никакой возможности.

Удрученный, но не подавленный этим безжалостным стечением обстоятельств, Шарль решается снова взобраться на ствол и переправиться на другой берег этой предательской реки, в которой не мог ни восстановить своих сил, ни утолить своей жажды. Но теперь он с ужасом замечает, что дерево при падении раскололось, и крона держится у ствола всего на нескольких волокнах да на коре.

От движения и сотрясения во время его борьбы с кайманом, под тяжестью его собственного тела верхушка совершенно отделится от ствола, это несомненно. Уже сейчас слышится подозрительный и зловещий треск. И вот вся крона, под напором излишнего веса, и благодаря силе течения, сначала слабо колыхнулась, едва только Шарль успел перебраться на нее, затем описала как бы полувращательное движение и наконец отделилась от ствола.

Шарль, судорожно вцепившись в ветви, не выпускал их из руки. На его счастье, купайа - одно из самых легковесных деревьев и может служить как бы естественным плотом. Кроме того, падение обломившегося конца ствола в реку спугнуло и разогнало гимнотов.

Верхушка дерева завертелась и поплыла по реке, уносимая течением. Наконец-то Шарль может напиться вдосталь, может с наслаждением погрузиться в воду, одно прикосновение которой к его пылающему телу является для него неописуемым блаженством. Пробыв несколько минут в воде, он перестал ощущать всякую боль, и здоровый организм его как-то сразу ожил. Он хотел бы продлить это наслаждение, но возможная и даже вероятная близость страшных обитателей этих вод заставляет его отказаться от своего желания.

Он ни минуты не переставал цепляться за сучья и ветви своего плавучего зеленого острова, который течением прибивало ближе то к одному берегу, то к другому, в зависимости от капризов течения. Сознавая, что он может бесконечно плыть так вниз по течению, Шарль решается воспользоваться моментом, когда вершину прибило течением ближе к противоположному берегу, чтобы заставить свой плавучий остров поскорее пристать к нему.

Сделать это не так трудно, как это кажется с первого взгляда: на берегу у самой воды росли громадные деревья, нижние ветви которых далеко простирались вперед и нависали над рекой.

Шарль, ухватившись за одну из таких больших ветвей и обхватив изо всей силы обеими ногами тот сук, на котором он плыл, притянулся к большому дереву и таким образом пристал, по счастливой случайности, в таком месте, где не было илистой отмели.

Ступив на твердую почву, он отвязал свой пояс, погрузил его в воду, перевязал им свою раненную руку, еще раз освежил лицо водою и затем продолжил путь. Лес снова начал редеть... скоро открывалась саванна.

Кедровую палку он обронил во время борьбы с кайманом. Теперь срезал себе здоровую палку гвианского дерева, заострил ее с одного конца и довольно бодро зашагал вперед по тому направлению, где, по его предположению, должна была находиться его усадьба.

Прошло два часа. По рассчетам молодого плантатора ему оставалось всего километров 20 до усадьбы. Вдруг поблизости раздался протяжный вой. Шарль сразу узнал его: значит, разбойники не утеряли его следа.

Крики усиливались, и вот из высокой травы, точно из-под земли, выросла группа людей, бегущих к нему. Их пятеро. Это они, пять оставшихся в живых из восьми его преследователей, трое мура и двое мулатов.

Запыхавшиеся, озлобленные, все в поту, они с криками окружают его, размахивая своим оружием. Шарль хватается за свой кол.

Смущенные на мгновение решительным видом противника, враги останавливаются.

Индеец, желая, очевидно, покончить с ним сразу, не рискуя доводить дело до рукопашной схватки, приготовился пустить в него стрелу; но один из мулатов ударом своего тесака плашмя переламывает стрелу и кричит.

- Разве ты не знаешь, что набольший приказал захватить его живьем?!

- Я не знаю никакого набольшего! Не мешай мне, я хочу убить этого белого!

- После, если хочешь, но не теперь! Пойми же ты, дурак, что когда он будет в наших руках, нам легко будет овладеть серингалем, не подвергая себя опасности. Если же ты его убьешь, все будет кончено, и те, кто отстаивают жилище, не захотят нас слушать!

Тогда, поняв в чем дело, мура опускает свое оружие, но при этом спрашивает:

- Ну, а кто же задержит его? Этот человек сильнее нас всех, вместе взятых! Я боюсь!

- А разве у каждого из нас нет лассо?

Но Шарль, не дожидаясь конца этого разговора, кидается на своих преследователей с колом в руке. В другое время ни один из негодяев не остался бы жив, но молодой француз сильно ослабел за эти два дня беспрерывных мучений и страданий.

Тем не менее перепуганные мура и бразильцы разбежались, как зайцы, во все стороны, но затем тотчас же возвратились, окружив его с пяти сторон и угрожая своими лассо.

Шарль хватается за тесак, старается пробить себе дорогу и уйти из этого заколдованного круга, центром которого он теперь является. Он вторично бросается на врага, но вдруг останавливается, заслышав свист лассо.

Не успела ременная петля опуститься на его плечи, как он с удивительной ловкостью и проворством рассекает ее у себя над головой. Но второе лассо, а затем третье одновременно готовы опуститься на него. Он успевает рассечь второе, но третье захватывает его по рукам в тот самый момент, когда он готовится отпарировать летящую петлю обратным ударом тесака. Петля туго стягивает его плечи, прижимает руки к бокам и парализует всякую возможность движения. Нападающие приветствуют воем радости эту удачу.

Мура, пустивший лассо и держащий в руке его конец, сильно встряхивает его, и сотрясение, передавшееся Шарлю, настолько сильно, что тот не может устоять на ногах и падает, как подкошенный, на землю.

Тогда один из мулатов кидается к нему, полагая, что теперь ему легко будет справиться с этим человеком, и хочет связать ему ноги, но в тот же момент негодяй падает от сильного удара ногой в грудь, который ему наносит уже лежащий на земле француз. С глухим криком отлетев в сторону, враг остается сидеть на траве, дико вращая глазами.

Однако, вложив остаток сил в этот последний удар, Шарль уже не в состоянии сопротивляться остальным четверым. Одно мгновение он еще старается стряхнуть с себя эту горсть врагов, но вскоре наполовину теряет сознание и остается неподвижен.

Мура с криком торжества кидаются связывать его, затем принимаются плясать вокруг него, как безумные.

Но торжество их непродолжительно: грозный крик оглашает воздух и отдается по всей равнине. Мура в недоумении смолкают и прислушиваются, как бы не доверяя своему слуху.

Тот же крик повторяется снова, но уже ближе и заканчивается грозным ревом, напоминающим крик разъяренного ягуара.

Негодяи узнают военный крик грозных воинов мундуруку, самых отважных из всех Амазонских индейских племен и непримиримых врагов муру.

Не заботясь более о своем пленнике, охваченные на стоящей паникой, они бегут без оглядки, как стадо молоденьких пекари от преследующей их пантеры.

В этот момент необычайного роста индеец, совершенно голый, в военном снаряжении, сложенный, как древний гладиатор, быстрыми прыжками выбегает на равнину и, как гром, обрушивается на мулата, еще не пришедшего в себя от пинка, полученного им от Шарля и потому только не последовавшего примеру своих товарищей. Красавец индеец в третий раз издает свой воинственный клич и добавляет:

- Господин, это я!

Но Шарль едва в силах прошептать ему в ответ:

- Это ты, Табира?!

Мулат, схваченный одной рукой за шиворот, как паршивый щенок, падает на колени и молит о пощаде.

Но индеец, лицо которого искажено злобой, разражается демоническим хохотом. Наполовину придушенный мулат опускает голову, издавая глухое хрипение. Тогда индеец, выпустив его горло, схватывает за курчавые волосы и заносит свой тесак. Раздается глухой удар, и туловище падает на землю, мигом обезглавленное.

Табира отшвыривает от себя голову ногой с омерзением, затем склоняется к своему господину и перерезает лассо, которым тот был связан.

- Скажи, господин, хочешь, чтобы я убил и остальных? - спрашивает он.

Но молодой человек не может даже ответить.

Решительный индеец принимает его молчание за утвердительный ответ, поднимает с земли свой тесак и сарбакан и устремляется по следам беглецов.

Не прошло и получаса, как он вернулся, гордый и довольный, весь испачканный кровью, и снова склонился над Шарлем, который начинает приходить в себя.

- Табира! - говорит хозяин. - Это ты, верный друг!

- Это я, господин! Пойдем отсюда, теперь нам нечего больше опасаться!

- Ты их всех убил?

- Мура - черные коршуны, которые осмелились поднять руку на белого, возлюбленного мундуруку! Табира только отомстил за своего друга и казнил подлых хищников. Теперь все кончено, будь спокоен; они больше не вернутся. А кафузы, друзья черных коршунов, тоже умерли. Пойдем же, господин, с твоим верным индейцем. Надо спешить, время уходит, а ведь там есть еще и другие!..

- Дай мне хоть поблагодарить тебя, мой славный друг!

- Благодарить? За что? Разве ты не брат мундуруку? Разве ты не кормил, не поил и не берег наших стариков, наших женщин и детей, когда мы, мужчины, были на тропе войны? Разве ты не сражался против их врагов? Теперь ты слаб, но рука Табиры сильна, и она поддержит тебя, и если нужно, то даже понесет тебя!

С этими словами Табира внимательно осмотрел рану Шарля и одобрительно покачал головой.

- Эти мура - глупые свиньи! Счастье, что им не знаком вурари (кураре). Господин ранен стрелой, отравленной ядом пипы; ему нечего опасаться!

Пипа - очень крупная американская жаба отвратительного вида.

- Пипа - не смертельный яд, - продолжал индеец, - особенно для человека, которому были сделаны прививки против змеиного яда. Табира знает травы, которые уймут лихорадку и опухоль! Господин скоро опять будет здоров!

Утешив таким образом раненого, он достал из своей походной сумы лепешку из кассавы и маленькую флягу с арума.

С жадностью уничтожив лепешку и сделав несколько глотков тафии, Шарль почувствовал себя гораздо сильнее и бодрее, и оба друга отправились отыскивать подходящее место для ночлега, оставив труп бразильца-мулата на съедение диким зверям и термитам.

Согласно настойчивому желанию Табиры, этот труп, равно как и тела остальных врагов, должны исчезнуть бесследно. Быть растерзанным ягуарами или объеденным муравьями считается в глазах индейцев с берегов Амазонки верхом злосчастья. Вот почему мстительный мундуруку не пожелал избавить своих заклятых врагов от этого посмертного изгнания.

На ходу индеец срывал какие-то травы и растирал их листья и стебли руками, изготовляя род пластыря, который он и наложил на рану своего господина.

Быстро наступила ночь. Табира своим тесаком срезал немного разных трав, сделал из них густую и мягкую подстилку, и оба друга заснули на ней крепким сном.

Усталость и страдания, перенесенные Шарлем за эти два дня, так подействовали на его организм, что он проспал до самого восхода, не просыпаясь.

Между тем лечение Табиры было столь действенно, что за ночь боль значительно ослабла, опухоль спала, и рана не имела уже столь ужасающего вида.

Теперь для заживления раны нужно было всего несколько дней.

Подкрепив свои силы поутру кое-какими кореньями, собранными на рассвете, Шарль и Табира двинулись в путь.

По пути Шарль узнал от своего спутника, как тот покинул усадьбу, как отправился разыскивать своего господина, как он сперва напал на след мура и каторжников, затем на след дикого коня, к которому был привязан его господин.

Все это, конечно, отняло у него очень много времени, особенно если принять во внимание расстояние до того места, где было совершено на Шарля дерзкое нападение.

Но несмотря на свое поразительное чутье, на свою неутомимость и легкость на ходу, он, как мы видели, чуть было не опоздал. Шарль в сущности был обязан жизнью только той случайности, что негодяи непременно хотели захватить его живым.

Расстояние, отделяющее их от серингаля, уменьшается с каждым часом. Шарль давно уже в знакомых местах. Он спешит, чтобы сократить еще более последние минуты пути, разделяющие его и его близких, которых он чуть было не лишился навсегда.

И его сердце, сердце супруга и отца, трепещет от радости при мысли о свидании, на которое он боялся даже надеяться! Все его существо стремится туда, где его ждут родные, тревогу и опасения которых за себя он спешит успокоить... Вот, наконец, большие деревья рощи, в которой прячется его жилище. Пальмы, манговые деревья, апельсины, бананы...

Но что значит эта мертвая тишина кругом? Почему не слышно обычного шума кишащего жизнью муравейника, этого миниатюрного промышленного городка?

Что это? Воображение?.. Подходя ближе, Шарль не видит хижин рабочих, рассыпанных вокруг барского дома.

Он с недоумением смотрит на своего краснокожего товарища, который также, видимо, смущен, несмотря на присущее всякому индейцу хладнокровие. Местность все та же, ничто кругом не изменилось, а нигде нет следов жилья...

Шарль, едва оправившийся от ужасных потрясений, пережитых им, думает, что его преследует страшный кошмар. Он кидается вперед и в несколько прыжков оказывается на том месте, где был его дом; глаза его встречают обгорелые бревна, а из груди вырывается ужасный крик.

Хижины, карбеты, склады и магазины, его жилище - все это превратилось в груду обгорелых обломков и пепла, из-под которого там и сям торчат обуглившиеся пни.

Весь громадный персонал, состоявший из негров и индейцев, с женами и детьми, исчез, точно так же, как и его собственная семья.

Не в силах произнести ни слова, несчастный чувствует вдруг, что жизнь покидает его.

Он раскидывает руки; раздается его нечеловеческий вопль, и покачнувшись, как подкошенный, он падает, точно громом сраженный, на руки верного индейца.

ЧАСТЬ 2

СКИТАЛЬЦЫ

ГЛАВА I

Резня. - Подвиги добровольного палача. - Опьяненные водкой, опьяненные кровью. - Два врага. - Знак повелителя. - Подвиги Диего. - Грабеж. - Великодушен, как пират. - Разочарование. - Где сокровища? - Тщетные поиски. - Средство заставить говорить. - Человек, сожженный живьем. - Безмолвие. - Растерянность бандитов. - Новые пытки. - Бесполезное бешенство. - Человек унес свою тайну. - После избиения. - Искатели каучука в опасности.

- Пощадите!.. Сеньор Диего, пощадите!

- Смерть! Смерть всем! - ревут в бешенстве человек двенадцать, испачканных в крови и грязи, точно мясники на бойне.

- Сеньор Диего!.. Сжальтесь!..

- Молчать, горлопаны!.. Эй вы, заставьте эту скотину замолчать! Он мне все уши прожужжал, а у вас еще есть дело там?

В этот момент человек, просивший пощады, тяжело падает на землю от сильного сабельного удара по затылку.

Но лезвие соскочило. Широкая струя крови хлынула из ужасной раны, обнажившей мясо и мышцы, несчастный подымается на ноги, шатаясь, делает несколько шагов вперед и снова падает.

- Не так! - кричит тот, кого несчастный молил, называя Диего. - Вы не умеете даже порядком выпустить кровь из этой шантрапы... Вот смотри! - и, схватив левой рукой раненого за волосы, он без усилия отрывает его от земли и одним взмахом сабли начисто сносит ему голову.

Диего безучастно и равнодушно взглядывает на обезглавленное тело, конвульсивно содрогающееся, и небрежно, точно шар, откидывает от себя голову на средину площади со словами:

- Ну, а теперь очередь за другими!

Опьяненные кровью и водкой палачи издали дикий рев восхищения и кинулись на группу людей, перед которой бежали в безумном страхе, не помня себя, человек двенадцать безоружных, в одних рубашках и изорванных штанах.

Крики "смерть, смерть!" вновь оглашают воздух; обе группы соединяются и окружают бегущих со всех сторон, после чего начинается страшная резня.

Удары сыплются градом на несчастных, отсекают им конечности, рубят лица, прокалывают грудь и спину; по земле текут целые реки крови. Крики отчаяния и вопли несчастных покрывают даже вой и рев убийц. Затем тела убитых грудой остаются лежать на месте, а победители бегом устремляются по единственной улице деревни.

- Ну, а теперь и других! Продолжайте, ребята! - кричит Диего, отталкивающее лицо которого сияет дьявольской радостью.

И избиение продолжается, все более и более беспощадное и бесчеловечное.

Вдруг Диего, шагавший крупным, решительным шагом позади второго маленького отряда, резко останавливается при виде высокого мужчины с простым ружьем в одной руке и высокой тростью с золотым набалдашником в другой, на которую он опирался.

Крик ярости вырывается из уст этого человека при виде происходящей резни.

- Как, Диего? Это ты?.. Ты?.. Проклятый негр!.. Ты сейчас умрешь! - и с быстротою молнии он бросает трость, вскидывает ружье к плечу и, почти не целясь, стреляет в оторопелого Диего. Но ружье дает осечку.

Диего, избежав, благодаря этому обстоятельству, смертельной опасности, разражается громким хохотом и кидается на своего противника. Но последний, не теряя времени, хватает свое ружье за дуло и замахивается на Диего прикладом.

Однако Диего успевает проскользнуть под прикладом, который неминуемо раздробил бы ему череп. Всего на одну десятую секунды опережает он момент, когда тяжелый ружейный приклад с размаху опускается вниз, и успевает обхватить обеими руками чернокожего атлета, еще не успевшего прийти в себя после своего удара впустую.

Начинается отчаянная борьба. Оба противника, по-видимому, не уступают друг другу в силе и ловкости. Точно две змеи, сплетаются они, обвиваясь один вокруг другого, душат, давят, катаются по земле, не издавая ни звука. Лица искажаются злобой, губы кривятся, а зубы стараются впиться в тело противника. Несмотря на свою громадную силу, Диего начинает ослабевать. Противник его, с виду как будто менее мускулистый мулат, лимонно-желтого цвета, вскоре стал брать верх над Диего, и борьба, первоначально довольно ровная, сулит теперь победу мулату.

Негр, видя это, скрежещет зубами, как хищный зверь, и, чувствуя, что его дело плохо, издает пронзительный крик, призывая на помощь сообщников.

- Проклятый негр! - ревет мулат. - Тебе не одолеть меня.

В этот момент один из сообщников Диего, быстро наклонясь за спиной мулата, ударом тесака отсекает ему ногу. Мулат с душераздирающим воплем падает, увлекая за собой своего противника, которого старается задушить. Но соплеменники негра вырывают его из рук искалеченного врага. Диего подбирает с земли свой тесак и, видя, что его товарищи готовятся изрубить побежденного, кричит им:

- Не убивайте его! - Затем добавляет, слыша негодующий ропот негодяев и желая сохранить их расположение к себе: - По крайней мере, не убивайте его сейчас!

Между тем один из убийц, заметив на земле трость с металлическим набалдашником, поднял ее и, подавая Диего, заискивающим голосом говорит:

- Вот возьми, этот знак повелителя подобает тебе! Ты - наш господин!

- Благодарю, друг! Ты можешь еще добавить "добрый господин". Клянусь небом, мы здесь повеселимся, и те, кто помогал мне, не пожалеют об этом!

В этот момент протяжный звук трубы, похожий на жалобное мычание вола, раздался с другого конца деревни. Лицо негра озарилось свирепой радостью.

- Наша взяла! Переворот свершился!

- Да здравствует Диего!.. Да здравствует наш вождь и повелитель! - кричат во всю глотку люди, столпившиеся кругом того места, где все еще бьется и корчится от боли искалеченный мулат.

- Да здравствует Диего! - доносятся издали диким воем голоса палачей, вероятно, уже закончивших свою кровавую работу.

И вдруг вся улица заполнилась людьми. Откуда-то появились мужчины, не принимавшие участия в бою, чернокожие и мулаты, женщины, старцы и дети, всего человек 500 - 600.

Все они, как по команде, признавая свершившийся факт, кричат с усердием, доказывающим удовлетворение или, быть может, только свидетельствующим о здоровых голосовых связках.

- Да здравствует Диего! Да здравствует наш повелитель, наш вождь!

На эти крики Диего, желая, вероятно, еще более возвысить свою новорожденную репутацию доброго господина и свою популярность, обращается к манифестантам и, опираясь на свой жезл, набалдашник которого светится, как алмаз, говорит:

- Благодарю вас, друзья, что вы добровольно избрали меня своим вождем и господином!

Это слово "добровольно", против которого красноречиво протестуют груды кровавых тел, лежащие на улице, вызывает громкий, скорее добродушный, чем недоброжелательный смех.

Не смущаясь, однако, этим смехом, вождь продолжает ласковым и чрезвычайно мелодичным голосом, свойственным многим неграм и резко контрастирующим с их нередко чрезвычайно грубой натурой и крупным телосложением:

- Я сказал вам, друзья, что у вас будет добрый господин, и докажу это сейчас же! Что сделал вон тот, кого вы видите там валяющимся на земле, как боров, когда шесть месяцев тому назад вы признали его своим господином? Он забрал себе все богатства своего предшественника, он присудил себе одному и его хижину, и его запасы, и его тафию, и его золото!

- Да!.. да!.. это правда!

- А я, заместивший его, по вашей воле и желанию, отчасти, но главным образом по моей собственной воле, буду великодушен. Я ничего не хочу для себя! Слышите? Ничего! Хижина его пусть остается вам: займи ее, кто хочет! Его орудия охоты и рыбной ловли поделите между собой. Разыграйте по жребию его челноки и коней! Поделите между собой его сушеную рыбу и другие припасы. Выпейте его тафию и возьмите себе его золото! Я все отдаю вам! Сокровища тирана принадлежат народу!

При этих словах, которых, вероятно, никто не ожидал, энтузиазм толпы достиг своих крайних пределов.

Толпа, до того довольно спокойная и безучастная, вдруг точно обезумела. Громкие крики и возгласы перешли в дикий вой, и все, мужчины, дети, женщины и старики, предвкушая богатую поживу, принялись исполнять какой-то безумный танец.

Несколько человек из числа убийц, уже пьяные от выпитого раньше вина, с воем устремились к красивой большой хижине, стоящей посредине деревни, в тени нескольких великолепных бананов. Вслед за ними хлынула и толпа.

Между тем Диего и человек шесть из его приспешников остаются подле раненного врага, который за все это время не издал ни звука.

Хижина в несколько минут была разграблена дотла. Грабители, уверенные в том, что сумеют найти все остальное и после, набросились главным образом на тафию. Запасы ее, как ни были велики, исчезли удивительно быстро, поглощенные с жадностью и проворством, свойственными неграм и некоторым индейцам.

Хмель овладел всеми, этот ужасный хмель дикарей, усиливаемый раскаленной температурой тропиков. Некоторые, не сумев соразмерить дозу со своими силами, с минуту шатаются из стороны в сторону, едва держась на ногах, затем принимаются бегать, как угорелые, издавая какие-то нечленораздельные звуки, и валятся, как подкошенные, кто где. Другие, более благоразумные или более расчетливые, расположились тут же на траве и пьют постепенно, растягивая наслаждение и отдаляя момент полного бесчувствия. Наконец, третьи, люди обстоятельные, осматривают тщательно все помещение: каждый ящик, ларец, каждый темный угол, отыскивая золото. Вскоре глухой ропот и негодование, граничащие с возмущением, раздаются в стенах хижины павшего властелина. Его ярко украшенные сундуки, лари, в которых хранилась одежда, перерыты, корзины с плодами опрокинуты, запасы зерна высыпаны на пол; даже все сосуды, чашки и фляги - все обыскано, но золота нигде нет.

Что тафия, когда в данный момент человек уже не в состоянии больше пить?

Золото! Это завтрашняя тафия, это - тафия, когда угодно и сколько угодно; это - беспечная, беззаботная жизнь в будущем! Горе тому, кто его так хорошо запрягал, так схоронил свои громадные сокровища, о которых все знают, но никто не может найти!

Обманутые в своих ожиданиях, громилы бегут, обезумевшие, в поту, вне себя от бешенства, к Диего, который сохранил до сих пор полное хладнокровие.

- Господин, нас ограбили! - вопят они.

- Кто вас ограбил, друзья? Кто осмелился отнять у вас что-либо?

- Это он! Он! - кричат одновременно двадцать голосов, дышащих бешенством и злобой. - Он похитил все золото!

- Смерть! Смерть ему, он нас обокрал!

- Я так и думал, - говорит Диего, усмехаясь с видом всезнающего мудреца, - и вот почему сейчас помешал вам убить его. Труп нем, а живого мы заставим говорить!

- А если он не захочет сказать?

- Я вам говорю, что мы заставим!

- Когда?

- Сейчас же! Разве я не властелин ваш и вождь? Разве я не должен всегда думать за вас и, при случае, действовать за вас!

- Хорошо сказано, Диего! Да здравствует Диего!

- Довольно, ребята! Теперь принесите мне на площадь несколько охапок соломы и как можно больше "бешеных ягод", да поскорее!

Как и все вновь вступившие в управление повелители Диего нашел поначалу усердных и старательных исполнителей, не возражающих и не расспрашивающих, а беспрекословно повинующихся.

В одну минуту они натащили стеблей маиса (кукурузы), валежника и другого сухого горючего материала, наконец, целые корзины мелких ярко-красных конических ягод, длиною в два - три сантиметра, называемых "бешеными ягодами".

- Довольно, друзья, довольно! - сказал Диего своим удивительно певучим голосом.

И, не гнушаясь работой, он быстро сооружает костер, дает знак одному из своих пособников разжечь его, хватает раненного мулата под мышки и кладет его к костру, ногами в огонь.

При соприкосновении с огнем несчастный вскрикивает нечеловеческим голосом и поджимает ноги так, что они чуть не переламываются.

- Ну же, приятель, будь благоразумен, - обращается к нему Диего. - Я ничего не спрашивал у тебя до сих пор, зная, что ты непременно несколько поломаешься прежде, чем станешь отвечать; но думаю, что, убедившись в моей готовности прибегнуть к сильным средствам, ты согласишься добровольно сказать мне, где ты спрятал твое золото, не правда ли?

- Нет, - глухо рычит мулат.

- А-а, ты упрямишься! Но к чему? Ведь ты знаешь, что сейчас должен умереть! Так постарайся же умереть прилично и, по возможности, сократить свои мучения! Говори же! Ведь они все равно тебе не нужны, твои сокровища.

- Не скажу!

- Слушай, я тебе подарю жизнь и прикажу тебя доставить морем в Бэлем!

- Ты лжешь, негр!

- Это ты совершенно верно сказал, любезный! Да, я лгал... Но ты меня оскорбляешь и забываешь, повидимому, что ты в моей власти, и потому ты сейчас увидишь, как негр мстит!

Ноги раненого, которые он успел слегка отстранить от пламени, по приказанию Диего опять суют в огонь. Тело краснеет, вздувается, печется, отвратительный запах паленого мяса распространяется кругом.

Несчастный сжимает зубы до скрипа; глаза его наливаются кровью, жилы на лбу натягиваются, как канаты, даже самое лицо его посинело.

- Где золото? - ревет Диего охрипшим от бешенства голосом.

Ответа нет.

- Ты упорствуешь? Посмотрим, кто из нас настоит на своем!

Опять он приказывает оттащить мулата от костра, схватывает его ноги, сдирает с них кожу, вздувшуюся пузырями от огня, и совершенно обнажает мускулы.

- Ягоды! - кричит он своим пособникам. - Давайте сюда ягоды!

Он берет горсть, другую и приказывает изрубить их тесаком. В несколько секунд ягоды превращаются в красную массу, которую складывают в посуду. Тогда Диего натирает страшные раны несчастного этим едким соком, прикосновение которого к обнаженному, живому мясу заставляет мулата выть от боли.

- Да, да, я знаю, - продолжает негр с адским хохотом, - это куда больнее огня: ведь, как только мясо запечется, оно становится уже нечувствительным, тогда как этот сок жжет и разъедает даже без огня... Ну, так что же? Будешь ты говорить?

- Нет, нет и нет!

- Тысяча чертей! Ты еще смеешь заноситься передо мной, когда ты уже при последнем издыхании!.. Но мы еще посмотрим!.. Еще не все! У меня есть в запасе еще другие средства!..

Но действие ягодного сока делает страдания и муки несчастного совершенно нестерпимыми. Вой, исходящий из его уст, не имеет ничего схожего с голосом человеческим. Слышатся только одни ужасные нечленораздельные глухие звуки и порывистые всхлипывания, настоящий предсмертный хрип. Быть может, он даже и не в состоянии сказать что-либо, если бы и хотел.

Обезумев от хмеля и жажды наживы, чудовища, окружающие несчастного, не только не испытывают чувства, хоть сколько-нибудь похожего на жалость или сострадание, при виде этих ужасных мук, а напротив, измышляют еще новые пытки, думая этим сломить его упорство.

Но не находя новых средств заставить его говорить, они растерянно смотрят друг на друга. А Диего снова разражается дьявольским смехом.

- Ну, будем продолжать представление! Как видно, у этого животного душа крепко держится в теле... Так попробуем что-нибудь другое!

Он хватает свою саблю и подходит к несчастному, на страдальческом лице которого выступил кровавый пот. Заметив, что глаза его закрыты, палач схватывает двумя пальцами верхнее веко, сильно натягивает его кверху и одним быстрым взмахом срезает. Глазное яблоко выкатывается, громадное и круглое, черное и все налитое кровью.

- Что? Ты этого не ожидал? - спрашивает Диего. - Не правда ли? Ну, а теперь срежем и другое, чтобы не нарушать симметрии!.. Ну вот! Готово!.. Будешь ты теперь говорить? Где сокровище, где твое золото? Слышишь?

Но в этот момент как бы весь организм несчастного страдальца бессознательно возмутился; тело мулата напрягается с такой силой, что разом подскакивает вверх, порвав связывающие его веревки.

Ослепленный солнцем, сжигающим его глаза, лишенные век, он как будто на мгновение приходит в сознание, силится сказать что-то, но его губы отказываются произносить членораздельные звуки.

Быть может, измученный нечеловеческими пытками, он готов в этот момент купить быструю смерть ценой признания и указать место, где он скрыл это трижды проклятое золото.

Кругом воцарилась мертвая тишина; все ждут слова или знака, - но напрасно: мулат, по-видимому, истощил остаток сил на это последнее усилие.

Он конвульсивно протянул вперед руки, слегка покачнулся и тяжело рухнул на землю. Диего кидается к нему и не может воздержаться от крика бешенства: его жертва ускользнула от него. Все было кончено. Последний взгляд изуродованных глаз дал ему увидеть валявшийся подле него на земле тесак, брошенный кем-то из убийц. Несчастный жадно схватил его в тот момент, когда почувствовал, что падает, и обеими руками изо всей силы вонзил его себе прямо в сердце.

Присутствовавшие не ожидали подобного конца, в диком бешенстве кидаются к трупу, рубят и крошат его на куски, вырывают друг у друга эти кровавые клочья мяса, насаживают их на концы своих сабель и тесаков и бегут по улице деревни со свирепым воем, жестикулируя, как настоящие дикари.

Диего один остается у костра, который начинает гаснуть. Опершись на свой жезл, он издали наблюдает за бешеной оргией, следующей за разгромом и резней.

- Это какой-то рок! - говорит он сам себе. - Все шло так хорошо сначала и вдруг окончилось так бессмысленно, так глупо, из-за непостижимого упорства этого животного! А между тем мне эти деньги, эти сокровища необходимы; необходимы для достижения той цели, которую я себе поставил. К чему мне быть вождем этих бесноватых, если они все равно через пять - шесть месяцев дадут мне преемника точно таким же решительным способом, что, по-видимому, предназначено судьбой каждому властвующему над ними. Вожди сменяются на этой спорной территории, гораздо чаще, чем бы они того хотели! А потому у меня не хватит времени скопить сокровища или приобрести золото, в котором я так нуждаюсь... Значит, остается только одно - пойти ограбить серингаль француза. Средство это рискованное, ведь он станет защищаться не на шутку, я его знаю! Кроме того, его боготворят эти проклятые краснокожие! К тому же, он не раз оказывал услуги многим из нас, и эти дураки способны питать к нему признательность!.. Но что делать?! Жребий брошен! И надо действовать, не теряя времени, если Диего, изгнанный, пария, бунтовщик, негр, желает превратиться в дона Диего, президента будущей Амазонской республики.

Вдруг он обернулся, ощутив на своем плече чью-то руку. Лицо его приняло гневное и грозное выражение, но, узнав в подошедшем одного из своих верных приверженцев, он улыбнулся.

- Это ты, Жоао?

- Я, господин! Я все слышал, но ты будь спокоен, я, когда надо, умею быть и глух, и нем; ты это знаешь!

- Откуда ты? И почему тебя не было здесь, когда мне нужны все мои сторонники?

- Я только что с Арагуари!..

- Из серингаля?

- Да, но серингаля больше не существует!

- Тысяча проклятий!

- Успокойся; если мы не можем теперь ограбить француза, то можешь сделать еще лучше того!

- Говори!

- Ты знаешь, колонизаторы Марони, его родственники, очень богаты, и они уплатят, кому следует, какой угодно выкуп.

- Я не понимаю!

- Сейчас поймешь... подожди!..

ГЛАВА II

Убежище отвергнутых. - Безымянная деревня. - Смутные границы. - Заливные саванны. - Набор жителей. - Несколько страниц из истории колонизации. - Глухая вражда португальцев. - Наши права на спорную территорию. - Первые шаги французов в экваториальных странах. - Смелый шаг де Феролля. - Утрехтский мир. - Одно-единственное слово, ставшее причиной конфликта, длящегося 173 года! - Бессилие дипломатов. - Необходимость покончить с этим положением вещей.

Ужаснейшая сцена, служащая прологом к нашему рассказу, разыгралась в возникшей лишь недавно деревне, посреди громадной саванны на спорной территории Гвианы.

Географическое местоположение этой деревни не могло быть определено в точности, по той причине, что она еще не существовала в ту пору, когда смелый французский путешественник Анри Кудро, исследовавший эту территорию, совершал свое путешествие по этому берегу. Что же касается редких торговцев и купцов, посещавших деревню, то у них были совершенно иные интересы и задачи, чем определение географической точки.

Построенная людьми, вовсе не стремящимися к контактам с представителями Бразильской власти, редко заглядывающими сюда, деревенька эта лежит настолько в стороне от обычных торных путей, что нет ничего удивительного, что о ее существовании и по сие время почти никому не известно.

С другой стороны, эта маленькая колония, которая, быть может, завтра уже погибнет насильственной смертью, и осколки которой будут рассеяны вихрем восстаний по всей саванне, где будет свергнута власть, никем не утвержденная, никем не признанная, ни на что не опирающаяся.

Таким образом эти отверженные в сущности являются людьми, не имеющими родины, так как земля, на которой они живут, представляет никому не принадлежащую территорию.

Это, однако, еще не значит, что никто не заявляет на нее претензий и даже весьма настойчивых.

Но сначала - о саванне, где расположилась эта безымянная деревня.

В данном случае слово "саванна" не следует понимать как громадную поросшую травами равнину, нечто вроде русских степей или североамериканской прерии.

Напротив, саванна представлена здесь местностями самого разнообразного характера, в зависимости от большего или меньшего возвышения почвы. Поэтому есть "заливная саванна", или "низменные пастбища", травы которых растут на твердой почве, но почти постоянно бывают покрыты водой. Есть "средняя саванна", совершенно сухая, чаще лежащая на горизонтальной плоскости; растительностью ее в течение круглого года питается скот. Есть еще так называемая припри, или пинотьера, получившая свое название от неизвестного рода пальм, растущих здесь по берегам рек и на островках, которыми изобилуют эти реки. Припри одновременно может быть причислена и к "заливной саванне", и к средней, так как, вследствие слабого понижения ее уровня, бывает попеременно то сухой, то залитой водой, смотря по времени года.

Саванны перерезаны течением довольно значительных рек - Тартаругал-Синхо, Рио-Итоба и других более мелких рек, потоков и даже просто ручьев, образовавшихся из озер и болот.

Реки, речки и ручьи текут здесь совершенно по ровному дну, без всяких порогов или теснин. Они сплетаются между собой, скрещиваются, пересекают друг друга, словом, напоминают собою систему кровообращения в человеческом организме. Присутствие воды в любой данной местности видоизменяет ее природу и характер. Берега рек, обрамленные высокими деревьями, образующими целые зеленые изгороди, покрывают равнину капризными извилистыми линиями, разделяя пастбища на низменные, средние и на пинотьеры.

А потому слово саванна совсем не должно вызывать представление о громадной безлесной равнине. Мало того, самый характер саванны таков, что путешествие по ней часто является затруднительным и даже не всегда безопасным.

Ясно, что отверженные всякого рода, у которых еще не сведены счеты с обеими соседними нациями, не могли избрать себе лучшего места, где можно укрыться от всякого рода преследований и невзгод.

Беглые невольники, солдаты-дезертиры, беглые каторжники и все вообще стоящие вне закона, подозрительные торговцы, бегущие от несправедливых нападок или справедливых строгостей, все стекаются сюда, в эту страну, не имеющую ни хозяев, ни властей, в эту обетованную землю. Их объединяет необходимость сплотиться (чтобы давать отпор индейцам, которые очень недолюбливают их) и борьба за выживание.

Нетрудно представить, как невысок должен быть уровень нравственности этих людей и какие гарантии спокойствия может представлять подобное соседство для колонистов, желающих осваивать неисчислимые естественные богатства этой страны.

Как мы уже говорили в первой части этого романа, колонисты, поселившиеся здесь, должны быть постоянно настороже, жить, так сказать, на военном положении. Им самим приходится заботиться о своей безопасности и ограждать свои семьи и свое имущество от покушений и набегов соседей. Впрочем, и бразильское и французское правительства, претендующие на спорную территорию, захоти они даже вмешаться в такие дела, были бы весьма дурно встречены.

Не переставая уверять Францию в своем искреннем расположении, Бразилия, доказывавшая это не раз на деле, оставалась всегда безусловно несговорчивой, когда речь заходила о спорной территории.

Тем, кто решился бы обвинить автора этой книги в известном пристрастии, он ответил бы следующими строками, заключающими в себе дипломатическую формулу, которою, по-видимому, руководствуются около века наши упорные соперники. Слова эти исходили от португальского морского министра, стоявшего во главе этого министерства в 1798 году.

Привожу эти слова дословно: "Опыт, доказавший, каким малым успехом увенчались до сего времени старания французов основать свои колонии в Кайене, дает некоторый повод надеяться, что они будут не более счастливы в этом и в дальнейшем будущем. Самое важное заключается в том, чтобы с вашей стороны всегда было скромное и незаметное усердие и разумный патриотизм, необходимые для того, чтобы постоянно создавать препятствия их честолюбивым замыслам, без видимого насилия или заметного недоброжелательства".

Кажется, это достаточно вразумительно и убедительно.

Прошло уже 88 лет, как эти инструкции были преподаны представителям бразильской власти. И что же? Они, по-видимому, не изменились ни на йоту с тех пор, как Бразилия, сбросив иго метрополии, 12 октября 1822 года стала независимым государством. Доказательством является то, что несмотря на уступки, предложенные французским правительством с целью установить границу, уполномоченные обеих стран никогда не могли прийти ни к какому соглашению, несмотря на бесконечные прения.

Бразилия не прочь решить этот вопрос о границе, но при условии совершенно обделить Францию, то есть присвоив себе девять десятых спорной территории. Но права Франции на эти земли неоспоримы, и надо отдать должное, что ее государственные люди стараются всеми силами добиться условий более приемлемых и, главное, более соответствующих достоинству Франции.

Эти права Франции на спорную территорию идут еще от первого начала колонизации этого берега французами. В XVI веке Франция номинально владела всеми землями, лежащими между Ориноко и Амазонкой. Но поглощенная войнами с Италией, затем - религиозными войнами, она с удивительным равнодушием позволила испанцам и португальцам присвоить себе наибольшую часть земель Нового Света.

Когда в 1664 году была основана первая французская колония, в Гвиане между Марони и Ориноко расположились уже голландцы; но французы тем не менее все еще оставались хозяевами земель, лежащих между Марони, Амазонкой и Рио-Негро. Лишь в 1688 году португальцы, видя, что торговля с прибрежными индейцами принимает значительные размеры и, кроме того, поняв географические преимущества этого превосходного положения, решили серьезно подумать, как бы им оттеснить французов с северного берега Амазонки. С этой целью лиссабонское правительство воздвигло пять небольших укрепленных постов на северном берегу Амазонки. Тогда Людовик XIV повелел господину де Фероллю, тогдашнему губернатору Кайены, утвердить права французской монархии на все земли северного бассейна этой реки. Португальское правительство отказалось признать основательность требований французского правительства, и тогда де Феролль, по приказанию Людовика XIV, в мае 1697 года в мирное время занял своими войсками Сан-Антонио де Макапа, а остальные четыре укрепленных форта разгромил и уничтожил.

"Господин де Феролль, - пишет тогдашняя газета "Mercure Galant", - выполнил храбро и в весьма короткое время предписание, полученное им от своего двора - выгнать португальцев... С 90 человеками войска он обратил в бегство 200 человек португальцев, которых поддерживали еще до 600 индейцев, стер с лица земли все форты, кроме Макапа, где оставил французский гарнизон, и затем вернулся в Кайену с пятью или шестью судами, с которыми он пустился на это смелое предприятие. Но этот воинственный подвиг пропал даром: наш маленький гарнизон не мог держаться долее месяца в Макапе, и португальцы вновь заняли этот пост".

Первый дипломатический договор, пытавшийся урегулировать это дело, заключен 4 марта 1700 года. Переговоры, возникшие по поводу дела Макапы, привели к временному договору, по которому монарх Франции обещал воздержаться от основания каких-либо колоний, поселений или укреплений на правом берегу Амазонки, а португальский король обязывался, со своей стороны, снести и уничтожить форт Макапа, не возводить никаких фортов и не занимать никаких позиций на спорном побережье, которое временно должно было оставаться нейтральным. Согласно этому договору, Португалия, действительно, сама уничтожила Макапу.

В таком положении оставалось все вплоть до Утрехтского мира.

В старых соглашениях этого мира граф де Тарука требует от имени португальского короля, "чтобы король Франции уступил ему, и после него всем его преемникам, будущим королям Португалии, навсегда все права на все земли, именуемые "Северным мысом", принадлежащие княжеству Мараньон и лежащие между реками Амазонкой и Винсен-Пинсон, невзирая ни на какие предварительные договоры, временные или окончательные, которые когда-либо были или могли быть заключены относительно владения и прав на вышеупомянутые земли".

Этот знаменитый договор, подписанный 11 апреля 1713 года, должен был положить конец конфликту, с момента возникновения которого прошло уже целых двадцать пять лет; но вместо этого, он послужил поводом для целого ряда препирательств, которые затянулись вплоть до нашего времени.

Параграф восьмой договора 1713 года по существу гласит, что Франция отказывается от права навигации по Амазонке и что оба берега этой реки должны принадлежать Португалии, а реку, которая должна служить демаркационной линией между владениями Франции и Португалии, называет именем Жапок, или Винсен-Пинсон.

Но странное дело, договор не обозначает ни долготы, ни широты, на которых находится эта река, и ничего решительно не говорит о том, кому должны принадлежать земли, лежащие внутри страны.

Это упущение, более или менее умышленное со стороны португальских уполномоченных, дало повод к недоразумениям и является основанием спорных вопросов и по сие время.

Не странно ли, в самом деле, что это имя Жапок, нигде и ни разу не упоминающееся в предварительном договоре 5 марта 1712 года, вдруг вошло в окончательный договор от 11 апреля 1713 года, и не родится ли при этом подозрение, что это наименование реки было впоследствии добавлено португальцами, которые пожалели о том, что сразу не предъявили больших требований.

И если нельзя допустить подобной возможности по отношению к торжественному догору, то, с другой стороны, нельзя не удивляться, на сколько все касающееся границ в этом договоре туманно и неясно, недоговорено и неопределенно. Если, как говорят сами португальские авторы, представители их нации на Утрехтском конгрессе были превосходно осведомлены относительно этого вопроса, то нельзя сказать того же самого о представителе Франции, маркизе д'Укселль, генерале-дипломате, который был столь же неловким и неискусным дипломатом, как и безжалостным и беспощадным генералом.

Что же вышло из этой двусмысленности, как бы на смех поднесенной нашим уполномоченным? А то, что португальцы впоследствии стали утверждать, что этим договором их границей признается Ойапокк, впадающий в океан, между 4 и 5 градусами северной широты, и что под именем земель "Северного Мыса" следует разуметь земли мыса Оранж, то есть свыше 80 лье берега!

Со своей стороны, французы утверждали, что речь шла о речке, впадающей в залив Винсен-Пинсон, между 1 и 2 градусами северной широты, и не соглашались ни под каким видом признать столь чрезмерные требования, которые лишали нашу колонию чуть не половины ее береговой линии и трех четвертей ее площади.

Необходимо настаивать на том факте, что если бы речь шла о реке Ойапокк, то ни в каком случае в предварительных требованиях договора португальцы не обозначили бы ее под именем Винсен-Пинсон, которым эта река никогда и нигде не называлась и ни на одной из карт того времени не обозначена, а повсюду обозначена под именем Ойапокк или сходным с ним, как это видно из целого ряда карт, изданных тогда и в позднейшее время. Таким образом демаркационную линию изображает река, носящая название Винсен-Пинсон, и не достаточно доказать тождество имен Жапок и Ойапокк, потому что наша река нигде не обозначена под именем Винсен-Пинсон просто или с каким-либо добавлением к этому имени.

При внимательном изучении старых карт, напротив, ясно видно, что канал Карапапори, а следовательно и река, впадающая в него, носили названия Аравари, Арровари, Аревари, Винсен-Пинсон и Иварипоко. И надо согласиться, что последнее название не более отлично от имени Жапок, чем Важабэго, которое носил в то время наш Ойапокк, как это несомненно доказано. Вот эту-то границу по Карапапори, образующему северное разветвление Арагуари, признанное Гумбольдтом за настоящий Винсен-Пинсон, Франция не перестает и не переставала требовать для себя. Добавим еще, чтобы закончить это изложение, имеющее для Франции еще иное, более важное значение, чем только простое географическое недоразумение, что вопрос этот так и не сдвинулся с места, несмотря на многие договоры, состоявшиеся впоследствии, и бесчисленные переговоры и совещания между дипломатами Франции и Бразилии.

В 1794 году эмансипация невольников во французской Гвиане напугала португальцев, которые, снарядив пять небольших судов, в ожидании формального объявления войны, начали с того, что стали грабить в Цассе большую ферму богатого скотовода гражданина Помм, который в ту пору был депутатом в конвенте.

И после, в течение двадцати лет, обе стороны продолжали истолковывать с оружием в руках смысл Утрехтского трактата. С 1794 по 1798 год весь берег между Амазонкой и Ойапокком был совершенно безлюден. Необходимо было увеличить пустыню между Кайеной и Пара, так как при соприкосновении с французами, давшими свободу рабам, Пара также очень скоро осталась бы без рабов и без индейцев. Между тем наши индейцы с Кунани и Макари жалели нас. Несколько сот семейств, вывезенных далеко, сумели обмануть бдительный надзор, установленный над ними, и, смеясь над самыми жестокими репрессиями, невзирая ни на какие опасности, вернулись на утлых пирогах из Мараньона в Марони и Кунани. Эти обстоятельства побудили Жаннэт-Удена, племянника великого Дантона, главного комиссара Конвента в Гвиане, изучить вопрос о наших границах с Португалией для окончательного утверждения их, при установлении всеобщего мира. С этой целью он поручил географу Ментеллю и инженерному капитану Шапелю составить два доклада, которые были отправлены одновременно в морское министерство.

Несмотря на эти разумные мероприятия, дипломаты все же нашли возможность подписать 20 августа 1797 года договор, еще более нелепый, чем предыдущие, так как он отодвигал нашу границу до Карзевенна. Но директория не пожелала утвердить его. 6 июня 1801 года новый договор, составленный в Бадахосе, переносил французскую границу на Арагуари и объявил, что навигация по Амазонке открыта на совершенно равных правах для обеих наций.

Амьенский трактат 25 марта 1802 года, весьма точный и ясный, окончательно устанавливает границу на главном устье Арагуари на 1 градус 20 минут северной широты, между Новым островом и островом Покаяния, и далее по Арагуари, Винсен-Пинсон и Ла-Кондамин от ее устья и до ее истоков, а отсюда - по прямой линии от ее истоков до Рио-Бранко.

Все, по-видимому, было улажено, как нельзя лучше, благодаря этому трактату, который является официальным и окончательным разъяснением Утрехтского трактата. Но для господ дипломатов было бы слишком просто придерживаться его в точности. Последовали трактаты 1814 и 1815 года, и дипломаты, вероятно, огорченные этим справедливым и разумным решением вопроса, поспешили вернуться к своим излюбленным двусмысленностям.

В 1822 году Бразилия, став независимой, унаследовала и права и претензии Португалии. Страшнейшие гражданские войны разорили ее, и в 1824 году французское правительство, чтобы отстоять свою колонию от вторжения инсургентов, бежавших из Пары, отдало распоряжение губернатору Кайены возвести укрепленный форт Макари, или Винсен-Пинсон. Для этой цели был избран островок на озере Мапа. Этот пост был эвакуирован в 1840 году. Но так как мы продолжали настаивать на своих правах, то колониальное правительство возвело новый пост на правом берегу Ойапокка.

Переговоры относительно окончательного установления границ тянулись вплоть до 1844 года и затем были навсегда прерваны.

В 1849 году, затем и в 1850 году в Париже организовалась бразильская экспедиция, которая должна была отправиться для занятия Мапа. "Необходимо, - говорит открыто и смело в палате депутатов в Рио-де-Жанейро, 19 апреля 1850 года, Тоста, бразильский морской министр, - основать в тех местах солидную колонию, чтобы Бразилия могла отстоять надлежащим и положительным образом свои владения". Но бразильская экспедиция встретила в водах Мапа французский авизо, охранявший берег, и бразильское правительство, желая чем-нибудь утешиться в своей неудаче, принялось энергично протестовать против образа действий Франции.

В 1853 году снова возобновились переговоры и продолжались вплоть до 1856 года. Уполномоченные обеих наций, Хис де Бутенваль и виконт д'Уруннэй без конца ломали копья в этом географически-историческом турнире, и в результате виконт д'Уруннэй предложил Франции как границу реку Карсевенн, истоки которой неизвестны, а известно только одно устье, а Хис де Бутенваль предложил Бразилии границу по реке Тартаругал, которая также, вероятно, имеет где-нибудь свой исток, но зато не имеет устья, так как теряется в бесконечной сети озер и болот.

Таким образом, эти ученые борцы за интересы своих наций ни к каким положительным результатам не пришли. Когда дипломатия ничего не достигла, то губернатор провинции Пара решился испробовать в 1858 году вооруженную силу. Экспедиция, по образцу экспедиции 1850 года, под началом таможенного лейтенанта отправилась из Пары и высадилась в Кунани, на спорной территории. Население Кунани, состоящее главным образом из беглых невольников, встретило присоединителей ружейным огнем.

Тогда правительство Рио стало жаловаться, что Франция содержит в Кунани агентов, поддерживающих Проспера Шатон, французского консула в Паре. Таможенный лейтенант был произведен в капитаны, а Проспер Шатон получил выговор.

Позднее также не могли уладить пограничных споров. Между тем в последнее время спорный вопрос снова всплывает наружу, из-за рецидивистов.

Так как Гвиана была избрана местом ссылки, то Бразилия стала тревожиться, и не без некоторого основания, относительно такого опасного соседства для ее смежной провинции Амазонии. Действительно, столь близкое соседство двадцати тысяч негодяев и преступников, утративших в большинстве случаев и страх, и совесть, высылаемых сюда из Франции и других ее колоний, не могло быть желательным для Бразилии.

И вот снова начались переговоры. Однако остановимся на этом, из уважения к читателю, который, вероятно, уже готов просить пощады.

ГЛABA III

Чернокожий авантюрист. - В ком трудно было предположить столько научных знаний. - Приключения золотоискателя. - Сказочные богатства. - Разработка. - Триста килограммов золота в одном слитке. - Планы бегства. - Затруднения миллионера. - Неудачи претендента. - Экспедиция. - Четыре часа на пироге. - На прогалине. - Фамильярности Луша. - Жестокий урок. - Тревоги и опасения матери. - Спасайтесь!

Автор невольно увлекся и занялся несколько длинным изложением исторических фактов в предыдущей главе; но он все-таки надеется, что читатели простят ему это, из уважения к причинам, побудившим его к такому отклонению в область истории. Мы ведь знакомим со страной, очень мало известной. Поэтому разве не следует описать ее с разных сторон?

Теперь вернемся к нашему рассказу. Диего, или Жак по-португальски, главное действующее лицо только что разыгравшейся кровавой драмы, - рослый негр лет тридцати, могучего сложения, настоящий чернокожий Геркулес. Лицо его, отталкивающее и вместе с тем вселяющее ужас, страшно обезображено оспой. Нос, от этой ужасной болезни, которой так подвержены негры, до того искажен и изрыт, что представляет собою какой-то бесформенный комок с двумя несоразмерно большими зияющими ноздрями. Рот, изуродованный шрамом, резко выделяющимся фиолетово-лиловой полосой на его блестящей черной коже, почти постоянно полураскрыт дьявольской усмешкой, позволяющей видеть два плотных ряда ослепительно белых зубов. Глаза с припухлыми, красными веками и белками, испещренными целой сетью красно-коричневых прожилок, с блестящим зрачком, смотрят проницательно и злобно, каким-то режущим, жестоким взглядом.

Обычное выражение этого лица, на котором никогда не появляется приветливая улыбка, - холодно-злобное и упорно безжалостное.

Это редкое уродство, с которым, кажется, никогда нельзя свыкнуться, пугает нередко даже самых близких ему людей, чем Диего, по-видимому, очень доволен и даже умышленно старается еще более усилить это впечатление. Он нарочно выставляет напоказ свое уродство и как будто даже кичится им. С другой стороны, и нравственный его облик вполне соответствует наружному.

Жестокий и безжалостный от природы, он горяч до бешенства, беспощаден в ненависти, непримирим во вражде, горд и надменен, как сатана, корыстен и хитер, и при всем этом обладает страшной властью над самим собой. Трудно сказать, играет ли он известную роль или афиширует свои чудовищные пороки, физические и духовные, - никто не разгадал его тайны, и никто не может ничего сказать с уверенностью. Он наводит на людей ужас и, кажется, в восторге от того впечатления, какое он производит.

Были случаи, когда он в один момент подавлял в себе приступы самого дикого бешенства и разом становился спокоен. Он убил наповал товарища из-за бутылки тафии и отдал в распоряжение своих собутыльников свой трудовой заработок целого месяца. Когда ему грозили, когда его оскорбляли и осмеивали пьяные люди, он презрительно пожимал плечами и отходил в сторону, а затем терпеливо выжидал, когда они придут в себя, чтобы погубить их, предварительно подвергнув самым утонченным пыткам.

Придя неизвестно откуда и всего какой-нибудь год тому назад в эту маленькую колонию, он сумел приобрести над всеми остальными ее членами страшное влияние, несмотря на то, что все они его втайне ненавидели и боялись.

Что более всего способствовало его влиянию на остальных, помимо его непомерной физической силы, это его необычайный ум и, главное, научные знания, поистине поразительные у такого человека, как он, по-видимому, всегда далеко стоявшего от всякой образованности. Он совершенно свободно говорил на французском, английском и португальском языках. Время от времени торговцы, поддерживавшие торговые сношения с берегом, доставляли ему книги и журналы и разные брошюры, которые он прочитывал с жадностью и интересом, к немалому удивлению его полудиких односельчан и товарищей, которые не могли даже объяснить себе подобное чудо.

И это еще не все. Иногда он предпринимал более или менее продолжительные экскурсии и аккуратно заносил на карту различные подробности местности, характер ее, словом, изготовлял себе подробнейшие топографические карты, безусловно точные.

В продолжение целых шести месяцев он держался совсем в стороне, не вмешиваясь в постоянные свары и интриги населения деревни, которое избирало и свергало своих вождей и старшин с невероятной быстротой и проворством.

Но со времени принятия власти последним из вождей, он стал возбуждать против него общественное мнение, не выставляя, однако, своей кандидатуры. Он слился с этими людьми, стал принимать активное участие в их жизни, столь неравномерно распределенной между трудом и дикими оргиями. Когда же счел момент подходящим, стал доказывать остальным, что надо избавиться от их вождя, того самого мулата, с которым он вступил в дружбу, снискав всеми возможными средствами его расположение и втершись в доверие к нему тем, что энергично содействовал ему в разных опасных обстоятельствах его жизни.

Далее мы уже видели, каким образом ему удалось низвергнуть несчастного мулата и занять его место.

За месяц до этого трагического события, мулат, работая над небольшой золотоносной россыпью, случайно наткнулся на залежь. Первая же проба промытого песка дала счастливцу на сто франков золота! Это была громадная цифра, которой гвианские золотые прииски никогда раньше не достигали.

Пораженный такой нежданной удачей, мулат весь день продолжал работать один, и богатство этой руды не убывало. Вечером он вернулся в свою хижину, неся в мешке около килограмма золота стоимостью три тысячи франков.

Продолжать и далее работать одному было бы, несомненно, более безопасно и практично. Но счастливый золотоискатель, желая, вероятно, поскорее похитить у земли ее сокровище, предпочел взять себе в помощники товарища, зная по опыту, что работать вдвоем несравненно легче и выгоднее.

Он доверил свой секрет Диего, своему доброму другу, который выслушал его равнодушно, как человек совершенно бескорыстный, чуждый алчности и вполне довольный тем скромным существованием, каким довольствовались и остальные его товарищи - обитатели лесов.

Диего охотно стал работать вместе с мулатом, не проявляя ни малейшего желания обогатиться. Результаты промывки на этот раз оказались еще более блестящими, чем накануне.

На предложение мулата получить свою долю Диего решительно отказался, удовольствовавшись скромным вознаграждением за труд.

Залежь казалась поистине неистощимой. После целой недели упорного труда, мулат, совершенно выбившись из сил, но более алчный, чем когда-либо, предложил своему товарищу устроить сток или желоб и подговорить нескольких землекопов для самой черной работы.

Диего, как всегда покладистый, но все такой же равнодушный к возрастающему с каждым днем богатству, сделал, будто для вида, несколько замечаний.

- Промывка с помощью желоба, без сомнения, будет много продуктивнее; она даст в десять раз, может быть, во сто раз больше золота, чем промывка вручную; это правда, но если люди, которых ты хочешь нанять для этих работ, заподозрят, как невероятно богата золотом эта почва, то ты можешь нажить себе этим немало хлопот!

- Мы станем собирать промытое золото два раза в день, когда все спят или отдыхают, и никто не узнает, как велик процент золота, получаемого с этих россыпей!

- Да, это, пожалуй, хорошая мысль! Но есть ли у тебя в достаточном количестве ртуть?

- Ртути у меня довольно, об этом не беспокойся!

- Ну, в таком случае устроим желоб.

Это приспособление, весьма элементарное в сущности, состоит из ряда корытцев или, вернее, дощатых труб для стока, длиною приблизительно около четырех метров и шириною в 50 сантиметров при глубине в 30. Верхний конец его шире, а нижний - уже, чтобы можно было нижний конец одного корытца вставить в верхний конец следующего за ним. Таким образом, из совокупности этих корытцев образуется род сточного канала или длинный желоб, достигающий длины в 20, 40 и 50 метров, с определенным уклоном. Каждое колено желоба называется корытцем; на дно каждого из них кладется толевая пластинка с множеством круглых отверстий или же просто тонкая деревянная дощечка с такими же отверстиями, поддерживаемая небольшими подставочками, которые слегка приподымают ее над дном корытца и не дают плотно прилегать к нему. На дно каждого корытца под доску или толь кладут ртуть.

Первое корытце желоба зарывают в берег ручья, перегороженного запрудой, чтобы вода бежала беспрерывно по желобу равномерной струей. Остальные корытца или колена желоба установлены на козлах так, чтобы получался нужный уклон для стока воды.

Золотоносная земля или песок, вырытые заступом, накладываются лопатой в желоб, где и промываются бегущей по желобу водой, уносящей за собой землю и песок. Золото, более тяжелое, проваливается в отверстия на дно корытцев и там амальгамируется, то есть пристает к ртути.

Когда ртуть достаточно насытится золотом, ее промывают или процеживают в козьей шкуре или плотном холщовом мешке. После фильтровки остается белая тестообразная масса - амальгамированное золото, которое потом нагревают в любой посудине на жарком огне, и ртуть улетучивается.

Такова в кратких словах примитивная процедура, к которой прибегали пионеры-золотоискатели.

Несмотря на видимое несовершенство этой системы промывки, невероятное богатство этой россыпи было таково, что она давала в сутки от 10 до 12 килограммов золота (24 - 28 фунтов).

На четвертой неделе работы друзья, подсчитав приблизительно свои богатства, убедились, что у них накопилось около 350 килограммов золота на сумму свыше одного миллиона франков.

И вдруг внезапно россыпь оскудела; оскудела до того, что не стала давать решительно ничего. Очевидно, залежь истощилась; но как раз к этому времени истощился и запас ртути, несмотря даже на то, что Диего, предвидевший это, устроил нехитрый аппарат, предназначенный для сгущения паров ртути, образующихся при выжигании золота.

Мулат, ничего не скрывавший от своего друга Диего, зарывал постепенно свои несметные сокровища в землю под полом хижины. И золотой песок, и зерна он ссыпал в глиняные бутылки или фляги, вместимостью приблизительно около 10 килограммов каждая. Оплетенные настоящей броней из волокон и лыка арума, они становились невероятно крепкими. Благодаря такой упаковке перевозка золота не только удобна, но и безопасна, так как во флягах его легко скрыть между другими такими же флягами, содержащими местные продукты, и иными малоценными предметами.

С того момента, как дм пришлось прекратить разработку россыпи, Диего снова втянулся в свою, по-видимому, ленивую и праздную жизнь, но зато с тем большим усердием стал возбуждать ближайших собутыльников против своего друга мулата.

Так продолжалось дня три - четыре. Между тем мулат, живший в постоянной тревоге с тех пор, как на него свалилось с неба это неожиданное богатство, стал высказывать намерение переселиться в цивилизованные страны.

- Что за польза быть миллионером, если приходится питаться той же скудной порцией маниоковой муки и той же сушеной рыбой, как и все бедняки? - говорил он Диего.

Тот со своей стороны обещал ему содействие в осуществлении этого плана, даже предложил сопровождать его до берега и помочь ему уехать с первым проходящим судном.

Кстати, маленький пароход, приходивший раз в месяц из Кайены в Пару за быками на мясо, необходимое для продовольствия главного города французской колонии, ожидался в самое ближайшее время. Капитан этого парохода имел привычку заглядывать попутно в прибрежные местечки для обмена или покупки каучука, золота, рыбы; с ним можно будет сговориться.

Между тем Диего, покончив с приготовлениями к отъезду своего друга, вернулся к себе веселый и чрезвычайно довольный. Затем вытащил весь свой запас тафии, созвал приближенных и единомышленников, напоил их допьяна и сказал.

- Надо с этим покончить сегодня же! Этот негодяй хочет натянуть вам нос и удрать отсюда со всем своим золотом, втихомолку, не сказав никому ни слова. Но мы еще посмотрим! Вам известно, что он богат, страшно богат... и я знаю, где у него спрятано золото... Разройте только землю под полом его хижины и вы найдете столько золота, что вам хватит его за глаза! Берите, сколько хотите, а его все еще останется достаточно. Но не рассыпайте его даром! Подумайте о будущем и рассчитывайте на меня! Снесите ко мне, в мою хижину, как можно больше... впоследствии вы найдете его у меня, это золото, которое необходимо нам, если мы хотим основать свою республику! Надо быть очень богатыми, чтобы обеспечить нашу независимость! Сегодня предавайтесь веселью! Идите и объявите всему населению о намерениях этого подлого беглеца и провозглашайте своим вождем Диего!

Пьяная ватага устремилась в деревню, рассыпалась по всем направлениям, неожиданно напала с оружием в руках на сторонников и приверженцев мулата, принуждая их признать нового вождя и безжалостно избивая, убивая и закалывая всех, кто выказывал колебание.

Диего, со своей стороны, не оставался в бездействии. Как человек, умеющий ставить при случае свою жизнь на карту и в силу природной жестокости находивший наслаждение в кровавых зрелищах, он вмешался в толпу пьяных убийц и был, как мы уже имели случай видеть, одним из главных действующих лиц той страшной, дикой драмы, при которой мы только что присутствовали.

Обманутый в своих надеждах и тем более взбешенный тем, что деньги ускользнули из его рук, он тотчас же решил возместить эту неудачу разгромом серингаля молодого француза в верховьях Арагуари.

Когда он уже обдумал план грабежа, один из его людей сообщает ему, что серингаль уничтожен, и от него не осталось даже и следа!

В этот момент Диего почувствовал что-то похожее на приступ отчаяния, но последующие слова Жоао успокоили его.

- Если так, - сказал он, - то я это дело обдумаю!

- Но надо спешить, господин, не то будет поздно!

- Я сам отлично понимаю, что надо действовать без промедления! Но где мы возьмем двадцать человек, которые мне нужны для этого дела?

- Достаточно будет и десяти, если они будут хорошо вооружены!

- Десяти человек мало!

- Ведь их всего только четверо белых и с полдюжины мура, пьяных в стельку. Мура, ты сам знаешь, рассыплются во все стороны, как лягушки, в которых пустили камнем.

- Да, ты прав! Действовать надо: это единственное средство держать в руках серингуеро и добиться от него всего, чего я хочу... Так решено! Постарайся собрать человек десять, менее пьяных, чем остальные, приведи их к заливу и посади на две пироги. Одной будешь командовать ты, другой я.

Выслушав эти распоряжения, Жоао, не теряя ни минуты, расстался с новым вождем и отправился исполнять его приказания.

Луи Анри Буссенар - Охотники за каучуком (Les Chasseurs de caoutchouc). 3 часть., читать текст

См. также Луи Анри Буссенар (Louis Boussenard) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :