Георг Ф. Борн
«Изабелла, или Тайны Мадридского двора. 3 часть.»

"Изабелла, или Тайны Мадридского двора. 3 часть."

На задней стороне гротов он заметил выходы. Быстро прошел он мимо кустов и деревьев, вошел в одну из этих каменных беседок, устроенных с удивительным изяществом, и нигде не нашел ни одного человека, все скамейки и стулья были пусты. Достигнув выхода из грота, он очутился опять в коридоре, который посредством дуги соединялся с новыми ходами, по которым он, наконец уже разгорячившийся, вернулся в ротонду.

Подумав немного, Серрано решился еще поискать лестницу, которая бы вела в верхние этажи. Он был убежден, что она непременно должна быть. Он выбрал другое направление между колоннами и пошел далее. Снова достиг он нескольких ступеней, но опять-таки обманулся. Запыхавшись, он сошел с них, пробежал еще через проход, спустился еще с нескольких ступеней и вдруг очутился в пространстве, наполненном голубым эфиром. Франциско пытался проникнуть в этот чудесный окружавший его свет, вбежал в него и наткнулся на холодный камень такого же голубого цвета. Он оглянулся и, куда только глаз его достигал, везде видел голубое небо, и даже дорога, по которой он шел, скрылась под этой синевой.

Дрожь пробежала по разгоряченным членам Серрано, он думал, что спит и все это видит во сне. Казалось, что чудный, но обманчивый образ заманил его в лабиринт, в котором он хотел найти этот образ и чем более его искал, тем более терял его.

- Энрика! Если действительно это была ты, а не видение, то отзовись! - воскликнул он так громко, что слова его оглушительно раздались по всему пространству.

На это восклицание он не получил никакого ответа.

После неутомимых розысков ему показалось, что он, наконец, находится в том проходе, через который пришел. Обрадовавшись этому, он попробовал вернуться в ротонду, чтобы отыскать выход.

Он опять пошел через проходы, которые ему казались то другими, то опять теми же. Но не нашел более колонн и, наконец, увидел дверь, непрерывно вертящуюся на своей оси. Через эту дверь он вошел в темное пространство и стал ощупывать стены, как вдруг услыхал чей-то шепот, который привел его в ужас. Он стал прислушиваться и не верил себе, как мог тот ужасный человек, которого он считал умершим, появиться вдруг здесь, где он надеялся встретить Энрику?

Франциско Серрано стал сомневаться в своем рассудке. Он думал, что попал в страшный волшебный дворец, в котором разные ужасы охраняют прельщающую любовницу.

Действительно, дворец, в котором он находился, был волшебный: его построил один знаменитый мадридский архитектор, представивший блистательный образец своего искусства. Этот дворец должен был походить на знаменитый лабиринт острова Крит, с его запутанными садами, проходами, залами, ротондами и салонами. Архитектору удалось создать творение такого сказочного великолепия и ловкого расчета, что во всем свете нельзя было бы найти ничего подобного.

Он надеялся, что молодой король или герцог Монпансье купят этот дворец, потому что для приобретения его необходимо было княжеское богатство.

Но эти знатные господа сделали своим супругам менее ценные свадебные подарки. Вместо них нашелся наконец какой-то странный чужеземец, которому дворец пришелся по вкусу и средствам. Он купил его у архитектора и тотчас же заплатил чистым золотом.

Этот Крез был Аццо. Он переехал во дворец с донной, одетой в черное, и с небольшим штатом.

Трудности, с которыми был сопряжен вход в этот лабиринт, привлекали молодого Креза, так же как и затруднения, сопряженные с выходом из него. Таким образом он имел преимущество перед нежданными посетителями и, кроме того, был уверен, что Энрика, которую он хранил как зеницу ока, не может внезапно покинуть дворец.

Он окружил свою возлюбленную княжеским великолепием и внимал каждому ее желанию. У него была одна мысль, одна надежда: со временем сделать ее своею и заставить позабыть Франциско.

Но мечты Аццо были напрасны.

Энрика отстраняла всякое великолепие от себя. Она попала в золотую темницу его дворца, потому что Аццо уверил ее, что он постоянно разыскивает Франциско. Она надела черное платье, потому что сердце ее изнывало не только по возлюбленному, но и по ее ребенку.

Многочисленные слуги и камер-юнкеры окружали Энрику в ожидании ее приказаний. Аццо подходил к ней всегда с доказательствами любви и самой трогательной доброты, но она была подавлена горем и печалью. Ежедневный ее вопрос был:

- Нашел ли ты моего Франциско? Аццо отвечал всегда одно и то же:

- Забудь его и полюби меня!

Мы видели как однажды, когда они ехали по одной из улиц Мадрида, Ая и Жозэ очутились близко от их кареты. В это время раздался язвительный и торжествующий смех. Энрика обернулась и, увидав ужасные лица, прижалась к Аццо.

Постоянно карауливший Жозэ стал очень часто после этого дня пробираться незаметным образом по ночам ко дворцу. Он наконец узнал, какой из входов в лабиринт ведет в покои Энрики. Тут он решил, что если не может обладать ею живой, то, по крайней мере, умертвит своей собственной рукой ту, которая его так презирала. Также должен умереть и тот ненавистный, который назывался его братом и был окружен всевозможным счастьем.

Настал день боя быков. Аццо нанял ложу, чтобы сделать сюрприз своей прекрасной пленнице, не подозревая, что там может произойти новая встреча. Энрика же с радостью поехала на представление, потому что внутренний голос говорил ей, что она опять найдет там свое счастье.

Потому глаза ее блуждали по сторонам огромного пространства, наполненного народом. Вдруг она увидела того, кого так долго искала, и у нее вырвался радостный крик. Душу ее объяло блаженство, в ней появились новые надежды. Ей хотелось тотчас же побежать к своему Франциско, от которого она когда-то слышала самые горячие клятвы, ей хотелось поскорее прижать его к своему переполненному сердцу.

Но она должна была перебороть в себе ужасное нетерпение и беспокойство, потому что Аццо сказал, что Франциско не сможет оставить ложу королевы раньше конца представления.

Наконец, все поднялись, и тут Аццо не мог уже более удержать Энрику, которая через толпу прокладывала себе путь. Он с трудом следовал за ней. Наконец Франциско очутился перед ней, она даже могла рассмотреть его, и все-таки их разлучили.

Она опечалилась от горя, но Аццо ее обнадежил уверением, что Франциско теперь не замедлит ее отыскать. Когда же они вернулись во дворец, он опять запер свою возлюбленную в золотую клетку, пообещав отправиться в замок, чтобы сказать Франциско о местопребывании Энрики. В его же душе возникло намерение сразиться с соперником и тем навсегда положить конец борьбе за прекрасную женщину.

Настал вечер. Энрика была тронута добротою Аццо, не подозревая о его намерении вызвать Франциско на бой, и стала у окна, ожидая с нетерпением того чудного мгновения, когда опять увидится со своим возлюбленным. Вдруг она взглянула вниз на улицу, освещенную бледным светом луны, и увидела двух мужчин, закутанных в плащи, один из которых смотрел вверх на нее.

- Мой Франциско, - это он! - радостно вскрикнула она.

Он протянул к ней руки, он нашел ее, значит он еще любит ее.

Еще одна минута и она могла бы успокоиться в его объятиях после такой долгой и ужасной разлуки.

Не сказав никому ни слова, она потихоньку вышла из своих покоев. Объятая смертельным страхом, бросалась она из одного прохода в другой, по которым Аццо водил ее всегда в темноте.

Она остановилась, стараясь припомнить, по какому направлению она постоянно ходила, должно быть, по этому, вот коридор, тот самый, по которому ее вел Аццо. Она поспешила пойти по нему, чтобы дойти до лестницы, но напрасно! В окружавшей ее темноте она не могла узнать, что находится в лабиринте, и через залы и проходы возвращалась все к одному и тому же месту.

Наконец, душевная тоска и смертельный ужас овладели ею: Франциско, должно быть, уже давно во дворце и отыскивает ее, так же как она его. Крупные капли пота струились по ее лбу, сердце ее сильно билось. Она со страхом поняла, что бессильна найти своего Франциско.

Еще раз бросилась она отыскивать в темноте скрытый выход из этого ужасного лабиринта. Страстное желание достигнуть цели дало ей силы.

- Я должна найти тебя, мой Франциско, хотя бы я при этом провалилась сквозь землю, - воскликнула она и пошла в противоположном направлении. Вдруг она схватилась за дверь, тихо вертящуюся. У нее вырвался радостный крик - наконец она достигла скрытого выхода. Она осторожно прошла через дверь и, ощупывая стену руками, стала пробираться потихоньку вдоль нее.

Непроницаемая темнота окружала ее.

Она благодарила Бога, когда наконец достигла первой ступени лестницы, ведущей в нижние помещения, в которых она должна была найти своего Франциско. Левой рукой придерживалась она стены, правую же вытянула далеко перед собою, чтобы, сходя с лестницы, предохранить себя от ушиба.

Сердце ее сильно и громко билось. Она уже достигла излома темной лестницы, как вдруг леденящий трепет пробежал по ее членам, - рука ее, протянутая в темноте, наткнулась на чью-то голову.

Энрика переживала ужасные минуты. Сначала она думала, что ошибается, потому что никто не мог проникнуть в лабиринт ее дворца, но вскоре в ней исчезло всякое сомнение, рука ее действительно лежала на человеческой голове. Она стояла, не смея шевельнуться.

Страшное мгновение тянулось бесконечно. Она чувствовала в темноте, что против нее сидит скорчившись невидимый, сгорбленный враг.

Неужели Аццо караулит ее здесь?

Этого не могло быть, он не стал бы в своем дворце сидеть скорчившись в углу.

- Ты ли это, прекрасная голубка? - шепнул вдруг какой-то голос, который ошеломил Энрику и привел ее в ужас. Она даже не могла придумать возможности такой встречи. Ей казалось, что ее мучит страшный сон. Но голова под ее рукой зашевелилась и поднялась. Энрика чувствовала только, что она теряет рассудок и что все члены ее дрожат.

- Жозэ! - шепнули ее оцепеневшие губы, и она в темноте упала без чувств на руки своего страшного преследователя.

- Так наконец-то ты моя, белая- голубка, вполне моя! О, ты ведь знаешь, как я желал тобою обладать.

В эту самую минуту раздались шаги. Жозэ остолбенел со своей ношей на руках. Он ясно слышал, как кто-то приближался по проходу к лестнице.

- Кто шептался тут? - спросил голос снизу. Жозэ задумался над тем, что ему делать. Он должен

был непременно знать, кто этот проклятый нарушитель его блаженного часа. Он заскрежетал зубами и уже собрался идти навстречу к приближавшемуся, как тот выдернул шпагу и закричал:

- Я требую ответа, кто шептался тут?

Лицо Жозэ передернула адская улыбка. Он не ошибся - это был его брат.

- Какое право имеешь ты что-либо спрашивать здесь, мальчишка? - воскликнул он, опуская Энрику на площадку лестницы, и с удивительной ловкостью выдернул свою шпагу и, не теряя ни секунды, напал на своего врага. - Вот тебе ответ, он тебя удовлетворит!

Хотя Франциско Серрано и отпарировал в темноте удары своего страшного брата, закрывая себе голову, однако ужас его был так велик, что ему необходимо было опомниться.

- Что за привидение, взявшее на себя оболочку и голос Жозэ? - воскликнул наконец Франциско.

- Я Жозэ Серрано! Защищайся или твой последний час настал, один из нас должен умереть!

Франциско невольно пробормотал молитву. Он, никогда не веривший в призраки и привидения, почти онемел от ужаса, когда в темноте на него напал умерший Жозэ.

- Так ты сам бессмертный сатана! - прошептал он и ловко стал отражать удары своего врага.

Шпаги звенели. Бой все приближался по темному проходу к вертящейся двери, удар за ударом сыпался с неистовой быстротой. Жозэ промычал проклятие.

- Ах, мошенник, ты меня чуть не убил! У тебя есть навык, но ты забываешь, что сражаешься со слабым! - воскликнул Жозэ, хрипло смеясь.

Оба толкали друг друга к свету, то один был около двери, то другой. Наконец Жозэ проскользнул через нее в более светлый проход. Он непременно хотел добраться до ротонды. Франциско последовал за ним, шпаги свистали, удары были наносимы и отражаемы с одинаковой ловкостью, пока они, продолжая бой, не дошли до ротонды.

- Сюда хотел я тебя довести, брат! - промычал Жозэ глухим голосом. - Теперь прими от меня долг!

С быстротою молнии и таким ловким ударом, какой только употребляют мошенники для того, чтобы ранить сильнейшего противника, он поразил своего врага в непокрытую голову. Франциско зашатался. Он хотел отплатить мошеннику, но рука его вместе со шпагою тяжело опустилась. Жозэ же в это самое время с ловкостью кошки побежал назад к вертящейся двери. С торжествующей улыбкой на бледном и искаженном страстями лице, подошел он к лестнице и нагнулся, чтобы взять Энрику. Жозэ произнес отвратительное проклятие - Энрика исчезла!

Распаленный гневом, но боясь все-таки, чтобы его не поймали, он пробежал через ротонду на улицу.

Прим увидел его, бежавшего с блестящей шпагой в руке. Объятый страхом, вошел он в ротонду, там между колоннами лежал Франциско Серрано, истекая кровью, бежавшей из его раны на голове.

- О Боже! Мое предчувствие! Что случилось, мой Франциско?

Раненый пришел немного в себя.

- Где этот дьявол Жозэ? Он меня чуть не убил. Прим посмотрел с удивлением и заботою в глаза своему другу.

- Ты должен на меня опереться, - проговорил он, подымая Франциско, потом прибавил потише, - он в лихорадочном бреду.

С большим трудом вытащил он из дворца истекавшего кровью, почти бесчувственного Франциско и едва нашел фиакр, чтобы свезти его в замок. К счастью, никто их не встретил.

Прим перенес Франциско на постель и оставался при нем, пока он, наконец, не заснул, хотя и беспокойно, так как во сне все говорил про Жозэ.

Наступила уже ночь, как вдруг королева послала за главнокомандующим, желая ему передать что-то важное.

Адъютант принес удивленной королеве таинственное известие о том, что герцог де ла Торре ранен.

- Но ведь господин герцог не вернулся же в последние четыре часа в Бургос? - сказала королева колким тоном, который выдавал ее волнение и опасения. - Я, право, в затруднении, какой орден дать храброму герцогу.

ПРОРОЧЕСТВО МОНАХИНИ

Водном из флигелей замка, имеющем прямое сообщение с покоями королевы, жила с недавних пор одна благочестивая и даже, по уверениям отца Фульдженчио, удивительно вдохновенная монахиня, которая благодаря этому и удостоилась милости королевы.

Патер имел большое влияние на королеву, так что вследствие его ходатайства и склонности самой Изабеллы верить во все неземное, последняя отыскала монахиню, одержимую чудесным недугом, как называли тогда ясновидение, и предложила ей помещение в своем замке. Появление монахини Рафаэли дель Патрочинио произвело на нее хотя и своеобразное, но все-таки выгодное для иезуитов впечатление.

В придворных кружках рассказывали, что в определенные ночи неодолимая сила повергала эту монахиню ниц и тогда она могла давать чудесные ответы на самые таинственные вопросы, что она была одержима сомнамбулизмом и в этом состоянии видела будущее.

Этот рассказ, конечно, передавался друг другу под строгим секретом и тем скорее сделался всем известен.

Королева также скоро узнала его. В ту самую ночь, когда так неожиданно был ранен Франциско Серрано, благочестивый отец Фульдженчио пришел к королеве с известием, что достойная сожаления монахиня Патрочинио погружена в свой магнетический сон. Это случилось как нельзя более кстати.

Но никто не должен был об этом знать и потому Изабелла, набросив на голову и плечи густую вуаль, без провожатого последовала за отцом Фульдженчио к флигелю замка.

- Позвольте вас предупредить, ваше величество, чтобы, несмотря на ваше великое благочестие, вы не испугались при виде тяжело испытываемой сестры, - шепнул патер королеве.

- Так она, бедная, действительно страдает?

- И очень сильно, ваше величество. Болезнь эта неизлечима и постоянно повторяется через известный промежуток времени, истощая душу. Монахиня очень часто предсказывает с удивительной точностью день и час, в который она снова впадает в свой сон.

- Я очень жалею благочестивую сестру и считаю своим долгом заботиться о средствах, могущих облегчить ее страдания и принести ей пользу. Только мне кажется, что ее наружность говорит о силе и здоровье.

- Это именно и есть, ваше величество, чудесный признак ее состояния, тело процветает, между тем как душа томится! Позвольте мне, ваше величество, быть проводником вашим, - шепнул патер, и, проскользнув на цыпочках вперед, вошел в слабо освещенную комнату, которую темно-синий ковер делал еще более мрачной.

Посреди комнаты на постели, не шевеля ни одним членом, лежала монахиня Патрочинио. Руки ее были стиснуты и лежали вдоль тела, вытянутого как мертвое. Бледное как мрамор красивое лицо покоилось на белой шелковой подушке, по которой рассыпаны были длинные черные волосы. Немного открытые губы показывали кончики прекрасных зубов. Дыхания же не было слышно. Грудь ее не опускалась и не подымалась, и она так походила на мертвую, что Изабелла, которую патер подвел к постели монахини, при первом взгляде на нее, с ужасом отвернулась.

Наконец, преодолев страх, подошла она к монахине, спавшей мертвым сном. Глаза последней были полуоткрыты, выражение их было восторженное, и неземной их взгляд сделался еще страшнее, когда монахиня почувствовала, что к ней подошли.

- Сестра Рафаэла дель Патрочинио, - начал отец Фульдженчио, сложив руки и став к ногам неподвижно лежавшей монахини, - видишь ли ты нашу великую королеву?

- Я вижу не только королеву, стоящую у моего изголовья, но и всех близких ей, - начала монахиня монотонным голосом, - я вижу короля, преклонившего колени в своей спальне. Я вижу королеву-мать, отворяющую в эту минуту потаенную дверь, через которую должен прийти к ней герцог дель Рианцарес. Я вижу герцога де ла Торре, только что раненого в доме своей возлюбленной.

Королева побледнела, услышав, что опасения ее оправдались. Надеясь еще больше узнать от ясновидящей монахини, она сделала знак патеру, чтобы он удалился.

Фульдженчио тихо вышел в переднюю и запер за собою дверь, так что Изабелла, любопытство которой было страшно возбуждено, осталась одна с хитрой монахиней.

Графиня генуэзская, Ая, жаждущая мести, играла смелую комедию.

Королева стала на то же место, с которого патер допрашивал ясновидящую и, в свою очередь, спросила:

- Как зовут возлюбленную герцога де ла Торре?

- Которую? Ту, которую он более любит, зовут Энрикой.

Королева задрожала, услышав, что Франциско любит незнакомку, одетую в черное, горячее и постояннее, нежели ее; этого было слишком много для пылкого сердца Изабеллы.

- И Франциско Серрано был сегодня у этой Энрики?

- Он ее искал на Гранадской улице, во дворце нынешнего покровителя Энрики, дона Аццо, который позаботился о том, чтобы не каждый мог к нему проникнуть. Франциско Серрано не нашел своей возлюбленной.

По лицу Изабеллы пробежала торжествующая улыбка.

- Но как же он попал в драку? - спросила она.

- Он встретился на лестнице дворца с третьим любовником Энрики.

- Нравственная красавица! - прошептала с насмешкой королева, потом прибавила громко:

- Когда Франциско Серрано увидится с Энрикой?

- Завтра вечером. Когда Аццо уйдет из дворца, нетерпеливый герцог найдет возможность проникнуть

к своей возлюбленной.

- Ты говорила мне, что чужой не может войти во Дворец, так скажи мне теперь, что надо сделать, чтобы найти Энрику? - спрашивала королева с возрастающим нетерпением.

- Ты увидишь перед собой пять входов, из которых три будут привлекать тебя таким великолепием, какое только может создать рука человеческая. Два же из них непроницаемо темны. Ты выбери один из последних, а именно тот, который лежит направо. Возьми с собой свечку и в десятом часу вечера ты найдешь Серрано у Энрики.

- Отлично, - подумала Изабелла, - мне теперь недостает только предлога, чтоб забрать в свою власть прекрасную Энрику. Может быть, и в этом поможет мне ясновидящая.

Монахиня все еще лежала неподвижно с полуоткрытыми глазами.

- С каких пор Франциско Серрано знает эту Энрику? - спросила взволнованная Изабелла.

- С самого детства, - ответила монахиня тем же монотонным голосом.

- Я должна ее взять в свои руки, чего бы мне это ни стоило, - проговорила оскорбленная в своей любви женщина, - скажи мне еще одно.

- Говорите скорее. Ваши вопросы причиняют мне боль, которая предвещает всегда мое освобождение от ослепительных лучей, пронзающих меня и проникающих повсюду.

Лицо Изабеллы просияло. Она знала теперь, как поставить ясновидящей вопрос, для того чтобы не только узнать, что ей было нужно, но и испытать монахиню, которая своим непостижимым знанием уничтожала всякое сомнение в своей правдивости.

- Кто, кроме дона Серрано и Энрики, будет находиться завтра в десятом часу во дворце на Гранадской улице? - спросила Изабелла, в высшей степени возбужденная.

- Королева! - ответила ясновидящая.

- И каким образом королева возьмет власть над Энрикой?

- Через вопрос: куда Энрика дела своего ребенка, отец которого Франциско Серрано.

Изабелла задрожала. Она должна была опереться, чтобы не упасть от этого ответа. По красивым ее чертам пробежала холодная улыбка.

- Через вопрос: куда Энрика дела своего ребенка? - повторила она. Ее дрожащие губы никак не могли произнести имя Франциско Серрано в связи с именем соперницы. Она торжествовала, потому что все знала, все, даже более того, что желала и опасалась узнать.

- Неверный, - произнесла она шепотом, - я его страшно накажу за то, что он обманул два женских сердца.

Королева пошла к двери, которую патер Фульдженчио отворил с низким поклоном.

Она закрыла лицо свое и шею вуалью и скорыми, но твердыми шагами воротилась в свои покои. Лицо ее горело страстным волнением. В эту же ночь она написала собственной рукой некоторые решения и распоряжения на следующий день и вечер. Молодая королева за один час стала старше на несколько лет.

Если бы она могла взглянуть в комнату флигеля, она бы увидела, что коварная женщина поймала ее в свои сети. Монахиня Рафаэла дель Патрочинио, которая так долго лежала неподвижно и с таким искусством и ловкостью сыграла роль ясновидящей, повернулась наконец на своей постели, покрытой матовым голубым светом, который еще больше увеличивал впечатление, произведенное на королеву. Когда она, наконец, осознала свое превосходство и великую победу, на ее прекрасном лице мелькнула адская улыбка.

Графиня генуэзская приподнялась с постели. Белая и широкая одежда опустилась вдоль ее прекрасного тела, слегка обрисовывая ее пластичные формы. Когда она взглянула на себя, довольная улыбка показалась на ее обольстительно прекрасном лице. Ей теперь пришло в голову, что ее божественные формы и умение их ловко скрывать, могут ей дать силу, которая сделает ее непобедимой, тем более что королева уже была в ее руках.

Она распахнула белую одежду, чтобы убедиться, не ослабла ли ее красота и правы ли ее обожатели. Прекрасная графиня, осмотрев себя, созналась, что если бы она была мужчиной, то также была бы ослеплена красотой своего тела и не противостояла бы ему.

Патер Фульдженчио вошел неслышно и стал молчаливо наблюдать за этим осмотром, который открыл ему все прелести роскошного тела прекрасной женщины. Глаза патера сверкали как огненные искры. Еще одна минута и благочестивый отец, забывшись, бросился бы как разъяренный тигр на дивную графиню генуэзскую, чтобы утолить страсть, кипевшую в каждой его жиле.

Всегда верно рассчитывавшая Ая с холодной улыбкой посмотрела на патера, который стоял у порога бледный и взволнованный.

- Позовите в мой кабинет, благочестивый брат, мужчину в коротком черном плаще и с рыжей бородой, - сказала она, - мне нужно еще ночью с ним переговорить. Вы удивлены? Не думайте, благочестивый брат, что между мною и этим незнакомцем, служащим мне, существуют какие-нибудь особенные отношения. Вы ведь знаете, достойный брат, что Рафаэла дель Патрочинио постриглась и сделалась вашей сестрой, отказавшись от всех мирских сует.

Патер Фульдженчио знал власть монахини. Его губы подернулись завистливой и дикой улыбкой. На лице его отпечатались все пороки и грехи, какие только могут наполнить человеческую душу.

- Оставьте кесарю кесарево! - проговорил он, но графиня не хотела понять этой шутки патера и подошла к двери, ведущей в ее кабинет. Она еще раз обернулась к ничего не значащему, по ее мнению, инквизитору и шепнула ему, придавая глазам своим особенный блеск:

- Через шесть месяцев день святого Франциско, и мы, благочестивый брат, увидимся в этот день в павильоне Санта Мадре.

- О, желанная ночь, - ответил патер шепотом, - горе мне, если я тебя не обниму. Я с ума сойду, если другой придет раньше меня и мои губы не прикоснутся к твоим. О, прекраснейший из грехов!

Ая вошла в кабинет и заперла за собой дверь. Эта комната, устроенная для монахини, хотя и поражала своей рассчитанной простотой красок и обстановки, однако же далеко не походила на монашескую келью.

Около одной стены стоял изящно вырезанный деревянный налой с большим распятием из черного дерева. Около другой - письменной стол из розового дерева без всяких украшений, который распространял благоухание по всей комнате. В одном углублении этой стены стояло большое, сделанное из чистейшего белого мрамора изображение Святой Девы, а перед ним висела вечно теплящаяся маленькая лампада. В нижней части ниши, на столике, стояла мраморная чаша со святой водой. Несколько стульев из черного дерева дополняли меблировку кабинета монахини. Зато самый избалованный вкус какой-нибудь королевы не мог требовать большего комфорта и удобства, с какими были устроены будуар и спальня прекрасной графини, отделенные дверью и портьерой от ее кабинета.

Войдя в кабинет, она села к письменному столу и стала быстро писать. Не одна Изабелла писала в эту минуту приказы и распоряжения. Ая также должна была сделать свои приготовления к следующему дню.

Несколько минут спустя вошел в комнату брат герцога де ла Торре, тот страшный рыжебородый Жозэ, со сверкающими глазами и бледным лицом, искаженным страстями, который сделался теперь орудием графини.

Ая не удостоила его никаким поклоном. Она имела довольно оснований, чтобы презирать дона Жозэ Серрано. И действительно, должны были быть основания, если даже эта женщина-демон приходила в ужас от адской развращенности и отвратительной порочности животного, которое называло себя братом герцога де ла Торре.

Но графине генуэзской еще нужен был дон Жозэ.

- Какое еще поручение вы хотите возложить на меня, беспокойная графиня, - сказал он, - после того как я вас удостоверил, что неотступно стою на карауле?

- Вы должны, дон Серрано, доставить самым секретным образом два письма. Эти письма так важны, что от них зависит ваша и моя жизнь. Первое назначено владельцу чудесного дворца на Гранадской улице.

- Аццо, которого вы любите?

- Другое испанскому главнокомандующему, герцогу де ла Торре.

- А, моему светлейшему брату.

- У вас, конечно, есть преданные вам люди, которые в точности исполнят ваши приказания и не проговорятся?

- Они их исполнят так же точно и молчаливо, как бы я сам это сделал.

- Хорошо! Я полагаюсь на вас и на ваших людей.

Рыжебородый мошенник, выйдя из комнаты, остановился под одним из канделябров замка, и прочел только слегка запечатанные письма, с тем чтобы, прийдя домой, снова на них наложить печать. Между тем графиня позвала своего поверенного камердинера, явившегося тотчас же по ее призыву.

Вошедший в комнату мужчина был уже не молодой человек с хитрым лицом, но скромной наружности и очень просто одетый.

- Мне нужно дать тебе поручение, Иоаким! - сказала графиня, перечитывая маленькое душистое письмо, которое было следующего содержания:

"Мария Непардо.

Податель сих строчек вручит вам как знак верности условленное кольцо, и вы пришлете мне через него порученного вам ребенка по имени Мария Энрика. Кольцо можете себе оставить за ваши попечения".

Под этими строками графиня приложила кольцом печать и сложила письмо.

- Завтра, когда наступит вечер, ты пойдешь в Прадо Вермудес. Там на реке Мансанарес лежит одинокий остров...

- Я его знаю, ваша светлость.

- На этом острове живет отшельница Мария Непардо. Ты переедешь к ней в гондоле, но не произнесешь ни слова о поручении, прежде чем не найдешь одноглазую женщину. Ты ей передашь письмо и кольцо и получишь от нее девочку. Все для меня зависит от этого ребенка, и ты мне отвечаешь жизнью, если с ним случится что-нибудь, прежде чем он дойдет до моих рук.

- Я вам его принесу невредимым, ваша светлость.

- Только не сюда, Иоаким! Я в десятом часу буду ждать у темной боковой двери Антиохской церкви, куда ты немедленно принесешь ребенка, тщательно закрытого.

- Слушаю, ваша светлость.

- Береги кольцо, ты без него не получишь ребенка, - проговорила Ая тихим, но настоятельным голосом, вручая слуге письмо и драгоценную вещь.

- Завтра в десятом часу я буду с ребенком у темной боковой двери Антиохской церкви, - проговорил он также вполголоса и удалился.

- Теперь опасно оставлять ее у корыстолюбивой Марии Непардо, потому что через несколько дней будут предлагать золото, чтобы достать сведения о ребенке, - проговорила шепотом Ая, - завтра в это время ненавистная соперница будет низвержена: Аццо не откажется от таинственного приглашения. Наконец-то я достигаю желанной цели.

Графиня генуэзская стояла величественно выпрямившись, рассчитывая все выгоды, какие могли ей принести только что предпринятые ею действия.

Ая как змея караулила свою жертву и манила ее всевозможными обманами, наблюдая сверкающими взорами за сокращающимся расстоянием, отделяющим ее от жертвы. Ая употребляла все прелести и обольщения своего прекрасного тела, чтобы возбудить самую горячую, самую буйную любовь, любовь, готовую на все, и потом с ужасающим хладнокровием использовала эту страсть для своей выгоды.

В прекрасной груди графини генуэзской не было сердца, а между тем она любила Аццо самой бешеной страстью.

Когда наступило утро, Франциско Серрано, после довольно спокойно проведенной ночи, почувствовал себя лучше и сильнее. Он встал, не желая, чтобы королева узнала о том, что он был ранен, и не подозревая, что Изабелле уже все было известно.

Стиснув от боли зубы, Франциско Серрано надел свой богатый мундир и стал принимать, как обычно, доклады генералов. Прим и Топете спросили его, как он себя чувствует, и радовались, видя его опять здоровым. Олоцага предпринял таинственное путешествие, о цели которого он не сообщил своим друзьям. Но несмотря на все любезности, в поведении дипломатично сдержанного дона было столько таинственности, что Серрано не стал более обращать внимания на рассказ Прима.

В эту минуту один из адъютантов принес герцогу письмо, маленький аккуратный формат которого доказывал, что оно было написано женской рукой. Топете Добродушно улыбнулся.

- Верно от высочайшей особы, - шепнул он своему Другу, пока тот распечатывал записку.

Франциско был поражен, и сердце его сильно забилось, когда он, вскрыв письмо, прочел следующее:

"Дорогой мой Франциско!

Приходи сегодня вечером в десятом часу в объятия твоей Энрики, которая страшно желает тебя видеть. Я нахожусь в заключении, и если ты не придешь в назначенный час, в который я буду совершенно одна, то я лучше умру, чем буду продолжать жить в разлуке с тобой".

Рука Франциско, державшая доказательство любви Энрики к нему, сильно дрожала. Прочитав эти строки, он почувствовал, как был несправедлив, заподозрив свою возлюбленную в неверности при виде ее богатого покровителя.

- Да, я приду к тебе, - проговорил он про себя, - хотя бы мне это стоило жизни.

Герцог де ла Торре не подозревал, что строки эти были подделаны. Он ждал вечера с мучительным нетерпением. С несвойственной ему поспешностью отстранял он самые важные дела, которые лежали на его ответственности как главнокомандующего. От волнения он забыл даже о ране, полученной им от брата во дворце Аццо.

Франциско был поражен появлением в чудесном дворце того, кого он считал умершим, но Прим, который видел насквозь все мошенничества его презренного брата, вскоре разъяснил себе это обстоятельство. Теперь же он видел, как Франциско получил письмо, и, когда наступил вечер, не мог не предостеречь своего друга от неожиданных опасностей, которым он снова мог подвергнуться.

Франциско благодарил заботливого Прима, но никакое препятствие, никакое предостережение не могло бы заставить его отказаться от намерения отправиться на Гранадскую улицу.

- Мы с Топете не можем тебе сопутствовать, - сказал Прим, предчувствуя недоброе, - и потому позволь тебя уговорить быть осторожным. Ты превосходный боец и герой на поле битвы, но ты не можешь себя защитить против презренных, которые подстерегают из-за угла в темных проходах.

- Спасибо тебе, дорогой Жуан, но ты не скажешь более ни одного слова, когда я тебе сообщу, что письмо это от Энрики, которая томится в заточении. Сегодня вечером, в десятом часу, я отправлюсь к ней, чтобы освободить и возвратить себе возлюбленную, - проговорил Серрано голосом, исполненным чувства, - теперь посуди сам, могу ли я не стремиться туда? Я насилу могу дождаться блаженного часа.

- Нам приказано явиться к королеве, - произнес Прим в раздумье.

- К королеве? - спросил удивленный Франциско, но потом с поспешностью прибавил, - хорошо, что она меня не пригласила, иначе я должен был бы в первый раз в своей жизни придумать ложь, чтобы уйти из ее гостиной. А вы, не думая обо мне, предайтесь веселью и всем удовольствиям, которые вам предлагают. Я же спешу к своей Энрике.

Друзья расстались. Прим, с тягостным предчувствием в сердце, пошел к Топете, чтобы вместе с ним отправиться к королеве, а Франциско, так как уже приближался столь желанный час, надел большую шляпу, закрывающую его лицо, и темный плащ.

Наконец, стрелка его больших стенных часов подошла к десятому часу. Франциско ощупал свою шпагу под плащом, надвинул шляпу на лоб и отправился через боковой коридор.

Через несколько минут он был на улице. Никем не узнаваемый, пробирался он через толпу и достиг, наконец, дворца на Гранадской улице. Балкон был освещен, но Энрики не было на нем.

Немедля Франциско вошел доверчиво в ротонду и через бесчисленное множество проходов все же достиг вертящейся двери. В темном проходе добрался он до лестницы и быстро вбежал на нее.

Вдруг раздался вблизи нежный напев женского голоса. Франциско стал с восторгом прислушиваться. Он узнал голос Энрики. Несколько шагов только отделяли его от возлюбленной, но он никак не мог найти входа в покой, у которого стоял так близко.

Наконец Франциско решился позвать свою возлюбленную и громким голосом произнес:

- Энрика!

Дверь отворилась у ближайшего перекрестка, около которого он бродил, и осветила темное пространство.

- Энрика! - крикнул он еще раз и приблизился к проходу, по которому раздавались навстречу легкие Шаги. Лицо его засияло, когда увидел свою возлюбленную. Энрика слышала зов, узнала его голос и с трепещущим сердцем, молча, обессиленная счастьем, упала на руки так давно ожидаемого возлюбленного.

- Мой Франциско, - проговорила она наконец, между тем как слезы радости катились из ее прекрасных глаз, и в этих двух словах выразилось все блаженство ее души. Сердца их сильно забились и губы соединились в горячий поцелуй. Что за счастливое свидание для двух любящих сердец, всегда пламенно стремившихся друг к другу, несмотря на все, что случилось во время их внезапной разлуки!

- Я пришел тебя освободить, моя Энрика, - сказал наконец Франциско, - возьми скорее плащ и пойдем со мной.

- Прежде всего дай мне насмотреться на тебя, дай мне прийти в себя от блаженства, которое я чувствую, покоясь в твоих объятиях! Как тяжела была эта долгая разлука! - проговорила Энрика с такой любовью, так чистосердечно, что Франциско был глубоко тронут. Он последовал за ней в гостиную, из которой она вышла к нему навстречу.

Прекрасную фигуру Энрики обдал матовый свет большой изящной гостиной, убранство которой изобличало нежную женскую руку. С балкона, соединенного прямо с гостиной, веяло запахом роскошных цветов; великолепные картины, изображения мадонн украшали стены, но Франциско смотрел только на свою возлюбленную.

Черные волосы ее, без всяких украшений, падали роскошными локонами на плечи, ее кроткие глаза, осененные темными ресницами, смотрели на него подобно двум звездам. Маленький изящный ротик улыбался блаженной улыбкой, которой он давно уже не видел. Черное платье покрывало ее нежные и прекрасные формы.

Но Франциско вдруг выпрямился, в его душу, наполненную до сих пор блаженством счастья и любви, проникла ужасная мысль, которую он едва мог высказать.

- Где наш ребенок? - спросил он, наконец, нерешительно и всматриваясь с лихорадочным ожиданием в лицо своей возлюбленной. - Во имя всех святых, говори, где наш ребенок?

Энрика задрожала. Этот вопрос поразил ее как проклятие, как всеуничтожающая молния. Ужасная скорбь, томившая ее душу, уничтожила все блаженство этого свидания. Дрожащими бледными губами несчастная произнесла:

- Его похитили - он пропал.

Франциско закрыл лицо руками, его прекрасные темные волосы упали в беспорядке на лицо и висели между его пальцами. Герцог де ла Торре застонал под страшным бременем этого известия.

- Кто-то идет, бежим! - воскликнула Энрика голосом, исполненным страха.

- Ты меня для этого позвала? И ни слова о печальном известии в твоем письме, - сказал с горечью Франциско, пораженный до глубины своей души.

- В моем письме? - повторила Энрика. Холодная дрожь пробежала по ее членам: она не писала Франциско. Между тем шаги все приближались к ним.

Страшная минута ожидания!

- С тобою я все могу вынести! - воскликнула вдруг, прильнув к его груди, измученная страхом и горем Энрика.

Казалось, сам Бог внушил ей эти слова, и еще раз Франциско почувствовал все счастье своего свидания с нею. С выражением пламенной любви прижал он Энрику к своему сердцу, между тем как она все смотрела по направлению к двери боязливым взором.

- Кто осмелится тебя еще раз у меня отнять? - воскликнул Франциско Серрано, гордо выпрямившись и сбросив свой плащ, так что можно было видеть его высокую, стройную фигуру и богатый мундир главнокомандующего.

- Герцог де ла Торре тебя защитит! Горе тому, кто захочет тебя вырвать из моих рук!

С этими словами Франциско выдернул правой рукой свою блестящую шпагу, между тем как левой он держал Энрику. Вдруг из их уст вырвался громкий крик удивления.

Дверь отворилась и вдоль длинного коридора, освещенного красным огнем факелов, они увидели целый ряд адъютантов и страшных шпионов инквизиции, называемых фамилиарами. На пороге же стояла женщина высокого роста. Темно-синяя мантия обхватывала ее плечи и ниспадала с них широкими складками. Густая белая вуаль закрывала ее лицо и шею.

Франциско пристально всматривался во внезапное явление.

- Королева! - проговорил он и опустил шпагу. Изабелла отбросила назад свою вуаль, и Франциско

с Энрикой увидели гордое и строгое лицо своей повелительницы. Ее обыкновенно мечтательные голубые глаза сверкали в этот момент подобно молнии, да и всем своим видом молодая королева выражала гнев и оскорбление, бушевавшее в ее сердце.

Изабелла сомневалась до последней минуты в возможности случившегося, она не могла решиться поверить словам, которые порочили любимого ею человека. Когда близок был роковой час, назначенный ясновидящей, взволнованная королева решила сначала не идти на Гранадскую улицу. Тогда должно было рушиться пророчество монахини, и все, что она сказала, могло быть ложью. Эта мысль на мгновение успокоила королеву, измученную ревностью, но вскоре ею с новой силой овладели любопытство и неистовое желание убедиться, основательно ли подозрение и правду ли сказала ясновидящая. Она вскочила со своего кресла. Взор ее блистал отвагой и решимостью.

- Я должна удостовериться, - воскликнула взволнованная королева и, обращаясь к маркизе де Бевилль, сказала:

- Велите, маркиза, заложить мою маленькую карету и передайте вот этот приказ дежурным адъютантам, вы меня проводите на Гранадскую улицу, где мы хотим осмотреть чудесный дворец, принадлежащий одному иностранцу по имени Крез, о котором только и говорят с некоторых пор в Мадриде.

Четверть часа спустя королева вошла во дворец через вторую дверь, которая прямо вела к лестнице в верхний этаж. Ее сопровождали маркиза и несколько фамилиаров, посланных Фульдженчио, с факелами в руках. Изабелла прошла через коридор и сама подошла к двери гостиной, из которой раздался голос:

- Горе тому, кто захочет тебя вырвать из моих рук!

Изабелла толкнула дверь и перед ней страшным образом осуществилось то, что предсказала ясновидящая. Она должна была позвать на помощь все свои силы, чтобы сохранить присутствие духа и, только пошатнувшись от изумления и желая удержаться, невольно схватила она руку маркизы.

- Я, господин герцог, вырву из ваших рук эту донну, потому что я> знаю, что при вашей храбрости никто другой не осмелится этого сделать со шпагой в руках. Я пришла для того, чтобы еще раз оценить оказанную вами услугу, которая конечно будет последняя: господин герцог де ла Торре, вы держите в руках убийцу!

Королева сделала шаг вперед. К ней воротилась вся ее сила и обдуманность. Она хотела наказать изменника, которого так горячо любила, и наказание должно быть ужасно.

Энрика, смущенная всем случившимся, пошатнулась при последних словах королевы и, вырвавшись из рук Франциско, бросилась на колени и протянула руки к королеве.

Все присутствующие ужаснулись, когда Изабелла сказала: "Господин герцог, вы держите в руках убийцу". Маркиза, бледная и испуганная, смотрела на донну, одетую в черное, и на главнокомандующего, мрачный взор которого был обращен на королеву. Адъютанты, в высшей степени изумленные, переглядывались, думая найти друг у друга объяснение.

- Ваше величество, я был дворянином прежде милостей, которыми вы меня до сих пор осыпали: дон Франциско Серрано и Домингуэц Дельмонте просит у вас объяснения страшных слов, которые вы произнесли против беззащитной женщины, - холодно и гордо сказал в высшей степени взволнованный Франциско, подходя к Изабелле, которая смотрела на него также гордо и холодно.

- Вы произносите странные речи, господин герцог. Вы опекун этой донны?

- Встань, Энрика, - произнес Серрано, протягивая руку Энрике, лежавшей у ног королевы, которая и не замечала ее, - я за тебя отвечаю. Свидетелей ваших слов здесь довольно, теперь я требую, ваше величество, Доказательства!

Королева сделалась бледна как вуаль, упавшая на ее грудь, и задрожала всем телом, потому что знала, что встретит в раздраженном Серрано страшного противника. Но она решилась действовать и с горькой улыбкой вспомнила ясновидящую, которая дала ей в руки все к тому средства.

- Вы требуете доказательства того, что донна эта убийца, извольте: куда дела она ребенка, которого она постоянно называла своим сокровищем? Куда девала она эту нежную девочку?

Франциско Серрано почувствовал, как холодный пот выступил на его лбу. Он видел, что Энрика теряет сознание. Ужас этого часа был не по силам измученной женщине.

- Донна молчит, господин герцог, - продолжала насмешливо королева, в высшей степени возбужденная, - и молчание это оправдывает мое обвинение. Я намерена вам доставить более верные сведения об этом обстоятельстве, которое, как видно, интересует, вас ещё более, чем меня.

Страшное предчувствие овладело Франциско: он узнал фамилиаров и догадался, что инквизиция тайно восстановлена.

- Я приказываю схватить детоубийцу! - проговорила Изабелла.

Поклонившись королеве, адъютант отворил дверь и Франциско увидел блестящие шлемы и латы королевских алебардистов.

- Капитан де лас Розас, я приказываю вам отвести убийцу на улицу Фобурго, с тем чтобы она в монастыре доминиканцев призналась в том, что она сделала с ребенком. Этого требует справедливость.

Энрика провела рукой по глазам и по лбу. Ей казалось, что она видит все во сне. Она не могла найти ни слов, ни слез.

Когда же Франциско встал между ней и капитаном де лас Розасом, чтобы защитить ее до последней капли крови, она посмотрела на него немым, но трогательно-умоляющим взором, как будто хотела сказать: ты своим вмешательством погубишь нас обоих, а между тем, если ты будешь свободен, спасешь меня, может быть.

Королева же, заметив намерение Франциско, проговорила резким тоном:

- Господин главнокомандующий, я приказываю. Энрика боролась. Ей хотелось еще раз броситься к ногам королевы и просить о пощаде. Она так была измучена похищением ребенка. Но кто бы поверил ей, что у нее украли ее сокровище?

Изабелла сделала знак капитану де лас Розасу. Она, торжествуя, наслаждалась гневом и страданием Франциско. В последние дни она стала совсем другой.

Энрика, шатаясь, последовала за офицером алебардистов, который должен был ее вести на улицу Фобурго. Когда же массивные фигуры конвоя отделили ее в коридоре от Франциско, она упала от изнеможения. Солдаты схватили ее за платье и таким образом тащили, пока капитан не увидел это и, сжалившись, велел бездушным людям нести несчастную на руках.

Между тем Изабелла нашла время, чтобы шепнуть незаметным образом герцогу де ла Торре:

- Я должна с вами переговорить, дон Серрано, и очень скоро, иначе я буду в состоянии и вас погубить.

- Для королевы это будет нетрудно, - ответил вполголоса Франциско, который уже составлял в уме планы для спасения Энрики, - поступите, ваше величество, так, как вам скажет ваше сердце.

Когда стража и факельщики вышли из дворца, Изабелла с маркизой села в свой экипаж и воротилась в замок.

Франциско Серрано, закутавшись в плащ, пошел по тому же направлению. Он торопился в замок, желая тотчас же вызвать из залы королевы Прима и Топете, чтобы вместе с ними освободить Энрику, как бы она ни была заточена, хотя бы ее бросили в подземелья Санта Мадре, куда не проникает никакой звук снаружи.

НОЧЬ УЖАСОВ

Между тем как совершалось все нами рассказанное во дворце Аццо, графиня генуэзская закуталась в длинный темный капюшон, надела на лицо маску и сверх нее опустила еще густую черную вуаль, и, не взяв провожатого, вышла из замка. Когда она убедилась, что никто ее не видел и не следит за ней, она двинулась в путь через множество улиц и переулков по направлению к Антиохской церкви. У нее было там назначено два свидания, и место, выбранное ею, было самое удобное.

Антиохская церковь стояла на площади, густо оттененной со всех сторон оливковыми и каштановыми деревьями. Эту площадь пересекали две дороги, по которым вечером очень мало кто проходил. Одна из них вела к главному входу церкви. Под тенью его высоких колонн можно было незаметно наблюдать за приближающимися. Другая дорога вела к более низкому, но также темному боковому входу. Ая ждала своего доверенного Иоакима, которого она послала за похищенным ребенком, дав ему в руки кольцо с изображением королевской короны над буквой G.

Она шла по дороге, устланной мелкими камнями наподобие мозаики, и, приближаясь к колоннам, вдруг остановилась. Ей показалось, что она слышит легкий шум шагов, и мгновенно перешла из-под тени каштанов в тень колонн. Она не ошиблась. По улице шел, тихо выступая, какой-то человек. Сердце графини генуэзской сильно билось. Вдруг у нее вырвался крик радости.

- Как глупо, что я испугалась. Я ведь должна была знать, что это Иоаким. Но он ничего не несет, во имя всех святых, у него ничего нет в руках! Нетерпение сводит меня с ума. Где ребенок? - проговорила ужасная женщина, сверкая глазами.

Доверенный слуга поспешно приближался. Наконец он дошел до колонн.

- Что случилось, ты один?

- Простите, ваша светлость.

- Несчастный, где ребенок? - проговорила Ая в смертельном страхе.

- Хотя вы сказали, ваша светлость, что Мария Непардо отдаст мне ребенка взамен кольца, но она этого не сделала! - сказал Иоаким.

Ая грозно выпрямилась.

- Она отказалась дать тебе ребенка? Разве эта гиена не прочла письма, которое я тебе отдала вместе с кольцом?

- Я ей отдал кольцо, но письмо...

- Что - письмо - говори, что случилось с письмом? Ты видишь, что нетерпение и страх меня с ума сводят.

- Простите, ваша светлость, я уронил письмо в воду и не мог его достать. Его сперва унесло течением, а потом оно затонуло.

- Мошенник, и ты отдал Марии Непардо одно кольцо? - вскрикнула Ая, в высшей степени взволнованная.

- Она сделала вид, что ей этот знак известен, и я подумал, что и вы так поступили бы, ваша светлость.

- Что она сказала? Говори скорее!

- Когда я потребовал ребенка, то одноглазая отвратительно засмеялась. "Скажите вашей барыне, что дитя в сохранности, - крикнула она мне. - Прежде чем вы принесли кольцо, о нем уже позаботились, ваша барыня знает как. Вы только передайте ей мою благодарность за подарок и скажите ей, что дитя давно и хорошо

упрятано!"

- Она, значит, его убила против моей воли, - проговорила Ая вполголоса, - теперь пропала вся польза, которую мог мне принести этот ребенок. И надо же было поручить это дело тебе, презренному мошеннику!

- Я разве не служил вам всегда верно, ваша светлость?

- Это видно по сегодняшней твоей службе, подлый льстец! Зачем ты не бросился за письмом, когда ты знал его важность?

- Мне казалось, что кольцо важнее письма и что достаточно будет его одного. Да чему бы оно послужило, ваша светлость, если бы я бросился за ним? "Дитя давно и хорошо упрятано", - вот собственные слова Марии

Непардо.

- Эта одноглазая гиена не успокоилась, пока не принесла и этого ребенка в жертву, как она сделала со всеми другими, и думала мне этим угодить! - проговорила Ая, отослав от себя Иоакима презрительным движением руки. - Производство в ангелы, вероятно, нравится ей. Я непременно хочу к ней пойти, как только мне можно будет это сделать незаметным образом. Не Аццо ли это приближается, наконец, в тени деревьев к главному входу? Это он!

Старые часы Антиохской церкви глухо пробили половину десятого. Аццо был аккуратен. Не предчувствуя ничего, что происходило в его дворце, он отправился на таинственное свидание, от которого должен был узнать, как ему обещало письмо, важную новость. Подойдя к колоннам, он остановился и, чтобы лучше осмотреться, приподнял свою испанскую шляпу, между тем как правой рукой взялся за пистолет. Так как никто не шел ему навстречу, то он побоялся, не попал ли в какую-нибудь западню. В этот самый момент вышла из тени деревьев донна, тщательно закрытая густой вуалью. Аццо поманила белая прекрасная ручка и он, улыбаясь, выпустил из рук пистолет. Он последовал за незнакомкой в тень, бросаемую колоннами, желая узнать, для какого дела она его призвала.

Сердце Аи страстно и горячо ликовало, потому что Аццо, которому она так желала принадлежать, был около нее.

- Кто ты, прекрасная донна, что пригласила менядля сообщения какой-то тайны? - спросил он тихо. - Густая вуаль скрывает твое лицо.

- Я твоя тень, дикий Аццо, ж повсюду следую за тобой без твоего ведома, и ты не подозреваешь о моей невыразимой страсти.

- Ты знаешь мое имя, так скажи же мне свое.

- Ты его узнаешь, только выслушай меня прежде: ты должен быть моим, хотя бы это стоило жизни тебе и мне! Так любит тебя женщина, которая до сих пор смеялась над любовью других. Забудь Энрику!

- Что ты говоришь, загадочная женщина? Я только и живу для Энрики, - сказал Аццо, с удивлением глядя на закрытую вуалью женщину.

- Забудь Энрику, она более не принадлежит тебе.

- Энрика в моем дворце.

- Была, но в эту минуту ее уже там нет. Пораженный Аццо отступил назад.

- Следуй за мной и ты увидишь, где она находится! - проговорила Ая и, выступив из тени колонн, пошла по дороге, ведущей к улице, - тогда ты поверишь моим словам и клятве, что ты будешь мне принадлежать, живым или мертвым.

В высшей степени возбужденный и заинтересованный, Аццо невольно последовал за таинственной женщиной, которую он счел за сумасшедшую. Ая взяла его за руку и повела на улицу. Она рассчитала верно.

По ближайшему переулку, ведущему на улицу Фобурго, шла отвратительная процессия. Впереди ехал на лошади капитан де лас Розас, за ним следовали, также верхом, алебардисты гигантского роста. Сзади шла почти изнемогающая Энрика, которую поддерживали и дразнили служители инквизиции. Затем шли три патера, а по сторонам шесть фамилиаров с факелами, бросавшими во все стороны красноватый цвет. Алебардисты заключали шествие.

Ая показала рукой на страшную процессию. Народ, встречающийся на улице, боязливо сходил с ее дороги. Аццо пристально смотрел на отвратительное зрелище, которое, как бы по приказанию загадочной женщины, явилось перед его глазами. Он думал, что находится под влиянием страшной галлюцинации, он никак не мог поверить в возможность того, что видел.

- Забудь Энрику, она тебе больше не принадлежат! - говорила закрытая вуалью женщина, указывая да шествие.

Аццо дрожал. Что, если у него действительно похитили его возлюбленную, если это ее ведут? Он подошел ближе к страшной процессии и увидел, что она состоит из людей и что это не галлюцинация: он узнал свою Энрику, которую они тащили. Он не мог более сомневаться в том, что это была она. Он вырвался из рук Аи и бросился на фамилиаров, на алебардистов и на патеров, громко зовя Энрику.

Алебардисты грубо загородили ему дорогу и шествие пошло скорее. Аццо не знал, что случилось и куда тащили Энрику. С прерывающимся дыханием и смертельным страхом вернулся он за объяснением к таинственной донне, которая, казалось, господствовала над всем.

- Кто ты такая, ужасная женщина? Зачем тащат Энрику, возлюбленную моего сердца? - вскрикнул он в отчаянии.

- Потому что она стояла на моей дороге! - ответила донна. - Она должна умереть, а ты должен быть моим.

- Так я хочу знать, кто ты, чудовище. Ты, верно, вышла из ада! - воскликнул взволнованный Аццо.

Одной рукой он обхватил стан таинственной донны, а другой быстро и ловко сдернул с ее лица вуаль и маску. Он отшатнулся в ужасе, увидев холодное как мрамор лицо, которое смотрело на него пожирающим и вместе с тем угрожающим взором.

- Ая! - прошептали его побелевшие губы.

- Она последует за тобой на край света, ты должен ей принадлежать живым или мертвым.

- И это похищение моей Энрики - дело твоего адского изобретения, фурия?

- Энрика умирает, потому что стоит на моей дороге.

- Так умри же и ты, дьявольская женщина! - воскликнул Аццо вне себя от гнева и, схватив пистолет, выстрелил.

- Вот первый признак любви, - воскликнул голос среди дыма, - возненавидь меня сперва, а потом научишься меня любить.

То был голос Аи. Она исчезла в темноте, между тем как Аццо, измученный страхом и горем, возвращался в свой дворец, думая найти там объяснение всему случившемуся. Но лакеи его и егеря ничего не знали кроме того, что Энрика была схвачена и уведена.

Куда ее увели и где эта Ая, которую он сегодня вдруг опять увидел? Он хотел ее разыскать, чтобы выманить у нее силой или. добрым словом спасение Энрики.

Все поиски его были тщетны, и его богатый дворец был для него в эту ночь темницей, потому что все напоминало ему о пропавшей возлюбленной, все тянуло к ней.

Теперь проследим за процессией, которая исчезла с Гранадской улицы. Энрика была так поражена всем случившимся и находилась в таком оцепенении, что ничего не чувствовала из всего происходившего вокруг нее. Она шла между сыщиками инквизиции, которые поддерживали несчастную, и вскоре ею овладел ужас, когда она подумала, что ничего не может возразить против ужасного обвинения в убийстве своего ребенка. Она только могла уверять, что его украли у нее. Ее чистая, невинная душа придала ей опять силу переносить все, что с ней делали.

Она находилась в полной власти страшных сыщиков и монахов, которые окружали ее, зло ругаясь и толкая ее. Наконец они дошли до ворот монастыря, у которых капитан де лас Розас должен был передать пленницу инквизиции для исследования подозрения в убийстве, возведенного на нее.

Была почти полночь, когда процессия подошла к стенам монастыря, в тени которых стоял сгорбленный человек, закутанный в темный плащ. Он отлично видел все, что происходило перед монастырем. Когда этот человек в плаще и шляпе увидел среди шествия Энрику, он оскалил зубы и дьявольская улыбка пробежала по его бледному лицу.

- Как голубка дрожит, - произнес он про себя так тихо, что капитан, приближавшийся к воротам, не мог его слышать. - Подожди только, дурочка, тебя тут скоро укротят! Не попробовать ли и мне пробраться в монастырь? Я бы насладился, глядя, как ее поведут к доброму Мутарро, который испробует на ней свое искусство. Нельзя! Проклятые факелы мешают!

Капитан позвонил в колокол и передал под воротами несчастную Энрику в руки патеров. Тело прекрасной женщины перешло в полную их власть. Они только и заботились о том, чтобы как можно скорее бросить свою жертву в подземелье Санта Мадре.

Но когда дверь затворилась за Энрикой, когда военный отряд удалился и она, испуганная, очутилась одна в ужасном монастыре, вдруг раздался благовест, призывавший всех к ночному богослужению. Патеры, монахи и фамилиары должны были все, без исключения, присоединиться к монастырской братии, чтобы идти к богослужению. Поэтому пленницу оставили во дворе монастыря вместе с сыщиками, которые потушили свои факелы и вели вполголоса разговор, приводивший Энрику в ужас.

- Что ты думаешь о развратнице, Эмилио? - сказал один из этих грубых людей, приглушая свой голос. - Отличное ведь жаркое будет для Маттео в день святого Франциско.

- Мне ничего не сделают, если я ее уведу, это уж не первая, которую отдавали на наше "попечение".

- Начни ты, а мы за тобой последуем, - возразил третий, подходя к Энрике с намерением потрепать ее за щеку, она с ужасом бросилась назад.

- Ага, какая суровая! Постой, тебя Эмилио проучит, а Мутарро докажет тебе, что ты не боишься щекотки, ха-ха-ха!

Энрика смотрела с широко раскрытыми глазами на этих живодеров инквизиции, которым она служила потехой. Дрожь ужаса пробежала по ее членам, она, несмотря на темноту, увидела отвратительные, подлые, жадные лица этих слуг инквизиции. Она еще ни разу в жизни не видела людей с такими отвратительными, грубыми, животными чертами лица.

Богослужение кончилось. Монахи, казалось, разошлись по своим кельям, а патеры отправились на совещание в Санта Мадре. Энрика ужаснулась: "Неужели ее действительно хотели отдать на произвол этих низких слуг, которые в темноте все приближались к ней и осыпали ее отвратительными словами и ласками?"

Она осмотрелась, думая спастись где-нибудь от грубых, окружающих ее людей, не понимавших ни просьб, ни стыда - жалость им была так же чужда, как всякое Другое благородное чувство.

Между тем из монастырского сада, приближаясь к ним, шел вдоль колоннады монах. Энрика благодарила Пресвятую Деву, потому что кто бы он ни был, хотя бы исполнитель страшных приказаний, все-таки он избавит ее от этих чертей, скалящих на нее зубы. Она хотела идти ему навстречу.

- Ага! Вот идет твой друг Мутарро, - воскликнул насмешливо один из слуг.

Энрика уже раз слышала это имя и потому при повторении его сильно вздрогнула. Она предчувствовала, что это должен быть палач инквизиции и не ошиблась. На нем был черный бархатный камзол, лицо было замаскировано, а на руках одеты перчатки, так что он с головы до ног весь был облачен в черный цвет, и не было видно ни одной черты его лица.

- Где грешница? - спросил Мутарро своим глухим и резким голосом.

Слуги бросились на Энрику и притащили ее к черному человеку.

- Закройте ей лицо, - крякнул он и бросил слугам черный платок, они его схватили и набросили на голову Энрики, в изнеможении старавшейся еще бороться. Потом завязали его веревкой вокруг шеи несчастной жертвы и так крепко, что ей не хватало воздуха. Они держали ее руки в своих железных ладонях, как в тисках, несмотря не ее старания их вырвать.

Энрика невольно закричала о помощи.

- Завяжите шнурок крепче, она противится! - произнес страшный палач инквизиции.

Крик Энрики был подавлен. Она стала бороться, обратив все свои силы против слуг, легко ее побеждавших. Она не знала, куда ее ведут, - сопротивления ее были напрасны. Да и что могли сделать все усилия нежного существа против дюжих и грубых помощников палача? Они ее тащили, и она должна была переносить все бесстыдные шутки, которыми они ее осыпали.

Мутарро шел впереди, отдавая им приказания. Энрика надеялась, что ее поведут к судьям - к людям. Они шли долго, и Энрика почувствовала наконец, что ее обдало холодным и сырым воздухом; ее взяли на руки, снесли вниз по лестнице, потом продолжали путь по длинным коридорам, еще спустились по лестнице и Энрике стало ясно, что она теперь потеряна для света, что она будет заключена в глубоких подземельях Санта Мадре, о которых все говорили с ужасом и отвращением. Инквизиция была открыто уничтожена после смерти Фердинанда VII, чему народ верил и надеялся на прочность этого желанного обещания. Но мы имеем веред глазами страшное доказательство того, что этот бич Испании не только в тайне продолжал совершать свои смертоубийства, но что даже молодая королева Изабелла не задумалась отдать опасную соперницу в когти инквизиции, для того чтобы она более не стояла на ее дороге.

Санта Мадре была молчаливая могила.

Наконец, зазвенели ключи, слуги втащили ослабевшую Энрику в маленькую сырую темную келью, сорвали с ее головы платок и положили ее на кучку гнилой и мокрой соломы. Затем Мутарро запер дверь и вручил тюремщику ключ под новым номером, для того чтобы он носил в келью новой жертвы скудную пищу - хлеб и воду.

Когда палач и его помощники исполнили свою обязанность, они удалились, произнося самые грубые шутки, и разошлись по своим домикам, находившимся подле монастыря.

Санта Мадре и улицы облеклись в темную ночь, поднялся холодный ветер и большие дождевые капли падали с черных облаков, ходивших по небу и совершенно затемнивших обыкновенно яркую луну, которую испанцы любят более солнца. Никогда в Мадриде не бывало такой бурной и ужасной ночи, - казалось, небо пришло в ярость от всего случившегося.

Было уже далеко за полночь. На пустынных улицах, тускло освещенных огнями немногих, уцелевших от дождя и ветра фонарей, изредка мелькали одинокие, плотно закутанные в коричневые плащи, фигуры засидевшихся в кофейнях гуляк.

На улице Фобурго было страшно темно, и потому ночные гуляки избегали ее, тем более что ветер свистал из-за каждого угла домов, срывая с окон ставни, сделанные из дерева или плетенные из соломы, и ревел в стенах монастырского двора. Дождь стучал в окна.

Вдоль самых стен монастыря пробирались две фигуры, закутанные в черные плащи. Тот, который шел впереди, казалось, не чувствовал ни бури, ив дождя, или, по крайней мере, не обращал на них внимания, - другой же сильно вздрагивал, - испанская кровь горяча и потому она сильнее чувствует редкие холодные ночи.

- Знаешь ли ты наверное, что Топете вас уже ждет? - спросил шепотом первый из них.

- Пока мы переходили площадь Педро, Топете оставил нас, чтобы замешаться в толпе и пройти через менее людную Пуэрта Села.

Оба мужчины продолжали свой путь вдоль стены под прикрытием темноты, столь глубокой, что едва можно было различить человека в трех шагах расстояния, - они подошли, наконец, к воротам.

- Кто там? - спросил вдруг вполголоса первый из мужчин, потому что ему показалось, что какая-то голова выглядывает из углубления ворот.

- Шшь! Масса герцог, это Гектор. Будьте осторожны и не шумите, брат привратник только что выходил! - прошептала черная голова.

- Отлично, Гектор, - слуга Топете стоит на карауле, - проговорил вполголоса Франциско Серрано, ибо первый из закутанных мужчин был никто иной, как герцог де ла Торре.

- Где же теперь брат привратник?

- Он пошел в свою комнату спать, - ответил негр, очень довольный, что его взяли с собой для участия в ночном предприятии. Он все еще вспоминал ту ночь, когда наравне с дворянами подвергался опасностям.

- Значит, тебя поставил сюда твой господин для наблюдения? - спросил второй из закутанных мужчин, подходя к Гектору вслед за Франциско.

- Да, масса Прим, и я такой наблюдатель, который все слышит и видит.

Дон Жуан невольно улыбнулся, ему также было по нутру это ночное похищение. Он принадлежал к такому разряду людей, которые тем более находят удовольствия в предприятиях, чем более в них опасностей и затруднений. Потрепав ласково негра по плечу, потому что он, так же как и Серрано, был очень рад его видеть, Прим спросил его:

- Давно ли ты тут, Гектор?

- С четверть часа и в этот промежуток времени здесь ничего не происходило.

Серрано шепотом позвал Прима.

- Там у боковой стены стоит Топете, - сказал он ему, - пойдем скорее, ночь как раз благоприятствует нашему предприятию.

Вскоре все три друга соединились.

- Вот веревочная лестница и кляпы, - сказал Топете, кладя на землю у стены принесенные им предметы - у каждого из нас есть кинжал, итак, не будем больше медлить. Мне только нужно вам сообщить еще одну вещь: пока я искал самое удобное место в стене, какой-то человек, как бы показывая мне дорогу, перескочил через это самое место в монастырский сад.

- Это, должно быть, был какой-нибудь влюбленный монах, который слишком долго просидел у своей сеньоры, - сказал Прим, - но все-таки будем осторожны. Ты ничего больше не слыхал после того?

- Ничего больше не слыхал и не видел. Кто же из нас, господа, полезет? - спросил Топете, прикрепляя без труда, посредством крюков, веревочную лестницу на самый верх стены.

- Зачем ты это спрашиваешь? Ведь ты знаешь, что жребий пал на долю Серрано и на мою. Ты же останешься здесь и, когда мы сделаем тебе знак, придешь к нам на помощь, возьмешь Энрику и будешь заботиться о том, чтобы никто нас не беспокоил, - сказал Прим своему другу-великану, которому очень хотелось испробовать свои силы на дверях и на палачах Санта Мадре.

Между тем Франциско Серрано взбирался по крепкой веревочной лестнице и дошел почти до конца ее, как вдруг какой-то человек, отойдя от стены, у которой он стоял плотно прижавшись и мог услышать весь разговор друзей, бросился в кусты монастырского сада. Серрано не видел его, потому что было слишком темно, он только слышал легкий шум, но не обратил на него внимания.

Он перебрался через крутую стену и ждал только Прима, чтобы спустить веревочную лестницу во внутреннюю сторону.

- Дай Бог нам успеха! - прошептал дон Жуан, приблизившись к Франциско. - Теперь проникнем в знаменитый сад Санта Мадре.

Друзья опустились без труда на мягкую, сырую землю.

Прим в этот же самый день имел возможность получить от короля, не возбудив подозрения, некоторые сведения о дворце инквизиции, и потому он шел осторожно мимо кустов, между пиний и миндальных деревьев. Франциско шел за ним, держа кляпы наготове.

Они приблизились к широким каменным ступеням, ведшим к входу во дворец. Средняя дверь была отперта, а мы знаем, что она вела в комнаты патеров, - следовательно, они еще не расходились. Прим отворил дверь тихо и осторожно, как вдруг чья-то рука схватила его.

Темнота и неожиданность этого нападения заставили храброго, готового на все товарища Серрано, отступить на несколько шагов, - он чувствовал, как невидимая вражеская рука обхватила его горло.

- Ого! - проворчал он и, не теряя ни секунды, бросился на стоявшего за дверьми врага.

Серрано, увидев, что Прим попал в схватку, сбросил с себя плащ, чтобы освободить руки, но когда он пришел на помощь к своему другу, тот уже успел овладеть своим противником и так крепко сжал его губы, что Франциско оставалось только всадить ему в рот кляп и связать руки и ноги.

- Это тюремщик, - проговорил Прим, - нам нужно прежде всего завладеть ключами.

Удивленный монах никак не думал, когда напал на вошедших, что он имеет дело с чужими, потому что никто не мог проникнуть в монастырь, не сказав предварительно у ворот своего имени, - и вдруг он увидел себя во власти двух посторонних мужчин, против силы которых он ничего не мог сделать, - и вдобавок еще тесный кляп не позволял ему звать на помощь.

Он только смотрел глазами, сверкавшими яростью, как победители его сняли с него ключи, отнесли его за колонну и зажгли потайной фонарь, с помощью которого они могли найти вход в подземелья. Не было никакого сомнения, что Энрику заключили в одну из подземных келий, и потому они осторожно спускались, освещая мокрые стены Санта Мадре.

Когда помощники палача, положив несчастную женщину на гнилую солому, вышли из кельи, Энрика пришла в себя после всех ужасов, испытанных ею в последний час, - она вздохнула свободнее, когда увидела себя одну и избавленную от прикосновения к ней отвратительных слуг. Она стала на колени и молилась, - долго стояла она с распростертыми к небу руками, на сыром полу своей темницы. Вдруг ее оторвали от молитвы жалобные звуки, до того потрясающие душу, что она встала и крепко прижала руки к своему лицу. Страдальческие вздохи повторились, и Энрика повернулась в ту сторону, откуда они раздавались, но темнота и толстые стены, окружавшие ее, препятствовали ее невольному намерению пойти туда, откуда шли эти ужасные звуки.

Она различила, однако, что это была женщина, испытывавшая страшные мучения. Стоны несчастной как бы пробудили от глубокого сна всех остальных невольных обитателей мрачного подземелья - со всех сторон послышались стоны, плач и вздохи страдальцев.

Энрика осмотрелась по сторонам и ничего не смогла различить в окружавшей ее темноте. По ее телу пробежал трепет ужаса - глаза расширились, зубы невольно застучали как в лихорадке, она протянула руки, как будто хотела оттолкнуть от себя эти страдальческие звуки, которые были в состоянии свести ее с ума.

И действительно, всякий, кто был заключен в этих комнатах, почти вскоре сходил с ума от страха, внушаемого местом, которого не может описать ни одно перо. ,

Тихо и боязливо подошла несчастная к своей соломенной постели и скорчившись села около нее на сырой пол. Могильный воздух окружал ее, холодный пот выступал на лбу, она не смела дышать и широко раскрытыми глазами смотрела в непроницаемую темноту, откуда со всех сторон раздавались ужасные стоны тех, кто не умер под пыткой.

Минуты показались Энрике часами - все ее члены дрожали от отчаяния, она призывала смерть, которая, конечно, была бы для нее благодеянием. Вдруг лихорадочно прислушивавшейся Энрике показалось, что кто-то тихими шагами приближается к ней по одному из подземных ходов. Она пришла в ужас, что это опять сыщики, что настал и ее черед испытывать все мучения, после которых несчастные жертвы издавали столь тяжкие стоны.

Энрика не ошиблась: шаги приближались к той части отвратительного подземелья, в которой находилась ее келья, и она увидела слабый свет через узкую как волос щель своей двери. Энрика стала про себя горячо молиться, она предавала свою душу в руки Божьей Матери, она молила ее за своего пропавшего ребенка и за Франциско, которого она одного любила на земле, для которого она и жила.

Вдруг раздался как Божий голос тихий, приглушенный зов, который подходил все ближе и ближе; она вскочила и стала прислушиваться.

- Энрика, находишься ли ты в одной из этих келий? - спросил тихий голос. - Эирнка, отвечай!

- Я здесь, здесь, мой Франциско! - отозвалась она, спеша к двери, через щель которой луч света делался все ярче и ярче. У нее сердце сильно билось, она хорошо узнала голос, она бы его различила среди тысяч голосов.

Франциско перебрал все ключи большой связки, пока не нашел того, который подходил к тяжелой двери, отделявшей его от Энрики. Дверь, наконец, отворилась, и измученная женщина бросилась со слезами в объятия Франциско.

- Нам нельзя медлить, пойдем скорее! - торопил их Прим, хотя и у него навертывались слезы от этого трогательного свидания. - Нам нельзя терять ни одной секунды, подумай, что будет, если найдут тюремщика, прибавил он, чтобы заставить их поспешить.

Слова его подействовали, и между тем как он нес потайной фонарь, Франциско вел Энрику по коридорам подземелья, из келий которого все еще раздавались потрясающие душу стоны, то слабые, умирающие, то опять громкие. Энрика схватила руку Франциско.

- Не оставь и этих несчастных, спаси и их, так же как ты меня спас с помощью Пресвятой Девы! - умоляла его Энрика трогательным голосом.

- Это невозможно, как бы я сам этого ни желал, мы их не спасем, а сами погубим себя, мы должны торопиться, ради Бога, пойдем скорее! - и Франциско сжал крепче руку своей возлюбленной, которая все еще медлила.

Прим стал торопливо подыматься по лестнице.

- Нам угрожает страшная опасность, если мы в эту ночь не будем свободны, то ты пропала! - проговорил он шепотом и повлек Энрику по сырым коридорам Сайта Мадре.

Наконец, они достигли длинной колоннады, которая вела к высокой двери. Прим стал прислушиваться, он потушил из предосторожности фонарь и подошел к коридорам, ведущим в верхние помещения. Ему показалось, что приближаются шаги и голоса.

- Идите скорее! - шепнул он своему другу, который вместе со спасенной им Энрикой стоял у выхода. Я здесь останусь для караула и защиты, пока не буду уверен, что вы достигли стены, а вы торопитесь!

Неохотно оставил Франциско своего друга одного в этом дворце, наполненном угрожающими опасностями, но он подумал, что прежде всего надо спасти Энрику, и не стал более колебаться.

Тюремщик все еще лежал за колоннами, крепко скрученный, с кляпом во рту. Все пространство было покрыто непроницаемым мраком. Осторожно и тихо отворил Франциско большую дверь, его обдало холодным ночным ветром, и он вместе со своей возлюбленной очутился на лестнице, ведущей в монастырский сад. Еще немного и Энрика была спасена.

Тяжелая дверь тихо затворилась за ними, между тем как Прим остался в страшном дворце, чтобы помочь бегству и удостовериться, угрожает ли какая-нибудь опасность от шагов, раздававшихся на лестнице, ведущей в верхние помещения.

Серрано так крепко держал дрожащую от волнения руку своей возлюбленной, как будто боялся, что ее опять у него отнимут. Они торопливо спустились с лестницы, холодный дождь мочил их лица и леденящий ветер выл в монастырском саду, погруженном в глубокий мрак. Они пошли по мокрым дорожкам по направлению к тому месту стены, где висела веревочная лестница.

Энрика еще не нашла ни одной минуты, чтобы благодарить Франциско за неожиданное спасение, она едва могла пожать ему руку и шепнуть одно слово любви, - так он торопился и со страхом уговаривал ее спешить. За стенами легче будет найти свободную минуту для благодарности и для горячих объятий.

Несмотря на глубокую темноту, Серрано издали узнал место, где должна была висеть веревочная лестница и пошел по той дороге, по которой он вместе с Примом шел ко дворцу.

Наконец, они достигли стены. Франциско провел рукой по ней и остолбенел - на мокрой и холодной стене не было никакой лестницы.

В смертельном страхе искал он дальше, наконец, вполголоса стал звать Топете, но все напрасно! Ветер и стена заглушали его голос, а громче звать он не смел, чтобы не обнаружить своего присутствия.

- Ах, какой холод! - произнесла жалобно Энрика, на которой не было ни капюшона, ни плаща, чтобы защитить дрожавшие члены от дождя, ветра и холода. Помощники Мутарро не оставили ей даже вуали, чтобы закрыть лицо и шею.

Франциско видел, что Энрика мерзла и, желая ей дать свой плащ, взялся за плечи и только тогда вспомнил, что он сбросил его с лестницы дворца в сад, боясь, что он будет мешать его рукам действовать. Между тем Энрика не могла более ждать, пока отыщется лестница, - она дрожала всем телом, ей необходима была защита от холода.

- Прижмись крепко к стене и подожди меня немного, - шепнул ей Франциско, подгоняемый состраданием и страхом. - Я сбегаю назад к лестнице, чтобы захватить плащ и позвать заодно Прима, который ни за что не должен больше там ждать.

В то самое время, как Франциско с Примом шли ко дворцу и искали подземную темницу, какая-то фигура в черном плаще и в остроконечной испанской шляпе проскользнула за ними тихо и ловко как кошка. Этот черный человек, казалось, жадным взором и с большим любопытством следил за действиями друзей. Он прислушивался, пока они не исчезли внутри дома, и дьявольская улыбка передернула его лицо, когда он узнал, что Серрано и Прим, завладели ключами.

- Не поднять ли мне теперь шум? - проговорил он, сознавая превосходство своего положения. - Они оба попали в западню, из которой не смогут выйти. Впрочем, нет, такой поступок был бы непростительно опрометчивым с твоей стороны, Жозэ. Тебе не только нужно запереть в этой мышеловке похитителей Энрики, но и завладеть ею. Ничего не может быть легче этого. Какая бы ни была опасность, которой я подвергну себя, но, по крайней мере, останется неизвестным, что я следил за ними. Теперь же надо скорее приняться за дело.

Прислушиваясь к удалявшимся шагам Франциско и Прима, Жозэ знал наверное, что они освободят Энрику, и он стал только думать о том, как бы удачнее осуществить свой план.

Вдруг его бледное рыжебородое лицо озарилось торжествующей улыбкой - ему пришла в голову хорошая мысль. Быстро и не производя ни малейшего шума, пошел он к стене, к тому самому месту, где Франциско и Жуан вошли в сад, - там все еще висела веревочная лестница, составлявшая для них единственное средство к обратному пути.

С помощью длинной ветки отцепил он от стены две железные скобы. Ему покровительствовала буря, препятствовавшая Топете слышать то, что он делал.

Веревочная лестница упала на руки этого черта, который насмешливо улыбнулся, думая, что он этим отрезал путь двум благородным людям и прекрасной Энрике, ненавидимой и между тем страстно желаемой им. Затем он пошел со своей ношей вдоль стены, чтобы отыскать место, отдаленное от прежнего, к которому мог бы прикрепить лестницу и, перебравшись через него, оказаться на улице Фобурго незаметно от Топете, потому что тот из-за угла ничего не мог видеть. Способ же, которым он хотел завладеть Энрикой, составлял вторую часть его плана.

Но между тем как он уже хотел занести веревочную лестницу на стену недалеко от ворот, ему вдруг вовремя пришла в голову мысль, что около ворот стоит на карауле негр и что он наверное или окликнет его, или подойдет к нему, когда он будет перебираться через стену. Жозэ должен был найти лучший и более верный способ, чтобы перебраться через стену, а он никогда не был в затруднении, когда нужно было найти дурную мысль.

Немедля более, он понес веревочную лестницу к кусту и так ловко бросил ее в самую его середину, что ее нельзя было бы найти и при дневном свете, тем более в такую темную, бурную ночь.

Потом он пошел, осторожно прислушиваясь, к колоннаде, проскользнул по ней и приблизился к решетчатым окнам келий, в которых жили братья экономы и брат привратник. Жозэ, казалось, был вполне знаком с расположением всего замка. Он подошел к первому от входа окну и стал прислушиваться, потом вытянул осторожно шею, чтобы заглянуть во внутрь келий, и убедился, что привратник крепко спит на своем твердом ложе, потому что лампочка, которую все братья используют для того, чтобы идти к полуночной службе и возвращаться в свои кельи, была потушена.

Жозэ подошел ко входу во дворец, который всегда был отперт. Монахи не боялись воров, потому что у них не было никаких сокровищ и, кроме того, они знали, что ворота были всегда крепко заперты. Жозэ же им доказал, что в замке есть сокровища, которые можно украсть, и что стены еще недостаточно высоки, чтобы можно было положиться на ворота.

Буря страшно ревела. Ее шум гулко отдавался в коридорах замка, по которым, осторожно прислушиваясь, шел Жозэ. Под покровительством этого шума он мог смело ступать по широким плитам и дойти до кельи брата привратника. Дверь этой кельи была заперта, но замка в ней не было.

Жозэ подождал немного, чтобы буря сильнее разъярилась, и воспользовался ее ревом, чтобы отворить, вероятно, скрипучую дверь. И действительно, она произвела такой свист и треск, что у Жозэ от страха волосы стали дыбом. Он с бешенством стиснул зубы, потому что брат привратник проснулся и, привстав на своем твердом ложе, взглянул на дверь.

- Страшная ночь, - проговорил он, между тем как Жозэ быстро притворил дверь, и снова лег, ничего не подозревая. Но ловкий исполнитель низких планов настолько притворил дверь, чтобы можно было ему без шума ее снова отворить, когда брат привратник перевернется на другую сторону и снова заснет.

Жозэ ждал с нетерпением, чтобы привратник стал опять ровно и глубоко дышать, - тогда он тихо и осторожно отворил дверь настолько, чтобы ему можно было войти в келью. Он едва мог различать в темноте постель и спавшего в ней монаха.

Жозэ более всего занимал вопрос, куда привратник прятал ключ, и он с широко раскрытыми глазами стал осматривать келью. Ему угрожала опасность, если бы монах вдруг проснулся, и, повернувшись, увидел его посреди кельи. Но приобретение ключа было так важно и Жозэ был так ловок, что, несмотря ни на что, ни секунды не сомневался в успехе своего предприятия. Он тщетно обыскал небольшую келью своими зоркими глазами и нигде не нашел желанного ключа, который никак не мог быть маленьким.

Вдруг ему пришла мысль, что монах, вероятно, кладет ключ себе под голову. Он немедленно подошел к постели привратника, не задумываясь даже перед дерзким намерением просунуть руку под жесткую подушку, на которой покоилась голова спящего монаха.

- Вот так будет образцовый поступок! - сказал он про себя, подвигаясь неслышно к подушке и подымая руку.

С ловкостью кошки пропустил он свои пальцы между деревом и жесткой подушкой и стал их потихоньку подвигать вперед. Спавший монах шевельнулся - Жозэ нагнулся и затаил дыхание. Привратник вытянулся на своей постели. Если бы он проснулся, эта минута могла быть смертельной. Но счастье сопутствовало брату Франциско в исполнении всех его планов: привратник тотчас же заснул опять крепко и спокойно.

Жозэ все подвигал вперед свои пальцы. Вдруг по его членам пробежал радостный трепет: он дотронулся до холодного железного ключа. Теперь надо было вытянуть ключ из-под подушки, плотно лежавшей на дереве, и это мог выполнить только Жозэ, обладавший осторожностью, ловкостью и терпением. Тихонько схватил он ключ и стал его тянуть.

Между тем время шло: Франциско с Примом должны были уже воротиться из подземелья. Но Жозэ и на этот случай все приготовил: они никак не могли выйти с Энрикой из западни, потому что дорога им была отрезана.

Рука Жозэ подвигалась, наконец, к краю подушки, и вскоре он с торжеством выдернул ключ. Потом он пошел тихонько к двери, которую только притворил, и быстро проскользнул в коридор, опять заперев без всякого шума дверь настолько, чтобы холодный ветер не дошел до монаха и не разбудил его. Тогда он побежал к выходу и, осторожно прислушиваясь, вышел в монастырский сад. Темнота и буря позволили ему пробираться скорыми шагами через кусты и достигнуть того места стены, с которого он снял веревочную лестницу. Тут он стал караулить, осматриваясь кругом своими блестящими глазами.

Когда Франциско ушел от Энрики, чтобы принести ей плащ и позвать Прима, она стала дожидаться его, крепко прижимаясь к стене и дрожа от страха. Ее душа была потрясена с тех пор, как она слышала в подземелье ужасные вопли и стоны, вдобавок ее окружала непроницаемая темнота.

Она увидела, наконец, что к ней возвращается Франциско. На нем был надет плащ, но он шел, к удивлению Энрики, без Прима. Он подошел к ней и проговорил торопливо и тихо:

- Теперь пойдем, следуй за мной! Дрожащая Энрика видела с удивлением, что Франциско шел перед ней вдоль стены, не отдавая ей плаща, который он принес нарочно для нее. Но она подумала, что он, вероятно, второпях забыл ее защитить от нестерпимого холода.

- Нашел ты веревочную лестницу? - спросила она, наконец, шепотом.

- Она нам не нужна, иди только за мной, у меня есть ключ от ворот, - отвечал он ей также шепотом.

Энрика приостановилась, хотя голос, который она слышала, был приглушенный, однако же ей показалось, что он не принадлежит Франциско, а между тем это не мог быть никто другой.

- Но где же твой друг дон Жуан? - спросила она.

- Он переносит лестницу через стену.

Энрика, которая была уже так близка к желанной свободе, удивилась последним словам своего провожатого и старалась, несмотря на темноту, разглядеть его фигуру, которая быстро двигалась перед ней. Странное предчувствие, вызванное, может быть, звуком слышанного ею голоса, наполнило ее душу и объяло ее ужасным страхом. Она не могла постигнуть, как голос и фигура Франциско стали вдруг походить на голос и фигуру его брата, который был для нее отвратителен.

- Франциско, - шепнула она, остановившись, - дай мне взглянуть на тебя!

Они были уже у самых ворот.

- Пойдем скорее! Когда мы будем за стенами, то ты меня увидишь и обнимешь, - отвечал он торопливо, тихо и ловко вставляя ключ в старый и большой замок тяжелых ворот. Между тем как он повертывал ключ, Энрика, мучимая неизвестностью, решительно подошла к нему, протянула дрожащую руку к его шляпе и ловким движением сорвала ее с головы в ту самую минуту, когда ворота повернулись на своих петлях.

У Энрики вырвался страшный крик ужаса - она увидела насмешливое лицо и рыжие волосы Жозэ. У нее задрожали колени. С широко раскрытыми глазами она стала всматриваться в отвратительного человека, как будто хотела убедиться, что видит перед собой действительность, а не обманчивый отвратительный образ, вышедший из ада. Между тем Жозэ крепко держал ее, схватив за руку, и с торжествующим лицом старался вытащить Энрику через отворенную дверь на улицу.

Он надеялся, что возлюбленная его брата, которая никак не могла думать, что увидит его в стенах монастыря, не узнает его так скоро и что ему удастся проскользнуть мимо негра. Теперь же необходимо было действовать быстро и смело- Крик Энрики был, вероятно, услышан не только негром, но также Примом и Франциско, и если ему не удастся в это мгновение быстро похитить желанную им женщину, то он должен будет попасть в руки своих врагов, которые на этот раз непременно убьют его.

Все эти мысли пробежали с быстротой молнии в уме всегда решительного Жозэ. Он сбросил плащ, схватил обеими руками изо всех сил сопротивлявшуюся Энрику и высоко понес ее, чтобы таким образом достигнуть вместе с ней улицы Фобурго. В темноте враги могли скоро потерять его из виду.

Энрика тщетно боролась против своего страшного преследователя и с ужасом почувствовала, как он ее схватил и, положив голову свою на ее грудь, добрался до выхода.

Несмотря на бурю, Гектор услышал крик и побежал к воротам. Он от холода не мог устоять на месте и должен был ходить взад и вперед. Увидев ворота отворенными, он подумал, что один из друзей его господина завладел ключом и теперь со своей спасенной ношей бежит по улице. Он хотел даже идти ему на помощь и понести ему плащ, как вдруг услыхал жалобные крики и борьбу несчастной женщины. Он побежал, но с ужасом отшатнулся: перед ним стоял, с глазу на глаз, в эту страшную ночь тот изменник, которого он считал умершим и который, как он думал, вышел из могилы, чтобы отнять у его господ их драгоценную добычу.

У Гектора в руках были шпаги его господ, которые они оставили слуге, потому что шпаги мешали им подыматься на стену. Он выбрал лучшую из них и решительно напал на Жозэ. Последний, проговорив отвратительное проклятие, опустил свою добычу на землю, держа, однако же, в левой руке ее платье так крепко, что никакая сила не могла бы его вырвать из нее, между тем как правой схватился за шпагу. Страшный звук оружий сливался с ревом бури и производил такой ужасный треск, что беспомощная Энрика в отчаянии упала на колени и стала молиться.

Жозэ все еще крепко держал ее платье, как вдруг ему послышались голоса. Полагая, что это приближаются Прим и Серрано, он нанес страшный удар неопытному негру, который застонал и упал на Жозэ, получив смертельную рану в живот.

В эту минуту Жозэ выпустил Энрику. С радостным криком и ничего не обдумывая, побежала она в темноте на улицу Фобурго. Жозэ с трудом отбросил от себя падающего гиганта негра и увидел на монастырском дворе фигуры Прима и Серрано, которые скорыми шагами подходили к открытым воротам.

- Проклятая, она ускользнула от меня, но я ее снова поймаю! - закричал Жозэ, яростно заскрежетав зубами, и помчался по тому направлению, по которому с быстротой молнии бежала Энрика.

Шум и звук шпаг разбудили брата привратника и некоторых других монахов. Полусонные и дрожа от холодного ветра, вышли они на монастырский двор. Они увидели двух мужчин, уходивших с поспешностью через ворота на улицу, но в темноте они не могли их узнать, а только услышали три выстрела и набожно перекрестились.

Франциско, Прим и Топете, который также вскоре присоединился к своим друзьям, с необыкновенной быстротой послали свои пули вслед убегавшему врагу, имени которого они не знали. Затем они подошли к негру и оттащили его подальше от ворот, которые с поспешностью были заперты братом привратником, онемевшим от страха.

Франциско и Топете нагнулись над негром, между тем как Прим поднимал шпаги.

- Кто это на тебя напал? - спрашивали они, ожидая с нетерпением объяснения. - Где девушка, которую мы хотели спасти? Где Энрика, которая только что была с нами и вдруг бесследно исчезла?

Гектор указал на улицу, по которой убежала Энрика и по которой последовал за ней Жозэ.

- Как! Она бросилась в бегство от этого неизвестного человека? - воскликнул Франциско, а потом, как будто имея предчувствие о случившемся, он спросил:

- Знаешь ли ты этого человека? Скажи, как его зовут?

- Жозэ, - прошептал еле дышавший негр, кровь которого окрашивала мостовую улицы.

Друзья молча и серьезно переглянулись. Они, казалось, дали в эту минуту священный обет предать верной смерти негодяя при первой встрече с ним и тем положить конец несчастьям, которые он постоянно причинял.

С истинным и глубоким горем смотрел Топете на Гектора, который на этот раз, сделавшись жертвой изверга, издавал свой последний вздох. Франциско же увидел себя вновь разлученным с Энрикой, не насладившись даже счастьем своего свидания с ней. Его мучил еще страх, что Жозэ настигнет бежавшую девушку и что тогда для него будет навеки потеряна Энрика и ее ребенок.

Тогда как три друга стояли на улице Фобурго и ждали рассвета, чтобы доставить тело мертвого Гектора во дворец Топете, Энрика, освободившись наконец от руки Жозэ, побежала в темноте, не имея никакого убежища.

Между тем ей надо было скрыться, чтобы не попасть опять в могущественные руки инквизиции, которая предаст ее страшным мучениям, потому что королева обвинила ее в убийстве ребенка.

Страх и отчаяние овладели несчастной, когда она вдруг ясно услышала шаги преследовавшего ее Жозэ, и, оглянувшись, с ужасом увидела его самого. Собрав все свои силы, она продолжала бежать по темным улицам. Она пробежала Пласо Педро, улицу Толедо, несколько площадей и, пробравшись наконец через переулки преступников и маньол, достигла Прадо Вермудес. Почти задыхаясь, с распущенными волосами, ничего не видя и не слыша, продолжала она бежать. Жозэ был уже на расстоянии нескольких шагов от нее и радовался, что так счастливо достиг своей цели, как вдруг из дрожащих уст Энрики вырвался страшный крик. Она исчезла перед пораженным преследователем, который нигде не мог найти ее.

Жозэ долго еще стоял с широко раскрытыми глазами на берегу бушующего Мансанареса.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЛЕТУЧАЯ ПЕТЛЯ

Почти два года прошло после вышерассказанного.

Прежде чем вернуться ко дворцу и проследить все перемены, происшедшие после той ужасной ночи, прежде чем узнать, как Энрика избавилась от своего преследователя, мы должны познакомить нашего читателя с новыми личностями, которые будут играть важные роли в дальнейшем ходе происшествий.

На расстоянии около мили от Мадрида, там, где роскошные буковые и каштановые деревья доходят до самой равнины Сьерры-Гуадарамы, на опушке леса стояли развалившиеся каменные стены. По их длинному протяжению можно думать, что они составляли несколько сот лет тому назад укрепленный замок с множеством пристроек, что доказывали остатки толстых стен, обломки колонн и огромные кучи разного хлама и лома. О происхождении этого отдаленного замка и падении его существовали самые разнообразные легенды. Одно достоверно было известно, что этот мавританский замок сто лет тому назад достался во владение одному испанскому гранду древнейшего рода графу Теба. Каким-то Дурным поступком навлек он на себя гнев своего короля, и этот гнев был так страшен, что граф должен был бежать, а замок его со всеми домами и пристройками был взорван.

С тех пор развалины этого замка, выстроенного в мавританском стиле, сделались ненарушимым убежищем ночных птиц, нищих, цыган и преступников.

В последние годы все стали избегать страшные развалины, ибо кругом сделалось известным, что внутри них происходят нехорошие вещи.

Однажды, как только стало темнеть, два всадника промчались по узкой тропинке, ведущей от возвышенности в котловину, и приблизились к темной окраине леса, вблизи которой стояли развалины замка Теба. Они приостановили лошадей, чтобы не достигнуть цели своей раньше ночи.

На одном из всадников была маленькая черная маска, остроконечная шляпа с маленькой черной кокардой и богатый короткий плащ. Небольшие руки, затянутые в перчатки, грациозно держали узду легкой андалузской лошади.

Второй всадник оказывал глубочайшую почтительность и уступал дорогу своему товарищу. Он не был замаскирован, но на его испанской шляпе также была приколота маленькая черная кокарда, которая нисколько не бросалась в глаза, потому что испанцы вообще любят украшать себя разными бантами и лентами. На нем был черный бархатный плащ и короткие панталоны с черной кокардой на колене. Его красивые руки были затянуты в черные перчатки. Цвет лица гордого араба был также черный, так что можно было справедливо назвать второго всадника черным рыцарем.

Тени деревьев делались все длиннее и темнее. Еще не успело солнце скрыться за горизонтом, как показалась луна, распространяя на холмы и долины свой нежный, обольстительный свет, мягкий как волшебная ткань. Она покрыла серебристым светом луга и поляны, опушку леса и каштановые стволы.

Картина представлялась странная, таинственная, но и прекрасная, когда на своих красивых лошадях, шедших шагом, выступили из-под тени деревьев два всадника, наполовину освещенные луной. Перед ними выступили, одна за другой все части зубчатых развалин Теба.

Всадники направили своих лошадей прямо к развалинам.

- Посмотрите туда, граф Манофина, - сказал первый из донов, - там, кажется, ребенок?

- Извините меня, мой благородный господин, - отвечал второй всадник, - но мне кажется, что это изогнутая пальма, которая издали имеет вид сгорбленного человека.

- Поедемте туда, мы не сделаем круга. Да притом мы всегда ездили через лес к развалинам замка Теба и потому никогда не имели случая осмотреть ту сторону. Мне кажется, что вы ошибаетесь, граф Манофина.

Действительно, то, что видели всадники, производило издали при бледном лунном свете странное впечатление.

Приближаясь к развалинам замка Теба, прежде всего видишь огромную насыпь громадных камней, обломков колонн и ступеней. Среди всего этого насыпаны большой кучей известка и цемент. Это дикое возвышение окружено крепкой стеной, на которой остались еще следы окон и входов, украшенных узорами лепной работы. В одном месте стена эта была высокая, а далее - все более и более обломана.

Недалеко от этой первой части руин виднелись развалины старого мавританского замка. Стены возвышались в самых низких местах до двадцати футов, а вершины их были зубчаты и изломаны не только силой взрыва, но и силой времени, которому все подчиняется. Столбы, составлявшие основание исполинского замка и состоявшие из громадных камней, противостояли как ломке, так и силе времени, и гордо возвышались, как неприкосновенное произведение вымерших поколений. Колонны и арки передней постройки были разломаны и своим падением так загородили вход, что никто не мог проникнуть во внутрь руин.

На расстоянии около тысячи шагов вдоль длинной и дикой стены стояли угловые башни. Их едва можно было узнать, потому что они развалились до основания, образуя свалку из камней, ступеней, стен и арок и предоставляя в продолжение многих лет убежище для змей, ящериц и червей, пресмыкающихся в тени и сырости.

Около самой дикой и высокой развалины виднелась низкая сгорбленная тень, которую граф Манофина при бледном лунном свете принял за изогнутую пальму.

Приближаясь к началу развалин, оба всадника неотступно смотрели на странную тень. Первый из них, тот, который был замаскирован, не помнил, чтобы он когда-нибудь видел ее прежде, несмотря на то, что ему были хорошо известны каждый выступ и каждая сломанная колонна замка Теба.

Вдруг низкая тень пошевельнулась, выпрямилась и исчезла, так скоро и непонятно, как будто она провалилась сквозь землю.

- Во имя всех святых, тут что-то неестественно! - воскликнул замаскированный дон, всадил шпоры в бока своей лошади, которая, испугавшись, стала на дыбы, и поскакал к тому месту, где исчезла маленькая сгорбленная фигура.

Нельзя было сомневаться в том, что в высокой груде камней находилось отверстие, через которое проскользнула тень, но они не могли отыскать в развалинах ни малейшего убежища, в которое можно было бы спрятаться.

- Непостижимо! - проговорил граф, возвращаясь к тому месту, с которого исчезла тень.

В эту минуту из двери, которая находилась в углублении стены и которую едва можно было видеть среди развалин, вышел человек пожилых лет. Он быстро подошел к ним, снял свою остроконечную испанскую шляпу, украшенную маленькой черной кокардой, и низко поклонился им, желая подержать их лошадей.

- Да будет благословение Пресвятой Девы с вами, мой благородный господин, и с вами, господин граф! - сказал он почтительно.

Этому человеку было сорок лет, но ему можно было дать шестьдесят. Его сгорбленная фигура с трудом двигалась на слабых ногах. Сделав несколько шагов, он долго кашлял, прижимая неуклюжие, длинные руки к впалой груди. Его серовато-желтое лицо было покрыто морщинами, и только живые глаза доказывали, что душа этого человека моложе его наружности.

- Не беспокойтесь, мой старый Фрацко, - сказал первый всадник, не желая, чтобы ему помогал сгорбленный старик, - мой широкоплечий Гито стоит как стена, когда я схожу с него, и мы можем сами отвести наших лошадей.

- Да будет проклято Санта Мадре! - проворчал старый Фрацко.

- Собрались ли братья Летучей петли? - спросил первый всадник, желая отвести свою лошадь в скрытый угол стены. Но в эту минуту подошел граф и, взяв узду из рук благородного господина, повел обеих лошадей в глубокую тень, бросаемую развалинами. Затем он последовал за своим господином, который направлялся к двери, скрытой под выступом.

- Господа члены Летучей петли здесь, - ответил Фрацко, - после донесения мне нужно будет, мой благородный господин, сообщить вам кое-что по секрету.

- Хорошо, мой старый Фрацко, отворяй. Провожатый легко отворил посредством потайной пружины косую дверь. Замаскированный господин и граф вошли в узкий проход, который казался с трудом выделанным среди взгромоздившихся развалин. Он производил неприятное впечатление, ибо от малейшего прикосновения камни могли обрушиться и погрести живым того, кто шел по этому коридору. Он вел в глубокие подземелья некогда огромного замка Теба.

Старик затворил за собой дверь и последовал за двумя мужчинами, которые подошли к высокой стене, подымавшейся на десять футов в виде свода, и пошли вдоль нее по хорошо выровненной дороге, над которой не висел ни один угрожающий камень.

Замаскированный господин вдруг нагнулся и прошел через широкое отверстие этой внутренней стены. У него, так же как и у графа, была на боку шпага и из камзола под плащом виднелся украшенный золотом пистолет. Пробравшись через стену, они очутились в большом четырехугольном пространстве, освещенном бледным светом луны, который ниспадал с темно-голубого ясного неба.

В этой необыкновенной зале, окруженной дикими развалинами рассыпающихся стен, собралось большое общество почтенных людей, дожидавшихся прихода того самого господина, который теперь вдруг явился перед ними. Они сидели отдельными группами, и, несмотря на свое большое число, так тихо беседовали, что пришедшие не могли уловить ни одного звука из их разговоров. Их богатое испанское одеяние доказывало, что они были все гранды и знатные высокопоставленные Доны. Большая часть из них были с седыми бородами, но между ними также находились и молодые. У всех же была приколота на шляпе черная кокарда.

Новоприбывший, за которым следовал граф Манофина, отдал свой плащ Фрацко, и тогда только все увидели богатое украшение, висевшее на шее благородного господина, - жемчужная цепь лежала на бархатном камзоле, закрывавшем его грудь, а к этой цепи был привешен на черной кокарде большой блестящий золотой крест. В эту минуту все обнажили свои головы, низко и молча поклонились приветствовавшему их господину, который прошел среди них, не снимая своей маски. У него была величественная и грациозная походка, так что по ней одной, несмотря ни на его изящные манеры, ни на благородную осанку, можно было в нем угадать истинного дворянина. Он подошел к противоположному концу стены, где против самого входа, находилось ступенеобразное возвышение, составленное из двух камней, лежавших один на другом. Оно своей оригинальностью подходило к дикой обстановке.

Если бы кто-нибудь в этот момент мог неожиданно взглянуть на собрание, не зная его цели и намерений, то имел бы повод испугаться при виде мрачного зрелища, освещенного слабым мерцанием бледной луны. Он мог бы подумать, что какая-нибудь сила перенесла его в давно минувшие времена, когда существовали хорошо организованные общества разбойников и убийц, но никак не подумал бы, что страшное на вид собрание в развалинах замка Теба имеет в основании благородное дело.

А между тем тайное общество, называемое "Летучая петля", имело самую возвышенную и прекрасную цель.

Оно было основано три года тому назад, когда снова восстановлены были все ужасы инквизиции. Служа истинной вере, и с постоянно возрастающими силой и успехом, боролось оно не на жизнь, а на смерть с гнусным помрачением рассудка и старалось искоренить пытку, которую придумали инквизиторы для распространения своего могущества по всей земле.

Общество "Летучая петля" тайно сражалось словом и шпагой против злодеяний и убийств. Оно употребляло все средства, массой предлагаемые ему для уничтожения гнусных злодеев, которые под прикрытием церкви совершали безнаказанно в продолжение нескольких столетий ужаснейшие преступления. Орден Летучей петли поклялся задушить инквизицию.

В самом начале это тайное общество имело главной целью мстить за такие преступления, которые не преследовались правительством. А это бывало очень часто: во-первых, тогда, когда не представляли довольно доказательств вины, а во-вторых, тогда, когда преступники занимали важное место в государстве или в церкви.

Сыщики этого тайного общества, после предварительного тайного исследования, казнили виновного среди улицы посредством летучей петли. Эта петля была ничто иное, как тонкий шнурок, набрасываемый издалека на шею виновного, который мгновенно падал мертвым.

Тайное общество носило название "Летучая петля". Название это происходило от ужасного молчаливого орудия казни, которое когда-нибудь настигало известных преступников и душило их, не проливая ни одной капли крови.

Мы опишем теперь подробно этот известный во всей Испании и когда-то страшный аркан.

На одном конце тонкого волосяного шнурка, длиной в десять аршин, прикреплен свинцовый шарик, величиной с маленькое яблоко. К другому же концу привязано кольцо, которое исполнитель казни надевает себе на руку. Спереди на свинцовом шарике находится черная петля, служащая частью для того, чтобы скрыть шарик, частью же для насмешки, как бы украшением для него.

Когда сыщики получали приказание схватить виновного, то можно было быть уверенным, что последний недолго проживет, потому что они своей ловкостью и терпением превосходили даже фамилиаров и сыщиков инквизиции.

Как только поверенный узнавал приговоренного к смертной казни, он тотчас же бросал ему на шею свинцовый шарик с петлей и всегда достигал своей цели, если даже виновный ехал на самой быстрой лошади. Шарик со свистом пролетал мимо, но так как сыщик притягивал его опять к себе, а жертва продолжала идти вперед, то шнурок с такой силой навертывался три или четыре раза вокруг шеи пойманного, что он падал назад и был мгновенно задушен петлей, натягиваемой сыщиком. После незначительной паузы шея умершего освобождалась от волосяного шнурка и таким образом совершалась казнь.

Вследствие этого аркана, называемого el nudo escurridizo, все тайное общество и получило название "Летучая петля", аего грозная слава дошла не только до трона, но и до дворца Санта Мадре.

В продолжение последних двух лет во главе этого ордена стоял тот благородный господин, который, как мы видели, вошел вместе с графом Манофиной в руины замка Теба - место сбора членов Летучей петли.

Никто не знал его. Он, под именем дона Рамиро, оказал столько важных услуг обществу своими советами, что его единогласно выбрали гроссмейстером ордена. Его влияние простиралось даже до ступеней трона.

Прежде общество тайно собиралось в стенах самого Мадрида, но дон Рамиро перевел место его сбора в руины замка Теба, как будто он имел особенное на то право.

Для караула этой развалины он назначил старого Фрацко, усерднейшего противника инквизиции. Этот старик один из всех членов Летучей петли знал настоящее имя благородного господина. Но тайна эта покоилась в его груди как в могиле.

Дон Рамиро всегда являлся на собрание замаскированным и никто не имел возможности видеть его или проникнуть в окружавшую его тайну. Одни говорили, что у него на лице какой-нибудь отвратительный знак, другие же думали, что гроссмейстер имел влияние на высокопоставленные лица в испанском правительстве и потому ему необходимо было держать свое имя в глубокой тайне.

Граф Манофина был богатый гранд, великолепная дача которого находилась недалеко от города на дороге к развалинам замка Теба, и потому он почти всегда приезжал вместе с гроссмейстером в назначенный день недели, для совещания в тайном убежище.

Теперь вернемся к обществу, собравшемуся вокруг ступеней незамысловатого трона, с которого было решено более дел, нежели с золотого престола королевы в мадридском замке, окруженного льстецами и иезуитами.

- Приветствую вас, братья Летучей петли! - сказал гроссмейстер таким приятным, звучным голосом, что понятно было необыкновенное влияние, производимое им. - Пусть тот из вас, кто хочет сообщить важный доклад или донести горькую жалобу, подойдет ближе и говорит откровенно, чтобы мы могли преследовать и наказать виновных. Пресвятая Дева покровительствует нашему союзу и потому со дня на день растет его сила и влияние. Итак, да не ослабнет наша единодушная борьба против дьявольской инквизиции!

- Да будет так! - раздалось со всех сторон. Фрацко же пробормотал:

- Да будет проклято Санта Мадре!

Из среды присутствующих выступил важный и гордый испанец и подошел к трону. Короткий плащ, ниспадавший с его плеч, был роскошно вышит и придерживался богатой пряжкой, под которой висел блестящий амулет, состоявший из необыкновенно больших драгоценных камней. Лицо его было продолговато и носило следы уже приближающейся старости.

Он снял шляпу и низко поклонился гроссмейстеру.

- Генрикуэц дель Арере обращается с просьбой, - произнес он, преклонив колена, голосом, дрожавшим от волнения, - меня посетило горе, от которого я поседел в несколько дней, - у меня похитили дочь, мою Долорес.

- Расскажите нам, как это случилось, дон Генрикуэц дель Арере! - произнес гроссмейстер серьезно.

Старый дон поднялся с колен и начал свой печальный рассказ.

- Мой дворец находится, приблизительно, в тысяче шагов от Антиохской церкви. Я в нем живу с дочерью Долорес, которую все находят красавицей, но она еще более добродетельна, нежели красива. Ежедневно ходила она к обедне в ближайшую Антиохскую церковь и часто исповедовалась молодому патеру, которого она никогда не видела, но который, должно быть, возымел к ней греховное желание. Шесть дней тому назад, вечером, закрылась она вуалью и вышла из дворца, сказав горничной, что идет к исповеди в Антиохскую церковь. Я долго ждал возвращения своего ребенка, но час за часом проходил в смертельной тоске и нетерпении, а ее все не было. Мной овладело страшное предчувствие, и я побежал в церковь. Там обыскал я все скамейки, не оставив незамеченным ни одного местечка. Потом обошел все исповедальни. В одной из них сидел патер, а около перегородки стояла на коленях женщина. Исполненный радости и надежды, ждал я, когда закончится исповедь и женщина поднимется. Я думал узнать в ней Долорес, но увы! - то была не она. Проклятие сорвалось с моих дрожащих губ, да простит меня Пресвятая Дева! Я подошел к другой исповедальне. Она была пуста, но около нее на коленях стояла старушка и молилась, перебирая четки.

- Давно ли вы тут молитесь, добрал женщина? - спросил я, исполненный страха.

Старушка посмотрела на меня и увидела мою тоску.

- Около четырех часов, сеньор, - ответила она.

- Не видели ли вы в этой исповедальне молодой девушки?

- Видела, сеньор. Тут была красивая молодая донна.

- Куда девалась молодая донна? Заклинаю вас, говорите? Ответ ваш имеет для меня громадное значение! - воскликнул я.

- Куда девалась молодая донна? - проговорила старушка, припоминая, - подождите, вот как это было: патер, которому она исповедовалась, вышел из исповедальни в то время, как она еще оставалась на коленях и молилась. Она встала и последовала за ним.

- Когда это было?

- С час тому назад.

- Не может быть, чтобы она за ним последовала! Подумайте еще хорошенько, матушка, и скажите, действительно ли она за ним последовала? - вскрикнул я, в высшей степени встревоженный.

- Не прошло и пяти минут как он вышел и она направилась по этому слабо освещенному проходу к боковой двери.

- Во имя всех святых, скажите мне, знаете ли вы этого патера?

- Знаю, сеньор, это был преподобный отец Мерино.

- Молодой начальник инквизиции в Санта Мадре! - объяснил дон Рамиро.

- Да, это был он! - воскликнул гранд голосом, исходившим из глубины пораженного отцовского сердца. - Я вышел из Антиохской церкви и стал думать о том, где могло быть мое дитя, если оно не вернулось в мой дворец. Благородные господа, - мою дочь украл патер Мерино.

- Позвольте, дон Генрикуэц дель Арере, - произнес голос из среды членов Летучей петли, - чтобы вы сделали, если ваша дочь добровольно последовала за патером?

- Я бы пронзил ее насквозь своим кинжалом! - воскликнул отец, гордо выпрямляясь. - Лучше видеть труп, нежели... Но нет, господа, оно было не так. Я еще не кончил своего рассказа! Торопливыми шагами шел я по улице и спрашивал у всех, не видали ли патера с молодой донной, покрытой вуалью. Наконец, нищая, стоявшая около изображения какого-то святого, сказала мне, что она видела такую пару и слышала, как патер говорил донне: "Если вы хотите остаться верной Пресвятой Деве, то следуйте за мной, я достану вам из монастыря доминиканцев священный амулет". Мной овладел леденящий ужас. Я бросился бежать по улицам и, запыхавшись, достиг, наконец, монастыря на улице Фобурго. В эту минуту я с ужасом увидел, что моя несчастная, ничего не подозревавшая дочь исчезла за воротами под руку с этим Мерино! Я побежал и грозно сжатым кулаком стал стучать по запертой двери, угрожающим голосом требовал я, чтобы меня впустили и отдали мне мое дитя. Меня назвали сумасшедшим и стали стращать священной одеждой (наплечник из желтого сукна, который инквизиторы надевали на осужденных).

- Да будет проклято Санта Мадре! - пробормотал в эту минуту какой-то голос.

- У меня похитили моего ребенка, мою Долорес! - заключил свою жалобу несчастный, уже стареющий дон Генрикуэц дель Арере.

- А через три дня - день святого Франциско, - напомнил замаскированный гроссмейстер ордена.

Все присутствующие поникли головой и закрыли глаза руками, так как все знали значение этих немногих слов.

В ночь, следовавшую за днем святого Франциско, инквизиторы совершали свое великое празднество.

- Дон Генрикуэц дель Арере, ты через три дня получишь свою дочь, живую или мертвую! - произнес гроссмейстер ордена.

Старый гранд низко поклонился. Несмотря на слабый свет, бросаемый луной в залу руины, можно было видеть глубокую скорбь, которую выражало его лицо.

- Да будет сделано по вашей воле, дон Рамиро. Я получу свою потерянную дочь живую или мертвую, как вы сами определите.

С этими словами Генрикуэц вернулся в толпу собравшихся, из которой вдруг раздался голос:

- Еще одна жертва готовится для дня святого Франциско.

- Назовите ее, - произнес гроссмейстер.

- Это молодая прекрасная женщина, которая живет у Марии Непардо. Фамилиары прокрались к Мансанаресу, и прекрасная женщина вместе с одноглазой будут посажены в Санта Мадре.

- Что касается одноглазой, то она недостойна никакого сожаления, - произнес другой голос, - она детоубийца.

- Она была детоубийцей, но с тех пор, как у нее поселилась неизвестная прекрасная женщина, она совершенно изменила свой образ жизни, - сказал первый голос.

Гроссмейстер прервал этот разговор, обратившись к стоявшему около него графу.

- Когда до нас дошли слухи о злодеяниях Марии Непардо, то вы, граф Манофина, получили приказ исследовать ее жизнь. Что вы узнали?

- У одноглазой нет теперь ни одного ребенка, а живет только молодая женщина, - отвечал граф громким голосом, - инквизиция добралась до обеих, чтобы вытребовать неизвестную прекрасную женщину.

- Так ей надо прийти на помощь, - сказал гроссмейстер и тихо сообщил свои приказания графу Манофина.

Из заднего плана темной залы выступили десять стройных молодых испанцев и подошли к дону Рамиро и графу, между тем как члены тайного союза, раскланиваясь, выходили постепенно из скрытого таинственного места сборища. На этих молодых, отважных людях были надеты короткие темные куртки, остроконечные шляпы с маленькими черными кокардами, красные широкие пояса, короткие бархатные панталоны, белые, обтягивающие ногу чулки и сандалии, от которых шаги их были легки и почти неслышны. В правой руке каждого из них была страшная летучая петля.

Почтительно склонившись перед благородным господином, они выслушали короткий, но решительный приказ. Не произнося ни слова, они поклонились, сделав изящное движение, в знак того, что они все поняли и ничего не хотят возразить.

Казалось, будто бы изысканные, грациозные и между тем рыцарские манеры гроссмейстера перешли даже к его подчиненным. Он раскланялся движением своей маленькой красивой руки, которая с такой силой умела держать опасные бразды и приобрела такое могущество.

Граф Манофина также удалился с низким поклоном и оставил благородного господина со старым Фрацко в зале руины Теба. Между тем как он прошел по коридору, окруженному развалинами, и вышел в потайную дверь, молодые, стройные исполнители страшного наказания пролетели по опушке темного каштанового леса на своих дивных арабских скакунах, каких не было даже у королевы.

Манофина сел на свою лошадь и также покинул развалины замка Теба, волшебно освещенные луной. Он вспомнил исчезнувшую тень и проговорил про себя:

- Почем знать, кто был виденный мной блуждающий черт. Во всяком случае это не человеческое существо.

Взгроможденные развалины, бросавшие темные тени своими страшными фигурами и зубчатыми обломками, производили в ночной тишине впечатление чего-то таинственного и привлекательного. Кто видел раз эти прекрасные исторические и чудесные руины, освещенные как в эту ночь луной, тот не скоро мог забыть эту волшебную картину.

Граф Манофина проехал мимо последних развалин и приближался уже к тени, бросаемой лесом; в это самое время он опять вспомнил сгорбленную тень и покачал головой. Вдруг из середины развалин тихо поднялась обворожительная белокурая головка ребенка, которая стала прислушиваться и выглядывать так же бесстрашно и самонадеянно, как будто она поднялась с мягких пуховых подушек. Вскоре среди развалин показался, насмешливо улыбаясь, весь ребенок. Это была девочка, лет шести, ребенок такой красоты, что ее можно было бы принять за маленькую фею. Белокурые локоны падали на ее хорошенькую шейку, белая коротенькая юбка испанского покроя плотно обхватывала ее хрупкие члены, на ее маленьких ножках были надеты сандалии и она, высоко подняв свои голые ручки, радовалась и танцевала так весело и ловко, как маленький лесной дух.

- Они меня не нашли! - говорила она, ликуя и танцуя, и эти слова звучали так же мило и очаровательно, как вся ее фигурка.

- Что на это скажет добрая старушка Жуана и дедушка, милый дедушка Фрацко? - восклицала она.

ТАЙНЫ РАЗВАЛИН ЗАМКА ТЕБА

Дон Рамиро, благородный господин с большим золотым крестом на груди, остался один со старым Фрацко в большой зале. Старый привратник подошел к гроссмейстеру тайного ордена.

- Мне нужно еще кое-что сообщить вам, мой благородный господин, - сказал согнувшийся старик, - кое-что очень важное, - кашель прервал старика.

- Так говори же, - сказал дон Рамиро и, взяв из рук старого слуги свой плащ, легко накинул его на плечи.

- Графиня и донна Евгения здесь! - шепнул Фрацко.

Гроссмейстер вздрогнул. Несмотря на то, что маска скрывала его лицо, видно было, что новость эта сильно подействовала на него.

- Донна Евгения здесь? - повторил он, и в этих словах слышалось все блаженство любящего сердца.

- Она здесь проездом со своей светлейшей матерью! - сказал старик. - Госпожа графиня в Мадриде, ваша светлость, а донна Евгения прискакала сегодня вечером сюда в руины замка своих праотцов, чтобы поговорить со старым Фрацко и особенно с Жуаной, но главным образом для того, чтобы спросить меня, не может ли она где-нибудь вас увидеть. Она этого не сказала, но я все-таки понял.

- Ты знаешь людей, - сказал, улыбаясь, благородный господин.

- Недаром же я состарился. Донна Евгения сделалась еще прекраснее, чем была тогда, когда вы видели ее распускающуюся, как бутон.

- Еще прекраснее чем была тогда? - прервал дон Рамиро старика. - Донна Евгения здесь, о, пойдем, пойдем скорее!

Замаскированный дон сделал рукой знак старому Фрацко, чтобы он шел вперед. Они вышли из пустынной залы и через опасный коридор прошли в потайную дверь. Было около полуночи. Развалины с окружающими их холмами и долинами, освещенными ясным лунным светом, погрузились в глубокое безмолвие.

Старый Фрацко с благородным господином вышли из развалин, загромоздивших вход в таинственную залу, прошли через маленькое открытое местечко и достигли лежавшей недалеко от него развалины, которая была еще лучше скрыта, нежели руины бывшего замка Теба.

В этой развалине жил старый Фрацко с женой своей Жуаной. Совершенно отделенные от света, они жили около двадцати лет в этой части руины, в которой никто не мог бы подозревать существования человеческой души.

Старый Фрацко долго служил у одного потомка того графа Теба, которому когда-то принадлежал замок. Двадцать лет тому назад он женился на молодой, прекрасной Жуане, черноглазой андалузянке, перед которой мужчины останавливались в восхищении, когда она проходила с Фрацко по улицам Мадрида.

Но, к несчастью, экипаж страшного короля Фердинанда проехал однажды мимо прекрасной Жуаны. Она взглянула на него своими огненными глазами и встретила взор короля, смотревшего на нее. Через два дня Фрацко не нашел своей жены дома.

Отчаяние, гнев, жажда мести наполняли душу разгоряченного молодого испанца, у которого таким бесстыдным образом похитили любимую им женщину. Говорили, будто бы прекрасную Жуану увели в Санта Мадре.

- Так я возвращу себе жену свою! - воскликнул скрежеща зубами возмущенный Фрацко. - Я ее силой вырву из дворца на улице Фобурго.

Люди предостерегали разгоряченного супруга, но он был оскорблен до глубины своего сердца, он был унижен в том, что ему было наиболее дорого. Фрацко побежал к замку и требовал, чтобы его повели к королю. Адъютанты выталкивали его, а часовые стращали штыком.

- Я требую, чтобы мне возвратили жену мою! - кричал в отчаянии Фрацко и старался снова проникнуть в покои. - Я требую, чтобы мне возвратили жену мою! - кричал он так страшно, что толпа людей стала собираться вокруг него и приняла сторожу разгневанного Фрацко, который, хотя и окровавленный, все-таки старался проникнуть во дворец.

Ропот перешел во взрывы ярости и народ стал брать камни и оружие для борьбы против охраны замка. В продолжение нескольких секунд отряд уланов очистил улицы и площадь замка, употребив решительное оружие против сторонников Фрацко. Не прошло часа, как на улицах, окружающих замок, лежало уже более ста убитых бунтовщиков, между тем как Фрацко, посреди суматохи и шума, был легко схвачен и тотчас же отправлен в Санта Мадре, где ему хотели дать на всю жизнь несколько памятных знаков.

Несчастного супруга прекрасной Жуаны схватили и повели в комнату пытки. Там стоял столб, имевший вид виселицы, с перекладины которого спускалась веревка. Под этим столбом стоял замаскированный Мутарро. Патеры перед орудием веревочной пытки спрашивали у Фрацко, не хочет ли он сознаться, что обвинение его было фальшиво, что жена его находится дома, и что, следовательно, он произнес сознательно клевету на короля.

Фрацко смотрел с ужасом и презрением на отвратительных судей инквизиции, окружавших его с молитвенниками в руках и закрытых своими широкими капюшонами. Он с содроганием смотрел на замаскированного палача, стоявшего около орудия пытки.

Мутарро связывал уже узел.

- Признавайся, безбожник, что ты ложно обвинил короля, - настаивал инквизитор. Фрацко же перед этим требованием дрожал от гнева и ярости.

- Отстаньте от меня, отвратительные твари! - воскликнул он, в высшей степени возмущенный. - У меня похитили жену мою, чтобы обесчестить ее. Я требую, чтобы мне ее возвратили!

По знаку, сделанному инквизитором, палач подошел к побледневшему Фрацко, слуги схватили его, а Мутарро накинул ему на голову отвратительный кораца (высокий острый колпак, изрисованный весь чертями и пламенем) и на плечи желтый санбенито. Он защищался, но сила его скоро уступила превосходству слуг, которые потащили его к веревке. В то время как они соединили его руки за спиной, Мутарро надел и закрепил петли на сгибах его рук.

В эту минуту, когда вся кровь Фрацко застыла в его жилах, он был в состоянии во всем сознаться и все сказать, что только ни потребовали бы от него инквизиторы. Но, когда он вспомнил, что у него похитили и обесчестили жену, когда он подумал, что ему на это нужно дать свое согласие, то еще секунду назад готовый на все, он закричал:

- Делайте со мной все, что хотите. Будь проклято Санта Мадре, будь проклят тот, кто украл у меня жену мою!

Начальник инквизиции со скрещенными руками поднял молитвенник. Это было немым знаком для палача. Помощники его схватили другой конец веревки, и перекладина, на которой она лежала, со скрипом повернулась.

Фрацко был вскинут на воздух на высоту, по крайней мере, двадцати футов. Его тяжелое тело держалось только на сгибах рук, которые были вдеты в петли. Глаза у него вздулись, волосы висели в беспорядке, и когда он взлетел на воздух, то из уст его невольно вырвался стон.

Прислужники палача вдруг выпустили из рук конец веревки, которой они высоко вскинули несчастного, и Фрацко с быстротой молнии полетел с высоты к полу, на фут расстояния от него. Сочленения его хрустнули, жилы вытянулись и разорвались. Он от боли потерял сознание.

Тогда слуги осторожно спустили веревку до полу и обмочили водой лоб и губы страдальца. Он должен был прийти в себя, прежде чем будут продолжать над ним ужасную пытку. Дело долго не доводили до смерти: палач инквизиции имел на то навык.

Когда, наконец, Фрацко со стоном и ужасом открыл глаза, то над ним повторили ту же пытку. Когда он вторично с ужаснейшей силой был сброшен с высоты, то на петлях веревки осталась какая-то масса членов и мяса, лишенная всякого человеческого образа.

Мутарро отвязал окровавленную веревку от сгибов, которые были разодраны до костей, а помощники его положили мученика на пол комнаты пытки и своими грубыми руками вправили его члены в их надлежащее положение.

Начальник инквизиции спросил еще раз у полумертвого Фрацко:

- Берешь ли ты назад свое ложное обвинение?

Раздался непонятный горловой звук.

- Он берет его назад! - сказал страшный монах. - Слышали вы? Отнести его в келью!

Но этот звук, который начальник инквизиции принял за утвердительный ответ на его вопрос, был вызван потоком красной и горячей крови, выходившим из груди и рта несчастного.

Слуги инквизиции потащили его в отвратительные подземелья Санта Мадре для того, чтобы он там пришел в себя и неслышно выстрадал первые ужасные муки.

Когда после нескольких недель Фрацко, навеки изувеченный, был, наконец, перенесен к себе в дом, он нашел там свою жену.

Оба так различно и между тем так страшно искалеченные имели впереди отравленную жизнь. Больные телом и душой, они видели перед собой одну только ночь, без единого луча солнца, без детей, без радости, без наслаждения. Жуана обняла своего супруга и стала на колени перед его постелью. Она была невинна во всем горе и несчастий, причиненном ей. Ее прекрасное лицо отцвело и поблекло в несколько месяцев. Если бы король увидел теперь прекрасную Жуану, то оттолкнул бы ее от себя. Глаза ее были тусклы, и она с любовью, полной самопожертвования, сидела около постели бедного больного Фрацко.

Несмотря на то, что он был уже одной ногой в гробу, со временем его сильная натура справилась с многочисленными ранами. Он настолько окреп, что смог стоять и ходить. Но его руки, вывихнутые, с разорванными жилами, остались слабыми, и в груди сохранилась на всю жизнь болезнь, которая делала его неспособным ни на какую работу.

Тогда графиня Теба указала ему на еще хорошо сохранившуюся часть развалин, которую она подарила ему, для того чтобы он мог найти убежище для себя и Жуаны.

Она не могла ему оказать другой помощи, потому что со смерти своего мужа должна была использовать свои ограниченные средства на воспитание единственной дочери своей Евгении.

Старый, изувеченный Фрацко охотно поселился в одиноком убежище замка Теба и горячо благодарил за него старую графиню. Он нежно заботился о юной Евгении, которая часто приходила к рано состарившейся чете, с тем чтобы посетить те места, в которых жили ее предки.

В обществе госпожи де Монтихо, как называли почти везде графиню Теба, и ее расцветающей дочери вскоре появился молодой дон самого изысканного воспитания и образования.

Он часто сопровождал прекрасную Евгению в ее посещениях развалин замка Теба и тогда познакомился со странной четой, жившей в таком уединении.

Вдруг госпожа де Монтихо со своей прекрасной дочерью исчезла на несколько лет. Молодой дои тоже перестал ездить к старому Фрацко, который, несмотря на свое слабое здоровье, весь предался служению обществу Летучей петли, когда узнал, что оно борется против инквизиции.

В одном из собраний этого тайного союза Фрацко снова увидел молодого дона, который только тогда узнал, вследствие чего были так изувечены несчастные супруги. Он скоро сделался спасителем и благодетелем бедной Жуаны и ее несчастного мужа, который каждую речь заключал словами: "Да будет проклято Санта Мадре!"

Он имел право произносить это ужасное проклятие, потому что лишился в этом страшном дворце больше, чем жизни.

Молодой дон сделался гроссмейстером ордена, а Фрацко охранителем тайного места сборища, о котором никто, кроме членов Летучей петли, не имел ни малейшего подозрения.

Услышав о прибытии донны Евгении, дон Рамиро, в высшей степени взволнованный, последовал за Фрацко, чтобы увидеться после долгой разлуки с любимой девушкой. Когда они переходили через широкую дорогу, отделявшую развалины замка от более сохранившегося остатка большого, величественного строения, в котором жили Жуана и Фрацко, две женские фигуры показались у входа в него.

- Молодой графине стало, вероятно, душно в моем совином гнезде, - сказал Фрацко, - в такую прекрасную ночь на воздухе лучше.

Дон поднял глаза и увидел молодую, величественную донну, стоявшую около старой, серьезной Жуаны, на лице которой не осталось ни малейшего следа прежней красоты.

Гроссмейстер ордена остановился. К нему действительно приближалась Евгения де Монтихо, еще более похорошевшая за эти восемь лет. Дон Рамиро остановил свои удивленные взоры на этом восхитительном образе.

Евгении де Монтихо было около двадцати четырех лет. Все ее существо дышало обольстительной прелестью. Легкое светлое платье ловко обхватывало ее стройную фигуру. Белая вуаль ниспадала на ее густые рыжевато-белокурые волосы и покрывала ее прекрасные плечи. Евгения бросила взгляд на приближающегося дона, но тотчас же опустила глаза на букет из темных гранатовых цветов, который она держала в руках. Нежный свет лунной ночи освещал ее высокую красивую фигуру и придавал еще больше таинственности этому свиданию.

- Мы должны расстаться, - проговорила донна, - наши дороги расходятся, вы остаетесь в Мадриде, а мы с матерью едем в Париж.

После краткого разговора они сели на своих лошадей и оба при лунном свете поскакали вдоль опушки леса к далекому Мадриду, где дороги их навеки должны были разойтись.

- Видите ли вы, дон Олоцага, разрушенные стены, - сказала своему молчаливому спутнику прекрасная Евгения де Монтихо, останавливая лошадь и глядя назад на безмолвные руины замка Теба, - вот исчезнувшие замки, погребенное величие! Пусть таким же будет для нас прошедшее.

Олоцага пришпорил своего коня, и они оба полетели среди ночи, как будто хотели бежать от прошлого.

Старый Фрацко долго и с горечью смотрел им вслед, потом, собираясь уже войти в свое жилище, чтобы хорошенько устроить две комнатки для своих гостей, он увидел в тени, бросаемой развалинами, выбежавшую к нему навстречу маленькую девочку.

- О, мой добрый отец Фрацко, - воскликнула она ласкаясь, - возьми же меня теперь с собой к милой Жуане.

- Ты опять осталась так долго при лунном свете между развалинами, мой маленький лесной дух! Ай-ай-ай, а я-то думал, что ты давно спишь в своей маленькой кроватке, - говорил сгорбленный старик, лаская девочку, - а вот и Жуана. Возьми-ка Марию к себе, а я беру нашего нового гостя, маленького Рамиро, оставленного мне господином гроссмейстером, и желаю вам спокойной ночи.

ДЕНЬ СВЯТОГО ФРАНЦИСКО

Мы оставили Энрику в ту ужасную ночь, когда она бежала от преследовавшего ее отвратительного Жозэ. Она уже чувствовала на своих щеках его дыхание, его дрожащая рука была готова схватить ее, когда она достигла Прадо Вермудес, улицы, которая шла вдоль берега Мансанареса и вела ко двору палача. Тут силы положительно оставили ее, и она, изнемогая, упала бы на руки дьявола, преследовавшего ее, как вдруг из-под ее ног исчезла земля. Она уже не была способна кричать, и душа ее пришла в такое состояние, когда ничто, что бы ни случилось, не могло ее поразить.

Энрика исчезла перед взорами Жозэ.

Несколько секунд спустя ее покрыли волны Мансанареса.

Если бы вода темного потока не была бы согрета в продолжение жаркого дня и не представляла, таким образом, большого контраста с внезапно наступившим холодом ночного воздуха, то Энрика, утомленная и разгореченная бегом по мадридским улицам, никогда более не вышла бы из глубины на поверхность реки, на берегу которой стоял Жозэ, пораженный ужасом.

Он слышал, как захлебывалась женщина, которую так жаждала его душа, он видел, несмотря на окружавшую его темноту, как белые руки Энрики исчезли под волнами, и он в ужасе отвернулся, ему не хотелось следовать за утопающей, обреченной на верную смерть.

Энрика, утопая, потеряла сознание. Но борьба со смертью и чувство самосохранения, должно быть, сильно подействовало на нее, потому что она еще раз поднялась над поверхностью реки и старалась удержаться на ней, барахтаясь руками. Она уже столько захлебнула воды и платье ее так измокло, что ей стоило громадных усилий, вызываемых боязнью смерти, хоть один лишний миг продержаться на поверхности воды. Но даже мысль о смерти в этих волнах была для нее благодеянием в сравнении со страхом попасть в руки отвратительного брата Франциско, тогда судьба ее была бы несравненно ужаснее.

Она вдруг почувствовала, что достигла середины Мансанареса, подымаемая и влекомая потоком, который помогал ей держаться на поверхности. Настала для нее последняя минута, последние силы, которые ей придавала боязнь смерти, истощились... Энрика должна была через несколько секунд погрузиться в воду, несмотря на течение. Темнота ночи не позволяла ей видеть берега. Беспомощная, качалась она на волнах. Тут силы покинули ее, руки ее опустились без движения в воду, и серое утро должно было принести ей смерть...

- Пресвятая Мария, помоги! - прошептали ее бледные губы, которые все ближе и ближе приближались к увлекающим ее вниз волнам... еще одна секунда и Энрика погибла...

Вдруг силой течения выбросило на твердую землю бедную измученную женщину, для которой счастье в жизни светило так непродолжительно, последнее время дни ее проходили в страхе и бедствиях. У нее похитили ребенка, величайшее сокровище, и преследовали как детоубийцу за то, что она так сильно и самоотверженно любила Франциско. Но несчастная, измученная Энрика не осушила до дна чаши страданий, ибо волны ее выбросили на тот низкий островок, на котором, находилась хижина одноглазой Марии Непардо.

Энрика, бледная и неподвижная, лежала среди кустов и пальм на плоском берегу острова. Утренний ветер скользил по ее смертельно-бледным чертам, а волны еще орошали ноги несчастной.

Старая Мария Непардо покинула остров при наступлении ночи, после того как посланный графини генуэзской вручил ей кольцо, при получении которого она должна была отдать ребенка, порученного ей прекрасной графиней.

Она дала ответ посланному осторожной Аи, что она уже обо всем позаботилась и что девочка хорошо упрятана, это значило, что поставщица ангелов медленно уморила ее, так же как и многих детей до нее.

Девочка Энрики относилась к одноглазой старухе с доверием и любовью, чего никогда не оказывали ей другие дети, и Мария Непардо почувствовала к этому ребенку расположение, которого она сама не могла себе объяснить. Она, не имевшая никогда детей, начала обращать всю свою любовь, без которой она до сих пор так легко обходилась, на вверенного ей ребенка.

Старая одноглазая женщина наслаждалась нежными словами, ласками и доверием невинного ребенка, и ей скоро понравилось, что болтливая девочка ее обнимала и целовала.

Как должен был этот ребенок быть одинок и несчастен, если он мог так доверчиво полюбить страшную Марию Непардо! Вместо того чтобы лишить этого ребенка всего необходимого и поступать с ними так, как она поступала со всеми детьми до него, Мария Непардо, напротив, стала с необыкновенной любовью и заботой ухаживать за бедной девочкой, тронувшей каменное сердце старухи. Из разговора с незнакомой знатной донной одноглазая Непардо ясно поняла, что маленькая Мария обречена на смерть, несмотря на кольцо, но старуха никак не могла решиться на это преступление, хотя с самого начала несколько раз пробовала морить голодом милого ребенка, ласково протягивавшего к ней ручки.

Поэтому, когда в тот вечер Иоаким явился, чтобы в обмен на кольцо получить от нее маленькую Марию, одноглазая старуха обманула его, сказав, что ребенок хорошо упрятан, впрочем, она думала этими словами вполне угодить незнакомой донне.

Она взяла кольцо и оставила у себя маленькую Марию. Когда посланный удалился, она нагнулась над спавшей девочкой и задумалась.

Ей пришло в голову, что ребенок, которому донна придавала так много значения, может подвергнуться опасности, живя на ее острове. Незнакомка может внезапно явиться и, найдя у нее ребенка, уничтожить его, тем более что донна эта казалась ей приближенной ко двору.

Одноглазая старуха стала думать о том, как бы лучше спасти маленькую Марию от преследований страшной женщины, и решила тотчас же покинуть остров, так как донна могла еще прийти к ней ночью.

Завернув свою любимицу в темный платок, Мария Непардо направилась к маленькой лодочке, которую она всегда использовала под прикрытием ночи, уложила в нее голубоглазую Марию с такой заботой и осторожностью, каких едва можно было ожидать от этой преступницы. Затем взялась за весла как можно тише, чтобы не разбудить ангела, которого она на этот раз не вела к смерти.

Мы видим очень Часто, что в груди таких натур, как Мария Непардо, бьются два совершенно различных сердца. Насколько она была отвратительна, зла и мстительна, настолько любила и охраняла маленькое существо, воскресившее своими ласками совсем почти умершие хорошие качества сестры палача.

Весло одноглазой старухи бесшумно опускалось в воду, между тем как глаз ее старался рассмотреть обыкновенно пустынный берег, чтобы убедиться, не наблюдает ли кто за ней. Ночь была такая бурная и темная, что она едва могла держаться направления к Прадо Вермудес и положительно не видела берега.

На соседних колокольнях пробило девять часов. Вдруг старая Мария Непардо увидела, что течение реки привело ее к той стороне берега, где стоял отгороженный двор старого Вермудеса.

Одноглазая старуха содрогнулась от ужаса при виде низкого строения, в котором однажды палач раскаленным железом коснулся ее глаз. Она боролась с волнами, она гребла изо всей силы, чтобы удалиться от того места, с которым были связаны для нее самые страшные воспоминания.

Но буря с каждой минутой становилась все сильнее и сильнее, дождь проникал даже под покрывало маленькой Марии.

Вдруг сломалось весло и в руках старой Непардо остался только коротенький обломок; волны вполне завладели лодочкой и с силой выбросили ее на берег.

Маленькая Мария громко вскрикнула. Старая Непардо услышала шаги, приближавшиеся от двора старого Вермудеса к тому месту, где остановилась лодка. Старуха с гневом и ужасом увидела своего брата в сопровождении слуги, несшего факел, направлявшегося к тому месту, где она, с ребенком на руках, старалась встать на твердую землю.

Старый Вермудес услыхал шум, производимый ударами весел, и крик маленькой Марии. Он взял с собой одного из слуг, чтобы с помощью факела узнать, что происходит на его берегу. Одноглазая старуха старалась скрыться, но волны унесли лодочку с быстротой молнии.

Вермудес увидел, что какая-то женщина пробирается вдоль низкого строения, и потому, взяв факел из рук слуги, он велел ему догнать женщину и узнать, кто она такая.

Отцовский дом, из которого Мария Непардо была выгнана с проклятием, был ей отлично знаком. Она знала в нем и во дворе его каждый угол, каждый поворот. И потому она пробежала как можно скорее мимо дома, чтобы достигнуть ворот изгороди. Но она слышала уже, как к ней приближался слуга, и решила, если он ее поймает, не давать ребенка в руки палача, не оставлять маленькой Марии в этом проклятом доме.

- Но кто осмелится отнять у меня ребенка, - подумала она вдруг и мужественно решилась обернуться навстречу своему преследователю и приближавшемуся Вермудесу.

Чтобы лучше рассмотреть сгорбленную женщину, глаз которой сверкал молнией, палач приблизил факел к ее лицу и вдруг побледнел - он в первый раз увидел Марию Непардо после ужасного наказания, совершенного им над ней.

При борьбе с бурей и волнами одноглазая старуха не заметила, как потеряла черную повязку со своего выжженного глаза, ее редкие седые волосы дико развевались ветром вокруг головы, и лицо ее, освещенное красным отблеском факела, имело такое страшное выражение, что всякий, кто бы не знал Марии Непардо, принял бы ее в эту минуту за исчадие ада.

Вермудес посмотрел сперва на пустую впадину ее глаза, потом увидел, что старая обитательница острова несла на руках ребенка. Сейчас же пришло ему в голову, что правы те люди, которые называли его сестру детоубийцей, что Мария Непардо, которая родилась с ним от одной матери, осталась такой же отвратительной гиеной, какой была прежде.

Старым Вермудесом овладел страшный гнев, когда он подумал, что его сестра, которая занимается убиением младенцев, также обрекла на смерть и этого ребенка, покоившегося на ее руках, дикий крик которого достиг его слуха.

Старый Вермудес содрогнулся при этой мысли.

- Отвратительная гиена! - воскликнул он. - Неужели еще не утихла в тебе жажда крови? Неужели мне суждено встретить тебя с новой жертвой? Теперь ты отправишься в ту комнату, где должна будешь сознаться в том, что ты хотела сделать с этим ребенком.

- Отвести ее в дом! - приказал он слуге, указывая на Марию Непардо и ставя ребенка на землю.

- Несчастный, не хочешь ли ты у меня похитить мой последний глаз, который был спасен только случаем? Небо накажет тебя!

- Оно бы меня наказало, если бы я тебя отпустил с этим ребенком, не узнав прежде твоих намерений на его счет. Неужели ты думаешь, убийца, что до нас в Прадо Вермудес не дошла твоя отвратительная слава? Убирайся туда, где ты должна будешь сознаться.

Слуга запер сестру палача в низкую освещенную тусклой лампой комнату, которая была ей слишком хорошо знакома.

Поставив ребенка на землю, Вермудес сам пошел помогать слуге справиться с Марией Непардо. Через несколько минут она очутилась в одной из комнат палача, возле той самой плахи, к которой ее привязали, когда родной брат ослепил ее.

- Чего ты требуешь, чудовище? Отдай мне ребенка, с которым ты меня разлучил, которого ты украл у меня, это единственное существо, любящее меня и любимое мной.

- Лицемерка! Мы знаем твои отвратительные намерения, ты хотела убить ребенка!

- Клянусь именем Пресвятой Девы, что я не хотела этого сделать.

- Докажи свою невинность, ты под большим подозрением.

- Ну так, разбойник, приведи сам ребенка и спроси его! Если девочка убежит, если она отвернется от меня, чтобы искать у тебя защиты, то привяжи меня вторично к этой плахе, я тогда дам тебе на то право.

- Ребенок не уйдет от тебя ко мне, потому что будет тебя бояться.

- Будь проклято малейшее движение моей руки, малейший знак моего глаза, малейшее слово, которым бы я хотела приманить ее. Когда ты приведешь ее, девочка сама весело и с любовью бросится ко мне, как к своей матери, она радостно протянет ко мне свои ручки, без всякого принуждения, а с настоящей, искренней любовью. Может ли так поступить ребенок, над которым висела моя рука? Может ли он так поступить, когда его мучает страх, когда он видит свою мучительницу связанной и которую он может разом уничтожить, сказав всю правду.

Вермудес задумался. Предложение одноглазой, казалось, поколебало его, но он был так недоверчив к ней, что боялся, не имеет ли она какое-нибудь тайное намерение посредством своего предложения надуть его.

- Стереги эту женщину! - приказал палач слуге и вышел, чтобы привести ребенка, которого он оставил во дворе.

Ночь была темная и бурная. Вермудес стал искать девочку, но труды его были напрасны - ребенка нигде не было. Озабоченный Вермудес звал его громким голосом, но никакого ответа не последовало.

Он поспешил вернуться в низкое строение, в котором находились слуги и одноглазая старуха, и приказал им скорее идти на помощь, чтобы отыскать ребенка.

Если Вермудес до сих пор сомневался в словах своей сестры, то в эту минуту, когда на ее отвратительно безобразном лице появился смертельный испуг, он должен был убедиться в том, что Мария Непардо говорила правду.

- Что ты говоришь, несчастный? - воскликнула она в отчаянии. - Ты не нашел ребенка? Зачем оторвал ты его от моего сердца? Мария, моя Мария, где ты? - кричала она, и между тем как Вермудес выходил с факелом в руках, она схватила висевший над плахой тусклый фонарь и сама отправилась отыскивать ребенка, которого она любила больше всего на свете.

Буря и дождь вскоре погасили факел палача, так что он и слуга его должны были искать ощупью. Одноглазая старуха, согнувшись почти до земли, с фонарем в руках, бродила вокруг темного двора и представляла собой страшное зрелище. Ее седые волосы развевались ветром, тусклый свет фонаря бросал красный, таинственный свет на покрытое морщинами лицо, на котором выступали беспокойно сверкающий глаз и черная отвратительная впадина.

- Мария! - громко кричала она по временам своим хриплым голосом. - Нет моей Марии, кто взял моего ребенка?

Но как поиски, так и крики были тщетны. Не осталось ни одного местечка страшного двора, которое бы они не обшарили. Мария Непардо повсюду искала ребенка: и между окровавленными досками, и между повозками, и между плахами - все думая, что она, может быть, спряталась от Вермудеса, потому что ребенок, хотя и трехлетний еще, а все понимал и мог его бояться.

Когда одноглазая старуха дошла до забора и до ворот, которые вели в Прадо Вермудес и были отворены настежь, ею овладела непреодолимая ярость - она задрожала всем телом и была бы в состоянии собственными руками задушить своего родного брата, старика Вермудеса, который похитил у нее ребенка.

Она схватила стоявший на земле фонарь и бросила его об лестницу, ведущую в дом палача, который был когда-то домом ее отца. Стекло задребезжало и глубокая темнота покрыла одноглазую старуху и весь двор.

- Будь проклят ты, законный преступник! Да будут прокляты твой дом, твоя жена и твой ребенок! Зачем похитил ты у одноглазой старухи последнее, что она имела? Тебе не нравилось, что твоя родная сестра испытывала радость, что у нее был ребенок, которого она всю жизнь ожидала. Будь проклят ты, с намерением и злорадством похитивший у меня ребенка, любовь которого воротила меня к человечеству. Тебя, развратника, на вечные времена оттолкнули от себя люди, они презирают тебя и еще более будут презирать, когда узнают, что ты мой брат! Ты стыдишься меня, ненавистный убийца, а тебя стыдится весь народ.

Выйдя из ворот, старая Мария Непардо еще долго искала и звала ребенка на берегу Мансанареса и на Прадо Вермудес, но голос ее не мог уже более его достигнуть.

Когда лодка одноглазой старухи была выброшена на берег и маленькая Мария от испуга вскрикнула, по берегу Мансанареса шел изувеченный человек. Он возвращался с собрания членов Летучей петли, которое на этот раз было в самой столице и окончилось очень поздно. Путь его лежал мимо двора палача, потом через поля и сельские дороги, до опушки отдаленного леса, где лежали руины замка Теба. То был старый Фрацко, который, возвращаясь домой, услыхал испуганный крик ребенка.

Он остановился и стал прислушиваться. Он знал, что посреди реки находится остров, на котором живет старая Непардо, а ему была известна ее страшная репутация. Он знал также, что старый Вермудес брат этой Непардо. Вдруг он ясно расслышал, что плачущий ребенок находится внутри двора.

Сильный ужас охватил изувеченного старика. Он старался, несмотря на бушевавшую бурю, подслушать, что происходило за изгородью.

Осторожно подошел он к воротам, тихонько отворил их, так что никто не слышал и даже колокольчик не зазвонил, и тогда яснее и ближе услыхал он плач ребенка. Но ночь была так темна, что он не мог видеть самого ребенка, который, как он думал, был обречен на смерть.

Тихонько и осторожно пошел он по направлению, откуда раздавался плач, и, наконец, нашел на мокрой земле двора съежившегося и плакавшего от страха ребенка. Прежде чем дитя успело раскричаться, он схватил его и с этой тяжелой для него ношей достиг выхода, так скоро, как только позволяли ему его силы.

Когда он достиг улицы, девочка от страха и боязни стала кричать. Фрацко успокаивал ее, обещая отвести к матери. Он думал при этом об удивленном лице Жуаны, когда она увидит его с ребенком на руках, которого он даже и не видел и который мог быть больным, горбатым и некрасивым. Ребенок все продолжал звать бабушку Марию, добрую бабушку Марию.

Старый Фрацко сперва удивился этому зову ребенка, потому что не мог думать, чтобы он так называл одноглазую старуху. Но потом ему пришло в голову, что, может быть, эта преступница умеет привлекать к себе своих маленьких жертв, чтобы тем вернее и лучше убивать их.

Плотно завернув ребенка и защищая его от непогоды, бежал он по тропинкам, которые шли то влево, то вправо и след которых он беспрестанно терял в темноте. Наконец достиг он знакомых развалин и жилища своего, лежавшего в глубине их, где Жуана уже с беспокойством ожидала его.

Он рассказал ей о случившемся и передал ей ребенка.

- Слава Пресвятой Деве, - воскликнула она, пожимая руку старому Фрацко, - что тебе удалось спасти бедное, маленькое существо. Теперь надо позаботиться о том, чтобы оно успокоилось.

Когда мать Жуана сняла покрывало с маленькой Марии и показала ее своему мужу, они оба от радости всплеснули руками. На них смотрела прелестная голубоглазая девочка. Она сначала много кричала и плакала, но потом, утомившись, заснула в кроватке, приготовленной для нее Жуаной.

Вернемся к одноглазой старухе в ту ночь, когда у нее исчезла маленькая Мария.

Когда начало рассветать, она прекратила свои напрасные поиски, гневно погрозила дому своего брата, который отнял у нее единственное ее сокровище, и отвязала от столба одну из гондол, чтобы вернуться в свою пустую хижину.

Рыбаки знали, что одноглазая старуха пользуется иногда их гондолами, но так как она всегда возвращала их, то они и не отказывали ей в том.

Старая Непардо никогда не проезжала днем через Мансанарес, а так как солнце уже взошло, то она поспешила спустить гондолу в воду. Она уже довольно близко подъехала к острову, когда вдруг увидела безжизненную молодую женщину, лежавшую наполовину в воде. Старуха сейчас же догадалась, что несчастная выброшена волнами на остров. Привязав гондолу, она подошла к лежащей женщине, испустившей глубокий вздох. Энрика раскрыла на мгновение глаза, но потом снова закрыла их. Совершенно измученная, умирающая, она бы наверное опять исчезла в волнах, если бы старая Непардо не схватила ее за руку и не вытащила на берег. Потом Мария сходила в свою хижину и принесла оттуда маленькую старинную склянку с крепким нюхательным спиртом, которым она потерла виски умирающей женщины.

Когда Энрика снова раскрыла глаза и светлый взгляд ее встретился со взглядом старухи, то последняя отступила с удивлением: так велико было сходство между ней и похищенным у нее ребенком. Ей показалось странным, что она нашла на острове эту несчастную женщину, которая так живо напоминала ей маленькую Марию. Она ничего не могла более сделать, как протянуть руку и помочь ей встать. С трудом пробиралась бедная, избежавшая смерти Энрика сквозь кусты и пальмы, до хижины одноглазой старухи. Несмотря на злое лицо Марии Непардо, которое казалось еще страшнее из-за того, что она потеряла повязку, закрывавшую искалеченный глаз, Энрика ухватилась за протянутую ей руку старухи, как за последнюю надежду, и с помощью ее доплелась до хижины. Одноглазая старуха сняла с Энрики мокрое оборванное платье и дала ей хотя и лохмотья, но по крайней мере сухие, и кое-как согрела ее, пока сушилось ее платье. Заметив такое удивительное сходство пострадавшей с пропавшим ребенком, Мария Непардо почувствовала какое-то желание помочь бедной женщине, посланной ей судьбой.

Ласки маленькой Марии, которая, несмотря на страшное лицо старухи, целовала и обнимала ее, очень изменили к лучшему Марию Непардо - она сделалась гораздо добрее.

Все порученные ей до сих пор дети с ужасом и криком отворачивались от нее, что очень облегчало ей исполнение данных ей поручений и ее собственных намерений. Маленькая же Мария, напротив, всегда подходила к ней с лаской и невинной улыбкой и тем исправила грешницу. С тех пор как к ней явился этот ангел-хранитель, Мария Непардо не стала более повторять своих страшных преступлений.

Одноглазая старуха думала обо всем этом, сидя около постели заснувшей Энрики, похожей на похищенного у нее ангела. Она подошла к печке, в отверстии которой был спрятан мешок с золотом, схватила его и с наслаждением стала любоваться блеском денег. В несчастной Непардо снова проснулось корыстолюбие, и она смотрела с сожалением в угол, на ложе, на котором так долго лежали несчастные, обреченные на смерть дети и которое теперь было пусто. Солома и ветхие одеяла не покрывали более хилые тела маленьких существ, зато и мешок в руках одноглазой более не пополнялся.

Когда дремлющая Энрика зашевелилась, Мария Непардо быстро нагнулась, пряча золото. Но бедная, усталая женщина не проснулась. Сон производил на нее благотворное действие после ночи, исполненной ужасов. Он успокоил ее чересчур взволнованную душу и изнуренное тело. Ее бледное лицо сияло радостью, губы улыбались сквозь сон. Она в это время видела, что лежит в объятиях Франциско, которого она наконец нашла после стольких дней нужды и мучений. Энрнке кааалось во сне, что Франциско ее целует. То были блаженные видения, столь чудные, что дремавшая готова была бы с ними перенестись в вечность.

Когда Энрика проснулась, она с ужасом увидела, что все это было только сном. Но в первую минуту она не могла отдать себе отчета в том, как далеко заходила действительность и где начинался сон. Понемногу и с трудом стала она припоминать все, что с ней случилось. Она вспомнила, что видела Франциско во дворне Аццо, что королева обвинила ее в убийстве ребенка, что сыщики преследовали ее; когда она взглянула на жалкую хижину, то ей показалось, что она находится в темнице. Исполненная страха, вскочила она и приблизилась к одноглазой.

- Меня преследуют, спасите меня! Во имя всех святых, укройте, спасите меня, они говорят, что я убила своего ребенка!

Слова Энрики звучали такой глубокой печалью, что сердце Марии Непардо дрогнуло. Энрика упала перед ней на колени.

- Но поверьте мне, это неправда! Я любила свое дитя больше собственной жизни, я скорее бы сделала самой себе вред, нежели ребенку моему. Они меня преследуют, хотят меня потащить в Санта Мадре - мне уже страшно от одного имени этого! Я была поймана, меня уже посадили в подземелье, но там удалось мне спасти свою жизнь. Они преследуют меня - они меня ищут! Так пожалейте же бедную Энрику, которая не имеет пристанища на земле, для которой нет места для отдыха и покоя!

Старая Непардо с удивлением думало о необыкновенном сходстве, существовавшем между похищенной у нее Марией и этой несчастной Энрикой, не имевшей пристанища и преследуемой сыщиками инквизиции. Взгляд ее все более смягчался.

- Оставайся у меня. Я тоже была женщина отвергнутая и без пристанища, но я это заслужила. Оставайся у меня. На этом острове ты в безопасности, а если и вздумают тебя здесь искать, то я сумею тебя скрыть!

- Благодарю тебя, Пресвятая Дева! - произнесла Энрика, обращая к небу свои дивные глаза.

Затем старая Непардо рассказала ей, как она была чудесно спасена и найдена ею. Энрика вспомнила тогда все ужасы прошлой ночи и сказала:

- Страшный Жозэ гнался за мной до берега, ночь была совершенно темная, я упала в воду, и затем ничего более не помню.

- Волны выбросили тебя на мой остров.

- Это перст Божий. Дайте мне у себя убежище, не отталкивайте меня, не выдавайте меня, несчастную, врагам, - умоляла она.

- Ты можешь вполне быть спокойна на этом острове. Ни сыщики, ни палач не могут подозревать, что мы здесь, а между тем, если бы не святое Провидение, приведшее тебя сюда, ты наверное попала бы в руки или Мутарро, или брата моего - Вермудеса.

- Вашего брата?!

- Разве это так ужасает тебя? Не бойся, я не выдам тебя своему брату - подлец отнял у меня драгоценнейшее сокровище!

Энрика со страхом посмотрела на одноглазую, слова которой, вместе со сгорбленным телом и отталкивающим лицом, произвели на нее в эту минуту такое впечатление, от которого она поневоле вздрогнула. Но потом ее успокоила мысль, что одноглазая предложила ей убежище и что она здесь скрыта от своих врагов. Она чувствовала во всем теле боль вследствие мучений прошлой ночи и стала благодарить Бога за то, что более не бродит по улицам Мадрида. Энрика встала и подошла к старухе, единственному существу, оставшемуся теперь рядом с ней, и посмотрела на нее взором, молящим о прощении за то, что она за минуту так испугалась ее. Она протянула ей руку и благодарила за ее сострадание. Энрика, мечтавшая о высоком блаженстве жить вместе с любимым ею Франциско, должна была теперь считать себя счастливой, что беглая, отверженная преступница дала ей приют в своей хижине.

Когда стало смеркаться, Энрика села в угол, мечтая о прошлом. Вдруг старая Мария Непардо вскочила. Она услыхала удары весел - кто-то приближался к острову.

- Ступай, Энрика, - быстро проговорила она, - я не знаю, кто так поздно едет ко мне. Будет лучше, если ты спрячешься около хижины и обождешь ухода нежданного посетителя.

Энрика с трепетом оглянулась. Последняя ночь произвела на нее такое действие, что она везде ожидала увидеть врагов и все опасалась быть преследуемой. Поэтому она быстро выбежала из хижины и исчезла между деревьями, в то время как лодка еще не успела причалить к острову. Старая Непардо стояла на берегу у дверей хижины и с нетерпением ожидала посетителя.

К ней подошла, наконец, стройная, высокая донна, с совершенно закрытым вуалью лицом. Одноглазая вздрогнула: предчувствие не обмануло ее. Незнакомая донна, принесшая ей маленькую Марию, пришла узнать о своем ребенке. Графиня генуэзская, укутанная в широкий темный плащ, подошла к ней и быстро схватила ее за руку, чтобы вовлечь во внутрь хижины.

- Мария Непардо, я сама пришла к тебе, - сказала она голосом, выражавшим страшную угрозу, - я сама пришла, потому что слова, которыми ты проводила моего человека, напутали меня.

В это время Энрика подошла к двери, чтобы посмотреть через щелку, не ее ли это преследуют. Одноглазая между тем отвечала:

- Милостивая донна, я сделала то, что мне было приказано!

- Я не для того принесла тебе ребенка, чтобы ты отправила его на тот свет, а для того чтобы ты его сберегла и воспитала для меня вдали от всего мира. Я сказала тебе, что дитя мне это дорого, и грозила тебе вечной своей местью, если, когда я приду за ним, ты скажешь, что его уже нет на свете.

- Я еще до сих пор помню каждое ваше слово, милостивая донна.

- И все-таки ты ответила человеку...

- Что маленькая Мария хорошо упрятана.

- Ты ему не поверила, несмотря на то, что он показал тебе кольцо.

- Да, кольцо, состоящее из изумруда, окруженного бриллиантами, а в изумруде королевская корона над буквой Q. Все это совершенно верно, милостивая донна, - говорила одноглазая.

Энрика слышала каждое слово.

- Ая! - произнесли неслышно ее губы, и она еще более напрягла свой слух, чтобы ничего не упустить из дальнейшего разговора.

- Так я сама пришла потребовать от тебя ребенка, - сказала графиня, - все зависит от него.

- Ваше приказание в точности исполнено, милостивая донна. Дитя, которое вы назвали Марией Энрикой, - здесь старуха невольно вздрогнула, - отлично упрятано между ангелами.

- Горе тебе, Мария Непардо, если ты говоришь правду!

- Вспомните ваше приказание, милостивая донна! Не бойтесь, у Марии Непардо славная память! Если кто-нибудь, сказали вы, принесет тебе кольцо, то это будет значить, что дитя должно...

Одноглазая шепнула последующие слова так тихо, что Энрика не могла расслышать. Ая же внимала им с беспокойством.

- Ваш человек принес мне кольцо, милостивая донна, - заключила Непардо.

- Подлец! - произнесла графиня генуэзская. - И все-таки это, значит, истинная правда а кет больше спасения?

- Я думала заслужить вашу благодарность, милостивая донна, за точное исполнение вашего поручения, а вместо этого...

- Неужели я еще должна вознаграждать вас за то, что вы со мной сделали? Возьмите это, но я бы вам в тысячу раз больше заплатила, если бы вы не поспешили так исполнить это несчастное приказание.

Старая Мария Непардо задумалась: донна сказала, что она дала бы ей еще в тысячу раз более, а между тем кошелек, который она вручила ей, весил порядочно. Ей пришло в голову сказать донне, что дитя еще может быть в живых, но она тотчас же подумала, что неизвестность, может быть, еще более рассердит донну, чем уверенность в смерти ребенка.

- Я чрезвычайно жалею, что не угодила вам, милостивая донна, - сказала она подобострастно, - но я сделала только то, что должна была сделать.

Графиня обернулась к двери, Энрика уже более не сомневалась, то была Ая, которая украла у нее ребенка и принесла его одноглазой, но где мог он теперь быть? Она не заметила его в хижине. Страшная неизвестность мучила ее. Она хотела войти и потребовать от Аи отчета, но вовремя поняла, что этим она только выдаст себя и что змея, взгляды которой с первого раза, как она их увидела, произвели на нее страшное впечатление, может погубить ее.

Графиня подошла к выходу и, до крайности взволнованная и рассерженная, оставила хижину. Энрика хотела броситься на нее, хотела задержать ее, но чему послужило бы это? У нее ведь не было более ее ребенка, он находился у одноглазой, и она может его снова увидеть и получить обратно.

Сердце Энрики, спрятанной в тени деревьев, сильно билось, вся душа ее трепетала от радости и материнской любви, потому что она, наконец, опять надеялась найти свое сокровище. Горячо молясь, подняла она руки к небу, благодаря Матерь Божию за то, что она привела ее сюда.

Ая села снова в лодку, а Энрика бросилась в хижину. Дыхание ее прервалось, глаза сверкали, она осматривалась во все стороны, крича:

- Эта женщина приносила вам мое дитя, мою Марию, которую я считала погибшей. Ах, пожалейте меня, отдайте мне ее...

Энрика упала на колени, простирая руки к одноглазой.

- Дитя было твое, я в этом вполне тебе верю, оно так на тебя похоже, что я испугалась, когда увидела тебя.

- Да, да, мое дитя! - воскликнула Энрика со смертельной болью. - Где же оно теперь, скажите всю правду. Выгоните меня, убейте меня, но не говорите, что вы не можете мне возвратить его. Душа моя трепещет! Мать просит у вас возвратить ей то, что ей милее всего на свете, то, что у нее безжалостно украли.

Глаза Энрики были прикованы в лихорадочном ожидании к губам Марии Непардо.

- У меня нет более твоего ребенка! - проговорила старуха, поникая седой головой.

У Энрики вырвался раздирающий вопль, ноги ее подкосились. Хотя она и ожидала со смертельной боязнью услышать эти ужасные слова, но она все-таки не теряла свою последнюю надежду и вдруг снова услышала от нее ужасную весть, которая уже однажды растерзала ей материнское сердце:

- У меня нет более твоего ребенка.

Последние силы покинули Энрику. Волнение, которое изнуряло ее и увеличивало начинавшуюся в ней болезнь, сокрушило ее в одно мгновение. Лихорадочная краска показалась на ее бледном лице, и губы ее стали произносить несвязные слова.

- Значит, это действительно было ее дитя, - проговорила сквозь зубы Непардо, - кто может быть донна, которая мне принесла его? Проклинаю себя, безбожник! Если бы не ты, маленькая Мария еще была бы у меня!

Она положила на постель измученную мать и стала ухаживать за ней. Она жалела несчастную больную и все более и более принимала участие в ее судьбе, видя, что лихорадочное состояние ее с каждым днем увеличивается. Она клала примочки на горячий лоб Энрики и давала ей успокоительные напитки, пока не заметила, что лихорадка проходит, чему чрезвычайно обрадовалась. В первый раз в своей жизни одноглазая старуха могла сказать, что она спасла человека, но она, наверное, не сделала бы этого, если бы Энрика не была так похожа на маленькую Марию и не была бы матерью той, к которой она так привязалась. Она, может быть, предоставила бы Энрику ее судьбе, она, быть может, и возненавидела бы даже ее, если бы маленькая Мария еще была у нее. Она боялась бы, что мать вытеснит ее из сердца ребенка, но теперь маленькая Мария навеки пропала для обеих.

Несчастная больная поправилась только через несколько месяцев. Она осталась в живых для того, чтобы узнать и почувствовать мучительное известие о том, что ее дитя навеки пропало. Энрика осталась у Марии Непардо, где она считала себя в безопасности от преследований Жозэ и сыщиков. Почти три года оставалась она на острове.

Между тем приближался день святого Франциско, о котором мы уже слышали на собрании Летучей петли, когда один голос объявил, что патеры для празднования своей ночи намерены не только воспользоваться прекрасной Долорес, но что сыщики инквизиции обходят остров Мансанарес для того, чтобы захватить одноглазую старуху и молодую женщину, живущую у нее.

Старая Мария Непардо замечала уже несколько дней кряду, что какие-то подозрительные тени подкрадываются к Прадо Вермудес, но она скрывала это от все еще слабой Энрики, которая только и думала о пропавшем у нее ребенке.

Однако же, накануне дня святого Франциско, одноглазой старухой овладел такой мучительный страх, что она не могла более скрыть своих опасений.

- Энрика, - сказала она взволнованным голосом, - мы должны покинуть этот остров, мы здесь в опасности!

- Они нашли следы мои? Говори, что ты знаешь!

- Я этого-то и опасаюсь, какие-то подозрительные люди прокрадывались сегодня опять вдоль того берега.

- Приказывай и делай что хочешь, только спаси меня от них! - просила Энрика, вздрагивая при воспоминании о пережитых ужасах.

- Завтра с заходом солнца мы уедем. Мне будет тяжело расставаться со своей хижиной, но, может быть, нам удастся когда-нибудь вернуться на этот остров.

А теперь, я не ошибаюсь, нам угрожает здесь большая опасность.

Стара, Непардо не ошиблась. Жозэ доложил благочестивой монахине Патрочинио, одаренной особенными знаками Божеской милости, как она сама говорила про себя, что он преследовал спасающуюся Энрику до Мансанареса и что она утонула в его волнах. В голове практичной и все рассчитывающей графини возникло подозрение, что, может быть, ненавистная ей Энрика спаслась и скрывается на острове Марии Непардо. Для этого графиня приехала в тот вечер к одноглазой старухе с двойной целью. Но несмотря на подозрительные взгляды, которые она бросала вокруг себя, ничто не говорило о пребывании там Энрики. Только когда она уже села в лодку, ей показалось, что кто-то прошмыгнул между деревьями, но она тотчас же подумала, что это ей показалось.

В продолжение нескольких месяцев сыщики инквизиции тщательно разыскивали Энрику, так как сама королева приказала найти ее. Когда же пропал всякий след ее, они прекратили на время свои розыски, полагая, что та, которую обвинили в убийстве, умерла в волнах Мансанареса.

Однако же незадолго до дня святого Франциско, фамилиары Санта Мадре, имевшие на улице Толедо и в Прадо Вермудес несколько знакомых преступников, узнали, наконец, от них, что на острове старой Непардо живет красивая молодая женщина. Услыхав об этом, владыки Санта Мадре решили во что бы то ни стало достать красавицу, и сыщики инквизиции были снабжены необходимыми для этого приказаниями и бумагами.

Для ночи, следующей за вышеупомянутым днем, следовало приготовить в большой беседке монастырского сада не только лучшие вина и кушанья всех стран, но и красивейших женщин на тот случай, если бы одному из важных патеров, разгоряченному вином, было бы не сдержать на один час обет целомудрия.

В день святого Франциско тянулись обыкновенно большие процессии вдоль улиц Мадрида. Во всех частях города видны были молящиеся, толпы лицемеров и хитрых нищих, расставленных в два ряда, которые громко молились, перебирая четки. Их монотонное причитывание нарушало пискливое восклицание просителей, после каждого Аве Мария.

Во всех церквах Испании служили обедни, и все изображения святого Франциско были украшены оливковыми ветвями.

Королева поехала в Антиохскую церковь, на исповедальню которой было положено запрещение иезуитами и инквизицией. Король молился в дворцовой капелле.

На улицах видны были только сгорбленные фигуры молящихся, крепко прижимавших свои молитвенники к груди и спешивших в церковь, да изредка пробегал монах, закутанный в черную рясу, которому жители Мадрида недоверчиво смотрели вслед.

Народ знал так много дурного об иезуитах, как о монахинях, так и о монахах, что положительно желал их уничтожить. Но что бы сказали испанцы, если бы увидели, что монахи и патеры делают в замкнутой беседке монастырского сада Санта Мадре в ночь, следующую за днем, исполненным молитвы.

Прежде чем описать подобную оргию, мы должны еще бросить взгляд на королевский замок и на Франциско Серрано и узнать, что произошло там в последние три года после той ужасной ночи.

ЗАВЕЩАНИЕ ДОНА МИГУЭЛЯ СЕРРАНО

Когда молодая королева с маркизой де Бевилль вернулась из дворца Аццо в замок, первая, казалось, была в самом лучшем расположении духа. Она оделась в новый прекрасный наряд из розового атласа и в короне из жемчугов и бриллиантов явилась в гостиные, где ее ожидало большое общество, состоявшее из высших сановников как военных, так и гражданских.

С улыбкой на устах, как будто она вернулась с прогулки, на которой рассыпала вокруг себя благодеяния, явилась она еще прекраснее, чем когда-либо, в преклоняющееся перед ней общество. Она так свободно и беззаботно разговаривала с каждым гостем, как будто у нее не было никакого горя. Она сияла такой радостью, как будто были исполнены сокровенные желания ее души.

Когда же она вернулась в свой будуар, отпустив маркизу и дуэнью Мариту, то упала в кресло и закрыла лицо руками. Холодное отчаяние терзало ее, а сердце жгла безумная ревность.

Печально смотрели ее прекрасные глаза, и грустная, болезненная улыбка в первый раз показалась на красивом лице молодой королевы.

- Он любит ее, - проговорила она, - что я достигла тем, что погубила Энрику? Все равно все мысли и желания его будут с ней. Я ничего не достигну, пока она будет жива.

Кто привык видеть всегда улыбающееся, доброе и мечтательное лицо Изабеллы, тот испугался бы, глядя на нее теперь. Казалось, будто бы выражение страшного Фердинанда, отца ее, показалось в одну минуту на ее красивом лице.

- А что если бы она умерла! - произнесли чуть внятно ее трепещущие губы. - Санта Мадре ведь не болтливо!

Занятая мучительными мыслями и планами, Изабелла перешла, наконец, в свою превосходную спальню, в которой соединилось все, что только существует на земле удобного, красивого и богатого.

У стены против двери стояла мягкая постель, завешенная белыми шелковыми занавесями с золотой вышивкой и золотыми кистями.

Над шелковыми подушками висела, держа занавес, большая золотая корона, поддерживаемая двумя золотыми львами. Рядом с этой постелью стояли белые мраморные столы со всевозможными принадлежностями для туалета и с золотой чашей, наполненной святой водой. У стены, около входа, висели образа, а под ними и вокруг них были развешаны картины превосходной работы, изображавшие красивых женщин и мужчин, слегка только прикрытых прозрачной тканью. Потолок комнаты был украшен подобными же картинами. Над белым мраморным камином был устроен орган, который посредством легкого нажатия пальцем играл восхитительные мелодии, а между тем положительно не был заметен для глаз. Над этим органом стояла высокая статуя, изображавшая Деву Марию, из безукоризненно чистого белого мрамора. Перед ней горела золотая неугасимая лампада.

У изголовья королевской постели, на том месте, где занавеси могли быть совершенно отдернуты и собраны за золотую ручку, стояла колонна, образовавшая маленький круглый столик. На нем стояли всевозможные прохладительные напитки и находились пружины, служившие для вызова придворных дам и дуэний. Мягкие турецкие ковры покрывали весь пол комнаты и заглушали шаги и малейший шум.

Надо еще заметить, что громадная картина, рама которой доходила до пола, скрывала потайную дверь, выходившую в коридор, никому из посторонних недоступный и сообщавшийся прямо с покоями короля. Маленький золотой замочек, которого нельзя было заметить с первого взгляда, так как он находился под богато вызолоченной рамой картины, запирал этот вход, и ключ от него лежал на круглом мраморном столике.

Изабелле еще не приходилось употреблять этот ключ, потому что супруг ее, маленький король, не входил еще ни разу в спальню своей красивой, обольстительной супруги. Мы уже отчасти познакомились с безнравственной жизнью короля, подробности же мы узнаем из нижеследующего.

Иезуиты желали вполне захватить Франциско де Ассизи в свою власть и потому действовали не только через прекрасную графиню генуэзскую, но даже посредством обольстительных сирен госпожи Делакур, которую мы посетим в одной из следующих глав.

Но молодая супруга вовсе не сердилась на короля за то, что он не требовал от нее золотого ключика и ни разу еще не вошел в ее спальню.

Надев ночной наряд, Изабелла расположилась на мягких подушках своей королевской постели и тяжело задумалась. С губ королевы сорвался звук, исполненный горечи и злобы, когда воображению ее представилась фигура Энрики.

Изабелла встала через несколько бессонных часов, в течение которых она мучительно металась на постели. Она подошла к столу и трепещущей рукой написала начальнику инквизиции приказание.

Это было первое роковое письмо, которое молодая королева решилась написать ужасным обитателям Санта Мадре, но к счастью ее, оно опоздало.

Адъютант, которому королева собственноручно вручила запечатанный конверт, вскоре воротился и поспешно доложил ей, что женщина, обвиняемая в детоубийстве, успела убежать в прошлую ночь из подземелья Санта Мадре.

Изабелла вскочила, как будто ее ужалила змея.

- Кто это сделал? - воскликнула она, пылая гневом. - Энрика ускользнула от меня, но она во что бы то ни стало должна быть отыскана и возвращена туда, откуда убежала. Я это приказываю.

В эту минуту королеве доложили о герцоге де ла Торре.

- А вот и отлично! - вскричала Изабелла в волнении, пусть герцог войдет ко мне в кабинет.

Адъютант удалился для того, чтобы провести Франциско из большой залы в тот знакомый нам покой, откуда однажды Нарваэц подслушивал влюбленных.

Изабелла подошла к хрустальному зеркалу своего будуара и внимательно посмотрела на свое прекрасное, взволнованное лицо. Изабелла хотела дать почувствовать герцогу весь свой гнев.

Надев с помощью маркизы де Бевилль атласное небесно-голубого цвета платье и прикрепив на голове, посредством бриллиантовой булавки, богатую вуаль, она сделала знак своим дамам, чтобы они не следовали за ней. Королева вышла одна в маленький кабинет, где она хотела принять Франциско без свидетелей.

Медленно и пристально всматриваясь своими чудными голубыми глазами в поклонившегося ей Франциско, вошла она в кабинет и тихо опустила за собой портьеру. Павший любимец стоял перед гордо смотревшей на него королевой.

- Герцог, вы, кажется, просили у нас аудиенции - мы слушаем вас, - проговорила Изабелла, замечая только теперь, что Франциско Серрано держал в руках золотую шпагу главнокомандующего.

- Ваше величество, - сказал Франциско взволнованным голосом, напрасно стараясь преодолеть волнение при виде королевы, которую он любил и которая, он это вполне сознавал, была оскорблена до глубины своей души, - ваше величество, я прошу об отставке!

- Разве вы уже достигли той высоты, которой вы домогались, когда с удивительной храбростью вступили в ряды нашей армии? Или, может быть, вы находите, что ваши понятия о чести несовместимы со службой у нас после ареста, который мы должны были произвести вчера вечером в вашем присутствии? Вы очень горды, герцог, - прибавила Изабелла, приближаясь к Франциско, - и очень отважны! Кто осмелился освободить преступницу из подземелья Санта Мадре?

- Франциско Серрано осмелился это сделать!

- Очень хорошо. Так, значит, дон Серрано, герцог де ла Торре, главнокомандующий всех войск Испании это сделал! Дон Серрано, которого я так любила, полагается на то, что я не предам в руки палача герцога де ла Торре! Но, право, герцог, испанские повелители не раз отрубали голову сановникам за дела отважные, но - заслуживающие наказания. Королева приговорила герцога к смерти, но она не может принести в жертву дона Франциско Серрано!

- Ваше величество, отложите в сторону всякое великодушие, умоляю вас. Приказывайте все, что вам угодно!

- Не горячитесь, дон Серрано! Я все забуду, если вы скажете, куда скрылась убийца, которую вы так великодушно спасли.

- Ваше величество, неужели вы меня считаете таким бесчестным, способным на подобную измену, для того чтобы спасти свою голову? В таком случае пишите скорее приказ Вермудесу и я сам его снесу, - воскликнул Франциско в пылу благородства. Он был в эту минуту так прекрасен, что Изабелла не могла не любоваться им.

- Так королева просит вас сказать ей, где находится Энрика, довольно ли с вас, дон Серрано?

Франциско поник головой.

- Это грустная тайна, ваше величество, - сказал он, - ему уже было известно, что Жозэ бежал за несчастной до самого Мансанареса и что она, как все полагали, нашла себе могилу в его волнах.

- Энрика умерла? - спросила Изабелла с нетерпением.

- Мне только что об этом доложили, ваше величество. Вода не оставляет даже следов, по которым можно было бы отнять у нее труп несчастной жертвы!

Королева была сперва очень удивлена этим известием, но потом на ее лице показалась довольная улыбка.

- Вы требуете отставки, герцог? Неужели печальное известие вас до того поразило, что шпага ваша стала вам чересчур тяжела? Я думаю, что смерть в волнах должна быть предпочитаема той, которую заслуживает детоубийство.

- Сам Бог видит, что Энрика невинна! - воскликнул Франциско, воодушевляясь.

- За других очень легко клясться, но оставим это! - сказала королева сердито.

- Итак, мне остается только просить вас принять эту незапятнанную шпагу, которую вы мне собственноручно вручили в блаженную минуту, - сказал Франциско, преклоняя колено и передавая золотую шпагу королеве, смотревшей на него полными страсти глазами.

- Герцог де ла Торре, забудьте все, что случилось с того дня, как я возложила на вас эту должность.

- Я только что получил еще другую новость, которая сильно поразила меня и наполняет мое сердце грустью: дон Мигуэль Серрано так сильно заболел, что он пожелал еще раз перед смертью увидеть своих сыновей.

- Почтенный ваш отец? Ах, так спешите в замок Дельмонте. Вас будут сопровождать мои искреннейшие пожелания и надежды на его выздоровление, - проговорила Изабелла и голос ее звучал тепло и сердечно.

- От души благодарю вас, ваше величество. Я не желал бы больше покидать больного отца, так прошу вас возвратить эту шпагу тому, у кого она была отнята. Возвращусь ли я когда-нибудь в Мадрид, это не может быть решено сегодня.

- Я беру назад очень неохотно и только по настоятельной вашей просьбе этот знак величайшей к вам милости, герцог! Да возвратит вас к нам скорее Пресвятая Дева с известиями о выздоровлении вашего отца! Я не привыкла видеть вас перед собой на коленях, дон Серрано, - прибавила она с двусмысленной и благосклонной улыбкой, подавая Франциско руку и заставляя его встать, - желаю вам всего лучшего во время вашего отсутствия в Мадриде, но надеюсь, что нам не долго придется обходиться без вас. Вы знаете, как нам необходимы храбрые воины, герцог, и я уверена, что вы не откажетесь мне помочь. Это было бы еще обиднее, чем...

Королева замолчала, и лицо ее сделалось серьезно, даже печально.

- Франциско Серрано вам навеки останется предан, королева. Меч его будет служить вам еще усерднее во время сражения! Рассчитывайте на меня и требуйте от меня все, что вам угодно. Франциско Серрано всегда готов умереть за свою королеву - это не пустые слова, ваше величество.

- Рана, которую волосы не в состоянии скрыть, лучше всего говорит мне о справедливости ваших слов. Да поможет вам Пресвятая Дева и да возвратит она здоровье отцу вашему, чтобы вы не долго оставались вдали от нас, - проговорила взволнованно Изабелла. Она сделала ему легкое движение своей маленькой красивой ручкой и исчезла за дверью.

Распростившись с Примом и Топете, Франциско в тот же день уехал в сопровождении одного слуги в замок Дельмонте.

С отцовской гордостью следил дон Мигуэль Серрано за блестящей карьерой своего старшего сына, но несмотря на это, на лице его, покрытом морщинами, лежала печать тяжелой грусти. Старый гранд, суровый по наружности, был, однако же, добрый, справедливый человек, и тот, кто пользовался его расположением, наверное был достоин его.

Когда дон Мигуэль узнал после отъезда Франциско в Мадрид, что бедная, обольщенная сыном его, Энрика успела собственными силами спастись из ужасного павильона и бросилась без всякой цели навстречу угрожавшей ей нужде, он был чрезвычайно тронут и должен был сознаться, что старший сын его был единственным виновником всех бедствий Энрики и что он сам еще увеличил их, слушая и следуя советам брата Франциско, который разжигал его гнев.

Старый дон Серрано стал с этих пор выказывать в обращении своем с сыновьями чрезвычайную холодность, свойственную его характеру. Когда же он узнал, хотя и не обо всех подлостях Жозэ, он страшно разгневался против него. Блестящая карьера Франциско не могла стереть обиды дона Мигуэля на сына за его поступок. Когда он сильно заболел, то его обрадовало, что он мог еще вовремя написать свою последнюю волю. Почувствовав приближение смерти, он велел известить сыновей, чтобы они спешили к его смертному одру.

Жозэ был первый, приехавший на этот призыв с выражением самых притворных чувств. Он прибыл к умирающему старику одним днем раньше Франциско и старался самым коварным образом уверить отца в благородстве своих поступков. Хотя старый дон Мигуэль и слушал все, что рассказывал его младший сын, но он верил ему только наполовину. Жозэ с радостью видел, как проходил час за часом, а Франциско все еще не приезжал. Между тем дон Мигуэль становился все слабее и слабее, так что его младший сын надеялся отнять все наследство от опоздавшего брата. Умирающим голосом позвал старик своего старшего сына, и этим он снова показал, что Франциско был его любимец.

- У него нет времени приехать к смертному одру своего отца, - сказал с ненавистью Жозэ, - он приедет только к разделу.

- Горе отцу, имеющему таких сыновей! - простонал старик.

В это время в комнату вошел бледный, взволнованный Франциско и тихо приблизился к постели умирающего отца. Не обращая внимания на ненавистного и презренного брата, наклонился он к отцу, который только теперь заметил его своим угасающим взглядом и еще узнал.

- Наконец-то ты приехал, мой Франциско, - сказал он шепотом, между тем как Жозэ, скрежеща зубами, отошел к окну, чтобы не быть свидетелем сцены, которая вызывала у него гнев и зависть, - умирающий отец твой уже много раз звал тебя. Я теперь благодарю Пресвятую Деву, что она дозволила мне увидеть тебя еще раз.

Франциско упал перед ним на колени и покрыл поцелуями протянутую ему руку.

- Простите меня за все, в чем я перед вами виноват... я делал все от чистого сердца и желал вам добра... будьте добрыми и храбрыми людьми, оставайтесь верными своей королеве.

- Ах, неужели я должен был приехать только чтобы проститься с тобой! Отчего хочешь ты нас уже покинуть, отец? - воскликнул Франциско вне себя от горя.

- Донна Эльвира, мать ваша, ждет меня; прощайте, прими мое благословение.

Умирающий дон Мигуэль видел в эту минуту одного Франциско, преклонившего колени у его постели, а потому он слабеющей рукой благословил только его, между тем как Жозэ неподвижно стоял в отдалении.

- Он скончался, - произнесли невнятно его губы, когда, бросив косой взгляд на постель, он удостоверился, что голова дона Мигуэля неподвижно погрузилась в подушки. - Ты явился слишком поздно, чтобы уменьшить мою часть из наследства, гордый герцог, - прибавил он так тихо, что молящийся Франциско не мог его расслышать, - королевская корона была тебе обещана цыганкой. Ты, правда, дошел уже до герцогской, но теперь мера твоего счастья наполнена. Как я тебя ненавижу! Если бы я мог, я ценой своей крови подкупил бы всех чертей, чтобы стереть тебя с лица земли. Два раза ты ускользнул от меня, братец Франциско, в третий раз, быть может, я буду счастливее!

Грустная весть о смерти дона Мигуэля Серрано распространилась очень скоро по всем окрестностям, и не только многочисленные управляющие и рабочие его больших имений собрались вокруг гроба любимого и уважаемого ими дворянина, но даже и владельцы окрестных имений поспешили отдать последнюю честь почитаемому всеми дону Мигуэлю. Гроб его был поставлен в обширный склеп, в котором покоились в продолжение веков его предки.

Чтобы показать свое участие и доказать особенную милость, королева послала на похороны герцога Валенсии, отчасти, может быть, для того, чтобы у гроба дона Мигуэля заключить мир с его сыном.

Нарваэц, который принял снова шпагу главнокомандующего единственно только потому, что видел, как в нем нуждаются при мадридском дворе, действительно протянул герцогу де ла Торре руку примирения. Этого бесчувственного человека, может быть, особенно тянуло к этой дружбе потому, что он видел гордого дона Серрано потрясенного горем.

Когда приказные, приехавшие из Бедой, чтобы исполнить последнюю волю дона Мигуэля, открыли завещание, то никто не был так заинтересован его содержанием, как Жозэ.

Завещание дона Мигуэля гласило так:

"Я, нижеподписавшийся, вполне все обдумав и в полном разуме, определяю сегодня 1-го ноября 1845 года следующее: владение Дельмонте со всеми его землями, с замком и другими строениями, в том состоянии, в каком оно будет находиться в день моей кончины, передаю бывшей служанке супруги моей, сеньоре Энрике Армеро в неограниченное и потомственное владение. Я столь обязан этой особе, что хоть этим завещанием надеюсь покрыть весьма малую часть своего долга.

Мое движимое имущество, состоящие из двух миллионов золотых дублонов, как окажется из книг управляющего моего Элеонардо, я не завещаю сеньоре Энрике Армеро, а делю его следующим образом:

Мой старший сын Франциско получит половину этого имущества. Мой второй сын Жозэ - то, что ему приходится по закону, а остальная часть суммы должна остаться у Элеонардо до тех пор, пока у одного из сыновей моих не родится законный, засвидетельствованный церковью, сын. Первому внуку завещаю эту сумму вместе с именем моим. Я приказываю таким образом исполнить в точности волю дона Мигуэля Серрано и Домингуэца Дельмонте".

Франциско был тронут добротой отца, но его милость опоздала, потому что Энрики, как он думал, не было в живых. Жозэ подтвердил это, диктуя приказному, что Энрика погибла в волнах Мансанареса. Но в завещании было сказано: "в потомственное владение". Все расчеты уничтожились этими словами. Судьи предписали, что Дельмонте должно оставаться в распоряжении управляющего, пока не найдутся наследники Энрики.

Жозэ, получив то, что ему определялось законом, остался почти с пустыми руками, между тем как он рассчитывал получить огромную сумму. Это еще более увеличило его злобу против брата и желание его погубить.

Оба брата жили во время погребения и раздела под одной кровлей, но каждый в отдельном флигеле и избегали видеть друг друга.

Франциско, зная характер брата своего, постоянно был наготове отразить оружием нападение Жозэ, и он не ошибся в своих опасениях.

Когда прошли первые дни скорби, Франциско двинулся в путь вместе со своим слугой, чтобы возвратиться в Мадрид. Он проезжал ночью Бедойский лес, как вдруг увидел себя окруженным толпой всадников, которые с криком "Во имя королевы!" схватили поводья лошадей и угрожали кучеру и лакею Франциско смертью. Полная темнота окружала лес и дорогу, так что Франциско не был в состоянии разглядеть, сколько было осаждающих и были ли на них мундиры. Ему сейчас же пришло в голову, что эти люди, действующие во имя королевы, были просто разбойники, которые под предводительством Жозэ поклялись его убить.

Не долго думая, отворил он дверцы кареты и выскочил из нее навстречу разбойникам, держа в одной руке заряженные пистолеты, а в другой шпагу.

- Кто осмеливается употреблять во зло имя королевы? - вскричал Франциско громким голосом. - Герцог де ла Торре требует его к себе!

Громкие крики были ответом на вызывающие слова Франциско, и он увидел, что четыре или пять всадников скачут на него.

- Остановитесь, кто приблизится еще на шаг, тот обречен на смерть, - сказал он грозным голосом.

Ему ответили громким смехом. Он затрепетал, узнав ужасный голос Жозэ.

- Убивайте его, люди, - закричал Жозэ, воодушевляя тех, которые с первого раза были ошеломлены направленным на них пистолетом.

Франциско между тем уже свыкся с темнотой и мог вполне различить фигуры своих врагов. Он заметил за ними сгорбленного Жозэ и затрепетал, потому что в эту минуту пистолет последнего был направлен на него.

- И я с тобой одной плоти и крови, - промолвил Франциско, в то время как его слуга, собравшись с духом, выстрелил в эту минуту изнутри кареты в разбойников. Крик ярости был ответом на этот знак рукопашной схватки. Между тем как некоторые из товарищей Жозэ кинулись на слугу, остальные напали со всех сторон на Франциско. Герцог де ла Торре не растерялся. Он допустил к себе ближе двух впереди стоявших и выстрелил из обоих пистолетов. Двое из сообщников Жозэ упали без чувств на землю, между тем как две или три пули просвистели над головой Франциско и вонзились в карету.

Он улыбнулся и напал на двух разбойников, которые только что хотели проколоть его лакея, храбро отражавшего до сих пор их нападения.

- Соскочи ко мне, - вскричал он ему, замахиваясь на врагов и этим очищая дорогу слуге, - надо показать подлецам, с кем они имеют дело! Защищайтесь, ночные птицы, или спасайтесь!

Слуга выскочил из кареты, кучер Франциско удерживал лошадей, подымавшихся на дыбы; один из разбойников схватил их за поводья.

Выстрелы раздавались один за другим между деревьями леса. Затем последовал рукопашный бой, так как товарищи Жозэ истратили все свои заряды.

Франциско быстрыми и ловкими ударами отпарировал нападения двух бородатых чернолицых разбойников. Он увидел, что из целой толпы осталось только четверо, способных на продолжение боя, и пятый Жозэ, который стоял позади, как призрак, ожидая удобной минуты, чтобы вонзить шпагу в ненавистного ему Франциско.

Но герцог был слишком хладнокровный и ловкий боец, чтобы противнику удался такой удар. Видя, что на него снова нападают двое врагов, он прислонился спиной к карете, чтобы не быть застигнутым врасплох и быть в состоянии отражать быстрые удары нападающих на него.

В ту минуту, как Франциско решился положить конец бою, он увидел, что Жозэ стал подкрадываться к противоположной стороне кареты, надеясь, что темнота поможет ему проскользнуть незамеченным.

- Подлец хочет через окно ударить меня в спину, убить кучера и потом удрать с деньгами и каретой! - проговорил он тихо, потом закричал: "Черт вас дери, негодяи, разве вы думаете, что я намерен учиться с вами фехтованию!"

С этими словами он нанес одному из врагов такой удар по голове, что тот, ошеломленный, повалился без чувств на землю, в то время как другой, испуганный и не желавший подвергнуться участи товарища, отступил, призывая на помощь одного из сражавшихся со слугой. Франциско видел, как действительно один из последних отделился от товарищей и подходил к нему, но в то же время он заметил, что Жозэ уже открыл дверцы кареты и намеревался ударить его в спину.

- Сюда! - крикнул он лакею, который, сперва ловким ударом вонзив шпагу свою в грудь противника, поспешил на помощь к герцогу, защищавшемуся против двух разбойников.

- Защитите мою спину, - шепнул он ему, - с этими я сам справлюсь!

Лакей увидел сгорбленного человека, входящего в карету.

- Подожди, подлец, - промолвил он сквозь зубы, - тебя я застигну и убью раньше, чем ты ожидаешь!

В то время как Франциско, не уступая, отражал яростные нападения двух разбойников и несколько раз спотыкался переходя через убитые тела, подвергаясь опасности упасть, слуга его стал за дверцами кареты и ожидал, пока Жозэ, в котором он не мог узнать брата герцога, не откроет их изнутри и не бросится барину его в спину.

Но, как Франциско уже догадался, Жозэ должен был еще устроить внутри кареты весьма важные дела. Лакей услыхал сперва звук заглушённого проклятия, раздавшийся с козел кареты. Тогда только дверь тихонько отворилась и показалась голова, покрытая испанской остроконечной шляпой, голова подлеца, вероятно, убившего кучера. Лакей Франциско ударил по ней. Раздался ужасный крик, кровь брызнула на дверцы кареты, но у раненого осталось еще довольно сил, чтобы ударить своей шпагой по скрытому врагу и отступить от него.

- Подлец! - вскричал слуга и ударил куда попало во внутрь кареты. - Что? Этого мало? Так получи же все сполна.

Жозэ упал из кареты на дорогу, в то время как Франциско, ранив одного разбойника, отогнал их на несколько шагов в лес. Они, наконец, предпочли спастись в тени деревьев, откуда они могли бы, зарядив в безопасности свои ружья, выстрелить во Франциско. Последний же не имел намерения еще ждать нападения и продолжать драку с этими негодяями.

- Оставь его! - крикнул Франциско своему лакею, отыскивавшему Жозэ для того, чтобы покончить с ним, - отвязывай лошадей.

Франциско сел в карету, а лакей влез на козлы и теперь только заметил, что кучер сидел без чувств с поникшей на грудь головой. Подлец вонзил ему в спину кинжал, дошедший до самого сердца, так что несчастная жертва, даже не вздрогнув, закончила жизнь свою на облучке.

Лакей взял вожжи из рук умершего, и лошади понесли карету с быстротой молнии.

Франциско слышал еще некоторое время стук копыт гнавшихся за ним разбойников. Но звук становился все слабее. Два выстрела еще раздались в ночной тиши, а затем все стихло. Разбойники, нанятые Жозэ, увидели, должно быть, что не смогут догнать на своих клячах славных рысаков герцога де ла Торре.

На следующий день Франциско прибыл в Мадрид и сейчас же уехал в Сейос, где находились войска. С королевой он простился холодно и церемонно.

Слава о его громких подвигах доходила до двора, где предавались самым распутным удовольствиям, в которых двор жил без устали в течение двух лет.

Вдруг в начале 1848 года над всей Европой пронесся такой ураган, который возмутил почти все государства. Таким же образом на Пласа Майор в Мадриде тоже взбунтовался народ, поддерживаемый несколькими полками недовольных солдат. Они хотели в апреле вышеупомянутого года произвести революцию, которая должна была доказать двору, что необходимо положить конец влиянию иезуитов и распутной жизни во дворце.

После нескольких дней кровопролития Нарваэц с большим трудом восстановил порядок и мир тем, что потребовал и получил от королевы указ о всепрощении пленных. Но Нарваэц чересчур положился на свою власть и, продолжая действовать, потребовал удаления родственника маркизы де Бевилль, молодого маркиза Бедмара, искусно сумевшего втереться в доверие к королеве. Тогда Изабелла велела снова честному Нарваэцу выйти в отставку летом 1848 года и на его место поставила генерала Бальбао, ничтожного человека, который при бывшем бунте на Пласа Майор отличился лишь своей жестокостью. Нарваэц знал очень хорошо, что он был обязан этим новым унижением единственно только влиянию патера Фульдженчио и ненавистной ему монахини Патрочинио. Он стоял на их дороге, и они его уничтожили для того, чтобы поставить на его место человека гордого, слабого, ими возвышенного, который должен был вполне находиться под их влиянием и исполнять все их требования. Весь Мадрид восстал против этого, и, когда Нарваэц в день получения своей отставки показался на улице Алькальда, он был принят с таким восторгом, что об этом даже узнала королева и ее мать.

Хотя Мария Кристина, под влиянием патера Маттео, и лишила герцога прежнего своего доверия, но все же окончательно отказаться от его услуг в смутное, неспокойное время считала опасным. Изабелла призвала его снова ко двору, но на этот раз Нарваэц согласился вернуться к государственной деятельности при определенных условиях. Он потребовал, чтобы генерал Бальбао был сослан в Центу, а патер Фульдженчио, который вел все интриги против него, в Севилью.

Нарваэцу даже удалось удалить, хотя только на несколько месяцев, монахиню Патрочинио в монастырь Аранхуеса. Он, правда, навлек этим на себя злобу и ненависть короля, но ему хотелось хоть раз восстановить спокойствие вокруг себя, чтобы быть в состоянии произвести без помехи необходимые нововведения.

Бракосочетание графа Монтемолина с принцессой Салернской, племянницей короля неаполитанского, которое уничтожило все дипломатические отношения между Мадридом и Неаполем, очень затруднило Нарваэца, но еще более его заботило приведение в порядок государственного долга, которое было постоянно обещано в каждой речи при восшествии на престол, но никогда не приводилось в исполнение. Это дело было тем более трудно для Нарваэца, что против него постоянно увеличивалась злоба иезуитов и патеров, употреблявших все свои старания, чтобы затруднять его правление.

Нарваэц сам хорошо понимал, что если он пойдет дальше против инквизиции, к помощи которой прибегала сама королева, то этим совершенно уничтожит себя, и потому обратил сперва всю свою энергию на приведение в порядок войск и на восстановление в них дисциплины, что должно было положить конец постоянным восстаниям отдельных полков.

Он оставлял без внимания как инквизицию, так и интриги двора, за это ему дали полную власть распоряжаться в других делах. В таком положении находился двор, когда наступил день святого Франциско, о котором мы уже упоминали.

В день святого Франциско мы оставили королеву едущей в Антиохскую церковь, где она имела обыкновение молиться и исповедоваться, так как там были патеры, которые могли похвалиться ее полным доверием.

ПРЕРВАННАЯ ОРГИЯ

День святого Франциско клонился к концу. Мужчины и женщины, закутавшись в свои плащи, спешили в церковь, куда их призывали к вечерней службе фимиам и звуки органа.

У Прадо Вермудес, недалеко от Толедского моста, лежащего на Мансанаресе, стоит одна из известных своей дурной молвой гостиниц, которыми так богаты предместья Мадрида. В них пьянствуют нищие, цыгане, разбойники и иногда моряки. Поздно вечером к этой гостинице, нижние окна которой были освещены, подходили два человека, закутанные в плащи. Один из них подошел к ближайшему окну, чтобы заглянуть во внутрь комнаты, но она была до того наполнена дымом и копотью, что почти невозможно было различить гостей, сидевших за простыми деревянными столиками.

- Войдем. Патер Маттео сказал мне, что мы в девятом часу найдем здесь еще третьего посетителя, - шепнул один из мужчин другому, и первый вошел через низкую дверь в душную комнату.

За столами сидели разного рода подозрительные личности. Перед каждым из них стояла оловянная кружка с дешевым вином. За одним столом сидел мужчина в лохмотьях с бледным, несчастным мальчиком, за другим - монах с мрачным лицом, наполовину закрытым капюшоном, за третьим - шестидесятилетняя старуха, на лице которой так и виден был отпечаток пьянства, за четвертым - два мальчика с развращенными лицами потихоньку разговаривали друг с другом. За этой комнатой находилась большая зала, из которой раздавались крик и шум. Там танцевали и бесчинствовали маньолы. Дочь хозяина, молодая испанка с длинными черными волосами и жгучими глазами, стояла в дверях и, прислуживая пьянствующим гостям, подслушивала разговор двух мужчин, сидевших у ближайшего к ней стола.

- Это случилось сегодня вечером, с час тому назад, - воскликнул рассказчик, дитя лавочника, который живет на углу Пласо Педро и улицы Толедо, - хорошенькая девочка лет девяти сделалась жертвой чудовища. Уже несколько вечеров кряду видели, как человек в черном полуплаще бродил в окрестностях, но никто не подозревал, что это мог быть тот вампир, который постоянно находит себе в Мадриде новых жертв.

- Говорят, что он только наполовину человек, что он ублюдок, рожденный от человека и животного! - прибавил другой.

- Это такой же человек, как и мы, но его кровожадность или отвратительная страсть, которую никто из нас не может растолковать, заставляет его отыскивать себе маленьких хорошеньких девочек. Если он завидит подобного ребенка, то без устали бродит вокруг его жилища, пока не найдет удобного случая схватить его и, как лютый зверь, высосать теплую кровь из невинной девочки.

- И его никогда нельзя найти, как будто он умеет делать себя невидимым.

- Я слышал на Пласо Педро, будто альгуазилы напали на его след, - уверял рассказчик.

В это время две личности, которых мы оставили при входе в гостиницу, подошли и сели вблизи от разговаривающих.

Снимая шляпы, они осматривали общество, чтобы узнать, здесь ли тот, которого они надеялись встретить.

- Принеси нам вина, очаровательная девушка, - обратился один из них к дочери хозяина.

- Вы получите хороший напиток, сеньор! - отвечала, улыбаясь, девушка и поспешила к прилавку.

В это время отворилась дверь с улицы и на пороге показался мужчина с острым проникающим взглядом и укутанный в черный плащ. Черная шляпа, низко надвинутая на лоб, не позволяла рассмотреть его лица, когда же он дошел до середины комнаты и стал осматривать присутствующих своим жгучим взглядом, тогда узнали в нем еще не старого, но худого и бледного мужчину с рыжей бородой. Он снял шляпу только тогда, когда подошел к концу длинного стола, у которого сидели двое новоприбывших мужчин. Тогда можно было вполне рассмотреть его длинные всклокоченные волосы и рубец под глазом, от которого делалось еще страшнее его бледное лицо, искаженное страстями.

Читатель без сомнения уже узнал в новоприбывшем Жозэ Серрано, получившего этот рубец почти три года тому назад в схватке своей со слугой Франциско, когда, взобравшись в карету, он хотел вонзить кинжал в спину своего брата так же ловко, как он успел это сделать с кучером. Жозэ с трудом избежал смерти, потому что разбойники, которых он заманил на ночное нападение, бросили его плавающим в крови и не позаботились о его дальнейшей судьбе, но крепкая натура Жозэ выдержала и эти раны, не оставившие на нем других следов, кроме огромного рубца.

Когда он, ища кого-то глазами, хотел пройти мимо только что прибывших двух незнакомцев, последние подошли к нему и приветствовали его, скрестив обе руки на груди (как обыкновенно приветствуют друг друга фамилиары), и так низко поклонились ему, что один из них дотронулся до лба Жозэ. Потом все трое подошли к столу, девушка принесла им третью кружку вина.

Между тем как прежний рассказчик все еще описывал своим любопытным слушателям ужасы совершенного убийства и закончил уверением, что наконец напали на след вампира, один из фамилиаров хотел вполне убедиться, что мужчина с рыжей бородой был именно третье лицо, необходимое для их предприятия. Для этого он открыл свой камзол и показал серебряную медаль с изображением Иисуса Христа.

На груди Христа блестело солнце - символ света и в то же время, как будто в насмешку, символ инквизиции. Вслед затем фамилиар посмотрел на камзол Жозэ и вдруг заметил на том месте, где он ожидал видеть медаль - пятно, темно-красное, хотя и стертое, но все-таки еще свежее. Фамилиар внезапно перевел взгляд свой с камзола на бледное лицо Жозэ и не мог более сомневаться в том, что это было кровавое пятно.

Жозэ, должно быть, заметил этот взгляд, потому что он быстрым движением раскрыл то место камзола, где у него была медаль и, показав ее поскорее, прикрыл грудь плащом, побледнев еще более, когда он увидел у себя на груди кровавое пятно.

- Нам нельзя терять времени, - шепнул фамилиар, - ночь приближается.

- Есть ли у вас лодка наготове? - спросил Жозэ также тихо.

- Все готово, вы останетесь на берегу для караула, а мы переедем на остров.

- Правда ли, что молодая женщина по имени Энрика, которую преследует суд, находится у Непардо? - продолжал Жозэ.

- Мы видели прекрасную детоубийцу - она нашла себе убежище у старухи и в продолжение нескольких лет никто и не думал, что она там находится, - теперь же явилось подозрение, потому что они обе занимались одним и тем же ремеслом, а подобные люди всегда сходятся!

Жозэ улыбнулся. Он сперва не хотел верить, когда узнал от патеров, которым его рекомендовала графиня генуэзская как молчаливого и дельного помощника, что Энрика наконец найдена. Он считал ее умершей и думал, что какое-нибудь близкое сходство обмануло шпионов инквизиции. Теперь же он понял, что может быть полезен при ее аресте. Жозэ желал смерти Энрике и ее ребенку, о существовании которого он надеялся получить верные сведения от графини генуэзской, еще и потому, что они были наследницами Дельмонте. Фамилиары допили свои кружки. Жозэ сделал только вид, что допил свою.

Из залы доходил ужасный шум, крики распутных женщин смешивались с криком мужчин и с дикой музыкой, игравшей для танцев. Оттуда входило в первую комнату и выходило из нее множество людей в самых разнообразных костюмах, так что никто не обратил внимания, когда оба фамилиара, заплатив за свое вино и поклонившись дочери хозяина, удалились вместе с Жозэ. Притом большинство гостей были такие же негодяи, как Жозэ, и в этой гостинице постоянно сговаривались для совершения каких-нибудь преступлений. Трое сыщиков инквизиции пошли к берегу.

- К чему нам еще пить здесь на собственные наши деньги, - сказал первый фамилиар вполголоса, - когда мы после благополучно оконченного дела можем насладиться на улице Форбурго хорошим старым монастырским вином? Вот наша лодка, поедем, - прибавил он, обращаясь к своему спутнику и указывая на лодку, привязанную к берегу, - вы останетесь здесь, сеньор, и будете ожидать нашего возвращения! Если вы услышите или увидите что-нибудь необыкновенное, или заметите, что нам угрожает опасность, то свистните как можно громче, понимаете?

- Я понял все, теперь поспешите, - возразил Жозэ, между тем как оба фамилиара влезли в лодку, - и не допускайте, чтобы эта женщина улизнула от вас.

- Патеры никогда бы нам этого не простили, вы можете быть уверены, что это равносильно тому, будто она уже здесь.

Лицо Жозэ подернулось самодовольной улыбкой. Он выбрал себе место на берегу, откуда мог хорошо видеть, если кому-нибудь вздумается подойти к берегу с суши или с реки. Он расположился, закутавшись хорошенько в плащ, так как ночь была прохладная. Между тем фа-милиары отчалили от берега с тем, чтобы достигнуть острова как можно скорее и без всякого шума.

Непроницаемая темнота покрывала реку. Сыщики уже проехали две трети пространства, как вдруг один из них поднял весло и стал прислушиваться, - ему показалось, будто он слышит вблизи плеск. Вскоре и другой фамилиар услыхал шум, происходящий от ударов весла в воду и они оба, до крайности удивленные, стали прислушиваться, не понимая отчего мог происходить этот шум.

- Это лодка идет на нас с моста, - сказал шепотом один.

- Пустяки! Открой лучше уши! - произнес другой, сидевший на носу и видевший уже перед собой остров. Плескание это раздается с острова, смотри туда - что? Ничего не видишь?

- Ты прав, лодка отчаливает от берега, в ней, если я не ошибаюсь, сидят две женщины. Мы приехали вовремя, привяжем их лодку к нашей и потащим ее за собой.

Как бы в подтверждение предположения первого фамилиара, показалась третья лодка, которая ловко управляемая скользила по волнам, оставаясь вблизи от острова и держась на известном расстоянии от лодки сыщиков. В ту минуту как последняя подходила к лодке, в которой сидели Мария Непардо и Энрика, третья лодка быстро приближалась к ним.

Первый фамилиар схватил уже веревку, чтобы скорее привязать лодку с обеими женщинами к своей. У последних, видевших себя во власти тех самых фамилиаров, которые в ту ужасную ночь тащили Энрику в Санта Мадре, невольно вырвался крик ужаса, - этот крик дошел до Жозэ и вызвал на его лице улыбку удовольствия, потому что он увидел, что сыщики завладели обеими женщинами.

В ту самую минуту как первый фамилиар хотел бросить веревку на нос лодки, другой сыщик старался приблизиться к ней, чем привел в ужас несчастную Энрику.

В это мгновение что-то прожужжало в воздухе и промелькнуло около фамилиаров..

Старая Непардо и Энрика только что видели сыщиков в их лодке, как вдруг они провалились и исчезли с глаз обеих женщин, точно их поразила молния.

Только лодка фамилиаров сильно закачалась и слышно было падение двух тяжелых тел на дно. Третья лодка приблизилась тогда к лодке фамилиаров. Сидевшие в ней два испанца в коротких куртках молча сняли с убитых сыщиков аркан летучей петли и оставили лодку с ее немыми хозяевами на произвол воды. Молча привязали они веревку к концу лодки, в которой сидели испуганные женщины, ничего не понимавшие, что происходило вокруг них, и стали грести ловко и почти без шума, оставаясь вдали от берега и направляясь к мосту. Они остановились под главной его аркой и пристали к лестнице, по которой было удобно выйти на берег в таком месте, где было безопаснее и многолюднее, чем в Прадо Вермудес.

Когда обе женщины достигли благополучно берега, они благодарили Пресвятую Деву, но потом, все еще гонимые страхом, долго бежали по улицам города. Лодка с их молчаливыми спасителями исчезла в темноте.

Между тем Жозэ, с хорошо выбранного им места у Прадо Вермудес смотрел с беспокойством на реку и каждую минуту ожидал лодки фамилиаров с Энрикой, так как он уже давно слыхал ее крик. Вдруг он увидел тихо приближавшуюся к берегу лодку без людей, предоставленную игре волн. Жозэ подошел ближе к ней и, видя, что она не пустая, хотел удержать ее.

Он приблизился к самому краю берега и узнал по цвету лодки, что это была та самая, в которой оба фамилиара отправились на остров.

- Они, надеюсь, не были так неосторожны, чтобы, приставши к берегу, не привязать лодку? - проговорил про себя удивленный Жозэ. Он нагнулся и с кошачьей ловкостью схватил конец лодки, чтобы, притянув ее к себе, посмотреть, что там находилось, и потом отправиться на остров за неосторожными сыщиками.

На бледном лице его вдруг выразился ужас, волосы встали у него дыбом, когда он увидал лежавших на дне лодки двух мертвых фамилиаров.

- Черт возьми! - проговорил он, выпрямляясь и отталкивая лодку снова в воду. - У женщин хватило больше мужества и силы, чем у этих двух подлецов, заплативших смертью за свою беспечность. Они ускользнут от меня, если я не успею напасть на них врасплох, когда они будут причаливать к берегу.

Между тем как Жозэ бежал вдоль Прадо Вермудес и жадными взорами всматривался в реку, прислушиваясь к малейшему шуму, в Санта Мадре начинался уже праздник святого Франциско.

Мы просим, по этому случаю, нашего благосклонного читателя отправиться вместе с нами на улицу Фобурго, оставив до крайности озлобленного Жозэ искать свою добычу, между тем как Энрика со старой Непардо давно уже достигла улиц Мадрида.

Внутри монастырского сада Санта Мадре стоит совсем в стороне большая высокая беседка, почти такая же старая, как великолепный дворец инквизиции, стоящий на заднем плане.

Эта беседка, состоящая из нескольких маленьких комнат и большой залы, великолепно убранных и снабженных всевозможными удобствами и украшениями, была в известные дни местом отдыха и наслаждения для патеров Санта Мадре, которые не смели искать себе отдыха или наслаждения вне стен монастыря. В этой скрытой, недосягаемой для чужих глаз беседке производились с незапамятных времен ежегодные оргии, сладострастнее и приятнее которых нельзя было бы нигде найти.

У начальников инквизиции и у членов тайного трибунала также кровь текла в жилах и также кипела страстью. В них тоже пробуждались желания хотя бы на одну ночь быть свободными от данной ими клятвы и наслаждаться, но наслаждаться с торопливостью и избытком, потому что в остальные дни наслаждение было им запрещено.

Окна большой беседки, хотя изнутри хорошо завешенные и закрытые, а снаружи окруженные густо рассаженными алоэ, пропускали, однако же, через щелки несколько светлых лучей. Громкий смешанный говор слышался на лестнице, ведущей к плотно закрытой двери.

В первой комнате бегали и суетились прислуживающие братья с блюдами, бутылками, чашками, стаканами и кушаньями всех сортов.

Из этой передней три хода вели в комнаты беседки, выстроенной в таком же старом, тяжелом стиле, как монастырь и дворец, окна и двери также высоки, коридоры также страшно темны и украшены колоннами, только теперь, по случаю праздника, вся беседка Санта Мадре была залита ярким светом, подобным дневному. Проход с левой стороны соединялся с залой, в которой патеры пировали за большим длинным Столом. Ход, лежащий справа, вел в комнату, откуда прислуживающие братья доставляли в залу все кушанья и напитки, из которых им доставалась немалая доля, так что и их лица уже разгорелись и маленькие глаза блестели, так же как и у их господ. Средний ход вел в несколько маленьких комнат одинаковой величины, куда и мы скоро войдем, осмотрев сперва большую залу.

Стены последней покрыты чудными фресками работы знаменитого живописца, поступившего в прошлом столетии в монастырь доминиканцев. Фрески эти - превосходные иконы, изображающие большей частью женщин. Позабыв все земное, обращают они взоры и руки свои к небу, так что не замечают, как платья красивыми складками спадают с их чудных тел и освобождают их от всяких земных одежд. Они таким образом предстают восхищенному взору зрителей, между тем как их красивые лица обращены с молитвой к небу.

На заднем плане залы стоит орган, чудные звуки которого, распространяясь по всей комнате, восхищают слух. Посреди комнаты стоит длинный, заманчиво накрытый стол, плотно заставленный яствами, способными удовлетворить требования самого тонкого гастронома.

Четыре высокие разрисованные вазы стояли на некотором расстоянии одна от другой, они наполнены искусно выбранными цветами, распространяющими по зале благоухание. Между ними расставлены обширные мраморные чаши (работы известных художников), в которых красовались виноград, финики, апельсины и другие фрукты.

Патеры сидели в старомодных креслах с высокими спинками за этим превосходно накрытым столом. Перед ними стояли тарелки и чашки с наилучшими кушаньями, рыбами, всевозможными жаркими, пучеро из цветной капусты, тонко приготовленными рагу, фазанами и илькасами (жирные маленькие птицы, похожие на наших дроздов), и ко всему этому прибавьте огромное количество вин всех сортов, привезенных из всех стран для алчущих инквизиторов.

Тут были рейнвейн и жгучее венгерское, бургундское, шато д'икем, херес, белое и красное шампанское - одним словом, все вина, какие каждый из патеров мог бы пожелать для себя.

Разговоры за столом становились все оживленнее и на лицах благочестивых отцов, под влиянием обильно принятого алкоголя, расплывалась блаженная, сытая улыбка, сквозь которую проглядывала зажигавшаяся дикая страсть.

- Нарваэц должен пасть, - говорил патер Маттео, сидевший на конце стола, соседу своему, серьезному Антонио, - королева должна выдать нам его в течение одного года.

- Не он один должен пасть, - произнес однозвучным голосом седой Антонио, - у нас еще есть другие враги, которых следует во что бы то ни стало уничтожить.

- Королева уничтожит герцога, если мы этого потребуем, - сказал патер Мерино, страстный монах-фанатик, с бледным лицом и мрачно блестящими глазами, - если она нам его не выдаст, если она осмелится противостоять святой инквизиции, тогда она сама умрет!

Эти последние слова были высказаны страстным монахом с таким злобным и грозным выражением, что никто не посмел усомниться в готовности Мерино исполнить эту угрозу, если бы королева не уступила желаниям инквизиции. Этот патер с фанатично блестящими глазами был, как мы уже знаем, один из начальников инквизиции. Он телом и душой принадлежал тайному и страшному судилищу и, не задумываясь, делал все, что находил для себя полезным.

- Нарваэц не единственный наш враг, - повторил седой Антонио, между тем как остальные пятнадцать монахов, сидевшие за столом, следили с любопытством за его словами, - у нас есть враги еще опаснее и сильнее его!

- Святое судилище уничтожит их и одержит над ними победу, - сказал Мерино, проглотив затем полный стакан вина. Потом он перевел глаза на стены залы, на картины, изображавшие красивых женщин, освещенных светом ламп, и возбуждаемый вином и страстями, почувствовал, как кровь закипела во всем его теле и бросилась ему в голову и в сердце. Прислуживавшие братья принесли лед, в котором все нуждались. Антонио же отказался от него.

- Я никогда не употребляю лед, моя кровь холодна и спокойна, прожитые мной восемьдесят лет истребили во мне весь жар.

Мерино же, напротив, возбужденный и разгоряченный, проглотил огромное количество льда, но он чрезвычайно ошибался, думая, что охладит и успокоит внутренний жар. На одну минуту только, пока лед таял на языке, ощущалась некоторая прохлада, но затем внутренний жар давал себя чувствовать еще с большей силой.

Вдруг один из прислуживающих доложил патеру Маттео, что новый фамилиар Жозэ желает передать важное известие.

- Что, привел он красивую женщину, которую преследует королева? - быстро спросил Маттео и глаза его заблестели от сладострастного желания.

- Он один! - доложил прислуживающий.

- Приведи сюда фамилиара, он нам скажет, почему он и его помощники не исполнили нашего приказания.

Инквизиторы в нетерпеливом ожидании обратили свои взоры на вход.

В дверях показалась высокая худая фигура Жозэ Серрано. Он сбросил с себя плащ и шляпу и не без причины расстегнул настолько камзол, чтобы можно было разглядеть его серебряную медаль. Скрестив руки на груди и низко поклонившись, он вошел в комнату. Лицо его было, по обыкновению, бледно, рыжая борода и волосы в страшном беспорядке. Он оглядывал все общество, которому должен был привести жертву.

- Тебе дан был приказ привести сюда обеих женщин, живущих на острове Мансанареса, так как мы узнали, что младшая из них та самая беглая Энрика, обвиненная в детоубийстве, которую мы напрасно искали в продолжение трех лет. Отчего же ты не привел их? - спросил разгоряченный Маттео.

- Я напрасно их ждал и искал в продолжение целых двух часов, почтенные патеры!

- Где оба фамилиара, бывшие с тобой?

- Убиты, они лежат без чувств на дне лодки, в которой они ездили на остров, - ответил Жозэ.

- Убиты? - вскрикнули удивленные Мерино и Маттео. - Ты говоришь, что фамилиары убиты?

- Когда волны пригнали лодку к берегу, я их нашел в ней мертвыми, почтенные патеры.

- Не нашел ли ты на них каких-нибудь знаков насилия? - спросил седой Антонио со своим обычным хладнокровием.

- Мне показалось, что на шее их была узкая кровавая черта! - возразил Жозэ.

- Летучая петля! - произнесли Маттео и Мерино, между тем как лицо Антонио выражало уверенность в участии этого общества.

- Фамилиары оставили меня на берегу для караула, а сами отправились на остров за женщинами. Теперь их больше нет на свете и хижина на острове пуста. Энрика исчезла!

Крик неудовольствия вырвался у большинства патеров. В особенности же отсутствие этой женщины произвело неприятное впечатление на Маттео и рассердило его.

- И ты не мог напасть на их след? - спросил он.

- До сих пор я еще ничего не нашел, но ведь легко будет их отыскать. Эта Энрика, которая тотчас же будет осуждена на смерть, как только она явится в суд для дознания, назначена наследницей владений Дельмонте, а приговор ее к смерти и конфискование наследства может принести громадную пользу инквизиции! - сказал Жозэ.

- Явись завтра вечером в судебную залу, послушник Жозэ, мы поручим тебе найти бежавших и дадим тебе необходимую для этого власть, - сказал седой Антонио.

Звуки органа затихли во время разговора. Когда же он окончился и Жозэ удалился, орган опять заиграл. Прислуживающие братья стали снова подливать вино в стаканы патеров.

Патер Маттео подошел к разгоряченному Мерино.

- Не говорил ли ты, что красивая дочь старого гранда находится в эту ночь в наших стенах? - спросил он дрожащим голосом.

- В комнатах, к которым ведет средний коридор, находится много красивых женщин, - отвечал Мерино шепотом, - и молодая донна Долорес, желающая постричься в монахини, также между ними. Я хочу пойти к ней, чтобы узнать, предпочитает ли она нас светским мужчинам. Если ты хочешь заглянуть в остальные комнаты, так пойдем со мной.

Старый Антонио остался в зале, а Маттео и Мерино пошли в средний коридор, ведший в маленькие отдельные комнаты, в которых находились прекрасные жертвы.

За ними вышли из залы и другие инквизиторы...

В эту ночь они дозволяли себе полную свободу, и воздержанная до сих пор страсть всех этих еще молодых людей до такой степени возбудилась и воспламенилась, что им не было никакой преграды.

В последней комнате среднего коридора, так же как и во всех остальных покоях этой таинственной части дома, не было окон. Она была освещена розоватым отблеском красивых ламп. Вся комната была покрыта коврами и на мягком диване сидела прекрасная дочь дона Генрикуэца дель Арере.

Страшный Мерино употребил во зло ее доверие. Хотя бедной донне прислуживали с должным почтением и вниманием, однако же ее не выпускали из стен Санта Мадре. Все мольбы ее о свободе были напрасны - ей не позволяли вернуться к отцу.

Донне Долорес еще не было шестнадцати лет. Ее прелестные, тонкие черты и нежные, прекрасные формы дышали невинностью.

Длинные темные волосы падали в беспорядке на ее плечи, покрытые белым тюлем. Нежный румянец исчез с ее лица с тех пор, как она последовала за сладострастным Мерино с полной уверенностью, что он исполнит свое обещание и вручит ей священный талисман.

Прекрасные глаза ее, оттененные длинными черными ресницами, проливали обильные слезы. Она дрожала от страха и тосковала по отцу.

Долорес знала, что дон Генрикуэц дель Арере любит ее, что он ее ищет, мучимый страхом и неизвестностью. Эта мысль терзала ее более всего. Она никак не могла понять, почему ее так долго держат в этой комнате, из которой нет возможности спастись. Она не могла заснуть и сидела на диване, закрыв свое прелестное лицо руками.

Вдруг услыхала она приближающиеся тихие шаги. Ее оживил луч надежды - лицо ее прояснилось и она вскочила, простирая свои маленькие белые руки к двери, откуда она ожидала желанной свободы. Ключ в замке тихо повернулся. Между тем она посмотрела на лампу, розовый свет которой делался все слабее и слабее. Долорес чувствовала, как сердце ее билось от страха и надежды - дверь тихо отворилась. Вошедший, шаги которого заглушались ковром, затворил за собой дверь и обратился к своей прекрасной пленнице.

Долорес с надеждой всматривалась в лицо вошедшего, ожидая от него спасения. Она простерла к нему руки, чтобы поблагодарить его и сияющими от радости глазами старалась она его узнать и услыхать желанную весть.

Вдруг у нее вырвался крик испуга. Долорес узнала того самого Мерино, который привел ее в темницу. Она увидела глаза его, исполненные сладострастия, и отшатнулась - внутренний голос шепнул ей: "Спасайся от приближающегося к тебе дьявола-искусителя!"

Она хотела скрыться от него, но как найти убежище в этой маленькой комнатке без окон? Долорес с испугом оглянулась и в отчаянии схватилась за голову. При этом движении ее роскошные волосы распустились, а шаль упала, обнажив ее прекрасные плечи. Она не заметила этого, потому что отгадала намерение монаха и, страшно побледнев, старалась спастись от него.

Мерино же тотчас догнал ее и страстным движением охватил ее руками.

- Отчего ты от меня бежишь, сестра Долорес? - проговорил он, и его горячее дыхание коснулось уже щек ее.

- Оставьте меня, вы бесчестный человек! - кричала испуганная девушка и с силой оттолкнула от себя монаха.

- Ты здесь потому, что хочешь постричься и отказаться от света, - возразил Мерино, стараясь подвести ее к дивану.

- Отойдите от меня, отворите дверь - я ничего другого не хочу, как воротиться к отцу моему, дону Генрикуэцу дель Арере.

- Ты не можешь более отказаться от желания, которое ты мне уже раз передала и которое уже известно почтенным патерам. Ты уже погибла как для отца твоего, так и для мира - ты принадлежишь стенам монастыря!

- Прочь от меня, негодяй. Отвори дверь или Долорес задушит тебя!

- От таких рук должно быть приятно умереть! Умереть на твоей груди - значит перейти в мир вечного блаженства, - проговорил Мерино с ужасным выражением и дрожащим от волнения голосом, приближаясь с Долорес все ближе к дивану.

Ковер заглушал шум борьбы. Несчастная девушка со сверхъестественной силой защищалась от объятий Мерино, страсть которого была доведена до крайней степени и придавала ему ужасную силу. Руки его касались прекрасного тела девушки, и желания его были еще более возбуждены этой борьбой.

Долорес чувствовала, что ей скоро нельзя будет более противиться усилиям Мерино, она чувствовала, что силы ее оставляют и что ноги ее дрожат.

Никого не было вблизи, никто не мог прийти к ней на помощь, никто не мог ее освободить от объятий сладострастного монаха, который видел себя, наконец, близким к желанной цели.

Ведь это была ночь святого Франциско, которая приносила свободу и наслаждение в стены Санта Мадре. Фанатик Мерино достал себе для этой ночи такую чудную жертву, что ему завидовали все остальные инквизиторы.

Но Мерино хотел поделиться с братьями и намеревался предоставить им свою жертву после того, как сам вполне насладится ею.

После подобного мучения жертва отправлялась, обыкновенно, в какой-нибудь отдаленный монастырь в Пиренеях или Сьерры-де-Ока, где она должна была постричься в монахини - молиться и страдать. Да будет проклято Санта Мадре!

Руки прекрасной Долорес ослабли, волнующаяся грудь ее прикасалась к груди Мерино. Быстрое, прерывающееся дыхание ее не позволило ей кричать и звать на помощь.

Мерино подвел ее к дивану.

Колени Долорес подкосились - преступная рука ужасного монаха коснулась уже ее талии.

В эту минуту у страждущей девушки вырвался ужасный крик.

Мерино улыбнулся - он был уверен, что крик этот ему не помешает.

Вдруг сильная рука ударила в дверь комнаты. Дрожащий и пылающий от волнения монах приподнялся, проклятие сорвалось с губ его. Он удивлялся и не мог понять, какой подлец осмеливался ему мешать в ту самую минуту, когда он уже достигал своей цели.

- Монах, отворяй! - закричал незнакомый ему голос.

Мерино вскочил, пораженный дерзостью того, кто осмеливался так звать его.

- Монах, отворяй! - повторил еще громче тот же незнакомый голос.

Мерино задумался.

- Ах, помогите мне! - закричала совершенно обессиленная Долорес, падая на колени и простирая руки к небу.

В эту минуту дверь упала во внутрь комнаты под ударами топора и на пороге ее показался дон Рамиро, гроссмейстер ордена Летучей петли. Золотой крест украшал его грудь, черная маска покрывала его лицо, а около него стояли два стройных, сильных испанца, под ударами которых сломалась дверь.

Долорес поспешила навстречу к своему спасителю, между тем как Мерино, видя грозившую ему опасность, схватил стоявшее на камине большое распятие и в 'одно мгновение ударил им по лампе, освещавшей комнату. Тогда в ней водворилась непроницаемая темнота.

Пользуясь этим, быстро как тень проскользнул Мерино. мимо слуг Летучей петли и исчез в темных аллеях монастырского сада так ловко, что никто не мог последовать за ним.

- Действительно ли вы мой избавитель или тоже пришли меня мучить? - спросила девушка у замаскированного дона, фигуры которого она не могла рассмотреть в темноте.

- Я пришел сюда, донна Долорес дель Арере, для того, чтобы возвратить, вас отцу вашему, - отвечал гроссмейстер таинственного ордена и взял за руку обрадованную девушку. - Следуйте за мной! Бальданеро, - прибавил он, обращаясь к стоявшему около него испанцу, - сзывай всех на обратный путь!

- Ах, как мне благодарить вас за избавление от тех мучений, которые я должна была испытать здесь - за избавление от отвратительных объятий и от всего, что мне предстояло здесь претерпеть? - сказала Долорес, проливая слезы радости и следуя за своим спасителем.

Между тем как Бальданеро собирал своих товарищей, расставленных для караула в монастырском саду, дон Рамиро с двумя оставшимися у него испанцами отворял двери всех остальных маленьких комнат.

Монахи быстро и ловко скрылись, а навстречу к своему избавителю выбегали наполовину раздетые молодые красивые девушки и простирали к нему руки. На лицах их изображался ужас. Они на коленях молили дона Рамиро, чтобы он вывел их из этих проклятых комнат, где их старались обесчестить, чтобы потом заставить постричься в монахини.

Замаскированный гроссмейстер был еще более их вооружен против Санта Мадре и инквизиции. Он поднимал и успокаивал несчастных девушек, обещая вывести их тотчас из этих стен.

Еще последняя комната оставалась не открытой. Дон Рамиро отворил дверь в нее. Тут находился Маттео, вполне погруженный в порыв своих страстей. Духовник королевы-матери мучил молодую женщину, навязывая ей свою любовь. Занятый достижением своей цели, он не слыхал шума в коридоре - и вдруг увидел перед собой замаскированного дона, помешавшего исполнению его сладострастных желаний.

Рассерженный этим появлением, он быстро вскочил. Маттео был бы в эту минуту в состоянии предать незнакомца в руки палача Мутарро.

- Кто вы такой, смелый незнакомец, скрывающий лицо свое под маской? Как вошли в этот дом, в эту комнату? - закричал он, дрожа от злости.

- Как я сюда попал, останется для вас неразъяснимой тайной, патер Маттео, на вопрос же ваш: зачем я сюда пришел, я охотно отвечу, потому что это касается вас.

- Кому принадлежит этот голос? - произнес сквозь зубы начальник инквизиции, который уже собирался позвать прислуживающих братьев для того, чтобы они задержали незнакомца, но воздержался от этого.

- Я пришел для того, чтобы спасти эту прекрасную женщину и запретить вам осквернять ее тело прикосновением ваших рук. Так ли служат церкви, патер Маттео?

Несчастная женщина воспользовалась свободным мгновением и с мольбой припала к своему избавителю. Маттео хотел оторвать ее от незнакомого спасителя.

- Она свободна! - холодно сказал гроссмейстер ордена. - Не смейте более прикасаться к спасенной жертве, находящейся под моим покровительством!

- Кто же вы такой? Каким образом могли вы войти в сад монастыря Санта Мадре? Ключ от ворот находится только у брата привратника, больше ни у кого. Второй ключ лежит в министерстве, а другого входа нет! Я хочу знать, кто вы такой! - закричал Маттео и дернул за звонок для призыва братьев, прислуживавших в беседке.

Никто не явился на зов всемогущего начальника инквизиции.

- Не трудитесь, патер Маттео! - сказал гроссмейстер озлобленному монаху. - Здесь нет никого, кто бы послушался вашего приказания. Я свое дело сделал! - прибавил он и спустил настолько свой плащ, что удивленный Маттео увидел на груди его большой золотой крест.

- Летучая петля! - произнес, отступая, начальник инквизиции.

- К вашим услугам, патер Маттео! - отвечал гроссмейстер с учтивым поклоном и вернулся в переднюю, из которой был выход в сад монастыря.

Рукой, затянутой в черную перчатку, подозвал он к себе двух людей, стороживших до сих пор залу беседки. Они последовали за замаскированным гроссмейстером так же как и испанец, который все время был около него.

Бальданеро ждал его в саду со спасенными женщинами и девушками.

У входа во дворец Санта Мадре присоединились к ним еще два приверженца.

Ни в галерее, ни в саду не встретили они ни одного монаха. Они все скрылись, когда услыхали, что приехал гроссмейстер тайного ордена, перед которым раскрывались все ворота и двери. Впечатление сверхъестественного, произведенное замаскированным доном, очень помогало последнему во всех его предприятиях и до того увеличило его власть, что не только в Мадриде, но и далеко в окрестностях его стали рассказывать о нем чудеса и стали верить в его непогрешимость. И действительно, было достойно удивления, когда дон Рамиро со своей стражей подошел к монастырю, ворота отворились перед ним без всякого труда. Монахи, видевшие это, набожно перекрестились.

У ворот монастыря присоединились к гроссмейстеру и его спутникам еще два человека. Они все вместе вышли из страшного монастыря. Спасенные женщины плакали от радости.

Дон Рамиро запер ворота, потом поручил спасенные им жертвы служителям ордена Летучей петли, наказывая последним, чтобы они берегли женщин и довели бы их в безопасности до их домов.

Сам же он взял под свое покровительство донну Долорес с тем, чтобы возвратить ее отцу.

Своим неожиданным появлением гроссмейстер ордена Летучей петли нарушил пир начальников инквизиции и патеров именно тогда, когда они собирались более всего им насладиться.

В эту же самую ночь в Санта Мадре должно было состояться важное совещание, цель которого была истребить не только Нарваэца, но и братство Летучей петли, а главное неизвестного всемогущего его гроссмейстера.

МАРКИЗ ДЕ ЛОС КАСТИЛЛЬЕЙОС

Приближался к концу 1848 год. Несмотря на возобновившееся влияние Фульдженчио на короля и монахини Патрочинио на королеву, министр-президент Нарваэц все-таки имел в своих руках неограниченную власть, которой он старался пользоваться для того, чтобы очистить двор от искателей приключений и кровопийц, жаждущих золота, которые, пользуясь слабостью королевского дома, извлекали для себя всевозможные выгоды. Кроме того, Нарваэц неутомимо воевал против инквизиции и против лицемерных, льстивых патеров, против их власти, которую они всеми силами старались забрать в свои руки. Этот проницательный человек с твердым как камень сердцем сам домогался власти, и потому все соперники ему были противны. Ему был не по душе всякий, кто стоял на его дороге, ведущей к трудно достигаемой цели! Вследствие влияния патера Маттео, Мария Кристина и супруг ее даже изменили хорошее мнение, которое они имели о Нарваэце. Несмотря, однако же, на это, последний чувствовал себя довольно сильным и продолжал пробивать себе дорогу своей твердой железной рукой.

Герцогу де ла Торре было поручено командование целой армией, с помощью которой после трехлетней войны он отогнал генерала Кабреру к Пиринеям и отнял у карлистов последнюю надежду.

Вследствие этого поход Серрано огласился такой громкой славой, что сам Нарваэц, этот закаленный в бою человек, ожидал с нетерпением скорого возвращения победителя.

Через несколько дней в театральной зале замка собралось вокруг королевы избранное общество, для того чтобы присутствовать при исполнении нового водевиля и послушать несколько песен Миралля. Обширная театральная зала находилась между раковинной ротондой и покоями королевы. С обеих сторон ее тянулись колонны, и, образуя внизу ниши, поддерживали ложи. У самой балюстрады, за которой находился оркестр, отделявший залу от сцены, стоял ряд позолоченных кресел, предназначенных для королевской фамилии, а затем вся зала была наполнена стульями для публики. В первым ряду сидела Изабелла, ее супруг, который, против обыкновения, явился в театр, королева-мать, герцог Рианцарес, Нарваэц и Мануэль де ла Конха, за ними помещались: Прим, маркиз де лос Кастилльейос, Топете, министры Олоцага, О'Доннель и многочисленная богатая свита, состоявшая из дам и мужчин.

Олоцага стоял, облокотившись, около одной из колонн. Его трехлетняя дипломатическая деятельность позволила ему достигнуть звания первого министра совершенно подготовленным.

Но, став министром, дон Салюстиан остался тем же утонченным придворным и, быть может, сделался им еще более.

Его лицо было серьезно, лишь какое-то мягкое, грустное выражение показывало, что он испытал горе и старается его скрывать. Но как только он заговаривал, эта грусть исчезала, и его всегда приветливое лицо опять делалось любезным и озарялось улыбкой. Каждое его движение было свободно и изящно, всякое его слово рассчитано и всегда производило желаемое впечатление. Он был мастер своего дела и также хорошо умел рассыпаться перед пустыми барынями как говорить с народными депутатами.

Все, кто хоть когда-нибудь общался с молодым министром, доном Салюстианом Олоцагой, были от него в восторге. От него веяло тем таинственным рыцарством, которое так любят испанцы.

Во время представления Прим подошел потихоньку к Олоцаге, взял его за руку и увел в тень, бросаемую колоннами.

- Не знаешь ли ты чего-нибудь о могущественном обществе Летучей петли? - шепнул ему дон Жуан, видимо взволнованный. - Я сейчас случайно слышал разговор короля с королевой-матерью и услыхал, что...

- Ну, что? - спросил Олоцага с видимым равнодушием.

- Что этот орден берет верх над правительством.

- Вот как! А мы ничего не знаем об этом в кабинете.

- Довольно странно! Нам, однако, необходимо узнать источник всего этого. Король сказал, что несколько дней тому назад опять попались в руки ордена два достойных мужа.

- Просто два плута, так я, по крайней мере, слышал со стороны, какие-то два фамилиара, - прошептал Олоцага.

- Кажется, что и Мария Кристина знает об этом, потому что она рассказывала королю, что таинственный предводитель этой партии может отворить любую дверь и любой замок, что успешно доказал это на улице Фобурго. Надо стараться как можно скорее узнать обо всем этом обстоятельно.

- Действительно, пусть узнают сперва то, что делается внутри стен Фобурго, - сказал Олоцага.

- Говоря искренне, дорогой мой Салюстиан, власть патеров до такой степени с каждым днем усиливается, что можно всего опасаться. Если положение дел не изменится, то повторится 1836 год (В 1836 году умножение монастырей и усилившееся вследствие того влияние духовенства послужили поводом к кровавым нападениям на монастыри и монахов. Дикие страсти одержали верх над обыкновенно строгой религиозностью народа, который стал грабить монастыри и убивать монахов. В течение немногих недель было уничтожено правительством до двух тысяч монастырей, и шестьдесят тысяч монахов и монахинь были изгнаны из своего убежища), - возразил Прим.

- Недаром же окружают королеву монахиня Патрочинио и патер Фульдженчио, а Марию Кристину этот Маттео, - сказал Олоцага и потом прибавил, но так тихо, что Прим не мог расслышать: "Маттео, злодей ночи святого Франциско!"

Никем не замеченный, Прим смотрел из-за колонны на первый ряд кресел, и взор его был устремлен на приятно улыбавшуюся в эту минуту красавицу королеву. Молодая, восемнадцатилетняя Изабелла действительно достигла в это время полного расцвета всей своей красоты. Голубые глаза ее горели восхитительным блеском, а роскошные формы, благодаря прекрасному наряду, казались еще лучше и обольстительнее под мелкими прозрачными складками кружев. Ее лицо выражало в одно и то же время гордость, сознание своей власти и страстно любящую натуру. Человек равнодушный и не знающий женского сердца не мог бы заметить этого выражения, но оно имело громадное значение для того, кто в эту минуту упивался очаровательной Изабеллой.

Королева возвела Прима в маркиза де лос Кастилльейос в ту самую ночь, когда она пожаловала Франциско Серрано титул герцога. С той минуты он стал на нее смотреть совершенно другими глазами, и эта перемена так усилилась в последние годы, что маркиз проводил целые часы перед портретом Изабеллы, и ее образ преследовал его во сне и наяву.

Пылкий Жуан Прим, бредивший победами и приключениями своего товарища по оружию Серрано, любил королеву и молился ей как молодой мечтатель, который любуется высоким, недосягаемым для него образом Девы. Ему достаточно было видеть упоительную красоту Изабеллы, безмолвно, беспрепятственно созерцать ее и в этом наслаждении сосредоточивалось до сих пор все счастье маркиза де лос Кастилльейос.

Никто не подозревал этой любви Прима, даже его друзья до сих пор ничего о ней не знали. Топете ничего не замечал, потому что он был беззаботный и добродушный человек. Олоцаге слишком много нужно было наблюдать за самим собой и за своими отношениями, а Серрано целых три года был вдали от Мадрида. Его ожидали в скором времени с большей частью войска.

Сама королева еще не замечала скрытой любви молодого генерала. Она, как говорили придворные сплетники, очень любила нежные взгляды и немые разговоры и сама очень талантливо умела на них отвечать.

Она и теперь не видела, что взгляд Прима был прикован к ней. Причиной тому, может быть, было и то, что кончилась пьеса и на сцену вышел певец Миралль, пленяя слушателей своим голосом и безукоризненной стройностью своего стана. Миралль был низкого происхождения и добился известности, благодаря прекрасному голосу, которым наделила его природа. Черты его широкого лица были грубы, манеры и обращение неуклюжи, но мягкий, полный неги тенор заставлял все забывать.

Миралль запел одну из тех глубоко трогательных песен, которые никогда не теряют своей силы. Изабелла с восторгом слушала эти возбуждающие звуки, а Прим не спускал глаз с ее томного, страстного лица.

Когда королевская капелла исполняла с величайшей нежностью и искусством ретурнели последнего куплета, вдруг послышался странный звук. Королева выпрямилась и напрягла слух - удивление изобразилось на лице всех присутствующих: никто не знал, откуда и почему раздавался неожиданный, приближающийся гул. Оркестр умолк.

Но вот явственно зазвучал вступительный марш войска, гул обратился в звучную, громкую военную музыку, представлявшую в настоящую минуту удивительный контраст с только что замолкшим пением, исполненным упоительной любви и неги. Звуки гремящих труб, игравших величественный марш, отозвались радостью в сердцах всех слушателей, и на их лицах невольно выразилась гордость при мысли о возвращающемся на родину победоносном войске.

Королева вскочила с кресла. Мария Кристина и король также встали со своих мест. Взоры всех были обращены на вход в театральную залу в ожидании видеть того, о котором возвестили торжественные звуки.

Королева приказала своему адъютанту тотчас же узнать о причине этой военной музыки и, в случае возвращения герцога де ла Торре, немедленно просить его прийти в театр.

Нарваэц смотрел на вход своим пристальным взглядом и приготовился, в случае возвращения Серрано, предложить ему вопрос, который должен был предшествовать всем остальным.

Но вот быстро распахнулась дверь залы - на пороге показалась величественная фигура герцога де ла Торре в генеральском мундире, окруженного блестящей свитой загорелых веселых офицеров.

Франциско Серрано изменился за последние три года. Его осанка сделалась еще благороднее, прекрасные губы окаймляла густая борода, немного запущенная во время похода, лицо его приняло строгое выражение.

Он вошел в залу, кланяясь всему блестящему обществу, потом подошел к своей повелительнице и приветствовал ее холодным, принужденным поклоном; она не могла скрыть радости, наполнявшей все ее существо. Милостивым движением руки приветствовала она Серрано и следовавших за ним офицеров.

- С каким известием возвращаетесь вы на родину, герцог? - спросила Изабелла и с нетерпением ожидала его ответа.

- Осмеливаюсь доложить вашему величеству, что генерал Кабрера с остатками карлистов бежал за границу. - Испания очищена от врага, кровопролитие прекратилось.

По зале пробежал шепот одобрения. Королева же воскликнула с сильным биением сердца:

- Королева Испании обнимает герцога де ла Торре, благодаря его во имя народа за совершенные им подвиги. Не обращайте внимания на беспорядок вашего мундира, - прибавила она, - вы возвращаетесь с поля чести.

Изабелла привлекла и прижала к сердцу удивленного герцога, который, преклонив колени, хотел поцеловать ей руку. На улице раздавались звуки труб.

- В лице герцога я благодарю все войско, - произнесла Изабелла громким, взволнованным от радости голосом и прибавила шепотом, обращаясь к возвратившемуся воину:

- Сегодня же вечером я ожидаю вас в своем будуаре для решения важного вопроса - вы пройдете беспрепятственно.

Мария Кристина не могла не последовать примеру своей дочери и также обняла счастливого победителя. Король и герцог Рианцарес выразили свою благодарность пожатием руки храброго воина.

Нарваэц, скрестив на груди руки, смотрел на этот страстный прием как на кукольную комедию. Герцог Валенсии не был любителем подобных сцен. Он находил, что Серрано исполнил только свой долг и даже сделал такой промах, который давал ему, герцогу Валенсии, право обратиться к генералу Серрано со следующими словами:

- Позвольте и нам, генерал, предложить вам один вопрос, - произнес он, отчеканивая каждое слово, между тем как королева давала тайное поручение маркизе де Бевилль.

- Мы слышали, что вы несколько дней тому назад расстреляли полковника Вальдера без всякого суда и донесения. Вправе ли вы были так поступить, генерал?

- Я думал донести вам об этом не в залах ее величества королевы, а завтра на главном смотре, - отвечал Серрано, намеренно повышая голос, - но так как вы предпочитаете узнать об этом здесь же, то слушайте: с полмесяца тому назад войска Кабреры были до такой степени обессилены, что нельзя было и подумать о битве, оставалось только преследовать и уничтожать разбитые остатки неприятеля. Полковник с отличным отрядом уланов так быстро преследовал бежавших, что перерезал путь одному обозу и взял его в плен. Я же преследовал неприятеля с другой стороны. Полковник Вальдер, друг вашего детства, и такой же жестокий как вы, не получив разрешения, приказал перевешать и перестрелять всех находившихся в этом обозе, состоявшем из женщин и детей.

- Ужасный поступок! - проговорила королева.

- Да, ужасный, дьявольски ужасный. Среди женщин, напрасно умолявших о спасении, находилась старая, покрытая сединами мать Кабреры. Как поступили бы вы, герцог Валенсии, если бы враг приказал убить вашу старую мать, которая, побуждаемая безграничной и трогательной любовью, следовала бы за вами во всех ваших походах?

Нарваэц, этот каменный человек, был тронут таким вопросом и не нашел на него ответа.

- Кабрера, генерал Кабрера, этот неутомимый, храбрый солдат, проливал, как мне сказали, жгучие, кровавые слезы и конечно последние в своей жизни, потому что после такого злодеяния сын убитой матери имеет право стать таким же холодным и бездушным как... камень (Серрано хотел сказать: "Как вы, герцог"). Помолчав немного, Серрано продолжал:

- Когда утихло горе, генерал Кабрера почувствовал непреодолимую жажду мщения. Немного спустя, заманил он к себе барона Абеллу, богатого высокопоставленного гранда Испании с тем, чтобы исполнить над ним свою месть.

- Барон Абелла убит? - прервал его с жаром герцог Рианцарес.

- Генерал Кабрера приказал расстрелять невинного точно так, как тот зверь убил его седую мать. В каком поступке вы находите больше варварства, герцог Валенсии?

- Потом, обращаясь к королеве, которая с напряженным вниманием следила за его рассказом, он сказал: "Я велел полковника Вальдера застрелить на месте, чтобы не говорили во всей Европе, будто армия королевы Испании скрывает в своей среде убийц".

- Вы поступили совершенно справедливо, герцог де ла Торре, мы утверждаем все ваши приказания. За совершенные вами новые подвиги, которые доказывают, что вы можете быть достойной опорой трона, мы назначаем вас маршалом Испании.

Между тем как Франциско, преклонив голову, не находил слов, чтобы выразить свою благодарность за такую истинно королевскую награду, Изабелла, милостиво раскланиваясь со своими придворными, вышла из театральной залы. Одни из присутствующих с завистью, другие с удивлением смотрели на маршала Серрано, которого поздравляли Мария Кристина, король и герцог Рианцарес.

Георг Ф. Борн - Изабелла, или Тайны Мадридского двора. 3 часть., читать текст

См. также Георг Ф. Борн (Georg Born) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :