Георг Ф. Борн
«Евгения, или Тайны французского двора. 2 часть.»

"Евгения, или Тайны французского двора. 2 часть."

- Не показывайтесь мне на глаза, негодяи! - гневно произнес он. - Теперь-то, разумеется, лица их так покорны и смиренны, как будто они никому на свете не в состоянии причинить вреда! Диего, запиши имена этих погонщиков и прикажи еще сегодня смотрителю вычесть половину из их жалованья в пользу пострадавшего старика! Это наказание будет для вас ощутимо больше всего и горе вам, если до моих ушей еще раз дойдет жалоба на вас, вы меня знаете.

Погонщики стали просить пощады.

- Мое слово неизменно! Благодарите небо за то, что вы сегодня так легко отделались, - произнес герцог и затем обратился к Долорес и ее отцу, который узнал его с первого взгляда и горячо благодарил за избавление от злодеев.

- Как, неужели это только поразительное сходство или вы в самом деле смотритель мадридского замка, - проговорил молодой Медина. - Да, это вы, так как я узнаю вашу прекрасную дочь. Каким образом вы попали сюда?

- Примите нашу сердечную благодарность за помощь, ваше сиятельство, - проговорил старый Кортино, почтительно кланяясь герцогу, с улыбкой глядевшему на Долорес, - вас удивляет наше присутствие здесь? Я лишился места, господин герцог, и потому отправился искать, где мог бы с моей дочерью преклонить голову.

- Как же это случилось, почтенный старец? Вы, кажется, всегда добросовестно исполняли свой долг и были верным слугой королевства? - спросил герцог.

- Это удар судьбы, ваше сиятельство, я не ропщу. Дочь моя, Долорес, полюбила дона Олимпио Агуадо...

- Предводители карлистов, который, говорят, ускользнул?

- Она любила его с детства и содействовала его бегству. Теперь мы бездомные, ваше сиятельство, и, как обычно бывает с бедными и беззащитными людьми, подвержены всевозможным оскорблениям, как вы сейчас имели случай убедиться. Поэтому я обязан вам спасением моей жизни.

- Вы были нашим избавителем, ваше сиятельство, - не замедлила прибавить Долорес, - позвольте же выразить вам нашу душевную благодарность.

- Не стоит, прекрасная Долорес, я охотно помогаю всем, если только позволяют средства. Но подойди ко мне и дай мне руку. Я и не знал, что твое юное сердце уже знает о любви. Глаза не предают тебя, они выражают чистоту и непорочность! Я часто видел твою прекрасную головку за розами, которыми было украшено твое окно, и вот я тебя встречаю тут, - проговорил герцог, ласково протягивая девушке руку в изящной белой перчатке. Вдруг герцог о чем-то задумался, а затем обратился к Мануилу Кортино.

- Послушайте, что я хочу предложить вам, - продолжал он. - Я, разумеется, не могу сделать вас смотрителем моего замка, так как нельзя же мне лишить места старика, который служил еще при моем покойном отце. Но у меня свободно место сельского старосты Медина. Согласны ли вы занять это место, почтенный?

- Я не ожидал такой милости, ваше сиятельство.

- Вы можете быть уверены в том, что обязанность ваша будет не очень трудной.

- Не знаю, чем я заслужил такую милость, - произнес Мануил Кортино, тронутый великодушием герцога, - вот мы опять устроены, Долорес!

- Так вы согласны?

- Я от души рад, ваше сиятельство, и благодарю Пресвятую Деву за то, что она привела нас сюда.

- В таком случае, поезжайте со мной, так как до Медина еще далеко, а вы утомлены.

- Как, ваше сиятельство, вы хотите поехать в одном экипаже вместе с бедным смотрителем замка и его дочерью? - с удивлением спросил Мануил Кортино.

- А почему же нет, старик? Я тут везде в окрестностях, как дома, и поэтому могу делать все, что захочу! Почему же бы мне не поселить вас и вашу прекрасную дочь в моем замке? Вы можете гордиться своей Долорес, почтенный старик, такой девушки вы нигде не найдете! Да, да, не опускай своих глаз, Долорес, ты поистине можешь гордиться своей красотой.

Хозяин гостиницы, стоявший на почтительном расстоянии, с возрастающим удивлением наблюдал, как гордый, богатый герцог, потомок старинного знатного рода Испании, садился в один экипаж со стариком и девушкой. "Ага, - пробормотал он про себя, как бы разъяснив себе все дело, - красота сеньориты прельстила его".

Герцог разместился внутри кареты, между тем как Мануил Кортино с дочерью заняли места на заднем сиденье изящного экипажа. Лакей сел к кучеру на козлы, и в следующую минуту четверка андалузских лошадей с легкостью понесла экипаж по проселочной дороге.

Поселяне и работники, мимо которых мчался экипаж, кланялись герцогу чуть не до земли, как владетельному князю. Экипаж несся по цветущим полям и лугам, где всюду кипела жаркая работа. Он миновал несколько деревень, чистенькие хижины которых производили довольно приятное впечатление, и вот, наконец, вдали стал виден замок герцога, громадное серое здание, немного похожее на крепость, так как оно стояло на горе и имело несколько башен со множеством амбразур на крышах. У подножья горы помещались конюшни и хозяйственные постройки, а немного поодаль находились жилища работников, старостой которых был назначен Мануил Кортино.

Великолепная аллея из пышных каштановых деревьев вела с проселочной дороги прямо к замку герцога. Между деревьями были расставлены старинные статуи из камня, а в конце аллеи помещалось изображение Богоматери под крышей, с которой спускались гирлянды из великолепных душистых роз. Долорес и ее отец были поражены окружавшей их роскошью.

При въезде в тенистый парк стоял смотритель замка Медина, отставной воин, и, как потом оказалось, старый товарищ Кортино. Лицо последнего светилось улыбкой удовольствия; он стал тщательно приглаживать свои седые усы, чтобы не представлять собой очевидного контраста в сравнении со смотрителем замка, тщательно выбритым и одетым в богатую ливрею. У широких ворот, украшенных сверху вазами с плющом, были поставлены две громадные бронзовые фигуры, изображавшие рыцарей в полном вооружении.

Экипаж, ехавший по шуршащему песку мимо пышных кустов и пруда с роскошным фонтаном посередине, стал приближаться к старинному серому замку. На портале стояли лакеи, к которым присоединился и старый смотритель замка, имевший честь первым поклониться своему повелителю при въезде его в парк. Взгляды всех с удивлением были устремлены на странных гостей его сиятельства.

- Я привез с собой сельского старосту для имения Медина, - произнес герцог, обращаясь к своему смотрителю, который, узнав Кортино, довольно улыбнулся, - пусть управляющий позже отведет его в предназначенное для него жилье и представит его работникам, а сейчас нужно принять старика и его дочь в замке! Но ты, как я вижу, уже знаком с новым старостой, - спросил герцог, - это меня радует. Герцогство в таком случае будет наслаждаться миром и спокойствием.

Дело в том, что между смотрителем и старостой происходили постоянные ссоры, последствия которых часто отражались даже на герцоге, и поэтому-то он с истинным удовольствием видел, как братски обнялись оба старика при неожиданном свидании.

В то время как герцог отправился в свои покои, Оливенко, смотритель замка Медина, повел отца и дочь в свои комнаты, чтобы накормить их после дальней дороги. Свидание старых товарищей было поистине трогательным, и прекрасная Долорес безмерно радовалась счастью своего отца.

Старый Кортино рассказал своему другу Оливенко, каким образом он лишился места, и заверил его тем, что он будет вполне доволен своим новым положением.

- Мы будем жить в ладу, - сказал смотритель замка Медина, протягивая руку своему старому сослуживцу, - и если у тебя появятся какие-либо затруднения, скажи мне, и мы постараемся вместе устроить все к лучшему! Но какая же у тебя красивая сеньорита! Признаюсь, и во мне, уже доживающем свой век старике, такая красота возбуждает охоту к жизни!

- Ты, как я вижу, остался холостым?

- Пора любви для меня миновала, а теперь, когда поседели волосы, мне кажется, что уже поздно и думать о женитьбе, - сказал Оливенко, - ты поступил умнее меня! Иногда мне делается ужасно скучно в своей квартире, но ничего не поделаешь! Приходится поневоле сидеть одному, как его сиятельству, господину герцогу. Но я надеюсь, что ты станешь все-таки изредка навещать меня, так как работы у тебя немного и она не особенно будет затруднять тебя.

В это время лакей внес на серебряном подносе вино и богатую закуску для Кортино и его прекрасной дочери, и смотритель усердно угощал их, расхваливая гостеприимство герцога.

- Его сиятельство прекрасный, благородный человек, - продолжал Оливенко, между тем как отец и дочь утоляли голод, - покойный герцог постоянно был угрюм и ничем не доволен, этот же щедрый и добрый! Только одно мне не нравится в нем, - тихо прибавил доверчивый старик, - но какой же человек без недостатков - герцог очень любит молодых красивых девушек! Поэтому береги свою Долорес! Ты удивляешься, Мануил, но я желаю вам обоим добра. Обещай же мне никогда, даже в крайнем случае, не выдавать твоего друга и старого сослуживца. Герцог такой добрый человек, каких мало, но в своей страсти он неузнаваем! Именно поэтому я иногда благодарю небо за то, что не имею жены и дочерей! Но вот и управляющий, - вдруг прибавил Оливенко, заметив за окном приближавшегося человека лет тридцати пяти, державшего в руках длинный хлыст. - Смотри же, Мануил, старайся угождать этому Эндемо, так как он правая рука герцога.

- Как он дурен собой! - невольно проговорила Долорес, выглядывая из окна.

Эндемо, управляющий, показался в дверях и несколько минут пристально смотрел на старого Кортино и его дочь. У него были рыжие жесткие волосы, неприятно проницательные глаза и густая рыжеватая борода. При входе в комнату он не снял даже своей остроконечной шляпы, между тем как Оливенко почтительно поклонился ему.

Долорес почувствовала какое-то необъяснимое отвращение к вошедшему человеку, который стал внимательно рассматривать ее; ей почему-то показалось, хотя она видела его только в первый раз, что он в дальнейшем будет ее злым демоном.

- Вы староста Кортино? - спросил вошедший немного хриплым голосом.

- Да, сеньор, его сиятельство назначил меня на это место! Вот моя дочь, Долорес. Жены у меня больше нет, - представился Кортино.

- Это тем выгоднее для вас! Чем больше родственников, тем больше дармоедов, - заметил Эндемо, - следуйте за мной, я отведу вас в предназначенную для вас хижину и представлю работникам. Но предупреждаю вас, старик, много вы сами не распоряжайтесь, а к самому герцогу - ни ногой! Если вам что-нибудь нужно будет спросить, обращайтесь ко мне, и я распоряжусь по своему усмотрению!

- Мануил Кортино все будет выполнять в точности, - заверил Оливенко, добродушный смотритель замка, - он мой старый товарищ по службе!

- Да? Ну, увидим, - проговорил управляющий и сделал знак Кортино и его дочери, чтобы они последовали за ним.

Оливенко, пожав руку Мануилу, проводил его до портала, тут он простился с ним и долго глядел вслед старику и его дочери, спешившим за Эндемо по парку, пока они не скрылись за деревьями.

- Матерь Божия, да сохрани ты эту девушку, - пробормотал он про себя. - Если бы только она не была так дивно хороша!

Мануил и Долорес следовали за управляющим. Они миновали ворота, конюшни и дома и достигли наконец образа Богоматери. Долорес, исполненная благодарности за чудесное спасение от нужды, опустилась на колени перед образом Пресвятой Девы.

- Это что такое? Не воображаете ли вы, что я стану ждать вас, - проговорил Эндемо, увидев, что и старик опускается на колени. - Вы, вероятно, тоже принадлежите к тем лентяям, которые отдыхают перед каждым образом? Вот глупость-то! Это не более, как удобный случай полениться!

Долорес не слушала причитания управляющего и продолжала свою тихую молитву. Это вывело из терпения рыжего Эндемо - он побледнел и с явным нетерпением взмахнул хлыстом.

- Не подойти ли мне поднять вас? - громко произнес он. - Вы уже с первого дня начинаете лениться! От этого мы отучим вас в герцогстве Медина! Вперед!

Старый Кортино не осмелился перечить и встал. Долорес же бросила на управляющего взгляд, полный горького упрека, но он, помахивая хлыстом, спокойно пошел по направлению к хижинам работников.

Была обеденная пора, и все работники собрались в деревне. Эндемо подвел к ним нового их старосту и сообщил его имя. Те робко посмотрели на старика и его дочь, как бы желая просить его ревностно и смело ходатайствовать за них. На управляющего, как заметила Долорес, они смотрели с явным недоброжелательством, иные даже с ненавистью.

- Вот ваша хижина, Кортино, - сказал управляющий, остановившись перед маленьким домиком, покрытым соломой и стоявшим в центре деревни. - Ваша обязанность состоит в том, чтобы содержать все селение в порядке и спокойствии! Это не так легко, как вы думаете! Между работниками есть много злых людей, на вас ложится вся ответственность за их действия, и поэтому смотрите в оба! Жалованье вы будете получать, как и работники, от меня в замке каждую неделю.

Эндемо удалился, и старый Кортино вошел с Долорес в низенькую, маленькую хижину, которая должна была стать их новым пристанищем.

XVI. МАТАДОР МИГУЭЛЬ И ГРАФИНЯ

Прежде чем вернуться к трем офицерам дона Карлоса в уединенный монастырь, мы еще должны бросить взгляд на Мадрид, где в это время должно было происходить одно из любимейших народных празднеств - бой быков. Для бедных и богатых, молодых и старых это кровавое представление составляло наивысшее наслаждение. Не было ничего, что бы так сильно занимало и привлекало испанцев, как эти бои, на которых присутствовали даже сами королевы.

Скажем еще более! Безнравственность в высших кругах общества достигла таких громадных размеров, что одержавшим победу над быком матадорам не только кидали на арену лавровые венки, но знатные дамы не гнушались затевать любовные интриги с этими, по большей части грубыми, необразованными, но сильными и прекрасно сложенными людьми. Многие из дам вышивали золотом и украшали красные шелковые платки, которыми матадоры дразнили быков.

Так, рассказывали, что герцогиня Альба, невестка молодого гранда, обручившегося с Марией Монтихо, своими прекрасными, белыми руками вышила для матадора Петилло красный плащ, украшенный золотом, и передала ему при тайном свидании.

Евгения, как и молодая королева, находила большое удовольствие в воловьих травлях, а мать ее, графиня Теба де Монтихо, была явной обожательницей матадора Мигуэля, необыкновенно отважного героя арены, который, как рассказывали, победил больше двух тысяч быков и поэтому был любимцем народа.

Скажем еще, что Мария-Христина пожаловала матадору Мигуэлю те же самые высокие ордена, которые украшали ее генералов и которые тот гордо носил напоказ.

Этот герой коррид был исполинского роста; необычайно сильные мускулы и резкие черты лица для юного вкуса представляли немало привлекательного. У него была длинная, окладистая черная борода, вызывающая осанка, и он, как говорили, имел большой успех у красивых маньол улицы Толедо.

Благодаря своему положению, тореро совершал такие поступки, за которые всякий другой поплатился бы головой. Рассказывали, что однажды Мигуэль поспорил на площади Педро из-за красивой девушки со злодеями, которые были известны своей силой всему Мадриду. И прежде чем те успели напасть на него, он с такой силой схватил их своими мускулистыми руками и столкнул головами, что у одного из них полилась кровь из носа и рта, а другой по истечении нескольких дней умер от сотрясения мозга.

Судьи хотели привлечь матадора Мигуэля к ответственности, но его покровительница, графиня Теба де Монтихо, выпросила у королевы-матери для него прощение, и тот отделался легким денежным штрафом, оплаченным, разумеется, из кармана богатого лорда Кларендона.

Народ молчал, зная, как необходим был Мигуэль в колизее Де-лос-Торос, который находился поблизости от Прадо. Колизей вмещал в себе больше десяти тысяч человек, но несмотря на это перед каждым представлением еще тысячи любителей подобных кровавых сцен не могли получить мест.

За несколько часов до начала боя народ и экипажи длинными рядами теснились около подъездов колизея и нередко случалось, что дети и женщины были задавлены в толпе. Но это не останавливало других от попыток пробиться вперед, чтобы занять внизу обитые красным бархатом дорогие места, а наверху - простые жесткие скамейки.

Для двора и знатных особ были устроены над самой ареной ложи, которые заполнились грандами и богато разряженными дамами. Наконец появились королевы со своей свитой и раздались громкие звуки музыки.

За стулом Марии-Христины стоял герцог Риансарес, а возле молодой королевы - принц Франциско д'Асси, в честь которого давалось сегодняшнее представление. В свите Изабеллы находились маркиза де Бельвиль и графиня Евгения Монтихо в богатых изысканных костюмах, с цветами на голове и груди.

Имя контесы Марии, по желанию графини Теба, было только что вычеркнуто из списка придворных дам. Она сидела с герцогом Альба возле матери, для которой щедрый лорд Кларендон купил ложу напротив королевской.

Графиня-мать была в светло-желтом атласном платье, на которое с головы ниспадала белая прозрачная мантилья. На груди ее красовался букет из прекраснейших центифолий, и играя драгоценным веером, она разговаривала со своей дочерью и ее обходительным женихом.

Евгения, улыбаясь, поклонилась матери и заговорила с королевой Изабеллой, которая призналась, что ничто не доставляет ей такого удовольствия, как бой быков.

Шествие, после которого обычно начиналось представление, обратило взоры всех присутствующих на арену. Под громкие звуки труб вошли вначале королевские альгуазилы; за ними следовали нотариус и герольд; последний громким голосом прочитал королевское предписание, которым запрещалось под угрозой строгого наказания выходить на место боя и мешать представлению.

Затем в пестрых праздничных костюмах появились лица, долженствовавшие участвовать в представлении. Впереди шел матадор Мигуэль; он поклонился вначале королевам, потом графине и громко приветствовавшему его народу. Графиня Монтихо бросила ему душистые цветы, которые держала в руке, и благородный матадор поднял их концом своего блестящего меча. На нем был одет красный, шитый золотом плащ, подаренный герцогиней Терезой Альба, и он был так прекрасен в этом костюме, что графиня Теба не могла оторвать от него глаз.

За Мигуэлем следовали пикадоры на лошадях в древнеиспанских рыцарских костюмах, с копьями в руках. Все они были не менее крепкого телосложения и представляли живописную картину в своих пестрых полуплащах, коротких панталонах с развевающимися лентами в шляпах, украшенных перьями.

За ними вышли за арену бандрилльеросы (знаменосцы) - молодые, ловкие испанцы в таких же полуплащах и панталонах; они держали в руках шесты, украшенные пестрыми знаменами, концы которых были снабжены острыми крюками. Театральное шествие заканчивалось несколькими мулами, которые должны были вывозить с арены убитых быков и лошадей.

Герцогу Риансаресу было назначено королевой-матерью в этот день раздавать призы. Бойцы поклонились ему и публике, и герцог велел бросить предводителю альгуазилов ключи от помещения для содержания быков - знак, что представление начинается.

Послышалась музыка, и на арене остались только пикадоры, ожидая на своих лошадях появления быков. Это была минута всеобщего напряжения.

Вдруг из дверей выбежало огромное, дикое животное. Его приветствовали громкие, одобрительные крики, между тем как оно, с наклоненной головой, взметая рогами песок, вбежало на середину арены, затем остановилось - крики окружавшей его бесчисленной толпы раздразнили его, и оно с глухим ревом стало озираться кругом.

Этой минуты, казалось, только и ждали всадники, вооруженные копьями. Они со всех сторон бросились на быка, чтобы ранить его. Тот сверкнул красными глазами на своих врагов, но бездействие его продолжалось только минуту. Он с бешенством бросился на одного из пикадоров, но тот ловко развернул свою лошадь в сторону.

Громкие крики одобрения наградили пикадора за его ловкое отступление, но тут же к быку приблизились другие пикадоры и начали колоть его копьями; животное снова бросилось на одного из них - но последовал тот же ловкий скачок лошади в сторону.

В эту минуту к быку слишком близко подъехали два пикадора, одному удалось так же быстро отступить назад, но при остановке другого здание колизея огласилось криками ужаса: лошадь и всадник, казалось, погибли. Разъяренное животное ринулось на них, струя крови окрасила песок. Бык вонзил рога в грудь лошади, но пикадор не утратил присутствия духа. Быстро соскочив на землю, он избежал смерти, так как взбешенный бык еще раз вонзил свои длинные острые рога в живот упавшей лошади и начал топтать ее копытами. Вид крови еще больше разъярил животное, и оно снова бросилось на пикадора, лишившегося лошади, и который продолжал бой как ни в чем не бывало, пока его не сменили другие бойцы.

После короткой паузы снова раздались звуки труб, на арену вышли отважные и ловкие бандрилльеросы, которые без всякого оружия, только с шестами в руках, окружили быка. Их положение было гораздо опаснее положения пикадоров, борющихся на лошадях, и только ловкость и точность движений могли спасти их от смерти, угрожающей каждую минуту.

Бык вскочил, когда одному из бандрилльеросов удалось вонзить в его спину украшенный знаменем крюк, и, увидев перед собой новых врагов, бросился им навстречу, но бойцы не только с изумительной ловкостью избежали его нападения, но один из них опять подбежал к животному, громко ревевшему от боли, и воткнул в его тело другой крюк. Толпа народа, которая с напряжением следила за этой сценой, теперь увидела, что смельчак на этот раз смерти не избежит, так как раздраженный бык сделал быстрое движение вперед, на которое, как видно, не рассчитывал бандрилльерос. Но опытный борец, неожиданно схватив животное за гриву, быстро вскочил к нему на спину.

- Да здравствует Пухета! - послышались тысячи громких голосов. - Такого еще никто нам не показывал!

Тогда дико ревевшее животное, почувствовав неожиданную ношу на своей спине, вдруг остановилось и повалилось на землю, чтобы освободиться от всадника и поднять его на рога. Это была минута ужаснейшей опасности и ожидания. Даже королевы, восхищенные этой сценой, громко аплодировали смелому бойцу Пухета, который при падении быка быстро соскочил с его спины на землю, поклонился публике и последовал за другими бандрилльеросами, выполнив таким образом свою блестящую роль.

Теперь последовала пауза, на протяжении которой взбешенное животное, поднявшись с земли, напрасно искало своих врагов, а публика шумела, обсуждая происшедшую сцену.

Графиня Теба де Монтихо с нетерпением ожидала матадора Мигуэля, с которым Пухета, по-видимому, готовился соперничать. Графиня Мария разговаривала с герцогом Альба, а ее сестра, прекрасная Евгения, с доном Олоцаго, который, к великому неудовольствию маленькой маркизы, ухаживал за графиней.

Изабелла также вмешалась в их разговор, и Евгения сообщила ей, что герцог Медина намеревается устроить в своем замке праздник, на котором, вероятно, будет очень весело, так как герцог, как рассказывали ей, пожертвует всем, чтобы с волшебной роскошью и достойно принять у себя августейших гостей.

Вдруг опять зазвучали трубы в знак продолжения боя - на арену вышел матадор Мигуэль, держа в правой руке свой широкий меч. Увидев нового врага, животное с бешеной яростью бросилось на него. Мигуэль в атлетической позе ожидал ринувшегося на него быка и, когда тот почти вплотную приблизился к нему, вонзил ему в голову меч.

Он выполнил свою задачу хладнокровно и точно, и наградой ему были неистовые возгласы толпы; графиня Теба сняла со своей груди букет из прекраснейших центифолий и бросила их смелому герою.

Убитый бык и затоптанная лошадь, превратившаяся в какую-то бесформенную массу, были вывезены с арены на мулах, и теперь началось ликование народа, так как зрителям, разгоряченным представлением, был отдан в полное их распоряжение другой бык, в борьбе с которым они могли попробовать и свои собственные силы.

Но двор уехал из колизея Де-лос-Торос, на арене которого раздавались теперь неистовые крики толпы, и более знатные зрители пользовались обыкновенно этой минутой, чтобы также вернуться в своих экипажах в город.

В богатой карете графини Теба де Монтихо сидел рядом с ней матадор Мигуэль, который с гордым видом вышел вместе со знатной донной из цирка и радушно был принят в ее доме, где провел вечер.

XVII. НОЧНОЕ НАПАДЕНИЕ

В келье монастыря Санта-Крус лежали три офицера дона Карлоса, погруженные в глубокий сон. Этого только и ждал монах, оставленный ими при себе в качестве заложника. Он бесшумно встал со стула и осторожно прошел мимо Олимпио - тот даже не пошевелился: снотворный порошок, всыпанный в мальвазию, подействовал мгновенно.

Переодетая девушка потушила горевшую на столе лампу и достигла двери кельи, не разбудив спящих офицеров. Она тихо открыла ее и вышла в темный коридор. Сердце Жуаны торжествовало, она ненавидела Филиппо и хотела погубить его вместе с его друзьями.

В коридоре, куда она вышла, казалось, не было никого. Но не успела девушка закрыть за собой дверь, как из-за колонны вышли к ней привратник и другой монах.

- Они спят крепко, - сказала Жуана, которая так отлично сыграла роль немого монаха, что ни один из трех карлистских офицеров не почувствовал к ней серьезного недоверия, - немедленно сообщите это аббату и генералу Нарваэсу.

- Не лучше ли закрыть на замок дверь кельи? - спросил привратник.

- Этот монах и я останемся здесь сторожить, пока вы приведете сюда генерала, - ответила девушка.

- Вы забываете, что если они проснутся и захотят скрыться, то вы и брат Кузебио вряд ли сможете их удержать, - возразил старый монах.

- Сможете ли вы закрыть дверь, не разбудив карлистов?

- Об этом не беспокойтесь! Они спят, как мертвые, после вина! К тому же дверь устроена, как в монастырской тюрьме. Она может закрываться снаружи, не производя никакого шума внутри кельи, - сообщил привратник.

- Хорошо, сделайте так - я же поспешу в аббатство к генералу.

- Клянусь именем святого Бенедикта, я был бы счастлив, если бы эта ночь скорее закончилась, - продолжал старик привратник, приближаясь к двери кельи, между тем как Жуана поспешила дальше, а другой монах расхаживал взад и вперед, тревожно оглядываясь кругом.

Привратник вскоре отыскал в связке нужный ему ключ и осторожно приблизился к двери; дрожащей рукой вложил он ключ в маленькое отверстие; затем, прислушавшись, тихо ли в келье, запер дверь на замок. Выполнив это, он глубоко вздохнул, как будто освободился от тяжелой заботы и, снова приблизившись к монаху, сказал тому, что ему вовсе не по сердцу опасности этой ночи.

- Они сильные, храбрые люди, - прошептал он, - к чему эта измена? Какое нам дело до карлистов и до королевских прислужников? Лучше всего совсем не вмешиваться в эти распри, потому что неизвестно, чья партия победит. Карлисты подожгут наш монастырь, если узнают, что трое из их предводителей преданы нами.

- Мне тоже не нравится эта затея, - ответил монах шепотом, - но все это происходит оттого, что аббат родственник генералу.

- Не лучше ли будет нам их отпустить? - спросил привратник.

- Чтобы навлечь на себя беду! Пусть они делают что хотят.

- Но если они отомстят нам?

- Тогда они привлекут к ответственности аббата, а не нас.

- И нас тоже не пощадят, брат Кузебио.

- Этот незнакомый монах пришел сюда на наше несчастье.

- Ведь он не монах, - прошептал старик, - под рясой скрывается девушка.

- Девушка? - повторил брат Кузебио. - Ты, наверное, об этом знаешь все?

- Это тайна. Мне доверил ее адъютант генерала.

- Клянусь именем всех святых, я не знал этого! Почему же она переоделась монахом?

- Это, наверное, имеет серьезную причину.. Я знаю только то, что она во что бы то ни стало хочет погубить этих трех карлистов, - ответил привратник.

В эту минуту послышалось громкое ржание лошади. Оба монаха остановились как вкопанные, испуганно глядя друг на друга; они почувствовали, что этот звук будет иметь неприятные последствия, потому что спавшие в келье должны были непременно проснуться от этого звука, даже несмотря на то, что они были усыплены порошком.

Оба монаха оказались правы. Олимпио поднялся; он не мог понять в эту минуту, где находится и что разбудило его; голова его была тяжелой, и мысли путались; он собрался снова лечь спать, но чувство беспокойства взяло верх.

- Черт возьми, ведь мы в монастыре! - пробормотал он. - Но что это со мной? Неужели я опьянел от двух стаканов вина или...

Он вскочил, вдруг мелькнула мысль об измене, но он в бессилии опять повалился на стул. "Пресвятая Дева, - продолжал думать он. - Тут дело неладно! И лампа потушена!"

- Эй, монах!

Не так легко было победить сильную натуру Олимпио, постепенно к нему вернулось самообладание и присутствие духа, постепенно восстановились его силы и память, и он понял всю опасность, грозящую ему и его друзьям.

Олимпио быстро поднялся, чтобы убедиться, не уснул ли вместе с ними и благочестивый брат. Он приблизился к стулу, на котором сидел немой монах, но руки его напрасно искали его - стул был пуст!

- Черт возьми, теперь я припоминаю, меня разбудило ржание лошади, я помню это, как сквозь сон, - не украли ли одну из наших лошадей? Эй, Клод, Филиппо! Вставайте! Вы спите, точно медведи! Вероятно, нас вчера с определенным намерением напоили вином допьяна! Монаха нет, лампа погашена - черт возьми, дело неладно!

- Что такое? - спросил Филиппо, протирая свои заспанные глаза, и опять повалился на постель.

- Черт возьми, придите же наконец в себя! - произнес Олимпио подавленным голосом. - Я слышу шаги за дверью! Немой ускользнул!

Услышав эти слова, маркиз вскочил. Но и он чувствовал сильную тяжесть в голове, хоть и выпил всего только один стакан предложенного вина, и долго не мог прийти в себя.

- Немой ускользнул, - повторил Клод. - Кто же погасил лампу?

- Не я! Вставайте же! Мы должны приготовиться ко всему, - прошептал Олимпио.

- Но ты же сторожил, - проговорил Филиппо, - как же проклятому монаху удалось ускользнуть?

- Сон пересилил меня, чего никогда со мной не бывало, вероятно, в вино было подмешано усыпительное зелье, - ответил Олимпио, раздосадованный на себя за то, что на него пала вся вина за исчезновение немого монаха.

- Ты прав, Олимпио, и моя голова невыносимо тяжелая, - признался маркиз, - необходимо немедленно оставить монастырь!

Филиппо быстро поднялся со своего места и схватил ружье, лежавшее возле него. И в то время, когда Клод собирался с силами, Олимпио с ружьем в руке бросился к двери, чтобы вместе с товарищами выйти в коридор. Они еще не подозревали об угрожающей им опасности, но в следующую минуту уже осознали всю безвыходность своего положения.

Олимпио схватился за ручку и хотел отворить дверь, но она не поддавалась.

- Черт возьми, - пробормотал он с нескрываемым гневом, - наше положение не из лучших! Дверь крепко заперта снаружи!

Маркиз и Филиппо бросились к двери, чтобы убедиться в справедливости его слов.

- Немой монах завлек нас в западню, - тихо произнес маркиз, - но они узнают нас!

- Притворимся спящими, и тогда мы сможем разгадать их намерение, - прошептал Филиппо.

- Выломаем дверь, - гневно произнес Олимпио, сжимая руки в кулаки, - горе немому монаху, если он попадется мне в руки!

Маркиз схватил руку Олимпио и тихо отвел его от двери.

- Обсудим спокойно, как нам сейчас поступить! Мы еще не знаем, кто и что решил предпринять против нас, и поэтому было бы преждевременным принимать какие-либо меры. Я советую подождать в этой келье наступления утра!

- Я согласен с тобой, Клод, - тихо прошептал итальянец, показывая рукой на дверь, за которой послышался какой-то шорох.

Олимпио и маркиз тоже ясно услышали тихо приближавшиеся шаги. Они затаили дыхание, чтобы ничто не свидетельствовало об их пробуждении. Вдруг кто-то довольно громко вложил ключ в замок.

- Ага, - прошептал Олимпио с торжествующей улыбкой, - мышь идет в ловушку!

И он неслышно подошел к двери с ружьем в руке. Филиппо и маркиз тоже были полностью приготовлены к отражению нападения, так как не оставалось больше сомнений, что к ним приближались со злым намерением. Олимпио спрятался за дверью, так что он, никем не замеченный, хорошо мог видеть входящих в келью. Держа над головой ружье за приклад, он с нетерпением ждал решительной минуты. Это гнусное предательство до того раздражало Олимпио, что он от злости скрежетал зубами и напрягал свои крепкие мускулы.

Ключ осторожно повернулся в замке. Если бы ржание лошади не разбудило Олимпио, он не слышал бы этого легкого шума. Дверь стала тихо и осторожно отворяться. Олимпио с первого взгляда узнал на пороге адъютанта генерала Нарваэса, но не мог рассмотреть, сколько человек стояло за ним; видя явную измену и опасность, угрожавшую ему и его друзьям, Олимпио, не задумываясь, спустил курок ружья, целясь в голову адъютанта, который через мгновение упал без движения на пол.

В ту же минуту раздался голос:

- Сдавайтесь, во имя королевы!

Трое карлистов узнали голос Нарваэса.

- Назад, во имя дона Карлоса, - ответил Олимпио, выходя из своего укрытия и стараясь закрыть дверь, от которой при падении адъютанта со страхом отступили солдаты, - назад, или вы все погибнете! Это гнусная измена! Горе виновным!

- Вперед, мы не можем их упустить! - закричал Нарваэс, приближаясь с обнаженной шпагой к Олимпио, солдаты по пятам последовали за своим генералом, между тем как монахи, стоявшие поодаль, в отчаянии ломали руки.

- Первый, кто переступит порог, падет на месте, - раздался громкий голос Олимпио, - прицеливайтесь, господа, нападение не удалось!

Нарваэс заскрежетал зубами, видя, что ружья трех предводителей карлистов были уже направлены на его шестерых солдат, совершенно растерявшихся при виде трупа адъютанта. Генерал королевы еще минуту назад был уверен в том, что с легкостью захватит пленников. Ведь он не имел права вернуться в Мадрид без трех карлистов - слово, данное королеве, тяготело над ним.

- Вперед! - крикнул генерал своим солдатам. - Я сам заколю того, кто будет медлить хоть минуту!

Уже рассветало, мерцающий свет проходил в келью сквозь узкое окно и освещал это странное сражение в стенах мирной обители. Казалось, даже сами сражающиеся были подавлены каким-то странным настроением; что-то роковое висело над ними.

Шесть солдат Нарваэса прицелились.

- Сдайтесь силе, господа, - сказал, обращаясь к карлистам, генерал королевы, - вы - мои пленники, выхода нет!

- Стреляйте, - крикнул Олимпио, обращаясь к своим. Раздался страшный треск, окна маленькой монастырской кельи задрожали. Страшное эхо повторило эти громовые раскаты по коридорам мирного монастыря. Тотчас последовали ответные выстрелы солдат Нарваэса, пули ударялись в белую стену полуосвещенной кельи.

Когда рассеялся дым, то Нарваэс увидел, что двое из его солдат были сильно ранены, между тем как три карлиста стояли невредимы.

- Или вы, или я! - закричал он в страшном гневе, скрежеща зубами. - За мной, ребята! - и с этими словами Нарваэс, обнажив свою шпагу, бросился вперед в келью. Четыре солдата храбро последовали за генералом, хотя один из них был тяжело ранен, - они шли на верную смерть: разве они были в состоянии одолеть трех знаменитых предводителей дона Карлоса!

Филиппо и Клод отбросили в сторону свои ружья и взялись за сабли - так сражались они против наступающих солдат, движения которых были стеснены узким пространством кельи. Между тем маркиз старался только ранить своих врагов, чтобы сделать их неспособными сражаться. Филиппо с необузданным гневом бросился на своих противников. Олимпио в высшей степени наслаждался, сражаясь прикладом своего ружья, может быть, потому, что он из-за сильного натиска Нарваэса был лишен возможности обнажить шпагу или потому, что заряжать ружье не было никакой возможности. Он удачно парировал искусные и меткие удары генерала своим оригинальным оружием, которое было не в тягость для его здоровой руки. Олимпио прекрасно владел своим прикладом, как будто это была легкая сабля.

Нарваэс смело наступал на своего противника, и уже казалось, что Олимпио начал отступать, - но вдруг сабля Нарваэса задела за высокое распятие, стоявшее в келье. Это было дело только одной секунды - но ее оказалось достаточно для Олимпио - прикладом своего ружья он попал в голову противника - и Нарваэс, который, обнажив свою прежнюю рану, снял временную повязку со лба, пошатнулся от сильного удара.

- Я умираю... за королеву... пошлите ей мой труп... я выполнил свое обещание... - проговорил раненый прерывающимся голосом.

Олимпио же, заметив, что его друзья тоже освободились от своих противников, склонился над Нарваэсом.

- Вы герой, генерал, - сознался Олимпио, - я бы предпочел лучше быть вашим другом, нежели врагом!

- Все кончено - нет вражды, я близок к смерти, - простонал Нарваэс. - Пресвятая Дева, помилуй меня.

Олимпио осмотрел теперь, при свете уже наступившего дня, рану побежденного противника и утешил его.

- Вашу руку, генерал, заключим мир, - сказал радушно Олимпио, - это была плохая затея заманить нас в монастырь, и немой монах должен получить по заслугам. Мы свели наши счеты. Я никогда уже не подниму против вас своего меча, где бы мы ни встретились.

- Благодарю вас за ваши слова - вы доблестный герой, - прошептал Нарваэс и с глубоким чувством благодарности пожал руку Олимпио, который бережно уложил тяжело раненного на стоявшую в келье постель. Между тем Клод и Филиппо победили солдат Нарваэса, и те в конце концов сдались, видя раненным своего генерала.

Олимпио приказал им остаться у постели Нарваэса, а сам вышел в коридор монастыря, где царила полнейшая тишина. Ни одного монаха не было видно.

- Струсили, - сказал Олимпио, - однако я найду того, кого ищу.

Маркиз помогал ему в поисках, между тем как Филиппо остался рядом с убитыми и ранеными.

- Они, наверное, все спрятались в церкви, - предположил Клод де Монтолон.

В это время Олимпио открыл дверь в келью привратника и увидел, что тот стоит на коленях и молится.

- Ого, здесь наш заботливый слуга, напоивший нас снотворным напитком. Вставай, старый негодяй, ты не думал, что мы так быстро проснемся, - закричал Олимпио.

- Сжальтесь, милостивые государи, - простонал, дрожа всем телом, привратник, - я не при чем, я не виновен.

- Вы, наверное, теперь все станете уверять, что непричастны к этому делу, где же виновные?

- Чужой монах, он насыпал порошок в мальвазию.

- Черт возьми, так пусть же рукоятка сабли заставит его сказать всю правду. Где он? Клянусь, что мы сожжем ваш монастырь, если вы не выдадите этого негодяя, - негодовал Олимпио.

- Смилуйтесь! Монах убежал, он не принадлежит к ордену бенедиктинцев. Поверьте моим словам, клянусь именем нашего патрона.

- Но, однако, ты действовал с ним заодно, нечестивец. Как же это получилось, что ты был с ним в заговоре, когда он нас привел сюда? Ты открывал ворота? Вы ведь не сказали ни слова, что тот монах не принадлежит к вашему ордену, - проговорил маркиз. - Не лгите, мы вам ничего не сделаем, если только вы расскажете всю правду.

- О, сжальтесь, - обратился монах, протягивая руки к Клоду, - вы милосерднее, я все вам расскажу: адъютант генерала принес мне приказ впустить чужого немого монаха.

- Как - приказ? - переспросил Олимпио. - От кого?

- От аббата!

- Ого, наконец я понимаю, в чем тут дело, разгадка у меня в руках. Нарваэс заручился разрешением аббата! Позови его сюда в коридор, немедленно, - приказал Олимпио.

- Аббата? - переспросил с необычайным удивлением монах.

- Да, сам аббат должен быть тут, на этом месте, понимаешь? Иди.

Маркиз не мог сдержать улыбку при виде неописуемого удивления, выразившегося на лице привратника.

- Благочестивый отец в аббатстве, - возразил, колеблясь, старик, - его преподобие изволит спать.

- Если он не проснулся от грома выстрелов, то, значит, он притворяется, слышишь, старый плут? И если ты сию же минуту не пойдешь за его преподобием, ты узнаешь меня! - грозно произнес Олимпио. - Благодарите Бога за то, что я не потребовал от вас военной контрибуции в сто тысяч реалов.

Привратник вышел из кельи и боязливо направился в аббатство.

- Эта история могла бы плохо закончиться для нас, - проговорил маркиз, - так как она была подготовлена весьма искусно.

- Впервые в жизни я заснул в то время, когда надо было находиться на страже, это просто позор!

- Утешься, Олимпио, вино всему причина.

- В таком случае, и я их накажу вином, - проговорил, улыбаясь, карлистский офицер, выходя с обнаженной шпагой в руках вместе с маркизом из кельи привратника в портале, - я без наказания их не оставлю.

- Аббат заставляет себя долго ждать - я думаю, нам нельзя терять времени, друг мой, - проговорил Клод, видя, что минуты бегут.

- Если мне придется идти за ним самому, то гордость его пострадает еще больше! Клянусь честью, я не шучу.

- Но вот и он, - вдруг прошептал маркиз.

Действительно, из-за угла показалась длинная фигура аббата, одетого в черную рясу; он шел, наклонив голову и со скрещенными на груди руками. За ним следовали привратник и два старых, седых монаха.

Офицеры, ожидавшие его в портале, слышали, как аббат с горестью говорил сопровождавшим его монахам о тяжелом испытании, посланном Богом на монастырь. Подойдя ближе к ожидавшим его карлистам, аббат поклонился.

- Вы аббат монастыря Санта-Крус? - спросил Олимпио.

- Да, и к сожалению, как я должен теперь прибавить, милостивые государи, а мирское мое имя Томас, граф Маторо!

- Вы знаете, что происходило тут в прошедшую ночь, господин граф, и, вероятно, не забыли старого военного обычая предавать огню те места, где замечалось предательство!

- Но вы должны разобрать дело! Я не принимал участия в заговоре против вас и не думаю чтобы хоть один из монастырской братии знал о нем прежде!

- Вы, господин граф, виновны в том, что укрывали у себя в аббатстве королевских приверженцев, - сказал Клод.

- Но вы не так строго осудите меня, если я вам скажу, что Нарваэс мой близкий родственник.

- Прекрасно, и поэтому вот вам наш приговор: мы приказываем вам немедленно отправиться вместе с вашим близким родственником, который тяжело ранен, в Мадрид. Как вы сами убедитесь, рана его требует заботливого ухода.

- Я могу послать его в далекую столицу с надежнейшим из монахов! Зачем же мне ехать с ним самому?

- Мы приказываем вам ехать самому, господин аббат, вы повезете раненого в Мадрид и доложите королеве обо всем случившемся! Но не рассчитывайте, что вы избавитесь от исполнения этого приказания именно потому, что мы находимся далеко от вас. Мы все узнаем, и тогда вы подвергнетесь строгому наказанию за недобросовестное выполнение возложенного на вас поручения, - проговорил Олимпио, один вид которого внушал к нему должное уважение. - Мы все узнаем и всегда являемся туда, где требуется наше присутствие.

- В этом я убедился, милостивые государи! Но если бы вы меня освободили от путешествия в Мадрид, я готов дать за себя выкуп по моим средствам, - возразил аббат.

- Вы богаты, это мы тоже знаем, господин граф, - произнес Олимпио, - и поэтому порядочный выкуп не был бы должным вам наказанием! К тому же мы не принадлежим к числу тех людей, которые не гнушаются обогатиться при каждом удобном случае. И кроме того, инфант дон Карлос не нуждается в ваших деньгах. Итак, вернемся к нашему приказанию: вы проводите вашего родственника в Мадрид и доложите обо всем случившемся здесь королеве! Теперь еще одно.

- Еще, - проговорил аббат, дрожащий от волнения, но сохранивший почтительный и смиренный вид.

- Ваш привратник вместе с каким-то чужим монахом подал нам вино, в которое был подсыпан снотворный порошок. Это была злая шутка!

- Возложите строгое взыскание на этого чужого монаха, - проговорил аббат, - он это заслужил.

- Вы не меньше его! Завтра вечером кавалеристы дона Карлоса прибудут на ту сторону гор у Валлоны близ Дуэро, чтобы получить от вас двадцать бочек лучшей мальвазии! Слышите, господин граф, самой лучшей, и поэтому не забудьте сегодня приказать вынести нужное число бочек из вашего погреба.

- Двадцать бочек, - воскликнул аббат, всплеснув руками, - не думаю, чтобы у меня нашлось такое огромное количество! Двадцать бочек! Милостивые государи, умерьте свои запросы! Каким же образом мы успеем доставить эти огромные тяжелые бочки до Валлоны в такое короткое время?

- Ну, это уже ваше дело, господин аббат! Завтра вечером кавалеристы дона Карлоса приедут за вином. Они доставят с собой телеги для перевозки бочек. Да, и притом учтите, что вино должно быть доставлено не кем иным, а вашими же монахами.

- Покоряюсь власти, - ответил аббат с явным выражением отчаяния на лице.

- Вы легко отделались, господин граф, но потрудитесь поторопиться, мы желаем видеть, как вы отправитесь с генералом, - проговорил Олимпио.

Обратившись к сопровождающим его монахам, аббат отдал несколько приказов и затем направился к своему роскошному дому. Некоторое время спустя из монастыря вышли двенадцать монахов, из которых четверо несли носилки для раненого генерала, чтобы спуститься с ним таким образом с гор. Нарваэс был бледен, как мертвец. Олимпио же уверял, что рана не смертельна.

Оба пленных солдата остались в монастыре. Филиппо приказал им отнести убитых на кладбище, находившееся позади аббатства, и похоронить их.

Отдав необходимые приказы насчет доставки вина в назначенное место, аббат подошел к толпе, собравшейся вокруг носилок его двоюродного брата, еще раз горячо помолился, а затем отправился вместе с раненым и монахами в далекий путь. Олимпио остался доволен тем, что богатому и знатному господину в наказание пришлось спуститься до подножия гор пешком.

- Когда вы будете при дворе, кланяйтесь от меня прекрасной графине Евгении Монтихо, - закричал он вслед аббату, - и скажите ей, что она увидит нас раньше, чем думает.

- Какой ты шутник! - смеясь, заметил маркиз.

- Нет, Клод, в этом случае я вовсе не шучу, так как я не имею никакого желания провести веселое время карнавала в Кастилии или Наварре, я думаю отправиться в Мадрид.

- Гм... а твоя Долорес, прекрасная дочь смотрителя замка? - тихо проговорил маркиз с некоторым укором.

Олимпио призадумался.

- Я увижу тогда и Долорес! С масками на лице мы совершенно безопасно можем разгуливать по Мадриду - ах, черт возьми, Клод, прекрасна наша военная жизнь.

XVIII. ХИЖИНА КОРТИНО

Олимпио и не подозревал, что Долорес из-за него была вынуждена оставить Мадрид и что ей предстояло еще много тяжелых ударов судьбы.

Убежище, которое отец и дочь нашли у герцога Медина, не замедлило предстать им в истинном свете. Какой радостной была встреча со старым товарищем, как заманчиво было предложение герцога - такое же грустное и ужасное время настало для отца и дочери некоторое время спустя после прибытия их на новое место.

Управляющий, которого смотритель замка Медина называл правой рукой герцога, не внушал к себе доверия, уже одна наружность его возбуждала что-то отталкивающее, неприятное. Его блестящие, проницательные глаза, рыжие волосы, жесткая рыжеватая борода и выходка его в первый же день их приезда у образа Богоматери возбудили в Долорес отвращение к Эндемо, хотя старый Мануил Кортино часто старался убедить дочь не судить о людях по первому впечатлению.

Хижина сельского старосты Медина, находившаяся в центре селения, казалась немного выше остальных хижин работников, и сад был намного обширнее.

Несмотря на то, что герцог был хозяином этого селения, Эндемо, его управляющий, распоряжался всем по своему усмотрению и успел внушить к себе страх и ненависть. Рассказывают, что он, выведенный из терпения постоянными ссорами, происходившими между прежним старостой и смотрителем замка Оливенко, убил старосту. Рассказывают, что это дело замяли и скрыли, так как герцог не мог жить без Эндемо. Говорят, однако, что после этого необдуманного поступка в замке произошла бурная сцена между герцогом и управляющим и будто Диего, камердинер герцога, слышал, как Эндемо в ответ на замечания герцога возразил тем, что он, как и сам герцог, из рода Медина.

Диего, находившийся в связи с молодой поселянкой, как-то открыл ей эту тайну, которую она свято обещала хранить, но вечером, сидя со своими подругами, она под большим секретом рассказала им эту интересную историю. Таким образом все стало известно поселению и переходило из хижины в хижину, разумеется, со всевозможными домыслами, пока наконец жители не сделали заключение, что Эндемо побочный брат герцога Родриго Медина.

Это заключение считали более вероятным, потому что, все долго искали причину, почему герцог предоставил всю власть своему управляющему, никогда с ним не спорил и не возражал ему и даже, как заметили некоторые, он его побаивался. Теперь положение дел казалось вполне ясным. Эндемо, воспользовавшись правом родства, взял власть в свои руки и прекословил даже воле герцога.

В замке и не подозревали о том, что эта тайна была известна всему селению; даже Оливенко, смотритель замка, по-видимому, не верил в правдивость слуха, называл его ложным и даже сердился, если о нем упоминали в его присутствии.

Кортино же вскоре заметил, что Оливенко были известны все обстоятельства прошлого и тайны герцогского замка. Но смотритель был верным и преданным слугой и свято хранил секреты своего повелителя.

После темной истории с прежним старостой Эндемо стал еще угрюмее и суровее; он еще больше притеснял работников, сделав их рабами своей воли; он не терпел возражений, хотя его приказания часто невозможно было выполнить.

Между тем как герцог мало заботился об управлении своими обширными владениями, а предавался веселью, ездил на охоту и наслаждался в обществе прекрасных донн, Эндемо усердно порабощал своей властью работников, их жен и дочерей. Поэтому на его жизнь часто делались покушения, хотя всем было известно, что управляющий никогда не выходил из дома без оружия. Еще незадолго до приезда Кортино в Эндемо кто-то выстрелил из-за куста, когда тот ехал по лесу, но пуля пролетела над головой.

Это еще больше ожесточило Эндемо. Он о случившемся никому не сказал, а стал жестоко притеснять двух работников, на которых пало его подозрение, заставив их день и ночь обкапывать пруд, при этом высчитывал часть из скудного вознаграждения за труд и беспощадно наказывал подозреваемых за малейший промах.

Жестокость Эндемо поразила честного, добродушного Мануила Кортино, не умевшего равнодушно выслушивать жалобы и вздохи притесненных работников, и он решился ревностно покровительствовать им. Но старый Кортино еще очень плохо знал управляющего.

- Полноте, друзья, - говорил он им, - не теряйте надежды! Будьте мужественными! Герцог благородный, добрый человек, я это испытал на себе! Он не допустит такого с вами обращения долго!

- Но слово управляющего значит здесь больше воли самого герцога, - возражали ему на это работники, - перестаньте об этом и думать, староста, если не желаете, чтобы вас постигла участь вашего предшественника!

- Успокойтесь, друзья! Ступайте мирно на работу и приходите ко мне, если с вами что-нибудь случится. Я обещаю просить за вас до тех пор, пока дело не дойдет до самого герцога!

Слова Кортино благоприятно подействовали на работников, и они вернулись к своим обязанностям.

Эндемо, как-то раз проезжая мимо пруда, у которого работали те два ненавистных ему поселенца, остановил лошадь и, осмотрев произведенную ими за последние дни работу, приказал засыпать с трудом вырытый ими ров, оказавшийся будто бы ненужным, причем упрекнул их в лени, пригрозил наказать по своему усмотрению. На беду, в это время тут появился Кортино.

- Позвольте, сеньор Эндемо, - вмешался он в разговор, - вы своими вечными порицаниями ставите работников в неловкое положение. Я слышал сам, как вы три дня тому назад приказали им копать именно в этом месте. Они в точности выполнили ваш приказ, а теперь вы же их за это ругаете.

- Как, это новый староста! - воскликнул Эндемо, презрительно посмотрев на старого Кортино. - Как ты смеешь поднимать голос против меня, негодяй! Что я приказываю, то должно беспрекословно выполняться!

- Прекрасно, сеньор, в этом никто не сомневается! Но вы не должны каждый день отдавать новые приказы! Вы приказали копать именно в этих местах!

- Ты лжешь, старый негодяй. Вот еще выскочка! Не думаешь ли ты, что имеешь здесь большое влияние, потому что у тебя дочь красавица?

- Извините, сеньор Эндемо, дочь моя вовсе не имеет отношения к этому делу, - коротко и серьезно ответил Кортино.

Рыжий Эндемо побледнел от злости.

- Погоди же, я проучу тебя вместе с дочерью! Ты не первый, кого мне удалось подчинить себе беспрекословно.

- Вам не удастся меня переделать, сеньор Эндемо, и я всегда буду стоять за правду, хоть вам это и не нравится! Я абсолютно вас не боюсь! Вы точно так же, как и я, служите герцогу Медина!

- Ого, негодяй! Этим ты хочешь отделаться от меня! Ну подожди, ты еще меня узнаешь! - воскликнул управляющий, понизив голос. - Я отомщу и тебе, и твоей гордой дочери, которая осмелилась указать мне сегодня на дверь.

- Вероятно, Долорес имела на то полное право, сеньор Эндемо! Она всегда ласкова, добра и любезна с каждым человеком!

- Ну, об это еще поговорим когда-нибудь, староста, - проговорил управляющий. - Итак, знай же, что только мое слово имеет здесь значение! Если же я еще раз услышу от вас жалобу на мои распоряжения, то вам несдобровать! С этими словами он пришпорил лошадь и ускакал в поле.

Старый Кортино с грустью покачал головой.

- Ну вот, вы и убедились сами, староста, - заметили ему на это бедные работники.

Но Кортино еще утешал их надеждой положить конец жестокости и несправедливости Эндемо.

- Управляющий меня сегодня озадачил, друзья, - спокойно сказал он, - кто знает, может быть, какое-нибудь обстоятельство вывело его из равновесия! Он до того занят делами по управлению владениями герцога, что не следует обращать внимание на каждое слово, сказанное им в сердцах! Ступайте же и выполняйте в точности его распоряжения. Но чтобы вы при вашей бедности не терпели нужды из-за вычетов из вашего жалования, я поделюсь с вами скудным вознаграждением, получаемым мною еженедельно, и дело будет улажено!

- Клянусь именем Пресвятой Девы, вы добрый человек, староста, - в один голос воскликнули работники, - но от ваших денег мы отказываемся!

- Ты, Лоренсо, имеешь восьмерых детей, а у тебя, Фернандо, больная жена - вам деньги нужнее, чем мне.

- Да благословит Господь вашу дочь Долорес, - воскликнул Фернандо, - она каждый день приносит моей жене часть своего обеда.

- Это хороший поступок с ее стороны, я об этом и не знал! Так послушайтесь моего совета и выполняйте вашу работу.

- Мы охотно выполним ее ради вас и вашей Долорес, - заверил Лоренсо, с лица которого все еще не исчезло мрачное, суровое выражение, - да сохранит вас Господь, староста!

Видя, что работники снова вернулись к прерванной работе, Кортино направился к своему дому. Он считал своей обязанностью утешать всех угнетенных - но тайком тяжело вздыхал.

- Поселяне правы, Эндемо злой человек, - пробормотал старик про себя, - как проницательно он смотрит человеку в лицо! Спаси, Господи, чтобы и я когда-нибудь не вышел из себя! Но мне кажется, что я могу совершенно равнодушно вынести его вспышки. - И, занятый этой мыслью, добродушный староста дошел до своей хижины.

Долорес уже успела украсить цветами маленькие окна и всеми силами заботилась о том, чтобы отец полюбил свой новый дом. Некогда запущенный садик ожил, дорожки были тщательно подметены, и небольшие скамейки могли служить местом отдыха в тени пышных деревьев.

Старый Мануил Кортино от души радовался, увидев такой сердечный уход за ним горячо любимой им дочери, и, когда невдалеке показался дом, лицо его просияло улыбкой от удовольствия, а сцена с управляющим совсем исчезла из его памяти; он весело переступил через порог своей хижины, которая внутри поражала аккуратностью и чистотой, несмотря на весьма бедную обстановку.

Долорес стояла в передней за плитой и готовила для себя и отца простой обед, часть которого она отдавала бедным поселянам. На ней было одето темное короткое платье, из-под которого виднелись прекрасные маленькие ножки, обутые в простенькие башмачки; белый передник обрисовывал ее чудный стан; с головы спускалась кокетливо приколотая шаль - эта необходимая принадлежность туалета каждой испанки. Девушка была погружена в такое глубокое раздумье, что не обратила внимания на вошедшего в хижину отца.

Старый Кортино с первого взгляда заметил, что лицо ее было бледнее обычного и что какая-то забота тревожила сердце любимой дочери, но он приписывал эту грусть ее горячей любви к Олимпио, о котором она давно не получала известий. Мануил Кортино никогда не упоминал о нем в присутствии дочери, так как опытный старик предчувствовал, что непостоянный Олимпио совершенно забыл о Долорес, тогда как она любила его так же горячо, как в то время, когда расставалась с ним. Поэтому добродушный старик никогда не спрашивал дочь о причине ее тайной грусти - он не находил для нее утешения, ибо не в состоянии был с ней говорить против своих убеждений.

- Фернандо просил передать тебе искреннюю благодарность, Долорес, - проговорил он наконец, - ты сделала доброе дело!

- О, об этом не стоит и упоминать, я выполнила только свой долг, - краснея, ответила девушка, подходя к отцу и протягивая ему руку. - Бедная Жанна! Если бы только можно было пригласить доктора! Здоровье ее совсем не улучшается!

Мануил Кортино с Долорес вошли через маленькую, низкую дверь в комнату. Простые плетеные стулья, большой старый стол, образ, висевший в углу - все это ласкало взор входящего в хижину старосты.

По полкам была расставлена посуда, над столом висело деревянное распятие, а окно украшал густой, вьющийся плющ. У стены притулилась бедная, но опрятная постель старого Кортино. Долорес отгородила себе маленький уголок, где помещалась ее постель и старый, полуразвалившийся стул. Вот вся мебель, которая находилась в хижине и которая даже не считалась собственностью старосты, а за которую он должен был платить понемногу из своего скудного жалованья.

И тем не менее старик привык к своему новому жилищу. Долорес не думала, что он так быстро забудет замок и свою удобную, богатую квартиру и свыкнется со своим новым убогим домиком.

Долорес не хотела огорчать своего бедного отца и поэтому не сказала ему ни слова о том, что произошло в его отсутствие и что вызвало бледность на ее прекрасном лице - дочь знала его слишком хорошо. Стоило ей только заикнуться о том, что произошло, чтобы старый Кортино сразу же разлюбил свою новую родину.

Они молча вошли в комнату. Долорес, быстро накрыв стол, подала отцу обед. Тот, проголодавшись после ходьбы, ел с довольно хорошим аппетитом, Долорес же рассеянно смотрела вдаль.

- Ого, - смеясь, заметил старик, - ты, вероятно, так много пробовала, когда готовила, что уже и наелась досыта!

- Я потом, может быть, поем, не сердись на меня, - успокоила Долорес, опустив глаза.

- Или ты думаешь о детях Лоренсо? Ты совершаешь поистине доброе дело, честь и слава тебе за все, но, друг мой, не следует совершенно забывать о себе.

- Не слышал ли ты каких-нибудь новостей в замке? - спросила девушка.

- Да, я совсем забыл тебе рассказать. Оливенко заглянул в газеты, прежде чем отнес их к герцогу, - он поджидал меня уже у ворот, чтобы сообщить радостную весть. Карлисты опять потерпели поражение и оттеснены до Пиренеи. Говорят, битва была жестокая, кровопролитная.

- О Матерь Божия! Олимпио принимал в ней участие, о нем нет никаких известий!

- Оливенко полагает, что скоро войне будет конец! Однако она была продолжительной и опустошила уже множество провинций!

- А сколько несчастных ранено и убито! - прибавила Долорес со слезами на глазах.

- Лучше бы скорее заключить мир, так как дону Карлосу не поможет война! Я уже наперед знал, что победа будет за королевскими войсками, хотя среди карлистов и найдется множество храбрых воинов! Если бы дон Олимпио и друзья его перешли в королевское войско, они бы быстро дослужились до генеральского чина!

- Ах, да, это было бы хорошо, - согласилась Долорес, но после небольшого раздумья прибавила, понизив голос: - Если он будет таким важным господином, то совсем забудет меня, - но нет! Олимпио такой добрый и верный, внутренний голос говорит мне, что он любит меня по-прежнему!

Старый Кортино с сожалением посмотрел на дочь, лицо которой сияло счастьем при воспоминании о горячо любимом ею человеке, но не возражал ей.

- Ты никогда не вспоминаешь о нам, отец, - прошептала Долорес с легким упреком в голосе.

- Уповай на Бога, и все решится в твою пользу, - ответил старик, подойдя к окну, так как на дворе послышался какой-то шум.

- Но что это? - вдруг воскликнул он. - Сюда бежит дочь бедной поселянки.

- Лусита? - с удивлением спросила Долорес, бросаясь к окну.

- Ее босые ноги едва касаются земли, волосы растрепались, она протягивает руки, как будто ищет защиты от преследователей.

- О Боже, бедная девушка, лицо ее выражает отчаяние, глаза полны слез. Что с ней случилось? - воскликнула Долорес, бросаясь из комнаты в переднюю.

- Что с ней? Она утомлена, крупные капли пота блестят на лице, - пробормотал старик с невыразимой тревогой, идя вслед за дочерью.

- Лусита, что с тобой случилось? - воскликнула Долорес. - Не умерла ли твоя бедная мать?

- Нет, нет, но спрячьте меня, ради Бога, спрячьте, он преследует меня по пятам! - еле слышно произнесла пятнадцатилетняя девушка, едва держась на ногах от усталости.

- Пресвятая Матерь Божья, кто же преследует тебя? - спросила Долорес с глубоким участием, так как всегда чувствовала искреннюю привязанность к дочери слепой вдовы.

- Эндемо, управляющий, - с трудом выговорила Лусита, - скорее, спрячьте меня, он называет меня воровкой и говорит, что я украла золотой обруч, украшавший голову его лошади, который та скорее всего потеряла дорогой. Клянусь честью, у меня нет его обруча!

- О Боже, я верю тебе, бедная Лусита, - воскликнула Долорес, тронутая горем бедной девушки.

- Он мне не верит, несмотря на все клятвы, этот Эндемо ничему не верит! Он преследует меня, еще минута - и он прискачет сюда.

- Не бойся, Лусита, он не тронет тебя, - твердым голосом произнес старый Кортино, обращаясь к плачущей девушке, - я возьму тебя под свою защиту.

- Не делайте этого, умоляю вас, он так взбешен, таким я его еще никогда не видела, спрячьте меня лучше, но скорее, а то мы все погибли.

- Ну, до этого дело не дойдет, - спокойно произнес Кортино, - я тут староста, и моя хижина станет убежищем для тебя! Пусть Эндемо только придет сюда... Лусита, ты поклялась, что невиновна в этом деле, твоя совесть чиста, стало быть, нам нечего бояться.

- Сжальтесь, почтенный Кортино, вы не знаете его, спрячьте меня, умоляю вас!

- Пойдем, Лусита, - проговорила Долорес и повела бедную, дрожавшую от волнения девушку мимо хижины в маленький тенистый сад, - вот тут за домом, в кустах, ты можешь находиться в безопасности. Все остальное предоставь нам, управляющий не причинит тебе никакого зла! Но как ты дрожишь, бедная Лусита! Я боюсь за твою мать. Она, вероятно, очень беспокоится о тебе! Заберись в кусты и сиди спокойно!

Как только обе девушки успели скрыться за хижиной, на дороге, ведшей прямо к хижине Кортино, показался Эндемо, скакавший на лошади во весь опор. Глаза его сверкали неестественным огнем, и он с яростью погонял взмыленную лошадь.

- Святой Бенито, - воскликнул староста, стоявший в дверях своей хижины, - он мчится, как будто спасается от преследования злого демона! Из-за золотого украшения он готов загнать лошадь!

- Эй, - крикнул Эндемо, подскакав к хижине старосты, - где эта змея? Сюда бежала воровка! Где Лусита, дочь слепой поселянки, эта негодная тварь?

- Успокойтесь сперва, сеньор Эндемо, зачем вам нужна эта девушка?

Управляющий соскочил с лошади, между тем как Долорес, выйдя из сада, подошла к дверям своей хижины.

- Где воровка? Она украла золотой обруч моей лошади.

- Извините, сеньор Эндемо, дочь слепой даже не видела вашего обруча, - твердо и спокойно возразил старый Кортино.

- Почему же вы говорите с такой уверенностью? Я говорю вам, что обруч у нее!

- Лусита невиновна в краже, сеньор, она свято клялась, что не находила обруча и даже никогда его не видела.

- Вы же сами выдаете себя! Вы, значит, видели ее, вы прячете ее у себя! Но, клянусь честью, я не допущу, чтобы вы так безнаказанно покровительствовали проклятым поселенцам, - закричал управляющий.

- Вы очень взволнованы, сеньор Эндемо, если бы я действительно укрывал у себя бедную Луситу, я ни в коем случае не решился бы ее выдать!

- Как, вы смеете мне возражать, негодный человек? Ваш предшественник поплатился за подобную дерзость жизнью, вас же я проучу кнутом, если вы посмеете еще раз мне противоречить! Выдайте мне воровку или вы узнаете меня!

- Лусита не воровка, сеньор, - произнесла Долорес, став между управляющим и отцом, - я же подозреваю вас в том, что вы преследуете бедную девушку, как осмелились преследовать и меня!

- Что ты говоришь, Долорес? - с удивлением спросил старый Кортино.

- Я хотела скрыть этот случай, отец, но теперь должна рассказать тебе, что этот сеньор Эндемо в твое отсутствие был здесь в хижине! Я подозреваю, что он желает выместить на Лусите потерю золотого обруча своей лошади именно потому, что бедная Лусита скорее пожертвует своей жизнью, чем отдастся этому негодяю!

Управляющий побледнел от злости, губы его дрожали, руки сжались в кулаки.

- Негодная, - закричал он, - как ты смеешь говорить такое! Но я в настоящую минуту имею дело не с тобой, а с этим старым злодеем, который осмеливается мне возражать! Ты укрываешь воровку в своем доме! Выдай ее или ты пожалеешь!

- Я не боюсь вас, сеньор Эндемо, - с невозмутимым спокойствием возразил старый Кортино, входя в переднюю комнату своей хижины, вокруг которой уже собрались поселяне, вдруг сбежавшиеся со всех сторон.

- Я требую от тебя выдачи воровки, проклятый старик, - закричал Эндемо, войдя в хижину вслед за старостой, - или, клянусь честью, ты и твоя гордая дочь дорого поплатитесь за это!

- Придите в себя, сеньор, и освободите мою хижину. Я бы ни за что не осмелился обойтись с вами так резко, но так как дочь сказала, что вы пользуетесь моим отсутствием для нежелательных посещений, то я должен попросить вас никогда не переступать больше через порог моего дома. Долорес добрая, честная девушка, а Лусита не брала обруча вашей лошади! Этого достаточно! Опомнитесь, сеньор Эндемо, вам здесь искать нечего!

- Как, негодяй, ты осмеливаешься указывать мне на дверь! Вот тебе ответ на твои дерзкие слова! Ты такой же раб, как и все другие, и горе тебе, если ты вздумаешь делать мне замечания!

При этих словах управляющий поднял хлыст и замахнулся им на Мануила Кортино; исполненный негодования и бешенства, Эндемо ударил им по лицу сельского старосту, который в ужасе закричал и закрыл глаза руками. Долорес громко вскрикнула и бросилась к отцу, а дьявольски улыбающийся Эндемо, не теряя ни минуты, поспешил в другую комнату, чтобы найти Луситу.

В эту минуту при виде бедного, оскорбленного старика добродушной, кроткой Долорес овладела непреодолимая жажда мести. Гордо выпрямившись, поспешила она к комнате, где находился Эндемо, и прежде чем тот успел выйти из нее, быстро закрыла дверь на задвижку. Управляющий был заключен в темной комнате, в которую воздух и свет проходили только через маленькое отверстие в двери.

- Идите сюда, добрые люди, - позвала взволнованная Долорес, - сюда, сюда, вы, бедные, преследуемые труженики, взгляните на животное в клетке! Посмотрите через это отверстие! Это проклятие герцогства Медина! Соблазнитель ваших жен и детей, убийца старосты, обидчик моего отца, который, вон посмотрите, корчится от боли!

Долорес была ужасно возбуждена, она не прогнозировала последствий происходящего, а следовала в эту минуту только влечению своего возмущенного сердца. Поселяне, презрительно улыбаясь и выкрикивая ругательства, заглядывали через отверстие двери в комнату, где был заключен Эндемо, бледный от негодования и бессилия. Он, дрожа всем телом, клялся страшно отомстить Долорес, которая сделала его предметом насмешек и презрения народа.

Лусита тоже вошла в хижину. Старик Кортино тем временем настолько собрался с силами, что удержал поселян от нападения, которое стоило бы управляющему жизни. Но напрасно старый Кортино помешал толпе исполнить приговор над жалким Эндемо, это обернулось против него и Долорес!

Взбешенный управляющий, употребивший все усилия, чтобы выломать дверь и выйти из заточения, вероятно, не думал при этом о каких-либо предосторожностях и намерениях относительно Луситы, так как вдруг из его кармана выпал золотой обруч, из-за которого он преследовал дочь бедной слепой поселянки.

- Вон, - закричали поселяне, - он сам вор! Вон золотой обруч! Смерть обманщику! Долой злодея!

Долорес и Кортино не могли больше удерживать раздраженной толпы, которая выломала дверь и бросилась на свирепо защищавшегося управляющего; долго сдерживаемая ненависть поселян достигла высшей степени. И только благодаря своему влиянию удалось старосте вырвать обессиленного управляющего из рук взбешенных поселян и при помощи дочери отвести его в замок.

- Горе вам! - шептал по дороге избитый Эндемо.

XIX. МАСКАРАД

Наступило время карнавала. В Мадриде давались вечера не только при дворе, но и во дворцах грандов. Даже на площадях устраивались разного рода представления, и различные маски разгуливали по Прадо, Пуэрте-дель-Соль и Алькальдской улице.

Все еще с большой радостью предавались наслаждениям карнавала, потому что наконец после продолжительной, кровавой войны и пережитого тяжелого времени войска дона Карлоса были отброшены назад и все в скором времени ожидали заключения мира.

Февраль и март месяцы, обычно очень суровое время года в Мадриде, были в этом году умеренные и даже теплые весенние бури уже давно прошли; и кругом в садах царствовала южная роскошь цветов и деревьев.

Кто хоть раз имел случай видеть праздник карнавала южных стран, у того, наверное, никогда не изгладится впечатление, произведенное им. На этом торжестве лежит причудливая печать юга. Мы, северяне, никогда не поймем этого удивительного настроения, этих свободных движений и безумного избытка удовольствий. Все и вся присутствуют на карнавале: вы видите днем разодетого арлекина, разгуливающего по улице рядом с каким-нибудь гордым грандом Испании, бедного - возле богатого, крестьянина и дворянина, старика и юношу, служанку и госпожу, толпу бегущих за масками с криками и гамом детей. Все это вместе взятое представляет любопытное и редкое для северян зрелище.

Но вечером веселье достигает высшей своей точки. Все вооружаются пестрыми фонарями, даже к каретам подвешиваются китайские лампочки, распространяющие яркий свет, и там и сям какой-нибудь крез бросает в толпу серебряные монеты, любуясь борьбой и даже дракой из-за его денег.

Все улицы заполнены масками, только изредка встретите открытое лицо монаха или монахини, и даже нищие, которые обыкновенно занимают углы улиц и подъезды богатых, скрылись в толпе и присоединились к торжеству народа. Не слышно даже просьбы нищего "Una limosna рог el amor de Dios!"* ( Подайте, Христа ради!) Все веселятся, даже слепые нищенки, которые своей игрой на мандолинах желают разжалобить прохожих, тоже смешались с пестрой толпой народа, чтобы хоть еще раз - в последний, может быть, вкусить радость потухающей жизни. Их странные лица скрыты под вуалью, и они еще раз в своей жизни вкушают радость и удовольствие.

Но вот наступил вечер, и говор тысячной толпы понесся по улицам. На плацце Майор, этой обширной, великолепной площади испанской столицы, был особенно сильный наплыв различных масок и экипажей; громкие возгласы веселья заглушали крики кучеров и форейторов, старавшихся проложить себе дорогу среди шумной, радостной толпы, чтобы достигнуть дворцов, ярко освещенные окна которых показывали, что в них происходили приемы богатых, знатных гостей. На балконах горели многочисленные пестрые лампочки и шкалики, драгоценные ковры были вывешены из окон, и звуки барабанов, труб и флейт, раздававшиеся на улицах, производили ужасный, невыносимый шум.

Три господина в домино, в изысканно-нарядных и дорогих костюмах, пробирались по улицам, держась ближе к домам. Один из них был в черном шелковом плаще и остроконечной шляпе, украшенной дорогим черным пером; за ним следовали на небольшом расстоянии еще двое: один необыкновенно высокого роста и широкоплечий мужчина, в темно-красном шелковом плаще, а другой - в белом и с таким же черным пером на шляпе. Лица их были скрыты за маленькими черными масками, а шляпы надвинуты на лоб.

Тот, что был в черном домино, остановился под колоннами одного из домов, чтобы избежать волны нахлынувшей толпы, и стал поджидать двух своих провожатых.

- Мы должны стараться как можно скорее достигнуть дворцовой площади, там мы сможем переговорить о своем плане, - сказал незнакомец в черном домино приблизившимся двум другим, понизив голос. - Что с тобой, Олимпио, куда ты так пристально смотришь?

- Он смотрит на дворец лорда Кларендона, - ответил спутник в белом домино, - там какие-то донны садятся в экипаж.

- Клянусь загробной жизнью, та прелестная наяда, которая садится в карету, графиня Евгения, - проговорил великан в темно-красном домино. - Не сердись на меня, Клод, я должен, пользуясь в этом случае моим необыкновенно высоким ростом, полюбоваться ее маленькой ножкой, которую она ставит на ступеньку экипажа.

- Мне кажется, ты любуешься матерью вместо дочери, Олимпио, - ответил маркиз шутливым тоном.

- Мы должны туда обязательно отправиться, - вскричал красное домино, не замечая, что сзади них, за колоннами, появился монах.

- Так поспешим же, - предложил Клод де Монтолон, закутываясь в свой плащ и протискиваясь сквозь толпу.

- Пропусти меня вперед, Клод, я проложу вам дорогу, - прошептал Олимпио, и его могучая фигура гарантировала успех.

- Какой ты усердный, влюбленное красное домино. Твой плащ недаром такого цвета, - сказал, улыбаясь, маркиз, между тем как Филиппо заглянул шедшей возле прекрасной собирательнице винограда под маску, быстро познакомился с ней, воспользовавшись свободой карнавала.

Олимпио шел впереди, за ним следовал маркиз, и только Филиппо, занятый разговором с прелестной собирательницей винограда, совершенно забыл, что не должен был терять из виду своих друзей. Клод увидел, что через несколько секунд его уже будет разделять с Олимпио густая толпа народа, и успел только крикнуть увлекшемуся итальянцу:

- У образа Богоматери на дворцовой площади.

- Bonisimo, сеньорито, Bonisimo* (Хорошо, сударь, хорошо.), - ответил тот, улыбаясь и продолжая путь с прелестной маской, которой нашептывал самые пламенные слова любви.

Черный монах шел по пятам за Филиппо и наблюдал за каждым его движением, но толпа, которой он не мог противостоять, все больше и больше отделяла его от преследуемого в белом домино и маленькой собирательницы винограда, которой, как видно, очень понравились слова ее спутника. Наконец, монах, казалось, совершенно отказался от преследования, зная, что ему не стоило обращать на себя внимание окружающих - благочестивые братья и сестры не пользовались особенным расположением в Мадриде.

Монах, потеряв Филиппо из виду, направился к находившейся неподалеку отсюда дворцовой площади, к которой уже со всех сторон приближались богатые экипажи, подвозя придворных гостей к порталу замка, в прекрасных залах которого должен был состояться блестящий маскарад.

Стройный, ловкий монах, пройдя другой, менее оживленной улицей, достиг наконец дворцовой площади и остановился в тени домов, чтобы посмотреть, у которой из двух каменных икон, находившихся на другой стороне площади, сойдутся преследуемые им друзья в домино для переговоров.

Вдруг он увидел, что двое из них уже ожидают третьего у широкой иконы, что была ближе к замку. Вокруг нее царил мрак. Ослепительный свет больших канделябров в портале замка не доходил до каменного образа, перед которым горела маленькая тусклая лампада.

- На этот раз вы идете на верную гибель, - прошептал крадущийся туда монах, - Жуане не наскучит преследовать вас! Да, она сегодня еще решительнее, и ненависть ее сильнее, чем прежде!

Вы должны все погибнуть, потому что вы друзья Филиппо, клянусь вам той святой иконой, перед которой вы стоите!

Тихо и осторожно пробиралась девушка, покинувшая родительский дом, исполненная жажды мести, поставившая перед собой цель преследовать своего соблазнителя, к тому месту, где стояли ее враги. Ненависть, так же, как и любовь, делает человека смелым и изобретательным. Точно так же, как Жуана умела прежде обманывать родителей, чтобы тайно видеться с Филиппо, она теперь весьма ловко и хитро научилась обманывать и подслушивать его. Она бесшумно достигла места, где стояли маркиз и Олимпио, они не заметили черного монаха, который ловко скользнул в тень разросшихся за образом кустов.

Но скоро Жуана убедилась, что со своего отдаленного места не слышит произносимых шепотом слов офицеров дона Карлоса, поэтому тихо прокралась к высоким, густым кустам, росшим позади образа Богоматери. Теперь она прислушалась, и улыбка удовольствия скользнула по ее бледному лицу.

- Я сгораю от нетерпения, - сказал Олимпио, топая ногой, - взгляни на эту массу карет и народа в портале - теперь самое благоприятное время. Черт возьми, Филиппо испортит нам все удовольствие!

- Ты слишком нетерпелив, Олимпио, - ответил, успокаивая его, маркиз, - я думаю, мы придем вовремя! Ведь ты знаешь, что разгар маскарада приходится на время после полуночи. И на нашу долю достанет еще удовольствий!

Монах, немного высунувший голову, увидел, что предположение его оправдалось, и пока друзья ожидали итальянца, в голове Жуаны сложился план, превосходивший отвагой замысел карлистских офицеров.

- Вот, наконец, идет Филиппо, - вскрикнул Олимпио, - он пробирается между каретами...

- Его белое домино видно даже издали, он спешит...

- Сюда, Филиппо, - позвал Олимпио, - как долго ты задержался!

- Извините! Если бы я не обещал вам принять участие в ваших планах, вы бы, наверное, сегодня больше не увидели меня! Эта маленькая собирательница винограда - прелестнейшая сеньорита!

- Пощади нас от своих рассказов, для тебя каждая девушка богиня, пока она не поддалась твоим любовным речам! Мы хотим посетить придворный маскарад.

- Это не так-то легко, - ответил Филиппо, - есть ли у вас карты?

- Клод позаботился об этом, - прошептал Олимпио, - все препятствия устранены.

- Как вы это устроили? О, я уже догадываюсь, при помощи смотрителя замка.

- Ошибся, итальянец, - прервал его маркиз. - Разумеется, я намеревался прибегнуть к помощи прекрасной Долорес, но ждал напрасно - она исчезла. Затем я подкупил старого, жадного камердинера Сантьяго, с которым встретился во дворе замка и который принял меня за Хуана Прима. Он принес мне три карты, которые должны быть предъявлены при входе.

- Превосходно! - воскликнул Филиппо. - На чье они имя?

Маркиз подал карты итальянцу, который подошел к маленькой лампаде, горевшей перед образом. Олимпио тоже взглянул через плечо Филиппо.

- Граф Клаудио Сентина - это годится для маркиза, - одобрил Олимпио, - дальше! Генерал Альмудес - это для Филиппо, а третью карту - на имя дона Антонио Луса - я возьму себе. Если эти господа пошлют теперь за своими картами, их места уже будут заняты.

- Что с тобой, Клод? - спросил Филиппо, увидев, что маркиз торопливо сделал несколько шагов в сторону.

- Мне показалось, что тут что-то зашевелилось в кустах. - ответил тот шепотом.

- Пусть шевелится, маркиз! Парадный экипаж, несколько бриллиантовых украшений от золотых дел мастера на Пуэрте-дель-Соль, ливрейного лакея на запятки и несколько стаканов шампанского до бала - больше нам ничего не надо, - сказал Олимпио. - Вот будет веселая ночь!

Он повел за собой своих друзей через дворцовую площадь, и долго еще раздавался его громкий смех. Не успели они свернуть в одну из боковых улиц, как черный монах быстро вышел из-за кустов и на минуту остановился в раздумье, - он не знал, что предпринять: преследовать ли карлистов дальше или тотчас же поспешить в замок, чтобы приготовить все к их аресту. Благочестивый брат решился на последнее.

Плотно закутавшись в рясу, он перешел площадь, потом направился не к главному порталу, но, чтобы скорее и легче достигнуть цели, к маленькому двору замка, где находились задние ходы. Стража не задержала его, так как монахи часто приходили в замок. Таким образом, он без всяких затруднений достиг маленького портала. Здесь слуга Божий увидел множество лакеев и камердинеров, которые спросили, куда он идет.

- К благочестивому патеру Маттео, - ответил монах.

- Знаете ли вы, куда вам идти, благочестивый брат? - спросил один из лакеев и взялся проводить монаха. - Но вы вряд ли застанете патера дома, он, кажется, некоторое время тому назад вышел из замка.

- Я должен вам сознаться, любезный, - прошептал монах, обращаясь к лакею, - что хотел только узнать от благочестивого Маттео, к кому мне обратиться с важным, тайным сообщением, касающимся сегодняшнего праздника и королев?

- Не измена ли это - или покушение на жизнь? - спросил испуганный лакей.

- Тише! Не так громко, любезный! Да, что-то похожее! - прошептал черный монах.

- Пресвятая Дева! В этом благочестивый Маттео не сможет помочь вам больше меня. Я отведу вас тотчас же к генералу-интенданту, старому Конде Энгранносу.

- Хорошо, любезный! Вы получите за это богатое вознаграждение.

- Следуйте за мной, благочестивый брат.

Лакей повел монаха к флигелю инфанты Луизы, в котором находилось интендантство замка. Поднявшись по лестнице наверх, он провел его в полутемную переднюю и попросил подождать там, пока он доложит о визите генерал-интенданту.

В этот вечер в комнатах интендантства, по-видимому, не ожидали ни подателей прошений, ни аудиенций, так как нигде не зажигались большие канделябры и не было видно лакеев. Все были заняты предстоящим маскарадом, и даже старый генерал-интендант Энграннос, на место которого поступил впоследствии дон Марфори, только что готовился надеть свой древне-французский костюм и напудренный парик. Поэтому монаху пришлось ждать в полутемной комнате дольше, чем ему хотелось.

Наконец отворились высокие двери, и на пороге появился Энграннос, богатому костюму которого, представлявшему древне-французского камергера, не доставало только маски.

- Кто здесь? - спросил генерал-интендант, останавливаясь в дверях.

Черный монах сделал шаг вперед. Но его превосходительство, вероятно, не ожидал такой непривлекательной личности.

- Валентине, Луис! - закричал дон Энграннос, зовя своих камердинеров. - Кто этот человек?

- Монах, который принес дону Энгранносу очень важное, тайное известие - известие, которое никто не должен слышать!

- А! Вот что, - воскликнул генерал-интендант с милостивой улыбкой. - Говорите, благочестивый брат, что имеете вы мне сообщить?

- Королевам угрожает опасность, сеньор Конде, три офицера войска карлистов приобрели билеты на маскарад и в эту минуту, может быть, уже находятся в залах замка.

- Что вы говорите? Вам, может быть, сообщили ложное известие - или дело в маскарадной шутке? - проговорил изумленный интендант.

- Ваше превосходительство, вы можете полностью положиться на мое известие, - возразил монах, - три карлистских офицера, из которых один дон Олимпио Агуадо, бывший уже в заточении по приказу королевы, находятся в числе масок.

- Но, благочестивый брат, ведь на каждой карте написано имя королевского гостя - как могли те господа войти в залы?

- Они приобрели такие карты.

- Пресвятая Дева, ведь это неслыханный случай, - сказал генерал-интендант, - я ничего не могу предпринять против этого! Как же найти этих господ в числе масок?

- Они в домино, ваше превосходительство.

- Боже мой, там будет больше сотни домино! Я могу ошибиться и оскорбить настоящих гостей, да и, кроме того, не имею права расстраивать праздник.

- Таким образом, карлистские офицеры могут безнаказанно присутствовать на придворном балу и выполнить свои низменные планы?

- Вы видите меня в сильнейшем волнении, благочестивый брат. Я в самом деле не знаю, что теперь делать. Ведь это неслыханный случай. Я подвергнусь строжайшему выговору и ответственности, если нарушу придворное празднество. Но подождите! Необходимо немедленно найти выход. Не согласитесь ли вы сами отправиться в боковые комнаты и показать мне маски, тогда, может быть, представится случай захватить их.

- Я сделаю все, что вы прикажете, сеньор Конде, чтобы предать опасных офицеров дона Карлоса в руки стражи.

- Но я должен просить вас быть как можно осторожнее, чтобы не произвести ни малейшего шума.

- Я все понимаю, ваше превосходительство, и поступлю согласно вашему желанию. Но ведь и моя обязанность - пожертвовать всем, чтобы передать в руки правосудия этих трех карлистов, имеющих, без сомнения, изменнические планы. Положитесь полностью на мою осторожность и хитрость, сеньор Конде.

- Хорошо, благочестивый брат мой! Вы знаете теперь мое намерение - поступить так, чтобы не было ни малейшего шума! Если возможно, так арестуем лучше их в парке. Может быть, вам удастся заманить туда эти три известные вам маски - в таком случае, устроить это будет нетрудно! Известие, сообщенное вами, сильно взволновало меня. В самом деле, неслыханная дерзость, что враги королев даже не щадят придворных праздников! Следуйте за мной. Я отведу вас в раковинную ротонду, где вы сможете наблюдать за преследуемыми вами масками.

- Я готов, сеньор Конде.

Генерал-интендант велел своим камердинерам, с удивлением смотревшим на монаха, подать две маленькие черные атласные маски - одну для себя, другую для благочестивого брата. Затем оба вышли из комнат интендантства и, пройдя длинными коридорами, очутились в раковинной ротонде, ведшей в обширный Филиппов зал. Генерал-интендант оставил здесь монаха, который никому не бросился в глаза в толпе костюмированных гостей, и отправился в зал, где уже появились королевы со своей свитой, все в самых дорогих, изысканных костюмах.

В Филипповом зале так же, как и в зале для аудиенций, находилось бесчисленное множество всевозможных масок, разряженных в шелк, бархат и с богатыми бриллиантовыми украшениями. Фонтан в середине зала распространял прохладу и благоухание, лилось ручьями шампанское в буфетах, устроенных по всему залу. Парк был залит светом разноцветных огней, и генерал-интендант, осматривая все, должен был сознаться, что его приготовления произвели чудеса. Везде царили волшебная роскошь и всеобщее веселье.

XX. СФИНКС

- Позволь мне предложить тебе руку, прекрасная маска, - сказал шепотом кавалер в темно-красном домино, необыкновенно высокого роста, обращаясь к прелестной наяде, одетой в легкое белое газовое платье, украшенное блестящими бриллиантами, и лицо которой покрывала маленькая изящная черная маска. - Высшее наслаждение моей жизни - идти рядом с тобой и чувствовать твою очаровательную ручку в своей.

- Кто ты, красное домино? - спросила прекрасная донна, рассматривая своего провожатого с ног до головы и принимая его приглашение, между тем как молодая королева, с голубой бархатной маской на лице, шла рядом с доном Серрано и вполголоса говорила с ним о Нарваэсе, который находился на пути к выздоровлению.

- Ты никогда не узнаешь, кто я, прекрасная маска, - прошептал господин в красном домино, - пусть будет достаточно того, что я знаю, кого веду под руку.

- Докажи мне, что ты узнал меня, маска!

- Дай мне твою прелестную маленькую ручку. Так, взгляни сюда! - И он написал буквы Е. М. на ладони поданной ему руки. - Что, я точно угадал? О, я еще спрашиваю! Ведь я узнал тебя, прекраснейшая из женщин, как только вошел в зал.

- Я, кажется, тоже узнала тебя, маска.

- Это странно - говори скорее. Я сгораю от нетерпения! Вот моя рука, очаровательная Евгения.

Прекрасная графиня - это была действительно она, шедшая возле дона Олимпио Агуадо - схватила большую руку своего любезного кавалера и начертила на ней буквы Г. Р. , подразумевая под ними герцога Риансареса. Олимпио, смеясь, покачал головой.

- Нет, нет, прекрасная маска, ты не узнала меня.

- Мне кажется, вы не желаете, чтобы вас узнали, ваше сиятельство, - прошептала графиня, уверенная, что возле нее шел герцог, который был похож на Олимпио ростом и телосложением.

- Вспомни, прекрасная маска, или лучше не спрашивай, кто я такой. Я люблю тебя! Этого пусть будет достаточно. Часы праздника без того очень коротки, а завтра мы уже больше не увидимся.

- Не было ли на вас раньше черного камзола, ваше сиятельство? Я подозреваю, что вы поменяли костюм.

- Чтобы служить моим наклонностям, думаешь ты, прекрасная маска? Но не называй меня "ваше сиятельство", а просто "маска" или "дон".

- Вы вводите меня в зал для аудиенций...

- Подальше от толпы масок. За нами наблюдают и подслушивают, а мне бы так хотелось поговорить с вами наедине, Евгения.

- Нас заметят, красное домино...

- Поэтому мы и удалимся, прекрасная графиня. Вы знаете, что я вас люблю, люблю пламенно!

- Вы говорите так странно, благородный дон, - проговорила шепотом Евгения, краснея под маской.

- Мои губы следуют только влечению сердца. Извините, если они выдадут все, что оно чувствует к вам. Ваш прекрасный обольстительный образ грезится мне наяву и во сне, ваш звучный голос слышится мне, где бы я ни был!

- Тише, маска, впереди нас идет маркиза с доном Олоцаго - она узнала меня и станет наблюдать за нами!

- Так давайте выйдем на террасу, предпочтя тяжелому, жаркому воздуху зала прохладу благоухающего парка. Посмотрите, как прекрасно украшены и освещены кусты и клумбы, как отражается луна в высоких брызгах фонтана. Пойдем, спустимся туда! Звуки музыки, как бы замирая, доносятся в аллеи парка. Или, может быть, вы боитесь?

- Нет, нет, благородный дон, но...

- Вы удивлены, Евгения, вы не хотите принести маленькой жертвы, хотя тот, кто просит вас об этой милости, не остановился перед опасностью пробраться сюда, чтобы повидаться с вами!

- Вы поступаете неосторожно, красное домино, - прошептала графиня, погрозив пальчиком, - королева может узнать вас - опомнитесь!

- Я ничего не боюсь, моя горячая любовь придает мне смелости, - ответил Олимпио с сильно бьющимся сердцем, - что бы после этого ни случилось, ничто не в состоянии омрачить блаженство этого часа.

Они прошли с террасы в парк, где по отдаленным аллеям, освещенным бледным светом луны, прогуливались ни кем не контролируемые одинокие пары.

- Мы слишком удаляемся от террасы, благородный дон, - проговорила наконец Евгения, испуганно оглядываясь по сторонам.

- Вы под моей защитой, полностью положитесь на меня! Вам нечего опасаться похищения, как тогда в парке Аранхуэса.

- Почему вы мне это напоминаете? - прошептала вдруг Евгения, останавливаясь, но затем, улыбаясь, продолжила: - Знаете, благородный дон, вы напоминаете мне в эту минуту того самого высокого карлистского офицера, который похитил меня.

- Я очень рад этому, графиня. Я бы желал, чтобы мне можно было еще раз...

- Я подразумеваю дона Олимпио Агуадо, бежавшего из подземной темницы.

- Как он вам понравился, дорогая графиня?

- О, он очень милый и любезный кавалер, который умеет обходиться с дамами.

- Не послал ли он вам недавно розу, Евгения?

- Откуда вы это знаете, благородный дон?

- Я знаю все ваши тайны, да, да, прекрасная графиня, вы смеетесь, но я уже предоставил вам маленькое доказательство. Вы все еще не знаете, как горячо я вас люблю, Евгения? О, удостойте меня милости сесть рядом с вами на эту скамейку!

- Только на несколько минут - здесь очень тихо и безлюдно, - проговорила графиня.

- Поэтому мне бы и хотелось здесь, вдали от шума и блеска придворных удовольствий, преклонить перед вами колено, Евгения. О, снимите маску, скрывающую ваши прекрасные черты лица и доставьте мне блаженство полюбоваться вами. Вы так прекрасны! Мое сердце столь сильно бьется при виде вас! О, вы добры, Евгения!

Графиня опустилась на зеленую скамейку, окруженную клумбами цветов и густыми деревьями, между ветвей которых выглядывала луна - это было уединенное, очаровательное местечко.

Олимпио, упоенный сознанием, что находится наедине с прелестной графиней в парке, вдали от взоров любопытных, стал перед ней на колени и горячо прижал ее маленькую ручку к губам. Кругом царила такая тишина, что слышно было легкое колыхание ночного ветра в ветвях деревьев.

Вдруг за скамейкой в кустах, окруженных ночным мраком, послышался тихий голос, произнесший имя "Долорес". Евгения, испуганная и бледная, вскочила со скамейки и прижалась к своему защитнику.

- Вы ничего не слышали? Мне показалось, что кто-то рядом произнес какое-то имя, - прошептала она взволнованно.

- Этот звук доставил мне минуты счастья, Евгения, так как он побудил вас искать у меня защиты, - ответил Олимпио.

- Вернемся на террасу.

- Еще минуту, Евгения, доставьте мне величайшее удовольствие остаться здесь рядом с вами наедине. Снимите эту ненужную маску, скрывающую ваши прелестные черты. Выполните мою просьбу. Позвольте мне еще хоть мгновение полюбоваться вами, - прошептал Олимпио.

Графиня вняла мольбе своего кавалера и еще раз опустилась на скамейку. Победив смущение, Евгения сняла свою маску и попросила своего кавалера сделать то же самое.

Олимпио взглянул на прекрасное лицо девушки: золотисто-белокурые волосы, темно-голубые глаза, нежный цвет кожи - все это было так очаровательно, что он все больше и больше углублялся в созерцание этой неземной красоты. На щеках ее играл легкий румянец; шея была так ослепительно бела и нежна, как будто изваяна из мрамора. Белый тюлевый шарф, покрывавший плечи, при резком ее движении упал на землю; и Евгения была так соблазнительна и прекрасна в эту минуту, что Олимпио в упоении страсти обхватил рукой ее божественный стан.

- Вернемся в замок, благородный дон, - попросила шепотом молодая графиня.

- Останься, останься, здесь никого нет поблизости, никто не подслушивает нас! О, блаженство этого часа! Ты прекраснейшая из смертных!

- Вернемся скорее, в замке могут заметить наше отсутствие.

- Здесь никто не станет нас искать, подари мне еще несколько минут.

- С. одним условием, маска.

- Говори, требуй! Я пожертвую всем ради тебя!

- Вы должны снять маску.

Олимпио испугался, он не ожидал этого.

- Вы жестоки, графиня, если я сниму маску, блаженство этого часа пройдет!

- Что вы говорите! Мне так страшно! - вскрикнула Евгения, быстро вставая со скамейки. - Отведите меня назад в замок! Но нет, сначала снимите маску, я этого требую, я приказываю!

- Если вы приказываете, графиня, я готов повиноваться, - ответил Олимпио, - я насладился блаженным часом, я люблю вас, смотрите!

Он сорвал с лица маску. Евгения громко вскрикнула и отшатнулась назад.

- Мое предчувствие, - проговорила она, - вы...

- Дон Олимпио Агуадо, графиня... я теперь должен проститься с вами.

В эту минуту с террасы донесся какой-то глухой, непонятный шум. Послышались несколько голосов и показалось, будто приближались равномерные шаги отряда солдат. В ту же минуту кто-то громко позвал Олимпио. Это был маркиз, его верный, доброжелательный друг.

- Я должен во что бы то ни стало отвести вас назад на террасу, графиня Евгения.

- Ради всех святых, я вас умоляю: бегите! Ужасное предчувствие овладевает мной! В замке, вероятно, узнали о вашем присутствии, бегите! Иначе вы пропали!

- Ваш голос, ваш страх за меня доказывают, что вы меня любите, Евгения!

- Прочь! Скорее! Ради Бога!

Графиня была сильно взволнована, а дон Олимпио все еще не мог расстаться с ней, хотя опасность увеличивалась с каждой минутой.

Вернемся теперь в зал, чтобы посмотреть, что произошло во время отсутствия этой парочки. Молодой монах, находившийся в раковинной ротонде, вскоре заметил оттуда трех офицеров дона Карлоса в Филипповом зале. Он увидел, что один из них в красном домино, ведя под руку донну, спустился с ней в парк. За этой парой на почтительном расстоянии последовал маркиз и на террасе тоже куда-то скрылся. Монах знал, что обе эти маски были друзьями итальянца, которого он все еще напрасно искал в толпе гостей.

Наконец он перегнулся через перила: итальянец стоял недалеко от него; монах должен был спрятаться, потому что, если бы Филиппо его увидел, узнал бы в нем своего таинственного преследователя и тогда легко мог расстроить план захвата карлистов.

Сеньор в белом домино остановился в ротонде; монах хотел проскользнуть мимо него, чтобы подать знак генерал-интенданту, стоявшему в центре Филиппова зала, а потом подойти к Филиппо, чтобы тоже заманить его в парк, где, согласно желанию дона Энгранноса, было решено арестовать этих трех опасных авантюристов. Но в следующую минуту непредвиденное обстоятельство изменило намерение Жуаны.

Филиппо заметил ее и было видно, что он сильно испугался: появление этого зловещего монаха даже здесь, на придворном празднике, произвело, по-видимому, на него неприятное впечатление.

Монах воспользовался этим моментом, чтобы исчезнуть в толпе масок, наполнявших раковинную ротонду. Но Филиппо преследовал его взглядом. Монах заглянул в оба грота, надеясь укрыться в одном из них, так как итальянец непременно настиг бы его и тогда бы лопнула надежда на арест трех друзей.

По приказу молодой королевы в один из гротов была поставлена приготовленная специально для этого праздника большая статуя, может быть, для того, чтобы помешать подслушивать то, что говорилось в другом гроте.

Эта гипсовая статуя изображала сфинкса. Она была внутри пустая, а снаружи выкрашена под цвет старого позеленевшего камня. Это чудовище, представлявшее фигуру льва и лицо девушки, покоилось на огромном пьедестале, сделанном под мрамор.

Монах предпочел в эту минуту статую как лучший вариант, чтобы спрятаться. Он быстро проскользнул в грот и смог таким образом, стоя за громадной статуей, укрыться от взоров гостей, так как пьедестал был почти таким же по высоте, как и он сам. Затем он осторожно высунул голову из-за статуи и заметил с торжествующей улыбкой, что Филиппо поспешно прошел мимо нее.

Вдруг взор монаха упал на заднюю стенку пьедестала, и он заметил на ней маленькую ручку. Мастер, сделавший эту статую, заказанную для придворного праздника, вероятно, знал, что ее используют для различных маскарадных шуток. Действительно, случилось так, что монах, прижав ручку, вдруг увидел то, что, кажется, еще никто не заметил: задняя стена разделилась, и можно было войти во внутреннюю часть пьедестала.

Это открытие, когда он увидел молодую королеву, шедшую под руку с доном Серрано, навело монаха на мысль, реализация которой могла иметь самые важные последствия. Он, недолго думая, вошел внутрь пьедестала и быстро затворил за собой маленькую дверь. Монаху было очень удобно стоять в этом продолговатом пространстве, тем более, что сфинкс был и в верхней части полым.

Изабелла, весело беседуя со своим возлюбленным, вошла с ним в раковинную ротонду, из которой, при появлении королевы, стали постепенно выходить маски, находившиеся там. Изабелла остановилась перед громадной статуей и начала осматривать ее.

Вдруг послышался голос, раздавшийся, по-видимому, изнутри статуи. Королева вначале испугалась, а затем улыбнулась под своей маленькой, красивой маской.

- А, маскарадная шутка, - проговорила она, обращаясь к генералу Серрано, - сфинкс говорит. Послушаем, что он хочет нам сообщить.

- Королева, - сказал тот же голос, - в твоих залах находятся те три карлистских офицера, которые однажды похитили тебя и сейчас тоже лелеют изменнические мысли! Ты знаешь их, среди них находится дон Олимпио Агуадо, который бежал от заслуженного наказания!

- Что это значит? - прошептала Изабелла, обращаясь к Серрано. - Вы слышали эти странные слова?

- Карлистские офицеры, невозможно! - возразил генерал.

- Они прибегли к хитрости, чтобы пробраться в залы и теперь находятся в числе гостей! Верь моим словам!

- Маскарадная шутка, без сомнения, - проговорила, смеясь, королева, - нам хотят напомнить ту страшную ночь, и, вероятно, мы увидим через несколько минут трех придворных кавалеров, одетых в костюмы известных нам смелых карлистских офицеров.

- Странная шутка! - ответил, задумавшись, Серрано. - Мне кажется, что не мешало бы хорошенько осмотреть сфинкс.

- Нет, нет, дорогой генерал, не нарушайте веселья этой ночи! Неправда ли, сфинкс, ты не хочешь быть открытым, ты желаешь довести свою шутку до конца? - спросила Изабелла.

- Это не шутка, королева! Прикажи, чтобы все сняли маски и чтобы стража заняла входы в залы и парк, тогда ты увидишь, что я говорю правду. Не оставляй моих слов без внимания, тогда ты овладеешь этими тремя отважными офицерами дона Карлоса и предашь суду!

Изабелла вопросительно посмотрела на Серрано, который приготовился подвергнуть статую тщательному осмотру.

- Отложите это, генерал, - прошептала королева, - мне почему-то кажется, что словам сфинкса можно верить. Полночь уже давно прошла! Мы подадим знак к снятию масок и прикажем страже занять все выходы.

- Мне кажется, что нас обманывают, королева: возможно ли, что эти всем ненавистные карлистские офицеры осмелились присутствовать на празднике!

- Я считаю их способными на все, дон Серрано, они отважные до безумия! Потрудитесь сообщить дону Энгранносу мое желание, чтобы все гости сняли маски и чтобы придворная стража заняла все выходы! Как было бы превосходно, если бы нам удалось найти между бесчисленным множеством гостей тех трех предводителей карлистов, с которыми бы я охотно расплатилась за все! Представьте себе, что даже Нарваэс, несмотря на все его усилия, не смог захватить их. Может быть, хитрости и измене удастся то, что не удалось власти!

- Вы приказываете, королева, а я выполняю, - проговорил Серрано, понизив голос.

- Будьте осторожны, генерал, чтобы ни у кого не возникли подозрения в вашем намерении!

Проводив Изабеллу в Филиппов зал, Серрано быстро отправился к интенданту, чтобы сообщить ему приказ королевы.

Не подозревая об опасности, угрожавшей ему и его друзьям, Филиппо снова направился в главный зал. Жуана была уверена в том, что три предводителя карлистов непременно будут арестованы. Она была от начала до конца довольна своим планом.

Изабелла подошла к королеве-матери, которая беседовала с герцогом Риансаресом, - она искала глазами своих придворных дам - маркиза де Бельвиль прогуливалась по залу с почтенным магистром, под маской которого скрывался дон Салюстиан Олоцаго; Евгении не было видно.

Серрано вышел из зала, чтобы приказать дворцовой страже занять все входы и выходы. В эту минуту раздались звуки литавр, служившие сигналом к снятию масок. Гости, безусловно, должны были покориться приказу. Стало заметно некоторое волнение, но никто не осмеливался ослушаться.

Сняв маску, Изабелла внимательно оглядывалась вокруг - она заметила, как некто в белом домино быстро направился в узкий зал, разделявший раковинные гроты. Вдруг раздались четкие шаги алебардщиков - высокие двери распахнулись, и в них показались блестящие латы рослых, бородатых солдат, на лицах всех гостей появилось выражение неописуемого удивления.

Конде Энграннос с некоторыми придворными адъютантами внимательно искал кого-то в Филипповом зале. Наконец один из королевских офицеров заметил господина в белом домино, который, не снимая маски, казалось, искал выход в раковинной ротонде. Он бросился за ним, чтобы схватить и привести его на допрос. Волнение в зале возросло, так как разнесся слух о каком-то неслыханном происшествии. Некоторые маски последовали за адъютантом в раковинную ротонду.

Филиппо заметил, что за ним следят и что уже все выходы заняты стражей. Он достиг золотой галереи, находившейся за раковинной ротондой, не задумываясь, бросился через перила, и прежде, чем преследователи подоспели к тому месту, благополучно соскочил на перекресток больших коридоров. Наверху раздался крик - присутствующие старались остановить смелого беглеца и удержать его от прыжка, но напрасно! Смельчак уже бросился в портал, чтобы покинуть замок.

Это приключение вызвало стихийное движение. Шум торопливых шагов и крики долетели до Олимпио и молодой графини. Для них настала минута страшного смятения. Что, если станут обыскивать парк и найдут подругу и доверенную королевы возле преследуемого дона Олимпио! Евгения содрогалась при одной этой мысли - и она решилась спасти, укрыть своего провожатого, способствовать его бегству! Вдруг графиня заметила, что несколько алебардщиков, сойдя с террасы, разошлись по аллеям парка.

- Следуйте за мной, - прошептала прекрасная Евгения, - вы не сможете найти ни одного выхода, так как они все заняты стражей. Ради Бога, идите скорее! Тут есть потайная калитка, которая выходит на пустынную улицу, что идет вдоль реки Мансанарес. Королева пользуется этим выходом для прогулок. У меня есть при себе ключ!

- Вы - ангел, графиня.

В эту минуту маркиз вышел из боковой аллеи.

- Следуй за мной! Мы спасаемся от преследователей, которые идут на нами по пятам, - прошептал Олимпио, направляясь по темной аллее к высокому забору, в котором даже не было заметно калитки.

Евгения быстро и неслышно отворила маленькую, потайную калитку, и оба карлиста очутились на мрачной улице на берегу Мансанарес.

- Благодарю вас, моя прекрасная, дорогая графиня, - прошептал Олимпио.

- Идите скорее, прощайте, - проговорила Евгения. Олимпио схватил маленькую ручку графини и страстно прижал ее к губам.

Но Евгения, чувствуя близкую опасность, быстро отняла руку и тихо закрыла калитку в каменном заборе.

XXI. ЖУАНА

После насилия, совершенного над Эндемо, в хижине Кортино водворилась томительная тишина. Старик каждый день отправлялся по своим обязанностям, Долорес занималась хозяйством. Но веселость покинула их с того момента, как Эндемо оскорбил старого Кортино и тут же на месте был наказан за дерзость и жестокость.

Известие об этом приключении привело в восторг всех поселян, и каждый желал, чтобы управляющий не смог перенести побоев, нанесенных ему восставшими работниками, и тем избавил бы все селение от своей жестокости и несправедливости.

Эндемо долго не оставлял своих покоев после этого случая, и Диего, камердинер, рассказывал, что он слег надолго.

- Если он будет в состоянии выходить, - сказал как-то Диего, - нам в замке будет привольно! Но горе вам, поселяне, вам достанется от него, так как он уже теперь, если слышит о работниках, скрежещет зубами и руки его судорожно сжимаются в кулаки!

- Это мы знаем, - заявили поселяне, - но если он еще раз осмелится так жестоко с нами обойтись, мы ловко сумеем заставить его замолчать навсегда!

Диего с удивлением посмотрел на суровые лица работников.

- Не говорите и не поступайте так необдуманно, - серьезно произнес он.

- Ого, что он говорит! Необдуманно! Сообщите вашему господину управляющему, что мы давно обдумали и обсудили то, что сказали вам сию минуту! Мы долго, молча выносили его жестокость, теперь же наше терпение, наконец, лопнуло!

Диего не упомянул в замке ни слова из того, что слышал от поселян, так как знал, что управляющий не выдержит равнодушно такой дерзости от лакея. К тому же участь поселян его совершенно не волновала; Диего заботился только о том, чтобы сеньор Эндемо пощадил девушку, которая пленила его сердце.

Кортино и его дочь, не высказывая друг другу своего мнения, с ужасом ожидали того дня, когда управляющий появится после болезни. Они предчувствовали, что им предстоит пережить много горя, и утешали себя только тем, что не делали ничего такого, что бы могло возбудить раздражение Эндемо.

Староста без устали заботился о точном выполнении своих обязанностей, и под его присмотром все как будто переродились. Поселяне, посвистывая и напевая, весело принимались за работу и выполняли ее с такой быстротой и аккуратностью, что староста не мог нарадоваться цветущему состоянию владений герцога.

Работники горячо полюбили своего старосту, охотно выслушивали и выполняли все его распоряжения, так что старому Кортино не оставалось желать ничего лучшего.

Долорес попросила доктора, приезжавшего каждый день из города в замок, чтобы он хоть один раз навестил больную жену Фернандо.

Тот внял ее просьбе и вместе с доброй девушкой отправился к больной.

На другой день он привез из города лекарство, которое так помогло бедной женщине, что та уже немного погодя смогла встать с постели и вскоре даже принялась за работу. Она не знала, как благодарить доктора и Долорес за их сочувствие и помощь.

Антонио, Лоренсо и все прочие работники свято поклялись в том, что каждую минуту готовы пожертвовать жизнью ради старосты и его дочери. К счастью поселян, болезнь управляющего была более продолжительной, чем они ожидали, но с каждым днем в сердце Эндемо все больше и больше накипало озлобление против ненавистных ему работников и возрастала жажда мести. Сидя дома без занятий, он имел достаточно времени обдумать план своего мщения.

Как-то раз после обеда Долорес отправилась одна в ближайший городок, находившийся по дороге в Мадрид. Ей нужно было закупить там несколько нужных вещей для отца, который не мог отлучиться из дома по причине болезни управляющего. Старый Кортино не боялся отпустить свою дочь одну, так как знал, что она была всеми любима и что поэтому ей никто не мог причинить зла.

Через несколько часов она дошла до небольшого городка, находившегося по соседству с замком Медина, и быстро выполнила поручения, данные ей отцом. Под вечер ей пришлось возвращаться домой по тропинке, ведущей через поля и довольно густой лес. Держа в руках покупки, тщательно завернутые в платок, Долорес задумчиво шла по цветущим и благоухающим полям.

Мысли прекрасной девушки были заняты Олимпио: она представляла его себе то украшенным орденами за храбрость, то преследуемым неприятелем, то убитым на поле битвы, то он опять воскресал в ее воображении и являлся перед ней таким же, каким она видела его в последний раз. Любит ли он меня по-прежнему, думает ли он обо мне в настоящую минуту, как я думаю о нем? - спрашивала себя Долорес. И внутренний голос ей говорил, чтобы она не теряла надежды.

Солнце уже скрылось за горизонтом, и повсюду ложился мягкий полумрак. Густые деревья в лесу, по которому шла Долорес, только местами пропускали слабые лучи заходящего солнца.

Пройдя не больше двадцати шагов, девушка услышала тихий, сдавленный крик. Она остановилась и стала прислушиваться. Кругом в мрачном, большом лесу не было ни души. Бедная девушка в эту минуту припомнила все рассказы донны Агуадо о лесных ведьмах, злых духах и тому подобном, и невольный страх овладел ею. Деревья распространяли причудливые тени, и со всех сторон раздавались треск, шелест и свист ветра.

Долорес подумала, что крик о помощи, услышанный ею раньше, был не что иное, как завывание ветра в кустах, но жалобный стон вдруг раздался намного громче. Не оставалось сомнения, что это зов о помощи. Но бедная девушка не знала, откуда послышался этот раздирающий душу стон. Долорес собралась с духом и решилась помочь этому несчастному человеку.

- Кто зовет на помощь? - спросила она громко и стала прислушиваться с напряженным вниманием - напрасно! Ответа не последовало. - Пресвятая Дева, - прошептала Долорес, скрестивши руки, - сохрани и помилуй меня! Укажи мне того несчастного, которому я, может быть, в состоянии помочь!

Невыразимый страх овладел и без того робкой девушкой при одной мысли о том, что в мрачном лесу она погибнет от руки злодея, который, может быть, скрывается где-нибудь в кустах. И вся дрожа от волнения, с тревожно бьющимся сердцем, Долорес повернула в сторону от дороги.

Вдруг над самым ее ухом, уже близко, раздался жалобный крик ребенка. Долорес направилась в том направлении, откуда послышался этот крик. При непроницаемой темноте, уже царившей в лесу, она увидела в трех шагах от себя в густой, высокой траве что-то белое. Долорес нагнулась, жалобный стон повторился.

- Ребенок! - воскликнула она с удивлением. - Пресвятая Дева, новорожденный ребенок! Каким образом ты попало сюда, бедное маленькое существо? Ты такой слабенький, несчастный! Я возьму тебя с собой. Ты мог бы погибнуть, если бы я не появилась тут в это время! Но кто же бросил тебя в траву и оставил одного? Где же мать, что бросила тебя на произвол судьбы? - И с этими словами Долорес подняла с земли несчастного ребенка, завернутого в белый платок.

В эту же минуту невдалеке раздался тот же самый крик о помощи, который сразу так испугал бедную девушку. Сделав несколько шагов в сторону, Долорес увидела бедную, беспомощную женщину, закутанную в темный монашеский плащ; та лежала на земле, прислонившись к стволу громадного дерева.

- Спасите моего ребенка, рука моя не в силах больше держать его, меня же предоставьте моей судьбе, - едва слышно прошептала несчастная женщина. Долорес нагнулась к ней, откинула назад большой капюшон, покрывавший голову, и с глубоким участием взглянула на бледное, изнуренное лицо Жуаны; только мрачное сверкание глаз и легкое подергивание губ свидетельствовали о том, что в несчастной еще не полностью угасла жизнь. Черные густые волосы распустились на плечи, ее руки лежали в изнеможении.

- Я тут умру, - шептала она, - это для меня лучший выход, тогда прекратятся мои страдания! Если хотите совершить богоугодное дело, будьте милостивы, спасите этого несчастного ребенка, о, вы уже взяли его на руки, вы хотите помочь ему!

- Я хочу помочь ему и вам, бедняжка! Кто вы и откуда идете? - спросила Долорес с участием.

- Не спрашивайте меня, я изгнана, проклята, покинута Богом и людьми.

- О, не говорите так, я с радостью готова помочь вам!

- Сжальтесь над моим ребенком, для меня одно спасение - смерть, - прошептала бедная женщина.

- Я отведу вас и вашего ребенка в нашу хижину! Она небольшая и невзрачная, но вы ни в чем не будете нуждаться, я буду заботиться о вас.

- Не принимайте меня к себе, вы оказываете помощь неблагодарной! Жуана не смеет пользоваться таким счастьем, она должна бродить без крова и родины до тех пор, пока смерть не явится к ней как избавление!

- Когда вы выздоровеете, я не стану вас удерживать, бедная Жуана! Только сжальтесь над собой и пойдемте со мной в нашу хижину! Она недалеко отсюда. Я понесу вашего ребенка, попробуйте, можете ли вы тихонько пройти несколько шагов. Вот вам моя рука, опирайтесь на нее! О, как я благодарю небо за то, что успела появиться в этом месте вовремя, чтобы помочь вам!

- Вы слишком добры, бедная Жуана не заслуживает такой милости, - прошептала девушка, пожимая руку Долорес.

- Пойдемте со мной! Я не оставлю вас тут в лесу на сырой траве! Уже близко! Я могла бы позвать кого-нибудь из деревни, кто бы смог донести вас, но никто не должен знать о том, что я веду вас и вашего ребенка к себе, так как наш управляющий злой и жестокий человек и строго нас накажет, если узнает об этом! Попробуйте, может быть, вы в силах идти со мной!

Жуана с трудом поднялась, при этом опираясь на руку Долорес.

- Из-за меня вы подвергаете себя опасности, это благородно с вашей стороны, но я не стою такой милости, - с трудом проговорила женщина, еле держась на ногах, затем, обернувшись и увидев на руках Долорес своего ребенка, она бросилась его целовать. Сострадательная Долорес не могла удержаться от слез, видя эту трогательную сцену.

- Опирайтесь на меня, мы тихонько дойдем до дому! К тому же сейчас ночь, нас никто не увидит! Отец мой охотно примет вас, он добрый человек! Как вы дрожите, бедная Жуана, вы больны, но я надеюсь, что вы у нас скоро поправитесь, я заботливо буду за вами ухаживать. Ваше несчастье тронуло меня, и я с первого же взгляда почувствовала расположение к вам.

Жуана со слезами благодарности на глазах посмотрела на девушку, которая вела ее под руку. Больной, бездомной Жуане стало легко на душе при встрече с Долорес; она больше не чувствовала себя покинутой, оставленной всеми людьми, так как пользовалась сочувствием и любовью этой доброй девушки.

- Скажите же, как вас зовут? - спросила Жуана слабым голосом.

- Имя мое Долорес, и я веду вас в хижину Кортино. Отец мой староста поселения Медина.

- Долорес, Долорес... - повторила Жуана. - Имя это больше подходит мне* (Dolores означает скорбь.), чем вам! Вы живете с отцом без забот. Не знаете скорби и печали - ваша участь достойна зависти, и я от всей души желаю вам всего хорошего в жизни, Долорес! Не привязывайтесь ни к какому мужчине! Не верьте ни одному из них!

- И вы тоже говорите мне это! - прошептала Долорес.

- Я несчастная, я погибла, это последствия моей любви! Я обманута, и душа моя не знает покоя. Ребенок этот - бедное, никому не нужное существо! О, скажите, Долорес, будете ли вы его любить?

- Вы задали очень странный вопрос, Жуана, вы дрожите - успокойтесь, иначе вы не скоро поправитесь!

- Поправиться - да, вы правы, мне нужна еще сила, - проговорила Жуана, подходя с Долорес к деревне.

Ребенок заплакал, и мать, взяв его на руки, стала утешать. Они дошли до хижины старого Кортино, который, сидя у окна, поджидал свою дочь. Он уже стал беспокоиться о ней - как вдруг увидел ее в сопровождении другой девушки, которую сначала принял за поселянку. Но вскоре убедился, что Долорес привела с собой чужую женщину, и после краткого рассказа дочери обо всем случившемся он приветливо протянул руку незнакомой ему женщине.

- Войдите, - ласково проговорил он, - вы найдете в моей хижине радушный прием! И чтобы никто не заподозрил о вашем присутствии здесь, я отделю для вас маленький угол моей комнаты, где вы сможете пробыть в безопасности столько времени, сколько понадобится для полного вашего выздоровления.

- Вы так же добры, как ваша дочь, Долорес, - ответила Жуана, войдя в хижину, - но мне недолго придется пользоваться вашим гостеприимством.

Старый Кортино вскоре убедился из рассказа Жуаны, что она много страдала в своей столь короткой жизни, и поэтому радовался за добрую Долорес, которая неутомимо заботилась о несчастных людях. Бедная женщина заняла постель старосты, и Долорес заботливо ухаживала за ней и ее ребенком.

Поселянам имения Медина было строго запрещено предоставлять убежище чужим, поэтому Долорес и ее отец скрывали насчастных даже от соседей, сами себе во многом отказывали, прилагая все старания, чтобы ослабевшая мать поправилась и полностью окрепла. Таким образом проходили недели, и Долорес все еще не отходила от постели больной женщины.

- Ты все узнаешь, Долорес, - проговорила Жуана однажды вечером, причем на лице ее отпечатались все страдания бедной, изможденной и изболевшей души, - ты получишь скоро объяснения всему, что тебе кажется во мне странным и отталкивающим! Признайся, что я иногда кажусь тебе страшной, я это чувствую. Иначе это и не могло быть, но когда ты узнаешь всю мою печальную судьбу, ты будешь в состоянии хоть немного понять невысказанные страдания моей души.

- Успокойся, бедная Жуана! Взгляни на своего ребенка и будь счастлива!

- О, нет, добрая Долорес, я не могу быть такой счастливой, как другие матери. При виде несчастного ребенка мои страдания увеличиваются! Я всей душой люблю это невинное существо, но при одном взгляде на него в моем сердце снова накипает озлобление и жажда мести, чего ты, счастливая, не понимаешь! Не смотри на меня с таким удивлением, Долорес, ты все со временем поймешь и узнаешь. Я должна наконец все рассказать. Садись на край моей постели. Но не смотри на меня - я открою тебе свое сердце. Повернись ко мне спиной и слушай.

- Ты опять волнуешься, Жуана, и этим наносишь вред здоровью.

- Не бойся, благодаря твоему попечению, я чувствую себя гораздо лучше! Искренне благодарю тебя за такой заботливый уход. Но от того, что терзает мое сердце, меня может избавить только смерть!

- И у меня есть заботы, и я томлюсь глубоким горем, - возразила Долорес, - но я не отчаиваюсь.

- Глубокое горе! Это ничто по сравнению с обманутой любовью, с изменой - ибо это такое страдание, от которого душа томится вечно! Слушай! Ты узнаешь о моей прожитой жизни - я все расскажу тебе - и тогда ты с огорчением скажешь: теперь я понимаю тебя, Жуана, ты погибла безвозвратно!

Мои родители жили в Алькале, где отец мой, человек почтенный и богатый, был губернатором. Они очень любили меня, своего единственного ребенка. Мы жили мирно и счастливо, так как ни в чем не нуждались. Когда я подросла, молодой богатый офицер королевского войска попросил у отца моей руки, мать стала меня уговаривать не отказывать этому вполне достойному человеку.

Тут, к моему несчастью, побежденные христиносы были оттеснены и карлисты заняли Алькалу. Отец мой, опечаленный этим грустным событием, должен был принять в своем доме одного из предводителей неприятельского войска по имени Филиппо Буонавита, он был итальянец, вступивший в ряды карлистов, и приобрел славу своим геройством.

Я часто видела его - он не обходил меня вниманием - и наконец, улучив момент, когда мы остались наедине, он поклялся в своей безмерной любви ко мне. Сердце мое было свободно - я никогда еще не слышала подобных слов и клятв, не видела ни разу таких пламенных взглядов - и поэтому вскоре почувствовала непреодолимое влечение к Филиппо! Я полюбила его страстно, пламенно, как человек, способный любить только раз в жизни.

Первая вина моя была в том, что я скрывала от своих родителей возраставшую любовь к врагу отца и королевы. С трепетом я ожидала приближения того часа, когда он меня поджидал где-нибудь в парке или в лесу, и тайком убегала из дома. Казалось, как будто сверхъестественная сила приковала меня к этому человеку и сделала рабой его воли. Я всецело привязалась к Филиппо, так что забыла родителей и не думала об опасности!

- Утешься, Жуана, у нас с тобой одинаковая участь, - перебила ее Долорес, - настанет время, когда он не будет врагом твоего отца, тогда ты смело и без боязни можешь принадлежать ему.

- Ты утешаешь, не выслушав до конца моего рассказа, - слушай! - продолжала Жуана. - Родители мои и не подозревали о наших свиданиях, которые происходили все чаще и чаще. Филиппо клялся в любви и верности, обещал сделать меня своей женой - и я, не в состоянии противостоять его пламенной страсти, отдалась ему всецело. Я по-прежнему была счастлива и не подозревала, что сделалась жертвой гнусного обмана.

Отец мой в конце концов узнал о наших тайных свиданиях - он застал нас врасплох и с яростью вырвал меня из объятий Филиппо, который замахнулся на него шпагой. Я стала между ними, чтобы предотвратить убийство, и на месте же объявила отцу, что страстно люблю Филиппо и ни за кого другого не решусь выйти замуж.

Отец проклял меня и отрекся от своей несчастной дочери! Я оставила отцовский дом. Проклятие родителей сопровождало меня всюду - бледная, с распущенными волосами, я бежала ночью к Филиппо! Я надеялась, что возлюбленный примет меня, бедную, покинутую, и вознаградит любовью за все страдания и мучения, что достались на мою долю. Ради него я в состоянии была вынести проклятие отца, так как тешила себя надеждой, что вместе с избранником предстану перед родителями и выпрошу у них прощение за все причиненное им горе.

Я явилась к нему со слезами на глазах, рассказала о случившемся, а он, этот гнусный изменник, посоветовал мне возвратиться к родителям и покорно попросить у них прощения!

- Как, - воскликнула я в отчаянии, - ты гонишь меня от себя, не принимаешь к себе в дом?

Изверг этот замялся, извинился, говоря, что война мешает ему жениться и что он не может оставить меня у себя в лагере. Тут только я поняла, что обманута им, что в нем не осталось ни искры любви ко мне! Я была близка к умопомешательству.

- Изменник! - воскликнула я. - Ты разрушил мое счастье и счастье моих родителей!

Филиппо хотел утешить меня всевозможными заманчивыми обещаниями, но я не верила ему больше и, со всей силой вырвавшись из гнусных объятий, я с громким проклятием пустилась от него бежать! Я долго еще слышала знакомый голос, звавший меня, но он не мог больше смягчить меня! Покинутая и проклятая родителями, оставленная тем человеком, ради которого пожертвовала всем, бродила я ночью по глухим, пустынным местам; любовь моя, некогда столь пламенная, искренняя, превратилась в глубочайшую ненависть. Изболевшее, раненое сердце жаждало мести.

- Бедная, бедная Жуана, - прошептала Долорес, - может быть, ты была несправедлива в отношении Филиппе?

- Я подслушивала его несколько раз и убедилась, что он поступает со всеми так, как со мной! Я следовала за ним по пятам и три раза сдавала его в руки неприятеля, но ему все время удавалось ускользнуть! Затем я решилась преследовать его, чтобы самой, своей рукой утолить жажду мести.

- Как, Жуана, ты хотела...

- Убить его, Долорес! Ты испугалась, ты с ужасом смотришь на меня. Я поклялась ужасно отомстить ему и свято сдержу свою клятву! В то время как я готова была преследовать его, вдруг ощутила нестерпимую боль. В отчаянии бросилась в сторону, сама не зная куда, я хотела спрятаться от людей, страх обуял меня, я без цели бродила по лесу, пока наконец не упала в изнеможении.

Не знаю, сколько времени я лежала без сознания, когда же я пришла в себя, меня уже окружал непроглядный мрак, но я чувствовала, что дала жизнь маленькому существу. Я завернула моего несчастного ребенка в платок и кое-как поднялась с земли, но была так слаба, что не удержала ребенка, он выпал из моих рук. В полном отчаянии я искала смерти, и, пройдя шага два, потеряв сознание, упала без чувств на землю на том месте, где ты меня нашла.

- Само небо вовремя привело меня туда

- Ты меня спасла, Долорес, но должна тебя огорчить, что с возвращением здоровья во мне с прежней силой заговорила ненависть! Теперь ты знаешь все, не пугайся меня, когда выражение моего лица покажется тебе странным, ты знаешь мое отчаянное положение!

Долорес с глубоким участием протянула руку несчастной Жуане.

- Останься у нас и постарайся забыть свое горе, - умоляла дочь старосты.

- Не требуй от меня невозможного, Долорес!

- Подумай лучше о твоем ребенке, посмотри, Жуана, с какой любовью он протягивает к тебе ручонки.

Несчастная закрыла лицо руками, слезы полились из ее глаз, но в следующую минуту руки ее опустились, и бледное, изнуренное лицо снова приняло холодное, суровое выражение, говорившее о непреодолимой жажде мести.

- Если вдруг я умру, - прошептала она, - этот несчастный, бездомный ребенок найдет в тебе вторую мать, Долорес, и эта мысль успокаивает меня! Ты же простишь мне все, что бы я ни сделала, так как ты очень добрая и благородная душа! Не правда ли?

- Я тебе это обещаю, Жуана, - проговорила Долорес, поцеловав бедного ребенка со слезами на глазах.

- Теперь я совершенно спокойна, ты облегчила страдания моей души! Благодарю тебя за все, что ты сделала для меня, и Матерь

Божья да благословит тебя за то, что ты обещала мне сделать для моего ребенка!

- Возвратись к своим родителям, они уже, наверное, простили тебя, - уговаривала ее Долорес.

- Мать моя от горя умерла, а отец, желая избавиться от позора, переселился на остров Кубу. Ты ищешь для меня утешения и спасения, Долорес, но для меня уже все, все погибло; и везде, куда ни посмотрю, меня окружает непроглядный мрак. Такова уж моя судьба. Молись за меня!

Долорес была глубоко тронута рассказом Жуаны, поняла, что наполняло сердце несчастной, содрогалась при мысли, что, быть может, и ей самой предстоит такая участь, если Олимпио забудет ее, изменит ей и нарушит свою клятву, как это сделал Филиппо. Она не знала, где он и что с ним, но успокаивала себя мыслью, что возлюбленному не было известно настоящее ее местонахождение или что, может быть, письма от него попали в руки нового смотрителя замка.

Эндемо, управляющий, тем временем уже выздоравливал, и вскоре все почувствовали последствия того рокового дня. Наказать поселян по закону он не посмел, так как герцог, признав в этом деле виноватым самого управляющего, даровал всеобщую амнистию.

Снова настало тяжелое время для работников и поселян. Эндемо был взбешен, что не находил причины излить свой гнев на работников, так как под присмотром старосты имение процветало, за что Кортино похвалил сам герцог. Заметив, что за время его болезни работа выполнялась точно и быстро, управляющий с досады стал требовать от работников еще больших усилий и стараний, грозя в противном случае строгим наказанием.

Ненависть же управляющего к старосте возрастала с каждым днем. Старый Кортино избегал встреч с Эндемо, но если они все же встречались, он коротко и спокойно отвечал тому на вопросы, как будто между ними ничего не произошло.

Эндемо все еще не терял надежды когда-нибудь овладеть прекрасной Долорес. Вскоре же подвернулось обстоятельство, которое увеличило его затаенную пламенную страсть.

Проезжая как-то вечером мимо хижины Кортино, герцог услышал мягкий, звучный голос прекрасной девушки. Остановив лошадь и долго прислушиваясь к восхитительной песне, он подъехал к окну и выразил дочери старосты искреннюю благодарность за доставленное наслаждение.

Долорес была вне себя от испуга при внезапном появлении герцога, тем более что держала на руках ребенка Жуаны. Молодой Медина, приписав испуг Долорес ее скромности, сказал ей, что попросит ее в скором времени петь в замке при знатных гостях. И с этими словами он уехал.

Заметив любезность молодого Медина в общении с прекрасной Долорес, ревнивый и завистливый Эндемо решился разрушить надежды герцога и раньше его овладеть прекрасной девушкой. Эндемо всеми силами старался склонить на свою сторону дочь старосты и вместе с тем устранить старого Кортино. Планы его на этот счет, как мы увидим в следующих главах, были мастерски подготовлены. До сих пор никто не подозревал, что Кортино прятал у себя чужую женщину, о Жуане и впоследствии никто не узнал, так как, проснувшись в одно прекрасное утро, Долорес и ее отец не нашли несчастной у себя в доме. Она скрылась, быть может, бросилась искать смерти. Поцеловав своего ребенка. женщина положила его на постель к Долорес, так как знала, что добрая девушка не оставит его.

Жуана предсказывала, что скоро настанет день, когда Долорес придется выполнить свое обещание - сделаться второй матерью ее ребенку. День этот настал, несчастная бежала! Куда она направилась? Жива ли она еще? Не последовала ли она за тем человеком, которому так упорно хотела отомстить? Старый Кортино долго стоял в задумчивости и с грустью смотрел на бедное, покинутое существо.

- Мы не оставим его, не отдадим никому и будем беречь, как родного ребенка, - наконец проговорил он.

- Благодарю, дорогой мой отец, я это обещала бедной Жуане! Матерь Божья благословит нас за то, что мы приютили у себя сироту. Я так полюбила этого несчастного малыша.

- Сохрани Бог, чтобы теперь кто-нибудь увидел ребенка, при первом же случае я сообщу о нем герцогу, и тот не откажет мне в моей просьбе оставить малютку в нашем доме.

Долорес и не подозревала, что любовь к этому ребенку причинит ей тяжелые и страшные страдания. С заботливостью нежно любящей матери она ухаживала за ним, и мальчик ласково улыбался и протягивал к ней ручонки. Долорес так искренне полюбила малыша, что не отдала бы его никому на свете. Она боялась только, что Жуана вернется когда-нибудь и потребует своего сына.

Мучимый возрастающей страстью, Эндемо часто бродил ночью вокруг хижины старосты: он во что бы то ни стало решил овладеть Долорес! Темные планы роились в его голове; человек этот, покончивший с прежним старостой без угрызений совести, способен был устранить таким же способом и старого Кортино, если бы это оказалось нужным для достижения его цели. Красота Долорес пленила его до такой степени, что он часто ночью вскакивал с постели и отправлялся к дому сельского старосты, чтобы незаметно понаблюдать за прекрасной девушкой.

Как-то раз, простояв довольно долгое время перед хижиной, ему удалось в щель завешанного окна заглянуть вовнутрь; на переднем плане он увидел старого Кортино, спавшего на постели; вдруг изнутри послышался крик ребенка.

Эндемо вздрогнул, не обманул ли его слух? Неужели эта на вид кроткая, невинная Долорес скрывала в хижине новорожденного ребенка? Неужели его сиятельству уже удалось овладеть дочерью старосты? Эти вопросы роились в голове Эндемо, глаза его засверкали, руки сжались в кулаки.

- Сotо diablos, - пробормотал он, - я добьюсь истины! Но они не должны подозревать, что я открыл их тайну, пока не настанет подходящее время!

Едва слышно переступая по хрупкому песку, Эндемо отправился за хижину; тоненькая стена отделяла его от того места, где спала Долорес. Он приложил ухо к стене. Дикая, торжествующая улыбка появилась на его лице, между тем как из груди вырвался сдавленный крик радости. Эндемо снова ясно услышал крик ребенка, а затем тихую песню Долорес, баюкающей, как он воображал, своего ребенка.

- Ого, невинная, кроткая девушка, - прошептал он, заскрежетав зубами, - ты уже имеешь любовника и поэтому пренебрегаешь мной! Герцог лучше управляющего, хитрая, расчетливая красавица! Эндемо знает теперь все! Ты объявила мне, что презираешь и ненавидишь меня, но я не теряю надежды когда-нибудь овладеть тобой, берегись, прекрасная Долорес! Ты не подозреваешь, что я открыл твою сокровенную тайну, что я нахожусь так близко от тебя! Ты отдалась тому, кто владеет золотом! Теперь же, наконец, должна настать и моя очередь!

Исказившееся лицо управляющего свидетельствовало о его возбужденном состоянии. Тихо и неслышно он отошел от хижины Кортино, занятый обдумыванием ужасных планов, благополучному результату которых он радовался заранее.

XXII. ИСПАНСКИЙ БАНКЕТ

При мадридском дворе тем временем произошли большие перемены. Мария-Христина настояла на том, чтобы мешавший ей Эспартеро уступил свое место Нарваэсу, которому был пожалован титул герцога Валенсии и который как генерал-капитан испанской армии поселился в замке.

Молодая королева вышла замуж за принца д'Асси, хотя сердце ее все еще принадлежало дону Серрано, которого она обычно называла "мой красивый генерал".

Но главнейшую роль при мадридском дворе играли иезуиты. Патеру Маттео, духовнику королевы-матери, удалось привести в исполнение свой план относительно принца д'Асси, находившегося полностью во власти иезуитов. Патер так же ловко сумел забрать в свои руки и молодую королеву, сблизив ее с обманщицей, монахиней Патрочинией, которая, искусно разыгрывая роль сомнамбулы, все больше и больше завлекала королеву в свои сети. Нет смысла заниматься в этом романе описанием всех интересных подробностей этих странных отношений Изабеллы с монахиней, ибо можем предложить нашим благосклонным читателям и читательницам прочесть роман "Тайны Мадридского двора", где они найдут самые точные сведения об интересующем их вопросе.

Нарваэс, заняв свое новое, высокое положение, прежде всего позаботился о том, чтобы победить внешнего врага, оставив в покое не менее опасного, внутреннего, в лице инквизиции, дворец которого находился на улице Фобурго. До тех пор пока он открыто не выступил против иезуитов, те ему не вредили, зная, что неустрашимый герой лучше всех сможет устранить беспорядки, причиненные войной, но когда они впоследствии увидели, что генерал стал их соперником и, подобно им, стремится к неограниченной власти, иезуиты использовали все свои силы и погубили его!

Но мы забежали вперед. Герцог Валенсии, убедившись в безнадежности своей любви к Изабелле, вышедшей замуж за принца Франциско д'Асси, но не скрывавшей своей привязанности к генералу Серрано, стал теперь добиваться только почестей и славы, подобно графине Евгении, увидевшей себя тоже обманутой в своей первой, горячей любви.

Нарваэс был холодным, честолюбивым человеком. С железной строгостью наблюдал он за порядком в войсках и тиранической властью создавал новые полки, так что армия дона Карлоса должна была наконец уступить огромному превосходству силы. Его войска расположились у Бургоса, но были до того обессилены, что генерал Кабрера согласился на предложенное ему перемирие и переговоры с королевой.

На военном совете, происходившем в присутствии дона Карлоса, были избраны парламентерами в этом деле три отважных офицера: Олимпио Агуадо, Филиппо Буонавита и маркиз де Монтолон, которые тотчас же отправились в Мадрид для начала переговоров.

Они имели двойное поручение. В случае заключения мира они были уполномочены на дальнейшее ведение дел, в противном случае им было приказано разыскать в генеральных архивах точные сведения о позициях королевских войск и планах их дальнейших действий. И именно для выполнения этого поручения не было более надежных людей, чем эти три офицера, которые уже неоднократно доказывали на деле свою изумительную неустрашимость.

Олимпио, Клод и Филиппо были встречены в Мадриде со всеми военными почестями, и даже Нарваэс, который, как нам известно, был лично знаком с ними, принял их с таким радушием, какого от него не видел никто. В особенности он питал чувство искренней дружбы к Олимпио, и это обстоятельство, казалось, могло значительно облегчить переговоры. Но, несмотря на это, они не увенчались желаемым успехом.

Маркиз де Монтолон, введенный со своими друзьями в тронный зал, объявил в присутствии всего двора условия дона Карлоса - назначить старшую дочь от брака королевы Изабеллы с принцем Франциско д'Асси в супруги сыну дона Карлоса, чтобы таким образом престол перешел к потомку дона Карлоса. Мария-Христина была не против этого предложения, но королева Изабелла и министры объявили, что не принимают его ни при каких условиях.

В таком положении находились дела, когда двор решился, откликнувшись на приглашение герцога Медина, пользовавшегося расположением королев из-за того, что его мать была королевской инфантой, по дороге в замок Эскуриал заехать к нему, чтобы присутствовать на празднике.

По просьбе королевы-матери три офицера дона Карлоса тоже получили приглашение на пир; эта интриганка готовилась объявить на банкете свое решение - представить предложение дона Карлоса на обсуждение кортесов и таким образом сделать соглашение между враждующими партиями возможным.

Роковой день, когда должен был решиться этот вопрос, настал и, между тем как три офицера дона Карлоса поскакали в замок Медина на лошадях, королевы и их свита отправились в путь в удобных дорожных экипажах, которые должны были доставить их затем в Эскуриал. Придворная прислуга получила приказ отправиться вместе с багажом прямо в Эскуриал, чтобы приготовить все к приему королев.

Генерал-интендант Энграннос поехал в замок Медина раньше, чтобы известить герцога о приезде королев и двора. В имении все это время происходила такая суета, какой там еще никогда не было. Поваров выписали из Парижа, в парке готовилась блестящая иллюминация, аллеи усыпались лавровыми ветками и цветами, и на башнях замка развевались большие флаги в честь королев. В залах были накрыты столы, на лестницах постелены новые, прекрасные ковры, и герцог сам, не останавливаясь ни перед какими издержками, распоряжался устройством банкета.

Галереи столовой, где сидели музыканты, выписанные из Мадрида, были украшены шитыми золотом флагами испанских национальных цветов; в одном из боковых залов был сервирован стол для придворных; другие, превращенные в садовый павильон бесчисленным множеством тропических растений, должны были служить местом отдыха и беседы после обеда.

Герцог Медина пожертвовал всем, чтобы достойно, с подобающей роскошью принять августейших гостей, и сам, в сопровождении генерал-интенданта и шталмейстеров, отправился на встречу, чтобы приветствовать королев на границе своих владений.

В первой подъехавшей к нему карете, запряженной шестеркой прекрасных лошадей, сидели Изабелла и ее маленький супруг, во второй - Мария-Христина и герцог Риансарес, в третьей карете ехали придворные дамы: Евгения де Монтихо и Паула де Бельвиль, а в четвертой - придворные дамы королевы-матери. Генералы и адъютанты образовали блестящую свиту, в которой находились также три офицера дона Карлоса в парадных мундирах карлистов.

Герцог Медина соскочил с лошади, подошел к карете королев и поблагодарил их за милость, которую они доставляют ему своим посещением. Мария-Христина была чрезвычайно любезна с герцогом, Изабелла даже дала ему поцеловать свою руку, а прекрасная Евгения, с которой разговаривал Олимпио, скакавший возле ее экипажа, приветствовала герцога радостной улыбкой.

Затем экипажи направились к разукрашенному старинному замку, и королева-мать заметила с довольной улыбкой, что дорога, по которой они ехали, была усыпана цветами.

Изабелла охотнее разговаривала с герцогом, ехавшим возле ее кареты, нежели со своим скучным супругом, общество которого для нее всегда было в тягость.

У входа в парк стояла многочисленная прислуга, начиная от смотрителя замка до конюхов, в парадных ливреях, и под колоннами портала герцог сам отворил дверцы королевских экипажей и помог выйти королевам.

Эндемо, низко кланяясь, стоял на почтительном расстоянии и ждал минуты, когда и он будет подведен к их величествам и представлен им.

Мария-Христина и Изабелла обратили милостивое внимание на прекрасный парк и сделанные в честь их приезда украшения из цветов. И в то время как генерал-интендант провожал королев в назначенные для них уборные, устроенные с неописуемой роскошью, герцог Риансарес, к которому присоединился и король, посетил образцовые конюшни герцога Медина, чтобы посмотреть их устройство и прекрасных лошадей.

Управляющий Эндемо повел придворных дам, освобожденных на этот раз от опеки камерфрау, в парк и старался занять их, доставить им удовольствие.

Наконец королевы были готовы к торжеству; генерал-интендант поспешил доложить об этом герцогу Медина, и через некоторое время гости заполнили залы.

Садовый павильон, из которого терраса вела в парк, оставался пока незанятым. Господа и дамы, составлявшие свиту, поместились в боковом зале, между тем как королевы с некоторыми из придворных и герцогом Медина, сели за стол, сервированный в главном зале. Бесчисленные канделябры и люстры излучали ослепительный свет; с галереи лились звуки музыки; лакеи, одетые в парадные ливреи, разносили гостям изысканные кушанья. Там были, между прочим, и пучеро из черепах, дичь и форели; птичьи гнезда и соусы из устриц, приготовленные на испанский лад; рагу из дичи и рыбьих языков; а к ним подавались разные французские и испанские вина, искусно приготовленное печенье и восточные сладости, шампанское, мороженое в разных формах и различные прекрасные фрукты.

За главным столом сидели королевы со своими супругами, три уполномоченных офицера дона Карлоса и герцог Медина. Разговор был очень оживленным, и в боковом зале, казалось, все были тоже в наилучшем расположении духа, так как генералы и адъютанты, по приглашению Эндемо, усердно пили шампанское и угощали своих дам.

В заключение был подан душистый кофе в маленьких китайских чашечках, и после этого молодая королева встала из-за стола.

Изабелла попросила герцога Медина проводить ее в прохладный садовый павильон. По знаку, поданному королевами, и свита встала из-за стола: графиня Евгения с доном Олимпио Агуадо, маркиза с Эндемо и другие придворные господа и дамы тоже отправились в маленький, прекрасно оборудованный боковой зал, чтобы поболтать и насладиться прохладным свежим воздухом, проникавшим из парка, сидя в креслах, окруженных тенью пальмовых и апельсиновых деревьев.

Тем временем солнце уже успело зайти, и приятный полумрак распространялся над парком Медина. Лакеи зажгли лампы и разноцветные фонари, которыми были украшены деревья, грядки и клумбы, так что весь парк представлял волшебную картину.

Королева-мать осталась со своим супругом и маркизом де Монтолоном в главном зале и выразила свое мнение о предложении дона Карлоса, тогда как молодая королева, расхаживая под руку с герцогом Медина, в который раз говорила ему, что этот праздник доставил ей большое удовольствие.

- Я должна сознаться, - сказала она со своей обычной очаровательной улыбкой, - что этот парк гораздо прекраснее нашего, господин герцог. Вы имеете в своем распоряжении все, что радует и возвышает душу, - одного только не хватает нам.

- Я от души сожалею, что ваше величество недовольны своим покорнейшим слугой.

- Мы были бы неблагодарны, многоуважаемый герцог, если бы не сознавали, что вы приняли нас с королевской роскошью! Но я должна сказать вам, что мы предпочитаем музыке пение.

- Извините, ваше величество, что я оказался невнимательным хозяином, не подумал о придворных певцах. К несчастью, этой ошибки нельзя в настоящее время исправить! Но не удовольствуется ли моя королева прекрасным, чистым голосом девушки из народа...

- Конечно, дорогой герцог. Мы предпочитаем народные песни - разным ариям и операм, которые так часто приходится слышать! Не медлите, герцог, мы с нетерпением ждем вашу певицу!

- Я спешу, чтобы выполнить приказ вашего величества, - сказал, низко кланяясь, герцог, который, услышав желание королевы, вспомнил о прекрасном голосе Долорес. Он хотел немедленно приказать позвать ее в замок и попросить спеть под аккомпанемент мандолины ту прекрасную песню, что однажды подслушал у ее окна.

Изабелла, обменявшись несколькими словами со своим супругом, села в одно из кресел под тенью пальмовых деревьев, и вокруг нее сгруппировались графиня Евгения с Олимпио и маркиза с доном

Эндемо, между тем как господа и дамы, составлявшие свиту, стояли в глубине зала.

Королева сообщила окружающим о предстоящем необычайном наслаждении, и Эндемо тотчас догадался, кто будет та певица, которую герцог велел позвать в замок. Он сначала побледнел, но потом, собравшись с духом, ответил графине де Монтихо на ее вопрос, причем так тихо, чтобы Олимпио не мог услышать слов, что певица - Долорес, дочь сельского старосты, бывшего когда-то смотрителем мадридского замка.

Глаза Евгении странно засверкали, между тем как она украдкой посмотрела на Олимпио, чтобы убедиться, не подслушал ли он тайну, которую ей поведал Эндемо; она торжествовала - ведь ей было известно, что Олимпио, который сейчас ухаживает за ней, раньше любил Долорес.

Она до сих пор ни разу не напоминала ему об этом, но данное обстоятельство не было забыто ее сердцем. Теперь она хотела удостовериться, действительно ли та девушка из народа могла быть ее соперницей. Одна мысль о возможности этого так задела ее гордость, что она побледнела.

Олимпио не подозревал, кто она, ожидаемая с нетерпением певица, и поэтому ее появление должно будет произвести на него сильное впечатление, подумала прекрасная Евгения. Но если ее предположение подтвердится, если она своими проницательными глазами прочтет измену на лице своего кавалера, то жестоко отомстит ему за это унижение.

Эндемо, казалось, догадывался о намерении графини, она не могла скрыть своего состояния от его зорких глаз. Он почувствовал, что нашел в ней союзницу для того, чтобы уничтожить Долорес, и его решение - не упустить этого случая - стало еще тверже, когда он увидел Долорес, появившуюся на террасе вслед за герцогом.

Дочь сельского старосты вначале отказывалась явиться к таким знатным гостям, но старый Кортино наконец уговорил свою дочь взять мандолину и последовать за Оливенко, посланным за ней от герцога.

Скрепя сердце Долорес согласилась. Ей казалось, будто она идет на гибель. Девушка не боялась молодой королевы, которая в прежние времена при встрече с ней ласково заговаривала, но какое-то необъяснимое чувство страха овладело ее сердцем, так что она последовала за другом своего отца в замок, дрожа всем телом.

- Ничего не бойтесь, - сказал старый смотритель замка, - и, что важнее всего, будьте смелее, а то ваше пение не произведет нужного впечатления. Дайте своему голосу полный простор, точно так, как вы это делаете, когда поете в своей хижине.

- Страх так мне сжимает сердце, mio* (Дядя.) Оливенко, - ответила девушка слабым голосом.

- Что с вами, Долорес? Вы такая бледная, и у вас такой испуганный вид, как будто вас ведут на эшафот! Вот, возьмите эти розы и приколите их к волосам. Будьте смелее! Я останусь на террасе, недалеко от вас.

- Вы так добры ко мне, mio Оливенко, это меня радует.

- Возьмите эти цветы, дитя, и украсьте ими свои волосы, тогда вы смело можете входить в зал в этом простом платье: свежие, прекрасные розы заменят все! Но вот идет его сиятельство герцог - смелее, нино* (Милая девушка.), смелее!

Старый Оливенко отошел на несколько шагов, а затем последовал за герцогом и дочерью Кортино на террасу. Родриго Медина, которому очень нравилась прелестная Долорес, ласково взглянул на нее.

- Эти розы прекрасное украшение, - сказал он, - следуй за мной наверх, в зал. Я желаю, чтобы ты спела нам ту песню, которую я недавно слышал, когда проходил мимо хижины твоего отца, но мне кажется, ты дрожишь?

- Это уже прошло, ваше сиятельство. Если вас удовлетворит мое слабое пение, я охотно выполню ваш приказ!

- Мне это нравится. Твои щеки опять покрываются румянцем. Тебе нечего бояться! Спой нам желаемую песню, и я щедро вознагражу тебя за это, - сказал герцог, войдя в слабо освещенный зал.

Королева разговаривала с Эндемо о владениях герцога Медина, а Олимпио был до того углублен в беседу с прелестной Евгенией де Монтихо, что не заметил вошедшей певицы.

- Соловей нашего селения, ваше величество, - сказал Эндемо насмешливым тоном, показывая на Долорес, которая, скромно потупив глаза, низко поклонилась, войдя в зал. Она держала в руке небольшую, простенькую мандолину. В ее волосах красовались живые розы, а на шею и плечи была накинута бедная, но ослепительно-белая вуаль.

Королева не узнала дочь бывшего смотрителя ее замка - она уже давно ее забыла. Она милосердно ответила на поклон красивой девушки и подала ей знак рукой для начала выступления.

Долорес ободрилась, взяла несколько аккордов на мандолине, которые тихо зазвучали в зале, и начала своим чистым, прекрасным голосом ту песню, какую просил ее спеть герцог Медина.

Олимпио, взглянув на певицу, не смог скрыть своего удивления, заметив ее поразительное сходство с Долорес; мучительный упрек поднялся в его сердце вместе с воспоминаниями о прежней любви. И когда он услышал ее голос, когда всмотрелся в черты ее лица, ему показалось, что это была действительно та Долорес, которую он любил и забыл в своих бурных похождениях и блеске двора, которой он поклялся в вечной любви и которой принадлежало его сердце.

Певица, начав второй куплет, взглянула на гостей - она увидела Олимпио! Звуки замерли на ее губах; она побледнела и, вскрикнув от неожиданности, пошатнулась.

Королева встала - последовало всеобщее волнение; Олимпио хотел подбежать к Долорес, которая узнала его в первую минуту, как только увидела.

- Что случилось с девушкой? - спросила королева, которую до крайности неприятно поразило это происшествие, она даже приготовилась со своим супругом покинуть зал.

Оливенко быстро вбежал в зал и подхватил Долорес, лишившуюся чувств. Эндемо с дьявольской улыбкой смотрел то на певицу, то на герцога, который был в сильном смущении.

- Что вы делаете, дон Олимпио? - спросила графиня Евгения, увидев, что тот готовится подойти к Долорес. - Предоставьте лакеям позаботиться об этой женщине! Вашу руку! - Она сказала это ледяным, повелительным тоном, наслаждаясь борьбой, происходившей в его сердце. - Вашу руку, дон Олимпио, - повторила графиня, - мы должны последовать за королевой!

В ту минуту, когда зал полностью опустел, Эндемо подошел к герцогу Медина.

- Эта девушка не успела еще оправиться от родов, - сказал он, понизив голос и показывая на Долорес, которую Оливенко приготовился вынести на руках из замка, - ведь вы это знали и могли избежать подобной сцены. Зрелище это не годилось для праздника знатного герцога Медина!

- Что ты говоришь?

- В хижине Кортино появился новорожденный ребенок - мне кажется, что это уже давно не новость. Не волнуйтесь, господин герцог! Прерванный праздник должен быть доведен до конца.

- Жалкий человек! - проговорил герцог и поспешил в большой зал, чтобы извиниться перед королевой за происшедшее, которое так неприятно на нее подействовало.

Лакей Диего был прав, рассказывая в селении, что управляющий Эндемо родственник его сиятельству, иначе он не позволил бы себе таких слов, которые только что высказал, обращаясь к герцогу.

- Отчего ты стоишь выше меня? - проговорил Эндемо ему вслед, и выражение глубочайшей ненависти исказило его бледное, некрасивое лицо. - Отчего ты носишь герцогскую корону, между тем как я только простой дворянин? Почему ты называешься герцогом и ворочаешь миллионами? Ведь и я тоже имею право на них! Ты долгое время наслаждался ими - теперь пусть настанет моя очередь! Ведь мы сыновья одного отца. Да, твоя мать была инфанта, а моя - простая служанка из Англии. Но ведь говорят, что моя мать была прекраснее твоей и что отец наш любил ее больше своей законной жены! Поменяемся же теперь ролями! Когда я буду с миллионами, Долорес будет моей! Мне надоело быть твоим слугой.

XXIII. ВОССТАНИЕ

Прошло несколько недель после праздника. Долорес все еще не вставала с постели. Лихорадочные сны тревожили ее - перед ней постоянно появлялся образ Олимпио, которого она так неожиданно увидела в замке, она с огорчением припоминала, как горячо любимый ею человек вместе со всем двором оставил замок, не обменявшись с ней даже ни одним словом и не обратив на нее должного внимания.

Когда Оливенко в тот злополучный вечер привел старому Кортино его больную дочь, бедный отец не мог понять причины такой внезапной перемены, происшедшей в ней, но, услышав в лихорадочном бреду Долорес имя Олимпио, он догадался обо всем, что могло случиться, и горячо молился за свою бедную дочь. Теперь, казалось, больная стала поправляться. Она впала в глубокий сон.

Во время болезни дочери старый Кортино заботливо ухаживал за ребенком Жуаны, хотя, впрочем, у него было очень мало свободного времени, так как жестокий Эндемо своими непомерными требованиями как будто хотел испытать терпение старосты и всех работников.

Староста как-то раз решил явиться к герцогу и рассказать ему всю правду относительно находившегося в его доме чужого ребенка. Оливенко доложил о нем его сиятельству - герцог же велел передать Кортино, что вынесет свое решение тогда, когда бесчестная дочь старосты оправится от болезни.

Эти слова до того поразили старика, что он поклялся никогда не переступать через порог замка. Оливенко надеялся утешить своего старого товарища - но Кортино, мрачный и с поникшей головой, удалился. Слова герцога глубоко уязвили честь доброго старика.

Но с какой стати этот бедный староста мог требовать отчета у герцога, своего повелителя? Бедному Кортино пришлось терпеливо снести причиненное ему оскорбление.

Проснувшись после глубокого, продолжительного сна, Долорес с удивлением посмотрела вокруг - она минуту назад видела себя в своей квартире в мадридском дворце и говорила с горячо любимым ею Олимпио. Горькая действительность испугала и огорчила ее, так что от неожиданности девушка со слезами на глазах упала снова на постель.

В памяти ее опять воскресли картины происшедшего - она снова оказалась в замке в тот злополучный вечер, видела Олимпио, стоявшего возле графини Монтихо, слышала оскорбительные слова Эндемо. Сердце бедной девушки при этих воспоминаниях готово было разорваться от боли, и она громко зарыдала.

Старый Кортино, с ребенком Жуаны на руках, молча подошел к постели дочери. Увидев Долорес, мальчик весело протянул к ней ручки. Девушка прижала к груди ребенка - она забудет свои страдания и постарается жить только ради этого мальчика, покинутого даже родной матерью. Еще минуту назад бедная Долорес желала себе смерти, чтобы скорее избавиться от своего горя, но теперь чувствовала в себе достаточно сил, чтобы перенести эти мучения.

Долорес поняла, что Олимпио был для нее потерян, что он давно ее забыл и что клятва, данная им при расставании, была нарушена. Она же все еще по-прежнему любила его, все так же искренне принадлежала ему сердцем, все так же свято хранила клятву.

Бедной девушке стало так грустно, что она решилась кое-как добраться до образа, стоявшего на перекрестке дорог, чтобы попросить у Пресвятой Девы подкрепления сил. Зная, что отец не позволит ей выйти из дому из-за еще слабого здоровья, она хотела дождаться ночи, чтобы пойти тайком.

Наступила ночь. Старый Кортино, утомленный работой, лег в свою постель, но сон не смыкал его глаз. Мысли об оскорблении, нанесенном герцогом ему и дочери, не давали покоя. Кроме того, он в этот день по выражению лиц работников догадался, что те решились на отчаянный шаг, и это также сильно тревожило доброго Кортино.

Старый отец долго, беспокойно метался в постели, Долорес внимательно прислушивалась к его движениям; наконец, природа взяла свое, и старик заснул. Мальчик тоже крепко спал. Тихо и осторожно Долорес с трудом поднялась с постели, и только сейчас она почувствовала, как была еще слаба. Колени ее дрожали, когда она, накинув на себя платье, выходила из комнаты; на пороге девушка на минуту остановилась, чтобы обдумать свой поступок.

- Я не могу, - прошептала она, - я не в силах остаться тут. Я должна помолиться перед образом твоим, Пресвятая Дева!

Держась одной рукой за стену, она неслышно переступила через порог комнаты и, тихо отворив дверь, очутилась на дороге. Прохладный ночной воздух хорошо подействовал на Долорес, она жадно вдыхала его в себя. Но не успела пройти несколько шагов, как поднялся сильный ветер, предвещавший грозу. Непроницаемый мрак окружал бедную девушку, густые черные тучи заволокли небо.

Долорес, с трудом передвигаясь по песку, дошла до перекрестка дорог; вдруг недалеко в стороне от нее послышался легкий шелест. Бедная девушка на минуту остановилась, но, перекрестившись, пошла дальше, по направлению к густому кустарнику, где находился образ Богоматери. Вдали послышались первые удары грома. Долорес овладел невольный страх, и она, скрестивши руки, опустилась на колени перед образом, молилась долго и горячо, между тем как страшные раскаты грома приближались и ослепительная молния ежеминутно освещала всю местность.

Когда Долорес, помолившись, пробиралась через кусты к дому, ей вновь послышался в стороне шелест, но она не испугалась, так как надеялась на защиту Пресвятой Девы.

Вдруг она почувствовала на себе прикосновение чьей-то руки; в кустах царил непроницаемый мрак, так что Долорес сперва не могла различить, кто приближался к ней. Бедная девушка задрожала от страха и не могла в таком состоянии тронуться с места. В эту минуту она увидела возле себя фигуру человека. Ужас овладел ею, она хотела бежать, но приблизившийся человек стал поперек дороги и уже обвил ее рукой.

- Кто вы? - воскликнула Долорес.

В эту минуту молния осветила кусты, Долорес закричала в отчаянии - Эндемо обвил рукой ее стан и стал притягивать ближе к себе. Несчастная девушка уже почувствовала на своей щеке прикосновение его пылающих губ, и невыразимый ужас овладел ею.

- Прочь! - прошептала Долорес, стараясь освободиться от ненавистного ей человека. - Прочь, оставьте меня, я принадлежу другому!

- Погоди, красавица! Ты должна принадлежать мне одному, и если ты станешь меня отталкивать, я удержу тебя силой! Ни с места! Ты моя!

- Сжальтесь, пустите меня, - закричала девушка в отчаянии, чувствуя себя полностью во власти этого злодея.

Эндемо прижал ее к своей груди и привлек к скамейке. Глубокий мрак окружил их, вокруг не было ни души, никто не слышал крика о помощи несчастной девушки, раскаты грома заглушали ее голос.

Видя себя полностью во власти Эндемо, Долорес в отчаянии была не в силах больше звать на помощь. Дыхание ее прерывалось, грудь сильно вздымалась, она понимала, что будет побеждена этим злодеем, если само небо не спасет ее.

Эндемо, заранее уверенный в победе, уже привлек Долорес к скамейке и осыпал поцелуями ее холодные руки, как вдруг ослабевшая девушка почувствовала в себе сверхъестественную силу. Быстрым движением она вырвалась из рук Эндемо и бросилась к образу, величественно выдававшемуся из глубокого мрака. Опустившись перед ним на колени и обвив его правой рукой, Долорес протянула левую руку, как бы для защиты против нападения преследователя.

- Сохрани меня, Матерь Божья! - воскликнула девушка со страстью в голосе.

Эндемо с яростью бросился к ней, но вдруг яркая молния до того ослепила злодея, что тот отшатнулся на несколько шагов. Эндемо готов был уже броситься на свою жертву с еще большим остервенением, как вдруг на минуту остановился - вдали ясно послышался шум приближавшихся шагов; он, заскрежетав зубами от злости, стал внимательно озираться кругом. В отчаянии он увидел несколько человек. Дрожа от гнева, он направился к замку и, благодаря окружавшей тьме, скрылся через несколько секунд...

Долорес без чувств лежала у подножия образа. Башенные часы замка Медина глухо пробили час пополуночи. Гром не умолкал, молния все еще сверкала, но ветер стал заметно утихать.

Вскоре неподалеку от образа собралось несколько человек, к которым с каждой минутой присоединялись их союзники.

- Muerte, - произносил каждый раз при приближении человека один из собравшихся, который был, по-видимому, предводителем этой шайки.

- A tiranosi* (Смерть тиранам!) - отвечали стекавшиеся со всех сторон их товарищи.

- Это ты, Фернандо? - спросил первый.

- Да, это я, и со мной идут еще двадцать человек, Лоренсо!

- Так мы, значит, почти все тут. Нас больше сорока человек.

- Ночь эта вполне благоприятствует нам: кругом такой непроницаемый мрак, что я не вижу вас в двух шагах, - проговорил Фернандо.

- Все ли вы вооружены? - спросил Лоренсо.

- Те, которые не успели запастись ружьями, захватили с собой косы, - раздалось со всех сторон.

Лоренсо внимательно осмотрел оружие поселян, к которым присоединялись их запоздалые союзники.

- Кто станет во главе нас? - спросило множество голосов из толпы. - Мы утолим наконец жажду мести! Смерть Эндемо и всем в замке!

- Лоренсо поведет нас! - ответили все в один голос.

- Да, вы правы, друзья, ему больше всех доставалось от жестокости Эндемо, - проговорил Фернандо, - пусть Лоренсо станет во главе нас.

- Теперь для всех в замке настал последний час! Мы никого не пощадим! Клянусь честью, они все должны умереть, - произнес Лоренсо.

- Кортино должны пощадить, - раздался голос из толпы.

- Горе тому, кто осмелится тронуть старосту и его дочь, - проговорил Лоренсо, - мы не сообщили ему о нашем заговоре, так как знаем, что он, по своей бесконечной доброте, постарался бы отговорить нас от такого отчаянного шага.

- Вперед! Мы хотим видеть замок в огне! - закричали работники. - Смерть Эндемо!

- Тише, друзья, - проговорил Лоренсо, - мы должны быть очень осторожными, ведь сейчас решается наша участь. Во-первых, нам надо со всех сторон окружить дворцовую стену. Вас поведет в замок Фернандо, вас Антонио, а остальные останутся со мной. Таким образом, мы одновременно приступим к делу с трех сторон. Убивайте всех, кто попадется на дороге, только управляющего пощадите. Горе тому, кто тронет его! Все должны насладиться зрелищем предсмертных мук Эндемо.

- Да здравствует Лоренсо! - раздалось в толпе.

- Вперед! - приказал он, и три колонны тихо и неслышно двинулись к замку, чтобы окружить его с трех сторон. Озлобленные и выведенные из терпения жестокостью и несправедливостью управляющего, работники Медина, не думая о последствиях, решились отомстить за все, что им пришлось терпеть в мучительные годы рабства...

При последних словах заговорщиков Долорес очнулась. Она встала, опираясь на образ, и стала прислушиваться с напряженным вниманием. Прошло несколько минут, пока бедная девушка припомнила все случившееся...

- Это был он - Эндемо, этот ужасный человек, - прошептала она, - я все еще дрожу, дождь намочил мое платье... но что значит этот шум возле меня? Ведь сейчас еще ночь... Я слышала восклицание "Да здравствует Лоренсо!", затем приказ "Вперед!" Но что это, Пресвятая Дева! Вдали раздаются шаги... Что я вижу! Поселяне осторожно и тихо пробираются к замку. Ужасное предчувствие охватывает меня...

И, закутавшись плотнее в шаль, Долорес быстро вышла из кустов.

Гроза утихла, тучи рассеялись, и луна на мгновение выглянула из облаков. Долорес внимательно озиралась кругом, желая убедиться, не обмануло ли ее предчувствие. Дыхание ее прерывалось, грудь нервно вздымалась. Она ясно увидела, что к стене замка была приставлена лестница, по которой поднималось двадцать человек, каждый с оружием в руках. Долорес сразу узнала в них Лоренсо с поселянами. Ее предчувствие оправдалось: работники составили заговор против Эндемо и пошли прямо на замок.

Но Долорес предвидела, что отчаянные поселяне шли на верную гибель, так как прежде чем они успеют справиться с вооруженными слугами замка, на помощь Эндемо придет отряд солдат, который перебьет на месте всех заговорщиков. Она уже видела, как несчастных жен и детей поселян безжалостно выгоняют из хижин, как они в отчаянии ломают себе руки - и все из-за Эндемо, этого ужасного человека, истинного проклятия всего населения.

- О Боже, - прошептала она, - что мне делать! Я уже не в состоянии удержать их, я хочу догнать их и умолять отказаться от своего намерения, я разбужу герцога.

Видя наперед гибельные последствия этого восстания, Долорес с неимоверной быстротой очутилась у каменной стены замка, она стала кричать что было силы - никто не отвечал. Поселяне уже спустились во двор замка и сняли за собой лестницу. Бедная девушка бросилась к воротам и постучалась - напрасно! Никто не отзывался.

- Матерь Божья, - воскликнула Долорес, заламывая руки, - они все погибли, что мне делать!

Вдруг ее лицо просияло, она решилась бежать к отцу, который имел влияние на поселян.

- Скорей, скорей! - прошептала она, бросаясь по направлению к своему дому, ноги ее едва касались земли, она больше не чувствовала в себе слабости.

Но не успела она отворить дверь своей хижины, как в герцогском замке раздался первый глухой выстрел. Долорес вздрогнула.

- Поздно, все погибли, - закричала она, падая в изнеможении возле кровати отца. - Спаси их, - с трудом проговорила она, - поселяне в опасности, отец, они штурмуют замок.

XXIV. ЗАЛОЖНИК

Угнетенные работники и поселяне Медина благополучно перебрались через громадный каменный забор, окружавший парк, замок и герцогские конюшни, и, не замеченные никем, добрались до главного здания, как вдруг встретили первое препятствие.

Громко залаяли большие собаки сторожа, но старик не обратил на это внимания, так как они лаяли и рычали при самом малейшем шорохе и движении. Но, видя, что собаки не унимаются, а с глухим рычанием бросаются во все стороны, сторож отправился в чащу парка, держа в руках копье, чтобы защититься против нападения ворвавшихся злодеев.

- Что тут за шум, кто вы такие? - произнес он, обращаясь к людям, стоявшим под деревьями.

- Молчи, старик, - ответил Лоренсо.

- Muerte a tiranos! - послышалось множество голосов из толпы.

- Назад! Что вам нужно? - воскликнул сторож, видя сбегавшихся со всех сторон работников.

- Мы жаждем мести! Выдайте нам управляющего, - грозно требовали поселяне.

- О Боже, - воскликнул сторож, - злодеи приближаются со всех сторон.

Он хотел броситься к порталу, чтобы звонком разбудить слуг.

- Стой, старик, или мы уложим тебя на месте, - грозно произнес Лоренсо.

Сторож не послушался его приказа, хотел выполнить свой долг и известить обитателей замка об угрожающей им опасности.

- Так ты не подчиняешься! - закричал рассвирепевший предводитель толпы и, прицелившись, убил старика наповал.

Выстрел этот, услышанный Долорес, послужил сигналом для бунтовщиков. Разъяренные поселяне ринулись на замок. Дикий крик толпы разбудил его обитателей.

Рассвирепевшие заговорщики, выломав несколько окон первого этажа, бросились в портал, прокладывая себе дорогу оружием.

Через несколько минут все обитатели замка были на ногах. Оливенко, показавшись у разбитого окна своей комнаты, старался уговорить поселян отказаться от своего намерения, но те, забравшись через окно в его комнату и нанеся ему несколько сильных ударов, открыли себе таким образом свободный путь в покои замка. Со всех сторон сбегались бунтовщики и с ужасающими криками "Месть!", "Долой Эндемо!", "Смерть тиранам!" проникали в замок.

Герцог, испуганный, поднялся с постели, несколько минут не мог прийти в себя; затем со всей силы дернул звонок, чтобы узнать у слуг о причине этого ужасного шума и движения в замке. Слуги замялись, не осмеливаясь сказать правду, пока, наконец, Эндемо не явился в покои герцога.

- Работники восстали, - произнес он, - им слишком хорошо жилось! Не щадите их! К оружию, друзья! Следуйте за мной! Стреляйте в них беспощадно!

- Восстание, - повторил герцог. - Так прикажите Оливенко призвать на помощь из города отряд солдат!

- Теперь уже поздно! Заговорщики со всех сторон окружили замок, - проговорил Эндемо, - сторож убит, смотритель ранен, нам предстоит самим защищаться.

- Клянусь честью, они еще узнают меня! - закричал Родриго Медина, быстро снимая со стены оружие. - Скорее вооружайтесь и стреляйте в злодеев! За каждого убитого бунтовщика вы получите сто реалов.

Слова эти произвели желаемые результаты. Вооружившись в один миг, слуги последовали за взбешенным герцогом и управляющим.

Покои нижнего этажа были полностью разрушены разъяренной толпой. Редкостные картины валялись на полу разорванные в клочья, драгоценные вазы и статуи были разбиты вдребезги.

Больше сорока работников под предводительством Лоренсо и Фернандо с зажженными факелами в руках бросились наверх по лестнице, ведущей в покои герцога. На верхней площадке их встретил сам герцог с вооруженными слугами. Эндемо только хотел спустить курок ружья, нацеленного на Лоренсо, но герцог остановил его.

- Что вам нужно, разбойники? - громко спросил он, обращаясь к дикой толпе. - Назад, или я велю перебить вас всех на месте!

- Мести! Долой Эндемо! Смерть всем его защитникам! - кричала рассвирепевшая толпа.

- Вы еще медлите стрелять в этих бунтовщиков, - вскрикнул управляющий со сверкающими от гнева глазами, - если вы боитесь их, то отступайте, они бросятся на нас раньше, чем мы успеем взяться за оружие.

- Выдайте нам этого тирана, или замок ваш через несколько часов превратиться в груду пепла, - воскликнул Лоренсо, с трудом удерживающий своих разъяренных товарищей.

- Покиньте замок и подождите моего решения! Силой вы ничего не добьетесь, так как я могу уничтожить вас, если захочу, - ответил герцог.

- Мы ищем смерти и не боимся ее! Мы скорее готовы умереть, чем дольше находиться во власти этого изверга! Выдайте Эндемо! - раздались голоса из толпы бунтовщиков.

- Назад, или я прикажу стрелять в вас!

- Ого, как он защищает своего брата, - произнес Лоренсо. Число бунтовщиков, собравшихся на лестнице, увеличивалось с каждой минутой, между тем как защитников замка было не больше двадцати человек, и на их помощь вряд ли стоило рассчитывать, так как они от всей души ненавидели Эндемо и сами желали его смерти.

Эндемо, дрожа от гнева, видя значительное численное превосходство заговорщиков, первый выстрелил. Еще секунда - и началось страшное кровопролитие! Перевес, разумеется, остался на стороне бунтовщиков.

В эту минуту в портале раздался голос человека, о котором в эту минуту не думали ни заговорщики, ни обитатели замка.

- Горе вам, несчастные, что вы делаете! Прочь с лестницы, долой оружие! - произнес этот человек так грозно и повелительно, что поселяне невольно опустили руки.

Старый Кортино, бледный и в белой одежде, появился в портале, в волнении простирая руки к восставшим поселянам.

- Не мешай нам! Мы хотим наконец отомстить! - закричал Лоренсо. - Ты знаешь, что мы перенесли. Иди прочь, чтобы твои слова не смягчили нас!

- Я приказываю тебе, сельский староста, отправиться за солдатами, чтобы эти бунтовщики не избежали заслуженного наказания! - приказал герцог, увидев старика Кортино.

- О Боже! Ведь я ничего не знал об этом бунте! Назад, люди! Что вы делаете? Подумайте о ваших женах и детях! - закричал в отчаянии уважаемый всеми поселянами Кортино, пробираясь между ними наверх по лестнице. - Сжальтесь, ваше сиятельство! Не приказывайте стрелять в них!

Сельский староста благополучно добрался до места, где стоял герцог; он находился теперь между восставшими и обитателями замка, готовящимися к защите; еще минута - и он пришел бы слишком поздно!

- Пусть первый же выстрел убьет меня! - вскрикнул Кортино, обращаясь к заговорщикам. - Оставьте замок! Я переговорю о вас с его сиятельством.

- Не надо! Давайте нам Эндемо! - раздалось снова в толпе.

- Скажите, имеете ли вы ко мне доверие?

- Да, старый Кортино, мы питаем полное к тебе доверие! Но не верь им, они все одинаковы! - закричал Лоренсо. - Ты ничего не можешь изменить. Мы хотим отомстить за все страдания, перенесенные нами!

- Но, только умертвив меня, вы проникнете в замок, клянусь именем Всевышнего! Слышали ли вы? Я надеюсь спасти вас, хочу поговорить о вас с его сиятельством, и скорей всего, дело еще можно поправить! - возразил сельский староста, на которого герцог смотрел мрачным взором; он считал появление его заранее срежиссированной комедией: и предположение его еще более укрепилось, когда Эндемо прошептал:

- Соглашайтесь на его предложение! Когда эта старая лисица будет в нашей власти, а те собаки выгнаны из замка, предоставьте мне позаботиться обо всем!

Заговорщики, несмотря на то, что Кортино имел всегда большую власть над ними, на этот раз, казалось, на его слова не обращали внимания; они роптали и готовились поднять оружие.

- Лоренсо, Фернандо, вы отвечаете за них! Что вы делаете, безумцы? Неужели вы больше не слушаетесь старого Кортино, который всегда желал вам добра? Насилие вы можете употребить потом, а сейчас позвольте мне попытаться закончить дело мирным путем!

- Давайте нам проклятого Эндемо! Если мы уйдем отсюда, все опять будет по-старому. Долой Эндемо! - послышались снова грозные голоса.

- Я отстою ваше право, клянусь именем Пресвятой Девы! Идите с Богом! Покиньте замок! Пойдите в парк и ждите там моего возвращения. Обещаю вам принести хорошие вести, так как его сиятельство, господин герцог, человек справедливый.

- Ради вас, сельский староста, мы это выполним! - сказал Фернандо. - Пойдемте, поселяне! Старый Кортино сдержит слово! Мы останемся в парке перед замком и будем ждать его там.

- Пусть будет так, но ведь герцог не сказал нам на это ни одного слова, - возразил Лоренсо.

- Пока вы как бунтовщики находитесь здесь в замке, моим ответом служат вот этот порох и свинец! Если вы хотите узнать мое решение, то уходите прочь! Я выслушаю сельского старосту!

Кортино удалось наконец уговорить восставших поселян удалиться из замка. Он запер высокую дверь портала, не догадываясь, что его считают соучастником в заговоре и сделают заложником, чтобы успокоить восставшую толпу. Его, конечно, поразило то, что Эндемо подошел к двери, чтобы убедиться, действительно ли она заперта на замок, и приказал лакеям стеречь нижний этаж.

- Так, старый негодяй, - закричал он, обращаясь к Кортино, - теперь иди наверх! Ты по доброй воле попал в западню! Где же твоя хитрость?

Сельский староста посмотрел на управляющего, как бы не поверив своим ушам, но не нашел нужным отвечать на слова этого низкого человека. Он отправился к герцогу; Эндемо последовал за ним.

Уже начало светать, когда старый Кортино вошел к его сиятельству в комнату, на стенах которой все еще горели свечи в канделябрах. Он почтительно поклонился.

Герцог, бледный и взволнованный, стоял рядом с креслом и грозно смотрел на вошедшего. Но совесть и намерения честного старика были так чисты, что он не заметил мрачного взгляда.

- Мне любопытно узнать, до чего дойдет твоя наглость и хамство этой жалкой толпы, - сказал герцог еле слышным голосом.

- Я недавно поклялся, ваше сиятельство, не переступать больше через порог замка, - начал старик. - Вы в несправедливом гневе назвали мою дочь бесчестной, и этот позор пал и на меня...

- К чему это предисловие, или ты теперь намерен говорить о себе, удалив из замка бунтовщиков? - спросил герцог.

- Этот хитрый старик, как мне кажется, хочет разыграть роль вашего обвинителя, - вмешался Эндемо с язвительной усмешкой. - Вы поступили правильно, а сейчас будет лучше всего, если прикажете немедленно посадить его в одну из комнат подвала. Входы и окна нижнего этажа охраняются прислугой, таким образом, повторение прежнего разбойничьего нападения станет невозможным.

- Удостоите ли вы меня, ваше сиятельство, милости выслушать, или мне следует обратиться к этому человеку, виновнику всего случившегося? - спросил Кортино все еще спокойным голосом.

- Говори, что ты хочешь мне сообщить?

- Я поклялся никогда больше не являться в замок, но, когда час тому назад услышал, что тут случилось, подумал, что Пресвятая Дева простит мне нарушение клятвы.

- Ты хочешь сказать этим, что ничего не знал о бунте? К чему же ты сельский староста?

- Притесняемые работники уже несколько раз имели мятежные планы, но мне до сих пор постоянно удавалось раскрывать и разоблачать их, ваше сиятельство. Но на этот раз поселяне действовали так осторожно, что я ничего не узнал бы о нападении, если бы мне не сказала моя дочь, Долорес.

- Значит, твоя дочь соучастница?

- Это больше, чем вероятно, - вмешался Эндемо, - я видел, возвращаясь поздно в замок, дочь этого хитрого старика, которая стояла у образа Богоматери и ждала!

- Я прикажу это выяснить! - проговорил герцог в сильном волнении. - Но пока ты останешься в замке в качестве заложника.

- Как, ваше сиятельство, вы хотите арестовать меня, беззащитного старика, по обвинению управляющего, которому хочет отомстить толпа?

- Да! Меня вынуждают к этому! Сообщите бунтовщикам, - крикнул герцог, обращаясь к Эндемо, - что при первых же враждебных действиях с их стороны сельский староста будет убит! Они дорого заплатят за свое нахальство! Клянусь загробной жизнью, этот позор не падет безнаказанно на замок моих предков.

- Вы ослеплены, ваше сиятельство! Заговор направлен не против вас, а против вашего управляющего, который измучил народ! О, сжальтесь и будьте справедливы!

- Прочь отсюда, негодяй! Бросьте его в подземную темницу замка! - закричал взбешенный герцог, обращаясь к лакеям, которые обступили старика Кортино.

- Вы идете на верную гибель, ваше сиятельство!

- Посмотрим, на чьей стороне будет победа! Я жестоко накажу виновных!

- Не трогайте меня, люди! Старый Кортино добровольно последует за вами в темницу! Заточение меня не страшит, но глубоко огорчает награда, которую я получаю за все мои услуги! Опомнитесь, ваше сиятельство! Вы действуете по наущению того злого человека, и придет время, когда вы раскаетесь в этом! Он - проклятие рода Медина!

Герцог отвернулся, он не слушал слов старика, который без страха отправился в темницу. Родриго Медина подошел к своему дорогому резному письменному столу и написал письмо к коменданту ближнего города, в котором просил прислать в замок Медина отряд хорошо вооруженных солдат. Это письмо он передал своему камердинеру, приказав как можно скорее доставить его по адресу.

В это время Эндемо подошел к одному из окон нижнего этажа, чтобы убедиться, что замок защищен вооруженными шталмейстерами, егерями и лакеями. Работники стояли в парке группами. Они бросали мрачные взгляды на замок и ждали возвращения Кортино.

Долорес, бледная и встревоженная, вышла из своей хижины и направилась к замку, чтобы узнать, удалось ли ее отцу склонить герцога в пользу несчастных поселян. В эту минуту в одном из окон нижнего этажа появился Эндемо, окруженный четырьмя егерями, которые держали в руках заряженные ружья.

- По приказу его сиятельства герцога Медина сообщаю вам, - начал он громким голосом, - что тот, кто на протяжении десяти минут не сложит здесь своего оружия, будет казнен как мятежник! Через несколько часов сюда прибудет отряд солдат; и при первых же враждебных действиях сельский староста Мануил Кортино, сидящий теперь в качестве заложника в темнице замка, будет расстрелян!

Четыре егеря приготовили ружья, чтобы выстрелить в тех, кто попытается убить Эндемо.

Громкий, пронзительный крик последовал за словами управляющего. Это Долорес услышала ужасный приговор. Мертвенная тишина воцарилась в толпе; угроза Эндемо подействовала; на минуту заговорщики невольно опустили руки.

- Зачем он вмешался, зачем он поверил им? - снова раздались слова из толпы. - Не складывайте оружия! Мы должны опустошить замок прежде, чем прибудут сюда солдаты!

- Отомстим! Отомстим! - кричал неистово Лоренсо. - Следуйте за мной, друзья! Мы в любом случае не избежим смерти и поэтому должны отомстить прежде, чем погибнем.

- Muerte a tiranos, - раздалось в толпе, и ожесточенные заговорщики с яростью готовы были снова кинуться на замок.

Но в эту минуту Долорес собралась с силами и решила спасти отца. Бледная, с выражением отчаяния на лице, она бросилась на колени перед поселянами, желая удержать их.

- Сжальтесь, сжальтесь, - умоляла девушка дрожащим голосом, - отец мой погибнет, если вы не отступитесь от вашего намерения!

- Мы все погибнем, Долорес! Прочь с дороги, - ответили возбужденные поселяне.

- Горе вам, неблагодарные! Сжальтесь же, - закричала Долорес в невыразимом отчаянии, - прислушайтесь наконец к моим мольбам! Не убивайте моего отца, который хотел спасти вас.

Даже озлобившийся Лоренсо остановился в нерешительности - так жалок был вид несчастной девушки, умолявшей, чтобы пощадили ее отца. Тронутые горем Долорес, поселяне опустили руки. Для бедной девушки блеснул луч надежды.

Но многие из поселян были ожесточены до такой степени, что отчаяние девушки не могло бы заставить их отказаться от мести, если бы их не остановило непредвиденное обстоятельство: Фернандо удалось поймать поверенного камердинера, спешившего в город с письмом герцога, и толпа с громкими торжествующими криками вела его по парку.

- Мы поймали его, вот письмо к начальнику! Не оставим замок до тех пор, пока нам не выдадут Эндемо! - раздалось в толпе, и все бросились читать письмо.

Долорес осталась одна на площадке перед замком, она стояла в нерешительности, невыразимое отчаяние овладело несчастной девушкой. Она предвидела, что бунтовщики снова кинутся на замок, и тогда бедному ее отцу не миновать смерти. Девушка дрожащей рукой откинула назад упавшие на лицо волосы, ее глаза горели лихорадочным блеском.

Громкие крики заговорщиков доносились до нее из парка. В эту минуту она поспешила назад в хижину. Быстро и не обращая внимания на вопросы и крики поселянок, бежала она по дороге; наконец, достигнув своего жилища, она, мучимая смертельным страхом, быстро отворила дверь, схватила спящего ребенка на руки, закутала его и побежала с ним обратно к замку. Все с удивлением смотрели ей вслед: что она задумала?

Долорес с ребенком на руках поднялась по лестнице в замок и быстро постучала в высокую дверь.

- Отворите, - крикнула она, - я дочь сельского старосты.

- Что вам нужно? - спросил лакей.

- Я хочу видеть моего отца, скажите управляющему Эндемо, что он будет иметь двух заложников вместо одного, скорее!

За дверью послышались быстрые шаги и голоса.

- Слава Пресвятой Деве! - воскликнула Долорес, когда отворилась дверь и она вошла в замок. - Отведите меня к моему отцу!

- В темницу ее! - послышался голос Эндемо, и затем дверь снова закрылась.

XXV. ТРИ КАРЛИСТА

Радостные дни, наступившие для испанского двора в замке Эскуриал, были непродолжительны. Мария-Христина, хоть и получила согласие молодой королевы, взявшей теперь бразды правления в свои руки, на свое намерение представить предложение дона Карлоса на обсуждение кортесов, но решение было получено отрицательное. Военные действия двух враждебных армий должны были начаться опять и продолжаться до тех пор, пока не уступит одна из сторон. Но терпение королевской партии было до того истощено, что нужно было во избежание грозившего восстания во что бы то ни стало положить конец войне. Народ устал от этой никчемной войны, и волнения в Испании были средством, перед которым не останавливались ни войска, ни простые жители.

Изабелла среди шумных развлечений, вероятно, не думала серьезно о положении дел в государстве; и только королева-мать настаивала на том, чтобы немедленно вернуться в Мадрид и либо прекратить ненужную войну, не доведенную до конца вследствие приезда трех послов дона Карлоса, либо во что бы то ни стало одним сильным ударом уничтожить неприятельские войска. Словом, добиться заключения мира любыми методами.

Герцогу Валенсии советом министров было поручено немедленно разработать план при содействии его генерального штаба, к которому принадлежали лучшие офицеры королевских войск, и предписано не щадить никаких сил и жертв, чтобы все было приготовлено к уничтожению карлистов, прежде чем три их посла успеют выехать из Мадрида.

Перемирие закончилось. Последняя аудиенция трех офицеров дона Карлоса постоянно откладывалась с целью, чтобы все было приготовлено, пока они смогут вернуться в сое главное расположение войск. Всем было известно, что карлисты понесли большие потери и что Кабрера сам посоветовал инфанту, за которого он сражался, предложить мир. Следовательно, на продолжительное сопротивление с их стороны нельзя было рассчитывать.

Главная квартира дона Карлоса находилась на той стороне города Бургоса, в горах, и чтобы добраться туда, нужно было потратить три дня, так как расстояние составляло тридцать миль; этим временем и хотели воспользоваться в Мадриде. Но члены военного совета в своих решениях упустили из виду то обстоятельство, что в трех знакомых нам карлистах имели противников, выходящих из ряда обыкновенных.

Маркиз подкупил придворного лейб-егеря, который сообщил ему, что в военном комитете, находящемся на Гранадской улице, занимаются составлением каких-то очень секретных планов. Из этого Клод сделал заключение, что уже делаются приготовления к продолжению войны, хотя он и его друзья еще не получили окончательного ответа от правительства.

- Если с нами так поступают, - сказал он, обращаясь к Олимпио и Филиппо, - то и мы будем действовать, подобно им! Сегодня вечером в замке нам сообщат, что переговоры закончились не в пользу мира, и тогда мы, прежде чем выехать из Мадрида, посетим дворец на Гранадской улице и постараемся получить точные сведения о составленных уже планах.

- Твое решение мне нравится, Клод, - проговорил Филиппо, - но выполнить это очень трудно! Дворец генерального штаба охраняется стражей, и двери зала, в котором находятся секретные документы, вероятно, крепко заперты.

- Все это нас не остановит, мы должны перехитрить здешних господ. Предоставьте мне позаботиться обо всем! Если бы я только знал, что случилось с нашим Олимпио с того дня, когда мы были на празднике в замке Медина! Мне кажется, что прекрасная графиня Евгения де Монтихо говорила, что ей нужен каждый месяц новый обожатель, недаром она так много смеялась на последнем придворном вечере в обществе принца Жуанвильского, - сказал маркиз, между тем как Олимпио, делавший вид, что не слышит его слов, расхаживал по комнате взад и вперед.

- Per Dio, это она делала только для того, чтобы позлить Олимпио соперником! Впрочем, преклоняемся перед твоим вкусом! Графиня - редкостная красавица! Такие мечтательные голубые глаза, такой нежный цвет лица и такие очаровательные формы встречаются нечасто! К тому же роскошные светлые волосы, которыми так гордится графиня, и маленькие прелестные ручки и ножки, которые она так любит выставлять напоказ! Но не слишком увлекайся ею, друг Олимпио!

- Черт возьми, избавь меня от своих советов, - проговорил Олимпио, - у меня горе на сердце!

- Говори, Олимпио, - сказал маркиз, - я подозреваю, что ты напрасно искал прекрасную Долорес в замке! Знаешь ли ты, из-за кого она должна была уехать из замка со своим отцом?

- Знаю, Клод, я знаю все с тех пор, как мы побывали в замке Медина.

- В замке Медина, - повторили друзья. - Что там случилось? Мы ничего не знаем.

- Вы не были в павильоне, когда молодая певица, которую герцог по желанию королевы привел в зал, лишилась чувств!

- Мы об этом мимолетом слышали в главном зале.

- Эта певица была Долорес.

- Как, Кортино и его дочь в замке Медина?

- Вы знаете, что мы через час после этого происшествия уехали и я больше не видел Долорес.

- Бедная, милая девушка, - сказал маркиз с глубоким сожалением. - Олимпио, ты одно время забыл это верное сердце.

- Небо ниспослало тебе счастье снова увидеться с ней в замке. Клод схватил друга за руку и посмотрел тому в глаза, он увидел, что в душе Олимпио происходила сильная борьба.

- Я поступил нехорошо, Клод, я был увлечен роскошью и красотой графини Евгении. Ее блеск заставил меня забыть мою Долорес.

- Ты еще можешь все исправить, друг мой, я наблюдал за тобой и той переменой, которая происходила в тебе! Забудь графиню и помни, что Долорес живет только для тебя.

- О, достоин зависти тот человек, для которого бьется верное женское сердце, - сказал маркиз таким серьезным тоном, что было видно, как сильно он был взволнован, - не все могут похвалиться таким сокровищем! Если я говорю, что дружба - высшая степень человеческой любви, то я пришел к этому убеждению опытным путем, стоившим мне ужасных душевных страданий. Не спрашивайте меня о моем прошлом, а удовлетворитесь тем, что я вам скажу: мне не досталась в удел искренняя, крепкая любовь женщины! Я стал в ряды ваших войск, чтобы легче перенести то, что произошло со мной. И хотя твердая воля помогла мне преодолеть хаос страданий и воспоминаний, но я все-таки и по сей день не могу забыть прошлого! О, пусть будет для тебя достаточно этих немногих горьких слов, Олимпио! Я хочу во что бы то ни стало избавить тебя, неопытного юношу, от раскаяния, которое невыразимо тяжело.

Филиппо с потупленным взором слушал слова маркиза - не проснулось ли и в нем воспоминание о том неблагородном поступке, который он совершил, не подумав о его последствиях? Он молчал, между тем как Олимпио положил свою большую руку на плечо Клода.

- То, что ты мне говоришь, я некоторым образом уже сам испытал, - проговорил он вполголоса, - но я благодарю тебя за душевные слова. Пусть Долорес не считает меня недостойным! Я и сегодня люблю ее от всего сердца.

- В таком случае, все еще можно поправить! Когда мы поедем обратно на нашу главную квартиру, владение Медина будет находиться по левую сторону в полумиле от дороги. Ты найдешь время отправиться к Долорес и сказать ей, что все еще любишь ее! Олимпио, умей ценить сокровище, которым ты владеешь! Ты достоин зависти, пользуясь любовью женщины, которая находит все блаженство в одном тебе, которая хочет назвать тебя своим и готова принести любую жертву, чтобы стать достойной тебя! Поверь мне, Долорес так же благородна в своих чувствах, как королева.

- Час, в который нам назначено появиться при дворе, уже настал, - прервал разговор Филиппе

- Я уже заранее знаю, что мы там услышим, друзья, - заявил маркиз. - Наши лошади готовы, и мы быстро прискачем туда, но необходимо потом справиться на Гранадской улице о планах христиносов. Мы немного отдохнем в селении Медина, а затем помчимся в Бургос. Чтобы дон Карлос не мог подумать, что выбрал в послы недостойных людей, мы привезем ему известия о тайных планах, составленных в Мадриде против нас, и при дворе никто не догадается о нашем поступке.

Предсказание маркиза сбылось. Три офицера дона Карлоса получили около полуночи ответ королевы, что трон не соглашается на требования противника и предоставляет решение дела оружию, а это означало, что враждебные действия должны были начаться на следующий же день.

Карлисты, несмотря на вежливое и чрезвычайно любезное отношение к ним, сочли своей обязанностью известить об этом генерала Кабрера я инфанта. Они простились с королевами и отбыли из замка, чтобы, как подумали при дворе, тотчас же сесть на лошадей и поскакать обратно в Бургос.

Между тем как все предавались радостному предвкушению, что все готово к нанесению последнего удара по неприятельским войскам, карлистские офицеры все еще находились в стенах Мадрида. Никто не заподозрил, что они посетили Гранадскую улицу, напротив, все думали, что они уже скачут по проселочной дороге, спешат на главную квартиру дона Карлоса.

Глухой темной ночью три офицера вышли на Гранадскую улицу. Сторожа, стоявшие обычно перед домами, спрятались за колонны подъездов, чтобы защититься от резкого ночного ветра, который не редкость в Мадриде. Балконы дворцов, на которых, несколько часов тому назад сидели богатые жители улицы под тенью тропических растений, были погружены в глубокий мрак ночи. Двери домов были заперты, и улица была совершенно пустынной. Кругом царила могильная тишина. Только изредка запоздалый прохожий спешил мимо домов, да раздавались четкие шаги караульных, расхаживающих по тротуару перед зданием военного кабинета.

- Предоставьте эту возможность заглянуть в карты и планы мне, - прошептал маркиз, обращаясь к своим друзьям, - а вы останьтесь здесь, внизу. Только один может проникнуть во дворец, и вы увидите, что я к этому наиболее подготовлен.

Клод снял плащ и передал его своим товарищам, которые очень удивились, увидев его в генеральском мундире королевских войск.

- Черт возьми, откуда у тебя этот мундир? - спросил изумленный Олимпио.

- Он принадлежит убитому генералу О'Дурелло, - ответил, улыбаясь, маркиз, - я присвоил его себе, предчувствуя, что он мне когда-нибудь понадобится. Не беспокойтесь ни о чем, я проникну в покои генерального штаба и прочту все, что нам нужно.

- Per Dio, ты старший из нас, и у тебя большой опыт, - проговорил шепотом Филиппе

- Ждите меня здесь! Через час мы должны быть уже далеко от Мадрида, - прошептал Клод. - Если нам удастся это предприятие, мы окажем дону Карлосу большую услугу, из которой он сможет извлечь громадную пользу.

- Да сохранит тебя Пресвятая Дева - мы будем ждать здесь, - сказал итальянец и остался с Олимпио на улице, между тем как маркиз твердым шагом подошел к порталу дворца, по обеим сторонам которого расхаживали солдаты с ружьями на плечах.

Увидев приблизившегося генерала, они стали во фронт. Маркиз им слегка поклонился, подошел к высокой входной двери и постучал, после чего изнутри послышались мерные шаги сторожа.

- Кто там? - спросил он.

- Отворите - мне королевой поручены важные дела. Сторож отворил дверь и увидел на пороге военного в генеральском мундире.

- Следуйте за мной с ключами, - приказал маркиз.

- Сию минуту, ваше превосходительство, - ответил старик, - я принесу лампу и ключи.

Клод стал расхаживать взад и вперед, делая вид, что он очень спешит, что придало ему еще больше важности в глазах сторожа.

- Вот все, ваше превосходительство, но ключ от кабинета, как вам, вероятно, известно, находится у герцога Валенсии, - сказал старик, принесший лампу и связку ключей.

- Ключ у меня, господин герцог дал его мне.

- Отлично, ваше превосходительство, стало быть, все в порядке. Позвольте мне пойти впереди, я посвечу вам - наверху тоже Темно.

Маркиз последовал за стариком по лестнице и дошел до высоких дверей находившихся здесь комнат. Сторож поставил лампу на стоявший в стороне стол и при помощи одного из принесенных с собой ключей открыл первую дверь.

- Оставьте мне лампу и ключи, - сказал маркиз, - и вернитесь в свою комнату, через несколько минут я все принесу вам назад.

Как, неужели сам герцог взялся закрывать за собой двери! Это поразило старого сторожа. Но он не осмелился перечить, однако решил в то время, пока незнакомый военный находится в покоях, отправиться в замок и узнать там, действительно ли некий военный получил поручение от королевы. Сторож должен был как можно осторожнее приняться за дело, так как сознавал всю опасность положения, в котором он сейчас находился, если генерал был действительно послан герцогом Валенсии, и тем не менее он был вынужден удостовериться в этом.

Старик передал маркизу лампу и ключи и быстро удалился. Клод де Монтолон предвидел, что ему может угрожать опасность, поэтому быстро вошел в покои. Взглядом знатока он быстро убедился, что тайные планы, о которых шла речь, хранились не здесь, во всяком случае, наверное, в кабинете, ключ от которого находился у Нарваэса. Не медля ни минуты, он подошел к двери, выломал ее с помощью меча, который носил при себе в камзоле, и вошел в маленькую комнату, посреди которой стоял большой круглый стол.

Маркиз подошел к нему, держа в руке лампу, и убедился, что был у цели. Здесь лежали списки войск, корреспонденция с генералами и планы нападений на карлистов. Клод должен был сознаться, что приготовления были превосходными.

Если бы маркизу не удалось ознакомиться с этими ловкими планами, ничто не смогло бы спасти войско дона Карлоса. Теперь, во всяком случае, был уничтожен план военного кабинета, так как Клоду и его друзьям, если они совершат путешествие за двадцать четыре часа, удастся сообщить о нем генералу Кабрера. Даже если бы на следующее утро или еще раньше в Мадриде заметили, что их планы раскрыты, то и тогда нельзя было бы помочь беде, так как отдельные отряды войск по предписаниям уже вышли в поход. К тому же три карлиста, без сомнения, прибудут на главную квартиру раньше, чем гонцы Нарваэса успеют настигнуть их.

Клод вынул из камзола записную книжку и все, что представляло интерес, в нее переписал. Маркизу казалось, что он так хорошо сыграл свою роль, что сторож не мог заподозрить его ни в чем. Но когда он спустился с лестницы, там уже старика не было. Маркиза поразило то, что к нему навстречу вышла жена сторожа, чтобы взять у него лампу и ключи, и по всему было видно, как она старалась его задержать. Карлист передал ей все, поклонился и только хотел открыть дверь, как вдруг услышал за ней громкие голоса, среди которых ясно различил голос герцога Валенсии.

- Арестуйте их! Измена! Ищите его.

Нарваэс произнес эти слова, обращаясь к караульным. Филиппо и Олимпио попробовали задержать герцога Валенсии и его адъютанта, чтобы дать маркизу возможность вернуться назад.

- Per Dio, - раздался голос итальянца, - мы пока еще послы дона Карлоса, а нас хотят арестовать! Это против военных законов! Назад!

Клод быстро открыл дверь и присоединился к своим друзьям. На улице произошло странное смятение. Оба солдата не знали, что случилось, и не осмеливались подойти к дону, одетому в генеральский мундир, между тем как Нарваэс и его провожатые, казалось, были убеждены, что их противникам не удалось еще открыть их тайные планы.

Все случившееся было так неожиданно, что обе стороны не могли еще полностью опомниться. Сторож обратил внимание герцога Валенсии на то, что господин, вышедший из двери и одетый в королевский мундир, присоединился к двум офицерам дона Карлоса. Но Нарваэсу в эту минуту недоставало свойственной ему решительности, и карлисты беспрепятственно исчезли в одном из темных переулков. Стража не осмелилась остановить их, не имела права вмешиваться в дела военных, а на преследование и арест трех послов у Нарваэса у солдат не было соответствующих полномочий. Потеряв их из виду, герцог Валенсии отправился наверх, в комнаты, из которых только что вышел маркиз.

Прежде чем их успели опять открыть и Нарваэс убедился, что дверь его кабинета была выломана, три карлиста уже были далеко. Легко можно представить себе гнев герцога Валенсии, когда он увидел, что тайные планы его раскрыты и теперь, вместо выгоды, могут обернуться большими опасностями.

Между тем как он на протяжении всей ночи готовил приказы предводителям войск и вестовые только под утро выехали из Мадрида, три офицера дона Карлоса, спустя полчаса после удавшегося им предприятия, мчались с быстротой молнии по направлению к городу Бургосу. Офицеры были превосходными наездниками и имели таких отличных лошадей, что догнать их было просто невозможно, даже если бы целая армия бросилась в погоню.

Когда настало утро, три всадника скакали во весь опор по деревням и городам, не останавливаясь ни на секунду; поселяне и горожане с изумлением смотрели на них и уступали дорогу; никто не знал, что это значит, а некоторые принимали их, поскольку они были одеты в шинели, за курьеров или за форпосты одного из отрядов королевских войск.

Только когда по истечении нескольких часов за ними показался вестовой на взмыленной лошади и спросил, в каком направлении поскакали всадники, все поняли, что это были бежавшие карлистские офицеры.

Нарваэс разослал трех надежных солдат по трем различным дорогам с приказами к генералам, так что если бы один или двое из них погибли по дороге или попали в руки карлистов, то третий непременно должен был достигнуть цели. Но только один из этих солдат мог отправиться той дорогой, которую выбрали карлистские офицеры, остальные поскакали окольными путями.

Известие, которое не мог скрыть герцог Валенсии, что три карлиста открыли тайные планы военного кабинета, произвело сильное волнение в Мадриде. Это было неслыханное происшествие! Оно Доказывало необыкновенную смелость вражеских офицеров и могло иметь очень важные последствия, поэтому взбешенные министры и генералы, также как и королевы, объявили трех офицеров дона Карлоса вне закона и назначили высокие цены за их головы. Но это было только знаком бессилия, так как те, кто сделался предметом всеобщих разговоров, уже были далеко за горами.

Хотя было мало времени, однако дон Олимпио решился завернуть во владение Медина, чтобы повидаться с Долорес перед возвращением в Бургос.

- Хотя вряд ли стоит рисковать, но ты непременно должен заехать, - заметил маркиз, - мы воспользуемся этим часом, чтобы дать отдохнуть нашим утомленным лошадям.

- За время твоего отсутствия мы не будем сидеть без дела, - прибавил Филиппо, - в то время как лошади будут отдыхать, мы станем следить на перекрестке двух больших дорог, не удастся ли нам захватить посланца герцога Валенсии.

- Превосходно, - проговорил маркиз, - мы будем иметь приятное развлечение! Вот в стороне дорога, ведущая в селение, наступает вечер; сейчас самое удобное для тебя время! Кланяйся от нас твоей прекрасной, доброй Долорес, Олимпио.

- Мы встретимся потом у моста на проселочной дороге, - проговорил Олимпио, - я вернусь через час.

- Ничего не случится, если и через два часа, - прибавил Клод де Монтолон.

- Так, значит, мы встретимся у моста? - спросил Филиппо. - Мы привяжем своих лошадей к деревьям, а сами будем на страже. Черт возьми, вот было бы здорово, если бы нам удалось задуманное дело. Я думаю, Нарваэс сошел бы с ума от злости!

- До свидания, друзья, - проговорил Олимпио, и, простившись со своими товарищами, поскакал по направлению к замку и к селению.

Наступал вечер. Олимпио скакал во весь опор на взмыленной лошади. Кругом не было ни души. Вдали на возвышенности уже виднелся величественный замок. Сердце Олимпио забилось сильнее. Он хотел припасть к ногам старика и Долорес и просить у них прощения за все причиненное им горе.

Не доезжая до деревни, Олимпио соскочил с лошади и направился к хижине Кортино пешком. В деревне царила мертвая тишина, маленькие, убогие хижины были пусты. Олимпио подошел к ближайшему дому и постучал в дверь - никто не отзывался.

- Черт возьми, неужели поселяне и их жены еще в поле, или все жители Медина вымерли? - пробормотал Олимпио и пошел дальше, оглядываясь по сторонам. - Вот там, кажется, перед дверью хижины сидит старушка, нужно будет обратиться к ней! - И он быстро направился к тому месту.

- Кто идет? - спросила старуха, слепая поселянка, мать Луситы, услышав приближающиеся шаги.

- Как видите, воин, матушка, - ответил Олимпио.

- Я ничего не вижу, благородный дон, я слепая!

- Скажите мне, куда скрылись жители вашей деревни?

- О благородный дон, ужасное проклятие разразилось над селением. Большая часть работников и поселян взяты в плен, те же, кто избежал этого жестокого наказания, должны теперь работать с утра до поздней ночи!

- Как - взяты в плен? - спросил Олимпио. - Каким же образом, расскажите!

- Вы, вероятно, нездешний, а то, наверное, знали бы о восстании, вспыхнувшем во владении Медина! О пресвятая Матерь Божья, вот настало ужасное время!

- Покажите мне хижину Мануила Кортино, мне необходимо видеть старика!

- Хижину я вам могу показать, благородный дон, но она покинута своими владельцами.

- Как, неужели Мануила Кортино и его дочери Долорес больше нет в деревне?

- О, это ужасная история! Куда ни посмотрите, везде вы встретите нужду и горе! Староста и добрая его дочь были для селения благословением неба! Вы не поверите, как добра была прекрасная девушка! Она заботилась о больных с неутомимым усердием; бедные, угнетенные и сироты находили в ее доме убежище! Но вот настали дни несчастья и бедствий.

- Говорите скорее, матушка, я сгораю от нетерпения! Где старый Кортино? Где Долорес?

- Не знаю, благородный дон, - проговорила старая поселянка, пожав плечами и скрестив руки на груди, - никто не знает о них! Для усмирения вспыхнувшего восстания сельский староста и его дочь были оставлены в замке в качестве заложников! О, это было страшное, тяжелое время. Но старому Кортино и доброй Долорес удалось вскоре освободиться из замка! Мне рассказывали, что они бежали, но никто не знает куда!

Олимпио стоял мрачный, погруженный в тяжелые думы.

- Когда это случилось? - спросил он наконец.

- Несколько дней тому назад, благородный дон! И вот вчера сбежал и управляющий Эндемо! В замке теперь страшное смятение, так как подозревают, что управляющий, воспользовавшись восстанием, захватил себе все сокровища и деньги и бежал.

- О, это ужасно, и никто не знает, куда отправился старый Кортино со своей дочерью? - спросил Олимпио.

- Одни говорят, в Мадрид, но я этому не верю! Лусита, дочь моя, думает, что они бежали на север, в сторону границы! За границей они в полной безопасности от управляющего Эндемо, который преследовал Долорес и мою дочь!

- На север, в сторону границы, - повторил Олимпио, - тогда мне, разумеется, не нужно искать хижину Кортино.

- Да, она пустая, благородный дон. Я желаю себе смерти, так как без Долорес жизнь моя стала невыносимо тяжелой!

- Но вы сказали, кажется, что у вас есть дочь?

- Она скучает и постоянно плачет по Кортино и его дочери, которые о ней постоянно заботились! Вся деревня находила приют у доброго старика! Теперь все прошло, все изменилось!

- И вы думаете, что управляющий Эндемо преследовал Долорес?

- Это был злой дух герцогства Медина, благородный дон! Он и теперь, вероятно, отправился следом за этой прекрасной девушкой!

- Благодарю за все! Примите от меня этот ничтожный подарок за вашу любовь к Долорес, - проговорил Олимпио, положив в руку слепой поселянки свой туго набитый кошелек. - Молитесь за нее, матушка, молитесь и за меня!

- О мой благородный дон, чем я заслужила от вас такого щедрого подарка!

- Вы бедная и слепая, и поэтому пусть эта ничтожная сумма послужит вам облегчением в нужде... Долорес, значит, больше нет!

- Скажите, благородный дон, вы родственник Кортино или любите благородную, прекрасную, добрую девушку?

- Я люблю Долорес и приехал повидаться с ней после долгой разлуки!

- Не вы ли тот карлистский офицер, о котором она мне рассказывала?

- Да, матушка!

- О пресвятая Матерь Божья, как жаль, что вы приехали так поздно! Она любит вас от всей души и все время о вас думает! Бедная девушка тайком проливала горькие слезы, не получая от вас известий!

- Она недавно видела меня, но мне не удалось поговорить с ней. Я приехал сегодня для того, чтобы уверить ее в моей любви и привязанности к ней, и вот...

- Уже поздно, - прибавила старушка, грустно покачивая головой. - Бедная Долорес! Как мне вас обоих жаль!

- Послушайте, если Кортино и его дочь вернутся...

- Этого никогда не будет, благородный дон, никогда! Они сильно страдали и много натерпелись, хотя не делали в этой жизни ничего, кроме добра!

Олимпио на минуту задумался.

- Я должен их найти, - пробормотал он. - Прощайте, матушка, благодарю вас за все!

- Да сохранят вас все святые, благородный дон, и укажут путь к Долорес!

Еще раз окинув взором деревню, насколько позволяла кромешная тьма, Олимпио поспешно вернулся на то место, где оставил лошадь. В эту минуту раздалось несколько выстрелов в том направлении, где находились маркиз и Филиппе.

"Что бы это могло быть? - подумал Олимпио. - Неужели гонцы Нарваэса настигли нас? Матерь Божья да сохранит мою бедную Долорес и старого ее отца, пока мне удастся их найти! Я не найду себе покоя! Я больше не вправе поднять шпаги за дона Карлоса до тех пор, пока не освобожу Долорес от ее преследователя! Я должен их найти! Клод и Филиппо останутся верными мне! Я готов исходить все части света, чтобы отыскать след Кортино и его дочери!"

Олимпио быстро сел на лошадь, прохладный ночной воздух живительно подействовал на него, и он бодрее стал погонять своего верного коня. Прибыв к мосту, у которого, как было условленно, офицер должен был встретиться со своими товарищами, Олимпио был поражен неожиданным известием. Маркизу и Филиппо удалось захватить посланных Нарваэса с депешей и после короткого сопротивления пленить.

- Ты уже вернулся? - с удивлением спросил Клод. - Но что я вижу, Олимпио, ты так грустен!

- Долорес и ее отец вынуждены были оставить селение, чтобы освободиться от преследований гнусного, жалкого человека! Они бежали!

- Так мы найдем их и освободим от этого негодяя, - твердо произнес маркиз.

- Ты поистине мой верный друг, - прошептал Олимпио, пожимая руку Клода.

Филиппо в это время наблюдал за пленными.

После краткого совещания трех храбрых карлистов было решено приобрести в соседней деревне лошадей для пленных. И вскоре кавалькада мчалась уже по дороге с неимоверной скоростью. Друзья узнали, что Нарваэсом был послан еще третий гонец, который выбрал такую дорогу, что его невозможно было захватить. Но карлисты были уверены в том, что им удастся сообщить намерения христиносов дону Карлосу раньше, чем гонец прибудет к королевским генералам.

Ночью три храбреца с пленными прибыли в Бургос и через несколько часов уже приближались к главной квартире генерала Кабрера. Инфант дон Карлос поблагодарил их за столь важные сведения и произвел в генералы.

XXVI. ПРИНЦ ЖУАНВИЛЬСКИЙ

Графиня Монтихо и лорд Кларендон в это время имели удовольствие присутствовать на свадьбе герцога Альба и графини Марии, происходившей в Антиохской церкви. Мария сделалась герцогиней - что же предстояло любимице лорда, прекрасной Евгении, которая соединила в себе красоту англичанки и испанки? Будучи разочарованной в первой любви, она стала искать развлечений и находила утешение в том, что покоряла сердца многих знатных донов.

После непродолжительных интимных отношений с доном Олоцаго, о котором мы еще в последствии услышим, прекрасная Евгения начала выслушивать любезности молодого и богатого принца Жуанвильского. Этот знатный дон, занимавшийся живописью, объявил как-то графине, что она благодаря своей красоте может служить оригиналом для изображения Венеры. Это до того польстило молодой придворной даме, что она согласилась на просьбу принца дать ему возможность нарисовать ее портрет. И действительно, вскоре выполнила свое обещание, показавшись восторженному принцу в костюме античных статуй.

Принц Жуанвильский после этого до того свято поверил в любовь к нему молодой графини, что содрогался при мысли, что Евгения когда-нибудь предпочтет ему другого.

Прекрасная Евгения с очаровательной улыбкой выслушивала страстные объяснения в любви молодого принца. Но любила графиня только один раз в жизни - генерала Нарваэса. Затем чувствовала расположение к дону Олоцаго. Олимпио Агуадо же был из числа тех знатных донов, которых она желала видеть у своих ног. Ей доставляло удовольствие покорять сердца таких господ, и при каждой новой победе она говорила с ироничной улыбкой, что власть женщин и сила красоты до того могущественны, что все должно преклоняться перед ними.

- Любовь нужно оставить в стороне, если стремишься к чему-нибудь высокому, - сказала она когда-то дону Олоцаго, - любовь - препятствие на пути ко всему возвышенному!

А молодой принц льстил себя надеждой, что был горячо любим прекрасной Евгенией. Но эта надежда разрушилась раньше, чем ожидал ослепленный любовью дон. За свое легковерие он был наказан так жестоко, что его пламенная любовь превратилась в глубокую ненависть, последствия которой прекрасная графиня вскоре почувствовала. Принц Жуанвильский имел некоторое влияние при дворе, и месть его поэтому была не так безопасна, как воображала Евгения.

Молодая графиня была превосходной наездницей, и добрый, внимательный лорд Кларендон, выполнявший все желания прекрасной Евгении, подарил ей пару таких великолепных лошадей, какими не могли похвастаться королевские конюшни. Они стоили очень больших денег, но доброму, богатому лорду ничего не стоило, чтобы угодить молодой графине.

Евгения стала явно тяготиться обществом скучного принца Жуанвильского и поэтому приказала слугам при появлении принца говорить, что ее нет дома. То, что она ожидала, сбылось. Экипаж принца Жуанвильского как-то подъехал ко дворцу графини, и докладывавший лакей принца вернулся к нему с известием, что молодая графиня уехала, между тем как она, выглядывая из окна своего . будуара, самодовольно улыбалась.

Евгения намеревалась в этот день предпринять веселую прогулку в обществе пожилого герцога Оссуно, превосходного наездника, молодого герцога Беневенто и многих других знатных донов.

Закончив очаровательный туалет и сев на свою великолепную лошадь, Евгения в сопровождении герцога Оссуно только что отъехала на два шага от замка на Пуэрте-дель-Соль по направлению к Прадо, где ожидало их остальное общество, как мимо них промчался экипаж принца Жуанвильского. Ответив любезно на поклон принца, Евгения быстро схватила руку своего провожатого.

- Ах, - прошептала она, - это ужасно! Я велела объявить принцу, что меня нет дома, а сейчас он увидел, как я с вами, господин герцог, оставила дворец.

- В таком случае принц догадается, как неприятны и скучны для вас его посещения, моя дорогая графиня, - проговорил Оссуно, - и на будущее избавит вас от своих частых визитов.

- Мне неловко, - проговорила Евгения, но уже в следующую минуту ее прелестное лицо просияло улыбкой, и, держа золоченые поводья своей резвой лошади, она в сопровождении герцога весело поскакала по направлению к Прадо.

Принц Жуанвильский был оскорблен поступком графини до такой степени, что задумал отомстить ей так, чтобы ей было запрещено являться ко двору. Он приказал кучеру ехать на Прадо и увидел здесь, что графиня, в сопровождении герцогов Оссуно и Беневенто и остального присоединившегося к ним общества, мчалась по дороге, весело разговаривая с каждым из них.

Обманутый принц Жуанвильский побледнел от гнева. Не задумываясь, он отправился к своему брату и расспросил того обо всех подробностях происшествия, случившегося во время маскарада в парке замка. Принц Жуанвильский был вполне доволен задуманным планом, так как открытие этого обстоятельства, занимавшего тогда всех, повлекло бы за собой желаемые последствия. Злоба закипала в нем так сильно, что он вечером следующего дня отправился во дворец и велел доложить о себе королеве-матери.

Мария-Христина, беседовавшая в своей великолепно убранной гостиной с герцогом Риансаресом и патером Маттео, любезно раскланялась с принцем и попросила его садиться. Разговор невольно перешел на трех офицеров-карлистов, которые ловко избегали преследований и рушили все планы Нарваэса. Принц Жуанвильский, как нельзя более, был доволен направлением разговора.

- Нужно будет удвоить цены за головы этих трех офицеров, - проговорила Мария-Христина, - а то эта несчастная война может продлиться не недели, а даже месяцы!

- Я никак не могу понять, почему не удалось схватить этих офицеров, - заметил герцог.

- Говорят, что они достигли Бургоса не более как за двадцать часов. Это почти невероятно, - прибавил духовник.

- Притом эти три офицера присутствовали на маскараде, данном вашим величеством во время карнавала. Как легко можно было тогда схватить их, - заметил принц.

- Из-за своей нерасторопности генерал-интендант и лишился места, но этим мы нисколько не исправим сделанной ошибки, - проговорила Мария-Христина. - Конде Энграннос был слишком стар для своей должности.

- Извините, ваше величество, если я возьму под свою защиту господина генерал-интенданта, впавшего в немилость, - сказал принц Жуанвильский, - Конде не был виновен в бегстве карлистов. Он все подготовил заранее, чтобы захватить их; и алебардщики, занимавшие выходы, пришли бы вовремя, если бы другое обстоятельство не выручило из беды этих храбрецов!

- Вы, кажется, знаете такие тайны, принц, о которых мы и не подозреваем. Расскажите же, какое это было обстоятельство, - проговорила королева-мать, сильно желавшая услышать разгадку этого загадочного происшествия.

Принц Жуанвильский достиг своей цели, но ему нужно было поступить крайне осторожно, чтобы присутствующие не угадали его намерения.

- Но теперь мы все-таки не в состоянии уже поправить дело, произнес он.

- О, вы уклоняетесь, принц, вы не хотите открыть нам тайны, но так нельзя, - проговорила Мария-Христина, - вы заинтриговали нас и поэтому должны рассказать все, даже если бы дело касалось известных нам личностей! До сих пор нам всем непонятно, как удалось бегство тем трем карлистам. Я вижу по вашему лицу, что вам эта тайна известна, и поэтому вы непременно должны открыть ее нам.

- Если моя королева приказывает, я должен повиноваться, хотя мне очень неприятно будет открыть эту тайну.

- Да, это я вижу по вашему лицу, принц, но делать нечего. Принесите в жертву ваши интересы интересам государства и двора, с которыми вы связаны родственными узами.

Принц Жуанвильский должен был повиноваться.

- Три карлиста под масками смело вошли в залы вашего величества, - начал принц, - между тем как один из них оставался в залах, дон Олимпио Агуадо в сопровождении очень молодой и очень красивой наяды оставил зал аудиенций и вышел в парк. Третий, маркиз де Монтолон, следовал за ними на некотором расстоянии и все время оставался поблизости в качестве усердного сторожа.

- Мы так и предполагали, что эти два опасных карлиста находились в парке, откуда и нашли случай бежать, - подтвердила королева-мать.

- Прекрасная наяда направилась со своим провожатым к скамейке в уединенной части парка. И тут, как говорят, благородный дон объяснился ей в любви. Когда же он по ее желанию снял с себя маску и она его узнала, ей было уже поздно удалиться или вместе с ним вернуться в залы, так как в эту минуту алебардщики заняли террасу и входные двери.

- Ужасно положение наяды, - заметил герцог Риансарес.

- Мучительно! Она подвергалась опасности быть найденной в парке в обществе врага их величества, и это не могло бы ни в коем случае послужить в ее пользу.

- Вы все больше и больше подстрекаете наше любопытство, принц, как же наяда поступила в столь опасном положении? - спросила Мария-Христина.

- В сказках говорят, что феям известны такие пути и средства, которые скрыты от смертных. Нельзя было терять ни минуты, так как алебардщики уже начали обыскивать парк. Маркиз присоединился к своему товарищу, ища защиты у наяды. Прекрасная волшебница повела обоих офицеров по безлюдным, темным аллеям к маленькой двери, выходившей на мрачную улицу вдоль реки Мансанарес.

- Как, - с удивлением перебила королева-мать рассказ принца, - та дверь постоянно бывает заперта на ключ.

- Для феи не существует препятствий, ваше величество, дверь отперлась по мановению ее руки.

- Но кто же была эта фея? - спросила Мария-Христина, и небольшие, черные ее глаза засверкали от нетерпения.

Принц Жуанвильский колебался.

- Принц в неловком положении, - заметил герцог Риансарес.

- Мы убедительно просим снять маску с той прекрасной феи, - серьезно проговорила королева-мать.

- Прекрасная фея, которая избрала это средство, чтобы избежать опасности, была... молодая графиня Теба!

Мария-Христина поднялась, глаза ее сверкали от гнева.

- Молодая графиня Теба, - повторил герцог, - вот дело и выяснилось! Донна Монтихо имеет ключ от потайной двери.

Принц Жуанвильский поднялся с места.

- Благодарим вас за это важное известие, принц! Вероятно, уже весь двор знает разгадку этой тайны, тогда как нам она до сегодняшнего вечера оставалась неизвестной, - проговорила королева-мать Дрожащим от волнения голосом. - Доложите о нас нашей августейшей дочери, - приказала она вошедшему камердинеру, - и скажите, что мы желаем видеть ее величество одну. Еще раз примите искреннюю благодарность, мой принц. Надеюсь, что при будущих карнавальных праздниках прекрасные феи не будут больше творить свои волшебства, которые могут иметь весьма серьезные нежелательные последствия. - Поклонившись принцу, Мария-Христина направилась в покои Изабеллы.

Последствия этого вечера недолго заставили себя ждать. Через несколько месяцев, на протяжении которых Евгения оставалась во дворце своей матери, как говорили, по болезни, обе графини, в сопровождении герцогов Оссуно и Беневенто, отправились в Спаа, расположенный в романтической долине Бельгии.

В списке прибывших в Hotel de Flandres в Спаа двадцать восьмого июня того же года значилось:

1. Графиня Монтихо, капиталистка, с дочерью графиней Теба, из Мадрида.

2. Их сиятельства герцоги Оссуно и Беневенто.

XXVII. ОСВОБОЖДЕНИЕ ПЛЕННЫХ

Вернемся теперь в замок Медина, чтобы увидеть исход вспыхнувшего восстания.

Герцог, видя из окна, как заговорщики захватили поверенного камердинера и отняли у него письмо к начальнику, побледнел от гнева и не знал, что делать в этом затруднительном положении. Ему никогда не приходилось управлять своими обширными владениями, заведывание всеми делами было предоставлено Эндемо, который действительно был связан с ним родственными узами, как подозревали многие.

Старый покойный герцог имел только одного сына от брака с инфантой. На ней он женился не по любви, а по желанию своих родителей, которые назначили ему эту невесту еще тогда, когда он был мальчиком. Становится понятно, что герцог искал развлечений вне дома и после смерти родителей предпринимал далекие путешествия, так как стал явно тяготиться обществом своей больной супруги. Герцог был богат и поэтому мог исполнять все свои желания.

Во время своего пребывания в Лондоне он при помощи хитрого, усердного камердинера познакомился с одной прекрасной, молодой англичанкой, девушкой низкого происхождения. Сара Родлоун до того пленила сердце герцога, что сумела стать ему необходимой. У нее родился сын, Эндемо. Безмерно преданный камердинер, получив порядочную сумму денег, согласился жениться на Саре Родлоун.

Вскоре после приезда в замок Медина прекрасная англичанка умерла. Герцог взял к себе Эндемо и дал ему такое воспитание, которое почти не уступало воспитанию Родриго. Герцогиня знала, кто этот мальчик герцогу. Но недолго пережила любовницу и законная супруга.

Старый герцог часто просил своего сына, герцога, жить в дружбе с Эндемо; в последнем скоро проявились практический ум и замечательная расчетливость, так что управление владениями перешло в его руки, между тем как Родриго мог вполне наслаждаться в Мадриде веселой столичной жизнью.

Почувствовав приближение своего последнего часа, герцог призвал к себе обоих сыновей и, открыв им тайну их родства, просил разделить между собой управление владением Медина. По закону он не мог выделить часть владения Эндемо и поэтому просил молодого герцога Родриго позволить брату своему навсегда поселиться в замке Медина и пользоваться некоторыми правами.

Родриго свято обещал умирающему отцу выполнить его последнюю волю; он не знал еще характера Эндемо, так как все время жил в Мадриде. После смерти старого герцога, за которым вскоре последовал и его камердинер, натура Эндемо стала мало-помалу проявляться. Однако Родриго, чтя память отца, не решался положить конец его несправедливости и жестокости в обращении с работниками, хотя не был связан с ним никаким письменным договором.

Напротив, он дал Эндемо неограниченную власть распоряжаться всем по своему усмотрению, но последствия слабоволия и доброты герцога не заставили себя долго ждать. Мы уже были свидетелями восстания, вспыхнувшего вследствие жестокого обращения Эндемо с поселянами. Он мучил работников, как будто находил в этом особенное удовольствие, преследовал их жен и дочерей.

Поэтому понятно, что внезапное восстание привело добродушного герцога в крайне затруднительное положение. Выступить открыто против Эндемо он был не в состоянии и поэтому излил свой гнев на несчастных работников, хотя и сознавал, что другого выхода у них не было, чтобы избавиться от жестокости Эндемо.

Страстная любовь Эндемо к прекрасной Долорес, как мы видели, возрастала с каждым днем все больше и больше, так как Долорес, это прекрасное чистое дитя, с глубоким презрением относилась ко всем его гнусным предложениям; все попытки управляющего овладеть ею остались безуспешными. Страшная ревность мучила его: всеми силами своей злой и испорченной души Эндемо ненавидел Родриго; он до того был уверен, что ребенок, которого он видел в хижине Кортино, принадлежал Долорес и герцогу, что никто на свете не мог переубедить этого злодея. Несмотря на все это, Эндемо не терял надежды когда-нибудь овладеть прекрасной девушкой. Этот человек был демоном своей страсти и рабом своих мелких и грязных чувств.

Когда дочь сельского старосты с ребенком на руках явилась в замок, где томился в заточении ее отец, лицо Эндемо просияло торжествующей улыбкой. Долорес пришла для того, чтобы променять хижину на темницу. В голове управляющего промелькнула ужасная мысль, он хотел на этот раз непременно овладеть прекрасной девушкой и не остановился бы даже перед устранением старого Кортино.

Злодей больше не боялся мести поселян, так как слуги замка были хорошо вооружены и со всех сторон охраняли замок. Если бы бунтовщики, думал он, еще напали, они бы погибли: победа должна остаться на его стороне. Всех, осмелившихся поднять против него оружие, он задумал заключить на годы в темницы замка, а предводителей их - приговорить к смертной казни.

Темница, куда заточили старого Кортино, находилась в одной из угловых башен, недалеко от конюшен. Вход в нее был со стороны замка, маленькое решетчатое окно, пропускавшее слабый свет, выходило в парк.

Слуги, по велению Эндемо, бросившие старого Кортино в эту темную и сырую комнату, крепко заперли двери. Они боялись, чтобы узник не сбежал от них, так как в этом случае они сами бы поплатились своей головой. Они принесли ему воды и хлеба. Бедный староста, казалось, был подавлен этой черной неблагодарностью обитателей замка. Кортино в изнеможении опустился на солому. Душа его была полна страданием, и внутренняя тайная боязнь за участь дорогой дочери терзала и томила его. Деревянный стол, полуразвалившийся стул и старое распятие на стене - вот все, что составляло убранство этой подземной кельи.

Всегда честный и правдивый, Кортино любил только правду; ложь и лесть были чужды его сердцу - и вот он сделался жертвой того негодяя, кнут которого еще недавно оставил след на его лице. Почему он не задушил его собственными руками - теперь этот изверг безнаказанно продолжает творить зло. Раньше никто не осмелился бы обидеть или оскорбить старого Кортино. И что стало наградой за многолетнюю верную службу королевскому дому? Темница! Он был заточен, а кто, как не он, спешил сюда, чтобы спасти жизнь герцогу и его приближенным.

Бедный Кортино, лежа на соломе, в отчаянии сжимал себе руки; он никогда в своей жизни не подозревал, что ему предстоит такой ужасный конец, что с ним, честным и добросовестным человеком, поступят, как со злейшим преступником. И это после того, как он, подвергая опасности свою жизнь, хотел спасти замок от дальнейшего нападения бунтовщиков. Бедняга метался на своей убогой постели, так как мысль о несчастных поселянах, которым грозила неминуемая гибель, тоже страшно тревожила его.

Шум стал стихать. Уж не присмирели ли бунтовщики, подумал Кортино, и лицо его просияло радостью при одной этой мысли. Вдруг неподалеку от башни раздался дикий крик. Кортино вскочил в испуге; бунтовщики радовались - им удалось поймать камердинера герцога.

Несчастный старик похолодел: яростное нападение бунтовщиков на замок грозило повториться с новой силой, и тогда бедному Кортино предстояла неминуемая гибель. Его охватывало отчаяние при мысли о бедной Долорес и принятом ими ребенке, которым после его смерти грозила нищета.

В эту минуту за дверью подземной кельи послышалось чье-то приближение. Старый Кортино с удивлением поднялся со своего места. Дверь быстро отворилась. Долорес с ребенком на руках показалась на пороге. С выражением муки на лице она бросилась в объятия своего отца и громко зарыдала.

- Я пришла к тебе, - прошептала Долорес со слезами на глазах, - чтобы умереть вместе.

- Горе нам, - проговорил старик дрожащим от волнения голосом, - мы погибли! Но не будем отчаиваться, Долорес, дочь моя, будем надеяться на милосердие Бога и спокойно ожидать решения нашей участи. Совесть наша чиста.

- О, какое тяжелое испытание послано нам Богом, дорогой отец! Все мои надежды рухнули, мое будущее мрачно! Поэтому я охотно иду с тобой на смерть.

- Ужасное несчастье постигло нас, тяжелым испытаниям нет конца, мое бедное дитя! Я не боюсь смерти, для меня она - желанная избавительница от страданий. Ты же, моя бедная Долорес, хотя уже много перенесла в своей жизни, будь мужественной! Неизвестно, может быть, все это к лучшему и даже то, что твой изменник нарушил клятву. Он недостоин тебя.

- Я постоянно выбирала: ты или он, но теперь ты, мой дорогой отец, одержал верх. Я пришла к тебе - прижми меня к своей груди и скажи, что доволен мной.

Старый Кортино горячо поцеловал свою дочь. Свидание с ней до того взволновало его, что он в изнеможении опустился на свою убогую кровать.

- Будем спокойно ожидать решения нашей участи, отец, - проговорила Долорес, - будем надеяться на милосердие пресвятой Марии, и все закончится для нашего блага.

Мертвая тишина воцарилась в подземной келье, старик, сидя на кровати, задумчиво смотрел вдаль, Долорес прислушивалась к малейшему шуму в парке. Ребенок спокойно спал на ее руках.

Так прошло несколько часов. Бедная Долорес все еще надеялась на освобождение из темницы, ей казалось, что сам герцог произнесет приговор в их пользу, и тогда ее отец будет спасен. Мысль эта до того ее оживила, что радостная улыбка просияла на ее бледном, изнуренном лице. Девушка твердо решила в случае освобождения из этой ужасной темницы с отцом и мальчиком оставить герцогство Медина; она готова была бежать, не отдыхая, день и ночь, чтобы избавиться от Эндемо, которого боялась, как опасного преступника.

Вдруг при наступлении вечера в парке раздались крики бунтовщиков, которые, окружив со всех сторон замок, совершили новое нападение на него. Они с яростью бросились утолять свою жажду мести. Выстрелы глухо отзывались в огромном парке.

Старый Кортино, услышав доносившееся до него страшное бряцание оружия, в отчаянии опустился на колени, скрестив руки - над ним был произнесен приговор. Долорес, бледная, в ужасе вскочила. Голоса смешивались с выстрелами. Казалось, разразилась кровопролитная борьба. Бедная Долорес, с невыразимым отчаянием на лице, каждую минуту ожидала появления Эндемо в дверях подземной кельи. Она теряла надежду на освобождение, на избавление от опасности.

Кортино горячо молился, Долорес едва переводила дыхание от трепетного ожидания. Положив ребенка на постель отца, она неслышно подошла к двери и приложила ухо к замочной скважине, прислушиваясь к малейшему движению в коридоре - все было тихо. Глухой, отдаленный крик, бряцание оружия и громкие выстрелы в парке не прекращались. Ночная темнота придавала еще более ужасный ореол этой кровавой сцене.

Нападение поселян было до того неожиданным, что обитатели замка не успели вывести заложников из подземной кельи и убить их на глазах рассвирепевших бунтовщиков, но Эндемо уже держал в руках ключ от дверей темницы, намереваясь сам совершить это насилие. Он как раз собирался отправиться в башню, когда Лоренсо с толпой отчаянных храбрецов пошли на новый штурм; Эндемо на минуту остановился, чтобы убить несколько дерзких злодеев.

В парке валялось множество трупов поселян, окровавленных, изувеченных, между ними было и несколько человек из защитников замка. Озлобление обеих сторон достигло высшей степени; сам герцог стрелял в бунтовщиков.

Боясь, что разъяренная толпа может поджечь замок, Родриго с помощью Эндемо собрал драгоценные камни, золото и серебро и сложил их в одну комнату для того, чтобы иметь все под рукой в случае, если бунтовщики подожгут замок. Затем герцог вышел из своих покоев и с озлоблением стал стрелять из окна в разъяренных заговорщиков.

Старый Кортино и его дочь с трепетом ожидали в темнице появления палачей; они окончательно приготовились к смерти и уже простились друг с другом. Долорес держала на руках ребенка, которому также грозила гибель. Несчастные заложники затаили дыхание, между тем как крик и выстрелы в парке не умолкали.

Вдруг Долорес увидела за решеткой маленького окна голову человека; луч надежды озарил ее душу, она и не подозревала, что кто-то мог в минуту величайшей опасности явиться к ним на помощь. Долорес не осмеливалась обратить на это внимание отца; старый Кортино сидел на краю постели, погруженный в глубокую думу, и спокойно ожидал решения своей участи.

Вдруг в подземной келье раздался голос. Кортино встрепенулся и с удивлением стал осматриваться вокруг, пока наконец не увидел за решеткой окна в темноте очертания головы человека.

- Староста, - послышалось негромко за окном темницы, - вы здесь?

- Да, кто меня зовет? Мне кажется ваш голос знакомым.

- Ваша дочь тоже с вами?

- Да, она здесь, в этой душной и темной тюрьме, но скажите, вы - Фернандо, да?

- Вы угадали, дорогой Кортино, я пришел освободить вас. Пока я буду отделять эти железные прутья вашего окна, Лоренцо постарается задержать ваших врагов там, в передней части замка. Им не суждено будет насладиться своей победой, вы минуете их преступных рук и спасетесь. Сколько раз вы защищали нас, старый Кортино; за вашу снисходительность и доброту мы полюбили вас и вашу дочь; многие женщины нашего поселения обязаны только ей своей жизнью. Я тоже, наверное, лишился бы своей жены, если б не ваша заботливая Долорес! Я все это время не находил себе покоя, все придумывал различные способы к вашему освобождению. Теперь приготовьтесь, вы сможете пролезть через это окно?

- Да, да, Фернандо, - поспешно ответила Долорес, снова оживая надеждой на спасение, - мы поставим стол к окну, тогда будет легче добраться до окна.

- А я здесь, снаружи, окажу вам посильную помощь. Сперва необходимо удалить эти железные прутья. Я думаю, что с вашей стороны решительно ничего не видно, ведь в темнице, где вы находитесь, царит полнейший мрак. Я стою на лестнице у окна, вы ею воспользуетесь, чтобы сойти вниз, только одно условие, Кортино!

- Говори, Фернандо!

- Вы, когда выйдете на свободу, не должны задерживаться в замке Медина ни одной минуты - ни одной минуты, слышите! Сейчас же отправляйтесь, куда глаза глядят. Еще до рассвета, после того как заговорщики удовлетворят свою месть, все жители покинут селение. Куда мы пойдем - нам самим неизвестно, но оставаться здесь больше нельзя, ты знаешь, нет никакой возможности.

- И вы еще в такую минуту подумали о нас, - воскликнул старик, - благодарю вас, да наградит всю вашу семью праведное небо!

- Я никогда бы не простил себе, если бы не освободил вас, своих благодетелей, да и жена моя отравила бы мне всю дальнейшую жизнь, - сказал Фернандо и с этими словами ударил своим молотом по старым заржавевшим прутьям, закрывавшим окно заключенных. Удар молота был сильным, раскатистое эхо повторило его, но в передней части замка слышался такой шум, что на этот удар никто не обратил внимания.

Долорес положила ребенка на солому и сама свободно и легко, как будто бы обладая неведомой силой, подставила стол к стене, где находилось окно.

- Еще четверть часа, - успокоил Фернандо, - и путь будет свободен, только бы этот негодяй Эндемо не пришел раньше.

- Скорей, ради Бога скорей, - шептала бедная девушка, - не то - все погибло. - И она в отчаянье опустилась на колени, молясь, простерла руки к святому небу.

Фернандо спешил. Удар за ударом наносил он по старому железу, которое поддавалось с трудом, скоро уже все три прута внизу были отделены, оставалось еще освободить их сверху. С неимоверной силой Фернандо прижимал к стене один из трех железных прутьев.

- Дело пошло, - сказал он, давая заключенным надежду, и снова усиленно застучал своим молотом. Когда же и второй прут был сорван и Фернандо занялся третьим, вдруг вдали, в передней части замка, все стихло, замолкли крики и шум и зловещая тишина воцарилась кругом.

Уже старый Кортино с помощью дочери взобрался на стол и помогал Фернандо удалять последний прут, уже Долорес приблизилась к мальчику, взяла его на руки, чтобы последовать за отцом. Но вдруг в эту минуту услышала вдали шум, похожий на звук поспешно захлопывающейся двери.

- Пресвятая Дева, - закричала бедная девушка, - они идут. - Долорес побледнела от страха и, обратившись к Фернандо, сказала:

- Я слышу шаги...

- Проклятье, - прошептал он, стиснув зубы, и, собравшись с последними силами, налег на третий прут. О счастье, он поддался, выход был свободен. Уже старый Кортино хотел пролезть в отверстие, как вдруг в эту минуту раздались шаги в коридоре и послышался голос Эндемо за дверью.

- Откройте, - обратился тот к слугам, - вытащите старика. Я посмотрю, как будут стрелять проклятые мятежники в своего защитника!

Долорес с ужасом слушала Эндемо - но, взглянув на окно, она убедилась, что отец спасен.

- Благодарение святой Деве, - прошептала она, - он спасен. Вот зазвенели ключи. Девушка прижала к себе мальчика и быстро вскочила на стол. Дверь отворяли. Долорес быстро передала ребенка крестьянину и сама выскочила в окно. В эту минуту Эндемо распахнул дверь, и яркий свет нескольких факелов осветил темницу. Его горящие гневом глаза блуждали по пустой келье.

- Их нет, их спасли, - закричал он в дикой злобе, - туда... туда... верните их... они ускользают.

В это время Долорес уже была на руках у Фернандо, а Эндемо в дикой злобе поспешил к столу, на котором еще за минуту до этого находились пленники. Он не хотел уступать своей добычи и скрежетал зубами, а его слуги стояли неподвижно.

- Ружье, ружье сюда, - закричал Эндемо, - чтобы я мог пробить голову этому мерзавцу, вырвавшему у меня добычу.

Когда принесли наконец ружье и вооруженный Эндемо вскочил на стол, чтобы послать беглецам вдогонку пулю, то никого ужо не было, ночная мгла скрыла беглецов. Непроницаемый мрак окутал весь замок.

Старый Кортино и его дочь счастливо избежали своей тяжкой участи. Эндемо выходил из себя, ведь он был не в состоянии преследовать пленников: замок был занят бунтовщиками, Кортино и Долорес теперь, казалось, могли беспрепятственно искать спасения. Но вдруг в голове управляющего, который задумчиво стоял в темнице, созрело решение - отчаянное решение, проклятое решение, внушенное ему самим сатаной. Эндемо демонически улыбнулся...

Его страсть к Долорес еще больше разгорелась, и он во что бы то ни стало желал овладеть бедной девушкой, даже если бы это стоило ему собственной жизни.

Восставшие жители подбирались к Эндемо, он это знал, значит, жизнь в замке была небезопасной. - "Что же я медлю, - думал управляющий, - скорей за ними, пусть мой сиятельный брат сам расправляется с мятежниками. - Эндемо хотел следовать за Долорес! - Но с пустыми карманами предприятие ему не улыбалось - это была бы тщетная попытка. - Ведь ты имеешь право на сокровища герцога Медина, - шепнул ему внутренний голос, - возьми себе часть - это будет благоприятствовать твоим намерениям - и беги! Какое тебе дело до Родриго? Укради у него то, что можешь взять с собой, и уходи! Ты сможешь найти и настигнуть Долорес! Скорее! Приведи в исполнение свой план сию же минуту!"

Смятение, господствующее в замке, благоприятствовало ему. Герцог, находившийся в сильном волнении, не ведал, какие мысли роились в голове Эндемо, когда тот подошел к нему и попросил на время принять на себя обязанности по защите замка. Он думал, что управляющий хочет снова попытаться захватить бежавшего Кортино и его дочь.

Эндемо, с целью втянуть обе стороны в бой, опять подстрекнул егерей и лакеев стрелять в бунтовщиков, а сам хотел незаметно завладеть сокровищами и скрыться через маленькую дверь здания, ключи от которой находились у него.

Снова раздались выстрелы и послышался шум голосов. Родриго был внизу и, не подозревая о намерениях Эндемо, ободрял своих людей. Была полночь, густой мрак покрывал парк.

В это время Эндемо поспешил в комнату, в которой хранились сокровища герцога, заключавшиеся в бумагах, золоте и драгоценных камнях. Вскоре он наполнил карманы, спрятал в камзол большую сумму денег и взял еще в левую руку тяжелую шкатулку - таким образом, он овладел кладом, с помощью которого мог исполнить все свой желания.

Сумма, которую украл Эндемо, была довольно крупная, герцог лишился большей части своего состояния. Вор быстро спрятал ключ в карман и вышел из комнаты, чтобы отдаленными коридорами выйти из замка в парк.

Радостная улыбка появилась на лице злодея, когда он услышал, что сражение все еще продолжается. План его удался, так как случай благоприятствовал его низкому поступку. Дойдя до маленьких ворот, Эндемо прислушался и убедился, что бунтовщики ушли из этой части парка, чтобы принять участие в сражении.

- Долорес! - Его бледные, дрожащие от волнения губы невольно произнесли это имя, когда он вошел в парк, запер ворота и бросил ключ. - Ты должна попасть в мои руки, ты должна быть моей! Я следую за тобой, так как без тебя проклинаю жизнь.

Кругом царила мертвая тишина. Эндемо подошел к дверям, еще раз посмотрел на покинутый им замок и затем, осторожно озираясь кругом, приблизился к выходу. Но в эту минуту, когда он вынул ключ и хотел вставить его в замок, он увидел, что в спешке схватил не тот.

Эндемо остановился в раздумье. Он измерил взглядом высоту стены, окружавшей парк, но нечего было и думать о том, чтобы перелезть через нее, так как тогда необходимо было бросить половину сокровищ. Нужно было еще раз вернуться в замок, но тут Эндемо вспомнил, что он выбросил ключ от маленьких ворот. Исполненный гнева против самого себя, он поставил шкатулку, которую держал в левой руке, под дерево и, поспешив к тому месту, где бросил ключ, стал обыскивать траву и мох и наконец нашел его. Затем он бросился к воротам, быстро отворил их и, никем не замеченный, достиг комнаты, где хранились ключи.

С лихорадочной поспешностью схватил он ключ, как преследуемый преступник прокрался опять в аллею, ведущую к воротам, и на этот раз не позаботился даже закрыть их. Беспрепятственно достиг он выхода, схватил шкатулку, отворил маленькую дверь и выбежал из парка: здесь, за стеной парка, все было тихо, даже борьба, казалось, прекратилась. Эндемо опрометью бросился бежать и через несколько минут исчез в темноте ночи.

Злость поселян стала мало-помалу утихать. Число убитых и раненых доходило до двадцати пяти, и это обстоятельство заставило их наконец отступить. Фернандо напомнил о бегстве, так как еще было время.

Женщины и дети со слезами на глазах собирали свои пожитки. Несчастные прощались со своими хижинами, в которых прожили много лет; мужчины копали могилы, чтобы похоронить убитых. Раненые и больные остались в селении Медина, все остальные собрались с рассветом за околицей, чтобы эмигрировать и найти новую, более счастливую родину за океаном, в Бразилии.

Когда обитатели замка увидели, что заговорщики удалились, то подумали, что те решили сделать небольшой перерыв, может быть, для того, чтобы переговорить и посоветоваться, но через несколько часов все убедились, что сражение действительно закончилось.

Герцог приказал найти управляющего, но его нигде не нашли. Родриго все еще не подозревал, что натворил Эндемо, он даже стал опасаться, не убит ли тот, не попал ли в руки поселян. Но когда герцог вошел в комнату, где хранились его сокровища, когда увидел открытую дверь и не нашел большей части наследства и значительной суммы денег, когда, наконец, лакеи доложили ему что задние ворота замка открыты и кто-то бежал тайно, Родриго больше не сомневался, что долгое время возле него находился самый низкий, подлый человек.

Но герцог не стал преследовать Эндемо, побочного своего брата, а предоставил ему похищенное им богатство; затем он послал своего камердинера в деревню и велел сообщить поселянам, что хочет их выслушать. Большая перемена произошла с герцогом, но было уже поздно.

Поселяне давно находились за пределами его владений и направлялись к одному из портовых городов; только немногие из оставшихся в деревне получили известие о прощении. Они не подвергались никакому наказанию, но, несмотря на это, в опустевшей деревне поселились отныне уныние и грусть. Герцог приказал своим слугам отправиться следом за старостой Кортино и его дочерью и просить их вернуться назад, так как пришел к выводу, что не в хижинах, а в его покоях нужно было искать причину кровавого восстания.

Но сельский староста и его дочь Долорес исчезли бесследно. Другие работники стали жить в селении Медина.

XXVIII. КОРАБЛЬ КОНТРАБАНДИСТОВ

По узкой тропинке, ведущей к большой проселочной дороге, шли несколько дней спустя после вышеописанного восстания в герцогстве Медина старик и прекрасная девушка, державшая на руках маленького мальчика, головка которого покоилась на ее плече.

- Бедная Долорес, - проговорил старик, опиравшийся на толстую палку, - тебе тяжело, позволь мне помочь, я понесу ребенка.

- О нет, милый отец, я почти не чувствую, что он у меня на руках. Будем благодарить всех святых за то, что мы остались целыми и невредимыми.

- Я не успокоюсь и не начну благодарить небо, пока мы не перейдем через границу Испании. Предчувствие подсказывает мне, что Эндемо нас преследует. Пока мы здесь, на родной земле, нам все равно нужно его опасаться. Я хочу переселиться в чужую страну, чтобы найти покой и убежище для тебя и этого ребенка.

- Тебе будет трудно, очень трудно, я это вижу, дорогой отец. Но мы найдем новую родину, где нам не будут угрожать и нас не станут преследовать.

- Да услышит Пресвятая Дева твои слова! Я чувствую, что дни мои сочтены, но не хотел бы умереть до тех пор, пока не найду для тебя и мальчика пристанище.

- Ведь во Франции есть такие же добрые люди, как и у нас, отец. Только злой рок свел нас с этим управляющим, без него мы нашли бы в Медина покой и счастье. Будем надеяться, что в чужом краю наша жизнь потечет мирно. Мое сердце спокойно, я навсегда покидаю эту страну, в которой живет мой Олимпио.

- Долорес, я знаю, что ты все еще любишь того вероломного человека и не забудешь его до тех пор, пока не перестанет биться твое сердце.

- Ты прав, отец. Я буду вечно любить Олимпио, но не ропщу больше на судьбу, которая разлучила меня с ним. Образ его ни на минуту не покидает меня, и я чувствую, что мы с ним больше никогда не увидимся!

- На то воля Божья, дочь моя. Но знай же! Если вы и встретитесь, то я не надеюсь, что встреча с ним принесет тебе счастье! Время - могущественный целитель - изменяет человеческое сердце, и Олимпио тоже может очень измениться и стать другим, но вряд ли я доживу до того времени.

- Не думай о смерти, дорогой отец. О, если бы ты только знал, какие страдания причиняют мне твои слова!

- Постепенно приучай себя к этой разлуке, которая неизбежна, Долорес. Ты хорошая дочь! Только в заточении я полностью оценил тебя, только там понял твою душу, мое дорогое дитя! Я должен сознаться, что был часто несправедлив и строг к тебе - это следствие моей суровой солдатской жизни. Не сердись на меня, Долорес, ведь я в душе глубоко тебя ценил и был всегда твоим любящим и верным отцом.

- Твои слова, отец, глубоко запали в мою душу, - сказала девушка, схватив его за руку и покрывая ее поцелуями, - ты очень изменился.

Действительно, раньше он никогда не говорил с ней о таких вещах, но теперь не проходило ни одного дня, даже ни одного часа, чтобы отец не заговаривал с дочерью о вечной разлуке. Долорес не хотела верить в то, что смерть может разлучить ее с отцом - ее последней опорой. Она любила его так горячо и нежно, что сердце бедняжки обмирало, когда он говорил ей о своих последних минутах угасающей жизни.

- Ты добрая и честная натура, Долорес, и я не боюсь, что можешь утратить свою душевную чистоту, когда я покину эту грешную землю и переселюсь в другой - чистый и светлый - мир, мир покоя и вечного счастья. Я знаю, что ты останешься верна памяти обо мне и никогда не запятнаешь мою честь. Какое счастье иметь спокойную совесть и чистое сердце! Но поверь, мое дорогое дитя, искушения часто велики и сильны для нашей слишком слабой воли. Многие люди, и даже большинство из них, поддаются им, делаются рабами своих страстей и идут верным шагом к пропасти. Я не могу привести тебе примеры таких искушений, даже не могу, если бы и хотел это сделать как отец, лежавший на смертном одре, - перечислить их невозможно. У каждого человека они разные, и всегда, всегда задевают слабые струны его натуры. Сохрани свое чистое сердце, моя дорогая Долорес! Вспоминай в минуты тяжких испытаний и злых искушений слова твоего старого отца, вспоминай его советы, сказанные сегодня! Будь сильной! Молись, чтобы ты не впала в тяжкий грех и не пошла ложной жизненной дорогой. Тогда тебе, как и твоему отцу, никогда не придется испытать горькое раскаяние, ты будешь с чистой совестью взирать на небо, а когда минуют тебя искушения, ты поблагодаришь отца.

- Отец, твои слова всю жизнь будут сопровождать меня, - твои слова и моя любовь к Олимпио, - ответила девушка и замолчала, как бы задумавшись над сказанным, и зашагала рядом с отцом по дороге.

Так шли отец и дочь дальше, и уже река Дуэро осталась далеко позади. Они спешили в Бургос, хотели узнать, можно ли при нынешних позициях неприятельских войск переправиться проселочной дорогой во Францию или лучше, пробравшись в один из портовых городов, отправиться оттуда в путешествие морем.

В полдень, когда жара стала невыносимой, они достигли гостиницы, находившейся на проселочной дороге, и остановились там передохнуть, так как идти дальше не было никаких сил.

Долорес принесла отцу свежие фрукты, напоила ребенка, а раскланиваясь с хозяйкой, узнала, что ночью здесь останавливался какой-то богатый дон и расспрашивал, не приходили ли сюда старик и молодая девушка.

- Я думаю, что этот богатый дон подразумевал вас. Но вы опоздали, он, наверное, сейчас уже далеко отсюда.

- Слава Пресвятой Деве, - сказала Долорес.

- Знаете, сеньорита, богатый дон очень интересовался вами, мне кажется, вы играете своим счастьем.

- Скажите, у проезжего была рыжая борода? - спросила Долорес.

- Да. Кстати, он очень спешил.

- Да защитят нас святые и впредь от него, - он нас преследует!

- Гм? - удивилась хозяйка, искоса поглядывая на ребенка, которого Долорес держала на руках. - Он, вероятно, имеет на то причины. Вы, девушки, нынче очень ветреные! Богатый дон, кажется, очень любит вас. Но он для вас слишком уродлив, и вы, вероятно, предпочитаете ему какого-нибудь смазливого молокососа, который скоро бросит вас! Подумайте о своей судьбе, сеньорита, вы не всегда будете такой молодой и красивой, как сегодня! И вас не пощадит время, на лице появятся морщины и складки, а годы, надо вам заметить, быстро проходят! - Долорес не нашла нужным рассказать говорливой и любопытной хозяйке все, что случилось с нею и отцом. Она ничего не сказала об этом и отцу, не желая его тревожить. Старик, утомленный странствием, заснул в жасминовой беседке.

Долорес долго смотрела на его почтенное, старческое лицо - щеки и глаза его совсем впали, так что Кортино был похож на мертвеца, но Долорес не хотела думать, что смерть скоро похитит у нее отца. Она заботливой рукой отгоняла от его лица мух и вскоре сама заснула. Бедная девушка нашла во сне то блаженство, которого ей не суждено было испытать в жизни. Она увидела себя рядом с возлюбленным и снова с невыразимым блаженством внимала его словам и клятвам в вечной любви.

- И ты не предпочтешь мне ту богатую и гордую донну, - спросила она у него шепотом, - молодую графиню, которая с таким презрением бросила мне розу?

- Я твой навеки, мы скоро увидимся, Долорес, - ответил Олимпио. - Будь мужественной, я скоро вернусь к тебе!

- Почему же ты не хочешь сейчас остаться со мной? - спросила она, но образ возлюбленного исчез.

Долорес проснулась. Она находилась возле отца в жасминовой беседке. Солнце уже заходило, и наступило время продолжать путь. Отец и дочь оставили гостиницу, чтобы воспользоваться вечером и ночью для бегства. Долорес надеялась, что Эндемо будет их искать на других дорогах, так как не получил от хозяйки гостиницы никаких сведений.

Наконец Кортино и его дочь достигли города Бургоса, где и остановились на отдых. Они узнали, что дорога через Пиренеи очень опасная, так как они наверняка попались бы в руки разбойничьих шаек, бродящих ночью по дорогам и скрывающихся днем в чаще леса. Поэтому беглецы решились пройти гористой местностью к северу и из портового города Сантандера отправиться морем во Францию.

Искусственная дорога, проложенная в громадных скалах, соединяла порт с внутренней частью Испании. Сантандер - громадная крепость, расположенная на берегу моря на возвышении и окруженная, как и вся Испания, черными, суровыми скалами. Гавань эта постоянно бывает усеяна множеством кораблей. Шум и гам не умолкают здесь с утра до ночи. На узких, мрачных улицах находилось много лавок и таверн, откуда раздавались пение и крики матросов и женщин.

Наступал уже вечер, когда старый Кортино и Долорес пробирались по прибрежной улице Сантандера, - шум оглушал их; ребенок на руках девушки плакал; старик был сильно утомлен после такого дальнего путешествия.

Долорес попросила отца завернуть в одну из таверн, где они могли бы отдохнуть и подкрепить силы. Старик наконец сдался на ее просьбу, и они вошли в близлежащую. В большой комнате, наполненной дымом, за длинными деревянными столами с кружками вина сидели полупьяные матросы и женщины.

Долорес почувствовала невольное отвращение, услышав дерзкие остроты, посыпавшиеся в ее адрес, когда она с отцом и ребенком на руках проходила мимо столов, чтобы занять в углу единственно свободные места. Комната была наполнена таким густым дымом, что едва можно было различить человека в двух шагах от себя. Хозяин таверны по просьбе Кортино принес им закуску и вино и протянул руку для получения денег.

За столами сидели большей частью люди, не внушавшие к себе доверия. В то время как старик утолял голод, Долорес робко рассматривала лица посетителей. Звонкий смех полупьяных женщин, сидевших на скамейках или лежавших в объятиях матросов, шепот подозрительных людей и таинственное перемигивание монахов возбудили в Долорес невыразимый страх.

Матросы, сидевшие за одним из столов, запели удалую песню, причем чокались так дружно, что стаканы разбивались вдребезги. Хозяин таверны быстро подошел к их столу, и тут завязалась между ними драка, которая разрасталась с каждой минутой, шум стал невыносимым.

Привыкшие к таким схваткам матросы, образовав две группы, с яростью накинулись друг на друга; бутылки и стулья полетели в головы; ножи заблестели при свете ламп; раздались выстрелы из револьверов; кровь полилась из ран; стоны перемешались с дикими криками рассвирепевших пьяных гостей.

Долорес с плачущим ребенком на руках в ужасе забилась в самый угол. Хозяин таверны, еще желавший водворить спокойствие, был тяжело ранен, его жена и плачущие дети должны были вынести пострадавшего на руках из комнаты. Монахи, пробравшись вдоль стены, с беспокойством приближались к выходу, подозрительные личности побыстрее смешались с толпой, чтобы во время всеобщего смятения прощупать карманы матросов.

Долорес только что намеревалась просить отца покинуть таверну, как в дверях показались два человека, пришедшие, очевидно, чтобы переговорить о важном деле. Первый из них, судя по одежде, был старый капитан; на другом был надет широкий плащ, шляпа, из-под полей которой едва виднелось лицо, почти сплошь обросшее рыжеватой бородой.

Долорес, бледная и дрожащая от страха, указала отцу на Эндемо. И это был действительно он, управляющий владением Медина. Густой дым, заполнивший комнату, благоприятствовал старому Кортино и его дочери: он скрывал их от глаз вошедших, все внимание которых, впрочем, было обращено на спор и крик матросов. Долорес была в отчаянии, ибо они находились в страшной опасности.

Капитан повел Эндемо к освободившемуся столу на другом конце таверны. Старый Кортино и его дочь с ужасом убедились, что теперь полностью лишены возможности выйти из таверны, так как Эндемо, сидел недалеко от двери и мог увидеть выходивших. Да и, кроме того, они не могли остаться незамеченными им, потому что шум и крики матросов стали заметно затихать и Эндемо после этого, наверное, обратил бы свое внимание на присутствующих.

Эндемо, наполнив стаканы только что принесенным ему вином, в увлекательной беседе с капитаном незаметно вручил ему толстую пачку денег. Долорес все время с ужасом наблюдала за ними со стороны. Старый Кортино собрался с духом.

- Мы должны выйти из таверны, - шепнул он дочери, - мы не можем больше здесь оставаться, так как он в любом случае нас заметит. Если бы только нам удалось выйти на темный берег, где можно будет укрыться от его глаз.

- Он последует за нами, отец, мы погибли!

- Будь мужественной, Долорес! Пресвятая Дева охраняет нас! Мы должны отсюда уйти!

- Поспешим на какой-нибудь корабль, который отплывает сегодня ночью! Я боюсь этого злодея, как опасного преступника, - сказала Долорес.

- Пока он опомнится, мы уже будем далеко от него. Тут на берегу множество разных закоулков, где мы сможем спрятаться. Или, может быть, нас возьмет с собой какой-нибудь отплывающий корабль!

- О, в море я вздохну свободнее и горячо буду благодарить небо за спасение!

- Следуй за мной, мы должны пробраться до двери вдоль стены. Может быть, он нас не заметит. Крик матросов благоприятствует нам. На улице совершенно стемнело.

Старый Кортино поднялся с места, не спуская глаз со стола, за которым сидел Эндемо. Долорес собралась с духом. Сердце ее билось очень сильно, когда она проходила следом за отцом мимо столов. Эндемо увлеченно беседовал с капитаном.

Кортино быстро подошел к двери. Долорес следовала за ним по пятам, искоса поглядывая на Эндемо. Но в ту минуту, когда они уже выходили на темную прибрежную улицу, Эндег о, взглянув на дверь, быстро вскочил со своего места. Капитан с удивлением посмотрел на него.

- Ждите меня тут, - проговорил Эндемо, - я только посмотрю...

Он бросился к двери, в которую за минуту до того вышли Кортино и Долорес. Отец и дочь, одержимые смертельным страхом, мгновенно скрылись от жестокого преследователя.

Эндемо, быстро проходя мимо домов, оглядывался по сторонам. Он твердо решил на этот раз не выпускать из рук своих жертв и отрезать им путь к узким, мрачным закоулкам, где они могли бы спрятаться от него.

Вдруг Долорес схватила руку отца и показала на шхуну, которая приготовилась к отплытию. Хотя вид матросов на ней не внушал доверия, однако Долорес, не задумываясь, повела за собой отца к шхуне.

Матросы с удивлением посмотрели на странною пару, взошедшую на палубу в ту саму минуту, когда они уже отвязывали веревки. Капитан обратил внимание на пассажиров только тогда, когда шхуна отплыла от берега на довольно значительное расстояние.

- Это что такое? - закричал он. - Черт возьми! Что вам нужно?

- Сжальтесь, сеньор, - ответила Долорес, в отчаянии протягивая руки, - возьмите нас с собой! Мы отдадим вам все, что имеем!

- Нельзя, сеньорита, это невозможно! - закричал высокий, широкоплечий капитан. - Мой "Паяро" не пассажирский корабль.

- Везите нас куда хотите, - проговорил старик, - мы погибнем, если вы прикажете нас высадить, так как на берегу находится наш преследователь.

- Ого, так вы беглецы? Какое же преступление вы совершили?

- Никакого, сеньор, человек этот преследует мою дочь.

- Сжальтесь, - умоляла Долорес, бросаясь на колени перед капитаном, - спасите нас! Возьмите нас с собой! Вот вам весь наш капитал!

- Черт возьми! Я не нуждаюсь в ваших шести или восьми реалах, я говорю вам, что нельзя! Я не могу взять с собой пассажиров.

- О пресвятая Матерь Божья, мы погибли! - воскликнула Долорес, закрывая дрожащими руками свое бледное лицо.

Шхуна между тем все дальше удалялась от берега. Матросы, не обращая внимания на эту сцену, усердно работали, чтобы поскорее покинуть порт и выйти в открытое море. Непроницаемый мрак окружал их. Они выполняли свою работу так таинственно, будто боялись обратить на себя чье-либо внимание. Капитан на минуту задумался, лицо у него было суровым.

- Я велю вас связать и бросить в трюм за вашу неслыханную дерзость, - закричал он, топнув ногой, - высадить вас на берег я сейчас не могу, так как опоздаю из-за этого на целый час.

- Бросайте нас в трюм, поместите нас в какой-нибудь угол вашего корабля, - попросила Долорес со слезами на глазах, - только, ради Бога, не высаживайте!

- Вы так напуганы, и поэтому я не могу отказать вам в помощи. Я согласен взять вас с собой. Давайте ваши деньги, я разделю их между матросами. Я высажу вас во Франции!

- Благодарю вас, сеньор, - воскликнула Долорес: вы спасли жизнь моему бедному отцу!

- Молчите и не удивляйтесь тому, что вы увидите в эту ночь! Так как вы сами преследуемые беглецы, то мне нечего вас опасаться.

Долорес вздрогнула при этих словах, ужасные подозрения мелькнули в ее голове.

- Делайте все, что вам будет угодно, и не обращайте на нас внимание, сеньор, мы всю жизнь будем вас благодарить за то, что вы оказали нам помощь в нужную минуту, - проговорил Кортино.

Один из матросов повесил на переднюю мачту фонарь, между тем как другие с помощью длинных шестов ускоряли ход шхуны. Берег мало-помалу скрывался с глаз спасенных, которые горячо благодарили небо за избавление от опасности.

Георг Ф. Борн - Евгения, или Тайны французского двора. 2 часть., читать текст

См. также Георг Ф. Борн (Georg Born) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Евгения, или Тайны французского двора. 3 часть.
В ту минуту как Паяро приближался к узкой части гавани, где кончались ...

Евгения, или Тайны французского двора. 4 часть.
- Дружба заменяет в моей душе любовь, она возвышает и поддерживает мен...