Георг Ф. Борн
«Грешница и кающаяся. 4 часть.»

"Грешница и кающаяся. 4 часть."

- Скажите, какая забота! А мне, друг штурман, охота посчитать вам ребра!

- Верю вам, верю! А скажите-ка, что это там за шум? - спросил Мартин.

- Вас уже и рыба раздражает! Не удивительно, что вам вздумалось стрелять в корабль!

- Хотел бы я посмотреть на эту рыбу: учиться никогда не поздно! - спокойно заметил Мартин, сделав знак матросу, чтобы тот шел за ним.- Что-то заждался возвращения господина Эбергарда.

- Проклятый проныра! - буркнул капитан, заскрежетав зубами.

- Вы что-то сказали? Не стесняйтесь, говорите громче. Может быть, вы вспомните о каких-нибудь пассажирах, спрятанных в глубине мытни?

- Нет, я только выразил скромное желание, касающееся вашей особы.

- Ого! Тогда мне следует вас отблагодарить,- рассмеялся Мартин и, пройдя мимо капитана и матросов, направился к противоположному борту.

Тем временем Эбергард спустился в глубокий, могилоподобный трюм. Сандок шел впереди него, а матрос сзади. Красноватый свет факела озарил затхлое помещение.

По обе стороны его находились двери, одни из них вели в каюты, другие в кладовые. Эбергард подходил с факельщиком к каждой двери, отворял ее и осматривал эти грязные, отвратительные закутки. В носовой части располагались тесные конуры, запертые толстыми досчатыми дверьми. В них обычно запирали после наказания кнутом провинившихся негров. Но и там не было видно и следа пассажиров.

Сандок указал Эбергарду на дверцу, ведущую в трюм.

- Это место для бедных негров,- сказал он.- Их набивают сюда как сельдей в бочонок.

Эбергард отворил дверцу, и они спустились в трюм. Здесь не было ни одного окна - волны бились о верхние балки, полусгнивший тростник покрывал пол, не было ни одной скамейки, словом, ничто, кроме зловония, не свидетельствовало, что тут неделями находятся десятки, если не сотни людей.

Эбергард приказал уже подниматься наверх, как Сандок вдруг быстро прошел в кормовую трюма к дверце, не заметной для всякого другого. После сильного толчка дверца отворилась, за нею был уступ; во тьме казалось, что за ним ничего нет.

- Хозяин! Факел сюда! - закричал Сандок.

Подошел матрос с факелом. Сандок наклонился и издал крик, каким обычно черные выражают свое удивление. На полу стоял тяжелый мешок.

- Золото, хозяин! - торжественно проговорил Сандок!

- Это был мешок из сокровищницы Монте-Веро.

- Теперь нет сомнений,- сказал Эбергард,- что разбойники на этом корабле! Просто они отлично спрятались.

В эту минуту наверху послышались крики и шум. Эбергард прислушался. Матросы подбежали к выходу, чтобы сбросить лестницу и стрелять в каждого, кто приблизится к люку.

- Вот они, мошенники! - послышался голос Мартина.

Эбергард в сопровождении матросов поспешно поднялся наверх. Оглядевшись, он тотчас понял, в чем дело.

Мартин, стоя у борта, смотрел на воду, слабо освещенную факелом. Шагах в пятидесяти от корабля на волнах качалась большая лодка, которую Эбергард считал разбитой при падении мачты. В лодке стоял Фукс, Рыжий Эде и дочь Гирша, на корме у руля сидел Марцеллино. Мартин приказал спустить лодку со своего корабля, чтобы догнать разбойников. Он хотел спасти и их, и сокровища. Но князь Монте-Веро остановил его.

- Они идут на смерть, Мартин, предоставь их воле Божьей,- сказал он, глядя на качающуюся среди волн шлюпку.

- Когда мы уплывем, господин Эбергард, они возвратятся на шхуну и спокойно отправятся дальше вместе с награбленной добычей. Позвольте хотя бы пустить пулю в этого проклятого черного дьявола.- И Мартин, схватив из рук матроса ружье, спустил курок, прежде чем Эбергард мог помешать ему.

За выстрелом последовали дикий крик, проклятия и призывы на помощь. Шлюпка покачнулась так сильно, что непременно опрокинулась бы, не будь на дне мешков с золотом.

Пуля попала Мерцеллино прямо в грудь, он резко вскочил и в судорогах повалился за борт. Плеск воды говорил о том, что черный дьявол борется со смертью под покрытой мраком водой.

Через несколько минут мир освободился от него.

Капитан невольничьего корабля, казалось, не обращал внимания на происходившее на палубе. А Фукс и его приятели, схватив весла, погоняемые смертельным страхом, старались изо всех сил уйти подальше от "Германии".

Но их бот сделался игрушкой волн, и хотя усилиями двух преступников удалось увеличить на какое-то время расстояние между ним и кораблями, но было безумием надеяться спастись на такой скорлупе среди разъяренной стихии. А потому князь Монте-Веро смотрел на них, как на людей, обреченных на неминуемую гибель, с мыслью о прощении, сознавая, что они принимают наказание от руки самого Бога.

Когда шлюпка исчезла из виду, Эбергард возвратился со своей свитой на "Германию" и приказал капитану невольничьего корабля плыть к Африке. Капитан скрежетал зубами, но уже ничего не говорил о возмещении убытков.

Эбергард подождал до утра и, убедившись, что воссоединение шхуны и шлюпки невозможно, на рассвете приказал рулевому держать путь в Европу.

Князю еще многое оставалось совершить в его немецком отечестве. Он думал о своем бедном потерянном ребенке, и горячая слеза скатилась по щеке. Он отдал бы все миллионы Монте-Веро и свои бразильские копи, с радостью променял бы свое могущество на бедность, если бы мог таким путем исполнить самое заветное, вымаливаемое у Бога желание - найти свою дочь.

Князь Монте-Веро, конечно, знал, с какими несчастьями сопряжена бедность и какие последствия влечет за собой беспомощная нищета, но он не подозревал и сотой доли того, что вынесла Маргарита.

Какую же безграничную скорбь должен был он испытать, когда исполнилось бы самое горячее его желание, когда он наконец увидел бы свое дитя...

XXXII. ЦИРКОВЫЕ НАЕЗДНИЦЫ

Это было в тот вечер, когда Маргарита и Вальтер находились в погребке преступников. Альбино рассказал, что видел утром нищую графиню; она торопливо кралась вдоль стен, что-то пряча под платком.

Графине удалось продать украденное дитя наезднику Лопину. Лопин хотел усыновить ребенка, и торг состоялся. Маленькое существо, выдаваемое публике за родного ребенка, должно было, пока оно еще не могло само двигаться, придать особый интерес и оригинальность представлениям в клетке со львами, которых Лопин перекупил у Леоны. Мы увидим дальше, какое воздействие умел оказывать этот человек на чувства зрителей.

Цирк располагался в одной из боковых улиц, выходящих на Фридрихштрассе, неподалеку от которой находился погребок преступников. Читателю уже знаком этот цирк - именно там Эбергард посетил Леону.

В помещениях, отделенных от арены занавесом, через который проходили актеры, царило смятение.

Комнаты наездниц отделял от мужской гардеробной широкий коридор, в который можно было попасть с наружной лестницы между столбами.

В дамской гардеробной три примадонны цирка Лопина спорили между собой. Борьба за первенство велась посредством связей.

Кокетливая Лиди, миловидная немочка с небесно-голубыми глазами и неизменной пленительной улыбкой на лице, выглядела в своем прозрачном трико, слегка прикрытом воздушной юбочкой, и с крылышками за плечами, такой же светлой и сияющей, как ее имя на афише: Дитя солнца.

Рядом с нею, помахивая изящным хлыстом, стояла черноглазая француженка Белла из парижского цирка Наполеона. Ее величественная фигура в черном, с длинным шлейфом, платье составляла контраст с грациозной Лиди. Волевое лицо, красоту которого еще более оттеняли роскошные, гладко зачесанные волосы, говорило о южном происхождении француженки и ее неукротимом характере.

Третьей была англичанка мисс Янс. Она с гневом бросила на пол душистую корзинку, из которой во время представления бросала офицерам цветы, и с яростью топнула хорошенькой ножкой.

- Этот Фельтон! - воскликнула она сердито.- противный! Я не прощу ему этого!

- Что случилось, мисс Янс? - насмешливо спросила на ломаном немецком француженка. Она уже с утра знала о том, что старый лорд Фельтон приехал из Лондона, чтобы ограничить несколько необузданную расточительность секретаря английского посольства и положить конец его легкомысленным связям; она также знала, каким оригинальным образом старый лорд заплатил долги своего сына.

- Что случилось, мисс Янс, почему вы так сердитесь?

- Черт возьми,- не унималась наездница, в гиеве рванув свое украшенное цветами платье,- этот Фельтон ни на что не годен.

- О, это уже старая история, милая Янс,- сказала небрежно Лиди, глядя в зеркало на игру своих бриллиантовых серег.- С секретарями никогда не следует связываться.

- О, я знаю, что вы вербуете лорда Уда!

- Вербовала, хотите вы сказать, милая Янс! - засмеялась Лиди с сознанием собственного превосходства, что еще более рассердило англичанку.- На последнем ужине у старого влюбленного дурака принц Вольдемар лежал у моих ног.

- Ложь, ложь,- закричала мисс Янс, подступая к Лиди,- совершеннейшая ложь! Принц Вольдемар не лежит ни у ваших ног, ни у моих, ни у ног француженки, он продолжает лежать у ног Леоны, этой отцветшей укротительницы.

- Ну, значит, это был принц Август, я перепутала их,- поправилась Лиди.

Между тем Белла, не слушая ее, закричала:

- Принц Вольдемар не любит никого, и Леону он давно забыл. Принц Вольдемар - святоша! Ха-ха-ха!

- Иначе говоря, он любит всех! - рассмеялась хорошенькая Лиди.- Это был принц Август. Я не спросила его имени, я часто путаю моих поклонников. Впрочем, это мне не вредит - я никогда не перепутаю того, кто подносит драгоценные украшения, с тем, кто бросает только букеты.

- А я предпочитаю старого благочестивого камергера и принцу, и богатому лорду, отец которого приезжает, чтобы наказать сына! - проговорила Белла.

- Черт возьми, не говорите мне о лорде Фельтоне! - закричала с угрозой белокурая англичанка, вынимая цветы из волос.

- Я говорю только правду, моя милая,- отвечала Белла, играя хлыстом. Этот жест придавал особую весомость ее словам - горячая наездница однажды уже обошлась с лицом соперницы так же, как с крупом своей лошади.- Вы же сами назвали благородного юного лорда противным.

- Я могу назвать его как угодно, но другие не смеют.

- В таком случае я вынуждена сказать вам кое-что, что вас рассердит, но я не боюсь вашего гнева! Меня не удивляет ваше поведение, мисс Янс, потому что, являясь несколько дней владелицей изумрудного убора в пятьдесят тысяч франков, вы уже считаете, что возвратить его, по требованию благородного лорда-отца, несколько унизительно и убыточно.

- О злая тварь! - Мисс Янс затопала ногами.- Змея! Кто сказал вам об изумрудном уборе?

- Вы надели его три раза, а теперь он исчез без следа.

- Я его продала, мне нужны были деньги для бедного милого Вилли.

- Как трогательно, какая щедрость! Пятьдесят тысяч франков? Вилли, бедному, полоумному кассиру господина Лопина! Знаете ли вы, мисс Янс, какую недостойную шутку сыграл ювелир Розенталь со старым лордом Фельтоном, чтобы отомстить ему за то, что он снова должен был взять ваш убор?

- Расскажите, Белла, расскажите! - закричала Лиди, между тем как англичанка, побледнев сквозь румяна, стала внимательно прислушиваться.- Очень интересная история.

- Посудите сами: он выставил ваш изумрудный убор, которым вы так восхищались, когда вы его надевали, на таком видном месте, что все, кто проходит, замечают: "Это убор Янс Фельтон":

- О! Я пойду и накажу хлыстом каждого, кто осмелится назвать меня или благородного лорда!

- Разве ваше имя недостойно упоминания, моя милая? Такая скромность кажется мне преувеличенной, она не к лицу вам. Впрочем, газеты ухватились уже за это смешное происшествие; почитайте их вечером за ужином, там мило все описано.

- Я тоже должна это прочесть,- Лиди сняла с помощью пришедшей девушки юбочку и расхаживала в прозрачном трико если не роскошной, то вполне миловидной Венерой.- Я люблю читать такие истории.

- Лорд Фельтон будет стреляться с автором, а Янс отомстит за себя. О, лорд Фельтон будет завтра богаче и могущественнее, чем вчера! Лорд Фельтон основывает с друзьями общество на паях, и тогда у него будет много денег, так много, что не могу даже сказать по-немецки.

- Ха-ха, общество на паях,- зло засмеялась Белла.- Не на устрицах ли или на шампанском? Папеньки разберут акции, отдадут деньги и, не получая процентов, будут увеличивать капитал; так пойдет дело некоторое время, но, знаете ли, милая, что может случиться, если одному из отцов шутка обойдется слишком дорого?

- Ну? - спросила Лиди, собираясь уйти в свою уборную, чтобы снять трико.

- То, что некоторых господ отправят в смирительный дом, потому что, между нами говоря, такие люди, как Фельтон, не умеют удержаться, а еще менее - занимать деньги. Так что их никто не может притянуть к суду. Для этого нужно более ума, чем вы думаете.

- Вы пугаете меня, мадемуазель Белла, теперь я непременно приму принца,- сказала Лиди,- с ним можно быть уверенным, что не попадешь в беду. Я более не обойдусь так грубо с принцем Августом - мой бриллиантовый убор уже не возвратится к ювелиру!

- Конечно! Старые господа лучше всего,- самодовольно засмеялась Белла.- Старого камергера принца я охотнее возьму в поклонники, чем его самого!

- Это дело вкуса. Без сомнения, всякий знает, что принц стоит выше своего слуги.

- Как случится! - сказала кокетливо француженка, расхаживая взад и вперед по комнате.- Иногда принц зависит от своего камергера, и влияние последнего сильнее. Оставьте при себе вашего старого лорда Уда или принца Августа, который немногим моложе, я возьму себе барона Шлеве, который управляет всем двором!

- Вы любите шутить и хвастать,- вмешалась в разговор мисс Янс,- но чтобы доставить вам удовольствие, мадемуазель Белла, я обещаю надеть изумрудный убор завтра вечером. Хотите пари? Завтра вечером торжественное представление, и Лопин тайно готовит что-то необычайное, мы, со своей стороны, тоже приготовим что-нибудь необыкновенное. Итак, мисс Янс будет завтра вечером осыпать офицеров цветами в уборе Янс-Фельтон!

- Это интересно! Вы бьетесь об заклад? - весело воскликнула Лиди, которой весьма шла накидка, наброшенная на плечи.- А на что?

- На ужин у Ворхарда, там кормят лучше всего,- сказала француженка, с улыбкой протягивая сопернице обтянутую узкой белоснежной перчаткой ручку.

- Согласна.- Мисс Янс притронулась к протянутой руке Беллы.

В это время за дверью послышались голоса; говорили очень тихо, и наездницы прислушались.

Это были не актеры - они уже оставили свои уборные. Лопин, живший напротив цирка, почти никогда не появлялся здесь после кормления львов, при котором всегда присутствовал.

Лиди, придерживая накидку, подкралась к двери, ведущей в коридор. Горничная зажигала свечи в ее комнате и комнате Беллы. У мисс Янс она уже все приготовила.

- Тише,- прошептала, делая знак рукой, Лиди.- Можно просто умереть со смеху! Двое встретились в коридоре и придумывают теперь самые странные предлоги, чтобы оправдать свое присутствие здесь.

- Кто там? - спросила, подходя на цыпочках, француженца.

- Барон фон Шлеве...

- Благочестивый господин,- захихикала Белла.

- ...и лорд Уд,- прошептала Лиди, едва удерживаясь от смеха.- Сначала барон якобы искал принца но этот предлог показался ему неловким, и он объявил, что желает говорить с Лопином. Старый же лорд впал в такое замешательство, что запутался в немецком и английском языках.

- О, я прошу не впускать сюда мужчин.- Сегодня мисс Янс была настроена благочестиво.- Это против правил!

- Конечно, потому что это не лорд Фельтон? - съязвила француженка.

- Вы видите, мадемуазель, что я уже распустила волосы.

- Так идите в вашу комнату и запритесь в ней, а нам не мешайте, мисс Янс!

- Ну, это слишком! Господин Лопин должен об этом знать.- Подобрав разбросанные цветы и локоны, англичанка выбежала из комнаты.

- Будем откровенны, барон, и не станем мешать друг другу,- смеясь, проговорил лорд, протянув руку смущенному камергеру.- Такие немолодые люди, как мы, не выдают друг друга!

Шлеве, желтое морщинистое лицо которого приняло смиренное выражение, а стан несколько согнулся, смущенно опустил вниз серые глаза - эта встреча была для него чрезвычайно неприятна, но отступать было поздно. Благочестивым взором он пытливо посмотрел на смеющееся лицо добродушного старого англичанина.

- Во всяком случае, нам не в чем упрекать друг друга,- тихо проговорил он,- но откровенность за откровенность, мой дорогой лорд. В вашем обществе я не могу исполнить миссию спасения и возвышения сердец, в то время как именно здесь передо мною открыто широкое поприще. Безнравственность весьма распространена в этой сфере, и я был бы счастлив, если б мог спасти хоть одну из этих несчастных, погрязших в тщеславии и пороке!

- О, старый греховодник,- рассмеялась Лиди.- Он надеется возвратить вас, погибшую, на праведную стезю и спасти от дьявола.

- Негр, сколько его ни мой, все равно останется негром. Пусть его оправдывается! - тихо ответила Белла.

- Благочестивая и добрая цель! - воскликнул лорд Уд.- Я это предвидел, барон. Сказать по правде, я добиваюсь того же, охраняя и защищая маленькую Лиди от искушений молодости. Могут ли молодые девушки в наш век жить на одно жалованье? Посмотрите вокруг, дорогой барон, и вы увидите, что они не могут существовать без каких-либо побочных средств.

- К несчастью, это правда! - кивнул барон Шлеве.- Потому-то эти женщины и Отдаются телом и душой барышникам-предпринимателям, которые спекулируют их искусством и телом. Среди них находится молодая француженка...

- Вы говорите о мадемуазель Белле?

- Да, так зовут несчастную девушку, не имеющую ни родных, ни близких на всем свете. Она более других подвержена искушениям. Что остается этим девушкам в чужих краях, куда привел их корыстолюбивый предприниматель? Они погибают телом и душой и проводят с нищенской сумой преждевременно пришедшую старость, которая становится еще более тяжелой от угрызений совести за порочно проведенную жизнь. Они погибают, если не находят помощи, если небо не пошлет им человека, который осторожно и с любовью наведет их на путь истинный.

- Осторожно и с любовью!

- Именно осторожно и с любовью; иначе все труды пропадут даром. Силой, строгими увещеваниями ничего нельзя достигнуть с этими существами, уже вкусившими яду. Их может спасти только кроткая, мягкая рука. О, я имею большой опыт в этом деле, хотя часто встречаю самую черную неблагодарность.

- И не перестанете быть человеколюбивым и заботливым! А, вот идет служанка, позовем ее! Поди сюда, моя милая! - сдержанным голосом позвал лорд.- Может быть, ты кое-что нам скажешь. Вот тебе за труды. Фрейлейн Лиди еще в уборной?

- К вашим услугам, ваше сиятельство.- Старуха почтительно присела, ловко протянув руку, в которую известный ей уже своей щедростью лорд вложил монету.- Фрейлейн здесь, в комнате.

- А мадемуазель Белла? - быстро спросил Шлеве, не любивший давать деньги.

- Этого я не знаю! - ответила женщина, пожав плечами, и тут же с улыбкой обратилась к лорду, так как уже успела оценить его подарок.- Не прикажет ли ваша светлость доложить о себе? Фрейлейн Лиди обыкновенно подолгу остается в своей уборной, и вашей светлости будет скучно ожидать ее. К тому же здесь сквозняки.

- Как ты заботлива! Ну хорошо, моя милая, доложи обо мне молодой артистке.

Старуха, ожидавшая подачки и от Шлеве, сделала вид, что идет в общую уборную. Обе наездницы отскочили от двери и бросились по своим комнатам, где уже были зажжены свечи.

- Подождите,- крикнул ей вслед Шлеве, вынимая из кармана золотую монету.- Не посмотрите ли вы заодно, в своей ли комнате мадемуазель Белла?

- Очень охотно, ваша светлость,- отвечала старуха.- Я тотчас доложу о вас, только, должна признаться, я забыла фамилию вашей светлости.

- Это не беда, добрая женщина,- отвечал Шлеве с добродушием благочестивого человека.- Доложите ей обо мне как о старом господине.

Он говорил отеческим тоном, но старую камеристку не так-то просто было обмануть. Она сделала почтительную мину и вошла в общую уборную, быстро затворив за собою дверь. Как часто она служила посредницей при подобных деликатных обстоятельствах! Она так тонко умела различать высочество, светлость и сиятельство и так ловко обходилась с наездницами, что можно было подумать, будто ей самой некогда приходилось выслушивать подобные доклады.

Старая Адамс знала все тайны наездниц и искусно пользовалась ими.

В черном фуляровом платке, в вылинявшем лиловом платье, которое она носила уже полжизни, в мягких, неслышных туфлях и с кривым носом, который неизменно показывался из двери ранее ее самой, эта обер-гардеробщица цирка неслышно прошла уборную и тихо постучала в комнату прекрасной Лиди.

- Кто там? - громко спросила наездница.

- Чш! Фрейлейн Лиди, тише! - прошептала старуха подходя ближе, с важным видом.

- А, это вы! - Лиди протянула руку к стоявшему на столе колокольчику, чтобы позвонить камеристке.- Что вам нужно? Вы опять очень таинственны?

- Как и следует в подобных случаях, фрейлейн Лиди. Его светлость ожидает в коридоре и просит позволение войти.

- Вы же знаете, милая Адамс, что с некоторых пор я не желаю говорить с лордом.

- Я это знаю - для принца Августа! Но не отталкивайте от себя его светлость, позвольте мне дать вам этот совет! Нужно ли вам говорить, что один может не знать о другом! Берите всех, фрейлейн Лиди; быстро промелькнут дни, когда их светлости стоят у наших дверей!

- Вы знаете это по опыту?

- Да, к несчастью! Я вас уже спрашивала, слыхали ли вы о мадемуазель Барбе? У ее дверей тоже стояли их светлости, и она, думая, что это будет продолжаться вечно, наслаждалась с одним, не обращая внимания на других. Теперь никто не знает прекрасной Барбы, но все знают старую Адамс, служащую в цирке из нужды, а между тем обе они одно и то же лицо. Я скажу его светлости, что вы рады его видеть и что он может тотчас войти.

- Но я еще в трико, милая Адамс.

- Не беда, фрейлейн Лиди, его светлости не пристало ждать в коридоре. Он может простудиться и умереть. К тому же трико - тоже одежда, да на вас еще и накидка.

Старуха неслышно исчезла и подошла к двери Беллы, которая старалась пококетливее надеть на голову шляпу; она не сняла длинной черной амазонки, а только приподняла немного юбку, с удовольствием разглядывая свои элегантные сапожки. Ее ножки действительно были восхитительны, и маленький сапожок из бронзовой кожи с золотой вышивкой выглядел очень изящно.

Белла с удивлением подняла глаза на вошедшую, хотя отлично знала, зачем та пришла.

- Мадемуазель Белла,- сказала старуха, стоя в дверях,- вас спрашивает старый господин.

- Старый господин? Кто такой?

- Он не хотел назвать своего имени.- Особенно важным он не выглядит.

- О, если это господин камергер, то его величия с меня достаточно. Впустите сюда на минутку старого господина, милая Адамс.

Старуха поспешила назад в коридор. Она почтительно отворила дверь и пропустила обоих господ вперед, позволив каждому идти по уже знакомой ему дороге.

Старый лорд отлично знал нужную ему дверь и с легкостью юноши влетел в уборную прелестной Лиди, которая встретила его полусердитым-полуласковым взглядом.

- Моя маленькая солнечная девочка,- с восхищением повторял старый влюбленный лорд свое обращение на всех известных ему языках, пожирая блестящими глазами едва прикрытые прекрасные формы девушки.

- Это не дело, лорд Уд. У меня могут быть неприятности. В уборных дам запрещено принимать, к тому же я не закончила еще свой туалет.

- Прекраснейшая из артисток еще в трико! - Старый посланник кинулся с жаром целовать руки Лиди. Она великодушно позволила ему это, хотя отлично видела, что старый господин старается еще и приподнять накидку, чтобы хотя бы мельком бросить взгляд на то, что она скрывала, на то, что возбуждало в нем желания, которые едва ли можно было предполагать в столь старом теле.

- Вы очень любезны, лорд, но я все-таки должна вас попросить посидеть в этом кресле, пока я не приведу в порядок свой туалет.

- Не могу ли я немножко помочь вам? - спросил старый дипломат.

- Вы немножко посидите спокойно и подождите меня,- очаровательно улыбнулась прелестная Лиди и без лишних церемоний усадила старого лорда в кресло, стоявшее возле стола.

- Вы безжалостны, Лиди, я хотел бы увезти вас на маленький ужин вдвоем.

- Вдвоем! А мы там не умрем со скуки? Ха-ха-ха.- Прекрасная наездница смеялась так заразительно, что старый лорд не мог рассердиться на ее грубоватую шутку и смеялся вместе с ней.

- Вы настоящая злая нимфа, но на вас невозможно сердиться. Следует все принимать как есть.

- Конечно! - Лиди, танцуя, снова подлетела к креслу, на котором сидел лорд Уд.- Сегодня здесь держали пари. Янс и Белла поспорили: англичанка обещала явиться завтра вечером в изумрудном уборе, который отец Фельтона возвратил придворному ювелиру. Лорд Уд, мой милый Уд доставил бы мне несказанное удовольствие, если бы вместо Янс в этом уборе явилась я.

- Несказанное удовольствие? Убор, дитя, не стоит своей цены, камни в нем по большей части мелкие.

- Пятьдесят тысяч франков - сущая безделица. Разве я не стою их?

- В тысячу раз больше, моя возлюбленная Лиди! - отвечал лорд. Кокетка гладила его лицо, вопросительно заглядывая ему в глаза.- Вы увидите это!

- О драгоценный мой человек! - радовалась уверенная в победе Лиди.

В то время как в этой уборной десятки тысяч бросались за минутное возбуждение чувственности, по темным улицам бродили едва прикрытые лохмотьями дети и женщины в поисках растопок; больные с ввалившимися щеками мужчины рылись в мусоре, чтобы получить несколько грошей за найденные там тряпки и бумаги.

Камергер Шлеве застал черноглазую Беллу в тальме и шляпе и был принят весьма любезно. Легкий выговор за сказанное накануне ожидал его впереди. Когда эта пара хотела выбраться из уборной, чтобы сесть в ожидавший их на боковой улице экипаж, внезапно раздался душераздирающий крик.

- Верните мне мое дитя! Оно здесь, в цирке!... Нищая графиня продала его наезднику.

- Но ведь я уже сказала вам, что здесь нет никакого ребенка,- сердито отвечала Адамс.

- Вы лжете!... Я хочу взять моего ребенка!... - снова раздался отчаянный крик Маргариты.

Шлеве замер; ему показалось, что голос ему знаком.

- Пойдемте, пойдемте, барон,- торопила его Белла.

- Я должна запирать, успокойтесь же, здесь нет никакого ребенка.

- Это она,- прошептал узнавший наконец Маргариту Шлеве и остановился, не зная, на что решиться.

Несчастная мать не обращала на него внимания, и со страхом и тоской простерла руки к Белле.

- Помогите мне, сжальтесь, - закричала она, падая перед Беллой на колени.

Вальтер подошел, чтобы поднять Маргариту. Ему не нравилось, что несчастная вымаливала то, чего, по его мнению, должна была требовать. Он хотел обратиться к покровительству законов, не зная, что Маргарите следовало избегать всякого столкновения с ними.

- Кого ищет эта несчастная? - спросила Белла.

Гардеробщица сделала ей знак удалиться, как бы желая сказать тем самым, что здесь она и одна справится или что эта девушка безумна.

- У вас ведь есть защитник,- Белла указала на Вальтера.- Пойдемте, барон.

- О Боже! - Несчастная в отчаянии закрыла лицо руками.- Неужели никто мне не поможет!

Шлеве узнал дочь Эбергарда. Он охотно прибрал бы ее к рукам, но Белла тащила его вперед, да и здесь нельзя было силой завладеть Маргаритой. Однако Шлеве надеялся снова напасть на ее след, он был уверен, что она не раз еще придет в цирк.

Вальтер неприязненно посмотрел на старую Адамс.

- Ты ничего тут не узнаешь,- обратился он к Маргарите.- Нищая графиня или солгала, или дитя запрятано так, что отыскать его самой невозможно. В обоих случаях надо обратиться в полицию.

- Лучше идите домой, милое дитя. Дождитесь утра и тогда уже действуйте! - сказала гардеробщица, вспомнив почему-то прочтенную вечером в газетах историю.- Успокойтесь, все откроется, и вы получите ваше дитя!

- Мое дитя! - прошептала прекрасная Маргарита.- Бог и люди покинули меня.- Она пошатнулась, все поплыло у нее перед глазами.

- Жалко ее! - сказала старая Адамс.- Право, мне жалко ее! Ведь ей едва ли исполнилось восемнадцать лет. И она такая хорошенькая! Могла бы еще составить себе счастье.

Вальтер пытался успокоить и приободрить Маргариту. Он отер ее слезы, которые текли по бледным щекам, и крепче закутал в старый платок.

- Успокойся, Маргарита! - тихо уговаривал он.- Я никогда не оставлю тебя. Мы вместе добьемся своего. Ты ведь всегда была такой мужественной и так сильно надеялась на Бога. Во мне ты имеешь верного друга и обижаешь меня, когда говоришь, что все оставили тебя.

- Вальтер,- прошептала Маргарита, отирая слезы,- я очень благодарна тебе, но дай мне выплакаться.

Вальтер замолчал, и тут ему показалось, что он слышит над головой молодой женщины чей-то голос: "Согрешила - теперь страдай". Он схватил несчастную за руку и осторожно вывел из цирка.

XXXIII. ЛЕВ НА СВОБОДЕ

На следующий день на улицах города царило оживление. Народ толпился возле вывешенных на углах афиш, где крупными буквами было напечатано объявление о необыкновенном спектакле в цирке, во время которого господин Лопин даст невиданное до сих пор представление со львами. Смелый укротитель обещал публике войти в клетку со своим ребенком и подтвердить старое предание о том, что львица не только не причиняет вреда беспомощному младенцу, а даже покровительствует ему.

- Этот Лопин посмелее мисс Брэндон,- заметил какой-то господин в толпе.

- Пока в один прекрасный день не останется навсегда в клетке,- добавил другой.- О Брэндон ничего не слышно; бьюсь об заклад, она накормила собой львов.

- Это стало бы известным; верно, она удалилась на покой, ведь занятие ее было прибыльным. Кажется, уже больше нет билетов?

- Я и даром не стану смотреть на это,- воскликнула немолодая работница.- Полиция должна запретить такое! Проклятый француз хочет взять собственное дитя в клетку - это просто стыд. Да он просто выродок. Господь не должен давать детей таким людям.

- Совершенно справедливо,- поддержал работницу мужчина, шедший рядом с дамой.

- А у вас много детей?

- Десять, но я не дала бы ни одного этому мерзавцу, если бы он выложил передо мной и сто талеров! А сто талеров - хорошие деньги для бедного человека, и я никогда не держала их в своих руках!

Одни смеялись над расходившейся женщиной, другие соглашались с ней, но большинство, не обращая на нее внимания, спешили брать билеты.

Вечером народ со всех сторон валил к цирку. Лопин был доволен - сбор обещал быть полным, чего и добивался предприимчивый француз.

Однако полиция посетила владельца цирка, обеспокоенная, не будет ли представление слишком бесчеловечным. Но ловкий француз объяснил, рассыпаясь в любезностях, что представление опасно только с виду, а на самом деле ни он, ни его ребенок не подвергаются ни малейшему риску.

Цирк наполнялся. В нижних рядах обитые шелком кресла занимали офицеры и богатые кутилы. В дипломатической ложе молодой лорд Фельтон, отец которого, к счастью, уехал, с почтительным поклоном уступил место у барьера лорду Уду. Мысленно он проклинал старого дипломата, так как только что узнал от придворного ювелира Розенталя, что лорд опередил его, купив изумрудный убор. На часть денег, оставленных Фельтону отцом с определенными указаниями, он тотчас же купил убор почти такой же ценности, так что, благодаря пари двух наездниц, Розенталь имел немалую прибыль. Но очаровательная Янс все-таки проиграла, и это сердило молодого лорда.

Принц Этьен тоже появился в сопровождении других дипломатов, но королевская ложа по обыкновению оставалась пустой.

Чем выше, тем теснее сидели любопытные зрители: мужчины, женщины, дети. Везде болтали; внизу ели конфеты, повыше - леденцы и пирожки, а еще повыше, изнемогая от жары и давки, жевали хлеб, прося друг у друга программы, чтобы внимательно прочесть о том, что их ожидает.

В одной из лож можно было видеть художника Вильденбрука и Юстуса фон Армана. С ними не было на этот раз молодого господина Ольганова - он сопровождал русского посла, уехавшего на несколько недель.

Наконец звонок возвестил о начале представления.

Во время выступления акробатов и клоунов Юстус и Вильденбрук тихо переговаривались.

- Посмотрите на девушку наверху, на последней скамейке,- проговорил художник:

- Бледная блондинка? Прекрасное лицо!

- Странно, я не могу оторвать от нее глаз. В ней есть что-то необычное.

- Вы правы. Она с таким нетерпением ожидает обещанных чудес, что приятель, похоже, удерживает ее.

- Вот особенность нашего времени,- продолжал Вильденбрук,- такая юная особа и такая жажда зрелища, которое, возможно, даже нас, мужчин, заставит дрожать.

- Смотрите, показалась наездница Белла, она сидит на лошади, будто родилась на ней.

- Да, при всей своей грациозности она прекрасная наездница.

Белла улыбалась: она выиграла пари. Ее лошадь слушалась каждого движения. Девушка справлялась с нею так же смело и уверенно, как и Лопин, когда выезжал на своем любимом Эмире.

После Беллы появилась прекрасная Лиди. Натянули тонкую прозрачную сеть, и Дитя солнца, вся в золотых блестках, порхала по ней с одной стороны арены на другую. Ее блестящая юбочка, украшенный золотом корсаж, прекрасная фигура в розовом прозрачном трико, распущенные волосы - все было прелестно и вызывало восхищение. Старый лорд Уд с наслаждением следил за каждым ее движением, а публика ее шумно приветствовала. Драгоценный убор, который достался ей, она надела всем на показ. Янс, которая появилась после нее, управляя шестеркой белых коней, должна была довольствоваться не столь дорогим убором, который лорд Фельтон преподнес ей час назад.

Она вскакивала то на одну, то на другую лошадь и бешено гнала их, щелкая кнутом. Во время этой дикой скачки она еще сумела превратиться то в испанку, то в нежную мать, то в танцовщицу.

Лорд Фельтон был вне себя от восторга; мисс Янс наградила его приветливым взглядом, а публика проводила ее громкими рукоплесканиями.

Девушка на последней скамейке, в которой читатель, без сомнения, уже узнал Маргариту, безучастно следила за представлением. Ее сердце сильно билось, дыхание замирало при мысли, что ребенок, которого негодяй возьмет в клетку, ее дитя. Она так ничего и не добилась от Лопина. Он высмеял ее, говоря, что таким образом каждая могла бы явиться к нему с каким-либо требованием и что если она имеет к нему какие-то претензии, пусть обратится в суд. Казалось, этот выродок знал, что Маргарита не может этим путем возвратить свое дитя, не рискуя сама попасть в тюрьму.

С ужасом прочла она в афишах объявление о грандиозном представлении Лопина. Инстинкт говорил ей, что алчный владелец цирка принесет в жертву своей наживе ее ребенка. Мучительная тоска овладела сердцем молодой матери! Смертельный холод сковал ее члены. Она хотела кричать, просить, взывать к людям, бежать к королю. Планы, один другого отчаяннее, теснились у нее в голове; она металась из угла в угол, несвязно бормоча что-то. Она поддалась страшному горю и была совершенно им подавлена. Наконец она каким-то чудом оказалась в парке и побежала за помощью к Вальтеру. Занятый служебными обязанностями, он вынужден был на некоторое время оставить ее одну. Вальтер старался убедить несчастную, что страхи ее не обоснованы, что нищая графиня не отдавала ребенка Лопину, но Маргарита на все его уверения повторяла одно и то же:

- Это мой ребенок! Спаси его!

Вальтер должен был сознаться себе в том, что он не верит собственным словам: конечно, укротитель возьмет в клетку со львами ребенка этой несчастной женщины.

- Поджечь... Подбросить огонь... - шептала Маргарита.- Он не войдет тогда, ты мне должен помочь, когда стемнеет...

Вальтер понимал, что материнская любовь и отчаяние могут довести несчастную до преступления. Если она в исступлении притащит горящую головню к цирку и ее страшное намерение удастся, она сделается убийцей тысячи невинных людей.

- Маргарита,- сказал он сурово,- ты должна обещать мне ничего не предпринимать без меня.

- Ты должен помочь мне, ты недавно сказал, что никогда не покинешь меня! Ты должен помочь мне!

- Я помогу тебе, но сначала ты должна успокоиться.

- Я спокойна! Совсем спокойна! Говори только, что мы сделаем сначала?

- Сначала ты отдохнешь до вечера в хижине. Вечером мы вместе пойдем в цирк; я расспрошу еще раз, и мы попытаемся помешать представлению.

- Помешать! Да, помешать! Сегодня... А завтра я украду у него ребенка, как украла его у меня нищая графиня...

Вечером они отправились в цирк. Чем ближе они подходили к нему, тем сильнее становилось волнение Маргариты. Ее била дрожь. Вальтер вошел в квартиру Лопина и осведомился о ребенке. Ему ответили, что укротитель вышел с одним из своих детей.

- Я не могу поверить,- сказал Вальтер Маргарите,- что нищая графиня была у Лопина. У него есть собственные дети, зачем ему чужой ребенок.

- Я не уйду из цирка, я хочу видеть собственными глазами все, что произойдет,- твердила молодая мать.

- В таком случае я возьму нам билеты, чтобы ты сама убедилась, что это не твой ребенок. Иначе ты не успокоишься. После представления мы отыщем нищую графиню, и горе ей, если она не скажет нам всей правды.

Ценой большей части своего скудного жалованья Вальтер с трудом достал два места, и теперь Маргарита с лихорадочным нетерпением ожидала появления Лопина. Публика вокруг, не понимая, что делается с девушкой, с любопытством наблюдала за ней. Вальтер нежно успокаивал ее всякий раз, когда она глубоко вздыхала или издавала бессвязные звуки.

- Вам, может быть, дурно от сильной жары? - обратился к ней один из сидевших перед ней мужчин.- В таком случае давайте поменяемся местами.

Маргарита пересела. Она почти не сознавала, что делается вокруг, и что-то пробормотала. Мужчина принял это за изъявление благодарности. Музыка прекратилась. Все взоры были направлены на манеж.

Занавес распахнулся. Двое помощников вкатили на арену позолоченную клетку. Львы беспокойно метались по ней, издавая подавленный глухой рев. Потом лев остановился возле решетки, и львица улеглась посреди клетки, ее желтые большие глаза мрачно смотрели на публику.

В огромном цирке стало так тихо, что можно было расслышать, как песок похрустывает под львиными лапами. Публика затаила дыхание.

Вдруг появился Лопин. Он был один, без ребенка. Его блестящее трико не позволяло скрыть какое-либо оружие. У него был только прут.

- Где дитя, дитя?! - раздалось в нетерпеливой толпе.

Лопин почтительно поклонился. Его улыбка как бы говорила: "Это еще впереди".

Собравшийся народ не мог дождаться минуты, когда Лопин с ребенком войдет к разъяренным животным. Такие нечеловеческие инстинкты известны издавна. Достаточно вспомнить Древний Рим.

Маргарита в эту минуту изнемогала от страданий. Надежда, пробудившаяся в ней при появлении Лопина без ребенка в руках, теперь исчезла: неистовство толпы не оставляло сомнений, что трюк не может не состояться.

Лопин с улыбкой обратился ко львам. Удар бича о решетку заставил приподняться львицу. Казалось, она не хочет показать себя публике; ее движения были медленны и ленивы; возможно, укротитель дал ей сегодня двойную порцию пищи, чтобы утолить в ней жажду крови.

- Алле! - воскликнул Лопин и щелкнул бичом. Этот звук, похоже, не особенно понравился царям пустыни.- Алле! Веселей, бодрей!

Казалось, Лопин играет с комнатными собачками. Он был небольшого роста, но крепко сложен. У него были сильные руки, высоко поднятая грудь, спускающиеся на плечи волосы были цвета вороного крыла, что выгодно оттеняло светлое трико и здоровое гладко выбритое, слегка нарумяненное лицо. Взмахнув бичом, который Лопин держал в правой руке, он протянул левую в клетку.

Лев покосился на нее и вдруг быстро вскочил. Лопин отдернул руку, и лев бросился на золотую решетку, яростно сотрясая ее.

Укротитель засмеялся и сделал знак публике, как бы желая сказать: "Он немного сердит, но я сейчас начну играть с ним!"

Лопин начал ходить вокруг клетки, щелкая бичом, и так сильно раздразнил зверей, что они с ревом кинулись на прутья. И тут откинулся занавес, на манеже показался подручный с прелестным ребенком на руках. Лопин взял дитя, поцеловал его и, выйдя на арену, снова поклонился публике.

Раздались громкие аплодисменты. Но вдруг среди них послышался страшный, раздирающий душу крик. Все взоры перенеслись на место, откуда раздался голос.

Что означал этот крик? Не захворал ли кто? Не упала ли в обморок какая-нибудь мать, увидев невинную жертву?

- Нечего ходить сюда слабонервным,- послышались голоса. Мужчины проклинали помеху.

Лопин ни разу не взглянул в сторону, откуда послышался голос. Держа в руках ребенка, он подошел с ним к саМой клетке. Львы немного успокоились и почти мирно ходили взад и вперед по клетке, не обращая внимания на укротителя.

- Мой ребенок! Это мой ребенок!... - послышалось сначала тихо, а потом все громче и громче.- Он купил его у нищей графини, чтоб отдать львам!... Сжальтесь... Это мое дитя!

Публика зашумела. Люди не могли понять, что случилось.

- Безумная! - говорили одни.

- Святая Дева! Посмотрите наверх, на девушку! - кричали другие.

Страшно было смотреть на несчастную Маргариту, которая в отчаянии, дрожа всем телом, перескакивала с одной скамьи на другую среди расступавшихся зрителей.

- Пустите меня!... Пустите!... - кричала она.- У него мой ребенок!... Спасите., спасите...

- Уведите эту помешанную,- кричали мужчины.

Но никто не решался приблизиться и остановить несчастную женщину. Каждый сторонился, чтобы дать ей место, полагая, что девушка помешалась при виде этой потрясающей сцены.

Лопин же, чувствуя, что часть публики на его стороне и не желает прекращения оплаченного удовольствия, не обращал внимания на происходящее, думая устранить все с помощью самой публики. Он дал знак, и оркестр заглушил музыкой крики женщины, после чего приблизился к клетке. Сегодня он уже несколько раз входил в клетку с ребенком на руках, играл со львами, а потом клал дитя на землю. Животные все свое внимание обращали на него одного и не трогали младенца. Правда, львица пыталась обнюхивать его, но Лопин взглядом принудил ее оставить ребенка и опустить уже поднятую над ним лапу. Потому укротитель был уверен, что все обойдется благополучно и кровь не прольется. Частое общение со львами придало ему такую уверенность и смелость, что он без малейшей боязни отодвинул одну из задвижек, закрывавших дверцу.

Но в ту минуту, когда он протянул руку, чтобы отодвинуть вторую задвижку, волнение публики достигло предела. Все кричали. Музыка умолкла; Маргарита была уже возле барьера. Сопровождаемая угрозами и пожеланиями толпы, она выскочила на арену и подбежала к клетке. Волосы ее рассыпались по плечам, руки были простерты вперед, глаза сверкали.

Лев заметил постороннюю фигуру, набросившуюся на Лопина. Он испустил короткий страшный рык и всем телом ударился о дверцу, она задрожала и подалась. Еще одно усилие разъяренного животного, задвижка отскочила. Дверца упала. Лев одним прыжком выскочил на арену именно в тот миг, когда Маргарита, вырвав ребенка у побледневшего Лопина, хотела бежать с ним.

Смятение и ужас охватили толпу. С криками дети и женщины бросились к узким проходам, а мужчины требовали застрелить взбунтовавшегося льва. Ложи быстро опустели, а офицеры, сидевшие возле арены, поспешили покинуть свои кресла - разъяренный лев был слишком страшным противником для человека, вооруженного маленькой шпагой.

Читатель может спросить, почему не принесли ружья из артистической. На это можно ответить, что описываемая нами сцена в сущности продолжалась считанные мгновенья, так что никто не нашелся так быстро, чтобы принести оружие, единственное средство к спасению. Лев, оказавшись на свободе, осмотрелся и торжествующе заревел, львица, видя дверцу открытой, намеревалась последовать за ним. Но Лопин ударом бича загнал ее назад. Постаравшись как-то прикрепить задвижку, он отбросил хлыст и вытащил из-под трико кинжал.

Публика, ринувшаяся к выходу, вдруг заметила, что лев обратил внимание на несчастную незнакомку, вырвавшую у Лопина ребенка.

Инстинкт самосохранения толпы был так силен, что люди обрадовались - теперь лев займется бедной жертвой. Но Лопин знал, что не одна смелая до безумия девушка падет жертвой разъяренного зверя, он тоже погибнет, если ему не удастся убить льва, спасая свою жизнь потерей укрощенного зверя.

В этот момент раздался громкий крик:

- Я иду! Не бойся, я сейчас!

Это был Вальтер; схватив наверху тяжелый железный шест, которым пользовались ламповщики, не переводя дыхание, перескакивал он со скамьи на скамью. Но не успел он преодолеть еще и половины пути, как лев, сидевший до тех пор на песке, вскочил и бросился на убегавшую мать, которая с ребенком на руках хотела перескочить барьер.

Крик ужаса потряс стены цирка.

Когти зверя разодрали платье несчастной, она упала, прижимая к груди ребенка. Еще минута - и молодая женщина превратилась бы в кровавый кусок мяса.

Лопин отскочил назад. Художник и шталмейстер устремились к арене. Но как помочь бедной матери, не знали: даже выстрелить в льва без риска попасть в женщину никто не решался, тем более что вокруг зверя и его жертвы поднялось облако пыли.

Тут Вальтер достиг барьера.

- Назад! - закричал ему Лопин.

Но Вальтер ничего не слышал.

- Назад! Она погибла, не приближайтесь - он бросится на вас.

Не медля ни секунды, Вальтер поднял прут и изо всех сил ударил им льва по гривастой голове.

Последовала минута томительного ожидания.

Потом лев, оставив свою жертву, оглянулся, чтобы броситься на врага.

Никто не осмеливался помочь отважному юноше, даже Лопин замер в нерешительности. Но Вальтер уже вторично поднял свой тяжелый прут и снова опустил его на голову готового броситься на него хищника.

Лев испустил глухой яростный рев, потом его передние лапы подогнулись, и он свалился на арену.

Цирк замер: убил или оглушил зверя удар? Слышался только глухой плач придавленного телом матери ребенка.

Вальтер с замиранием сердца приблизился к лежавшей без чувств Маргарите.

Он бережно взял на руки ее и ребенка. Теперь было видно, что львиные когти задели не только шею, но и руку безжизненно лежавшей молодой женщины. Ребенок же остался совершенно невредим.

- Доктора, доктора! - кричали в публике.

Когда Вальтер внес Маргариту в уборную наездниц и положил на диван, в комнату вошел цирковой врач.

Старая Адамс сняла с Маргариты окровавленное платье. Лиди прислала несчастной темное платье и теплый платок. Наездница была добра, как почти все легкомысленные люди.

Доктор, сделав перевязку, сказал Вальтеру, что раны Маргариты неопасны, когти льва каким-то чудом не задели жизненно важных органов, но спокойствие и внимательный уход за больной необходимы.

Вальтер горячо поблагодарил доктора, смущенный тем, что не может заплатить ему за помощь.

- Ни пфеннига, мой милый,- сказал врач, пожимая руку рабочего.- Вам еще предстоит немало издержек.

Он дал ему лекарства и все необходимое для заживления ран, чтобы уменьшить лихорадку, которая, по его мнению, должна была начаться, и предупредить нервную горячку, возможную после столь сильного потрясения.

Маргарита наконец пришла в чувство и в первую очередь спросила о ребенке.

Ей подали его. С нежностью она прижимала его к сердцу и с благодарной улыбкой посмотрела на Вальтера. Не в силах говорить, она взяла его за руку, но он и без слов понял ее чувства.

Только когда разошлась толпа любопытных у входа в цирк и Маргарита немного приободрилась, Вальтер повел молодую мать в свою хижину. Большую часть пути ему пришлось нести на руках не только ребенка, но и мать.

В хижине он как можно лучше перестелил свою бедную постель и уложил несчастную женщину. Когда она уснула, он долго еще стерег беспокойный сон той, которая теперь делила с ним его кров, хотя и не так, как он некогда мечтал.

XXXIV. ПРЕКРАСНАЯ МОНАХИНЯ

Минуло несколько месяцев после происшествия в цирке. При дворе произошли решительные перемены. Пока о них знали только близкие придворные, но последствия их уже ощущались во всех слоях общества, в том числе и в народе. Если прежде духовные и светские интересы уравновешивались, теперь все больше проявлялся решительный перевес в пользу церкви.

Возникли новые монастыри. Религиозное чувство и истинное благочестие составляют благо не только для всего общества, но и для каждого отдельного человека. Каждый по воле Божьей имеет право развивать их в себе согласно собственной совести и собственным убеждениям. Если же истинное благочестие, возвышающее душу, заменяется ханжеством, а глубокая, чистосердечная вера - лицемерием, то внешние признаки религиозности наносят вред, последствия которого неизмеримы.

Король, как мы знаем, был свободным от предрассудков человеком. Он любил мир, потому что он способствовал благоденствию страны, и этот человеколюбивый настрой короля, как мог, поддерживал граф Монте-Веро. Королева же, напротив, впала в меланхолию, близкую к отчаянию. Она была глубоко огорчена (хотя никогда не сознавалась в этом даже самым доверенным лицам) тем, что Бог не давал ей детей. Этим обстоятельством воспользовалось стремившееся к светской власти духовенство.

Умение и ловкость использовать подобные обстоятельства всегда отличали духовенство; с древних времен оно прибегало к одним и тем же средствам для увеличения своего могущества. У всех народов земли, какую бы религию они ни использовали, на какой бы ступени цивилизации ни стояли, было время, когда духовенство всеми возможными средствами стремилось к светскому господству. История неопровержимо доказывает это.

Никто не станет возражать против того, что среди духовенства во все времена появлялись великие и добродетельные личности; но нельзя отрицать и того, что рядом с ними попадались, как попадаются во всяком сословии, бесчестные, исполненные дурных страстей люди, которые становились гораздо вреднее и могущественнее, прикрываясь маской благочестия. Над ними с полной справедливостью можно произнести более строгий приговор, чем над бедными мирянами, чье доверие было обмануто.

Самое верное средство таких духовников - исповедь. На духу открываются все тайны, и очень редко духовное лицо сохраняет их, если только они имеют некоторую важность.

Наш читатель, конечно, заметил уже, что мы никогда не произносим голословных приговоров и тем более никогда не осуждаем всех поголовно, как это часто делают некоторые, хотя именно они должны быть терпимее всех прочих.

Мы придерживаемся только истины и фактов, и те из наших благосклонных читателей, кто уже слыхал о подобных проделках, поверят, что все описываемое нами происходило в действительности.

Исповедник королевы знал о тайне, которая как свинец давила на сердце несчастной женщины. Он знал также и о другой, еще более огорчавшей королеву тайне. Она имела связь с историей о пропавшей без вести принцессе Кристине.

Исповедник королевы был верным приверженцем камергера Шлеве, больше того - он был его союзником. Именно влиянию этого духовного лица Леона Понинская была обязана местом аббатисы в Гейлигштейнском монастыре.

Эти три лица в последнее время приобрели громадное влияние при дворе, оно было особенно опасно тем, что их вредные замыслы скрывались под личиною благочестия.

Мы знаем о гнусных намерениях Леоны, которая рассчитывала одним ударом уничтожить графа Монте-Веро и завладеть его несметными богатствами или, в случае неудачи, удалить его с помощью барона от двора.

Аббатиса Гейлигштейнского монастыря располагала для этого достаточными средствами. Королева была так очарована ею, что прекрасная монахиня большую часть времени проводила в столице, а не в своем отдаленном монастыре.

Отъезд Эбергарда не остался для нее тайной, так же как и то обстоятельство, что его увез один из его управляющих. Леона, ожидавшая этого отъезда с большим нетерпением, сделала необходимые приготовления, посоветовав адвокату Ренару запастись кинжалом.

Теперь, находясь между надеждою и сомнением и с часу на час ожидая известия о смерти Эбергарда, красавица монахиня решила заняться своей дочерью, которая становилась красивой девушкой. Она не испытывала к ней ни искры любви, а хотела лишь завладеть ею для того, чтобы иметь в своих руках орудие против Эбергарда и исключить возможность того, чтобы по смерти мужа его несметные богатства перешли в руки законной дочери. Шлеве взялся помочь в этом аббатисе и известил ее о том, что видел Маргариту возле цирка.

С этих пор они оба делали все, чтобы снова напасть на ее след. Им удалось это только спустя несколько месяцев, когда Леона уже стала отчаиваться, не получая известие о Монте-Веро.

Аббатиса Гейлигштейнского монастыря уже несколько недель жила безвыездно в замке и постоянно виделась со Шлеве. Королева очень полюбила благочестивую и знатную даму, влияние которой таким путем распространилось не только на короля, но и на все придворные учреждения.

Однажды, когда прекрасная монахиня находилась в комнате королевы, камергер доложил ей о каком-то незнакомом монахе, благочестивом отце Краемусе, который желает переговорить с аббатисой Гейлигштейнского монастыря о делах, не терпящих отлагательств.

Леона не знала никакого монаха Краемуса, но, подумав, что под этим именем может скрываться ожидаемый ею посланец, попросила у королевы позволения удалиться и поспешила в приемную. Ожидавший ее появления камергер при ее входе оставил приемную.

Прекрасная монахиня, отбросив капюшон, увидела перед собой огромного роста худощавого монаха, плотно закутанного в рясу. На талии его была веревка, а голову и лицо почти скрывал капюшон.

Монах молитвенно сложил руки и поклонился монахине.

- Да пребудет с тобою Святая Дева теперь и во веки веков, благочестивая сестра,- проговорил монах тихо.

Леона напрасно старалась припомнить лицо незнакомца.

- Да благословит она и тебя, благочестивый брат,- ответила она.- Что привело тебя ко мне, как мне сказали, ты пришел издалека?

- Я брат Краемус из монастыря Парижской Богоматери,- тихо проговорил монах, приблизившись к Леоне; он был выше ее на голову.- У меня к тебе тайное поручение. Я искал тебя в Гейлигштейнском монастыре, но мне сказали, что ты находишься здесь.

- Какое поручение ты имеешь, ко мне, благочестивый брат?

Монах окинул комнату взглядом больших черных глаз.

- Мне сказали, что известие это очень важное и сообщить его я должен в строжайшей тайне. Поэтому я сделаю это, прекрасная монахиня, только в таком месте, где нас никто не может услышать. Здесь, похоже, и стены имеют уши.

Леона имела все основания никому не доверять.

- Прошу тебя, благочестивая сестра,- продолжал монах,- назначить место, где мы могли бы встретиться с тобою сегодня вечером.

- Это невозможно, пока ты не назовешь мне имя того, кто тебя прислал.

- Твое требование столь же справедливо, сколь и рассудительно, благочестивая сестра.- Монах наклонился к Леоне, не применув воспользоваться случаем разглядеть поближе белую шею аббатисы и представить остальные ее прелести.- Адвокат Ренар,- проговорил он медленно.

Глаза Леоны засверкали. Сердце радостно забилось.

- Хорошо, благочестивый брат,- проговорила она.- Ты вполне прав; здесь не место для подобных объяснений.

Леона подумала минуту.

- Сегодня вечером, между десятью и одиннадцатью, в Вильдпарке, у Львиного мостика.

- Я, конечно, полагаюсь на твои выбор, но вполне ли безопасно это место?

- Никто не заходит туда в столь поздний час. Хижина сторожа довольно далеко, так что мы можем не опасаться, что нас подслушают.

- Я буду аккуратен, прекрасная сестра.

Леона поцеловала монаха в плечо и поспешила в комнаты королевы.

День выдался жарким, и только к ночи стало прохладнее.

В многолюдных городах свежий ветерок в жаркий летний день приносит истинное наслаждение, поэтому каждое зеленое деревце там окружено вниманием и заботой.

Вильдпарк был истинной усладой для горожан. Толпами они устремлялись туда в летние вечера. Но в десятом часу дорожки парка начинали пустеть и только на аллеях, прилегавших к королевским воротам, еще встречались люди. Это были влюбленные пары, гимназисты, сочиняющие стихи, мужчины без занятий, влюбчивые старички. Одни любовались лунным светом, другие мечтали о будущей славе, третьи строили самые разные планы, а последние сладострастным взором провожали запоздалую девушку.

На церковной башне пробило десять. Последние кареты с шумом подъезжали к королевским воротам, украшенным огромными статуями, которые при слабом свете луны казались особенно величественными. Парк опустел; только часовые мерно вышагивали у королевских ворот.

Тишина воцарилась вокруг. В глубине парка стало темно как в могиле; не было слышно ни единого звука. Даже шепот листвы не нарушал тишины.

Какая-то фигура проскользнула через широкую среднюю арку ворот. Хотя человек шел пригнувшись, видно было, что он огромного роста. Читатель, без сомнения, уже догадался, что это был монах Краемус. Он прошел в средние ворота, через которые обычно проезжали только дворцовые экипажи, чтобы не встречаться с устремившейся в город толпой; у благочестивых братьев с некоторых пор не отмечалось особой любви к свету и шуму.

Краемус, казалось, отлично знал Вильдпарк и Львиный мостик, так как, выйдя из ворот, уверенно направился к месту свидания. Казалось, темнота - его стихия. Даже платье таких людей говорит об этом.

Дойдя до перекрестка, монах остановился - ему послышались голоса. Один из них показался знакомым. В столь поздний час, в чужом городе услышать знакомый голос - уж не почудилось ли? Монах остановился в тени старого дуба, чтобы удостовериться, не обманулся ли он.

- Ну и радость! Ну и радость! - произнес хриплый голос.- Неужто это ты, мое прекрасное дитя? Я уже давно слышу, что молодая графиня Понинская живет здесь в столице в роскоши и богатстве. До старой нищей графини ей нет дела, хотя та и приходится ей любящей матерью. Нет ли у тебя талера с собою, милое дитя?

- Что за нелепость? - произнес знакомый монаху голос.- Чего вы хотите от меня? Я вас не знаю.

- Не играй комедию с глазу на глаз, дитя! Темный наряд не изменил тебя - ты осталась такою же, какой я видела тебя в последний раз, шесть лет назад. Дай талер своей бедной матери, чтобы она могла купить себе что-нибудь из теплой одежды. У бедных людей столько мучений, что лучше б их просто убивали. Нередко по вечерам я пью одну воду, чтобы утолить жажду и голод.

В эту минуту луна осветила странную пару, и монах Краемус разглядел аббатису и склонившуюся перед ней старую нищую.

- Вы принимаете меня за другую, бедная женщина! Я монахиня, и мои родители живут в бедном местечке в Вестфалии. Вот вам деньги... Вы очень бедны, кажется...

- Нищая графиня, милое дитя, благодарит тебя... Ты хочешь меня обмануть? Это не беда... А где же сын старого Иоганна, тот прекрасный офицер, который женился на тебе? Ты ничего о нем не знаешь? Да, мужчины... С ними просто мученье! А впрочем, и женщины не лучше. Как подумаешь о прошлом, так и не найдешь ничего хорошего.

- Оставьте мою руку, я тороплюсь,- прошептала Леона, боязливо оглядываясь.

- Если бы я не послушалась в свое время, когда еще был жив твой дед, проклятых нашептываний императора, уверявшего меня в своей вечной любви, то тебя не было бы теперь на свете, а я не сделалась бы нищей графиней. Как тут не верить в Провидение! Ты хочешь быть благочестивой! Ничего этого нет!... Но где же ты живешь, милое дитя? Я бы с удовольствием иногда заглянула к тебе, когда мне нечего будет есть.

Леона освободила руку от цепкой хватки своей преступной матери; она понимала, что это родство, о котором Эбергарду уже было известно, навеки погубит ее, если о нем узнают при дворе. Она оставила старухе свой кошелек, и пока та с жадностью прятала его, Леона быстро проскользнула между деревьями.

Нищая графиня довольно рассмеялась. У нее снова было достаточно средств, чтобы забыть в вине мучившие ее воспоминания о прошлой жизни. Она смеялась диким, хриплым смехом. Можно ли было поверить, что эта бездомная в лохмотьях старуха была той прелестной женщиной, которая, весело и заразительно смеясь, позволила императору увлечь себя в благоуханную беседку у фонтана, где пробил час ее гибели.

История этой женщины так странна и печальна, что многие считают ее вымыслом; а между тем эта графиня - не игра фантазии; она жива еще и сейчас, когда я пишу эти строки, и влачит свою старость, погрязнув в пьянстве!

Монах торопился обогнать красавицу монахиню, чтобы прежде нее прийти к месту встречи и скрыть свое присутствие при таинственном разговоре.

Уже было около одиннадцати, когда он достиг Львиного мостика. Едва он успел оглядеться, спустив капюшон, чтобы остыть от скорой ходьбы, как между деревьями показалась темная фигура монахини. Быстрым шагом она подошла к мосту и осмотрела освещенное луной пространство.

Монах Краемус пошел ей навстречу.

- Ах, это ты, благочестивый брат,- сказала она мягким голосом.- Ты долго меня ждал?

- Да, довольно долго; но не беспокойся, у меня нет других дел, кроме поручения к тебе.

- Ради него,однако, ты и приехал из Парижа? Это доказывает важность поручения. Я горю нетерпением узнать о нем. Говори!

Высокий монах приблизился к монахине, с нескрываемым восторгом устремив взор на ее мраморное лицо.

- Адвокат Ренар и господин Эдуард находятся теперь в Париже и молятся в церкви нашего монастыря за свое спасение от погибели и смерти. О благочестивая сестра, небо чудесным образом покровительствует им!

- Ну, а Монте-Веро?

- Замысел рухнул. Адвокат Ренар велел передать, что известный вам Эбергард нанес им решительное поражение и что они едва-едва спасли собственную жизнь. Сила, мужество и хитрость этого человека прямо удивительны!

- Значит, ненавистный мне человек жив! - промолвила, побледнев, монахиня.

- Эбергард? Да. Он преследовал их на море, стрелял по кораблю и оставил в плохонькой лодчонке среди океана.

- Дальше! Говори дальше! - торопила монахиня.- Почему же они не стреляли по кораблю Эбергарда?

- Потому что их силы были неравными. Адвокат Ренар с дочерью и Эдуардом провели четыре дня и четыре ночи среди волн, пока их не подобрал португальский корабль, который следовал в Лиссабон. Оттуда они, после долгих лишений, явились с рекомендательным письмом в наш монастырь и были приняты нами с любовью.

- Боже милостивый, какое горькое известие! - проговорила монахиня с горечью.- А Эбергард в Монте-Веро?

- Нет, благочестивая сестра, он плывет в Германию.

- Значит, все напрасно?! - едва сдерживая гнев, воскликнула монахиня.

- Не сердись на посланного, который исполнил свою обязанность,- проговорил монах,- я с большим удовольствием принес бы тебе более приятное известие. Но и дурную весть следует вовремя сообщить!

- Ты прав, благочестивый брат,- ответила Леона со скрытой насмешкой.- Я постараюсь воспользоваться этим известием.

- Что же передать в ответ адвокату Ренару?

- Скажи, что он услышит обо мне! Достаточно ли у тебя денег, чтобы возвратиться в твой монастырь?

- Благочестивому монаху очень мало надо, почтенная сестра!

- На всякий случай возьми это, чтобы не терпеть нужды,- сказала монахиня, кладя деньги в руки монаха.

- Да благословит Святая Дева аббатису Гейлигштейнского монастыря, прекрасную монахиню, которая скрывает свою красоту под темной рясой, наложив на себя обет целомудрия и отрекшись от света. Твой образ еще долго будет стоять перед глазами бедного Краемуса, смущая его сны дивными видениями. Не суди меня строго, благочестивая сестра, ведь я такой же человек из плоти и крови.

Леона с презрительной улыбкой слушала страстную речь монаха, хотя она и говорила ей, что ее красота еще не утратила своей силы.

- Давно ли ты постригся? - полюбопытствовала она.

- Двенадцать лет назад, благочестивая сестра, но твоя красота не могла не пробудить во мне прежних чувств. Двенадцать лет я не испытывал подобных ощущений.

- Ты дрожишь, благочестивый брат, твои глаза горят, что с тобою?

- Позволь мне уйти... Счастье для меня невозможно! - с отчаянием воскликнул монах, поднося к губам нежную руку монахини и падая перед ней на колени.

- Почем знать, может быть, ты не в последний раз видишь меня! - промолвила Леона с интонацией, которая еще больше возбудила монаха.

- В Париже? Эта мысль будет поддерживать меня! Надежда воскрешает меня! Видеть тебя только раз без этого покрывала, налюбоваться тобою - потом можно и погибнуть!

- Потом хоть всемирный потоп! - подхватила Леона с дьявольской улыбкой.- А теперь уходи!

Краемус все еще сжимал нежные руки монахини, осыпая их горячими поцелуями. Наконец Леона сделала движение, чтобы уйти, и он поднялся с колен.

Он пошел рядом с нею по темной аллее.

- Да сопутствуют тебе святые! - промолвила Леона, когда они дошли до места, где их пути расходились.

- Ты приказываешь - я повинуюсь, благочестивая сестра.

Он направился в сторону королевских ворот, но через несколько шагов остановился, а потом ускорил шаг и расстегнул рясу, чтобы холодный ночной ветер освежил его горячую грудь.

Леона слышала, как монах остановился, но она торопливо продолжала путь, однако слова страстного монаха не шли у нее из головы.

"Все вы рабы ваших страстей! - думала она.- Кто станет уважать вас? Все вы должны лежать у моих ног и безмолвно покоряться моей воле. Только он один составляет исключение. Он, которого я люто ненавижу, который и теперь сумел разрушить мои планы. Но моя душа не успокоится, пока моя ненависть не уничтожит его. Это что за хижина? - Леона внезапно остановилась, увидев домик с открытой дверью.- Это не хижина лесничего; вон он раскладывает дрова, а внутри сидит женщина".

Вдруг лицо Леоны исказилось, словно злой дух шепнул ей что-то. Тихо приблизилась она ко входу, чтобы посмотреть, чем так ревностно занята женщина, черты лица которой трудно было разглядеть при слабом мерцании огня. Вальтер стоял к ней спиной и ничего не видел, а женщина нагнулась к ребенку и, целуя его, старалась закутать в платок.

Леона кралась неслышно. Проницательным взглядом смотрела она на молодую мать. Должно быть, это жена сторожа, решила она.

Однако отчего ее так привлекла эта картина? Зачем она так долго смотрела на этих милых существ? Неужели графиня Леона Понинская, которая без всякого сожаления отдала собственного ребенка, которой были недоступны материнские чувства, растрогалась от увиденного?

О нет! Ее холодный взгляд перечеркнул подобное предположение.

Маргарита, еще слабая и бледная после долгой болезни, с улыбкой смотрела на спящего ребенка. Счастье светилось в ее бесконечно добром взгляде.

Леона, хотевшая было удалиться так же незаметно, как и подошла, вдруг увидела нежное лицо женщины и вошла в хижину. Прошмыгнув в темный угол, где ее не было видно, она позвала глухим голосом:

- Маргарита!

Девушка быстро обернулась.

На лице Леоны мелькнула довольная улыбка.

- Ты меня звал, Вальтер? - спросила Маргарита тихо, боясь разбудить спящего ребенка.

Монахиня вышла из тени на свет.

Несчастная женщина вскрикнула: перед нею стояла невысокая знакомая фигура в коричневой монашеской рясе, слабый свет делал ее появление не только неожиданным, но и страшным.

Вальтер, услышав возглас Маргариты, вбежал в хижину и увидел монахиню.

- Отчего ты испугалась? - серьезно, хотя и. благосклонно, спросила Леона.- Разве ты не знаешь, что означает одеяние, которое я ношу, разве оно так страшно, что ты дрожишь?

- Монахиня! - прошептала Маргарита.

- Может быть, вы сбились с пути? - спросил Вальтер.- В таком случае я провожу вас.

- Нет, не это заставило меня остановиться здесь,- ответила Леона.- Я увидела тебя, молодую девушку, в жилище сторожа, и почувствовала беспокойство, заботишься ли ты о спасении своей души. Вы здесь живете уединенно, я вижу ребенка, это твой ребенок, я это знаю - видела, с какой любовью ты его целовала и убаюкивала!

Маргарита не могла вымолвить ни слова, она чувствовала, как ее лицо покрывается краской, а слезы подступают к горлу.

Вальтер счел своим долгом ответить монахине:

- Если бы вы пришли через полчаса, то увидели бы, что я сплю не в хижине, а там, под деревом, тогда как Маргарита и ребенок остаются здесь!

- О, он так добр, благочестивая женщина, он стережет, защищает и печется о нас! Я была очень больна, и этот дорогой друг день и ночь проводил у моей постели! - быстро лепетала Маргарита.

- Ты еще очень слаба на вид, бедная девочка, а в этой сырой, старой хижине тебе никогда не выздороветь. Я желала бы взять тебя с собой; я благочестивая сестра и с радостью уступлю тебе свою келью,- говорила Леона мягким, нежным голосом, протягивая руку Маргарите.

Ласковые слова монахини вселили в Вальтера беспокойство, а Маргарита почувствовала невыразимый страх, когда благочестивая сестра пожимала ей руку.

- Оставьте ее здесь, ей теперь лучше,- сказал лесничий.

- Да-да, оставьте меня здесь, я себя совсем хорошо чувствую. Лесной воздух мне на пользу!

- Я не имею права оставить тебя в хижине лесничего! При всей его доброте и заботе о тебе здесь твоя душа не получит спасения. Поверь моим словам и пойдем со мной!

- Маргарита, оставайся здесь! - сказал Вальтер решительно.- Если она после выздоровления захочет переменить убежище, я не стану ей препятствовать. Спроси ее сама, благочестивая сестра, и пусть Маргарита решит!

- Вы уже слышали мой ответ; благодарю вас за ваше предложение и за вашу заботу обо мне, но я не могу поступить иначе!

- Так ты уже подверглась порче, безумная! -воскликнула монахиня; в ее словах слышалась явная угроза, обнаружившая злые намерения Леоны. Маргарита с испугом отступила к спящему ребенку.

- Ты та безродная девушка, что воспитывалась в семействе Фукс...

- Вы знаете это? Да кто же вы? - дрожа, спросила Маргарита.

- Вы можете знать и говорить, что угодно,- вмешался Вальтер,- но Маргарита останется здесь. Если вы, благочестивая женщина, только и способны угрожать бедствиями, то нам гораздо приятнее будет видеть вас уходящей, чем приходящей. Нехорошо заставлять дрожать и бояться больную женщину, кем бы вы ни были!

С этими словами Вальтер двинулся на женщину так, что она отступила за порог. Он захлопнул за собой дверь и встал в темноте перед монахиней, которая не ожидала такой твердости.

Леона поняла, что силой здесь ничего не возьмешь, а того, что она узнала, было достаточно, чтобы раньше, чем молодые люди начнут подозревать, употребить свое могущество и захватить отыскавшуюся девушку, которую она ненавидела и боялась и которую хотела использовать в своих планах.

Сердце графини Понинской было темным лабиринтом, она знала только одну цель - господствовать над миром посредством несметных богатств Эбергарда и могущества страстей.

Она бросила злобный взгляд на Вальтера, который спокойно и твердо смотрел ей в лицо, и скрылась в густой чаще.

XXXV. ПЕРЕД ВОСПИТАТЕЛЬНЫМ ДОМОМ

Князь Монте-Веро возвратился в Германию. Ловко задуманный обман, в котором принимали участие Фукс, Черная Эсфирь и Рыжий Эде, занимал не только придворных, но и все слои общества. Старались доискаться, каким образом преступникам удалось завладеть официальными бумагами, но Фукса и компанию не разыскивали, так как Эбергард уверял, что мошенники погибли в море. Вообще дознаться правды было очень трудно - чиновников было много, и узнать, кто из них подделал подпись и злоупотребил официальной печатью, оказалось почти невозможно.

Только одно обстоятельство было достоверно известно: в преступном замысле участвовал один почтамтский чиновник, который исчез сразу же после отъезда Монте-Веро. Полагали, что он бежал в Англию.

На князя Монте-Веро, новый титул которого был подтвержден королем, гнетущее действие оказывала атмосфера дворца.

Уже перед самым отъездом он заметил, что двор переменил свое отношение к нему, королева просто избегала его общества. При дворе явно происходили решительные перемены.

Многочисленное дворянство многолюдной столицы безнаказанно удовлетворяло свои прихоти, восстанавливая против себя народ. Росла нищета. Недовольство людей стало принимать угрожающие размеры, когда правительство, поддавшись реакции, стало разгонять собрания и обнаружились клерикальные тенденции.

К тому же появились демагоги, которые старались увеличить брожение умов, разжигали страсти и в конечном счете стремились встать во главе народных масс, завладев их доверием.

Один из таких мнимых пророков, толстый белокурый мужчина в неряшливом платье, с остекляневшими пьяными глазами, всеми силами старался сделаться предводителем. Он собирал тайные народные сходки, произносил речи, слушая которые, всякий беспристрастный наблюдатель сказал бы, что этот человек подкуплен теми, кто хотел вызвать в народе возмущение, чтобы иметь основание усмирить его пушками.

Эбергарда все это очень заботило. Правда, ему удалось несколько успокоить бурю, но все-таки оставались беспокойные умы, которые будоражили народ. К их числу принадлежал литератор Фельд и его товарищи, которые по собственной вине, в результате распутной жизни, дошли до такой нищеты, что подчас не имели своего очага и жили за счет добродушных и доверчивых рабочих.

Князь Монте-Веро понял, что корень зла кроется в высших сферах, что корень этот пустил ростки очень глубоко и быстро разрастается. Атмосфера дворца была для него невыносима, аудиенция у короля еще больше убедила его в том, что его враги при дворе становятся ему поперек дороги, навлекают на него подозрения и стараются вытеснить его. Но совесть Монте-Веро была так чиста, и душа так переполнена стремлением осуществить завещание своего приемного отца, что он спокойно взирал на козни и происки врагов.

Монте-Веро сознавал, что он всегда стоял за добро и преследовал зло, и этого сознания ему было достаточно, чтобы успокоить свою совесть.

Благороднейший человек своего времени, правдивый, кроткий, беспристрастный, любящий, высокий в своих устремлениях и чувствах, он решился ждать, когда враги сами выдадут себя. Он замечал перемену и в короле, чувствовал его холодность и потому решил возвратиться в свой дворец на улице Мареталь. Там вместе с Ульрихом, Вильденбруком, Юстусом и доктором Вильгельми он неутомимо занимался благоденствием народа, расширением его образования. Он часто засиживался до поздней ночи над планами создания новых предприятий, где десятки тысяч людей могли бы получить работу. Вместе с друзьями он разыскивал жилища бедняков, помогал больным, семьям, где были дети. Потеряв единственное дитя, он хотел видеть счастливыми других.

Но вся его щедрость не могла в корне исправить бедственное положение народа. Тем более что всякий тратил больше, чем мог, и требовал больше наслаждений, чем ему позволяли средства. Всякий старался казаться значимей, чем был на самом деле, и роскошничал не по средствам. Женщины не желали носить ситец и нанку, солидные торговцы гонялись за счастьем, играя в азартные игры. Лотереи сделались главной забавой общества. Бедняги несли последний грош ради обманчивой надежды вдруг сорвать большой куш.

Полиция ежедневно сталкивалась с детоубийствами. Грабежи, разбои, обманы все учащались, и вместе с тем открывались новые кабаки, блестящие концертные залы, проводились танцевальные вечера, где процветал прикрытый блеском порок.

Мы уже видели переполненный народом цирк, людей прельщало жестокое представление, печальный конец которого нам уже известен

Маргарита осталась жива, но после тяжелой борьбы со смертью окончательно выздоровела только благодаря заботе Вальтера.

Раны, нанесенные львом, оказались неопасными, и Маргарита поправилась бы быстро, если бы не жестокая лихорадка, которая сильно усложнила болезнь. Вальтер все жалованье тратил на лекарства. Уходя в аптеку, он запирал Маргариту с ребенком на ключ и бежал всю дорогу, чтобы как можно скорее возвратиться к больной, которая бредила и металась на постели. Когда деньги кончились, пришлось продать кое-какие вещи.

Дни и ночи проводил юноша у постели любимой женщины, он готов был отдать собственную жизнь, если бы это могло помочь ей.

И вот однажды, когда он шептал у ее изголовья, Маргарита умолкла. Вальтер оцепенел: девушка, о которой он мечтал в дни юности и которой был предан всей душой, лежала бездыханной.

В отчаянье он прильнул к ее ногам.

- Бесценная моя, ты меня никогда не любила,- говорил он сквозь рыдания.- Ты никогда не относилась ко мне так, как я относился к тебе. Ты не могла любить меня, я не стоил того, но я только раз рассердился на тебя за это, уж очень мне было горько! Прости меня, дорогая. Я тебя очень люблю! Я был счастлив и тем, что мог быть полезен тебе. Когда лишен всего, доволен и немногим. Я был счастлив видеть тебя рядом, даже не имея надежды назвать тебя своей! Я еще больше полюбил тебя и простил от чистого сердца, когда ты явилась ко мне с ребенком на руках. Это было тяжело и больно, но с Божьей помощью я не пришел в отчаяние. Когда я увидел тебя такой несчастной, оставленной всеми, когда услышал твой нежный голос, моя душа наполнилась неизъяснимой любовью к тебе. Ты умерла, но оставила мне ребенка, твое сокровище и твою радость; не бойся, я клянусь перед тобой всеми святыми, что твой ребенок не испытает нужды и не будет брошен на произвол судьбы, как это сделали с тобой. Ты меня слышишь, Маргарита?...

Вальтер в отчаянье схватил руку девушки и поднес к губам. Вдруг ему показалось, что он слышит слабое дыхание. Сердце юноши забилось; он склонился над лицом Маргариты... Она дышала тихо и ровно. Вальтер осторожно отошел от постели, он понял, что она спала. Он принял сон за смерть и кризис за предсмертную борьбу. Маргарита спала крепко и спокойно. Вальтер упал на колени. Он молился страстно, искренне, благодарил Бога за то, что он оставил в живых любимую им женщину.

Маргарита постепенно поправлялась. Вальтер уступил ей с ребенком хижину, а сам ночевал рядом, под двумя деревьями. Зимой он рассчитывал перевести Маргариту в город, к знакомым, бедным, но добрым людям.

В одну из таких спокойных и мирных ночей и явилась Леона. Когда ее фигура растворилась во тьме леса, испуганная Маргарита почувствовала, что с ней непременно случится какое-то несчастье. Сердце ее замирало при одном воспоминании о мстительных глазах монахини, и хотя Вальтер старался ее успокоить, но и он сам предчувствовал беду, хотя и не знал, откуда она угрожает.

Они долго обсуждали, что же предпринять, потому что оба были уверены, что монахиня, не медля, исполнит свою угрозу.

- Сердце подсказывает мне,- говорила Маргарита,- что она замышляет что-то против меня и ребенка. Какая бы участь меня ни постигла, я все перенесу, но дитя я должна спасти от нее. Время дорого. Я не имею права медлить, я должна поскорей бежать отсюда, искать убежище где-то в другом месте.

- Останься здесь, Маргарита, я буду защищать тебя и ребенка, пока жив,- просил Вальтер.- Я никому не дам коснуться тебя и малютки!

- Вальтер, я не могу иначе. Мне кажется, завтра же над нами разразится гроза!

- Ну что же, тогда делай, как тебе подсказывает сердце.

- Ты так добр, Вальтер. Ты столько сделал для меня, хотя я этого не стою. Было бы ужасно, если бы мне пришлось с тобой расстаться. Как ты можешь думать, что я покину тебя, тебя, который для меня жертвовал всем.

- У меня есть руки, и я ничего не боюсь.

- Не думай, голубчик, что я неблагодарна,- умоляла Маргарита со слезами на глазах.- Я только укрою ребенка, а потом возвращусь к тебе.

- Но куда, кому ты его отдашь? Я вижу, ты права, но не могу придумать, куда его отдать.

- Предоставь это мне, завтра рано утром я пойду искать убежище. Материнское сердце подскажет мне.

Вальтер больше не возражал.

Как только свет показался между густыми деревьями, Маргарита покинула хижину. Она не знала, куда идти с ребенком, у нее не было ни души, кому она могла бы его доверить, но она должна была во что бы то ни стало удалить его от опасности, которую она предчувствовала.

Уже рассвело, когда Маргарита подошла к столице.

Несчастная мать остановилась в отчаянии. Люди проходили мимо, не обращая на нее внимания. Все куда-то спешили, а она в оцепенении смотрела им вслед. Если бы у нее были средства, она могла бы вознаградить за услугу, но ведь у нее не было ничего, кроме жизни и любви. И где бы она нашла человека, который за любовь пожертвовал бы чем-нибудь? Где бы она нашла человека, который взял бы ребенка из сострадания? О вы, матери, которых Бог наградил счастьем самим воспитывать своих детей, вы, которые любуетесь своими здоровыми и веселыми малышами, войдите в положение несчастной Маргариты и не осуждайте молодую мать, которая так жестоко наказана за свое увлечение.

Вдруг отчаянная мысль озарила ее лицо. Нужда делает людей изобретательными, и зачастую девушка с твердой волей находит выход из положения, о котором никогда не догадается человек в благоденствии.

В первую минуту Маргарита содрогнулась при мысли о спасении такой ценой, потом сказала себе, что хотя она теряет материнские права, но в воспитательном доме ребенку будет лучше. Когда же она представила себе, что ребенок ее будет отдан в чужие руки, в которых она не была уверена, сердце ее облилось кровью. Но ведь в воспитательном доме, думала она, благочестивые сестры, они с одинаковой заботой принимают всякого ребенка, какого им принесут. К тому же несчастная вспомнила, что у ее малыша есть пять родимых пятнышек, по которым она всегда сможет его отыскать.

Маргарита поспешила к воспитательному дому. Но чем ближе она подходила, тем походка ее становилась медленнее. Стыд, страх и ужас охватили несчастную. Ей казалось, что каждый прохожий угадывал ее намерение, смотрел на нее с презрением, как бы говоря: "Смотрите, она несет своего ребенка в воспитательный дом!" И все же, превозмогая себя, она шла дальше. Уже приблизившись к воспитательному дому, она обратила внимание на высокую стену напротив. Это была ограда столичной тюрьмы.

Нижние окна воспитательного дома были настолько высоки, что под ними можно было смело пройти незамеченной (тем более, что на противоположной стороне глухая стена) и положить ребенка в корзинку.

- Пресвятая Богородица! - шептала несчастная женщина, вынимая ребенка из платка и прижимая к губам.- Будь покровительницей моему маленькому! Будь ему матерью, защити его от всякого зла, ты ведь знаешь, что я погибла навсегда! А ты, милый ангел, ты, невинное создание, дай Бог тебе лучшей участи, чем та, что выпала на долю твоей матери! Не проклинай ее, когда ты будешь среди чужих, когда будешь чувствовать, что ты сирота. Да пошлет тебе Божья Матерь силы, чтобы оставаться всегда доброй, как Она дает ее мне пережить этот час!

Маргарита подошла к двери. Маленькая корзина была пуста. Еще минута - и ее ребенок будет лежать там, быть может, навсегда погибший для нее, брошенный, преданный! Она со страхом смотрела на роковую корзину, покачивающуюся, когда в нее клали маленькую ношу и дергали за колокольчик у двери. Корзина казалась ей могилой, в которую она опускала навеки своего ребенка. Лицо ее исказилось. Но ведь в воспитательном доме были сестры милосердия, благочестивые сестры, отрекшиеся от света, чтобы посвятить себя заботам о ближних,- успокаивала себя Маргарита. Ведь столько детей находят себе там приют!

Вдруг, остановившись в нерешительности, она вспомнила о монахине и решительно положила ребенка в корзину. Никого не было вокруг... Никто ее не видел... Все кончено!... Она отвернулась: слезы заволокли ее голубые глаза. Маргарита закрыла лицо руками, потом с отчаянием посмотрела на небо, еще раз поцеловала свою милую девочку и дернула за звонок. Колокольчик весело зазвенел, но для бедной матери это был погребальный звон.

XXXVI. СЫН МОГИЛЬЩИКА

Прошло два года после описанных событий.

Обе зимы простояли очень холодные; народные бедствия возрастали; появилось множество благотворительных обществ, чтобы хоть как-то облегчить судьбу бедных. Снег еще лежал на улицах, хотя февральское солнце уже чуть пригревало, ночи были такими морозными, что все растаявшие днем прогалины снова покрывались льдом.

В парке на озерах было много катающихся на коньках, более степенная публика каталась в экипажах по дорожкам, наслаждаясь приятным воздухом.

Был послеобеденный воскресный час. Морозный воздух поманил обывателей многолюдного города на прогулку в парк. На дорожках пестрели толпы нарядных горожан. Молодежь торопилась в танцевальный зал. Люди постарше прогуливались семьями.

Рабочие, как обычно, гуляли по большой дороге, ведущей к известному нам заведению Вильдпарка; она тянулась вдоль кладбища до дворца принца Вольдемара.

Через решетку кладбища виднелись семейные склепы и кресты. Могилы были покрыты снегом.

У кладбищенских ворот стоял мальчик лет трех-четырех, с любопытством глядя на проходившую толпу. Он сжимал ручонками железные прутья решетки, мороз для него не существовал. Жалкая одежонка, сшитая навырост, плохо прикрывала маленькое тельце, а старая меховая шляпа, очевидно, принадлежавшая его отцу, сползала на глаза.

Мальчик обращал на себя внимание почти всех, кто проходил мимо, не только красотой, но и грустным выражением лица. Когда какая-нибудь сострадательная мать подходила к нему и с участием спрашивала, не озяб ли он и как его зовут, бедный малыш вместо ответа кивал головой, пожимал плечами и бессвязно что-то мычал.

Потом немому мальчику надоело стоять у решетки и он вышел на дорогу. В эту минуту из-за поворота почти без шума выскочил какой-то экипаж. Раздался страшный крик, а следом за ним возгласы женщин.

Толпа с шумом рванулась к экипажу и с ужасом увидела, что под колесами лежит ребенок.

- Тпру, держи их! - кричали мужчины, удерживая лошадей.- Это немой мальчик. Проклятая резина! Сорвите ее с колес!

- Сначала высвободим ребенка, держите лошадей, не выпускайте их!

Быстро собралась большая толпа. Пока в суматохе все кричали друг на друга, пожилой человек в экипаже безмолвно взирал на происходящее. Несколько мужчин осторожно вытащили мальчика из-под кареты.

Ребенок беззвучно плакал, указывая на кладбище.

- Да это немой мальчик могильщика,- проговорил кто-то в толпе.

- Верно, ему надоело стоять у ворот и он хотел перебежать дорогу.

- Оставьте лошадей! - кричал кучер экипажа, на дверцах которого красовался герб с короной.

- Держите крепче! Не отпускайте! Он со своей проклятой резиной наделает еще больших бед!

Несмотря на протесты кучера, люди содрали резину с колес.

Наконец из кареты вышел пожилой человек с неприятными серыми глазами. Это был барон Шлеве. Он постарался выразить на лице бесконечное сожаление. Однако это не скрыло его растерянности и страха перед возмущенной толпой. Он едва мог говорить.

- Не так сильно... милые, добрые люди! - лепетал он умоляюще.

- Да это господин камергер Шлеве! Это тот самый господин, что соблазняет наших дочерей. Теперь он давит маленьких детей!

Толпа наступала. В эту критическую минуту вдруг появилась величественная фигура Эбергарда. Увидев издали скопление народа и услышав угрожающие крики, он поспешил к месту происшествия, боясь, чтобы раздражение народа не перешло границ. Он еще не знал, что случилось, но ему достаточно было видеть полицейских, бежавших к Королевским воротам.

Глядя, как теребят и тормошат камергера, как успокаивают окровавленного ребенка, Эбергард понял, что произошло. Он подошел к ребенку. Мужчины расступились - в народе знали графа Монте-Веро, его продолжали по-прежнему звать графом.

- Бедное дитя,- проговорил он.- Я отнесу тебя к родителям! Тебе нужна немедленная помощь! Как тебя зовут, милый мальчик?

Мальчик, перестав плакать, посмотрел своими большими голубыми глазами на Эбергарда и, протянув ручонки, обнял его за шею.

Вероятно, он чувствовал своим детским сердцем доброту этого человека.

Эта трогательная сцена произвела впечатление на толпу.

- Посмотрите,- раздались голоса,- посмотрите, как он доверчиво прижался к графу.

- Ребенок всего лучше чувствует, кто ему истинный Друг!

Камергер понял, что в эту минуту его судьба в руках ненавистного князя Монте-Веро и только он может спасти его от толпы.

Эбергард холодно поклонился камергеру, он знал, что Шлеве - его первый враг при дворе.

- Он задавил ребенка и хотел удрать! Если бы не мы, то и задние колеса переехали бы через мальчика! - спешили объяснить мужчины.

- Я имею честь быть знакомым с господином бароном,- проговорил Эбергард, обращаясь отчасти к Шлеве, а отчасти к толпе.- Вы можете спокойно разойтись по домам: господин барон не откажется исправить несчастье, насколько это возможно. Не правда ли, господин барон?

- Без всякого сомнения,- отозвался Шлеве, уже обретая прежнее высокомерие.

- Ребенок беден, господин барон, вы, вероятно, это слышали, и ваш долг - заплатить за его лечение.

Шлеве со сдержанной ненавистью посмотрел на князя.

- При таких обстоятельствах хозяин экипажа не виноват,- возразил он.

- Потрудитесь сесть в экипаж,- холодно сказал Эбергард.- Объяснения при подобных обстоятельствах, где говорят факты и кровь, не только излишни, но и вредны! Как тебя зовут, милый мальчик? - обратился он к ребенку, чтобы отвлечь от Шлеве внимание толпы.- Так как тебя зовут, мой бедный мальчик?

- Он немой! - воскликнуло несколько голосов.

- Он сын могильщика из церкви Святого Павла,- объяснила одна из женщин.

- Это тут, напротив? Ну, тогда я сам отнесу его к родителям! - Говоря это, Эбергард с удивлением наблюдал, как Шлеве сел в экипаж, а кучер поднялся на козлы. Предоставьте мне позаботиться о мальчике,- обратился он к толпе.- Кажется, он, благодарение Богу, получил неопасные повреждения. Успокойтесь и разойдитесь, я позабочусь обо всем! Приближаются жандармы, не нарушайте порядка, друзья! Если кто в чем нуждается или не имеет работы, пусть обратится ко мне. Я готов помочь каждому, насколько позволяют мне средства.

Работники ответили благодарными возгласами, и прежде чем появились жандармы, толпа рассеялась, и только следы крови говорили о случившемся.

Камергер Шлеве приказал гнать лошадей и, кипящий злобой, подъехал ко дворцу принца.

Эбергард с маленьким немым на руках дошел до решетчатой дверцы и открыл ее. Доктор, за которым уже успели сходить, спешил по двору к домику могильщика. Там, по-видимому, еще не знали о случившемся несчастье.

- Здесь живут твои родители? - спросил Эбергард, указывая на домик, возле которого стояли лейка и лопата.

Немой утвердительно кивнул.

- Повреждения нетяжелые,- заключил доктор.- Резина несколько ослабила силу удара.

- Так вы полагаете, что раны не опасны?

- Только небольшой вывих,- доктор осмотрел руки немого мальчика.- Нужно раздеть ребенка и серьезно осмотреть. Часто в первые минуты повреждения бывают незаметны.

Когда князь Монте-Веро с мальчиком на руках приблизился к неприветливому низенькому домику, из двери показалась старая женщина с безобразным лицом. Подбоченясь, она озиралась по сторонам. Внешне она напоминала Ксантипу: ее злые глаза сверкали из-под наморщенного лба, а вся фигура была олицетворением гнева.

При виде этой женщины немой еще сильнее прижался к Эбергарду.

- Это твоя мать? - спросил Эбергард тихо. Малыш отрицательно покачал головой.

- Боже сохрани! - воскликнула женщина, увидев ребенка на руках незнакомого человека и всплеснув руками.- Это что такое? Где ты был, Иоганн?

Эбергард, не зная, что отвечать этой женщине, так как мальчик дал понять, что это не его мать, покачал отрицательно головой, а потом спросил:

- Где родители этого мальчика, милая женщина?

- Какие еще родители? - воскликнула женщина.- Поросенок, опять убежал из дому! Не успели оглянуться! Уж на этот раз ты свое получишь! Отец в своей комнате.

- Отец! Прекрасно, позови его.

- Позвать, его позвать? У него ведь тоже своя работа, как могу я ему помешать? Дайте мне его. О! Да он весь в крови!

Мальчик побледнел, он явно боялся этой женщины.

Эбергард прошел с ним в сени и постучал в первую же дверь.

- Гм! Входите! - послышалось из комнаты.

- Где это он опять шлялся, этот подкидыш? - ворчала старуха, грозя вслед кулаком.- Кровь на руках и на платье. Ну, подожди, тебе достанется!

Эбергард отворил дверь и, нагнувшись, вошел в бедную, но чистую комнату.

Самуил Барцель, могильщик церкви Святого Павла, оказался пожилым человеком, с темными волосами и густой бородой. Он вопросительно посмотрел на вошедшего из-за стола, за которым что-то писал.

- Я принес вашего ребенка,- сказал Эбергард.- Он попал под экипаж камергера Шлеве. Необходимо, чтобы доктор, которого я привел с собой, серьезно его осмотрел. Иначе мальчик может быть калекой.

- Боже милостивый! - воскликнул могильщик.- Иоганн, что ты наделал?

Мальчик протянул ручонки к Барцелю. Старуха тем временем пробралась в комнату, осторожно притворив за собою дверь.

- Переехали его! Не верьте этому, господин Барцель! - ворчала она.

- Замолчи, Урсула! - прикрикнул на нее могильщик, взяв мальчика из рук Эбергарда.- Не следовало тебе ходить за ворота, дитя! За ребятами трудно усмотреть.

- Вот слушали бы меня и заставили его каждый день работать, ничего и не было бы! Большой мальчишка, просто совестно за него! А что люди обо мне подумают!

- А где мать мальчика? - спросил Эбергард, не обращая внимания на воркотню старухи.

- Мать? - повторил могильщик.

- В этом-то и все дело! - перебила негодная женщина.

- Замолчи, Урсула! - рассердился Барцель.- Иди, займись своей работой. Где рассуждают мужчины, женщины не должны вмешиваться.

- Ладно, хотите себя показать перед этим господином! Вам рассказывают басни, а вы верите, что его переехали! Ведь нужно будет и за лекарства платить, и доктору! - продолжала Урсула, выходя из комнаты.- А в доме иной раз и на хлеб не хватает.

- Слава Богу, ушла! - Могильщик закрыл за Урсулой дверь.- Она уже двадцать лет служит у меня в доме и потому считает вправе совать всюду нос. У меня нет жены, господин, я сам раздену и положу мальчика в постель.

Взяв ребенка, Самуил Барцель отворил дверь в узенькую, холодную комнатку. В ней не было никакой мебели, кроме постели. Окно покрывал узорчатый лед.

Мальчик не отрывал взгляда от князя. Что это означало? Было ли это вызвано только добротой Эбергарда? И как объяснить странное чувство, овладевшее князем, когда он с таким участием смотрел на ребенка?

Доктор вскоре убедился, что серьезных повреждений у мальчика нет, хотя малыш горько плакал всякий раз, когда доктор ощупывал его, это были всего лишь ссадины от удара. Но он тотчас замолчал, когда Эбергард, улыбаясь, подошел к нему.

- Это прелестный ребенок,- говорил Самуил Барцель,- и при больших средствах из него вышла бы умная голова. Подумайте, ведь ему только четыре года, а он все понимает. Старая Урсула не особенно расположена к нему, у нее есть на то свои причины. Он ищет у меня защиты, но так как времени у меня немного, то он и норовит всегда убежать из дому. Сначала он стоит у ворот, но как только увидит, что никто за ним не присматривает, перебегает дорогу и усаживается где-нибудь под деревом в Вильдпарке. Там он играет с цветочками, с камешками и забывает подчас о пище и питье. Когда мы находим его там, строго наказываем!

- Бедный мальчик! - сказал Эбергард с чувством.- Если бы только он не был немым!

- Да, это печально! Он сделался немым, но, благодарение Богу, слух у него очень развит! Не думайте, что от рождения он был таким здоровым! О нет! Я еще не видывал такого маленького и болезненного существа и никогда не предполагал, что он останется жить. Теперь же он просто крепыш. Если бы я только мог больше заниматься им!

- А не согласились ли бы вы отдать его? - тихо спросил Эбергард.

Могильщик с удивлением посмотрел на высокого господина.

- Нет, я не могу отдать его вам. Прежде, когда старая Урсула предоставляла мне все хлопоты о нем и когда я должен был бросать работу ради этого слабого ребенка, тогда порой мне приходила мысль отдать его богатым людям. Но теперь! Нет. Теперь я не в силах этого сделать.

- Если вы когда-нибудь передумаете или если обстоятельства заставят вас поручить этого мальчика другим, то вспомните обо мне - вот моя визитная карточка.

- "Князь Эбергард фон Монте-Веро!" Ожидал ли я такую честь? Не стесняйтесь, говорите, благородный человек. - разволновался могильщик.

- Если у вас не хватит средств для воспитания мальчика и это будет для вас в тягость, обратитесь ко мне за помощью. У меня нет детей. Был ребенок, но я его потерял! И я хотел бы по крайней мере быть полезным другим! Прошу вас, помните об этом.

- Вы редкий, благородный человек! - воскликнул могильщик.- Я вам обещаю, в случае надобности, воспользоваться вашим благодеянием. Принять его от вас не стыдно. Я сам не знаю, что побуждает меня говорить таким образом. Вероятно, вы сами тому причиной. Говорить так - не в моих правилах. Я говорю коротко и грубо. Благодарю вас и доктора за оказанную вами помощь и любовь к Иоганну!

Эбергард протянул руку могильщику, потом приблизился к мальчику и поцеловал его открытый высокий лоб. Но прежде чем выйти, он остановился на мгновение, чтобы еще посмотреть на милое лицо Иоганна. Монте-Веро снова вернулся к ребенку, чтобы поцеловать его еще раз.

Малютка заплакал. Он тихо рыдал до тех пор, пока Эбергард не посадил его опять к себе на колени. Мальчик, улыбаясь, крепко обвил ручонками шею князя. Эбергард обещал малышу скоро навестить его.

Князю тяжело было расстаться с ребенком. Странные чувства овладели его душой, когда он покидал двор церкви Святого Павла.

XXXVII. КРИК СУМАСШЕДШЕЙ

В Вильдпарке, в той его части, которая прилегает к дворцу принца Вольдемара, по ночам можно было слышать жалобные стоны, которые доносились откуда-то сверху. Те, кому надо было поздно вечером или рано утром проходить здесь, предпочитали выбирать другую, хотя и более дальнюю дорогу, лишь бы не слышать этих умоляющих и непонятных стонов. Все это давало пищу для суеверий. Вскоре разнеслись самые неправдоподобные слухи, и старые сказания вновь воскресли.

Дворец принца, как нам известно, находился в отгороженной части парка, которая принадлежала ему. Там, где эта часть соединялась с Вильдпарком, имелся глубокий пруд, его черная вода никогда не замерзала. Возле этого пруда, отделенного от дворцового парка решеткой, стояла полуразвалившаяся башня с маленькими решетчатыми окнами. В былые времена садовники складывали здесь свой инвентарь, теперь же ею никто не пользовался. Эта старая, сырая, мрачная башня снова заставила говорить о себе. Существовала легенда о том, что в прошлом столетии тут похоронили заживо юную девушку. Эта легенда и сам вид башни действовали на воображение. Старые люди, слышавшие умоляющие стоны близ пруда, утверждали, что те же крики раздавались по ночам и в годы их молодости. Они считали, что это душа девушки не находит покоя и время от времени обходит пруд и башню, испуская ужасные стоны. Эта девушка была дочерью принца, она была так хороша собой, что отец в диком исступлении надругался над нею.

Недоверчивые люди посмеивались над этими рассказами, но когда, желая убедиться в их нелепости, шли темной ночью к пруду, убеждались в обратном и должны были согласиться, что в природе есть нечто такое, что не укладывается в понимание человека.

Откуда исходили эти умоляющие, жалобные, а порой угрожающие стоны, пока останется для нас тайной.

В ночь после случая в Вильдпарке, когда князь Монте-Веро спас барона Шлеве от ярости толпы, камергер, отправившись вечером вместе с принцем Вольдемаром во дворец, представил королю происшествие в ложном свете, отметив опасное влияние князя Монте-Веро на народ.

Взволнованный этим рассказом, король решил при первом же удобном случае намекнуть князю, что таким свободным умам лучше приводить в исполнение свои планы в девственных лесах Америки, чем в его королевстве. В последнее; время любовь короля к князю все уменьшалась, а партия, враждебная Монте-Веро, обретала все большую силу.

Камергер был доволен результатом своих происков и радовался, что может сообщить аббатисе о скором падении Эбергарда. А пока вместе с принцем Вольдемаром он возвращался к себе во дворец.

Принц в последнее время замкнулся в себе. Шлеве давно уже заметил, что он находится в грустном расположении духа, и считал, что даже догадывается о его причине. Прежние услуги барона не имели теперь успеха. Что-то мучило, тяготило его, и ничто не могло его развлечь.

Леона была последней женщиной, которая своей ловкостью и умением привлекать приковала его к себе на короткое время. После нее Вольдемар не сближался ни с одной женщиной.

Леона поступила в монастырь Гейлигштейн. Самое простое объяснение настроению принца, которое можно было дать, это воспоминание о ней. Леона была убеждена в истинности такого объяснения и желала воспользоваться своим влиянием.

Шлеве же был другого мнения. Во время езды через Вильдпарк принц хранил упорное молчание. Полночь уже миновала, когда экипаж подъезжал ко дворцу, в котором почти все окна были ярко освещены. Вдруг до экипажа донеслись тихие, молящие стоны. Шлеве забеспокоился - он намеренно скрывал их от принца.

- Это что такое? Кажется, зовут на помощь? - спросил принц, бросаясь к окну кареты и прислушиваясь.

- Я ничего не слышал, ваше королевское высочество!

- Как, разве вы не слышите? Боязливый призыв о помощи. Вот он повторяется. Отворите окно!

- Но холодный ночной воздух, принц... Вероятно, что-то происходит в Вильдпарке. Народ любит делать из общественного сада арену для реализации своих диких инстинктов.

- Отворите! - приказал принц твердо.

Барон исполнил желание принца. В этот момент экипаж повернул ко дворцу, и опять раздался жалобный и полный страдания крик.

- А сейчас вы слышите? Я должен знать, что означает этот ужасный призыв!

- Ваше королевское высочество, вам не следует разыскивать его источник! - шепнул Шлеве, помогая принцу выйти из экипажа.

- Это почему? Вы говорите загадками.

- Эти призывы загадочны. Они раздаются время от времени уже несколько лет,- тихо говорил Шлеве.- Они исходят из пруда, что за решеткой.

- Так это что-то вроде привидения? Эге, барон! Вы образованный человек и слушаете такую глупую болтовню.

- Старая башня у пруда...

- По-вашему, ее нужно избегать? Ну, а я считаю своим долгом убедить вас в неосновательности молвы, что там водятся черти! Призывы о помощи, которые слышатся оттуда, имеют, вероятно, естественный источник. Постараемся обнаружить его. Мне это даже приятно, тем более что, вероятно, это стонет какой-нибудь несчастный, который действительно нуждается в помощи.

Шлеве, казалось, потерял от слов Вольдемара присутствие духа. Однако, быстро оправившись, он приподнял голову, и на его лице снова появилась всегдашняя лукавая улыбка.

- Раз ваше королевское высочество желает, я должен исполнить ваш приказ и позову нескольких человек, чтобы они несли факелы.

- Не нужно, барон. Флориан, возьмите лампу кастеляна и проводите нас,- приказал принц одному из лакеев, стоявших у двери.

Посланный явился через несколько минут с огромной лампой в руке.

- Идите вперед к старой башне у пруда, - сказал принц.

Флориан испугался, лампа зашаталась в его дрожавших руках. Никто не бывает так труслив, как прислуга в отдаленных замках.

- Да что же это такое, наконец! Я, кажется, окружен трусливыми зайцами да духовидцами,- воскликнул принц, вырвав с нетерпением лампу из рук лакея.- Идите за нами, я сам посвечу себе.

- Ваше королевское высочество, быть может, вы поручите это мне?

- Нет-нет, барон, в ваших руках свет может превратиться в магическую темноту. Я вас только прошу идти рядом. Башню я осмотрю один, так как не хочу доставлять вам неприятных минут. Вы же в сопровождении Флориана потрудитесь осмотреть пруд и его окрестности. Как, и вы дрожите?

- Я уже успокоился, ваше королевское высочество. Во всяком случае, я не рискну оставить вас одного.

- А ключ у вас?

- Да, он у меня, ваше высочество. Я уже имел намерение в один из вечеров установить, откуда исходят эти крики.

- Это удивительно. Надо торопиться, идемте!

Принц с лампой в руках направился к большим воротам в парк. Шпага его билась о камень при каждом шаге. Камергер следовал сзади, а боязливый Флориан заключал шествие.

Была уже полночь, когда Шлеве отворил ворота, и принц, придерживая шпагу, пошел по снежной дорожке.

Тьма вокруг делала обстановку еще таинственнее. Тишина господствовала среди деревьев, ветви которых еще были покрыты снегом.

Вновь послышался тихий, но очень жалобный и отчаянный крик. Принц невольно содрогнулся.

- Вы говорили, что этот крик слышится довольно давно? - спросил он своего камергера.

- Больше того - давным-давно!

- Почему же мне об этом никогда не сообщали?

- Прежде всего, вас не хотели беспокоить, а потом это отнесли к необъяснимым явлениям.

- Ни у себя во дворце, ни в окрестностях его я никогда не слыхал этих криков. Они должны иметь естественные причины, и я очень рад, что сегодня ночью сброшу с них завесу таинственности.

С лампой в левой руке и шпагой в правой принц торопился к дороге, ведущей к заколдованной башне. Чем дальше они углублялись в лес, тем более мрачным он становился. Дорога сужалась, видно было, что нога человека здесь давно не ступала.

Задевая за ветви кустарника, они приблизились, наконец, к решетке, возле которой в окружении деревьев стояла башня.

Когда они подошли к узким невысоким воротам, принц поставил лампу.на землю, чтобы внимательно оглядеть башню снаружи. Едва он убедился, что с этой стороны башни давно никого не было, как лампа вдруг потухла.

Ветер ли ее задул? А может быть, это сделал камергер, стоявший позади принца? Тогда с какой целью?

Принц топнул от досады ногой и передал лакею ненужную теперь лампу.

- Мы и так пойдем,- сказал он.- Луна достаточно ярко светит. Этот свет потушить будет труднее.

- Если только облако ее не закроет,- заметил Шлеве.

Стоны, которые еще недавно были слышны, теперь смолкли. Не было сомнений, что они исходили именно из башни.

Барон, по-видимому, с усилием открыл заржавевший замок, казалось, уже много лет дверь никто не трогал.

- Все это становится для меня все загадочнее,- сказал принц, видя, что в башню давно никто не проникал. Что вы предполагаете, барон?

- Я могу только повторить, ваше королевское высочество, что для меня это обстоятельство давно необъяснимо.

Принц приказал лакею оставаться внизу у двери и никого не пропускать ни туда, ни сюда. А сам со Шлеве не очень решительно переступил порог.

Из башни повеяло могильным холодом. В маленькой комнате с серыми стенами в беспорядке валялся старый садовый инвентарь, сломанные скамейки и горшки для цветов.

Из комнаты широкая каменная лестница вела в верхнюю часть башни. Она была обледеневшей и блестела в лунном свете.

Принц направился наверх. Шлеве следовал за ним, если бы позволяло освещение, принц мог бы заметить на его лице полную презрения ироническую улыбку.

Принц осмотрелся, потом приблизился к стене и простучал всю ее шпагой. Возле лестницы он остановился. Ему послышался какой-то шум и тихое дыхание.

- Что находится за этой стеной? - спросил отрывисто Вольдемар.

- Там находится пруд, ваше королевское высочество,- ответил Шлеве.

- Странно! Мне послышались какие-то звуки.

- Я первый раз вхожу сюда, ваше высочество!

Принц постучал в каменную стену эфесом шпаги.

- Кто там? Нет ли здесь живой души? - крикнул он.

Ответа не было.

- Существуют обстоятельства, принц, которых не постичь умом! Мы можем только просить милости от Всевышнего и молиться с чистым сердцем,- елейным голосом проговорил Шлеве.

- А больше в башне нет комнат? - спросил принц нетерпеливо.

- Другой лестницы нет, ваше королевское высочество!

- Криков, к несчастью, более не слышно, но нет больше сомнений, что они исходят из какого-то другого места! Нет ли в этой части парка еще какого-нибудь строения, которое никем не посещается?

- Нет, принц!

- Ну что же, мы безуспешно провели наши поиски, пора возвращаться во дворец! - сказал Вольдемар, бросив еще раз взгляд на мрачные стены башни.

- Я очень рад, что ваше королевское высочество убедились в тайне, непонятной нашему разуму! - проговорил Шлеве не без удовольствия.

Принц молчал. С суровым лицом он вышел из башни.

- Слышал ли ты или видел что-нибудь, Флориан? - спросил он.

- Ничего не видел и не слышал, ваше королевское высочество!

Барон запер дверь и пошел следом за принцем, который всю дорогу не проронил ни слова.

Когда они вошли во дворец, принц холодно пожелал своему камергеру спокойной ночи.

К барону подошел лакей, его поверенный.

- Что случилось? - спросил Шлеве, поднимаясь по мраморной лестнице в свои покои. Его старый лакей шел следом, держа в руках горящую лампу.

- Вас ждет благородная аббатиса,- ответил шепотом лакей.

- Аббатиса? В такой час?

- Благочестивая дама пришла во дворец раньше вашего сиятельства, она желает с вами поговорить.

- О, я заставил ждать благочестивую женщину,- заспешил камергер и быстро поднялся на лестницу. Лакей отворил дверь в красиво убранную залу. В кресле у камина, где едва теплились угли, сидела аббатиса Гейлигштейнского монастыря. Откинув капюшон, она читала книгу.

Прежде чем лакей прикрыл дверь, она привстала.

Барон с поклоном приблизился к ней и поднес к губам ее маленькую руку.

- Извините меня, сударыня, я заставил вас ждать.

- Нестрашно, барон. Это время для меня не прошло даром. Я читала превосходную книгу - "Фому Кемпийского", так что время прошло очень быстро.

- Я не заметил вашего экипажа, графиня?

- Я оставила его в отдаленной аллее. Мы можем говорить свободно?

- Да-да, за безопасность я ручаюсь.

- Здесь вблизи очень часто видят Эбергарда фон Монте-Веро. Не напал ли он на след?

Это невозможно, сударыня!

Ваш поверенный мне сказал, что принц обратил внимание на крики сумасшедшей. Не лучше ли перевести девушку в другое место?

- Я бы не стал этого делать, графиня. Легенда затмевает истину. Хотите удостовериться?

Леона взглянула на горящие угли в камине.

- Да, барон! Была бы прелестная сцена, если бы принц Вольдемар нашел эту девушку! Хотя навряд ли он узнал бы предмет своей мимолетной прихоти!

- Не скажите, сударыня. Именно теперь принц может с особым вниманием отнестись к девушке, если я и скажу, что она сумасшедшая. За это дело я отвечу...

Не дослушав, Леона перебила камергера:

- Именно теперь принц может с особым вниманием отнестись к девушке. Что вы имеете в виду, барон?

- Сердце принца - загадка. Он на редкость непостоянен. Похоже, он забыл прекрасную Леону! - Шлеве иронически улыбнулся. Леона хотела осадить зарвавшегося камергера, но, вспомнив, что она нуждается в нем, быстро овладела собой и принудила себя к высокомерной презрительной улыбке.

- Принц на редкость непостоянен,- повторила она.- Тонкое заключение, мой милый! - Она сказала это свысока, давая Шлеве почувствовать, что он лишь орудие ее воли.

- Правда - прежде всего, графиня. Принц стал очень меланхоличен, а знаете ли почему? Не думаю, чтобы вы отгадали.

- Вы возбудили мое любопытство. Откройте мне ваше новейшее наблюдение! - сказала она.

- Принц тоскует по прекрасной Маргарите. Он терзает себя упреками и сегодня любит ее несравненно больше, чем в то время, когда с моей помощью оставил ее ради вас.

- Я принимаю это за шутку, барон! Принц был бы...

- Его королевское высочество принадлежит к тем людям, которые любят и желают именно того, от чего прежде добровольно отрешились. Вы не доверяете моим словам, сударыня?

- Должна признаться - не доверяю!

- Я хотел бы это доказать! Вы желаете видеть девушку? Полагаю, по пути мы сможем подслушать, что думает он сам. Принц имеет обыкновение, прежде чем заснуть, разговаривать с самим собой. Похоже, угрызения совести не дают ему уснуть.

- Это достойно удивления!

Мы пройдем картинной галереей, она примыкает к любимой комнате принца. Вы сами все поймете. Потом через боковые ворота мы выйдем в парк.

- Мне нужно торопиться, завтра я должна быть в столице! - зло проговорила аббатиса. Она не верила Шлеве и была уверена, что мысли принца только о ней и она по-прежнему имеет власть над ним.

Леона запахнула плащ, накинула капюшон на свое разгоревшееся от волнения лицо и в сопровождении барона вышла в коридор.

Люстры и канделябры были потушены. Вокруг царила непроницаемая темнота. Но камергер, хорошо зная дворец, уверенно вел аббатису за руку.

Наконец они достигли покоев принца. Камердинеры разошлись, даже в комнате адъютанта было темно и тихо. В картинной галерее они остановились у одного из полотен. Шлеве сжал руку Леоны. Послышалась тихая речь. Леона узнала голос принца. Нельзя было разобрать каждое слово, но все-таки графиня Понинская могла понять смысл доходящих до нее восклицаний.

- Бедное прекрасное создание,- донеслось до нее.- Ты была забыта и теперь исчезла. Да простит мне Господь Бог мой поступок с тобою! Когда до меня донеслись сегодня ночью эти ужасные крики и эти болезненные стоны, которые я никак не могу себе объяснить, страх обуял меня. Мне представился твой образ. Ты предстала передо мной такой, какой описали тебя служанки на вилле: с распущенными волосами бегущей через поле. Ты одна любила меня, моя Маргарита! У всех остальных был только низкий расчет и притворная любовь. Ты одна, моя бедная, покинутая, любила меня со всей страстью твоей непорочной души.

Леона прислонилась ближе к картине. Шлеве был доволен: теперь она не станет пренебрегать его влиянием.

Леона схватила Шлеве за руку.

- Пойдемте! - почти не сдерживаясь, воскликнула Леона, в которой ревность заглушила все остальные чувства.- Пойдемте, барон, я должна видеть женщину, на которую молился принц.

Это не была ревность неразделенной любви. Нет, это была низкая, дикая ревность женщины, лишившейся орудия исполнения своих черных целей.

Барон увел Леону из картинной галереи. Через маленькие ворота, которыми никто никогда не пользовался, они прошли в парк, но не в ту его часть, где недавно проходил принц, а в более отдаленную.

Ледяной ветер обдавал Леону. Но она ничего не чувствовала. Она вся была поглощена одной мыслью - убедиться собственными глазами, что дочь Эбергарда надежно спрятана навсегда.

Это жалобные стоны Маргариты доносились из старой башни. Это ее крики слышали ночью у пруда. Уже два года жила она там в заточении.

Оставив своего ребенка в воспитательном доме, Маргарита возвратилась в хижину Вальтера. Хижина была пуста. Думая, что Вальтер отлучился и скоро возвратится, она прождала его до вечера, но он не приходил. Вальтеру утром приказали явиться в управление парка, где его обвинили в нерадении к службе и отказали от места лесничего. Поздно вечером молодой рабочий вернулся в хижину, чтобы забрать свое бедное имущество. Он надеялся встретиться там с Маргаритой, но Маргариту уже нельзя было найти. Шлеве насильно посадил ее в экипаж и отвез в парк. С помощью преданных слуг, которым он представил несчастную как сумасшедшую, барон Шлеве заточил ее в старую, всеми покинутую башню.

Никакие просьбы и жалобы не помогали молодой женщине. Никто не обращал внимания на ее призывы. Даже старый слуга, приносивший по вечерам скудную пищу, и тот не отзывался на ее просьбы, считая сумасшедшей. Да и действительно, не была ли Маргарита в таких условиях близка к сумасшествию? Неудивительно, если бы эта несчастная от отчаяния сошла с ума в заточении. Испытания, которым подвергалась Маргарита, превосходили человеческие силы!

Однако войдем в тюрьму и посмотрим, куда злоба и бесчеловечность забросили несчастную женщину.

Барон с аббатисой спешили к башне по скрытой разросшимся кустарником аллее. Пойди принц по более отдаленной дороге, и следы ног на снегу выдали бы жестокую тайну.

Дойдя до башни, Шлеве и Леона направились не в ту дверь, возле которой неожиданно потухла лампа принца, а к решетке, которая образовала узкий проход вдоль стены. По другую ее сторону был пруд. Ветви деревьев скрывали небольшие ворота. У барона был от них ключ, и он без труда открыл замок. Старая крутая лестница вела наверх, откуда снова послышались тихие жалобные стоны.

Шлеве оглянулся, прислушиваясь. Ему показалось, что возле пруда в кустах что-то шевелится, и хотя он был уверен, что в этот час никого не может быть, насторожился.

- Пойдемте скорей, ведь время не ждет! - торопила его аббатиса, и камергер пошел вперед по узеньким ступенькам.

На лестнице было темно, и как бы опасаясь за свою прелестную спутницу, камергер вдруг остановился и схватил ее за руку.

Темнота и уединение возбуждающе действовали на него - этот человек пользовался каждым случаем, чтобы удовлетворить свою жажду наслаждений.

- Не беспокойтесь, я иду за вами! - Леона резко высвободила руку.

Шлеве вошел первый в комнату, слабо освещенную лунным светом, струившимся через решетчатое окно. Посреди комнаты, воздев кверху окоченевшие руки, стояла Маргарита.

Комната, где несчастная находилась уже почти два года, была узкой и небольшой. Она была пуста, только у стены, по другую сторону которой что-то удерживало принца, стояла постель.

Почти два года Маргарита в отчаянии билась о стены этой тюрьмы. Руки ее были изранены. Порой силы покидали ее, и она часами лежала без сознания, но чаще рыдания и стоны исторгала ее измученная душа. Они-то и слышались в лесу.

Но никто не являлся на ее призывы. Ворота открывались только для сурового насупленного человека, который раз в день приносил ей еду.

Долгие часы простаивала она у оконной решетки в надежде увидеть живую душу! Но увы! Казалось, все избегали окрестностей пруда.

Так и на этот раз она стояла у окна, ломая в отчаянии руки, как вдруг заметила под деревьями какую-то тень. Она стала следить за ней и вскоре догадалась, что это человек. Только она решила подать ему знак, надеясь на помощь, как отворились ворота, и она узнала камергера, которого смертельно боялась, и монахиню.

Маргарита отшатнулась от окна, ужас сковал ее.

- Вот посмотрите, благочестивая сестра,- проговорил Шлеве, указывая на несчастную,- на последствия греха! Я вырвал эту несчастную из рук мирских судей и грубых тюремных служителей и дал ей убежище в этой отдаленной башне. Но былая греховная жизнь и упреки совести помрачили ее рассудок.

- Вы сделали все возможное для спасения этой заблудшей. Она здесь ограждена от искушений.

Маргарита действительно смотрела так странно, как будто ничего не понимала. Она откинула дрожащими руками свои длинные распущенные волосы, как бы прислушиваясь к тому, что говорили посетители, а потом вдруг разразилась разрывающим душу смехом, который перешел в отчаянные рыдания.

- Пойдемте,- сказала монахиня,- она погибла. Теперь мы дадим насладиться этим зрелищем князю Монте-Веро,- тихо прибавила она.

- После того, как он сам падет,- добавил Шлеве.

- Да. Он должен увидеть крушение всех своих планов и умереть на их развалинах. В скором времени я доставлю вам документы, очень важные для нас. Собственно, именно из-за них я и пришла к вам.

- Я догадался об этом, сударыня,- Шлеве запер дверь башни.- Я был уверен, что ваше посещение не случайно, и горю нетерпением узнать, что это за документы.

Продолжая разговор, аббатиса и камергер скрылись в темноте аллеи.

В одной из последующих глав мы узнаем содержание этого важного документа.

XXXVIII. КРОВАВАЯ ЖЕРТВА РЕВНОСТИ

На следующий вечер принц стоял, глубоко задумавшись, возле высокого окна в своей комнате. Его что-то мучило с тех пор, как он услышал жалобные стоны в парке. С некоторых пор Вольдемар не доверял своему камергеру.

После того как он, поддавшись наущению Шлеве, пренебрег прекрасной Маргаритой ради графини Понинской, его душа не находила покоя. Он чувствовал, что даже здоровье его пошатнулось. Перед ним все чаще вставал милый образ Маргариты, так искренне его любившей! Когда барон заключил благочестивый союз с графиней, сделавшейся аббатисой, принц не поверил искренности этой выставленной напоказ перемены.

В свете нередко можно было наблюдать переход от грешной жизни к усердному покаянию. Но это делалось обычно в преклонных летах, с приближением смерти. Такое благочестие отнюдь не было тяжким искуплением за прошлую жизнь.

Принцу претило деланное благочестие, которое все больше и больше укоренялось при дворе. Он уединился и старался избегать своего камергера.

Проницательный барон был прав, утверждая, что теперь принц был несравненно более расположен к простой девушке из народа, которую он принес в жертву своей прихоти и потом оттолкнул.

Вольдемар винил во всем себя одного, но он прекрасно понимал, какую роль сыграл во всей этой истории Шлеве, и потерял к нему всякое доверие.

С мыслями о Маргарите смотрел принц на обнаженный парк, как вдруг жалобный крик снова достиг его ушей! Казалось, он поджидал его - рядом на стуле были приготовлены шинель, шпага и фуражка. Он живо оделся и незаметно проскользнул в боковую дверь. Он решил один, без провожатых, дознаться причины этого крика. Входя в парк, Вольдемар вспомнил, что у него нет ключей. Достать их не составляло труда, но прежде он решил напасть на след этих таинственных звуков, которые мучили его и днем и ночью.

Удалившись от дворца и убедившись, что его уход никто не заметил, Вольдемар остановился. Пока он стоял в раздумье, крик о помощи повторился. Теперь он был убежден, что крики эти принадлежат измученному человеческому сердцу и исходят со стороны пруда. И принц направился к башне. Ночь придавала ей таинственность.

Вдруг Вольдемару послышались тихие шаги, и хотя он был свободен от предрассудков и суеверий, невольный трепет охватил его. Темная ночь, мрачный старый замок и таинственные крики - все это не могло не настраивать на определенный лад. Он вынул шпагу, приблизился к решетке. И тут увидел позади башни еще одну дорожку и человеческую фигуру у берега пруда. Вольдемар встал в тень под стеной.

Тем временем Маргарита увидела, что кто-то тихо приближается к замку. У нее мелькнула надежда на освобождение; и чтобы дать знать о себе, она слабо крикнула.

Принц больше не сомневался, что в башне кто-то заключен, и продолжал наблюдать. Человек приблизился к башне и, держась за ветви, взобрался на решетку.

- Скажи, наконец, кто ты,- крикнул он негромко,- привидение или душа человеческая? Я ищу одну несчастную и всякий раз, когда прохожу мимо и до меня доносятся твои крики о помощи, теряю всякий покой. Кто же ты?

Человек старался заглянуть в решетчатое окно.

- Выпусти меня,- послышалось сверху,- спаси! Только не ходи во дворец, там мои враги. Сломай дверь, что внизу, под решеткой!

- Маргарита! - воскликнул человек.- Неужто это ты? Отвечай! Я же Вальтер!

- Вальтер? - Голос из башни повеселел.- О, ты меня спасешь! Ты всегда был мне преданным другом. Если ты меня не выпустишь, то я здесь сойду с ума.

Принц с замиранием сердца слушал этот разговор. Уж не сон ли это? Неужели та самая Маргарита, которую он так пламенно любил, находится в заточении? Он слышал, что враг ее во дворце. О, он должен дознаться правды!

А тот человек, что стоит у решетки, не тот ли это молодой садовник, которого Маргарита называла своим единственным преданным другом?

Самые разнородные ощущения обуревали принца: радость, ожидание, злость. А тем временем Вальтер подошел к большим воротам, пытался сломать их. Просьбы Маргариты придавали ему сил. Но ворота не поддавались. Принц, мучимый нетерпением, приблизился и предложил свои услуги. Вальтер отскочил, услышав шаги и увидев перед собой фигуру в военной шинели. Маргарита увидела принца прежде и вскрикнула:

- Беги, беги, это он, тот самый злодей!

Но Вальтер, хотя и увидал шпагу, не спрятанную принцем в ножны, остался стоять на месте.

- Отоприте эту дверь,- крикнул он принцу,- иначе вы отсюда не уйдете! Откройте дверь и выпустите на свободу молодую женщину, что заключена там наверху. Иначе я сейчас же побегу во дворец и буду просить помощи против такого произвола.

- Мы сообща отворим эту дверь, друг мой; я тоже пришел на зов этой несчастной.

Вальтер смотрел на принца с нескрываемым недоверием.

- Кто вы такой? - спросил он тихо.

- Я скажу вам после; а сейчас мы должны освободить несчастную!

- Замок здесь такой, что не хватает сил его отпереть или сломать.

- Бегите скорее во дворец и прикажите барону Шлеве не мешкая идти сюда с ключом!

- Приказать барону? - повторил Вальтер.- Да кто я такой, чтобы барон послушался моего приказа!

- Так возьмите мою шпагу, предъявите ее камергеру и скажите, что принц Вольдемар приказывает ему немедленно явиться сюда!

Маргарита в лихорадочном волнении прислушивалась к разговору. Она не верила себе, узнав голос человека, которого приняла за Шлеве. Услышав, что принц торопится спасти ее, она разрыдалась от радости. Ведь она всей душой еще любила принца.

Принц в беспокойстве ходил взад и вперед у башни. Он не осмеливался заговорить с Маргаритой из-за сознания своей вины. Только себя он обвинял в том, что произошло, что так безгранично доверял Шлеве.

Вольдемар с нетерпением смотрел на дорогу, где должен был появиться камергер. С каждой минутой раздражение его росло. Он уже готов был идти за прислугой, чтобы велеть ей сломать двери, как вдруг услышал быстро приближающиеся шаги. Это был Вальтер.

- Где же камергер? - сердито спросил принц.

- Он идет за мной, ему все это кажется невероятным.

- Я сейчас все объясню этому лицемеру! - воскликнул принц, схватив у Вальтера свою шпагу, и направился по дороге ко дворцу.

Барон сразу понял, что ложь ни к чему не приведет, и, закутавшись в шинель, направился к башне. Сейчас он шел навстречу разгневанному принцу медленным неторопливым шагом, как будто о чем-то размышляя. Он вполне владел собой и внешне спокойно приблизился к принцу.

- Что за интригу вы затеяли? - воскликнул принц. Камергер, закусив губу и побледнев, отступил на шаг - он все же не ожидал от принца такого приема.

- Ваше королевское высочество! - пробормотал он.

- Ключ! И долой с моих глаз! Вы осмелились надуть меня, вы провели меня не туда, куда следовало; только благодаря случаю я узнал о бесчеловечных поступках, устраиваемых вокруг меня.

- Ваше королевское высочество!...

- Не выводите меня из себя, господин Шлеве! Иначе я могу забыться! Что можете вы еще сказать?

- Все делалось для блага моего повелителя,- смиренно поклонился камергер,- и если я совершил какую-нибудь ошибку, то лишь из преданности вам.

- Из преданности мне вы бросили бедную, невиновную женщину в такую отвратительную тюрьму?

- Чтобы защитить ваше высочество от навязчивости сумасшедшей и предохранить ее саму от дальнейшего падения.

- С каких пор вы стали столь строгим блюстителем нравственности, господин Шлеве? Но довольно об этом. Отворите-ка дверь в башню, так искусно от меня скрытую в прошлую ночь.

Шлеве едва сдерживал бешенство. Он понял, что с настоящей минуты имеет в лице принца врага, который скоро даст ему почувствовать свою силу. Ему нужно было опередить принца, найти какую-то уловку, чтобы самому сохранить прежнее влияние при дворе.

Союзник Леоны не сомневался, что Маргарита будет иметь большое влияние на принца и все ему расскажет. Поэтому ему необходимо было предугадать гибельные последствия этой ночи.

Барон понимал, что ему предстоит открытая борьба с принцем, но не терял надежды на победу.

- Ваше королевское высочество приказывает, и я повинуюсь,- печально проговорил он, вкладывая ключ в замок двери.- Это приказание повлечет за собою ужасные последствия. Я открываю клетку тигрицы.

Принц молча указал на дверь. Замок щелкнул, и она отворилась. Маргарита стояла на лесенке у двери, похожая скорее на тень, чем на человека.

Вальтер закрыл лицо руками. Принц бросился поддержать дрожавшую от волнения девушку.

- Смотрите - вот плоды ваших стараний, мерзкий человек! - воскликнул Вольдемар, и глаза его при виде бледной согбенной Маргариты наполнились слезами.

- Пресвятая Богородица! - испуганно воскликнула девушка, увидев камергера, серые глаза которого сверкали бешенством и злобой.- Защити меня от этого скверного человека! Вот уже сколько лет он преследует и терзает меня! Спаси меня от него!

- Не бойся, милая,- нежно успокаивал ее принц,- этот человек теперь не опасен! Мы пойдем сейчас во дворец, ты успокоишься там и подкрепишься - это тебе необходимо.

Тут Маргарита заметила Вальтера. Ее болезненное, измученное лицо осветила улыбка. Она протянула ему руку и со слезами в голосе прошептала:

- Ты честная душа, ты настоящий друг бедной Маргариты, ты не мог успокоиться, пока не нашел меня. О Вальтер, ты благороднейший человек на земле...

- Проводите нас,- обратился принц к работнику.- Подайте этой несчастной руку, чтобы мы могли довести ее до замка. Господи! На какие бесчеловечные поступки способны люди!

Принц даже не взглянул на своею камергера, замыкавшего шествие.

Маргарита шла между двумя людьми, которые были для нее дороже всех на свете - принцем, которого не переставала страстно любить, которому принадлежала всей душой, где бы ни находилась, и Вальтером, верным другом, ее неизменной опорой в несчастье.

Она с наслаждением вдыхала свежий ночной воздух. Волосы ее -распустились, руки тряслись от слабости.

- Он пойдет за нами,- испуганно шептала она.- Он и монахиня! Скорее, иначе они догонят...

- Со мною они для тебя не опасны! - старался успокоить ее принц.

Проявляя все большее беспокойство, Маргарита Лепетала бессвязные слова и испуганно озиралась. Она говорила то об избушке в Вильдпарке, то о цирке, то о корзине, в которую положила своего ребенка.

Вальтер с ужасом смотрел то на Маргариту, то на принца, тоже, по-видимому, пораженного всем тем, что слышал. Уж не прав ли был камергер, говоря, что она сумасшедшая?

Наконец они пришли в замок. Принц надеялся, что спокойствие и хороший уход окажут благоприятное действие на ее здоровье. Он приказал очистить один из флигелей дворца, пригласил докторов и прислужниц и позволил Вальтеру ночевать в соседней комнате, чтобы слышать каждое ее движение.

После этого Вольдемар собственноручно написал два письма: одно министру королевского двора, другое гофмаршалу. В этих письмах он извещал обоих, что впредь не желает иметь камергером фон Шлеве и просит удалить его от себя как можно скорее, пока он не предал его суду. Эти письма он передал через адъютанта самому камергеру с приказанием поутру доставить по адресу.

Шлеве исполнил приказание, однако письма произвели не то впечатление, на какое рассчитывал принц.

На следующий день Маргарита чувствовала себя гораздо лучше; внимательный уход принес свои плоды, и она уже благодарила Бога за благополучный исход болезни.

Принц в этот же день получил внезапное приказание явиться в королевский дворец. Но прежде чем сесть в экипаж, он зашел во флигель и увидел прежнюю красивую беззаботную Маргариту, образ которой всегда носил в своем сердце. Он молча остановился в дверях. Почему он сказал ей прощай? Почему снова не может оторвать от нее взгляда?

Он не может уехать из замка, не сказав ей, как горячо и как страстно ее любит, не подтвердив все то, в чем клялся в ту памятную ночь на вилле.

Ей не нужно было новых клятв, она была счастлива... Вольдемар получил прощение за все. Маргарита обещала рассказать ему обо всем, что произошло с нею с тех пор, как они расстались.

Бывает такая любовь, которую не гасят никакие препятствия и разлуки, она только разгорается все больше и больше. Такая любовь не рассуждает о будущем и в счастливые минуты забывает о всех неудачах и горестях. Именно такая любовь соединяла принца с Маргаритой. Она воодушевляла их обоих, они забыли, как тяжело было прошедшее, не думали, что будущее может быть не лучше.

Они были одни.

То был не принц, а любящий перед любимой. Он притянул Маргариту к себе. В эту минуту за портьерой у двери послышался шорох, но молодые люди не обратили на него внимания. Они растворились друг в друге, забыв об окружающем. Словно невидимая сила оторвала их от земли, где они не могли соединиться, несмотря на любовь, скреплявшую их сердца. Все было забыто: и прошедшие муки, и неясное будущее. Час блаженства искупил годы страданий Маргариты и мучительные упреки совести Вольдемара.

Экипаж ждал его внизу; наконец он вырвался из объятий, обещая скоро возвратиться. Маргарита проводила возлюбленного до лестницы; он еще раз нежно поцеловал ее и скрылся в длинном коридоре.

В ту минуту, когда Маргарита возвратилась в свою комнату, ступила на ковер, из-за портьеры появилась женская фигура. Маргарита узнала аббатису монастыря Гейлигштейн. Лицо ее выдавало внутреннее волнение, рука судорожно искала что-то под широким плащом.

Эта женщина пришла собственными глазами увидеть, кто встал на ее пути. В достижении своих целей Леона не терпела никаких препятствий, а потому Маргарита должна была умереть.

Убедившись, что в комнате никого нет, кроме следившего за нею камергера Шлеве, она, не мешкая, подскочила к своей несчастной жертве. В руке ее что-то блеснуло. Послышался тихий стон, и Маргарита как сноп упала на ковер, на груди ее медленно расползалось кровавое пятно.

Монахиня, сопровождаемая хромоногим Мефистофелем, поспешно оставила комнату.

Несчастная жертва бесчеловечной ревности осталась лежать окровавленной посреди комнаты.

XXXIX. СТАРЫЙ УЛЬРИХ

Когда Эбергард возвратился к себе во дворец, он застал в знакомой нам зале своего старого друга Ульриха, который так поразительно походил на него.

Они тепло поздоровались: этих людей соединяла общая цель, к которой они стремились всеми силами своих благородных душ, желая принести как можно больше пользы человечеству. Они оба служили одному и тому же символу. Эбергард получил его от старого Иоганна, а Ульрих - от своего отца. Символ этот имел не только явное, но и тайное значение.

Эбергард протянул руку товарищу.

- Я рад тебя видеть, друг мой, садись сюда,- он указал на диван, стоявший напротив портрета отшельника.

- Я не могу у тебя долго задерживаться, Эбергард.

- У тебя что, спешная работа?

- Нет, сегодня воскресенье, а этот день я посвящаю отдыху и размышлениям...

- Как и твой отец.

- По его воле я и пришел сюда, он желает тебя видеть.

- Это похоже на упрек, Ульрих. Я с охотой сознаюсь в своей вине; давно я не был в твоем доме, давно не беседовал с твоим отцом, которого очень люблю и уважаю!

- Он любит тебя так же сильно, как и меня. Ему сегодня хуже, чем когда-либо!

- Что сказал Вильгельми о его здоровье?

- Он старается облегчить страдания, но это почти не удается. Старик переносит несчастье с замечательным терпением и без всяких жалоб. Он просто героически борется со страшным недугом, отнявшим у него способность владеть своими членами.

- Страшная участь! - тихо произнес Эбергард.- За что должен страдать этот человек, державшийся в жизни столь строгих правил, так много работавший, неизменно удивлявший всех силою и серьезностью своего ума. Страшно подумать, что он осужден переносить в старости такую тяжелую болезнь.

- Мне кажется, что силы его слабеют с каждым днем и мы должны быть готовы к тому часу, когда душа его отойдет к Богу,- сказал Ульрих дрожащим голосом,- ты можешь понять, дружище, как я страдаю при этой мысли...

Эбергард положил руку на плечо друга и вместо ответа показал ему на блестевшее в глубине зала солнце, в лучах которого ярко горели крест и череп.

Ульрих понял его.

- Я потерял все, что любил,- сказал князь Монте-Веро, братски обнимая Ульриха,- я потерял все, что мог назвать своим.

Благоговейная тишина царила в комнате; солнце озаряло стоящих друзей, и старый Иоганн, казалось, смотрел на них с портрета любящим взглядом.

- Пойдем,- сказал Ульрих,- прерывая молчание,- ведь он ждет тебя!

Эбергард набросил плащ, и они вышли из дворца. Быстрым шагом они прошли замковую площадь и скоро достигли старого дома, уже более столетия принадлежавшего семейству Ульриха.

Это был большой удобный дом, каких сейчас почти не встретишь из-за всеобщего стремления заменить прочность и удобство роскошью и внешним блеском.

По обе стороны высокой двери, словно немые стражи, стояли две каменные фигуры в передниках и с молотками в руках. Предки Ульриха были медниками и выставили эти статуи как образцы своего искусства.

Дед его оставил ремесло своих предков, чтобы сделаться золотых дел мастером, и старый Ульрих, к которому спешил Эбергард, достиг высокого совершенства в этом искусстве. Он получил образование в Италии и Париже, и старый король, справедливо ценивший его работу, часто призывал мастера во дворец не только для заказов, но и для беседы; он охотно вел разговоры с развитым и красивым мастером.

Теперь этот Ульрих был уже стариком, а его единственный сын открывал дверь дома, чтобы впустить Эбергарда, которого старик так настоятельно приглашал к себе.

Лампа освещала просторную прихожую, в глубине которой находилось несколько дверей. Ульрих отворил одну из них и жестом пригласил друга следовать за собой. Они вошли в полуосвещенную комнату - теплый воздух здесь был особенно приятен после уличного холода.

Обстановка комнаты не отличалась роскошью, однако свидетельствовала о благосостоянии ее обитателей. Резная мебель, тяжелые массивные стулья в цветных чехлах указывали на то, что они служили предкам настоящих владельцев.

Отсюда друзья прошли через открытую дверь в большую комнату с завешенными окнами.

Лампа на столе посреди комнаты распространяла приятный полусвет. Глубокую тишину нарушало лишь равномерное движение маятника.

- Это ты, Ульрих? - раздался слабый голос из глубины комнаты.- Привел ли ты Эбергарда?

- Да, отец, друг, которого ты так желал видеть, здесь. Мы можем войти?

- Заходите, заходите.

Взяв Эбергарда за руку, Ульрих ввел его в комнату.

В темном углу в широком кресле сидел старик с внешностью древнего патриарха. Тело его было парализовано, только глаза и губы еще повиновались ему.

Когда друзья вошли, женщина, долгое время ухаживавшая за ним и теперь сидевшая возле старика, вышла, чтобы не мешать их разговору.

Сегодня он, чувствовавший себя гораздо хуже обычного, мог только глазами приветствовать входящих; руки его безжизненно лежали на подлокотниках, ноги были завернуты в плед; он полулежал, откинув голову на подушку.

А между тем старик этот когда-то энергией своей не уступал друзьям, что стояли перед ним. Хотя и сейчас дух его был достаточно силен, чтобы бороться с приближавшейся смертью.

Не было ли какой-то тайны на душе этого человека? Не тяготило ли над ним какое-то преступление, которое он осужден был искупать теперь своими страданиями?

Кто мог бы это подумать об Ульрихе, лучшем из граждан, лучшем из отцов, так охотно подававшем руку помощи бедным и нуждающимся?

Старый Ульрих принадлежал к числу людей, пред которыми всякий считает за честь снять шляпу, на жизни его не было ни пятна.

А между тем вот уже несколько лет мучительная болезнь приковала его к постели.

Еще и теперь видно было, что Ульрих был когда-то очень красив. Его бледное истомленное лицо со спускавшейся до груди белой бородой сохранило благородные черты; в слабых глазах читался светлый ум и чистая душа.

- Слава Богу, что вы наконец пришли,- проговорил он с беспокойством в голосе.- Вы заставили меня долго ждать.

Эбергард приблизился к старику.

- Не сердитесь на меня, отец,- проговорил он,- за то, что я пришел к вам только сегодня.

- Мне нужно было позвать вас, Эбергард. Ведь мне недолго осталось жить, а многое следует сообщить вам! В прошлую ночь я передал моему сыну все, что касалось его. Теперь я должна говорить с вами. Мне нужно торопиться, Эбергард.

- Отец Ульрих, я люблю вас и вашего сына. Поэтому ваше доверие особенно меня радует.

- Я люблю вас, как сына, Эбергард, и мне тяжело было так долго не видеть вас. Садитесь... Придвиньте стул поближе... Мне тяжело говорить... Да и глаза устают... Всё это дурные признаки, следует торопиться. Так... еще ближе, Эбергард, мне нужно поговорить с вами наедине.

Услышав слова отца, сын тихо и почтительно вышел из комнаты.

- Убавьте свет в лампе, сын мой,- попросил старый Ульрих.- Он слепит мне глаза. Да и темнота лучше соответствует моему рассказу - он не слишком-то радостен и весел. Лишь вам одному я доверяю эту священную для меня тайну; после долгих колебаний я решился на это по двум причинам, которые вы узнаете в конце рассказа.

Князь Монте-Веро ближе придвинул стул к креслу старика.

- Для меня ваша исповедь священна, - серьезно сказал он, положив свою руку на неподвижно лежащую кисть старика.

- Я должен исповедоваться перед вами, Эбергард, открыть вам мою жизнь. Если мой рассказ покажется бессвязным, простите меня - о таких вещах тяжело рассказывать. Я не хочу унести тайну своей жизни в могилу, куда я уже ступил одной ногой. Я знаю, что могу спокойно рассказать вам все, не опасаясь услышать упреки; ведь вы снисходительный человек, у вас доброе сердце и вы сами перенесли много горя. Скажите мне, как зовут вашего отца, Эбергард?

- Моим отцом, моим дорогим воспитателем был старый отшельник Иоганн фон дер Бург.

- Да-да, помню... Иоганн фон дер Бург... Вы мне это уже говорили, а между тем я все переспрашиваю вас, желая удостовериться в этом... Прошло уже больше сорока лет с тех пор, как я был веселым, живым юношей,- начал свой рассказ старик.- Я не думал тогда, что может настать время, когда я буду без сил и движения лежать в кресле. Мой отец был богатым и уважаемым человеком и заботился о моем воспитании больше, чем это делали другие в то время. Снабдив деньгами и наставлениями, он отправил меня путешествовать, чтобы я мог окончательно довершить свое образование. Я возвратился из далеких стран жизнерадостным и предприимчивым юношей...

Странное чувство овладевает мною, когда я думаю об этом! Старый Ульрих был тогда молод и красив, перед ним была открыта жизнь, хорошенькие девушки украдкой заглядывались на него и не у одной из них срывал он поцелуй и получал взамен два.

Все это избаловало юношу: гордость родителей, сознание своего превосходства, предпочтение, которое ему отдавали повсеместно, делало его все самоуверенней, так что, когда покойный король обратил на него внимание, стал давать ему поручения и даже призывал его в замок для беседы, он принимал это как должное.

Молодость кипела в его крови, та огненная, самоуверенная молодость, которая никогда не возвращается, ею никто достаточно не дорожит, ее не умеют ценить!

Но все это не мешало Ульриху работать. В Париже и других больших городах он совершенствовался в своем искусстве и вернулся домой опытным и талантливым мастером.

Однажды по пути в замок Ульрих встретил экипаж принцессы Кристины. Он остановился, чтобы уступить ей дорогу, и в тот момент, когда кланялся прелестной девушке, глаза их встретились.

- Принцесса Кристина? - удивился Эбергард.- Это ее портрет висит в зале замка, названной ее именем?

- Ее. Ей было тогда лет двадцать. Она была дочерью принца Генриха. Ее замечательная красота и доброе сердце возбудили в наследном принце сильную любовь.

- В теперешнем короле?

- Он страстно полюбил принцессу, но она не обращала внимания на чувства будущего короля: эта веселая, умная и открытая девушка, олицетворявшая невинность и простодушие, была чужда всякой гордости и тщеславия.

Ульрих уже видел ее однажды в замке, а теперь она, сидя в коляске с придворной дамой, так радушно, так любезно ответила ему на поклон, что он долго стоял как вкопанный, глядя вслед прекрасному видению.

Вскоре после этого король, поручивший Ульриху какое-то трудное дело, был так доволен его исполнением, что пригласил молодого человека к себе в замок на большое пиршество.

Подобное приглашение считалось особым отличием, но радости молодого мастера не было границ, когда вслед за королем, удостоившим его разговора, к нему, оставив наследного принца, любезно подошла принцесса Кристина и радушно поклонилась, словно уже давно знала его. Благосклонное внимание принцессы, простота ее обращения и ее чарующая красота произвели на молодого мастера неизгладимое впечатление.

Принцесса была в тот день удивительно хороша. Ее темно-русые волосы украшала жемчужная диадема, оттеняя прелестные задумчивые голубые глаза. Сердце Ульриха трепетало, и, когда поздно ночью он покинул замок, образ прелестной Кристины неотступно оставался перед его внутренним взором.

Сын простого, хотя и уважаемого всеми мещанина полюбил дочь принца! Когда умер ее отец, а вскоре вслед за ним и ее мать, он оплакивал их вместе с ней. Она стала сиротой. И ни окружавшая ее роскошь, ни придворные дамы, старавшиеся ее развлечь, ни внимание и сочувствие кронпринца не могли заменить ей родителей!

Сильное горе влияет на человеческое сердце, а если это сердце и прежде было мягким и благородным, то страдание еще более усиливает в нем эти свойства, возвышая душу и приближая ее к Богу. Человек начинает иначе смотреть на жизнь и проникается кротостью и милосердием. То же произошло и с принцессой Кристиной.

- Каким счастьем было бы, если бы она взошла на престол, выйдя замуж за наследного принца! - воскликнул с глубоким убеждением Эбергард.

- Слушайте, что произошло дальше. В одно прекрасное весеннее утро экипаж принцессы остановился у нашего дома. Отец мой куда-то уехал, а я стоял в мастерской, заканчивая великолепные церковные канделябры, что король заказал в дар церкви Святой Гедвиги. Штифт для гравировки выпал у меня из рук, когда придворный лакей, отворив дверь мастерской, громко доложил:

- Ее королевское высочество принцесса Кристина! Она вышла из кареты. Я не видел ее со дня смерти ее отца. В этот день она была особенно прекрасна. Ее щеки были бледны от печали, лицо стало еще нежнее, еще мечтательнее! Черное платье изящно охватывало ее тонкий стан, черная вуаль ниспадала на плечи, покрытые темной тальмой.

Она знаком дала понять придворной даме, чтобы та оставалась в экипаже, и вошла ко мне одна.

Я поклонился ей и сказал несколько слов сочувствия, вырвавшихся прямо из сердца. Она подала мне руку, и я с благоговением прильнул к ней дрожащими губами. Она была взволнована не менее меня.

- Я приехала к вам, господин Ульрих,- произнесла она наконец тихим, мелодичным голосом,- со странным заказом. Помните вы наш разговор на масленице? Тогда я еще не предчувствовала последней потери, но слова, которыми мы обменялись, явились как бы приготовлением к ней.

- Мы говорили,- отвечал я,- о тех трех возвышенных целях, к которым должен стремиться каждый: о вере, нас подкрепляющей, о вечном свете просвещения и о мужестве перед смертью, что дает нам силы легче переносить страдания.

- Признаюсь вам, эти слова не выходили у меня из памяти со дня нашего последнего разговора; они стали для меня священными с тех пор, как сердце мое переполнилось заботами. Я пришла сюда, чтобы заказать вам амулет, который символически выражал бы эти слова. Вы исполните это так, как найдете лучшим, я полагаюсь на ваше участие ко мне. Я знаю, что я для вас не постороннее лицо.

Сильное волнение овладело мною в эту минуту, мне хотелось пасть на колени перед этой чудной женщиной и взглядом сказать ей, что мое чувство гораздо сильнее холодного участия, что я люблю ее всем своим существом, со всей силой страсти молодого пылкого сердца. Но она видела мое волнение.

- Можете ли вы сделать мне такой амулет? - быстро спросила она, словно боясь, чтобы не произошло того, чего в душе сама желала.

- Я с удовольствием попытаюсь исполнить вашу просьбу,- отвечал я тихо и прибавил: - Милостивая принцесса не рассердится, если и я буду носить на груди такой же амулет?

- Нет-нет,- сказала она, и лицо ее просветлело.- Мы оба будем носить этот символ, а тому, кто найдет это предосудительным, объясним его значение. Когда вы закончите работу, принесите ее мне во дворец и постарайтесь сделать это поскорее.

Она раскланялась со мной приветливее обычного и исчезла в быстро умчавшейся карете.

Я немедленно сел за работу. Через несколько дней амулет был готов: на золотом поле, усеянном в центре более крупными, а вокруг более мелкими бриллиантами, были изображены три знака - крест, солнце и череп, выложенные жемчугом. Вам это знакомо, Эбергард, у вас есть такой амулет. Скажите, кто вам его дал?

Князь Монте-Веро почувствовал, что теперь должна объясниться тайна, окружавшая его рождение. Он вынул амулет, что висел на его шее на тонкой золотой цепочке.

Старик взглянул на него и снова спросил:

- Скажите, кто дал вам его?

- Отец Иоганн сам надел мне его на шею.

- Он вам никогда не говорил, откуда получил эту вещицу?

- Он умер, не успев, быть может, открыть мне эту тайну.

- Эбергард, вы один узнаете то, что до сих пор никому не было известно. Жених и невеста обмениваются кольцами в знак своего союза, принцесса Кристина и Ульрих обменялись этими амулетами с тем, чтобы носить их до самой смерти; я исполнил это условие, Эбергард, и сегодня этот амулет у меня на шее, она сама мне его надела.

Стоя на коленях перед ней, я со страстью произнес слова любви. Она тихо плакала. Потом встала и с пылом прошептала: "С этого дня Кристина ваша и в этой, и в загробной жизни".

То был момент безграничного счастья, выпадающий на долю смертного лишь однажды в жизни! Блаженство такого часа перечеркивает ужас смерти; и кто испытал это, достиг величайшего наслаждения в жизни.- Старик замолчал. Сердце его и теперь испытывало наслаждение той минуты, мысленно им вновь пережитой.

Эбергард посмотрел на его честное морщинистое лицо и понял, как горячо любил Ульрих принцессу Кристину, портрет которой так поразил его, когда он увидел его в первый раз.

- Все, что случилось дальше, было следствие этого момента: если на нем лежит грех, то он уже искуплен, и Бог простит его.

Кристина нашла возможность тайно видеться со мной. Она отправлялась для этого в отдаленные места дворцового парка, и там мы встречались! Страсть искала и находила возможности для встреч. Любовь наполняла наши существа и рушила все преграды. Но зима положила конец этим прогулкам!

Мной овладело страшное беспокойство. И вот в один холодный, ненастный вечер ко мне вдруг явилась дама в трауре; карета, запряженная четверкой лошадей, ждала ее на углу. Сердце подсказывало мне, что под густой вуалью скрывается принцесса Кристина.

Трепеща от страха, я чувствовал, что сейчас что-то случится. Кристина была без свиты; только один доверенный слуга, на преданность которого она могла положиться, сидел на козлах.

- Прощай! - прошептала она, протягивая мне руки.- Прощай навсегда!

- Ради всего святого! - в отчаянии вскричал я.- Скажи, что хочешь ты делать? Куда ты едешь?

- Не спрашивай меня. Я поступаю так, как требует от меня долг. Мы снова увидимся; я буду твоей в загробном мире! Молись за меня, мой милый, молись горячо. Женись на другой и носи амулет в память о нашей любви.

- Позволь мне ехать с тобой... сжалься! - я в отчаянии упал на колени, покрывал ее руки поцелуями.

- Нет-нет,- настаивала она.- Мы должны расстаться. Выбора нет! Мы снова увидимся... там!

Она указала на небеса, и тут мне показалось, что передо мною святая. Ее восторженные глаза смотрели вверх, и сквозь черную вуаль я заметил, что в них блестят слезы.

- Прощай, не следуй за мной, исполни свято мое последнее желание! Мое сердце остается с тобой, тебе одному оно принадлежит навеки.

Она поспешила к карете, а я продолжал стоять на коленях, молитвенно сжав руки.

"Прощай... не следуй за мной",- эти слова звучали еще в моих ушах; какой-то необъяснимый страх овладел мною, и я закрыл лицо руками.

В ту же минуту послышался шум удаляющегося экипажа. Я вскочил, бросился на улицу, сильный ветер кружил снежные вихри, и словно в тумане я увидел экипаж, уносивший ее от меня!

Крик отчаяния вырвался у меня из груди; сердце сжалось от страшной боли.

Старый Ульрих замолчал в изнеможении; его больное измученное тело отказывалось ему служить, но дух был еще силен. Более сорока лет прошло с той памятной ночи, но еще и сейчас видно было, как тяжела скорбь, постигшая его.

- Я искал ее,- продолжал Ульрих тихо.- Сердце мое разрывалось от боли, но я постарался как можно равнодушнее осведомиться о принцессе Кристине в замке, тогда еще полном жизни. Мне коротко отвечали: она уехала! С мучительным нетерпением ждал я от нее известия, признака жизни, но напрасно. Я не сумел отыскать ни малейшего следа...

- Неужели никто так и не постарался узнать, жива ли еще принцесса Кристина и где она? - спросил Эбергард.

- Никто! Я заранее знал это по ее словам, сказанным на прощанье. Ее нет более на этом свете... Я увижу ее там!

Я не знаю, где ее могила, и пригласил вас сюда, чтобы попросить, не узнаете ли вы об этом при дворе. Ведь вы часто там бываете. Мне хотелось открыть вам тайну своей жизни, она так тягостна для меня! Знаете, что мне часто приходит на ум в последнее время, Эбергард? - голос старого Ульриха прерывался.- Не искупаю ли я своими страданиями вину Кристины?

Посмотрев на мои разбитые члены, вы поверите, что я желаю смерти! Я рад, что открыл вам свою душу; мне казалось, я обязан был это сделать, и теперь мне легче на сердце. Позовите сюда моего сына и принесите свечу, вокруг меня темно!

- Вы слишком понадеялись на свои силы! Этот рассказ утомил вас. Я постараюсь узнать, что сталось с одетой в черное дамой и где она нашла убежище. Вы сказали, что карета была запряжена четверкой вороных лошадей?

- Совершенно черных... - простонал старый Ульрих.- Совершенно черных... Я вижу это еще яснее ясного, потому-то так темно у меня перед глазами! Где мой сын? Побудьте оба со мной... Принесите сюда свет!

Эбергард позвал молодого Ульриха, они послали за доктором Вильгельми, так как силы больного быстро убывали. Зажгли лампы и свечи.

- Так лучше,- прошептал старик.- Подойдите ко мне, дайте мне ваши руки. Снова стало темно вокруг, я не вижу вас. Молитесь за меня... Господь смилуется надо мной...

- Отец! - воскликнул сын, заметив, что глаза больного закрываются.

- Дайте мне успокоиться, позвольте мне уснуть,- прошептал больной, видно, чувствуя приближение смерти.

Эбергард пожал руку друга.

Взволнованные, стояли они перед креслом, где, тяжело переводя дыхание, недвижимо лежал старик.

- Света, больше света... - едва слышно простонал старик.

Друзья с молитвой опустились на колени. Старый Ульрих посмотрел на них еще раз взглядом, выражавшим любовь и благословение...

Грудь его стала прерывисто подниматься.

- Ах,- прошептал он,- света... И лицо его просветлело, как бы от небесного сияния. Он не хрипел, не чувствовал боли.- Кристина... - произнес он.

Последнее слово прозвучало так спокойно, что Эбергард с уверенностью сказал:

- Он снова увидел ее.

Старый Ульрих перестал дышать, глаза его закатились; он отошел в мир вечного покоя и справедливости.

Пришел доктор Вильгельми.

Посмотрев на неподвижно лежащего старика, он молча подал руку двум друзьям. В комнате воцарилось глубокое, благоговейное молчание.

- Он миновал уже то, что нам еще предстоит пройти; он увидел то, что навсегда закрыто для нас, живущих в этом мире,- сказал, наконец, Вильгельми: - Будем и мы стараться заснуть так же спокойно, как он. Посмотрите, Божье благословение осенило его.

XL. ДОКУМЕНТ

Монастырь Гейлигштейн, где Леона стала аббатисой, располагался в десяти милях от резиденции короля. Однако сообщение с городом было очень удобным, так как железная дорога проходила рядом. Так что Леона часто меняла уединение монастырских стен на шум столичной жизни.

Прежде чем продолжить наш правдивый рассказ, следует сказать, каким образом графине Понинской удалось завладеть документом, о котором она говорила камергеру по пути из башни у пруда в замок.

После смерти отшельника Иоганна фон дер Бурга Эбергарду, носившему фамилию старика, досталось в наследство его небольшое имущество. Все оно состояло из нескольких старинных стульев, шкафов и дорогого письменного стола редкой работы, свидетельствовавшего о том, что старый Иоганн жил прежде в роскоши и.богатстве. Вероятно, несчастия или угрызения совести довели его до того, что он стал искать спокойствия в лишениях и нужде.

Часто обстоятельства заставляют человека стремиться к такого рода жизни, и мы узнаем впоследствии, что прошлое Иоганна действительно дало ему повод бежать от житейской суеты и поселиться в уединении, где он мог найти душевное успокоение.

Много ли нужно было отшельнику, добровольно подвергшему себя самым суровым лишениям.

Очевидно, старый Иоганн оказал сильное влияние на развитие Эбергарда. Живые, исполненные правды слова старика заронили благодатное семя в душу юноши, открытую всему прекрасному и благородному. Но это семя могло вполне созреть только при столкновении с жизнью после долгой и тяжелой борьбы - лишь она одна может возвысить и облагородить душу человека до той высоты и совершенства, какого достиг Эбергард.

С трогательным благоговением смотрел Эбергард на каждую вещь в хижине своего воспитателя, в котором он привык видеть отца. Всякий предмет, до которого дотрагивался старик, был для него священным.

Тяжело было Эбергарду уносить эти вещи из старой хижины, близкой к разрушению, но он не мог ничего оставить: все, что находилось там, было ему одинаково дорого, одинаково близко. Похоронив своего верного воспитателя, единственного человека, которого он мог назвать своим, Эбергард взял с собою всю его старую утварь: стулья, шкафы, письменный стол - единственный ценный предмет во всем наследстве.

Мы знаем, что в то время Леона причиняла много горя Эбергарду, обманывая его самым беззастенчивым образом. Но у нее, был его ребенок, которого он не мог отнять, и ради него он перед отъездом из Европы прислал ей как святыню наследство старого Иоганна.

Тщеславная графиня Понинская, в то время носившая еще фамилию фон дер Бург, но хлопотавшая уже о том, чтобы поменять ее на свое громкое родовое имя, конечно, осмеяла грошовую посылку Эбергарда и не сочла нужным беречь ее.

Да и не могла иначе поступить женщина, без угрызений совести отдавшая свое родное дитя чужим людям, чтобы без помех предаться страсти властвовать над людьми. Было бы неестественным, если бы Леона, обманывая мужа, с любовью приняла это воспоминание о днях его юности. Люди, подобные ей, неспособны на глубокие чувства; ради своих эгоистических расчетов они готовы пожертвовать всем и всеми.

Если даже допустить, что Леона действительно любила молодого итальянца, с которым обманула мужа, то и тогда можно утверждать, что эта любовь была только первым проявлением страсти, разгоревшейся позже, после знакомства с камергером Шлеве. Она не столько любила этого итальянца, сколько радовалась, видя его коленопреклоненным перед ее красотой!

Не заботясь о сохранности наследства Иоганна, Леона раздарила стулья и шкафы прислуге, оставив себе только письменный стол, конечно, не на память об отшельнике, которого она знала в юности, а потому, что этот стол своей искусной старинной резьбой обращал на себя внимание всех посетителей салона тщеславной графини. Старая графиня, мать Леоны, к тому времени истратила свое громадное состояние, теперь она была так бедна и так низко пала, что молодая графиня стыдилась называть ее своей матерью.

И когда пропавший без вести Эбергард завоевал себе славу и богатство в отдаленных частях света, приобретая своей энергией и отвагой громкое и благородное имя, Леона, казалось, по стопам матери готова была взяться за суму, расточив последние остатки своего когда-то большого состояния.

Но графиня Леона Понинская, дочь властолюбивого корсиканца, дух которого она отчасти унаследовала, искала и нашла случай удовлетворить свою страсть к господству, а вместе с тем и к богатству.

Когда у нее не стало средств, чтобы блистать в обществе под именем графини Понинской, она решилась пристать перед этим самым обществом в обличье мисс Брэндон, давая не виданные до тех пор представления.

Леона играла со львами, купленными ею на остатки средств, как с котятами. В глазах этой женщины была какая-то магическая сила. Она одним взглядом могла укротить царей пустыни и заставить их смиренно лежать у своих ног.

Распродав все свое имущество, Леона сохранила по какой-то странной случайности письменный стол Иоганна. Она так привыкла к нему, что оставила его у себя даже и после того, как снова разбогатела. Она купила роскошный дворец в столице, где мы уже однажды побывали вместе с принцем и его тенью. Леона и теперь, будучи аббатисой Гейлигштейнского монастыря, владела этим великолепным дворцом.

А письменный стол старого Иоганна, это чудесное наследие прошлых веков, стоял во дворцовой зале рядом со спальней графини Ионинской, убранной с восточным великолепием и роскошью. Это был тот самый салон, где мы уже однажды видели прекрасную Леону, когда она, утомленная танцами и музыкой, полулежала на диване с бокалом шампанского в руках.

Незадолго перед той ночью, когда она упомянула Шлеве об открытии документа, Леона ожидала у себя во дворце приора монастыря. Он должен был доставить ей кое-какие сведения; она желала завлечь его в свои сети, так как он был человеком благородного происхождения, пользовался известным влиянием в определенных аристократических кругах и был в родстве со многими влиятельными духовными лицами в Риме.

Она была почти уверена, что этот приор, господин фон Шрекенштейн, надев рясу, не совсем отказался от своего прошлого и по-прежнему принадлежал к числу тех, кто преклоняется перед красотой.

Ожидая поздно вечером посещения приора, Леона готовилась принять благочестивого брата как можно лучше. И хотя она надела темную монашескую рясу, под нею скрывался обольстительный, хотя и недорогой туалет. Белое шелковое платье облегало ее роскошный стан, соблазнительно обрисовывало высокую грудь, дивные мраморные плечи были обнажены, придавая Леоне неотразимую прелесть. По ее приказанию был сервирован роскошный, изысканный стол. Здесь же, в ярко освещенной зале, украшенной цветами, стоял и письменный стол старого Иоганна.

Леона осмотрела все приготовления и только тогда вышла навстречу монаху, уже догадавшемуся о расположении к нему прекрасной аббатисы. Барон фон Шрекенштейн взялся за поручение к Леоне, как за средство достичь своей цели; он очень скоро сообщил ей все нужные сведения и встал, чтобы откланяться.

Аббатиса пригласила его разделить с нею ее скромную трапезу, и благочестивый брат, конечно, не мог не согласиться на ее предложение, заранее предвкушая удовольствие от ужина наедине с прекрасной аббатисой.

- Я не могла тебе доставить никакой радости в монастырских стенах,- заговорила она, сопровождая свои слова столь же покорным, сколь и кокетливым взглядом,- но здесь я могу доказать, как велико мое желание идти с тобой рука об руку.

- Ты ко мне слишком благосклонна, благочестивая сестра! Признаюсь, мне очень нравится этот светский дом, который ты добровольно сменила на монастырскую келью.

- Пойдем со мной, оставь тут свою рясу, она будет мешать тебе.

- Позволь мне остаться в ней, благочестивая сестра, я сниму только капюшон, но ты не обращай на меня внимания! Если тебе жарко и тяжело в темной рясе, сними ее, я помогу тебе.

Приор галантно помог Леоне снять рясу и с нескрываемым удовольствием осмотрел ее прекрасный стан, освобожденный от некрасивой одежды. Красота Леоны пробудила грешные желания в еще молодом и страстном монахе. Леона провела его в изысканно отделанную залу и пригласила к столу, убранному цветами и плодами в дорогих китайских вазах. Кокетливо одетые девушки подавали изысканные яства и дорогие вина.

Приор с видом знатока хвалил и кушанья, и напитки. Когда же он остался с глазу на глаз с прекрасной Леоной и вино помогло ему отбросить последнюю сдержанность, он приподнял свой стакан, чтобы чокнуться с обольстительной хозяйкой и пожелать ей счастья.

Опытная аббатиса скрыла торжественную улыбку. Она чувствовала, что с каждой минутой приобретала над приором все большую власть: лицо его раскраснелось, глаза сверкали, показывая, как он возбужден. Она была уверена, что теперь может добиться от него всего, чего захочет, и что этот проводивший время в молитвах и, по-видимому, холодный человек будет лежать у ее ног, если того потребуют ее расчеты. Но она хотела неожиданным сюрпризом достойно заключить свое торжество и доставить благочестивому брату еще не изведанное им наслаждение.

Леона привыкла служить страстям и умела изобретать наслаждения, которые своей красотой и чувственностью способствовали достижению ее целей. Она хотела господствовать над людьми, а греху поставить на службу власть над человеком. Леона мастерски умела облечь порок в столь прекрасную и обольстительную форму, что он неотразимо овладевал сердцами.

Ее главным желанием было овладеть несметными богатствами Эбергарда, отправиться в Париж и там, улыбаясь и смеясь, завлекать людей в свои сети, чаруя их наслаждениями, приводившими к неминуемой гибели.

В то время, как Эбергард стремился возвысить и осчастливить человека, Леона, напротив, старалась привести его к гибели. Ее демонические замыслы и основанные на грубой чувственности расчеты не имели ничего общего с благородными устремлениями ее бывшего мужа. Она решила показать приору живые картины, которые устраивала с утонченным искусством. Впоследствии они показывались по всему свету, хотя и не совсем в том виде, что мы опишем здесь. Это было одним из ее изобретений, не прошло и года, как из Парижа оно распространилось повсеместно, найдя восторженных почитателей Леоне хотелось видеть, какое впечатление произведет это зрелище на благочестивого брата.

Монах был разгорячен вином и возбужден красотой Леоны и признался ей в своем желании продать свою будущую жизнь за один миг блаженства с нею.

Леона с удовлетворением выслушала это признание.

- Позволь мне, благочестивый брат,- проговорила она с игривой улыбкой,- показать тебе несколько живых картин. Их любят смотреть потому, что они позволяют восхищаться красотами творения. Я бы желала, чтобы ты оставил мой дом с приятным воспоминанием. Однако не поддавайся обману. Прошу тебя, не приближайся к этим картинам, иначе они исчезнут как фата-моргана. Оставаясь на своих местах за бокалом вина, мы мысленно перенесемся на несколько мгновений на восток - родину картин и сновидений! Позволь мне также, брат, воспроизвести перед тобой некоторые предания и мифы, может быть, ты найдешь в них столько же поэзии, как и я.

- Ты возбуждаешь мое любопытство, благочестивая сестра, и я согласен с тобой - в древних преданиях много поэзии.

Леона привстала, чтобы дернуть шелковый шнур, висевший над одним из диванов, и снова села на свое место напротив приора.

Яркое пламя, освещавшее залу, начало ослабевать; сверху, словно над головой, заиграла тихая музыка, и приятный полусвет разлился по комнате. Вдруг, будто по мановению волшебного жезла, стена, возле которой стоял письменный стол, раздвинулась, и за нею появилась ярко освещенная живая картина, красота и великолепие которой превосходили всякие ожидания. Посреди группы, облокотившись на дерево, стояли две прелестные дриады; их роскошные обнаженные формы казались выточенными из мрамора. У их ног протекал источник, возле которого в живописных позах полулежали четыре наяды.

Прекрасное зрелище произвело неотразимое впечатление на уже и без того возбужденного приора, он не мог отвести глаз от волшебной картины.

Но что же вдруг произошло? Уж не ожили ли нимфы?

Нет, они все так же неподвижно лежали в восхитительных позах; казалось, их прелестные улыбающиеся лица созданы резцом великого художника; но вся картина пришла в движение; она то приближалась, то удалялась от пришедшего в восторг монаха, с наслаждением рассматривавшего эти дивные формы.

Вдруг стена снова сдвинулась, и видение исчезло.

Когда зажегся свет, Леона с вопросительной улыбкой посмотрела на приора.

- О, как это прекрасно, благочестивая сестра! - воскликнул он в восторге.- Ты великая волшебница! Позволь мне взглянуть еще раз!

Аббатиса приподнялась, чтобы дотронуться до шелкового шнура. Свет снова померк, и стена раздвинулась.

Залитые ярким светом, стояли обнявшись три грации. Они были так прекрасны, что глаз, переходя от одной к другой, наконец, останавливался в убеждении, что все они одинаково хороши и что нет другого выбора, как восхищаться всеми тремя.

Грации начали тихо двигаться, показывая со всех сторон божественную красоту своих форм.

Стена снова сдвинулась.

Благочестивому приору показалось, что прелестное видение исчезло слишком рано: он не мог оторвать глаз от прекрасных фигур, и невольный вздох сожаления вырвался из его груди.

- Окажи мне милость, благочестивая сестра,- сказал он,- позволь еще в последний раз насладиться прекрасным видением, вызвать которое в твоей власти. О, как я завидую тебе, как я удивлен твоим изяществом и вкусом. Все здесь прекрасно, все совершенно, начиная с этой мелодичной музыки и кончая прелестными картинами; я у тебя в большом долгу, прелестная аббатиса.

Леона исполнила просьбу монаха. Стена раздвинулась еще раз, и перед глазами удивленного приора явилась и ожила картина, которую он видел на стене, войдя во дворец. Созданная из пены морской Венера выходила из волн. Картина была поразительно естественна; дивная фигура прекрасной женщины отражалась в воде; она стояла в изящной позе, ступив одной ногой на землю, как бы желая подойти к Амуру, что стоял в стороне, натягивая свой лук.

При виде этих дивных форм приор потерял самообладание. Прекрасная фигура Венеры, ее черные, спускающиеся на роскошную грудь волосы, белоснежные руки, стыдливо прикрывающие обнаженные части тела, заставили забыть предостережение Леоны - не приближаться к картинам. Возбужденный монах не смог устоять против искушения. Ничего не видя, кроме прекрасной картины, он бросился вперед, протянув руки к божественному видению.

Леона быстро поднялась; но напрасно звала она благочестивого брата: ослепленный монах, бросившись к картине, сильным ударом оттолкнул разлетевшийся вдребезги письменный стол Иоганна и подскочил к стене. Но Венера исчезла, как по волшебству, и рука приора ударилась о стену.

Внезапное исчезновение картины и стук опрокинутого стола заставили приора очнуться. Из вылетевших ящиков рассыпались бумаги.

- Прости меня, благочестивая сестра,- приор в отчаянии сложил руки, глядя на обломки драгоценного стола.- Позволь мне исправить испорченное.

- Оставь эти обломки, благочестивый брат, тебе не в чем упрекнуть себя, я сама виновата в том, что не поставила стол в другое место. Прислуга уберет все.

- Мне совестно от своей неосторожности!

- Ты должен был послушаться моих слов.

- Я забыл о них при виде божественной красоты этих картин.

- Ты можешь снова увидеть их.

- Так ты не сердишься на меня и позволяешь снова навестить тебя, моя прекрасная сестра?

- Твое посещение мне всегда приятно! - ответила Леона, уверенная отныне, что изобретенные ею картины произвели должное действие.- Да благословит тебя небо.

Приор ушел, горячо поблагодарив аббатису за доставленное ему наслаждение.

Беседуя с монахом, Леона мельком взглянула на сломанный письменный стол и обнаружила в нем новое отделение, которого прежде не замечала. Оставшись одна, она быстро нагнулась, чтобы удостовериться в своем открытии. Действительно, за задней доской, сломавшейся во многих местах, находился потайной ящик, о существовании которого она до сих пор и не подозревала. Он открывался пером, что лежало на полу. Леона сломала остатки доски, скрывавшей потайное отделение, отворила его и вынула связку старых, пожелтевших бумаг. Кроме них, там ничего не было. Столь бережно сохраняемые бумаги должны были иметь весьма важное значение.

Она быстро просмотрела находку. Бумаги были написаны рукой Иоганна; крупный, несколько нетвердый почерк не оставлял в этом сомнения. Это были его тайны, которые, наконец, по прошествии стольких лет попали в руки Леоны. Она спрятала драгоценные листы и приказала вошедшей прислуге подобрать остальные бумаги и унести стол.

Придя в спальню, аббатиса принялась читать записи. Сначала она мельком проглядывала рассказ о прошедшей жизни старика, о причинах, побудивших его сделаться отшельником и посвятить молитве половину своей жизни. Ее мало интересовали тайны пустынника, воспитателя Эбергарда. Однако скоро бумаги приковали ее внимание. Она стала читать с усердием, не пропуская ни единого слова.

"Я был,- писал старый Иоганн,- веселым офицером. Беззаботно проводил я время в кругу богатых и веселых товарищей, предаваясь самым необузданным удовольствиям, отказаться от которых редко кто бывает в силах. Состояние моих родителей позволяло мне вести некоторое время такой образ жизни; но деньги вскоре стали быстро исчезать. Я не обращал на это внимания и не чувствовал в себе достаточно твердости, чтобы оторваться от этой жизни, не растратив последних остатков значительного прежде состояния.

Пиршество следовало за пиршеством; бал сменялся балом. С особенным наслаждением посещали мы те сомнительные вечера, на которые страсть к удовольствиям привлекала толпу молодых девушек-мещанок. Они стремились туда, словно бабочки на огонь, не предчувствуя своей гибели.

В открытых для нас дворцах царила холодная вежливость, и родители смотрели на каждого молодого человека, как на жениха своей дочери; на тех же вечерах, отправляясь на которые мы должны были снимать мундиры, господствовала самая непринужденная веселость и простота.

В аристократических домах барышни, завидуя друг другу, притворно веселились, пуская в ход все средства, чтобы отбить поклонника у своей подруги; бюргерские дочери, посещавшие наши вечеринки, привлекали нас неподдельной веселостью, радушной улыбкой и непритворной радостью. Мы были еще очень молоды, должен сказать я к нашему оправданию, и не думали о последствиях этой веселости: мы наслаждались, не задумываясь над последствиями.

Одно из лучших танцевальных заведений помещалось летом за городом, недалеко от рощи, на краю которой стоял чей-то маленький уютный домик. Проходя однажды мимо него, я нечаянно заметил в окошке прелестное женское личико, выглядывавшее из-за куста душистых роскошных роз. Я остановился в изумлении - так прекрасно было это лицо: темно-каштановые волосы спускались локонами, и голубые нежные глаза светились кротким блеском.

Милое личико девушки произвело на меня глубокое впечатление. Она, должно быть, тоже заметила меня, так как наши глаза встретились. Но в ту минуту я даже и не подозревал, какая страшная судьба постигнет нас обоих! Каково же было мое удивление, когда, придя в одну из суббот на танцевальный вечер, я увидел там прелестную девушку, что заметил в окошке уединенного домика. Она сидела прямо против входа и, увидев меня, покраснела и опустила ресницы.

Жозефина, так звали эту стройную, прелестную девушку, уже не в первый раз приходила на бал; я тотчас же заметил это с проницательностью, присущей человеку, когда любовь еще только начинает овладевать его сердцем. Она была окружена толпою поклонников; я наблюдал за нею и за всем, что делалось вокруг нее; она также по временам украдкой взглядывала в мою сторону. Наконец я нашел случай поговорить с нею наедине; я пошел проводить ее до дома, и она подарила мне на прощание розу, приколотую к ее груди.

С этих пор я стал видеться с Жозефиной почти каждый день; я стал отдаляться от общества товарищей, чтобы чаще проводить время с нею. Наконец я признался ей в любви, и она ответила мне искренней и глубокой привязанностью. Моя любовь скоро достигла таких размеров, что я убедился в невозможности жить без Жозефины; мысль, что она может принадлежать кому-нибудь другому, приводила меня в отчаянье, и я старался уверить себя, что Жозефина любит меня так же сильно. То были блаженные дни и ночи. Только раз в жизни можно любить так горячо и так нежно, как любил я простую девушку, которую хотел сделать своей женой, жертвуя всем за обладание ею.

Жозефина казалась счастливой в ту незабвенную ночь, когда я менялся с ней кольцами; она с любовью и жаром целовала меня, я сгорал от любви; сердце мое трепетало. Действительно, какое наслаждение может быть выше любви прекрасной женщины? Она лежала в моих объятиях, я достиг высшего желания моей жизни, она принадлежала мне одному.

Но через некоторое время мне показалось, что Жозефина чем-то огорчена: она была молчалива, а ее мать, прежде встречавшая меня весьма любезно, сделалась холодна. Что могло случиться? Я напрасно старался проникнуть в эту тайну и узнал ее только впоследствии, когда уже было поздно; тайна эта должна была совершенно разбить мою жизнь. Мать продала свою дочь. Она пожертвовала ею ради золота, которое ей предложил один из моих товарищей, граф фон Ингельштейн. Жозефина была обречена на гибель, обесчещена и навсегда потеряна для меня, а я тем временем ничего не подозревал и ни о чем не догадывался.

Да и мог ли я подозревать, мог ли я допустить, чтобы девушка, ради которой я хотел пожертвовать своим положением в свете, которую я хотел сделать своей возлюбленной, обожаемой женой, изменила мне из послушанья матери, предпочитавшей бесчестие дочери супружеству со мной. Мог ли я подумать, что Жозефина так скоро забудет слова любви и преданности и изменит своей клятве принадлежать мне в этой и той жизни.

Я оставил военную службу, чтобы перейти в штатскую, надеясь хорошим жалованьем обеспечить Жозефине счастливую жизнь. Я рисовал себе картину нашей будущей блаженной жизни; насмешки товарищей не сердили меня: я думал только о счастье обладать любимым существом, на котором сосредоточивались все мои желания, надежды и мечты; я был уверен, что время осуществления их близко.

Я был слеп, я не замечал, что Жозефина была бледна и расстроена, что она болезненно улыбалась, когда я говорил ей о нашей свадьбе, и что мать не позволяла мне долго сидеть с ее дочерью, ссылаясь на ее слабость. Я молился за нее и с любовью делал все нужные приготовления к нашей свадьбе. Найдя удобную квартиру, я убрал ее как можно красивее, чтобы достойно принять обожаемую мной женщину.

Вдруг Жозефина сильно захворала; мать, которую я в душе ненавидел за ее подлость и низость, не позволяла мне входить к больной. Но я все еще был далек от подозрений. Я и не предполагал об ударе, который вскоре должен был сразить меня.

Тем временем граф Ингельштейн праздновал получение майората, сделавшего его одним из богатейших дворян страны. Он так убедительно просил меня явиться на этот праздник, что я, наконец, уступил его просьбам, хотя мне было тяжко отправляться в общество, когда Жозефина лежала больной. Я опасался, чтобы смерть не похитила у меня моей возлюбленной, не предполагая, что она уже давно похищена у меня тем, кто пригласил меня на праздник, может быть, даже для того, чтобы похвастать своим торжеством и своей жалкой сделкой. Ничего не подозревая, явился я в общество моих беззаботных товарищей, за это время сделавших такие громадные успехи на поприще так называемой легкой любви, что я чувствовал себя среди них стесненным. Когда неумеренное употребление шампанского разгорячило головы присутствующих и я, пользуясь этим обстоятельством, хотел незаметно уйти, графу фон Ингельштейну вдруг вздумалось похвастать победой.

- Фон дер Бург! - воскликнул он.- Что думаете вы о маленькой Жозефине? Ведь это интересная история, не правда ли?

Сидящие офицеры украдкой улыбались и перемигивались между собой.

- О маленькой Жозефине? - спросил я еще спокойно.- Кого вы имеете в виду, граф Ингельштейн?

- Вашу невесту, фон дер Бург. Разве вы не собираетесь на ней жениться? Нам бы следовало праздновать свадьбу и крестины на половинных издержках.

Уже более полувека прошло с тех пор, но руки мои и теперь дрожат при воспоминании об этих словах.

Я побледнел, сердце мое замерло. Я быстро вскочил, не зная, на что решиться, что делать.

- Что это значит? - спросил я, глядя на весело смеявшегося развратника.

- Разве вы не знаете, что прелестная Жозефина больна? - спросил он с издевкой.

- Знаю, что же дальше?

- Разве вы не хотите жениться на ней, господин фон дер Бург?

- Хочу, но довольно вопросов, я вас попрошу ответить на мой.

- Вы говорите в странном тоне.

- Он будет еще более странным, если вы не объясните мне ваших последних слов.

- Это нетрудно сделать. Вы собственными глазами можете увидеть мальчика хорошенькой Жозефины, незаконнорожденного Ингельштейна.

- Вы с ума сошли! - вскричал я вне себя.

- Ого? - Вас это поразило?! Неужели вы так и не заметили этой штуки?

- Ни слова более, граф фон Ингельштейн, иначе я пущу вам пулю в лоб.

Офицеры вскочили со своих мест, чтобы броситься между мной и моим смертельным врагом, отнявшим у меня сокровище, которое было мне дороже жизни.

- Пойдемте со мной,- сказал граф рассерженно.- Прощаю вам ваш гнев. Вы собственными глазами убедитесь в истинности моих слов.

Граф повел меня ночью через город к маленькому домику. Он погружен был в совершенную темноту; только на задней стене ставень одного из окошек был чуть приотворен. Граф подвел меня туда и отодвинул ставень. В глубине комнаты возле колыбели со спящим ребенком сидела Жозефина.

Кровь застыла у меня в жилах; мне показалось, что вся земля погружается в вечный мрак, я едва не упал в обморок. Я любил погибшую женщину!

На следующий день на лесной опушке за милю от города происходила дуэль между мною и графом фон Ингельштейном. Он промахнулся, а моя пуля раздробила ему череп. Я сам отдался в руки правосудия, и меня приговорили к нескольким годам заключения в крепости. Когда я вышел оттуда, мне сказали, что Жозефина умерла.

Итак, я не видел ее более. Должно быть, терзаемая угрызениями совести, она впала в чахотку. Обо мне была ее последняя мысль, ее последнее воспоминание; она умерла с моим именем на губах, сожалея, что не может получить прощения за свою измену.

Ее кончина была так печальна, так мучительна, что я не мог не простить ее и с тяжелым сердцем поспешил на ее могилу. Тут, молясь за нее и за себя, я поклялся удалиться в уединение, чтобы строгими лишениями искупить прошлую жизнь и найти покой, к которому так стремилась моя измученная душа.

Мне сообщили также, что мать Жозефины ловко воспользовалась письмами графа Ингельштейна и с их помощью ввела ребенка умершей во владение майоратом. Итак, веселый, исполненный прекрасных надежд, горячо любящий и счастливый юноша превратился в угрюмого, ненавидящего свет человека, который искал клочка земли, чтобы в уединении снова обрести спокойствие и забвение прошлого.

Не скоро обрел я мир и внутреннее спокойствие, позволяющие человеку твердо и без боли смотреть на прошлое и будущее. Нужна была крепкая надежда на Бога и немало силы воли, чтобы спасти мою душу от отчаяния и выйти победителем из тяжелой борьбы, на которую я был обречен по вине других.

Теперь я уже настолько спокоен, что молюсь Богу за этих людей. Я простил им и со спокойным сердцем вышел из бурь и треволнений прошлой жизни.

Ныне я уже старик, меня называют отшельником Иоганном; я пользуюсь редким счастьем помогать словом и делом моим ближним. По прошествии стольких лет я снова стал любить людей, сделался их другом и помогаю им по мере своего достатка.

Я уже чувствую приближение смерти и потому закончу эти записки открытием тайны. По всей вероятности, я не успею сообщить ее устно тому, кого она касается, так как этот человек теперь далеко от меня.

Она касается тебя, мой возлюбленный Эбергард, и в твои руки должны попасть эти бумаги. Все, что я здесь опишу - истинная правда; клянусь в том моим вечным спасением.

Ты называл меня своим отцом, но ты не сын мне, той дорогой Эбергард! Кто были твои родители - я не мог знать. Непроницаемой тайной покрыто твое рождение; ты явился как бы сверхъестественным образом, сопровождаемый небесными видениями.

Войска Наполеона наводнили всю страну, неся за собой разорение и несчастье. И тут на огненно-красном небе внезапно появилась светлая, блестящая комета с огненным хвостом, которая затемнила своим блеском звезду алчного корсиканца. Мужчины и женщины молились, распростершись на коленях, и с благоговением смотрели на чудную звезду, которая казалась ниспосланной самим Богом. В ту же ночь внезапно пронеслась по городу карета, запряженная четверкой черных коней. Животные взбесились и понесли во весь опор, давя стариков и детей; из кареты выпала одетая во все черное дама, а следом за ней и кучер, который при падении разбил голову. А кони все несли и несли и скоро исчезли во мраке ночи.

Пораженный народ с испугом и молитвой толпился вокруг прекрасной, облаченной в черное дамы. Никто не знал ее, никто не мог узнать, откуда и куда она ехала. На ее груди лежал маленький мальчик. Она поцеловала его в последний раз, обратив свой взор к небу; ее прекрасные глаза закрылись; благородное лицо подернулось смертельной бледностью. Ее погубил сильный удар, полученный при падении.

Тем мальчиком, которого бедные люди положили на только что распустившиеся цветы и на которого чудесная звезда проливала свой яркий свет, тем мальчиком, как бы явившимся с неба, был ты, мой Эбергард. Я взял тебя к себе и дал тебе имя в честь дня, когда я обрел тебя. Мы похоронили неизвестную даму, твою мать, под сенью цветущих деревьев.

Драгоценный амулет, который я тебе дал,- камень с изображением креста, солнца и черепа,- был единственным наследством, оставленным тебе.матерью. Может быть, он поможет тебе отыскать твоих родителей. Никто не мог узнать имени твоей матери; я заметил только, что на платке, который она держала в руках, была вышита королевская корона. Никто не слыхал, что сделалось с дикими конями и со сломанной каретой...

Мне тяжело открывать тебе эту тайну, но я считаю себя обязанным сообщить тебе перед смертью, что Эбергард фон дер Бург - это не твое настоящее имя, дабы ты мог отыскать своих подлинных родителей и принять имя, которое принадлежит тебе по праву.

Все, что здесь написано,- истинная правда, клянусь в том вечным моим спасением.

Иоганн фон дер Бург

Теперь Леона знала о тайне, скрывавшей рождение Эбергарда; в умелых руках это послание могло послужить грозным оружием против ее бывшего мужа.

Леона отдала записку камергеру Шлеве, который не только не был наказан за преступление, совершенное им против Маргариты, но приобретал все больший и больший вес при дворе; через несколько месяцев по воле королевы он стал членом тайного королевского совета, так что влияние его распространилось не на одних только министров, но и на всю страну. Народ скоро на себе ощутил последствия этого могущества и копил гнев, так как жизнь под управлением камергера становилась все тяжелее и тяжелее.

Этот хромоногий сотоварищ Леоны, этот барон, который сбил когда-то каретой ребенка могильщика при церкви Святого Павла, обладал достаточным могуществом, чтобы привести в исполнение самые гнусные свои намерения. Он умел ловко скрывать их от короля, который, не без помощи своей супруги, благочестивой королевы, совсем отошел от дел и отдалился от своего народа.

XLI. ВОРЫ ВО ДВОРЦЕ

Была бурная и холодная весенняя ночь. Сильный порывистый ветер то утихал, то снова принимался завывать на улицах столицы. Проливной дождь с шумом падал на мостовую и с силой бился в окна и ставни домов. Непроходимая грязь образовалась на всех улицах. Тускло светившие фонари казались в эту ночь еще привлекательнее для пешехода, что изредка показывался на опустевших улицах столицы.

Только в более, оживленных кварталах слышались беззаботные голоса возвращавшихся из трактиров студентов; их веселые Песни прерывались сердитой бранью сторожей, чей сон они тревожили.

После полуночи какие-то два человека вышли на улицу из трактира Альбино.

- Ух,- сказал один из них, надвигая шляпу на свои черные как смоль волосы,- по такой погоде выходят только хищные птицы да ночные сторожа.

- И мы! - прибавил другой.

- В таком случае, и лейтенант, что обещал поджидать нас на Соборной улице.

- Впрочем, такая погода для нас, пожалуй, удобнее.

- Твоя правда, Кастелян; шум дождя, свист ветра имеют свои хорошие стороны. Маленькая Минна отворит нам ворота?

- Сегодня к вечеру я был у нее,- отвечал уже известный нам преступник, которого товарищи называли Кастеляном.- Она обещала отворить ворота боковой башни после того, как все лакеи и слуги замка разойдутся по своим комнатам. Я не забыл исследовать все узкие и широкие коридоры, по которым нам придется пробираться, чтобы попасть в комнату, где хранятся сокровища. Имей в виду: там тяжелая железная дверь. Ты взял с собой инструмент, чтобы выломать ее?

- Против этих двух винтов ничто не устоит: они выломают дверь и покрепче,- сказал с уверенностью Кастелян, с трудом шагая через огромные лужи.

- Покажи их мне.

- Глупая ты голова, я покажу тебе их после. Что можно разглядеть при свете фонаря! Я и без того сделал непростительную глупость, что зашел к тебе вечером в семейный дом. Голову заложу, что девушка, сидевшая у ворот, была прекрасная Маргарита; она мне не особенно доверяет, и я плачу ей той же монетой.

- Прекрасная Маргарита? Ты не ошибся? Рядом с нами живет старый Эренберг; какая-то девушка в, самом деле сняла у него на днях половину комнаты.

- Значит, это она и есть! Следовательно, она живет за той стеной, возле которой мы совещались. Я очень не доверяю этой девушке.

- Не беспокойся, Кастелян, у нее не было ни времени, ни охоты наблюдать за нами. Старая Эренберг умерла прошлой ночью от тифа и лежит теперь под лестницей! Сегодня за ней, по предсказанию доктора, должна последовать и ее старшая дочь Августа.

- Твоя правда, от этого пропадет всякая охота следить за соседями. Но я и Вальтеру доверяю не больше!

- Он приходит только к вечеру и остается очень недолго; сегодня во время нашего разговора его также не было.

- А где ты нашел этого бездельника лейтенанта?

- Где же еще, как не за водкой? Он сидел у "кронпринца" вместе с несколькими студентами.

- Ты уверен, что он нас поджидает?

- Кто, лейтенант? О, он дорожит своим честным словом. Он не перестал быть господином фон Рейцем, хотя суд и лишил его дворянского достоинства. Мещанские судьи могли посадить его в тюрьму, но не в их власти отнять у него его благородное происхождение. После полуночи он будет поджидать нас на Соборной улице; история с замком возбудила в нем сильное любопытство.

- Я его мало знаю,- сказал Кастелян.- Как у него с силенкой?

Георг Ф. Борн - Грешница и кающаяся. 4 часть., читать текст

См. также Георг Ф. Борн (Georg Born) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :