Георг Ф. Борн
«Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. 8 часть.»

"Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. 8 часть."

В полдень, 4 декабря, он, наконец, стал спокойнее, попросил опустить подушки, простился с окружающими и задремал.

Через несколько минут он стал порывисто дышать, потом тяжело вздохнул - и лейб-медик объявил, что кардинал Ришелье скончался.

Доложили королю.

Он в тот же вечер принял Мазарини и велел похоронить умершего министра с королевскими почестями.

Народ с облегчением вздохнул, узнав о смерти кардинала... и король Людовик почувствовал, что и у него как будто гора свалилась с плеч.

XX. СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ

- Виконт ждет в приемной секретной аудиенции, - сказала Эстебания королеве, - пожалуйста, будь как можно осторожнее, Анна! От одного кардинала мы избавились, но его заменил другой, которого мы еще не знаем.

- Не беспокойся, Эстебания, ты знаешь, что трем мушкетерам мы вполне можем доверять! Мне непременно надо узнать, жив ли еще несчастный мальчик? - спросила Анна, попроси ко мне виконта и оставь меня с ним наедине.

Приближенная королевы ушла. Вслед за тем явился Этьенн и низко поклонился Анне Австрийской.

- У меня есть к вам просьба, виконт, - сказала она, - одно поручение, которое надо исполнить крайне осторожно и сохранить в глубокой тайне.

- Приказывайте, ваше величество, - ответил Этьенн, -мы пойдем за вас в огонь и в воду!

- Я знаю, что вполне могу положиться на вас и на двух ваших товарищей, поэтому и обратилась к вам. Вам надо будет съездить по одному важному делу.

- Куда прикажете, ваше величество?

- Я могу сказать только, - зачем, ну а куда - вам придется разузнать самим.

- Я уже испытала вашу верность, храбрость, и уменье, виконт, но на этот раз мое поручение будет совсем другого рода и потребует сохранения величайшей тайны. Мне необходимо узнать об одном мальчике, которого кардинал Ришелье отослал в какой-то отдаленный замок. Мальчик был отдан на воспитание бывшей камер-фрау Мариэтте и рыцарю Раймонду. Вы знаете их?

- Нет, но узнаем, ваше величество.

- Поезжайте втроем и узнайте все подробно. И постарайтесь, чтобы эти сведения были достоверными. Имена, которые я вам назвала, помогут вам в розыске. Это будет сложно, потому что я не знаю, как называется и где находится далекий, уединенный замок, в который отослали мальчика.

- Не беспокойтесь, ваше величество, мы его найдем, хотя бы нам пришлось объехать всю Францию!

- Я уверена, что если будет только возможно, то вы и ваши товарищи непременно добьетесь цели. Больше я вам ничего не смогу объяснить, виконт, но прошу ничего не добиваться силой... Исполните мое поручение, но не касайтесь тайны!

- Даю слово за себя и за моих товарищей, ваше величество! - торжественно ответил Этьенн.

Так поезжайте скорее, отыщите замок, где живет рыцарь Раймонд с мальчиком, но действуйте осторожно, чтобы никто, кроме вас троих, не знал о моем поручении. Да благословит Бог ваш путь! Пусть заранее наградой вам будет мысль, что вы исполните священное поручение вашей королевы, которая вполне доверяет вам и всегда относится к вам с благодарностью.

Этьенн поклонился Анне. Она приветливо протянула ему руку, которую он поцеловал.

Прекрасная королева с большими, выразительными глазами и роскошными черными волосами, с милым, добрым лицом, выражающим самую прелестную женственность, отличала виконта особенным расположением и относилась к нему с благодарностью.

Этьенн вернулся к товарищам, ожидавшим его в галерее.

Он передал им в нескольких словах поручение королевы.

- Странно, - заметил Милон, - мы должны отыскать замок, не зная, где он, как называется, и не должны ничего расспрашивать!

- Без рассуждений, Милон! - вскричал виконт, - мы должны найти замок и мальчика.

- Разумеется, и сделаем это, но надо обдумать, каким образом!

- Я знаю рыцаря Раймонда, а еще лучше камер-фрау Мариэтту, - сказал маркиз. Несколько лет назад они вдруг тихонько уехали из Парижа, продав свой домик.

- Ты, кажется, говорил, что покойный кардинал услал мальчика? - спросил Милон.

- Да, делом его рук была и эта тайна, до которой мы не должны докапываться! - ответил виконт.

- Ну, раскрыть ее нам все равно придется, но ровно настолько, насколько это нужно, чтобы найти замок, - сказал Милон, - но мы сдержим данное тобой слово.

- Ришелье отправил мальчика с рыцарем Раймондом... Тогда я знаю, как их отыскать, - сказал маркиз. Подождите меня здесь, я вам через несколько минут добуду все сведения.

- Маркиз правду говорит! - воскликнул, засмеявшись, Милон, - для чего же и Каноник на свете?

- Тс! - остановил его Этьенн де Монфор, - никогда не надо так громко называть имена, мой друг!

Он ушел из галереи и отправился в ту часть Лувра, где была половина Мазарини.

Каноник, так все еще называли графа Фернезе прежние товарищи, принадлежал к числу первых приближенных Мазарини и был его правой рукой и советником.

Как нам известно, он вышел из мушкетеров и не только надел платье Ордена, но даже сделался его генералом.

Это было, однако же, тайной, кроме того, граф Фернезе занимал еще светскую должность непосредственно при новом министре Франции.

Каноник знал все распоряжения Мазарини и в то же время стоял выше него, потому что охранял его и во многом руководил им.

Увидев вошедшего маркиза, он вежливо подошел к нему и попросил пройти в одну из соседних комнат, где они остались вдвоем.

Каноник дружески протянул прежнему товарищу руку, но выражение его лица при .этом не изменилось.

- Очень рад, - сказал он вполголоса, - что скажешь?

- Пришел попросить у тебя сведения об одном довольно таинственном деле, - сказал маркиз.

- Ты хочешь, чтобы я что-нибудь узнал об этом деле?

- Нет, мой друг, я хочу только узнать о месте, где находится лицо, которое меня интересует.

- Говори, ты же знаешь, я всегда рад помочь тебе.

- Я знаю, что у тебя до сих пор сохранились к нам дружеские чувства, - сказал маркиз, - поэтому я и обращаюсь к тебе. Мне поручили узнать о дальнейшей судьбе одного мальчика, которого прежний кардинал отослал в какой-то отдаленный замок. Где этот замок - мы не знаем.

- Загадочное поручение, - сказал, улыбнувшись, Каноник.

- Почти что. Нам необходимо как можно скорее разыскать этот замок, поэтому я решил обратиться к тебе за помощью. Возможно, дашь нам какие-нибудь сведения.

Каноник внимательно посмотрел на маркиза своими беспокойными серыми глазами.

- Ты говоришь о мальчике и о замке, - сказал он, - не можешь ли ты рассказать еще о каких-нибудь подробностях, чтобы мне было понятнее, о чем идет речь?

- Только то, что кардинал отправил мальчика с рыцарем Раймондом.

Лицо Каноника оживилось.

- Кто вам поручил узнать о мальчике, ничего не расспрашивая о нем? - спросил он.

- Королева.

- Я тебе по секрету отвечу на твой вопрос, - продолжал Каноник, - рыцарь Раймонд уехал с мальчиком, которого вам поручено навестить, в один старый замок, недалеко от Пиньероля.

- Так называется пограничный город? - спросил маркиз.

- Да, он на самой границе с Италией.

- И ты точно знаешь, что мальчик там?

- Могу тебя уверить, что вы его непременно найдете там. Но посоветую вам быть очень осторожными при посещении и стараться, чтобы вас не видели. Насколько я знаю, туда никому не позволено заезжать, хотя замок и без того стоит в лесу, в стороне от всех дорог.

- Благодарю тебя за хорошее сообщение, теперь, я думаю, нас ждет удача, - и твоему совету мы, конечно, последуем.

- Счастливого пути, друг мой, - ответил Каноник, - кланяйся виконту и Милону.

Он читал письма, которые Ришелье несколько раз писал пиньерольскому поверенному и из них знал, как называется замок, в котором скрывали мальчика.

Маркиз вернулся к товарищам и сообщил все подробности. Мушкетеры решили ехать в тот же вечер.

Встретившись в условленный час на заставе, они сели там на заранее приготовленных для них лошадей и помчались по дороге, которая вела в Мельон, Невер и Лион.

Путь был далекий, они ехали, почти не останавливаясь, итолько на десятый день приехали в Бриансон. Переночевав и Бриансоне, мушкетеры осторожно стали собирать сведения о Пиньероле и его окрестностях.

До городка оставался еще день езды.

Никто, по-видимому, не имел понятия о замке, стоявшем недалеко от Пиньероля.

Уже на другой день они поспешили к месту своего назначения. Подъезжая вечером к Пиньеролю, они спросили у встретившегося крестьянина, не знает ли он тут старого охотничьего замка? Тот ответил, что в окрестностях есть только один замок, который стоит в глубине леса, и указал при этом на черную полоску на горизонте.

Мушкетеры поблагодарили и поехали в указанном им направлении к лесу, чтобы успеть к замку до наступления ночи.

Маркиз напомнил друзьям о предостережении Каноника, и они решили не входить в замок, а сначала хорошенько узнать местность, чтобы решить, каким образом собирать сведения - открыто или тайно.

Когда они подъехали к лесу, уже совершенно стемнело, так что в двадцати шагах едва ли можно было разглядеть что-нибудь. К счастью, взошла луна, и немного осветила дорогу. Но постепенно она скрылась в тучах, и трое всадников опять остались в темноте.

Дороги они не знали, а лошади с трудом пробирались сквозь разросшиеся кустарники, ветви которых почти лежали на земле.

Наконец они сошли с лошадей, взяли их под уздцы истали пробираться наугад.

Вскоре маркиз тихо сообщил товарищам, что цель близка, и вышел из чащи деревьев на лесную поляну, на противоположном конце которой виднелся старинный мрачный замок.

Милон и виконт подошли к нему.

В замке и вокруг него царила мертвая тишина. Не слышно было лая собаки, не видно было ни одной живой души. Только в одном из окон виднелся свет.

Маркиз оставил свою лошадь товарищам, оставшимся на опушке леса, а сам, постоянно озираясь по сторонам, начал осторожно пробираться к порталу.

Слабый свет из окна освещал ему дорогу.

Маркиз беспрепятственно прошей переднюю и поднялся по лестнице наверх. Он старался идти все время в одном направлении, так как в замке было совершенно темно, и, наконец, дошел до огромной двери. Пробивавшийся сквозь дверь свет означал, что там, за высокой дверью находился, вероятно, кто-то из обитателей таинственного замка.

Он постучался.

Прошло несколько секунд, прежде чем он услышал звук шагов, и дверь отворилась.

Маркиз увидел перед собой сгорбленную старушку, испуганно отступившую в глубь комнаты.

- Не бойтесь, - сказал он, - я не разбойник и не враг этого дома. Я, кажется, узнаю вас, хотя мы и не виделись уже много лет.

- И я, кажется, узнала вас, благородный господин, - войдите и не сердитесь на меня за то, что я вас испугалась. Я не привыкла видеть гостей в этом уединенном замке, который все обходят стороной. Я живу здесь уже очень давно. Скажите мне, пожалуйста, как ваше имя?

- Я маркиз Эжен де Монфор, а вы жена рыцаря Раймонда.

- Маркиз... да, да! Ах, как это я могла забыть! - воскликнула старая Мариэтта, радостно всплеснув руками, да вы маркиз! Теперь я, наконец, узнала вас, хоть вы и очень изменились с тех пор. Как я рада!

- Мы с вами старые друзья, мадам Мариэтта, - сказал маркиз, пожимая руку старушке.

Она пододвинула ему старинный стул с высокой спинкой.

- Да, мы друзья, и всегда были ими. Какая это для меня неожиданная встреча! Я уже не надеялась когда-нибудь увидеть кого-нибудь из прежних знакомых! А вы вот и приехали. Вы должны мне много, много рассказать.

- С удовольствием, с удовольствием, мадам Мариэтта, а где же рыцарь Раймонд? - спросил маркиз.

Старушка помолчала с минуту, невыразимая грусть появилась на ее лице.

- Лежит в сырой земле... вон там, на опушке леса, - ответила она заплакав.

- Тяжелая это для вас потеря, мадам Мариэтта! И вы, все-таки, остались здесь ради мальчика!

- Разве вы знаете о нем, господин маркиз? - с удивлением спросила Мариэтта.

- Знаю только, что вы взяли его к себе на воспитание, и больше не хочу ничего знать.

- Здесь произошли тяжелые перемены после смерти мужа, - ответила со вздохом старушка. - Лучше и мне было бы уйти за ним. Только ради мальчика я еще продолжаю здесь жить.

- Вы разве совсем одни в замке?

- К нам прислали сюда управляющего - злого, жестокого человека. Но я не смею ничего больше вам сказать, а то он услышит мои жалобы, и тогда еще хуже будет. Его сейчас нет дома, но он каждую минуту может вернуться. Его прислал сюда кардинал.

- Какой кардинал, мадам Мариэтта?

- Ну, да какой же больше, как не Ришелье?!

- Но он уже умер, теперь вместо него Мазарини.

- Умер? - спросила Мариэтта, - я уверена, что господин Гри мучает мальчика по его приказанию.

- Господин Гри.

- Знакомое имя... да, да! Припоминаю... это один из телохранителей кардинала, злой, грубый малый!

- Вы его знаете, тогда пусть лучше он ничего не знает о вашем приезде.

- Я слышал по дороге сюда, что к замку никому не разрешено приближаться?

- Мы здесь живем, как на уединенном острове, господин маркиз. Ах, как подумаю о прошлом... Теперь совсем не то. Еще часто вспоминаю также и о вас, и о прекрасной Магдалене Гриффон.

- Но я исполнил свое обещание! - проговорил маркиз с чувством.

- Великий Боже! Что же такое случилось? У вас ужасно мрачное лицо!

- В жизни каждого человека существует нечто, чего он касается неохотно, что он уже похоронил, но от чего сам он не освободится до последнего вздоха.

- Так, значит, красавица Магдалена умерла!

- Все равно что умерла. Не расспрашивайте меня. Тяжело ведь ворошить старые раны.

- Понимаю вас, маркиз. И вам, оказывается, пришлось пережить много горя. Не буду одолевать вас расспросами, а лучше пожелаю вам душевного покоя. Что бы там ни случилось с вами, вы всегда заслуживали того, чтобы провидение спасло и избавило вас от всяких горестей, потому что я до сих пор не встречала дворянина добрее и благороднее вас. Я так рада, что опять вижу вас. Да и покойные ваши родители, их сиятельства маркиз и маркиза, всегда были ко мне так милостивы, когда я у них служила. Ведь я и ко двору-то попала благодаря покойному маркизу, - а я не такой человек, чтобы забыть добро, которое мне сделали.

- Так послушайте же, зачем я пришел. Внизу меня ожидают двое товарищей, - виконт д'Альби и барон Сент-Аманд, - вы ведь их знаете.

- Да, я раньше часто встречалась с ними.

- Нам поручено узнать, как поживает мальчик и повидать его.

- А если управляющий узнает?

- Вы же сказали, что его нет дома.

- Да. Но он поехал верхом влес и каждую минуту может возвратиться, - проговорила старушка.

- Ну, вот мы и воспользуемся этим. Я сейчас позову своих друзей, а вы отведете нас к мальчику. Где он?

- В погребе.

- Как, разве его держат взаперти?

- Управляющий поступает с ним просто бесчеловечно! Он запер бедного мальчика в сырой подвал. Никакие мои просьбы не могли подействовать на Жюля Гри. Это сам демон. До его приезда все было хорошо, но теперь...

- Ну, так ведите же нас в подвал. Я завсе отвечаю! - проговорил маркиз каким-то особенным тоном.

- Это не так легко сделать, как вы думаете. Вы не знаете этого человека. Он держит ключ от подвала у себя в квартире.

- Не бойтесь ничего. Мы добудем и ключ. Мы обязаны сами увидеть мальчика.

- Да уж я знаю, что вы сумеете сделать так, чтобы облегчить жизнь бедному ребенку, - сказала Мариэтта, - я сама его так полюбила, и мне очень тяжело и горько смотреть на все его мучения.

- Так чего же нам еще ждать, - пойдемте скорее!

Мариэтта взяла свечу и вышла из комнаты. Маркиз пошел за ней. Бедная женщина была, видимо, и испугана, и озабочена. Ее мучила мысль, что будет, есливозвратится управляющий и застанет ее с мушкетерами внизу, у мальчика? Тогда он сразу догадается, что она взяла ключ из его квартиры. Мушкетеры уедут, а она останется одна, беззащитная и обреченная жертва жестокого управляющего. Но мысль о возможности облегчить участь мальчика заставляла ее пренебрегать всеми этими соображениями.

Вместе с маркизом она пошла в комнату Гри, затем спустилась вниз.

Маркиз позвал своих товарищей. Молодые люди приветливо поздоровались с Мариэттой, пока та открывала дверь на темную лестницу, спускающуюся в подвал.

- Ведь это просто злодейство! - вскричал виконт, - посадить ребенка в эту темную сырую яму и держать его там на хлебе и воде. И давно он там?

- Да уже несколько месяцев. Сначала один молодой человек, который, кажется, знал и любил мальчика, носил ему чего-нибудь получше, да управитель и это запретил.

- А откуда же он сам-то брал хорошее кушанье и как ухитрялся передавать их мальчику? - спросил маркиз.

- Тут был прежде кастелян, Баптист Раналь, - отличный, добрейший старичок. Он поселился далеко в лесу, чтобы не иметь дела с Гри. Так вот, тот молодой человек у него-то и брал разные мясные кушанья, подавал их мальчику в отдушину в подвале. Только Гри один раз увидел его, страшно разозлился, обещал застрелить его, а ребенка перевел в такое место в подвале, что там его уже никак не достанешь.

Мушкетеры стали расспрашивать Мариэтту о молодом человеке и сразу же узнали по ее описанию своего воспитанника Нарцисса, который все еще странствовал, разыскивая укротителя зверей, Джеймса Каттэрета, чтобы узнать от него что-нибудь о своей матери.

Они, наконец, спустились в темный подвал, в котором страдал несчастный маленький Луи.

Ребенок был до того напуган, что никак не решался подойти к ним. Его свеженькое и веселое личико стало мертвенно-бледным и выражало столько горя и страданий, что не походило на детское.

Вид этого ребенка глубоко тронул мушкетеров. Они не имели права тотчас же наказать управляющего за его злодейство, но каждый в душе дал слово жестоко отомстить ему за все страдания ни в чем не повинного ребенка.

Вдруг наверху, во дворе, раздались тяжелые быстрые шаги. Старая Мариэтта страшно перепугалась. Луи задрожал от страха, быстро бросился в темный угол и притаился там, едва переводя дыхание.

- Управляющий приехал! - в ужасе вскричала старушка.

- Пойдемте с нами наверх! - сказал маркиз, - и не бойтесь ничего.

Подходя к главному входу, они увидели какую-то высокую шатающуюся фигуру с мертвенно бледным лицом и глазами, налитыми кровью.

- Боже мой, Раналь! Что с вами! - вскричала Мариэтта, подбегая к старику, который, видимо, едва держался на ногах.

- Управляющий... в меня ... выстрелил... - ответил тот прерывисто.

- Вы ранены?

- Я умираю... он... убил... проклятый!

- Да что же у вас с ним произошло? За что?..

- За то, что я кормил ребенка.

- Проклятие и смерть негодяю! - вскричал Этьенн, не будучи больше в силах сдерживать возмущение. - Я рассчитаюсь с ним сейчас же, будь, что будет!

- Отомстите за меня и за ребенка, - уже угасающим голосом проговорил Баптист и упал на землю.

Милон подбежал и нагнулся над ним. Старый кастелян еще раз глубоко вздохнул и отдал Богу душу.

Мариэтта, не выпуская из рук свечи, опустилась на колени возле тела и тихо шептала молитвы. Между тем Этьенн вышел за ворота замка, чтобы там дождаться Жюля Гри.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

I. МАЗАРИНИ

Король Людовик XIII только на полгода пережил своего министра Ришелье: он умер 13 мая 1643 года. Перед смертью, по настоянию Мазарини, Людовик учредил так называемый правительственный совет, который должен был управлять государством вместо его несовершеннолетнего сына.

Мазарини также примирил короля с его братом Гастоном Орлеанским, а несчастная Мария Медичи в то время доживала свои последние дни в Кельне, в крайней бедности.

Анна Австрийская, во-первых, была возмущена в душе действиями Мазарини, вследствие которых власть ускользала из ее рук, а во-вторых, Гастон Орлеанский был ей лично неприятен, ведь она надеялась быть полновластной регентшей.

Но Мазарини настоял на своем и уговорил короля сделать его государственным советником и членом нового правительственного учреждения, которому предназначалось управлять Францией под президентством герцога Орлеанского, до совершеннолетия Людовика XIV.

Анна Австрийская была очень недовольна кардиналом, и даже не хотела первое время принимать его.

Герцог Орлеанский немедленно воспользовался этим, чтобы приблизиться к королеве и уверить ее в своей преданности. Он сильно недолюбливал кардинала и втайне завидовал ему.

Вместе с ним к королеве, называвшейся с этих пор королевой-матерью, явился также и принц Конде, старавшийся склонить ее на сторону аристократии и принцев, которые были настроены против Мазарини из-за того, что все высшие должности в государстве он раздавал своим итальянцам. Его ничем не скрываемая алчность к деньгам повсюду наделала ему множество врагов.

Герцог Орлеанский и принц Конде, объединившись с королевой в своей борьбе против кардинала, предложили ей силой лишить Мазарини его высокого поста; они даже советовали ей объявить себя перед парламентом регентшей Франции и обещали свою постоянную помощь в этом деле.

Такое предприятие, казалось, имело все шансы на успех, поскольку парламент был на стороне всеми любимой, умной королевы, а не хитрого итальянца. Вот почему требование Анны Австрийской было немедленно исполнено, а Мазарини остался на своем месте только в качестве министра.

Можно представить, какое действие произвело это на кардинала, который долгое время был яростным противником могущества парламента.

По мере того, как усиливались значение и власть королевы, неприязнь народа к Мазарини все более возрастала; вскоре стали, нисколько не стесняясь, упрекать его в корыстолюбии и сочинять на него самые злые эпиграммы.

В таком положении были дела после смерти Людовика XIII, которые, по-видимому, никак не могли принять мирный характер. В воздухе было душно, и все чувствовали, что государству в скором времени грозили беспорядки и смуты.

Анна Австрийская достигла своей цели: она была регентшей и ей удалось унизить Мазарини самым чувствительным образом.

Человеческое сердце представляет собой непроницаемую загадку и, как мы часто видим, совершенно неожиданно меняет свои чувства. Королевское тщеславие было удовлетворено теперь и в Анне Австрийской заговорила женщина.

Но Мазарини, казалось, нисколько не оскорбился и беспрекословно перенес свое падение. С униженным видом предстал он перед королевой, готовый исполнять все ее требования. Анна изумилась, видя готовность и преданность своего бывшего врага, и невольно почувствовала себя совершенно обезоруженной.

Королева думала найти в нем сурового, непреклонного кардинала, в духе Ришелье, и была приятно удивлена, увидев перед собой кроткого, терпеливого и, судя по изящным манерам, вполне светского человека. Мазарини угадал, как нужно было поступать, чтобы понравиться королеве, и отлично понимал, что своей уступчивостью возьмет гораздо больше, чем каким-нибудь заговором против нее.

Предоставив ей высшее управление Францией, Мазарини, тем не менее, часто являлся во дворец под предлогом посоветоваться с королевой о делах государства. Хитрый кардинал умел так ловко и искусно наводить ее на принятие различных планов и решений, что ей всегда казалось, будто это она сама отдала тот или другой мудрый приказ, а министр тут был не при чем. Но это вовсе не означало, что Анна Австрийская всегда следовала всем советам Мазарини и позволяла ему поступать только так, как он хотел. Для этого она была слишком умной, проницательной женщиной и тщательно обдумывала каждый свой шаг.

Через некоторое время кардинал, который и как человек, и как министр, заслуживал большого уважения, сумел стать необходимым королеве п приобрести ее симпатию. Его корыстолюбие не вызывало больше презрения у королевы и казалось Анне иногда только забавным.

Однажды, когда Анна Австрийская сидела за своим письменным столом, а пятилетний король играл возле нее, обергофмейстерина доложила о приходе Мазарини.

Людовик IV очень любил кардинала и, услыхав его имя, намеревался побежать к нему навстречу, но стоявший возле него гувернер удержал его.

- Я желала бы, - заметила ему королева, - чтобы мой сын и впоследствии так же приветливо встречал этого человека.

Войдя в комнату, Мазарини низко поклонился Анне Австрийской и маленькому королю, большие глаза которого вопросительно уставились на него.

- Не принесли ли вы мне опять какой-нибудь книги, эминенция? - спросил он.

- Разве ваше величество уже успели прочесть с господином гувернером все, что я дал вам в прошлый раз?

- Да, мы уже дошли до конца.

- А о чем там говорилось?

- Разве вы уже забыли? - воскликнул король.

- Да, мне бы это очень хотелось знать, - возразил Мазарини.

Королева с улыбкой слушала разговор сына с кардиналом.

- Ага, вы, наверное, только хотите испытать меня, ваша эминенция! Дело шло о границах Франции и соседних с ней земель, но я не знаю, какие государства находятся за ними?

- Я принесу вам продолжение, сир, - ответил Мазарини, - с условием, чтобы вы еще раз внимательно прочли эту книгу, прежде чем получите от меня новую.

- Так пойдемте, - сказал Людовик, обращаясь к гувернеру, - и сделаем то, что советует его эминенция.

Анна Австрийская с нежностью смотрела вслед уходившему королю.

Мазарини заметил это.

- Я уверен, ваше величество, что при правлении Людовика XIV Францию ожидает слава: у нашего королевского сына большие дарования.

- Садитесь, кардинал, и скажите, что привело вас ко мне сегодня? - спросила королева.

- Я должен сделать вам очень важное донесение, ваше величество, - ответил Мазарини, - речь идет о ваших мушкетерах.

Лицо Анны Австрийской приняло серьезное выражение: она уже раньше слышала от виконта, что произошло в отдаленном замке.

- Говорите, ваша эминенция, - сказала она.

- Эти трое господ проявили неслыханное самоуправство, которое не должно остаться безнаказанным. Они силой увезли из замка, что в Пиньероле, управляющего Жюля Гри, посланного туда еще кардиналом Ришелье, и оставили мальчика под надзором старой камер-фрау.

- Так что же? - возразила королева, - она очень хорошо за ним смотрит.

- Разве вашему величеству уже все известно?

- Ничего больше кроме того, что мои мушкетеры увезли оттуда управляющего, чтобы привлечь его к ответственности. Он не имел права так жестоко обходиться с мальчиком и убивать старого эконома. Это ужасное преступление!

- Конечно, я согласен, что управляющий не вполне соответствовал своей должности, но тем не менее такое самоуправство ваших мушкетеров не может остаться безнаказанным...

- Как, ваша эминенция, - вскричала Анна Австрийская, - вы заступаетесь за человека, который мучил несчастного мальчика и убил старика?

- Нисколько, ваше величество, но я должен вам сказать, что он уже довольно наказан мушкетерами, сделавшими его в замке их пленником.

- Молодцы! Так ему и надо за то, что он осмелился стрелять в них, в моих посланных!

- Так они были ваши посланные, ваше величество? - спросил Мазарини.

- Конечно, ваша эминенция.

- Я этого не знал, - сказал он.

- Я нахожу, - заметила королева, - что они пришли туда как раз вовремя, чтобы положить конец недостойному поведению этого управляющего. Как он смел так истязать мальчика! Я требую его наказания, господин кардинал. Нельзя безнаказанно поступать таким образом с ребенком и убивать ни в чем неповинного человека. Знайте же, что я вполне одобряю поступок моих мушкетеров, и если он осмелился стрелять в них, то это еще больше увеличивает его вину. Я знаю весь ход дела с мельчайшими подробностями.

- Могу и я их узнать, ваше величество? - спросил Мазарини.

- Конечно, ваша эминенция! - ответила Анна Австрийская. - Видите ли, мои мушкетеры отправились в замок, куда до сих пор никто не осмеливался показываться. Посетив, по моему поручению, старую камерфрау мальчика, они были поражены, услыхав от нее, как жестоко обращался с ним управляющий, а вскоре и на деле убедились в справедливости ее слов. Бедный ребенок уже несколько месяцев томился в душном, сыром подвале, получая в пищу только хлеб и воду, которые с ним делили крысы и мыши. Неслыханное варварство! Но это еще не все. Когда мушкетеры вышли из погреба, им навстречу попал старый эконом замка, едва державшийся на ногах и весь окровавленный. Через несколько минут он умер от страшных ран, нанесенных ему управляющим за то, что он осмелился из сострадания потихоньку кормить мальчика. Разве это не бесчеловечно, ваша эминенция?

- Вы правы, ваше величество, этого преступления нельзя прощать, преступник должен быть наказан по заслугам.

- Управляющий раньше служил в гвардии кардинала. Мои мушкетеры хорошо знали его в то время и уже тогда чувствовали к нему отвращение. Они не ушли из замка, решив дождаться его у тела убитого им старика. Возвратившись, он прямо объявил их своими пленниками, но они спокойно ответили ему, что обстоятельства изменились, и что он должен следовать за ними. Должно быть, у этого мсье Гри убийство стало второй натурой, так как он, не говоря ни слова, взял свое ружье и выстрелил в них.

- Но не произошло ли между ними какой-нибудь ссоры, прежде чем завязалась схватка?

- Мои мушкетеры не могли исказить факты, ваша эминенция, они всегда строго придерживаются истины. Я хорошо знаю их! Они только тогда решились употребить силу, когда увидели, что управляющий взялся за ружье. Если бы они не старались сдерживать себя, то на месте убили бы этого человека, чего он вполне и заслужил. Неужели же убийство старика и истязание несчастного мальчика можно оставить безнаказанным, ваша эминенция.

- Управляющего непременно следует привлечь к ответственности, ваше величество, - ответил задумчиво Мазарини, - но я посоветовал бы вам судить его тайно, иначе при следствии над ним откроются такие вещи, о которых никто не должен знать.

- Управляющему, возможно, было дано тайное указание истязать мальчика, но я не желаю, чтобы тайна этого замка послужила ему на пользу и помогла избегнуть правосудия.

- Я жду приказа вашего величества, - ответил Мазарини, чувствовавший, что в этом деле ему нужно было уступить желанию королевы, чтобы в чем-нибудь другом тем вернее ожидать уступок с ее стороны.

- Вы говорите, - снова начала Анна Австрийская, - что не следует открыто судить этого убийцу! Я нахожу вашсовет полезным и принимаю его. Мне кажется, что лучше всего назначить судьями управляющего моих трех мушкетеров, уже не раз доказавших мне свое благородство и честность.

- Я ничего не имею против этого решения, ваше величество, если это можно проделать, не поднимая шума. В противном случае это приведет к толкам, которых мы должны избегать! По-моему, лучше всего было бы увезти мальчика из замка Пиньероль!

- Вы полагаете, что это место может привлечь внимание... Мальчик теперь, конечно, ненавидит замок Пиньероль, где ему пришлось испытать столько мучений. Его надо перевезти в другое место и дать ему нового учителя и наставника.

- С условием, что камерфрау Мариэтта останется принем.

- Согласен, ваше величество!

- А кого вы назначили воспитателем?

- Молодого офицера по имени Сен-Марс!

- Имя его как-то связано с несчастным маркизом де Сен-Марсом, казненным в Лионе?

- Нет это не родственник. Этот офицер не имеет ровно никакого отношения к казненному сановнику.

- Вы ручаетесь за добрый и спокойный нрав этого воспитателя?

- Он отличный офицер, ваше величество, человек, на честь и благонадежность которого мы вполне можем положиться, - уверял Мазарини.

- И какое новое местопребывание избрали вы, ваша эминенция?

- Я долго думал об этом и пришел, наконец, к убеждению, что для мальчика очень полезно было бы поселиться на юге, на прекрасном берегу Средиземного моря.

- У чудного голубого моря, да, ваша эминенция, там ему будет хорошо! Благодарю вас за это предложение. Я все больше и больше понимаю, что вы желаете утешить мое сердце и счастлива, сознавая это.

- Я всеми силами стремлюсь, ваше величество, облегчить вам жизнь и готов лучше сам уколоться о тернии, лишь бы отвести опасность от вас! Преданность моя так велика, что я постоянно готов жертвовать для вас своей, лишенной радостей, жизнью!

- Вы сказали лишенной радостей, ваша эминенция?

- Я неправильно выразился, я хотел сказать лишенной любви, ваше величество, - ответил Мазарини, поспешно встав со своего места; - королева видела, что он был несколько взволнован.

- Может быть, ваша жизнь сложится лучше, чем вы полагаете, ваша эминенция, - сказала Анна Австрийская голосом, в котором слышалось участие, - люди высокопоставленные не должны поддаваться велению сердца. Они должны подчинять свои сердечные порывы более полезным и благоразумным чувствам. Путь к величию и почестям не может быть пройден без жертв и потерь! Жизнь вообще требует жертв, а наша с вами - особенно!

- К несчастью, ваше величество, вы совершенно правы; счастлив тот, кто никогда не был подвержен подобным лишениям, - этому можно только позавидовать!

- Сделайте необходимые тайные распоряжения, ваша эминенция, - Анна Австрийская вдруг прервала разговор, перешедший в минорный тон, - я имею в виду приказ трем мушкетерам привести в исполнение приговор, а лейтенанту Сен-Марсу отправиться с мальчиком и старой камерфрау Мариэттой к берегам Средиземного моря. В какую должность определите вы лейтенанта?

- В должность губернатора маленького острова Святой Маргариты, ваше величество!

- Хорошо, пусть туда отвезут мальчика! Да сохранит его Пресвятая Матерь Божия и да расположит она к нему сердце человека, на попечение которого будет отдано бедное несчастное дитя!

Мазарини низко поклонился королеве и удалился. По его виду было заметно, что внутренне он очень сильно взволнован.

II. ТАЙНЫЙ СУД

- Ах, дядя Калебассе, какое счастье, что я, наконец, нашла вас, - сказала Жозефина, торопливо подходя к торговцу фруктами улицы Вожирара, только что собравшемуся опустить свой зонт, так как уже наступил вечер.

- Ну, что же за важные новости ты мне несешь, милая крестница? - спросил, улыбаясь, старик, подавая хорошенькой девушке свою загорелую руку, - что с тобой? Смотри, ты совсем запыхалась!

- Я иду из маленького замка и спешу в ваши кладовые. Господин Пипо, наверное, уже ждет меня.

- Что же ты делала в маленьком замке?

- Я была у кастелянши.

- У доброй Ренарды? Здорова ли она?

- Она кланяется вам. Знаете ли вы, крестный, что Жюль опять в Париже?

- Как, важный-то господин? Губернатор, или управляющий замка?

- Он опять здесь, и знаете, кто привез его, чтобы предать суду?

- Ты говоришь мне о том, что мне совершенно неизвестно.

- Три господина!

- Какие три господина?

- Ах, господи! Ну, маркиз, виконт и господин Милон!

- Ага! Господин Милон! - многозначительно улыбнулся дядя Калебассе.

- Да, и они хотят наказать Жюля.

- Но за что же?

- Я хорошенько не знаю, но, кажется, он стрелял в них, - испуганно ответила Белая Голубка.

- Значит, он заслужил наказание.

- Это так, но он мой брат.

- Да, к сожалению.

- Мне бы хотелось избавить его от наказания!

- В таком случае тебе лучше всего обратиться к господину Милону и попросить его за брата!

- Нет, крестный, это не пройдет!

- Почему же?

- Во-первых, потому, что господин Милон, вероятно, очень сердит на Жюля и не сможет избавить его от наказания, а во-вторых...

- Что же ты не договариваешь?

- Во-вторых, мне совестно, что Жюль мой брат!

- Вот что! Гм... да! - проговорил торговец фруктами, - я понимаю, Ночлежный остров тебе не по вкусу!

- Поэтому я хотела попросить вас, дядя Калебассе, предостеречь Жюля! Мне сейчас некогда, дорогой крестный, я должна немедленно возвратиться домой. Но, как я узнала, сегодня эти три господина хотят арестовать Жюля. Ренарда передала мне эту весть!

- Где же я найду Жюля?

- Я думаю, вернее всего в гостинице! Лучше всего будет, если вы, обнаружив его там, посоветуете ему бежать. Таким образом он избегнет всего. Понимаете, крестный?

- Я уступаю твоему желанию, милая Жозефина, только мне кажется, что мы не совсем будем правы, идя против мушкетеров.

Жозефина заплакала.

- Негодяй, он дурной человек, я знаю это. Он буян и стрелял в мушкетеров, так что они страшно возмущены!.. Но... он мой брат. Раньше он и со мной обходился дурно, вам это известно, но я не смогу равнодушно отнестись к его казни. Лучше бы мне ничего не знать об этом деле!

- Ну, полно, Жозефина, успокойся, - уговаривал ее старый торговец. - У тебя доброе сердце! Но скажи сама, если кто-нибудь поступает дурно, не заслуживает ли он наказания? А я никогда не поверю, чтобы господа мушкетеры поступили с ним несправедливо! Но чтобы избавить тебя от огорчения и страха, я пойду туда и посмотрю, нужно ли советовать ему бежать.

- Ах да, сделайте это, милый крестный! И если вы увидите, что ему нужна помощь, - может быть, он раскаивается в своих дурных поступках, тогда помогите ему бежать!

- Ступай спокойно домой, моя дорогая, я постараюсь все устроить, - сказал старый папа Калебассе.

Жозефина поблагодарила его и, простившись, поспешно ушла.

"Милая девушка", проговорил про себя старый торговец фруктами, убирая свои корзины и скамьи в подвал. Доброе дитя! У нее золотое сердце! Даже чересчур доброе. Этот негодяй Жюль, право, не заслуживает, чтобы она так заботилась о нем! Он все-таки брат ей, говорит она, а по-моему, он дерзкий, нахальный буян, который, собственно, не заслуживает даже внимания! - Достаточно вспомнить, как он обошелся со мной при нашей последней встрече перед его отъездом! Он был просто неузнаваем! Его гордость не знала пределов, этот нахал обращался со мной, как с каким-нибудь нищим! Я никогда не прощу ему того, что он совершенно оттеснил меня от кардинала, а напоследок еще и прикарманил все вознаграждение. Это была скверная шутка! Я всегда говорил, что он дрянь-человек и не мало удивился в то время, вдруг увидев его в мундире гвардии. Но я обещал Жозефине и посмотрю, что можно будет сделать! Если он будет рассудителен и вежлив, как ему и подобает быть по отношению ко мне, то только в таком случае я его предостерегу и спрячу, чтобы господа мушкетеры не нашли его!

Разговаривая таким образом сам с собой, торговец фруктами убрал весь свой скарб в подвал.

После этого он отправился по дороге к Ночлежному острову.

Начинало смеркаться, и когда он дошел до места, было уже совсем темно.

Дядя Калебассе перешел узкий деревянный мост, ведший на остров приюта и приблизился к гостинице "Белая голубка", где по обыкновению, каждый вечер было очень весело и шумно.

В общей комнате собралась большая толпа, все ели, пили и веселились.

Калебассе увидел, что и другая сторона дома была ярко освещена, и ему показалось, что из этой комнаты слышится довольно громкий разговор, но когда он подошел ближе к окнам с намерением заглянуть в них, то увидел, что они завешаны большими пестрыми платками.

Вдруг он заметил в одном из них большую треугольную дыру, через которую можно было заглянуть в большую комнату.

По середине комнаты стоял старый четырехугольный стол топорной работы, а около него сидели четыре человека. На головах у них были шляпы, сдвинутые набекрень, перед ними стояли стаканы, наполненные вином, а по их красным разгоряченным лицам было видно, что уже было не мало выпито. Комната освещалась двумя свечами, стоявшими на столе перед пирующими.

Дядя Калебассе узнал в сидевших за столом четырех мужчинах, - очень громко разговаривавших и хваставшихся, по-видимому, своими прежними геройскими подвигами, - четырех бывших членов кардинальской гвардии: Гри, д'Орфруа, де Рансона и Алло.

Казалось, что трем последним из них не очень везло после уничтожения гвардии кардинала. Платья и шляпы их были заметно поношены и уже нельзя было определить их первоначальный цвет. Дядя Калебассе, будучи замечательным психологом, по выражению их лиц понял, что их моральный облик был далеко не блестящим и жизнь они вели очень сомнительную. Они были похожи на разбойничьих атаманов, с той лишь разницей, что те, в большинстве своем народ храбрый и мужественный, а у этих вся храбрость состояла в искусстве громко разговаривать и хвастаться.

После всего увиденного, папа Калебассе начал обдумывать, каким образом ему исполнить желание Жозефины.

Подумав немного, он решился и, войдя в гостиницу, постучал в дверь, которая вела в комнату, где пировали четыре приятеля.

Слышался гул смешанных голосов. Калебассе отворил дверь и вошел.

- Смотрите, пожалуйста! - воскликнул д'Орфруа, - ведь это, никак, толстый, красноносый продавец фруктов с улицы Вожирар!

- Да, это он, - подтвердили де Рансон и Алло; - чего старому здесь нужно? Здесь ягоды не растут.

- Эй! Мсье Калебассе, - закричал Жюль Гри, - что вы там стоите, вытаращив глаза?

- Я жду, когда у вас водворится спокойствие, чтобы можно было пожелать вам доброго вечера, - ответил он.

- Пусть продавец фруктов садится с нами за стол, - предложил Алло, - он должен выпить с нами!

- Идите сюда! - согласились д'Орфруа и Рансон, - как зовут старика?

- Дядя Калебассе, кажется, он был когда-то моим крестным отцом, - объяснил Жюль Гри.

- Калебассе, - смеясь повторил Рансон, - клянусь честью, забавное имя!

- Сядьте здесь, возле меня, - воскликнул Алло, придвинув к столу пятый стул.

Дядя Калебассе при этом приглашении невольно положил руку на карман своей блузы, в котором лежал бумажник с деньгами.

Ему казалось, что он в этом обществе далеко не в безопасности.

- Не беспокойтесь, господа! - сказал он, - слишком много чести для меня.

- Вы совершенно правы, - подтвердил д'Орфруа, - мы действительно оказываем вам большую честь, но мы надеемся, что вы сумеете достойно оценить ее и со своей стороны также не пожалеете угощения!

- Эти торговцы фруктами приобретают большие деньги от своих дынь, груш и персиков, - воскликнул Алло, - что ему стоит поставить несколько бутылок вина! Гри, вели подать новый запас для мсье Калебассе!

- Оставьте это господа, мне некогда, - ответил Калебассе уклончиво.

- Вам, быть может, жаль денег, старый скряга, - продолжал д'Орфруа, - в таком случае мы не такие люди, чтобы не могли заплатить за себя.

Дядя Калебассе состроил хитрую мину.

- Гм! В карманы ваши, господа, я не желал бы заглянуть, - проговорил он.

- Ого! Что осмеливается говорить старый дурень, - воскликнул Рансон, вскочив с угрожающим видом, - ты забыл, кажется, что имеешь дело с дворянами?

- Знаю, знаю! Успокойтесь только, пожалуйста, - унимал Калебассе расходившегося, - я пришел вовсе не для того, чтобы напрашиваться на ваше угощение! Я пришел по делу к Жюлю Гри.

- Старый продавец дынь становится все более и более дерзким, - сказал д'Орфруа, - не к Жюлю, а к господину офицеру Гри, понимаешь?

- По-моему, пусть будет так!

- Ко мне? - спросил Жюль Гри с гордостью. - Однако вы не должны забывать, дорогой Калебассе, что времена переменились, вы именно остались тем же, кем и прежде были, но я пошел в гору и возвысился, не забывайте этого.

- И не мало возвысился! - прибавил Рансон.

- Ладно, ладно, - сказал Калебассе, улыбаясь, - ведь я не спорю с вами!

- Что же вам нужно здесь? - спросил Жюль Гри.

- Я вижу ты не хочешь, чтобы я говорил тебе "ты", но несмотря на это, я не хочу уйти отсюда, не исполнив того, что обещал! Берегитесь мушкетеров, господин Жюль Гри!

- Ого! Это что за предостережение? - воскликнул Алло.

- Я советую вам убраться отсюда как можно скорее, - продолжал Калебассе, - в противном случае вы попадете в руки мушкетеров, а что они шутить не любят это, я полагаю, вам известно!

- Старый шут, кажется, издевается над нами, - закричал в бешенстве д'Орфруа, - не думаете ли вы, что мы испугаемся ваших мушкетеров?

- Разве ты не знаешь, старый осел, что мы всякий раз разбивали мушкетеров в пух и прах и заставляли их бежать без оглядки, - сказал Рансон.

- Я ведь ничего не оспариваю, господа, я пришел только затем, чтобы сообщить господину Жюлю Гри то, что я сейчас сказал ему.

- Могли бы не трудиться, Калебассе, - сказал Жюль с надменной улыбкой. - Я вижу вы так сильно стараетесь, что это влияет на ваш рассудок. Неужели вы думаете, что я испугаюсь мушкетеров? Я уже не одного из них отправил на тот свет.

- Совершенная правда! Они знают нас, - подтвердили Алло и Рансон.

- Я готов думать, что эта старая лиса подослана к нам мушкетерами, чтобы все про нас разнюхать, - сказал д'Орфруа.

- В таком случае возвратитесь к ним, Калебассе, - продолжал Жюль Гри, - и скажите, что мы готовы принять их по достоинству! - Я однажды уже салютовал им моим мушкетом, в тот раз их положение было более выгодно, потому что я тогда был один! Я питаю непреодолимую ненависть к трем мушкетерам и полагаю, что известия ваши не верны, и что новый кардинал постарался уже отправить их в Бастилию.

- Если вы их увидите, то пошлите их сюда, пусть они сами объяснят нам, что им нужно, - сказал Рансон, - они, наверное, еще не успели забыть меня! Передайте им мой поклон. Я полагаю, этого будет достаточно, чтобы они не решились показать сюда своего носа!

Д'Орфруа и Алло покатились со смеху.

- А теперь убирайтесь отсюда, старый осел, - воскликнул Алло, - и будь доволен, что мы отпускаем тебя с подобающей честью.

Дядя Калебассе не заставил повторять приглашения. Ему было решительно не по себе в этой компании, и он облегченно вздохнул, когда запер за собой дверь и вышел на улицу.

- Бездельники! - ворчал он, - и понесло же меня в берлогу к этим зверям! Черт бы вас побрал, оборванцев! Такие вещи должен слушать старый честный человек и гражданин от таких дрянных людей. Я готов прибить себя за то, что вошел туда! Пользы все равно никакой не сделал! Они с закрытыми глазами попадут в ловушку. Как бы я желал, чтобы господа мушкетеры хорошенько проучили их за хвастовство!

- Еще зовутся офицерами и дворянами!

С этими словами дядя Калебассе подошел к маленькому мосту, перейдя который, он скрылся в ночном мраке.

Приход старого торговца навел наших четырех собеседников на их излюбленную тему. Они начали рассказывать о чудесах храбрости, о своих победах над мушкетерами. Конечно, здесь не было и сотой доли правды. Однако они до того увлеклись своими рассказами, что лица их покраснели и глаза сияли от восторга.

- Пусть бы только господа мушкетеры пожаловали бы сюда, - кричал д'Орфруа, - не ушли бы они от нас подобру-поздорову!

- То-то и беда, что они прячутся, когда чуют опасность, - проговорил Рансон.

- Я у них еще в долгу, особенно у виконта, - подал голос Алло.

- Подожди, они попадутся еще в наши руки, - сказал со злобой Жюль Гри.

- И тогда они уже не уйдут от меня! Клянусь честью д'Орфруа!

- Мы здесь, господа! Приводите в исполнение ваши угрозы, - раздался вдруг у дверей громкий голос. - О, да какая здесь собралась знатная компания!

После сидевшие за столом четыре приятеля вскочили со своих мест и уставились на дверь.

На пороге стоял виконт, а позади него маркиз и Милон.

Такого быстрого появления трех мушкетеров эти негодяи не ожидали. Прославленная храбрость бывших гвардейцев кардинала, казалось, вдруг покинула их.

- Это они! - воскликнул Жюль Гри, раньше всех опомнившийся от испуга. - Это три мушкетера!

Виконт вошел в комнату.

- Господин Гри, - обратился он к сыну Пьера Гри, - именем королевы я арестую вас!

- Вы арестуете меня? - язвительно засмеялся Гри, - по какому праву? Не думаете ли вы, что я поверю вам на слово? Вы втроем явились для того, чтобы взять меня одного?

Алло, д'Орфруа и Рансон засмеялись, произнося вполголоса насмешливые слова.

- Счастливый случай привел моих друзей сюда, чтобы они были свидетелями вашего нового геройского поступка, - продолжал Жюль Гри.

- Перестаньте говорить глупости, - перебил Милон, который уже не в силах был сдерживаться, - мы не намерены терять время на пустые разговоры.

- Неужели вы действительно думаете, что я подчинюсь вам? - спросил Жюль Гри, - если вы сию же минуту сами не уйдете из этого дома, то...

- Я заткну тебе рот, - сказал Этьенн, обнажая свою шпагу. - Если ты добровольно не пойдешь с нами, мы употребим силу, любезный!

Виконт напал на Жюля, который также обнажил шпагу и стал защищаться. В одну минуту все шпаги сверкнули в воздухе и три мушкетера атаковали четырех своих противников.

В это время Алло и Рансон подняли такой страшный крик, перемешанный с бранью, что в первую минуту мушкетеры не могли объяснить себе причины его, но через сколько минут все выяснилось.

Четыре экс-гвардейца, превозносившие перед тем храбрость, увидели, что им не устоять, решили своими криками привлечь внимание находившихся в гостинице ни цыган и всякий другой сброд.

Их уловка великолепно удалась.

Едва услышав шум и звон шпаг, сидевшие в распивочной поспешили к сражающимся и присоединились к противникам мушкетеров. Вооружившись кто костылем, кто стулом, кто палкой, одним словом, всем тем, что подвернулось под руку, они столпились у входа в комнату, в которой Алло, д'Орфруа и Рансон, сражаясь, старались приблизиться к двери, между тем как виконт держал Жюля на месте и не давал ему сделать ни шагу.

Положение мушкетеров стало довольно затруднительным, так как к их противникам подоспело подкрепление около тридцати человек.

Жюль Гри воспользовался минутой общего смятения, чтобы присоединиться к своим трем товарищам, что ему и удалось. Все четверо достигли двери, у которой остальная пьяная компания встретила их радостными криками одобрения.

- Закройте дверь! - закричал коренастый парень с разбойничьей рожей, - затворите дверь! Тогда три птички будут в клетке и мы сможем с ними позабавиться!

- Шарль правду говорит, - весело раздалось со сторон. - Да затворите дверь! Подоприте ее чем-нибудь. Тогда мушкетеры будут как в мышеловке!

Это предложение было принято с радостью, и бывшие гвардейцы кардинала уже приготовились выйти из комнаты, чтобы оставить в ней одних мушкетеров, как вдруг Милон, бросив на пол свою шпагу, обеими руками схватил Жюля Гри, только что намеревавшегося скрыться в толпе.

В ту минуту, когда толпа стала закрывать дверь, чтобы захватить мушкетеров, Милон схватил сына Пьера Гри за шиворот и за ногу, поднял его, как перышко, и не совсем нежно отбросил назад в комнату, в которой три мушкетера очутились одни с Жюлем Гри.

По ту сторону двери раздавались громкие радостные возгласы и шум множества придвигаемых предметов, которыми ее забаррикадировали.

Взбешенный Гри снова хотел броситься на виконта, которому надо было не убить Гри, а взять его живым. В это время Милон, сняв свой шарф, схватил бывшего управляющего замка, который был намного слабее его и, повалив его на пол, связал ему руки за спиной, а так как тот продолжал отбиваться ногами, он, взяв шарф маркиза, скрутил ему и ноги, да так крепко, что Гри теперь был совершенно беззащитен.

В это время Этьенн заметил, что осаждающие ограничились только укреплением двери, тогда как оба окна комнаты оставались свободными.

Он быстрым взглядом дал понять своим друзьям, что надо делать.

- Вылезайте в окно, - сказал Милон.

- Я сейчас же последую за вами вместе с этим молодцом, которого мы здесь не оставим.

- Помогите! - заорал во все горло Жюль Гри, - сюда, друзья! Спасите меня!

- Маркиз и Этьенн выскочили в окно! - еще громче закричал Гри.

В эту минуту Милон схватил и потащил его к окну.

Нищие и цыгане услышали зов.

Маркиз и Этьенн, которые ожидали Милона на улице, были тотчас же окружены толпой постояльцев гостиницы. Эти последние даже не решались нападать на двух мушкетеров, зная их силу и ловкость.

Милон схватил связанного левой рукой, в правую взял шпагу и приблизился к окну, у которого стояли маркиз и виконт.

При виде связанного Жюля Гри вся честная компания подняла дикий крик и замахала палками.

- Прочь! - закричал маркиз, - назад, говорю вам! Именем королевы пропустите!

- Долой мушкетеров! Бейте их! - раздался голос Рансона, - атакуйте их!

Увидев, что Алло и д'Орфруа бросились на мушкетеров, нищие осмелели.

Милон спустил Жюля через окно на землю, а сам выскочил вслед за ним и опять схватил своего пленника.

- Вперед! - скомандовал он, - эй, вы, пропустите!

Виконт и маркиз шпагами стали расчищать себе дорогу.

Когда двое из близко стоящих нищих были слегка ранены, у остальных при виде крови мигом исчезла храбрость. Они, правда, кричали, ругались еще громче прежнего, но, несмотря на все подстрекательства Рансона к новой атаке, ни один из них не тронулся с места.

Маркиз шел впереди, продолжая шпагой освобождать проход, за ним следовал Милон, волоча за собой связанного арестанта, а Этьенн, прикрывая их, замыкал шествие.

Таким образом они достигли моста. Все то время, пока они шли, их сопровождали дикие вопли следовавшей за ними пьяной толпы.

Около моста Алло и Рансон еще раз попробовали отбить у мушкетеров товарища, но маркиз и виконт отбивались от них так энергично, что вскоре вся шайка с улюлюканьем и бранью отправилась обратно в гостиницу, оставив скрежетавшего от ярости зубами Жюля Гри во власти трех мушкетеров.

Перейдя мост и достигнув берега Сены, наши приятели остановились, чтобы посоветоваться между собой о том, каким образом им лучше всего, не привлекая внимания, пробираться дальше.

Если они потащат своего пленника по более людным улицам - это не останется незамеченным.

Жюль Гри будет кричать и звать на помощь, что могло бы возбудить любопытство случайных прохожих, чего им как раз и следовало избегать. Пленника необходимо было незаметно доставить в маленький замок, где и должен был состояться суд над ним. После короткого обсуждения решение было найдено.

Этьенн попросил друзей подождать его немного, и, оставив их, возвратился через несколько минут с каретой, куда они и втолкнули Жюля Гри.

Карета довольно быстро доставила их к воротам маленького замка, которые открыл маркиз.

Милон поволок связанного через палисадник, Этьенн следовал за ними, а маркиз снова запер калитку.

Теперь Жюль Гри был в полном распоряжении мушкетеров.

Они поместили его в одном из больших старинных залов, который Ренарда ярко осветила несколькими свечами.

Здесь Этьенн развязал пленника.

Маркиз закрыл двери, принес бумагу, чернила, перья и пригласил двух своих друзей сесть рядом с ним за большой стол, стоявший посреди комнаты.

- Я требую, чтобы вы немедленно отпустили меня, - воскликнул Жюль Гри голосом, дрожавшим от злости и ненависти, - вы насильно лишили меня свободы! Это не останется безнаказанным! К чему все эти приготовления?

- Мы сейчас прочтем вам приговор - ответил маркиз. Виконт, будьте так добры, составьте протокол!

- К чему эта комедия? Вы хотите убить меня?

- Молчите и ждите, когда вас спросят! Вы стоите перед тайным судом королевы!

- Что мне королева, - воскликнул Жюль Гри с пренебрежением в голосе, - я признаю только приказы кардинала!

- Повторяю вам, замолчите, если вы не подчинитесь добровольно, вас усмирят силой, - ответил маркиз. - Вы здесь для того, чтобы защищаться от выдвинутых против вас обвинений.

- Ни одного слова вы от меня не услышите, но я еще напомню о себе, когда выйду отсюда. О! Если бы был жив прежний кардинал! Дорого бы вам обошелся сегодняшний вечер! Но и новый эминенция просто так этого не оставит! Это я вам обещаю!

Трое судей уселись за стол, обвиняемый же тревожно ожидал решения своей участи. Этьенн взял перо и написал на листе бумаги:

- "Именем королевы!"

- Ваших прежних преступлений, - начал маркиз, - мы теперь ни разбирать, ни вспоминать не будем. Вас зовут Жюль Гри, вы сын владельца гостиницы на Ночлежном острове Пьера Гри, не так ли?

- Так! Допрос, кажется, обещает быть любопытным, дерзко ответил бывший управляющий.

Виконт записал в протокол.

- Вас послали в уединенный замок Пиньероль, - продолжал маркиз. - По чьему приказанию отправились вы туда и какие вам были даны инструкции?

- Кардинал Ришелье сделал меня комендантом этого замка! О данных же мне поручениях я говорить не могу, так как они касаются государственной тайны.

- Так я вам напомню, какой приказ вы тогда получили, - сказал маркиз, вставая. Он подошел к двери, ведшей в соседнюю комнату, открыл ее и громко сказал:

- Господин граф Фернезе, войдите, прошу вас! Жюль Гри удивленно посмотрел на дверь, на пороге которой появился одетый во все черное человек, серьезного и важного вида. Подсудимый вспомнил, что он видел этого нечаянного свидетеля тайного суда у кардинала Мазарини, и вся дерзость и уверенность его мгновенно пропали. Но он не узнал в этом господине, носящем одежду знатных духовных лиц, бывшего мушкетера, прозванного Каноником.

Граф Фернезе вошел в комнату и поклонился своим друзьям, которые встали со своих мест, потом он бросил быстрый проницательный взгляд на замершего от страха Жюля Гри.

- Нам крайне необходимо ваше показание по одному делу, господин граф, - начал маркиз, - которое, именем королевы, предоставлено нам для судебного разбирательства этой ночью. Стоящий перед вами подсудимый по имени Жюль Гри говорит, что он получил от покойного кардинала тайные инструкции относительно замка Пиньероль, но отказывается объявить их, поэтому мы обращаемся за сведениями, в которых отказывает нам подсудимый, к вам, господин граф, и просим вас сказать нам, какие это были инструкции.

- После смерти рыцаря Раймонда, - начал Каноник, - которому было поручено управление замком и воспитание живущего в нем мальчика, кардинал Ришелье назначил управляющим замка человека, называющегося Жюлем Гри, который и получил от короля письменное распоряжение, в котором предписывалось не допускать жестких мер при воспитании мальчика, а самое главное - сделать все возможное, чтобы не допустить проникновения в замок посторонних.

Пленник с удивлением смотрел на графа Фернезе, так хорошо осведомленного о полученных им инструкциях.

- Не допускать жестких мер, - повторил маркиз, подождав, пока виконт записал слова графа, затем он обратился к неподвижно стоявшему Канонику.

- Будьте так добры, продолжайте, граф, - сказал он.

- Далее в приказе было сказано, что управляющий обязан сообразовывать свои действия с распоряжениями мадам Мариэтты, а также оставить старого кастеляна замка Баптиста Раналя в его должности и правах.

- Кардинал Ришелье тайно приказал мне поступать совсем по-другому, - перебил Жюль Гри графа. - Он во всем положился на меня и выразил желание, чтобы я обращался с мальчиком решительно и строго; он даже дал мне понять, что интересы государства требуют, чтобы мальчик был изолирован от внешнего мира и что смерть его была бы полезнее его жизни.

Три мушкетера переглянулись, негодуя, только Каноник был совершенно спокоен.

- Эти отвратительные словесные распоряжения, - с презрением сказал маркиз, - мы не принимаем как оправдание, потому что они могут быть вымышлены вами, или иначе выражены кардиналом; мы не можем привлечь мертвого к ответу! Не было ли в письменном приказе еще какого-нибудь распоряжения, господин граф Фернезе?

- Оно оканчивалось пожеланием, чтобы мальчику была устроена, по возможности, спокойная и приятная жизнь, чтобы на него смотрели, как на несчастного, и чтобы все меры, касающиеся наказаний, если бы они оказались вдруг необходимыми, принимались бы только по усмотрению мадам Мариэтты.

- Вы слышите? - обратился маркиз к Жюль Гри. - Эти сведения уничтожают все ваши дерзкие уверения! Мы очень благодарны вам, господин граф, за ваши сообщения!

Каноник поклонился своим друзьям и молча вышел из комнаты.

- После этого можно подумать, - воскликнул Жюль, не сдерживая больше своего бешенства, - что не мне, а этой женщине был поручен надзор за ребенком. Но это совершенно ложное предположение! Не ей принадлежал он! Не она была его воспитательницей, иначе к чему было бы посылать меня с тайными инструкциями. Мальчик не сын Раймонда, а родной брат малолетнего короля.

Мушкетеры с изумлением переглянулись.

- В теперешних моих обстоятельствах, - продолжал Жюль Гри, - я не считаю себя обязанным сохранять тайну! Пусть ее узнает весь свет! Мальчика этого хотели устранить, так как он мог сделаться опасным... Кардиналу Ришелье было бы приятнее всего, если бы ему принесли известие о смерти ребенка! Теперь вам известна тайна, которую желали скрыть от всех!

Виконт не записал в протокол этого показания, высказанного обвиняемым в запальчивости.

- Это не ваше дело разбирать и обсуждать эту государственную тайну, - сказал маркиз спокойно, - данное показание может служить только доказательством глубокой испорченности обвиняемого! Если бы вы были честным человеком, вы должны были бы сохранить открытую вам с такой непостижимой доверчивостью тайну обычно столь подозрительным кардиналом.

- Что мне честь, когда мне грозит опасность! Я поклялся только одному кардиналу не изменять тайне, но кардинал умер, что освобождает меня от клятвы.

- Теперь вам остается только защищаться от предъявленных обвинений, которые будут вам сейчас представлены, - продолжал маркиз, - потом вы выслушаете наш приговор.

- Я не принимаю вашего приговора: вы не судьи! Вы лично ненавидите меня, - воскликнул Жюль Гри. - Вот справедливость! Давно ли во Франции стало принятым нападать на человека, силой брать его и тайно судить? Вы неожиданно напали на меня! Вас было трое, а я один! Мне интересно будет узнать, однако, долго ли вы намерены продолжать эту комедию!

- Во-первых, вы обвиняетесь в том, что постыдным образом злоупотребляли вашими правами. Вы жестоко обращались с мальчиком, вы били его плетью, вы целые месяцы заставляли его томиться в сыром погребе, посадив на хлеб и воду! Признаете ли вы себя виновным в этом?

- Я повторяю, что имел на то полное право и действовал согласно инструкциям его эминенции.

- Во-вторых, - когда мы, по приказу ее величества королевы, прибыли в замок для расследования ваших низких поступков, вы стреляли в нас из мушкета, и то, что пуля скользнула только по одежде барона, не более, как счастливая случайность, вы же со своей стороны имели намерение лишить его жизни, а эт о называется покушением на преднамеренное убийство.

- Ложь! Подлая ложь! Я защищался!

- Ваша вина по отношению к нам, по просьбе господина барона де Сент-Аманд, прощена вам! Мы не хотим, чтобы вы думали, что мы в нашем приговоре руководствуемся личной враждой.

- А, так вы хотите очиститься от этого подозрения? Премного благодарен вам за ваши великие милости! - засмеялся Жюль Гри.

- Но мы знаем друг друга! Будет еще и на моей улице праздник! Вы не раз еще вспомните эту ночь, это я вам обещаю. Произнесите только ваш приговор! Увидим еще, чья возьмет!

- Теперь я приступаю к последнему и самому главному пункту обвинения, - снова начал маркиз, не обращая внимания на дерзкие слова обвиняемого, - к убийству старого кастеляна замка, Баптиста Раналя.

- Убийство? - спросил, побледнев, Жюль Гри.

- Кастелян перед смертью показал, что вы смертельно ранили его у блокгауза, в лесу. Раналь работал около срубленного дерева, когда вы подошли к блокгаузу, держа в руках уже приготовленный мушкет. Вы приблизились к старику, грубо начали выговаривать ему за то, что он отнес мальчику немного пищи. "Мальчишка должен умереть", - кричали вы, - "а вы даете ему есть! Я научу вас подчиняться"! Когда же старик Раналь спросил вас, имеете ли вы право морить голодом несчастного мальчика, вы подняли свой мушкет и выстрелили в кастеляна. Хотите ли вы что-нибудь сказать в ответ на это обвинение?

- Он раздразнил меня своими словами! Я застрелил его потому, что он был строптивый, непокорный слуга!

- Вы совершили убийство и будете за это наказаны, - продолжал маркиз.

- Господа, - обратился он к Милону и виконту, - мы должны произнести приговор. Я считаю, что за убийство кастеляна он заслуживает смерти - кровь требует крови. О других его преступлениях мы уже говорить не будем. Только одна смерть может искупить его вину.

- За этими словами последовало торжественное молчание. Через несколько минут Милон встал со своего места.

- Я вполне осознаю важность вины обвиняемого, друзья мои, - сказал он, - и по человеческим законам убийца заслуживает смерти; несмотря на это, я предлагаю не передавать его в руки палача! По всему видно, обвиняемый действовал с разрешения кардинала Ришелье, поэтому я считаю, что лучше будет приговорить его к пожизненному заключению в Бастилии, таким образом мы сделаем его безвредным, и у него будет время раскаяться в своих преступлениях!

- О! Скажите, пожалуйста! Как вы добры и милостивы, - язвительно засмеялся Жюль Гри. Каким было бы правосудие в Париже, если бы я был наказан по вашему приговору! Маркиз вопросительно взглянул на виконта.

- Я согласен с мнением барона, - сказал Этьенн.

- Итак, приговор произнесен, - заключил маркиз. Верховный суд состоялся. - Преступник приговорен к пожизненному заточению в Бастилию. Подпишите протокол, друзья мои. Я завтра представлю его ее величеству королеве.

Все три мушкетера подписались под протоколом и встали со своих мест.

Жюль Гри ухмылялся и ждал, что будет дальше.

- Следуйте за нами, - приказал маркиз, - я не советую противиться нам или делать попытку к бегству, если вы дорожите жизнью.

- Куда вы хотите меня вести?

- В Бастилию!

- Это неслыханное насилие! - закричал Жюль Гри, теперь только понявший, что дела его плохи. - Вы не уйдете от моего мщения.

- Марш к карете! - скомандовал маркиз. Этьенн и Милон обнажили шпаги, чтобы проводить осужденного в Бастилию.

Через час Жюль Гри уже сидел за крепкими стенами Бастилии.

III. В СКЛЕПЕ СЕН-ДЕНИСКОЙ ЦЕРКВИ

Прошел год после описанных событий. Однажды вечером церковный сторож старого Сен-Дениского аббатства в необычный час отворил двери церкви и принялся зажигать свечи у икон.

Вероятно, в церкви должна была совершиться какая-нибудь торжественная служба, но какая, этого никто не знал. Поэтому около аббатства не было ни любопытных, ни молящихся.

В склепе этого храма, названного Крипта или подземный склеп, в основном покоились тела членов королевского дома.

Внутри церкви, около места ведшего на хоры, был ход в склеп, отверстие которого постоянно закладывалось четырьмя каменными плитами.

К вечеру, о котором мы говорим, каменные плиты были сняты, это обстоятельство указывало на то, что ночью кто-то намеревался посетить склеп. Не предстояло ли погребение кого-нибудь из королевской фамилии? Но ничего не было известно о смерти какого-либо члена королевского дома.

Обитатели Сен-Дени уже собирались отойти ко сну.

На улицах было тихо, только изредка можно было видеть возвращавшегося домой прохожего, засидевшегося допоздна где-нибудь в гостях.

Никто не обращал внимания на то, что высокие окна старинного аббатства были освещены, а перед церковью не было заметно никаких приготовлений, как то обычно бывает в торжественных случаях. Солдаты не были расставлены для охраны дорог, придворные не толпились на паперти церкви.

Пробило полночь.

В это время со стороны парижской дороги послышался громкий лошадиный топот.

Вскоре три всадника прибыли к аббатству, соскочили с лошадей и привязали их за поводья к железной решетке церковной ограды.

Потом они приблизились ко входу, куда проникал свет от зажженных свеч, при котором можно было узнать в прибывших всадниках трех мушкетеров королевы.

- Через полчаса прибудут кареты, - обратился виконт к появившемуся в дверях ризничему: - будьте добры объявить об этом почтенному аббату.

- Никто, надеюсь, не знает о ночном богослужении? - спросил маркиз старого церковного служителя.

- Я даже сам не знаю, какая будет служба.

- Тем лучше! Она совершится в полном уединении.

- Не умер ли кто-нибудь из высочайших членов королевского семейства? - спросил ризничий.

- Нет, старик, - ответил виконт, - служба будет не заупокойная, а напротив, будет совершен радостный церковный обряд.

- Вы ведь увидите и узнаете все, почему же не сказать вам об этом заранее - сказал Милон.

- Здесь совершится тайное бракосочетание!

- Что вы говорите, сударь, бракосочетание?

- Вы, конечно, удивитесь, только мы должны молчать, - продолжал Милон.

- Королева требует от всех свидетелей сегодняшнего торжества строжайшей тайны.

- Это долг, который налагает на меня мое звание, благородный господин мой! Но кого же будут венчать?

- Саму королеву, старина!

- Вдовствующую королеву! Вы смеетесь надо мной, - сказал с легким упреком ризничий.

- Если вы нам не верите, подождите!

- Но для такого торжества не сделано никаких приготовлений!

- Они и не нужны, - сказал маркиз, - церемония должна совершиться тихо, без малейшей помпезности. Это настоятельный приказ королевы.

- И это есть непременное желание королевы.

- Удивительно, - проворчал старик, - я хоть наскоро посыплю цветами.

- Сделайте это - ответил маркиз, - зажжены ли свечи в склепе?

- Маленький алтарь украшен, как всегда, когда внизу бывает служба!

- Но скажите же мне, господа, с кем вступает в брак наша благочестивая королева?

- Гм! Вы любопытны, - засмеялся Милон, - но скоро вы и сами увидите - кому ее величество отдает свою руку.

Ризничий покачал седой головой и недоверчиво посмотрел на мушкетеров, как бы думая, что они потешаются над ним.

- Доложите честному отцу аббату, что королева уже выехала из Парижа и через четверть часа прибудет сюда, - сказал виконт. Вы знаете, высочайшие особы ждать не любят, все должно быть готово к их прибытию.

- Спешу... однако удивительная это вещь... мне было бы очень любопытно узнать, кто...

Окончание речи старого ризничего поглотил мрак. Он торопливыми, маленькими шажками пошел из церкви в ризницу.

- Вот удивится-то, когда увидит, - сказал, улыбаясь, Милон.

- И есть чему удивляться, - тихо ответил маркиз, - но, несмотря на это, я вполне согласен с королевой, что хоть раз в жизни надо же настоять на своем и исполнить личное желание.

- Постойте, мне кажется, кареты уже едут, - сказал Этьенн, прислушиваясь.

- Я полагаю, их будет не более двух, - тихо ответил маркиз. Число свидетелей бракосочетания невелико.

- Знаешь, я никогда бы не поверил в это, - проговорил виконт сдержанным голосом, если бы мне рассказали... Но тетерь я и сам свидетель...

- Ты правду сказал, они едут! - крикнул Милон, - уже ясно слышен стук кареты.

Маркиз раскрыл большую стеклянную дверь, которая вела в церковь аббатства.

Маленькое местечко Сен-Дени никогда бы не сделалось столь известным, если бы в нем не было аббатства и находящегося под ним королевского склепа. Аббатство это принадлежало к самым прекрасным памятникам старинной французской архитектуры.

Еще в 250 году на месте, где теперь находится вышеупомянутая церковь, была построена часовня, в 630 году перестроенная королем Дагобертом. Он и был основателем монастыря.

Как одна из древнейших во Франции, обитель эта заслуживает, чтобы мы бросили взор на дальнейшую ее историю.

От первой ее постройки до настоящего времени, конечно, не осталось и следа, даже и от второй перестройки в 754 году сохранилось очень немногое.

Около 1144 года известный аббат Зугер выстроил нынешнюю церковь, разрушенную молнией в 1230 году.

Людовик IX вновь предпринял перестройку частично разрушенного здания, еще не раз подвергавшегося изменениям в последовавших за тем столетиях.

Впрочем, с этой церковью связаны воспоминания всех исторических переворотов Франции.

Во время первой революции она поочередно была превращена в храм разума, затем в артиллерийский склад, в соляной магазин и, наконец, она служила даже местом рыночной торговли!

В то смутное время было решено разрушить все королевские могилы, находившиеся в склепе под церковью.

12 октября 1793 года решено было приступить к тому постыдному разрушению, о котором, как о событии очень примечательном, мы здесь упоминаем.

Чтобы удобнее было выносить королевские тела, в стена Крипты, - где мы вскоре должны будем присутствовать при втором тайном бракосочетании Анны Австрийской, - было пробито большое отверстие.

Поблизости были приготовлены две большие ямы, наполненные свежей известью, и в эти-то ямы и поместили останки королевских тел, из которых некоторые уже много столетий покоились в склепе.

Посмотрим, что писал француз Жорж д'Эйме о состоянии, в каком были найдены тела более известных нам и близких к нашим временам покойников.

Тело Генриха IV, покоившегося в королевском склепе почти двести лет, отлично сохранилось. Даже черты его лица, судя по оставшимся после него портретам, были вполне узнаваемы. Он как будто бы спал, и в течение двух дней гроб с его телом выставляли для показа, прежде чем поместить в известковые ямы.

Людовик VIII также замечательно сохранился: его усы великолепно сохранились и казались только что закрученными. Напротив, тело Людовика XIV было совершенно черно, а кожа на нем так высохла и лоснилась, что имела вид лакированного черного дерева.

Гроб Людовика XV, возлюбленного самых знаменитых дам - Помпадур и Дюбарри, открыли только на краю известковой ямы, так как в нем предполагали увидеть полное разложение. Предположение оказалось верным. То, что обнаружили в этом гробе, превзошло все ожидания! Впрочем, из большей части гробов, при их вскрытии, поднималась темная, заражающая воздух миазмами, пыль, которая, несмотря на беспрерывные окуривания уксусом и на очищение воздуха обеззараживающими снадобьями, тем не менее вызвала у рабочих массовое заболевание лихорадкой и гнилой горячкой. Но вернемся к нашему рассказу. Посреди церкви было оставлено небольшое свободное пространство. Алтарь был украшен с необыкновенной роскошью. По нему можно было судить о богатстве обители. Церковная утварь могла составить целое состояние. Почти все живописные полотна принадлежали кисти выдающихся художников.

С хоров правой стороны был виден склеп со сводами, гранитные плиты которого старый ризничий посыпал только что принесенными цветами.

Внизу, в Крипте, как и в верхней церкви, было светло, как днем.

Не слышно было ни звуков органа, ни голосов певчих.

Королева пожелала, чтобы все церемонии, не обязательные при совершении таинства, были отменены.

Из церковнослужителей только аббат и ризничий должны были присутствовать при венчаний. Всему же событию этой ночи надлежало оставаться в глубокой тайне.

При спуске в просторную сводчатую Крипту взору открывался длинный ряд гробниц, в которых покоились члены королевского дома. Между ними был оставлен широкий проход с колоннами, который вел к алтарю, находящемуся в глубине склепа, освещенного множеством свечей. Ступени алтаря были устланы роскошным мягким ковром.

По приказу аббата склеп в течение всего вечера несколько раз окуривали ладаном, от которого в нем приятно благоухало.

Когда ризничий торжественным голосом доложил своему настоятелю о прибытии кареты, аббат, с трудом сдерживая любопытство, отправился в склеп.

- Известно ли вашему преподобию, что особа, над которой вы будете совершать обряд венчания, сама наша благочестивейшая, всемилостивейшая королева? - спросил ризничий.

- Конечно, известно, любезный друг, - ответил аббат, знавший слабую струнку старика - болтливость.

- Неужели брак будет заключен здесь, в таком уединении и среди могил?

- Непременно! Да, но с блеском и великолепием, друг мой!

- Но кто же, ваше преподобие, высокопоставленный жених нашей благочестивейшей королевы?

- Отправляйтесь к вашим обязанностям, - ответил аббат, не обратив никакого внимания на вопрос любопытного ризничего.

Старик почтительно поклонился и оставил аббата, чтобы занять свое место у входа в склеп.

В это время он ясно услышал, как подъехала карета, которая остановилась у среднего церковного подъезда, где стояли мушкетеры.

Широко раскрыв любопытные глаза, ризничий сосредоточил все свое внимание на стеклянной двери.

Наконец-то, рассуждал он сам с собою, я узнаю, кто счастливый избранник нашей всемилостивейшей королевы.

Высекал стеклянная дверь была открыта.

Наконец, появились два человека в черной одежде.

Старый ризничий едва ли верил своим глазам: то были кардинал Мазарини и граф Фернезе! - ни один из них не мог быть женихом королевы, так как они оба принадлежали к духовному званию. Вероятно, они будут только свидетелями при венчании, а жених, наверное, приедет вместе с королевой.

Старого ризничего начинало разбирать любопытство.

Кардинал и Каноник, помолившись при входе, вошли в церковь, сопровождаемые маркизом.

- Почему же они, - продолжал рассуждать сам с собой ризничий, - не идут в склеп? Или они ждут жениха?

Неужели они будут единственными свидетелями бракосочетания?

Терпение старика подвергалось тяжелому испытанию.

Наконец, к церкви подъехала вторая карета.

Через несколько минут королева в сопровождении обер-гофмейстерины появилась у входа. На ней было бархатное платье цвета бузины, без всяких украшений. С головы ее спускалась длинная, широкая фата.

Анна Австрийская была прекрасна и величественна! Несмотря на простой наряд, в ней все-таки чувствовалось величие королевы.

Эстебания отступила на шаг назад, когда Анна Австрийская опустилась на колени в одной из ниш и помолилась.

Вслед за королевой вошли в склеп три мушкетера и заперли за собой дверь.

Ризничий с удивлением покачал головой и хотел напомнить им, что двери нельзя запирать, так как высокопоставленный жених еще не приехал, но в это время кардинал и граф Фернезе приблизились к королеве. Анна Австрийская, сказав несколько приветливых слов графу, подала руку кардиналу и направилась с ним к алтарю.

Чтобы это значило? Неужели никто больше не приедет?

Значит, жених - кардинал? Старый ризничий не верил своим глазам! Как мог кардинал вступать в брак? Разве пришло из Рима разрешение от папы?

Высоконареченная невеста с женихом приблизились к Крипте и спустились в нее в сопровождении немногих свидетелей.

То, что, казалось, было невозможным, на самом деле происходило! Королева соединялась с кардиналом! Она научилась уважать и любить его. Тайно, в присутствии только самых верных своих друзей, Эстебаньи, трех мушкетеров и графа Фернезе, вдова Людовика XIII вступила во второй брак.

Она желала, чтобы никто в народе не знал об этом союзе и у нее дляэтого было достаточно оснований. Во-первых, Мазарини был нелюбим большей частью ее подданных, во-вторых, Анна не могла открыто признать кардинала своим супругом, не подвергаясь осуждению и неудовольствию народа! А она, между тем, надеялась найти в этом союзе тихое семейное счастье в часы, свободные от государственных дел и условностей двора.

Это был союз не королевы с кардиналом-министром, но Анны Австрийской с Мазарини, необычные качества натуры которого она научилась уважать.

Когда аббат благословил высоких новобрачных, свидетели приблизились, чтобы принести свои поздравления.

Анна Австрийская, находясь в кругу друзей, обняла свою верную Эстебанию и милостиво, любезно поблагодарила мушкетеров и графа Фернезе.

В час по полуночи высокопоставленные новобрачные были уже на дороге в Париж. Вслед за ними и свидетели отправились в обратный путь.

Старый ризничий, уверявший, что он за всю свою жизнь не видел ничего более необыкновенного, погасил свечи и, закрыв двери церкви, продолжая размышлять об увиденном, пошел домой.

Наверное, еще ни одна королева не праздновала свою свадьбу так скромно и тихо, как Анна Австрийская.

IV. БЕГСТВО

Бастилия, огромная и страшная государственная тюрьма, в которой содержалось в то время множество заключенных, со всех четырех сторон имела по высокой пятиэтажной башне, над которыми проходила галерея, заставленная пушками.

В одну из камер этих башен был заключен Жюль Гри, для того, чтобы навсегда обезвредить его.

Кто раз попадал в эту громадную государственную тюрьму, тот мог считать себя навсегда оторванным от внешнего мира, потому что выход из нее был почти небывалым случаем.

Надзор за заключенными в ней был так строг, стена, окружавшая ее, так высока, а рвы по обеим сторонам этой стены так глубоки, что было бы безумием мечтать о возможности побега. Заключенные были полностью отделены от всего остального мира, и всякое сношение с кем-либо было немыслимым, тем более, что сторожа и смотрители были восновном старые суровые солдаты, обращавшиеся грубо е арестантами. Никто никогда не вступал с заключенными вразговоры, и сторожа исполняли свои неприятные обязанности с присущей военным точностью и аккуратностью.

Когда Жюля Гри ночью привезли в Бастилию, он, со свойственным ему собачьим чутьем, каким бывают наделены такие как он люди, запомнил со всеми подробностями местность, дорогу, ворота, коридоры и повороты в них, полагая, что все это со временем может ему пригодиться. Оставшись один в своей камере, он принялся осматривать и ее. Она имела в длину около двенадцати футов и столько же в ширину, окно, с железной решеткой, выходило на внутренний двор; в камере был только соломенный тюфяк и одеяло, старый стол и один стул. Была еще и маленькая железная печь.

Жюль Гри должен был навсегда отказаться от мысли хотя бы когда-нибудь разговориться со своим молчаливым сторожем. Он почти никогда не входил в камеру, а пищу подавал арестанту через специальное отверстие, проделанное для того в двери. Таким же образом он забирал обратно пустую посуду.

Жюлю, следовательно, никто не мешал, но заняться ему было нечем: у него не было ни средств, ни предметов для занятий.

Поэтому для начала он ограничился только размышлениями о своем положении, о происшедшей с ним катастрофе, и о своем весьма мрачном будущем.

Наконец, он окончательно пришел к мысли, что нужно, каким угодно способом, но выбраться на свободу.

Бросив, однако, взгляд в окно на тюремный двор, испробовав прочность запоров своей двери и вспомнив об охраняемых днем и ночью длинных тюремных коридорах, Жюль Гри понял всю несбыточность своих надежд! Если бы окно его камеры вместо тюремного двора находилось бы над рвом, по ту сторону стены, тогда можно было бы еще на что-то надеяться, но теперь он уже не сомневался в том, что выйти отсюда невозможно!

Стены камеры были толстыми и крепкими, в соседних камерах, вероятно, также находились заключенные, Жюль иногда слышал шаги за стеной.

Было еще оно досадное обстоятельство. Одежда его была тщательно обыскана перед заключением, причем все предметы, которые могли бы пригодиться при подготовке к побегу, были у него отобраны. Но одиночество и постоянная мысль об одном и том же снова возрождали в нем желание вырваться. Да и о чем же думать узнику, как не о своей потерянной свободе? Если бы он не был осужден на пожизненное заключение, то покорился бы своей участи и постарался бы скоротать долгие дни и ночи, строя планы на будущее. Но он был осужден на пожизненное заточение. Он должен был оставить эту камеру только для того, чтобы переселиться из нее на тюремное кладбище!

Эта мысль терзала и мучила его. У него не могло быть никакой надежды, оставалось только думать, чтоон вечно должен томиться здесь, что он даже не может отомстить тем, кто засадил его сюда! Что может быть ужаснее такого положения! И, подобно своему незнакомому соседу за стеной, он также принялся ходить целыми днями взад и вперед по своей камере, ломая голову над изобретением средств к спасению. Он день и ночь думал, каким бы образом добыть необходимые предметы, которые, так или иначе, могли бы быть ему полезны? Пила, лом, веревочная лестница были теми вещами, за которые он охотно отдал бы большую часть накопленных денег, хранящихся у отца. Когда-то все эти предметы ему так легко было достать, а теперь, когда они ему так нужны, они недоступны для него. Хоть бы его отцу или кому-нибудь из друзей когда-нибудь дали разрешение навестить его, но в Бастилии это было строжайше запрещено!

Однажды вечером, когда Жюль Гри прилег на свою соломенную постель и в освещенных днем и ночью коридорах все уже стихло, ему показалось, что он слышит шорох у стены, где стояла его кровать. Эта стена отделяла его от товарища по заключению, шаги которого он так часто слышал. Ему казалось, что он слышит какое-то царапанье. Он приложил ухо к стене и теперь ясно услышал звук железа, которым, казалось, буравили стену. Что означал этот звук? Работали, видимо, с большой осторожностью, опасаясь, вероятно, обратить внимание стражников. Через несколько часов шум прекратился. Но на другой вечер он возобновился снова и на этот раз стал резче и ближе.

Жюль тихонько постучал в стену. Вдруг все стихло.

Он еще раз постучал, погромче.

На этот раз последовал ответный стук, который слышался так ясно и близко, что, казалось, в этом месте стена была, вовсе не такая мощная.

Жюль Гри осторожно отодвинул свою кровать и, прижавшись к тому месту стены, где он слышал стук соседа, закричал: "Если вы слышите меня, скажите - кто вы и что вы там делаете?"

- Я такой же пленник, как и вы, и томлюсь здесь уже четыре года, - последовал ответ, - а кто вы?

- Мое имя Жюль Гри, я бывший гвардеец кардинала. Меня приговорили к пожизненному заключению в этой проклятой тюрьме.

- Я вспоминаю, - я, кажется, знал вас, - ответил сосед.

- Как ваше имя?

- Франсуа Дорме! Я тоже служил в гвардии кардинала!

- За что вы попали сюда?

- Я ударил по лицу маркиза д'Еффиа, тогдашнего фаворита кардинала, за то, что он похитил и обольстил мою жену!

- И за это вас отправили в Бастилию?

- Ришелье приговорил меня к десятилетнему заточению! После его смерти маркиз позаботился о том, чтобы меня перевели сюда.

- Десять лет пройдут и вы не будете освобождены! Вот сознание этого и заставило меня сделать попытку

пробраться в вашу камеру, - ответил Дорме, - но тише, стражники делают обход, не подавайте вида, что вы начали общаться со мной, а то нас переведут в другие камеры.

Жюль Гри, стараясь не шуметь, опять тихо придвинул кровать к стене и лег на нее. Стражники, проходя мимо камер и заглянув в открытые ими клапаны дверных отверстий, нашли Жюля Гри и Дорме крепко спящими, а в их камерах все было в полном порядке.

На следующий вечер, когда в коридорах наступила обычная для этого времени тишина, Жюль услышал, что сосед снова принялся за свою работу. Он постучал, Франсуа Дорме ответил ему.

- Это вы работаете около стены? Я все время слышу скрежет железа, - спросил он.

- Да, мне хочется пробраться к вам в комнату, вдвоем нам легче будет нести наш тяжкий крест!

- Я полагаю, у вас на уме что-то другое, - не бойтесь же, я не предам вас, Дорме. - Я ведь такой же узник, как и вы! Наша участь одинакова и враги у нас будут общие.

- Как знать, поймем ли мы друг друга? Одиночество делает каждого недоверчивым!

- Вы смело можете довериться мне, - твердо сказал Жюль Гри, но, мне кажется, что я давно уже молча разделяю ваши планы.

- До сих пор я полагал, что в этой камере никого нет и решился пробуравить стену!

- Зачем же вам нужно было попасть в эту камеру? Знаете ли вы, что мое окно выходит на тюремный двор?

- Я знаю это! Мое выходит на ров, но прыжок из него окончился бы верной гибелью!

- Почему? Разве вы не умеете плавать?

- Вы ошибаетесь, если думаете, что широкий и глубокий ров находится под самым окном! Между стеной и рвом есть пространство, футов около тридцати, покрытое острыми камнями.

- Так надо спуститься туда!

- Совершить побег отсюда гораздо сложнее, чем вы себе, по-видимому, представляете! Если вам и удалось бы благополучно добраться до камней и переплыть широкий ров, то находящаяся почти около него высокая и гладкая стена станет новым препятствием, а если каким-нибудь чудом вы преодолеете и его, то вам еще раз придется перебраться через ров!

- Несмотря, однако, на все это вы, как я вижу, не оставляете своего намерения бежать! Сообщите мне ваши планы!

- О, это сущее безумие, можно сказать - неизбежная смерть, но лучше умереть, чем быть здесь заживо похороненным! - ответил Франсуа Дорме.

- Зачем вам нужно было отверстие, проделанное в мою камеру?

- Я хотел добыть одеяло с вашей постели! Разрезав два одеяла на полосы и скрепив их, можно было бы попробовать спуститься вниз.

- Понимаю, а у вас есть чем перепилить железную решетку окна?

- У моего окна нет решетки, оно настолько велико, что человек, хоть и с трудом, но все же может пролезть через него, только внутренние, более широкие, окна имеют решетки!

- Откуда вы взяли инструмент, которым долбите стену?

- Мне предоставил его замечательный случай - это была кочерга. Прошедшей зимой, которая была необыкновенно холодной, камеры отапливались; стражники, затопив печь, приходили мешать уголья кочергами. Мой сторож забыл однажды кочергу в моей камере. Я сунул ее в печку, чтобы она не была видна, надежда не обманула меня, стражник не вспомнил о ней!

- Скажите! Какое счастье!

- Ночью я заострил железо и, приспособившись, начал работу. Один большой камень внизу, около моей кровати, я расшатал настолько, что через несколько ночей могу вынуть его совсем!

- Будем продолжать работу, таким образом нам удастся соединить наши камеры. Если бы я только мог придумать, чем мне работать, я бы начал долбить стену со своей стороны, - сказал Жюль Гри.

- Употребите для этого маленькую дверь вашей железной печки, хотя у вас дело пойдет и медленнее, чем у меня, но все-таки вы сделаете что-нибудь, только будьте осторожны, чтобы вас не заметили!

- Благодарю вас за совет! Завтра вечером я начну работать. Отверстие должно быть так велико, чтобы я мог пролезть в вашу камеру, тогда я принесу одеяло и мы вместе решим, что делать дальше!

- Я еще раз предостерегаю вас: не навредите себе каким-нибудь необдуманным поступком! Мы должны быть крайне осторожны, иначе все погибнет, - сказал Дорме.

- Я очень рад вашему соседству, вы не раскаетесь в том, что доверились мне! У меня нет недостатка в мужестве - каким угодно способом мы все же выберемся отсюда! И тогда горе тем, кто засадил нас сюда! Как выходцы из могилы предстанем мы перед ними, для того чтобы обрушить на них нашу ненависть и месть!

- Вы больше, чем я, уверены в счастливом исходе нашего предприятия, может быть, потому, что вы еще не совсем ясно представляете себе, насколько это опасно, - сказал Франсуа Дорме.

- Если мы благополучно спустимся из окна, что вы собираетесь делать дальше?

- После этого нам придется переплыть глубокий и широкий ров!

- Это не страшно! А вот стена!

- Вы ничего не заметили возле стены, у входа в большие ворота и около подъемных мостов?

- Я там ничего особенного не заметил, кроме прочных тяжелых железных запоров, - ответил Жюль Гри.

- В таком случае, я был внимательнее вас, когда меня вели сюда, но с тех пор прошло уже четыре года, и многое могло измениться! Я не могу видеть из своего окна больших ворот и подъемного моста!

- Скажите же мне, что вы там заметили? - спросил Жюль Гри.

- Спустившись из окна и переплыв ров, мы еще ничего не достигнем, - объяснил Дорме, - стена будет для нас непреодолимым препятствием! Она имеет почти тридцать футов в высоту!

- Надо сделать острый крюк из вашей кочерги, свить веревку из мешков, служащих нам тюфяками, и с помощью крючка, ловко подбросив его кверху, прикрепить веревку к стене.

- Конечно, легко сказать, но трудно сделать! А как же вы, находясь в воде, прикрепите крючок к стене?

- Разве между рвом и стеной совсем нет земли?

- Нет! Вода омывает стену! Нет, нет, мы должны найти другой выход, и я бы мог сказать, что нашел его, если бы был уверен, что с тех пор, как я попал сюда, там, внизу, ничего не изменилось.

- За эти четыре года вы, вероятно, успели все тщательно обдумать и взвесить. Возможно, мы сможем вместе осуществить ваш план, - ответил Жюль Гри, - будьте добры, сообщите его мне!

- Бастилию, как вам известно, окружает широкий внутренний ров, но он соединен с наружным рвом посредством арочного свода, сделанного в стене!

- А, я понимаю! - воскликнул Жюль Гри, - вы полагаете, что под этой аркой мы можем вплавь перебраться на другую сторону рва.

- Это единственная возможность, на которую мы можем рассчитывать! Теперь, конечно, вода во рву поднялась так высоко, что, по моему мнению, она должна доходить до самого свода. Поэтому бежать весной немыслимо. Нам придется подождать несколько недель, может быть, несколько месяцев, пока жара высушит хоть немного роз. Тогда под арками окажется достаточно места для наших голов, чтобы мы смогли проплыть там беспрепятственно.

- Ваш план превосходен, - согласился Жюль Гри, - будем надеяться, что этот путь приведет нас к свободе!

- Тише, ложитесь скорее! - вдруг предостерег его сосед, - я слышу голоса стражников, они идут сюда!

Жюль поспешно придвинул кровать к стене и лег. Но спать он уже не мог. Всю ночь у него в голове вертелся план Франсуа Дорме.

Уже на следующий день он принялся за дело, чтобы со своей стороны, по возможности, способствовать осуществлению их намерений. Нужно было использовать каждую минуту для работы.

Как только в камере стало темно, а в коридорах все стихло, Жюль Гри, вооружившись маленькой заслонкой от железной печки, отодвинул кровать от стены и исследовал посредством стука место, где его сосед работал своим инструментом. Затем он принялся осторожно и тихо сцарапывать со стены штукатурку.

Закончив работу, он тщательно собрал отпавшую от стены известь и пыль и спрятал ее в печь.

Это повторялось каждую ночь. Стражник, который приходил по утрам, заглянув в дверь, видел арестанта постоянно крепко спящим, в камере же его все было на своем месте. Никому и в голову не приходило заподозрить арестантов в тайных приготовлениях к побегу. В течение недели Жюлю удалось отделить первые камни. Он убирал осыпавшуюся известь и продолжал работать. Днем он снова вставлял вынутые камни в отверстие.

Таким образом, работа продвигалась хоть и медленно, но довольно успешно.

Через две недели оба пленника могли уже лично познакомиться и пожать друг другу руки, теперь оставалось только так расширить пролом, чтобы Жюль Гри мог пройти через него в камеру Дорме.

До сих пор никто не подозревал о тайной работе обоих арестантов. К счастью, подробное освидетельствование комендантом арестантских камер происходило, как правило, осенью. Но если бы вдруг, по какой-либо причине, было сделано исключение, тогда они бы пропали! Пролом в стене, разумеется, был бы немедленно обнаружен, эта мысль заставляла трепетать Франсуа Дорме каждую ночь.

Отверстие в стене быстро увеличивалось, и вскоре Жюль Гри мог посетить товарища по заточению в его камере.

Франсуа Дорме был выше и полнее Жюля, кроме того, он казался человеком более образованным и явно не низкого происхождения. Его жена, оставившая его ради маркиза д'Эффиа, была главной причиной его падения. Он вступил в гвардию Ришелье потому, что его заставила нужда. Жюль Гри вспомнил, что Дорме слыл между гвардейцами одним из первых кутил. Сидя четыре года в Бастилии, он, конечно, привык к умеренности во всем.

Наконец настало лето, а так как из-за наступившей жары уровень воды во рву заметно понизился, то узники рассчитали, что это самое удобное время для побега, и решили бежать на следующую ночь. Они от души радовались приближению долгожданной свободы!

Жюль Гри в последний раз вошел в свою камеру, заложил отверстие камнями и лег на кровать. На другой день надо было соблюдать величайшую осторожность, чтобы все не испортить в последние минуты.

Сторож, как всегда, принес ему пищу и питье, потом забрал чашку и кружку, которые Жюль, опорожнив, поставил на доску, приделанную к двери.

Забирая пустую посуду, стражник заглянул в камеру и, удостоверившись, что там все в полном порядке, ушел.

Но вот наступила желанная ночь. Надо было осторожно приниматься за дело.

Жюль Гри отодвинул кровать и пробрался, взяв с собой одеяло, в камеру Дорме, который с нетерпением ждал его.

Он разорвал уже свое одеяло на полосы, которые крепко связал одну с другой.

Они сделали то же самое и с одеялом Жюля, получив таким образом крепкую, могущую заменить веревку, полосу материи, достаточно длинную, чтобы с ее помощью спуститься вниз на каменистое место около рва.

Так как им пришлось бы спускаться над окошками нескольких камер, то они сочли нужным подождать до тех пор, пока можно будет предположить, что все заключенные спят.

Привязав импровизированную веревку к кровати, они прислушались: везде было тихо.

Франсуа первый хотел пуститься в опасный путь. Вокруг было темно. Все небо покрылось зловещими черными тучами, поэтому преступники могли надеяться, что часовые на верхней галерее и внизу, у подъемных мостов, не заметят их. К счастью, превращенные в веревки одеяла были не из белой, а из темной шерстяной ткани.

Дорме влез на подоконник, спустил веревку по наружной стороне стены и, ухватившись за нее обеими руками, повис на ней.

Теперь он находился, можно сказать, между небом и землей!

Если бы ткань случайно порвалась или отцепилась бы от крючка, то отважный беглец стремглав полетел бы на камни и разбился бы об них насмерть! Жюль ужаснулся при одной мысли об этом. Он видел, как его товарищ раскачивался в воздухе, на огромной высоте.

Одна минута головокружения и он - погиб!

Но Дорме сильной рукой цепко держался за веревку, продолжая спускаться в темную страшную бездну.

Теперь наступил черед спускаться Жюлю.

Он должен был дождаться, пока товарищ его достигнет земли, потому что веревка не выдержала бы двоих.

Подождав немного, он тронул веревку, она была не натянута и легко подалась. Ухватившись за нее, и второй беглец также бросился из окна. В первое мгновение у Жюля потемнело в глазах. Он не без содрогания вспомнил о страшной пропасти, зиявшей под ним. Но вскоре самообладание и хладнокровие победили. То, что сделал Дорме для своего освобождения, должно быть под силу и ему!

Веревка, натянувшись, трещала под тяжестью его тела, но он старался не обращать на это внимания и проворно спускался дальше. Он так вертелся в воздухе и никак не мог обрести устойчивое положение. В одном месте Жюль оказался так близко от окна, что чуть не задел сапогом карниз.

На миг он замер от страха, но все обошлось, и вскоре он достиг земли.

Франсуа Дорме стоял у рва и ждал его.

Ну, начало положено, сюда мы добрались, - прошептал он, - по-моему, уровень воды выше, чем это могло показаться сверху.

- Если уж нам удалось благополучно спуститься, - тихо ответил Жюль, - то удастся и все остальное. Я довольно хороший пловец! Марш в воду!

- Только осторожно, чтобы не услышали всплеска, - предостерег Дорме, погружаясь в широкий и глубокий ров.

Жюль Гри последовал его примеру и поплыл за своим товарищем. До сих пор все шло благополучно, но что, если вдруг часовые увидят их, что если их заметят в воде и схватят! Им надо было спешить, потому что приближался час обхода стражниками камер. Они, конечно, обнаружат исчезновение арестантов и поднимут тревогу.

Дорме плыл тихо, почти неслышно. Он был не особенно хорошим пловцом, и было заметно, что он начинал уставать.

Жюль увидел, что они приближаются к часовому, ходившему взад и вперед у главного входа в башню. Их спасла темнота той ночи. Несмотря на это, однако, настоящая опасность подстерегала их именно теперь, когда они приближались к подъемному мосту внутреннего рва, под которым они должны были пройти, чтобы попасть в арочный проход, соединявший под стеной внутренний ров с наружным. У подъемного моста также стоял караульный, и им пришлось плыть так близко от него, что он мог легко обнаружить их несмотря на темноту. Гри дал возможность своему товарищу отплыть вперед на некоторое расстояние, чтобы в случае, если бы Дорме заметили и схватили, хотя бы он один мог спастись.

Первый пловец приближался к подъемному мосту. Он держал вправо, чтобы быть как можно дальше от часового, который стоял, прислонившись к столбу, и смотрел не на воду, а на входные ворота, может быть, он с нетерпением ожидал смены.

Дорме благополучно достиг моста и исчез под ним.

Тогда Жюль Гри несколькими сильными, хотя и осторожными взмахами, быстро приблизился к мосту и также скрылся под ним; не будучи замечен, он весело засмеялся и поплыл дальше, спеша преодолеть самое опасное место - проход под аркой.

Все это время он видел Дорме, плывущего впереди, но теперь, когда все кругом погрузилось во мрак, Жюль потерял его из виду.

Внезапно Жюль услышал странный всплеск, потом сдержанный крик, причину которого он не мог себе объяснить.

Ничего не различая в темноте, он продолжал плыть вслепую, как вдруг наткнулся на стену, проход в ней почти до самого свода был заполнен водой.

Дорме оказался прав: уровень воды держался еще на такой высоте, что между водой и сводом едва оставалось расстояние в несколько дюймов, поэтому им ничего другого не оставалось, как только нырнуть и таким образом продвинуться дальше.

- Но куда девался Дорме? - недоумевал Жюль. В этот миг снова послышался всплеск воды.

Жюль, не раздумывая, нырнул так резко, что голова его коснулась стены. Он был прекрасным пловцом и без особых усилий мог выдержать, не дыша, довольно длительное время. Он все же надеялся добраться до другой стороны рва, хотя ему, быть может, и пришлось бы наглотаться воды. И вот, когда он был уже под сводом и принялся энергично работать руками и ногами, чтобы скорее переплыть это пространство, что-то неведомое уцепилось за его ногу. Жюль смертельно испугался, потому что это "что-то" не отпускало его и продолжало тянуть ко дну. Времени на раздумья уже не было. Он мог утонуть! Под темным, наполненным водой сводом произошла короткая, но страшная борьба не на жизнь, а на смерть!

Гри чувствовал, что задохнется, если немедленно не выплывет на поверхность воды.

Напрягая последние силы, он сбросил свободной ногой этот державший его и тянувший на дно смертельно опасный груз. Почувствовав облегчение, он огромным усилием воли заставил себя плыть дальше. Периодически он почти терял сознание, ему казалось, что он вот-вот задохнется!

Наконец он вынырнул на поверхность воды: опасное место осталось позади, теперь он находился под мостом наружного рва.

Он глубоко вздохнул - теперь он спасен! Самое большое препятствие преодолено!

Но сейчас тем более нужно было соблюдать величайшую осторожность, чтобы не попасть в руки охране, после того, как было совершено, казалось, невозможное.

У второго подъемного моста тоже стоял часовой. Если он сможет пробраться мимо него незамеченным, тогда уже совсем почти беспрепятственно можно будет выйти на берег, где-нибудь подальше от ненавистного места, и спокойно насладиться пьянящим воздухом свободы!

Несмотря на то, что он окончательно выбился из сил, он все же не забыл о Дорме. Но напрасно он искал его глазами, товарища его нигде не было видно.

Только теперь Жюля осенило, что это Дорме был тем роковым грузом, который чуть не стоил ему жизни! Он, вероятно, тонул, и, надеясь спастись, ухватился за его, Жюля, ногу.

Бедный Дорме погиб!

Жюль осторожно и тихо продолжал плыть между столбами моста и, наконец, решил выбраться на открытое место.

Часовой ходил взад и вперед около ворот.

Беглец поплыл по той стороне, которая, как ему казалось, просматривалась хуже с того места, где находился часовой, и направился к отдаленному, пустынному берегу.

Тут он мог почувствовать себя в безопасности и, наконец, выбраться на сушу. Руки и ноги его уже начинали неметь.

Выйдя из воды, он некоторое время лежал, не двигаясь, на берегу.

Потом он вдруг вскочил - мысль о том, что он наконец свободен, придала ему новые силы.

Все препятствия были преодолены - он был вольной птицей!

Он еще раз пристально вгляделся в темную воду - Дорме не было. Потом он быстро зашагал в ту сторону, где по его расчетам была дорога, ведущая в Париж, и исчез в темноте.

V. СПЯЩИЙ КОРОЛЬ

Несмотря на то, что союз королевы с кардиналом был тайной для всех, их официальные отношения приняли такой характер, что стали вызывать неудовольствие и даже негодование очень многих при дворе, а также и за его пределами. Мазарини сумел так войти в доверие королевы-матери, что стал ей совершенно необходим. Он правил теперь страной так же неограниченно, как до него это сумел сделать Ришелье.

То обстоятельство, что Анна Австрийская постепенно передала в руки кардинала всю власть, хитрость и жадность его раздражали уже все слои французского общества. Общее недовольство нарастало и, наконец, вылилось в мятежи, вспыхнувшие во многих провинциях по всей стране.

Мазарини, будучи верным последователем своего предшественника, усмиряя волнения, взялся сначала за принцев и высших сановников. Он смещал их с занимаемых ими высоких государственных постов, а на их место назначал иностранцев из своего окружения.

Он пытался ограничить даже права парламента, а народ довел до полного обнищания, обложив такими непосильными налогами, что в конце концов всеобщему терпению пришел конец!

Такого рода злоупотребления, жестокие распоряжения не могли не привести к опасным последствиям, тем более, что Мазарини так и не смог добиться расположения и поддержки ни одного из сословий.

Когда же и парламент открыто перешел в оппозицию, Мазарини, для достижения своих целей, изобрел средство, подобного которому не было в истории.

Несовершеннолетнему королю Людовику XIV, вместо которого Мазарини и Анна Австрийская управляли государством, было в то время восемь лет. Кардинал заставил этого короля-ребенка явиться перед собравшимся парламентом.

Маленький Людовик, подготовленный Мазарини для этой комедии, должен был потребовать от парламента некоторых уступок и строгого запрещения любых сопротивлений власти!

Он, конечно, был король, но в то же время всего лишь восьмилетний мальчик, тогда как большинство из присутствующих членов парламента уже успели состариться на государственной службе!

Они искренне выразили малолетнему королю всю свою преданность и любовь, но не переменили своего отношения к двору, и особенно к Мазарини. Таким образом, на этот раз кардинал просчитался: затея его с треском провалилась! В дальнейшем ее последствия проявились даже с неожиданной стороны, весьма неблагоприятной для кардинала. Дело в тем, что вся эта сцена и приготовления к ней возбудили в маленьком короле мысль о своей самостоятельности и неограниченном могуществе и величии, что уж совсем не входило в планы Мазарини, надеявшегося и после достижения королем совершеннолетия по-прежнему управлять страной и им самим. В свое время этого сумел добиться Ришелье. Анна Австрийская была не в курсе настоящего положения дел, она вовсе не подозревала о постоянно увеличивающейся опасности, в какой находился двор. Кардинал вел все государственные дела, когда того требовалось, он приносил ей для подписи свои приказы и деловые бумаги, сообщая ей из них только то, что считал нужным, и вообще распоряжался всем по своему усмотрению. В делах, от которых можно было ожидать важных последствий, он умел так ясно изложить королеве свои предположения и взгляды на вещи, что она всегда с ними соглашалась. Это было вполне естественно, если вспомнить, что она была женой Мазарини, жила и общалась с ним запросто, как с самым близким человеком, поэтому ему и не стоило никакого труда привлечь ее на свою сторону. Когда появление маленького короля в парламенте не привело к желаемым результатам, Мазарини принял решение приступить к насильственным мерам.

26 августа 1648 года он велел заключить в тюрьму самых ярых противников двора: главу парламента Потье де Бланкмениля и советника парламента Пьера Бусселя.

Конечно, это было слишком крутой мерой, повлекшей за собой тяжелые последствия.

Как только об аресте президента и советника парламента стало известно народу, все взялись за оружие и Париж восстал, но не против малолетнего короля и его брата принца Орлеанского, а против Мазарини и его советников.

Кардинал, не долго думая, решился подавить восстание оружием. Он полагал, что сможет легко разогнать эту до крайности раздраженную толпу. Он смеялся над восстанием, уверяя, что одним ударом покончит с ним.

Но, к своему удивлению, увидел, что жестоко ошибся!

Швейцарская гвардия, выступившая против вооруженной толпы народа, была рассеяна и разбита. Победители соорудили на улицах, около Пале-Рояля, баррикады и послали парламентеров к королеве-матери с просьбой об искоренении злоупотреблений, господствующих в государстве.

Анна Австрийская в высшей степени удивилась и испугалась, узнав о восстании. Теперь только она прозрела и поняла, до какой степени все ненавидели кардинала, и как все были настроены против него.

Желая какой бы то ни было ценой успокоить народ и как можно скорее отвести опасность, она пообещала парламентерам позаботиться о соблюдении строгой справедливости и об отмене тяжелых для народа налогов.

На первый раз толпа этим удовлетворилась! Она выразила королеве-матери свое одобрение громкими радостными криками, разрушила свои баррикады и все, как будто бы, очень скоро пришло в надлежащий порядок.

Но самым опасным противником двора, в особенности Мазарини, был не народ, успокоенный обещанием снизить налоги, а дворянство.

Высшая знать, как и большая часть членов парламента, была далеко не удовлетворена уступками регентши, победа эта придала им только смелости, и число отвергавших и осуждавших все действия двора ежедневно увеличивалось. Этих недовольных называли фрондерами, а союз их Фрондой. Пример этих недовольных вскоре снова подействовал на народ как порох, который осталось только поджечь. Проявление раздражения становилось все громче и смелее, положение же двора все сомнительнее. Наконец, Анна Австрийская объявила, что ее пребывание в Париже стало небезопасным, несмотря на то, что ее приближенные старались уверить ее, что восстание относится не к ней, а к кардиналу! Но так как втайне кардинал был ей слишком близок, чтобы рисковать его жизнью, она решила уехать с ним и со всеми детьми в Сен-Жермен, а мятеж в Париже подавить силой оружия.

6 января 1649 года королева-мать удалилась в Сен-Жермен со своими двумя сыновьями и в сопровождении только своих камеристок и трех мушкетеров.

Мазарини последовал за ней, поручив принцу Луи Конде осадить Париж семитысячным войском.

Тогда парламент, к которому присоединилась и вся знать, - принц Конти, Лонгевиль, Бофор, герцоги де Бульон, Эльбеф, Вандом, Немур, маршал де ла Мот и другие - призвали народ стать на защиту города. Было также принято решение попросить дополнительную помощь у наместника Испании.

Вот этого Анна Австрийская никак не ожидала! Она поняла, что попала в двусмысленное положение и силой тут ничего не добьешься. При этом она вовсе не собиралась доводить дело до кровопролития! Такие меры совершенно не соответствовали ее благородному, кроткому и миролюбивому характеру.

При сложившихся угрожающих обстоятельствах 11 марта двор заключил Рюельский договор, который оказался совершенно бесполезным для обеих сторон. Следствием этого, естественно, должно было быть возобновление старой борьбы, хотя теперь уже, возможно, и при других условиях.

Когда в августе, после возвращения двора в Париж, принцы крови лично оспаривали у Мазарини право на государственную власть, он, решившись на самые крайние меры, снова ухватился за средство, опасность которого уже испытал однажды, но перед которым, несмотря на это, не устоял.

18 января 1650 года по его приказу были внезапно арестованы принцы Конде, Лонгевиль и Конти.

Как и раньше, эти противозаконные действия кардинала вызвали бурный протест народа, вслед за чем стали вспыхивать один за другим мятежи, правда, на этот раз события происходили в основном в провинциях.

Тогда маршал Тюрен, приняв титул генерал-лейтенанта королевской армии, соединился с эрцгерцогом Леопольдом Вильгельмом для освобождения принцев, но, завладев многими провинциями, в декабре он все же был разбит при Ретеле войсками Мазарини.

Такой результат показался кардиналу достаточно удачным, чтобы торжественно возвратиться в Париж и твердой рукой снова взяться за бразды правления.

После краткого обзора этих исторических событий, мы продолжим наш рассказ, обратившись к тому дню, когда Мазарини с блеском въехал в Париж и прибыл в Пале-Рояль.

Анна Австрийская, разумеется, была осведомлена о всех действиях и решениях кардинала. Она с тайной радостью узнала о его возвращении и ждала его вечером в своих покоях.

Но королева-мать была, по-видимому, единственная особа, радовавшаяся возвращению кардинала, несмотря на то, что его приближенные устроили ему громкий притворно-радостный прием.

Анна Австрийская еще не подозревала, что ненависть к Мазарини распространилась в кругу всех сословий и партий.

Она все еще не до конца осознавала создавшееся положение и была уверена, что все уже успокоилось.

На другой же день к королеве-матери явились представители от всех сословий с просьбой об аудиенции.

Все их требования касались одного и того же: в удалении от государственных дел Мазарини и в освобождении арестованных принцев!

В этот день просьбы были еще представлены по форме, спокойно и без шума, поэтому Анна Австрийская полагала, что будет в состоянии успокоить просящих несколькими добрыми словами.

Она попробовала разъяснить прибывшим, что государство в лице кардинала потеряет свою главную опору, что принцы виновны в присвоении не принадлежащей им власти, и что она надеется на благополучное разрешение всех конфликтов.

Но она забыла, что говорила только с несколькими представителями и что народ не слышал ее слов и упорно не хотел отказываться от своих требований.

Она говорила очень приветливо и убедительно, - ведь от успеха этой речи зависело ее семейное счастье. И она надеялась победить словами давно зревшее в народе негодование, подстрекаемое могущественными и влиятельными лидерами.

Вечером, когда известие об ответе, данном народным представителям, распространилось по всему Парижу, Мазарини прибыл в Лувр и находился в покоях Анны Австрийской, которая только что вышла из спальни малолетнего короля, пожелав ему спокойной ночи.

Они сидели и разговаривали о событиях того дня. Мазарини старался убедить королеву, что уступать им ни в коем случае не следует, как вдруг их слух поразил глухой, наводящий ужас шум, - это бежала огромная толпа, оглашая все пространство вокруг дикими криками и угрозами.

Услышав этот зловещий шум, кардинал невольно вздрогнул, а королева вскочила со своего места.

- Что это? - спросила она бледнея, - что означает этот странный шум?

В эту минуту на пороге появилась Эстебания. Она была взволнована, лицо ее выражало сильный испуг.

- Что там такое? - торопливо спросила Анна Австрийская.

- О, Боже мой, - проговорила обергофмейстерина. - Наверное, опять мятеж и на этот раз, кажется, гораздо серьезнее прежнего.

- Говори, ради Бога, что случилось?

- Народ с угрозами бежит со всех сторон через Луврский мост. На площади прохода нет! Это настоящий бунт!

- Госпожа обергофмейстерина, без сомнения, ошибается, - сказал Мазарини, со свойственным ему спокойствием, - чего еще может хотеть народ, после того, как представителям была дана аудиенция и они получили удовлетворительный ответ?

- Ошибки тут быть не может, ваша эминенция, несколько человек из толпы, угрожая и жестикулируя, пробрались уже к главному подъезду. Я опасаюсь, что они замышляют недоброе против вашей эминенции!

- Из чего ты делаешь такой вывод, Эстебания?

- Я слышала слова: "Долой кардинала! Изгнание или смерть!"

Анна Австрийская обменялась с кардиналом испуганным взглядом.

- В таком случае надо послать за солдатами, - сказал он решительно.

- Если уже не поздно! Вот идет виконт д'Альби. С какими известиями вы пришли? - спросила королева.

Виконт поклонился.

- Прошу прощения, ваше величество, что я осмелился явиться без доклада. Лувру грозит большая опасность!

- Расскажите нам, виконт, что там происходит?

- Маркиз и барон с обнаженными шпагами в руках охраняют этот покой, - ответил Этьенн, - но они не смогут долго устоять против напора разъяренной толпы.

- Чего же хотят эти люди? Этьенн медлил с ответом.

- Говорите откровенно, господин виконт, - сказал кардинал.

- Ваша эминенция! Народ требует выдачи или изгнания!

- И эти негодяи осмелились проникнуть даже сюда, в покои королевы? - спросил Мазарини, бледнея.

- Они были в Пале-Рояль и, не найдя вас там, пришли сюда! Нет возможности остановить разъяренную толпу - их несколько тысяч!

- О Боже! Тогда мы все погибли, - прошептала королева-мать.

- Еще некоторое время мои друзья смогут удерживать этих безумцев, которые требуют, чтобы их пропустили для обыска всех комнат и грозятся убить всякого, кто будет сопротивляться им! Тут возможен только один выход! Один исход для спасения!

- Говорите, виконт!

- Ваша эминенция должны бежать!

- Бежать! - но уже слишком поздно, - сказала Эстебания, - толпа бунтовщиков осадила весь Лувр!

- Это ужасно! - вскричала Анна Австрийская.

- Не пугайтесь, ваше величество, - обратился к ней Мазарини, - я сам выйду к народу.

- Вы погибнете, ваша эминенция, - сказал Этьенн.

- Нет, нет, кардинала надо спасти! Неужели нет выхода? Скорее, скорее! А то будет поздно! - восклицала в отчаянии королева.

- Мне пришло в голову одно средство, которое может помочь, но я не решаюсь сказать о нем, ваше величество, - сказал Этьенн.

- Говорите скорее, виконт, мы готовы на всякую жертву.

- Так как ваша эминенция не можете бежать, вам остается только спрятаться здесь до тех пор, пока все не успокоится, а как только дорога освободится, немедленно оставить Париж!

- Виконт прав, - согласилась Анна Австрийская, - другого средства к спасению нет!

- Но эти люди хотят обыскивать все комнаты, - со страхом заметила Эстебания.

- Надо избрать такое место, где не подумают и не посмеют искать его эминенцию.

- Знаете ли вы такое место? - спросил Мазарини, между тем как шум и крики на улице становились все отчетливее.

- Есть одно только место, в которое мятежники не дерзнут проникнуть, - это спальня его величества короля! - сказал Этьенн.

- О Боже! Какая ночь! Так, значит, и сын мой должен подвергнуться опасности?

- У постели спящего короля эти неуправляемые люди остановятся с почтением! Около кровати короля есть ниша! Там его эминенция должен спрятаться.

- Да, но если кто-нибудь осмелится откинуть занавес, что тогда? - сказала Анна Австрийская, трепеща при этой мысли.

- Этого не случится, ваше величество, я ручаюсь вам головой, - ответил Этьенн, - но нельзя терять ни минуты, слышите? Мятежники проникли уже в смежные комнаты!

- Так пойдемте, кардинал, - сказала Анна Австрийская, подавая Мазарини руку, - но тише, чтобы король не проснулся!

- Теперь ваша эминенция спасены, - продолжал виконт. - Не бойтесь ничего, госпожа обергофмейстерина, - прибавил он, обращаясь к Эстебании, - толпа раздражена не против короля и королевы-матери. Гнев ее относится только к кардиналу! Как только он будет устранен и не попадет на глаза мятежникам, раздражение их очень скоро утихнет!

Анна Австрийская возвратилась в комнату.

- Да поможет нам Пресвятая Дева и благословит ваш совет, господин виконт, - сказала она.

В эту минуту в комнату вошел маркиз.

- Простите, ваше величество, - сказал он кланяясь, - но люди эти требуют, чтобы им позволили осмотреть эти комнаты. Без кровопролития нет возможности удерживать их дольше, а такая мера еще ухудшит положение дел!

- Чего же они хотят искать здесь? - спросила Анна Австрийская.

- Они уверяют, что кардинал в Лувре, и хотят, чтобы ваше величество их выслушали!

- Так я сама выйду к ним и...

Слова замерли на устах королевы. Глухой гул от смешанных голосов стал громче, а у дверей появилось пять или шесть человек в блузах с мрачными лицами и, казалось, готовые на всякую крайность.

В эту минуту величайшей опасности к Анне Австрийской вернулись все ее присутствие духа и решительность. Милон пропустил только появившихся на пороге шесть человек, после чего, встав во весь свой рост около самой двери, он закричал остальным, что никого больше не пустит и что для обыска в покоях достаточно их шести товарищей.

Анна Австрийская со смелым взглядом выступила навстречу мятежникам, несколько оробевшим при ее виде.

- Чего хотят от меня парижане? Как вы осмелились силой ворваться в мои собственные покои? - гордо спросила она.

- Мы ищем кардинала, - ответил дерзко один из вошедших, - и он должен быть в Лувре!

- Нам необходимо его найти и изгнать из Парижа. Его налоги обременили народ, и мы погибаем под его владычеством.

- Успокойтесь и не шумите здесь, в соседней комнате спит мой сын! - сказала Анна Австрийская, - кардинал час тому назад уже оставил Париж. Вы, кажется, мне не верите?

- Нам ничего более не нужно, как только знать, что он в изгнании, - сказал предводитель толпы, - но мы должны удостовериться в том, что нас не хотят провести! Мы не для того пришли, чтобы причинить вам какое-нибудь зло, но так, на слово, мы поверить вам не можем. Мы должны обыскать все комнаты, чтобы точно знать, что здесь нет ненавистного кардинала.

- Так обыщите эту комнату, а потом вам остается только освидетельствовать соседнюю комнату, где спит король! Он ничего не знает об этом восстании, об этой неслыханной дерзости! Он беззаботно покоится на своем ложе. Не нарушайте же покоя моего сына, вашего молодого короля! Следуйте за мной, я исполню и это ваше последнее требование, я отведу вас в опочивальню моего сына!

Мятежники, между тем, тщательно осмотрели и обыскали комнату, в которой королева-мать говорила с ними, виконт же в это время осторожно пробрался в комнату короля и стал у изголовья его постели около богатой со складками драпировки, за которой спрятался кардинал Мазарини. Надо полагать, что в эту минуту его положению нельзя было позавидовать. Молодой король крепко спал.

- Идите за мной, - сказала королева этим людям, - только осторожно, прошу вас, чтобы мой сын не проснулся.

Она отворила дверь.

Анна Австрийская дрожала, но пересиливала себя. Ока не должна была выказывать свой страх в эту решительную минуту.

Посланные от народа осторожно на цыпочках вступили на ковер спальной комнаты короля.

Королева-мать указала им на спокойно спящего Людовика.

Никто не посмел дотронуться до чего-нибудь в этой комнате. С немым восторгом смотрели эти люди на крепко спящее дитя, - потом они возвратились в прежние покои.

- Теперь, вы кажется, смогли удостовериться, что кардинал бежал, но что ни я, ни король не имеем намерения оставить Париж.

- Возвратитесь к тем, которые вас послали и успокойте их. Расскажите им, что вы видели и позаботьтесь о том, чтобы снова восстановилось спокойствие! Я рассмотрю ваши требования и постараюсь удовлетворить их, - сказала королева-мать, - не позволяйте вовлекать себя в дела насилия, за которые я была бы вынуждена наказать вас. Вы знаете, что я никогда не любила крайних мер и всегда неохотно прибегала к ним.

Шесть представителей медленно и осторожно вышли из комнат. Только тогда, когда они удалились, королева-мать вздохнула свободно.

Через несколько минут перед Лувром раздался крик: "Да здравствует король!" И толпа вскоре разошлась по домам, удовлетворенная бегством кардинала.

VI. ВО ДВОРЦЕ ГЕРЦОГА

- Отчего же это гордость твоя так смирилась, - спросил Жюля Гри, торговец фруктами улицы Вожирар, выходя с ним из гостиницы Пьера Гри. При нашем последнем свидании ты сделал вид, будто не узнаешь меня!

- Вы не должны ставить мне это в вину, Калебассе, я в тот день был в отвратительном расположении духа, - ответил Жюль Гри. - Вы пришли тогда в такое время, когда мне смерть как хотелось с кем-нибудь подраться!

- И поэтому ты с товарищами избрал меня мишенью твоих остроумных шуток!

Такие вещи не остаются безнаказанными! Мне кажется, что твое высокомерие сильно убавилось, - сказал папа

Калебассе, - мне, признаться, и тогда, глядя на тебя,приходило в голову, что это не к добру! Высокомерие всегда появляется перед падением! - но, скажи, сделай милость, зачем же ты прячешься тут на острове?

- Потому, что я не хочу, чтобы мне помешали в деле моего мщения!

- Кому же ты хочешь мстить? Уж не мушкетерам ли?

- Не одним им! После смерти прежнего кардинала со мною поступали несправедливо.

- Неужели? Расскажи мне, пожалуйста!

- Я имел отличное место, вы знаете, покойный кардинал благоволил ко мне, - но благодаря этим проклятым мушкетерам, я всего лишился.

Но я докажу им, что со мной нельзя поступать безнаказанно! Теперь дела пойдут иначе, это я вам наперед говорю! Или я опять получу высокую должность, или открою тайны, которые изумят народ! Новый кардинал бежал, - этим временем я хочу воспользоваться, чтобы снова получить свое место.

- Какая же тебе известна важная тайна?

- Говорю вам, вы удивитесь, когда услышите ее. Там, в Лувре, волосы у всех встанут дыбом! Я знаю одну государственную тайну, которую герцоги купят у меня на вес золота, потому что она может служить им оружием против царствующих лиц.

- Черт возьми! Да ты, значит, немаловажная личность!

- Я им покажу, что они не могут отстранить меня по своему произволу, - продолжал Жюль Гри с угрозой, - они увидят, что я могу сделать, и мушкетеры будут первые, которые падут от моей руки! То-то сердце мое порадуется! Если мне не удастся собственноручно отомстить им и обагрить их кровью мою шпагу, то я все равно добьюсь их наказания! Я говорю вам, что уж я покажу им себя! Ведь не даром же я посвящен в дела, которых никто не знает! О, они должны трепетать передо мной. Да, - они будут трепетать, трястись и рады, рады будут, какою бы то ни было ценой купить мое молчание!

- Куда же ты теперь хочешь идти? - спросил Калебассе.

- К противникам нового кардинала и королевы! Прежде всего к герцогу д'Эпернон!

- Кажется, герцог очень болен!

- Мое известие может его вылечить, он соберет к себе других недовольных и сообщит им тайну!

Тогда конец Лувру! Конец новому кардиналу на вечные времена.

О, это будет переворот, какой вы себе и представить не можете! Да, да, не смотрите на меня такими удивленными глазами! В моих руках все! Я отомщу за все сделанное мне зло, и отомщу отменно! - Герцог знает меня, благодаря мне он сделается еще в последние годы своей жизни влиятельной особой! Проклятие и смерть мушкетерам, они заплатят мне за все!

- Что же тебе сделала королева? - спросил папа Калебассе.

- По ее приказу мушкетеры судили и приговорили меня. Она глубоко пожалеет о том дне, когда отдала приказ судить меня! Вот что я вам скажу: через три дня я или умру, или страшно отомщу; вы не сможете прийти в себя от удивления!

- Так расскажи же мне, какой ты знаешь важный секрет? - спросил папа Калебассе, переходя с Жюлем через маленький мостик.

- Этого я не могу вам пока сказать. Это дело слишком большой важности! Никогда еще я не был так богат, как в настоящее время. Да, да, дивитесь только, папа Калебассе! От моего мизинца зависит судьба Франции. Но Жюль Гри сумеет воспользоваться своим преимуществом!

- Кто ж это так проворно идет нам навстречу? - спросил продавец фруктов, остановясь на мосту позади Жюля и пристально вглядываясь вдаль.

- Какое нам до этого дело?

- Мне кажется, что это девушка.

- Это Жозефина, но откуда она здесь взялась? - сказал Жюль Гри, видимо, недовольный встречей.

Белая Голубка поспешно приближалась. Увидев Калебассе и Жюля, она с изумлением остановилась.

- Вот счастье-то, что я вас встретила, - воскликнула она, - я тихонько ушла из кладовых с серебром - никто не должен знать об этом!

- Добрый вечер, Жозефина! - ласково сказал папа Калебассе, подавая девушке руку.

- По какому это случаю ты сегодня идешь в гостиницу? - спросил Жюль Гри насмешливым голосом.

- Ты ведь делаешь вид, будто не знаешь там никого с тех пор, как подружилась с мушкетерами.

- Что это за речи, Жюль! Я подружилась с мушкетерами? Это неблагопристойные слова!

- Если мои слова неблагопристойны, то твои Поступки еще хуже, - ответил Жюль, - не будешь же ты скрывать, что в маленьком замке разыгрывала роль сестры милосердия, когда проклятый Милон получил раны по своим заслугам?

- Нет, от этого я не откажусь, но тут не было ничего дурного, свидетельница тому Пресвятая Матерь Божия!

- Не божись, Жозефиночка, - остановил ее папа Калебассе, - всякий знает, что ты не делаешь ничего дурного и нечестного!

- Ну, с мушкетерами ей все-таки нечего водиться, - возразил Жюль.

- Это мои смертельные враги! Первого из них, который попадет в мои руки, я отправлю на тот свет!

- О Господи! Так это правда! Ведь этот страх и погнал меня сюда, воскликнула Жозефина. - Отношения твои с Милоном такие дурные, а между тем...

- Ну что ж ты замолчала? - спросил насмешливо Жюль. - Ты, вероятно, хотела сказать: "А между тем Милон мой возлюбленный?" Ты можешь здесь же получить мой ответ, для этого тебе не надо ходить на остров!

- Ты дурно обращаешься с Жозефиной, - прервал его Калебассе, - она не заслуживает этого!

- Мое обращение с ней такое, какое должно быть, отвечал Жюль, - а теперь слушай и помни: если когда-нибудь этот Милон попадется мне в руки, клянусь тебе, я убью его. Иди и скажи ему это. Ты воображаешь, быть может, что никто не знает о твоей дружбе с мушкетерами!

- Ого! Как бы не так! Прекрасная, впрочем, для тебя должность!

- Фи! Не стыдно ли тебе, - воскликнула Жозефина, глубоко возмущенная этими словами, - ты дурной человек, Жюль! Я раскаиваюсь в том, что просила за тебя и пришла теперь сюда! Это благодарность мне. Но ты с малых лет был злым и негодным мальчишкой!

- Убирайся отсюда или худо тебе будет! - закричал Жюль Гри с угрозой, - ты знаешь, что я тебя всегда терпеть не мог! А теперь ты еще вздумала читать тут мне наставления! Еще слово - и я так угощу тебя, что ты не скоро встанешь на ноги.

- Не смей трогать девушку, - вступился папа Калебассе, - я тебе говорю, оставь Жозефину в покое, ты не имеешь на нее никаких прав!

- Я всегда не терпел ее, а теперь, когда я знаю, что она приятельница проклятого Милона, у меня руки чешутся при виде ее! Ты, небось, пришла с просьбой за него?

- Хотя ты и не заслуживаешь вовсе, чтобы я о тебе хлопотала и заботилась, я все-таки скажу тебе, зачем я сюда пришла! Я хотела посоветовать тебе бежать отсюда и бежать как можно подальше, иначе ты не уйдешь от наказания за все твои дурные дела.

- Молчи, говорю я тебе, или, право, хуже будет!

- Пойдем, Жозефиночка, пойдем, оставь злого человека, - попросил папа Калебассе и отвел Белую Голубку от Жюля Гри, с угрозой поднявшего кверху свой кулак. - Он не помнит себя от бешенства! Он воображает, что имеет на тебя права, потому что думает, что ты... - старый продавец фруктов вдруг остановился, - пойдем же, пойдем, брось его.

- Не попадайся мне на глаза в другой раз, - закричал ей вслед Жюль Гри, - или ты пожалеешь о часе твоей встречи со мной. Я с этой поры смотрю на тебя как на сообщницу моих смертельных врагов, а ты знаешь, как поступают с такими сообщницами!

Жозефина громко рыдала.

- Он совершенно испорченный негодяй, -утешал Калебассе Белую Голубку, - не заботься о нем больше!

- Поклонись от меня благородным господам мушкетерам, - закричал еще раз издали Жюль Гри, - скажи, что я смеюсь над их приговорами и преследованиями и исполню то, в чем им когда-то поклялся.

- Оставь его, Жозефиночка, молчи! Он еще ударит тебя, а я старый человек и не в силах защитить тебя, - уговаривал папа Калебассе. - Не плачь же, моя дорогая! Он не стоит слез, которые ты из-за него проливаешь!

- Ах, я все еще желала ему добра, едва выговорила сквозь слезы Белая Голубка,'- но теперь я покончила с ним!

- Он вовсе не заслуживает твоей доброты, - продолжал Калебассе.

- По-настоящему тебе до него вовсе и дела нет...

- Но он же все-таки...

Жозефина хотела сказать: "Мой брат", но старик не дал ей договорить.

- Что он такое? Он ровно ничего! - воскликнул он, - к чему ты хочешь принимать побои от негодяя, рискуя даже своей жизнью? Он в припадке бешенства может убить тебя! Не будь глупа, брось его! Послушай моего совета, ты ведь знаешь, что я желаю тебе добра, любя тебя с детских лет!

- Да, в этом я уверена, папа Калебассе, вы всегда были добры и ласковы ко мне.

- Иначе и быть не должно, так пойдем же, я провожу тебя до Лувра, чтобы по дороге с тобой ничего не случилось! Я ничего доброго не жду от Жюля, у него злой нрав. Я боюсь, что ему не избежать виселицы.

- О, Господи, Боже мой! - воскликнула в ужасе Жозефина, - помилуй и сохрани нас от такого несчастья!

- Могут ли родители отвечать за своих детей, а тем более сестры за братьев? Всякий пожинает то, что сеет! Когда он поступает так, что заслуживает виселицы, мы не можем воспрепятствовать ему быть наказанным по заслугам! Тайна, о которой он тут мне болтал, тоже дело крайне сомнительное, даю голову на отсечение, если это опять не какая-нибудь скверная шутка.

- А что же это такое, крестный? - спросила Жозефина, идя возле старика по дороге к Лувру.

- Да кто может сказать, какие у него замыслы! Какая-то государственная тайна, говорил он, - боюсь только, чтобы он не подавился этой государственной тайной вместо больших выгод, которых от нее ожидает! Я вижу ясно, что он сам надевает себе петлю на шею, но кто его удержит! Мушкетерам он также, наконец, надоест и они раз и навсегда отправят его туда, откуда уже не возвращаются.

- Ты, Жозефиночка, не печалься о нем, это напрасный труд, его все равно не удержишь!

- Вы правду говорите, папа Калебассе, я хотела только исполнить мой долг, чтобы потом не упрекать себя, - ответила Белая Голубка.

- Я понимаю, Жозефина, но доброта твоя расточается без пользы. Жюль не достоин твоего сострадания.

- Вот мы и у Лувра! Благодарю вас, что вы проводили меня, крестный!

Старик подал Жозефине руку на прощанье и с тайным удовольствием посмотрел ей вслед, пока она подымалась по ступеням крыльца.

- Сейчас однако видно, что она другой породы, - пробормотал он про себя и, задумавшись, пошел дальше.

Жюль Гри в это время шел по улицам в сильном раздражении.

Встреча с Жозефиною еще усилила его желание отомстить мушкетёрам, а из всех них больше всего он ненавидел Милона. Жажда мести все увеличивалась и увеличивалась.

Счастье - так по крайней мере он называл эту встречу, - как-то особенно благоприятствовало ему в этот вечер. Когда он прибыл во дворец герцога д'Эпернона и попросил камердинера доложить о нем, камердинер объявил, что герцог опасно болен и что в настоящее время у него находится мушкетер, присланный королевой узнать о здоровье герцога.

Мушкетер? - спросил пораженный Жюль Гри.

- Их здесь даже два, один сейчас у его светлости герцога, а другой ожидает в переднем зале.

- Не знаете ли их имен?

- Тот, о котором я должен был доложить, назвался бароном де Сент-Аманд!

- Благодарю вас, друг мой, - ответил Жюль Гри, - а давно уже мушкетер у герцога?

- Я полагаю, он скоро окончит свой визит.

- Я подожду лучше внизу, потому что не желал бы встречаться здесь с мушкетерами, - объявил Жюль Гри.

- Это ваше дело, - ответил камердинер, возвращаясь в комнаты, между тем как Жюль Гри стал медленно спускаться с крыльца.

Должно быть герцог д'Эпернон действительно был опасно болен! Подъезд внизу не был освещен, нигде не видно было ни одного фонаря, глубочайший мрак царил также на крыльце и в нижнем зале. Не видно было ни слуг, ни управляющего! Они знали, что их господин не мог застать их врасплох, и предпочли отправиться каждый по своим делам.

При виде этого Жюлю Гри пришла в голову мысль, заставившая его остановиться внизу, у крыльца. Что, если бы он подождал здесь возвращения Милона? Он, совсем неожиданно, одним ударом смог бы уложить его на месте, а потом сделать то же и с ничего не подозревающим его товарищем! Он вполне был уверен, что другой мушкетер - маркиз или виконт, - оба они равно были ему ненавистны!

Этот план живо созрел в испорченной душе сына Пьера Гри. Он прижался к золоченым перилам крыльца и стал дожидаться своих врагов. Слабый свет, падавший с открытого высокого подъезда прямо на крыльцо, давал ему возможность различать идущих сверху, тогда как он оставался в тени.

Таким образом, убийца стоял, спрятавшись, и ждал своих ненавистных врагов - друзей-мушкетеров.

Ведь для того он и бежал из Бастилии, чтобы отомстить своим врагам и, затем, открыв тайну, извлечь из нее для себя большие выгоды.

Вдруг он услышал, что наверху открывают двери, - желанная минута приближалась!

Жюль Гри, обнажив шпагу, прижался к перилам крыльца.

Сверху послышались шаги.

Казалось, шел только один человек! Кто же это был? Жюль Гри подался вперед и стал смотреть на крыльцо: он хотел удостовериться, не слуга ли это.

В этом случае он представился бы ожидающим.

Нет, при слабом свете, в сумерках, он все же ясно увидел на спускавшемся мундир мушкетера! Без сомнения - это Милон!

Зачем же другой мушкетер остался наверху? Может быть, герцогу сделалось хуже и Милон поспешил за доктором?

Казалось, что так, потому что он спускался очень поспешно.

Жюль рассчитывал минуту нападения, чтобы удачнее вонзить свою шпагу в сердце ничего не подозревающего, бегущего навстречу своей гибели человека.

Мушкетер приближался.

Когда он ступил на плиты подъезда, перед его глазами вдруг блеснула шпага, вслед за тем он увидел и державшего ее человека.

- Проклятие! - закричал мушкетер, и Жюль узнал голос виконта. - Что тут за дьявол? Что здесь происходит?

Он отскочил в сторону, чтобы избежать удара, и в ту же минуту обнажил свою шпагу.

Но Жюль Гри не хотел на этот раз упустить случай отомстить и напал снова.

- Клянусь, теперь я узнаю тебя, - закричал Этьенн, - ты бесчестный управляющий Гри, бежавший из Бастилии! - Но на этот раз я не буду так милостив к тебе! И он мгновенно напал на него.

Сын Пьера Гри заскрежетал зубами, еще раз занес свою шпагу над головой виконта, но в это время получил такой меткий удар, что зашатался и схватился обеими руками за грудь, шпага его со звоном упала на вымощенный плитами пол подъезда.

- Я умираю! - проговорил он.

- Так наказывают убийц! - воскликнул виконт. - Теперь, по крайней мере, ты уже никому не принесешь вреда. Но мне некогда с тобой возиться, старый герцог просит, чтобы я сейчас же привез к нему доктора Вильмайзанта.

А заодно, кстати, пусть он и засвидетельствует смерть этого несчастного.

В то время как виконт вышел на улицу, Жюль остался лежать на каменных плитах подъезда, кровь ручьями текла из раны: он понял, что в этот раз ему уже не выкарабкаться!..

Слабый крик о помощи вырвался из его груди, но никто ничего не услышал! Никто не пришел помочь ему! Он сам избрал это уединенное место для осуществления своего коварного плана, ему хотелось быть подальше от людей и света, - теперь он заплатил за все это жизнью!

Кровь лила не переставая, уже и изо рта его показалась кроваваяпена. Он попробовал встать, но сейчас же упал от боли.

Он крикнул еще раз, но никто не появился, все было тихо и ничто не нарушало ночной тишины. Жюлем овладела предсмертная агония! Руки его и все мускулы судорожно подергивались, глаза непомерно раскрылись. Он вытянулся во весь рост на холодных плитах, и в горле его послышалось предсмертное хрипение.

Когда через полчаса виконт возвратился вместе с доктором Вильмайзантом, они нашли Жюля Гри уже мертвым.

В то время как доктор спешил к герцогу, виконт приказал проходящим мимо нескольким солдатам Швейцарской гвардии убрать тело и доставить его в Бастилию для тщательного освидетельствования и констатации смерти беглого арестанта. Об обстоятельствах этой смерти Этьенн в эту же ночь сделал, где следовало, заявление.

VII. ПЛЕМЯННИЦЫ КАРДИНАЛА

Мазарини еще в течение описанной нами ночи тайно выехал из Парижа.

Парламент издал приказ об изгнании его вместе с семьей, а принцев освободил из заточения. Но беспорядки этих тревожных для Франции лет далеко на этом не закончились.

Королева-мать благоразумно подчинилась приговору и передала власть принцу Конде, будучи заранее уверенной, что он не сумеет удержать ее в своих руках.

С этой поры при дворе начались интриги, совершенно изменившие отношения партий и превративших борьбу, начавшуюся якобы в интересах народа, в какую-то странную игру придворной знати.

Анна Австрийская привлекла на свою сторону маршала Тюренна, Мазарини же в это время старался увеличить число своих приверженцев при посредничестве влиятельных лиц.

Между тем Конде до того стал всем ненавистен, так явно навлекал на себя подозрение в желании забрать всю государственную власть в свои руки, что вскоре вынужден был бежать.

Во время этих беспорядков Людовику XIVминуло четырнадцать лет. Он должен был начать самостоятельно управлять государством.

7 сентября 1651 года он, по совету королевы-матери, только формально предложил принцу Конде возвратиться, но принц, не доверяя предложению, удалился в Бордо, где у него было много сторонников.

Здесь, подстрекаемый своими приближенными, Конде принял решение вести против двора тайную войну.

Такое решение принца могло бы вовлечь королеву-мать и молодого короля в немалую опасную игру, если бы маршал Тюренн не принял против этого решительных мер: 2 июля 1652 года он сразился под самым Парижем с отрядом Конде и разбил его наголову; сам принц и его союзники спаслись от гибели только благодаря тому, что через посредничество его сестры, герцогини де Лонгевиль, им отворили ворота города.

Незадолго перед тем Мазарини возвратился ко двору, чтобы снова попытать счастья в деле управления государством.

Когда все эти несогласия и распри надоели народу, который понял, наконец, что ему от них нисколько не легче, королю предложили договор с условием, что он опять удалит Мазарини и даст всем полную амнистию.

Конде, однако, потеряв надежду на счастливый для него исход дела, выехал из Парижа, и, не найдя себе союзников в провинциях, удалился в Испанию.

21 октября 1652 года молодой король совершил свой торжественный въезд в Париж и объявил народу о всеобщей амнистии. Но потом он приступил к мере, которую советовала ему Анна Австрийская, в свою очередь бывшая под влиянием советов Мазарини. Хотя кардинал все еще находился в то время в изгнании, в Реймсе, он и оттуда сильно влиял на дела правительства, и постоянной его мыслью было добиться у молодого короля и народа своего возвращения в Париж.

Людовик XIV запретил парламенту всякое вмешательство в политические дела и объявил принца Конде государственным изменником, которому воспрещается въезд в пределы государства.

Королева-мать находилась в это время в Сен-Жермене. Лес около старого замка, с его таинственными уединенными дорожками, доставлял ей приятное отдохновение после шумной придворной жизни и всех устраненных, наконец, тревог.

Время борьбы и разлуки с Мазарини, к которому она была искренне привязана, не бесследно пронеслось мимо Анны Австрийской. Годы также начинали сказываться и в ней все больше проявлялось желание оставить государственные дела и проводить остальные годы в спокойствии. Людовик XIV, наоборот, на шестнадцатом году своей жизни начинал находить удовольствие в управлении государством, поэтому королева-мать полагала, что отсутствие Мазарини не было уже необходимостью, но Людовик был другого мнения: он считал возвращение его ко двору все еще опасным.

Анна Австрийская пожелала выстроить себе в Сен-Жерменском лесу дачу, названную "Ле-Лож", впоследствии сделавшуюся ее любимым местопребыванием.

Здесь она прилагала огромные усилия, чтобы выхлопотать возвращение Мазарини и, с его согласия, применила даже одно рискованное средство (на первый взгляд невинное), но в будущем могущее сделаться тоже опасным.

Людовик имел для своих лет замечательную силу воли и твердость характера, о которые до сих пор разбивались все попытки Мазарини просить у него позволение возвратиться ко двору, хотя король был очень доволен, когда опытный в делах государства министр из Реймса поддерживал его своими советами, делая разные распоряжения.

Видя, что им ничего не поделать с королем, они решили воспользоваться его частыми посещениями Сен-Жермена для свидания с матерью, чтобы разыграть маленькую комедию, имевшую своей целью возвращение Мазарини во дворец.

Кардинал взял к себе на воспитание двух племянниц, очень молодых девушек, не очень высокого происхождения и без состояния. Гортензии и Олимпии Манчини было четырнадцать и пятнадцать лет, но как итальянки, они были развиты не по летам, так что все считали их уже совершенно взрослыми девицами.

Анна Австрийская, которая вообще отличалась большой разборчивостью, и та восхищалась красотой Олимпии.

Обе племянницы кардинала были прекрасно образованны, имели прелестные манеры, обе они во всякое время могли блистать при любом европейском дворе. Мазарини, всегда очень искренне заботившийся о своих родных, ничего не жалел для их образования, имея в виду устроить этим бедным незнатным девушкам блестящую будущность.

Они обладали всеми данными для осуществления его планов: удивительно стройные, с дивно пропорциональными формами и грациозными движениями, обе они были равно хороши: лица их, каждое в своем роде, были совершенством красоты, так что многие затруднялись, которой из сестер отдать предпочтение.

Гортензия была более серьезного нрава, любила искусство и охотно занималась науками. Олимпия, напротив, была весела, как птичка, подвижна, любила веселую болтовню. Ее темные глаза так плутовски блестели, так были соблазнительны, что уже только за них ей можно было отдать первенство. Причем Олимпия была гораздо более физически развита, чем Гортензия. Несмотря на то, что она была годом моложе, ее молодые формы были полнее, а если к этому присоединить еще ее милое, детское простодушие, то легко можно было понять, что девушка эта была очаровательной.

Для молодого, еще не вполне сформировавшегося характера Людовика, встреча с прелестными племянницами кардинала должна была иметь важные последствия. Милое простодушие и наивность Олимпии, ее веселый непринужденный нрав, ее грация и красота не могли не произвести на короля сильного впечатления.

Анна Австрийская, с прибытием обеих сестер в Сен-Жермен, сказала себе, что эти посланницы кардинала, наверное, поведут успешное дело о возвращении его ко двору. Они приехали с целью просить об этом короля. Разумеется, Гортензия и Олимпия были приняты королевой-матерью очень милостиво и любезно. Она с удовольствием смотрела на этих прелестных девушек, молодость и красота которых напоминали ей ее прошлое. Мазарини, по-видимому, посвятил своих племянниц во все тайны придворной жизни. Все отношения, все требования этикета были им хорошо знакомы; кроме итальянского, они говорили совершенно бегло на французском и испанском языках, что значительно увеличивало расположение к ним Анны Австрийской, любившей, чтобы в ее апартаментах звучала испанская речь, напоминавшая ей родину и время молодости. Даже Эстебании понравились прелестные племянницы кардинала, она невольно загляделась на них, когда они явились к королеве-матери, которая пригласила их сесть и поболтать с нею.

Когда доложили о прибытии молодого короля, Анна Австрийская посоветовала обеим сестрам выйти на террасу и там, в розовой беседке, ожидать приближения Людовика. Они должны были, подобно двум нимфам, встретить короля выйдя из беседки. Обе девушки с радостью согласились на предложение королевы-матери, и одной статс-даме было поручено проводить их в находящуюся близ террасы беседку. Гортензия была в белом платье, а Олимпия в розовом. Когда Людовик в сопровождении нескольких молодых придворных шел по террасе к покоям королевы-матери, у беседок вдруг появились два дивные видения, точно два цветка, розовый и белый, в образе прелестных девушек.

Они приблизились к королю несмелыми шагами и опустились пред ним на колени.

Молодые девушки были так очаровательны, что в первую минуту молодой король без слов, в полном восторге любовался ими.

- Какой восхитительный сюрприз! - сказал он, - но встаньте, прошу вас! - Что вас привело сюда? - Кто вы?

- Мы пришли просить у вас милости, сир, - сказала Олимпия.

- Мы просим милости нашему дяде, кардиналу Мазарини, - прибавила Гортензия.

- О, теперь я знаю кто вы, я помню даже ваши имена, - сказал Людовик, с изысканной вежливостью подавая руки припавшим к его ногам очаровательным просительницам, чтобы поднять их. - Вы - синьора Олимпия, а вы - синьора Гортензия Манчини. Я приглашаю вас, милые дамы, идти вместе со мной к моей матери!

- А наш дядя, кардинал? - робко спросила Олимпия.

- У кого столь прелестные адвокаты, - отвечал любезно Людовик, - тот может быть заранее уверен, что дело его выиграно.

- Так ваше величество позволяет дяде возвратиться в Париж? - спросила Гортензия.

- Сам я всегда был сердечно расположен к кардиналу, но были другие препятствия, не позволявшие мне призвать его к себе. Теперь все они устранены и господин кардинал переселится опять в Париж, чтобы советом и делом помогать мне в делах государства. Без сомнения, и вы поселитесь вместе с ним?

- Мы постоянно живем с дядей, ваше величество!

- Может быть, вы предпочтете возвратиться в ваше прекрасное отечество, Италию? - спросил король Олимпию, которая особенно ему понравилась.

- Наша родина Италия действительно прекрасна, но с тех пор, как мы имели счастье ощутить на себе милость и доброту вашего величества, равно как и ее величества королевы, мы считаем Францию нашим новым отечеством, - ответила Олимпия.

- Я уже вижу, что вам вполне известны этикеты двора, - сказал, улыбаясь, молодой король, идя с девушками по лесной дороге, ведущей в Ле-Лож.

- Я говорю то, ваше величество, что чувствует мое сердце!

- Тем приятнее слышать это, - сказал Людовик, все более и более интересующийся Олимпией и на пятнадцатом году впервые испытавший чувство влюбленности, - я надеюсь, что мы часто будем видеться в Париже.

- Как обрадуется дядя, - воскликнула Гортензия, - мы завтра поспешим к нему и принесем ему радостное известие. Он очень любит вас, сир!

- Верю, синьора, я всегда чувствовал и понимал это, - ответил Людовик, поэтому я очень рад, что кардинал будет опять с нами.

Когда Анна Австрийская увидела своего сына, идущего между двумя девушками, она поняла, что миссия девушек имела полный успех, она была так этому рада, что от всей души обняла молодого короля и поцеловала его в лоб.

В тот же вечер хорошенькие племянницы кардинала отправились обратно в Реймс, причем Людовик сам проводил их до дорожного экипажа.

Но возвращение Мазарини, или лучше сказать официальный въезд его в столицу, не могло состояться ранее 3 февраля 1653 года, так как к этому времени все партии должны были заключить мир.

Жители Парижа встретили кардинала глубоким молчанием, но хитрый кардинал успел в самое короткое время приобрести опять любовь народа и возвратить свою прежнюю всемогущую власть.

Молодой король совершенно доверился Мазарини. Анна Австрийская любила и уважала его больше, чем когда-нибудь. Знать, принцы и даже парламент преклонялись перед ним. Он шел по пути, проложенному Ришелье, и ему удалось усилить влияние и могущество Франции. Во внутренних делах, относительно финансов и юриспруденции, он был министром полезным для государства и народа, но не только поэтому он считается одним из первых государственных деятелей Франции того времени.

VIII. ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

Новый управляющий уединенного замка Пиньероль прибыл на место своего назначения.

Шевалье де Сен-Марс, человек лет тридцати, с воинственной осанкой, нашел старушку Мариэтту на смертном одре. Маленький Луи стоя рядом с ней на коленях, ухаживал за ней, насколько у него хватало на это умения, он горько заплакал, когда ему сказали, что его добрая мать Мариэтта должна умереть.

Луи уже было четырнадцать лет. Он был не по летам высок и умственно развит и так похож на молодого короля, своего брата-близнеца, что Сен-Марс испугался, увидев мальчика в первый раз. Сходство это было так поразительно, что, будь они рядом, их трудно было бы различить.

Мазарини открыл тайну новому воспитателю, будучи вполне уверенным, что последний никогда не выдаст этой тайны, как Жюль Гри.

Сен-Марс был твердого характера, обладал железной волей, когда это было нужно, непреклонен, когда того требовал долг, но при этом справедлив, точен в исполнении своих обязанностей и вполне благонадежен.

Когда он совершенно неожиданно прибыл в уединенный замок и явился перед Луи, бедный мальчик с понятным страхом смотрел на него, думая увидеть в нем еще одного мучителя. И даже старая Мариэтта, очень слабая и больная, оживилась и старалась собрать свои угасающие силы, увидев нового управляющего.

Конечно, теперь, чувствуя приближение смерти, она хотела, чтобы у вступившего уже в юношеский возраст мальчика был добрый, снисходительный наставник и воспитатель.

Она смотрела испытывающим взглядом на офицера, который приветливо подал мальчику руку, потом подошел к ее постели, чтобы представиться ей.

Когда он, сказав имя, сообщил ей свое новое назначение, она выразила большую радость.

- Я давно забочусь о том, чтобы кто-нибудь заменил меня здесь, - сказала она слабым голосом, - чувствую, что дни мои сочтены; кроме того, доброе милое дитя изнуряет себя, сидя у моей постели, которую я не в силах оставить! Поэтому я радуюсь вашему прибытию, оно успокаивает меня. Я могу теперь возложить на вас ответственность за мальчика и умереть спокойно.

- Вы можете положиться на меня, мадам Мариэтта, я принимаю на себя воспитание мальчика, буду обучать его наукам, как и всем физическим упражнениям, и вместе с тем позабочусь о том, чтобы он ни в чем не терпел недостатка.

- Ступай вниз, в сад, милый Луи, - ласково сказала Мариэтта мальчику, видимо очень привязанному к доброй старушке.

- Иди вниз, и отдохни, дитя мое, я должна поговорить с господином Шевалье о вещах, которых тебе слышать еще не следует!

Луи поклонился Шевалье, приветливо кивнул головой старой Мариэтте и вышел.

- Он добрый, послушный мальчик, - сказала она, оставшись одна с Сен-Марсом, - я горжусь и утешаюсь тем, что передаю его вам, хорошему человеку, с сердцем, не понимающим зла! Единственной тенью в жизни мальчика было до сих пор дурное обращение прежнего управляющего замка. Мы одни здесь и можем говорить откровенно! Я всегда считала в высшей степени несправедливым обращаться с мальчиком не как с собственным ребенком! Мой покойный муж и я посвятили нашу жизнь этому безродному мальчику. Будьте вы ему после меня верным советником, воспитателем, заменяющим отца.

- Даю вам честное слово, - это твердое мое намерение. Я чувствую, что с этим ребенком мне легко будет исполнить его.

- Луи произвел на меня очень благоприятное впечатление, - сказал Сен-Марс, - но позвольте мне задать вам еще один вопрос, мадам Мариэтта. Что знает мальчик о своем происхождении?

- Со времени пребывания здесь прежнего управляющего Луи совершенно сбит с толку! Раньше он считал меня своей настоящей матерью, но теперь мне часто кажется, что он тайно сомневается в этом. В нем зародились разные подозрения и мысли. Разобраться, конечно, во всем он не в силах, но тем не менее с ним надо быть в этом случае крайне осторожным.

- Я вполне согласен с вами, мадам Мариэтта, эти сомнения будут усиливаться с годами, а после вашей смерти превратятся, быть может, в уверенность! И, несмотря на это, ему нельзя открыть истину. Это не только возложенная на меня обязанность, - это единственное условие счастливой жизни для самого мальчика! Я сделаю все, что смогу, чтобы охранить его от несчастья, которое неизбежно обрушилось бы на него вслед за открытием ему его происхождения. Тайна эта никогда не должна быть открыта ему, потому что с того самого дня, как он узнает ее, я принужден буду держать его в заключении как государственного преступника, во избежание новых государственных бед!

- Боже, помилуй и убереги бедного невинного мальчика от такой ужасной участи.

- Чтобы избежать всякой опасности и отдалить даже возможность открытия тайны, мне дано поручение не оставаться больше с мальчиком здесь, на континенте, где какой-нибудь непредвиденный несчастный случай все-таки может открыть ему истину, - продолжал Сен-Марс. - Луи должен оставить этот замок!

- Вы хотите уехать с ним! Боже мой! Вы оставите меня одну умирать в этом уединенном замке?

- Не печальтесь, мадам Мариэтта, мы останемся с вами до вашей смерти, но потом уедем из этого замка!

- Благодарю вас, Шевалье, за это утешение, - сказала, сложив руки, старушка, - мое последнее желание - лечь на вечный покой там, на краю леса, под развесистыми деревьями, рядом с моим покойным мужем. Я надеюсь, что вы с Луи исполните последнее мое желание.

- Будьте уверены в этом, мадам Мариэтта!

- А теперь последняя моя просьба: обращайтесь с мальчиком ласково, с любовью! - умоляющим голосом продолжала умирающая. - Подумайте о его незаслуженном несчастье, шевалье! Тяжело без вины быть лишенным права на престол и сделаться изгнанником! Не давайте никогда чувствовать бедному ребенку, что он отвержен, подумайте, что он и без того несчастен!

- Успокойтесь, мадам Мариэтта, - ответил Сен-Марс, - я никогда не нарушу своей обязанности, никогда не употреблю во зло данной мне власти! Я все понимаю, что вы мне говорите, и обещаю приложить все усилия, чтобы сделать жизнь мальчика, по возможности, приятной! Избави только Бог, чтобы он когда-нибудь, случайно, не узнал о своем происхождении. Эта минута была бы для него роковой!

- Это также и моя молитва! Быть может, он со временем забудет возникшие в нем сомнения. Во всем, конечно, виноват бывший управляющий замком. Как мог мальчик верить, что я ему мать, когда я не имела власти защитить его от дурного с ним обращения чужого человека! Луи хороший мальчик, у него доброе, благородное сердце, вам будет нетрудно охранять и воспитывать его.

- Все свои силы я положу для того, чтобы отвратить от этого мальчика грозящее ему несчастье.

- А куда вы хотите увезти его?

- Я отвезу его на остров Святой Маргариты, губернатором которого я назначен, тайна его не откроется, там он будет совершенно в безопасности.

- Дай-то, Господи! Да благословит Пресвятая Дева ваш путь. Я чувствую, что вам недолго придется ждать моей смерти! Теперь вам известно все, что меня тревожило, и я успокоилась, когда поняла, что моему бедному Луи будет хорошо с вами. Да наградит вас Бог за это! - продолжала уже слабеющим голосом старушка. - Не ждите награды от людей, как бы вы не были хороши, люди никогда не поймут и не оценят по достоинству.

Шевалье де Сен-Марс отошел от постели умирающей и пошел к мальчику, который встретил его внизу, во дворе замка. Он посетил с ним сад, могилу шевалье Раймонда иблокгауз в лесу. Гуляя, они разговаривали с Луи, который совершенно непринужденно рассказал ему обо всем случившемся в Замке.

Рассказ о прежнем управляющем вызвал у Сен-Марса глубокое негодование. Мальчик, светлый ум которого проявлялся в каждом слове, говорил истинную правду, - это было несомненно. Но из некоторых его выражений во время рассказа можно было заключить, что он не раз уже размышлял о своем прошедшем и будущем, что ему многое казалось неясным, и он делал предположения, которые иногда были недалеки от истины.

В первые дни он еще не совсем доверял своему новому воспитателю, но когда увидел, что Сен-Марс обращается с ним приветливо и снисходительно, стал смелее и откровеннее.

Старая Мариэтта становилась все слабее, она ждала уже своего последнего часа!

Однажды, когда она отослала Луи от своей постели и он пришел к Сен-Марсу, шевалье заметил, что у мальчика есть что-то на душе.

Через некоторое время он действительно высказался.

- Скажите мне, прошу вас, - обратился он умоляющим голосом к Сен-Марсу, - вы, наверное, знаете, добрая мадам Мариэтта ведь не мать мне, не правда ли?

- С чего это тебе пришло такое в голову, Луи?

- Мне уже почти пятнадцать лет, а я до сих пор не знаю, где и кто мои родители! Мсье Гри проговорился однажды, что мадам Мариэтта и шевалье Раймонд вовсе не мои родители, я ясно это слышал! После этого я часто думал о том, кто же мои родители, зачем они меня прислали сюда.

- Эти мысли ты должен прогонять от себя, Луи!

- Я пробовал делать это, но с тех пор, как мне в прошлом году приснился удивительный сон, они еще чаще стали посещать меня! Мадам Мариэтте я ничего об этом не говорил, она бы, пожалуй, огорчилась!

- Какой же это был сон? - спросил Сен-Марс.

- Ах, шевалье! Это был очень спутанный, беспорядочный сон! Сначала мне снилось, будто наш старый замок был в Париже.

- Но ведь ты еще не был в Париже?

- Нет, шевалье, но несмотря на это, я так живо видел множество очень высоких домов, широкие улицы, толпы людей и между ними много мушкетеров!

А в замке возле меня стояла высокая прекрасная женщина, у нее на голове была корона, и все преклонялись перед ней, как перед королевой! Когда она увидела меня рядом с собой, то обняла, поцеловав меня в лоб, и я почувствовал у себя на лбу горячие капли, - это были ее слезы! Ах, прекрасная дама была так добра, так любезна со мной; а с другой стороны тоже стоял мальчик, таких же лет, как и я, и даже такого же вида. В это время дама сняла с головы корону, переломила ее пополам и дала одну половину тому мальчику, а другую мне, а народ теснился вокруг нас и падал на колени. Мушкетеры подошли к нам и сказали мне, что они будут нам служить, и что я их повелитель. Мне стало вдруг так приятно, мною овладело странное чувство, которое я не могу описать вам, на душе же было так легко и привольно. Я вдруг стал взрослым, мне казалось, что я король или герцог, и что я властвую над людьми и государством. Ах! Как это было хорошо! Я сказать вам не могу, так хорошо, что я готов был кричать от радости. Когда же я хотел выйти к народу, встречавшему меня радостными криками, то вдруг проснулся! Все мгновенно исчезло! Я лежал здесь, в моей комнате, один, всеми оставленный!

Сен-Марс слушал его очень внимательно.

- Ведь ты знаешь, что сны почти всегда бывают без смысла и значения, как же мог этот сон так обеспокоить тебя?

- Я никак не мог и до сих пор не могу отделаться от этого странного сна, он постоянно преследует меня! Это был такой прекрасный сон! После него мне пришла в голову мысль, что, может быть, моя мать действительно очень знатная особа и что место мое совсем не здесь.

- Эти мысли ты должен оставить, - твердо заметил Сен-Марс. Что за вздор тебе приснился! После смерти твоей матери, мадам Мариэтты, ты, конечно оставишь этот старый замок и мы уедем на прекрасный остров, где ты будешь жить со мной! Там я тебя буду обучать фехтовальному искусству и другим подобным наукам. Ты ни в чем не будешь испытывать недостатка, но о твоем сне и о твоих глупых фантазиях не говори мне никогда, иначе мы поссоримся! Такие мысли могут обратиться в манию и ты на всю жизнь станешь несчастный безумец. Я не могу, я не допущу этого. Я приказываю тебе больше не думать о таком вздоре и никогда не говорить мне об этом!

Мальчик страшно смутился и упал духом после строгого выговора шевалье. Теперь, конечно, он уже не посмел бы заговорить вслух о том, какие мысли его занимали, но избавиться от них он уже был не в силах и продолжал втайне вспоминать свой сон и снова и снова подогревать свое воображение.

Сен-Марс однако после этого разговора понял, что он должен быть очень осторожен, что мысли мальчика зашли слишком далеко, гораздо дальше, чем он мог когда-нибудь себе представить.

Но все же непостижимо, как это мальчику, прожившему всю свою жизнь в такой глуши, в полном отдалении от внешнего мира, мог присниться такой сон!

С той поры Луи стал совершенно другим: он замкнулся в себе, почти всегда был печален и скрытен. Между тем, он так быстро рос, что на вид ему можно было дать восемнадцать лет, хотя ему минуло только пятнадцать, к тому же он был строен и красив.

Однажды старая Мариэтта призвала Сен-Марса к своему смертному одру. Слабым, уже еле слышным голосом она попрощалась с ними, поцеловала Луи, которого любила, как собственного ребенка, в последний раз благословила его, а затем дотронулась до руки шевалье. На лице ее уже была тень смерти. Луи стоял на коленях около постели и тихо плакал. Он не мог себе даже представить, как он будет жить без своей доброй матери Мариэтты!..

Юноша чувствовал, что лишается вместе с ней своей единственной опоры и покровительницы, и что после ее смерти в его жизни произойдет какой-то перелом.

Здесь, у смертного одра своей матери он прощался с детством и вступал в иной, новый для него период жизни. Когда наступил вечер, солнце осветило своими последними лучами комнату умирающей и исчезло, а вместе с ним и она оставила этот мир.

Она спокойно заснула вечным сном, на лице ее не было заметно никаких следов боли или борьбы, спокойно и мирно лежала она, как живая, даже ее кроткая, добрая улыбка оставалась на устах!

Луи своими руками вырыл могилу для своей доброй матери, сам сделал ей простой, дощатый гроб, потом он вместе с шевалье отнес гроб к могиле и опустил его рядом с Раймондом. Они помолились и засыпали могилу землей.

Это было прекрасное уединенное местечко, осененное высокими развесистыми деревьями, где добрая старушка Мариэтта нашла вечный покой. Она покоилась возле своего мужа, что было ее постоянным желанием.

Луи на ее могиле расстался со своим прошлым, его ждала новая жизнь.

Шевалье Сен-Марс стал готовиться к отъезду.

Он отправился в Пиньероль, известил поверенного о своем отъезде вместе с мальчиком из замка, - получил деньги на дорогу, купил все, что было нужно.

Для Луи он тоже достал лошадь, так как хотел ехать всю дорогу верхом. В замок он вернулся ненадолго.

Скоро этот замок должен был совершенно опустеть, так как не для кого было назначать ни управляющего, ни кастеляна.

Луи очень понравилась красивая лошадь, которую ему купил шевалье. Он весело скакал на ней по двору.

Предстоящее путешествие начинало занимать его.

Наступил назначенный день.

Утром приехал поверенный, чтобы опять запереть двери и ворота замка.

Он простился с Луи и шевалье, проводил их немного, потом вернулся в Пиньероль, а они поехали дальше на юг.

Сен-Марс давно знал план: сначала путь в Ниццу, а оттуда - в приморский город, из которого они должны были отправиться на остров Святой Маргариты.

Они ехали только днем, а на ночь останавливались в гостиницах.

Таким образом, путешественники подвигались медленно, но им и не нужно было особенно торопиться.

Луи восхищался чудесными видами, всему радовался, расспрашивал обо всем, что ему было незнакомо, не только рыцаря, но и встречных проезжающих и содержателей гостиниц.

Сен-Марс внимательно следил за каждым словом мальчика. Наконец они приехали в Ниццу.

Здесь, по его мнению, всякая опасность почти миновала. Все считали Луи сыном шевалье, никто не знал о его прошлом, а при постоянном наблюдении за ними немыслимо было бы предположить, чтобы странный сон Луи чем-нибудь подтвердился.

Действительно, только чудо могло уничтожить расчеты Сен-Марса... Между тем судьба уже гналась за мальчиком, чтобы привести его к гибели!

Этому несчастному юноше готовилась самая жестокая участь! Безжалостной судьбой с самого рождения было предрешено, что для него не будет существовать ни свободы, ни счастья!..

Он должен был пройти все круги ада, хотя его старались всеми силами охранить и защитить от этого.

От судьбы не уйдешь, она всегда настигнет тебя.

В Ницце Луи в первый раз увидел прекрасное, необозримое голубое море... Он был очарован увиденным.

А где-то, в море находился остров, на котором они будут жить с шевалье! У него будет лодка, он сможет купаться, плавать... сколько неизъяснимого удовольствия доставляло ему ожидание этого!

Ему казалось, что жизнь его только теперь начинается, и единственным облачком, затмевавшим это счастье, была мысль, что добрая мама Мариэтта уже не сможет больше делить с ним его радости.

Сен-Марс очень радовался в душе такой перемене в Луи и полагал, что теперь всякая опасность миновала.

В Ницце шевалье ожидал курьер, вручивший ему патент на звание губернатора острова Святой Маргариты, - к этой бумаге Мазарини приложил запечатанный конверт с какой-то другой, секретной бумагой.

В ней говорилось, что рыцарь при малейшем намеке на возможность открытия ребенком тайны, немедленно должен превратить его в государственного арестанта и навсегда изолировать от общества.

Сен-Марс знал, что пока в этом еще не было необходимости, так как серьезной опасности никакой не предвиделось.

На другой день он выехал с Луи из Ниццы, им оставалось всего полдня пути до приморского города, из которого они должны были переправиться на остров Святой Маргариты. Цель путешествия была почти достигнута.

Луи не мог дождаться, когда они, наконец, прибудут на остров.

Вскоре они приехали в городок, стоявший на самом берегу моря, и вошли в гостиницу "Дельфина".

Заказав обед себе и мальчику, Сен-Марс вышел на несколько минут, чтобы нанять какое-нибудь небольшое судно для путешествия на остров.

Между тем хозяин гостиницы со все возрастающим любопытством посматривал на Луи и шевалье, потом, шепнув что-то жене, он указал глазами на мальчика.

Когда шевалье ушел, он, воспользовавшись случаем, начал расспрашивать Луи.

- Скажите, пожалуйста, сударь, - сказал он, - разве шевалье ваш отец?

- Почему вы меня об этом спрашиваете?

- Гм... У вас такое сходство с портретом там, на стене, что я не мог удержаться, чтобы не спросить.

Луи только теперь заметил три портрета, висевшие на стене. На одном был изображен пожилой мужчина с мрачным лицом, в короне и порфире, на другом - прекрасная дама с мягким, добрым выражением лица, а на третьем - мальчик того же возраста, что и Луи, с орденом на груди, в плаще, подбитом горностаем.

Луи испугался... Он узнал даму... Это была та самая дама, которую он видел во сне! И мальчика этого он тоже видел!

Хозяин гостиницы смотрел на Луи, лукаво улыбаясь и, как будто, ожидая объяснений.

- Кто эти двое? - спросил мальчик.

- Эх, господин! Разве вы не знаете нашего августейшего короля? Это его величество покойный король Людовик XIII, а это ее величество королева Анна... А юноша - это вы сами!

Луи вздрогнул.

- Чей это портрет? - спросил он.

- Нашего молодого короля! Я уже начал думать, что провинился в непочтительности... Я подумал, что наш покойный король вышел из могилы и путешествует инкогнито по своему государству.

- Как? Вы приняли меня за короля?

- Ах, господин! Да вы взгляните на портрет и посмотрите в зеркало! Ведь одно и то же лицо!

Луи отскочил, сравнив себя с портретом... Это был вылитый он сам... Ему опять припомнился сон.

Прекрасная дама, - как выяснилось, - сама королева - делила корону между ним и тем, другим мальчиком... Как это объяснить?

В чем тут дело? Зачем его так отдаляют от всякого общества... отчего мсье Гри сказал, что он не сын старой Мариэтты?

В эту минуту вернулся шевалье Сен-Марс.

Он с ужасом увидел Луи, стоявшего перед портретами, которые теперь только заметил, - потом увидел, что хозяин, улыбаясь, поглядывает то на него, то на мальчика, и сразу понял все.

- Сравните мое лицо с портретом молодого короля, - сказал ему Луи, - найдете ли вы какую-нибудь разницу, шевалье?

- Что это за вопрос? - встревоженно спросил Сен-Марс.

В голове мальчика вдруг блеснула мысль, которая до тех пор никогда еще не приходила ему в голову.

- Знаете, рыцарь, - сказал он, - кто эта дама на портрете? Это королева! Ее я и видел тогда во сне, помните, я еще вам его рассказывал?

Сен-Марс понял, что трагедия наступила.

- Замечательное сходство... - сказал хозяин, - мне до сих пор кажется, что я имею честь принимать у себя нашего августейшего короля!

- Полноте глупости говорить! - воскликнул Сен-Марс, - король в Париже, а мы едем жить на остров Святой Маргариты!

- Не сердитесь, шевалье, ведь такое сходство хоть кого обманет!

- Вот вам деньги, мы уезжаем! - коротко ответил Сен-Марс.

Луи все еще стоял перед портретами.

- Мама Мариэтта, наверное, знала, в чем тут дело... Но ее уже нет на свете, - прошептал он.

Хозяин взял деньги, при этом он не переставал разглядывать мальчика.

Сен-Марс поспешно увел его.

- Я не сын рыцаря Раймонда, - сказал Луи, - я знаю теперь, что эта дама моя мать! Купите мне, пожалуйста, ее портрет!

- Выбрось из головы эти глупости, - коротко и резко сказал шевалье, - судно ждет нас. Пойдем!

Луи послушно пошел за ним, но мысль о том, что он видел свою мать, оставила в его душе неизгладимый след.

Взойдя с Сен-Марсом на судно, он стал тревожно ходить взад и вперед по палубе, не переставая, видимо, думать о случившемся.

Наблюдая за поведением Луи и обдумывая все происшедшее в гостинице, шевалье понял, что гром грянул: произошло то, о чем предостерегали официальные бумаги, полученные им из Парижа. Ему ничего не оставалось делать, как выполнить инструкции, не останавливаясь ни перед чем, принять самые жесткие меры для предотвращения уже реально надвинувшейся беды.

Через несколько часов суденышко причалило к маленькому острову Святой Маргариты.

Узнав о его прибытии, жители острова вышли встречать своего губернатора. Они торжественно сопровождали его до самого губернаторского дома, в котором должны были теперь жить Сен-Марс и Луи.

Тут же к нему явилась депутация, высказавшая надежду найти в нем доброго правителя, и он им обещал всегда и во всем отстаивать их права.

Относительно мальчика Сен-Марс принял решение, неслыханное по своей жестокости: чтобы никто больше не видел его лица, шевалье распорядился изготовить железную маску и надеть ее на отверженного королевского отпрыска.

Луи никогда не должен был ее снимать. Ему строжайше запрещалось покидать свои комнаты, находящиеся за комнатами губернатора... Одним словом, его сделали арестантом, чтобы уже ни у кого не было ни малейшей возможности перепутать его с правящим королем!

Сен-Марс же счел своей обязанностью взять на себя тяжелую миссию - стать строгим тюремщиком своего подопечного.

IX. МАГДАЛЕНА ГРИФФОН

- Как это случилось, мой друг, что герцог д'Эпернон вдруг так полюбил тебя в последние годы жизни? - спросил маркиз барона де Сент-Аманд, приехавшего с виконтом к нему в гости.

- Гм! Очень просто, - ответил, улыбаясь, Милон, - это случилось почти на глазах виконта. Как тебе известно, королева послала нас узнать о здоровье герцога. В то время, как мы были у него в спальне, с ним опять сделался приступ удушья. Пока виконт ходил за доктором и расправлялся с Жюлем Гри, бежавшим из тюрьмы, я оставался с герцогом наедине, оказывая ему помощь. Я отнес его на постель, ухаживал за ним, затем мы привели к нему Вильмайзанта, и за все это я приобрел его доверие и благодарность.

- У него был другой доктор?

- Да, но тот не мог больше помочь ему, - продолжал Милон. - Впрочем, и Вильмайзант говорит, что последний час герцога приближается ускоренными шагами, но однако же помог ему настолько, что он может даже вставать с постели.

- Вильмайзант славный доктор, - заметил маркиз.

- Он доказал это, подлечив герцога, - сказал Этьенн, - я слышал, герцог сегодня уже выезжает.

- После того дня он уже два раза за мной посылал, - сказал Милон, - давал мне кое-какие секретные поручения и остался очень доволен моими услугами. Это увеличило его доверие. Надо помочь старику... Ведь ему уже немного остается... Хотя он и не один раз проделывал с нами скверные штуки, но мы должны, как добрые христиане, простить ему это.

- Я с тобой согласен, - прибавил виконт. - Но ты хотел сообщить нам сегодня какую-то секретную новость?

Милон как будто смутился. Маркиз заметил это.

- Вижу, вижу! - сказал он со своей тонкой, милой улыбкой, - очень важное дело... Сердечная тайна...

- Угадал! - вскричал Милон, - я теперь на распутье, и вы первые узнаете, на что я решаюсь.

- Мы на это имеем некоторое право, - заметил Этьенн.

- Я долго обдумывал, боролся, и, наконец, решился на все, не думая о последствиях, - сказал Милон, - я хочу сделать предложение одной девушке, пусть даже из-за этого мне пришлось бы лишиться чести быть мушкетером королевы!

- Догадываюсь, о ком идет речь... - вполголоса сказал Этьенн.

- Вы все знаете молоденькую помощницу смотрителя королевского серебра, Жозефину, я люблю ее и решаюсь отбросить всякие предрассудки.

- Как! Ты хочешь жениться на дочери старого Пьера Гри? - спросил виконт.

Маркиз слушал, скрестив руки.

- Я люблю ее и не хочу из-за светских условностей жертвовать своей любовью. Жозефина хорошая, честная девушка... Почему бы мне не последовать голосу сердца? Напротив, я дурно поступлю, если позволю предрассудкам помешать моему счастью.

- Один вопрос, друг мой, - сказал маркиз, положив руку на плечо Милона, - вполне ли ты обдумал свой шаг? Взвесил ли все последствия его?

- Да!

- Да, а ты убежден в искренности сердца и любви девушки? - спросил маркиз.

- Да, да! - ответил Милон, - в ком-то другом могу сомневаться, но только не в Жозефине!

- Я завидую твоей уверенности, твоей вере, Милон, - серьезно сказал маркиз.

- Ты так говоришь, как будто желаешь предостеречь меня от чего-то, скажи откровенно, в чем ты сомневаешься?

- В жизни маркиза есть одна вещь, которой, как я давно заметил, нельзя касаться и о которой он сам неохотно говорит, - сказал Этьенн Милону, - не будем расспрашивать его.

Маркиз стоял задумавшись.

Милон пристально посмотрел на него своими добрыми, открытыми глазами и протянул ему руку.

- Ты видишь, - сказал он, - мы совершенно откровенны с тобой, не будь же и ты скрытен. Может быть, твой рассказ будет мне полезен.

- Тяжело мне об этом говорить, но чувствую, что должен, наконец, открыть вам историю своей жизни, тем более, что ты, Милон, совершенно случайно открыл тайну моего прошлого и моего замка, - сказал маркиз. - Присядем, и я расскажу вам историю прекрасной Магдалены Гриффон и молодого Эжена де Монфор... печальную историю, друзья мои, на всю жизнь оставившую в моем сердце неизгладимый след! Я ничего не скрою от вас, и тогда, Милон, ты сможешь окончательно устроить свою жизнь, помня о моем примере! Было время, когда я чувствовал и рассуждал точно так же, как и ты... Много лет прошло с тех пор, а я все несу тяжкое бремя того времени.

Виконт и Милон сели к большому резному столу, стоявшему посреди комнаты. Маркиз стал рядом.

- Лет тридцать тому назад, - начал он, - мои отец и мать переехали вместе со мной из провинции в Париж, продав свои поместья, и купили здесь старый дворец герцога д'Арра, стоявший на улице Сен-Дени. Мне было тогда лет восемнадцать и я мечтал поступить в мушкетеры. Отец согласился и, так как он был в милости у короля Генриха, меня сразу приняли. Через некоторое время я сошелся с Каноником и с тобой, Милон. Мать, давно уже хворавшая, умерла. Ей тяжело было расставаться со мной и с отцом. Это был серьезный, гордый, но добрый, честный человек. Она была очень счастлива с ним, а меня, свое единственное дитя, любила до безумия.

После смерти матери мы с отцом остались одни в большом дворце. Мариэтта, камерфрау моей матери, славная добрая женщина, поступила на службу во дворец.

В доме стало тихо и пусто.

Отец развлекался путешествиями, участвовал в войнах, а мне жилось весело между мушкетерами.

Но вдруг одно обстоятельство изменило все и из веселого Эжена де Монфор сделало совсем другого человека!

Я, как и ты, Милон полюбил молодую, прелестную, но бедную девушку и, не думая о препятствиях, в страстном упоении любви решил жениться на ней.

- Твой отец знал об этом, - спросил Милон.

- Подожди, сейчас все расскажу!.. Недалеко от нас, в маленьком, бедном домике, жила хворая старушка, вдова Гриффон, с единственной дочерью - Магдаленой.

Проходя каждый день около их домика, я невольно заглядывался на прекрасную девушку и, спустя некоторое время, полюбил ее.

Магдалена была самая хорошенькая девушка в Париже... Я уже после узнал, что ее действительно считали первой красавицей в городе и она об этом знала. Я смотрел на нее, как на милого ангела невинности, который мог одному мне принадлежать и меня только сделать счастливым.

Как и ты, Милон, я нашел случай обменяться с Магдаленой поклоном, потом заговорил... заметив, что она тоже любит меня, я увлекся еще сильнее и решил, что не могу быть счастливым без нее.

Магдалена призналась мне во взаимности, и мы дали друг другу слово любить вечно.

Что бы вы не услышали дальше, друзья мои, не сомневайтесь, что она действительно любила меня очень нежно и искренне. Вот почему мне особенно тяжело говорить о ее поступке.

Магдалена безгранично любила меня, как и я ее, и поплатилась целой жизнью страданий и укоров совести.

- Я вам все расскажу, но уважайте мою откровенность и отнеситесь с участием к Магдалене и ко мне!

Помолчав немного, маркиз продолжал.

- Мы с Магдаленой стали видеться каждый день, все больше и больше привязываясь друг к другу.

Ее старая мать, заметив нашу любовь, потихоньку вздыхала, предвидя ожидавшую нас в будущем тяжелую борьбу.

Однажды вечером я застал ее дома одну. Она высказала мне свои опасения, сказала, что отец мой высокомерен и горд, что он никогда не согласится на наш брак, и со слезами прибавила, что очень уважает меня, но просит не делать несчастным и себя, и ее дочь!

Я ответил, что совершенно серьезно решил жениться на Магдалене, так как люблю ее всей душой. В это время пришла сама Магдалена, и всякие опасения старушки мигом рассеялись.

Магдалена осушила слезы на щеках матери и была очень счастлива, услышав, что я никогда не расстанусь с ней и не нарушу данного слова. Она во второй раз повторила свои обещания, и слова ее шли от сердца - я это чувствовал, слышал по тону, каким она говорила.

- Отец уже знал об этом? - еще раз спросил Милон.

- Он в это время был на войне, но как только вернулся, я счел своей обязанностью сообщить ему о моем намерении.

Никогда я не думал, чтобы между нами могла произойти такая страшная сцена! Да и не дошло бы до такого, если бы он, не помня себя от гнева, не оскорбил Магдалены и не осыпал упреками ее мать.

Конечно, я не мог перенести всего этого и сказал отцу, что хоть я и отличался всегда послушанием, но в моих отношениях с Магдаленой я ничего изменить не могу, потому что мы связаны клятвой и, кроме того, я ее горячо люблю.

Отец стал говорить о юношеской необдуманности, о сетях, которыми всегда опутывают подобные девушки... Наконец, он пошел к матери Магдалены и осыпал их обеих бранью. Тут я потерял всякое самообладание и сказал ему, что люблю Магдалену и женюсь на ней, хотя бы он отказался от меня за это и лишил бы меня наследства!

Это была такая ужасная сцена, которую я никогда не забуду и которая дорого мне обошлась... Избави вас Бог от чего-либо подобного!

- Да, - серьезно сказал Милон, - ты хочешь напомнить мне, что и у меня еще жив старик отец и он никогда не согласится на наш брак с Жозефиной.

- Отец отправился к королю, - продолжал маркиз, не обращая внимания на слова Милона, - и рассказал ему все, прося услать меня куда-нибудь. Король любил моего отца и сейчас же исполнил его просьбу. Меня послали в Седан!

- И ты поехал? - спросил Этьенн.

- Меня покоробило, когда я получил приказ... С отцом после нашей сцены я еще не говорил... Я был не в состоянии тогда же объясниться, потому что несчастная старушка, мать Магдалены, слегла в постель после резких упреков, которые ей пришлось выслушать от моего отца.

Я понял, что это ему я обязан неожиданным приказом ехать в Седан, но сдержался и ни слова ему не сказал. Обдумав, я решился ехать, говоря себе, что Магдалена не изменит мне, как и я ей, а через несколько лет, когда война кончится, я осуществлю свой благородный замысел.

Я надеялся, что отец не станет больше противиться нашему браку, и мы с Магдаленой будем еще счастливее.

Каким бывает человек легкомысленным в молодости! С какой надеждой он смотрит в будущее! Какие у него розовые понятия о счастье!

- Ты был уже в это время знаком с графом Люинем? - спросил виконт.

- Да, я с ним познакомился в Лувре. Он называл себя моим другом и скоро доказал, как он понимал эту дружбу... Не стану забегать вперед. Я пошел к Магдалене и нашел ее в слезах. Упреки моего старого вспыльчивого отца как ножом резали ей сердце.

Я повторил ей свою клятву, сказал, что меня командируют на некоторое время в Седан, но что я скоро вернусь и назову ее своей женой перед Богом и людьми...

Она бросилась в мои объятия... Я стал целовать ее губы, она, дрожа, прижимала меня к своему сердцу и клялась в неизменной любви...

- Это был чудный вечер. Самый прекрасный во всей моей грустной жизни, но за то и самый преступный, или, вернее, я был в этот вечер слабее, чем когда-нибудь. Магдалена совсем отдалась мне; мысль о предстоящей разлуке победила во мне голос рассудка. Мы забыли весь свет, наслаждаясь любовью и счастьем.

На другой день я явился к отцу. Он холодно простился со мной, ни слова не сказал больше о Магдалене и пожелал только, чтобы я, вполне посвятив, себя своему призванию, сделал честь своей службой нашему имени.

Я уехал в Седан, не подозревая, что буду там арестован.

- Как, неужели твой отец это сделал? - спросил Милон.

- Нет, друзья мои, отец ничего об этом не знал. Это была дружеская выходка Люиня, которому давно хотелось отбить у меня прекрасную Магдалену!

Моя ссылка в Седан была для него очень кстати, и он выхлопотал у принца Людовика позволение арестовать меня.

Напрасно я протестовал, требовал, чтобы мне дали возможность обратиться за помощью к отцу. Около года меня держали под арестом в Седане и еще больше продержали бы, если бы не внезапная смерть моего отца.

Меня отпустили. Я был единственным наследником, и король Генрих хотел ввести меня в права наследования...

Меня отпустили тогда, когда негодяю графу Люиню после бесчисленных коварных уловок удалось, наконец, отнять у меня то, что мне было дороже жизни! Нет, не просто отнять, а еще хуже - опозорить!

- За это-то ты с ним и расправился тогда?

- Да, хоть и после долгих лет ожидания... И я был очень рад, что, наконец, он получил по заслугам! Граф Люинь опутал бедную, беззащитную девушку, а когда умерла ее мать, оберегавшая ее до тех пор, ему удалось уверить Магдалену, что я больше не вернусь, что я ее бросил! Не получая от меня никаких известий, она, наконец, поверила ему, забыла, что лишила меня самого святого, самого дорогого в жизни!

- Какая тяжелая судьба! - заметил Этьенн.

- Да, друзья мои, очень тяжелая! - продолжал маркиз. - Я вернулся из Седана и нашел отца - в могиле, а любимую девушку - опозоренной!..

- Не могу передать, что я выстрадал, когда пришел к Магдалене и она в отчаянии призналась мне в своей вине!

В первую минуту я страшно рассердился, но потом мне стало до глубины души жаль ее, и невыразимая боль пронзила мое сердце!

- Магдалена упала передо мной на колени и просила о прощении; она плакала и молила Бога о милосердии к ней.

- Несчастная хотела наложить на себя руки, хотя это было бы двойным преступлением, потому что несколько недель перед тем она дала жизнь сыну - ребенку нашей любви!

- Я стал обдумывать, что делать. Сначала мне казалось, что все вокруг меня рушилось - все мои надежды, все планы! Борьба была тяжела, но я вышел победителем.

- Мне пришлось вступить в права наследования, - необходимые при этом хлопоты немного отвлекли меня. Прежде всего я продал наш дом на улице Сен-Дени, чтобы ничто не напоминало мне о прошлом, потом усердно занялся службой и подружился с Милоном и Каноником.

- Мстить Люиню я в то время не собирался: гордость не позволяла мне сделать это. Мне было противно говорить с ним и требовать от него удовлетворения. Его поступок казался мне слишком грязным.

- Но я твердо решил исполнить свою клятву, данную Магдалене. Она и мой ребенок терпели нужду... Я нанял для них хорошую квартиру с полной меблировкой, нанял служанок для Магдалены и приставил к ней своего старого камердинера, которому поручил так заботиться о ней, чтобы она ни в чем не нуждалась, чтобы каждое ее желание предупреждалось... Таким образом, часть моего долга была исполнена.

- Как это холодно звучит! - заметил Милон, - разве ты делал это только по обязанности?

- Нет... Буду говорить откровенно... Я и тогда страстно любил Магдалену, любил ее и после ее измены, но я скрывал эти чувства даже от самого себя.

- Она увлеклась, но ведь и раскаялась в своем поступке, - сказал Этьенн, - главный виновник тут - де Люинь.

- Раскаяние, друг мой, не могло изгладить совершившегося факта! Магдалена лишилась того, что не возвращается никаким раскаянием, никаким искуплением. Я потерял то, что особенно освящает любовь - доверие! Я не в силах выразить всех страданий, я окончательно потерял доверие к людям! Магдалена была мне дороже всего... я похоронил свое сердце, потому что после этой девушки не мог уже любить другую.

- Что же было дальше?

- Магдалена послала за мной... Это был страшный вечер... Она изнемогала от сознания своей вины, а между тем испытывала самую нежную любовь ко мне и к нашему ребенку... Ей хотелось знать, что ее ждет.

- Я всего только и мог ей ответить, что сдержу свое обещание, и она будет маркизой де Монфор... Мальчик получит имя. Но когда я сказал, что уже не могу больше чувствовать прежней горячей, чистой любви, она вдруг упала в конвульсиях. Я всеми силами старался ее успокоить и утешить. Придя в себя, бедняжка, рыдая, упала ко мне на грудь... Я весь дрожал... Мне было так жаль ее, так глубоко жаль того, что с нами обоими случилось! После всего этого мы ведь уже не могли больше надеяться на счастье.

Маркиз на минуту замолчал. Его, видимо, подавляло воспоминание о тяжелом прошлом...

Милон и виконт тоже не говорили ни слова... Для такого горя утешений нет!

- Через несколько дней, дав ей время успокоиться, я опять пошел к ней, - продолжал маркиз, - я хотел приготовить ее к обряду, который мы должны были исполнить, и сказать ей, что она на всю жизнь сохранит права маркизы де Монфор, но мальчика после свадьбы она должна отдать мне. Когда я все это высказал бедняжке, которую по-прежнему любил, она горько заплакала, но потом с замечательной твердостью ответила, что мое требование совершенно справедливо, что она на все согласна, так как ей никогда не искупить своей вины!

- Мы назначили ночь, в которую должен был совершиться обряд... Один Каноник был свидетелем... Дитя окрестили под моим именем. Я взял его у матери и отдал старой Ренарде. Магдалена уехала к себе, а я к себе. Мы были обвенчаны.

- Извини, - перебил Милон, - по-моему, ты поступил слишком жестоко! После таких доказательств раскаяния и любви с ее стороны, ты должен был бы ее простить!

- Я и простил, друг мой, простил с невыразимой болью в сердце! Но ведь не мог же я вырвать из сердца совершившийся факт! Ты называешь меня жестоким, и я в настоящую минуту сознаю это, но мог ли я официально назвать Магдалену Своей женой, после того как она изменила мне с этим негодяем Люинем? Даже сейчас мне трудно вспоминать об этом! В обществе, где мы стали бы появляться с ней вместе, он мог бы начать показывать на нее пальцем... О нет! Не говорите об этом! Я тогда от этой мысли чуть с ума не сошел. Нет, иначе быть не могло, хотя бы я даже изнемог от страданий, Магдалена погибла бы от этого! Рассказ мой еще не окончен! Сердце мое разрывалось от боли, но я скрывал это. Скажите, заметил ли кто-нибудь из вас, что я изнемогаю под тяжестью своей участи?

- Поражаюсь твоему самообладанию! - ответил виконт, и Милон согласился с ним. - Иногда я замечал, что ты как-то особенно задумчив и неразговорчив, видел грусть на твоем лице, но больше ничего!

- Да, я невыносимо страдал, но не слабел, чтобы несчастная Магдалена не осталась одна, без опоры и защиты.

- Это было благородно с твоей стороны... - сказал растроганный Милон, - я теперь все понял и предвижу, что благородство победит в тебе.

- Но, - продолжал маркиз, - мне не суждено было успокоить и обеспечить Магдалену. Она не перенесла мысли, что по собственной вине разлучена со мной, - она была слишком несчастна, чтобы найти душевный покой в беззаботной и безбедной жизни, которую я ей предоставил. Однажды она вдруг пропала: ушла в бедном простеньком платье, не захотев больше принимать моей помощи!

- Тут начинается последний акт нашей трагической истории. Магдалена убежала, а у Ренарды пропало дитя, которое я ей поручил. Мать не в состоянии была больше терпеть разлуку со своим ребенком, она все бросила, от всего отказалась, чтобы вернуть только свое дитя. Я везде искал бедняжку... Я даже решился оставить военную службу, уехать с Магдаленой и ребенком из Франции и жить со своей семьей!

- Меня так радовала эта мысль. Вы видите, что я и тогда, все еще любя Магдалену, пренебрегал опасностями... Но слишком поздно я решился искать счастья в сближении с любимой женщиной! Несмотря на все мои старания, я нигде не мог найти ее.

- Но почему же ты не доверил нам свою тайну, ведь мы, наверное, общими усилиями изобрели бы средство для розыска пропавших.

- Это было самое тяжелое время для меня! - продолжал маркиз. - Помните, я нашел Магдалену во власти графа де Люиня, сделавшего ее своей пленницей! Вы эту историю знаете. Наступила, наконец, пора наказать негодяя и я сделал это, проткнув его шпагой! Он умер, но тогда я не нашел уже у него бедную безумную, потерявшую свое дитя... ее и мое дитя! Как вы знаете, от нас она уже уехала тогда.

- Какая несчастная женщина! - прошептал Милон.

- С той минуты я не знал покоя! У меня не было ни Магдалены, ни сына! Меня мучила мысль, что они терпят нужду, голод... я, наконец, стал роптать и безжалостная судьба как будто сжалилась надо мной - я нашел Магдалену!

- Неужели. Ты ее нашел?

- Да, я нашел в Сен-Дени бедную, сумасшедшую нищую, - продолжал маркиз дрожащим от страдания голосом. - Я проходил мимо нее... она протянула ко мне исхудалую руку за милостыней. Я взглянул на нее и задрожал... но сейчас же переломил в себе ужас и страдание... безумная нищая Сен-Дени была - Магдалена Гриффон, маркиза де Монфор! Она все еще не нашла своего ребенка и не могла связно ответить ни на один из моих вопросов... все что-то шептала, плакала... искала и потом опять впадала в апатию. Я привез ее в Париж, в этот замок, который я себе купил. Старая Ренарда знала все и взялась быть сиделкой при бедняжке. Магдалена занимает верхние, комнаты... теперь она под моей защитой! О мальчике я ничего не мог узнать! Вот конец рассказа о моем прошлом, о судьбе бедной красавицы Магдалены Гриффон, которая сделалась маркизой!

- Так она-то и была та несчастная, которую я видел здесь во время моей болезни? - спросил Милон.

- У Магдалены Гриффон, как у всех сумасшедших, есть свой пункт помешательства: она любит огонь и всеми силами старается добыть его. Престранная склонность! Она радуется при виде пламени! Впрочем, теперь ей лучше; в иные дни она бывает совершенно покойна, узнает меня и благодарит за любовь ипопечение. Невозможно равнодушно смотреть, когда она со слезами на глазах подходит ко мне, старается взять и поцеловать мои руки, умоляет найти ее дитя, нашего сына, которого сама постоянно зовет и ищет!

- Она, я думаю, может выздороветь, если он найдется, - сказал Этьенн, - горе потрясло ее рассудок, а радость, может быть, вернет его.

- Я потерял всякую надежду отыскать сына и когда-нибудь обладать Магдаленой так, как надеялся прежде. Вы все знаете теперь, друзья мои. Мне тяжело было рассказывать вам все это, но я обязан был это сделать.

- Дорогой, мы от души сочувствуем тебе, но, к сожалению, не можем в данную минуту ничем облегчить твое горе, - сказал с некоторым волнением Милон.

- Рассказ мой, - ответил маркиз, - может послужить тебе на пользу, друг мой. Обдумай хорошенько, на что решаться, не действуй очертя голову! Ведь часто минута определяет целую жизнь!.. Но довольно, прочь мрачные картины, которые я сейчас нарисовал вам, знайте, в минуты полного внешнего покоя они встают передо мной, терзая мое сердце. С вами, верные друзья, я научился спокойнее переживать свое горе.

X. ЛЮДОВИК XIV

О кардинале Мазарини говорят, что он нарочно пренебрегал воспитанием молодого короля, чтобы иметь над ним власть.

Он жаждал могущества и богатства и добился того и другого. Этот человек составил себе громадное состояние.

Скоро Людовик стал проявлять все больший интерес к хорошеньким женщинам, пирам, в то же время он пренебрегал всем, что касалось образования.

Мазарини утвердил в нем мысль, что он, как король и как человек, существо почти божественное и один может решать все.

Подобные взгляды привели Людовика к неслыханному поступку, ярко продемонстрировав его нрав. По наставлению Мазарини, он семнадцатилетним юношей, вошел в заседание парламента - в кавалерийских сапогах, с хлыстом в руке, чтобы явно продемонстрировать, что он - все в государстве.

В подобных случаях ему очень помогала величественная наружность, красивая осанка и твердость характера.

Большое влияние Мазарини на короля можно объяснить не одной только привязанностью и уважением к нему Анны Австрийской, но и тем, что главной целью жизни Людовика в то время были развлечения и удовольствия и что он почти все время проводил в обществе прекрасных племянниц кардинала.

Гортензия и Олимпия, вернувшись с дядей ко двору, справедливо заняли одно из первых мест при дворе благодаря красоте и воспитанию.

Король очень часто проводил время в их обществе. Особенно ему нравилась Олимпия Манчини, которая сумела привязать его к себе.

Ей льстило ухаживание короля, хотя многие принцы и герцоги почитали за честь, когда племянницы всемогущего кардинала позволяли им ухаживать за собой.

Людовик с каждым днем все больше и больше сближался с Олимпией, не встречая никакого сопротивления с ее стороны.

В один прекрасный вечер, когда племянницы кардинала были с королем в Сен-Жермене, случилось то, что проницательные люди давно уже предвидели.

Чудесная аллея, тенистые аллеи парка, аромат цветов - все располагало к прогулке.

Людовик вышел из мрачных высоких комнат замка подышать воздухом.

Уже вечерело, последние лучи заходящего солнца слегка золотили верхушки деревьев, тихий ветерок о чем-то шептался с молодыми деревцами, точно передавая им какую-то важную тайну или нашептывая им слова о божественной любви. Во всем огромном парке не было слышно ни звука. Вокруг было царство тишины.

Король, удалив свиту, стал бродить по прекрасному парку.

Подойдя к опушке леса, он вдруг увидел что-то светлое на скамейке, полузакрытой кустарниками.

Людовику захотелось узнать, кто или что это.

Парк и лес тонули в мягком, бледном полусвете заходящего солнца, луна только начинала всходить.

Людовик подошел, крадучись, и, разведя тихонько ветви, с изумлением отскочил назад.

Георг Ф. Борн - Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. 8 часть., читать текст

См. также Георг Ф. Борн (Georg Born) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. 9 часть.
Перед ним сидела прекрасная Олимпия, откинувшись на спинку скамейки, с...

Грешница и кающаяся. 1 часть.
Переводы, осуществленные Книгоиздательством А. К. Касаткина (С.-Петерб...