Георг Ф. Борн
«Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. 7 часть.»

"Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. 7 часть."

Быть может Ришелье считал смерть счастьем для малютки, так как она избавила бы его от многих лишений и разочарований в будущем. Хотел ли он ему добра, желая ему смерти?

Теперь оставалось лишь одно средство: никогда не выпускать из виду этого близнеца и воспитывать его в скромной обстановке.

Но опасность все-таки существовала, пока оставался в живых хотя бы кто-нибудь из свидетелей роковой сентябрьской ночи. Даже после их смерти эта опасность продолжала существовать, потому что эту тайну они всегда могли выдать письменным признанием.

Ришелье все это учитывал и всеми силами старался придумать средство, с помощью которого можно было бы устранить беду.

Мариэтта знала кардинала и хотя не говорила с ним о мальчике и не расспрашивала его, но все-таки догадывалась, что у Ришелье есть по поводу ребенка какие-то планы.

Она боялась за счастье малютки, которого полюбила всей душой. Муж ее, также привязавшийся к мальчику, вполне разделял опасения жены.

Рыцарь Раймонд до своей отставки принадлежал к многочисленному классу придворных, всегда толпящихся в приемных и занимающих при дворе какие-нибудь мелкие должности.

Он был смотрителем за соколами при Людовике, когда тот был еще ребенком, и, играя, охотился с Люинем на воробьев. Людовик очень любил его. Рыцарь Раймонд был добродушным, уступчивым человеком и всегда с улыбкой исполнял все капризы маленького короля. Впоследствии он женился на Мариэтте, детей у них не было.

Когда Людовик вырос, а Люинь умер, рыцарю Раймонду была пожалована пенсия и позволение жить на покое. На скопленные Мариэттой деньги они купили себе домик и стали жить в нем тихо и уединенно до той сентябрьской ночи, когда к ним вдруг принесли королевское дитя.

Тут началась другая жизнь. Надо было заботиться о малютке. Мариэтта обрадовалась, что сбылось, наконец, ее заветное желание - теперь у нее будет цель в жизни. Раймонд был рад не меньше, он страстно любил детей, и ему всегда хотелось иметь ребенка.

Его желание исполнилось, наконец, хотя совсем иначе, нежели он ожидал.

Таким образом отвергнутое дитя попало в самые благожелательные руки. Мальчик нашел у Раймондов такой приют, какого не имеют многие дети, а ведь обладание короной и троном, почитаемое многими за счастье, всегда ли дает его - вопрос, требующий многих объяснений.

Мы думаем, что гораздо лучше, гораздо благороднее, когда человек сам создает свою судьбу, сам завоевывает себе то, чего он хочет. Подобная задача и выпала на долю отверженного королевского отпрыска.

Таким образом, ребенок пока еще ничего не терял, потому что любящих, заботливых родителей он нашел в Раймонде и его жене.

Если бы все оставалось при таких условиях, могло бы его еще ждать счастливое будущее, но в его жизнь вмешался человек, не брезговавший никакими средствами, лишь бы достичь своей цели, не щадивший ни счастья, ни даже жизни отдельных личностей, когда дело касалось государства, которым он управлял и которое хотел вести к прочному величию.

Ришелье обдумал все последствия, которые могли бы возникнуть рано или поздно из-за рождения близнецов.

У него тотчас же зародились различные планы, а он любил сейчас же приводить в исполнение задуманное, если считал это неизбежным и правильным.

Сиротство отвергнутого королевского сына отступало на второй план, его личная судьба должна быть принесена в жертву великим замыслам кардинала.

Видя, что о смерти мальчика нечего и думать, Ришелье отправился к королю.

Людовик был удивлен посещением кардинала - оно всегда было связано с какой-нибудь неприятностью, интригой или даже со смертным приговором.

Король не мог понять, что значит появление Ришелье, так как он окончательно перешел в лагерь заговорщиков. Он знал все, что затевалось в Луврском и Люксембургском дворцах, и не только не старался подавить растущее возмущение, а даже в душе сам радовался ему.

Как и все люди, чувствующие себя виновными, Людовик сейчас же подумал, что кардинал узнал что-нибудь о замыслах против него.

Но по спокойному, серьезному лицу Ришелье догадался о своей ошибке и понял, что кардинал пришел говорить о каких-нибудь особенно важных государственных делах.

- Вижу, что вы в добром здоровье, ваше величество, - начал Ришелье после короткого приветствия, - а принц, как говорят, растет и весел, следовательно, можно поговорить и о темных сторонах жизни, об опасностях и о вещах, до сих пор тщательно замалчиваемых.

- Садитесь, ваша эминенция, и объясните значение этого предисловия, мы одни, - сказал король.

- Да, мы одни, ваше величество, это необходимо для разговора, который я решаюсь начать с вами. Это дело секретное, и лучше никому, кроме нас, не знать.

Людовик, по-видимому, понял намеки Ришелье.

- Говорите прямо, ваша эминенция, - сказал он.

- В таком случае, ваше величество, отнеситесь ко мне как к верному, преданному советнику, ведь у меня одна цель: сделать счастливым ваше большое прекрасное государство.

- Вы намекаете на мрачную сторону моей жизни, ваша эминенция, я, кажется, догадываюсь, в чем дело. Вы хотите говорить о несчастном ребенке, которого я навсегда удалил от себя.

- Именно так, ваше величество, я хотел переговорить о будущем этого мальчика.

- Бедное, бедное дитя! - сказал король, - за что ты отдален от меня, за что мы с тобой разлучены? Отчего не тебе досталась корона? По какому праву ее носит мальчик, воспитываемый в пышных хоромах Луврского дворца?

- Ваше величество, не будем мучать себя вопросами, ведь мы, несовершенные люди, не можем на них ответить. Ограничимся тем, чего от нас требует действительность. Подумали ли вы о будущем мальчика, ваше величество? Решили ли вы что-нибудь?

- До сих пор ничего еще нет, ваша эминенция, но вы, кажется, уже сделали это за меня.

- Так как это дело не семейное, а государственное, ваше величество, то я считал своим долгом обдумать все возможные последствия, и мне пришла в голову мысль, что будет, если, например, кто-нибудь из посвященных в тайну выдаст ее на исповеди или расскажет самому мальчику!

Людовик стал прислушиваться.

- Я уверен в тех немногих людях, кому эта тайна известна, ваша эминенция, - сказал он.

- Да, пока мы с вами живы, ваше величество. Но ведь и мы смертны, а после нашей смерти кто-нибудь из этих людей почувствует необходимость облегчить душу и рассказать уже взрослому принцу - без государства и короны - тайну сентябрьской ночи.

- Это было бы ужасно, но с этих людей можно взять клятву, и они будут молчать!

- И об этом я думал, ваше величество, но этим не отвратить опасность, потому что эти люди будут молчать при жизни, а умирая, они могут написать все в своем духовном завещании. А к каким результатам это может привести, какую беду навлечь, нам обоим слишком понятно, ваше величество!

- Так, по вашему мнению, никак нельзя отвратить опасность?

- Есть одно средство, ваше величество.

- Скажите, пожалуйста, какое?

- Надо оградить себя раз и навсегда от этого мальчика, ваше величество.

- Но каким образом, ваша эминенция?

- Когда он вырастет, надо держать его, как государственного арестанта.

- Как государственного арестанта? И вы хотите, чтобы бедный ребенок не знал ничего, кроме стен тюрьмы? Это больше, чем бесчеловечно, ваша эминенция. Нет, нет, не будем и говорить об этом!

- Следовательно, вы хотите гражданской войны? Раздора, гибели Франции? Несчастья обоих сыновей? Нет, ваше величество, это не может быть вашим последним словом.

- Вы хотите запереть несчастного в тюрьму на всю жизнь, что страшно и бесчеловечно. Оставьте ему, по крайней мере, свободу, дайте ему возможность самостоятельно устроить свою жизнь, найти счастье, но не запирайте его в крепость, ваша эминенция!

- Хорошо, ваше величество, пусть это будет не крепость, а отдаленный, уединенный замок, где мальчик, а потом юноша, проведет жизнь, не зная ни нужды, ни лишений.

- Это другое дело!

- Оставим при нем рыцаря Раймонда и старую Мариэтту, преданно ухаживающих за ним, они не выдадут ему тайну сентябрьской ночи. Позаботимся только, чтобы к нему никого не допускали, чтобы никто не знал, куда он девался. Таким образом мы устраним всякую опасность и сделаем жизнь мальчика довольно сносной.

- На попечении старой Мариэтты - да, в таком случае я согласен. Он не будет заживо погребен в крепости, его ждет лишь жизнь в уединенном замке, где его окружат всем, чего он только пожелает.

- Пока около него будут только Раймонд с Мариэттой. Их одних совершенно достаточно для ухода за ним, ваше величество.

- Вы разве уже нашли подходящий для мальчика замок, ваша эминенция?

При словах "заживо погребен" кардинал невольно нахмурился. Именно этой мыслью руководствовался он, но не осмелился выразить ее такими словами.

Мальчик должен быть именно заживо погребен! Ришелье мысленно решал, что в уединенном далеком замке ему можно будет делать с ним все, что он сочтет нужным. И его упрячут туда навсегда, никого не будут допускать к нему, чтобы когда-нибудь, впоследствии, это поразительное сходство не натолкнуло бы кого-нибудь постороннего на мысль, что он брат короля.

- Вы отыскали какой-нибудь замок, ваша эминенция? - еще раз спросил Людовик.

- Я имел в виду старый замок в Пиньероле, ваше величество.

- В Пиньероле... на далекой окраине Франции, у итальянской границы...

- Чем уединеннее и отдаленнее край, тем выгоднее это будет для всех, ваше величество, а мальчику, между тем, от этого никакого вреда не будет. В старом Пиньерольском замке никто теперь не живет, кроме старого кастеляна, который может там и остаться. Пусть рыцарь Раймонд потихоньку уедет с мальчиком и воспитывает его там.

- Мне кажется, ваша эминенция, - мрачно и серьезно сказал король, - это будет почти то же, что похоронить ребенка заживо... у меня такое ужасное чувство... хоть я и согласен на ваше предложение, так как нахожу ваши доводы основательными! Я сегодня пойду еще раз взглянуть на ребенка, а потом пусть они едут в Пиньероль. Да простит мне Бог это распоряжение, и да простит он вам, придумавшему его.

- Мы действуем не в своих интересах, ваше величество, а в интересах государства и трона, - коротко отвечал Ришелье. - Впрочем, я только высказал вам свои опасения и советы, но вы сами можете решить, что лучше.

- Вы не оставляете мне выбора, господин кардинал!

- Скажите лучше, ваше величество, судьба не оставляет нам выбора.

- Позаботьтесь, ваша эминенция, чтобы мальчик ни в чем не нуждался в своем уединении. Я строго наказываю, чтобы он был окружен такой же заботой, как и оставшийся здесь принц. И после моей смерти, когда он станет взрослым, пусть точно так же заботятся о нем. Исполните мои приказания, ваша эминенция, а затем, когда все устроится, пусть переезжают. Велите привести Пиньерольский замок в порядок, чтобы там можно было бы хорошо жить, чтобы воздух был чист.

- Все будет буквально исполнено, ваше величество, - уверил Ришелье и встал, собираясь уходить, - мальчик ни в чем не будет нуждаться, ему будет хорошо жить под защитой рыцаря Раймонда и старой Мариэтты, а впоследствии он так и останется в этом замке, и будет думать, что эти добрые люди его отец и мать.

- Дай Бог, чтобы ваши слова оправдались, ваша эминенция, - сказал король, прощаясь с кардиналом.

Когда Ришелье ушел, Людовик долго стоял, задумавшись... Чувствовал ли он, что мальчика ждет одно лишь горе? Страдал ли душой за тяжелую участь, которая ему готовилась? Говорило ли ему предчувствие, что младший сын его и много лет спустя будет служить постоянным предметом сожаления в истории, лицом, окруженным мистической тайной!

- Заживо погребен! - прошептал он, и по лицу его видно было, как он страдает, что у него большое горе.

XII. СЫН НИЩЕЙ

Маленький Нарцисс все еще находился у доктора Вильмайзанта, очень гордившегося успешным ходом лечения.

Прошло еще несколько лет, прежде чем помощь доктора и здоровый организм ребенка сделали свое дело и, наконец, Нарцисс совсем поправился.

Лицо его было все же очень безобразно и неузнаваемо, один глаз почти закрылся, большие рубцы покрывали лоб, щеки и подбородок, но он хорошо себя чувствовал и не лишился ни речи, ни рассудка.

О своем прошлом он ничего не знал, и как бы искусно не выспрашивал его Вильмайзант, продолжительное беспамятство и годы болезни совершенно вытеснили прошлое из памяти мальчика. Он ничего не мог объяснить, не помнил ничего ни о пожаре, ни о том, как его спасли.

Однако Вильмайзант знал из своей практики, что когда-нибудь, может быть только через несколько лет, память мальчика восстановится. Пока Нарцисс оставался у Вильмайзанта, он не знал, что мушкетеры платили за него.

Так как мушкетеры часто навещали мальчика и были с ним ласковы, Нарцисс очень привязался к ним. Кроме их доброго отношения, его привлекали также и блестящие мундиры и шпаги. Он подолгу смотрел на них и не мог отвести взгляд от их великолепного вида.

Нарциссу было уже почти одиннадцать лет, физически он был так развит, что обещал быть вторым Милоном. Несмотря на свои детские годы, он был высок, широкоплеч, обладал большой силой и имел бы поразительное сходство с мушкетером, если бы его не обезобразили рубцы.

С годами облик его стал еще безобразнее. Один глаз большой, прекрасный, выразительный, другого совсем не было, рот - широкий, нос же весь в рубцах.

Милон с каждым днем все больше привязывался к мальчику, и Нарцисс никому так не радовался, - ни виконту, ни маркизу, - как Милону.

Услышав, что Милон ранен, мальчик непременно хотел идти к нему, и Вильмайзант должен был каждый день сообщать ему о течении болезни доброго дяди Милона.

Выздоровев, мушкетер стал еще чаще приходить к доктору, чтобы взглянуть на бедного сироту и поговорить с ним.

Вильмайзант вылечил и виконта, рана его была неопасна, и молодой человек вскоре мог появиться на службе. Под широкими полями шляпы пластыри были незаметны.

Пеллерон через несколько дней умер, проклиная кардинала, из-за которого ему так скоро пришлось попасть в могилу.

Полковой командир мушкетеров провел следствие формально, и когда оказалось, что гвардейцы сами спровоцировали мушкетеров на ссору, королева велела прекратить следствие.

Телохранителям кардинала запрещен был вход в Лувр. Король подтвердил этот приказ. Таким образом, в лице гвардейцев потерпел поражение и страшно раздосадованный в душе кардинал.

Зайдя к Вильмайзанту, Милон застал дома одного Нарцисса и заметил, что он по-прежнему с радостью встречает его.

Мушкетер откинул волосы со лба мальчика и, поздоровавшись, пристально посмотрел на него.

- Что с тобой? - спросил он, - у тебя такое озабоченное лицо! Слишком много уроков, что ли, господин Вильмайзант задал?

- Нет, дядя Милон, я с удовольствием учусь, господин Вильмайзант всегда хвалит меня.

- В чем же дело, дружок?

- Так, ничего, дядя Милон, право, ничего!

- Но ты такой грустный! Что с тобой сегодня! Ругали тебя или ты просто проголодался?

- О нет, дядя Милон! Я тебе расскажу, что меня встревожило. Ты ведь не будешь на меня сердиться?

- Сохрани Бог, дружок! Ну, говори скорее!

- Видишь ли, вчера здесь был Франсуа, сын соседа-торговца, мы с ним одних лет и часто видимся. Я заговорил с ним об уроках. Вдруг он меня спросил: "Скажи, пожалуйста, Нарцисс, господин Вильмайзант твой отец?" Я с удивлением на него посмотрел и сразу не знал, что ему ответить. "Ты всегда говоришь ему "вы" и "господин", - продолжал Франсуа, - матушка говорит, что у господина Вильмайзанта никогда не было жены и ты не можешь быть его сыном".

- Что же ты ответил любопытному Франсуа? - спросил Милон.

- Нет, я не думаю, что господин Вильмайзант мой отец, - ответил я. "Так кто же твой отец? - спросил Франсуа, - и где твоя мать? Как же тебя зовут?"

- Да ведь ты знаешь, что меня зовут Нарцисс, - ответил я.

- Да, это твое имя, а фамилия какая, и где твоя мать? - спросил он. Я не знал, что мне ему сказать, дядя Милон, и никак не могу забыть его вопроса. Мне как-то грустно стало после этого.

- Бедный ты мой, милый мальчик! - сказал мушкетер, притянув к себе ребенка.

- Я и решился, так как ты всегда ласков со мной, как отец, спросить тебя сегодня, кто же в самом деле мой отец и где моя мать? Ты мне скажешь, дядя Милон? Ах, ты так бы обрадовал меня этим! Ведь Франсуа правду говорит - у какого ребенка нет отца и матери? Должен же я знать, чей я. Маркиз и виконт, вы очень добры ко мне, вы мои милые дяди, но я хотел бы видеть моих отца и мать.

- Да неужели ты так ничего и не помнишь о прошлом, Нарцисс? Подумай, постарайся припомнить!

- Я помню, Милон, что я был очень болен, что вы с маркизом и виконтом приходили ко мне, что господин Вильмайзант постоянно перевязывал мне руки. О, как это иногда бывало больно! У меня было много ран и я кричал от боли. Потом я припоминаю, что у господина Вильмайзанта был помощник, часто сидевший у моей кровати, еще помнится, что когда-то прежде здесь был человек, у него был медведь, лев и маленькая лошадка, впрочем, нет. Наверное, я видел все это во сне. Это было очень страшно.

- Что было страшно? - спросил Милон, вспомнив, что в сгоревшей гостинице был какой-то укротитель зверей.

- Уж не знаю теперь, дядя Милон!

- Разве ты не помнишь, как тебя вытащили из огня, когда был страшный пожар?

- Я иногда вижу во сне, что вокруг меня все вдруг становится черным, а потом красным и в страхе просыпаюсь.

- Ты не припоминаешь никакой гостиницы в Бове?

- Нет, дядя Милон.

- Ну, конечно, ведь с тех пор прошло уже много времени.

- Ах, расскажи мне, пожалуйста, что ты об этом знаешь? Скажи, кто мой отец, где мне найти мою мать?

- Кто твой отец я совсем не знаю, Нарцисс, а твою мать, несмотря ни на какие старания, так и не смогли найти в ту страшную ночь, когда ты чуть не сгорел.

- Не могли найти? Значит, она была там, дядя Милон, когда ты вытащил меня из огня?

- Да, так, по крайней мере, мне говорил народ.

- А как называлось то место, дядя Милон?

- То был городок Бове, Нарцисс. Гостиница в ту ночь сгорела. Мне рассказывали, что там был еще какой-то укротитель зверей с медведем и львом.

- Укротитель зверей... странно, дядя Милон! Я так часто вижу во сне укротителей зверей и пожар... и просто умираю от страха.

- Неужели ты совсем ничего больше не помнишь с той ночи?

- Ничего, дядя Милон, я даже не знал, что сгоревший дом был гостиницей, и что город назывался Бове. А ты разве искал мою мать?

- Конечно, дружок, я все сделал, чтобы напасть на след несчастной.

- Ах, дядя Милон! Она, наверное, очень несчастна. Так же, как и я, она потеряла меня и не может найти, - грустно сказал Нарцисс, - как ты думаешь?

Милон утвердительно кивнул головой.

- А далеко Бове, дядя Милон?

- Порядочно, дружок.

- Ты думаешь, моя мать там живет?

- Как знать, Нарцисс!

- Вот теперь я здесь, а она совсем в другом месте, нам плохо друг без друга, мы хотим встретиться, и не можем найти друг друга, - жалобно говорил мальчик.

От этих слов у мушкетера сжалось сердце.

- Но у тебя, дружок, все-таки есть люди, которые тебя любят - я, маркиз, виконт.

- Но у меня нет матери, нет имени, дядя Милон!

- Об имени не беспокойся, ты его будешь иметь, кто-нибудь из нас, возможно, я, возьмет тебя. Я думаю, что у меня тебе будет совсем неплохо.

- Наверно, дядя Милон! Ты ко мне добр, как отец, это правда, но ведь и ты не можешь вернуть мне моей матери.

- Может быть, Нарцисс, когда-нибудь нам и посчастливится найти ее.

- Ах, как я был бы рад! Как ты думаешь, она узнает меня? Сколько времени прошло с тех пор, как ты спас меня, дядя Милон?

- Больше семи лет, дружок.

- Как давно! Она меня теперь и не узнает!

- Мать всегда узнает свое дитя.

- Ты думаешь, дядя Милон? Это было бы хорошо! Теперь я буду надеяться найти мою маму или тетю, ах, как я буду рад!

- Надейся, дружок, - сказал Милон развитому не по летам мальчику. - Если ты будешь хорошим человеком, Бог поможет тебе и вернет твою мать.

- Так, в Бове..., - повторял Нарцисс, - семь лет тому назад... гостиница... она сгорела... там был укротитель зверей...

- Зачем ты это так запоминаешь, дружок?

- Чтобы никогда не забывать этих примет, дядя Милон. Ах, если бы мне найти мою милую мать! Ты не поверишь, как мне хочется к ней!

- Разве ты еще помнишь ее лицо? - поспешно спросил Милон.

Нарцисс задумался.

- Нет, - сказал он, помолчав немного, - теперь уже не помню. Мне казалось, что я его еще не забыл, но когда стал припоминать, то оказывается, что опять все исчезло у меня из памяти.

Милон видел, что прошлое остается совершенно темным пятном для мальчика. В тот день Милон дежурил в Лувре, и потому должен был уйти. Уходя, он нежно поцеловал Нарцисса.

Мальчик казался ему уже совсем не таким, каким он был прежде, и когда он, прощаясь со своим дядей Милоном, не мог от него оторваться, Милону показалось, что с ним непременно что-нибудь случится.

Милон обещал скоро прийти и ушел. Вильмайзанта еще не было дома.

Ему часто случалось, когда было много больных, приезжать с визитов поздно, так что он и не видел уж мальчика, в это время обыкновенно давно уже спавшего в своей комнате наверху.

После ухода Милона Нарцисс стал у окна и начал смотреть на улицу. Над городом спускался тихий весенний вечер, на небе ни облачка, воздух так и манил выйти из комнаты.

- Бове... - прошептал Нарцисс, - семь лет тому назад... гостиница сгорела... там был укротитель зверей... ах, если бы я мог найти мою добрую, милую мать! Я шел бы, не останавливаясь, если бы знал, где она! В Бове я, возможно, нападу на ее след. В Бове я узнаю, где она и какая у нас фамилия.

Рассуждая сам с собой, Нарцисс смотрел в окно.

- Как хорошо на улице, старая экономка меня не хватится, мне так хотелось бы уйти одному и поискать мою милую маму. В этом ведь ничего нет дурного.

Нарцисс оглянулся вокруг, он был один в комнате. Старая экономка хлопотала на кухне, ей было не до мальчика.

- Я только попробую, - прошептал мальчик, - не удастся ли мне найти мою мать и моего отца, а мне так хочется к ним. Погода такая чудная, посмотрю, не дойду ли до Бове. Мне только в Сен-Дени прийти, а там уж я найду.

Не подумав о необходимости ночлега ночью, о деньгах, чтобы купить себе что-нибудь в дороге, не спросив разрешения, Нарцисс ушел из дома с одной мыслью: отыскать свою мать.

Мысль эта увлекала его точно так же, как влечет многих мальчиков его лет страсть к приключениям.

Очутившись на улице, он глубоко вздохнул.

Ему казалось, что сбывается его давнишнее желание - он свободен, свободен и может достигнуть своей заветной цели.

Он громко вскрикнул от радости и пошел по улицам. Вскоре он дошел до берега Сены.

При закате солнца он увидел посреди реки Ночлежный остров, ему показалось, что он что-то припоминает, что здесь он уже был когда-то.

Бросившись на траву, покрывавшую берег, Нарцисс смотрел на остров и придумывал план путешествия.

Ему также мало приходила в голову мысль о неправильности своего поступка, как мысль о деньгах.

Начинало смеркаться. Он встал, сломал себе большой сук, оборвал с него ветки и отправился дальше.

Как легко ему стало дышать, когда он вышел из города на пустынную, тихую дорогу.

Изредка проезжали кареты, проносились верховые. В эти минуты им овладевало чувство, похожее на страх или на сознание вины, но он быстро подавлял его в себе.

Поздно ночью он пришел в Сен-Дени и спросил, как пройти в Бове.

Тут только мальчик почувствовал усталость и, отыскав удобное местечко, лег под кустами, на дороге.

Он крепко уснул и проснулся, когда солнце уже ярко светило.

Быстро вскочив, он побежал к соседнему озеру, умылся и пошел дальше.

Тут, однако, заговорил желудок, и первый раз ему пришло в голову, что нужно добыть чего-нибудь из съестного.

К вечеру ему посчастливилось встретить крестьянина с пустой телегой, и тот предложил подвезти его до Бове, куда он и сам ехал.

Нарцисс сел на телегу и скоро разговорился с крестьянином. Несмотря на безобразную наружность, мальчик, видимо, понравился крестьянину, потому что тот разделил с ним ужин, состоявший из хлеба и сыра. Поев первый раз в этот день, Нарцисс отдал должную честь ужину.

Поздно вечером они приехали в Бове.

- Тебе есть где остановиться? - спросил крестьянин.

Нарцисс покачал головой.

- Так переночуй у меня. Если бы тебе не надо было разыскивать мать, я оставил бы тебя у себя и взял бы к себе в работники.

- Я бы с удовольствием пошел, - ответил Нарцисс, легко сходившийся со всеми, - вы так добры ко мне, но мне никак нельзя. А переночую я у вас с удовольствием.

У крестьянина был брат в предместье, куда он и отправился ночевать вместе с Нарциссом. Мальчика приняли ласково, а на другое утро еще и накормили супом.

Нарцисс от души поблагодарил добрых людей и продолжил свой путь.

Он ничего не говорил им о своих намерениях и не расспрашивал о сгоревшей гостинице, боясь показаться подозрительным.

Всего за несколько дней самостоятельной жизни мальчик стал еще смышленее и благоразумнее, и всегда поступал именно так, как того требовали обстоятельства в данный момент.

Он спросил, где стояла сгоревшая гостиница. Ему показали. На ее месте был выстроен большой красивый дом, от пожара и следов не осталось.

В соседнем домике Нарцисс увидел пожилую женщину очень приятной наружности.

Мальчик подошел, поздоровался и спросил, - давно ли она тут живет?

- Я здесь родилась, здесь собираюсь и умереть, - ответила старушка.

- Скажите, пожалуйста, сударыня, вы, конечно, знаете - ведь здесь прежде была гостиница, сюда приезжало много народу.

- Она сгорела семь лет тому назад?

- Ах, то была страшная ночь! - вскричала старушка, заламывая руки, - наш домик был в большой опасности, мы все уже на улицу вынесли, на всю жизнь не забуду эту ночь.

- Верю, сударыня! Вы все хорошо помните о пожаре?

- Еще бы, сынок! Ах, какой это был ужас! В гостинице ночевал укротитель зверей со своими подопечными, и все боялись, что они вырвутся. При нем был еще мальчик, маленький, лет четырех - не больше, говорили, что он украл его, что это вовсе не его дитя.

- Не тот ли это мальчик, что чуть не сгорел тогда?

- Тот самый, сыночек! Сердце разрывалось при виде тогдашних ужасов. Ах ты, Господи! Мальчик стоял наверху, в окне, среди пламени, а внизу, в толпе, была его мать, везде его искавшая и, наконец-то, она нашла его.

- Его мать? Она была там, на пожаре?

- Как же, сыночек! Как сейчас ее вижу.

- Вы ее видели! - вскричал с неописуемой радостью Нарцисс.

Старушка с удивлением взглянула на него.

- Что с тобой, сыночек? - спросила она.

- Ничего, ничего, бабушка, рассказывайте дальше.

- Мать кричала, звала дитя и ломала руки - страшная была минута, но никто не мог помочь. Тогда она бросилась было сама в огонь, чтобы спасти ребенка, все еще стоявшего на окне. Кругом в народе стали называть ее сумасшедшей и оттащили несчастную.

- Куда же она девалась?

- Ну, слушай же дальше! Вдруг, когда балки с треском рухнули и когда крики матери прекратились, к дому протеснилось несколько человек мушкетеров, один из них поднялся по веревочной лестнице наверх. У меня волосы дыбом встали. Никто не думал, чтобы этому великодушному человеку удалось спасти дитя, потому что оно уже исчезло в пламени. Однако через несколько минут он снова показался в окне с полуобгоревшим, полузадохнувшимся мальчиком.

- Значит, мать все еще была там?

- Не иначе. Я думаю, что она, вероятно, взяла у мушкетера свое дитя.

- Вы ее разве больше не видели?

- Ах, Господи! Да в эту ночь каждый только о себе хлопотал, каждый старался спасти свое имущество и не обращал внимания на других. Если бы не такое несчастье с этой женщиной, так я и не заметила бы ее.

- Так вы не видели, куда она девалась?

- Нет, сыночек, наверное, она ушла со своим ребенком.

- А вы не знаете, как ее звали?

- Нет, сыночек, я знаю только что она была нищей.

- Так мне казалось, да и народ об этом толковал. Она была еще не старая, хорошенькая, но ужасно бледная и печальная.

- Так значит нищая! - повторил Нарцисс. Старушка с удивлением взглянула на мальчика, который был выше ее ростом.

- Зачем тебе хочется так подробно все это знать, сыночек? - спросила она, помолчав минуту и видя, что мальчик стоит, задумавшись.

- Не могу сказать вам этого, бабушка. Помолитесь за бедную нищую и ее сына, слышите?

Нарцисс с благодарностью пожал руку пораженной женщины, не знавшей, что и думать.

- Помолитесь за бедную нищую и ее сына, - повторил мальчик и, поспешно отвернувшись, пошел прочь.

Она, качая головой, смотрела ему вслед.

Что это значит? Чего искал мальчик? Отчего он так взволнован?

Старушка хотела еще расспросить его, узнать, что общего между ним и всей этой историей.

Но мальчика уже не было.

- Странно, - шептала женщина, глядя ему вслед. Он сказал: "Помолитесь за бедную нищую и ее сына... да может быть он и есть сын несчастной нищей..."

XIII. МАТЕРИНСКОЕ СЕРДЦЕ

- Войдите, милая Мариэтта, - сказала Эстебания бывшей камер-фрау, которую давно знала и любила, - войдите, у меня никого нет, я одна.

- Здравствуйте, госпожа обергофмейстерина, - приветливо ответила старая Мариэтта, закрывая за собой дверь, - я к вам с новой, секретной вестью.

- Что еще случилось, дорогая Мариэтта? - спросила Эстебания, подавая ей руку и идя с ней к креслу, - но прежде всего скажите, - тихо добавила она, оглянувшись, - как маленький принц?

- Его высочество здоров и весел.

- Это все ваши заботы, моя дорогая Мариэтта! - похвалила Эстебания, - вы стараетесь окружить принца вниманием, бедное дитя!..

- Ах, госпожа обергофмейстерина! Ведь до слез его жалко, бедный маленький принц! - сказала Мариэтта, прикладывая к глазам кружевной платок.

- Нам ведь уже ничего не изменить, милая Мариэтта, это политические дела, ничего не сделаешь, надо покориться. Вы думаете, меня это не трогает, думаете, я не страдаю в душе?

- Верю, верю, госпожа обергофмейстерина, - рыдала старушка.

- А мне еще и показывать этого нельзя, - продолжала обергофмейстерина, - я должна скрывать, чтобы никто не заметил, как мне тяжело. Вы представить себе не можете, как мне часто больно бывает молчать и хранить эту роковую тайну.

- Сирота... без отца и без матери, - рыдала Мариэтта.

- Вы и рыцарь Раймонд заменяете ему обоих.

- Ах, Боже милосердный, от всей души... да ведь это все-таки не то, что должно быть. Мы любим и ласкаем, как только умеем, маленького принца, он так несчастен. Сейчас он, крошка, не понимает еще, что с ним случилось, чего он лишился, но потом, госпожа обергофмейстерина!

- Будем надеяться, что он никогда ничего не узнает и всегда будет считать вас своими родителями.

- Да, будем надеяться.

- Вы хотели что-то сообщить мне, милая Мариэтта? - спросила Эстебания.

Они сидели спиной к будуару королевы, отделенному лишь портьерой, так что не могли видеть, что делалось сзади. Между тем, при последних словах Мариэтты, портьера заколыхалась и из-за нее показалась голова дамы.

- Я пришла проститься с вами, госпожа обергофмейстерина, - продолжала Мариэтта, - не сердитесь, пожалуйста, что я так много плачу, я, право, не могу, мне слишком тяжело.

- Да в чем же дело, дорогая Мариэтта? Вы пришли проститься? Что это значит?

- Сейчас скажу, госпожа обергофмейстерина! Маленького принца совсем отсылают отсюда, чтобы никто не увидел и не услышал о нем, чтобы никто не знал о его рождении, чтобы никто о нем больше не думал.

- Отсылают? Вы, конечно, поедете с ним?

- Далеко, далеко отсюда! Это нам очень нелегко сделать.

- Но кто же так распорядился?

- Король и кардинал хотят, чтобы эту тайну совсем забыли, вы понимаете? Маленького принца отсылают отсюда.

- Куда же вас отправляют?

- Далеко, в старый замок на итальянской границе, - ответила старушка. - Муж вчера уже уехал с маленьким, а я еду завтра или послезавтра. Мне надо привести в порядок некоторые семейные дела, право, это как перед смертью, госпожа обергофмейстерина.

- Так, в пограничный замок... и я не увижу больше маленького принца!

- Я потихоньку ушла к вам, никто не должен знать о нашем отъезде, тайну хотят похоронить. Но я не могу молчать, бедная королева, у меня сердце кровью обливается, как подумаю об этом.

- Полно, Мариэтта, не говорите об этом, нам только еще тяжелее будет.

- Я не могла поступить иначе, мне надо было забежать сюда проститься, госпожа обергофмейстерина. Завтра и я уезжаю из Парижа... навсегда, я это чувствую. Подумайте, такое далекое, страшное путешествие, а мы так стары! Но на нас лежит святая обязанность, нам поручено беречь и воспитывать принца, и это будет единственной нашей заботой.

- Да благословит Бог вас и рыцаря Раймонда за это, и да поможет он вам! - сказала Эстебания, дружески обнимая Мариэтту, - прощайте, берегите себя и живите подольше ради бедного милого малютки, у него ведь теперь никого нет, кроме вас. Счастливого пути, не горюйте! Вы исполняете прекрасную, высокую обязанность, Мариэтта, утешайтесь этим, это придаст вам силы.

Старушка повернулась, чтобы уйти.

Голова у портьеры быстро исчезла.

Эстебания проводила добрую Мариэтту на лестницу и, ласково простившись с ней, вернулась к себе.

Не успела она войти, как из будуара королевы послышался звонок.

Эстебания испугалась.

Неужели королева была вбудуаре? Неужели она все слышала и так громко звонит? Перед тем Анна Австрийская была в своей приемной, но она, обыкновенно, никогда так сильно не звонила.

Обергофмейстерина поспешно вошла в будуар и отступила, взглянув на королеву. Никогда она еще не видела Анну Австрийскую в таком негодовании.

- Эстебания! - вскричала она дрожащим голосом, - ты обманула меня...

Лицо королевы, бледное, как у мертвой, нервно подергивалось

- Анна! - только и могла произнести обергофмейстерина.

- Я все знаю, у тебя сейчас была камерфрау Мариэтта, я слышала ваш разговор.

- Простите, теперь все пропало! Ах, я несчастная! - вскричала Эстебания.

- Не ахай! Поздно теперь. Я все знаю! Это ты о моем ребенке говорила с Мариэттой, о моем ребенке, его у меня отняли и скрыли! Так и ты на стороне моих врагов. Ведь, когда я после родов сказала: "Боже мой, наверное двойня!", ты ответила: "Нет, моя дорогая Анна, у вас был только обморок и слишком сильные боли". И я не сомневалась в твоих словах.

- Простите, Анна! Пожалейте меня!

- И ты обманула меня, и ты мне лгала! - вскричала королева в порыве отчаяния, - и ты помогла отнять у меня то, что мне дороже всего на свете! Эстебания, все бы я тебе простила, только не это. Этого я никак от тебя не ожидала.

- Да выслушайте меня! - умоляла обергофмейстерина.

- Тяжелые минуты я переживаю, но виновные дорого поплатятся. У меня украли ребенка, его потихоньку увезли от меня. Клянусь всемогущим Богом, это бесчеловечный поступок! Но я все открою, я сейчас иду к королю!

- Святая Матерь Божья! Да пожалейте же вы меня, Анна, успокойтесь! Выслушайте меня.

- Ничего я не хочу от тебя слышать, ты меня обманула. Ступай, доложи королю, что я сейчас же хочу поговорить с ним!

- Это погубит меня, но дело не во мне, Анна! Подумайте, что вы погубите и добрую старуху Мариэтту, а ведь кроме нее у вашего бедного второго ребенка никого нет!

Эти слова подействовали.

Королева закрыла лицо руками и заплакала.

Эстебания подошла к ней.

- Не я виновата, Анна, мне приходилось повиноваться, чтобы не увеличить беду, отвратить же ее я не могла. Король отдал строгое приказание, король и кардинал велели увезти второго ребенка.

- Король и кардинал... - ледяным тоном повторила Анна, - так я привлеку короля к ответственности!

- О, господи, Анна, не доводите до этого. Вы знаете вспыльчивый характер короля. По какому праву вы хотите привлечь его к ответственности?

- По праву матери, Эстебания! Ты не знаешь, что значит мать, какую силу имеет это слово. Я иду к королю. Ступай скорее, доложи обо мне.

Донна Эстебания подошла к королеве и упала перед ней на колени.

- Так исполните мою последнюю просьбу, Анна, - сказала она умоляющим голосом, - не раздражайте и не оскорбляйте короля. Подумайте о вашем ребенке и о старой Мариэтте, которой он поручен. Я понимаю ваше отчаяние, но поймите же и вы, сколько я сама выстрадала. Мне было невыносимо тяжело скрывать от вас тайну. Теперь вы все знаете, на меня обрушиваются ваши упреки, ваша немилость, ваше проклятье. Но я все вынесу без ропота, Анна, если буду уверена, что только я пострадаю. Поберегите себя, поберегите Мариэтту, умоляю вас!

- Успокойся, я сделаю так, как сочту нужным. Ступай и доложи королю, что я хочу поговорить с ним по очень важному делу. Мне очень тяжело, Эстебания, ты понимаешь, что ты со мной сделала, но и ты, и король были только орудием в руках другого. Ты понимаешь, какие чувства у меня могут быть к этому другому, я ведь знаю, кто тут главный виновник!

Эстебания вышла из будуара, опустив голову, и пошла к королю.

Оставшись одна, Анна Австрийская упала на колени перед образом Божьей Матери и сложила руки для молитвы.

- Помоги мне, Святая Дева Мария! Дай сил и на это тяжкое испытание. Они отняли у меня дитя, оставили его сиротой. Я мать, но ничего не могу сделать, я слабая женщина и всецело нахожусь в руках мужчин, управляющих этим государством. Ты видишь мое сердце, ты знаешь, что я не виновата в несправедливости, причиняемой моему ребенку, сокровищу, посланному мне Богом. Они воспользовались моим беспамятством, отняли, скрыли, увели мое дитя и никому не позволили рассказывать об этом. Сохрани матерь Божья и помилуй бедного мальчика, будь ему матерью и защитницей, направь его мысли так, чтобы он не стал когда-нибудь проклинать меня! Прости тех, кто взял на себя этот грех, прости моим врагам и тому злому человеку, от которого мне уже приходилось вынести столько горя.

Анна Австрийская встала.

Она стала спокойнее после молитвы. На прекрасных глазах ее еще блестели две слезинки, но волнение и гнев утихли, уступив место глубокой грусти.

Не королева так молилась и плакала... не королева шла к Людовику, чтобы осыпать его упреками и привлечь к ответственности, нет! То была мать, оскорбленная в самых святых своих чувствах, - мать, у которой отняли дитя!

Королева забыла в эти минуты свою корону и этикет, в ней все было заглушено Чувством материнского горя. Сердце матери возмущалось против позорного обмана, сердце матери стонало и трепетало от мучительного страданья.

Анна Австрийская неверными шагами прошла анфиладу комнат, ведущих к покоям короля, и вошла к нему в кабинет.

Людовик ждал ее.

Эстебания, стоя на коленях, рассказала ему о случившемся.

- Ее величество когда-нибудь все равно должна была узнать, - ответил он обергофмейстерине и пошел навстречу королеве, не с суровым видом, как она ожидала, а с распростертыми объятиями, и прижал ее к своему сердцу.

- Знаю, зачем ты пришла, Анна, - сказал он, - знаю заранее, что ты будешь говорить и в чем упрекать, но прежде всего вспомни, что и я точно так же страдаю и горюю, как и ты.

- О, зачем вы так поступили со мной, Людовик, - вскричала королева в порыве невыносимого горя, - за что еще и это новое ужасное испытание!

- Будь мужественной, Анна, сейчас я тебе все объясню. Я так благодарен Богу, что между нами нет больше этой мрачной тайны - ласково сказал Людовик, - садись поближе ко мне и слушай. Когда у нас родился первый мальчик, я был в восторге, но когда доктор с изменившимся лицом прибежал, чтобы сказать мне о втором, я ужаснулся. Я не знал, что делать, Анна. Рождение близнецов должно было доставить нам много горя. Кому же из моих двоих сыновей достанется трон после моей смерти? Только один из них мог быть моим наследником, хоть они и оба имели право на престол. Что будет с Францией, с троном моих предков, если близнецы, мои сыновья, начнут бороться за свое право, возьмутся за оружие, чтобы разъединить Францию.

- Итак, опять мои радости принесены в жертву государству, и вот привилегия - носить титул королевы! Сколько уже раз я горько оплакивала эту привилегию!

- Слушай, Анна! Один только кардинал знал тайну, конечно, кроме доктора и тех, кто еще был при тебе.

- И вы с кардиналом решили, как надо поступить!

- Я вынужден был, Анна! В своей материнской любви ты не видишь грядущих последствий. Я приказал тщательно скрыть рождение второго ребенка и унести его из твоей спальни, но я видел его, я поцеловал бедняжку. Неужели ты думаешь, что я без всякого чувства, холодно оттолкнул от себя мое родное дитя? Я с сильной болью в сердце принес эту жертву, Анна. Я все обдумал, кардинал поддержал во мне решимость.

- Кардинал... Везде и всегда этот кардинал, как я ненавижу его! Он один во всем виноват, из-за него я страдаю!

- Не в кардинале дело, Анна. Причина гораздо серьезнее, государство и трон заставили меня принести эту жертву. И я не люблю Ришелье, признаюсь тебе откровенно, и я очень хотел бы разделаться с ним, но именно тогда необходимо было последовать его совету. Во Франции не может быть двух наследных принцев, нам нельзя было официально признать и второго ребенка нашим сыном. Я боролся в душе, тяжело страдал, но все-таки пришлось подчиниться неизбежному.

- О, зачем мы обречены носить корону, мешающую нашему счастью и заставляющую нас идти против самых святых для человека чувств! - вскричала королева.

- Не будь несправедливой, Анна, - мягко сказал Людовик, взяв ее за руку, - каждый должен мириться со своей судьбой. Ты, разумеется, права, нам часто завидуют, не подозревая, какие жертвы приходится приносить тем, кто обладает троном. Я поручил заботу о мальчике старушке камерфрау, - я знаю ее с детства, и рыцарю Раймонду, ее мужу. У них бедному ребенку будет хорошо.

- Но ведь этим не ограничились, ведь его увезли из Парижа, удалили от меня.

- Анна, мы должны свыкнуться с мыслью, что у нас только один ребенок.

- Чего вы хотите, Людовик, ведь эта жертва выше моих сил! - воскликнула королева, вскочив с кресла.

- Я требую от тебя тяжелой, чудовищной жертвы, но не моя личная воля, не мое сердце диктует мне это требование, а жестокая необходимость, Анна.

- О, какой ужас! - прошептала Анна.

- Чтобы хоть немного смягчить наше горе, я согласился отослать мальчика в дальний, уединенный пограничный замок. Рыцарь Раймонд и Мариэтта будут считаться отцом и матерью ребенка и. позаботятся о его воспитании. Вчера его уже увезли.

- И я не могла даже взглянуть на него, проститься с ним!

- Прощание еще больше бы ранило твое сердце, Анна. Мы должны забыть этого мальчика.

- Забыть! - закричала королева, ломая руки, - забыть! Людовик, и вы говорите об этом матери! Разве вы никогда не слышали, что мать не забывает своих детей?

- Успокойся, Анна, будь благоразумной! Есть вещи, против которых невозможно бороться, и как бы мы ни возмущались, судьба делает свое дело, не щадя нас. Вот она и заставила нас принести одну из таких жертв, о которых говорится только в древних преданиях, будем мужественны и покажем, что у нас есть непреклонная вера, твердое упование на милость Божью.

Королева, закрыв лицо руками, тихо плакала.

- Хорошо, ваше величество, - сказала она, наконец, немного придя в себя, - я принесу и эту жертву отечеству, но она будет последней. От меня требуют самого невозможного, что ж, я согласна, хоть сердце мое и разрывается на части от боли. Вы никогда больше не услышите от меня жалоб.

- Еще одна просьба, Анна. Никогда не ищи своего ребенка, не старайся увидеть его или вернуть. Это необходимо не только для твоего собственного душевного спокойствия, но и для счастья мальчика. Он не должен узнать своего настоящего происхождения. Не забывай, что иначе ты отравишь ему жизнь и погубишь нашего второго сына.

- Даю вам слово, Людовик, что никогда не увижу этого мальчика, и он никогда не узнает от меня, кто его мать. Я должна бояться этого, потому что тогда он будет презирать меня за то, что я его оттолкнула. Вы видите, я считаю себя сообщницей заговорщиков, а ведь тайна хорошо сохраняется лишь тогда, когда всех посвященных превращают в сообщников.

- Я слышу горький, тяжелый упрек в твоем голосе, Анна. Больно слышать его от тех, от кого он всего оскорбительнее. Ведь и я страдаю не меньше, чем ты, и приношу такую же жертву. С сегодняшнего дня мы никогда больше не будем возвращаться к этой теме. Постараемся забыть об этом, только таким образом мы, может быть, достигнем душевного спокойствия.

- Да простит нам Бог наш жестокий поступок, Людовик! Дай Бог, чтобы мы не были наказаны за него нашими потомками. Я постоянно буду молиться об этом.

Король подошел к Анне Австрийской, нежно обнял ее, поцеловал в обе щеки и попросил не плакать.

- Нося порфиру, нельзя показывать своего горя, Анна, - сказал он. - Что наш сын, Анна?

- Теперь я не могу смотреть на него без грусти. Людовик, мне никогда не забыть, что он стал невольной причиной будущих несчастий своего брата-близнеца, - ответила королева. - Я уже никогда не буду счастлива по-настоящему.

Анна Австрийская простилась с королем и вернулась на свою половину.

Людовик долго смотрел ей вслед серьезным, задумчивым взглядом, сделал несколько шагов вперед, как будто хотел догнать ее, но сдержался и остался.

- Бедная мать! - прошептал он, - я разделяю твои страдания. Самое тяжелое ты уже пережила, время вылечит и тебя. Что бы с нами было, если бы мы не могли забывать.

XIV. ЗАГОВОР

Ришелье начала одолевать болезнь. Пошатнулось его железное здоровье, дававшее ему возможность просиживать ночи напролет за самой тяжелой умственной работой.

Страдания по временам доходили до того, что он не мог выходить из комнаты и двигаться - его возили в кресле.

От этого кардинал становился угрюмым и его плохое расположение духа отражалось на окружающих.

Он подписывал все больше и больше жестоких приговоров, а вместе с этим усиливалось и недовольство, которое знать уже не скрывала.

Ришелье ждал только появления наиболее неопровержимых доказательств грозящей опасности, чтобы явиться к королю с докладом.

Мятеж вспыхнул. Наступила пора действовать.

Шпионы доносили кардиналу о каждом шаге заговорщиков, а недостающие ему улики для уничтожения своих врагов он прекрасно умел изобрести и доказать.

Он чувствовал, что дни его сочтены, но тем сильнее ему хотелось нанести удар противникам и уничтожить их.

Кардинал хотел дать им почувствовать, что он пока еще все тот же гигант, управляющий Францией, который сделал ее великой и могущественной, хотя, по-видимому, изнемогающий от страданий.

Пусть они дрожат перед ним и видят, как безумна их попытка вступить с ним в открытую борьбу.

Как не донимали Ришелье физические мучения, мозг его продолжал работать, не претерпев никаких изменений, не утратив своей гигантской силы. Ум его, заставлявший трепетать королей и принцев, возбуждавший удивление не только в современниках, но и в людях позднейших столетий, был все таким же острым, как и до болезни.

Из всех более крупных городов государства, где только были недовольные, к нему доходили подробные сведения об их деятельности. Он знал также обо всех придворных планах и предпринимаемых действиях, мнение о них короля.

Папа Калебассе сообщал ему обо всем.

Кардинал собирался выслушать еще и показания Жюля Гри, снявшего на время военный мундир, чтобы доказать врагам Ришелье, будто бы он и в самом деле перешел на их сторону.

Жюль Гри только что вошел в рабочий кабинет Ришелье, сидевшего в кресле. Лицо его было желтовато-бледным и очень осунулось. В длинных черных волосах мелькала седина. Только большие темные глаза не изменились и блестели по-прежнему ярко. Он внимательно посмотрел на вошедшего, точно хотел заглянуть в его душу.

- Вы заставили себя ждать, - ворчливо сказал он.

- Раньше не мог явиться, ваша эминенция, только вчера ночью все решилось.

- Вы были в Люксембургском дворце?

- Был, ваша эминенция, на прошедшей неделе три раза. Они все время как будто не доверяли мне, но, наконец, мне удалось рассеять последние сомнения.

- Кто еще был в Люксембургском дворце, кроме вас?

- Вчера ночью никого больше, ваша эминенция, маршал Марильяк три дня назад уехал.

- Мне сообщили, что и маркиз Сен-Марс со своим поверенным де Ту уехали из Парижа, знаете вы об этом?

- Они поехали в Лион, герцог Бульонский уже около недели в Седане.

- Зачем вас вызывали в Люксембургский дворец? С кем вы там говорили?

- Я должен был явиться к герцогу и королеве-матери.

- И, кроме них, никого не было при разговоре?

- Никого, ваша эминенция. Но и разговор ведь был не для всех.

- Вам делали разные предложения, расскажите, в чем дело.

- Это открытая государственная измена, ваша эминенция! Покушаются на вашу жизнь.

- Я доверяю моей прислуге, моя болезнь абсолютно естественна, и, с Божьей помощью, я поправлюсь.

- До сих пор еще не старались подкупить кого-нибудь из вашей прислуги, ваша эминенция, для этого выбрали только меня.

- Верно рассчитали.

- Я сумел войти в доверие. На днях начнется восстание и я должен буду служить орудием в руках королевы-матери и герцога.

- Чего от вас требуют?

- Чтобы я подсыпал вам порошок в еду.

- Неужели так далеко зашло?

- Герцог Орлеанский говорит, что не надо останавливаться ни перед какими средствами, чтобы погубить вас.

- Даже и убийства не боятся?

- Вдовствующая королева спросила меня, смогу ли я проникнуть во все комнаты резиденции.

- Что вы ответили?

- Что сближусь с поваром. Ришелье покоробило.

Он понял, как велика в сущности угрожавшая ему опасность. И устранит он ее лишь благодаря преданности Жюля Гри.

Если бы Марии Медичи и герцогу удалось приобрести двух таких слуг, да и других склонить на свою сторону, не избежать бы ему яда в питье и еде.

- Вы не знаете, призывали ли в Люксембургский дворец еще кого-нибудь из моего штата, кроме вас?

- Насколько мне известно, никого, ваша эминенция.

- Дали вам яд?

- Нет еще, королева-мать не решается, ей не хочется самой отдавать его.

- Совестится, - прошептал Ришелье с сатанинской усмешкой, - а когда же его вам дадут?

- Сегодня вечером, у боковых ворот дворца.

- Хорошо, ступайте туда!

- Слушаюсь, ваша эминенция.

- Молчите и точно в назначенное время будьте на месте. Если вы заметите что-нибудь особенное, не обращайте внимания. Это нас не касается.

- Я совершенно спокоен, ваша эминенция, я уверен, что вы в награду за мою преданность не допустите моего ареста.

- Если это случится, то я освобожу и награжу вас.

- Я полностью доверяюсь словам вашей эминенции.

- В котором часу вам велено явиться к Люксембургскому дворцу?

- К девяти часам.

- Герцог и королева-мать говорили о какой-нибудь предстоящей поездке?

- Нет, ваша эминенция, но, кажется, втихомолку готовятся.

- Вы должны оказать мне еще одну услугу.

- Слушаю, ваша эминенция.

- Если вас арестуют, скажите, что вы подкуплены для того, чтобы отравить меня, что цель мятежа - не я один, но и сам король.

- Понимаю, ваша эминенция, но мне кажется, что я рискую попасть за это в Бастилию.

- Напротив, вас за это наградят. Не забывайте, что в любом случае вы у меня в руках.

- Слушаюсь, ваша эминенция.

- Исполняйте буквально все то, что я вам приказал. Теперь ступайте, но сделайте так, чтобы никто вас не заметил.

- Я пришел сюда через конюшни, ваша эминенция, и той же дорогой уйду. Если мне попадется навстречу кто-нибудь из шпионов герцога, я скажу, что был у повара.

Ришелье одобрительно покачал головой. Жюль Гри ушел. Кардинал позвонил.

- Мои носилки! - сказал он вошедшему камердинеру. Ришелье решил сейчас же отправиться к королю, но идти он не мог и потому велел отнести себя в Лувр.

В девять часов Жюлю Гри принесут яд. Часы на мраморном камине показывали пятый час, пора было принять необходимые меры.

Одевшись в теплую рясу, он сел на роскошные, мягкие носилки, и его понесли в Дувр.

Многие прохожие на улице падали на колени, встретившись с этой странной процессией, они знали что на носилках восседает всемогущий глава Франции.

Ришелье радовался этому в душе, он сознавал свое огромное влияние в государстве.

Если его и не любили, то, по крайней мере, боялись.

А уважение, оказываемое ему при каждом удобном случае всеми иностранными дворами, служило доказательством того, что слава о его деятельности перейдет и к потомкам.

Носилки приблизились к Лувру.

Ришелье с помощью двух вельмож встал с носилок и с большим усилием, подавляя боль, прошел прямо на половину короля.

Людовик был в самом скверном расположении духа.

Его рассердило одно из распоряжений кардинала, подтверждающее справедливость обвинения его врагов в том, что он хочет взять в свои руки неограниченную власть.

Кардинал отдал приказ, что для генералов армии обязательны лишь распоряжения, получаемые непосредственно из кабинета кардинала.

Подобное распоряжение действительно имело вид открытой демонстрации против короля и самовольного присвоения власти, в сущности, давно уже сосредоточенной в руках кардинала. Такое явное доказательство самовластия сильно рассердило короля, тем более, что приказ был отдан даже без предварительного доклада королю.

Людовик, угрюмо нахмурившись, большими шагами измерял вдоль и поперек свой кабинет, когда вошел Ришелье и поклонился.

По ответу короля на его поклон и по тому, как он молча ходил по кабинету, кардинал тотчас увидел, что явился не вовремя.

- До меня случайно дошла случайная весть, ваша эминенция, - сказал король с раздражением в голосе, - вы отдали приказ войскам моей армии.

- Подобный приказ надо приписать злым намерениям моих противников, ваше величество.

- Противников, противников, - раздраженно повторил король, - и вы признаете, что у вас много противников?

Ришелье побледнел, он понял, что побежден.

- Я не ожидал таких слов, ваше величество, и не желаю больше их слышать, - сказал он дрожащим голосом. - На службе у государства я потерял здоровье и считаю своим долгом просить уволить меня с этой тяжелой должности.

Этого король не ожидал. Он с удивлением остановился, но сейчас же овладел собой.

- Я исполню просьбу вашей эминенции, - сказал он, - чтобы больше не иметь случая слышать о подобных военных приказах.

Ришелье был свергнут, раздавлен, его враги восторжествуют, если он не сумеет еще раз вырвать у них из рук победу.

Он был мастер на подобные уловки и нашелся в последнюю минуту.

- Я явился к вашему величеству именно для того, чтобы объяснить отданный мной приказ, - сказал он, - хотя, как видите, ваше величество, нехорошо себя чувствую.

- Объяснить? - повторил Людовик с плохо скрытой усмешкой в голосе, - ну, знаете, это уж слишком, ваша эминенция. Приказ отдан, разослан по полкам, и вы после этого являетесь сообщить мне об этом!

- Я не мог иначе действовать, ваше величество.

- Но, мне кажется, надо было бы предупредить меня об этом прежде, нежели распорядиться.

- Так бы и было, ваше величество, но я действую в ваших же интересах.

- В моих интересах?

- Точно так, ваше величество.

- Что это значит? Объясните!

- Для этого-то я сюда и явился! Вашему трону грозит серьезная опасность, ваше величество, я скрыл от вас до сегодняшнего вечера мой военный приказ потому, что он расстраивает планы ваших врагов, а вы были окружены опасными шпионами.

- Не знаю, как понять эти слова, ваша эминенция, мои враги? Но я не вижу их!

- Тайные враги самые опасные, ваше величество.

- Позвольте заметить вашей эминенции, что боязнь тайных врагов превращается у вас в манию.

- До сих пор моей обязанностью было следить за спокойствием государства, ваше величество, и я, кажется, заслужил в этом отношении ваше одобрение. Кроме того, я старался укрепить ваш трон, и в этом вопросе вы тоже, надеюсь, останетесь мной довольны. Франция достигла могущества и славы, ваши внешние враги побеждены. Теперь мой святой долг - обратить ваше внимание на внутренних врагов престола, потому что престол в опасности, ваше величество.

- Вы, мне кажется, видите то, чего нет, ваша эминенция.

- Я никогда не боролся с тенью, ваше величество, - холодно ответил Ришелье, - всегда умел найти настоящего врага и победить его. Не пренебрегайте моими советами, ваше величество, чтобы после не раскаяться.

- Так назовите моих врагов, ваша эминенция!

- Опасность грозит с той стороны, ваше величество, с какой вы меньше всего ее ожидаете, это и делает ее серьезной. Против вас существует заговор.

Людовик XIII стал внимательнее, это слово всегда как-то неприятно действовало на него.

- Заговор? Кто же недовольные? Кто имеет повод грозить моему трону?

- Те, ваше величество, кто хочет присвоить его себе. Король резко выпрямился и вопросительно посмотрел на кардинала.

- Так ли я вас понимаю, ваша эминенция? - сказал он, - я не хотел бы прямо выразить свою мысль.

- Покушаются после вашей смерти, а может быть даже и раньше, оспаривать ваше право на корону.

- Подобные намерения может иметь только один человек, так как только он имеет право на престол после меня, пока у меня не было детей.

- Скажите, двое людей, ваше величество!

- Как... и ее величество тоже?

- Да, ваше величество! Герцог Орлеанский вместе с королевой-матерью составили новый заговор против нас. У них, по-видимому, есть сообщники среди преданных вам людей.

- Вы их знаете? Назовите!

- Маршал Марильяк... герцог Бульонский...

- Не может быть, ваша эминенция, - воскликнул король.

- Я имею доказательства, ваше величество! Чтобы защитить вас и ваш трон от этих влиятельных людей, я нарочно не говорил ничего о военном приказе, отданном мною с целью иметь армию на нашей стороне.

- Назовите еще участвующих в заговоре.

- Маркиз Сен-Марс и господин де Ту. Людовик быстро вскинул голову.

- Понимаю... для этого они поехали в Лион! - сказал он.

- Мятеж вспыхнет в четырех местах одновременно, чтобы свергнуть вас и возвести на престол герцога Орлеанского.

- Клянусь честью, я начинаю верить вам, ваша эминенция. Все, что исходит из Люксембургского дворца, возбуждает во мне недоверие.

- Мятежом будут руководить: Марильяк в Бордо, Сен-Марс и де Ту в Лионе, герцог Бульонский в Седане и герцог Орлеанский здесь, - продолжал Ришелье.

- Так это по-настоящему организованный заговор?

- Более того, ваше величество.

- Чем вы докажете ваши слова?

- Вот донесения полковых командиров из провинций, которые я сейчас назвал, ваше величество. В них сообщают о предстоящем мятеже, который завтра же, по всей вероятности, вспыхнет. Ваше величество найдет тут все доказательства.

Король взял бумаги и прочел. Лицо его нахмурилось.

- Герцог Бульонский в Седане... Марильяк на юге. Сен-Марс и де Ту в Лионе. Смерть изменникам! - крикнул Людовик.

Ришелье вкушал сладость победы. На этот раз победа будет полная.

- Военный приказ, за который мне пришлось услышать от вашего величества столько упреков, расстроил отчасти эти планы и очень затруднил ход заговора, - сказал он. - Вследствие этого ваши враги решили лишить меня жизни, одного ли меня - не могу сказать утвердительно.

Людовика покоробило.

- Вы, кажется, еще не все сказали, ваша эминенция?

- Я сейчас закончу свой доклад, ваше величество.

- Покушаются на вашу и на мою жизнь...

- Где же родился этот заговор?

- В Люксембургском дворце, ваше величество.

- Быть не может! Вас обманули, ваша эминенция!

- Нет, к счастью, я могу это доказать, ваше величество!

- Какого рода смерть вам готовят?

- Для этого выбрали самое легкое и удобное средство, ваше величество, яд.

- Ваша эминенция, это страшное обвинение!

- Подкупленный убийца изменил им, ваше величество.

- Если только он не обманул вас ради денег. Я не могу верить в возможность подобного заговора, - сказал король.

- Его обман все равно откроется сегодня вечером.

- Как вы сделаете это, ваша эминенция?

- Подкупленный убийца - служит у меня в гвардии. Он сделал вид, будто согласен выполнить поручение королевы-матери.

- Как! Ее величество до того прониклась ненавистью, что таких людей делает своими сообщниками? - с негодованием вскричал король.

- Ее величество и герцог Орлеанский, - прибавил кардинал.

- Я повторяю, что это позорная клевета, ложь, и я ее непременно разоблачу! - вскричал Людовик.

- Я уже принял необходимые меры, ваше величество. Сегодня в девять часов вечера я узнаю, правду ли говорил этот солдат.

- Каким же образом, ваша эминенция?

- По его словам, королева-мать вчера вечером, подкупив его, чтобы отравить меня, не отдала ему яд, а велела прийти за ним сегодня вечером около девяти часов, к боковым воротам Люксембургского дворца.

- Ну что ж, это можно проверить, - воскликнул король, зашагав по комнате.

- По-моему, надо без шума оцепить Люксембургский дворец в это время.

- Это привлечет внимание и будет слишком унизительно. Лучше я пойду с вами туда к назначенному времени и сам удостоверюсь во всем. Если солдат не солгал, заговорщики понесут такое наказание, какое ваша эминенция им назначит.

- Вот видите, ваше величество, на этот раз мои опасения имели основание, - сказал Ришелье, - и не тени и призраки называл я вашими врагами. Вашему трону грозит опасность со стороны людей с высоким положением, влиятельных и сильных.

- Очень благодарен вам за заботу, но теперь я постараюсь, чтобы подобные случаи больше не повторялись. Я так подавлю этот заговор, что у всех отобью охоту затевать что-нибудь подобное! - воскликнул король. - Ваша эминенция, наказание должно быть без пощады и снисхождения!

- Позвольте прибавить, ваше величество, что мой приказ войскам был вполне основателен, потому что он дал нам возможность подавить заговор в самом начале. Я скрыл его от вас, чтобы о нем не узнали преждевременно господа Сен-Марс и де Ту, находившиеся при вашем величестве. Гнев ваш поэтому был не вполне справедлив.

- Я надеюсь, ваша эминенция, что вы докажете мне свою преданность, оставшись в минуту опасности на своем месте, - сказал король. - Надо показать моим и вашим врагам, что не так легко затевать заговоры против нас. Итак, вы останетесь на своем важном посту, несмотря на нездоровье, которое, наверное, быстро пройдет?

- Желание вашего величества для меня закон, - ответил умный, вполне удовлетворенный поворотом событий, Ришелье.

Одним разговором он разорвал все сети врагов и опять ловко подчинил себе короля, уже склонявшегося на их сторону.

И, действительно, он мог гордиться результатами своего красноречия.

XV. В ЛЮКСЕМБУРГСКОМ ДВОРЦЕ

- Только что курьером доставлены отчеты, ваше величество! Не угодно ли вам прочесть? - сказал герцог Орлеанский весело в тот же вечер входя к Марии Медичи.

Королева-мать, сидевшая со своей приближенной, герцогиней Бретейль, немедленно встала.

- Говорите, что такое, Гастон? - спросила она.

- Сегодня вечером герцог Бульонский издает на севере письменный манифест, где говорится о недовольстве управлением кардинала! Марильяк пишет, что на юге он собрал вокруг себя такое же большое число сторонников, а маркиз Сен-Марс велит в Лионе распространить везде воззвания, объявляющие войну Ришелье и настраивающие против него народ.

- Значит, все готово! Наконец-то дерзкого кардинала застанут врасплох! - сказала Мария Медичи довольным тоном. Король, скорее всего, будет на нашей стороне.

- И на днях наш смертельный враг перестанет существовать!

- Не будем слишком поддаваться светлым надеждам, Гастон! Наша поверенная, герцогиня де Бретейль, вот только что сейчас произнесла, что пока кардинал жив, он всегда будет для нас опасен.

- Но теперь конец его власти, ваше величество!

- Не совсем еще, Гастон. Я согласна с герцогиней: при жизни он всегда будет опасен.

Сын понял мать.

- В таком случае надо сделать все, чтобы устранить эту опасность! Ведь это борьба за существование, за Францию! Для осуществления возвышенных целей все средства хороши. Не будем отступать ни перед чем. Я иду к себе в кабинет, чтобы отпустить курьеров.

- Примите меры, чтобы они не попали в руки кардинала и его шпионов.

- Мы до последней минуты будем соблюдать самую крайнюю осторожность, - ответил герцог Орлеанский, - впрочем, наших приготовлений никто не заметил, не беспокойтесь, пока все идет как надо.

Герцог ушел.

Мария Медичи осталась вдвоем с придворной дамой.

Королева-мать тревожно взглянула на золотые часы, стоявшие на ее письменном столе. Решительная минута приближалась, - через двадцать минут пробьет девять и Жюль Гри придет к боковым воротам за обещанным ядом.

Мария Медичи не хотела лично вручать ему флакон, чтобы в случае необходимости иметь возможность отвести от себя всякие подозрения.

Она рассчитывала оградить себя от опасности, передав яд так, чтобы подкупленный убийца не видел, oti кого он берет его.

Но для этого нужен был надежный человек, и она выбрала герцогиню де Бретейль!

В случае провала она надеялась, таким образом, избавить себя от всяких неприятностей, отрекшись от связи с убийцей и сказав, что он просто хотел выманить деньги своим показанием.

Мария Медичи рассчитывала, что ее словам больше поверят, чем словам бывшего слуги кардинала.

Но она забыла, как это обыкновенно случается с подобными ей людьми, что в случае разоблачения до объяснений может даже не дойти.

Ненависть и злоба вели ее к собственной гибели. Но она не думала об этом и напролом шла к цели.

- Я знаю, что могу положиться на вашу преданность, милая герцогиня, - сказала она своей приближенной, - вы уже много лет доказываете мне вашу неизменную верность и вполне приобрели мое доверие.

- Я всегда буду стараться оправдать его, ваше величество, - ответила герцогиня де Бретейль.

- Кроме того, - продолжала королева-мать, - я заметила, что вы во всех отношениях разделяете мои взгляды, особенно по отношению к кардиналу Ришелье.

- Вашему, величеству известно, что я ненавижу этого честолюбивого, бессовестного человека. Он оттеснил и разорил моего брата из-за того только, что я пользуюсь вашим доверием.

- Да, да, милая герцогиня, этот человек всем готов пожертвовать ради своих личных выгод! Но этому непременно надо положить конец. Вы были отчасти свидетельницей переговоров, здесь происходивших, и я обещаю вам, что после свержения кардинала ваш брат займет прежнюю почетную должность.

- Приношу мою глубочайшую благодарность вашему величеству!

- Мы близки к большим потрясениям, милая герцогиня. Маркиза Вернейль говорила мне, что король Людовик с радостью ждет этой катастрофы, - продолжала Мария Медичи, становившаяся с каждой минутой тревожнее, - мы скоро, скоро достигнем цели. Ах, да! Я вспомнила, около девяти часов к боковой калитке дворца придет один из наших сторонников - молодой, отважный, надежный человек, ему надо отдать одну маленькую вещицу, я ее уже приготовила. Если он часто станет ходить сюда, это может возбудить подозрение, вы ведь знаете, что сейчас много шпионов.

- Да, к сожалению, это правда, ваше величество.

- Поэтому я решила, что лучше попросить его прийти к боковым воротам дворца, - сказала королева-мать, - но так как об этом никто не должен знать и я не могу поручить это дело кому-нибудь из камергеров или лакеев, то я в большом затруднении, как поступить.

- Очень понятно, ваше величество.

- Эту маленькую услугу мне может оказать только тот, кому полностью доверяю, милая герцогиня.

- Я в полном распоряжении вашего величества.

- Но я хотела бы, чтобы никто не видел того, кто передаст вещицу.

- Я могу пройти нижними коридорами.

- Да, да, милая герцогиня, там вас никто не увидит, там совсем темно. Исполните мое маленькое поручение - это меня очень успокоит.

- С удовольствием, ваше величество!

- Вот вещь, которую вы передадите, - продолжала Мария Медичи, подавая герцогине старательно завернутый флакон. - Сами откроете калитку! Так как вы будете стоять в темноте, вас не увидит тот, кто придет за вещью, я этому очень рада. Не разговаривайте с ним, только Просуньте вещицу в щель калитки.

- Понимаю, ваше величество. Меня не увидит тот, кто будет стоять за воротами.

- Я знаю, что вы хорошо исполните мое поручение, милая герцогиня, и заслужите новую мою благодарность. Уже девять часов, идите скорее вниз и не забудьте взять ключ, пожалуйста, будьте как можно осторожнее, чтобы никто не видел вас, - попросила королева-мать.

- Через четверть часа я вернусь к вам, - сказала герцогиня и, поклонившись, вышла из комнаты.

- Он возьмет яд, - прошептала Мария Медичи, - и сумеет подмешать ему во что-нибудь. Будет свергнут ненавистный кардинал, и мы восторжествуем. Наконец-то близка желанная цель. Сам Людовик будет нам благодарен, когда мы избавим его от этого человека, который ему давно в тягость, а мы достигнем своих целей. Герцог Орлеанский получит то, что имеет право требовать: право на престол, а я последние годы жизни еще раз буду иметь желанную власть, желанный блеск, которые мне так необходимы. Долой кардинала и его приверженцев. После его свержения и им не спастись. Всех их обвинят в государственной измене, всем снимут головы! О, мы научились у вас, господин кардинал! Вы всегда так делаете и теперь сделаете, если победите. Мы не зря прошли вашу школу, всемогущий министр и великий дипломат, умевший постепенно прибрать к рукам управление государством. Наконец, вы дошли до границы, честолюбивый выскочка, вытащенный мною из грязи. Но довольно, ни шагу дальше. Прошло ваше время!

В эту минуту в приемной послышались громкие голоса.

Королева-мать сердито взглянула на портьеру, которая вслед затем отодвинулась.

На пороге стояла маркиза де Вернейль, статс-дама из свиты Анны Австрийской, тайная союзница Марии Медичи. Бледная, с выражением неописуемого ужаса на лице, она торопливо оглянулась вокруг. В комнате никого не было. Маркиза поспешно подошла к королеве и упала перед ней на колени.

- Слава Святой Деве, что мне удалось пробраться к вашему величеству! - сказала она прерывающимся голосом.

- Что с вами, маркиза? - говорите, ради Бога, что случилось?

- Кардинал сейчас был у короля!

- Ну и что из этого? - спросила Мария Медичи, - вам, впрочем, верно не так передали, маркиза, кардинал очень болен.

- Его эминенцию принесли на носилках, я сама видела его, ваше величество!

- Но я все-таки не понимаю, маркиза, чего вы так испугались. Кардинал был у моего сына и...

- И победил, ваше величество!

- Вы говорите загадками!

- После бурной сцены кардинал во время разговора с королем так сумел обойти его, что склонил опять на свою сторону и сегодня вечером все его противники погибнут!

- Это невероятно!

- Поверьте моим словам, ваше величество, бегите, умоляю вас!

- Бежать? Теперь, когда я торжествую?

- Не полагайтесь на это, ваше величество, бегите с господином герцогом Орлеанским, пока еще не поздно.

- Но я все еще не вижу, на каком основании вы это говорите, маркиза?

- Кардиналу все известно, король собирается приказать оцепить ваш дворец...

Мария Медичи содрогнулась.

- Немыслимо, невозможно! - вскричала она.

- Умоляю, ваше величество, послушайтесь меня, бегите, пока не поздно! Ришелье сильно восстановил короля... его величество в большом волнении вышел из Лувра.

- Значит, нам изменили.

- По всей вероятности! Кардинал, видимо, знает обо всем, что против него замышляют, и сумел соединить свои интересы с интересами короля. Предупредите господина герцога Орлеанского!

- Вы говорите, кардинал уговорил моего сына оцепить мой дворец?

- Его величество, кажется, идет сюда с кардиналом!

У Марии Медичи мелькнула мысль, что Жюль Гри, вероятно, изменил ей. Герцогиня понесла яд к боковым воротам... если там...

Она побледнела и зашаталась.

- Боже мой... вам дурно? - воскликнула маркиза, подводя королеву-мать к креслу.

- Ничего, это сейчас пройдет, мы не должны падать духом в такую минуту, надо действовать решительно, сходите за герцогом, попросите его скорей прийти сюда.

- Я позову камерфрау.

- Нет, нет, маркиза! Никто не должен слышать моего разговора с герцогом. Позовите его.

- Сию минуту, ваше величество, я сейчас вернусь, - сказала маркиза и торопливо вышла в приемную, чтобы оттуда выйти в коридоры, ведущие на половину Гастона.

В ту минуту, когда портьера опустилась за маркизой, королеве-матери послышалось, как кто-то тихо сказал:

- Поздно!

Она поспешно встала и пошла сама посмотреть, что там происходит в приемной.

Прежде чем последуем туда за Марией Медичи, посмотрим, что в это время делалось у боковых ворот Люксембургского дворца.

Король пошел пешком из Лувра к указанному ему кардиналом месту на улице Вожирар. Ришелье до этого места д несли на носилках.

Затем, собравшись с силами, он встал и прошел остальную дорогу пешком вместе с королем.

До девяти часов оставалось несколько минут, когда они тихо, осторожно подошли к боковому флигелю громадного дворца, окутанного вечерними сумерками.

У стены взад и вперед бродила какая-то фигура.

Король остановился.

- Это и есть тот человек, о ком вы говорили, ваша эминенция? - шепотом спросил он.

- Да, ваше величество, тот самый, кого подкупила королева-мать, мы обязаны ему раскрытием заговора, он ждет обещанного яда.

- Велите ему уйти, я сам стану на его место, - шепнул скороговоркой король.

Ришелье подошел к Жюлю Гри. Тот поклонился.

- Я вас узнал, - сказал Ришелье, - теперь можете уходить. Завтра приходите ко мне в кабинет. Заметил вас кто-нибудь?

- Нет, ваша эминенция, ворота еще заперты.

- Ступайте, - повторил кардинал.

Жюль Гри быстро, без шума исчез в темноте, радуясь, что так легко отделался.

Ришелье вернулся к королю.

- Яд еще не приносили, ваше величество, - сказал он.

- Часы на колокольне бьют девять. Отойдите, ваша эминенция, я останусь у ворот.

Кардинал отошел, а король, закутавшись в широкий темный плащ, подошел к воротам.

Прошло несколько минут напряженного ожидания.

Людовик страшно волновался. Все в нем кипело, что ему предстоит узнать?

Наконец, в коридоре за дверью послышались тихие шаги.

Да, он не ошибся, в замок осторожно вложили ключ и тихонько повернули.

Калитка отворилась. В щель просунулась рука, самой фигуры нельзя было разглядеть.

Надо было опознать таинственного посредника.

Он крепко схватил руку.

Кто-то тихо вскрикнул.

Король с силой распахнул калитку и взял завернутый флакон из руки, которую держал в своей.

- Кто вы? - сурово спросил он, - я хочу знать.

- Пустите или я закричу! - ответила неизвестная женщина.

Король притянул ее ближе и заглянул ей в лицо.

- Герцогиня де Бретейль, - громко сказал он.

- Святая Дева! - вскричала дама, тут только узнав короля, - его величество!

- Да, это я, герцогиня! Ступайте скорее к королеве-матери и скажите, что отдали королю порученную вам вещь! Этим вы все скажете! Мы дадим знать о нашем решении.

Людовик вернулся к Ришелье.

- Пойдемте, ваша эминенция, - сказал он суровым, отрывистым тоном, - на этот раз вы не ошиблись. Сегодня ночью мы примем необходимые меры для подавления этого нового и последнего мятежа, и решим судьбу виновных!

Король с кардиналом отправились обратно в Лувр, а герцогиня, вся бледная, чуть не теряя сознание, убежала наверх, в приемную.

Войдя туда, она все еще едва держалась на ногах от страха.

Увидев вбежавшую герцогиню, маркиза поняла, что беда разразилась.

- Поздно! - вскричала она, - все погибло! Что случилось, герцогиня?

Мадам де Бретейль не в состоянии была выговорить ни одного слова, и, шатаясь, вошла в кабинет королевы-матери.

Мария Медичи пошла к ней навстречу, а маркиза протянула руки, чтобы поддержать герцогиню.

- Вы задыхаетесь... у вас такое испуганное лицо... - сказала Мария Медичи, - что с вами случилось?

- Простите, простите, ваше величество! - Едва внятно проговорила герцогиня и упала на колени, - король...

- Опомнитесь! Что случилось?

- Король... был там... внизу, у ворот...

- Как? Мой сын, что это значит? Где вещь, которую я вам дала, чтобы вы у ворот... ах, Господи! Мое предчувствие...

- Ее взял у меня король!

- Сумасшедшая! Что вы сделали? - с ужасом воскликнула королева-мать.

- Вы велели отдать вещь тому, кто придет за ней к боковым воротам.

- Да, там должен был дожидаться один из наших.

- Я открыла калитку и увидела ожидавшего у ворот человека. Вы не велели ничего спрашивать, ничего говорить, я подала вещь, человек за калиткой схватил меня за руку, взял вещь и спросил, кто я. Я хотела вырваться, но он крепко держал меня и пристально смотрел мне в лицо, тут я узнала...

- Короля? - спросила Мария Медичи.

У нее все лицо подергивалось от волнения.

- Короля, ваше величество!

- И король Людовик узнал вас?

- Идите скорей наверх к ее величеству, - крикнул его величество таким голосом, какого я у него никогда еще не слыхала, и скажите, что вы передали эту вещь королю. Этим вы все скажете, мы дадим знать о нашем решении.

- Нам изменили! - беззвучно вскричала королева-мать, - все погибло!

- Умоляю, ваше величество, бегите, не теряйте ни минуты! - убеждала маркиза.

- Король был очень рассержен, - продолжала герцогиня, - нас ждет беда.

- Доложите о случившемся герцогу Орлеанскому, герцогиня, и скажите камерфрау, чтобы она сейчас же начинала укладываться. Я уеду в Германию, - сказала Мария Медичи, едва держась на ногах.

- Возьмите меня с собой, ваше величество, я разделю с вами все опасности и лишения, - просила герцогиня.

Маркиза выразила то же желание.

- Хорошо, вы обе и один камердинер поедете со мной. Ступайте скорее предупредить герцога, чтобы и он мог бежать сегодня же, потом возвращайтесь сюда укладывать мои драгоценности. Велите сейчас заложить два дорожные экипажа. Я на рассвете уеду из Парижа.

Дамы поспешили исполнить распоряжение королевы-матери, они слишком хорошо понимали грозящую им опасность.

Король, вернувшись с кардиналом в Лувр, заперся с ним в кабинете.

- Относительно ее величества и герцога Орлеанского я поступлю так, как решил раньше, - сказал Людовик. - Я рассчитываю на то, что они сегодня же ночью уедут из Франции. Они сами обрекли себя на изгнание, - я очень этому рад, по крайней мере, шуму будет меньше. Тяжело произносить строгий приговор матери и брату.

- Бегство будет лучшим доказательством их виновности, ваше величество, - ответил Ришелье, - как вы распорядитесь насчет Люксембургского дворца и их имущества?

- Они будут конфискованы и отданы в казну, ваша эминенция. Бежавшим мы назначаем такое ограниченное содержание, что у них навсегда пройдет охота составлять заговоры и строить честолюбивые планы. Кроме того, герцог Орлеанский еще ощутит на себе последствия содеянного. Остальных виновных судите, как обычно.

- Я считаю нужным, ваше величество, лишить герцога Бульонского его столицы - Седана, - сказал Ришелье, - а маршалу Марильяку отрубить голову за государственную измену.

- Велите произвести следствие!

- К сожалению, я заранее знаю результат его, ваше величество, виновность маршала очевидна, с ним и господами Сен-Марсом, и де Ту надо поступить по всей строгости закона, чтобы прекратить подобные вещи! Пример ведь хорошо действует.

- Исполняйте вашу обязанность, ваша эминенция, я надеюсь долго еще видеть вас во главе моего правительства, - сказал король и приветливо простился с кардиналом, уверив его в своей признательности и расположении.

XVI. СТАРЫЙ ПИНЬЕРОЛЬСКИЙ ЗАМОК

Вблизи пограничного городка Пиньероля, на отдаленной окраине большого французского королевства, был громадный лес с превосходными старыми деревьями и богатыми местами для охоты.

Лес этот и находившийся в глубине его охотничий замок принадлежали казне, но уже много десятков лет в нем не охотился и не жил ни один из королей Франции; старый замок пришел в разрушение и смотрелся неприветливо, комнаты носили явные следы всеразрушающего времени.

Так как он стоял в стороне от дороги, его никогда не замечали проезжие и не заезжали туда. Он принадлежал к числу тех глухих уголков, куда люди не заглядывают, и уголки эти так и исчезли бы забытые и заброшенные, если бы в них не жили живые существа - и если бы они не числились собственностью кого-нибудь из знати.

Старинный замок, стоявший среди чудесной лесной поляны, был очень велик. Две башни по углам его замечательно крепких стен показывали, что сотни лет тому назад он принадлежал какому-нибудь рыцарю-разбойнику.

Он был красновато-серого с коричневым отливом, большая честь его окон была покрыта пылью, и все здание выглядело очень неприглядно.

Оно казалось нежилым.

Дорога в Пиньероль от дождей и всякой непогоды стала почти непроходимой, а лес кругом так дико разросся, точно туда с незапамятных времен не заходил ни охотник, не лесной сторож.

Старый замок окружала глубокая тишина, он стоял в полнейшем уединении.

Часто на опушке леса показывались любопытные лани, высовывающие головы из чащи, разглядывая пустынный дом, лесные птицы устраивали вокруг него свои концерты, а зимой нередко кружил и волк, забегавший случайно, охотясь на ланей.

А между тем, в старом замке обитало живое существо.

В светлые летние дни из портала выходил человек в поношенном охотничьем костюме и осматривал свои поля и огороды, тянувшиеся вплоть до опушки леса.

Старый путник принадлежал, видимо, к числу чудаков; по его длинной не расчесанной бороде и истертому платью было видно, что он всячески избегает встреч с людьми и ведет в замке жизнь затворника.

Он, по-видимому, не нуждался в людях и не любил их.

Все необходимое для его жизненных потребностей ему доставляли огороды, поля и леса. За несколько лет перед тем он похоронил жену, верно делившую с ним его уединение, после ее смерти он остался совсем один в старом замке, выходя лишь на охоту, когда нужно было мясо, - никогда не бывал в Пиньероле и, вообще, из замка отлучался обычно только на два-три часа.

То был кастелян замка, управляющий и лесничий.

Только раз в год он видел поверенного из Пиньероля, ежегодно привозившего небольшую сумму на его содержание.

Старому Раналю не нужны были деньги. Он сам не знал, зачем брал их и прятал в ящик. У него, после смерти жены и сына, убитого на войне, не оставалось никого из родных.

Поверенный обычно, приезжая к нему, охотился в лесу и привозил старому Раналю запас пороха и пуль, которого хватало на целый год. И всегда он находил старика на своем неизменном посту, по-видимому, совершенно довольного своей судьбой.

- Чудо, право, как вы не разучитесь говорить, Раналь! - часто говорил ему поверенный.

- Гм, - отвечал старик, - я говорю с собакой, и так как мне больше не с кем разговаривать, то я приучил ее понимать каждое слово.

- И вам не хотелось бы уехать куда-нибудь отсюда?

- Сохрани Бог, мой господин! Мне здесь очень хорошо. Чего мне не хватает?

- Но разве вам не бывает жутко в этом старом замке в длинные зимние ночи, когда завывает буря, трещат и ломаются сучья в лесу?

Раналь с улыбкой покачал косматой головой.

- Чего же мне бояться, милый барин? Я не делаю ничего дурного, каждый день молюсь Богу и к буре да непогоде так же привык, как к ясному солнцу!

- Значит, вы так здесь до смерти и доживете. Когда-нибудь я приеду и найду ваш труп.

- Тогда попросите, чтобы меня положили рядом с женой, там, на опушке леса, а королю дайте знать, чтобы он прислал другого смотрителя.

Но однажды поверенный явился совершенно неожиданно, в такое время года, в какое раньше никогда не приезжал в старый замок - весной.

Обычно он приезжал поздней осенью. Увидев его, старый Раналь вышел к нему навстречу.

Прибывший соскочил с лошади и подал старику руку.

- Какими большими глазами вы на меня смотрите, Раналь! - рассмеялся он, - правда, я явился совершенно неожиданно!

- Все-таки, добро пожаловать, милый барин!

- Я по особому делу, Раналь! Привез известие, которое вам понравится.

- Расскажите, милый барин, это что-то необыкновенное!

- К вам сюда гости приедут, Раналь.

- Ко мне гости? В этот замок?

- Да, кардинал велел вам привести замок в порядок для приема гостей.

- Кардинал? - переспросил старик, качая головой, - с каких это пор замок принадлежит какому-то кардиналу?

- Видно, что вы здесь далеки от всего. Разве я вам не рассказывал, что кардинал Ришелье правая рука короля и могущественный повелитель Франции?

- Как же, говорили!

- Ну, так вот этот самый кардинал и придумал прислать вам гостей, чтобы вам было повеселей, чтобы составить вам общество.

Старый Раналь смотрел с изумлением на уполномоченного. У него в голове никак не укладывалась подобная мысль.

- Составить мне общество? - переспросил он, - ну, шутить изволите!

- Нет, нет старина! Слушайте: продал ли король этот замок рыцарю Раймонду или подарил за его верную службу, или хочет, чтобы его привели в порядок до приезда его величества - я и сам не знаю. Вчера я получил из Парижа бумагу, в которой мне приказано передать вам, что на днях сюда приедет рыцарь Раймонд с женой и ребенком.

- И они останутся в замке?

- Конечно, Раналь. Вас, я вижу, это очень озадачивает.

- Гм.., после скольких лет...

- Ну, как бы то ни было, а вам придется привести в порядок верхний этаж, я пришлю все, что нужно из Пиньероля.

- Наверху-то я уже столько лет не был, мой господин.

- Ну, так, видите ли, - объяснил, смеясь, поверенный, - теперь надо все вымести, вычистить от паутины, моли и разных насекомых. Пойдемте, Раналь, посмотрим. Там, я думаю, такой воздух, что задохнешься, и окна надо вымыть. Прислать вам женщин для этого?

- Нет, ради Бога, не присылайте, мой господин.

- Да вы, кажется, серьезно боитесь женщин?

- Я уж лучше все сам сделаю, если надо.

- Пожалуй, старина. Но пойдемте же наверх - мне ведь надо написать рапорт кардиналу, в Париж.

Раналь не переставал задумчиво качать головой. Он, поискал ключи.

- Чудесно, правда! - заметил он, - никогда я этого не ожидал.

- Вижу, что вам хотелось бы оставить все по-старому, - а, старина?

- Вам то уж признаюсь, милый барин. Да, никак я не могу понять, к чему это приедут сюда гости, что им тут делать, и что же я тогда буду делать?

- В бумаге вы названы кастеляном замка, и выражено желание, чтобы вы и впредь оставались при этой должности.

- Да, все это прекрасно, но кто же теперь будет моим господином? Пока им был король, все шло хорошо, а тут вдруг на старости лет привыкай к другому!

- Не раздумывайте много об этом прежде времени, Раналь, посмотрите сначала, как пойдет дело. Вы ведь не хотите уходить отсюда?

Старик с таким изумлением посмотрел на уполномоченного, как будто тот сказал ему что-то совсем несуразное.

- Уходить отсюда? - повторил он, - да это было бы все равно, что умереть, мой господин.

- Верю, верю, старинушка, потому и хотел бы, чтобы вы свыклись со своей новой обстановкой. Рыцарь Раймонд, вероятно, будет добрым господином, и вы станете жить по-прежнему мирно и тихо.

- Рыцарь Раймонд... вы говорили, кажется, что он приедет с женщиной и ребенком?

- Да, с женой и сыном. У них, должно быть, хорошая протекция, потому что кардинал предупреждает об их приезде, я о них больше ничего не знаю, кроме этого. Но идемте же наверх, Раналь, надо посмотреть комнаты. Вы, пожалуйста, все приведите в порядок, поприветливее встретьте гостей, позаботьтесь, чтобы было жаркое к обеду, украсьте немножко портал, знаете, чтобы произвести приятное впечатление.

Они поднялись по старым широким ступеням на верхний этаж замка.

Дом был старинной постройки, на каждой площадке лестницы были резные стрельчатые двери.

Старый кастелян отворил дверь верхнего этажа. Догадки гостя больше чем подтвердились: мебель, стены, окна - все было покрыто пылью и паутиной.

Потолки больших высоких комнат были сводчатые, обстановка сильно была повреждена насекомыми, но все говорило о том, что тут когда-то жил богатый рыцарь. Стулья, шкафы и столы были очень изящной резной работы, занавеси и ковры были явно восточного происхождения, в шкафах, стоящих в банкетном зале стояла очень ценная столовая посуда.

В некоторых комнатах была более современная обстановка: кресла, обитые пестрой тканью, мраморные столы, шкафы с дорогими насечками, большие камины, статуи и вазы, - но на всем лежали слои пыли и паутины.

- Много вам будет работы, Раналь, если вы не согласитесь взять в помощь женщин! - вскричал уполномоченный. Старый вы чудак! Ну, где вам со всем этим одному управиться?

- Уж не беспокойтесь, милый барин, все сделаю, что надо!

- Ну, мучайтесь на старости лет, если нравится. Да привыкайте понемножку к мысли, что скоро не один будете жить здесь.

- Попробую, - вполголоса сказал старик, - а не выдержу, так уйду в лес, в блокгауз, и оставлю господ тут одних хозяйничать. Я отлично устроюсь в полуразвалившемся блокгаузе, мне ведь не раз случалось ночевать там, когда я не успевал домой засветло.

Поверенный исполнил свою обязанность и уехал в Пиньероль.

Раналь принялся за работу, хоть и не с удовольствием, но с большим усердием. Этот человек сделался чудаком в своем одиночестве, но сохранил природное добродушие и честность.

Весть о приезде гостей сильно озаботила и смутила его, так как он дичился людей и привык к полному уединению, но мало-помалу он пришел к твердому намерению прежде всмотреться, а не уступать места без дальнейших распоряжений.

Старик сильно привык к замку.

Прибирая все в доме и около дома, он разговаривал с Арно, своей большой, старой охотничьей собакой, сидевшей перед ним и глядевшей на него своими умными глазами.

Раналь жаловался ей на ненадежную, негаданную заботу, свалившуюся ему, как снег на голову, и тяжело вздыхал.

Собака точно понимала своего господина, жалась к нему, виляя хвостом, лизала руки и жалобно смотрела ему в глаза, словно хотела сказать: - "Мне тебя очень жаль, старина! Я не изменю тебе, чтобы ни случилось!"

Прошло три дня после неожиданного приезда уполномоченного. Раналь привел уже в порядок большую часть комнат.

Вдруг Арно, лежавший внизу, у портала, заворчал и залаял.

Старик вышел посмотреть, в чем дело, и услыхал стук колес, щелканье бича, а вслед затем на дороге показался старый тяжелый, неуклюжий дорожный экипаж.

Он медленно подвигался по ухабистой дороге, переваливаясь со стороны в сторону, покрытые пеной лошади тяжело дышали.

На козлах не было ни лакея, ни кучера, лошадьми правили из кареты.

Оригинальный экипаж подъехал, наконец, к замку и остановился.

Приехали обещанные гости.

Раналь все стоял с собакой у портала, ожидая, что будет дальше.

Из кареты вышел сначала пожилой мужчина с красивым лицом, большими глазами и седой бородой. На нем был старый бархатный кафтан, узкие панталоны до колен, полуплащ и шляпа с большими полями.

Это был рыцарь Раймонд.

Он взял у жены маленького мальчика, лежавшего на шелковых подушках, потом помог ей самой выйти.

Мариэтта с удивлением оглянулась кругом.

Тяжелая дорога, видимо, очень утомила ее, она была бледна и едва могла шевелить руками и ногами. По лицу видно было, что она уже очень пожилая женщина, хотя седоватые волосы скрывались под дорожной шапочкой.

Взяв снова мальчика на руки, Мариэтта подошла ближе к порталу, где стоял Раналь.

Арно больше не лаял.

Последовала довольно комичная сцена.

- Вы кастелян? - спросила Мариэтта.

- Я, а вы, значит, и есть новые хозяева замка?

- Мы будем делить ваше уединение, милый друг, и, вероятно, - сойдемся, - сказал Раймонд. Я рыцарь Раймонд, вот - моя жена, а это - наше дитя. А вас как зовут?

- Баптист Раналь, рыцарь, - ответил старик.

- Вы живете совсем один в замке?

- Один с Арно, моей собакой.

Мариэтта окинула взглядом старый, неприглядный дом.

Как ни старался Раналь мыть окна и комнаты, но она нашла, что все страшно грязно и неприятно.

Старушка покачала головой, но, вспомнив, что старый кастелян один тут хозяйничал, поняла, почему дому трудно было иметь более опрятный вид.

Ей понравился только чудесный лес вокруг, славный, ароматный воздух и живописное местонахождение старого, угрюмого замка, где ей с маленьким Луи и мужем суждено было доживать век. Мариэтте не легко было переселиться в совсем незнакомое место, и, как опытная женщина, она сразу заметила, что и старому Раналю перемена в его обстановке была тяжела.

- Новая жизнь всем нам, кажется, не сладка, - сказала она ему. Нам тяжел переход от парижской жизни к этой пустыне, а вас тревожит неожиданный приезд гостей, поэтому мы все трое должны щадить друг друга и стараться облегчить жизнь друг другу. Мы вам поперек дороги становиться не будем, старичок.

- Я думаю, мы скоро станем хорошими друзьями, - сказал рыцарь Раймонд, с добродушной улыбкой протягивая руку Раналю. Не думайте, пожалуйста, что я являюсь к вам строгим барином, оставайтесь по-прежнему кастеляном старого замка и живите себе спокойно, мы вам мешать не будем. Ваша квартира, по-старому, будет внизу, а мы устроимся наверху. Для меня главное - мой мальчуган, а здесь, на этом чудесном воздухе, он у нас славно станет расти. Ступай, Мариэтта, я принесу вещи и найду, куда поставить лошадей.

Раналь все спокойно выслушал и не без раздумья пожал протянутую руку, но, увидев вдруг, что рыцарь пошел к экипажу и собирается распрягать лошадей, встрепенулся.

Это показалось ему не в порядке вещей.

Поспешно подойдя, он отстранил рыцаря.

- Позвольте об этом уж мне позаботиться, рыцарь, - сказал он, - здесь за домом есть большая конюшня штук на тридцать лошадей и сарай для экипажа. Я покормлю и напою ваших лошадей.

Рыцарю пришлось принять услугу старого Раналя.

Когда лошади и карета были поставлены на место, а рыцарь Раймонд ушел наверх помочь жене разобраться и приготовить постели, Раналь отправился в лес и вскоре вернулся с убитой косулей, часть которой отнес Мариэтте на жаркое к ужину.

На такое внимание со стороны старого кастеляна надо было ответить тем же.

Добрая Мариэтта поблагодарила его и попросила отужинать вместе.

Таким образом, через несколько дней между новыми хозяевами и старым Раналем установились самые дружеские отношения, и обе стороны были очень довольны в душе.

Приехав через несколько недель посмотреть, как идут дела в замке и послать рапорт кардиналу, пиньерольский уполномоченный нашел старого кастеляна в самом счастливом расположении духа. И рыцарь Раймонд сказал ему, что очень доволен обстановкой. Все это, конечно, во многом говорило в пользу характера обитателей замка.

Мариэтта вымыла и вычистила все в комнатах, окончательно привела их в порядок, а вскоре вполне освоилась на новом месте.

Маленький мальчик, порученный ее заботам, подрастал и хорошел, и все в округе считали его сыном старой четы.

Рыцарь Раймонд развлекался охотой, начал делать дорожки в лесу и приводить его в порядок, потом с помощью Раналя занялся исправлением дороги и разбил сад перед домом.

Старый кастелян никогда еще не чувствовал себя так хорошо. Он очень сблизился с рыцарем, хотя никогда не забывал, что он его господин. Мариэтта тоже была в самых лучших отношениях со старым Раналем, заметив с его стороны привязанность к маленькому Луи.

Стоило мальчику появиться, как старик начинал ласкать и забавлять его.

Кто бы мог ожидать подобной нежности от такого старого чудака. Арно, заметив, что хозяин ласкает дитя, тоже подходил, лизал мальчику руки и часами не отходил от него, когда Мариэтта, посадив своего дорогого малютку на мягкий мох, уходила хлопотать по хозяйству.

Поверенный приезжал в замок осенью, выдавал теперь уже двойную сумму на содержание. Он любил ездить туда, потому что рыцарь Раймонд всегда удерживал его на несколько дней, и они вместе охотились.

По распоряжению кардинала он каждый раз справлялся о всех желаниях рыцаря.

Вскоре в Пиньероле узнали, что в прежнее время рыцарь Раймонд был в числе первых приближенных короля.

Поверенного особенно поразило то, что из Парижа ему прислали письменное распоряжение, согласно которому он должен был время от времени заезжать в замок и сейчас же доносить, если он заметит какую-нибудь перемену в жизни его новых обитателей.

Что мог означать такой приказ?

Он сначала долго ломал над этим голову, но никак не мог разгадать тайну и, наконец, перестал об этом думать.

Заезжать в замок, как ему приказывали, он сам любил, потому что там его всегда радушно встречали, но никогда ничего особенного он не замечал.

Шли годы.

Луи стал красивым, большим и сильным мальчиком.

Он играл в саду, ходил в лес с отцом Раймондом или старым Раналем, а потом рассказывал маме Мариэтте тысячи историй о жучках, векшах, лесных орехах и ягодах.

Это был умный, развитой ребенок, всегда внимательный на уроках, которые ему давал отец Раймонд, человек самого разностороннего образования.

В пять лет он уже во всем опережал своих сверстников.

Мальчик горячо любил людей, которые его окружали. Они постоянно старались делать ему только приятное, исполняли все его прихоти.

Добрая Мариэтта ухаживала за ним от всей души, старый Раналь сделал ему из дерева лошадь, шпагу и мушкет, а отец Раймонд учил владеть оружием.

Таким образом, маленький Луи в своем уединении ни в чем не нуждался, у него было все, У него не было необходимости завидовать принцам и королям.

К его услугам был старинный замок с великолепно убранными комнатами, прекрасный лес, цветущий сад.

У "его были голуби, соколы, лани и олени. Окружающие его люди думали о том, как бы доказать ему свою любовь, - наконец, ему не приходилось страдать от зависти, людской злобы и интриг.

Здесь он не знал горя, вражды, грустных разочарований, его юность проходила в завидной обстановке, хотя те, по чьей воле он оказался в этой глуши, вовсе не заботились о том, чтобы ему было так хорошо.

Кардинал думал об одном: удалить его, похоронить заживо, даже загнать в могилу, таким образом ведь лучше всего устранялась всякая опасность.

Но он не смел прямо осуществить свой коварный замысел, боясь короля.

Ему, конечно, больше хотелось бы поручить ребенка не Мариэтте и Раймонду, а кому-нибудь из людей, более подходящих для выполнения его планов и более способных быть его единомышленниками.

Но так как надо было действовать осторожно, то он заботился о том, чтобы, по крайней мере, держать мальчика с приемными отцом и матерью как можно дальше, а никак так хорошо нельзя скрыть ребенка и заставить всех забыт о нем, как в Пиньерольской глуши.

Пока он оставался там, бояться было нечего. В этих местах ему не встретится никто посторонний, никто не станет обращать на него внимания и, разумеется, его не найдут те, кто знал тайну его рождения.

Ришелье рассчитывал таким образом устранить брата дофина и расчет его удался бы, если бы не вмешалась судьба, часто оказывающаяся сильнее самых могущественных властелинов на земле. Опытный кардинал не исключал такой возможности и в душе желал, чтобы маленький принц умер в детстве, так как с его смертью все опасности и случайности устранились бы сами собой. Мальчик уже седьмой год жил в уединенном замке, как вдруг произошло событие, круто изменившее его светлую, радостную жизнь на тяжелую и грустную.

Часто хворавший в последнее время Раймонд становился с каждым днем слабее и, наконец, весной почувствовал приближение смерти.

Он простился сначала с мальчиком, горько плакавшим у его постели и ни за что не хотевшим отпускать милого папу Раймонда, потом с Раналем, который украдкой bl слезу, и, крепко пожав рыцарю руку на прощанье, торопливо ушел из комнаты.

Наконец, он остался вдвоем с Мариэттой.

Они всю жизнь были счастливы друг с другом, привыкли один к другому и никогда не разлучались, а тут вдруг приходилось расставаться. Навсегда.

Тяжелым было их прощание.

Мариэтта горько рыдала.

- Полно! - стал он просить ее слабым голосом, - это Божья воля, мы не должны роптать, Мариэтта! А каково было бы бедному мальчику, если бы кто-нибудь из нас двоих не остался бы с ним? Береги его, как зеницу ока, и никому не говори, кто он. Ты ведь знаешь, Мариэтта, мы дали священную клятву. Не отягощай прощания, моя милая, дорогая жена, мы опять увидимся с тобой на небе. Заботься о мальчике, чтобы он был здоров и не попал бы в дурные руки, пока жива - оберегай его от несчастья, греха и дурных мыслей. Когда он вырастет, то спокойно закроешь глаза, а до тех пор свято исполняй свои материнские обязанности.

- Даю тебе слово, - заливаясь слезами ответила Мариэтта, - что буду ему заботливой матерью. Ах, неужели мне придется пережить тебя!

- Не плачь, - тихо уговаривал ее Раймонд, - позови сюда всех, скоро конец.

Пришел Раналь, ведя за руку мальчика. Все трое стали на колени возле умирающего и молились.

Еще раз улыбнулся рыцарь своей верной жене и мальчику, и все кончилось.

Рыцарь Раймонд лежал тихо, умиротворенный, словно мирно отдыхал от всех земных забот и горестей.

Он с чистой совестью перешел в лучший мир.

Наступил вечер. В комнате, где лежало тело Раймонда, было тихо и темно. Раналь неторопливо, как бы смущенно, подошел к Мариэтте и протянул ей руку.

- Мы теперь одни здесь остались с вами и с вашим мальчиком, мадам Мариэтта, - сказал он тихим, дрожащим голосом, - тяжела ваша потеря, рассчитывайте всегда и во всем на мою помощь. Конечно, я не могу быть вам опорой, мадам Мариэтта, так как вы ведь здесь хозяйка, а я только кастелян, но я всей душой готов доказать вам мою преданность.

- Я в этом с каждым днем все больше и больше убеждалась, - сказала Мариэтта, пожимая ему руку. - Вы честная душа, хотя сначала и казались немножко суровым. Я очень скоро поняла вас и увидела, что буду иметь в вас верного помощника. И этот помощник мне нужен теперь, добрый Раналь! Теперь я и мой мальчик остались совсем одни в этом уединенном замке, а ведь мой Луи еще долго будет нуждаться в заботе и надзоре за ним. Останемся впредь хорошими друзьями, помогите мне смотреть за мальчиком и воспитать его, я ведь знаю, что и вы его любите.

- Да, это правда, я очень люблю его, мадам Мариэтта! Теперь пойду устрою последнее жилище вашему благородному, дорогому мужу, рыцарю Раймонду, мы похороним его под деревьями, в лесу, там же, где лежит моя жена.

Мариэтта плакала, не вытирая глаз. Маленький Луи почти не отходил от нее, разделяя ее горе.

Раналь пошел в лес, срубил елку и выдолбил из нее гроб.

Вдвоем с Мариэттой они положили туда тело рыцаря, осыпали его цветами, закрыли гроб и опустили в вырытую стариком могилу, у самой опушки леса, под раскидистыми ветвями вековых деревьев.

Помолившись втроем над свежей могильной насыпью, они украсили ее цветами и поставили черный крестик.

Тихо стало в старинном лесном замке.

Старый Раналь стал еще молчаливее, мальчик уже не кричал и не пел, как прежде в саду, Мариэтта сильно тосковала, хотя при этом не забывала своих обязанностей, даже верный Арно как будто ощущал потерю и, тоскливо сидя у входа, все смотрел наверх, на лестницу, точно ожидал - не покажется ли рыцарь Раймонд.

Прошло несколько недель после его смерти.

Один раз в замок заехал поверенный, посмотреть, как им живется, и очень удивился, узнав, что рыцарь Раймонд умер.

Он выразил его вдове свое искреннее сочувствие, спросил, нет ли у нее каких-нибудь поручений или просьб, и, вернувшись в Пиньероль, сейчас же послал рапорт кардиналу, как ему было предписано.

Прошло еще несколько недель.

Обитатели замка и не подозревали, что их ждет тяжелое испытание.

Как-то маленький Луи играл в саду, а Мариэтта пошла отнести цветы на могилу мужу. Раналь, сажавший деревья по сторонам Пиньерольской дороги, - он начал сажать их еще с покойным Раймондом, - вдруг заметил подъезжавшего всадника.

Старик с удивлением поднял голову. Не поверенный ли едет в замок? Кому другому быть? К ним ведь никто, кроме него, не ездил.

Однако вскоре Раналь увидел, что это не он, и стал всматриваться пристальнее.

Всадник подъезжал все ближе и, наконец, остановился возле старика. Это был широкоплечий мужчина лет тридцати пяти, с черной бородой, очень мало внушающий доверие. В его облике было что-то жесткое и высокомерное, а глаза постоянно беспокойно бегали.

- Вы кастелян здешнего замка? - довольно грубо спросил он.

- Я, сударь, - спокойно ответил Раналь.

- Здесь живет старая Мариэтта Раймонд с мальчиком?

- Точно так, сударь.

- Что это вы делаете? Неужели у вас не найдется занятия лучше и полезнее, чем сажать какие-то ни к чему не годные деревья?

- Виноват, - все тем же спокойным тоном ответил Раналь, - я продолжаю работу, начатую покойным рыцарем. Ему непременно хотелось исправить дорогу.

- К чему это? Разве сюда гостей ждут? Или пиры затевать думаете? Для кого вам исправлять дорогу? Никто по ней не поедет.

Старый Раналь вышел из терпения. Он не мог понять, что за человек перед ним?

- Да скажите, пожалуйста, кто вы такой? - не совсем дружелюбно спросил он, - что вы тут распоряжаетесь?

- Ах, ты бесстыжий! - крикнул приезжий, замахнувшись хлыстом, - ты что, не видишь, что я имею право приказывать здесь? Я управляющий Гри, понимаете? Здесь я хозяин теперь, и всем заткну рот, кто посмеет не оказывать мне почтение.

Старик Раналь совсем опешил.

- Новый управляющий, - сказал он, - гм... я не знаю только, чем тут управлять, - ведь мадам Мариэтта еще жива.

- А вот скоро вы все узнаете! - крикнул Жюль Гри, - ступайте и возьмите у меня лошадь, - прибавил он, повернувшись к замку.

Раналь не сразу подчинился. То, что он сделал бы для рыцаря Раймонда без всякого приказания, выполнять по приказу этого человека теперь казалось ему вовсе не обязательным. Новый управляющий уж слишком грубо к нему обращался. Что ему за дело до лошади приезжего? - ведь он кастелян.

Однако он отложил заступ и пошел в замок посмотреть, что еще будет. Но ему казалось, что ничего хорошего уже не будет.

Жюль Гри у портала сошел с лошади и ждал кастеляна. Но кастелян пошел не к нему, а к Мариэтте, сидевшей у могилы мужа.

К новому управляющему подбежал Луи и с удивлением смотрел на него и на лошадь. Он никогда не видел этого человека.

Гри сурово смерил взглядом хорошенького мальчика.

- Поди сюда и подержи лошадь, пока придет старик! - крикнул он ему.

Маленький Луи послушно подошел и взял лошадь за повод.

Жюль Гри вошел в замок.

В это время появилась Мариэтта.

- Мама, ты знаешь, к нам приехал незнакомый гость! - крикнул ей Луи, - он велел мне держать его лошадь.

Старая Мариэтта переменилась в лице. Раналь понял ее мысль.

- Забрось повод вот за этот кол, - сказал он мальчику, - и ступай играть, лошадь совсем не нужно держать.

Луи отдал повод старику и побежал с Арно в сад.

- Гм... - проворчал, покачивая головой Раналь, - не хорошо, не хорошо! Не понимаю, как это все случилось, только начало неладное. Дай-то Бог, чтобы все обошлось мирно. Мальчик слишком хорошо воспитан, чтобы держать его лошадь, важный господин мог или сам это сделать, или привезти с собой для этого конюха.

Мариэтта, между тем, пошла к себе наверх. Новый управляющий уже бесцеремонно расположился там и расхаживал по всем комнатам, как хозяин.

- Кто вы, милостивый государь? - с удивлением спросила Мариэтта.

- Я управляющий Гри, разве кастелян не говорил вам?

- Но с какой целью вы приехали в замок?

- Чтобы жить в нем и управлять им. Нам гораздо лучше прямо объясниться сразу, чтобы не было никаких недоразумений. Рыцарь Раймонд умер...

- К несчастью.

- До сих пор он был гувернером, или воспитателем мальчика, который называл его отцом. Теперь я беру на себя обязанности воспитателя. Вот приказ из Парижа. Ребенок будет по-прежнему считать вас и рыцаря родителями, но так как вы теперь уже слишком слабы для того, чтобы заботиться о нем, то звание его воспитателя передано мне.

- Но это совсем против моего желания.

- Прочтите приказ, который я с собой привез. Мариэтта дрожащей рукой взяла бумагу, в которой ей приказывалось во всем, особенно в отношении мальчика, выполнять распоряжения нового управляющего.

В душе Мариэтты происходила тяжелая борьба.

Подобное приказание унижало ее, а она вовсе не заслуживала этого за свои самоотверженные хлопоты о ребенке.

Старушка уже готова была прямо высказать свое негодование и уехать из замка, но мысль о том, что тогда мальчик останется в полной власти этого чужого человека, заставила ее передумать. Материнская любовь к Луи победила в ней личное чувство гордости.

Она отдала бумагу новому управляющему.

- Надеюсь, - сказала она, - вы не с тем приехали сюда, чтобы ссориться с нами, до сих пор мы жили здесь мирно и тихо, не нарушайте этого и я буду вам очень рада.

- Мальчик уже настолько большой, что ему необходимо строгое воспитание, - ответил Гри. - Мне даны неограниченные полномочия в этом отношении. Я хочу, чтобы вы продолжали считаться матерью этого ребенка и подтверждали каждое мое приказание. Я также имею и право телесного наказания, предупреждаю вас, чтобы в случае, когда это понадобится, между нами не было разногласий, которые могли бы навести и мальчика, и кастеляна на какие-нибудь подозрения относительно его происхождения.

- Но неужели же вы осмелитесь бить мальчика! - перебила Мариэтта в порыве негодования.

- Это уже мое дело! Теперь вы все знаете! Я займу эту часть комнат, мальчик будет жить в комнате рядом, а вы можете взять себе остальные. Я иду сейчас осматривать нижний этаж и конюшни, - сказал Жюль Гри, научившийся уже разыгрывать роль строгого наставника.

Но, как всегда бывает у выскочек, в каждом его движении, в каждом слове так и сквозили природная глупость и грубость.

Мариэтта осталась у себя, чтобы наедине погоревать о неожиданной перемене и немножко опомниться, а управляющий сошел вниз.

Увидев, что лошадь стоит у сада и возле нее никого нет, Жюль Гри вышел из себя.

- Ведь я тебе сказал, непослушный мальчишка, чтобы ты отдал лошадь кастеляну! - крикнул он, вбежав в сад и замахиваясь на игравшего мальчика хлыстом, - подожди, я тебе покажу, как разговаривают с детьми, не желающими слушаться! Это тебя сразу научит!

Маленький Луи остановился, как громом пораженный, при этих словах и во все глаза глядел на совершенно незнакомого ему гостя, поднявшего хлыст, чтобы ударить его.

- Раналь взял у меня лошадь, - испуганно закричал он.

- Я тебя научу слушаться, мальчишка, - перебил управляющий и уже собирался ударить его, как вдруг Арно, стоявший рядом, с громким лаем кинулся ему на грудь и так схватил его зубами за платье, что он побледнел и отступил на несколько шагов.

Животное крепко держало его зубами и сердито рычало. Жюль Гри в первую минуту от страха не мог выговорить ни слова, потом, опомнившись, закричал в бешенстве.

- Отзови прочь эту тварь или вы все поплатитесь за вашу выходку!

Раналь заранее ожидал чего-нибудь подобного и поэтому не отходил далеко.

Он нарочно не торопился подойти, чтобы подольше подержать управляющего в страхе.

- Назад, Арно! - крикнул он, - сюда! Собака, зарычав, неохотно отошла.

- Посадить ее на цепь! - крикнул Жюль Гри и, освободившись от Арно, опять бросился к мальчику.

- Это ты исподтишка натравил на меня собаку, ты хитрый, испорченный мальчишка!

С этими словами он так ударил мальчика хлыстом, что тот вскрикнул и убежал в замок.

Жюль Гри обратился к Раналю, стоявшему у портала и видевшему, как управляющий ударил мальчика.

- Почему вы не исполнили моего приказания? - сказал он, - почему лошадь не в конюшне?

- Потому, что это не мое дело, - ответил Раналь.

- Вы все тут упрямцы и негодяи, как я вижу, - продолжал Жюль Гри, поднимая хлыст и грозя им старику, - но я вас всех научу слушаться. Ну, отведете вы теперь лошадь в конюшню?

- Ни за что! - твердо ответил Раналь, - хоть вы разорвитесь, я не сделаю этого. Я кастелян замка, а не ваш конюх! Да и кто вы такой, что разыгрываете здесь барина и бьете мальчика. Не смейте этого больше делать, иначе я с вами рассчитаюсь.

- Вы - кастелян? Вы упрямый работник! - закричал Жюль Гри и хотел ударить старика.

- Ради Бога, не дотрагивайтесь до меня! - сказал Раналь, - решительно становясь перед ним.

- Вы думаете, я испугаюсь вашей собаки? Вот вы у меня сейчас перестанете так думать.

Управляющий поспешно взбежал по лестнице, схватил заряженный мушкет, который он с собой привез, и снова сбежал вниз.

Арно стоял возле своего хозяина.

Жюль Гри прицелился, раздался выстрел и бедное верное животное упало, обливаясь кровью.

У Раналя невольно вырвался яростный крик.

- Вы мне заплатите за это! - крикнул он, - вы убили то, что я больше всего на свете любил. Это вам даром не пройдет.

- Молчать, или я и вас сию минуту застрелю, - крикнул Жюль Гри.

В это время прибежала, ломая руки, Мариэтта.

Раналь увидел выражение отчаяния на ее лице. Он поднял собаку и унес ее в лес.

Арно еще был жив и жалобно, точно прося о чем-то хозяина, смотрел ему в глаза.

- Я не могу больше ничем помочь тебе, мой добрый, верный Арно, - сказал ему Раналь. - Мне не спасти тебя от смерти. Я унесу тебя из старого замка, в котором мы с тобой столько лет мирно жили... И я не останусь здесь, и мне нестерпимо в этом доме. Сегодня же ночью я уйду отсюда, пусть этот человек хозяйничает здесь, как хочет. И зачем он сюда приехал? Пойду попрощаюсь с мадам Мариэттой и спрошу об этом, а потом уйду из старого замка, как бы мне ни тяжело было сделать это.

Пока он рыл могилу и хоронил Арно, Мариэтта говорила с управляющим.

Маленький Луи прибежал к ней жаловаться, и она увидела красновато-синие полосы у него на спине.

Это так возмутило ее, что она была не в состоянии больше сдерживаться и, услышав выстрел, велела мальчику оставаться наверху. А сама побежала вниз.

С ужасом остановилась старушка, увидев сцену у портала.

Этот бешеный человек, прибивший ребенка и убивший собаку, мог в один прекрасный день убить и ее.

- Вы нехорошо поступаете с нами, - сказала она, подходя к управляющему, - и очень недостойно отмечаете день своего приезда в замок. Как вы смеете поднимать руку на мальчика? Он послушный и очень добросердечный ребенок.

- Я его наказал за хитрость и скверное поведение и всегда так буду делать, - ответил Жюль Гри.

- Вы разве забыли, что это принц? - сорвалось у Мариэтты.

Управляющий вздрогнул.

- Как вы смеете! - проговорил он сквозь зубы, - знаете ли вы, что ваши слова - государственная измена, что я могу убить вас на месте, не неся за это никакой ответственности? Остерегайтесь еще раз когда-нибудь повторить эти слова. Тогда вы погибли.

Мариэтта в отчаянии закрыла лицо руками и заплакала.

- И это мне приходится слушать на старости лет, - проговорила она, рыдая.

- Запомните раз и навсегда, что я вам скажу, - сурово продолжал Жюль Гри. - Мальчик постоянно будет считаться вашим сыном, но я сохраню над ним неограниченную власть, и не смейте больше никогда говорить о его происхождении. Ваши слова на эту тему будут смертным приговором для мальчика. Вы так же хорошо знаете, что никто и никогда не должен ничего о нем слышать. Если вам дорога его и ваша собственная жизнь, то умейте молчать и покоряться.

- Тяжко мне переносить мое новое горе! - сказала старая Мариэтта, молитвенно складывая руки. - О, Господи, зачем ты посылаешь мне такое испытание?

Старушка, вся дрожа, ушла к себе и, упав на колени, просила Бога помочь ей и научить перенести новое страдание.

Между тем Жюль Гри сам отвел лошадь в конюшню, шепотом осыпая непокорного кастеляна ругательствами и клянясь по заслугам наказать его.

Уже начало темнеть.

Жюль Гри расположился в выбранных им лучших комнатах замка и заставил Мариэтту подать ужин.

Старушка повиновалась, скрепя сердцем. Новый управляющий распоряжался как настоящий, полновластный хозяин.

Маленький Луи робко забился в уголок в своей комнатке, боясь, как бы этот незнакомый человек опять не начал бить его.

Мариэтта пришла к мальчику, взяла его к себе, приласкала и ободрила, потом дала ему, как обычно, поужинать и уложила спать.

Ей было невыразимо жаль бедного ребенка, которого она любила как родного сына. Со слезами глядела она на него.

Что же с ним будет, если она умрет, гели их вдруг разлучит какое-нибудь неожиданное обстоятельство?

Какой жестокой участи подвергнется несчастный ребенок, оставшись на руках у грубого, бесчувственного человека, которому, по-видимому, поручено мучить его и физически, и нравственно.

Страшно было доброй старой Мариэтте думать об этом. Она с удовольствием ушла бы вслед за своим покойным мужем, если бы горячая любовь не связывала ее с милым названным сыном, из-за которого ей еще предстоит пережить немало тяжелых дней.

Луи и новый управляющий еще спали, когда в дверь Мариэтты кто-то тихонько постучался.

Она отворила.

Перед ней стоял Баптист Раналь. Мариэтта испугалась его мрачного, изменившегося лица.

- Господи... что случилось? - шепотом спросила она.

- Ничего, мадам Мариэтта, пока еще ничего, - тихо ответил старик, - но если мне придется еще ночь провести в одном доме с новым управляющим, то что-нибудь может случиться... Поэтому я лучше уйду.

- Но, Раналь, у вас ведь ничего нет дурного на уме?

- Есть, мадам Мариэтта. Я думаю, что лучше всего было бы разбить череп новому управляющему, тогда сразу по крайней мере все кончилось бы.

- Бог с вами, Раналь! Что вы говорите! Посмотрите на себя, ведь вас узнать нельзя! У вас совсем другое лицо стало, глаза горят...

- Если я еще одну ночь останусь в замке, у нас случится беда. Я решил уйти и пришел с вами проститься. Пока мы жили здесь одни, все шло мирно и хорошо, теперь все переменилось, я не в силах перенести такое. Но скажите мне, пожалуйста, мадам Мариэтта, ведь вы хозяйка здесь и мать вашего мальчика, неужели новый управляющий поступает так с вашего разрешения? Неужели вы дали ему право мучить и наказывать вашего Луи? Рыцарь Раймонд, я думаю, не раз перевернулся бы в могиле от гнева. Не сердитесь на меня, пожалуйста, скажите, неужели вы в самом деле позволите это управляющему?

- Не спрашивайте, Раналь, - ответила Мариэтта, отворачиваясь, - я ничего не могу сказать вам.

- Не можете? - с удивлением спросил старик. - Так вас этот человек взял в свои руки? Боже мой, да что же за сила у него, что вы, хозяйка дома и мать ребенка, не можете ни слова ответить ему и запретить то, что вам не нравится?

- Ничего не могу вам объяснить, добрый Раналь, хотя я очень хотела бы вам рассказать все, мне тяжело молчать. Но - это глубокая тайна, я не имею права выдать ее.

- Тайна... ну, в таком случае я не буду расспрашивать, - сказал старик. - Жаль, что между нами вдруг появились тайны и поселили горе в нашей мирной жизни. А больше всего мне жаль вас, Мариэтта. Я ведь хорошо вижу, как вы страдаете в душе.

- Что делать, Раналь. Не в моих силах изменить что-нибудь в этом деле.

- Для меня эта перемена равносильна смерти управляющего, и я не уверен, выдержу ли я второй раз такую выходку с его стороны, как сегодня, и потому я предпочитаю уйти отсюда.

- Как, Раналь? Неужели вы в самом деле хотите уйти из замка?

- Жаль и тяжело... но что делать. Лучше мне уйти, чем убить его. Как много лет я мирно прожил здесь, - продолжал старик тихим дрожащим голосом, - никогда мне и в голову не приходило покинуть этот старый замок, но теперь все изменилось, так изменилось, что старому Раналю нет больше места в доме, лучше ему добровольно уйти.

- Вижу по вашим словам, что вам тяжела разлука, Раналь, и мне она тяжела, потому что вы всегда были мне верным, добрым помощником. Нам не приходилось жаловаться друг на друга, мы всегда жили мирно и дружно. Куда же вы думаете уйти, Раналь?

- Куда идти слабому седому старику? Не новое же место искать, кто меня возьмет? Я уже и стар и слаб, а всякий ищет молодого здорового работника. Старик всеми покинутый, - его стоит просто пристукнуть, вот и все.

- Что вы говорите, Раналь? Не грешите, - с упреком сказала Мариэтта.

- Ну, вот я и решил уйти в старый блокгауз в лесу, там мне, я думаю, будет спокойно и хорошо.

- Но, зимой как же, Раналь? Ведь этот сарай наполовину развалился, вам будет холодно.

- У меня выносливый организм, я починю сарай, запасусь дровами и устроюсь, насколько возможно.

- Подумайте хорошенько, Раналь. Вы хотите оставить меня совсем одну.

- Ну, Мариэтта, у вас есть теперь помощник - новый управляющий.

- Вы сердитесь на меня, Раналь, я слышу упрек в ваших словах. Но вы ошибаетесь. Какое несчастье, что я не могу сказать вам всего. Вы думаете, что я заодно с управляющим. Не буду я вас разуверять, Раналь. Прощайте, мой добрый Раналь, дай вам Бог спокойно и мирно жить в вашем новом доме.

- Ведь это недалеко, мадам Мариэтта, вы, может быть, когда-нибудь зайдёте ко мне с вашим милым мальчиком.

- Непременно! Я ведь не могу сделать, как вы, и уйти из замка. Я должна терпеть до конца, чтобы ни случилось. Прощайте, Раналь, не поминайте лихом.

- Да сохранит вас Бог, мадам Мариэтта! Благодарю вас за все, что вы мне за это время сделали хорошего. Поверьте, мне очень трудно уходить от вас, но так надо... Да благословит вас Бог.

Старый Раналь пожал руку мадам Мариэтте и ушел.

Она подошла к окну и серьезно посмотрела ему вслед.

XVII. ЭШАФОТ НА ПЛОЩАДИ ДЕ-СЕРРО

Маркиз де Сен-Марс и его товарищ де Ту уехали в Лион, самый значительный город во Франции после Парижа, чтобы возглавить там заговор.

У них было много сторонников между самыми знатными вельможами города, и они надеялись нанести меткий удар кардиналу.

Кроме того, они привезли с собой известие, что король на их стороне.

В Лионе все уже было готово, оставалось спровоцировать народ, заставить солдат принять их сторону и затем идти на союзников кардинала.

Сен-Марс и де Ту были так уверены в успехе своего замысла и в общем недовольстве, что им и в голову не приходила возможность неудачи или какой-нибудь личной опасности.

Они поклялись свергнуть ненавистного кардинала, заручились тем, что в Париже, на севере в Бордо, в Испании, по первому сигналу заговорщики поднимутся везде, а если Ришелье вышлет против солдат, то они не испугаются, сами возьмутся за оружие и заставят его сдаться.

Кардинала надо свергнуть, лишить власти, убить! Это был общий лозунг, военный клич заговорщиков, во главе которых, кроме герцога Орлеанского, Сен-Марса и де Ту, были, как нам известно, маршал Марильяк, герцог Бульонский и много родовой знати.

В ту ночь, когда планы Марии Медичи были раскрыты кардиналом, Сен-Марс и де Ту пригласили своих сообщников в Лион, в один из домов на Сен-Клерской набережной Роны.

Этот огромный дом, похожий на дворец, стоявший в лучшей части города, принадлежал одному богатому буржуа, принимавшему участие в заговоре против кардинала из-за того, что Ришелье назначил посланником не его, а одного из своих приближенных. Он обещал склонить большинство народа на сторону заговорщиков.

Была глубокая ночь. На улицах и площадях огромного города Лиона все стихло и опустело, лишь изредка, кое-где, торопливо проходил какой-нибудь прохожий, закутанный в плащ.

В доме на Сен-Клерской набережной Роны собралась многочисленная родовитая знать.

В заднем флигеле большого здания для тайного сборища был отведен огромный зал.

Он был уже полон, новые члены собрания все еще приходили. Дверь все время не закрывалась.

Было уже далеко за полночь, когда Сен-Марс и де Ту, вдохновители и лидеры восстания, обратились к присутствующим с красноречивой речью, воодушевившей всех и заслужившей общее одобрение.

Но в ту минуту, когда Сен-Марс и де Ту громко крикнули: "Долой Ришелье! Смерть кардиналу!" - двери вдруг распахнулись.

Все с удивлением и ужасом смотрели в коридор, где при свете факелов стали видны мундиры солдат.

- Измена! - пронеслось в толпе заговорщиков, - дом оцеплен, нас заманили в ловушку!

Всем одновременно пришло в голову, что маркиз Сен-Марс и де Ту были союзниками кардинала и нарочно зазвали их в этот дом, чтобы передать их в руки кардинала.

Послышались разъяренные крики.

В зал вошло несколько офицеров.

- Собрание закрыто! - вежливо обратились они к заговорщикам, - от имени короля просим господ присутствующих оставить зал.

Общее смятение было так велико, что после этих слов каждый торопился уйти поскорее.

Один офицер подошел к Сен-Марсу и де Ту и показал приказ с королевской подписью об аресте.

- Господа, я вас арестую! - сказал он.

- Как? Что это значит... как смеют... - вскричал, побледнев, Сен-Марс.

- Прошу вас прочесть приказ и следовать за мной! - Маркиз сжал кулаки.

- Королевская подпись!.. - сказал он, рассмеявшись, с горькой иронией. - Ришелье и в последнюю минуту перехитрил нас!

Зал опустел.

Выходы заняты были гвардейцами.

Всякое сопротивление было бесполезно. Сен-Марс и де Ту отдали офицеру шпаги и сошли вслед за ним вниз, к подъезду, где уже ждала карета. Их привезли в мрачную городскую тюрьму и посадили в разные камеры под строжайший надзор.

Оба арестованные в мрачном раздумье ожидали решения своей участи, впрочем, они и сами сознавали, что предвидеть ничего хорошего нельзя было.

Против них был затеян процесс, как против государственных преступников, и состав суда был назначен самим кардиналом.

Свидетели подтвердили обвинения. Восклицание "долой кардинала!" слышали офицеры, явившиеся арестовать заговорщиков.

Судьям было вполне достаточно этих доказательств, чтобы через несколько дней объявить приговор.

Когда его утвердили в Париже, в камеру к заключенным вошел председатель суда с несколькими офицерами и Лионским палачом.

Увидев высокого мужчину в широком черном плаще, с непроницаемым и неподвижным, как камень, лицом, с холодно смотрящими на арестанта глазами, Сен-Марс догадался о решении суда.

Судья прочел сначала маркизу, а потом и его товарищу де Ту, что, следуя правилам закона, им назначена смертная казнь, которая совершится на открытой площади, перед всем народом для исключения в будущем подобных попыток.

Казнь должна совершиться на следующее утро.

Сен-Марса спросили, нет ли у него какой-нибудь просьбы.

- Да, - ответил он слегка дрожащим от волнения голосом, - у меня есть два желания. Во-первых, я хочу провести последние часы вместе с моим товарищем, а во-вторых, чтобы передали герцогу Орлеанскому, что я проклинаю и презираю его. Этот негодяй склонил нас к измене, а потом бросил.

Первое желание маркиза исполнили.

Он провел последние часы с де Ту в одной камере, где с ними всю ночь пробыли два духовника, напутствуя приговоренных к смерти.

Сен-Марс был в необычайном волнении.

Он никак не мог понять, каким образом от них ускользнула победа, которая была почти у них в руках. Что случилось в Париже? Кто выдал все кардиналу? Каким образом он мог узнать все подробности подготовки к восстанию?

Эти вопросы мучили маркиза, не давали ему покоя.

Друг его был гораздо спокойнее и покорно подчинялся своей участи. Изменить ее он не мог, следовательно, надо было мужественно встретить смерть.

Вместо того, чтобы содействовать падению Ришелье и торжествовать победу над ним, они расплачивались собственными головами за общее дело.

Духовники под строгим секретом передали им, что герцог Орлеанский и королева-мать ночью бежали из Парижа, и никому не известно, куда они скрылись.

- Итак, кардиналу удалось склонить на свою сторону короля и уничтожить всех своих противников! - воскликнул Сен-Марс, - победил затравленный всеми собаками дипломат... Этот министр, не щадивший ничего для достижения своих целей. Он победил, а мы расплачиваемся жизнью за общее дело!

- Встретим смерть гордо и мужественно, друг мой, - сказал де Ту. - Если нас и не назовут мучениками, то, все-таки, мы умрем как поборники идеи и жертвы прихоти кардинала. Простимся с землей, примиримся с небом и твердо, рука об руку, встретим смерть.

Друзья проговорили между собой всю ночь, потом стали на молитву вместе с монахами, явившимися проводить их на казнь.

Чуть забрезжило утро, улицы Лиона еще были в свинцово-сером полусвете, обычном переходе от ночи к утру в пасмурные дни, со всех сторон толпы народа стекались к большой площади Де-Серро, где всегда совершались казни.

Помощники палача ночью выстроили эшафот, издали черневший в утреннем тумане.

Народ спешил посмотреть, как будут казнить двух знатных государственных преступников. Бежавшим толпам людей было все равно, справедлив или несправедлив приговор - их интересовало лишь необыкновенное зрелище!

Шли старики и молодые, мужчины и женщины, девушки и дети. На площади, на отведенном для народа месте, некуда было, как говорится, яблоку упасть; народ толпился даже по всем улицам, прилегающим к площади Де-Серро.

Солдаты оцепили место казни и выстроились шпалерами вдоль улицы, по которой должны были вести осужденных к эшафоту.

Все окна и крыши домов были усеяны любопытными.

Наконец, раздался звон колоколов.

Большая площадь напоминала собой пеструю мозаичную доску, так плотно прилегали одна к другой головы стоявших зрителей.

Все пристально смотрели на эшафот.

На подмостках, возле плахи, стояли трое помощников палача." их, видимо, забавляло ожидаемое зрелище и они весело смеялись. На них были красные шерстяные рубашки с засученными рукавами и черные короткие панталоны до колен.

Ноги были босые.

Стоило взглянуть на лица этих людей, на их манеру держать себя, чтобы убедиться в их закоренелой жестокости.

Наконец, к звону колоколов присоединился глухой барабанный бой.

Начинал накрапывать мелкий дождь... никто не обращал на него внимания. В толпе царила глубокая тишина.

На площади показались солдаты, открывавшие процессию.

Барабаны слышались все ближе.

За солдатами шли судьи и офицеры, потом осужденные, и рядом с ними монахи.

За осужденными следовал лионский палач, мужчина геркулесовского сложения и роста.

В толпе, не спускавшей с него глаз, слышались восклицания, кое-кто бранил палача, кое-кто хвалил его.

Он шел очень важно, с достоинством, запахнувшись широким черным плащом и, по обычаю, без шляпы.

Седые волосы его были острижены почти под гребенку, по холодному суровому выражению резко очерченного лица было видно, что этому человеку,, наверное, не знакома улыбка. Нос у него был сильно загнут книзу. Глаза большие, взгляд спокойный, лоб необыкновенно огромный, он не носил ни бороды, ни усов.

За ним шли двое помощников. Один нес топор, другой - черное покрывало - черный платок, который осужденным накидывали на голову в последнюю минуту, если замечали в них желание сопротивляться или близость к потере сознания.

Шествие замыкал отряд швейцарцев.

Когда судьи и офицеры-свидетели, а за ними и солдаты, взошли на подмостки, колокола умолкли.

Маркиз и де Ту поднялись по ступеням, обтянутым черным сукном. Рядом с ними шли монахи.

Когда на подмостки вошел палач, помощники сбросили с плахи покрывавшее ее сукно и подали топор.

Он снял с себя плащ и остался в плотно обтянутой черной куртке и черном трико.

Судьи и офицеры стали ближе к осужденным. Барабаны умолкли.

Один из судей развернул бумагу и громко прочел приговор, потом передал палачу, чтобы тот удостоверился в его подлинности.

Наступила решительная минута.

Маркиз де Сен-Марс и де Ту молча обнялись...

К ним подошли духовники.

Друзья вместе опустились на колени и стали молиться.

Не было ни одного человека на всей огромной площади, который бы не прослезился, глядя на последнее прощание друзей!

Судьи и офицеры отошли.

Палач вынул свой топор из обитого бархатом ящика: ему давно не приходилось вынимать его.

Стоя у плахи, он поджидал свою жертву.

Сен-Марс встал с колен...

Помощники хотели накинуть ему на голову покрывало, но он не позволил, он хотел прямо взглянуть в глаза смерти и умереть, не дрогнув.

Он опустился на колени перед плахой и положил на нее голову... де Ту отвернулся. До этой минуты он был тверд и спокоен, но видеть, как умирает его друг, было сверх его сил. Ему было невыразимо больно. Однако он пересилил себя.

Как только Сен-Марс опустился на колени, к нему подскочили помощники палача и крепко привязали к плахе.

Палач внимательно окинул глазами жертву, топор блеснул в воздухе, - и голова Сен-Марса скатилась в корзину, стоявшую за плахой...

Кровь хлынула рекой...

Помощники отстегнули ремни и взяли еще трепетавшее тело казненного.

Стерев кровь с плахи, они хотели подвести к ней де Ту, он отстранил их и подошел сам.

Но когда он увидел в корзине с опилками голову друга с еще мигающими глазами, силы изменили ему, и он упал на плаху...

Помощники, воспользовавшись минутой, крепко привязали его.

Опять блеснул топор и, опустившись, врезался в дерево плахи... скатилась голова и второй жертвы.

Казнь совершилась. Зрелище кончилось. Правосудие было удовлетворено!

Ришелье мог быть доволен; двое его врагов, насмешливо улыбавшихся на придворном балу, не существовали больше! Все их планы разом разлетелись в прах!

Помощники положили трупы и головы казненных в принесенные заранее гробы и отвезли на кладбище, где похоронили их поодаль от других могил, у ограды, в глухом месте, которого все старались избегать.

Так закончилась жизнь двух любимцев Людовика XIII - маркиза де Сен-Марса и его друга де Ту.

Но их смерть не удовлетворила жажды мести в Ришелье.

В тот день, когда в Лионе казнили Сен-Марса и де Ту, в Бордо точно так же умер маршал Марильяк.

И его голова скатилась под топором палача, несмотря на доверие и любовь Людовика. Он погиб из-за того только, что не скрывал своей ненависти к кардиналу.

Но приходило уже и время Ришелье, столь справедливо проклинаемого за его кровавые приговоры.

Он стоял уже одной ногой в могиле.

Но прежде, чем рассказывать о дальнейшей судьбе Ришелье, заметим, что герцогу Орлеанскому с большим трудом удалось бежать в Савойю, он получил прощение, но должен был отказаться от всех своих прав и преимуществ.

Герцог Бульонский лишился своей столицы Седана, а королева Мария Медичи принуждена была уехать из Франции. Она бежала с двумя приближенными в Кельн и последние годы жизни провела в нужде и лишениях. Анне Австрийской хитрый Ришелье не посмел больше мстить, и она не пострадала от обширного заговора, разрушенного одним ловким ударом бессмертного Ришелье.

XVIII. ВСТРЕЧА В ЛЕСУ

- Здравствуй, папа Раналь! - раздался веселый детский голосок, и маленький Луи выбежал из-за деревьев к деревянному домику, у дверей которого стоял Баптист Раналь, - вот я и пришел! Надо же мне посмотреть, как тебе живется в лесу.

- Я очень рад, голубчик мой, - ответил старик, с радостной улыбкой идя навстречу веселому мальчугану, - как ты обрадовал меня!

- У меня больше не хватило терпения, я очень хотел посмотреть, как ты тут поживаешь; господин Гри уехал сегодня в Пиньероль, мы с мамой одни в замке, и мне нечего было бояться, я и пошел.

- Ну, иди, иди сюда! Садись ко мне, милый мальчик! - сказал Раналь. - Ты с дороги, наверное, проголодался? Постой, у меня есть кусок жареной лани, превкусный...

- Ах, папа Раналь, как же ты жаркое здесь добыл?

- А ты думал, я буду здесь голодать? Поди-ка, посмотри мой домик! Здесь я сплю, у меня постель из березовых веток и мягкого мха, вот стул и стол, а там мой очаг. Лань я отлично зажарил на вертеле, дождь и буря теперь не страшны: я хорошо починил крышу и заколотил сарай с боков досками. Чего же лучше? Посмотри, разве здесь не хорошо теперь?

- Конечно, хорошо, папа Раналь! Я бы с удовольствием остался у тебя жить, если бы и мама к нам пришла, одного только недостает.

- Чего же? - с удивлением спросил старик.

- Арно нет, папа Раналь!

- Да, верно, голубчик. Мне все время кажется, что Арно идет. Но сядь, поешь да расскажи, как вам живется.

- Нельзя сказать, что хорошо, папа Раналь, - ответил маленький Луи. - Господин Гри ужасно сердитый, все злится, и опять так ударил меня по спине и по голове, что я потом несколько минут не понимал, что вокруг меня делается.

- Изверг! Мадам Мариэтта ничего ему не говорит?

- Мама все плачет, она, кажется, очень переживает, что господин Гри так грубо со мной обращается. Но скажи, пожалуйста, папа Раналь, отчего же мама не прогонит этого злого человека?

Старик пожал плечами.

- И сам не знаю, голубчик, - ответил он.

- Я однажды спросил об этом у мамы, - продолжал Луи, - но она запретила мне говорить об этом. Она сказала, что господин Гри еще больше рассердится, если услышит мои разговоры, и советовала мне всегда слушаться его и никогда не злить его.

- Спрашивал ли обо мне господин управляющий? - перебил старик.

- Как же, папа Раналь! На другой же день после твоего ухода тогда ночью, господин Гри ходил везде и всюду, что-то искал. Я спросил, что ему нужно. Но он молчал. На следующий день он опять искал и, наконец, спросил у мамы и у меня, где ты.

- Что же вы ему сказали?

- Не знаю, папа Раналь, я ничего не ответил и убежал.

- Значит, господин управляющий не знает, что я поселился в старом блокгаузе в чаще леса?

- Кажется, нет, папа Раналь.

- Нет, нет, точно не знает, а то бы он уже нашел предлог явиться сюда, - сказал старик, - пусть лучше никогда и не узнает! Я буду спокойнее.

- Ах, да! Здесь у тебя так хорошо! Я бы не ушел отсюда! Теперь в замке так тихо, скучно... я, право, ужасно боюсь замка и господина Гри. У него такие злые, страшные глаза, мне всегда кажется, что он с удовольствием убил бы меня.

- Бедное дитя... - прошептал Раналь, - если бы я мог узнать, что за этим кроется!

- И мама боится господина Гри, - я заметил. Хоть она и говорит мне всегда, что я должен стараться быть послушным и ласковым с ним, что он желает мне добра, как мой воспитатель. Мама боится его? Как ты думаешь, папа Раналь?

- Он отнял у меня все, что было мне дорого, и я счел лучшим уйти от него подальше и не встречаться с ним, - ответил старик.

- И мне не хочется жить с ним. Мне так хотелось бы уйти с моей милой мамой из замка!

- Ты должен терпеть, Луи, - сказал Раналь. - Твоя мать знает, что делает, и желает тебе добра. Мадам Мариэтта милая, почтенная госпожа и я ее глубоко уважаю! Ее и покорного рыцаря я очень полюбил... они стали мне очень дороги за те годы, что я прожил с ними.

- Я не из-за себя одного боюсь господина Гри, - продолжал мальчик, - а и из-за мамы тоже. Ты не поверишь, папа Раналь, с какой злостью он всегда на нас смотрит. Вдруг он что-нибудь с нами сделает ночью. Мы ведь ночью совсем одни в замке.

- Ну, дорого ему пришлось бы за это заплатить! Я его тогда застрелю, как бешеную собаку! - вскричал разгневанный старик, - только приди и скажи мне, если он осмелится поднять на вас руку! Поверенный приезжал в замок?

- Нет, папа Раналь, с тех пор как ты ушел - ни разу.

- Так он еще не знает о наших переменах. Как мне ни тяжело, но на днях я непременно пойду в Пиньероль и поговорю с ним.

- Поверенный больше значит, чем господин Гри? - спросил мальчик.

Старик с удивлением посмотрел на него. Луи задал вопрос, никогда не приходивший старику в голову.

- Гм... не знаю, милое дитя, - ответил он. - Я думаю, он не слыхал ничего о господине Гри и незнаком с ним.

- Нет, господин Гри его знает, папа Раналь, - сказал мальчик, - он недавно говорил о поверенном и еще о канале! Я нечаянно слышал, как он называл их мамой... Они говорили вполголоса. Кардинал, он велел сказать... и насчет меня также.

Мама после этого разговора была очень расстроена; она, кажется, втихомолку плакала. Кто такой кардинал? Папа Раймонд рассказывал мне о короле и о королеве в Париже, но о кардинале я ничего не слыхал!

- Это министр короля, дитя мое, его советник... знатный, могущественный человек!

Господин Гри говорил о кардинале, как будто он значит больше короля и все знает. Папа Раналь, скажи, видел ты когда-нибудь короля и королеву?

- Да, дитя мое, видел однажды, в Париже, когда они только что повенчались. Я был тогда еще солдатом. У короля было очень серьезное, угрюмое лицо, а королева, Анна Австрийская, была замечательной красавицей, и лицо у нее было очень доброе!

- У тебя разве нет их портретов?

- Нет, Луи, но когда пойду в Пиньероль, я тебе их достану.

- Ах, папа Раналь, как я буду рад! - сказал мальчик. - Мне хочется знать, что такое город... Я еще ни разу не уходил из замка!

- Когда ты будешь постарше, мадам Мариэтта возьмет тебя с собой в Пиньероль, а пожалуй, и в Париж... Ведь ты когда-нибудь захочешь поступить на военную службу!

- На военную службу... Да, папа Раналь! Мне хотелось бы стать офицером, тогда я буду больше значить, чем господин Гри. И он больше не посмеет меня бить. Папа Раймонд рассказывал мне о солдатах, мушкетерах... Они очень отважны и преданы королю. Со мной что-то странное творилось при этом рассказе... Я и сам не знаю, что со мной было... наверное, это от того, что меня тянет к военной жизни! Мне хочется быть мушкетером, папа Раналь... как это будет славно! Я с удовольствием думаю об этом. Поскорей бы мне вырасти! Я тайком делаю упражнения со шпагой и с маленьким мушкетом, которые ты мне сделал из дерева. Папа Раймонд показывал мне, как стреляют и фехтуют. Мне, я думаю, скоро можно будет дать настоящий мушкет. Папа Раналь, у тебя вон висит мушкет и шпага, не покажешь ли ты мне, как обращаться с настоящим оружием?

- Они еще слишком тяжелы для тебя, дитя мое, но когда ты станешь постарше, я научу тебя владеть оружием.

- Ну, прощай, папа Раналь! Мне пора, надо прийти домой раньше господина Гри. Ему не надо знать, что я был у тебя, а то он опять рассердится.

- Тине заблудишься, Луи?

- Нет, папа Раналь, я знаю дорогу, ведь пришел же я к тебе.

- Кланяйся мадам Мариэтте, голубчик мой, - сказал старик, целуя его в лоб, - и приходи еще поскорее.

- С удовольствием, папа Раналь. Прощай!

Старик проводил его до опушки леса и некоторое время смотрел ему вслед. Убедившись в том, что мальчик действительно знает дорогу к замку, вернулся к себе в блокгауз.

Приближалась осень, надо было приготовиться к холодам.

Раналь натаскал срубленных деревьев, обстрогал их, подпилил, как ему было нужно, и так углубился в свою работу, что не заметил наступления вечера.

Вдруг ему послышался шорох, он с удивлением оглянулся кругом.

Шорох усиливался, и через несколько минут из лесной чащи выехал всадник.

То был новый управляющий.

Лошадь остановилась. Господин Гри с удивлением огляделся вокруг.

Он, видимо, не ожидал, что блокгауз был таких размеров и в таком хорошем состоянии, хотя и знал о его существовании.

Баптист Раналь не особенно дружелюбно глядел на незваного гостя.

- Эй, это вы кастелян, забывший свои обязанности и убежавший ночью со своего места? - спросил управляющий, подъезжая ближе.

Старик рассердился. При упоминании о забытых обязанностях он вспомнил свою военную службу.

- Баптист Раналь никогда не убегал со своего места от врага, сударь, - ответил он, - то есть, от честного врага, конечно! Он ушел из замка, потому что нехорошо было бы, если бы он там дольше оставался.

- Вы ушли тайком и поселились здесь без позволения, я с вами после поговорю об этом. Сейчас не об этом речь. Вы заманиваете к себе мальчика, находящегося под моим надзором.

Раналь с недоумением покачал головой.

- Я этого никогда не делал, - коротко и твердо ответил он.

- Вы еще смеете отрицать то, что он был у вас сегодня?

- Нисколько! Но он приходил по своему желанию.

- Мальчишка прячется здесь, вы ему показали хороший пример. Вы его скрываете у себя. Сейчас же приведите его сюда!

- Вы ошибаетесь, думая, что маленький Луи еще у меня, - ответил Раналь. Прошло уже несколько часов, как мальчик ушел в замок.

- Он не приходил и его нигде не могут найти.

- Господи! С ним что-то случилось по дороге! - вскричал Раналь.

- Я обыщу вашу хижину, - сказал управляющий. - Я не верю ни одному вашему слову... вы хитрая лисица! Но вам не придется сказать, что вы меня перехитрили и настояли на своем.

Жюль Гри соскочил с лошади, закинул повод за сучок и вошел в блокгауз.

- Эге, да вы удобно устроились! И без позволения! Да у вас и жаркое, я вижу, есть... лань... значит, вы охотитесь? Вы знаете, что это называется браконьерством? Ну, да об этом после! - продолжал Гри, обыскивая каждый уголок и нигде не находя мальчика. - Не думайте, что вы здесь недоступны и в безопасности! Говорите сейчас же, где мальчик?

- Да ну вас! Ищите сами! - сердито крикнул Раналь, поворачиваясь к нему спиной, - ведь я вам уже доказал, что не хочу быть вашим слугой.

- Вы поплатитесь за это, - прошипел Гри.

- Делайте, что хотите, только не становитесь мне поперек дороги, иначе худо будет!

- Что? Угрожать еще? - закричал управляющий, побагровев от гнева и хватаясь за мушкет.

- Не делайте этого, - решительно сказал старик, - иначе я могу не так понять ваше намерение! Черт возьми! Да неужели же вы думаете, что я не имею права застрелить вас за то, что вы лишили меня собаки, моей собственности! Не троньте мушкет! Прежде чем вы успеете выстрелить в меня, я вас убью! Не будем лучше встречаться... Это полезнее, поэтому я и ушел из замка, когда вы туда приехали. Я сразу увидел, что нам не жить под одной крышей, так оставьте же меня в покое, я ушел в лес, чтобы с вами не встречаться, не ищите и вы меня, иначе хорошего ничего не выйдет! Это мое последнее слово!

- Вы еще будете иметь qo мной дело! - крикнул Жюль Гри, в бешенстве вскочив на лошадь, - вы меня еще узнаете, клянусь честью!

Но Баптист Раналь не слушал его больше, а только озабоченно шептал: "Куда мог деваться бедный, милый мальчик?"

Маленький Луи сначала шел действительно домой, но вскоре, как все дети, забыл свои горести и заботы и загляделся на белок, жучков, бабочек.

Горячие лучи солнца не пробивались сквозь густую листву деревьев, сплетавшихся над его головой.

Луи рвал спелые ягоды на кустах и постепенно отклонялся от дороги и, наконец, опомнившись, увидел, что идет не к замку, а все глубже в лес.

Ему стало страшно. Он начал бегать во все стороны... Сердце его сильно билось, дыхание прервалось... Он робко выкрикнул имя Раналя, думая призвать его на помощь, - ему ответило только эхо.

Мальчик растерянно метался из стороны в сторону.

Наконец он вышел на дорогу.

Но куда она вела? Луи никогда не выходил из замка и совсем не знал окрестностей.

Он остановился, раздумывая, что ему делать, как вдруг услышал песню.

Пел молодой, сильный голос.

Луи с удивлением посмотрел в ту сторону, откуда слышалась песня, и увидел перед собой мальчика лет семнадцати.

И тот заметил его.

- Здравствуй! - крикнул мальчик, подходя.

Луи с удивлением смотрел на него и тут только заметил, что он очень безобразен.

У него были рубцы на лбу, на щеках, на носу, а один глаз почти совсем закрыт.

Но манера и вся фигура юноши понравились Луи, а главное - он рад был, что встретил, наконец, ж вое существо, так как вечер уже подходил к концу, и ему нужно было как можно скорее вернуться домой.

- Здравствуйте, - ответил он, - скажите, пожалуйста, как мне пройти в замок?

- В замок? - повторил юноша, останавливаясь рядом с мальчиком, - я не здешний и только мимоходом заходил в Пиньероль, а теперь иду дальше.

- Наш замок в этом лесу.

- Так пойдем со мной, ты верно заблудился?

- Я ходил в блокгауз, к Раналю, прежнему кастеляну и, возвращаясь домой, сбился с пути.

Мальчик понравился юноше.

- Как тебя зовут? - спросил он.

- Луи.

- Ты живешь в здешнем замке?

- Да, с мамой Мариэттой и господином Гри... а вас как зовут?

- Нарциссом, дружок.

- Куда же вы идете?

- Да как тебе сказать?.. Я ищу одного укротителя зверей, который ездит тут, по границе. Мне нужно кое-что узнать от него.

- Вам, наверное, уже много лет и вы много путешествовали... были ли вы в Париже?

- Как же, Луи, я оттуда и пришел.

- Это очень далеко отсюда? - спросил мальчик, идя рядом с Нарциссом.

Разговор ему нравился.

- Да, очень далеко! Тебе, наверное, еще не случалось отсюда уезжать?

- Нет, господин Нарцисс, но вот я скоро буду большой, тогда поеду в Париж и поступлю в мушкетеры.

- Ну да, ну да, в мушкетеры.

- А вы отчего же не мушкетер еще?

- Вероятно, скоро поступлю, я ведь говорил тебе, что ищу одного человека.

- Хорошо должно быть путешествовать! Я с удовольствием ушел бы с вами, господин Нарцисс!

- Господином-то ты можешь и не называть меня, мой дружок, - сказал Нарцисс, с улыбкой протягивая руку своему маленькому, хорошенькому спутнику. - Почему же тебе хочется уйти из замка?

- Ах, - ответил Луи, становясь вдруг очень серьезным, - с тех пор как у нас новый управляющий, в нашем замке совсем нехорошо стало. Я боюсь его.

- Он что, разве строго тебя наказывает?

- Он часто меня бьет.

- Разве твой отец позволяет ему бить тебя?

- Мой отец умер, а мать сама боится управляющего.

- Как странно! Так и сегодня тебе достанется за то, что ты поздно вернулся?

- Ах, да! Я так боюсь господина Гри!

- Ну, пойдем, я попрошу его за тебя! - добродушно сказал Нарцисс.

- В самом деле? - спросил Луи, испытывая все большее доверие к своему спутнику.

- Конечно, - ответил тот.

- Так вы у нас переночуете, Нарцисс?

- Если можно, я буду очень рад, я устал.

- Воттеперь мы идем правильно! - вскричал вдруг Луи, - вон наш замок! Я уже вижу его!

- Да, Луи, и я, несмотря на темноту, вижу очертания большого старинного здания.

- Мы там живем, Нарцисс! Вы потом расскажете мне о своем путешествии, о Париже и о мушкетерах. Вы знаете мушкетеров?

- Трех очень хорошо знаю, они заменяют мне отца.

- А знают они, что вы путешествуете?

- Сначала они ничего не знали, но я вернулся в Париж, попросил у них извинения и они позволили мне опять идти.

- Так они очень добры к вам?

- Да, голубчик, они много делают мне добра.

- Ах, если бы и ко мне были так же добры! Я боюсь господина Гри.

- Пойдем же скорее в замок, я попрошу за тебя и скажу, что ты заблудился.

Управляющий вышел к ним навстречу, увидев их с портала.

- Вот, наконец, мальчишка! - закричал он, и Луи сейчас же понял по его голосу, что он сердит, - целыми днями шляешься, как бродяга! Иди сюда! Кого это ты еще притащил?

- Извините, сударь, - вежливо сказал Нарцисс, снимая шляпу, - я встретил этого мальчика на дороге, - он заблудился, - не сердитесь на него, он другой раз не пойдет один в лес.

- Кто вы такой? Что вам здесь нужно? - спросил Гри.

- Ах, господин Гри, позвольте, пожалуйста, Нарциссу переночевать в замке, - тихонько попросил Луи.

- Еще не хватало приводить ко мне в замок всякий сброд! - крикнул управляющий, - и где только мальчишка выкапывает таких знакомых! Иди сюда! Я тебя отучу бегать в блокгауз к старому мошеннику и выносить сор из избы.

Жюль Гри подтолкнул мальчика к входу. Нарцисс потерял терпение.

- Позвольте, - обратился он к управляющему, - вы сейчас говорили о сброде...

- Да, о всяких бродягах!

- Я ни то, ни другое!

- Убирайтесь к чертям! Что вам здесь нужно?

- Не вас, господин Гри! Не будьте так грубы и безжалостны, не мучайте мальчика.

- Да собаками, что ли мне вас вытравить отсюда! - закричал управляющий, - и как вы сюда попали? Убирайтесь, пока я вас не вытолкал. Пошел вон! - прибавил он, обращаясь к плачущему мальчику, - я тебя запру, мальчишка, ты у меня будешь слушаться! Вон в погреб!

- Мама Мариэтта! - жалобно закричал Луи.

Нарцисс стоял у входа, сжав кулаки, с негодованием наблюдая, как жестокий управляющий бил и толкал бледного плакавшего ребенка, как тащил его в погреб, не обращая никакого внимания даже на просьбы старухи-матери, прибежавшей на крик.

Мариэтта делала робкие попытки остановить управляющего, но тот так грозно прикрикнул на нее, что бедная старушка, застыв на месте, молча смотрела, как Жюль Гри столкнул с темной лестницы вниз ее милого мальчика, ее сокровище, а затем запер его в заброшенной темной каморке.

Он бросил ему туда соломы, принес воды и хлеба. Жюль Гри знал, что в погребе водились крысы и мыши, что совсем немного света и воздуха проникает туда только через крошечное решетчатое окошечко над самой землей, что там сырой, гнилой воздух, тем не менее был очень доволен, что заставил ребенка сидеть в этой конуре.

Выйдя из погреба, Жюль Гри пошел к главному входу, чтобы посмотреть, где спутник Луи, но его уже там не было. Жюль Гри решил, что молодой человек ушел своей дорогой.

XIX. СМЕРТЬ РИШЕЛЬЕ

Наступили, наконец, последние дни великого кардинала.

Власть его в это время еще больше усилилась. Когда-то он, хотя бы изредка, разыгрывал перед королем роль покорного подданного, чтобы склонить его на свою сторону и достичь какой-нибудь своей корыстной цели, теперь же он был полновластным хозяином.

В прежние годы в одиннадцать часов вечера он уже был в постели, в четыре часа утра вставал и аккуратно, каждое утро отправлялся в спальню короля. Стоя на коленях, он излагал ему свои планы, выслушивая иногда возражения, теперь же кардинал сосредоточил всю власть в своих руках и жил по-королевски, что обходилось казне ежегодно более чем в десять миллионов.

Стоило только удивляться его деятельности и удачам в последнее время, когда и здоровье его совсем пошатнулось, и препятствий на его пути было больше прежнего.

До последней минуты он обладал неограниченной властью и даже на смертном одре все еще принимал и выслушивал своих шпионов, подписывал смертные приговоры, заключал в тюрьму.

Народ все больше ощущал на себе все тяготы его правления.

Он был лишен всех своих прав, должен был платить огромные подати, а финансовое состояние государства Ришелье довел до того, что провинции совершенно обнищали. Но зато королевскую власть он поднял на необычайную высоту, чем впоследствии в полной мере и воспользовался Людовик XIV.

Но следует отдать справедливость и его заслугам. Кардинал очень любил искусства и покровительствовал им, он выстроил Пале-Рояль, другие роскошные дворцы, основал Французскую Академию.

В последнее время жизни он был весь поглощен вспыхнувшей войной с Испанией.

Он выслал одну армию на Нидерландскую границу, чтобы сдерживать испанцев, вступивших там в союз с его врагами, - другую к Седану, где против него восстал герцог Бульонский, к которому присоединились герцоги Суассон и Гиз.

Герцог Суассон был убит в сражении, Гиз бежал, а герцогу Бульонскому пришлось покориться, так как восстание везде было подавлено.

Когда в Лионе казнили Сен-Марса и де Ту, Ришелье, уже тяжело больной, отправился в Нарбонну и оттуда руководил подавлением мятежа.

Когда пали лидеры восстания, Ришелье вернулся в Париж и уже не вставал с постели, изнемогая от лихорадки. У него уже был преемник.

Еще в 1630 году он познакомился с Жюлем Мазарини и оценил его выдающиеся способности.

Это был сын сицилийского дворянина, получивший образование в Риме и в испанских университетах, наряду с ученостью, он вполне успешно соединял в себе и все качества ловкого придворного.

В последние годы жизни Ришелье приблизил к себе этого одаренного человека. По его ходатайству в 1641 году Мазарини получил кардинальскую шапку и, попав в число приближенных короля, сумел войти к нему в доверие.

Людовик ХШ чувствовал, что и его дни сочтены, а так как его старший сын Людовик был еще ребенком, то надо было позаботиться о регентстве до его совершеннолетия.

У Анны Австрийской в 1640 году появился на свет еще один сын - Филипп, родоначальник Орлеанского дома.

3 декабря 1642 года королю доложили о желании Ришелье еще раз поговорить с ним, и Людовик поспешил к смертному одру всемогущего министра.

Король был поражен, увидев кардинала, который страшно изменился.

- Подходит конец, ваше величество, - сказал Ришелье, силясь улыбнуться, машина отработала свой век, пора в отставку! Я оставляю вам и дофину государство, у которого большое будущее и оно может стать первым в Европе. Посягательства наших грандов, ослаблявших прежних королей Франции и даже свергавших их, я окончательно подавил, а королевской власти обеспечил самодержавие. Это было целью всех моих стремлений, ваше величество, и я счастлив, потому что достиг этой цели!

- Вы заслужили полное право на благодарность с моей стороны и со стороны моих потомков, ваша эминенция, - ответил король.

- Мое дело надо продолжать, ваше величество, чтобы не разрушилось здание, возведенное с таким трудом. Во главе ваших министров должен стать такой человек, который действовал бы в моем духе. Я старался найти и подготовить человека... это кардинал Мазарини! Моя последняя просьба к вашему величеству будет о назначении его на мое место.

- Обещаю вашей эминенции последовать вашему совету.

- Для меня это будет большим успокоением. Кардинал Мазарини единственный человек из всех окружающих вас, способный управлять государством после вашей смерти, от которой, да сохранит вас Господь, еще долго, но ведь когда-нибудь она все-таки придет. Дофин Людовик еще дитя, ваше величество, и надо быть осмотрительным в выборе людей, его окружающих, которым придется вверить управление государством на время его несовершеннолетия. Вполне доверьтесь кардиналу Мазарини и вы не раскаетесь.

- Он непременно будет моим министром!

- Примите мою благодарность за это обещание, ваше величество! Я оставляю вам дела в полном порядке. Знаю, с моей стороны были допущены ошибки в правлении, которые одни назовут кровавым, жестоким, другие будут проклинать меня, но часто побороть, например, происки знати, устранить их иными средствами было просто невозможно. Надо было унизить знать, подавить притязания высших сановников. Моим преемникам остается извлекать выгоды из этого для государства и народа. Мне больше нечего делать. Теперь я могу проститься и примириться со своей совестью. Позвольте надеяться, ваше величество, что вы не забудете меня.

- Я буду горько сожалеть о том дне, когда я останусь без поддержки вашего гениального ума, и навсегда сохраню о вас самые лучшие воспоминания - ответил король.

- Так позвольте мне проститься с вами, ваше величество, я чувствую, что сегодняшняя ночь - последняя для меня, и на земле я больше не увижу вас... Последние мои минуты я посвящу приготовлениям к смерти. Прощайте, ваше величество!

Король взял протянутую ему дрожащую, исхудалую руку умирающего и пожал ее, они еще раз взглянули друг на друга, и Людовик вышел из комнаты.

После короля кардинал принял только своего преемника, кардинала Мазарини.

Этот человек представлял собой совершенный контраст с Ришелье.

Он был тоже высокого роста, тоже имел красивую фигуру, но в его лице и глазах были доброта и мягкость, тогда как у Ришелье обнажались только ум, хитрость и решительность характера.

Мазарини было лет под сорок, у него было приятное полное, гладко выбритое лицо и добродушные глаза.

Он, видимо, был полной противоположностью своему предшественнику, но Ришелье именно его выбрал своим преемником и в самых теплых выражениях рекомендовал королю.

Ришелье передал ему свои последние планы и секретные распоряжения, расспросил о том, что уже начал делать Мазарини, объяснил, как следует держаться с королем, чтобы расположить его к себе, а затем использовать это в своих интересах.

Мазарини внимательно выслушал его.

Они простились и расстались около полуночи.

Больше кардинал не принял никого, хотя многие и домогались этого.

Приняв причастие, он остался один со своим лейб-медиком и стариком камердинером.

После полуночи лихорадка усилилась и начались приступы удушья, которые к утру сделались чаще.

Кардинал почти сидел на кровати, дыхание его прерывалось, сердце болезненно сжималось и замирало... он стонал и просил доктора помочь.

Но никакие попытки облегчить мучения не удавались.

Когда, наконец, на настойчивые просьбы кардинала, доктор только пожал плечами, Ришелье прошептал угасающим голосом:

- Так дайте мне яд, чтобы я скорее умер!

Кончина его была мучительной.

Георг Ф. Борн - Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. 7 часть., читать текст

См. также Георг Ф. Борн (Georg Born) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. 8 часть.
В полдень, 4 декабря, он, наконец, стал спокойнее, попросил опустить п...

Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. 9 часть.
Перед ним сидела прекрасная Олимпия, откинувшись на спинку скамейки, с...