Георг Ф. Борн
«Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. 6 часть.»

"Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. 6 часть."

Через несколько минут дверь отворилась и вошел Ришелье.

Серая и красная эминенции поздоровались, но не как люди, занимающие различное общественное положение, а как истые братья во Христе.

Патер Жозеф был единственным человеком, который никогда не унижался перед Ришелье и держал себя перед ним с чувством собственного достоинства. Когда они встречались, нельзя даже было предположить, чтобы то были начальник и подчиненный.

Ришелье ценил в патере Жозефе замечательно умного советника, уже не раз обеспечивавшего ему успех там, где светский кардинал отчаивался его достигнуть. Поэтому, когда Ришелье говорил с Жозефом, в нем совершенно исчезал гордый правитель Франции, а оставался лишь любезный и доброжелательный партнер.

Когда вошел Ришелье, патер Жозеф быстро спрятан под бумаги полученное им письмо. Красный кардинал, казалось, не заметил проделки серого.

- Слыхали ль вы когда-нибудь, отец Жозеф, что один из мушкетеров его величества короля Франции - итальянец, и происходит из княжеского рода Фернезе? - спросил Ришелье.

- Нет, я не знаю фамилий мушкетеров, - отвечал патер Жозеф, слегка покачивая головой.

- Сегодня капитан Девере сообщил мне, что мушкетер, которого товарищи называли странным прозвищем Каноник, совершенно неожиданно вышел в отставку.

- Об этом я не слыхал ничего. А вот здесь лежит доклад капитана о другом мушкетере. Я только мельком взглянул на эту бумагу.

- Дайте-ка сюда.

Патер Жозеф передал бумагу.

- Странно! Чрезвычайно странно! - воскликнул кардинал, читая доклад. - Вчера поздно вечером король застал д'Альби спящим в дежурной комнате.

- Кажется, на обороте написана резолюция капитана по этому делу, - сказал патер Жозеф.

Ришелье перевернул лист.

- Пять дней домашнего ареста, - прочел он. - Ну, это наказание довольно легкое, однако, я думаю, вполне достаточно, - прибавил он, многозначительно улыбаясь.

- С час тому назад капитан Девере приходил еще доложить, что один из гвардейцев бежал.

- А как зовут этого солдата?

- Девере называл его Гри. Ришелье тихо рассмеялся.

- Он исчез по моему приказанию, - сказал он, - и с него не следует за это взыскивать. Мне кажется, его королевскому величеству пришла фантазия, чтобы никто не видел приготовлений, происходящих во дворце по случаю дня его рождения. Потрудитесь написать капитану мушкетеров приказ, чтобы до этого торжественного дня двери в залы охранялись хорошим караулом.

Серый кардинал записал это приказание.

- Прибавьте также, что я желаю, чтобы караул этот был поручен самым надежным из мушкетеров: барону Сент-Аманд и маркизу де Монфор.

- А если их нет в наличии, или они назначены на другую службу?

- В таком случае, пусть их вытребуют на эту, - приказал Ришелье, - кроме того, я попрошу вас, патер Жозеф, ежедневно справляться о д'Альби, действительно ли он отсиживает арест в своей квартире. Мне чрезвычайно важно знать это. - Серый кардинал молча, и лишь легким кивком головы, выразил свое согласие.

- Готовы депеши для посла в Лондон? - спросил Ришелье после короткой паузы.

- Они ждут только подписи, - ответил патер Жозеф, складывая бумаги стопкой.

- Их надо сейчас же подписать и отправить. Они должны быть представлены герцогу Бекингэму в тот самый день, когда к нему явится Габриэль де Марвилье, чтобы исполнить поручение, данное ей отсюда. Все это дело нужно устроить очень умно и осторожно. Для меня чрезвычайно важно, чтобы наш посланец разузнал все, что делается при Лондонском дворе.

Патер Жозеф опять сделал какую-то заметку на бумаге.

- Габриэль де Марвилье не родственница посланцу? - спросил он.

- Во всяком случае, они легко могут разыграть роль родственников. Тогда нашему посланцу будет совсем легко разузнать, какого рода поручение получила отсюда Габриэль. Мне очень важно знать об этом что-нибудь достоверное. Напишите посланцу инструкцию на этот счет, отец Жозеф. Тогда мы, возможно, узнаем наконец, что за таинственные отношения существуют между Лувром и Бекингэмом.

- А нужно упомянуть в инструкции, что это дело спешное?

- Разумеется, король должен как можно скорее получить самые точные сведения.

- Король, а не мы?

- Боже сохрани! Это такого рода вещи, которые король должен узнать из первых рук, - проговорил Ришелье оживленно. - Приказ нужно сегодня же вечером передать капитану мушкетеров для немедленного исполнения. А пока, да хранят вас все святые, отец Жозеф. - Серый кардинал ответил на поклон красного, и тот вышел.

Оставшись один, патер Жозеф тотчас же вытащил из-под бумаг письмо из Рима и опасливо спрятал его в карман своей сутаны, точно все еще боялся, что оно попадется кому-нибудь на глаза. После этого он принялся исполнять распоряжения, только что полученные от Ришелье.

В одной из смежных комнат работало несколько человек секретарей и писцов, но патер Жозеф предпочел на этот раз заготовить все бумаги собственноручно.

Начинало уже смеркаться, но Жозеф не замечал наступившей темноты и продолжал писать. Заготовив пропускной лист посланцу в Лондон, он уже хотел приложить к нему печать, как в коридоре послышались тихие шаги.

Патер Жозеф не обратил на них внимание, приложил печать и встал, чтобы распорядиться подать свечи. В то время, как он шел по комнате, уже погрузившейся в полумрак, дверь тихо отворилась. Думая, что это кардинал снова зашел к нему, и несколько удивляясь столь позднему визиту, патер быстрее двинулся к двери.

На пороге стоял не Ришелье, а совершенно не знакомый Жозефу человек, рассмотреть которого мешал сумрак комнаты. Всматриваясь, он невольно задавал себе вопрос, кто мог и смел так тихо, без спроса и доклада, войти в его рабочий кабинет?

Анна Австрийская, или три мушкетера королевы

Том 2

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ КОРОЛЯ

Наступило 27 сентября.

Утром все министры и сановники собрались во дворце. Королева-мать и герцог Орлеанский также посетили Лувр, чтобы, как того требовал этикет, поздравить Людовика, и в то же время, пользуясь случаем, по возможности, разузнать кое-что.

Ничего необыкновенного в поведении короля они не заметили. Он казался лишь несколько веселее, чем обычно.

По окончании всех аудиенций, королю доложили о приезде кардинала Ришелье.

Кардинал вошел и с сознанием собственного достоинства поклонился королю.

- Позвольте мне, ваше величество, искренне пожелать вам всяких благ, - проговорил он, - да ниспошлет нам небо долгие дни вашего светлого правления и да хранит вас Бог от забот и печалей, будьте всегда в спокойствии и радости.

- Благодарю вас, ваша эминенция, но мне кажется, что вы забыли еще о двух пожеланиях...

- Окажите милость, ваше величество, назовите их.

- Прежде всего, вы забыли пожелать мне, чтобы вы надолго остались при мне.

- Эти слова делают меня счастливейшим человеком, ваше величество!

- Затем, вы не пожелали мне мира и дружелюбия в моей семейной жизни, вы забыли, что у меня еще нет наследника.

Ришелье с нескрываемым удивлением взглянул на короля.

Никогда еще король не выражал такого желания.

- После слов вашего величества молитва о даровании вам наследника будет моей главной молитвой, - сказал кардинал, - что же касается мира среди вашего окружения, то будем надеяться, что он, наконец, наступит. По крайней мере мне кажется, что противная сторона искренне его желает.

- Вы говорите об этом с таким странным и озабоченным лицом, ваша эминенция! Я уже тешу себя надеждой, что сегодня я как никогда близок к цели.

- Дай Бог, дай Бог, ваше величество, чтобы ваша надежда осуществилась.

- Сегодня, когда королева вручит мне свой чудесный подарок, я надеюсь найти случай высказаться и надолго установить мир, - говорил Людовик, искренне веривший, что портрет Анны предназначался ему в подарок. - Я с нетерпением жду девяти часов вечера, надеясь, что ожидание не обманет меня.

- Да, если обстоятельства не сложатся иначе, ваше величество.

- Что это значит? Разве не вы сами сообщили мне, что Рубенс работает над вторым портретом королевы?

- Да, об этом сказал вам именно я, государь, и я же прибавил, что этот портрет будет усыпан прекрасными бриллиантами.

- А сегодня вы сомневаетесь! Я сам слышал от королевы, что сегодня вечером получу этот подарок и намерен воспользоваться этим случаем. Поймите, что я становлюсь старше и желаю душевного покоя.

- Это прекрасное желание вполне достойно вашего благородного сердца, ваше величество! - подтвердил Ришелье, но я боюсь, чтобы оно не осталось только желанием, исполнения которого нам придется ожидать еще долго.

- Да скажите же, ради Бога, кардинал, о чем вы так сильно беспокоитесь? - спросил король, оживляясь.

- Я не могу, еще не осмеливаюсь, сказать вам об этом, ваше величество.

- Если не ошибаюсь, вы сомневаетесь в том, что я получу давно ожидаемый подарок.

- Повторяю, что не могу еще сказать ничего конкретного, ваше величество. Я только опасаюсь, что ваше желание может не осуществиться!

- Следовательно, у вас есть какие-либо причины так думать?

- Мне не хотелось бы отравлять ваших надежд, ваше величество, до тех пор, пока у меня не будет в руках веских доказательств того, что не суждено исполниться.

- Опять опасения и подозрения! Признаюсь, все это меня уже утомило и достаточно мне надоело!

- Я готов пожертвовать всем, чтобы оградить вас от того, что тяготит вашу душу, государь, тем более, что я только сейчас узнал о вашем желании, - сказал кардинал, - а потому оставим этот разговор и подождем возвращения курьеров и, особенно, девяти часов вечера.

- По-моему, вы снова намекаете на портрет, кардинал. Итак, вы сомневаетесь в том, что я получу его! В таком случае мы расходимся во мнениях. Повторяю вам, королева знает, что я жду этого подарка, что он доставит мне удовольствие, а это значит, что она поднесет его мне.

- Опасаюсь, государь, что теперь это уже не во власти ее величества!

- Как! Разве этого портрета уже нет здесь? Ришелье дипломатически неопределенно пожал плечами.

- Подождем лучше назначенного часа, государь, а пока только скажу, что я искренне желаю осуществления надежд и ожиданий вашего величества.

- Вы знаете, насколько я вообще доверяю всем вашим словам, кардинал, но на этот раз, извините, решительно сомневаюсь в искренности вашего пожелания! Вы, очевидно, знаете обстоятельства, в силу которых исполнение его невозможно. Одним словом, вы хотите приготовить меня к тому, что я не получу портрета.

- Я просто хотел вас подготовить к горькому разочарованию, которое ждет вас сегодня вечером, - ответил Ришелье, - и только поэтому я начал столь тяжелый разговор.

- Вы заинтриговали меня и теперь уже поздно скрывать. Я непременно должен знать, что навело вас на мысль об ожидающем меня разочаровании.

- Портрет, о котором вы мечтали, ваше величество, находится теперь в других руках.

- А! Понимаю! Вы хотите разбудить мою старую ревность, ваша эминенция! Признаюсь, теперь это будет для вас легче прежнего, потому что я люблю королеву.

- Какая счастливая перемена, ваше величество!

- Да! Я люблю ее, да и зачем я стал бы скрывать свое чувство от вас! Однако возвратимся к портрету. Предупреждаю, если ваши опасения оправдаются и королева не сделает мне ожидаемого подарка, я произведу строжайшее расследование и, может быть, решусь на самые крутые меры.

- Подождем все же сначала курьеров и вечера, государь.

- Ваша правда, - спешить не следует. Теперь я вас вполне понял! Уже почти уснувшее подозрение опять поднято и опять вами! Но пусть это будет в последний раз!

Если оно оправдается, мой разрыв с королевой будет вечным и непоправимым! Но если же вы и на этот раз ошиблись, то я посоветую вам, ваша эминенция, не подходить больше ко мне с такими предупреждениями, тем более, что я нахожу их недостойными мужчины. Итак, сегодня вечером должно быть принято одно в высшей степени важное решение, признаюсь вам, благодаря чему я и жду вечера с большим нетерпением!

- Мне кажется, вы рассердились на меня, ваше величество, но лишь неумолимый долг верноподданической службы заставил меня говорить.

- Обратите ваши страдания, кардинал, на дела политические и государственные, и лучше воздержитесь от вмешательства в мои личные отношения. Пока оставим этот разговор. Сегодняшний вечер докажет, кто из нас был прав. Если предупреждения ваши оправдаются и королева не сможет отдать мне портрет, последствия этого тяжело скажутся на ней самой и на всем дворе! До свидания, надеюсь увидеть вас сегодня вечером в залах дворца.

- Я исполню приказание вашего величества! - ответил Ришелье, но раздражение короля ему было очень не по душе. Впрочем, он утешал себя мыслью, что событие сегодняшнего вечера принесет ему победу и еще больше усилит его влияние. Теперь он уже достиг своей цели, - в душе короля снова возродилось подозрение. Ришелье удалось устроить так, что в получении или неполучении портрета король должен был видеть неопровержимое доказательство своих подозрений. Таким образом, портрет королевы обратился в предмет, от появления которого зависела судьба многих.

Ришелье откланялся королю и возвратился в свою резиденцию, чтобы прочесть вновь полученные донесения, выслушать доклады и отдать распоряжения.

Он был вполне уверен в своей победе. Ни на один миг он не сомневался в том, что интрига, так хитро задуманная им, может провалиться.

Портрет был давно отослан в Лондон и теперь, без сомнения, был в руках герцога Бекингэма, а королева не могла заказать второй, такой же.

Но если бы даже ей удалось это, то и тогда она должна была бы погибнуть, потому что у Ришелье была возможность разоблачить подлог.

Для того, чтобы вдруг исчезнувшие мушкетеры, Милон и маркиз, не могли привезти его обратно из Лондона, были также приняты меры. В вечер их исчезновения кардинал отправил в Англию опытного в таких делах Жюля Гри с двумя гвардейцами, Ротфором и Рансоном.

Гри было поручено украсть портрет из дворца герцога Бекингэма. Ришелье рассчитывал, что не получив портрета, король прикажет разыскать его, и у него будет еще одна возможность доказать Людовику свою преданность.

Очевидно, кардинал все предвидел и все предусмотрел, следовательно, ему оставалось только ждать полного успеха.

Начинало уже смеркаться. Кардинал сидел в своем кабинете и подписывал разные бумаги, в это время вошел его камердинер и доложил о гвардейце Мулене.

Ришелье с удивлением поднял голову.

- Как! Мулен уже возвратился из Лондона? - переспросил он, - он, уже здесь! Значит, он сдержал слово! Позовите его!

- Надо иметь в виду этого Мулена. Он малый, способный на все, а главное - очень точен.

Курьер вошел в кабинет кардинала, видимо, с трудом держась на ногах. Он был мокрый от пота, весь в пыли и бледен, как мертвец.

- Извините, ваша эминенция..., - проговорил он с трудом, - я сяду... а не то упаду...

- Садись сюда! Вот на этот стул. Да что с тобой, Мулен?

- Ничего особенного, ваша эминенция, теперь сижу, и мне лучше. Я три ночи не смыкал глаз, только чтобы не умереть. А не то - не поспеть бы мне вовремя.

- А, так это от слабости! Сейчас тебе подадут стакан вина, оно подкрепит тебя, - заботливо сказал Ришелье. Кардинал позвонил и приказал подать вино.

Когда курьер пришел в себя, кардинал спросил, выполнил ли он его поручение.

- Я ехал в Лондон, как обещал, ровно трое суток. В ночь с 23 на 24 я был уже там, поспал часок-другой, а потом пошел к посланнику. Когда он увидел меня, то засмеялся, как будто наперед знал, зачем я приехал.

- Ты упомянул имя госпожи де Марвилье?

- Точно так, ваша эминенция.

- Она была уже в то время в Лондоне?

- Да, она приехала всего за несколько часов до меня, хотя выехала отсюда на целые сутки раньше.

- Да, ты действительно доказал свое умение ездить быстро, мой милый. Ну, что же дальше?

- Посланник велел мне подождать, пока он переговорит с госпожой де Марвилье. Из-за этого я потерял целый день. Я измучился от ожидания - все думал, что не успею. Наконец, уже 25 сентября, около обеда, посланник дал мне письмо и приказал отвезти это письмо не в Лувр, а прямо к вам, ваша эминенция.

Курьер подал кардиналу письмо.

Ришелье быстро вскрыл его и прочел:

"Желания вашей эминенции исполнены. Сегодня, несколько часов назад, роскошный ящик передан в руки герцога Бекингэма. Чтобы увидеть собственными глазами вещь, лежащую в нем, я через некоторое время сам поехал к герцогу. Ящик еще стоял на его письменном столе, но сам подарок исчез бесследно. Зная тщеславие герцога, нельзя предположить, чтобы он спрятал его сам. Он гораздо более способен выставить такую вещь напоказ. Поэтому я решительно не понимаю и не могу объяснить вашей эминенции, куда делся сам подарок, а должен ограничиться только сообщением об этом факте".

"P. S. Сейчас разнесся слух, что у герцога было что-то похищено. Вероятно, пропал подарок. Герцог чрезвычайно взволнован. Не смея дольше задерживать курьера, ограничиваюсь пока этим известием. Подробности через несколько дней".

- Прекрасно! - проговорил Ришелье, складывая письмо. - Из письма видно, что все идет отлично! А на словах тебе нечего передать мне?

- Получив от посланника это письмо, я поскорее побежал в трактир, где остановился. По дороге я услыхал, что у герцога Бекингэма что-то украли и за ворами послана погоня. Больше я ничего расспрашивать не стал, потому что мне было некогда, но я знаю наверняка, что едва только корабль отвалил от берега, как Луврскую гавань тут же заперли, и ворам уже не выбраться из Англии.

- Это досадно!

- А может быть, ваша эминенция останетесь довольны, если я доложу вам, что видел в Лувре трех мушкетеров и они тоже останутся там взаперти.

- Трех мушкетеров? - Да ты ошибся, Мулен. Я знаю точно, что в Лондон поехали только двое, только вряд ли они поехали.

- По правде сказать, было уже очень темно, когда я их увидел, но мне кажется, что я не ошибся, их было трое, - возразил Мулен, - но то, что их заперли в гавани, уж совсем верно!

- Ты отгадал, - я очень этим доволен! Что же, с тех пор ты их больше не видел?

- Нет, не видел и не слышал, ваша эминенция. Я, сломя голову, скакал на своей новой лошади. Ведь вы изволили приказать, чтобы я приехал сегодня.

- Ты получишь добрую награду за такую исполнительность, мой милый. Но прежде всего пойди и отдохни.

Когда курьер раскланялся и вышел, на лице кардинала появилась торжествующая улыбка. Его большие умные глаза вспыхнули зловещим огнем.

- Итак, не удалось тебе возвратить свой прекрасный и таинственный портрет, гордая королева. Ты погибнешь от той самой руки, которая протягивалась к тебе с любовью и мольбой о взаимности. Да, сегодня трепещи, Анна Австрийская, трепещи перед гневом Людовика, которому ты будешь вынуждена протянуть пустую руку. А я добуду портрет, отдам его твоему мужу и расскажу ему, как с опасностью для жизни унесли его из кабинета герцога Бекингэма, чтобы спасти от поругания честь королевы Франции. Только два часа осталось до этой минуты. Я должен достойно приготовиться к этому празднику, он будет моим величайшим триумфом! Напрасно ждешь ты, терзаясь, своих посланных, - они не едут и не приедут. Твой прелестный портрет в руках моих людей и они отдадут его мне, а я отдам его только королю и расскажу ему, откуда пришлось его добывать. Да, Анна, тебе предстоит горько оплакивать ту минуту, когда ты оттолкнула меня, а я, я стану наслаждаться твоим страхом и отчаянием! Король потеряет голову от злобы и горя, когда увидит, что ты не можешь отдать ему портрет, с которым он связывал начало своего семейного мира! Тогда он еще крепче привяжется ко мне, а я овладею им окончательно и безвозвратно!

Между тем во флигеле королевы царило величайшее беспокойство и смущение.

Был уже седьмой час вечера.

Ровно в девять часов король будет ждать свою супругу, чтобы получить от нее прелестный подарок, а затем вместе с ней принять участие во всеобщих увеселениях. От мушкетеров же до сих пор не было никаких вестей.

Королева начала готовиться к балу. Она была чрезвычайно бледна, с лица ее не сходило выражение жертвы, ведомой на заклание. Глаза ее были красны от тайных слез, грудь бурно вздымалась.

Не меньше королевы страдала и Эстебанья. Она жила одной жизнью с Анной, хорошо знала те ужасные последствия, которые повлечет за собой этот вечер, если трем мушкетерам не удастся добыть портрет и возвратиться с ним вовремя.

Если они не привезут его, значит, действительно было невозможно достать его.

До решительной минуты оставалось еще два часа, и подруга несчастной королевы все еще надеялась, что храбрые, готовые пожертвовать собой, мушкетеры успеют явиться вовремя. Два часа! - Это целая вечность для ожидающего и лишь один миг для того, кого они отделяют от грозящей опасности! Два часа, - целая вечность для страждущего и только один миг для счастливого.

Герцогиня де Шеврез была тоже далеко не спокойна. Она не могла не сознавать себя отчасти виновницей предстоящего несчастья, потому что ведь никто иной, как она была обманута ловкой авантюристкой Габриэль де Марвилье.

Но герцогиня не смела показать своего волнения, чтобы не вызвать подозрений у остальных придворных дам.

Все вокруг королевы готовились к торжеству. Несколько камер-фрау заканчивали роскошный туалет Анны.

На ней было великолепное платье, расшитое драгоценными камнями, а под ним билось изнывающее от страха и отчаяния молодое сердце!

Этот праздник был решительным днем всей ее жизни. С невыразимым ужасом она думала о предстоящем.

Часы громко пробили восемь.

Королева вздрогнула.

Эстебанья видела в зеркале, как несчастная в одно мгновение стала бледнее мрамора. Испытывая глубокую жалость к королеве, она подошла к ней.

- Анна, не падайте духом, успокойтесь и овладейте собой! - проговорила она шепотом. - Вы страшно бледны! Выражение вашего лица и ваше отчаяние выдаст вас перед королем.

- А что и к чему мне скрывать от него, Эстебанья! Ведь у меня нет портрета. О, как я ужасно наказана за безумные поступки своего прошлого!

- Еще не из-за чего приходить в отчаяние! Ведь у нас все же остается надежда. Я все еще верю, что наши спасители явятся в последнюю минуту.

- Ах! Кто знает, что случилось с ними самими, с этими добрыми и храбрыми людьми, готовыми отдать за меня свою жизнь. Еще полчаса и все погибло, Эстебанья!

- Постойте, Анна, - кто-то быстро идет к дверям! - вдруг перебила ее Эстебанья.

- Да, твоя правда, идут! О, Пречистая Дева, сжалься! Если бы это были мушкетеры!

- Я просто окаменела в ожидании.

- Мужские шаги, - это, разумеется, они! - вскричала Эстебанья, радостно улыбаясь, - благодарение небу! Слава Богу!

Она встала и открыла дверь.

Перед ней стоял маркиз де Сен-Марс с докладом о том, что король уже проследовал в зал и приказал доложить королеве, что он ждет ее величество.

Эстебанья скорее отшатнулась, чем вошла обратно в будуар, и дрожащим голосом повторила доклад Сен-Марса.

- Все кончено! - прошептала Анна.

- Ждать больше нельзя. Все придворные дамы ждут в смежном зале, проговорила Эстебанья и подала королеве веер и цветы.

- Так идем же, по крайней мере, вместе по пути к этому торжеству, которое Париж приветствует ракетами и выстрелами, но для меня оно равносильно смерти.

II. ТОРЖЕСТВО

Желание короля ничего не жалеть для украшения объявленного им торжества было выполнено с истинно королевской роскошью.

Еще никогда при дворе Людовика XIII, по справедливости названного Бережливым, не видели такого великолепия.

В громадных дворцовых залах повсюду были устроены роскошные фонтаны, с галерей ниспадало множество богато вышитых знамен. Миллионы свечей освещали анфилады комнат почти дневным светом. Во избежание жары были принесены колоссальные серебряные вазы, наполненные льдом. В боковых залах были накрыты столы, ломившиеся от бутылок с редчайшими винами.

В восьмом часу большая часть приглашенных уже была в сборе. Здесь были все министры, все знатнейшие сановники, высшие военные чины, вся родовая аристократия, иностранные послы и представители среднего сословия.

Немного позже приехали Мария Медичи и герцог Орлеанский, а за ними явились маркиз Галиас, Сен-Марс, де Ту, Ришелье и шевалье Мармон, разные знатные иностранцы, папский нунций и граф Фернезе, уже вышедший из рядов мушкетеров.

Таким образом, составилось огромное блестящее общество, которое, разбившись на группы, вполголоса толковало о событиях дня, ожидая выхода короля и королевы и, так сказать, окончательного открытия бала.

Посторонний наблюдатель тотчас же мог бы заметить, что при дворе есть несколько партий. Члены каждой из них вежливо и приветливо раскланивались с членами другой, но держались на почтительном расстоянии друг от друга. Такое отчуждение было особенно заметно между кардиналом Ришелье и герцогом Орлеанским, уже давно не встречавшихся под одной крышей. Они взаимно ненавидели друг друга и, несмотря на внешнюю любезность, сразу же можно было заметить существование между ними непримиримой ненависти.

Ришелье уже давно знал, что брат короля ненавидит его и ищет только случая, чтобы устранить его. Но и у всемогущего кардинала еще не было возможности погубить этого тайного врага. Он осторожно ждал случая, когда удастся нанести ему и его приверженцам гибельный удар.

Поле битвы и план действий уже давно были им обдуманы и намечены. В душе он окончательно решил так беспощадно поразить королеву-мать и всю ее партию, чтобы после этого поражения уже никому не пришло бы в голову пытаться свергнуть его с высоты могущества. Он был настолько уверен в своем успехе, что вел дело смеясь и шутя, по-видимому, даже не обращая особенного внимания на замыслы врагов, - но втайне он зорко следил за всеми их делами и планами.

Для того чтобы низвергнуть такого человека, каким был Ришелье, его врагам нужны были также необыкновенные силы и средства. Им необходимо было иметь в своей среде хотя бы одного человека, равного Ришелье по силе духа, но такого среди них не было. Несмотря на то, что в тайный союз входили такие лица, как герцог Орлеанский, Галиас, Мармон, тайное общество Черного Братства, Сен-Марс, де Ту, и что все они действовали весьма единодушно и были воодушевлены самыми смелыми надеждами, до сих пор им не удалось добиться ни одного значительного успеха.

Брат короля хоть и держался поодаль от своих сообщников, боясь скомпрометировать себя, но втайне усердно работал над их общим делом, а Мария Медичи всячески содействовала ему.

Даже и в этот торжественный вечер решено было действовать на благо того же общего дела. Герцог Орлеанский узнал, что молодой гардеробмейстер, фаворит короля, Сен-Марс, перешел в их лагерь и это доставило ему немалую радость, потому что в этом человеке он приобрел не только хорошего наблюдателя в среде самого тесного кружка приближенных короля, но еще и такого сторонника, личное влияние которого могло иметь значительный вес. И этот новый союзник ненавидел кардинала все сильнее, потому что постоянно чувствовал на себе его проницательное, наблюдающее око.

Пока Ришелье был в силе, Сен-Марсу нечего было даже мечтать об осуществлении своих честолюбивых планов. При первой же попытке руководить волей короля он встретил бы могучее противодействие со стороны кардинала.

Людовик не любил Ришелье, но боялся его и нуждался в нем, а Сен-Марс знал это и понимал, что возбудить недоверие короля к его главному советнику было нелегким делом.

Но, тем не менее, падение кардинала составило главную цель партии, к которой принадлежали Сен-Марс и его друг де Ту. Втайне было решено в случае надобности прибегнуть даже к оружию, лишь бы погубить ненавистного временщика, сумевшего восстановить против себя всех лучших людей в государстве.

Таким образом, тайный заговор против кардинала приобретал уже достаточно реальную угрозу. Одним из энергичнейших вербовщиков был маркиз де Галиас, недавно убедивший молодого Сен-Марса принять участие в заговоре и, теперь, стоя поодаль от других гостей, разговаривавшего с ним вполголоса.

- Мне кажется, что кардинал никогда еще не смотрел так весело и самодовольно, как сегодня, - говорил Галиас, - посмотрите, как он непринужденно болтает с испанским послом и в то же время беспрестанно поглядывает в смежный зал, точно ждет оттуда чего-нибудь хорошего.

- Да, без сомнения, он опять задумал что-нибудь новое, - отвечал Сен-Марс, - опять какая-нибудь интрига, только я не смог еще узнать, какая именно. Ясно только одно, интрига касается короля и королевы.

- А следовало бы непременно узнать, какие опять хитросплетения изобретены его эминенцией.

- Это не так-то легко сделать, маркиз. Его эминенция человек вообще осторожный, а в таких делах - особенно. Сегодня после поздравления кардинала, король совершенно изменился и был чрезвычайно взволнован. Я даю голову на отсечение, что он сумел в свои поздравления и пожелания подлить как можно больше яда:

- Вы видели короля и говорили с ним после того, как у него был Ришелье?

- Да. Король после свидания с Ришелье был грустен, раздражителен и вообще в самом отвратительном настроении.

- И вы заметили, что дурное расположение духа было не только порождено кардиналом, но и обратилось против него же?

- Да, король сердит на кардинала, даю вам слове!

- Но ведь для нас это было бы в высшей степени важно'

- Еще сегодня вечером вы убедитесь сами, что королю надоел и сам кардинал, и все его интриги.

- Это было бы первым шагом к его падению.

- Но не станем горячиться и рассчитывать заранее, маркиз, - прошептал Сен-Марс, - не забывайте, что мы имеем дело с человеком в высшей степени умным, ловким и сильным! Я знаю кардинала! Если сегодня он впадет в немилость, то скромно и безропотно преклонит голову, но только для того, чтобы завтра же поднять ее опять вдвое выше.

- Ах! Если бы только его постигла эта немилость!

Я знаю, что король не любит Ришелье, эту черную, вечно преследующую его тень, что ему уже опротивели все его интриги, я почти уверен, что он ненавидит его, но в то же время король нуждается в нем, он боится потерять такого талантливого советника.

- И все-таки он должен погибнуть и погибнет, - почти прошипел де Галиас.

- Будем надеяться. Но только я все больше и больше утверждаюсь в мысли, что свалить его окончательно может только открытая борьба. Здесь, при дворе, мы можем добиться только того, что король окончательно возненавидит и его, и его систему. Но ведь этим еще далеко не гарантируется его падение.

- Да, но все-таки нам прежде всего нужно настроить короля против него, - сказал Галиас, крепко пожимая руку молодого гардеробмейстера. - Вы только что упоминали об одной сцене, которая должна произойти сегодня вечером.

- Да, признаюсь вам, я ожидаю сегодня какой-то катастрофы, хотя решительно не могу определить, как она проявится и кого коснется, - отвечал Сен-Марс.

- Так позвольте мне пойти и сообщить эту радостную весть его высочеству, любезный маркиз, - проговорил недальновидный Галиас и пустился по залам разыскивать брата короля.

Легкомысленный придворный думал, что нанести рану булавкой такому колоссу, как Ришелье, означает уже одержать над ним победу. Одна возможность такой мысли достаточно характеризует все слабоумие людей, окружавших герцога Орлеанского, а если прибавить, что сам он ничуть не превышал их в этом отношении, то можно составить себе достаточно правильное представление о нравственных силах партии, составляющей тайный заговор против Ришелье.

В эту минуту к кардиналу подошел капитан Девере.

По резким движениям капитана и тревожному выражению его глаз Ришелье тотчас же догадался, что он собирается сообщить ему нечто крайне важное.

Кардинал нарочно сделал несколько шагов и отвел капитана в сторону. Таким образом доклад капитана не мог быть услышан никем из присутствующих.

Девере подошел и низко поклонился.

- Извините, ваша эминенция, - проговорил он, - но в галерее только что произошло такое, о чем я счел своей обязанностью немедленно доложить вам.

- Что же случилось, любезнейший Девере?

- Королева только что вышла со всей свитой из своего флигеля, чтобы встретиться с его величеством в смежном зале.

- А! Благодарю вас! Так нужно идти в зал, чтобы присутствовать при этой торжественной минуте.

- Но в то же время, когда королева шла по галерее, на мосту раздался конский топот. Затем к подъезду подскакал какой-то всадник, оставил лошадь солдатам и бегом взбежал по лестнице.

- Кто это был?

- Я даю вам голову на отсечение, ваша эминенция, что это был мушкетер, виконт д'Альби.

- То есть как это? Разве вы не могли рассмотреть его поближе?

- Он шел гораздо быстрее меня, так что мне удалось разглядеть только то, что это был мушкетер.

- Во всяком случае это не мог быть виконт. Что же дальше?

- Он был в такой грязи и пыли, что вообще странно, как он осмелился явиться в таком виде в Лувр.

- Ого! Значит он, без сомнения, возвратился из какой-нибудь дальней поездки! - заметил Ришелье, заметно оживляясь.

- Должно полагать, что так, ваша эминенция, особенно судя по следам грязи на его платье.

- Куда же он прошел?

- Прямо в галерею, именно туда в эту же минуту входила и королева со своими дамами.

- Ну, и что же дальше?

- Королева так испугалась, что не могла устоять на ногах и обергофмейстерина должна была поддержать ее.

- Странно, чрезвычайно странно! Но чего же испугалась королева?

- Дамы говорят, что в прошедшую ночь королева видела очень дурной сон и подумала, что это был курьер из Мадрида.

- Ах! А отчего же не из Лондона! - насмешливо вставил Ришелье. - Ну, и что же сделал мушкетер?

- Он раскланялся перед королевой, а она приказала своей обергофмейстерине пойти и расспросить его, для чего он явился так неожиданно и странно.

- Комедия, комедия и комедия! Чем же все это кончилось?

- Донна Эстебания ушла с мушкетером, а королева с остальными дамами, не спеша направилась в зал. Обергофмейстерина говорила с мушкетером очень недолго, кажется, он только успел сунуть ей что-то в руку.

Ришелье вздрогнул. Глаза его засверкали.

- Вы не видели, что именно такое он ей передал? Разве вы не могли помешать им?

Капитан с удивлением смотрел на него.

- Да как же я мог бы это сделать, ваша эминенция? - спросил он.

- Что же такое дал мушкетер донне Эстебании?

- Они стояли так, что я не мог этого видеть!

- Проклятие! - прошептал кардинал, - кажется, никому при дворе не служат так дурно, как мне!

- Мне только показалось, что когда обергофмейстерина шла, чтобы догнать королеву, у нее было что-то в руках, чего я прежде не заметил.

- Да что же это такое было?! Ящик?

- Да, что-то похожее на ящик. Оно было зашито в красный сафьян.

- Это просто невозможно! Да нет, нет, этого и быть не может! - вскричал кардинал, выходя из себя. - Что, если Рубенс сделал второй портрет и мушкетер привез его как раз вовремя! Тогда, впрочем, мне ничего не стоит доказать, что это не больше чем подделка. Благодарю вас, любезнейший Девере.

Капитан откланялся и ушел.

Ришелье с тем же торжествующим выражением лица и приятной улыбкой направился в смежный зал.

Министры и сановники последовали за ним толпой.

Трубы возвещали приближение короля и королевы.

Пажи Людовика и Анны одновременно показались из двух противоположных галерей и остановились у входов.

Ришелье и министры стали поближе, чтобы быть свидетелями встречи супругов и первыми раскланяться с королем и королевой.

Королева должна была говорить первой.

Анна была поразительно хороша в этот вечер. На ее прекрасном бледном лице и в слегка покрасневших глазах было обычное выражение тайного горя. Но на этот раз, в ту минуту, когда она подходила к королю, во всем существе ее светилась какая-то радость.

Ришелье с затаенным дыханием следил за каждым движением королевы. Он видел, как она поклонилась королю, как обергофмейстерина передала ей футляр, видел все это, но не хотел все-таки верить, что планы его рушатся, что в руках королевы был настоящий, первый портрет!

- Сердечно приветствую приход ваш! - проговорил король, подходя к Анне и целуя ее руку, - отпразднуем этот вечер вместе, среди наших гостей.

- Прежде всего, ваше величество, позвольте мне выразить вам мои поздравления и пожелания всякого счастья, - начала Анна тихим, слегка дрожащим голосом.

- Вы взволнованны, Анна! Мне слышатся слезы в ваших словах, - проговорил Людовик вполголоса и нежно привлек к себе жену. - Будьте же тверже! Я искренне верю словам вашего привета.

- Позвольте же мне присоединить к ним хотя бы ничтожный знак их искренности, - продолжала Анна, овладевая собою и доставая из красного чехла роскошный футляр, - вот портрет, готовившийся в тайне от вас, но, узы, о нем дрянные слуги заранее предупредили вас.

Анна Австрийская произнесла последние слова так громко и с такой выразительной интонацией, что Ришелье невольно побледнел.

Король взял футляр из рук жены.

Ришелье впился в него пристальным взглядом. Он был поразительно похож на тот, который Габриэль де Марвилье недавно увезла в Лондон.

- Поверьте мне, что я, тем не менее,, глубоко тронут вашим нежным подарком. Я должен признаться, что ждал его с невыразимым нетерпением, и для меня он составляет венец сегодняшнего дня.

- Трудно передать вам, государь, до чего я обрадована вашими словами. И да ниспошлет небо конец всем интригам, до сих пор отравлявшим всю мою жизнь и портившим наши отношения. Я тоже должна сделать вам одно признание: я устала и мечтаю о мире.

- Я сам горю тем же желанием, Анна! Ах, это портрет ваш! Как он поразительно похож! Как мастерски исполнен! Вы не могли придумать для меня более приятного подарка!

Людовик оглянулся вокруг и остановил взгляд на кардинале, по-видимому, очень удивленном и недовольном. Король вынул портрет из ящика.

- Посмотрите, ваша эминенция, - разве я не прав, говоря, что это поистине мастерская работа! - обратился он к Ришелье, подошедшему в этот момент, чтобы окончательно убедиться в правильности мысли, приводившей его в ужас.

- Да, ваше величество, лучше этого портрета может быть разве только сама действительность, - почти дрожа от бешенства, польстил Ришелье, принимая из рук короля роковой портрет.

Он стал пристально рассматривать его, - кисть принадлежала несомненно Рубенсу, бриллианты на рамке были расположены точно так же.

Хотя это было и не совсем вежливо, но Ришелье не мог удержаться от того, чтобы не повернуть портрет и не взглянуть на его обратную сторону.

На золотой пластинке совершенно четко виднелась буква "А", вырезанная его бриллиантовым кольцом.

Он изменился в лице от страха и волнения! Каким образом могла Анна Австрийская добыть этот портрет обратно!

Пока королева принимала приветствия и поздравления от толпившихся вокруг нее знатных дам и получала кислый поцелуй в лоб от Марии Медичи, Людовик подошел к Ришелье.

- Теперь видите, ваша эминенция, проговорил он вполголоса, но с таким волнением, которое не могло ускользнуть от окружающих, - что вы и на этот раз ошиблись.

- То есть меня перехитрили, ваше величество! - хотел было возразить кардинал, но мгновенно понял всю ничтожность этого довода и промолчал.

- Вы, великий государственный деятель, ваша эминенция, - продолжал Людовик, - но очень плохой посредник в делах супружеских! Поэтому я раз и навсегда запрещаю вам вмешиваться в мои личные отношения. Слышите, - я требую, чтобы вы воздержались от всякого вмешательства, так как вижу, что это может повлечь за собой гибельный разрыв между мной и королевой. Я высказался совершенно ясно и, надеюсь, вы меня поняли. За ваши услуги в делах государственных я буду вам всегда очень благодарен! А теперь пойдемте в зал.

Ришелье, бледнее смерти, молча пошел за королем. Он рассчитывал восторжествовать, а ему пришлось так унизиться.

Идя в зал, он заметил улыбавшихся Сен-Марса и де Ту.

Сознание, что над ним могут смеяться, пронзило все его существо.

- За это вы мне дорого заплатите! - прошептал он, проходя мимо и с нетерпением ожидая минуты, когда ему можно будет покинуть ненавистное торжество.

III. ЖЮЛЬ ГРИ

Было уже далеко за полночь, когда карета кардинала остановилась у подъезда резиденции Ришелье.

Кардинал был в высшей степени взволнован. Еще никогда в жизни не бурлила так кровь в его скрытной груди! Несмотря на высокий духовный сан, у него вырвалось ужасное проклятие, когда он убедился в том, что все его планы разрушены и Людовик твердо намерен окончательно примириться с Анной. Весь вечер король был необыкновенно предупредителен с женой, точно стараясь доказать всем и каждому, что попытка снова разъединить их будет безуспешной.

Людовик все время старался быть с ней рядом, несколько раз повторял ей, как глубоко обрадован он тем, что, наконец, ему удалось устранить все причины их размолвки и закончил просьбой об интимной встрече с ней.

Анна ответила ему, краснея, что если он придет к ней, как супруг, то она будет счастлива принять его.

Таким образом, между королевской четой установилось полное согласие. Все окружающие радовались этому примирению, понимая, что только любовь Людовика к жене могла затмить все зло, причиненное его недоверием к ней.

Приехав домой, Ришелье приказал камердинеру, встретившему и проводившему его до кабинета, сейчас же разбудить патера Жозефа и пригласить его к кардиналу.

Сам он принялся беспокойно шагать взад и вперед по комнате.

Он совершенно не понимал всего происшедшего, так неожиданно разбившего его расчеты, и мучительно искал объяснений, потому что неизвестность была для него еще мучительнее.

Через несколько минут явился и серый кардинал. Его часто неожиданно будили по ночам и он не особенно удивился и сегодняшнему случаю.

По временам Ришелье страдал бессонницей. Тогда он проводил целые ночи за работой и бесцеремонно приказывал будить всех, кто был ему нужен. Чтобы позолотить пилюлю, он всегда говорил, что для блага государства можно пожертвовать одной ночью сна.

- Двадцать первого числа этого месяца, патер Жозеф, - начал Ришелье негромко и серьезно, - я поручил вам, во-первых, лично наблюдать за тем, чтобы мушкетер его величества, виконт д'Альби, действительно отсидел дома свои пять дней домашнего ареста, во-вторых, чтобы мушкетеры Монфор и Сент-Аманд были назначены в караул в Лувре.

- И приказания эти были исполнены. Приказ о назначении в караул Монфора и Сент-Аманда не мог быть передан капитану вечером двадцать первого, так как его нигде не нашли. Что касается арестованного мушкетера, то все пять вечеров подряд я лично ходил осведомляться, дома ли он, и каждый раз своими глазами видел, что он был в своей комнате.

- Вы знаете его в лицо, патер Жозеф?

- Нет, но я знаю, что он носит мушкетерскую форму и руководствовался этим, исполняя ваше поручение.

- Вчера был последний день его ареста. Вы и вчера его видели?

- Да, вчера также.

- Это совершенно непонятно! - вскричал Ришелье. - Курьер, возвратившийся из Лондона, уверяет, что видел в Лувре трех мушкетеров. - Сегодня я сам нарочно справлялся у капитана Девере и тот сказал, что из его людей в отпуске были только двое. К сожалению, они успели уехать до того, как я отдал свой приказ. Но кто же был с ними третий?

Патер Жозеф пожал плечами.

- На это я не могу вам ответить! - проговорил он.

- Сегодня вечером Девере вдруг докладывает мне, что около девяти часов в Лувр прискакал курьер, и курьер этот был никто иной, как виконт д'Альби.

- Что ж, это вполне возможно; Ведь арест его прекратился вчера вечером.

- Да ведь не мог же он со вчерашнего вечера слетать в Лондон и возвратиться обратно! - с досадой крикнул Ришелье. - С виду оно, пожалуй, и похоже на то, что эти господа мушкетеры могут делать чудеса, но ведь это же вздор!

- Я ничего не слыхал ни о какой поездке в Лондон.

- Да, да разумеется, вы не можете объяснить мне ничего! - проговорил Ришелье в самом дурном расположении духа, - да, наконец, я и сам ничего не понимаю!

В эту минуту часы, стоявшие на мраморной доске камина, пробили час. В кабинет вошел камердинер.

- Что там такое? - спросил кардинал, оглядываясь.

- Какой-то гвардеец просит позволения увидеть вашу эминенцию. Он говорит, что видел свет в окнах и, значит, вы еще не изволите почивать, - доложил камердинер.

- Как его зовут?

- Жюль Гри.

- А! Хорошо! Пусть войдет! - вскричал Ришелье и лицо его несколько просветлело, так как появилась надежда добиться какого-нибудь разъяснения.

- Ступайте и отдохните, патер Жозеф, - прибавил он, обращаясь к своему серому двойнику, - завтра нам предстоит много работать и многое обсудить.

Жозеф покорно встал, поклонился и вышел.

В кабинет тотчас же явился достойный сын и ученик отца Гри. Поверх красного мундира кардинальской гвардии на нем был накинут темный плащ, по виду которого можно было сразу же догадаться, что его хозяин вернулся из длительного путешествия.

Жюль Гри раскланялся, держа шляпу на отлете.

- Когда вы возвратились? - спросил кардинал нетерпеливо.

- С полчаса назад я проехал сквозь заставу.

- Один?

- С Рансоном, ваша эминенция.

- А где же Ротфор?

- Он убит, ваша эминенция.

- Убит?! Как же это случилось? Говорите!

- Семь дней тому назад я с Рансоном и Ротфором выехал отсюда из Парижа и ровно двадцать четвертого этого месяца мы благополучно прибыли в Лондон, где я тотчас же отправился на квартиру госпожи де Марвилье.

- А она была уже в Лондоне?

- Не знаю, ваша эминенция, но меня довольно деликатно выгнали и велели прийти на другой день утром. Я так и сделал и застал госпожу де Марвилье. Она сказала мне, что в полдень отвезет ларчик герцогу Бекингему.

- Рансон и Ротфор были с вами?

- Так точно, ваша эминенция! Попробовали было пробраться во дворец герцога, но на большом подъезде было слишком людно, и мы добрались до черного хода.

- Вы не видели, что делалось возле подъезда и кто приезжал к герцогу?

- Нет, ваша эминенция. Сначала нам было невдомек, что оно бы и не лишне, ну а потом мы уже не могли, потому что были заняты черным ходом. Нам было очень некогда. Госпожа де Марвилье собиралась отдать ларчик герцогу в двенадцать часов. Вот мы и решили пробраться во дворец сейчас же после того, как у герцога побывает наш посланный, значит, между часом и двумя обработать свое дельце и лететь сюда.

- Не заметили вы в Лондоне около дворца или не встретили ли у госпожи де Марвилье нескольких мушкетеров?

- Нет, ваша эминенция, в Лондоне мы их не видели, а нагнали только в Лувре.

- Значит, там же, где видел их Мулен! Сколько их было?

- Трое, ваша эминенция.

- Мулен говорил правду! Фамилии их знаете?

- Как не знать! - Маркиз, виконт и Милон!

- Виконт д'Альби? - переспросил кардинал, недоверчиво взглядывая на своего курьера. - Да вы, вероятно, ошиблись!

- Никак нет, ваша эминенция, - отвечал тот улыбаясь, - как же мне было не рассмотреть его, когда мы с ним маленько поцарапались шпагами.

- Клянусь, я понимаю в этом деле все меньше и меньше! Виконт был под домашним арестом. Я сам велел присматривать за ним и вдруг оказывается, что двое достойных доверия людей видели его в одно и то же время в двух разных местах!

- Я, кажется, могу понять это совсем просто, ваша эминенция, уж если вы оказали мне честь заговорить со мной об этом.

- Ну, как же вы это объясните? Говорите.

- А так, что настоящий виконт ездил в Лондон, а фальшивый сидел дома под арестом.

- То есть, это означает, что существовал фальшивый виконт?

- А просто набили чучело, одели в мушкетерскую форму, да и посадили в комнате спиной к двери, так что каждый, кто заглянет, думает, что это сидит настоящий виконт.

- Да, но ведь это такого рода штука, за которую можно насидеться в Бастилии!

- А это уже придется решать вашей эминенции.

- Докладывайте дальше. Вы остановились на том, что хотели пробраться во дворец...

- Точно так, для того, чтобы завладеть ящичком, который я видел у госпожи де Марвилье. Мы разговорились там с одним из лакеев и рассказали ему, что бежали со здешней службы, чтобы поступить на английскую. Он был родом француз и очень к нам расположен. Я стал просить у него совета, да и говорю, что, по-моему, было бы лучше всего, если бы он помог нам переговорить с его господином. Сначала он не соглашался. Но Ротфор стал предлагать ему деньги. Тогда он сказал, что проведет наверх только одного из нас, а другие пусть ждут внизу.

- Итак, вы все же пробрались наверх?

- В двенадцать часов госпожа де Марвилье приезжала к герцогу, а в два я был уже в его покоях. Я выждал минуту, когда герцог вышел зачем-то из кабинета, и пробрался туда. На столе стоял тот ящик, который я видел у госпожи де Марвилье, но от портрета с бриллиантами и след простыл. Чтобы не попасть впросак, и чтобы потом не сказали, что я сам сочинил всю эту историю, я захватил со стола несколько безделушек не дешевле... Вот, например, эта печатка...

- Ну, я думаю, что вы не очень раздумывали над ценой, и если бы могли, захватили бы с собой все, что там было, - заметил Ришелье, - однако, продолжайте.

- Я поискал еще портрет, но убедившись в том, что его нет, сразу же ушел. Но не успел я спуститься к товарищам, как во всем дворце поднялся страшный переполох.

- Вероятно, обнаружили ваше присутствие?

- Уж и не знаю, ваша эминенция. Мы поскорее сбежали из дворца и затерялись в боковых улицах, а потом со всех ног пустились в обратный путь. Что произошло потом у герцога, я, конечно, не знаю. А только мы были в таком горе, в таком отчаянии, что не достали портрет! Нас только и утешало сознание, что мы сделали все возможное, все, что в пределах человеческих сил.

- А хотите вы знать, где портрет?

- Да, верно, герцог не поставил его на стол, как вы предполагали, ваша эминенция, а припрятал хорошенько.

- Ничуть не бывало. Его привезли мушкетеры и вот уже пять часов он в руках короля.

- О! Черт возьми! - прорычат Гри. - Так вот отчего они так спешили из Дувра. Ну, да зато мы так угостили одного из них, что он, наверное, любуется теперь корешками травы.

- Да мне то от этого мало пользы! Теперь я все понимаю! Мушкетеры приехали в Лондон в одно время с вами. Там они, не заходя к Марвилье, отправились прямо к Бекингему, получили от него портрет и уехали обратно, так что вы не могли ни увидеть их, ни помешать им.

- Нет, извините, ваша эминенция, мы помешали им и даже очень! Позвольте вам рассказать все по порядку.

- Ну, ну, продолжайте и поскорее заканчивайте.

- Мы выехали из Лондона и к ночи очутились в Дувре. Только я сомневаюсь, чтобы мушкетеры добыли у герцога портрет по его доброй воле, а то с чего бы ему приказать запереть гавань в Дувре.

- Да, но только вы забываете при этом самих себя, - заметил кардинал, - а мне кажется, что этот приказ был отдан именно из-за вас.

- Гавань заперли именно в то время, как мы выехали в Дувр. Дело выходило дрянное! Становилось уже темно и мы метались по гавани, как угорелые. Вдруг видим - идут три мушкетера с каким-то капитаном и толкуют с ним, как бы перебраться в Булонь. Нам подумалось, что если можно выехать из гавани им, то, значит, можно и нам. Мы тоже начали было перебираться на корабль, - но тут-то и произошла схватка.

- Да разве капитан, собиравшийся перевозить мушкетеров, не знал, что гавань заперта?

- Нет, видно знал, да только я видел у виконта пропуск от герцога Бекингема.

- Так вот вам и доказательство, что порт был закрыт только для вас.

- Мы бросились на мушкетеров! Рансон схватился с маркизом, Ротфор с Милоном, а я принялся за виконта! Через несколько минут слышу, Милон кричит ему, чтобы он бросал все и один садился на корабль. Он и послушался. Я тоже хотел идти за ним, но капитан оттолкнул меня и тут уж нам никак нельзя было помешать виконту уехать. Я от злости так налетел на Милона, что мы с Рансоном изрубили его чуть ли не в куски, он так и остался на месте, а в то же время маркиз изловчился всадить свою шпагу Ротфору в грудь так, что тот упал. Не подойди в это время ночной патруль, не подарили бы ему смерть товарища! Ну, а тут, как услышали, что идет полиция, ясно, нам пришлось дать тягу!

- А от виконта уже и следа не осталось! Оттого-то ему и удалось поспеть как раз вовремя, перед праздником.

- К утру мы с Рансоном забрели в какую-то избушку на берегу моря и там нашли двух рыбаков, взявшихся, конечно, за хорошие деньги, доставить нас на французский берег. Погода стояла хорошая, море было спокойное, вот мы благополучно и добрались до Кале. Там мы нашли свежих лошадей и, сломя голову, понеслись к Парижу, а здесь я тотчас же пришел к вашей эминенции. Да, нечего сказать, не мало-таки хлопот, трудов и опасностей, - а благодарность за все это известно какая...

- Скажите лучше: много шума из-за пустяков! - проговорил Ришелье мрачно.

- Нет, я вам скажу другое, ваша эминенция: у нас с виконтом и маркизом счеты еще не сведены. И попадись они мне хоть в самом Лувре, - им несдобровать!

- Да, и вы будете правы, потому что они лишили вас награды, которую я вам назначил, если бы вы привезли мне портрет.

- Милон, наверное, уже больше не встанет. Я думаю, с него достаточно. А что касается других, да не будь я Жюль Гри, если я не доберусь до них. Будь потом, что будет, а я уж доберусь таки!

- Ну, это уж ваше дело! - закончил Ришелье и очень немилостиво выпроводил гвардейца.

Теперь он знал, как произошло все смутившее его дело, но от этого чувство унижения не исчезло. Еще долго шагал он взад и вперед по комнате, стараясь овладеть собой и найти новую жертву, на которой можно было выместить накопившуюся злобу. Он должен был или ответить своим противникам таким же унижением, или отомстить им страшной местью, - только это могло бы его успокоить.

Враги должны были почувствовать всю тяжесть его руки! Но самое главное - они должны понять, что если он молча перенес свое унижение, то только с одной целью - еще больше поднять свое величие. В нем пробудилась жажда крови, и ею он хотел смыть пятно своего поражения.

IV. ПРИВИДЕНИЕ В МАЛЕНЬКОМ ЗАМКЕ

После праздника в Лувре прошло четыре дня.

Господин Пипо и маленькая луврская судомойка Жозефина были просто завалены работой. Нужно было перемыть, перечистить и привести в порядок огромное количество драгоценной посуды, бывшей в употреблении в торжественный день рождения короля.

Уборка была уже окончена и ключник с довольным видом закрывал шкафы и двери, говоря, что, слава Богу, все пойдет по-старому, когда в дверь вдруг кто-то постучался.

В комнату с серебром не входил почти никто из посторонних, кроме лакеев.

Пипо с удивлением и любопытством поднял голову и уставился на дверь.

Лицо же Жозефины озарилось радостной улыбкой, когда она увидела, что в комнату вошла старая Ренарда и степенно приветствовала своего бывшего хозяина книксеном. На ней был старомодный чепчик, придававший всему ее облику весьма жалкий вид. Глаза ее были красными от слез. Башмаки ее были так запачканы грязью, что не оставляли никакого сомнения в том, что она бежала в Лувр, не выбирая дороги.

Все это очень удивило и заинтересовало Белую Голубку.

Она быстро подошла к Ренарде, собираясь расспросить ее, но та уже обратилась к Пипо с самой жалостной миной.

- Ах, добрейший господин ключник! Ах, милейший господин Пипо! Если бы вы только знали, какое несчастье! - причитала она, - нет, нет, это просто ужасно! Этого мне просто не пережить на старости лет!

- Да что с вами, Ренарда? - напыщенно спросил маленький толстенький человечек.

- Ах, Боже мой! На что же это я похожа! - вскричала она вместо ответа, оглядывая себя со всех сторон и видя следы грязи. - Да и то сказать, ведь я от страха и отчаяния бежала сюда, как сумасшедшая!

- Да вы лучше скажите сначала, что с вами случилось, - перебил ее ключник.

- Ах, большое, большое несчастье! Вы только послушайте. - И ты, Жозефина, тоже слушай. Вы ведь знаете, что я поступила кастеляншей в маленький замок, который принадлежит господину маркизу де Монфору. Вот только дней десять или одиннадцать назад наш хозяин вместе с господином бароном Сент-Амандом, - его все господа зовут попросту Милоном, - нежданно-негаданно куда-то уехали по службе.

Это имя произвело на ключника не особенно приятное впечатление, но он превозмог себя и промолчал.

- Такие отъезды у них часто случаются, вот я и осталась в замке одна со старым садовником да с... Нет, с одним садовником, - продолжала Ренарда. - Господин маркиз сказал мне, что он во что бы то ни стало, а вернется к двадцать седьмому сентября, а маркиза все нет, да нет. Можете вы себе представить мой страх, а надо вам сказать, господин

Пипо, что я люблю моего маркиза как родного сына. Ну, да и он же ко мне относится хорошо! Могу похвастать! Ведь никогда не скажет мне иначе, как "моя милая Ренарда" и все "милая" да "милая". Да... уверяю вас!

- Да я нисколько не сомневаюсь, - перебил ключник разболтавшуюся старуху, - только рассказывайте дальше. Ведь вы начали говорить о какой-то беде, которая с вами приключилась.

- Нет, не со мной, господин Пипо! - А все-таки, прежде всего, скажите мне, как идут ваши дела с Жозефиной? Вот по глазам вижу, что вы ею довольны. Ну, да это потом, надо же мне сначала рассказать вам о несчастье. Напрасно вы покачиваете головой, господин Пипо, у меня всегда так много мыслей в голове! Ну, так вот и жду я день за днем. Нет маркиза! Думаю, уж точно с ним что-нибудь да случилось! И так мне стало страшно. А тут еще сны начали сниться все такие дурные. Ну, да, одним словом, я за эти дни, кажется, на целых десять лет состарилась. Наконец, вдруг сегодня, с час тому назад, подъезжает карета... звонят... Я так и подскочила от страха... Мы с садовником пустились к ворогам, отворяем... и что же, вы думаете, мы видим?

- Ну, что же маркиз?

- Да он то, благодарение Господу, выскочил из кареты цел и невредим.

- Так в чем же беда-то?

- Да вы слушайте до конца! Беда впереди! Маркиз выскочил из кареты и зовет меня. Я побежала, смотрю, а в карете лежит господин Милон, то бишь, господин барон де Сент-Аманд, и точно мертвый.

- Ах, боже мой! - вскричала Жозефина, бледнея при последних словах Ренарды, - господин Милон! Да что же с ним случилось?

- Да я и сама еще хорошенько не знаю, должно быть они опять наскочили на какого-нибудь головореза. Я догадалась по двум ранам господина Милона, да по дыре на плаще моего маркиза. Бог им судья, а только они доведут эти шутки до того, что их когда-нибудь перебьют всех до одного!

- И вы серьезно думаете, дорогая моя, что он должен умереть? - спросила, бледная, как смерть, Жозефина.

- Он еще в памяти, но только рассудок очень мутится, да и лихорадка у него сильная. Понятно, дело это опасное! Вот как выйду отсюда, так забегу к доктору Вильмайзанту, чтобы он скорее ехал к нам. Мы уложили господина Милона У себя в замке. Я устроила ему внизу отличную комнату. Ах, господи! - заговорилась я с вами, а уже смеркается, надо бежать. И ведь как мы осторожно его перенесли и уложили, а потом стали советоваться между собой, - это я да господин маркиз, - что нам делать. За господином Мил оном нужен уход, да уход. Господину маркизу нельзя отлучаться со службы из Лувра, а мне куда же? Я уже стара, мне это дело не по силам. Я и подумала, что еще одну ночь выдержу, но ведь у меня и других дел много. Вот тогда я и вспомнила о тебе, моя девочка. Постойте же, говорю маркизу, я кое-что придумала. Пойду к ключнику, господину Пипо и узнаю, не отпустит ли он на несколько дней Жозефину. Да, - сказал господин маркиз, - так и сделайте. Ступайте, поклонитесь от меня господину Пипо и скажите ему, что я буду очень благодарен, если он отпустит Жозефину на несколько дней ко мне. Ну, вот я и пришла спросить у вас, господин Пипо, нельзя ли вам отпустить ее.

Белая Голубка устремила на него умоляющий взгляд, но лучше было бы ей не делать этого. Ее невольное восклицание при вести о болезни Милона и выражение ее глаз при этой просьбе Ренарды утвердили Пипо в мысли, что между мушкетером, когда-то прочитавшем ему такую назидательную речь, и молодой девушкой существует нечто вроде тайной привязанности.

Поэтому он состроил очень важную и задумчивую физиономию.

- Нет, об этом нечего и говорить, Ренарда, - проговорил он сухо, - и что это пришло вам в голову? Ну, подумайте сами, какое мне дело до вашего маркиза, а тем более до того раненого мушкетера? Да, и, кроме того, разве прилично, чтобы молоденькая придворная судомойка была сиделкой возле постели холостого буяна.

Ренарда посмотрела на него так, точно хотела сказать, - с каких это пор ты стал таким сторонником добродетели и как ты смеешь называть буяном такого знатного господина?

- Но послушайте, господин ключник, - заговорила она было вслух.

- Нет, нет! Этого нельзя, Ренарда! Ступайте к вашему маркизу и скажите ему, пусть наймет сиделку, где сам знает. У Жозефины есть много дел и здесь, да и спать ей нельзя в ином месте. Ведь такое жалованье, как здешнее, даром не платится.

- Да что это с вами стряслось, господин Пипо! С каких это пор вы стали таким строгим? - не выдержала Ренарда, видя, что Жозефина залилась горькими слезами.

- Не трудитесь уговаривать меня! - вскричал кругленький человек, багровея от досады. - Я вовсе не намерен оказывать вашему маркизу любезности, за которые могу нажить большие неприятности. Ведь если госпожа обергофмейстерина узнает, что здесь никто не ночевал несколько ночей, то меня с позором прогонят с места, а кто станем меня кормить тогда? Ну-ка, скажите. Уж не ваш ли маркиз? Не бывать этому! Так пусть уж Жозефина остается здесь и делает свое дело.

Этого Ренарда никак не ожидала. Что оставалось ей теперь делать? Кого послать в замок? Кому поручить уход за тяжело раненым Милоном?

- И неужто это ваше последнее слово, господин Пипо? - спросила она еще с искрой надежды.

- И не трудитесь ждать иного. Я ведь сказал вам, - значит так тому и быть!

- Ну так мне нужно скорее идти! - проговорила Ренарда, оправляя платье. - Надо еще забежать к доктору и позвать его к нам, чтобы мне уж хоть не совсем зря пробегаться. Не плачь, Жозефина, ведь этим дела не поправишь. Я вижу, что будь твоя воля, ты помогла бы мне. Да, видно, уж нельзя. Прощай.

Старушка быстро вышла из комнаты. Начинало уже смеркаться, а господин Пипо все еще продолжал убирать что-то, все время отдавая Жозефине разные приказания и сопровождая их наставлениями. Может быть, он хотел доказать ей этим, что отпустить ее было действительно невозможно.

Наконец, однако, он собрался уйти и взялся уже за шляпу и палку.

Дверь снова быстро распахнулась и на пороге показался мушкетер, а вслед за ним появилось сияющее торжеством лицо Ренарды.

- Вот, поговорите с этим господином сами, господин маркиз? - вскричала она. - Пусть он вам повторит то, что осмелился сказать мне! Я не могу допустить, чтобы так отзывались о господах мушкетерах.

Шарль Пипо с невыразимым удивлением смотрел на мушкетера.

- Это вы ключник комнаты с серебром? - обратился к нему маркиз.

- Так точно, сударь.

- А я маркиз де Монфор.

- Да меня это не касается! - грубо возразил Пипо. - Что вам здесь угодно?

- Мне угодно вас, господин Пипо, или, вернее, просто Пипо, - ответил маркиз таким тоном, которого от него вообще не слыхивали, - я хочу поговорить с вами и вы останетесь здесь до тех пор, пока я этого захочу. Не думайте, чтобы я пришел к вам из-за пустяков, мой милый.

- Если вы намерены толковать опять о сиделке для раненого мушкетера, то я вам заранее, без всяких проволочек, скажу мой ответ. Придворная судомойка останется здесь. Я так ей приказываю и имею на это право, - вот и все!

- Да это все дело второстепенное, мой милый. А прежде вы мне ответите за то оскорбление, которое позволили себе нанести больному израненному мушкетеру. Ведь оскорбив его, вы тем самым оскорбили всех мушкетеров.

- Да ведь я не знал, господин маркиз...

- Однако, надо признаться, что вы плохо понимаете слово честь! Вы, может быть, думаете, что "буян" название лестнее и почетное?

- Нет. Но только я вовсе не хотел оскорблять... Да и что мне за дело до господ мушкетеров.

- Да уж, не отпирайтесь, господин Пипо, - от меня словами не отделаетесь. Вы оскорбили все мушкетерство, да еще в лице больного, израненного товарища. Так оставаться это не может! Поскольку дать удовлетворение на дуэли вы не можете, то будете привлечены к суду чести. Понимаете вы, что это такое?

- Да послушайте же, господин маркиз...

- Нет, нет! Не разыгрывайте, пожалуйста, угнетенную невинность. Повторяю вам, вас привлекут к суду чести, а что будет дальше - вы там сами узнаете.

- Да прошу же вас... Ну, к чему все это?..

- Мадемуазель Жозефина, проводите, пожалуйста, старую Ренарду сначала к доктору, а потом в замок. Ответственность за это я беру на себя, - обратился маркиз к Жозефине. - Ренарда говорит, что вы можете помочь ей ухаживать за одним больным, и я буду очень вам благодарен, если вы возьметесь за это. Она вас проводит.

- Да ведь господин ключник... - начала было Жозефина.

- Разобраться с господином Пипо вы уж предоставьте мне, - перебил ее маркиз, - и не беспокойтесь ни о чем. Ступайте только скорее в замок. Ведь хуже того, что вы потеряете ваше здешнее место, не может ничего случиться.

- Да, и она его лишится! - вскричал Пипо, видя, что на него не обращают ни малейшего внимания и приходя от этого в бешенство. - Даю вам мое честное слово, она у меня вылетит!

- И это тоже придется решать не вам, - спокойно возразил маркиз.

Между тем, Жозефина и Ренарда быстро вышли из комнаты с серебром.

- А кому же если не мне? Позвольте узнать? Вы, кажется, уж что-то очень много воображаете о себе из-за того, что вы маркиз, и придумали стращать меня каким-то судом чести. Уж не рассчитываете ли вы, что я от страха стану делать все, что вам вздумается? Очень ошибаетесь! Не бывать этому, - кричал Пипо в бешенстве, - да было бы вам известно, я буду отстаивать свои права, если даже для этого мне придется идти к хотя бы самому его эминенции кардиналу! А он ко мне очень расположен. Этого еще не доставало, чтобы первый встречный забирался сюда и распоряжался здесь, как ему угодно.

- Да ведь вы сами видите, что мое приказание исполнено, - придворная судомойка ушла.

- И больше не придет сюда, в этом я уверен.

- Мне не о чем больше говорить с вами, господин ключник, и так как я ухожу, то можете идти и вы, - проговорил маркиз с такой комичной важностью, что чуть сам не расхохотался над собой. - Советую вам приготовиться к тому, что от вас потребуют удовлетворения за оскорбление чести.

- К кардиналу, сейчас же пойду к кардиналу! Ведь это уже ни на что не похоже! Второй раз позволяют себе эти мушкетеры вмешиваться в мои дела. Пусть кардинал мне объяснит, в чем состоят мои права и обязанности и должен ли я позволять, чтобы меня так унижали! - кипятился Пипо, закрывая комнату. Он направлялся в Лувр, а по пути решил обдумать, что ему делать дальше.

А между тем Милон лежал в одной из комнат замка.

Раны его так болели, что он не мог ни уснуть, ни пошевелиться. За те дни, когда маркиз вез его в Париж и ухаживал за своим товарищем по оружию как опытная и преданная сиделка, здоровье его не особенно пострадало, но бородатое красивое лицо его стало гораздо бледнее, веселые добродушные глаза утратили свой обычный блеск.

Другого человека такие раны, без сомнения, свели бы в могилу. Но геркулесовское сложение Милона и его еще молодой и здоровый организм давали самые серьезные основания надеяться на то, что с помощью хорошего хирурга он вскоре поправится.

В первые дни, пока они вынуждены были пробыть в Лувре, маркиз сам, и довольно искусно, накладывал повязки и охлаждал раны. Но, наконец, Милон стал настоятельно требовать возвращения в Париж, да и маркизу нельзя было удлинять свой отпуск, а потому они и пустились в путь, но ехали медленно и осторожно и в конце концов счастливо прибыли в замок.

Ренарда тотчас же побежала за доктором и Жозефиной, а маркиз поехал в Лувр представиться командиру. Таким образом, Милон остался один.

Начинало уже смеркаться. В огромном старинном покое скоро установился почти темно-серый сумрак. Больной лежал неподвижно и постепенно впал в состояние полузабытья, часто овладевающее людьми, охваченными лихорадкой.

Глаза его были полуоткрыты и бесцельно устремились на высокую двустворчатую дверь, выходившую в коридор.

Вдруг ему показалось, что дверь эта тихо отворяется.

Милон был не в силах ни пошевелиться, ни подать голос и видел все как бы в тумане.

В комнате стало уже настолько темно, что с одного конца нельзя было рассмотреть, что делается на другом. Дверь медленно и беззвучно приоткрылась и в комнату проникла яркая полоса света, затем появилась фигура женщины в широкой белой одежде. В одной руке она держала свечу, другой медленно, почти торжественно, открыла дверь.

Милон увидел какую-то прозрачную фигуру: лицо, окруженное волнами черных волос, было мертвенно бледно; глаза смотрели, как у мертвой. От белого платья эта странная женщина казалась еще более похожей на вставшую из гроба.

Никогда Милон не видал этого бледного, гордого, прекрасного лица. Кто была эта дама? Как она попала в замок? Быть может, она жила тут?

Маркиз никогда не говорил, что в его замке живет кто-нибудь посторонний.

Неужели это игра расстроенного воображения тяжело-раненного человека? Неужели он бредит наяву?

Он не мог ответить себе на эти вопросы, не мог ни в чем удостовериться и лежал неподвижно, будучи не в силах пошевельнуться, видел все, что вокруг происходило, и не был в состоянии объяснить себе увиденное.

Женщина вошла в комнату неслышно, легко, как призрак, обошла ее и остановилась, ощупав стены и мебель... Она, по-видимому, не замечала больного. Глаза ее горели каким-то зловещим коварным огнем.

Вдруг она подошла к той стене, где на стульях разложено было белье и подушки, отложенные Ренардой, когда она стелила постель Милону.

Странная женщина поднесла свечу к самому белью и оно мигом вспыхнуло.

Вид огня, казалось, радовал ее, потому что она все время старалась усилить его, для чего подожгла уже начинавший дымиться стул, и с необыкновенной силой и ловкостью подвинула к загоревшимся вещам один из столов, стоявший ближе других.

Милон все это видел...

Неужели его мучил страшный кошмар, от которого он не мог очнуться?

Уже вспыхнуло пламя и вся комната наполнилась густым дымом... огонь взвивался все выше и выше...

Призрак тихонько, неслышно выскользнул из комнаты и быстро исчез в коридорах.

Милон хотел закричать, позвать, вскочить... напрасно! Его душил дым, но он лежал неподвижно и только временами вырывались из его измученной груди тихие стоны, а пламя, между тем, подступало все ближе и ближе...

В это время внизу, у портала, послышались шаги и голоса.

- Святая Геновефа! Что это такое? - вскричала Ренарда, - этот запах...

- Гарью пахнет, - отвечала Жозефина. Шаги приближались.

Ренарда первой подбежала к дверям комнаты, где горело, и с криком ужаса всплеснула руками.

- Этого еще не хватало!.. Воды скорей! Жозефина побежала за водой, а доктор Вильмайзант вошел со старухой в комнату.

- Здесь-то и лежит раненый? - спросил он.

- Да, сударь, вон там, на постели, - отвечала Ренарда, растерянно бегая из угла в угол.

- Дым сильно повредит ему, - сказал Вильмайзант, подходя к постели.

Женщины и прибежавший старик-садовник гасили в это время огонь и открывали окна.

Милон совершенно потерял сознание и лежал, как мертвый.

Доктор принес свечку и начал осматривать раны, вызвавшие у него большие опасения.

Наконец Ренарде, Жозефине и садовнику удалось потушить огонь. Они унесли обгоревшие вещи, свежий воздух из сада начал освежать комнату.

- Как это могло загореться? - спрашивала беспрестанно Жозефина.

Старая Ренарда сначала ничего не ответила, а потом уклончиво сказала:

- Наверное, упала свечка...

Но по изменившемуся лицу старухи было видно, что она знает гораздо больше, нечто страшное, нечто таинственное, чего она не смела выдать, что ее мучило и пугало!

Она ушла и торопливо поднялась на верхний этаж.

Что она там делала - никто не знал.

Вернувшись через несколько минут, она вместе с Белой Голубкой вошла в комнату, где доктор уже осмотрел раненого.

- Смотрите за ним и кладите компрессы, - сказал он. - А главное, следите, чтобы у него в комнате был хороший воздух и давайте вовремя капли, которые я вам оставлю.

- Скажите, пожалуйста, доктор, очень ли опасно состояние здоровья господина Милона? - тихо спросила Ре-нарда.

Жозефина с озабоченным выражением лица ждала его ответа.

- Он тяжело ранен, и болезнь могла бы иметь дурной исход, если бы он больше пробыл в дыму. Теперь я надеюсь спасти его... он силен, а вы дадите ему хороший уход, - отвечал Вильмайзант.

- О, господи, добрый господин Милон все еще в обмороке! - сказала Белая Голубка, прижимая к груди руки.

- Это продлится еще немного времени, и пусть лучше будет так, потому что он в таком состоянии не испытывает мучений. Завтра я зайду. Бог даст - вылечим!

Вильмайзант ушел. Ренарда пошла проводить его.

Когда она открывала калитку, к воротам подошел маркиз.

Он раскланялся с доктором, расспросил о Милоне и просил сделать все, чтобы спасти приятеля.

Вильмайзант пообещал и затем ушел.

Маркиз вошел с Ренардой в палисадник и пошел к порталу.

- Что случилось, Ренарда? Вы встревожены? - тихо спросил он.

- Опять нам устроили было беду, - отвечала старая экономка.

- Пока вы уходили?

- В комнате у господина Милона был пожар. Маркиз испугался.

- Я уже говорил вам, Ренарда, что надо быть тверже и строже, - сказал он, и лицо его на минуту приняло страдальческое выражение. - Вы совсем не остерегаетесь.

- Я захлопоталась с господином Милоном и забыла запереть одну из дверей, господин маркиз, а моим отсутствием воспользовались и подожгли комнату.

- Теперь опасности больше нет?

- Нет, господин маркиз, все закончилось.

- Молоденькая помощница кладовщика у барона?

- Да, мы с ней будем меняться.

Маркиз вошел в комнату, где лежал Милон.

Приветливо ответив на поклон Белой Голубки, он пристально взглянул на обгоревшее место комнаты и подошел к больному.

Милон крепко спал.

Жозефина переменила компрессы, а Ренарда заперла окно, так как воздух совершенно очистился.

Маркиз был спокоен: у его приятеля были надежные сиделки. Он пошел к себе, с грустью размышляя о случившемся.

V. ПАПА КАЛЕБАССЕ

- Как зовут неизвестного человека, добившегося аудиенции? - спросил Ришелье своего старого камердинера.

- Господин Пипо, ваша эминенция.

- Забавное имя! Кто же такой этот Пипо и чего он хочет?

- Не знаю, чего он хочет, ваша эминенция, он называет себя смотрителем кладовых с серебром и говорит, что ваша эминенция милостивы к нему.

- Смотритель кладовых с серебром... - повторил Ришелье, и по губам его резко очерченного лица скользнула легкая улыбка. - Помню, помню! Приведи его!

Камердинер вышел, а вслед за ним на пороге появился Шарль Пипо.

Маленький толстяк, держа шляпу в руках, низко кланялся всемогущему кардиналу.

На нем был старомодный сюртук, который он надевал только в торжественные дни и по церковным праздникам, белый галстук и огромный туго накрахмаленный воротничок.

Господин Пипо походил на ученика, идущего на экзамен.

Ришелье взглянул сбоку на маленького откормленного смотрителя, ответив легким кивком на его поклон и сел.

- Что вам нужно, господин Пипо? - спросил он.

- Прежде всего, - начал маленький человек слегка дрожащим голосом, - позвольте мне поблагодарить вашу эминенцию за аудиенцию, которой вы меня удостоили.

- Мне некогда, господин Пипо, говорите короче.

- Слушаю, ваша эминенция! Но я должен начать немножко издалека, иначе мои слова будут непонятны. Я смотритель за серебром.

- Слышал уже.

- Мне полагается помощница, которая обязана помогать чистить серебро и спать ночью в кладовой. Помощницей этой до сих пор была старая Ренарда.

- Пожалуйста, говорите короче.

- Я сейчас кончу, ваша эминенция. Старая Ренарда поступила в услужение к маркизу де Монфор, мушкетеру. По ее рекомендации взяли другую помощницу Жозефину, воспитанницу старого фруктовщика Калебассе с улицы Шальо. Эта девушка вчера убежала.

- Ну, возьмите другую помощницу!

- Это еще не все, ваша эминенция. Меня оскорбили, и я хотел бы жаловаться.

- На кого?

- На мушкетера маркиза де Монфор. Но прежде всего мне хотелось бы, чтобы мои обязанности были более точно определены. Этот мушкетер начал приказывать мне и забрал у меня помощницу.

- Мушкетеры постоянно вольничают. Чего вы требуете?

- Чтобы мушкетеру запретили указывать старому верному слуге и определили, в чем именно состоят мои обязанности, ваша эминенция. Ведь очень унизительно выслушивать приказания и разные насмешливые замечания мушкетера. Всепокорнейше прошу приказать фруктовщику Калебассе прислать ко мне свою воспитанницу, мне необходима помощница.

- Вы хотите показать, что всегда возьмете верх. Понимаю! Ну, хорошо, я исполню ваше желание. Пошлите ко мне фруктовщика Калебассе, я устрою так, что он пришлет вам опять помощницу. Приказаний мушкетера вы, конечно, можете и не выполнять.

- Всепокорнейше благодарю, ваша эминенция, - сказал господин Пипо, отвешивая низкие поклоны, - помощница вернется ко мне! Ведь, кроме того, молодой девушке вовсе неприлично ухаживать за раненым мушкетером... Они ведь известны...

- За раненым мушкетером? - спросил Ришелье.

- Точно так, ваша эминенция! Маркиз привез к себе своего раненого товарища и хочет его вылечить, а Жозефину приставили сиделкой. Уж эти буяны! Везде напроказят!..

- Вы знаете фамилию раненого?

- Его зовут Милоном, ваша эминенция, это великан... плечи у него в эту дверь не пройдут!

- Так он жив?

- Как видно, его опасно ранили, потому что понадобилась сиделка. Но надо было взять мужчину для этого, а не мою помощницу, ваша эминенция. Я не зря рассержен и ненавижу этих мушкетеров.

- Пришлите сюда фруктовщика, - сказал Ришелье, заинтересовавшись, наконец, делом, - я все устрою, даю вам слово. Ваша жалоба очень основательна.

- Сейчас пришлю старого Калебассе к вашей эминенции, ему все известно, он знает и о замке маркиза и, вероятно, о раненом мушкетере, - с жаром уверял Пипо, - сейчас пришлю, он ведь может приказывать своей воспитаннице. Но я не скажу ему, какой высокой чести он здесь удостоится. Всепокорнейше прошу, ваша эминенция, не лишайте меня вашего расположения.

Пипо важно вышел из комнаты.

Ришелье с холодной улыбкой смотрел ему вслед.

- Человек, которого он ко мне пришлет, простолюдин, а я люблю иногда поговорить с этими людьми, чтобы узнать настроение такого народа.

Кардинал велел камердинеру не предупреждать фруктовщика, что он будет говорить с самим министром, а оставить его в уверенности, что он идет к одному из его чиновников.

Ришелье сел к письменному столу и стал писать. Через час камердинер доложил о фруктовщике.

Ришелье велел пустить его в кабинет и продолжал свое занятие.

Знакомый уже нам старик Калебассе, войдя, робко оглянулся вокруг и остановился у порога.

Ему не случалось еще ни разу так близко видеть всесильного кардинала, так что он и не узнал его. Кроме того, он никогда не думал, что попадет в кабинет Ришелье, считая его слишком важным и недоступным лицом.

Ришелье поднял голову.

- Вы фруктовщик с улицы Шальо? - спросил он.

- Так точно, сударь, меня зовут Калебассе.

- Знаете ли вы, зачем вас сюда позвали?

- Нет, милостивый господин. Хотят, верно, взять с меня еще какую-нибудь пошлину. Но я по доброй воле ни за что больше не стану платить. Лучше всю свою торговлю брошу.

- Разве вам так много приходится платить пошлин?

- Ах, ты, господи! Да спросите любого из народа! С тех пор, как господин кардинал стал управлять государством, сборщики податей просто шкуру готовы содрать.

- Вот как? И вы считаете виновным кардинала?

- А кого же, милостивый господин? Ведь не его же величество короля? Тому ничего не надо, это ведь всем известно. Но...

- Что вы запнулись?

- Гм, не знаю, можно ли откровенно говорить... ведь уж многие попали за это в Бастилию.

- Но я вам обещаю, что это с вами не случится. Так народ винит кардинала?

- А кого же еще, милостивый барин? У него все в руках, он назначает сборщиков податей, уступающих ему большую долю на постройку его дворцов и на содержание телохранителей. Ну, можно ли так делать? Король в это не вмешивается, он даже и не знает об этом ничего.

- Так, ну и что же народ говорит о кардинале?

- О, это вы всегда и везде можете услышать, если захотите, милостивый барин. Страх еще сдерживает многих, но недовольство сильно развивается.

- А знаете ли вы, как трудно каждому угодить, - сказал Ришелье.

- Это все так, но кардиналу все-таки надо было бы прежде всего думать о народе, ведь все в государстве получается от народа.

- Вы отчасти правы, любезный друг, но во всяком государстве для управления нужны деньги, а никто добровольно их не отдаст, следовательно, приходится налагать пошлины.

- Да, видите ли, народ еще, пожалуй, и молчал бы, люди пожаднее начинают громко роптать и поддерживают недовольство, - продолжал Калебассе, делаясь с каждой минутой доверчивее. - А ведь когда народ подстрекают, или когда он видит, что другие вокруг него восстают и ропщут, тогда дело скверно.

- Кто же ропщет, друг мой?

- Да разные вельможи.

- А вы откуда же это знаете, а?

- Гм, нашему брату приходится бывать и во дворцах богачей, и между рабочим и бедным людом, - продолжал словоохотливый старик, - всего наслышишься. Мне, торговцу, надо со всеми быть в ладу, слушать да поддакивать, тогда и узнаешь, что люди думают. Много разговоров слышу и о короле, и о кардинале, и о королеве, и обо всем, одним словом. Камердинер какой-нибудь проговорится, лакомка горничная сболтнет что-нибудь и часто, чтобы получить от меня лишний персик, рассказывает мне такие вещи, что волосы дыбом становятся от удивления.

- Таким образом, вы хорошо знаете обо всем, что делается?

- Да, признаться, кое-что знаю. Да как же иначе может быть? Это ведь развлекает, нашему брату торговцу без новостей нельзя, дело такое.

- Вы очень практичный человек, - сказал Ришелье, заметив, что старик может ему пригодиться, если он сумеет взяться за него. - Что же такое говорят, расскажите мне, любезный друг!

- Гм, больше всего говорят о том, что его величество король нынче очень любит королеву. Я как-то слышал мимоходом, что дело повернулось к лучшему, и все очень радуются этому. Вы знаете отчего, милостивый барин?

- Расскажите, пожалуйста, я слушаю вас с большим интересом.

- Вот видите, ведь это означает, что мы скоро дождемся наследника, - сказал, усмехнувшись, Калебассе. - Потом говорят, что королева-мать и герцог, брат короля, очень сердиты на кардинала.

- Так, так, но за что же?

- Да он им там в чем-то поперек дороги стал. Мне часто приходит в голову, что всем придворным и вообще знати очень вредит зависть.

Ришелье не мог сдержать улыбки. Давно никакой разговор не доставлял ему такого удовольствия, как разговор с этим фруктовщиком с улицы Шальо.

- Зависть, да, да! И я то же думаю, - сказал он.

- Ну, вот видите! Каждый хочет быть первым, - продолжал Калебассе, - из-за этого, конечно, и неприятности и удивляться тут нечему. Кардинал стоит поперек дороги тем, люксембургским, ну, они и сердятся. Толкуют тоже, что кардинал терпеть не может королеву и что между ними часто бывают большие споры и ссоры, вот так же точно, как между мушкетерами и гвардейцами. Ведь каков поп, таков и приход. Как только лакеи замечают, что барин с кем-нибудь не в ладах, они сейчас же делаются врагами лакеев того человека. Это известное дело. Оттого солдаты у нас беспрестанно и ссорятся. Я хотел бы только знать, отчего же король никогда не вмешивается в это, ходят, правда, слухи, что все пляшут под дудку его эминенции кардинала. Признаюсь вам, мне бы очень хотелось хоть разок поглядеть на этого кардинала.

- Разве вы его никогда не видели?

- Один раз видел издали, в карете, но я хотел бы увидеть его так, как вот вас теперь вижу.

- Как знать, ваше желание может быть и исполнится.

- Ах, что вы! Ведь о таком высокопоставленном лице можно только слышать, а видеть его нельзя. Ну и сильный же он, должно быть, человек, черт возьми! И королем, и министрами, и герцогом вертит, как хочет.

- Так скажите же, - перебил Ришелье словоохотливого Калебассе, - вы говорите, что разные вельможи говорят о кардинале. Что же такое они говорят?

- Извольте, я вам все расскажу, только пусть это останется между нами. А главное, чтобы до господина кардинала не дошло.

- Будьте спокойны, любезный друг. Рассказывайте, я слушаю.

- Это было на прошлой неделе. Иду я однажды вечером со своей корзиной домой, - начал папа Калебассе, - вдруг мимо меня проходят какие-то двое знатных господ в дорогих плащах и тихо разговаривают между собой, но так, что мне было все слышно. Услышав имя кардинала, я стал прислушиваться. А, подумал я, и они говорят об этом чародее, по одному знаку которого всякого могут запереть в Бастилию, даже казнить. Ну и разговор же я услыхал! Не поздоровилось бы кардиналу, если бы он мог его услышать.

- Что же они говорили?

- Один говорит: "Дела-то подвигаются, недовольство растет, это недолго продлится, он скоро так упадет со своей высоты, что никогда не встанет".

- Кто же это он?

- Да кто, кроме кардинала?

- Так, так, рассказывайте дальше, любезный друг.

- Другой отвечал ему: "Пойдемте к герцогу, он уже ждет нас, чтобы обо всем переговорить, а затем можно начать действовать. Смерть кардиналу Ришелье!"

- Вы не ослышались?

- Что вы, милый барин? У папы Калебассе хорошие уши, от него не ускользнет ни один звук, ни один, уверяю вас.

- А вы не знаете, кто были эти двое господ?

- Рассмотреть-то я их рассмотрел, но имен не знаю. Я ведь первый раз их видел. Но это сразу видно, что они знатные и богатые люди.

- Они пошли в Люксембургский дворец?

- Да, да, я следил за ними. Уж когда меня что-нибудь интересует, я доведу дело до конца.

- А узнали бы вы этих господ, если бы опять увидели их? - спросил Ришелье.

- Через десять лет узнаю, милый барин. У меня отличные глаза и замечательная память. Но позвольте узнать, зачем именно меня сюда звали?

- У вас есть воспитанница.

- Хе, хе, что это за вопросы? Да, Жозефина, маленькая помощница смотрителя за серебром, моя воспитанница. Прехорошенькая девушка. Такая аккуратная, приветливая, милая. Почему вы меня спрашиваете о ней? Вы ее разве знаете?

- Она оставила свое место при кладовой.

- Знаю, но она сделала это не без спроса. Ришелье опять невольно улыбнулся.

- Вы ей позволили? - спросил он.

- Точно так, милый барин. Я сегодня сказал ей, что согласен, когда старая Ренарда мне все рассказала.

- Ваша воспитанница оставила место помощницы, чтобы поступить в сиделки к мушкетеру. Вы одобряете это?

- Совершенно, - ответил папа Калебассе с лукавой, уверенной улыбкой. - Когда господин мушкетер поправится, она опять вернется в кладовую. Кладовая ведь не убежит от нее.

- На вашу воспитанницу жалуются.

- Да пусть жалуются, - я очень рад, что она ухаживает за господином мушкетером.

- Но подумайте, ведь она место может потерять.

- Этого не случится.

- Смотритель жаловался на нее.

- Ах, не слушайте вы этого старого влюбленного кота. Мы его лучше знаем, - сказал папа Калебассе, рассмеявшись. - Ему просто досадно, что она не позволила ему себя поцеловать. Ну его, этого господина Пипо! Будет много говорить, да не захочет опять взять Жозефину на прежнее место, так я прямо пойду к обергофмейстерине или к самому королю.

- Ого, да вы решительный малый, я вижу!

- Да, королю ведь может быть только приятно, что помощница при кладовой в свободное время ухаживает за его заболевшим офицером.

В эту минуту в комнату вошел камердинер.

- Патер Жозеф сейчас принес эти бумаги, ваша эминенция, - сказал он, подавая их кардиналу на серебряном подносе.

Папа Калебассе с удивлением смотрел то на лакея, то на Ришелье, по-видимому, уже забывшего о фруктовщике.

- Нужно что-нибудь патеру? - спросил кардинал.

- Он сказал, что через час придет за бумагами, ваша эминенция, и просил у господина кардинала кольцо с печатью.

Папа Калебассе подумал, что видит сон, у него запрыгало все перед глазами, пол под его ногами закачался. Так, значит, это он с самим кардиналом говорил!

Камердинер ушел.

Фруктовщик, дрожа всем телом, упал на колени.

- Простите, - вскричал он, - простите, всемогущий кардинал. Ах, я жалкий дурак! Ведь я и сам не знаю, чего здесь наговорил. У меня в глазах рябит, я совсем теряю голову, до сих пор не знавшую бесчестья.

- Встаньте, любезный друг! - сказал Ришелье. - Вам нечего меня бояться. Напротив, я награжу вас за ваши прямодушные слова.

- Любезный друг, ах, господи! Какая милость! Великий, всемогущий кардинал называет меня любезным другом!

- Вот возьмите от меня эту безделицу, - сказал Ришелье, и, достав из письменного стола маленький кожаный кошелек с золотом, подал остолбеневшему от удивления и радости старику. - Возьмите и будьте всегда так же прямодушны и внимательны.

- Приказывайте, ваша эминенция. Требуйте от меня чего угодно, я все сделаю. Так вы и есть сам великий кардинал! Святая Матерь Божья! Мог ли я думать? И вам угодно милостиво простить меня! Да, такие знатные господа всегда великодушны. Благодарю вас, ваша эминенция, тысячу раз благодарю. Скажите только, как я могу услужить вам? Я за вас пойду в огонь и воду. Вы увидите, что Калебассе умеет быть благодарным, ваша эминенция.

- Если вы непременно хотите угодить мне, любезный друг, - сказал Ришелье, - то я вам предоставлю такой случай. Умеете ли вы молчать?

- Как могила, господин кардинал.

- Ну, увидим. Если вы сумеете молчать и быть откровенным только со мной, вы не пожалеете.

- Приказывайте, ваша эминенция, я все исполню.

- Мне хотелось бы, любезный друг, узнать, кто такие эти двое господ, которых вы встретили на прошедшей неделе. Потом я хотел бы также знать, что обо мне говорят в Люксембургском дворце. Вам, я думаю, и то, и другое не трудно будет сделать, если вы пойдете туда и осторожно станете вслушиваться и осматриваться.

- Все будет исполнено, ваша эминенция, все будет исполнено. Сегодня же отправлюсь.

- Только будьте осторожны, любезный друг. Никто не должен догадаться о ваших намерениях, понимаете? Главное - узнайте, кто были эти двое господ, слышите?

- Вскоре я сообщу это вашей эминенции. А как же быть с моей воспитанницей?

- Пусть она пока остается, если уж взялась быть сиделкой, - ответил Ришелье. - Я поговорю с господином Пипо. Может, она тоже кое-что узнает от этого мушкетера.

- Конечно, ваша эминенция, конечно. Вы не пожалеете, что назвали старого Калебассе своим любезным другом. Честь имею кланяться, ваша эминенция. Через несколько дней я приду с ответом.

- Вы можете входить без доклада, - сказал кардинал, очень благосклонно поклонившись папе Калебассе.

VI. МУШКЕТЕРЫ КОРОЛЕВЫ

Людовик и Анна Австрийская стали жить мирно. Бурные сцены между ними прекратились, и Ришелье, заметив, что всегда проигрывает, ссоря супругов, оставил их в покое.

Вскоре нам предоставится возможность узнать о новых жертвах его бесконечных интриг...

Королева часто ездила в Сен-Жермен и призналась донне Эстебании, что надеется дать Франции наследника.

Прежде чем продолжить рассказ, вернемся еще раз к тому дню, когда Анна Австрийская, вскоре после дня рождения короля, приняла мушкетеров, чтобы поблагодарить их за благородный поступок.

Эстебания доложила о маркизе и виконте. Анна Австрийская велела принять их.

Когда мушкетеры вошли, королева с приветливой улыбкой вышла к ним навстречу.

- Здравствуйте, господа, - ласково сказала она. - Я рада видеть вас и лично поблагодарить. Вы оказали мне услугу, которой я никогда не забуду. А где же барон де Сент-Аманд и граф Фернезе? Ведь вы всегда были вчетвером?

- Были, ваше величество, - ответил маркиз.

- Что это значит? Неужели кто-нибудь из них умер?

- Нет, ваше величество. Граф Фернезе ушел из полка и поступил в духовное звание.

- Он расстался с вами?

- Нет, ваше величество, большая часть благодарности, которой вы нас удостаиваете, принадлежит графу Фернезе, - Канонику, как мы его раньше звали.

- Так он еще в Париже?

- Точно так, ваше величество, - ведь он помог виконту уехать из Лондона.

- Расскажите нам, виконт, как вам удалось разыграть двойную роль. Вы были под арестом в своей комнате, вас, разумеется, хорошо стерегли, а вы, между тем, съездили в Лондон. Но прежде всего скажите, где третий мушкетер?

- Барон де Сент-Аманд получил несколько ран и не в состоянии еще выходить из комнаты, - ответил беарнец. - Он пожертвовал собой, чтобы непременно дать мне возможность скорее уехать.

- Должна признаться, господа, что вы один другого преданнее и благороднее. Так что же, барон в опасности?

- Теперь опасность прошла, - ответил маркиз, - за ним хорошо ухаживают и он так быстро поправляется, что через несколько недель уже сможет встать, я думаю.

- Слава Богу! Расскажите, пожалуйста, виконт, как вам удалось уйти? Меня это очень интересует.

- Мы с помощью Каноника провели кардинала, - ответил, улыбаясь, виконт. - Он посадил меня на пять дней под домашний арест, но я сам устроил так, чтобы это случилось.

Эстебания тихо засмеялась.

- Знаю об этом, виконт, - перебила его королева, - рассказывайте дальше.

- Когда потребовалось уехать из Парижа, я завернул охапку соломы в снятый мундир, надел на него мушкетерскую шляпу и посадил эту фигуру спиной к дверям. С улицы всякий подумал бы, что это сижу я, задумавшись, у окна. Посланный кардинала, тихонько пришедший удостовериться все ли в порядке, ушел в полной уверенности, что я на месте.

- А вы, между тем, с товарищами уже ехали в Англию. Но ведь у вас, виконт, была, кажется, и другая еще цель, не так ли?

- Да, ваше величество, кроме герцога Бекингема, я перед отъездом из Лондона был у госпожи Марвилье.

- Да, да! Так звали даму, желавшую завлечь в свои сети нашу милую герцогиню де Шеврез.

- После прежнего моего разговора с госпожой" де Марвилье, я считал своим долгом побывать у нее.

- Чтобы заключить с ней союз? - спросила Анна.

- Чтобы отнять у нее всякую надежду на возможность чего-нибудь подобного, - серьезно ответил Этьен.

- Я слышала, вы любите эту даму?

- Да, я любил мадам де Марвилье, пока не знал ее подпольных планов и не понимал смысла ее слов.

- И теперь считаете своим долгом, виконт, открыто объявить себя ее противником! Это очень хорошо, как все, что вы делаете, господа. Как мадам де Марвилье приняла ваши слова?

- Она очень удивилась, увидев меня. Я был у нее недолго, товарищи с нетерпением ждали меня недалеко от ее дома.

- Шкатулка, которую вам должен был дать герцог, была уже у вас?

- Барон спрятал ее под плащом.

- Перескажите нам ваш разговор с этой дамой, виконт. Мы слушаем вас с большим интересом.

- Мадам де Марвилье не могла скрыть изумления и, видимо, не слишком обрадовалась моему визиту. - Как, виконт, - вскричала она, слегка побледнев, - вы в Лондоне? - Я вас предупреждал о своем приезде, - ответил я. - Ко мне ли, собственно, относится ваше посещение? - спросила мадам де Марвилье со злой, иронической улыбкой. - В настоящую минуту только к вам, а если я рано явился, слишком рано и неожиданно, так припишите это безотлагательному делу, по которому я сюда приехал. - Какое же это дело? - Предложить вам быть моей союзницей, разумеется, - ответил я, любезно поклонившись. Мадам де Марвилье пристально взглянула на меня, и лицо ее приняло выражение глубокой ненависти. Она, видимо, догадалась, что я хотел ей сказать. - Я больше не желаю входить с вами в соглашение, господин виконт, - сказала она ледяным тоном и хотела уйти. Я ее удержал. - Позвольте предупредить вас, милостивая государыня. Вы хотите под каким-нибудь предлогом удержать меня возле себя, в Лондоне, но для меня это невозможно, меня отзывают мои прямые обязанности. Мне удалось разрушить в самом начале ваши нечестивые замыслы. Мадам де Марвилье гордо, с невероятной злобой, вскинула голову. - Позвольте, мы сейчас закончим, - прибавил я. - С вас сорвали маску раньше, чем вы думали. Мы больше никогда не увидимся, надеюсь, для вас же будет лучше, если вы не сочтете нужным еще раз когда-нибудь осчастливить Францию своим посещением. Я поклонился и ушел.

- Кажется, ясно сказано, - заметила королева, - и совершенно верно.

- Через час мы уже уехали из Лондона, в полночь я сел на корабль, чтобы ехать во Францию, а двое моих товарищей остались в Дувре. Там и ранили барона трое гвардейцев кардинала.

- Мне говорили, что вы у них в долгу не остались.

- Новые красные гвардейцы, кажется, поставили себе задачей, - вмешался маркиз, - везде становиться поперек дороги мушкетерам, подзадоривать их и поднимать тревогу, как только они возьмутся за шпаги.

- До сих пор мушкетеры всегда оставались в таких случаях победителями, - сказала королева. - В благодарность за преданность, которую мне постоянно доказывали вы и ваш товарищ, все вы трое будете отныне носить титул мушкетеров королевы. Он будет вашим почетным титулом, я сама попрошу об этом короля сегодня вечером.

- Благодарим ваше величество за высокую милость, - сказали молодые люди, опустившись перед Анной Австрийской на одно колено, - мы всегда готовы отдать жизнь за нашу королеву и постараемся заслужить почетное звание, полученное нами в этот незабвенный час.

Тронутая этими словами королева протянула руку сначала маркизу, потом виконту. Они поцеловали ее.

- Можно позавидовать каждой королеве, если ей так верно служат, господа, - сказала она с глубоким чувством. - Надеюсь, вы еще окажете мне много услуг, но, дай Бог, чтобы эти услуги были другого характера. Прощайте! Вы можете вполне рассчитывать на мою признательность и неизменное расположение.

Виконт и маркиз ушли.

- Эстебания, - сказала королева, оставшись вдвоем со своей приближенной, - благодаря вашему содействию в моей жизни произошла счастливая перемена. Теперь, я надеюсь, мне легче будет покориться судьбе и найти желанный покой. Нам с герцогом никогда больше не придется встретиться, я заставлю свое чувство молчать. Это, конечно, удастся мне, если король будет по-прежнему расположен ко мне. Нам, коронованным особам, нельзя жить той счастливой жизнью, какой мы хотим, поэтому мы должны иметь силу воли отказываться от недостижимых надежд и покоряться судьбе.

- Благодарю Святую Матерь Божью за такую счастливую перемену в вашем сердце, Анна, - сказала Эстебания, - вы решились на тяжелый подвиг самоотвержения, но вижу, что у вас хватит сил смело идти по этому крутому пути. Король не сможет не почувствовать этого и вознаградит вас горячей любовью.

- И мне будет легче исполнять свой долг, Эстебания. Прочь все несбыточные желания и грезы прошлого. Хочу жить настоящим, хочу постараться быть достойной тех испытаний, на которые обрекла меня судьба. Если богу еще угодно будет дать мне возможность подарить Франции наследника престола, то я буду уверена, что исполнила свое назначение и не даром жила. Тот, кому дац трон, должен жертвовать ради общего блага собственными желаниями и привязанностями, я постараюсь приучить себя к этой мысли.

- Благородная решимость с вашей стороны, Анна. Хотелось бы мне дожить до того времени, когда вы пожнете то, что сеете. Часто у меня сердце кровью обливалось за вас, а теперь я чувствую облегчение.

- Во все тяжелые минуты моей жизни ты была мне верным другом, и, надеюсь, всегда им будешь, - сказала королева, крепко обняв Эстебанию, у которой слезы блестели на глазах. - Сколько раз ты со мной плакала! Сколько раз заботилась обо мне, тревожилась за меня! Теперь мы стоим на перепутье! Оставайся такой, какой ты была, моя дорогая Эстебания, будь и впредь моей опорой и другом. Хотя я и решаюсь навсегда проститься с прошлым, хотя прежние тревоги, кажется, уходят, но, наверное, еще много будет грустных минут у твоей Анны. Ты станешь делить их со мной. В дни радости всегда найдутся друзья, а что в таких людях? Ты же не изменяй мне и в минуты горя!

- Это будет прекрасной, святой целью моей жизни, Анна, - ответила Эстебания, поцеловав королеву. - Да, грустного еще не мало встретится тебе, несмотря на твою твердую решимость, и я все и всегда буду делить с тобой.

- И мне будет легче переносить горе. Знаешь, я уже не чувствую себя одинокой при дворе, как прежде. У меня есть три благородных сердца, есть ты. Я не одна теперь на своем пьедестале. Быть может, бог даст, что король будет меня любить. Тогда я буду довольна и задамся мыслью составить счастье моей семьи и моего народа.

Они проговорили несколько часов.

Вечером, когда Анна собиралась уйти к себе в будуар, ей доложили о короле, и вслед за тем его величество весело вошел в комнату.

Людовик, казалось, серьезно хотел стать любящим мужем и в нем тоже произошла перемена.

По-видимому, он решился бросить прежнюю недоверчивость характера и суровую холодность, поддерживаемую в нем Ришелье. Он становился старше и в нем тоже заговорила, наконец, потребность найти сочувствие в своих близких. Его стало тянуть к семейному очагу и ему захотелось испытать радость жизни, счастье иметь жену и детей. Прежде он только мучил свою жену, но теперь в нем заговорило другое чувство.

Ласково поздоровавшись с Анной, он сел рядом с ней на диване, чтобы поболтать вдвоем.

- У меня есть к вам просьба, ваше величество, - сказала королева, поговорив с ним о придворных делах.

- Говорите, Анна, я очень рад случаю хотя бы однажды исполнить ваше желание. Вы ведь еще никогда ничего не просили у меня.

- Я привыкла, ваше величество, ограничивать мои желания, даже подавлять их.

- Теперь вам не придется больше этого делать. Говорите, Анна, и бросьте это официальное "ваше величество", когда мы вдвоем. Называйте меня Людовиком, как я вас называю Анной. Так гораздо лучше, это как-то сближает нас.

- С удовольствием, Людовик! Мне не трудно это сделать, когда я вижу, что я для вас уже не королева, а только ваша жена.

- Что же вы хотели попросить у меня, Анна?

- Людовик, уступите мне трех мушкетеров. У кардинала, вашего министра, громадный конвой. Разве я не вправе иметь свою маленькую почетную стражу? Назовите виконта д'Альби, барона де Сент-Аманд и маркиза де Монфор мушкетерами королевы.

- Странная просьба, Анна. Отчего вы хотите отличить именно этих мушкетеров?

- Очень просто, Людовик. В тяжелые моменты моей жизни они так горячо и так часто доказывали мне свою преданность, что я очень хотела бы присвоить им звание мушкетеров королевы. Они не боялись ни опасностей, ни недовольства своих начальников, когда нужно было служить мне. Вы обещали исполнить мою просьбу, разве она вам кажется нескромной?

- Нисколько, Анна. Я только удивился. Вы правы. Если у кардинала Ришелье целый конвой, так вы не много требуете, желая иметь такую маленькую стражу. Ваша просьба будет выполнена. Три мушкетера получат звание мушкетеров королевы.

- Позвольте мне сейчас же, здесь, объявить им об этом от вашего имени, - сказала обрадованная Анна Австрийская.

- Как вы радуетесь этому.

- Я знаю, Людовик, что это очень осчастливит трех мушкетеров. А когда награждают по заслугам, я люблю видеть веселые лица.

- Пусть будет по-вашему, но дайте же мне самому объявить мушкетерам об их новом назначении, - сказал Людовик и вышел в приемную приказать адъютанту приготовить патенты и распорядиться послать их трем мушкетерам, потом он опять вернулся к королеве.

Они до глубокой ночи просидели вдвоем, разговаривая с любовью и непринужденно. Все крепче и крепче связывались узы, соединившие их на всю жизнь.

VII. ЯД МЕДИЧИ

Прошло около полугода.

Как-то вечером к Люксембургскому дворцу подошел босой монах, внимательно огляделся и вошел в подъезд.

Он, видимо, только что пришел в город.

На нем была черная запыленная ряса, из-под накинутого на голову капюшона почти не было видно загорелого лица, по которому всякий узнал бы в нем итальянца. Он опирался на толстую палку и удивленно озирался вокруг.

К нему подошел лакей и спросил, что ему надо?

- Ведь это дворец королевы Марии Медичи? - спросил монах на ломаном французском языке.

- Да, только вы-то кто такой и что вам здесь нужно? - довольно дерзко спросил лакей.

Монах строго взглянул на него и повелительно сказал:

"Доложите королеве о брате Франциско из Фазенского монастыря".

Лакея удивил такой тон, но он сейчас же отправился доложить о госте.

Вслед затем явилась одна из дам королевы-матери, чтобы проводить монаха в комнаты ее величества. Мария Медичи пожелала увидеть монаха.

Они остались вдвоем. Она отпустила своих дам и даже сама удостоверилась, нет ли кого-нибудь в соседней комнате. Ей, вероятно, нужно было поговорить с монахом о секретных вещах.

- Здравствуйте, святой отец! - очень почтительно сказала она, - подойдите ближе и скажите, зачем вы пришли ко мне?

- Я пришел издалека, ваша светлость, из Фазенского монастыря.

- Я знаю ваш монастырь, святой брат. В его стенах один из моих дальних, очень богатых предков, - сказала Мария Медичи.

- Этот член нашего благочестивого Ордена был богат только до тех пор, пока принадлежал миру, - перебил монах.

- Да, святой отец, его богатство перешло Ордену.

- Вы обращались к настоятелю нашего монастыря и просили порошок, который мы несколько раз присылали вашей предшественнице и вам, - начал монах, - тот белый, бесцветный порошок, которого нет ни в одном монастыре, его делают из цветной пыли и цветочных семян, вы знаете его действие.

- Порошок нужен не для меня лично, святой отец, а для одной важной цели. Вы знаете, в мире есть враждебные человеку существа, для одного-то из них он и предназначается.

- Настоятель не приложил письма, ваша светлость, потому что оно легко могло бы попасть в чужие руки, он поручил мне передать порошок вам лично. Мое дело кончено теперь, и я сегодня же ночью уйду из Франции.

Мария Медичи взяла флакон с порошком, имевшим страшное, смертельное действие.

- Благодарю вас, святой отец, передайте вашему настоятелю вот это в благодарность: тут пятьсот дукатов. Вы сможете возместить, взяв немного из этой ничтожной суммы, свои издержки в пути.

- Я, собственно, не имею права иметь при себе золото, ваша светлость, - сказал монах, с жадностью, однако, схватив два кожаных кошелька, - но об этих деньгах, наверное, никто не узнает, а сегодня, уверяю вас, странствующему монаху никто уже не даст ночлег и хлеб даром. Свет заполонили алчность и скупость, нам нельзя уже исполнять наши старинные заповеди, иначе пришлось бы умереть с голоду.

- Отдохните, святой отец, и подкрепитесь на дорогу, - сказала Мария Медичи, закончив на этом разговор, так как в комнату вошел ее младший сын Гастон, герцог Орлеанский, и с удивлением посмотрел на монаха. - Благодарю вас за известие, передайте вашему почтенному игумену уверение в моей благосклонности.

Монах поклонился и ушел.

Мария Медичи спрятала за корсаж яд, который любила употреблять и ее предшественница Катерина, когда хотела устранить неприятных ей людей.

Яд Медичи заключался не только в белом порошке без вкуса и запаха, а и еще в одном, не менее действенном, средстве: в измене, в умении прекрасно убеждать, в тайных интригах, с помощью которых она действовала наверняка и устраняла тех, кто стоял на ее дороге.

- Зачем приходил этот монах? - спросил Гастон Орлеанский, оставшись вдвоем с матерью.

- Он принес мне одну вещь, которая нам очень пригодится, если этот кардинал, этот милостынераздаватель, вытащенный мною из ничтожества, в самом деле вздумает подставить нам ногу, - ответила Мария Медичи.

- Он или мы, ваше величество. Теперь все дело в этом.

- Вы уже виделись с Марильяком, Гастон?

- Он был у меня около часа назад.

- Говорили вы ему, что после свержения кардинала мы сделаем его министром?

- Я дал ему это понять.

- Что же он?

- Решается поднять восстание.

- Хорошо. Этот маршал пользуется большим влиянием, у него много союзников, - сказала королева-мать. - Вы говорили с маркизом де Сен-Марсом?

- Я сейчас жду его, ваше величество.

- Надо удостовериться в нем. Когда в одно время в трех разных местах поднимутся недовольные и возьмутся за мечи, король не станет больше медлить и сместит этого ненавистного всем человека, или привлечет его к ответственности за его ужасный произвол. Еще не потеряна для вас надежда, Гастон, вступить на престол после смерти вашего брата. Но надо сначала очистить этот трон от сорной травы. Я решаюсь, если кардинал осмелится открыто действовать против нас, не останавливаться ни перед чем, чтобы столкнуть его с дороги для блага государства.

- Трудно будет справиться с ним.

- Придется употребить то же средство, которое он сам часто употреблял. Кардинал нередко прокладывал себе дорогу подкупом, можно также использовать его врагов, герцог. Ришелье дал нам в этом отношении полезные уроки.

В голосе королевы-матери слышалась непримиримая ненависть.

- Приготовления продвигаются, подавленное до сих пор возмущение начинает прорываться. На этот раз не мы будем побеждены, - сказал герцог Орлеанский. - Надо действовать осторожно и бить наверняка, а то его эминенция в последнюю минуту, пожалуй, разом опрокинет все, что мы с таким трудом и так долго воздвигали.

- Главное - склонить на нашу сторону короля.

- Бьюсь об заклад, что брат Людовик давно уже в душе не терпит своего могущественного министра, - продолжал герцог, - ведь он стремится быть выше короля. У Людовика только не хватает духу раздавить разом опасную змею, что ж, освободят его от нее другие. И он вздохнет с облегчением.

- Этот хитрый паук умеет так заманивать моего сына в свои сети, что отнимает у него всякую возможность шевельнуться и действовать по своей воле. Прикрываясь желанием делать все к лучшему, кардинал умело прячет свои когти, придавив короля своим влиянием, как тисками. Его нужно устранить, сила его растет вместе со страхом, который он внушает народу. У него везде шпионы. Как знать, быть может, и у нас во дворце есть кто-нибудь из его приверженцев.

- Мы употребим против него такое же оружие, и таким образом его легче всего будет низложить, - сказал герцог.

- Вы, вероятно, приняли уже какие-нибудь меры?

- Да, я подкупил одного из гвардейцев кардинала, он изменит ему за несколько золотых. Ришелье, кажется, особенно доверяет ему.

- Смотрите в оба за этим солдатом, Гастон.

- Он всегда у нас под рукой, Мармон знает где его найти.

- Как его зовут?

- Жюль Гри, если не ошибаюсь.

- Я бы хотела поговорить с ним при первом случае, Га-стон, нам пригодится этот слуга Ришелье.

- Только с ним надо держаться очень осторожно, ваше величество, он и нас продаст за деньги, так же, как продал своего кардинала.

- Для него деньги дороже всяких партий, чем лучше мы ему заплатим, тем усерднее он будет нам служить. Уж если кардинал держит его для разных секретных поручений, значит, он толковый малый. Этот кардинал замечательно проницателен в выборе своих ставленников.

- Мармон, еще раз приведите ко мне этого Жюля Гри, я его представлю нашему величеству, малый очень проницательный.

В эту минуту вошел камердинер и почтительно остановился у дверей.

Мария Медичи вопросительно взглянула на него.

- Господа де Сен-Марс и де Ту! - доложил он.

- Просить! - величественно приказала королева-мать. Сен-Марс и де Ту вошли и поклонились сначала королеве-матери, потом Гастону Орлеанскому.

Герцог, очень любезно улыбаясь, подошел к ним.

- Здравствуйте, господа! - сказала Мария Медичи. - Я слышала, вы неразлучные друзья. Разумеется, вас связывает общность цели.

- Мы не имеем тайн друг от друга, ваше величество, - ответил Сен-Марс, почтительно поклонившись, - в настоящую минуту у нас одно желание, один план.

- Можно узнать, какой? - спросила королева-мать с ласковой улыбкой.

- Я, кажется, угадываю его, - ответил за них герцог. - Вы здесь встретите полную поддержку, господа.

- В таком случае, - сказал Сен-Марс, - наше желание исполнено. Господин маршал Марильяк уверил нас, что мы можем свободно говорить здесь все, что думаем и что заметили.

- Мы даже просим вас об этом! - вскричал Гастон. Королева-мать поддержала его и прибавила, облегчая переход к главной цели разговора.

- Как здоровье нашего августейшего сына?

- Его величество обычно пребывает в дурном расположении духа, как только у него побывает господин кардинал Ришелье, - ответил Сен-Марс. - Это еще больше убеждает меня в том, что близость кардинала неприятно действует на его величество и тяготит его.

- Позвольте и мне, - прибавил де Ту, - передать слова, сказанные вчера его величеством. Его эминенция явился с докладом. - Ничего не может быть неприятнее, как видеть постоянного обвинителя, - сказал его величество.

Мария Медичи и герцог переглянулись.

- Значит, и наш августейший сын столь же тяготится кардиналом, как и все в государстве? - сказала королева-мать.

- Как же может быть иначе, если этот кардинал злоупотребляет своей властью! - вскричал Гастон, опускаясь в кресло.

- Я только что удостоился интимного разговора с его величеством, - сказал Сен-Марс, - и слышал очень значительные слова. Они заставили меня решиться внимательнее отнестись к общему желанию всех во Франции.

- Как!.. Вы высказали моему августейшему сыну желание устранить кардинала? - с удивлением спросила Мария Медичи.

- Его величество спокойно изволил выслушать и дал понять, что, устранив его эминенцию законным путем, можно всех удовлетворить, но что это едва ли осуществимая вещь.

- Мой августейший брат сказал это? - спросил изумленный герцог. - Клянусь, в таком случае победа будет за нами!

- Не надо преждевременно радоваться, - сказала Мария Медичи. - Расскажите нам, маркиз, что еще говорил король?

- Я, воспользовавшись случаем, сказал, что кардинал нажил себе множество врагов и на него очень многие ропщут. Его величество отвечал, что понимает это, но такого талантливого человека, как кардинал, трудно заменить.

- Нет ни одного человека, которого нельзя было бы заменить! - вскричал герцог Орлеанский, воображая, что сказал этой фразой неопровержимую истину.

- И я приблизительно то же самое выразил его величеству, - продолжал Сен-Марс, - но его величество нашел, что это не всегда применимо, - кардинал часто и ему бывает в тягость, но иногда тяжело расставаться с человеком, особенно, когда в нем до некоторой степени нуждаешься.

- Я думаю, об этом не стоит больше и говорить, - сказал герцог. - По вашим словам я сужу о том, что победа все же будет за нами. По-моему, если только мой августейший брат убедился в невыносимости надменного кардинала, мы сейчас же можем приступить к делу, тем более что и королева, а с ней вместе и испанский двор, стали непримиримыми врагами Ришелье.

- Мы считаем своей обязанностью, - сказал де Ту, - доложить обо всем этом.

- Я сейчас доведу это важное известие до сведения герцога Бульонского, нашего союзника на севере, затем мы соберемся на совет, который поведет нас прямо к цели. Все недовольные на севере и на юге поднимутся разом. Вы, господа, отправитесь для этого в Лион. Кардинал не успеет опомниться, как его постигнет заслуженная кара, и он так быстро и так низко упадет, что должен будет считать за счастье, если голова у него останется на плечах. Моего имени пока не надо упоминать в этом деле, - прибавил герцог, - а равно и имени ее величества, вы понимаете, господа? Лучше, если недовольство проявит сначала знать и высшие сановники, а затем и мы их поддержим.

- Мы ждем только знака, чтобы взяться на оружие, - ответил Сен-Марс. - Скоро все будет готово к восстанию против ненавистного узурпатора!

- И не говорите об этом с теми, в ком вы не уверены, - предостерег их герцог.

Сен-Марс и де Ту, раскланявшись с уверениями в преданности, вышли из приемной.

VIII. ТАЙНА ОДНОЙ СЕНТЯБРЬСКОЙ НОЧИ

Был вечер 5 сентября 1638 года.

Маршал Марильяк получил аудиенцию у короля и вошел к нему в кабинет, ярко освещенный несколькими канделябрами и свечами.

Людовик был в самом веселом расположении духа. Его радовало событие, готовившееся в самом скором времени. Роды королевы, которых ждали каждую минуту, и мысль о том, наследника или принцессу она подарит Франции, занимали короля гораздо больше, чем можно было от него ожидать.

Кроме того, нетерпение короля увеличивалось еще больше благодаря одному необыкновенному случаю.

Когда еще и сама королева не была уверена в своей беременности и никому об этом не говорила, одна гадальщица, очень известная в то время в Париже, сумела добиться позволения явиться к королю и предсказала ему, что его супруга, после нескольких лет бездетной брачной жизни, сделает его, наконец, отцом.

Людовика это тем более поразило, что в то время никто еще не считал это возможным.

Но гадалка прибавила, что рождение младенца принесет большое несчастье Франции, если король лично не будет следить за родами.

Людовик стал настойчиво просить гадальщицу говорить яснее.

- Не расспрашивайте меня больше, ваше величество! - вскричала она. - Я знаю только одно, что вы в ту ночь получите больше, чем надо, и даже больше, чем вы желаете сами!

Людовик ничего не говорил об этом ни жене, ни кому-либо другому и радостно ждал рокового часа.

Он очень приветливо принял маршала Марильяка.

- Вы пришли с докладом о генеральном смотре войск, маршал? - спросил он. - Вы уже сообщили об этом кардиналу?

- Кардиналу, ваше величество? - спросил Марильяк. - Всегда смотрю на кардинала, как на лицо, принадлежащее церкви, а у церкви, право, нет ничего общего с солдатами.

- Я знаю, маршал, что вы не из числа друзей кардинала, но советую вам быть с ним осторожнее. Если он задумает вас погубить, то я, боюсь, не в состоянии буду защитить вас. Он ведь предъявит такие обвинения и представит такие доказательства, что придется исполнить требования закона.

- От таких интриг мне, конечно, нечем оградить себя, ваше величество, но позвольте спросить, может ли кто-нибудь, даже вы, ваше величество, защитить себя от подобной злобы?

- Это правда, маршал, и мне бы не спастись от кардинала, но он не осмелится посягнуть на меня, - сказал полушутя, полусерьезно Людовик.

- Докладывать о войске я обязан вам, ваше величество, и должен сказать, что дисциплина, настроение и выправка у всех солдат отличная.

- Я сообщу об этом кардиналу. Вы подчеркнули слово "настроение", говоря о солдатах, маршал, но что вы хотели этим сказать?

- Настроением войска, ваше величество, я называю мысль, воодушевляющую какое-нибудь собрание людей и руководящую ими.

- Какая же это мысль?

- Мысль о вашем величестве! Солдаты любят и уважают вас.

- А между тем, ведь очень немногие из них видели меня когда-либо. Значит, я этим обязан вам, маршал. Это очень хорошо с вашей стороны, благодарю вас. Будущее неизвестно, любовь войска очень может понадобиться мне. Кардинал, кажется, тешит себя мыслью, что солдаты очень любят его.

- Грубая ошибка с его стороны, ваше величество. Солдатам, так же, как и мне, непонятно, какое может быть дело кардиналу, члену церкви, до войны и мира.

- Ну, он даст им себя почувствовать, тогда они поймут, что кардинал отлично знает толк и в светских делах, - ответил король.

- Этого, по всей вероятности, не случится, ваше величество, потому что тогда никто не знал бы, что думать и что делать. Кто высоко стоит, тот может низко упасть, а кардинал, мне кажется, уж слишком высоко взобрался.

- Смотрите, маршал, чтобы эти слова не достигли ушей сторонников кардинала! Вы не можете подавить в себе неудовольствие, - я вам прощаю это, потому что вы мне искренне преданы, но будьте осторожны. Нельзя говорить всего, что думаешь. Повторяю вам, я на вас не сержусь за эти слова и считаю их далее отчасти небезосновательными, но ведь нельзя делать так, как бы хотелось, приходится принимать в соображение и обстоятельства, и людей.

В эту минуту дежурный камердинер доложил о приходе обергофмейстерины королевы.

- А! Догадываюсь... ко мне идут с радостным известием. Подождите еще, маршал, я хочу от вас первого принять поздравления. Просите обергофмейстерину!

Эстебания торопливо вошла в кабинет и, увидев маршала, вопросительно посмотрела на Людовика.

- Говорите, говорите! - сказал король.

- Я принесла радостную весть вашему величеству, - сказала Эстебания. - Ее величество сейчас разрешилась принцем.

- Благодарю вас за известие, госпожа обергофмейстерина! Пойдемте к королеве.

- Ее величество очень слаба.

- Я хочу быть возле нее и поговорить с доктором, - ответил король и торопливо обернулся к маршалу.

- Позвольте мне, ваше величество, принести вам всеподданейшее пожелание счастья! - сказал, поклонившись, маршал.

- Благодарю вас, любезный маршал! Объявите по городу и в тех местах, где вам придется быть, что родился наследник престола Франции.

Людовик поклонился ему и вышел с Эстебанией из кабинета.

В покоях королевы хлопотливо сновали люди.

Король вошел в будуар, рядом с которым была спальня, где родился наследник.

Тут были уже свидетели рождения: герцог де Бриссак, лейб-медик и герцогиня де Шеврез.

Они поклонились королю.

- Что королева и новорожденный принц? - спросил он.

- Принц здоров и уже отлично кричал, ваше величество, но ее величество очень дурно себя чувствует.

- Однако нет ничего опасного? Лейб-медик пожал плечами.

- Все зависящее от меня будет сделано, ваше величество, - ответил он и прибавил, подойдя ближе к королю и понижая голос, - я замечаю странные симптомы, ее величество в обмороке, но, надеюсь, скоро придет в себя. Спешу к постели королевы.

Доктор вошел в спальню, а Эстебания и бонна вынесли оттуда новорожденного, чтобы показать королю и свидетелям.

Маленький принц лежал на шелковых подушках.

Король со счастливым выражением лица посмотрел на своего наследника и велел сообщить кардиналу Ришелье о радостном событии.

Герцог де Бриссак и мадам де Шеврез ушли в соседний зал. Бонна унесла ребенка. Людовик и Эстебания остались одни в будуаре.

Через несколько минут вошел Ришелье. Эстебания ушла к королеве.

Кардинал подошел к королю с поздравлениями.

В эту минуту в будуар вошел чем-то встревоженный доктор.

- Господи, что случилось? - испуганно спросил Людовик.

Ришелье немножко отошел. Лейб-медик подошел к королю.

- Мои опасения подтвердились, ваше величество, - тихо сказал он королю. - Королева в опасности, роды еще не кончились.

- Что это значит?

- У ее величества родится второй ребенок. Невольно вспомнились в эту минуту королю слова гадалки.

Рождение близнецов должно было послужить источником больших несчастий.

- Вы уверены? - спросил Людовик.

- Я сейчас опять иду к ее величеству принять второго ребенка, - ответил доктор. - Я намеренно предупредил ваше величество заранее, чтобы вы были готовы.

Король нахмурился.

- Исполняйте свою обязанность, - сказал он, - но чтобы никто об этом ничего не знал, кроме присутствующих.

Доктор поклонился и ушел в спальню. Людовик в сильном волнении ходил взад и вперед по комнате.

Наконец он остановился перед Ришелье.

- Лейб-медик говорит, - сказал он, - что ее величество даст жизнь близнецам. Это омрачает мою радость и придает зловещий характер событию, которого все так непременно ждали.

- Если теперь родится принцесса, ваше величество, то беды нет, - ответил кардинал, - но рождение второго принца приведет в будущем к самым неприятным столкновениям.

- Я и не скрываю этого, - сказал король, - ведь кого же из моих сыновей в таком случае считать старшим? Кто будет законным наследником престола моих предков?

- Это поведет к спору и он может иметь самые непредсказуемые последствия, - сказал Ришелье. - Принц, родившийся прежде, будет считать себя старшим, а между тем и второго можно тоже считать имеющим право на престол.

- Что же делать? Признаюсь, ваша эминенция, я просто в отчаянии.

- Подождем, что скажет доктор, ваше величество, до этого ничего нельзя решать. Если Бог даст вам еще сына, то вашей обязанностью будет сейчас же, сегодня же предотвратить тяжкие последствия такого неожиданного события.

- Но каким образом это можно сделать?

- Это надо спокойно обдумать, ваше величество. Только один какой-нибудь принц может иметь право наследования, только о рождении одного из них можно сказать народу.

- Чего вы от меня требуете, ваша эминенция? Оба принца мои сыновья!

- Только один может быть им официально, ваше величество, если вы не хотите разрушить счастье обоих и сделать несчастной Францию.

- Как жестоко испытывает меня Бог!

- Ваше величество, надо подавить в себе отцовские чувства. Не падайте духом в ту минуту, которая решает участь не только отдельных личностей, но и целого народа. Что будет, ваше величество, если вашими наследниками станут два сына одного возраста? Разве вы хотите разделить ваше прекрасное, сильное государство? Нет, нет! Вы обязаны подчинить отцовскую любовь голосу холодного рассудка!

- Говорите яснее, чего же вы требуете?

- Мне очень жаль, поверьте, ваше величество, что мне одному приходится вам советовать. Я хотел бы только избавить ваше государство от внутренних неурядиц, которые невозможно устранить, если за престол будут бороться два брата с одинаковыми правами. Этот спор неизбежен и Франция из-за него может погибнуть.

- Чувствую, что вы правы, ваша эминенция, возможность чего-нибудь подобного приводит меня в ужас.

- Вы можете и должны это устранить, ваше величество.

- Так укажите, каким образом!

- Пусть наследником будет ваш первый сын, а рождение второго скройте от народа.

- Какая же участь ждет этого несчастного принца?

- Отдайте его пока в надежные руки, а позже мы подумаем, как устроить так, чтобы вознаградить его за эту тяжелую потерю. Главное в том, чтобы никто не узнал о его рождении, чтобы этот принц сам никогда не слыхал, чей он сын и брат. Не зная чего он лишился, он не станет и жалеть об этом, кроме того, ему тогда не придет в голову мысль посягать на наследство брата, и Франция будет ограждена от большого несчастья. Он будет жить в хорошей обстановке, которую мы обеспечим ему на всю жизнь, и не станет роптать на судьбу, если никогда не узнает тайны своего рождения. Я советую вам поступить именно так, все остальное мы еще успеем обдумать.

В будуар поспешно вошел лейб-медик.

Людовик обернулся к нему в напряженном ожидании.

- Ее величество благополучно родила второго принца, - сказал доктор, - но очень слаба, и, по-моему, не помнит, что дала жизнь двум детям. Камер-фрау сейчас же перенесла второго новорожденного в соседнюю комнату обергофмейстерины, ваше величество.

- Хорошо, - ответил за короля Ришелье, - кто, кроме вас, знает о рождении второго принца?

- Госпожа обергофмейстерина, камер-фрау, кормилица и бонна.

- Им надо велеть молчать, - продолжал кардинал. - Хорошо, что герцог де Бриссаль и госпожа де Шеврез уже ушли, теперь можно будет скрыть рождение второго ребенка.

- Как себя чувствует второй мальчик? - спросил Людовик.

- Несколько слабее первого, ваше величество, но хорошо сложен и здоров.

- Отведите меня к нему, я и его хочу видеть, - сказал король и ушел с доктором в комнату донны Эстебании.

Камер-фрау стояла там, держа в руках маленького принца, с первой же минуты жизни окруженного глубокой тайной.

Ришелье, оставшись один, стал ходить взад и вперед по будуару.

- Надо сделать так, как я сказал, - пробормотал он. - Отцовская любовь не спасет и не поддержит Францию, на царском троне надо уметь жертвовать личным чувством - это ведь давно известно по опыту. Второго принца надо как можно скорее удалить, иначе начнут потихоньку, под строгим секретом толковать о нем до тех пор, пока, наконец, не узнают все, а этого нельзя допустить. Я должен употребить все свое влияние, чтобы король не изменил решение. Он может иметь только одного сына, одного принца, второго надо удалить.

Людовик и доктор вернулись.

- Постарайтесь спасти королеву, сделайте все возможное, уберегите ее от опасности! - сказал король с озабоченным выражением лица. - Примите меры, чтобы ее ничем не беспокоили и не разговаривали с ней.

Доктор пообещал и ушел к Анне Австрийской.

Людовик подошел к кардиналу.

- Чувствую, ваша эминенция, - тихо сказал он, - что вы говорите правду. Для блага Франции и обоих принцев надо только одного из них воспитать, как принца, и показать народу, другой же мой сын вырастет, хоть и окруженный заботами о нем, но в более скромной обстановке.

- Преклоняюсь перед вашей замечательной силой воли, ваше величество, - сказал Ришелье. - Вы спасаете этим Францию от больших несчастий.

IX. НИНОН ЛАНКЛО

Милостивое обхождение, а больше всего деньги кардинала, совершенно подкупили папу Калебассе. Он при каждом удобном случае восхвалял великодушие и доброту Ришелье.

Когда ему начинали противоречить, он объяснял, что во всех злоупотреблениях виноваты его советники и подчиненные.

Сначала все дивились такой перемене в образе мыслей папы Калебассе, не понимая, разумеется, причин, но затем его убеждения стали производить свое действие, и в кружках, где бывал фруктовщик, стали верить его словам.

Кардинал не мог подыскать себе тайного шпиона и приверженца в народе лучше, чем папа Калебассе, который все еще не мог забыть, что всемогущий кардинал Ришелье удостоил его чести назвать своим любезным другом. Он очень гордился этим и хотел непременно заслужить выпавшую на его долю милость. Все свободное время папа Калебассе, исполняя желание кардинала, старательно подмечал и слушал, что делалось и говорилось вокруг.

В замке ему ничего не удалось узнать.

Жозефина попеременно с Ренардой дежурила у Милона, начинавшего постепенно поправляться, но ни от той, ни от другой папе Калебассе ничего не удалось выведать.

Обе знали его привычку выспрашивать, подслушивать и потом пересказывать все это по секрету всем и каждому, поэтому ему говорили лишь то, что не составляло никакого секрета.

О его отношениях с кардиналом они тоже еще ничего не знали, об этом он не очень распространялся.

Папа Калебассе перешел со своим товаром с улицы Шальо на улицу Вожирар, ближе к Люксембургскому дворцу.

Он рассчитывал, что его прежние покупатели ему не изменят и не побоятся расстояния. Никто не знал тайной цели, им руководящей, никто не подозревал, что папа Калебассе по поручению кардинала секретно занимается политикой и состоит у него тайным агентом.

Он так поставил свой лоток с фруктами, что мог хорошо видеть все происходившее у Люксембургского дворца - кто туда входил и кто оттуда выходил.

Вскоре он познакомился с некоторыми придворными слугами. Папа Калебассе неизменно следовал этой тактике. Он всегда принимался за прислугу, когда хотел разузнать о господах, и, конечно, имел успех. Таким образом, он узнавал все, что хотел, и никто не замечал его проделок.

Вскоре он совершенно освоился на новом месте, приобрел новых покупателей, кроме прежних, и успел кое-что подметить.

В тот вечер, о котором мы говорим, торговля папы Калебассе, видимо, шла лучше, чем когда-нибудь, потому что он необыкновенно рано связал свои корзины и скамейки.

Он кое-что заметил, услышал и должен был сейчас же сообщить об этом, кому следовало, поэтому он и закончил торговлю раньше обычного.

Отнеся товар, скамейки и огромный красный зонтик, десятки лет защищавший его фрукты от перемен погоды, в погреб, где он всегда прятал их на ночь, и заперев это хранилище на ключ, он отправился своей дорогой.

Папа Калебассе пошел не к отелю кардинала, стоявшему немного поодаль, а к лабиринту улиц, ведущих на берег Сены.

Давно уже стемнело, но улицы все еще были очень оживлены.

Надвинув на лоб темную, широкополую шляпу и засунув руки в карманы широких панталон, он в глубоком раздумье шел около домов и, дойдя до Сены, повернул к той ее части, где был Ночлежный остров.

У папы Калебассе, вероятно, было там какое-нибудь важное дело, потому что он шел очень быстро.

Дойдя до известного нам мостика, он подошел через несколько минут к гостинице Пьера Гри, где по-прежнему собирались толпы нищих, разносчиков и цыган.

Пьер Гри стоял за прилавком и усмехался. У него отлично шли дела и в потайном ящике денег становилось все больше и больше.

Хоть он уже и не рассчитывал на помощь детей, так как один сын умер, другой служил в гвардии при кардинале, Жозефина благодаря старику Калебассе нашла хорошее место. Пьер Гри все же был очень недоволен тем, что ему одному теперь приходилось вести все хозяйство.

Жюль Гри иногда показывался на Ночлежном острове, но только исключительно с одной целью - похвастать своим мундиром и жалованьем.

Пьер Гри был поражен, увидев между своими отвратительными гостями папу Калебассе. Но ему было некогда и он, продолжая спокойно наливать и подавать вино посетителям, следил только за ним глазами и с удивлением увидел, как старый фруктовщик сел за отдельный свободный стол.

Шум и крик полупьяных гостей усиливался. В одном углу ссорилась толпа нищих, в другом - трое чернобородых негодяев условливались по поводу предполагаемого ночью разбоя, какие-то мнимые калеки подсчитывали друг другу барыши.

Папе Калебассе было не по себе в этом обществе. Он, не снимая шляпы, сел в сторонке, чтобы как можно меньше привлекать к себе внимание, и стал разглядывать гостей.

- Все то же общество, что и прежде, - подумал он, - даже похуже. Любопытно знать, когда же они наконец доберутся до старого Гри! Ведь должны же они заметить, что он много выручает.

Пьер Гри счел, наконец, невозможным заставлять дольше ждать своего кума и кредитора.

- Добрый вечер, Калебассе! Как ты сюда попал? - спросил он.

- Гм, у меня есть на это свои основания, кум, - ответил старик, - и мне нужно сказать тебе два слова по секрету.

Пьер Гри испугался.

- Тебе ведь, конечно, не деньги твои понадобились? - спросил он.

- Да уж ты порядком подсобрал и мог бы расплатиться, но я не затем пришел.

- Ну, что Жозефина, а? - спросил, успокоившись, Пьер Гри.

- Если бы она знала, что я иду к тебе, наверное, передала бы поклон, - ответил Калебассе. - Ей хорошо живется, лучше, чем в гостинице.

- Уж, конечно, кум, уж, конечно! Здесь ей уже не стало житья с тех пор, как она стала взрослой красавицей.

- Она резвится, как рыба в воде, и так похорошела, что любо-дорого глядеть, - рассказывал Калебассе. - Бьюсь об заклад, она выйдет замуж за какого-нибудь вельможу!

- Чего ты только не выдумаешь, кум!

- Да ты посмотрел бы на нее! Ведь прелесть, а не девушка. А почему бы ей не сделать блестящей партии?

- Да, да, я ей не мешаю.

- Я пришел, чтобы сказать тебе одну вещь, которая тебе очень понравится. Старый герцог умирает, я сегодня слышал.

- Как?.. Герцог д'Эпернон?

- Да, несколько дней жить остается... Присылал он кого-нибудь сюда?

- Ничего не знаю, ничего не знаю, кум.

- Мне только это и нужно было. Бог знает, правду ли говорит прислуга, что это все так скоро будет, но я точно знаю одно, что он опасно болен и хочет сделать последние распоряжения.

- Так, так... последние распоряжения.

- Поскольку он может послать сюда своих людей, то я хотел тебя предупредить. Самому-то, конечно, уж нечего больше ждать, но другим...

- Понимаю, понимаю, кум, - сказал Пьер Гри.

- Тебе придется все-таки принять его посланных, но если он будет очень много требовать, то приходи только ко мне и скажи, что я теперь торгую на улице Вожирар.

- А не на улице Шальо?

- Нет, кум, я сменил место. Тебе нужно только прийти и сказать, а уж я позабочусь об остальном. Ты, я знаю, обманывать не станешь, исполнишь волю герцога.

- Что ты, кум Калебассе! Ни одного дуката не возьму, который не принадлежал бы мне по праву!

- Смотри же, Гри, сдержи свое слово! Ведь ты уже достаточно набрал! Мы станем заклятыми врагами, если ты воспользуешься чужим барышом.

- Не люблю я таких слов, кум!

- Если герцог и завтра никого не пришлет... Ведь как знать, может быть, ему некому довериться? Ступай туда сам и узнай о его здоровье. Понимаешь? Пусть лакей только скажет герцогу, что ты пришел. Я не хотел бы, чтобы он умер, не поговорив с тобой. Мне тут, разумеется, нельзя вмешиваться, и нехорошо было бы, если бы я к нему пришел. Не теряй времени, Гри, старик может умереть, быстрее, чем мы думаем.

- Ты разве уже уходишь, кум?

- Я пришел только предупредить тебя, мне надо по делу.

- Не выпить ли, кум, по стаканчику?

- В другой раз, Пьер, сегодня некогда, - ответил Калебассе, вставая. - Делай, как я тебе говорил, и - спокойной ночи.

Старик-фруктовщик ушел, а Пьер опять стал за прилавок.

Подходя к мостику, папа Калебассе услышал звон шпор. Ему навстречу шел какой-то солдат.

Калебассе остановился, всматриваясь.

На солдате был красный мундир, шитый золотом, это был кто-то из гвардейцев кардинала.

Зачем солдат пришел на Ночлежный остров?

- Э! - закричал вдруг папа Калебассе, - да, если не ошибаюсь, это Жюль Гри!

- Угадали, папа Калебассе, узнаете меня?

- Ишь ты, каким молодцом стал! - сказал фруктовщик, разглядывая солдата, насколько можно было что-нибудь разглядеть в вечерних сумерках. - Так ты поступил в гвардейцы великого кардинала? - спросил он. - Хорошо, очень хорошо!

- Я вам по секрету скажу, папа Калебассе, - ответил Жюль Гри, - я ведь в большой милости у кардинала.

- Что ты! Ну, это приятно слышать. Кардинал очень могущественное лицо в государстве, все, что он делает, доказывает его силу и значение.

- Правда, папа Калебассе.

- И я у него в милости. Я приближен к нему.

- И вы? Вот чего не ожидал!

- Да, сынок, да! Я стою к нему ближе, чем кто-нибудь, - сказал с усмешкой старый фруктовщик. - Я, так сказать, его хороший приятель, но это между нами, слышишь?

- Его хороший приятель! Да это ведь кое-что значит, папа Калебассе! - сказал удивленный Жюль Гри.

- Я часто у него бываю и теперь иду к нему. Он очень ласков со мною и иногда спрашивает моего совета, любит тоже послушать, что говорят вокруг и тому подобное.

- Ну да! Верно, затевают что-нибудь втихомолку?

- То есть, как это, сынок?

- Что-нибудь задумывают против него? Ведь не все так желают добра кардиналу, как вы и я.

- А ты разве что-нибудь слышал?

- Гм, как не слышать! Разве вы не видели меня сегодня в Люксембурге?

- Ты был в Люксембурге? - спросил удивленный фруктовщик. - Ничего не знаю.

- Я видел, как вы сидели под вашим огромным зонтиком.

- Как я мог тебя узнать? Ведь я не знал, что ты носишь теперь этот почетный мундир.

- Я несколько раз отличался, папа Калебассе, сегодня был в Люксембурге... там что-то затевают.

- Расскажи, сынок!

- Извольте! У него много врагов среди знати, они все только и ждут случая.

- У кого это? У кардинала?

- Ну, конечно!

- К кому же ты ходил во дворец?

- Гм! К шевалье де Мармону, а он водил меня к герцогу Орлеанскому.

- Эге, сынок! Да ты вертишься в самом высокопоставленном обществе.

- Постойте, папа Калебассе, я еще не кончил! Герцог свел меня со старой королевой.

- Старой королевой? Она с тобой говорила?

- Очень ласково, да еще вдвоем... нет, впрочем, втроем - герцог тоже там был. Поглядите-ка!

Жюль Гри достал из кармана несколько блестящих монет.

- Это они тебе дали?

- Все надо брать, когда дают, папа Калебассе, - рассмеялся Жюль Гри.

- Они хотели спросить у тебя насчет кардинала?

- Разумеется! Я и разыграл дурака!

- Так, так. И они поверили тебе.

- Я понял из их слов, что они хотят извести кардинала. Я показался им подходящим человеком для этого дела.

- Святая Матерь Божья! Ты правду говоришь?

- Уверяю вас, у них злые умыслы! Они поклялись убить кардинала. С ними заодно и двое камергеров из Лувра, они потом тоже пришли.

- Какие же это камергеры?

- Я позабыл их имена, папа Калебассе. Одного звали маркизом.

- Не маркиз ли Сен-Марс?

- Да, да. Он самый!

- Ну, а другого, наверное, зовут де Ту!

- Черт возьми! Да как вы это узнали?

- Как видишь, и я кое-что замечаю.

- Голову даю в залог, папа Калебассе, что оба участвуют в заговоре!

- Так уж и в заговоре?

- Они мне всего не сказали, но я прекрасно заметил, что они хотят подкупить меня. Я притворился, будто соглашаюсь, но они, кажется, еще не вполне доверяют мне, поэтому сегодня еще ничего не решили. Расспрашивали меня, насколько я близок к кардиналу, хотел ли бы зарабатывать много денег, получить лучшее место, например, место дворецкого или что-нибудь в этом роде.

- Разумеется, они хотят тебя подкупить.

- Всякий понял бы это, папа Калебассе. Я сделал вид, что их предложение мне понравилось, и что я согласен.

- Умно сделал, сынок!

- Они были чертовски осторожны, говорили все намеками: о маленьком солдатском жалованье, о пошлинах, о недовольстве народа и тому подобное. Я все время храбро поддакивал. Наконец, герцог сказал: "Вам хорошо было бы поступить к нам на службу". А королева-мать прибавила: "Раскаиваться не пришлось бы, если бы вы стали выполнять наши распоряжения".

- Ты не спросил, в чем же они заключаются?

- Я ответил им, что стоит им лишь только приказать, и я рад был бы заработать побольше денег. Герцог запустил руку в карман и отдал мне целую горсть золота, в задаток, как он сказал. Я низко поклонился, ведь герцогское золото столько же весит, сколько и кардинальское, и пообещал всегда быть к их услугам. Старая королева обернулась к двум камергерам, которых вы сейчас назвали, и спросила: "Что вы думаете об этом солдате? Он, кажется, нам может пригодиться!" Потом она подошла ко мне и сказала: "Приходите, как только сможете незаметно уйти. Я скажу, что вы должны сделать. А пока обдумайте хорошенько, согласны ли вы перейти совсем на нашу сторону, потому что надо ведь одному кому-нибудь служить". Я поклонился и намекнул, что не будет вреда, если я пока не буду снимать своего мундира. Старая королева улыбнулась и заметила, обращаясь к герцогу: "Хитрая молодая лисица!"

- Видно, они тебе не совсем еще доверяют. Когда пойдешь к ним во второй раз, то постарайся опутать их, как надо, и заставь высказаться пояснее.

- Уверяю вас, папа Калебассе, они явно рассчитывают на меня, чтобы свергнуть кардинала. Я понял это из их намеков.

- Может быть, может быть, сынок! Ты к старику идешь?

- Надо иногда показываться.

- Важный господин стал! Кто бы мог подумать, что из тебя такое' выйдет? Смотри, не болтай только много в гостинице, понимаешь? Ну, пойду, мне пора.

Жюль Гри поклонился фруктовщику и пошел, насвистывая, к гостинице, а папа Калебассе направился в резиденцию Ришелье.

Ему хотелось поскорей сообщить кардиналу все им виденное и слышанное. Эти сведения казались ему столь важными, что он, приняв деловой вид, важно прошел мимо камердинеров и лакеев.

В приемной, по обыкновению, было много знати из свиты Ришелье.

И мимо них папа Калебассе прошел с самоуверенностью, которую ему придавал титул "любезного друга".

Но у самых дверей рабочего кабинета к фруктовщику подошел камердинер.

- Его эминенции нет дома, - вежливо сказал он.

- Нет дома? Но я по делу, которое нельзя откладывать! Где его эминенция?

Камердинер смущенно улыбнулся и замялся.

- Мне непременно нужно знать, непременно, - продолжал Калебассе, - ему грозит опасность!

Камердинер счел невозможным скрывать дольше.

- Его эминенция у мадемуазель Ланкло, - сказал он.

- Ланкло... Ланкло... - повторил папа Калебассе. - Кто такая мадемуазель Ланкло и где она живет?

Камердинер, хотя и понимал, что фруктовщик не знает мадемуазель Нинон де Ланкло, известной всем знатным вельможам своей очаровательной красотой, но удивился, что Калебассе ничего не слыхал о ней.

- Разве вы и по имени не знаете мадемуазель? - спросил он.

- Нет. Где она живет?

- На улице Вивьен, 3.

- Нинон Ланкло - Повторил, чтобы не забыть, папа Калебассе, мысленно удивляясь, как это кардинал в такое позднее время сидит у девицы. Впрочем, тут, вероятно, какой-нибудь политический интерес, как знать!

Он сейчас же отправился на улицу Вивьен, она была очень близко. Там, в доме N 3, жила двадцатидвухлетняя Нинон де Ланкло, одна из известнейших красавиц того времени.

Нинон де Ланкло, дочь благородных родителей, появилась на свет в Париже. Нинон ее прозвали после смерти родителей, когда их единственная пятнадцатилетняя дочь осталась полновластной хозяйкой дома.

Нинон получила прекрасное образование, была умна, остроумна и любезна в обращении. Вскоре имя ее прогремело во всех кругах французского общества.

Вместе с умом развивалась и ее красота, везде только и говорили о прелестной, очаровательной Нинон, окруженной толпами поклонников всех возрастов и положений.

Но прекрасная Нинон вовсе не имела намерений выйти замуж за кого-нибудь из претендентов на ее руку и связать себя на всю жизнь. Нет, ей дороже всего была ее золотая свобода. Она решила не надевать на себя никаких цепей и полюбить только того, кто ей понравится, и то до тех только пор, пока он будет достоин ее любви.

Мысль очень эгоистичная, но Нинон не изменяла ей до старости. Но кто мог упрекнуть ее в этом?

Она, наверное, сделала бы очень несчастным своего мужа, словно бабочка она порхала с цветка на цветок и была ветренее всякого Дон-Жуана. Не связывая себя замужеством, она, по крайней мере, одна принимала на себя все удары, которые преподносили ей судьба и то положение, которое она занимала в обществе.

В одном можно было упрекнуть эту женщину, она завлекала множество юношей и развращала их, хотя в то время во Франции и без того нравственность стояла на довольно низком уровне.

В числе многочисленных обожателей, удостоившихся расположения Нинон, был и Ришелье. Он был чуть ли не первым, а за ним последовал целый ряд знатнейших имен Франции.

Уже далеко не первой молодости она подарила своим расположением аббата Гедеона и Шатонеф. Всех ее поклонников, постоянно или временно пользовавшихся ее любовью, не перечесть.

Эта женщина вплоть до смерти была окружена обожанием.

Чтобы дать понятие об уме и красоте Нинон, надо сказать, что самые умные и интересные мужчины того времени считали большой честью бывать у нее в гостиной.

К ней приезжали поэты и ученые читать свои произведения и спрашивать ее совета. Придворная молодежь посещала собиравшееся у нее общество, чтобы развить вкус и дополнить светское образование.

Скаррон читал ей свои романы, Сент-Эбремон - свои стихи, Мольер - свои комедии.

Христина, королева Шведская, приехав в Париж, посетила только Нинон и Академию.

Как все женщины, она даже в старости, не хотела ничего слышать о своем возрасте.

- Да, моя дорогая Нинон, - сказал ей один раз Людовик XIV, - мы стареем!

- Виновата, ваше величество, - ответила она с обычной находчивостью, - мы с вами никогда не состаримся, а только сделаемся старше.

Король улыбнулся и кивнул головой в знак согласия.

Ришелье, как мы уже говорили, принадлежал к числу первых поклонников знаменитой красавицы.

К ней-то и шел папа Калебассе в поисках кардинала.

Нинон сидела с его эминенцией в своем роскошном, изящно убранном будуаре.

Она отлично умела привязать к себе даже таких умных людей, как Ришелье, очаровывая не одной только красотой и прелестью обращения, но и своим остроумием, музыкой и пением.

Кардинал так любил бывать у нее, что часто просиживал с нею часами, до поздней ночи.

В тот вечер, о котором мы говорим, Ришелье любовался нежностью ее кожи, прозрачной белизной лица и легким румянцем щек.

- Какую чудесную воду вы употребляете, Нинон, чтобы придать себе такой прелестный цвет лица, - сказал он. - Француженки, наверное, были бы мне очень благодарны, если бы я открыл им эту тайну.

- Вижу, ваша эминенция, вы хотите приобрести себе нового союзника, вы лучше, чем кто-нибудь, знаете: на чьей стороне женщины, тот сильнее всех! Но я не скрываю своих пристрастий и не хочу мешать другим женщинам, пойдемте, я покажу вам мою уборную. Пойдемте, ваша эминенция!

Кардинал пошел за прекрасной Нинон в одну из соседних комнат.

При входе в будуар они не услышали ни запаха розового масла, ни духов, в комнате не было даже обычного столика с флаконами и баночками - там стоял обыкновенный чистенький умывальник со всеми необходимыми принадлежностями.

- Вот, ваша эминенция, - сказала она, - мои секретные протирания. Они состоят из холодной ключевой воды и толстого полотенца, которым я натираю кожу. Сообщите эти средства француженкам. Этому не поверят, но вы лично убедились, что я не лгу!

Ришелье, взяв под руку прелестную, смеющуюся Нинон, вернулся в будуар.

В эту минуту вошла горничная и доложила, что пришел какой-то человек, желающий непременно видеть кардинала по очень важному делу.

- Кто такой? - спросил Ришелье.

- Какой-то Калебассе, ваша эминенция.

- О, так я должен извиниться перед вами, милая Нинон! - обратился он с улыбкой к хорошенькой хозяйке. - Этому господину Калебассе мне надо уделить несколько минут. Позвольте, дорогая моя, принять его в одной из соседних комнат!

Нинон велела горничной зажечь лампы в соседней комнате и привести туда Калебассе.

Ришелье поцеловал маленькую ручку Нинон и вышел к Калебассе, встретившему его низкими поклонами.

- Я должен сейчас сообщить все вам, - сказал он, - я не могу быть спокойным, до завтра ждать никак нельзя.

- Что же вы такое узнали, любезный друг? Папа Калебассе поклонился, и лицо его просияло.

- Ваша эминенция, вы останетесь мною довольны.

- У вас такое серьезное лицо, что случилось?

- Мне, наконец, удалось сегодня узнать, кто были те двое вельмож.

- Разговор которых вы тогда слышали? Папа Калебассе таинственно кивнул головой.

- Я их, наконец, опять видел сегодня.

- Где?

- Они шли в Люксембургский дворец.

- А!.. У них там должно быть много дел.

- Союзники... - сказал с интимным жестом, понизив голос, папа Калебассе.

- Что? Союзники? Что это значит?

- Заговор, ваша эминенция!

- Может быть, вы и не совсем ошибаетесь, - сказал, улыбнувшись, Ришелье. - Но как же вы это узнали?

- В Люксембургском дворце что-то затевается, ваша эминенция, - сказал Калебассе, делая многозначительное лицо и понижая голос, - там заговор составляют.

- Простите меня, вы думаете?

- Против вашей эминенции.

- Кто же были двое вельмож, которых вы тогда подслушали?

- Увидев сегодня, что они опять идут во дворец, я побежал к дворецкому и спросил, не возбуждая в нем подозрения, их фамилии.

- С чего же вы начали, друг мой?

- Я предложил ему дыни, он их очень любит, разговорился с ним и выспросил его обо всем.

- И кого же он назвал?

- Я отлично запомнил их имена, ваша эминенция! Один был маркиз де Сен-Марс, а другой его приятель - господин де Ту.

Глаза Ришелье сверкнули... доказательство, что известие заинтересовало его.

- Дворецкий не ошибся? - спросил он.

- Нет, ваша эминенция, его слова подтвердились: эти господа были у герцога Орлеанского.

- Теперь скажите мне, любезный друг, как вы узнали о заговоре?

- Я недавно слышал разговор этих господ, ваша эминенция, а сегодня узнал, что во дворце старой королевы нечто затевают. У них там создаются разные планы, ваша эминенция. Они хотят свергнуть вас.

- Вы преувеличиваете, любезный друг! На чем вы основываете свои догадки?

- Не могу объяснить вашей эминенции этого, но такой умный человек, как вы, сразу должен понять в чем тут дело, когда знатные вельможи ведут такие разговоры и сходятся в Люксембургском дворце.

Ришелье невольно улыбнулся.

Он больше узнал из слов старого фруктовщика, чем тот предполагал.

Кардинал видел на придворном балу насмешливые улыбки Сен-Марса, де Ту и понял, что они против него.

Ему ведь известны были тайные планы королевы-матери и герцога Орлеанского, их тайные встречи с герцогом Бульонским и другими гражданами.

Он узнал, что маршал Марильяк был в Люксембургском дворце и в то же время отказался сообщить ему о результате смотра. Все это, вместе с тем, что сообщил фруктовщик, заставляло серьезно отнестись к известию о заговоре.

- Благодарю вас за услугу, - сказал он папе Калебассе, милостиво подавая ему руку, которую тот поцеловал, - продолжайте следить и завтра и послезавтра приходите сообщить все, что узнаете, ко мне в отель. Я награжу вас за труды!

Ришелье отпустил осчастливленного фруктовщика и вернулся, как ни в чем не бывало, к Нинон Ланкло. Она стала расспрашивать его.

- Нашлись кроты, - сказал он, садясь возле нее, - желающие рыть мне яму, но, я думаю, что они сами в нее попадут. Это, однако же, не должно мешать нам, дорогая Нинон.

Я не позволю портить себе часы, которые провожу здесь с вами. Спойте мне одну из ваших хорошеньких песенок и дайте возможность поблагодарить вас за это поцелуем.

Нинон мило улыбнулась и стала петь.

X. АННА АВСТРИЙСКАЯ ПРЕКРАЩАЕТ ДУЭЛЬ В ЛУВРСКОЙ ГАЛЕРЕЕ

После продолжительной тяжелой болезни королева, наконец, встала с постели и пока еще ничего не знала о подробностях своих родов. Доктор запретил окружающим слишком много говорить об этом.

Опасность, в конце концов, совершенно миновала. Анна Австрийская уже была в церкви и благодарила Бога за выздоровление и за рождение малыша. Маленький принц был здоров и весел, королева почти не отходила от него.

Она еще на принимала официальных поздравлений, - но пришел день, когда нужно было исполнить эту скучную, и в то же время неизбежную, старинную церемонию.

В числе первых должен был явиться с поздравлением кардинал Ришелье, а встреча с ним была ей особенно неприятна. Она чувствовала, что приветствия его неискренни и не любила встречаться с ним.

Людовик все больше и больше прислушивался к бесчисленным наговорам, вследствие которых и в нем самом постепенно зародилось неприязненное чувство к Ришелье, заговорщики считали это достаточным для начала действий.

Они рассчитывали, что король не будет мешать им и даже сам, в душе, желает удаления властолюбивого кардинала.

Королева всячески поддерживала эту неприязнь короля, она втайне была на стороне готовившегося против кардинала заговора.

И это было так понятно с ее стороны. Кардинал много заставлял ее страдать и сделался заклятым ее врагом.

Свергнуть его - было ее сокровенным желанием.

А между тем, ей приходилось принимать и его, и его приверженцев, получивших от него высокие должности. Это было невыносимо.

В той части галереи, что вела к флигелю королевы, в последнее время каждый день дежурили мушкетеры Милон, Этьен и маркиз.

С тех пор как король назвал их мушкетерами королевы, они были назначены для исключительной службы при ее величестве.

На Анну Австрийскую успокоительно и как-то благотворно действовала мысль, что у нее под рукой есть постоянно три надежных человека.

Милон поправился от ран и мог выходить на службу, но по бледному, похудевшему лицу его видно было, что он перенес тяжелую болезнь.

Он выздоровел благодаря уходу, которым его окружали в замке, - а главное, благодаря любовной, неусыпной заботе Белой Голубки, снова затем вернувшейся в кладовую, к господину Пипо, не приняв от Милона ничего, кроме благодарности.

Теплое участие, сначала вызванное в нем Белой Голубкой, превратилось постепенно в искреннюю любовь. Его привлекала к ней не одна хорошенькая наружность, но, главным образом, невинность, прямота и благородное сердце, которое он лишь во время болезни имел возможность понять и оценить.

Опытный глаз старухи Ренарды скоро подметил, что не только господин Милон очень заинтересовался Белой Голубкой, но и она также таит в душе чувство, посильнее сострадания к его мучениям.

Кто так самоотверженно ухаживает, как Жозефина, - говорила про себя старая Ренарда, - у того сердце заговорило!

Все это было бы хорошо, - думала она, - если бы только Жозефина была знатного происхождения и имела бы родословную, как выражалась старуха. А то ведь девушка совсем не пара барону де Сент-Аманд, мушкетеру ее величества королевы.

Она не знала сначала, как бы это половчее разъяснить. Маркизу говорить о подобных пустяках - нечего и думать, хоть он и был самим воплощением добропорядочности.

Старуха, однако же, нашла выход и при первом же удобном случае открыла свою тайну виконту, когда он, придя навестить товарища, увидел и узнал Жозефину.

Этьен улыбнулся, когда словоохотливая Ренарда стала говорить ему о своих опасениях, но с Милоном он еще не переговорил об этом.

Сегодня, гуляя с товарищем по галерее, виконт как раз мог начать этот разговор. Маркиза еще не было.

- Королева будет сегодня принимать поздравления двора, - сказал Этьен, - и мы будем иметь удовольствие приветствовать его эминенцию.

- Что нам до кардинала! - ответил Милон. - Мне ужасно противны и он, и его гвардейцы, и уж я найду способ отомстить негодяям за удары, которыми они меня свалили.

- Не могу осуждать тебя, Милон, и думаю, что возможность скоро представится. Узнаешь ли ты двоих гвардейцев, оставшихся в живых?

- Среди тысячи... в ста шагах узнаю! Им не придется говорить, что они победили мушкетера Милона... Попробуют моей шпаги за хвастовство. Меня тогда подвела темнота, а то я не так бы с ними разделался.

- Ты все еще не можешь равнодушно вспоминать ту ночь, а между прочим, мы тогда все-таки добились своего, - ответил виконт. - Славно нам удалось провести кардинала, и успех наш тысячу раз стоит твоих ран!

- Да разве я жалуюсь? Ты должен был бы лучше меня знать. Раны - это почетные знаки! Черт возьми! Да я хоть сейчас готов начать сначала. Я только и жду, как бы поскорее расплатиться с почтенными гвардейцами, храбро нападающими ночью, из засады.

- И я готов тебе помочь, - сказал Этьенн, - но пока очень рад, что ты опять на ногах. Старая Ренарда была верной сиделкой, я ей очень благодарен.

- Да, она сделала все, что от нее зависело, - похвалил в свою очередь Милон, - только стара она уж, разумеется, для того, чтобы не спать по ночам. Она всякий раз засыпала у моей постели, и я не мог ее добудиться. И так сердилась потом на себя, добрая старуха! Впрочем, она взяла себе молодую помощницу. Ты знаешь, прелестную Жозефину.

- Знаю, - перебил Этьенн, - хорошенькая девушка, это правда.

- Черт возьми, что ты хочешь этим сказать?

- Да то, что мадемуазель Жозефина милая девушка, и ей не следует ставить западню.

- Да ты не воображаешь ли...

- Ничего не воображаю.

- Э, нет, друг беарнец, так дешево от меня не отделаешься. Ты, кажется, заметил, что мне нравится Жозефина.

- Очень может быть, Милон.

- А разве это западня?

- Конечно нет еще, но ведь чего нет, то может быть.

- Не знаю, на что ты намекаешь, - ответил Милон, - но могу только сказать тебе откровенно, что у меня и в мыслях нет ничего дурного, клянусь честью!

- Тем лучше! Мне показалось, что ты начинаешь засматриваться на Жозефину.

- Совсем, совсем засмотрелся, Этьенн! Я люблю ее!

- Так будь осторожнее, дружище, чтобы страсть не заставила тебя идти в разлад с рассудком и твоими постоянными добрыми правилами. Такая любовь опасна.

- Не думаю. Я искренне люблю Жозефину, и у меня одно желание - обладать ею.

- Да как же так, милый друг?

- Что за вопрос, виконт? Я женюсь на ней.

- Ты это серьезно говоришь?

- Послушай, ты чертовски смешишь меня своими вопросами, беарнец. Говорят тебе, я женюсь на Жозефине!

- А что скажет твой отец? А шпагу мушкетера ты уже на гвоздь повесишь?

Милон с удивлением посмотрел на него.

- Я тебя не понимаю, - сказал он.

- Я буду говорить яснее, Милон. Я вижу, ты многого еще не знаешь, а между тем, тут идет речь о вещах очень важных. Знаешь ли ты отца и брата Жозефины?

- Нет, она ни разу не говорила со мной о своих родных, - не понимаю, отчего.

- А я хорошо понимаю и объясню тебе, мой друг. Слыхал ли ты о Ночлежном острове на Сене?

- Об этом разбойничьем гнезде? Как не слыхать!

- Слыхал ли ты, что там есть гостиница с отвратительной репутацией? Она называется гостиницей Белой Голубки.

Милон видимо испугался.

- Нет, - ответил он, - об этом я никогда не слыхал. Гостиница Белой Голубки?

- Да, да. Хозяина ее называют Пьером Гри.

- Слыхал.

- Он принадлежит к числу самых отъявленных мошенников, - продолжал Этьенн. - Его все боятся, даже полиция избегает заходить в тот закоулок, где он живет, и входить с ним в какие-то столкновения, потому что все бродяги Ночлежного острова стоят за него. У этого Пьера Гри было трое детей, два сына и дочь. Одного, Жана Гри, я убил в Лондоне, в трактире Дугласа, другой, Жюль Гри, поступил в гвардию кардинала, а дочь его зовут Жозефиной.

- Как... Жозефина... Белая Голубка! Теперь я понимаю, отчего она так испугалась, когда я назвал ее этим именем! О! Господи! Эта милая, чистая девушка - дочь Пьера Гри!

- Теперь ты видишь, что о союзе между Жозефиной и тобой не может быть и речи. Я считал своим долгом предупредить тебя, Милон, хотя мне и очень жаль разочаровывать тебя, но я вижу, что ты серьезно любишь дочь этого негодяя.

- Буду с тобой откровенен, Этьенн. Я ее люблю всем сердцем, и твои слова - жестокий удар для меня. Если бы ты знал, с каким самоотвержением она ухаживала за мной! Теперь я понимаю, почему она постоянно избегала всяких объяснений, не хотела слушать моих признаний, она сознавала в душе, что между нами ничего не может быть общего.

- Это очень хорошо ее рекомендует, - сказал виконт, - она любит тебя и знает, что ты не можешь ей принадлежать. Мне от души жаль бедную девушку и тебя, мой друг! Во всяком случае" надо хорошенько подумать об этом.

- Не знаю еще, как я решу, но подумаю. Во всяком случае, я очень многим обязан ей. Я провел в замке тяжелые, но прекрасные часы, потому что узнал о самоотверженной любви Жозефины. Знаешь, д'Альби, мне кажется, в замке происходит что-то необъяснимое. С тобой я могу говорить об этом, но с маркизом не решался. По-моему, у него есть что-то общее с этой тайной.

- Расскажи, пожалуйста, что же там происходит? - спросил Милон.

- Я тебе могу сказать одно, что в замке, кроме маркиза и старой Ренарды, живет еще какая-то женщина, которую тщательно скрывают.

- Почему же ты не расспросил маркиза?

- Я думаю, что это было бы очень тяжело и даже неприятно ему. Не знаю, какие у него отношения с этой таинственной женщиной, но знаю, что она имеет право жить в замке, хотя ее никто не видит и никогда о ней не говорят.

- Как же ты узнал о том, что она в доме? - спросил виконт.

- Довольно странным образом. Маркиз и Ренарда не знают, что я открыл их тайну. В первый вечер, когда меня принесли и положили в отведенной для меня комнате, Ренарда ушла, вдруг дверь отворилась и вошла какая-то женщина со свечой в руке. Она была бледна, но очень хороша собой, в движении ее было что-то робкое и вместе с тем величественное. Она, не глядя на меня, подошла к сложенным в углу подушкам и простыням и подожгла их. Я лежал в полуобмороке, все видел, но не мог пошевельнуться.

- Тебе просто снились тяжелые сны, Милон!

- Нет, мой друг! Ренарда с Жозефиной и Вильмайзантом еле-еле подоспели потушить пожар. Таинственная дама давно исчезла. Дым и старания поскорей удалить обгоревшие вещи и все, что могло выдать присутствие женщины в доме, неоспоримо доказывали, что я все это не во сне видел.

- Чудеса! - сказал в раздумье Этьенн. - И ты вполне уверен, что не бредил?

- Клянусь тебе!

- Значит, маркиз имеет основание скрывать это обстоятельство.

- Потому-то я и не расспрашиваю его. Но тише. Он, кажется, идет. Не видел ли ты Каноника?

- Он куда-то торопился, - ответил виконт, - и потому только перекинулся со мной несколькими словами. Я встретился с ним вчера вечером на улице.

- Он, кажется, расставшись с военным мундиром, разошелся и с нами, - заметил Милон. - Он всегда был холоден и скрытен.

- У каждого свой характер, - сказал Этьенн и пошел поздороваться с маркизом, быстро шедшим к ним навстречу.

- Сейчас будет его эминенция, - сказал маркиз, тихо засмеявшись и пожимая руки товарищам.

- Тем лучше, мы отойдем в сторонку, - сказал виконт.

- Напротив, мне кажется, теперь-то мы и должны быть ближе, - с раздражением вскричал Милон. - С ним ведь, разумеется, явится целый хвост свиты, а от некоторых из этих господ надо стеречь все, что можно унести в руках.

- С ним будет человек пять гвардейцев, и они, конечно, будут следовать за ним по пятам и охранять его, - продолжал маркиз.

- Неслыханная дерзость! Являться в королевский дворец со стражей! Чего только не позволяет себе этот кардинал! - проворчал Милон.

В глубине галереи, между тем, показался Ришелье с двумя кавалерами своей свиты и пятью гвардейцами.

Трое мушкетеров стали на ступеньках у дверей королевы.

Красивый, живописный наряд мушкетеров резко отличался от безвкусного красного костюма гвардейцев.

У мушкетеров были полусапожки с кружевами на отворотах, голубые мундиры и нарядные белые полуплащи. На гвардейцах - белые чулки в обтяжку и башмаки с пряжками, их красные мундиры слишком блестели и бросались в глаза.

Ришелье подошел ближе.

Разговаривая со своими двумя спутниками, он, как будто, и не замечал мушкетеров, стоявших навытяжку перед ним. Пять гвардейцев следовали за кардиналом: де Пеллерон, Гри, Рансон, Алло и д'Орфуа. Еще несколько человек стояло у ворот Лувра.

Кардинал со своими двумя спутниками поднялся на ступени, а гвардейцы остались внизу ждать своего повелителя.

Дело было неладно. Мушкетеры и гвардейцы стояли слишком близко друг к другу, это было все равно, что две груды пороха, одна искра, и взрыв готов! Одного слова достаточно было, чтобы вспыхнула ссора.

Когда Ришелье ушел в комнаты королевы, гвардейцы стали по другую сторону лестницы и начали вполголоса разговаривать между собой. Мушкетеры невольно переглянулись и улыбнулись, но затем продолжали спокойно стоять, стараясь, по возможности, не обращать на них внимания, только Милон не мог удержаться, чтобы не прислушаться к их разговору и временами мрачно посматривал в их сторону.

Гвардейцы, видимо, почувствовали себя смелее, зная, что кардинал тут, а король на охоте. Они знали, что он не был противником стычек между мушкетерами и его гвардейцами.

Особенно не мог сдержать язык Пеллерон, он вскоре так громко высказал какое-то замечание, что Милон услышал. Замечание ясно касалось его.

Милон давно бы уже резко высказался, если бы маркиз тихонько не удерживал его за руку и не убеждал его шепотом.

Виконта сильно забавляла эта сцена. Самообладание мушкетеров делало гвардейцев с каждой минутой смелее, Рансон, еще раньше, сделал какой-то намек по адресу виконта д'Альби, которому в Лувре пришлось уйти с поля битвы, чтобы не опоздать с портретом.

Тут уже Милон не выдержал.

И Этьенн стал прислушиваться.

- Теперь мода у этих господ убегать, когда им не везет, - сказал, улыбаясь, Пеллерон.

- Позвольте спросить, о ком вы говорите? - спросил Милон взволнованно, подходя к гвардейцам.

- Вероятно, вы знаете о ком, если так горячо принимаете мои слова к сердцу, - ответил, засмеявшись, Рансон.

Товарищи его громко рассмеялись.

- Если вы себя признаете тем, о ком мы говорим, то мы не спорим! - крикнул Пеллерон.

Порох вспыхнул.

- Вы поплатитесь за эти слова! - сказал взбешенный Милон, и выхватил из ножен шпагу.

Мигом и гвардейцы сделали то же самое. Маркиз и Этьенн последовали общему примеру.

Драка завязалась у самых дверей королевы.

Гри и Пеллерон дрались с Милоном, Рансон с маркизом, а д'Орфуа и Алло кинулись на виконта.

Громкий лязг оружия раздавался в галерее, но никто не мог помешать драке.

Маркиз не мог помогать товарищам, хотя каждый из них имел против себя двух противников, поскольку ему пришлось иметь дело со слишком искусным врагом.

Милон почти сразу отбил удары Гри и несколько минут дрался с Пеллероном, видимо, поставившим перед собой цель - убить противника, и яростно наступал на него. Милон парировал его удары, пока ему, наконец, не надоело. Он ударил Пеллерона так, что тот упал.

Почти вслед за тем виконт слегка ранил своего противника д'Орфуа. Тот заявил, что удар был нанесен против правил фехтования, и сейчас же вышел позвать полкового командира мушкетеров.

Виконт продолжал драться с Алло. Рансон заметил, что виконт ему не по силам. Когда Пеллерон упал, он, улучив свободную минуту, ударил виконта, обращавшего внимание только на Алло, и так сильно ранил его в лоб, что д'Альби упал.

Его подхватил Милон, а маркиз кинулся на Рансона и Алло.

Д'Орфуа, между тем, нашел командира мушкетеров и вместе с ним вернулся к дравшимся.

Но лязг оружия уже донесся до королевы.

Анна Австрийская догадалась, что делалось в галерее, и поспешила туда с двумя камер-фрау из зала, где она только что принимала Ришелье. Два пажа несли шлейф ее платья.

За ней шел Ришелье со своими двумя спутниками и камергер королевы.

Анна Австрийская очень испугалась, увидев драку.

Пеллерон плавал в крови, виконт д'Альби лежал на руках у Милона.

- Остановитесь, это что такое? - закричала королева, - как вы смеете драться в Луврской галерее!

Командир мушкетеров подошел в это время ближе. Драка была до того ожесточенной, что дуэлянты не сразу заметили королеву.

Анна Австрийская стала между борцами.

- Господин кардинал, - вскричала она, - прикажите вашим телохранителям сейчас же уйти из Лувра! С каких это пор осмеливаются приводить в наш флигель чужих солдат? Господин капитан, - обратилась она к командиру мушкетеров, - я хочу, чтобы трое ваших офицеров тоже ушли отсюда! Мы не хотим, чтобы наши комнаты были местом драки, чтобы здесь проливалась кровь! Мы велим разобраться в этом деле и позаботиться о наказании виновных.

- Простите, ваше величество, - сказал Ришелье, - что мой приход послужил поводом к такому неприятному случаю. Вы видите, мои гвардейцы покорно оставляют поле битвы, к сожалению, зависть и вражда между этими двумя частями войск беспрестанно прорывается наружу, но мне кажется, тут виноваты обе стороны.

- Мушкетеры имеют право быть здесь, ваша эминенция, имеют ли на это право и гвардейцы, мы еще увидим! Но чтобы таких случаев больше не было, я запрещаю гвардейцам показываться в этом флигеле!

Ришелье почтительно и спокойно поклонился, но в душе он был взбешен, он чувствовал, что в этих словах был выговор. Его уничтожили.

Когда он ушел, Анна Австрийская обратилась к мушкетерам.

У виконта была страшная рана на лбу, он был очень бледен, но вполне владел собой.

- Я знаю, - сказала она, - гвардейцы, наверное, сами подали повод к драке, и на этот раз прощаю вам, потому что вы довольно наказаны в лице виконта. Но вы заслужите мою немилость, если еще раз поднимете оружие в стенах Лувра. Я знаю, вы не любите гвардейцев его эминенции, и вы их больше не встретите здесь, но нельзя забываться и выходить из повиновения.

Маркиз подошел к королеве и поклонился.

- Приказание вашего величества больше не будет нарушено, - сказал он, - мы в другом месте будем искать случая наказать гвардейцев за высокомерие.

Анна вернулась к себе.

Маркиз остался в галерее, а Милон отвел виконта к Вильмайзанту, для которого мушкетеры королевы были самой лучшей практикой.

XI. ЗАЖИВО ПОГРЕБЕННЫЙ

Прошло несколько месяцев после выздоровления королевы. Тайна сентябрьской ночи строго хранилась всеми, кто ее знал.

Принц, родившийся первым, был окружен полной заботой, он должен был со временем вступить на престол под именем Людовика XIV.

Другой маленький принц, которому никогда не суждено было узнать о своем происхождении, поручен был по приказанию короля одной бывшей камер-фрау, вышедшей замуж за рыцаря Раймонда.

Мариэтта и Раймонд пользовались полным доверием короля. Ей и ее мужу был отдан мальчик, окрещенный под их фамилией и вполне поручен их заботам.

Людовик иногда по вечерам незаметно уходил в уединенный домик, где жил старый рыцарь Раймонд с Мариэттой.

Когда-то она носила на руках и самого Людовика. Теперь ей поручили скрыть от глаз света отвергнутое или, по крайней мере, непризнанное им официально дитя.

Королю было очень жаль мальчика и он часто приходил навестить его и просил Мариэтту хорошенько за ним присматривать. Но заметив вскоре, что не нужно даже этого, так как честные старики окружают ребенка полной любовью и вниманием, он стал ходить все реже и реже.

Мальчик хорошо развивался под крылышком доброй Мариэтты.

Однажды и кардинал зашел к Раймонду взглянуть на ребенка и был очень удивлен, увидев его цветущее здоровьем личико.

Ришелье, видимо, ожидал найти слабое, больное дитя, он был даже не прочь видеть его близким к смерти, а увидел совсем противоположное.

Кардинал выразил старой Мариэтте свою благодарность, но видно было, что он разочаровался в своих ожиданиях.

Георг Ф. Борн - Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. 6 часть., читать текст

См. также Георг Ф. Борн (Georg Born) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :