Бласко-Ибаньес Висенте
«Детоубийцы (Ил и тростник). 2 часть.»

"Детоубийцы (Ил и тростник). 2 часть."

С этим приключением кончилось их детство. Кончилась беготня, веселая, беззаботная жизнь без всяких обязанностей.

Нелета стала вести ту же жизнь, что и мать: каждую ночь она отправлялась в Валенсию с корзинами угрей и возвращалась только на следующий вечер. Тонет, видевший ее только на мгновение при наступлении ночи, работал с отцом в поле или ловил рыбу с ним и с дедом. Дядюшка Тони, ранее столь добрый, теперь, когда сын вырос, был также требователен, как и дядюшка Голубь, и Тонет, как примирившееся животное, исполнял нехотя свою работу. Его отец, этот упрямый герой земли, был непреклонен в своих решениях. Когда наступило время посева или жатвы риса, мальчик целый день проводил на полях Салера. Остальную часть года он ловил рыбу, иногда с отцом, иногда с дедом, допускавшим его, как товарища, в свою барку, каждый раз ругая однако собачью судьбу, по воле которой в его семье родятся такие бродяги.

Тепер мальчик работал от скуки. В деревушке не оставалось никого, с кем он мог бы водиться. Нелета была в Валенсии, а товарищи по играм, выросшие, как и он сам, обязанные зарабатывать себе насущный хлеб, выезжали в озеро вместе с отцами. Оставался Пиавка, но мошенник после приключения в Деесе удалялся от Тонета, вспоминая встрепку, которой тот заплатил за измену, совершенную им той ночью.

Как будто это событие предрешило его будущее, бродяга искал себе прибежище в доме священника, в качестве его слуги, и спал как ообака за дверью, не думая об отце, который лишь изредка появлялся в заброшенной хате, через крышу которой падал дождь, как на открытом поле.

Старый Пиавка нашел себе, наконец, промысел. Когда он бывал трезв, он посвящал себя охоте за выдрами. Их число не доходило и до дюжины, так как их испокон века упорно преследовали.

Однажды вечером, переваривая вино на берегу, он заметил на воде круги, кипение и большие пузыри. Ктото нырял, между сетями, замыкавшими канал, ища в них рыбу. Спустившись в воду, с шестом, который ему одолжили, он стал охотиться за темным животным, бегавшим по дну, пока ему не удалось убить его и взять,

То была знаменитая - выдра, о которой в Пальмаре говорили, как о фантастическом существе, одна из тех выдр, которыми когда-то кишело озеро, и которые разрывали сети, так что было невозможно ловить рыбу.

Старый бродяга считал себя теперь первым человекюм Альбуферы. Рыбачья община Пальмара обязана была по старым законам, занесенным в книги, хранившиеся у присяжного, выдавать за каждую пойманную выдру по одному дуро. Старик взял награду, но на этом не остановился. Животное было настоящим кладом! Он отправился показывать его в гавани Катарохи и Сильи, и дошел в своем триумфальном шествии вокруг озера до Суеки и Кульеры.

Со всех сторон его звали. Не было трактира, где бы его не принимали с распрастертыми объятиями. Сюда, Пиавка! Пусть покажет зверя, которого убил! И бродяга после нескольких стаканов вина любовно вынимал из под плаща бедное животное, мягкое и вонючее, позволяя любоваться его шкурой, даже дотронуться до нея,- но только с большой осторожностью!- чтобы удостовериться в её мягкости.

Никогда руки отца не обнимали с такой мягкостью и нежностью маленького сына, когда он родился на свет, как это животное! Прошло несколько дней, народу надоела выдра, никто не давал за неё даже и чарки водки, не было ни одного трактира, который не старался бы отделаться от Пиавки, как от зачумленного, ввиду нестерпимой вони, поднимавшейся из-под плаща от разлагавшагося животнаго. Прежде чем бросить животное, он извлек из него новую прибыль, запродав в мастерскую для набивки чучел и объявил всему миру о своем новом призвании. Он будет охотиться за выдрами.

Он принялся искать вторую, как человек, находящийся в поисках счастья. Награда, полученная от общины и неделя беспрестанной, даровой вьшивки не исчезали из его памяти. Однако вторая выдра так и не попадалась. Иногда ему мерещилось, что он видит ее в самых отдаленных каналах, но она немедленно же пряталась, словно все представители этой семьи сообщили друг другу о новом промысле Пиавки. С отчаяния, он напивался в счет тех выдр, которых убьет в будущем, и уже пропил более двух, когда однажды ночью рыбаки нашли его утонувшим в канале. Он поскользнулся в пьяном виде, упал и не в силах подняться остался навеки в воде подстерегать свою выдру.

После смерти отца, сын его навсегда оотался в доме священника., не возвращаясь больше в хату. В Палъмаре один священник сменялся другим. В это каторжное место шли только или отчаявшиеся или провинившиеся, стараясь как можно скорее выбраться из него. И все священники, вступая во владение бедной церковью, с ней вместе брали и Пиавку, как предмет, необходимый для культа. Во всей деревне только он умел помогать во время мессы. Он помнил все облачения, хранившиеся в ризнице, количество дыр, проеденных молью, и заплат и горел таким желанием быть услужливым, что стоило господину только выразить приказание, как оно моментально исполнялось. Мысль о том, что он был единственным человеком во всей деревне, который не работал веслом и не проводил ночи на Альбуфере, внушала ему некоторую гордость и заставляла его свысока смотреть на остальных.

По воскресениям рано утром он открывал шествие с крестом в руке, во главе церковной процессии. Мужчины, женщины, и дети шли двумя длинными рядами по единственной улице, медленным шагом, с пением, потом к берегу и одиноким хатам, чтобы продлить церемонию. В утренних сумерках блестели каналы, как полосы темной стали; по направлению к морю облака окрашивались в красный цвет, а мавританские воробьи летали целыми стаями, поднимаясь с крыш садков, отвечая веселым чириканием довольных жизнью и свободой бродяг на грустное, меланхолическое пение верующих.

- "Проснись христианин!" - пела процессия на улице деревни и этот призыв был комичен потому, что все жители участвовали в шествии, и в пустых хатах бодроствовали только лаявшие собаки и петухи, нарушавшие печальную мелодию своим звонким, как трубные звуки, пением, приветствуя свет солнца и радость нового дня. Идя в рядах процессии, Тонет с бешенством смотрел на старого товарища, шедшего во главе всех, точно генерал, держа крест прямо, как знамя. Ах, разбойник! Вот кто сумел устроить жизнь по своему вкусу!

Он сам тем временем жил в подчинении у отца, все более серьезного и все менее общительнаго. По сущеетву добрый, отец становился, порой жестоким со своими, благодаря упрямой страсти к труду. Времена были тяжелые. Салерская земля не давала под ряд двух хороших уражаев, а проценты ростовщиков, к помощи которых дядюшка Тони прибегал, как к пособному средству, поглащали большую часть его труда. Что же касается рыбной ловли, то семья Голубей всегда была неудачлива и вынимала во время жеребьевки самые худшие места. К тому же мать медленно чахла. Она находилась в агонии, жизнь таяла в ней, как восковая свеча, уходя сквозь рану её измученного тела и только её глаза блестели болезненным блеском.

Для Тонета началась печальная жизнь. Уже не будоражил он Пальмар своими дьявольскими выходками. Уже не целовали его соседки, называя самым красивым мальчиком деревни, уже не его выбирали среди сверстников в день жеребьевки мест, чтобы вынуть жребии из кожаного мешка общины. Теперь он был мужчиной. Тепер его желания избалованного ребенка уже не принимались в расчет домашними, напротив теперь приказывали ему. Он значил также мало, как и Подкидыш и при малейшем возмущении поднималась угрожающе тяжелая рука дядюшки Тони, тогда как дед одобрял его резким смехом, говоря, что именно так надо воспитывать людей. Когда умерла мать, казалось, старая привязанность деда к сыну вновь возрождается. Дядюшка Голубь жалел об отсутствии покорного существа, молчаливо переносившего все его причуды. Вокруг он чувствовал пустоту и привязался к сыну, не очень охотно подчинившемуся его воле, но никогда в его присутствии и не противоречившему ему.

Они вместе ловили рыбу, как в былое время, иногда вдвоем посещали трактир, кау товарищи, между тем как Подкидыш исполняла обязанности хоаяйки, с преждевроменной опытностью, свойственной несчастным существам.

Нелета все по прежнему как бы принадлежала к семье. Мать её уже не могла отправляться в Валенсию на рынок. Сырость Альбуферы, казалось, пропитала весь её организм до мозга костей, парализовав его и бедная женщина оставалась лежать без движений в хате, стонала от ревматических болей, кричала, как осужденная на смерть, и не могла заботиться о пропитании... Ея товарки по рынку давали ей в виде милостыни кое-что из содержимого своих корзин, когда девочка чувствовала голод в хате, она убегала к Тонету, помогая Подкидышу с авторитетностью старшей девочки. Дядюшка Тони принимал ее благосклонно. Его великодушие борца, находившагося в вечной борьбе с нуждой, заставляло его помогать всем потерпевшим крушение.

Нелета выростала в хате жениха. Она отправлялась туда ради насущного хлеба и её отношения к Тонету носили более братский, чем любовный характер. Молодой человек не обращал много внимания на невесту. Он был уверен в ней! Кого могла она полюбить? Могла ли она думать о другом человеке, раз вся деревня объявила их женихом и невестой? И в споуойном сознании, что Нелета, выроставшая среди нищеты, как редкий цветок, представлявшая по своей красоте такую противоположность безобразию других девушек, принадлежит ему, он не уделял ей много времени, обращаясь с ней с той доверчивостью, словно они уже супруги. По целым неделям он не говорил с ней ни слова.

Другие интересы првлекали молодого человека, слывшего за первого красавца Пальмара. Он гордился престижем силача, который приобрел среди прежних товарищей по играм, теперь таких же молодых людей, как он. Не с одним из них он боролся и всегда выходил победителем. Некоторым из них он веслом проломил голову, а однажды вечером на берегу вступил в поединок на острогах с рыбаком из Катаррохи, пользовавшимся славой опасного борца. Узнавая об этих приключениях, отец морщился, тогда как дед смеялся и сейчас же примирился с внуком. В особенности дядюшка Голубь был в восторге от того, что юноша не боялся стражников Деесы, и похищал у них под носом убитого ими кролика. Конечно, он не работник, но зато в нем несомненно, течет его кровь!

Этот юноша, не достигший и восемнадцатилетнего возраста, о котором в деревне так много говорили, имел свое любимое местопребыоание, куда отправлялся, как только привязывал в канале барку отца или деда. То был трактир Сахара, новое учреждение вызывавшее не мало толков во всей Альбуфере. Он не был устроен, подобно другим трактирам, в хате с низкой, прокопченой крышед, без всяких других отверстий для воздуха, кроме дверей. Трактир помещался в собственном доме, здании, казавшемся чудом среди ооломенных хат, с каменными стенами, окрашенными в голубой цвет, с черепичной крышей и двумя дверями, из которых одна выходила на единственную улицу деревушки, а другая на канал.

Пространство между двумя дверями всегда было передолнено земледельцами и рыбаками, которые или пили, стоя перед стойкой, разглядывая, как гипнотизированные, два ряда красных боченков, или усаживались на веревочных стульях перед сосновыми столиками, без конца играя в разные карточные игры.

Роскошь трактира наполняла жителей деревни гордостью. Стены были выложены манисесскими фарфоровыми плитами вышиной в человеческий рост, а выше разукрашены фантастическими пейзажами, зелеными и голубыми, с лошадьми, похожими на крыс, и деревьями ниже людей. С потолка висели рядами кровяные колбасы, плетеные лапти и связки колючих желтых веревок, употреблявшихся для оснастки больших озерных барок.

Все благоговели перед Сахаром. Сколько у этого толстяка денег! Он был когда-то жандармом в Кубе и карабинером в Испании. Долгое время жил в Алжире. Он знал кое-что в каждом ремесле, знал столько, что по выражению дядюшки Голубя мог сказать даже во сне, где спрятана каждая песета, а на другой день бежал подобрать ее.

В Пальмаре никогда не пивали такого вина, как его. Все в этом доме было лучшего качества. Хозяин хорошо принимал гостей и брал умеренные цены.

Сахар был родом не из Пальмара, даже не из Валенсии. Он пришел издалека, оттуда, где говорят до кастильски. В молодости он был на Альбуфере карабинером и женился на некрасивой, бедной девушке из Пальмара. После жизни полной приключений, сколотив деньжонок, он устроился в деревне, из которой была его жена, уступая ее просьбам. Бедняжка была больна и ей недолго оставалось жить. Казалось, она была истощена вечными путешествиями, постоянно мечтая о тихом уголке озера.

Остальные трактирщики местечка ругали Сахара, видя, как он завладевает всеми обитателями. О, разбойник, разбойник! Была, небось, причина, почему он так дешево продавал хорошее вино! Трактир интересовал его менее всего! У него были другия дела и не даром же приехал он так издалека, чтобы устроиться здесь. Слыша подобные речи, трактирщик добродушно смеялся. Всякому хочется жить!

Наиболее интимные друзья Сахара знали, что эти сплетни имели свое основание. Трактир в самом деле мало интересовал его. Главный его промысл начинался ночью, после закрытия трактира. Не даром он был когда-то карабинером и исходил весь берег. Каждый месяц на морской берег выбрасывались грузы, множество черных теней катили их по песку, поднимали и проносили через Деесу к берегу озера. Здесь большие барки, лауды Альбуферы, вмещавшие более ста мешков риса, нагружались грузом табаку и медленно уплывали в темноте к материку. А на следующий день все было шито и крыто.

Трактирщик выбирал для этих экспедиций самых смелых завсегдатаев трактира. Несмотря на свои молодые годы, Тонет два или три раза удостоился его доверия, как человек сильный и осторожный. В такой ночной работе ловкий парень мог заработать два или три дуро, которые потом часто оставлял в руках трактирщика, выпивая в его трактире. И однако, обсуждая на другой день случайности экспедиции, в которой они были главными действующими лицами, несчастные говорили с восхищением: "Какой наш трактирщик храбрец! Как безбоязненно подвергается он одпасности быть пойманным!

Дела шли хорошо. На берегу все были слепы, благодаря ловкости трактирщика. Его старые алжирские друзья исправно присылали ему свой груз, и дело устраивалось так ловко, что трактирщик, хотя и щедро плативщий тем, кто мог донести, богател после каждого предприятия. Уже в первый год своего пребывания в Пальмаре он купил рисовые поля, а в верхнем этаже трактира был спрятан мешок с серебряной монетой, из которого он давал взаймы деньги нуждающимся.

Популярность его быстро росла. Первоначально ему дали кличку Сахар в виду мягкого и сладкого акцента, с которым он выражался да ломаном валенсианском наречии. Потом, когда он разбогател, народ не забывая об этой кличке, стал называть его Пако (Франсиском) ибо, как утверждала его жена, так звали его на родине, и он всегда приходил в бешенство, когда его называли Кико, как называли прочих Франсисков деревни.

Когда умерла его жеца, бедная подруга несчастной поры его жизни, её младшая сестра, некрасивая вдова рыбака, с властным характером, хотела воцариться в трактире в качестве хозяйки, в сопровождении всей своей родни. Они льстили Сахару с той угодливостью, которую внушает богатый родственник, и указывали на то, как трудно для одинокого человека стоять во главе трактира. Недостает женщины! Однако Сахар, всегда ненавидевший свояченицу за её злой язык, боясь, что она пожелает занять еще теплое место сестры, выгнал ее, не обращая внимания на её злобные протесты. Для надсмотра за трактиром достаточно и двух старух, вдов рыбаков, стряпавших для приезжавших из Валенсии любителей блюдо: "чесноки и перец", и чистивщих стойку, на которую облокачивались локтями все обитатели деревни.

Почувствовав себя на свободе, Сахар заявил себя противником брака: человек состоятельный, как он, мог жениться только на женщине еще более богатой! И до вечерам он, смеясь, выслушивал Голубя, очень красноречивого, когда заговаривал о женщинах.

Старый рыбак утверждал, что мужчина должен быть как соловей озера, который весело поет, пока на свободе, и предпочитает лучше умереть, чем быть запертым, когда его сажают в клетку.

Все свои сравнения старик брал из жизни птииц Альбуферы. Женщины! Чорт бы их побрал! Оне самые неблагодарные и забывчивые существа на свете! Стоит только присмотреться к бедным "зеленым шейкам" озера. Оне всегда летают в компании самки и без неё не могут даже отыскать себе пищу. Охотник стреляет по ним! И что же, если падает самка, бедттый самец, вместо того, чтобы спастись, все кружится над тем местом, где погибла его подруга, пока охотник не покончит и с ним. Если же падает бедный самец, самка улетает, не озираясь назад, такой же веселой, как будто ничего не случилось, и заметив исчезновение самца, ищет себе другого. Таковы все женщины, как те, которые носят перъя, так и те которые носят юбки!

Тонет ггроводил вечера в трактире, играя в карты, и с тоской ожидая воскресенья, когда, сможет там провести целый день. Ему нравилось сидеть неподвижно, за кружкой вина, швыряя засаленные карты на скатерть, покрывавшую столики, и отмечая ставку маленькими камешками или маисовыми зернами. Жаль, что он не так богат, как Сахар, чтобы всегда вести жизнь барина. Он приходил в бешенство при мысли о следующем дне, когда ему придется утомляться, работая в барке, и так велика была его лень, что трактирщик уже не приглашал его на ночные экскурсии, видя, с каким неудовольствием он таскал грузы и как он ссорился с товарищами, чтобы избежать работы.

Он был деятелен и стряхивал с себя свою сонливость и лень только накануне какого-нибудь развлечения. Во время большого праздника в чест Младенца Иисуса, на третий день Рождества, Тонет отличался между всеми молодыми людьми озера. Когда вечером приезжала из Катаррохи музыка в большой барке, юноши бросались в воду канала, вступая в драку с тем, кто опережал других и завладевал большим барабаном. Кто похищал большой инструмент, взваливал его себе на плечи и прогуливался с ним по деревне, чтобы этим подвигом похвастаться перед девицаими.

Тонет погружался по самую грудь в холодную, как лед, воду, вступал в рукопашную с наиболее смелыми, ухватывался за борт барки и завладевал огромным барабаном.

Потом впродолжении трех праздничных дней устраивались бурные развлечения, кончавшиеся большей частью дракой. Устраивался бал на площади при свете смоляных факелов, и Тонет танцовал с другими, менее красивыми, но лучше одетыми девушками, оставляя Нелету сидеть, так как она была же его невестой, а ночью раздавались альбы, серенады молодых людей, переходивших до утра от одной двери к другой, распевая песни, взяв с собой для подкрепления бурдюк с вином, сопровождая каждый куплет взрывом похожаго на ржанье смеха и выстрелами.

Короткое праздничное время кончалось, и Тонет снова скучал за работой, видя перед собой все то же озеро. Порой он удирал, пренебрегая гневом отца, высаживался в гавани Катаррохи и скитался по деревушкам материка, где имел друзей со времен жатвы. Иногда он отправлялся через Салер в Валенсию с твердым решением остаться в городе, пока голод вновь не гнал его в хату отца. Он видел вблизи жизнь тех, кто не работал, и возненавидел злуго судьбу, заставлявшую его оставаться, как какое-то земноводное существо, в стране тростников и ила, где человек с детских лет заключен в маленькой барке, вечном гробу, без которого он не может двинуться ни на шаг.

В нем просыпалась жажда наслаждения, бешеная и властная. Он играл в трактире до полуночи, пока хозяин не прогонял его. Он испробовал все спиртные напитки, которые в ходу на Альбуфере, включая чистый абсент, который привозят с собою городские охотники, мешая его с вонючей водою озера, и не раз ночью, когда он растягивался на жалком ложе в хате, глаза отца следили за ним с суровым выражением, замечая его шатающуюся походку и порывистое дыхание пьянаго. Дед протестовал гневными словами. Пусть бы пил вино! Это дело святое и правильное! Ведь всю жизнь приходится жить на воде! Хороший рыбак должен держать желудок в тепле... Но водка!? Так начал старый Пиавка!..

Тонет забыл свои прежния привязанности. Он бил Подкидыша, мучая ее, как покорное животное, и почти не обращал внимания на Нелету, нетерпеливо огрызаясь на её слова. Если он и слушался отца, то делал это с таким насилием над собою, что стойкий труженик бледнел, размахивая своими сильными ручищами, как будто хотел разорвать его на части. Молодой человек презирал всех в деревне, видя в них жалкое стадо, рожденное для голода и труда, из рядов которого он какой бы то ни было ценой должен выбиться. Когда возвращавшиеся с ловли рыбаки гордо показывали свои корзины с угрями и линями, он только улыбался. Проходя мимо дома священника, он видел Пиавку, который, по целым чаоам сидел в дверях, читая религиозные книги, придавая своему плутовскому лицу кающееся и смиренное выражение. Негодяй! Какое ему было собственно дело до этих книг, которые ему давали церковнослужителн?

Тонет хотел жить, сразу насладиться всеми приелестями существования. Ему казалось, что все обитающие по ту сторону озера, в богатых местечках или в большом шумном городе, похищали у него часть наслаждений, на которые он имел неоспоримые права.

Во время жатвы риса, когда на Альбуферу со всех концов провинции, прибывали тысячи людей, привлеченные высокой заработной платою, предлагаемой собственниками, нуждавшимися в рабочих руках, Тонет немедленно же примирялся с этим уголКком мира. Он видел новые лица, встречал друзей, и ему нравились веселые нравы этих бродяг, которые, с серпом в руке и мешком с одеждой за спиной, шли с места на место, работая, пока светило солнце, чтобы напиться, как только наступала ночь.

Он приходил в восторг от полной приключений жизни этих людей, от их рассказов более интересных, чем сказки, шопотом рассказываемые у огня очага. Одни побывали в Америке и забыв о лишениях, вынесенных в отдаленных странах, говорили о них, как о рае, где все купаются в золоте. Другие рассказывалй о своем долгом пребывании в диком Алжире, на самой границе с Пустыней, где они долгое время прятались после удара ножа, нанесенного публично, или воровства, в котором их неосновательно обвинили враги. Слушая эти рассказы, Тонет чувствовал в гнилой дыре Альбуферы экзотический аромат этих чудесных стран, видел в блеске фарфоровых плит трактира все их волшебные богатства.

Дружба с бродягами становилась все теснее, особенно когда, после окончания жатвы и получки ими заработной платы, Тонет участвовал с ними в дикой оргии, по всем ближайшим к озеру деревенькам. Это было безумное шествие из трактира в трактир, с ночными серенадами перед окнами, кончавшимися всеобщей дракой, когда выходили деньги, вино казалось более кисльм и возникали ссоры из-за вопроса, кто обязан платить.

Одна из подобных экскурсий прославилась на всю Альбуферу. Она продолжалась более недели и все это время Тони не видал сына в Пальмаре. Было известно, что вся шумливая банда, как дикое стадо, шла по направлению к Рибере, что в Сольане они вступили в борьбу с стражниками и что в Суеке двоим из толпы были пробиты головы во время пьяной свалки в трактире. За этой шайкой безумцев следом шли жандармы.

Однажды ночью Тони был уведомлен, что его сын, наконец, появился в трактире Сахара, в испачканном илом платье, как будто упал в канал, с глазами, блестевшими от семидневного пьянства. Мрачный труженик пошел туда, молчаливый, как всегда, он слегка пыхтел и его сжатые губы дрожали. Посредине трактира сидел его сын и пил с жаждой пьяного, окруженный внимательной публикой, смеша ее своим рассказом о темных подвигах, совершенных во время этой увеселительной прогулки.

Ударом руки Тони вышиб кружку, которую сын подносил ко рту, так что голова его упала на плечо. Ошеломленный ударом, видя перед собой отца, Тонет на мгновение съежился, потом в его глазах засверкал нечистый мутный огонек, внушивший страх, и он бросился на отца, крича, что никто, даже собственный отец, не будет его бить безнаказанно.

Было нелегко побороть этого человека, серьезного и молчаливого, стойкого как олицетворение долга, рука которого окрепла от тридцати лет беспрестанной борьбы с нуждой. Не разжимая губ, он дал маленькому зверю намеревавшемуся его укусить, пощечину, от которой тот закачался, и в то же самое время ударом ноги отбросил его к стене, так что сыа упал лицом вниз на стол, за которым сидела компания игроков.

Посетители набросились на отца, боясь, что в своем гневе молчаливого великана он всех побьет. Когда возстановилось спокойствие и выставили Тони, сын его успел исчезнуть. Он убежал, подняв с отчаянием руки. Его побили! Его, которого так боялись! Да еще в присутствии всего Пальмара!

Прошло несколько дней и о Тонете не было ни слуха ни духа. Потом кое-что узнали от людей, отправлявшихся на рынок в Валенсию. Тонет находится в казарме Монте Оливете и скоро думает отплыть в Кубу. Он позволил себя завербовать. После своего отчаянного бегства в город, он бывал в трактирах недалеко от того места, где развевался флаг конторы для отправки добровольцев за океан. Кишевший там люд, ожидавшие отправки добровольцы и хитрые вербовщики, склонили его к этому шагу.

Тони первоначально хотел протестовать. Сыну нет еще 20 лет. Дело это противозаконное! К тому же он его сын, его единственный сын! Дед с обычной своею суровостью отговорил его от вмешательства. Это лучшее, что мог придумать внук. Он рос неправильно. Пусть себе поездит по свету и испытаегг лишения. Уже его приструнят! А если он умрет, ну что же? Одним бродягой будет меньше! В конце концов всем придется умереть, рано или поздно.

Никто не удержал молодого человека. Одна только Подкидыш, тайком убежав из хаты, явилась в Монте Оливете и простилась с ним в слезах, передав ему его поатье и все деныьги, которые могла взять без ведома Тони. Ни слова о Нелете! Казалось, жених совсем забыл о ней.

Прошло два года, и То6ет не давал о себе знать.

Однажды пришло письмо на имя отца, начинавшееся драматическими фразами, исполненными неискренней чувствительности, в котором Тонеть просил у отца прощение, а потом рассказывал о своем новом положении. Он был жандармом в Гуантанамо и ему жилось недурно. В его стиле чувствовался некоторый высокомерный апломб, свойственный человеку, который ходит с ружьем на плече и внушает страх и уважение. Здоровье его было превосходно. Ни малейшего недомогания, с тех пор, как он сел на пароход. Уроженцы Альбуферы превосходно переносят климат острова. Кто вырос на этой Лагуне, питаясь водой, смешанной с илом, может без страха итти куда угодно: он дорос до любого климата.

Потом вспыхнула война. В хате Тони Подкидыш дрожала всем телом, плача по углам, когда до Пальмара доходили смутные известия о битвах, происходивших там далеко. В Пальмаре горе обрушилось на двух женщин. Их сыновья были призваны и отправлялись на войну среди отчаянных слез, словно им больше не придется увидеть своих.

Письма Тонета носили, напротив, успокаивающий характер, дышали большой уверенностью. Он был тепер капралом кавалерийского отряда и казался очень довольным своей судьбой. Он описывал себя очень подробно: он носпт полосатый мундир и большую панаму, лакированные полсапожки, у пояса саблю, за спиной ружье-маузер и наполненный патронами патронташ! О нем пусть не заботятся. Такая жизнь как раз в его вкусе, хорошая плата, много движения и столько же свободы, сколько и опасности. "Пусть разразится война!" весело писал он. И в его словах чувствовался на далеком расстоянии фанфаронствующий солдат, удовлетворенный своим призванием, с восхищением подвергающий себя утомлению, голоду и жажде, лишь бы освободиться от однообразного повседневного труда, живущий вне законов обычной нормальной жизни, имеющий возможность убивать, не опасаясь наказания, и на все смотрящий, как на свое, навязывая свою волю другим под защитой суровых требований войны.

Нелета иногда осведомлялась о жизни жениха. Мать её умерла и она жила теперь в хате тетки. Чтобы заработать себе хлеб насущный, ода служила служанкой в доме Сахара в те дни, когда являлись необычные посетители и приходилось много готовить.

Она появлялась в хате Голубей и спрашивала Подкидыша, нет ли писем. Слушала она с опущенными глазами, сжав губы, чтобы лучше сосредоточить свое внимание. Ея привязанность к Тонету, казалось, остыла после его бегства, когда он совсем не вспомнил о невесте. Глаза её блестели, и она улыбалась, бормоча "спасибо", когда в конце письма солдат называл ее и слал ей свой привет. Однакотона не выражала никакого желания, чтобы молодой человек вернулся и не приходила в восторг, когда он строил воздушные замки, уверяя, что вернется, да еще с офицерскими нашивками. Нелета была занята другими делами. Она была теперь первой красавицей Альбуферы. Она была небольшого роста, но её светло-рыжие волосы росли так пышно, что образовывали на голове шлем из старого потускневшего от времени золота. Кожа её была белая, прозрачная, испещренная жилками, какой не видно было у пальмарских женщин, чешуйчатая, отливавшая металлическим блеском кожа которых имела отдаленное сходство с кожей озерных линей. Ея маленькие, светло-зеленые глаза блестели, как две капли вермута, любимого напитка валенсианских охотников. Все чаще ей приходилось бывать в трактире Сахара. Уже не помогала она только при исключительных обстоятельствах. Она проводила теперь целый день в трактире, занятая чисткой, продавая вино за стойкой, присматривая за огнем, на котором шипели сковороды, а когда наступала ночь, гордо возвращалась домой в сопровождении тетки, обращая на себя всеобщее внимание, чтобы то было ведомо враждебным родственникам Сахара, уже поговаривавшим о том, что Нелета спит с хозяином.

Сахар уже не мог обходиться без нея. Вдовец, до сих пор живший спокойно со своими старыми служанками, при всех выражая свое презренье к женщинам, был не в силах противостоять близости этого насмешливого существа, ходившего вокруг него с кошачьей грацией. Бедный трактирщик воспламенялся от зеленых глаз этой кошечки. Стоило ей только увидеть его снокойным и она заставляла его терять равновесие ловким прикосновением, позволявшим ему догадываться о её скрытых прелестях. После стольких лет воздержания, её слова и взгляды возбуждади немолодого трактиршика. Посетители видеди его то с оцарапанным лицом, то с синяками под глазами и смеялись над его смущенными объяснениями. Недурно защищается девица против посягательств Сахара! Она воспламеняет его взглядами, чтобы потом успокоить ногтями! Порою во внутренних комнатах трактира с шумом отодвигалась мебель, дрожали от бешеного сотрясения стены, и пировавшие посетители иронически посмеивадись. Это Сахар ухаживает за своей кошечкой! Вот увидите, он покажется за стойкой, с новой царапиной на лице!

Борьба не могла продолжаться вечно. Нелета была достаточно сильна, чтобы не сдаться толстому старику, дрожавшему при каждой её угрозе, что она не вернется больше в трактир. Весь Пальмар был потрясен известием о женитъбе Сахара, хотя все и ожидали такого исхода. Свояченица его переходила от одной двери к другой, изрыгая проклятия. Женщины собирадись поболтать перед хатами. Ах, эта лицемерка! Сумела поймать на крючок богатейшего человека Альбуферы! Никто не вспоминал о её старой помолвке с Тонетом. Прошло шесть лет с тех пор, как он уехал, и редко кто возвращается оттуда, где он находился.

Вступив на правах хозяйки в законное владение трактиром, через который проходила вся деревня и куда обращались за деньгами под проценты все нуждавшиеся, Нелета не возгордилась и не пожелала отомстить кумушкам, клеветавшим на нее в те дни, когда она была еще служанкой. Со всеми она обращалась ласково и только чтобы избегать фамильярностей, ставила между собой и посетителями стойку в виде преграды.

В хату Голубей она уже не возвращалась больше. С Подкидышем говорила, как с сестрой, когда та приходила покупать что-нибудь, а дядюшке Голубю она подносила вино в самом большом стакане, и не напоминала ему о его маленьких долгах. Тони редко посещал трактир. Но при виде его Нелета кланялась с выражением уважения, словно этот молчаливый и замкнутый человек был для неё чем-то в роде отца, не желавшего ее признать, но которого она втайне все же уважает.

То были единственные проявления её былой привязанности. Она управляла трактиром, точно никогда ничего другого не делала, умела одним словом укрощал пьяных. Ея белые всегда обнаженные руки, казалось, привлекали народ со всего берега Альбуферы. Дела шли хорошо и Нелета с каждым днем становилась все свежее, миловиднее и выоокомернее, словно в её тело сразу вошло все богатство мужа, о котором на озере гаворили с таким благоговением и такой завистью.

Напротив, Сахар после женитьбы обнаруждвал признаки упадка. Жена его точно хорошела и здоровела на его счет. Разбогатев, став мужем красивейшей девушки Альбуферы, он решил, что настал момент, в первый раз в жизни захворать. Время не благоприятствовало контрабанде. Молодые, неопытные чиновники, на обязанности которых лежал досмотр за морским берегом, не допускали никаких темных дел, и так как Нелета лучше мужа управляла трактиром, то последний, не зная, чем заняться, посвятил себя тому, что болел, обычному развлечению богачей, как выражался дядюшка Голу бь.

Старик лучше всего понимал, откуда болезнь Сахара и говорил о ней с насмешливым выражением. В нем проснулось влюбленное животное, спавшее впродолжении многих лет, когда он испытывал лишь страсть к наживе.

Нелета оказывала на него такое же влияние, как тогда, когда она была его служанкой. Блеск её маленьких зеленых глаз, улыбка, слова, прикосновение её руки, когда их пальцы встречались, наполняя за стойкой стаканы, всего этого было достаточно, чтобы он терял спокойствие. Разница была только та, что трактирщик уже не получал царапин и когда оставлял прилавок, не возбуждал негодование и смущение в посетителях... Так проходило время. Сахар жаловался на странные болезни: то у него болела голова, то желудок. Он становился все более тучным и вялым, и под его тучностью скрывалось его истощение. Рядом с ним Нелета все более расцветала, словно жизнь, уходя из его организма, омывала ее плодородным дождем.

Дядюшка Голубь коментировал это положение с комической важностью. Потомство Сахара будет столь обильно, что заселит весь Пальмар. Однако прошло четыре года и Нелета несмотря на свое страстное желание не становилась матерью. Она мечтала иметь сына, чтобы закрепить свое положение, столь ловко завоеванное, и чтобы, как она выражалась, насолить родствениикам покойной первой жены Сахара. В середине каждого года по деревне разносился слух, что она в интересном положении и, входя в трактир, женщины рассматривали ее испытующе и внимательно, прекрасно понимая важность подобного события в борьбе трактирщицы с её врагами. Однако надежда всегда оказывалась неосновательной.

Каждый раз, когда предполагали, что Нелета станет матерью, на её счет ходили самые жестокие сплетни. Враждебные ей женщины ядовито подумывали о каком-нибудь собственнике рисовых полей из тех, что приезжали из Риберы и отдыхали в трактире, о каком-нибудь охотнике из Валенсии, даже о лейтенанте карабинеров, который, соскучившись в одинокой Торре Нуева, порой привязывал свою лошадь за оливковое дерево перед трактиром, переехав по илу каналов, словом обо всех, менее же всего о больном Сахаре, более чем когда либо находившемся во власти той ненасытной страсти, которая его, казалось, пожирала.

Нелета улыбалась в ответ на эти сплетни. Онатне любила мужа, она была в этом уверена. Ей больше нравились многие посетители трактира, но она была благоразумна, кав женщина эгоистическая и рассудочная, которая вышла замуж по рассчету, и не желает неверностью нарушать свой покой.

Однажды пронеслась весть, что сын дядюшки Тони находится в Валенсии.

Кончилась война. Батальоны, лишенные оружия, походившие на жалкую толпу, прибывали в гавани. То были скелеты голода, призраки лихорадки, желтые, как восковые свечи, употребляющиеся только на похоронах, и в их глубоко впавших глазах сверкала жажда жизни, как звезда в глубине колодца... Все отправлялись домой неспособные работать, обреченные умереть раньше года на лоне семьи, поставившей человека и получавшей обратно тень.

Тонета встретили в Пальмаре с любопытством и энтузиазмом. Он один вернулся оттуда в деревню. И каким он вернулся! Весь исхудалый от последних дней войны, так как он был одним из тех, которые выдержали блокаду Сант-Яго. Но несмотря на это он казался сильным. Старые кумушки восхищались его худым, стройным телом, его воинственными позами, которые он принимал у рахитического оливкового дерева на площади, крутя усы, украшение, которым во всем Пальмаре гордился только начальник карабинеров и демонстрируя большую коллекцию панам, единственный багаж, вывезенный им с театра войны. По вечерам в тракткре Сахара собирались люди, чтобы послушать его рассказы о тамошних делах.

Он забыл свои солдатские фанфаронады о том, как он бил подозрительных в его глазах мирных граждан, и входил в хижины с револьвером в руках. Теперь все его рассказы касались американцев, янки, которых он видел в Сант-Яго. Народ высокий и крепкий, едят много мяса и носят маленькие шляпы. Этими чертами исчерпывалось его описание. Огромный рост врагов был единственным уцелевшим в его памяти впечатлением. И среди безмолвия раздавались вдруг взрывы всеобщего смеха, когда Тонет рассказывал, как один из этих молодцов, видя, что на нем одни лохмотья, подарил ему перед отъездом штаны, но такие большие, что он в них исчезал, как в парусе!

Стоя за, стойкой, Нелета слушала его, глядя на него. Глаза её были без выражения. Похожие на две зеленые капли, они были лишены блеска и однако ни на минуту не могли оторваться от Тонета, словно желая впитать в себя эту воинственную фигуру, столь непохожую на окружающих и на того мальчика, который десять лет назад считал ее своей невестой.

Сахар, преисполненный патриотизма, восхищенный необычайным множеством посетителей, которых привлекал Тонет, похлопывал солдата, подносил ему вина и расспрашивал о Кубе, желая узнать об изменениях, происшедших с того отдаленного времени, когда он там был.

Тонета всюду сопровождал Пиавка, благоговевший перед товарищем детских лет. Он уже не был больше ризничим. Книги, которыми его снабжали священники, он бросил. В нем пробудилась страсть отца к бродячей жизни и к вину. Священник прогнал его, выведенный из тердения его смешными промахами в пьяном виде, когда он прислуживал за мессой.

К тому же Пиавка, как он серьозно выражался среди воеобщего смеха, не в ладах с попами. Преждевременно состарившись от беспрестанного пьянства, опустившийся и грязный, он жил бродягой, как в юности, высыпаясь в своей хате, которая была хуже свиного хлева, и появляясь с своей худой фигурой аскета, едва бросавшей на землю тонкую, как линия, тень, во всех местах, где устраивался кутеж. Под охраной Тонета он встречал более сочувственный прием и он первый просил его в трактире рассказать о тамошних делах, зная, что вслед за рассказом пойдет выпивка.

Вернувшийся на родину Тонет был в восторге от такой жизни, полной безделия и почета. Когда он вспоминал ночи, проведенные в траншеях, с желудком, истощенным от голода, и тяжелый переезд на нагруженном больными телами пароходе, переезд, во время которого море засевалось трупами, Пальмар казался ему восхитительным местечком. После месяца такой приятной жизни отец заговорил с ним однажды ночью в тишине хаты. Что он намеревается делать? Теперь он мужчина и должен покончить с приключениями, серьезно подумать о будущем. У него - отца - разные планы и он хочет сделать участником сына, единственного наследника. Если работать, не бояс утомления, с упорством честных труженников, еще можно составить себе маленькое состояние. Та самая городская сеньора, которая отдала ему в аренду салерские земли, была так очарована его прямодушием и работоспособностью, что подарила ему значительную полосу около озера, в которой не мало квадратных анегадас.

Можно было бы сейчас же приступить к обработке, еслй бы не одно неудобство. Подаренная земля находилась под водой и нужно будет поля заполнить не одной баркой земли, да, не одной! Придется потратить не мало денег или работать на свой страх. Но, чорт возьми, нечего пугаться! Так создались все земли Альбуферы... Пятьдесят лет тому назад богатые теперь именья составляли часть озера и двое здоровых, смелых, бесстрашных мужчин могут совершить чудеса! Это лучше, чем ловить рыбу в плохих местах или работать на чужой земле!

Новизна предприятия соблазнила Тонета. Если бы ему предложили обрабатывать лучшие и старейшие поля близ Пальмара, он быть может поморщился бы. Но ему нравилась мысль, что придется вступить в борьбу с озером, превратить воду в годную для обработки землю, извлекать жатву оттуда, где извивались среди водорослей угри. К тому же он в своем легкомыслии видел перед собою только результаты работы, забывая о самой работе. Они разбогатеют и он будет сдавать в аренду землю, чтобы жить праздной жизнью, о которой он всегда так мечтал.

Отец и сын горячо взялись за свое предприятие. Им помогала Подкидыш, всегда храбрая, когдаи дело касалось благосостояния семьи. На деда нечего рассчитывать. План Тони вызвал в нем то же негодованье, как когда-то его мысль посвятить себя земледелию. Вот еще люди, желающие высушить Альбуферу, превратить воду в поля! И такое покушение исходило от его собственной семьи! Разбойники! Тонет ушел в работу с быстро вспыхивающим увлечением, свойственным слабовольным людям. Его желание сводилось к тому, чтобы одним ударом наполнить землей тот уголок озера, где отец искал богатства. До зари Тонет и Подкидыш отправлялись в двух маленьких лодках за землей, чтобы привезти ее после более чем часового пути к большой лагуне, границы которой были обозначены возвышениями из ила. Работа была тяжелая, подавляющая, настоящая муравьиная работа. Только такой неутомимый труженик, как Тони, мог отваживаться на нее, опираясь на помощь только семьи и собственных рук. Они отправлялись в большие каналы, втекавшие в Альбуферу, в гавани Катарохи и Салера. Широкими вилами отрывали они большие глыбы ила, куски слизистого торфа, распространявшие нестерпимую вонь. Они оставляли сушиться на берегу эти куски, извлеченные из глубины каналов, и когда солнце превращало их в глыбы беловатой земли, они нагружали ими обе лодки, соединяя их в одну барку. После часовой беспрестанной работы веслом они привозили к лагуне кучу тяжелым трудом полученной земли и лагуна поглощала ее без всякого видимого результата, словно земля таяла, не оставляя никакого следа. Рыбаки видели, как каждый день два или три раза трудолюбивая семья скользила по гладкой поверхности озера, словно маленькие водяные мошки.

Тонету скоро надоела эта работа могильщика. Сила его воли не доросла до такого предприятия. Когда миновал соблазн первой минуты, он ясно ощутил однообразие работы и сообразил с ужасом, что понадобятся целые месяцы, даже годы, чтобы довести ее до конца. Он думал о том, сколько трудов стоило вырвать каждую глыбу земли и содрогался при виде того, как вода, поглощая ее, становилась мутной, а когда снова прояснялась, обнаруживала все то же глубоко лежавшее дно, без малейшего выступа, словно земля провалилась в скрытую дыру.

Он начал отлынивать от работы. Он ссылался на усиление болезни, появившейся у него во время войны, чтобы остаться в хате, и как только уходили отец и Подкидыш, бежал в свежий уголок в трактире, где всегда находил товарищей для игры в карты и кружку вина. В лучшем случае он работал два дня в неделю.

Дед Голубь, ненавидевший могильщиков, уменьшавших озеро, посмеивался над ленью внука. Ха-ха-ха! Сын его дурак, что доверяет Тонету! Он хорошо знает парня. Тонет родился таким, что не может отдаться работе. В солдатах он окончательно укрепился в своем пороке и спасения для него уж нет. Он, дед, знает единственное средство вылечить его! Побить!

Но так как он радовался в сущности, видя, как сын наталкивается на препятствия, то он не возставал против лени Тонета, а даже улыбался, встречая его в трактире.

В деревушке пошли толки по поводу беспрестанного пребывания Тонета в кабаке. Он всегда садился перед стойкой и он и Нелета глядели друг на друга. Трактирщица говорила с Тонетом меньше, чем с другими посетителями, но в те промежутки, когда она была свободна и сидела перед боченками с работой, глаза её каждый раз инстинктивно искали юношу. Посетители скоро заметили, что Кубинец, бросая карты, также искал глазами Нелету.

Старая свояченица Сахара говорила об этом, переходя от двери к двери. Они сговорились! Стоит только посмотреть на них! Покажут они глупому Сахару! Вдвоем они воспользуются всем состоянием, накопленным её бедной сестрой! И когда менее легковерные говорили о невозможности сближения в трактире, всегда переполненном публикой, гарпия протестовала. Они видаются вне дома! Нелета была способна на все, а тот - враг работы, прочно устроился в трактире в уверенности, что его там будут содержать.

Ничего не зная об этих сплетнях, Сахар обращался с Тонетом, как с лучшим другом. Он играл с ним в карты и бранил жену, есля та его не угощала. Он не замечал в её глазах, блестевших странным блеском, слегка иронического выражения, когда она выслушивала его упреки и подносила стакан вина прежнему жениху.

Сплетни, ходившие в Пальмаре, дошли наконец до Тони и однажды ночью он увел с собой сына из хаты и заговорил с ним грустно, как человек, утомившийся бесплодной борьбой против невзгод.

Тонет не хочет ему помогать! Он это ясно видит. Он снова сделался лентяем, каким был прежде, рожденным для трактирной жизни. Но теперь он мужчина, побывал на войне, отец уже не может его наказывать, как в былое время. Он не желает работать? Хорошо! В таком случае отец один будет продолжать начатое дело, хотя пришлось бы поколеть как собаке, но у него будет по крайней мере надежда, что после смерти он оставит кусок хлеба неблагодарному сыну, который бросает его на произвол судьбы.

Но к чему он не может отнестись равнодушно, так это к тому, что сын проводит целые дни в трактире Сахара лицом к лицу с прежней невестой. Если он уж так хочет, пусть идет в другие кабаки, хоть во все, но только не в этот.

Выслушивая эту речь, Тонет энергично протестовал. Все это - ложь! Все это клеветы, пущенные в ход свояченицей Сахара, злой бестией, которая ненавидит Нелету, и не останавливается перед сплетнями! И Тонет говорил это с убежденностью человека, высказывающего правду, клянясь памятью матери, что не коснулся и пальца Нелеты, что никогда не напоминал ей об их прежней помолвке.

Дядюшка Тони грустно улыбнулся. Он верит. Он не сомневается в его словах. Даже больше. Он убежден, что пока все сплетни не более, как клевета. Но он знает жизнь. Теперь они обмениваются только взглядами, а завтра под влиянием постолнной близости, они впадут в безчестие,- таков будет исход их опасной игры. Нелета всегда производила на него впечатление большой ветренницы и не от неё ждать примеров благоразумия.

Смелый работник заговорил с такой искренностью и добротой, что произвел влечатление на Тонета.

Пусть он вспомнит, что он сын честного человека, неудачливого в своих предприятиях, это правда, но зато никто во всей Альбуфере не может попрекнуть его плохим поступком... Нелета замужем. Посягая на чужую жену, сын совершает не только грех, но и измену. Сахар - его друг. Они вместе проводят время, играют и пьют, как товарищи, и обмануть человека при таких условиях значить совершить трусость и низость, за которые человек достоин получить пулю в лоб!

Голос отца зазвучал торжественно.

Нелета богачка, сын его - бедняк. Так легко подумать, что ухаживая за ней, он ищет средство существовать, не трудясь. Вот то, что его возмущает, что превращает его грусть в негодование.

Лучше уж увидеть сына мертвым, чем пережить такой позор. Тонет! Сын!.. Пусть он подумает о семье, о роде Голубей, старом, как сам Пальмар, о расе тружеников столь же честных, сколько и несчастных, бьющихся в тисках долгов, сделанных вследствии ряда неудач, но неспособных на измену. Они - дети озера, безропотно переносягция невзгоды. И когда они отправятся в последний путь до зову Господа, они могут с веслом в руке спокойно поплыть до самого подножия его трона, показывая Ему, за неимением других заслуг, руки, покрытые мозолями, и душу чистую от всяких преступлений.

IV.

Второе воскресенье в июле месяце было самым важным днем для Пальмара.

В этот день происходила жеребьевка мест для рыбной ловли на Альбуфере и в каналах. Это была старинная торжественная церемония, под председательством делегата от министерства финансов, от Асиенды, этой таинственной сеньоры, которую никто не видел, хотя о ней говорили с суеверным уважением, как о госпоже озера и безграничного соснового леса Деесы.

В семь часов церковный колокол звал всю деревню к мессе. Праздник Младенца Иисуса на Рождестве отличался большой пышностью, но это было не более, как развлеченье, тогда как обряд жеребьевки решал вопрос о насущном хлебе и даже о возможности разбогатеть, если улов будет удачен.

Вот почему месса, служившаеся в это воскресенье, выслушивалась с особенным рвением. Женам уже не приходилось отыскивать мужей, чтобы пинками заставить их исполнять предписания религии. Все рыбаки стояли в церкви с соередоточенными лицами, думая больше об озере, чем о мессе. В воображении они видели Альбуферу и её каналы и уже выбирали лучшие места, если судьба пошлет им первые нумера.

Маленькая церковка с её выштукатуренными стенами и высокими окнами с зелеными занавесками не могла вместить всех верующих. Двери были настежь раскрыты и народ занял всю площадь, стоя с непокрытой головой под лучами июльского солнца. На алтаре виднелось улыбаюицееся личико и пышное платьице младенца Христа, святого покровителя деревни, статуя не больше ладони, и однако несмотря на свою миниатюрность она могла в бурные ночи наполнить угрями барки тех, кто заполучал лучшие места, и совершать другия не меньшие чудеса, о которых рассказывали пальмарские женщины.

На белом фоне стен выделялось несколько картин, принадлежавших раньше старым монастырям, огромные полотна с рядами осужденных, совсем красных, точно они выварились в котле, и ангелами с крыльями попугаев, подгонявшими их огненным мечом.

На чаше с святой водой объявление, написанное готическими буквами, гласило:

Любви законы запрещают

Нам преступленья совершать

Они же в церкви нам мешают

На пол бессовестно плевать!

Все жители Пальмара восхищались этими стихами, произведением - по словам Голубя - некоего священника того отдаленного прошлаго, когда рыбак еще был мальчиком. Все упражнялись в чтении надписи, разбирая ее по слогам во время безчисленных месс, на которых они присутствовали за свою долгую жизнь добрых христиан. Но если поэзия надписи вызывала всеобщее удивление, самый совет не принималея и рыбаки, нисколько не подчиняясь "законам любви", кашляли и плевались, вечно охрипшие, как земноводные существа, так что религиозное торжество проходило в беспрестанном харканьи, пол покрывался плевками, а священник окидывал прихожан гневным взглядом.

В Пальмаре еще никогда не бывало такого священника, как отец Микель. Говорили, что его сослали сюда для отбывания наказания. Он сам, повидимому, переносил ссылку с большим удовольствием. Неутомимый охотник он, по окончании мессы, одевал плетеные гетры, напяливал на голову кожаную шляпу и в сопровождении собаки рыскал по Деесе или скользил в лодке между густым тростником, охотился за водяными курами. Должен же он немного улучшить свое тяжелое положение, говаривал он. Он получал пять реалов в день жалования и был бы обречен на голодную смерть, как его предшественники, если бы не ружье, которое терпели лесные сторожа, и которое снабжало его стол ежедневно мясной пищей. Женщины восхищались его мужественной энергией, видя, как он наставляет их чуть не ударами кулака, а мужчины одобряли не менее ту простоту, с которой он ислолнял свои обязанности священника.

Это был поп - стрелок. Когда алькальд должен был провести ночь в Валенсии, он передавал свою власть дон Мигуэлю и тот, восхищенный совершившимся превращением, призывал начальника карабинеров.

- Вы и я теперь единственная власть в деревне. Пойдем ее охранять.

И они всю ночь совершали обход, с карабином за плечами, входили в трактиры, приглашая посетителей разойтись по домам, заходили время от времени в дом священника, чтобы выпить из камышевой бутылки. Когда занималась заря, дон Мигуэль сбрасывал оружие и костюм контрабандиста и отправлялся в церковь, чтобы отслужить мессу.

По воскресениям, совершая богослужение, он косился на паству, останавливая свои взоры на тех, кто не переставал харкать, на кумушках, говоривншх шопотом о соседках и детишках, дравшихся у дверей, потом гордо выпрямлял свое тело, чтобы благословить паству, глядя такими глазами на виновных, что те содрогались, угадывая предстоящия угрозы отца Микеля. Он выгнал ногой пьяного Пиавку, застав его в третий или четвертый раз за тем, как он пил из бутылки церковного вина. В доме священника только священник имеет право пить! Его бурный темперамент обнаруживался во всех актах священнодействия и часто, когда во время мессы преемник Пиавки путался в своих ответах или слишком медлил перенести, Евангелие, он ударял его ногой под бахрому белаго стихаря, прищелкивая языком, словно звал собаку.

Мораль его отличалась большой простотой. Она вытекала из желудка... Когда прихожане исповедывались в своих грехах, эпитемия была всегда одна и та же. Пусть едят больше! Дьявол овладевал ими именно потому, что они были такие худые и бледные. Он любил говорить: "Чем больше еды, тем меньше грехов". И когда кто-нибудь возражал, ссылаясь на свою бедность, священник негодовал, отпуская грубое ругательство. Называют себя бедняками, а живут на Альбуфере, в лучшем уголке мира! Он сам получает пять реалов, а живет лучше всякого патриарха. Его сослали в Пальмар на покаяние, а он променял бы свое место разве только на место каноника в Валенсии. Для кого создал Бог бекасов Деесы, летающих стаями точно мошкара, кроликов, столь же многочисленных, как трава, и всех птиц озера, которых такое множество, что стоит только ударить по камышам, чтобы оне вылетели оттуда дюжинами? Или они ждут, что птицы упадут в котел ощипленные, да еще с солью? Чего им недостает, это побольше рвения к труду и страху божьяго! Не постоянно же ловить угрей, по целым часам сидеть в лодке, как баба, и есть беловатое мясо, пахнущее илом. Таким путем они сделались жалкими грешниками, от одного вида которых тошнит! Человек, истинный человек - чорт возьми!- должен снискивать себе пропитание; как он - ружьем!

Перед Пасхой, когда весь Пальмар облегчился от своих грехов в исповедальне, выстрелы в Деесе и на озере учащались и сторожа, как безумные, перебегали с одного конца на другой, не в силах угадать, чем вызвана эта неожиданно вспыхнувшая страсть к охоте.

После окончания мессы толпа рассеялась ло площадке. Женщины не возвращались домой, чтобы приготовить обед. Оне оставались с мужчинами, против школы, где происходила жеребьевка. То было лучшее здание Пальмара, единственное двухэтажное. Внизу помещалось отделение для мальчиков, наверху - для девочек. Церемония происходила в верхнем этаже и в открытые окна было видно, как альгвасиль с помощью Пиавки расставлял стол с председательским креслом для сеньора, который прибудет из Валенсии, и скамьи обоих классов для рыбаков, членов Общины.

Самые старые рыбаки собирались у искривленного оливкового дерева с жалкой листвой, единственного украшения площади. Это старое, рахитическое дерево, пересаженное с гор на илистую дочву, где оно зачахло, было тем пунктом, где собиралась вся деревня, тем местом, где происходили все события общественной жизни. Под его ветвями совершались договоры относительно рыбной ловли, обменивались барками и продавались угри городским торговцам. Если кто находил на Альбуфере брошенную сеть, плывущее весло или другой предмет рыбной ловли, то он оставлял их под деревом и рыбаки проходили мимо них, пока хозяин не узнавал своей вещи по тому специальному знаку, которым каждый снабжал свои прднадлежности.

Все говорили о предстоящей жеребьевке с волнением и страхом людей, доверяющих свое будущее случаю. Меньше чем через час для всех решится вопрос о нищете или богатстве. В каждой толпе говорили о первых шести местах, единственных, которые могли сделать богатым рыбака; они соответствовали первым шести именам, вынутын из ящика. То были места на Главном Пути или около него: этой дорогой угри уплывали в бурные ночи, в море, и встречая сети, запутывались в них.

Вспоминали с благоговением о некоторых счастливых рыбаках, получивших место на Главном Пути, которые в бурную ночь, когда волны взволнованной Альбуферы обнажали илистое дно, добывали 600 арровас рыбы (Приблизительно 250 пудов.). Шестьсот арровас, по два дуро! Глаза рыбаков горели огнем жадности, когда они шопотом, таинственно повторяли эту цифру, боясь, что их услышат люди, не жившие на Альбуфере, ибо с детских лет каждый привыкал со странной солидарностью уменьшать улов, чтобы министерство финансов, или Асиенда (эта неведомая жадная сеньора) не отягчала их новыми налогами.

Дядюшка Голубь говорил о прошедших временах, когда народ не размножался еще с быстротой кроликов Деесы и в жеребьевке участвовало не более шестидесяти рыбаков, весь состав тогдашней Общины. А теперь сколько их! В прошлогодней жеребьевке участвовало более 150. Население продолжает расти, рыбаков скоро будет больше чем угрей и Пальмар лишится того преимущества, которое ему эти места давали перед другими рыбаками озера.

Воспоминание об этих других, о рыбаках Катарохи, участвовавших с пальмарцами в обладании Альбуферой, делало Голубя нервозным. Он ненавидел их также глубоко, как и земледельцев, сокращавших водное пространство, создавая все новые поля. По словам старика эти рыбаки жившие вдали от озера, в окрестностях Катарохи, в перемежку с мужиками, и превращавшиеся в земледельцев, когда повышалась заработная плата, были только случайными рыбаками, людьми, возвращавшимися к воде только под влиянием голода, за неимением более выгодных занятий.

Дядюшка Голубь хранил в душе воспоминание о горделивых утверждениях этих врагов, смотревших на себя, как на первых поселенцев Альбуферы. По их словам рыбаки Катарохи были самыми древними и им дал после завоевания Валенсии, славный король Хаиме первую привиллегию эксплуатации озера с обязательством отдавать короне пятую часть улова.

- А чем были тогда пальмарцы?- спрашивал с иронией старый рыбак. И он возмущался, вспоминая ответ рыбаков Катарохи. Пальмар де получил евое назваще вследствие того, что когда-то был островком, покрытым пальмами. В прежния времена приезжали сюда люди из Торренте и других деревушек, занимавшиеся торговлей метлами. Они останавливались на острове и, запасшись на весь год карликовыми пальмами, снова поднимали паруса. С течением времени несколько семейств осталос на острове. Торговцы метлами превратились в рыболовов, увидя промысел этот выгоднее, и так как они благодаря своой бродячей жизни были ловчее, лучше понимали прогресс, то они и изобрели способ жеребьевки мест, добились этой привиллегии у королей и нанесли таким образом ущерб жителям Катарохи, людям простоватым, никогда не покидавшим Альбуферу.

Надо было видеть гнев дядюшки Голубя, когда он повторял это мнение врагов. Пальмарцы, лучшие рыбаки озера, вдруг оказались потомками торговцев метлами и пришли из Торренте и других местечек, где никогда не видно было ни одного угря! Господи Иисусе! За меньшее оскорбление люди дрались до смерти на острогах! Он лучше знает и заявляет им, что все ложь!

Однажды во времена его юности его назначили присяжным Общины и в его доме хранился архив рыбаков, сокровище деревни, большой сундук с книжищами, распоряжениями, королевскими привиллегиями и счетовыми тетрадями, переходивший от одного присяжного в другому, при каждом новом назначении. Впродолжении веков он переносился из хаты в хату, и всегда прятался под матрасом из боязни, что его могут похитить враги Пальмара. Старый рыбак не умел читать. В его время о таких вещах не думали, а ели больше... Однако один из священников, его друг, изложил ему вечерком содержание каракуль, наполнявших пожелтевшие страницы, и он сохранил его в своей памяти. Сначала идет привиллегия славного Сан Хаиме, убивавшего мавров. В своем благоговении перед королем-завоевателем, подарившим озеро рыбакам, старик не придавал значения его королевскому титулу, а во что бы то ни стало хотел в нем видеть святого. Потом шли концессии дон Педро, доньи Виоланте, дон Мартина, дон Фернандо, целаго ряда королей, благословенных рабов Божьих, заботившихся о бедняках. Каждый из них что-нибудь дарил рыбакам, один право рубить стволы в Деесе, чтобы прикреплять сети, другой,- привиллегию пользоватъся сосновой корой, чтобы окрашивать сети. То были хорошие времена! Короли, превосходные люди, чья рука всегда была открыта для бедняков, довольствовались пятой частью улова. Не то что теперь, когда Асьенда и прочия людские измышления взимают каждые три месяца поларрову серебра, чтобы позволить им жить на озере, принадлежавшем их предкам. А когда Голубю возражали, что пятая часть улова гораздо больше, чем пресловутая поларрова серебра, он в нерешительности чесал голову под шляпой. Ну хорошо! Пусть больше! Но платили ве деньгами и это было не так чувствительно.

И снова возвращался он к своей ненависти к остальным обитателям озера. Правда, прежде на Альбуфере не было других рыбаков, кроме тех, что жили под тенью колокольни Катарохи. Тогда еще не было возможности жить около моря. Берберийские разбойники выходили на рассвете на берег, все увозя с собой, и честный, трудящийся люд искал защиты в деревушках, чтобы им не надели в виде украшения на шею цепь. Но с течением времени, когда жизнь становилась безопаснее, настоящие рыбаки, те, которые избегали, безчестия, земледельческого труда, перекочевали в Пальмар. Они выигрывали таким образом каждый день два часа, необходимые потратить на переезд, прежде чем опустить сети. Они любили озеро и потому остались на нем. При чем тут торговцы метлами? Пальмарцы такие же исконные поселенцы, как и остальные! От своего деда он часто слышал, что их семья происходит из Катарохи и, несомненно, у них там есть родственникии, но из числа тех, кого знать не хотят.

Доказательством того, что они были самые старые и ловкие рыбаки, служило изобретение жеребьевки, столь остроумное, что до него никогда бы не додумались жители Катарохи. Эти несчастные ловят рыбу сетями и на крючов. Большую часть года они голодают и хотя бы обстоятельства им благоприятствовали, они не перестают быть бедняками. А пальмарцы, люди смышленные, изучили нравы угрей. Заметив, что ночью они приближаются к морю и во мраке непогоды как безумные, перекочевывают из озера в каналы, они нашли более удобным загородить каналы подводными сетями, помещая около них верши. Ловля основывалась на обмане и вся работа рыбака сводилась лишь к тому, чтобы опорожнять содержимое сетей и вновь их опускать.

И затем, что за чудная организация пальмарской Общины!.. Дядюшка Голубь приходил в восторг от этого создания предков. Озеро прнадлежало рыбакам. Все оно принадлежало всем. Не так, как на материке, где люди придумали такое свинство, как разделение земли, где они провели межи и заборы и говорят с гордостью: это твое, а это мое, как будто все не есть собственность Господа, и как будто в день смерти у людей останется другая земля, кроме той, которая навеки замкнет уста.

Альбуфера принадлежит всем детям Пальмара, без различия классов, бродягам, проводившим день в трактире Сахара, равно как и алькальду, посылавшему угрей, далеко-далеко, и бывшему почти таким же богачем как и трактирщик. Но при разделе озера одни места оказывались лучше других, то установился обычай ежегодной жеребьевки и хорошие места переходили из рук в руки. Кто сегодня беден, может завтра стать богачем! Так устроил дело Бог, при помощи жеребьевки. Кому суждено остаться бедняком, останется бедняком, но у него по крайней мере открыто окно, через которое Счастье, если ему вздумается, может влететь. Вот напр. он сам, старейший рыбак Пальмара. Он думает дожить еще до ста лет, если не помешает дьявол. Он участвовал более чем в восьмидесяти жеребьевках. Однажды он вынул пятое место, как-то четвертое. Никогда ему не доставалооь первое, но он не жалуется, ибо прожил жизнь, не зная голода и не богатея на счет бедности соседа, как делают люди в окрестности. К тому же вь конце зимы, когда кончался улов в лучших местах, председатель Общины объявляет общую ловлю, в которой участвовали все рыбаки, соединяя свои сети, барки и руки. Во время этого общего предприятия загораживалось все дно гигантской тканью сетей и улов делился между всеми поровну. Так должны жить люди, по-братски, иначе они превратятся в зверей! И дядюшка Голубь кончал свою речь словами, что недаром же Господь, когда жил на эемле, проповедовал на озерах, аоходивших в большей или меныней степени на Альбуферу, и окружал себя не земледельцами, а рыбаками, ловившими линей и угрей.

Толпа на площади все увеличивалась. Алькальд с своими помощниками и альгвасилем стояли у канала, высматривая барку, которая должна была привести из Валенсии представителя Асьенды. Из окрестности прибывали люди, чтобы присутствовать при обряде. Толпа расступилась перед начальником карабинеров, мчавшимся из одинокой Торре Нуева, между Деесой и морем, на лошади, загрязненной илом каналов. Явился присяжный в сопровождении крепкого парня тащившего на спине архив Общины, а отец Микель, воинственный поп, переходил в домашней рясе и на бок надетой шапочке, от одной группы к другой, уверяя, что счастье отвернется от грешников.

Хотя Сахар не был родом из деревни и потому не имел права участвовать в жеребьевке, он однако обнаруживал не меньший интерес. Он всегда присутствовал при этом обряде. Он наживался здесь на целый год и это возмещало ему убыткии, вызванные падавшей контрабандой. Почти всегда первое место доставалось бедняку, собственнику лишь одной лодки и несколько сетей. Чтобы иметь возможность эксплуатировать Главный путь, нужно было иметь большие приспособления, разного рода барки, наемных работников. И когда бедняк ошеломленный неожиданно свалившимся счастием, не знал, что делать, к нему подходил Сахар, слово ангел-хранитель. У него есть все, что нужно. Он предлагал свои барки, на тысячу песет новой веревки для больших сетей, которые должны замыкать канал, и деньги, чтобы заплатить вперед поденную плату. Он просто хочет помочь другу, счастливец внушает ему такую симпатию! Но так как дружба,- дружбой, а дело - делом, то взамен своих услуг он удовольствовался бы половиной улова. Таким образом жеребьевка всегда бывала на руку Сахару и он с тревогой ожидал результатов, возсылая молитвы, дабы первые места не доставались тем из пальмарцев, у которых было кое-какое состояние.

Нелета тоже поспешила на площадь, привлеченная обрядом, бывшим одним из лучших праздников деревни. В воскресном костюме, она походила на сеньориту из Валенсии. Ея злой враг, свояченица Сахара посмеивалась в враждебной толпе над её высокой прической, розовым платьем, поясом с серебряной пряжкой и её запахом потаскушки, которая срамит весь Пальмар, заставляя мужчин терять голову. С тех пор как рыжеволосая красавица разбогатела, она страшно душилась, словно желая уничтожить запах ила, окружавший озеро. Она почти не мыла лица, подобно всем женщинам острова. Кожа её была не очень чистая, но на ней всегда покоился слой пудры, и с каждым её шагом платье распространяло целое облако запаха мускуса, который доставлял наслаждение обонянию посетителей трактира.

В толпе произошло волнение. Он приехал! Обряд сейчас начнется! Мимо толпы прошли алькальд с палкой, украшенной черными кисточками, все его помощники и делегат Асьенды, бедный чиновник, на которого рыбаки смотрели с благоговением (смутно чуя его огромную власть над Альбуферой) и в то же время с ненавистью. Этот франт и ест тот, который утаскивает у них поларровы серебра!

Все стали медленно подниматься по узкой школьной лестнице, на которой было место зараз для одного человека. Пара карабинеров, с ружьем в руке, охраняла дверь, чтобы помешать войти женщинам и детям, которые могли помешать собранию. Порою любопытная детвора пыталась оттеснить их, но карабинеры грозили прикладами и обещали побить малышей, своими криками нарушавших торжественность церемонии.

Наверху скопление было так велико, что многие рыбаки не нашли места на скамьях и толпились на балконах. На одних, самых старых, красовались красные шляпы древних обитателей Альбуферы, другие надели на голову, как крестьяне, платок с длинным концом или соломенные шляпы. Все были одеты в светлые цвета, в плетеных лаптях или босиком, и от потной теснившейся толпы исходил липкий, холодный запах земноводных существ, родившихся среди ила.

На учительском месте помещался председательский стол. Посредине делегат министерства диктовал секретарю начало акта. Около него сидели священник, адькальд, присяжный, начальник карабинеров и другие приглашенные, среди которых виднелась фигура пальмарского медика, бедного пария науки, который за пять реалов три раза в неделю приезжал лечить огулом всех страдавших перемежающейся лихорадкой.

Присяжный поднялся с своего места. Перед собой он держад счетные книги Общины, чудо гиероглифического искусства. Ни одной буквы не было в них, платежи обозначались всевозможными фигурами. Это было изобретение прежних присяжных, не умевших писать, н обычай этот так и сохранился. Каждому рыбаку была посвящена одна страница. В заголовке значилось не его имя, а знак, которым были снабжены его лодки и сети, чтобы их можно было узнать. У одного был крест, у другого - ножницы, у третьяго - клюв лысухи, у дядюшки Голубя - полумесяц. Присяжному стоило только посмотреть на гиероглиф, чтобы сказать: "Счет Фулана". А остаток страницы был наполнен черточками, обозначавшими ежемесяный взнос подати.

Старые рыбаки хвалили эту систему счета. Так каждый мог проверять его и не было обмана, как в других книжищах с цифрами и маленькими буквами, понятными только господам.

Присяжный, живой человек, с бритой головой и дерзким взглядом, откашлялся и отплевывался, прежде чем заговорить. Приглашенные, сидевшие вокруг председательского стола, отодвинулись и принялись беседовать между собой. Сначала разбирались дела Общины, в которых они не могли участвовать. Оникасались одних только рыбаков. Присяжный начал свою речь: Кавалльерос! И окинув властным взглядом собрание, он потребовал молчания. Снизу с площади доносились визги детворы, кричавшей, точно осужденные, и назойливое жужжание женской болтовни. Алькальд послал вниз альгвасиля, который обходил толпу, чтобы возстановить молчание и дать возможность присяжному пристудить к своей речи.

Кавалльерос! Дело ясное! Его выбрали присяжным, чтобы он собирал с каждого его часть и передавал каждые три месяца Асьенде около 1500 песет, пресловутую поларрову серебра, о которой говорила вся деревня. Прекрасно! Но дело так не может продолжаться! У многих накопились недоимки и лучше поставленные рыбаки обязаны частью возмещать их. Чтобы сделать впредь невозможным подобный беспорядок, он предлагает не допускать недоимщиков до жеребьевки.

Некоторая част собравниихся встретила эти слова одобрительным шопотом. Это были те, кто заплатили подати. Исключение из жеребьевки многих товарищей увеличивало для них возможность получить первые места. Однако большинство собрания, более бедное на вид, протестовало громкими криками, вскочив с своих мест и впродолжении нескольких минут присяжного не было слышно.

Когда возстановилось молчание, все снова заняли свои места, поднялся болезненный человек, с бледным лицом и нездоровым блеском вь глазах. Говорил он медленно, голосом слабым, то и дело прерывавшимся лихорадочной дрожью. Он принадлежит к числу тех, кто не платил. Быть может, никто не должен столько, сколько он! Прошлым годом он вытянул одно из худших мест и улов был такой ничтожный, что он даже не смог прокормить семью. Впродолжении одного года он дважды побывал в Валенсии, перевозя в лодке два белых ящика с золотыми галунами, две игрушки, которые заставили его просить деьгни взаймы. Ведь самое меньшее, что может сделать отец, это похоронить, как следует, своих детей, когда они навсегда покидают землю! У него умерло двое сыновей от недоедания, как говорит присутствующий здесь отец Микель, а потом он сам заболел во время работы лихорадкой, которую влачит вот уже несколько месяцев. Он не платит, потому что не может! И его хотят лишить права на счастье! Разве он не такой же член Общины Рыбаков, как его отцы и деды?

Наступило тягостное молчание, среди которого слышались рыдания несчастного, упавшего бессильно на свое место, спрятав лицо в руках, словно стыдясь своей исповеди.

- Нет, нет!- послышадся вдруг дрожащий голос, поразивший всех своей энергией.

То был дядюшка Голубь. Он вскочил на ноги, надвинул шляпу глубоко на голову, глаза его горели от негодования и он говорил быстро, перемешивая свою речь всеми памятными ему клятвами и ругательствами. Старые товарищи тянули его за кушак, чтобы обратить его внимаяие на недостаток уваженья к присутствующим сеньорам. Но он оттолкнул их локтем и продолжал. Больно ему нужно обращать внимание на эти чучела! Он знался с королевами и героями. Он говорит, потому что имеет право говорить! Господи! Он старейший рыбак на Альбуфере и слова его должны выслушиваться, как приговоры. Его устами говорят отцы и деды! Альбуфера принадлежит всем и позор отнимать у человека хлеб, безразлично платил ли он Асьенде или нет. Разве этои барыне нужны жалкие песеты, чтобы поужинать.

Негодование старика наэлектризовывало публику. Многие громко смеялись, забыв недавнее гнетущее впечатление.

Дядюшка Голубь напоминал, что и он когда-то был Присяжным. Не мешает, конечно, сурово относиться к мошенникам, избегающим труда,- бедным же, исполняющим свой долг, не могущим платить по своей нищете, надо протягивать руку помощи! Чорт возьми! Рыбаки Пальмара не какие-нибудь нехристи. Нет, все братья и озеро всеобщее достояние. Деление на богатых и бедных годится для жителей материка, для мужиков, среди которых есть хозяева и слуги! А в Альбуфере все равны. Кто теперь не платит, заплатит потом. Те кто имеет больше, пусть покрывают недоимки тех, у кого нет ничего, ибо так всегда было. Пусть все участвуют в жеребьевке!

Тонет, приветствуя деда, подал сигнал к шумной овации. Дядюшка, Тони, казалось, не сочувствует вполне воззрениям отца, но все рыбаки-бедняки бросились к старику, обнаруживая свой энтузиазм тем, что хватали его за блузу или любовно ударяли его с такой силой, что на его морщинистый затылок сыпался целый дождь колотушек.

Присяжный закрыл с досадой свои книги. Каждый год то же самое. С этим старым людом, казавшимся вечно молодым, было невозможно привести в порядок дела общины. И с разочарованным видом принялся он выслушивать извинения недоимщиков, которые поднялись, чтобы объяснить свою медлительность. У одних семья болела, у других были плохия места, третьи не могли работать из-за проклятой лихорадки, которая с приближением ночи точно стерегла из-за камыша несчастного, чтобы вцепиться в него. И перед слушателями проходила вся нищета, вся печальная жизнь нездоровой лагуны, точно нескончаемая жалоба.

Чтобы сократить эту бесконечную скорбную исповедь, было решено никогда не исключать из жеребьевки. Присяжный поставил на стол кожаный мешок с билетами.

- Требую слова!- закричал чей-то голос у дверией. Кто это желает говорить, чтобы делать новые тягостные заявления?

Толпа раздвидулась и громкий взрыв смеха приветствовал Пиавку. Он важно шел вперед, потирая покрасневшие от пьянства глаза, делая над собой усилия, чтобы принять позу, достойную собрания. Видя, что все трактиры Пальмара опустели, он втерся в школу и счел нужным перед жеребьевкой открыть рот.

- Чего тебе?- спросил недовольным тоном Присяжный, раздосадованный вмешательством бродяги, пришедшим испытать его терпение после объяснений и извинений недоимщиков.

"Чего он желает? Он желает узнать, почему его имя не фигурирует в списках, вот уже сколько лет? Он имеет такое же право, как и самый богатый, ловить рыбу в Альбуфере. Он беднее всех. Пусть так! Но разве он не родился в Пальмаре? Разве его не крестили в приходе Святого Валерия в Русафе? Разве он не происходит от рыбаков? В таком случае он должен тоже участвовать в жеребьевке!

Претензии бродяги, никогда не касавшагося руками сетей, предпочитавшего переплывать каналы, чем переезжать их с веслом на лодке, показались рыбакам такими неслыханными, такими смешными, что все разразились смехом.

Присяжный ответил недовольно. Вон отсюда, лентяй!

Какое дело Общине до того, что его предки были честными рыбаками, раз его отец отказался от весла ради пьянства, и у него общее с рыбаками толъко то, что он родился в Пальмаре. К тому ни отец его, ни он сам никогда не платили податей. Знак, которым в былые годы Пиавки отмечали свои принадлежности для рыбной ловли, давно уже вычеркнут из книг Общины.

Однако пьяница настаивал среди разраставшагося смеха публики, на своих правах, пока не вмешался с своими вопросами дядюшка Голубь. Ну, а если он будет участвовать в жеребьевке и получит одно из лучших мест, что он сделает с ним? Как он будет его эксплуатировать, раз он не рыбак и не знает рыбачьяго промысла?

Бродяга насмешливо улыбнулся. Важно получить место! Остальное уже его дело! Он уже устроит так, что вместо него будут работать другие, которые ему отдадут большую часть улова. И в его циническом смехе выражалась злоба того первого человека, который обманул ближнего, заставляя его работать, чтобы самому жить праздно.

Открытое признание Пиавки возмутило рыбаков. В сущности он только вслух формулировал мысл многих, но эти простые люди чувствовали себя оскорбленными цинизмом бродяги, увидели в нем олицетворение всех угнетателей бедняков. Вон его! Вон! Ударами кулаков и пинками его выпроводили в двер, между тем как молодые рыбаки шумели ногами, подражая среди смеха лаю собак и мяуканию кошек.

Священник дон Мигуэль поднялся негодуя с места., выставляя вперед свое тело борца, свое лицо, искаженное гневом. Это что такое? Что это за неуважение к важным и значительным лицам, составлявщим президиум. Пусть поостерегутся! Если он сойдет с эстрады, он расшибет морду не одному молодцу!

Немедленно возстановилось спокойствие. Священник с удовлетворением увидел, какое имеет влияние на народ и шепнул начальнику карабинеров.

- Вы видите! Никто лучше меня не понимает этого стада. Им нужно от времени до времени показывать палку!

Более угроз отца Микеля способствовал возстановлению спокойствия тот факт, что Присяжный передал председателю список рыбаков Общины, чтобы удостовериться в присутствии всех.

В нем были перечислены все рыбаки Пальмара. Достаточно было быть совершеннолетним, хотя и живущим в хате отца, чтобы участвовать в жеребьевке.

Председатель читал имена рыбаков и каждый из них восклищал с некоторой елейностью, в виду присутствия священника: "Хвала Марии пречистой!" Некоторые враги отца Мигуэля отвечали "здесь", наслаждаясь недовольным лицом священника.

Присяжный опорожнил грязный кожаный мешок, столь же древний, как и сама Община. На стол покатились билеты в виде пустых желудей из черного дерева, в отверстие которых просовывалась бумага с именем рыбака.

Один за другим рыбаки подзывались к столу председателя, получали желудь и бумажку, на которой было написано имя на тот случай, если рыбак был безграмотен.

Надо было видеть, к каким предосторожностям прибегали недоверчивые и хитрые бедняки. Самые невежественные отыскивали грамотных, чтобы те посмотрели, их ли имя написано на бумаге и успокаивались только после целаго ряда расспросов. К тому же обычай называться кличкой возбуждал в них некоторую нерешительность. Их настоящее имя и фамилия обнаруживались только в такой день как сегодня и они колебались, словно неуверенные в том, их ли это имя. Потом предпринимались более важные предосторожности. Каждый прятался, обращаясь лицом к стене, и вкладывая свое имя вместе с бумагой, всовывал соломинку, или серую спичку, нечто такое, что служило бы ручательством, что не перепутают билетов. Недоверчивость не покидала их до того самого момеята, когда они опускали свой номер в мешок. Господин, приехавший из Валенсии, возбуждал в них то недоверие, какое вызывает всегда в деревенских жителях чиновник.

Началась жеребьевка. Священник дон Мигуэль вскочил на ноги, сняв шапочку и все последовали его примеру. Следовало прочесть молитву по старому обычаю. Это привлекает счастье. И впродолжении нескольких минут рыбаки неслышно бормотали молитву, сняв шляпы и опустив головы.

Царило глубокое молчание. Председатель тряс кожаный мешок так, чтобы жолуди как следует перемешались, и они издавали в тишине шум отдаленного града... Через головы толпы на руках передавали мальчика, который наконец достиг эстрады и опустил руку в мешок. Все притаили дыхание. Взоры всех были обрашены на деревянный желудь, из которого с трудом вытаскивалась свернутая бумажка.

Председатель прочел имя и в собрании, привыкшем к кличкам, с трудом узнававшем никогда не употребляемые имена, воцарилось некоторое смущение. Кто получил первый нумер? Но Тонет быстро поднялся и воскликнул "Я здесь!"

Итак, внук Голубя! Ну и везет же парню! В первый раз присутствует на жеребьевке и выиграл первое место! Ближайшие рыбаки поздравляли его с завистью, а он смотрел лишь на председателя с тревогой человека, который все еще не верит в свое счастъе. Он может выбрать место? Едва ему ответили утвердительно, как он выразил свою просьбу. Он берет Главный путь. И как только он увидел, что секретарь сделал отметку, он, как молния, выскочил из комнаты, наскакивая на всех и пожимая друзьям руки, протянутые для поздравления.

Внизу на площади толпа ждала в таком же безмолвии, как наверху. Существовал обычай, по которому первые счастливцы сейчас же сходили вниз, сообщить о своем счастьи, бросая в воздух шляпу, в знак радости. Как только поэтому увидели, что Тонет чуть не скатывался с лестницы, его встретили шумными и долгими возгласами.

- Кубинец!.. Тонет-Усы! Он, слышь, он!

Женщины бросились к нему возбужденные, обнимали, плакали, словно частица его счастья могла перейти к ним, вспоминали его мать. Вот бы радовалась покойница, если бы дожила. И Тонет теряясь в юбках, ободренный шумной овацией, не отдавая себе отчета, обнял Нелету, которая улыбалась и её зеленые глаза блестели от удовольствия.

Кубинец хотел отпраздновать свой триумф. Он послал в трактир Сахара за шипучкой и пивом для всех сеньор. Пусть и мужчины пьют, сколько хотят. Он платит! В один миг площадь превратилась в лагерь. Пиавка со свойственной ему подвижностью, когда речь шла о выпивке, помог осуществить желания щедрого друга, таскал из трактира Сахара все старое затвердевшее пирожное, хранившееся в стеклянных вазах шкапа, перебегал от одной группы к другой, наполняя стаканы и часто останавливаясь в своей работе угощения, чтобы не забыть и самого себя.

С лестницы спускались другие счастливцы, получившие лучшие места. Они тоже бросали шляпы в воздухе, и крича: Победа! Однако к ним подбегали только их родственники и друзья. Вое внимание остальных было обращено на Тонета, на номер первый, выказывавший такую щедрость.

Рыбаки покидали школу. Вышло уже около тридцати номеров. Оставались одни только плохия места, едва достаточные для прокормления, и народ расходился, не обнаруживая больше интереса к жеребьевке.

Дядюшка Голубь переходил от одной группы к другой, принимая поздравления. В первый раз он был доволен внуком. Ха-ха-ха! Всегда судьба благоприятствует бездельникам! Это говорил еще его отец! Вот он 80 раз участвовал в жеребьевке и никогда не вынимал первого номера, а возвращается из отдаленных стран внук, участвует в первый раз и счастье улыбается ему. Но в конце концов это останется в семье. И он приходил в восторг при мысли, что впродолжении одного года будет первым рыбаком Альбуферы.

Растроганный выпавшим на долю семьи счастьем, он подошел к сыну, по обыкновению серьозному и сосредоточенному. Тони! Счастье вошло в их хату и остается только овладеть нм. Если они помогут малышу, не много смыслящему в рыбной ловле, то будут делать большие дела.

При виде холодности, с которой возражал сын, старик был ошеломлен. Да, конечно! Первый номер вещь хорошая, но для тех, кто исеет достаточно приспособлений, чтобы воспользоваться этим преимуществом. Требуется более 1000 песет на одне сети! А есть ли у них деньги?

Дядюшка Голубь улыбнулся. Найдется кто ссудить их дентгами. При этом слове лицо Тони приняло скорбное выражение. У них и так много долгов! Не мало его мучают французы, засевшие в Катаррохе, продающие лошадей в рассрочку и ссужаюшие деныами мужиков. Ему пришлось обратиться к ним за помощью, сначала во время плохого урожая, потом, чтобы подвинуть немного вперед осушенье лагуны и даже во сне он видит этих людей, одетых в плюшевые куртки, бормотавших на ломаном языке угрозы и на каждом шагу вынимавших ужасную бумагу, куда заносили цифру долга с его сложной сетью процентов. С него довольно! Раз человек ударился в глупое предприятие, он должен спастись, как может, и не делать новых ошибок. С него достаточно тех долгов, которые он наделал, как земледелец, и он не желает делать новых, как рыбак. Его единственное желание - заполнить лагуну землей до уровня воды и избежать других долгов.

Рыбак повернулся к сыну слиной. И в этом человеке течет его кровь! Тонет при всей его лени ему ближе. Он будет действовать сообща с внуком и они вдвоем уже придумают кавой-нибудь исход. Хозяину Главнаго пути не может недоставать денегь.

Окруженный друзьями, обласканный женщинами, ободренный влажным взглядом Нелеты, не отрывавшей от него глаз, Тонет усльппал, что кто-то его зоветь, толкая в плечо.

То был Сахар, который, казалось, пожирал его своими нежными взорами. Надо поговорит! Не даром они всегда были друзьями и трактир всегда был родным домом для Тонета! А между друзьями дела обделываются быстро. И они отошли несколько шагов в сторону, преследуемые любопытными глазами тодпы.

Трактирщик приступил к изложению плана. У Тонета нет всего нужного для эксплуатации места, которое ему досталось. Не так ли? Но все нужное есть у него, истинного его друга, готового ему помочь, и вступить с ним в общее дело. Он позаботится обо всем.

И так как Тонет молчал, не зная, что ответить, то трактирщик, толкуя его модчание, как отказ, снова стал настаивать. Они друзья или нет? Или он думает, как его отец, прибегнуть к помощи иностранцев Катарохи, высасывающих все соки из бедняков? Он его друг! Он даже смотрит на себя, как на его родственника, потому что - чорт возьми!- он не может забыть, что его жена Нелета, выросла в хате Голубей, что ей часто давали там есть и что она любит Тонета, как брата.

Хитрый трактирщик говорил об этих воспоминаниях с величайшим апломбом, подчеркивая братскую любовь жены к молодому человеку. Потом решился на более героическое средство. Если Тонет сомневается в нем, если он не желает его иметь компаньоном, он позовет Нелету, чтобы она его убедила. Ей несомненно удастся направить его на истинный путь. Что? Позвать ее?

Соблазненный предложением трактирщика, Тонет колебался, прежде чем принят его. Он боялся сплетен, вспоминал об отце и. его суровых советах. Он посмотрел кругом, словно ища решения у толпы, и увидел деда, который ему издали утвердительно кивал головой.

Рыбак угадывал слова Сахара. Он как раз думал о богатом трактирщике, который мог бы оказать им помощ. И он ободрял внука, снова кивая головой. Пусть он не отказывается. Такой человек им как раз и нужен!

Тонет решился и муж Нелеты, угадывая по его глазам о его решении, поспешил формулировать условия. Он даст все нужное, работать будет Тонет с дедом, а, улов пополам. Идет?

Идет! Оба мужчины пожали друг другу руку и отправились в сопровождении Нелеты и дядюшки Голубя в трактир, чтобы общим обедом отпраздновать договор.

По площади немедленно пронеслось известие, что Кубинец и Сахар вступили в компанию для совместной эксплуатации Главнаго Пути.

Свояченицу Сахара пришлось увести с площади по приказанию алькальда. В сопровождении нескольких женщин, она направилась к своей хате, ревя, как одержимая, громко призывая покойную сестру, объявляя во всеуслышанье, что Сахар бесстыдник, который не колеблется ввести в дом любовника жены, чтобы обделать дельце.

V.

Положение Тонета в трактире Сахара совершенно изменилось. Он уже не был простым посетителем. Теперь он был компаньоном хозяина дома и входил в трактир, отвечая высокомерным выражением на сплетни недругов Нелеты. Он проводилх там целые дни, приходил говорить о делах. Входил спокойно во внутренния комнаты и, чтобы подчеркнуть, что находится у себя, садился за стойкой рядом с Сахаром. Часто, когда отсутствовал трактирщик и его жена и посетитель требовал чего-нибудь, он бросался к стойке и с комической важностью, среди смеха друзей, выдавал требуемое, подражая голосу и манерам дядюшки Пако.

Трактирщик был доволен своим компаньоном. "Прекрасный юноша", говорил он посетителям таверны, когда Тонета не было в ней. Хороший друг, ведет себя прекрасно, трудолюбив. С таким покровителем, как он, молодой человек пойдет далеко, очень далеко.

Дядюшка Голубь тажже чаще прежнего посещал трактир. После бурных сцен ночью в одинокой хате семья разделилась. Дядюшка Тони и Подкидыш каждое утро отправлялись на свои поля продолжать битву с озером, намереваясь засыпать его землей, с трудом издалека привезенной. Тонет с дедом в свою очередь шли в трактир Сахара толковать о предстоящем предприятии.

Собственно, о делах говорили только трактирщик и Голубь. Сахар возвеличивал самого себя, хвалясь тем великодушием, с которым он вступал в дело. Он предлагает свой капитал, не зная, каков будет улов и за подобную жертву довольствуясь половиной продукта. Он не похож на иностранцев материка, ссужающих деньгами, только под верную ипотеку и большой процент. И в его словах дышала вся его ненависть к этим втирушам, жестокое желанье одному эксплуатировать ближняго. Кто эти люди, которые неэаметно завладевают страной? Французы, прибывшие в валенсианскую область в изодранных башмаках и старых плюшевых костюмах. Люди из какой-то французской провинции, имени которой он не помнит, что-то в роде галисийцев его родины. Деньги, которые они дают взаймы, даже не их собственные. Во Франции капитал дает лишь небольшой процент, эти грязные французы сами занимают на родине деньги по два или по три процента, а с валенсианцев взимают 15 или 20. Дело недурное! Сверх того, они покупают лошадей по ту сторону Пиреней, контрабандой перевозят их и в рассрочку продают мужикам, устраивая дело так, что покупатель никогда не является собственником животнаго. Не одному бедняку жалкая кляча обошлась так дорого, словно то конь Святого Якова. Настоящий разбой, дядюшка Голубь! Грабеж, недостойный христиан. И Сахар приходил в гнев, рассказывая эти подробности с негодованием и затаенной завистью ростовщика, из трусости не осмеливающагося пускать в ход приемы своих конкурентов.

Рыбак одобрял его слова. Вот почему он и хотел бы видеть, чтобы его семья жила рыбной ловлей. Вот почему он приходит в такое бешенство, когда сын в своем страстном желании стать земледельцем все более запутывается в долгах. Бедные мужики не более, как рабы. Целый год они бешено работают. И для кого? Весь урожай идет в руки иностранцев - француза, который их ссужает деньгами, и англичанина, который в кредит продает удобрение... Работать до изступления, чтобы содержать иностранцев. Нет! Пока в озере еще водятся угри, пусть земля покрывается спокойно камышем и тростником. Не он сделает ее годной для обработки!

Между тем, как рыбак и Сахар разговаривали, Тонет и Нелета сидели за стойкой и спокойно глядели друг на друга. Посетители трактира привыкли видеть, как они по целым часам не сводят друг с друга глаз. В глазах их было выражение, не соответствовавшее словам, часто совершенно пустым. Кумушки, приходившие за маслом или вином, стояли перед ними неподвижно, с опущенными глазами и глупым выражением, ожидая, пока последняя капля из воронки перельется в их бутылки и настораживали ухо, чтобы уловить какое-нибудь слово из их беседы. Но они не обращали внимания на эту слежку и продолжали разговаривать, как будто встретились на необитаемом месте.

Испуганный их интимностью, Голубь серьозно поговорил с внуком. Ест ли между ними что-нибудь, как утверждают злые языки деревни? Охо, Тонет! Это было бы не только позором для их семьи, но и испортило бы все дело. С твердостью человека, говорящего правду, внук ударял себя в грудь, протестовал, и дед успокаивался, хотя и верил в душе, что такие дружбы кончаются плохо.

Узкое место за стойкоой было для Тонета раем. Он вспоминал с Нелетой дни детства, рассказывал ей о своих приключениях в дальних странах и когда они умолкали, он испытывал сладкое опьянение (такое же, как тогда в лесу ночью, коогда они заблудились, но только более острое и сильное), опьянение близостью её тела, теплота которого, казалооь, ласкала его сквозь платье.

Поздно вечером, поужинав с Сахаром и его женой, Тонет приносил из хаты гармонику, единственную добычу, вывезенную им из Кубы вместе с двумя панамами и поражал всех, кто был в трактире, томными гавайскими танцами, которые играл на инструменте. Он распевал народные романсы, дышавшие нежной поэзией, в которых говорилось о ветерке, арфах и сердцах, нежных как сердцевина плода дерева какао. Мелодичный кубинский акцент, с которым он произносил слова песни, заставлял Нелету полузакрывать глаза и откидыват назад стан, словно для того, чтобы освободить грудь от стесняющей ее горячей тяжести.

На следующий день после таких серенад Нелета следила влажными глазами за Тонетом, переходившим от одной группы посетителей к другой.

Кубинец угадывал её волнение. Она грезила о нем? Не так ли? Тоже случилось и с ним в хате. Всю ночь он видел ее в темноте и простирал к ней руки, словно мог в самом деле в ней прикоснуться. И после такого взаимного признания они оставались спокойными, уверенные в моральном обладании друг другом, не отдавая себе в нем ясного отчета, чувствуя, что в конце концов они фатально должны принадлежать друг другу, скольво бы предятствий не поднималось между ними.

Не было возможности рассчитывать на другую близость, кроме разговоров в трактире. Днем весь Пальмар окружал их, а Сахар, больной, вечно жаловавшийся на свой недуг, не выходил из дома. Порой под влиянием мимолетной вспышкии активности трактирщик свистом подзывал "Искру", старую собаку с огромной головой, известную во всей деревне своим чутьем, и отправлялся с ней вместе в лодке к ближайшим тростникам, стрелять водяных кур. Однако он возвращался домой через несколько часов, кашляя, жалуясь на сырость, с ногами распухшими, толстыми, как у слона, как он выражался, и не переставал стонать в углу, пока Нелета нн давала ему нескольво чашек горячей жидкости, обмотав голову и шею несколькими платками. Глаза Нелеты невольно искали Кубинца, выражая презрение, кооторое она испытывала к мужу.

Лето кончалось и надо было серьозно подумать о приготовленьях к рыбной ловле. Рыбаки, получившие другия хорошие места, приводили перед хатой в порядок сети, чтобы запрудить каналы. Дядюшка Голубь обнаруживал беспокойство. Приспособления, сохранившиеся у Сахара от прежних предприятий с другими рыбаками, были недостаточны для Главного Пути. Надо было прикупить много веревок, дать работу многим женщинам, умеющим вязать сети, чтобы иметь возможность, как следует, использовать свое место.

Однажды вечером Тонет и дед ужинали в трактире, чтобы серьозно поговорить о деле. Надо купить лучших ниток, из тех, что фабрикуютея на берегу Кабаньяля для морских рыбаков. Дядюшка Голубь, как знаток, отправится купить их, с ним поедет и трактирщик, пожелавший сам расплатиться из боязни, что старик надует его, если ему доверить деньги. Переваривая ужин, Сахар почувствовал страх перед предстоявшей на следующий день поездкой. Придется встать до зари, перейти с теплой постели в сырой туман, переехать озеро, отправиться на суше в Валенсию, потом к Кабаньялю и, наконец, проделать тот же обратный путь. Его изнеженное неподвижностью тело содрогалось при мысли о путешествии. Этот человек, значительную часть жизни кочевавший по миру, так глубоко врос корнями в илистую почву Пальмара, что испытывал страх при одном представлении о дне, полном передвижений.

Желание покоя заставило его изменить решенье. Он останется присматривать за трактиром, а Голубя будет сопровождать Нелета. Лучше женщин все равно никто не умеет торговаться и покупать.

На следующее утро рыбак и трактирщица отправялись в путь. Тонет будет их ждать в гавани Катарохи, с наступлением вечера, чтобы нагрузить барку купленной пряжей. Однако солнце стояло еще высоко, когда Кубинец на всех парусах въехал в канал, который вел к материку, к означенному местечку. С гумен ехали барки, нагруженные рисом и проезжая по каналу, рассекая его своими корпусами, они поднимали за кормой желтоватые волны, которые наводняли берега и нарушали зеркальную гладь втекавших в него других каналов.

По одну сторону канала были привязаны сотни барок, весь флот рыбаков Катарохи, столь ненавидимых дядюшкой Голубем. Это были черные гроба, различной величины, из разъеденных червями досок. Маленькие лодки, именуемые башмаками, выглядывали из воды своими острыми концами, а большие баркасы, называемые склепами, вмещавшие сто мешков риса, врезывались своими широкими туловищами в водяную растительность, образуя на горизонте лес грубых мачт, почти не очищенных, и не заостренных, украшенных снастями из коноплянных веревок.

Между этим флотом и противоположным берегом оставалось лишь узкое пространство, по которому проходили на парусах барки, расточая носом удары привязанным баркам, от которых последния дрожали и колебались.

Тонет остановил свою барку против трактира гавани и вышел на берег.

Он увидел целые кучи соломы от риса, в которой рылись курицы, придавая всему месту вид курятника. На берегу плотники мастерили лодки и эхо их молотков терялось в вечерней тишине. Новые барки из желтого только что обструганного дерева, покоились на козлах в ожидании конапатчиков, которые покроют их дегтем. В дверях трактира шили две женщины. Дальше поднималась крытая соломой хата, где находились весы общины Катарохи. Женщина взвешивала на весах с двумя чашами угрей и линей, которых ей передавали из барок рыбаки и, покончив с взвешиванием, бросала одного угря в стоявшую около неё корзину. То была добровольная подать населения Катаррохи, которой оплачивались расходы на праздник её покровителя, Св. Педро. Несколько телег, нагруженных рисом, уезжало со скриеом по направлению к большим мельницам.

Бласко-Ибаньес Висенте - Детоубийцы (Ил и тростник). 2 часть., читать текст

См. также Бласко-Ибаньес Висенте (Vicente Blasco Ibanez) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Детоубийцы (Ил и тростник). 3 часть.
Не зная, что делать, Тонет уже хотел войти в трактир, как вдруг услыша...

Детоубийцы (Ил и тростник). 4 часть.
Увидя его в дверях, трактирщица вскрикнула, словно перед ней предстал ...