Берте Эли
«Шофферы или Оржерская шайка (Les Chauffeurs). 7 часть.»

"Шофферы или Оржерская шайка (Les Chauffeurs). 7 часть."

I

Рубиновый убор

Всего на расстоянии нескольких лье от Мюэстского леса находился замок Меревиль, стоявший пустым с начала революции. Старое это здание, когда-то жилище радостей и роскоши, много вынесло за последние годы обид, не только от людей, но и от стихий. Ветер перебил стекла в рамах, дождь пробил аспидную кровлю дома; трубы были развалены, флюгера оборваны, стены обрушились.

С другой стороны и соседи, не надеясь более на возвращение старинных владельцев, распоряжались землями и строениями, как собственностью. Один выхлопотал себе в коммуне позволение ставить скот в конюшнях замка, другой складывать хлеб в нижнем этаже дома. Местное управление, во времена директории, хотя и уничтожило некоторую часть этих злоупотреблений, но зло сделало свое дело и от бывшего аристократического поместья остались одни развалины. Каково же было всеобщее удивление, когда мэр коммуны получил сообщение от центральной власти, что земли и замок возвращены вдове и дочери бывшего маркиза де Меревиль.

В первое время никто не поверил этой вести, радовавшей одних, печалившей других; но общее сомнение рассеялось, когда неизвестно из какого угла этого обширного здания вдруг показался на свет Божий старый слуга семейства Меревиль, прятавшийся тут в тяжелые времена и неизвестно чем и как существовавший в ожидании перемен, казавшихся другим невозможными.

Честный, славный старик, несмотря ни на какую опасность, тайно поддерживавший переписку с маркизой, теперь снова явился в старинной ливрее маркизов де Меревиль, прошелся по деревне, подтвердил новость, рассказал, что сам тоже получил приказание насчет скорого возвращения своих господ, которые вернутся богаче, чем были прежде. Погрозив одним, обещав свою протекцию другим, старик кончил тем, что в честь такого важного происшествия напился пьян на счет будущих благ, в одном из кабачков селения.

Более важным происшествием, чем сказки гражданина Контуа (так звали старого служителя), был внезапный приезд в Меревиль Даниэля Ладранжа, через два дня после сообщения, полученного муниципальной властью. В стране все хорошо знали Даниэля, а занимаемый им в настоящее время важный пост придавал еще больше важности его приезду.

Предъявив мэру полномочия, полученные им от тетки, он явился в замок, где старик Контуа, плача от радости, показал ему до малейшей подробности все уцелевшее от старинного помещения. Немало огорчил Даниэля вид разрушения, так как он хорошо понимал, сколько времени и денег нужно, чтобы привести тут все в надлежащий порядок. Несмотря на это, руководясь инструкциями тетки, он объявил, что намерен немедленно же начать перестройки, и действительно благодаря его деятельности на другой же день архитекторы и работники были уже за делом; работали день и ночь, чтобы ускорить возможность дамам возвратиться в свои владения.

Читатель, конечно, угадал причину такой торопливости. Благодаря влиянию своего племянника, маркиза, получив, наконец, обратно свое имение, сгорала от нетерпения переселиться в замок, где прожила так счастливо столько лет.

Говорили, что месяца будет достаточно для окончания самых необходимых работ, но маркиза не выдержала и этого срока; узнав, что одна из комнат почти готова и почти что меблирована, она, взяв почтовую карету, никем не ожидаемая, внезапно явилась в Меревиль с Марией и Даниэлем. Замок свой она нашла весь загроможденным снаружи и внутри целым лесом подставок и подмостков, которые, по-видимому, еще долго должны были делать его неприступным, а потому и приезд ее оказался совершенно преждевременным; привыкшие к комфорту, мать с дочерью осуждены были терпеть много лишений в предстоящую зиму, заявлявшую себя холодами; но в своей радости маркиза мирилась со всеми неудобствами. В стенах парка были большие прогалины, так что ничто не защищало жителей замка ни от зверей, ни от бродяг; следовало, по словам ее, завалить эти проломы на зиму бревнами, сучьями и терновником. Комнаты были сыры, надо было заготовить больше дров, чтобы постоянно поддерживать везде огонь и таким образом защищаться от сырости и холода. Мебель была испорчена, переломана. Контуа, ставший теперь деятельным управителем, обещал помочь и этому горю.

Мария, счастливая радостью своей матери и в свою очередь очень довольная тем, что вернулась в дом, где родилась, решилась, по-видимому, не замечать всех неудобств этого помещения; зато молоденькая Жанета, последовавшая и сюда за своими госпожами, не так-то легко мирилась с этим положением; она беспрестанно жаловалась и по несколько раз в день весь дом оглашался их спорами с метрдотелем Контуа, находившим, конечно, все прекрасным в этом наилучшем в мире замке.

Даниэль со своей стороны хорошо видел все неудобства, грозившие его родственницам, и насколько мог старался устранять те, которые было можно. Хотя служба и удерживала его постоянно в Шартре, но все же иногда, освободясь на несколько часов, он верхом приезжал навестить дам и проследить за ходом работ. У молодого человека были особые причины не очень осуждать тетку за ее торопливость.

Отказавшись, наконец, от проекта, предписанного духовной ее брата, выдать свою дочь за Франсуа Готье, она решилась благословить старинную, испытанную привязанность племянника к Марии; она только поставила непременным условием, что свадьба их будет не иначе, как в Меревиле, а потому, заботясь о скорейшем водворении тетки в замке, Даниэль этим самым хлопотал о приближении и своего счастья.

Итак, через два месяца после только что рассказанных нами событий, водворение это почти уже было кончено, и все препятствия к свадьбе устранены Ввиду близкого родства между будущими супругами, тайным образом выхлопотали разрешение из Рима, и священник, скрывавшийся в окрестностях, должен был обвенчать их; в то же время требуемые, по вновь установленному тогда правилу, публикации были уже произведены в Меревильской мэрии. Таким образом, все препятствия уже были устранены и день свадьбы назначен; но к большому прискорбию маркизы, желавшей отпраздновать свадьбу дочери с большим великолепием, решено было, что, ввиду обстоятельств времени, все произойдет без шума и только в своей семье. Нотариус, свидетели и двое-трое из старинных друзей будут участвовать в этом семейном празднике.

Накануне этого давно ожидаемого дня Даниэль уже был в Меревиле, получив по случаю своей свадьбы отпуск на неделю. По истечении этого срока он должен был явиться в Шартр, уже со своей молодой женой. Впрочем, он не хотел, чтобы это пребывание его в замке пропало бы без пользы и для службы. Так как Меревиль был в центре той местности, где более всего производились грабежи, то он хотел, пользуясь своим присутствием на месте, усилить тут надзор и розыски. Жандармские бригадиры, полицейские агенты и местные власти получили от него приказание сообщать ему в замок все о различных преступлениях.

Вечером описываемого нами дня, в сумерки, Даниэль и дамы сидели в одной из зал замка, большой дубовой комнате с разрисованными когда-то и позолоченными карнизами. Несмотря на все наскоро сделанные поправки, везде ясно виднелись следы запустения, в котором так долго оставался замок: потолок был грязный и местами с обвалившейся штукатуркой, обои отстали и висели вдоль стен, пол, хотя и покрытый старым ковром, все же своей неровностью мешал ходьбе. Мебель представляла вид не менее грустный; на больших проточенных червями креслах из-под обивки торчали везде клочки пакли, а хромоногие столы и помятые канделябры довершали общий вид этой обстановки.

Между тем, громадный огонь, пылавший в старинном мраморном камине, и два высеребренных канделябра, стоявших по обеим сторонам часов в стиле Людовика XV, разливали по комнате яркий свет. Маркиза, напудренная, в платье а, ля кармелитка сидела против камина с приставленными к огню ногами. Растянувшись в кресле из утрехского бархата, из которого при всяком ее движении летел пух, она, видимо, наслаждалась мыслью, что наконец-то она опять среди этой дорогой ее сердцу обстановки, в каком бы она виде ни была.

Был декабрь. Порывистый, холодный ветер, с глухим шумом врываясь в пустые коридоры, гудел на весь дом, деревья в парке жалобно завывали, сталкиваясь одно с другим своими ветвями.

Даниэль, с головы до ног одетый в черное, сидел в углу около своей хорошенькой невесты, элегантный хотя и простой костюм которой был заметным контрастом с только что пережитой ими бедностью.

Мария оставила свою ручку в руках Даниэля, тихо ее пожимавшую, и оба говорили вполголоса. Этот шепот влюбленных, только изредка нарушаемый смехом счастливой Марии, с мерцаньем огня в камине, ровным стуком часов и далеким завыванием ветра, все это вместе взятое составляло поэтично.

Но маркиза, казалось, не обращала внимания на молодых людей, она вся углубилась в рассматривание богатого колье и пары рубиновых серег великолепной работы.

Страшный порыв ветра поколебал, казалось, весь дом и вывел Даниэля из его счастливого забытья. Подойдя к окошку и отодвинув занавесы, он тревожно проговорил.

- Однако уже поздно, и погода ужасная, а Леру нет. Между тем, он еще засветло должен был быть здесь; не случилось ли уж с ним чего-нибудь?

- Что ж может случиться? - ответила Мария. - Вы боитесь за что-нибудь, Даниэль? В самом деле, говорят, здесь в окрестностях дороги не безопасны.

- Злостное созданьице! - ответил с улыбкой молодой человек. - Я легко мог бы принять ваши слова за шпильку в мой адрес, так как моя обязанность заботиться о безопасности дорог; но вы меня не поняли; приключения, которых я боюсь для Леру, могут произойти из-за темноты, дурной дороги, наконец, недостатка почтовых лошадей на станциях. А мне будет очень горько, если что неприятное случится с нашим великодушным другом и он пожалеет, что решился ехать в такое позднее время года; потому что ведь единственно вследствие нашего предложения он едет теперь, чтобы только присутствовать на нашей свадьбе.

- Что касается меня, Даниэль, то... не в обиду вам будь сказано, я боюсь совсем другого, чем испорченных дорог... Вы знаете, что не далее как два дня назад, остановили путешественников на Орлеанской дороге, очень недалеко отсюда.

- Знаю, знаю, - ответил Даниэль, нахмурясь при этом воспоминании, - у этих негодяев, должно быть, всюду бездна шпионов, что с такой ловкостью постоянно они укрываются от всех розысков. Все жандармские бригады подняты уже на ноги, кроме того я нашел вынужденным просить у правительства отряд кавалерии в помощь жандармам. Но что касается до нашего приятеля Леру, то за него, Мари, вам беспокоиться нечего, я принял тут все меры. Эти разбойники, знающие все, могут узнать и о проезде Леру, богатейшего из поставщиков республики, и остановить его, поэтому я поручил Вассеру тщательно наблюдать за дорогой и в случае надобности дать ему конвой до замка.

- Прекрасно, Даниэль, вы отлично сделали, что так предусмотрительно поступили с этим добрейшим Леру.

- Но Мари, я не для него одного принял все эти предосторожности... Вы знаете, что я с часу на час жду Лафоре, нотариуса и душеприказчика нашего дяди Ладранжа. Мне следовало бы давно самому съездить к нему, чтобы получить эти двадцать тысяч экю, причитающиеся на наши с вами доли наследства, но моя служба не позволяла уехать. Наконец теперь, так как эта сумма при настоящих обстоятельствах нам очень нужна, я и уговорил Лафоре самого приехать сюда и привезти деньги, и по всей вероятности, сегодня вечером мы его увидим. А так как добряк с полными карманами денег или портфелем, набитым ассигнациями, был бы лакомой и легкой добычей этим мошенникам, я счел своей обязанностью и о нем позаботиться.

- Полно об этом, Даниэль... - сказала молодая девушка, указывая головой на мать... - Опасно возбуждать воспоминания и опасения... Ну, нет, - продолжала она уж громко и весело, - наши гости приедут без всякого приключения, но, вероятно, сильно проголодаются и потому, думаю, не лишнее будет, если я пойду присмотреть за приготовлением ужина; я что-то уж слышу спор Контуа с Жанетой, а это худой признак.

Она встала, но прежде чем выйти из комнаты подошла к матери, все еще при свете огня рассматривавшей рубиновый убор и пару серег.

- Ну что же, милая мама, угадали ли вы, наконец, кто мог мне прислать такой дорогой свадебный подарок?

- Нет, милочка, я совершенно теряюсь в догадках, а, между, тем эта вещь великолепна! И должна быть очень дорога. Так ты говоришь, этот ящик привез всадник, не согласившийся даже сойти с лошади, и который, едва проговори, что это для тебя, скрылся?

Так по крайней мере Контуа рассказал мне это приключение: таинственный посланный был окутан в большой плащ, из-под которого только виднелись его глаза, и к тому же он и двух минут не остался у замка...

Это непостижимо! Конечно, намерение в высшей степени любезное, но от кого это может быть?

Живущие здесь в окрестностях наши старинные друзья все совершенно разорены: у графа д'Амой изо всего его состояния осталась одна Форжерская мельница. Шевалье живет пенсией, платимой ему его бывшим фермером. Положительно, я не в силах отгадать и скажу, как говорила мадам де Севиньи:

- Не беспокойтесь, тетушка, угадывать эту загадку, я почти что наверное знаю, от кого этот подарок.

- От кого же?

- Очень просто, от нашего старинного приятеля Леру, который, вероятно, боясь отказа, если бы сам привез его, выбрал это средство, чтобы заставить вас волей или неволей принять его подарок.

- Я разделяю мнение Даниэля, - прибавила холодно девушка, - мы уже стольким обязаны господину Леру, что он, вероятно, боялся обидеть меня...

- Леру! и все, и всегда Леру! - нетерпеливо перебила маркиза. - Боже мой! Если он нам и дал денег взаймы, то ему их скоро и возвратят; надеюсь, маркиза де Меревиль в состоянии будет уплатить свои долги... Лучше поищите оба, нет ли кого тоже оказавшего нам большие услуги, хотя и не желающего этим чваниться.

- Вы несправедливы, тетушка, к этому обязательному старику; я понимаю, вы хотите говорить о нашем родственнике Франсуа Готье?

- Отчего бы и нет! Правда, он не так богат, как этот поставщик, но отчего не предположить, что он хотел этим великодушием наказать вас за ваши прошлые к нему несправедливости? Это было бы мщение достойное такой гордой и благородной души, как его, именно, когда вы не думаете более о нем, когда вопреки нашему близкому родству вы не беспокоитесь даже узнать, где он и что с ним.

- Тетушка, вы знаете, что, несмотря на свое обещание, молодой человек до сих пор еще не сообщил нам, где он поселился. Я об этом даже писал к нотариусу Лафоре, но и тот ответил мне, что ничего не знает о месте жительства господина Готье и что он до сих пор не мог выдать ему следуемое после отца наследство по причинам, о которых он, Лафоре, лично скажет мне. К тому же, тетушка, может быть, было бы и не совсем прилично при нашем обоюдном положении пригласить господина Готье на нашу свадьбу, и я просил у вас вашего мнения чтоб...

- Даниэль прав, - перебила Мария. - Но если предположение мамы насчет убора и этой пары серег справедливо, то я согласна, что поступок нашего родственника в высшей степени деликатен.

Слишком честный, чтобы не признать справедливость этого обстоятельства, Даниэль чистосердечно похвалил поступок двоюродного брата, если действительно это так.

- Пора отдать ему справедливость! - сказала, вздохнув, маркиза.

Водворилось молчание, но через минуту Даниэль опять заговорил:

- Несмотря на все это, я все-таки стою за мнение, что подарок этот от Леру, состояние господина Франсуа слишком недостаточно для таких ценных подарков. В наше время одни поставщики способны на подобную роскошь. Кстати, милая Мари, потрудились ли вы взглянуть на комнату, приготовленную для нашего приятеля. Богатство уже верно поизбаловало его, а у нас еще здесь много чего недостает.

- А чего недостает здесь, - вспыльчиво перебила его хозяйка дома. - Не перевернуть ли весь дом для этого хлебного поставщика? Наконец, какое право имеет он быть взыскательнее вдовы и дочери маркиза де Меревиль.

- Не сердитесь на меня, дорогая моя тетушка; я только хотел бы, чтобы, несмотря на все невзгоды времени, прием дам Меревиля был бы достойным их, особенно в отношении человека, спасшего нам жизнь с опасностью для самого себя. Неужели вы согласитесь внушить чувство сострадания этому богатому поставщику, имеющему в настоящее время отели и замки?

Лошади его и люди, конечно, останутся в гостинице, но не можем же мы не принять сюда хозяина? И хотя я уже предупреждал его быть снисходительным, но все же наше помещение покажется ему весьма бедным.

- Замки, прислуга! - ворчала маркиза. - У него, родившегося на мельнице и воспитанного на ферме! Наконец, делайте как хотите, нынче все перемешано, и я ничего не понимаю.

В эту минуту в гостиную вбежала Жанета; позади нее шел Контуа, нахмуренная физиономия которого служила контрастом оживленной веселости молодой девушки.

- Едут, едут! - кричала она, - господин Ладранж, карета поднимается уж на гору...Сколько тут ямщиков! Лакеи едут с факелами... просто прелесть! Через пять минут все будут здесь... Слушайте!

И все принялись слушать, действительно вдалеке слышался галоп лошадей, хлопанье бичей и стук колес, а в окошки виднелся свет факелов, подобно блуждающим огонькам, мелькающим по полю то тут, то там.

• - Господи! - говорил почти плача Контуа. - Куда нам будет поместить столько народу? Просто голова кругом идет!

- Если б мы еще были в Сант-Марисе! - прибавила Жанета. - Дом там был гораздо поместительнее, не считая...

- Не считая того, что там через решетку вы могли прохожим показывать свое личико, не так ли! - прервал ее Даниэль. - Ну, Жанета, не беспокойтесь, все устроится! И вы, мой бедный Контуа, даже если ужин и не будет так хорош! Возвращайтесь каждый на свое место и постарайтесь усердием заменить некоторые недостатки; а я пойду, с позволения дам, встретить наших гостей.

Несколько минут спустя Даниэль снова входил в гостиную, ведя за собой поставщика Леру и другого еще старика, бледного, расстроенного.

Последний был некто другой, как нотариус Лафоре, душеприказчик дяди Ладранжа. Немного позади них, в тени, виднелась мужественная фигура лейтенанта Вассера.

II

Гостиная в замке

Несмотря на свои аристократические предрассудки, мадам де Меревиль любезно встала, чтобы принять гостей, а Мария со своей обычной милой физиономией уже осыпала их приветствиями.

Нотариус, едва произнеся несколько вежливых слов, как человек изнемогший от усталости, с тихим стоном опустился на первый попавшийся ему стул. Что касается Леру, то он рассыпался в проявлениях уважения и почтения перед дамами и Даниэлем, совершенно забывая, что сам оказал им такие важные услуги.

Леру, действительно, отличался от других поставщиков своего времени и выскочек всех времен. Окруженный в настоящее время богатством, он не забывал своего скромного происхождения, бывая в обществе, он строго следил за собой, стараясь простотой своих манер заставить забыть окружающих о своем богатстве. Несмотря на великолепную обстановку своего путешествия, одет он был, как самый простой купец - в длиннополом синем сюртуке, полосатом бархатном жилете и черных шелковых панталонах.

Конечно, вглядясь попристальнее в его костюм, замечалось, что пряжки на подвязках его, башмаках и шляпе были бриллиантовые, булавка закалывающая галстук стоила по крайней мере двадцать тысяч франков, а шуба сброшенная им при входе лакею, была из дорогого соболя; но вся эта роскошь никого не поражала, так как он сам, видимо, не придавал всему этому большой важности.

Маркиза, ожидавшая заносчивости и дерзкого тона разбогатевшего выскочки, как она его называла, была обезоружена тем, что видела; не менее того она не вытерпела и не без мягкого оттенка иронии стала извиняться за свое дурное помещение, за дурное состояние замка, не позволяющее ей достойно принять своих гостей и их свиту.

Леру поняв тотчас же сарказм, прикрытый этими любезностями, и скромно ответил:

- Для меня все здесь будет превосходно, маркиза! Хотя в Париже мне и пришлось теперь усвоить некоторые привычки, но я всегда помню время, когда обед мой состоял из хлеба с сыром; даже и теперь в случае нужды я могу довольствоваться этим... Что же касается до моей свиты, как вы изволили назвать моих лакеев, они не обеспокоят вас, потому что за исключением одного, все вернулись в гостиницу с каретой и конвойными жандармами. Если же я дурно поступил, взяв с собой так много народу, то каюсь, маркиза, честь получить приглашение такого знаменитого семейства, как ваше, невольно вскружила мне голову и заставила гордиться.

Извинение это, так ловко придуманное, окончательно победило предрассудки маркизы. Добровольное это унижение финансового могущества перед павшим аристократизмом, приятно защекотало ее самолюбие.

- Впрочем, - продолжал Леру другим уже тоном, -вы живете, маркиза, в стране, где было бы весьма неосторожно путешествовать одному! И, по-моему, я предусмотрительно поступил, взяв с собой этих шестерых защитников, без которых в другое время так легко мог бы обойтись. И главное, со мной еще четыре жандарма, не считая лейтенанта Вассера - стоящего еще четырех, которым милый мой Даниэль поручил охранять меня. Дело в том, что без этой многочисленной свиты, право, не знаю, как бы отделался господин Лафоре от разбойников, к которым попал в когти.

- Разбойников! - испуганно вскрикнула маркиза.

Только тут Даниэль заметил расстроенный вид нотариуса.

- Как, господин Лафоре? Вас остановили?

- К несчастью, это совершенная правда, господин Ладранж. Но сумма, которую я вез, осталась целой. Вот, возьмите, - сказал он, передавая портфель, набитый банкнотами. - Тут двадцать тысяч экю. Мне хочется поскорее освободиться от них. Бог помог мне в пути, еще бы минута, и мне они стоили бы жизни!

И он снова впал в забытье.

- Я очень рад, милый мой Лафоре, что вы отделались лишь страхом. Но мне хотелось бы знать...

- Гражданин директор присяжных, - перебил его лейтенант Вассер, стоявший в продолжение всего разговора у дверей, - будьте так добры выслушать мой доклад, так как я спешу отправиться по делам службы.

- Как это, милый мой Вассер, - спросил Даниэль, подходя к нему, - разве вы не отужинаете с нами? Я могу выслушать ваш доклад по выходе из-за стола... Вы знаете, Вассер, что мне еще нужно помирить вас с этими дамами за ту давнишнюю историю...

- Шш! Даниэль, - прервала его мадемуазель де Меревиль, указывая пальцем на мать. И, подойдя к жандармскому офицеру, лукаво проговорила: - Действительно, нам следует извиниться перед господином Вассером за слишком поспешный... наш уход. Сознаюсь, что это было большой неблагодарностью с нашей стороны после оказанного нам внимания...

- Ну уж, если пошло дело на извинения перед лейтенантом, то в свою очередь и я попрошу его извинить меня за маленькую прогулку, которую я ему тогда доставил до Рамбулье в неприятном обществе моих четырех фургонов с пшеницей, не в состоянии бывших ехать иначе как шагом. Дело в том, господин офицер, что я тогда сильно боялся вашего проницательного глаза и всячески старался удалить вас, потому что у меня тогда находились спрятанными эти милые дамы и ваш теперешний начальник Даниэль.

И поставщик так расхохотался, что жемчужные брелоки затанцевали на его широком животе.

Немного сконфуженный Вассер улыбался, впрочем, не сердясь.

- Хорошо, хорошо! - ответил он. - Смейтесь надо мной, сколько хотите, я не горюю, что меня надули честные люди; к несчастью, есть и негодяи, которые могут похвастаться, что надули меня; вот это-то обстоятельство мучает меня. Впрочем, потерпим! Конец дело венчает!... Но я забываю, что команда ждет меня и что у нас на равнине есть дело. А потому, гражданин Ладранж, я вынужденным нахожусь отказаться от вашего любезного предложения и убедительно просить вас поскорее отправить меня.

- В чем дело? - спросил его Даниэль, отводя к окну.

Несмотря на то, что они говорили вполголоса, никто из присутствующих не пропустил ни слова. К счастью, мадам де Меревиль вышла из комнаты, чтобы похлопотать об ужине.

- Прежде всего, - начал офицер, - вот акт последнего воровства, совершенного три дня тому назад в окрестностях Этампа, с перечислением украденных разбойниками вещей.

- И еще воровство! - перебил с грустным удивлением Даниэль. - Не задержали ли хоть на этот раз кого-нибудь?

- Никого не задержали, - отвечал сердито Вассер. -Хоть руки себе грызи от досады... Вы на свободе рассмотрите эти бумаги и приготовьте ваши приказания. То же, что касается господина Лафоре, бывшего сегодня вечером в большой опасности...

- Как же это, Вассер! - перебил его с упреком Даниэль. - Не поручал ли я вам позаботиться о его безопасности?

- Я жертва своей собственной неосторожности, господин Ладранж, - вмешался подошедший Лафоре, - мне следовало бы заехать в жандармскую бригаду, как вы мне говорили, за конвоем, глупое же безрассудство толкнуло меня пуститься в дорогу одному. Но я рассчитывал приехать засветло, а между тем, ночь застигла меня в миле от Меревиля. Я начал было уже тревожиться, но стук почтовой кареты позади меня немного успокоил, и я пустил лошадь шагом; вдруг, точно из земли, выросло около меня человек восемь или десять, и один из них крикнул: "Вот он! Я узнал его!" Все бросились на меня. Лошадь моя поднялась на дыбы, а я стал звать на помощь. Мошенники уже хотели сбросить меня с седла, как послышался конский топот; гражданин Вассер с двумя жандармами скакал мне на помощь. Мошенники пропали столь же внезапно, как и появились, только все же унеся мой чемодан. Один из них успел крикнуть: "Еще увидимся!" Если бы господин Леру не был бы так добр, предложив мне место в карете, я положительно не мог бы ехать далее.

Даниэль чрезвычайно внимательно выслушал весь этот рассказ.

- И вы никого не подозреваете в этом злодействе? -спросил он.

- Никого, господин Ладранж. Кроме клерков моей конторы никто не знал даже о моем намерении ехать в Меревиль, и уж, конечно, никто не знал, что я везу с собой такую большую сумму денег. А, между тем, теперь ясно, что злодеи знали все эти подробности. Они схватили чемодан, надеясь найти там портфель с деньгами. Но у меня он был спрятан в платье с другим еще портфелем, заключающим в себе важные бумаги.

- Вот и опять серьезное дело! А я бы хотел теперь всецело отдаться предстоящей свадьбе! Но, нечего делать, с завтрашнего же дня начну следствие... Лейтенант Вассер, имеете ли вы еще что прибавить?

- Ничего, господин Ладранж! Я не видал злодеев, слышал только, как они шмыгнули в кущу у дороги. Сначала я хотел было броситься за ними. Но там было не пробиться, да и ночь чересчур уж была темна, никакой не было надежды на успех. К тому же, пришлось бы оставить наших путешественников... Теперь же, освободясь, я постараюсь наверстать упущенное. И уж черт будет слишком ловок, если мы хоть одного да не поймаем. Ведь мне только одного нужно, только одного молодчика для начала, а уж остальное потом все само придет... И знаете, гражданин Ладранж, с вашего позволения, я построже пересмотрю всех этих бродяг и нищих, наводняющих нынче страну; довольно уж мы их щадили и, может быть... гм, у меня своя идея тут!

- Будьте осторожнее, Вассер, не смешайте виновных с несчастными! Хлеб нынче тяжело достается, а время года холодное; много есть бедняков без пристанища, вынужденных прибегать к общественной благотворительности.

- Хорошо, хорошо! - упрямо ответил Вассер, гладя свой черный ус, - я беру все на свою ответственность и если сделаю глупость, буду отвечать за нее.

И, приподняв свою саблю, он собрался уже выйти.

- Право, Вассер, вы ничего не сделаете в такую темную ночь; согласитесь лучше отужинать с нами, а команда ваша в это время выпьет и по стакану вина за здоровье моей дорогой невесты. К тому же, завтра я жду сюда отряд гусар, которых просил у правительства на помощь жандармам и, конечно, экспедицией управлять будете вы.

На смуглом лице офицера ясно отразилось, как глубоко огорчило его это известие.

- Гусар! - с отчаянием повторил он. - И вы нашли нужным звать гусар нам на подмогу, военных безо всякой опытности для подобного рода службы и которые только будут мешать нам. По-настоящему, впрочем, нам нельзя и жаловаться!... Со всех сторон с каждым днем преступления увеличиваются, а мы и по сию пору не в состоянии ничего сделать и только вертимся в пространстве.

Ну так, черт возьми, я хочу же еще раз попробовать до приезда этих пресловутых гусар, а может, счастье и улыбнется мне! Обещаю, гражданин Ладранж, к вашей свадьбе приготовить вам подарок собственного изделия... Мое почтение мадам, прощайте господа; увидите, нужны ли нам ваши гусары.

И он уехал из замка.

По отъезде Вассера всеми овладело в гостиной какое-то неловкое чувство. Мария и особенно маркиза казались напуганными, Лафоре тоже никак не мог оправиться; только Даниэль с поставщиком тихо разговаривали о происшествиях того вечера.

Шепот их, сливаясь со стуком часов и треском огня в камине, не помешал, однако, обществу услышать слабый крик ужаса, раздавшийся около них. Говорившие обернулись. Старый нотариус, поднявшись с места и с протянутыми руками перепуганно глядел на одно из окон гостиной, расположенной, как мы уже говорили, в первом этаже замка.

- Что, что такое, любезнейший Лафоре? - спросил Даниэль.

- Там... там... за окошком... - говорил не шевелясь нотариус, только указывая рукой на предмет своего ужаса, - разве вы не видите человека, упершегося лбом в стекло?

Даниэль подбежал и быстро поднял легкие белые занавесы, закрывавшие некоторую часть окна.

- Но там ничего нет, - сказал он, - посмотрите сами!

Дамами овладел ужас, Даниэль жестом успокоил их.

- Я ничего не говорю, - бормотал Лафоре, - но я убежден, что видел...

Даниэль открыл обе половины рамы, холодный осенний ветер, ворвавшись в комнату, чуть не задул все свечи; несмотря на то, свет, падавший из комнаты, осветил весь цветник, бывший тут под окошком и при этом легко было убедиться, что нигде никого не было. Для большей вероятности Даниэль высунулся из окошка и несколько минут внимательно вслушивался; но ничего не услышал и не увидел.

- Ну, милый мой Лафоре, - сказал он, запирая окно, - вам показалось. Никто не посмеет прийти сюда подсматривать за нами, а если кто-нибудь из деревенских и захотел воспользоваться одной из прогалин в здешней стене, чтобы пробраться в сад и заглянуть, что здесь делают, то из этого не стоит так тревожиться и пугать дам.

Сконфуженный старик Лафоре снова уселся.

- Прошу вас и дам извинить меня господин Ладранж,

- начал он, - но мне так ясно представилось это страшное лицо, смотревшее на меня блестящими глазами; правда как вы говорите, все это, вероятно, только показалось мне, воображение мое все еще расстроено последними происшествиями, и мне все слышатся слова этого негодяя, обещавшего мне скорое свидание.

- Да, да, это так, добрейший мой Лафоре, - ответил ему Даниэль, улыбнувшись дамам, - вы еще слишком расстроены, и воображение ваше пугает вас... Но вот Контуа идет сообщить нам об ужине; стакан доброго вина вылечит вас, и я ручаюсь, что после стола у вас не будет уже более этих видений.

- Если позволите, господин Ладранж, я не буду и пробовать этого, а отправлюсь прямо в назначенную мне комнату; сейчас я не могу ни есть, ни пить и чувствую себя очень нехорошо, вероятно отдых и сон излечат меня; а потому я покорнейше прошу этих дам извинить меня... Завтра вы мне дадите квитанцию в полученных вами от меня деньгах, и в то же время я вам сообщу об одной личности из вашего семейства, заслуживающей особого внимания.

- Из моего семейства? - с удивлением переспросил Даниэль. - Как это можно...

Но видя, что бедный старик едва держится на ногах, он докончил:

- Хорошо, господин Лафоре, вы завтра все это мне расскажете, когда совершенно оправитесь... А теперь Контуа проводит вас в вашу комнату и - покойной ночи!

Поклонясь присутствующим, любезно изъявившим надежду, что нездоровье его будет без дурных последствий, он собрался уже выйти, опершись на руку лакея, как вдруг опять обратился к Даниэлю.

- Я вам покажусь трусом, господин Ладранж, но... крепко ли запирается комната, где я буду?

- Ну, уж это ребячество, добрый мой Лафоре; впрочем, успокойтесь: ваша комната во втором этаже, окна запираются крепкими ставнями, двери выдержат пушечный выстрел; все вместе составляет целую крепость. Как же можете вы здесь бояться этих негодяев?

- Конечно, господин Ладранж, но все-таки... Знаете, лучше возьмите вы к себе вот и этот портфель, в котором очень важные для вас бумаги. Завтра, если я буду здоров, я опять возьму его у вас; а до тех пор я предпочитаю, чтобы он был у вас.

Даниэль взял портфель с той снисходительностью, с которой всегда обращаются к слабостям стариков, и Лафоре ушел.

Вскоре маленькое общество перешло в столовую и уселось за стол. Благодаря шуткам поставщика, улыбка опять появилась на всех лицах, и к концу ужина неприятное впечатление вечера так изгладилось, что все посмеялись над страхом добряка Лафоре и не говорили уже о нем более. Возвратясь в гостиную, Даниэль дружеским тоном спросил у поставщика:

- Послушайте, дорогой мой Леру, теперь нам уже более не следует скрытничать; не можете ли вы как-нибудь объяснить нам появление у нас рубиновых серег, присланных мадемуазель де Меревиль от незнакомой особы?

- Я? - спросил изумленный Леру.

- Да, вы сами... Пожалуйста, не старайтесь отрицать, подарок великолепен, и именно это-то великолепие и смущает нас.

- Но, уверяю вас...

- Дорогой Леру, неужели вы так боитесь моей благодарности? - сказала Мария.

- Клянусь честью, я не знаю, о чем вы говорите, - ответил поставщик, - у меня никогда в уме не было предлагать вам рубиновый убор.

И видя, с какой недоверчивой улыбкой было принято его заявление, он прибавил:

- Рубины идут к брюнеткам, к белым же и светлым волосам мадемуазель де Меревиль идут одни бриллианты; и вот доказательство, - продолжал он, вынимая из своих объемистых карманов бархатный ящик. - Я хотел предложить вам мой свадебный подарок в более приличное для этого время, но так как меня обвиняют, то мне следует защищаться: мадемуазель де Меревиль! Удостойте принять это в память моего глубокого уважения и совершенно отеческой преданности!

С этими словами он открыл и показал полный набор прекрасных бриллиантов.

Даниэль и дамы невольно ахнули от восторга.

- Но в таком случае, кто же прислал мне рубиновый убор?

- Хорош вопрос! - ответила маркиза. - Можешь ли ты теперь сомневаться, дитя мое? Конечно, виновник этого подарка, тот скромный, бескорыстный молодой человек... спасший нам жизнь.

В эту минуту Контуа вошел в гостиную и подошел к маркизе, тихо сказав ей несколько слов, от которых она встрепенулась.

- Он, он в Меревиле! - начала она удивленно и радостно, - невозможно явиться более кстати, ведите его скорей!

И слуга ввел Бо Франсуа.

III

Волк в овчарне

На Бо Франсуа уже не было того невероятного костюма, в котором он являлся в домик Сант-Марис. Он опять был одет разносчиком; жилет с курткой из синего сукна, шерстяные штаны с шерстяными же белыми чулками составляли весь его туалет; в одной руке у него была шляпа с широкими полями, в другой дорожная палка.

В манерах виднелась скромность, застенчивость и даже тревога. Войдя, он быстрым взглядом окинул всю комнату, но, увидя тут только одни веселые лица, успокоился. Но все-таки он раскланялся робко и с видимым замешательством.

Даниэль бросился ему навстречу и протянул руку.

- Вы предупреждаете мои желания, господин Готье, -дружески заговорил он, - являясь к нам именно теперь. Милости просим!

Дамы не менее любезно приняли посетителя; между тем маркиза, как ни была расположена к Бо Франсуа, казалось, вовсе не торопилась заявить при поставщике о своем родстве с человеком, так дурно одетым.

- Боже милостивый! Как вы странно закостюмировались, мой милый! Я бы никак не узнала вас в этом наряде.

- Это не наряд, маркиза, - ответил Бо Франсуа с хорошо разыгранной скромностью, и даже вздохом, - это обыкновенная одежда в моем ремесле.

- Господин Готье, - живо вступился Даниэль, - вам нечего стесняться присутствием господина Леру, нашего гостя и лучшего друга; позвольте мне вас представить ему как...

- Как неизвестную личность, имевшую когда-то счастье оказать вам услугу, - перебил его Бо Франсуа, - это мое единственное право на вашу благосклонность и на благосклонность ваших друзей.

Ни Даниэль, ни дамы не хотели более настаивать на обстоятельстве, о котором их родственник, казалось, умалчивал из деликатности.

- Ба! - весело сказал поставщик. - Кому же придет в голову во времена, которые мы теперь переживаем, судить о людях по их платью? Я всякий день вижу людей, залитых золотом и драгоценностями, и знаю в то же время, что в сущности люди эти голыши; с другой стороны, не встречаем ли мы на всяком шагу, под простым платьем людей... знавших лучшие времена?

- Не нам рассказывайте об этом, господин Леру, - ответила маркиза, - в продолжение года не носили ли мадемуазель де Меревиль и я крестьянских платьев, и с утра до вечера не сидели ли мы за прялкой? Вот что дают нам революции, и ни вы, ни Даниэль никогда не заставите меня согласиться...

Ладранж видя, что разговор принимает опасный оборот, поспешил прервать его.

- Извините, тетушка, - сказал он,- но мы забываем, что господин Готье только что с дороги, следовательно ему надобно...

- Благодарю вас, господин Ладранж, - в свою очередь перебил его Франсуа. - Правду говоря, я остановился в гостинице, где и оставил свои вещи; там же я и закусил немного. Но, - прибавил он, снова беспокойно оглядываясь по сторонам, - мне сказали, что я найду здесь нотариуса Лафоре, а между тем я его не вижу.

- Бедный старик уже улегся; от страха он заболел, и мы насилу добились от него нескольких несвязных слов.

Обстоятельство это, хотя, вероятно, он знал о нем и прежде, окончательно успокоило Бо Франсуа, и он с отлично сыгранным удивлением спросил:

- Со страха? Что ж такое с ним случилось?

Даниэль в нескольких словах рассказал о приключении с нотариусом на большой дороге. Бо Франсуа улыбнулся.

- А! - заговорил он насмешливо. - Так все-таки есть еще разбой в стороне здешней! Впрочем, этим происшествием Господь Бог наказывает Лафоре за его поступки против меня. Вы, кажется, мне сказали, что у него отняли эти двадцать тысяч экю, которые он вез?

- Нет, нет, - ответил смеясь Даниэль. - Старик умудрился-таки отстоять их у разбойников, вместе с некоторыми бумагами, которые, по его словам, очень важны.

- Важные бумаги? - живо переспросил Франсуа, но вскоре, оправясь, продолжал: - Итак, я не могу видеть господина Лафоре? Мне это очень жаль, потому что я должен отправиться, а мне необходимо бы переговорить с ним сегодня же вечером. Не могу ли я пойти к нему в комнату? Я не задержу его!

- Это будет бесчеловечно! Бедняга уже, верно, спит, и я не могу допустить, чтобы его разбудили для вашего дела.

- Как это, господин Готье? - спросила Мария с упреком. - Так, значит, вы только для свидания с господином Лафоре пришли в Меревиль?

- Конечно нет, - пробормотал Готье, опустив глаза, -все же, сознаюсь, что если бы не эта важная причина, приведшая меня сюда, может быть, уважение, сознание собственного ничтожества...

- О! Это очень дурно, господин Готье, - ответила молодая девушка задушевным голосом, - зачем отказываетесь вы видеть в нас ваших друзей? Послушайте, я вас прошу, останьтесь здесь с нами на несколько дней, чтобы быть свидетелем нашего счастья, которое отчасти вами же устроено.

- Моя дочь права, - прибавила маркиза, - надеюсь, что вы, господин Готье, согласитесь провести с нами наш семейный праздник; в свою очередь и я прошу вас об этом!

Бо Франсуа, все еще не поднимая головы, ответил грустным тоном:

- Извините меня, маркиза, и вы, мадемуазель, но я не гожусь для того общества, в котором вы живете; я уже испытал это и не хочу заставлять вас краснеть за себя перед избранными друзьями вашими, которые, вероятно, соберутся у вас по случаю этого праздника.

- Послушайте, милый мой Готье, - вмешался и Даниэль, - вы, я надеюсь, не откажете нам в этой любезности! Наконец, если вы того желаете, отложим в сторону вопрос, оставаться ли вам на нашу свадьбу или нет, а до тех пор отчего бы вам не ночевать сегодня в замке? Вам же надобно переговорить с нотариусом Лафоре, завтра утром вы найдете его свежим, здоровым, а я обещаю вам поддержать вас перед этим почтенным господином, который действительно чрезвычайный формалист и даже придирчив. Ну, так, значит, решено? Я велю сейчас же приготовить вам комнату насколько возможно покойную, хотя и не комфортабельную, предупреждаю вас!

Бо Франсуа находил тысячу отговорок и, наконец, согласился остаться тут до утра с видом человека, уступающего только из деликатности просьбам хозяев.

Позвав тотчас же всеведущего Контуа, Даниэль вполголоса начал ему что-то приказывать. Приказания, казалось, не были по вкусу меревильскому метрдотелю, потому что, по жестам его, можно было заключить, что он в страшной тревоге, даже в отчаянии. Между тем, он тотчас же вышел, чтобы приготовить все от него требуемое, все разместились около пылающего камина, и разговор сделался общим.

Тут наконец Франсуа, освободясь от своих некоторых, быть может, забот, явился тем скромным, простодушным, добрым малым, каким умел казаться при случае. Он особенно нравился Леру, от души хохотавшему его наивным выходкам. Между тем поставщик, заметя, что присутствие его стесняет людей, желавших, видимо, переговорить между собой, сославшись на усталость после дороги, что, впрочем, было и весьма натурально, выразил желание удалиться; и пять минут спустя, любезно простясь со всеми, он ушел в свою комнату.

Бо Франсуа, оставшись один с дамами и Даниэлем, подошел и облокотился на мрамор камина; он задумался и, казалось, рассеянно загляделся на бриллианты, блестевшие перед огнем.

- Итак, Готье, - спросил Ладранж, продолжая начатый разговор, - Лафоре до сих пор отказывается отдать вам наследство вашего отца? Но что ж за причина такому странному отказу?

- Я еще и сам не знаю, господин Ладранж. Как вы говорите, нотариус придирчив... Впрочем, надобно же ему наконец объясниться!

- Какая низость! - воскликнула маркиза. - Я никак не ожидала подобных вещей от этого старого Лафоре... Но, конечно, Даниэль, вы вступитесь в это дело, заставите его удовлетворить нашего родственника.

- Без сомнения, тетушка! Я потребую от нотариуса объяснения причин его странных поступков; но вы, Готье, не подозреваете ли вы тут чего?

- Решительно ничего! Разве какие-нибудь сплетни, нелепые слухи!... Наконец завтра узнаем, в чем дело. Но что бы там ни было, - прибавил он с поддельной покорностью судьбе, - я на все готов, и даже в случае нужды сумею примириться и с бедностью, которая уж для меня старая знакомая.

- Бедность! - живо вскрикнула Мария. - Что вы это говорите, кузен Готье? Неужели вы думаете, что мы допустили бы... Но как же вас считать бедным, когда вы сами стараетесь доказать противное?

- Я не понимаю вас!...

Мадам де Меревиль пошла за ящиком, где были рубиновые серьги, и, открыв его, подала Бо Франсуа.

- Знакомо вам это? - спросила она.

Готье, казалось, внимательно рассматривал камни.

- Великолепные рубины! - проговорил он наконец, - а так как я иногда торгую и драгоценными каменьями, то могу судить, что они очень дорогие.

- И кроме этого ничего не напоминает вам вид этой вещи?

- Ничего, - ответил Бо Франсуа, запирая ящик.

Мария была поражена.

- Послушайте, Готье, не можете же вы отрицать, что вещи эти от вас?

- А, между тем, отрицаю.

Опять молчание.

- В таком случае, - сказала Мария, - я не могу принять драгоценную вещь, происхождение которой я не знаю. А так как я не имею возможности отдать их назад тому, кто их прислал, то я их отошлю к директору соседнего приюта, чтобы их продали в пользу бедных.

- О, не делайте этого! - заговорил грустным, умоляющим голосом Бо Франсуа. - Зачем отвергать эту робкую дань незнакомца, не смеющего открыто предложить вам ее, несмотря на все чувство, которым и он проникнут к вам. Не может же Даниэль, ваш счастливый жених, ревновать вас за это; жестоко было бы с вашей стороны отказаться от подарка несчастного... Согласитесь надеть их в день вашей свадьбы! Это будет доброе дело с вашей стороны... Может быть, приславший и найдет какую-нибудь возможность увидать их на вас, а это будет облегчением его горю!

Слова эти, произнесенные дрожащим голосом, тронули всех присутствующих. Мария опустила голову, будто готовая заплакать.

- И вы все-таки упорствуете, Готье, - сказал Даниэль после минутного молчания, - в том, что не знаете адресанта этого подарка?

- Упорствую!

- Славный малый! Благородное сердце! - прошептала маркиза.

Вдруг Бо Франсуа, оставя свою грустную позу, улыбнулся, проговоря:

- Извините, я нагнал на всех вас тоску рассказами своими о страданиях бедняка, может быть, даже и не стоящего вашего сожаления... Еще раз извините... Я слишком мало имею прав на вашу дружбу, чтобы омрачать ваши семейные радости.

Между тем, было уже поздно, настала пора и расходиться. Готье, пожав руку Даниэлю, раскланялся с дамами.

- Кузен Готье, - проговорила Мария взволнованным голосом, когда тот проходил мимо нее, - красноречие ваше победило меня, я принимаю подарок и надену его в день моей свадьбы.

Бо Франсуа поклонился и вышел.

Дожидавшийся его в сенях Контуа молча повел его со свечкой в руках. Заставя его подняться по каменной лестнице и пройти холодной сырой галереей, он ввел его в комнату с оборванными и висевшими по стенам обоями. Несколько жалких стульев, таких же столов и кровать еще более жалкая, меблировали эту жалкую комнату. Впрочем, везде в комнате виднелось старание старого слуги сделать ее опрятнее. Большой огонь пылал в камине, белые салфетки покрывали сгнившие проточенные столы, а множество горевших свечей составляли целую иллюминацию. Наконец, Контуа сделал, что мог, и самая большая заслуга его заключалась в том, что он, чтобы успокоить гостей, уступал свою собственную комнату, а сам, за недостатком другого помещения в доме, должен был отправиться спать на конюшню.

Однако, несмотря на все усилия, Контуа, казалось, видел, что не мог скрыть худого положения хозяйства в замке, а потому в большом замешательстве, поставя свечку на стол, сказал:

- Господин Ладранж, конечно, предупредил вас, сударь, что вы будете дурно помещены на сегодняшнюю ночь? Мы сами только что сюда приехали, а уж сегодня столько народу в замке.

- Хорошо, хорошо! - беззаботно ответил Франсуа.

- Если вам, сударь, что понадобится, - Продолжал услужливый лакей, - то вам придется идти на другой конец коридора, чтоб позвать кого-нибудь; так как в этой части замка обыкновенно никто не живет, а потому не успели еще поправить и звонка.

- Довольно! - перебил его нетерпеливо Бо Франсуа; но в то время как Контуа собрался уже уходить, он спросил его, показывая на низенькую дверь, находившуюся около кровати.

- Куда ведет эта дверь?

- В комнату старого нотариуса, который нездоров. Я нарочно поместил около себя этого бедного господина, чтобы в случае надобности подать ему помощь; но ему, кажется, лучше. Сейчас я тихо входил к нему, он спит. Вероятно, он и всю ночь проспит спокойно, но если же он будет звать, я уж вас попрошу, сударь, сделать милость сказать мне, если сами не захотите помочь соседу. Ключ тут на туалетном столе.

Бо Франсуа отвернулся, чтобы скрыть свою радость, Контуа же принял это движение в другом смысле и, поняв из него, что гость торопится лечь, почтительно поклонился и вышел.

Едва смолк шум шагов старого слуги, как Бо Франсуа не в состоянии далее удержаться, принялся хохотать своим беззвучным смехом, как будто успех его предприятия превосходил его надежды.

Бросясь в кресло, он гордо проговорил:

- Отлично! Вот что значит быть смелым! Все исполняется по моему желанию. Нет ничего в мире лучше как поймать быка за рога; а это мой метод действовать... Этот дурак Лафоре еще ничего не сказал; Славно! Вот так удача! Я через окно еще видел, что старый трус не в силах был болтать. Но, ведь сказать одно слово можно так скоро! Наконец все идет как нельзя лучше. Ладранж ничего не подозревает, и я еще раз мог разыграть свою роль влюбленного в хорошенькую кузиночку, которая, право, смотрит на меня не очень-то сурово. Очень, очень хорошо! Но теперь что же, теперь, когда я здесь на месте, что же предпринять? Еще ждать? Но завтра этот проклятый нотариус, встав свежим и здоровым, первым долгом почтет сообщить, что знает, директору присяжных и показать ему бумаги, которые уж вероятно у него с собой. Ладранж же, несмотря на свои дружеские заявления, все-таки не совсем-то мне доверяет и при первом же слове вспыхнет и тогда... Черт возьми! Не следует допускать этого!

Он сделал движение, чтобы подняться, но новые мысли удержали его.

- А жаль! - ответил он сам себе задумчиво. - Я было придумал все так хорошо! Замешать в это дело этого Даниэля, так что на случай беды, он оказался бы моим соучастником. Потом вечером, в день свадьбы, когда весь дом будет ликовать, явиться мне тут со своим народом. Товарищи унесли бы бриллианты, драгоценности, портфели, а я на свою долю захватил бы и очаровательную Марию в ее венчальном наряде; я снес бы ее в Мюэстский лес и тогда славно бы я посмеялся над бешенством Ладранжа, которому этой штукой я разом бы отплатил за все его дерзости в прошлом! Да, великолепный план! и если б я мог подождать еще два дня... но как быть с этим сумасшедшим Лафоре?

И он глубоко задумался, потом вдруг поднял голову.

- Ба! - сказал он. - Прежде чем на что-нибудь решиться, надобно посмотреть, стоит ли мне из чего выбирать? Где-то мои дураки?...

И сняв башмаки, которые делали много шума в этой полуразрушенной комнате, где при малейшем движении все скрипело, он пошел и тщательно загородил мебелью дверь в коридоре, потом погасил все свечи кроме одной и отворил окно, выходящее в парк. Он три раза провел свечой по воздуху сверху вниз; вслед затем погасил и эту свечу, как все прочие.

Едва успел он подать этот сигнал, как услыхал невдалеке отлично подделанный крик ночной птицы.

- Хорошо! - сказал Бо Франсуа.

Несмотря на холод, он высунулся из окошка и стал ждать.

В нескольких футах от этого окна были поставлены огромные бревна, поддерживавшие подмостки, устроенные тут для ремонта наружной стороны этой части здания. Бо Франсуа улыбаясь глядел на них.

- Право, - бормотал он, - нам предоставляют всевозможные удобства, чтоб овладеть, когда нам только вздумается, этой старой развалиной.

Что-то вроде свиного хрюканья, раздавшееся внизу, привлекло его внимание.

- Лангжюмо, это ты?

- Я, Мег.

- Ну так влезай, здесь нам удобнее разговаривать.

И тотчас же главное бревно тихонько закачалось, из чего можно было заключить, что какое-то тяжелое тело подымалось вверх по его шероховатой поверхности; наконец, послышалось прерывистое дыхание и темная фигура неподвижно остановилась наравне с окном, у которого стоял Бо Франсуа.

- Я пришел, Мег, - проговорил задыхавшийся голос, - какие будут приказания?

Говорившему, казалось, было очень неудобно, и он имел сильное желание окончить поскорее разговор, но Бо Франсуа притворился, будто ничего не замечает.

- Нам некуда торопиться, - лукаво начал он, - черт возьми, Лангжюмо, какой ты нынче стал ловкий, с тех пор как женился! Честное слово, ты лазишь, как белка... Но скажи же ты мне, сколько вас тут внизу?

- Мег, - ответил Лангжюмо, у которого, по-видимому, моральное его затруднение увеличивало физическое, - я не хотел бы вредить товарищам, между тем...

- Гм, это что? - спросил свирепый атаман, глаза которого несмотря на темноту, сверкнули фосфорической искрой. - Еще раз, сколько вас тут?

- Нечего делать! Всего пять человек, Мег, считая тут и Борна де Жуи, который, как сами знаете, не на многое куда годится.

- Пять, а вас должно было быть восемь... Куда делись остальные?

- Я не... я не знаю, Мег. Но, простите, тут очень неловко сидеть, Мег, и мне дольше не продержаться.

И Лонгжюмо начал уже было спускаться, как страшное проклятие атамана снова остановило его.

- Кто эти трое, которых нет? - спросил Бо Франсуа.

Но, несмотря на сильное свое нежелание, он должен был назвать виновных; это оказались: Гро-Норманд, Сан-Пус и Санзорто.

- Где же они могут быть в настоящее время?... - спросил Бо Франсуа.

- Послушайте, Мег! Не следует, может, так уж их осуждать, - ответил Лангжюмо, который, как добрый товарищ, хотел как-нибудь смягчить вину отсутствующих. - В этом проклятом парке чертовски холодно, а день был тяжелый. Наши люди тотчас же и смекнули, что дела ночью не будет. Видите ли, нас слишком мало, чтобы пробовать осаждать замок, к тому же и из деревни могут услышать, а там еще остались два вассеровских жандарма, не говоря о мужиках, которые захотят, конечно, присоединиться. Вот поэтому-то, зная вашу осторожность, они и порешили между собой: "Сегодня вечером ничего не будет!", а так как они совсем замерзли, то Гро-Норманд и Санзорто пошли погреться в один из соседних кабаков да верно там и напились. Что касается до Сан-Пуса, у него, кажется, завелось знакомство здесь неподалеку на ферме, я предполагаю...

- Хорошо, - перебил его Бо Франсуа, - я научу этих негодяев дезертировать. Получат палки, да еще от меня самого.

Между тем, произнося это решение, атаман вовсе не казался столь свирепым, как того следовало ожидать ввиду важности вины. Лонгжюмо, терпевший в это время пытку, сидя на своем бревне, почти со стоном опять начал'

- Так, Мег, какие же будут приказания?

- Уверен ли ты, что два вассеровских жандарма здесь в деревне?

- Совершенно уверен. Борн их видел. Кроме того, еще меревильский франк нам говорил, что Вассер рыщет здесь по окрестностям и с минуты на минуту может вернуться в деревню.

- В таком случае, - проговорил как будто сам с собою Бо Франсуа, - конечно, нечего уж тут и думать действовать силой в эту ночь, нас так мало... но, - прибавил он, кусая себе губы, - по мне и так будет ладно... Я один и без шума сделаю то, что нужнее всего сделать в настоящее время, остальное само собой придет. - Потом, обратясь к Лонгжюмо, он прибавил: - Вы все оставайтесь тут внизу около этих подмостков, сидеть молча, неподвижно до нового приказания. Если я вам покажу зажженную свечу, как сейчас сделал, то это будет значить, что вас мне более не нужно, и вы можете идти греться и спать где хотите. До этого же не шевелитесь и будьте внимательны. Завтра сбор на всегдашнем месте сходки. Понял ли?

- Да, Мег, - ответил тот, живо спускаясь вниз, и вскоре свободный вздох его доказал, что он благополучно добрался до земли.

Бо Франсуа тихо запер окошко.

- Итак, уж если мне нечего выбирать, то поторопимся к тому, чего отложить нельзя. Ну, господин Лафоре, потягаемся!

Бо Франсуа подошел к двери, за которой спал нотариус и, приложив ухо к скважине, долго и молча слушал.

Большая часть ночи уже прошла, во всех окнах замка огни один за другим давно погасли, и во всем этом старинном доме царствовала мертвая тишина; только по временам северный ветер с каким-то заунывным воплем вертел заржавевшие флюгера на крыше.

Нотариус Лафоре спал легким, болезненным сном, полным видений; а лихорадочно багровый цвет лица его свидетельствовал о сильном волнении, пережитом им в этот вечер. Разбуженный шумом передвигаемой около его кровати мебели, он конвульсивно поднялся и чуть слышно произнес:

- Кто там, чего от меня хотят?

- А, наконец-то вы, господин Лафоре, проснулись, -сказал кто-то очень осторожно около него, - и прекрасно! Очень рад, что могу наконец поговорить с вами...

Бедный нотариус, мысли которого еще не совершенно прояснились, живо отдернул занавеску, чтобы посмотреть, что за личность пришла с ним говорить в ночное время. Слабый свет от мерцавшей на камине лампы сгущал еще более темноту в остальной комнате. Вдруг к нему явилась человеческая фигура, высокого роста и насмешливо спросила:

- Как же это? Честнейший и аккуратнейший из всех нотариусов, вы не узнаете одного из своих клиентов?

На этот раз старый законник окончательно пришел в себя.

- Господин Готье! - проговорил он с ужасом, -Франсуа Жиродо, здесь, в моей комнате!... Я пропал!

И он снова упал на постель.

- Говорите тише! - грубо сказал ему Бо Франсуа. - А нет, так... Что ж тут удивительного, - продолжал он иронически, - что я здесь у своих родственников? Благодаря Бога, вы не успели еще лишить меня их дружбы, и они совершенно готовы присоединиться ко мне, чтобы принудить вас отдать мне мое наследство, неправильно вами задерживаемое...

- Сжальтесь надо мной, господин Готье! - прервал его старик, складывая руки. - Не делайте мне зла, я вам все отдам... Обещаю вам, клянусь вам!...

- Мы вот еще посмотрим, приятель, насколько ты чистосердечен; прежде всего нам надобно условиться о некоторых вещах, и если вы захотите обмануть меня, то, предупреждаю, раскаетесь! Вы довольно знаете обо мне подробностей и можете быть уверенным, что я шутить не люблю.

И он сел у изголовья Лафоре.

- Как я понял в бытность мою у вас, причина отказа вашего отдать мне наследство моего отца, - продолжал Бо Франсуа, - проистекает от невыгодных сведений, собранных вами обо мне. Вы имеете доказательства, что незаконный сын Михаила Ладранжа был не кто другой, как так называемый, Франсуа Жиродо, приговоренный Дурдонским трибуналом за разные грешки к тридцатилетней работе в рудниках. Приобретенные вами удостоверения такого рода, не оставляют более никакого сомнения в том, что Франсуа Жиродо и Франсуа Готье -одна и та же личность; из уважения же к почтенному семейству, которое открытием этого обстоятельства будет обесчещено, вы свято храните это дело.

Кроме того, этот Франсуа Жиродо, по вашим расчетам, долженствовавший еще быть в тюрьме долгое время, оказывается совершенно свободным и, мало того, со всеми нужными документами является к вам, как сын покойного Михаила Ладранжа. Сначала вы его признали в этих правах и даже отрекомендовали его семействам Ладранж и Меревиль; но с тех пор, как сделали это новое открытие, вы отказываетесь выдать требуемые им у вас сто тысяч экю, так как объясняете себе: что Франсуа Готье под именем Жиродо был присужден к наказанию, влекущему за собой политическую смерть, то и не может наследовать имущества после отца, которое должно неминуемо перейти к Даниэлю Ладранж и Марии де Меревиль.

Ну скажите, любезнейший мой Лафоре, не точно ли я угадал обоюдное наше с вами положение? И теперь не было ли у вас целью поездки, кроме того, что привезти им деньги на их доли из наследства, также сообщить и об этом обстоятельстве моему могущественному братцу?

Нотариус невыносимо страдал и только с трудом мог выговорить:

- Это правда... но я вам отдам деньги... и... и ничего не скажу господину Ладранжу.

- Очень хорошо! Но неужели вы думаете, что я удовлетворюсь обещаниями или даже клятвой с вашей стороны? Предупреждаю вас, мне нужны более верные гарантии. Для начала, так как я подозреваю, что вы должны иметь, во-первых, акт, свидетельство о тождестве Франсуа Жиродо с Франсуа Готье, во-вторых, выписку из постановления Дурдонского трибунала об упомянутом Жиродо. Вы должны были взять все эти бумаги с собой, чтоб показать их моему дорогому родственнику, в приятной надежде, что, пользуясь своей властью, господин Ладранж велит меня тотчас же арестовать, что чрезвычайно упростило бы в его пользу дело о наследстве... Итак, господин Лафоре, мне нужны эти бумаги, где они у вас?

- У... у меня их нет, - пробормотал старик, конвульсивно двигаясь на своей постели.

- Они у вас, сударь! Я убежден в этом; правда, я не нашел их в вашем платье, которое я сейчас все тщательно пересмотрел; значит, вы их спрятали куда-нибудь, где они?

- Их у меня уже более нет... Может, они остались в том чемодане, отнятом у меня разбойниками на большой дороге.

- Лгун! Остановившие вас люди - моя шайка, и я сам открыл чемодан, где кроме белья и платья ничего не было. Разве вы не узнаете моего голоса? Ведь это я сказал вам: "мы еще увидимся", - и, как видите, я держу слово.

Лафоре чувствовал, что дрожь его усиливается, но не мог ничего выговорить.

- Мне кажется, господин Лафоре, что вы еще не знаете, - продолжал полушутя, с полуугрозой Франсуа, - на что я способен. А между тем, я уже сказал вам сейчас, что не далее сегодняшнего вечера я предводительствовал большой шайкой разбойников, от которой вы избавились только каким-то чудом; вследствие этого, не содрогнетесь ли вы при мысли, что находитесь со мной один в этой комнате, настолько уединенной от всего дома, что крика вашего никто не услышит, и поэтому вы находитесь в полной от меня зависимости.

Чересчур уж сильный страх развязал язык несчастному нотариусу.

- Берегитесь! Вы не посмеете в доме такого лица!

- Ба! - начал Бо Франсуа с презрительной улыбкой, - уж не думаете ли вы, что я боюсь этого гордеца Даниэля? Я его так запутал в свои сети, что когда между нами произойдет разрыв, то он не посмеет ни говорить, ни действовать против меня... Что касается до этого дома, то, уверяю вас, он в полной моей зависимости; мне стоит только отворить окно, и завтра же никого не будет в живых из здешних обитателей, да и от самого дома останется одна груда пепла...

На этот раз Лафоре испустил несколько слабых, бессвязных звуков.

Выведенный из терпения, Бо Франсуа начал уже с энергичной угрозой'

- Наконец, кончим ли мы? Тысячу чертей! Где бумаги? Мне их надобно сейчас же!...

Но он напрасно ждал звука, знака, который указал бы ему отыскиваемый предмет, нотариуса только конвульсивно подергивало, и он тихо стонал. Мег, взбешенный, уже занес руку, как вдруг явилось у него подозрение. Он наклонился к нотариусу и, сдернув с него одеяло, стал всматриваться ему в лицо; но так как в комнате было слишком темно, то он бросился, зажег свечу от лампады и возвратясь, поднес огонь к самому лицу Лафоре.

Тут он увидал и тотчас же понял несчастное положение, до которого довела старика усталость и сильное душевное потрясение. Лицо его было налито кровью, глаза вылезли из орбит, и заплетавшийся язык говорил о явном параличе. Бо Франсуа с минуту постоял, глядя на него, потом вдруг расхохотался.

- Апоплексический удар! - сказал он молодцевато. -Натуральная апоплексия; право, уж это слишком удачно! И можно сказать, любезнейший мой Лафоре, что вы в высшей степени обязательны, честное слово! Я ломаю себе голову и немало, как бы отделаться от вас, не возбудив подозрений, и вот вы сами, безо всякого побуждения с моей стороны, выводите меня из затруднения. Положительно невозможно быть любезнее!

Ужасное слово "апоплексия", казалось, достигло до оцепеневшего уже сознания умирающего, сверхъестественным усилием он овладел языком и медленно произнес:

- Доктора... помощи... пу-стить кровь!...

- Поздно уж! - флегматически ответил Бо Франсуа. -Впрочем, милый мой нотариус, ведь если бы вы сами не так ловко распорядились, то я вынужден бы был принять крайние и очень крутые меры; а потому уж лучше пусть все так обойдется! Что же касается до бумаг, то так как вы не хотите, или не можете говорить, то я постараюсь сам убедиться, не спрятали ли вы их где-нибудь здесь?

И он начал пересматривать все в комнате. Обшарив мебель, вторично пересмотрев все платье умирающего, он подошел к кровати, которую перерыл всю до нитки. Несчастный, казалось, уже не был в состоянии ни видеть, ни слышать, лежа совершенно неподвижно. Все члены туловища его уже вытянулись, между тем, в глазах иногда вспыхивал сознательный огонек, скоро долженствовавший совсем потухнуть.

Бо Франсуа окончил наконец свои бесполезные поиски.

- Нет, ничего нет! - сказал он сам себе. - Я верно не так понял слова ЛаДранжа, потому что, будь эти бумаги у нотариуса, я их непременно бы нашел. В сущности, на что были ему эти бумаги? Лафоре, стоило только слово сказать судье, в чем дело, так тот уж нашел бы их. Опасно тут было бы объяснение между ними, а этого-то объяснения теперь бояться нечего!... Значит, все идет отлично!

И тщательно расставив мебель по местам, он вернулся к умирающему, произнеся глумливо:

- Покойной ночи, господин Лафоре. Меж нами будь сказано, вы гасконцем выпутались из этого разговора... но я не в претензии и желаю вам покойного сна!

Он ушел на цыпочках, а войдя в свою комнату, тихо, без шума запер дверь.

Минуту спустя он подошел к окну и зажженной свечой сделал условленный знак, чтоб распустить своих товарищей.

- Ну вас к черту! - прошептал он весело. - В настоящее время мне ничего не остается более, как спать. - И он бросился в постель, не обращая внимания на доносившиеся из другой комнаты стоны, все более и более слабевшие.

IV

Портфель

На другой день утром, в туфлях и халате, Даниэль работал в большой комнате, составлявшей его спальню и кабинет в Меревильском замке. Сидя за большим дубовым столом, заваленным бумагами, он читал поданные ему накануне жандармским офицером акты последнего воровства и составлял нужные предписания.

Углубленный в свою работу, он был прерван стуком в дверь и по приглашению его, посетитель вошел. То был Бо Франсуа с плащом на руке, как будто уже совсем готовый в дорогу.

Даниэль принял его так же ласково, как накануне, И после обыкновенных приветствий усадил его.

- Извините, кузен Ладранж, - сказал Бо Франсуа со своей приторно сладкой физиономией. - Я не могу долее оставаться у вас, я решился сегодня же утром уехать из замка.

- Как, уже? - ответил с упреком в голосе молодой человек, - послушайте, господин Готье, отчего бы вам не остаться у нас до завтрашнего дня? Сегодня вечером мы подписываем свадебный контракт.

- Не требуйте от меня этого, милый мой Даниэль! -ответил Бо Франсуа со вздохом и отворачивая голову. -Будьте счастливы с Марией, желаю вам этого от всей души, но не удерживайте меня!

Даниэль, видя тут деликатно скрываемое чувство, не настаивал более. После минутного молчания Бо Франсуа опять начал:

- Вы знаете, кузен Ладранж, что мне необходимо переговорить о некоторых делах с нотариусом Лафоре, не могу ли я до ухода моего, здесь у вас объясниться с ним; мне хотелось бы, чтобы это было при вас, чтобы вы могли быть свидетелем моего чистосердечия!...

- Очень хорошо! Я не вижу никакого препятствия этому объяснению здесь и сейчас же. Мне и самому чрезвычайно любопытно узнать причину, по которой он до сих пор не выдает вам вашего наследства; какой-нибудь недостаток в формальностях или маленькие недоразумения не могут же служить ему извинением. Надо велеть попросить его сюда!... Надеюсь, он оправился теперь от своих вчерашних страхов.

- Мне говорили, что комната его была около моей, -заговорил совершенно хладнокровно Бо Франсуа, - он должно быть, хорошо спал ночь, потому что я не слыхал никакого движения у него.

- Вот сейчас узнаем, - ответил Даниэль. И он встал, чтобы позвать Контуа.

В это короткое отсутствие Даниэля Бо Франсуа, оставшись один в его комнате, принялся жадно и торопливо осматривать все находящееся на столе среди гербовых листов, связок бумаг, валявшихся тут на сукне. Сафьянный портфель, привлек его внимание. Наклонясь поближе, он явственно разглядел на замке его оттисненный золотом вензель Лафоре. Подозрение мигом охватило его. Не мог ли Лафоре, только что приехав накануне, отдать Даниэлю на сохранение эту вещь? Не в этом ли портфеле находились компрометирующие его бумаги, которых он так тщательно искал прошлую ночь. Мысль эта, раз попав ему в голову, мигом стала уже уверенностью. Задыхаясь, глядел он на этот портфель, придумывая, как бы заполучить его. Не будучи в состоянии противиться подобному искушению, он протянул уже руку за желанным предметом, еще одно мгновение, и он схватил бы его, но вошел Даниэль.

- Ну! - сказал молодой человек, не заметив подозрительного движения своего гостя, - теперь Лафоре только держись! Вдвоем-то уж мы его принудим высказаться, что называется, поприжмем его! Черт возьми! и я тоже знаю законы и сумею отличить законное требование от простой придирки!

- Не обижайтесь так на бедного старика, не выслушав его, - ответил Бо Франсуа, не имея в то же время сил оторвать глаз от портфеля. - Честное слово, я вовсе не желаю ему зла и убежден, что благодаря вашему вмешательству, кузен, дело это уладится к общему удовлетворению. - Быстрые шаги послышались в коридоре, дверь с шумом отворилась и на пороге показался бледный, растерянный Контуа.

- Ну что же? - спросил Ладранж.

- Ах, господин Даниэль, господин Даниэль! - произнес дрожащим голосом старик. - Какое несчастье! И как раз накануне вашей свадьбы!... Помилуй нас Господи!

- Что такое, Контуа? - испуганно спросил Даниэль. - Нотариусу хуже?

Старик отвернулся, дрожа всем телом.

- Скажете ли вы мне, наконец? Я спрашиваю вас, видели ли вы господина Лафоре, сказали ли ему?

- Господи Боже мой! Да как и сказать вам об этом, господин Даниэль? - проговорил в отчаянии Контуа. - А ведь надобно же вам знать... Такое происшествие и именно тогда, когда я надеялся, что кроме радости и счастья не будет более ничего в этом доме.

- Но скажите ж!...

- Нечего делать, извольте. Сейчас я отправился и постучал в дверь к нотариусу, чтобы сообщить ему, что вы приказали, мне не ответили; я сильнее постучал и так как мне опять никто не ответил, то это уже подало мне подозрение, и я вошел в комнату. Стал звать, ответа нет; не зная что подумать, я подошел к кровати, отдернул занавесы... Старик, казалось, покойно спал, но был мертв.

- Боже! - вскрикнул Даниэль, побледнев.

- Вот как! - равнодушно проговорил Бо Франсуа, но тотчас же, войдя в свою роль, продолжал горячо. - Как же это возможно? Несчастный старик ведь должен же был в таком случае метаться, стонать, звать на помощь, но я через дверь ничего не слыхал.

- Тут нет ничего удивительного, - ответил Контуа, -старик умер от апоплексического удара. В этих случаях смерть поражает так внезапно, что не успеешь поручить и душу Богу... Все доказывает, что дело было именно так на этот раз. Господин Даниэль, верно, припоминает, что вчера вечером у нотариуса было такое расстроенное лицо и рассудок казался минутами не совсем в порядке... Ночью, вероятно, сделался новый припадок...

- И кто мог ожидать, что эти волнения будут иметь такие гибельные для него последствия? - сказал Ладранж, опускаясь на стул со слезами на глазах. -Бедный Лафоре избавился от разбойников только для того, чтоб приехать умереть к приятелю в дом.

- Но по крайней мере уверены ли вы, Контуа, - продолжал он, - что он действительно умер, что никакая помощь... Старый слуга печально покачал головой.

- Ах, сударь! - ответил он. - Частенько приходилось мне узнавать смерть по ее приметам. Когда я коснулся этого бедного старика, то уже тут все давно было кончено, он не только похолодел, но успел даже окоченеть.

Даниэль весь предался горю; Бо Франсуа тоже подделывался под настроение духа своего родственника, не переставая в то же время искоса поглядывать на портфель покойного и придумывая, каким бы способом завладеть им.

Наконец Даниэль встал.

- Однако, как ни тяжело, а все же не следует забывать, что обстоятельство это налагает на меня обязанности, как чиновника и хозяина дома. Такая скоропостижная смерть требует некоторых формальностей. Контуа, пойдите в местечко и попросите от моего имени доктора Дельма тотчас же пожаловать сюда. В то же время вы предупредите Руффена, мэра здешней коммуны, что я имею в нем надобность и прошу его прийти сюда с доктором. До тех пор комната, в которой лежит тело, пусть будет заперта и принесите мне ключ от нее.

Человек вышел было уже, как Даниэль снова вернул его.

- Контуа, - сказал он, - остерегитесь разнести по дому эту грустную новость. Дайте мне с необходимыми предосторожностями сообщить о ней Марии. Если вас спросят, скажите, что болезнь настолько серьезна, что требует доктора.

Контуа только знаком одобрил эти благоразумные меры. Через пять минут он явился с ключом и поспешил в деревню.

Снова водворилось молчание. Ладранж был грустен, задумчив. Бо Франсуа, подражая ему, тоже сидел с наклоненной головой и мрачной физиономией; только его полузакрытые глаза не покидали желанного портфеля, и незаметно он придвигал свой стул все ближе к столу, чтобы иметь возможность при первом же удобном случае схватить его.

Пока он, рассчитывая, что горе как-то парализовало Даниэля, производил этот маневр, последний, невзначай обернувшись к нему, был поражен выражением его лица. Проследя за почти что магнетическим взглядом Бо Франсуа, он увидел, что глаза того остановились на портфеле, отданном ему накануне нотариусом.

- Бедный Лафоре, - проговорил он грустно, - точно он повиновался какому-то предчувствию, отдавая мне эти бумаги. До сих пор я не обратил на них внимания, при настоящих же обстоятельствах необходимо посмотреть, что за бумаги дал он мне на сохранение.

И взяв портфель, он открыл его.

Бо Франсуа сделал движение, чтобы броситься на своего двоюродного брата, вырвать у него из рук портфель и бежать с ним. И что могло бы в этом помешать ему? Даниэль не в силах был бороться с ним, никого не нашлось бы в замке, кто остановил бы его, а все ходы этого старинного помещения ему были хорошо известны; но именно это-то сознание своей силы и удержало его; наступила опасность, и его заняла борьба. Поэтому-то он остался спокойно сидеть на своем стуле, только откинув маску лицемерного участия. Лицо его выражало обычную свирепость и зверство. Его поза дышала гордостью, вызовом, его презрительная улыбка и смелый взгляд, казалось, смеялись над целым светом.

Между тем, молодой администратор открыл портфель Лафоре и внимательно перечитывал найденные там бумаги. Вдруг он вздрогнул и блестящими ошеломленными глазами взглянул на Бо Франсуа. Этот не пошевельнулся, только улыбка его стала еще злее; но уже Даниэль, увлеченный открытием, продолжал чтение.

Наконец, бросив на стол бумаги и наклонясь к Франсуа Готье, он сказал ему глухим, потрясающим голосом:

- Это вы негодяй!... Это вы убили его!... Но я отомщу за него!

На этот раз атаману Оржерской шайки оставалось одно - спасение в открытой борьбе. Но, к счастью Даниэля, он вместо того начал разыгрывать роль изумленного, не понимающего.

- Э, любезнейший мой кузен, - начал он насмешливым тоном, - какая муха кусает вас? Или, может, сокрушение о смерти этого старого писаки в вашем доме, помрачает ваш рассудок?

- Прошу вас не принимать этого легкого, дерзкого тона, который вовсе не идет к вашему настоящему положению, - начал директор энергично. - Вы более не обманете меня теперь... я знаю вас, Франсуа Жиродо, беглеца из Дурдонской крепости, я знаю вас, и будьте уверены...

- Но ведь, несмотря ни на что, я все же ваш родственник, Готье. Если тут, в прочитанных вами лоскутках бумаги, находится все сполна, то вы не можете сомневаться как в одной, так и в другой из этих истин.

- Какой позор для нашего семейства! - с отчаянием заговорил Даниэль. - И надобно же, чтобы из-за ошибки брата моего отца, все предания чести в нашей семье были бы так ужасно попраны. Но что бы там ни было, я сумею воспользоваться своим положением, чтобы защитить свою честь. Я сознаю свою обязанность и выполню ее до конца.

- Как хотите! - ответил беззаботно Бо Франсуа. - Но будете ли вы в состоянии, посмеете ли вы? Я весьма сомневаюсь в этом, любезнейший мой братец!

- Посмею ли я? - вскрикнул вне себя Даниэль. - Как? После того, что у меня в доме вы совершили ужасное преступление? Да, я теперь все понимаю, - продолжал он, - для вас было очень важно помешать высказаться нотариусу; вы были злы на него за то, что он не решался выдать вам огромную сумму денег, на которую вы не имели более права. Очень может быть, что вы даже не совсем чужды и во вчерашней остановке его на большой дороге; и, конечно, чтобы сохранить свою тайну, вы были способны прошлую ночь...

- О, уж это-то неправда! - сказал Бо Франсуа, - честное слово, кузен Ладранж, добряк совершенно добровольно распорядился. Право, - прибавил он с диким цинизмом, - я не стал бы запираться из-за таких пустяков.

Ужасные слова эти окончательно вывели из себя молодого человека.

- Мошенник! - крикнул он. - И вы смеете при мне хвастаться своими преступлениями? Я сейчас же...

- Ну? - спросил Франсуа, свободно закидывая ногу на ногу. - Что же вы сейчас сделаете, пожалуйста, скажите!

Даниэль замолчал: он был в замке один, с женщинами, со стариком, вдобавок совершенно без всякого оружия, а поза его противника говорила о решительном намерении.

Бо Франсуа как нельзя вернее рассчитал последствия или результат. Итак, Ладранж, после первой вспышки, не мог не заметить невыгодных последствий, произведенных его необдуманным поступком, да еще в таком важном деле. Конечно, он строго должен был исполнить обязанности, как служебное лицо; но не было ли у него обязанностей и в отношении своего семейства, и кто же мог бы запретить ему согласовать их между собой.

Не говоря ни слова, он начал ходить скорыми шагами по комнате. Лежавшая на нем ответственность угнетала его; крупный, холодный пот катился у него по лбу. Бо Франсуа, напротив, продолжал сидеть в своей небрежной позе; можно было принять его за судью, а Даниэля за ответчика!

Наконец, шум шагов заявил о возвращении Контуа, и старик вошел доложить, что доктор и мэр дожидаются господина Ладранжа в гостиной.

- Скажите им, что я сию минуту буду, - ответил Ладранж.

Одевшись наскоро, он собрал все валявшиеся на столе бумаги и печати, запер их в стол и ключ положил в карман. Кончив эти приготовления, он обернулся к Бо Франсуа.

- Милостивый государь, я не могу еще ни на что решиться относительно вас, пока не узнаю настоящей причины смерти несчастного Лафоре. Дознание, которое я сейчас же начну, уяснит мне мое поведение касательно вас. До тех пор оставайтесь здесь и не старайтесь скрыться от меня, потому что теперь я всегда сумею найти вас!

- Я остаюсь, любезнейший мой кузен, потому что так я хочу, - ответил атаман спокойно. - Но если бы я захотел скрыться, то поверьте мне, что ни вы, ни кто здесь не в силах бы был помешать мне.

Даниэль вышел, заперев дверь комнаты, где остался Франсуа, на двойной запор; уходя он слышал смех своего пленника.

Отсутствие молодого директора продолжалось не более часа. После производства полицейского дознания и докторского освидетельствования по всем правилам, предписываемым законом, Даниэль отпустил доктора и мэра и пошел к своему арестанту. По-видимому, он был спокойнее и как будто решился на что-то.

Бо Франсуа нашел он таким же спокойным и равнодушным, каким оставил. Тщательно заперев за собой дверь, чтобы никто не мог слышать их разговора, он твердо сказал ему:

- Благодарю Бога, милостивый государь, что мне нельзя вас упрекнуть по крайней мере в преступлении, в котором я заподозрил было вас сначала. Доктор заявил, что причина смерти Лафоре очень натуральная, мгновенная апоплексия; факт оказался несомненным и на теле никаких знаков насилия. Обстоятельство это заставляет меня быть к вам снисходительнее.

Бо Франсуа улыбнулся.

- Ба, я ожидал этого! - прошептал он.

- Может быть, мне следовало бы, - начал торжественно Даниэль, - теперь же велеть арестовать вас; может быть, мне следовало бы прежде всего убедиться, не совершили ли вы новых преступлений, после побега вашего из Дурдонской крепости. Но у меня недостает духу быть бессострадательным к сыну моего покойного дяди, не попробовав сначала возвратить его на путь добра. Выслушайте же, на что я решился, чтобы знать, на каких условиях соглашаюсь я теперь освободить вас.

Но так как в ответ Бо Франсуа и на эти слова улыбнулся, то Даниэль прибавил:

- Не рассчитывайте больше на невозможность принудить вас силой к исполнению моих приказаний! Выходя сейчас, я принял нужные меры предосторожности: два жандарма, остававшихся в гостинице, как и все люди Леру, в эту минуту здесь, в прихожей, и услышат мой голос.

Бо Франсуа вскочил: он никак не ожидал этой меры.

- Да! - произнес он уже с угрозой. - Но прежде чем они успеют прибежать, я бы мог...

Даниэль остался невозмутимым и со стойким хладнокровием выдержал устремленный на него взгляд, Бо Франсуа засмеялся снова.

- Но не бойтесь ничего! - продолжал он иронически. -Мне ли прибегать к насильственным мерам в отношении к моему покровителю, к моему защитнику! Как можно? Я скорее способен сам защищать вас в случае опасности, потому что никогда не поверю, чтобы что-нибудь угрожало мне, пока власть в ваших руках, мой великодушный родственник.

Хотя фразы эти и были выражены совершенно простодушно, они не сильно огорчили молодого человека, но пока он соображал, стараясь отгадать цель их, Бо Франсуа прибавил:

- А ваши условия?

- Вот они. Осуждение вас под именем Жиродо повлекло за собой вашу политическую смерть, лишая вас прав наследовать имения вашего отца; вследствие этого оно, то есть наследство, переходит к ближайшим родственникам Михаила Ладранжа, а именно - госпоже де Меревиль, сестре его, и мне, его племяннику. Но я даю вам мое честное слово, за них и за себя, что обратя в деньги все состояние вашего отца, в самом непродолжительном времени вся сумма будет сполна выслана вам, если через три дня, считая от сегодняшнего, вы оставите Францию!

Великодушие этого предложения опять возбудило подозрение Бо Франсуа. Он задумался. Наконец, вообразив, что отгадал настоящую причину этого бескорыстия, насмешливо произнес:

- Гм! кузен! Вы, кажется, понемногу начинаете сознавать всю затруднительность вашего положения.

- Не ошибайтесь в причинах, побуждающих меня поступать так, а не иначе! - горячо начал Ладранж. Никакое соображение обстоятельств, меня лично касающихся, не заставило бы меня предложить вам эти условия; тут мною руководит чувство другого рода. Вы, Франсуа Готье, очень виновны, более еще, может быть, чем я предполагаю; но в настоящую минуту я имею в виду только оправдание, которое вы могли бы принести в ваших проступках. Незаконно рожденное дитя, оставленное своими родителями на произвол невежества и бедности, подвергнутое всем искушениям бродячей жизни, вы могли впасть в проступок один раз, а потом поддаться увлечению. Может быть, вы еще не совершенно пали; может быть, уединение, довольство, сознание своих ошибок могут произвести в вас благотворную перемену. Может быть, вы еще и ощутите потребность пересоздать себя нравственно, с помощью труда, раскаянья. Вот, милостивый государь, главная причина моего к вам снисхождения. С другой стороны, я до сих пор сохранил чувство благодарности к вашему несчастному отцу, моему опекуну и покровителю моего детства. Он не думал, что его ошибки будут иметь такие несчастные последствия и что Бог так жестоко накажет его в его сыне. Но я хорошо помню, что завещал он мне о вас, за несколько часов до своей трагической смерти, и это воспоминание обезоруживает меня. Готье! Умоляю вас, если еще есть время, возвратитесь к добру, воспользуйтесь случаем, посылаемым вам Богом, искупить ваши ошибки в прошлом!

Бо Франсуа продолжал молчать, не шевелясь.

- А в случае, если я не приму этих условий, кузен Даниэль, что тогда вы предпримете?

- Я дам вам три дня сроку, чтобы безопасно добраться до границы, - ответил твердо и решительно директор, а по окончании этого срока, я пошлю ваши приметы полицейским властям и во все жандармские бригады по всей Франции с приказанием арестовать, где бы ни нашелся так называемый Франсуа Жироде...

- А если его, наконец, где и поймают, так ведь он не замедлит украсить себя своим настоящим именем, то есть - Франсуа Готье, родственником и приятелем директора, подписавшего приказ. Смотрите! Не поставьте сами себя, господин Ладранж, в неловкое положение! Нет, вы, я надеюсь, еще и не один раз подумаете, прежде чем привести эту угрозу в исполнение!

- Я буквально и строго выполню все, что сейчас обещал вам!

- Повторяю вам, вы подумайте еще. Что касается меня, то прежде чем принять или отвергнуть ваши предложения, я хочу хорошенько обдумать и взвесить их и скоро сообщу вам мое решение. До тех же пор, - прибавил он высокомерно, - могу ли я считать себя свободным, и могу ли, оставя дом, идти куда мне вздумается?

- Вы свободны. И еще в продолжение трех дней я от всяких строгих мер освобождаю вас, но с условием...

- Каким?

- С таким, что в продолжение этих трех дней вы воздержитесь от всякого предосудительного поступка, от всего порицаемого законом, в противном случае я буду считать себя свободным от обязательства... Но позвольте мне думать, Готье, что не все еще добрые инстинкты замерли в вашей душе! Умоляю вас, именем вашего отца, именем почтенного семейства, которому угрожает позор, не отворачивайтесь от доброго, честного пути, открывающегося перед вами! Бог, так же как и общество...

- Ну полно, - грубо перебил его Бо Франсуа, как будто не считая уже более нужным скрываться, - я никогда не любил ни проповедей, ни трогательных фраз! Теперь, господин Ладранж, я спешу идти; уверены ли вы, что эти люди, собранные вами в сенях, не сделают мне какой-нибудь неприятности?

- Они не знают, зачем их потребовали сюда, и видят в вас нашего гостя.

- В таком случае, отчего бы вам не проводить меня до ворот замка? Это удалило бы всякое подозрение насчет ссоры между нами.

- Пожалуй, - ответил Ладранж, бывший не прочь присмотреть за своим опасным родственником до последней минуты его пребывания тут.

Бо Франсуа взял свой плащ, и оба вышли из кабинета и дошли до большой лестницы, на верху которой им попалась навстречу Мария, расстроенная, в пеньюаре, с глазами еще мокрыми от слез. Из болтовни прислуги она узнала о случившемся и искала Даниэля, чтобы расспросить его о подробностях смерти Лафоре. Сначала она не заметила Бо Франсуа, стоявшего сзади Даниэля и немного в тени.

- Друг мой, какой несчастный случай! - грустно, почти со слезами говорила она Ладранжу. - Кто мог ожидать этого вчера вечером? Уж не дурное ли это предзнаменование, Даниэль, в самый день нашей свадьбы?

- Тут нет никакого предзнаменования, милая Мари, -ответил Даниэль, беря за руку молодую девушку, - но это один из тех ударов судьбы, которые надобно уметь переносить с покорностью... Послушайте, моя радость, идите назад в свою комнату и не оставляйте вашу мать, для которой это известие может иметь опасное последствие; сейчас я вернусь к вам обеим...

Мария вздохнула и пошла было назад, когда услышала позади себя тихий, грустный голос:

- Прощайте, мадемуазель де Меревиль! Пусть небо ниспошлет вам всевозможное счастье!

Молодая девушка быстро обернулась и узнала Готье.

- Как! - удивленно и с упреком спросила она, - вы таким образом оставляете нас, мы с мамой надеялись...

- Обстоятельства того требуют. Вот господин Ладранж подтвердит вам, что я не могу оставаться здесь ни минуты более!

Даниэля поразила наглость негодяя, он сердито взглянул на него. Мария заметила это и, приписав замешательство, высказанное Бо Франсуа, какой-нибудь сцене ревности своего жениха, прибавила:

- Даниэль, конечно, не оправдывает такой поспешности; так же, как и мы, он хорошо ценит вашу деликатность и ваше бескорыстие. Но мы, надеюсь, скоро увидимся?

- Да, да, обещаю вам это, прелестная кузина, и тогда, может быть...

Даниэль не выдержал долее и, бросившись между этим чистым, невинным созданием и негодяем, запятнанным уже людским правосудием, он в исступлении вскрикнул:

- Мария, Мария, молите Бога, чтобы вам никогда более не встречать его!

И вне себя, схватив Бо Франсуа за руку, он вытащил его на лестницу, оставя мадемуазель де Меревиль в изумлении от этой непонятной для нее дерзости.

Проходя большой комнатой, где находились жандармы и прислуга, вставшие все с почтительным поклоном при появлении Даниэля, Бо Франсуа нарочно небрежно опершись на руку хозяина дома, еще раз с торжествующим видом прошел мимо людей, позванных арестовать его. Даниэль дрожал от злости, но молча шел вперед.

В конце двора они остановились. Прежде красивая железная решетка, бывшая тут и украденная во время революции, была заменена простым деревянным забором. Даниэль отпер крепкую калитку, заменявшую ворота.

- Уходите, уходите! - проговорил он задыхающимся голосом, - и не пробуйте сдержать обещания, данного вами сейчас мадемуазель де Меревиль. Если когда-нибудь вы посмеете явиться сюда, под каким бы то ни было предлогом, то вы будете тотчас же арестованы.

Но к Бо Франсуа уже возвратилась вся его нахальная самоуверенность.

- Кузен Даниэль, - сказал он,- вы хорошо сделаете, если хорошо подумаете, прежде чем поступите подобным образом. Еще раз говорю вам, подумайте... и послушайте... здесь ведь можно свободнее говорить, чем у вас там наверху, в вашей комнате, возле которой находится около дюжины гайдуков; итак - послушайте: вы настолько, насколько и я, заинтересованы в том, чтобы меня не ловили.

- Я? - вскричал Даниэль, покраснев от досады. - Не смейте повторять подобной дерзости или, клянусь вам, никакое соображение не остановит меня предать вас правосудию.

- Но вы не понимаете, в чем дело, - сказал Бо Франсуа, - послушайте, кузен Даниэль, перед расставаньем поговорим по-приятельски, насколько это возможно. Я допускаю, что я беглый, как вы в том уверены, и что вы велите меня схватить, прекрасно. Но тогда первым же моим делом будет открыть моих соучастников, а я могу набрать их из разных обществ и при разнообразных положениях в свете. Что помешает мне в числе прочих назвать человека, из моего собственного семейства, согласившегося преднамеренно закрывать глаза и в случае нужды даже помогать мне, находя в том свою выгоду?

- Меня? Да это сумасшествие!

- Вы думаете? А припомните прошлое и подумайте, нельзя ли его перетолковать против вас... Разве даром мои люди и я выручили вас и ваших родственниц на Гранмезонском перевозе? Разве даром такой бедняга торгаш, каким я кажусь, согласился бы уступить десять тысяч экю мадемуазель де Меревиль, вашей будущей супруге? Разве безо всякой причины получили бы вы сами, того не подозревая, может быть, дорогие подарки? Нет, милый мой Ладранж, никто и никогда этому не поверит; а, между тем, многие видели, каким постоянным покровительством вознаграждали вы меня за все эти услуги; действительно, не вы ли сами в здании юстиции в Шартре, спасли меня от когтей этого сумасшедшего Вассера? Не сами ли вы сейчас проводили меня мимо всех этих людей, казавшихся весьма расположенными схватить меня? Сообразите-ка все это, кузен Даниэль, и скажите, не прав ли я, думая, что вы слишком скомпрометируете себя, поступив со мной строго?

Открывшаяся разом у ног пропасть менее поразила бы Даниэля, чем раскрытый перед ним новый свет всех этих происшествий. Честность и прямодушие не допускали его до сих пор подозревать возможности придать другой смысл его великодушию с его недостойным родственником. Теперь глаза его открылись, и он не только не отрицал тут опасности для себя, но еще увеличивал ее в собственных глазах. При этом негодование его, как оскорбленного честного человека, было так сильно, что у него недостало сил скрыть его.

- Несчастный! - начал он. - Не испытывайте более моего терпения! Предавая вас суду не достаточно ли я этим докажу, что питаю к вам столько же презрения, сколько и ужаса.

- Вот это-то и вводит вас в заблуждение, кузен Даниэль; узнают, что вы мой наследник, и если вы меня осудите, то прямо и скажут, что поссорились со мной для того, чтобы получить мое наследство.

Этот последний довод, справедливость которого Даниэль хорошо понимал, окончательно привел его в отчаяние. Он уже видел себя обесчещенным, потерянным, обвиненным в соучастии со своим преступным родственником, и какой бы стороной ни поворачивал он этого обстоятельства, везде опасность для него была неизбежна. Между тем, его горе было столь нестерпимо, что он вдруг с ожесточением заговорил:

- Вон, вон, негодяй! И чтобы я никогда больше не видал тебя!... Я сдержу свое обещание, так как имею несчастье быть с тобой одной крови. Но если когда-нибудь нога твоя перешагнет порог этого дома, я первый же обезоружу тебя, хотя бы после этого мне и пришлось умереть с горя, стыда и отчаяния.

Счастье Даниэля, что при последних словах он сильно толкнул Бо Франсуа и захлопнул за ним калитку. Атаман был взбешен до исступления; пена клубилась у его рта, он скрежетал зубами; повернувшись опять к двери, он принялся толкать ее ногами и руками с остервенением дикого зверя. Охрипшим уже голосом он стал звать Даниэля, и если бы тот имел неосторожность подойти к нему, то, конечно, негодяй бросился бы на него и без милосердия тут же бы его убил.

Но Даниэль вернулся уже в замок, да и Бо Франсуа не замедлил опомниться и увидеть бесполезность своих угроз. Оставя калитку, он удалился быстрыми шагами. Между тем, отойдя несколько шагов, он снова остановился и, сжав кулаки, пробормотал:

- Я вернусь, да, я вернусь и камня на камне не оставлю от этой старой развалины... Они звали меня на свадьбу, так я приду сюда праздновать! Нет более пощады! До сих пор я осыпал их золотом, бриллиантами, благодеяниями, и это я!... Они не подозревают, что я дал им все это для того, чтобы потом разом же все и отнять у них; теперь настала пора отнять... Дерзкий! Вытолкнуть меня! Но настанет же и мой черед! Я отниму у него это прелестное дитя, а что касается до него... Он не знает еще моей власти, так я покажу ему ее. Он думает, что я боюсь его жандармов и его солдат! С этого времени я стану действовать открыто, с оружием в руках; а у меня на это сил хватит!

Соображая таким образом план разрушения, он дошел до деревни, где накануне в трактире оставил свою разносчичью коробку, позволявшую ему везде ходить беспрепятственно. Надев ее на свои могучие плечи, он отправился далее.

Выходя из Меревиля, он догнал пешехода, шедшего по одной с ним дороге и часто оборачивавшегося на него. Но только когда поворот дороги скрыл от них последние строения селения, Бо Франсуа подошел к товарищу.

- Борн, - сказал он грубо,- каким это манером ты один здесь? Где же другие?

Борн де Жуи, так как это был он, заметил встревоженное лицо атамана.

- Мег, - спросил он с любопытством, - что с вами?

Бо Франсуа, не терпевший этих вопросов, сердито повторил свой вопрос.

- Где они? - повторил Борн. - Да вам лучше знать, потому что они пошли по вашему же приказанию. Вчера вечером, увидав из окна ваш сигнал, мы все разошлись кто куда. Те пошли сегодня утром в Мюэстский лес, а я остался в деревне вас ждать.

- Хорошо! Есть ли какие вести о Руже д'Оно?

- Он, должно быть, ночевал сегодня с несколькими нашими людьми у дедушки Пиголе в Гедревилле; а так как у дедушки Пиголе всегда кутеж, то наши молодцы, вероятно, и до сих пор там в подземелье хохочут да пьют у Гедревилльского франка. (Дедушка Пиголе, землемер Гедревилля Безош, был одним из деятельных укрывателей шайки. Он прятал у себя в подземелье, вырытом у него под садом, большое количество разбойников. В процессе Оржерской шайки есть подробное описание этого подземелья, как театра многочисленных преступлений.)

- Ну, в таком случае, ты генерал Надувало, отправься сейчас же к Пиголе и скажи от меня Ле Ружу и всем другим, чтоб тотчас же шли в Мюэстский лес, где и меня найдут. Люди пусть будут вооружены; верховые пусть приведут своих лошадей. Если встретишь по дороге кого из шайки, отдай те же приказания. Предупреди по дороге всех франков. Ступай же и торопись; до Гедревилля отсюда только два лье, надо, чтобы через час Руж д'Оно получил мое приказание.

- Мег, так у нас будет важная экспедиция на следующую ночь?

- Экспедиция, какой ни ты, ни кто из наших людей еще не видали, - сказал Бо Франсуа, оживляясь. - Надо, чтобы наконец знали, на что мы способны! Наше число, наш состав делают нас недоступными, разве только за исключением больших городов; нам стоит только захотеть, и мы завладеем всем департаментом... Неподалеку отсюда есть замок, где найдется тысяч на шестьдесят ливров, кроме денег еще есть бриллиантовые уборы и другие драгоценности, которых достаточно, чтобы нас всех обогатить, не считая главного хлебного поставщика, выкуп за которого можем потребовать какой пожелаем. Сегодняшнюю ночь пойдем атаковать дом, и если вздумают защищаться, то зажжем его со всех четырех сторон... Пусть их видят... тысячу чертей! Пусть их видят!...

Никогда еще атаман, всегда такой уверенный и гордый, так не был взволнован.

- Мег! - осторожно заговорил Борн де Жуи. - Берегитесь... Этот замок-то ведь председателя Шартрского суда присяжных. И без того уж все жандармские бригады подняты на ноги, следует быть очень осторожными...

Бо Франсуа перебил его.

- Молчи! - сказал он, приходя в себя. - Я совсем забыл с кем говорю, совсем оплошал, говоря так откровенно при таком трусе, как ты. Но ты смотри теперь за своим языком; я тебя и всегда остерегался, и если теперь ты хоть малейшим образом вильнешь... Ну ступай куда велено, а уж за тобой я сам пригляжу.

И он продолжал свою дорогу, а подчиненный его повернул в другую сторону.

Берте Эли - Шофферы или Оржерская шайка (Les Chauffeurs). 7 часть., читать текст

См. также Берте Эли (Elie Berthet) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) по теме :

Шофферы или Оржерская шайка (Les Chauffeurs). 6 часть.
Как ни была велика сила воли у Бо Франсуа, но настоящее положение его ...

Шофферы или Оржерская шайка (Les Chauffeurs). 5 часть.
Мадам де Меревиль, казалось, горячо советовала дочери и нетрудно было ...