Берте Эли
«Жеводанский зверь (La Bete du Gevaudan). 6 часть.»

"Жеводанский зверь (La Bete du Gevaudan). 6 часть."

Несмотря на показную благосклонность барона, Леонс не проникся к нему особой симпатией. Он встал.

- Я еще не знаю, что я буду делать, - сказал он с расстроенным видом. - Я думаю, что мой бедный дядя, заставив меня уехать столь поспешно, хотел скрыть от меня свое унижение, и, может быть, мое присутствие только увеличит его душевные муки. Благодарю за ваше предложение, барон, но я не принимаю его. Мы должны направиться в разные стороны. Пути наши различны.

- Как вам угодно, - отвечал Ларош-Боассо с улыбкой. - Я вижу, мосье Леонс, что награда, обещанная счастливому охотнику, который убьет жеводанского зверя, интересует вас больше, чем участь вашего дяди. Поезжайте и не теряйте мужества! Но не надейтесь, что мы не встретимся. Сегодня наши пути расходятся, но они могут пересечься снова. Прощайте!

Они обменялись поклонами, ироническим с одной стороны, холодным с другой, и Леонс вышел. Через несколько минут он и его люди покинули мызу.

XXII

Посещение

Зима свирепствовала в Жеводанских горах, в особенности в окрестностях Меркоара. Нет, холод не достигал такой суровости, как, например, в 1709 году, оставившем о себе такие ужасные воспоминания по всей Франции, но беспрестанные резкие перепады температуры, то дожди, то мороз, внезапные оттепели и похолодания вконец вымотали и людей, и природу. Звери в лесах также страдали от странных прихотей зимы, и возможно, даже сильнее людей. Волки, которых голод делал лютыми, наносили серьезный ущерб хозяйству этой части провинции. И жеводанский зверь, недавно возвратившийся в меркоарские леса, снова принялся опустошать окрестности.

Понятно, что при подобных обстоятельствах в замок редко заглядывали гости, а следовательно, ничто в нем теперь не нарушало глубокой тишины. С самого начала зимы он принял вид пустынный и унылый; ставни оставались запертыми, снег лежал сугробами во дворах, хищные птицы свили гнезда в трещинах стен; можно было предположить, что замок необитаем. Одиноких охотников, которых необходимость вынудила искать в нем гостеприимства на одну ночь, встречал кавалер де Моньяк. Он был учтив и всячески подчеркивал, что гостю в замке очень рады, однако вряд ли это было правдой, потому что сама владетельница замка ни разу не проявила желания поговорить с кем-либо из гостей. Кристина, некогда постоянно пребывавшая вне стен своего мрачного дома, теперь почти не покидала его, ограничиваясь лишь редкими и непродолжительными прогулками по саду.

В один из январских дней, почти лишенных солнца, мадемуазель де Баржак сидела в гостиной замка с сестрой Маглоар и кавалером де Моньяком. Хотя в массивном камине сгорал почти целый ствол дерева, в слишком просторной комнате ощущался леденящий холод. Оконные занавеси, совершенно раскрытые, чтобы впустить побольше света, давали возможность видеть низкое серое небо, тучи странных очертаний, которые тяжело тянулись по склонам гор, и обнаженные старые деревья, уродливые остовы леса. Сильный ветер завывал вокруг замка, а мелкий дождь стучал в стекла монотонно и печально.

Кристина и сестра Маглоар сидели друг напротив друга за рабочим столиком, на котором лежали рубашки, чепчики из толстого холста и другая одежда, предназначенная для беднейших из деревенских детей. Монахиня считала рукоделие лучшим способом, чтобы скоротать скучный зимний день.

Кристина охотно покорилась ее воле; так голова ее могла свободно предаваться своим тайным мыслям в то время, как руки проворно работали иглой. Итак, две неутомимые швеи в течение длинных дней и еще более длинных вечеров этой унылой зимы сшили немало одежды, защитившей многих деревенских детей от ветров и морозов.

Внешний облик Кристины сильно изменился. Загар сошел с ее лица одновременно со здоровым румянцем. Бледность и некоторая худоба придавали ее чертам то трогательное изящество, которым часто отмечены лица людей глубоко несчастных. Иногда в глубине ее опустевших черных глаз вспыхивал отблеск какого-то далекого пламени, но тут же потухал. Ее наряд соответствовал всем требованиям моды, хотя оценить ее старания в этой области было некому. В пустынном замке сидела девушка в прекрасном шелковом платье, с напудренной высокой прической и душой, полной неизбывной печали.

Временами, впрочем, какое-то подобие прежней живости возвращалось к ней. Сейчас она прервала свою работу и с поднятой иглой в руке слушала, нахмурившись, важные известия, сообщаемые ей ее почетным конюшим. Кавалер де Моньяк стоял перед ней, докладывая обо всем, что ему было известно. Он заметил признаки раздражения на лице своей госпожи. Кавалер уже раскаивался в своей откровенности, которая произвела на мадемуазель де Баржак такое сильное впечатление. Он жалел, что не смог скрыть от нее новостей, но неизменная правдивость и гордость не позволяли ему держать что-то втайне от госпожи.

- Повторяю вам, кавалер, - сказала Кристина тоном, который заставил вздрогнуть сестру Маглоар, - это один из тех нелепых рассказов, которые выдумывают от скуки люди в это холодное время. Вы верите этому совершенно напрасно. Повторяю вам, это невозможно! Если бы это было правдой, - тут она запнулась, - я умерла бы тут же!

Ее слова так напугали сестру Маглоар, что она отбросила свое шитье и сказала так резко, как не выражалась никогда ранее:

- Мосье де Моньяк, вы что утратили разум? Зачем вы рассказываете этот вздор мадемуазель де Баржак! Над вами подшутили, а вы мало того что поверили, так еще и напугали бедную Кристину!

Эти слова оскорбили щепетильного дворянина. Он вскинул голову и произнес напыщенным тоном:

- Ваше счастье, что вы женщина, сестра Маглоар, и вдобавок еще и монахиня!.. Но я думаю, что вы скоро убедитесь, что со мной нельзя шутить! А если б кто-нибудь попробовал это сделать, будь он простолюдин или человек дворянской крови, у меня есть шпага, чтобы потребовать удовлетворения от дворянина, и палка, чтобы наказать дерзкого простолюдина. Потрудитесь этого не забывать, любезная сестра!

Но эта пылкая речь пропала даром; ни монахиня, ни графиня не слушали кавалера, дворянская честь которого сейчас волновала их меньше всего, да и раньше, честно говоря, тоже не особенно заботила.

Однако сам де Моньяк остался этой речью доволен. Кристина, по-прежнему ушедшая в свои мысли, наконец тихо проговорила:

- Отвергая возможность опасности, ее не уменьшишь. Простите, кавалер. Повторите то, что вы сейчас сказали. Действительно ли жеводанский зверь убит вчера вечером в Лабейсерском лесу, в трех лье отсюда?

- Я не могу дать вам честное слово дворянина. Я не был свидетелем этого; я ограничусь точным повторением слов сторожа Жерома. Сегодня утром в кабаке лесничий из Лабейсера объявил, что зверь убит. Он погиб вчера вечером от выстрела охотника, который его подстерегал в течение нескольких часов. Пуля, говорят, попала в самое сердце. Смерть страшного зверя несомненна, ему отрубили голову и правую ногу, чтобы выставить в качестве трофеев. Вот - слово в слово - то, что мне было рассказано. Впрочем, не угодно ли вам позвать Жерома и расспросить его самого?

- Это лишнее. А имя... имя охотника вам известно?

- Лабейсерский лесничий не мог дать никаких сведений на этот счет; он только заметил, что счастливого охотника сопровождало много людей, которые вели себя, как его слуги, следовательно, он должен быть кем-то благородного происхождения.

- А намерен ли он... - Она была не в силах договорить.

- Мне кажется, что отрубленная голова и лапа предназначаются для человека, которому необходимо доказать, что зверь действительно убит...

- Видимо, мне предстоит увидеть голову этого страшного зверя, - с горькой улыбкой произнесла Кристина. В ее глазах снова вспыхнули отсветы далекого пламени - и тут же погасли: - За кого же я выйду замуж? Кем может оказаться этот охотник? Кто из наших соседей дворян способен убить жеводанского зверя?

- Да мало ли у нас охотников!

Моньяк стал перечислять всех соседних дворян, которые в то или иное время охотились на зверя. Мадемуазель де Баржак слушала его внимательно и, казалось, ждала одного имени, которое не было произнесено.

- Это все? - нетерпеливо спросила она. - Я знаю, что есть еще охотники, о которых вы не упомянули. Почему вы не назвали человека, которого не хотите больше никогда видеть в этих стенах? Это может быть он? Могу ли я сделаться женой того, кого ненавижу?

- Есть слухи, что барон де Ларош-Боассо и друг его Легри вернулись в окрестности Меркоара несколько дней тому назад; но я уверен, что это ложь, они далеко отсюда.

Кристина облегченно вздохнула.

- Мне все равно, кто это сделал, - сказала она тихо, - но было бы слишком обидной насмешкой судьбы, если б это сделал он...

Кавалер де Моньяк хотел было что-то сказать, но сестра Маглоар опередила его:

- Конечно, это не он. У барона сейчас много других дел. Недавно у нас был проездом посланный от его преподобия фронтенакского приора. Он останавливался в замке на днях, чтобы собрать необходимые сведения. Цель его поручения состояла в том, чтобы отыскать барона де Ларош-Боассо и пригласить его от имени королевского комиссара и его преосвященства епископа Алепского в Фронтенак, где должно произойти оглашение второй части духовного завещания покойного графа де Варина. Так как посланный не проезжал обратно, надо полагать, что он встретился с бароном и с ним вместе уехал во Фронтенак. Вчера должно было состояться оглашение завещания; стало быть, барон де Ларош-Боассо находился в аббатстве в то самое время, когда в Лабейсерском лесу убили жеводанского зверя.

- Это все хорошо, любезная сестра, - сказал сухо Моньяк, нахмурив брови. - Но я сам вручил посыльному письмо, которое должно было заставить барона вернуться, если у него в жилах течет хоть одна капля благородной крови! Я вынужден предположить, что его отыскать не смогли. Какие-то собрания по поводу денежных выгод или семейных вопросов не могли бы помешать дворянину явиться на мой зов. Впрочем, вам известно, сестра Маглоар, что посланный имел подобное поручение и к другому лицу, которое также не явилось по приглашению, когда...

Кавалер замолк по знаку, поданному ему украдкой сестрой Маглоар.

- А это лицо, - спросила Кристина тихо, - конечно же Леонс? Не старайтесь скрыть это от меня! Он в здешних краях, я это знаю, я его видела!

- Вы видели его? - спросила урсулинка в изумлении.

- Там, на горе, перед нами я часто вижу его, когда гуляю в саду. Я вижу охотника, который останавливается на вершине скалы и смотрит в сторону замка. Я сразу угадала, кто он, несмотря на расстояние. Мне казалось, что он видит меня, что я смотрю в его глаза. Только как моя душа ни спрашивала его, почему он не хочет приблизиться ко мне, он не ответил...

- Быть может, он оценивает себя по достоинству, - несколько холодно заметил кавалер. - Вы не можете не знать, в каком страшном преступлении замешан его дядя. А он его племянник, и...

- Стыдитесь, стыдитесь, кавалер! - перебила его сестра Маглоар в негодовании. - Как вы можете верить этой клевете, вы, которому отец-приор сделал столько добра? И разве несет Леонс ответственность за преступление своего дяди, если б даже это преступление было совершено на самом деле? Вы знаете сами, каков характер этого юноши. Он очень добр, добрее, чем большинство мужчин, но и смелостью тоже не обделен. Узнав про то, что его дядя обвинен в убийстве маленького виконта и находится в заточении, мосье Леонс тут же прискакал во Фронтенак. Ему не позволили увидеться с отцом Бонавантюром, который содержится в своей келье под строжайшим надзором. Тогда этот славный молодой человек решился доставить дяде средства к побегу. Все было подготовлено, но заговор раскрыли. Он не упал бы духом после первой неудачи и пошел бы против всех властей, светских и духовных, чтоб оказать помощь своему родственнику, но сам приор передал ему строгое приказание не предпринимать ничего и смириться с тем, что произошло.

Сестра Маглоар говорила с жаром, ей совершенно несвойственным, видимо, в одном из уголков ее монашеского сердца ютилась романтичность юной барышни.

- Да, Леонс именно таков! - вскричала Кристина радостно. - Ах, сестра Маглоар, расскажите мне об этом подробно!.. Расскажите все, что вы знаете!

- Я знаю очень немного, милое дитя. С тех пор как аббатство подверглось интердикту, ничего неизвестно про то, что там происходит. Это рассказал мне последний посланный из Фронтенака. Пока он грелся в кухне, я всячески старалась разговорить его; но этот беглец был до того труслив, что я с трудом добилась от него нескольких слов. Как бы то ни было, мосье Леонс вынужден был отказаться от своих отчаянных попыток освободить приора. Он вернулся в Меркоар, чтобы продолжить охоту на жеводанского зверя, пока в аббатстве будет вестись процесс.

- Приор верен себе! - усмехнулась Кристина. - Несмотря на весь ужас своего нынешнего положения, он, кажется, не собирается отступать от своего прежнего плана. Но... Как странно было бы, сестра Маглоар, если б Леонс оказался победителем жеводанского зверя! Разве он не мог стать им? Он ловок, храбр, неутомим... Как вы полагаете, сестра?.. А вы, кавалер, что скажете?

Кавалер де Моньяк задумался.

- К несчастью, - ответил он наконец с очевидной досадой, - мне известно, что мосье Леонс не поехал в аббатство, несмотря на полученное приглашение. Он остался в окрестностях Меркоара. Так что вполне возможно, что, напав случайно на след жеводанского зверя... Пожалуй, даже не скажешь, кто хуже - беспутный барон или этот юноша, не дворянин, племянник монаха, обвиненного в преступлении.

Последнего замечания мадемуазель де Баржак будто не услышала.

- Но если это правда, если это действительно так... - забормотала она задумчиво, и голос ее дрожал от сдерживаемых чувств. - Но тогда он мог быть уже здесь... Отчего же он еще не явился в замок?

Она не успела договорить, как в гостиную вбежал слуга.

- Мосье Леонс только что приехал и просит позволения видеть вас, - доложил он своей молодой госпоже.

Если бы действием сверхъестественной силы замок вдруг подняло в воздух, три человека, находившиеся в гостиной, не могли бы испытать большего изумления. Никто не мог решиться ответить слуге. Наконец Кристина пробормотала с невыразимым волнением:

- Господи, неужели Ты меня пожалел?

- Я вас умоляю подумать...

- Кристина, милое дитя, подумайте, что вы еще можете ошибаться!

Мадемуазель де Баржак точно очнулась от этих слов кавалера де Моньяка и сестры Маглоар.

- Да, да, вы правы! Будьте со мной; я приму его как подобает владетельнице замка.

- Франсуа, - обратилась она к слуге, - просите мосье Леонса войти.

Спустя несколько минут в прихожей послышались шаги. Леонс вошел с какой-то извиняющейся неловкостью. Он был одет чрезвычайно просто, а вид имел растерянный и смущенный. Когда он увидел Кристину, щеки его покрылись легким румянцем. Он пристально смотрел ей в лицо и, возможно, даже не сразу заметил перемену в облике девушки - ее нарядное платье и дорогую прическу. Зато он увидел в ее глазах ту пустоту, которой не замечали люди, окружавшие ее все это долгое время. Фразы, заготовленные им заранее, куда-то испарились. Он остановился в нескольких шагах от владетельницы замка и ограничился одним глубоким поклоном.

Кристина не могла больше сохранять холодное достоинство, сдерживавшее ее душу, словно клетка. Она вскочила с места.

- Леонс!.. Вы... дорогой гость в Меркоаре.

Она растерялась, не зная, что еще сказать, и протянула ему руку. Юноша порывисто пожал ее:

- Как вы добры! Вы рады мне! Вы меня не презираете, вы не возненавидели меня!

- Ненавидеть? Презирать? Вас, мой друг? Вы не могли так думать! Леонс, мне известно ваше горе; я разделяю его. Но ваша твердость духа, ваша мудрость не могут изменить вам! Вы должны быть сильны!

Они сели рядом. Сестра Маглоар тепло приветствовала племянника приора, а кавалер, более сдержанный, лишь холодно ему поклонился. Леонс смог побороть свое волнение.

- Простите мне, - обратился он опять к Кристине, - простите этот взрыв чувств, которые вам должны быть понятны. Мог ли я надеяться на подобный прием теперь, когда я подвергся такому жестокому унижению и весь свет отвернулся от меня! Ведь вы были не очень-то ко мне расположены при последней нашей встрече...

- Разве? Поверьте, Леонс, я всего лишь была растеряна и напугана всем, что произошло тогда со мной. Но если я обидела вас, простите меня. Сейчас, когда вы нуждаетесь в дружеской поддержке, я чувствую себя обязанной оказать ее вам! Поверьте, я ваш друг... вы очень дороги мне... я...

Тут в разговор поспешили вступить кавалер де Моньяк и сестра Маглоар.

Но Леонс оставался мрачен и смущен. Кристина наблюдала за каждым его жестом, ее нетерпение возрастало. Наконец она перебила де Моньяка посреди какого-то поучительного рассуждения, спросив вдруг:

- Я знаю, мосье Леонс, что вы с некоторых пор разыскиваете следы жеводанского зверя; много ли у вас соперников в этом опасном предприятии?

- Много, графиня. Слишком большая награда обещана победителю.

- И... все ли охотники знают об этой награде?

- Это мне неизвестно. Но я думаю, что ни один благородный человек не захотел бы воспользоваться вашим опрометчивым обещанием и вынудить вас сделаться... - Леонс запнулся, - своей женой. Я полагаю, чтобы заслужить руку прекрасной и благородной Кристины де Баржак, недостаточно убить жеводанского зверя, необходимо иметь незапятнанное имя, знатный род и другие преимущества, которые имеют значение в свете. И к тому же необходимо, чтобы сама графиня... чтобы она сама отдала ему свое сердце!

Слушая эти слова, произнесенные с глубоким чувством, Кристина замерла от необыкновенной радости, охватившей все ее существо. "Да-да, Леонс победил зверя", - шептал ей внутренний голос, которому она боялась поверить и в то же время уже верила всем сердцем.

- Я не раскаиваюсь, Леонс, в том, что дала тот странный и торжественный обет, - сказала она, опустив взор, - кто бы ни исполнил условие, он вправе требовать от меня обещанного. Будь он происхождения самого скромного, самого низкого, я покорюсь своей судьбе, я... полюблю этого человека!

Леонс задумался на мгновение.

- Полюбите? - спросил он задумчиво. - Кристина, ваше сердце так своенравно, едва ли вы сможете ему приказать!

- Быть может, мне не придется приказывать! - рассердилась Кристина. - Мосье Леонс, мне известно, что жеводанский зверь убит вчера вечером в Лабейсерском лесу!

- Что... что вы говорите, графиня? - вскричал молодой человек, подняв голову. - Жеводанский зверь убит в Лабейсерском лесу? Да это невозможно!

- Отчего же?

- Оттого, что в это самое время, пока мы с вами говорим, мой егерь Дени в чаще Монадьерского леса, около лье отсюда, идет по его следам!

Кристина почувствовала совершенную беспомощность. И тут же ее охватил гнев. Сдерживая его изо всех сил, она сдавленно спросила:

- Слышите, кавалер? А вы мне говорили...

Кавалер де Моньяк невозмутимо повторил рассказ, слышанный им от сторожа Жерома. Леонс слушал с напряженным вниманием.

- Это непостижимо! - заключил он наконец с растерянностью и ужасом в голосе. - Неужели Дени, всегда такой осторожный, такой опытный в своем деле, мог ошибиться на этот раз? Неужели он ошибся и принял за след жеводанского зверя другого волка? Но тогда... Тогда, - продолжал он с волнением, - с минуты на минуту сюда может явиться тот, кто... придет требовать вознаграждения за победу!

- Я сильно этого опасаюсь, Леонс! Увидев вас, я было надеялась... но если не вы убили зверя, что же вас привело в Меркоар? Я знаю, что вы уже давно здесь, но до сего дня вы обходили наш замок стороной...

Леонс ударил себя по лбу.

- Вы правы; благодарю, что вы мне напомнили, почему я пришел сюда! Дело в том, что я на днях получил от епископа Алепского письменное приглашение явится во Фронтенак. По словам епископа, это дело чрезвычайной важности. Я совершенно равнодушен к собственной судьбе, к тому же я не хотел повиноваться приказанию надменного епископа, ожесточенного преследователя моих друзей, поэтому я велел передать, что не смогу быть в аббатстве. Вскоре мне прислали второе уведомление, на этот раз от самого приора, моего дяди. Он писал, чтобы я сегодня же явился в Меркоар и ждал в замке какого-то важного известия. На этот раз я решил проявить покорность и смирение, поэтому поспешил сюда, несмотря на то, что опасался холодного приема. Ваше радушие так обрадовало меня, что я забыл о цели своего приезда... Скажите, не приходило ли в замок письмо на мое имя?

Кристина вопросительно взглянула на свою наставницу и почетного конюшего.

- Ничего не было, - сказал де Моньяк.

- Еще нет ничего, - отозвалась в свою очередь сестра Маглоар, - но я думаю, вам следует подождать.

- В таком случае, - обратился Леонс к мадемуазель де Баржак, - вы, вероятно, позволите мне занять скромный уголок в вашем доме, чтобы я мог дождаться этого письма. Я не потревожу вас, поверьте мне.

Кристина с грустью смотрела на юношу. "Отчего он думает, будто здесь ему не рады? Как переубедить его?" - размышляла она.

- Леонс, вы мой друг, - сказала наконец девушка. - Я рада вашему приезду! Оставайтесь здесь столько, сколько вам нужно. Мы вспомним чудные дни нашего детства; вы расскажете мне о книгах, которые прочли, о людях, с которыми сводила вас судьба в ваших странствиях. И потом... если история, рассказанная кавалером, правда? Если сюда скоро явится победитель жеводанского зверя? Неужели вы не хотите быть со мной рядом в такой момент, когда решится моя судьба? Кто поддержит меня добрым словом и ласковым взором?

- Разве при вас нет вашего почетного конюшего, графиня? - вмешался де Моньяк тоном оскорбленного достоинства. - Я считаю себя вполне способным оказать вам любую помощь.

Кристина не отвечала, она наклонилась к Леонсу и стала ему что-то говорить шепотом. Молодой человек, быть может, смущенный этой ее дерзостью, отвечал сначала односложно; но Кристина продолжала что-то шептать ему и наконец отвлекла Леонса от его печальных размышлений. Вскоре молодые люди вели непринужденную беседу; оживленную и веселую, хотя слезы то и дело наворачивались им на глаза. Этот тихий шепот искренней любви производил на двух свидетелей впечатление весьма различное. Сестра Маглоар, возможно, в молодости познала нежные чувства, почему и улыбалась весьма снисходительно. Кавалер де Моньяк, напротив, вертелся в своем кресле, нюхал табак раз за разом и время от времени громко прочищал горло значительными гм! гм! на которые, однако, никто не обращал внимания. Поэтические воспоминания о прошлом легко могли увлечь юношу и девушку к смутным надеждам на будущее, и будущее это могло им уже представляться в свете менее мрачном и грустном.

Но вот на парадном дворе послышался лошадиный топот и почти тотчас вслед за ним громкие звуки охотничьего рога раздались в стенах старого Меркоарского замка. Молодые люди вздрогнули и стали прислушиваться к этим звукам, которые, судя по всему, не предвещали ничего хорошего.

- Милосердный Боже, что это? - воскликнула сестра Маглоар, молитвенно сложив руки.

- Кто осмеливается так дерзко возвещать о своем прибытии в Меркоар? - удивился де Моньяк.

Раздались торопливые шаги; дверь внезапно открылась, и слуга доложил:

- Граф де Варина!

Вошел барон де Ларош-Боассо.

XXIV

Сундучок

Де Ларош-Боассо был в своем богатом мундире начальника волчьей охоты. Он шел гордо, высоко подняв голову и улыбаясь, как человек уверенный в себе. За ним егерь нес плотно закрытый сундучок, который поставил у двери и по знаку своего господина тотчас удалился. Все присутствующие были поражены до оцепенения смелостью барона, столь дерзко явившегося в дом, обитатели которого имели немало причин его презирать и ненавидеть. Сестра Маглоар была пунцова от негодования, а впалые щеки кавалера приняли зеленоватый оттенок. Леонс остолбенел, вспомнив слова барона о том, что их дороги еще могут пересечься. "Почему здесь и сейчас?" - в отчаянии думал он. Кристина утратила то выражение радости, которое недавно освещало ее лицо. Но холодная сдержанность, освоенная ею как главная составляющая хороших манер, выручила юную графиню. Она церемонно приветствовала барона и спросила с легкой иронией:

- Граф де Варина, что означает этот новый способ являться в мой дом? Разве вы, милостивый государь, надеетесь, что новое имя заставит нас встретить вас как другого человека?

Несмотря на всю свою самоуверенность, Ларош-Боассо несколько смутился от этого резкого приветствия.

- О моя прелестная госпожа! - сказал он, заставив себя улыбнуться. - Зачем вы напоминаете мне вину, которую вы мне простили и за которую я был так жестоко наказан? Что же касается титула и нового имени, принятого мною теперь, то они принадлежат мне по праву рождения, и никто более не может у меня их отнять.

- Итак, милостивый государь, - спросила владетельница замка, в которой любопытство на мгновение подавило чувство гнева, - вы уже владеете поместьями рода Варина?

- Еще нет, моя очаровательница, но остается соблюсти лишь ряд формальностей, так сказал мне епископ Алепский. Быть может, я уже сегодня был бы графом Варина, если бы вчера отправился во Фронтенак. Но дела, не терпящие отлагательства, удержали меня в этих краях, и я предпочел послать вместо себя своего поверенного, который лучше меня сумеет защитить мои интересы. Но я взял на себя смелость принять звание и фамилию, которые составляют мое законное родовое наследство!

Леонс не мог больше сдерживаться.

- Мне показалось, - заметил он сухо, - что вы слишком торопитесь чваниться званием, еще вам не принадлежащим по закону и справедливости.

Ларош-Боассо быстро обернулся и поглядел на Леонса так, будто только теперь заметил его присутствие.

- А, это вы, мой юный товарищ по охоте? - сказал он с презрительной фамильярностью. - Я мог бы вам ответить, что ваше мнение ничего не значит в этом деле, но буду снисходителен к вам, так как угадываю причину вашего вмешательства в подобный вопрос. По вашему мнению, вероятно, мое настоящее звание доказывает преступление вашего дяди, чьи тайные происки так долго лишали меня законного наследства? Быть может, вы и правы, мне все равно. И вам, приятель, я бы тоже посоветовал просто забыть об этой истории...

- Вы называете меня приятелем? Я не подозревал, что имею честь считаться вашим другом!

- Прошу прощения! Но наши отношения казались мне весьма теплыми и дружескими, разве нет? Впрочем, воля ваша; я настаивать не буду, могу вас уверить, у меня нет недостатка в друзьях!

Он презрительно усмехнулся, Леонс дрожал от гнева, но помня слово, данное приору, сдерживал себя, как мог: "Если я сейчас наброшусь на него, репутация дяди может пострадать, решат, что делаю это по его приказу!"

Ларош-Боассо, быть может, собирался отпустить в адрес Леонса какой-нибудь новый сарказм, когда кавалер де Моньяк привлек к себе внимание барона.

- Мосье де Варина, - сказал конюший, отвесив глубокий поклон, - по-видимому, вы забыли обязательство чести, взятое вами на себя под именем Ларош-Боассо. Вероятно, по этой причине вы не получили моих посланий и не ответили на них, как подобает дворянину хорошего рода. Но теперь я решил не терять вас из вида, будь вы Варина или Ларош-Боассо, пока я не добьюсь от вас того, что хотел.

Барон засмеялся еще громче.

- Черт вас побери, мой прекрасный странствующий рыцарь, мой отважный защитник красавиц, мой храбрый заступник оскорбленных дам! - вскричал он. - Вы чертовски упорны в своих фантазиях! Вероятно, опять речь о стороже Фаржо да о том, что я решился охотиться в лесах Меркоара без вашего разрешения? Хорошо, хорошо, мы потолкуем об этом. Даже если нам пришлось бы решать спор деревянными саблями и пряничными шпагами, я обещаю вам принять ваш вызов. Но в настоящее время я занят делами поважнее и прежде всего сообщу вашей госпоже причину моего посещения.

- Визит без приглашения начинают именно с этого, - холодно заметила Кристина.

- Вы очень со мной жестоки, графиня. Входя в ваш дом, я, однако, надеялся на прощение, которое вы мне даровали с таким великодушием.

- Мое прощение не давало вам права на дружеское отношение. Потрудитесь сообщить мне цель вашего посещения. И будьте по возможности кратки, чтобы не затягивать ваш визит.

Ларош-Боассо не ожидал от Кристины такой открытой неприязни. Будучи любимцем женщин, он свято верил, что все они смотрят на него с восторгом, как хозяйка гостиницы мадам Ришар. Но сейчас его чуткое ухо уловило презрение и насмешку в голосе графини де Баржак.

Он был озадачен и молчал. Тогда кавалер де Моньяк повторил тоном холодным и бесстрастным:

- Ну что ж, господин барон или граф - спорить о вашем звании я не намерен - разве вы не слышали? Мадемуазель де Баржак, моя благородная госпожа, желает, чтобы вы сообщили ей цель вашего посещения, а потом... - Он указал рукой на дверь.

Барон вскипел гневом.

- Клянусь всеми чертями! - вскричал он. - Этот старик совсем вошел в роль лакея. И это дворянин!..

- Милостивый государь, - в свою очередь перебил его Леонс, - вы забываетесь!

Барон бросил яростный взгляд на обоих защитников Кристины и вдруг разразился громким хохотом.

- Позвольте вас поздравить, графиня, - сказал он наконец. - Противиться вашей воле в Меркоарском замке небезопасно; у вас такие храбрые защитники, которые готовы вышвырнуть за ворота любого, кто им не по нраву, только дай им волю! Однако мне пора объясниться и попробовать поменяться с ними ролями.

Мадемуазель де Баржак, которая стояла все это время, теперь опустилась на стул. Слова барона пробудили все ее мрачные предчувствия. Кавалер де Моньяк и Леонс, забыв о взаимном недовольстве, ожидали с тяжелым сердцем того, что скажет им де Ларош-Боассо. Последний явно наслаждался этой мучительной для своих врагов паузой. Но длить ее бесконечно было нельзя, и вот он произнес нарочито громко и отрывисто:

- Помните ли вы, графиня, вашу клятву отдать свою руку и состояние тому охотнику из благородного сословия, который убьет жеводанского зверя?

- Помню, - ответила Кристина.

- И эту клятву, - продолжал де Ларош-Боассо, - вы намерены сдержать? Вы, вероятно, не откажете в вашей руке благородному человеку, который, положившись на данный вами обет, рисковал своей жизнью, чтобы исполнить требуемое условие?

- Я сдержу свое слово.

- В таком случае, - вскричал барон с торжествующим видом, - я заявляю свое право на все преимущества, обещанные победителю жеводанского зверя! Я имел счастье убить его в Лабейсерском лесу. Вот мои доказательства.

Он взял сундучок, поставленный слугой у двери, перенес его на середину комнаты и открыл. В нем лежала волчья голова и одна лапа, из них еще сочилась кровь. Кристина быстро взглянула на трофеи барона. Девушка не раз видела убитых волков, и даже размер этой ужасной окровавленной головы не испугал ее, но мысль о том, что все ее мечты и надежды убиты так же, как и этот зверь, вдруг острым ножом вонзилась в ее сердце. Ей стало так больно, что она едва не упала. Остальные присутствующие были также взволнованы, с любопытством рассматривая содержимое сундучка.

Леонс казался совсем убит; кавалер, всегда медлительный в своих соображениях, хмурил лоб и шевелил губами, размышляя о происходящем, а сестра Маглоар воздевала глаза и руки к небу, повторяя молитвы. Ни одна из подробностей этой сцены не могла укрыться от де Ларош-Боассо.

- Однако, - заметил он насмешливо, - моя победа здесь, по-видимому, никого не радует! Не понимаю вас, графиня! Барон де Ларош-Боассо, граф де Варина, кажется, партия не такая жалкая, ведь случай мог сделать владельцем замка Меркоар какого-нибудь презренного браконьера.

Все замолчали.

- Друзья мадемуазель де Баржак, - сказал наконец Леонс, решив использовать последнее средство, - не могут слепо принять на веру ваших слов. Сперва следовало бы доказать, что волк, убитый вами, и есть тот самый жеводанский зверь, в чем я лично сомневаюсь.

- Беспристрастному человеку достаточно одного взгляда на эти доказательства, - возразил де Ларош-Боассо, указывая на раскрытый сундучок. - Эта чудовищная голова, эти громадные клыки, эти сильные когти разве могут принадлежать другому волку, кроме знаменитого жеводанского зверя?

- А что же подтверждает то, что вы один убили этого волка? - настаивал Леонс.

- Можно допросить Легри, моего протеже. Он теперь на меня сердит и отказался сопровождать меня сюда, поэтому не может подтвердить мои слова. Еще может дать показания мой старший егерь Лабранш, да кроме того, целая толпа крестьян, служивших мне загонщиками. Не беспокойтесь, мосье Леонс, все надлежащие гарантии будут представлены тем, кто вправе их требовать. Но сперва я хочу узнать, исполнит ли мадемуазель де Баржак свой обет. Учитывая ее неприязнь ко мне, я сильно в этом сомневаюсь...

- Я сдержу свое слово! - со злостью выкрикнула Кристина. - Даже если меня ждет медленная смерть от ненависти и отвращения к своему мужу!

Ларош-Боассо даже слегка опешил от ее слов. "Что за черт вселился в нее? - растерянно подумал он. - Видимо, это сидение в четырех стенах в обществе монахини и полоумного кавалера превратило ее в фурию, скрывающую свой свирепый нрав за светским манерами!"

- Неужели вы, дворянин, можете согласиться на это? - произнес Леонс тоном отчаявшегося проповедника. - Где ваша гордость? Разве вы сможете связать свою судьбу с женщиной, которая вас не любит? Этот союз, заключенный вследствие опрометчивого обещания, станет всеобщим посмешищем! Неужели вы полагаете, что будете счастливы и сможете сделать счастливой графиню? Я бы советовал вам отказаться от права, которое вы сейчас заявляете!

- Отказаться? То есть уступить место некоему чувствительному юноше, герою одной из тех страстишек, которые порой существуют между школьником и пансионеркой, не так ли, мосье Леонс? Право, если кому-нибудь я бы и мог уступить, то только не этому ягненочку фронтенакских бенедиктинцев!

На этот раз решимость Леонса не забывать слова, данного дяде, не устояла под напором овладевшего им бешенства.

- Барон де Ларош-Боассо, - сказал он твердо, - вы подлец. Вы не любите эту девушку и лишь ради собственной прихоти решили сделать ее своей женой, даже зная, что она вас ненавидит и презирает. Очевидно, ваша цель - ее богатство, ее большие поместья, они нужны вам как средство позолотить вновь ваш потускневший герб, запятнанный вашей развратной жизнью!

Барон не мог сохранить своего презрительного хладнокровия при таком жестоком оскорблении, брошенном ему прямо в лицо.

- Черт возьми, господин авантюрист, - вскричал он вне себя, - ваша дерзость заходит слишком далеко. Но будь вы десять раз простолюдин, я вас заставлю взять назад ваши дерзкие слова.

- Не заставите, барон! Напротив, где бы вы ни были, я везде намерен повторять их во всеуслышание...

- Довольно, милостивый государь! Вы, вероятно, чрезмерностью оскорбления хотите заполнить расстояние между нашими сословиями! Вам это удалось; давайте выйдем отсюда, выйдем сейчас же!

- Наконец-то! - сказал Леонс.

Они направились к двери. Кристина смотрела им вслед, закусив губу и нахмурив лоб. Мысли о судьбе, такой насмешливой и жестокой, окружили ее, как темные тени. Она, Кристина де Баржак, была главной виновницей того, что, может быть, сейчас единственный дорогой ей человек погибнет от руки этого мерзавца... ее будущего мужа... "Надо остановить их! Как угодно, любой ценой!" - Она привстала с кресла, но тут кавалер де Моньяк преградил дорогу Леонсу и Ларош-Боассо.

- Позвольте, господа, - сказал он торжественно, - этого я допустить не могу. Господин барон или, вернее, граф, не может располагать собой; я вызвал его на поединок раньше вас, мосье Леонс! Итак, я не уступаю вам своего преимущества и, пользуясь прекрасным настроением барона де Ларош-Боассо, графа де Варина, прошу его оказать мне честь...

- Умоляю вас, кавалер! - вскричал Леонс. - Дайте мне отомстить за себя и за ту, кто мне дороже всего на свете! Вы не можете знать, сколько горечи и злобы накопилось у меня в сердце против этого недостойного дворянина!

- Сожалею, мосье Леонс, но уступить вам не могу. Мне принадлежит право мстить за оскорбление, нанесенное моей молодой госпоже; это входит в обязанности моего звания! Весьма сожалею, что вынужден вам отказать, но считаю своим долгом...

- Ах, черт вас возьми! - перебил его де Ларош-Боассо, внезапно развеселившийся. - Да деритесь со мной оба! Очень я буду бояться молокососа, воспитанного трусливыми монахами, и беззубого старика, который вздумал еще раз обнажить свой заржавевший обломок шпаги! Давайте, говорю я вам, вместе или порознь, я сражусь с вами обоими, нападайте хоть прямо сейчас!

- Выйдем, - сказал Леонс. - Поединок не должен проходить при даме.

- Она была бы только рада, - бросил Ларош-Боассо, но тут же добавил: - Выйдем.

- К вашим услугам, господа, - произнес де Моньяк с поклоном.

Эта нелепая сцена разозлила Кристину. Ее судьба казалась ей страшной, но это была ее судьба, и девушке не хотелось, чтобы еще кто-то расплачивался за совершенную ею ошибку.

Она быстро встала и, отстранив сестру Маглоар, желавшую ее удержать, сказала повелительным тоном:

- Останьтесь, господа! Прошу вас!.. Приказываю вам! Если мое слово в этом доме еще имеет какой-нибудь вес, то здесь не будет никаких поединков!

Все трое остановились и после минуты колебания медленно приблизились к молодой хозяйке.

- Ради бога, господа, выслушайте меня, - продолжала Кристина. - И вы Леонс, мой лучший друг, и вы, кавалер, мой преданный защитник, я благодарна вам за вашу заботу, но я не хочу, чтобы из-за меня вы сражались с мосье де Ларош-Боассо. Барон доказал, что в точности исполнил то, за что я обещала награду. И он эту награду получит. Я не хочу, чтобы о графине де Баржак говорили, будто она не держит своего слова.

- Но Кристина, - возразил Леонс, - этот человек отзывался о моем дяде и обо мне в выражениях самых оскорбительных!

- Он оскорбил честь рода де Моньяк! - подхватил кавалер.

- И прибавьте, господа, - добавил де Ларош-Боассо с издевкой, - что я ни одного слова не беру назад.

Кристина продолжала, обращаясь к Леонсу и де Моньяку:

- Если вы захотите сразиться с бароном по своим личным причинам, то вы должны сделать это в другое время и в другом месте! - сурово заключила Кристина. - Здесь, в моем замке, не место для сведения личных счетов, а защищать мою честь, еще раз повторяю, вы не должны!

Она по очереди отводила в сторону каждого из противников барона и, казалось, прибегала к самым убедительным доводам, чтобы заставить кавалера и Леонса отказаться от своего намерения. И тот, и другой сдались наконец на ее просьбы, но было нетрудно угадать, что они воспользуются первым же случаем, чтобы возобновить ссору.

К Ларош-Боассо вернулось его прежнее хладнокровие, едва он заметил, что мадемуазель де Баржак добилась своей цели.

- Благодарю, моя прелестная, - сказал он, улыбаясь, - вы благородно держите свое слово! Позвольте мне питать надежду, что ваша честность станет началом менее враждебных чувств к... будущему владельцу замка Меркоар.

С этими словами он поцеловал ей руку.

- Владельцу замка Меркоар... - повторил Леонс. - Рано вы осмелились так себя назвать, милостивый государь. Мадемуазель де Баржак зависит от опекунов разумных и строгих, которые позаботятся о том, чтобы ее необдуманная клятва была отменена. Я полагаю, что отцы Фронтенакского аббатства не дадут совершится этому браку, найдя тому подходящую причину.

- В самом деле? - Кристина посмотрела на юношу с насмешливой грустью. - Ну да, если монахи преследуют в этом деле свой интерес...

- А что если интересы монахов и ваши собственные интересы пересекутся? - продолжал Леонс.

- Черт возьми! Они уже сговариваются! Не забывайтесь, юноша! - рявкнул барон. - Вспомните, что дела фронтенакских монахов не так уж хороши, если не сказать совсем плохи! Некий епископ недавно им порядком пообстриг когти. Я их не боюсь; увидим, кто из них осмелится выступить против меня. Уж не дряхлый ли старец-аббат, почти впавший в детство, неспособный двинуться от подагры и ревматизма, который одной ногой уже в могиле? Или, быть может, доблестный защитник монастыря, гордость общины, ловкий, осторожный, красноречивый отец Бонавантюр? К несчастью, это светило в настоящую минуту несколько померкло: святой отец, обвиненный в убийстве маленького виконта, сидит под замком в собственной келье, из которой он, вероятно, вскоре перейдет в мрачную темницу.

- Вы рано торжествуете, барон. Никто не в силах предвидеть будущее, - заметила сестра Маглоар.

В установившейся на несколько минут тишине все отчетливо услышали лошадиный топот и людской говор во дворе замка. Побуждаемая беспокойством, а может быть, и каким-то предчувствием, монахиня вышла из гостиной осведомиться о причине шума. Из окна, выходившего во двор, она увидела носилки, перевозимые лошаками, и нескольких слуг, едущих верхом. Одного взгляда на носилки было достаточно, чтобы глаза монахини наполнились радостью. Она бросилась в зал. Заметив ее оживление, присутствующие обратились к ней с расспросами, но не успели еще получить ответа, как дверь отворилась вновь и слуга торжественным голосом доложил:

- Его преосвященство епископ Алепский и его преподобие приор Фронтенакский.

Священнослужители вошли в зал.

XXV

Открытие

Невзирая на свой небольшой рост, епископ имел величественную осанку и держался с достоинством, внушавшим окружающим почтение. Он был в фиолетовом дорожном плаще и в шапочке того же цвета, из-под которой блестели его как бы спокойные, но полные скрытого нервного напряжения серые глаза. Возле него смиренно шел отец Бонавантюр, по-прежнему уверенный, спокойный и улыбающийся, правда слегка похудевший.

- Дядя, дорогой! - воскликнул обрадованный Леонс. - С вами все в порядке! Я так рад!

Он бросился к приору и крепко обнял.

- Ну, мальчик мой, ты меня задушишь! От этого поста я стал совсем слаб! - со смехом отвечал приор. - Вы так рады мне, осужденному законом преступнику?

- Преступник - тот, кто оклеветал вас, отец мой! - с жаром продолжал Леонс. - Я не сомневался в вашей невиновности... Вы расскажете нам, что на самом деле произошло? Что стало причиной этого чудовищного недоразумения?

В это время владетельница замка в сопровождении сестры Маглоар поспешила навстречу к епископу де Камбису. Монахиня встала перед ним на колени, как того требовал ритуал, а мадемуазель де Баржак склонила перед ним голову и сказала:

- Монсеньор, я благодарю вас за честь, которой вы меня удостоили, посетив мой замок!

- Да снизойдет мир Господень на этот дом! - ответил епископ торжественно. - Встань, дочь моя, - обратился он к сестре Маглоар, - лишь перед Господом нашим стоит преклонять колени! Даже мы, служители его, думающие, что действуют от его имени, на самом деле существа слабые, способные заблуждаться.

Тут взгляд епископа остановился на Леонсе. Прелат внимательно посмотрел на юношу, а затем обратился к отцу Бонавантюру:

- Это он?

- Он, монсеньор.

Епископ осенил Леонса крестным знамением.

- Да благословит вас Господь, сын мой! - сказал он каким-то особенно проникновенным тоном. - Сохраняйте привязанность к вашему наставнику, этому достойному человеку, драгоценными советами которого вы всегда пользовались. Вы не захотели явиться ко мне, невзирая на мое настоятельное приглашение; поэтому я приехал сюда сам, чтобы иных обрадовать, а других привести в смущение. Вы также, барон, - обратился он к Ларош-Боассо, который стоял с недоуменным выражением лица, - не приехали вчера в аббатство, как вас приглашали.

- Меня здесь удержало важное дело, монсеньор; но к вам должен был явиться мой поверенный, старый Легри.

Епископ кивнул.

- Все равно, - сказал он, - теперь вы узнаете, что произошло вчера. Само провидение привело вас сегодня сюда, чтобы вы смогли присутствовать при торжественном оправдании человека, которого вы обвинили в тягчайшем преступлении.

Он сел и все заняли места вокруг него, кроме сестры Маглоар и кавалера де Моньяка, которые держались несколько поодаль. Не зная, о чем речь, Леонс и Кристина с тоской во взоре смотрели то на спокойные черты приора, то на строгое лицо епископа. Ларош-Боассо, понимающий, что происходит нечто, не входившее в его планы, не мог больше владеть собою.

- Монсеньор, - вскричал он в гневе, - потрудитесь-ка объяснить, что случилось во Фронтенаке! Странные произошли перемены, как вижу! Тогда вы были исполнены праведного гнева на этих корыстолюбивых и безжалостных монахов, которые убили маленького виконта, чтобы завладеть его наследством! Вы, кажется, обещали, что накажете виновных самым суровым образом! И что же? Теперь вы оказываете величайшую милость главному виновнику преступления, этому волку в овечьей шкуре, смиренному отцу, руки которого обагрены кровью невинного ребенка!

- Остановитесь, барон, - перебил его епископ, недовольно морщась: пафос он любил только в собственных речах. - Прекратите бряцать словами, которые не могут ранить! Вы справедливо заметили, что произошли значительные перемены. Обнаружилась истина. И она подкреплена доказательствами более весомыми, чем шквал гневных слов. Господь не дал свершиться неправедному суду. Монахи подверглись притеснениям с моей стороны незаслуженно, и мне пришлось просить у них прощения за то, что я нарушил уклад их жизни, а главное - пытался заставить их каяться в преступлении, которого они не совершали.

- Я знал, я знал, - шептал счастливый Леонс, сжимая руку отца Бонавантюра, возле которого он сидел.

- Преподобный отец, я также никогда не верила в то, что вы могли... - начала Кристина, но приор только улыбнулся ей ласково.

- Монсеньор, вы заблуждаетесь! Они... они вас обманули! - воскликнул возмущенный Ларош-Боассо. - Этот хитрый монах одарен хитростью лисы и ядовитостью змеи. Но ему будет нелегко провести меня. Я не отступлюсь от моего обвинения, мой священный долг как потомка семьи Варина - отомстить за моего погибшего от рук монахов родственника. Отец Бонавантюр, по собственному признанию, сопровождал таинственного незнакомца, который в день, когда совершилось преступление, подошел к кормилице Фаржо в саду замка Варина. Прежде всего приору следовало сказать, кто это был, кто осмелился поднять руку на...

- Теперь мы знаем, кто это был, - холодно сказал епископ.

- Кто же?

- Ваш дядя, граф де Варина, родной отец исчезнувшего виконта.

Ларош-Боассо оторопел, точно его обухом ударили по лбу.

- Вы сомневаетесь, - продолжал де Камбис, - но вы убедитесь в этом, когда увидите вторую часть духовного завещания покойного графа, которая была обнародована только вчера при фронтенакском капитуле. Граф подробно рассказывает, как в упомянутый вечер он вошел в сад замка Варина через калитку, от которой он один имел ключ, придумал предлог, чтобы удалить кормилицу, и...

- Монсеньор, - перебил его барон, - как можно поверить в подобное? Отец, даже в помешательстве, которым мог страдать покойный граф Варина, не мог поднять руку на родного сына! Это бред, написанный обезумевшим графом под диктовку монахов!

- А кто вам говорит, что ребенок был убит? Он жив.

- Жив? Это невозможно!

- Жив, повторяю вам, и мы все его знаем. Он и сейчас среди нас.

- Как? Неужели это... - Мысль, возникшая в это мгновение в уме Ларош-Боассо, придала его лицу выражение крайнего изумления.

- Мнимый племянник приора, так называемый Леонс, который наконец примет теперь свое настоящее имя и титул графа де Варина.

Юноша вопросительно и изумленно смотрел на своего воспитателя, а приор лишь улыбался, словно хотел сказать: "Теперь-то ты понял, мальчик мой, почему я говорил, что Кристина не так далека от тебя, как ты думаешь!"

- Его преосвященство говорит истину, - произнес наконец отец Бонавантюр. - Со мной этот юноша связан узами дружбы, а не кровного родства. В этом легко убедиться, если отправиться ко мне на родину: в селенье, откуда я родом, вам скажут, что я был единственным ребенком у матери, а следовательно, у меня не может быть племянника!

- Поздравляю вас! - шепнула Леонсу Кристина. - Вы заслужили этот подарок судьбы!

Кавалер де Моньяк поспешил извиниться перед юношей за свою неучтивость, а сестра Маглоар со слезами на глазах повторяла: "Слава Господу! Будьте счастливы, виконт!" Кристина тем временем отошла в сторону. Ей вспомнился разговор с отцом Бонавантюром и тот "богатый жених знатного рода", которого ей настойчиво рекомендовал монах. Сердце ее больно сжалось. "Почему мне не могло прийти в голову, что наши интересы могут совпадать?" - подумала она с горечью.

Ларош-Боассо не сделал ни одного движения, чтобы приблизиться к своему новому родственнику. Опомнившись от оцепенения, в которое его повергло это неожиданное известие, он заметил с иронией:

- Это очень трогательно, без сомнения, но я не могу поверить в подобную романтическую историю! Я желаю видеть доказательства! Не так-то просто вам будет лишить меня наследства!

- В доказательствах нет недостатка, барон, - сказал епископ. - Они вполне убедительны. У отца приора есть документы, которые вы имеете полное право изучить.

В это время отец Бонавантюр положил на стол связку бумаг, которые Ларош-Боассо принялся рассматривать с величайшим вниманием, пока епископ рассказывал о подробностях той давней истории:

- Вы знаете, что ваш дядя, граф де Варина, отрекся от протестантизма. Это поселило раздор между ним и его младшим братом, бароном де Ларош-Боассо, вашим отцом. Однако граф принял католическую веру не из расчета на получение мирских благ. Его обращение - дело фронтенакской братии и в особенности отца Бонавантюра. Им удалось разбудить религиозные чувства графа. В уединении монастыря граф предавался размышлениям о Боге и вечности. Он стал аскетом и мистиком. Страдая неизлечимой болезнью, которая его медленно сводила в могилу, граф часто задумывался о будущем своего маленького сына. Эта мысль не давала ему покоя. После его смерти опекуном мальчика должен был стать его брат барон Ларош-Боассо, который, несомненно, воспитал бы ребенка протестантом. Конечно, граф мог назначить опекуном мальчика кого-нибудь другого, но, считая своего брата человеком крайне опасным, он боялся, что тот все равно вмешается в жизнь несчастного ребенка. Эти мучительные вопросы постоянно вертелись у него в голове, и чтобы преодолеть все затруднения, граф придумал престранный способ. Надо было похитить его сына, находившегося в замке Варина, и распустить слух о его смерти. Поместье Варина не было майоратом, и граф мог завещать его Фронтенакскому аббатству не навсегда, а лишь на время. Что же касается молодого виконта, то он жил бы в монастыре под чужим именем, считаясь родственником одного из монахов. Его должны были воспитывать в правилах католической веры и скрывать от него настоящее имя и звание до двадцатипятилетнего возраста. Лишь став достаточно образованным и самостоятельным, виконт смог бы сам управлять имением. В первый раз, когда граф де Варина сообщил об этом плане своему другу и поверенному отцу Бонавантюру, приор постарался отговорить его от этого рискованного предприятия. Граф сначала как бы дал себя уговорить, но вскоре опять вернулся к этой мысли. Он долго обдумывал все возможные случайности, анализировал варианты развития событий. Граф словно помешался на этой идее, изводя приора бесконечными просьбами. Уступая мольбам графа, отец Бонавантюр посоветовался с капитулом насчет этого весьма странного плана. После продолжительных колебаний было решено, что монахи попробуют осуществить план графа, хотя все очень сомневались в успешности этого предприятия. Но, как ни странно, все удалось. Граф, несмотря на слабость, хотел сам принять деятельное участие в исполнении этого дела. Он тайно уехал из Фронтенака с отцом Бонаватюром и двумя преданными слугами и вечером подошел к калитке сада своего замка. Обманом удалив кормилицу, он подошел к сыну, который его узнал и с радостью ушел с ним. Шапочку маленького виконта отец специально бросил на землю, а для того, чтобы окончательно убедить всех в том, что мальчик умер, в реку через несколько дней выбросили труп ребенка, умершего в приюте аббатства, предварительно одев его в костюм маленького виконта. Конечно, эта инсценированная трагедия разбила сердце кормилицы мальчика, которая до конца своих дней корила себя за то, что оставила ребенка без присмотра. Но будем честны: каким бы пламенным христианином не был граф, он оставался в первую очередь графом, а представителям благородного сословия не свойственно задумываться о том, что у простолюдинов тоже есть сердце.

Предпринятые меры вполне смогли убедить всех в смерти мальчика. Даже представители правосудия остались убеждены, что молодой виконт нечаянно упал в поток, протекавший близ замка. Тогда граф, чувствуя приближение смерти, думал только о завершении начатого им дела. Опасаясь, что впоследствии юного графа сочтут самозванцем, его отец принял самые тщательные предосторожности, чтобы можно было легко доказать принадлежность мальчика к роду Варина.

Он велел составить в трех экземплярах подробное изложение всех обстоятельств похищения, им самим учиненного; два экземпляра отданы были на сохранение разным нотариусам, а третий остался в архиве аббатства. Каждая из этих бумаг была подписана им самим, двумя нотариусами и шестью старшими монахами обители, включая аббата и приора. Потом граф написал два завещания, одно из них нужно было обнародовать сразу после его смерти, а другое в тот день, когда его сыну исполнится двадцать пять лет. Кроме того, граф потребовал тех фронтенакских монахов, которые знали эту тайну, поклясться, что они ни при каких условиях не огласят до истечения назначенного срока настоящее имя и звание своего воспитанника. Приняв все эти меры, он умер спокойный, в уверенности, что его воля точно будет исполнена. И монахи с честью сдержали свою клятву. Они подверглись оскорблениям и унижению, но не нарушили волю покойного покровителя. Но время пришло, вторая часть завещания была распечатана и прочтена, а следовательно, все обвинения против приора рассеялись как дым.

Таков был рассказ епископа.

- Вы видите, любезный юноша, - заключил епископ, обращаясь к Леонсу, - каких жертв стоило вашему отцу и вашим друзьям воспитание в правилах веры и нравственности, которое вы получили. Не давайте же заглохнуть доброму семени в вашей благородной душе. Пусть ваше будущее станет достойным продолжением прошлого. Помните о том, кто помог вам достичь того, что вы имеете. Особенно не забывайте ваших благодетелей, добрых отцов святой обители, где вы выросли, и достойного приора, который воспитал вас.

- Ах, монсеньор, - воскликнул Леонс, - если бы мой отец был жив, он не мог бы ожидать от меня большего уважения, благодарности и любви, чем я испытываю к своему наставнику.

Он опять обнял приора, по щекам которого текли слезы. Отец Бонавантюр смущенно вытирал их и счастливо улыбался.

- Итак, я один оказываюсь виновным во всем этом, - заключил епископ. - Я поверил в то, что мирные монахи, известные набожностью и делами милосердия, совершили жестокое преступление. С первых дней, видя, как стойко и терпеливо они переносили жестокое обращение, я стал сомневаться в справедливости этих строгих мер. Позднее, когда Леонс, то есть граф де Варина, попытался организовать для приора побег, а тот отказался, мои сомнения усилились, ведь настоящий преступник не упустил бы возможности уйти от рук правосудия. А вчера при чтении духовной покойного графа я понял всю свою вину. Я признал ее в присутствии всего капитула и просил прощения у достойного отца приора, как прошу и теперь...

- Ах, монсеньор! - перебил его отец Бонавантюр. - Как вы можете так унижать себя? Те факты, которые были вам известны, свидетельствовали против нас. Вы поступали с нами снисходительно, учитывая серьезность приписываемого нам преступления. Мои оправдания вы отвергли совершенно справедливо: внешняя благопристойность не свидетельствует о невиновности. Увы, своим молчаливым упорством мы подтолкнули вас к суровым мерам.

- Как бы то ни было, я хотел искупить мою вину перед достойным приором, сопровождая его в этот замок. Отец Бонавантюр рассказал мне о событиях, что произошли здесь, и о той неосмотрительности, которую проявила хозяйка этого поместья. Я был весьма озадачен всей этой историей...

Во время этого разговора барон был то рассеян, то внимателен. Сперва он тщательно изучил бумаги, привезенные приором, надеясь отыскать в них повод к пересмотру дела о наследстве. Но к концу речи епископа он уже понял, что это бесполезно.

- Ну, мое графство решительно полетело ко всем чертям! - наконец сказал он с видом философического добродушия. - Однако я все же остаюсь Ларош-Боассо, а это что-нибудь да значит. Любезный кузен, - продолжал он с иронией, - примите мои поздравления. Черт меня побери! Я ведь мог убить вас на дуэли, так сказать, обагрить свои руки кровью родственника!

- Дуэль, Леонс? - покачал головой приор. - Вы забыли о своем обещании?

- Простите, отец! Теперь я понимаю, почему вы так настаивали на том, чтобы я избегал ссор с мосье де Ларош-Боассо. Барон, - прибавил он тотчас, - мне хотелось бы, чтобы мы с вами были в добрых отношениях, как подобает близким родственникам, в доказательство я протягиваю вам руку, которую вы вольны пожать или оттолкнуть.

Ларош-Боассо пожал плечами.

- Дружба со мной поссорит вас с друзьями, - ответил он, усмехнувшись. - Рука зачумленного еретика может передать вам заразу, которой опасался ваш отец. Нам лучше держаться подальше друг от друга. Слава и благополучие новому графу де Варина! Что касается меня, то благодаря своему вчерашнему счастливому выстрелу, я могу жить, не завидуя вам.

- Вы правы, - со вздохом согласился Леонс. - Я охотно променял бы мое состояние и титул на...

- О чем вы? - спросил приор с удивлением.

Леонс рассказал ему о том, что Ларош-Боассо убил жеводанского зверя. Эта новость огорчила отца Бонавантюра, а также епископа, который, очевидно, прибыл сюда для того, чтобы силой своего авторитета убедить Кристину отказаться от клятвы. Впрочем, епископ все-таки постарался вмешаться в дело.

- Этот брак не может состояться, церковь никогда не согласится его благословить. Мадемуазель де Баржак - католичка, она не может выйти замуж за протестанта.

- Вот они, ваши монашеские хитрости! - с презрением в голосе сказал Ларош-Боассо. - Но дав клятву, мадемуазель де Баржак не сказала о том, что протестант не может претендовать на ее руку. Речь шла только о том, что это должен быть человек благородного сословия, и только. Я спросил ее, могу ли я рискнуть, и она ответила, что я имею такие же права, что и прочие. Не так ли, Кристина?

Графиня молчала.

- Говорите, дочь моя, - сказал епископ. - Я обладаю достаточной властью в церкви, чтобы снять с ваших плеч бремя этого тяжкого обета... Вы будете счастливы с тем, кого любите!

- Все было так, как говорит барон, - тихо произнесла Кристина. - Я дала слово и его сдержу. В моей семье честность считалась главной добродетелью, а счастье... Счастье - небольшая плата за сохранение достоинства.

Мертвое молчание наступило после этих слов.

- Черт возьми! - вскричал наконец Ларош-Боассо, глядя на свою будущую жену. - Мне достанется чертовски гордая женщина! Наслаждайтесь вашим титулом и вашим богатством, кузен Варина, у меня будет сокровище получше. Ничего не скажешь, я весьма вовремя убил жеводанского зверя!

- К несчастью, вы еще не убили его, любезный барон! - произнес сзади насмешливый голос.

Два человека только что тихо вошли в гостиную, незамеченные никем. Один был поверенный барона, другой - старый егерь Леонса.

Это заявление настолько удивило собравшихся, что никто даже не возмутился из-за столь бесцеремонного вторжения. Барон, вспыхнув от гнева, тут же бросился к Легри.

- Что тебе надо? - спросил он дрожащим от ярости голосом. - Как ты смел явиться сюда?

- Я пришел потому, - ответил Легри громко и не пугаясь гнева своего патрона, - что, с вашего позволения, вы не убили жеводанского зверя, и я поспешил предупредить недоразумение или опрометчивый поступок.

- Как ты... ты, который вчера видел сам, что я всадил пулю в сердце этого проклятого зверя... как ты можешь опровергать... - Ларош-Боассо задыхался от гнева.

- Спросите у этого человека, - сказал Легри спокойно. - Ну что, Дени, - обратился он к егерю, который, не обращая ни малейшего внимания на присутствие важных господ, принялся рассматривать волчью голову и лапу, - что скажешь? Это жеводанский зверь?

- Нет, сударь, - решительно произнес Дени. - Я уверен, что этот, несомненно, очень могучий и сильный волк все-таки не тот, которого называют жеводанским зверем.

Собравшиеся переглянулись. На лицах застыло недоумение. Те, кому надо бы радоваться, боялись, что эта радость окажется преждевременной, а потому предпочли послушать дальнейшую речь егеря.

Ларош-Боассо взорвался:

- Что означает эта дерзкая шутка? - вскричал он. - Что это за наглый простолюдин, который приходит учить дворянина в гостиной дамы?

- Я знаю, что мне здесь не место, господин барон. Мое место в лесу, и я, простите мне мою дерзость, знаю о лесе больше вас. Это голова и лапа не жеводанского зверя, а старого большого волка, бродившего в последнее время в соседних лесах и названного Черным волком. Он был очень свиреп и немало из тех нападений, что приписывались жеводанскому зверю, совершил именно он. Я не раз встречал в лесу его следы и тоже поначалу думал, что он и есть жеводанский зверь. Но потом я увидел след настоящего зверя - его лапы гораздо крупнее, хотя вам, наверное, трудно доверить в то, что такое вообще возможно. Мосье Леонс, мой господин, вы помните, что я указывал вам на эту разницу следов?

- Стыдно признаться, я совсем забыл об этом! О да, теперь я вспоминаю! К тому же известно, что жеводанского зверя однажды ранили в голову, и впоследствии на ней остался шрам. Об этом говорили многие охотники!

- Я, - сказал Легри, - один из немногих, кто видел зверя. Он сбил меня с ног, когда я шел через овраг Вепря. Я помню, что у него шерсть была серой, а эта голова почти черная. Кавалер де Моньяк, вы там тоже были, подтвердите или опровергните мои слова!

Кавалер поспешил подтвердить слова Легри.

- Стало быть, тут ошибка или обман? - спросила Кристина де Баржак, задрожавшая от волнения. - Жеводанский зверь жив, а я свободна!

- Нет, графиня! - отрезал барон. - Я утверждаю, что этот волк и есть пресловутый жеводанский зверь. Чтобы убедить меня в противном, нужны более весомые доказательства.

- Вам нужны доказательства, господин барон? - спросил Дени насмешливым тоном. - Я с утра высматривал след одного зверя, мне удалось его загнать в каменоломни Монфишэ за Монадьерским лесом. Зверь имел неосторожность войти в эту лощину без выхода. Проход в нее я поручил стеречь Жервэ и нескольким крестьянам, малым неробким, а сам что было духу помчался уведомить мосье Леонса. Попавший в западню волк и есть единственный и настоящий жеводанский зверь.

- Что ты говоришь, Дени? - радостно воскликнул Леонс. - Может ли такое быть?

- Придя сюда, я велел оседлать вашу лошадь и приготовить ваши ружья и охотничье снаряжение. Извольте последовать за мной, мосье Леонс, зверь дожидается смерти от вашей руки!

- Скорее на лошадей! Не будем терять ни минуты, а то волк может ускользнуть! - Леонс бросился к выходу из залы.

- Он не ускользнет, но и без боя не сдастся! Будьте готовы к этому...

- Я давно готов! Живо - на лошадей и в путь! Благословите меня!

Он подошел к приору и к епископу, которые дали ему свое благословение.

- Графиня, - обратился Леонс к мадемуазель де Баржак. - Я выполню условие, которое необходимо для того, чтобы вами обладать, или умру!

С этими словами он исчез в дверях.

- Я буду ждать вас! - Кристина бросилась за ним вслед, надеясь, что он услышит ее. - Я буду молиться о вас!

"Я люблю вас!" - прошептала она тихо, остановившись на пороге.

Ларош-Боассо стоял мрачный и задумчивый в углу комнаты. Легри же, казалось, наслаждался его унынием.

- Черт возьми! - воскликнул наконец барон, подняв голову. - Сегодня счастье, по-видимому, идет в руки только к этому красавчику! Но почему бы мне не воспользоваться удобным случаем? Я также охотник, и охотник недурной, мои люди и лошади ожидают меня во дворе... Дело еще, может быть, не совсем проиграно! Жеводанский зверь жив, а кем он будет убит - решит случай.

Он сделал Легри знак последовать за ним.

- Вы зовете меня с собой? - возмутился тот. - Вы меня предали, не желаю больше иметь дела с вами!

- А, - сказал барон с презрением. - Ваш отец уже написал вам о моем совершенном разорении и гибели всех моих надежд? Да, это правда, дружба со мной больше не сулит вам выгоды. Но неужели вы полагаете, что вас примут в свой круг эти люди? Не думаю. Посмотрите, с каким презрением на вас смотрит кавалер, который, помнится, обещал вас отколотить...

Этот довод убедил Легри. Вскоре приор и епископ остались наедине.

- Монсеньер, - сказал отец Бонавантюр, - помолимся, чтобы это дело завершилось благополучно для всех его участников.

XXVI

Каменоломни Монфишэ

Направляясь к парадному двору, где они должны были найти своих лошадей, Ларош-Боассо и Легри продолжали разговаривать вполголоса.

- Ссора между нами, Легри, - говорил барон, горячась, - это черт знает что такое! Это не имеет смысла! Как вы нуждаетесь во мне, так и я в вас. О чем вы думали, переходя на сторону моих врагов? В тот день, когда они уничтожат меня, они легко справятся и с вами.

- Повторяю вам, барон: вы меня обманули. Я почти разорил отца, удовлетворяя вашу расточительность. Чтобы угодить вам, я совершал поступки, о которых мне стыдно вспоминать, а вы не сдержали своего слова, когда я потребовал то, что должно было принадлежать мне! Вы сделали вид, что забыли о нашем договоре!

- Я помню наш договор лучше вас! - решительно сказал Ларош-Боассо. - В случае, если б я убил жеводанского зверя (а мне доказано, что я его не убил), я обещал уступить вам мои права на графиню де Баржак, если буду иметь в своем владении наследство графа Варина. А графом де Варина я стану только в том случае, если мой дорогой кузен, поскакавший во весь опор к каменоломням Монфишэ, будет так умен, что сломает себе шею или даст волку себя растерзать.

- Ваш кузен? - повторил Легри, широко раскрыв глаза от изумления. - Что вы этим хотите сказать? Я вас не понимаю.

Ларош-Боассо передал ему историю Леонса и, не обращая внимания на удивленные восклицания своего поверенного, продолжил:

- Мои дела в отчаянном положении, но я возьму свое, клянусь всеми чертями ада, хотя бы для того пришлось... Послушай-ка, Легри, я в тысячу раз охотнее отдам богатую наследницу тебе, чем уступлю ее этому плем... моему кузену! Твое желание еще может осуществиться! Отправившись тотчас к каменоломням, где, говорят, зверь сейчас прячется, мы еще можем рассчитывать на счастливый случай. Известное дело, - прибавил он мрачным тоном, - на охоте бывают необыкновенные приключения, странные ошибки...

- Ради бога, барон! - вскричал поверенный с испугом. - Что вы задумали? Я не осмелюсь...

- Жалкий трус! - вспылил Ларош-Боассо, топнув ногой, но тут же взял себя в руки и продолжал спокойнее: - Мы будем поступать в зависимости от обстоятельств. Мы должны быть неразлучны и воспользоваться первым удобным случаем, а тогда... Слушайте же, так как вы непременно этого требуете, я обещаю вам способствовать вашему браку с Кристиной, этой восхитительной девушкой, от которой мне приходится отказаться.

- Сдержите ли вы обещание, барон? Если бы я мог вам верить...

- Даю честное слово дворянина! Как бы низко я ни пал, подобному слову я еще не изменял никогда. И вы мне поверите, не правда ли? - прибавил он с бешенством, которое едва мог сдерживать. - Вы будете выполнять мои приказания, что бы я ни говорил или делал!

- Однако, барон, все же надо бы знать...

- Молчите! В путь! Мы теряем время!

Легри не посмел возражать. Они уже были во дворе. По приказу барона подвели двух оседланных лошадей. Однако Легри еще не окончательно решился на предприятие, бесспорно, опасное, а быть может, и преступное, и потому не торопился садиться на лошадь. Ларош-Боассо уже заносил ногу в стремя, когда кто-то легко коснулся его плеча. Барон обернулся, взбешенный этим вмешательством, и увидел кавалера де Моньяка. Старый конюший держал под полой своего полукафтана две шпаги одинаковой длины. Он имел вид весьма решительный.

- Послушайте-ка, господин барон, - сказал он тоном довольно дерзким. - Так не уезжают. Я вашим кузеном еще не стал и не стану никогда, а потому имею право пригласить вас на небольшую прогулку до опушки леса. Там есть место, где...

Барон не отвечал и стоял с неподвижным взором, как бы не понимая, что от него требуют. Наконец он сделал нетерпеливое движение и вскричал:

- Ступайте к черту, старый враль! Мне некогда слушать вздор! В другой раз я, пожалуй, убью вас, но не сегодня!

Он хотел вскочить в седло, но кавалер удержал его за фалду.

- Может, я и мелю вздор, милостивый государь, - сказал он с тем холодным гневом, который свойствен людям желчным, - но взгляд у меня еще верен, рука не дрожит. Итак, я приглашаю вас...

- Выпусти мою полу, старый дурак, выпусти! Или, невзирая на твои седины...

Он занес руку, кавалер не шевельнулся.

- Теперь, милостивый государь, - сказал он, - вы более не можете отказать мне в удовлетворении, на которое я имею право.

Эта упорство убедило барона. Он задумался на несколько секунд.

- Совсем помешался старик, - пробормотал он наконец. - Ну ладно, покончим с этим; надолго это дело меня не задержит. Легри, брось лошадь и ступай с нами.

- Куда, барон?

- Куда нас поведет кавалер. А секундант у вас есть, мосье де Моньяк?

- Вы очень любезны, господин барон, - ответил кавалер, сняв шляпу и вновь приняв свой обычный тон щепетильной учтивости. - Я желал бы пригласить секундантом дворянина. Я хотел послать за маркизом де Гальефонтен, но это слишком задержало бы всех нас. С вашего позволения, я позову егеря Контона, который стоит вон там; он был солдатом, а если учесть, что мосье Легри простой мещанин, то мы будем вполне равны.

- Зовите, кого хотите, черт вас возьми! - вскричал барон с нетерпением. - Только поторопитесь.

Кавалер, обрадованный согласием, поспешил предупредить егеря, который остался очень доволен тем, что ему оказали такую честь. Затем, не обращая внимания на толки слуг, наполнивших парадный двор, противники и секунданты направились к воротам.

- Чтобы лошади были готовы, - приказал барон своим людям, выходя из замка. - Мы вернемся через пять минут.

Вскоре они достигли соседнего леса. На первой прогалине кавалер остановился.

- Не кажется ли вам, что это подходящее место? - спросил де Моньяк у Ларош-Боассо.

- Совершенно подходящее.

Старый конюший тотчас скинул с себя полукафтан и жилет, потом подошел к барону и подал ему шпаги, чтобы противник выбрал любую из них. Ларош-Боассо взял первую, которая попалась под руку, и в свою очередь стал готовиться к бою.

При первом выпаде кавалера Легри, удивленный его ловкостью, пробормотал сквозь зубы:

- Гм, старый солдат битвы при Фонтенуа не худо берется за дело. Ларош-Боассо - искусный фехтовальщик, но он встретил противника, достойного себя. Даже не знаю, кому из этих двух желать успеха: старик на меня зол, но и Ларош-Боассо стал опасен, очевидно, у него на уме что-то страшное, а мне совсем не хочется становиться преступником. Пусть Бог или черт решает, кто из них победит!

Он не успел произнести этого великодушного желания, как шпаги противников скрестились с громким лязгом.

В это время Леонс и Дени скакали в каменоломни Монфишэ, куда был загнан жеводанский зверь. Эти заброшенные каменоломни находились посреди горной и лесистой местности, где Леонс впервые встретился со зверем, на которого сейчас вел охоту. Но воспоминание о той схватке нисколько не охлаждало пыл молодого человека. Менее чем через четверть часа он и его спутник на взмыленных лошадях и едва переводя дух от быстроты, с которой мчались, прискакали к проходу, который стерегли Жервэ и несколько крестьян, вооруженных дубинами и ружьями. Проход этот был не что иное, как пролом в скале, устроенный некогда для проезда телег; две базальтовые глыбы находились по обе его стороны. Через это отверстие было видно довольно обширное пространство, окруженное остроконечными скалами и усеянное камнями и кустарником. Жервэ и его товарищи держали на привязи двух собак, которые рычали, временами поглядывая на вход в каменоломню. Увидев Леонса и Дени, Жервэ обрадовался.

- Я вас ждал с нетерпением, - сказал он, пока всадники сходили с лошадей. - Это хитрое животное приближалось к нам несколько раз, так что я стал побаиваться, как бы оно не рискнуло прорваться сквозь проход. К тому же начинает темнеть, а если его не убить засветло, то можно быть уверенным, что волк у нас уйдет, как его ни стереги!

- Ты уверен, что он не выбрался из западни? - спросил Дени.

- Конечно, посмотрите, как собаки рвутся и нюхают воздух, чуя близость зверя. Проклятый волк не более как в пятидесяти шагах отсюда!

- Хорошо, - сказал Леонс. - Ты, Дени, оставайся с этими добрыми людьми и будь готов встретить волка, если он попробует от нас ускользнуть. Я же один войду туда с Кастором; для обороны мне будет достаточно моего карабина со штыком и охотничьего ножа.

Дени слушал с изумлением, к которому примешивался страх.

- Простите мою дерзость, - сказал он почтительно. - Но я позволю себе обратить ваше внимание на опасность, которой вы подвергаетесь, идя совершенно один на грозного зверя. Он будет неистово бороться за свою жизнь! С вашего позволения, я пойду с вами, и вместе...

- Я не позволю этого, Дени, - возразил Леонс с твердостью. - Я не хочу ничьей помощи в борьбе, которая мне предстоит. Никто не войдет в каменоломню, что бы ни случилось. Вы меня поняли, надеюсь? Я никогда не прощу того из вас, кто ослушается моего приказания. Только в том случае, если волк прорвется сквозь проход, вы можете стрелять в него; до тех пор никак не заявляйте о своем присутствии.

Леонс обыкновенно обращался с подчиненными мягко, но на этот раз тон его был резок и повелителен. Тем не менее егерь не отступал:

- Я старый охотник, мосье Леонс, и мой долг предупредить вас об опасности.

- Довольно, - остановил его Леонс. - Мой карабин заряжен?

- Я только что его зарядил двумя мерками пороха и двумя пулями.

- Хорошо.

Молодой человек удостоверился, что затравочный порох не отсырел, провел ногтем по огниву и, вынув из ножен свой охотничий нож, оказался готов пойти на грозного противника.

- Не забудьте моих наставлений, друзья, - сказал он уже голосом спокойным и почти веселым. - Стерегите хорошенько ваш пост, более я от вас ничего не требую.

В ту минуту, когда он собирался идти, приказав спустить Кастора, собаку Жана Годара, Дени сказал ему умоляющим тоном:

- Господин, прошу вас, возьмите с собой ищейку. При всей своей трусливости она даст вам знать о приближении волка, и вы не будете застигнуты врасплох.

Леонс согласился, хотя не ожидал большой пользы от ищейки. С двумя собаками он вошел в глубокую лощину, образуемую каменоломнями. Там царили мертвая тишина и неподвижность. Со всех сторон лощину окружали склоны гор, слишком крутые, чтобы по ним можно было взобраться вверх. Полосы снега, местами растаявшего, резко выделялись на темном вереске. Посреди ложбины была лужа, образованная дождевыми потоками; лужа эта замерзла, а лед был слегка припорошен снегом. На этот унылый пейзаж, словно траурное покрывало, было наброшено серое вечернее небо.

Это была своего рода арена, на которой должен был состояться бой между человеком и зверем. Удрать отсюда было невозможно - только выйти победителем или погибнуть.

Леонс медленно продвигался вперед, шаг за шагом, зорко осматривая все вокруг, вслушиваясь в каждый шорох, держа наготове свой тяжелый карабин. Он тщательно всматривался в каждое углубление, каждый куст репейника. Действительно, волк мог внезапно наброситься на него и растерзать, прежде чем охотник успеет заметить его. Временами он останавливался, сдерживая дыхание, собаки бродили вокруг него, но не подавали голоса. Ищейка была особенно беспокойна; она часто возвращалась к хозяину, дрожа всем телом. Тогда Леонс ласково гладил ее, и она снова отправлялась отыскивать след зверя. Другой пес, сильный и храбрый, вел себя более решительно. Чутье Кастора, не такое тонкое, как у ищейки, вынуждало его полагаться на нее в деле розыска следов. Впрочем, следы были совершенно свежи; во многих местах на снегу виднелись широкие и глубокие следы, казалось, проложенные минуту назад.

Однако волк не показывался, и если бы стены, окружавшие эту местность, не были бы так высоки и неприступны, можно было бы предположить, что ему удалось через них перескочить. Но это было невозможно. Прыжок на двадцать или тридцать футов в высоту волку не под силу. У этого зверя нет той удивительной эластичности мускулов, которой отличаются пантеры, тигры и другие хищники из семейства кошачьих. Итак, волк, несомненно, находился внутри каменоломни и мог появиться с минуты на минуту, чтобы принять бой.

Более десяти минут Леонс бродил между камней и кустов, вдруг ищейка вернулась к нему более испуганная и дрожащая, чем прежде, у ног хозяина она искала убежища от угрожающей опасности. Бульдог Кастор, напротив, остановился и, вытянув свою сильную шею, на которой был ошейник с торчащими наружу гвоздями, он глухо зарычал. Все это говорило о том, что вблизи находится хищник; но молодой охотник, как ни напрягал зрение, ничего разглядеть не мог.

Наконец ему удалось разгадать позицию грозного неприятеля. В тридцати шагах от него была лужа, на ее краю сухой и пожелтевший тростник сильно колебался. Между стеблями тростника Леонс заметил две неподвижные, блестящие точки, которые даже днем, казалось, светились жутким светом. Ничего больше видно не было, но охотник знал: зверь скрывается в тростнике, готовый, вероятно, кинуться на него, как только он подойдет ближе.

Леонс остановился и медленно приложил карабин к плечу, но не стрелял. Быть может, в эту роковую минуту он вспомнил, что чудовище, находившееся в нескольких шагах от него, убило восемьдесят три человека и тяжело ранило около тридцати, что оно одержало верх над двумя- или тремястами охотниками, которые его преследовали, и что вся Франция была встревожена из-за него. У него сильно забилось сердце, в глазах потемнело, голова начала кружиться. Но вдруг он почувствовал на себе взгляд Кристины, словно бы она стояла совсем рядом и наблюдала за ним, тревожась о его судьбе и замирая от страха. Леонс глубоко вздохнул, кровь спокойнее потекла по его жилам, головокружение прошло, и спустя несколько секунд все окружающие предметы приняли в глазах молодого человека свой обычный вид.

То ли оттого, что расстояние казалось ему еще слишком большим, то ли оттого, что противник был недостаточно заметен, Леонс пошел вперед, держа карабин наготове. Собаки следовали за ним, рыча, одна от злости, другая от страха. Но этот маневр молодого охотника не привел ни к какому результату, волк не трогался с места, и видны были лишь одни его блестящие глаза. Наконец Леонс потерял терпение, остановился и прицелился в самый центр меж двух светящихся точек. Но тут роли переменились мгновенно.

Зверь, увидев угрозу своей жизни, решился на бой. Его большая голова с навостренными ушами, могучее тело с сероватой шерстью, тяжелый и длинный хвост внезапно показались из тростника, зверь яростно ринулся на своего противника.

Леонс не оробел при этом внезапном нападении. Когда волк был от него в десяти шагах, он хладнокровно прицелился в голову и выстрелил. Выстрел из большого карабина, повторенный нескончаемым эхом, произвел оглушительный шум, подобный грому, но не смог заглушить дикий рев. Сквозь дым от пороха Леонс увидел волка, силою удара повергнутого наземь и, казалось, смертельно раненного. Крик радости не успел сорваться с губ юноши, когда зверь, истекая кровью, поднялся на ноги и пошел на охотника.

Боль и жажда мести удесятерили отвагу волка. Он не хотел умирать, не убив того, кто пришел сюда, чтобы его погубить. Секунда - и он уже повалил охотника. Тщетно Леонс старался противопоставить ему свой штык, сделанный из стали лучшего закала. Штык был сломан, как стекло, карабин измолот в щепки, а Леонс, опрокинутый зверем, так ударился о землю, что почти лишился чувств.

Гибель его казалась неизбежна, потому что защищаться он был не в состоянии, но верные союзники не покинули его. Бульдог Кастор, который один раз уже потерпел поражение в схватке с жеводанским зверем, несомненно, хотел взять реванш.

Он с ожесточением бросился на волка. Даже ищейка, то ли ободренная видом крови своего врага, то ли побуждаемая опасностью, которой подвергся ее хозяин, поборола свойственную ей робость, бесстрашно бросилась на волка и вцепилась ему в горло. Чтобы победить этих двух противников, зверю пришлось оставить Леонса.

Но победить собак волку было легко. Одного движения грозных челюстей было достаточно, чтобы переломить позвоночник несчастной ищейки, между тем как острые, как ножи, когти раздирали ей брюхо и разбрасывали далеко внутренности. Бедная собака, умирая, испустила пронзительный визг. Оставался Кастор, который также схватил зверя за горло и впился в него зубами. Волк попробовал было от него избавиться мотая головой из стороны в сторону, однако бульдог, наученный опытом, вцепился в него мертвой хваткой. Тогда они покатились по земле, раздирая и кусая друг друга с невыразимой яростью; но волк, несмотря на свои раны, сохранял преимущество, которое неминуемо должно было повлечь за собой окончательную победу.

Леонс, возле которого сцепились в смертельной схватке два животных, несколько минут пребывал в забытье. Но сознание быстро вернулось к нему. Едва владея телом из-за своего падения, ослепленный пылью и снегом, которые летели ему в лицо, он приподнялся на локте и вынул из ножен свой охотничий нож. В ту минуту, когда противники покатились в его сторону, он с трудом открыл глаза и, собрав все силы для последней попытки к спасению, воткнул нож по рукоять в серую спину зверя.

В ту же секунду он услышал чей-то голос:

- Не унывайте, мосье Леонс! Держи крепко, Кастор! Мы идем!

Больше Леонс ничего не слышал. Какие-то железные зубья раздирали ему грудь, потом страшная тяжесть навалилась на него, сдавила ему дыхание и он лишился чувств. Приятное ощущение свежести возвратило ему сознание. Вокруг него усердно хлопотали Дени, Жервэ и еще несколько человек. Ему брызгали в лицо холодной водой из лужи, расстегнули ему платье, чтобы он свободнее мог дышать.

- Зверь... - прошептал он, разлепив губы. - Где зверь?

- Убит, мосье Леонс, - радостно ответил старый егерь. - Убит окончательно и бесповоротно!

И он указал на громадного волка, всего в грязи и в крови, который лежал мертвый возле истерзанных останков бедной ищейки.

Чуть далее Кастор, тяжело дыша, вылизывал свои раны. Грустное сомнение мелькнуло в голове Леонса.

- Дени, - сказал он, приподнимаясь на локте. - Это ты убил его? Почему ты меня ослушался и пришел сюда?

Егерь улыбнулся.

- Взгляните на мое ружье, господин, - сказал он, показывая свое ружье, совершенно чистое и неразряженное, мне, право, смертельно хотелось пустить пулю в этого молодца, - но вы так крепко обнялись, что я не рискнул этого сделать. Впрочем, к чему было тратить порох понапрасну? Вы уже покончили дело с этим старым чертом, посмотрите сами.

Приподняв труп волка-исполина, он показал Леонсу его нож, вонзенный по рукоять в плечо зверя. Лезвие так глубоко вошло в тело волка, что вынуть его можно было только с величайшим усилием. Раны, от которых Леонс лишился чувств, зверь нанес ему, уже умирая. Он до самого последнего мгновения пытался отомстить своему убийце.

Глядя на это несомненное доказательство своей победы, Леонс забыл о боли. Радость наполнила его сердце, голова закружилась от счастья и усталости, и он прокричал изо всех сил:

- Благодарю Тебя, Господи! Это правда: я убил жеводанского зверя!

Немного позднее торжествующие охотники возвращались в Меркоарский замок. Леонс, весь помятый и в ушибах, шел пешком, опираясь на Дени. Некогда грозного зверя перекинули через спину лошади, и его страшная голова и длинные ноги с острыми когтями висели по обе стороны седла. Потом пришел Жервэ, неся на руках бедного Кастора, который жалобно поскуливал от боли, хотя вид его убитого врага, раскачиваемого рысью лошади, порой еще, казалось, возбуждал его ярость. Шествие замыкали крестьяне, которые были едва ли не счастливее всех: ведь больше всего вреда жеводанский зверь причинял именно им.

Таким образом достигли замка. Недалеко от главных ворот охотников догнала небольшая группа людей, настолько же молчаливых и грустных, насколько те были шумны и веселы. Состояла она из слуг, несущих на носилках бесчувственное тело, завернутое в плащ. За ними следовало несколько человек, которых из-за наступающих сумерек нельзя было узнать в лицо. Леонс приказал своим людям остановиться и хранить молчание. Когда же носильщики с ним поравнялись, он тихо спросил, указывая на тело:

- Кто это?

Носильщики или не слышали, или не хотели ответить; они молча прошли мимо со своей печальной ношей и вскоре исчезли под сводом ворот. Леонс не решился повторить свой вопрос. Он не успел еще обдумать, что же могло произойти в его отсутствие, когда вдруг услышал радостный голос приора:

- Леонс, друг мой, вы ли это? О, хвала Всевышнему! Вы возвращаетесь целы и невредимы!

- Господь был ко мне милостив и щедр, мой добрый отец! Он послал мне победу над лютым зверем, наводившим ужас на всю провинцию! Но скажите мне, ради бога, кто этот несчастный, которого сейчас пронесли в замок?

- Это был человек, который умер без покаяния. Меня уведомили слишком поздно. Он был уже мертв, когда я пришел на место боя. Впрочем, я сомневаюсь, что он стал бы исповедоваться... Да простит ему Господь его грехи!

- Но... кто? Вы не назовете мне его имя, преподобный отец?

- Нужно ли называть? Леонс, вы теперь единственный представитель древнего и знатного рода Варина.

Леонс несколько минут стоял в задумчивости, в душе его шевельнулась жалость к этому человеку - подверженному страстям и порокам, но смелому до дерзости и отчаянному до безрассудства.

Пока он предавался этим размышлениям, мимо него прошли два человека, один из которых говорил:

- Я исполнил только половину моего долга, мэтр Легри! Я наказал главное лицо, оскорбившее мою госпожу; но этим я не ограничусь. Я даю вам три дня на распоряжения для похорон вашего друга; по истечении этого срока рассчитывайте, что я вас отколочу, как обещал, где бы вы мне ни попались.

Отец Бонавантюр и молодой граф быстрым шагом направились в замок. Они приближались ко входу во внутренний двор, когда раздался звонкий и радостный голос, который, казалось, заполнил собой все окружающее пространство:

- Леонс, мой милый Леонс!

Графиня де Баржак бежала им навстречу. Лицо ее сияло, как утреннее солнце.

- Кристина! - крикнул Леонс. - Бог даровал мне победу, и я пришел требовать свою награду!

Вместо ответа мадемуазель де Баржак вне себя от восторга упала в его объятия.

Спустя два месяца граф де Варина, барон Жеводанский, начальник королевской волчьей охоты в Жеводанской провинции, сочетался браком в Мендском соборе с графиней де Баржак, владетельницей замка Меркоар. Народ встречал громкими радостными криками отважного охотника, избавителя страны от страшного волка, который и ныне известен под именем жеводанского зверя. Ни до, ни после этих событий не появлялись во Франции животные, подобные ему.

Брак был совершен его преосвященством епископом Алепским, монсеньором де Камбисом, при участии его преподобия Бонавантюра, тридцать четвертого фронтенакского аббата. Его предшественник недавно умер, и прежний приор был назначен на его место. Сестра Маглоар в своем костюме урсулинки сопровождала невесту в церковь и заменяла ей мать.

Кавалер де Моньяк, имевший несчастье убить на дуэли ближайшего родственника жениха, принимать официальное участие в торжестве не мог. Он покинул свой пост почетного конюшего, ему была назначена большая пенсия, которая ограждала его от любой нужды. Любуясь издали своей молодой госпожой, он бормотал про себя с невыразимым наслаждением:

- Что ж, теперь я могу отдохнуть! Пока она находилась под моей охраной, никто не смел обидеть ее безнаказанно. Я убил одного и поколотил другого. Остальное довершит Господь!

Берте Эли - Жеводанский зверь (La Bete du Gevaudan). 6 часть., читать текст

См. также Берте Эли (Elie Berthet) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Потерянная долина (Le Val-perdu). 1 часть.
ГЛАВА I. БЕГЛЕЦ Пушечная и ружейная пальба целый день раздавалась в го...

Потерянная долина (Le Val-perdu). 2 часть.
- Еще не спишь, любезный гость? Сказать по правде, я не надеялся заста...