Андрей Зарин
«Казнь - 03»

"Казнь - 03"

XVII

Человек хотя и не может жить без общества, тем не менее время от времени душа его жаждет полного одиночества и покоя, жаждет отдыха от беспрерывных впечатлений и переосмысления их. И чем богаче одарена душа, тем чаще она прибегает к одиночеству как освежительной ванне. Душа порочная, напротив, боится одиночества и ищет забвения в суете и шуме. Но одиночество одиночеству рознь, и, если в другое время на личное усмотрение Николаю Долинину предложили бы просторную комнату с чисто выбеленными стенами, обеспеченное содержание и невозмутимый покой, он, быть может, с радостью бы принял предложение, не обратив внимания на то, что окно помещено на два аршина от пола, что мебель состоит из необходимых кровати, стола и - как милость - двух табуреток. Быть может, в этом уединении он, как Сильвио Пеликко, обессмертил бы свое имя, - но теперь... посаженный в тюрьму против воли, с позорным подозрением, с будущим, в котором он видел долгие годы страданий, - это одиночество являлось для него сплошным мучением. Трудно было в его возрасте, с его характером покорно подчиниться слепой и несправедливой судьбе, и, бессильный для активной борьбы, он задыхался от гнева.

Лицо его осунулось и побледнело, глаза горели, движения приобрели нервную торопливость, и он стал болезненно раздражителен и резок. И в то же время любовь к Анне Ивановне, разжигаемая препятствиями, охватывала его, как безумие, и он сгорал, мечтая о ней. Не проходило дня, чтобы он не передал брату письма к Анне Ивановне и не спросил бы о ней, и только раз получил от нее в ответ всего две строчки: "Мы оба наказаны за преступные мысли. Молитесь за меня, как я за вас!"

Эти строки привели его сперва в ярость, потом у умиление. Он глумился над ними, а потом целовал из и обливал слезами. Непостижимое что-то установило, между ним и ею, и он еще сильнее разгорался к ней любовью при сознании этой тайной преграды. Воображение воскрешало перед ним картины его юношеской любви. С каким доверием, с какою чарующей смелостью, будучи девушкой, она отдавалась любви. Казалось, нет для нее, рядом с ним, никаких страхов! И какой испуганной и вместе с тем неприступною она явилась потом, сделавшись женою ненавистного человека, и теперь, снова обратившись в свободную женщину. Какая-то тайна совершилась в душе ее, и он, якобы писатель, не имеет ключа к этой тайне!...

Было утро. Николай отпил утренний чай, сторож убрал посуду, и Николай монотонно ходил из угла в угол по своей камере, когда в коридоре раздались шаги, остановились подле его двери, и Николай услышал звон ключей. Он приостановился посередине комнаты. Дверь раскрылась, и в камеру, приветливо кивая лохматой головой, вошел Полозов, редактор-издатель местного "Листка".

- Наконец-то я вас увидел, мой дорогой! - заговорил он с порога, идя к Николаю с протянутыми руками. - Как добивался я вас видеть, если бы вы знали! И вот только теперь получил разрешение от самого Гурьева. Ну, как вы чувствуете себя, Николай Петрович, ваше здоровье? - он пожал руку Николаю и сел на табурет, смотря на Николая через очки, для чего наклонил свою лохматую голову, словно хотел забодать. Николай с недоумением смотрел на Полозова.

- Благодарю, здоров, - ответил он, - чувствую же себя, как чувствовали бы, вероятно, и вы, сидя в остроге по подозрению в убийстве.

Полозов заерзал на табурете и деланно засмеялся.

- Хе-хе-хе! Такой же острослов! Однако это гадко, гадко! Я говорю про упадок духа. Помилуйте, здесь, в таком уединении при вашем таланте, да я бы... я бы воспарил! - и он, вскочив, взмахнул руками, как бы воспаряя.

Николай усмехнулся.

- Нет, ей-Богу, - сказал Полозов ласковым голосом, снова садясь на табурет. - Ну, что вам стоит? Оправьтесь! Знаете, чтобы оживить вас, что я вам предложу?

- Написать фельетон? - с усмешкой сказал Николай.

- Именно! - подхватил Полозов, тряхнув головою. - И, чтобы вам веселее было, я дам вам десять копеек, ну пятнадцать за каждую строчку! - он снял очки и с лучезарной улыбкой взглянул на Николая. - Милушка мой, пятнадцать копеек.

- Что же я напишу вам? Я ничего не знаю, никуда не выхожу, никого не вижу.

- Душечка, что хотите! Фантазию, так что-нибудь, стихи, рассказ, свои впечатления.

- Фурор! - усмехнулся Долинин. - Подписать: "Июль. Местный острог"? Лишних тысяча нумеров по пятаку. Так?

- Так, так! Усиленная подписка. Смерть "Газете"! - Полозов встал и нежно взял Николая за руки. - Так вы согласны, милушка? А?

Николай молчал. Полозов сделал грустную мину.

- Вы, дорогой, моя надежда. Степан Иванович изменил. Обещался мне одному, пишет и в "Газету"...

- Вы ему отказали?

- Разве можно? - Полозов развел руками. - Эта гадина Стремлев только рад будет, а мне убыток. Потом, тогда другое дело, но теперь... Милушка!

- Многоуважаемый Николай Петрович! - вдруг раздался с порога крикливый голос, при звуке которой Полозов отскочил от Николая, как резиновый мяч, и грозно нахмурился.

В камеру, семеня ногами, вбежал Стремлев, но при виде Полозова запнулся сразу и остановился, не добежав до Николая. Лицо его исказилось язвительной улыбкой.

- Вот-с как, уже пролезли? Бойко! - сказал он Полозову, забыв о Николае.

Полозов грозно сверкнул очами и сказал:

- Николай Петрович старинный мой сотрудник. У меня не хватило бы наглости лезть к постороннему человеку!

- Хе-хе-хе, - язвительно заметил Стремлев, - скажите: "благородство"! Вас, сколько я знаю, никогда раньше не трогало несчастие ближнего. Вы на них только спекулировать можете...

- Однако я чужих сотрудников к себе не переманиваю!

- Хуже-с! - ответил Стремлев, хлопая себя руками по бедрам. - Вы у своих выманиваете сведения и печатаете будто от себя.

- На строках не обсчитываю, - волнуясь, не отступал Полозов.

- Ах, скажите! А несчастному корректору три часа учли?

- Подписчиков не ворую...

- А кто ворует? Позвольте узнать?

Стремлев, как петух, подбежал к Полозову и смотрел на него в упор сверкающими выпуклыми глазами. Полозов отодвинулся.

- Вы сами знаете, кто у Антипова за три рубля адреса купил, - ответил он, - я такой подлости никогда не допущу.

- Хе! - заволновался Стремлев. - Вы хуже, вы статьи из набора к себе берете, вы в прошлом году с подписным листом по домам ходили, вы!... - взвизгнул Стремлев, прыгая и ударяя себя по бедрам.

- Ну, вы! - Полозов сделал угрожающий жест рукой, но в эту минуту в камеру вошел Яков Долинин.

- Брат! - обрадовался Николай.

Стремлев и Полозов наперегонки бросились здороваться с его братом, искоса бросая друг на друга злобные взгляды.

Николай с улыбкой обратился к ним.

- Простите, - сказал он, - ко мне пришел брат, и мы будем говорить о деле.

- Ну, ну, ну, - добродушно ответил Полозов, - я понимаю, мой друг, вполне! До свиданья покуда. Так я надеюсь? - прибавил он, пожимая Николаю руку с видом заговорщика.

Стремлев, вздохнув, тоже подошел к Николаю.

- Жалею, что зашел в столь неурочный час. Надеюсь, что в следующий... вы еще не дали слова? - он так же таинственно пожал Николаю руку и вышел, бросив презрительный взгляд на Полозова.

- Зачем они были? - спросил Яков, когда оба представителя местной печати скрылись.

Николай махнул рукой.

- Просили фельетон. Вот если бы петербургские так искали моего сотрудничества! - усмехнулся он, но лицо его тотчас приняло озабоченное выражение. - Ну, что она?

- Весенина не было, и письма я не получал, - ответил Яков.

Николай опустил голову.

- Закатилась звезда моя! - печально сказал он. - Знаешь ли, все эти дни и ночи я твержу одно: "Душа моя болит и тоскует... Милая, где ты?" не знаю, откуда это? Свое или чужое? Но в этих словах мое настроение.

Он сел на постель. Яков придвинулся к нему и, положив на его колено руку, ласково сказал:

- Зато я тебя обрадую!

- Чем? - Николай поднял голову.

- Вероятно, завтра тебя освободят.

- Ты шутишь? - Николай вскочил на ноги, снова сел и, схватив руку Якова, впился в него глазами. - Правда?

Яков радостно кивнул ему.

- Как? - Николай дрожал, как в лихорадке.

Яков на миг отвернулся, чтобы скрыть свое волнение, и потом заговорил:

- Помнишь, ты сказал мне про нищую с ребенком, что проводила тебя? (Николай кивнул.) Ну, я нашел ее! После этого я был у Гурьева, а сегодня ее допрашивают. Гурьев сказал, что он ни минуты не думал, что ты виновен...

- Брат, брат! - воскликнул Николай и, вскочив, обнял его. Грудь его вздымалась от волнения, он чувствовал, как спазмы сжимают ему горло.

- Как мне благодарить тебя!

- Не меня, - ответил Яков, - а одного человека. Ты потом сходишь к нему. Он мне и эту бабу сыскал, и, кажется, на убийцу набрел! Я обещал ему, что ты поможешь в открытии его!

- Все сделаю! - горячо ответил Николай. - Так завтра?

- Вероятно, - сказал Яков.

Завтра... Сутки, отделявшие Николая от этого блаженного часа, казались ему вечностью. Свобода! Право сидеть дома или выйти из него, идти куда угодно, на сколько угодно времени! Только тот, кто испытал неволю, может понять все блаженство благословенной свободы; как голодный понимает голод, так неволю и весь ужас ее понимает только заключенный.

Николай преобразился. Стан его выпрямился, и он снова смело смотрел вперед. Ведь не мог же брат надсмеяться и так грубо обмануть его! В первый раз он радостно приветствовал наступившую ночь и торопливо улегся в постель, желая заснуть и проспать вплоть до часа желанной свободы. Но сон долго не давался ему. Грезилась Анна Ивановна, свидание и объяснение с нею, думал он о новом счастье семейной жизни и давал обеты честно и неустанно трудиться. Словно из горнила чистилища выходила душа его, просветленная, примиренная, полная надежды и силы.

Он заснул и радостно проснулся под шум отворяемой двери. Сторож внес таз с водою для умывания и самовар с посудой.

"Когда же будет свобода и как она явится? - думал Николай. - Кто будет ее вестником?"

Он отпил чай и в волнении зашагал по камере. Дверь отворилась снова.

- Вас просят к господину следователю, - сказал сторож.

Николай взял шляпу, и вдруг ноги его подкосились. Часовой, его обычный спутник по коридору и по двору, на сей раз его не провожал. Он радостно, быстро пошел знакомой дорогой и смело отворил дверь в камеру следователя.

Казаринов приветливо поднялся к нему навстречу и протянул ему руку.

- Считаю долгом объявить вам, Николай Петрович, - сказал он торжественно, с сияющим лицом, - что вы свободны! Следствие сняло с вас подозрение.

Николай крепко пожал руку следователя и сел.

- Кому я обязан этим?

- Показанию нищей!

- Но ведь я говорил вам о ней раньше! - не выдержал Николай, и в словах его прозвучал упрек. Следователь смущенно пожал узкими плечами.

- Что поделаешь? Я делал вызовы ей, она не являлась, и я не считал себя вправе оказывать вам особое доверие. Для меня до вчерашнего дня ваша нищая была мифом.

- Кто же убил? - спросил Николай. Следователь опять пожал плечами.

- Простите, это пока служебная тайна, но правосудие не дремлет! - он поднял угрожающе руку. - И убийца будет настигнут карающей десницей закона.

Николай встал и протянул следователю руку.

- Жму руку, - сказал он, - направляющую карающую десницу закона!

Он подошел к Лапе, который лениво поднял голову от стола и бросил сонный взгляд на Николая.

- До свидания, - сказал ему Николай.

- Здесь принято говорить "прощайте"! - произнес Лапа, снова опуская голову.

Николай вышел. Казаринов взволнованно прошелся по кабинету и сказал:

- Алексей Дмитриевич, это черт знает что! Опять промах! Кто же убил?

- А? Что?

- Тьфу! Я говорю, кто убил?

- Кто-нибудь да убил, - равнодушно ответил Лапа.

- Это и я знаю! - Казаринов резко повернулся. - Анохов? Грузов?

- Арестуйте их по очереди! - ответил Лапа.

- И арестую! - закричал следователь, выходя из себя. - О, черт! Вот ведь попалось дело. Будь у нас сыщики!...

Николай вышел из камеры и в коридоре увидел Якова с чемоданом в руке. В этом чемодане было все имущество Николая, взятое в тюрьму. Он подбежал к брату и порывисто его обнял.

- Ну все, слава Богу! - сказал радостно Яков. - Идем же!

Когда они вышли на улицу и Николай увидел яркий свет солнца, быстро идущих людей, экипажи, силы на миг оставили его. Он опустился на скамью, что стояла у дверей суда, и несколько времени сидел, лишившись сознания. Глаза его с детским восторгом смотрели перед собою, а по лицу разлилась и застыла блаженная улыбка. Яков стоял подле него и сквозь слезы смотрел на его измученное, но светящееся лицо.

XVIII

Великое чувство свободы, безумная радость от сознания, что грозный призрак суда и позора отошел в сторону и не вернется больше, целый день владели Николаем и погружали его в блаженное состояние. Говорил ли Яков, или кухарка, или дворник, он всем радостно улыбался и весело кивал головою, на дворе и в палисаднике он с невыразимою любовью смотрел на кусты и деревья; у себя в комнате, перебирая бумаги и книги, он даже заплакал от прилива счастья. Казалось, новая жизнь развертывалась перед ним, и вечером, за ужином, он с волнением сказал брату:

- Я испытываю необыкновенное счастье. Я будто заново родился! Веришь ли, для меня теперь все ново, и в то же время пережитый мною опыт остался со мною. Все теперь за мое счастье. Я повидаюсь с Аней, между нами выяснятся все недоразумения (я знаю, она любит меня!), и впереди жизнь, полная бесконечного счастья, разделенной любви и честной работы. Ты ведь бросаешь свою контору?

Яков кивнул.

- И отлично! Переселяемся в Петербург и живем вместе! Ты теперь не узнаешь меня. Нет уже прежнего легкомыслия, переходов от отчаянья до восторгов. Все ясно! Я предугадываю всю свою жизнь до смерти и не знаю только, что будет мною написано.

Лицо его светилось радостью, глаза сияли, и Яков с умилением смотрел на радостное лицо брата, утомленное недавним страданием.

- Ты говоришь вот, что отрекся от легкомыслия, - с улыбкою сказал он, - а за весь день даже не поинтересуешься, кому обязан свободою!

Николай хлопнул себя по лбу.

- Ах я! Но, ей-Богу, Яша, я все время об этом думал и собирался спросить. Кому же?

- Алексею Дмитриевичу Лапе! - ответил Яков.

- Лапе? Этому сонуле? Да знаешь ли, он на кладбище сделал мне первый допрос? А теперь...

- Вот поди же! Он оказался удивительным человеком. За время твоего сидения я с ним сблизился, и, поверь мне, я редко встречал таких благородных людей.

- Схожу к нему, скажу спасибо! Как же он помог?

- Нашел нищую, но главное, - он подозревает убийцу, и его подозрения похожи на правду. Он очень проницателен и, между прочим, вполне правдоподобно объяснил причину ненависти к тебе лакея Ивана.

- Какая же?

- А помнишь ты свою повесть "Утопленница"?

Николай кивнул.

- Иван читал ее. Я ведь тогда рассказал тебе действительный случай: эта утопленница была невестой Ивана, а ты сделал его сообщником насильника. Он не может простить тебе этого.

Николай удивленно пожал плечами.

- Но ведь там ни его внешности, ни его имени. Как он додумался?

- Он не из простых, - ответил Яков, - он очень много читает, много думает и, как у всех самоучек, у него необыкновенное самолюбие и гордость. Это интересный, сильный характер!

- Я завтра увижу его, - сказал Николай, - я буду у Силина; он там?

- Да! И вот уже одну из просьб Лапы и исполнишь. Порази его своим появлением и запомни его физиономию, потом расскажешь Алексею Дмитриевичу.

- Он подозревает его?

- Этот Иван очень любил свою невесту, которую соблазнил Дерунов и тем явился причиною ее смерти. Вполне возможно, что Иван не хотел простить этого.

- Восемь лет!

- Трудно постичь человеческий характер, - уклончиво сказал Яков и спросил: - Ты куда же завтра?

- Прежде всего к Захарову. Я ведь его считал убийцею и этим виноват перед ним. Он, говорят, уже выздоравливает.

- Встал и ходит!

- Ну вот! Потом схожу к Силину, все о сестре расспрошу, ну а от него к Лапе. Послезавтра в Можаевку! Все сразу!

- Дай тебе Бог успеха! - сказал Яков, вставая. - Теперь иди спать. Устал, чай!

- От волнений, - ответил Николай.

Братья поцеловались и разошлись.

Николай лег грудью на подоконник раскрытого окна и снова отдался своим думам. Мир и покой наполняли его душу. Ему хотелось всех любить, все обнять: и это звездное небо, и уснувшую землю с ее людьми. Немая тишина царила кругом, только слабо шелестели листы деревьев, и вдруг, прорезая тишину ночи, откуда-то пронеслась звонкая нота заунывной песни. Еще, еще, и воздух наполнился тоскующими звуками.

Нет, я не верю, Ты мне изменяешь, Прости, моя радость, Прости, мой покой...

пел чей-то высокий, за душу хватающий голос. Волнение охватило Николая. Тяжелое предчувствие сжало его сердце, вдруг разом исчезла вся призрачная радость желанной свободы.

Он тяжело вздохнул, словно расставаясь с мечтами, закрыл окно и медленно стал раздеваться.

"Любит ли?" - думал он и опять с болью в сердце почувствовал, что душа прежней любимой им девушки теперь для него неразгаданная тайна, к которой нет ключа...

Старая городская больница помещалась у черты города и своими массивными серыми каменными корпусами напоминала крепость, угрюмую и печальную. Столетние липы и вязы окружали ее со всех сторон и под своими зелеными навесами скрывали низкую каменную стену, еще более придававшую больнице вид крепости.

Но старые больничные порядки давно уже сменились новыми, и больница считалась одним из надежных приютов для тяжелобольных. Несомненно, Захаров не оправился бы так скоро от своей тяжелой болезни в иной обстановке.

Николай вошел в калитку и, по указанию сторожа, пошел через сад по мощенной камнем дорожке. В саду группами гуляли больные в белых колпаках с черными клеймами и желтых халатах.

Николай уже приближался к одному из мрачных флигилей, когда его окрикнул визгливый женский голос:

- Николай Петрович, вы ли это?

Он обернулся и увидел почтенную Колкунову. Размалеванное, как у египетской мумии, лицо ее было прикрыто синей вуалью. Одета она была в черное шерстяное платье с вырезом, прикрытым кружевами, и короткими рукавами, обнажавшими выше локтя ее желтые руки, голову покрывала соломенная черная шляпа, на которой, как султан, в такт ее речи качалось растрепанное страусиное перо. Она порывисто подошла к Николаю, ухватила его за руку и стремительно заговорила:

- Вы и на свободе! О, как я рада! Я всегда говорила дочери: Катя, правда восторжествует! И вот! Еще на днях ко мне заходил ваш брат, и я утешала его. Какая мысль: вы - и убийца! Вы, вероятно, к нашему Александру? О, добрая душа! (Она снова схватила руку Николая и начала ее давить.) Побеседуйте с ним. Он тоже страдалец. Нелепые мысли одолевают его голову. Знаете ли (она понизила голос), он ненавидит меня! Вы поражены?

Она отодвинулась от Николая, чтобы посмотреть, насколько он поражен, и перо на ее шляпе заколыхалось. Переведя дух, она заговорила снова:

- Ненавидит! Да! Сейчас он меня почти выгнал от себя, топал, кричал. А я? Я ли не люблю его, как родного сына. Дорогой мой (она опять овладела рукою Николая), уговорите его принять Катю. Чтобы по-прежнему. Я наверное знаю, что Можаев оставил за ним его место, и все будет как раньше. О, будьте ее спасителем, не говорите "нет"! Я вижу, вы тронуты. Я скажу Кате!

Николай, оглушенный потоком ее речи, не произнес еще ни одного слова. Теперь он воспользовался минутой и, поспешно откланиваясь ей, сказал:

- Будьте покойны, если он меня спросит...

- О, спаситель! - крикнула вслед ему полковница. - Благодарю! - и она грациозно послала ему несколько воздушных поцелуев, которые проходивший мимо фельдшер принял по своему адресу, так как Николай уже успел скрыться в дверях флигеля.

Он прошел по широкому коридору и вошел в комнату с надписью "Палата No 8". Подле двери больной разметался в постели и протяжно стонал; рядом с ним бледный юноша, схватясь за ворот рубашки, удушливо кашлял, и на щеках его, как кровь, алел яркий румянец, а тут же невдалеке двое выздоравливающих равнодушно играли в шашки, и далее, у постели веселого рассказчика в белом колпаке, группой стояли больные и весело смеялись, заглушая и стоны, и кашель. Николай огляделся и увидел Захарова в углу палаты, у окна.

Благодаря худобе, всклокоченным волосам и желтому халату он казался великаном. Глаза его ввалились, лицо было бледно и безжизненно. Он стоял, прислонясь к подоконнику, и жадно смотрел в окно.

Николай подошел к нему и осторожно окликнул. Он быстро обернулся и, запахивая халат, с недоумением взглянул на Николая.

Николай назвал себя и прибавил:

- Помните, мы раз гуляли с вами? Ну, как теперь ваше здоровье?

- Отлично, благодарю вас, - ответил Захаров, - доктора не выпускают, а я бы уже давно выписался, потому что меня ждет служба.

- Да и скучно вам тут, я думаю?

- Скучно? Нет. Я даже был бы рад, если бы некоторые посетители отказались развлекать меня. Не вы, не вы, - поспешил он поправиться, - а вот хотя бы моя любезная теща. Была перед вами и страшно меня расстроила.

Лицо его нахмурилось и приняло землистый оттенок. Он помолчал и медленно заговорил:

- Кто просит ее становиться между мной и женою. Мы сами можем обо всем договориться, и, наконец, я не хочу ее! Не хочу! - он нервно запахнулся в халат, и на его лице выступили красные пятна. - Она и без меня будет счастлива, а я не хочу мучений. Довольно!

Николай нежно положил свою руку на его плечо.

- К чему вы волнуетесь? - с состраданием сказал он. - Выйдете из больницы, и само собою все решится.

- Отчего она сама не придет? - не слушая его, продолжал Захаров. - Боится! Не чиста совесть! То то и есть. Пусть придет и оправдается, тогда...

- Хотите, я уговорю ее прийти к вам, - сказал Николай. - Хотите, приведу?

Захаров посмотрел на него долгим взором, потом вдруг нахмурился, сердито запахнулся и ответил:

- Нет, это я так! Малодушие, я ненавижу ее, не надо. Бросим о ней, эти разговоры утомляют меня...

Николай замолчал.

- А что вы делать будете?

- Я? Я уеду в Петербург... На днях...

Захаров кивнул.

- И отлично. Одно посоветую: не женитесь! Соблазняйте лучше чужих жен. Ха-ха-ха!

Лицо его то становилось сумрачным, то краснело; он, видимо, волновался. Николай поспешил встать и протянул ему руку.

- До свиданья! Я до отъезда еще наведаюсь!

- Спасибо! Я провожу вас!

Захаров плотно запахнулся и провел его до калитки.

- Пришлите ее ко мне, - сказал он вдруг ему на прощание, - я, может быть... Если захочет, если захочет!...

Николай ушел от него, невольно улыбаясь. Вот люди! Рвут, мечут, проклинают и потом снова возвращаются к своему аду.

Он пришел домой, позавтракал и направился к Силину. На его звонок дверь отворил ему Иван, который с испугом отшатнулся.

- Вы?! - произнес он, задыхаясь.

Николай пристально, с усмешкой посмотрел на него.

- Я, - ответил он, - убийцу нашли, да только не меня.

- Кого же?

- Тебя! - резко сказал Николай.

Иван пошатнулся, по лицу его пробежала судорога, но через мгновение он оправился и злобно сверкнул исподлобья глазами.

- Шутки шутите, - хрипло произнес он, - я барину почитай десять лет служил!...

- Ты, да неужели! - закричал Силин, появляясь на пороге прихожей и протягивая руку Николаю. Иван быстро шмыгнул в другую дверь.

- Слышу знакомый голос! - продолжал Силин. - Думаю - неужели? Глядь, ты и вправду. Рад, рад! Иди сюда. Садись. Иван, тащи вино, что осталось. Да куда это он делся? Подожди!

Силин проводил Николая в гостиную, где временно основался, и исчез.

Через некоторое время он вернулся с бутылкою и двумя стаканами.

- Вообрази, заперся у себя и выходить не хочет, - заговорил он, сервируя стол. - Престранная бестия! Я и не замечал его раньше, а теперь прямо заинтересован. Постоянно беседует сам с собою, много читает, а тут еще начал повесть писать "с убивством", как он объяснил. Приносил начало читать мне. Чушь ужасная! Ну, пей! Рассказывай.

Он разлил вино и придвинул Николаю стакан.

- Что говорить? - ответил Николай. - Подержали и выпустили... Вот и все... У тебя, у вас что?

Силин засмеялся.

- Зять мне пользу принес хоть после смерти. Дал развернуться таланту. И молол же я!

- Ты и про меня напутал...

- Уж прости! Что поделать? Я думал ведь, что ты и вправду... того... что же, - смутился он, - я бы на твоем месте, пожалуй... Такая скотина, да я сам, веришь ли...

- Оставь! - остановил его Николай. - Скажи, и твоя сестра так думает?

- Фью! - Силин свистнул и повертел пальцем около лба. - Совсем свихнулась. А тут еще прочла твой фельетон, и - шабаш. Казнь, говорит. И все! Какая, кому, за что? Ничего не разберешь. Казнь! Ходит как в воду опущенная. Можаевых изводит - и все тут!

- Я к ней завтра еду.

- Напрасно. Не примет!

У Николая упало сердце.

- Почему ты так думаешь?

- Знаю, друг. Говорю тебе, свихнулась. Если бы не Лиза, капут: в монастырь бы пошла!

Николай вскочил как ужаленный.

- Врешь, врешь и врешь! - закричал он, хватая шляпу. - Я уговорю ее, не могла она вдруг измениться!

Он бросился из комнаты.

- Да постой, послушай! - пытался остановить его Силин, но Николай уже был в прихожей.

- Сумасшедший, - Силин махнул рукою и вернулся в комнату допивать вино.

Николай пришел домой взволнованный и потрясенный. Неужели же это правда? Неужели мысль о грехе и казни за него так сильно поразила ее ум, что она уже не может отделаться от нее? Но он увидит ее и поможет ей одолеть этот нелепый призрак! Не примет? Нет, этого не может быть!...

Вечером он все-таки пошел вместе с Яковом к Лапе. Лапа жадно выслушал его рассказ.

- Так, так! - сказал он, кивнув несколько раз головою. - Теперь от вас еще одна услуга. Напишите письмо в несколько строк, как будто от нее, от той, убитой? Пусть она благодарит его за месть. Вы улыбаетесь? Он поверит! Я знаю наверное, что он беседует с нею на могиле. Да! Там я его и поймаю. Это он, он!

Суеверный страх охватил Николая. Неужели рукою убийцы может править любовь? А Лапа усмехался, потирал руки и выражал все признаки полного удовольствия.

- Не иначе как он! Не иначе! Вы увидите, как ловко я его изловлю! Ха-ха-ха!

XIX

Почтенные друзья, Грузов и Косяков, совершенно преобразились, на удивление всех "гор". Грузов не только облачился в изящную тройку горохового цвета, но даже приобрел под цвет ее пальто, цилиндр и перчатки, что преобразило его настолько, что местные кавалеры чуть не избили его под вечер, не узнав в нем своего соседа. Украшая свою внешность, Грузов уже мечтал в отдаленном будущем приобрести кусочек земли и таким образом увеличить свои владения, перестроив хату на манер английского коттеджа. Косяков, в свою очередь, не столько преобразил свою внешность, сколько украсил свою обитель, купив по случаю занавески на окна и ковер. Кроме того, теперь больная жена его всегда имела с правой руки картуз с орехами, с левой - мармелад, и, по приглашению Косякова, разделять ее унылое одиночество приходила старуха из соседнего оврага, мирно дремавшая напротив Софьи Егоровны, в то время как та, довольная присутствием живого лица, действительно уподоблялась сороке, говоря без умолку.

В недалеком будущем Косяков мечтал устроить жену при больнице, а самому переехать в город и открыть настоящую практику.

Но в последнее время мечты Грузова и Косякова стали омрачаться. Правда, две недели, каждую пятницу, они получали от Можаевой по сто рублей, но потом вдруг не только прекратились платежи, но даже и она сама не подавала признаков жизни.

Друзья пали духом.

Они по очереди стерегли дом Можаевых, думая увидеть Елизавету Борисовну, но она не показывалась в городе; они осторожно наводили справки о ней у прислуги, но без всякого результата, и лица их изменялись сообразно их характерам. Лицо Грузова вытягивалось и тускнело, в то время как лицо Косякова хмурилось и принимало угрожающий вид.

- Антоша! - сказал раз многозначительно Косяков, входя рано утром к Грузову, который тщетно высматривал в это время признаки усов в зеркале. Он быстро выпрямился и, кивнув ему, обратился к матери:

- Мамаша, оставьте нас. Сходите к Софье Егоровне!

- Как же, Антоша, ежели я хотела...

- Мамаша! - перебил ее Грузов угрожающим возгласом..

- Иду, уж иду! Не сердись! - старуха быстро оправила платок на голове и юркнула в дверь.

- Что, Никаша? - спросил тогда Грузов у своего друга, садясь и указывая ему на кресло.

Косяков грузно опустился. v

- Я, Антоша, больше ждать не могу. Баста! Пусть или выкупает, или скандал! - он угрожающе махнул рукою.

Грузов съежился.

- Но, Никаша... ежели скандал, тогда ведь мы...

- Глупости! Беру все на себя. Тебя никто не знает, а мне надоело. Я покажу ей зубы. Я решил.

- Что же ты решил, Никаша?

- Я еду туда! - он указал пальцем на окно, Грузов кивнул.

- И добиваюсь свидания! - окончил Косяков. - Сегодня еду!

Грузов кивнул еще раз.

- Хорошо, Никаша, - сказал он, вздохнув, - ты знаешь, я тебе во всем доверяю. Ты голова!

Косяков самодовольно улыбнулся.

- Я сегодня еду! Ты дай мне пять рублей! У меня своих мало; и потом, скажи старухе, чтобы за ней посмотрела, - и он указал на дверь.

- Хорошо, Никаша! Только как мы ее спать класть будем и все прочее?

- Гм! - Косяков задумался, но тотчас сообразил: - У нас тут Воробьев этот, кондитер, попроси его! Она его любит!

- Ну, ну! - согласился Грузов и полез в карман за деньгами. - Что же, с Богом! Я тебе во всем доверяю.

- Видишь ли, я сперва думал: ты поедешь, но тебе неловко, тебя все знают, и потом, ты не речист!

- Да, да! - согласился Грузов и встал. - Что же, пойдем выпьем посошок!

Через пять минут они сидели в алькове зала гостеприимного трактира "Зайдем здесь"...

Весенина последнее время все чаще томила тоска одиночества, и теперь, когда он после работы ехал к Можаевым по привычке провести вечер, это же чувство охватило его. Солнце уже опустилось за лес, и небо окрасилось заревом пожара, бросая на землю красноватый отблеск, природа смолкала, только кое-где перекликались изредка птицы да вдалеке куковала кукушка, и среди необъятной природы, под впечатлением тихо угасающего дня, Весенин почувствовал с небывалою силою свою тоску. Для чего он живет? Кому нужен?.. Вожжи выпали из его рук, и лошадь шла привычным шагом по знакомой дороге.

Почему так нелепо сложилась его жизнь и о том ли он мечтал в период юности? Прямо из института - сюда, в эту глушь, и здесь вся остальная жизнь. Что привлекло его? Бесспорно, Можаев - обаятельная личность, он полюбил его, привязался к его девочке, теперь Вере Сергеевне, но в этой семье скоро появился чуждый элемент, в лице второй молодой жены, и был же момент, когда он хотел расстаться с Сергеем Степановичем.

Хотел и - остался! Ему тяжело было расставаться с подростком Верою, - и дело расширялось, и ему стало жалко его.

Да разве все переделаешь? Вот теперь построится фарфоровый завод, придумается еще и еще новое; ему-то что до этого? На его место найдутся десятки, сотни людей.

Дело, дело и дело, и ничего, кроме него. Скучно! И теперь сиротливо, а когда наступает зима и он все долгие вечера проводит в обществе старой Ефимьи - тогда жизнь становится невыносимой. Жажда личного счастья пробудилась в его душе и залила мучительной грустью.

Лошадь вдруг рванулась в сторону. Весенин очнулся, взял в руки вожжи и оглянулся. От опушки леса, приветственно махая белой фуражкой, к нему приближался какой-то господин в городском костюме.

- Тысячу извинений! - заговорил он, приближаясь. Весенин остановил лошадь. Незнакомец с пенсне на носу, с роскошными баками изящно поклонился ему и сказал:

- Тысячу извинений за беспокойство! Быть может, вы спешите по делу, но я решаюсь отнять у вас драгоценную минуту!

Весенин сделал нетерпеливый жест.

- Я, собственно, городской обыватель, - пояснил незнакомец, - и весьма на краткое время прибыл сюда, остановившись в Раковичах у Селиванова (он указал на лес). Смею уверить вас, дело, не терпящее отлагательства. Вы же, если я не ошибаюсь, едете в сторону усадьбы почтенного Сергея Степановича Можаева, который в качестве мэра находится нынче в городе?

Весенин, не скрывая нетерпения, кивнул головой и вопросительно взглянул на незнакомца. Тот почтительно, поклонился.

- И, может, вы имеете доступ в дом господина Можаева?

- Я его управляющий и еду туда. Что вам от меня угодно?

- Несказанно обрадован! - воскликнул незнакомец. - Осмелюсь просить вас о самомалейшей услуге: будьте великодушны вручить это письмо по адресу.

Весенин взял конверт из рук незнакомца, и лицо его вспыхнуло, но он тотчас успокоился, едва прочел надпись на нем.

- Вам бы лучше передать его лично Елизавете Борисовне, - сказал с неудовольствием Весенин.

Незнакомец галантно склонил голову и прижал к груди руку.

- Осмелюсь просить! Единственно по незнанию местности и как городской житель. Вышел на дорогу в ожидании оказии - и вот! Не откажите в просьбе!

- Елизавета Борисовна вас знает?

- Смею ли мечтать? - воскликнул незнакомец. - Но, прочтя письмо, они оценят важность сообщения. Прошу!

Незнакомец снял фуражку и раскланялся.

- Хорошо, передам!

Весенин спрятал письмо и щелкнул вожжами.

"Таинственный незнакомец и еще более таинственное письмо, - подумал он, - будет ли довольна Елизавета Борисовна моим участием? Гм... Славная барыня, но сверчена, сбита и все словно по проволоке ходит. Надувает старика, верно. Ну, да мне что!"

Он оглянулся. Незнакомец стоял на дороге и провожал его глазами.

Весенин погнал лошадь и спустился с косогора к реке.

В доме оставались одни дамы. И жизнь в нем имела мрачный характер. Даже Вера не оживляла его, невольно подчиняясь общему настроению. Анна Ивановна вся ушла в свою полумистическую печаль, и бледное лицо ее приняло какое-то строгое, горькое выражение; Елизавета Борисовна, веселая раньше, вдруг, в отсутствие Сергея Степановича, совершенно изменилась. Словно на нее обрушилось тяжелое горе. В доме царила тишина, и только Лиза иногда в детской резвости оглашала комнаты веселым смехом, но мать быстро останавливала ее.

Весенин застал в гостиной одну Веру. Она сидела задумавшись и бессильно опустив руку на клавиши рояля.

Весенин поздоровался с нею.

- Что делали сегодня? Где были? Какие дни-то стоят! Великолепие! Да что вы такая? - произнес он шутливо.

Вера подняла голову.

- Тоска мне! - сказала она.

Весенин улыбнулся.

- Гуляйте, катайтесь верхом, в лодке, обойдите деревню, начните учить ребятишек. Мало ли дела! Читайте, играйте.

Вера махнула рукою.

- Здесь тоска, - сказала она тихо, - словно над нами висит несчастье. Мама совсем убитая. Я никогда ее такой не видела. Анна Ивановна, - Вера махнула рукой, - ну, я от нее отказалась. Она не от мира сего! Прежде, при муже, когда она тосковала, я понимала ее, но теперь! Ведь это ужасно, Федор Матвеевич, мне говорить не с кем! Хоть бы папа приехал!

Лицо Весенина стало серьезно, но он все-таки поборол настроение и улыбнулся.

- На балконе, я видел, ужин собран. Зовите всех и пойдемте сами. Голоден я! А что до скуки, - сказал он, вставая, - то я все-таки думаю, что она от нас... Боритесь с нею!

- Я и то борюсь, - ответила, улыбаясь, Вера, - да она меня, поганая...

- А вы ее!

Они вышли на балкон.

- Зовите барыню и Анну Ивановну, - сказала Вера горничной.

Анна Ивановна отказалась от ужина. Елизавета Борисовна сошла, чувствуя, что ее присутствие необходимо при взрослой падчерице, и приветливо поздоровалась с Весениным, но он не мог не заметить резкой перемены в ее лице, голосе и манерах. Очевидно, что-то угнетало ее.

- Не знаете, когда вернется Сергей Степанович? - спросила она.

- Он не писал мне. У них еще заседания не было?

- Не знаю! Скучно нам здесь это лето, Федор Матвеевич, - сказала она и деланно улыбнулась, - прошлое веселей было.

- От вас зависит. Я вот и Вере Сергеевне про это же говорил, - ответил Весенин, - кто вам мешает?? Зовите гостей, устраивайте пикники, катанья...

Елизавета Борисовна устало покачала головой.

- Странная вещь, - сказала задумчиво Вера, - это убийство внесло и к нам какой-то разлад.

Елизавета Борисовна вздохнула и деланно засмеялась.

- Глупости! Просто мы сами раскисли!

Вера ушла с балкона, и скоро из гостиной раздалась одна из унылых мелодий Мендельсона.

Весенин обратился к Елизавете Борисовне.

- Простите меня, - сказал он, - может, я взялся и не за свое дело, но какой-то господин настоятельно просил меня передать вам письмо, для чего, кажется, он даже из города нарочно приехал.

При первых же словах Весенина Елизавета Борисовна обратила к нему лицо и не могла скрыть своего волнения, то краснея, то бледнея. Увидев письмо, она быстро схватила его и, разорвав конверт, пробежала глазами.

- Елизавета Борисовна, что с вами? - в испуге спросил Весенин. Она опустила письмо на колени и свесила голову. Слезы брызнули из ее глаз. При возгласе Весенина она оправилась и даже сделала попытку улыбнуться.

- Ничего, это так! - ответила она и вдруг, протянув руку ему, спросила: - Федор Матвеевич, вы честный человек?

Весенин с недоумением посмотрел на нее.

- Я прошу позабыть о том, что вы мне передали это письмо!

Она пожала ему руку и быстро ушла с балкона. Весенин некоторое время сидел, с трудом приводя в порядок свои мысли. Потом встал и крикнул с балкона:

- Вера Сергеевна, до свидания! Я еду!

Мелодия оборвалась на половине фразы, и в дверях показалась Вера. Он протянул ей руку. Она крепко пожала, и сказала:

- Приезжали бы хоть вы чаще. Днем бы! Гулять пошли!

- Где же мне? Я завтра на покос еду. Хотите, за вами заеду?

- Мама скажет: неприлично!

- Здесь-то? Я уговорю её. Хорошо?

Вера кивнула.

- Так я часов в одиннадцать, а к обеду домой!

- Не обманите!

Мысль о завтрашней поездке с Верою на время примирила Весенина с жизнью и рассеяла его грустные мысли. Он забыл даже про Елизавету Борисовну и весело гнал домой лошадь.

Елизар отворил ему ворота и принял лошадь. Весенин, к удивлению своему, увидел в окнах своего дома свет.

- У меня есть кто-то? - спросил он.

- Какой-то барин из города, - ответил Елизар, - беспременно, говорит, хочу его видеть!

- Кто бы это? - вслух проговорил Весенин и торопливо вошел в комнаты.

- Простите меня, что я так бесцеремонно ворвался к вам, - встретил его в столовой Николай Долинин.

Весенин обрадовался ему. Николай Долинин был симпатичен ему, особенно теперь, когда он перенес испытания тяжкого подозрения, и, увидев его на свободе, Весенин радостно приветствовал его.

Он горячо встряхнул ему руку и сказал:

- Что вы, голубчик! Да вы и представить не можете, как я рад вам. Значит, гадость окончилась? Вероятно, Яков Петрович посоветовал вам отдохнуть у меня. Отлично! Я вас с деревней познакомлю!

Николай отрицательно покачал головой.

- Я завтра же уеду, - ответил он, - и приехал к вам с просьбою.

- Ну, какой?

Весенин пригласил пройти в кабинет и зажег свечи.

- Вы должны мне устроить свидание с Анной Ивановной, - сказал он глухо.

Весенин с изумлением взглянул на него.

- Да чего же устраивать? Поедемте завтра в усадьбу, вот и все!

- Ах, вы ничего не знаете! - с тоскою воскликнул! Николай. - Слушайте!

И, ходя из угла в угол по комнате, он рассказал Весенину всю историю своей изломанной любви и свои теперешние опасения.

- Она написала мне в тюрьму: молитесь обо мне. Брат ее уверяет, что она меня не примет. Я совершенно сбит с толку, ничего не понимаю, а мне надо же ее видеть! - с отчаянием воскликнул он. - Если я явлюсь перед нею вдруг, с ней Бог знает что может быть, она изнервничалась...

Весенин сидел, смущенный всем слышанным. Вот она, подкладка всей драмы! И ему вдруг стала понятна трагедия души Анны Ивановны. Он с грустью посмотрел на Долинина.

- Хорошо, - сказал он, - я завтра буду у них к одиннадцати часам и увижусь с нею. Ответ сейчас же и привезу вам. Помоги вам Бог!

Заря узкой полосой уже алела на небе, когда он уложил в столовой взволнованного Долинина и сам лег спать, но он еще не скоро заснул, думая о людских страстях. Неужели сердце его никогда не испытает чувства взаимной любви? Он тяжело вздохнул и закрыл глаза. Перед ним вдруг возник образ Веры.

XX

Тяжело жить с нечистой совестью, но жить еще при этом под постоянной угрозою обличения - ужасно. В порыве любви и надежды на близкое окончание своих мук Елизавета Борисовна с легкостью отнеслась к необходимости платить за молчание, но через две недели уже пришла в ужас от своего положения. Сто рублей каждую неделю, и нет уверенности, что в следующую не потребуют от нее двести, а там триста, сколько захотят эти жадные люди! Откуда доставать эти деньги? И она, совершенно потерявшись, охваченная бессилием в борьбе с этим тайным врагом, вдруг прекратила с ним всякое сношение. Как птица, притаившаяся в кусте от глаз хищника, она замирала от страха в предчувствии беды при каждом шорохе в саду, при каждом появлении Ефрема с почты. Беспрерывный страх напряг ее нервы до галлюцинации, и вот теперь ожидание разрешилось ударом! Она готовилась к нему, и все-таки он обрушился на нее неожиданно. Этот негодяй пришел сам, виделся с Весениным; может быть, говорил с ним! И какое требованье выкупить все! Очевидно, это угроза, но он может потребовать от нее сколько угодно денег. Откуда достать их?

Елизавета Борисовна нервно, лихорадочно осмотрела все ящики своего туалета, вынула все содержимое из портмоне и с отчаянием смотрела на выложенные деньги: сорок пять рублей и копейки! Разве он помирится на этом?.. Вещи? Она достала шкатулку и пересмотрела друг за другом парюры, кольца, браслеты. Сердце ее сжалось тоскою. Расстаться с ними, отдав их в грязные руки шантажиста?.. И опять бессилие охватило ее, она опустила на колени руки и безучастно устремила перед собою взор. Будь что будет! Пусть он придет в ярость! Пусть сделает огласку; теряет он!... Но следом за этим ужас охватил ее. О, чего бы она не дала, чтобы не утратить уважения этого благородного человека. Он поймет измену, простит бегство, но подлость, мелкую подлость заурядного мошенника! Краска стыда залила ее лицо. Она торопливо стала перебирать вещи и без разбора откладывала их в сторону одну за другой...

Вера испугалась, встретившись с нею утром. Она любила мачеху как человека, с которым она сжилась за многие годы.

- Мама, что с вами? На вас лица нет! Идите, голубушка, лягте! - сказала она участливо, целуясь с нею.

Елизавета Борисовна слабо улыбнулась.

- Нет, Вера, я просто дурно спала. Было очень душно сегодня!

- Это потому, что ваши окна выходят в цветник. Цветы душат вас, - с волнением сказала Вера.

Елизавета Борисовна согласно кивнула головою.

Анна Ивановна безмолвно сидела за столом и все время долгим испытующим взглядом глядела на нее, но в ее взоре было столько участия и ласки, что в измученной душе Елизаветы Борисовны на миг мелькнула мысль: "Вот кто бы мог быть моим другом. Она тоже страдает", и она с благодарностью взглянула на Анну Ивановну, та тихо улыбнулась ей в ответ и нагнулась к крошечной Лизе.

- Привет вам, а мне стакан чаю или кофе! - шутливо сказал Весенин, быстро входя в столовую.

- Вы? Так рано? - воскликнула Вера.

Елизавета Борисовна тревожно взглянула на него и побледнела.

- Я еще не за вами, - ответил Весенин, - мне надо зайти в контору, потом побывать еще дома, и тогда я уже к вашим услугам.

- Вы собираетесь куда-нибудь? - спросила Елизавета Борисовна.

- Да. Вера Сергеевна скучает, и я предложил ей проехать со мною в наше новое имение, там снимают сено теперь. К обеду мы будем дома.

- Ты пустишь? - с тревогой спросила Вера. Елизавета Борисовна улыбнулась.

- Уезжай! Тебе правда скучно, а мы здесь с Анной Ивановной...

Вера благодарно кивнула мачехе и радостно засмеялась. Анна Ивановна сняла Лизу со стула и взяла ее за ручку.

- Мы пойдем в сад, - сказала она, - как няня управится, пошлите ее, Вера Сергеевна!

Весенин наскоро допил кофе и поднялся тоже.

- А я в контору!

Он вышел, нарочно обошел дом и со стороны двора вошел в сад.

Лиза возилась в песке, Анна Ивановна медленно брела по аллее и не заметила Весенина.

- Анна Ивановна! - позвал он ее. - Я к вам с поручением и просьбою.

Анна Ивановна остановилась и с испугом прижала к груди руку, краска залила ее лицо, она порывисто дышала.

- Что вы так взволновались, - ласково сказал Весенин, - присядьте. Это в двух словах.

Анна Ивановна послушно опустилась на скамью.

- Ко мне приехал Николай Петрович, - начал Весенин.

Она вздрогнула всем телом, и лицо ее стало бледнее мрамора.

- Он... бежал?.. - с усилием прошептала она.

- Что вы?! Он невинен, и его отпустили на свободу.

Анна Ивановна со вздохом перекрестилась, и краска вернулась на ее побледневшие щеки.

- Он приехал, чтобы повидаться с вами, и не решился этого сделать, не предупредив вас.

- Это невозможно! - с болью ответила она.

Весенин нахмурился.

- Это необходимо, Анна Ивановна! - убежденно произнес он. - Живые сношения не прерываются так... - он подбирал слово, - жестоко!

Анна Ивановна тихо покачала головою.

- Что я скажу ему? Зачем? - прошептала она.

Весенин взял ее холодную руку.

- Все, что передумали, пережили за это время, вы должны сказать ему! Он любит вас (она закрыла глаза), и ради этого чувства к нему надо отнестись с уважением. Да и вы сами? Разве вы не хотите увидеть его, разве вы не виноваты перед ним в том, что сомневались в нем?

- Я несла этот позор с ним вместе, - ответила она чуть слышно.

- Позора нет теперь! Вы свободны оба!

- Нет, нет, нет! - с ужасом воскликнула она. - Не говорите так. Между нами - стена, пропасть!

- Пусть! - ответил Весенин. - Это все вы должны объяснить ему. Увидите его - и скажите ему. Это необходимо.

Она закрыла лицо руками и тяжело дышала. Потом отняла руки. Лицо ее стало спокойно, она встала. Встал и Весенин.

- Хорошо, - сказала она, - пусть он придет сюда. В двенадцать часов, Лиза спать будет.

Она наклонила голову и повернулась.

- Сюда, в сад? - спросил вслед Весенин. Она кивнула головою.

- Вы это откуда? - крикнула с балкона Вера, увидев Весенина, идущего по аллее.

- Из конторы. Ну готовьтесь. Я домой и за вами. Самое большее три четверти часа.

- Не опоздайте! - погрозила Вера, и Весенину опять стало весело.

Он гнал свою лошадь в карьер и через двадцать минут уже соскочил с седла у ворот своего домика. Долинин выбежал ему навстречу.

- Ну, что? Она согласна? Позволила?

Весенин кивнул ему головою. Долинин в порыве восторга обнял его.

- Как благодарить мне вас? Что она говорила с вами?

Весенин не хотел смущать его радости.

- Со мной ничего; говорить с вами будет, - ответил он шутливо, - а теперь вот что: вы верхом ездите?

Долинин кивнул.

- Ну, и отлично! Елизар даст вам лошадь и укажет дорогу. Это раз; два - вы отсюда выедете ровно через час, тогда в усадьбе никого не будет. Вера Сергеевна уедет со мною, Елизавета Борисовна уйдет купаться, вы будете одни.

Долинин благодарно пожал руку.

- Затем, - продолжал Весенин, - приехав в усадьбу, вы прямо идите в сад и ищите там Анну Ивановну. Ну, все! - окончил он. - Елизар, давай двуколку!

Елизар вывел красивого Мальчика, запряженного в легкую двуколку. Весенин взял вожжи.

- Ну, желаю вам успеха, - сказал он, пожимая руку Долинину, - и до свидания за обедом!

Он вскочил в двуколку.

- Смотрите, через час, - крикнул он Долинину и выехал на дорогу.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Это был день свиданий. Долинин вошел в сад и нервным шагом шел по тенистой аллее с замирающим сердцем, ожидая каждую минуту увидеть ее. Что он будет говорить с нею, он не знал, но сердце его, истосковавшееся по ней, жаждало вылиться в мольбах, в упреках, в страстном порыве ласки или гнева. Аллея становилась все гуще и уже. Столетние ивы склоняли над нею свои корявые, золотые ветви, которые, сплетаясь, образовывали душистый свод; впереди Долинин увидел серый деревянный павильон с прогнившею крышей, с разбитыми стеклами в черных рамах. "Здесь", - подумал он и остановился в волнении. В тот же миг на пороге павильона он увидел Анну Ивановну и радостно бросился к ней...

А в этот же час по лужайке, среди густой заросли леса, недалеко от дороги и от купальни, медленно ходила Елизавета Борисовна рядом с незнакомцем, оказавшимся почтенным Косяковым.

В изящном летнем платье французского ситца, в соломенной шляпе с большими пригнутыми к лицу полями, с полотенцем и сумкою в руках, Елизавета Борисовна представляла странный контраст с Косяковым, в его белой фуражке, потрепанных брюках со вздутыми коленками и рыжих сапогах. Только сообщничество могло позволить этому господину так развязно идти подле прекрасной Елизаветы Борисовны и так фамильярно говорить с нею.

- Если бы я был один, - говорил, прижимая руку к сердцу, Косяков, - за один взгляд ваш я согласился бы...

Но гневный, презрительный жест сразу прервал его излияния, и он поспешил закончить:

- Но я только доверенное лицо и не смею...

- Поймите же, глупый вы человек, - с раздражением и отчаянием ответила Елизавета Борисовна, - что мне неоткуда достать семь тысяч. Мне и эти деньги доставать было трудно! У меня нет своих, все мужа...

- Но если муж стар и влюблен...

- Молчите! - резко крикнула она и тяжело перевела дух: "Господи, сколько унижения!" - Вот что, - сказала она, сдерживаясь, - скажите вашим: я не могу так! Я заплачу все деньги, но не сразу. Вы должны все засчитывать, и в год... меньше, я отдам их. А теперь вот! - она достала кошелек, высыпала из него все деньги и протянула их Косякову.

Тот внимательно пересчитал их и сделал презрительную гримасу:

- Сорок пять рублей! Это насмешка! - сказал он, пряча деньги в карман.

- У меня нет больше. Я дам вам еще вот это. Он стоит двести рублей, за него всегда дадут сто. Возьмите его! - она сняла с руки браслет и протянула его.

Косяков жадно схватил драгоценное украшение и стал его рассматривать.

Елизавета Борисовна с отвращением взглянула на него и горячо сказала:

- Я не спорю, мне огласка тяжела, но проиграете вы, вы одни. Ах, да вы и сами это знаете!

- Сладка месть, madame! - ответил Косяков и, кладя браслет в карман, сказал: - Хорошо, я уговорю компанию, и она согласится отстрочить. Я уговорю (он прикоснулся к своей груди), и она согласится на ваши условия. Мы все сосчитаем, но, - и он поднял корявый палец, - больше уже не допустим просрочки! Ни одного дня!

Елизавета Борисовна воспряла. Глаза ее блеснули благодарностью.

- О, ни одного часа! - сказала она с убеждением. - Только не сто рублей в неделю. Это так много!

Косяков поправил на носу пенсне.

- Я буду просить вас в следующую субботу прийти в наш городской сад. Днем, как и ранее. Имею честь кланяться, madame! - он галантно поклонился, высоко поднял фуражку и, склонив под нею свою голову, пошел по лесной тропинке.

Елизавета Борисовна вышла на дорогу и с облегчением вздохнула. Неделя свободы! После тяжелого, напряженного состояния и краткий отдых кажется счастием.

Она медленно шла по дороге, мечтая о свидании с Аноховым в Петербурге, когда мимо нее, как вихрь, промчался всадник.

- Долинин! - крикнула она с изумлением, но он уже скрылся в облаке пыли. Он, верно, и не заметил Можаевой, как и не услыхал ее возгласа. Отчаяние и гнев наполняли его грудь, и весь мир казался ему черной ямой...

Как она была прекрасна, когда появилась на пороге беседки! Бледная, похудевшая, крошечная, она в беседке среди вековых лип показалась ему воздушным эльфом, но каким холодом повеяло от нее, когда она движением руки удержала его первый порыв. Он сразу растерялся и остановился перед нею, тяжело переводя дыхание. Она заговорила первая.

- Вы хотели меня видеть, Николай, - сказала она тихо и покойно, - я согласилась увидеться с вами. Лучше объясниться... Как я рада, что вы на свободе и невинны! - она протянула ему руку и ввела его в беседку.

- И это все? - произнес он растерянно. Она грустно посмотрела на него.

- Все, - сказала она тихо. - Николай, поймите, между нами ничего не может быть более; труп между нами! Его труп.

- Он умер, и мы свободны, - сказал Николай; он чувствовал себя словно в тумане, почва ускользала из-под ног, и он не находил ни слов, ни тона.

- О нет! - ответила она. - Он заковал нас. Да! Это казнь, посланная Богом за мои греховные мысли, за ваши гневные угрозы. Я роптала. Боже! (Она закрыла лицо руками.) Быть может, в отчаянье я желала ему смерти. И вот казнь! Он умер, он убит! Люди подумали на нас, потому что мысль - половина дела, и в мыслях вы... мы убивали его. Вы рады. Я читала вашу статью и поняла вас. Нет тайного для высшего правосудия (лицо ее вспыхнуло, глаза сверкнули и голос окреп). Правосудие осудило и покарало нас. Я поняла это!

Николай встрепенулся.

- Ложь! - воскликнул он. - Я не то писал! Я писал про него. Я писал, что смерть его есть акт высшего правосудия, потому что он был дурной человек!...

- Тсс! - остановила его Анна Ивановна. - Он умер!

Николай упрямо тряхнул головою.

- Дурной! - повторил он. - И он настолько поработил твою душу, что ты и сейчас не можешь освободиться от его гнета. Аня! - вдруг страстно заговорил он. - Вспомни прошлое, вспомни любовь нашу! Она не прерывалась. Все время ты думала обо мне, я - о тебе. Ты сама мне сказала. В последний раз ты обняла меня, теперь мы свободны; впереди счастье, жизнь, полная жизнь, а не жалкое прозябание! Без тебя мне смерть. За что же ты осудила меня, себя, наше счастье и нашу любовь? Аня!...

Он с мольбою протянул ей руки, но она нервно, порывисто отодвинулась, и глаза ее наполнились слезами.

- Нет, нет, нет! Николай, не мучай меня. Между нами все кончено! - воскликнула она с тоскою. - Труп, труп между нами! Что я сказала бы Лизе, когда она вырастет? - Она закрыла лицо руками, и слезы закапали у нее между пальцев.

Николай опустился на колени и жадно стал целовать ее похолодевшие мокрые руки.

- Все простится, все омоется любовью. Я грешен гневными мыслями, ты же чиста как снег. За что казнишь и себя, и меня? Обними меня, скажи, когда свадьба? - бормотал Николай.

Она резко встала и, вынув платок, быстро вытерла глаза.

- Никогда, - сухо ответила она. - Никогда, Николай. Встаньте! Простимся. Лиза, верно, уже проснулась.

Николай поднялся. Глаза его наполнились гневом.

- Ты зла и бесчувственна! - глухо произнес он.

Она покорно улыбнулась. Он снова упал и обнял ее ноги.

- Прости меня! Я схожу с ума!

- Вся жизнь наша была бы мукой, - сказала она тихо, - простимся!

- Не навсегда? - он умолял. - На время? На полгода, на год!

Она снисходительно улыбнулась.

- И через год я скажу то же!

- Но я тебя снова увижу?

Она нагнулась и поцеловала его в лоб.

- Я любила и люблю тебя, - сказала она тихо и выскользнула из беседки.

Николай рванулся за нею, но она уже скрылась. Он упал на скамью и глухо зарыдал...

Ему казалось, что жизнь его кончилась, и мрачной могилой являлся для него теперь весь мир. Для чего жить, мыслить, работать? Для чего биться его сердцу? О чем мечтать, во что верить, что любить? Тьма, тьма и тьма - и впереди никакого света.

Отчаяние и злоба охватили его душу. Он вскочил, пробежал через сад на двор, нашел лошадь и бешено помчался по дороге. "Смерть, смерть", - шептал он, нещадно погоняя коня, и уже чувствовал у своего виска холодный ствол револьвера.

XXI

С самого приезда в деревню это первый веселый день, как объяснила Вера Весенину, едва они отъехали с версту от усадьбы.

- А то такая скучища! С мамой что-то творится: она то веселая, то грустная. Вот хоть сегодня: на нее смотреть страшно было. Анна Ивановна, та, кажется, в монастырь готовится. Все нервные такие, даже я разнервничалась, и тогда... помните?

- Это что вы перестали понимать меня? - улыбнулся Весенин и взглянул на ее полудетское лицо со строгими чертами англичанки.

Она кивнула головою.

- Мне тогда так понравилась статья Долинина, хотя ее вы только пересказали, ну... а потом я стала читать, и правда она странная.

- Она подкупает сначала тоном и тем, что в ней есть проблеск мысли, сказал серьезно Весенин, - но именно проблеск. Он сам не уяснил ее себе и, понятно, не мог и передать.

- Довольно! - остановила его Вера. - Я хочу веселиться, гулять, наслаждаться природою. Стойте! Я сорву ягоду.

Весенин осадил лошадь. Вера выскочила из двуколки и подбежала к кустику у опушки. Красные ягоды издали можно было принять за капли крови на зеленой траве. Вера вернулась с горстью ягод.

- Вы правьте, а я вас кормить буду! Помните, как раньше я кормила вас и папу.

- Я-то помню! А вот вы?

- Я все помню! Вы с папой садились в шарабан, и я между вами. Мы ездили на мельницу. Там я гуляла с Ефимьей, что теперь у вас, и, вернувшись, кормила вас ягодами, которые собирала сама.

Весенин счастливо засмеялся. В свою очередь он мог ей признаться, что давно не проводил такого радостного дня. Они были на сенокосах, и Вера, дурачась, пробовала и косить, и грабить, и метать стоги, потом они остановились в избе старосты выпить чаю и закусить, и она выбежала порезвиться с детьми и вернулась в избу раскрасневшаяся, как вишня.

Степенная Василиса, жена старосты, с улыбкою взглянула на нее и, обратясь к Весенину, сказала:

- Вот бы тебе, Федор Матвеевич, жену такую!

Весенин вспыхнул и шутливо ответил:

- Выдумала, Василиса! Она барышня, а я управляющий: нешто пара!

- И-и, родимый, и не такие женятся, - возразила Василиса, - вон у нас тута енеральша на даче жила, так за ахтера вышла.

- А ты почем знаешь, что он ахтер? - хохоча, спросила Вера.

- Сказывали так у нас, барышня!

Вера долго смеялась над этим. Когда они возвращались домой, она вдруг спросила Весенина:

- Вы это в шутку ответили Василисе или серьезно?

Весенин смутился, почувствовав, как защемило его сердце при этом вопросе.

- В шутку! - ответил он.

- То-то, - сказала Вера и задумалась. И внезапно у них словно иссяк разговор, хотя каждый думал свою думу.

- Вот и дом, и опять скука! - вздохнула Вера, завидя усадьбу.

- Хотите, - предложил Весенин, - я вас буду брать во все свои поездки по имениям и мало-помалу обучу хозяйству? И польза, и удовольствие!

- Правда? - Вера обернула к нему свое разгоревшееся лицо. Весенин кивнул.

- И как хочу-то! - воскликнула Вера. - Спасибо вам. Вы все тот же дядя Федя!

Весенин на миг погрустнел. Ее возглас напомнил ему, что между ними добрых пятнадцать лет разницы. Дома их встретила бодрая, помолодевшая Елизавета Борисовна.

- Смотрите! - шепнула Вера Весенину. Даже Анна Ивановна казалась как-то менее углубленной в себя. Весенин взглянул на нее и понял, что Долинин потерял всякую надежду, такое безмятежное спокойствие было на ее лице.

- Оставайтесь обедать, - сказала Весенину Елизавета Борисовна.

- Не могу. Я лучше вечером, - отказался он.

- Вот и гадкий, я снова перестану понимать вас, - капризно сказала Вера.

Он засмеялся.

- Я не хитрая штука. Снова разберете!

Он оставил общество и уселся в свою двуколку, полный небывалого счастья, но мысли его омрачились, когда вместо Долинина он нашел на своем столе записку.

"Прощайте и не поминайте лихом. Она отреклась от меня. Ваш Н. Долинин".

- Совсем словно оглашенный какой, - объяснила, подавая обед, Ефимья, - влетел это во двор, конь-то весь в мыле (уж Елизар водил его потом, водил. Так и дрожит!), и сейчас на Елизара: беги, говорит, в деревню, чтобы в сей секунд лошади мне были. В город, значит. Елизар ему и то, и другое. Так и мечет. На, говорит, рупь тебе! За лошадей не торгуйся. Ну, и уехал!...

"Если бы такое письмо мне оставил брат его, я подумал бы, что он решился на самоубийстве", - подумал Весенин, но и Николая ему было жалко. Если вскоре у него пройдет это страдание, то теперь оно для него невыносимо тяжко.

Весенин прошел в спальню, взял книгу и прилег на постель, но читать ему не читалось. Необыкновенное чувство, которое он так долго, так настойчиво гнал от себя, теперь овладело им и наполнило ум его какою-то расслабляющей мечтательностью. Он встал с постели и велел седлать лошадь. Все равно день его на сегодня закончен, и гораздо приятнее провести его остаток там, в усадьбе, чем в своей одинокой берлоге.

Он сел на лошадь и, напевая вполголоса, поехал по знакомой дороге.

Весенин застал дам играющими в крокет.

Они были оживлены, даже Анна Ивановна засмеялась, крокируя шар Веры.

"Странная женщина, - подумал Весенин, глядя на нее, - нанесла тяжелый удар любимому человеку и стала веселее, чем была прежде. Словно гору с плеч свалила!"

Елизавета Борисовна и Вера радостно приветствовали Весенина.

- Вот и отлично! - сказала Вера. - Вы с Анной Ивановной, а я с мамой! - и она поспешно сунула в руки Весенина молоток.

Весенин послушно стал закатывать свой шар. Недалеко от них няня качала Лизу на качелях, и при каждом взмахе качелей Лиза громко вскрикивала.

Вера с Елизаветой Борисовной, выигрывая каждую партию, громко смеялись.

Они начала играть пятую партию, когда со стороны дороги донесся звон колокольчика.

- Папа едет! - крикнула Вера и, бросив молоток, побежала из сада.

- Сколько в ней жизни, и как ей с нами скучно, - сказала Елизавета Борисовна, глядя вслед убежавшей Вере.

- От вас зависит затеять веселье, - ответил Весенин, - созывайте гостей, пикники, спектакли...

Елизавета Борисовна покачала головою.

- Нет, в этом году я остепенилась. Довольно!

Можаев, обнимая Веру, вошел в сад. Елизавета Борисона подошла к нему, и он нежно обнял ее свободной рукой.

- Шабаш! - сказал он весело. - Освободился на целый месяц. Уф! Теперь пиры задавать будем.

- А я только что советовал это же самое Елизавете Борисовне, - здороваясь, ответил Весенин. Она покраснела, почувствовав на себе ласковый взор мужа.

"Что он и что я?" - мелькнуло у нее в голове.

- Ну, а канализация? - спросил Весенин.

- Победил, будем сами устраивать. Назначили комиссию...

- На жалованье?

- И, вообразите, без жалованья. Вот как мы! Ну, потом все расскажу, теперь переоденусь. Лиза, чайку бы! - и он пошел через балкон в комнаты. Следом за ним ушла и его молодая жена.

- А я вам поиграю, хотите? - сказала Вера Весенину. - Анна Ивановна, идемте!

- Я здесь побуду, - ответила она и наклонилась к подбежавшей Лизе.

- Сегодня я вам сыграю благодарность, - сказала Вера Весенину, подходя к роялю.

- Как? - не понял ее слов Весенин.

- Благодарность! Я ведь на рояле все могу. Слушайте: вот "здравствуйте"! - она взяла несколько аккордов. - А это: "Отчего вы такой задумчивый?"

Весенин засмеялся.

- Сыграйте: "Сегодня хорошая погода".

- Я вам ничего играть не буду, - шутливо рассердилась Вера, - вы смеетесь. Музыка передает только чувства. Благодарность я могу выразить, привет тоже...

- Ну, играйте благодарность!

- То-то!

Вера положила руки на клавиши. Была ли это ее импровизация или мотивы нескольких пьес, но Весенин никогда не слыхал от нее раньше такой оригинальной и красивой игры.

- Вы артистка, - сказал он с чувством, - и вдруг жалуетесь на скуку!

- Не все же для самой себя играть. Рубинштейну и то бы надоело!

- Чай пить! - позвал Можаев и, обняв Весенина, повел его в столовую.

- Ну, как вели себя наши дамы?

- Федор Матвеевич ничего не знает, потому что всего первый день с нами, - ответила за него Вера.

Можаев с улыбкой взглянул на нее. Все дела и заботы он отбросил от себя и теперь наслаждался тихим счастьем богатого семьянина. Чего ему не хватает? И его взгляд с любовью переходил от молодой жены к дочери.

Елизавета Борисовна передавала ему мелочи домашнего хозяйства, Вера шутила, даже Анна Ивановна говорила про Лизу, про погоду и про свое намерение ехать за границу.

Наступил вечер. Тонкий серп месяца показался в небе. Можаев закурил сигару, и кончик ее, как светляк, мерцал в темноте ночи.

- Ах, чуть не забыл, - сказал он вдруг, - тебе, Лиза, опять письмо от твоей портнихи. Уж не должна ли ты ей? - пошутил он.

- Где письмо? - сжросила Елизавета Борисовна, торопливо вставая.

- На! Провалялось в кармане. Не закури я сигары, и забыл бы!

Можаев подал ей конверт. Она с минуту посидела на балконе и незаметно скрылась.

- Жалко, что не поет никто, - сказал Можаев, - теперь спеть бы. Хорошим сильным баритоном. У меня был голос, когда я был студентом, только мы всегда пели одно и то же - "Gaudeamus"!

- А у нас так и этого не поют студенты. Как-то вывелось, - заметил Весенин.

- Вообще дрянь молодежь. Дряблая! То ли дело мое время! - и Можаев заговорил про свои студенческие годы, проведенные в Дерпте. Гимнастика, спорт, дуэли на шпагах, дуэли на пистолетах, факельцуги и бесшабашное веселье в избранном корпорацией биргалле (пивном зале (нем.).). Вера слушала его с восторгом.

- А вы, а ваши студенческие годы? - спросил Можаев Весенина.

- Я не был обеспеченным, как и большинство моих товарищей, - ответил Весенин и стал описывать свою жизнь в учебные годы. Занятия и рядом работа ради насущного дня, скитания по меблированным комнатам, холодная зима без теплой одежды, дни без обеда.

- То-то вы такой и хороший, - воскликнула Вера, и, если бы не темнота, Весенин увидел бы на ее глазах слезы.

- Ну, однако, и по домам, - заявил Можаев.

Был уже поздний час. Уходя к себе, Можаев стукнул в дверь жениной комнаты, но на стук никто не отозвался. Он прислушался, в комнате было тихо.

"Спит уже", - сказал про себя Можаев и осторожно прошел по коридору в свой кабинет.

XXII

Елизавета Борисовна не слыхала стука в дверь своей комнаты, потому что лежала в это время на ковре подле своего туалета в обмороке. Свечка тускло освещала большую комнату, в глубине которой в полумраке виднелась широкая кровать.

Прошло немало времени. В доме все уже улеглись, когда Елизавета Борисовна пришла в себя, поднялась на колени и бессмысленно огляделась по сторонам, но едва взор ее упал на лежащий на полу исписанный листок почтовой бумаги, как она тотчас очнулась, и судорожный стон вырвался из ее груди. Она встала на ноги и поспешно подошла к двери. Слава Богу! Войдя в комнату, она не позабыла запереть двери.

Она вернулась к туалету, подняла письмо и, сев в кресло, начала читать его снова, судорожно сжимая горло рукою, чтобы удержаться от рыданий. Прочитав только первую страницу, она лишилась сознания. Что же в целом письме? Все то же! Он отказывается от нее. Он слишком дорожит ею, чтобы подвергнуть ее репутацию двусмысленным толкам. Ха-ха-ха!

Елизавета Борисовна испуганно оглянулась на страшный раздавшийся хохот и не сразу сообразила, что это смеется она сама. Нет надобности приезжать в Петербург, потому что он на днях уезжает за границу с князем Д. Что касается денег, то нет сомнения...

Она судорожно, злобно стала рвать письмо на мелкие клочки.

О, подлость, подлость! Он дорожит ее репутацией, опозорив ее в городе, убедив сделать подлог! И она так верила ему, так любила его до последнего часа!

В то время, когда она обнимала его, прощаясь с ним, он уже готовил измену! Она вдруг сразу поняла всю ничтожность его души, ей стало стыдно, стыдно до ужаса. Обман, ложь, преступление - и ради кого?

О, позор! Она заметалась по комнате в отчаянье и ужасе. Она задыхалась и взмахом руки обнажила свою шею и грудь. Глаза ее безумно блуждали, полуоткрытый рот выражал ужас и презрение. Есть ли еще женщина, так низко павшая, как она, так глубоко оскорбленная. Перед нею встал величавый образ ее мужа и рядом фатовская фигура Анохова. Где были глаза ее, сердце, ум?..

Она не жалела о своих разрушенных мечтах, о своем разбитом призрачном счастье. Вся гордость души ее вдруг возмутилась при сознании своего унижения. Ей стало жаль себя.

Она упала на постель и стала биться в истерическом плаче.

Он обессилил ее.

Она долго лежала на постели навзничь, устремив тупо взгляд в потолок, но мало-помалу силы снова вернулись к ней, и снова начались ее мучения.

Она задыхалась в комнате; ей нужно было движение, и она выбежала в сад с растрепавшимися волосами, с разорванным на груди лифом.

В саду было темно, теплый влажный воздух тяжелой пеленою лежал над землею, и резкий запах цветов недвижно стоял в нем, зажигая кровь и кружа голову.

Она не шла, а бежала по аллеям сада, тяжело переводя дух и все не находя желанного успокоения. И вдруг внезапная мысль осветила ее мозг.

Там, в конце сада, есть пруд, глубокий и грязный пруд, в котором когда-то утонул кучер. И она сделает то же! Не в воде чистой реки, а в гнилом пруду она погребет свой позор, свое отчаянье. И, спотыкаясь, торопясь, она устремилась через полянку в конец сада, где, скрытый осокой, раскинулся сонный пруд.

Она бежала по узкой аллее среди кустов малины, когда ей навстречу вдруг вышла маленькая фигура, вся в белом.

Она в ужасе остановилась, колени ее подогнулись.

- Елизавета Борисовна, это вы? Что с вами? - услышала она голос Анны Ивановны.

Она очнулась и отпрянула.

- Пустите, - заговорила она бессвязно, - я ищу смерти, не держите меня!

Анна Ивановна крепко схватила ее за руки.

- Смерти? - повторила она. - Здесь, среди любви и счастья?

- Нет для меня счастья, я осквернила и любовь, и дом этот, и себя!

Она рвалась из рук Анны Ивановны, но та увлекла ее в сторону от рокового пруда. Наконец, они дошли до скамьи, и Елизавета Борисовна упала на нее.

- Скажите, что с вами? Не таитесь от меня, - настойчиво сказала Анна Ивановна и прибавила тихо: - Я тоже думала о смерти.

- Вы? - вдруг заинтересовалась Елизавета Борисовна. - Ах, я знала, чувствовала, что мы обе несчастны! Но что ваше горе в сравнении с моим? Я - преступница!... - И, словно с беспамятстве, она рассказала ей про свое падение и последний удар, нанесенный ей этим дрянным человеком.

- Где же исход из этого позора, кроме смерти? - окончила она, рыдая.

Анна стояла подле нее и с материнской нежностью гладила ее волосы. При последних словах бледное лицо; ее вспыхнуло.

- Исход? - воскликнула она. - Покайтесь! Подите сейчас к мужу, упадите ему в ноги и все, все расскажите ему. Сломите свою гордость, и что он скажет, так и будет! Нет проступка, который не повлек бы за собой казни, и не в душе преступившего, а со стороны! Пусть же приговор этот скажет муж ваш!

- Муж? Мой муж?! - с ужасом повторила Елизавета Борисовна, безумно глядя на Анну.

- Он! В самом покаянии вам отрада. Его же суда вам не избегнуть и после смерти. Ах, я перенесла так много и так много передумала!

- Муж?! - повторяла Елизавета Борисовна и дрожала при одном упоминании о нем. - Да разве может он взглянуть на меня после всего этого!...

XXIII

Яков спал у себя наверху, в кабинете, когда к нему вошел Николай и сел в кресло перед столом. Яков проснулся и поднял голову.

- Ну, что? - спросил он. Николай отмахнулся рукою. В его жесте было столько отчаяния, что Яков встрепенулся и сел на диван.

- Что с тобой? Ты видел ее, говорил с нею?

- Со мной черт сшутил, - грубо ответил Николай, - ее подменили. Это не она. Ни прежней горячности, ни энергии, ничего! Тупое упорство и раскаяние в чем-то!...

- Но она тебе-то сказала?

- Казнь, казнь, казнь! Я казнюсь, ты казнись! Видишь ли, мы, оказывается, оба думали об его смерти, и он, чтобы наказать нас, помер! Ха-ха-ха! Может ли здоровому человеку с голову прийти такая чушь! - он хлопнул рукою по столу и встал. - Да, брат, все кончено! - сказал он обреченно. - Я просил у нее на год отсрочки, но что в этом. Будет то же самое!...

Он присел подле Якова и заговорил снова:

- Я ли не любил ее, Яша! В последнее время жил ею, дышал ею буквально! Я не мог представить себе счастья без нее! Да и теперь тоже. Что я? Птица с обломанными крыльями! И за что? Больно мне, Яша, больно! - он припал к плечу брата и горько, беспомощно заплакал.

Яков обнял его и утешал, как мать ребенка. Он гладил его волосы, целовал горячий лоб и уговаривал его ласковым голосом.

Николай очнулся и вытер мокрое от слез лицо.

- Нет, Яша, полно! - сказал он, подымая голову. - Тут все кончено. Теперь у меня к тебе одна просьба: дай мне денег, и я завтра уеду в Петербург.

- Но ведь ты хотел со мною. Я соберусь в неделю! - ответил Яков.

Николай качнул головой.

- Нет, мне час прожить здесь тяжко! Я задыхаюсь, я не могу больше. Отпусти меня!

- Разве я держу тебя, Николай! - с грустью ответил Яков. - Уезжай, а я уже следом за тобою... что же! - он встал в свою очередь и задумчиво стал ходить по комнате. - Правда, нерадостно для тебя прошли эти месяцы. Что же, там развлечешься, сядешь за работу; приеду я, и заживем мы с тобою! - Он постарался сказать последнюю фразу шутливо и ласково взглянул на брата. - Когда же завтра?

- С вечерним поездом, - ответил Николай, - днем схожу в редакцию, потом к Силину и уеду. Раньше не управиться.

- А к Лапе?

Николай словно вспомнил.

- Ах, к Лапе. К нему надо тогда сегодня. Сходим сегодня!

Яков кивнул головою. Николай сошел вниз разобраться в бумагах. Яков остался один, и горькая усмешка искривила его губы.

Ах, брат, брат, сколько себе и другим он причиняет страданий, как бурно страдает, и как скоро проходят мимо него все бури!... А для него, Якова, одно расставание с насиженным местом - целая мука. Словно делит пополам он свою душу.

- Идем, брат! - позвал его Николай снизу. Яков сошел.

Нет, Николай страдал, и даже больше, чем он это высказал! Иначе не было бы его лицо так печально и глаза не смотрели бы так безучастно. Яков взял его под руку и дружески пожал его локоть.

- Вы?! - воскликнула Колкунова, увидев из окна двух братьев. - Неужели с пальмовой ветвью. О, как благодарить вас! Катя, Катя!

Она выбежала в переднюю, с исступлением жала руку Николая и звала дочь.

- Да, да, - резко ответил Николай, - пусть идет, ваша дочь, и он простит ее. А вас он действительно терпеть не может!

- Простит? - вскрикнула вошедшая в это время Екатерина Егоровна и томно поднесла платок к глазам.

- Катя, Катиш! - воскликнула полковница и бросилась к дочери. - Не волнуйся!

Яков дернул Николая за рукав, и они скользнули в комнату Лапы.

- Фу, - сказал Яков, - как вы можете жить у такой сумасшедшей старухи?

- Я не вижу ее, - ответил Лапа, - а увидев, не церемонюсь с ней. Мы сжились. Ну, принесли?

Николай кивнул и вынул бумажку.

- Только, я думаю, это мог бы написать всякий!

- Ну, нет! - ответил Лапа, читая бумажку. - Здесь важен почерк и слог вашей повести. Ведь он выучил ее наизусть!

- Неужели?

Лапа кивнул головою.

- Откуда вы знаете? - заинтересовался Яков.

- У меня Феня на это. Она познакомилась с женской прислугой у Деруновых, ходит туда и все про него знает. Знаете, что она у него нашла?

- Ну?

- Гирю в два фунта; она вся ржавая, и на ней несколько волос!

- Где же она?

Лапа махнул рукою.

- Там, где и была! Пусть полежит до времени.

Яков в волнении отер с лица пот.

- Неужели он сделал это из ненависти?

- Нет, из ненависти он хотел подвести Николая Петровича, убил же из личной мести. Я уверен, он поразит всех своим спокойствием на суде.

Яков и Николай поднялись.

- Куда же вы? А чаю?

- Нет, - ответил Николай, - мы уже дома. Я завтра еду в четыре часа. Приходите проводить.

- Вы, завтра? - Лапа пытливо посмотрел на него и потом, сочувственно вздохнув, крепко пожал Николаю руку. - Ну, желаю вам большего счастья, чем в нашем городе! - сказал он.

Братья вышли и всю дорогу говорили о странном Лапе.

На другой день Николай зашел к Полозову.

- Милушка, как я рад, что вы свободны! - воскликнул редактор "Листка", пожимая ему руку. - Статеечку принесли?

- Нет, еду в Петербург, Матвей Михайлович, и зашел с вами проститься и за расчетом, - ответил Николай.

Лицо Полозова сразу изменилось и все скрылось под волосами.

- А, гм... - пробормотал он смущенно. - Расчет... Да, да!... Вот что, милушка, - встрепенулся он, - в книге-то вы не записаны; надо подсчет строкам сделать! Я уже завтра, завтра утречком, а?..

Николай нахмурился.

- Я сегодня еду! - сказал он резко, но тотчас беспечно махнул рукою. - Тогда завтра к вам брат рассыльного пришлет! До свидания!

- Ну, и отлично! - оживился редактор. - Вот и ладно! А я к завтраму все приготовлю, а вы бы, милушка, мне из столицы корреспонденции, а? Вас здесь очень полюбили! Очень! - он схватил руку Николая и горячо потряс ее.

- Хорошо, - ответил Николай, - непременно!

Он вышел из редакции не в духе и направился к Силину. Иван растворил ему дверь; увидев Николая, он изменился в лице, но тотчас оправился.

- А за те слова, что вы намедни сказали, вас, Николай Петрович, отлично притянуть можно! - сказал он злобно и быстро выскользнул из передней.

Николай направился в гостиную. На диване, в одном белье, лежал Силин, задрав ноги на его подлокотник. Подле него на стуле стояли бутылка пива и стакан. При входе Николая он быстро сбросил ноги и радостно его приветствовал.

- Друг! - закричал он. - Не хочешь ли пива?

- Я к тебе на минуту, - ответил Николай, - сегодня я еду.

- Куда? - Силин сел на диван.

- В Петербург! И пришел просить тебя: скажи сестре твоей, что я освобождаю ее от ответа через год!

Силин встал.

- Что у вас там случилось, - недоумевал он, - ты в Питер, сестра за границу. Велела и паспорт ей добыть!

Николай махнул рукой.

- А я думал, вы поженитесь, - добродушно сказал Силин.

Николай пожал ему руку.

- И я думал то же, Степан, да не вышло, не по душам! - И, желая переменить тему, сказал: - А знаешь, мне Полозов за статьи ни копейки не дал. До завтра отложил, а я сегодня еду! Отдаст?

- А много?

- Я же ничего у него до сих пор не брал. Рублей сто-полтораста!

- Фью! - Силин махнул рукою. - Ищи ветра в поле. Ах ты, простота! С него рвать надо, да еще забрать вперед постараться. А ты - ни копейки!

- Ну, пусть разживается.

- Ни за что! - воскликнул Силин, бросаясь к столу. - Пиши мне доверенность. Я, брат, с него сдеру!

- А мне вышлешь? - усмехнулся Николай, подойдя к столу.

Силин нахмурился.

- Понятно! Шутник тоже!

Николай написал доверенность. Силин сразу расчувствовался и стал целовать его.

- Это покуда так, - говорил он, - я еще приду тебя на вокзал проводить, и знаешь что?

Николай покачал головою.

- Я сам в Питер думаю. Что служба? Служба дрянь!

- А Катя Морозова?

Силин вздохнул.

- Она, брат, на днях замуж выходит за окружного акцизника!

- Что же ты в Петербурге делать будешь?

Силин оживился.

- Репортерствовать! Я, братец, здесь руку набил, слог есть, а насчет смелости!... Я на Везувий влезу, если пошлют, к Виктории в будуар войду, не то что там с головой побеседовать! А ты, - он взял Николая за руку, - порекомендуй меня. Все же товарищ!...

Николай уезжал. Лапа и Силин, помимо Якова, провожали его. Он был грустен.

- Проклятый для меня город! Сколько в нем я принял горя, и не перескажешь всего!

- Там счастье найдете! - утешал его Лапа.

Поезд тронулся. Николай стоял на площадке последнего вагона, чтобы дольше видеть вокзал и город, и приветливо кивал Якову, улыбаясь ему сквозь слезы.

"Прощай, родина! Много утечет воды прежде, чем я опять вздумаю взглянуть на твои дома и улицы". Сердце Николая сжималось тоскою. Здесь он родился, здесь он учился, здесь он впервые ощутил восторги вдохновения и первой любви. Как тосковало его сердце по родине и как хотел он снова увидеть те места, по которым ходил пылким мечтательным юношей, и что же? Как встретила его родина? Муки ревности и потом - отверженной любви, пятно подозрения и тюрьма! Вот ласковый привет родного города. Люди?.. Только Яков, брат, - его друг, а эти все Силины, Деруновы, Можаевы, что в них?..

Николай задумался о своей жизни. Каким пустоцветом показалась она ему в прошлом. Даже Богом данный талант он тратил, не приумножая и живя только сегодняшним днем, ни себе, ни людям не принося пользы. "Ленивый раб!" - прошептал он с горькой улыбкой, но тут же выпрямился и поднял глаза к светлому небу. Будущее в его власти! Пережитые испытания разве не дали ему жестокого урока? Он помнит его и поведет так свою жизнь, что окружающие благословят его имя. Он не зарыл еще в землю малость, посланную ему, но приумножит ее.

Поезд покинул черту города и пригорода и мчался степью.

"Прощай, родина! Мир широк, велик. И ты, любовь, не оправдавдавшая моих надежд, тоже..."

Николай смахнул с лица слезы, и самоуверенная улыбка озарила его лицо.

- Ваш билет! - сказал кондуктор, выходя на площадку.

Николай вынул билет и подал его.

Р-раз! Кондуктор нажал ножницами и наложил штемпель. Николай улыбнулся своей мысли.

Этот билет - сердце; поезд - жизнь; кондуктор - судьба. Сколько еще неизгладимых пометок сделает она на сердце в течение всего пути!

XXIV

Анна Ивановна уехала за границу. В саду смолк веселый голосок и заливистый смех Лизы, на аллеях его уже не видно было маленькой, стройной фигуры ее задумчивой, печальной матери.

С ее отъездом Елизавета Борисовна потеряла единственную нравственную поддержку, и душа ее сломилась под тяжестью страданий. Она не могла переносить своего разочарования, чистая ясная улыбка Веры казалась ей укором; открытое честное лицо мужа - казнью, и, ко всему, страх перед негодяем, владеющим ее тайною, торгующим ее позором. Изнемогая от тяжких дум, не смея обратиться к мужу, она пропустила назначенное свидание, и письма, полные угроз, снова посыпались на нее через почту, оказией, с нарочными. Ужас, раскаянье, стыд, как злые демоны, терзали ее душу, и порою, оставаясь наедине, она казалась безумною самой себе. Чего ей стоило притворство днем, вечером, в полдень? Нет тяжелее казни за преступление...

Был душный день; собиралась гроза; страшное творилось в природе после нескольких дней палящего жара. Не тучи покрывали все небо, а какая-то серая дымка, сквозь которую солнце просвечивало громадным кровавым кругом. Недвижный воздух томил удушающим зноем, и в природе, изнемогавшей перед грозою, замерло все: не слышно было ни стрекотания кузнечиков, ни пения птиц, ни шелеста травы, поникли цветы и листва деревьев висела бессильно, овцы сбились в кучу, пригнули головы к земле и стояли неподвижно, огромные собаки вытянулись в пыли и высунули свои черные языки, лошади беспокойно дрожали в стойлах, и крестьяне, смотря на небо, крестились и шепотом говорили:

- Помилуй, Боже! Не иначе воробьиная ночь будет!

И такое же томление терзало душу Елизаветы Борисовны. Она сидела на балконе и с тоскою смотрела в сад, вспоминая то недалекое время, когда она смело могла взглянуть на открытые лица и Веры и мужа. Какой-нибудь год времени, и все изменилось: покой и счастье ушли без возврата, и наступили дни позора и ужаса. Только что полученное письмо жгло ей грудь, на которой спрятала она это гнусное послание.

Завтра ей грозят позором. Что же! Чем скорее, тем лучше.

Она закрыла свое побледневшее лицо руками и опустила голову на перила балкона.

На балкон вышел Можаев и остановился, с тревожной нежностью устремив на нее вопрошающий взгляд.

Он видел, что какая-то тайная тоска гложет ее сердце. Гложет с того самого вечера, как он вернулся домой из города. И чего бы он не дал, чтобы узнать ее тайну и вернуть ей покой!...

Не одну в последнее время бессонную ночь провел он за решением этой загадки. Скука? Но разве не в ее власти окружить себя весельем и забавами. Разочарование... Может быть, она полюбила другого? При этой мысли он схватывался за голову, и кровь приливала к его лицу...

Елизавета Борисовна сидела недвижно. Он не выдержал тяжелого ожидания и тихо подошел к ней.

- Лиза! - окликнул он ее, ласково притрагиваясь к ее наклоненной голове.

- Кто?! - вздрогнула она всем телом и, увидев мужа, быстро встала. - Как ты напугал меня, - сказала она тихо, снова садясь, но он успел заметить слезы на ее глазах и внезапный испуг.

- Лиза, - заговорил он серьезно, - Бога ради, скажи мне, что с тобою? Я слишком люблю тебя, чтобы ты могла скрыть от меня свое состояние. Твоя веселость неестественна, твой смех неискренен, ты охладела ко всему и ищешь уединений. Лиза! - он сел подле нее и взял ее холодную руку. - Скажи мне все. Может, тебе наскучила монотонность нашей жизни? Хочешь, возьми Веру и уезжай за границу; прокатись по Волге...

Она отрицательно покачала головою.

- Созовем знакомых, устроим домашний театр, прогулки...

Она с ужасом подняла руку. Он замолчал и печально опустил свою седую голову.

- Милый, добрый, - вдруг сказала она и, подняв его руку, прижалась к ней воспаленными губами, - я тебе все скажу, все!...

Он встрепенулся и тревожно взглянул на нее.

- Только подожди немного. Не сегодня!

Он тихо поцеловал ее в лоб и ушел с балкона.

Она снова осталась одна. На лице ее вдруг отразилась решимость. Она быстро встала и прошла в свою комнату.

Вдали уже громыхало.

Вера одна сидела в. потемневшей гостиной и перебирала клавиши рояля.

Ей было и скучно, и грустно от каких-то смутных предчувствий.

Весенин сегодня не приехал, и она чувствовала его отсутствие.

Вдруг порывистый ветер пронесся по комнатам и с такой силой хлопнул балконной дверью, что стекла разлетелись и посыпались со звоном. Занавесы поднялись как флаги; в саду зашумели деревья. В комнате сразу стало темно, как ночью.

Страх охватил Веру. Она бросилась в комнату мачехи, но дверь к ней оказалась запертою.

- Мама, - закричала она испуганно, - пусти меня, я боюсь!

- Не могу, Верочка, я занята очень! - послышался в ответ взволнованный голос Елизаветы Борисовны.

Вера вбежала к себе, зарылась с головою в подушку и замерла. Яркая молния озарила комнату, в тот же миг с сухим треском прокатился гром, и снова молния, снова гром, а затем с глухим шумом полился дождь.

Было что-то ужасное в этом шуме. Казалось, он растет, ширится, небо разверзается все шире и шире... и ливень грозит затопить всю землю.

Елизавета Борисовна дописала последнюю страницу, сложила письмо, запечатала в конверт и, подойдя к комоду, выдвинула ящики и стала быстро перебирать лежащие в них вещи. Ручной сак скоро наполнился доверху. Она крепко защелкнула его, набросила на себя резиновый плащ и, оглядев еще раз комнату долгим прощальным взглядом, тихо отворила двери и вышла.

Кругом было пусто.

Она открыла запертую слугою балконную дверь, выскользнула в сад и, обогнув его сзади, через густые заросли крыжовника, дошла до ветхого забора и пролезла через отбитые доски на узкую тропинку широкого луга. Дождь лился сплошною массою, ветер рвал капюшон с ее головы, она спотыкалась и все шла и шла по мокрой траве в легких туфлях, с саком в руке.

Бежать как можно дальше от этих честных людей, бежать и где-нибудь в глуши схоронить свой позор, свое унижение...

XXV

Непогода бушевала. Молнии сверкали, сопровождаемые трескучими раскатами грома; дождь низвергался на смятенную землю сплошным потоком, и ветер пригибал деревья до самой земли.

Старая Ефимья зажгла пасхальную свечу и, трепеща от суеверного ужаса, шептала молитвы перед иконою, отбивая поклоны. Весенин уже загасил лампу и приготовился заснуть, когда в соседней комнате услышал шаги и смятенный шепот.

- Кто там? - окликнул он.

- Федор Матвеевич, за вами с усадьбы! - отозвался из комнаты Елизар. - Степана пригнали. Экстра!

В один миг Весенин был на ногах и дрожащими руками зажигал свечу.

- Что случилось там? Где Степан?

Рослая фигура кучера показалась в дверях и отвесила низкий поклон Весенину.

- Не могу знать, Федор Матвеевич, только Сергей Степанович даже сами прибегли в конюшню и приказали гнать! - ответил он.

- Ты на чем?

- Как есть верхом! - ответил Степан.

- Елизар, подай Мальчика!

Весенин поспешно оделся в кожаную куртку и высокие сапоги. Испуганный непогодою, конь бешено рванулся из ворот и помчался по размытой дороге. Голова Весенина кружилась, сердце замирало от ужасных предчувствий.

Он бросил лошадь посреди двора и бегом вбежал в кабинет Можаева. Увидев его, он затрепетал от страха, так изменился Сергей Степанович. Одежда его была мокра, волосы растрепанны, глаза лихорадочно горели, и он, остановившись посредине кабинета, не сразу узнал Весенина.

- Вера? - с замирающим сердцем спросил Весенин. Можаев отрицательно качнул головою.

- Жена! - ответил он глухо. Весенин сразу успокоился, и мысли его прояснились.

- Больна?

- Вот, прочтите! Скорей только, дорога каждая минута! - он указал на свой стол, а сам тяжело опустился на диван и обхватил голову руками. Весенин поспешно подошел к столу и, взяв исписанный мелким почерком лист бумаги, стал внимательно прочитывать его. И по мере чтения негодование, сожаление, ужас попеременно овладевали его душою.

Это было последнее письмо Елизаветы Борисовны.

С отчаянием самоубийцы она рассказывала про свою измену, про свое преступление, про свое унижение и позор. День за днем она рассказала свою пытку последнего времени, невыносимые муки раскаяния и кончила мольбой о прощении. Она просила простить не ее, а память о ней, потому что она никогда больше и ничем не напомнит мужу о своем существовании...

Слезы застилали глаза Весенина, когда он, положив письмо опять на стол, обернулся к Можаеву.

- Что ты думаешь, - спросил он, - она умерла?

В первый раз он говорил ему "ты", и Весенин сразу понял, как сжились они с ним за все время и как прочна была их нравственная связь.

- Нет, - ответил он твердо, - она иначе бы прощалась тогда. Она бежала!

Можаев быстро встал и подошел к Весенину. На лице его блеснула надежда.

- Я сам так подумал. Я был у нее, там все раскидано. Видно, она брала что-то; нет ее плаща. Зачем плащ? Если бы она...

Весенин кивнул. Можаев взял его за плечи.

- Я люблю тебя и верю тебе, - сказал он порывисто, - помоги же мне! Я люблю ее и не могу допустить мысли, чтобы она вне моего дома искала защиты и спасения. Измена - ошибка! Виноват я, только я, старый дурак, увлекшийся перед смертью! - он взялся за голову, прошел по кабинету и снова подошел к Весенину. - Дорогой мой, - произнес он молящим голосом, - я совсем потерял голову и обессилел. Найди ее, уговори, верни! Она не могла уйти далеко. Смотри, - он указал на окно, - какая ночь! Она нежное, избалованное дитя. Куда уйти ей?..

Весенин нежно взял его за руки.

- Дорогой Сергей Степанович, - проговорил он дрожащим голосом, - прежде всего успокойся, ляг вот тут, а я сейчас подыму людей...

- Тсс! - Можаев судорожно схватил его за руку. - Бога ради, без огласки! Чтобы никто не знал. Слышишь, никто. Даже Вера. Ты да я...

Весенин кивнул головою.

- Только ляг! Дай мне слово лечь, а я не вернусь без нее.

- Милый, спасибо! - Можаев обнял его, и в горле его заклокотали рыдания. - Иди, иди! - толкнул он его к двери...

- Я пришлю тебе человека! - крикнул, выходя, Весенин.

- Иди к барину и уложи его в кабинете, - сказал он испуганному человеку, встретив его в прихожей, - барину худо. Смотри только, шуму не делай и не беспокой барынь.

- Слушаюсь! - оторопело ответил лакей.

Весенин выбежал на двор.

- Степан! - звонко закричал он. - Тройку лошадей и коляску. Скорее!

План быстро созрел в его голове. Все равно метаться по дорогам нет смысла. Она уйти или уехать далеко не может, если не по железной дороге; по железной он нагонит ее в городе, куда поедет сейчас, и там посоветуется с Яковом Петровичем. Возьмет его...

- Не жалей, Степан, гони! - крикнул, впрыгивая в коляску, Весенин. - В город! В два часа!

- Го-го-го! Милые! - загоготал Степан.

Лошади рванулись. Коляска металась по колеям, комья грязи летели под навес коляски, конские копыта звонко шлепали по лужам и грязи.

Весенин сидел нагнувшись и только кричал "гони"! Быстрая езда среди непроглядной тьмы при блеске молнии и грохоте грома возбудила его, и мысли его быстро проносились в голове. В то же время он зорко смотрел по сторонам дороги при мерцающем свете экипажных фонарей. Дорога была пустынна. Будь она на ней, тройка бешено скачущих лошадей давно бы нагнала ее, но на дороге не было даже пня, похожего на человека.

- Стой! - крикнул Весенин подле дома Долинина. - Проводи лошадей, пусть передохнут. Нет! - поправился он. - Иди на почту, возьми тройку свежих и сюда назад! Тех пригонишь завтра в усадьбу. Если из ямщиков свободен Николай, пусть едет он.

Яков вскочил с постели, услышав оглушительный звонок. Что это? Кто это может быть?

Торопливые шаги раздались внизу, потом по лестнице. Яков поспешил зажечь свечку. Сердце его упало. Не случилось ли чего с Николаем?

- Простите! - раздался голос.

На пороге комнаты, весь забрызганный грязью, стоял Весенин.

- Я к вам как к другу!

- Что такое? Несчастье? - Долинин откинул одеяло и сел, забыв даже, что он в одном белье.

- Да! Помогите, что делать?

Весенин опустился в кресло и быстро рассказал суть дела. Яков внимательно слушал.

- Ну? Что делать? Где искать?

- Прежде всего бегите на вокзал. Ее все там знают. Справьтесь. Хотя бы вы должны были ее догнать... Сколько прошло времени?

- Пять, шесть, семь часов!

- Двадцать пять верст! Нет, ее не может быть в городе, даже если поехала, - уверенно сказал Яков. - Погодите! - он вдруг ударил рукой о колено. - Лапа!

Весенин не понял.

- Что Лапа?

- Если он согласится, он поможет. Никто, кроме него. Постойте, я оденусь и приведу его. Мигом!

- Но... Ловко ли?

- Такое дело! - воскликнул Яков и стал одеваться.

- А с этой канальей церемониться нечего, его бы под суд надо, да неловко. Вы просто разрешите мне еще как нотариусу, и я сделаю судебному приставу заявление о существовании векселей Можаева и Дерунова.

- Отлично! - согласился Весенин.

- Далее, - говорил Яков, уже одетый, - Лапа, наверное, уедет с вами. Надо его познакомить с Можаевым; я же вплоть до известия от вас буду сторожить все отходящие поезда. Ну, до свидания! Я прикажу подать вам чаю!

Он кивнул Весенину и сбежал вниз.

Гроза утихла, но дождь все еще лил как из ведра и напоминал Весенину громкий плач. Смутно было на душе. Он жалел и его, и ее и мгновениями вдруг пугался при мысли, что, может быть, в поисках своих они найдут только труп.

Как поступил бы он на месте Можаева? Конечно, так же. Даже без любви - так же; может ли тут быть два решения?.. Однако он и устал!... Он вздрогнул и открыл глаза. Заспанная прислуга внесла стакан чая и ром.

Он с жадностью стал пить горячий чай.

Внизу хлопнули двери, послышались шаги.

Вошел Долинин с незнакомым человеком.

Так вот он, Лапа! Этот полусонный апатичный господин с полуприкрытыми глазами. Весенин подал ему руку и с недоумением взглянул на Якова, но тот твердо сказал:

- Алексей Дмитриевич согласился помочь вам. Он знает в лицо Елизавету Борисовну, и это облегчит дело. Он готов хоть сейчас, и потому...

- Едем! - делая последний глоток, окончил за него Весенин и встал. - За все вам спасибо, - благодарил он Долинина, крепко встряхнув ему руку.

- Глупости! - ответил тот. - А я сделаю заявление и буду следить! Ну, помоги вам Бог.

Лапа молча следовал за Весениным и молча уселся с ним в коляску.

- Гони вовсю! В Можаевку! - приказал Весенин, и коляска снова заметалась из стороны в сторону. Весенин первый прервал молчание.

- Как вы думаете ее искать? - спросил он.

- А? Что? - переспросил Лапа, словно очнувшись. Весенин нетерпеливо повторил вопрос.

- Я еще ничего не думаю, - ответил он, - Яков Петрович попросил меня. Я для него согласился. Мне нужно прочесть письмо, видеть дом, комнату, тогда...

Он замолчал и, казалось, погрузился в дремоту, потом вдруг спросил:

- Как вы спохватились ее? Когда? Кто?

- Я не знаю!

- Надо все знать, - ответил он и опять замолк.

Восток уже алел; дождь слабо сеял с хмурого неба, дул свежий ветер. Коляска сделала два бешеных скачка, завернула и въехала во двор.

- Ее бегство тайна для всех, - торопливо предупредил Весенин Лапу, выходя из коляски. - Я привез доктора!

Лапа молча кивнул головою и поплелся следом за Весениным.

Можаев вскочил при его входе. Он лежал на диване, прикрывшись пледом, одетый, и теперь, при борющемся свете лампы с дневным светом, показался Весенину еще страшнее.

- Ну, что? Нашли? Кто это? - вскрикнул он, отступая при виде Лапы. Тот скромно поклонился. Весенин поспешил объяснить.

- Разве нельзя было без этого? - с упреком прошептал Можаев. Весенин покраснел.

- Нет, - ответил он твердо, - надо быть в доме, надо следить на вокзале, надо везде искать! Долинин и Алексей Дмитриевич по службе умеют хранить тайны.

Можаев опустил голову.

- Что же, пусть ищет! - сказал он упавшим голосом.

Лапа выступил вперед и твердо изложил свои желания видеть письмо, видеть ее комнату, дом.

- Проводи его, покажи! Письмо вот! - покорно ответил Можаев.

Лапа сел к столу и внимательно прочел письмо, потом, нагнувшись, он поднял с полу конверт, разгладил его рукою и внимательно осмотрел его.

Можаев оживился. Следя за Лапою, он становился все внимательнее. Наконец, Лапа обернулся к нему.

- А как вы получили это письмо? - спросил он.

- Я не получил, а сам взял у нее со стола, - ответил Можаев.

Он замолчал. Молчал и Лапа. Можаев провел рукою по лицу и продолжал:

- Было часов одиннадцать. Я пошел проститься с нею, комната растворена... беспорядок. Я увидел письмо и взял...

- Одиннадцать? - Лапа вынул часы и взглянул на них, потом встал.

- Покажите ее комнату! - сказал он.

- Скажите, она жива? - дрогнувшим голосом спросил Можаев.

Лапа пожал плечами.

- Верно одно только: она не думала о смерти, когда писала, а там... по дороге!

- Ах! - простонал Можаев.

- Ты ляг! - сказал Весенин, выходя с Лапою. Они прошли и осмотрели комнату. Потом Лапа обошел дои и через балконную дверь вышел в сад.

- Ворота запираются? - спросил он. Весенин кивнул.

- Сад выходит на двор, на дорогу и?..

- На луг, - ответил Весенин.

- Идемте туда, - твердо сказал Лапа.

Весенин повел его по саду к стороне, выходящей на луг. С каждым словом, с каждым шагом он проникался уважением и доверием к этому полусонному человеку.

- Она не могла выйти через двор. Надо было бы беспокоить сторожа; не могла и на дорогу, потому что, я видел, - там каменная ограда. А здесь?..

Весенин указал на длинный забор, закрытый до половины кустами малины и крыжовника.

- А! Посмотрим!

Лапа подошел вплотную к забору и осторожно пошел вдоль него.

- Вот! - сказал он, остановись подле выпавших из забора досок. - И вот! - он нагнулся и снял лоскут материи, зацепившийся о гвоздь нижней поперечины.

Весенин вскрикнул.

- Куда можно выйти через этот луг? - спросил Лапа, вылезая на луг.

Весенин пролез за ним.

- Если идти прямо, то будет проселочная дорога на деревни Ворсклово, Турово, Слезино и Погост.

- Так! Ехать можно?

- Понятно!

- Дайте мне лошадь и объясните дорогу, - сказал Лапа, пролезая обратно в сад.

Весенин торопливо повел его домой.

- Он нагонит ее, - уверенно сказал он, вводя его к Можаеву. - Я ручаюсь вам!

Можаев с мольбою взглянул на Лапу.

- Я ничего не пожалею, найдите ее. Скажите ей...

- Вы сами ей все скажете, - перебил его Лапа, - я найду ее, и вы к ней приедете!

- О, да, да! Боже, как мне благодарить вас за услугу, - вскричал Можаев.

Лапа покачал головою.

- После, после. Вам отдохнуть надо, укрепиться! - сказал он добродушно.

В дверь кабинета постучали.

- Лошадь готова, - сказал Весенин, - идемте!

Лапа приостановился.

- Дайте мне денег, мелочи!

Можаев кинулся к столу и раскрыл ящик, полный мелкой монеты.

- Вот, - торопливо сказал он, - это для конторы. Для расчета, берите!

Лапа взял несколько свертков и опустил их в карман пальто.

- Теперь ведите меня! - сказал он.

XXVI

Весенин вернулся в кабинет и уговорил Можаева лечь. Он стал послушен, как ребенок, и тотчас лег. Весенин накрыл его пледом и, поправив подушки, сел подле него.

Как велика сила любви! Ничтожного человека она превращает в героя, сильного - в слабое и беспомощное создание. Умный, находчивый Можаев растерялся: энергичный человек, который один боролся с десятками, обратился в слабого ребенка только потому, что молодая жена его оставила.

- Я чувствую, как падают мои силы, - слабо заговорил он, - но в то же время знаю: найди он ее, и силы ко мне вернутся. Если же он ее не найдет или... что еще хуже... я умру! Я не могу вынести мысли, что все время со мною она была как в тюрьме, страдала, и я не знал этого, не догадывался!... Чем искуплю вину свою перед нею?..

- Вы же любили ее, - сказал Весенин.

- Любил! - Можаев приподнялся и сбросил плед. - Слово не передает моего чувства!... Но я должен был понять ее, стараться об этом. Ведь она не обманывала меня. Она говорила мне: я глубоко вас уважаю, как умного и честного человека; взамен любви я дам честную привязанность. Безумец! Я пошел на эту подлую сделку! Разве я не знал, что сердце ее запросит любви; разве я не видел, что она почти ровесница моей Вере. Не суди меня, Федор Матвеевич, я уже осудил себя. Мой товарищ, умирая, поручил мне дочь, и вот моя опека! Жалкий, нечестный старик!...

Он упал на подушку, и голова его заметалась. Весенин нагнулся над ним и стал успокаивать его, но сам чувствовал, что перед нравственной пыткой старика слова его бессильны.

День уже вступал в свои права. Ясный, ликующий день над землею, омытой дождем. Мир и любовь вместо смятенья и ужаса! Ясное, чистое небо вместо грозовых туч, животворное солнце вместо грозного блеска молний!...

Можаев задремал. Весенин вышел распорядиться по дому и по конторе. Люди просыпались. Он с тревогою думал, как спасти имя Елизаветы Борисовны от пересудов прислуги и скрыть переполох в доме. Он осторожно пробрался в спальню Елизаветы Борисовны, привел в ней все в видимый порядок и нарушил строгую чинность постланной постели; после этого он запер дверь в спальню и, сойдя в людскую, приказал ставить самовар.

- Пожалуйста, - сказал он молодой горничной, - скройте от барышни, что Сергей Степанович захворал, барыня вернется и скажет ей!

- Помилуйте, Федор Матвеевич, разве мы бесчувственные какие, не понимаем! - ответила горничная, и по ее лицу Весенин сразу увидел, что совершенно напрасны были все его предосторожности.

- Уберите комнату барыни, - сказал он ей внушительно-строго, подавая ключ от спальни.

Как быстро, незаметно промелькнула ночь, так томительно, долго тянулось утро. Весенин с нетерпением ждал выхода Веры, поминутно заглядывал в кабинет и без конца прислушивался, когда ему слышался конский бег на дороге...

Мучительна была истекшая ночь!

Под проливным дождем, сбиваемая резкими порывами ветра, замирая испуганно при ударах грома, в паническом страхе погони, Елизавета Борисовна бежала все вперед и вперед, спотыкаясь, падая, поднимаясь и ускоряя свой неровный шаг. Быстрые кони преодолели пятьдесят верст, а она, измученная; усталая, пробежала только длинное село, перелесок, скошенный луг и, обессиленная, упала у дороги в намокшей одежде, забрызганная грязью, в полубессознательном состоянии. Ей слышалась погоня; она силилась подняться, судорожно хватаясь руками за землю, и бессильно опускалась; вокруг чудились крики, голоса, ее куда-то несли, она рвалась и, снова теряя силы, впадала в забытье, невыносимый кошмар душил ее, и она стонала...

В бледных сумерках наступающего утра Лапа свернул с узкой колеи на луг, подъехал к самому забору можаевского сада и медленно, осматривая каждую кочку, объехал весь луг, потом снова выехал на дорогу и шагом поехал по ней, вглядываясь в редкий осинник, поросший по краям дороги. Зоркий глаз его не усматривал никаких признаков. Не будь ночь так ужасна, ни один след не остался бы не замеченным им.

Огромное село раскинулось перед ним; он переехал узкою дорогою поле, растворил ворота и въехал на улицу. Несмотря на ранний час, в селе уже просыпались. Стоя посреди улицы, пастух, пронзительно дудя в длинную дудку, созывал скотину, бабы вереницею шли за водою.

Лапа подстегнул лошадь и поравнялся с ними.

- Эй, молодки! - окликнул он их весело. - Скажите ради Бога, не стучался ли ночью к кому-нибудь странник в окошко? Надобно мне его больно!

Бабы испуганно столпились и зашептались друг с другом.

- Не, милый человек, - звонким голосом ответила одна за всех, - никого не было!

- Да кому и идтить было в такую ночь! - заметила другая.

Лапа кивком головы поблагодарил их и задергал вожжами.

"Прошла или обошла стороною, - думал он, - но тогда она должна просто блуждать без дороги, а случись это в темную грозовую ночь, она не ушла бы с луга, кружа по нему".

- Ну, ну! - прикрикнул он на лошадь и, обогнав стадо, выехал из села.

- На Турово прямая дорога? - спросил он пастуха.

- Во, во! - закивал пастух, указывая хворостиной. - Так все идет! Потом леском будет, а потом лугом, хорошие луга пойдут, а там и Турово.

- Далеко?

- Шесть верст, милый человек!

- Ну, ну! - Лапа снова тронул вожжи и теперь уже крупной конской рысью помчался по узкой проселочной дороге, грузно встряхиваясь на каждой кочке.

В Турове все уже проснулись. Стадо уже угнали, бабы принесли воду, мужики ушли в луга, и ребятишки весело бегали по улице, шлепая по лужам босыми ногами.

Лапу вмиг окружила их веселая толпа.

- А что, ребятки, - спросил Лапа, останавливая лошадь, - не стучался ли ночью к кому странник, человек Божий, а?

- Странник? - спросил белокурый мальчуган и, тряхнув головою, ответил: - Не! Никого не было! Мне тятька бы сказал!

- А у вас?

- Не, дяденька! Никого не было, - отвечали мальчишки хором.

- А урядник на лугу человека изловил, вот что! - произнес кто-то.

- И врешь, бабу! - с азартом поправил его рыжий мальчик.

Лапа оглянулся.

- Может, странника, старика? - спросил он.

- Не!

Из толпы выделился мальчишка и бойко заговорил:

- Бабу! Мокрую такую и в сером балахоне. Семен Елизарыч под утро нашел ее, ее волоком и поволокли. Прямо к становому на дом.

- А где становой у вас?

- А вон, дяденька! - и мальчишки гурьбою устремились к красивой избе, на которой красовалась железная доска с надписью: "Канцелярия пристава 4-го стана".

Лапа бросил вожжи и торопливо вошел в квартиру пристава.

- Пристава мне! - сказал он, входя. Навстречу ему поднялся заспанный урядник.

- Спят-с!

- Разбуди!

Урядник почесал в затылке. Лапа опустил руку в карман, протянул сжатый кулак уряднику, урядник в свою очередь разжал и сжал свою руку, после чего лицо его тотчас озарилось готовностью и вся фигура выразила глубокое почтение к особе Лапы.

- Ты нашел женщину?

- Так точно-с! В бесчувствии-с! На лугу, у дороги.

- Где она?

- В покое-с! Пристав приказал сперва в холодную, ну а потом велел в покой. Где то есть у них допрос делают!

- Буди его! - нетерпеливо крикнул Лапа. Урядник стремглав бросился во внутренние комнаты.

Десять минут спустя Лапа прошел туда же, приглашенный урядником. Еще десять минут - и он, улыбаясь сам себе, сел в дрожки и погнал лошадь во весь ее бег, а в квартире станового шла суета.

Поднятая с постели жена его торопливо постилала в гостиной на широком диване чистое белье, в кухне стряпуха ставила самовар, урядник помчался сломя голову за земским врачом на пункт, а становой суетливо облекался в полную полицейскую форму.

- Ну, ну, ну! - погонял Лапа лошадь. - Скачи, лошадка, ты везешь добрые вести!...

Весенину было невыносимо трудно лукавить с Верою.

- Вы здесь, так рано? - с изумлением воскликнула она, сойдя в столовую. - Что случилось?

Весенин придал себе беспечный вид.

- Приехал в контору перед работою. Это для вас рано, а я с четырех часов уже на ногах! - ответил он.

Вера, видимо, успокоилась.

- Выпейте чаю с нами; я налью! Сейчас придут папа и мама!

- Барыня не придут, им нездоровится. Просили к себе подать, - быстро соврала горничная, лукаво взглянув на Весенина.

Он покраснел.

- Сергей Степанович уехал на мельницу! - сказал он Вере. Вера обеспокоилась. Она вспомнила, что мачеха не пустила ее к себе вчера вечером, и сомнение запало в ее душу.

- Я снесу сама маме! - сказала она. Горничная смутилась.

- Барыня просили... - начала она. В это время из кабинета раздался резкий звонок.

Вера с упреком взглянула на Весенина, который быстро вскочил.

- Это звонит папа! - воскликнула она, рванувшись с места. - Что случилось? Зачем вы лжете?

- Вера Сергеевна, голубушка Вера, - остановил ее Весенин, - я вам все скажу потом! - и, оставив Веру в полном недоумении и страхе, он прошел в кабинет.

Можаев проснулся.

- Вернулся? - спросил он.

- Нет еще.

- Сколько прошло времени?

Весенин посмотрел на часы.

- Два часа!

- Как мучительно ожидание, - прошептал Можаев.

- Я уйду и пришлю тебе чаю, - сказал Весенин, - я с Верой.

- Иди, иди!

- Налейте стакан чая, - сказал Весенин Вере, - я снесу его Сергею Степановичу!

- Он болен?

Весенин отрицательно покачал головою.

- Я вам все скажу, - повторил он и снова вышел.

Возвратясь, он напился чаю и, выйдя с Верою на балкон, взяв ее за руку, начал:

- Я вам расскажу семейную тайну, но вы должны помнить, что этим я нарушаю волю Сергея Степановича, а потому никогда, ни под каким видом вы не должны показывать, что знаете ее.

Побледневшая Вера кивнула головою. Весенин стал рассказывать, стараясь щадить целомудрие Веры, но она ясно понимала все недосказанное.

- Я всегда ненавидела этого Анохова! - сказала она в самом начале рассказа.

Звонок Можаева три раза прерывал рассказ. Три раза спрашивал Можаев - вернулся ли Лапа, и три раза Весенин отвечал отрицанием.

Вера вся трепетала, слушая рассказ. Под конец она не выдержала и зарыдала.

- Бедная мама! Бедная мама! Что с ней? Где она? О, как я хотела видеть ее вечером, и она меня не пустила!... Вы думаете, он найдет ее?

- Наверное!

- Живою?

Вера даже затряслась при этом вопросе.

- Живою! - ответил ей незнакомый голос. Весенин быстро обернулся.

- Лапа! - воскликнул он. - Вы нашли ее?

Лапа кивнул головою. В кабинете Можаева снова звенел звонок.

Весенин вбежал в кабинет.

- Собирайся. Она найдена! - закричал он.

Вся прежняя энергия вернулась Можаеву. Он вскочил с дивана и подбежал к Лапе.

- Как мне благодарить вас, - воскликнул он. - Где она? Как вы нашли ее?

- После, теперь поедем.

- Едем, Федор Матвеевич.

Но Весенин уже хлопотал на дворе. Снова выкатили коляску и торопливо впрягли в нее лучшую тройку.

Лапа и Можаев вышли на двор и через минуту мчались по неровной дороге...

Вера, задумавшись, сидела на балконе.

- Федор Матвеевич, отчего все это? - спросила она.

- Что? - не понял ее сразу Весенин.

- Ах, это! Вот Долинин, Анна Ивановна, мама. Ведь они все, - она запнулась, - несчастные.

- Оттого, дорогая моя, что они все неуравновешенные. У них чувство, воображение развиты настолько, что перевешивают трезвый ум, и их никогда не может удовлетворить жизнь. Требований у них к ней столько, что они всегда и в любви, и в разочаровании несчастны.

- Все желают себе счастья, - ответила Вера.

- Но надо знать, что желать. Желай возможного. На земле есть много счастия, если человек сумеет поставить себя - ну, хоть на второй план. А то все для себя, потом и обижаются.

- Вы нашли свое счастье? - спросила его Вера, в упор глядя на него.

Весенин смутился.

- Я счастлив по-своему, - ответил он уклончиво.

- Неправда, - качнула головкою Вера, - я знаю вас! Вы иногда печальны. Вы не можете быть счастливы, потому что поставили себя чуть не на последний план, а говорите только так!... Когда я думаю, что вот вернетесь вы домой и там сидите одни с этой Ефимьей, мне делается грустно. И это теперь, а зимою? Все занесет снегом, волки воют, вокруг никого...

Весенин тяжело вздохнул.

- Этого нельзя изменить, - сказал он.

Она быстро встала и, краснея, взглянула на него.

- Женитесь!

Он натянуто засмеялся.

- Кто пойдет за меня? Я даже не умею говорить с женщинами.

- За вас? - лицо Веры вспыхнуло. - Вы такой добрый, умный, честный, смелый и спрашиваете? Да всякая должна счесть за... - голос ее пресекся.

Весенин схватил ее руку, счастье волной подхватило его, и он нагнулся к пылающему лицу Веры.

- Ну, если бы я сказал вам?.. - прошептал он.

- Я бы! - Вера вдруг обвила шею Весенина руками и горячо поцеловала его. - Вот! Я всегда, всегда...

И, вырвавшись из его объятий, она убежала с балкона.

А в это время Можаев стоял на коленях подле дивана, на котором лежала бледная, изнуренная Елизавета Борисовна, и, целуя ее холодные руки, говорил ей:

- И как могла ты решиться уйти от меня? Не ты, а я виноват во всем, и мы все поправим. Это злое прошло и не вернется. Не бойся меня: ты и Вера - мои дочери. Мое счастие - твое счастие!

Елизавета Борисовна слушала его, закрыв глаза, и вдруг, обняв его, зарыдала:

- Ты простил! Я знала это и боялась этого больше всего, а теперь мне легко. Ты не гонишь меня, не презираешь?

- Что ты, Лиза! Разве я сам без ошибок!

- Ну, а я... я клянусь быть только твоей, жить только для тебя... верь!...

Она прижалась к его плечу и замерла в волнении. Можаев не выдержал и глухо зарыдал.

- Жизнь моя, счастье мое! - сказал он, прижимая к груди ее голову.

Елизавета Борисовна отдалась его ласкам и в первый раз в жизни почувствовала себя счастливою.

XXVII

Был обеденный час, когда Лапа вошел в столовую, в которой сидел Яков Долинин. Он быстро встал навстречу нежданному гостю.

- Ну, что сделали? Ее здесь не было.

- Она уже дома, - ответил Лапа, садясь к столу, и словно нехотя рассказал про свои поиски.

- И труда-то не было, - окончил он рассказ, - нужно было только открыть направление, а там... далеко ли она уйти могла?!

Яков засмеялся.

- Вы гениальный человек и цены себе не знаете! - сказал он.

- А вот и знаю, - ответил Лапа, - вы и не думаете, зачем к вам пришел!

Долинин вопросительно посмотрел на него.

- Контору у вас купить. Вот зачем! Будет с меня в роли писаря околачиваться. Можаев дает деньги, экзамен я хоть сейчас сдам, а там женюсь. Чего еще! - он усмехнулся и потер руки. - Дело за вами только.

- За мной? - Яков пожал плечами. - Забирайте себе всю обстановку, я за нее с вас полушки не возьму. Вы спасли моего брата. Хотите еще Грузова в придачу?

- Грузова? Ну, ах, оставьте! Этот почтенный Грузов, вместе с Косяковым, делил деньги Можаевой.

Яков отшатнулся.

- Откуда вы это знаете?

- Я? - Лапа прищурился. - Я совершенно случайно. У Захаровых служит Луша, эта Луша дружит с моей Феней и состоит невестою кондитера с гор; на горах же живут эти приятели, и все толкуют про их дружбу и внезапное обогащение. Раз я знаю, откуда богат Косяков, ясно, откуда богатство и Грузова. Может быть, он получил векселя для протеста, узнал про смерть Дерунова и удержал их. Дерунов, оказывается, собирался протестовать их.

Яков покачал головою.

- Я рад, что расстался с ним, - сказал он. - Ну, а на ком же вы женитесь?

Лапа засмеялся.

- На Фене! Она славная девушка: и любит меня, и не привереда. До сих пор была во всем помощницей. Вот и теперь. Я здесь с вами, а она на кладбище Ивану спектакль готовит. Ну-с, пойду и я! - сказал он, вставая. - Так решено?

Яков крепко пожал ему руку.

- В любое время приходите - и оформим! Я хочу ехать послезавтра, но могу день, два промедлить. Хотя скучно! - сказал он.

Лапа ушел. Яков тоскливо огляделся. Действительно, скучно. Дом, с которым он свыкся, "отдается внаймы или продается"; люди, к которым он привык, останутся в родном городе, из которого он сам себя осудил на изгнание. Пуста и холодна его жизнь. Ему на миг стало завидно Лапе, который женится на Фене. Огласятся эти комнаты веселым женским смехом, детскими голосами, и, словно солнце, озарятся эти унылые покои холостяка. Он встал из-за стола и, тяжело ступая, пошел к себе на верхушку, где провел так много времени в счастливом покое.

Лапа зашел на квартиру Казаринова.

- Где вы пропадали сегодня, Алексей Дмитриевич? Так нельзя, ей-Богу! - встретил его следователь упреком.

Лапа хмуро взглянул на него.

- Занят был, по экстренному делу!

Казаринов всплеснул руками.

- Смилуйтесь, - воскликнул он, - экстренное дело, когда у нас - у нас - это проклятое убийство! Гурьев смеется, председатель торопит. Конец июля, два месяца - и никакого следа!

Лапа усмехнулся.

- Дайте мне приказ об аресте. Я сегодня арестую настоящего убийцу, - сказал он.

Следователь даже подпрыгнул.

- Вы? Настоящего? Когда я...

- Ничего не мог сделать, - окончил Лапа, - ах, Сергей Герасимович, да разве, в кабинете сидя, до чего-нибудь вы додумаетесь, что найдете? Надо на людях искать, спрашивать, нюхать. Разве это ваше дело?

- Кто же это, милый Алексей Дмитриевич? А?

- Пока не скажу!

- Но ведь в приказе я должен же имя проставить! - взволновался Казаринов.

- Оставьте пробел, а впрочем, как хотите. До свиданья!

Лапа повернулся к дверям. Казаринов удержал его за рукав.

- Вот уж и недоволен! - сказал он. - Ну, полно, полно! Я напишу!

Он сел за стол и достал бланки.

- Только, - приноравливаясь писать, сказал он, - пусть это между нами. А?

- Никому не скажу! - усмехнулся Лапа, беря приказ об аресте.

Не заходя домой, он прошел в полицию, предъявил приказ, проставив в нем имя Ивана Кочетова, и в сопровождении двух полицейских направился на местное кладбище. Навстречу им показался Иван. Он был неестественно весел. Глаза его сияли, он шел смеясь, говоря сам с собою и размахивая руками. Сзади него шла Феня, делая Лапе знаки. Лапа сравнялся с Иваном и положил ему на плечо руку.

- Ну, доволен! - сказал он. - Получил благодарность?

Иван испуганно отшатнулся от него.

- Дурак, - сказал Лапа, - ведь это нарочно писано, чтобы тебя поймать. Ну, кто убийца, говори теперь!

Иван рванулся из его рук, но в это время полицейские схватили его за локти. Иван сверкал глазами и тяжело переводил дух. Вдруг он встряхнул головою и усмехнулся.

- Ежели и нарочно, то я очень рад, - сказал он, - потому иначе она и думать не может.

- То-то! - ответил Лапа. - Теперь они проводят тебя, и там ты оканчивай свой рассказ про Николая Петровича.

Иван злобно засмеялся.

- И напишу-с! - крикнул он в то время, как полицейские сажали его на дрожки.

Лапа взял Феню за руку и прошел с ней на кладбище. Она оживленно начала рассказывать ему.

- Как я увидала, что он идет, я на крест бумажку-то и прилепи. Он пришел и стал молиться, а я смотрю. Потом, как увидит он бумажку-то...

- Брось! - перебил ее Лапа, опускаясь на одну из скамеек у могильной ограды.

Феня тотчас замолкла. Он протянул ей руку и посадил рядом.

- Ты скажи мне лучше, надоело тебе у полковницы служить? А? Хотела бы ты замуж, сама хозяйкой? А?

Феня нахмурилась и потупилась.

- Кто же возьмет меня, - сказала она тихо, - и потом, очень я уж к вам привязалась. Не гоните меня! - и она подняла на него глаза, слезливо моргая ими.

- Дурочка, - сказал Лапа, обнимая ее, - а за меня пошла бы?

Феня вздрогнула.

- Шутите! Я простая, вы барин...

- А вот и не шучу, - серьезно ответил Лапа, - иди за меня. Я делаюсь нотариусом и женюсь на тебе. Ну, чего ты плачешь? Ах, глупая!...

XXVIII

Яков уехал, Лапа получил свидетельство и устраивал свою контору, в то время как Феня торопливо готовилась к венцу.

- Жаль, - говорил следователь Лапе, - что вы оставляете меня. Мне скучно будет без вас работать.

Лапа усмехнулся. Казаринов держал себя неприступно-гордо с того момента, как личность убийцы Дерунова была выяснена, равно как и акт убийства.

- Вот, - говорил он хвастливо в клубе, - осуждают мою систему: всех по очереди. А доказательство налицо! Как я добрался до этого Ивана? Кто мог про него подумать, а глядь, он-то и есть!

Гурьев добродушно смеялся и говорил:

- Что и говорить, Сергей Герасимович у нас Лекок! Русский Лекок!

Силин подслушал этот разговор и написал в местную газету свою последнюю статью, в которой Казаринова называл русским Лекоком и воспел ему славу за то, что он удовлетворил общество, найдя убийцу и отдав его во власть правосудия.

После этого два дня спустя он уехал в Петербург искать счастия в нелегкой роли столичного репортера.

XXIX

Весенин снова ехал, как бывало, в усадьбу Можаевых, когда на дороге его окликнул заискивающий голос:

- Осмелюсь вторично!

Весенин осадил лошадь и, обернувшись, узнал Косякова. Тот приближался к нему, галантно кланяясь:

- К Елизавете Борисовне? - предупредительно спросил Весенин, закипая гневом.

Косяков изящно склонил голову.

- С письмом?

Косяков поклонился снова и поспешно вынул письмо из кармана.

- Знаете ли, господин Косяков, - заговорил Весенин, нагибаясь к нему, - как карается законом шантаж?

Косяков растерянно взглянул на Весенина и поспешно спрятал письмо в карман.

- О пропаже векселей уже заявлено приставу, - сказал Весенин, - и если ты еще раз появишься здесь, мерзавец, то я...

- Личное оскорбление? - угрожающе произнес Косяков.

- Что?.. - заорал Весенин. - Да тебя бить, каналья, надо! - и, взмахнув плетью, он ударил ею Косякова: раз, два! И погнал дальше свою лошадь.

Косяков отскочил, закрываясь руками, и опрометью бросился в деревню...

Грузов уныло сидел за столом и в сотый раз перечитывал напечатанное в газетах объявление об утрате из имущества Дерунова векселей Можаева, когда в комнату, как ураган, влетел Косяков.

- Пропали! - не своим голосом закричал он. Грузов вскочил и заметался по комнате.

- Маменька, - завопил он, - прячьте меня. Идут! Ловят!

- Дурак! - остановил его Косяков. - Не ловят и не будут ловить, но все кончено!

Грузов сразу успокоился и даже повеселел.

- Что же, - сказал он, - на все воля Божия!

Косяков внезапно схватил его за шиворот и злобно потащил к себе.

- Стой! - крикнул он, вводя его к себе, и бросился на жену. Та закричала от испуга, но он в один миг взял ее в охапку и переложил с кресла на постель. Лихорадочно-торопливо отвернул он с кресла клеенку, вытащил пачку бумаги и с гневом швырнул ею в Грузова.

- Бери, дурак, и пошел вон! Завтра я съезжаю от тебя. Не умел сразу продать, скот!

- Но ведь ты же... - начал растерянно Грузов.

- Вон! - заорал, топая ногами, Косяков. Грузов выбежал от него в испуге.

На другой день сторож судебного пристава, подметая камеру, нашел на полу, у окна, сверток бумаги, в котором оказались векселя Можаева на имя Дерунова, и пристав, подивившись случаю, приобщил их к делу.

XXX

Прошло пять лет. В один из морозных дней Яков Долинин стоял у Доминика, закусывая пирожком рюмку водки. Вдруг до его плеча кто-то дотронулся. Он оглянулся, и лицо его радостно просветлело. Перед ним стоял Весенин.

- Федор Матвеевич, какими судьбами? Надолго ли?

- На три дня! По делам. Присядем, рад вас видеть.

Они отошли к столику и сели, спросив бутылку вина.

- Ну, что поделываете? - поинтересовался Весенин.

Яков махнул рукою.

- Прозябаю! Служу в банке, управляю фабрикой, играю в винт и хожу в оперу!...

- Живете с братом?

Яков кивнул.

- Читал я его! - сказал Весенин. - Хорошо писать стал. Знаете, - он засмеялся, - разочарование в любви ему принесло пользу. Получился тон, и потом, у него прекрасно выходят идеальные женские характеры. Только везде Анна Ивановна! Между прочим, что с нею?

- С ней? - ответил Яков. - Она совершенно отдалась мистическому настроению. За границей ее уловили ксендзы, и она приняла католичество.

- Нежная душа, - задумчиво сказал Весенин, - она должна была вся отдаться любви и отдалась Богу. Ее дочка?

- Там, воспитывается в монастыре. Она в Милане!

- Вы откуда все знаете?

- Брат ее здесь, Силин. Он репортером в мелких газетах, так от него.

Весенин развеселился.

- Помню, помню. Хват такой? Ну, а он как?

- Он живет великолепно! Рублей по триста зарабатывает. Чем - не знаю, но франтит - страх. Теперь с одним приятелем театр открывает. Будет фарсы ставить!... Ну а вы? Женились? - в свою очередь спросил Яков.

Весенин закивал головою.

- Женат! Двое детей, помещик, фабрикант и счастливый человек!

- А ваши?

- Старики-то? Живут как голубки. Она примерная хозяйка, хорошеет и полнеет. Франт-то этот, Анохов...

Яков перебил его:

- Попался на краже бриллиантов, но дело уже погашено, и он снова чиновник особых поручений. Вчера читал в газете: послан в Олонецкую губернию на какую-то ревизию.

- Ну и пошли ему Бог! - махнул рукою Весенин. - Хотите, расскажу про Лапу?

- Что он? Счастлив?

- Совершенно! С Сергеем Степановичем уже расплатился. Дела процветают, и, знаете ли, не конторою...

- А чем?

- Юридическими советами! Найти что-нибудь или кого-нибудь - от потерянных документов до убийцы включительно, - отыскать зацепку, найти отвод, устроить проволоку - на все это он первый мастер, и юристы глядят на него как врачи на знахаря. А по виду все такой же сонный, вялый, потолстел только.

- И счастлив?

- Еще как! Трое детей у него. Одного я крестил. Господи, как бежит-то время! - воскликнул он. - Давно ли мы все переживали передряги, и вот все тихо, мирно, покойно! Можно подумать, что без этих тревог не было бы и покоя. Даже подлейшие минуты в прошлом кажутся теперь сносными. Нет, я не верю в казни, которые проповедовал ваш брат!... Напротив - все к лучшему!...

Он чокнулся с Долининым и осушил свой стакан.

Андрей Зарин - Казнь - 03, читать текст

См. также Зарин Андрей Ефимович - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :