Андрей Зарин
«Живой мертвец - 02»

"Живой мертвец - 02"

XVIII

МЫТАРСТВА НАЧАЛИСЬ

Когда Брыков вернулся в квартиру Башилова, он застал и денщика Ивашку, и своего Сидора в совершенном унынии.

- Взяли их благородие,- горестно сказал денщик,- теперь там совсем затоскуют!

- А надолго?

- Кто знае! Може, неделя, може, и месяц. Это як царь замыслит. Беда моему барину!

- А ты чего нос повесил? Я вернулся!

Сидор с тяжким вздохом только махнул рукой.

- У нас с вами и того хуже!

- Что такое? - встревожился Брыков.

Сидор покрутил головой и начал свой рассказ:

- Сегодня в утро пришел какой-то квартальный и прямо на Ивана накинулся: какие такие у евонаго барина поселенцы, что за люди? Я тут сейчас вышел и ему наши подорожные. Он посмотрел их и ну головой крутить. "Нечисто,- говорит,- тут что-то. Как это, дворовый и с офицером пошел по городу гулять? Как это дворовые и в такой коляске приехали?". Я ему, уж соврал, что коляска от моего барина господину Башилову, вроде как бы его, а он: "Идем в квартал!". Я ему, проклятому, псу рубль отвалил. Ты уж, батюшка, прости на это. А он, видно, разлакомился. "Я ужо,- говорит,- снова зайду!" Попались мы, батюшка барин.

- Глупости! - крикнул Брыков, а у самого сжалось сердце дурным предчувствием.

Действительно, если привяжется полиция, он, чего доброго, не сумеет укрыться от нее, так как она жадна до взяток и до поборов. Надо начать хлопоты, и начать сегодня же. Грузинов - большое лицо, предлагал сам свои услуги. Сегодня же и к нему. Брыков решительно тряхнул головой и, позабыв о передрягах прошедшей ночи и усталости, надел дрянную шинелишку и взял шляпу.

- Я уйду! - сказал он Сидору.- Придет квартальный, вели утром ему быть. Да, вот еще что: купи мне шинель и добрую шляпу. Вот с Иваном и сходишь.

- Береги себя, батюшка! - жалостно сказал ему Сидор.

- Ну вот, старый! Что я - младенец, что ли?..

Брыков вышел и направился прямо к Зимнему дворцу. Он уже знал, что Грузинов живет там, при царе, хотя и не имел понятия, как добраться до него.

"Ну да серебро все замки отпирает",- подумал он и с решительностью вышел на площадь Зимнего дворца.

Здание дворца поразило его. На огромной площади прекрасное здание возвышалось сказочным исполином, сверкая на солнце рядом оконных стекол. В здание вели несколько подъездов, но Брыков благоразумно сообразил, что ему надо искать дороги где-нибудь с заднего крыльца, а не с парадных подъездов, и потому обошел весь дворец и вышел на набережную.

Час был обеденный, и движение по набережной было незначительно. Брыков увидел в здании дворца маленькие двери, близ которых стоял бритый лакей в парике и ливрее. Семен Павлович решительно подошел к нему и заговорил, давая ему рубль:

- Скажи, милый человек, как я могу повидать полковника Грузинова?

Лакей, сначала презрительно покосившийся на Брыкова, при виде рубля (огромной суммы) сразу изменил свое обращение и вытянулся в струнку.

- Они тут-с пребывают, и коли ежели не при государе, то завсегда их видеть можно.

- А теперь они при государе?

- Никак нет. Их величества изволили на стройку уехать.

- Так ты, может, проведешь меня? - сказал Брыков и дал ему второй рубль.

Лакей совершенно был куплен; его лицо выразило полную готовность.

- Пожалуйте! - тотчас же сказал он и услужливо распахнул дверь.

Брыков вошел и снял свою шинель. Два лакея, сидевшие на конике, тотчас встали и с изумлением смотрели на смелого посетителя.

- Сюда пожалуйте! - И лакей стал взбираться по широкой винтовой лестнице.

Они вошли в огромный зал, затем прошли ряд небольших комнат, и лакей, пошептавшись с другим лакеем, сдал Брыкова, сказав:

- Он доложит, а вы подождать извольте!

Семен Павлович остался в небольшой круглой комнате; посредине ее стоял круглый стол, вокруг него чопорные кресла, а вдоль стен, увешанных картинками, чинно стояли золоченые стулья. Брыков с замиранием сердца стал дожидаться. Прошло минут пятнадцать, потом в высокой комнате гулко раздались шаги, и Брыков едва успел повернуться, как увидел Грузинова.

Тот сразу узнал его, и его красивое лицо осветилось улыбкой.

- А, дорожный товарищ! - весело сказал он.- Крепостной музыкант! Ну, с чем пожаловали?

Брыков смущенно поклонился и, прежде чем начать говорить, невольно покосился на недвижно стоявшего у дверей лакея.

Грузинов заметил этот взгляд, радушно кивнул своему гостю головой, сказал: "Пройдемте ко мне!" - и пошел из зала.

Они прошли несколько комнат и очутились в небольшом рабочем кабинете, убранном с совершенною простотой.

- Здесь я отдыхаю,- сказал Грузинов,- садитесь и говорите, а я ходить буду!

Он стал ходить по комнате большими шагами, но тотчас остановился, едва Брыков, начав свой рассказ, сказал:

- Я прежде всего должен извиниться в обмане.

- Что вы не крепостной и не музыкант? - быстро перебил его Грузинов.

- Да! Я - Брыков, бывший офицер Нижегородского драгунского полка, которого государь вычеркнул из списков за смертью! - И Семен Павлович рассказал все: и о своей невесте, и о брате, и попытке отравления, о ложном известии о смерти, о резолюции государя и полном разорении.

Грузинов стоял перед ним, и по лицу было видно, как искренне он сочувствовал Брыкову.

- Удивительное приключение! - задумчиво сказал он.- Невероятное!

Брыков встал со стула.

- Я слышал о нашем значении при государе. Молю вас, примите во мне участие, замолвите свое слово!

Грузинов остановил его движением руки и покачал головой.

- Годом раньше это было,- сказал он с горькой усмешкой,- а теперь я недалек от опалы. Под меня подкапывается всякий...- Он опустил голову, но потом быстро поднял ее и с ободряющей улыбкой взглянул на Брыкова.- Но я вам все-таки помогу! Я извещу вас, когда и как просить самого царя. Это - все, что я могу. А пока вам надо сходить к графу Кутайсову. Это прекрасный человек, а я скажу ему о вас.

Брыков поклонился.

- Дело в том, что по виду крепостного вам жить нельзя. Чулков живо узнает правду, и тогда вы пропали. Надо предупредить его! Вы пойдете к Кутайсову, он направит вас к Палену - и все уладится. К графу идите завтра же, прямо на дом. Он здесь живет. Идите утром, часов в десять!..

- Чем я отблагодарю вас! - с жаром сказал Брыков, горячо пожимая руку Грузинова.

- Э, полноте! Оставьте адрес, чтобы я мог оповестить вас!

Брыков написал свой адрес и радостный направился домой.

Переходя площадь, он увидел государя. Последний ехал верхом, жадно высасывая сок апельсина. Рядом с ним ехал Пален, немного позади адъютант Лопухин.

"И в руках этого человека моя жизнь, имущество и любовь",- подумал Брыков, быстро преклоняя свои колени.

Он вернулся домой. Сидор встретил его и сказал:

- Опять был этот квартальный и опять я ему рубль дал.

- Почему?

- Ждать хотел, а потом меня в часть вести.

- Но за что же?

- А просто ваши рубли приглянулись,- сказал Иван,- им покажи только! Кушать прикажете?

- Давай!

Брыков сел есть и за едой стал расспрашивать Ивана о Башилове.

- Чего! - говорил Иван.- Господин самый хороший! Кабы у нас деньги были. А то надеть нечего. Ведь как заведутся какие, сейчас в карты, а начальство - на гауптвахту! Так и живет: месяц дома, месяц там!

Брыков улыбнулся.

- А сходить к нему можно?

- Отчего нельзя? У Адмиралтейства они завсегда сидят. К ним пущают!

- Завтра же к нему схожу,- сказал Брыков.

Он лег спать, а проснувшись, сел писать письмо. Он писал Ермолину о своих делах: о дороге, встрече с Грузиновым, о своих двух днях в столице и о начале хлопот. Потом он стал писать Маше, моля ее о терпении и описывая свою любовь. Ее образ вставал у него перед глазами как живой. Ему сделалось невыносимо грустно. В пустой комнате было неприятно, оплывшая свеча горела трепетным светом, за перегородкой мирно храпели денщик и Сидор.

- Брат, брат! Что я тебе сделал? - с укором произнес Брыков, и у него невольно выступили на глазах слезы.

XIX

ДОБРЫЕ ЛЮДИ

Едва Семен Павлович проснулся на другой день, как Сидор тотчас сказал ему:

- Аспид-то этот уже тут!

- Какой аспид?

- А квартальный! "Хочу,- говорит,- на этого крепостного поглядеть".

Брыков нахмурился, но тотчас же вспомнил, сколько неприятностей может сделать ему этот квартальный, и, быстро одевшись, вышел на другую половину избы.

Квартальный, в коротеньком мундире с невероятно высоким воротником, в ботфортах и кожаной треуголке, маленький, толстый, с заплывшим лицом, сидел развалившись на лавке и говорил денщику Ивану:

- Кабы твой барин был не военный, а, так сказать, по примеру прочих, так мы за этот самый картеж из него веревку свили бы, потому что...

Но тут вошел Брыков, и квартальный оборвал свою речь. В Семене Павловиче сразу чувствовался барин, и квартальный быстро поднялся, увидев его, но потом вспомнил, что перед ним крепостной, и обозлился.

- Ты это что же! - закричал он.- Порядков не знаешь? Приехал, да вместо того, чтобы в квартал явиться, нас ходить заставляешь? А? Что за птица?

Брыков вспыхнул и забылся при виде такой наглости.

- Хам! - закричал он.- Да я тебя велю плетьми отстегать! С кем ты говоришь?

Квартальный отшатнулся и вытянулся в струнку.

- Я, ваше бла... го...- начал он и тотчас одумался. По его жирному лицу скользнула лукавая усмешка, он вдруг принял небрежную позу и заговорил: - Эге-ге! Что-то удивительно нынче крепостные говорят! Совсем будто и господа!

Брыков изменился в лице, а Сидор хлопотливо заговорил:

- Ну что, ваше благородие, еще выдумали! Он - известный музыкант, у барина в почете, вот и избаловался!

- Ты мне глаз не отводи! - сказал, ухмыляясь, квартальный.- Знаем мы эти побасенки! Идем-ка лучше, музыкант, в квартал. Там дознаемся, каков ты есть крепостной.

Семен Павлович обмер, но быстро нашелся:

- Я не могу сейчас идти с тобой, потому что зван утром к графу Кутайсову, а после...

При имени всесильного графа у квартального опять изменилось лицо. Он совершенно ополоумел, носом чуя, что здесь есть что-то неладное.

- Барина нашего просили его сюда ради музыки прислать,- слова поспешил сказать Сидор, подмигивая Брыкову.

Квартальный смущенно почесал затылок.

- Ишь ведь! - задумчиво пробормотал он. Брыков воспользовался его нерешительностью.

- Ну, мне с тобой некогда разговоры вести,- резко сказал он,- на тебе! Выпей за мое здоровье, да и убирайся! - И, сунув квартальному три рубля, он вернулся в горницу.

Минуту спустя вошел Сидор с озабоченным лицом.

- Чует, окаянный, что неладно у нас,- сказал он, вздыхая,- беда с ним будет!

- Какая беда еще! Давай есть!

- Какая беда? - повторил Сидор, принеся еду.- Сами знаете: свяжись только с полицией... последнее дело!..

- Ну, ну, не каркай!.. У меня заступники здесь найдутся!

Семен Павлович поел, оделся и вышел. На площади толпился народ, навстречу ему бежало несколько человек, чуть не сбив его с ног.

- Что там такое? - спросил Брыков у стоявшей возле него бабы.

- А казнить, батюшка, будут! Вора, вишь, казнить будут. Сперва плетью стегать, потом клеймить, а там в Сибирь ушлют.

В это мгновение на площади увеличилось волнение. Вдали глухо загремел барабан, и показалась телега. Семен Павлович остановился. Грохот барабана стал яснее, телега приблизилась. На скамье с завязанными назад руками сидел преступник, и на его груди болталась дощечка с надписью: "Вор". Вокруг телеги мерно шагали солдаты, и два барабана выбивали резкую дробь. Толпа раздвинулась и потом сомкнулась, словно проглотив телегу с преступником. Барабанный бой смолк.

"На эшафот ведут",- подумал Брыков и поспешно пошел дальше - мерзость публичной казни уже смущала многих...

Семен Павлович вышел к Ямской слободе, сторговал извозчика и поехал в Зимний дворец, размышляя о предстоявшем свидании.

Граф Кутайсов был влиятельным вельможей при императоре. При штурме Кутаиса вместе с пленниками был забран и маленький турчонок. Его привезли в Петербург, он понравился цесаревичу Павлу, и тот взял турчонка под свое покровительство, окрестил его под именем Ивана и дал ему фамилию Кутайсов. С течением времени этот турчонок, Иван Павлович Кутайсов, сделался одним из ближайших к императору лиц, был обер-гардеробмейстером, в чине тайного советника, в звании графа и имел все российские ордена, включая даже Андрея Первозванного! Подозрительный цесаревич сделал из него брадобрея, а своей ласковой внимательностью верного раба ловкий, находчивый, умный Иван Павлович часто умел возвращать Павлу утраченное хорошее расположение духа, обращать его гнев в милость. И много людей было обязано своим спасением заступничеству доброго брадобрея. Этот Кутайсов являлся едва ли не симпатичнейшим из людей, окружавших императора. В течение всей удивительной карьеры он никому не причинил вреда и очень многим принес пользу.

Семен Павлович ничего не знал о нем, направляясь к нему. Он знал только, что Кутайсов - почти временщик, что вышел в люди из брадобреев, и, слышав немало рассказов об Аракчееве и Архарове, переносил и на Кутайсова их характеристики.

"Может, вот Грузинов слово замолвил",- утешал он себя, входя на дворцовый двор и в душе читая молитвы.

Доступ к Кутайсову оказался очень нетруден. Один из сторожей тотчас повел Семена Павловича к крыльцу, прошел с ним длинный коридор и, указав на дверь, сказал:

- Тут и они!

Брыков позвонил и вошел в скромную прихожую.

- Пожалуйте в приемную! - сказал лакей.- Граф сейчас откушают! Как доложить прикажете?

- Скажи от полковника Грузиноза!

Эти слова произвели на лакея магическое действие. Он низко поклонился и тотчас исчез за дверью.

Брыкову почти не пришлось ждать. Дверь распахнулась, и к нему вышел граф в шитом золотом мундире, в жабо и, ласково махнув своему посетителю рукой, украшенной драгоценными кольцами, сказал:

- А, от Евграфа Осиповича! Живей мертвец!

Брыков низко поклонился ему и заговорил дрожащим голосом:

- Ваше сиятельство! Я здесь один! До царя далеко! Только и надежда на доброту сильных людей!

- Вы хорошо сделали, что обратились к Евграфу Осиповичу! Он многое может! А я,- и Кутайсов улыбнулся,- я ведь только царя брею. Мое дело маленькое!

Брыков поклонился снова.

- Одного вашего слова будет довольно для моего спасения!

- Нет! Нет! - замахал руками Кутайсов.- Я могу разве совет дать только, а от слов избавьте!.. Вот что.. Я говорил с Грузиновым, и мы решили так. Напишите государю прошение и подайте его. Только надо в добрую минуту подать. Главное! - Граф поднял вверх палец.- Послезавтра государь в Павловск едет на маневр, так и вы туда пожалуйте. Он будет назад во дворец ехать, вы тут и подайте!.. Я и Евграф Осипович, со своей стороны, по слову ввернем.- Брыков схватил руку Кутайсова и хотел поцеловать ее, но тот бистро отнял свою руху и продолжал: - А что касается проживательства, то вам лучше объявиться, а то Чулков доследит, и большая корфузия может выйти! Я вам к графу Палену цидулочку дам! Подождите! - Кутайсов ушел. В соседней комнате раздавались веселые голоса, кто-то запел и смолк. Прошло несколько минут, и Кутайсов вышел с конвертом в руке.- Он вам все сделает и Чулкова укротит! - сказал граф, подавая письмо.- Ну, дай вам Бог удачи!

Брыков поклонился.

- Не забудьте: послезавтра! - повторил граф.

- Бог наградит вас за доброту вашу! - сказал растроганный Брыков и, на радостях дав полтину лакею, быстро вышел из дворца.- Где живет граф Пален? - стфосил он у одного из служителей.

- В комендантском доме,- ответил тот.

Брыков, оживленный надеждою, направился к Палену, бывшему тогда петербургским генерал-губернатором.

XX

МЫТАРСТВА

Граф Пален был высокий, костлявый старик с умным, выразительным лицом и добродушным взглядом. В нем не было особых административных способностей, а тем более полицейских, и после расторопного и чрезмерно исполнительного Архарова он был совершенно непригодным для службы, если бы не Чулков, состоявший при нем в должности обер-полицеймейстера. Этот Чулков, выслужившийся из гатчинских солдат, обладал и неутомимостью, и удивительным чутьем. Казалось, ничто происходившее в столице не являлось для него тайной, и каждый вечер, и каждое утро он приносил Палену самые необыкновенные новости. В это утро он был у него с докладом удивительного свойства:

- В Петербург приехал какой-то человек, по подорожной называющий себя крепостным музыкантом Ермолина. Приехал он вдвоем с крепостным человеком какого-то Брыкова, причем этот второй при нем вроде как слуга. Приехал он в очень хорошей коляске и остановился у капитана Башилова. Денщик говорит, что они друг другу говорят "ты". Потом они вместе гуляли, были в аглицком трактире. Не удивительно ли это?

Граф Пален зарядил свой нос огромной понюшкой табака и, покачав головой, заметил:

- Может, он - очень хороший музыкант. Артист! Тогда капитан для форса ходил с ним.

Чулков кивнул и продолжал:

- Так, ваше сиятельство, а зачем он неизвестно где пропадал всю ночь и, вернувшись домой, тотчас отправился... Куда бы, как вы думаете?

- Я не знаю,- добродушно ответил граф.

- К Грузинову во дворец! И там долго совещался.

- А! - воскликнул Пален, и на его лице выразилось удивление.- Это странно!

- Я хочу арестовать его и допросить.

- Да, да! Арестуйте и допросите!

Чулков откланялся и помчался исполнять свое намерение, а граф Пален все еще сидел в своем кабинете и задумчиво качал головой. Вошедший слуга подал ему письмо и доложил:

- Господин пришли. Ваше сиятельство повидать желают, и вот письмо.

Пален посмотрел на конверт.

- От Кутайсова! Ну, ну, что ему надо! - Он вскрыл конверт и стал читать письмо, и по мере чтения его лицо прояснялось. Потом он добродушно засмеялся, позвонил и велел слуге ввести к нему господина.- А! Живой упокойник! - сказал он, увидав входившего Брыкова.- Прошу покорно! - И Пален указал ему на кресло.

Брыков низко поклонился и сел.

- Ай, ай, ай! - сказал ему граф.- Ну, и зачем вы нам столько хлопот сделали? Зачем это по чужой подорожной ехали? А?

- Ваше сиятельство,- ответил Семен Павлович,- кто же поверил бы, что я этот самый мертвец и есть!

- Ха-ха-ха! Действительно, удивляться надо. По бумаге мертвый, и вдруг живой!.. Ха-ха-ха!

Брыков просительно взглянул на графа и произнес:

- Я пришел умолять ваше сиятельство облегчить мне пребывание тут. Ко мне и то квартальный два раза в день ходит!

- Два раза? Это хорошо! Это - исправная служба! Да! - И граф улыбнулся, но, увидев смущение Брыкова, поднял руку и сказал: - Мне пишет Иван Павлович о вас, и я буду помогать вам. Я скажу, чтобы вас не трогали, а вы, когда вас спросят, пожалуйста, правду скажите!

- И со мной ничего не будет?

- Ничего! Я скажу!

Брыков поблагодарил и радостный направился домой. Его дорога лежала мимо Адмиралтейства. Он увидел гауптвахту, вспомнил о Башилове и решил зайти к нему. Подойдя к гауптвахте, он вызвал дежурного офицера и попросил позволения увидеться с арестованным. Офицер, видимо, был навеселе.

- Башилова! Капитана сорвиголову? А, сделайте милость! Пожалуйте! Мы только что пуншик вместе пили! Ха-ха-ха!

Он, пошатываясь, пошел впереди Брыкова и провел его в арестантское помещение. Это была огромная комната с четырьмя жесткими диванами, двумя столами и несколькими стульями. На диванах врастяжку лежали арестованные офицеры, у стола несколько человек сидели со стаканами и трубками, смеясь и болтая.

- Башилов, гость к тебе! - крикнул дежурный.

Башилов вскочил с дивана и закричал:

- А! Брыков! Живой мертвец! Дружище! Вот удружил! Истинно! Господа, мой друг Брыков! Живой мертвец!

Из компании офицеров трое оказались уже знакомыми Семену Павловичу по тому памятному вечеру.

- Как это - живой мертвец? - не понял один из офицеров, и Брыков рассказал снова свою историю.

- Вот так штука! - воскликнули слушатели.- Прямо сказка!

- Истинно сказка! - подтвердил Башилов и обратился к Семену Павловичу: - Расскажи, братец, теперь, как это тебе удалось удрать? А? Просто ты у нас фокусник, да и только!

- Мне Виола помогла. Я с ней убежал и у нее пробыл ночь.

- Виола? Ах она, шельма этакая! - засмеялся Греков.- Она видела, что вы в выигрыше!

- Ну нет! Просто добрая девушка. А вы надолго тут?

- По целому месяцу! Тоска, хоть удавись!

- А мы пить будем,- сказал один из офицеров и закричал: - Сашка! А-у!

На крик явился дежурный.

- Чего орете?

- Пошли за вином! Вот золотой!

- Для гостя! - засмеялся дежурный офицер и вышел. Через полчаса двое солдат внесли вино и стаканы.

- Ну, ребятки, за мертвеца! - возгласил офицер, и все окружили стол.

- Дежурного сюда!

- Башилов, пей!

Началась веселая попойка, и все офицеры разом забыли, что они отбывают суровое наказание. Вино выпили, и Брыков для реванша послал от себя за новой порцией.

- Сразу нашего брата видно! - кричали пьяные офицеры.- Как тебя звать-то?

- Семен!

- Выпьем на "ты", Сеня!

В это время император, проезжая к Лопухиной, задумал заглянуть на гауптвахту. Он подъехал к ней через подъемный мостик и, к своему удивлению, не заметил никакого волнения. Часовой мирно дремал. Дежурный офицер отсутствовал, и никто не вызвал караула. Павел Петрович вспыхнул и тотчас вернулся назад.

- Иди на гауптвахту! - сурово сказал он своему адъютанту.- Узнай, как зовут дежурного офицера, и арестуй его!

Адъютант поскакал и вернулся через пять минут.

- Сделал?

- Никак нет-с!

- Это почему? - лицо Павла побледнело и он закусил губу.

- Не отдает шпаги. Обругал меня, сказал неприличность...

- Гм! Кто такой?

- Черемисов, поручик егерского полка!

- Иди снова! Скажи, я велел!

Адъютант скрылся.

Император в нетерпении рассекал хлыстом воздух и вздрагивал в седле. Офицер вернулся.

- Арестовал?

- Никак нет! Не дает и бранится. Хотел приказать стрелять в меня!

- Да он о двух головах? - воскликнул Павел Петрович и ударил коня. Последний тотчас вынес его к гауптвахте, император остановился. Раздался барабанный бой, и быстро выбежавший караул тотчас выстроился, а поручик Черемисов подощел к государю неверным шагом и стал было рапортовать, но государь тотчас перебил его: - Вы, сударь, пьяны,- закричал он,- не вам сторожить, а вас сторожить. Вашу шпагу! Вы арестованы! Ну-с!

Поручик покачал головой и ответил:

- Никому не отдам шпаги!

- Как?!

- По уставу, меня раньше должны сменить с караула, а потом арестовать!

Император вдруг смутился.

- А ведь он лучше моего устав знает,- сказал он адъютанту.- Не пропивай присяги только! - крикнул он поручику и отъехал прочь, очень довольный, что натолкнулся на такого смышленого офицера.

- По этому случаю выпить! - заявил Брыков, когда Черемисов вошел в общую комнату и рассказал, что с ним было.

- Верно! Посылай за вином!

Вино принесли, и попойка продолжалась.

Только в шесть часов Семен Павлович сильно навеселе отправился домой, напевая себе под нос песню. На душе у него было легко и свободно; он был уверен, что его дело удастся у царя, который вспыльчив да отходчив, который справедлив и добр. Ему представлялись радостное возвращение домой, встреча с Машей и расправа с родным братцем.

Он уже подходил к своему дому, как вдруг на него набросилась полицейская стража и перед ним очутился квартальный.

- Пошли прочь! - закричал Брыков.- Как вы смеете!

- А вот там увидим! - ответил квартальный.- Анисим, Петр волоките его на съезжую! Там разберем, кто он есть: крепостной музыкант или умерший офицер!..

XXI

МЫТАРСТВА ПРОДОЛЖАЮТСЯ

Брыков перестал защищаться, и его живо доставили на съезжую, или квартальную, избу. Это было некрасивое, грязное и угрюмое одноэтажное здание с маленькими, узкими окнами, заделанными железными решетками, с полицейскими служителями у ворот и у каждой двери. Его ввели в большую комнату, и квартальный тотчас куда-то скрылся. Семен Павлович оглянулся. Два постовых стояли у дверей, на грязных лавках сидели люди подозрительного вида, откуда-то из коридора слышались крики и свист розог, чей-то голос кричал: "Постой! Как плетюхами отдерут, покаешься'" - В ответ на это раздалось: "Смилуйтесь, ваше благородие!.." - Затем опять возглас: "Я тебе смилуюсь, рак-к-калия!" - И послышалась крепкая пощечина. В ту же минуту в комнату влетел высокий толстый пристав в огромных ботфортах, в сюртуке нараспашку, с красным усатым лицом и прямо бросился к Брыкову.

- А! - заорал он.- Ты кто, голубчик? Музыкант? Дворовый? А? Петров, Сидоров, Иванов?

Семен Павлович побледнел от гнева.

- Я вас попрошу...- начал он.

Но пристав затопал ногами и замахал перед его лицом бумагой.

- Он меня попросит! А, каков! А это что? Это? - Он ткнул в бумагу.- Из Москвы пишут: "Задержать беглого человека Брыкова, скрывающегося под именем"... А? А?

- Я - сам Брыков! - гневно закричал, сжимая кулаки, Семен Павлович.

Пристав отступил от него и нахмурился.

- Сам Брыков! - сказал он.- Еще лучше! Ну да мы разберем! Посиди тут! - И он пошел из комнаты, шепчась с квартальным, а Брыков бессильно опустился на лавку.

"Что же это такое? Значит, обещание графа Палена - пустая насмешка? Только что обещал и тут же... на! Донос из Москвы! Кто бы это мог постараться? Кто же, кроме брата!" - И он громко усмехнулся.

В это время из комнаты вышел квартальный, подкрался к Семену Павловичу и, сев подле него, фамильярно потрогал его за колено и зашептал:

- А ты вот что! Наш барин отходчивый! Ты его умасли и все! Мне рубликов десять дай, ему сотняжку - и все по-тихому... вот! А то на рожон лезть плохо будет - выдерем и этапом в Москву! Так-то, друг!

Брыков резко отодвинулся от него и сказал:

- Я передам обо всем этом графу Палену!

- Графу? - воскликнул квартальный и вдруг расхохотался жидким смехом.- Хи-хи-хи! Графу! Он - графу! Вот уморушка-то! Графу!

- Ты чего грохочешь там? - раздался из соседней комнаты голос пристава.

- А вот наш-то сокол к графу Палену идти хочет! Хи-хи-хи!

Брыков не выдержал и вдруг, размахнувшись, хватил квартального по физиономии.

- Ой-ой! - заорал квартальный.- Сидор, Поликарп, хватайте его! Я ему покажу!

Семен Павлович отскочил в угол комнаты и схватил табурет. Городовые бросились на него, квартальный кричал:

- Я его запорю, каналью!

- Что здесь за драка? - вдруг раздался оклик, и в комнату вошел высокий, стройный офицер со строгим лицом.

Городовые сразу отскочили и вытянулись в струнку, квартальный низко поклонился и тоже выпрямился. Брыков опустил табурет. В ту же минуту в комнату влетел пристав и тоже униженно вытянулся перед вошедшим.

- Что за драка? - повторил офицер.

Квартальный выступил вперед.

- Честь имею доложить, что стараниями своими выследил беглого крепостного, о коем имел честь вам ранее докладывать!

- Кто такой?

Офицер взглянул на Брыкова. Тот поклонился офицеру и сказал:

- Я был сегодня у графа Палена и...

- Вы - Брыков? - быстро спросил офицер.

- Я!

Пристав и квартальный на миг онемели.

- И вот эти нанесли мне ряд обид!

- Они? - Офицер сердито взглянул на последних, а затем сказал Семену Павловичу: - Можете идти, а этих ослов извините. Они от усердия!

Брыков поклонился офицеру, тот протянул ему руку, причем назвал себя:

- Полковник Чулков!

Сторожа бросились поспешно очищать Брыкову дорогу, пристав и квартальный поклонились чуть не до земли.

Семен Павлович вернулся домой уже поздно вечером, и его встретил встревоженный Сидор.

- Батюшка, барин! - воскликнул последний.- Вернулся! Ну, слава Те, Господи! А я уж боялся. Ведь все этот квартальный вяжется: "Кто есть твой барин? Вот ужо заберем его!" Я ему все рупь да рупь!..

- Ну, теперь можешь прямо в шею гнать,- весело ответил Брыков и расхохотался, вспомнив лица пристава и квартального.

Но на другое утро его ждала новая неприятность. Сидор, вздыхая, сказал ему:

- Что, батюшка, Семен Павлович! Совсем нам плохо приходится! Теперь Никифор привязался и гонит нас.

- Что такое? - ке понял Брыков.- Какой Никифор?

- Огородник Никифор, хозяин тутошний!

- А ему что? Ведь мы у Башилова!

- Вот поди ж ты, а он говорит... Да что! - махнул Сидор рукой.- И не выговоришь!

- Что говорит-то?

- Говорит, что никак не может у себя мертвеца держать! Баба его, слышь, к попу побежала!

- Что за чушь? Какой мертвец?

- Про тебя, батюшка! Квартальный-то в злости, что ли, пришел и наплел. Теперь и Иван-денщик плюет да молитвы читает! Да что! Никифор-то там в кухне стоит!

Брыков быстро вышел и невольно усмехнулся, когда увидел, как шарахнулся в сторону здоровенный мужчина при его появлении.

- Что тебе? - спросил его Брыков. Мужик замялся и с трудом выговорил:

- Увольте... то есть, чтобы от вас!.. Потому невозможно... баба... и все такое. Опять мораль.

- Дурак! - выругался Брыков.

- Как будет угодно, а только не могу-с.

- Собирай вещи! - приказал Брыков Сидору.- И на постоялый! Живо!

Сидор стал собираться, а Семен Павлович в волнении ходил по горнице.

На постоялом Брыков снял две комнаты. Разложив вещи, он приготовился писать прошение на имя государя, как вдруг к нему снова явился Сидор и уныло произнес:

- Гонят нас и отсюда!.. Лучше бы вы, барин, по прежней подорожной, будто крепостной...

- Куда же мне деться? - воскликнул Брыков, схватившись за волосы.

- И сказать не сумею, а только тут никак невозможно! Хозяин говорит, что все бабы воют!

- Собирай вещи! Я найду квартиру! - вдруг вскочил Брыков и, схватив шляпу, выбежал на улицу, торопливыми шагами направляясь к Виоле, весь поглощенный мыслью о том, что сегодня ему необходим приют, иначе он не напишет бумаги, упустит случай, и для него пропадет всякая надежда.

Виола встретила его радостным возгласом:

- Соскучился? Ну, вот и отлично! Посылай за вином и будем обедать!

- Постой! - сказал Семен Павлович.- Мне не до вина и не до обеда. Слушай! У меня к тебе просьба.

- Ну, какая?

Брыков задумался, как ей проще объяснить свое положение, и начал рассказывать всю свою историю с самого начала. У чувствительной девушки выступили на глазах слезы.

- Бедняжка! Ах он, негодный! И она мучается! Вот удивительная история! - восклицала она то и дело, пока Брыков не окончил рассказа.

- Теперь вот что,- сказал он,- глупые люди считают меня каким-то выходцем из могилы и боятся держать у себя. У меня нет приюта. Дай мне и моему слуге помещение. Я заплачу!

- Ах, глупый! - воскликнула Виола.- Живи! Понятно, живи! Только...- и она запнулась,- вдруг к тебе невеста приедет, а я... такая!

- Милая! - сказал Брыков.- Да ты лучше всякой иной! Дай Бог тебе счастья!

- Ну, тогда отлично! У меня есть комната, а слуга... слуга будет на кухне. Теперь станем обедать! Посылай за вином!

- Будем обедать, а потом я привезу вещи и слугу, а там писать буду и завтра уеду!

- Помоги тебе Бог! - с чувством сказала Виола и прибавила: - Вот не знала, что есть такие гадкие люди!

- Всякие есть! - ответил Брыков, наскоро пообедал и поехал за своим Сидором.

- Ну, слава Господу! - радостно вздохнул старик, переехав в новое помещение.- Теперь не погонят!

- Не погонят, старичок! - смеясь сказала Виола.

- Я напишу Чулкову свой адрес, а то квартальные опять мучить станут,- сказал Семен Павлович.

- Уж три рубля положить надобно! - сказал Сидор, устраивая барину постель на диване и прибирая комнату.

Брыков сел писать прошение.

XXII

НЕУДАЧА

Государь задумал развлечься маневрами и для этого назначил взятие приступом крепости Мариенталь, находившейся в городе Павловске под управлением генерал-майора Пиппера.

Стояли прекрасные осенние дни, и государь со всем семейством выехал в Павловск накануне. В то же время из Гатчины потянулись его любимые войска. Император был весел, шутил со всеми и радостно посматривал вокруг. Его все радовало - и хороший день, обещавший хорошую погоду на следующее утро, и вид Павловска, устроенного им с огромным парком и искусственными сооружениями в нем. Вечером вокруг чайного стола во дворце собрались все близкие, и государь оживленно говорил:

- Не устоять против моих молодцов ни крепости, ни старому Пипперу! Да-с, мои офицеры - все боевого закала люди, не потемкинские неженки!

Раз попав на эту тему, он уже не мог умолкнуть, и в его словах уже начинало слышаться раздражение.

В это время в комнату вошел старик, граф Строганов. Он отвесил поклон и осторожно приблизился к столу. Государь на время прервал свою речь и обратился к графу:

- А ну, сударь, какова завтра погодка будет?

- Боюсь, ваше величество, что худая,- ответил граф,- подул западный ветер, небо в тучах.

Государь вдруг нахмурился и сердито ударил кулаком по столу. Внезапно наступило тяжелое молчание.

- Боюсь, сударь,- раздался резкий голос Павла,- что вам здешняя погода будет во вред. Советую вам сейчас же ехать в Петербург!

Граф, не зная, шутит или нет государь, растерянно взглянул на него.

- Вы поняли меня? - резко повторил Павел.

Граф покраснел, потом побледнел и, тотчас встав из-за стола, начал дрожащим голосом:

- Если мои слова, ваше величество...

- Мне не до ваших оправданий! Идите!

Строганов, согнувшись, вышел.

- Распорядись, чтобы лошадей ему не давали. Пусть с почты возьмет! - приказал государь адъютанту и мрачно нахмурился.- Всегда найдутся люди, которые рады испортить мне настроение,- сказал он через минуту с жалобой в голосе и встал.- Начало маневров в семь часов! - объявил он, уходя в свои покои.

Граф напророчил непогоду. Ночью пошел дождь и к утру превратился в ливень, сменяясь по временам хлопьями мокрого снега. Государь вышел на бельведер и мрачно огляделся. В сумерках утра слышались завывание ветра и шлепанье дождя, сырость пронизывала насквозь.

- Собачья погода! - проговорил Павел Петрович, а потом прибавил: - Но для солдата нет погоды. Коня!

В сопровождении Лопухина, своего бессменного адъютанта, и полковника Грузинова, он выехал к войскам и поздоровался с ними.

- Какова диспозиция? - спросил он.

- Вашему величеству угодно было приказать, чтобы крепость сдали ровно в двенадцать часов! - ответил адъютант.

- Ну, сдаст и раньше! Полковник, вы с двумя батальонами и двумя орудиями пойдете на восток и обойдете Славянку с того берега. Я пойду отсюда, и через час мы соединимся под крепостью!

Маневры начались.

Император сначала увлекся и, гарцуя на своем Помпоне, заставлял солдат идти церемониальным маршем, бежать, брать окопы, делать обходы. Но вода лилась и лилась, сырость пронизывала, погода удручала дух, и государь, скоро прекратив команду, поехал молча впереди отряда. Все шли мрачные, хмурые, и под шум дождя слышалось монотонное чавканье грязи под тысячами ног.

Часа через полтора показались очертания крепости.

- Который час? - резко спросил Павел.

- Девять, ваше величество!

- Грузинов подошел?

- Здесь! - подъезжая на коне, ответил Грузинов, за которым серою массою стояли промокшие солдаты.

Впереди виднелась маленькая крепость с поднятым вверх цепным мостом, с закрытыми воротами.

- Капитан! - приказал государь.- Поезжайте в крепость и прикажите тотчас сдать ее!

Адъютант поклонился и, вынув белый платок, поехал к крепости в сопровождении горниста.

Мост опустили, приоткрыли ворота, и адъютант скрылся. Государь приказал войскам выстроиться и оправился на лошади. Прошло десять минут, четверть часа. Мост опустили, ворота открылись, и адъютант вышел из крепости. Государь подал знак и тут же в изумлении закричал:

- Это что?

Ворота наглухо закрылись, и мост снова поднялся, скрипя на ржавых цепях.

- Что это значит? - гневно спросил император у адъютанта.

- Ваше величество,- смущенно ответил молодой капитан,- комендант говорит, что получил приказ сдать крепость в двенадцать часов, и ранее этого срока не сдаст ни на минуту!

Лицо Павла исказилось бешенством.

- Иди снова и скажи: я велел! Понимаешь: я!

В воздухе раздался унылый звук рожка, офицер замахал платком, и мост снова опустили.

Император гневно махал хлыстом.

- А! Еще новости! Я приказываю, а старик свое! Ну, ну! Кто кого!

Но немец Пиппер был строгий педант и твердо знал дисциплину, а еще тверже - характер государя. Сдай он ранее срока, и неизвестно, что из этого вышло бы, лучше пусть император посердится, но признает его поведение правильным. А потому адъютант снова вернулся с тем же ответом.

- Да он что? С ума сошел?- не своим голосом закричал Павел.- Хочет, чтобы я под дождем умер?

- Государь, мы прикроем вас! Мы здесь установим палатку.

- А вы? А солдаты?

Император соскочил с коня и бегал по грязи, осыпая проклятиями упрямого коменданта, но упрямство Пиппера не могла сломить даже воля государя. Крепость стояла безмолвная, неподвижная и словно издевалась над людьми, так беспощадно обливаемыми холодным осенним дождем.

Напрасно государю предлагали укрыться в наскоро поставленной палатке и согреться приготовленным чаем, он ничего не хотел слушать и только вскрикивал:

- Это он нарочно! Это - насмешка!

Бум! - ударила вестовая пушка, возвещая о двенадцати часах, в то же мгновение раскрылись ворота, опустился мост и показался старый генерал-майор Пиппер с подносом в руках, на котором лежали ключи от крепости. Государь быстро вскочил на лошадь и подъехал к нему.

- Не в силах сопротивляться более столь мужественному натиску,- произнес генерал склоняясь,- я сдаю крепость и свой гарнизон на милость победителя.

Эти слова показались Павлу насмешкой.

- Взять ключи! - приказал он адъютанту и обратился к Пипперу: - За ваше исключительное повиновение жалую вас, сударь, в генерал-лейтенанты.- Пиппер расцвел и, преклонив колено, хотел поцеловать руку государю, но тот резко отдернул ее и продолжал: - А за то, что вы своего государя без нужды продержали три часа на дожде, приказываю вам целый час просидеть на шлагбауме! Привяжите его и поднимите!

Все в изумлении переглянулись. Старый генерал отшатнулся и в смущении произнес:

- Я? Меня?

Лицо Павла все дергало судорогой.

- Тебя! - грубо ответил он и крикнул: - Ну, что же!

Четверо казаков подошли к генералу. Эта шутка не была новостью. Минута - и генерал сидел верхом на палке шлагбаума с завязанными внизу ногами; еще минута - и шлагбаум был поднят вверх.

Павел со злой усмешкой взглянул наверх. Генерал вдруг осунулся и весь лег на палку.

- Продержать час! - приказал Павел и, повернув коня, погнал его во весь дух.

Конь летел, далеко разбрасывая грязь из-под своих копыт, и вдруг испуганно шарахнулся в сторону. Павел едва усидел на коне и изумленно оглянулся. Посреди дороги коленами в грязи, мокрый и измазанный, стоял Брыков и протягивал бумагу государю.

- Болван! - закричал Павел, замахиваясь хлыстом, и промчался мимо него.

Семен Павлович отшатнулся. Ком грязи из-под копыт коня залепил ему все лицо, но он не чувствовал этого. Он понял только, что его постигла непоправимая неудача, что он теперь уже окончательно умер.

XXIII

ОТЧАЯНИЕ

Брыков вернулся домой сам не свой: бледный, растрепанный, грязный, едва держась на ногах от усталости и горя.

- Батюшка барин, что случилось?- тревожно спросил его Сидор, торопливо принимая от него шинель и шляпу.

- Оставь! - откликнулся Семен Павлович и прошел в свою комнату.

Старый Сидор присел к столу, зажал голову в руки и горько заплакал. Горничная Даша бросилась к Виоле, которая лежала еще в постели, и зашептала:

- Ой, барыня! С нашим гостем злоключилось что-то. Пришел такой скучный-скучный да грязный, что и узнать нельзя!..

Виола тотчас соскочила с кровати, накинула на себя капот и вбежала к Брыкову. Он лежал ничком на своей постели: его обутые ноги были до колен покрыты грязью.

- Семен Павлович, голубчик, что с тобой? - воскликнула Виола, кидаясь к нему.- Что с тобой?

- Оставь! - отмахнулся Брыков,

- Что случилось-то? Государя видел? А?

- Все пропало! - глухо ответил Семен Павлович.

- Как? Расскажи все по порядку! Ох, Господи! - снова воскликнула Виола: - Да можно ли так убиваться! Ведь ты жив и никто тебя не сделает мертвым!

- А вот сделали, и теперь я вновь мертвец! Я поехал в Павловск...- И Брыков рассказал все, что с ним произошло.- Не знаю, как я добрел до станции под дождем, по колена в грязи, не разбирая дороги,- окончил он.

У Виолы на глазах стояли слезы.

- Пойди снова к Грузинову! - сказала она.

- Пойду! Но что толку? Государь очень прогневался, и я удивлен, как меня не арестовали!

- Ах ты, бедный, бедный! - тихо сказала Виола.

Этого сожаления простой прелестницы Брыков не мог выдержать: он уткнулся в подушку и горько зарыдал. Виола выбежала из его комнаты и тоже расплакалась.

Брыков успокоился мало-помалу и заснул. Ему приснился странный сон. Будто лежит он в постели без сна. В комнате темно и кругом тихо, и вдруг в углу затеплился свет, разлился, засиял, и среди серебристого сияния появилась Маша, бледная, взволнованная. Она подошла к нему, торопливо взяла его за руку и потянула с постели. Он встал и пошел следом за ней. Они идут по улицам. Кругом темно, безмолвно и глухо, только воет ветер да плещется о набережную Фонтанка. Они идут без остановки мимо домиков, мимо огородов, через Екатерининский канал, к Мойке, и вдруг Маша торопливо толкает его за выступ забора и исчезает. Он изумленно оглядывается. Кругом темно и безмолвно. Но вот луна медленно выплыла из-за туч и осветила пустынную улицу. По ней идет какой-то человек в шляпе с плюмажем. Вдруг на него нападают двое, он кричит, отбивается. Что-то толкнуло Брыкова, и он, мгновенно выскочив из засады, бросается на помощь. Разбойники убегают. Господин что-то говорит ему, жмет руки, целует...

Брыков проснулся. В комнате стоял полумрак. Семен Павлович подумал о сне и невольно усмехнулся. Какие удивительные, неподходящие к делу вещи снятся иной раз! Что может значить такой сон? Чепуха!

- Сидор! - закричал он, вставая с постели.

Старик тотчас явился, и его лицо выражало беспредельную преданность: в огонь и воду.

- Проснулся, батюшка? - заговорил он, кланяясь барину.- Отдохнул? Ну, и слава Тебе, Господи! Покушать хочется?

- Да, Сидор! Есть, пить. А где хозяйка?

- Приехали за ней подруженьки ее и офицеры с ними и укатили. Надо полагать, на всю ноченьку.

- Ну, и один поем! Давай!

Сидор поспешно бросился исполнять приказание.

Брыков, отдохнув и выспавшись, чувствовал волчий голод здорового, сильного человека и ел с жадность и похлебку, и горячие котлеты, после чего напился кофе и закурил трубку. В его голове снова возникал план борьбы. Ведь люди - не звери и не безумцы. Ведь все происходящее с ним - нелепый сон, кошмар, козни злых людей, и ему надо только объяснить государю дело. Не удалось раз, удастся в другой! Сегодня он напишет письма: Маше с уверениями в любви, с просьбой надеяться, ждать и не падать духом; Ермолину - с просьбой о деньгах и со справками о своем братце. Завтра он снова пойдет к Грузинову, к Кутайсову и снова напишет прошение и станет ждать государя.

- Сидор! - закричал он.- Неси огонь и чернила!

Он уже приготовился писать письма, когда в сенях раздался сипловатый голос: "Барин-то дома?" - и вслед за тем в комнату ввалился Башилов.

- Здорово! - заговорил он, обнимая Брыкова.- Я к себе, а его уже нет, голубчика! Что? Как? Слышал, слышал! Живой мертвец! Ха-ха-ха! Я ему, каналье, уже морду побил! А ты ловко устроился! А! Женишок и у Виолы! Ха-ха-ха!

- Не говори глупостей! - остановил его Брыков.- Лучше расскажи о себе. Давно вышел?

- Вчера! Третьего дня указ был. Думали - на месяц закаталажат, а всего на одну неделю. Вру - десять дней! Потеха! Знаешь, кто нас выручил? И не догадаться! Ваксель, поручик! Шутник! Государь на постройку ехал, а Ваксель с караула шел да так ему лихо честь отдал, что тот похвалил его, а Ваксель и бухни: "Еще лучше сделал бы, коли в печали не был!" - "В какой печали?". А тот: "Товарищи мои на гауптвахте сидят и, боюсь, от службы отстанут".- "Кто такие?" Он нас и назвал. Государь уехал, и в тот же день указ!

Башилов засмеялся, а Брыков прояснел. Если государь таков, неужели же его дело погибнет?

- Не может быть этого! - сказал и Башилов.- Постой! Я вот тебя познакомлю с Вакселем. Он все может! Ты знаешь, как он государя за косу дернул? Потеха! Ха-ха-ха! Подержал он заклад, что дернет государя за косу в театре, когда дежурным будет. Понимаешь? Ну, и настало его дежурство. Стоит он у государя за креслом, а государь-то не в духе. Ваксель ломает себе голову, думает: "А ну, и заклад этот самый!". Вдруг видит он: Зиновьев смотрит на него и головой качает. Не вытерпел Ваксель, хвать государя за косу, дерг ее и обмер. Государь обернулся, сердитый такой. "Это,- говорит,- что?". А тот: "У вашего величества тупея на сторону сдвинулась!" - "А,- говорит государь,- спасибо!..". И пили мы потом! Страсть! Ты не бойся: Ваксель поможет! Такой фортель выкинет...

- Ах, если бы кто-либо помог! - И Брыков рассказал о своей неудаче.

- Бывает! - ответил Башилов.- Это в какую минуту попадешь. Иной раз и в Сибирь укатишь! У нас офицеры, как во дворец зовут, деньги в сюртук зашивают... неровен час... А я за тобой! - вдруг встрепенулся Башилов.- Едем!

- Куда?

- У Зиновьева картеж. Тебя звали!

- Нет! Уволь! Ты попадешься - под арест, а со мною Бог знает что быть может.

- Эх, ты! Трус! Ну, так дай на счастье!

- Сколько тебе?

- Ну, дай... Дай, что ли, пятьдесят рублей.

Брыков открыл ларец и дал приятелю деньги. Башилов горячо расцеловал его.

- У здешних, питерских, в жизнь не взял бы! - сказал он и спохватился: - Ах, я! А ведь к тебе письма!

- Где? Давай скорее! - задрожав, произнес Брыков.

- А вот! - Башилов, опустил руку в карман, вытащил два объемистых пакета, после чего сказал: - Ну, читай, а я поеду! Я к тебе еще наведаюсь! - И он снова обнял Брыкова и вихрем умчался снова пытать счастье на зеленом поле.

Семен Павлович сел к столу, положил перед собой пакеты и долго не решался вскрыть их. Что в них? Понятно, горе! Но какое? Вдруг Маша уже замужем? При этой мысли кровь бросилась ему в голову, и он быстро вскрыл первый пакет. Развернув лист серой бумаги, он впился в него глазами и позабыл весь окружающий мир, свое горе и свое странное положение.

XXIV

ЧЕРНЫЕ ВЕСТИ

Первое письмо было от Маши, и мало радостного прочитал в нем Брыков.

"Неоцененный друг мой сердечный,- написала она,- горька моя доля, и не чаю я себе спасения, если Вы, сокол мой ясный, не будете мне защитником. Папенька - мне не папенька, а как злой ворог: каждый день меня мучает, грозит проклясть и заставляет идти за Дмитрия Власьевича, а я не могу и видеть его, и теперь все время только плачу и молюсь Богу, чтобы Он помог Вам в Вашем деле".

Брыков вытер набежавшие на глаза слезы и продолжал тяжелое чтение:

"Сейчас, как Вы уехали, папенька продали свой дом и переехали в усадьбу Вашу Брыково, где теперь Дмитрий Власьевич будто хозяин. Кричит он и мужиков бьет, а папенька мой у него за управителя, и все от того бранятся и плачут. Дмитрий Власьевич все ко мне пристает с разными презентами и сувенирами, а я те презенты и сувениры за окно бросаю, и он с того серчает и папеньке жалится; а папенька меня терзает, и я беспрестанно слезы лью. Что Вы там делаете и думаете ли обо мне? А я о Вас неустанно мысли имею. Папенька откуда-то дознались, что Вы в Петербург уехали, о том сказали Дмитрию Власьевичу. Он очень испугался и тотчас послал за подьячим Вороновым. Вы его, может, не знаете. Это - очень дурной человек, со свиным рылом и гнилыми зубами. Он приехал, и они долго спорили, а потом тот сказал, что отошлет в Петербург такую бумагу, по которой Вас сейчас схватят. За это ему Дмитрий Власьевич дал бричку старую и лошадь, а он ему руку целовал и клялся, что Вас со света сживет. А потому остерегайтесь очень, ибо Воронов хотя и приказный, но как-то к полиции очень близок и хитер очень. Пошли Вам Господи успеха в деле Вашем, а молюсь я о Вас неустанно. Верная Вам по гроб Маша".

Брыков вторично отер слезы и в грустном раздумье откинулся на спинку стула. Все против него! Двоюродный брат советуется с каким-то приказным и кует злые оковы. За что? За то, что позавидовал его деньгам и невесте. Тот самый Сергей Ипполитович, отец Маши, что, бывало, провожал его до середины улицы и кланялся ему в пояс, теперь весь передался на сторону злодея и мучает родную дочь. Где правда?

Семен Павлович вскрыл второе письмо и невольно улыбнулся, читая его: столько дружеского участия и любви было в нем. Писал Ермолин, передавая поклоны всех товарищей. Он рассказывал ему о мелких полковых событиях, спрашивал о его деле, о том, не надо ли ему денег, и выражал твердую надежду покутить на его свадьбе.

Прочитав это письмо, Брыков словно ожил, и прежняя надежда на успех дела вернулась к нему. Он взял лист бумаги и стал писать письма - сперва к Маше, потом к Ермолину. Ей он описывал свои злоключения, писал ей о своей любви и молил еще потерпеть немножко, потому что правда всегда верх возьмет.

"А коли тебе,- написал он,- не в мочь терпеть станет, беги к Ермолину. Я пишу ему о тебе, и он тебя не оставит, а схоронит у своей тетушки. Я же твердо надеюсь на милость царскую, только бы мне увидеть его в благожелательную минуту. А что до козней этого Воронова, то я плюю на него, ибо мне известны и сам Пален, и граф Кутайсов, и Грузинов, и меня в обиду никому не дадут..."

Семен Павлович писал нервно, торопливо, переживая и гнев, и ненависть, и любовь, и отчаяние, и надежду.

Была уже ночь, когда он окончил свое занятие и стал укладываться спать. Вдруг на улице раздались смех, голоса, фырканье коней, и через минуту сперва в сенях, а потом в горницах послышались громкие голоса:

- Игнат, сюда тащи и вино, и снедь! - крикнул один голос.

- Если ты не хочешь нашей смерти, Виола,- сказал другой,- топи печи!

- А карты будут?

- Все, все! Раздевайтесь, идите! - весело крикнула Виола.- У меня арестов не будет, сюда никто не заглядывает! Нинетта, Маша, занимайте гостей!

- А твой постоялец?

Брыков узнал голос Башилова и торопливо загасил свечу. Нет, сегодня уж ему не до веселой компании!..

- Эй, Семен! - раздался из-за двери голос Башилова.- Вставай! Мы тебя ради к Виоле приехали! О, сонуля! Еще одиннадцати нет, а он спит! Вставай, говорят тебе! - Но так как Семен Павлович замер, то Башилов, еще раза три стукнув кулаком, отошел от двери, ворча: - Ну, и черт с тобою!..

Брыков с облегчением вздохнул, осторожно разделся и лег в постель.

В комнатах стоял дым коромыслом: звенели деньги, хлопали пробки, раздавались поцелуи, и все это покрывалось смехом и криками пьяных гостей. Брыков заснул тяжелым, беспокойным сном, и во сне ему то и дело являлась Маша и протягивала к нему руки.

Еще было темно, когда Семен Павлович соскочил с постели и, выйдя в сени, приказал своему Сидору готовить завтрак. Он знал, что лучшее время в Петербурге для всяких хлопот - утро, что теперь, при императоре Павле, все служебные занятия начинаются в шесть часов и всех можно повидать на своих местах.

Виола спала, спали и ее горничная, и гости в разных позах и на разной мебели. Брыков заглянул в гостиную и увидел Башилова под ломберным столом. Он толкнул его и сказал:

- Капитан Башилов, служба не ждет!

Тот вдруг вскочил как встрепанный.

- А? Что? - пробормотал он.

- Пора на службу! - сказал ему Брыков.- Взгляни, на что ты похож!

Башилов очнулся и хлопнул себя по бедрам.

- О, черт! - воскликнул он.- Который час?

- Уже пять!

- Пять? А к шести на учение! - И Башилов как безумный выбежал из комнаты.

Семен Павлович только улыбнулся ему вслед.

Через полчаса и он шагал по темным, но уже оживленным движением улицам. Женщины пли с базара и на базар, разносчики шагали со своими лотками на головах, то тут, то там проходили колонны солдат и иногда, гремя колесами, мчался фельдъегерь.

Взошедшее солнце рассеяло осенний туман, когда Брыков вышел на площадь Зимнего дворца и направился по набережной к знакомому подъезду.

- Полковника Грузинова! - сказал он лакею.

- Пожалуйте! - И Брыков пошел за ним по той же лестнице, коридорам и огромным залам.

Грузинов заставил его дожидаться, а потом позвал в свой кабинет.

- Ну что, родной? - ласково сказал он.- Напортили все дело! Ну, да что делать! Случай, дурная погода, неудачные маневры - и вот вы в ответе! - Он покачал головой и горько улыбнулся.- У вас все случай! - окончил он.

- Что же мне теперь делать? - робко спросил Брыков.

- Все, что хотите, только не советуйтесь со мной! - резко ответил Грузинов и, увидев растерянное лицо Брыкова, прибавил: - Я в опале! Люди позавидовали моему положению и оклеветали меня. Государь хочет, чтобы я ехал в Малороссию, но я знаю: это - ссылка! Я слишком откровенен и честен, чтобы не стоять иным поперек дороги! - Он встал и нервно прошелся по комнате, потом остановился против Брыкова и сказал: - Попытайтесь проникнуть к Лопухиной. Это - добрая девушка и теперь может сделать все! А я...- Он поднял плечи, а так как Семен Павлович встал совершенно растерянный, то Грузинов крепко пожал ему руку и повторил: - Не поминайте лихом! Я сделал все, что мог!

Брыков с признательностью поклонился ему и вышел из дворца.

Да, каждый о себе! Вот и Грузинову, этому недавнему фавориту, теперь не сладко.

Он невольно оглянулся назад, словно надеясь увидеть Грузинова. Этот человек боялся ссылки, когда его ждала лютая казнь. Брыков год спустя узнал о страшной его судьбе и задрожал в ужасе.

Теперь Семен Павлович шел по улице без цели и незаметно вышел к Адмиралтейству. Обойдя его, он прошел на Сенатскую площадь и зашел в аглицкий трактир. Так же как и в первый раз, несмотря на раннее утро, там уже пили, курили и с азартом играли на бильярде.

XXV

ЧТО ПРОИСХОДИЛО БЕЗ БРЫКОВА

Когда Дмитрий Власьевич услышал от старика Федулова, что Семен Павлович уехал в Петербург, он действительно на время так смутился и растерялся, что забыл даже о своей любви к Маше. Мысль потерять только что приобретенное богатство и положение и из состоятельного помещика превратиться в отставного офицера без средств приводила его в ужас. Он вовсе не углублялся в вопрос о том, каким путем приобретено им все это, и ему уже казалось, что брат поднимает на него руку и посягает на его добро.

- Ах, негодяй этакий! - вскрикивал он, бегая по горнице.- С доносом поскакал. Что же, он думает, и правды нет? Что меня так и ограбить можно, как какого-нибудь тяглового мужичонку? Ну нет, шалишь! Я найду на тебя управу!

Федулов слушал его, качая головой, и на его старом, сморщенном лице скользила хитрая усмешка.

- Ну, ну! - отвечал он.- Правда-то, пожалуй, и на его стороне. Бухнет государю в ноги - и вся недолга: государь сделал его упокойником, он же и оживит. А вам что с него искать тогда? А? Прогонит - и все!

Дмитрий опомнился на другой день. Злоба сменилась у него трусостью. А что, если так и будет?.. Он тотчас же побежал к Федулову, которого поселил в полуверсте от себя, и спросил:

- Что же нам делать?

- Беспременно Воронова звать! - серьезно ответил Федулов.- Он может помочь, а больше ничего и не придумаю.

- Я прошлый раз прогнал его!

- Знаю, знаю! Ну а теперь позовите. Тогда его честные денежки отдать пожалели, теперь отдайте, да еще прибавьте что-нибудь. Он не гордый.

Дмитрий тотчас погнал человека за дошлым чиновником, и на другой день Воронов приехал в его усадьбу. Склонив неуклюжий стан, потирая руки и широко улыбаясь, он вкрадчиво заговорил:

- Честь имею кланяться, Дмитрий Власьевич! Чем могу служить-с? Изволите видеть, прискакал немедля, зла не памятуя!

- Садись! - кивнул головой Дмитрий.- Я прогнал тебя, так на том прости.

- Помилуйте! Хе-хе-хе! - весь сияя, ответил Воронов.- Не обидьте теперь.

- Не обижу и за прошлое заплачу. А теперь дело вот какое! - И Дмитрий рассказал о поездке брата и о своих опасениях.

Воронов слушал его, склонив на плечо голову и потирая красные руки.

- Так-с,- время от времени говорил он,- совершенно верно!..

- Вот ты и помоги!

- Трудное дело! - вздохнул Воронов.- Однако, если при старании, то можно. Все зависит...- И он выразительно умолк.

- От платы? Сколько?

- Да вот,- улыбаясь и щуря маленькие глазки, сказал Воронов,- ежели отдадите прежний должок, триста рублев, да еще двести положите, да ежели ко всему дадите лошадку да повозку, так как я жениться собираюсь, то уладим дельце! - И он, хихикая, поднялся со стула.

Жадность опять обуяла Дмитрия Брыкова, но он подавил свое волнение и спросил:

- Что же ты сделаешь?

- А это даже и не секрет! Есть у меня в Петербурге сродственник один; персона малая, но всюду вхожий и до всего близкий. Так я ему опишу: "Так, мол, и так. Есть у вас в Питере живой мертвец и самое главное, что беспокойный человек. Приехал до самого государя и в неистовом виде все сделать может". Его сейчас и заберут! Он, можно сказать, и света не увидит!

Лицо Дмитрия прояснилось.

- Верно! Ну, тогда орудуй! Бог уж с тобою!

Радостный Воронов потом часа три шептался с Федуловым и уехал из Брыкова в собственной кибитке.

"Нет,- думал он,- шалишь! Я - не дурак! Тогда ты меня вышиб, теперь сам плачься. Никаких таких писем я писать не буду!.."

А Дмитрий сразу успокоился. Несомненно, теперь его брату уже не разгуляться в Петербурге. Ха-ха-ха! Там не поцеремонятся! Ха-ха-ха! И он заливался злобным, радостным смехом.

Любовь снова заняла в его сердце прежнее место, и бедная Маша снова стала страдалицей.

- Я не выйду, я больна! - говорила она, когда внизу появлялся Дмитрий и отец посылал за нею.

- Эй, милая, не дури! - говорил старик, входя через минуту в ее светелку.- Я терплю до поры, доченька! - И при этом его тусклые глаза вдруг вспыхивали недобрым огнем.

Девушка смирялась и шла вниз, где ждал ее ненавистный поклонник...

- Марья Сергеевна! - говорил он, стараясь казаться мягким.- Когда же вы, наконец, взглянете на меня благосклонно?

Маша молчала, ломая пальцы в безмолвном отчаянии. Это отчаяние доходило до ужаса, когда отец вдруг вставал и оставлял ее одну в горнице с Дмитрием. Тот придвигался к ней, брал ее руки и говорил о своей любви задыхающимся от страсти шепотом. Она, бледнея, отодвигалась от него. Однако его страсть мало-помалу разгоралась, и ее упорство раздражало его.

- Вы все о нем думаете - я знаю, а все-таки моей будете! Я щажу вас и жду, что вы оцените мою любовь, но вы не хотите и слушать меня. Тогда я возьму вас силой. Одно слово - и нас повенчают хоть завтра!

Маша холодела.

- О! - смущенно шептала она.- Подождите немного. Может быть...

Он целовал ее руки и, задыхаясь, говорил о брате: - Ах, если бы он и правда умер!

"Я ушла бы в монастырь",- думала Маша, но не высказывала вслух своих мыслей.

- Долго еще кобениться будешь? - грубо спрашивал ее по временам отец.

Она умоляюще взглядывала на него и говорила:

- Подождите, папенька! Дайте свыкнуться! Ведь он терпит!

- До поры терпит, как и я! Ты думаешь, я позволю тебе дурь разводить? А? Чтобы он нас отсюда взашей погнал? А? То-то! Так брось ломаться!

- Немножко еще! - умоляла Маша и отдаляла страшный день то мнимой болезнью, то хитростью.

Кроме Марфы, вокруг нее не было никого, с кем она могла бы поделиться своими страданиями и слезами. Да и Марфа, сочувствуя ей по-своему, мало приносила ей утешения.

- Ну, и чего плачешь? - говорила она.- Все по Семену Павловичу. Да коли помер он!

- Няня, ведь это только по бумагам; он жив!

- Говорите! Слышь, по царскому указу! А ты знаешь: Бог на небе, а царь на земле. Значит, и есть твой Сенюшка упокойник, Царство ему небесное! - И старуха крестилась.

- Что ты! Что ты! - с ужасом восклицала несчастная девушка.

- А то! Недаром я седьмой десяток живу, тоже знаю. Говорят - помер, и верь, верь и не порти глаз своих! Что в слезах-то? Смотри, исхудала вся! Щепа-щепой! Право, ну!.. А ты лучше иди себе за Дмитрия Власьевича. Чего еще? Барин богатый, угодья всякие и тебя любит...

- Замолчи! - шептала Маша.- Ты не в уме. Это все не его; это ворованное, чужое! И я не люблю его...

- И-и, матушка, стерпится - слюбится! А лучше нешто, коли волоком поволокут?

Маша в ужасе закрывала лицо руками, падала на постель и плача говорила:

- Уйди от меня! Уйди!..

Она была совершенно одинока, и все ее утешение было в слезах и молитве. Она молила о чуде: отвратить от нее страшную любовь и вернуть к ней любимого.

А время шло, и требования отца становились все настойчивее.

Тогда Маша в отчаянии написала письмо Брыкову и переслала его к Ермолину тайком через верного Павла.

"Убегу, повешусь, но не отдамся этому злодею",- думала она, и это решение несколько успокоило ее.

А Дмитрий, потеряв надежду пробудить в ее сердце любовь, решил действовать напролом и грубо сказал Федулову:

- Вы уж постарайтесь уломать ее. Чтобы через месяц и свадьбу делать!

- Да хоть завтра,- ухмыляясь ответил старик,- ведь она так только, а сама рада-радешенька!

- Ну, теперь мне это все равно. Я говорю: через месяц.

XXVI

СОН В РУКУ

Погруженный в печальное раздумье, Семен Павлович сидел в аглицком трактире, безучастно смотря на игравших на бильярде, как вдруг услышал над собою оклик: "А, мой счастливый партнер!" - и увидел стройного офицера конного полка. Он вспомнил, что против него он играл так счастливо у Грекова, и радушно поздоровался с ним.

- Левитицкий! - назвал себя офицер.- А вы, кажется, Брыков и считаетесь умерш...

Семен Павлович рукой остановил его на полуслове и горько улыбнулся.

- Да,- ответил он,- считаюсь и, кажется, не выберусь из этого проклятого счета.

- Э, что вы горюете! Вам везет! Ну да, ну да!.. В карты обыграли. Виолу похитили и вдобавок ускользнули, а мы все, как куры в ощип!.. Ха-ха-ха! Кстати, вы обедали?

- Нет!

- Отлично, пообедаем вместе. Я вижу, вам необходимо рассеяться, и я развлеку вас. Петр,- крикнул Левитицкий лакею,- два обеда.- И заговорил снова: - Здесь отлично кормят и дешево. Посидим здесь, разопьем бутылочку и проедем с вами в манеж "Магия".

- Это еще что?

- Сюда всего на неделю приехал Петр Магия, замечательный ездок; он показывает такие экзерсиции. Чудеса!..

Брыков совершенно не знал, куда девать свое время, и согласился провести его с Левитицким.

- Будете довольны,- сказал офицер,- а потом, если захотите, к одной прелестнице поедем. У нее и карты...

- Ну, этого я не сделаю. Для меня это очень опасно. Ведь я хлопотать приехал, а не шалить.

- Ах, да! - припомнил офицер и прибавил: - А жаль!

Лакей подал обед, и они оба стали есть, на время прервав беседу. Голодному Брыкову показалось все очень вкусным; он похвалил, офицер кивнул в знак согласия и прибавил:

- При этом дешево! Государь следит решительно за всем и, узнав, что здесь обедают офицеры, пожелал узнать и цены. Обеды были по рублю, но он приказал давать их по полтине! Теперь выпьем?

Брыков позвал лакея потребовал шампанского. Левитицкий говорил без устали, и Семен Павлович был доволен этим: его собеседник не заставлял его даже отвечать и не мешал ему думать о своих неудачах.

- Я уверен, что ваше дело увенчается успехом! - говорил Левитицкий, переходя с одного предмета на другой.- Надо только повидать государя. Нет справедливее его человека. Могу вас уверить в этом! Недавно он разбранил у нас хорошего офицера; кричал на него, топал за то, что тот опоздал на учение, а потом спрашивает: почему? Тот говорит: "Матушка померла",- и заплакал. Так что же вышло? Государь у этого офицера сам прощения просил да еще отпуск и денег дал. "Ты бы,- говорит,- сразу так и сказал!" А то еще недавно: есть у нас один пьяница, а служака хороший. Напился он и шарф потерял, а государь видел. "Где шарф?" - говорит, а тот: "Была бы,- говорит,- голова на плечах да шпага, а офицера и без шарфа узнают!" Ну, скажите, с кем так можно было говорить? Нет, государь решит ваше дело! А вы не видели экзерсисов на лошади? Совсем? Удивительное искусство! Там девица одна, Эльза,- что она делает! - И Левитицкий поднял вверх руки.- Вы вот что, как дело выиграете, возьмите, да к нам в Питер! Право, у нас веселье! Вот скоро опера приедет. Опять фокусники в иной раз, всегда балаганы, горы, карусель!.. И женщины, карты...

- Я женюсь! - с улыбкой ответил Брыков.

- Тогда с женою! Однако, пора! Мы, знаете, с вами пешком для моциона! Идемте! Это, знаете, между Обуховским и Семеновским мостами. Близехонько! Ну-с!

Они расплатились и вышли. Сумерки уже сгущались, и они осторожно стали пробираться через грязную площадь, а потом пошли по нынешней Гороховой улице к Семеновскому мосту.

- Да-с! - говорил Левитицкий, очевидно горячий приверженец государя.- Справедливее, лучше его трудно и найти! Правда, он горяч, но его и раздражают так часто! А как он прост с нами! Вы не бойтесь и прямо ловите его где-нибудь, просто за фалды!.. А вон и манеж! Видите, огни!..

Брыков взглянул и увидел невдалеке серое деревянное здание, на котором развевались флаги и у дверей которого горели разноцветные фонари. По улице к этому зданию катились экипажи и шли толпою разные люди.

- Мы возьмем места первого ряда,- сказал Левитицкий.- Все отлично видно и тут же рядом конюшни! Пойдем!

И они вошли.

Манеж занял Брыкова. В ярко освещенном зале, посреди которого находилась круглая, посыпанная песком арена, в креслах, в ложах и на скамейках сидели зрители. В ложах виднелось немало красивых женщин в декольте, в высоких прическах. В креслах сидели военные и статские. Левитицкий знал почти всех я говорил Брыкову:

- Вот Зубов-младший. Вот Орловы! Вот известная прелестница Аринушка. Была шуваловская, теперь Орлов держит!.. Тсс!.. Смотрите!

Заиграла музыка, и началось представление. Берейтор Петр Магия показывал действительно удивительные вещи, и все дружно хлопали ему. Иной и на полу не будет так ловок и увертлив, как Магия на спине скачущей лошади. Потом его сменила девица Эльза, тоже на лошади. Она прыгала через куски холста, через обручи, соскакивала наземь и снова впрыгивала на спину мчавшейся в галопе лошади. Ей хлопали, кричали "браво", а Аринушка кинула ей на арену вязаный кошелек с деньгами.

Представление окончилось. Петр Магия вышел на арену, поклонился, поблагодарил всех и объявил, что пробудет еще три дня и надеется, что почтенная публика не забудет его. Все двинулись к выходу.

- Ну, к прелестницам? - сказал Левитицкий.

- О, нет! Я домой! - ответил Брыков.

- Тогда прощайте!

Они пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Брыков опустил голову и пошел, не разбирая дороги. Была уже ночь; чистое небо было усеяно звездами, месяц показал свой серебряный серп. Идти было легко и приятно. Легкий мороз сковал грязь.

Семен Павлович прошел с четверть часа и остановился, чтобы определить дорогу, огляделся и вздрогнул. Что за чудо? Он попал в местность, совершенно схожую с виденной им во сне. Вот и забор, выходящий углом, и те же домишки, и так же светит луна... Чу, голоса! Брыков так же, как и во сне, быстро прыгнул в сторону и стал за забором. Случайно раздавшиеся голоса смолкли, и кругом стало тихо. Семен Павлович хотел уже выйти, но услышал быстрые шаги по замерзшей земле; он выглянул и снова вздрогнул.

По улице, надвинув шляпу и завернувшись в шинель, шел господин. Брыков уже знал, что будет дальше, и приготовился к борьбе. И правда, все случилось, как предсказал ему вещий сон. Из-за угла вдруг выскочили двое и кинулись на путника, тот закричал и стал защищаться. Семен Павлович выскочил из засады и кинулся ему на помощь.

- Бейте одного! Я - другого! - закричал он.

Воры оставили господина и трусливо бросились бежать в разные стороны. Господин поспешно подошел к Брыкову и протянул ему руку.

- Благодарю вас! - сказал он.- Вы спасли мне жизнь! Позвольте узнать ваше имя!

Семен Павлович смутился и тихо ответил:

- Я - Брыков, но сейчас не имею имени, потому что считаюсь покойником.

- Как? - воскликнул прохожий.- Вы должны мне рассказать все! Я чувствую, у вас есть какая-то печаль, и - если я в силах,- клянусь, я помогу вам!

Брыков горячо пожал ему руку и вздохнул.

- Мне может помочь только государь!

- Ну, государя могут попросить...- сказал прохожий, улыбнувшись.- Расскажите же мне все и проводите до Фонтанной. Там я уже найду дорогу.

Брыков взглянул на него, увидел совсем молодое красивое лицо и, сразу почувствовав к нему доверие, стал рассказывать свою печальную историю. Они дошли до Фонтанной. Спасенный Брыковым остановился, пожал ему крепко руку и сказал:

- Мне очень жалко вас, и я помогу вам. За свое спасение я уже обязан употребить все свои силы, но теперь постараюсь вдвойне. Приходите ко мне завтра. Я живу на Миллионной. Моя фамилия Рибопьер!

XXVII

ФАВОРИТ ФАВОРИТКИ

- Рибопьер, граф Рибопьер! - воскликнула Виола.- Да кто же его не знает, не слыхал? Любимец государя и потешник у Лопухиной. Когда-то был на свете Пьер Рибо, французский выходец, а теперь Рибопьер и граф!

- Значит, он может быть мне полезен? - спросил Брыков.

- Если захочет!

- Но я спас его.

- Тогда иди к нему завтра же!

Надежда живым потоком влилась в сердце Семена Павловича. Старый Сидор тоже повеселел и сказал ему:

- Уж ежели вам пророческий сон был, значит, это дело от Бога. Иди, батюшка, к этому Рыбоперу, а я к Спасителю схожу - помолюсь!

Брыков лег в постель, но заснуть не мог от радостного предчувствия. Люди, измученные борьбой, охотно верят даже призраку надежды, а здесь более: ведь Рибопьер сам сказал: "Приходите! Я помогу".

На другой день он был у графа Рибопьера. Последний жил в трех комнатах с одною прислугою, и Брыков несколько разочаровался, думая, что увидит палаты вельможи; но это впечатление скоро изгладилось: молодой граф сумел очаровать его и внушить доверие.

- Я помогу вам! - повторял он с жаром.- Сегодня же я буду у Анны Петровны и все расскажу ей, а она уж так этого дела не оставит! Дайте только свой адрес!

Обрадованный, обнадеженный, Брыков пошел от него к Башилову совершенно успокоенный.

Рибопьер не преувеличивал своего значения. Оно было невелико, но вполне достаточно для дела Брыкова.

Молодой, красивый французский выходец, бойкий, веселый и остроумный, он был общим любимцем, а в последнее время, явно подружившись с Лопухиной, стал и влиятельным человеком, принимая на себя часть влияния царской фаворитки.

А она была в го время всесильна. Государь пленился ее жизненностью, ее красотою, девичьей невинностью и отдыхал у нее в салоне, совершенно забывая на время обо всех делах и дрязгах. Он был слишком рыцарь и добрый семьянин, чтобы сделать из этой прекрасной девушки любовницу (Саблуков в своих воспоминаниях утверждает, что до замужества Лопухиной ее отношения с Павлом Петровичем были самыми чистыми и только впоследствии, после ее выхода замуж за Гагарина, ее вновь толкнули в объятия ее венценосного обожателя, и тогда лишь началась эта связь. Павел Петрович, поселил свою возлюбленную в Розовом павильоне в г. Павловске.), и, отдавая ее замуж за Гагарина, с царской гордостью сказал:

- Отдаю ее тебе такою же чистой, какой я ее встретил!

Но все же Лопухина имела власть над его сердцем и, к чести ее, никогда не злоупотребляла ею. Разве для матери, которая через дочь постоянво выпрашивала награды своим адъютантам.

- Матушка, да мне совестно, наконец, беспокоить государя,- с отчаянием возражала иногда Анна Петровна на ее просьбу, но мать тотчас падала на софу в истерике, и дочь смирялась.

Каждый вечер государь приезжал к ней на чашку чая. В зале за круглым столом, у чайного сервиза, садилась она, напротив нее Павел, здесь же находились ее мамаша и два-три близких человека, и Павел, чувствуя себя, как добрый буржуа, весело болтая по-семейному, выпивал одну-две чашки чая. Это была идиллия после суровой военной службы, поэзия среди скучной прозы правления. Государь смотрел на прекрасное лицо Лопухиной, слушал ее гармоничный голос, смех и забывался.

- Вы делаете меня счастливым! - говорил он ей иногда, на что она стыдливо потуплялась и делала глубокий реверанс.

Иногда он приезжал к ней обозленный, мрачный и начинал горько сетовать на всех окружающих. Они нарочно делают его глупым, тираном, каким-то чудовищем! Они нарочно искажают его приказания и возбуждают общее недовольство.

Анна Петровна улыбалась и нежным голосом старалась успокоить монарха, часто обращая провинность иного в шутку. И государь, как некогда Нелидовой, говорил ей: "Вы - мой добрый гений!" - и целовал ее руку.

Анне Петровне поневоле, в силу положения, пришлось стать ходатаем и заступницей за многих, и она никогда не тяготилась этим. С утра ее осаждали просители и просительницы. Иных посылали к ней даже могущественные Кутайсов и Обрезков, и она никогда не утомлялась выслушивать всех, вникая в просьбу каждого, а потом передавала все просьбы императору.

- Вы - мой камер-секретарь,- говорил он шутя,- ну, решайте сами, кто чего стоит!

Случалось, Лопухина, ища развлечений, устраивала у себя вечеринки. Молодежь танцевала, играла в фанты, и государь любил издали следить за оживлением своей любимицы. Ее лицо розовело, глаза сверкали, пышные уста улыбались, и она казалась олицетворением молодости, здоровья и красоты. Государь любовался ею, и как сердце Саула смягчала игра Давида, так его сердце смягчалось при виде этой девушки.

Да, уже одно отношение его к Лопухиной характеризовало натуру Павла Петровича как высоко поэтическую и нежную. Таким он и был в действительности: нежным, великодушным, впечатлительным; но его ужасная молодость среди постоянного страха, его юность и зрелость среди унижений сделали его подозрительным и необузданным в гневе. С твердыми нравственными принципами, с суровым пониманием долга, Павел был страшен для изнеженных вельмож Екатерины, и клевета очернила его память. Он умер непонятым, и по сие время его личность окружена таинственностью. Но мало-помалу истина выступает наружу, и потомству все симпатичнее и милее делается образ императора Павла.

Граф Рибопьер надел зеленый камзол, выпустил брыжжи и, прикрыв свои красивые волосы напудренным париком, явился к Лопухиной, едва часовая стрелка показала пять часов вечера. Он обычно входил без доклада и застал Анну Петровну за пяльцами. Она подняла голову и, ласково улыбнувшись ему, весело сказала:

- А, мой паж! Что нового?

- Нового? - шутливо ответил граф, целуя ее руки.- Я сам!

- Как это?

- Я вчера чуть не был убит разбойниками!

- Ах! Maman! - закричала Анна Петровна.- Идите сюда. Нашего Пьера чуть вчера не убили!

- Как это, батюшка? - выплывая из ближней комнаты, пропела сама Лопухина, высокая, красивая женщина лет сорока пяти, тщательно скрывавшая свой возраст и молодившаяся.

Граф поспешно поцеловал ее руки и начал свой рассказ:

- Извольте видеть: возвращался я вчера ввечеру от Григория Орлова и шел ни о чем не думая... И вдруг меня схватывают сзади чьи-то руки. Я оглянулся. Двое!..- И граф очень живо передал свою борьбу, отчаяние и, наконец, спасение.- И знаете, кто спас меня? - спросил он.

- Ну, кто же его знает? - ответила Лопухина.- Хожалый, что ли?

- Нет! А вы как думаете, кто?

- Ноги? - улыбнулась Анна Петровна.

- И тоже нет! - Граф сделал паузу и ответил: - Живой мертвец!

Лопухина-мать даже отшатнулась.

- С нами крестная сила! - воскликнула она.- Упырь! Зачем вы нас пугаете?

- Это - сущая правда! - улыбнулся Рибопьер.- Вы послушайте, какая история!

XXVIII

ОПАЛА

То, что рассказал Рибопьер, действительно изумило обеих женщин.

- Ах, как это забавно! - воскликнула Анна Петровна, однако граф грустно покачал головой и заметил:

- Это ужасно грустно!

- Почему грустно?

- Помилуйте! Мой спаситель живой, а числится мертвецом. У него было имущество - его отобрал брат, якобы по наследству; у него невеста, и ни один священник не венчает его. Наконец, он не может нигде жить! - И граф с жаром передал свою беседу с несчастным Брыковым.

На лице Анны Петровны выразилось сострадание.

- Бедный! - сказала она.

- Да! - подтвердил граф и окончил: - Я дал ему слово, что буду просить вас за него. Вы сумеете заступиться за него!

- Хорошо! Я скажу про него государю! Где он живет?

Граф приник к руке Лопухиной и потом подал ей записку с его адресом.

- Хорошо! - повторила она, пряча записку за корсаж.- Жизнь за жизнь!

Граф благодарно взглянул на нее.

В маленький зал стали собираться гости. В этот день Анна Петровна устраивала вечеринку запросто. Приехала графиня Кутайсова с дочерью и с ними граф Зубов, приехали братья Орловы, графиня Ростопчина, дочери Палена и Обрезкова, и скоро комнаты наполнились блестящими гостями. Сам Лопухин, почтенный сенатор, повел гостей в свои апартаменты играть в бостон, многие дамы сели играть в лото, а молодежь, с Анной Петровной во главе, начала танцы.

Бал был в разгаре, когда приехал государь. Он не любил смущать веселье своей любимицы и, по установленному обычаю, тихо прошел через полуосвещенный коридор, спальню и будуар в крошечный кабинет Анны Петровны. Отсюда были видны зал и танцующие. Государь сел в глубокое кресло, раздвинул портьеру и стал смотреть на оживленные танцы.

Танцевали вальс. Под ритмические звуки музыки пары проносились одна за другою, кружась, крепко прижавшись друг к другу. Оголенные плечи красавиц сверкали в воздухе. Государь видел разгоряченные лица, полуоткрытые уста, горящие взоры и... вдруг нахмурился и вздрогнул. Его взор устремился к Лопухиной. Она танцевала с молодым Рибопьером и, по-видимому, отдавалась танцу со всем увлечением. Что-то вакхическое было в ее лице, грудь дышала прерывисто. Ловкий Рибопьер обнял ее, и они кружились, что-то шепча друг другу.

"Мерзость!" - мелькнуло в уме государя, и ему вдруг стал омерзителен этот танец вальс, как пляска вакханок, все движения показались ему полными вожделения и страсти; он с отвращением наморщился и обернулся.

В дверях недвижно стоял ординарец. - Самого и Обрезкова! - тихо сказал государь, резко вставая со стула, и быстро пошел по коридору к дверям.

Весь красный, пыхтя от торопливого шага и волнения, к нему подбежал Лопухин и почтительно поцеловал его плечо.

- Сейчас прекрати этот омерзительный танец! - сказал император, в то время как ему накидывали на плечи шинель.- Ты здесь? - сказал он Обрезкову.- Со мной! - Он сел в коляску и некоторое время ехал молча. Потом отрывисто заговорил: - Я не видал омерзительнее танца, нежели вальс! Запрети его тотчас моим указом. Он развращает людей своей гадостью.

- Слушаю-с!

- Еще вот что: граф Рибопьер совсем исповесничался. Пора ему остепениться. Скажи, что я посылаю его в Вену; пусть побудет там при посольстве.

- Слушаю-с!

- Чтобы выехать нынче же! Вернется с бала и пусть едет. Бумагу выправь завтра и послать ему вдогонку!

- Слушаю-с!

- Омерзительный танец! - время от времени повторял Павел и вздрагивал.

Пары вихрем кружились по залу и вдруг остановились. Музыка внезапно смолкла. Анна Петровна, не снимая руки с плеча Рибопьера, сердито взглянула на хоры, дирижер замахал платком, но музыка по-прежнему безмолвствовала. В то же время, пыхтя и торопливо пробираясь между гостями, Лопухин подошел к своей дочери и что-то тревожно зашептал ей на ухо. Она вдруг побледнела.

"Государь",- донеслось до окружавших Лопухину, и какая-то тревога охватила всех разом.

- Государь был в гневе и уехал! - шепотом передавали из уст в уста.

- Вероятно, конец этой выскочке! - злорадно шептали дамы, и гости вдруг, словно боясь заразы, торопливо стали откланиваться.

Анна Петровна чувствовала, что пронеслась какая-то гроза, что что-то нависло над нею, и растерялась. Льстивое, подобострастное обращение сменилось у многих наглостью.

- Прощайте, милая! - величественно сказала ей Ростопчина, но Анна Петровна уже оправилась и гордо приняла брошеный вызов.

- Прощайте, голубушка! - ответила она, отчего Ростопчина побледнела даже сквозь румяна.

Гости разъехались.

Граф Рибопьер шел домой, завернувшись в плащ, и с болью в сердце думал об Анне Петровне. Бедная девушка! Несомненно, она навлекла на себя гнев государя, но чем? Хорошо, если налетевшая гроза минует ее, но если продолжится гнев, что ей делать?..

Он подошел к своему дому и с удивлением поднял голову. У ворот стояла фельдъегерская тройка, заложенная в легкую кибитку.

"Кто бы это приехал?" - подумал он, подходя к дверям.

Но едва он вошел в прихожую, как невольный страх сжал его сердце. Навстречу ему поднялся Чулков.

- Вы ждали меня? Что надо? - спросил граф.

- По приказу его величества - сказано, дабы немедленно препроводить вас из города для следования в Вену!

- Меня? В Вену? Зачем?

- Не могу знать! Инструкцию и назначение вы получите в дороге, а теперь приказано только исполнить!..

- Но как же это?- растерялся Рибопьер.- Сейчас и за границу! Я устал! Я должен собраться... хоть переодеться!

- Велено немедля! - уже сурово сказал Чулков.- Впрочем, отдайте приказ слуге. Он вас нагонит!

Рибопьер упал на стул и схватился за голову. За что? Что он такого сделал? Он исегда любил своего государя! Чулков лишь развел руками и приказал торопиться со сборами.

XXIX

ЛОЖНАЯ ТРЕВОГА

Лопухины не спали всю ночь. И сама Анна Петровна, и ее отец, и мать, собравшись в будуаре, со страхом думали о том, чем могли навлечь царский гнев. Лопухин в мундире, шитом золотом, ходил по комнате и говорил:

- Я даже не знал, что государь приехал. Вдруг зовут! Я к нему, а он уже у самой лестницы. Сказал только про танец и был таков. Обрезкова с собой взял, не могли даже игру окончить!..

- Ах! - остановила его жена.- Ты все с пустяками.- Она с видом отчаяния лежала на софе и прикладывала к глазам платок, не обращая внимания на румяна и пудру, которые размазала по всему лицу.- Лучше подумать, чем он разгневан? Что с нами будет?.. Ты с кем танцевала этот несчастный танец? - спросила она у дочери.

- С Пьером,- ответила Анна Петровна, поднимая склоненную голову, причем ее лицо было бледно, брови сжаты.- Он приревновал меня. Я знаю! - продолжала она и вдруг вспыхнула.- Да, знаю и очень рада. Пусть я буду лучше в немилости, пусть государь сошлет меня, выдаст замуж - все это лучше, чем слыть за любовницу. Позор! Вон Головкина мне даже не кланяется! А Нарышкина? Я рада, рада, рада!

Мать только всплеснула руками, а отец подпрыгнул к дочери, сжав кулаки.

- Дура, дура и дура!- прошипел он.- А ко всему и неблагодарная тварь! Что тогда с нами будет? Со мной, с твоим братом?

- Со мной? - простонала мать.

- Ну, с вами-то то же! - отмахнулся Лопухин и продолжал: - Одумайся и пожалей нас! Эту беду, если она из-за Рибопьера, легко поправить. Завтра запрещу принимать его, ты при государе отзовись о нем похуже, и все.

- Никогда! - пылко вскрикнула Анна.

- Ты что же, влюблена в него?

- Нет, но он нравится мне. Он веселый, добрый. Кому он вреден?

- Нам! - истерически завопила мать.

- Воды! - вскрикнул отец, мечась по комнате.

Анна Петровна схватилась руками за голову и прошла в спальню.

Рано утром в комнату ворвался ее брат, Алексей, статный, красивый конногвардеец, флигель-адъютант государя. Он открыто жил за счет сестры и своих богатых любовниц, мотал деньги, кутил, играл в карты, и год беспорядочной жизни уже наложил печать на его молодое лицо.

- Рибопьера выслали! - объявил он входя.- Вот новость!

Лопухин схватился за голову.

- Началось! - глухо сказал он.

- Что? - не понял сын.

- Ты еще ж: знаешь? - И отец трагически рассказал все происшедшее накануне.

- Мы пропали! - малодушно вскрикнул сын, как и он, схватившись за голову, и стал бранить сестру: - Она никогда о нас не думала! Мы ей как чужие! Дрянь, а не сестра!

- Пошел вон из моей половины! - закричала из своей спальни Анна Петровна.

Она слышала разговор, и ее сердце сжалось тоскою.

Бедный юноша! За что он должен пострадать?..

По всему городу разнеслась весть о внезапной опале Лопухиных. Еще вчера у подъезда их дома вереницею стояли экипажи знати, приезжавшей каждое утро на поклон ко всесильной Анне Петровне, а сегодня не стояло даже гитары случайно заехавшего извозчика. Швейцар надел ливрею, взял в руки булаву и с недоумением оглядывался по сторонам, не видя обычных визитеров.

В томительной тревоге прошел целый день. Анна Петровна не выходила из спальни и, лежа в кровати, думала, как поступит с нею государь в своем гневе. Ее мучила больше неизвестность, нежели опала. Вдруг в спальню поспешно вошда ее камеристка и испуганно сказала:

- Барышня, государь!

Анна Петровна тотчас встала с кровати, наскоро поправила свой туалет, вышла из спальни и в будуаре увидела императора, который, не найдя по обычаю чайного прибора и хозяйки, прошел на ее половину.

- Государь! - растерянно произнесла девушка.

- Ваш поклонник! - ответил он, целуя ее руку.- Что с вами? Вы бледны? Расстроены?

- Все говорят, что я впала в немилость,- скорбно улыбнувшись, но смело ответила она.

Государь вздрогнул и нахмурился.

- Все? Кто все? Почему говорят это?

- Такие вести разносятся ветром. Вы вчера уехали, даже не повидав меня. Это было явной немилостью!

- Я был расстроен! Кому было истолковывать мои поступки?

- Люди завидуют мне и злобствуют.

- Назовите мне ваших недругов, и они тотчас узнают, что значит обидеть вас!

- О, у меня их нет! Но, говорят, вы преследуете моих друзей... Говорят, Рибопьер выслан. Куда? За что?

- А он вам очень дорог?

В тоне императора звучала угроза. Анна Петровна приняла беспечный вид и спокойно ответила:

- Он забавен и хорошо танцует.

- А! - лицо государя прояснилось.- Ну, так я вас утешу. Он выслан мною, но выслан... в Вену. Я - его дядька, я за ним слежу и думаю: пора ему остепениться. Пробудет он там год, два, вернется, тогда выходите за него замуж!

- Нет! - засмеялась Анна Петровна.- Он - не мой идеал! Я за такого, за танцора, не хотела бы выйти.

Павел сразу повеселел и кивнул ей головой.

- Что же, будете поить меня чаем? - спросил он.

- Буду! Но послезавтра я назначу вечер, и вы удостоите меня посещением.

- Буду смотреть на вас и хлопать в ладоши,- шутливо ответил он и, увидев на столе брошенные после бала перчатки, быстро взял одну из них и весело прибавил: - Вот решение вопроса: архитектор спрашивает, в какой цвет красить Михайловский дворец. Вот ему и ответ! Я пошлю перчатку.

Лицо Анны Петровны озарилось улыбкой. Очевидно, о немилости не было и речи.

- Прошу, государь,- сказала она,- чай может остыть.

Павел Петрович весело прошел за ней в гостиную, где перед ним почтительно склонились все Лопухины.

- Это ты дочь напугал? - шутливо спросил государь у Лопухина, садясь к столу.

- Ваше величество были так немилостивы вчера!

- Глупости! Я вчера просто был расстроен... Ну, мой секретарь,- шутливо обратился император к Анне Петровне: - А какие у нас есть дела?

Анна Петровна вспомнила просьбу Рибопьера и шутливо ответила:

- Дело о воскрешении из мертвых. Надо одного покойника вернуть к жизни!

- Я не Бог! - ответил Павел.

- Но вы - император! - сказала Анна Петровна.- И в вашей власти вернуть его к жизни.

- Осужденный?

- Хуже! - И Анна Петровна сжато и образно рассказала все злоключения Брыкова до последнего дня.

Павел Петрович слушал ее и кивал головой. Она окончила, и он сказал:

- Теперь помню! Я был введен в заблуждение его братом из того же полка. Он подал в отставку... Это - негодный-то! Так, и этого помню. Он, дурак, в Павловске моего Помпона напугал! Хорошо, мы воскресим его! Скажите вашему брату его адрес и прикажите представить его завтра ко мне!

- Вы совершите чудо! - радостно воскликнула Анна Петровна.

Государь улыбнулся.

Весть о прежних милостях к Лопухиной в ту же ночь облетела весь город, и многие кляли себя, что не явились с визитом к всесильной фаворитке. На другое утро швейцар еще не надел своей ливреи, а длинная вереница экипажей уже тянулась к подъезду Лопухиных.

XXX

НА МИЛОСТЬ ОБРАЗЦА НЕТ

Семен Павлович Брыков вскочил с постели как ужаленный, и сидел на кровати, не будучи в силах сразу собраться с мыслями. Было еще темно. Разбудивший его Сидор стоял, держа в руках шандал с оплывшей сальной свечкой, и в дверях комнаты находился офицер, который довольно грубым тоном сказал:

- Вы - Брыков или нет? Что, у вас язык присох, что ли?

- Я! - ответил наконец Брыков.

- Ну, так вас государь приказал к нему во дворец доставить! Пожалуйста, поспешите!

Всевозможные ужасы мелькнули в голове Брыкова. Он слышал, как многие из дворца прямо отправлялись в далекую Сибирь, и холодный пот выступил у него на лице.

- Ах, да собирайтесь, черт возьми! - нетерпеливо закричал офиицер.- Я ведь не о двух головах!

- Но что со мной будет? - растерянно спросил Брыков.

Офицер пожал плечами и не ответил. Брыков при помощи Сидора оделся.

- Я готов!

- Тогда едем!

Сидор прижался губами к плечу своего барина и потом прошептал:

- Батюшка барин! Коли что будет, и я за тобою!

- Коли что случится,- сказал Брыков, порывисто обняв его,- иди на Москву и скажи Маше: пусть не ждет!

Они вышли. У ворот стояла повозка, в которую офицер пригласил Семена Павловича выразительным жестом, и, когда они уселись, кучер погнал сытую лошадь.

Офицер, видимо, расположенный к Брыкову, заговорил:

- Вы вот спрашивали меня, что с вами будет? А я почему знать могу! Я - дежурный: сижу и жду! Иной раз вынесут бумагу и говорят: "В Берлин!". Скачешь сломя голову и даже не знаешь, где Берлин этот. "Привезти такого-то!" - и едешь, и привозишь, иной раз для милостей, а иной раз, случается, его же и в Сибирь везешь. Наше дело такое! Слава Богу, мне еще не доводилось, а другим прочим и не раз...

Брыков жадно слушал его, и в его голове роем кружились мысли о том, ради чего вызвал его государь: может - и на радость, может - и на горе; на радость, если этот Рибопьер не наврал да просил о нем; на горе, если братец с этим Вороновым что-либо сюда, в Петербург, наплели. Что ж? Он теперь беззащитен, как ребенок малый. И, колеблясь между надеждой и отчаянием, он то улыбался, то хмурился, в то время как повозка дребезжала колесами, прыгала по неровной мостовой.

- Стой! - закричал офицер.- К подъезду!

Они подъехали ко дворцу и вышли на подъезд со стороны бокового фасада.

- Сюда! - указал офицер, провожая Брыкова.

Они прошли по длинному коридору и вошли в маленькую комнатку, где на кожаном диване сидел дежурный фельдъегерь.

- Подождите тут! - сказал Семену Павловичу провожатый и вышел.

Сердце у Брыкова замерло.

Послышался звон шпор, и в комнату вошел блестящий офицер.

- Вы и есть Брыков? - снросил он. Семен Павлович поклонился.

- Тот самый?

Брыков понял вопрос и поклонился снова.

- Проведите их в общую приемную к выходу! - сказал офицер и прибавил Брыкову: - Вас государь видеть хочет!

Офицер ушел, а фельдъегерь ыновь повел Семена Павловича через коридоры и комнаты, и все эти хождения мучили Брыкова своей неизвестностью.

Наконец его ввели в огромный зал и оставили среди массы всякого народа. Здесь были и генералы, и командующие отдельными частями, и придворные в расшитых золотом мундирах. Все чинно стояли, ожидая выхода государя. Брыков в своем темном камзоле чувствовал себя совершенным ничтожеством среди этой знати и осторожно стал позади всех у огромной голландской печи. Почти никто не заметил его появления, и он смотрел на всех, стараясь по лицам увидеть, кто чего ожидает. Но, судя по лицам, все ожидали чего-то неприятного, даже страшного, так напряженно было их выражение. Только часовые, стоявшие у дверей в царские покои, недвижные, как изваяния, сохраняли невозмутимо спокойные лица.

Вдруг двери распахнулись, и в них показался государь. Среднего роста, в темно-зеленом камзоле с двумя звездами, в напудренном парике, он был одет скромнее всех окружающих, которые в этот миг склонили свои головы. Он быстрыми шагами вошел в зал в сопровождении наследника, фон Палена, Кутайсова, Обрезкова и флигель-адъютанта и остановился подле генерала, стоявшего с краю.

Брыкову не слышно было их разговора, но он видел милостиво улыбавшееся лицо Павла, которое, несмотря на вздернутый нос и широкий рот, в эту минуту было полно привлекательности.

Голос императора раздавался все ближе и ближе к Брыкову. Семен Павлович видел блеск его голубых глаз и замер, почти лишившись чувств. Вдруг над ним раздался голос Павла, и он сразу пришел в себя и вытянулся по-военному. Государю это явно понравилось. Он улыбнулся.

- А, это вы, сударь? - произнес он.- Живой мертвец, что смущаете живых! Давно вы в покойниках?

- С апреля месяца, ваше величество!

- И не обратились ко мне? Не искали меня? Не писали? Стыдно! Государь может делать ошибки, но всегда спешит исправить их! Стыдно! Вы были в каком чине?

- Поручиком Нижегородского драгунского полка.

- Ну, возвращайтесь туда капитаном!

Брыков с благодарностью опустился на колени.

- Встаньте! - сказал государь.- Я слышал, что вам много вредил ваш брат?

- Отнял имущество, невесту...

- Ну, это вам вернется! Я прикажу, чтобы вам повиновались исправник и заседатель. Чините сами суд над своими недругами, а мне служите!

- Живота не пожалею! - искренним порывом вырвалось у Брыкова.- Вы дали мне жизнь!

- Спасибо, майор! - улыбаясь сказал Павел.- Я прикажу вам дать батальон! С Богом!

Семен Павлович стремительно повернулся, забыв даже поклониться государю.

Лицо Павла нахмурилось.

- Невежа! - сказал он резко и, обернувшись к адъютанту, прибавил: - Догони его и, что я велел ему подать в отставку. Майор в отставке.

Адъютант устремился за Брыковым и, нагнав его в подъезде, передал последнее приказание Павла.

Брыков сначала побледнел, но потом его лицо озарилось радостью.

- Большей милости нельзя и ждать было! - радостно воскликнул он.

XXXI

ПРОВОДЫ

- Ура! Победа! Жив! - радостно закричал Брыков, вбегая в гостиную Виолы.

Был еще ранний час, и молодая прелестница только что встала с постели. Она выбежала из спальни в распашном капоте и ухватив Брыкова за борт камзола, спросила:

- Что случилось? Дуня говорила, что тебя к царю увезли. Я так напугалась! Ну, что же вышло?

- Все! Полная удача! - И Брыков торопливо рассказал все происшедшее с ним.

Виола запрыгала и захлопала в ладоши.

- Как твоя невеста обрадуется! - были первые ее слова. Брыкова тронула ее неподдельная радость.

- Милая Виола,- сказал он, беря ее руку,- ты оказала мне самое дружеское участке. В первый день ты спасла меня от беды. Когда мне некуда было деться, ты приютила меня. Чем я отблагодарю тебя?

Виола дружески взглянула на него, и ее лицо стало серьезно.

- Чем? вспоминай обо мне, как о девушке, а не как о прелестнице,- тихо сказала она,- поклонись от меня твоей невесте и... и все!

- Нет,- горячо ответил ей Брыков.- Сделай, как я скажу. Брось здесь все это и уезжай со мной. Я дам тебе домик, земли, слуг, и ты будешь всегда вместе с нами.

Она покачала головой.

- Нет, я привыкла к этому шуму. Может быть, потом, под старость... а теперь...- И она по-прежнему тряхнула ухарски головой.- Задай на прощание пир! Зови всех, кого знаешь, а я позову своих подруг, и мы проводим тебя!

- Хорошо! - весело согласился Брыков, и они разошлись до вечера.

Семен Павлович тотчас отдал приказ Сидору собираться.

- Чтобы в утро и выехать! - сказал он.- Поедем вместе к Башилову, и ты возьми оттуда коляску, а потом собирай вещи!

- Мигом, батюшка! - оживился Сидор.- Глазом не моргнешь! Уж так-то ли я рад, так-то ли я рад!

- Чему?

- А всему, батюшка: и что твое дело государь порешил, и что братца твоего покараешь, и что из города этого едем!

- А что? Не понравился?

- И-и, чисто басурманский город! Только и святости, что Спаситель.

- Ну, едем! - И Брыков, взяв извозчика, покатил к Башилову.

Последний только что вернулся с учения и жадно поглощал обед, состоявший из овсяной похлебки.

- А! Друг! - закричал он, увидев Брыкова.- Пошли-ка за "ерофеичем"! Вчера вдребезги продулся! Что ты радостный такой?

- В Москву уезжаю! Государь вернул мне жизнь!

- Ура! - заорал Башилов, бросаясь ему на шею.- Я, брат, говорил тебе! У нас государь - во-о! - И он поднял вверх палец.- Посылай тогда еще за шампанским.

- Можно! - сказал Семен Павлович, вынимая кошелек.

- Ивашка! - закричал Башилов и, когда денщик выскочил из-за перегородки, начал распоряжаться: - Вот пойдешь и купишь...

- И потом,- прибавил от себя Брыков,- помоги моему Сидору снарядить коляску!

Ивашка вопросительно взглянул на своего барина.

- Лети в лавки! - крикнул на него Башилов и, когда Ивашка действительно вылетел, сказал Брыкову с виноватой улыбкой: - Коляски-то, Сеня, нет!

- Нет? Где же она?

- Продал,- ответил Башилов и стал оправдываться: - Видишь ли, тут в Саратов Фирсов ехал, увидел коляску и говорит: "Твоя коляска?" Я и бухни: "Моя!" А потом уж совестно отречься, он и уговорил продать! Да ты не беспокойся,- поспешно добавил он,- я тебе за нее все выплачу. Вот отыграюсь и тебе сейчас же!

- Брось! - остановил его Брыков.- Это пустое! А отыгрываться приходи сегодня к Виоле. Я там отвальную делаю: да зови всех, кого захочешь, из приятелей!

- Друг! - закричал Башилов, обнимая и тиская Брыкова.- Вот спасибо! Вот обрадовал! Вот товарищ!

В это время Ивашка принес покупки. Семен Павлович вышел в сени и сказал Сидору:

- Вернись домой: коляски нет. Закажи на почте бричку на завтра и укладывайся!..

- А коляска где же?

- Ну, это уж не твое дело. Иди!

- Сеня,- позвал его Башилов,- я наливаю! Пьем!

- Пьем! - весело сказал Брыков, входя назад, и взял стакан в руки.

Башилов ловким ударом сбил горлышко у бутылки и стал наливать стаканы.

Виола созвала своих подруг. Башилов привел приятелей, и вечер удался на славу. Офицеры пили за здоровье Брыкова и его невесты, Башилов кричал "ура!", а Виола смеялась и хлопала в ладоши.

- Я предлагаю выпить за здоровье императора! - сказал Брыков.- Его обращение со мною никогда не изгладится в моей памяти.

- Ура! - закричали все и дружно выпили.

- Его знать надо! - убежденно сказал Башилов.- Отчего гатчинцы за него хоть на смерть? Оттого, что знают! А питерские белоручки, понятно не любят его. Им не по душе такая строгость!

- Тсс! - крикнула Виола.- Пить, любить и счастье пытать, а об этих материях - ни слова!

- И то! - захохотал Башилов.- То ли дело экарте! Господа, я закладываю пятьдесят рублей!

- По банку! - сказал Греков, подходя к столу. Игра началась.

Брыков не принимал участия в игре и думал о той минуте, когда он вернется в Москву, увидит своих друзей и... Машу. Его лицо вспыхивало, губы улыбались.

- Барин! К вам! - испуганно сказал Сидор, подходя к Брыкову.

Семен Павлович невольно побледнел и вышел в сени. Там стоял фельдъегерь.

- От его превосходительства! - сказал он, подавая Брыкову пакет.

Семен Павлович поспешно вскрыл его. Там оказались: патент на чин майора, рескрипт государя и письмо Обрезкова, в котором он поздравлял Брыкова с царской милостью и прибавлял, что указ об отставке будет завтра и что ему было бы полезнее завтра же и оставить столицу. Брыков кивнул головой, решив, что так и сделает, и спросил своего слугу:

- Сидор, когда будут лошади?

- К пяти утра!

- Отлично!

Семен Павлович вернулся к гостям. Виола подошла к нему и сказала:

- Мы все тебя до заставы проводим. Тройки заказаны!

XXXII

СРЕДИ ДРУЗЕЙ

Ермолин крепким сном спал у себя после обеда, как вдруг услышал шум и топот в сенях и, не успев очнуться, очутился в чьих-то объятьях.

- Пусти! Кто это? Оставь! - заговорил он отбиваясь.

- Узнай! Узнай! - со смехом говорил кто-то.

Ермолин вывернулся из объятий, взглянул на гостя и радостно закричал:

- Брыков! Семен!

- Я! Я! Живой и не покойник, и притом майор в отставке! Вот!

- Что ты? Как? Видел государя?

- Постой! Вот разденусь и все тебе по порядку расскажу!

- Федор! - закричал на всю квартиру Ермолин.- Самовар и закуску!

На Брыкова сразу пахнуло родным, московским. Раздевшись, накинув на себя хозяйский халат и закурив трубку, он сидел у топившейся печки, против Ермолина. На столе кипел пузатый самовар, стояли бутылки, разная снедь, и вся атмосфера комнаты была проникнута каким-то особым московским благодушием.

- Ну, ну, рассказывай! - торопил Ермолин приятеля.- Все с самого начала!

Семен Павлович начал свою повесть с первого дня приезда. Ермолин слушал его, почти переживая все его ощущения. При рассказе о Башилове он смеялся и повторял: "Вот бестия!", а при сообщении о Виоле растрогался.

- Сюда бы ее, к нам! - сказал он.- Мы ее здесь на руках носили бы!

Наконец Брыков кончил и проговорил:

- Вот и все! И я снова тут! Завтра по начальству пойду! Ну, а здесь что? Маша что?

Ермолин вздохнул и махнул рукой.

- И не спрашивай! Я недели две оттуда вестей не имею, судя по всему, хорошего мало. Мучают ее вовсю. Я писал ей, что, ежели беда, пусть или бежит, или за мной шлет, да вот не пишет. А только тошно ей. Дворню твою так-то лупят... держись только! Оброк на всех твой братец увеличил, лютует!

- Ну, я его укрощу,- глухо сказал Семен Павлович.

- Не грех! Опять объявлялся ко мне какой-то негодяй Воронов,- сказал Ермолин,- вида самого гнусного. Говорит, служил сперва по сиротскому суду, а ныне в полиции. На дочери пристава женился.

- Ну?

- Так говорил, что Дмитрий уговаривал его на тебя донос писать, а он будто бы уклонился. Просил не забыть этой услуги в случае чего. Так и сказал!

- А ты что?

- Что? Велел ему рюмку водки подать и рубль дал. Взял он и ушел.

- Я завтра же от правлюсь в свой полк и в палату, а там и в Брыково!

- И я с тобою!

- Отлично! Я еще хочу исправника позвать.

- Вот-то сюрприз ему! Ха-ха-ха!

Брыков невольно улыбнулся.

Была уже глубокая полночь, когда они разошлись по, своим постелям.

- Сидор! - крикнул утром Брыков. На его крик вошел слуга Ермолина.

- Сидора Карпыча нетути! - сказал он.

- Где он?

- Ушли к Иверской молебен служить. Коли что услужить, я могу-с!

- Ну, услужай! Давай мыться!

Брыков в полчаса оделся и вышел на улицу. Из дома он прямо направился в казармы. Его сердце невольно забилось, когда он увидел давно знакомые унылые постройки.

- Брыков! Семен Брыков! - пронеслось по казармам, и Семен Павлович не дошел еще до офицерской комнаты, как был окружен прежними своими сослуживцами.

Все старались скорее обнять его, пожать ему руку, сказать ласковое слово. Брыков был растроган.

- Господа! Голубчики! - говорил он и наконец радостно крикнул: - Братцы, приходите сегодня вечером к Ермолину на жженку!

Все ответили радостным согласием.

Семен Павлович из казарм направился к шефу полка.

- А, голубчик! - радостно приветствовал его толстый Авдеев.- Рад, рад! Мне Ермолин рассказывал! Ну, ты теперь братца своего допеки. Покажи ему!

- Ну его! - махнул рукой Брыков.

- Расскажи же мне, как с царем говорил!

Брыков чуть не в десятый раз передал о свидании с императором.

Авдеев пыхтел и качал головой, потом широко перекрестился.

- Милостив и справедлив! А меня ты прости! - сказал он.- Не мог я ничего сделать. Знаешь, закон!

Семен Павлович дружески распростился с бывшим начальством и поехал в палату. Там его приняли с полным радушием и, чувствуя, что от него кое-что перепадет в карманы, выразили полную готовность служить ему.

- Я с вами тотчас же и поеду! - сказал заседатель.- Там сейчас и следствие нарядим. Надо будет вашего исправника прихватить!

- Я это сделаю! - сказал Брыков и радостный вернулся домой.

Вечером комнаты Ермолина наполнились шумной толпой офицеров.

Кутеж был в полном разгаре, когда вдруг слуга Ермолина вызвал барина в другую комнату, а тот через минуту позвал к себе Брыкова.

- Чего? - спросил Семен Павлович.

- Какая-то беда! - торопливо ответил Ермолин.- Павлушка из Брыкова письмо привез!

- От Маши? Читай! Скорее! - крикнул Брыков, у которого выскочил из головы весь хмель.

Ермолин разорвал конверт, вынул обрывок бумажки, исписанный карандашом, видимо, второпях, и, волнуясь, прочел вполголоса:

"Яков Платонович! Если можете спасти, спасайте! Завтра меня везут в церковь!"

Брыков схватился за голову.

- О, я несчастный! Ехал, спасся и для чего?

- Чтобы обвенчаться с Машей,- перебил его Ермолин.- Не унывай! В Брыково мы еще два раза поспеть можем! Позови Павла! - приказал он слуге.

Федор вышел и вернулся со старым казачком Брыкова.

- Барин! - радостно воскликнул Павел и упал Семену Павловичу в ноги.

- Здравствуй, здравствуй! Встань! - приказал Брыков.- Говори, что с барышней?

Павел встал и, махнув рукой, ответил:

- Замучили они ее, батюшка барин. Пилят, пилят... Особливо их батюшка. Митрий Власьич наседает, а тот шпыняет, ну, и сдались! Завтра свадьба. Гостей назвали...

- Ты на чем?

- Верхом!

- Яша, готовь лошадей! - взмолился Брыков.

- Да погоди! Что мы, как лешаки, приедем? - возразил Ермолин.- Подождем еще часа три и в самую пору там будем. Я свою тройку заложу, а ты, Павел, возвращайся сейчас да на станции заготовь подставу!

XXXIII

СИЛА СОЛОМУ ЛОМИТ

Маша изнемогала в неравной борьбе. В последнее время ее стали держать словно в остроге и, отняв от нее старуху Марфу, приставили к ней горничную девку, с которой Маша боялась даже говорить. Кто ее знает? Может, она все передает? Помышляла Маша и о самоубийстве, но, видимо, старый отец думал об этом и предупредительно лишил ее всего, чем можно было навести себе рану, да и девка-прислужница сторожила ее крепко.

Маша таяла, а отец каждый день неизменно спрашивал ее:

- Когда же свадьба?

- Подождите немножко! - умоляюще произносила девушка и с холодом в сердце видела, как искажалось злобой его некрасивое лицо.

Дмитрий Брыков видел это упорство и весь дрожал от ярости и распаляемой страсти.

- Будет моей! - говорил он себе, уходя в свои комнаты, и злобно сжимал кулаки.

Трудно было сказать теперь, что руководило им в его злобном стремлении завладеть Машей: истинная любовь, безумная страсть или просто упрямое желание поставить на своем. Но иметь ее своей женою стало его неотвязной мыслью. Оставаясь наедине с собой, он иной раз вдруг вспыхивал страстью и говорил вслух, словно видел перед собой Машу и убеждал ее:

- Чего я для тебя не сделаю? Отпишу на тебя всю усадьбу и деревню с людьми; сам твоим слугою сделаюсь, буду лежать у порога твоей спальни и слушаться твоего голоса, как верный пес! Так любить никто не будет, да и нет такой любви! Поверь мне, иди за меня, Маша, сердце мое, золото мое, радость моя.

Иногда же он приходил в ярость, и тогда от его безумных речей сделалось бы страшно всякому, кто услышал бы их:

- А, Марья Сергеевна! - шипел он, ухмыляясь.- Я не по вкусу вам? Вам братца надо? Ну, не обессудьте, каков есть! Рука у меня грубая. Ну, ну! У меня, Марья Сергеевна, арапник есть мягкий, ласковый! Ха-ха! Как ухвачу я вас за ваши русые косы, да ударю оземь, да стану им выглаживать! Жена моя милая, улыбнись, мое солнышко! О, сударушка, горошком вскочите! Ха-ха! Не бойся, Марья Сергеевна!.. В девках была, поглумилась - теперь мой черед! Ноги мои целовать будешь, в землю кланяться!

Маша была бледна и худа от тоски и терзаний, но и Дмитрий изменился до неузнаваемости. Его лицо почернело и осунулось; лаза горели лихорадочным блеском, и грубый, своевольный характер всякую минуту прорывался дикой выходкой. Дворовые дрожали, заслышав его шаги или голос. Он не выходил из дома иначе, как с арапником, и горе было тому, кто хоть нечаянно раздражал его.

- На колени! - ревел Дмитрий и бил несчастного до изнеможения.

К Федуловым он уже не ходил.

- Твоя дочь придет ко мне женою моей,- грубо сказал он отцу,- а я женихом, чай, уж пороги отбил!

Федулов весь съежился.

- Недужится ей теперь,- забормотал он,- а как выправится через недельку-другую, так и за свадебку!

Однажды Дмитрий позвал его к себе и сказал:

- Ну, слушай, старик! Довольно нашутились мы, пора и за дело! Слушай! Ежели в следующий вторник - неделя срока - ты ее в церковь не привезешь на венчание,- собирай пожитки свои и вон! В двадцать четыре часа вон от меня! Понял?

Федулов побледнел и затрясся, но через мгновение оправился. На его лице выразилась решимость,

- Вот тебе ответ, Дмитрий Власьевич! - твердо сказал он.- Зови гостей на вторник!

- Ой ли? - радостно воскликнул Дмитрий.

- Не бросал я слов на ветер! - ответил старик и быстро ушел из усадьбы.

Дмитрий проводил его недоверчивым взглядом. Вернувшись домой, Федулов прямо прошел к дочери, выслал девку-горничную, и, сев против Маши, решительно заговорил:

- Вот что, милая! Говорил я тебе, что по Семену твоему плакать нечего. Теперь его и с собаками не разыщешь. А замуж идти надо! И идти за Дмитрия, бледней не бледней! Пока можно было кочевряжиться, ломайся во здоровье, но теперь конец пришел. Он меня, старика, вон гонит! Куда я с тобою денусь? Ась? Дом был - нет его! На старость по чужим дворам идти? Так, что ли? Ну, вот и сказ тебе! Во вторник под венец! Поняла? - И старик поднялся со стула и зорко впился глазами в дочь. Она опустила голову.- И помни,- раздельно, медленно сказал он,- захвораешь - хворую повезу. А станешь отказываться - прокляну. Готовься же! Завтра уже соседей оповестим.

Он ушел, а Маша упала на постель и, казалось, на время лишилась чувств. Все перемешалось в ее голове. Смерть, монастырь, бегство, лес темный. Сеня, Сидор, Ермолин!.. Хоть бы помог кто, совет дал!.. Но кругом не было ни одной доброжелательной души.

В усадьбе уже говорили о свадьбе. Люди то и дело ездили за покупками для свадебного пира. Девушки-швеи окружили бедную Машу, и в сутолоке дни летели один за другим быстрее птицы.

Дмитрий сразу повеселел. Он разогнал гонцов по соседям с приглашениями, послал за Вороновым и ездил в город заказывать себе платье.

Маша металась. Вот уже воскресенье минуло; понедельник, а завтра всему конец! Она написала Ермолину отчаянное письмо.

- Милая няня! Голубушка! - взмолилась она, улучив минуту.- Посылай Павлушу.

И Марфа взялась за это дело.

- Уехал?

- Ускакал! - ответила через два-три часа старуха, и Маша немного успокоилась.

Но вот и вторник. Окруженная девушками и соседками-барышнями, стала одеваться Маша к венцу, но ей казалось, что ее обряжают словно к смерти, и в ее голове бродили какие-то обрывки мыслей. Глупая она! Писать к Ермолину? Как он может помочь ей? Чем? И слезы крупными каплями падали на ее подвенечный наряд.

- Карета ждет! Жених уехал! Сейчас шафера приедут! - шепотом разносилось вокруг нее.

- Едут, едут!

Маша, вероятно, лишилась чувств, потому что не помнила, как она очутилась в церкви.

XXIV

ГРОМ

Бедная Маша, казалось, сейчас упадет без чувств; Дмитрий взял ее под руку и смело двинулся к аналою. Он был бледен, хотя по его губам и скользила усмешка.

- Скорее! - сказал он священнику, но в этот момент дверь распахнулась, и в церковь вихрем влетел казачок Павлушка.

- Барышня,- закричал он,- не сдавайтесь! Барин вернулся!

В первый миг все оцепенели от неожиданности, но во второй картина изменилась. Маша с радостным криком вырвалась от Дмитрия и бросилась не к отцу, а к старой Марфе. Старик Федулов рванулся было за ней, но остановился посреди дороги; Воронов расставил руки, разинул рот и слегка присел от неожиданности и страха; на лицах всех остальных присутствующих отразилась живая радость, а Дмитрий, смущенный в первый миг, потерял всякое самообладание.

- Негодяй! - закричал он на Павла.- Как ты смел ворваться сюда? Запорю! Эй, взять его!

Но никто не двигался с места. Дмитрий шагнул к Павлу и вдруг попятился с глухим рычанием - в дверь торопливо вошли Брыков и Ермолин.

Семен Павлович прямо бросился к Маше и тревожно спросил:

- Успели?

Она только кивнула головой и залилась слезами радости.

Он обнял ее и прижал к себе. Бедная! Как она похудела, побледнела! Сколько вытерпела!

Дмитрий оправился и, собрав остатки наглости, шагнул к своему брату.

- Как ты смеешь бесчинствовать здесь? - пылко спросил он.- Я тебя выгоню и затравлю собаками!

- Оставь! - ответил Семен Павлович.- Государь вернул мне и жизнь, и права и приказал взять тебя и Воронова!

- Меня? - раздался глухой стон.- За что же? Я служу верой и правдой. Я...- говорил Воронов, махая руками.

К ним подошел Ермолин и сказал Брыкову:

- Брось ты эту канитель! Приедет исправник и все разберет, а ты лучше венчайся, не теряя времени. Я уже переговорил и с папашей Марьи Сергеевны, и со священником.

- Благословляю! - сказал, подходя и кланяясь, Федулов.- До последней минуты берег Машеньку для вас и оттягивал свадьбу. Вот и дождались!

Семен Павлович с отвращением отвернулся от этого старика и подвел Машу к аналою. Она вся трепетала от внезапного перехода от отчаяния к радости. Церковь наполнялась народом. По деревне уже разнесся слух, что настоящий барин вернулся, и все торопились увидеть его. А он стоял перед аналоем с любимой девушкой, и его лицо сияло от счастья.

Дмитрий выскочил из церкви, вскочил в экипаж и велел гнать в усадьбу. Кучер сначала хотел было не послушаться, но лицо Дмитрия было слишком страшно, и он не осмелился и погнал лошадей.

Дмитрий откинулся в глубину экипажа и рвал на себе манишку, жабо и шейный платок. Все душило его. Голова кружилась, и беспорядочные обрывки мыслей носились в его голове, как хаос. Нищий! Сразу нищий! Без нужды даже! И отнята любимая девушка, ради которой все и делалось! Арест... Может, суд... За что суд? И вдруг в его голове мелькнул первый акт этой истории. Если Еремей говорил кому-нибудь о его попытке отравить брата или это каким-то образом узнается?

В этот момент кучер доехал до усадьбы. Дмитрий выскочил из экипажа и бросился в свой кабинет, где начал торопливо собираться. Он брал лучшие вещи и бросал их в сундук, открыл шкаф и вынул из него все деньги, но вдруг услышал за собой голоса и топот ног. Он оглянулся и бессильно опустился на стул. Стряпчий, заседатель и исправник вошли в комнату и с состраданием смотрели на него.

Дмитрий вдруг вспыхнул и бросился к ним.

- Что вам надо? Зачем пришли?

- Тише, тише! - остановил его исправник.- Приехали по приглашению брата вашего Семена Павловича, здешнего владельца. Надо нам вновь ввести его, а вас взять, ибо вы покушались на его жизнь.

Дмитрий побледнел и криво улыбнулся.

- Кто сказал такую небылицу?

- Почтенный Воронов. Он уже взят нами. Он ссылается на Еремея...

- Он? - закричал Дмитрий.- Да я ему...

Но он не окончил и грузно упал на пол - с ним сделался удар.

Исправник торопливо позвал слуг и местного цирюльника. Дмитрия положили на постель и пустили ему кровь, но он все не приходил в себя.

А тем временем на другой половине люди собрались встречать молодых. Свадебный стол был уставлен цветами и графинами. Некоторые из соседей были позваны еще Дмитрием.

- Едут, едут! - закричали высланные для дозора, и все побежали за ворота.

Свадебный поезд, всего из двух экипажей, быстро приблизился к крыльцу.

Из кареты вышел Брыков в дорожном камзоле и помог выйти радостной Маше. Ермолин выпрыгнул из другого экипажа, и следом за ним почтенный родитель Федулов, весело улыбавшийся и всем кивавший головой, словно все исполнилось по его желанию.

- Вот я и дома! - радостно сказал Семен Павлович, оглядываясь по сторонам.

- Здравствуй, наш батюшка барин, Семен Павлович! - кричали дворовые.

Навстречу ему вышел заседатель.

- Я уж оторву вас от молодой жены,- сказал он после поздравления - Пойдемте-ка со мною.

Брыков оставил Машу и тревожно последовал за заседателем. Через минуту он очутился подле брата. Тот лежал навзничь с одним закрытым глазом, с искаженным лицом и, видимо, что-то хотел сказать брату. Его здоровая рука металась, он что-то мычал и моргал глазом.

- Сейчас же за лекарем! - распорядился Брыков и потом, обратившись к больному, сказал ему: - Брат, я тебе все простил и не брошу тебя без призора! - Брыков кивнул ему и пошел из комнаты.- Я хотел бы освободить и того приказного,- сказал он исправнику,- ведь все гадости он из корысти делал!

- Ваша воля! - ответил исправник.

Они вошли в огромную столовую; с хоров гремела музыка, и начался свадебный пир.

- Смотри, как хорошо устроилось,- кричал Ермолин приятелю,- и церковь тебе приготовили, и пир, и музыку! Словно ждали! Говорил же я, что попирую на свадьбе! За ваше здоровье! Ура!

XXXV

ЭПИЛОГ

Прошло немного времени, и все вошло в обычную колею. Брыков поселился в своей усадьбе и лишь изредка навещал Москву. Маша была подле него, и все происшедшее в течение прошлого года казалось им тяжелым сном. Впрочем, "что прошло, то стало мило", и они иногда вспоминали эпизоды своего тяжелого прошлого. Да и не могли забыть его окончательно, потому что во флигеле, где раньше поселился Федулов с Машею, жил теперь разбитый параличом Дмитрий, постоянно напоминая им о прошлом. Но они любили это прошлое, потому что страдания крепче связывают людей.

Напоминал о нем и старик Федулов. С наивной простотой думая, что обманывает и дочь и зятя, он часто рассказывал, как оберегал Машу от Дмитрия, как противился их браку и как хотел скрыть куда-нибудь свою дочь. Брыков тогда с улыбкою переглядывался с Машей и говорил старику:

- Спасибо, спасибо вам! Без вас мы пропали бы!

- Я к нему нарочно подлаживался и смирял его,- врал старик и хихикал.

Из рассказов Брыкова Маша узнала о Башилове и Виоле и даже написала ей в первые дни письмо, в котором горячо благодарила ее и звала к себе.

"Для Вас,- написала она,- у нас всегда готовы и помещение, и прибор за столом".

И однажды она получила от Виолы ответ. Он был проникнут нежностью и деликатностью и в то же время был очень грустен.

"Вы поразили меня письмом Вашим,- написала прелестница.- Что я, и что Вы? А Вы не побрезговали мною, и за то Бог наградит Вас. Я горю в веселье и шуме, и не мне жить в сельской тишине, но, когда я устану и друзья от меня отвернутся, я буду знать, что имею где преклонить безутешную голову".

Маша показала мужу письмо, и он вздохнул, прочитав его.

- Славная девушка! - сказал он.- Не помоги она мне, не приюти у себя - и мне пришлось бы уехать!..

Башилов тоже писал два раза. Один раз он просил у Брыкова денег, в другой - извещал о своих успехах. Несмотря на разгульную жизнь, он был исправным служакой, и государь отличил его перед прочими. Он получил чин майора и командовал батальоном.

Воронов бросил сиротский суд и, по протекции своего тестя, получил место частного пристава, чем очень гордился. С необыкновенным рвением он преследовал воров и уверял, что служит отечеству; при этом его курносое красное лицо озарялось полицейским величием, и чурбанообразный стан гордо выпрямлялся. Встречаясь случайно с Брыковым, он кланялся ему ниже пояса не то из чувства благодарности, не то из страха, зная его отношения с Лопухиной.

Андрей Зарин - Живой мертвец - 02, читать текст

См. также Зарин Андрей Ефимович - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :