Андрей Зарин
«Живой мертвец - 01»

"Живой мертвец - 01"

I

ПЕРЕД ГРОЗОЙ

28 апреля 1798 года вся Москва была охвачена волнением. Император Павел проездом в Казань остановился в Москве, и не только власть имущие, не только полицейские и иные чины, но даже простые обыватели пребывали в страхе.

"Мало ли что приключиться может? Слышь, государь до всего доходит. В одежде ли какая неисправность, в запряжке, поклониться не успеешь - ан! и пойдешь, куда неведомо!" - И каждый пугливо озирался по сторонам, вспоминая рассказы про ту или иную выходку императора.

Но если дрожали простые обыватели и чины гражданские, то в местном войске была буквально паника. Император назначил смотр на следующий день, и все от малого солдата до самого Архарова были в волнении.

Иван Петрович Архаров, по протекции своего брата, петербургского генерал-губернатора Николая Петровича, назначенный в Москву вторым военным губернатором, был вовсе не военный человек и теперь трепетал. Раз десять он призывал к себе своего помощника, пруссака Гессе, и тревожно спрашивал его:

- Ну что, Густав Карлович, как? А? Не выдадут?

Длинный и сухой, как жердь, с серыми бесстрастными глазами, полковник Гессе качал маленькой головой и говорил:

- Никак нет! Наш не выдаст! О, я их так муштриль!..

- Да, да! Наш-то я знаю. А другие?

- Другой тоже! Я всем говориль!..

- Постарайся, Густав Карлович! Слышь, не в духе государь нынче.

Гессе уходил, а спустя час Архаров гнал за ним вестового и говорил опять то же самое. Гессе, в свою очередь, объезжал полковых командиров и вселял в них страх и трепет своим зловещим видом.

- И потом,- оканчивал он свои предупреждения у каждого командира,- государь не в своем духе сегодня!

Этих слов достаточно было, чтобы внушить трепет.

Государь не в духе! Это значит, что старый полковник может в одну минуту стать рядовым, а послезавтра быть уже по дороге в Сибирь. Такие примеры бывали.

И полковые командиры, собрав офицеров, нагоняли на них страх, а те, в свою очередь, пугали солдат, последние же превращались буквально в мучеников.

Весь день по всем казармам шло строевое учение. Шеренга солдат вытягивала ногу и стояла недвижно, а поседевший на службе какой-нибудь капитан, присев на корточки, внимательно высматривал, на одной ли высоте все солдатские подошвы. По десять раз делались ружейные артикулы, и капитан чутким ухом прислушивался: ладно ли звенят все ружейные части, которые для большого звона приказывали слегка развинчивать. Поручики внимательно следили, все ли пригнали к месту, все ли вычищено, выбелено, все ли блестит, потому что зоркий глаз императора высматривал иногда самый ничтожный пустяк, и из-за него гибла карьера молодых поручиков.

В казармах Нижегородского драгунского полка происходило то же, что и в других. На дворе шло ученье, в казармах спешно готовили амуницию, собравшиеся в кордегардии офицеры тревожно беседовали между собой.

Статный красивый офицер Ермолин с хвастливостью произнес:

- Я много слышал про государя. С ним нужна только смелость. Я не боюсь, что назначен ординарцем.

- Ну, смелость смелостью, но и счастье надобно,- сказал маленький, худощавый офицер,- вон в Петербурге Ермилов из Семеновского полка...

- Знаю! - перебил брюнет.- Такой видный малый. Что же с ним?

- А в рядовых теперь!

- Как так? - воскликнуло несколько голосов.

- А очень просто. Назначен был вахт-парад. В январе было. Мороз - смерть. Ермилов вздумал отличиться и без перчаток пошел. Ну, государь сразу заметил. Улыбнулся и говорит: "Молодец, поручик!". Тот гаркнул: "Рад стараться!" - и пошел. Идет, ногу выпрямляет, подошвой шаг выбивает, любо! Государь опять отличил: "Похвально,- говорит,- капитан!". Ермилов опять: "Рад стараться!" - и пуще старается. Государь еще похвалил. "Благодарю,- говорит,- майор!". Бог знает, может, Ермилов в этот день до генерала дошел бы, только вдруг как споткнется он, да плашмя на землю! Государь сразу: "Негодяй! Неуч! В рядовые! Из строя вон!". Вот тебе и генерал.

Все кругом засмеялись, но вместе с тем каждому стало словно не по себе. Старый капитан вздохнул и покачал головой.

- Да, тяжелые времена пришли! - сказал он.- При матушке царице того не было. Нынче больше в ногах правды, нежели в головах! Пойду снова солдатушек муштровать!

Он ушел, а на смену ему вошел новый офицер. Невысокого роста, с угрюмым и злым лицом, он казался пожилым, несмотря на свои тридцать восемь лет.

- А, Брыков! - окликнул его красавец Ермолин.- Ну, как твой брат?

Тот взглянул на него исподлобья и ответил резко, отрывисто:

- Умер! Утром приехал с вотчины староста. Горячка одолела и умер.

- Царство ему небесное! - перекрестились несколько офицеров.

- Так ты теперь богач, стало быть? - сказал тот же Ермолин.

- Стало быть,- сухо отрезал Брыков и вышел из комнаты.

- Жмот! - вслед ему произнес Ермолин. Его слова подхватили другие офицеры.

- Действительно, этот - не то, что брат!

- Тот офицер был! Душа нараспашку! А этот!..

- Этому ростовщиком бы быть!

- А жаль Семена!

- Он, кажется, и жениться хотел?

- Как же? Девица Федулова... на Дмитровке...

В кордегардию вдруг влетел шеф полка. Толстый, огромный, красный от волнения, он стал кричать сиплым голосом:

- Господа офицеры, что же это? Или завтра шутки у нас? За всем доглядеть, а вы - вот! с разговорами? Прошу в эскадроны!..

Офицеры нехотя побрели по своим эскадронам. В казармах шла работа. Время близилось уже к ночи, но никто и не думал спать. Смотр был назначен к шести часам утра, значит, в строю всем необходимо быть с пяти, а до того времени причесаться да одеться еще надо.

В одной обширной казарме солдат причесывали. Они сидели на скамьях, завернутые в холщовые простыни, и по рядам их торопливо бегали два полковых парикмахера. Длинные волосы, обильно смазанные салом, заплетались в косицу; в нее вплетали железную проволоку, которую потом загибали полукругом кверху, и тогда к концу косицы прикрепляли связь в виде кошелька. На голову надевали железный обруч с привязанными к нему буклями из пакли и затем всю эту куафюру пудрили.

Один парикмахер бегал с ковшом кваса и, набрав кваса в рот, прыскал им на голову солдата; другой тотчас на мокрую голову щедро сыпал муку, а солдат все время сидел неподвижно. Эта операция повторялась три-четыре раза, и наконец на голове солдата образовывалась толстая кора белого клейстера. Его отпускали, но с этой прической он не смел спать: во-первых, и спать было неудобно; во-вторых, такая прическа представляла столь заманчивое блюдо для крыс, что, случалось нередко, уснувший солдат просыпался с отъеденной косицей.

От парикмахера солдат гнали надевать лосины. Это было тоже своего рода мучением. Смоченную кожу солдаты натягивали на ноги, а затем становились вдоль стен казармы, выпрямив ноги, и стояли до тех пор, пока кожа не высыхала на их ногах, плотно обтянув каждый мускул. После этого они уже облекались в мундиры.

Брыков прошел в свой эскадрон, где был поручиком, и, осматривая солдат, не без тайной радости думал, что теперь, со смертью своего двоюродного брата, он действительно стал богатым человеком. Теперь конец всяким издевкам да насмешкам товарищей. Теперь он все может: захочет в карты играть, или коня купить, или прелестницей обзавестись - он все может! Только таким дураком он не будет. Нет! Деньгам моасно найти применение и получше.

И он тихо засмеялся своим думам.

Все его! И Маня теперь его будет! Пусть не любит: отец все равно силком заставит.

И при мысли о Мане Брыков забыл все: и предстоявший парад, и императора Павла. Ему мерещились богатство, покой, почести и красавица Маша, которую он любил всей своей необузданной натурой, несмотря на то что она была невестой его брата.

II

ГРОЗА

Император был не в духе. Всю дорогу от Петербурга до Москвы он ни в чем не встречал для себя приятного. Всюду, где ни останавливался, он видел только непонятные ему страх и трепет. Желая ехать тихо и скромно, на всем пути он был оглушаем криками согнанного, перепуганного народа. Он понимал, что не в меру ретивые слуги стараются угодить ему, и выходил из себя, с досадой думая, что нет никого вокруг, кто понял бы его. И так было до самой Москвы. Под Москвой его встретил старый Долгорукий, и - то же подобострастие. Об Архарове же и говорить нечего: брат Николая!

Государь проснулся мрачный, нахмуренный, несмотря на ясное апрельское утро.

- Посмотрим, каковы они на учении,- сказал он Кутайсову, который, хотя и имел графский титул и звание обершталмейстера, продолжал брить государя, находясь при нем безотлучно.

Кутайсов слабо усмехнулся.

- Надо думать, и тут, государь, мало успешности, ибо не отвыкли еще от прежней воли!

- Воли! - вскрикнул Павел.- В военной службе, сударь мой, нет этого слова! Я им покажу сегодня! Да! Они, кажется, все живут здесь очень уже барственно!.. Пора! - сказал они встал.

Было пять часов утра, когда он вышел из своих покоев и, окруженный свитой, поехал на Девичье поле.

В Москве стояло в то время до тридцати тысяч войска, и теперь выстроенные в правильные ряды тридцать тысяч человек дрожали за свою участь.

В зеленом сюртуке с белым отворотом, в треуголке и лосинах, с тростью в руке, император курц-галопом приблизился к войскам. Оркестр заиграл гимн "Коль славен", знамена опустились.

Император поехал по рядам, и раскатистое "ура" понеслось от края до края. Солдаты стояли недвижно и "ели", государя глазами.

Лицо императора начало проясняться, как вдруг его взгляд упал на одного офицера, и он разом осадил лошадь.

- Это что у вас, сударь? - резким голосом проговорил он, указывая тростью на мундир.

Молодой офицер побледнел и молча глядел на государя, не понимая своей вины.

- Это что? - уже грознее повторил государь, ткнув его в грудь тростью.

Офицер взглянул и застыл: на отвороте мундира бессильно, на одной нитке, болталась пуговица.

- За... за...- начал офицер, но государь перебил его, резко сказав:

- На царский смотр в таком виде! Что же ваши солдаты? Под арест, сударь, под арест!

Несчастный офицер увидел, как сверкнул на него гневом взгляд шефа полка, и почувствовал себя совершенно потерянным.

Государь уже отъехал в сторону и подал знак. Ряды полков один за другим проходили мимо него, напрягая все свои силы и все внимание, чтобы угодить царю. Это была трудная задача.

В то время маршировали журавлиным шагом: рраз! - и правая нога, вытянутая прямо, не сгибаясь выносилась вверх. Солдат вытягивал ее так, чтобы подошва ноги была параллельна земле, и в таком положении держал неподвижно ногу. Ревностные фронтовики следили, чтобы поднятые ноги всего ряда представляли собой неподвижную линию. Два! - и нога должна была разом всей подошвой ударять по земле. Очевидно, при такой муштровке всегда можно к чему-либо придраться, и на государя в этот злополучный день угодить было трудно.

Наказанный офицер, чувствуя всю несправедливость выговора, шел с правого фланга своей роты взволнованный и возбужденный. Государь еще издали заметил его и нахмурился. Офицер насторожился. Солдаты поняли, что им надо отличиться, и удвоили свое внимание. Раз, два! - отбивали они шаги, приближаясь к государю.

Он гневно замахал тростью и закричал:

- Скверно!

- Хорошо, ребята! - звонким голосом выкрикнул офицер.

- Скверно! - еще громче крикнул изумленный Павел.

- Хорошо, ребята! - в свою очередь крикнул офицер и прошел мимо государя, четко и быстро отсалютовав ему.

Государь гневно обернулся к Архарову:

- Кто такой?

- Поручик Башилов! - с трепетом ответил Архаров.

- Позвать!

В это время приближался Нижегородский полк. Выдвинувшись вперед, Ермолин подскакал к государю и, ловко осадив коня, стал рапортовать: столько-то налицо, столько-то отсутствуют.

- Поручик Брыков, из второго эскадрона, выбыл за смертью...

- Верно, нерадив был? - сказал Павел.

- Никак нет! - ответил растерявшийся Ермолин и поправился: - Виноват!

- Дурак! - отрезал Павел.

Сконфуженный Ермолин отъехал в ряды его свиты, а драгуны стройно стали проезжать мимо царя. Но ему все не нравилось.

- Скверно, скверно! - бормотал он вполголоса и нетерпеливо отмахивался тростью.

Парад окончился. Павел зорко оглянулся и, увидев провинившегося офицера, вспыхнул.

- Вы, вы, поручик! - закричал он, наскакивая на Башилову.- Почему вы говорили "хорошо", когда все было скверно? А?

Башилов сознавал свою погибель, и отчаяние охватило его.

- Если бы я не поддержал солдат, они совсем спутались бы от слов вашего величества, а мне и то за пуговицу солоно будет! - смело ответил он.

Лицо Павла сразу приняло спокойное выражение.

- Верно! - сказал он.- Ну, я тебя за пуговицу прощаю, капитан! - И, повернув коня, он поскакал с поля.

Башилов стоял как столб и не верил своим ушам. Он ждал уже ссылки, и вдруг произведен через чин.

- Ура! - вдруг заорал он и бегом бросился к своей роте.

Государь оставался в скверном настроении.

- Не терплю Москвы,- говорил он своим приближенным,- скорее вон из нее!

Против своего желания он появился на бале, который давало местное дворянство в честь его приезда. Стоя у одной из колонн, он рассеянно смотрел на танцующих, как вдруг его взгляд прояснился и на губах появилась улыбка.

- Узнай, кто это! - тихо сказал он Обрезкову, своему личному секретарю.

Тот взглянул но направлению царского взгляда и увидел пышную молодую красавицу. Ей было лет девятнадцать. Высокая ростом, с алебастровыми шеей и плечами, со свежим невинным лицом, она являла собою тип русской красоты.

Обрезков наклонился к Архарову и спросил:

- Кто это?

- Это? - Архаров улыбнулся.- Первая наша красавица, Анюта Лопухина, дочь Петра Васильевича.

- Государь хочет беседовать с нею,- шепнул Обрезков.

Архаров суетливо скользнул из свиты. На той стороне зала произошло легкое смятение. Девушка вдруг вспыхнула, а через минуту, низко приседая перед государем, смело глядела на него ясными детскими глазами.

Гоеударь ласково улыбнулся ей, но сказал с обычной резкостью:

- Вы самая красивая из всех московских красавиц.

Лопухина покраснела и стала еще милее.

- Взгляда вашего величества довольно, чтобы дурнушку обратить в красавицу,- робко сказала она.

- Ого! Вы и придворная дама! - засмеялся государь и прибавил: - Это уже недостаток!

- Но я счастлива, что все же вызвала улыбку на лице своего государя,- тихо сказала она.

Лицо государя омрачилось.

- Меня никто не понимает и все раздражают,- сказал он,- я недоволен Москвой.

Окружающие отошли в сторону. Государь говорил с молодой Лопухиной, и дурное настроение его исчезало и таяло. Целомудренному и мечтательному, с нежной душою, государю эта девушка казалась неземным созданием. Ее глаза, полные наивной прелести, отражали в себе небо, а голос звучал как музыка.

- Вы должны жить в Петербурге,- сказал он ей на прощание.

- Как угодно будет вашему величеству.

Карьера Лопухиных была сделана.

Государь послал на другой день Обрезкова к Лопухину с приказанием к его возвращению из Казани быть с семьей в Петербурге. Лопухин получил место сенатора с увеличенным окладом, его сын был назначен флигель-адъютантом, и, понятно, Лопухин не посмел отказаться от таких милостей.

Государь выехал из Москвы, примиренный с городом, а вся знать тотчас устремилась к дому Лопухиных приветствовать царских фаворитов.

- Ну, пронесло! - с чувством облегчения говорил добродушный Архаров.- Спасибо Анюточке. Не будь ее, хоть могилу рой!..

III

ЗЛОДЕЙ

Если высшие чины были озабочены настроением императора, то младшим чинам до этого было мало дела. Отбыли мучительные часы парада, пережили немалые страхи - и баста! Большинство едва довело своих людей до казарм, как устремилось по домам, чтобы уснуть хорошенько от трудов и пережитых волнений.

Радостный Башилов говорил всем встречным офицерам: "К вечеру ко мне, сударь! На радостях такой пир устрою!" - и подмигивал товарищам, знавшим его как веселого малого.

Ермолин тоже звал к себе на вечеринку.

- Всего "дураком" отделался,- хвастался он.

- Ты приедешь? - спросил он Брыкова.

Но тот только пожал плечами.

- Пусть он поплачет по брату,- с насмешкой сказал один из офицеров,- все же наследство получит!

Брыков сверкнул на него злыми глазами и поспешил домой. Он жил в небольшом домике на Москве-реке, состоявшем всего из четырех крохотных каморок. Он вошел, торопливо разделся при помощи денщика и, завернувшись в халат, угрюмо сказал солдату:

- Дай трубку и позови Еремея!

Денщик поспешно сунул ему длинный чубук в руки, присел на корточки, приложил зажженную бумажку и потом стал раздувать огонь, отчего его щеки надулись и покраснели.

Брыков нетерпеливо пыхнул ему в лицо дымом и крикнул:

- Ну, ну! Довольно! Зови Еремея!

Денщик бросился из комнаты, словно испуганный заяц.

Брыков сел плотнее в жесткое кресло, стоявшее у окна, и задумался.

Когда человек, зная, что никто за ним не следит, отдается своим мыслям, тогда его лицо без всякого притворства выдает весь его характер, и если бы теперь кто-либо взглянул на поручика Нижегородского драгунского полка Дмитрия Власьевича Брыкова, то вздрогнул бы от чувства омерзения. Брыков был противен. Его четырехугольная голова с короткими, жесткими волосами, низкий лоб и глубоко ушедшие в орбиты маленькие злые глазки, его выдающиеся скулы, широкий нос и узкие губы - все изобличало в нем низкий и жестокий характер. Он сидел, сдвинув густые брови, и искривил улыбкой тонкие губы, забыв обо всем окружающем.

Вдруг подле него раздался легкий кашель. Брыков вздрогнул, поднял голову и увидел Еремея, дворового человека своего скоропостижно умершего брата.

Этот Еремей был совершенно под стать Брыкову, только его лицо, грубое и зверское, выражало более наглости, нежели лукавства. Он поклонился Брыкову и переминался с ноги на ногу.

Брыков кивнул ему и сказал:

- Посмотри, нет ли кого около!

- Кому быть-то? - ответил Еремей.- Петр коня чистит, а Федька без задних ног - опять пьян.

Брыков вздохнул с облегчением и, подозвав к себе Еремея, тихо сказал ему:

- Расскажи мне снова, как умер Семен Павлович?

- Чего рассказывать-то? - сказал Еремей.- Я уже говорил. Как подмешал ему порошка, что вы дали...

- Тсс...- испуганно остановил его Брыков. Еремей пугливо оглянулся и заговорил совсем тихо:

- Он выпил так, к примеру, в обед, а к вечеру и занедужил. Кричит, катается, изо рта пена так и валит. "Лекарь-то где?". Лекарь далеко! - Он усмехнулся.- Ну, кричал, кричал он и затих. А я, значит, на коня и к вашей чести!..

Наступило молчание.

- А если он не умер? - вдруг спросил Брыков.- Ежели лекарь поспеет? Ты весь порошок засыпал?

- Без остатка. А что до лекаря - не поспеть ему! Где? Десять верст, почитай, Как ни спеши, в десять часов не обернешься.

Брыков кивнул головой и улыбнулся.

- Теперь только за вами вольная,- смело сказал Еремей.

- Дурак! Вольная! Как же я дам ее, коли я не хозяин еще? А пока на тебе...- Брыков встал, прошел в соседнюю комнату, щелкнул немецким замком от денежной шкатулки и вернулся в горницу.- Вот пока что золотой тебе! Пропей!

Еремей с небрежным видом взял монету.

- А вольную все-ж заготовили бы, что ли,- повторил он,- чтобы на случай...

- Дурак! Скотина! Или слов не понимаешь? Все тебе будет. Подожди, когда хозяином стану! - закричал Брыков, а затем, оправившись, сказал уже спокойно: - Завтра возьми воз, Федьку прихвати и к Семену Павловичу на фатеру. Все бери, складывай на воз и сюда вези! Коли Сидор что говорить будет - прямо бей. Я квартальному объявлюсь. Конь там у покойника был, Сокол, серый такой, его приведи тоже, а за остальным второй раз. Теперь иди!

Еремей радостно поклонился и вышел. Последнее поручение порадовало его. Сидор, старый дядька Брыкова, был ненавистен Еремею, и он собирался покуражиться над ним.

- Петр! Снаряди мне коня да иди, помоги одеться. Живо!

"Поеду к Машеньке теперь,- подумал он со злой усмешкой.- Как-то она сватовство мое примет? Ха, ха, ха! Братец уехал дела устраивать, домик для молодой жены готовить: ан на место его другой женишок. Славно! Что же, Марья Сергеевна, фамилия та же будет, имения те же; чего кобениться? Сергей Ипполитович даже с полным удовольствием согласен, потому почет, покой..."

Последнюю мысль Брыков выразил уже вслух, и удивленный денщик остановился в дверях и смотрел на него, разинув рот.

- Ну, чего глаза, дурак, пучишь! - закричал на него Брыков.- Давай рейтузы да сапоги. Ах, дубина, дубина... бить тебя каждый день надо! - И он дернул суетившегося денщика за вихор.- Ну, давай краги, давай хлыст, веди коня!

Конечно, приказание было мигом исполнено. Тогда Брыков вышел на крыльцо и, ловко вскочив на лошадь, сказал на прощанье:

- Коли Федька очухается, вместе с Еремеем всыпьте ему двадцать плетей. Да смотри - жарче! А то я и тебя!..- И, погрозив хлыстом, Брыков медленно выехал за ворота.

Петр закрыл за ним ворота и с ненавистью посмотрел ему вслед.

- Что, али не люб? - насмешливо спросил Еремей.

- Аспид,- сказал Петр, покрутив головой,- кровопивец! Хожу я и дрожмя дрожу, потому он двух до меня насмерть забил!..

- В аккурат,- грубо засмеялся Еремей.- Чего же вы-то в зубы глядите? Ась? Штык при тебе аль нет?

- Что ты, что ты?! - испуганно забормотал Петр.- С нами крестная сила! Какое говоришь!..

- Ха-ха-ха! Испугался!

IV

БРАТНИНА НЕВЕСТА

Павел Степанович Брыков, отставной генерал, разбогатевший милостями князя Потемкина, проживал в своей подмосковной усадьбе с молодой женой и шестилетним сыном, когда его брат, Влас Степанович, умер, оставив без всяких средств к жизни восьмилетнего сына Дмитрия. Павел Степанович тотчас взял к себе сиротку-племянника и стал воспитывать его вместе со своим сыном, записав его также, наравне с сыном, сержантом в Нижегородский драгунский полк.

Дети росли и обнаруживали совершенно разные характеры. Насколько Семен, сын Павла Степановича, был добр, ласков, общителен и весел, настолько Дмитрий, его двоюродный брат, являлся нелюдимым, злым и завистливым.

- Ох, испортит он нашего Сенечку! - жаловалась Брыкова, на что муж отвечал ей:

- Что ты! Скорее наш Семен этого волчонка приручит.

- Истинно волчонок.

- Так-то так,- говорил старик,- а возьми и то, что все ему понятно. Живет он вроде как на хлебах. Вырастут они - и Семен богат, и он со своим офицерским жалованьем!

И действительно, Дмитрий рано выучился понимать различие положений, своего и брата, и рано выучился завидовать и ненавидеть.

Так шло до той поры, когда они вступили в полк. Внешнего различия старик для них не делал, но, когда он умер и все перешло к Семену, различие сказалось само собою. Карманные деньги, деньги на жизнь, на одежду, все, что старик давал поровну, пришлось теперь Дмитрию получать из рук двоюродного брата. Это было уже не под силу, и, несмотря на ласковое упрашиванье брата, он съехал от него и зажил суровой жизнью бедного офицера, держа в своем сердце злобные мысли о мщении.

Встреча с Федуловой еще сильнее разожгла в нем ненависть к брату. Они увидели ее на одной вечеринке, оба в одно время и оба сразу влюбились в нее. День и ночь, ясное солнце и темная туча, а если к этому прибавить, что Семен был богат, а Дмитрий был нищий,- то уже не останется никаких сомнений относительно шансов того и другого. Ведь даже полюби Марья Федулова Дмитрия, отец не позволил бы ей и думать о нем.

И Дмитрий с завистью и гневом следил за романом своего брата. И когда Семен явился к нему как-то вечером и, бросаясь ему на шею, воскликнул: "Брат! Она любит меня! Мы женимся!" - Дмитрий едва сдержался, чтобы тут же не задушить счастливого любовника.

- И женись на здоровье! - пробурчал он, давая в душе клятву не простить ему этого счастья.

И добиться этого оказалось легко... Теперь он богат, брата нет на его пути, и Маша при старании может быть его!..

При этой мысли у Брыкова даже слегка закружилась голова. Он сдержал коня и поехал тише.

На Малой Дмитровке, окруженный садиком с густыми липами, стоял маленький, ветхий домик Сергея Ипполитовича Федулова, отставного стряпчего из уголовной палаты. Этот домик Федулов получил в приданое за своею покойной женой и теперь жил в нем с семнадцатилетней дочерью Машей, казачком Ермолаем, которому было уже сорок лет, и старой Марфой, вскормившей и вынянчившей Машу. По всей Москве считался он "приказным крючком", и, если случалось какое-либо кляузное дело, всякий обращался к Сергею Ипполитовичу, кланяясь ему полтиною, рублем, а иногда и золотым.

Сухой и черствый старик, своими придирками загнавший в гроб жену, Федулов смотрел на все в жизни с практической точки зрения, даже свою дочь считая ни чем иным, как ходовым товаром, и, когда подвернулся ей такой жених, как Семен Брыков, он был очень доволен, что его расчет так ловко соединился с дочерней любовью.

Маша же была вся в мать: робкая и мечтательная, совершенно чуждая житейских расчетов, она, полюбив Брыкова, даже мгновения не думала о его богатствах.

В этот злополучный вечер Сергей Ипполитович сидел под окошком с трубкой в зубах, Маша же у стола старательно вышивала бисерный кошелек для своего жениха, и они вполголоса вели беседу, вернее, разговаривая каждый с самим собой, нежели с другим,- такой способ мирного собеседования установился у них с давних пор.

- Завтра непременно приехать должен,- сказала Маша,- от царского смотра его Господь уберег, а то бы, может, и нынче здесь был.

- Где молодому человеку хозяйство вести! - воскликнул старик.- Старосты, поди, как его грабят. Я ему вместо управителя буду теперь.

- В мае плохо, говорят, венчаться. Весь век маяться будешь. Вот кабы в конце апреля успеть!..

- Дом этот в наймы отдам, а сам в это самое Брыково и перееду. Ну их к Богу, кляузы эти!..

В это время у палисадника послышался конский топот.

- Никак к нам! - сказал старик.

- Он! - воскликнула Маша и легче серны выскочила из комнаты.

Она сбежала с крыльца и с криком "Сеня" побежала к калитке, где торопливо привязывал рвоего коня офицер. Но, добежав до калитки, Маша снова вскрикнула не то в испуге, не то в разочаровании.

Дмитрий Брыков злобно усмехнулся, увидев ее смущенное лицо, и, грубо взяв ее руку, сказал с горькой усмешкой.

- Думали - Сеня, ан - Митя!.. Ну, что же!.. Ведь все же Брыков пожаловал.

- Вы от Семена Павловича? - быстро спросила его Маша.- Когда он будет?

- Сам от себя я,- ответил Брыков,- а когда он будет, не знаю. Может, и не будет вовсе! - И он засмеялся.

- Как не будет? Почему? - тревожно спросила Маша.

- Может, и помер!

Девушка прижала руку к сердцу и тяжело перевела дух.

- Вы - злой! - сказала она ему с укором.

Брыков засмеялся снова, а потом взглянул на нее огненным взглядом и прошептал:

- От вас зависит сделать меня добрым!

Маша ничего ему не ответила, круто отвернулась от него и вошла в комнаты.

- Ты с кем это? - спросил ее старик.

- Дмитрий Власьевич! - презрительно ответила она.

Старик с недоумением отнял от губ трубку.

- Чего это он?

В это мгновенье в горницу вошел Дмитрий и, подойдя к старику, сказал:

- По делу, государь мой, по делу.

- Милости просим,- ответил старик,- садитесь. Гость будете. Что братец?

Маша собрала свое вышиванье и вышла из комнаты. Дмитрий посмотрел ей вслед, тихо усмехнулся, потом встал, прикрыл дверь и вернулся на прежнее место. Старик глядел на него с недоумением.

- А дело вот какое,- тихо заговорил Дмитрий, наклоняясь к Федулову,- брат мой, Семен, у себя в имении помер.

Старик откинулся и раскрыл рот.

Дмитрий только кивнул головой и продолжал:

- Да, помер мой брат, и я теперь - всего наследник. Так вот, я хочу быть всего наследником и хочу жениться на вашей дочери, и вы уговорите ее! За то вам особая награда будет!

Старик оправился от неожиданности и уже внимательно слушал Дмитрия.

"Что же,- мелькало в его уме,- не тот, так другой. Денежки те же, покой тот же, а этот еще награду сулит! Что же, не в девках сидеть Машутке!"

- На все воля Божья,- сказал он вздохнув,- а я согласен! Ну, новый зятюшка, поцелуемся! - прибавил он весело, и на его лицо вернулось прежнее спокойствие.

Они поцеловались.

- С чего же это Семен Павлович помер? - спросил старик.

- А не знаю еще! - беспечно ответил Дмитрий.- Горячка, что ли? Только вчера с усадьбы приехал Еремей и доложил мне, а ныне и государю сообщено.

- Ах! - раздался в ту же минуту крик за дверью и что-то грузно упало на пол.

Дмитрий вскочил и бросился к двери, которую с трудом отодвинул. На полу лежала Маша, лишившаяся чувств. Дмитрий легко поднял ее с пола и перенес на диван.

- Подслушивала,- резко сказал он старику.- Позовите слуг, а я поеду. Завтра за ответом буду.

- Ладно, ладно,- растерянно ответил Федулов и стал беспомощно кричать: - Марфушка, Ермолай! Черти!

- Что глотку дерешь? - вбежала старая Марфа, но, увидев бесчувственную Машу, только всплеснула руками и крикнула: - Ахти мне! Чем ты ее, греховодник, до такого довел? А?

- Молчи, молчи, дура-баба! Семен Павлович умер, а она узнала!..

- Жених? Семен Павлович? Ахти мне!

- Да ты что, чертова кочерга, воешь? Ты ее в чувство приводи! - рассердился старик.

- Сейчас, сейчас,- захлопотала старуха.- Я ей перышком покурю! Живо! - и она помчалась в кухню, вернулась с пучком птичьих перьев, зажгла их и напустила такого смрада, что все стали чихать и кашлять.

Маша тоже закашлялась и очнулась.

V

РАЗГРОМ

Сидор Карпович, бывший дядька Семена Брыкова, а потом его дворецкий или мажордом (как называл он себя), встал ни свет ни заря и занялся порядком. Это значило, что, где ворча, где болтая, он обошел пять господских комнат, вошел в кухню и там остался, не зная в доме места теплее и уютнее.

Сидор Карпович был седой, степенный старик с выправкой старого слуги екатерининского времени. В холщовой рубашке с жабо, в желтом нанковом сюртуке, в чулках и башмаках, он время от времени вынимал из кармана тавлинку и с важной миной набивал табаком свой красный нос, нагло свидетельствовавший о единственной слабости старика.

Затем Сидор вышел в прихожую и первым делом ткнул в бок спавшего на конике Павла, казачка и рассыльного, малого шести футов ростом. Тот вскочил как ужаленный и спросонья вытаращил глаза.

- Дрыхнешь! - с укором заговорил Сидор.- Восемь часов, а он дрыхнет! Вставай, ленивец! Вот я ужо...

Павел пришел в себя и обозлился.

- Чего же мне делать-то, вставши? - сказал он.- На вас глядеть, что ли?

- Так! А чистоту блюсти?

- Да чего ее блюсти-то? Барина нет, все прибрано.

- А приедет? Ты гляди, рожа-то у тебя? Опухла ведь вся! Лопнуть хочет! А космы... Поди, поди, умойся, очухайся, а то я тебя как возьму за вихры! - Он погрозился и пошел дальше.

Гостиная с пузатой мебелью красного дерева, с ясно навощенным полом, картинами на стенах и клавикордами действительно блестела чистотою. Дальше были рабочая комната и спальня, затем курительная с низкой турецкой мебелью, с целой стойкой трубок, оружием по стенам и, наконец, столовая; все было в таком порядке, что хоть сейчас вводи хозяйку и хвастайся.

Сидор Карпович остановился в прихожей, торжественно понюхал табаку и прошел в кухню, где Степан Лукьянов разводил уже жаркий огонь.

- Наше вам! - приветствовал он дворецкого.- Как почивать изволили?

- Ничего себе. Спасибо, Лукьяныч! - ответил старик, присаживаясь у стола.- Поснедать бы чего малость, а? Червячка заморить! А? - И он подмигнул повару. - В одночасье!

Скоро перед стариком стояли штоф "Ерофеича", тарелка груздей и кусок жирной грудинки. Старик жадно начал выпивать и закусывать, говоря в то же время:

- Не иначе, как нынче должен барин приехать. Ишь, неделя как нету, а обещал в три дня обернуться. Марья-то Сергеевна, поди, стосковалась! Ты, Лукьяныч, нынче изготовь к господскому обеду все по правилу. Беспременно будет.

- Сидор Карпыч! - вдруг раздался испуганный оклик, и в кухню влетел Павел.

Дворецкий поднял на него укоризненный взгляд.

- Ну, чего орешь? - спросил он.- Сидор Карпыч! Сам знаю, что Сидор Карпыч! Чего тебе?

- Еремей приехал! - ответил Павел.- Да с телегою.

- Ну, ну! Барин послал и приехал. Зови его сюда!

- Барин, да не наш, а Митрий Власьев! И Федька с ним.

- Ну, Федька, и пусть Федька. Зови их!

Но в эту минуту без всякого зова в кухню вошел Еремей и остановился перед Сидором, не снимая с головы шапки. Старик сурово взглянул на него.

- Чего шапки то не снимешь? - сказал он.- Ишь, словно в кабак ввалился. Зачем барин прислал?

- Было бы перед кем шапку ломать,- ответил Еремей, нагло улыбнувшись.- Довольно! Покланялись!

Старый Сидор даже откинулся от такой наглой речи. А Еремей продолжал:

- А барин прислал за тем, чтобы все, что ни есть в доме, на воз уложить и к себе везти, а тебя, старого пса, на веревку взять да к той же телеге привязать! За тем и приехали! А вы живо! Помогать!

Дворецкий ничего не понял из его речи, но в то же время услышал в комнатах какую-то возню и грохот.

- Стой! - сказал он сердито.- Что ты там намолол? Пьян, что ли? Какой барин? Куда везти?

- К нашему барину,- ответил Еремей,- к Дмитрию Власьевичу Брыкову, потому как Семен-то Павлович побывшился...

- Как побывшился? Кто сказал? - закричал старик, вскочив на ноги.

- Хоть бы и я! - усмехнулся Еремей.- А теперь-то уже и всем ведомо. В государевом приказе есть!

Старик схватился за голову, но через минуту очнулся.

- Так его сюда везут?

- Прикажет барин - и привезут, его воля. А теперь имущество давай!

- Имущество? - грозно сказал старик.- Нет такого права. Доколь не увижу своего барина мертвым, чубука не отдам!

- Сами возьмем! - усмехнулся Еремей и двинулся в комнаты.

Старик бросился за ним, вбежал в комнаты и на мгновение замер. Федька и мужик уже успели очистить гостиную и дружно волокли из кабинета красивый будь.

- Разбойники! - закричал Сидор, бросаясь на них.- Пошли прочь! Павлушка, беги за квартальным! Батюшки, грабят: Степан, Антон!

Однако Еремей ухватил его за ворот сильной рукой и, отбросив в сторону, сказал:

- Нишкни, если не хочешь батогов узнать! Сказано тебе - барский приказ!

- Да я к квартальному!

- Ну, и что будет тогда? - раздался позади него насмешливый голос, и растерявшийся старик увидел перед собой Дмитрия Брыкова и с ним квартального.

- Батюшка,- растерянно пробормотал Сидор,- да что же это?

- А то,- сказал Брыков,- что брат помер и я теперь над тобой барин, а потому, если не хочешь на съезжую, то не шуми!

- Да как же волочить-то все? Ведь по суду!

- Я тебе покажу суд! Собака!

Старик всплеснул руками и залился беспомощными слезами, а тем временем Федька, Еремей и мужик тащили мебель, обдирали ковры и все валили на воз.

Брыков ходил по разоренным комнатам с квартальным и говорил ему:

- Ты опись-то давай! Я тебе все сам скажу, да не мешкай!

- Я, ваше благородие, мигом,- подобострастно сказал квартальный.

- Что же это? Разбой! Как есть разбой! - твердил, всхлипывая, старик Сидор и беспомощно разводил руками.

Еще два раза приезжал пустой воз во двор и уезжал полный доверху. Уже темнело, когда Дмитрий Брыков снова сказал старому Сидору:

- Завтра приди ко мне, я тебя на усадьбу пошлю. Барина хоронить будут, а там вернешься и мне отчет дашь! А вы,- обратился он к остальным слугам покойного брата,- все завтра ко мне! Соберите пожитки и без проволочки, чтобы все были налицо!..

Он уехал. Тихие сумерки наполнили воздух, и опустевшие, ободранные комнаты приняли мрачный вид. Слуги покойного Брыкова, угрюмые и унылые, собрались в кухне и говорили вполголоса, в то время как Сидор с тупым видом сидел на табурете и только тяжко вздыхал.

- С чего помер-то? - спросил конюх Антон.

- Говорят, горячка,- сказал Павел и махнул рукой.- Да не все ли равно? Нет нашего барина!

- Теперь беда!..- сказал Степан.- К этому живодеру в лапы? Смерть!

- Чтобы я к нему? - воскликнул Павел.- Сбегу! Вот-те Христос, сбегу! Федька говорил: вчера его так-то драли! Да он заморит!

- Истинно!

Сидор вдруг встрепенулся и глухо произнес:

- Чтобы я, старый дядька покойника, да пошел служить к этому слетку? Да ни в жизнь! Уеду завтра, поклонюсь праху барина-упокойника, и только меня и видели. Умер, сердешный! Собирался жениться и поженился на сырой земле! Барин ты мой милый! - И старик, упав головою на стол, залился горючими слезами верного слуги по своему господину.

VI

СПАСЕННЫЙ ОТ СМЕРТИ

Немало девиц завидовали Маше Федуловой, когда услышали, что она засватана Семеном Павловичем Брыковым, а сама Маша и верила, и не верила своему необыкновенному счастью. И правда, Семен Брыков всем взял. Высокого роста, широкий в плечах, с круглым, открытым лицом, на котором ласково светились большие серые глаза, он являл собою тип русского красавца. Веселою нрава, с нежной, отзывчивой душой, он одним появлением оживлял общество и заставлял сильнее биться девичьи сердца. И при этом - богач! Если прибавить, что он посватался к Маше с ее согласия, что они искренне любили друг друга, то понятно будет безмерное счастье Маши.

В один ясный весенний вечер она сидела раз со своим женихом в маленьком садике. Оба молчали от переполнявшего их счастья. Синее небо уже темнело, над горизонтом поднималась красная как кровь луна, аромат распускавшейся сирени наполнял воздух, и вдруг, в этот торжественный миг, запел соловей. Маша не выдержала и в слезах приникла к груди жениха. Он обнял ее и тревожно наклонился к ее лицу.

- Что с тобою? О чем ты?

- Я... я так счастлива! - прошептала она и, отодвинувшись от него, задумчиво сказала: - Я сейчас испугалась за свое счастье. Оно слишком велико. Сеня, милый мой, я боюсь несчастья!

Брыков попробовал засмеяться, пошутить, но злое предчувствие сжало и его сердце.

- Слушай же, Маша,- сказал он ей торопливо и торжественно,- я завтра же поеду к себе в Брыково, приведу все дела в порядок, вернусь через три дня, и мы с тобой сейчас же поженимся! Хочешь?

- Милый мой! - смогла только прошептать девушка от избытка счастья.

- А тогда нам уже никто помехой не станет. Выйду в отставку и переедем к себе!

Семен Павлович обнял невесту и стал ласкать ее русую головку, а соловей заливался в кустах, сирень благоухала и поднявшийся месяц обливал все вокруг серебристым, ровным светом.

"Вот счастье,- думал Брыков, тихо возвращаясь к себе домой.- Вот счастье!" - думал он всю дорогу до своего подмосковного имения и, радостный, принялся устраивать в нем свое гнездо.

Староста Никита, старый дворецкий Влас, узнав, что их барин женится, радостно поздравили его и, не мешкая, исполняли его желания; пожилые дворовые ласково улыбались, говоря между собой про новую барыню, а молодые парни да девки вздыхали и за околицей жарче целовали друг друга.

Семен Павлович велел сделать необходимые поправки в доме, указал, как убрать комнаты, когда он пришлет из Москвы нужную мебель, определил дворовым, кому что делать, и к вечеру собирался уезжать, как вдруг внезапно захворал.

Все удивились его болезни. Был он здоров и весел, пообедал как обычно, а затем пошел в кабинет отдохнуть и велел Еремею принести кваса. В доме все стихло, а спустя час старый Влас услышал стоны в кабинете, вбежал туда, а барин на полу, на ковре, лежит, кричит, корчится и лицо все посинело даже.

- Барин, голубчик, что приключилось? - бросился к нему Влас.

- Отрава! Лекаря! - среди стонов услышал он.

Влас в испуге отбежал к дверям, стал звать слуг, а затем торопливо распоряжаться:

- За лекарем, за знахаркой! Кладите барина на постель! Зовите Лукерьюшку!

Слуги поспешно исполняли приказания Власа, а барин продолжал стонать и корчиться.

В это время в комнату вбежала Лукерья, мельничиха, слывшая за знахарку и служившая повитухой. Она взглянула на барина, всплеснула руками и воскликнула: "Отравлен барин-то! Ахти, беда какая!" - но потом, оправившись, быстро принялась за дело: тотчас потребовала кипятка да молока и стала делать на животе припарки и отпаивать Брыкова молоком.

Тем временем Влас совещался со старостой.

- Упаси Господи, помрет,- говорил он,- экая беда! И откуда отраве взяться? Все так-то его любят.

- Беда! - соглашался староста.

- Теперь беспременно надо в город к ихнему брату, Дмитрию Власьевичу, посылать. Все же свой человек!

- Беспременно! - согласился староста. В результате Еремея послали в Москву.

- Скачи сломя голову,- наставлял его Влас,- сначала к Митрию Власьевичу, а потом к его невесте! Знаешь ее-то?

- А как же! - ответил Еремей.- Чай, при барине состою все время.

- Так скачи!

Еремей поскакал в твердой уверенности, что барин умрет через какие-нибудь полчаса. Ему уже виделась воля, он представлял себя бойко торгующим купцом и радостно смеялся, загоняя лошадь.

Но Лукерья знала свое дело, сильная натура Семена Павловича выдержала, и к утру после мучительных болей он заснул сравнительно спокойно.

На другой день он подозвал к себе Власа и тихо спросил его:

- Кто мог сделать такое?

- Повели казнить, батюшка, в ум не возьму! - воскликнул Влас, упав на колена.- Все людишки верные, все тебя любят. Кому за этакое взяться!

- Верно, посуда нечистая или недосмотрел,- сказал Брыков и отпустил Власа.

Он и сам не допускал мысли о преднамеренном покушении. Кому он сделал зло? Он перебирал в уме всех своих дворовых людей и не находил ни одного, кому он сделал бы худо.

Два дня пролежал он в постели и наконец поднялся. Страданья отразились на нем, и первое время на него нельзя было без страха взглянуть - так он изменился. Его лицо потемнело и осунулось, глаза ввалились, подбородок оброс короткими, частыми волосами.

- Заложить коней,- приказал он, едва поднявшись с постели.

- Батюшка, барин! - завопил Влас.- Да куда же ты такой поедешь? Краше в гроб кладут!

- Не могу ждать! Сегодня же еду,- сказал снова Брыков.- Вышли подставу и давай лошадей!

Влас не смел ослушаться, и спустя пять часов Семен Павлович мчался на лихой тройке в Москву.

Увидеть ее, Машу, скорее! Он чувствовал себя так, словно воскрес из мертвых. Вот оно, Машино предчувствие. Простой случай - и он чуть не умер, один, без друзей, вдали от нее. А она ждала бы, ждала!..

При этих мыслях он гнал кучера:

- Скорей, Аким! Гони! Не жалей лошадей!

Аким свистел, гикал, махал кнутом, и тройка мчалась так, словно везла императорского фельдъегеря.

Семен Павлович едва дождался, пока сменили подставу, и помчался снова. Его сердце замирало и билось, по мере того как он приближался к Москве. Был уже вечер. Замелькали огоньки убогих домиков на окраинах. Экипаж запрыгал и застучал, попадая кое-где на каменную мостовую.

Наконец Аким осадил лошадей перед домиком, снимаемым Брыковым. Семен Павлович торопливо соскочил на землю и, подбежав к крылечку, стал стучать.

Безмолвие дома поразило его.

"Неужто все пьяны?" - с досадой подумал он, оглядывая пустой двор.

- Чтой-то, барин,- сказал Аким, вводя во двор тройку,- будто все вымерли!

- Не пойму! Сидор такой исправный, и вдруг... В это время за дверями раздался голос Сидора:

- Кто там! Что надобно!

- Я! - нетерпеливо отозвался Брыков.- Или не узнаешь?

- Кто? Что? - растерянно забормотал голос, и дверь отворилась. Старик Сидор приподнял фонарь, взглянул на Семена Павловича и закричал не своим голосом: - Барин! Милостивец! Ты жив! Павлушка! Степка! Антон!

Из комнат выскочили слуги и с криком радости стали целовать руки барина.

- Да что это вы? - спросил Семен Павлович.

- Как же! Мы думали, что ты, батюшка, помер.

- Чуть не помер! Ну, давай, старик, умыться, а ты, Степан, изготовь что-либо! Голоден я!

- Батюшка! - плача воскликнул Сидор.- Да у нас ведь нет ничего!

- Как? - Брыков оглянулся и только теперь с изумлением увидел, что квартира его пуста, стены ободраны.- Это что? - грозно крикнул он.

Сидор упал ему в ноги.

- Не виновен я ничуточки! Братец твой обобрал все!..

VII

СТРАННЫЕ ВЕЩИ

Семен Павлович слушал рассказ своего старого дворецкого и возмущался все сильнее и сильнее. Ну, положим, Еремей поторопился известить о смерти, но для чего же так торопиться брату? Что, разве его уйдет от него? Он нахмурился и нервно прошелся по комнате.

- Мне завтра в полк являться, и нет мундира! - сказал он.- Пошли Павлушку. Да нет! Я сам! - И, быстро надев шапку, он вышел из дома.

"Странная такая поспешность! - думалось ему.- Я ли не помогал брату, и вдруг?.. А если я умер бы? Даже сам не поехал, а посылать Сидора. Ну, брат, брат!"

Он постучал в дверь квартиры брата.

Через минуту послышались шаги, и распахнулись двери в темные сени. В тот же миг раздался испуганный возглас Еремея. Он отворил дверь и не поверил своим глазам. Перед ним, ярко освещенный луной, бледный и исхудавший, стоял его умерший барин.

- Свят, свят, свят! С нами крестная сила! - орал Еремей, пятясь вглубь.

Семен Павлович вошел следом за ним, говоря:

- Чего орешь, дурак? Разве не узнал барина?

- Что за крик? Кто тут? - раздался грубый голос Дмитрия, и он, распахнув двери, остановился в своей гостиной, запахиваясь в шелковый халат.

Семен Павлович переступил порог и с горькой усмешкой сказал:

- Это - я, брат! Не ждал?

Дмитрий побледнел и отскочил, словно ужаленный.

- Ты... ты не умер? - растерянно пробормотал он. Семен Павлович с укоризною покачал головой и произнес:

- Как видишь, я словно испытать тебя хотел... Поторопился ты...

Дмитрий с бледным, искаженным лицом опустился на диван и бессильно забормотал:

- Я, собственно... чтобы сберечь... все расхитили бы... обыкновенно... я, я... я ехать хотел! Как же я рад, Семен! - вдруг словно опомнился он и бросился к брату.

Но тот резко отстранил его:

- Оставь, я верю. Я только пришел к тебе за своими вещами. Мне завтра к шефу быть надо, так мундир и прочее. Ты ведь все взял...

- Сейчас, сейчас! - суетливо проговорил Дмитрий и, бросившись в соседнюю комнату, закричал: - Эй! Федька!

- Так ты мне с Еремеем и пришли! Сейчас только! - сказал Семен Павлович.

- Мигом! - покорно согласился Дмитрий.

Семен Павлович ушел; едва он вышел, Дмитрий позвал Еремея и накинулся на него:

- Да ты что же это, собака? А? Нарочно! Обман?

Еремей отодвинулся от его сжатых кулаков и развел руками:

- Я что же? Я все сделал! Во-о сколько выпил. И Влас меня гнал: скажи, говорит, умирает!

- Ах ты, скот, скот! - Дмитрий злобно запахнулся в халат и, опустившись на диван, задумался: - Вот, все теперь придется отдавать назад снова и опять оставаться при драных стульях... И с Машей Семен обвенчается!

Лицо Брыкова потемнело и исказилось бешенством.

На другой день Семен Павлович, одетый по всей форме, явился к шефу полка полковнику Авдееву. Это был мужчина чуть не семи футов роста, назначенный императором из гатчинских батальонов. Добродушный и веселый дома, он был строгим формалистом на службе.

- Честь имею,- начал Семен Павлович, но Авдеев тотчас перебил его, махнув рукою:

- Нет тебя, поручик! Нет! Выбыл ты из полка нашего!

- Я не подавал господину полковнику прошения, а моя служба...

- Добрая, что говорить,- снова перебил его полковник,- только выбыл ты за смертью. Так и в приказ прописано.

- А ежели я жив и вернулся?

- Не мое дело! В приказе самого императора так значится... Я... я не смею.

- То есть как? - совершенно растерялся Брыков.- Значит, я умерший? Но я жив!

- Не мое дело!

- Так что же я? Кто?

- Вы? Поручик Брыков, выбывший за смертью из полка. Покойник! - сказал Авдеев и сам в недоумении пожал плечами.- Вот и поди!

- Что же мне делать?

- Не знаю, друг,- со вздохом сказал Авдеев,- а в полк тебя взять не могу. Съезди-ка ты к Архарову. Человек он добрый, авось надоумит!

Семен Павлович вышел от Авдеева совершенно расстроенный.

- Брыков! Семен Павлович! Ты ли это? А мы-то тебя похоронили! - с этими возгласами окружили его товарищи, шедшие из казарм после ученья.

Семен Павлович дружески поздоровался cо всеми.

- Идем ко мне! Пунш сделаем! - повторил Ермолин, и все гурьбой пошли к нему на квартиру.

- Братцы,- сказал Семен Павлович, обращаясь к товарищам.- Что со мной сделали? Скажите на милость?

- А что такое? - спросили все.

Брыков рассказал про беседу с шефом и спросил:

- И кто поторопился меня в покойники записать?

- Да братец твой! - ответил белокурый офицер.- Он на твое добро зарился.

- Что же ты теперь делать будешь, а?

- Что? Вот схожу к Ивану Петровичу Архарову. Он, говорят, добрый.

В это время внесли на подносе большую чашу пунша.

- А пока что,- воскликнул Ермолин,- за здоровье покойника! Ха-ха-ха! Пей, Сеня!

- Истинно за здоровье покойника! Ура!

Семен Павлович чокнулся со всеми и выпил, но в его сердце не было веселья. Смутное беспокойство овладело им и не давало вздохнуть свободно.

- Прощайте, господа,- сказал он,- не до питья мне! Завтра с новостями приду!

Его не стали задерживать и дружески простились с ним.

Семен Павлович вышел из казармы, и первая его мысль была о Маше.

"Надо к ней! - подумал он и беспечно решил: - Если не примут на службу, ну, что-ж делать? Я и сам хотел в отставку подавать. Уедем - и все!"

В первый миг, когда Маша обняла Семена Павловича и почувствовала на своей щеке его поцелуй, она чуть не умерла, так сильно было ее волнение. После того как она услышала страшную весть о его смерти, жизнь потеряла для нее смысл, и она собралась в монастырь. Отец топал ногами и грозил ей проклятием, но она повторяла одно:

- Ни за кого, кроме Сени, не выйду!... Умер он, и жених мой - Христос!

- Насильно выдам! - злобно кричал старик.

- Умру, а ничьей женой не буду! - твердила Маша.

Старик понял, что с ее упорством ничего не поделать, и зорко следил за дочерью, боясь, что она действительно выполнит угрозу.

И вдруг вернулся тот, кого они считали покойником. Старик растерялся, а Маша обезумела от радости.

- Милый, дорогой! - шептала она, не находя других слов. И не отходила от своего жениха, молча целовавшего ее руки.

- Кхе-кхе-кхе,- смущенно смеялся отец-старик,- вот, значит, и за свадебку.

- Нельзя сразу,- ответил Брыков.

- А почему?

- Да вот! - И Семен Павлович рассказал всю неприятную историю, связанную с его мнимой смертью.

Старый приказный покачал головою.

- Гм... гм...- сказал он,- трудное дело, мой батюшка! Тут самая суть, что приказ-то государев? Да? Ну, вот и оно! Кто сей приказ, кроме него, изменить может?

- Не может же быть, чтобы он не признал меня живым! - засмеялся Семен Павлович.- И наш шеф, и я думаем, что генерал-губернатор вступится.

- Милый,- воскликнула Маша,- да не все ли равно? Ну, вышел ты из полка; так уедем к тебе в имение и там мирно жить будем.

Старик насмешливо покачал головой, подумав: "Не будь ты жених моей Маши, я показал бы тебе, чего ты теперь стоишь",- но промолчал. Семен же Павлович только кивнул головой и пожал руку Маше. Они были молоды, любили друг друга, да и кому в эти минуты могла прийти мысль, что живой человек зачислен в мертвецы и нет ему воскресения?

- Завтра я по своим делам отправлюсь и в церковь зайду,- сказал Семен Павлович, прощаясь с Федуловыми.

На другой день он принялся хлопотать, и с этого времени начались его мытарства.

VIII

МЫТАРСТВА ЖИВОЙ ДУШИ

Император Павел, очень ценя деятельного, расторопного и преданного Архарова, был совершенно спокоен за благоустройство столицы и пожелал иметь такого же человека и в Москве. В разговоре об этом Николай Петрович Архаров очень ловко сумел порекомендовать государю своего брата, Ивана Петровича, жившего в деревне на покое. Император немедленно вызвал последнего в Петербург, произвел в генералы от инфантерии, наградил орденом Анны первой степени, дал тысячу душ крестьян и назначил его в Москву в помощники князю Долгорукому в качестве второго военного губернатора.

По своей должности Иван Петрович был скорее просто обер-полицеймейстером и старался как можно лучше исполнять свои обязанности.

Москвичам он пришелся особенно по душе за свое хлебосольство, радушие и веселый нрав. В доме у него всегда толпилось много народу, и он радовался званому и незваному, стремясь каждого напоить, накормить и всячески обласкать. К нему-то и направился прежде всего Семен Павлович.

Был еще ранний час, но приемная Архарова уже была заполнена людьми всяких рангов и званий. Брыков подошел к стоящему у дверей офицеру и спросил его, как повидать Архарова.

- А никакой хитрости! Он сейчас выйдет, к вам подойдет, вы и скажете.

И действительно, почти тотчас распахнулась внутренняя дверь, и в зал вошел Архаров в сопровождении адъютанта, своего неизменного спутника, пруссака Гессе.

Когда император назначал Архарова, тот оговорился, что совершенно забыл военное дело.

- Ну, я дам тебе знающего! - сказал государь и назначил ему в помощники полковника Гессе.

Тот забрал в свои руки всю военную часть и действительно так повел дело, что собранный им из разных полков батальон навеки стал образцом дисциплины и выправки. Слово "архаровец" сохранилось как нарицательное от того времени.

Затянутый в мундир, сухой и высокий, с бесстрастным лицом, Гессе выступал подле Архарова журавлиным шагом, словно на параде. Сзади, вытянувшись и боясь сделать неосторожное движение, шагал адъютант, и среди них толстый и коротенький Архаров с веселым лицом производил впечатление живого человека среди восковых фигур. Все с улыбкой смотрели на него и развеселились, когда услышали его сипловатый голос:

- А, старушка Божия! По какой нужде?

- Милостивец ты мой,- заголосила старушка,- вызволи! Кварташка совсем жить не дает. Вишь, понравилась ему моя Буренка, так дай ему! Так и цепится.

- Ладно, ладно! Бумага при тебе? Здесь? Ну, отдай ее вот ему! - и обер-полицеймейстер пошел далее.

Собственно, трудных дел или каких-либо кляузных он никогда не решал, предпочитая сдавать их в свою канцелярию, но каждого просителя обнадеживал ласковым словом.

- А у тебя, сударь мой, какая нужда? - спросил он у Брыкова.

- Секретное дело,- ответил он поклонившись,- желал бы с глазу на глаз!

Архаров с любопытством взглянул на него и, увидев на его лице напряженное ожидание, тотчас же согласился.

- Ну, ну, подожди немного!- сказал он и стал обходить других просителей.

Зал мало-помалу пустел. Архаров спросил последнего и ушел во внутренние покои. Брыков в унылом ожидании прислонился к стене, но подошедший к нему вскоре адъютант попросил его к генералу. Брыков вошел в обширный кабинет. Архаров, расстегнув сюртук, махал руками, чтобы размять затекшее тело.

- А! Ты, сударь! Фу, фу! Ну и умаялся я нынче! Сколько народа этого! Дела! Ну, какой у тебя секрет?

Брыков изложил свое дело и почтительно замолчал. Архаров выслушал, и вдруг его лицо расплылось в улыбке.

- Ха-ха-ха,- засмеялся он,- выморочный, значит! Жив и будто мертв! Вот потеха-то! Как же так Антон Кузьмич ошибся?

- Был введен в заблуждение оговором.

- Так. Ну и что же теперь?

- Я желал бы вступить в службу,- сказал Брыков,- да полковник не принимает.

- Как же это он может?

В это время в беседу вступил Гессе, до того времени молча стоявший у письменного стола.

- Полковник,- сказал он ломаным русским языком,- ничего не могит здесь делайт. Они умер.

- Брось,- остановил его Архаров,- видишь, что жив.

- И умер! - повторил с ударением Гессе.- Господа офисер исключаются из списков только императорским приказом. Императорски слово - закон. Император подписал умерл - и, значит, умерл! Полковник Авдеев ничего не могит делайт.

Архаров остановился посреди комнаты и переводил взгляды с Брыкова на своего Гессе и обратно. Когда он смотрел на Брыкова, его лицо выражало сожаление, когда на Гессе - удивление. Наконец он покачал головой, развел руками и воскликнул:

- Вот так штука! А ведь Густав Карлович прав! Царское слово - закон! Что же делать ему? - обратился он к Гессе.- Присоветуй!

- Просить царя,- ответил Гессе.- Ви подавайт просьбу через полковника, и он пусть говорит. Государь будет назад ехать скоро.

- Вот-вот! - обрадовался Архаров,- я тоже скажу, ежели к слову будет. Государь через полтора месяца назад будет, а до тех пор я уж тебе позволю: живи как мертвый!..- И он засмеялся, отпуская Брыкова.

Семен Павлович пошел к шефу и рассказал про беседу с Архаровым.

- Ну, вот это дело,- решил полковник.- Пишите, а я доложу.

Брыков устал и зашел к Ермолину. На этот раз последний был один, а потому мог внимательно выслушать сообщение приятеля о визите к Архарову.

- Плохо твое дело! - сказал он, пуская клубы дыма из длиннейшего чубука.- И, знаешь, я тебе по дружбе скажу: всю эту штуку тебе Митька подстроил.

- Дмитрий? - с изумлением воскликнул Брыков.- Да ему зачем?

- А наследство?

Брыков вспомнил поведение брата и побледнел. Господи, да неужели он хотел лишить его жизни? Нет, он не такой злодей!

- Вот увидишь еще! - сказал Ермолин.- Ты знаешь, он по болезни в отставку подает?

- Да ну?

- Вот тебе и ну! Уедет к тебе в имение и заживет.

- Да я-то еще жив!

- Жив да не жив!

Семен Павлович вне себя поспешил домой.

А в это время Дмитрий сидел в своей гостиной, уставленной мебелью брата, и, сося мундштук, беседовал с подьячим из гражданской палаты, Дмитрием Авдеевичем Вороновым. Невысокого роста, почти без талии, с лицом, на котором искрились маленькие свиные глазки и краснел вздернутый нос, Воронов стоял перед хозяином полусогнувшись и подлой улыбкой обнажал гнилые зубы. В Москве он слыл за умную каналью, способную запутать и распутать любой узел. Члены палаты зачастую звали его и спрашивали: "Ну, как тут делать, по-твоему?" - и он помогал им в их решениях, не забывая и себя, и медленно, неуклонно из поповичей пробираясь в служилое дворянство.

- Мне бы только исправником где-нибудь стать! - говорил он с вожделенным вздохом.

Теперь Дмитрий Брыков вызвал его к себе на совет, внимательно слушал его вкрадчивую речь, и по мере слов подьячего его лицо прояснялось, и он все веселее и веселее кивал головой.

- Так, по-твоему, выгорит?..

- Беспременно-с! Раз руки нет...

- И теперь шиш?..

- Хи-хи-хи! Обязательно!

- Ну, смотри, чернильная душа! - весело смеялся Брыков.- Вот тебе теперь десять рублей. Выгорит мое дело - еще сто дам, а не выгорит, ну, тоже на орехи получишь!

- Опасаться совсем нечего,- сказал Воронов, торопливо пряча деньги.

- А теперь, значит, хлопочи изо всех сил! Ну, иди!

Воронов низко поклонился Дмитрию и неслышно скользнул за двери, а Брыков радостно потер себе руки и улыбнулся, кому-то подмигивая.

IX

ПРИШЛА БЕДА - ОТВОРЯЙ ВОРОТА

Семен Павлович едва переступил порог своего дома, как кровь забурлила в нем от негодования. Его квартира была так же пуста, как и вчера.

- Что же это такое? - воскликнул он.- Брат обещал сегодня все вернуть! Никого не было? А?

- Какое! - с возмущением ответил старый Сидор.- Я посылал к нему Павлушу, так Дмитрий-то Власович его взашей! Вот! Да еще говорит: "Я вас вот скоро к себе переволоку!"

- Он с ума сошел! - с раздражением произнес Семен Павлович.- Ну, да увидим! - И, надев шляпу, быстро пошел к своему брату.

С каждой минутой раздражение в нем росло. Слова Ермолина словно оправдывались на деле, но он еще не хотел верить в такую бессовестную наглость брата. Он не вошел, а почти вбежал в его комнату и закричал с порога:

- Дмитрий, что же это значит? Как ты смел?

Брыков, что-то писавший у стола, быстро кинул в стол бумаги и вскочил. В первое мгновение он растерялся, но тотчас оправился и надменно произнес:

- Тсс! Что вам надо? Что вы врываетесь ко мне с криком?

Семен Павлович оторопел.

- Как? - снова закричал он.- Ты в мое отсутствие ограбил меня и еще не знаешь, что я требую? Неужели ты хочешь судиться со мною? Опомнись!

- Ха-ха-ха! - злобно засмеялся Дмитрий.- Это ты, а не я, должен опомниться! Судиться! Ха-ха-ха! Да кто ты? Что ты? Ты мертвый!.. Тебя нет!

- Ка-ак?

- Не кричи! Ведь ты сам знаешь это, да и все знают! Для чего ты был у Архарова? А? Что он тебе сказал? А?

Семен Павлович совершенно растерялся.

- Так и брось фордыбачить,- насмешливо посоветовал Дмитрий,- а иди с Богом!.. Впрочем,- прибавил он,- я тебе пришлю кое-что из рухляди!

- Подлец! - теряя терпение, закричал Семен Павлович.- Значит, ты меня и отравлял?

Дмитрий побледнел, но не смутился.

- Иди, иди! - сказал он, стараясь казаться спокойным.- Федька, проводи барина!

- Так вот тебе! Вот! - И Семен Брыков, подскочив к брату, два раза ударил его.

- Федька! Петр! - закричал Дмитрий, бросаясь в соседнюю комнату.

- Дрянь! Убийца! Вор! - крикнул на прощание Семен Павлович и, оттолкнув Федьку, выбежал на улицу.

Он шел домой, не помня себя, со шляпой в руке, и то смеялся, то злобно сжимал кулаки. Да ему и действительно было впору и смеяться, и плакать. Но он скоро стал утешать себя мыслью, что правда до царя дойдет и тогда он не пощадит этой гадины брата.

- Сидор,- сказал он входя,- брат ограбил меня!

- Как? Да можно ли этак-то? А в часть бы его, батюшка! Нешто на него, разбойника, суда нет? Да мы все твои холопы присягнем!

- Эх, теперь меня всякий грабить может. Не живой я, Сидор, а мертвец!

- С нами крестная сила! - даже отшатнулся от него старик.- Что ты говоришь, батюшка!

- То, что есть! - И Брыков в волнении рассказал ему свою историю.

Старик крестился и всплескивал руками; наконец он, успокаивая барина, сказал:

- Батюшка, да ведь царь-то все рассудит! Не бойся! А мы тебе все - что живому, что мертвому - верные холопы.

Брыков опустился на табуретку в кухне и бессильно схватился за голову. Все рушится, все падает. Богатый обращен в нищего, ограблен, лишен имени, и кем же? Братом!

Вечером он пошел к Маше.

Она встретила его радостным возгласом и спросила:

- Ну, что?

- Все плохо,- печально ответил он и рассказал ей о своем положении.

Девушка сделала ему предостерегающий знак и тихо сказала:

- Не говори отцу!

Они вошли в горницу.

- Кха, кха, кха,- кашляя и охая, заговорил старик Федулов, здороваясь с Брыковым.- Ну что, батюшка, каких дел наделали?

Брыков постарался сделать веселое лицо.

- Ничего! Худого особенно нет. Архаров, генерал, приказал мне государю просьбу подать. Он вскоре назад поедет... проездом.

- Так, так! - сказал старик.- Ну, а с братцем Дмитрием Власовичем как? С имением?

- Что же? Мое при мне остается,- ответил Брыков, чувствуя, как краснеет под пытливым взглядом старика.

Тот покачал головой, пожевал губами, а потом решительно произнес:

- Только знай одно, сударь мой: пока ты этих дел своих не окончишь, не невеста тебе моя Маша. И до той поры ты и дорогу сюда забудь, потому для чего тень на нее бросать? А когда снова в права войдешь - милости просим!

Брыков побледнел и хотел возражать, но Маша незаметно стиснула его руку. Тогда Брыков поднялся и, сухо поклонившись старику, сказал:

- Благодарю, Сергей Ипполитович! Всего ждал я от людской злобы, только от вас таких слов не ждал. Думал, вы по-родственному.

- Не обессудь! - сказал старик, покачав головой.- Сам видишь: дело несуразное. Не могу же я дочь за покойника выдавать. Иди, иди, не гневайся! Маша, Машенька! Где ты? А, вот видишь: она даже убежала от стыда. Иди, иди, друг Семен Павлович, и на меня не сердись! Я дочку жалеючи говорю так-то!

Смущенный и растерянный, Семен Павлович вышел из дома Федулова, но в темном палисаднике его схватила за руку Маша, и он тотчас ожил, хотя предчувствие беды еще сильнее сжало его сердце.

- Сюда иди, милый, на зады! - шепнула девушка.

Они крадучись обошли дом и сели в беседку, устроенную над ледником.

- Что случилось? Отчего старик изменился? - спросил Брыков.

- Ах, милый! - прижимаясь к жениху, ответила Маша.- Ведь за меня сватался твой брат, Дмитрий.

- Кто?

- Тсс! - остановила его Маша.- Кто? Брат твой! Ты ему всегда верил, а он - первый твой враг. И вот прирязался он ко мне, а теперь отец меня за него выйти заставляет. Милый, они все против тебя!

- Как, Маша? Я ничего не понимаю!

- Где же понять, милый. Я сама ничего не понимаю тут. К папаше ходит Воронов, такой поганый подьячий. Папаша во всем его наставляет, а он к Дмитрию идет и того учит. Они говорят, что ты теперь мертвый.

- А царь?

- Они говорят, что до царя далеко. Милый! Сеня! Что с нами будет? Я за этого Дмитрия не пойду и лучше убью себя!.. Ведь я люблю тебя, Сеня! - И девушка залилась горькими слезами.

Брыков обнял ее и осыпал ее лицо поцелуями.

- Перестань, Маша! Никогда не может случиться, чтобы правда потонула. Ведь я - не вор, не злодей. За меня и товарищи, и друзья. Разве можно лишить меня жизни, если я жив, из-за одной ошибки? Царь исправит эту ошибку и все... Не бойся, моя крошечка! - И Семен Павлович стал целовать заплаканное лицо невесты.- Мы как решили, так и сделаем - поженимся и заживем тихо да мирно. Только как мы с тобою венчаться будем?

Маша немного успокоилась и вытерла слезы.

- Обдумаем мы это сообща, Сенечка! Ты приходи сюда по вечерам в девять часов. Я перед сном всегда буду заглядывать сюда. А если что спешное, я оповещу тебя тотчас.- Она совершенно оправилась и решительно сказала: - Только знай: женой твоего брата я никогда не буду! Лучше смерть. Пусть отец проклянет - мне все равно... Да!

Семен Павлович крепко обнял ее, и они на миг замерли в поцелуе.

"Если бы кто-либо стал рассказывать мне такую историю, что случилась со мной, я не поверил бы",- думал Брыков, медленным шагом возвращаясь в свой разоренный дом.

В этот миг он услышал пьяный оклик. Он поднял голову и увидел верхом на коне вдребезги пьяного Башилова, того самого, что был отличен императором на смотру.

- Смотри, тебя Гессе увидит такого,- сказал ему Брыков,- живо на гауптвахте будешь!

- Не бойсь! - ответил Башилов. - Не таковский я! Меня ныне сам государь отличил! Слышь, получен приказ. Меня в Питер, в семеновцы! Ха-ха-ха! Завтра еду. Приходи провожать!

- Спасибо!

- А ты когда женишься?

- Где там жениться! Хлопот у меня полон рот, братец мой! Ограбили меня, имени лишили.

- А ты к царю! - качаясь в седле, сказал Башилов.

- Я так и думаю!

- А будешь в Питере, ко мне! Сперва прямо в полк, спроси: "Где Башилов?", а потом прямо ко мне!

- Спасибо! Только, я думаю, мы и здесь все сделаем,- ответил Семен Павлович и, простившись с приятелем, пошел своей дорогой, а Башилов поправился на коне и затянул тонким голосом:

Не пастух в свирель играет На прекрасных сих лугах...

X

ЖИВОЙ МЕРТВЕЦ

Для Семена Павловича потянулись тяжелые дни надежд, сомнений и душевных терзаний. Ограбленный братом, он существовал только благодаря товарищам, которые охотно снабжали его деньгами.

- Бери,- говорил Ермолин,- есть о чем говорить! Будут у тебя опять деньги, ну и отдашь мне.

- Эх, будут ли?! - падая духом, говорил Брыков.

- А как же? Царь у нас строг и взбалмошен, а справедлив. Это всякий скажет!

Брыков оживал надеждою и томился в ожидании царского проезда. В городе ходили слухи, что государь уже тронулся из Казани, что он только ждал, когда уедут в Петербург Лопухины. Прошение на высочайшее имя было уже написано "живым мертвецом" и подано шефу полка, который обещал и от себя замолвить слово, так же как и Архаров, хотя никто не знал, в каком настроении будет император.

- Никто, как Бог! - говорил Брыкову тот или другой из старших офицеров.- Правда - правдою, но и настроение много значит!

Слушая подобные речи, Семен Павлович вновь падал духом. Что если почему-либо не удастся его дело, то есть государь не изменит своего приказа? Ведь тогда полная гражданская смерть: ни имени, ни денег, ни Маши... Но нет, этого не может быть!

- Есть же правда на земле,- с убеждением говорила ему Маша, когда они украдкой виделись в беседке над ледником,- а здесь даже и дела нет. Ошибкою тебя мертвым назвали. Смешно даже! Только все-таки торопиться надо, а то - смотри - твой братец уже о вводе во владение твоим имением хлопочет. Я слышала, как папаша с этим подьячим говорил.

- А Дмитрий у вас бывает? - глухо спросил Семен Павлович.

- Каждый день! А я прячусь. Уйду к себе, да и все! Отец сердится, грозит, а я так и сказала ему: "Убейте, а за него не выйду".

- Я готов убить его,- с ненавистью прошептал Брыков.

- Что ты, что ты, Сеня! Ведь он же - твой двоюродный брат! Потерпи, а тогда мы оба посмеемся над ним! - И Маша ласками утешала своего жениха, стараясь вселить в него бодрость.

Но когда она оставалась одна, ее дух ослабевал, и ее охватывал страх за будущее. Несколько раз она подслушивала беседы отца с этим гнусным Вороновым и поняла, что если приезд императора задержится еще хоть на один месяц, то они успеют почти дочиста ограбить ее жениха, завладев его имуществом. Несколько раз слышала она разговоры своего отца и с Дмитрием Брыковым.

"Господи, и есть же такие люди!" - с краской стыда и негодования на лице думала она, слыша, как отец продает ее, словно товар.

- Вы только торопитесь со вводом,- говорил старик,- а там он пусть оживет да поднимет тяжбу. Когда-то что чем кончится!.. Ведь, знаете, суд да дело... ха-ха-ха. А Машеньку я уж вам передам. По уговору.

- Я согласен на все! - воскликнул Дмитрий Брыков.- Вы получите полсотни десятин да, кроме того, я вам усадьбу отстрою. Только скорее бы все кончить!

- Скоро нельзя. Надо будет нам всем тогда отсюда уехать, да там, в вотчине.

Маша замирала, слушая такие разговоры. Полно, уж отец ли ей этот жадный старик? И она с ужасом говорила жениху:

- Милый, надо спешить! Ой, надо спешить!

- Что я могу? Все от государева приезда зависит, Маша. Молись Господу, чтобы все скорее да благополучно кончилось!

- Ах, я ли не молюсь!

Время шло мучительно долго, и не терял его только Дмитрий Брыков. Не жалея денег, он успел в суде всех смазать, чтобы только скорее вводили его во владение имуществом брата. Воронов помогал ему со всем усердием купленого негодяя.

Старый Сидор стороной узнавал про господские дела и по вечерам шептался в кухне с Павлушкой, Степаном-поваром и Антоном.

- Одно решать надо,- сказал он однажды.- Я своего барина ни в жизнь не брошу. А как вы?

- И я,- подтвердил Павлушка.

- А я в бега, Сидор Карпович,- воскликнул Степан,- потому барину тогда повар не для чего, а тому черту я служить ни за деньги, ни даром не буду!

- Так,- согласился старый Сидор,- в бега и того лучше!..

Брыкова даже узнать было нельзя: так он исхудал и пожелтел в это мучительное время. Каждый день он ходил в полк узнавать, нет ли новостей, и каждый день с отчаянием возвращался домой. Был уже август месяц, когда на его квартиру прибежал посланный Ермолиным человек с извещением, что государь едет. Семен Павлович бросился к Маше и едва дождался вечера, чтобы увидеться с нею.

- Едет! Государь едет! - сказал он ей, сжимая ее руки:- Наша судьба решается!

- Помоги Боже! - прошептала Маша.- Я завтра к Иверской пойду. Пойдем вместе.

- Пойдем,- согласился Брыков, и на другой день они оба плача молились у чтимой иконы Иверской Божьей Матери.

Действительно, император Павел, едва узнал, что Лопухины тронулись из Москвы в Петербург, тотчас заторопился туда же. Образ чистой, прекрасной девушки неотступно стоял перед ним, своей красотой врачуя его душу и успокаивая ее. Он улыбался, думая о ней, и его лицо становилось при этом добрым и ласковым.

- Скорей! Скорей! - торопил он окружающих.

Царский поезд летел, не встречая на пути ни задержек, ни препятствий. Случалось, что загнанные лошади падали в дороге; тогда им торопливо обрезали постромки, и дормез несся далее от подставы до подставы.

- В Москве одну ночь ночуем,- сказал государь своему личному секретарю.- Распорядись лошадьми!

Обрезков молча склонял голову и высылал вперед курьера с необходимыми инструкциями.

Словно ласточки весною, летели в Москву курьер за курьером со словесными и письменными приказами: ни парада, ни развода, ни бала, ни даже особенной встречи. Изготовить государю обед, а вечером ванну. Явиться с докладами к девяти часам; в одиннадцать государь уже почивать будет, а уедет в пять часов утра.

В Москве шли суетливые приготовления, отражаясь даже на уличной жизни. Во все концы носились курьеры, то и дело видели скачущих Архарова или Гессе. Наконец император приехал. Его усталое лицо выражало удовольствие.

- Еще два дня - и мы в Петербурге,- сказал он Обрезкову.- Ну, докладывай дела, давай бумагу. Зови Архарова! - И, приняв ванну, он занялся делами, быстро решая пустые и мелкие и осторожно откладывая в сторону решение крупных.- Ну, а по полкам что?

- Казусный случай,- доложил Архаров,- вот прошение. Извольте проглядеть.

- Прочти!- сказал государь, кивая Обрезкову. Тот прочел и сказал:

- Поручик Брыков просит принять его на службу вновь, так как был исключен из полка ошибкою, умерший!

Государь откинулся в кресло и задумался, а потом вдруг вскочил, гневно сверкая глазами, и закричал:

- Ошибка? Мистификация? Ты помнишь, мы в Казани подписали отставку Брыкова за болезнью, а тут вновь. Дай сюда! - Он протянул руку к прошению.

- Ваше величество,- забормотал испуганный Архаров,- то брат, который...

- Знаю-с,- обрезал Павел и быстро набросал несколько строк.- Вот-с резолюция! А вам стыдно, сударь, да-с!.. Не знать, что офицер по дна прошения подает. Пусть он радуется, что я добр! Ну-с, что далее?

Смущенный Архаров стал продолжать свой доклад.

На другой день трепещущий Брыков пришел к шефу полка за решением своего дела.

- Ничего не понимаю! - сказал ему полковник.- Начните хлопоты снова!

- А что? - упавшим голосом спросил Семен Павлович.

- Да вот: отказ! Извольте прочесть!

Брыков взял свое прошение и на его полях прочел надпись: "Исключенному поручику за смертью из службы, просящему принять его опять в службу, потому что жив, а не умер, отказывается по той же причине" (См. записки А. М. Тургенева (Рус. старина. 1886. Янв. С. 41).).

Брыков перечитал роковую надпись еще раз и склонился над нею. Шеф полка, полковник Авдеев, с сочувствием взглянул на него и заговорил:

- Ты, Брыков, не очень того... ведь может быть...

Вдруг Брыков пошатнулся.

- Постой! Ты что же? Эй, кто там! - закричал растерявшийся полковник, но в этот момент Семен Павлович упал тяжело как мешок на вощеный пол и остался лежать без движения в глубоком обмороке.

XI

С НОВОЙ НАДЕЖДОЙ

С Семеном Павловичем Брыковым сделалась нервная горячка. Полковой лекарь пустил ему кровь и поставил пиявки, но он метался, бредил и кричал в беспамятстве.

Полковник Авдеев, пыхтя и краснея, говорил:

- Вот оказия! Но я не могу его держать у себя в лазарете. Его нет, он выключен!

Больного перевезли на его квартиру.

- Батюшка,- в тот же день вопил и плакал старик Сидор, прибежав к Ермолину и упав ему в ноги,- пособи барину моему! Вместе вы хлеб-соль водили!

- Что такое? Что с барином? - всполошился добрый адъютант.

- Да что! Из полка его, голубчика, без чувствия всякого привезли. Горячка, слышь. А у нас в доме-то и положить некуда. Да это еще полбеды. Был братец евонный, Митрий Власьевич, кричит: "Все мое!", из дома гонит. Говорит - барин-то наш мертвый! Хоть ты заступись, родимый!

- Как? - возмутился Ермолин. - Гонит из дома? Ах он негодяй! Постой, я сейчас! - И он, поспешно одевшись, пошел к Брыкову, кипя благородным негодованием.

Все офицеры знали историю двух братьев, догадывались о завистливой злобе Дмитрия, видели, что он без зазрения совести завладевает имуществом брата, и никто из них не мог бы допустить такую злобную жестокость, которую проявил Дмитрий Брыков.

- У себя твой барин? - входя в квартиру последнего, спросил Ермолин у Еремея, который с самого приезда из усадьбы водворился в прихожей нового барина.

- У себя,- лениво поднимаясь, ответил тот.

- Доложи, что капитан Ермолин!

Еремей ушел, и почти тотчас из комнаты выбежал Брыков, протягивая пришедшему обе руки.

- Что-ж это ты с докладами?- радушно заговорил он.- Ты всегда для меня гость дорогой! Иди! Сейчас пунш устроим!..

Но Ермолин не подал ему руки и холодно ответил:

- Вы уже в отставке, и мы - не товарищи.

Дмитрий Власьевич удивленно отшатнулся.

- Я пришел сказать,- продолжал Ермолин,- что ваш брат болен, ему нужен покой, уход! Можете вы оставить его в покое или нет?

Брыков вспыхнул, потом побледнел и резко произнес:

- Я не знаю, о ком вы говорите. Мой брат умер.

- Вы знаете, что это только на бумаге.

- Мне это все равно, и я никому не советую вмешиваться не в свое дело!

Ермолин не выдержал.

- Тогда вы, сударь, негодяй! - вскрикнул он.- Если вам угодно драться, я жду ваших секундантов!

Недобрый огонь блеснул в глазах Брыкова, но он только желчно засмеялся:

- Ха-ха-ха! Мне драться? С вами? Вот потеха! Вы глупите и все! - И с этими словами он быстро скрылся за дверями.

Ермолин в бешенстве потряс кулаком, а затем, выходя на двор, сказал Сидору:

- Я возьму к себе твоего барина!

Старый дворецкий всхлипнул и сказал с чувством:

- Пошли вам Бог всего хорошего!

Ермолин в тот же вечер перевез к себе несчастного Семена Павловича и поместил в одной из комнат. Старый Сидор не захотел расстаться с барином.

- Пусть тог разбойник волоком тащит меня - не пойду! Умру лучше!

- Не бойся, старик,- говорили ему заходившие офицеры,- мы не дадим тебя в обиду.

Семен Павлович вызывал общее сочувствие. Каждый день то тот, то другой офицер заходили справляться о его здоровье и вместе с этим выразить презрение к его корыстному брату.

А тот не терял времени. С помощью Воронова и подкупа он уже совершил ввод во владение и с ликующим видом путешествовал по Москве. Старый приказный Федулов принимал его снова с раскрытыми объятиями и шептался с ним целыми часами

- Сделаю! - говорил он. - Разве она посмеет выйти из послушания? Прокляну!..

При этих словах Дмитрий, как ни был жесток, вздрагивал. Он все же любил Машу, и ему хотелось жениться на ней без грубого насилия.

- Подождем! - отвечал он старику.- Мы лучше так сделаем. Вы с нею в Брыково переезжайте. Пройдет полгода, год и сама уломается!

- Можно и так,- соглашался старик, но все же по целым дням мучил бедную Машу.- Твой Семен умер,- твердил он ей,- возьми ты себе это в толк!

- Не возьму,- тихо, но настойчиво отвечала Маша, - я видела его, люблю его, он - мой жених!

- Дура! Он - покойник!

- Живой-то?

- Да, живой покойник! У нас царская воля - закон, матушка, вот что! Ежели царь говорит: "Ты умер", значит, так и есть!

- Здесь ошибка! Он к царю пойдет!

- Тьфу! Пускай идет! А ты пойдешь за Дмитрия!

- Никогда. Лучше смерть!...

Маша страдала невыносимо. Она знала теперь все: знала, что ее жених по бумагам считается мертвым, что он ограблен братом и что он действительно борется со смертью.

- Марфа! - со слезами говорила она старухе няньке.- Что я за несчастная? Что будет со мною?

- А что, голубка, не возьму я в толк,- шамкала нянька.- Мучает тебя барин-то, а ты плюнь. Вот как сокол твой выздоровеет, так и свадебку справим! Я сегодня у Иверской молилась.

- Ах няня, ведь он - мертвый.

- Как мертвый? С нами крестная сила! Убережет Господь, выздоровеет!

Маша не могла говорить с ней и оставалась одна со своим горем. Только раз, улучив час времени, она успела сбегать к Ермолину и взглянуть на своего жениха.

- Не волнуйтесь,- утешал ее славный Ермолин,- он поправится. А там мы его в Питер снарядим. До царя доберется и авось правду сыщет!

- Дай Господи! - набожно произнесла Маша.

У нее осталось одно утешение - молитва. И она молилась за здоровье своего жениха и за успех его дела, молилась за его и за свое счастье.

Сильный и молодой организм Семена Павловича победил болезнь. На девятый день он пришел в себя и стал медленно поправляться. Старый слуга не оставлял его ни на мгновенье.

Прошло еще две недели - и Брыков мог уже, не боясь волнений, говорить о своих делах.

- У тебя одно средство,- с жаром сказал ему Ермолин,- ехать в Петербург, увидеть царя и молить его.

- И в Сибирь?..

- Брось. Ведь это говорят больше. Поверь, ему доступны и участие, и сожаление. Я слышал, что он даже не сердится, если его ошибку укажут. Да и потом,- прибавил он,- ей-Богу, Сибирь даже лучше, чем твое теперешнее положение. Ну что ты теперь? А? Мертвец, да и только! Смотри, твой милый братец уже завладел твоим добром! У тебя ни имени, ни прав. Ты жить не можешь!.. А кроме того и твоя невеста!

Семен Павлович не выдержал.

- Ты прав! Я еду! Только,- и он грустно улыбнулся,- на что я поеду?

- Об этом не хлопочи! - сказал Ермолин.- Мы все тебе собрали на дорогу денег, а в Петербурге ты прямо у Башилова остановишься. Он уже уехал.

Брыков с благодарностью пожал руку Ермолину.

- Брось! - сказал тот.- Это - даже не услуга. Мы ведь знаем, что твое дело выигрышное, и попируем у тебя на свадьбе.

После этого разговора к Семену Павловичу вернулась энергия. Его здоровье крепло с каждым днем, и через два месяца он уже стал собираться в дорогу.

- Надо все-таки, чтобы твой братец ничего не знал о наших планах,- сказал ему Ермолин.- Ведь он просто убийц подослать может.

- Да, он отравлял меня, но ему не удалось,- ответил Семен Павлович.

- Тьфу, гадина!..- плюнул Ермолин и, побеседовав еще немного, ушел.

- Сидор,- сказал Брыков в тот же вечер,- сделай мне доброе дело. Проберись сегодня к Марии Сергеевне. Скажи, что барин, мол, едут и вас повидать желают.

Старик только кивнул головой и тотчас взялся за картуз. Через час он вернулся и сказал:

- Ввечеру будут... как стемнеет.

- Я уйду на это время,- сказал Ермолин.

Семен Павлович благодарно пожал ему руку и с нетерпением стал ждать вечерних сумерек.

XII

ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ. ОТЪЕЗД

Старая Марфа кряхтела и ворчала, с трудом поспевая за Машей, которая спешила на последнее свидание со своим несчастным женихом.

- Ох, грехи, грехи,- говорила старуха,- и виданное ли дело, чтобы девка сама к жениху шла! Ах ты, Господи! Коли сам узнает, что будет мне, старой? У, бесстыдница! Воротись! Право слово, воротись! Ведь срамота!

- Нянюшка, миленькая,- молящим голосом уговаривала ее Маша,- в последний раз ведь, золотая моя! Уедет он! Одна я останусь. Сама знаешь, что теперь за жизнь у нас.

- Ну, ну,- смягчилась старая нянька.- Бог даст, царь помилует да еще наградит. Нешто правды-то нет на свете? Есть, ласточка моя, есть! Знаешь ли ты дорогу-то?

Маша улыбнулась сквозь слезы и проговорила:

- Я у него была раз... когда он болен был.

Они прошли две улочки, и Маша, вскрикнув, ускорила шаги.

- Вот и дом их! Вот и Сидор стоит!

- Постой, постой, коза! Нешто догоню я тебя?

- Он! - воскликнула в это мгновение Маша и быстро побежала по пустынной улице.

Семен Павлович вышел на крылечко поджидать Машу и, увидев ее, не выдержал и сам побежал ей навстречу. Они сошлись и схватились за руки. Маша чуть не бросилась ему на грудь, но старый дворецкий да Марфа стесняли ее. Поэтому она лишь крепко сжала руки Семена Павловича и тихо сказала:

- Как изменился ты!

Он ответил ей нежным пожатием, сказал: "И ты похудела, Маша. Пойдем!" - и они вошли в дом.

Маша едва переступила порог горницы, как тотчас порывисто обняла Брыкова и крепко прижалась к нему.

- Милый, хороший! - страстно проговорила она.- Как я люблю тебя! Как я страдала!

Он крепко поцеловал ее и, посадив на диван, сел рядом с нею и взял в свои ее руки.

- А я? - ответил он.- И тогда, и теперь! Ну, будет,- перебил он себя и заговорил: - Я еду, Маша! Завтра уеду и хотел обо всем договориться с тобой. Прежде всего,- его голос дрогнул,- я тебя, Маша, не связываю. Я попал в несчастье, но ты... ты свободна!..

- Сеня! - с горечью ответила девушка.- Да разве я не люблю тебя?... Нет, нет,- порывисто произнесла она,- пока ты вправду не умер, я - твоя! Лучше в монастырь, чем за другого!..- И она тяжело перевела дух и улыбнулась сквозь слезы.

Семен Павлович страстно обнял ее, и его лицо повеселело.

- Ну, теперь,- сказал он,- мне ничего не страшно. Не за себя я хлопотать поеду, а за наше счастье.- Он встал, прошелся по горнице, сел и снова сказал: - Ну, так поговорим теперь о деле. Мучают тебя?

- Очень. Отец грозит проклятием, а он все ездит с подарками и...- Маша вздрогнула,- все руки целует...

- Гадина! - воскликнул Семен Павлович.

- Они хотят меня в Брыково везти и там будут мучить!

Брыков тяжело перевел дух.

Маша тихо взяла его за руку и промолвила:

- Но ты не бойся! Я - сильная! Я не поддамся им! А если уж очень худо будет, то убегу... к тебе!..

Брыков молча кивнул головой.

- Что они могут сделать? - продолжала Маша.- Только приставать! Я отмолчусь от них. Жечь? Убить? Ведь этого не сделают.

Брыков тяжело перевел дух.

- Да, да, понятно,- заговорил он,- но как тяжело мне, Маша, оставлять здесь тебя одну!.. Пиши мне! У меня здесь лучшие друзья. Вот хоть Ермолин. Я скажу ему, и через него у нас будет связь. Все ему пиши, а он перешлет. И еще вот что: если тебе станет очень плохо, беги к нему. Он тебя ко мне переправит. Не бойся его!..

Маша кивала головою на его слова и не могла сдержать слезы, неудержимо катившиеся из глаз. Ах, то ли она ожидала от судьбы! И вот чем заменила действительность ее светлые грезы!

Семен Павлович тихо обнял ее и нежно заговорил:

- Маша! Сердце мое, не плачь! Не надрывай души! Мне так тяжко, так тяжко!

- Прости, милый, но я... но мне...- И она неудержимо разрыдалась.

Брыков торопливо подал ей воды и стал нежно утешать ее.

Эх, перемелется и мука будет! Они еще молоды! Счастье все впереди, перед ними. Не может быть, чтобы долго могла удержаться такая нелепость, какая случилась с ним. Царь и умен, и добр, и справедлив; правда выйдет наружу, и они еще посмеются.

- Не плачь, Маша! Не плачь, мое сердце! Смотри, пройдет два-три года, и мы сами посмеемся над этой историей.

Девушка немного успокоилась и улыбнулась жениху. Он снова обнял ее, она прижалась щекою к его щеке и они начали опять говорить о своих чувствах. Время летело, и они не замечали его. Свечка оплыла и едва мерцала под огромным нагаром, за дверями нетерпеливо ворчала Марфа; но молодые люди ничего не замечали и говорили без умолку, пока, наконец, Марфа сердито не окликнула своей питомицы. Тогда они очнулись, как от сна.

Наступило расставание. Они обнимались, клялись друг другу и обнимались снова.

- Я провожу тебя! - сказал Семен Павлович.

- Проводи!

Он прошел с нею по всем пустынным улицам и, наконец, расстался.

Маша заплакала, и Марфа не могла утешить ее, а Семен Павлович шел назад, не замечая дороги, и думал: что ждет его, ее? Ему всюду грозит опасность, и его брат, его враг, дремать не станет! Увидеть царя! Но пока доберешься до царя - всего натерпишься... А с Машей? Брыкову представлялись картины той нравственной пытки, которая ожидала ее. Постоянные попреки отца. О, он знает, что это за старик! Ему бы только деньги и деньги. Про него весь приход рассказывает ужасные вещи. Разве у него есть сердце, разве он - отец для дочери? Она для него - ценность, и он не постесняется продать ее. И потом ухаживанья этого негодяя!...

Несчастный Брыков схватился за голову.

Когда он вернулся, Ермолин был уже дома.

- Что это ты какой? - сказал он.- Стыдно тебе. Крепись!

- Какой я?

- Да краше в гроб кладут.

- Я уже и похоронен,- усмехнулся Брыков.

- На бумаге. Но на зло всем живи! Виделся?

- Да! Машу хотят увезти в усадьбу и уже там мучить. Вот что, брат: я сказал, чтобы она через тебя писала.

- Ну, понятно!

- И потом вот еще: если ей станет очень тяжко, она прибежит к тебе. Ты укроешь ее, а потом ко мне, в Петербург, если я там буду.

- Ладно! Ну, а теперь я говорить буду! - сказал Ермолин.- Вот, во-первых, тебе тысяча рублей! - И он поставил на стол шкатулку.- Брось, не благодари. Это - дело товарищеское. Надо будет, еще дадим! Это раз. А потом: ведь ты - мертвец по бумагам и тебе, пожалуй, и подорожной не дадут. Так вот,- и он положил на стол бумагу,- ты - мой дворовый. Не сердись, братец! У меня один музыкант есть, так это - его подорожная.

- Не думал я в крепостных числиться, ну да ничего не поделаешь тут! Спасибо тебе! - И Семен Павлович крепко поцеловался с Ермолиным.

На другое утро он выехал на почтовых вместе в неразлучным Сидором.

- Пусть меня в беглых считают,- решительно сказал Сидор,- авось Митрий Власьевич не погонится!

Их провожала целая кавалькада офицеров.

- Стой! - крикнул Ермолин, когда выехали за заставу.- Здесь отвальную устроим!

Семен Павлович вышел из коляски, офицеры спешились, и на лужайке, у дороги, появились вина и закуски.

- Пей, Сеня! - говорили бывшие его товарищи, чокаясь с ним.- Дай Бог тебе удачи!.. Возвращайся, да за свадьбу!.. Насоли своему братцу!

Брыков был растроган этим общим сочувствием.

- Спасибо, друзья! - отвечал он со слезами в голосе и обнимался с каждым.

Уже солнце поднялось на полдень, когда друзья допили последнее вино и Брыков снова сел в коляску.

- Ну, давай Бог удачи! Пиши! Кланяйся Башилову! - раздавались возгласы.

- Эй, вы, соколы! - закричал подвыпивший ямщик, и кони рванулись с места.

Офицеры еще постояли на дороге, махая шапками вслед уносившейся коляске, а потом сели на коней и медленно вернулись в Москву, говоря о Брыкове и о риске его предприятия.

XIII

В ПУТИ

Быстро промчался Семен Павлович до первой станции, но уже тут начались его мытарства. Увидев быстро несущуюся тройку, и ямщики, и смотритель вышли взглянуть на седока. Смотритель почтительно помог выйти Брыкову из его коляски.

- Лошадей! - сказал тот, идя в станционную комнату.

- Мигом!- ответил смотритель, юркий человек с длинным носом и хитрым, пронырливым взглядом.- Не прикажете ли чайку, пока запрягают? - спросил он вкрадчиво.- Может, и скушать что? У меня-с кухня!

- Чая дайте! - сказал Брыков.

- А пока позвольте подорожную, сударь...

Брыков подал. Смотритель бегло прочел ее и сразу переменил свой тон. Он даже обозлился на себя. Думал - барин и вдруг: дворовый дворянина Ермолина, музыкант Петр Степанов! Он презрительно оглядел Брыкова и скрылся.

Прошло полчаса, час ожидания, и Семен Павлович наконец потерял терпение.

- Эй! - закричал он, выходя из комнаты.- Где смотритель? Что же чай? Где же лошади?

- Ты очень не шуми тут,- спокойно ответил ему смотритель, вдруг появляясь из соседней каморки,- самовара нет и чая не будет, а что до лошадей, так еще обождать надо. Вот обратный вернется и поедешь!

Брыков вспыхнул и поднял руку для удара.

- С кем говоришь ты! - воскликнул он.

- С дворовым! - грубо ответил смотритель и, зорко осмотрев Брыкова, прибавил: - А может, и того хуже!

Семен Павлович невольно отшатнулся и замолчал.

- Ты уж оставь их, батюшка,- шепнул ему Сидор,- смотри, еще в беду попадешь.

Брыков, смущенный, вернулся в комнату и решил терпеливо ждать.

Смотритель в злобной радости заставил его прождать часов шесть и наконец отпустил, предварительно ворча:

- Всякая челядь еще командовать хочет! Жирно будет!

И так было почти на каждой станции. Едва смотритель заглядывал в подорожную, как тотчас менял свое обращение.

Это несказанно мучило Брыкова, воспитанного в тогдашних традициях богатого дворянства. Сколько раз он расправлялся с этим народом нагайкой, и вдруг они с презрением шельмуют его как крепостного.

Но случалось, что иной смотритель, пораженный несоответствием его манер и замашек с подорожной и еще более отношением к нему Сидора, начинал чинить ему допрос, расспрашивая о его господах, прошлом и его надобностях в Петербурге.

Это бывало еще мучительнее для Брыкова. Он не раз попался бы или затеял шумную историю, если бы не его старый слуга, который искусно выручал его из этих неприятностей. Он сам вступал в беседу со "следователем" и ловко отвечал на его вопросы, а по дороге обыкновенно наставлял Брыкова.

- Нешто так можно? - говорил он с укором.- Теперь, чем к Петербургу ближе, тем все опасливей, а вы ишь так и рвете. А вдруг иной скажет: "Доложу-ка я исправнику! Какой такой дворовый?"

- И лучше! Я просто глупость сделал, что так поехал.

- А-то как иначе? Мертвецом?

- Мертвецом!

- Да нас тогда в кандалы закуют, вот что. Нешто кто поверит, что это вы и есть мертвец-то! И-их, батюшка! Говорите вы неподобное. Нет, уж вы, батюшка, смиритесь!

И Семен Павлович смирялся, дожидаясь на станциях иногда целыми днями потому только, что смотритель боялся приезда более важных лиц, чем простой дворовый, и удерживал для них лошадей.

Нередко случалось, что на глазах Брыкова разбирали все тройки. Какой-нибудь помещик, купец, не говоря уже о военных,- все получали лошадей раньше его. Он злился, бессильно сжимал кулаки и... поневоле терпел.

На одной из станций, уже переехав Тверь, Брыков дожидался лошадей, как вдруг к конторе лихо подкатила тройка, и из коляски быстро выскочил высокий, смуглый, красивый офицер.

- Лошадей! - отрывисто приказал он.

Смотритель поклонился чуть не до земли и развел руками.

- Не велите казнить, ваше благородие, ни одной лошадки свободной нет. Все в разгоне!

Офицер ответил обычным ругательством и вошел в комнату. Увидев Брыкова, он окинул его быстрым взглядом и, видимо довольный осмотром, поклонился ему.

Брыков, зная по опыту, как опасны для него теперь знакомства, ответил учтиво, но холодно и поднялся выйти из горницы, как вдруг офицер сказал ему мягким голосом:

- А позвольте узнать, сударь, не служили ли вы в Москве в военной службе?

Семен Павлович вздрогнул, но тотчас оправился.

- Изволите ошибаться,- ответил он,- я - дворовый человек дворянина Ермолина!

Офицер изумленно взглянул и смущенно произнес: "Никогда не поверил бы!", а потом позвал к себе слуг, двух коренастых малороссов, и велел им подать себе на стол закуску и самовар. Те быстро исполнили его приказания. Офицер сел за стол и с открытым лицом обратился к Брыкову.

- Не откажись, милый человек, разделить со мною хлеб-соль! - сказал он.- Хоть ты и дворовый, но сдается мне, что-то не так это! Ну, да мне все равно! - быстро произнес он, заметя смущение Брыкова.- Я только ради компании! Милости просим!

Семену Павловичу нельзя было отказаться, и он сел с офицером. Что-то знакомое показалось ему в чертах последнего, но он не мог припомнить, где и когда видел его.

Офицер радушно угостил его, и вскоре между ними завязалась непринужденная беседа. Брыков боялся говорить о себе и больше говорил о Ермолине, как о своем господине, и о драгунском полке, а офицер рассказывал ему, как был в Киеве, видел родной дом, ездил по своим имениям. Брыков чувствовал, что этот офицер представлял собою какое-то влиятельное лицо.

- Тройка заложена! - доложил смотритель, спустя добрых три часа.

Офицер встал, протянул Брыкову руку и, смеясь, сказал:

- Теперь меня не обманете! Вы - барин, а не дворовый! Ну, да мне ваших тайн не надо!..

Брыков смутился и что-то невнятно пробормотал.

- Ну, ну! - ответил офицер.- Всего доброго! В Петербурге, может быть, свидимся! - И, кивнув Брыкову, он вышел из горницы.

- Кто это? - спросил Семен Павлович, когда тройка отъехала.

Смотритель, пожав плечами, ответил:

- Офицер! Полковник Грузинов.

- Грузинов! - воскликнул Брыков и с досадой хлопнул себя по лбу.

Грузинов! Этот фаворит императора, который неразлучен с ним, который спит в одной спальне с ним! И как он не узнал раньше его имени. Был такой случай, и он упустил его!

- Ах, Сидор, Сидор,- сказал он, когда они поехали дальше,- ты шепнул бы мне только!

- А я почем знал-то? Офицер, офицер и есть. Мало ли их я перевидал! А тужить вам, сударь, нечего. Приедете в Петербург и к нему!

- Ну, там он совсем иным будет, чем в дороге.

От станции Валдай уже начал чувствоваться Петербург. Смотрители станций все были до крайности напряжены. То и дело встречались быстро несшиеся из Петербурга фельдъегерские тройки. Лошади все в пене распластывались от бега; легкий тарантас метался из стороны в сторону, и в нем, полуприподнявшись, находился лихой фельдъегерь, который должен был так мчаться с каким-нибудь царским приказом, может, неделю, другую и, не медля, вернуться назад. Случалось по дороге встречать и крытые повозки с солдатами на облучке. Брыков бледнел, видя их. Он знал, что это везут обреченных на ссылку, обреченных иногда за пустое слово, за неловкий шаг.

"Вдруг и меня так?" - мелькало у него в уме, и он дрожал от страха.

- Колпино! А там Петербург! - сказал однажды Сидор.- Ну, помоги Господи! - И он широко перекрестился.

Семен Павлович невольно последовал его примеру. Последний перегон. Три станции - и он будет в столице хлопотать о своей участи. Кони мчались, а он лежал, откинувшись, в коляске и шептал про себя молитвы. Петербург был уже в десяти верстах.

XIV

БРАТ БЕЗ БРАТА

Дмитрий Брыков торжествовал, и его жесткое лицо теперь постоянно освещала зловещая, торжествующая улыбка. Дня три спустя после болезни Семена Павловича, он при деятельной помощи денег и Воронова был уже введен в наследство и из полунищего, жившего от щедрот брата, превратился в богача.

"Все мое!" - усмехался он, думая об имуществе брата, о его имениях и людях.

Повар Степан, конюх Антон и казачок Павел, бывшие слуги Семена Павловича, стояли, переминаясь с ноги на ногу, в прихожей Брыкова, и он грозно говорил им:

- Теперь я - ваш барин! Запомните это! Брат был вам потатчик, ну, а меня вы немножко знаете, так смотрите! - И он внушительно погрозил им пальцем.- Что же там насчет всяких глупостей, что вам Сидор наговаривал, так я его, старого хрыча, на днях потребую и на его шкуре покажу вам, кто теперь у вас настоящий барин! Идите! Федька вам покажет и место и дело.

Слуги Семена Павловича пошли, угрюмо почесывая затылки, а Федька сказал им в виде утешения:

- Еремей теперь над вами главой будет. Он вам покажет! Злой то исть, как пес...

Дмитрий Брыков торжествовал. В подмосковное имение он явился в сопровождении исправника и, собрав сход, нагнал на всех такого страха, что мужики с воем повалились ему в ноги. Однако он не терял времени и изо всех сил торопился выбраться из Москвы, где чувствовал себя далеко не спокойно.

Со стариком Федуловым он сговорился скоро.

- Теперь я еду, а вы, значит, ко мне так через месяц,- сказал он старику,- я там уже и домик вам, и все хозяйство изготовлю. Прямо на готовое.

Жадный старик широко улыбался и кивал головой.

- Только домик продам и сейчас же! Наши сборы какие! Раз, два - и готово. Только домик продам.

- И отлично! Чем скорее, тем лучше. А я так завтра и в дорогу.

- С Богом!

На другой день Дмитрий Брыков пришел проститься. Маша не хотела спуститься к нему из своей светелки, но старик поднялся к ней и, грозно хмуря брови, сказал:

- Ты у меня не дури! Я этих шуток, знаешь, не люблю! За косы вниз потащу. Ну, иди! Живо!

Бледная, с глазами, припухшими и красными от слез, Маша сошла вниз и покорно сказала отцу, не взглянув даже в сторону ненавистного Дмитрия:

- Вы меня звали, батюшка?

- Звал! - сухо ответил старик.- Вот наш благодетель, Дмитрий Власьевич, уезжает, так проститься хотел!

Маша не двинулась с места, не подняла головы, зато у Дмитрия горячей страстью вспыхнул взор, и он, быстро приблизившись к Маше, взял ее руку, после чего глухо сказал:

- Марья Сергеевна, я не хочу быть для вас пугалом, потому что люблю вас! И, Бог даст, вы оцените мою любовь!

- Никогда! - пылко ответила Маша.

Дмитрий вздрогнул, и его глаза полыхнули недобрым огнем.

- Не давайте зарока! - сказал он.- Я всегда добивался своего. Смотрите, брат шел против меня и умирает.

Маша подняла голову и с презрением взглянула на Дмитрия.

- От вашей подлости! - сказала она резко и вышла из горницы.

Старик испуганно посмотрел на своего гостя, но тот только пожал плечами и произнес:

- Объездится!

- Хи-хи-хи! - засмеялся старик.- Вестимо, не в девках же ей сидеть. А за грубости уж простите. Совсем не в себе она теперь.

Дмитрий беспечно махнул рукой, но, возвращаясь домой, в бессильной ярости кусал себе губы.

"Поганая девчонка! Другая радовалась бы, а эта... Ну да подождем! Обломается, и тогда...- И он злобно улыбнулся.- Я покажу ей себя!.."

- Совсем уезжаем! - сказал он Еремею, вернувшись домой.- Поезжай в имение и вышли из него шесть подвод для имущества, а я здесь укладкой займусь!..

В тот же вечер Еремей уехал, а шустрый Павел выскользнул и осторожно прибежал к Ермолину, где тогда лежал больной Семен Павлович, вызвал старого Сидора и сказал ему:

- Еремея сейчас в усадьбу ирод наш послал. Переезжать туда навовсе собирается.

Старик тряхнул головой.

- Пусть! Не надолго уедет. Лишь бы барину нашему Бог здоровьице дал!

- Подай ему Господи! - повторил за ним и Павлушка.

- Ну, а еще что?

- Да сейчас только и есть. Как поедем, я прибегу сказать!

- Прибеги, Павлуша, прибеги! Да еще вот что: староста-то там у нас грамотный. Так ты к нему ходи да нам отписки давай: как и что. Понял?

- Чего не понять? Прощения просим, Сидор Карпович!

Семен Павлович медленно выздоравливал, а Дмитрий Власьевич спешно собирался в дорогу. Его слуги складывали вещи, увязывали узлы, упаковывали мебель, а сам он ходил по комнатам и улыбался, думая о своей беспечной жизни. Вот он женится на Маше и тогда что ему? Черт не брат!.. Богат, обеспечен, женат на любимой девушке. Ха-ха-ха! И никакого не сделано преступления. Он даже рад, что отравление не удалось. Ведь теперь его брата нет в живых по указу самого императора!

- Кх, кх! - послышалось позади него, и он быстро обернулся.

- Честь имею! - сказал сладким голосом Воронов, который стоял в дверях и, потирая потные красные руки, неуклюже кланялся своим чурбанообразным туловищем.

- А! Дмитрий Авдеевич! - небрежно сказал Брыков.- Чего тебе?

Воронов сделал два крадущихся шага к нему и, обнажив улыбкой черные корешки вместо зубов, сказал:

- Кх, кх! Прослышал я, что в отъезд собираетесь?

- Да! Что мне тут делать?

- Кх, кх! - Воронов усиленно стал тереть руки, словно мыл их мылом.- А как же насчет меня, насчет, то есть, расплаты со мною?.. А?..

Дмитрий нахмурился. Никогда он не был охотником платить, а теперь, когда стал богат, еще менее.

- Какая расплата? - мрачно сказал он.- Я, кажется, с тобой в расчете.

- Шутить изволите! - пробормотал Воронов.- Ведь мы уговорились тогда еще, при Сергее Ипполитовиче, с вами!

- Не помню! - тряхнул головой Дмитрий.- Да и кроме всего - ведь ты с меня полтысячи рублей получил?

Воронов весь съежился и его лицо перестало улыбаться.

- Так рассуждать изволите? Да ведь эти пятьсот рублей я для ускорения дела вашего роздал и своих еще не видел; ведь я вам из-за процента работал, а не ради спасения! У меня жена есть!

- Да мне-то что? - грубо сказал Дмитрий.- Я дал пятьсот и все тут! Не имение же мне тебе подарить!

- Ах, вы так? Кх, кх...- бледнея и теряясь, сказал Воронов.- Ну-с, так я...

- Ты еще грозить мне? - Дмитрий вспыхнул и поднял руку.- Вон, приказная душа, а не то...

Но угрозу повторять не было нужды. Воронов съежился и зайцем стрельнул в двери.

Дмитрий перевел дух и усмехнулся:

- Дурак тоже! Думал, с кого сорвать!

В это мгновение в открытое окно просунулась голова Воронова.

- Вы меня вспомните! - произнес он и тотчас же исчез. Дмитрий погрозил на окно кулаком и успокоился.

Через три дня он уже был в деревне, в том Брыкове, где провел со своим братом и детство, и юность. Он тотчас поставил Еремея у себя дворецким, назначил другого старосту и определил наказания за всякий, даже маленький проступок.

- На глазах жить будете! Спуска не дам! - погрозил он оробевшим мужикам.

Недалеко от его усадьбы стоял охотничий домик, и он, предназначив его для Федулова с дочерью, торопливо стал прибирать его к их приезду.

Недели три провел он в томительном ожидании. Наконец на дороге показался возок, и Дмитрий встретил Федуловых.

Маша даже не взглянула на него и походила на приговоренную к смерти, Дмитрий насильно поцеловал ее руку, злобно думая, что она "обойдется". Федулов поцеловался с ним, выйдя из возка, и сказал вместо приветствия вполголоса:

- Слышь, Семен-то выздоровел и в Питер укатил, к царю прямо.

Дмитрий вздрогнул и побледнел.

- Помирись с Вороновым,- сказал Федулов,- он все дело обмозгует. Беда ведь, коли Семену успех будет!..

XV

КАПИТАН СЕМЕНОВСКОГО ПОЛКА

Еще черти, как говорится, на кулачках не дрались, как угрюмый хохол, денщик Ивашка, стал будить своего барина, капитана Семеновского полка Башилова. Молодой человек не хотел подниматься и мычал, брыкаясь ногами, но флегматичный Ивашка методически встряхивал его за плечо и повторял:

- Ваше благородие, подыматься пора! Ученье скоро.

- У, черт тебе дядька! - выругался Башилов и наконец раскрыл глаза, но тут же мысль о строгой дисциплине мелькнула в его голове, и он, быстро сев на узкой постели, тревожно спросил: - Что? Не проспал я?

- А як же! - ответил Ивашка.- Я же будил-будил, толкал-толкал!

- Который час?

- Увсе четыре!

Башилов вскочил как ужаленный.

- Ах ты скверная образина! - закричал он хриплым голосом.- Хохол неумытый! Как же я поспею теперь? Одеваться! Живо!

Ивашка степенно подал умыться своему барину и стал помогать одеться; это была целая процедура, особенно с уборкою головы, хотя у всякого офицера был парик. Наконец Башилов оделся и взял треугольную шляпу. В высоких ботфортах, в туго натянутом мундире с воротником под самые уши, со шпагою, в крагах, с косою и буклями, он имел вид бравого, настоящего павловского солдата, крепкого, рослого, здорового.

- Хоть съешьте чего,- сказал Ивашка,- что же так, голодному-то!

Башилов только сердито посмотрел на него и крикнул:

- Из-за тебя, скотины, еще опоздаю, а ты: "Съешьте"!

- Не беспокойся, ваше благородие,- широко улыбнулся Ивашка,- теперь еще только половина четвертого. Я так, для страха сказал!

- Как? Наврал? Ах, ты!.. Да я тебя!..- вспыхнул Башилов, но, тотчас успокоившись, спросил: - А что поесть-то?

- Курица есть и сбитень. Я разогрел его!

- Тащи! - И Башилов присел к столу и жадно начал есть принесенное Ивашкой.

В окно смотрел хмурый осенний рассвет, и убогая комнатка капитана гвардии казалась еще несчастнее. Он снимал у огородника избу в одну горницу с печкой за перегородкой, где жил его денщик. Бревенчатые стены не были ничем украшены: только в углу висели старый халат да офицерский шарф; мебель этой горницы составляли: два жестких дивана, четыре стула, стол и узкая походная кровать, да в углу стояла целая куча чубукоь от трубок.

Башилов поел, резко сорвался с места и схватил шляпу; денщик развернул перед ним серую шинель.

- А что на обед будет? - спросил он.

- Каждый день, дурак, с пустяками лезешь! Что, что? Делай что хочешь!

- А гроши?

- А гроши? - передразнил его Башилов.- Что, я делаю их, что ли? Займи где-нибудь! - сказал он быстро и скользнул в двери.

- Смордовать где качку,- пробормотал Ивашка, задумчиво почесав в затылке,- а хлеба в лавке не дадут.

Тем временем Башилов уже храбро шагал по лужам и грязи под мелким осенним дождем, торопливо направляясь к казармам.

Сегодня был назначен у них плац-парад и, того гляди, мог приехать и сам император. При этой мысли Башилов ускорил свой шаг.

Он жил на Конной площади, и до Семеновского полка ему надо было пройти немалый конец по Обводной канаве; но он сокращал свой путь, перелезая по дороге плетни и идя прямиком по огородам и пустырям.

- Эй, Башилов! - окликнул его веселый голос недалеко от казарм, и с ним сравнялся маленький толстый поручик.

- Башуцкий! Здравствуй! - ответил Башилов.- Что вчера делал?

- Что? Продулся! Ха-ха-ха! Сегодня отыгрываться буду! Греков звал! У него чуть не ассамблея готовится. Прелестниц назвал! Пойдешь?

- Ни гроша нет! - уныло вздохнул Башилов.

- Глупости! Он же даст и на почин!

- Э, други! - крикнул сзади молодой голос, их догнал штабс-капитан Вишняков.- Говорят, государь приедет?

Офицеры кивнули ему в ответ и вошли в казармы, где каждый направился в свою роту.

В низкой огромной комнате толпились солдаты Башилова. Он поздоровался с ними и приказал выводить их на двор. Там уже выстраивались ряды. Шеф полка метался, хрипло крича, офицеры суетились, и только Башилов спокойно выравнивал свои ряды.

- Музыка, вперед! - закричал командир второго батальона.- Шагом марш!

Солдаты, брякнув ружьями, потянулись со двора на огромный плац. Впереди ехал шеф полка, тучный полковник, рядом с ним командир второго батальона и позади них два адъютанта и горнист. Офицеры и солдаты без шинелей; дождь монотонно поливал их и портил мундиры и настроение.

На площади уже выстраивались ряды измайловцев. Семеновцы установились тоже, и наступило томительное ожидание. На краю площади стал собираться народ, неизвестно откуда появились собаки.

- Едут! - вдруг пронеслось по рядам.

- Стройсь! Оправсь! - раздалось тут и там.

Произошло движение, и потом все застыло и замерло. "Хлюп, хлюп, хлюп" - раздалось шлепанье конских копыт по грязи, и в сопровождении четырех лиц показался император на своем неизменном Помпоне, огромной английской лошади. Он был в темно-зеленом мундире, с одной звездой на груди, в белых лосинах и крагах, с хлыстом под мышкою.

- Здорово, молодцы! - весело произнес он и при дружном крике солдат медленно поехал по их рядам.

И солдаты, и офицеры читали в душе молитвы, боясь какого-либо неосторожного упущения, ничтожного по существу, но в глазах взыскательного Павла могущего обратиться в преступление. На этот раз государь был в благодушном настроении.

- Вот, сударь мой,- говорил он ехавшему за ним полковнику Грузинову,- настоящие солдаты, гатчинская выправка! - и улыбался.

Проехав все ряды, он остановился у края площади и был окружен толпою зевак и собаками. Он опустил руку в задний карман мундира, вынул булку и стал крошить ее собакам.

- Ну, ты, ты! Жадная,- кричал он изредка и отгонял хлыстом слишком дерзкую собаку.

А роты тем временем выстраивались, готовясь к маршу. Наконец император скормил всю булку и махнул собакам. Те тотчас отбежали прочь.

- Ну, теперь прошу отодвинуться,- сказал государь толпе зевак и шепнул Грузинову: - Начинать!

Тот поскакал к семеновцам.

- Стройтесь! - пронеслось по рядам.

Барабаны ударили, и под их сухую трескучую дробь двинулись ряды солдат: мерно, стройно, словно по линейке. Раз! - я как одна вытягивались ноги по всей линии. Барабан замирал. Два! - и с ударом барабанов раздавалось дружное шлепанье сотен подошв по жидкой грязи. А дождь сеял и сеял.

Император не замечал его, весь отдавшись созерцанию красивой картины ротного строя, и на своем массивном Помпоне казался конной статуей. Раз, два! Раз, два! - мерно, ряд за рядом проходили мимо него ряды солдат, и он тихо кивал им головой, а потом вдруг встрепенулся, звонко крикнул: "Благодарю!" - и поскакал с плаца.

Лица всех - и солдат, и офицеров - вдруг оживились. Словно над ними прошла грозовая туча без грома и молнии.

- Вольно! - закричали по рядам.- По домам!

Солдаты положили на плечо ружья, офицеры вытерли сырые клинки и вложили в ножны. "Ах, вы, сени мои, сени!" - раздалась звонкая песня, и солдаты весело пошли в свои казармы. Офицеры собрались группой и шли, оживленно переговариваясь между собой.

- Башилов, приходи ко мне сегодня,- сказал Греков, высокий смуглый офицер с тонкой талией,- у меня сегодня и прелестницы... Нинетта, Виола...

- Я, брат, продулся вчера,- угрюмо ответил Башилов.

- Отыграешься!

Башилов только вздохнул. Он и хотел бы поиграть, да не на что было, а потому он уныло сказал:

- Нет, уж какая игра без алтына!

- Приходи, я дам тебе пять золотых!

Башилов улыбнулся. Мысль отыграться на эти деньги мелькнула у него в голове, но он тотчас отогнал ее прочь.

- Нет спасибо,- ответил он решительно,- если достану денег, приду, а то - нет!

XVI

БРЫКОВ В ПЕТЕРБУРГЕ

Мрачный и недовольный возвращался Башилов в свою квартиру. Черт возьми этот Петербург! Царское отличие принесло ему только неудовольствия. Оставил бы он его капитаном в Москве, и жил бы он припеваючи. Товарищи - не форсуны, богачи не меньше питерских, да душа нараспашку. Вот хотя бы Греков: парень славный, деньги дает, а возьми - и он тотчас все обращение переменит, в Москве же - Ермолин, Брыков, Прыгунов... Опять и дисциплина. Здесь так и смотри в оба: чуть что - и на гауптвахту, а попадись царю - и того хуже. Положим, будь деньги... И при этой мысли Башилов стал еще мрачнее.

Он вошел на огромный двор своего дома и с удивлением и шостановился. На дворе стояла дорожная коляска без лошадей с поднятым дышлом.

"Что сие значит?" - - подумал капитан и быстро вошел к себе.

В сенях встретил денщик и доложил ему:

- Ваше благородие, до вас его благородие приехали.

- Какое его благородие? Что болтаешь?

- Никак нет-с! Из Москвы!

Башилов, уже не слушая его, вошел в горницу и в недоумении остановился. Какой-то мужчина встал с дивана при его приближении; какой-то старик, открыв дорожный погребок, выкладывал и него всякую снедь.

- С кем имею удовольствие?..- начал Башилов.

- Не узнаешь? - произнес приезжий, и по голосу Башилов тотчас узнал своего гостя.

- Брыков! - воскликнул он, и они начали обниматься.- Садись! - через мгновение произнес Башилов, торопливо сбрасывая парик, краги и прочую амуницию.- Вот обрадовал!.. Ну, длвай угостимся! Ивашка, тащи!

- А чего тащить-то? - отозвался денщик.

- Не хлопочи, батюшка,- кланяясь сказал Сидор,- у нас с дороги на всех хватит. Кушайте на здоровьице!

Башилов покачал головой.

- Продулся я вдребезги! - сказал он.- Но как ты изменился! Я не узнал тебя!

- Немудрено,- ответил Брыков и коротко рассказал свою историю.

Башилов бросил есть и вскочил со стула.

- Ах он негодяй! Ах подлая душа! - восклицал он во время рассказа.- И ты не отвел души, не побил его? Да я бы... да он бы...- И Башилов замахал кулаками.

- Этим не вернуть своего,- сказал Брыков.- Сюда я хлопотать приехал. Позволишь у тебя жить?

- Да сделай милость! За удовольствие! Здесь, брат, такая казенщина! Брр! Я вот тебя сегодня познакомлю. В гости пойдем.

- Куда?

- К товарищу! Деньги у тебя есть?

- Деньги? Рублей семьсот есть.

- Семьсот! - радостно воскликнул Башилов.- Дай двести, голубчик!

- С удовольствием!

Башилов сразу просветлел и оживленно, самоуверенно заговорил:

- Ты отдохни немного, а потом пойдем гулять. Я тебе Петербург покажу. В аглицкий трактир зайдем, потом пойдем к Грекову. Славные ребята есть у нас, только все же не Москва! Куда им! А дело твое поведем. Не унывай! Подстроим так, что государь сам о тебе спросит! Ивашка, трубку!

Когда денщик подал ее, Башилов напустил полную горницу дыма, пил вино, привезенное Брыковым, и говорил без умолку, пока вдруг не откинулся к спинке стула и не захрапел. В горницу тотчас вошел Ивашка, приподнял своего барина и ловко свалил его на узкую кровать. Брыков последовал его примеру, и скоро в горнице раздался дружный храп.

Было часа три, когда Брыков проснулся от толчков в плечо.

- Вставай! - весело говорил ему Башилов.- Идем Питер смотреть, а там и к Грекову!

Семен Павлович встал и начал одеваться.

- Ну, ты клок этот уничтожь! - сказал ему Башилов, оглядев его статский костюм.- У нас он строго воспрещен!

Брыков торопливо зачесал спущенный на лоб клок волос.

- Теперь ладно! Идем! Бери деньги,- сказал Башилов и прибавил: - И забавный же ты в этой одежде! Словно приказный какой!

Они вышли. Прямо из ворот открывалась Конная площадь и на ней самую середину занимал высокий эшафот.

- Часто? - спросил Брыков, кивая на это мрачное сооружение.

- Каждый день! - ответил Башилов.- Смертных казней нет, а так, торговые: одного плетью, другого кнутом, клеймят, прав лишают... Теперь и дворян, братец! Недавно здесь из-за одного дворянина разговор поднялся, а император решил: так как за свой поступок дворянин своего звания лишен, то и подвержен телесному наказанию наравне с прочими. Вот как у нас!

- А красоты в городе нет!

- Дура голова! Мы еще до города не дошли! Вот подожди, увидишь Невскую перспективу, Гостиный двор, дворец!..

Они через огород вышли за нынешний Загородный проспект и шли, осторожно ступая по узким тропинкам, протоптанным в грязи. Справа и слева виднелись деревянные дома, окруженные то огородами, то садами. По дороге стали попадаться прохожие и извозчики, изредка проезжал собственный экипаж, и Башилов тотчас говорил, кто проехал.

- Откуда ты узнал всех?

- Эх,- ответил Башилов,- московская, братец мой, привычка. Всех знаю! Ну, вот и Невский.

Они вышли на Невскую перспективу, и Башилов показал приятелю Аничков мост, в то время деревянный, окрашенный в зеленую краску. Справа и слева стояли дома, перемежаясь с садами. Широкая улица, с двух сторон осененная густыми деревьями, шум движения по ней прохожих и экипажей, крики торговцев, длинное здание Гостиного двора и в конце высокий шпиль Адмиралтейства очень понравились Брыкову.

- Барин, пожалте! Подвезу! - предложил лихо подкативший извозчик.

- Садись! - сказал Брыков.

- Мы не имеем права! - махнул рукой Башилов.- Пойдем лучше! - И они пошли по улице, причем Башилов то и дело раскланивался со знакомыми.

Вдруг на улице произошло волнение.

- Смотри, смотри! - сказал Брьпсов.

Посреди улицы остановилась карета, из нее вышла богато одетая дама и стала в грязь ногами.

- Тсс! - прошипел Башилов.- Нa колени! - и сам вытянулся так, словно хотел дотянуться до неба.

Семен Павлович оглянулся и торопливо опустился на колени. Посреди улицы на своем Помпоне колыхающейся рысью ехал император. Брыков смотрел ему вслед, пока он не скрылся, и поднялся с колен

- Это он к Лопухиной поехал, оттуда на постройку дворца, а потом домой и опять к ней чай пить! - пояснил Башилов.

Движение возобновилось снова.

Друзья прошли на Неву, где по набережной катились нарядные экипажи запряженные богатыми конями, и Башилов с гордостью называл Семену Павловичу всех знатных владельцев.

- Это - Зубов,- сказал он, указывая на красивого всадника,- он думал, что его император ушлет Бог весть куда, а государь приблизил его и, слышь, Кутайсов за него дочь выдает. Вон она с матерью идет!

- А вот братья Орловы, а вон Ростопчин едет. Государь его так и осыпает всякими милостями! Ну, а теперь вот сенат, площадь, вот памятник, это покойная императрица Петру поставила, а вот и аглицкий трактир. Зайдем!

Они вошли в низкие комнаты нижнего этажа и сразу очутились в тусклой атмосфере табачного дыма. У прилавка суетился человек в белом колпаке, за отдельными столиками сидели группы мужчин, прислуживающие проворно ныряли в толпе и среди общего шума из ее бедной комнаты раздавался сухой стук биллиардных шаров.

- Пройдем туда, - сказал Башилов.

На узких диванах вдоль стен сидели мужчины с длинными чубуками в руках и оценивали удары игроков, игравших на двух биллиардах.

- А, Башилов! - закричал один из сидевших, и этот возглас подхватил другой, третий.

Капитан начал оживленно здороваться то с одним, то с другим, а потом бойко закричал:

- Гарсон! Два пунша и две трубки! Брыков, садись!

Семен Павлович подошел и скоро познакомился со всеми.

Это были офицеры: кто Семеновского, кто Измайловского, кто Гатчинского полка пешие, конные и артиллеристы.

- Вы где вечером?

- У Грекова! У него карты!

- Башилов, держи мазу за Ефремова, а я за Сивкова!

- Врешь! Сивков играет куда лучше! Хочешь, я за Сивкова?

- Валяй!

Брыксов смотрел и дивился на беспечную жизнь этих офицеров. Что же говорят про суровую дисциплину? Да в Москве и похожего на это нет. Правда, в квартире кутят, так ведь это у себя дома.

- Выиграл! - закричал Башилов.- Давай два золотых! Спасибо, Сивков! Ну, Брыков, плати и идем!

Он кивнул всем и быстро прошел в соседнюю комнату. Семен Павлович расплатился и пошел следом за ним.

XVII

КУТЕЖ И ПОХМЕЛЬЕ

- Славные ребята,- говорил по дороге Башилов,- только прижимистый народ. Ах, да вот увидишь!

- А далеко это? - спросил Семен Павлович, чувствуя уже некоторую усталость.

- Близко! Почти рукой подать! Сейчас по Фонтанной и к Обуховскому мосту.

- Берегись! - раздалось вдруг над их ухом, и Брыков едва успел посторониться, как мимо них промчалась линейка, в ней сидел какой-то военный.

- Ишь, каналья! - проворчал Башилов.

- Кто это?

- Чулков! - ответил Башилов.- Вроде как полицеймейстер. Все знает!.. Недавно один офицер у нас подпил, да и начал хвастать, что государь его адъютантом сделает. И что же? На другой день в приказе: за хвастовство на две недели на гауптвахту! Вот и про тебя вскоре узнает!

- Я ведь не по своему виду. Я - как дворовый Ермолина!

- Фью! - свистнул Башилов.- Смотри, не влетел бы! Тогда и я с тобой!..

- Да ведь по моему виду совсем нельзя. Суди сам: выбывший из полка за смертью! Никто не поверит, что это и есть я!

- Да! Но всячески плохо. Надо начинать хлопотать скорее. Ну, вот и пришли!..

Башилов вошел на крыльцо каменного двухэтажного дома, поднялся по лестнице и позвонил.

В трех комнатах среди дыма от трубок толпился народ.

- А, Башилов! - воскликнул стройный, высокий офицер.

- Я! И привел к тебе своего друга из Москвы. Бывший поручик Нижегородского драгунского полка Семен Павлович Брыков.

- Очень приятно! Господа, еще партнер! Знакомьтесь!

Брыков почувствовал себя своим в холостяцкой компании и скоро успел перезнакомиться со всеми. В одной комнате компания гостей пила и ела, в другой за тремя ломберными столами шла игра, в третьей Брыков увидел трех женщин, декольтированных, с огромными, как башни, прическами. Они жеманились и звонко смеялись, поминутно чокаясь с офицерами бокалами.

- Наши красавицы! - сказал хозяин Брыкову.- Это - Нинетта, это - Виола, а это - просто Маша!

- По-нашему, по-московскому,- сказал Брыков, запросто здороваясь с женщинами,- Анюта, Феня да Маша!

- Фи! Феня! - ответила, вспыхнув, хорошенькая брюнетка.

- Что же, Феня, может быть, во сто крат красивее Клеопатры!

- Вы военный?

- Был!

- Отчего же перестали? Не нравится?

- Нет! Пришлось выйти,- сказал Брыков, покачав головой.

Сидевшие подле него офицеры окинули его подозрительным взглядом.

Семен Павлович понял их взгляды и вспыхнул.

- Случилась престранная история,- сказал он и тут же рассказал все происшедшее с ним.

- Как? - произнес Башуцкий.- Выходит, вы теперь...

- Живой мертвец! - ответил Брыков со смехом.

- Ай! Какой ужас! - воскликнула рыженькая Анюта.

- Глупая! - сказала Маша.- Ведь это только по бумагам.

- Мне вас жалко,- шепнула Брыкову Виола, пожимая ему руку, и он благодарно кивнул ей головой.

- Господа, игра начинается! Пожалуйста! - провозгласил хозяин, обходя комнаты.

- Все устроил? - спросил Башуцкий.- И окна? И Степку послал?

- Все!

- Идемте! - Башуцкий встал и сказал, обращаясь к Семену Павловичу: - У нас, батюшка, здесь столица, особые порядки! Дольше девяти часов сидеть нельзя. Должны огни гасить, а в карты - ни-ни! Вот и делаем: окна занавешиваем так, что ни огонька не видно, и денщиков на дозор посылаем! Идемте!

- Возьми и меня! - сказала Виола.- Тебе, как мертвецу, счастье будет!

- Пойдем! - ответил Семен Павлович.

В комнате метал Вишняков. Громче всех раздавался голос Башилова.

- Что за игра? - подходя к столу, спросил Брыков.

- Экарте! - ответил Башилов и шепнул: - Дай десять золотых, продулся:

- Играй со мной! - сказал Брыков и, вынув деньги, поставил их на поле.

- Ваша! - через минуту сказал Вишняков.

Брыков беспечно подвинул выигрыш и оставил все деньги на том же месте.

- Ваша! - опять ответил Вишняков.

- Эге! Да ему везет!

- Я говорила! - закричала Виола.

- Ну и я! - сказал Башилов.

- Стой, а я передвину! Хочешь, двигай и ты!

- Нет, я оставлю!

- Ваша! - бледнея объявил банкомет, равнодушно беря ставку Башилова.- Тогда снова - по-банку!..- сказал Брыков, в то же время задумав: "Выиграю здесь - значит, и дело выиграю!"

- Ваша! - раздался общий крик, и Вишняков бросил карты.

- Выиграю! - радостно сказал Брыков и дал Виоле целую горсть золотых.- Бери! - сказал он тихонько Башилову.- Я дальше играть не буду.

- Полиция! - вдруг закричал, вбегая в комнату, денщик.

Почти тотчас в комнатах погасли все свечи. Началась какая-то суматоха.

- Бежим!- шепнула Брыкову Виола и потянула его за руку. Он послушно пошел за ней.- Сюда, сюда! Стой! Я найду свою тальму. Ну, вот. Пойдем!

Это все происходило в темноте. Они как будто вышли из комнат, когда до них донесся властный голос:

- Приказываю открыть!

- Теперь бежим! - шепнула Виола.

Они очутились на дворе. Луна ярко светила, и Брыков увидел Зеленую лужайку, низкий забор и за ним сад.

- Ты помоги мне перелезть,- сказала девушка,- а потом в сам.

Брыкову стало смешно. Он, без шинели и шляпы, в одном фраке, пересаживал через забор красавицу в кружевной тальме. Но тут же он вспомнил, что может быть схвачен полицией, и, почти перебросив через забор Виолу, сам в один миг очутился на его гребне и спустился в какой-то сад.

- Это - сад графа Юсупова! - сказала Виола.- Мы потихоньку проберемся, тут есть лазейка, вылезем, и ко мне домой! Бедный, ты даже без шляпы! А деньги взял?

- Взял!

- Ну, и отлично! - И Виола вздохнула.- Я завтра пошлю Катю и все купим. Лезь!

И они пролезли в узкую щель в частоколе.

- Откуда ты знаешь тут все эти ходы?

- Я? - просто ответила Виола.- Я была у графа дворовой! - И, идя по узенькому проулку, она рассказала Брыкову свою историю.

Она была дворовой графа Юсупова и обучалась для сцены танцам. В балете "Амур на ловле" ее увидел богатый подрядчик Семенов и выкупил на волю. Она жила с ним три года, пока он не умер от паралича. Покровителя не было, и она стала прелестницей. Офицеры Семеновского полка все ее знают. Она рассказывала свою историю так спокойно и просто, что Брыкову стало даже весело с ней.

Когда он проснулся рано утром, первой его мыслью было идти домой.

- Выпей кофе! - сказала ему девушка.- Я послала Катю за вещами и заодно узнать, что вчера было. Да вот и она! Ну, принесла? Что там?

В комнату вошла хорошенькая горничная с плутоватым лицом.

- Все сделала,- ответила она,- а потом и туды сбегала. Степа все рассказал. Беда! Сам Чулков наехал, потом плац-майора вызвал. Всех на гауптвахту взяли!

- Ай! Ай! Ай! А Машу и Нюшу? - И их увели!

Девушка всплеснула руками.

- Вот им беда будет! Государь их вон вышлет.

- А государю-то что за дело?

- Ах, ты не знаешь! Государю обо всем докладывают!

Брыков широко перекрестился и встал.

- Чего ты это?

- Я подумал, что было бы, если бы я попался! - сказал он и прибавил: - Спасибо тебе! Вот, сколько могу! - Он опустил в карман руку и вытащил горсть золотых монет.- Возьми!

- Не забывай меня! - ласково сказала ему девушка.- Может, я и пригожусь тебе!

Брыков благодарно кивнул ей, надел на себя какую-то старую фризовую шинель, высокую шляпу и вышел от гостеприимной девушки. Он шел, не зная дороги, пока не встретил извозчика, и тотчас сел на линейку. Извозчик потрусил мелкой рысью, и Брыков, подпрыгивая на каждом ухабе, думал: "Нет, от этого Башилова и его компании подальше. Еще не на такую историю напорешься. Спасибо этой Фене, а то если бы попался, так, пожалуй, и всему делу конец бы... сразу!.."

Андрей Зарин - Живой мертвец - 01, читать текст

См. также Зарин Андрей Ефимович - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :