Михаил Николаевич Волконский
«Жанна де Ламот - 02»

"Жанна де Ламот - 02"

Глава XXXI

Семейный совет

Анна Петровна, бывшая графиня Савищева, выслушала сына с широко раскрытыми испуганно-удивленными глазами, решительно ничего не поняв из того, что он сообщил ей.

Какая там расписка?.. Какой дук дель Асидо?.. Этого она не знала и не могла взять в толк, но она почувствовала большую беду над собой, и все осторожные и высокопарные слова, которые ей говорил Саша Николаич, она перевела на свой язык так, что это значило, что у нее и Саши возьмут все, и она снова останется без средств, а так как она уже узнала, что это значит, то и была испугана до ужаса.

- Что ж, миленький, делай, как знаешь!.. То есть как это грустно! - сказала она сыну.

Но когда он, расцеловав ее, ушел, она почувствовала непреодолимое желание поговорить с кем-нибудь, посоветоваться, чтобы кто-нибудь толковый из мужчин объяснил ей, насколько опасно все то, что случилось, и посоветовал, как поддержать Сашу так, чтобы он, увлекшись, не сделал какого-нибудь промаха.

Но возле нее не было никого, кроме француза Тиссонье да еще Ореста.

Француза не было дома, и у Анны Петровны не было выбора. Если она хотела с кем-нибудь поговорить, то к ее услугам был только Орест, который лежал в своей комнате на постели, вычерчивая пальцем мысленные узоры на стене, обиженный на судьбу за то, что не на что даже сходить и выпить в трактир, чтобы там поиграть на бильярде. Он из деликатности не попросил у Саши Николаича, потому что видел, что тому было не до него, но теперь раскаивался, так как ему очень хотелось пойти в трактир.

Он уже обдумывал, нельзя ли пустить в оборот что-нибудь, вроде молитвенника, как вдруг ему пришли сказать, что его к себе просит Анна Петровна.

- Она меня просит?! - спросил удивившийся Орест и вскочил с кровати.

Анна Петровна до сих пор еще ни разу не входила в непосредственные сношения с "месье Орестом", как она называла его.

Однако посланный лакей положительно удостоверил, что Анна Петровна изволила просить к себе Ореста Власьевича.

Вывод, который из этого сейчас же сделал Орест, был тот, что судьба благоприятствует ему, как всегда. Он в последнее время уверил себя, что он - баловень судьбы.

Если Анна Петровна звала его к себе для разговора сегодня в первый раз, то у нее, несмотря на этот первый раз, можно попросить денег, а она даст, наверное. А если она даст, то трактир и бильярд ему обеспечены, что и требовалось доказать.

Орест мимоходом глянул на себя в зеркало, хотел было, ввиду исключительности случая, пригладить волосы и взял было для этого щетку, но сейчас же положил ее, махнул рукой и пошел так, как был. Он знал из опыта безнадежность приглаживания торчавшего на верхушке хохла, за который еще в детстве обыкновенно драли его.

Вошел он к Анне Петровне, наладившись по дороге всем своим существом на комильфо. Он раскланялся, сел на низенький стул, одну ногу вытянул, другую поджал под стул и выпрямился так, как, по его предположениям, это делают дипломаты.

- Месье Орест! - начала Анна Петровна, - Я хочу поговорить с вами!.. Меня беспокоит Саша!

Орест, конечно, рассудил, что денег пока еще у нее просить рано (нельзя же так сразу!) и что надо сказать хоть что-нибудь про Сашу Николаича, раз Анна Петровна заговорила о нем. Он сделал серьезный вид, нахмурился, что выразилось у него главным образом тем, что его усы стали ежом, и сказал:

- Да, он влюблен!

Сказал он это с единственной целью, чтобы только сказать хоть что-нибудь.

- В кого? - вздрогнула Анна Петровна.

Она обожала и чужие любовные истории, а уж когда речь зашла о сыне, то ей и подавно это было интересно. Сама она думала, что Саша Николаич чувствует склонность к Наденьке Заозерской. Она думала это потому, что ей самой хотелось этого, так как скромная Наденька Заозерская была ее любимицей.

Орест сейчас же обозлился на себя. Он вообще терпеть не мог разговаривать с дамами да еще о любви, а тут вдруг сам бухнул такое слово, из которого потом и не вылезешь...

"А почем я знаю в кого?" - подумал он и ответил:

- Это тайна!..

- Он разве признался в чем-нибудь вам?

- Любовные дела - это тайна!.. Все равно что дело чести!.. - произнес Орест, чувствуя себя необыкновенно неловко. - Не требуйте от меня, мадам, - он запнулся, не зная, что поставить после этого, и, вдруг почувствовав на лбу испарину, торопливо договорил: - Анна Петровна!

Вышло не совсем неловко, и Орест даже был рад этому.

- Месье Орест, миленький! - заговорила Анна Петровна. - Расскажите, что вы знаете!.. Мне как матери можно знать все!

"Вот пристает! - мысленно сказал Орест. - Нет, положительно, я уже много разговаривал с ней, пора просить денег!"

- Видите ли, глубокоуважаемая!.. - начал он, но Анна Петровна не дала ему договорить.

- Впрочем, вы, мужчины, удивительно скрытны и всегда стоите друг за друга. К тому же, меня вовсе не это беспокоит в Саше. Вы ничего не слышали? Он же должен лишиться всего состояния!

- Как лишиться всего своего состояния? - воскликнул Орест. - Я-то как же?.. Я уж слишком привык к комфорту!.. Я не допущу этого, на каком это основании?

- Я не знаю, на каком основании! - замотала головой Анна Петровна. - У него какие-то расписки...

- Ах, вероятно, расписка, данная кардиналом дуку дель Асидо?

Анна Петровна потупилась, как всегда это делала при упоминании кардинала Аджиери.

- Я не знаю! - сказала она.

- Виноват! - буркнул Орест, поздно соображая, что делает еще хуже тем, что извиняется. Не будь ему так нужны деньги, он давно бы уже удрал, - Видите ли, глубокоуважаемая... - решился он приступить к Анне Петровне, - собственно, мне нужен рубль.

- Вам нужен рубль? - протянула Анна Петровна, - Пожалуйста, месье Орест, - и поспешно добавила: - Если я могу вам служить...

- Тогда уж позвольте два! - осмелев, произнес Орест, и поспешил добавить: - С полтиной!..

- Пожалуйста, миленький! - заторопилась Анна Петровна и стала звонить в стоявший у нее под рукой маленький серебряный колокольчик.

Прибежавшие две горничные должны были отыскать именно тот мешочек или ридикюль, где у нее был положен кошелек. Но ни в одном из них кошелек не нашелся, а нашли его в спальне Анны Петровны, на туалете за зеркалом.

"Вот они женщины! - внутренне вознегодовал Орест. - Они толком не знают, где у них лежит такая нужная вещь, как деньги!"

Он главным образом всегда презирал женщин за то, что они не пьют водку, а те, что пили, делали это так противно, что уж лучше бы и не пили!

Анна Петровна вручила Оресту два полтинника, он поблагодарил ее и так ловко спрятал деньги, точно показал искусный фокус.

- А насчет Саши я подумаю, - сказал он, - и будьте совершенно спокойны, я не допущу, чтобы он разорился... Поверьте мне, что пока я при нем, с ним ничего не случится!

- Я знаю, месье Орест, что вы любите Сашу!.. Но вот только что я хотела сказать вам... простите, что я буду с вами полностью откровенна! Я слыхала, что вы часто бываете нездоровы, а это очень вредно, миленький, для здоровья!

Орест встал, поклонился, щелкнув каблуками, как будто у него на них были шпоры.

- Это я для вашего сына жертвую собой! - сказал он.

- Как же так, миленький? - спросила изумленная Анна Петровна.

- А чтобы он увидел, как это дурно и никогда не делал того же самого! Простите, что побеспокоил!

Орест шаркнул еще раз и исчез, а Анна Петровна, не задумываясь, решила, что, право, месье Орест вовсе не такой уж дурной человек.

Глава XXXII

Все, что нужно было Жанне

Жанна шла по саду, опустив голову и глубоко задумавшись. Ее не оставляла навязчивая мысль, не давала ей ни днем ни ночью покоя.

Этот человек, который являлся то Белым, то дуком дель Асидо, то, наконец, как он сам признался в этом на заседании, аббатом, на самом деле, очевидно, был ни тот, ни другой, ни третий. Это была такая таинственная, притягивающая к себе личность, которая была способна властвовать над другими и управлять ими.

Жанна на своем веку повидала многих людей и знала их, но никто из них не мог сравниться с этим человеком, кроме разве одного, которого Жанна видела часто и который был впутан даже в ее дело с ожерельем, а именно - графа Калиостро. (Граф Калиостро, истинное имя которого было Иосиф Бальзамо, родился в 1743 году, был величайшим мошенником своего века. Своими мистическими фокусами и чародейством он стяжал себе огромную известность, и многие его современники были склонны верить, что Калиостро обладает философским камнем и бальзамом вечной жизни. Обладая большим умом, он умело поддерживал легковерие окружавших его и, благодаря своим связям с масонами, пользовался большим авторитетом. Он был замешан и в историю с ожерельем королевы и, вынужденный бежать из Франции, скитался по всей Европе, побывав, между прочим, и в России)... Только последний мог бы сравниться с дуком в знании людей и в той силе воли, которая умеет подчинить их себе. Единственный человек, который всегда и во всем брал верх над Жанной, был граф Калиостро; со всеми другими она справлялась до сих пор сама, как справилась с Белым, распознав, что он был дуком дель Асидо. Но она еще не справилась с самим дуком.

Жанна знала, что ей надо было делать. Теперь она была настолько стара годами и опытом жизни, что могла бы, кажется, потягаться с самим графом Калиостро!

Она знала, что нужно только найти, в чем состоит слабость человека, чтобы управлять им. А у каждого человека есть какая-нибудь слабость, нужно только суметь открыть ее.

Несомненно, что и дук дель Асидо уязвим в чем-нибудь, и чтобы подчинить его себе, надо только выждать, приглядеться и действовать с осторожностью. А для того, чтобы подчинить себе такого человека, стоит поработать!

Жанна, давно уже привыкшая ступать так, что ее не было слышно, поднялась из сада на балкон и вдруг остановилась здесь, прислушиваясь.

Из растворенных окон гостиной, выходивших на балкон, доносились голоса, которые Жанна сразу же узнала.

Разговаривала княгиня Мария с Сашей Николаичем. Говорили они по-русски.

Жанна настолько знала этот язык, чтобы понять их разговор, довольно, впрочем, односложный и краткий, но выразительный. Да и не столько слова надо было понять Жанне в этом разговоре, сколько то выражение, с каким их произносили.

- Итак, вы решили? - спросила княгиня.

- Да! - ответил тот.

- Решили отдать двести тысяч?

- Да!

- Но разве вы так богаты, что можете располагать такими суммами?

- Это все, что я имею...

- Так вы отдаете все, что у вас есть?

- Нет, не все.

- Что же остается?

- Моя честь...

- Но деньги, состояние?

- Ради того, что я считаю своим долгом, я рад отдать не только все свое состояние, но и самое жизнь... Я готов умереть...

- Знаете, мне кажется, умереть легче, чем, раз испытав, что значит после нищеты получить богатство, снова расстаться с этим богатством. Я бы ни за что не решилась на это и, простите меня, мне трудно поверить...

- Вы не верите мне?

- Нет, я не это хочу сказать...

- Нет, скажите прямо, вы не верите мне?

- Вот видите, из всех людей, которых я встречала до сих пор, или, вернее, которых я знала, - и при этом я не исключаю и себя самой, - ни один из них не сделал бы этого...

- Но, как видите, я делаю! - заметил он.

- И я, признаюсь вам откровенно, удивляюсь вам и не могу назвать вас...

- Может быть, умным?

- Нет, я могу назвать вас рыцарем!.. В вашем поступке, если вы решитесь на него, есть что-то возвышенное, отделяющее вас от других людей, и я рада, что могу засвидетельствовать это!..

- А я рад, нет, самым настоящим образом счастлив тем, что могу видеть вас и говорить с вами!..

- Уж будто это так?!..

- О да!.. Клянусь вам!..

"Ну, тут, - подумала Жанна, - пойдет весь тот вздор, который повторяют все люди, когда бывают влюблены, воображая, что они выдумывают что-то новое и говорят вещи, которые никто до них не говорил, хотя они в любой комедии могут услышать все это, когда им угодно!"

И она была права.

Действительно, она услышала весь этот вздор и весь он был произнесен Сашей Николаичем восторженно и страстно.

Положим, он имел право до некоторой степени быть восторженным и страстным, потому что готов был заплатить двести тысяч за что - неизвестно, но княгиня Мария его не останавливала и не умеряла его пыла, а терпеливо слушала его и подавала такие реплики, которые могли только разжечь его.

Многое пережила Жанна на своем веку; случалось и ей говорили такие вещи, и ей самой в прежние годы приходилось подавать реплики, и она отлично знала, как они подаются, и что значит тот или другой оттенок их. Как ухо опытного, старого музыканта улавливает малейшую фальшь в разыгрываемой симфонии, так и ее ухо могло бы различить даже мастерски замаскированную фальшь в ответах женщины на страстные речи мужчины. И она так же, как могла распознать фальшь в этих ответах, могла тотчас же уловить и оттенок искренности. И вот в том, что она теперь слышала в голосе княгини Марии, распознала несомненную искренность.

Да это и немудрено.

Жанна сейчас же взвесила, обсудила и приняла во внимание... Мысль у нее в таких случаях прояснялась, как вспышка молнии.

Жанна, преклоняясь перед дуком дель Асидо, как перед гением, способным на дело великой интриги, знала все-таки, какой он был человек, и знала также, какие люди окружали его, а, следовательно, княгиня Мария могла привыкнуть к ним только, а о таких, каким на деле был Саша Николаич, она читала только в романах, где они были окружены ореолом героев. Поэтому было ясно, что Саша Николаич должен был произвести на нее впечатление.

Жанна жадно вслушивалась в доносившиеся до нее из гостиной звуки. Она замерла, затаила дыхание, а затем, наконец, как бы с удовлетворением кивнула головой и сама себе улыбнулась, как это делают люди, которым случится не обмануться в своих ожиданиях.

- Будьте же всегда таким, - проговорила княгиня Мария, - будьте счастливы, и вот вам на счастье моя рука!..

Жанна слышала, как Николаев, должно быть, взяв эту руку, поцеловал ее.

"Вот оно!" - сказала себе Жанна.

- Я буду счастлив только возле вас! - донесся из гостиной голос Николаева.

Жанна почти с торжеством подняла голову и гордо посмотрела вперед. Ей показалось, что она была близка к тому, чтобы иметь возможность найти слабую, уязвимую струну в дуке дель Асидо. У него была молодая жена-красавица. У этой красавицы был страстно влюбленный в нее молодой человек. Она была не совсем равнодушна к нему, а годы дука были такими, что он должен был ревновать свою красавицу-жену. В этом должна была находиться его слабость и на этом могла сыграть Жанна. Это было все, что ей нужно...

Глава XXXIII

Забытый платок

Жанна простояла на балконе до тех пор, пока не закончился разговор княгини Марии с Сашей Николаичем. Он простился и уехал, а княгиня Мария, оставшись одна, подошла к окну и остановилась, не подозревая даже, что за нею может следить кто-нибудь. Глаза ее горели, щеки пылали румянцем, губы были полуоткрыты, она порывисто дышала.

Все это видела Жанна, скрытая стоявшими на балконе растениями. Она отлично знала и понимала то состояние, в котором сейчас находилась молодая женщина.

Она кашлянула и резким движением появилась на балконе.

Княгиня Мария вздрогнула и сделала инстинктивное движение, чтобы затворить окно. Ей было явно неприятно, что Жанна застала ее врасплох.

- Что с вами? - спросила та.

- Ничего! - ответила княгиня и, не совладав с собою, захлопнула створки.

"Ты сердишься? Тем лучше!" - подумала Жанна и, повернув с балкона, снова отправилась в сад. Теперь она, казалось, была очень довольна собою и медленно шла, заложив руки за спину и глядя себе под ноги.

Жанна направилась в ту сторону сада, где был расположен так называемый "Уголок Италии", где стояла мраморная скамейка, кресла и стол с мозаичным кругом знаков зодиака.

Когда она подходила к скамейке, навстречу ей поднялся сам дук Иосиф, пришедший с другой стороны сада и теперь присевший было на скамью.

- А я как раз искал вас! - сказал он Жанне. - Мне надо передать известные мне подробности относительно драгоценностей Кончини... Раз это дело поручено вам обществом, вы должны его довести до конца.

- Будьте покойны! - не без самоуверенной гордости произнесла Жанна. - Я сделаю это, пожалуй, лучше вашего любого агента.

- О, я не сомневаюсь в этом! - подхватил дук и особенно деловито зашагал возле Жанны. - Пройдемся немного по саду! - предложил он.

Жанна в знак согласия кивнула головой и пошла вперед, проговорив:

- Я жду только ваших объяснений, чтобы начать действовать!

- Видите ли! - начал он. - Я могу вам сообщить только некоторые обстоятельства, которые дадут вам канву, а составить узор, чтобы вышить его по этой канве, должны вы сами.

- Говорите!.. Говорите! - повторила Жанна, принимая то особенно внимательное выражение лица, которое чрезвычайно нравится мужчинам, когда они о чем-нибудь рассказывают.

- О драгоценностях Кончини, - с таинственным видом начал дук Иосиф, - вернее, об их существовании, известно не только обществу "Восстановления прав обездоленных", но и другим ассоциациям, и, между прочим, Ордену иезуитов. Он давно уже выслеживает драгоценности, как и мы, и, вероятно, не напал еще на их след; хотя, надо сознаться, у господ иезуитов гораздо больше средств, чем у нас, и нам с ними конкурировать трудно; однако в этом отношении у нас есть перед ними некоторое преимущество в том, что нам известен их агент, они же ничего не знают о вас как об агенте нашего общества, и надо употребить все силы к тому, чтобы они и дальше оставались в неведении.

- Я сумею сделать и это! - сказала Жанна. - А их агент здесь, в Петербурге?

- Да.

- И он действует?

- Об этом трудно сказать что-нибудь положительное; он, по-видимому, очень хитрый человек.

- Кто же это?

- Это один из тайных иезуитов и тайный католик; его отец - русский, мать - француженка, католичка, зовут его Орест Беспалов; он, по обыкновению, якобы пьян, но на самом деле это его пьянство такое же, каким оно было у одного из величайших умов человечества, Парацельса, который часто показывался профаном и непосвященным пьяненьким. Этот Орест Беспалов кажется незначительным, иногда даже глупым человеком, но на самом деле он великолепно играет свою роль и под распущенной внешностью в нем скрываются дисциплинированная воля и хитрый расчет. Но он представляется слишком искусно, чтобы это можно было заметить. Я почти не сомневаюсь, что как бы вы ни старались, вы не отличите этого Ореста от обыкновенного пьянчуги.

Жанна задумалась, потом сказала:

- Моя задача действительно усложняется! Чтобы иметь дело с пьянчугой, хотя бы даже по внешности, мне нужно идти отыскивать его по кабакам, а это трудно уже потому, что я плохо владею русским...

- Орест Беспалов говорит по-французски... По кабакам вам его искать не придется, потому что несмотря на свое поведение он умеет дружить с людьми из так называемого порядочного общества. Между прочим, он в больших приятельских отношениях с Александром Николаевым и даже живет у него. Это тот самый человек, который помешал было нашему посланному достать у Николаева обратную расписку.

- Кстати, об этом Николаеве! - проговорила Жанна. - Если не ошибаюсь, он знал вашу жену раньше, чем она стала ею?.. Он занимал комнату у чиновника, который воспитывал ее.

- Да, этот Николаев вечно и повсюду появляется у меня на дороге! - не без некоторого раздражения произнес дук Иосиф.

- Он имеет успех у женщин и умеет им нравиться! - как бы вскользь заметила Жанна.

- Ну что ж! У него есть все данные для этого! - рассудительно сказал дук. - Он молод, недурен собой, ловок и богат...

- Ну, конечно! - подхватила Жанна, - На балу у графа Прозоровского я видела, как много хорошеньких глазок искало его, а одни так чуть было не плакали из-за него!.. Это была маленькая племянница фрейлины Пильц фон Пфиль, приятельницы княгини Гуджавели, которая взялась вывозить эту племянницу... Бедная молодая девушка влюблена в господина Николаева, и вообразила, кажется, что он платит ей взаимностью, и была уверена, что он будет танцевать с нею мазурку, а он ее танцевал с вашей женой... И вот тут Наденька Заозерская...

- Кто это - Наденька Заозерская? - прервал ее дук Иосиф.

- Да это же племянница фрейлины Пильц фон Пфиль.

- Да, так что же она?..

- Я вам говорю, что она влюблена в Николаева и под влиянием своего чувства сейчас же приревновала его к вашей жене, княгине, хотя, конечно, княгиня и не подала к этому ни малейшего повода. Но Наденька Заозерская - вы же знаете влюбленных - в волнении говорила мне, что Николаев был влюблен в княгиню раньше, еще тогда, когда они жили под одной крышей, и княгиня-де чувствовала к нему склонность и не вышла за него замуж только потому, что у него не было средств, которых она искала в замужестве, что теперь их любовь проснулась снова, что Николаев - такой благородный человек, такой рыцарь, что не может не нравиться женщине, если захочет... Так говорила Наденька Заозерская и, признаюсь, я должна была в душе согласиться с нею во многом! В самом деле, будь я на месте княгини, то не смогла бы остаться равнодушной к такому поступку Николаева, как возврат двухсот тысяч без малейших колебаний. Один только этот факт мог бы увлечь ее, не будь у нее такого мужа, как вы...

Жанна, прекрасно знавшая человеческую природу, рассчитывала почти наверняка, что каждое ее слово попадет в цель и если не произведет на дука немедленного действия, то, как разъедающий яд, отравит его спокойствие. Она старалась сделать вид, будто не смотрит на дука, хотя и следила за ним уголком глаза...

Но лицо дука было слишком спокойным, чтобы по нему распознать, о чем он думает в настоящую минуту.

Сделав круг по саду, они как раз в это время подошли к дому, и дук дель Асидо круто повернул на балкон.

Жанна последовала за ним.

В гостиной лакей подбирал осыпавшиеся лепестки роз из букета, стоявшего на маленьком круглом столике у кушетки, на которой лежал забытый батистовый платок княгини, а рядом стояло кресло, повернутое так, словно с него только что поднялся кто-то.

- Где княгиня? - спросил дук Иосиф по-итальянски у лакея-итальянца.

- Княгиня пошла к себе наверх.

- У них был кто-нибудь?

- Да, только что.

- Кто именно?

- Синьор Николаев.

Дук Иосиф задумался, прищурил глаза, потом повернулся к Жанне и сказал ей по-французски:

- Я забыл вам сказать, что Орест Беспалов - сын того самого чиновника, у которого воспитывалась моя жена.

И, покончив на этом разговор с Жанной, он прошел наверх, к себе в кабинет.

Глава XXXIV

Медальон

Лидочка-графиня, как звали молодую графиню Косунскую, была в дурном расположении духа с самого праздника у графа Прозоровского, и ничто не могло ей вернуть обычной ее веселости. Она была капризна, рассержена, всем недовольна и несколько раз принималась плакать без всякого видимого повода. Однако повод у нее был и достаточно серьезный.

Не то, чтобы она так уж была влюблена в Сашу Николаича, напротив, при иных обстоятельствах, займись он исключительно ею, она перестала бы и внимание обращать на него; но дело было в том, что он первый из молодых людей, встречавшихся ей до сих пор, как бы пренебрег ею.

Своенравная, самолюбивая и своевольная Лидочка-графиня возненавидела за это его и знала, что никогда ему не простит этого.

Но именно поэтому-то ей и хотелось, чтобы Саша Николаич увлекся ею особенно сильно, чтобы отомстить ему, отплатив той же монетой, только сторицей, и посмеяться над ним, и прогнать его вон тогда, когда это для него будет вопросом жизни и смерти. Она решила, что сделает для этого все, и добьется своего.

Лидочка кипела внутри и не могла никак успокоиться.

В самом деле, она, графиня Косунская, из-за которой два ее соотечественника-поляка чуть не подрались на дуэли, она, танцевавшая мазурку, по ее мнению, лучше всех в Петербурге, должна была по милости этого Николаева (впрочем, тоже хорошо танцевавшего мазурку) пойти на этот танец с первым попавшимся ей кавалером, поскакавшим рядом с нею, как воробей по дороге.

Лидочка-графиня утешалась только тем, что пыталась приподнять завесу будущего. Она заставила старую кормилицу Юзефу, пользовавшуюся, впрочем, таким положением в доме, что ее звали не иначе, как панна Юзефа, гадать себе на картах.

Панна Юзефа славилась умением складывать карты и читать в них о том, что случится. Самой Лидочке-графине уже случалось испытывать справедливость ее предсказаний; поэтому она на этот раз особенно горячо потребовала, чтобы Юзефа сказала ей всю правду.

- Да нет, ты скажи, Юзефа! - повторяла она, положив оба локтя на стол и подперев кулаками щеки. - Ты мне скажи прямо, отомщу я ему или нет?

- Это так сразу увидеть невозможно! - рассудительно произнесла Юзефа и покачала головой. - Я вижу по твоим картам, что тебе предстоит всякое благополучие: богатство и жених будто бы даже королевской крови...

Юзефа не скупилась на посулы в будущем, потому что, во-первых, они ей ничего не стоили, а во-вторых, она рассчитывала этим доставить удовольствие Лидочке.

- Да не надо мне твоего жениха королевской крови! - возразила Лидочка, улыбаясь. - Желаю знать, отомщу я тому, кто посмел обидеть меня?

- Да кто же это посмел, моя паненка? - удивилась Юзефа.

- Смел, Юзефа, смел!.. Тот самый Николаев, который, казалось, только и мечтал о том, чтобы я обратила на него свое благосклонное внимание...

- Ну да?! Конечно, он должен был бы быть счастлив этим, а вдруг решился на такое дело, чтобы обидеть тебя?!. Да, может быть, это тебе только показалось?

- Все равно: хоть бы и показалось даже, он уже и виноват!

- Тогда на него должны пасть все кары небесные... Постой-ка, я разложу на него карты и посмотрим, что ему предстоит... Вот сейчас я погадаю на бубнового короля!

Юзефа стала гадать и, разложив карты, стала предрекать ему всякие несчастья и неблагополучия, если только одна черноглазая паненка не простит его.

- Эта черноглазая паненка, разумеется, я? - загорячилась Лидочка-графиня. - Ну, а эти несчастья я причиню ему?

- Это видеть невозможно! - опять повторила Юзефа. - Как же ты хочешь, чтобы карты уж так все говорили?!

- Ну, так твои карты, значит, ничего и не стоят! - рассердилась Лидочка, которой просто надоело это гадание. Оно было способно развлечь ее, но никак не успокоить. - Ну и уходи со своими картами! - капризно продолжала она. - Что ж это за гадание, если по этим картам и узнать-то ничего нельзя!

Юзефа обиделась и ушла к себе в комнату. Она очень любила вскормленную ею Лидочку-графиню, но она была полькой, как и ее питомица, а потому была тоже вспыльчива и до некоторой степени злобна.

Гаданье на картах составляло не только неотъемлемую, признанную за Юзефой привилегию, но и источник ее авторитета в доме, а потому она особенно ревниво относилась к этому своему искусству.

"Ну, конечно, - рассуждала она, - Лидочка еще молода, но все-таки она не должна так обходиться со мною, своею кормилицей..."

И чем больше она думала об этом, тем досаднее становилось у нее на душе. Ей уже казалось, что паненка чуть ли не выгнала ее из дома; ведь она сказала: "Уходи со своими картами!" Каково же было слышать это старой кормилице?!

Юзефе казалось, что никогда в жизни она не терпела такой обиды, что свалившаяся на нее неприятность из ряда вон выходящая. И, как женщина суеверная, она сейчас же стала искать, в чем она так могла провиниться перед судьбою, что та послала ей в наказание эту неприятность?

Напав на эту мысль, она остановилась на ней и стала думать. Но и думать ей не пришлось долго, решение явилось само собою.

На следующий день по католическому календарю был день памяти вериг апостола Петра, а она накануне такого дня вздумала гадать на картах!.. Ну, конечно, это был грех, и надо искупить его, а потому Юзефа решила, что завтра пойдет в церковь.

Доискавшись таким образом до причины, от которой произошла неприятность, и найдя средство искупить свой грех тем, что она отправится завтра к обедне, Юзефа успокоилась.

Католическая церковь Святой Екатерины в Санкт-Петербурге была тогда в руках иезуитов и представляла собой одно из лучших зданий на тогдашнем Невском проспекте, где на месте нынешнего Казанского собора стояла деревянная церковь, по типу строившихся тогда в России провинциальных церквей, то есть в виде слабого и миниатюрного подражания собору Петропавловской крепости.

Панна Юзефа пришла к обедне спозаранку, уселась на одной из передних скамеек и предалась молитвенному настроению, хотя служба еще не начиналась, и только прелат произносил проповедь. Говорил он на французском языке, с которым панна Юзефа совсем не была знакома. Она не понимала ни одного слова в проповеди, но умильно кивала головой и при повышении и при понижении голоса прелата.

Благодаря тому, что было лето, народу в церковь пришло немного, и свободных мест было достаточно.

К началу обедни рядом с панной Юзефой сел очень прилично одетый господин с несомненно аристократическими манерами. Панна Юзефа была очень довольна таким соседством (к тому же от него пахло тонкими духами) и старалась не уронить своего достоинства, делая вид, что если она и не большая барыня, то во всяком случае понимает кое-что насчет деликатного обращения. Она внутренне была в восторге, когда после обедни ее элегантный сосед вдруг заговорил с нею, обратившись к ней не просто, а "проше пани"...

Оказалось, что он бывал у Косунских, увидел там, заметил и запомнил Юзефу, а звали его Аркадий Ипполитович Соломбин.

Они разговорились, вместе вышли из церкви, и тут Соломбин стал спрашивать Юзефу, слышала ли она что-нибудь о недавно приехавшем из Рима, прямо от папы, старике-католике, человеке весьма строгой жизни, имеющем дар прорицания?

Хотя панна Юзефа и не слышала ничего об этом старце, но поспешила заявить, что слышала; ей не хотелось показаться отсталой такому важному барину, каким был ее собеседник.

- А если вы слышали, то тем лучше! - сказал Соломбин. - Я как раз хочу отправиться к нему, и, если вам угодно, вы можете пойти со мною!

Панна Юзефа так и растаяла от удовольствия. Она сейчас же решила, что это, несомненно, перст судьбы, вознаградивший ее за исполненный ею обет и посещение обедни. Разумеется, она тут же согласилась последовать за Соломбиным.

Они взяли извозчика и поехали.

Соломбин привез панну Юзефу на Пески, на Слоновую улицу, в маленький домик, стукнул молотком в медный круг, прибитый у двери, и, когда в отворившемся окошечке двери появился глаз слуги, прочел краткую молитву и спросил, сможет ли принять их старец Албуин?

Дверь отворилась, их впустили.

- Он принимает, - шепотом сказал Соломбин Юзефе, - по одиночке... идите вы первая...

- Ах, нет, - застыдилась та, - пойдите вы прежде, пан...

- Да нет же, даме должно быть первое место...

Так, после некоторого спора, панна Юзефа пошла первая.

Она вошла в комнату, сразу же внушавшую уважение своей обстановкой, состоявшей главным образом из полок, на которых были расположены книги, пузырьки и склянки. Комната была очень похожа на кабинет средневекового алхимика.

У стола в кресле панна Юзефа увидела почтенного старика с длинной седой бородой и седыми волосами, в черной шапочке, какие носили средневековые ученые. Должно быть, он действительно имел дар провидения, потому что прямо заговорил с Юзефой про гадание на картах и про то, что это - великий грех. Затем он стал расспрашивать ее.

Юзефа, сильно робея, отвечала ему, и их разговор затянулся на довольно долгое время.

Когда панна Юзефа вышла от старика, Соломбин, ожидавший ее в приемной комнате, спросил:

- Ну что?.. Каков?

- Да! Великий человек! - восторженно произнесла панна Юзефа.

Соломбин проводил ее до двери и затем вошел к старику, которым был не кто иной, как Белый, или все тот же дук дель Асидо, переодетый в Белого.

- Ну что? - спросил Соломбин. - Узнали что-нибудь интересное?

- У молодой графини Косунской есть медальон, завещанный ей отцом; вероятно, это тот самый, который мы ищем, - ответил Белый, а потом задумался, погрузившись в свои мысли, соображения.

Глава XXXV

Общественный маскарад

Орест Беспалов лежал трезвым на диване в своей комнате, высоко задрав ноги, что означало у него выражение чрезвычайной гордости. Он был трезв потому, что к Саше Николаичу нельзя было подступиться с просьбой о деньгах, так как в своем теперешнем состоянии тот мог сделать "историю" из-за какого-нибудь "гнусного" полтинника.

Саша Николаич был точно зачарованный, не от мира сего. Он ликвидировал свой дом для того, чтобы заплатить двести тысяч дуку дель Асидо, несомненно, тяготился этим, но, чем тяжелее ему было это, тем восторженнее настроенным он чувствовал себя, потому что тем возвышеннее казался ему его поступок, в силу которого он должен был приобрести в глазах княгини Сан-Мартино особенное уважение. Вот потому-то ему сейчас было совсем не до Ореста. И последний чувствовал это и не лез к нему.

Идти за деньгами к Анне Петровне он тоже опасался, потому что только что у нее взял, да и разговор с нею был так труден для Ореста, что он махнул рукой на Анну Петровну.

Он мог бы пойти, конечно, к Борянскому, но у того была картежная игра и главным образом коньяк, или, вернее, коньяк и главным образом картежная игра, а нужно сказать, что и то и другое надоело Оресту. Ему хотелось водки и бильярда, да и путешествие на Гороховую казалось слишком утомительным. Вот почему он и лежал на диване трезвый.

Гордился же он, задрав ноги кверху, тем, что в первый раз получил записку, в которой ему назначили свидание.

Как это случилось и почему, Орест решительно не мог понять и не знал, какая дура (а иначе он и не мог назвать ее) написала ему. А между тем записка была, без всякого сомнения, адресована ему, на его имя, и Орест лежал, задирая все выше и выше ноги, и крутил эту записку в руках.

Свидание было назначено в общественном маскараде, и записка, не обинуясь, обещала ему блаженство, если он придет туда. Подписано же было: "Прекрасная маска".

"Положим, я в последнее время, - рассуждал Орест, - приобрел светские знакомства и увлекаюсь светскими удовольствиями, но общественный маскарад!"

Под светскими знакомствами он разумел Люсли и Борянского, а под светскими развлечениями - то, что находился с ними.

"И, наконец, - продолжал раздумывать Орест, - ведь для того, чтобы попасть на общественный маскарад, надо заплатить известную сумму, которой у меня нет. А если даже таковая найдется, то она наверняка будет пропита", - заключил Орест, и вдруг быстрым движением описал в воздухе полукруг ногами и опустил их на пол.

Ему вдруг пришла в голову мысль, что если не для чего ему ехать на общественный маскарад, куда звала его записка, то, во всяком случае, по этой записке можно взять денег на выпивку взаймы. Он вспомнил про француза Тиссонье. Правда, он много раз просил раньше денег, но тот упорно не давал; на этот раз он должен был дать, потому что дело стояло на романтической основе, а Орест считал, что все французы непременно должны быть романтиками.

Он отправился к Тиссонье и застал того за чтением молитвенника.

- Господин Тиссонье! - начал Орест, довольно правильно выражаясь по-французски. - Господин Тиссонье, вы были молоды?

Тиссонье закрыл молитвенник, отложил его в сторону и, посмотрев поверх очков на Ореста, сказал:

- Всякий человек бывает молодым!

- О! Как это хорошо сказано! - воскликнул Орест. - Но ведь и всякий человек, будучи молодым, должен также и любить?.. А вы, господин Тиссонье, любили ли?

Тиссонье снял очки, положил их, закатил глаза кверху и сказал:

- Да, я любил.

- Конечно, вы любили не только свою матушку; я говорю о той любви, которая может дать высшее блаженство и счастье!..

- Да, я любил! - подтвердил опять Тиссонье. - Но не испытал ни счастья, ни блаженства!

Орест в свою очередь закатил глаза и произнес, помотав головой:

- Значит, вы знаете, как тяжело это, и тогда вы поймете меня!.. Вот записка, которая обещает мне блаженство, и я не могу достичь его, потому что не имею презренного металла для оплаты входного билета на общественный маскарад!..

У Тиссонье на лице появилось проникновенное выражение; он вдруг сообразил, куда клонил Орест, и обрадовался своим сообразительным способностям!

- Месье Орест, вы ведь хотите просить у меня в долг денег? - догадался он.

- Вот именно! - воскликнул Орест. - Теперь я не могу идти к Саше Николаичу, потому что он сам влюблен и расстроен, но, как только я сведу с ним свои счеты, я вам верну взятые у вас деньги тотчас же... Ведь мне нужен только рубль!.. Вы видите, от рубля зависит мое счастье!..

- Хорошо! - согласился Тиссонье. - Я дам вам один рубль из своих сбережений, но только при одном условии; дайте мне честное слово, что вы не станете пить на этот рубль.

- Честное слово Ореста! - уверенно произнес Орест.

Получив от француза рубль, Беспалов немедленно направился в трактир, но данное французу слово выполнил, хотя и несколько своеобразным способом.

По дороге в трактир он разменял полученный у француза рубль в суровской лавке и, таким образом, пошел пить не на него, а на те три четвертака, два гривенника и один пятак, которые ему вручили вместо рубля в суровской.

В своем трактире, где Орест имел обыкновение бывать, он на этот раз застал Люсли. Тот тоже очень любезно встретился с ним и сейчас же предложил Оресту угощение.

Но у Ореста было правило: он никогда не пил на чужой счет, когда у него были свои деньги. Напротив, тогда он угощал других.

Он потребовал водки и огурцов, но Люсли пить с ним отказался, сославшись на жару.

- Да ведь водка прохлаждает! - заметил Орест, но не стал настаивать, чтобы Люсли пил.

Опрокинув две - три рюмки, Орест почувствовал душевное размягченье и ему ужасно захотелось похвастать перед Люсли полученной им запиской.

- Вот-с... сегодня на свидание зовут! - сказал он, небрежно кивнув на записку.

- Что ж, вы пойдете? - спросил Люсли.

- Ну, вот еще! Ходить по всякой записке! - лениво произнес Орест, точно так уж привык к подобным запискам, что они надоели ему.

- Отчего же вам не пойти? - спросил Люсли и добавил: - Пожалуй, и я бы пошел с вами!.. Я люблю общественные маскарады!

Такая комбинация представилась для Ореста новою: одно дело было отправляться Оресту одному, а другое дело - в компании. К тому же, если идти с Люсли, то, очевидно, тот за все и платить будет. И что ж, в самом деле, отчего в таком случае не пойти на общественный маскарад и не посмотреть, как это все там и что именно происходит?

Маскарады в течение всего восемнадцатого века составляли одно из самых любимых развлечений в Петербурге. Они устраивались при дворе, в барских домах.

А в конце царствования Екатерины впервые начались так называемые общественные маскарады, куда допускался всякий, внесший определенную плату за вход. Устраивались они частными антрепренерами раз в неделю, а то и чаще, о чем сообщалось в "Петербургских Ведомостях".

К началу XIX столетия эти общественные маскарады стали местом развлечения среднего и даже мещанского класса, но это не мешало появляться там и барам, затевавшим какую-нибудь интрижку.

Маскарад, на который отправился Орест с Люсли, устраивался благодаря хорошей летней погоде в саду, освещенном фонарями из разноцветной бумаги. Первое впечатление у Ореста было благоприятно, но мелькание толпы сейчас же не понравилось ему, хотя он выпил один только графинчик и был, как он сам называл это, в самой пропорции, то есть в отличном расположении духа.

Он уже наклонился к Люсли и настойчиво стал спрашивать: "А где тут пьют водку?" - как в это время маска, сплошь закутанная в черное домино, подскочила к нему, схватила за руку и повлекла за собой...

Орест оглянулся на Люсли, но тот уже затерялся в толпе.

- Я тебя знаю, - сказала маска.

- А я вас вовсе не знаю, - признался откровенно Орест, слегка упираясь и не давая себя увлечь маске в самую середину толпы.

- Ты, наверное, впервые на маскараде?

Орест и в самом деле впервые был тут, но он счел нужным обидеться:

- Почему это я в первый раз? Важная штука - быть в маскараде! - сказал он.

- А потому, что ты обратился ко мне на "вы", значит, ты не знаешь правил маскарада.

- Правил?

- Ну да!

- Какие могут быть в маскараде правила? Вот в бильярдной игре, так там правила, это я понимаю, потому что игра в бильярд - это серьезная вещь, а не какой-нибудь там ваш маскарад...

- Ну да, ты все-таки впервые здесь и не знаешь, что должен говорить на "ты" с любой маской.

- Да для меня все равно...

- Ну вот. Так я сказала, что знаю тебя. Ты - Орест Беспалов!

- Совершенно верно. А я тебя не знаю, и даже не могу догадаться, кто ты...

- И не узнаешь, все равно никогда не узнаешь.

- Ну что ж. Мне и не нужно.

- А что же тебе нужно? Небось водку пить?

- Ну, разумеется.

- Вот видишь, как я тебя знаю. Но ты не подозреваешь одного...

- Чего?

- Что мне известно, что ты не всегда бываешь так пьян, как кажешься...

- Еще пьянее? Ну, это ты врешь, как говорила Мария Антуанетта...

- Нет, не пьянее, а, наоборот, трезвее... Ты не всегда играешь одинаково свою роль...

- Да я никакой роли не играю...

- Знаем мы!..

- С чем вас и поздравляю!

- Ты хоть и не в первый раз на маскараде, а отлично умеешь поддерживать маскарадный разговор.

- Да, видишь ли, если говорить откровенно, то, по моей гениальности, я все могу делать отлично... У тебя есть рубль?

- Что за вопрос?

- Это я к тому, что, ежели с водкой, так я еще лучше могу поддерживать разговор. Но, к сожалению, денежные запасы, какие я приобрел на сегодня, истощились у меня, и вот я спрашиваю: есть ли у тебя рубль - выпьем...

- Во-первых, я водки не пью, а, во-вторых, разве в маскараде дама платит когда-нибудь? Ее угощает и платит за нее всегда кавалер.

- Это я-то кавалер?

- Ну да!

- Очень приятно!

- Таково правило маскарада.

- Опять?! А я думал, наоборот, тут есть такое правило, что платит тот, кто имеет деньги, потому что, согласись сама, кто же платит, не имея денег?

- Уж будто бы у тебя денег нет?..

- А ты откуда знаешь, что они у меня есть?

- Да уж знаю...

Теперь Орест был искренне удивлен. У него, действительно, были деньги, оставшиеся от рубля, взятого у Тиссонье, но он хотел было скрыть это.

- Ведь я знаю, и от кого у тебя деньги...

- От кого же?

- От француза Тиссонье!..

Удивление Ореста достигло последнего предела. Ничего подобного он не ожидал. Он взял рубль у француза с глазу на глаз, никто этого не видел, и вдруг маска в маскараде говорит ему об этом! В чудеса Орест не верил, то есть не верил в то, что они могут случиться с ним, а потому теперь сообразил:

"Да это Тиссонье рассказал, вот и все!.. Но, в таком случае, кто же эта маска?"

Орест задумался, но не мог найти ответа на этот вопрос.

А вокруг шумели, говорили и смеялись в пестрой толпе, освещенной разноцветными фонариками. Все спешили и торопились, точно поскорей хотели воспользоваться теми двумя часами петербургской ночи, когда темнеет быстро, но и боялись, что быстрый рассвет разгонит их, пока они еще не успели устать от своего веселья...

"А ну ее совсем! - решил Орест. - Чего она меня дурачит, в самом деле? Загну-ка я ей что-нибудь такое!.."

Он принял величественно-рассеянный вид и заговорил так, будто между прочим, закинув голову и просто выцеживая слова сквозь зубы; усы у него при этом стали ежом.

- Конечно, у меня с французом Тиссонье есть своего рода расчеты... С тех пор как я волей-неволей примкнул к аристократическому кругу, я не могу вести свои счеты регулярно... Например, такое романическое происшествие, как сегодня... Хотя, слово Ореста Беспалова, мне довольно странно стать вдруг героем романа... Я бы скорее думал, что я - лицо историческое...

- Историческое? - переспросила маска.

- Да. К тому же у меня и наружность больше подходит... По-моему, у меня есть нечто робеспьеровское... и вообще судьба меня сталкивает с историческими личностями... Как, например, госпожа де Ламот - историческая личность?

- Что такое, госпожа де Ламот? Почему госпожа де Ламот?

- А так. Она у меня почему-то на языке в последнее время. Тут есть одно обстоятельство исторического значения, относительно госпожи де Ламот... Вспомнил же я это потому, что в маскарадах, говорят, надо историческую интригу проводить...

Маска вдруг оставила руку Ореста, и не успел он оглянуться, как она исчезла, а Орест остался, как потерянный. Вблизи себя в толпе он увидел несколько черных домино, но не мог распознать, которое он только что держал под руку. Он было сунулся к одному, но с этим домино шел какой-то плечистый, высокий господин, который так поглядел на Ореста, что тот нашел лучшим быстро пройти мимо.

Орест махнул рукой и, решив, что тут есть же, наверное, такое место, где пьют водку, пошел его отыскивать.

Издали в толпе он увидел Сашу Николаича, который шел об руку с какой-то маской в белом домино и о чем-то с ней оживленно разговаривал. Орест нарочно отвернул в сторону, чтобы не встретиться с ним, зная, что тот определенно станет удерживать его от водки.

Глава XXXVI

Белое и черное домино

Саша Николаич в тот же день, как и Орест, получил записку на французском языке без подписи, которая приглашала его вечером приехать в общественный маскарад. Он сразу же каким-то инстинктом узнал, что тут дело касается княгини Марии, и решил поехать непременно.

В самом деле, едва только он появился на маскараде, белое домино с кокардой в семь цветов радуги, как будто ждавшее его, подошло к Николаеву. Его взяли под руку и он услыхал возле самого уха мелодичный голос, говоривший по-французски:

- Я от нее.

Саша Николаич не потребовал объяснений. Он сразу же понял, о ком пойдет речь, и только переспросил.

- От нее?

- Да, да, сама она не могла приехать, не знала наверное, будешь ли ты здесь, и прислала меня.

- Как же она могла сомневаться, буду ли я здесь?

- Записка была без подписи. Ты мог и не догадаться, что это от нее.

- Разве она могла сомневаться в этом? Как же мне было не догадаться?..

- Ну, вот так. Она велела сказать, что любит тебя...

Николаев весь вздрогнул и его щеки вспыхнули.

- Любит?! - повторил он. - Ты не смеешься надо мной, маска?.. Она так и велела передать мне?..

- Да, да, так и велела. Кроме того, она просила завтра быть в Летнем саду, в два часа дня... ровно в два часа дня, у статуи Венеры...

- Завтра?.. В два часа? - радостно проговорил Саша Николаич. - О, я буду там стоять и ждать с самого утра!

- Это будет неосторожно!

- Все равно!

- Нет, не все равно! Ведь, если увидят, как ты будешь торчать на одном и том же месте несколько часов подряд, а она потом придет туда, то будет ясно, ради кого ты стоял... Нет уж, приходи ровно к двум, иначе ты поступишь неосторожно... Ну, а пока прощай! Меня эта безобразная петербургская толпа утомляет и сердит... В Петербурге не умеют веселиться... Что мне сказать от тебя?

- Скажи ей, - начал Саша Николаич, но тут его голос оборвался, дыхание стеснилось и он только смог выговорить: - Скажи ей, что я люблю ее!..

- Будь спокоен, скажу! - шепнуло ему домино и, оставив его руку, так быстро и умело скрылось в толпе, словно растаяло, исчезнув...

Через небольшой промежуток времени у выхода сошлись два домино, черное и белое, и узнали друг друга по прикрепленным у них семицветным кокардам. Черное домино кинулось к белому, видимо, желая заговорить, но то остановило его, приложив палец к губам в знак молчания.

Они вышли из сада, юркнули в ночные мрачные сумерки и быстро добежали, несколько раз оглянувшись, не следует ли за ними кто-нибудь, до угла, где их ожидала карета. Они сели в последнюю, и, когда та тронулась, Жанна де Ламот, одетая в белое домино, обернулась к своей спутнице и сказала:

- Ну, теперь говори!

Ее спутница, княгиня Гуджавели, в черном домино поспешно спросила:

- Ну что? У тебя все хорошо?

- Отлично! - ответила Жанна. - Мне даже не нужно было его распалять; он и так весь - огонь и пламя: горит и пылает... Назначила ему на завтра свидание...

- Как свидание?.. С кем?..

- В Летнем саду... с той, от имени которой я говорила...

- Но как же это? Ведь надо будет ее привезти туда обманом, а обман сейчас же раскроется, как только они заговорят?

- Я с ним говорила от ее имени, но - кто она - я не назвала... Он думает, что речь идет о княгине Марии, а я завтра сделаю так, что в два часа в Летнем саду у статуи Венеры будет Наденька Заозерская и графиня Косунская... обе сразу... пусть он и разбирает, которая из них назначила ему свидание... Ну а у тебя чем закончился разговор?

- Гораздо серьезнее, чем это можно было предполагать! - сказала Гуджавели. - Во-первых, наши предположения оказались совершенно верными. Не только этот Орест принадлежит к иезуитскому ордену, но и француз Тиссонье... Очевидно, они орудуют вместе и, как мы и думали, денежные счеты ведет Тиссонье и через него они получают деньги. Мне удалось очень ловко намекнуть на это в разговоре, и Орест не только не отрицал, но даже вполне подтвердил, что получает деньги от Тиссонье. Он, казалось, как будто был озадачен тем, что я знаю об этом, но затем озадачил меня, в свою очередь, тем, что... нет, даже испугал...

- Испугал?

- Да. Он, оказывается, и на самом деле очень умен и хитер. Свою роль он играл превосходно; дай мне тысячи, и я не узнала бы, что он притворяется - так натурально он держал себя и казался простоватым и пьяненьким. Но он уже раньше, в начале нашего разговора, вдруг довольно некстати упомянул о Марии Антуанетте, а затем, как ты думаешь, что он затем сказал мне?

- Ну, говори скорее!

- Он сказал мне, что считает себя историческим лицом, потому что судьба сводит его с такими историческими людьми, как, например, Жанна де Ламот!..

Жанна вздрогнула и быстро проговорила:

- Неужели господа иезуиты так хорошо осведомлены, что успели узнать такие подробности?

- Вот поэтому-то я и думаю предложить тебе, - стала было говорить княгиня Гуджавели, - не лучше ли тебе отказаться от борьбы с этими людьми? Иезуиты слишком сильны, и наша борьба с ними была бы слишком неравною.

- Напротив! - воскликнула Жанна. - Это-то меня и прельщает; чем сильнее и искуснее противник, тем больше удовольствия бороться с ним. Если этот господин Орест так хитер и умен, тем лучше. Постараемся как можно скорее приняться за него.

- Как же мы примемся?

- Будь покойна: самым верным путем для истинно вражеского нападенья...

- И этот путь?..

- Дружеские сношения... я начну с того, что вступлю с этим Орестом в дружбу...

- Ох, лучше бы уж нам остаться в Крыму! - вздохнула княгиня Гуджавели.

- Как же ты можешь говорить так? Мы были в Крыму заживо погребены, а теперь здесь, это же жизнь!.. Неужели ты не находишь этого?..

Жанна действительно не могла понять жизнь иначе, как непрерывную цепочку интриг, и, если эта нить почему-либо прерывалась, для Жанны прекращалась и сама жизнь.

Приехав в Петербург и сразу же попав в блестящий круг столичного общества, Жанна почувствовала себя как рыба в воде, как птица в воздухе, оказалась на верху блаженства, когда могла запутаться в деятельности общества "Восстановления прав обездоленных", в особенности, когда получила, так сказать, специальную миссию, и нешуточную, потому что борьба с Орденом иезуитов, да еще с преследованием чисто материальной цели, была далеко не шуткой.

Для того чтобы вступить в предварительные, так сказать, сношения, вроде рекогносцировки с агентом противного лагеря, то есть с Орестом Беспаловым, Жанна с княгиней Гуджавели написала ему записку с приглашением на общественный маскарад.

Саше Николаичу тоже было послано такое же приглашение. К нему у Жанны было личное дело. Она взяла на себя разговор с ним и для того оделась в белое домино. Княгиня же Гуджавели должна была, как говорится по-русски, вести переговоры с Орестом, для чего и надела черное домино.

Глава XXXVII

Как жилось в богатом доме Дука

На другой день Жанна сидела за утренним кофе с княгиней Марией: они были одни. Дук вставал гораздо раньше и, поднявшись, по своему обыкновению, уехал по делам... Княгиня Гуджавели не выходила к кофе в общую столовую, а пила его у себя в спальне, лежа в постели.

Столовая выходила окнами в сад, окна были растворены, и через них проникали запахи цветника, разбитого перед домом. День обещал быть жарким, но в большой столовой, где сидела Жанна с княгиней, было прохладно и хорошо.

Княгиня Мария задумалась.

Давно ли, в сущности, она была воспитанницей бедного, ничего не значащего чиновника, жила в трех комнатах убогого домика и шитьем зарабатывала гроши, чтобы сшить себе дешевое платьице или купить какую-нибудь косынку, о которой давно мечтала?

А теперь? Теперь прежние ее три комнаты свободно могли бы поместиться в одну эту столовую с высоким резным дубовым потолком, стенами, увешанными фарфоровыми тарелками и серебряными блюдами? Теперь же, стоит ей только захотеть, и лучшие наряды немедленно появятся в ее и без того огромном гардеробе.

Роскошь, окружавшая ее, могла быть названа царской. Она достигла всего, чего желала. Она даже достигла большего, потому что и в мечтах не могла вообразить себе то, что имела в действительности.

Но вечная, ненасытная жажда людей, мнящих себя великими, готовых уничтожить свои желания удовлетворением их, разгоралась и у княгини Марии, желавшей по мере достижения одного - другого, большего.

Одной роскоши ей уже казалось мало. Ей хотелось успеха, первенства, хотелось, чтобы все ее желания удовлетворялись во всем. Сегодня, например, она желала увидеться с Николаевым, увидеться просто так...

Конечно, ей до него было все равно. Он был влюблен в нее - она это чувствовала. Но она, она просто хотела видеть его. Однако сегодня он, вероятно, не приедет, он был вчера. Если он будет являться каждый день, это может не понравиться дуку... А с какой стати не понравится, если она этого хочет?

Княгиня Мария, занятая всем этим, молчала, положив руку на кофейник, словно забыла о нем, и задумалась.

Жанна внимательно приглядывалась к ней и, словно понимая ее мысли, спросила ее так, как бы между прочим:

- Отчего вы так редко бываете в Летнем саду? Там так хорошо гулять днем...

- В Летнем саду? - переспросила княгиня Мария. - Да ведь у нас есть свой сад!

- Ах, ведь это одно и то же всегда, и может надоесть. В ваши годы нужны более частые перемены. Это нам с дуком к лицу постоянство, а вы - дело другое. Вы знаете анекдот с куропатками?

- Нет.

- Кардинал Мазарини очень любил есть жареных куропаток. Ну, так вот, когда он стал досаждать Людовику XIV, что тот неверен своей жене, Людовик пригласил его к себе и накормил его жареными куропатками, на другой день - тем же, на третий - тоже, на четвертый, и так далее... Через две недели кардинал взмолился: "Я, дескать, очень люблю жареных куропаток, но позвольте же и мне от них отдых!" - Жанна прислушалась и проговорила: - Кажется, дук вернулся. Как будто карета подъехала...

- Очень может быть, - сказала княгиня.

- Так вы думаете поехать в Летний сад для разнообразия?

- Ну, да, конечно. Не все же серые куропатки!.. А мне этот рассказ нравится... Может быть, и вы со мной поедете в Летний сад?

- Отчего же? С удовольствием. Самое лучшее, по-моему, ехать туда к двум часам - не так жарко будет...

- Отлично! Я пойду одеваться, - и княгиня Мария, вдруг просияв, весело улыбнулась Жанне и направилась к себе.

Такой удачи Жанна, по правде сказать, даже не ожидала. Она вчера назначила свидание Саше Николаичу от лица якобы ему известной особы, чтобы раздразнить его еще больше, а тут вдруг вышло, что сама княгиня Мария напросилась ехать в Летний сад к двум часам. Жанне надо было не упустить этого случая, благоприятного для ее расчетов, и использовать его не только в отношении княгини, но и самого дука.

Жанна не ошиблась. Это был действительно дук, подъехавший в своей карете. Он, обыкновенно ровный, спокойный и вполне бесстрастный, по крайней мере, с виду, на этот раз прошел в свой кабинет быстро, несомненно взволнованный, и заперся там.

Оставшись один, он в полном изнеможении сел в кресло, руки его бессильно упали вдоль туловища, и глаза закрылись. Его лицо, и без того бледное, побелело еще больше. Он находился в состоянии, близком к обмороку.

С ним это бывало и раньше, когда он запирался вот так один в своем кабинете, но никто не знал о минутах его физической слабости. Дук скрывал это от всех, и от своей жены, в особенности...

Никто не знал, что этому бодрому на вид, подвижному, черноволосому и статному, стройному дуку, казавшемуся не молодым, правда, но и далеко еще не старым человеком, на самом деле был уже семьдесят один год, и что черные волосы его - великолепно сделанный парик, а его бодрый вид достигается целым рядом лекарств и снадобий, известных, может быть, ему одному и близких к таинственному эликсиру молодости, столь страстно отыскиваемому алхимиками средневековья.

Никто не знал даже, что у дука дель Асидо, князя Сан-Мартино нет огромного, несметного богатства, как думали все, но что у него нет даже более или менее определенного состояния. Те средства, которые он проживал, могли бы сами по себе составить довольно недурное состояние для средней руки человека, но для дука их не хватало и на такое время, на которое другой бы прожил лишь на проценты.

Сегодня для дука в некоторой степени был критический день. Он взял последнюю тысячу рублей, бывшую на его счету в конторе банка, и надеялся, что ему окажут в конторе кредит, но контора потребовала у него ручательства таких подписей, что это равнялось тому, что дук сразу же мог дискредитировать себя в обществе.

Этой последней тысячи рублей должно было хватить ненадолго. Надо было уплатить кое-какие текущие расходы по дому, выдать определенное жалованье бывшему графу Савищеву, действовавшему под именем Люсли, и хорошо еще, что княгиня Мария не требует для себя чего-нибудь...

Из Парижа деньги могли прийти от центрального отделения общества нескоро, да и так слишком много было забрано оттуда, а между тем в Петербурге еще не сделано никакого дела.

Главная надежда была на то, что Николаев заплатит деньги по довольно, в сущности, эфемерной расписке своего отца. Правда, этот Николаев был обставлен с психологической стороны так, что не должен был уклониться от платежа, но наверняка рассчитывать на него нельзя было, пока деньги не находились в их руках. Значит, надо было во что бы то ни стало поторопить Николаева.

Затем могла предстоять хорошая прибыль от наследства маркизы Турневиль и Косунского, если найти молитвенник и медальон.

Двух этих дел было бы достаточно, чтобы сразу же возвести на блестящую ступень положение общества "Восстановления прав обездоленных" в Петербурге. Зато при малейшей неудаче грозил полный крах. Риск был огромный и его сознавал дук дель Асидо. Но он именно любил риск и всю свою жизнь провел в том, что шел как бы по краю пропасти, избегая опасности.

Упадок сил у дука продолжался всего несколько минут, после чего он мало-помалу стал приходить в себя. Он глубоко вздохнул, поднял руку, провел по лбу и открыл глаза, как человек, который просыпается от сна.

Затем он еще раз забрал в себя воздух, взял со стола приготовленный заранее стакан с водой, достал из жилетного кармана маленький плоский пузырек, капнул из него в воду несколько капель и выпил залпом. После этого почти сразу стал опять бодр и силен, твердым уверенным шагом подошел к двери, отпер ее и пошел искать жену.

- Где княгиня? - спросил он на ходу у лакея, сходя по парадной лестнице вниз.

- Они прошли в сад! - ответил лакей, думая, что дук спрашивает про старшую княгиню, то есть про Жанну.

В то время княгиня Мария пошла переодеваться, Жанна спустилась в сад в надежде встретить дука Иосифа.

Они действительно сошлись в саду, и Жанна, завидев дука, поспешно направилась к нему с той необычайной женственной грацией, какая была только у женщин именно ее времени, времени расцвета двора королевы Марии Антуанетты.

Жанна взяла дука под руку и, нежно заглядывая ему в глаза, тихо проговорила:

- Везде и всегда один...

Дук сразу понял, что она этим хотела сказать. В том настроении, в каком он находился, ему именно хотелось ласкового участия. Только, разумеется, не от госпожи Ламот хотел он его!

- Ну да!.. Я один! - проговорил он. - Потому что не могу найти себе помощника.

- Да! - вздохнула Жанна. - Вы сами виноваты!.. Вы предпочли для себя красавицу-жену, не способную быть вам помощницей, забыв, что красота хороша в женщине при мимолетных увлечениях, а в жене нужны главным образом такт и ум, которые облегчили бы жизненную задачу мужчины. Молодая же и красивая жена для делового мужа может оказаться помехой, потому что будет отвлекать его и не даст сосредоточиться, заставит думать о себе и почти всегда вынудит ревновать себя... Нет такого старого мужа, который, имея молодую жену, не имел бы случая приревновать ее.

Дук слушал Жанну, не особенно внимательно следя за ее словами, потому что был занят собственными мыслями, но все же многое доходило и до его сознания.

- Вот хотя бы княгиня Мария! - продолжала Жанна. - Конечно, она вне всяких упреков, но... возьмите хотя бы ее... Уж она совершенно чиста и невинна, а между тем и про нее злые языки говорят всякий вздор...

- Что же говорят? - спросил дук.

- Пустяки!.. Всякий вздор, который я, конечно, повторять не стану...

- Однако я желал бы знать это и не из простого любопытства!..

- Да нет же... Это так нелепо, что и повторять-то смешно... Ну разве не глупо подозревать княгиню в каких-то сношениях с господином Николаевым, и только потому, что он чаще других бывает у нее, и она идет гулять в Летний сад, где может встретиться с ним?

- А где княгиня? - спросил дук.

- Она, кажется, у себя, одевается.

- Собирается куда-то пойти?

- Право, не знаю, кажется... она звала меня поехать куда-то, но... может быть, уже и раздумала!.. Ведь молодые женщины необыкновенно капризны, в особенности, если их чересчур балуют...

- Мне нужно видеть ее! - сказал дук. - Вы простите меня, я пойду к ней!

- Пожалуйста!.. Пожалуйста!.. Это ваше полное право как мужа! - усмехнулась Жанна и, оставив руку дука, дала ему дорогу.

Глава XXXVIII

Отсрочка платежа

Дук нашел княгиню Марию наверху, в ее маленькой гостиной, совсем готовой к выезду. На ней было легкое летнее платье с голыми до плеч руками, по локоть прикрытыми кружевными митенками, как носили тогда. На кушаке у нее висел веер, в руках был зонтик, а на голове большая соломенная шляпа с большими красными маками.

- Куда это вы собрались? - несколько недовольным тоном спросил дук.

- Я еду в Летний сад! - решительным тоном, не допускавшим возражения, произнесла княгиня Мария.

Дуку не понравился этот ее тон и почему-то в особенности не понравилось, что она едет в Летний сад. Он опустился в кресло и произнес:

- Мне нужно поговорить...

- Но я еду! - возразила княгиня Мария.

Дук взял ее за руку, притянул к себе и сказал:

- Ты знаешь, Мария, начинают замечать, что ты слишком часто видишься с господином Николаевым.

Мария слегка отстранилась от мужа и, как бы удивившись, произнесла:

- Но ведь вы же сами хотели этого.

- Да, я хотел, потому что на этом был основан мой расчет, что он скорее отдаст деньги.

- Ну, вот видите! И я исполняла вашу волю...

- Отчего же ты мне говоришь "вы"? Разве ты сердишься на меня?

- Ах, не все ли равно! Дело не в этом!

- А в чем же?

- Ах, да вот в том, что мне нужно ехать...

- А мне как раз хотелось бы, чтобы ты осталась; во-первых, мне бы хотелось посидеть дома с тобой, а, во-вторых, мне нужно поговорить...

Мария сделала вид, что не слышала первой половины того, что сказал дук, и спросила:

- Разве это так длинно, то о чем нужно поговорить?.. В чем дело?

Она отвечала мужу и вела разговор совсем не так, как хотелось ему, и в его душе начинало появляться злобное раздражение против Марии.

- Дело все в том же! - проговорил он. - Надо как можно быстрее кончать с этим Николаевым...

- В каком смысле? - спросила княгиня.

- Во всех смыслах. Надо, чтобы он как можно скорее отдал деньги, и затем мы простимся с ним...

- Простимся?

- Ну да, потому что он компрометирует вас, и я не хочу, чтобы он бывал у нас.

- Но это только после того, как он отдаст деньги?

- Ну, разумеется.

Княгиня Мария закусила губу и долго молчала.

- Мне кажется неловким, - сказала она, наконец, - отказывать от дома человеку, который делает в отношении нас такой безупречно чистый поступок.

- То есть отдает то, что должен по расписке своего отца? Что же тут особенного?

- Но ведь он имел полную возможность затянуть дело!

- И тогда был бы неправ, по-моему. А теперь он лишь исполнит обязанность свою, и тогда, разумеется, выгонять его из дома я не стану, но сделаю так, что он перестанет бывать у нас; да, вернее всего, он и не останется в Петербурге, а уедет куда-нибудь...

- Это все, что вы хотели сказать?

- Сказать - да!.. Но я вообще хотел бы поговорить...

- Ну, тогда до свидания... поговорить мы успеем, а мне пора ехать!..

Мария взглянула на стоявшие на камине фарфоровые часы и поспешно вышла из комнаты.

Дук остался сидеть в своем кресле, как бы в некотором недоумении.

Еще никогда Мария не говорила с ним так, и никогда еще ее речь так не раздражала его, как сегодня... Правда, сегодня он был особенно дурно настроен, благодаря несносным денежным обстоятельствам. Он не мог найти должное душевное равновесие и был недоволен собой и главным образом своею, нравственною слабостью, явившейся в его душе как бы последствием слабости физической.

Он услышал стук удаляющегося экипажа, прошел в гостиную, выглянул в окно, выходившее на Фонтанку, и посмотрел вслед удаляющейся коляске, в которой сидели княгиня Мария с Жанной и, весело и беззаботно смеясь, говорили что-то... Ей, значит, было безразлично, в каком состоянии находится он. И это удивило и обидело дука.

"Они поехали в Летний сад и будут там веселиться и смеяться, - решил он, - а я тут везде и всегда один!.."

Он, сам того не замечая, повторил мысленно слова, сказанные ему Жанной.

Но он не хотел оставаться один, он желал, чтобы и ему было так же весело и, спросив себе шляпу и трость, тоже направился в Летний сад.

Саша Николаич был у статуи Венеры ровно в два часа и, вместо того чтобы стоять тут с равнодушным видом, как будто бы он стоит там для собственного удовольствия, он оглядывался по сторонам, беспрестанно справлялся с часами и вел себя так, что всякому, на него взглянувшему, было ясно, что Саша Николаич стоит здесь неспроста, он, несомненно, ждет кого-то.

Бывший тут же случайно рыжий Люсли в синих очках завидел его еще издали и стал наблюдать. И каково же было его удивление, когда он увидел, что на дорожке сада через некоторое время появилась княгиня дель Асидо, жена дука, в сопровождении невестки.

Саша Николаич сорвался со своего места и направился к ним. Он был настолько неопытен в такого рода делах, что делал это так явно, что у Люсли не было уже сомнения, кого он тут ждал...

Жанна, завидев Люсли, отделилась от княгини Марии, к которой подошел Николаев и, сделав несколько шагов в сторону, подозвала к себе Люсли и быстро спросила его:

- Могу я рассчитывать на вашу помощь, если мне понадобится?

- Помощь в чем?

- Вы знаете ведь, что мне поручено дело о драгоценностях Кончини?.. Я работаю для общества...

- В деле общества я всегда готов помогать вам! - сказал Люсли.

Жанна продолжала разговаривать с ним, видимо, желая дать время княгине Марии для разговора наедине с Николаевым.

Княгине же Марии нужно было сказать несколько слов Николаеву без свидетелей и она была рада, что случай, как она думала, дал ей возможность сделать это.

Как только Николаев подошел к ней, и Жанна оставила ее, княгиня Мария обернулась к нему и быстро проговорила:

- Денег по этой расписке не выдавайте моему мужу до тех пор, пока я сама не скажу вам сделать это... Вы ведь сумеете протянуть отдачу?..

- Не знаю!.. Я не думал и не справлялся об этом.

- Тогда справьтесь и узнайте!

- Но зачем вам это?

- Это не ваше дело! Мне так нужно!

- Нужно? Вам?..

- Да. Сделайте все возможное, чтобы оттянуть отдачу денег... Я так хочу!

Николаев подумал с минуту и не без сомнения произнес:

- Я сделаю, княгиня, так, как вы говорите, но только при одном условии!

- Я желаю, чтобы мне повиновались без всяких условий, - возразила Мария.

- Хорошо, но это условие, это будет просьба... Я прошу вас дать мне ваше слово в том, что вы это делаете не из снисхождения ко мне, словом, не от того, что вам жаль меня?..

- О нет, не беспокойтесь! - рассмеялась Мария. - Нет, я это делаю не столько ради вас, сколько ради себя... Если бы вы знали все обстоятельства, то вот эти мои слова, должны были бы страшно обрадовать вас!

Пока между княгиней и Сашей Николаичем шел этот разговор, дук Иосиф большими шагами направлялся в Летний сад. По мере того как он продвигался вперед, общая атмосфера недовольства, создавшаяся вокруг него после разговора с женой, как будто стала проникать ему в душу и поднимала издавна таившуюся в этой душе муть. Жанна точно толкнула его, и он покатился от этого толчка по наклонной плоскости, направленный, как шпорами, некоторыми словами ее, и не в силах был удержаться. Он ясно вспомнил теперь, что действительно его жена знала этого Николаева до своего замужества, и, кто знает, какие чувства таятся, сплетаются и живут в сердце женщины с другими такими же или даже, может быть, противоположными чувствами.

Дук как-то совсем упустил из виду это давнишнее знакомство их, когда поручал княгине Марии, чтобы она "обвела" этого Николаева, скрутив с ним дело как можно быстрее. Ему надо было торопиться, потому что деньги у него были на исходе и он был так уверен в своей жене, что ему тогда показалось бы смешным всякое предположение о ревности.

Но теперь, теперь обстоятельства как будто менялись. Эта полная небрежность к нему (ему уже казалось, что в отношении жены к нему полная небрежность), этот Летний сад...

Но если только он, придя в Летний сад, застанет там княгиню Марию с Николаевым, тогда... что тогда, дук Иосиф и сам не знал и потому не ответил себе на этот вопрос.

В Летнем саду он издали увидел направлявшегося к нему и, видимо, заметившего его Люсли.

Последний был очень серьезен, шел, размахивая руками, со строго сдвинутыми бровями.

- Дук! - сказал он, сильно встревоженный и взволнованный, даже раздосадованный. - Я сейчас видел отвратительную сцену, которая может помешать нашей репутации.

"Так и есть!" - мысленно произнес дук Иосиф, предчувствуя и как бы заранее зная, что ему сейчас скажет Люсли.

- Этот Николаев, - продолжал Люсли, - не только позволяет себе слишком многое, но ведет себя совсем неосмотрительно... Я видел сам, как он, стоя у статуи Венеры, поглядывал на часы и озирался вокруг, словно ждал кого-то, и, затем, увидев вашу супругу, так кинулся к ней, что это вышло неприлично, на манер скандала... По-моему, даже вовсе произошел скандал!..

- Он ждал ее, вы говорите?.. Они тут вместе? - тяжело дыша, переспросил дук и, не говоря ни слова больше, как будто боясь растратить в этих словах свою вспышку, направился к княгине Марии, схватил ее за руку, стиснул и, поклонившись Саше Николаичу, увел жену, резко сказав ей: - Извольте отправиться домой!

Глава XXXIX

Глава, в которой происходит то, что гораздо более важно, чем кажется сначала

Между дуком и женой, по их возвращении домой, произошла сцена, после которой княгиня Мария осталась у себя в спальне, а дук прошел к себе в кабинет и заперся в нем на ключ.

В своем раздражении он дошел до того, что топнул на жену ногой и крикнул ей, чтобы она с этих пор не смела никуда выезжать иначе, как только с ним, и никого не принимать у себя иначе, как в назначенный день, когда он будет дома.

По мере того как горячился дук, княгиня Мария становилась все спокойнее и спокойнее. Она даже почти не изменилась в лице. Только нижние веки ее дрожали и губы стали совсем тонкими и белыми.

Когда дук ушел от нее, хлопнув дверью, княгиня посмотрела ему вслед и чуть слышно проговорила:

- Ты ответишь мне за эту скверную сцену!..

Кучер догадался вернуться за Жанной в Летний сад. Приехав домой, она спросила прежде всего у прислуги, где дук? И, узнав, что он заперся у себя в кабинете, а княгиня Мария в спальне, торжествующе улыбнулась, очень довольная всем происшедшим.

Было несомненно, что дук Иосиф ревновал, а, следовательно, его слабая струна была найдена; найдя же эту струну, Жанне будет легко управлять им.

Жанна была бы не прочь сейчас же пойти и поговорить с дуком, но это было неисполнимо, потому что, когда дук запирался у себя в кабинете, никто к нему проникнуть не мог.

Жанна пошла к княгине Марии. Ей было все равно, с какого конца продолжать начатую работу. А княгиня Мария только и ждала ее.

- Что такое случилось, моя милая?.. - стала расспрашивать самым сочувственным образом Жанна.

- Что?.. Где случилось? - переспросила княгиня, широко раскрытыми глазами всматриваясь в Жанну.

"Браво! - одобрила та. - Она отлично собой владеет!" - и ответила вслух:

- Мне показалось, что между вами и дуком Иосифом произошло что-то?

- Дук был недоволен, что я поехала с вами в Летний сад, когда он хотел разговаривать со мной, вот и все! - пояснила княгиня Мария с таким спокойствием и выдержкой, что Жанна должна была убедиться, что сбить ее с толку нелегко.

- Но вы, я надеюсь, уже успели помириться? - участливо осведомилась Жанна.

- Нет, напротив, дук очень рассердился и даже хочет запереть меня дома...

- Неужели запереть?

- Во всяком случае, он высказал такое желание, чтобы я никого не принимала без его ведома.

- И вы подчинились этому?

- Да, я должна буду подчиниться и должна буду, дабы исполнить волю моего мужа, принять меры к тому, чтобы не скучать в своем одиночестве. В этом отношении я надеюсь на вас...

- О! Я всегда рада быть с вами!..

- Нет, на это я рассчитывать не смею; у вас есть свои дела; вы должны выезжать. Нет, я и теперь хочу попросить вашего содействия, чтобы вы помогли мне отыскать некоего Ореста Беспалова, сына того чиновника, у которого я воспитывалась... Надо будет послать к нему...

- Я об этом Оресте кое-что слышала! - улыбнувшись, перебила княгиню Жанна. - Но для того, чтобы найти его, вовсе не надо посылать к чиновнику, достаточно послать к Николаеву... Он живет у него!

- Неужели? - протянула княгиня Мария, словно бы и не подозревала этого.

- Да, у него! - подтвердила Жанна. - Он мне, кстати, тоже нужен!..

Она остановилась, пораженная получившимся хитросплетением. С одной стороны, княгиня Мария могла действительно желать увидеться с Орестом, чтобы через него снестись с Сашей Николаичем, но, с другой стороны, этим путем к ним в дом приводился Орест, хитрый агент иезуитов, каким считала его Жанна, и - почем знать? - может быть, вся эта ссора между дуком и его женой лишь была устроена для того, чтобы под благовидным предлогом заманить к себе Ореста. Во всяком случае, для Жанны появление его в доме будет желательным.

- Он будет у вас завтра же! - сказала княгине Жанна.

- Только вот что! - остановила ее та. - Надо сделать так, чтобы мужа не было дома... и, вообще, чтобы тот не видел его здесь!

- Ну, разумеется! - согласилась та.

- Почему же "ну, разумеется"?

- Ну, потому, что этот Орест, то есть у этого Ореста такой вид, что его неудобно показывать дуку.

Вследствие этого разговора на другой день Орест Беспалов появился в доме дука дель Асидо.

Вызвала его Жанна к себе и принят он был внизу, в ее с княгиней Гуджавели комнатах. Сюда же спустилась и княгиня Маня.

- Принчипесса! - вскидывая руками, воскликнул Орест, - Вы расцвели пышнее розы!

- Здравствуй, Орест! - улыбнулась княгиня ему. - Мне давно уже хотелось увидеть тебя...

Орест сел на стул, расставив ноги и так опершись о них руками, словно он был живой моделью при изваянии памятника какому-нибудь полководцу, сидящему верхом на коне... Он склонил голову набок, поставил усы ежом и проговорил:

- Польщен, принчипесса, но, извините, не верю!.. Ибо ваши слова совершенно не соответствуют фактам!

- А ты все такой же! - протянула княгиня Мария, стараясь казаться как можно любезнее.

- Все такой же!.. - подтвердил Орест. - И гений моего ума все так же остер на соображение... Ежели вы давно хотели меня видеть, то давно бы могли прислать за мной! А если не присылали, то видеть меня не хотели; а если теперь захотели, то, значит, я зачем-нибудь нужен вам...

- Как тебе не стыдно так говорить!..

- Я говорю так, потому что давно вас знаю, принчипесса! И не думайте, что я упрекаю вас!.. Я отлично понимаю, какая вам может быть забава в моем обществе!.. Другое дело, если бы вы были настолько развиты, что играли бы на бильярде... тогда я мог бы доставить вам неизъяснимое удовольствие своим искусством! Но, так как вы на своем женском положении занимаетесь лишь обвораживанием мужчин, то я, как предмет для этого совершенно негодный, интереса для вас представить не могу!..

- Что он говорит? - спросила по-французски Жанна, не понявшая несколько кудрявой и замысловатой речи Ореста.

- Я говорю правду! - ответил Орест по-французски.

- О, у вас отличное французское произношение! - удивилась Жанна.

- И немудрено! - пояснила княгиня. - У него мать была француженкой, и он с детства говорит на этом языке.

- Да-с! - обратился Орест к Жанне. - А теперь, главным образом, произносить лишь умею, но поддерживать французский разговор затрудняюсь, хотя все и понимаю!.. Итак, принчипесса, повелевайте, без дальних подходов, что вам нужно, чтобы я сделал; вы знаете меня давно, так же, как и я вас, и знаете, что я сговорчив... Удовольствуюсь небольшой мздой из нескольких моравидисов.

- Тебе нужны деньги?..

- Принчипесса, не делайте себя наивной!.. Кому же бывают не нужны деньги?!

Жанна, ходившая из угла в угол по комнате во время разговора, подошла к окну, вдруг повернулась и быстро проговорила:

- Мари, дук возвращается домой, его карета уже подъезжает к крыльцу... тебе надо поскорей скрыться, чтобы он не застал тебя здесь.

Она никак не ожидала, что дук, сравнительно недавно уехавший из дома, вернется так скоро и они обе рискуют быть застигнутыми врасплох, и главным образом от этой неожиданности она взволновалась так, что свои слова о возвращении дука произнесла той пугающей скороговоркой, которой растерявшиеся люди передают другим свою растерянность.

Тон Жанны даже на Ореста возымел действие, и он вскочил, как будто в чем-то пойманный и уличенный.

- Дайте мне скорее карандаш и кусок бумаги! - сказала княгиня Мария. - Мне нужно написать несколько слов всего...

- Некогда! - замахала на нее руками Жанна. - Дук уже вышел из кареты...

- Ах! Он поднимется еще наверх и станет искать меня там... Времени довольно! Скорее карандаш и кусок бумаги!..

Мария как бы инстинктивно открыла стоявшую на столе корзину с работой княгини Гуджавели и нашла там карандаш, а Орест, засуетившись под влиянием общей суеты, хлопнул себя по карманам и вытащил откуда-то скомканный лист бумаги, расправил его и сунул на стол перед княгиней Марией.

Та быстро написала несколько строк и проговорила:

- Передайте это Александру Николаевичу...

Все это было сделано так быстро, что Орест не успел опомниться и, только когда княгиня уже уходила, он остановил ее возгласом:

- Принчипесса, а моравидисы?!..

Мария на ходу выхватила кошелек из кармана, бросила его Оресту и скрылась.

- Уходите теперь скорее и вы! - заторопила Жанна Ореста.

Но тот, недолго думая, выпрыгнул в окно и быстро удалился.

Глава XL

В чем заключалась важность предыдущей главы

Что мог сделать Орест Беспалов, получив кошелек с деньгами?

Всякий мало-мальски знакомый с его характером человек, несомненно, поймет, что, конечно, Орест Беспалов с полученными деньгами направился в трактир и сделал это немедленно после своего свидания с княгиней Марией, одним словом, после получения кошелька.

Записка, которую написала княгиня Мария Саше Николаичу, немедленно была забыта Орестом и он вспомнил о ней только поздним вечером в трактире, причем сам совершенно не знал почему? - так вдруг вспомнилось, и конец.

Орест Беспалов мог забыть о принятом на себя обязательстве, но сознательно не выполнить его не мог. Сознанье обязанности портило теперь ему всякое удовольствие и, вспомнив про записку, он уже не мог дольше оставаться в трактире, а должен был идти к Саше Николаичу.

Совершенно пьян Орест не был еще. Он был только, как он это называл, "в полгубы". Но и в таком состоянии он не дерзал являться к Саше Николаичу через парадный вход главным образом из скромности перед слугами, которым нельзя было подавать дурной пример. Поэтому он сначала отправился обходом, через сад, к окну кабинета, где еще надеялся застать Сашу Николаича.

В сумерках петербургской ночи он увидел издали, что окно открыто. Тогда он стал насвистывать "Гром победы раздавайся!" и бодрым шагом направился вперед.

Саша Николаич сидел у себя в кабинете и мечтал, забыв обо всем.

Николаев не думал ничего определенного, его мысли расплывались как-то вместе с сумерками ночи в природе, но так как вся земная природа вращалась вокруг солнца, то и мысли Саши Николаича сами собой вращались вокруг княгини Марии. И он, думая о ней, прислушивался, не раздастся ли соловьиная песнь, и как будто даже загадал, что все тогда будет хорошо. И ему так хотелось, чтобы все было хорошо, что он вытянул шею, уверенный, что сейчас услышит соловьиный свист...

Свист действительно раздался, но это был мотив "Гром победы раздавайся!", который выдавал Орест с большим чувством, но, разумеется, это не было похоже на пение соловья...

Несоответствие ожидания с действительностью было так резко для Саши Николаича, что он вздрогнул.

- Это вы, Орест?.. - сердито произнес он, издали еще заметив на дорожке сада силуэт Ореста.

- Я, гидальго!.. - стараясь попасть в тон ночной тишины, но тем не менее хрипло произнес Орест.

Саше Николаичу никого не хотелось видеть в эту минуту и он сделал невольное движение, чтобы захлопнуть окно.

- Остановись, гидальго!.. Все остановись... Остановись само время, ибо сейчас Орест Беспалов будет удостоен с вашей стороны всякой благодарности!.. Прошу, гидальго, сделать мне почетную встречу, как это бывает, когда является посол от лица, носящего титулы...

Говоря это, Орест Беспалов подходил и, важно закинув голову, передавал Саше Николаичу в вытянутой руке сложенный лист бумаги.

- Что это? - спросил Николаев.

- Вы видите, гидальго, что до сих пор я подавал надежды, а теперь подаю записки, или, по крайней мере, одну записку, которая для вас ценней прочих всяких...

Он расшаркался на песке перед окном, раскланялся и, отдавая записку, проговорил:

- От ее сиятельства княгини Сан-Мартино...

- Что вы сочиняете? - не поверил сначала Саша Николаич. - Записка от нее?..

- От нее самой!

Саша Николаич схватил коробку с серниками и засветил восковые свечи.

"Помните, - прочел он, - что я сказала Вам, ни под каким предлогом не отдавать денег; найдите возможность увидеться..."

Саша Николаич прочел снова и снова, и теперь для него это была вовсе не песня соловья - вся его душа трепетала и пела...

Записка была написана на продолговатом куске синей бумаги, золотообрезной...

- Откуда вы взяли это?.. Вы говорили с ней?.. Вы видели ее? - стал спрашивать Саша Николаич Ореста.

- Я говорил с нею и видел ее! - произнес Орест, усаживаясь на подоконник с ногами.

- Когда?

- Сегодня утром.

- И вы до сих пор не отдали мне записку?

Орест почесал за ухом, чувствуя себя виноватым в этом пункте.

- Я хотел продлить вам удовольствие! - соврал он и сейчас же почувствовал, что вышло совсем неудачно.

Но Саша Николаич в это время уже в десятый раз перечитывал строки, написанные княгиней, и уже забыл про Ореста.

- Да! Ну как же она дала эту записку? - вспомнил он вдруг опять.

- Я получил приглашение, - начал было рассказывать Орест.

Но Саша Николаич опять перебил его возгласом:

- Батюшки!.. Да что же это такое?.. Ведь это же - расписка дука дель Асидо в получении денег от моего отца! Ну да!.. Та самая, которая, как мне помнилось, была в документах, оставшихся после моего отца!..

Дело было в том, что карандашные строки, написанные Марией, оказались на оборотной стороне расписки дука дель Асидо.

- Позвольте, гидальго! - заговорил Орест. - Какая расписка дука?

- Очень важная для меня! - ответил Саша Николаич. - И вам ее дала княгиня Мария?..

Вся история с написанием записки произошла так скоро, и после нее Орест так быстро вылетел в окно, что у него все подробности спутались и он не мог себе дать отчет, что бумагу, на которой была написана записка княгиней Марией, он сам же вытащил из своего кармана. Да и неинтересно ему это было...

- Да, она сама мне ее дала! - подтвердил он.

Усевшись спокойно на окне, он почувствовал большое утомление после выпитого вина и заклевал носом. Ему хотелось спать... И он заснул...

Глава XLI

Супружеская сцена

На другой же день утром дук дель Асидо получил от Николаева письмо, в котором тот в очень вежливой форме извещал его, что по изменившимся обстоятельствам он, Николаев, не считает себя более обязанным платить по расписке кардинала, так как имеет на руках доказательство, что кардинал вернул по принадлежности все деньги.

Дук Иосиф, прочтя это извещение, вынужден был перечесть его еще раз, чтобы убедиться, так ли он понял, до того оно ему показалось неправдоподобным.

Единственным неопровержимым доказательством того, что деньги были возвращены кардиналом, могла явиться обратная расписка, но для дука было несомненно, что эта расписка была уничтожена во время ночного посещения кабинета Николаева бывшим графом Савищевым.

Правда, она могла упасть во время схватки бывшего графа Савищева с Орестом, но подкупленный лакей на следующий день обшарил весь кабинет и нигде не нашел ни клочка бумаги.

Насколько помнил бывший граф Савищев, в их схватке Орест выхватил у него расписку и они стали отнимать ее друг у друга, разорвали ее и клочки записки вылетели в окно.

Подкупленный лакей на другой день после происшествия, пока все еще спали, обыскал все и за окном, но не нашел ничего. До него никто не мог подобрать расписку, и было ясно, что клочки были унесены ветром, так что собрать их было невозможно. Да и если расписка была найдена, то Саша Николаич сослался бы на нее раньше и не выражал бы желания платить. Ввиду этого в извещении Николаева для дука было много непонятного.

Он взял это извещение и направился к жене. Она, сказавшись больной, сидела в утреннем капоте, с французским романом, но не читала его, а, задумавшись, смотрела поверх книги.

- Он отказывается платить! - сказал, входя и подавая княгине письмо Николаева, дук.

Княгиня Мария, как сидела, так даже и не двинулась, точно не слыша слов дука.

- Вы слышите, что я вам говорю?! - проговорил дук, несколько повышая голос.

- С тех пор как вы стали себе позволять кричать на меня, я перестала слышать обыкновенный голос!..

- Пойми, Мария, он отказывается платить!

Княгиня пожала плечами и произнесла:

- Может быть! Меня это не касается... Если вам угодно, чтобы я сидела взаперти, по крайней мере, не требуйте от меня, чтобы я помогала вам в ваших делах!

- Так вот оно что! - сообразил дук. - Так это просто месть с твоей стороны! Он, значит, не хочет платить благодаря какому-то твоему намеку?. . Но, видишь ли, шутить такими вещами нельзя, потому что для нас это слишком важно.

- Уж будто бы в самом деле так и важно? - протянула княгиня Мария, прищурившись.

- Да, да!..

- Но, насколько мне было известно, вы на эти деньги не рассчитывали...

- Ты ошибаешься, я рассчитывал и даже очень... И, ты слышишь, я требую теперь от тебя, что ты должна сделать все возможное, чтобы он платил...

- Знаете! - вдруг серьезно обратилась к нему Мария. - Я с некоторых пор не узнаю вас... Вы до того изменились, что перестали быть похожими на самого себя... Где ваше прежнее спокойствие и уравновешенность?..

Дук Иосиф почувствовал, что она права. Он действительно очень изменился за последнее время, он и сам не мог не сознавать этого...

И именно потому, что Мария была права, он сейчас же рассердился и захотел немедленно восстановить авторитет сердитым окриком, хотя и должен был знать, что это не только будет напрасным, но и может послужить признаком еще большей его слабости...

Словом, испытанный в жизни человек, умевший укрощать таких, каким был даже Борянский, пасовал перед молоденькой, хорошенькой женой именно потому, что она была молоденькой и хорошенькой.

- Перестаньте учить меня, - рассердился он, - а делайте то, что я говорю вам...

- Как же мне быть? - насмешливо возразила княгиня Мария. - То вы хотите, чтобы я сидела взаперти и никого не видела, то вам угодно, чтобы я влияла на человека, который не хочет вам платить... Если вы ищете моей помощи, то дайте мне свободно действовать самой!

- Хорошо! Я согласен. Действуй! Действуй сама, но только действуй! Он отказывается платить...

- Как? Совсем?

- Да, вот его письмо...

Княгиня Мария прочла письмо Саши Николаича, уверенная в своей силе и уверенная, что он подписал это письмо под ее же влиянием и что теперь, когда ее цель достигнута, то есть она снова получила свободу действий от мужа, она сумеет справиться с Николаевым так, как это будет нужно ей.

- Понимаешь ли, - повторил дук, - положение гораздо серьезнее, чем ты думаешь.

- Нам эти деньги очень нужны?

Этот вопрос Мария задала не как оскорбленная жена мужу-обидчику, а как сотоварищ по общему делу, интересующийся выгодами компании.

Дук ответил одним только словом:

- Очень!

- Вы начинаете беспокоить меня, - сказала княгиня Мария.

- И могу уверить вас, что беспокоиться есть о чем...

- Даже так?

- Да... - Дук Иосиф подошел к жене совсем близко, нагнулся и почти шепотом произнес: - У меня такое положение, что я расходую последнюю тысячу рублей...

- Но вы можете, в крайнем случае, получить деньги из Парижа...

Дук покачал головой и произнес:

- Ничего я не могу получить: я только что получил письмо оттуда... Там произошел крах банка и все рухнуло...

Он дипломатично свалил все на крах банка, который действительно произошел тогда в Париже, на самом же деле он получил оттуда известие, что главная парижская фракция общества "Восстановления прав обездоленных" потерпела неудачу во всех своих делах и понесла такие убытки, что теперь просила помощи Петербурга. Здесь же, в Петербурге, требовалась помощь Парижа. В эти частности своей деятельности дук не посвящал жену и удовольствовался тем, что сказал ей о крахе банка.

Это известие для княгини Марии было так неожиданно, что она в первую минуту не смогла ничего сказать. Она уже успела привыкнуть к окружающей ее роскоши и к тому, что когда ей нужны деньги, то достаточно обратиться к дуку, чтобы получить их. Эта привычка укоренилась до того крепко, что иначе она и не могла себе представить дальнейшую жизнь.

И вдруг, как снег на голову среди жаркой летней погоды, такое сообщение мужа!..

Княгиня Мария уже забыла в эту минуту оскорбление, нанесенное ей, и ту злобу, соединенную с жаждой мести, которую она имела против него. Опасность полного разорения снова соединила ее с ним.

- На что мы можем надеяться? - спросила она.

- Во-первых, на отдачу денег Николаевым, а во-вторых, на дело по наследству маркизы де Турневиль. Если эти комбинации удадутся, мы будем опять обеспечены надолго...

- Принимай меры относительно наследства маркизы и не беспокойся о деле Николаева. Это дело я беру на себя, - сказала княгиня.

Глава XLII

Все дороги ведут в Рим

Орест, вдоволь наигравшись на бильярде у себя в трактире, вспомнил про Борянского и решил проведать его.

У Борянского шла картежная игра, продолжавшаяся уже вторые сутки. Большинство игравших было в таком состоянии, что с трудом сознавало, что происходит вокруг. Только сам Борянский продолжал метать банк и выигрывать (это он делал наверняка) и, казалось, на него совершенно не действовало огромное количество вина, выпитого им.

- О Орест! - сказал он, увидев Беспалова. - Пей и служи гостям предметом подражания...

Орест терпеть не мог играть в карты. Он принялся пить и спаивать понтеров банка, что было на руку Борянскому.

Оресту случалось даже у Борянского засыпать под столом. Он там услышал один разговор, который до сих пор не мог привести в ясность, как следует.

Но Орест очень любил комфорт и не всегда довольствовался сном под столом... Если представлялась возможность устроиться иначе, он не брезговал ею...

Ублаготворившись достаточно, он пошел бродить по комнатам, оставив зал, где продолжалась игра.

В гостиной двое спали в креслах, а один, молоденький, почти мальчик, очевидно, только что проигравшийся в пух, стоял у окна, схватившись обеими руками за волосы.

Орест, как будто это вовсе не касалось его, проследовал дальше якобы в кабинет хозяина; но и тут большой диван был занят "мертвым телом".

Орест прошел в следующую комнату - спальню Борецкого.

Здесь никого не было и благодаря открытым дверям воздух оказался чище и дышалось легче.

Орест остановился, подумал и без всякой церемонии, никого не спрашиваясь, лег на стоящую за ширмой постель. Последняя была очень мягка, удобна, и Орест почувствовал себя на ней хорошо. Он растянулся и стал глядеть в потолок.

Потолок, на котором был нарисован плющ, вертелся. Орест понял, что, разумеется, ему это только кажется, потому что у него кружится голова... И чтобы она больше не кружилась, ему нужно было заснуть. И он уже собрался сделать это, как вдруг услышал, что в комнату вошли.

Вошедшие видеть его не могли, потому что он был укрыт ширмой, но он их мог видеть в щель между двумя створками ширмы.

Вошедшие были сам Борянский и седой старик с большой бородой и длинными волосами, в черной шапочке.

- Пожалуйста, поскорее только! - сказал Борянский. - Игра в полном разгаре и мне нельзя отлучаться надолго... Что вам угодно?

- Я надеюсь, что ты спрашиваешь, что мне угодно приказать тебе? - произнес старик.

- Ну, да! Да! Только говорите скорей.

- Ты много выигрываешь в карты?

- Порядочно.

- А Орест Беспалов?

- Он приходит только навестить меня и выпить.

- Ты продолжаешь поддерживать с ним отношения?

- Да говорите же, что вам нужно?.. Меня ждут пон-ты... мне каждая минута дорога... - с досадой сказал Борянский.

- Ты не забудь, что говоришь с человеком, которого хотел отравить, что тебе, впрочем, не удалось...

- Ах, вы измучаете меня! - воскликнул Борянский. - В вас ниспослано наказание свыше, должно быть!

- Должно быть! - повторил старик. - Так вот видишь ли! Надобно внушить этому Оресту, что где-нибудь - место сам выбери, где хочешь, - зарыт клад, и на этом месте потихоньку от него закопай какой-нибудь ржавый железный ящик с куском пергамента, который я пришлю тебе завтра... Тогда я тебя освобожу от этого вечно пьяного Ореста, и ты будешь иметь возможность отбояриться от него!

- Это все? - спросил Борянский.

- Нет, не все... Ты сколько выиграл за последние двое суток?

- Примета игрока никогда не говорить выигрыша...

- Ну, только не такого, как ты! При всяких приметах ты наверняка выиграешь!. . Три тысячи ты, верно, выиграл? Так, видишь ли, мне нужны как раз три тысячи и ты дашь мне их!

- Но... - стал было возражать Борянский, - ведь мы, как члены общества, делим только те барыши, которые получены от совместной работы... личный же заработок каждого остается при нем!

- Совершенно верно, и эти три тысячи я у тебя требую не как паевые, а лично мне взаймы!.. Я думаю, ты можешь мне доверить такую сумму?

- Ох, никому я не доверяю!

- Ты дашь мне эти деньги, или будешь исключен из нашего общества!

- Ах, как бы мне хотелось этого! - невольно вырвалось у Борянского.

- И тогда, - продолжал старик, - из-под земли всплывет то, что зарыто у тебя в подвале.

- Вот вам... берите! - поспешил сказать Борянский и хлопнул бумажником по столу.

- Я отдам тебе через три месяца! - сказал старик.

Затем они вышли, прикрыв за собой дверь.

Орест лежал за ширмой, не дыша и не шелохнувшись, чтобы не выдать своего присутствия, и от слова до слова слышал весь их разговор... Он был удивлен тем, что Борянский возится с ним не по личному желанию, оказывается, а потому, что его принуждает к этому какой-то старик.

Этот старик был совершенно неизвестен Оресту, а между тем ему зачем-то понадобилось, чтобы Борянский его обманул насчет клада.

"И зачем, - рассуждал Орест, - он говорит обо мне довольно непочтительно, чтоб ему пусто было!.."

И Беспалов не на шутку рассердился, как смел этот незнакомый ему старик так говорить о нем! И кто он такой? Откуда он взялся?

"Ну погоди ж, - злобно подумал он, мысленно обращаясь к старику, - я тебе сделаю смешную шутку!"

Как он ни был выпивши, у него все же хватило настолько силы и смекалки, что он потихоньку встал с постели и поспешил выйти из спальни Борянского, так, что никто не заметил, что он был там.

Впрочем, опасаться ему нужно было самого Борянского, а тот уже успел засесть за карточный стол и все свое внимание отдал картам.

Орест прошмыгнул на лестницу и вышел на улицу как раз в ту минуту, когда старик сел в свою карету и последняя уже готова была тронуться.

Орест, не рассуждая, по явившемуся у него вдруг соображению, сел на заднюю ось кареты и крепко ухватился руками за рессоры. На улицах вследствие тусклого слюдяного освещения было достаточно темно, чтобы Орест мог сделать этого.

Карета помчалась быстро и привезла старика к дому дука Иосифа дель Асидо.

"Куда, значит, ни правь, а все сюда попадешь!" - сообразил Орест, очутившись перед этим домом.

Глава XLIII

Тайный доброжелатель

Жанна де Ламот получила анонимную записку, составленную из склеенных букв, вырезанных из книги или газеты: "Если хотите узнать, - писали ей в записке, - что делает дук дель Асидо, когда запирается у себя в комнате, отворите вделанный в стене шкаф, надавите в правом углу его задней стенки третий гвоздь сверху и поймете, что надо делать дальше. Конечно, вы слишком опытны, чтобы не уничтожить эту записку немедленно, как только прочтете ее!"

Жанна, пробежав записку, сейчас же сожгла ее, растерла в порошок пепел и выбросила его в окно, а затем позвала горничную, которая подала ей записку, и спросила:

- Кто принес сейчас мне письмо?

Горничная ответила, что это был человек без ливреи, совершенно не известный ей.

- А что, вы не знаете, дук снимает этот дом или он его собственный?

- О нет! Дук этот дом снимает! - ответила горничная.

- Со всей обстановкой?

- Да, большинство вещей здесь хозяйские.

- Хорошо, ступайте.

Выпроводив горничную, Жанна заперлась в своей комнате, желая сию же минуту воспользоваться благим советом, данным ей неизвестным лицом в анонимной записке.

Не было ничего удивительного, если дом был только снят в нынешнем году дуком, что тайны расположения этого дома были известны кому-нибудь, очевидно, жившему здесь перед ним. Кто именно был этот "кто-нибудь" и почему он делал Жанне такое важное сообщение, разумеется, она знать не могла, но это не мешало ей как можно быстрее воспользоваться сведениями, так любезно сообщенными ей запиской.

Жанна заперлась у себя в комнате, отворила шкаф (он был действительно вделан в стену и оставался пустым) и легко нашла в его правом углу на задней стенке три гвоздя. Она надавила на последний из них, и задняя стенка шкафа отворилась, оставив проход со ступенями, которые вели кверху. Проход был очень узким, так что даже один человек мог по нему пройти с трудом.

Если бы ступеньки шли не кверху, а книзу, то Жанна не решилась бы спуститься по ним. Но наверху был кабинет, в котором имел обыкновение запираться дук дель Асидо, и Жанна смело стала подниматься по потайной лестнице.

Тайник оказался устроенным образцово. Он вел к одному из внутренних углов кабинета, а из него в этом углу было проделано небольшое отверстие, так что, глядя в него, можно было видеть и слышать все, что делалось в кабинете. Приложив глаз к этому отверстию, Жанна увидела большую комнату, в которой никогда не была, - дук никогда не приглашал ее к себе в кабинет.

За письменным столом сидел старец с длинной седой бородой, седыми волосами и в черной шапочке. Он сидел, облокотившись на спинку кресла, положив руки на подлокотники, склонив голову набок и закрыв глаза, словно дремал, а то и вовсе спал...

Жанна в душе не знала, как благодарить ей неизвестного доброжелателя, доставившего ей одной случай стать наблюдательницей интимных сторон жизни такого человека, как дук дель Асидо.

Сидевший в кресле старик был, несомненно, тот подставной Белый, который приходил к дуку, когда тому нужно было обернуться в старика. Тогда он оставался в кабинете взаперти, а переодетый дук, под видом Белого, путешествовал по городу.

Жанна знала, что это было именно так, как теперь, и решила ждать на своем наблюдательном посту до тех пор, пока не вернется дук дель Асидо.

Ждать ей пришлось недолго. Вскоре послышался стук в дверь, очевидно, условный. Сидевший в кресле старик встал, направился к двери и из-за портьеры отпер ее.

И Жанна увидела двух совершенно одинаковых стариков, двух двойников, похожих друг на друга, как отражение в зеркале походит на свой оригинал.

Зрелище было до того странное, хотя Жанна и была подготовлена к нему, что в первую минуту не могла дать себе отчет, во сне это или наяву?

Рост, походка, манеры были поразительно схожи, о лице, бороде и шапочке и говорить нечего. Все у обоих стариков было одинаково.

- Ну что? - спросил один, - Все благополучно?

- Насколько это может быть. Я у Желтого взял три тысячи рублей... Кстати, я отдал Желтому приказание насчет Жанны де Ламот.

Прибывший, видимо, давал отчет ожидавшему, для того чтобы он узнал, что тот делал, разыгрывая тут роль без него, что было необходимо, потому что они изображали одно и то же лицо.

Говорили они по-итальянски, но Жанна владела и этим языком и понимала его свободно. Из тайника, в котором наблюдала она, все было видно и слышно.

- Насчет Жанны де Ламот? - переспросил первый старик.

- Да. Она оказалась слишком предприимчивой: затеяла сунуться туда, где ее вовсе не спрашивали.

- А ее открытие твоей метаморфозы?

- Да, именно. За это я поручил ей фиктивное дело об оставшихся якобы от Кончини драгоценностях, историю которых она сама же мне и напомнила. Я уверил ее, что драгоценности Кончини спрятаны в двойном дне венецианской шкатулки, находящейся теперь в России, и что эту шкатулку отыскивают иезуиты, а их агент - не кто иной, как вечно пьяный Орест Беспалов, живущий приживальщиком у Николаева.

- И она поверила?

- Поверила и уже стала нянчиться с этим Орестом. Комедия будет доведена до конца. Я приказал Желтому, чтобы он внушил Оресту, что тот должен отыскать клад, и даже указал ему место, где он должен его найти, а сам Желтый должен зарыть в том месте сундук с подписью на пергаменте, который ты сделаешь завтра и пошлешь к Желтому. Подпись такая: "Привет замечательному глубокомыслию хитроумной Жанны, принявшей пьяного дурачка за агента иезуитов. Написано это соком той травы, которою можно сделать отметины на коже"! Пусть она с Орестом вместо клада выроет в сундуке эту запись...

- А ты думаешь, она пойдет на эту удочку с кладом?

- Я постараюсь об этом. К тому же, по первому разу этот Орест, сам того не зная, блестяще разыграл роль свою на маскараде.

- Все это хорошо, но стоит ли заниматься подобными пустяками?

- Все-таки надо отвлечь Ореста Беспалова от Николаева, потому что Орест служит для него всегда невольным подспорьем, и надо проучить эту дуру де Ламот, чтобы она не совалась не в свое дело, и занять ее на это время, пока не кончены наши дела, чтобы она не мешала...

- А Желтый все такой же?

- Да, сегодня опять пришлось его припугнуть...

- И он подчинился?

- Немедленно... он и три тысячи выдал сейчас же. - Дук, переодетый в Белого, хлопнул по кипе ассигнаций, брошенных им на стол. Видимо, эти деньги приводили его в хорошее расположение духа. Он рассмеялся и сквозь смех проговорил:

- Знаешь, мне пришла в голову мысль женить пьяного Ореста Беспалова на Жанне де Ламот!.. У меня являются такие фантазии, и я их выполню ради курьеза...

Жанна, сердце которой билось часто и кулаки сжимались, потому что она слышала все от слова до слова, не могла устоять и двинулась.

Дук вздрогнул и прислушался.

- Что это? Как будто шорох? - проговорил он.

- Вероятно, мыши, кому ж тут быть еще? - успокоил его старик. - Однако мне пора, - заключил он и направился к двери.

Переодетый дук проводил его, запер дверь и прошел в смежную с кабинетом уборную, чтобы принять, вероятно, тот вид щеголя, которым он был в качестве дука дель Асидо.

Такого оскорбления, такого унижения не наносил ей даже палач, Жанна едва стояла на ногах. Почти шатаясь, она сошла с лестницы, заперла шкаф и упала на первый же попавшийся стул в полном изнеможении. Она пережила позор клейма на эшафоте, но этот позор был все-таки скрашен ужасом, который внушается такой казнью. Она могла говорить, что она невинна, что ее осудили лишь ради того, чтобы обелить Марию Антуанетту, что она жертва, и тогда ее позор превращался в ореол мученицы, незаслуженно пострадавшей!.. Но то, что хотел с нею сделать дук дель Асидо, было неизгладимым оскорблением, потому что ставило ее в смешное положение, делало ее сразу же посмешищем...

Как, она, прирожденная Валуа, и вдруг жена какого-то проходимца!.. Она, прогремевшая на целый свет своей интригой в деле ожерелья королевы Марии Антуанетты, и вдруг разыгрывает нелепую партию в истории с "пьяным дураком", принимая его за агента иезуитов?!..

Но теперь Жанна предупреждена и не попадется впросак.

Она была несказанно благодарна неизвестному покровителю, предупредившему ее.

Но каков этот дук? И ведь она, несмотря на свою опытность, чуть было не попалась в расставленную им ловушку! И хороша бы она была, если бы попалась!

Из всего этого Жанна вывела, что счастье все-таки благоприятствует ей, потому что иначе, как счастьем, она не могла объяснить полученное предупреждение. Понять путем логического рассуждения, почему было сделано такое предупреждение, она никак не могла; сделать это мог или благоприятель Жанны или же враг дука дель Асидо.

Но Жанна не знала в Петербурге никого, кто мог бы быть ее благоприятелем, и враги дука ей тоже казались неизвестными.

Глава XLIV

Объяснение

В записке княгини Марии Саше Николаичу было сказано: "Постарайтесь увидеться", - и он не понял, что это значит.

Происшедшую на его глазах сцену в Летнем саду, то есть то, как дук увел оттуда жену, Саша Николаич объяснил себе не грубой выходкой дука, на которую считал его не способным, а тем, что, очевидно, случилось дома у них что-либо очень важное, что потребовало немедленного возвращения домой княгини. Поэтому он прежде всего попробовал самый простой способ увидеться с княгиней, то есть прямо приехал к ней и велел доложить о себе.

Он приехал уже после объяснения княгини с дуком, и она немедленно приняла его. Он вошел в знакомую ему уже комнату, нижнюю гостиную с окнами в сад на балкон, и княгиня Мария тут встретила его.

- Вы мне написали! - заговорил Николаев, здороваясь с нею. - Я не знаю, как мне вас благодарить!

- За что?

- За те несколько строк и, главное, за обратную расписку отца дука моему отцу в том, что он получил все свои деньги обратно!

- Как расписку?.. Какую расписку?! - воскликнула княгиня Мария, пораженная его словами. - Я не посылала вам никакой расписки! Я вам только советовала подождать платить до тех пор, пока я вам не скажу этого сама, и вот сегодня именно это я и хотела сказать!!

- Вы хотели сегодня сказать мне, чтобы я заплатил Луку?!..

- Ну да, долг, который вы признали!

- Но тогда у меня не было обратной расписки, о которой я помнил довольно смутно... Мне казалось, будто она находилась среди документов моего отца, но, наверное, я этого не знал, потому что никогда внимательно не пересматривал этих документов, имевших, по-моему, значение лишь историческое, как память или как автографы. Но вы сами прислали мне эту записку.

- Да нет же! - перебила княгиня Мария. - Я не посылала вам!..

- Но те строки, с которыми вы обратились ко мне, были написаны на оборотной стороне этой расписки!

- Вы не шутите и не ошибаетесь?

- Нет, княгиня, но меня удивляет ваше недоумение.

- Я второпях написала на первом же попавшемся клочке бумаги, который мне подсунул Орест... Я и не подозревала, что это была обратная расписка отца дука.

"Опять Орест! - подумал Саша Николаич. - Впрочем, доискаться будет легко, откуда у него появилась расписка!"

В это время княгиня Мария тоже соображала, что ей делать? Она осознавала всю необходимость получить деньги с Николаева и в то же время видела полную невозможность заставить теперь его заплатить.

Теперь ясно было, что он написал свое письмо дуку вовсе не в силу ее совета, а в силу того, что имел в руках неопровержимые доказательства, что платить ему не следует.

- Простите! - сказала княгиня Мария. - Я вообще терпеть не могу денежных дел! О существовании обратной расписки я и не подозревала! Я очень рада, что она пришла к вам, хотя и косвенным образом, через меня!

Она решила сначала выяснить вопрос о расписке с мужем, а затем вернуться с Николаевым к разговору о его долге. В настоящую минуту она поспешила заговорить о другом.

А сам Николаев только и желал этого.

- Да! Не будем говорить о деньгах! - восторженно произнес он. - Есть вещи, которые нельзя оценить никакими деньгами!..

- Например?..

- Например, вашу улыбку!.. Да ведь хоть раз кто увидит ее, тот не сможет забыть то счастье, которое испытал, когда вы улыбнулись!..

И между ними начался тот разговор, который имели обыкновение вести влюбленные в начале девятнадцатого столетия, то есть разговор высокопарный, с деланными, метафорическими фразами, условными поэтическими выражениями, соответствовавшими эпохе. Но суть всего этого была та же самая, что и испокон века. Та же постепенность соблюдалась в разговоре, и княгиня Мария, поощрявшая своим вниманием любовное красноречие Саши Николаича, вела себя в данном случае, как все женщины, когда перед ними тот, кто им нравится.

Мало-помалу Саша сполз с низенького кресла, на котором сидел, и очутился на коленях; рука княгини Марии оказалась в его руках, и он припал к ней горячими губами...

Вечная песня... старая история... старая, как мир...

- Мария! - страстно шепнул Саша Николаич. - Я верю в то, что мы рождены друг для друга, что наши души давно слились на небесах, мы соединимся здесь, как они слились там, чтобы быть неразлучными... Я много думал о нас в последние дни и признал, что счастье для нас возможно... мы можем соединиться с тобой...

- Но я не могу оставить дука, моего мужа! - сказала княгиня Мария.

- Можешь... все можешь сделать... А для тебя это легче, чем для всякой другой!.. Ты обвенчана с дуком лишь по католическому обряду за границей и ваш союз скрепляет договором гражданского брака лишь Франция. Все это необязательно для тебя здесь, в России, как для православной и для русской подданной; мы можем обвенчаться по православному обряду.

Это было вовсе не то, чего желала княгиня Мария. Она хотела возвышенных поэтических отношений к молодому человеку, понравившемуся ей, но обстановка жизни, титул, знакомства и положение она хотела сохранить княжеские и оставаться по-прежнему женой дука дель Асидо. Перспектива стать просто госпожой Николаевой и пользоваться доходами с определенного капитала, а не швырять деньгами, когда и как заблагорассудится, вовсе не прельщала ее. И потому она не ответила на слова Саши Николаича тем восторгом, которого он ждал от нее.

А он был так уверен в этом восторге с ее стороны, что, увидев как будто нахмурившееся лицо княгини Марии, вдруг весь вспыхнул и заговорил взволнованнее прежнего, с нескрываемым испугом:

- Что значат эти нахмуренные брови и серьезно сжатые губы?.. Я не ждал этого... я думал, что когда я выскажу свой план, скажу, что нам можно будет соединиться навек перед Богом и людьми, то мои слова будут встречены с радостью.

- Вы слишком многого требуете от меня!

- Как многого?! - воскликнул Саша Николаич, не помня хорошенько, что говорит. - Да разве не вы улыбались и глядели на меня так, что я читал бессловесный ответ моему чувству в ваших глазах!.. Да сейчас... сию минуту я на коленях целовал ваши руки... разве после этого я не получил права назвать вас своей женой, если есть возможность сделать это перед законом?!

- Не все ли равно, чьей женой я буду называться?! - проговорила она так, что нельзя было разобрать, всерьез она это говорит или шутит.

Но Саша Николаич вдруг поднялся и выпрямился.

- Не говорите так! - почти закричал он.

- Да полноте, успокойтесь! - стала было уговаривать его княгиня.

Но Николаев, как закусивший удила конь, понесся вперед, не признавая никаких задержек.

- Как?! Примириться с тем, чтобы вы носили имя другого, чтобы этот другой был тот старый муж, которого бы мы обманывали, воруя у него наши поцелуи, наше счастье и скрывая его от людей, как ворованное?.. Нет, я на это не способен! Я и сам не хочу лгать и не могу уважать ту женщину, которая будет вместе со мной лгать... Я знаю, что многие идут на такую низость, но я слишком люблю вас...

- Кто вам дал право говорить мне все это? - вдруг с сердцем произнесла княгиня.

- Моя любовь, - начал было Саша Николаич.

- Вы не смели бы говорить о своей любви, если бы я не дала вам права, а потому вы ничего не можете требовать, кроме того, что я хочу вам позволить! А если вы забылись настолько, что не можете соразмерить ваши слова, то лучше уйдите и возвращайтесь, когда придете в себя!

- И уйду!.. И уйду! - с отчаянием неистовства повторил Саша Николаич. - Все пусть пропадет, но я уйду!

И, как будто боясь, что не выдержит и останется, он, схватившись за голову, выбежал на улицу.

Глава XLV

Три двери в гостиной

Не успел Саша Николаич выбежать из комнаты в одну дверь, как в другой с балкона появился человек в больших темных очках, рыжеволосый.

Княгиня Мария при виде его невольно взялась за сонетку и хотела крикнуть, но он остановил ее, протянув к ней обе руки.

- Ради Бога не звоните и не пугайтесь! Я не сделаю вам зла!

- Что вам здесь нужно? - спросила княгиня, успокоенная робким и даже как будто приниженным видом посетителя.

- Я был тут на балконе и слышал ваш разговор с Николаевым!

Княгиня Мария не без труда припомнила, что перед нею стоит господин Люсли, который раньше приходил несколько раз к ее мужу по делу.

- Позвольте! - остановила она его. - Кто вам дал право быть у меня на балконе и подслушивать то, что я говорю у себя в гостиной?

- Случай! - подхватил Люсли. - Слепой случай привел меня сюда! У меня было дело к вашему мужу, я несколько раз к нему заходил, мне говорили, что его нет дома, и мне показалось, что лакей говорит это нарочно. Тогда я прошел садом в надежде, что встречу его или вас, и так попал на балкон и слушал ваш разговор.

- С вашей стороны это слишком дерзко, чтобы не сказать больше, - нахмурив брови, произнесла княгиня Мария. - Но что вам нужно от моего мужа?

- Об этом мне стыдно говорить с вами! Мне нужны деньги, но вам я хотел бы сказать не это... Этот ваш разговор с Николаевым, с моим счастливым соперником...

- Как соперником?

- Ну да! Если слово уже сорвалось, я не стану отказываться! Напрасно вы думаете, что не знаете меня!..

Посетитель снял очки и сбросил рыжий парик...

- Граф Савищев? - воскликнула Мария.

- Да! Я - бывший граф Савищев... вы меня когда-то знали под этим именем, и я тогда был без ума от вас; и все, что потом случилось со мной, я вынес только благодаря тому, что знал, что вы на свете существуете, и что я когда-нибудь добьюсь вашего внимания!.. Я решил, не пренебрегая никакими средствами, во что бы то ни стало составить себе такое положение, такое богатство, чтобы подойти и отуманить вас в десять раз большей роскошью, чем та, что окружает вас теперь...

- А вместо этого вы приходите за деньгами к моему мужу? - насмешливо проговорила княгиня Мария.

- Не смейтесь надо мной!.. Это слишком жестоко с вашей стороны!.. Не услышь я сейчас вашего разговора с Николаевым, я бы исполнил задуманное и только тогда открылся вам; но после того, что вы сказали ему, и после того, как он дерзко отверг вас, мне хочется вам сказать: "Приказывайте... Скажите мне, чтобы я сделал все, что вы захотите, и я буду ваши рабом!" Я не побоюсь обмануть вашего мужа!

- Да вы пьяны или с ума сошли? - топнув ногой, крикнула княгиня Мария.

На самом деле Люсли был пьян, но только не от вина, а от давнишней своей упорной страсти к ней, и вместе с тем он был сумасшедший, потому что, потеряв возможность управлять своим рассудком, он слишком долгое время неестественно сдерживал свою бурную натуру, и с тем большим бешенством вырвалась теперь его скрытая страсть.

- А-а, так! - проговорил он. - Выгоните меня! Ну так я же на все пойду!..

Он выхватил из кармана свернутый платок, быстро распустил его и кинул в лицо княгини Марии.

Она почувствовала, что вдыхает в себя какой-то ошеломляющий, приторно-сладкий запах, и в тот же миг потеряла сознание и упала на пол без чувств.

Бывший граф Савищев кинулся к ней.

Но тут его схватила крепкая, сильная рука и отбросила в сторону.

- Разве для этого был дан тебе платок? - услышал он над собой рассерженный возглас.

Савищев обернулся и увидел дука дель Асидо.

- Я был тут! - указал дук на завешенную портьерой дверь, которая оказалась в гостиной третьей. - И слышал все, что ты тут говорил!

Но он не успел договорить, как бывший граф Савищев со стремительностью, которую трудно было ожидать от него, кинулся на балкон, перепрыгнул через перила и кинулся бежать.

Дук только поглядел ему вслед с отвращением и произнес:

- Негодяй и трус!

Он не преследовал Савищева, уверенный в том, что сможет разыскать его, если захочет, и наказать его за отчаянный поступок.

Да и прежде, чем возиться с этим человечком, нужно было позаботиться о княгине Марии. Опасности для нее никакой не было. Платок, который был брошен ей в лицо, был пропитан сильнейшим наркотиком, способным мгновенно усыпить, но безвредным.

Дук сам же, под видом Белого, дал этот платок бывшему графу Савищеву, носившему имя Люсли и желтую кокарду их общества. И он дал ему этот платок вовсе не для того, чтобы он усыпил им его жену. Она же вдохнула всего один раз, а затем дук, выскочив из-за портьеры, отбросил мнимого Люсли и схватил платок.

Теперь дук поднял княгиню Марию и поднес ее к балконной двери, зная, что свежий воздух сейчас же приведет ее в себя.

Из сада повеял легкий ветерок; вздохнув, княгиня Мария открыла глаза. Дук бережно усадил ее в кресло.

- Прежде всего, ваша очередь! - произнес он. - Я все слышал, что тут было, слышал и ваш разговор с Николаевым и спас вас от этого ворвавшегося к вам негодяя!.. Итак, если бы этот Николаев согласился, вы были бы готовы обмануть меня?..

Княгиня Мария, не совсем еще очнувшись, посмотрела на него снизу вверх, но ничего не ответила.

- Вы готовы были обмануть меня, - повторил дук, - и теперь молчите, потому что вам нечего мне возразить.

Княгиня улыбнулась, скривив губы, словно уверенная, что не ему стращать ее, не ей робеть перед ним!

- Напрасно вы подслушивали! - спокойно сказала она. - То, что я говорила с Николаевым, вы, и не подслушивая, могли бы представить себе... Как же вы хотите, чтобы я иначе разговаривала с ним, когда мне нужно получить от него чуть ли не целое состояние?..

Дук склонил голову и потупился.

- Так ты так говорила с ним только для того, чтобы получить деньги?

- А для чего же еще?.. Неужели вы думаете, что меня может заинтересовать такой незначительный господин?.. Если бы я захотела, на меня бы обратили внимание люди, которые не чета Николаеву! - и, сказав это, княгиня Мария встала и гордо вышла, а дук остался на месте, уничтоженный поистине величественным спокойствием своей жены.

Глава XLVI Он расскажет...

Саша Николаич, вернувшись домой после объяснения с княгиней, отправился к себе в кабинет и не вышел ни к обеду, ни к вечернему чаю, сказав, чтобы ему не мешали и что он хочет остаться один.

И он один провел целый день у себя в кабинете, раздумывая и размышляя, и, чем больше он это делал, тем более приходил к убеждению, что бывшая Мария Беспалова, ставшая княгиней Сан-Мартино, в сущности, осталась такой же, какой была прежде. Она и прежде была красивою, но и только... Душевных же качеств Саша Николаич никогда не знал за нею, и разве только в своем ослеплении мог наделять ее этими качествами.

Ее очевидная готовность, оставаясь княгиней Сан-Мартино, обманывать своего мужа, была органически противна такому человеку, как Саша Николаич, воспитанному совсем в других традициях, чем те, которые господствовали в обществе восемнадцатого века.

Его воспитатель, поклонник французских энциклопедистов и потому ярый противник барственной распущенности времен маркизов и маркиз, внушил ему совсем другие правила.

Саша Николаич воспринял эти правила как основу жизни и не мог примириться с тем, что та женщина, которая на минуту, вследствие своей внешней красоты, показалась ему идеалом, могла в нравственном отношении не соответствовать этим правилам.

Он испытывал разочарование, до болезненности обидное, и не хотел никого видеть, сомневаясь даже, стоит ли ему жить вообще, если в такой прекрасной оболочке, каковой была княгиня Мария, не вмещалась и духовная красота, как ее понимал он сам.

Стемнело.

Саша Николаич ничего не ел, но ему и не хотелось есть.

Ночь была теплая, как и всё лето, стоявшее в Петербурге. Всё словно замерло кругом, и тишина, царившая в природе, не нарушалась ни звуком, ни шорохом листьев.

Николаев не зажигал у себя лампы и, сидя в темноте возле растворенного окна, глядел вверх на звезды, которые манили его к себе от низменной, греховной земли.

И совершенно как в тот раз, когда он с трепетом ждал звука соловьиной песни, раздался и теперь свист Беспалова, беспечно насвистывающего "Гром победы раздавайся!"

Саша Николаич хотя и не был на земле и думал совсем о другом, однако ясно различал, что свист этот приближается. Вот, наконец, он уже под самым окном...

- Гидальго, вы здесь?.. - раздался голос Ореста, и вслед за тем его длинная фигура, задев за куст, вскарабкалась на подоконник и уселась на нем.

Конечно, от него сильно пахло водкой.

- Фу! - с омерзением сказал Саша Николаич.

- А что? Пахнет? - осведомился Орест и прищелкнул языком. - Не правда ли, я в случае надобности могу заменить ароматическое сашэ из алкоголя?.. Ну а вы, гидальго, болеете?

- Оставьте меня, Орест, в покое. Я же просил, чтобы мне не мешали!

- Против этого имею возразить на основании многих пунктов. Пункт первый! - Орест загнул палец. - Я с утра не был в вашем благочестивом жилище и не мог быть осведомлен относительно отданных здесь распоряжений! Пункт второй! В силу установившихся между нами отношений до меня ваши строгости не касаются. Пункт третий!.. Видите ли, гидальго! Я мог бы привести пунктов сколько угодно, но буду краток и выразителен, что так идет, как вы знаете, к моей всегдашней скромности! Я все знаю, что с вами сегодня случилось насчет превратной принчипессы, и знаю потому, что вы больны и чем именно, отчего вы сидите в темноте, у косяка окна и разглядываете звезды без телескопа...

- Что вы говорите? - удивился Саша. - Откуда вы можете знать?

- Из самого достоверного источника!

- Может быть, она прислала вас?

- Нет, на этот раз я пришел сам, или, вернее, пришел потому, что вышел из себя... Теперь вы, конечно, в огорчении и не можете понять, как это остроумно сказано. Впоследствии же, когда распознаете, можете пережить момент отчаянной веселости! Я узнал благодаря судьбе, чем вы, собственно, болеете, и привел к вам лекарство!.. Желаете испробовать его?.. - Орест обернулся в сторону сада и, наклонившись, позвал: Пожалуйте сюда, мой добрый друг!

В ту же минуту из-за кустов появился бывший граф Савищев, которого Саша Николаич узнал по облику, так как видел его в последний раз сравнительно давно днем, и недавно здесь, в своем кабинете, ночью, когда было так же темно, как и сейчас.

- Вы не бойтесь, пожалуйста, сюда!.. Сядьте!.. - ободрил Орест Савищева, обращаясь к тому, как фокусник обращается к дрессированной им собаке.

Савищев, не торопясь, приблизился к окну и сел на подоконник по другую сторону, где сидел Орест.

- Вот вам две живые кариатиды! - сказал Орест. - Узнаете его, гидальго?.. Он расскажет вам сейчас такие вещи, которые сразу же излечат вас и изменят ваше миросозерцанье!

Глава XLVII

Нет, это правда

- Я теперь в таком положении, - стал рассказывать бывший граф Савищев, - что мне выбора нет! Теперь я восстановил против себя людей, от которых всецело зависел, а это такие люди, что не остановятся ни перед чем! Мне остается только одно: искать убежища у вас!..

Он говорил это робким, жалким, трусливым голосом, так что Саше Николаичу это было неприятно, и, вместе с тем, у него явилось невольно сожаление, что этот бывший граф Савищев был теперь в таком состоянии, что только и мог вызывать сострадание. Ни сердиться на него, ни возмущаться им не стоило, и нельзя было иметь против него злобу: он был слишком жалок для этого.

- Что же случилось? - спросил Саша Николаич.

- Говорить обо всем слишком долго и тяжело! - ответил бывший граф Савищев. - Достаточно того, что я, вообразив, что могу составить себе состояние, пошел в общество "Восстановления прав обездоленных"...

- Вот как!..

- Вы что-нибудь знаете об этом обществе?

- Имел случай слышать, но думал, что оно уже прекратило существование!

- Нет, не прекращало существования и действует теперь в Петербурге под руководством некоего старика, который известен под именем Белого, и в которого переодевается не кто иной, как сам дук дель Асидо, князь Сан-Мартино!

- Неправда! - воскликнул Саша Николаич. - Не может быть!..

- Нет, это правда... - задорно подхватил бывший граф Савищев. - Я не хочу лгать сейчас, во-первых, потому, что я с Орестом достаточно выпил, а во-вторых, потому, что только рассказав все, я могу рассчитывать на вашу помощь против этих людей!. . Ни у полиции, ни у суда я не смогу искать защиты, потому что я был их сообщником. Мне были обещаны большие средства, а на поверку вышло, что я получал сравнительные гроши, а в последний месяц мне и гроши стали задерживать! А между тем я должен был не щадить себя ради них, членов этого общества! И тогда ночью я забрался сюда и проник в бюро по их наущению, чтобы взять у вас расписку якобы от отца дука дель Асидо! На самом же деле, я уверен, что этот человек только присвоил себе это имя, и никогда сыном дука не был!

- Зачем им нужна эта расписка?

- Гидальго! - вступил в разговор Орест. - Вы впадаете в детство, задавая детские вопросы!.. Разумеется, им нужна была эта расписка, чтобы уничтожить ее, а потом взыскать с вас, как это и сделал этот сиятельный дук через своего поверенного Сладкопевцева!

- Петушкина! - поправил Саша Николаич.

- Не придирайтесь к словам, гидальго!.. Вы знаете, когда я нездоров, как выражается ваша матушка, - продли Небо ее годы! - я бываю тугой на фамилии; во всем же остальном у меня ясность ума необычайная. Итак, вы теперь понимаете, зачем им нужна была расписка?..

- Но откуда же они могли знать, что она хранится у меня вместе с другими документами в бюро, когда я сам настолько забыл об этом, что, когда она пропала, сомневался даже, была она тут или нет?

- А появление у вас этой княгини Сан-Мартино, невестки прекрасного дука?. . Вы ей демонстрировали автограф кардинала де Рогана, который извлекли из свертка, где лежала расписка!.. Помните, я еще тогда лежал под окном...

- А ведь и в самом деле! - согласился Саша Николаич.

- Вот то-то, гидальго! Слушайте в другой раз умных людей!

- Да ведь этот дук, выходит, хотел смошенничать?

- А вы только теперь поняли это?! Поздравляю!.. Знаете, сеньор, я полагаю, что у вас вместо мозгов иногда гастролирует в голове кофейная гуща! Теперь слушайте дальше!.. Способны вы сообразить, как к вам попала обратно эта расписка с надписью прелестной принчипессы, обчихай ее медведица при первой же встрече?.. Я вам сейчас все концы покажу. Сей джентльмен, как вы помните, забрался в этот священный приют и сделал выемку документа. А я вылез из дивана и схватился с ним... Между нами произошло то, что на вульгарном языке называется дракой. И подробностей всего этого происшествия я не помню; если вы спросите - почему, то это будет неделикатно с вашей стороны, ибо вы сами должны понять, в каком я состоянии был: "человекус экс дивасе"... И вот в этой драке я, очевидно, выхватил расписку у стоящего здесь сеньора и сунул ее в карман! Как вам известно, я к себе в карманы никогда не лазаю, ибо у меня в них никогда ничего нет... И расписка могла бы пролежать в моем кармане неопределенное время, если бы я случайно не вытащил ее, когда мадам принчипесса второпях потребовала у меня кусочек бумаги, когда ей было нужно... выхватил и подсунул, сам не зная того, расписку дука! Вот и все!

- Да не найдись эта расписка, с вас полностью взыскали бы деньги, - сказал Савищев. - Мало того, мне был дан платок, пропитанный наркотиком, чтобы я, явившись к вам, попросил бы вас показать эту расписку, кинул бы вам в лицо платок, одурманил вас, унес и уничтожил бы расписку... Но я погорячился и кинул платок в лицо жене дука дель Асидо, и этого он мне не простит. И вот отчего я должен теперь скрываться от его преследований.

- Но ведь это ужасно! - проговорил Саша Николаич.

- Погодите, то ли еще будет! - проговорил Орест и кивнул графу Савищеву: "Продолжай, дескать!"

- Я сегодня, - снова заговорил тот, - решил во что бы то ни стало увидеть дука, который не давал мне денег, и так как через парадный, официальный вход меня к нему не пускали, я пробрался через сад на балкон, думая найти его и объясниться. И тут, на балконе, я услышал ваш разговор в гостиной с княгиней и после того, как вы ушли, не вытерпел, вышел и заговорил с княгиней сам, а в конце разговора кинул в нее этот платок. Но тут явился дук; мне оставалось только скрыться, и я перепрыгнул через балконные перила, но бежать боялся и спрятался в углублении под балконом, заставленном зеленью. Я думал, что они сейчас же кинутся за мной в погоню, и побегут по саду, но когда меня не найдут, успокоятся, подумав, что я успел убежать, а я, когда стемнеет, выйду и скроюсь... Из-под балкона я слышал разговор дука с женой, которую он привел в чувство! Пока вы говорили с нею, он стоял за портьерой и подслушивал. Она его стала упрекать за то, что он подслушивал, а он, что она говорила с вами. Тогда она сказала, что говорила с вами исключительно для того, чтобы заставить вас уплатить деньги!

- Неправда! - опять воскликнул Саша Николаич, чувствуя, что этот последний удар для него чувствительнее всех предыдущих.

- Клянусь всем, что для меня осталось дорогого, что это правда! - сказал бывший граф Савищев.

"Всю правду" он рассказал не только для того, чтобы заслужить этим убежище для себя у Саши Николаича, но и потому, что знал, что в этой правде были такие подробности, которые не могли не оскорбить чувств Саши Николаича.

Граф Савищев понимал, что ему не поможет никто, кроме Николаева, и потому, выбравшись, когда стемнело, из-под балкона, прямо направился в трактир, где обыкновенно бывал Орест, нашел его там, рассказал ему все, и Орест привел его к Саше Николаичу. И здесь он стал рассказывать, припасая под конец тот камень, которым хотел доконать ненавистного ему Николаева. Он не сомневался, что тому будет до боли обидно, когда он узнает, что княгиня Мария только ради денег разговаривала с ним.

В этой причиненной боли другому мелкая душонка Савищева видела хоть некоторое удовлетворение за свои несчастья. Для одного этого он был готов признаться во всем Саше Николаичу.

Глава XLVIII

Святая сумма

Наденька Заозерская сидела по обыкновению с теткой и они обе вязали напульсники для бедных.

Княгиня Гуджавели в последнее время реже заезжала за Наденькой; и та скучала в своем одиночестве еще больше после того, как судьба побаловала ее в лице княгини и дала ей возможность хоть немного окунуться в жизнь того счастливого общества, которое только и беспокоится о своем удовольствии и сумело выработать как бы целый комплекс этих удовольствий.

И вот снова сидение с больной теткой, снова напульсники, огромное окно и широкая Нева, однообразно катящая свои волны... И так изо дня в день, без конца и просвета!

Наденька сидела, вязала и глядела в окно, и думала о бедной женщине с ребенком, о которой ей сегодня утром рассказала ее горничная, единственная искренняя приятельница ее. С ней только и можно было поговорить по душам, когда Наденька хотела этого.

Сегодня утром она пожаловалась Насте (так звали горничную) на свою судьбу.

- И, полноте, барышня! - возразила та, покачав головой. - Вон посмотрели бы, женщина лежит больная, с ребенком - девочкой, семь лет недавно минуло! Уж, значит, все понимает! Мать-то уж второй месяц не встает. Вот этакой жизни не дай Бог!

- А где же ее муж?

- А Бог его знает, где!.. Много горя на свете, барышня!.. А вы говорите, ваша жизнь не красна!..

- Так ведь сейчас же нужно помочь этой женщине! - тут же решила Наденька.

Но горничная словно застыдилась.

- Я не к тому, чтобы попрошайничать! - поспешила заверить она. - Коли Бог попустил, он и поможет!

- Но все-таки, если ей послать денег?

- Да, денег послать, отчего же... можно! - протянула Настя.

У самой Наденьки денег никогда не бывало. Все, что ей было нужно, оплачивала всегда тетка по счетам. Выезжала Наденька всегда в придворном экипаже, и если держала в руках монету, то только большой екатерининский пятачок, который был у нее для того, чтобы тушить на ночь свечу, а днем жечь на нем курительные маленькие конусы, называвшиеся "монашками". Поэтому она сейчас же обратилась с просьбой к тетке, чтобы та дала ей денег для бедной женщины.

- Что за вздор! - рассердилась фрейлина Пильц фон Пфиль. - Какие там еще бедные женщины!.. Наверное, какая-нибудь потерянная, которая рада бездельничать!.. Мы делаем, что можем, для бедных, отдаем им свой труд и вяжем из шерсти, а денег я никогда не даю! Это мой принцип! Всех деньгами не оделить, да и взять их неоткуда!..

- Позвольте тогда, - предложила Наденька, - я соберу деньги по подписке! Я знаю, так делают...

- Да! Да! - закивала головой графиня. - Так делала мадам Рожноф, и про нее все говорили, что она, под предлогом сбора для бедных, собирает деньги для себя! Это была, конечно, неправда, но все-таки говорили! И что же? Ты хочешь, чтобы и про нас так говорили?

И вдруг фрейлина Пильц фон Пфиль до того ужаснулась возможности этого, что и про них будут говорить то же, что забеспокоилась и почувствовала мигрень. Потребовалась нюхательная соль, нашатырный спирт, одеколон.

И, как бы изнемогая от страданий мигрени, тетка взяла с Наденьки слово, что та ни за что, ни под каким видом, никогда ни копейки не возьмет ни для бедняков, ни для чего другого ни у кого из посторонних.

Наденька была вынуждена обещать все, что требовала тетка, и подкрепить свое обычное обещание честным словом, но ей от этого не стало легче, а, напротив, облик больной умирающей женщины с маленькой девочкой, как живой, стоял перед ее глазами.

Она никогда не видела настоящей нищеты и представляла себе ее по картинам и театральным представлениям, но это не мешало ей сочувствовать беднякам и желать помочь им.

Наденька целый день думала, как ей быть, и, наконец, приняла твердое решение сделать для бедной женщины все, что было в ее силах.

- Можно мне поехать к Анне Петровне? - спросила она тетку, улучив минуту.

Тетка всегда разрешала ей съездить к Анне Петровне, матери Саши Николаича, именно ввиду того, что не прочь была бы выдать Наденьку замуж за Сашу Николаича. Она разрешила.

Наденька приехала на этот раз к Анне Петровне очень взволнованная, раскрасневшаяся, с горящими глазами, что, впрочем, ей очень шло.

Анна Петровна очень обрадовалась девушке, сейчас же предложила ей чай пить и стала спрашивать, что с нею и отчего она сегодня такая встревоженная. Наденька, как умела, рассказала ей о бедной женщине.

Анна Петровна сейчас же вызвалась ей помочь и заявила, что скажет сыну, тот, конечно, тут же сделает все, что сможет.

Но Наденька от этого чуть не ударилась в слезы. Нет, она именно этого и не хотела! Тетка так напугала ее рассказами про мадам Рожноф... И потом она дала ей слово... Нет, она ни за что не хотела, чтобы ей помогали другие, она хотела все сделать сама!

Денег у нее, правда, не было, но у нее зато был медальон, единственная ее ценная вещь (в то время считалось неприличным носить драгоценности). Наденька хотела получить за этот медальон деньги, но ей только жалко было продавать его, а она слышала о том, что вещи как-то отдают под залог, так что получают по ним деньги, а вещи не пропадают. Медальон был полной ее собственностью, и она просила милую, добрую Анну Петровну помочь ей через кого-нибудь получить под медальон деньги. Хотела же она сделать это, не говоря об этом тетке, чтобы не возбуждать лишних и ненужных разговоров.

Анна Петровна прослезилась, тронувшись добродетелью Наденьки, и взяла от нее медальон, как это делают с детьми, когда не хотят обидеть их.

После этого они пили чай и долго говорили, обсуждая жизнь человеческую с философской точки зрения.

Все было великолепно, но, когда Наденька уехала и Анна Петровна осталась с ее медальоном в руках, ей пришлось сильно задуматься, как же ей быть, чтобы исполнить принятое от Наденьки поручение.

Сыну она не хотела говорить, потому что сама Наденька особенно просила об этом, да и чувствовала, что неловко было посвящать его в это дело. Он, наверное, не повез бы закладывать медальон, и вышло бы совсем не то, что нужно.

Послать вещь в заклад с кем-нибудь из слуг Анна Петровна стыдилась.

На Тиссонье рассчитывать было нельзя, так как он плохо говорил по-русски и не нашел бы даже дороги в ломбард.

Оставался один Орест.

Так как выбора не было, Анна Петровна остановилась на этом человеке. Он был вполне подходящим человеком, ему все можно было бы объяснить. А соображение, что Орест может пропить полученные деньги, даже не приходило в голову наивной Анне Петровне, убежденной, что не может найтись на свете человека, который решился бы растратить такую "святую сумму", как мысленно выразилась Анна Петровна.

Она позвала лакея и приказала попросить к себе "месье Ореста", если "они дома".

"Они" были дома и в изрядном подпитии, и лежали дома на диване, задрав ноги на стену.

Глава XLXIX

Выгодный оборот

Орест лежал у себя на диване, главным образом, конечно, потому, что не имел моравидисов, спросить которые не решался у Саши Николаича, ввиду его возвышенного настроения, когда того нельзя было беспокоить предметами материальными и низменными.

Кроме того, Орест был подавлен до некоторой степени событиями. Жизнь начинала развертываться вокруг него, точно сложный роман, полный хитросплетений, и, чем дальше, тем больше запутывались они.

"А ведь выходит так, - размышлял он, - что даже трезвому занятно!"

- Чего? - поднял он голову в ответ на появление в дверях лакея, явившегося звать его к Анне Петровне.

- Вас барыня просят! - угрюмо доложил лакей.

- Барыня?

Но лакей, исполнив то, что было приказано ему, повернулся и ушел, видимо, не желая входить в положение недоумевающего Ореста.

Последнему совсем не хотелось идти к барыне, но делать было нечего. Как тут не пойти, в самом деле?

Орест покосился на себя в зеркало; хохолок на макушке торчал, рожа была скверная с похмелья.

"Хоть бы полотеров нанять, что ли, чтобы мою рожу в порядок привести!" - подумал он, но, не сделав ничего для украшения внешности, как был, пошел к Анне Петровне.

После того как он побывал у княгини Сан-Мартино, Анна Петровна казалась ему уже не такой важной особой, как прежде.

Он вошел к ней, расшаркался и поскорее сел, потому что не помнил наверное, разорваны у него сзади брюки или нет.

Идя к Анне Петровне, он упустил из виду это обстоятельство, но теперь припомнил, и его взяло сомнение. Оттого-то он и терпеть не мог бывать в дамском обществе, что там требовалась такая щепетильность, что дворянину с разорванными брюками надо было краснеть.

- Месье Орест! - начала Анна Петровна. - У меня к вам есть просьба!..

Орест нацелил на нее взгляд так, будто хотел то ли попасть в нее бильярдным шаром, то ли опять попросить денег взаймы.

- Видите ли, в чем дело! - пояснила Анна Петровна. - Наденька Заозерская, то есть... Я хочу сказать, что... у Наденьки Заозерской... словом... она просила меня... привезла мне медальон и... просит... понимаете, миленький... словом, ей нужны деньги для одной бедной женщины...

Орест ничего не понял, но все-таки не смог удержаться, чтобы не сказать:

- Это я понимаю!.. Потому что и мне нужны деньги для одного бедного мужчины...

- Для кого?

- Для одного бедного мужчины, то есть для меня самого, ибо могу вас уверить, глубокоуважаемая Анна Петровна, что я мужчина бедный и нуждаюсь в деньгах!..

- Да, да!.. Вы даже брали у меня один раз... помню! - согласилась Анна Петровна, искренне не понимая намека Ореста. Она с детства воспринимала только такие понятия, которые ей были изложены без всяких околичностей.

- Ну так вот, - сказала она, - я могу вас попросить сделать это?

- Пожалуйста! - согласился Орест, думая, что сейчас последует объяснение, что именно он должен сделать.

Но Анна Петровна достала из ящика на столике у кушетки, на которой она сидела, медальон и протянула его Оресту.

- Вот, возьмите!

- Это мне? - осведомился Орест, недоумевая, зачем ему этот медальон.

- Ну да, чтобы... отнести в ломбард.

- Понимаю! - сообразил, наконец, Орест. - Вы хотите оказать мне субсидию в таком виде?

- Как субсидию в этом виде, миленький?..

- Ну да! Ввиду отсутствия у меня денежных знаков, вы предоставляете мне эту ценную вещь, с тем, чтобы я обратил ее, с помощью ломбарда, в деньги, каковые и употребил бы на свои нужды, в качестве заемного капитала, полученного от вашего благодеяния.

В общем Анне Петровне даже нравилось, как выражался Орест. Ей казалось, что это очень серьезно и дельно, потому что она не привыкла к таким оборотам и мудреным словам, вроде "каковые"... Но самою сутью содержания речей Ореста она осталась недовольна.

- Да нет же! - даже испугалась она. - Вы не должны тратить эти деньги, потому что они, эти деньги, - святая сумма, предназначенная бедной женщине!

"А она тоже пьет?"- хотел спросить Орест, но воздержался, так как был уже утомлен долгим разговором.

- Так-с! - протянул он. - Значит, я должен заложить медальон и принести вам деньги?

- Ну да! Именно, миленький!

Орест подумал и после некоторого молчания важно добавил:

- Для вас, Анна Петровна, я могу это сделать!

- Благодарю вас, голубчик! - с чувством поблагодарила она.

"Оборот сей будет выгодным!" - мысленно решил Орест, взял медальон и, помня о своем сомнении относительно разорванных брюк, пятясь, вышел из комнаты.

А Анна Петровна, воображая, что она не только отлично устроила это дело с медальоном Наденьки, но и вообще умеет устраивать всякие дела, сделала сама перед собой скромный вид, что она вовсе не гордится этим.

Глава L

Еще платок

Мифология, перешедшая в наследство из восемнадцатого в начало девятнадцатого века, была в большом ходу в то время, и Орест слышал подробности о Парисе, на суд которого пришли три богини.

Недолго думая, он решил, что сам до некоторой степени Парис; правда, в сущности, он не стал бы ни с кем спорить из-за этого: между ним и Парисом не было ничего общего.

Во-первых, не было яблока, а во-вторых, не было спора между богинями, но богини были, хотя они и приходили не к нему на суд, а приглашали его к себе.

Дело было в том, что, вернувшись от Анны Петровны, Орест нашел у себя письменное приглашение Жанны, или, вернее, княгини Жанны, которая требовала, чтобы он как можно быстрее пришел к ней.

"Вот что называется быть нарасхват!" - сам себе сказал Орест, представляя Анну Петровну, княгиню Жанну и княгиню Марию в виде трех богинь.

Брюки у него сзади оказались действительно разорванными. Он, недолго думая, отправился в гардероб Саши Николаича, взял у него первую попавшуюся для себя нужную часть костюма и надел ее.

Часть костюма оказалась ему коротка, но Орест пренебрег этим как человек, стоящий выше подобных мелочей жизни.

Он явился к дому дука дель Асидо и дал о себе знать довольно оригинальным способом, не желая пользоваться обычной манерой, то есть докладом о себе через слуг.

Он подошел к окнам Жанны и запел хрипловатым басом нежно-чувствительную песенку, которую, как он слышал в детстве, пела его мать; Жанна услышала под окном песню Ореста и не могла не выглянуть на улицу, заинтересовавшись, кто это пел такие нежные французские слова таким несоответствующим, хриплым голосом.

- А-а! Это вы! - узнала она сейчас же Ореста и не могла не улыбнуться при виде его действительно смешной в укороченном костюме фигуры. Особенно забавным казался при этом серьезный вид, деловитый и сосредоточенный.

- Войдите! - пригласила она. - Мне нужно поговорить с вами!

- Не люблю я, - сделал гримасу Орест, - эти условности светской жизни, относительно парадной лестницы и прочего... Дозвольте непосредственно в окно...

И прежде чем Жанна успела опомниться, Орест был уже внутри комнаты, перескочив через низкий подоконник.

- Вы чрезвычайно эксцентричны! - сказала Жанна не то в порицанье, не то в оправданье Ореста. - Я позвала вас, чтобы предупредить...

- Если это относительно дука дель Асидо, - заявил Орест, - то я был бы очень рад этому.

Орест и сам не знал хорошенько, что говорит , потому что у него в последнее время все спуталось: старик Белый, дук дель Асидо, Борянский, разговор, который он услышал, лежа на кровати за ширмой у Борянского, и, главное, то, что узнал из рассказа бывшего графа Савищева, и он пришел на свидание из дома Николаева, уже многое зная. Роль Жанны, правда, во всем этом не так была ясна Оресту, и он пришел по ее приглашению как-то просто по инерции, запутавшись помимо своей воли во все эти дела.

- Вы ничего не слышали об одном кладе? - спросила Жанна.

- А, вам эта история известна-с? - сказал Орест. - Этому дуку дель Асидо, который переодевается в белого старика....

- А вы-то почем знаете об этом? - удивилась Жанна.

- Из достоверных источников, - коротко ответил Орест. - Этому дуку зачем-то понадобилось уверить меня, что я должен отыскать какой-то клад.

Жанна смотрела на него большими глазами, раскрытыми в удивлении.

О том, что затевал дук, она знала потому, что услышала об этом, воспользовавшись тайным ходом. Но откуда Орест мог знать все подробности этого? Она знала, что он ни с какой стороны не принадлежал к обществу, а между тем он знал не только название Белого, но и того, кто переодевается в него.

Все это показалось Жанне до того сложным, что она не могла решить сейчас ничего. Если бы Орест Беспалов был только смешной, пьяный человек, то откуда же явилась его почти проникновенная осведомленность, доходившая до того, что он знал ее настоящее имя, о чем, как бы случайно, упомянул тогда на маскараде.

- Ну, господину дуку будет наклеен нос! - продолжал Орест. - Я покажу этому шуту заморскому, как русские люди водку пьют!

- А вы не боитесь его?

- В каком это смысле?.. Чего мне бояться его, если я все знаю про него, а он про меня ничего не знает?

"А вдруг это и в самом деле - агент иезуитов?" - усомнилась Жанна, все более и более изумляясь Оресту.

Она видела, что его отношение к дуку неблагоприятное, и в этом смысле готова была взять его себе в сообщники, для того чтобы отомстить дуку Иосифу такой же насмешкой или злой шуткой, какую он готовил для нее. Но она не могла распознать, как относится Орест к обществу "Восстановления прав обездоленных" и не является ли он врагом этому обществу?

А враждовать с обществом сама она не хотела. Напротив, она мечтала о том, чтобы, высмеяв дука Иосифа, лишить его власти и значения, самой занять его место в петербургской фракции общества. Поэтому она вовсе не желала, чтобы Орест, знавший какими-то неведомыми для нее путями тайны общества, принес им вред.

Не зная еще, на что решиться, Жанна рискнула прежде всего попробовать с Орестом способ подкупа, то есть соблазнить его денежными выгодами, которые она якобы могла предоставить ему.

На заседаниях общества под председательством Белого она узнала, что источником солидного богатства может служить латинский молитвенник, находящийся в руках Тиссонье, и ей пришло в голову прежде всего воспользоваться близостью Ореста к дому Николаева, у которого жил Тиссонье.

- Хотите ли вы получить большую сумму денег? - спросила она Ореста.

- Всякий дурак этого хочет! - сказал тот и сейчас же пояснил: - А всякий дурак - это я!

- Так если вы хотите войти со мной в одно дело, то я укажу вам путь...

- К получению большой суммы денег?

- Да. И для этого вам стоит только достать мне хотя бы на один вечер латинский молитвенник...

- Который у француза Тиссонье? - воскликнул Орест. - Эк вы мне надоели с этими молитвенниками! Вам-то зачем?

- Это моя тайна.

- Ну, я знаю эту тайну! - махнул рукой Орест. - Это разгадывать загадки по буквам на основании ключа в медальоне!..

"Боже! И это он знает! - почти с суеверным страхом ужаснулась Жанна. - И этого человека дук считает простым пьянчужкой!"

Она не могла и подозревать, что так удивившая ее осведомленность Ореста имеет очень простое происхождение: рассказ и чистосердечные признания бывшего графа Савищева. Через него Оресту стало известно, что он действовал под именем Люсли. Бывший граф Савищев под влиянием страха, что его будет преследовать дук, и будучи опьянен выпитым с Орестом вином, все разболтал ему.

- Вам известны все тайны общества?! - воскликнула Жанна.

- "Восстановления прав обездоленных"?

- Да кто же вы?

- Орест Беспалов!

- Но откуда вы знаете все?

- Из достоверных источников! - с бесстрастной важностью и убедительностью ответил Орест. Ему нравилось то удивление, в которое его слова повергли Жанну.

- Однако ведь эти достоверные источники должны же иметь какое-то происхождение? Одно из двух: или вы сами должны состоять членом общества, или обладаете сверхъестественной способностью узнавать чужие тайны! А я знаю, что членом общества вы не состоите; что же касается сверхъестественной способности, то я в нее не верю, как и во все сверхъестественное, а потому и не могу понять...

- И становитесь в тупик?

- Но тем не менее желаю выяснить...

- Любопытство, значит?

- Может быть, и не одно любопытство, а и осторожность, чтобы знать, с кем имею дело: с врагом или с таким человеком, с которым я могла бы сойтись на определенных условиях и действовать сообща.

- Это со мной-то?

- Что с вами?

- Действовать сообща?

- Ну да, с вами! Отчего бы и нет?..

- Позвольте, моя прекрасная дама, в силу каких атмосферических движений я буду действовать сообща с вами, когда, если захочу, и один могу сладить все?

Эту фразу Орест, которому надоело говорить по-французски, вдруг выпалил по-русски, потому что она у него вырвалась, так сказать, от души...

- Что вы говорите? - не поняла Жанна.

- Я говорю, зачем я буду делать вместе, если могу сделать один? - перевел Орест суть своей фразы на французский язык.

Жанна поняла это как вызов с его стороны на дальнейшие переговоры и потому сейчас же продолжала:

- Да, но вы один можете достать молитвенник, а я знаю, у кого находится медальон, и я могу достать его.

"А что если поразить ее? - мелькнула вдруг мысль у Ореста ни с того ни с сего. - Чего она мне тут, на самом деле, бобы разводит? Пусть понимает Ореста Беспалова!"

- Да и медальон уж у меня! - проговорил он.

- Как у вас?

- Очень просто... желаете посмотреть? Вот он... нате!

И Орест Беспалов достал из кармана медальон Наденьки Заозерской, порученный ему Анной Петровной.

"На, мол, разбирай, тот это медальон или не тот!"

Жанна каким-то быстрым, кошачьим движением выхватила из рук Ореста медальон, открыла его и крикнула, исполненная удивления:

- Да, в этом медальоне действительно есть ключ! Вот эти цифры, должно быть, и составляют этот ключ.

Внутри медальона была миниатюра из слоновой кости, изображавшая маркиза в напудренном парике, а на обратной стороне крышки был вырезан ряд цифр, на который и показывала Жанна.

- Какие цифры? - усомнился Орест в свою очередь, вовсе не ожидавший, что медальон в его руках может заключать что-нибудь особенное.

- Да как же, вот, - заволновалась Жанна, - вот эти цифры указывают, в каком порядке надо взять подчеркнутые буквы в молитвеннике...

- Вот оно что! - протянул Орест. - Так тогда - нет-с, пожалуйте-ка мне медальон, - и он протянул руку, чтобы без церемонии взять медальон у Жанны из рук.

Ее глаза блеснули, она почувствовала, что переживает один из тех моментов в жизни, когда может решиться ее судьба. В самом деле, если этот медальон останется у нее в руках и она каким-нибудь путем добудет молитвенник, тогда она помимо дука дель Асидо завершит важное для общества дело и таким образом по праву сможет стать во главе его петербургской фракции.

С Орестом ей стесняться особенно было нечего, никто не видел, как он попал к ней через окно. Поэтому Жанна ловко достала из кармана платок, распустила его и бросила в лицо Оресту.

Этот платок имел те же свойства и был приготовлен по тому же рецепту, как и тот, который был дан дуком бывшему графу Савищеву.

Но на Ореста он не оказал никакого действия. Получив платок в лицо, он вдохнул в себя воздух, но вместо того, чтобы упасть под воздействием наркотика, преспокойно снял платок со своего лица и кинул его в Жанну....

В то же мгновение она, как подкошенная, упала на пол.

Орест никак не ожидал этого, испугался, растерялся и, не зная, что ему делать, решил немедленно удалиться от зла, схватив медальон. Выскочив в окно и оглянувшись, увидел, что никто не заметил этого, и он не побежал, но пошел довольно мерным шагом, как будто он прогуливался.

И его никто не остановил.

Глава LI

Медальон графини Косунской

Княгини Гуджавели не было дома, прислуга в комнаты без зова не заходила, и Жанна могла бы пролежать, одурманенная до состояния обморока, очень долго, если бы случайно не спустилась вниз и не зашла к ней княгиня Мария.

Увидев лежащую на полу Жанну, княгиня Мария кинулась к ней и, заметив платок, сразу поняла, в чем дело, потому что сама недавно испытала на себе его действие.

Она откинула платок в сторону, распустила шнуровку на груди у Жанны и увидела, что на теле Жанны одета плотная рубашка, закрытая до самой шеи.

Расстегнув и откинув фуфайку, чтобы сделать дыхание свободнее, княгиня Мария увидела на левой стороне груди у Жанны красный знак выжженной лилии, и узнала в нем клеймо палача.

Она отшатнулась и вскрикнула.

Приток свежего воздуха и освобожденное дыхание вернули Жанне силы, да и наркоз уже, вероятно, терял свое действие.

Жанна открыла глаза, увидела княгиню Марию, увидела свою расстегнутую фуфайку, открытую грудь и клеймо на ней и с неизвестно откуда взявшейся нечеловеческой энергией вскочила и вскинулась на княгиню Марию:

- Как вы смели! - начала она.

Однако княгиня Мария перебила ее невольно вырвавшимся у нее криком:

- Клейменая!.. Каторжная!..

- Да, клейменая! Каторжная! - в страшной злобе, не помня себя, в свою очередь закричала Жанна. - Но прежде всего я - ваша невестка, и если вы будете позорить меня, то этот позор упадет и на вашу голову!

Гордость княгини Марии была уязвлена слишком чувствительно, чтобы она не постаралась сейчас же восстановить свое якобы попранное достоинство. Она встревожилась, несомненно, величественно оглядела Жанну и брезгливо сказала:

- Если брат моего мужа сделал вам честь, женившись на вас, и дал вам свое имя, то, я уверена, вы обманули его или он не знал вашего прошлого и этого отвратительного знака, который у вас на груди и который свидетельствует о вашем прошлом!

- А-а! Вы так разговариваете! - начала Жанна. - Ну так я скажу вам, что мое прошлое вовсе не таково, чтобы передо мной могла чваниться жена самозваного дука... Если хотите знать, кто я на самом деле, я скажу вам!.. Я - графиня Жанна де Ламот, по прямому происхождению - Валуа, и не вашему самозваному мужу, проживающему темными делами, кичиться передо мной...

- Однако же прошу вас не забывать, что вы живете и теперь находитесь в доме дука, моего мужа, и пользуетесь его гостеприимством...

- Неправда!.. Я только делю с ним то, что он добывает воровским образом!.. Я не считаю себя ничуть обязанной ему...

В это время отворилась дверь и вошел дук дель Асидо.

- Что такое?.. Что тут за шум? - заговорил он, строго и внимательно оглядывая княгиню Марию и Жанну.

Взбешенная Жанна, не зная, чем еще досадить, выбрала самое неприятное из всего, что могла сказать дуку:

- Что тут произошло? - воскликнула она. - А то, что вы - старый глупец, и больше ничего... что вы слабая пародия на человека и деятеля, что вы можете обмануть своей фальшивой фамилией и заученными манерами такую ходячую пустоту, как ваша жена, но ни меня, ни настоящих людей вы не обманете... Тот, кого вы считали презренным, - Орест Беспалов, - на самом деле оказался искуснее вас... Он сейчас только был здесь и от него я узнала, что ваше дело с медальоном и молитвенником пропало для вас, слышите ли?.. Пропало!.. Потому что и молитвенник и медальон - он мне показывал его - находятся у него!

- Что за вздор вы говорите?! - перебил вдруг дук Иосиф. - Какой Орест Беспалов был здесь? Какой медальон у него?

- Тот самый, который вы ищете!

- Какие пустяки!

- Вы видите этот платок?.. - показала Жанна на отброшенный в сторону и лежавший на полу платок. - Он приготовлен по известному вам способу... Ну так вот, я кинула этот платок в лицо Оресту и я, не верящая в сверхъестественное, увидела своими глазами, что этот платок на него не подействовал... Я думаю, даже этого достаточно, чтобы признать Ореста Беспалова не только пьянчугой, а исключительным человеком!

- Этого достаточно, - спокойно улыбнулся дук, - чтобы признать, что платок был плохо приготовлен!

- Тогда, - возразила Жанна, - он не подействовал бы и на меня!.. А этот Орест спокойно снял его с лица, кинул его в меня, и я упала в тот же миг... Ну так вот, знайте теперь, что ваше дело не удалось!..

- Позвольте! - остановила ее княгиня Мария. - Вы знаете, - обратилась она к мужу, - что у этой женщины на груди клеймо палача?

- А ты откуда знаешь это? - вырвалось у дука дель Асидо.

- Как?! - воскликнула княгиня Мария. - Так это вам было известно?! Так, значит, все правда, что говорила эта женщина? Что вы - самозваный дук, что живете темными делами... воровскими...

- Эта женщина - сумасшедшая, - проговорил дук, - и вам не следует быть вместе с нею здесь!.. Пойдемте отсюда!

Дук взял княгиню Марию за руку и вывел ее. На лестнице он остановился и спросил у стоявших там лакеев:

- Вы все время находились тут?

- Да! - ответили слуги в один голос.

- Кто-нибудь приходил сюда, вниз?

- Решительно никого.

- Вы это наверное знаете? И сможете показать под присягой?

- Можем.

Тогда дук, обратившись к жене, сказал:

- Ну, ты видишь, что эта несчастная сошла с ума и в своей галлюцинации дошла до того, что глупого Ореста, пьяного бездельника, приняла за одаренную свыше натуру и за какого-то сверхъестественного человека?!

Они поднялись по лестнице и уже наверху княгиня Мария спросила мужа:

- А то, что она говорила про дело, ведь это, кажется, то самое, на которое ты единственно рассчитываешь?..

- Не беспокойся! - сказал дук. - Это дело у меня в руках! Мне нужно только достать молитвенник, а медальон, который служит к нему ключом, у меня в кармане!.. Я только что получил его от старой кормилицы графини Косунской, - в доказательство своих слов дук Иосиф вынул из кармана медальон и показал его княгине Марии.

Глава LII

Месть

От княгини Гуджавели у Жанны не было тайн, и когда та вернулась домой, Жанна сейчас же поспешила рассказать ей обо всем случившемся.

Княгиня пришла в неистовство; восточная кровь заговорила в ней и она потребовала немедленной и беспощадной мести.

Жанна и сама более ничего не желала, как отомстить скорее, и они стали сначала обсуждать, кому именно надо было отомстить и зачем, а затем, каким образом это можно было сделать.

Они обе признали и согласились на том, что главным виновником был все-таки дук.

Жанна узнала, что он был уязвим только с одной стороны, то есть, что на него можно было воздействовать только через его жену.

И вот они обсудили план мести в подробностях и сейчас же принялись приводить его в исполнение.

Для княгини Гуджавели осталась задача отправиться в качестве парламентера наверх к княгине Марии. Она долго там разговаривала с нею. В конце концов, она добилась того, что княгиня Мария обещала исполнить ее просьбу, а именно, спуститься к ним вниз в первый же раз, когда к дуку придет так называемый Белый. Тогда она, княгиня Мария, увидит и узнает такие вещи, которые сразу же раскроют ей правду и которые слишком интересны, чтобы пренебрегать ими.

Княгиня Гуджавели до того возбудила любопытство Марии, что та обещала сойти вниз, хотя и недоумевала, зачем ей нужно было это делать.

Княгиня Гуджавели очень красноречиво доказала, что Жанна - вовсе не сумасшедшая и что Орест Беспалов, по всей видимости, действительно, тайный иезуит, потому что умеет проникать в такие тайны и обладает такой силой, что не может быть простым смертным.

С этим княгиня Мария не могла согласиться и, зная Ореста с детства, не смогла удержаться, чтобы не расхохотаться самым искренним образом.

- Это Орест-то - тайный иезуит?! - воскликнула она, - Да он ни в какие иезуиты не годится!.. Ведь нужна особенная фантазия, чтобы из Ореста сделать вдруг какое-то таинственно-романическое лицо!

Княгиня Гуджавели не настаивала особенно на этом пункте; ей было гораздо важнее другое: представить биографию Жанны княгине Марии в таком свете, чтобы вызвать жалость и сочувствие к ней, и тут-то ей особенно потребовались все ее красноречие и горячность.

Она преуспела-таки в этом. Княгиня Мария изменила свой взгляд на Жанну как на "преступницу" и готова была признать свою неправоту перед нею.

Княгиня Гуджавели намекнула было, что недурно было бы пойти и извиниться перед Жанной, но к этому княгиня Мария не выказала никакой склонности, и Гуджавели не настаивала.

Разговаривая с княгиней Марией, она все время прислушивалась, не идет ли дук Иосиф. Ей не хотелось, чтобы он застал их за этим разговором. И, как только она услышала его шаги в соседней комнате, тотчас же встала, чтобы уйти. Однако дук появился раньше и они волей-неволей встретились.

Он оказался в отличном расположении духа, вошел бодрой походкой, высоко держа голову.

"Ишь ты, каким победителем!" - невольно подумала княгиня Гуджавели про него.

- Знаешь, Мари, - заговорил дук, обращаясь к жене, - я думаю в будущее воскресенье сделать у нас вечер, с тем чтобы пригласить всех... Дом у нас такой, что мы можем принять не хуже других. Если будет хорошая погода, мы можем устроить праздник в нашем саду... Займись списком приглашенных, а я берусь все сделать так, что о нашем вечере станут говорить в городе. Словом, лицом в грязь не ударим...

Для того чтобы осуществить высказанный дуком проект, прежде всего были необходимы средства, и княгиня Мария сразу же поняла, что эти средства у ее мужа появились, если ему не жаль истратить деньги на праздник.

- Мы еще ни разу, - продолжал дук, - не принимали у себя, и надо, чтобы наш первый прием был достоин нашего имени.

Все это очень нравилось княгине Марии, она слушала с большим удовольствием мужа. Слушала и княгиня Гуджавели, считавшая неловким уйти, пока продолжается эта беседа.

Но этот разговор, интересный, в особенности, для княгини Марии, должен был скоро прекратиться, потому что вошел лакей и доложил, что старик Белый явился и просит принять его...

Дук сейчас же вышел, Гуджавели бросилась к княгине Марии, схватила ее за руку и почти насильно повлекла за собой.

- Идемте, идемте! - торопила она. - Вы же обещали спуститься к нам, как только придет этот Белый...

Княгиня Мария последовала за нею.

Они спустились вниз, достигли комнаты Жанны; перед княгиней Марией отворился шкаф, служивший входом в тайник, и княгиня Гуджавели сказала ей:

- Войдите туда и наблюдайте за тем, что увидите...

Все произошло так быстро, что княгиня Мария едва успела опомниться...

И, опомнившись, она очутилась уже у отверстия, в котором, к своему удивлению, увидела мужа и старика Белого.

Они разговаривали. Дук сказал что-то, засмеялся и прошел в соседнюю с кабинетом уборную.

Через некоторое время оттуда вышел точно такой же старик, какой остался в кабинете. Княгиня Мария легко догадалась, что это переодетый дук.

Теперь ей стали ясны частые посещения их дома этим стариком. Ее муж под видом старика отправлялся куда-то.

Для открытого, честного дела не переодеваются, и княгиня Мария вспомнила выкрик Жанны, что самозваный дук занимается "воровскими штуками"...

Растерянная и бледная, она вернулась в комнату Жанны.

Де Ламот была больна - на самом деле или притворно, трудно было сказать, - хотя и перенесенный удар мог бы свалить ее весьма легко. Она лежала в капоте в своей постели поверх одеяла и изредка стонала.

- Каким образом вы устроили этот ход? - спросила княгиня Мария, до того пораженная, что сразу не сообразила нелепости этого вопроса.

- Разве мы могли устроить этот ход? - слабо произнесла Жанна. - Мы открыли его совершенно случайно; а устроен он был уже раньше...

Она не хотела объяснять, что получила указание на этот ход от неизвестного благоприятеля в анонимном письме.

- А вы таким образом следили за дуком? - воскликнула княгиня.

- Но ведь и вы сейчас сделали то же самое!

Княгиня должна была сознаться, что это правда. Она не только сама сейчас следила за дуком, но и желала продолжать свои наблюдения, вернувшись снова в тайник, когда переодетый в Белого дук придет домой и пройдет к себе в кабинет.

- Кто же этот старик и какие у него дела с дуком дель Асидо? - допытывалась Мария.

Но Жанна с некоторым оттенком оскорбленного достоинства, как бы показывая, что не желает входить в подробности из боязни какой-нибудь новой выходки со стороны княгини, на все ее вопросы отвечала только:

- Подождите немного, и вы сами все узнаете и увидите...

Княгиня Мария сильно желала все увидеть и узнать сама, потому что она и не поверила бы никаким рассказам.

Дук отлучился ненадолго, и вскоре послышался стук подъехавшей кареты.

Княгиня Мария поспешно устремилась в тайник и увидела, как ее переодетый муж был впущен в кабинет каким-то совершенно таким же стариком, двойником которого он являлся.

Дук вошел очень поспешно, держа в руках толстую книгу в кожаном переплете.

- Теперь все здесь! - сказал он. - Вот молитвенник, а здесь медальон, и стоит только сличить две вещи...

Он говорил и доставал в это время из запертой шкатулки медальон, который тогда показывал на лестнице княгине Марии.

- А тебе известно, как надо дешифровать сделанное таинственное указание? - спросил настоящий старик.

- О да! - уверенно произнес переодетый дук. - Это очень просто! В этом медальоне под портретом, вставленным в него, есть кусок пергамента, а на нем написан ряд цифр. На каждой странице этого молитвенника подчеркнуто по одной букве. Цифры в медальоне указывают на те страницы, на которых находятся буквы, составляющие слова указания. Вот и все! Конечно, мне хочется поскорее узнать, где это место, в котором хранится сокровище, способное обогатить нас...

Дук достал из медальона кусок пергамента с цифрами и быстро стал перебирать страницы молитвенника.

Вдруг он вздрогнул, захлопнул книгу и бессильно опустился в кресло.

- Нет, этого не может быть! - хрипло произнес он. - Не может быть!.. Это кошмар!.. Наваждение...

Он сделал над собой усилие, опять взялся за молитвенник и опять откинул его.

Княгине Марии видно было при этом его лицо. Оно было бледно, посиневшие губы скривились и вздрагивали, глаза словно выкатились и уставились в одну точку.

- В чем дело? - спросил старик.

Дук безвольно поднял руку, но она сейчас же упала, и он с расстановкой, с трудом произнес:

- По ключу и молитвеннику вышли слова: "Орест Беспалов все знает и ничего вам не скажет"... - он замолк; потом его губы снова зашептали:

- Кто же это, кто в самом деле - этот Орест?! Я не поверил Жанне де Ламот, предупреждавшей меня рассказом о том, что сделал с нею этот человек. Я дал бы голову на отсечение, что это у нее была галлюцинация... Но ведь я сам-то не сплю теперь?.. Ведь все мои способности, к сожалению, слишком отчетливы... Проверь, не ошибаюсь ли я?!..

Другой - настоящий старик - проверил и опять вышло то же самое: из латинских букв молитвенника составилась французская фраза: "Орест Беспалов один все знает, и ничего вам не скажет!"

- Ну да!.. Да! - заговорил опять дук. - Этот человек обладает как будто сверхъестественными средствами, и, может быть, когда я говорил, что он тайный агент иезуитов, и думал, что говорю это в насмешку над Жанной де Ламот, у меня была интуиция и я сам, того не ведая, разгадал истину?!.. Иначе, что же это?.. Как же это?.. Здесь очевидна его рука, очевидно, что это дубликат медальона, сфабрикованный им самим, а подлинник находится у него самого и он его действительно показывал Жанне де Ламот!

- Что же из всего этого ты заключаешь? - медленно проговорил старик.

- Что все рухнуло, мы разорены, что я, не боявшийся никого на своем веку, нашел, наконец, в Оресте Беспалове такого сильного врага, с которым сам не могу справиться и который взял верх надо мной... До сих пор я чувствовал себя сильнее других, теперь я нашел человека сильнее себя... Но я еще не сдамся так легко, я еще попробую бороться!..

- Ты все еще хочешь бороться?..

- Да, да! - воскликнул дук и, упав в полном изнеможении, бессильно откинулся на спинку кресла.

Глава LIII

Последняя ставка

Саша Николаич был сильно поражен вероломством княгини Марии. Иначе он и не мог назвать ее отношение к нему.

Он, питавший к ней самые нежные и возвышенные чувства, никак не ожидал, что она так жестоко надругается над ним и его чувствами, и окажется не только не соответствующей идеалу, какой себе представлял Саша Николаич, но, напротив, явилась как бы полной противоположностью этому идеалу.

И всегда, как это бывает, чем больше он был влюблен и отуманен красотой княгини Марии, тем сильнее было его разочарование и тем больше теперь он ненавидел ее.

Теперь, разочаровавшись в княгине Марии, Саша Николаич настолько же преувеличивал и свое разочарование. Его возмутил ее разговор с ним, но он окончательно убедился, как ему казалось, в ее ехидстве и в том, что она недостойная женщина, после того, как услышал рассказ бывшего графа Савищева о подслушанном им разговоре, который состоялся у дука с его женой.

Саша Николаич не мог простить княгине Марии, что она говорила с ним только ради получения от него денег.

Он сидел у себя в одиночестве, дулся на весь мир и уже готов был проклясть огулом всю человеческую породу.

В своем одиночестве он видел только одно постороннее лицо - Наденьку Заозерскую, приезжавшую к его матери.

Он должен был признаться сам перед собой, что всегда, во всех случаях жизни, даже в минуты полного отчаяния, которые ему приходилось переживать прежде, Наденька Заозерская всегда производила на него тихое, умиротворяющее впечатление. В ней было что-то до того ласковое, душевное, притягивающее к себе, что у Саши Николаича, хотя и не билось сердце сильнее, когда он видел ее, но на душе становилось легче и он чувствовал себя добрее и лучше. И он всегда так думал о Наденьке Заозерской и иначе не мог на нее смотреть, и вот только появление княгини Марии внесло полный разлад в его отношения, главным образом, с самим собой.

Теперь Саша Николаич мало-помалу приходил в себя снова и, чем больше он думал о Наденьке Заозерской, тем ему становилось легче и тем уравновешеннее он становился сам в своих чувствах.

Чтобы избежать всякого соблазна, он решил, что не станет больше и смотреть на княгиню Марию, и встречаться с нею не станет, и не увидит ее никогда.

Однако только что он решил так, как тотчас же должен был не только увидеть ее, но и говорить с нею.

Княгиня Мария явилась к нему сама. Она пришла под густой, темной вуалью, не назвала лакею своей фамилии для доклада и открыла лицо только тогда, когда осталась наедине с Сашей Николаичем.

Она сильно побледнела, осунулась и похудела так, что ее щеки ввалились, черные глаза выдались вперед и стали еще больше, но не красивее - покрасневшие веки портили их.

Возле ее глаз Саша Николаич сразу же заметил морщинки, гусиные лапки, на которые прежде, очевидно, внимания не обращал.

Княгиня Мария пришла, откинула вуаль, села и заранее достала платочек, как будто знала, что заплачет.

И это было неприятно Саше Николаичу, который ужасно не любил женских слез.

"Ну что она может сказать мне?" - грустно, бередя себе душу, думал он. Он словно бы глядел на черепки еще недавно нравившейся ему и дорогой для него вещи. Впрочем, в том-то и была вся суть, что княгиня Мария для него была только вещью, а он, безумец, не понимал этого!

- Я пришла к вам, - заговорила Мария тихим, упавшим голосом, так что трудно было узнать в ней прежнюю гордую и даже надменную княгиню Марию. Она пришла к Саше Николаичу, потому что не видела для себя иного выхода.

То, что произошло в кабинете ее мужа, и чего она стала тайной свидетельницей, открыло ей глаза на ее положение и сильно подействовало на нее.

Всякая загадочность, которую мы не можем объяснить себе, всякое явление, непонятное для нас, непременно внушает нам как бы безотчетный страх перед неизвестным. И чем невероятнее, непостижимее это непонятное, тем оно сильнее действует на нас.

Княгиня Мария не могла ни вообразить, ни представить себе, каким образом вечно пьяный Орест, которого она и знала-то всегда за пьяного и который смешными выходками выманивал у нее "моравидисы" на водку, каким образом этот Орест был самим дуком дель Асидо, да и такой женщиной, как Жанна де Ламот, признан исключительным существом, силу которого они не только признавали, но и готовы были преклоняться перед ней.

Эти два совершенно противоположные представления об Оресте не могли совместиться в разуме княгини Марии и она отмахивалась от думы об Оресте, как от чего-то страшного.

Другое, более реальное, что узнала она, было, несомненно, то, что она и ее муж разорены. Как сказал дук, чтобы продолжать ту жизнь, которой они жили, у него нет средств. Но единственная надежда - на дело с Николаевым и на молитвенник с указанием на наследство маркизы де Турневиль. Пусть дук теперь говорит, что он еще готов бороться и не сдастся так легко (это Оресту-то, Оресту!), но княгиня Мария знала, что у него нет ни возможности, ни средств для борьбы, что благодаря "краху в Париже", как он сам сказал, для него все уже потеряно...

А тут еще слова Жанны де Ламот о том, что он - самозваный дук, что титулы не принадлежат ему; значит, они живут по подложным документам, и это может открыться, как и остальные темные и тайные дела, на которые, очевидно, и ходил дук, переодетый стариком.

Для княгини Марии оставалось, по ее расчету, лишь одно: ответить согласием на отвергнутое было ею предложение Саши Николаича, повенчаться с нею на том основании, что ее брак с этим дуком был только католический и закреплен гражданским актом только во Франции.

Еще недавно княгиня Мария отвергла это предложение, потому что не хотела сменить свои титулы на скромную фамилию Николаева. Но теперь вместо этих титулов у нее могло явиться нравственное, позорное клеймо, перед которым ничем не запятнанная фамилия Николаева была неизмеримо выше и почетнее.

И вот сама Мария отправилась к Саше Николаичу, вооруженная, как она думала, всеми чарами своей прелести, не подозревая того, что эти чары уже утратили для него всякое очарование.

Заговорив перед Николаевым, она расплакалась (для него и был заранее приготовлен платочек) и довольно связно и даже красиво рассказала о том, что она много-много думала обо всем, сказанном ей Сашей Николаичем, и о том, как глубоко был прав он, а не она.

Мария говорила, по-видимому, так искренне, так хорошо, что могла, вероятно, вот такой задушевностью повлиять и на менее доверчивого человека, чем Саша Николаич.

Только вся ее беда в том, что она, как говорят, переборщила: слишком уж невинной, слишком непорочной прикинулась она.

Саша Николаич долго слушал княгиню Марию, в душе испытывая неподдельное чувство жалости. Но эта жалость была не к ней, не к самой княгине Марии, не к ее несчастьям, о которых она повествовала, но к тому, как это в такой кажущейся прекрасной оболочке может существовать такая несоответствующая этой оболочке душа!

- Неужели вы все это искренне говорите, княгиня? - спросил Николаев, когда она, наконец, замолчала.

- Не называйте меня этим титулом - он мне теперь неприятен! - вздохнула Мария. - Разве вы имеете основание подозревать, что я говорю неправду?

Саша Николаич пожал плечами.

- Смотря как и когда!

- То есть что вы этим хотите сказать?

- Например, правда ли то, что, как вы сказали своему мужу после последнего нашего свидания и разговора у вас, что вы говорите со мной так только для того, чтобы получить от меня деньги?

Мария знала наверное, что сказала эту фразу с глазу на глаз и теперь до того была удивлена тем, что Саша Николаич говорил, повторив ее дословно, что, широко открыв глаза, подняла на него свой взор и, сама не зная как, проговорила: "Неужели и это узнал Орест?"

Она в последнее время до того привыкла, что все необычайное, касающееся дука и госпожи де Ламот, относилось к Оресту, что и теперь у нее вырвалось невольное упоминание о нем.

- Да, я узнал об этом через Ореста! - просто ответил Саша Николаич, потому что оно так и было на самом деле.

Теперь и княгиня Мария испытала над собой силу этого человека, в которую она должна была поверить, даже если и могла сомневаться до сих пор. Она совсем растерялась, точно над ней вдруг раскрылся потолок и этот страшный Орест слетел оттуда и воочию явился перед нею.

Раскинув руки, она беспомощно простонала:

- Как же это так? Опять, значит, он? Везде и всюду - он?!

Саша Николаич приблизился к Марии со стиснутыми руками и со сжатыми зубами, что явилось в нем рефлекторным движением, от усилия сдержать в себе вспыхнувшее негодование.

Ведь она даже не отрицала своих слов!

Она всего лишь испугалась, откуда он узнал о них... Что же это за крайняя степень беззастенчивости и предательства!

Мария в это время была совсем подавлена фигурой Ореста, внезапно всплывшей перед ней в неожиданном ореоле.

- Скажите мне! - с расстановкой произнес Саша Николаич. - Говорили вы это вашему мужу или нет?!

Княгиня Мария мгновенно сообразила, что даже если она и станет это отрицать, то вездесущий Орест узнает и уличит ее, и потому она, как будто повинуясь не своей воле, а воле этого Ореста, произнесла:

- Ну да, говорила!

- Ну так и уходите!.. - не своим голосом взвизгнул Саша Николаич. - Уходите, уходите!.. - повторил он несколько раз и, взявшись за голову, вышел из комнаты.

Княгиня Мария поняла, что теперь Саша Николаич для нее потерян навсегда.

Глава LIV

Глава, пока еще не совсем понятная

А виновник всех этих смут, передряг, открытий и катастроф Орест Беспалов пропадал в течение трех дней, пропивая "святую сумму"... Он честно заложил в ломбард медальон, невзирая даже на то, что случайно должен был узнать от Жанны, что в этом медальоне был ключ к уразумлению молитвенника, и полученные деньги, конечно, пропил.

Анна Петровна в первый день ждала его возвращения, не выказывая нетерпения, сознавая даже, что всякие дела нужно исполнять обстоятельно и что Орест медлит именно потому, что он человек обстоятельный.

На второй день она начала беспокоиться, но не забила тревоги, а подумала, что, может быть, Ореста могло задержать что-нибудь другое... Она то и дело посылала горничную узнать, возвратился он или нет.

Но когда Орест не явился и на третий день, тогда Анна Петровна испугалась, тем более, что вещь принадлежала не ей, была чужой, и ответственность всецело падала на нее, Анну Петровну. Старушка живо представила себе, как она не сможет найти ничего, что сказать Наденьке в оправдание, и поплакала по этому поводу, а потом посеменила мелкими шажками к сыну и рассказала ему, в чем дело...

Саша Николаич страшно рассердился.

- И зачем вы, маман, трогаете этого балбеса? - стал он выговаривать ей. - Разве вы не знаете, что это такое?.. Я его держу при себе только потому, что он без меня совсем бы спился с кругу, а вы ему даете такие поручения!..

- Ах, миленький, - оправдывалась Анна Петровна, - теперь-то я и сама вижу, что месье Орест такой, что ему нельзя поручить ничего. Но я подумала, что это же святая сумма!.. И так убедительно просила его и объяснила, что это именно - святая сумма!

- Ну а он пропил ее!

- В таком случае, нужно его немедленно разыскать и сказать в полицию, чтобы приняли меры...

- Нет, маман, теперь разыскивать Ореста бесполезно, потому что если он не является, то, значит, он в таком виде, что лишен всякого сознания! Он проспится, явится сам, и тогда я все выясню и сделаю! А жаловаться на него тоже нечего, потому что просто не надо было давать ему это!

- Но как же мне, миленький, быть перед Наденькой?

- Вот отвезите ей двадцать рублей и скажите, что это дали за медальон... Вероятно, он больше и не стоит.

- Да, он был самый простенький!

- Ну вот и отлично! Скажите, что за него дали двадцать рублей, а потом уж мы разберемся...

Анна Петровна, успокоенная мудростью своего сына, повезла Наденьке двадцать рублей.

А между тем протрезвевший Орест, как и рассчитывал Саша Николаич, явился к нему по собственному побуждению. Вид у него был необычайно жалкий. Он, видимо, сильно страдал, разумеется, от винного перегара, а не от угрызений совести.

Лицо у Ореста было жалкое, сморщенное, голову он держал набок, руки беспомощно болтались, как плети, и, в особенности, были трогательны непомерно поднятые, и потому особенно короткие, брюки Саши Николаича.

При всяком другом случае Николаев, увидев эту фигуру, наверняка расхохотался бы. Но тут он был крайне рассержен, потому что дело касалось не его, а посторонних, да еще не кого-нибудь, а Наденьки Заозерской. И в первый раз за все их долголетние отношения Саша Николаич накинулся на Ореста:

- Послушайте! Ведь это же из рук вон что такое?!..

Орест протянул руку наподобие руки у статуи Петра Великого работы Фальконе, и произнес:

- Знаю! Понимаю! Свинство! Сам чувствую больше, чем вы можете выразить это!

Он ударил себя кулаком в грудь и сдвинул картуз на лоб так, что тот ему съехал на самый нос.

- Где квитанция? - сурово спросил Саша Николаич.

Орест, признавший свою вину и потому не ожидавший дальнейших строгостей, сейчас же обиделся на эту суровость. Он одним движением передвинул картуз на затылок, заломив его набок, что у него означало "отношение набекрень", и с гордым великолепием проговорил:

- Прошу вас, сударь, обходиться со мной, как с дворянином!

При этом он повернулся и стал удаляться. Эта сцена, по обыкновению, происходила у окна кабинета Саши Николаича.

- Я говорю вам, чтобы вы немедленно отдали квитанцию! - крикнул вслед Оресту Саша Николаич.

- А я вам заявляю, - обернувшись, произнес тот, - что если встречаю от вас столь невежливый прием, вместо утешения по поводу моей подлости, которой я не могу не чувствовать, пропив святую сумму, то я сейчас принесу эту сумму целиком и квитанцию, и между нами все будет кончено!

Он сделал новый оборот и удалился, стараясь сделать это наиболее твердым шагом.

Он направился прямо в комнату к французу Тиссонье и с печатью необыкновенной мрачности на лице, поздоровался с ним и проговорил замогильным голосом:

- Мой добрый друг, месье Тиссонье, спасите честь Ореста Беспалова с помощью ваших сбережений!..

- Вы хотите опять взять у меня денег в долг? - удивился француз.

- Вы проникновенны, как Пифия олимпийская! - сказал Орест.

- Но Пифия не называлась олимпийской! Она была в Дельфах! - заметил Тиссонье.

- Наплевать! - заявил Орест. - Мне нужно десять рублей семьдесят три копейки!..

- Такую сумму?

- Да, такую сумму! - мрачно произнес Орест, опустив голову, скрестил на груди руки и усы поставил ежом.

- Такую сумму я вам не могу дать, месье Орест! - заявил Тиссонье.

- Вы не верите, значит?

- Нет, вы не подумайте...

- А вы знаете, что если я захочу, то могу открыть клад?

- Клад?!..

- М-мда!.. И тогда смогу заплатить не только десять рублей, а десять тысяч, и сделать это я смогу при помощи вашего молитвенника...

- Ах, месье Орест, и до вас уже дошло это!.. В таком случае, я должен извиниться перед вами. Конечно, относительно молитвенника, если вы намекаете на него, я немного виноват перед вами и извиняюсь...

Орест думал, что у него еще не совсем прошел хмель, и потому он не понимает, что ему говорит Тиссонье...

На самом же деле, вероятно, и самый трезвый, развитой и умный человек, не разобрался бы, в чем смысл того, что сказал Тиссонье, и в чем он, собственно, извиняется, если бы не узнал его дальнейшего рассказа.

Глава LV

Что значили слова Тиссонье?

- Видите ли, месье Орест, - продолжал Тиссонье, - дело было так: помните, еще когда вы у меня... так сказать, взяли этот молитвенник, то за него на аукционе давали большую сумму денег, и вы знаете почему?

- Знаю.

- Да, теперь это стало известно. Всю эту историю знает инкогнито проживающий у нас граф Савищев; он рассказал мне об этом.

- И мне тоже, - вставил Орест.

- Ну вот видите, это избавляет меня от необходимости повторять все вновь. Но я-то и раньше знал, в чем дело, только не показывал вида... А я знал, что в молитвеннике подчеркнуты буквы, и, чтобы их прочесть, нужен этот медальон... И вот я тоже искал этот медальон, потому что мне это было приказано монсеньором кардиналом Аджиери. Мне было приказано передать молитвенник с объяснением тому или той, у кого будет этот медальон. Мне было известно, что у маркизы Турневиль, оставившей этот молитвенник, не было потомства, и клад должен был достаться потомкам графа Косунского... Узнав, что в Петербурге есть графиня Лидия Косунская, я, разумеется, поторопился справиться, не родственница ли она маркизе и ее брату и нет ли у ней медальона. Для этого я познакомился в католической церкви, по указанию прелата, со старой кормилицей графини Лидии, очень милой особой, панной Юзефой. Это было почти тотчас же после того, как мы поселились в Петербурге... Вы следите за моим рассказом?

- Слежу, - отозвался Орест.

- Так вот по этой справке у панны Юзефы выяснилось, что ее питомица - вовсе не родня графу Косунскому, брату маркизы де Турневиль, и никакого медальона у нее быть не может. В недавнее время эта самая панна Юзефа, с которой мы продолжали видеться, сообщила мне, что у нее опять ищут этот медальон... Тут к нам явился бывший граф Савищев и объяснил, что он под видом господина Люсли покупал тогда на аукционе молитвенник и что их общество находится под управлением старика, которого они называют Белым. У панны Юзефы медальон тоже спрашивал старик, к которому отвез ее познакомившийся с нею также в церкви некий господин Соломбин.

Он выдавал ей старика чуть ли не за святого. Этот господин Соломбин познакомился в церкви и со мною и стал торговать мой молитвенник... Я, разумеется, не хотел продавать, Соломбин настаивал и все повышал цену. Тогда мне пришло в голову сыграть с этими господами шутку, раз уж я был осведомлен о них через бывшего графа Савищева. Я объяснил панне Юзефе, что этот старик Белый вовсе не святой, и она согласилась вместе со мной немножко его обмануть. Мы с нею, вернее, я один, купили медальон, вставили туда купленную по случаю миниатюру и под нее подложили кусочек пергамента с составленным мною ключом. Тогда я продал за хорошие деньги молитвенник господину Соломбину, а у себя оставил полную запись подчеркнутых букв, то есть на какой странице и какая буква подчеркнута. Ведь в этом, наверное, главное. Сам же молитвенник не имеет никакого значения, и я его продал с легкой душой, оставив у себя запись. Но в ключе, составленном мною и проданном Белому панной Юзефой, я дал цифры таких страниц, на которых подчеркнутые буквы составляют фразу:

"Орест Беспалов один все знает и ничего вам не скажет".

- Мне показалось забавным указать ваше имя как человека очень веселого, и я дорого бы дал, чтобы хоть краешком глаза в щелку посмотреть откуда-нибудь, какую рожу скорчил этот Белый, когда дешифровал эту фразу...

Говоря это, Тиссонье не подозревал, разумеется, что то, чего он желал, испытала княгиня Мария, жена дука.

- Та-ак-с! - протянул Орест. - Но только вы попали, кажется, именно, куда следует... Ведь я действительно, как вы выразились столь картинно, один знаю все это и все, что ли, понимаю... или, вернее, могу понять и все знать... Стоит мне только выкупить заложенный медальон Наденьки Заозерской...

- Медальон Наденьки Заозерской? Этой милой и скромной барышни, которая посещает матушку месье Никола?

- Вот именно...

- Но как к вам попал этот медальон?

- Это я не имею права рассказывать. Но на его крышке вырезаны цифры...

- Да, да, так оно и должно быть...

- Ну вот... я и просил у вас десять рублей семьдесят три копейки, то есть сумму, равную той, которая "святая", по мнению почтенной Анны Петровны, потому что она получена за медальон.

- Неужели вы заложили медальон и пропили деньги?

- Вот именно!

- О месье Орест!

- О месье Тиссонье!..

- Когда вы бросите этот пагубный порок?..

- То есть?..

- Пить.

- Теперь нельзя, месье Тиссонье.

- Почему же?

- Политика.

- Как политика?

- Так. Водку откуп продает...

- Ну?

- Ну, а откуп платит деньги правительству, значит, потребляя водку, я помогаю правительству в его финансовых операциях.

- Но, возвращаясь к медальону, вы позволите мне завтра выкупить его. Ведь мы, может быть, сравнив его цифры с моими буквами, откроем для этой барышни целое состояние и богатство!.. Ай, ай, месье Орест, как же можно было закладывать такой медальон?!..

- Так ведь если бы я не заложил его, - рассердился вдруг Орест, - и не пропил бы денег, так не пришел бы к вам за десятью рублями семьюдесятью тремя копейками, а без этого ничего бы и не было!

- А ведь это правда! - сказал француз, как громом пораженный таким рассуждением.

Глава LVI

Седьмое мая 1801 года

Положение дука дель Асидо было тем хуже, что из занятых у Борянского денег, он отдал двести рублей панне Юзефе за медальон и восемьсот рублей Тиссонье за молитвенник.

Француз не сказал Оресту, за какую сумму он продал свою книгу, на самом деле эта сумма была восемьсот рублей!

Однако дук ставил последнюю копейку ребром, но продолжал как ни в чем ни бывало готовить затеянный у себя праздник.

Это была его всегдашняя, давно испытанная система, а именно: он, когда чувствовал недостаток в деньгах, начинал их больше тратить и старался делать вид, что именно теперь-то у него их слишком много.

Княгиня Мария ходила мрачная, но не противилась устройству праздника и писала приглашения. Казалось, она предоставила событиям течь своей чередой, убедившись, что, приложив свою волю, не сможет их изменить.

Дук, поразмыслив и одумавшись, решил некоторое время жить кредитом, который по широте уже сделанных им трат должен был явиться у него, а затем все-таки попробовать изыскать какие-нибудь новые дела.

Он не собирал заседаний общества "Восстановления прав обездоленных", но каждому из сообщников, носивших отдельный цвет, сообщил, что Фиолетовый оказался изменником и скрылся неизвестно куда. Опасаться, что он что-либо выдаст, нечего, потому что тогда он должен, прежде всего, оговорить самого себя, но все-таки его надо найти и постараться избавиться от него. Между прочим, дук снова побывал у Борянского и попросил у него денег. Тот пришел почти в неистовство: ведь дук только что взял у него деньги и требует опять, ведь так можно дойти и до полного разоренья! И что же, в самом деле, он его считает своим рабом, что ли, который должен ему платить чуть ли не ежедневно крупную дань?.. Борянский крепко задумался, и у него само собой сорвалось обещание, что если ему удастся отделаться от этого человека, от которого его не могла освободить даже аква тофана, то он изменит свою жизнь...

Он получил записку от Жанны, которая просила его побывать у нее...

Она, даже будучи больной, продолжала свои интриги. Она знала, что нанесла уже значительную "рану господину дуку", как она мысленно выражалась, и хотя он не чувствовал этой раны еще, но почувствует непременно, когда княгиня Мария примет какое-нибудь решение. А что та примет его, Жанна не сомневалась по виду княгини. Она слишком хорошо знала женщин!

Считая это главным ударом, который должен будет, наподобие разорвавшейся бомбы, доконать дука, Жанна вместе с тем работала против него и среди членов общества "Восстановления прав обездоленных". Она каждого из них по одиночке приглашала к себе и говорила с ними; в их числе был приглашен и Борянский.

Как только Жанна заговорила с ним против дука Иосифа, тот так стиснул зубы, и на его лице появилось выражение такой ненависти, что Жанна сразу увидела, что найдет в Борянском без всякой подготовительной работы готового врага дука.

- К сожалению, - сказал Борянский, - я ничего не могу сделать против него, потому что я у него в руках! И нет, кажется, власти в мире, которая освободила бы меня от него!..

- Есть один очень странный человек, - задумчиво произнесла Жанна, - некий Орест Беспалов...

- Орест Беспалов? Пьяница?.. Я знаю его! - воскликнул Борянский. - Он самый обыкновенный, низменный тип, может быть, не лишенный некоторой оригинальности, но не больше!

- Он только кажется таким, - наставительно произнесла Жанна, - но на самом деле это удивительный человек!.. Вот что было со мной!

И она рассказала, что было с ней в отношении Ореста, и, главное, что было с дуком. Борянский задумался.

- Неужели это правда? - удивился он.

- А вы испытайте! - сказала Жанна.

Борянский попробовал "испытать" и, к крайнему его удивлению и радости, увидел, что слова Жанны вполне оправдались и в приложении к нему самому.

Борянский нашел Ореста в доме Николаева, скрывающимся в саду, так как Орест считал себя в ссоре и непримиримым с Сашей Николаичем, а потому удалялся от него и не попадался ему на глаза.

И едва Орест заговорил с Борянским, идя по дорожке сада, как вдруг Борянский остановился пораженный.

Было ли это видение перед его глазами, или же это была действительность? По дорожке навстречу им медленно шла женщина с маленькой девочкой, которую она вела за руку.

Борянский вскрикнул... Женщина тихо ахнула и упала навзничь.

Борянский кинулся к ней, подхватил ее, отнес в дом. Женщину привели в чувство, и между нею и Борянским произошла трогательная сцена, во время которой даже Орест почувствовал щекотанье слез в носу и кулаком вытер себе глаза.

Эта женщина семь лет назад была близка Борянскому, но он хотел скрыть их связь от человека, которого она называла своим мужем.

Звали его Андрей Львович Сулима.

Этот Сулима был в отсутствии, и к его возвращению она оказалась беременной. Она должна была родить, роды прошли в доме Борянского, и он, думая, что родившийся ребенок - мертвый, снес и закопал его в подвале. Но потом его взяло сомнение, не был ли ребенок жив. Ему даже стало казаться, что тот был именно жив, и это составляло для него неизъяснимую пытку.

Сулима узнал о неверности жены, увез ее далеко на юг России и бросил ее там на произвол судьбы, оставив при ней ребенка, которого он успел вырыть тотчас же после того, как Борянский закопал его.

Он со своими агентами следил за женой и за домом Борянского.

Эту тайну как-то узнал дук дель Асидо и держал его в своих руках ею, упоминая при нем лишь "седьмое мая 1801 года", то есть число, когда это произошло. И такого упоминания для Борянского было достаточно, чтобы дрожать и исполнять все, что ему приказывали. Он испытывал суеверный, смертельный страх перед этим человеком!

Несчастная женщина много вынесла и испытала на своем веку, пока снова добралась до Петербурга и встретилась с Борянским в саду у Саши Николаича.

Как же она попала в этот сад? Это было очень просто!

Саша Николаич, узнав, зачем Наденьке Заозерской нужны деньги от заложенного медальона, сам поехал к женщине с ребенком и перевез ее к себе в дом.

Так сказать, свою исповедь Борянский сделал открыто, при всех, и на его слова, что он удивляется, откуда это старик Белый мог узнать эту тайну, присутствовавший при этом бывший граф Савищев, господин Люсли, дал ясный и определенный ответ:

- Белый старик, дук Иосиф дель Асидо, князь Сан-Мартино и Андрей Львович Сулима были одно и то же лицо!

Бывший граф Савищев знал это, потому что был вытащен из воды Сулимой и им же посвящен в тайны общества "Восстановления прав обездоленных".

- Но ведь Сулима, насколько я знаю, сгорел во время пожара своего дома на Фонтанке! - воскликнул Борянский.

- Это было всего лишь искусно разыгранной комедией! - сказал бывший граф Савищев.

Глава LVII

Итоги

Когда дук дель Асидо пришел к Борянскому, чтобы получить у него деньги, которые он ему "приказал" приготовить для себя, он увидел огромную перемену в квартире Борянского. Комнаты были прибраны, карты спрятаны, ломберные столы вынесены. Не только стаканов, бутылок, но даже винного запаха и в помине не было.

Борянский вышел к дуку свежий, румяный, краснощекий и веселый. Он смеялся, показывал свои белые ровные зубы и на вопрос о деньгах раскатистым хохотом ответил:

- Пошел ты вон, старый шут! Довольно я побывал в твоих лапах! Теперь твоя власть надо мною кончена... хочешь знать почему?..

Он поднял дука дель Асидо вместе с креслом, в котором тот сидел, и поставил перед растворенной дверью, в которую дук, через две комнаты, увидел женщину с ребенком.

- Андрей Львович Сулима, Иосиф дель Асидо, конечно, легко узнает, кто она? - сказал Борянский. И вслед за этим выгнал дука, без церемоний вытолкнув его на лестницу.

Дук Иосиф вернулся к себе домой и по дороге встретил карету, в ней увидел Марию с красивым лейб-гусаром, с которым она разговаривала на празднике у графа Прозоровского.

Дома были в полном разгаре приготовления к празднеству. В парадных комнатах набивали ковры, драпировали стены материями, а в саду устраивали щиты и разные хитрые затеи для иллюминации.

В комнате жены дук нашел лаконичную записку:

"Я уезжаю и никогда не вернусь к Вам!"

Ящики шифоньерки княгини Марии были раскрыты, бриллианты и драгоценности, какие были у нее, она увезла с собой. Эти бриллианты и драгоценности были последним резервом, на который дук мог рассчитывать...

Оскорбленный, униженный и подавленный, он пришел к себе в кабинет и застал там старика Белого, который ждал его.

Старик тихо запер дверь. Он вошел, обернулся к нему и сказал:

- Джузеппе Велио, неужели ты не опомнился еще?

- Как? И ты против меня? - удивился дук, которого старик назвал Джузеппе Велио.

Он менее всего ожидал что-нибудь от этого старика, незначительного, как он думал, члена их сообщества, почти выжившего из ума человека, годного лишь для того, чтобы воспользоваться его внешностью и иметь его в качестве, так сказать, дубликата.

- Да, я более чем кто-нибудь против тебя, - заявил старик, - потому что недаром предостерегал тебя, недаром постоянно в продолжение твоей деятельности был под тем или иным видом подле тебя... Ты спросишь, почему я это делал? Да потому, что я - настоящий прирожденный дук дель Асидо, князь Сан-Мартино, именем которого ты так грубо и нагло воспользовался!..

- Ты - дук дель Асидо? - воскликнул Джузеппе.

Он знал, что дук дель Асидо был основателем их общества "Восстановления прав обездоленных" и что его считали умершим.

- Да, я основал общество "Восстановления прав обездоленных", - продолжал старик, - я отрекся от всего - от титулов, которые имел, все отдав на пользу общества, думая сделать из него благочестивый тайный орден, который невидимо бы для злых сил карал бы их преступления, а также неизвестно и бескорыстно восстанавливал бы нарушенные этими злыми силами права обездоленных... Так оно и было до тех пор, пока в общество не был принят ты, нагремевший аббат Велио, посаженный в тюрьму за свои деяния, бежавший из нее, снова явившийся в нем и соблазнивший большинство членов общества, которое превратилось по твоей милости в преступную шайку мошенников. В этом прежде всего я видел кару себе и своей гордости, с которой основал это общество, думая исполнять роль судьбы и своим человеческим умом исправлять ее ошибки. И мой низкий человеческий ум родил, несмотря на его благие намерения, низкое человеческое дело!.. Ты же думал, что выше тебя нет человека, что ты возносишься своим умом и знаниями над всеми людьми... И вот теперь ты побежден - и ты сам это признал - ничтожным человеком, пьяницей, человеком, который достоин только смеха и сожаления... Я вижу истинный перст судьбы в том, что она дала победить тебя не мне, а именно такому ничтожеству, как Орест Беспалов, чтобы ты не мог сказать, что какой-нибудь особенный человек или гений возымел над тобой верх...

Тут Джузеппе Велио не выдержал... Признать, что обстоятельства сложились так, что он был побежден простым пьянчугой, он не хотел!

- Однако этот Орест, - возразил он, - обладает довольно обширными знаниями, если умеет предохранять себя от действия наркоза, чего не умею я. Я, не боящийся аква тофаны!

- Объяснение очень просто! - улыбнулся старик. - Если это для тебя - загадка, то дело в том, что наркоз не действует на алкоголиков - вот и все!..

Джузеппе и тут был разбит.

- Я этого не знал! - сказал он.

- Мало ли чего еще ты не знал и не знаешь... Ты вот готовишь празднество, а на самом деле тебе нужно было бы готовить для себя погребальную процессию, так как ты умрешь скорее, чем думаешь... кончатся твои злодеяния... А без тебя распадется и это преступное общество... И тогда я смогу сказать: "Ныне отпущаеши!".. Прими мой последний совет: постарайся покаяться! Через час ты почувствуешь себя дурно, а через три часа умрешь! Призови к себе духовника! Дольше я не могу оставаться с тобою, мне нужно спуститься вниз в твоем доме к другой умирающей, или, вернее, уже умершей в этой жизни, а теперь готовой путем смерти воскреснуть к новой жизни, а именно, к Жанне де Ламот.

Как предсказал старик, так все и было.

Несчастный аббат Велио, окончивший свою жизнь под присвоенным именем дука дель Асидо, ровно через час почувствовал нездоровье и через два часа умер, не призвав к себе духовника.

Когда старик вошел к Жанне, она заметалась по постели и отстранилась, думая, что к ней явился мнимый дук Асидо. Но старик подошел к ней и тихо проговорил:

- Я - тот, кто прислал вам извещение о тайном ходе из этого шкафа наверх...

Глава LVIII

Заключение

Княгиня Гуджавели повезла умирающую Жанну на юг, боясь, что наступившие в Петербурге холода будут гибельны для де Ламот, и больше никогда ни о самой Гуджавели, ни о Жанне не было никаких известий.

Саша Николаич женился на Наденьке Заозерской, мать которой была урожденная графиня Косунская и которая поэтому по праву получила огромное наследство, хранившееся в Париже и раскрытое Тиссонье на основании записи из молитвенника и медальона, заложенного Орестом и затем немедленно выкупленного Тиссонье.

Супруги Николаевы стали одними из самых богатых людей, но их значительное состояние не осталось в дальнейших поколениях, потому что им пришлось разделить его между своими детьми, которых у них было двенадцать человек... Впрочем, в те времена бывало и побольше!..

Анна Петровна нянчила, ухаживала, обувала и одевала своих внуков и внучек, переселившись совсем жить в детскую.

Фрейлина Пильц фон Пфиль стала вязать сапожки для детей Наденьки, а напульсники для бедных вязала только по праздникам и воскресеньям, потому что производить в эти дни другую работу считала грехом.

Француз Тиссонье, получив от Наденьки порядочный капитал и, кроме того, ежемесячную ренту, распростился с Николаевым и поселился в "Прекрасной Франции", приобретя себе несколько акров земли и называя это своим поместьем... Изредка он писал Николаевым напыщенные письма, и просил их сделать честь приехать к нему в гости и говорил, что если они не найдут у него роскоши, то уж, во всяком случае, найдут все необходимое.

Борянский женился на вновь найденной им любимой женщине, зажил правильной семейной жизнью, занявшись воспитанием дочери.

Бывший граф Савищев утешился тем, что уехал путешествовать.

А Орест продолжал пить. Одно время он, под влиянием убеждений Наденьки, перестал было пить и, желая стать на стезю трезвости, искренне пытался образовать себя наукой, для чего пошел в кунсткамеру, в Академию наук, но увидел там в спирту сохраняющихся монстров, и это погубило его опять. Он стал пить уже на основании науки, доказывая, что спирт предохраняет, как он сам увидел в Академии наук, человеческое тело от гниения и что, в сущности, все равно, как ему пропитывать себя спиртом - извне, как это сделано в кунсткамере, или изнутри, как это делает он сам... На него даже Наденька махнула рукой, по пословице: "Горбатого лишь могила исправит".

Михаил Николаевич Волконский - Жанна де Ламот - 02, читать текст

См. также Волконский Михаил Николаевич - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Забытые хоромы - 01
Мундир Молодой князь Чагин, рассматривая свой парадный сержантский мун...

Забытые хоромы - 02
Старый знакомый Чагин очнулся, решительно не имея понятия, сколько про...