Александр Вельтман
«Странник - 04»

"Странник - 04"

CCLIV

Приведя в должный порядок благочиние лагеря и разослав по всем ; частям войска диспозиции на будущий день, я подошел к шатру Царь-Девицы. Близ самого входа...

Я кашлянул и нос утер.

Потом лицо и руки вытер И мыслил: если б в сей шатер Дождем упал я, как Юпитер35, То...

Тут остановился я, вынул карманное зеркальцо и не мог удержаться от смеха.

Я так похож был на Лицо, Шпигованное виноградом, Когда, поднявшись на крыльцо, Оно все занято докладом, Когда на нем так видны: пот, Табак, угри и тьма забот,

так похож был на него, что устрашился самого себя; но, несмотря на это, я двинулся всем своим корпусом вперед, - все забыто!

CCLV

Я не заметил, что сделалось с солнцем: по обыкновению село оно или, не садясь, исчезло с неба. Скучная луна ныряла в облаках, как камбала, и, подобно холодному существу, равнодушно смотрела на всё и всех. Не удивительно: давно присмотрелась она на плутни, давно прислушалась к вздохам... пора наскучить!

Между тем, как луна плыла, а эвезды строились на небе по данной им в день мироздания диспозиции, - небесного порядка ничто не нарушало, а земной... но на земле другое дело: сегодня не то, что вчера, вчера не то, что третьего дня, и т. д. по бесконечности Невтонова бинома36.

День XXXVI

CCLVI

Вот Шумла. Милые мои спутницы, привыкшие к победам, готовьтесь!

Нетрудно вам завоевать Эдем37, не только царство турок;

Вы научились побеждать В кругу кадрилей и мазурок;

Ваш нежный взор, ваш страстный вздох Ужасен, грозен и смертелен!

Ура!.. победа!.. с нами бог!..

Но кто изменит, тот расстрелян!

- Расстрелян? как! и в нас стрелять? -

По ратному раздалось полю.

- Нет, не дадим себя в неволю! -

И вот моя исчезла рать!

Как трудно войском управлять!

CCLVII

Как Силла при Орхомене38, я схватил шаль Терно39 из рук знаменосной девы и вскричал: оставьте меня, оставьте! я и один проникну Шумлинские стены, взберусь на высокий минарет Яны-Джамэ, чтобы сломить с него двурогую луну! Если я упаду с высоты минарета, то скажите всем, всем умеющим не только читать, но и разбирать по складам русские книги, что я пал, без помощи...

NB. Как счастлив тот, кому не помогают падать!

Слова подействовали. Героини мои, как озаренные жизнию цветы, собрались снова в пышный букет, и я двинулся на подвиг.

CCLVIII

Едва только солнца... или нет... едва только Земля пришла в то положение, в котором, смотря с Буланлыкской высоты на восток, солнце стелет лучи свои, начиная от Арарата, по Черному морю, чрез Варну и потом Вдоль Проводской долины, Шумлинская гора показалась мне старой турчанкой, сидящей, свернув под себя ноги, на роскошном ковре булгарской природы. Представьте же теперь свернутые ноги за фасы40 укрепления и за этими фасами, в огромной расселине, город Шумлу41. Картина стоит причудливой кисти Жоаннота42.

CCLIX

Итак, 8 июля назначен был приступ к Шумле. Я проснулся под светло-голубым небом Булгарии вместе со всем русским войском и с Авророй, которая, раздвинув тоненькие облачка, завесившие ее ложе, окинула с востока любопытными взорами величественный русский лагерь. Вспомнив, что 8-е июля был первым днем моей жизни, я подумал, что он же, может быть, будет и последним, вздохнул и потом, позабыв, о чем я вспомнил и о чем подумал, сел на своего гнедого Турчонка, заставил его проплясать, согнуться кольцом, стать на дыбы, закрутить по дюжине раз вправо и влево на одном месте и - пустился на сборное место, к царской палатке.

CCLX

Поэты двух великих наций, Виргилий и слепой Гомер, Богатый подали пример, Писали тьму в стихах реляций;

Но для чего язык богов, Где громок смысл без громких слов.

CCLXI

Пред началом еще предыдущей главы большая часть моих читательниц, предвидя уже жестокую битву и льющуюся кровь и предчувствуя тот страх, который может в них поселиться от сей ужасной картины и от грома нескольких сот орудий, тихо скрылись... Не выводя их из заблуждения уверениями, что опасность не так велика, как они воображают, и что турки трусы, я опускаю, как ночь, покров на реляцию действий.

Здесь должен я уведомить читателей, что, вопреки предчувствию, изъясненному мною в CCLIX главе, Провидение не лишило меня в этот день ни одного из признаков жизни.

Около полуночи, жив как нельзя более, ехал я, один-одинехонек, потому что вестовой мой казак, будь ему в укор сказано! отстал от меня: ехал я чрез поле битвы на правом фланге действий. Конь часто храпел, останавливался, отскакивал, перескакивал; может быть, его пугали те, которые залегли покоиться на сырой земле, среди поля чести. Отыскав на карте с. Майну, Майку, или Макак, на правом фланге нашей новой позиции, и отведя туда баталион 8-й дивизии, я возвращался тихо и думал о том, как бы скорее отыскать Главную квартиру, денщика, вьюк, чайник и все принадлежности военного ночлега.

Все это я нашел. Усталость убаюкала меня, и я скоро перенесся... в следующую главу,- и что же?

CCLXII

Быстро летел я на почтовых. Колокольчик не успевал издавать звука, облако пыли крутилось около меня и скрывало от взоров моих все предмв' ты, кроме солнца, которое, как будто в часы затмения, казалось без лучей, но жгло безбожно.

Я торопился; непостижимое чувство влекло меня; мысли и взоры мои были устремлены на даль, которая лежала передо мною. Мне казалось, что духовный я был уже там, и нетерпеливо ожидал приближения вещественного я.

Налево показались строения.- Какое это селение? - спросил я у извозчика.

- Алеф!43- отвечал он.

Здесь должна быть станция, думал я, ибо мы проскакали уже около 30 верст; и точно. Поровнявшись с небольшим домом, лошади остановились как вкопанные, колокольчик звякнул, я выскочил из повозки, вбежал на крыльцо, в сени, отворил двери направо и вошел в небольшую комнату.

Сухощавый бледный человек в утренней одежде, в шапке сидел подле стола, уложенного книгами и бумагами; подле него на полках, на стульях, на полу, на окошках также были разбросаны разной величины книги в деревянных, в кожаных и пергаментных переплетах.

- Господин смотритель, лошадей!.. да скорее!.. Как эта станция называется?

"Алеф", - произнес смотритель, не обращая на меня внимания.

- Послушай, дружок! Когда ты видишь перед собой на чьих-нибудь плечах мундир и эполеты, то ты должен снять свою шапку и приниматься за дело!

"Бэт!"

- Бэт? ах ты, старая дуга!

Я схватил смотрителя за грудь, шапка свалилась с головы его. "Гиммэль!" - вскричал он.

- А! теперь по-немецки! На, возьми подорожную, записывай!.. И лошадей! живо! - Он взял подорожную и молча поворачивал ее во все стороны.

- Что ты думаешь?

Смотритель посмотрел на меня и стал шептать: "Алеф, бэт, гиммэль, далэт, хэ, вув!"

- Слушай, приятель! чтоб отвязаться от глупости твоей или плутней, вот тебе на чай, на водку, на хлеб, на что хочешь, только давай мпе скорее лошадей!

Взглянув на меня, потом на несколько мелких серебряных монет, положенных мною перед ним на стол, смотритель оставил подорожную и стал пересматривать деньги по одиночке, приговаривая: алеф... гиммэль... вув... хэс... куф...

Кто одарен от природы прекрасным свойством, называемым терпение, тот мог бы наслаждаться этой картиной, по я не вытерпел. Сбросив со стола все деньги на пол, я схватил подорожную и всунул ее в руки смотрителя. - Читай! пиши! и вели запрягать лошадей!... или... я...

Взяв опять подорожную, он посмотрел на нее, подумал, встал с места, подошел к полке и стащил с нее огромный фолиант. Возвратясь на место, разогнул книгу, положил пред собою и подорожную, взглянул на нее и стал перебирать листы.

Огромная книга была какой-то словарь!

- Ты, кажется, выжил из себя! на какой язык переводишь ты мою подорожную!

"Ламмэд, мэм, айн, заммэх, алль, пай, фай",- произносил вместо ответа смотритель, усиливая голос свой; но я не дал кончить ему непонятной речи.

- Демон! жид!- вскричал я и, вырвав книгу из рук его, бросил ее. Книга ударилась в полку, куча других книг посыпалась прямо на чудака. То же самое движение повалило стол. Вслед за столом повалился на землю и смотритель, повторяя: алеф, бэт, гиммэль...

С ужасом я выбежал из комнаты в сени, на двор, на улицу... Ни души нет.

По дороге раздавались редкие звуки колокольчика.

Пустая почтовая тройка ехала мимо, шаг за шагом. Ямщик спал в повозке. Я вскочил в нее; ямщик вздрогнул и проснулся.

- Послушай! - вскричал я,- вот тебе кошелек с деньгами!.. Вези меня скорее до следующей станции!.. Ни слова! мне некогда разговаривать с тобой!..

Схватив вожжи, ямщик вытянул лошадей кнутом, и они понеслись быстрее стрелы.

- Слава богу! - думал я, - по крайней мере избавился от проклятого Алефа! - и лег в сено, которое лежало в повозке. Я уже стал засыпать, как вдруг почувствовал ужасные толчки.

- Ты не разбираешь дороги! - вскричал я и выглянул из повозки. Мы ехали по вспаханной земле.

- Борода! куда своротил ты!.. где дорога?

"Алеф!" - раздалось в ушах моих.

- Опять Алеф!.. Ступай на дорогу!

"Бэт!" - продолжал ямщик.

- На дорогу, мошенник!

"Гиммэль, далэт, хэ, вув, зайн, хэв, тэт!"

- Что делается со мною!.. где я!.. в какой земле?.. откуда взялись эти проклятые Алефы) - вскричал я, взбешенный. Схватил левой рукой ям тика за ворот, хотел ударить... глядь - правой руки нет!

- Уф!..- возопил я.

"Туф?" - произнес ямщик вопросительным голосом и вдруг остановил лошадей.

- Нечистая сила! дьявол! алеф! ступай на дорогу!

"Алеф!" - сказал ямщик, взглянув на меня, и вдруг ударил лошадей, пустился по полю во весь опор.

Я потерял и силы, и голос.

Мы неслись с горы и на гору, по камням и по грязи; то пыль взвивалась вокруг нас столбом, то обдавало нас грязью и водой. Колокольчик умолк; только отрывистые восклицания ямщика: пай, фай, айн, алль, каф, рэш, шин!.. раздавались в ушах моих. Взобравшись на ужасную гору, я со страхом взглянул на крутизну, с которой нам должно было спускаться.

В долине светилась широкая река; за рекой, против нас, было огромное здание, обнесенное садами и светлыми райскими окрестностями.

- Что это за строение? - спросил я.

"Замэх!"

- Какой замок?

"Айн, пай, фай, цадык..."

Я не успел еще кончить нескольких сердитых слов, лошади ринулись с горы...

Как оторванная от гор скала, рухнулись мы в реку.

Невозможно определить того чувства, которое наполняет душу во время неожиданного падения. Это чувство не есть страх, потому что страх есть чувство неприятное; оно более похоже на замирание сердца и чувств, когда щекотит нас леший; оно ближе к наслаждению, и человек любил бы его, если бы смерть или лишение какого-нибудь из, драгоценных членов тела не было последствием падения. Это чувство есть мгновенное отсутствие мыслей, и потому я не помню, каким образом погрузился я в воду, не помню, как лошади вынесли меня на другой берег и как ямщик свалился с повозки, исчез под волнами, а я стоя правил лошадьми.

Как Асфалей, Дагон или Нептун44 выплывает на поприще моря в раковине, запряженной дельфинами, так точно и я показался на противной стороне реки.

Вскочив на берег, кони встряхнулись и пустились в гору, как будто трезубец Нептуна вонзился в них, а лихой ямщик гаркнул, опустил вожжи и дал всю свободу порыву их.- Я еще не успел подобрать вожжей, они внесли уже меня на гору, пролетели аллею и как вкопанные остановились подле огромных палат, пред которыми на террасе стояло большое общество. Внимание всех было обращено на меня.

Спроси меня кто хочет, на кого был я похож в это чудное мгновение, я невольно засмеюсь ему в глаза и спрошу его: на что похож несбыточный сон?

Появление мое произвело необыкновенное волнение во всех. Как окаменелый, стоял я в повозке и держал еще вожжи. Вдруг общий крик радости, страха, сожаления и удивления раздался на террасе. Все мужчины и женщины, в летах и молодые, бросились ко мне. Мне казалось, что толпы народа вылились из маскерадной залы и обступили меня с криком: Алеф!

Волосы мои стали дыбом, холодный пот прокатился по лицу. С какой-то неистовой радостью несколько мужчин, в разнохарактерных богатейших одеждах всех веков и всех частей света, схватили меня под руки и повели к дому. Все прочие мужчины и женщины толпились вслед за мною как за чудом, от которого зависит и жизнь, и счастие их. Я потерял остальную память и не мог дать себе отчета, каким образом исчезла с меня мокрая одежда моя, мой военный сертук с перехватом и когда успели облечь меня в какую-то роскошную, покойную, ласковую одежду, кажется, похожую на восточную, потому что я не имел времени, не мог обратить на самого себя внимания.

Я несколько очувствовался, когда уже ввели меня в великолепную, торжественную залу, где все присутствующие обоих полов, похожие на представителей всех земных пародов, стояли в каком-то ожидании.

В конце залы, на возвышении, сидела дева; перед него стоял жертвенник, на котором горел пламень. Я взглянул на нее и опустил невольно глаза свои; она показалась мне божеством, пред которого ведут меня на суд. Помню, что взоры ее были склонены в землю.

Когда приблизился я к ней, она как будто, опамятовалась, вскрикнула и встала с места.

Этот очаровательный звук не был похож ни на восторженное ah! французское, ни на сухое ἁ!ὶγ! или ὤ греческое, или ни на гордое iah! латинское, ни на чувствительное ach! немецкое, ни на резкое ah! итальянское, ни на глупое йох еврейское; нет, это было нежное русское ах! посреди глубочайшего молчания. Оно проникло в глубину моего сердца.

Не смея поднять своих взоров, я, однако же, заметил, что прекрасное, величественное юное создание показало мне рукою, чтоб я сел подле него. Я не смел противиться.

Все присутствующие также сели.

Я ожидал, что будет далее.

Все молчали, взоры всех были обращены на меня.

С каким-то ожиданием девушка сидела, потупив взоры, и также молчала.

Что должен был делать я в таком положении?.. молчать?.. я молчал - и все молчали.

Нетерпение подействовало на меня, - Что ж, - сказал я сам себе, - если от меня зависит вывести и себя и других из глупейшего положения, то я первый прерву молчание!

- Я не знаю, какое божество обратило на меня благосклонные взоры свои и доставило мне счастие быть здесь? - произнес я тихо, обращаясь к молчаливой, прелестной деве.

Она взглянула на меня нежно, и слово Алеф! вырвалось со вздохом из уст ее.

"Алеф! Алеф!.." - раздалось по всей зале, шепотом. Холод ужаса пробежал по мне.

- Не понимаю таинственных слов, - продолжал я, - здесь все таинственно для меня; объясните мне или позвольте удалиться от этих очарований!

"Бэт!" - произнесла тихо девушка.

"Бэт! Бэт! Бэт!" - повторилось тихо тысячами голосов.

Я вскочил.

"Этого я не в состоянии вынести", - вскричал я.

"Гиммэль!" - вскричала девушка и бросилась в мои объятия.

Я онемел.

"Гиммэль! Гиммэль! Гиммэль!" - раздалось громко по всей зале.

Вдруг явился старец в белой одежде; из-под двурогой шапки древних жрецов снежные власы покоились по плечам. Он подошел ко мне, взял мою руку, вложил в нее руку девы и начал произносить медленно: алеф, бэт, гиммэль, далэт, гэ, вув, зайн, хэт, тэт, йот, каф, ламэд, мэм, нун, замэх, айн, пэ, цадэ, куф, рэшь, шин, таф!

Все присутствующие повторяли эти слова.

Ужас обнял меня, в глазах темнело, день исчез, все покрылось тьмою. Рука девы холодела в руке моей.

"Ваше благородие!.. Ваше благородие!"... - раздалось в отдалении.

- Уф! - вскричал я и проснулся.

Передо мной стояли вестовой и денщик; сквозь палатку светило вечернее солнце; левая рука моя с судорожным движением держала саблю.

- Боже мой! это все было во сне!- произнес я и вскочил с радостию, что отделался от Алефа, Бэта, Гиммэля и от всех букв еврейской азбуки.

День XXXVII

Zetzt gehcn wir woitcr.

(Uberzengender Beweiss der Unsterblichkeit.)

1s Haup. II Abs.

Israel Gottlieb Ganzen (*).

(* Теперь идем мы дальше. (Убедительное доказательство бессмертия.) 1-я гл. II отд. Исраэл Готтлиб Ганцен (нем.).)

CCLXIII

Должно знать всем вообще и каждому порознь, кто не видел собственными глазами крепости Шумлы и знает ее только по сделанному мною выше сего описанию, что Шумла не есть простая, обыкновенная турецкая крепость, но укрепленная позиция, имеющая более сорока верст в окружности, а потому не Кегорн, не Вобап, не Кормонтапь, но Бусмар45 и пр. и пр., не хитрости и не подземная война помогут взять ее, а просто слова: ну, ребята! - с нами бог! - ура!

Но на приступ к этой старой бабе трудно решиться, не предложив пожертвовать хоть одним десятком тысяч закаленных в военном огне душ. Этот расчет должен был подтвердить необходимость покорить прежде Варну как надежную опору левого фланга действующих войск и покровительницу подвоза провианта морем.

Таким образом, значительная часть армии, подкрепляемая гвардейским корпусом, и обратилась с громами своими к древнему Одессу46.

CCLXIV

Варна, как печальная Геро, в саду, под скалами, на берегу морском сидит и смотрит на волны, ожидая Леандра47.

Несчастный Владислав IV48, король польский, желая избавить красавицу от ига мусульманского, нарушил торжественный мир, едва только заключенный на Алкоране и Евангелии с Амуратом, и простер к ней свои объятия. Но зверский янычар налетел на него, снес голову, венчанную на царство Польское, царство Венгерское и княжество Литовское, воткнул на джирид49 и понес по толпам войска Амуратова. Уста, едва только поцеловавшие Евангелие в знак вечного мира с турками, долго что-то лепетали; но турки не поняли последних слов Владислава.

CCLXV

В 1828 году дела под Варной начались и шли иначе, нежели в прошлых веках.

В половине июля месяца Шумла была уже под караулом. 16 и 17 числа заняты высоты при д. Страже; на них оперлась правая рука войск осаждающих. Нужно было занять чем-нибудь Гуссейн-пашу с 30 т. войска шумлинского, чтоб отвлечь внимание от Варны; и потому началась по всему фронту нашему постройка редутов. Главная необходимость их состояла в том, чтобы незначительными силами удерживать фронт позиции, а остальными действовать на фланги и тыл крепости, ходить дозором к Джумаю, к Эски-Стамбулу, к Рарграду и т. д.

21-го июля государь император, сделав распоряжения, необходимые для споспешествования к взятию Варны, оставил нас на высотах пред Шумлою и, заповедав быть умными, храбрыми и осторожными, как сие надлежит солдату, стоящему на часах, - отправился к Варне, где слава готовила уже новые лавры для царя России.

CCLXVI

Представьте себе, милые спутники мои, крепость Варну в том самом виде, в каком верная кисть живописца, циркуль и перо военного топографа могут вам ее представить на бумаге. Потом вообразите себе, что стены крепости унизаны 250 орудиями и 15-ю тысячами вооруженных с головы до ног турок; что каждый из них, в надежде на Аллаха и его пророка, пьет свой кофий, курит трубку и выпускает каждый день по нескольку тучных зарядов за крепостную стену.

В то же самое время, добрые мои читатели, представьте себе, как русские полевые полки сжали своею грудью крепость; как русская гвардия цвет мужества, силы, здоровья и красоты русского народа, расположена на высотах, в шатрах с золотыми маковками; как эскадра Черноморского флота, подобно огромному стаду гордых пеликанов, окружает и стесняет у берега турецкую Варнскую флотилию, как устрашенную рыбу... Но чтоб увенчать великое событие в летописях русской славы, русские! вы знаете своего царя, представьте я"е себе его, изрекающего волю свою с адмиральского корабля "Парижа" и повелевающего разгромить непокорных.

Осадная артиллерия, с вновь созданных укреплений под стенами Варны и со всех кораблей флота, сыплет 70 тыс. ядер, бомб, гранат и ракет в осажденную крепость; разгромляет ограды и домы и вынуждает капитан-пашу просить о пощаде. Пощада дана. Варна арестована50, и победа в летописях мира начертала: "Русский царь Николай покорил Варну".

CCLXVII

Если б воображение мое в состоянии было оставаться долго на одном месте, то подробностью описаний я наполнил бы сотни томов и книга Странник была бы величиною с монгольскую книгу Ганжур51. Но это несообразно с целию того, кто останавливается только там, где остановит его великое событие, любопытство, разделение пути, голова Януса52 с двумя или четырьмя лицами или нерешенный вопрос, напр.: почему храм Януса был открыт только во время войны? Потому, отвечает он, что во время мира не о чем просить бога войны.

Но этот ответ покажется неудовлетворительным, ибо редкий ученый довольствуется чистым соображением, без комментарий, цитат и фактов.

День XXXVIII

Le metier qu'on croit particulier aux comediens

et aux bateleurs, c'est le metier do tous les hommes.

Hippocrale (*)

(* Занятия, считающиеся присущими комедиантам и фиглярам,- это запятая всех людей. Гиппократ53.)

CCLXVIII

Gli uomini si rendono miseri col desiraro

il superfluo.

(Minerva solto la figura Mentore) (*)

(* Люди становятся жалкими, желая лишнего. (Минерва под изображением Ментора) (итал.).)

.............и т. далее.

CCLXIX

...........? (...Ces exagcrations sont permises a la poesie, surtout dans la maniere d'ecrire dont je me sers. Fables de Lafontaine, Liv. XI. fab. IX (прим. автора).- Эти преувеличения допускаются в поэзии, особенно в том жанре литературы, которому я служу. Басни Лафонтена54, кн. XI, б. IX.)

Понятно, ясно! кольми паче Тому, кто в женской школе рос взрос;

Иной таинственный вопрос Нельзя и выразить иначе.

CCLXX

Объяснив таким образом причину, по которой удалился я на время из круга военных действий, по обыкновению скакал я на почтовых. Мой суруджи, исхлопав длинный бич, дул коня, на котором сидел верхом, оставшеюся в руках палкою и в хвост и в голову. По крайней мере часом был бы я ранее на станции, если бы не разлетелось колесо в бричке моей и если б следующий разговор был менее занимателен.

Покуда чинили колесо, я прогуливался по местечку. Любопытство остановило меня против ворот госпиталя. Я заглянул в них. Два солдата песлп в корзине стклянки с лекарствами; остановились подле госпитального крыльца отдыхать и стали беседовать:

pre

Постой, брат! мочи нет! схватило за живот!

А лекаря просить не стану о лекарстве!

Нет! кто ему в рецет уж попадет, Того пиши в небесном царстве!

Горазд морить!.. Уланского полку Солдатик, видишь ты, был болен просто сыпью...

Что ж!.. ох, брат, вот резня!.. ей-богу не могу!..

Постой-ка, я какой-нибудь мекштурки выпью.

(Пересматривает стклянки на свет и потом пьет.)

Как пиво!.. ну уж дрянь! насилу проглотил!

Варить декох сам дьявол, верно, учит: Как лазаретную плепорцию хватил, Так так, как дохлую скотину, и распучит!

(Подходит больной солдат.)

- Что, брат Хадей?

- Что... лихоманка, брат!.. чуть показалась зорька, Как учала трепать! свалила с ног, ей-ей!

Дай, брат, лекарствеца, да покислей!

- Изволь, и кисло, брат, и солоно, и горько!

На вкус аптекарь не варит.

А ты, брат, что? аль бок-то все болит?

- Какой-те бок! уж согрешил пред небом!

Ни пить, ни есть, ни спать - совсем было пропал!

Спасибо фельшеру, какой-то плаштырь дал, Вот и поел его сегодня трохи с хлебом, И лучше!..

- Что ты?

Вот те бог!

Пойдем, брат...

(Поднимают корзину.)

Дежурный

- Что это?

- Мекштура и декох.

(Уходят.)

/pre

CCLXXI

Я хотел подтвердить справедливость всего вышеописанного всевозможною клятвою, какую только читатель в состоянии бы был придумать на сей случай, но мои кони мчатся уже быстрее вихря; предметы вправо и влево также торопятся куда-то. За пространней равниной видно только утреннее небо. Кажется, еще версты две, и - бух долой с земного шара! Какой чудный скачок!

CCLXXII

Но...

Рассудок мудрецу поможет Добро и зло определить: То хорошо, что может быть, И худо то, что быть не может.

CCLXXIII

Здесь должен я признаться всему потомству, что нет ничего грустнев стоянки под крепостью, особенно, друзья мои, в пустынной Булгарии. "Отчего, - спросит медицинский факультет, - отчего задунайский воздух был так ядовит для нас? Какого жизненного элемента недоставало в нем?" - Никто не решит вопроса.

В нем недоставало женского дыхания.

Напрасно военная музыка хотела развеселить душу, играя то русскую песню, то арии из La dame blanche ("Белой дамы" (франц.).)55, из Freischutz ("Вольного стрелка" (немец.).)56, то мазурку, то cadrille francaise (французскую кадриль (франц.).). Все это увеличивало тоску, потому что напоминало многое.

CCLXXIV

Все действия устремлены были на Варну и на посланного к ней в защитники милион-пашу. Большая половина войск, облегавших Шумлу. скрытно двинулась на левый фланг черты действия, к р. Камчику, чтоб не допустить 30 т. вспомогательных войск, приближавшихся к Варне.

В дополнение, болезни так наполняли гошпитали, что ни мудрая распорядительность, ни всевозможные средства к предохранению войск от них не в силах были остановить поток лазаретных карет, дрог и фур, который истекал из-под шумлинского лагеря. Палатки опустели. Гуссейн-паша хотел пересчитать нас двумя решительными ночными вылазками, но в оба раза встретил русскую единицу, которая, подобно палице богатыря, укладывала турецкие толпы во чистом поле на вечный сон.

Напрасно Гуссейн с крепостных стен стегал по своим низам-гедитам57 картечью, напрасно проклинал их и грозил смертию, они бежали искать спасения от русской палицы в объятиях шумлинских оград.

CCLXXV

С неизъяснимою досадой В палатке я своей сидел;

Все было занято осадой, И я был занят кучей дел.

Передо мной, как ряд курганов, Стопы бумаг, маршрутов тьма;

Вот век! - в нем жить нельзя без планов, Без чертежей и без письма!

Вот век! - старик скупой, угрюмый, Окованный какой-то думой!

Как не припомнить давних дней, Когда возил в походах Дарий58

Постели вместо канцелярий, А женщин вместо писарей.

То было время! не по плану, А просто так искать побед;

При войске был всегда поэт, Подобный барду Оссиану59;

На поле славы дуб горел, А он героев пел да пел!

CCLXXVI

Но вот привели для допроса пленного.

Он был собой прекрасен, молод, Как дева самых пылких лет;

Он по-турецки был одет И пикою в плечо проколот.

По-русски он немножко знал, Но очень ясно рассказал, Как в Шумлс он живал в довольстве, Как певчим был в Чифте-Хамам (*),

(* Мечеть в Шумле (прим. автора).)

Как был в России при посольстве, Хороша дивка видел там;

Как он от дивка очень плакал, Как возвратился в Стамбулу И как его эмир-оглу Чуть-чуть не посадил там на кол.

CCLXXVII

Альмэ была причиною этой беды, и вот как рассказывал Эмин60:

Она хорошая была, Была такая молодая, А! ля-иль-лях-аллах-алла! (*)

(* Нет бога, кроме Аллаха! (араб.).)

Другой получше уж не знай я!

Паша любился на она, А что такой!.. какой мне дела!

Есть многа у паша жена В харэм (*), хорошая и бела,

(* гарем.)

А мой Альмэ ому не пар, Как мой пистоли с твой пистоли, Цалуй попрежде мой ханджар (*),

(* кинжал (прим. автора).)

И видим, сила чей поболе!..

Тут молодой турок стал бранить на своем языке пашу; я не понимал. А между тем день кончился.

CCLXXVIII

И расточает каждый год Богатства жизни понемногу;

Все больше, больше наш расход, Все ближе, ближе мы к итогу!

День XXXIX

Gelui qui n'a pas un grain de chimore dans

la tete, pour se consoler de la realite, je le

plains.

Dolomieu (*)

(* Я сочувствую тому, кто лишен химер в воображении, чтобы утешать себя в реальной жизни. Доломье61 (франц.).)

CCLXXIX

Настал новый день, но я, все еще грустный, как будущность безнадежного человека, не знал, в какую часть света удалиться от тоски, и - бросился в пустыню, лежащую между Сенегамбией, Нигрицией62 и Северной Америкой.

Не боясь ни хищных арабов, ни хищных зверей, ни хищных птиц, ни бурных вихрей, вздымающих валы песчаного моря, я сел на высокую насыпь в самом центре Заары63 и стал смотреть на медное небо.

Тут видел я все богатство солнца и неуместную щедрость его.

Сыплет лучи без меры, не позволяет пронестись над пустыней ни облаку, утоляющему жажду земли, ни ветру, разносящему прохладу. Одно хочет быть добрым и щедрым.

Кто же скажет, что излишество благодеяния не есть истинное зло?

Смотрите, может ли эта пустыня быть благодарною солнцу за то, что оно щедростию своею обращает ее в ад?

Прощай же, бедная Заара, земля бесплодная и пустынная! ты ли виновна в излишестве и в недостатках своих, которые на пространстве 5 895 760 квадратных верст не дают приют бедному человечеству: ему так тесно на земле!

CCLXXX

Когда я еще был ребенком и, сердитый, с досады, отказывался от пищи, тогда няня тщетно уговаривала меня. Что ж сделал бы я теперь, рассерженный на медное небо Заары и в таком же расположении духа, как( Ксеркс во время наказания Геллеспонта и вызова горы Атоса на бой64. На слова:

Милый друг, послушай, Хоть немножко скушай!

я отвечал бы:

Не хочу я хлеба!

Дайте мне неба, Южного неба!

CCLXXXI

Так отвечал бы я няне и всем, кто вздумал бы мне давать пустопорожнюю землю, например, посреди Гоби.

Как житель Гоби, человек может не знать наслаждений жизни, может даже не понимать, что на земле существует благополучие. Виноват ли он, что родился посреди пустынной степи? Нет лесов, нет воды, утоляющей жажду. Летом тщетные молитвы о дожде, зима грозит истреблением стад. Вода соленая, как море, ядовитая трава сули - вот украшения природы, в которой суждено обитать иногда существу, одаренному разумом.

Но это ничего. Человек, который похож на жителя Гоби, должен думать и чувствовать, как житель Гоби: "Некогда утолю я жажду из чудесного, священного ключа Арашана, сладостно журчащего посреди рая, предназначенного праведным монголам; некогда буду я нетленен, как злато, и буду сиять, как драгоценный камень; некогда перегоню я на своем тарпане (дикий конь (прим. автора).) три тысячи скакунов и получу от Кутухтвы в награду: ружье, панцирь, 15 быков и коров, 15 лошадей, 100 баранов, одного верблюда, 1000 кирпичей чаю, 20 кусков атласу и несколько шкур лисиц и выдр!"65

Воображая иметь такое несчетное богатство, житель Гоби украшает им всю свою будущность, строит мысленно Жэхэ (Дворец Богды66 (прим. автора).) и - счастлив.

День XL

Celui qui est assis, travaille pour se lever;

celui qui est dans le njouvenient, travailio

pour etre en repos.

Hippocrala (*)

(* Тот, кто сидит, трудится, чтобы подняться; тот, кто движется, трудится, чтобы быть в покое. Гиппократ (франц.).)

CCLXXXII

Du, lieber Benr!

(Gesangbuch far Kinder, von Stoh) (*)

(* Ты, любимая гора! (Книга песен Штоха для детей) (немец.).)

Возвратись из степей африканских, чрез пустыню Гоби, в лагерь, я был встречен объятиями доброго моего товарища. - Что ты так пасмурен? - спросил я его, "Проклятый жид опять насолил мне!" Понимаю!

Свой своему, к твоей беде, Невольно друг, что же на поверку: Разумный рок тебя преследовал везде, А счастье глупое преследовало Берку!

CCLXXXIII

Мы вошли в палатку.

CCLXXXIV

(В палатке.)

pre

А сердце бедное...

Сбитенщик (за палаткой)

Кипит!

Денщик

Монета мелкая, как женщина злодейка, Недолго и в руках надежных наживет, Ну, встань ребром, моя последняя копейка, Которую берег на денежный развод!

Горячий! ходь сюды!

Сбитенщик

Вот кипяток!

Денщик

Налей-ка!

Почем?

Сбитенщик

Есть в разную цену;

А сбитенек, что - чай твой, чрезвычаен!

Денщик (поет)

Не черт ли сам тебя занес, брат, на войну?

Сбитенщик

Какой-те черт, не черт, Савельич, мой хозяин.

Денщик

Что, борода, видал секим-башку?

Сбитенщик

А как же, вишь: с Каменским67 мы ходили В Силистру, под Рущук, да был в Базарчику, Потом под Ботиным в большом сраженье были.

Денщик

Эгэ-гэ-гэ! так ты, брат, послужил!

Сбитенщик

Пять лет все при одном полку был маркитантом68, Да при дивизии год целый; с ней ходил Под Шумлу, крепость за Балкантом!

/pre

CCLXXXV

Уже было около полуночи. Мне должно было отправиться на левый фланг. Казак, Ермак безымянный, подвел мне коня, подал нагайку, я вскочил на седло и помчался широкою тропинкой около лагеря. Кто-то ехал передо мной рысцой и бормотал что-то про себя. Я тихо следовал за ним. Любопытство прислушивалось к словам его. Это были жалобы самому себе, военная зависть:

У нас орудий вечный говор, Свист ядер, пуль и треск гранат, И наши головы трещат.

Л здесь на полной кухне повар Готовит барину бивстек (*)!..

(* бифштекс.)

Как славно пахнет теплым супом!..

А как бурчит в желудке глупом!..

Как нежен здесь военный человек!

Под кровом парусных палаток Приятные летают сны...

На всем здесь виден отпечаток Довольствия и тишины, И в неге тонет петербургство!..

Но между тем, как говорят, Где два фонарика горят, Найду я главное дежурство!

Отрядный офицер свернул влево, а я вправо; таким образом мы, никогда не встречаясь друг с другом, расстались. Мог ли он догадаться, что я преступным ухом подслушал те слова, которые он говорил сам себе, и выдал их в свет, приделав к ним бахрому из рифм?

CCLXXXVI

Темнота ночная застлала дорогу. Призадумавшись, я ехал полем; вдруг раздался в ушах моих вопрос, на который всякий (хотя бы он был голодная собака) обязан отвечать: солдат!

Этот вопрос, сделанный мне ночью часовым на передовой цепи, я считаю за самый счастливейший и умнейший из всех тех, на которые я должен был отвечать. Без него, под покровом ночи, в предположении, что и плотный некрасовец69, с густого бородой, в русском перепоясанном кафтане, в высокой мерлушковой, цилиндрической, перегнутой на бок шапке, стоя на турецкой передовой цепи, также не заметил бы меня, и я, блуждая между передовыми неприятельскими укреплениями, верно, ударился бы лбом обо что-нибудь, принадлежащее султану Махмуду.

Какое неприятное чувство наполнило бы душу мою, если б уроженцы Булгарии, Румилии, Албании, Боснии, Македонии, Анатолии, Армении, Курдистана, Ирак-Араби, Диарбекира70 и всех мест и всех островов, принадлежащих блистательной Порте71, окружили меня, воскликнули: ля-иль-лях-алла! Гяур! (Слава Аллаху! Неприятель! (араб.).) и повлекли бы в ставку Гуссейна.

Сидя на пространной бархатной подушке, сераскир72 спросил бы меня" каким образом попал я в турецкий лагерь.

- Заблудился,- отвечал бы я.

"Не заблуждения, а путь правый ведет под кров Аллаха и его пророка", - сказал бы Гуссейн и велел бы меня отправить в Константинополь.

CCLXXXVII

Снабдив по доброте души Каким-нибудь негодным мулом, Какой-нибудь Ахмет-баши Меня бы вез под караулом.

И долго он меня бы вез Чрез Карнабат, или Айдос, Чрез Кирккилиссу, до Стамбула.

Прощай бы молодость моя!

И сколько раз вздохнул бы я, И сколько раз бы ты вздохнула И сколько слез бы пролила, Но мне ничем не помогла!..

CCLXXXVIII

К счастию, этого не случилось; вздохи и слезы остались целы. А между тем время было отправляться на зимние квартиры. И я, вслед за историческими лицами 1828 года, скакал на почтовых от Варны чрез Мангалиго... Тс! За пересыпью, между небольшим озером и морем, показался на отлогом скате к морю небольшой, пустынный азиатский городок; кроме одной или двух мечетей, из-за домов белела башенка с крестом; это была церковь.

Так вот то место, где жил изгнанный из Рима Овидий, по неизвестной потомству причине! Вот тот город Томи, где лежал надгробный камень е подписью:

Hic ego qui jaces tenerorum lusor amorum,

Ingemis peru Naso poeto meo.

At tibi qui transis, ne sit grave, quisqius amasti,

Dicere Nasonis, molliter ossa cubent (*)73

(* Здесь я лежу, поэт Назон, певец сладостных песен, Погибший из-за своего таланта.

Да не будет тебе в тягость, прохожий, Как и всякому, пожелать, чтобы кости Назона покоились мягко (лат.).)

CCLXXXIX

Люди по большей части развязывают узлы не умнее Александра Великого74. И потому кто же упрекнет меня за перевод древней латинской рукописи, объясняющей тайну, важную для ученого света.

CCXC

(Октавий Август75 и Овидий Назон в теплице Пантеойа)

Август

Ложись, Назон!.. распарив кости, приятно лечь и отдохнуть!

Мне кажется... что вместе с грешным телом омылись также ум и чувства и с грязью стерлись все заботы.

Читай мне новое твое произведенье; готов внимать.

Я в бане свой... вполне свободен... как мысль крылатая певца!

Здесь, отдохнув от тяжести державы, я чувствую себя...

Все говорит во мне: ты сам в душе поэт!..

О, если б не судьба мне быть владыкой Рима и прославлять отечество свое, я посвятил бы жизнь одним восторгам чистым, как огнь богов, хранимый Вестой!76

Любить и петь любовь... вот два предназначенья, святой удел людей и жизни цель!..

О, я бы был поэтом дивным!.. мой век Октавия бы знал!

Между творцом великим Илиады... и богом песней есть довольно места!..

Наш беден век достойными названия поэтов!..

(вздыхает)

Ну что Виргилий77 наш?.. Тибулл78?.. или Гораций? - Певцы ничтожные, временщики у славы. Будь сам судьей, Назон!

Овидий

Им судьи время и потомство.

Август

Нет, говори свободно!.. Ты цену им давать имеешь право... Назон живет для славы римских муз.

Овидий

Таких нахлебников у славы очень много!

Август

Виргилиевы сказки про Енея79 я слушал, слушал и заснул.

Язык нечист, болотист и тяжел, как воздух понтипейский...

Эклога и конец шестой лишь песни - так - изрядны, сносны... (Эклоги в честь Августа; в конце шестой песни Виргилий воспевает Клавдия Марцелла, сына Октавии, сестры Августа (прим. автора).)

Ему бы не простил я глупости народной и восторгов, когда читал на сцене он отрывок; но... кесарская честь... так шла к Виргилию, как тога к обезьяне.

Я посадил его с Горацием за стол свой...

Живые статуи!.. ничем не сдвинешь с места; но одаренные завидным мне желудком!..

(смеется)

Один вздыхал, другой точил все слезы (Виргилий был одержим одышкой. Гораций имел фистулы в глазах (прим. автора).)... Я смеялся... мне для сваренья пищи смех полезен...

Трибун Гораций, кажется, знаком тебе, Назон?.. и, верно, знаешь ты, что он бежал с сраженья?.. а трус поэтом быть не может.

Его все оды так несносны!.. надутее Эзоповой лягушки80, и, кажется, их слава скоро лопнет!..

Овидий

Да... так... но, кажется, что прежде этой славы от зависти к поэту лопнет зависть!..

Август

Из дружбы ты к Горацию пристрастен.

Но слушай, как его Октавий проучил: Ему и в мысль не приходило, что кесарь может быть поэтом.

Вот я шутя ему однажды предложил учить меня науке стихотворства"

Что ж? вдруг является Гораций мой ко мне с огромным свитком.

Вот, говорит, Наука Стихотворства81, когда начнем урок?

Урок?.. садись!.. и слушал я с терпением и смехом, Как с важностью глубокой на челе он толковал цезуру и гекзаметр и альцеический82 глупейший свой размер.

Я обещал ему твердить все наизусть; а между тем просил на завтра же задать предмет для описанья в стихах ямбических; и хитро речь склонил к Сицилии роскошной.

Он не заметил сети, и сам мне предложил Сицилию воспеть.

Вот, на другой же день являюсь с торжеством я пред наставника как. ученик успешный.

Читаю третью песнь моей Сицилиады (Светоний83 (прим. автора).)... Ты знаешь сам, Назон, как хороша она!

Что ж, думаешь, Гораций мой плаксивый? Не понял красоты! и вздумал мне мои высчитывать ошибки!..

А, друг! ты хлопаешь ушами, Так отправляйся же с своей наукою в деревню! Учись сперва, потом; учи других!

Овидий

Ты дал урок не одному ему.

Август

Ну, а Табулл?.. певец любовных дел Сюльпиции с Церинтом, как нравится тебе?.. а мне так жаль его!..

Недаром он свои елегии заслюнил: мне кажется, ему Церинт из дружбы позволил сесть в ногах и списывать с натуры восторги страстные свои!..

(смеется)

Постой... прекрасно!.. эпиграмма!..

Увы, судьба над ним жестоко тяготеет: Другие пьют, а он пьянеет!

Я, как Метида84, вдруг рожаю головой вооруженную Минерву - Эпиграмму! Ну, начинай, Назон!

Овидий

(развертывает свиток)

Август

Что, не Искусство ли любить85?

Овидий

О, нет, Искусство ненавидеть, трагедия.

Август

Трагедия!.. прекрасно! мы с тобой как будто сговорились!.. и я трагедию недавно кончил и, отдохнув, тебе намерен прочитать. Названье как?

Овидий

Медея86.

Август

Как?.. Медея?.. Назон, ты, верно, знал, что я пишу Медею... и подшутить желаешь надо мной!

Овидий

Невыгодно шутить мне над тобой!.. Кто ж виноват, что Мельпомена81 внушила кесарю и мне одну и ту же мысль!

Август

Так ты не знал, что я пишу Медею?

Овидий

Я только знал одно, что Август - император и долг его писать законы Риму!

Август

Не хочешь ли и ты давать законы мне?.. Но полно, в стороне оставим сердце, рассудок нас с тобою примирит...

Но если ты без всякой цели свою Медею написал, то ты легко мне это и докажешь.

(хлопает в ладони; являются слуги)

Курильницу, и с жертвенным пылающим огнем! Дай свиток свой!

Овидий

Зачем?

(вносят курильницу)

Август

На жертву дружбе. Я состязаться с Еврипидом...88 один хочу!

Овидий

Когда бы у тебя родился сын... ужели всех чужих младенцев ты повелел предать бы смерти... чтоб не встречать нигде подобных сыну?..

Август

Зло, колко!.. но прощу, когда исполнишь просьбу.

Овидий

Я, как отец, люблю своих детей!.. на жертву и богам я их не принесу!

Август

(вырывает у Овидия свиток и бросает в огонь)

Смотри же на свою пылающую славу!

Овидий

(схватывает свиток Августа и бросает в огонь)

Смотри же и ты на казнь своей Медеи и на дымок, оставшийся от кесарских трудов!

Август

Стража, стража!

(стража входит)

(показывая на Назона)

На скифскую границу, в заточенье!

Овидий

(увлекаемый стражею)

Медея!.. ты виновна!.. и я наказан небом за то, что освятить твою желал я память и оправдать тебя хотел перед потомством!

День XLI

CCXCI

(Вечер.)

(Общество сидит вкруг стола; читают новое произведение Поэта.)

Une demoiselle (Девица (франц.).)

(восхищенная до седьмого неба прекрасными стихами)

"Как он хорош, как он умен!

Как мил!.. и я того не знала!..

Ах, если б здесь явился он, Его бы я расцеловала!"

И вот является Поэт Нежданно, робко, осторожно.

Ей шепчут: вот он!

"Что вы!.. нет!"

- Клянусь вам честью! - "Невозможно!..

Я не поверю никогда!"

И кто поверит, в самом деле, Что истинный талант всегда Судьбина держит в черном теле!

Я

(про себя)

О память, душу не волнуй!

Ужели в жизни все непрочно!

Увы, не отдан поцелуй, И мне обещанный заочно!

CCXCII

Поэта посадили также в круговую. Он был робкого свойства.

Я с сожалением смотрел на его страдальческое положение между двумя дамами, которые по-своему экзаменовали ум и чувства его и заметно удивлялись простоте его ответов. А он - учтивец! - стягивался в математическую линию, чтоб не задеть плечами, локтем или рукою за которую-нибудь из своих соседок; но - увы! - стали рассматривать портрет глаза одной из дам; ему также предложили взглянуть; он протянул руку и - провел локтем по лицу хорошенькой соседки справа.

"Сочините экспромт на этот портрет глаза",- сказала ему соседка слева.

Бедный поэт не знал, отвечать ли ему прежде на предложение или извиняться в своей неосторожности.

Только с двух сторон он был виноват, со всех сторон заметили его неловкость.

Он краснел; казалось, что весь поэтический угар выступил ему в лице. "Пишите же экспромт!" - повторила соседка слева и придвинула к нему бумагу и чернилы.

- Что прикажете писать? я не знаю?..

"Найдите, например, ошибку в изображении этого глаза".

- Если это ваш глаз, то... "То пишите!"

Поэт взял перо и написал:

Ошибку отыскать я рад, Язык мой чувств моих невольник, По мне бы, должно не в квадрат Вписать ваш глаз, а в

Поэт задумался; дело стало за рифмой.

"Хорошо, хорошо, рифму я сама подберу, - вскричала капризная соседка; - теперь пишите что-нибудь другое, а именно: посвящение этого глаза моему другу; только по-французски".

- Не умею-с.

"Пишите, пишите! говорю вам".

Поэт не умел и не смел отговориться. Слабое существо поэт, а не женщина, подумал я.

Он написал:

Mon amie! que cet ceil vous rappele les yeux,

Qui aimaient vous chercher, contempler et com prendre;

Qu'il vous souvient toujours les regards tendres,

Et les larmes qu'ils versaient au moment des adieux (*).

(* Мой друг, пусть этот взгляд вам напоминает Глаза, которые любили вас искать, созерцать и понимать;

Пусть он всегда напоминает вам нежные взгляды и слезы, Которые они источали в момент прощания (франц.).)

"Хорошо!.. Теперь стихи в альбом, без отговорок! Для вас это легко.

- Трудно, - отвечал, запинаясь, поэт.

"Так же трудно, как нам из горсти бисера связать какой-нибудь узор. Вот вам горсть слов: Coeur, souffrir, souvenir, oubli (Сердце, страдать, воспоминание, забвение (франц.).); составьте из них какой-нибудь смысл".

- Из поэзии хотят сделать мозаическую работу! - прошептал поэт и стал писать:

Deux choses qui font le coenr souffrir,

Que le tourmentent pendant le vie:

C'est d'un cote le souvenir,

De l'autre cote l'oubli (*).

(* Две вещи, которые заставляют сердце страдать, Которые его мучают в течение жизни: Это, с одной стороны, воспоминание, С другой - забвение (франц.).)

"Браво, браво! и еще раз браво! Это можно поместить не только в альбом, по и в новое издание конфектных девизов!"

Поэт не обиделся этим восклицанием: он знал, что поэзия есть сладость, полезная для сварения истины, особенно для тех, которым философическая пища тяжела и неудобосварима.

CCXCIII

- Скажите пожалуйста! - думал я,- так стихи есть не что иное, как мозаическая, бисерная работа? Нетрудная работа! Буду и я писать стихи! буду писать - и кончено! Горсть слов, немного смысла, музыкальное ухо, небольшой навык - вот и все материалы для произведения стихов.

Читатель, давайте же писать стихи! Верьте, что менее, нежели в несколько дней, мы собьем цену со всех поэм, опер, водевилей и т. д., не говоря о мелочных стишках, которые пишутся в один присест и даже экспромтум, как вы видели в предыдущей главе. Мы пособьем спеси со всех недорослей, которые величают себя поэтами.

Боже мой! как будто свекла не в состоянии заменить сахарного тростника!

CCXCIV

Да перстень с светлым камнем дал...

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

(Странник, Часть I. Глава CVI.)

. . . . . . . . . .а он Последний отнимал мой сон И увеличивал недуги.

Как часто я ее услуги Благославлял и проклинал, А после бредил и не спал!

Однажды, утомленный, хилый, Я, глядя на нее, алкал Здоровья, крепости и силы;

Вдруг вижу, входит молодой Армейский юнкер в ту же хату;

Я не позволил бы с собой Стоять в одной квартире брату, Где только угол есть, да стол, Да благосклонный женский пол.

В другое время, знал бы дворник, Что я, и ближнего любя, Способен выйти из себя;

Но истомленный, как затворник, Я все терпел, я все сносил И даже денщика не бил.

Моя хозяйка серной с места Вскочила юнкера встречать.

А он, застенчив как невеста, Вошел, поклон и стал снимать С бессильных плеч солдатский ранец;

Взглянул на портупейный глянец, Потер немножко обшлагом, Повесил кивер и потом, Расслабленный жарою тяжкой, Возился долго бы он с пряжкой, Когда б хозяйка не была Предупредительна, мила.

"Москаль сараку! (*) как ты молод, -

(* Бедный москаль! (прим. автора).)

Она сказала, - как твое Здоровье сносит жар и холод, Солдатский ранец и ружье!

Аштаб те! (*) пряжку расстегну я!"

(* Постой-ка (прим. автора).)

И вот она с него сняла Мундир и галстух и дала Ему три жарких поцелуя;

Потом просила его сесть.

Без благодарности за честь, За встречу и прием приятный.

"Хозяйка, как бы что поесть!" -

Сказал ей юнкер непонятный.

А я, я - хилый и больной!

Забыл болезнь и хладнокровье, Как будто юнкер молодой С собой принес мое здоровье!

. . . . . . . . . . . . . . .

CCXCV

Ах, боже мой!.. Как вам не стыдно Без спросу брать мою тетрадь!

Из этого поступка видно, Что вы... умеете читать!

(В сторону.)

Совсем не то хотел сказать!

CCXCVI

Рассерженный нескромностью соседа, прочитавшего без моего позволения продолжение поэмы, найденной мною в Лозове, о Мититике Марьиолице, я сел подле письменного стола, бросил взоры на карту, глаза разбежались: что же было мне делать без глаз? Как ученик аббата Л'Епе89, провел я пальцем по карте и ощупал Кавказские горы. По воображению, создал я об них полную логическую идею.

Посмотрите же на эту природу, обогащенную небом, на столпившиеся горы, на светлые ручьи воды живой, на эту щедрую, девственную землю, не тронутую сошником, на эти плодоносные леса, на эти испещренные цветами скаты и покрытые густою зеленью долины; на эти громады скал, на эти слои снегов, по которым можно было бы определить возраст Вселенной; на этот воздух благовонный, как роза, распустившаяся во время создания Эввы!,0 Смотрите, смотрите, гг. читатели и милые читательницы!

Солнце блистательным светом своим завистливо скрывает от взоров бесчисленные светила, плавающие в небе; в отдалении вечные снега уподобляются полотну, разостланному по вершинам цветущего Кавказа: ни волны, ни листья не ропщут на беспокойный ветр. Окруженный неведомой мне доселе тишиною, я слышу только биение своего сердца; вдруг раздается голос... какой голос! Внимайте, внимайте, гг. читатели и милые читательницы!..

CCXCVII

Заняв таким образом слух и взоры моих спутников и прекрасных спутниц, я опять выкрадываю себя из толпы их и еду от Мангалии вверх по морскому берегу; отсчитав 300 стадий91, по счислению неизвестного мореплавателя, по Понту Эвксинскому92, я приближаюсь к древнему Истеру, прообразованному временем и потомками торков93 в Кистенджи.

Там был добрый мой приятель П.П.Л.94, человек с славною душой и приветливым сердцем. Заплатив долг климату и трудам кампании, он только что скинул с себя оковы болезни.

Отвыкнув от теплого приюта, от мягкого ложа и лакомой пищи, мне странно казалось соединение всей этой роскоши в бывшем доме наши кистенджийского, в котором жил Л.

Спокойствие мне показалось чудно, Но я никак бы здесь не мог сказать, Что от всего отвыкнуть очень трудно, А ко всему труднее привыкать.

CCXCVIII

После шестимесячного непостоянного крова неба мне так хорошо было видеть над собою резной потолок бывшего харэма (гарема.); так хорошо показалось быть снова заключенным в стенах!.. Сон уморил бы меня, если б необходимость вставать не разорвала маковых оков, которыми я был опутан. И сердце, и воображение покоились безмятежно; пульс утих, кровь смиренно совершала обращение свое. Как трудно разлучаться с таким сном!

Так как в продолжение войны каждая крепость обращалась в гошпиталь, то и в Кистенджи любопытство могло бы взглянуть только на несколько бакалеи с сидельцами жидами, греками, армянами и русскими маркитантами.

Кто имел необходимость в сале, в балыке, в маслинах, в черных булках и в кислом вине, тот мог купить все эти жизненные потребности за довольно сходную цену.

На стенах укреплений стояли еще огромные крепостные орудия, древние трофеи побед турецких в Германии и Польше95. Молчаливо выглядывали они из амбразур, как головы черепах из своих... как их называют?.. похожих на два щита, в которых было погребено тело Аларика96, мужественного царя готов.

Не видя необходимости описывать, как интересно плещет Черное море о гранитные подошвы древнего, славного города Истра, я еще менее намерен уверять читателей, что некогда Дунай впадал в море близ этого города и что долина Кара-су есть древнее русло его.

Как ни теки, Дунай мой, быстро, Но без чудес не мог ты перелить Своей воды чрез гору, что близ Истра Дорогу вздумала тебе загородить.

День XLII

CCXCIX

Pour ne rien laisser en arriere, je vous

dirai, monsieur, que...

(Lettre sur le tetes parlanles. Rivarol) (*)

(* Чтобы ничего не оставлять позади, я вам скажу, господин, что...

(Письмо говорящим головам. Ривароль) (франц.).)

Я еду далее, по пустырю Силистрийского Санджака, на Гирсов. После шести часов езды лошади устали, желудок опустел, должно было искать приюта от дождя. Вот в стороне от дороги видно какое-то киой. Посмотрим на карте. Карамурат-киой, Дана-киой... Бог знает! Дана-киой или Карамурат-киой?.. Судя по расстоянию от Гирсова, должно быть Дана-киой... но Дана-киой влево от дороги, идущей из Кистенджи!.. Впрочем, и Карамурат-киой... да... не более трех верст по карте... но столько ли в натуре?.. На карту надейся, а сам не плошай! - говорит военная пословица.

Так рассуждал я, а между тем бричка двигалась вперед. Киой осталось версты две уже позади. - Стой! назад! не все ли равно, Карамурат-киой или Дана-киои? и там, и там пусто. Нужны только вода, очаг да камыш. Ступай! И вот въезжаем в деревню. Чисто, и домового нет!.. в одной трубе дымок... может быть, турки?.. нет!.. видна бричка... подъезжаю.

"Ба! В.......!" - А! Н....! что ты здесь делаешь! - "А вот взойди, посмотри".

Одна булгарская землянка уцелела от совершенного разрушения; над пою еще была крыша, внутри ее был еще очаг. Перед очагом, в котором трещал уже камыш, лежал огромный чемодан; на чемодане стояла оловянная чаша; из чаши клубился пар, как из Везувия.

Я не буду ни опровергать, ни подтверждать догадку читателя, что в чаше заключался суп, сваренный на подобие супов французских на воде, немецких на шоколаде или на пиве, английских на вине, китайских с кирпичным чаем, восточных на всякой всячине; не буду спорить о вероятности предположения, что то были щи русские или борщ польский, с свеклой; малороссийский на капустном или огуречном соке; молдаванский с виноградным листом; не скажу, справедливо или нет заключение, что в чаше была уха, столь же жирная и вкусная, как уха Демьянова97.

И странно было бы спорить о том, чего я сам не успел исследовать, хлебнув сгоряча чего-то необыкновенно горячего. Язык мой загорелся, из глаз посыпались слезы, аппетит исчез.

ССС

Ожога лишила меня часа на три памяти и внимания, и потому в нескольких словах переношу я себя и И.... из Дана-киой или Карамурат-киой по грязной дороге в Гирсов.

Читатель может себе представить влево от дороги темно-голубую ленту Дуная, лежащую на одичалой природе; вправо покатость гор; позади себя путь, который мы уже совершили; перед собою гласис98 кр. Гирсова, мост чрез ров и каменные ворота в средине куртины99; над собою вечернее небо со всеми признаками осенней, дурной погоды.

Таким образом, проходя церемониальным маршем вместе со всею Вселенною пред Временем, мы пронеслись чрез мост и ворота и катились по гирсовской улице под гору, к комендантскому дому. Коменданта дома нет; плац-адъютанта дома нет.

Вечер держался уже на ниточке.

Какой-то солдатик взялся отводить нам приличную квартиру.

Долго водил он нас между рассеянными по крепости деревянными, полуразрушенными домами, занятыми под гошпитали и магазины; наконец, как бы случайно, нашел пустой дом.

"Господин служивый, здесь ни окошек, ни дверей! очаг и труба слопаны!"

Идем далее.

"Вот еще дом, годный под квартиру, В. в-е! (Ваше высокоблагородие!)"

Я отворяю двери, вхожу... темно... Наступив на что-то мягкое, я невольно остановился... гляжу под ноги... "Любезный друг, здесь есть уже постояльцы!.. если не живые, так мертвые!.. смотри, сколько их разметалось по полу!"

"Виноват, В. в-е! - отвечал простодушный солдатик, - здесь, верно, гошпитальный амбар для склада покойников."

Опять пошли ходить и ездить.

Еще квартиру показал нам вожатый наш. Тепла, хороша; но в ней только что упокоился один офицер, бывший в горячке.

- Невыгодна квартира! показывай другую.

"Больше нет, В. в-е!" - отвечал наш квартиргер (квартирьер.).

Положение наше было не очень приятно: ночью, под дождем, посреди грязных улиц Гирсова. Однако же оно скоро улучшилось. Узнав, что плац-адъютант уехал на несколько времени из крепости, мы расположились в его квартире, теплой, снабженной всеми потребностями, необходимыми для военного спокойствия.

День XLIII

Сей день должен был начинаться главами CCCVII

и CCCVIII; но так как они не явились в назначенное

время к своему месту, то и были арестованы мною

на двадцать четыре часа.

(Примечание)

CCCI

Хотя бы нить памяти вашей и была короче расстояния между хвостом и головой Большой Медведицы, но, верно, вы не отказались бы нанизать иа нее и прекрасное правило жизни:

Будь тем, что есть;

Ходи без маски;

Люби не лесть, А только ласки.

Людей люби;

Не крась природу;

Не много спи, Пей больше воду.

Божбе не верь;

Все весь и мерь;

Не нянчи тело И делай дело.

CCCII

Таким образом, в молодости, нанизав на память все прекрасное, все полезное, все высокое, под старость от нечего делать можно перебирать эти четки.

Как сладко воспоминание, как хороша и старость, когда она есть тихая задумчивость о прошедшем!

Жизнь наша требует того, чтоб каждому делу предшествовала мысль и новая мысль последовала за делом.

Помните ли вы... вы, которую я не знаю, как назвать... вы, которая так похожа на все, с чем поэты сравнили красоту и добродетель, помните ли вы чувства той минуты, в которую сердце вам сказало: "Ты сделала добро!", а все окружающее подумало: "Как она совершенна!".

CCCIII

Если бы мысль моя была так глубока, как океан в том месте, где измерял его Форстер, и так высока, как слой воздуха, до которого долетал Гай-Люсак100, то подобная красноречивая мысль не нашла бы по себе языка, и ее пришлось бы выразить красноречивым молчанием; потому что красноречивое молчание могущественнее, выразительнее красноречия словесного. Это подтвердят вам все мои читательницы. Их тонкому, чувствительному слуху более понятна пауза между двумя очаровательными аккордами, этот сокровенный звук, слышимый только одною непорочною, чистого душою.

CCCIV

Не сердитесь же, что в этой главе не слышен вам скрып моего пера. Это пауза. Здесь мысль моя выражена молчанием.

CCCV

После трехдневного жития в крепости Гирсове, по причине невозможности переправиться чрез бурный Дунай, наконец на четвертый день поутру солнце стало проглядывать сквозь остальные облака, и я двинулся с места.

Не буду описывать, как прибыл я в г. Галац, где первоначально предполагалось зимованье Главной квартиры действующей армии.

Галац из повести одной, Мне кажется, уж вам известен101;

Вы помните: ее герой, Хотя был молод, добр и честен, Но, убоясь гнилой тюрьмы, Сибирской жизни и зимы, Бежал. В невольники попался, Гречанку спас и от чумы В ее объятиях скончался.

И потому я не буду также описывать и картины Галаца. Это небольшой городок на скате Дунайского берега, сжатый реками Серетом и Прутом. В небольшую пристань стекаются в известное время несколько десятков, купеческих кораблей и меняют архипелагское вино, турецкий табак, маслины, апельсины, лимоны и масло на жирную пшеницу Молдавии и - отправляются куда следует.

CCCVI

Надежда моя оставаться в Галацо и расположиться на покойной квартире обманулась, но приятным образом.

Едва только въехал я в двор одного жителя города, как мне принесли от коменданта предписание из Главной квартиры на мое имя о назначении зимовать ей в г. Яссах.

В Яссы!..

День XLIV

Vulсain (a part).

Ah, nature nature! vas, je l'abandonne,

a qui vondra te prendre!

Pandore. St. Foix (*)

(* Вулкан (в сторону).

Ах, природа, природа! итак, я оставляю тебя тому, кто захочет тебя взять!

Пандора. Сен-Фуа (франц.).)

CCCVII

Человек счастливее, спокойнее, довольнее жизнию, когда он имеет дело с самой природой, а не с людьми.

С какою благодарностию и щедротой сравнится благодарность и щедрость природы? Кто лучше вознаградит труд?

Надежный взаимодавец! верный должник наш!

Свободен, здоров духом и телом тот, кто обручился с тобою духом; и телом!

CCCVIII

Испытали ли вы, друзья мои, те минуты, в которые окружало вас земное бедствие со всеми своими видимыми и незримыми свойствами и принадлежностями; но сердце ваше было неприступно для него, как небо, и вы улыбались, как ангелы, присутствию терпения и надежды?

Это лучшие минуты жизни. В эти мгновения Я не земной, я чем-то полон.

Для мысли места нет во мне!

И рад я, мирен! ибо мысль Есть тайный в пас зародыш горя.

Вздох о потерянном блаженстве Беспамятен в душе моей, И будущность... но что мне счастье?..

По образу своих желаний Создам и возгнушаюсь им!

CCCIX

Mes regards voulent penetrer dans la

profondeur du passe; mais je n'y vois qu'une

lucur incertaine, semblable a celle des rayons

de la lune reflechis par la surface d'un

lac eloigne. La brillent les flambeaux de la

guerre; ici je vois une generation faible et

vile, passer dans le silence, sans marquer

les annees d'aucune action eclatante.

Cathloda. Chant. III (*)

(* Мои взоры стремятся проникнуть в глубину прошлого; но я вижу там только неопределенный отблеск, похожий на отражение лунных лучей от поверхности отдаленного озера. Там горят огни войны, здесь я вижу поколение слабое и жалкое, идущее своей дорогой, не отмечая годы каким-либо блестящим деянием.

Катлода102. Песнь III (франц.))

Теперь я, милые мои, на почте Борда, ожидаю с нетерпением, покуда мне запрягут четырех тощих пай (лошадей (молд.).). Но я вижу уже речку Бахлуй и г. Яссы с его протяжной улицей-маре, с его княжеским сгоревшим дворцом, с его церквами и монастырями, которые, как отдельные древние замки, возвышаются на холмах, одетых виноградником; - вижу за городом пространный зеленый ковер...

Копо, Копо, зеленое Копо\ Где бог любви явился Мититикой! Где кобзы зык и звуки песни дикой И поо-поо-померани-по!103

О сила воображения! Представьте себе, мне кажется, что я уже в толпо красавиц Молдавии, иду по полю, очарованному их прелестью! Вот та, которая всех лучше, отдалилась от общества, я преследую ее, она останавли-, вается, я тоже, она оглядывает окрестную природу Ясс, и я также...

pre

Я

Как мир величествен, чудесен!

Взгляните вдаль!

Чу, в роще звук веселых песен,

(показывая на сердце), А здесь... печаль!

Надежду на удел счастливый Пришлось забыть!

(после молчания)

Вы что-то слишком молчаливы?

Она

Что ж говорить?

Я

Что говорить? а! это ново!

Но я пойму, Что сказано на место слова: Конец всему!

Она

Не знаю, чем вы недовольны?

Я

Ничем и всем!

Для вас... мои слова не больны, Язык мой нем;

И потому... Но вы ласкали, С ума свели!

Чего во мне вы так искали И не нашли?

Быть может, чем-нибудь наружным Не нравлюсь я?..

Иль не сходна с климатом южным Любовь моя?

Или... пресытясь спозаранка...

Но вас мне жаль!

Понятно все: вы молдаванка, А я москаль!

/pre

Прощайте!

CCCX

Все это было не что иное, как мечта на пути к Яссам; но мысленное равнодушие красавицы так на меня подействовало, что я велел остановить лошадей, выскочил из каруцы и пошел в сторону, в лес - воображая, что удаляюсь от жестокой молдаванки.

- Как! - вскричал я, остановись пред глубоким оврагом. "Как!" - отозвалось в лесу.

Я оглянул все кругом себя.

"Где же она?" - Нет ее и не было, - сказало мне сердце, пришедшее в память.

- Как! - повторил я, - неужели горе, тоска, грусть, исступление могут родиться одинаково от причин истинных и от причин воображаемых?

"Да, - сказал мне Математик, - потому, что а2 происходит одинаково от (+а)Х(+а) и от (-а)Х(-а)".

- Понимаю.

Убежденный таким ясным доводом, я возвратился к моей почтовой каруце, сел в нее, суруджи хлопнул по лошадям бичом своим, они замялись, дернули врозь, второй удар согласил их - и я понесся.

CCCXI

В надежде, что капли мудрости, падающие с неба, проточат когда-нибудь камень невежества и преткновения, огромный, как твердь земная, я еду, не оглядываясь назад.

Для жизни, как и для дороги, одно правило: Не торопись; смотри постоянно перед собою; озирай даль, чтоб не сбиться с дороги; с горы не гони, чтобы не сесть под горою; встречным кричи заблаговременно: держи право! съедешься - посторонись; лают собаки - не дразни; ползет змея - не наступи и не слушай, что она шипит; попутчикам, умному не говори, что он умен, глупому, что он глуп, - не отделаешься от них; не выказывай ни доброты своей, ни золота - обкрадут; и т. д.

Но это правило для людей обыкновенных... впрочем, кто считает себя человеком обыкновенным? Я умолкаю: люди необыкновенные, то есть гении, есть кометы, которые совершают путь неопределенный, не подлежат общим законам.

СССХII

Лошади мои пристали, сбруя покрылась пеною, пар стлался над ними, как туман. Суруджи, также усталый, тщетно оббивал волосяной конец арапника и кричал: хи-мэ! мурилэ! (пошла! дохлятина! (молд.).) Таким образом тянулся я по улице-маре, через поду Могушой (мост Могушой (молд.).).

Вправо и влево бросались мне в глаза то бакалеи с широкими окопчинами, то кафенэ, в которых сквозь двери и стеклянные простенки видны были прямо: черный очаг, уставленный различной величины кофейниками; посредине: жаровня; по сторонам: диваны; на диванах, в чалмах, кушмах и фесях, в фермелэ (кацавейка, одежда без рукавов (молд.).) и в мейтанах, усатые гости. Молча играют они в куонхину, в трик-трак104 и, глотая кофе, обдают себя табашным дымом.

Почти из каждого окна знаменитой улицы выглядывало женское лицо и провожало Странника любопытными взорами с мыслию: москаль! Я тешился, замечая различие этих выставлявшихся не на показ головок. То в шляпке с цветами - я видел только глаза; то в платке, опутывающем черную косу - свежесть и здоровье; то в мушках, осыпанных жемчугом и обложенных золотым кованым плетешком - протяжное слово: wus? (что? (немец.).); то в белом или красном фесике - следы утомления; то в огромных накладных буклях - Пентефриеву жену, когда она смотрит на Иосифа105; то под прозрачным покрывалом - ложную стыдливость; то с приглаженными и заплетенными в косу волосами - смиренное бездушие; то с всклокоченными кудрями - загоревшее чадо табора.

Но вот наружность улицы постепенно лучше и лучше. При повороте влево, от сгоревшего дворца господарского, встречаются совсем другие предметы.

Расцвеченные венские коляски снуют взад и вперед. Купоны и купоницы, разряженные в атлас, в мусселин, в органди, в гроденапль, в gros-de berlin, в gros-de-tour, в satin-turc, в gros d'orient, в satin de la reine, в batiste d'ecosse (сорта материй (франц.).), в тюль, в кисею, в креп, в газ, в перкаль, в кашемир... в блондах, в кружевах, в шалях, в платках, в пелеринах, в шемизетках, в канзу, в шарфах, в корсажах, в вуалях, в колеретках, a la vierge, a la gardiniere, а l'anglaise (по-девичьи, как у цветочницы, по-английски (франц.).), в перьях а l'Inca (как у инки (франц.).), в платьях с рукавами в виде берета, в виде cotesdemelon, oreilles d'elephant (боков дыни, ушей слона (франц.).) .......... Устал!.. словом сказать, во всех изменениях орнитологии, по системе венской, парижской и лондонской, купоны и куконицы куда-то торопятся. Беззаботные, самодовольные лица с пылкими очами, с природным и китайским румянцем, с собственною и свинцового белизною сыплют взоры вправо и влево. Я еду.

CCCXIII

Для прохожих мало места на улицах, покрытых деревянного мостовой. Только простому народу и иноземцу не стыдно идти пешком.

CCCXIV

Qui prouve trop ne prouve rien.

(Axiome) (*)

(* Кто слишком много доказывает, тот никого не убеждает. (Аксиома) (франц.).)

Но вот направо и налево - лавки и магазины, наполненные изделиями Турции и Австрии. Штемпели Вены и Лейпцига, Стамбула, Измира ручаются за дешевизну и доброту.

Не довольствуясь тем, что необходимость и желание перевести деньги наполняют лавки и магазины покупщиками, сидельцы ловят вас на улице, уговаривают, влекут насильно в лавку, соблазняют дешевизной, уступкой, и, прежде нежели вы решились купить то, на что взглянули, товар уже отмеряй, взвешен, отрезан, завернут и всунут вам в руки; - что же остается вам делать? - платить.

После этого верьте вышеозначенной аксиоме! Кто больше жида уверяет, что товар его ganz fain? (самый лучший (идиш).) А вы принимаете все за чистые деньги.

К проезжающим мимо лавок - то же жестокое внимание, то же насильственное угождение.

Не успели еще усталые лошади мои сделать нескольких шагов между длинными строями лавок, и уже потомки Израиля обсыпали мою бричку и набросали в нее всего, что по догадливости своей они считали нужным мне продать. Что было мне делать? Лошади мои, как будто подкупленные жидами, стали, и я должен был выслушать цену товаров: - Батист, батист!- кричал рыжий еврей, - ganz gut, fain! (самый хороший, лучший! (идиш).), восемь червонцев за штуку! - Голландское полотно! - кричал другой, с витыми пейсами, - ach! funf Dukaten Stuck! (эх, пять дукатов за кусок! (идиш).) Сукно Sedan, пятнадцать левов локоть. Шаль! бур-де-суа! четыре червонца! кэртс ди вист ку карикатурь! (визитные карточки с карикатурами! (молд.).) опту-спре-зечи лей! кумпара, кумпара, боерь! (восемнадцать лей! купи, купи, господин! (молд.).) Kausen Sie, kausen Sie, mein lieber Herr! (Купите, купите, дорогой господин! (идиш).)

- Сараку-ди-мини! (Бедный я! (молд.).)

CCCXV

На улице-маре, против дома Пашкана, в котором жил главнокомандующий, была отведена мне квартира. После восьмимесячной кочевой жизни в пустынях булгарских широкие диваны бояра Ионы Некульчи-Муто показались мне нежнее дружеских объятий. В одно мгновение я успел на каждом из них присесть, прилечь, свернуть под себя ноги a la turc (по-турецки (франц.).), развернуть, протянуться и быть во всех положениях лени, неги и спокойствия.

Вот и чемодан мой! и он порадуется спокойствию, и ему протерли бока.

pre

Денщик и суруджи вдвоем Втащили в комнату мой дом.

Суруджи

- Хэ! маре драку! (большой черт (прим. автора).)

Денщик

- Тяжеленек!

- Да,- думал я,- не мудрено!

В нем все, что богом мне дано, Все, кроме радостей и денег!

/pre

CCCXVI

Ласковые хозяева приняли меня, как родного.

Вскоре явилось ко мне с вином на подносе, с дульчецом, и кофием, и с трубкою дюбеку презанимательное лицо.

"Пуфтим, боерь! - сказало оно мне, - кала краси! дульцец, кафэ ши люлэ!" (Пожалуйте, господин!.. отличное вино! варенье, кофе и трубка! (смесь новогреч. и молд.).)

- Благодарю, друг мой. Скажи, пожалуйста, ты здешний? "Еу целовек грек, капитан Микулай; ам винка, коптел мулт! (имею жену, много детей (прим. автора).) нам камее, нет стран! (нет белья, нет одежды (прим. автора).) дают кукон си куконица стран си камее; турци мынкать со! (турки все съели (прим. автора).)

- Жаль; выпей с горя вина.

"А, халоса! кала ине краси! (Славное вино! (греч). (прим. автора).) Капитан Микулай слузил государски... (был в службе русской (прим. автора).) сол антелериски, такой большой тунуруле! (шла артиллерия, большие пушки (прим. автора).) еу показит дорога: дела Хотин, на Бендерь, мерже на Измаил... Инарал командирски (Генерал, начальник (прим. автора).) дают на капитан Микулай эна хартия).. такой пальсой пумаг!.. пецатлуит: и проци и проци и проци! (напечатано: и проч. и проч. и проч. (подорожная) (прим. автора).)... Кульерски пумаг!.. ги!.. гуляй на поцта кульерски!.. динь, динь, динь, динь! пасоль, пасоль!.. и дают инараль командирски другой пумаг... халоса!.. писит: капитан Микулай слузил государски, хал оса... дают цин капитан, халоса цин, государски!.. Сто пайдот на Царьград?"

- Пойдем.

"Си еу пайдот!.. я был на баталия ку немца! (с немцами (прим. автора).)... на Фоксань! (при Фонтанах (прим. автора).) Кнезь паслот менэ с провиантски каруца на Кобурски! (Князь послал меня с провиантским обозом к принцу Кобургскому (прим. автора).)... Немца идот, идот, идот!.. так! Венгерски гусарски... так... халоса!.. Бозе мой!! Турци!!! многа, многа!! Визирь ку кавалерия, на армасарь Анатольски!! (Визирь с кавалерией на анатольских жеребцах (прим. автора).) идот! Я лезит на карэ (Я лежал в каре (прим. автора).). Бум, бум, бум! тунурулэ. А! страсна!.. я лезит на земля... Бозе мой, бозе мой! пропадит немца!.. Венит Суворов!!! (Идет Суворов (прим. автора).) Бум, бум, бум!!! пжи-жи-жи-жи, пжи-жи-жи-жи!!! Хи! Фужит драку турци!! (Убежали черти турки (прим. автора).)"

Пылкое воображение целовека грека, недовольное смешением греческого, молдаванского и русского языка, дополняло слова представлением всего в лицах. Для изображения визирской кавалерии и венгерского гусарского полка указательный и средний палец правой руки седлали указательный палец левой.

При слове идот! правая ладонь плавно двигалась параллельно земле, а голова Микулая поднималась гордо вверх, как у всадника. С словом: еу (я (молд.).) лезит на земля - он распростирался по полу и лежал несколько мгновений молча, неподвижно. При слове венит Суворов) весь корпус целовека грека встряхнула радость о избавлении от гибели.

Дорого бы дал иной италианский импрезарио, чтоб иметь право показывать капитана Микулая на площади.

Насмеявшись вдоволь, я прервал рассказ его о взятии Хотина, о пришествии турок в Яссы, о битве этеристов при Скулянах.

- Где тут бывает гулянье? - спросил я его.

"Гуляй?.. ни улица. Куноница мулт (много (молд.).), молдаванка, грецанка, ирмэнь (армянка.)".

- Хороши куконицы?

"Халоса? гуляй... так... Хэ! Капитан Микулай знай... Мой тата си мама зивот на Царьградски бурика (Бурика по-молдавански - пупок; по выражению: в самой средине Царьграда (прим. автора).). Их! там девка халоса! Бозе мой! какой халоса!"

- Прощай, я иду гулять. "Бун, бун, боярилэ (Хорошо, хорошо, боярин (прим. автора).)".

CCCXVII

Счастия миг, юность лови!

Путай себя в цепи любви!

Время, как молния, быстро летит,

Юность увянет, сердце сгорит.

(Эпиграмма)

С этою мыслию сел я на дрожки и пустился в Копо. Два ряда экипажей совершенно стеснили улицу, мне не хотелось тянуться в рядах, - мимо!

Кто знает московские гулянья, тот может себе представить, что в Яссах всякий день, без исключения... виноват... исключая бурные дни... подобные гулянья в экипажах составляют некоторую обязанность почти всех классов жителей. Это род моциону от засидения, от скуки; род выставки по части промышленности сердечной; род far niente (безделия (итал.).), от нечего делать; род привычки, основанной, как большая часть постановлений и законов молдаванских, на слове дупа обычулуй (по обычаю (прим. автора).).

Два рода экипажей тянутся от сгоревшего господарского дворца вверх s вниз по улице-маре, чрез поле Копо.

Природа красится присутствием людей, А жизнь чистейшею любовью;

Но что же жизнь, когда должны мы в ней Предать все чувства хладнокровью!

И потому я ехал, рассматривая внимательно все, чем движущиеся оранжереи были наполнены.

День XLV

Cimmeriae tenebrae (*)

(* Мрак кромешный (лат.).)

CCCXVIII

В пылкие, неопытные лета юноша горделиво воображает, что он создан разгадать тайну мироздания. "Много прошло времени от начала мира, - думает он, - может быть, еще более остается до конца его... Были великие люди, соединявшие в себе ум и чувства целых народов и целых столетий... они разгадали кое-что... Должен же родиться на свет гений, у которого зрение будет телескопическое, слух подобен фокусу эллиптическому, память велика, как книга Вселенной, ум ясен и основателен, как формула алгебраическая, а рассудок верен, как вывод... Почему знать... может быть... я..."

Таким образом рассуждая, молодой человек внезапно встречает небольшое существо, лет... но лета ничего не значат... нежное, чувствительное, полное жизни и красоты. Забыта высокая цель существования! С этого мгновения не тайну создания разгадывает юноша, а сердце чудной своей встречи. С каждым ударом пульса, с каждым словом, с каждым взглядом, шагом и вздохом она увеличивается в глазах и понятиях юноши до бесконечности и, наконец, обращается во Вселенную, а вся Вселенная, постепенно уменьшаясь, принимает на себя вид ее. Какой переворот!

CCCXIX

pre

Твой друг с тобой, моя Лавиния106!

С тобой! но ты -

Таишь следы Какой-то грусти и уныния?

Любовь моя!

Ужели я Покину рай мой и Италию?

Как честный грек, Я твой навек!

Не убивай себя печалию!

/pre

Ainsi parloit Enee, les larme aux yeux: cependant sa flotte voguoit a pleines voiles...

Eneide (*).

(* Так говорил Эней со слезами на глазах: в это время его флот уплывал на всех парусах. Энеида (франц.).)

CCCXX

Я не могу скрыть от вас, мои читательницы, что человеческое сердце имеет совершенное подобие с земным шаром. Так же, как и на Земле, на нем есть полюсы, а потому-то, разложив его по методе Меркатора107 на плоскость, мы увидим, что оно имеет поясы жара и холода и что сердечные крайности, так же как и земные, никуда не годятся. Из сего что заключаете вы? То, что тогда только хорошо жить в чьем-нибудь сердце, когда занимаем в нем пояс умеренный, в котором не задушат вас ни объятия, ни проклятия.

Кажется мне, что это справедливо?

(Все молчат.)

Глупо было бы думать в нынешнем веке, что молчание есть знак со* гласил.

CСCXXI

Может быть, спросят меня: что я видел в Копо?

Что видел я, не помню, право: Как на круженье колеса, Смотрел я прямо, влево, вправо, Ничто не бросилось в глаза!

Там, как в созвездье Козерога, На небе, очень много звезд, Изрядных женщин было много И куча зреющих невест.

Скучно было мне ездить одному, без знатока в красавицах ясских. К счастию, попадается мне навстречу товарищ. - Покажи мне всех, расскажи мне все!

"Хорошо", - отвечал он. Но память его была уже потеряна в рядах экипажей. Долго еще ездили мы взад и вперед, как вдруг товарищ мой вскрикнул: '~ч ~

Ах, вот Елена молодая!

Соперница сирийских роз!

Я

Не та ль, которую увез Парис у грека Менелая?

Он

Ах нет!.. блуждающий огонь, Арабский своенравный конь!..

Во всем чудна, во всем примерна, Нежна, как вздох (*), быстра, как серна,

(* Товарищ сказал: как вздох любви; но любовь его не уместилась в стихе (прим. автора).)

Досадна так, как звук не тронь!

CCCXXII

Commeun ver, qui devient chrysallide, aurelie,

nymphe, et enfin papillon.

Em. Swedenborg (*)

(* Подобно козявке, пресуществляющейся в яичко, гусеницу, куколку и наконец - в бабочку. Эм. Сведенборг108 (франц.).)

Точно так же... но... Время идет ни тише, ни скорее. Чувства, вспыхнув от радости, что встретили спокойствие и негу, оживленные новостию жизни ясской, вскоре пришли в обыкновенное свое положение. Опять отражались в них то временное довольствие, то беспокойная грусть. Все чего-то недоставало им; обманываясь желаниями, они видели одну только скуку в исполнении желаний. Однажды, отягченный думами, спустился я с террасы загородного сада Михайлаки Стурдзы109, обошел кругом пруд, перебрался по легкому мостику на островок, скрывавший акациями пасмурную беседку...

CCCXXIII

Amore (solo sedente a pie dell'albero)

...Che bella avventura! che vergogna! cue

ridicolo!...

Le Grazie. Corned, del S. Saint Foix (*).

(* Любовь (одиноко сидящая у подножия древа).

...Какое прекрасное приключение! какой позор! как смешно!..

Грации. Комед. С. Сен-Фуа. (итал.))

CCCXXIV

Дайте мне клочок бумаги и чернилы!

(Нубия)

Вообразите себе, друзья мои, что, засидевшись дома, вы вдруг подумаете: "Пройдусь для моциону", и велите седлать своего коня.

- Куда? - спрашивают вас.

- Так! - отвечаете вы.

Во время подобной прогулки вы Странник; впечатления ваши легки и непостоянны.

CCXXV

(Москва)

Мой конь устал, устал и я!

П РРРР/УУУУУ - молвил Странник вдруг и спешил.

Довольно, милые друзья, Своею скачкой вас потешил.

Конец третьей части

Александр Вельтман - Странник - 04, читать текст

См. также Вельтман Александр - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) по теме :