Николай Васильевич Успенский
«ИЗ ДНЕВНИКА НЕИЗВЕСТНОГО»

"ИЗ ДНЕВНИКА НЕИЗВЕСТНОГО"

Май... В деревню, в деревню! Пора вздохнуть на просторе. Я рассчитывал прожить в деревне, сколько возможно, сняв квартиру у какого-нибудь крестьянина. Въехавши в одно село, я попросил ямщика остановиться у первой хаты. Ко мне вышел мужик; я поклонился ему и спросил:

- Не могу ли я у вас нанять квартиру?

- Не знаю, родной: у нас есть холодная изба, да понравится ли вам? Вы чьи?

- Я из Петербурга. Я не занимаю никакой должности. Мне хотелось пожить в деревне.

Мужик пригласил меня в избу, наполненную кадушками, пенькою и разным тряпьем.

- Мне нравится эта комната,- сказал я,- позвольте мне ее занять.

Бабы начали выбирать из избы рухлядь. Со мной был самовар, который вскоре шумел на столе.

На другой день я познакомился с семейством хозяина. Изба была набита поросятами и ползающими детьми.

К вечеру я собрал в деревне до десяти мальчиков и открыл в своей квартире школу.

Недавно был в одной крестьянской избе: толковали о работе, пряли, ссорились. Все семейство упрекало друг друга, кто сколько поел хлеба; одна больная баба стонала на полатях; парень говорил своей матери-старухе, что нет денег на подушное; старуха говорила, что хлеб на исходе. И это, вероятно, идет каждый день!..

Июнь... В наших окрестностях живет следующая барыня. Дом ее с заглохшим садом, покосившимися столбами на подъездах и разбитыми рамами.

Барыня ходит в кацавейке. У ней есть дочь лет двадцати пяти, некрасивая собою; она ничего не читает, больше сидит в девичьей - играет в носы и вслушивается, не звенит ли колокольчик на улице?

В кабинете барыни груды холстов, намычек, картофелю. Здесь барыня ведет разные сметы по имению или штопает чулки и поглядывает, не идет ли на ее огород чья-нибудь корова. Заметки свои она не бережет, и мне раз пришлось прочитать из них следующее:

"...За 18... год. Август, сентябрь.

Ермолай Антонов: восемь человек семьи, одна корова (пятого августа отелилась); десять кур, два петуха (один из них похож на индюшку). Ржи восемь копен, гречиху поел осенью; хохлатая курица непокойна - летает на мои огурцы; корова бывает в моем коноплянике..."

Однажды я разговорился с дочерью барыни:

- Читатете ли вы? - спросил я.

- Нет-с, у нас книг нет...

- Любите ли вы природу?

Она молчала. Молчание продолжалось долго. Наконец, она принесла свой альбом и сказала:

- Вы, вероятно, скоро уедете, напишите мне что-нибудь - на память.

Я взял альбом, исписанный разными руками, и, пока обдумывал, что написать, моим глазам представились следующие заметки:

"Капитан Пряников. Жал руку в саду, уехал на Кавказ... Жду...

Поручик Кошкин. Обедал два раза... усы длинные... Изменил!..

Прапорщик Огнев. Много пьет... подает надежды...

Поручик Иголкин. Нет надежды..."

В проливные дожди в разбитые окна барского дома гудит ветер. Барышня кутается в ватное пальто; барыня перебирает мешки и тоже зевает. Но иногда, несмотря на дождь, барыня отправляется куда-нибудь на таратайке и привозит целый воз моркови, репы, и все в доме оживает.

Иногда несколько горничных вбегают к барыне и кричат:

- Барыня! офицер едет!

- Офицер едет! - вскоре раздается по всему дому.

- М-ского полка... второй дивизии - прапорщик Метелкин,- говорит офицер.

- Вы, вероятно, с нами откушаете? - спрашивает барыня.

- С удовольствием,- отвечает офицер,- и все садятся за стол.

- Ваша деревня очень живописна,- говорит офицер, проглатывая кусок.

- Да-с...

Раздается звон колокольчика, и через минуту является другой запыленный офицер.

- Второго N-ского пехотного батальона - прапорщик Мочалкин!

- Не угодно ли вам с нами откушать?

Мочалкин садится за стол и проворно набрасывает на колена салфетку.

- Вы, должно быть, из Петербурга? - спрашивает хозяйка.

- Нет, из Москвы,- сухо говорит офицер, осушая рюмку водки.

- Не взыщите! - говорит хозяйка. Все поднимаются.

Новый гость подходит к углу и начинает подвязывать саблю.

- Как, вы уже отправляетесь? - спрашивает дочь барыни.

- Поспешаю догонять товарищей.

Вскоре звенит колокольчик.

- Вы не танцуете?- спрашивает барышня оставшегося офицера.

- Нет, я сейчас уезжаю...

- По крайней мере,- просит грустным тоном барышня,- напишите мне что-нибудь в альбом.

Она приносит альбом, и офицер пишет:

Для любви одной природа Нас на свет произвела.

Он подвязывает саблю и тоже уезжает...

Никуда не езжу; ученики все читают. Сегодня был у меня становой по поводу моей школы.

- Вы не имеете права основывать школ,- говорил он,- покажите мне предписание.

- Но ведь учат же грамоте сельские дьячки?

- Да,- сказал становой,- но эти учителя, кроме псалтыря, ничего не смыслят... Вы упускаете из виду наши высшие соображения...

Пришлось помочь одному семейству, где вопияло зло из-за рубля.

Был в поле; пахал мужик... вились кое-где вороны... все было грустно, одиноко вблизи стоял дремучий лес, какая-то тихая жалость от песней шумевших деревьев. О чем говоришь ты, прекрасный лес? или плачешь ты? Но он все шумит, никому ничего не говоря; героев ли ты каких оплакиваешь, или всю нашу родную сторону?

В наших окрестностях живут следующие три сестры девицы.

Утро. Девицы в белых пеньюарах сидят и зевают: одна держит роман и посматривает на себя в зеркальцо; другая смотрит в окно; а третья лежит на диване, подложив руки под голову. Лакей с угрюмым лицом стоит у двери и говорит:

- К чаю пожалуйте.

- Не отправиться ли нам сегодня за клубникой?- лениво говорит одна.

Другая декламирует:

И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем...

- Куда же девался поручик Астафьев? - спрашивает третья.

Лакей отвечает:

- Астафьев на Кавказ давно уехали.

- От кого ты слышал?

- Это верно, сударыня...

Длится молчание. Горничная приносит газеты.

- Вечная скука!.. пишут о хлебных ввозах..., о торфе...

Одна закуривает папироску и говорит, пуская дым:

- Кто меня враждебной властью из ничтожества воззвал?..

Тихо шуршат листы по комнате...

- К чаю пожалуйте! - нетерпеливо говорит лакей.

После чаю девицы все в саду. Одна сидит на скамейке, потягивается и говорит как бы про себя:

- Ах, теперь бог знает куда уехала бы... в Италию... в Швейцарию. Отчего это к нам никто не едет? - Она задумывается и поет: "Спи, ангел мой, спи, бог с тобой".

Другая идет по аллее, щелкая листьями. Появляется мать.

- Maman! вы читали "Le Nord"?

- Особенного ничего...- говорит мать и уходит.

- Кушать пожалуйте! - говорит лакей.

- Итак, он не воротится,- тихо рассуждает третья, гуляя по дорожке.- Отчего грозы так давно нет? хочется грозы. Антон! пришли мне стакан воды. (Она садится.) Какая тишина!..

- Какая это у тебя книга, ma shere? (Моя милая? (фр.))

- Все "Маркиз"...

По саду щебещат птицы, повсюду райская тишина...

- Что ж это никто не едет?- повторяет одна.

- Барыня гневаться изволят,- замечает лакей.

Завтрак идет так: девицы не садятся за стол; они продолжают гулять по комнатам, изредка подходя к столу и дотрогиваясь вилкой до маленького кусочка, который потом несъеденным лежит где-нибудь на окне.

После завтрака девицы в платьях находятся в своей комнате: кто над кроватью, кто над стулом читает. Одна сидит в креслах, положив ноги на ближайший стул.

Упорное молчание, только на улице ревет корова.

- Кушать пожалуйте! - говорит лакей.

Все молчат. Лакей пожимает плечами.

- Дай мне карандаш...- тихо говорит одна; другая молча дает...

- Вот седьмую страницу перевертываю и сама не знаю, что я прочитала,- говорит третья с глубоким вздохом.

- Ах, какая скука!.. у меня ужасно болит голова...- Она закрывает глаза.

- Оттого, друг мой, что ты нагнувшись читаешь.

- О чем это люди пишут, хлопочут? Не пойму никак...

- Кушать пожалуйте!

- Je vous assure (Уверяю вас (фр.)), ни прогрессам этим, ни новизнам, при всей доброте души моей, ей-богу, не сочувствую... tout ca m'est bien egal... (Все это мне безразлично... (фр.))

- Помилуйте, mon ami (Друг мой (фр.)), кто ж этого не понимает? Да возможно ли в нашем положении это сочувствие? Что для меня такое - грамотность вводится? Негров хотят освободить? дороги, канал какой-нибудь проводят?

- Я,- говорит другая, держа перед собой книгу,- в отношении ко всем этим вещам глуха, слепа и нема.

Продолжает читать.- Настает молчание. Одна говорит, качая ногой:

- Что так жадно глядишь на дорогу...

- Кушать подано!

- Кажется, гром гремит,- с радостью говорят все.- Антон! гром гремит?

- Точно так: туча здоровая валит оттудова. Две подходят к окну; сверкает молния.

- Барышни! - кричит вбежавшая горничная,- какой-то молодой человек приехал.

- Кто? откуда?

- Из Петербурга... Все несутся в зал.

Молодой человек раскланивается; начинаются толки о прогрессе, о Петербурге и пр. ...

Июль... Все по-старому... Опять был становой. Везде неурядица; все досадуют на жизнь, провалиться хотят... Чего-то ждут, будто в дорогу сбираются... Каждый день бедность... Кругом все глухо... непробудно...

На днях видел следующую деревенскую сцену: у нашего крыльца стояли две телеги с огромными клетками, в которых сидели куры, индейки и гуси; вокруг клеток были прикреплены деревянные желоба с зернами; птицы кричали и пели. В избе моего хозяина сидел мещанин и спрашивал, не продается ли что? Кто показывал старую рубаху, кто ловил под печкой кур. В избу вошел мужик и сказал, что он продает двух цыплят.

- Поздние? - спросил мещанин.

- Да, молодые.

- А где они у тебя содержались?

- Иногда на дворе, иногда в избе,- сказал мужик.

- Когда ты говоришь в избе, гляди сюда: какая же им должна быть цена? ведь все это издохнуть должно, поколеть?

Мужик был озадачен; хотел что-то говорить, но не мог.

- А вот зипун не купишь ли?..- спросил он, раскрывая полы своей одежды.

- Ну, не знаю! Это товар-то плёвый!..

Вошла в ветхом армяке старушка и сказала, обратившись к курятнику:

- Не купишь ли, родной, у меня гусыню избеную?..

- Опять избеную! - сказал курятник.

- Только,- начала старуха,- я тебе что хочу сказать: есть у ней порок: раз Ванюша, мой сынок, рубил что-то в избе, а эта гусыня и подвернись... Он ее!

Старуха посмотрела на курятника.

- Голову, что ли, отрубил?

- Сохрани бог! - сказала старуха,- только два переточка отсек...

- Ну, это дурацкая гусыня!..- воскликнул курятник и вышел на улицу, где встретил большую толпу баб и мужиков; кто держал пеньку, холстину, кто цыплят и уток, кто даже привел теленка.

- Телят я не покупаю: а что этот стоит?

- Что уж дашь...- говорили ему.

- Маловат больно...

- Ты что ж дашь, значит? Нам вот на подушное...

- Трехрублевый, пожалуй...

- Ермил Андроныч! Этому телку уж год...

- Что там! пустой теленок! - сказал курятник.- Ты послушай меня, ты знаешь, почем ноне скотина?

- Почем?

- Поди спроси на базаре! Ну, вы что?

- Ермил Андроныч! у меня есть свинья.

- Небойсь дорога? - спросил мещанин.- Ты понимаешь человека благородного? Вот как от души, сейчас помереть: неужели ты думаешь, что я нуждаюсь в свинье? Что я такое? Наше ремесло куры? Ладно! веди свинью...

- Ермил Андроныч! не хочешь ли, у меня кобыла есть?

- Постой,- сказал курятник,- ты сообрази: что я, цыган, что ли? Неужели, промышляя курами, я должен нацеплять к своему возу целый табун лошадей?

Вскоре завизжали свиньи, и курятник купил всё. Севши на воз, он сказал:

- Так-то, братцы!

А некоторые из мужиков говорили между собой:

- Куда ж податься-то!..

Я уезжаю... Прощай, деревня!.. Лежи больной... вся надежда на твой организм...

- Прощайте, добрые люди! - сказал я хозяину и его семье.

- Что же ты, родимый, уезжаешь от нас? - заговорила семья.

- Да! живите себе...

- Верно, служба тебя требует?

- Нет, у меня службы нет... Я буду без дела...

Я стоял у притолоки и хотел что-то сказать, но только выговорил:

- Прощайте!

- Прощай, кормилец!

Дорогой пошел дождь; я едва доехал до станции. Я сидел у окна и смотрел вдаль.

На горе стояла мокнувшая деревенька, словно заливавшаяся слезами...

1862

Николай Васильевич Успенский - ИЗ ДНЕВНИКА НЕИЗВЕСТНОГО, читать текст

См. также Успенский Николай Васильевич - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :