Константин Станюкович
«Два брата - 05»

"Два брата - 05"

XIV

Как легко, весело стало нашему молодому человеку, когда Лаврентьев ушел! Тяжелый кошмар прошел, мысли его просветлели; он испытывал радость жизни, ему хотелось веселиться, как ребенку. Завтра он встанет когда захочет. Завтра... ничего не будет завтра ужасного. Не надо будет подставлять под дуло грудь. В то же время он не без приятного чувства к себе самому думал, что поступил как порядочный человек. Он не трусил (о, он и на барьере бы не струсил!) и в то же время искренно протянул руку, когда Лаврентьев извинился. "В самом деле, бедняге, должно быть, тяжело. Он так любит Леночку, и что у него останется, кроме личного счастья?" - не без снисхождения подумал Николай.

Он даже в эту минуту пожалел Григория Николаевича и мысленно обвинил Леночку в легкомыслии. "Зачем она давала ему слово? Надо быть осторожнее... Так нельзя шутить! Впрочем, и ей было тяжело. Чем же она виновата, что полюбила меня! И Леночка славная. Славная!" - повторял он.

Все в эту минуту казались ему славными.

Ожидаемый секундант, однако, не являлся, а Николай с утра ничего не ел и теперь почувствовал голод. Он, однако, написал обещанную докладную записку и стал одеваться с особенною тщательностью, собираясь пообедать где-нибудь в ресторане ("Можно сегодня раскутиться и хорошо пообедать!") и оттуда ехать к Нине Сергеевне. Он вспомнил, что следовало бы побывать у Леночки, но решил, что к Леночке можно завтра. Он обещал Нине Сергеевне, и надо исполнить обещание, неловко. "Пожалуй, Леночка обидится? Глупости!" - решил он после минутного колебания. - Что ж тут дурного? Разве он теперь привязан, что ли, оттого, что женится? Разве ему нельзя бывать где вздумается? Леночка умная, она поймет, что нельзя же вечно быть друг с другом и... Да и что ему Нина Сергеевна? Просто интересный субъект для наблюдений. В ней что-то таинственное, и он сегодня узнает, что это за женщина. Слава богу, он не юбочник! - вспомнил он выражение Прокофьева, и ему даже досадно стало. С ней можно провести приятно вечер, вот и все. А Леночку он любит, и она может быть спокойна. Да и как не любить Леночку? Она его так любит!

В начале десятого часа Николай позвонил у двери, на которой блестела узенькая дощечка с надписью: "Нина Сергеевна Ратынина". Лакей доложил, что барыня у себя, и через гостиную провел его до портьеры следующей комнаты и проговорил:

- Пожалуйте!

Николай отвел тяжелую портьеру и вошел в большую, ярко освещенную комнату. Никого не было. Он с любопытством оглядывал необыкновенно изящный кабинет молодой женщины. Ничего в нем не бросалось в глаза, но все свидетельствовало об артистической жилке и тонком вкусе. Каждый стул, каждая безделка на столах были художественной вещью. Картины на стенах показывали, что хозяйка знает в них толк. В углу стоял мольберт с опущенным коленкором. "Ого! Она пишет, и никогда не сказала!" - подумал Николай, продолжая разглядывать этот кабинет, нисколько не похожий на обыкновенные дамские кабинеты. Он подошел к библиотеке и еще более удивился. Выбор книг был необыкновенно хороший. Иностранные классики, произведения лучших русских писателей, затем серьезные книги. "Дарвин , Спенсер, Бокль , Маркс, Лассаль , Фурье, Прудон! - прочитывал Николай названия книг. - Верно, после мужа остались. Не читает же она. А впрочем, кто знает!" Он продолжал разглядывать книги, как сзади него раздался мягкий голос:

- Простите, Николай Иванович, я заставила вас ждать.

Николай обернулся.

Слегка зевая и потягиваясь, стояла Нина Сергеевна в голубом, вышитом шелками капоте, ласково протягивая ему обе руки.

- Я заснула! - продолжала она, щуря глаза на свет. - Устала сегодня с этими разъездами, ну и от скуки вздремнула перед вечером... Пойдемте туда, в мой уголок. Я там люблю сидеть.

- В том-то и беда, что я, пожалуй, некстати потревожил ваш сон.

- Очень кстати. Я очень рада вас видеть!

- И, быть может, думали - в последний раз. Вы любите все интересное, а это тоже интересно. Но увы, дуэли не будет! - смеясь заметил Николай.

- Не будет?! Ну, слава богу! - повторила она и медленно перекрестилась, к удивлению Николая. - А говорить вам так - стыдно!.. Вы подумали, что я позвала вас из любопытства? Непроницательный же вы! Мне просто стало жаль вас. Вы такой молодой, вам так жить хочется. Ведь хочется?.. И вы теперь рады, что все прошло?

- Рад!

- То-то. А я испугалась, что вы скажете фразу. Юный вы какой! - тихо проговорила она. - А все-таки с вами весело... глядишь на вас и невольно сама вспомнишь о молодости!.. Ну, ну, не вздумайте обижаться, я ведь старше вас. Рассказывайте мне вашу историю. С кем? Из-за чего? Теперь я смею вступить в свои права и быть любопытной, как и должно быть женщине. Кто жаждал вашей крови?

- Лаврентьев.

- О, это интересно. Этот медведь?

- И вдобавок Отелло!

- Из-за этой барышни? Как ее звать, я все забываю?

- Леночка.

- Да, Леночка! Так из-за Леночки? Он считает вас похитителем своего счастья. И что ж, вправе был?

- Он слышал разные сплетни, приехал и прямо ко мне.

- Требовать объяснений?

- Я их не дал.

- Понимаю. Как можно дать человеку, для которого эта Леночка, говорят, дороже жизни? - иронически подсказала Нина Сергеевна. - Ведь он ее очень любит?

- Любит, но...

- Но она его не любит, как обыкновенно бывает, и он искал виновника? Но как же дело уладилось?

- Он думал, что я...

- Увлекли, пошутили и... Тоже старая история!

- То-то и ошиблись. Он думал так же, как и вы, но когда узнал, то пришел и извинился.

- Узнал, что не вы соперник?

- Напротив, узнал, что я женюсь.

- Вы? Вы женитесь? Вы сегодня как будто нарочно хотите изумлять меня?

- Разве так удивительно, что я женюсь? Скоро наша свадьба.

- И, пожалуй, так же расстроится, как и ваша дуэль, и мне снова придется порадоваться за вас.

Николай даже рассердился. Она говорила об его женитьбе с каким-то недоверием.

- Да вы не сердитесь, Николай Иванович. Ей-богу, меня эта новость огорчила не менее, чем новость о дуэли. Еще вопрос, что лучше?

- Вы, Нина Сергеевна, против браков вообще или против моего в частности?

- Против вашего. Нельзя жениться ни слишком рано, ни слишком поздно. Одинаково скверно, а вам и подавно. Вы еще не перегорели.

- Вы преувеличиваете опасность. Во-первых, никто нас не остановит, если...

- Если вы друг друга достаточно измучаете?

- А во-вторых, я люблю свою невесту.

- Любите? Вам кажется, что вы любите!

Нина Сергеевна говорила с участием, точно мать с сыном. Этот тон раздражал Николая.

- Вы не верите?

Она тихо покачала головой.

- "То кровь кипит, то сил избыток..." Еще сколько раз вам будет казаться!

Николай стал говорить о Леночке, о том, как он Леночку любит. Он рассказывал, какая Леночка замечательная девушка, сколько в ней ума, энергии, оригинальности, самоотвержения, и, увлекаясь искренним образом, не жалел красок для ее возвеличения. Ему как будто хотелось уверить и себя и Нину Сергеевну, как он любит Леночку, и, когда он говорил о Леночке, слова его звучали такой страстью, такой нежностью! Нина Сергеевна жадно слушала. Казалось, эти горячие слова любви подействовали и на нее. Она как-то притихла, не спуская глаз с возбужденного лица Николая.

- Теперь вы убедились? - воскликнул Николай, оканчивая свою горячую исповедь.

- Нет!.. И знаете ли что? Я готова пари держать, что вашу свадьбу легко расстроить.

- Уж не вы ли? - насмешливо спросил он, весь вспыхивая.

Она подняла на него серьезное лицо, только глаза ее странно улыбались.

- Да хоть бы и я!

- Попробуйте!

- Вы уж забыли деревню?..

- Что прошло, то не повторится! - резко сказал Николай.

Нина Сергеевна усмехнулась.

- Будьте спокойны, я пошутила. Я с вами больше не сделаю опыта! - тихо проронила Нина. - Довольно и прежних.

- А их было много?

- Бывало.

- И все удавались?

- Иногда! - задумчиво протянула Нина.

Николай вспомнил слова отца об одном молодом человеке, который застрелился из-за этой женщины, и ему хотелось спросить об этом опыте, но, взглянув на Нину, он не решился. Грустным выражением светились теперь эти насмешливые глаза.

- Странная вы, Нина Сергеевна! - прошептал Николай.

- Странная? Говорят! И не то еще говорят!.. Пусть говорят! - прибавила она равнодушно. - Не все ли равно?.. Так вы женитесь, Николай Иванович? Что ж, с богом! Не вы первый, не вы последний...

- Уж докончите: делаете эту глупость?

- Пожалуй, что и так!

- А я все-таки попробую!

Она тихо усмехнулась.

- Да вы не сердитесь! Пожалуйста, не сердитесь и не примите моих слов за кокетство! - прибавила она, дотрогиваясь рукой до его руки. - Этого бы еще недоставало! Я в самом деле за вас боюсь. Вы, сколько я вас знаю, впечатлительны, легко увлекаетесь и к тому же... Говорить ли?

- Говорите.

- Самолюбивы, очень самолюбивы. Вас гложет червь. Вы ждете от жизни чего-то особенного. Вам хочется славы, вам хочется известности. Не так ли?

- Положим, и так.

- Вот в том и беда! Вам показалось, что вы любите, и вы, недолго думая, руку и сердце.

- Что же дальше?

- А дальше вот что. Если бы будущая ваша жена была похожа... ну, положим, на меня, такая же скучающая натура, тогда ничего, не беда. Мы бы скоро надоели друг другу и разошлись в разные стороны; но ваша невеста, сколько я знаю, не такая. Она лучше нас с вами! Она любит, верно, вас так, как мы с вами не умеем, так, как, говорят, можно и должно любить.

- Говорят, - подчеркнул Николай.

- Да, говорят! Ну, и что ж тогда? Вы сделаете одним несчастным человеком больше. Вот и все!

- Какая мрачная картина! Разве можно знать, что случится? Я люблю, а что будет вперед... будь что будет!

- Будь что будет. Вот Лаврентьев ваш так бы не сказал. Он любит, а кто любит, тот так не говорит!..

- А как же?

- Иначе...

- Вы слышали, как?

- Полно шутить! А впрочем, не верьте мне... право... Я сегодня мрачно настроена и, быть может, слова мои слишком жестки... Согрейте их в вашем любящем сердце, и дай бог вам славы, хорошеньких детей и согласия!.. - сказала она как-то задушевно.

- Вы нынче в особенном настроении.

- Так, стих такой напал, желать всем счастья! - улыбнулась она.

- А самой не давать ни другим, ни себе?

- Кому как... Однако давайте лучше чай пить...

Она позвонила и приказала подать чай.

- А история скучающей женщины? Вы ее расскажете?

- Не боитесь хандры? А впрочем, похандрите... Это не мешает! Я расскажу вам эту историю... Пожалуй, можете сообщить какому-нибудь беллетристу... Сюжет пикантный... Но только пусть он не делает из героини какой-нибудь демонической натуры. Выйдет глупо, это вы и сами увидите. Это вместо предисловия, а вам и в виде предостережения!

- Уж я сам выведу заключение, не беспокойтесь...

- И откровенно произнесете свой приговор?

- Еще бы!..

- Ну, начинаю... Детство оставим в стороне... И неинтересно и долго. Замечу только, что моя героиня выросла в роскоши. Институт тоже в сторону. Начнем с того времени, когда нашей героине минуло восемнадцать лет, она выезжала и влюбилась в одного молодого человека. Он был юный, увлекающийся, порывистый. Он был недурен, богат надеждами и беден. Она тоже была бедна... Состояние после отца расстроилось. Они дали друг другу слово в вечной любви, а через несколько месяцев она уже венчалась с одним богатым чиновным стариком. Он был сдержан, очень умен и не говорил о любви. Ему нужна была жена...

- И она сознательно пошла замуж?

- Сознательно или нет, а пошла и даже очень была рада... подите! Она, моя героиня, любила роскошь, любила блеск, а это все было. Тогда как у молодого человека... одни надежды. Вдобавок...

- Просьбы матери?

- Отчасти... Но только отчасти. Не воображайте самоотвержения... вообще раздирающих сцен... Ничего этого не было. Мать взглянула на вопрос практически и рассказала все шансы... Она выслушала и не мешала устройству свадьбы...

- А после?..

- Вы ждете драмы?.. - усмехнулась Нина Сергеевна. - Никакой драмы не случилось. Муж был, как я вам сказала, умен, внимателен и понимал людей... Он умел скрывать свою ревность - а он был очень ревнив! - и никогда не говорил ей о любви. Во-первых, он был всегда занят, а во-вторых, понимал, что она его не любила и не могла любить! Он не стеснял ее свободы; она выезжала, кокетничала, за ней много ухаживали, она была недурна...

- Что так скромно?.. Она была красавица! - воскликнул Николай.

- Допустим! - улыбнулась Нина. - Жизнь проходила, как обыкновенно проходит жизнь светской женщины... весело и пусто. Она не имела времени скучать, хоть изредка хандрила и была верной женой.

- А что же случилось с рыцарем? И его клятва оказалась пустым словом?

- О нет. Он, бедный...

- Застрелился?

- Вы угадали... Верно, слышали об этой истории? - тихо проговорила Нина.

- Слышал! Что же она?

- Пожалела.

- И только?

- А что же больше? Не в монастырь же идти! Муж догадался свезти ее за границу. Они пробыли полгода и вернулись. Между тем светская жизнь начинала надоедать моей героине. Люди казались скучными, все эти ухаживания - однообразными. Она стала читать, сперва от скуки, а там увлеклась. Стала больше хандрить. Попробовала было заняться филантропией, но скучно стало. В один прекрасный день умер муж, и она осталась вдовой с состоянием. Сперва она обрадовалась - она не жалела о муже! - но скоро опять стала скучать. Одно время ей даже пришла сумасбродная мысль сделаться доктором, но вскоре и эта мысль показалась ей нелепой. К чему? Для чего? Разве ей нужно доставать средства? О, в это время разные сумасбродные мысли лезли в голову. Она старалась рассеяться, рисовала, читала, пробовала слушать лекции Присухина и Горлицына, - они сейчас же руку и сердце. Тоска...

- Итак, ваша героиня никого не любила?

- Так... один обман... а, впрочем, история не кончена...

- Начинается только?

- Случайно она встретилась с человеком, непохожим на тех, кого она встречала, ее заинтересовал этот человек... и...

- Она стала делать опыты?

- Сперва, а потом...

- Полюбила?

- Вроде этого. Если хотите, полюбила даже!

- Чем же этот замечательный человек увлек вашу героиню?

- Всем: энергией, умом, характером, отсутствием фразы. Все в нем было непохоже на то, что она встречала в других. Случайно она еще узнала его прежнюю историю, и он заинтересовал мою скучающую женщину. Она попробовала его изучить, а потом незаметно увлеклась, тем более что он не обращал на нее вначале ни малейшего внимания. Все поклонялись, а он хоть бы какое внимание. Это ее взорвало, - она тоже, как вы, самолюбива! Она познакомилась с ним ближе, стала слушать его. Так было страшно, ново и заманчиво. Он все искал бурь, и вся жизнь его была - буря. Она увлеклась, а он принял это как нечто должное, даже и не удивился. Натура деспотическая, упрямая, без уступок. Моя героиня было подумала: вот оно настоящее... вот око счастье. В ней вспыхнула страсть. Вначале тревоги, беспокойства, ожидания... было жутко и весело, а после, когда они ближе узнали друг друга, когда он поставил вопрос прямо, она испугалась и его и бурной жизни. И вот, в один прекрасный день, после многих дней, когда чувствуется, что приближается начало конца, они решили, что довольно... и... разошлись.

- Нашла коса на камень? Сошлись две беспокойные натуры?

- Сошлись, приняли порыв страсти за любовь, обманулись и разошлись!

- И конец?

- Конец. Между ними большая разница. Он ищет борьбы, а она ее боится. Она слишком избалованная женщина.

- И не расстанется с таким уютным гнездышком, как, например, ваше?

- Да и к чему? Здесь так тепло, уютно, не правда ли? А там... Бог знает что там!

- И он, в свою очередь, сюда не придет!

- Еще бы! Да и здесь он будет не на месте, так же, как я там! - заметила Нина, смеясь. - Ведь было бы смешно, если бы я, например, вот этими самыми руками стала готовить кушанье. Зачем я буду это делать и портить руки! Глупо и скучно! - усмехнулась Нина Сергеевна. - Вот вам и история. Вы ждали большего? Не правда ли?

- И этого довольно. Благодарю вас!..

- А приговор?

- Самый строгий! - улыбнулся Николай.

- Какой же?

- Выйти замуж за господина Присухина!

- За Присухина? - воскликнула Нина и рассмеялась. - Вы придумали моей героине действительно ужасный приговор!

- Впрочем, я милостивый судья и, пожалуй, дам снисхождение! Она и так довольно наказана.

- Вы думаете? - промолвила Нина, осторожно макая сухарик в чашку.

- Еще бы! Ведь не удалось приручить рыцаря? Всех приручала, а вот наконец нашелся таинственный рыцарь без страха и упрека, из-за которого наша гордая красавица, пожалуй, не раз омочила слезами свои насмешливые глазки. Вам этих подробностей героиня не сообщала, Нина Сергеевна? - говорил, посмеиваясь, Николай, любуясь в то же время ослепительной красотой Нины. - Она не говорила вам? Были слезы? А тайные свидания при лунном свете бывали, где-нибудь в беседке?

- Верно, - усмехнулась Нина.

- И знаете ли что? Ваша героиня из хищных натур, да к тому ж из артистических. О, она умеет художественно играть с людьми, и вдруг не удалось. Ее соблазнила новизна, заманчивость; она думала, что и этот рыцарь поддастся ей, и... не удалось. Не оттого ли она и хандрит теперь? Пожалуй, она до сих пор неравнодушна? Признаться, Нина Сергеевна, я даже рад, что ваша героиня получила урок...

- Ну, мой строгий моралист, сознайтесь, вы бы обрадовались еще более, если бы моя героиня вас помучила? - насмешливо промолвила Нина. - Вам досадно, что не вы на месте героя?

- Куда мне! - вспыхнул, задетый за живое, Николай. - Слава богу, я незнаком с этой барыней, а то, чего доброго, если б от скуки ей вздумалось удостоить меня своим вниманием, пококетничать, я был бы несчастнейший человек. Слава богу, вы хоть, Нина Сергеевна, смягчились и не намерены разрушить моего семейного счастия, - иронически прибавил Вязников. - Сердце у меня мягкое, доверчивое. Я бы поверил ей сразу и... и полюбил, да как полюбил!.. Все забыл бы ради вашей милой хищницы. За один ее поцелуй, за ласку я готов был бы на самые ужасные жертвы... ну, хоть слушать лекции Горлицына. Я, как раб, ждал бы ее слова, ее взгляда. Я шептал бы ей страстные речи, от которых содрогнулся бы... сам Присухин и понял бы, что такое молодая горячая страсть. А она, ваша гордая красавица, принимала бы эту дань как недурное лекарство от скуки. О, мне остается только радоваться, что ваш сфинкс не удостоивает вниманием обыкновенных смертных.

Облокотившись на стол, чуть-чуть отвернув голову, слушала Нина, не прерывая, эту саркастическую речь Николая. В тоне его голоса звучала не одна насмешка. Страстные звуки незаметно вырывались из его груди, лаская слух и щекоча ее нервы. Она тихо повернула голову, взглядывая украдкой из-под ладони на свежее, молодое, красивое, вызывающее лицо Николая. Странная, загадочная улыбка пробежала по ее оживившемуся лицу. В глазах загорался огонек, грудь задышала быстрее. Она как-то вся потянулась, жмуря глаза.

Николай замолчал и взглядывал на Нину, стараясь заметить впечатление своих слов, но лицо ее было прикрыто рукой. Она не подымала головы и молчала.

Когда наконец она тихо отвела руку и повернулась к Николаю, она была совсем спокойна. Только румянец алел на ее розоватых щеках. Она посмотрела на молодого человека насмешливым пристальным взглядом и, словно бы нехотя, проговорила:

- Напрасно вы так иронизировали, Николай Иванович! Моя героиня никогда бы и не подумала серьезно вас сделать своим рабом. Во-первых, рабы скоро надоедают, а во-вторых...

Она остановилась на секунду, как бы в раздумье.

- А во-вторых, - продолжала она, - вы верно заметили: хищница, и даже артистическая. Мне кажется, ее даже и при скуке не заняла бы слишком легкая победа над таким юношей, как вы. Вам не пришлось бы ждать ее поцелуев. Напрасная трата времени! - прибавила она холодно.

Нина нанесла жестокий удар самолюбию нашего молодого человека. Он старался было под смехом скрыть досаду, но смех вышел ненатуральный. Он посмотрел на Нину со злостью. В голосе звучала раздражительная нотка, когда он проговорил:

- А ваша героиня, как видно, очень самоуверенна и раздает поцелуи только...

С уст его чуть было не слетело имя Прокофьева. Но он вовремя остановился.

- Только очень интересным людям! - прибавил он ядовито. - И, верно, тайно, чтобы никто не знал.

- Как видите... самоуверенна. Избаловали ее!.. Однако довольно о ней. Оставим ее в покое.

- В ожидании нового рыцаря? - ядовито добавил Николай.

- Пожалуй, если найдется подходящий!.. Жить ведь хочется!

- О, за этим дело не станет. Стоит поискать только.

- Да вы, кажется, очень недовольны моей героиней? Я и сама ею недовольна... Расскажите-ка лучше о себе, Николай Иванович. Вы только что так хорошо говорили о вашем будущем счастье, о любви, о надеждах, что я готова еще раз прослушать... Я ведь очень люблю слушать счастливых людей.

Николай вспыхнул. В словах Нины Сергеевны звучала тонкая ирония. Над ним, очевидно, потешались, как над школьником.

- С удовольствием бы рассказал, Нина Сергеевна, да боюсь: вам будет, пожалуй, завидно чужому счастью.

- О, я не завистлива.

- Да и поздно. Посмотрите, уж первый час в исходе. Вот как мы заболтались.

- А что ж, и слава богу!.. Я всегда рада поболтать с вами... Впрочем, не смею задерживать вас. Вам теперь столько хлопот.

- Хлопот много! - отвечал, подымаясь, Вязников. - Ах, чуть было и не забыл!.. Вот вам и обещанное прошение.

Он положил бумагу на стол.

- Благодарю вас! - проговорила Нина, пробегая глазами бумагу. - Отлично. Коротко и ясно.

- А имя молодого человека вы все еще, видно, не припомнили? - значительно заметил Николай, прощаясь.

- Оно вас, кажется, очень интересует?

- Нет. Так! - протянул Николай. - Какое мне дело до чужих имен и тайн.

- Какие тайны? - промолвила, чуть-чуть краснея, Нина.

- Я так, под впечатлением истории вашей героини. Она, кажется, любит тайны. А впрочем, бог с ней!.. Прощайте, Нина Сергеевна. Желаю вам не хандрить и поскорей быть такой же веселой, как в деревне. Помните? Ну, да за этим дело не станет, надеюсь?

- Разумеется!.. Зачем "прощайте"? Я не прощаюсь с вами, а говорю: "до свидания", надеясь изредка видеться. Часто заходить не прошу: вам, счастливым влюбленным, не до того; а изредка загляните, я поболтать с вами всегда рада... Надеюсь, вы познакомите меня с вашей женой?

- Непременно! - церемонно проговорил Николай.

- Ну, а затем, дай бог вам всего хорошего! - проговорила Нина, и снова в ее голосе зазвучала задушевная нота.

Она дружески-крепко пожала ему руку и прибавила:

- Да смотрите, не очень сердитесь за скучную историю героини. И сами не походите на нее!

Николай ушел от Нины Сергеевны раздраженный, в скверном расположении духа. Теперь в его глазах она потеряла значительную долю прежнего обаяния.

"Просто самодовольная кокетка!" - подумал он.

- А хороша, дьявольски хороша! - проговорил он с досадой, припоминая ее лицо, плечи, шею и грудь.

Нина Сергеевна долго еще сидела у маленького столика. Наконец она поднялась и тихо прошла в спальню.

- Теперь не скоро придет! - проговорила она, и насмешливая улыбка показалась в ее глазах.

Она зевнула и приказала горничной раздевать себя.

- Нравится, Анна, тебе этот господин? - спрашивала она, ложась в постель.

- Очень. Такой красивый, славный молодой человек, Нина Сергеевна. Он будет, верно, у нас часто бывать?

- А что? - усмехнулась Нина.

- Я так, к слову.

- Нет, не будет, Анна! - проговорила Нина, подавив легкий вздох.

Анна взглянула с недоумением на барыню.

- Он женится... А то бы часто бывал! - усмехнулась Нина, потягиваясь.

Анна, давно служившая у Нины, с участием взглянула на барыню, пожелала ей спокойной ночи и вышла из спальни не без досадного чувства, что барыня упустила такого премилого любовника. Прежний ей не очень нравился.

На другой день, при встрече с Леночкой, Николай несколько смутился, когда Леночка сказала ему, что вчера ждала его.

Он рассказал ей о своем свидании с Лаврентьевым, потом об его извинении ("верно, он от Васи узнал, что мы женимся!") и, обнимая Леночку, воскликнул:

- А ты, Лена, и не знала, что из-за тебя мы собирались драться на дуэли?

- Не знала, - солгала Леночка, краснея.

- И что меня могло не быть сегодня на свете? Я не хотел тебя тревожить, Леночка, и мы обещали не говорить тебе о дуэли. Ну, видишь ли, все кончилось отлично. Лаврентьев пожелал нам счастья! - весело говорил Николай, не догадываясь, кому он обязан тем, что история с Лаврентьевым уладилась. - А ты что? Опять сегодня у тебя лицо какое-то нехорошее. Худо спала ночь?

С любовью и гордостью Леночка смотрела на Николая и проговорила:

- О нет, я здорова. Так, сегодня дурно спала. Зубы болели! Теперь, Коля, милый мой, из-за меня тебе более не придется рисковать жизнью!

- Теперь Лена... теперь... Да какая же ты добрая, хорошая моя! - прошептал Николай, глядя на тихо сияющее, счастливое лицо Леночки. - Теперь давай скорей устраивать наше хозяйство и сегодня же пойдем искать квартиру.

Они вышли на улицу. Николай, между прочим, рассказал, что вчера вечером он был у Нины Сергеевны по важному делу. Надо было написать ей прошение.

Он объяснил какое и прибавил смеясь:

- От скуки к министрам ездит. Все по крайней мере, может быть, доброе дело сделает! Вообрази, она желает с тобой познакомиться, Лена, и с Васей.

- Бог с ней!

- Не нравится она тебе?

- Нет! И что ей у нас делать?

- Да и мне, Лена, она не нравится. Пустая женщина!..

Этот отзыв порадовал Леночку, и она поспешила прибавить:

- А впрочем, если хочет познакомиться, отчего же? Быть может, она и добрая женщина!

XV

Я попрошу теперь читателя перенестись в большую залу дворянского дома губернского города С., присутствовать на открытии чрезвычайного губернского земского собрания.

К общему изумлению, гласные на этот раз собрались охотно. Зала быстро наполнялась. На хорах было довольно публики. В ожидании приезда губернатора земцы оживленно беседовали, разбившись по группам. Председатель собрания, губернский предводитель дворянства, казался несколько смущенным и о чем-то горячо говорил с нашим старым знакомым Иваном Андреевичем Вязниковым, высокая фигура которого с седой львиной гривой выделялась среди окружавшей их группы.

В залу быстрой, военной походкой вошел губернатор. Разговоры смолкли. Это был небольшого роста, сутуловатый генерал, лет под пятьдесят, с резким, недовольным лицом, обрамленным седыми бакенбардами, сменивший несколько месяцев тому назад губернатора-статистика. Новый губернатор приехал подтянуть губернию. В короткое время его превосходительство успел проявить свои несомненные административные дарования, хотя, надо сознаться, энергия, с которой его превосходительство подтягивал вверенную ему губернию, успела навести на с-их жителей значительную робость. Мирные обитатели вдруг почувствовали себя как будто виноватыми.

Его превосходительство знал хорошо впечатление, которое он произвел на край своей энергией, и был очень этим польщен. Человек добросовестный, несомненно честный, "солдат прежде всего", как он сам называл себя, исполнительность которого имела за собой целую легенду в полку, которым он командовал перед тем как приехал управлять губернией, - он взглянул на свое назначение и понял совет "действовать с мудрой твердостью", - совет, данный ему в Петербурге, - как на миссию очистить край. Его предшественник "распустил нюни", по выражению его превосходительства, а по мнению генерала, время было такое, что нужна была, напротив, железная рука Бисмарка .

Несколько заикаясь и опустив глаза вниз, генерал произнес краткую, но энергичную речь. Он пожелал собранию заняться делом, а не разговорами, и, объявив собрание открытым, так же быстро вышел из залы, как и вошел.

Эта краткая речь произвела на земцев не особенно приятное впечатление. Все как-то переглянулись, раздался иронический смех.

Председатель, толстый, почтенный господин, занял свое место. Он, очевидно, был встревожен, беспокойно взглядывая то на большую тетрадь, лежавшую перед ним, то на старика Вязникова. Наконец он проговорил:

- Милостивые государи! Наш почтенный и высокоуважаемый товарищ, Иван Андреевич Вязников, представил мне записку, которую просит доложить собранию, прежде чем откроются прения по вопросу, составляющему цель нашего заседания. Хотя записка эта и относится к делу, но предварительно я должен доложить собранию, что она написана в таком направлении, что я бы просил собрание, ввиду возможных случайностей, отклонить ее чтение, - прибавил председатель взволнованным голосом.

Все на минуту притихли и взглянули на Вязникова. Он тихо поднялся, обвел собрание спокойным взглядом и проговорил громким, твердым голосом:

- Мне кажется, что господин председатель не имеет права делать такое предложение. Я прошу собрание выслушать мою записку.

- Читать! Читать! - раздались голоса.

- Не надо! Не надо!

- Читать! Читать!

- Я снова должен предупредить собрание, - проговорил дрожащим голосом, весь бледный, председатель, - что записка нашего почтенного сотоварища едва ли должна быть прочитана.

Последние слова председателя, его испуганный, растерянный вид произвели впечатление. Собранием как будто овладело недоумение. На лицах отразился испуг. Все молчали, беспокойно взглядывая в ту сторону, где возвышалась седая голова Ивана Андреевича.

- Мне очень прискорбно, но еще более удивительно, - начал он, взглядывая на бледного председателя с улыбкой, полной презрения, - что господин председатель настаивает на своем незаконном предложении. Собрание знает меня и может быть уверено, что в записке моей нет и не может быть ничего такого, что могло бы компрометировать собрание, и я снова позволю себе спросить господина председателя, недоумевая, что такое в названной записке могло так... так обеспокоить нашего председателя? Пусть он выскажется яснее. Мы собрались сюда высказать свое мнение по вопросу очень серьезному, милостивые государи, вы очень хорошо это знаете. Было бы странно, недостойно собрания, если бы оно побоялось выслушать слово своего товарища единственно на том основании, что господин председатель находит его мнения несоответствующими своим взглядам. Как, господа, мы ни стеснены в своих узких рамках, но тем не менее неужели мы сами же наденем на себя намордники и даже не посмеем отвечать в тех редких случаях, когда нас спрашивают?!

Громкая, страстная речь благородного старика возбудила собрание. Речь его была покрыта громкими рукоплесканиями.

- Читать, читать! - раздались крики, покрывая голоса, протестовавшие против чтения.

Большинство, очевидно, было за чтение.

- В таком случае я прошу выбрать на время другого председателя... Я не могу оставаться председателем! - проговорил предводитель дворянства.

Через несколько времени выбран был председатель. Старый тотчас же оставил залу вместе с несколькими более перепуганными членами.

- Не угодно ли будет, Иван Андреевич, вам самому прочитать?

При общем напряженном внимании и глубокой тишине Вязников стал читать свою записку.

В спокойном, сдержанном, хотя и грустном тоне излагалось в начале положение земства . Глубоким чувством звучал голос Вязникова, когда он читал, как мало-помалу суживался круг земского самоуправления и отбирались права, дарованные законодателем. Земство, по словам Вязникова, играло жалкую роль и, при малейшей попытке выйти из недостойного положения, встречало недоброжелательство. Оно принуждено было с болью смотреть, как администрация налагала свою руку и вместо помощи нередко являла противодействие. Поневоле пришлось сделаться безгласным. При таком положении дел оно поставлено в невозможность достойно помочь в тяжких испытаниях, переживаемых страной. Представители земства должны с прискорбием сознаться, что они бессильны. Земским учреждениям не выпадает счастливая доля большего простора, самостоятельности и вместе с тем уверенности в праве своем безбоязненно подавать свободный голос. Только полное доверие, без разных ограничений, при широком обмене мнений земств, представляет, по словам записки Ивана Андреевича, единственную возможность обсудить с должной серьезностью причины прискорбных явлений и найти действительные способы к мирному развитию отечества.

Иван Андреевич окончил чтение среди глубочайшего молчания. Записка произвела сильное впечатление. В ней повторялось то, что многими чувствовалось.

- Смею думать, милостивые государи, - произнес Вязников, - что я не высказал в своей записке ничего такого, что могло бы дать кому бы то ни было повод обвинить собрание за то, что оно выслушало ее! Я презираю такие обвинения! - прибавил он громовым голосом, потрясая седой головой. - Я исполнил свой долг по крайнему своему убеждению, предложив вашему вниманию соображения, которые невольно напрашиваются и составляют давно наболевшую у всех нас рану. От вас, конечно, зависит, принять их во внимание или нет. Мы можем, разумеется, обыкновенным способом - к прискорбию, очень обычным - решить вопрос, занимающий нас. Господин начальник губернии даже предрешил решение наше, рекомендуя не рассуждать! - усмехнулся Иван Андреевич. - Способ, конечно, очень легкий, но я позволю себе, господа, напомнить вам, что мы можем и сами решить вопрос, без постороннего вмешательства. И не забудьте, господа, что достоинство наше, как представителей выборного учреждения, как честных русских людей, заставляет высказать наше мнение честно и открыто, не прикрываясь фразами, которые к тому же никого не обманут! В противном случае и лучшие из наших современников, а потом и дети наши вправе подумать, что мы, отцы их, оказались недостойными тех великих реформ, которых были счастливыми свидетелями и менее счастливыми исполнителями. Не забудьте, милостивые государи, и примите слова старика без дурного чувства, что дети наши могут сказать про нас, что мы не любили своей родины, что мы сознательно обманывали общество и правительство, или - я уж не знаю, что хуже! - или что нам и в самом деле нечего было сказать, и мы, земские люди, недостойны были называться представителями учреждения, в котором, господа, лежит зерно будущего возрождения нашей бедной родины... Решайте же, господа!

Взрыв рукоплесканий огласил залу. Словно электрическая искра, увлечение охватило обыкновенно апатичное собрание. Даже те самые робкие люди, которые несколько времени тому назад противились чтению записки, теперь подходили к Вязникову и жали ему руку. Лица у всех вдруг сделались серьезны. Слова старика пробудили какие-то хорошие, давно заглохнувшие чувства.

Записка Ивана Андреевича была принята собранием в принципе. Однако после прений решено было несколько изменить редакцию и на другой день собраться для подписи.

Но вечером того же дня настроение многих гласных уже изменилось вследствие тревожных слухов, разнесшихся с быстротою в городе. В клуб то и дело приезжали вестовщики и привозили самые разнообразные вести. Рассказывали, что губернатор пригласил председателя и имел с ним очень решительное объяснение, что у предводителя дворянства составляется протест, что будто бы его подписали, между прочим, некоторые из гласных, одобривших утром записку в собрании, и что комиссия не собралась. Наконец передавали за верное, что старик Вязников внезапно уехал в деревню, и т.п. Все эти рассказы влияли на земцев самым подавляющим образом, и когда в двенадцатом часу в клуб приехал временный председатель собрания, то его окружили и стали настоятельно расспрашивать, что случилось. Оказалось, что начальник губернии настоятельно рекомендовал земцам "одуматься", представляя на вид, что в противном случае будут весьма серьезные последствия. Почтенный председатель хоть и старался показать, что он не испугался этого предостережения, однако по лицу его было видно, что он очень расстроен. Он даже не сел играть в винт, несмотря на то, что был большой любитель. Относительно протеста он сообщил, что наверное не знает, но, кажется, есть вероятие в слухах. Что же касается Вязникова, то слухи об его отъезде - чистейший вздор; председатель был у него полчаса тому назад и застал его в номере гостиницы, занятого исправлением редакции своей записки, так как комиссия поручила это дело ему.

- Что ж Вязников? - спрашивали со всех сторон. - Знает, какой переполох?

- Иван Андреевич, вы знаете, господа, как возьмет что в голову, так не скоро откажется. Я передал ему разговор с губернатором, а он даже рассердился. Старик - совсем увлекающийся человек! - прибавил рассказчик.

Многие подхватили это слово. В самом деле он "увлекающийся человек". Он уж чересчур горячится. Конечно, записка его написана превосходно - он умница! - но все-таки собрание поторопилось. Бог знает в каком виде представит губернатор сегодняшнее заседание! Того и гляди из-за него всем достанется!..

Такие слова вырывались у многих; многие про себя решили не ехать завтра в собрание.

Иван Андреевич только что окончил работу, перечел записку, и горькая усмешка пробежала по его лицу.

- Уж они, кажется, назад! - проговорил он, вспоминая посещение председателя. - Неужели струсили? А утром еще...

Он уже собирался ложиться, когда в двери вошел слуга и подал ему пакет. Он распечатал и прочел записку, написанную крупным, красивым писарским почерком, следующего содержания:

"Его превосходительство г. начальник губернии покорнейше просит Ивана Андреевича Вязникова пожаловать завтра в девять часов утра, для объяснений".

Записка не была подписана.

- Что этому... от меня надо? - проговорил старик, задетый за живое тоном этой записки.

Однако он решил пойти.

Долго ворочался старик в постели, а сон не приходил успокоить его возбужденные нервы. Грустные мысли бродили в голове Ивана Андреевича.

Оптимизм старика все чаще и чаще подвергался тяжелым испытаниям. Вязников уже далеко не с прежней надеждой ожидал близких весенних дней. В последнее время он даже с каким-то ужасом смотрел на то, что делалось вокруг. Нередко, возвращаясь из города, он рассказывал Марье Степановне о том, что слышал, что видел, и грустно задумывался, сидя в своем кабинете. Бывали минуты, - и они стали повторяться все чаще и чаще, - когда Иван Андреевич с болью вспоминал о младшем сыне. Он писал ему горячие письма, в которых с какою-то особенной настойчивостью предостерегал его от увлечений ("Пока надо учиться, учиться и учиться!"), рисуя окружающую жизнь, близкое будущее в розовом свете. Он накладывал светлые краски, а в то же время сам чувствовал, что краски не те, что в действительности тон не такой светлый, и со страхом ожидал ответов. В нежных письмах сына, в которых сын спорил с отцом, чуткое любящее сердце слышало какие-то скорбные звуки молодой, возбужденной души. Оптимизм отца не действовал ввиду грустной действительности. Старик понимал, что трудно успокоить юношу, когда даже и он, старик, начинал терять надежду...

Но в старике, как видел читатель, еще сохранилась вера в идеал. Он не мог оставаться равнодушным зрителем.

Впечатление, произведенное его горячей запиской, оживило старика и пробудило надежды. Но вечер испортил хороший день. Беседа с председателем заставила его усомниться в своих товарищах. Из слов его он понял, что его записка завтра не будет принята.

Ровно в девять часов на следующий день Иван Андреевич входил в кабинет к его превосходительству.

Генерал принял старика стоя. Он резко поклонился и произнес отрывистым, недовольным тоном:

- Ваша записка, милостивый государь, вызвала вчера неприличную сцену в собрании. Я удивляюсь, как вам позволили ее читать, но еще более удивляюсь, как вы решились написать такую непозволительную записку... Я...

- Я тоже изумляюсь, почему вы пригласили меня, генерал? - резко перебил старик, бледнея от негодования. - Вы можете действовать в законном порядке, но прежде надо спросить у меня, желаю ли я слышать выражения вашего изумления!..

Его превосходительство, не ожидавший ничего подобного, смешался и не знал что сказать. Наконец с его дрогнувших толстых губ слетели отрывистые фразы:

- Я имел намерение предупредить как хозяин губернии. Я призван сюда... Наконец в моей власти...

Вязников обмеривал серьезным взглядом его превосходительство.

- Наконец вам известно, что мне предоставлено право... Я могу...

- Это уж не мое дело, генерал! - гордо произнес Вязников и вышел из кабинета.

Его превосходительство несколько минут оставался в недоумении. Наконец он послал за правителем дел, расторопным молодым человеком из Петербурга, и приказал ему написать решительное распоряжение насчет Ивана Андреевича. Однако расторопный молодой человек успел, хотя и не без труда, убедить генерала не делать пока такого решительного шага ввиду положения и преклонных лет Вязникова.

- Я полагаю выждать, что скажет Петербург! - прибавил молодой человек.

Его превосходительство не скоро еще успокоился, и в этот день лица, являвшиеся с донесениями, получили большую гонку.

Через два дня Вязников, мрачный, возвращался в свое Витино. Записка его была подписана только пятью человеками. Большинство собрания нашло ее несвоевременной. В городе ходили тревожные толки насчет Ивана Андреевича. Записка, наделавшая столько шума, была послана в Петербург.

XVI

Через несколько дней Иван Андреевич сидел в своем кабинете в теплом, подбитом заячьим мехом, сюртуке, погруженный в чтение, когда в одиннадцатом часу дня в кабинет тихо вошла Марья Степановна, положила на стол привезенные со станции газеты и подала ему письмо.

- От Коли! - произнесла она, радостно улыбаясь.

- Что-то пишет хорошенького! - промолвил Иван Андреевич.

Он стал читать письмо. В чертах лица Ивана Андреевича Марья Степановна заметила такое удивление, что тревожно спросила:

- Что такое?.. Ты, кажется, очень изумился письмом?

- Еще бы!.. Знаешь ли, какую новость сообщает Коля? - проговорил Вязников, передавая письмо. - Никак не догадаешься!.. Коля женится.

- Женится! - испуганно вскрикнула Марья Степановна.

- На Леночке!

- На Леночке!.. - с облегченным сердцем проговорила Марья Степановна, жадно пробегая письмо. - Вот неожиданная новость... Я никак не могла бы подумать.

- Признаться, поразил и меня Коля... И как торопится...

- Ты как же, Иван Андреевич? Доволен? - спрашивала она через несколько времени, когда прошло первое впечатление от неожиданного известия.

- По-моему, рано бы Коле жениться... По его характеру надо бы подождать...

- Оно, пожалуй, и лучше для Коли раньше жениться. Он такой увлекающийся! - заметила, улыбаясь, мать.

- То-то лучше ли? - в раздумье проговорил Иван Андреевич. - И ведь раньше ни слова не сказал, даже не намекнул! - прибавил Иван Андреевич. - А еще друг! А ты ничего не замечала? Уж не летом ли они сблизились друг с другом? И этот неожиданный отказ Лаврентьеву...

- А пожалуй! То-то Леночка тогда так мучилась!

- Мы с тобою, брат, уж стары стали, ничего и не видели! - засмеялся старик, ласково пожимая руку жены. - Что ж? Раненько-то раненько Коле жениться, а впрочем, оба они такие славные...

- И знают давно друг друга... Они будут счастливы!

- Только бы Коле побольше характеру, выдержки. С семьей не то, что одному! - заметил Иван Андреевич. - А мы помочь-то ему, к сожалению, не в состоянии. Детям-то ничего дать не можем! - грустно промолвил старик. - Разве угол в деревне.

- Проживут! - весело сказала Марья Степановна. - Да и у нас еще кое-что найдется, чтобы помочь им устроиться на первое время.

- Еще разве есть брильянты в запасе? - усмехнулся Иван Андреевич.

- Есть еще... продадим! Тысячку-другую наберем.

- Ну, да Леночка - бережливая, умница, она удержит Колю. Он-то в меня... любит мотать деньги! - усмехнулся Вязников. - Вот Вася, так тот в тебя. Все другим готов отдать. Впрочем, Коля пишет, что дела его поправились.

- И как не поправиться. С его умом, да чтобы не прожить без особенных забот! Слава богу! А в случае чего - милости просим в Витино.

Старики весело говорили о Коле и Леночке. Им казалось, что время прошло удивительно скоро. Давно ли Коля и Леночка были детьми, а вот уж, бог даст, и внуков понянчить придется.

- На свадьбу мы, разумеется, поедем? - радостно проговорила Марья Степановна.

- Я бы рад, очень рад! - оживился старик. - Но сама знаешь...

- О деньгах не беспокойся... найдем. Немного же нам и нужно. Кстати, ты рассеешься. Довольно-таки в последнее время неприятностей.

- Как это ты только изворачиваешься, моя милая! Так едем? В самом деле, посмотреть на них. А все я пожурю Колю, что другу-то ни слова не сказал.

- Ну, не жури.

- А уж ты испугалась!

На другой же день утром Марья Степановна поехала в город, и через два дня старики послали Николаю тысячу рублей и писали, что через неделю сами приедут благословить детей. Леночке старики написали горячее письмо, в котором выразили радость, что могут ее назвать своею дочерью.

Хотя Марья Степановна и просила мужа не беспокоиться, говоря, что деньги найдутся, но денежный вопрос очень ее тревожил. Она продала последние свои ценные вещи, за которые ей дали всего тысячу рублей, а надо было достать еще денег на уплату процентов в банк и на поездку в Петербург. То, что было в ее кассе, было послано раньше Коле по его просьбе, и в доме денег не оставалось. Она несколько ночей не спала, придумывая, как бы извернуться и доставить мужу (о себе она, по обыкновению, не думала) удовольствие поездкой в Петербург. Она со страхом замечала, как Иван Андреевич в последнее время хандрил в деревне. История с запиской, расстроившая мужа, расстроила и ее. Она скрывала от Ивана Андреевича свою тревогу, но до нее доходили слухи, распущенные в городе, и она еще более тревожилась и с ужасом думала об этих слухах. Первые дни после возвращения старика из города каждый звук колокольчика приводил ее в трепет...

В течение недели Марья Степановна несколько раз ездила в город. Оставался еще последний клочок леса, и она хотела его продать, но цену давали самую ничтожную. Тогда она обратилась к одному богатому родственнику и наконец достала еще тысячу рублей, рассчитывая уплатить долг продажей леса по более выгодной цене.

Иван Андреевич хотя и догадывался, но не вполне, о тревогах жены. Она предпочитала скрывать свои тревоги, зная, как больно было бы старику. Давно уже она приучила мужа не беспокоиться о делах. Вся тяжесть забот лежала на ней. Она несла это бремя тихо, спокойно и весело, никогда не жалуясь. Иван Андреевич, привыкший смолоду мало думать о средствах, и не подозревал, сколько нужно было Марье Степановне уменья, труда и забот, чтобы жить не нуждаясь. А дела в последнее время шли все хуже и хуже. Капитал женин был прожит, имение приносило самый незначительный доход, а Иван Андреевич по-прежнему добродушно ворчал, если за обедом, случалось, не было пирожного!

Когда наконец Марья Степановна устроила все дела, Вязниковы поехали к Ивану Алексеевичу. Старый исправник был в восторге от свадьбы. Марфа Алексеевна тоже радовалась. Они показали Вязниковым письмо Леночки, а Марфа Алексеевна значительно заметила:

- Уж я давно замечала, давно.

- Много ты замечала! - добродушно смеялся исправник.

Однако ехать в Петербург на свадьбу он не мог.

- Ах, Иван Андреевич, если бы вы только знали, что за каторга нам, - вздыхал старик.

- Знаю, знаю, Иван Алексеевич! Да вы, кажется, недолго... скоро в отставку?

- То-то, скоро! Мы ведь не можем, как вы! Славное, говорят, вы ему асаже задали! - смеялся исправник. - Я слышал. На днях его вызвали в Петербург. А вас не вызывали, Иван Андреевич?

- Нет.

- Предводитель дворянства тоже вызван...

- Вызван?

- Как же! А вы не изволили слышать?

- Я ведь не был с тех пор в городе.

- Я была в городе и тоже ничего не слыхала! - заметила Вязникова.

- Вчера только телеграмма получена.

Когда Вязниковы возвращались домой, Марья Степановна, стараясь подавить тревогу, спросила:

- А ты... тебе ничего не может быть за эту записку?

- Что ж они могут со мной сделать? - усмехнулся старик.

- Мало ли что.

- Ну, что ж?! Надеюсь, мы с тобой на старости лет не пойдем кланяться? - гордо проговорил Иван Андреевич. - И что может нас испугать, стариков, теперь? Жизнь наша и без того подходит к закату. Не так ли, мой добрый друг? - каким-то серьезно-торжественным тоном прибавил старик.

Марья Степановна взглянула на мужа. В лице его не было ни малейшей тревоги. Оно по-прежнему было спокойно-задумчиво. Его спокойствие сообщилось и ей. Она улыбнулась своей кроткой улыбкой и твердо проговорила:

- Ты прав. Чего нам бояться!

- Особенно с тобой вместе! - нежно прошептал старик. - И с такими детьми, как наши!

И они замолчали.

Через несколько дней Вязниковы были уже в Петербурге. Свидание с детьми было самое радостное. В тот же вечер вся семья собралась в комнате у Николая за самоваром. Все были веселы и счастливы. Нежные взгляды стариков попеременно останавливались на детях. Глядя на Николая и Леночку, старики не сомневались, что перед ними счастливая пара.

Когда, после первых расспросов, старик, по просьбе сыновей, рассказывал подробности новой своей "неудачи" в земском собрании, Николай вскипел негодованием, а Вася молча глядел на отца восторженным взглядом.

Через неделю после приезда стариков была свадьба Николая и Леночки.

XVII

Иван Андреевич Вязников рассчитывал пробыть в Петербурге еще недели две. Старику хотелось подольше остаться с детьми, - особенно беспокоил его Вася, - повидать старых друзей и знакомых и прислушаться, "как в Петербурге бьется пульс". Кроме того, Ивану Андреевичу хотелось и рассеяться после долгом жизни в провинциальном захолустье; благодаря финансовым способностям и настояниям Марьи Степановны, Вязников собирался побывать в опере, пообедать в тесном приятельском кружке и вспомнить старинку за бутылкой-другой шампанского. Но все эти планы, по-видимому вполне исполнимые, оказались преждевременными, по пословице: человек предполагает, а бог располагает. Едва только Иван Андреевич начал присматриваться к настроению Петербурга (и, надо сказать правду, остался не очень им доволен), как ровно через три дня после свадьбы сына должен был выехать из столицы и спешить, нигде не останавливаясь, в Витино, хотя ни внезапный отъезд, ни его стремительность вовсе не входили (это необходимо заметить) в первоначальные планы Ивана Андреевича, а тем более Марьи Степановны.

Было бы несправедливо сказать, что отъезд этот, несмотря на стремительную его поспешность, явился неожиданностью, по крайней мере для самого Вязникова. В данном случае судьба как будто приняла в соображение почтенные годы старика и не застала его совершенно врасплох. Обстоятельства сложились относительно еще так счастливо (и Марья Степановна впоследствии с грустной улыбкой вспоминала об этом, по поводу другого отъезда), что Иван Андреевич успел своевременно известить сыновей об отъезде и проститься с ними.

Счастливое предостережение приготовиться к отъезду явилось в виде двух фактов: во-первых, накануне дня отъезда получено было из Витина несколько странное и, очевидно, торопливое письмо от старосты Никиты Фадеича и, во-вторых, в тот же самый день Иван Андреевич имел свидание с одним бывшим своим товарищем, занимавшим в описываемое нами время если не очень важное, то, во всяком случае, довольно видное место в администрации.

Никита Фадеевич, каллиграфия которого на этот раз хромала пуще обыкновенного, хотя и сомневался в юридическом праве своем отписать письмо, по все-таки считал несокрушимым своим долгом доложить его высокоблагородию барину Ивану Андреевичу, на всякий случаи, для сведения, что "вчерашнего числа, в ночное время, в усадьбу вашу изволили пожаловать господа и, неизвестно по какой причине составивши ахту, изволили благополучно отбыть поутру из усадьбы". Уведомляя об этом, Никита Фадеич просил инструкций насчет "ежели опять, чего боже храни", и затем желал всякого благополучия Ивану Андреевичу, а равно и супруге Марье Степановне, а также и сынкам их.

Едва только Иван Андреевич прочитал письмо Никиты Фадеевича и раздумывал, не лучше ли скрыть это послание от Марьи Степановны (ее, по счастью, не было дома), как в двери номера гостиницы раздался осторожный стук, и вслед за тем на пороге появился незнакомый господин в вицмундире и, отрекомендовавшись экзекутором такого-то департамента, передал Ивану Андреевичу свидетельство почтения и поздравление с приездом его превосходительства такого-то и вместе с тем просьбу пожаловать к ним, если позволят обстоятельства, на квартиру (господин в вицмундире обязательно сообщил адрес) между двенадцатью часами и часом, по очень важному делу, лично касающемуся Ивана Андреевича.

Проговорив эту краткую речь, почтенный чиновник счел долгом поклониться еще раз, прежде чем прибавить ко всему вышеизложенному извинение его превосходительства, что они сами не могут сегодня же пожаловать к Ивану Андреевичу, а равно и не могли написать письма, вследствие обременения служебными обязанностями.

При этих словах Вязников не мог не улыбнуться, припомнив своего старого товарища, не отличавшегося прежде особенной любовью к занятиям. Господин в вицмундире не знал, чему приписать улыбку на лице Вязникова: тому ли, что его превосходительство обременен занятиями, или какому-либо другому обстоятельству. С проницательностью департаментского экзекутора, малого на все руки, он заключил было, что его превосходительство намерен призанять денег у приезжего помещика и потому так торопится его видеть. Что же касается улыбки Вязникова, то она была сочтена за неблагоприятный признак для намерений его превосходительства. Господин в вицмундире, однако, не счел возможным позволить себе какие-либо расспросы по этому поводу, тем более что Вязников не обнаружил ни малейшего желания вступить в разговор. Экзекутор вежливо откланялся, когда Иван Андреевич, после секунды раздумья, проговорил, продолжая улыбаться:

- Прошу вас передать его превосходительству, что я заеду!

В назначенный час Вязников заехал к бывшему своему однокашнику Евгению Петровичу Каратаеву. Краснощекий, пышный, хорошо сохранившийся господин встретил Ивана Андреевича в кабинете. Старые товарищи облобызались. После первых приветствий и извинений господина Каратаева, что он не мог сам заехать, хозяин усадил гостя на диван, плотно затворил двери и проговорил с озабоченным и несколько смущенным видом:

- Я по старой дружбе, Иван Андреевич, хотел тебя предупредить. Видишь ли: дело с твоей запиской плохо. На нее взглянули здесь очень серьезно.

- Как видно... Посмотри-ка, что пишут мне из деревни! - насмешливо проговорил Вязников, подавая письмо.

Его превосходительство прочел письмо.

- Видишь ли!.. И охота тебе кипятиться! Точно в провинции вы не знаете положения дел.

- Кажется, вы вот здесь ничего не знаете, что делается в России! - горячо проговорил Вязников.

- И мы знаем, пожалуйста, не считай нас такими оптимистами! Знаем, что дела идут не так, как было бы желательно.

- Знаете? И все-таки ничего не делаете?

- Уж ты слишком, по обыкновению... Мы, брат, тоже работаем.

- Работаем, ты говоришь? И посылаете к нам дураков?

- Это уж вина князя. Он сам его назначил. Но все же он уж не совсем же... И наконец теперь такое время... Нужна энергия...

- Полно, Евгений Петрович, повторять вздор. Только и слышишь везде: такое время! Именно такое время, когда надобно подумать посерьезней, а не сочинять бумаги и пугать людей! Вы вот тут сочиняете циркуляры и думаете, что делаете дело. У нас в губернии голод, а вы и этого не знаете. Нас и спрашивать не хотите, а когда удостоите, и вам отвечают не по-чиновнически, так вы приходите в ужас. Даже моя записка показалась ужасною. Ну, что же в ней-то ужасного, скажи-ка по совести?

- По моему личному мнению, она... несвоевременна. Здесь же она произвела более сильное впечатление.

Вязников усмехнулся.

- Кажется, и форма-то очень мягкая, и наконец разве мы не вправе...

- Не уходился еще ты, Иван Андреевич, как посмотрю! - проговорил г.Каратаев, дотрогиваясь до руки Вязникова. - Допустим, что твоя записка высказывает вполне справедливые мысли, допустим! Но мало ли справедливых мыслей, которые высказывать нельзя, несвоевременно, если не желаешь подвергаться риску? Неужели же ты полагал, что здесь записку твою похвалят?

- Я не заботился, как здесь взглянут! Я считал долгом совести ответить на вопрос. Когда спрашивают мое мнение, я считаю нечестным давать лживые ответы. А если вы спрашиваете для того, чтобы получить ответ, что все обстоит благополучно, то тем хуже для вас, господа! И разве я нарушил закон?

- Ты, Иван Андреевич, кажется, вообразил, что мы с тобою живем в Англии, - тихо заметил его превосходительство и прибавил: - Однако собрание не подписало твоей записки... всего пять человек...

- А вы тут знаете, как происходило дело? Пять человек! Да, пять! Но было бы не пять подписей, а пятьдесят, если бы вы действительно захотели услышать мнение земства. Люди - везде люди, и когда их стращают разными страхами, то они молчат. Я думаю, и у вас в Петербурге понимают, как фабрикуются эти обычные земские заявления.

- Положим...

- А если бы, Евгений Петрович, все земства подали подобные же записки, что бы вы здесь тогда сказали?

- Ты ставишь вопрос ребром. Я, право, затрудняюсь отвечать.

- Однако. Ты вот тут близок к разным источникам. Как ты думаешь?

- Я думаю, что их положили бы под сукно.

- И конец?

- Назначили бы, пожалуй, комиссию.

Вязников медленно покачал головой и проговорил:

- Дослужитесь вы, господа, до чего-нибудь с такими взглядами!

Господин Каратаев только пожал плечами и ничего не ответил. Да, признаться, его давно не занимали никакие вопросы, кроме вопросов о личном положении. Он прежде всего был чиновник и добрый малый. Он дорожил местом, так как получал хорошее жалованье, но особенного рвения не обнаруживал, умел недурно писать доклады и составлять записки по каким угодно вопросам на основании канцелярской рутины, в государственные люди не метил и дальше сенаторского места мечты его не заходили, был вивером-холостяком и чувствовал себя совсем хорошо, когда после недурного обеда приезжал вечером в сельскохозяйственный клуб и садился в винт по две копейки. Он давным-давно осел, вылился, так сказать, в форму равнодушного петербургского чиновника и не без некоторого изумления посматривал на бывшего товарища, вздумавшего на старости лет писать записки, горячиться о каких-то правах и компрометировать себя, пускаясь в авантюры. Вот и теперь, вместо того чтобы интересоваться личным своим положением, он затевает еще пикантные разговоры, тогда как его превосходительству надо поспеть к шести часам на один приятельский обед с дамами.

- Оставим пока теоретические вопросы в стороне, Иван Андреевич! - проговорил Каратаев, взглядывая на часы. - Не беспокойся! У нас еще есть время! - добавил он, заметив движение Вязникова. - Ты извини... я сегодня на званом обеде!.. Я, видишь ли, насчет твоего дела так и не объяснил тебе. Когда я прочитал твою записку и узнал о впечатлении, произведенном ею, то, разумеется, с своей стороны употребил все зависящие средства, чтобы смягчить впечатление, но ты знаешь, я сам - мелкая сошка, и влияние мое невелико... Все, что я мог сделать...

- Но кто просил хлопотать за меня? Кажется, я не уполномочивал тебя! - неожиданно проговорил Вязников, волнуясь. - Пусть делают что хотят!

Каратаев растерялся. Такого ответа он никак не ожидал. Он с изумлением поднял глаза на взволнованное лицо Ивана Андреевича и смущенно проговорил:

- Ты не сердись, пожалуйста, что я без полномочия... Ведь все-таки... Ну, да и не мог же я забыть, Иван Андреевич, старой твоей услуги... Помнишь, как ты меня спас в то время?.. И наконец я думал... я считал долгом чем-нибудь быть полезным старому товарищу... Взгляды наши могут быть разные, но все-таки... Или моя услуга так неприятна тебе? - прибавил господин Каратаев, и голос его как будто задрожал от волнения...

- Извини меня, Каратаев, и спасибо за твои старания! - ответил Иван Андреевич, протягивая руку. - Ты меня не так понял. Не твои услуги мне неприятны, а вообще я не люблю, когда за меня просят, а тем более, когда я не чувствую за собой никакой вины.

- Чудак ты! - мог только проговорить его превосходительство.

- Что же вы придумали, однако?

- Посоветовать тебе ехать в деревню и заниматься хозяйством, а не политикою! Конечно, это неприятно, но...

- Могло быть и хуже? - подсказал, усмехнувшись, Иван Андреевич.

- А губернатору здесь намылили голову, - заметил как бы в утешение его превосходительство. - Он жаловался, что ты был с ним резок, но ему сказали, что он сам виноват... Нельзя в статской службе слишком по-военному.

- Он остается?

- Остается... Неловко было бы его сменить... Ты понимаешь...

- Как же, понимаю... понимаю! - улыбнулся Вязников.

- Но ему внушено, чтобы он потише и не очень бы ссорился с земством.

- Ну, во всяком случае, спасибо тебе, Каратаев! - проговорил еще раз Иван Андреевич.

- А ты не беспокойся... Твое уединение, я думаю, долго не продлится!.. - проговорил Каратаев, облобызавшись с Иваном Андреевичем.

- Все равно. Просить я не стану, и, пожалуйста, ты не хлопочи!

Вязников ушел, а его превосходительство стал торопливо одеваться к обеду и искренно пожалел Вязникова, который в захолустье будет лишен всех прелестей столичной жизни - тонких обедов, француженок, комфорта, - словом, всего, что, по мнению господина Каратаева, составляло сущность жизни.

- Сам виноват! - проговорил его превосходительство.

И вслед за тем мысли его сосредоточились на обеде и приняли несколько фривольное направление.

XVIII

Известие, сообщенное Каратаевым, не произвело на Ивана Андреевича особенно сильного впечатления. Он принял его с презрительным спокойствием мужественной гордости. И не такое известие выслушал бы этот старик без малодушных жалоб и без рабского страха. Жизнь его слишком была хороша, чтобы портить ее закат. Но его надеждам и упованиям было нанесено новое и чувствительное поражение. На душе было мрачно. Он испытывал оскорбительную боль человека, очутившегося в положении школьника. То, что он видел и слышал в короткое пребывание свое в Петербурге, далеко не располагало к оптимизму. Слухи и факты, один другого грустнее, западали глубоко в сердце. Беседа с Каратаевым - а Каратаев был еще не из самых ярких! - явилась только новым подтверждением неутешительных выводов. Разумеется, Каратаев служил только отголоском господствовавших мнений, но и эти отголоски так красноречиво говорили о равнодушии и презрении к правде, что не оставляли места ни для каких иллюзий даже и в сердце такого розового оптимиста, каким был Вязников.

С грустью он думал о будущем, с тоской о погибающей молодой силе. "Бедные!" - невольно вырвалось из груди старика.

Не робеющий за себя, он робел при мысли о своем младшем сыне, об этом благородном юноше, который с упорством высокой души искал выхода и света из мрака, надвигающегося грозными удушающими тучами... Она не мирилась на том, на чем мирятся более слабые души. Эту чуткую совесть нельзя было успокоить словами - старик хорошо это понимал и чувствовал теперь смущение, предвидя впечатление, которое произведет на Васю известие о внезапном отъезде старика.

Еще только вчера отец предостерегал сына от увлечений, особенно от тех, по его мнению пагубных, из-за которых гибнут молодые силы; горячо говорил юноше, поддерживаемый Николаем, о просторе и плодотворности деятельности для честного человека на всяком поприще. Вася недоверчиво покачивал головой и, по обыкновению, с какой-то восторженной стремительностью, высказывал свои соображения. Иван Андреевич рассердился, назвал сына блажным дураком и весь вечер не говорил с ним ни слова.

А между тем теперь отец собственным примером должен опровергнуть свои вчерашние доказательства.

Убийственное положение отца, дрожащего за сына, в груди у которого бьется горячее сердце и живет вера в правду, вера, требующая приложения!

Такие мысли гнездились у старика, когда он, плотно укутавшись в шубу, ехал от Каратаева на Царскосельский проспект к Васе.

Старик чувствовал теперь особенную потребность увидать поскорей Васю, чтобы ласковым словом смягчить вчерашнюю размолвку. Да и к тому же еще он у него не был, а ему хотелось взглянуть, как живет в Петербурге этот юноша, деликатно отказавшийся от денег и уверявший, что ему за глаза довольно двадцати пяти рублей в месяц. "Не то, что Коля", - подумал старик. Иван Андреевич собирался взять Васю с собой к Николаю и среди близких провести последний вечер в Петербурге.

Погода на дворе была отвратительная; густой мокрый туман, сквозь который слабо мигали фонари и освещенные окна, пронизывал до костей. Извозчик то и дело покрикивал: "Берегись". На улицах было пусто. Хотелось скорей добраться до теплой, сухой комнаты, и Иван Андреевич обрадовался, когда наконец сани остановились у ворот большого дома в конце Царскосельского проспекта. Вязников торопливо прошел в ворота и после нескольких бесполезных попыток отыскать квартиру сына без посторонней помощи вызвал дворника и спросил, как пройти в двадцать восьмой номер.

- Да вам кого нужно?

- Василия Ивановича Вязникова!

- Вязникова? - переспросил дворник. - Что-то не слыхать, чтобы здесь жил такой господин. Они кто такие будут? Чиновники?

- Студент Вязников...

- Студент? - протянул дворник, и Ивану Андреевичу послышалось в голосе презрение. - Вы сказываете - Вязников? Надо быть, что в двадцать восьмом. Там студенты живут. Идите вот в угол, где фонарь светит... Там крыльцо... В самый верх! - крикнул он на ходу, скрываясь в темную пасть дворницкой.

Обыкновенная петербургская так называемая черная лестница (она же и парадная), освещенная газом, обдала Ивана Андреевича сыростью и особенным запахом, более чувствительным во время оттепелей; большие мокрые пятна выступали по стенам. Из отворенных дверей квартир несся чад. Все эти ароматы, к которым привыкло обоняние петербуржца, подействовали на Вязникова удручающим образом и сразу не расположили к дому, где жил сын.

"А он еще кашляет!" - припомнилось старику.

Раза два остановившись на площадках, чтобы перевести дух, Иван Андреевич, наконец, добрался до двадцать восьмого номера, и отворив непритворенные двери, очутился в прихожей, слабо освещавшейся светом из кухни, расположенной за перегородкой. В прихожей было тихо, в кухне - ни души. И в той и другой комнате - или, лучше сказать, в одной - стоял спертый, прокислый воздух, несмотря на отворенную форточку.

Иван Андреевич отворил дверь из прихожей и очутился в темноте. За стеной раздавались шаги. Он ощупью нашел ручку двери и постучался. "Войдите!" Силуэт отмеривающего шаги по комнате вырисовывается в табачном дыму.

- Извините, пожалуйста. Не знаете ли, где комната Вязникова? - спрашивает Иван Андреевич, все более и более недовольный выбором Васи.

- А вот пойдемте, я вас проведу! - отвечает молодой голос, и из полусвета комнаты выделяется фигура молодого человека с приподнятой лампой в руках.

Свет падает прямо на свежее, румяное лицо, покрытое темным шелковистым пушком, с толстыми, сочными губами и парой темных глаз. Наружность молодого человека сразу располагает в свою пользу, заставляет Ивана Андреевича бросить беглый взгляд на его костюм и заметить не вполне удовлетворительное его состояние.

- Осторожнее. Тут у стены шкаф, не наткнитесь! - говорит молодой человек, отправляясь вперед по узкому коридору, по одной стороне которого расположены были комнаты.

Он остановился в самом конце, отворил двери и проговорил:

- Его нет дома. Я и не знал.

- Как же, как же, с час будет, как ушел! - проговорила внезапно появившаяся старая женщина в платке на голове, с восьмушкой чаю и булкой в руке. - Нет ли Василия Ивановича напротив?.. Сегодня из четырнадцатого номера в театр пошли, может он придите остался...

- Нет, Василиса Петровна... Там Воронов.

- Во всяком случае, я подожду его. Может, он скоро придет.

Молодой человек взглянул на Вязникова быстрым, пристальным взглядом.

- Я - отец его! - добавил, чуть-чуть улыбнувшись, Иван Андреевич.

Эти слова, казалось, произвели на молодого человека очень приятное впечатление. Он с большим уважением взглянул на старика, зажег в комнате Васи лампу и, торопливо объявив, что сбегает справиться, нет ли Васи у одного знакомого, через два дома, оставил Ивана Андреевича.

Вязников снял шубу, присел на стул и оглядел комнату.

Это была крохотная каморка, в которой едва можно было повернуться. Кровать с жиденьким тюфяком, маленький стол, два стула, комод и этажерка с книгами занимали все помещение. На столе, на почетном месте, среди книг и тетрадок стояли портреты отца и матери.

Иван Андреевич с грустной улыбкой внимательно осматривал обстановку Васиной кельи и поморщился. Прокислый тяжелый воздух стоял здесь, несмотря на отворенную форточку.

- А здоровье его плохое! - проговорил он в раздумье.

Взгляд его упал на раскрытую книгу, лежавшую на столе. Он заглянул, тихо покачал головой и стал машинально перелистывать толстый том экономического исследования, испещренного заметками Васи на полях. Старик прочитал одну и, заинтересованный, стал прочитывать далее. Его увлекали оригинальные замечания; видно было, что Вася серьезно штудировал книгу. Возмущенное сердце, любовь к ближнему, искание правды чувствовались в быстрых, горячих строках этих заметок. Отец пробежал их несколько раз.

- Голубчик мой! - взволнованно прошептал старик, оставляя книгу.

Несколько минут он просидел в раздумье, склонив голову...

По коридору раздались торопливые шаги, и вслед за тем в комнату вошел молодой человек, провожавший Вязникова: в руках он нес стакан чаю.

- Васи нет и там! Не угодно ли? - прибавил он, ставя перед Иваном Андреевичем стакан чаю. - Я так думаю, что он должен скоро быть...

- Очень вам благодарен. Напрасно вы беспокоились, - отвечал Вязников, протягивая руку.

- Какое беспокойство!

- Вы, верно, Васин товарищ?

- Приятели! - проговорил молодой человек таким тоном, что старик почувствовал еще большее расположение к молодому человеку.

- Очень приятно познакомиться. Вы не Андрей ли Николаевич Чумаков?

- А вы почем знаете? - проговорил, внезапно краснея, молодой человек.

- Я с вами давно знаком по письмам Васи, - промолвил Вязников. - Однако комнаты тут у вас не очень-то хорошие.

- Нехорошие? Кажется, ничего себе.

- Воздух скверный...

- Есть-таки грех, но зато комнаты недорогие, и хозяйка хорошая. У нас еще ничего, а посмотрели бы вы квартиру внизу! Там так сыро! - прибавил Чумаков.

- Ну, и здесь, кажется, сыровато! - заметил Иван Андреевич, показывая пальцем на стену. - С Васиным здоровьем тут не очень-то хорошо!.. Что, он сильно кашляет?

- Покашливает, но не очень!.. Простужается, не бережется!.. Я его за это часто ругаю!

- Вы бы больше его ругали! - улыбнулся старик.

- Ничего с Васей не поделаешь. Такой уж он у нас человек! - улыбнулся Чумаков. - О себе мало заботится! В деревне поправится! Не угодно ли еще стакан чаю?

- Благодарю; я не хочу больше. А вы-то что ж не пьете?

- Успею еще.

- Ну, однако, пора... Видно, я Васи не дождусь! - проговорил Иван Андреевич, взглядывая на часы. - Уж и восемь часов! Пожалуйста, передайте Васе, если он скоро вернется, что я прошу его зайти сегодня вечером к брату. Если же Вася вернется не скоро, то попросите его завтра пораньше быть у меня. Скажите, что я завтра в полдень уезжаю в деревню.

Старик крепко пожал руку приятеля Васи и вышел, сопутствуемый молодым человеком, который с лампой в руках проводил его до лестницы.

- Благодарю, благодарю вас! - повторял старик, осторожно спускаясь. - Не беспокойтесь!..

"Мы не так жили! - подумал Иван Андреевич, сравнивая свою блестящую обстановку во время студенчества с обстановкой жилища Васи. - А они находят еще, что живут отлично!.."

Вязников поехал к Николаю, но не застал никого дома. Он с Леночкой был в театре.

Оставив записку, Иван Андреевич вернулся в гостиницу, где застал Марью Степановну за самоваром.

Иван Андреевич осторожно сообщил жене о беседе с Каратаевым и сказал, что завтра надо ехать... Напрасно Марья Степановна старалась скрыть беспокойство, охватившее ее при этом известии. Она то и дело бросала тревожные взгляды на мужа.

- Тебе это очень неприятно? - проговорила она наконец.

- Не тревожься за меня, мой друг! - отвечал Вязников. - Ведь ты знаешь, я и без этого редко выезжал из Витина! - улыбался он. - Налей-ка мне чаю... Я прозяб... Погода здесь мерзкая! Я был у детей, да не застал никого дома. Завтра приедут проститься. А ты где сегодня была?

- Утром зашла за Леночкой, вместе ходили в Гостиный двор. Васе кое-что из белья надо было купить. Совсем без белья. Говорит, потерял, а я знаю, - раздает другим. Лена рассказывала, как она его видела в одном пледе; теплое свое пальто больному товарищу отдал. А сам-то он!.. Уж я просила Лену за ним присматривать. Жаль вот, нельзя Васе у Коли жить.

- Да... жаль... Я был у него. Скверно!

- То-то вот. Комнатка-то крошечная, и воздух такой нехороший. А он похваливает, Вася-то наш!

- Не переделаем мы Васю! - задумчиво протянул старик. - Обедала у Коли?

- Да. И Вася на минутку заходил. Завтра хотел меня на выставку вести. Молодые уехали в театр, а он меня проводил домой. Спрашивал: не сердишься ли ты на него?

- Я на Васю? Это он вчерашние слова мои вспомнил!..

Старик замолчал... Через несколько времени он сказал:

- Тебе, быть может, хотелось бы остаться еще в Петербурге? Так ты оставайся, мой друг. Я один поеду.

- Что ты, что ты! С чего это выдумал?.. - проговорила Марья Степановна, как будто пугаясь мысли оставить Ивана Андреевича одного.

Они еще поговорили и скоро разошлись по своим номерам.

На другой день рано утром Вася уже был в гостинице.

Он слушал сосредоточенно рассказ, веденный Иваном Андреевичем нарочно в шутливом тоне, не подымая глаз на отца.

Когда отец кончил, Вася с любовью взглянул на старика и прошептал:

- Вот видишь ли!..

Эти немногие слова смутили Ивана Андреевича. Он пробовал было пуститься с Васей на хитрости и стал объяснять, что он отчасти сам виноват, что записка была резка, что можно было иначе и т.д.

Вася в ответ на эти слова тихо покачал головой.

- Полно, папа! - серьезно заметил он. - Зачем ты со мной лукавишь? Разве ты мог бы иначе? И разве ты чувствуешь себя виноватым? Точно я не знаю тебя!

Иван Андреевич отвернулся как раз вовремя, иначе Вася заметил бы волнение, охватившее старика при этих восторженных словах. Радостное чувство отцовской гордости смешалось с чувством страха за сына, волной прилило к сердцу - и слеза капнула из глаз старика. Ему хотелось прижать к сердцу милого своего мальчика, и в то же время он боялся обнаружить перед ним свое невольное одобрение. Во всяком случае, он чувствовал себя сбитым с позиции. Что мог бы сказать отец сыну после своей неудачной хитрости?

По счастью, в эту минуту вошла Марья Степановна, обняла сына и позвала пить чай. Самовар уж на столе. После чаю надо укладываться! И то она проспала.

- А тебе, Вася, белье Леночка передаст. Смотри, не растеряй опять! - улыбнулась Марья Степановна. - Да ходи чаще к Коле обедать. Ты, говорят, бог знает какую дрянь ешь. В кухмистерских в ваших и не разберешь, что дают. Я думаю, всякую мерзость. Коля и то в претензии, что ты редко у него бываешь!..

- Некогда, мама! А ем я хорошо - не думайте. Есть студенты, так те и совсем почти голодают, а я слава богу!

- Уж в деревне мы тебя откормим!

- Ты пораньше, Вася, приезжай! - вставил отец.

- После экзаменов приеду. Мне хочется в деревню. Там славно!

После чаю Вася стал усердно помогать укладываться. Ему был поручен отцовский чемодан. Старик похаживал взад и вперед по номеру, посматривая, как Вася хлопотал об укладке. Отец больше не заговаривал с Васей о щекотливых вопросах. Он только несколько раз ласково потрепал Васю по спине и раза два крепко обнял его, заглядывая нежно в глаза, и советовал беречься и не простужаться.

- Того и гляди заболеешь. Видно, Чумаков твой мало тебя ругает! - усмехнулся Иван Андреевич.

- Довольно-таки! А насчет здоровья не беспокойся. Непорожнев осматривал меня и сказал, что ничего особенного нет. В деревне окрепну. Понравился тебе Чумаков, папа?

- Очень.

- И ты ему понравился. Он хороший, Чумаков, честный такой! Я было хотел, папа, просить тебя позволить ему летом в деревню к нам приехать.

- Привози... очень рад буду.

- Ему, видишь ли, хочется поработать, знаешь ли, как простому рабочему... Выучиться...

- Он тоже Микула Селянинович... твой Чумаков? - улыбнулся Вязников.

Он заходил снова по комнате и, смеясь, спросил:

- А где это ты обязанности няньки исполняешь, Вася? Вчера, как я был у тебя, так ваша кухарка рассказывала.

- Знакомые одни живут... Так иногда просят присмотреть... Мы и присматриваем!

- Эх, вы, молодежь, молодежь! - задушевно проговорил старик. - Славные вы ребята, только... только...

Он взглянул и не досказал своей мысли.

В одиннадцатом часу приехали молодые. Пошли, конечно, расспросы, что значит внезапный отъезд. Рассказ отца произвел на Николая сильное впечатление, хотя и не удивил его. Ему было жаль старика. Безвыездно жить в деревне, по его мнению, было очень скверно. Вся эта история казалась ему очень глупой и нелепой. Она ему представлялась более всего именно с этой стороны. По обыкновению, он разразился горячей речью и, увлекаемый собственными словами, разгорячился и не без остроумия осмеял и Каратаева, и губернатора, и дураков гласных. Слова его звучали насмешкой, но в ней проскальзывала нотка, которая неприятно поразила чуткое ухо Васи. Ему показалось, что брат как будто слишком равнодушно, в сущности, относится к поступку отца. Насмешливый, полупрезрительный тон, каким он говорил обо всей этой истории, косвенно скользил и по отцу. В тоне брата Вася инстинктивно чувствовал какой-то нездоровый нехороший скептицизм. Эти нотки Вася слышал не в первый раз, и они его глубоко оскорбляли.

- Надо непременно как-нибудь рассказать это в печати, - сказал Николай.

Иван Андреевич улыбнулся.

- Уж ты и увлекся! Пойдем-ка, брат, позавтракаем!

Николаю было даже несколько досадно, что отец, по-видимому, так спокойно отнесся к истории и что все это произошло так просто. Воображение его уж быстро нарисовало ему тот же подвиг, но при блестящей обстановке, с помпой. Тогда было бы лучше, а то теперь никто и не узнает, какой у него славный отец!

"Идеалист, однако, отец! Кажется, понимает бесплодность своих записок, а все еще пишет!" - пронеслось у него в голове, но он почему-то не решился высказать этой мысли...

Но, прощаясь на вокзале, Николай все-таки сказал отцу, отводя его в сторону:

- Ты, папа, голубчик, будь осторожнее. Из-за пустяков не стоит ведь рисковать. Не правда ли?

Старика что-то кольнуло. Но он ни слова не ответил, тем более что пробил второй звонок, и кондуктор просил скорее садиться в вагон. Вася снова обнял отца, и старик на ходу успел шепнуть ему еще раз:

- Смотри же, голубчик... Береги себя... береги... вообще... не торопись! Пожалей нас!

- Прощай, Леночка! Прощайте, милые! - говорила Марья Степановна, целуясь со всеми.

- Васю-то берегите! - крикнула она из вагона.

Она поманила Васю рукой. Он подошел к закрытому окну. Мать торопливым крестом осенила его из окна, и поезд тронулся.

Иван Андреевич был дорогой не в духе. Совет Николая об осторожности не понравился старику.

"Из-за пустяков! - мысленно повторял он слова Николая. - Что же, по его мнению, не пустяки?.. Тогда все на свете пустяки!"

Он, быть может, не так понял Колю? Не мог же его славный любимец Коля считать пустяком долг каждого порядочного человека!.. Наверное, он его не так понял!

Отъезд Вязниковых, как можно было предвидеть, не возбудил особенного внимания. Мало ли уезжает из Петербурга лиц в разные места, и об этом - и то не всегда - знают только близкие лица. Газеты, сообщающие подробности иногда даже о самых незначительных происшествиях и отмечающие приезды и отъезды особ первых четырех классов, не известили, однако, о выезде Вязникова, хотя слухи об его записке и случае в земском собрании и последствиях уже проникли в редакции и служили предметом разговоров в некоторых кружках. Вследствие этих обстоятельств госпожа Смирнова тотчас же написала прелюбезную записку Николаю и просила его непременно быть у них в четверг. Ей так хотелось, чтобы у нее в гостиной были рассказаны все подробности из верного источника. Это бы оживило журфикс. Однако Николай не приехал, так что Смирнова, обещавшая было гостям самые верные известия об incident* Вязникова, принуждена была, к досаде своей, предложить своим гостям выслушать рассказ из менее точных источников.

/emphasis

* случае (фр.).

Все-таки этот incident дал случай г.Присухину сказать приличную речь, и на этот раз без перерыва со стороны нескромного литератора, так как он был занят оживленной беседой на другом конце чайного стола насчет своих собственных статей.

- Я думала, что молодой Вязников сегодня будет! - заметила за ужином Надежда Петровна, словно бы извиняясь перед гостями, что его нет.

- Недавно его свадьба была, мама! - проговорила Нина Сергеевна.

- А! Вот почему он не приехал! А я и не знала... На ком он женился?

Минуту-другую занял вопрос о женитьбе молодого человека, и вслед за тем забыли о Вязниковых, отце и сыне, и перешли к другим обычным темам.

Когда, на другой день после отъезда, редактор "Пользы", где работал Николай, жаловался, что мало интересных новостей, то Николай сообщил ему интересную новость и рекомендовал ее напечатать. Редактор, желавший интересных новостей, напечатал на другой день очень коротенькую заметку, составленную довольно темно, насчет "неожиданного отъезда г.В., гласного с-ого земского собрания, подавшего известную записку", но через три дня горько пенял и на себя и на своего сотрудника, сообщившего ему это свежее известие.

XIX

Скромные желания Леночки относительно квартиры и обстановки не нашли ни малейшего сочувствия в Николае. Он подсмеивался над ее мечтами о "кисейных занавесках и трех комнатках с кухней", и когда пришлось устраиваться, то Леночке оставалось только вздыхать и делать осторожные замечания. Но Николай находил, что необходимо устроиться порядочно, и не без ссылки даже на науку доказывал, что хорошее помещение - одно из главных условий; к тому же при его занятиях оно еще более необходимо. Вопрос шел о "занятиях Коли", и Леночка принуждена была умолкнуть, хотя кое-какие возражения слетели бы с ее уст, если бы ей пришлось говорить с кем бы то ни было другим. Известно, что любовь нередко отнимает способность анализа. Быть может, при других обстоятельствах Николай, хотя и скрепя сердце, принял бы в соображение Леночкины восклицания, но теперь у него в кармане были две тысячи рублей - тысяча своя и тысяча Леночкина - и, кроме того, впереди розовых надежд более чем на десятки тысяч; так что все было за порядочную квартиру. Николай щеголял чувством изящного, и "ситцевые занавески", по его мнению, только раздражали глаз. Впрочем, он сделал некоторую уступку Леночке и вместе с нею пересмотрел несколько тех маленьких квартир на дворе, о которых так горячо говорила Леночка, рисуя будущую их жизнь вдвоем. В простоте душевной Леночка находила все осмотренные ими квартиры прелестными, но Николай только морщился, пожимая плечами, или же смеялся. Ни одно из таких "гнездышек" - так пустил он камешек в Леночкин огород - не привлекало его. То лестница чересчур грязна, то повернуться негде, то потолки низки, то свету мало. Кончилось тем, что они стали искать квартиру не на дворе, а на улице. Выбор Николая остановился на квартире в четыре больших комнаты, с паркетными полами, парадной лестницей и швейцаром.

- Это недурная квартира! Вот тут будет мой кабинет, здесь гостиная, это спальня, а небольшая комната - столовая! - говорил Николай, осматривая комнаты.

Леночка молчала.

- Тебе нравится, Лена?

- Куда нам столько комнат, Коля? - проговорила она. - И сколько надо мебели.

- Не беспокойся, Лена... Ты только скажи: нравится?

- Конечно, нравится, но...

- Как цена? - спросил Николай у дворника.

- Девятьсот рублей, по контракту.

При этих словах у Леночки вырвался крик изумления.

- Девятьсот рублей! - могла только проговорить она.

- Она постоянно так ходит, сударыня! - заметил дворник, искоса поглядывая на Леночку.

Николай малодушно конфузится за Леночку перед дворником. "Настоящая она провинциалка!" - думает он, значительно взглядывая на свою подругу, так что она и в самом деле думает, что сделала неловкость.

Николай стал торговаться и кончил тем, что нанял квартиру за восемьсот пятьдесят рублей, отдавши тут же задаток.

- Ведь это, Коля, очень дорогая квартира! - замечает Леночка, когда они выходят на улицу.

- А ты думала, что в Петербурге, как в вашем уездном городе?

- Я не об этом думала, Коля. Мне кажется, что наши средства...

- Ты опять за свое, Лена! - останавливает ее Николай с несдерживаемым раздражением. - Средства... средства... Я знаю, что делаю! Уж предоставь мне позаботиться о средствах и поверь, что я сумею заработать по крайней мере настолько, чтобы не жить в конуре и не питаться медом и акридами!

Леночка чувствует себя виноватой. О, она нисколько не сомневается в его силах, и если заговорила о средствах, то потому только, что ему же будет трудно, особенно первое время, пока Коля - в чем она не сомневается - не приобретет известности.

Эти слова, произнесенные с чувством сознания своей вины и с трогательной искренностью ослепления влюбленной женщины, производят на Николая смягчающее действие. Он ласково улыбается, великодушно пожимает Леночкину руку, и таким образом вопрос о средствах, остающийся de facto* открытым, порешен и в любящем сердце Леночки, и в воображении Николая.

/emphasis

* фактически (лат.).

Такое же поражение потерпела Леночка и по другим вопросам их хозяйства. Мебель для гостиной, крытая бараканом , которая показалась Ленечке весьма хорошей и была уже приторгована ею в Апраксином рынке за семьдесят пять рублей, была решительно забракована Николаем, когда Леночка привела его в лавку показать свой выбор. Он оглядел вещи таким презрительным взглядом, что Леночка подумала, будто и в самом деле она дала слишком дорого. Приказчик, однако, счел обязанностью, при виде неудовольствия молодого господина, ткнуть всей пятерней по дивану и воскликнуть:

- Волос! Чистый волос! По случаю от одной кокотки-с!

Николай нашел, что мебель никуда не годится, уродлива и вместо волоса набита песком.

- У нас, сударь, песку не полагается! - обиженно заметил приказчик. - По цене - настоящий прибор. Не нравится - извольте подороже выбрать. У нас, слава богу!

Николай отправился наверх и выбрал наконец прибор для гостиной, мебель для столовой и для спальни. Вещи были недурны, и Николай тут же объяснил Леночке, что гораздо практичнее покупать хорошие вещи, чем дрянные. По крайней мере продержатся дольше.

- Это точно-с! Вещь вещи рознь. Эта мебель и та мебель! Одна починка чего стоит!

Когда был написан счет, оказалось, что куплено на шестьсот рублей.

К этой мебели понадобилась, разумеется, и остальная подходящая обстановка. Леночка только про себя вздыхала, когда Николай накупал ковры, лампы, цветы, посуду и прочее.

Наконец все куплено. Мебель установлена, картины развешаны, цветы поставлены у окон. Николай сам наблюдал за всем и, когда накануне свадьбы квартира была готова, повел мать и Леночку посмотреть.

- Не правда ли, недурно? - спрашивал он, показывая им комнату за комнатой. - И ведь недорого?

Марья Степановна и Леночка нашли, что все очень мило и со вкусом, но, по мнению Николая, Леночка как будто недостаточно выказала восторгов, и это было ему неприятно. А Леночка в самом деле находила, что уж слишком все хорошо, а главное, предчувствовала, что Николай истратил много денег и что ему же, бедному, придется хлопотать.

- Ты, кажется, Лена, недовольна? - спросил Николай, вводя ее в спальню, разделенную перегородкой на две половины. - Вот твой уголок. Разве не хорош?

- Отлично, отлично, Коля! Слишком даже хорошо! - говорила она, оглядывая хорошенький уголок с мягкой мебелью, цветами и изящным письменным столом. - Но только зачем мне эта роскошь?

- Уж не разделяешь ли ты Васиных вкусов к студенческой обстановке? - засмеялся Николай. - Ну, так я в тебе разовью более изящные вкусы, Леночка! - прибавил он и в доказательство, что разовьет, обнял ее и поцеловал так нежно, что Леночка окончательно осталась довольна своим уютным уголком.

- А дорого ты за все заплатил, Коля? - спросила Марья Степановна, показываясь в дверях.

В голосе ее послышалась некоторая тревога.

- Нет, мама. Все обошлось в тысячу двести рублей.

- Однако, голубчик, недешево! - вздохнула Марья Степановна. - Ты как думаешь, Леночка?

Леночка вполне сочувствовала матери, но ответила с дипломатической тонкостью:

- Вещей, мама, много. И наконец обстановка делается раз.

Недешево! Положительно женщины не понимают толка в вещах. И без того Николай как-то нечаянно уменьшил цифру на пятьсот рублей, не желая пугать мать, а она все еще находит, что недешево.

- Что ты, мама! Даром вещей не отдают!

- А ты бы не торопился! Ты, Коля, любишь мотать деньги. Ну, да теперь Леночка тебя попридержит. Женишься - переменишься!.. Ты не сердись, голубчик, что я это говорю.

И Марья Степановна, как бы в извинение, прибавила:

- Мы бы и рады были тебе помочь лучше устроиться, но дела наши, Коля, неважные. Доходы плохие.

- Что ты, мама! Я и так ваш должник.

- Я не к тому, милый. Выдумал - должник! Считаться, что ли, вздумал! Экий ты самолюбивый мальчик. Сейчас и загорелся! - улыбнулась Марья Степановна, обнимая сына. - Я по дружбе тебе говорю. Ты ведь считать деньги не любишь, а считать их надо. Ведь мы, родной, и хотели бы, да... руки коротки! - грустно улыбнулась Марья Степановна.

- Полно, полно! Я, слава богу, и сам на ногах. Подожди, и с тобой поделюсь!

На другой же день после свадьбы Николай, отдавая жене двести рублей, проговорил:

- Вот, Лена, хозяйственная касса. Остатки от двух тысяч. Немного, а? Но ты не беспокойся! Скоро получим из редакции! Теперь ты покажи свое искусство хозяйничать, мудрец экономии, но, смотри, не очень тесни меня котлетами.

Николай засмеялся, подошел к Леночке и, целуя ее оголенную шею, проговорил:

- И какая же ты хорошенькая женщина в капоте и чепчике, Леночка! Тебе идет чепчик. Так ты гораздо лучше, чем в своем коричневом мундире, в котором бегаешь на лекции!

- Ты глупости говоришь, Коля! - проронила Леночка, вспыхивая от замечания мужа.

- Так не будешь обижать меня котлетками?

- Не бойся, не буду обижать! Ты только говори мне, что не любишь.

- И ты сердиться не станешь?

- Я? Сердиться?

Она порывисто прижалась к нему и заглянула в его лицо, веселая, радостная, свежая. Она была так счастлива в этот день в своем гнезде, которое свил ей Николай, она в эту минуту так светло глядела в глаза будущему, веря в себя, переполненная благоговейной любовью к Николаю, она так была счастлива мыслью, что теперь они будут вместе с Николаем, что она, не стесняясь, может назвать его своим мужем, другом и любовником - она что-нибудь да значит для него, - что ей казалось, будто она не заслуживает такого счастья. Тихие, радостные слезы блеснули в ее глазах, и она проговорила задушевным шепотом:

- Если бы ты только знал, как я тебя люблю и как я счастлива!

XX

С свойственной ей энергией, она вся отдалась заботам о любимом человеке. И с каким чисто женским уменьем она находила время и хозяйничать, и аккуратно посещать лекции, и бегать на Васильевский остров давать уроки. Все это она, по обыкновению, делала весело, словно бы шутя, никогда не жалуясь на усталость, с скромностью человека, никогда не занимающегося самим собой, гордясь попечениями о любимом человеке. Он не должен знать домашних забот. Это не его дело. Она так убеждена была в превосходстве Николая, что удивилась бы искренно, если бы ей сказали, что Николай не стоит ее мизинца. Каждое одобрение его радовало ее; насмешка его или порицание огорчали ее. Она волновалась, когда он был не в духе. Эгоизм самолюбивой тщеславной натуры Николая, скрывавшийся под привлекательной, изящной оболочкой, она принимала за раздражительность неоцененного таланта и, слишком любящая, не замечала в его отношениях снисходительно-покровительственной нотки человека, позволяющего любить себя и преклоняться перед собой.

А Николай был действительно в ее глазах божком. Избалованный, он принимал поклонение, как нечто должное, и втайне думал, что, женившись на Леночке, он некоторым образом приносил себя в жертву - и не такая скромная женщина достойна была связать с ним судьбу! - и что она должна быть счастлива, сделавшись его женой.

Прошло несколько месяцев, и он стал скучать. Он, конечно, уверял и себя и Леночку, что любит ее, но по вечерам убегал из дому, если к ним не приходили гости. С женой сидеть вдвоем было скучно. Очень простая она женщина, эта Леночка, и не представляла ему интереса. Ее требования от жизни были очень уж скромные, и она, думал он, не могла вполне оценить его и быть ему товарищем. Он бывал доволен, когда приходил Вася и приносил с собою какую-нибудь книгу. Пусть просвещаются и мечтают о переустройстве мира, а он поедет в театр или куда-нибудь в гости. Ему надо видеть людей.

Как все мелкие самолюбивые душонки, он нередко вымещал на преданном существе свои кажущиеся неудачи и с небрежностью эгоистической натуры не замечал, сколько горя и обид он наносил Леночке. Обыкновенно он первый после сцен просил извинения, уверенный, что достаточно его ласки, нежного слова и все должно, быть забыто. Ведь она его так любит!.. И она забывала обиды. Он так горячо целовал ее, а в любящем сердце так много места для оправдания!

Его грызло дьявольское самолюбие. Его литературные труды не обращают на себя никакого внимания. Его адвокатская деятельность, несмотря на несколько блестящих речей, не сделала ему имени. Он тщательно старался скрыть свои претензии непризнанного таланта, но зато доставалось Леночке. Полосами он сильно работал, много читал и работал над статьями, но они были заурядны, особенным талантом или оригинальностью взглядов не блистали; ему говорили, что он может быть небесполезным работником, и это его бесило. Мало ли небесполезных работников!.. Он воображает себя талантом, мечтает об известности, о славе, а ему говорят: небесполезный работник!.. Неужели так пройдет вся жизнь в борьбе за кусок хлеба? Деятельность скромного работника разве могла удовлетворить такую самолюбивую, тщеславную натуру? Успеха, блеска, известности, - вот о чем он мечтал постоянно, вот что неустанно точило его, подымая по временам со дна души зависть, желчь и озлобление. Он добьется успеха, если не в литературе, то на адвокатском поприще. Он иногда мечтал о нем с какою-то болезненной страстностью помешанного и думал, что судьба к нему несправедлива. Вдобавок дела его были плохи. Он делал долги, рассчитывая, что все должно вдруг перемениться, и в один прекрасный день у него явятся и слава и деньги. Слава без средств в его глазах была полуслава. А пока надо было ходить ежедневно в редакцию делать черную работу, писать наскоро передовые статьи и изредка произносить в суде речи по каким-нибудь делам, не обращающим внимания публики!.. Ослепленная страстью, Леночка верила в звезду своего избранника. Она верила в его большой талант, в его силы, преувеличивая их размеры в своей любящей душе. Несчастные эти женщины, которым выпадает на долю связать свою судьбу с непризнанными гениями!.. Она ухаживала за ним с преданностью няньки и благоговением низшего существа. Он должен был творить в своем кабинете, а она должна была заботиться, чтобы ничто его не волновало, чтобы в тиши кабинета он был вдали от дрязг обыденной жизни. На ее скромную долю - черная работа домашней жизни; на его - высокие наслаждения талантливой натуры. Он даже и не замечал всей деликатной нежности Леночкиных забот; не замечала и она этого невнимания, забывая о себе ради любимого человека.

Николай еще спит, поздно вернувшись домой, а Леночка уже давно на ногах и повторяет тетрадки. В десятом часу она с кухаркой идет на рынок: надо ухитриться сделать на маленькие средства обед, который бы понравился Коле. У него, у бедного, катар желудка, ему нельзя есть то, что может с удовольствием есть она. Надо купить для него вырезку или рябчик. Он любит рябчики. И к кофе надо свежего масла, самого свежего. У него такой нежный вкус, он не может переносить ни малейшей горечи в масле. Она возвращается домой, и ей жалко будить мужа. Пусть он поспит еще, а она подождет. Однако пора, - надо будить. Они пьют вместе кофе. Николай читает газеты и рассказывает, где вчера был (иногда, впрочем, не вполне достоверно). Ей пора бежать на лекции. Она обнимает его, звонко целует и, веселая, радостная, уходит.

"Счастливая эта Леночка! - снисходительно думает Николай: - как мало ей нужно от жизни!" Он направляется в кабинет, рассчитывая сесть за работу. Он ходит по комнате, обдумывая передовую статью. Незаметно мысли его принимают другое направление. Он начинает фантазировать. Мечты его уносят далеко от действительности. Он успел уже написать замечательную книгу, обратившую на себя внимание. О нем говорят. Книга читается нарасхват. Он получил за нее хорошие деньги и уплатил все долги. Лучший журнал предлагает ему постоянное сотрудничество. Он получает письма со всех сторон. Его портрет помещен в "Иллюстрации" . Он пользуется популярностью. Книга его необыкновенно талантлива. В ней высказаны оригинальные и честные идеи. Успех его ободряет. Он еще больше работает и уже не стеснен заботами о насущном куске хлеба. Он пишет не спеша, когда хочет. Ему вдруг приходит в голову, что он должен попробовать написать беллетристическую вещь. Он уже написал несколько вещей, но никому их не показывал. Он недоволен ими... В голове его неясными чертами носится содержание повести, но главное не в содержании - это после, - главное в том, что она имеет громадный успех.

Он ходит по комнате до изнеможения, поглядывая на приготовленный лист бумаги. Однако уже двенадцатый час!.. Пора садиться пока за передовую статью. Он обещал непременно сегодня ее доставить. Нужно. Он недоволен, что нужно заниматься такой работой, и находится еще некоторое время под влиянием самолюбивых фантазий... Наконец он обрывает свои мечты и садится за работу, недовольный, с натянутыми нервами. Он спешит, рвет бумагу, сердится, начинает снова... А время идет. У него делается нечто вроде лихорадочного состояния, и он за один присест исписывает две страницы бумаги, читает, недовольно покачивает головой, торопливо выходит и едет в редакцию газеты. Николай застает редактора в его кабинете, по обыкновению мрачным.

- Передовая готова? - спрашивает его редактор.

- Вот она!

- Поздненько, Николай Иванович... Типография и то жалуется. О чем?

- О народном образовании.

Редактор едва заметно морщится.

- Надо читать?

- Нет, кажется!..

- Уж вы, пожалуйста, Николай Иванович, не подведите... Сами знаете!.. - говорит редактор, посылая рукопись в типографию. - На нас и то косо смотрят.

- А как подписка?.. Идет?

Николай задевает самое больное место. Сперва раздается подавленный вздох. На мрачное лицо редактора налегают тени.

- Плохо!.. - говорит он. - Уж я и не знаю, чего им надобно... Кажется, мы ведем газету порядочно, а между тем...

Николай уже раскаялся, что как-то машинально предложил этот вопрос. Пришлось выслушать длинные сетования и излияния желчи на колоссальный успех "Правдивого". Шесть тысяч одной розничной продажи!.. Публика на направление не очень-то обращает внимание!.. Редактор, однако, во всяком случае не опустит рук... Честная газета должна существовать. Он как-то глухо упомянул, что издание обеспечено до конца года, а там, быть может, и подписка пойдет лучше...

- Только уж вы, господа, оживите газету... помогите мне, и не слишком того... Помягче тон, помягче. Надо сообразоваться с условиями... Вон на днях Кривцов принес статью... Право, можно было подумать, что он из Аркадии приехал... И еще удивляется, что нельзя поместить... Эх, Николай Иванович, плохо, батюшка, плохо! - снова вздыхает редактор, довольный, что нашел жертву, которой он может излить жалобы.

Скверные дела "Пользы" наводили уныние на редактора, а он, в свою очередь, наводил уныние на сотрудников. Николай поспешил улизнуть из кабинета в редакционную комнату.

XXI

За длинным большим столом, покрытым зеленым сукном, с разбросанными на нем ворохами газет, сидели сотрудники... Николай обменялся рукопожатиями, собрал газеты, вооружился ножницами и стал пробегать внутренние известия, вырезывая подходящие.

- Что, много выудили? - обратился к Николаю сосед его справа, нервный господин с живыми бегающими глазами, отодвигая от себя газету и бросая быстрый взгляд на господина в очках, сидящего напротив и углубленного в чтение оригинала.

- Нет... ничего особенного...

- Интересная статья в "Nature" ... хотите прочесть? Опыт Шарко ... Прочтите-ка вот это место.

Он подсунул тотчас же Николаю "Nature", но, не дожидаясь, пока он начнет, стал сам рассказывать об опытах, увлекся, перешел к другим опытам и, "волнуясь и спеша" , уже излагал свое собственное изобретение - усовершенствование микрофона . Он говорил громко, с азартом, в то время как Николай наклеивал вырезки и надписывал сверху пером: "По известиям такой-то газеты" или "Такая-то газета сообщает". Николай слышал об изобретении уже в десятый раз и потому не особенно внимательно следил за речью соседа и, улыбаясь, посматривал изредка на господина в очках, ожидая обычной сцены. Аккуратный, педантичный, необыкновенно упрямый редактор иностранного отдела несколько раз уже взглядывал на рассказчика. На его обыкновенно спокойном и сдержанном лице появлялись едва заметные движения нетерпения и беспокойства. Он взглядывал на часы и морщился. Наконец он не выдержал и тихим голосом произнес:

- Григорий Васильевич! Вы, конечно, кончили перевод?

- Сейчас кончу... Мне немного!..

- Типография ждет, Григорий Васильевич... Мы тут будем разговаривать, а газета опоздает... Ведь это, согласитесь, немножко неудобно, Григорий Васильевич. Я не спорю - гораздо приятнее говорить о микрофоне, чем переводить, но ведь типография, Григорий Васильевич, без материала... Уж вы, пожалуйста, Григорий Васильевич... Я дожидаюсь. О микрофоне в другой раз, Григорий Васильевич!

Он не говорил, а тянул скрипучим голосом.

Изобретатель улучшения по микрофону, превосходный переводчик и образованный научный хроникер, славный малый и отчаянный болтун, наскоро доканчивает изложение теории микрофона и принимается за перевод речи Гамбетты . Случается, он, недовольный речью Гамбетты, нарочно сокращает ее, иногда исправляет речи других ораторов, если они, как он говорит, слишком завираются и разводят канитель, которая может быть на руку отечественным либералам. Однако за это его не хвалит господин в очках и ядовито иногда советует ехать в Париж и там говорить самому речи, а не исправлять ораторов, но эти ядовитости он пропускает мимо ушей и все-таки старается переводить то, что ему больше по вкусу. А ему гораздо больше по вкусу то, что не по вкусу редактора, и он находит, что редактор переходит границы осторожности.

Некоторое время в редакции тишина, прерываемая приходом репортеров. Они молча кладут заметки и уходят. Им нет времени, да с ними и не удостоивают чести много беседовать. Это - парии прессы. Лаборатория в полном ходу. За зеленым столом быстро изготовляется нумер газеты. Хроника готова; передовая статья и ежедневное политическое обозрение уже в типографии... Политический отдел почти готов. Худощавый молодой человек с болезненным умным лицом, сидевший на конце стола, встает из-за стола и, отдавая посыльному "Печать", незаметно уходит...

Приносят лампы. Уже четвертый час. Николай уже наклеил внутренние известия и просматривает корреспонденцию. Григорий Васильевич уже кончил и с Гамбеттой и с Биконсфильдом и, на свой страх, переводит еще о рабочем митинге в Англии, хотя переводить о митинге не отмечено. Но он все-таки рискует; быть может, редактор изменит на этот раз своей осторожности. А не изменит и пропадет труд - не беда. Отворяются двери, и в комнату входит литератор Браиловский, и из-за дверей еще слышны раскаты его смеха. Он на ходу громко рассказывает интересную историю, хохочет более других своим остротам и старается обратить на себя общее внимание. Он только что был у одного человечка. Мало утешительного. Однако он принес передовую статью и надеется...

Редакционная комната оживляется. Начинаются шумные разговоры. Новости дня переплетаются с газетными сплетнями. Все принимают участие. Под шум разговора Григорий Васильевич начал было объяснять Николаю производство искусственных алмазов, но остановился, не закончив, и заспорил с Браиловским. "Иностранный отдел" уже не морщился: все было готово, и он мог тоже принять участие в разговоре. Браиловский ушел, но зато в редакции появился Пастухов, тот самый литературный сплетник, с которым Николай познакомился у Смирновых. Он принес статью и целый ворох сплетен. Он сообщил такую интересную историю об издателе "Правдивого", что мрачное лицо редактора "Пользы" прояснилось. Добросовестно исполнив свою задачу, юркий господин немедленно из "Пользы" поехал в редакцию "Правдивого" и там, в свою очередь, доставил несколько приятных минут, сочинив, что в "Пользе" нет ни гроша денег и она закроется не сегодня-завтра.

Пора была расходиться - уже пять часов. Однако прежде чем идти домой, Николай зашел рядом в контору газеты и спросил у конторщика, нельзя ли получить денег.

- Вам много нужно?

- Пятьдесят рублей.

- Нельзя ли до завтра?.. Завтра будет получка.

- А сегодня нельзя?

- Сегодня все деньги роздали. Завтра непременно будут!

Он ехал домой. В сутолоке редакционной комнаты он бесплодно проводил день, хотя несколько раз и давал себе слово приезжать в редакцию пораньше, сделать свою работу и ехать домой. Но его затягивали эта комната, этот гам разговоров, сплетен и новостей, меняющихся ежедневно, что, однако, не мешало ему по приезде домой жаловаться на усталость.

Леночка беспокоилась, что жаркое пережарится. Она давно поджидала его. Отчего он так поздно?

- Заболтался в редакции. Эта редакция отнимает так много времени!

Он принимался за обед и нередко фыркал. Неужели нельзя порядочно изжарить бифштекс? Кажется, не хитрость! А масло, что за масло! Его в рот нельзя взять!

Леночка чувствовала себя виноватой за его капризы. Он молча доедал обед и шел к себе в кабинет. Леночка приносила ему чашку кофе и ласково спрашивала:

- Ты, Коля, не в духе. Что с тобой?

- Ничего особенного...

- Ты сердишься?

- Нисколько... Знаешь, Лена, надоела мне моя поденщина! Тратится много времени... Я хочу бросить эту работу.

- Что ж... твое дело! - произносит Леночка, но голос ее слегка дрожит: Он слышит и понимает, отчего голос дрожит.

- Ты думаешь, мы не обойдемся без нее? - внезапно раздражается Николай. - Экая прелесть какая - нечего сказать... Я бы мог вместо этого написать что-нибудь порядочное, а тут вырезай да наклеивай.

- Но ведь ты сам говорил: эта работа берет три часа времени... А впрочем, что ж, откажись. Скоро твоя статья будет напечатана...

- Платонов что-то тянет долго... Откажись! И рад бы, да надо ради куска хлеба... Корпи, меняй себя на мелкую монету! - раздражается Николай все более и более и продолжает монолог на эту тему.

Если бы не ослепление влюбленной женщины, то Леночка расхохоталась бы над этим нытьем, но она серьезно жалеет Николая и готова была бы еще давать уроки, только бы ему было легче. Как бы он не загубил своего таланта!

Вечером она сама же предлагает ему рассеяться, идти в театр. А она? Она не хочет, да и некогда - надо на урок. Он идет рассеяться, а она отправляется на Васильевский остров, занятая мыслью, как бы помочь Николаю. Казалось, они получали довольно: он заработывал до полутораста рублей, да она имела шестьдесят, но деньги как-то таяли. Николай брал большую их часть, оставляя ей пустяки, так что она с трудом изворачивалась. Вскоре стали в квартире появляться кредиторы. Оказались долги, надо платить проценты. Разделаться бы с долгами, и ведь это так просто! - решила однажды Леночка. Стоит продать их мебель и перебраться в квартиру поменьше. Что за беда потесниться!

Леночка как-то сообщила свой план Николаю, когда он жаловался на долги.

- Придумала отличное средство! - насмешливо проговорил он. - Очень остроумно!.. Трогательно!.. Какой-нибудь чердачок с геранью в слуховом окне еще лучше и дешевле... А мы вдвоем будем сидеть и любоваться небом. Не так ли?

- Зачем ты, Коля, сейчас смеешься? Разве я предлагаю чердак?

- Все равно - какую-нибудь вонючую конуру... Но слуга покорный! Я не разделяю этих вкусов. Мне нужен свет и чистый воздух. Моя работа не тетрадки долбить, ты должна это понять. Мои занятия требуют особенных условий... Ты думаешь, что можно и на чердаке заниматься? Благодарю!

- Как тебе не стыдно, Коля! Ты нарочно не хочешь понять меня.

- Очень уж трудно.

- Я понимаю, что тебе нужна большая комната. Она будет. Я предложила тебе средство избавиться от долгов... Ведь тебе же тяжело. Разве нельзя работать в маленькой квартире? Разве нужна дорогая мебель?

- Оставь меня, пожалуйста, в покое с твоими добродетельными нравоучениями! Меня не прельщают перспектива чердаков и идеалы мещанского счастьица. Мне большего нужно. Я не Лаврентьев! - проговорил он, раздражаясь все более и более, и вышел из Леночкиной комнаты, хлопнув дверью.

Леночка была поражена этой грубой выходкой. И прежде бывали сцены, но такой еще не было. С чего он так раздражился? Какие идеалы мещанского счастия? Разве скромная трудовая жизнь - непременно мещанское счастие? Она в первую минуту не могла сообразить. И зачем он вспомнил Лаврентьева?

Она, по своему обыкновению, старалась объяснить эту выходку неудачами Николая, но другие объяснения невольно закрадывались в голову. Она припомнила всю их жизнь после свадьбы, припомнила долгие одинокие вечера, и, казалось ей, не той, совсем не той должна быть жизнь... Не того ждала она.

Что, если он...

Она испугалась сама запавшей мысли, но эта мысль охватила Леночку. Ей стало страшно.

"Не любит?!. А ведь это так просто!"

А Николай уже стоял на пороге. Он ласково улыбался как ни в чем не бывало.

- Ты не сердись на меня, Леночка! - проговорил он, приближаясь. - Я наговорил тебе черт знает чего. Ты знаешь, я вспыльчив!

Он обвил рукой ее шею и целовал ее побледневшие щеки.

- Не сердись же! - продолжал он, вполне уверенный, что после его извинения и поцелуев Леночка должна тотчас же просиять, тем более что он первый протягивает руку.

Она тихо пожала руку Николая, тихо освободилась от его поцелуев, но лицо ее не просияло.

- Ты все еще сердишься, Лена? - спросил он тоном капризного ребенка.

- Я не сержусь, Коля! - тихо проговорила Леночка.

- Так поцелуй меня и скажи, что ты забыла. Посмотри-ка на меня!

- У меня так скоро не проходит все, Коля! - тихо улыбнулась она, останавливая на Николае грустный, задумчивый взгляд. - Но ты не думай только, что я сержусь. Честное слово, я ничего не имею против тебя и никогда, слышишь ли, никогда, мне кажется, не обвиню тебя. Но я хотела бы тебя спросить... Видишь ли, наши частые сцепы навели меня на мысль... Иногда мне кажется...

Она остановилась на мгновение, стараясь скрыть охватившее ее волнение.

- Что же тебе кажется, Леночка? И с чего такой торжественный тон?

- Мне кажется, что ты несчастлив со мной! Я тебе не пара! - медленно проговорила Леночка.

- Вздор какой! С чего ты это взяла? Чем я несчастлив? - говорил он нетерпеливо, предчувствуя объяснение.

- Подумай сам. Не торопись успокоить меня. Вдумайся в наши отношения.

- Леночка! Неужели мне повторять тебе, что ты говоришь глупости! Полно, милая! Полно! Ты всему придаешь какое-то значение. Ну, иногда я раздражаюсь, это правда, но ты тут ни при чем.

- Так ли? Не обманываешься ли ты, мой милый? Тебе скучно со мной! Ты точно тяготиться моим присутствием. Точно я тебе не друг, и то мы так редко видимся в последнее время!

- Упреки?! Разве я должен сидеть все дома? Кто тебе мешает? Я часто зову тебя в театр, ты сама не хочешь, а теперь ты меня же винишь?

- Что ты, что ты? Разве я прошу тебя сидеть дома?

- Так что за вопросы? К чему эти сцены, эти копания в груди? У тебя все одна любовь на уме, и ты все относишь к любви. Тебе кажется, в любви - все. Но можно любить и чувствовать себя неудовлетворенным. Есть высшие интересы...

И он незаметно перешел в тон обвинителя. Леночка воображает бог знает что. Ее любовь слишком эгоистична.

Он окончил монолог нежными объятиями и проговорил:

- Успокойся же, Леночка, и не будем мучить друг друга.

Оказывалось, что Леночка его мучила.

Николай просидел с женой полчаса и нетерпеливо поглядывал на дверь. Сцена ею расстроила, и ему надобно рассеяться.

- Не хочешь ли, Лена, в театр? Сегодня "Русалка" .

- Нет, не хочется. Иди ты.

- А ты что будешь делать? Обещаешь не хандрить?

- Не беспокойся. Иди же, иди, Коля, рассейся.

Он опять целует ее и оставляет ее одну, не сомневаясь, что успокоил Леночку и окончательно ее успокоит, когда вернется домой, горячими ласками.

Он вышел из дому на улицу и вспомнил, что сегодня четверг. После театра он поедет к Смирновой. Давно он не видел Нину Сергеевну, с тех самых пор, как она так зло над ним подшутила. Он все еще сердился, но ему очень хотелось с ней встретиться. Она такая интересная и роскошная женщина. Плечи, плечи!.. И с ней так весело говорится. С ней невозможно скучать.

А Леночка - очень сентиментальна и слишком уж его любит. Чуточку поменьше - было бы лучше. Если б он не женился, было бы еще лучше, но теперь поздно!

"Бедная!" - великодушно пожалел он ее и вошел, приосаниваясь, в театральную залу.

После театра он был у Смирновой и обрадовался, когда Нина Сергеевна дружески обошлась с ним и попеняла, что он забыл ее. О прежнем ни слова.

- На лето в деревню? - спрашивала она.

- Нет, на дачу куда-нибудь.

- И я остаюсь здесь. В Петергофе буду скучать... а вы где, не решили еще?

- Нет еще! - проговорил он, внезапно решая, что наймет дачу в Петергофе.

А Леночка, несмотря на уверенность мужа, не успокоилась. Прошел час, другой, а она все сидела на старом месте в раздумье. Слезы тихо лились, но не облегчали ее.

Разные сомнения смущали ее. То казалось ей, будто она виновата в чем-то перед Николаем, что она его мучит своими сомнениями, то внезапно приходила в голову мысль, что Николай полюбил и скрывает.

"Нет, нет! К чему скрывал бы он? Разве не помнит он нашего уговора?"

Она перебирала всевозможные объяснения Николая и, как часто бывает, не находила настоящего, не понимая, что ее любимый Николай - бездушный эгоист, никого не любит и едва ли может любить кого-либо, кроме себя.

Внезапное появление Васи вывело ее из раздумья. Леночка поздоровалась с Васей, отворачивая лицо, чтобы он не заметил заплаканных глаз. Кстати, ей тотчас же понадобилось распорядиться насчет самовара, и она вышла из комнаты, промолвив:

- Садись, Вася. Я пойду попрошу, чтобы давали самовар.

Однако Вася, несмотря на свою рассеянность, заметил слезы.

Он как-то замечал все, касающееся Леночки.

"Эх, брат, брат!" - подумал он, провожая Леночку встревоженным взглядом.

Он часто заходил в последнее время к Леночке и, замечая, что она одна, старался рассеять ее, приводил с собой Чумакова и еще одного приятеля, читал ей вслух какую-нибудь, как он говорил, "настоящую" книгу, звал ее прогуляться. А то придет, просидит молча вечер, да и уйдет, спохватившись, что одиннадцать часов и пора уходить.

Вася недоумевал, что за охота брату шататься каждый день по гостям да театрам, и его возмущала небрежность его к Леночке. Старые опасения нередко закрадывались ему в голову.

И вообще его дивил Николай. Вася с каким-то сожалением слушал, как брат начинал издеваться над мечтами Васи. Его удивляло непонятное раздражение, с каким иногда Николай говорил об этом, а это раздражение в последнее время бывало чаще, хотя Вася и не вызывал на такие разговоры.

В словах брата звучала скептическая струна, и не чувствовалось в них присутствия идеала. Все дурно, все нехорошо, все пустяки. Это презрительное отношение глубоко трогало Васю, и он задумчиво покачивал головой, размышляя о брате и не понимая, как это можно надо всем слегка посмеиваться.

Когда Леночка позвала Васю пить чай, Вася спросил:

- Будем после читать?

- Нет, Вася. Мне что-то нездоровится.

Вася украдкой посматривал на Леночку встревоженным взглядом, полным любви. Когда Леночка ловила его взгляд, Вася растерянно опускал глаза. Леночка и не догадывалась, что дыханье первой любви коснулось юноши. Он сам не понимал, почему его сердце так сильно бьется в присутствии Леночки и почему оно замирает в тоске, когда она встревожена.

После чаю, когда они прошли в комнату к Леночке, Вася вынул из кармана сложенный печатный лист и, подавая Леночке, сказал:

- Хочешь прочесть?

Леночка стала читать. Вася заходил по комнате. Когда она кончила, лицо молодой женщины было взволновано.

Она молча отдала Васе листок и через несколько минут заметила:

- Смотри, Вася, осторожней с этим!

- Не бойся!..

Через несколько времени он спросил:

- В деревню не едете? Решили?

- Нет... Коле нельзя, а одной ехать не хочется... А ты скоро?

- Через месяц. Тянет из города... В Витине теперь славно...

- Да... славно там! - вздохнула Леночка.

Вася скоро ушел. Прежде чем вернуться домой, он долго еще бродил по улицам в каком-то мечтательном настроении.

XXII

- Вот и дождались гостей! Иван Андреевич, Вася приехал!

Такое радостное восклицание Марьи Степановны раздалось в витинском доме, в первых числах июня, перед самым закатом солнца.

Вслед за тем Марья Степановна уже была в передней и обнимала Васю.

- А это, мама, Чумаков! - произнес Вася, указывая на стоявшего поодаль приятеля.

- Очень приятно. Очень рада! - радушно приветствовала Марья Степановна молодого человека и опять обняла Васю.

- Как же это вы так неслышно подъехали? На почтовых?

- Нет, мама. Мы со станции по пути с одним залесским мужиком... Он подвез нас.

- Узнаю Васю, узнаю! - говорил Иван Андреевич, целуя сына. - Не мог уведомить. Трудно, что ли, было бы кучеру съездить! Добро пожаловать, господин Чумаков! - весело обратился старик к гостю. - Очень рад.

- Однако неказист ты на вид, Вася! - продолжал Иван Андреевич, когда все перешли в залу, и старик тревожно оглядывал сына. - Похудел, и цвет лица... Мало, видно, вы, господин Чумаков, его бранили! - полушутя, полугрустно обронил Иван Андреевич. - Кашляешь? Грудь болит?

- Нет, нет, папа. Я здоров, а в деревне совсем окрепну.

- Мы его поправим здесь. Еще бы цвету лица быть, когда они бог знает что едят там в кухмистерских. Они все в Петербурге какие-то чахлые! - сказала Марья Степановна, заглядывая в лицо Васи.

- Ну, это ты напрасно. Посмотри-ка на господина Чумакова.

И точно, румяный, плотный, он весь сиял здоровьем и, казалось, опровергал мнение Марьи Степановны насчет гибельного влияния петербургских кухмистерских.

- Так, может быть, господин Чумаков... как вас по имени и отчеству? Не люблю я по фамилии звать.

- Андрей Николаевич.

- Так, может быть, Андрей Николаевич у родных обедал.

Чумаков усмехнулся.

- Нет-с, я тоже в кухмистерских.

- А иногда и так, мама! - подсказал Вася.

- Как так? - удивилась Марья Степановна.

- Ситник и колбасы кусок.

- И, как видите, слава богу! - рассмеялся Чумаков.

- Ну, я вас откормлю, голубчиков. Сейчас покушаете. Сейчас будет готово. А Коля и Леночка здоровы?

- Здоровы.

- Обидно, что они не приедут. Что делать!

- Что, как его дела? - осведомился Иван Андреевич.

- Кажется, ничего себе! - уклончиво отвечал Вася, не желая огорчить отца.

- Адвокатура как?

- Кое-какие дела есть. Однако немного еще.

- Будут! Малый он талантливый. Из него может выработаться хороший адвокат. Писательство он, верно бросит. Таланта настоящего у Коли нет, ну, да и усидчиво работать мы не умеем! Он-то пока мечтает, - сам впрочем, убедится. Статьи его ничего себе, но и только, а адвокатом - это его дело! Одну речь его я читал. Ничего, недурна, очень недурна, только очень уж он противника своего допекал, Присухина. Ты был на суде? Слышал? Хорошо говорит Коля?

- Хорошо.

- И речь честная, славная. И дело-то чистое. Ну, да Коля не станет вести нечистых дел!

- Еще бы! Тогда... Разумеется, не станет!

- Однако я расспрашиваю, а вам с дороги, видно, есть-то хочется. Проведи-ка, Вася, Андрея Николаевича в твою комнату. Вы как, вместе хотите?

- Вместе! - ответил Вася.

- А то Колина комната свободна. Ну, как знаете!

Через час все сидели за столом. Марья Степановна то и дело подкладывала кушанья молодым людям.

- Кушайте, голубчики, кушайте!..

Вася уже успел сбегать в людскую, побывал в конюшне у кучера Ивана, заглянул к старой няне. Все было по-прежнему в Витине; все обрадовались приезду Васи и после говорили о нем:

- Такой же душевный... Из тела только поотощал!

После ужина, когда стали расходиться, Иван Андреевич увел Васю к себе в кабинет, обнял его и, усаживая подле себя, проговорил:

- Ну, теперь, милый мой, расскажи мне о себе.

- О чем, папа?

Старик понизил голос и тревожно спросил:

- Ты... в разных там кружках не участвуешь? Нынче ведь вы...

- Знаком...

- Знаком? И принимаешь участие? - со страхом проронил старик.

- Нет, папа, - ответил Вася. - Ведь я обещал тебе сперва учиться. Я сдержу слово!

- То-то... Спасибо, голубчик. Ты еще так молод. Не торопись... Прежде проверь себя, проверь свои мнения. Я знаю, сердце-то твое горячее... кипит, но подожди, подожди, мой хороший! - почти умолял старик, с любовью глядя на Васю.

Вася несколько времени молчал, потом тихо заметил:

- Ты прав... я еще мало знаю... И не ты один прав... Прокофьев - жаль, ты его не знаешь, - то же говорит... Надо сперва подготовить себя.

Отец никак не ожидал такого вывода.

- Подготовить себя? К чему?

- Ко всему! - тихо проронил Вася.

В свою очередь, и отец замолчал. Он слишком хорошо знал сына, чтобы сомневаться в истинном значении этих слов.

- И что ж ты думаешь делать... потом?

- Не знаю... Разве можно сказать?.. Знаю одно, - и голос его дрогнул, - знаю, что все мои силы, все мои мысли, жизнь моя... будет посвящена тому, что я считаю правдой... Ты знаешь... Я писал тебе... Мы говорили...

- А если твоя правда - заблуждение?

- Для меня она - правда.

- И ты все веришь?

- Верю... Иначе не может быть... Тогда где же правда? Где она? Не та ли, о которой говорят?.. Кругом, что ли?.. Не в том ли, что ты за правдивое слово наказан? Не в том ли, что вокруг нас люди живут, как скоты? Где, где ж она?

- И ты думаешь, что, сделавшись, - помнишь, ты писал? - сельским писарем или рабочим, ты принесешь больше пользы, чем на других поприщах?..

- Я не знаю, принесу ли я пользу, я могу только желать этого... но я знаю, что не буду жить на счет других. И без того довольно!

Старик слушал сына и чувствовал, что не переубедить его. Он с грустью смотрел на Васю и вспомнил свою молодость.

Когда Вася ушел, старик еще долго не ложился. Мрачные предчувствия закрадывались в голову. Он боялся, что Васе не придется долго ждать, и он невольно не сдержит слова.

И он не ошибся.

XXIII

- Славные твои старики, Вася! - говорил на другой день Чумаков, потягиваясь на постели.

- О, ты их еще не знаешь. Это такие... такие...

И он стал рассказывать своему приятелю, какие у него превосходные люди отец и мать.

- У меня... Вася, не такие!.. - сказал Чумаков.

- Это жаль... - протянул Вася.

- И ты не сердись, я тебе скажу... брат твой Николай не похож на вас.

- Ты, Чумаков, мало знаешь брата.

- Мало или много, а все судить могу... По-моему, он ненадежный человек!

- Зачем ты мне это говоришь, Чумаков? Зачем?.. Ты ведь знаешь, что мне это больно слышать! - проговорил Вася с упреком в голосе.

- А надо говорить только то, что приятно? Я этого не знал за тобой, Вася!

Вася не отвечал.

Он сам думал о брате так же, как и его приятель, и вот почему ему было еще больнее слышать осуждение Николая от других...

В тот же день Вася был в деревне и обошел все избы. Мужики радушно встречали его и рассказывали ему одну и ту же вечную историю. Вдобавок очень жаловались на нового исправника Никодима Егоровича.

- Старик Иван Алексеевич на покой ушел! Тот еще ничего, а этот лютый.

- Страсть!..

- Строгость ноне пуще пошла!

- Раззор!..

Вася слушал все эти восклицания молча. Слова утешения не шли на уста.

Под вечер он собрался навестить Лаврентьева.

- Ты не слышал разве, Вася, - заметил Иван Андреевич, - ведь Григорий Николаевич чуть не умер...

- Что ты?

- Ездил он в Петербург зимой, помнишь?.. Вернулся и слег в постель в горячке. Доктор отчаивался, думал - не выдержит... Выдержал, однако... Поправился!.. После болезни он, брат, еще нелюдимее стал и, кажется... пьет очень...

- Пьет?.. - протянул Вася и невольно подумал о Леночке. - Он собирался жениться... В Петербурге говорил мне...

- Не слыхал... Едва ли... По-прежнему бобылем... Да вот сам увидишь. Передай ему, пожалуйста, от меня поклон.

Вася застал Григория Николаевича сидящим на крыльце дома в одной рубахе. Он осунулся, постарел и, показалось Васе, был слишком красен.

- Приятель! здорово!.. Когда сюда пожаловал? - встретил его Григорий Николаевич, пожимая по обыкновению руку до боли. - Отощал, отощал! Давно пора на вольный харч! пора!

- Вчера приехал...

- Спасибо, Иваныч, что не забыл старого приятеля. Молодчина! Этим ноне не хвалятся. Н-нет... Ты вот душевный парень... Что у вас в Питере-то... мерзость, чай?..

- И здесь не важность...

- Это верно. Правильно... Правильно, Василий Иванович. Мало важности!.. Вот разве Никодимка, шельмец, важность на себя напускает ноне, как гоголем заходил... И форсит, подлец... Да Потапка тоже... Разбойники!.. Кузька-то ноне к вам в Питер переехал разбойничать, а за себя Потапку оставил... Помнишь, еще примочками отхаживал, когда в Залесье его помяли? Только напрасно вовсе тогда его не решили. Лучше было бы... Зверь, как есть, дикая зверина!.. Но я доберусь до него... Доберусь!

Вася вспомнил, как Григорий Николаевич добирался до Кузьмы и не добрался.

По его лицу пробежала грустная улыбка.

- Думаешь, не доберусь? Хвастаю? Кузьку выпустил, а этого - шалишь! Ша-ли-шь! Коли не опомнится, мы его помнем... помнем! Довольно от него терпит народ!.. - мрачно проговорил Лаврентьев.

Он вдруг замолчал. Молчал и Вася, с участием посматривая на Григория Николаевича.

- А ты что так поглядываешь?.. Ты так, родной мой, не гляди... Лучше ругай Гришку! От тебя все приму - не бойся... Тебя ни-ни... не трону... Ты не брехун, не то что...

Вася смущенно ждал конца. Он догадывался, на кого намекает Лаврентьев. Но Лаврентьев не досказал слова.

- Постой, Иваныч, погоди, голубчик! - проговорил Лаврентьев, когда Вася стал прощаться. - Одно словечко. Елена Ивановна здорова?

Голос Лаврентьева звучал необыкновенной нежностью.

- Здорова...

- И... и... счастлива?..

Трудно было отвечать Васе на этот вопрос. Он сам задавал его не раз и не находил ответа.

- Что ж ты? Говори правду, по совести!

- Кажется, счастлива!

- Дай ей бог, дай бог! - прошептал Лаврентьев и прибавил: - Ну, теперь ступай домой, Иваныч, и приходи ко мне, когда я буду тверезый. Приходи же. Придешь?

- Приду.

- То-то. Ты парень душевный!

Вася возвращался домой тем самым лесом, где часто певал Лаврентьев.

"Зачем это все так случилось?" - думал Вася, и сердце его сжималось при воспоминании о Леночке.

Он задумчиво шел по лесу, а вечер тихо спускался на землю.

XXIV

Прошел месяц.

Вася заметно поправился на деревенском воздухе, так что нередко вместе с Чумаковым занимался мужицкой работой. Чумаков исправно работал все время. Сперва мужики дивились, но потом привыкли. Никодим Егорович несколько раз подсылал узнавать, почему это молодой человек, гостивший в Витине, работает, но ничего не открывалось такого, что давало бы Никодиму Егоровичу надежду на открытие преступных замыслов. Однако он зорко следил и довел до сведения его превосходительства об этом событии.

Генерал поморщился и соображал.

- Вы говорите - работает, как мужик?

- Точно так, ваше превосходительство. Как простой мужик!

- Ггмм. А еще?

- Пока ничего-с.

- И незаметно, чтобы... вредные идеи?

- Трудно поручиться, ваше превосходительство!

- Трудно!.. Гм, да, трудно.

Его превосходительство был в некотором затруднении.

- Ждите приказаний! - решил он и послал за юрким молодым человеком из Петербурга.

- В законе указано насчет такого факта?

- Нет. Я уже слышал! - почтительно улыбается правитель канцелярии.

- Я полагаю, странно.

- Но, быть может, ваше превосходительство, цель очень уважительная.

- Работать, как простой мужик? - усомнился генерал.

- Этот молодой человек - технолог.

- А дальше?

- И хочет изучить сельское хозяйство на практике.

- А?.. Вы думаете?

- Я не могу предрешать фактов, но полагаю... Во всяком случае, если угодно будет вашему превосходительству поручить строжайшее наблюдение...

- Конечно, конечно.

Никодим Егорыч получил соответствующие приказания.

Стоял жаркий июльский день. Как-то особенно парило в воздухе. Было около девяти часов утра.

Вася с Чумаковым в это время приближались к Залесью, направляясь к большому торговому селу Большие Выселки, где в этот день была ярмарка.

Вася рассказывал товарищу подробности о сцене, которой оно был свидетелем в прошлом году. На Чумакова этот рассказ произвел впечатление. Подробности он слышал от Васи в первый раз.

Залесье было близко. Они увидали толпу, стоявшую перед волостным правлением.

- Сходка! - промолвил Вася.

- Сходка! - повторил Чумаков.

Однако - странное дело - они не слыхали обычного шума волнующейся толпы.

- Это не сходка! - сказал Вася, прибавляя шагу.

- А что же такое?

- Ты слышишь? - вздрогнул Вася. - Это не сходка!

Жалобный крик пронесся в воздухе. Еще и еще.

Они входили в улицу. На них никто не обратил внимания. Вопли раздавались сильней. Вася был бледен. Он взглянул на Чумакова. Чумаков вздрагивал. Они подошли к толпе, и Вася спросил у одного мужика:

- Что здесь?

Мужик взглянул на Васю и сердито ответил, отворачиваясь:

- Исправник порет!

- За что?

Мужик не отвечал.

- За что? - повторил Вася.

- Известно... недоимки! - проговорил другой мужик.

Вася пробирался через толпу... У него тряслись губы; глаза блуждали.

- Куда ты лезешь? - говорили в толпе. - Лестно, что ль, поглядеть?

Но он шел вперед, пока не дошел до ворот. Его схватила за плечо чья-то сильная рука, но он рванулся вперед.

- Вася, Вася, что ты делаешь!.. Уйдем! - говорил Чумаков и сам шел за ним.

Вася остановился и взглянул, но тотчас же зажмурил глаза от какой-то невыносимой боли. Он увидал седую бороду, опустившуюся со скамьи, и окровавленное тело... Более он ничего не видал, но стоны еще слышал - ужасные стоны!.. Он все стоял. Что-то приливало к сердцу. Рыдания давили грудь, но он не плакал. Вдруг все стихло.

Он снова взглянул.

Никодим Егорович стоял на крыльце и махал рукой. Его лицо было спокойно. Только рыжие усы двигались неестественно быстро. Он курил папиросу и часто пускал дым.

В ногах у него валялся мужик.

- Плати! - раздался крик.

Нет ответа.

- Пори!

Двое мужиков схватывают под руки валявшегося в ногах. Но он освобождается и сам ложится.

Раздался взмах розог. Толпа глядит молча.

Вася трясется как в лихорадке, губы беззвучно что то шепчут. Раздается вопль, и какая-то сила выбрасывает Васю вперед.

- Послушайте... да разве так... Не троньте! - вдруг вырывается из груди его не то крик, не то стон.

Никодим Егорович на секунду ошеломлен. Кто-то сказал:

- Это витинский барчук!

- Господин Вязников... идите вон!

- Не истязайте, слышите!

- Пори! - раздается крик.

Вася кидается вперед.

- Злодей!.. За что ты мучишь людей! - произносит он и схватывает за грудь Никодима Егоровича.

В толпе раздается гуденье.

- Смелый!

- Душа-то жалостливая!

- Берите его... бунтовщика! - задыхается Никодим Егорович.

Урядники и сотские бросаются на Васю.

Через десять минут окровавленного и избитого Васю, связанного, увозят на телеге.

- Это витинский барчук! - повторяют голоса. - В прошлом году он был у нас.

- Хрестьян пожалел!

- Што ему будет?

- Ничего, - барин!

Толпа тихо расходилась. Исправник уехал.

Встревоженный прибежал Чумаков в Витино и вошел в кабинет.

- Что... что случилось? - спросил Иван Андреевич.

Чумаков начал рассказывать, но вдруг остановился, заметив, что старик побледнел и тихо опускается на кресло.

Чумаков поддержал его.

- Ничего, ничего... продолжайте! - чуть слышно проговорил Иван Андреевич.

Чумаков рассказывает, а старик шепчет, вытирая слезы:

- Бедный, славный мой мальчик.

Через несколько времени Иван Андреевич идет к жене и осторожно рассказывает ей о случившемся. Он старается не смотреть ей в глаза. Голос старика дрожит, когда он, обнимая Марью Степановну, говорит:

- Успокойся, успокойся, мой друг. Не предавайся отчаянию.

В тот же вечер Марья Степановна отправилась в город, а в ночь исчез Чумаков. Из города не привезли никаких успокоительных известий.

- Я видела Васю, - рассказывала она, глотая слезы. - Он кротко так глядел на меня и все утешал... Просил простить, что огорчил нас... Велел сказать тебе, чтобы ты не сердился за то, что он не мог сдержать слова... "Папа, наверное, будет сердиться!"

Она не могла продолжать...

XXV

Скверный октябрьский вечер стоял в Петербурге. Дождь зарядил с утра и не перестает ни на минуту.

Леночка недавно только что оправилась после тяжелых родов, кончившихся смертью ребенка, и первый раз сегодня встала с постели.

Однако она бодрится и говорит Николаю:

- Я завтра выйду.

- Куда тебе, подожди...

- Я чувствую себя совсем здоровой!

Николай взглянул на Леночку и сказал:

- Как знаешь, впрочем. Однако мне пора! - заметил он, взглянув на часы. - До свидания, Леночка. Ты не будешь скучать?

- Нет.

- Я скоро вернусь... Мне надо по одному делу!

Он, по обыкновению, целует ее, и торопливые шаги его раздаются из залы.

Леночка грустно улыбается вслед.

- Верно, к Ратыниной! - шепчут ее губы.

Она вспоминает лето в Петергофе, и лицо ее делается еще серьезней. Душевная борьба, очевидно, происходит в ней. Ах, зачем это гадкое чувство ревности! Ведь он уверял, клялся еще вчера, что любит ее...

К чему ему лгать? Разве он не свободен?

Она поднялась и прошла в кабинет.

- Какой у него беспорядок, однако! - говорила она вслух.

Она начинает прибирать письменный стол. Она всегда сама это делала. Во время болезни ее некому было позаботиться, и стол в беспорядке. Коля сам не приберет.

Она аккуратно раскладывает по местам письменные принадлежности, книги и бумаги. Машинально глаза ее останавливаются на маленьком листке почтовой бумаги, исписанном и зачеркнутом во многих местах.

- Верно, речь черновая. Надо этот листок положить отдельно.

С этими словами она берет бумажку и, желая удостовериться, речь ли это, начинает читать.

Странная речь! Она начинается словами: "Вы этого хотели? Ну да, я вас люблю!"

Леночка вздрогнула, хотела бросить листок и вместо того стала жадно читать.

По мере чтения мертвенная бледность разливалась по лицу ее. Листок выпал у нее из рук, и она бессильно опустилась на кресло.

На почтовом листике было написано несколько вариантов письма к Нине Сергеевне. Вот один из них:

"Вы этого хотели... Ну да, я вас люблю, люблю, как никого не любил (в скобках поставлено: безумно, глупо), хотя и знаю, что вы встретите эти слова насмешливой улыбкой. Камо бегу от духа твоего и от лица твоего камо бегу?.. Дома... О бедная Леночка! Милое, кроткое создание... Вы были правы тогда, говоря, что мне не следовало связывать судьбу свою с этой женщиной... Ей нужна другая натура... другой человек, а не я... Ее идеал - тихое семейное счастье, дети, муж всегда подле. Она не понимает и не может понять, что есть другой идеал... что есть натуры... высшие... И чье положение трагичнее: ее или мое? - решите... Я увлекся, женился, мне казалось, что я обязан был жениться и принести себя в жертву, а теперь вижу, что жертва выше моих сил... Я знаю, что для нее моя любовь... иллюзия любви... все... Но что же делать..."

Далее продолжались варианты с одним и тем же концом: "Вы этого хотели?.. Так знайте же, я вас люблю, люблю. Скажите слово только, окажите, и я буду ждать".

Когда Леночка через час поднялась с кресла, она бережно положила на место письмо и, шатаясь, вышла из комнаты, оделась и поехала к одной из своих приятельниц.

- Что с тобой, Вязникова? - встретила та ее. - Ты на себя не похожа.

- Ничего! - отвечала она. - Уложи меня в постель, мне холодно!

На следующий день она написала Николаю короткое письмо.

Вязников не ожидал подобного решительного шага.

Он прочитал Леночкино письмо и тотчас же поехал к ней, уверенный, что уговорит ее, тем более что перед письмом жены он получил от Нины следующую записку, которая его привела в бешенство:

"Ничего я не хотела и ничего не хочу. Бросьте ваши излияния и не мучьте вашу бедную жену".

Николай поехал на квартиру, где пока была Леночка, но навстречу ему вышел доктор Непорожнев и сказал:

- Ваша жена нездорова и просила передать, что ей тяжело было бы кого-нибудь принимать...

Вязников уехал и написал ей горячее письмо. Но ответа не было.

XXVI

Прошел год. О Васе не было ни слуху ни духу.

Однажды в Витино приехал незнакомый молодой человек, передал Ивану Андреевичу письмо и тотчас же уехал.

Старик распечатал, удивленно взглянул, что письмо написано из Лондона, и прочел следующее:

"Милостивый государь Иван Андреевич!

Я только что могу сообщить вам печальное известие. Сын ваш Василий Иванович и мой друг умер десятого мая от чахотки в ***. Я был при последних его минутах. Они были спокойны. Незадолго до кончины он говорил о вас и вашей супруге и просил передать, что умирает, уверенный, что вы будете вспоминать его с тою любовью, с которой вспоминал он о вас. Искренно уважающий вас Мирзоев".

- Вася... Вася... милый мой!.. - прошептал старик и поник головой.

Вслед за этим ударом на старика обрушился и другой. Газеты принесли известие, что Николай защищал Кузьму Петровича, обвинявшегося в умышленном поджоге фабрики, причем погибло много жертв, и прибавляли к этому, что г.Вязников получил за защиту пятьдесят тысяч.

- Не может быть... не может быть!.. Это вздор! - повторял Иван Андреевич.

Однако когда он прочел в газетах речь сына и получил из Петербурга от него письмо, в котором, между прочим, Николай писал, что "надо трезвее смотреть на жизнь", - старик должен был увериться, что все, сообщенное в газетах, было правдой.

Печально догорала жизнь стариков. Он совсем одряхлел, а Марья Степановна все похварывала. Леночка, приехавшая погостить к своим на лето, часто навещала их и обещает, по окончании курса, поселиться около, если ей удастся получить место земского врача в Залесье, где обещали выстроить больницу.

Она пережила свое горе и может вспоминать о прошлом без жгучей боли.

Константин Станюкович - Два брата - 05, читать текст

См. также Станюкович Константин Михайлович - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :