Федор Сологуб
«Тяжелые сны - 04 часть»

"Тяжелые сны - 04 часть"

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Вечером у Логина был Андозерский. Они сидели в саду, в беседке, пили чай и разговаривали. В соседнем огороде бегали и смеялись Валя, ее вторая сестра Варвара и подруга их, Лиза Швецова, дочь здешнего частного поверенного, полуграмотного, почти всегда пьяного мещанина.

Андозерский посматривал на Валю маслянистыми глазками.

- Аппетитненький кусочек! Егоза! - шептал он Логину. - Только чур-мое!

Это не про тебя, у меня уж начато здесь дельце.

- А как же те три невесты?

- Э, невесты своим чередом: там честным пирком да и за свадебку, а здесь так, для приятного времяпрепровождения.

- Вот оно что! А и баболюб же ты!

- Есть тот грех, - скромно сознался Андозерский, нескромно подмигивая на девиц.

- Что ж, разве эта лучше?

- Ну, чего там, - я, дружище, не брезгуля. Да ты что думаешь? Она рада-радешенька. Вот увидишь, я сейчас заговорю.

Андозерский заговорил с девицами и открыл им калитку сада. Девицы, по-видимому, были очень довольны. Положим, в сад они не входили, жеманились, но зато не отходили и от калитки. Логин даже заметил, что Валя расцветала от удовольствия каждый раз, как Андозерский заговорит с нею.

Поболтав с девицами с полчаса и посмешив их незамысловатыми анекдотцами и шуточками, Андозерский тихонько сказал Логину:

- Ну, хорошего понемножку. Этот народец, девчоночки, не ценят того, что им подносят в изобилии, а потому пора благородно отретироваться.

Логину жаль стало бедной девочки и захотелось предостеречь ее. За год он успел присмотреться к ней, хотя она, служа в селе, бывала дома, у матери, только по праздникам.

Валя была девушка совсем простенькая, легкомысленная. Кроме учебников своих, которые знала она плохо, да трех-четырех случайно попавшихся ей в руки романов, она ничего не читала. Само собою разумеется, что у Вали было очень мало отвлеченных понятий и что идеалы ее не были возвышенными.

Бедность не исключает желания повеселиться и принарядиться. Не была чужда атому желанию и Валя, как и ближайшая к ней по возрасту сестра, Варя.

Дома, не при людях, они ходили в затрапезных платьицах, босиком, но, отправляясь в город погулять или в гости, они принаряжались и охорашивались, как и след быть настоящим барышням.

У Вали уже был и жених. Не то чтоб они совсем сговорились, но как-то все точно условились называть и дразнить их женихом и невестою.

Это был воспитанник здешней учительской семинарии Яков Сеземкин, рябой, кудрявый молодец по двадцатому году, который нынче весною кончал свой курс.

Мещанская молодежь, в которой вращались Валя и Варя, разбивалась очень рано на парочки: "кавалер" лет семнадцати выбирал "барышню" лет пятнадцати и валандался с нею. Эти связи не бывали прочны: то барышня, то кавалер изменяли своему "предмету", чтобы вступить в новый союз. Возникали отсюда сцены ревности, ссоры, баламуты.

Случалось и Вале и Варе посчитаться из-за кавалера или друг с дружкою, или с подругами. Бывали и -такие размолвки, которые постороннему могли бы показаться очень серьезными. Так, иногда сестры вдвоем нападут на свою задушевнейшую подругу и наиболее частую гостью, смазливенькую Лизу Швецову, и, по наивной простоте своего нрава и пылкости темпераментов, поколотят ее,

"поправят ей прическу", как они выражались. Лиза заверещит и выбежит от них в слезах и гневе, объявляя, что "нога ее больше не будет в этом доме".

Пройдет два-три дня, Лиза снова у Дылиных, обнявшись с сестрами, гуляет по огороду.

Но из-за Якова Сеземкина сестрам не приходилось завидовать подругам: он ухаживал только за ними, поочередно, то за Валею, то за Варею, и не давал другим девицам ни малейших надежд на благосклонность. Сестры по праву старого знакомства называли его, иногда даже в глаза, запросто Яшкою. Они были соседями: мать Сеземкина имела домишко, полуразвалившуюся избушку на курьих ножках, рядом с огородом, который принадлежал к квартире Дылиных.

Этот домишко зачастую бывал предметом насмешек, которыми обе сестры безжалостно осыпали бедного Яшку.

Вообще сестры почти всегда ссорились и ругались с Яшкою, хотя питали высокое уважение к его уму и познаниям.

- Он - башковитый, - говорили они про него. Сам Сеземкин чванился тем, что он умный и что он педагог. Самомнение и обидчивость Сеземкина особенно подстрекали сестер: они вволю над ним издевались и тем его беленили. А все-таки его тянуло в их квартиру, как муху к меду.

В последний год одна Валя была его забавою: он ухаживал только за нею.

Варя ожесточеннее обыкновенного издевалась над ним. Валя за него начала заступаться.

Как-то незаметно для себя перешли они к интимным беседам: стали строить планы, как они будут жить, когда он кончит семинарию; встречаясь наедине, они торопливо целовались, и при этом оба краснели до ушей и стыдливо потупляли глаза.

Но все это изменилось, когда Андозерский обратил внимание на Валю.

Валя вздумала, что Андозерский влюблен в нее и хочет на ней жениться; тогда она будет барынею. Это льстило ее воображению. Да и сам Андозерский был бравый мужчина и не в пример солиднее молоденького, не оперившегося еще семинариста. Что Яшка? Мальчишка, молокосос, а тот настоящий барин и красавец. Валя охладела к Якову. Он сначала недоумевал, потом озлился, стал высматривать, выспрашивать и узнал-таки, в чем дело. Это было и не трудно в нашем городе, где все обо всех знают всю подноготную.

Яков попытался было убедить Валю.

- Ой ты, бесстыжие глазья,- говорил он,- не женится ведь он на тебе.

Он только лясы точит, турусы на колесах подпускает, - а ты и развесила уши.

Подденет он тебя, как щуку на блесну, тогда запоешь свиным голосом.

Но сестры беспечно подняли его на смех. Яков с горя запил. Это было еще на Пасхе. Каждый день на брезгу он начинал пить и к полудню бывал уже пьян.

Так продолжалось несколько дней.

Наконец товарищи стали его уговаривать:

- Брось, ведь могут исключить.

- Теперь мне все равно, - мрачно ответил Яков, поматывая над водкою вихрастою головою, - пусть исключают, я пришел в отчаяние. Бултыхну в воду-и дело с концом.

Мне больше некого любить, Мне больше некому молиться!

- продекламировал он, упал головою на стол и горько зарыдал.

Товарищи стояли вокруг с торжественными лицами. Они прониклись сознанием важности того, что совершалось: они созерцали, как губительно действует на сильную и гордую душу отвергнутая любовь. Впрочем, все они были пьяны.

На буесть пьяных товарищей остальные семинаристы смотрели с уважением.

Но тем было мало этого: они жаждали всенародного подвига.

На пятый день праздника банда подвыпивших семинаристов блыкалась по городским улицам, оглашая город удалыми песнями. Один из них держал в руке бутылку с водкою, другой тащил связку извалявшихся в грязи бубликов. На соборной площади они уселись на земле в кружок, взялись за руки и запели

"Вниз по матушке по Волге". Яков запевал. Грубые с перепоя голоса далеко раздавались, как дикий рев.

Горожане были возмущены. Сразу два анонимных доноса полетели к учебному начальству. Но авторы переусердствовали, нагородили несообразностей и к тому же разошлись в показаниях. Доносы были брошены под стол. Доносчики ждали ревизии-и не дождались.

На другой день, раньше, чем вчерашние герои успели опохмелиться, им пришлось уже иметь объяснение с директором семинарии. Объяснение было кратко, но внушительно. Пришедшие было в отчаяние семинаристы вернулись в прежнее, не отчаянное состояние и перестали баловаться.

Только Сеземкин напивался еще каждое воскресенье у себя дома, подальше от директорских глаз.

А Валя размечталась не на шутку. Да и как ей было не мечтать? Ведь и свое место получила она лишь благодаря общему сочувствию к Дылиным, вызванному смертью их отца. А раньше наш инспектор народных училищ никак не мог признать простенькую Валю достойною занять учительскую должность.

- Помилуйте, - говорил Александр Иванович Пономарев, - что это за учительница: за водой с ведрами босая бегает! Да и науки изучала она не отлично. Легкомысленная девчонка, и больше ничего. И без всяких манер. Да у меня есть кандидаты из учительской семинарии, прекрасно воспитанные юноши: говорит с начальством, так он руки по швам держит, стоит навытяжку. Вот это я понимаю, я спокоен за школу, - он там заведет образцовую дисциплину. А чтоб эту вертушку назначить, - да ни за какую благодать! Да и из девиц у меня есть кандидатки, воспитанные барышни из хороших семей. А этой, уж извините, я не могу доверить школу.

Инспектор говорил решительно и убежденно, потому что так думали влиятельные лица в земстве и в городе. Сам же он был человек к школьным вопросам довольно равнодушный уже по самому своему невежеству: отличался он в молодости не столько успехами в науках, сколько скромным поведением, и на свое настояшее место был назначен за благочестие, которым сумел обратить внимание какой-то особы. До манер и воспитанности тоже ему мало было дела: сам он до настоящего времени сохранил много простоватых привычек. В службе наш инспектор был и очень исполнителен, и очень несообразителен, и всячески старался оберегать школы от неблагонамеренных элементов: он не давал потачки учителям, которые не постились по средам и пятницам, а красное платье одной учительницы послужило поводом к ее увольнению от должности.

Когда в городе заговорили о бедственном положении Дылиных, всеми было решено без рассуждении, что Вале надо дать место. Инспектор не сопротивлялся и дал Вале место на пятнадцать рублей в месяц.

- Послужите помощницей годика два, три,- ласково говорил он ей, - а там мы вас и учительницей сделаем.

Валя была в восторге и горячо принялась за дело. Мальчики, ее ученики, маленькие удивленные зверьки с грязными лапами и неопрятными носами, были тупы и бестолковы, но они хотели учиться и всячески натуживались на уроках, чтоб "дойти до дела". Уроки были, конечно, трудны для неопытной и малосведущей Вали, но дело койкак двигалось.

Зато Вале трудно было ладить с учителем. Сергей Яковлевич Алексеев был человек дикого и глупого вида. Лоб у него был узкий, низкий, затылок воловий, лицо заросло колючими темно-рыжими волосами. Сестры Дылины, знавшие его раньше, со свойственною им откровенностью называли его обалдуем. Беда Вали была в том, что он имел причины быть недовольным ее назначением и смотрел на Валю как на врага.

До Вали в его школе тоже была помощница. Учитель и помощница рассчитали, что им будет выгодно соединить свои жалованья и жить вместе: сорок рублей в деревне-это громадные деньги, - к старости можно прикопить кругленький капиталец, если откладывать каждый месяц понемногу. Они поженились в прошлом году на Красной Горке. Лизавета Никифоровна переселилась из крестьянской избы в квартиру учителя, при школе. В неуютных дотоле двух комнатах Сергея Яковлевича запахло семейным очагом, - и учитель блаженствовал.

Получив в земской управе в первый раз жалованье свое и женино и почувствовав себя богаче Ротшильда, Сергей Яковлевич решил кутнуть во всю ивановскую, но не по-холостецки, а приличным, семейным образом. Он купил с этой целью елисеевского портвейну, целую бутылку, в рубль двадцать пять копеек, и остальную до двух рублей сумму издержал на приобретение разных закусок, а именно: сыру со слезою и трещинками и колбасы, полгода тому назад привезенной из столицы и слегка подернутой белесоватым слоем плесени.

Нагрузив карманы, он шел по улицам в праздничном настроении, которому соответствовала превосходная погода. Сквозные тучки тихонько таяли и тонули в голубой пустыне; молодые березки бульвара покачивали за зеленою решеткою своими белыми стволами и протяжно лепетали тоненькими веточками; веселая пыль вилась и носилась серыми вихрями и облаками и не хотела угомониться;

река игриво колыхалась во всю свою ширину мелкою рябью, и солнечные лучи дробились на ней, словно кто-то рассыпал целую горсть новеньких гривенников. Такое- сравнение пришло в голову Сергею Яковлевичу, и он, опершись на перила моста, размышлял:

"А что, если б там в самом деле были гривенники? Пошел ли бы я теперь собирать их? Э, зачем бы я стал трудиться, лезть в воду, рисковать простудиться!"

Встречались знакомые, поздравляли, дружелюбно подмигивали на левый карман его пальто, откуда торчала завернутая в белую бумагу бутылка. Сергей Яковлевич улыбался, хлопал себя по карману, где было вино, и по тому карману, где были деньги, и объявлял:

- Тороплюсь домой. Знаете, нельзя ж.

- Ну, ну, - отвечали ему, - еще бы, жена, поди, ждет не дождется.

И присовокупляли к этому еще разные поощрительные и остроумные замечания, соответствующие, по правилам приятного обхождения, положению дел.

Встретился Сергею Яковлевичу и инспектор, Александр Иванович, и тоже поздравил.

- Вот теперь вам веселее будет, - сказал он.

- Как же-с, Александр Иваныч, гораздо веселее.

- Семейка ваша учительская увеличится...

- Гы-гы, - стыдливо и радостно хихикнул Сергей Яковлевич.

- К осени, - кончил Александр Иванович.

- Гы-гы, Александр Иваныч, к осени не поспеет.

- Чего не поспеет, - уж есть кандидатка.

- Кандидатка? - в замешательстве и недоумении пролепетал Сергей Яковлевич.

- Есть, есть! Уж за лето, так и быть, пусть ваша супруга попользуется жалованьем, - пригодится вам на обзаведенье, - а с осени назначим вам помощницу.

- Да зачем же, Александр Иваныч? Жена ведь не хочет уходить, - она останется, что ж, отчего ж ей не остаться?

- Что вы, Сергей Яковлевич, разве это можно?

- Да отчего же?

- Оттого, что не дело. Что за учительница, коли она замужем? У нее хозяйство, дети будут. Да надо и другим место дать, - Лизавета Никифоровна пристроилась.

Сергей Яковлевич как с неба упал. В состоянии, близком к мрачному отчаянию, возвращался он домой, трясясь на жестком сиденье валкого тарантаса, который прыгал высокими колесами по твердым колеям глинистой дороги.

Несносная пыль лезла Сергею Яковлевичу в рот и в нос, слепила глаза;

солнце, опускаясь к западу, глупо и равнодушно смотрело ему прямо в лицо, -

очень неудобно было ехать. Воркуны надоедали своим однозвучным брекотком.

Притом же вспомнил он, что Лизавета Никифоровна вовсе не так красива, как ему казалось до свадьбы.

"Это я, значит, на свою шею взвалил такой сахар,- злобно думал он, -

бантики, тряпочки, а зубы уж съела, - ни кожи, ни рожи, ни виденья!"

Его оскорбила мысль, что он везет для нее вино. "Не жирно ли будет?" -

подумал он и принялся откупоривать бутылку при помощи перочинного ножа.

Выпивая и закусывая, скоротал он дорогу. Домой вернулся он в настроении воинственном и произвел первый семейный дебош.

Сергей Яковлевич притеснял Валю и старался показать ей, что он-начальник. Лизавета Никифоровна "подпускала шпильки".

Батюшка-законоучитель держался сначала дипломатично, но предпочитал Сергея Яковлевича: у учителя бывала водка, у Вали ее не было; Валя жила в избе у крестьянина, которому платила пять рублей в месяц за квартиру и за обед,-

Сергей Яковлевич жил посемейному, солидно, у него можно было и закусить после урока.

И вот однажды, когда при такой закуске случилась Валя, батюшка решился дружески попенять ей, что она мало следует примеру старших.

- Вы их избаловали, Валентина Валентиновна,- укоризненно говорил он, закусывая верещагою водку,- давно ли здесь, а избаловали. Нехорошос!

- Да чем же?

- У Лизаветы Никифоровны не так бывало. Были тише воды, ниже травы.

Без мер строгости нельзя-с, милостивая государыня!

- Вестимо, нельзя, - солидно сказала Лизавета Никифоровна.

- Да коли мне не приходится наказывать!

- Да, вот разводите им ушами, - вот и распустили.

- Да коли не за что наказывать, так как же, батюшка?

- Ну, это дичинка с начинкой, - сказал Сергей Яковлевич.

- Гм, не за что! - продолжал батюшка. - А вот вам пример: придет к вам какой-нибудь мерзавый мальчишка с грязными лапами, так вы что сделаете?

- Пошлю помыться, - ответила Валя.

- А если и завтра тоже?

- Ну, что ж, ну, опять пошлю мыться.

- Нет-с, это канитель одна. А вот вы у вашего большака спросите, как он в -таких случаях поступает, а то вы очень артачливы, вам бы все по-своему.

- Гы-гы, да-с, вы у меня спросите, дело-то лучше будет. Слава Богу, не первый год в школе.

- Ну, как же вы поступаете?

- А вот как: я такого неряху, не говоря худого слова, пошлю на двор да велю ему на руки шестьдесят ковшиков вылить.

- Это зимой-то?

Да-с, зимой. Небось, другой раз не захочет.

- Ау, брат, не захочет, -подтвердил батюшка. Так-то вот, молоденькая наставница, вы у нас, опытных людей, спросите.

- А по-моему, это глупо,- сказала Валя, густо краснея.

- Вот как! - воскликнула Лизавета Никифоровна,- скажите, пожалуйста, мы и не знали!

Вскоре произошел случай, который заставил батюшку занять положение, явно враждебное Вале.

Когда батюшка приходил на урок в ее отделение,- младшее, - Валя уходила домой. Однажды во время батюшкина урока не посиделось ей дома, и она вернулась в школу раньше обыкновенного. В сенях услышала она крик батюшки и вой мальчугана. Она открыла дверь. Удивительное зрелище представилось ей.

Батюшка с ожесточением бутетенил свернутую полою рясы мальчика; другую руку он запустил ему в волоса; мальчик вопил и корячился. Другой наказанный стоял у печки вверх тормашки; ноги его были подняты на печку, тело наклонно свешивалось головою вниз, лицо, обращенное к полу, было закрыто опустившимися и спутанными волосами. Мальчик стоял как вкопанный, крепко упираясь в пол растопыренными пальцами.

Услышав стук отворившейся двери, батюшка выпустил мальчика, с которым занимался, строго посмотрел на Валю и спросил:

- Вам что угодно?

- Что вы делаете? - крикнула Валя, краснея до слез. Как вам не стыдно!

Она бросилась к печке и поставила мальчика на ноги. Мальчик тяжело пыхтел. Покрасневшее до синевы лицо его выражало тупой испуг.

- А позвольте вас спросить, госпожа помощница учителя, вы по какому праву вмешиваетесь в мои распоряжения? - воскликнул батюшка, грозно выпрямляясь. А по такому праву, что вы так не смейте поступать. Дурману вы объелись, что ли?

- Так-то вы при учениках поговариваете! Вы их против меня бунтовать!

Ну, попомните вы это. Я вам улью щей на ложку! Я не останусь в долгу!

Батюшка ушел, грозно хлопнув дверью. Мальчишки сидели ни живы ни мертвы. Засудят, поди, - думалось им, - бесшабашную учительницу!

Начались у Вали раздоры с учителем и с батюшкою, раздоры, не раз заставлявшие ее поплакать. Поповны сделались также ее врагами и раз весною чуть не засыпали ей глаза табаком, когда она шла мимо их дома. Сеземкин помогал ей советами, - дал ей, например, рецепт от глупости, который Валя подбросила Сергею Яковлевичу и тем очень оскорбила его. Но когда с Яковом она поссорилась, уже некому было давать ей остроумные советы.

Когда Андозерский ушел, Логин опять спустился в сад. Девицы были еще в огороде. Логин подошел к калитке.

- Послушайте-ка, Валя, хотите я вам новость скажу? Девицы захихикали.

- Ах, скажите, пожалуйста, - сказала Валя, жеманно поджимая губы.

- Вот скоро свадьба будет.

- Ах, неужели? Ах, как это интересно! Чья же свадьба?

- А вы будто не слышали?

- Право, не знаю.

- Андозерский женится. Валя покраснела.

- Не может быть! - воскликнула она. Логин улыбнулся.

- Отчего ж ему и не жениться?

- На ком же? - спросила Валя, насмешливо посматривая на сестру.

- А вот уж этого я вам не скажу. Впрочем, на богатой девице.

- На богатой? - переспросила Валя, стараясь сделать равнодушное лицо.

- Вот как!

- Да, да, на богатой. Однако по любви.

- На ком же, однако? - приставала Варя.

- Нет, уж не скажу. Сами догадайтесь.

- О, я разнюхаю! - воскликнула Валя.

Она еще пуще покраснела и бросилась бежать домой.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Анатолий часто заходил к Логину, - успел завязать сеть общих интересов.

- А вы, Толя, похожи на сестру, - сказал Логин. Мальчик в это время пересматривал берендейки на письменном столе. Он засмеялся и сказал:

- Должно быть, очень похож: вы мне и вчера то же говорили.

- Да? Я очень рассеян бываю нередко, мой друг.

- У нас с сестрой широкие подбородки, правда?

- Чем широкие? Вот вы какой молодец,- кровь с молоком!

Анатолий застенчиво покраснел.

- Я к вам по делу. Можно говорить? Не помешаю? Прочел о летательном снаряде, - и захотелось сделать этот снаряд по рисункам. Долго и подробно толковали, что нужно для устройства снаряда. Заходила речь и о других предметах.

Провожая Анатолия, Логин опять думал, что мальчик похож на сестру.

Захотелось целовать Толины розовые губы,- они так доверчиво и нежно улыбались. Ласково обнял мальчика за плечи. Сказал:

- Приходите почаще с вашими делами.

- Спасибо, что берегли, - сказал Анатолий. - Это так здешние мещане говорят хозяевам, когда уходят,- пояснил он, сверкая радостными глазами;

потом сказал тихо:-А к вам барышня идет.

И побежал по ступенькам крыльца. Логину весело было смотреть на его белую одежду и быстрое мелькание загорелых босых ног, голых выше колен.

Ирина Петровна Ивакина, сельская учительница, шла навстречу Анатолию по мосткам пустынной улицы. Логин встречал ее всего раза дватри. Ее школа была верстах в тридцати от города.

Логин провел Ивакину в гостиную. Девица уже не молодая, маленькая, костлявая, как тарань, чахоточно-розовая, легко волнующаяся, говорила быстро, трескучим голосом, и сопровождала речь беспокойными движениями всего тела. Заговорила:

- Я явилась к вам, чтобы указать вам дело, которое наиболее необходимо для нашей местности. Я слышала о ваших предположениях от Шестова. Это чрезвычайно порядочный господин, но, к сожалению, заеденный средою и своею скромностью. Я вполне уверена, что его безвинно впутали в дело Молина: это интриги протоиерея Андрея Никитича Никольского, который состоит личным врагом Шестова из-за религиозных убеждений. Но это после. А теперь я должна сказать, что необходимо издавать газету.

- Газету? Здесь?

- Ну да, что же вас удивляет? Необходимо иметь местный орган общественного мнения в нашей глухой, забытой Богом трущобе.

- На что вам так вдруг понадобилось общественное мнение? - спросил Логин с усмешкою.

Ивакина вся взволновалась, раскраснелась, закашлялась.

- Как! Помилуйте! Можно ли об этом говорить? Вы здесь смеетесь, вам хорошо в городе, а каково нам в селах, в самых армии невежества и суеверий, где мы, учителя и учительницы, являемся единственными пионерами прогресса!

- Едва ли мы можем помочь вам нашей газетой, да и средства...

- Обязательно можете, - барабанила Ивакина,- направление школьного дела во многом зависит от людей, живущих в городе,- здесь живут те особы, на ответственности которых лежит весь ход кампании во имя народного просвещения, и они должны сосредоточить все свое внимание на положении народной школы.

- Уж и все внимание!

- Обязательно. Школа в селе-это аванпост, утвердившийся во враждебном стане, аванпост, который один мог бы пробить брешь в китайской стене народного неразумия. А вместо того полнейшее невнимание, хоть волком вой.

- Но разве у вас не бывают?

- Я, например, за два года заведывания школой в Кудрявце только однажды удостоилась посещения господина инспектора, но и это посещение было только проверкою школьных успехов без всякого отношения к внутреннему строю школы.

Чрезмерно быстрая трескотня Ивакиной начала утомлять Логина. Он вяло сказал:

- Должно быть, вам доверяют.

- Я имею за собой пятнадцатилетнюю опытность и некоторое знание школы,- продолжала Ивакина,- что и помогло мне не потерять головы, не отрясти праха от ног своих и не убежать без оглядки. Впрочем, тому, что я была забыта, причиной, вероятно, личные счеты, хотя, по моему крайнему разумению, в таком деле, как народная культура, личные недоразумения следует откладывать в сторону до более удобного случая. Я, например, не могла добиться полного сочувствия в таком полезном и чрезвычайно благородном предприятии, как "товарищество покровительства полезным птицам"

из школьников, устроенное недавно мною.

- Как же это, я не понимаю, полезные птицы из школьников? - спросил Логин с досадливою усмешкою.

- Нет, школьники по моей инициативе составили из себя товарищество для покровительства полезным птицам, гнезда которых разоряются мальчиками из шалости.

- А!

- Можете себе представить, даже такая светлая личность, как Ермолин, отнесся к этому делу без должного сочувствия, - хотя он и признает это товарищество полезным, но не смотрит на него как на дело возвышенное, идеальное.

- А Анна Максимовна как смотрит на это дело?

- Она слишком молода. Она еще только улыбается, когда с нею говорят о таких серьезных вопросах. Она только жать хлеб умеет да свои платочки стирать, а вопросы высшего порядка ей малодоступны.

- Вот как!

- Но я все-таки устроила это товарищество. Ни за какие блага в мире я не намерена в чем-нибудь скиксовать!

- Это делает честь вашей энергии.

- Наша обязанность-посвящать все силы святому делу просвещения. Не то поразительно, что приходится вести борьбу с дикостью массы, - это естественно, - а поражает то грустное явление, что лица, которых обязанность-служить духовному просвещению этой массы и поддерживать учреждения, стремящиеся к той же великой цели поднятия масс, поступают как раз наоборот: подкапывают эти учреждения, стараются всячески уронить их в глазах народа, не брезгая для этого ни заугольными сплетнями, ни грязными инсинуациями или прямо клеветой. Я говорю о тамошнем священнике, господине Волкове. Это человек, которого не сразу раскусишь, совершенный хамелеон. Он расточает любезности, пожимает вам руку, а в то же время всячески старается вас подкузьмить и пишет на вас кляузные доносы. Я не стала бы подымать всей этой грязи, если б не считала себя нравственно обязанной разоблачить шашни этого человека.

Ивакина тарантила бы еще долго. Но Логин угрюмо и настойчиво перебил ее.

- Послушайте, Ирина Петровна, вы не пишете ли стихов?

Ивакина опешила.

- Но какое- же отношение? Я не понимаю... Конечно, нет.

- Знаете что? Вы подождите немножко... хотя воздушных шаров.

- Как? Аэростатов?

- Вот когда полетят всюду управляемые воздушные шары, тогда и без газеты ваш аванпост, как вы изволите выражаться, будет сильнее, я вам ручаюсь за это.

- Но как же это ждать? - лепетала Ивакина в недоумении.

- А теперь никакая газета не поможет, отложите попечение. Делайте скромно ваше дело и ждите воздушных шаров.

- С динамитом! - прошептала Ивакина, в страхе вглядываясь в угрюмое лицо Логина.

- С динамитом? - с удивлением переспросил Логин.- Полноте, есть вещи посильнее динамита, без всякого сравнения.

- Сильнее динамита?

- Ну да, конечно.

- Но... как же... неужели без революции нельзя?

- Ну, какая там революция,- сказал Логин и прибавил, чтоб утешить Ивакину:-Что ж, подумаем и о газете. Ивакина с перепуганным видом стала прощаться. "Мозги у нее набекрень",- думал Логин. Едва ли мог предвидеть, к каким последствиям приведут нечаянные слова о воздушных шарах.

Ивакина вышла напуганная. Разговор припомнился ей в самых мрачных красках: Логин сидел хмурый, почти ничего не говорил, кусал губы, улыбался саркастически,- и вдруг таинственные слова, - воздушные шары, и на них что-то сильнее динамита. Ивакина боялась и говорить об этом, - рассказала двум, трем, на скромность которых можно положиться. А на другой же день пошли слухи, один нелепее другого, и взбудоражили город.

Стали говорить, что кто-то видел воздушные шары от прусской границы

(она находится на расстоянии многих верст от нашего города). Говорили, что один шар летал совсем близко к земле и что с него немецкие офицеры бросали прокламации, а мужики их подбирали и, не читая, несли к уряднику. Другие говорили, что это не прокламации, а целая уйма поддельных кредиток, и мужики будто бы их припрятали, - собираются платить ими подати.

Говорили и то, что сидели в шарах не офицеры, а молодые люди в поярковых шляпах и красных рубахах-косоворотках, пьяные, и пели возмутительные песни, не то "Марсельезу", не то камаринского. Казначей Свежунов спорил, что пьяные в поярковых шляпах приехали не "на шарах", а по реке в лодках, что пели они про утес Стеньки Разина и привезли с собою голую девку; все это, уверял казначей, видел он своими собственными глазами, купаясь, а теперь, по его словам, молодые люди сидят в Летнем саду в ресторане, пьют и поют, а девка пляшет и красным флагом машет. Многие пошли в сад, но не нашли молодых людей в поярковых шляпах, а половые уверяли, что чужих голых девиц здесь не было. Обманутые устремлялись снова к казначею и укоряли его.

- Я пошутил, душа моя,- говорил Свежунов и громко хохотал.

Но мещане волновались и беспокоились не на шутку.

Солнце склонялось к западу и стремилось озарить насквозь террасу дома Ермолиных,- оно вонзало неяркие лучи в промежутки холстинных занавесей.

Смуглые Аннины щеки пламенели. Задумчивая улыбка румянила ее губы, и они круглились, как створки розовой раковины. Ее руки устало лежали. На ней было платье из полосатой вигони. Черные атласные ленты на кушаке и на банте у воротника в лучах солнца казались подернутыми розоватым налетом, нежным, как цветень. И нарядное платье, и едва видные из-под его края белые ноги, как ноги лесной царевны,- и вся она как сказка, как воплощенная жизнью милая мечта.

Ермолин и Логин оживленно разговаривали. Это была одна из бесконечных бесед, которые Логин часто вел с Ермолиным. Его неопределенные воззрения были так печально противоположны ясным взглядам Ермолиных, что он сам чувствовал свою душевную разоренность, но не хотел отказаться от своего.

В саду послышались шаги. Анна прислушалась к ним. Сказала, улыбаясь Логику:

- Нашего полку прибывает.

- Кажется, я узнаю шаги, - тихо ответил он, - тогда это не те, с кем я хотел бы стоять в одних рядах.

Это пришли Андозерский и Михаил Павлович Ухаяов, судебный следователь.

Его считали v нас необыкновенно умным за то, главным образом, что он всегда бранил русских людей и русские порядки. Он начинал болезненно тучнеть, имел бледное лицо и казался недолговечным. Своими длинными черными волосами он кокетничал. Андозерский посещал Ермолиных не только потому, что имел виды на Анну, но и потому, что считал своею обязанностью, как член судейского сословия, придерживаться общества образованных, независимых людей, хотя скучал, если не было карт, танцев или выпивки. Душою же тянулся к влиятельным людям, делающим свои и чужие судьбы.

Уханов на вопрос Ермолиных про дела заговорил о трудностях следствия по делу Молина. Рассказывал:

- Получается такое- впечатление, точно кто-то старается замазать дело.

Свидетели несут околесицу, точно их запугивают или подкупают.

- Ну, кому там подкупать! - вмешался Андозерский.

- Кому? Русские люди, известно, - один затеет пакость, за ним и другие. Я вот уверен в его виновности, а в городе шумят, на меня жалуются.

- Добрый малый, - друзьям за него обидно.

- То-то вот, друзьям, - тоже гуси лапчатые, Мотовилов, например, - да это привычный преступник. Нагрел руки, воровать уж не надо, - он иначе закон нарушает: подкупает свидетелей, самоуправствует. У него и дети - выродки.

- Ну, вы уж слишком, - перебил Андозерский. Уханов сердито замолчал.

Логин сказал:

- А и правда,- об этом деле все в городе под чью-то дудку поют;

по-своему и думать боятся, - террор какой-то: кто запуган, кто захвален.

Вот я слышал на днях, кто-то хвалил Миллера: "Прекрасный человек, честный,-

он так возмущен поступками следователя в деле Молина".

Все засмеялись. Ермолин заметил:

- Многие из них уверены, что доброе дело делают, спасают.

Логин и Анна сидели за шахматным столиком, у окна, в розовом свете догорающего вечера. Анна играла внимательно, точно работала, - Логин рассеянно. Пока Анна обдумывала ход, он печально смотрел на ее наклоненную над шахматами голову и на высокий узел прически. Томила мысль, посторонняя игре, мысль, которую не мог бы выразить словами, - точно надо было решить какой-то вопрос, но решение не давалось. Знал, что она сделает ход, подымет глаза и улыбнется. Знал, что в ее доверчивой улыбке и в ее светлых глазах мелькнет ему решение вопроса, простое, но для него непонятное и чуждое.

Более всего томило это сознание отчуждения, неразрушимой преграды между ними.

Когда приходила его очередь делать ход, он изобретал затейливые и рискованные сочетания. Ответы Анны были просты, но сильны; они приводили его в и грецкий восторг. Составить себе ясный план он теперь не мог, -

увлекали ненадежные, переменчивые соображения; мог бы выиграть только в том случае, если бы играл с неискусным или горячим игроком. Но Анна продолжала играть обдуманно и верно.

Наконец увидел, что его фигуры нелепо разбросаны, а черные-ими играла Анна, держатся дружно. Сделал ход осторожный, но зато и слабый. Анна после ответного хода сказала:

- Если вы так будете продолжать, живо проиграете, - вы точно поддаетесь.

- Поддаюсь? Нет, но на моем месте фаталистазиат, любитель шахмат, сказал бы: "Мудрый знает волю Всемогущего, - я должен проиграть".

- Пока еще нельзя сказать.

- Я должен проиграть, - с грустью в голосе сказал Логин и сделал рискованный ход, Анна покачала головою и быстро ответила смелою жертвою. Он поднял было руку, чтобы взять ферзя, но сейчас же опять сел спокойно. Анна спросила:

- Что же вы?

- Все равно, пришел мат, - вяло ответил Логин.- Приходится сдаваться.

Выигрывает только тот, кто верит, а верит только тот, кто любит, а любить может только Бог, а Бога нет,- нет, стало быть, и любви. То, что зовут любовью,- неосуществимое стремление.

- Этак рассуждая, никто не должен выигрывать.

- Никто и не выигрывает. Да не только выигрыш, победа, - самая жизнь невозможна. Если позволите, я расскажу вам одно детское- воспоминание.

Анна молча наклонила голову. Она откинулась на спинку стула и на минуту закрыла глаза. Шахматная доска с фигурами ясно рисовалась перед нею, потом задвигалась и растаяла. Логин говорил:

- Было мне лет двенадцать. Я захворал. И вот перед болезнью или когда выздоравливал, не помню хорошо, приснилось мне, что случилось что-то невозможное, а виной этому я, и это невозможное я должен исполнить, но нельзя исполнить, сил нет. Словами сказать-это бледно, а впечатление было неизъяснимо ужасное, ни с чем не сравнимое, - как будто все небо с его звездами обрушилось на мою грудь, и я должен его поставить на место, потому что я сам уронил его. И я безумно шептал впросонках: "Тысячу гнезд разорил,

- сыграть не могу". Это часто припоминалось мне потом, но всегда гораздо слабее, чем я пережил. Так удивительно было это впечатление, что я потом старался вызвать его в себе, - искусственно создавал кошмар. Кошмары мучили, томительные, сладостные,- но то, единственное, не повторялось.

Теперь, после того как я так долго и упорно гнался за жизнью и так много ее погубил, я понимаю этот пророческий сон: жизнь душила меня,- ее необходимость и невозможность.

- Невозможность жизни! Живут же...

- Живут? Не думаю. Умирают непрерывно-в том и вся жизнь. Только хочешь схватиться за прекрасную минуту жизни-и нет ее, умерла.

- Какая гордость! Зачем требовать от жизни того, чего в ней нет и не может быть? Сколько поколений прожило-и умерли покорно.

- И уверены были, что так и надо, что у жизни есть смысл? А стоит доказать, что нет смысла в жизни, - и жизнь сделается невозможною. Если истина станет доступна всем, никто не захочет жить. Чем более знания и ума в обществе, тем заметнее делается, как иссякают источники жизни. Вот почему, я думаю, люди нашего века так жалостливы к детям: их наивная простота завидна нам. Говорят,- я для детей живу. Для детей! Прежде для себя жили и были счастливы, как умели.

- Потому что были глупы?

- Давно сказано: "блаженны нищие духом".

- Что ж дальше будет?

- Что? Дальше -хуже. Великий Пан умер-и не воскреснет.

Зато Прометей освобождается.

- Да, да, освобождается,- свирепый от боли, рычит и жаждет мести.

Скоро увидит, что мстить некому,- и завалится дрыхнуть навеки.

- Какое неожиданно-грубое окончание! - воскликнула Анна.

- Что тут грубого? Естественное дело.

- Нет, я с этим не согласна. У жизни есть смысл, да и пусть нет его, -

мы возьмем и нелепую жизнь и будем рады ей.

- А в чем смысл жизни?

Анна положила локти на стол, оперла голову на ладони и молчала.

Обшитые тонкими нитяными кружевами воланы пышных длинных рукавов обвисли двумя желтоватыми запястьями. Улыбалась и глядела на Логина. Радостью и счастьем веяло от доверчивой улыбки; она сулила блаженство и погружала душу в тихий покой самозабвения. Логину казалось, что душа растворяется в этом веянии юной радости, что нисходит забвение, успокоительное и желанное, как смерть.

- Смысл жизни,- сказала наконец Анна,- это только наше человеческое-

понятие. Мы сами создаем смысл и вкладываем его в жизнь. Дело в том, чтоб жизнь была полна, - тогда в ней есть и смысл, и счастье.

"Мысль изреченная есть ложь",- припомнилось Логину. Да и самое обаяние, которое владеет им, не обман ли, не одна ли из тех ловушек, которые везде расставлены жизнью? Он грустно сказал:

- Так, так, вкладываем в жизнь смысл, - своего-то смысла в ней нет. И как ни наполняйте жизнь, все же в ней останутся пустые места, которые обличат ее бесцельность и невозможность.

- Вы упрямы, вас не переспоришь, - мягко сказала Анна, расставляя шахматные фигурки: ее руки привыкли приводить вещи в порядок.

- Все люди упрямы, ответил в тон ей Логин, нежно глядя на се задумчивое лицо. - Их можно убедить только в том, что им нравится. На что очевиднее смерть, и то не верится; хочется и сгнивши опять жить на том свете.

"Умрет и она! - подумал вдруг Логин. - И всякая смерть будет встречена без ужаса и забудется!"

Острые струи жалости, ужаса и недоумения пробежали в его душе. Он почувствовал, как погибло то молодое и счастливое, что трепетало сейчас в его сердце.

"Умерла минута счастья-и не воскреснет!"

Что-то поблекло, отлетело. Минуты умирали. Было тоскливо и больно.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

В первом часу ночи Логин, Андозерский и Уханов вышли на крыльцо. У крыльца стояли дрожки: Андозерский велел извозчику приехать за ним. Но извозчика отпустили-ночь стояла теплая, тихая, - и пошли пешком. При луне дорога блестела мелкими камнями. Ермолин и Анна проводили гостей с полверсты и вернулись домой. Андозерский начал рассказывать неприличные анекдоты; Уханов не отставал. Их голоса и смех оскорбляли чистую тишину ночи,- и влажный воздух дрожал смутно и недовольно. Логин незаметно отстал и вошел в лес. Места здесь были ему памятны: он любил бывать в этом лесу.

- Ay, ay! Куда запропастился? - раздались с дороги голоса его спутников. Волки съедят!

Логин не откликнулся и продолжал углубляться в чащу. Скоро голоса замолкли, их заменил далекий, но звонкий голос соловья. Березы чутко наклоняли к нему молчаливые ветви, зелено и влажно задевали его по лицу, точно спрашивали у него, что значит жить и любить, и жаловались на свою грустную бессознательность. Он шел, - и сладостные грезы носились в его голове. Извилистые тропинки на каждом повороте напоминали ему милый образ девушки с доверчиво-ясными глазами. Точно белая тень мелькала перед ним в просвете ветвей; казалось, что на дорожке еще видны следы ее ног.

Он подходил к той лужайке у ручья, где первый раз увидел в прошлом году Анну и удивился ей. Мыслями о ней была полна его душа. Робкая надежда на любовь согревала ее. Бесшумный ручей, который широко разливался здесь на обмелевшем русле, блеснул перед ним гладкою поверхностью. Он отражал деревья, но не видел их и был печален. Старый дуб, под которым Логин увидел тогда Анну, выступал из мглы, с каким-то напряженным и скрытым волнением, словно желания, рожденные чьею-то горячею кровью, трепетно бились о его безжизненно-отяжеленный ствол и почти овладели его покорным сном. Что-то смутно темнело под этим деревом. Логин подошел.

У дерева лежал худенький мальчик, в рваных штанишках, изношенных сапоженках и пестрядинной рубахе с балаболами и помятыми кузиками. Наивно и кротко было его лицо; оно казалось синевато-бледным, потому что луна любовалась им и раздвигала холодными лучами верхние ветки деревьев.

Короткие каштановые волосы слиплись на лбу неровными прядками. Засунув руки в рукава, поджимая ноги, он дышал быстро и тревожно и во сне иногда бормотал. С ним рядом стоял на земле пустой маленький бурак из сосновой драни.

Логин подумал, что это, должно быть, беглый из богадельни мальчишка, которым дразнили Баглаева. Истомленное лицо ребенка показывало, что он устал и изголодался. Очевидно было, что нельзя его здесь оставить. Логин потряс его за плечо. Мальчик открыл глаза. Логин сказал:

- Вставай, брат, домой пора!

Мальчик приподнялся и сел на землю. Он лихорадочно дрожал, глаза его горели, весь он был жаркий и потный. Логин спросил:

- Ты в богадельне живешь?

Мальчик беспокойно задвигался. Залепетал:

- Не хочу, не надо, не пойду в богадельню.

- Так как же? Здесь, брат, плохо ночевать, - сыро. Мальчик молчал и наклонялся вперед всем тонким телом, словно в дремоте.

- Пойдем, я тебя к себе отведу, - сказал Логин и попытался поднять его.

Мальчик ухватился за дерево слабыми руками.

- Ну что ж ты, я тебя не отдам в богадельню. У тебя отец есть?

- Нет, - прошептал мальчик, опуская руки и рассматривая Логина.

- А мать?

- Нет.

- Кто ж у тебя есть?

- Никого нет. Оставьте, пустите, - шептал мальчик, рванулся, чтобы встать, но как-то ослабело вытянулся и лег на траве.

- Ну, что ж ты! - повторил Логин. - Вот я нашел тебя, теперь, брат, ты мой, а в богадельню я тебя не отдам. Пойдем.

Мальчик с помощью Логина поднялся на ноги. Он бессильно покачивался и, по-видимому, переставал соображать и сознавать. Логин поднял мальчика на руки. Мальчик, почувствовав себя на воздухе, потянулся руками и охватил шею Логина. Логин понес его. Мальчик дремал; ему сделалось тепло, - он улыбнулся. Потом он открыл глаза и посмотрел на Логина.

- Да вы меня в богадельню не отдавайте, - сказал он внезапно.

- Ладно, не отдам.

Мальчик закрыл глаза и помолчал.

- Я заслужу, - опять сказал он.

- Ну ладно, спи себе.

- Я сам пойду, - сказал он, помолчав еще немного. Логин поставил его на ноги. Мальчик ухватился за его руки.

- Меня Леонидом зовут, Ленькой,- сказал он и приник к ногам Логина.

Логин приподнял его лицо с устало-закрытыми глазами, неподвижное и бледное.

- Эх ты, путешественник! - сказал он. Мальчик молчал. Логин опять взвалил его на плечи. "Однако нелегкая ноша! - думал Логин, подходя к дому.

- Недостает того, чтобы он умер у меня на плечах".

Ленька не умер, но был болен. Несколько дней пролежал, начинал бредить, но все обошлось легко. Логин позвал к нему врача, и тот принялся угощать мальчика микстурами. Надо было определить положение ребенка в будущем. Логин заявил о своем желании взять мальчика на воспитание.

Препятствий не оказалось. Однако все, с кем Логину приходилось говорить об этом, удивлялись и спрашивали:

- Да на что он вам понадобился? Маята одна с ними, - у кого и свои, так плачутся.

Логин тоже удивлялся и отвечал вопросом:

- Да куда ж мне его деть?

- Как куда! Ведь он же был в богадельне?

- Да я обещал ему, что не отдам его туда: он не хочет.

- Вот еще, нежности какие! С непутевым мальчишкой!

И не было в городе никого, кто бы не подивился странной затее Логина

- Дурь на себя напускает! говорили благоразумные люди.

А те, до кого уже дошла сплетня, зародившаяся в разговоре Мотовилова со Вкусовым, многозначительно переглядывались.

Одни Ермолины не удивлялись и не сердились на Логина. Анна однажды сказала ему с улыбкою:

- Достанется вам за Леньку.

- От кого?

- От всех здешних. Взяли бы вы мальчика для того, чтобы пользоваться его силенками, были бы вы купец или ремесленник, это было бы понятно. Но пустить к себе чужого ребенка только потому, что у вас найдется лишняя копейка для него, - это для них диковинка. Подождите, вас еще хвалить будут, да так, что не поздоровится.

Ленька стал выздоравливать; он каждый раз отымал у Логина долю времени и создавал для него что-то вроде семейной обстановки. Ленька был беспомощен и кроток, конфузился своего нового положения, боязливо слушался и начинал поговаривать о городском училище, где учился. Потом повадился рассматривать картинки в книжках и пытался срисовывать, но рисунков своих не показывал, вообще дичился и разговаривал мало. Иногда же на него находил откровенный стих, и он вдруг, без всякого, по-видимому, повода, принимался выкладывать Логину свои воспоминания.

Анатолий часто забегал к ним. Ленька и его дичился сначала, но скоро привык. Они сделались мало-помалу друзьями. Анатолии пользовался большим уважением Леньки, и Ленька ему беспрекословно подчинялся. Это было полезно для "смягчения нравов", говорил Толя.

Прасковья, служанка Логина, рябая и мрачная, была в большом негодовании: ей прибавилось дела. В беседах с соседками, Дылиными, она называла обращение Логина с Ленькою баловством. Когда Ленька стал на ноги, Прасковья, чтоб не лодырничал, пыталась приспособить его к кухне: заставить сапоги почистить, в лавочку сходить. Мальчик повиновался, если не был в распоряжении Анатолия Вся его способность сопротивления, казалось, была истощена без остатка побегом.

Дылины сочувствовали Прасковье. Как все, привыкшие бедняться и пользоваться подачками, они были завистливы на чужое добро. Тратят на

"дрянного мальчишку" то, что могло бы быть подарено кому-нибудь из братьев или сестер! Это казалось им свинством. То, что Ленька может, когда захочет, усесться на любое кресло и даже на диван, злило мальчишек и девчонок, которые спали где придется, на полу, на лавках, покрывались тряпками и носили рваную одежонку. Поэтому они дразнили Леньку и задевали его, когда он показывался на дворе один

- Завидущие! - называл их Ленька.

В городе продолжали носиться слухи, которые волновали горожан. Были случаи смерти от холеры. К толкам о причинах ее приплелась басня о воздушных шарах. Говорили, что на шарах неведомые люди летают, сыплют сверху в реки и колодцы зелье, и оттого холера. А потом сообразили, что шары прилетели из Англии: англичане народ морить вздумали, потом воевать придут,- англичане будто бы и врачей подкупили. Около холерных бараков стали похаживать небольшие артели мещан; они злобно посматривали на фельдшеров и тихонько поругивались. Фельдшера принимали напряженно-равнодушный вид. Они напрасно ждали больных: родные прятали заболевших или просто не давали переносить их в больницу,- думали, что в бараке уморят. На улицах чаще стали попадаться пьяные.

Кто-то пустил молву, что Молин улетел из тюрьмы на воздушном шаре К острогу собралась толпа мещан и загалдела под окном квартиры тюремного смотрителя. Оказалось, что Молин на месте. Но многие говорили:

- Известно, убежит, - господа все заодно.

- Нашли дурака, - на каторгу идти!

Юшка Баглаев, как городской голова, вздумал показать свою распорядительность и велел окрасить несколько фур в черный цвет: на этих фурах думал он перевозить в бараки холерных больных Когда фуры были готовы и Юшка осматривал их, он внезапно вдохновился и велел намазать на них по краям белые полосы. Мрачные экипажи показались на улицах и привели горожан в уныние.

К городским толкам приплеталось имя Логина, - и стал он в городе популярным, сам не зная о том. В низших слоях общества догадки насчет Логина были совсем нелепы. Говорили, что это он летает на шарах по ночам, когда все спят, а видеть его нельзя и шара нельзя видеть: вроде как шапка-невидимка.

- Какой там шар! - толковали старухи.- А летает он на огненном змее.

- А пожалуй, что и так, - соглашались другие.

- А то просто оседлает метлу, да и поедет. Говорили, будто Логин собирает людей в тайное согласие и кладет на них антихристову печать. Эти толки исходили преимущественно из лавок, - купцы возненавидели проект Логина, как только услышали о нем.

Толками о Логине особенно интересовался Мотовилов. У него тоже был в городе магазин, а потому и его сердил проект Логина. По поводу городских толков Мотовилов имел интимный разговор с директором гимназии. Директоор выслушал Мотовилова апатично и выразил мнение, что надо подождать

"поступков", а пока все в порядке. Мотовилов заметил, что дожидаться поступков будет, пожалуй, неосторожно, надо бы объясниться с Логиным и вывести его на чистую воду. Директор усмехнулся, но согласился. Однако он не торопился требовать от Логина объяснений.

Каждый раз, когда Логин выходил на улицу, встречные осматривали его с особенным вниманием. Иные останавливались и смотрели вслед за ним.

Враждебны и боязливы были эти взгляды. А Логин не замечал их, - он погружен был в свои планы и мечты. Надежда на счастие все чаще зажигалась в нем, как заря над развалинами. Образ Анны мелькал перед ним, ее голос звучал в его ушах. Но что-то темное бросало на его душу колеблющуюся, тревожную тень.

Кто-то туманный, неуловимый, злой издевался над заветными мечтами.

Тоскливые глаза Логина и его малословность поражали иногда, но не пугали Леню. Мальчик присматривался к нему и старался что-то сообразить, но пока напрасно.

Вечером, когда Логин сидел за чайным столом, пришел Юшка Баглаев, по обыкновению, под хмельком и красный. Объявил:

- Сперва дела, - завтра на маевку едем. Согласен? Что тебе все корпом корпеть, - надо поразмяться.

- Кто едет, скажи сначала, - лениво спросил Логин.

- Чудак! - воскликнул Юшка. - Уж скучать не будешь, - ведь и я там с тобой буду.

- В таком разе как не ехать! - усмехаясь, отвечал Логин.

- Ну, а коли так, давай водки.

- Вот я тебе чаю налил,- сказал Логин, указывая на дымившийся перед Баглаевым стакан.

Но Юшка вытребовал водки. Ухватив рюмку дрожащими руками, он нечаянно стукнул ею о край стакана и пролил в свой чай половину водки. Логин потянулся за Юшкиным стаканом и сказал:

- Давай-ка, я тебе чай переменю. Но Юшка замахал руками. Закричал:

- Что ты, что ты! Добром добра не испортишь.

- Где это ты клюкнул сегодня, городская голова?

- Известно где, - дома, за обедом, около стекла чисто обошелся,- а вот, пока к тебе шел, ветром опахнуло, и опять чист как стеклышко. Юшка Баглаев, заметь себе, никогда не бывает пьян.

- Верно!

- Я, брат, к тебе урвался потихоньку от жены,- зашептал Юшка, -

ревнует меня к Вальке.

- Да Валентины нет сегодня в городе.

- Да, поговори вот с бабой.

- А ты, надо полагать, дал повод к ревности.

- Ну, ври больше.

Не успел Юшка опрокинуть еще и двух рюмок, как на улице раздались звонкие крики Жозефины Антоновны, жена Баглаева:

- Я знаю, что он здесь, подлец этакой! Я ему кишки повытереблю!

Юшка вскочил и прижался к стене. Выпуклые глаза его выразили страх. Он прижимал локти к стене, словно желая вдавиться в нее. Зашептал, вращая покрасневшими белками:

- Вот влопался! Спрячь, спрячь меня подальше: все закоулки обшарит.

Логин подошел к окну. Жозефина Антоновна, вертляво двигаясь всем своим телом, закричала:

- Как вам не стыдно, господин Логин! Где вы спрятали моего мужа? Но не беспокойтесь, я знаю, где он и с кем он.

Смуглое лицо Баглаевой нервно подергивалось тысячью гримас. С нею пришли Биншток, слюняво и опасливо хихикающий в сторонке, и Евлалия Павловна, увядающая девица с веселыми улыбками и хмурыми глазами, учительница женской прогимназии.

- Полноте, Жозефина Антоновна, - принялся уговаривать Логин,- ваш муж у меня в безопасности, уж я его в обиду не дам.

- А, вы еще смеетесь! - пуще загорячилась Баглаева. - Да что ж это такое-! Что вы у себя публичный дом, что ли, устроили?

- Да вы войдите, посмотрите сами, Жозефина Антоновна.

Вы мне мужа моего подайте, а к вам я не пойду. Ну, Юшка, сказал Логин, отходя от окна, -

убирайся, не продолжай скандала.

Юшка, видя, что Логин намерен выдать его, мгновенно рассвирепел и забормотал, наступая на Логина:

- Что? Гнать меня? За это я даю по мордасам. Логин засмеялся.

- Ну иди, иди, нечего хорохориться. Юшка так же быстро остыл. Логин нахлобучил на него шляпу, взял его под локоть и вывел на улицу.

- Вот ваш супруг,- сказал он Баглаевой,- и клянусь вам, никого, кроме Светланы, с нами не было.

- Знаю я вас, - ворчливо отвечала Жозефина Антоновна. - Вам, мужчинам, поверить, так будешь плакать кровавыми слезами. На ваше счастье, я наверное знаю, что эта стрекоза Валька сегодня в деревне.

- Так зачем же вы скандалили? - спросил Логин, досадливо хмуря брови.

- А зачем вы мне его сразу не отдали? Ну, да Бог с вами. Не забудьте же, завтра на маевку.

Юшка с беззаботным видом распрощался с Логиным и прошептал ему, подмигивая на жену:

- Нервы! Сам знаешь!

- Ведь вот, - сказал Ленька, когда Логин вернулся, - во всем-то он жены боится, а чтобы он водки не пил, до этого она еще не дошла.

Ночью несколько шалунов из мещанских семей забрались в огород Мотовилова, к его парникам. Были там сестры и братья Дылины, была и сама Валя. Было темно и тихо. Шалуны тихонько пересмеивались. Вдруг один из них отчаянно взвизгнул. Остальные мигом были на заборе.

Сам Мотовилов заслышал шорох в огороде, подкрался к одному из незваных посетителей и ухватил его за волосы Мальчишка отчаянно барахтался, а Мотовилов тащил его к дому и громким криком сзывал прислугу.

- Эге! Да я тебя, негодяй, знаю! - заговорил Мотовилов, вглядевшись в мальчишку. - Ах ты, скотина, а еще в училище был!

Это был Иван Кувалдин, мальчик лет четырнадцати. Был он родом из ближней деревни, но жил в городе, в обучении у сапожника. Раньше он учился в городском училище, но не кончил. Шалуны поставили Ваньку на стражу, а сами занялись делом. Мальчишка зазевался и попался.

Послышались голоса людей, которые бежали из дому на помощь барину.

Ванька изловчился и укусил правую руку Мотовилова прямо в большой палец.

Мотовилов вскрикнул и выпустил его. Ванюшка в один миг был на заборе и улепетывал за своими товарищами. Скоро он догнал их и похвалялся удачею.

С хохотом, криком и визгом неслась по городу толпа мальчишек, девчонок, подростков и девушек. Растрепанные, босые, дикие, мелькали они в белесоватой мгле чуть обозначившегося в воздухе рассвета, как неистовые привидения, которые бегут за околицу по крику петуха. Собаки подняли тревожный и громкий лай. В домах поспешно открывались окна. Встревоженные обыватели выбегали на улицу, неодетые. Полиция всполошилась. Караульный, который задремал было на вышке пожарной каланчи, сдуру ударил в набат. По всему городу пробежала тревога. Раздавались боязливые крики:

- Пожар!

- Шары приехали! Холеру окаянники спущают!

- Англичане мору в колодец засыпали, да наши ребята поймали и колошматят.

На базарной площади было особенно людно и шумно, - туда подзывал набат, туда гнала и привычка. Пьяный мужчина стремительно пер в толпу, отчаянно работал могучими кулаками и локтями и орал:

- Никто, как Бог! Не выдавайте, православные! А зачинщики беспорядка бегали по городу, кричали, ухали и наслаждались смятеньем.

Потом собралась толпа и у дома Логина. Близко к дому не подходили, и криков здесь не было. Окна были не освещены, - Логин спал и не слышал суматохи. В толпе одни сменялись другими, - разошлись только под утро.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Приехали на маевку и расположились верстах в шести от города, на лесной лужайке близ дороги, у ручья, за которым подымались холмы, заросшие сосною да елью. По другую сторону дороги, на траве, около тарантасов паслись отпряженные лошади. Вокруг костра, на котором варилось что-то, на коврах или прямо на траве сидели и лежали маевщики, разговаривали и смеялись.

Здесь были: Логин, Мотовиловы, Клавдия, Анна, супруги Баглаевы, с ними Евлалия Павловна, Андозерский, Биншток, Гомзин, юный товарищ прокурора, Браннолюбский, серенький, тоненький, с прилизанными волосиками, актеры Пожарский, Гуторович, Тарантина, Ивакина и Валя с сестрою. Было еще несколько дам, девиц, молодых людей, гимназистов. Вся эта компания казалась Логину докучною, - уж очень много лишних людей.

Ивакина смотрела на Логина с ужасом, но ее тянуло к нему; робко лепетала об идеалах и золотых сердцах. Логин глядел на залитое чахоточным румянцем лицо, на перепуганные глазки, на серое платье с мелкими складками на груди, и ему казалось, что Ивакина больна и бредит. Впрочем, приветливо улыбался ей: Анна сидела против него, и глаза ее были лучисты. Она сняла и положила рядом с собою шляпу из черной соломы с желтыми цветами и высоким бантом, и тихонько разглаживала на коленях широкое- платье из легкой узорчатой материи лилового цвета. Логину казалось, что Анна рада сидеть здесь, молчать и улыбаться, - и радость ее сообщалась ему. Ивакина расхрабрилась и решилась коснуться того, что ее волновало.

- Позвольте вас спросить,- начала она, - об одном предмете, который в последние дни чрезвычайно интересует и даже волнует меня.

- Сделайте одолжение, - сказал Логин, хмурясь. Серые глаза его стали суровы. Ивакина струсила. А ему было на Анну досадно, - теперь он испытывал это часто: Андозерский делал ей нежные глаза, и она весело говорила с ним.

Его румяные щеки лоснились из-под широкополой соломенной шляпы. Логин не понимал, как она может смотреть на этого фата без отвращения и улыбаться ему. Ивакина волнуясь говорила:

- Когда я имела честь быть у вас последний раз, вы изволили упоминать об аэростатах.

-Об аэростатах? - с удивлением переспросил Логин.

"Конечно, - думал он, - нельзя же ей быть прямо невежливою, но зачем ясная доверчивость в глазах, безразличная ко всем? Зачем солнечная улыбка на этого нетопыря?"

- Я тогда не совсем поняла, - лепетала Ивакина.- То есть я поняла, но я хотела бы знать о времени. Вы говорили, что скоро последует прибытие воздушных шаров, но не можете ли вы определить более точно, когда именно это произойдет?

Испуганные глазки Ивакиной уставились на Логина с томительным ожиданием.

- Извините, я что-то не помню, - сказал Логин с мягкою улыбкою.

"Ото, - думал он, - какими жестокими бывают Анютины глазки! Бедный ухаживатель, кажется, наткнулся на хорошенькую шпильку и делает жалкое-

лицо. Поделом. Но мне непростительно думать, что Анна не видит его насквозь!"

Снял свою мягкую серую шляпу и махал ею перед лицом. Тонкая прядь светло-русых волос над высоким лбом колебалась от движения воздуха. Ивакина шептала:

- Позвольте, я понимаю, что секрет, но я, уверяю вас, не выдам. Я оправдаю ваше доверие. Логин наконец вспомнил.

- Ну, это я неясно выразился. Я хотел сказать, что теперь не всем доступны скорые способы сообщения,- железных дорог мало, воздушные шары не усовершенствованы. А если бы житель каждой деревушки мог легко сноситься с кем угодно, жизнь изменилась бы.

На лице Ивакиной отразилось сначала разочарование, потом недоверчивость. Она обиженно сказала:

- Нет, я вижу, вы не хотите оказать мне доверия. Но это совершенно напрасно. Конечно, я не принадлежу к партии действия, но я глубоко презираю те злоупотребления, которые держат наш бедный, заброшенный край в глубоких объятиях мрака невежества и суеверий. И если ожидаются какие-нибудь неожиданные акты, которые двинут вперед дело цивилизации и прогресса, то я, как всякий искренний друг народа и просвещенной культуры, буду искренно радоваться.

"Вот дура какая досадная! - думал Логин.- Ей хочется, чтоб я преподнес ей какую-нибудь нелепость. Ну что ж, изволь!"

И он сказал ей шепотом:

- Здесь могут услышать. Посмотрите, - сказал он громко, - за рекой деревянные развалины, - что-то вроде мельницы. Через полчаса,- опять шепнул он,- я там буду.

Он отошел от Ивакиной. Глаза его глядели устало и слегка насмешливо.

Ивакина заволновалась и стала пробираться к кустам. Она приняла так много предосторожностей быть незамеченною, что все заметили ее желание скрыться. Но у нее был такой несчастный вид, что никто не мешал ей, и только Баглаев начал объяснять что-то на ухо Андозерскому, давясь от хохота. Андозерский выслушал, захохотал, хлопнул Баглаева по плечу и закричал:

- Ах ты, брехун, что выдумал!

Баглаев испугался и растерянно забормотал:

- Ну, ну, пожалуйста, ты вслух не повторяй, здесь барышни.

- Так ты и не говори при барышнях -таких вещей, гусь лапчатый!

- Ну, ну, нализался ни свет ни заря, да и безобразничаешь, - надо и стыд знать.

- Выпьем, брат Юша, лучше, - примирительно сказал Андозерский.

- Ну, вот это - дело. А то что хорошего так-то, - рот нараспашку, язык на плечо. И хлобыснуть можно.

- И при барышнях можно?

- Это, брат, всегда можно. Ее же и монахи приемлют.

Евлалия Павловна беседовала тихо с юным товарищем прокурора. Ее щеки раскраснелись, а Браннолюбский млел и таял. Биншток смотрел на них и злился. Когда Браннолюбский отошел, Биншток горячо заговорил о чем-то шепотом; он наклонялся к самому уху Евлалии, под ее широкую, нарядную шляпку Она досадливо отклонилась от него и сказала негромко:

- Ах, оставьте, - что вы за жених!

- Что ж такое-! Я, кажется... Положим, я теперь мало получаю, но у меня есть протеже. Евлалия засмеялась язвительно.

- Протеже! Туда же! А с Жозефиной кто целовался?

Она отошла от Биншток а. Он сделал сердитое лицо и стал иронически улыбаться. Логин подошел к нему. Биншток сказал злобно:

- Ну, люди здесь! Скандал!

- А что?

- Сплетники, клеветники. Знаете, например, что про вас говорит Браннолюбский? Логин нахмурился и спросил:

- А помните, что вы сами обо мне говорили? Глаза Биншток а смущенно забегали.

- Что вы, Василий Маркович, когда же это? Кто это вам сказал?

Поверьте, я всегда за вас, а вот Андозерский...

- Не желаю этого знать, - сухо прервал его Логин и отошел от него.

Биншток торчал среди полянки и сконфужена о улыбался.

Меж тем, в ожидании завтрака, общество расходилось с лужайки в лес.

Барышни вздумали купаться: Валя обещала показать превосходное место. Но когда уже совсем собрались уходить, Анна сказала что-то на ухо Клавдии.

Клавдия покраснела и села на прежнее место.

- Что же ты, не пойдешь? - спросила ее Анна.

- Конечно, не пойду.

Так и я не пойду, - сказала Анна и тоже села.

Остались и другие. Клавдия тихо сказала Анне:

- Ты же сама говоришь...

Анна взглянула на нее холодными, ясными глазами, повела плечом и лениво ответила:

- Я наверное не знаю, - я только так подумала. Да и не все ли равно?

Валя и Варя попытались было уговорить других идти с ними, потоптались, похихикали и пошли себе одни. Анна посмотрела за ними с равнодушною улыбкою и сказала:

- Все ушли понемногу, пойдем и мы куда-нибудь. Она пошла в другую сторону от ручья, между кустами и дорогою. Клавдия и Нета шли за нею.

- Как надоели мне эти господа! - говорила Клавдия.- Как с ними мучительно скучно!

Анна задумалась о чем-то. Почти бессознательно сорвала она тонкую ветку, оброснула ее и легонько покачивала ею по своему платью.

- Кажется, он не вовремя затеял это, - сказала она вдруг.

- Ты про кого это? - удивилась Клавдия.

- Я думаю про Логина.

- Ты уж не влюбилась лир-воскликнула Нета и засмеялась. - Вот уж прелесть! Какой-то неодушевленный.

Анна покраснела и сказала:

- А ты, одушевленная...

- Да уж я, конечно, - с бойкою гримасою говорила Нета.

- А он что?

Нета быстро огляделась-никого близко не было.

- Не знаю, как быть,- зашептала она,- хоть убегом венчайся, так ни за что не отдадут.

- Поэтично! - насмешливо сказала Клавдия.

- Вот уж нет,- одна досада! То ли дело, как все по порядку.

- Фата, цветы, подружки, певчие, - тихо улыбаясь, говорила Анна.

Логин стоял на мостике, который своими полу с гнившими досками уныло навис над веселым ручьем Безоблачно ясен был день- безнадежно тоскливо было в душе Логина.

Андозерский и Баглаев подошли к нему. Оба они были чем-то радостно возбуждены. Андозерский сказал со смехом:

- Барышни не пошли купаться, - жаль! Все Анюточка виновата.

- Что ж, ты подсматривать собирался? - спросил Логин почти враждебно.

- А то зевать, что ли? Ну да ничего, и эти две сестрицы недурнененькие, как веретенца ровненькие.

- Сущие лягушки по грациозности,- сказал хихикая Баглаев. - Пойдем, спасибо скажешь.

- Они не обидятся, - убеждал Андозерский.- Нарочно на видное место пошли.

Они оба потянули за собою Логина, но он наотрез отказался,- и они отправились вдвоем подсматривать за купающимися девицами. Сестры плескались в ручье на открытом месте, где было широкое русло. Еще издали были слышны их крики и визги и всплески воды под их ногами. Андозерский и Баглаев остановились за кустами и смотрели на купальщиц. Потом присели на корточки и пробрались поближе к берегу.

Валя метнула на них вороватыми глазами, затрепетала от веселой радости и сделала вид, что не замечает никого. Тихонько сказала что-то сестре. Варя посмотрела в ту же сторону и тоже притворилась, что ничего не видит. Сестры смеялись и плавали, и брызги воды вздымались со звонким, стеклянным плеском из-под их проворных ног. Сильные, стройные тела под ярким, веселым солнцем выделялись розово-золотистыми яркими пятнами среди белых брызг, синей полупрозрачной воды, веселой зелени леса и желтой полосы прибрежного песку, на котором лежали платья. Тяжелые черные волосы красиво осеняли загорелые лица с блудливыми глазами и пышно-багряными щеками.

- Вот бы сюда Гомзина, - захихикал Баглаев,- то-то бы он зубами защелкал.

- А вот и Валькин жених любуется, сказал Андозерский. - Эх, рылом не вышел!

- Чучело гороховое! - подхватил Баглаев. - Черти у него на роже в свайку играли, Ишь, глазища выкатил!

На другом берегу из-за кустов выглядывала кудрявая голова Якова Сеземкина. Очевидно, что он не видел тех, кто стоял против него: его глаза жили в это время одною только Валею, - он словно заучивал каждую черточку красивого тела. Сестры видели его и были рады.

Логин постоял на мосту, потом перешел ручей и стал взбираться на высокий берег по узкой тропинке Но когда с вершины холма услышал смех и голоса купающихся сестер и увидел, что они плещутся на открытом месте, он повернул назад-и вдруг встретил Жозефину Баглаеву. Она запыхалась от скорой ходьбы. У нее было озабоченное и раздраженное лицо. Быстро спросила:

- Где мой муж?

- Право, не знаю.

- Ах, вы его укрываете! - злобно закричала Баглаева, и черные глаза ее гневно засверкали на Логина. - Но не беспокойтесь, - найду и без вас.

Пробежала мимо Логина. Он остановился и прислушался. Скоро услышал ее гневливые крики и громкий визг и смех сестер Дылиных.

Вспомнил, что Ивакина уже давно ждет его. То подымаясь, то опускаясь по крутым откосам берега, пробирался к той мельнице, которую показал Ивакиной Иногда приходилось схватываться за смолистые ветви молодых елок, чтоб не соскользнуть вниз.

В укромном местечке за кустами увидел нежную парочку: Нета и Пожарский сидели рядом, тесно прижимались друг к другу, любовно переглядывались и говорили. Он прошел сзади их-не заметили. Сладкий, звонкий поцелуй раздался за ним и разнежил его истомою желания.

Наконец Логин добрался до заброшенной мельницы. Ивакина сидела на пороге покинутой избы. Ее горячее лицо было почти красиво, - -таким пылким нетерпением сверкали маленькие глазки. Логин сказал:

- Вот вы где! Пойдемте-ка вниз, авось нас там угостят варей.

Ивакина робко подала ему руку, и они потихоньку пошли к мостику. Логин сказал:

- Так вот, любезнейшая Ирина Петровна, вы хотите знать, когда именно.

Извольте,- но сначала дайте клятву, что вы сохраните это в тайне.

- Клянусь, - торжественно сказала Ивакина. Логин остановился, выпустил ее руку и, мрачно глядя на нее, сказал:

- Клянитесь спасением вашей души Ивакина изумилась и даже всплеснула руками.

- Но, помилуйте, это - нерациональная клятва. С тех пор, как Дарвин доказал...

- Ну, все равно, - снисходительно сказал Логин,- каждый дает обещание сообразно своим убеждениям. Да вы, может быть, толстовка?

- Я отношусь, понятно, к великому русскому писателю с глубочайшим уважением, но нахожу, что пресловутые доктрины о непротивлении злу, о неделании,- ошибки гениального человека. Когда повсюду вокруг царит беспросветное зло, когда паразиты на двух ногах и кулаки в поддевках и во фраках сосут народную кровь, обязанность каждого честного гражданина-борьба и труд. К тому же ссылки на такой устарелый источник, как Евангелие, в наш электрический и нервный век я признаю нерациональными и несовременными: принципы, изложенные в этой замечательной книге вперемежку с легендами, конечно, были в свое время полезны, но уже давно отслужили человечеству свою службу.

- Итак, заповедь: не клянись...

- В обыкновенных условиях жизни я отвергаю клятву, как недостойное уважающих себя людей проявление взаимных отношений недоверия и мелочной подозрительности. Но в исключительных случаях, когда дело касается социальных и прогрессивных интересов, а также возвышенно-идеальных стремлений, я считаю своим долгом признавать обязательность клятвы.

"Типун тебе на язык, распространенная болячка!"- думал между тем Логин.

- Итак,- сказал он,- клянитесь не выдавать никому тайны, которую я вам открою, клянитесь наукой, прогрессом и народным благом.

Ивакина торжественно подняла правую руку и воскликнула:

- Клянусь наукой, прогрессом и народным благом никому не выдавать тайн, которые будут мне открыты вами!

- Через две недели в четверг, - таинственным голосом сказал Логин и опять подал руку Ивакиной. Ивакина затрепетала.

- Как? Что именно?

- Произойдет решительное: прилетят воздушные шары секретной конструкции и привезут конституцию прямо из Гамбурга.

- Из Гамбурга! - в благоговейном ужасе шептала Ивакина.

Она шла взволнованная, не замечая дороги. Логин продолжал:

- Больше ничего не могу сказать. И помните: за измену-смертная казнь,

- в мешок и в воду.

- О, я знаю, знаю! Я дала клятву, - и сдержу ее!

- Не занимаетесь ли вы, Ирина Петровна, литературой?

Ивакина лукаво улыбнулась и спросила:

- Почему же вы так думаете, Василий Маркович?

- Да вы так литературно выражаетесь.

- Да? Вы находите? О, я очень много читаю: не говоря уже о том, что ни одна деталь школьного режима не ускользнула от моего внимания, я читаю много и по общей литературе. Но представьте! В моем захолустье, где вместо людей можно встретить только господ Волковых да совершенно неинтеллигентных волостных писарей, мне не с кем, положительно не с кем, обменяться живыми и свежими мыслями, которые навеиваются чтением книг честного направления. Да, вы угадали: я немножко занимаюсь литературой. То есть я, видите ли, составила одну азбуку по генетически-синтетическому слого-звуковому методу и сборник диктантов популярно-практическинаучного содержания, расположенных по аналитически-индуктивному методу.

- Очень полезные работы; они, конечно, приняты во многих школах?

- Увы! К сожалению, у нас везде царит такая рутина, стремление придерживаться раз пробитой колеи: ничего оригинального и знать не хотят.

Азбука моя употребляется в двух школах нашего уезда, представьте, только в двух! и в одной школе тетюшского уезда, всего в трех школах. Сборник диктантов постигнут еще более плачевною участью: я не могла даже найти для него издателя и могу употреблять только в своей школе.

- Это очень печально.

- Но я не падаю духом. Меня воодушевляет мысль, что в великом процессе поднятия народных масс и я приношу долю пользы, хотя бы и минимальную.

Теперь я привожу к окончанию одно грандиозное предприятие, которое стоило мне многих бессонных ночей, нравственной и умственной борьбы и нескольких лет интенсивного труда и неутомимых изысканий.

Логин напряженно старался не засмеяться. Он сказал:

- Это очень любопытно. Какое- же это предприятие?

- Это - хрестоматия для народных школ с целью поставить перед сознанием детей во весь рост те идеальные личности, которых так много на нашей родине, чтобы дети имели образцы для почитания и подражания.

- А вы верите в идеальные личности?

- Безусловно! Я привожу литературные примеры идеального священника, доктора, лакея, сестры милосердия, идеальной учительницы, идеального помещика, идеального станового, - словом, идеальных личностей всех сословий.

- Ну а просто человек, живой человек,- есть он в вашей книге?

- Это все люди, и притом лучшие!

- И всей этой слащавой идеальностью вы хотите пичкать деревенских малышей? К чему? Зачем обманывать их? - горячо говорил Логин.

- К чему? Что же, по-вашему, следует с самого раннего возраста показать детям все худое в жизни и разбить в них веру в хорошее? Нет, школа обязана давать детям положительные идеалы добра и правды.

- Идеал - Бог, идеальный человек - Христос, а вы им дрянных кумирчиков налепите, приучите всяких лицемерных честолюбцев на пьедестал ставить, по-холопски стукаться лбами, и перед кем?

- Вы отвергаете, что есть идеально хорошие люди?

- Не встречал я -таких.

- Сожалею вас. А я встречала.

- Всякий паршивец воображает, что он на каждом шагу так подвигами любви и сыплет. А поглядишь-и наилучшие люди самолюбцы, только полезнее для других.

- Как? Вы отвергаете самоотверженную любовь? Эту святую силу, которая иногда облагораживает даже злодея?

- Самоотверженная любовь, Ирина Петровна, такая же нелепость, как великодушный голод. Уж коли я люблю, так для себя люблю.

- Я должна вам сказать, что вы или не видели хороших людей, или не сумели оценить их. Но я глубоко верю в то, что есть высоко-идеальные, светлые личности, и я убеждена, что мы обязаны показать детям идеалы в их жизненном воплощении. Думать иначе, извините меня, могут только черствые натуры или люди, желающие щеголять напускным нигилизмом.

Ивакина была в большом негодовании; все морщинки ее маленького лица дрожали и волновались. Логин смотрел на нее с улыбкою, но и с досадою.

"Вот, ведь чахоточная, а какой в ней отважный дух!"-думал он.

В это время они пришли на лужайку, где остальное общество уже сидело за завтраком, в тени старых илимов и берез.

- Что, дружище, - закричал Андозерский, - никак тебе Ирина Петровна головомойку за нигилизм задает? Логин засмеялся. Сказал:

- Да, вот мы об идеалах не сошлись мнениями.

- Не признавать идеалов-безнравственно и нерационально, - горячо сказала Ивакина.

- Я вполне согласен с многоуважаемой Ириной Петройной, - внушительно сказал Мотовилов. - Главный недостаток нашего времени-затемнение нравственных идеалов, которым, к сожалению, отличается наша молодежь.

- Совершенно верно изволили сказать, к сожалению, - подтвердил Гомзин, почтительно оскаливая зубы.

Федор Сологуб - Тяжелые сны - 04 часть, читать текст

См. также Сологуб Федор - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :