Александра Соколова
«Царский каприз - 02»

"Царский каприз - 02"

VI

ВСТРЕЧА

С переездом императорского семейства в Царское Село заметно оживилось и на улицах, по которым ежедневно катались августейшие дети, толпами ждал и приветствовал их народ, в то далекое время беспрепятственно допускаемый всюду, где была возможность встретиться с царской семьей.

В Павловске, где в то время еще не было роскошного вокзала и куда только еще проектировалась железная дорога, два раза в неделю по вечерам играл военный оркестр, собирая в эти дни многочисленную публику и массу дорогих и прихотливых экипажей.

С переездом государя и его семьи в Царское Село и Павловский парк значительно оживился благодаря тому, что почти на каждом гулянье присутствовал кто-нибудь из царской фамилии.

Чаще других приезжал на музыку сам государь, которого неизменно сопровождал его любимец-адъютант, фамильярно врезавшийся в толпу, здороваясь направо и налево со всеми и усердно следя за тем, на кого обращено исключительное внимание государя. Великий князь Михаил Павлович, не любивший общества этого фаворита, уклонялся от сопровождения государя на музыку в Павловск и делал это так демонстративно, что в те дни, когда заранее было известно, что великий князь поедет вместе со своим державным братом в Павловский парк, любимый адъютант государя сам заранее под тем или другим предлогом отклонял от себя эту поездку.

Однажды, когда Михаил Павлович приехал в Павловск позже обыкновенного и совершенно неожиданно, государь, сидевший в конце парка, неподалеку от тогдашней Китайской беседки, впоследствии снесенной по его приказанию, завидев брата, поспешно встал и пошел к нему навстречу.

Фаворита императора в этот вечер не было, и его сопровождал только дежурный флигель-адъютант.

- Ты один? - спросил великий князь, крепко пожимая руку брата.

- К сожалению, один! - развел руками император.

- Почему "к сожалению"? Неужели тебе так скучно без твоего полунемца?..

Великий князь всегда называл любимца государя "полунемцем".

- Да, скучно, потому что он всегда всех знает и может не только по имени всех называть, но и приблизительную биографию каждого сообщить.

- А тебя заинтересовала чья-нибудь биография? - рассмеялся великий князь.

- Еще как заинтересовала-то! - смеясь, покачал головой государь. - Прямо скажу тебе, я очарован! Такую красавицу увидал, что, как говорит старый сашин "дядька", ни в сказке сказать, ни пером написать!..

- Где же ты увидал такую сказочную красавицу? Здесь, на музыке?

- Здесь, здесь!.. Она все время тут в парке прохаживалась со старой, очень красивой дамой. С ними какой-то офицер гвардейский был сначала, а потом он ушел и они остались одни. Ну, уж и красавица, я тебе скажу!.. Не помню, чтобы мне когда-нибудь приходилось видеть что-либо подобное!

- Браво! Да ты прямо в восторг приходишь?

- Именно в восторг, брат, положительно в восторг!

- И куда же девалась твоя небывалая красавица?

- Не знаю!.. Исчезла... в воздухе расплылась, как сильфида... на дно речное опустилась, как русалка!..

- Жаль!.. Взглянул бы я на такую сказочную принцессу! - рассмеялся великий князь.

- И, наверное, очаровался бы так же, как и я!

- Легко быть может! А пока позволь мне пойти раскланяться с прелестной молодой девушкой, которая хотя и не принадлежит к сказочным виденьям, но тоже в смысле красоты постоит за себя! - и, не дожидаясь ответа государя, Михаил Павлович поспешил навстречу выходившим из боковой аллеи Лешернам, матери и дочери.

Он любезно сказал несколько слов старой генеральше, улыбнулся красавице-невесте и, доведя их до платных мест перед музыкальной эстрадой, раскланялся с ними и вернулся к государю.

Тот поспешил к нему навстречу и взволнованным голосом осведомился:

- С кем это ты сейчас разговаривал? Ведь я о них тебе и говорил, про них тебе и рассказывал.

- Так это - твоя легендарная красавица? - весело рассмеялся великий князь. - Очень рад, что она так понравилась тебе.

- Да кто она? Кто?

- А та самая молодая девушка, о которой мы с тобой недавно говорили и судьбой которой мы так заботливо занялись!.. Это - дочь покойного генерала Лешерна, невеста князя Несвицкого.

- Как?.. Эта красавица - молодая Лешерн?.. И от брака с этой красавицей так упорно открещивался твой офицер?

- Как видишь! - пожал плечами великий князь.

- Ах он дуралей! - бесцеремонно воскликнул государь. - И родятся же на свете такие! А она, что же, влюблена в него? - продолжал он, видимо заинтересованный разговором.

- Очевидно, да, если так беззаветно отдалась ему!

- Да, вот как? Ну, теперь по крайней мере хотя ты устроил ее материальное благосостояние, потому что в ее счастье с этим субъектом я отказываюсь верить! - произнес государь после минутного молчания.

- Да, я передал ей данные мне тобою деньги, да кроме того, наша "волшебница" прислала ей роскошное подвенечное платье и прибавила к этому дорогой жемчужный прибор...

- Императрица? Да? - обрадовался государь. - Что за ангел женщина, и как ей доступны и понятны всякое горе, всякая невзгода житейская!.. А свадьба скоро назначена? - спросил он после минутного молчания.

- Да на будущей неделе.

- А где будут жить молодые после свадьбы?

- Они устроятся на первых порах очень мило и оригинально. Молодая княгиня переедет в Царскую Славянку, где расквартирован на зиму Преображенский полк, и там проведет все лето среди того комфорта, которого возможно будет достигнуть в декоративной обстановке простой, по возможности роскошно убранной крестьянской избы... Идея этой метаморфозы принадлежит самой будущей княгине и продиктована ей настоятельным отказом старой генеральши Лешерн хотя бы один день пробыть под одной кровлей с будущим зятем.

- Молодец ее превосходительство! - рассмеялся государь. - Я понимаю ее!..

Он встал с места и прошел вместе с великим князем на главную аллею.

На повороте им опять попались навстречу генеральша Лешерн с дочерью.

На этот раз их сопровождал Несвицкий. Он моментально вытянулся во фронт перед государем. Тот небрежно ответил ему военным поклоном.

Великий князь в свою очередь обменялся поклоном с дамами, а государь при этом почтительно приложил руку к фуражке, после чего, обернувшись к следовавшему за ним дежурному флигель-адъютанту, приказал по возвращении во дворец тотчас же позвать к нему сверстника-фаворита.

Великий князь Михаил Павлович, услышав это приказание, пристально взглянул на государя. Ему было хорошо известно то участие, которое принимал этот фаворит в интимной жизни его державного брата, и к нему невольно закралось какое-то беспокойство относительно дальнейшей судьбы будущей княгини.

На следующий же вечер фаворит под каким-то благовидным предлогом уже звонил в квартиру генеральши Лешерн.

Какого рода переговоры повел он с ней и что сказал он молодой красавице-невесте, - неизвестно, но после аудиенции, данной ему государем по возвращении его из Петербурга, государь вышел к вечернему чаю мрачнее тучи и до самого дня свадьбы Софьи Лешерн уже более не произнес имени князя Несвицкого и его красавицы-невесты.

Только старая генеральша после отъезда нежданного посетителя долго пробеседовала с дочерью, причем они не раз, заливаясь слезами, старались успокоить друг друга, да Софья Карловна отправила с нарочным записку к своему жениху с просьбой немедленно приехать к ней.

Князя посланный не застал дома, и он приехал только на следующий день, рано утром, и, входя, предупредил, что он долго оставаться не может и что его дома ожидает важное дело.

- Неожиданно приехал из Москвы мой дядя, - пояснил он невесте. - Он уже был у меня и тоже не застал меня дома. Его приезд имеет важное, решающее значение для меня и для вас. Я имею полное основание предполагать, что он приехал по поручению матушки, хотя будет уверять, что его вызвали в Петербург его личные дела. Мне нужно строго обдумать свой предстоящий разговор с ним. Я знаю, как всецело матушка доверяет ему и какое влияние он имеет на нее!

- Ну еще бы! - с холодной улыбкой повела плечами Софья Карловна. - Ведь это тот "дядя", после которого ваши меньшие сестры и братья являются единственными наследниками?

Несвицкий покраснел и строго заметил:

- Я попросил бы вас не позволять себе такого тона в разговоре о моей матери!

- Я не произносила имени вашей матушки и не знаю, почему упоминание об этом родственном праве может являться оскорбительным для ее чести! А впрочем, я вызвала вас не затем, чтобы пререкаться с Вами. Мне нужно сделать вам довольно оригинальное сообщение и предварительно предложить вам один, быть может, довольно щекотливый для вас вопрос.

- Что такое? - спросил Несвицкий недовольным тоном, опускаясь в кресло с видом человека, добровольно обрекающего себя на скучную и томительную беседу. - Я слушаю вас, - сказал он, скрещивая на груди руки.

- Я предупредила вас, что мой вопрос может показаться вам несколько щекотливым.

- Я слушаю вас! - нетерпеливо повторил князь.

- Скажите мне... Вас очень не уважают и в том обществе, в котором вы вращаетесь, и в том полку, в котором вы служите?

Софья Карловна говорила холодно и спокойно, в упор глядя в лицо своего жениха.

Он как-то весь съежился под этим холодным взглядом, а затем произнес глухим голосом:

- Я не понимаю вашего вопроса!

- А между тем он прост и понятен! Каждый человек сам прежде и полнее всех должен оценивать и понимать отношение к нему окружающих его лиц. Вы особенно блестящим умом не одарены, но все-таки должны же и можете же понять, за что именно относятся к вам с таким глубоким пренебрежением, что это чувство переносится на все, вам близкое.

- Что вы хотите сказать?.. Я не понимаю вас! Я считаюсь одним из самых исправных по службе офицеров, и мое начальство...

- Не о вашем начальстве речь и не о вашем умении вытягивать носок и громко кричать на парадах. Ваша военная дрессировка меня не касается... Можно не уметь маршировать на плацдарме, но уметь твердо держать свое дворянское знамя, уважать свое родовое дворянское имя!..

- Но объяснитесь же, наконец!.. Что вы хотите сказать?..

- Я хочу поведать и рассказать вам о том, что вчера здесь, в доме моей матери, в доме моего всеми уважаемого отца, мне было предложено бросить вас, прогнав вас из дома и довольно невыгодный и вовсе не почетный титул вашей супруги променять на... очевидно выгодный титул фаворитки.

Несвицкий при этих словах широко открыл глаза, медленно, как во сне, поднялся с места и с расстановкой переспросил:

- Вам... Вам было сказано все это?

- Да, и мне, и моей матери... Здесь, в нашем доме, передо мной в ярких красках нарисовали ту перспективу роскоши, "величия" и "почета", даже "почета", которые ожидают меня, если я соглашусь на сделанное мне предложение, и для вящего моего вразумления мне назвали несколько громких имен, отчасти уже удостоенных подобного почетного положения, а отчасти еще добивающихся его! Затем в заключение меня льстиво и угодливо заверили, что то положение, которое ожидает лично меня, в случае моего согласия, значительно превзойдет все, чего тем же путем успели добиться другие...

Софья Карловна на минуту умолкла. Молчал, сидя перед нею, и Несвицкий.

- Вас удивляет, что я выслушала все это до конца? - заговорила опять Лешерн, - что я дала излиться такому странному красноречию?.. Я понимаю ваше удивление!.. Но я была слишком ошеломлена, слишком поражена всем тем, что я услышала... А вы... хотели бы, чтобы я согласилась? - в лицо ему рассмеялась Софья Карловна. - Впрочем, вы правы. По вашему адресу, на случай моего согласия, была также целая серия разных обещаний: и денег вам дали бы, и чинами вас не обошли бы, и ваша строгая и безупречная матушка, вероятно, лишний раз командировала бы к вам вашего "дядюшку", поручив ему поздравить вас с исключительной милостью! К сожалению, в семье Лешерн честь понимают по-своему, и лицо, говорившее со мною, уехало из нашего дома, вероятно, дав себе слово впредь осторожнее браться за подобные миссии! Но, принимая на себя это, этот человек шел к людям, совершенно незнакомым ему, к людям, которых он до вчерашнего дня и в глаза вряд ли когда-нибудь видал... Он просто судил о нас по другим, близко знакомым ему примерам, тогда как вас, князь, он вероятно и в обществе не раз встречал, и по службе вас видал и знает. Скажите, на чем же он основывался, когда так смело и бесстрашно явился сюда с предложением, которое, будучи обращено ко мне, неминуемо касалось и вас, как моего будущего мужа? Что сделали вы, князь, что все это по вашему адресу и возможно, и доступно?..

- Что же мне, на дуэль, что ли, вызвать этого посланца? - нетерпеливо оборвал ее речь Несвицкий, порывисто встав и натягивая на руки форменные белые перчатки. - Ведь должны же вы понимать, что дуэль тут невозможна, как недопустима и другая мера воздействия. Я кулачных боев не признаю и на кулачках никогда ни с кем не дрался!.. В угоду вам я боксу обучаться не стану!..

- И... вы даже хотя бы через бесконечно доброго и бесконечно корректного великого князя Михаила Павловича не попытаетесь попросить отчета в том, о чем я сказала вам?

Несвицкий порывистым движением чуть не пополам разорвал перчатку и, не сдерживаясь, крикнул, как еще ни разу не кричал в доме Лешернов:

- Да вы с ума сошли! Вы положительно с ума сошли! Да понимаете ли вы, на что вы меня толкаете, о каком отчете вы говорите!.. Нет, у вас положительно какие-то допотопные понятия, и я, право, не знаю, как нам с вами жить придется при таком вашем мировоззрении!..

- Да и я в раздумье останавливаюсь перед вопросом, "как нам с вами жить придется"? - вздохнула Софья Карловна.

Князь ничего не ответил; он молча стоял перед ней, как бы что-то соображая и над чем-то крепко задумываясь.

- Я надеюсь, что ни вы, ни ваша матушка не позволите себе никакой резкой выходки и обойдете молчанием весь этот... несколько неловкий инцидент? - произнес он, первый нарушив молчание.

- Что сделает матушка, за это я вам поручиться не могу... Что же касается меня, то я смело могу уверить вас, что я только теперь вполне поняла и вас, и то, что ожидает меня в совместной жизни с вами. И я заявляю вам, что, как я никогда ни перед чем не сробею и не отступлю, так же точно я не пойду навстречу никакому новому оскорблению, сознавая, что заступиться за меня некому и ни на чью смелую и честную защиту я рассчитывать не могу! Это - тяжелое преимущество сирот, и не дай вам Бог когда-нибудь понять всю безотрадность этого права!..

Со своей матерью Софья Карловна не затрагивала вопроса о сделанном ей предложении. Слишком тяжело легло оно на их чуткие души. Но за них всем происшедшим возмутился великий князь Михаил Павлович, всегда умевший знать все то, что ему хотелось знать.

Великий князь в течение целого дня не видался с государем и даже не поехал к нему с обычным рапортом, запиской уведомив его о своем внезапном нездоровьи.

Государь не поверил болезни брата и на следующее утро сам поехал к нему на Елагин остров.

- Ты чего это дуешься? - спросил он, входя в кабинет брата, который поспешил встретить его на пороге комнаты. Чем это ты так разобиделся, что даже во дворец заглянуть не хочешь?

Великий князь с обычной ему прямотой резко отозвался об эпизоде с Лешерн.

- Ну, вот еще того не доставало, чтобы мы с тобой, с детства никогда не ссорившись, разодрались из-за бабьей юбки! - заметил государь. - Да и было бы из-за чего! Подумаешь, какая девственница!.. К гвардейским офицерам по казармам ездит! - повел он своими могучими плечами.

- Перестань! - серьезно, почти строго произнес Михаил Павлович. - Довольно того, что разные твои близкие любимцы могут оскорблять всех, кто им не по шерсти придется!.. На одного из них мне сегодня жалоба принесена, с которой я собирался завтра утром сам к тебе ехать!..

- Ты, стало быть, так и постановил ездить ко мне только с жалобами, а гостем тебе у меня тесно кажется?.. Разлюбить меня собрался?

- Нет, разлюбить тебя я не могу, если бы даже и пожелал сделать это... Но чем сильнее я люблю тебя, тем больнее мне видеть и слышать все то, что подчас вокруг тебя совершается! Ведь ты пойми, что теперь опять сделано!.. Чужая, ни в чем неповинная душа разбита, брат Николай! - взволнованным, слегка дрогнувшим голосом произнес Михаил Павлович, - чужое самолюбие затронуто... И все это сделано твоим именем, именем моего обожаемого брата и государя!

Голос великого князя дрогнул, и он, крепко пожав руку старшего брата, нежно поднес ее к губам.

Николай Павлович, глубоко тронутый, поспешно отдернул руку.

- Что ты?.. Полно!.. Успокойся!.. Стоит так волноваться из-за всего этого!.. Ну, хорошо, согласен, я не прав, да, впрочем, и не столько я, сколько тот, кто в своей угодливости без достаточного такта перешел необходимые границы.

- И ты такого человека выбираешь себе в поверенные? - укоризненным тоном произнес великий князь.

- Уж и "поверенные"!.. Скажешь тоже! Я никогда ровно ничего не доверял и не доверю ему, а женскому капризу я особенной цены не придаю и об этих пустяках действительно говорю с ним довольно часто и довольно прямо. Но как бы то ни было, а твое протеже - особа не в меру заносчивая! - недовольным тоном продолжал государь. - Ведь что она по моему адресу говорила!.. Как неосторожно выражалась...

- Ну, знаешь что? Довольно об этом!.. Вообще оставим всю эту прискорбную историю в покое!.. Меньше чем через неделю наши молодые обвенчаются и заживут себе той жизнью, какую им Бог на долю пошлет! До нас с тобой им и высоко, и далеко... Пожелаем мы им счастья издали и перестанем о них и говорить, и думать! - примирительно произнес великий князь.

- Согласен! - нехотя ответил государь. - Тем более, что у меня в виду имеется кое-что другое. Скажи, ты сам лично будешь посаженным отцом на свадьбе этой Лешерн?

- Да! А что?.. Ты меня заменить хочешь?

- Ну вот еще вздор!.. Стану я по всяким там свадьбам разъезжать!

- Нет, я думал потому, что наша "волшебница" так внимательно отнеслась...

- То императрица, а то я! - нервно произнес государь, вставая с места и первый направляясь к двери. - Я пройду к великой княгине! - обернулся он к брату и направился в ту сторону дворца, в которой помещались личные покои супруги Михаила Павловича, великой княгини Елены Павловны.

VII

НЕВОЛЬНЫЙ БРАК

Несвицкий угадал. Прибывший из Москвы родственник был действительно командирован матерью князя Алексея, старой княгиней, в которой он с самой ранней юности души не чаял и у которой находился в полном безотчетном повиновении.

Этот двоюродный дядя князя Алексея Несвицкого, степень родства которого с княгиней и ее меньшими детьми не была ни для кого тайной в Москве, был человек очень богатый, очень добрый и покладистый.

Он внимательно выслушал князя, понял его положение, взвесил все, что он имел "за" и "против" женитьбы на дочери генерала Лешерн, и взялся устроить это дело "там", "дома", причем, прежде чем уехать, вручил князю Алексею тысячу рублей на свадьбу, обещая скрыть от княгини эту довольно щедрую помощь.

- Ну чего тут! - добродушно произнес он в ответ на горячую благодарность князя, необыкновенно довольного этой неожиданной поддержкой. - Я и больше дал бы, да с собой не захватил!.. Правду сказать, княгиня наша в последнее время порядком-таки пообрезывает меня!.. Славная она у нас, только строга не в меру!.. Да ты, князек, не горюй! - ласково закончил он, по старой памяти называя Несвицкого тем именем, каким он звал его, когда тот был еще ребенком. - Я все меры употреблю к тому, чтобы уговорить ее... А ты говоришь, очень хороша невеста-то твоя?

- Да, она - положительно красавица!..

- Скажи на милость!.. И сам государь, ты говоришь, соперником тебе заявился? - рассмеялся он.

Несвицкий трусливо огляделся по сторонам.

- Не бойся! - остановил его дядя. - Я осторожен!.. Не понимаю нешто? От меня никто не услышит... В Москве я одной княгине только и расскажу про это... Знаю, что можно говорить, а чего нельзя... не маленький! Когда свадьба-то, ты говоришь?

- В воскресенье.

- Так, так!.. А сегодня у нас вторник!.. Всего ничего, значит, осталось... Взглянул бы я на тебя, князек, под венцом!..

- Что же, оставайтесь! - нерешительно произнес Несвицкий.

- Ну вот еще!.. Чего там? Я так только сказал!.. Да и некогда мне, княгиня меня на срок отпустила. Она там, гляди, волнуется!.. Эстафету прислать велела, коли экстренное чего... Да чего там экстренного? Окрутят тебя, только и всего! А я в день твоей свадьбы уж на полпути от " Москвы буду!.. Да и не выдержать мне у вас здесь, по обычаям вашим петербургским... Все на бульонах да на разных деликатесах; и не выругайся всласть, и щей кислых со льдом не спрашивай!.. Как у вас поживешь, так и всерьез поверишь, что всех крепостных на волю выпустят и рабов у помещиков отберут. Нет, москвичу в Питере не ужиться. Меня, кажется, озолоти, чтобы я здесь на житье остался, так я не соглашусь... Погостить погощу, а в коренные питерцы записаться - слуга покорный!..

Простившись с Несвицким и дав ему на прощанье совет беречь молодую жену, не обижать ее, а жить с ней в мире и согласии, москвич выехал с первым отходившим мальпостом, составлявшим в то время еще предмет нововведения и роскоши, доступной далеко не многим.

Посещение дяди успокоительно подействовало на князя и, оставшись на другой день обедать в доме невесты, он был разговорчивее обыкновенного, а прощаясь, даже подошел к руке своей будущей тещи.

Ту удивила такая непривычная любезность, и она, почти брезгливо и холодно отдергивая руку, спросила:

- Что же, вы завтра за мебелью и вещами приедете?

- Да, завтра надо будет прислать за всем этим! - произнес князь. - Только я, право, не знаю... Быть может, мебель вам самим нужна?

- Вопрос о том, что мне лично нужно или не нужно, давно решен! - холодно ответила генеральша. - Я оставлю себе только самое необходимое, потому что и сама не собираюсь долго заживаться здесь. Впрочем, вас лично этот вопрос не касается: мы с дочерью между собой все это порешили...

- Я и не вмешиваюсь в ваши распоряжения! - обиженным тоном заметил князь. - Я хотел выяснить, что именно нужно будет брать отсюда, потому что я завтра занят и не знаю, в котором часу и буду ли вообще в состоянии лично приехать сюда.

- Ваше присутствие вовсе не нужно! - холодно заметила Софья Карловна.

- Даже "не нужно"? - сконфуженно улыбнулся Несвицкий.

- Я хотела сказать "не обязательно", - поправилась она. - Совершенно достаточно будет, если вы пришлете доверенного человека, который сумеет все порядком уложить и в целости довезти!

- В этом отношении вы можете быть совершенно спокойны... Мой денщик- человек и опытный и расторопный. Он уже обо всем предупрежден, и вы смело можете доверить ему. Таким образом, сам я заеду перед вечером, потому что к ночи я должен буду попасть домой, в Царскую Славянку...

- Повторяю вам, что ваше присутствие вовсе не обязательно, - заметила Софья Карловна, - и что эти последние дни вы можете почти вовсе не бывать у нас!.. У вас найдется много занятий, а мне здесь всякая минута дорога будет... Ведь это - последние дни, которые я проведу с мамой!..

Голос молодой невесты дрогнул.

- Я, право, не знаю... Я предлагал вашей матушке... - начал князь.

- Что? Ко мне переехать?.. Вы знаете, что она никогда не согласится на это. Об этом и говорить нечего!.. До свадьбы остается так мало, а хлопот у нее так много, что, повторяю, вы можете вовсе не бывать здесь.

- Как? Совсем не приезжать к вам до свадьбы? Но ведь это покажется странным.

- Кому? Мы и вообще-то мало с кем видимся, а теперь, в эти последние дни, и вовсе никого принимать не будем. Ведь существует даже какой-то обычай, в силу которого в самый день свадьбы жених с невестой вовсе не видятся до того момента, когда встретятся в церкви.

- Да, но ведь то лишь в самый день свадьбы, чтобы удвоить затем удовольствие свидания! - улыбаясь, сказал Несвицкий.

- Ну, а мы с вами удесятерим это удовольствие и в течение четырех дней не встретимся! - улыбнулась Софья Карловна такой улыбкой, от которой ее жениху холодно стало.

Старая генеральша не присутствовала при этом последнем объяснении. Она раньше ушла к себе, и когда, проводив жениха, Софья Карловна прошла к ней, она застала ее задумчиво сидящей перед совершенно догоравшим камином. Генеральша так глубоко ушла в свои невеселые думы, что при входе дочери слегка вздрогнула.

- Тебе нездоровится, мама?.. Ты камин затопить велела? Ты озябла? - тревожно осведомилась та, опускаясь на скамеечку у ног матери и с любовью заглядывая в ее глаза.

- Нет, я здорова, а только видишь, как я сильно стариться начинаю? Среди лета камин топлю.

Софья Карловна ничего не ответила. Она прижалась щекой к тонким и холодным рукам матери и тихо прошептала:

- Прощай, мама!

Елена Августовна вздрогнула, а потом нежно сказала, проводя бледной рукой по головке дочери:

- Зачем говорить такое горькое слово, моя дорогая! С живыми людьми не прощаются, им "до свидания" говорят!

- Я не тебе одной "прощай" сказала, мама; я этим грустным и коротким словом со всей своей прошлой жизнью простилась - с молодостью, со всем, что красит эту молодость!.. Я не жила. А ведь мне тоже жить хотелось, тоже счастье грезилось!.. И вот я вся тут... Я отжила, и все для меня навсегда окончено!.. Не перебивай меня, мама, не утешай меня!.. Я не стою утешения... Я даже жаловаться не смею, потому что сама создала себе все то, от чего теперь заживо умираю! Никто не тянул меня к той жизни, какую я сама создала себе. Я видела, кого выбираю, видела и понимала, куда и к кому иду, и все-таки шла! И не мне роптать и жаловаться, достигнув той цели, какую я сама поставила себе... Мне тебя жаль, моя бедная дорогая мама! Мне жаль той мирной спокойной жизни, какою мы жили с тобой с минуты моего выпуска из института. Я не ушла бы из этой жизни, я все перенесла бы, всему покорилась бы, навсегда ушла бы от общества, чтобы не видать и не вызвать его справедливого осуждения!.. Но ты не захотела этого, и я покорилась твоему желанию, склонила голову перед твоим решением!

- Я не могла поступить иначе! - спокойно ответила Елена Августовна. - Я не себя и даже не тебя отстаивала и защищала; я стояла на страже доблестного и славного имени твоего отца... Я его лучезарную, кровью купленную славу туманить не смела и не хотела!.. Ты могла увлечься и ошибиться, могла впасть в заблуждение и я, но его светлая память должна оставаться чистой и неприкосновенной, и с его славного имени только твой брак с этим князем Несвицким смоет ту несчастную ошибку, которая запятнала его!

Софья Карловна подняла на мать пристальный и умоляющий взор и произнесла:

- Мама... дорогая!.. С могилой считаться нельзя... Сырая земля не мстит живым людям!.. Отец сам простил бы меня и не потребовал бы моего несчастия во имя спасения его личного самолюбия!.. Еще есть время... Освободи меня от данного мною слова!.. Позволь мне отказаться от этого брака!.. Не перспективой светлого счастья улыбается он мне, а грозит целой разбитой жизнью!.. Я от всего откажусь... Я уйду из мира, в монастырь постригусь, если надо... Обо мне никто никогда не услышит и никто не посмеет бросить словом укоризны в светлую память, которую ты так геройски отстаиваешь!.. Прости меня, мама, не губи меня! Дай мне остаться с тобой и подле тебя!

Софья Карловна говорила порывисто, вся охваченная горячим, непреодолимым волнением. Ее глаза, взор которых был поднят на мать, были полны слез.

Старая генеральша упорно молчала, ни одним словом не откликаясь на горячие, полные отчаяния слова дочери. В ней, видимо, происходила мучительная борьба.

Но гордость спартанки взяла верх над нежным чувством матери и, слегка отстранив рукою дочь, она произнесла голосом, который ей удалось сделать почти спокойным:

- Ты говоришь, что твой отец простил бы тебя? Быть может! Он мог пожертвовать тебе и гордостью своего прославленного имени... Но я не вправе сделать это!.. Если ты откажешь князю Несвицкому, мы все равно расстанемся... С его любовницей я под одной кровлей жить не могу!.. Никто и ничто в мире не в силах повлиять на мое решение!

Дочь слушала ее внимательно, и на ее выразительном лице стало отражаться какое-то смелое и бесповоротное решение.

- Ты права, мама, - сказала она, поднимаясь с подушки, на которой сидела у ног матери, и выпрямляясь во весь рост своей красивой и величественной фигуры, - ты свято права!.. Я своей неосторожной просьбой лишний раз оскорбила безупречную память отца!.. Я сама взяла на плечи крест и должна безропотно нести его до конца!.. Проведем эти последние дни вместе, без слез и без особенного горя!.. Проведем их, как люди, исполнившие свой долг и по возможности исправившие сделанную тяжкую ошибку...

- Мою, мама, только мою ошибку! - тотчас добавила Софья Карловна. - Ведь ты, как и отец, вошла в мир и выйдешь из него живой искрой лучезарного света!.. Да и о чем, собственно, так сильно горевать? Чем Несвицкий хуже других своих однокашников и однополчан?.. И я ли одна выхожу замуж при таких условиях? Я ли одна святою клятвой верности, произнесенной перед алтарем, только исправляю старую ошибку и белым подвенечным вуалем только прикрываю старый позор? Прости же мне то большое, непоправимое горе, которое я внесла в твою жизнь, и не поставь мне в вину того нового горя, с каким я подошла к тебе в настоящую минуту!.. Ничего подобного ты больше не увидишь и не услышишь, и как не дрогнула рука моего отца, поджигавшего роковой фитиль, чтобы произвести взрыв, так не дрогнет и моя рука, обмениваясь обручальным кольцом с нелюбимым человеком! Ведь любить своего нареченного, или - точнее - "обреченного" жениха, я не могу и не буду!.. Привыкнуть к нему мне, может быть, и удастся - ведь и к цепям кандальным, говорят, каторжники привыкают, но о любви между нами не может быть и речи! - Она помолчала, а затем произнесла: - Скажи, мама, ты в дом ко мне, на мое грустное новоселье в день моей свадьбы не поедешь?

- Ни в этот день и ни в какой другой, моя бедная, дорогая девочка! - тихим и грустным голосом ответила генеральша. - Мы простимся с тобой здесь, в этих стенах, видевших нашу невеселую, но тихую и спокойную жизнь, затем я увижусь с тобой только в те дни, когда ты сама найдешь возможным и захочешь навестить меня.

Софья Карловна ни слова не ответила на это тягостное для нее, но бесповоротное решение. Она хорошо знала, что ни упросить, ни разбудить мать она не в силах. Она только молча крепко обняла Елену Августовну и вышла из комнаты, не сказав ни слова.

Обе гордые спартанки, сдержанные, молчаливые и властные, хорошо понимали друг друга и не просили пощады ни у людей, ни у судьбы!

Все оставшиеся до свадьбы дни обе Лешерн провели относительно спокойно; они холодно и равнодушно встречали и провожали Несвицкого, заезжавшего только на самый короткий срок, и ни одним резким или укоризненным словом не нарушили обычного покоя своего тихого и безмятежного дома.

Только в комнате молодой невесты все дольше и дольше горел огонь по вечерам, свидетельствуя о бессонных ночах, которые проводила она на пороге новой жизни, да старая генеральша все ниже и ниже склоняла свою седую голову, стоя на коленях, перед кротким ликом Богоматери, озаренным сиянием неугасимой лампады.

Но вот наступил и самый день свадьбы.

С вечера мать и дочь дольше обычного просидели в комнате, где протекло столько памятных обеим мирных и отрадных часов, крепче обнялись, прощаясь, а на следующее утро встали и вышли к утреннему чаю обе бледные, но спокойные, будто даже веселые, с тем нервным подъемом духа, с каким идущие в бой войска выступают из походного лагеря после тревожно проведенной, бессонной и мучительной ночи.

Венчание было назначено в шесть часов вечера, и ровно в половине шестого ожидали приезда великого князя Михаила Павловича, лично пожелавшего отпустить свою посаженную дочь из ее родного дома.

Никаких особых приготовлений к этому приему в доме Лешернов не делали. Порядок там соблюдался постоянный, и к этому аристократическому и немножко по-немецки чопорному порядку прибавить было нечего.

В зале был приготовлен большой стол, покрытый белой скатертью; на нем стояли икона и перед нею хлеб-соль по русскому обычаю.

Великий князь приехал в полном мундире, с Андреевской лентой через плечо, в сопровождении щеголеватых адъютантов, и поднес невесте роскошный букет, вложенный в золотой ценный порт-букет.

Софья Карловна холодно приняла роскошное приношение, она как будто даже не заметила его. Она ничего не сознавала, ни о чем не думала... На нее смутной, грозовой тучей надвигалось сознание того, что все кончено, возврата уже нет и что, выходя отсюда, из этих мирных стен, она оставит в них все свое дорогое прошлое и вступит в новую, неведомую ей жизнь.

Старая генеральша встретила высокого посетителя полная гордого и глубоко осознанного достоинства, и великий князь, враг всякого раболепного преклонения перед властью, залюбовался тем гордым достоинством, с каким его встречали в этом скромном домике эти сравнительно скромные представительницы славного, но скромного и небогатого имени. Он подошел к руке генеральши, крепко поцеловал красивую ручку невесты и умело застегнул на ней поданный ему одним из адъютантов богатый и роскошный браслет.

Этот подарок был прислан невесте супругой великого князя Еленой Павловной, пожелавшей со своей стороны чем-нибудь почтить "дочь" своего августейшего мужа.

Но вот в передней послышались шаги, сопровождаемые звоном оружия, и вошедший шафер почтительно доложил невесте, что жених ожидает ее в церкви.

Она молча встала и, вся бледная, двинулась к столу, за которым еще бледнее, еще беспомощнее ее сидела старая генеральша.

Великий князь тоже встал и взял в руки поданную ему адъютантом икону. Старая генеральша стала рядом с ним.

Михаил Павлович, глубоко растроганный, высоко поднял икону над склоненной перед ним красивой головкой, и молодая женщина с тихим, сдержанным рыданием опустилась" на колени. Набожно приложилась она к иконе, коснулась бледными губами склоненной перед нею лицом головы августейшего посаженного отца и с громким рыданием, порывисто бросилась в объятия матери.

- Прощай, мама! - только могла выговорить она и, вся бледная, прижалась к матери, покрывая поцелуями ее руки, глаза, лицо.

Великий князь отвернулся, чтобы скрыть свое волнение. Нарядным шаферам как-то не по себе было на этой парадной свадьбе, которая была так/похожа на похороны.

Невеста подняла свое скорбное лицо с плеча матери.

- Я готова, ваше высочество, - проговорила она, обращаясь к великому князю, и прижимая тонкий расшитый кружевами платок к орошенному слезами лицу. Затем, взяв под руку почтительно склонившегося перед ней великого князя, она смело двинулась вперед, грандиозным жестом откидывая на ходу длинный трен своего воздушного венчального платья.

Обряд венчания был совершен с большой пышностью. Несвицкий, бледный, взволнованный, но в душе очень польщенный окружавшим его парадом, был очень красив под венцом и своей эффектной наружностью вполне гармонировал с стоявшей рядом с ним красавицей-невестой.

Сравнительно небольшая церковь дворца, в которой происходило венчание, была полна избранной, блестящей публикой. Узнав о том, что великий князь сам лично будет присутствовать на свадьбе, всегда угодливый штат придворных стал усиленно добиваться приглашения на свадьбу, и так как никакого торжества за обрядом венчания не следовало и принесение поздравлений новобрачным было назначено тут же, в боковом зале, примыкавшем к церкви, то и приглашения раздавались сравнительно легко.

Невеста стояла под венцом волшебно красивая и, как смерть, бледная. Ни кровинки не было в ее пленительном, как камея, правильном личике, но спокойствие ни на минуту не оставляло ее, и она твердым и отчетливым голосом ответила "нет" на вопрос священника о том, не связана ли она обещанием с другим, и спокойной, недрогнувшей рукой обменялась обручальным кольцом со стоявшим рядом с нею, совершенно чужим и почти не симпатичным ей человеком.

Поцелуй, которым обменялись "молодые", по обряду церкви, тотчас по окончании брачной церемонии, был так холоден и так мертвенно спокоен, что Борегар, стоявший в эту минуту позади "молодых", пресерьезно уверял потом, что от таких поцелуев вчуже холодно становится.

Когда, приняв поздравление от присутствующих, молодая княгиня под руку со своим августейшим посаженным отцом перешла в соседний с церковью парадный зал и великий князь, первый подняв бокал за молодых, громко и шутливо произнес традиционное русское: "Горько!", - Софья Карловна бросила на него укоризненный взгляд, но освященному временем обычаю все-таки подчинилась и протянула свое красивое, слегка разрумянившееся личико красавцу-мужу.

- Как ревеню хватила наша молодая! - дурашливо шепнул Борегар, опорожняя свой бокал и обращаясь к близ стоявшему товарищу.

Прямо к дворцовой церкви были поданы заранее заказанные шаферами лихие тройки, и спустя два или три часа молодая княгиня, при помощи раньше нее прибывшей на место камеристки переменив свой брачный туалет на кокетливый дамский наряд, уже сидела перед чайным столом, с роскошью накрытым в избе почти неведомой, скромной Царской Славянки.

Правда, туда на лето иногда переезжали семьи офицеров, но это переселение было настолько временным, что жизнь обставлялась по-дачному и не носила того характера роскошного новоселья, каким блеснула обстановка, приготовленная для молодой четы новобрачных.

Князь Несвицкий, в котором только что отпразднованная пышная свадьба оставила самое отрадное впечатление, сел за чайный стол в прекрасном расположении духа, не смущаясь даже тем, что во время сравнительно долгого переезда из города в место полковой стоянки молодая супруга не обменялась с ним ни одним словом. Он тоже успел переодеться и был необыкновенно красив в своем военном сюртуке нараспашку, с вовсе не форменным, но очень шедшим к нему бледным жилетом.

- Вот мы и дома! - произнес он, любуясь на молоденькую жену, характерная головка которой красиво оттенялась кокетливым кружевным чепчиком, приготовленным стараниями ловкой и опытной модистки. - Поздравляю тебя с новосельем!.. Поздравь и ты меня, и пожелаем друг другу долгой, спокойной жизни и много-много счастья!

- О покое я позабочусь и надеюсь достигнуть его, - задумчиво произнесла молодая женщина, - что касается счастья, то о нем я не мечтаю! Ведь счастье - крайне редкое явление!

- Такая неуверенность не представляет ничего лестного для меня! - улыбнулся молодой муж, нагибаясь, чтобы поцеловать руку жены.

Софья Карловна порывисто отдернула руку и почти брезгливо произнесла:

- Оставьте! Жизнь - не комедия... Любви давно нет, а одна страсть оскорбительна, и ее обидным требованиям я никогда не подчинюсь... Заранее предупреждаю вас об этом! Взглянем жизни прямо в глаза, не станем обманывать ни себя, ни других и как-нибудь, потихоньку доживем свой век!.. Не мы с вами первые, не мы и последние, осужденные на спокойную и холодную жизнь без любви и без радости. Никто не виноват перед нами. Никто не толкал нас на тот безрадостный путь, на котором мы стоим, мы сами выбрали его. Пойдем же по нему безропотно и смело!.. Как ни беззащитен челнок, неосторожной рукой выброшенный в безбрежное житейское море, а куда-нибудь да выкинет его волной!

Князь молча отвел свою руку, остановился пристальным и долгим взглядом на красивом лице жены и, порывисто встав с места, отошел к открытому окну, в которое вместе с мертвым блеском белой ночи врывались отрывочные звуки умиравшего дня.

Где-то далеко звучали струны гитары, откуда-то неслась заунывная русская песня, где-то как будто плакал и жаловался кто-то, и все это сливалось с тихим шумом молодой листвы, колеблемой ночным ветерком.

Несвицкому, недалекому, безличному и скорее ничтожному, нежели дурному, казалось несправедливым почти враждебное отношение к нему молодой жены. Он сам от жизни требовал немного и за другими не признавал права широких и резких требований. Обширные горизонты были не по нем. Он весь свободно укладывался в тесные и узкие житейские рамки.

VIII

В НОВЫЙ ПУТЬ

Тихо и однообразно потекла жизнь молодой княгини Несвицкой, упорно желавшей держаться особняком от всех знакомых и всевозможных развлечений.

В последних не было недостатка.

На первых же порах все полковые дамы гостеприимно принимали молодую княгиню в свой кружок, все первые приехали к ней с визитом, не дожидаясь, чтобы она сделала им обычные в этих случаях визиты, и эта исключительная любезность скорее оскорбила нежели порадовала молодую женщину. Она увидела в ней нечто покровительственное, нечто такое, что ставило ее в исключительное положение и как будто намекало на ее недавнее прошлое, а это было самое больное место в ее и так уже сильно наболевшей душе.

Ее только чрезвычайно обрадовал визит ее посаженного отца, великого князя Михаила Павловича, простершего свою милостивую любезность до того, чтобы лично навестить ее на ее прихотливом, но небогатом новоселье.

Несвицкий, вообще гордившийся женой, высоко поднял голову после великокняжеского визита, но вызвал этим против себя серьезное негодование товарищей.

- Знал я, что наш Несвицкий не умен, - покачивая своей крупной головой, заметил добродушный Борегар, - но таким круглым недоумком я его все-таки не считал! Ведь он положительно нос задрал и чуть не два пальца подает при встрече с тех пор, как у него великий князь чай пил.

- Господа!.. Борегарди-то из терпения вышел, значит, уж действительно мочи нет, - рассмеялся Ржевский. - А что Несвицкий, как говорится, истинный недоумок, так это не подлежит ни малейшему сомнению!..

- Да, - разразился Тандрен своим веселым, заразительным смехом. - У нас, в пажеском корпусе, был старый дядька. Ты помнишь его, Урусов?.. Терпением он был одарен поистине изумительным и, как мы, бывало, ни нашалим, он все молчит и только своими саженными плечами пожимает... Но когда маленький граф Тышкевич, бывало, примется шалить, старик выходил из своего обычного хладнокровия и, разводя руками, изрекал: "Это уже сверх положенного!" Диапазон у старика был широкий, горизонт для пажеских шалостей был обширный, и удивить его способно было только то, что превышало эту широкую мерку и хватало сверх положенных им широких границ. Так и Несвицкий!..

- Он, слышно, и с женой живет не в особенном ладу? - заметил Урусов.

- Ну не глупец ли он? - откликнулся Борегар. С такой красавицей-женой и не поладить! Да я бы с нее пылинки сдувал.

- Да, чертовски хороша! - покачал головой Мурашов. - Я таких и не видывал!..

- У вас там, в провинции, небось, таких и не бывает? - рассмеялся Борегар.

- А на что они нам? - откликнулся бывший армеец. - Мы с такими и обходиться не умеем... Ненароком еще на беду в руках переломится!

Все рассмеялись.

- А знаете, господа, фаворит-то ведь все кругом да около похаживает, - рассмеялся Тандрен. - Третьего дня был у полкового командира и прямо от него к Несвицкому прошел, да только самого дома не было, а княгиня попросту не приняла его.

- Молодец бабенка!

- А он что к ней? С авансами? - рассмеялся Ржевский. - Да неужели же не успел в своем деле? Ведь, бывало, всегда своей цели добивался!

- Однако вот с княгиней Несвицкой не многого добился! - подмигнул Урусов.

- Подождем, увидим! - заметил Ржевский. - Толцыте и отверзется!

- А с чего это великий-то князь Михаил Павлович ей лошадь верховую прислал?

- О, все, что он делает, делается им без всякого расчета, просто из внимания, а насчет женщин он у нас - рыцарь без страха и упрека.

- Именно без страха и упрека, - вмешиваясь в разговор, заметил красный офицер в форме Измайловского полка, но задолго до этого вошедший в помещение летнего офицерского собрания, где происходила приведенная беседа.

- А, Трубецкой! Тебя откуда принесло? - приветливо протягивая ему руку, крикнул Борегар.

- Был в Петербурге, завтракал на Миллионной у француза. Угощал Бетанкур: он только что вензеля на погоны получил, так спрыскивали!..

- И везет же этому Бетанкуру! - пожал плечами Урусов. - Ничего особенного он собой не представляет, а вот подите же, во "флигеля" попал!

- Ему Нарышкина-старуха покровительствует, а он через графиню Гендрикову не только флигель-адъютантские аксельбанты, а фельдмаршальский жезл раздобудет, если захочет. Молодая императрица исполнит каждую просьбу... ну, а императрицыно желание в нашем благословенном отечестве - закон!

- Ну, не очень-то закон! Да вот слышали вы последнюю новость?.. Знаете, кто вновь приближен к государю?

- Кто еще? - с любопытством откликнулся Борегар.

- А тебя, Борегарди, хоть и хлебом не корми, только новость тебе сообщи, да главное поигривее.

- Не мешай! - отмахнулся толстяк. - Говори же, Трубецкой, говори... рассказывай!..

- С начала начинай. "В некотором царстве, в некотором государстве", - посоветовал Тандрен.

- Будешь ты знать свое место, фендрик? - с напускным нетерпением крикнул Борегар. - Слово сказать толком не даст, но все сунется. Да ну же, Трубецкой! Говори, что ли?

- А сам угадать не можешь?

- И не могу, и не хочу!.. Чего я буду себе голову ломать?..

- Ну ладно, скажу!.. Только, чур, если что выйдет, я ничего не говорил и никого из вас даже не видал!..

- Ну вот еще!.. Что ты, со шпионами, что ли, разговариваешь?..

- Ну-с... Внимание...

- Ну-с - по-немецки рех! - дурашливо вставил Тандрен.

- Фендрик!

- Молчу... молчу!..

- Трубецкой, ты станешь говорить или нет? - произнес Борегар.

- А если нет? - задорно рассмеялся красивый князь Трубецкой, двоюродный брат молоденькой фрейлины Нелидовой.

- Если нет, так я нанесу тебе какое-нибудь оскорбление и вызову тебя к барьеру...

- Как? Ты же оскорбишь да ты же и к барьеру вызовешь?.. Это что за новые порядки?

- Господа, перестаньте вы! - крикнул Ржевский. - Я, ей Богу, готов подумать, что Трубецкой ровно ничего не знает и отлынивает от передачи сенсационной новости потому, что он соврал и новости ровно никакой нет и не было!

- Ну, это вы оставьте! - откликнулся Трубецкой. - Я только уж очень-очень ошеломить вас боюсь.

- Да ты не бойся, сделай одолжение!

- Так слушайте же!.. Третьего дня поздно вечером в маленький павильон Павловского парка была привезена под густым газовым вуалем...

- Почему газовым, а не тюлевым?

- Фендрик!.. Ей Богу, убью! - крикнул Тандрену Борегар.

- Ну, кто же, кто был привезен?

- А не кто иной, как графиня Гольберг! Сама графиня, во всем своем прибалтийском величии!..

- Какая Гольберг?.. Что ты городишь? Ната?

- Та самая... Знаменитая Ната... Прибыть они изволили вечером, а выбыть удостоили рано утром.

- Вот так фунт! - дурашливо ударил в ладоши Тандрен. - Ната уже третий год фрейлиной состоит, и ее несколько крупная и дебелая красота еще никогда не останавливала на себе внимание повелителя... Или она ему зелья какого-нибудь приворотного дала?..

- Уж это я вам доподлинно сказать не могу, а только сегодня имя Наты произносится уже с некоторым уважением, и не сегодня-завтра она начнет тонировать.

- Ну, тонировать-то ей не дадут!.. А вот насчет царской казны она пройдется...

- Да, с этой дешево не разделаешься!..

- Ну, за Натино положение я трех грошей не дам, во-первых, она - с головы до ног немка, а самое главное - высокое внимание начинает привлекать совсем молоденькая и прехорошенькая фрейлина Нелидова. Эта почище Наты будет... Да и к тому же!!.. Не-ли-до-ва!!.. Совсем-таки знакомо звучит для придворного уха...

- А что, она знаменитой Екатерине Ивановне - родня?

- Да, кажется, племянница какая-то.

- И такая же бойкая, как та? Ведь та со своим державным поклонником не церемонилась.

- Ну, теперь-то этого не сделаешь!.. Попробовала французская актриса Тирвальон голос поднять, когда при государе состояла, так на другой же день с почетным конвоем до границы была препровождена, а нравилась она ему очень, и он всегда шутя называл ее своим "турбильоном".

Этот разговор был прерван появлением князя Несвицкого, который в последние дни опять начал довольно часто появляться в среде товарищей, ссылаясь на то, что медовый месяц уже миновал и ему пора вернуться с неба на землю.

- Коли с неба гонят, так, конечно, возвращайся! - покачал головой Борегар при этом сообщении.

Товарищи хорошо знали, что семейная жизнь Несвицкого сложилась далеко не, отрадно и что сам он делал все, что мог, для того чтобы усугубить свою семейную невзгоду.

Он начал пренебрегать своим домом, стал довольно неосторожно играть в карты, проигрывал довольно крупные суммы и в последнее время, как носились слухи, даже к одной из своих прежних и довольно неразборчивых пассий вернулся и даже показался с ней в Павловске на музыке.

От матери вместе с гневным выговором за раз содеянную оплошность князь получил небольшую сумму денег, с обещанием высылать ежемесячно, столько же и с наставлением, как устраивать свои дела и как гнуть непокорную волю жены, не умеющей сознать хвое положение и то несказанное счастье, какое ниспослала ей судьба, возведя ее в высокий сан супруги князя Алексея Яковлевича и носительницы его громкого имени.

Эти-то наставления и побудили "молодого" несколько нажать педаль и дать жене почувствовать всю силу своих супружеских прав.

Молодая княгиня не смирилась, а только еще глубже ушла з себя и еще упорнее стала удаляться от общества.

Единственными спокойными и счастливыми минутами ее невеселой жизни были часы, которые она проводила у матери, в знакомом опустевшем уголке, в дружеской, откровенной беседе.

Правда, княгиня Софья Карловна не все говорила матери и не во все свои житейские невзгоды посвящала ее. Но чуткое и любящее материнское сердце без слов понимало горе горячо любимой дочери, и старая генеральша молчаливой лаской старалась если не утешить, то хоть приголубить измученную молодую душу.

Узнав от дочери о том, что Несвицкий даже вернулся к своим прежним порочным связям, оскорбленная мать застонала от боли. Мало было того, что жизнь ее дорогой, обожаемой дочери была разбита, мало того, что она на всю долгую жизнь была прикована к нелюбимому человеку, которого даже уважать не могла! - на долю ее Сони выпадало еще и унизительное соперничество: ей - светлой и чистой - открыто предпочитали продажную женщину, которую по первому капризу можно было и бросить, и опять взять, как вещь, как старую брошенную перчатку!..

Княгиня Софья Карловна испугалась того глубокого впечатления, какое произвели ее слова на мать. Она стала успокаивать ее и дала себе слово беречь ее от слишком сильных ощущений. И так уже старушка изменилась до неузнаваемости, и также быстро поседевшая голова все ниже и ниже опускалась на высохшую грудь.

Елена Августовна так и не была ни разу у дочери, да и вообще почти никуда не выезжала, ограничивая свои редкие выходы из дома довольно аккуратным посещением Казанского собора, где она перед иконой Богоматери изливала всю горечь своего разбитого сердца. Она чувствовала, что долго не проживет, и ее, любящую и заботливую, мучительно пугала перспектива того тяжелого одиночества, в каком останется после нее ее ненаглядная Соня.

Но своего тяжелого предчувствия она не сообщала дочери, а старалась, напротив, всячески подбодрить ее, заставить ее войти в жизнь и принять участие в той бессодержательной шумихе, которая называется "большим светом".

- Что делать, голубка моя! - ласково говорила Елена Августовна. - Не нами свет начался, не нами он и кончится, и, раз ты вступила на скользкий житейский путь, ты обязана и с его законами считаться... Вспомни, ведь ты прежде раньше сама любила и выехать, и потанцевать.

- Это давно было, мама, так давно, что я сама об этом позабыла! - с грустной улыбкой ответила княгиня. - С тех пор так много всего прошло!..

- И все среди общего круговорота вернулось на ту же прежнюю точку!.. Тогда, в ту эпоху, о которой я говорю и о которой ты и вспоминать не хочешь, ты увлекалась князем; теперь ты носишь его имя, открыто и смело идешь с ним рядом, и я не знаю, почему тебе иногда и не показаться с ним в обществе, не дать князю, как мужу, насладиться твоим успехом? Ты скажешь мне на это, что он - муж дурной, недостойный?.. Оглянись кругом, моя бедная птичка, и посмотри, много ли достойных и образцовых мужей ты найдешь и увидишь!.. Мне это горе только издали понятно. Лично я никогда не испытала его. Я была счастливой женой честного, безукоризненного мужа. Но многим ли судьба дала то, чем она наградила меня?.. Я была исключением из общего правила. Таких людей, как твой покойный отец, слишком мало. Послушайся меня, моя дорогая! Окунись немножко в светский водоворот, неглубоко, а лишь настолько, чтобы не запачкать в нем своих белых, лучезарных крыльев, и тебе самой если не отраднее, то хоть немножко легче станет!..

Видя волнение матери и то глубокое впечатление, какое весь этот разговор произвел на нее, княгиня обещала ей все, что она хотела, и в тот же день, вернувшись домой, узнала от заехавшего к ней Борегара, что в Павловском вокзале затевается большой летний маскарад, на который собирается не только все столичное общество, но и весь двор, чуть не поголовно.

- Это и пышно будет, и весело, и в высшей степени прилично! - расхваливал Борегар. - Да уже довольно одного того, что сама великая княгиня Елена Павловна взяла на себя инициативу этого оригинального торжества. Ее уже все знают. Она при всех своих несомненных достоинствах ужасно как collet monte, и конечно, ничему сколько-нибудь скользкому не протянет... Вот бы вам, княгиня, отрешиться от вашего затворничества и поехать? И ваш посаженный отец будет, наш дорогой ворчун-начальник, и сам государь непременно приедет.

- Это меня меньше всего соблазняет! - холодно заметила молодая женщина. - Я до парадных выездов не охотница и за придворными праздниками не гонюсь!..

- Помилуйте, да какой же это парадный выезд? Это самый обыкновенный маскарад, в неизбежных, наглухо застегнутых домино, с обязательными масками, с возможностью смело и безнаказанно заговаривать с каждым и интриговать всех без исключения.

- Это тоже не соблазняет меня. Я в маскарадах никогда не бывала, прятаться мне под маску не от кого, да и интриговать тоже некого!

- Полноте, княгиня... Что вы за отшельница?.. Рискните!.. попробуйте!.. Вы сами увидите, как это весело...

- Сомневаюсь! - упорно отказывалась княгиня.

Однако Борегар не дал ей докончить.

- Да вот хоть мужа спросите! - громко воскликнул он, делая несколько шагов навстречу входившему в комнату Несвицкому. - Уж ему-то вы поверить можете... Мужья на этот счет строги!..

- В чем дело? - спросил князь, здороваясь с товарищем и небрежно поднося к губам руку жены. - Что именно должно быть санкционировано моим супружеским одобрением?

- Я говорил княгине о маскараде, который затевается в Павловске, и уговаривал ее украсить его своим присутствием.

- Да, идея этого маскарада - прелестная идея! - оживился князь. Я прямо в восторге от нее, и был бы очень благодарен тебе, Борегардик, если бы ты убедил мою жену принять в нем участие.

- Я только что всеми силами соблазнял княгиню. Я говорил ей, что сам государь будет в числе публики!..

- Да... да, непременно! Я сегодня слышал это от самого друга государя.

Софья Карловна подняла на мужа удивленный взгляд и спросила:

- А вы часто видитесь с этим другом?

- Вовсе не "так часто". Я встретил его сегодня у графини Гольберг.

При этом имени, так внезапно произнесенном, Борегар с удивлением поднял взор на товарища и у него вырвалось:

- Каким это ветром тебя занесло к графине Гольберг?

- Кто это... Графиня Гольберг? - осведомилась княгиня, поднимая голову.

- Одна из не особенно молодых фрейлин молодой императрицы! - ответил Борегар.

- То есть как это из "не молодых"? - остановил его Несвицкий. - Давно ли графиня Ната институт оставила?

- Достаточно давно для того, чтобы самой позабыть об этом, - рассмеялся Борегар.

- А почему вы так фамильярно называете ее "графиней Натой"? - подняла голову "молодая".

- Ах, Боже мой... Ее всегда все так называют... и я не знаю, почему все это удивляет так тебя и Борегардика! - воскликнул Несвицкий.

- Меня не это удивляет, а твое присутствие в ее доме именно теперь! Но оставим это!.. Так вы решительно не соглашаетесь украсить наш летний маскарад своим присутствием? - продолжал Борегар, возобновляя прежний разговор.

- Не знаю, право... подумаю!.. Мама тоже уговаривает меня не сидеть так упорно дома, - произнесла Софья Карловна.

- Первое разумное слово, которое я слышу от моей строгой тещи, - начал Несвицкий и сразу умолк, встретившись со строгим взглядом жены.

Борегар простился, и, проводив его, княгиня сочувственно улыбнулась ему вслед и ласково проговорила:

- Славный он, этот Борегар!

- Дурак, потому всем и нравится! - недовольным тоном отрезал князь Алексей.

Княгиня повела плечами и тоном нескрываемого пренебрежения произнесла:

- Мне казалось, именно вы могли бы заметить, что я глупости не особенно горячо сочувствую!

Несвицкий не понял или не захотел понять эту в упор ему сказанную дерзость.

- Что ж, ты поедешь на этот маскарад? - спросил он жену после минутного молчания, внезапно переходя на фамильярное "ты", с той резкой бесцеремонностью, которая характеризовала все его семейные отношения.

- Да... думаю, что поеду!..

- И прекрасно сделаешь... Повеселишься, поинтригуешь кого-нибудь.

- Даже и интриговать следует?

- Конечно... Что за маскарад без интриги?

- Кого же именно?.. - спросила княгиня.

- Ах, Боже мой, кого хочешь!.. Какое мне до этого дело?.. Я к числу ревнивых мужей, кажется, не принадлежу! - воскликнул Несвицкий.

Княгиня подняла на него пристальный взгляд и отчетливо произнесла:

- Кстати, о ревности. До меня в последние дни доходят довольно неутешительные слухи.

Несвицкий не сконфузился.

- Какие именно? - осведомился он.

- Я переговорю с вами о них тогда, когда я подробнее проверю их. А проверю я их не далее как на том самом маскараде, о котором идут такие упорные и такие оживленные разговоры.

- Это что же, угроза или вызов?..

- Ни то, ни другое!.. Простое желание убедиться...

- Стало быть, вопрос о маскараде решен окончательно?

- Почти! - лениво ответила Софья Карловна, вставая и идя навстречу показавшимся в конце аллеи нежданным гостям.

В эту минуту она даже была рада им. Ей все антипатичнее и антипатичнее становились беседы с мужем.

IX

ГЕТЕРА СТАРЫХ ВРЕМЕН

Приготовления к летнему маскараду шли веселые и оживленные. Было известно, что в маскараде примут участие чуть не все члены царской фамилии, и заказами на роскошное домино и характерные костюмы были завалены все модные портнихи.

Молодой княгине Несвицкой для ее домино ее мать-генеральша дала такие старинные кружева, от которых не отказалась бы сама императрица, и Софья Карловна, обладавшая исключительным вкусом и умением одеться, смело могла сказать себе, что ее маскарадный костюм будет одним из самых богатых и самых изящных.

Товарищи князя все с большей и большей охотой посещавшие его дом и прямо-таки гордившиеся своей "новой полковой дамой", принимали близко к сердцу ее грядущий успех на предстоящем бале и наперерыв друг перед другом старались узнавать и сообщать княгине о приготовлениях, делаемых другими участницами ожидавшегося торжества.

Траур по императрице Марии Феодоровне был только что снят, и все спешили вознаградить себя за сравнительно долгое воздержание и за отсутствие придворных увеселений. Кроме того, и сама идея летнего маскарада была настолько заманчивой и оригинальной, что останавливала на себе всеобщее внимание и сулила великосветским красавицам целую серию самых разнородных удовольствий.

Одной из главных приманок для грядущего маскарада была возможность поинтриговать государя, который, как все это хорошо знали, придавал большое значение умелой и веселой маскарадной интриге и охотно поддавался на маскарадные знакомства. Эту его слабость знали все, и императрица нередко поддразнивала его ею.

Дня за два или за три перед маскарадом князь Несвицкий, вернувшись домой под утро, вошел в столовую мрачнее тучи и, обращаясь к жене, прямо спросил ее, не может ли она взять взаимообразно у своей матери две тысячи рублей.

Такой вопрос удивил княгиню.

- На что вам это нужно? - спросила она, поднимая взор на растерянное и сильно помятое лицо мужа.

- Не все ли равно на что? - резко и грубо ответил он.

- Я потому спросила вас об этом, что к маме я обратиться ни в каком случае не могу, да и нет таких денег. А ваша просьба удивила меня потому, что у вас должны быть и мои, и мамины деньги, еще не тронутые.

- Даже не тронутые? Вот как!.. А на что же мы жили? Как вы думаете?

- Наша жизнь стоила сравнительно так мало.

- Вам так кажется? А обстановка, а беспрестанные приемы? А ваши выезды и катания?..

Софья Карловна насмешливо пожала плечами.

- Все это стоило сравнительно гроши, а я лично передала вам от имени мамы двенадцать тысяч рублей, пожалованные великим князем Михаилом Павловичем. Разве вы не помните, что получили их от меня?

- И получил, и отлично помню, а все-таки денег у меня в настоящую минуту нет. Между тем они крайне нужны мне. Я должен сегодня уплатить эти две тысячи. Это для меня - вопрос чести!..

- По моему мнению, вопрос чести состоит в том, чтобы не должать того, что отдать не в силах.

- Я не прошу ни советов, ни замечаний.

- Я очень хорошо понимаю это. Вы денег просите. Но раз я не могу дать вам их...

- Вы можете достать!

- Где? У мамы денег нет, да если бы и были, то я не стала бы просить их у нее. А больше мне взять не у кого. Я никого не знаю и на кредит ни с чьей стороны рассчитывать не могу!

Несвицкий порывисто встал с места и нервным шагом прошелся по комнате.

Видя его волнение, Софья Карловна тоже встала и сказала ему:

- У меня есть браслет, привезенный мне в день свадьбы великим князем, и жемчуг, присланный мне императрицей. Если за них дадут две тысячи рублей и этой ценой действительно может быть куплена ваша честь - цена, кстати сказать, невысокая, то на этот... торг я согласна. Я сейчас принесу вам эти вещи! - И, не дав мужу времени ответить, она вышла из комнаты, а затем, вернувшись через минуту, подала ему два объемистых сафьяновых футляра.

Князь взял их нерешительно и так же нерешительно произнес:

- Закладывать эти вещи я не могу... я не знаю, кто здесь занимается залогами... Придется совсем продать их.

- Мне все равно!.. Продайте! - спокойным голосом ответила Софья Карловна.

- А в случае, если великий князь узнает...

- Я рассказывать ему не стану! - холодно улыбнулась, княгиня. - А если вы сумели поставить себя так, что за вами следят, то я в этом не виновата.

Несвицкий нерешительно взял в руки футляры. Он не видел жену в эту минуту.

- Вам эти вещи не будут нужны к маскараду? - спросил он, направляясь к двери.

- Я поеду в домино, и как ни мало я знакома с маскарадными законами, но знаю, что домино - это глухой футляр, сквозь щели которого ничего не должно проглядывать. Теперь, когда мы успешно покончили с вопросом, в котором была замешана ваша "честь", позвольте мне затронуть и другой вопрос, к которому прикосновенна честь моя личная.

Князь остановился и встревоженно спросил:

- Что такое? О чем речь?

- До меня стороной дошли слухи, что вы возобновили некоторые из своих прежних интимных знакомств.

- Я понимаю, на что вы намекаете. Это...

- Подождите, дайте мне кончить!.. Если вы разом поняли, о чем и о ком я веду речь, тем лучше для нас обоих... Легче устранить то, что устранить обязательно!

- Вы говорите о Кате Шишкиной?..

- Я не знаю, как зовут ее, и не хочу знать это! Равным образом я не хочу входить в то, где и у кого вы бываете, но требую - слышите ли? - требую, чтобы вы не показывались с подобными женщинами открыто в тех местах, где вы бываете со мной! Требовать это мое право, и я не поступлюсь им!..

- Вам налгали... я нигде не был с Катей...

- Еще раз увольте меня от подробных имен ваших любовниц, и раз вы так дорожите честью, чтобы для ее спасения брать из дома последнее, то подорожите ею и настолько, чтобы, уходя с головою в грязь, не брызгать этой грязью в лицо своей жены!..

- Это уже на угрозу или на приказ похоже? - проговорил князь.

- Нет, это - не приказ, а только требование, требование справедливое и бесповоротное. Теперь, переходя не к угрозам, конечно, а только к предупреждениям, я заявляю вам, что в первый раз, когда вам вздумается публично показаться со своей любовницей в обществе и открыто подать руку одной из тех продажных женщин, общество которых вам так свойственно и так близко, - я немедленно оставлю ваш дом и никогда более не вернусь в него.

- Положим, вы не посмеете сделать это! - вызывающим голосом ответил князь.

- Я? Не посмею? Как же вы мало знаете меня!

- Я этапом верну вас под семейный кров.

- Ваш дом уже перестанет быть для меня семейным кровом!

- И все-таки закон будет на моей стороне, и вас вернут ко мне силой!

- Мертвую, быть может, а живую - никогда!

- Посмотрим! - как вызов бросил жене Несвицкий и вышел из комнаты.

Софья Карловна посмотрела ему вслед, и ее красивое лицо исказилось горькой усмешкой.

- Боже мой... Боже мой!.. Что я с собой сделала? - тихо, со стоном проговорила она, закрывая лицо руками. - За что я так бесповоротно погубила себя?!

А тем временем Несвицкий, уложив в маленький чемоданчик взятые у жены футляры и захватив туда же смену белья и необходимые туалетные принадлежности, уже мчался в город, где его нетерпеливо ждала одна из модных тогдашних Фрин, известная чуть ли не всей гвардии под именем Кати Шишкиной.

Биография Кати Шишкиной, по шутливому выражению Борегара, терялась во мраке веков; никто не знал, откуда она пришла и под чьим патронатом впервые появилась на скользких ступенях столичного полусвета, и только знаменитый остряк Булгаков уверял, что при взгляде на Катю он смутно припоминает какую-то далекую прачечную, плеск мыльной воды, грязное корыто и слышит чью-то нескончаемую, "вычурную" брань.

Сама Катя - более наглая, нежели умная, более смелая, нежели красивая - уже не первый год вращалась в гвардейских кружках, когда Несвицкий познакомился с нею и разом отбил ее у какого-то вконец проигравшегося ремонтера. Последний и ее чуть ли не с последней лошадью поставил на карту, и Несвицкий, который в этот вечер чуть ли не в первый раз взял в руки карты и которому повезло, как обыкновенно везет всем новичкам, торжествуя, увез с собой на квартиру Катю, развязно объявившую разоренному ремонтеру, что ей "гольтены" не нужно и что молоденький офицерик и моложе, и красивее, и, главное - богаче его.

Последний аргумент был, конечно, сильнее и неопровержимее всех остальных, и Катя, вытянув из Несвицкого все, что было можно (на это ей понадобилось не особенно много времени), бросила и его для какого-то, как раз вовремя подвернувшегося, купца, но лишь для того, чтобы опять вернуться к Несвицкому, как только у этого заведутся деньги.

С тех пор так и пошло: курс князя падал и возвышался, и вместе с этими биржевыми рывками Катя беззастенчиво приходила и уходила, как-то фаталистически овладевая Несвицким по первому брошенному ему слову, по первому мановению руки.

Предел этому непостижимому владычеству присяжной гетеры над бесхарактерным гвардейцем был положен только женитьбой князя и тем престижем и блеском, каким была окружена его свадьба. Все поняли, что с той могущественной поддержкой, которой была окружена молодая жена бесхарактерного князя, даже смелая и наглая Катя бороться не решится, и все были несказанно удивлены, когда, спустя два месяца после свадьбы, Несвицкого можно было не только опять встретить в своеобразном "салоне" модной Фрины, но даже и под руку с нею увидеть на шумном и людном гулянье.

Катя первая смеялась над своим вернувшимся поклонником, называла ею "блудным сыном" и грозила при непослушании отправить его обратно "в закон", как она тривиально называла его семейный очаг.

Через три часа после разговора с женой Несвицкий уже был в Петербурге, в пестро, но безвкусно убранной квартире Кати на Большой Мещанской и, лежа на диване, перебрасывался с нею более или менее откровенными фразами.

- Деньгами-то раздобылся, что ли? - спросила она, сидя перед зеркалом, при помощи румян и склянки с мутной беловатой жидкостью "наводя красоту", как сама она бесцеремонно выражалась, не скрывая своих рисовальных способностей перед своими многочисленными и частенько переменявшимися поклонниками. - Ведь ты сегодня проигрыш-то вчерашний уплатить обещался? Тут уже, брат, не отлынешь! Мой Мейер свое дело круто знает, его на кривой не объедешь!

- Почему это он - "твой" Мейер?.. С чего ты его "своим" называешь?

- А хочу, потому и называю!.. Ты, что ли, запретишь мне?.. Потому он мой, что умница он, ни в какую ловушку не попадет, ни в каком капкане не застрянет и своего нигде никогда не упустит!

- А я, ты думаешь, попадусь?

- Ты-то?.. Да ты - рохля известный!.. Если бы не такой рохля был, нешто проиграл бы ты столько сразу?

- Что же делать?.. Мне не везло!

Молодая женщина повернула свое до половины накрашенное лицо в сторону своего собеседника и громко, по-извозчичьи свистнула.

- Дурак ты был, дураком и останешься! - тривиально крикнула она. - Ну, да не до споров с тобой! Деньги-то привез, что ли? Говори!

- Нет, денег я не достал...

- А нет, так вот тебе Бог, а вот порог! Сказано тебе раз навсегда, что голышей мне не нужно, а женатых голышей и подавно.

- Да ты подожди!.. Чего ты раскричалась?.. Денег у меня нет, зато бриллианты есть.

- Бриллианты?.. Показывай! - вскрикнула Катя, быстро вскакивая с места и подбегая к князю, причем глаза у нее так и разгорелись.

- Как ты, однако, камушки-то любишь! - смеясь, заметил Несвицкий, на лету ловя ее руку, чтобы притянуть ее к себе.

Она грубо оттолкнула его и повелительно крикнула:

- Пусти!.. Показывай бриллианты! Соврал небось!.. И бриллиантов никаких нет!

- Нет, значит, и показывать нечего! - поддразнил он и, подметив на ее лице неудовольствие, поспешил успокоить ее.

Влияние этой необразованной и донельзя тривиальной и распущенной женщины на сравнительно интеллигентного, еще молодого и очень красивого гвардейца было поистине непостижимо. Князь все переносил от нее, со всеми ее дерзкими выходками молча примирялся и после каждой серьезной ссоры с ней возвращался к ней еще более покорным и порабощенным, нежели прежде.

Товарищи нередко выражали Несвицкому свое неодобрительное неудовольствие по этому поводу; добродушный Борегар пробовал уговаривать его, или, по глупому и дерзкому выражению Шишкиной, "отчитывать" его, но ничто не помогало, и когда пораженные этим полным порабощением товарищи злополучного Несвицкого требовали от нее отчета в этом непонятном для них порабощении, она, подбоченившись, как торговка, с хохотом кричала им в ответ:

- Такое слово знаю... рыбье слово!.. И ничего вы супротив моего "слова" не сделаете, потому что у меня заветное... Душа христианская заветом за него положена!

И Катю почти трусливо оставляли в покое, втайне начиная сомневаться, не было ли действительно какой-нибудь сверхъестественной силы в этом непонятном сближении, в этой как будто совсем неразрывной цепи?

Но не всегда Екатерина Шишкина казалась такой тривиальной "торговкой". Она скорее напускала на себя эту роль и как будто хвастала ею, и тот, кто увидал бы ее в театре или на гулянье, важно выступающей в модном туалете, с перетянутой талией и слегка прищуренными глазами, к которым она то и дело подносила золотой лорнет, никак не предположил бы, что эта хорошенькая и элегантная женщина может в своем домашнем обиходе напоминать любую из героинь дешевых трущоб.

Она по очереди сближалась чуть не со всеми встречавшимися ей состоятельными молодыми людьми, каждому из них стоила относительно порядочных денег, за что и получила от всегда находчивого и остроумного Булгакова меткое прозвище: "Mademoiselle la ruine". Многие по старой памяти делали ей дружеские подарки, почти все откликались на ее не особенно редкие просьбы, но никто никогда не подпадал под ее влияние до такой степени и не подчинялся ей так, как Несвицкий.

И теперь, несмотря на резкость ее тона и на то нескрываемое пренебрежение, с каким она говорила с ним, он почти испугался, когда она выразила сомнение в том, что он действительно привез бриллианты, и, с силой схватив ее за руку, привлек к себе.

- Бриллианты у меня здесь, с собой, - сказал он ей, крепко сжимая ее в своих объятиях, - я взял их у жены... Это - хорошие, дорогие бриллианты, и мне прямо-таки до боли жаль, что ни одного камушка, ни одной жемчужинки из всего, привезенною мною, не попадет в твои загребастые лапочки! Вот разве Мейера ты уговоришь подождать немного?

- Ну, это дудки!.. Он ждать не станет... Да и к чему это? Не все ли равно?

- Как это "все равно"?.. Я не понимаю тебя!..

- Мало ли чего ты не понимаешь! - презрительно бросила ему Шишкина. - Если бы ты все понимал, так не то и было бы!.. И таких ты денег не проигрывал бы, и об уплате моему Мейеру так не хлопотал бы!.. А вот как сидишь ты незнайкой, так и дрожишь, и платишь, и всякие-то фокусы над тобой, сердечным, проделывать можно!..

Несвицкий при этих словах тревожно поднялся с дивана.

- Ты что-то странное говоришь, Катерина! - сдвигая брови, заметил он. - Ты намекаешь на что-то, от чего тебе может сильно не поздоровиться! Говори толком, если начала!..

- А ты не пугай! - дерзко рассмеялась она. - А то, неровен час, я сама тебя пугать начну, так тогда неизвестно еще, кому из нас страшнее будет. А если ты хочешь гостем у меня быть, так ты говори как следует!.. "Катерины" тебе здесь нет... И чтобы я такого разговора больше не слыхала! Ну, показывай, что ли, что ты там привез. Может, и внимания-то не стоит глядеть на твои камни?

- Ну как это внимания не стоит, если это - царские подарки?

- Как царские подарки? Кому?

- Моей жене. Тут жемчуг, который прислала ей императрица, да браслет, который ей на руку великий князь в день свадьбы надел!

- Так это ты царскими подарками, да еще не своими, а жениными, с Мейером за карточный долг рассчитываться хочешь? - громко рассмеялась Шишкина. - Вот так придумал! И влезет же, прости Господи, в пустую голову барская блажь! Куда же нас после этой твоей расплаты определят с Мейером, да и с тобой вместе, пожалуй?

- За что это?.. Ведь жена сама отдала мне эти вещи?

- Ну еще бы ты украл их у нее? Господи, Боже мой!.. Какой ты несуразный!

- Как же она смеет пожаловаться, если сама отдала?

- "Как смеет"? "Как смеет"? - передразнила князя Шишкина. - Да она так просто, не смеявшись!.. Нет, ты, ваше сиятельство, эту самую дурь брось и с Мейером честь-честью расплатись!.. А не то он до командира дойдет...

- Так что же я сделаю?

- А что хочешь, то и делай! Не учить тебя, не маленький!.. Да ты вещи-то покажи! - и Шишкина опять придвинулась к князю.

Тот лениво поднялся с места и маленьким ключиком отпер принесенный чемоданчик.

Пока он доставал и развертывал бумагу, в которую были завернуты футляры, Шишкина пристальным, жадным взглядом следила за ним.

Он открыл сначала один футляр, потом другой. У нее вырвалось восклицание, как будто дикий стон удовольствия.

- Да, штучки невредные! - тривиально проговорила она. - За это деньги дать можно! Выручить, что ли, тебя, в самом деле? - спросила она, как будто что-то быстро обдумав и решив.

- Да кто это может сделать? Ты?

- Ну да, я! Чего ты рот-то разинул, как галка?

- А разве у тебя есть деньги?

- Это уж не твоя забота. Не было бы, так и говорить не стала бы.

- Но ведь это дорого стоит.

- Цени, как знаешь! Я дам столько, сколько тебе нужно, чтобы с Мейером расквитаться...

- Две тысячи? Нет, этого мало!

- Так ступай, ищи, кто больше даст!.. Только поторапливайся, потому что у меня сегодня опять игра будет большая, а у Мейера свободных денег только и есть что твои. Он игру пропускать не станет, да и мне это не выгодно!..

- Что не выгодно? - тоном глубокого удивления переспросил князь.

- Чтобы Мейер серьезную игру пропустил! У нас сегодня новый фартовый купчик наклевывается, тоже ворона с разинутым ртом. И сам он не заметит, как все до копеечки спустит!

- Но позволь! Ты говоришь таким тоном...

- Каким это?

- А таким, как будто игра здесь у тебя ведется не чистая.

- Есть о чем горевать, что ты думать станешь!

- Но если игра не чистая... то...

- То ты не играй, а главное - не проигрывай!.. Когда ты намедни выиграл здесь у меня пятьсот рублей, так небось не задумывался над тем, "чистая" или не "чистая" игра у меня ведется.

- Так я тебе же отдал эти деньги?

- Глуп был, оттого и отдал!.. А теперь мне Мейер свой выигрыш отдаст... Все вы дураки, и вас только и стоит обирать, как Сидоровых коз! Больше вы ни на что и не годитесь!..

Князь стоял перед Шишкиной ошеломленный, с футлярами в руках, и, глядя на него в эту минуту, можно было без труда согласиться с ней, что он ровно ни на что не годится, кроме того, чтобы служить жертвой ловкой и бесстыдной эксплуатации.

- Ну, убирайся однако отсюда! - сказала она после минутного молчания. - Ты мне одеваться мешаешь! Скоро гости съезжаться станут... Мы сегодня рано за карты сядем, чтобы успеть посреди игры поужинать... После шампанского-то ходче дело пойдет, скорей вороны рты поразевают.

Несвицкий слушал Катю растерянно. Он начинал понимать, что сделался просто жертвой самой смелой и наглой эксплуатации, и в то же время почти с ужасом сознавал, что и вновь готов сыграть ту же пошлую и жалкую роль.

- Так как же с вещами?.. Только навряд ли ты найдешь кого-нибудь кроме меня, кто купил бы у тебя царские подарки. За это, брат, тоже не хвалят. Мне что? С меня взятки гладки!.. Скажу, что ты подарил мне эти вещи, что ты мне ими за любовь да за ласки заплатил!.. Я - вольный казак, мирской человек! Ну, давай, что ли... Так и быть, уж я тебе сотняжку накину... А в остальном мы сочтемся, и в долгу не останусь! - закончила она, подмигнув и протягивая руку за футлярами...

Князь машинально подал ей оба футляра одной рукой, а другой крепко обнял ее и прижал ее к себе.

- Чаровница! - захлебываясь проговорил он, против воли поддаваясь охватившему его непонятному волнению.

Взглянув на него в эту минуту, можно было серьезно поверить в силу навеянных на него волшебных, всепобеждающих чар.

Несколько часов спустя в уютной, залитой огнями квартире Шишкиной шла оживленная и крупная игра. Вокруг нескольких столов толпились гости с разгоряченными лицами. Банкометы спокойно выбрасывали направо и налево выпадавшие карты; понтеры дрожащими руками ставили открытые и закрытые души.

Катя Шишкина, вся сияющая прихотливым нарядом и вся залитая бриллиантами, стояла за стулом молодого, сильно выпившего купца и зорко следила за его игрой, или, точнее сказать, за его проигрышами.

Перед метавшим банком Мейером уже возвышалась груда золота и ломбардных билетов, а он все пригребал и пригребал выигрыш, спокойно и хладнокровно выбрасывая направо и налево поразительно благоприятствовавшие ему карты.

- Борегардик!.. Брось!.. Не играй! - серьезно и почти не стесняясь произнес пристально смотревший на игру князь Урусов. - Я давно и пристально наблюдаю за этой "игрой", и мне сильно хочется пригласить сюда поддержавших чинов полиции... Да эта роль уж очень не подобает. Мне в гвардейском мундире даже на жидов и проституток доносить не подобает!

Борегар послушался и забастовал.

Мало-помалу отстали и другие партнеры, и только все сильнее и сильнее пьяневший купчик продолжал ставить крупные куши, нервно выбрасывая из своих словно бездонных карманов целые горы золота и груды банковских билетов. К утру он оказался в огромном проигрыше, но он не только не жалел о нем, а почти не сознавал его. Он был в равной степени опьянен и множеством выпитого им вина, и вызывающим, почти циничным кокетством хозяйки этого своеобразного дома.

Несвицкий по окончании игры остался в небольшом выигрыше и растерянно рассовывал по карманам выигранные деньги, понукаемый Екатериной Шишкиной, выпроваживавшей его с циничной торопливостью.

- После!.. После!.. На досуге приходи! - почти выталкивая его, сказала она, в то же время нежно улыбаясь протягивавшему к ней руки пьяному купцу. - Видишь, не до тебя теперь!..

- Но... я приехал к тебе, чтобы остаться до завтра! - совсем теряясь, проговорил злополучный князь. - Я думал...

- Ну, и раздумай, если думал! А сегодня у меня оставаться нельзя. Место занято! - И, нагло бросив ему эту циничную фразу, Шишкина почти вытолкала его, чтобы вернуться к пьяному купцу, бесцеремонно расположившемуся у нее, как у себя дома.

Несвицкий и тут смолчал и покорно удалился, чуть не с завистью оглядываясь на покидаемый им вертеп. Он уходил весь заколдованный, порабощенный, загипнотизированный, как сказали бы теперь, когда всему, что казалось сверхъестественным, нашлось и свое точно отведенное место, и свое точно определенное имя.

X

ВАЖНАЯ БЕСЕДА

Услужливый друг или враг анонимным письмом предупредил молодую княгиню Софью Карловну о том, что бриллианты, отданные ее мужу, перешли во владение одной из тех позорных женщин, которые носят в обществе деланный и нелестный титул "жертв общественного темперамента". Но это извещение не взволновало и даже почти не смутило ее.

Одновременно с этим ей принесли другое письмо, над которым она серьезно призадумалась и по поводу которого захотела переговорить и посоветоваться с матерью. Но она застала старую генеральшу совсем больной и даже хотела отказаться от маскарада, чтобы просидеть этот день и вечер с ней; но Елена Августовна наотрез отказалась от такой, по ее словам, бесполезной жертвы и взяла с дочери слово, что она непременно поедет в Павловск и на другой же день после маскарада приедет рассказать ей все, что там увидит и услышит.

День, назначенный для летнего маскарада, выдался светлый и ясный на славу. С утра было жарко, но к вечеру жара спала, и залитый огнями парк весь дышал свежей и ароматной прохладой.

Публика начала съезжаться почти с сумерек, и к десяти часам вечера в широких и тенистых аллеях парка почти тесно было.

Блестящие гвардейские мундиры сияли и пестрели среди корректных черных фраков и утопавших в кружевах черных дамских домино, отличавшихся одно от другого только кокардами из ярких цветных лент или приколотыми к груди не менее яркими букетиками живых цветов.

Несмотря на густые и строгие складки широких домино, нескромные бархатные полумаски открывали почти все инкогнито, и в толпе громко называли чуть не всех подряд замаскированных красавиц.

Исключением являлись только те из посетительниц, которые, серьезно храня свое инкогнито, озаботились надеть полные маски, сплошь закрывавшие их более или менее красивые молодые личики.

Государь приехал ровно в десять часов, и его появление было сигналом ко всеобщему оживлению.

К тому пункту, который занял он в конце правой аллеи, ведущей к излюбленной им Китайской беседке, устремились все любопытные взоры, и мимо него началось усиленное движение масок. Все знали слабость державного гостя к маскарадным интригам; при дворе циркулировали задорные слухи о том, что этот маскарад был, главным образом, организован по его желанию, и всех интриговал вопрос, чем именно вызвано такое исключительное внимание к импровизированному роскошному празднику.

Но угадать это было нелегко. Государь смотрел как-то озабоченно и тихо, всерьез разговаривал о чем-то с бессменно находившимся при нем своим сверстником-фаворитом.

- Которая? - сдвигая свои густые брови, спросил государь, скользя взором по сновавшей перед ним оживленной толпе.

Фаворит, в свою очередь, зорко всматривался во всех проходивших мимо замаскированных посетительниц разом ожившего маскарада и наконец ответил:

- Я не вижу, ваше величество!.. Быть может, она еще не приехала.

- А быть может, она и вовсе не приедет? - с досадой заметил государь.

Любимец в недоумении повел плечами.

- Я исполнил желание вашего величества... я написал... Я ясно указал костюм и цветок...

- Ах, да что же из того, что ты указал? Этого достаточно было бы для всех тех навязчивых масок, которые так лихорадочно засуетились и забегали вокруг меня, как только я показался в аллеях парка!.. Но ведь она к числу этих... податливых особ не принадлежит, и надо было удостовериться в том, что письмо будет не только прочитано, но и исполнено!

Фаворит повторил свой жест тяжелого недоумения. Он чувствовал, что наступает минута гнева государя, и признавал себя бессильным отдалить и умиротворить этот гнев.

- Что ты такой мрачный сегодня? - останавливаясь перед государем, заискивающим голосом произнесла одна из масок, слегка дотрагиваясь веером до его руки, с тем фамильярным заигрыванием, которое допускается маскарадными законами и не возбранялось тогда даже придворным этикетом.

Государь окинул беглым взглядом свою смелую собеседницу. Его опытному взору достаточно было этого беглого взгляда, чтобы определить и степень миловидности, и степень ее красоты.

Нескромная бархатная полумаска не скрывала ни красивого маленького рта с ярко блиставшими жемчужными зубками, ни блеска красивых и, очевидно, молодых глаз, ни круглого, несколько чувственного подбородка, а крошечная рука, так смело дотронувшаяся богатым веером до руки державного маскарадного гостя, была замечательно мала и обличала аристократизм ее обладательницы. В общем получался вполне аристократический тип одной из тех красавиц, которые украшали в то время высочайший двор и внимание которых так мало льстило избалованному им государю.

Но на маскарадную интригу он все-таки откликнулся и с холодной улыбкой ответил:

- Я не мрачен!.. Мне просто скучно!..

- Как это лестно для всего наличного общества! - рассмеялась маска.

- Само "наличное общество" виновато в этом! - нехотя произнес государь. - Надо быть занимательнее.

- Ты слишком взыскателен! - задорно продолжала маска, между тем как любимец императора, предполагая, что этот разговор может принять более интимный характер, скромно отошел в сторону. - Мы все хорошо знакомы с твоими требованиями... О, я хорошо знаю тебя!

- Сомневаюсь! - спокойно и лениво произнес государь.

- Сомневаешься? Почему?

- Потому что если бы ты действительно хорошо знала меня, то не настаивала бы на разговоре со мною, видя, что этот разговор не занимает меня. Ты знала бы, что я надоедливых собеседниц не люблю!..

У элегантной маски вырвалось движение резкого нетерпения.

- С тобой сегодня нельзя разговаривать! - заметила она.

- Вот если ты поняла это, то я верю, что ты немножко знаешь меня! - кивнул головой император, отходя от маски и направляясь к стоявшему в стороне другу детства.

Маска порывисто прошла дальше и опустилась на стоявшую сбоку скамейку.

- За что вы ее так, ваше величество? - невольно рассмеялся фаворит с той фамильярностью, которую позволял ему государь в те минуты, когда он являлся поверенным его сердечных тайн.

- За то, чтобы не приставала и знала свое место!

- А вы знаете, кто это?

- Нет, толком не разобрал.

- Это княгиня Голицына.

- Которая? Нэлли?

- Да, ваше величество, она!..

- Ну, я так и знал, что это - одна из наших собственных, придворных глупышек!.. Мало мне их всех видеть ежедневно и на дежурствах, и на выходах!.. Стоит мне еще в маскарадах терять время на разговоры с ними? То есть положительно для меня загадка, как у таких милых увлекательных женщин, как моя супруга и как была покойная матушка, все фрейлины поголовно чуть не глупы!

- Но княжна Голицына прехорошенькая...

- Ах, и эта невозможная Гольберг тоже очень хороша собой, а это не помешает мне каким угодно штрафом заменить повторение моего недавнего благополучия. И я под страхом смертной казни запрещаю тебе даже произносить ее имя при мне! Окажи ей какое-нибудь внимание! Пошли ей что-нибудь ценное, но раз навсегда покончим с этим!

Фаворит, почти не дослушав резкого замечания, вздрогнул и порывисто коснулся руки государя.

- Ваше величество!.. Вот она! - тихо, но внятно произнес он.

Государь в свою очередь встрепенулся.

Мимо них в эту минуту тихо проходила, опираясь на руку полного и довольно неуклюжего Преображенского офицера, высокая и стройная маска в черном домино, роскошно отделанном дорогими кружевами и с красной гвоздикой на левом плече.

- Что за прелесть! - невольно вырвалось у государя, и он смелым и крупным шагом двинулся навстречу заманчивой маске.

Преображенец почтительно стушевался, и государь подал руку оторопевшей и, видимо, глубоко удивленной маске.

- Ты позволишь мне, милая маска, обходя все маскарадные законы, первому подойти к тебе и предложить тебе руку? - любезно и почтительно произнес государь, почти насильно завладевая рукой своей собеседницы.

- Кому же обходить законы, как не императору? - уклончиво шуткой отделалась она, не решаясь, однако, отдернуть руку, которой уже успел завладеть государь.

- А, ты - революционерка? - рассмеялся император.

- Революционерка? Почему?

- Потому что смело критикуешь мои поступки.

- Я не критикую, а, напротив, отстаиваю прерогативы вашей власти. Я мало знакома с законными размерами этой власти... Я - совсем плохой законовед!..

- Но зато прелестный собеседник! - рассмеялся государь, поворачивая в боковую аллею вместе с маской, рукою которой он окончательно овладел.

- Куда мы идем? - слегка приостановилась она.

- А ты боишься? - спросил государь.

- Нет, - спокойно ответила она, - я не из робких!

- В таком случае дойдем вот до того павильона, это мой любимый уголок. Кроме того, здесь мы не будем предметом любопытного внимания и не будем у всех на виду!

- Мне кажется, что вы, ваше величество, будете равно на виду на всех пунктах гулянья! - смело засмеялась маска.

- Здесь нет ни величества, ни местоимения "вы", - заметил государь. - Это противно маскарадным законам!.. Здесь все равны!..

- Опять "законы"! - пожимая плечами, вновь рассмеялась маска. - Но раз здесь действительно все равны, то я желаю воспользоваться этим правом равенства, и раз вы, ваше величество, нарушили маскарадные узаконения и сами подошли к маске, которая вас не выбирала, то и я имею право нарушить их и, отвергнув фамильярное и совершенно недопустимое, по-моему, местоимение "ты", говорить с вами так, как я говорила бы с вами без маски.

- Вы непременно хотите этого, княгиня? - спросил государь, нагибаясь к своей собеседнице и стараясь заглянуть ей в глаза.

- Непременно, ваше величество!..

- Повинуюсь!.. Тем более охотно повинуюсь, что с открытыми картами играть и вернее, и удобнее.

Княгиня Софья Карловна Несвицкая - это была она - промолчала.

В эту минуту они подошли к ступенькам павильона, и государь, усадив свою собеседницу на одной из них, сам поместился ступенькой ниже, что давало ему возможность видеть свою собеседницу всю и явственно и отчетливо следить за каждым ее жестом.

- Вы получили мое письмо, княгиня? - спросил он после минутного молчания.

- Письмо я получила, но не знала, что оно написано вами, ваше величество.

- Оно и в действительности написано было не мной лично, а только по моему повелению. А вам оно было неприятно?

- Нет, оно просто удивило меня!.. Я положительно не выезжаю, почти ни с кем не знакома, и мне было непонятно, кому и на что может быть нужно мое присутствие на этом маскараде.

- Теперь вы знаете и видите, что оно было нужно мне, княгиня!

- На что, ваше величество?..

- На то, чтобы еще раз сказать вам, что ни одна из посторонних мне женщин не производила на меня такого глубокого впечатления, какое произвели вы.

- Почтительно сожалею о том, что не могу ответить вам, ваше величество, тем же! - смело ответила молодая женщина голосом, в котором звучали досада и оскорбление.

Государь поднял голову и произнес:

- Я не люблю, чтобы меня оскорбляли, княгиня!

- Я тоже не люблю этого, ваше величество!..

- Выражение искренней и непритворной любви - не оскорбление!..

- Да, но тогда только, когда оно высказывается законной жене или...

- Или?..

- Или любящей женщине, ваше величество. А я русской короны не ношу и никогда пылкой любви к вам, ваше величество, ни перед кем не исповедывала!

Голос молодой женщины при этих словах прозвучал так бойко и смело, в нем послышалось столько мощной силы, что император Николай Павлович почти вздрогнул.

- Вы так горячо любите своего мужа, княгиня? - спросил он, стараясь придать спокойную интонацию голосу.

- Нет, своего мужа я совершенно разлюбила, да и не могу сказать, чтобы когда-нибудь серьезно любила его! - прямо и откровенно отрезала Софья Карловна...

- Но... то, что предшествовало вашему замужеству...

- То, что предшествовало моему замужеству, ваше величество, касается лично меня, и только одной меня! Я поступила дурно, но виновата я только перед собой и несчастьем целой жизни осуждена искупать свою горькую ошибку.

- Вы напрасно так горячо приняли мои слова!.. Я не упрекнуть вас хотел... Но неужели, - переменил тему государь, - вы думаете, что вам, молодой, красивой, окруженной поклонением толпы, удастся всю жизнь прожить без любви и увлечения?

- Этого я не знаю, - задумчиво ответила Несвиц-кая. - Но я знаю только то, что если я когда-нибудь полюблю, то смело и прямо скажу об этом своему мужу и прямо, открыто и навсегда оставлю его дом!

- Это будет более смело, нежели благоразумно, княгиня! Ваш муж, наверное, не согласится на это!

- Да я и не спрошу его согласия!.. Я уведомлю его о своем решении и исполню это решение прямо и открыто.

- Но это будет противно всем законам.

- Я уже имела случай сказать вам, ваше величество, что я - плохой законовед!

- Но... если вы допускаете возможность увлечения...

- Кто же гарантирован от него, государь?

- Где же вы будете искать предмет этого увлечения?

- Я не буду искать его, государь; напротив, я стану всеми силами избегать его; но, раз оно охватит меня всю и поработит меня, я покорюсь ему, как неизбежной и мощной силе, и даже бороться против него не стану!..

- И... сдадитесь перед этим увлечением без борьбы и без раскаяния?

- Я ни перед чем не останавливаюсь, ваше величество. Я доказала это тем прошлым, которым вы так смело упрекнули меня, и ни в чем не раскаиваюсь, что я доказываю своей настоящей жизнью подле мужа, которого я ни любить, ни уважать не могу!..

- И вы прямо и смело пойдете к избраннику своего сердца, княгиня?

- Прямо и смело, перед лицом целого света, ваше величество!..

- Но чем же можно достигнуть такого лестного и счастливого избрания? Что надо сделать, чтобы пробудить в вас любовь и страсть?

- Надо понравиться мне, государь! - спокойно, с легким оттенком вызывающей насмешки произнесла молодая женщина.

- И никто из тех, с кем до сих пор сталкивала вас судьба, не мог и не умел понравиться вам? - пристально взглядывая на нее снизу вверх, проскандировал император.

- Никто, ваше величество! - спокойно и холодно ответила княгиня.

Государь встал и, гордо выпрямляясь, подал ей руку. Она оперлась на его руку, чтобы сойти со ступеньки.

- Это ваше последнее слово, княгиня? - твердо и спокойно, дрогнувшим голосом спросил государь, чувствуя на своей руке ее спокойную, ни разу не дрогнувшую руку.

- Последнее и решительное, ваше величество! - твердо и спокойно произнесла Софья Карловна, как бы поддразнивая его своим невозмутимым спокойствием.

Они молча сделали несколько шагов и на повороте аллеи разом врезались в залитую огнями пеструю толпу.

Навстречу им неслись аккорды одного из дивных вальсов, вокруг них немолчным гулом волновалась веселая толпа, и только они одни подвигались вперед молчаливые, сосредоточенные, окончательно порешивши серьезный жизненный вопрос...

- Я не забуду ни этого вечера, ни этого разговора, княгиня! - твердым, властным голосом произнес император, в последний раз близко нагибаясь к пленительному личику своей собеседницы.

Софья Карловна подняла голову, пристально взглянула на государя из-под густых складок своей черной маски и смелым и вызывающим тоном сказала:

- А я, напротив, наверное, забуду его, ваше величество! Я вообще хорошей памятью не отличаюсь... это один из моих крупных недостатков.

XI

ТЯЖКАЯ УТРАТА

Маскарад, вполне удавшийся как в смысле веселья и оживления, в лицах, близко стоявших ко двору, не оставил особенно приятного впечатления. Государь уехал, видимо, чем-то недовольный, и все заметили, что это недовольство обнаружилось тотчас после его беседы с какой-то маской.

Кто была эта таинственная маска, так смело прогневавшая государя, мог знать только его друг и любимец, все время стоявший в начале той аллеи, в которую удалился император, и словно стороживший тайну царской интимной беседы. Однако он никогда никому не выдавал известных ему тайн и все придворные, на этот раз приравнявшиеся к любопытным женщинам в желании разведать последние обстоятельства на маскараде, терялись в бесплодных догадках.

Приятного впечатления из своего выезда в свет не вынесла и молодая княгиня Софья Карловна. Приехав на следующий за тем день к матери, она готовилась откровенно поделиться с ней, рассказать ей все случившееся с ней, но застала ее настолько больной и быстро ослабевшей от внезапного приступа сильной боли, что, забыв обо всем, поспешила послать за доктором.

Больная еще с вечера почувствовала приступ сильной лихорадки, но, не желая никого тревожить, не приняла никаких мер; она надеялась, что озноб, в последнее время часто тревоживший ее, пройдет бесследно сам собой.

К приезду Софьи Карловны жар у генеральши Лешерн усилился настолько, что она уже с трудом подняла голову от подушки, чтобы поздороваться с дорогою гостьей, и затем быстро заснула крепким и тяжелым сном, почти граничившим с беспамятством.

Перепуганная княгиня тотчас же послала за доктором, но его визит принес с собой мало утешительного. Медик констатировал наличность сильной простуды, осложненной нервным расстройством; будучи далек от тесного знакомства с условиями домашней жизни старой генеральши, он заботливо осведомился, не расстроилась ли больная чем-либо, и посоветовал по возможности удалить причину такого сильного нервного расстройства.

Княгиня выслушала его молча и порешила остаться при матери, через посланного уведомив князя Алексея Яковлевича о том, что она останется при матери до ее полного выздоровления. Она почти надеялась на это выздоровление, и что-то тяжелое, безотчетно налегшее ей на душу, грозило ей близким большим, невыносимым горем.

Окруженная искусными попечениями нескольких приглашенных докторов и заботливым уходом дочери и нарочно приглашенной сиделки, Елена Августовна как будто легче переносила свою болезнь. Она чаще просыпалась от своего тяжелого, непробудного сна и чаще узнавала дочь. В эти минуты умственного и нравственного просветления она спешила наглядеться на нее, не выпускала ее рук из своих горячих, сухих рук и, осеняя ее крестным знамением, с любовью шептала что-то, роняя редкие и крупные слезы на ее склоненную перед ней головку.

Князь Алексей Яковлевич не только не препятствовал жене проводить все время у матери, но, напротив, беспрестанно присылал специальных посланцев, чтобы узнать о ходе ее болезни, или сам заезжал осведомляться об этом и с несвойственной ему заботой доставлял в дом тещи все, в чем могла нуждаться молодая княгиня. По его совету в Петербург вслед за своей молодой барыней переселилась камеристка княгини Софьи Карловны, привычная к уходу за ней и способная быть помощницей ей в уходе за больной.

Княгиня чувствовала это внимание мужа, сознавала его и была благодарна за него настолько, насколько чувство благодарности по адресу нелюбимого мужа могло найти место в ее непокорном сердце.

Больная ни разу не вспомнила о зяте и ни разу не произнесла его имени; только когда княгиня однажды, вследствие настоятельной просьбы мужа, спросила мать, может ли князь навестить ее, старая генеральша как бы вздрогнула и тихо сказала:

- Не надо!..

Видимо, и на краю гроба она не могла и не хотела простить ему то горе, какое он внес в ее угасавшую жизнь.

До государя через его фаворита дошло известие о болезни старой генеральши, и он, как всегда великодушный, прислал к ней своих личных докторов, поручив им сделать для больной все то, что сделали бы они в случае личной его болезни. Но всякая помощь была уже несвоевременна, и лейб-медик Рюль, проведший несколько часов сряду у постели больной, на вопрос государя категорически заявил, что на выздоровление генеральши Лешерн нет никакой надежды и что рокового исхода следует ожидать в самом непродолжительном времени. Сказать это ее дочери он не решился. Он глубоко понимал, как тесно связаны между собой эти два существа.

А болезнь между тем все прогрессировала и с каждым днем, с каждым часом принимала все более и более угрожающий характер. Больная уже не принимала почти никакой пищи, и по целым дням молчала, лежа с закрытыми глазами и оставляя окружавших ее в сомнении о том, спит она или впала в полное беспамятство.

Так прошла неделя, долгая, мучительная неделя, показавшаяся несчастной, измученной княгине чуть не целым веком.

Наконец, Рюль, неоднократно обменивавшийся с больной несколькими немецкими фразами и ввиду чистоты ее произношения сомневавшийся в национальности больной, носившей к тому же еще и немецкую фамилию, осторожно осведомился, к какому вероисповеданию принадлежит умирающая.

При этом вопросе княгиня Софья Карловна побледнела, как смерть. Она понимала его роковое значение.

- Как? Разве опасность так велика? - дрогнувшим голосом спросила она.

Рюль прямо взглянул в ее нервное, выразительное лицо и, сразу поняв, какую мощную силу скрывала под собой эта с виду хрупкая, красивая оболочка, прямо и смело ответил:

- Да, княгиня, жизнь вашей матушки клонится к концу; нужно чудо, чтобы спасти ее или отдалить роковой момент. Медицина в своем распоряжении таких средств не имеет, остается прибегнуть к вере. И вот поэтому-то я спросил вас, какую религию исповедует больная.

- Матушка православная, - твердым голосом ответила княгиня, как будто вся воспрянувшая под страшным гнетом выслушанных роковых слов.

Опытный глаз царского медика не ошибся. Хрупкий организм молодой женщины нашел себе подкрепление в сознании надвигавшейся страшной грозовой тучи.

Больная мужественно выслушала предложение последнего предсмертного напутствия, благоговейно встретила прибывшего к ней пастыря духовного, и, после краткой, но совершенно сознательной исповеди, благоговейно приняла утешительное таинство святого причащения. Она как будто уже вся заранее ушла в тот мир, где нет ни горя, ни печали людской, и тихо отошла в вечность, успев только при наступлении краткой и почти безболезненной агонии благословить дочь и, положив обе руки на ее склоненную, как смерть бледную головку, тихо, но внятно проговорить:

- Молись... не горюй... не плачь!.. Дай мне спокойно уйти... Там меня ждет твой святой памяти отец... Там меня вечный покой ждет... Я устала... Мне надо отдохнуть, а твое горе мешает мне уснуть... Прости, если можешь простить... Не мсти никому и молча отойди, когда не хватит сил бороться... И месть, и суд - Божье дело и Божье право; нам это не дано... Прощай... Молись! - в последний раз тихо повторила она и после нескольких тяжелых, прерывистых вздохов тихо отошла в вечность.

Горю, охватившему молодую княгиню, не было ни границ, ни выражения. Она как бы вся замерла и, бледная как смерть, без кровинки в лице по целым часам стояла у гроба, молча всматриваясь в дорогое неподвижное лицо и словно прислушиваясь к навеки замолкнувшему дорогому голосу.

Не только громко рыдать и сокрушаться, как это делают все, - она даже плакать не могла, и усердно наблюдавшие за нею доктора делали всевозможные усилия к тому, чтобы заставить ее заплакать. Увы! Это не удалось им ни в церкви во время отпевания, ни в страшный момент последнего прощания с покойницей.

Софья Карловна при всем присутствовала и исполняла все обряды холодно, спокойно, как будто и она умерла вместе с матерью, и только в силу инерции, как манекен, двигалась и говорила, мертвым призраком врезываясь в толпу живых. Только при глухом звуке первой горсти земли, ударившейся о крышку гроба, она вздрогнула и громко вскрикнула, как будто ей лично, на ее живую грудь упал этот тяжелый ком земли, ударившийся о холодную крышку гроба.

Когда могила была засыпана и сверх свежей насыпи пестрой пахучей горою выросли возложенные на гроб покойной венки, княгиня нагнулась к заветному холмику и, бледной, дрожащей рукой взяв ярко-пунцовую розу, приколола ее к груди. И странным, кровавым, почти зловещим заревом яркого пожара выделился этот веселый, улыбающийся цветок из-под тяжелых складок траурного черного крепа и еще ярче оттенил мертвенно-бледное, почти неживое лицо осиротевшей молодой красавицы.

Венков на гроб генеральши Лешерн была прислана и привезена масса. Тут были и пышный дорогой венок от царской фамилии, и анонимный крест из крупных белых роз. Тут был и большой осененный лаврами венок, на широких белых лентах которого черными буквами стояло: "Вдове доблестного героя, обессмертившего славу русского оружия, почтительное приношение от общества гвардейских офицеров"; тут был и грациозный венок, весь составленный из одних белых лилий, с широкой белой лентой, на которой золотом было написано: "Незабвенной вдове светлой памяти бессмертного героя, от офицеров лейб-гвардии Преображенского полка", и рядом со всеми этими настолько же трогательными, насколько лестными и тактичными приношениями, красовался огромный венок из самых ярких роз, с коротенькой надписью: "От зятя", что на некоторых равнодушных лицах не могло не вызвать неудержимой улыбки сожаления.

Софья Карловна спокойно и стойко пробыла у могилы матери до окончания последней работы по временной ее отделке, спокойным и ровным шагом направилась затем к тому месту, где были оставлены экипажи, и только в воротах кладбища, приостановившись на минуту и прощальным взглядом оглянувшись в ту сторону, где виднелась яркая горка свежих и ароматных цветов, вздрогнула и молча, без стона, без крика, упала без памяти на кладбищенские мостки. Она упала разом, как падает срубленное под корень дерево, как гнется и падает косою скошенный цветок, и, наверное, сильно разбилась бы, если бы ее вовремя не поддержала сильная рука человека, все время зорко следившего за ней, не спускавшего полного участия взгляда с ее убитого горем лица...

Княгиня очнулась через две недели после погребения матери, вся обессиленная, ослабевшая от долгой и мучительной болезни, от которой ее спасли только молодые силы да зоркий и умелый уход лучших докторов, ежедневно посещавших ее по личному приказанию императора и императрицы.

Невесело было пробуждение молодой женщины; неотрадно было для нее сознание, что она спасена и что ей впереди предстоит еще долгая жизнь. Жить одной, без родной, дорогой души, с которой она сжилась и сроднилась всеми фибрами своей души, своего любящего, преданного сердца, было крайне трудно, безотрадно и казалось ей даже совершенно бесполезным.

На своем столе она нашла груду визитных карточек и узнала от камеристки, ни на минуту не отходившей от нее, что приток посетителей, спешивших узнать о ее здоровье, был так велик, что, по распоряжению докторов, был наглухо закрыт парадный подъезд и снят был колокольчик в передней. Та же камеристка не без гордости и не без удовольствия сообщила ей, что из дворца присылали через день узнавать о ее здоровье и что великий князь Михаил Павлович три раза сам заезжал узнать о ходе болезни и приказал тотчас же уведомить его, когда больная будет в состоянии сама принять его.

Это последнее сообщение тронуло больную больше всего остального. Великий князь любил ее дорогую покойницу, он вместе с ней благословлял ее в день ее злополучного брака, и он сам лично - Софья Карловна помнила это, как во сне - возложил венок на ее гроб.

Князь Алексей Яковлевич Несвицкий наравне с чужими только издали осведомлялся о жене и просил докторов сказать ему, когда он может войти к ней, не слишком сильно побеспокоив ее.

Медикам, лечившим больную, житейский опыт подсказал, что свидание с мужем не придаст больной ни силы, ни здоровья, а скорее далеко неблаготворно повлияет на ее общее состояние, и потому, прежде чем ответить князю, они справились с желанием самой больной.

Не много проницательности понадобилось им, чтобы уразуметь, что отдалением встречи с мужем они не огорчат ее, а потому они посоветовали князю отложить свидание с больной до ее полного выздоровления.

Несвицкий не особенно сильно протестовал против этого, потому что в последнее время он совсем вошел в свою прежнюю жизнь и влияние его недостойной избранницы Кати Шишкиной сильнее, чем когда-нибудь, сказывалось над ним.

Князь играл, причем его игра и проигрыши происходили в доме Шишкиной, и только слепой мог бы не видеть и не понять той роли, какую эта петербургская Фрина играла во всей этой недостойной комедии. Он, этот несчастный, бесхарактерный человек, даже пить понемногу привыкал, и даже старая княгиня Несвицкая, которая от его вторично командированного в Петербург дядюшки узнала о недостойной пассии сына, начала слегка беспокоиться и, узнав о серьезной болезни своей невестки, письменно предупредила сына о том, чтобы в случае смерти жены, он немедленно взял отпуск и приехал домой, в Москву, где, по ее уверению, его ждала уже приготовленная для него блестящая и богатая партия.

Старая княгиня была права; она, действительно, словно подслушала жившую в душе ее сына тайную мечту надеть княжескую корону на плебейскую голову слишком нелестно известной Кати Шишкиной.

Но судьба спасла гордую старуху от такого тяжкого для нее унижения. Софья Карловна выздоровела и, окончательно оправившись от болезни, сделалась еще красивее, еще пленительнее прежнего.

Первым заметил это сам Несвицкий, но встретил за эту правдивую оценку такой презрительный отпор со стороны жены и такую бесцеремонную взбучку от своей ни над чем не задумывавшейся сожительницы, что это надолго отбило у него охоту ко всяким попыткам снова увлечься женою.

А жизнь между тем шла своим чередом, и помимо тяжкого гнета свалившегося на нее горя, перед осиротевшей княгиней встала еще забота о средствах к жизни, значительно убавившихся с кончиной матери; последняя получала после мужа довольно солидную пенсию и тратила ее почти всю целиком на дочь.

Правда, по вскрытии духовного завещания умершей генеральши Лешерн оказался еще маленький капитал, о существовании которого при жизни матери княгиня Софья Карловна не подозревала, но болезнь внесла в ее скромный бюджет такую солидную брешь, что после расплаты со всеми сделанными долгами не оставалось почти ничего, и приходилось серьезно призадумываться над дальнейшей жизнью.

На мужа у княгини не было никакой надежды: она знала, что получить от него нечего. Но на выручку ей на этот раз, как и всегда, явился ее добрый гений, великий князь Михаил Павлович: он прислал к Софье Карловне своего адъютанта Остен-Сакена объявить ей, что за нею временно оставлена пенсия, которую получала ее мать за заслуги своего мужа.

Слово "временно" уменьшало и цену, и значение этой монаршей милости, но на первое время и это было спасением для медленно выздоравливавшей молодой осиротевшей красавицы.

Оправившись настолько, чтобы принять и лично отблагодарить всех, навещавших ее во время ее тяжкой болезни, княгиня, просматривая оставленные у нее в приемной карточки, остановила свое внимание на несколько раз повторившейся карточке с фамилией, до того времени совершенно неизвестной ей. Это была фамилия флигель-адъютанта Бетанкура, о котором, как она припоминала, она как-то слышала разговор по поводу его назначения, но которого она, сколько ей удалось припомнить, никогда в глаза не видала.

Спрошенная по этому поводу камеристка объяснила княгине, что этот красивый военный господин был тот самый, который привез ее в обмороке с кладбища в день погребения, и прибавила, что он навещал больную и справлялся о ходе болезни усерднее и аккуратнее всех остальных.

Это внимание совершенно чужого ей человека глубоко тронуло княгиню, а воспоминание о том моменте, когда он на краю могилы матери впервые подошел к ней, образовало между ними как будто какую-то тайную связь; вследствие этого Софья Карловна, отбирая карточки тех лиц, которых она желала видеть при первом их посещении, отметила одним из первых и незнакомого ей Бетанкура.

Он явился в числе первых, и впечатление, произведенное им на княгиню, было вполне благоприятно.

Бетанкур не был красавцем в строгом и вульгарном значении этого слова. У него не было той правильности линий, какой отличалось лицо Несвицкого, ни той могучей страсти, какой дышало лицо "цыгана" Ржевского, ни той миловидности, какой улыбалось лицо молоденького Тандрена, но в нем была своя особенная вкрадчивая прелесть, что-то манящее и чарующее, что покоряло ему немало сердец и что не прошло незаметным и для княгини Софьи Карловны.

Она приветливо встретила красивого флигель-адъютанта, пригласила его навещать ее в свободные минуты, не отказалась от его услуг для приискания ей квартиры в Петербурге, и когда он, привезя ей адрес разысканной им квартиры, смеясь, сознался, что последняя в его глазах имеет то достоинство, что помещается очень близко от его дома, княгиня с чарующей улыбкой ответила, что и в ее глазах это - неоспоримое достоинство.

В город княгиня перебралась вскоре, как только ей было решено беспрепятственно выезжать и заниматься делами несложного хозяйства. Несвицкому была заботливо отведена небольшая, но светлая комната от той части квартиры, где помещались личные апартаменты княгини, но он со своим обычным ленивым спокойствием примирился с этим остракизмом и даже бестактно подшутил над своим "вдовством".

Впрочем, дома он бывал все реже и реже и чуть не открыто переехал к Шишкиной, которая все сильнее и сильнее помыкала им и у которой он чуть не на посылках состоял.

Софья Карловна знала обо всем этом; до нее стороной доходили слухи обо всех уклонениях ее мужа от законов света и приличий, но она обращала на все это меньше и меньше внимания.

С переездом в город она чуть не ежедневно навещала могилу матери, и эта близость к дорогой могиле воскресила в ней все горе вечной разлуки, весь непоправимый ужас понесенной потери.

Княгиня, совершенно никуда не выезжавшая по случаю строго соблюдаемого траура, с наступлением зимнего сезона стала изредка принимать у себя гостей, и так как она сама была хорошей музыкантшей, то у нее составлялись маленькие музыкальные вечера, очень охотно посещаемые многими артистами. Круг знакомых княгини был очень тесен и ограничен, и попасть на ее интимные вечера было очень трудно; тем более ценилась возможность проникнуть на них и получить приглашение молодой хозяйки, нелюдимость которой приписывали ее гордости и заносчивости.

Многие, поверхностно посвященные в тайну того интереса, который питал к ней император, и не хотевшие верить в возможность ее упорного отказа от счастья сближения с таким поклонником, как государь Николай Павлович, под рукой распускали слухи, что Несвицкая только притворяется "тихоней" и недоступной, а что на самом деле она пользуется всеми выгодами своего положения.

Иные верили этим рассказам, другие опровергали их, но все сходились на том, что так упорно отказаться от избрания, каким удостоил княгиню император, было невозможно и совершенно невероятно. По крайней мере, до княгини Несвицкой еще никогда не было ни подобного примера, ни подобного отказа.

Перед праздником Пасхи князь Алексей Яковлевич взволнованно почти вбежал в комнату жены и объявил ей, что подал прошение об отпуске и что они на днях уезжают в Москву.

- Надо торопиться, - суетливо прибавил он, - надо к пасхальной заутрене в Москву поспеть.

- Кому? - с недоумением спросила его Софья Карловна. - Ах, я понимаю, что вы собрались в Москву, но, кто еще с вами едет и почему вы говорите "мы", в это вы меня не посвятили.

- Как кто едет?.. Да вы, конечно! - тоном глубокого изумления произнес князь.

Она гордо подняла голову и спросила:

- Кто ж это вам сказал, что я тоже собираюсь в Москву?

- Как "кто сказал"? Я получил письмо от матушки. Она приказала мне непременно приезжать к Пасхе и привезти вас с собой.

- Ваша матушка может приказывать вам все, что ей угодно, и вам делает честь то рабское послушание, с каким вы исполняете ее приказания. Но моя воля ей не подчинена, я в Москву не собиралась и не поеду...

- Как не поедете? - воскликнул князь тоном такого невыразимого удивления, что у Софьи Карловны даже улыбка на лице показалась. - Как не поедете?.. Ведь маман приказала!

- Мне она ровно ничего приказать не может и, наверное, даже не решится.

- Нет, она прямо так и написала, чтобы я вас привез.

- Ну, а вы ответьте ей, что меня "привезти" нельзя, что я могу только сама приехать, если пожелаю этого, но что в данную минуту я такого желания отнюдь не ощущаю...

- Вы и сами с ума сошли, и меня с ума сведете! - почти с отчаянием воскликнул Несвицкий, выбегая из комнаты.

Он успел хорошо понять характер жены и видел, что ни разубедить, ни подчинить ее своей воле ему не удастся; а между тем мысль о том, чтобы не исполнить данного старой княгиней приказания, тоже не умещалась в его немудреной голове.

- Господи, как мне все не удается с женщинами! - в отчаянии воскликнул он, вбегая к себе в комнату и в вырвавшемся у него восклицании соединяя одновременно и свою законную, всеми уважаемую жену, и свою всеми равно презираемую незаконную пассию, наглую гетеру Екатерину Шишкину.

Александра Соколова - Царский каприз - 02, читать текст

См. также Соколова Александра Ивановна - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :