Александра Соколова
«Царский каприз - 01»

"Царский каприз - 01"

Исторический роман из времен царствования Николая I

I

В ЦАРСКИХ ПОКОЯХ

Ранние весенние сумерки спускались над туманным Петербургом. Лучи заходящего солнца скользили по крышам высоких домов и яркими бликами отражались на куполе мрачной Петропавловской крепости и на весело уходившем ввысь золотом шпиле Адмиралтейства.

Эти лучи, играя, пробирались сквозь зеленеющую листву Летнего сада, миллионами золотых брызг дробились и скользили по гладкой поверхности уснувшей Невы и, сплошь заливая огромную Дворцовую площадь, живым снопом врезались в зеркальные окна роскошного Зимнего дворца.

Там, перед широким итальянским окном царского кабинета, выходившего на Неву, прислонившись спиной к мраморному косяку и весь уйдя в глубокую думу, стоял мощный красавец, император Николай I Павлович, за несколько лет перед тем вступивший на русский престол.

Тревожной страницей врезалось это воцарение в историю русского государства. Далеким отзвуком откликнулось оно в мрачных рудниках холодной Сибири и в виде тяжелого эпилога завершилось среди дрогнувшей столицы казнью декабристов.

Окончился драматический эпизод великодушной борьбы между царственными братьями, среди ореола великодушия состоялось отречение от престола цесаревича Константина Павловича и северный гигант Николай Павлович смелой, мощной стопою взошел на ступени могучего трона.

Он решительной, твердой рукою крепко сжал бразды сложного правления, зорким взглядом окинул свое широко раскинувшееся царство, и его громкий голос вещим кликом пронесся из конца в конец необъятной России.

Достигнув своей цели - беспрекословного повиновения своей державной воле, он спокойно вздохнул своей мощной грудью гиганта и улыбнулся холодной улыбкой удовлетворения.

Но был ли он счастлив в тайнике своей глубокой, как море, души? Не тревожило ли его недавнее прошлое, не вставала ли грозным признаком тревога за грядущее?.. Увы! Сказать это не мог никто! Северный колосс, как гранитная скала, глубоко хранил и свое мощное горе, и свою холодную, спокойную радость. Во всем мире он любил только свою семью. Он нежно заботился о подраставших детях и с благоговейным обожанием относился к своей царственной супруге, в то же время тревожно сторонясь от нее, оберегая ее от жгучих порывов своей властной любви. Он берег Александру Федоровну, как экзотический цветок, глубоко сознавая, что ей, при ее хрупкой натуре, трудно было подняться от тех тревог и волнений, которые ей пришлось пережить в роковой день 14 декабря 1825 г.

В тот исторический момент, когда Николай Павлович, почти вырвав маленького наследника из рук обезумевшей от страха матери, вынес его на волновавшуюся площадь и передал на руки верного ему полка, у императрицы Александры Федоровны впервые задрожала голова, и затем этот недуг уже не оставлял ее до конца ее жизни.

Но миновал короткий период времени, и, вполне успокоенная, счастливая, оберегаемая горячим, беспредельным обожанием супруга, окруженная цветником красавцев-детей, нежная и хрупкая, царица вся отдавалась счастью, вся наслаждалась жизнью и между тем оставалась как бы вне этой жизни, будучи оберегаема благоговейным культом всего окружавшего ее.

Рождение последних крепких и здоровых детей отняло у императрицы ее последние силы, и заботливо наблюдавшие за нею медицинские светила решительным словом науки положили известную грань между державными супругами. Кроткая и всему покорная императрица с женственной улыбкой встретила это решение представителей науки, а государь с молчаливым уважением преклонился перед ним.

И теперь, только что окончив обычный ранний обед (в Зимнем дворце в царствование императора Николая Павловича обедали обыкновенно в три часа дня), государь проводил императрицу до ее будуара и прошел в свой рабочий кабинет, смежный с небольшой, по-спартански обставленной спальней, где стояла его узкая железная кровать, покрытая военной шинелью.

Он остановился пред окном, выходившим на Неву, и весь отдался глубоким думам.

В последнее время император Николай Павлович задумывался все чаще и чаще, и наряду с горькими страницами прошлого в его уме вставали тревожные заботы о грядущем. Какое-то смутное предчувствие тяготило его душу, как будто в этом совершенно покорном ему могучем царстве где-то тайно и скрытно гнездилась какая-то никому неведомая, загадочная скорбь, вставала и смутно надвигалась какая-то тревожная, неведомая опасность.

Государь пристальным взглядом своих строгих глаз скользнул по заснувшей поверхности широкой Невы, на минуту остановился на шпиле Петропавловской крепости и, слегка вздрогнув, отошел от окна и опустился в кресло, стоявшее перед большим письменным столом.

Посреди этого стола в дорогой резной раме стоял портрет императрицы с маленьким наследником на руках, сбоку от нее грациозной группой весело выглядывали из золоченой рамки пленительные личики маленьких великих княжен; в глубь кабинета уходило, сливаясь с темной дубовой рамкой, строгое лицо Петра Великого с острым профилем и сдвинутыми густыми бровями, из-под которых зорко смотрели умные и проницательные глаза, а в темном углу, за тяжелыми складками бархатной портьеры как будто прятался написанный масляными красками портрет императора Павла I с его некрасивым профилем и загадочной тоскою его глубоких, словно блуждающих глаз.

Николай Павлович хорошо помнил отца; в его памяти глубоко врезались подробности последнего вечера, проведенного Павлом Петровичем среди родной семьи, и этот портрет, выступавший из своего темного угла, каким-то зловещим призраком вставал перед ним. Он как будто манил его куда-то, как будто о чем-то предупреждал его и чем-то грозил.

Император скользнул взором по всей этой исторической галерее фамильных портретов, на минуту остановился на кротком, мистическом лице императора Александра I, с болью в сердце отвел взор от изображения некрасивого лица своего брата, цесаревича Константина и, опустив голову на грудь, глубоко задумался.

Много было тут гордых, мощных властителей великого царства. На всех этих гордых головах поочередно покоилась державная корона, во всех этих, теперь уже мертвых, руках властно держался царский скипетр. А между тем кому из них и корона, и скипетр дали безоблачное счастье, в чью душу влили тихий, безмятежный покой?

Длинной вереницей прошли все эти монархи, друг другу завещая горькие уроки, друг перед другом вставая историческими примерами.

Император думал, на ком из них в эту тревожную минуту остановить ему свое внимание, кого принять за образец?..

И мысль подсказала ему, что этим образцом нужно избрать не Петра Великого, во всех своих новаторствах слепо следовавшего чужому примеру, рабски подражавшего всем чужим ошибкам, и не тревожную тень с детства обреченного на гибель отца; что не за таинственным мечтателем, мистиком и полуотшельником императором Александром I нужно было последовать в ту таинственную даль исторического тумана, из которой его не освободило даже строго правдивое слово всемирной истории.

Кто же из них был прав на своем ответственном царственном пути? Пред чьей скорбной тенью преклониться? По чьим следам пойти?

Между ним и всеми этими скорбными тенями была крупная, существенная разница. Все они по неотъемлемому наследственному праву входили на ступени трона, тогда как он ступил на них, благодаря отказу своего царственного брата от своих прав на престол, превышавших те, которые принадлежали ему.

Император Николай Павлович занял место на троне с палящим зноем честолюбия в душе, с природным инстинктом власти, с глубокой верою в себя, но занял его неподготовленный к великой мировой задаче и минутами сам глубоко чувствовал и сознавал эту неподготовленность.

Такая именно минута наступила для него теперь, среди полного беспросветного одиночества, среди царственной роскоши пышного и молчаливого дворца, и он был рад, когда в дверь его кабинета раздался стук и на пороге показалась некрасивая и приземистая фигура его младшего брата, великого князя Михаила Павловича. Император всегда был рад видеть этого брата; он знал, как горячо и самоотверженно тот любит его, знал, что по первому его слову Михаил Павлович, не задумавшись, отдаст свою жизнь, и сам горячо и преданно любил его.

Государь приветливым взглядом встретил вошедшего и, дружески протягивая ему руку, разом заметил на лице великого князя какую-то непривычную ему не то грустную, не то досадливую тень.

- Что с тобой, Миша? - ласково осведомился он, называя брата тем дружеским именем, которое они оба сохранили еще со времени далекого детства. - Ты как будто или сердит на кого-то, или кем-то и чем-то сильно недоволен?

- Все вместе! - пожал великий князь своими широкими плечами, в которые глубоко ушла его некрасивая голова. - Я и сердит, и недоволен, и прямо таки зол!

- Что? Или опять твои гвардейцы что-нибудь напроказили? - рассмеялся император. - Никак вам Бог лада не дает! Ты их всех без души любишь, они тебя все поголовно обожают, а вечно у вас идет какая-то глухая борьба, вечно ты с ними воюешь!

- Да как же не воевать, когда с ними никакого слада нет? - проворчал великий князь, опускаясь в кресло и весь уходя в его мягкие пружины, в то время составлявшие еще предмет далеко не всем доступной роскоши.

В этой позе Михаил Павлович рядом со своим красавцем-братом казался почти карликом. Сравнительно очень невысокого роста, тучный и очень некрасиво сложенный, он всей своей крупной головой уходил в широкие плечи, что вместе с сильно сутуловатою спиной и густыми прядями непослушных волос, как-то комично торчавших во все стороны, представляло малопривлекательную, отчасти даже комическую фигуру, над которой Михаил Павлович сам нередко подшучивал.

Но на этот раз ему было не до шуток. Он был серьезно расстроен чем-то и, так же быстро вскочив с места, как он быстро занял его, он принялся быстрыми и нервными шагами ходить из угла в угол огромного царского кабинета.

Государь хорошо знал эту манеру, ясно обнаруживающую в брате серьезное волнение.

- Да скажи мне, в чем дело? - ласково переспросил он. - Ведь не секрет же это?

- От тебя, конечно, нет! Я даже прямо-таки пожаловаться тебе хотел... Да тут такое обстоятельство... - и Михаил Павлович развел руками.

- Даже мне жаловаться хотел? Вот как?.. Значит, дело нешуточное?.. Жаловаться ты не охотник! Тут уж ведь до конфирмации тогда дело доходит?

- Да и дошло бы, если бы не одно щекотливое обстоятельство! Не будь тут замешано имя женщины, я проучил бы этого мальчишку!.. Да, не будь, тут не только имя, а честь женщины, даже молодой девушки замешано!

- Да, если так, то дело другое! - серьезно проговорил государь.

Он рыцарски относился к вопросу женской чести и не стал расспрашивать брата о подробностях того дела, о котором тот вел речь.

Прошла минута упорного, тяжелого молчания. Великий князь, видимо, хотел что-то сказать, но не решался.

- Я... знаешь ли... к тебе... с просьбой! - наконец произнес он, не глядя на брата.

Государь улыбнулся. Он предвидел конец разговора.

- Тебе денег нужно?.. Да? - ласково осведомился он.

Он знал, что у великого князя никогда не было рубля за душой и что это происходило единственно от того, что Михаил Павлович раздавал все, что получал и от казны, и с личных своих имений.

- Да... Я хотел бы!.. Впредь бы мне... в счет жалованья... Только с твоими министрами я разговаривать не люблю. Лучше сам ты дай мне, а когда придет срок, я жалованье получу и сам тебе принесу.

- Да хорошо, хорошо!.. Сосчитаемся! - улыбнулся государь.

- Да больше давай!.. Бог их там знает, сколько у них на свадьбу-то уйдет.

- На свадьбу? Ты, стало быть, в сваты записался?

- Запишешься тут, если дело так исключительно сложилось! - сердито произнес Михаил Павлович.

- Десяти тысяч с тебя будет?

- Ну, вот еще! Конечно, хватит.

Надо заметить для верности исторической передачи, что в то время счет велся еще на ассигнации, и не крупная в настоящее время сумма в три тысячи рублей серебром в то время представляла собой крупную и солидную сумму в десять тысяч рублей ассигнациями.

- Бери больше, если надо! - предложил император.

- Ну, хорошо, дай двенадцать тысяч, а больше уж ни под каким видом! Опять твой Булгаков!.. Стал бы из-за него тебя беспокоить? Да и надоел он мне хуже горькой редьки... Я ему наотрез сказал, чтобы он унялся, а не то я его в армию сплавлю.

- Не сплавишь... он тебя забавляет! - рассмеялся государь.

- Прежде забавлял, а теперь надоел! Прямо-таки озорничает.

- А назначение этих денег - секрет?

- От тебя-то? Что ты это! Я только хотел позднее сказать тебе... когда я все устрою.

- Ну, и прекрасно!.. Я не настаиваю. Деньги тебе сейчас велеть выдать или прислать?

- Нет, лучше пришли! Терпеть не могу за чужими деньгами руку протягивать!..

- Это мои-то деньги тебе "чужие"? - укоризненно покачал головой государь и, чтобы сгладить несколько неприятное впечатление этого разговора, спросил: - Ты к детям не заходил?

- Я-то? Да разве я могу к ним не зайти? Мы с Мишей даже галопом вокруг всей комнаты объехали... Что за прелестный мальчик! - с восторгом произнес великий князь, без ума любивший детей вообще, а своего крестника, маленького в то время великого князя Михаила Николаевича, прямо-таки обожавший. - И счастливец же ты!.. Четыре мальчугана у тебя! Вот у меня все только девочки! - с комической грустью пожал он плечами.

- Да, да!.. стонешь, а сам в своих девочках души не чаешь! - рассмеялся император.

- Ну, еще бы! Мои барышни - прелесть! - весь просиял великий князь, обожавший своих дочерей и тем не менее жаждавший иметь сына. - Чем они, красавицы ненаглядные, виноваты, что не кавалерами родились? На свою супругу я точно подчас серьезно негодую, а они-то, бедняжки, тут при чем? Да, брат, - в виде рассуждения прибавил великий князь. - Вот всеми единодушно признано, что великая княгиня Елена Павловна - редкого ума женщина, а у нее все дочери да дочери!.. В этом отношении она сильно отстала от многих вовсе не умных женщин! Посмотри ты на Трубецкую! Уж ей ли умом хвастать!.. Только что сена не ест, а шестого сына родила!.. Прямо как по заказу... словно подряд какой сняла!.. А у меня барышня к барышне, как на подбор... словно игрушечный магазин какой-то!..

При воспоминании о дочерях некрасивое лицо великого князя озарилось светлой улыбкой. Улыбнулся и государь.

- Ну, прощай пока! - сказал Михаил Павлович протягивая руку брату. - Спасибо, что не отказал исполнить мою докучную просьбу. Надоел я тебе с деньгами, да что мне делать, если они у меня в кармане никак удержаться не могут? - И, пожав еще раз руку брата, Михаил Павлович направился к двери, но на пороге остановился. - Да, говорил я с тобой о крестнике моем, красавчике, да и забыл сказать!.. Он давеча не удовольствовался тем, что я его на плечо к себе посадил, а прямо-таки норовил на шею ко мне забраться. Ты на это обрати внимание!.. Мал-то он мал, но все-таки нехорошо, когда Михель на шею сядет!

Бросив этот шутливый, но едкий каламбур, великий князь исчез за тяжелой бархатной портьерой.

Государь добродушно улыбнулся ему вслед. Он хорошо знал глубокую и нескрываемую антипатию брата к его любимцу Клейнмихелю, которого, впрочем, не любили все, близко видевшие и знавшие его.

II

СЕМЬЯ ГЕРОЯ В тот же день довольно поздно вечером перед скромным домом неподалеку от певческого моста остановились дрожки, с которых бойко спрыгнул красивый гвардейский офицер в форме Преображенского полка.

В то время пролетки на площадках еще не стояли, и извозчичьи экипажи почти всецело ограничивались старомодным сооружением, носившим оригинальное название "гитары". Оно состояло из длинного сиденья с низенькою круглой спинкой, к которой и прислонялся седок, закидывавший затем обе ноги по сторонам длинного сиденья, оставаясь, таким образом, в позе человека, сидящего верхом на лошади. Дамы садились на эти "гитары" боком и их слегка придерживали кавалеры, когда же ехали две дамы вместе, то обе садились боком в разные стороны, что было настолько же неудобно, насколько и некрасиво. Но в то далекое время обывательский глаз привык к этому, и все поголовно ездили на "гитарах", не жалуясь ни на тесноту, ни на неудобство такого выезда.

Одною из хороших сторон такого способа передвижения была его дешевизна, хотя в то далекое время и все оплачивалось сравнительно дешевою ценой.

В ту минуту, когда "гитара" остановилась перед домом, из отворенного окна второго этажа поспешно и тревожно выглянула на улицу красивая головка молодой девушки с бледным, взволнованным личиком и тревожным взглядом глубоких черных глаз. Она вся высунулась из амбразуры окна, вызвав этим строгий оклик пожилой, но еще очень красивой дамы, сидевшей на диване и державшей в руках книгу, в которую она, однако, не заглядывала. Видно было, что эта книга служила ей только средством отвлечь от себя тревожное внимание молодой девушки и в то же время самой зорко проследить за ней.

- Софи!.. Это неприлично! - тихо, но внушительно произнесла дама, увидав порывистый жест дочери. - Кто приехал, тот войдет! Что за нетерпение!..

Молодая девушка ничего не ответила, но сдаться на окрик матери, очевидно, не хотела и, услыхав в передней стук порывисто отворившейся двери, смело и решительно двинулась навстречу новоприбывшему.

- Вы? Наконец-то! - громко произнесла она, крепко пожимая руку вошедшего в комнату офицера и на минуту удерживая ее в своих руках. - Сколько дней вас не было!.. Я вся измучилась от тревоги!..

- Софи! - еще громче и настоятельнее повторился окрик строгой матери.

Офицер, нетерпеливо высвободив свою руку из рук молодой девушки, направился в сторону ее матери.

- Здравствуйте, князь! - сказала та спокойным и ровным голоском, в то время как ее взгляд все глубже и пристальнее впивался в красивое лицо молодого гвардейца.

А он в этот момент заговорил, обращаясь к матери молодой девушки:

- Простите, Елена Августовна, за долгое отсутствие!.. Я был не так здоров... Притом же занятия по службе... приготовления к выступлению в лагере...

- Да, но все-таки мне казалось, что вы могли и должны были приехать! - спокойно, но твердо произнесла та, которую офицер назвал Еленой Августовной и которая была не кто иная, как вдова известного в свое время генерала Лешерна.

Этот генерал покрыл свое имя вечной боевой славой, взорвавшись в осажденной крепости вместе с находившимся с ним гарнизоном, и в воздаяние за этот подвиг оставшиеся после него вдова и дочь получали солидную пенсию. Кроме этого дочь получила воспитание в одном из первых институтов столицы, из которого была выпущена с первой золотой медалью за три года до начала нашего рассказа.

Молодая девушка еще в институте обращала на себя всеобщее внимание своей исключительной красотой и после выпуска была окружена толпой ухаживателей и поклонников; однако ко всем им она долгое время была совершенно равнодушна, так что даже заставила всех представителей "большого света" уверовать в то, что для оживления этого роскошного мрамора еще не находился Пигмалион. А между тем этот Пигмалион нашелся в лице исключительно красивого молодого офицера Преображенского полка, князя Несвицкого, который и сам с первого же взгляда без ума влюбился в прелестную Галатею.

Князь Несвицкий в свою очередь был хорош собой, и, находясь рядом, он и дочь генерала Лешерна составляли такую идеальную, такую пленительную пару, что, когда они танцевали вместе на балах или появлялись рядом на гуляньях или в кавалькадах, то им только что не аплодировали.

В самом деле, трудно было представить себе что-нибудь очаровательнее этой юной парочки с оживленными, правильными, как на древних камеях, лицами, с полными грации движениями и с тем задором светлого, молодого веселья, которое может дать только полное сознание возможного и легко достижимого счастья.

С первого момента появления князя в доме генеральши Лешерн стоустая молва уже произвела его в почетное звание жениха молодой красавицы Софьи Карловны, и эта свадьба признавалась бесповоротно решенным вопросом.

В осуществление своей заповедной мечты верила и молодая красавица-невеста; в эту свадьбу свято верила и мать невесты, и только сам жених, хотя и страстно влюбленный, как-то сдержанно молчал, откладывая решение этого вопроса до времени своего отпуска в Москву, к отцу и матери, без согласия которых он, по его словам, не мог ни на что решиться.

Так прошел весь зимний сезон и наступил Великий пост. Вдруг в один фатальный для молодой Софьи Лешерн день из Царской Славянки, где тогда был расквартирован Преображенский полк, было получено известие о том, что князь Несвицкий, любивший сам выезжать верховых лошадей, был выброшен из седла и серьезно разбился.

Весь Петербург всполошился при этом известии. Князь Несвицкий и по красоте, и по своему безукоризненному аристократизму справедливо считался одним из самых блестящих кавалеров и по нем втайне вздыхало не одно великосветское женское сердечко.

В Царскую Славянку ежедневно посылали узнавать о здоровье интересного больного; кроме того князю, как хорошенькой женщине, посылали целые транспорты конфет, цветов и всевозможных прихотливых приношений.

Легко можно представить себе, как среди всего этого мучительно горевала и волновалась молодая Лешерн.

Самостоятельно посылать к Несвицкому она не могла и не смела, что же касается до Елены Августовны, то та в своей немецкой методической неподвижности находила всякое волнение и всякую тревогу отступлением от приличий и не позволяла своей дочери открыто волноваться, как она не позволила бы ей открыто броситься на шею даже официально объявленному жениху.

Все, что молодые люди могли достигнуть, была аккуратная, но тщательно скрываемая переписка; однако и при всей горячности выражаемых чувств она не могла удовлетворить влюбленных.

Несвицкий мечтал о возможности хоть мельком взглянуть на свою обожаемую невесту, писал, что готов рискнуть и здоровьем, и самой жизнью для того, чтобы расцеловать ее ручки. В одном из своих писем он с тайной завистью сообщил Софье Карловне, что к его товарищу недавно тайком приезжала из Петербурга дорогая ему особа.

Однако вслед за этим сообщением разом прекратились всякие сношения князя с домом Лешернов. Он не писал к Софье Карловне, не присылал узнать о здоровье дорогих и близких ему лиц, а внезапно явившийся к ним его товарищ сообщил, что больной сделал безумную попытку выйти из дома и так сильно простудился, что доктора стали опасаться, как бы ему не пришлось поплатиться жизнью за свою неосторожность.

Все это было передано тревожным, взволнованным голосом; минутами даже слезы дрожали на глазах сердобольного товарища, так что молодой невесте хотелось тотчас броситься на шею повествователю, чтобы поблагодарить его за горячее участие. Весь день после его визита она ходила встревоженная и как смерть бледная, ничего не ела за столом, всю ночь не могла сомкнуть глаза и, встав наутро, прямо объявила матери, что поедет сама лично проведать жениха.

Генеральша пришла в ужас от такого сообщения и не только наотрез запретила дочери даже думать о подобном бездумном поступке, но даже пригрозила ей чуть не своим проклятием, если она осмелится так резко пойти против основных приличий и условий света.

Молодая девушка терпеливо выслушала все наставления и угрозы матери, но, несмотря ни на что, на следующий же день утром была уже в Царской Славянке, а там на коленях пред ней ее горячо благодарил за смелый и преданный поступок обезумевший от счастья жених.

Все, рассказанное его товарищем, оказалось не только преувеличенным сообщением, но прямо-таки выдумкой, специально пущенной в ход с целью навести молодую девушку на мысль проведать больного.

- Приедет сестрой милосердия, а уедет... женой! - цинично смеялся услужливый рассказчик-товарищ, с мнимо умирающим Несвицким, придумывая всю эту гибельную ложь.

Нравы высшего круга в то время не отличались особой строгостью, и в лагерях, и на зимних стоянках гвардейских полков не редкостью были посещения великосветских красавиц.

Весть о прибытии в Царскую Славянку легендарной петербургской красавицы Лешерн с легкомысленной быстротой разнеслась по всему полку. Несвицкому завидовали, и только один из его товарищей, бесконечно толстый и бесконечно добродушный капитан Борегар укоризненно покачал своей крупной, слегка полысевшей головой и медленно произнес в виде нотации:

- Ну, барышня-то зачем? Мало ли соломенных и иных вдов на нашу долю судьба посылает?

- Господа, Борегар-то зафилософствовался! - с презрительной гримасой откликнулся смуглый красавец князь Ч., впоследствии составивший себе громкую известность в административном мире. - Какая разница, девушка ли навестит нашего брата - скучающего холостяка, или шалая бабенка? Лишь бы молода да красива была, а больше ничего не спрашивается.

- Нет, не вздор я говорю! - горячо запротестовал Борегар. - И глуп ты, если не понимаешь разницы между этими посещениями. И для гостьи, и для самого хозяина тут целый мир расстояний!

- Ну, какой? Скажи, какой?

- А такой, что, проводив вдовушку, я только лишний веселый часок в свой дневник запишу, если я имею несчастие вести дневник, и не стану от этого ни лучше, ни хуже, ни глупее, ни умнее!..

- А коли барышню встретишь и проводишь? - рассмеялся князь Ч.

- А барышню проводивши, я либо подлецом, либо дураком останусь! Если не женюсь - подлец буду, а если окрутят меня - в дураках останусь! Так-то, други мои милые! - закончил свою короткую, но содержательную речь толстяк и громко крикнул: - А теперь у кого есть дукаты, тот закладывай банк, и "любишь - не любишь"!..

- И опять ты дотла проиграешься, Борегар?

- Что ж, коли мне так на роду написано! - махнул тот рукой и потянулся за появившимися на столе запечатанными картами.

А в это же время в прихотливо убранной крестьянской избе, в которой помещался Несвицкий и которую он называл своей штаб-квартирой, шла горячая, полная молодых восторгов беседа между влюбленным хозяином и его красавицей-гостьей. Долгий промежуток времени, протекший между настоящим днем и последним их свиданием, придал их встрече особо горячий, восторженный характер.

Софья Карловна с нежной, покровительственной любовью относилась к исхудавшему и в сущности еще больному жениху, и Несвицкому без труда удалось выпросить у нее прощение за тот невинный обман, которому он был обязан ее дорогим присутствием. Князь Алексей не помнил себя от восторга и был в эту минуту не на шутку влюблен в свою пленительную гостью.

Время пролетело быстро. Сначала было решено, что Софья Карловна выпьет только чашку чая и тотчас же вернется в город, но затем, убаюканная софизмами жениха, уверявшего ее, что она в качестве его невесты имеет полное и всеми признанное право навестить его, больного, и провести с ним несколько часов, молодая девушка просидела в уютном гнездышке до позднего вечера, и, прощаясь с женихом, с горьким рыданием бросилась к нему на шею.

Сбылось пророчество молодого повесы: приехав навестить больного и войдя к нему "сестрой милосердия", Лешерн выходила от него "женой"!

На князя Алексея неприятно подействовали ее горькие слезы.

- О чем?.. И что такое случилось? - как-то нехотя повел он плечами. - Мы повенчаны пред своею совестью, а церковный обряд... ну, на это каждый смотрит по-своему.

- Да... Но свадьбу мы теперь откладывать не будем? - робко, почти умоляющим голосом проговорила Софья Карловна.

- Разумеется, нет! Что за идея! Зачем откладывать? - ответил Несвицкий тем спокойным, "деревянным" голосом, которым он так часто говорил и в котором только горячо привязавшаяся к нему невеста не могла разобрать и услышать холодное равнодушие и глубокий эгоизм.

- Когда ты думаешь выехать? - заботливо спросила она.

- Не знаю, право... как доктор позволит!.. Думаю, что скоро.

- И тогда ты тотчас же будешь говорить с мамой?

- Ну, разумеется!.. Да ведь она, вероятно, сегодня же все от тебя узнает?

- Да, я переговорю с ней, но мой разговор сильно взволнует и огорчит ее!.. Ты знаешь, как она строго смотрит на жизнь.

- Ну, я, не во гневе тебе будь сказано, называю это не строгостью, а прямо глупостью!..

- Алексей!.. Как тебе не стыдно?

- Ну, извини, извини, не буду! Вообще с тобой мы, наверное, весь долгий век проживем мирно, а с твоей матушкой я на такой мир и согласие не рассчитываю!.. Очень уж мы с ней разные люди.

- Мама - святая! - кротко заметила Софья Карловна, поднимая к небу взор своих красивых, глубоких глаз.

- Ну, ей и книги в руки! - холодно улыбнулся Несвицкий. - Ты, ради Бога, о всех ее иеремиадах не тревожься, ни о чем не грусти и жди меня терпеливо. Я вернусь при первой возможности и явлюсь навестить уже не невесту, а "женку" свою дорогую! - сказал он, покрывая горячими и несколько бесцеремонными поцелуями и руки, и лицо, и шею невесты.

Она, слегка краснея, вырвалась из его горячих объятий, но ей, неопытной и легковерной, не удалось подслушать и разобрать в них тот оттенок смелого цинизма, который никогда не мог бы уложиться в чистом и преданном сердце рядом с культом истинной и святой любви.

Вернувшись домой, Софья Карловна выдержала бурную сцену с матерью и, не отвечая на ее упреки и укоры, передала ей, что дала слово Несвицкому и что первый его выезд после болезни будет к ним, чтобы лично испросить ее согласие на брак.

Елену Августовну это отчасти успокоило, но не утешило. В коротких и сдержанных словах дочери она подслушала и поняла многое, и на ее чистую и гордую душу тяжелым гнетом легли те условия, при которых складывалась свадьба ее дочери. Она не упрекала дочери, не вызывала ее на обидную откровенность, но как будто отошла от нее и, отпуская ее вечером спать, холоднее обыкновенного простилась с нею. Затем молилась она в этот вечер горячее обыкновенного, призывая благословение Божие на дорогую, сиротливую головку и на тревожно разбитую молодую жизнь.

Несвицкий приехал спустя неделю, и Елена Августовна, спокойно выслушав его предложение, холодно выразила свое согласие, сказав, что это дело, очевидно решенное без нее, ее санкции и не подлежит.

- Если этот брак составит счастье моей дочери, я всю свою жизнь буду благословлять его! - сказала она. - Если же она будет несчастлива и ей суждены семейное горе и несчастье, то ничье предварительное благословение не спасет ее от этого.

С тех пор Несвицкий стал ездить уже женихом, но официальной помолвки еще не было, и никого из близких не оповещали о предстоящем браке.

Князь Алексей мотивировал это тем, что, еще не получив согласия своих родителей, он не считает себя в праве официально выступить в роли жениха. Но вместе с тем он явно охладел к той, которою еще так недавно страстно увлекался.

Старая генеральша ничего не возражала против объяснения князя и, по-видимому, удовольствовалась им; что касается самой невесты, то она, всегда сдержанная и молчаливая, даже самому своему жениху не давала почувствовать, что замечает происшедшую в нем перемену. А эта перемена была неприятная, заметная, ощутительная, и Софья Карловна начинала быстро разочаровываться и в любимом человеке, и в возможности долгого и прочного счастья с ним.

Ее все глубже и глубже охватывало позднее раскаяние; она горько проклинала и свою доверчивость, и безумный пыл охватившей ее страсти. Но возврата уже не было!.. Жизнь едва начиналась, а приходилось уже с пытливым горем заглядывать в ее продолжение.

И вот теперь, когда князь своей несколько ленивой походкой входил в дом Лешерн после нескольких дней отсутствия, невеста встретила его с чувством невольного недоумения. Не быть у них несколько дней сряду, ничем не объяснив своего отсутствия, она считала почти оскорбительным и не только ничего не возразила на довольно резкое замечание матери, но поддержала ее своим восклицанием:

- Вы? Наконец-то!

Несвицкий ответил ей холодным взглядом и заметил чуть не враждебным тоном.

- Семейные отношения? - медленно протянула старая генеральша, отрывая взор от своей книги и почти с любопытством останавливая свой взгляд на лице будущего зятя. - Мне казалось, что все ваши "семейные отношения" сосредоточены здесь?

- Подле вас? - насмешливо переспросил князь Алексей.

- Нет, не подле меня, а подле вашей невесты!

- Невеста - будущее родство, и оно не исключает обязанностей, налагаемых родством настоящим, скрепленным целой жизнью!

- То есть? - прищурила глаза генеральша.

- Вы понимаете, что я говорю о своих стариках, об отце и в особенности о матери, которая всю свою жизнь положила в заботу обо мне.

- Об этом надо было думать раньше! - с убийственно холодным спокойствием заметила генеральша. - Теперь уже поздно! Теперь две матери станут на стороже интересов и будущности горячо любимых детей, и я не знаю, на чьей стороне останется перевес!.. Что вы на меня с таким удивлением смотрите? Вам непонятны мои слова? А между тем чего бы, казалось, проще!.. Вам нужно решающее слово вашей матери на то, чтобы губить или не губить мою дочь? О моем решающем слове вы не подумали... а между тем оно произнесено, произнесено твердо, непоколебимо!.. Если бы можно было вернуть прошлое и исправить непоправимую ошибку моей несчастной дочери, то мой личный выбор никогда не остановился бы на вас, и вы, князь, никогда не были бы мужем моей дочери!.. Но еще раз: об этом поздно говорить, и так же твердо и бесповоротно, как я тогда отказала бы вам в руке моей дочери, я говорю вам теперь, в настоящую минуту, что этот брак совершится, совершится во имя совести и чести, во имя лучезарной славы, окружающей имя моего незабвенного мужа, во имя Божьей милости и царской правды!.. Медлить со свадьбой нечего. У нас все готово, а о ваших приготовлениях мы вас не спрашиваем!.. Скромное приданое моей дочери все налицо, ее крошечный капитал лежит в банке; ту скромную обстановку, среди которой мы с ней жили, я всю могу уступить и передать вам. Я уйду отсюда, не взяв с собой ничего. Даже ризы с тех икон, которыми меня и мужа благословляли к венцу, я сниму и здесь оставлю!.. Они имеют свою материальную ценность, а вы, князь, по-моему, никакой другой ценности не понимаете и не сознаете! Я кончила! - сказала она, вставая, и гордым властным шагом направилась к двери. - Переговорите со своей невестой относительно срока, назначаемого вами для вашей свадьбы... О посаженном отце и шаферах для моей дочери не заботьтесь... Я их сама изберу...

Последние слова генеральша произнесла уже на пороге комнаты, вышла, не обернувшись, и властно пошла вперед, как бы рассекая сгустившиеся в окружавшем ее воздухе грозовые тучи.

Звуки ее шагов давно затихли в смежном зале, а князь Несвицкий и его невеста все еще стояли друг против друга, как бы загипнотизированные силой только что произнесенных перед ними властных слов.

Несвицкий заговорил первый.

- Что же это такое? - произнес он медленно и осторожно, как бы боясь разбудить или потревожить кого-то среди наступившего молчания. - Что это?.. Скажите мне! Провокация? Шантаж?!..

- Ни на то, ни на другое мы с матерью не способны! - гордо подняв свою красивую, характерную головку, ответила Софья Карловна.

- Ах, Боже мой! Я о вас и не говорю... я знаю, что вы ни на что подобное не способны!

- А моя мать еще безупречнее меня! - гордо ответила она. - Вы - первый и единственный в мире человек, способный усомниться в этом!..

- Я, как вам известно, тоже никогда не высказывал по ее адресу ни малейшего сомнения, но все, что сейчас здесь произошло... Согласитесь, что в этом трудно разобраться.

- А что именно "произошло", князь? Оскорбленная и убитая горем мать вступилась за поруганную честь своей дочери? Неужели у вас там, в вашей хваленой Москве и в вашем московском "большом свете", это считается таким необычайным явлением?

- Гм... Но я, в таком случае, тоже имел бы право сказать, что об этом надо было раньше думать.

- О чем именно? - дрогнувшим голосом переспросила Софья Карловна. - О том, что у меня нет стыда, а у вас нет чести? Моя мать виновата тем, что верила в нас обоих, и за такую веру нам с вами меньше, чем кому бы то ни было, следует претендовать на нее!

- Вы тоже ударяетесь в фразы и в трагедию, а между тем нам с вами не до спектаклей!- сердито произнес Несвицкий. - Мне лично необходимо строго и здраво обсудить сложившееся положение. Жениться теперь, сейчас, не повидавшись с отцом и в особенности с матерью и не заручившись их согласием и благословением, мне положительно невозможно! Это значило бы и себя, и вас обречь чуть ли не на голодную смерть! У меня своего лично нет положительно ничего. Ни на какое постороннее наследство я рассчитывать не могу. У меня есть меньшие братья и сестры, которых впереди ждет большое состояние, но мы, старшие, в этом грядущем благосостоянии не участники!

- Да... Я об этом слышала стороной, - с холодной улыбкой заметила Софья Карловна. - Меньшие дети вашей строгой и безукоризненной матери являются прямыми наследниками ее богатого родственника, всю жизнь прожившего в вашем доме и всего себя отдавшего на служение интересам ее и ее старого мужа... Ведь ваш отец что-то лет на двадцать или на тридцать старше вашей матери?

- Да... Но я не знаю, что вы хотите сказать этим?..

- Зато я сама хорошо знаю это! - спокойным голосом произнесла Лешерн.

- Но я в праве требовать, чтобы вы объяснились...

- Нет, князь! После сегодняшнего "объяснения" вы не вправе ничего требовать! - покачала она своей характерной головкой. И знаете, что я скажу вам? - продолжала она, пристально вглядываясь в его растерянное лицо. - Если бы подле меня не было святой, безупречной матери и я не носила славного имени моего отца, я наотрез отказалась бы выйти за вас замуж!

- Вы? Вы отказали бы мне? - переспросил Несвицкий, видимо не веря своим ушам.

- Да, наотрез отказала бы!.. Уважать вас я давно перестала; это чувство мало-помалу отходило от моего сердца, как бы гасло во мне!.. Но за ним оставалась любовь, та святая, беспредельная любовь, которая заставила меня доверчиво прийти к вам в минуту вашей невзгоды и которая... подвигла меня... простить вам мое поруганное доверие, мою разбитую и в грязь втоптанную веру. Теперь и эта любовь угасла, и я уже не счастливой невестой, навеки связанной с любимым человеком, пойду с вами к святому алтарю, а к одной цели прикованным каторжником выступлю рядом с вами в долгий, безрадостный жизненный путь!.. Вы слушаете меня с выражением глубокого удивления на своем картинно-красивом лице?.. Вам вряд ли понятны вся безотрадная горечь моих слов, весь ужас моего позднего сознания!.. Но еще раз: теперь рассуждать уже поздно!.. Готовьтесь к свадьбе, князь!.. Я, как и моя мать, ни ждать, ни откладывать не стану!..

Софья Карловна в свою очередь вышла из комнаты, не подав руки жениху, не обернувшись в ту сторону, где он остался, весь погруженный в состояние глубокого, бесповоротного удивления, весь охваченный тревожным, безотчетным страхом.

III

БРАТ КАЗНЕННОГО ДЕКАБРИСТА

Вернувшись домой от Лешернов, князь Несвицкий весь отдался тревожной и, надо сознаться, несколько трусливой думе. Сам робкий и нерешительный, он с благоговейным страхом сторонился от всего, что носило характер непреклонной воли, а именно с такой волей столкнула его судьба в лице будущей жены и будущей тещи.

Безрассудно увлекшись в своих отношениях к красавице Софье Карловне Лешерн, Несвицкий на первых порах почти с преступным легкомыслием отнесся к тем обязанностям, которые он так опрометчиво принял на себя, воспользовавшись неопытностью и страстной любовью молодой красавицы. Ему казалось, что все это само собой "обойдется" и что ему, как и многим из его друзей и товарищей, не придется ценой целой жизни расплачиваться за одну минуту горячего увлечения.

- Если бы на всех непременно жениться, так тут и всего состояния турецкого султана не хватит! - смеялся и подшучивал он наедине сам с собою, обманутый тем упорным и успокоительным молчанием, которое воцарилось в первые дни, последовавшие за объяснением с будущей близкой родней.

Три дня подряд Несвицкий не заглядывал в дом Лешернов, не посылал даже осведомиться об их здоровье; то же самое проявляли и Лешерн по отношению к нему; с их стороны тоже хранилось мертвое и, как ему казалось, робкое молчание.

Это значительно успокоило князя.

"Погорячилась старуха, да и на попятный! - весело рассуждал он, тщательно расчесывая свои выхоленные густые усы, которыми он особенно гордился и щеголял. - Поразмыслила хорошенько, горячка спала, и образумилась!.. Ну что за радость дочь родную подводить под такое существование, какое поневоле создалось бы при том насильственном браке, которым она угрожала мне?.. Ведь не младенец же я в самом деле, которого можно под венец поставить, как ставят в угол за то, что нашалил и с огнем поиграл! Кабы всякое лыко ставить в строку, так на один наш полк ни церквей, ни священников бы в Петербурге не хватило!"

Под наитием всех этих веселых мыслей князь, по прошествии еще недели полного молчания, отправился в офицерское собрание своего полка и нашел там уже многочисленное общество. Все о чем-то оживленно рассуждали, но при его появлении все как будто осторожно затихли.

Несвицкий заметил это, но серьезного впечатления это не произвело на него. Он привык к тому, что его товарищи по службе подчас, как старые бабы, были готовы перемывать косточки отсутствующих.

- "О чем шумите вы, народные витии?" - с широким жестом продекламировал он, бросая на стол фуражку. - Давайте прежде всего завтракать, а там поведайте мне все, что сами успели узнать и проведать!..

- Да что тут проведывать? - озабоченным тоном проговорил толстый Борегар. - Из Зимнего дворца идут невеселые вести!.. Маленький наследник занемог, и довольно опасно!..

- Наследник? Да? - повторил Несвицкий, видимо, не особенно удрученный сообщенным ему известием. - Что же с ним случилось? Он, кажется, вообще - здоровый мальчик?

- Во-первых, он тебе, дураку, не "мальчик", - сердито оборвал его Борегар, услышавший в словах князя то выражение глубокого равнодушия, каким они были продиктованы. - А случилось с ним то, что может случиться только в одной нашей несуразной России!.. Простудили наследника престола! Понимаешь ли ты, про-сту-ди-ли!.. Присмотреть некому было!.. Мало их там, сердечных, во дворце-то понатыкано! То есть взял бы толстейшую палку да всех их там подряд - и дядек, и нянек, и мамок - как Сидоровых коз вздул бы!

- Тебе, Борегар, все бы лишь бить да лупить! - рассмеялся Несвицкий.

- А тебе, конфетка чертова, все реверансы делать бы! - огрызнулся толстяк и вслед за тем уже заметно смягченным тоном прибавил: - А впрочем у тебя теперь сердце жениховское, расплывчатое.

При этих словах взоры всех присутствующих обратились на Несвицкого. Видно было, что затрагивался всех равно интересовавший вопрос.

Озадаченный Несвицкий молчал с минуту. Молчали и все присутствующие.

- Что такое? - растерянно спросил князь, первый прерывая молчание. - О каком женихе идет речь?

- О каком же, как не о тебе? Ведь ты жениться-то собрался?

- Откуда эта новость? - закуривая, спросил Несвицкий недовольным тоном.

- Все говорят! - спокойно и не смущаясь его неудовольствием ответил Борегар.

- Это - не ответ! Кто именно "все"? От кого ты слышал? Кто тебе лично сказал?

- Мне никто не говорил, а говорили при мне!

- Кто именно?

- Да что ты пристал, как смола? Такой человек говорил, которому я не могу не поверить!

- А именно?

- Полковой командир, вот кто!.. Что, доволен теперь?.. Скажешь, и он соврал. И что за скрытность такая, не понимаю!.. По секрету ведь все равно не женишься!

Но Несвицкий уже не слушал Борегара. Известие, что о его свадьбе говорил полковой командир, произвело на него ошеломляющее действие.

- Скажи, пожалуйста, толком, что такое? Я ровно ничего не понимаю! - обратился он к Борегару.

- Да ведь он тебе и так толком говорит! Что ты, в самом деле, пристал к нему? - вмешался в разговор капитан Мурашов, за особое отличие по службе незадолго перед тем переведенный из армии и лично протежируемый великим князем Михаилом Павловичем. - И я тоже слышал о твоей женитьбе от барона Остен-Сакена!

- От какого Остен-Сакена? - все более растерянным голосом спросил Несвицкий.

- От адъютанта великого князя! Уж этот тоже напрасно говорить не станет; не такой он человек!

- И невесту мою называли? - осведомился Несвицкий, поднимаясь с места и растерянно, машинально переходя на противоположную сторону комнаты.

- Ну, еще бы! Да ее и называть-то нечего было!.. Кто не знает твоего романа с красавицей Лешерн?

- И романа никакого нет, и путаться в мои дела никто не имеет права!

- Никто в них и не путается! - сердито откликнулся Мурашов. - Говорят то, что есть. И эти разговоры ты сам вызвал!.. А впрочем, и то сказать: давайте говорить о чем-нибудь другом, господа! - обратился к товарищам Мурашов с той прямотой и искренностью, от которых он еще не успел отвыкнуть в своем новом гвардейском мундире.

Все откликнулись на это приглашение, и беседа полилась веселая, оживленная, как это обыкновенно бывает, когда соберется холостая молодежь. Только Несвицкий сидел растерянный, сконфуженный и почти не вмешивался в разговор.

Было неосторожно произнесено одно общеизвестное женское имя, и раздавшиеся вслед за этим смелые шутки покоробили даже самых бесцеремонных.

Что касается Мурашова, то он положительно сидел, как на иголках. Он к такому обращению с женскими именами не привык, в особенности с такими, как то, которое произносилось.

Несвицкий тоже молчал, хотя его молчание имело совершенно иной источник.

Молоденький поручик, граф Тандрен, понял молчание Несвицкого по-своему.

- Вот и видно кандидата в мужья! - рассмеялся он. - Мы все мелем, что на ум взбредет, а князь, как будущий супруг, и осуждает нас, и к нашей беседе пристать не хочет, понимая наперед, каково будет со временем подобные разговоры слушать!

- Меня такая забота коснуться не может! - гордо и заносчиво откликнулся Несвицкий. - Про мою жену никто никогда так говорить не посмеет!

- Жена Цезаря! - сквозь зубы произнес до тех пор молчавший капитан Ржевский, смуглый, как цыган, и, как сын степей, порывистый и заносчивый.

Несвицкий взглянул в его сторону. Миролюбивый Борегар уже испугался, как бы между товарищами не завязался спор.

- Наконец-то, - весело подмигнул он, - сознался наш князь в своих матримониальных вожделениях! Наконец-то в нем будущий муж заговорил! Да ты успокойся! - обратился он к Несвицкому. - Твою будущую жену мы все хорошо знаем и все глубоко уважаем. Ее имени никто никогда не произнесет иначе, как с бережным уважением.

Несвицкий неловко улыбнулся и, взявшись за фуражку, стал рассеянно натягивать перчатки.

- Куда же это ты? - окликнул его Борегар. - Пришел завтракать, а сам удираешь, и рюмки водки не пропустив!.. Это, брат, не порядки!

- Я еще, может быть, вернусь! - откликнулся Несвицкий. - Я вспомнил, что не отправил нужного письма в Москву, а после обеда будет уже поздно. Я не прощаюсь с вами, господа! - сказал он, направляясь к двери и осторожным жестом вызывая за собой Борегара.

Тот не без удивления кивнул ему головой в знак согласия.

- Что с ним, господа? - раздался вопрос одного из офицеров. - Тут что-то неладно!

- Да, его собственная свадьба как будто для него самого сюрпризом явилась! - заговорило разом несколько голосов, причем молоденький и хорошенький Тандрен фальцетом запел только что вывезенные из Парижа куплеты: "Cette affaire-e-e n'est pas eiaire-e-e" ("Тут дело нечисто").

- Певунья-пташка! - весело рассмеялся вернувшийся Борегар, подмигивая на молоденького поручика. - Я тоже в твои годы и в твоем чине все распевал!..

- И, наверное, фальшиво? - смеясь, осведомился Тандрен.

- А ты потише, фендрик! - погрозил ему пальцем Борегар и, махнув рукой, добродушно произнес: - А доподлинно, господа, какое нам дело до женитьбы Несвицко-го, и, раз он не хочет говорить нам о ней, какое мы имеем право расспрашивать об этом?.. Для меня, ей Богу, этот вопрос является более нежели второстепенным. Вот болезнь маленького наследника - другое дело!.. Уж натерпелась Россия благодаря неточно выясненному вопросу о престолонаследии.

- Да какое же теперь-то может быть осложнение? - пожал плечами один из офицеров. - И сам государь еще, Бог даст, два века проживет, и сыновей у него несколько.

- Ну, я не могу так спокойно говорить о возможности смерти маленького наследника! - с глубоким чувством произнес Борегар. - Это такой чудный ребенок!

- А, в сущности, ведь его личное право на престол может встретить серьезное препятствие, - заботливо заговорил до тех пор упорно молчавший штатский, необычайного роста, с лицом бледным, как у мертвеца.

- Ба, ба, ба! Пестель! Ты откуда взялся? - живо спросил Четвертинский. - Как только заводится речь относительно какого-нибудь политического обстоятельства, ты непременно тут как тут!..

- Это у него наследственное! - опрометчиво заметил Тандрен, но тотчас же спохватился, внутренне пожалев о своем неуместном намека Бледный господин, по адресу которого сделано было только что высказанное замечание, был родной брат казненного декабриста Пестеля, и среди людей, близко знавших его, упорно держался слух, что его поразительная, мертвенная бледность имеет свое историческое значение. Утверждали, будто в роковой день казни декабристов он был вдали в числе лиц, присутствовавших на площади, что он видел, как его брат взошел на эшафот, и как дрогнул и моментально вытянулся его труп под двойным капюшоном рокового савана. Говорили, что в эту страшную минуту он смертельно побледнел, и что затем эта мертвая бледность уже никогда не покидала его.

- В чем же вы видите возможность спора при воцарении настоящего наследника престола? - с любопытством спросил Мурашов, видимо, не посвященный в вопрос о том, с кем именно он имеет дело.

Пестель холодно и пристально взглянул на него.

- В том, что наследник родился в то время, когда его отец был великим князем и когда о его правах на русский престол даже не было и речи, тогда как его брат Константин Николаевич родился уже сыном коронованного императора.

- Ну, это - натяжка! - махнул рукой Мурашов, - и натяжка неблагонамеренная...

- Я не исповедываю этой особенной благонамеренности! - задорно возразил Пестель. - Я не имею на это ни причин, ни поводов!

- А я не имею не только причин и поводов, но и права слушать ваши речи! - громко произнес Мурашов и стал торопливо пристегивать оружие, очевидно, собираясь уйти.

Пестель смерил его холодным взглядом.

- Куда ты, Мурашов? - засуетился добряк Борегар. - Какие вы, право, странные, господа!.. Никак не можете выдержать никакой беседы, чтобы вконец не перессориться!

- Если господин офицер считает меня неправым, я к его услугам! - задорно сказал Пестель, доставая из кармана свою визитную карточку.

Борегар на лету схватил его за руку и воскликнул:

- Этого еще недоставало! Что за день такой выдался, что без спора слово никто сказать не может?

Мурашов, не слушая его, вышел порывистым и нервным шагом, крепко захлопнув за собою дверь.

- Ну, люди!.. Ну, чадушки! - покачал ему вслед своей крупной головой Борегар. - И какая муха их всех сегодня укусила?

- Кто этот армейский офицер? - своим спокойным и невозмутимым голосом спросил Пестель.

- Почему ты так определенно говоришь "армейский"? - спросил Тандрен. - Ведь на нем мундир нашего полка!

- Потому что настоящий гвардеец никогда в такой задор не полезет и не станет сам себя оскорблять, исповедуя синтаксис третьего отделения!

- Но он, быть может, и действительно так любит царскую фамилию, что оскорбляется всем, что носит характер осуждения по ее адресу. Ой, Пестель... Пожалей ты себя! - тоном дружеского совета предупредил его Борегар.

- Во-первых, здесь, среди вас всех, я в полной безопасности, а во-вторых, что я сказал сейчас при этом рыцаре печального образа, то повторю всегда и пред всеми!..

- Да что такое с маленьким наследником? - спросил Тандрен, скорее чувствуя, нежели умом сознавая, что завязавшемуся разговору необходимо дать другой оборот.

- Говорят тебе, что простудили! Повели гулять по набережной, когда лед только что прошел!.. А кто не знает, что такое наш петербургский ледоход?

- Да вот те, кто повел гулять ребенка, вероятно, не знают! - серьезно заметил из-за угла чей-то голос. - Государь, говорят, в полном отчаянии, а наш добряк великий князь Михаил Павлович все ночи не спит и из дворца не выходит. Ведь он обожает детей государя.

- В особенности мальчиков!.. Девочек у него своих много...

- А императрица что?.. Верно тоже очень огорчена болезнью сына?

- Ну еще бы! Она тоже к горю не привыкла, ее очень балует судьба! Она сама это не раз замечала. Мне Чернышев рассказывал очень интересный и забавный случай, который на суеверного человека не может не произвести впечатления. Было это прошлым летом в Царском Селе. Чернышев в этот день был дежурным и тотчас после обеда последовал за государем в парк, куда еще раньше в тюльбири уехала императрица. Ведь она пешком никогда не ходит. В парке она вышла и присоединилась ко всей остальной компании, которая ожидала ее. Государь, видя ее веселой, довольным тоном заметил, что ему приятно видеть, как хорошо действует на нее воздух, и предложил по возвращении во дворец пить чай под открытым небом в большом цветнике, перед окнами кабинета императрицы. Государыня, смеясь, заметила ему, что на этот раз он не совсем угадал ее желание и что ей, напротив, очень хочется играть в карты, но она не хочет никого неволить и ей для полноты ее удовольствия несравненно приятнее было бы, если бы внезапно пошел сильный дождь и разразилась гроза. "Я только боюсь высказать свое желание! - с улыбкой прибавила она, - потому что я так счастлива, что мне стоит только серьезно пожелать чего-нибудь, как это моментально исполнится!" Государь, бросив взгляд на ярко-синее небо, на котором не было ни одного облачка, с улыбкой предложил императрице испытать свое счастье и среди этого ясного, залитого солнцем вечера пожелать бури и грозы. А никто не вознегодует на меня за такую фантазию?" - шутя осведомилась императрица. Государь поручался ей за всех, и тогда она громко высказала желание, чтобы гроза загнала всех по домам, и, таким образом, ей нашлись бы добровольные и усердные партнеры. И что же вы думаете? Не успела государыня договорить свое оригинальное желание, как откуда ни возьмись громадная туча, которая заволокла все небо. Поднялся порывистый ветер, зашумела буря и хлынул такой дождь, что все едва успели кто доехать, а кто просто добежать до дворца. Не прошло и десяти минут, как императрица, от души смеясь, уже усаживалась за ломберный стол и под шум падавшего проливного дождя принялась за свой любимый преферанс.

- Да, это - настоящее счастье! - повел плечами Черневинский. - И я, откровенно сказать, за такое полное счастье будущей супруги нашего Несвицкого не поручусь!

- Ты опять за него принялся? - откликнулся Ржевский. - Я первый ни одного слова не произнес ни за него, ни против него!.. Но если меня по совести спросят, то большой симпатии я к нему не чувствую.

- Да и никто, я думаю, не чувствует! Это Борегар так только, для оригинальности! - заметил Тандрен.

- Фендрик, тебе сказано: берегись! - погрозил ему толстяк.

- Скажите мне, пожалуйста, кто этот защитник царского могущества? - с холодной улыбкой произнес бледный Пестель, ни к кому в отдельности не обращаясь.

- Армейский офицер, как ты давеча очень удачно догадался, недавно переведенный к нам в полк за какое-то боевое отличие.

- Боевое, а не иное? - презрительно откликнулся Пестель. - У нас ведь нынче отличия разные пошли! И доносы тоже отличием считаются!

- Нет, Мурашов на доносы не способен, - горячо вступился за того Борегар. - Это удивительно честный человек!..

- И честь тоже своя пошла, особливая, - не унимался Пестель. - Вон ведь и в третьем отделении люди себя, пожалуй, честными считают, а я под страхом строгого возмездия никому из них руки не подам!

- Ну, это - другое дело!.. На то это и третье отделение! - тоном искреннего убеждения произнес молоденький Тандрен.

Пестель молча крепко пожал ему руку.

- Ты что это?.. За мое пренебрежение к синему мундиру меня благодаришь? - спросил тот. - Это, брат, у нас фамильное. Тетушка у меня есть, старушка, бедная, как Иов многострадальный; она с голода умерла бы, если бы не отец, но знамя свое дворянское держит так высоко, что поневоле спасуешь и низко-низко наклонишь голову, когда она мимо пройдет!.. С ней такой случай недавно случился. Отец с матерью вдумчиво промолчали на него, а мы, молодежь, прямо-таки зааплодировали ей, когда она после этого к нам приехала. Нет, вы представьте только себе! Есть тут у нас, в Петербурге, некто С, жандармский офицер... Что он за человек - я не знаю, но из-за его мундира не особенно глубоко уважаю его. Встретилась тетушка с этим офицером в доме одной своей хорошей знакомой, Анны Романовны Эбергардт, и поневоле, скрепя сердце, провела несколько часов в его обществе. Присутствие "небесного" мундира в доме такой уважаемой особы, как мадам Эбергардт, настолько удивило нашу старушку, что она собралась не на шутку выразить ей свое удивление по этому поводу. Вдруг на следующий день утром, в приемные часы тетушки - у нее есть свои строго определенные "приемные часы", несмотря на то, что нет ни одного пиастра за душою - ей подают визитную карточку, и на ней она с ужасом читает под сенью широкой дворянской короны: имя, отчество и фамилию офицера, встреченного ею у Эбергардт, а затем следующее: "Штаб-офицер Санкт-Петербургской жандармской полиции". Мало ему, сердечному, было свое имя выставить, он еще мундирчиком прихвастнул!.. Ну, тут уже тетушкиного терпения не хватило! Она приказала просить посетителя в зал и, выйдя к нему навстречу и не допуская его дальше порога зала, не подавая ему руки, спросила: "Позвольте узнать, что Вам угодно?.." Тот так и опешил. "Я, - говорит, - имел честь быть представленным вам вчера и счел своей обязанностью лично засвидетельствовать вам свое глубокое уважение". Тетушка смерила его взором так, как - дай ей Бог здоровья! - одна только она умеет людей мерить, и изрекла ему в ответ, да так явственно, отчетливо, что "любо два", как говорит мой денщик Власов: "То вы мне были представлены, государь мой, это я почитаю за несчастную случайность, от которой никто из нас не гарантирован по нынешнему времени!.. Что вы к уважаемой мною Анне Романовне Эбергардт в дом попали, в этом я вижу ее великую оплошность; что же касается до визита, нанесенного вами мне, то его не понимаю, никакими проступками против правительства его не заслужила и никаких провинностей за собою не сознаю". Штаб-офицер, как ни был озадачен таким "дискуром", все-таки попробовал возразить, напомнив тетушке, что он - русский потомственный дворянин. Тетушка слегка наклонила голову в ответ не то с приветом, не то с сожалением и изрекла такого рода сентенцию: "Принять потомственного дворянина даже в рубище за честь себе поставлю, в жандармской же форме никому, слышите, государь мой, никому поклона не отдам и почтения не окажу!.." Отрезала она так и поплыла от гостя как пава, отдав с порога приказ лакею "проводить господина жандармского штаб-офицера".

Все внимательно слушали рассказ молодого графа, и когда он кончил, раздался взрыв восторженных аплодисментов.

Оживленно аплодировал даже Пестель со своим холодным, мертвенно-бледным лицом.

- Ой, батюшки, умру! - застонал Борегар, в порыве восторга тиская молоденького графа в своих могучих объятиях. - Что эта твоя тетушка, замужняя или вдова?

- Старая дева! - смеясь ответил Тандрен, с трудом освобождаясь из его могучих объятий.

- А она за меня замуж не пойдет? - продолжал Борегар среди громкого и веселого смеха товарищей. - Я в нее влюблен после твоего рассказа. Понимаешь ли ты, без ума влюблен!.. Никогда еще ни одна женщина так не увлекала меня даже лично, а уж о заочном увлечении и говорить нечего!.. А ведь этой твоей дивной тетушки я никогда не видел!

- Да, редкий экземпляр настоящего старого барства! - тихонько, как бы про себя проговорил Пестель.

Как раз в момент произнесения этих слов вошел красивый гвардеец в адъютантской форме. Все приветливо протянули ему руки.

- Откуда и с какими новостями? - своим голосом стентора грянул Борегар.

- От великого князя, конечно, а вестей особенно радостных нет никаких. Наследнику хуже, и "наш" ходит, как в воду опущенный. Ей Богу, я не на шутку думаю, что, случись что-нибудь с маленьким наследником, наш великий князь Михаил Павлович не переживет!..

- Да разве так плохо? - раздалось несколько тревожных голосов.

- Да, неутешительно!.. Жар страшный и беспамятство полное... Не везет бедному государю! - вздохнул пришедший, который был не кто иной, как личный адъютант великого князя Михаила Павловича барон Остен-Сакен.

Пестель осторожно встал с места и вышел. Сочувствовать Пестель не мог, а в то же время он был слишком добр и справедлив для того, чтобы открыто радоваться смертельной болезни царственного ребенка, еще никогда никому не сделавшего ни малейшего зла.

- Скажи, пожалуйста, ты ничего не знаешь относительно нашего Несвицкого?- слегка прищуривая свои красивые глаза, спросил Черневинский.

Барон слегка замялся и затем уклончиво ответил:

- Я сейчас видел его!

- Где это?

- Я был у него.

- Ты? У Несвицкого? Что это тебе вздумалось? Вы, кажется, вовсе не так хорошо знакомы!

- Даже вовсе незнакомы! Я был у него по делам службы.

- Какой службы? - удивился Борегар. - С которых это пор Несвицкий к штату великого князя причислен?..

- Он вовсе не причислен и, наверное, никогда причислен не будет, а его высочество приказал мне передать Несвицкому приказ явиться к нему завтра к одиннадцати часам утра.

- Что такое? Какое-нибудь почетное поручение, что ли?

- И везет же этому Несвицкому, право! Ведь ничего в нем особенного нет, а всюду он пролезть сумел и всюду его отличат! - заметил Ржевский.

- Эк тебя разбирает-то! - рассмеялся Борегар. - Ты прежде толком расспроси барона; может быть, уж вовсе не так почетно и радостно то дело, ради которого вызывают князя Алексея?

- Я равно ничего не знаю, - уклонился от расспросов Остен-Сакен. - Что мне велено было передать, то я передал, а остальное до меня не касается!..

- Дипломат придворный... иезуитская косточка! - добродушно рассмеялся Борегар, подмигивая адъютанту. - Так мы тебе и поверили, что ты ничего не знаешь!..

- Не верьте, пожалуй! - согласился барон. - Вашей веры я не требую, а вот завтрак так потребую, ежели у вас тут сносно кормят.

- Для вашего баронского сиятельства особливо постараемся, - сошкольничал общий любимец Тандрен, который чуть ли не один из всех поручиков гвардии пользовался правом быть на "ты" почти со всеми штаб-офицерами.

Был затребован самый полный прейскурант всего, что имелось в буфетах офицерского собрания, сделан строгий выбор, и менее часа спустя шла уже в полном разгаре оживленная беседа за роскошно сервированным завтраком.

IV

АУДИЕНЦИЯ

На другой день, ровно в одиннадцать часов утра, в приемную великого князя Михаила Павловича не совсем твердым шагом входил князь Несвицкий, по всей строгости установленной формы затянутый в парадный мундир с коротенькими фалдочками и ярко-красными отворотами на груди.

Великий князь еще не выходил, но в приемной уже начинал понемногу набираться народ.

На приеме у Михаила Павловича всегда бывало много посетителей. Он любил вызвать к себе для личной отдачи особых приказаний и еще более для личного распекания за замеченные упущения по службе.

Тут были и старые заслуженные генералы, и молоденькие проштрафившиеся офицерики, и два каких-то статских, особенно трусливо озиравшихся по сторонам, и два или три армейских офицера, ожидавших выхода великого князя с тем же убежденным трепетом, с каким проникнутые учением талмуда евреи ожидают пришествия своего Мессии. Тут же, то появляясь, то опять исчезая во внутренних покоях, мелькали щегольские мундиры адъютантов великого князя, державшихся с тем уверенным, слегка заносчивым равнодушием, которому завидовали все остальные.

Но вот из кабинета великого князя раздался громкий и пронзительный звонок. В ответ на него через приемный зал торопливо пробежал один из адъютантов, в то время как другой приготовился отбирать прошения.

- Ротмистр, вы видели сегодня великого князя? - спросил старый, увешанный орденами генерал, обращаясь к адъютанту.

- Видел, ваше превосходительство! - почтительно ответил последний.

- Ну, что он? Как?

Адъютант махнул рукой и произнес:

- Туча тучей! То есть в таком расположении духа я его еще никогда не видел, а при нем уж пятый год состою.

- Ну, пронеси, Господи! - улыбнулся генерал, которому, очевидно, нечего было бояться.

Зато Несвицкий, стоявший в стороне, заметно вздрогнул и, наверное, перекрестился бы, если бы это можно было сделать незаметно.

- Он скоро выйдет? - продолжал генерал.

- Вероятно, сейчас, если не будет дано особо, экстренных аудиенций! - ответил адъютант.

Не успел он выговорить эти слова, как дверь приемной торопливо отворилась и на пороге показался другой адъютант.

- Штабс-капитан Преображенского полка, князь Несвицкий, пожалуйте к великому князю! - громко, как герольд, прокричал он.

Несвицкий, заметно побледневший, двинулся по направлению к кабинету великого князя, сопровождаемый любопытными взглядами присутствующих.

Непосвященные в порядки великокняжеских приемов позавидовали молодому, красивому офицеру, те же, кто был хорошо знаком с придворным обиходом вообще и с привычками великого князя Михаила Павловича в особенности, многозначительно покачали головами. Они хорошо знали, что молодой офицер мог пройти по особому вызову впереди старых ветеранов только в таком исключительном случае, когда на его долю выпадали особенно строгий и неумолимый выговор или образцовое взыскание.

Несвицкий знал это не хуже других и, весь бледный, положительно замер на пороге великокняжеского кабинета, будучи встречен строгим и серьезным взглядом Михаила Павловича.

В ответ на его почтительный поклон великий князь едва кивнул ему головой и, не поднимая на него взора, спросил, сдвигая свои густые, во все стороны торчавшие, брови:

- Нужно ли мне вам объяснять причину моего вызова, князь Несвицкий, или вы сами понимаете ее?..

Густой голос великого князя прозвучал строго и повелительно.

Несвицкий молчал.

- Потрудитесь ответить мне!.. Чем короче будет наша беседа, тем лучше это будет для нас обоих! - произнес Михаил Павлович.

- Я не знаю, ваше императорское высочество.

Некрасивое лицо Михаила Павловича покрылось багровыми пятнами; в его глазах блеснул плохо сдерживаемый гнев.

- Вы не знаете? - почти крикнул он. - Да-с? Вы не знаете? Так потрудитесь подумать... припомнить потрудитесь!.. Не встанет ли в вашей, очевидно, не особенно острой памяти какой-нибудь поступок, который вызвал бы чувство стыда и раскаяния в вашей душе? Вы продолжаете упорно молчать?.. Что же мне вас, как на исповеди, по требнику, что ли, спрашивать прикажете, слово за словом, имя за именем прикажете мне вам все напоминать? - и, говоря все это, великий князь продолжал сурово смотреть на Несвицкого.

Тот не произносил ни слова. Тогда великий князь продолжал:

- Вы с семьей славной памяти генерала Лешерна знакомы?.. Да?.. Вы имели честь быть приняты в доме вдовы и дочери человека, обессмертившего свое имя и покрывшего славой русское оружие?.. Да отвечайте же, вас ведь я спрашиваю!.. Отвечайте! Или предо мной ответ держать не то, что с женщинами разговаривать, и чувство страха вам более знакомо и понятно, нежели чувство чести?

Несвицкий вздрогнул под этим упреком и тотчас ответил:

- Да, я знаком с семьей генерала Лешерна, ваше императорское высочество, и бывал в их доме!

- В качестве кого?.. Простого знакомого, честного, любящего человека, счастливого жениха или соблазнителя?

Несвицкий бледнел все сильнее и сильнее... В его лице уже не было ни кровинки.

- Я... имел намерение жениться на дочери генерала Лешерна! - тихо, чуть слышно проговорил он.

Великий князь вскочил с места.

- И для этого... - начал он громовым голосом, но затем, разом сдержавшись, хрипло и медленно произнес: - Впрочем, гневом горю не поможешь и сделанной ошибки не исправишь!.. Вы, князь, объяснились с генеральшей Лешерн?

- Так точно, ваше императорское высочество!

- И просили у нее руки ее дочери?

- Так точно!

- Так почему же вы до сих пор не подали прошения о разрешении вам вступить в брак? Почему вы не объявлены женихом молодой Лешерн и, главное, почему вы перестали в последнее время даже бывать у них в доме?.. Отвечайте мне, как все это случилось? Как могло все это случиться? И как вы могли, как вы осмелились подумать, что все это возможно здесь, на глазах у меня, на глазах у государя?.. Неужели вы не поняли, что на нашей совести, на нашей личной чести лежит обязанность защитить дочь того доблестного и славного слуги отечества, который умер геройской смертью, завещав благодарной родине свою беззащитную семью?

- Я не отказывался от брака с девицей Лешерн, ваше императорское высочество! - тверже ответил Несвицкий, в свою очередь глубоко оскорбленный тем тоном, каким говорил с ним Михаил Павлович. - Я только хотел обождать согласия моих родителей, которых я ослушаться не могу и не смею!

- А ваши родители живы?

- Так точно, ваше императорское высочество! Они живут в Москве.

- Вы богатый человек?

- Лично у меня нет ровно ничего, ваше императорское высочество! Я всецело завишу от отца и матери...

- Так откройте им настоящее положение дела, скажите им откровенно все, прибавьте к этому, что брак с дочерью генерала Лешерна для каждого из русских офицеров явился бы большой честью, и я уверен, что представители старинного княжеского рода поймут и благословят своего сына на исполнение святого долга, который в то же время для него лично явится ниспосланным судьбою большим и несомненным счастьем! Посаженным отцом невесты буду я сам. Я сочту за честь для себя заменить безвременно погибшего славного героя! Шаферов невесты я с собой привезу... Вам останется только забота о своей личной особе... А для облегчения и этой стороны дела вам на первый раз будут выданы двенадцать тысяч рублей заимообразно на ваши свадебные расходы. Эти деньги вы должны будете возвратить своей теще, они ей принадлежат!.. Ступайте, князь!.. Сегодня же вам будет выдано разрешение на вступление в брак, а приготовления к свадьбе особенно много времени у вас вряд ли возьмут. Дня через два или через три я уведомлю вас о дне, который будет назначен для вашей свадьбы! Ваша будущая теща предоставила мне право этого назначения, ваша невеста, вероятно, согласится с матерью, а вашего согласия я не потребую и не спрошу. Уверен, что вы, хорошо зная меня, поймете, конечно, как далеко может завести вас всякий протест против моего справедливого решения!

Великий князь легким наклонением головы дал знать вконец растерявшемуся жениху, что аудиенция окончена, и отпустил его.

Дальнейшие приемы в это утро прошли особенно быстро, Михаил Павлович торопился во дворец, откуда уже рано утром получил радостную весть о том, что августейший маленький больной провел ночь почти спокойно и, проснувшись на заре, сделал несколько глотков чая и занялся новой, перед вечером доставленной ему игрушкой.

По прибытии великого князя во дворец все это вполне подтвердилось.

Доктора, окружавшие кроватку маленького наследника, были в восторге от происшедшей в его здоровье перемены и вполне ручались за полное и быстрое выздоровление державного малютки.

Все кругом ликовало, и государь при входе брата поспешно двинулся к нему навстречу и крепко обнял его.

- Я могу тебя тоже поздравить с нашим большим счастьем! - с глубоким чувством проговорил он. - Я знаю, как ты измучился тревогой о нашем ненаглядном больном!

Затем император, осторожно ступая, подвел брата к кроватке, в которой маленький наследник полусидел, будучи со всех сторон окружен подушками и держа в руках прелестное маленькое знамя, вышитое разноцветными шелками и прикрепленное к золоченому древку.

- Какая роскошная игрушка! - заметил великий князь, нагибаясь над кроваткой и нежно целуя крошечную ручку маленького больного. - Кто это тебе подарил, Саша?

- Автор знамени смело может назваться нашим коллегой! - смеясь заметил лейб-медик Рюль. - Эта прелестная игрушка оказала нашему августейшему больному почти столько же пользы, сколько наши микстуры. Дети вообще очень нервны, а больные дети в особенности, и вовремя занявшая их игрушка для них то же, что лекарство!

- И знаешь, Миша, кому мы обязаны этим своеобразным лечением и кто вышивал это прелестное маленькое целебное знамя? - рассмеялся император, с улыбкой поглядывая на брата.

- Нет, не знаю! - ответил тот, - но тем не менее чрезвычайно благодарен этой доброй фее, потому что знамя, наверное, является произведением женских рук.

- Ну, конечно, и даже вовсе некрасивых и непривлекательных рук - рассмеялся император.

- Неблагодарность - большой порок! - нежно погрозила ему императрица.

- Ты непременно хочешь натолкнуть меня на неверность? - рассмеялся государь. - Только на этот раз тебе это не удастся: автору этого знамени я своей любовью не заплачу за него! Знамя вышивала графиня Лаваль, - смеясь обратился он к великому князю, вызывая этим именем на лице брата сочувственную веселую улыбку.

Графиня Лаваль была пожилая и некрасивая женщина, всю жизнь проведшая за границей и незадолго до кончины императора Александра Павловича вернувшаяся в Россию, где она без ума влюбилась в молодого красавца-императора. Не по годам кокетливая и полная ничем не оправдываемых претензий, графиня Лаваль, отнюдь не скрывавшая своей безумной любви к молодому императору, вскоре сделалась предметом шуток и забавы для всего двора и частой и нескрываемой досады для самого государя.

Императрица Александра Федоровна наряду со всеми была посвящена в тайну этой пылкой любви и со свойственной ей ангельской добротой всегда заступалась за старую графиню. Теперь, когда вышитое ею и так своевременно присланное красивое детское знамя доставило большое удовольствие больному наследнику, императрица больше нежели когда-нибудь, вся стояла на страже интересов графини и готова была поссориться за нее со всеми.

- Ты должен сам поблагодарить графиню! - горячо настаивала она, обращаясь к супругу. - Этого требуют справедливость и самая простая, элементарная вежливость! Графиня сама трудилась над этим маленьким, дивным произведением, и оно так утешило нашего дорогого Сашу, что не сказать ей сердечного спасибо положительно нельзя!..

- Вот она, женская логика! - рассмеялся Михаил Павлович, слегка подмигивая брату. - И, главное, то интересно, что первым адвокатом графини является наша "волшебница"!

Великий князь любил так называть императрицу, которую обожал и которой всегда любовался.

- Ну, теперь отслужим благодарственный молебен, да и за дело! - решил император, уходя в кабинет вместе с братом. - Что у тебя новенького, Миша?

- Да хорошего мало! - ответил Михаил Павлович.

- Но дурного тоже, надеюсь, нет? - осведомился государь.

- Как сказать? - пожал плечами Михаил Павлович и передал императору историю Несвицкого и Лешерн.

Государь слегка поморщился, а затем задумчиво произнес:

- Да, от рыцарских времен это далеко! А она хороша, эта Лешерн?..

- Как светлый день! - с восторгом ответил великий князь.

- Как ты говоришь это, Миша!.. Смотри, как бы нам с тобой перед великой княгиней Еленой не провиниться!.. Не влюбись грехом!..

- Это я-то? - рассмеялся великий князь. - Пристала ко мне влюбленность!.. А разве ты молодой Лешерн никогда не видал?

- Не знаю, право! Может быть, и видел, да не заметил!..

- Ну, нет, это ты извини! Уж если бы видел, так непременно заметил бы. Ее не заметить нельзя!

- Так чего ж это преображенец-то твой ломается, если она так хороша?..

Великий князь махнул рукой.

- Да разве наша молодежь способна на истинную, настоящую любовь? Им только бы денег за невестой взять да себе женитьбой карьеру выгодную сделать, а до остального им заботы мало!.. Погубить женщину им ничего не значит, а загладить свою вину - на это их нет!..

Государь слушал это в глубокой задумчивости. Он тоже был не чужд если не горячей любви, которую всю без остатка отдал жене, то пылкого увлечения; но в этой сфере ему, во всем удачливому, как говорится, не везло.

В его уме при разговоре с братом вставали воспоминания, и под гнетом их он прервал брата, чтобы спросить:

- А что этот кадет... Кокошкин? Как идет в корпус?..

- Да никак не идет! - слегка покачав головой, ответил Михаил Павлович. - Мальчик и не способный, и ленивый... А ты опять о маленькой Марусе вспомнил? - сочувственно проговорил он. - Да, да, славненькая была она! Жаль ее, но упрекать тебе себя не в чем. Ты перед ней ни в чем не виноват, и сама она, умирая, с любовью вспоминала о тебе.

- О, да... очень любила!.. Она в последнее время часто просила меня о нем. Тебя она беспокоить не хотела; она и берегла, и боялась тебя... А меня она звала "дядя Миша" и относилась ко мне с полным доверием. Ну, да Бог с ней!.. И при ее жизни, и после ее смерти для нее сделано было все, что можно, и теперь я, в память ее, с ее дураком-братом вожусь и, как-никак, а уж до офицера его дотяну! Не знаю только, какой именно полк передо мной настолько проштрафится, чтобы его туда определить! - рассмеялся Михаил Павлович, видя, что лицо императора омрачилось.

Но рассеять грусть, охватившую государя, было нелегко. Воспоминание о Кокошкиной, бывшей предметом его краткого увлечения, вставало в его душе, и были минуты, когда он многое готов был бы отдать за то, чтобы поднять ее из ранней могилы, вновь услыхать ее веселый голосок, вновь заглянуть в ее веселенькие глазки.

Роман Кокошкиной был короток и несложен.

Государь, чтобы сделать удовольствие императрице, всегда нежно возившейся со всеми находившимися под ее покровительством институтами, время от времени сам посещал эти институты, и понятно, что среди всех предметов институтского "обожания" такой мощный, державный красавец, как император Николай Павлович, имел право на первенствующую роль. Раз он, приехав нечаянно в один из институтов и застав воспитанниц совсем врасплох, готовившихся к уроку танцев, дождался их сравнительно парадного туалета и прошел в большой актовый зал, в котором уже ожидали и учитель танцев, артист Огюст, и полный оркестр музыки, принадлежавший институту и превращавший чуть не каждый танцкласс в импровизированный бал.

В числе танцевавших девочек государь остановил свое исключительное внимание на миниатюрной воспитаннице старшего класса, с грацией и легкостью маленькой сильфиды проделывавшей все трудности хореографии и улыбавшейся державному зрителю пленительной улыбкой задорной фарфоровой куколки.

Государь пожелал узнать фамилию маленькой феи, и ему сказали, что это - дочь умершего полковника Кокошкина, служившего в киевском интендантстве и, вопреки обычаям этой службы, жившего и умершего бедняком. В институт маленькая фея попала по баллотировке и в данную минуту готовилась покинуть гостеприимные стены воспитавшего ее закрытого заведения, чтобы вернуться к матери.

То же невеселое хождение по урокам ожидало и молодую красавицу, и трудно было представить себе, как эта грациозная девушка примет на себя ответственные педагогические занятия и все сопряженные с необеспеченным положением тяготы жизни.

Государь подошел к Кокошкиной и милостиво заговорил с нею.

Она вся встрепенулась, вся раскраснелась и окончательно очаровала императора скромностью и веселым остроумием своих ответов.

На вопрос государя, кого грациозная красавица "обожает", она смеясь ответила, что "до этого дня" она обожала одну из своих старших подруг, и на этом остановилась.

- А с сегодняшнего дня кого? - милостиво пошутил император.

Красавица робко и кокетливо улыбнулась.

- Если вы не хотите сказать мне это, так я сам догадаюсь! 1- сказал государь, любуясь смущением своей миленькой собеседницы, и, уезжая, сказал ей: - С вами я не прощаюсь. Мы еще увидимся!

Эти слова глубоко запали в уме и сердце молодой девушки, образ которой тоже запал если не в сердце, то в воображение государя, и, вернувшись из института, он передал о произведенном на него впечатлении своему неизменному товарищу детства, носившему в это время флигель-адъютантские аксельбанты и пользовавшемуся исключительным вниманием своего державного покровителя, выросшего вместе с ним. Без содействия и вмешательства этого советника никогда не разыгрывалась ни одна юношеская шалость Николая Павловича в бытность его великим князем, и он остался столь же близким и доверенным лицом и после того, как Николай Павлович стал государем.

Выслушав оживленное и несколько восторженное повествование государя о пленившей его красавице Кокошкиной, фаворит отправился на розыски, познакомился и подробно переговорил с ее матерью, забросал подарками и окончательно вскружил голову молодой девушке и завершил дело тем, что Маруся Кокошкина, выйдя из института, вскоре уже занимала убранную с царской роскошью квартиру, в которую ее перевез услужливый любимец государя и где ее посещал заинтересовавшийся ею Николай Павлович.

Маруся Кокошкина, потерявшая голову и от окружавшей ее роскоши, и от баловства императора, исполнявшего и предупреждавшего все ее желания, сама до безумия "обожала" своего державного покровителя и считала себя счастливейшим существом в мире вплоть до того дня, когда, испугавшись совершенно нового, незнакомого ей ощущения, узнала от вызванного к ней доктора, что готовится быть матерью. Она перепугалась, расплакалась; ее страху и горю не было конца.

Оставалось только по возможности успокаивать и утешать Марусю и ее окружили новыми щедрыми подарками и новыми, почти баснословными баловствами, тем более что доктора высказали предположение, что она вряд ли вынесет постигшее ее положение.

Вся эта история стала известна и императрице, которая была предупреждена обо всем своей неизменной подругой и дальней родственницей, графиней Г. Это была неуклонно честная и строгая женщина, и государыня верила ей, как самой себе.

Графиня Г. вместе с самой императрицей приехала из Пруссии, где выросла при королевском дворе вместе со своей дальней кузиной, принцессой Шарлоттой, призванной впоследствии занять российский престол. Их связывала самая тесная дружба, и графиня была всегда неразлучна с государыней Александрой Федоровной, причем ее если не все горячо любили, то все безусловно глубоко уважали. Когда ей стало известно об истории с Кокошкиной, она сочла необходимым довести это до сведения государыни.

Императрицу глубоко огорчило это сообщение, и когда, по ее настоятельной просьбе, графиня в театре издали показала ей Кокошкину, наивно выглядывавшую из-за портьер литерной ложи своим слегка побледневшим, но обязательно красивым личиком, она перевела взор на присутствовавшего в ложе государя и не могла воздержаться от укоризненного замечания.

Император промолчал, несколько дней сряду дулся на графиню и тотчас дал себе слово расстаться со своей хорошенькой пассией. Он сначала хотел отправить ее для поправления сил за границу, а затем помочь ей сделать хорошую и надежную партию, щедро наградив ее при замужестве.

Но всем этим благим намерениям не суждено было сбыться. Хрупкий организм Маруси Кокошкиной не выдержал серьезнейшего для каждой женщины периода, и маленькая фарфоровая куколка умерла.

Государь был чрезвычайно взволнован этим тяжелым эпилогом своего увлечения, и у него едва хватило силы взглянуть на скончавшуюся Марусю. Он поручил великому князю Михаилу Павловичу принять на себя заботы о должном погребении ее, а также о судьбе остававшихся после нее брата и совершенно растерявшейся, полупомешанной от горя матери.

Последняя сознавала ту роль попустительницы, которую она согласилась принять на себя в судьбе дочери; она понимала, что от нее зависело сохранить Марусю, и стояла у ее гроба без слов, почти без слез, полубезумным, пристальным взглядом всматриваясь в страдальческое личико почившей.

По приказанию императрицы Александры Федоровны были опустошены все ее личные цветники, и гроб Маруси Кокошкиной весь утопал в цветах; ими же было засыпано все дно отверстой глубокой могилы.

Великий князь Михаил Павлович с истинно отеческой заботливостью устроил дальнейшую судьбу брата Маруси, а ее мать, вся ушедшая в свое глубокое, беспросветное горе, уже ни в чем не нуждалась, кроме тщательного и умелого медицинского ухода. В ту минуту, когда стали опускать в могилу ее столь рано угасшую дочь, она порывисто двинулась к могиле и непременно бросилась бы на ее глубокое, усыпанное цветами дно, если бы не была ловко схвачена сильной рукою адъютанта великого князя Михаила Павловича, барона Остен-Сакена, сопровождавшего своего августейшего начальника, который пожелал лично проводить прах усопшей до ее мрачного новоселья. Отведенная заботливо от могилы дочери, Кокошкина решительно не согласилась оставить кладбище до той минуты, когда могила была совершенно засыпана землей, и тут только, словно поняв свою потерю, растерянно оглянулась кругом и робким, заискивающим голосом проговорила:

- Я завтра опять сюда приду!

Но это посещение не могло состояться, так как несчастная мать, заболевшая острым психическим расстройством, на другой день уже была в лечебнице знаменитого психиатра, куда была помещена за плату, внесенную лично великим князем Михаилом Павловичем.

Директор лечебницы подал легкую надежду на выздоровление больной, но это не исполнилось, и больная стала доживать свой век среди умелого и усердного ухода лечебницы.

Что касается ее сына, молодого кадета, то он приводил в отчаяние начальство того корпуса, которого великий князь наградил таким ни на что не способным юношей.

Весь этот эпизод воскрес в памяти императора Николая Павловича, когда его брат рассказал об истории Несвицкого и Лешерн. По его лицу во время молчания пробегали тени, и, наконец, он произнес:

- Ты прав был, Миша, придав такое серьезное значение всей этой истории с дочерью славного героя, генерала Лешерна. Велика ответственность, какую принимают на себя все, так или иначе влияющие на чужую жизнь!.. Но после всего тобою сказанного тревожно встает в уме вопрос: найдет ли эта молодая девушка счастье в своем браке с этим князем Несвицким?..

- Это уж их дело! - повел плечами великий князь. - Я пошел навстречу решению, принятому самой матерью и сообщенному мне ею же лично... Не думаю, чтобы она сама глубоко верила в счастье дочери, но раз иного выхода нет...

- Что вы от нас ушли, как заговорщики? - раздался мягкий голос императрицы, и ее обаятельная фигура выделилась на темном фоне полуоткинутой портьеры. - Что с тобой? Ты как будто грустен или недоволен чем-то? - обратилась она к своему царственному супругу. - Сегодня, когда нашему Саше стало значительно лучше, я ни одного грустного лица не потерплю. Я слишком счастлива сама и хочу, чтобы все были счастливы со мною вместе! И для начала в сторону двери. Ты позволяешь? - спросила она государя. - Я знаю, что в твой державный кабинет никому нет входа, но сегодняшний день, день выздоровления вашего дорогого Саши, должен быть исключением для всех и для всего!.. Ведь я права?.. Да?.. - И, не дожидаясь ответа, императрица вновь обернулась к двери и повторила свое приглашение.

Кабинет государя мгновенно наполнился веселой и блестящей толпою.

Государыня не терпела одиночества. Ее всегда сопровождали и дежурная фрейлина, и неотлучно находившаяся при ней графиня Г., и целый штат обожавшей ее придворной молодежи.

- Вот что мы решили на общем совете! - оживленно заговорила она.

- Послушаем и обсудим! - рассмеялся государь, поочередно целуя миниатюрные ручки императрицы.

- Нет-нет, только слушать можно, но обсуждать нельзя!.. Все решено окончательно и бесповоротно!.. Начинается с того, что графиня Лаваль должна быть приглашена к нам на интимный завтрак, и ты должен лично поблагодарить ее за ее милое внимание... Затем, по выздоровлении Саши, графиня вторично будет завтракать у нас, и Саша сам поблагодарит ее!.. Затем...

- Нет уж, "затем" ровно ничего не будет, иначе я положительно взбунтуюсь! - возразил император. - Графиня Лаваль за одним завтраком... графиня Лаваль за другим завтраком... расшаркиваюсь перед графиней я, расшаркивается перед нею мой сын... Положительно в моем дворце слишком много Лаваль... Все хорошо в меру!

- А разве ты можешь меня не слушаться? - подчеркнула императрица слово "меня".

- Могу... в этом случае положительно могу.

- А если я хорошенько попрошу тебя... как следственно попрошу?.. - спросила государыня, до конца своей жизни никак не могшая поладить с русским языком и особенно дурно говорившая по-русски именно тогда, когда она старалась говорить получше.

- И если "как следственно" попросишь, все-таки откажу! - рассмеялся государь. - А если настаивать станешь, разведусь с тобой! Все я вынесу безропотно, пред всем преклонюсь, все стерплю, но перед присутствием графини Лаваль возмущусь!

- Но почему же так? - серьезно спросила императрица.

- Да потому, что на всякое терпение есть границы, на всякое правило есть свое исключение, а графиня Лаваль - именно и "граница", и "исключение".

Все рассмеялись в ответ на эту оригинальную бутаду, и в огромный роскошный кабинет императора вместе с золотым лучом заходящего солнца отзвуком живого веселья ворвался аккорд светлой, беззаботной радости.

V

ОРИГИНАЛЬНАЯ ПОКЛОННИЦА ИМПЕРАТОРА

Выздоровление маленького наследника шло быстро, и к концу следующей недели уже был назначен переезд царской семьи в дачное помещение.

На этот раз было избрано Царское Село, в котором при императоре Николае Павловиче царская фамилия жила не каждый год и которое особенно любила императрица. Именно ее желанию делалась на этот раз уступка, и крошечные царские дети, любившие и помнившие лебедей, которых они сами кормили на царскосельских прудах, торопливо и весело укладывали в "далекий вояж" свои нарядные и бесчисленные куклы.

Великий князь Михаил Павлович уже переехал в свой личный дворец на Елагином острове, где вокруг великой княгини Елены Павловны часто и очень охотно собиралось все, чем гордилась тогда мыслящая и художественная Россия.

Сам великий князь держался несколько в стороне от этих собраний, которые он шутливо называл "заседаниями", но в глубине души ему было приятно видеть и сознавать то умственное превосходство, с каким его супруга возвышалась над всеми ее окружавшими.

На этот раз отсутствие великого князя на "заседаниях" в значительной степени мотивировалось тем, что из оренбургских степей шли далеко не отрадные вести и приходилось втайне призадумываться над возможностью в скором времени начать стягивать войска к пределам этого отдаленного степного края.

Но эти серьезные и тревожные занятия не мешали великому князю с истинно отеческой заботой следить за приготовлениями к свадьбе князя Несвицкого, над которым он учредил тайный надзор и который далеко не радовал его своим отношением к своей будущей родне. Несвицкий, по доходившим до Михаила Павловича слухам, не только своей будущей теще не мог простить те самые шаги, которые были сделаны ею и последствием которых явилось вмешательство великого князя в дело его сватовства, но и к своей невесте относился почти враждебно, срывая на ней и холодность к нему великого князя, и заметное отчуждение от него товарищей.

К своей матери князь писать не решался, каждый день откладывая ту необходимую исповедь, с которой ему приходилось обратиться к ней, и с равным ужасом помышляя и о ее гневе при известии о готовящемся его неизбежном браке с девицею Лешерн, и о еще сильнейшем ее гневе, если ее придется оповестить о браке уже совершившемся.

Наконец, Несвицкий решился на последнее, в надежде на то, что отец, как ни всецело он был порабощен женою, все-таки сумеет объяснить ей, какой полной невозможностью явилось бы сопротивление резко и бесповоротно состоявшемуся решению великого князя.

Несвицкий ходил пасмурный и надутый, не принимая участия ни в товарищеских кутежах, ни в товарищеских проказах, и добродушный Борегар, приглашенный князем в шафера, объяснил это его близким вступлением в разряд женатых людей.

- Привели в христианскую веру, братец; искус уже до половины пройден, а скоро и само посвящение состоится! - весело шутил он. - Теперь уже тебе с нашим братом, заядлым холостяком, и водиться не приходится. Чему ты от нас научиться можешь?.. Мы, так сказать, мирское благо; мы принадлежим всем и никому, и никакое лыко нам в строку не ставится!.. Уж за мой счет пророку Исаи ликовать, наверное, не придется! Пусть себе ликует и радуется чему хочет, я тут неповинен!.. Да и какая была бы радость, если бы мне пришла в голову шалая мысль осупружиться? Ну какой я муж?.. И кому, собственно говоря, нужен такой муж, как я.

Но все эти веселые шутки проходили среди общего молчания и никто на них не откликался. В товарищеском офицерском кругу была заметна какая-то натянутость. Всеми смутно чувствовалось, что совершилось какое-то нехорошее дело, которое приходится общими силами исправлять, и вместе с горячими симпатиями по адресу новой ожидаемой "полковой дамы", красавицы Софьи Карловны Лешерн, будущей княгини Несвицкой, глухо росла антипатия к ее будущему мужу.

То же глухое, почти бессознательное недоброжелательство чувствовалось и в личных отношениях к Несвицкому со стороны полкового командира, хотя он относился обыкновенно к офицерам как к меньшим и дорогим товарищам, а к Несвицкому когда-то даже исключительно благоволил.

Положим, и теперь полковой командир, выдавая князю разрешение на вступление в брак, сам вызвался быть у него посаженным отцом, но в этом предложении чувствовалось желание угодить великому князю и косвенно заслужить благоволение самого государя, участие которого во всем этом таинственном деле чувствовалось помимо его воли.

Свою невесту Несвицкий посещал почти ежедневно, но подолгу у нее не засиживался и еще ни разу откровенно и прямо не объяснился со своей будущей тещей, хотя и бесповоротно сознавал, что ее личному влиянию он был обязан вмешательством великого князя Михаила Павловича в дело его женитьбы.

Это напряженное состояние создавало почти невозможное положение для обеих сторон, и красавица-невеста все ниже и ниже опускала свою мечтательную головку и все меньше и меньше ждала счастья от предстоявшего брака.

А время между тем шло, и людская молва далеко разносила новости из всех сфер столичной жизни.

Нашлись заехавшие случайно в Петербург москвичи, до слуха которых дошла весть о близкой свадьбе молодого князя Несвицкого и которые отписали об этом в свою очередь к своим родным и знакомым в белокаменную.

Там весть разошлась с той быстротой, которая присуща в мире только московским вестовщикам и вестовщицам, - и в один прекрасный день князь Несвицкий получил тревожное письмо от матери с настоятельным вопросом относительно циркулировавших слухов.

"Все может статься, - писала старая княгиня, - ко всякому должны быть готовы родители в настоящий тревожный и своевольный век... Быть может, и ты, забыв все, чем ты обязан мне и отцу, задумаешь подарить нас живым сюрпризом в виде невестки, которой мы не знаем и которую не сами тебе выбрали. Но знай, что не только своего согласия ни я, ни твой отец на подобный брак никогда не дадим, но даже и на порог к себе не пустим ни тебя, ни самозванной княгини, у которой я сумею отнять самовластно узурпированный княжеский титул!"

Далее следовали вперемежку советы и угрозы княгини; письмо завершалось строгим приказанием "немедленно досконально" ответить на все, отнюдь не осмеливаясь ничего скрывать и утаивать.

Несвнцкого письмо матери застало совершенно врасплох. Он не ожидал ничего подобного и как-то трусливо рассчитывал на время, этот лучший из всех в мире помощников. Ему казалось, что старая княгиня, узнав о женитьбе сына только по совершении брачного обряда, поневоле примирится с совершившимся фактом и мало-помалу дело обойдется.

Немало рассчитывал Несвицкий в этом случае и на поддержку и защиту великого князя, рассчитывал на ум и находчивость будущей молодой княгини. Как страус, считающий себя в полной безопасности, когда у него голова спрятана под крыло и он сам никого не видит, князь предоставлял все законному течению, когда внезапно строгое письмо матери пробудило его и заставило прямо в глаза взглянуть грядущей опасности.

Растерянный, он порешил показать письмо княгини своей невесте, не останавливаясь перед тем тоном глубокого пренебрежения, который звучал в нем по ее адресу, и, долго не задумываясь, отправился к Лешернам.

Он застал свою невесту сильно смущенною. За час до его приезда старая генеральша наотрез объявила дочери, что ни одного дня не проведет в одном доме с ней и ее мужем и что никогда даже не переночует в ее доме после ее замужества.

- Самое лучшее, что ты можешь сделать, - это прямо переехать на теперешнюю холостую квартиру твоего мужа, на его зимней стоянке, - сказала она. - У него там хорошо, как сама говоришь, и если и тесно покажется на первое время, так и в тесноте люди живут! - с грустной улыбкой прибавила она. - Можно будет принанять еще рядом помещение; я слышала, что вся Царская Славянка приспособлена для офицерских квартир и многие из жен Преображенских офицеров на лето переезжают туда. Это и к лагерям близко, и как дачная местность хорошо и удобно, да и не дорого, что для тебя, на первое время твоего замужества, тоже является не последним условием. Мне немного надо; я доживу до срока контракта, который кончается в августе, и к тому времени, если Бог продлит мне века, переберусь в более скромное и тесное помещение. Я и сейчас сделала бы это, да все равно придется платить до полного срока... летних месяцев хозяин на себя не возьмет.

- Да, мама, дорогая, как же мы с тобой расстанемся?.. Ведь мы же всю жизнь прожили вместе?..

- Что делать!.. - ответила генеральша, прижимая к груди голову дочери и тотчас же почти отстраняясь от нее. - Не мы с тобой первые, не мы и последние!.. Судьба молодых девушек такова, чтобы уходить из родительского дома... Я буду часто видаться с тобой и издали буду много и горячо молиться за тебя... Не плачь! - прибавила она, быстро овладевая собой. - Ты знаешь, что я слез не люблю и сама плакать не умею.

Она лгала, эта преданная мать, великодушно лгала!.. Не плакать она не умела, а показывать свое горе людям было не в ее обычае. Она, как древняя спартанка, все переносила на себе и шла по тернистому жизненному пути с высоко поднятой головой, как достойная жена того легендарного героя, имя которого она носила.

Приезд жениха явился на этот раз желанной диверсией и сама генеральша почти обрадовалась ему. Она не была охотница до сентиментальных сцен, считая их непростительной слабостью и чем-то близким к сцене и трагедии. Она была вся правда, вся истина и свет!..

Поздоровавшись с князем, она ушла к себе в комнату, а Несвицкий тотчас же передал невесте только что полученное от матери письмо.

Та внимательно пробежала его и, возвращая его жениху, спокойным голосом спросила:

- Скажите: вы зачем познакомили меня с содержанием этого нелестного для меня послания?..

Князь опешил. Он ждал вовсе не того.

- Я хотел познакомить вас.

- С чем?.. С дерзкой заносчивостью вашей матери?.. Я с ней достаточно хорошо знакома заочно, и ничто с ее стороны не огорчит и не удивит меня!..

- Но я захотел посоветоваться с вами.

- Какой же я могу дать вам совет? - повела своими роскошными плечами Софья Карловна. - Вы и старше, и опытнее меня... Не вам у меня учиться... Если бы не мама и не ее настоятельное желание видеть меня вашей женой, то я, конечно, давно отказала бы вам и возвратила бы вам ваше слово, а себе - свою свободу!.. Но у мамы свои взгляды на жизнь; для нее иные ошибки непременно влекут за собой известное возмездие.

- Так что, брак со мной является для вас "возмездием" за сделанную горькую ошибку?..

- А для вас это - новость, князь? - прямо взглянула князю в глаза Софья Карловна. - Удивляюсь такому отсутствию проницательности в таком искушенном жизнью человеке!..

- Но... что же мне ответить матушке? - спросил князь.

- Это - дело ваше... По-моему, чем больше будет правды в вашем ответе, тем легче будет для всех!..

- То есть какой же именно "правды"? - тоном недоумения переспросил Несвицкий.

- Напишите ей, что ваша будущая жена вполне разделяет ее нежелание родственного сближения и будет очень рада никогда в жизни не встречаться с ней.

- Вы шутите? Как же я смею так ответить матери?

- В таком случае вовсе не отвечайте!.. Ведь не только отказаться от брака со мной, но даже отложить его не в вашей силе и власти!.. В этом деле замешана воля людей, против которых никто пойти не посмеет!..

- Да!.. И вмешательством этой воли в мои личные дела я всецело обязан вашей матушке! - тоном горькой укоризны произнес Несвицкий. - Теперь уже скрывать нечего. Я доподлинно знаю, что она обращалась к великому князю, прося его защиты против меня.

Софья Карловна вздрогнула, и по ее красивому лицу скользнуло выражение презрительной ненависти. Затем она произнесла:

- Мне это неизвестно! Но, даже допуская обращение моей матери к защите великого князя Михаила Павловича, я принуждена сказать вам, что, поступая так, она не в "ваши дела вмешивалась", а поруганные права своей сироты-дочери защищала и восстановляла честь того доблестного имени, которое завещал ей мой отец! Но что нам с вами толковать о том, чего ни исправить, ни изменить мы оба не в силах? Если вы так боитесь гнева своей матери, обратитесь к великому князю... его решению я беспрекословно подчинюсь. Полагаю, что ему подчинится и матушка.

- Что ж, вы прикажете великому князю разбивать устроенную им самим свадьбу? - произнес молодой гвардеец.

- Я никому ничего приказать не могу и даже просить никого ни о чем не стану! - твердо сказала Софья Карловна. - Я отвечаю на ваш вопрос и еще раз повторяю вам, что обсуждать его нам с вами поздно: до свадьбы остается всего неделя, да мне сегодня и венчальное платье прислано из дворца.

- Как там заботятся о вашей свадьбе!

- Да! Царская фамилия очень милостива ко мне! - спокойно ответила Лешерн и, чтобы положить предел дальнейшим пререканиям, сообщила жениху о только что объявленном ей решении матери.

- Прямо проехать жить в Царскую Славянку? - удивился князь. - Да это, пожалуй, будет и оригинально, и довольно удобно, а главное, очень дешево!.. Мы с вами не крезами в новую жизнь вступаем!..

Софья Карловна подняла на него удивленный взгляд.

- Но ведь вам выдана довольно крупная сумма денег, как мне передавала мама?

- А ваша матушка и это проведала? - насмешливо спросил он.

- Ей не нужно было ничего "проведывать": эти деньги выданы лично ей и только от ее имени могли быть переданы вам! Вы обязаны со временем возвратить их ей.

- А жить на что же мне прикажете? - грубо спросил Несвицкий.

- На то, что у меня осталось от отца, и на ваши личные средства.

- От вашего батюшки, сколько мне известно, вам осталось гораздо больше славы, нежели денег, что же касается меня, то я еще раз повторяю вам, что лично у меня нет ровно ничего и благодаря моему браку с вами, вероятно, и никогда ничего не будет.

Этот разговор был прерван прибытием посланного от государыни императрицы, привезшего невесте дорогой жемчужный прибор.

Софья Карловна и генеральша выразили свою почтительную признательность, и когда посланный удалился и генеральша ушла к себе, бросив рассеянный взгляд на дорогой и щедрый подарок, Софья Карловна, взяв в руки дорогой сафьяновый футляр, протянула его жениху со словами:

- Вот вам и утешение судьба послала! - Это - вещь дорогая... ее продать можно... Вы - человек практичный и, женившись на мне, вероятно, смело пустите в ход свои коммерческие способности?

В тоне, которым были произнесены эти слова, было так много глубокого презрения, они так вызывающе были брошены в лицо блестящему гвардейцу, что человеку более чуткому и сознательному они прозвучали бы кровавой обидой.

Но сын старой княгини Несвицкой был закален в бою и входил в жизнь обстрелянным, опытным человеком.

Он почти не слыхал последних слов невесты. В его практическом уме действительно вставала приблизительная оценка только что присланного императрицей подарка.

Александра Соколова - Царский каприз - 01, читать текст

См. также Соколова Александра Ивановна - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :