Александра Соколова
«Тайна царскосельского дворца - 03»

"Тайна царскосельского дворца - 03"

XVII

ИЗМЕНА

Дни шли за днями, не принося никаких изменений в жизни наших героев.

Императрица все прихварывала, и медики все ниже и ниже опускали головы после каждой серьезной консультации.

Лица, близко стоявшие к государственным делам, настаивали на скорейшем совершении брака принцессы Анны с принцем Антоном-Ульрихом Брауншвейг-Люнебургским в надежде, что этот брак, дав прямых наследников назначенной императрицей преемнице, навсегда уладит все те распри, которые могли разгореться после кончины Анны Иоанновны.

Цесаревна Елизавета Петровна употребляла все усилия к тому, чтобы, под видом полнейшего равнодушия, наружно не вмешиваясь ни в какие государственные дела, исподтишка завоевать себе любовь и народное сочувствие, и ее партия уже насчитывала в своих рядах многие тысячи человек.

Во главе приверженцев цесаревны стояла почти вся гвардия, а участие войск было первенствующим условием успеха или провала каждого политического дела...

Принцесса Анна ни во что не вмешивалась, ничем не интересовалась и по-прежнему самым ярым образом настаивала на своем нежелании выходить замуж за принца Антона. О ее тайных сношениях с удаленным графом Линаром говорили уже явно и открыто, и она не делала ровно ничего для нападков. На замечания императрицы по этому поводу она с несвойственной ей дерзостью отвечала, что "не про нее одну говорят" и что ежели "другим, кто старше и умнее ее", доступно открытое и всеми признанное увлечение, то уж ей-то, в ее молодые годы, и Бог простит!

Герцог Бирон, но обыкновению постоянно находившийся при императрице, обнаруживал самое живое участие к ее болезни и подолгу совещался с придворными медиками, удивляя их как усердием и преданностью к своей державной покровительнице, так и своими познаниями в деле фармакологии и в значении и силе лекарственных трав. Герцогу были известны такие рецепты, каких не знали любые из искусных докторов, и на любопытные расспросы медиков императрицы, где он мог почерпнуть такие интересные медицинские познания, герцог отвечал, что на его родине собиранием трав занимаются многие и постоянная практика в домашнем лечении, вызванном отсутствием умелых и опытных докторов, помогает образованию среди врачей-любителей, поистине искусных целителей.

Императрица, всегда верившая советам своего любимца и неуклонно следовавшая им, в последнее время стала заметно отклоняться от его рецептов, и это вызвало со стороны Бирона довольно смело высказанное негодование.

- Ведь ты - не доктор! - пожала плечами императрица, - и мое недоверие к твоим врачебным познаниям не должно особенно оскорблять тебя!.. Вот если бы я тебе как сановнику государственному не поверила, тогда - точно, ты мог бы быть за это в претензии на меня; а твои медицинские познания подлежат сомнению, тем более что ведь и травы, которые ты предлагаешь мне, ты собирал не сам...

- Еще бы я, поставленный вами во главе правления, стал заниматься тем, чтобы по лесам на заре травы целебные собирать! - пожал плечами Бирон.

- Ну, вот видишь ли!.. Сам ты понял?.. А заставить других верить ты не можешь.

- Я рекомендую вашему величеству только средства испытанные.

- Да кем испытаны-то? Ведь не самим тобою? Сам ты не мог всех этих трав наглотаться... Да и не нужно это тебе ни на что!.. Ну, а на слово верить я никому не обязана, не исключая и тебя!

- Чем же я заслужил недоверие вашего величества? И давно ли вам угодно было утвердиться в таком недоверии? - слегка насмешливым тоном подчеркнул Бирон.

- С тех пор, как сам ты перестал быть вполне откровенным со мною! Но оставим этот вопрос; мы вернемся к нему как-нибудь позднее. Теперь скажи мне, как идет постройка дворца? Много ли сделано с тех пор, как я сама не была на работах? Ведь я уже почти неделю не выхожу из комнаты.

- Постройка подвигается быстро, ваше величество, и до переезда в город я надеюсь уже поздравить вас с новосельем.

- Давай Бог!

- Тут бы, ваше величество, на новоселье, по вашему русскому обычаю, "честным пирком, да за свадебку", - вкрадчиво улыбнулся Бирон, приведением русской пословицы стараясь угодить императрице, очень любившей все чисто русские выражения.

Но на этот раз старания фаворита сделать удовольствие своей державной покровительнице не увенчались успехом. Она, серьезно покачав головой, в раздумье ответила:

- Так-то оно так, да сама невеста не очень-то согласна на свадебный пир. Не нравится ей жених, да и полно!

- Браки высокопоставленных лиц почти никогда не совершаются по любви, ваше величество! Вы сами знаете, что эти браки и начинаются и кончаются в стенах министерств иностранных дел, и я не вижу, почему ваша племянница должна быть исключением из общего, раз навсегда утвержденного правила?

- Но я не знаю, как уговорить ее! Ведь не насильно же мне ее к венцу тянуть! Не связанную ее в церковь везти!

- Кто говорит о таких крайних мерах? Этого, я думаю, и в ваших диких деревнях не делается.

- Ну, так-то, пожалуй, делается, да деревня высочайшему двору не указ!..

- Пригрозите, ваше величество, принцессе, что лишите ее всех дарованных ей привилегий и той блестящей будущности, какая уготована ей вашими милостями, и немедленно отошлите ее на родину.

- Вот чем вздумал наказать! Анна об этом только и мечтает!.. Она - именно, как волк, который всегда, несмотря ни на что, все в лес глядит.

- В таком случае надо найти лицо, которое повлияло бы на принцессу, лицо, которому она вполне доверяла бы.

- А где искать такого лица? Ты знаешь, какого скрытного и сосредоточенного характера Анна.

- Да, принцесса не откровенна.

- Ты не знаешь в числе ее личного штата никого, к кому бы она питала особое доверие?

- Я? - удивился Бирон. - Да откуда же мне знать личный штат прислужниц принцессы? Это далеко не мужское дело!..

- Однако последнюю камер-юнгферу ты к ней поставил? - пристально взглянув на него, проговорила императрица.

- Это не совсем верно, ваше величество!.. Я, узнав, что принцесса сильно тоскует о своей камеристке, по вашему приказанию рекомендовал вам девушку, лично мне известную честностью своих правил и, по моему мнению, достойную чести поступить в личное услужение принцессы Анны, но дальнейшее решение этого вопроса зависело от воли вашего величества и от согласия принцессы!..

- Ну, о ее согласии не очень-то стали бы заботиться!.. Вот ты попробуй через свою ставленницу подействовать на принцессу. Анна проста в обращении и к своим камер-юнгферам относится как к равным.

- Это распространяется далеко не на всех, ваше величество. Таким доверием и расположением принцессы пользовалась ее камер-медхен датчанка Клара, но ее при дворе уже нет.

При имени Клары по лицу императрицы пробежала тень.

- Я не о мертвых разговариваю с тобой, а о живых! - сердито заметила она герцогу. - Эта твоя ставленница - тоже не русская?

- Она из Риги! - ответил герцог, видимо, недовольный возвращением разговора на ту же тему. - Но если вы, ваше величество, ее имеете в виду, говоря о лицах, могущих иметь какое бы то ни было влияние на принцессу, то я обязан предварить вас, что такая надежда ровно ни на чем не основана. Принцесса не оказывает Регине никакого особого благоволения.

- А напротив, даже прямое неблаговоление показывает по ее адресу. Это мне тоже известно! - сказала императрица.

Бирон покраснел.

- Ваше величество, вы от самой принцессы изволили получить это сведение? - спросил он.

- Да, Анна сама сказала мне, что чувствует очень мало симпатии к рекомендованной ей камеристке!

- Вероятно, главным образом оттого, что эта рекомендация шла от меня? - зло усмехнулся фаворит.

- Этого она не объясняла мне! - спокойно ответила императрица.

- Это и так понять нетрудно! Я тоже не имею счастья пользоваться особыми симпатиями принцессы Анны.

- Ну, с простой камеристкой тебе на одну доску становиться неприлично! - пожала плечами государыня. - То - ты, а то - она!..

- Вообще мне кажется, что разговору о таком ничтожном предмете отведено слишком много времени, - серьезно заметил герцог.

- А что? Разве тебе этот разговор почему-нибудь не по душе? - спросила императрица, пристально взглядывая в глаза Бирону.

- Он просто скучен мне, и потому я беру на себя смелость напомнить вашему величеству, что вы осведомлялись о ходе построек и о вызванных ими расходах.

- О постройках ты уже сказал мне все, что нужно, относительно же расходов я вполне доверяю тебе, ты ведешь всему строгую отчетность. Ведь, кажется, среди воздвигнутых флигелей есть даже один, специально посвященный твоим отчетам и проверкам?

Анна Иоанновна произнесла эти слова совершенно спокойно, но в герцоге они почему-то вызвали смущение, и он спустя несколько минут откланялся, предварительно осведомившись, не нужен ли он будет императрице.

- А что?.. Разве ты отлучиться собираешься? - осведомилась она.

- Сегодня нет, но завтра или послезавтра мне действительно предстоит поездка в Петербург.

- Надолго?

- Нет. на несколько часов... Я в тот же вечер вернусь, но, быть может, уже поздно!..

Императрица не ответила ни слова, но когда спустя два или три часа после его ухода к ней вошла Юшкова, чтобы предупредить ее о том, что Регина Альтан хочет проситься на следующей неделе со двора, то она не высказала ни малейшего удивления, а просто сказала:

- Я знала это!

Юшкова была сильно озадачена. Она думала, что докажет государыне свою полную преданность и вместе с тем даст доказательство замечательной проницательности и полной осведомленности обо всем, что совершается во дворце, а вместо этого новость, сообщенная ею, оказалась уже известной императрице.

Юшкова сразу почуяла какое-то враждебное соперничество, и ее сердце закипело злобой и местью.

- Видимо, не угодна нашей матушке-царице служба верных, преданных рабов ее! - слезливым голосом заговорила она. - Нашелся у меня лихой ворог, который преданнее меня стать хочет, мои заслуги хочет на себя взять!..

- Успокойся, Аграфена! - нетерпеливо ответила императрица. - Никакого "лихого ворога" у тебя нет, и о намерениях немки я узнала совершенно случайно от лица, которое с тобой в соперничество никак не пойдет! Мне сам герцог проговорился об этом!

Лицо Юшковой просветлело.

- Господь внушает всем стать и покориться под ноги вашего величества! Сами себя выдавать спешат, чтобы возвеличить вашу силу и славу! - складывая руки, как на молитву, проговорила она.

- Ты только узнай мне точно день и час назначенного свидания. Я твои слова проверю и примерно награжу тебя, если ты действительно мне верную службу сослужишь.

- А если его светлость проведает? - тоном глубокой боязни произнесла камеристка.

- Об этом не беспокойся! За верную службу мне никто еще никогда не отвечал и мои верные слуги не пропадали от роду родов! Такое и приключиться никогда не может. Ступай!.. Я буду ждать твоего уведомления. Немка станет отпрашиваться не то завтра, не то послезавтра; это еще не решено...

- Так, матушка, так! - воскликнула Юшкова, не на шутку пораженная осведомленностью императрицы и неосторожностью проболтавшегося герцога.

Следующий день прошел томительно и скучно; императрице сильно нездоровилось, и герцог, навестивший ее два раза на дню и каждый раз пробывший по часу, казался тоже сильно озабоченным и расстроенным.

Окружавшие императрицу лица приписали это тревоге герцога за здоровье императрицы, но сама она поняла настоящую причину его волнения, и это еще усугубило ее недуг.

Шут Голицын, вошедший при герцоге, предложил императрице попользовать ее иноземными травами, от которых, по его словам, от всякого недуга облегчение получается.

- Оставь, дурак! - нехотя рассмеялась государыня. - Какие там у тебя еще средства выискались? Откуда ты их взял?

- В немецких лесах набрал, матушка Анна Ивановна! - подмигнул шут. - Сам выбирал, сам сушил, сам и нашептывал. Немецкие травы пользительные... не нашим чета!.. С них разом все как рукой снимет!.. И не пикнет никогда тот человек, который ими попользоваться согласится.

- А сам ты эти травы пивал? - обратился к нему герцог, бросив на него гневный взор.

- Нет, батюшка... Куда мне! - замахал руками шут. - Это не про нас, грешных, писано! Не для нас все травы собираются, не на нас они и расходуются. Это - барские травы... сиятельные да владетельные; их только барский желудок принять может.

- Да ведь и ты когда-то барином был. А ежели не ты, так твои предки и родственники, - презрительно бросил ему Бирон.

Шут махнул рукой и со вздохом произнес:

- Мало ли кто чем был, твое герцогское величие! Если бы все свое прошлое помнили да по нем жизнь свою строили, так не то и было бы!.. А у нас, на Руси, как? Сел за стол, и ноги на стол. Был псарем, а тут с царями считаться да брататься стал!.. Нешто может умный человек свое прошлое в счет и рассуждение ставить? Никак этому быть невозможно. Непорядки ты говоришь, а еще светлостью прозываешься! - и, прокричав петухом и трижды перевернувшись пред герцогом, Голицын кубарем выкатился из комнаты.

- Скоро ли вы бросите эту манеру держать при своем дворе шутов? - заметил Бирон по уходе Голицына. - Где, кроме России, можно еще встретить такое унижение человечества?

- Ну, и не так унижаются люди! - заметила в ответ ему императрица. - Это еще куда ни шло! Голицын от голода в шуты пошел... есть захотел... так и стал шутом!..

- Это не извинение! - пожал плечами фаворит. - А впрочем, я так только вам заметил. Я знаю, что переубедить вас в этом отношении трудно.

- Да и не в этом одном! - подчеркнула императрица. - Я к старости вообще упряма становлюсь. Вот люди говорят, что я и за тебя-то держусь больше из упрямства!

- Я не считаю это недостатком: я сам упрям, - ответил Бирон.

- То-то мы с тобой в последнее время и стали частенько сталкиваться! - с видом напускного добродушия заметила Анна Иоанновна. - Ну, а насчет отчетов как же мы с тобой порешим? Приготовил ты мне их или нет еще?..

Бирон подозрительно взглянул на государыню и, сдвигая брови, спросил:

- Ваше величество, вы перестали доверять мне?

- Вот вздор какой! Ты сам говорил, что постройка к концу близится, надо же перед концом все счеты свести. Ты эти дни свободен, вот и занялся бы этим на досуге.

- Нет, завтра или послезавтра мне придется непременно отлучиться.

- Да, я и забыла... ты говорил мне. Ну, послезавтра посмотришь, если завтра тебя дома не будет.

- Нет, я скорее завтра займусь этим, а послезавтра и съезжу в Петербург.

- Ну, как знаешь! - проговорила императрица с видом такого невозмутимого спокойствия, который и опытного и осторожного герцога обманул.

"Не замечает старуха!" - непочтительно подумал про себя герцог, откланиваясь своей повелительнице.

"Хитрит предатель!" - пронеслось в уме императрицы, проводившей его подозрительным взглядом.

XVIII

НОЧНОЙ ДОКЛАД

Следующий затем день прошел грустно и тоскливо. Погода выдалась пасмурная, и императрица, под предлогом усилившейся головной боли, вовсе не выходила из своей комнаты.

Немец Фишер, призванный к ней Бироном с утра, по своему обыкновению настаивал на том, что ее величество простудилась и что ей может помочь только усиленный прием хины. Португалец Санхец, которого многие в то время считали колдуном и лечение которого подходило к настоящему занятию гипнотизмом, упорно уверял, что императрица расстроена и что ей следует прежде всего успокоиться, всячески убедив себя, что волноваться и расстраиваться нечем и что то, что беспокоит ее, - вздор и пустяки.

Сама Анна Иоанновна молчала, и из всех лиц, окружавших ее, только одна Юшкова догадывалась, что не кто иной, как она сама, была причиной расстройства императрицы.

Пред вечером принцесса Анна прислала спросить, может ли она навестить тетку, и, придя к ней и оставшись с ней наедине, сказала:

- Вы говорили мне, тетушка, чтобы я предуведомила вас, когда моя новая камеристка со двора попросится. Она заявила мне, что завтра после обеда ей необходимо съездить в Петербург и что она вернется очень поздно, если только вообще вернется.

- Вот как? Стало быть, она и заночевать в гостях собирается? Это что-то совсем новое!

- Но, тетушка, это так далеко! А собирается она только после обеда.

- Ну да, конечно!.. Раньше ей не нужно! - как бы про себя проговорила императрица. - Что ж ты ответила ей на ее просьбу?..

- Я сказала ей, что лично ничего не имею против ее отлучки, но что вы приказали доложить вам об этом.

Императрица сделала жест нетерпения.

- Зачем ты рассказала ей это? - почти крикнула она.

Анна Леопольдовна с удивлением взглянула на нее и спросила:

- Чего же мне это от нее скрывать было? Во время этого разговора вошел герцог.

Он почтительнее обыкновенного поклонился принцессе, которая ответила ему своим обычным холодным поклоном, и попробовал пошутить:

- О чем у вас тут речь идет?

- Ни о чем! - поспешила ответить императрица, видимо, боясь, чтобы Анна Леопольдовна не проболталась опять.

- У меня отчеты готовы! - сказал Бирон. - Угодно будет вам, ваше величество, сегодня вечером рассмотреть их?

- Ты их в своем этом "проверочном флигеле" просматривал?

Бирон поднял голову. В тоне, каким были сказаны эти слова, ему послышалась особая интонация: как будто императрица хотела этим намекнуть на что-то.

- Да, я всегда в конторе свожу все счета по постройке, - ответил он. - Как мне в кабинет таскать все эти кассовые и иные книги, и далеко, и тяжело, и неспособно. Да и стол они мне весь завалят.

- Как ты оправдываешься! - пожала плечами императрица. - Как будто я тебя упрекаю в чем-нибудь.

- Тон вашего величества с некоторых пор так часто звучит неудовольствием и выговором.

Императрица не ответила ни слова, а только взглянула в сторону герцога, но в этом взгляде был целый разговор. Наконец она произнесла:

- Сегодня я немного устала. Я предпочитаю отложить эту твою проверку до завтра.

- В таком случае рано утром, потому что тотчас после обеда я уеду в Петербург.

- Что у вас там случилось в Петербурге? - насмешливо осведомилась императрица. - Всех туда сразу потянуло.

- Кого же это всех? - спросил Бирон своим высокомерным тоном.

Он был недоволен тоном императрицы, в особенности потому, что свидетельницей разговора была принцесса Анна, все зорко замечавшая.

Императрица как будто не заметила досады, которая звучала в его вопросе, и спокойно сказала:

- Да вот Анна пришла сообщить мне, что ее новая камеристка - та, что ты из Риги выписал, - тоже в Петербург на завтра отпрашивается.

Принцесса с любопытством подняла свой взор на тетку. Она поняла, что та говорила неспроста. Но что мог означать весь этот не понятный для нее разговор?

Бирон, напротив, тотчас же понял намек императрицы, и в его душе шевельнулось тревожное чувство.

- Что же ее высочество нашла интересного в том, что ее камер-медхен со двора собралась? - проговорил Бирон своим обычным пренебрежительным тоном.

- А я разве сказала вам, что это интересно? - подняла на него Анна Леопольдовна спокойный и холодный взор.

Императрица поспешила прервать разговор.

- Ты не видала новых аллей, которые разбиты в парке? - обратилась она к принцессе. - Вот герцог говорит, что они очень красивы!..

- Нет, я на постройке одна, без вас, ни разу не была! - ответила Анна Леопольдовна.

- Это тем более жаль, - обращаясь в ее сторону, заметил герцог, - что вам должны быть интереснее, нежели кому-нибудь, подробности всех возводимых построек.

- Почему именно мне это должно быть так интересно?

- Потому что дворец, по приказанию ее величества, так спешно отстраивается именно ввиду скорой свадьбы вашего высочества!

Анна Леопольдовна ответила Бирону холодным взглядом. Она хорошо понимала, что герцог говорил это ей назло, и не хотела показать ему, что он достиг цели. Разговор был прерван появлением шута, князя Голицына, в сопровождении своего сотоварища, итальянца Пучини.

- Анна Ивановна, я к тебе с ябедой! - крикнул Голицын плаксивым голосом. - Не вели итальянцу меня обижать... Что за порядки такие, что иностранные шуты русских дураков пересиливают? Небось я со своей глупостью в его землю не сунулся, зачем же он свою итальянскую дурость к нам в Россию привез? Слава те, Господи, такой урожай на дураков, что только обирать успевай!

- Чего вы не поделили? - рассмеялась императрица, вообще любившая шутов, а к Голицыну в особенности благоволившая.

- Да как же!.. Он женить меня собрался! - указывая пальцем на упорно молчавшего итальянца, заявил Голицын. - Какое ему, иноземное его рыло, дело до того, женюсь ли я, или холостым останусь?

Итальянец что-то произнес на ломаном языке, от чего сам же покатился от смеха. Он смеялся так заразительно, что императрица не выдержала и расхохоталась.

Голицын бросился обнимать товарища.

- Вот за это тебе мое шутовское, дурацкое спасибо! - проговорил он. - Объявляю тебе мое шутовское благоволение!.. Наша матушка рассмеяться изволила!.. Она ли дураков не видит с утра до ночи? Она ли глупостей всяких не слышит, а ты заставил ее расхохотаться.

- Ну, помирились и ступайте вон! - сказала императрица, вновь погружаясь в свою прежнюю задумчивость.

- Пойдем, Ивановна, пойдем! - раскланиваясь с нею, ответил Голицын, хватаясь за голову итальянца и нагибая ее тоже для поклона. - Мы товарищу всегда уступить готовы... На что тебе сейчас шуты? Когда одна останешься, так только моргни - мы сейчас перед тобой, как лист перед травой. И поругаемся, и передеремся... Ведь мы хорошо понимаем, что тебе без шутов да без дрязг с непривычки тошнехонько станет!.. При каждом дворе свои порядки... Вон Пучинка мой рассказывает, что у них, в ихней земле, все подряд песни поют с утра и до ночи... и жрать нечего, а они все-таки поют!.. А у нас заместо песен глупости в обычай: чуть что, мы сейчас за несуразицу - и словно пообедали. Так пришли же за нами, Анна Ивановна! Тотчас придем... твои гости!

Оба исчезли за дверью.

- Я положительно не стану входить к вашему величеству, когда при вас эти шуты состоять будут! - произнес герцог с такой заносчивостью, что принцесса Анна подняла на него взгляд непритворного удивления - она еще не слыхала такого его тона.

Императрица заметила это и ей стало досадно.

- Чего это ты расходился? - спросила она, обращаясь к Бирону. - Или и вправду хочешь доказать, что я без шутов и без дураков никогда не остаюсь?

Принцесса с глубоким удивлением и искренним одобрением вслушалась в слова тетки. Такого обращения с фаворитом ей тоже еще никогда не приходилось наблюдать. Она видела и скорее чувствовала, нежели умом понимала, что вокруг нее совершается что-то странное и не совсем обычное, но, не привыкшая вмешиваться в то, что лично ее не касалось, она обходила все молчанием и только теперь в душе аплодировала тетке, сознавая, что фаворит давно заел у живал подобный урок.

Бирон встал с недовольным видом и, откланявшись императрице и принцессе, собрался уходить. Однако Анна Иоанновна остановила его вопросом:

- Ты когда же намерен заняться передачей мне отчетов?

- Вы изволили приказать отложить это до завтра.

- А если я прикажу тебе и твою поездку отложить?

- Я исполню приказание вашего величества и поеду послезавтра, - ответил Бирон, стараясь упорно разобраться в том, шутит императрица или ему действительно придется отложить свою поездку.

Государыня как будто прочла этот вопрос в его душе.

- Бог с тобой, поезжай, коли собрался! - сказала она таким тоном, который сразу успокоил фаворита. - Лучше уж покончи с тем делом, по которому ты едешь и которое тебя, видимо, так сильно занимает, а наши с тобой расчеты потом сведутся и проверятся!

В последних словах императрицы Бирону снова послышался какой-то отдаленный намек, но ее лицо было так спокойно и ее голос звучал так ровно, что фаворит вновь успокоился и откланявшись вышел из комнаты.

Тотчас после его ухода государыня, отпустив принцессу, послала сказать Ушакову, чтобы, когда все во дворце улягутся, он явился к ней потайной дверью и привел с собой князя Никиту Трубецкого.

Этот приказ, переданный через личного вестового императрицы, старого казака Силантьева, душой и телом преданного Анне Иоанновне, был в точности исполнен и о нем не узнал никто, кроме самого посланного. Силантьев был предан Анне Иоанновне по-настоящему, и она знала, что не было той услуги, какой он не оказал бы ей, не было того поручения, какого он не исполнил бы.

В то время во дворце, в дни, когда не было собраний и гостей, ложились рано, и полночь считалась часом очень поздним, а потому, когда ровно в двенадцать часов Юшкова, бывшая в ту ночь дежурной при императрице, пришла доложить ей о прибытии начальника Тайной канцелярии и его помощника, весь дворец уже был погружен в крепкий и непробудный сон.

Императрица встретила Ушакова и Трубецкого на ногах. Волнение, в каком она находилась, придавало ей силу и бодрость, и в той, хотя и тяжело, но бодро выступавшей женщине, которая шла навстречу вызванным ею посетителям, никто не узнал бы измученной, совершенно обессилевшей старой монархини, за жизнь которой все так трепетали еще несколько часов тому назад.

- Здравствуйте! - ответила императрица на поклоны новоприбывших, милостиво допуская их к руке, - здравствуйте. Подняла я вас не в урочный час, да что делать!..

- Для нас, ваше величество, нет урочных часов, - ответил Ушаков, - не такая наша служба, чтобы нам урочные и неурочные часы разбирать.

- Ты, граф, оповестил князя Никиту о том, что вам обоим предстоит исполнить?

- Настолько, насколько я сам уведомлен, я и князя уведомить успел, - ответил Ушаков. - Но вашему величеству не благоугодно было оповестить меня о том, как угодно вам будет поступить далее.

Императрица опустилась в кресло и провела рукою по глазам.

- Об этом вы сейчас узнаете. Вы оба, конечно, понимаете, что никакого надругания над собой я в собственном своем дворце допустить не могу и не должна.

Оба поклонились в знак согласия.

- А между тем то свидание, которое назначено на завтра, есть именно надругание. Это - насмешка надо мной, и над всем, что мною сделано для человека, обязанного мне всем - и своей жизнью, и своим положением, и благополучием всего своего семейства.

Ушаков и его помощник слушали в глубоком и немом молчании. Они понимали, что тот приказ, который они готовились услыхать, был непреложнее и тверже всякого другого приказа, потому что он был дан не самодержавной владычицей могучего царства, а глубоко оскорбленной женщиной. Императрица может простить и все забыть, обманутая женщина ни забыть, ни простить ничего не может.

- Вами сделано распоряжение, чтобы разговор лиц, которые на завтрашний вечер отдаются под ваш непосредственный надзор, был по возможности подслушан и возможно подробно передан мне? - спросила государыня.

- Так точно, ваше величество! - ответил Трубецкой, на котором - при совместном действии обоих вершителей судеб всех обвиняемых и заподозренных в преступлении против священной особы императрицы - лежало исполнение всех побочных распоряжений.

- Все, что вы оба узнаете и услышите, должно быть в точности отмечено и передано мне!.. Чтобы не было пропущено ни одно слово, ни один жест, ни один... поцелуй!

Последнее слово Анна Иоанновна произнесла с видимым усилием, оно как будто остановилось у нее в горле.

Оба ее собеседника ответили глубоким поклоном. Иного ответа в этих случаях не давали.

- Мне, конечно, не нужно повторять вам обоим, что все то, что вам придется узнать, услышать или проведать, должно быть известно в мире только мне и вам? - спросила государыня.

- Мы сами, ваше величество, немедленно забываем все то, что слышим на чинимых нами допросах, - ответил Ушаков тоном такой неподкупной правды, что вызвал улыбку на бедное и озабоченное лицо императрицы.

- Все, что за тем последует, должно также составлять государственную тайну, и, какой бы властью ни было облечено то лицо, которое обратится к вам с каким бы то ни было вопросом по этому делу, ни один из вас не может и не должен нарушать святость вверенной вам тайны.

- Для нас обоих нет в России ни одного лица, облеченного властью, кроме священной особы вашего величества! - смело ответил Трубецкой. - Всякое иное назначение и всякий иной почет являются следствием только вашего приказа и вашего распоряжения!.. Та власть не от Бога, а мы только власти, от Бога поставленной, присягали.

После этого, протянув им обоим на прощанье свою руку, императрица отпустила их и прошла в свою опочивальню, заранее убежденная в том, что проведет совершенно бессонную ночь.

Эта упорная бессонница вконец изводила императрицу, и она была бессильна избавиться от того панического страха, который овладевал ею во время этих мучительных, беспросветных бессонных ночей.

XIX

СИЯТЕЛЬНЫЙ ШУТ

Пасмурный и неприветливый вставал день, в который по приказу императрицы должно было состояться расследование беспокоившего ее обстоятельства.

Принцесса Анна проспала в этот день дольше обыкновенного, и когда пришла поздороваться с императрицей, то была поражена ее необычайной бледностью и какою-то непривычной ей тревожной рассеянностью.

Императрица со второго слова удивила ее вопросом о том, отправилась ли ее камеристка в предполагаемую поездку в город.

- Нет еще, Регина так рано и не собиралась, - ответила Анна Леопольдовна. - Она обыкновенно после обеда уходит.

- У нее на руках нет твоих бриллиантов? - спросила императрица к еще большему удивлению племянницы.

- Нет, все бриллианты хранятся у меня под ключом, как вы приказали... Только мелкие вещи лежат на виду - те, которые я обыкновенно ношу. Но Регина - девушка честная; против ее безукоризненной честности я ничего сказать не могу, при ней еще ничто не пропадало!

- Я ни в чем не подозреваю ее. Я потому спросила тебя о бриллиантах, что Регина уходит на целый день, до позднего вечера, и мало ли что может случиться в ее отсутствие?

- Помилуйте, тетушка, что же может случиться в течение одного дня? - возразила принцесса, положительно переходя от удивления к удивлению.

И эти расспросы, и эта небывалая забота о вещах, бывших в личном распоряжении принцессы и в сущности не представлявших собой никакой серьезной ценности, - все это было необычайно, совершенно не согласовалось с обычной беспечностью самой Анны Иоанновны, личные дорогие вещи которой валялись без призора. Вследствие этого Анна Леопольдовна терялась в догадках.

- Если вам угодно, то я скажу Регине, чтобы она отложила свою поездку! - предложила она, не зная, чем и как успокоить взволнованную тетку.

Императрица внезапно оживилась.

- Нет, нет, не надо! Что раз решено, то должно быть исполнено! - загадочно ответила она, опять-таки, как подумала племянница, придавая слишком серьезное значение пустому в сущности делу.

- Как вам угодно! - ответила Анна Леопольдовна и направилась к выходу.

Однако в дверях она столкнулась с входившим Биро-ном.

Герцог, в противоположность всем остальным, был оживленнее и веселее обыкновенного. Он низко поклонился принцессе и, оставшись наедине с императрицей, с давно небывалой нежностью прижался губами к ее отекшей и словно налитой руке.

Эта нежность как будто рассердила государыню.

- Что это ты таким именинником смотришь? - спросила она. - Точно тебя в новый чин пожаловали.

- Меня скоро уж и жаловать нечем будет благодаря милостям вашего величества! - почтительно улыбнулся Бирон.

- Ну, захочу, так придумаю, чем тебя порадовать! - загадочно рассмеялась Анна Иоанновна, и в ее деланном смехе герцогу послышалось что-то зловещее.

"Что с нею?" - тревожно спросил он себя.

- Так ты решительно едешь в город? - проговорила императрица после минутного молчания.

- Да, я уже сказал об этом. Но почему вы придаете такое значение моей сегодняшней отлучке? Мне столько раз приходилось отлучаться, не возбуждая этим вашей тревоги.

- Я и теперь не тревожусь! - пожала плечами Анна Иоанновна. Если бы твой отъезд тревожил меня, то я просто не согласилась бы на него и потребовала бы, чтобы ты остался. Ведь настолько-то я еще хозяйка у себя.

Тон государыни все больше и больше злил Бирона; он мало привык к нему.

- Мне пришлось бы отказаться от исполнения вашего приказания, - холодно ответил он. - Вы знаете, что для меня дело прежде всего. Я этим именно и сумел угодить вашему величеству.

- Ну, не все дела одинаково важны; бывают такие, которые можно свободно отложить. Скажи мне, ты веришь в сны? - вдруг спросила императрица, разом переходя на новый предмет разговора.

- Вашему величеству хорошо известно, что я не суеверен! - ответил Бирон.

- Ну, я не в тебя. Сегодня я видела сон, который непременно предвещает мне что-нибудь серьезное!

Бирон пожал плечами и рассеянно спросил:

- Охота расстраивать себя пустяками.

Он, видимо, торопился и досадовал на пустую задержку.

- Ты торопишься? А все-таки дослушай мой вещий сон!

Бирон неохотно опустился в близ стоявшее кресло.

- Мне пора, - непочтительно заметил он, вынимая большие серебряные часы, к которым привык и которые вывез еще из Курляндии.

Имея множество пожалованных ему дорогих часов, осыпанных бриллиантами и драгоценными камнями, он никогда не расставался со своей любимой "луковицей", которой он дорожил, как дорожил многим, вывезенным им из далекого отечества.

Императрица знала за ним эту слабость ко всему былому, и это неоднократно являлось причиной раздоров между нею и фаворитом. Однако на этот раз она не обратила внимания на старые часы, и только поспешность, обнаруженная Бироном, видимо, прогневала ее.

- Ты так сильно торопишься? - спросила она тоном, в котором звучало недовольство.

- Да, я должен быть в городе к известному часу!

- Тебя там ждет кто-нибудь? - пытливо продолжала императрица свой настоятельный допрос.

Фаворит слегка поморщился. Сам настойчивый, он однако не любил настойчивости в других.

- Деловых людей всегда кто-нибудь ждет, - заметил он недовольным тоном.

- Ступай!.. Я не держу тебя! Я сегодня уже не увижу тебя? - спросила Анна Иоанновна, когда он поднялся с места.

- Вероятно, нет!

- Когда же?

- Я вернусь, вероятно, очень поздно, а то так и заночую в Петербурге.

- В таком случае и завтра утром рано не заходи; я буду занята! - спокойным голосом сказала Анна Иоанновна.

- Что же это за занятия такие, в которых я не только участвовать не смею, но явно могу помешать?

- Ты сам только сейчас сказал, что деловых людей всегда кто-нибудь ждет. Если меня не кто -нибудь, то что -нибудь может ждать безотлагательно!

Бирон непочтительно пожал плечами и недовольным тоном произнес:

- Положительно вашему величеству угодно создавать какие-то дела!

- "Бывалые дела" были бы повторением, а я до повторений не охотница, - сказала императрица, пристально взглядывая на уходившего герцога.

Расстались они на этот раз менее, чем когда бы то ни было, дружелюбно, и Анна Иоанновна в первый раз в течение долгих лет проводила своего любимца строгим, холодным взглядом.

Весь остальной день прошел в тревоге.

Герцог уехал, не дождавшись обычного своего раннего обеда, за которым его жена по старой памяти изощрялась в немецком кулинарном искусстве, приготовляя мужу различные габер- и мильх-супы, до которых он был большой охотник.

Императрица, узнав об этом раннем отъезде, прогневалась и приказала спросить герцогиню, что говорил ей супруг, уезжая. Но от нее было довольно трудно добиться толку.

Дальше кухни, с одной стороны, и необычайной чванливости - с другой, жена Бирона ничего не понимала и признавать не хотела и в дела мужа вмешивалась так мало, что положительно даже не знала точной цифры его доходов. Ей было известно, что они "очень богаты", но какой цифре равнялось это "богатство" она не знала и вряд ли даже добивалась знать.

С детьми, и в особенности со старшим сыном, она часто враждебно спорила о расходах, хотя спорила, как говорится, из любви к искусству, совершенно бесцельно. Принц Петр, несмотря на родительские увещания, продолжал тратить огромные суммы и останавливал или хоть несколько ограничивал свои траты только в тех случаях, когда в них серьезно вмешивался сам герцог. Отца принц Петр боялся и не любил входить в крупные пререкания с ним. Зато на матери он вымещал все свои уступки отцу и спорил с ней, как говорится, зуб за зуб.

Теперь, узнав об отъезде отца и раз навсегда заметив, что после подобных экскурсий герцог бывает обыкновенно не в духе, принц Петр поторопился прибегнуть к матери с требованием от нее сравнительно крупной суммы на экстренные расходы, причем непочтительно заметил, что если отец в его почтенные годы имеет подчас надобность в непредвиденных расходах, то ему в его молодые годы они тем более полагаются.

Герцогиня после долгих споров сдалась, и принц Петр в тот же вечер проиграл значительную сумму в модную в то время игру, называемую "квинтич".

Этот "квинтич" унес немало денег при дворе, но императрица сквозь пальцы смотрела на игру, потому что сама была не прочь поиграть и никогда не сердилась за крупные проигрыши.

В то время как герцогиня спорила и воевала со своим бедовым сыном, Анна Иоанновна, отказавшись от обеда, одиноко сидела в своей комнате, рядом с которой была комната дежурной камер-юнгферы.

На этот раз, случайно или нарочно, дежурила Юшкова. Она зорко прислушивалась к тому, что происходило в покоях императрицы, и ее сердце билось сильно и тревожно. Она знала, что в это время в Петербурге косвенно решалась ее личная судьба. Выгорит ее дело, попадется проклятая немка Регина - и ее личная судьба будет устроена надолго, если не навсегда! Анна Иоанновна была в своем слове тверда, и ей служить и верить было можно. Не выгорит дело с немкой - и императрица выдаст ее, Юшкову, с головой Бирону, а у того прощенья не было! Гнев герцога предвещал и сыск, и пытку, и дыбу, а в случае особой неудачи - и смертную казнь!

Бирон всякий донос лично на него ставил наряду с государственными преступлениями и замысел, затеянный против него, приравнивал к покушению на государственный переворот и на жизнь царскую. Его гордыни не было ни меры, ни предела; он в этом отношении был почти невменяем.

Долго сидела Анна Иоанновна одна, то взглядывая на стоявшие на камине фигурные бронзовые часы, поднесенные Бирону одним из посланников и в свою очередь поднесенные им императрице, то вставая и бесцельно подходя к окну, как будто оттуда, из безвестной дали, ждала чего-то нового, какой-то желанной и роковой вести.

Пред сумерками она ударом в ладоши позвала к себе Юшкову.

- Ничего нового? - отрывисто спросила она.

- Никак нет, я ничего не слыхала. Ведь я же не отлучалась из дежурной комнаты.

- Эта... немка... не возвращалась?..

- Где же еще возвратиться ей? Дай Бог к ночи! Не ближний свет!..

- А здесь во флигель она не проходила?

Юшкова состроила особую не то огорченную, не то сильно чем-то озабоченную мину.

- Да говори, что ли, чего мнешься? - прикрикнула императрица.

Юшкова струсила.

- Разное тут болтали! - замялась она.

- Болтай и ты!.. Не привыкать стать!

- Говорил народ, будто вчера, поздно вечером, видели немку окаянную около запертой конторы. Да только его светлости там не было, а были незнакомые люди... должно, из ее земли либо сродственники какие приходили.

- Кто же этих людей видел?

- Конюх вашего величества видел... Поваренок на них наткнулся да таково испугался сердечный, что отдышаться не мог!

- Регина куда ушла?

- Это я доподлинно доложить вам не умею. Опасливо было за ней пристально следить: неровен час на самого герцога наткнуться было можно!

- Но все-таки видел же кто-нибудь? Уж если принялись выслеживать, так дешево от вас не откупишься, - углом губ усмехнулась императрица.

А время все шло и шло, и уже наступили сумерки.

Для императрицы приближалась решительная минута, и она со страхом шла ей навстречу.

Судьба Юшковой тоже решалась. Императрице она верила неукоснительно, но страх, внушаемый герцогом, был так велик, что даже слово, лично данное Анной Иоанновной, не гарантировало вполне от возможности пострадать, впав в немилость у герцога.

Маленькие стенные часы с кукушкой уже пробили семь, когда в приотворенную дверь императрицыной комнаты осторожно заглянул шут Голицын.

- Анна Ивановна, а, Анна Ивановна! - окликнул он государыню.

- Чего тебе, дурак? - спросила она.

- Нельзя ли у тебя в покоях погреться? Смерть я прозяб... Шлялся, шлялся, ажио все ноги оттрепал!.. Смерть хочется отдохнуть да погреться!

- Греться-то с чего же? Ведь на дворе, кажись, тепло? - вмешалась в разговор Юшкова.

- Кому как, Аграфенушка! Тебе, сердечной, с одного вранья согреться можно... Кабы я в тебя был, так я зимой шубы не носил бы, а все язык чесал бы. Ведь тебя слушая, в жар человека бросает, а не то что болтать с тобой заодно!

- Пошло, поехало! - с комической покорностью махнула рукой камеристка.

- А откуда ты пришел? - обратилась к Голицыну императрица, почти довольная его приходом, как нежданному вмешательству окружавшей ее скуке.

- Я-то откуда? Издалека, матушка Анна Ивановна, отсюда не видать, хошь в бироновы очки гляди или в трубу его подозрительную!..

- В подзорную, а не подозрительную, - поправила императрица.

- Может, она у других и подзорная, а как глянет в нее его светлость, так она сразу подозрительной становится! И на что тебе, Ивановна, знать, где меня черти носили? Нешто я за путным делом пойду? Уж коли понесло меня, дурака, так, значит, за дурацким делом!

- Ну, и что ж, твое дурацкое дело удалось тебе?

- Глупости спокон века всем удаются, Ивановна; это малый ребенок знает!.. Вот коли ты дельное да честное что задумаешь - не прогневайся, а на глупости всем удача! Казну ли обокрасть, как твои министры; повесить ли кого, как Курляндский герцог; туману ли на всю Европу напустить, как твой старый Остерман, или сплетку сплести, как Аграфенушка наша, - все это сделайте милость!.. А вот как за настоящее ты дело примешься, так не прогневайся: с этим обождать надо!..

- А ты где доподлинно-то побывал? - настаивала императрица, хорошо понимая, что хитрый шут проведал что-нибудь интересное и без этого самостоятельно, без зова в покои государыни не пришел бы, зная о ее плохом расположении духа.

- Где я не был, спроси ты меня! - притворно вздохнул шут. - Перво-наперво стал я расходы чужие проверять, потом деньги чужие считать стал да ненароком со своими их смешал... Запустив руку в чужой карман, я чужую прислугу сманивать стал; прихвативши ее, я в чужой дом с ней поехал, там ее чужим хлебом-солью угощать стал, на чужую честь покусился, чужую душу честную поразил, за чужое добро свинством отплатил, чужой каверзе помог, чужое злословие оправдал... и в конце концов чужую жизнь на гибель обрек!.. Вот, матушка ты моя, Анна Ивановна, каких я делов наделал! И на все на это мне и дня одного не понадобилось!.. Так мудрено ли, что я устал и к тебе отдохнуть забрел? Отогрей ты меня, горемычного, я твоего добра вовек не забуду; как следует по уставу, злом и свинством тебе за него заплачу!..

- Что ж это у тебя, князь сиятельный, все "чужой" да "чужое"? Только и слов у тебя? - иронически заметила ему Юшкова.

Он повернулся в ее сторону и ответил, не сморгнув:

- С тебя, красавица ты моя, помелом писанная, я пример беру!.. У тебя тоже своего в обиходе мало, вот я и стал, на тебя глядючи, на чужое зариться!..

- Разодрались, чадушки! - махнула рукой императрица, как будто слегка повеселевшая от разыгранной пред нею сцены. - И чего только вам Бог мира не дает? Что вы поделить не можете?

- Тебя, матушка Анна Ивановна, тебя, болезная ты наша! - комически подперев рукою голову, ответил шут. - Больно жареным около тебя пахнет, вот нас и тянет на вкусный-то пирожок!.. Здесь отщипнем, там откусим... Много ль смирному вору надо? А как соберется нас шайка, так которому-нибудь и не достанет. А это нам обидно! Вот мы и грыземся.

- Разъяснил! - рассмеялась императрица. - Молодец ты у меня на объяснения!

- У его светлости учился! - с гордостью заявил шут. - Он, милостивец, тоже, как чего набедокурит, так сейчас чью ни на есть чужую голову подставит... Свою-то подставлять неохота! А когда по чужой башке бьют, так не больно!

- Ну ладно! Ступайте себе теперь! - махнула рукой императрица, как машут на мух, когда они не в меру надоедят. - И ты, Аграфена, ступай себе с Богом! Ты мне сегодня нужна не будешь!..

- Да ведь я сегодня на дежурстве, матушка царица! - всполошилась камер-юнгфера. - Статочное ли мне дело с дежурства уходить?..

- Коли Ивановна гонит, значит, статочное! Ивановна умнее нас с тобой, Аграфенушка, даром что мы весь дворец своими сплетнями, как паутиной, оплели! - произнес Голицын.

- Про себя говори, шут сиятельный! - сердито заметила Юшкова.

Императрица гневно взглянула в ее сторону.

- Сказано: ступай! - грозно прозвучал ее голос.

XX

КРОВАВАЯ ТАЙНА

Было уже далеко за полночь, и будущая пышная императорская резиденция в Царском Селе уже была погружена в глубокий сон, когда к временному дворцу, занимаемому императрицей, осторожно прошли два человека, только что прибывшие в Сарынь и предупредительно оставившие своих лошадей на ближнем постоялом дворе.

Все сколько-нибудь знакомые с нравами и обычаями того грозного времени сразу узнали бы в таинственных незнакомцах главного начальника страшной Тайной канцелярии графа Ушакова и его деятельного помощника князя Трубецкого. Кто в России в то время не знал этих двух лиц, образ которых наложил свой характер на целую эпоху русской империи?..

Императрица, видимо, ждала их, и верный ее стражник, казак Силантьев, немедленно доложил о них и провел их в комнату, смежную с опочивальней Анны Иоанновны.

Она вышла к ним, едва сдерживая свое волнение.

- Все узнали, что я поручила вам? - возбужденно спросила она каким-то хриплым шепотом, причем голос у нее перехватывало от волнения.

- Ваше приказание в точности исполнено, ваше величество! - ответил Ушаков. - Князь передаст вам все подробности, а я пока пойду кое-чем распоряжусь. Без своего глаза в нашем деле никак невозможно!

- Оби... вместе были в городе?

- Так точно, ваше величество! - ответил Трубецкой, досадуя в душе на Ушакова за то, что он одного его оставил отбояриваться перед императрицей.

- И... вернулись вместе?

- Никак нет!.. Ее еще нет!

- А герцог?

- Его светлость изволили вернуться и теперь изволят ссориться со своей супругой.

- Ну, это у них всегдашнее занятие! Где же эта потаскушка осталась? - тривиально спросила Анна Иоанновна, не особенно стесняясь пускать в ход далеко не избранный жаргон.

- Она задержалась в Петербурге у знакомых!..

- А у нее и знакомые есть в городе?

- Так точно! Это ее родичи, из одного города с ней.

- И часто она видится с ними?

- Это я не могу вам доложить, за этим мы не следили, - ответил Трубецкой, удивленный тем, что императрица теряет время на толки о таких неинтересных подробностях.

В сущности же Анна Иоанновна почти боялась приступить к настоящим расспросам о деле. Ей страшно было точное и полное подтверждение измены и неблагодарности человека, всем обязанного ей.

- Они... долго пробыли в городе? - спросила она наконец, как бы решившись.

- До настоящей минуты, ваше величество! Регина, как я докладывал вам, еще осталась там, а его светлость только что изволил вернуться... лошадей загнали... ехали во весь опор!

- Расскажи все без утайки! Смело, прямо говори! - сдавленным голосом произнесла императрица.

- Мне от вашего величества таить нечего, - смело и открыто произнес Трубецкой. - Если его светлость сам не таит своих поступков и чуть не у всех на глазах свои романы заводит, так нам чего же покрывать его?

- Так он... стало быть... и до сих пор любит эту немку?

- Не смею скрыть от вашего величества, крепко любит.

- И она тоже любит его? Ведь он уже стар! Какой он ей любовник? - заметила Анна Иоанновна, забывая, что сама она в эту минуту с особенно жгучим, страстным интересом разузнает все об этом мнимом старике.

- За ее любовь я перед вашим величеством поручиться не могу. Притворяется она искусно; она на это мастерица.

- И ласкает она... своего старого любовника?

- Не иначе, ваше величество! Только смею я, не оскорбляя его светлости, заметить, что ослепление на него нашло, если он ее притворства не видит. У этой Регины там, на родине, другой любовник есть, и она собирается уехать к нему.

- Ну, теперь об этих сборах забыть надо! - со злобой почти прошипела Анна Иоанновна.

Трубецкой молчал, почтительно ожидая дальнейших распоряжений.

- А их разговоров никто не подслушал?

- Все было исполнено согласно вашему повелению, государыня, - уклончиво ответил Трубецкой.

- И... что же удалось услыхать?

- Не стоит повторять дерзкие речи, ваше величество! Герцог ей потворствовать изволил, из желания не спорить с глупой и гнусной бабой!

- Но.... все-таки потворствовал? А в чем именно выражалось это "потворство"?

- Он не перечил ей в ее пошлых речах, ваше величество.

- А что именно говорила эта глупая и дерзкая шлюха?

Трубецкой замялся. На его, в сущности, барскую натуру одинаково скверно влияли и необходимость повторять императрице все те дерзости, которые сыпались по ее адресу со стороны ее импровизированной соперницы, и тот тривиальный тон, в каком она выражалась по адресу этой соперницы.

- Я нижайше прошу у вашего величества позволения не повторять чужих предерзостных глупостей! - произнес он.

- А я прошу тебя и, если нужно, приказываю повторить мне досконально все то, что тебе известно из разговоров, которые вели между собою герцог Курляндский и эта... мерзкая баба!

Наконец он произнес:

- Эта немка имела дерзость находить, что ваше величество уже изволили пережить тот возраст, когда женщине позволяется думать о любви, и что притязания вашего величества заслуживают полного порицания.

- Мои "притязания"? А какие я заявила притязания? - вся побагровев, воскликнула императрица. - Ну, ну!.. Дальше что она говорила?

- Она просила герцога как можно скорее отправить ее обратно на родину и всячески жаловалась на скуку, которую она испытывает в нашем диком и необразованном отечестве!

- Скажите, образованная какая! Ну, что же ответил герцог на ее эти речи?

Трубецкой опять попробовал обойти этот вопрос молчанием.

- Говори! - уже повелительно крикнула на него государыня.

- Его светлость, по крайней доброте своей, всячески старался успокоить глупую бабу и урезонить ее...

- Чем же это он урезонивал ее? Интересно знать!

- Он говорил ей, что вы, ваше величество, милостиво отпустите ее домой.

- Отпущу!.. Это верно, что отпущу, и скорее, нежели они оба предполагают это! - стискивая зубы, проговорила императрица. - Дальше что?

Трубецкой сделал отчаянный жест.

- Прикажите четвертовать меня, ваше величество, отдайте меня на суд той самой Тайной канцелярии, к которой вы, по несказанной милости своей, изволили меня приставить, но не требуйте от меня более ни одного слова! Я скорее живот свой положу, нежели скажу еще хотя бы одно слово из всего, что было говорено между герцогом Курляндским и Региной Альтан!

- Хороши, должно быть, были разговоры! - едва дыша от волнения, воскликнула императрица. - И герцог на все молчал?

Трубецкой развел руками.

- А быть может, еще и поддакивал?

- С безумной бабой человек в уме и совесть потеряет! - как бы в извинение Бирону с усилием произнес Трубецкой.

Прошла минута тяжелого, ничем не прерываемого молчания.

- Хорошо! - переводя дух, сказала императрица. - Пошли сюда Ушакова, а сам уходи! То, что я стану говорить ему, двое слышать должны! Он передаст тебе мою волю, и ты поможешь ему исполнить ее. Как обиду я пережила непереносную, так и наказание за нее будет примерное. Ступай!.. Скажи Ушакову, что я жду его!..

Проводив Трубецкого, Анна Иоанновна прошла в свою опочивальню и там в изнеможении опустилась на кровать. Ее силы были надорваны, нервы едва выдерживали то напряжение, в котором находились.

- Ох, тяжело! - вырвалось у нее таким стоном, в котором разом слышались и утомление уже наступившей старости, и пресыщение бесполезной властью, которая не в силах была защитить могущественную монархиню от тяжкого оскорбления ничтожного существа.

В этом стоне слышались и обида женщины, и стон разбитого сердца, и гнев властной и гордой властительницы. Все было в нем, в этом могучем стоне, все, кроме покорности судьбе и возможности прощения.

На Бирона Анна Иоанновна так сильно прогневаться не могла: слишком много пережито было с ним и подле него. Но гнев оскорбленной монархини искал себе исхода, и над головой ничего не подозревавшей Регины собиралась страшная гроза.

В дверь опочивальни раздался легкий стук, и в комнату вошел Ушаков с сосредоточенным лицом и, видимо, утомленный и расстроенный.

- Вернулась... эта... женщина? - спросила императрица.

- Никак нет, ваше величество, но она не должна замедлить своим возвращением.

- А ежели она убежит? Если ее друзья успеют ее предупредить и дадут возможность скрыться?

- У нее таких друзей нет, ваше величество, а те, кто мог бы действительно оказать ей помощь и поддержку, не предвидят для нее никакой опасности. К тому же мною приняты все меры. Раз вами, ваше величество, отдан приказ - остальное уже должно быть сделано само собою!

- Спасибо тебе! Ты - мне верный слуга. Ушаков молча поклонился.

- Теперь выслушай меня внимательно и прежде всего не пробуй остановить или уговорить меня. Мое решение непреложно, и никто не в силах отговорить меня от его исполнения.

- Я никогда не осмеливался учить вас, ваше величество! - спокойно и с достоинством ответил Ушаков. - Я могу соглашаться или не соглашаться в душе с вашими предначертаниями - это мое право, но такое свое мнение я обязан, по принесенной мной присяге, хранить про себя и отнюдь не выражать его ни в присутствии, ни в отсутствии вашего величества!

- Ты умен и надежен! Дай Бог всем монархам побольше таких слуг, как ты; с такими слугами во главе управления никто не пропадет... Я думаю, что с такими слугами не пропал бы даже и принц Антон, если бы ему когда-нибудь предстояла корона.

Эта шутка, к которой прибегнула императрица, чтобы несколько оживить свою грозную и решительную речь, вышла как-то мертва, холодна и натянута. Из разбитого сердца глубоко оскорбленной монархини не могло вырваться живое, веселое слово.

Ушаков понял это и ловким маневром постарался дать иной оборот разговору.

- Осмелюсь доложить вам, ваше величество, что если состоится какое-нибудь распоряжение относительно камер-юнгферы Альтан, то нужно принять некоторые предварительные меры. Она должна вернуться с минуты на минуту.

- Да, ты прав! Выслушай же мой приказ и знай, что он должен быть исполнен неукоснительно!.. Ты всегда был исполнительным слугой, понимал, где нарушена справедливость, и знал, как следует воздавать за содеянное зло!.. Скажу тебе не таясь, эта мерзкая баба Регина жестоко оскорбила меня. Он, герцог, тоже глубоко провинился передо мною - Трубецкой рассказал мне - и заслуживает тоже примерного урока, но пока я оставлю его в покое. Но она, она... должна понести строгое наказание за свои поступки и предерзостные речи обо мне... Я передаю ее тебе! Делай с ней, что хочешь, но знай - жалости не должно быть места... "Всяк сверчок, знай свой шесток!" - говорит наш народ, и эта негодная Регина должна испытать на себе всю тяжесть своего дерзкого поведения!.. Отдаю ее тебе в руки... Надеюсь, ты сумеешь воздать должное за свою оскорбленную государыню... Делай, что хочешь, но устрой так, чтобы отныне я ничего не слышала об этой бабе и чтобы герцог никогда не нашел возможности увидеть ее! Ты понял?

- Понял, ваше величество, и все исполню, чтобы вы были спокойны. О Регине Альтан ни вы, матушка-царица, ни его светлость более ничего не услышите...

- Так иди! Завтра доложишь мне о том, как ты распорядился.

Ушаков вышел от императрицы с опущенной вниз головой и поспешил разыскать Трубецкого, чтобы передать ему приказ государыни и выработать план наказания Регины.

Отпустив Ушакова, императрица отдала приказ прислать к ней Юшкову, которая по ее приказанию перед тем отпущена была на женскую половину.

Та вошла, полная страха и тревоги.

Императрица подошла к стоявшему в углу фигурному шкафчику, в котором у нее хранились деньги и особенно драгоценные вещи, и, вынув оттуда сверток червонцев и большой футляр, подала и то и другое Юшковой, сказав:

- Вот тебе, Аграфена, за твою верную службу и за то, что ты не обманула меня и сказала мне правду! Не знаю я и не хочу знать, какое чувство заставило тебя открыть мне ту горькую и великую тайну, которую ты сообщила мне: меня ли ты так сильно любила, герцога ли так сильно ненавидела...

- Ах, ваше величество, солнце вы наше красное!..

- Постой, не перебивай! В последний раз мне доводится беседовать с тобой. Выслушай меня молча до конца! Что бы ни руководило тобой, но твоя услуга мне велика, я должна наградить тебя за нее. Но... и яд, который ты влила в мою душу, велик, и сила того яда делает твое дальнейшее пребывание в моем дворце невозможным. Уезжай как можно дальше отсюда, уезжай, и, когда ты где-нибудь окончательно обоснуется, уведомь об этом графа Ушакова и сообщи ему свой подробный адрес. Через него ты до конца своей жизни будешь получать то же самое содержание, какое ты получала здесь, состоя при мне! Эти бриллианты возьми на память обо мне. В тяжелую минуту они сослужат тебе службу... Этот убор был подарен мне еще в первый год моего царствования, он дорого стоит. Награждаю я тебя щедро, это я могу и должна сделать, но видеть тебя пред собою ежедневно, как я до сих пор видела тебя, я не в силах!.. Твой вид будет напоминать мне то, что без тебя я постараюсь предать забвению. Прощай!.. Уезжай, не задерживайся с отъездом! Твои сборы не Бог весть какие, а герцог может догадаться... и он не простит тебе.

Юшкова с рыданием упала в ноги императрице.

- Матушка... благодетельница... Да за что же на меня, холопку вашу верную, такая опала? Чем пред вами провинилась? Я по своей преданности дурацкой сгубила себя навеки. Я вам пользы желала... мне за вас непереносимо обидно стало!

- Знаю, все знаю! - нетерпеливо перебила ее императрица, - и оттого-то и отсылаю тебя в упор, что сама сознаю все это! Ступай!.. Не волнуй себя понапрасну и меня без пути не тревожь! Желаю тебе счастья... Может быть, где-нибудь, далеко отсюда, счастье живет? Только нам видеть его не доводилось!

Юшкова громко, порывисто и непритворно рыдала. Она никак не предвидела такого оборота дела. Она ждала всего, кроме немилости, а ее удаление от двора было прямой и несомненной немилостью.

- Простите вы меня, окаянную! - стала она молить государыню, - дозвольте мне при вас свою жизнь горькую скоротать! Куда я поеду на чужую сторону? Я здесь родилась, здесь и свои косточки сложить порешила. Не гоните вы меня, окаянную! Не лишайте меня счастья видеть ваши светлые очи!

Говоря это, она хватала руки императрицы, цеплялась за полы ее платья и громко, порывисто рыдала.

Императрица нетерпеливо освободилась от нее.

- Полно, Аграфена, перестань!.. Сказано тебе - и конец! Мое слово твердо; ты меня знаешь, я попусту терять слова не люблю... Ступай! - и она ударила в ладоши, чтобы призвать лицо, сменившее Юшкову в ее настоящем дежурстве.

Юшкова вскочила с пола, как ужаленная. Ничто в мире не заставило бы ее признаться перед своими товарками по службе, что она уезжает навсегда и делает это по личному приказанию и распоряжению императрицы. Самолюбие старой камер-юнгферы было так же велико, как велика была ее иезуитская хитрость.

При появлении камер-медхен, призванной императрицей, Юшкова уже спокойно стояла пред государыней и почтительно целовала милостиво протянутую ей руку. Императрице эта выдержка не понравилась. Она лишний раз заставила ее усомниться в искренности всего, что делала и говорила старая камеристка.

Расставшись с ней, императрица в душе ни одной минуты не пожалела об этой разлуке. Дельной и исполнительной прислугой Юшкова была всегда, симпатичной - никогда!

XXI

ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Тучи с вечера заволокли небо, и около одиннадцати часов пошел сильный дождь. Несмотря на это, в парке со стороны постройки тихо бродили какие-то тени, как будто чего-то поджидая.

Императрица, не смыкавшая глаз и даже не ложившаяся в постель, то и дело подходила к окну и пристально вглядывалась во тьму неприветливых весенних сумерек, напоминавших собою осенние глухие ночи. Она то чутко прислушивалась к чему-то, то быстро отходила от окна, заслышав в парке малейшее движение.

Часы пробили половину двенадцатого, когда со стороны проезжей дороги послышался топот почтовой тройки, остановившейся в стороне от дворцового здания. Из экипажа, остановившегося на самой опушке, быстро скользнула какая-то тень и скорыми шагами направилась к заднему крыльцу женской половины, отведенной специально для царской прислуги. В эту же самую минуту наперерез приезжей из глубины сада двинулись какие-то две тени и остановились в стороне от крыльца женского флигеля.

В самом флигеле не было огня. Там, очевидно, все давно спали...

В той стороне, где двинувшиеся тени сошлись с приехавшей ночной посетительницей или жилицей дворца, послышался сначала сдержанный шепот, а затем как бы разгоревшийся спор. Минуту спустя раздался слабый крик, затем последовало несколько глухих мучительных стонов, и наконец все стихло Императрица, при первом шорохе, раздавшемся на дворе, прильнувшая к окошку, отскочила от него и порывисто бросилась в подушки своей высоко взбитой постели.

В стороне воздвигавшейся постройки раздался глухой стук, как бы удар молота, намеренно и умело заглушённый, и глухо отдался в ночной тишине. Императрица вздрогнула и суеверно перекрестилась.

"Что там делают? Откуда этот стук? Что придумал Ушаков?" - тревожно подумала она.

Стук повторился еще глуше, еще усерднее замаскированный, а за ним послышался заглушённый, мучительный, томительный крик - такой крик, от которого вчуже становилось страшно, и затем все смолкло.

Вдоль аллеи раздались осторожные шаги; чьи-то тени проскользнули и пропали в отдалении.

Анна Иоанновна отошла от окошка и стала прислушиваться. Но ни звука не было кругом. Весь дворец и окружавший его парк замерли в немой тишине.

Императрица села в кресло и задумалась. Она мысленно представляла себе картину свидания Бирона с Региной, и чувство невыносимого оскорбления бушевало в ее груди. Однако она старалась успокоить себя:

"Ну, теперь этому больше не повториться! Если Ушаков взялся за что-нибудь, он наверное сделает все, что в его силах... Иоганн, не видя своей... любовницы, позабудет ее, и все войдет в прежнюю спокойную колею... Но прежним для меня он не останется!.. Нет, нет!.. Не видать ему былой Анны!.. Я сумею забыть прошлое, и он почувствует это".

Анна Иоанновна, не раздеваясь, прилегла на постель, но взволнованные нервы не дали ей уснуть, и она промучилась бессонницей до самого утра.

Едва она встала, как раздался тихий и осторожный стук в дверь ее комнаты. Она сама отворила и молча, вопросительно взглянула на вошедшего Ушакова.

- Ты? - почти машинально спросила она, хотя ясно и отчетливо видела перед собой остановившегося Ушакова.

Он был бледен и тяжело дышал.

- Что? - шепотом спросила императрица, близко придвигаясь к нему навстречу. - Взяли ее?

- Все кончено! - ответил Ушаков с низким поклоном. - Она больше не увидит ни вас, ни его светлости...

- Что же ты сделал с нею? Отвез в Тайную канцелярию? Засадил в темницу или удалил ее?

- Она в темнице, но такой, откуда ни она сама не выйдет, ни один человек в мире не будет в состоянии вызволить ее! - глухо произнес Ушаков.

- Но говори, что же сделано с нею?

- Она казнена... казнена за оскорбление вашего величества!..

- Казнена? Не может быть!.. Но где же, когда успели? Ведь теперь еще раннее утро! Не мог же ты съездить в Петербург, совершить то, о чем ты говоришь, и вернуться сюда...

- Это и не надо было! Регина казнена тут...

- Тут? Но как? Неужели это возможно? - с тревогой воскликнула Анна Иоанновна. - Разве нельзя было найти иной способ?

- Да это - самый верный. Она теперь в вечной могиле, но такой, которой никто никогда не найдет! - жестко произнес Ушаков. - Регина... замурована...

- Что ты говоришь? Замурована? - с ужасом воскликнула императрица, чувствуя, как ее сердце невольно сжимается от жалости к несчастной жертве жестокосердия. - Не может быть! Это неслыханно... это невероятно... этого никогда не было у нас...

- Было... давно... - тихо ответил Ушаков, - и этому подвергались тягчайшие преступники... А разве Регина не совершила величайшего преступления, позволив себе предерзостно пойти против вас, ваше величество? Пусть же теперь она, находясь среди кирпичей вновь возводимого дворца, познает все, что она свершила...

- Так вот что значили стоны и стуки, которые я слышала вчера! О, какой ужас!.. Но, может быть, она еще жива? - воскликнула государыня. - Скорей, скорей освободи ее!.. Слышишь? Сейчас же!..

- Поздно, ваше величество!.. Она была полузадушена, когда ее втолкнули в углубление в стене, а теперь... теперь наверно ее жизнь уже кончилась.

Анна Иоанновна бессильно опустилась в кресло; на ее лице выступил холодный пот, волосы словно шевелились, а по телу пробежала лихорадочная дрожь...

- Что ты сделал, что ты сделал! - тихо шептала она, обращаясь к Ушакову, - Ах, я снова слышу стон и стуки... Они звучат в моих ушах!.. - и она порывистым движением зажала уши и несколько времени помолчала. Затем она промолвила: - Но ведь это могли слышать и другие... Кто-нибудь мог видеть все!..

- Нет, ваше величество, кругом все спали, а при деле были только я, Трубецкой и все люди надежные...

- А каменщики... которые исполняли эту... работу?.. В них ты уверен?

- Им, во-первых, было весьма щедро заплачено, а, во-вторых, в настоящую минуту они уже на пути на свою далекую родину. Мною сделано распоряжение, что-

бы средства к отъезду были даны им тотчас же и чтобы заря завтрашнего дня уже не застала их ни здесь, ни в Петербурге!..

- Но... если стук и стоны слышал еще кто-нибудь, кроме меня?

- Относительно стука можно сказать, что спешная постройка заставила работать ночью, и для поддержания этого объяснения надобно будет и в самом деле устроить ночные работы хотя бы на несколько дней... Что же касается до стонов, то мало ли горя людского изливается ночной порою, мало ли слез по ночам проливается?.. Днем люди заняты и в занятиях забывают и горе, и заботы, а как наступит ночь темная, как уснет весь мир, так горе людское и проснется!

- Как ты это понятно говоришь! Я не думала, чтобы ты, именно ты, так глубоко понимал все это!

- Почему, ваше величество? Потому что на меня возложено исполнение людского правосудия? Мне-то именно горе и понятно, потому что я его чаще других вижу.

- Одно последнее слово! Она... эта женщина... сознавала, что с нею совершалось...

- Не могу вам ответить на этот вопрос... Она что-то говорила на своем языке, кого-то словно звала, кому-то чем-то словно грозила!..

Ушаков сделал несколько шагов к двери. Анна Иоанновна как бы испугалась этого.

- Подожди, подожди!.. Скажи, кто видел, когда немка возвращалась домой?

- Никто, кроме ямщика, привезшего ее, ваше величество.

- А этот ямщик?

- Не вернулся в ям, в котором значился, а прямо отправился в свою деревню. Он - уроженец дальнего города Тамбова; поэтому он и был выбран, чтобы везти Регину Альтан назад сюда, во дворец.

- Но герцог, герцог!.. Ведь он будет изумлен исчезновением Регины. Быть может, обратится к тебе... Что скажешь ты ему?

Ушаков молча развел руками. Он, видимо, особенно не останавливался над этим вопросом. Для него, приверженного подданного, вся власть и все значение власти ограничивалось ступенями престола, за последними же были только интрига и временная, непрочная власть. Вследствие этого и он, и Трубецкой не принадлежали к преданным сторонникам Бирона.

Императрица повторила свои последние слова.

- Его светлость, по всему вероятию, нам же поручит розыски бесследно исчезнувшей камеристки! - своим твердым и невозмутимым голосом сказал он.

- Ну... И что же?

- И мы, само собой разумеется, не будем в состоянии найти ее!

- А если... герцог заподозрит что-нибудь недоброе и сам предпримет розыски?

- И это следует предвидеть.

- И...если он нападет на след правды?

- Навряд ли ему удастся разузнать что-либо!..

Анна Иоанновна отпустила Ушакова и взволнованно заходила по комнате. Несмотря на весь ее гнев на Регину, она ужасалась тому неслыханному наказанию, которому подверг последнюю Ушаков.

Так протекло около часа. Наконец дежурная камер-юнгфера доложила о приходе Бирона.

Государыня вздрогнула, услышав об этом; ее сердце болезненно стучало, а по лицу скользнуло выражение внутренней боли. Однако, кое-как овладев собою, она приказала впустить герцога. Но бессонная ночь и только что пережитые волнения оставили на Анне Иоанновне свой след: она казалась вконец утомленной, совершенно разбитой.

Герцог почти с испугом взглянул на нее. Он лучше всех понимал, чем будет для него кончина его покровительницы, и со страхом встречал всякое напоминание о возможности подобной катастрофы.

- Что с вами, ваше величество? - заботливо осведомился он, крепче обыкновенного прижимаясь губами к протянутой руке.

- Нездоровится... ночь плохо спала...

- За лейб-медиками вашего величества послать следует! - заботливо произнес Бирон.

Императрица махнула рукой.

- Оставь, ничего они не понимают!.. Мало ли я микстур проглотила по их предписанию, а какая от них была польза?.. Еще португалец куда ни шло, а уж немец вовсе никуда не годится... У цесаревны есть какой-то врач ученый, за ним нешто послать?

- Он больше насчет красоты и притираний работает, - с пренебрежением заметил Бирон. - Вы в таких не нуждаетесь... А впрочем, попробовать можно: попытка - не пытка!..

При слове "пытка" императрица вздрогнула и пристально взглянула на Бирона. Он был совершенно спокоен. Очевидно, он в своем несокрушимом эгоизме даже не осведомился о возвращении своей любовницы.

Так прошли весь день и долгая, опять совершенно бессонная ночь, и только на следующее утро Бирон вошел к императрице пасмурный и озабоченный.

- Вы, ваше величество, не видали сегодня принцессы Анны? - спросил он, входя.

- Ни сегодня, ни вчера! Анна не совсем здорова и присылала извиниться передо мной в том, что не может прийти ко мне. Она, кажется, даже с постели не вставала, а уж из комнаты наверное никуда не выходила... А что? Разве она тебе на что-нибудь нужна?

- Нет, но я хотел узнать от нее, являлась ли к ней на службу после своего отпуска камер-юнгфера Альтан?

- Немка эта? А тебе о ней какая забота? - спросила императрица, и в ее голосе прозвучала недобрая нотка.

В последнее время Бирон все чаще и чаще замечал такие нотки в разговоре императрицы с ним, и они не столько волновали, сколько сердили его.

- Особенной заботы нет! - ответил он. - Мне только странным показалось, что из дворца вашего величества мог заживо пропасть человек.

- А кто именно пропал?.. Эта немка, что ли?..

- Да! Сколько мне известно, она из отпуска не возвратилась.

- Справиться нужно не здесь, а в городе, у тех людей, с которыми она провела время своего отпуска. Ведь она не в первый раз отправилась в такую дальнюю и позднюю поездку. Анна, сколько мне помнится, говорила даже, что эта немка... как ее там звали?., предупреждала ее, что, может быть, и к ночи не вернется.

- Вы сказали "звали", как будто эта камер-юнгфера умерла?.. Ее как звали, так и зовут, если она жива!..

- Я и не собираюсь хоронить ее. Мало ли их при дворе? Одной горничной больше, одной меньше - есть о чем заботиться?..

И опять в голосе императрицы послышалась прежняя недобрая нотка.

Бирон насторожился. В воздухе явно для него повеяло чем-то новым и не особенно отрадным.

- Во всяком случае, я попрошу вас, ваше величество, приказать навести строжайшие справки об исчезнувшей камер-юнгфере ее высочества!

- Но почему ты думаешь, что она окончательно исчезла? Я повторяю тебе, что нужно навести справки у тех, с кем она провела время своего отпуска.

- В Петербурге ее нет: оттуда она положительно уехала!..

- А ты уже позаботился наведением подобных справок?

- Да, ваше величество, я сделал это ввиду ваших личных интересов... Неловко будет предположить, что в ваше царствование могут пропадать живые люди...

- При чем тут мое царствование? И мало ли по твоим личным доносам и домогательствам погибло людей в последние годы? - отпарировала Анна Иоанновна настоятельные требования герцога.

Тот поднял на нее удивленный взгляд и спокойно произнес:

- Как бы то ни было, но я приму меры к тому, чтобы выяснить этот таинственный вопрос.

- Если он так интересует тебя, то принимай эти меры! - пожала она плечами.

- Могу я попросить вас спросить принцессу, не известно ли ей что-нибудь?

- Пожалуй!.. Но я сомневаюсь, чтобы Анна поинтересовалась этим вопросом. Эта немка, сколько мне известно, не пользовалась особенной ее симпатией, - и ударив по обыкновению в ладоши, государыня приказала попросить к ней принцессу.

Анна Леопольдовна вошла бледная и, видимо, не совсем здоровая. Ее болезненный вид поразил даже Бирона.

- Вы больны, ваше высочество? - почтительно осведомился он.

- Не более обыкновенного. Я никогда особенным здоровьем не отличалась.

- Вы изволили советоваться с медиками?

- Они не помогут мне.

- Но ввиду предстоящего брака вашего высочества...

- Я и больна именно от грозящего мне "предстоящего брака", - подчеркнула принцесса и, обращаясь к императрице спросила: - Вы изволили звать меня?

- Да! Я, по настоянию герцога, хотела спросить тебя, неизвестно ли тебе, где находится твоя камер-юнгфера, немка Альтан?

- Вероятно, там, куда она отпросилась у меня, - равнодушно ответила Анна Леопольдовна.

- Она во дворец не возвращалась? - вмешался в разговор Бирон.

- Я, по крайней мере, не видела ее.

- Но что же докладывали вам лица остальной вашей свиты?

- Я никого ни о чем не спрашивала. Отсутствие этой немки не вносит никакого лишения в мою жизнь: я к ней вовсе не привыкла и ровно ничего не имела бы против того, чтобы она вовсе не появлялась более в штате моей личной прислуги.

- Антипатия вашего высочества, вероятно, не простирается до желания гибели лицу, лично при вас состоявшему?

- Ни гибель, ни спасение Регины Альтан не касаются меня - холодно повела принцесса своими узкими, по-детски не сформированными плечами.

- Ваше высочество, вы, вероятно, не ко всем в своей свите относитесь так равнодушно?

- О, конечно, не ко всем! Есть лица, которых я очень люблю, но эта немка к их числу не принадлежала и не принадлежит.

- И вас даже не интересует вопрос о том, какая судьба постигла ее?..

- Нимало... Какое мне дело до ее судьбы? Не лично я выбирала ее, и до ее исчезновения мне нет ни малейшего дела! Это все, что вам, ваше величество, угодно было сказать мне? - обратилась принцесса к Анне Иоанновне.

- Да, все!.. Если ты желаешь, то можешь навести справки.

- О ком? Об этой пропавшей немке? О, для меня, пожалуйста, не беспокойтесь. Ее появление нимало не порадует меня, а исчезновение нимало не огорчает!

Сказав эти слова, Анна Леопольдовна почтительно подошла к руке тетки и, едва ответив на поклон Бирона, вышла из комнаты.

- Принцесса с каждым днем делается все... самостоятельнее и самостоятельнее! - насмешливо заметил Бирон.

- Пора! - холодно проговорила императрица. - Не век же на помочах ходить; довольно и того, что замуж она выходит по чужой воле. Нельзя же во всем вечно ее волю ломать!

- Вы позволите мне во всяком случае принять все нужные меры к выяснению подробностей таинственного исчезновения камеристки ее высочества?

- Ах, ты опять об этой немке? Сделай одолжение, разузнавай все, что хочешь. Да и на что тебе в этом случае мое особое разрешение? Ты, мне кажется, всегда распоряжался вполне самостоятельно.

Бирон удалился сильно взволнованный. В том твердом и властном тоне, каким говорила с ним императрица, он вовсе не узнавал всегда согласной с ним и почти покорной ему Анны Иоанновны. Он чувствовал, что почва начинает колебаться под его ногами...

Вместе с тем и тревога за судьбу красивой камеристки начинала понемногу проникать в его эгоистическое сердце. Он не любил Регины Альтан - нельзя было назвать любовью то чувство, какое он питал к ней, - но во внезапном исчезновении его фаворитки он чувствовал существенный удар, нанесенный его могуществу, а с этим он легко помириться не мог и не хотел.

XXII

СТРАШНОЕ ВИДЕНИЕ

Лето прошло скучно и томительно. Императрица все чаще и чаще недомогала, и Бирон, опасавшийся за горький исход болезни, всеми силами настаивал на скорейшем совершении брака принцессы Анны Леопольдовны с принцем Антоном Ульрихом.

Сама принцесса всячески восставала против этого брака, жених же относился к нему со своим неизменным равнодушием.

С переездом в Петербург было назначено окончательное разрешение вопроса о браке, на котором императрица настаивала под влиянием Бирона еще зимою, но который принцессе всеми силами и настоятельными просьбами удалось отсрочить до следующего лета.

В Сарынь решено было летом не возвращаться. Императрица внезапно охладела к своему капризу, и уже все думали, что постройки в Сарыни будут совершенно заброшены.

Однако это мнение оказалось ложным: дворец был достроен, но императрица, по настоянию Бирона собравшаяся взглянуть на законченные здания, как-то неохотно обходила все помещения нового дворца, а от посещения левого флигеля наотрез отказалась. Она сказала, что и так уже устала, и настояла на том, чтобы в тот же вечер вернуться в Петербург.

От Бирона не ускользнули ни эта чрезмерная торопливость, ни это загадочное отвращение к одному из флигелей нового дворца и по дороге в Петербург он внезапно предложил императрице в тот же вечер, по возвращении, подарить дворец принцессе Анне Леопольдовне в виде свадебного подарка.

Такое предложение удивило государыню.

- Что это тебе вздумалось? - спросила она. - Я строила дворец для себя.

- Но он, видимо, не нравится вам, ваше величество, и вряд ли вы когда-нибудь будете жить в нем.

- Все это твое воображение! - повела плечами императрица и поспешила перевести разговор на другой предмет.

Зимой было начато приготовление богатого приданого, которое императрица готовила племяннице; но принцессу Анну не занимали ни пышные наряды, ни крупные и дорогие бриллианты, над шлифовкой которых трудился и работал любимый ювелир императрицы, француз Позье, лучший и искуснейший из мастеров своего времени. Бриллианты и драгоценные камни при русском дворе превосходили все то, что могли представить в этом смысле сокровища всех современных дворов, и иностранные ювелиры не могли достаточно надивиться на все те сокровища, какие доверялись им, когда их призывали работать для русского двора.

Среди зимы, перед самым Рождеством, внезапно завернула оттепель и поднялась такая непогода, что выдавались дни, в которые сообщение по улицам столицы делалось почти невозможным.

В эти дни императрица страдала особенно сильными припадками удушья и меланхолии, почти не оставлявшими ее в последние годы. Анна Иоанновна предчувствовала свою близкую кончину и все чаще и чаще задумывалась над роковым моментом.

Принцесса Анна, понимая положение тетки, как будто начинала если не примиряться с ожидавшим ее супружеством, то покоряться его неизбежности, а внезапный случай, историческая справедливость которого была подтверждена многочисленными свидетелями, еще сильнее укрепил принцессу в намерении всячески успокоить государыню и ничем не отравлять конца ее жизни.

Этот случай, о котором подробно говорят все современники, разразился в один из бурных вечеров внезапно вернувшейся осени, по редкому капризу природы прервавшей обычное течение зимы.

В один из пасмурных и сумрачных декабрьских дней, когда с утра наступила совершенная оттепель, а к вечеру повеяло чуть не бурей, с моря поднялся страшнейший ветер, постепенно охвативший все улицы и все переулки столицы и мало-помалу превращавший всю в то время еще бедно застроенную столицу в подобие волнующегося моря. Ветер выл и, поднимая целые столбы снега, с ревом несся по набережной, образуя на площадях подобие морского шторма. Метель непроглядными облаками заслоняла от прохожих те редкие фонари, которые в то время помогали жителям столицы бороться с ночной тьмой.

Вода в Неве выступила из берегов, и учащенные сторожевые выстрелы с крепостного вала предупреждали жителей прибрежных частей о грозившей им опасности наводнения. Никто не спал в целом городе и в то же время никто не смел выйти на улицу. По всему городу распространялся панический страх: все чувствовали, что надвигается какая-то страшная, неминуемая опасность. Во многих домах были зажжены лампадки, многие молились. Панический страх рос с каждой минутой.

И в это время среди непроглядной тьмы, охватившей весь город, внезапно со стороны адмиралтейства показалось зарево пожара. Огонь, сначала небольшой, с каждой минутой разгорался все сильнее и сильнее и постепенно охватывал весь горизонт.

Не знали, где именно горит, но ясно было, что грозная огненная стихия соединилась с водой, чтобы окончательно сгубить обреченный на гибель город.

Зарево на небе разгоралось все сильнее и, охватывая все большее и большее пространство, как будто росло и надвигалось со стороны адмиралтейства.

И вдруг на площади показалась огромная процессия, освещенная заревом этого таинственного, неизвестно где вспыхнувшего пожара, и двигавшаяся по направлению от адмиралтейства к Зимнему дворцу. Во главе странной и таинственной процессии шли попарно факельщики с зажженными факелами, за ними двигались толпы провожатых, а в середине медленно подвигалась огромная колесница, убранная гербами и перьями. Очевидно, хоронили кого-то с большим почетом и богатой церемонией, на которую не щадили денег; но кто был таинственный покойник, с таким исключительным парадом следовавший на свое последнее новоселье, этого не знал никто!..

Зарево от таинственных факельщиков было так велико, что им были освещены окна всех домов, выходивших на Адмиралтейскую площадь.

Пения вовсе не было слышно, не было слышно и шума шагов медленно двигающейся процессии. Словно какое-то странное и страшное видение медленно продвигалось во улицам столицы.

Жильцы тех домов, которые лежали на пути процессии, пытались, несмотря на страшную бурю, выйти из своих квартир, чтобы поближе взглянуть на таинственное шествие; те же, кто сами не решались выйти, высылали своих слуг и приживальщиков.

Но ветер мешал им удовлетворить свое любопытство. Со всех срывало шапки и плащи, и все поневоле возвращались домой, издали продолжая наблюдать за таинственной процессией, следовавшей по направлению от адмиралтейства к дворцу и направлявшейся прямо в ворота дворца.

Все отлично видели это странное, непостижимое шествие; все наблюдали его таинственные подробности, и об этом событии сохранилось документальное подтверждение многих современников и в том числе академика Шретера. Молва гласит, что сама императрица Анна Иоанновна видела таинственные и роскошные похороны, но это предположение сохранилось только в виде предания.

Между тем мрачная процессия, достигнув здания дворца, вошла в его ворота со стороны адмиралтейства и, пройдя двор, вышла в противоположные ворота со стороны Невы. Отсюда, по наблюдению множества заинтересованных лиц, таинственная похоронная процессия двинулась вдоль по берегу и бесследно исчезла по направлению к нынешнему Троицкому мосту.

На другой день, когда пурга унялась и вода, хлынувшая на улицы, несколько спала, все бросились разузнавать о том, кого могли хоронить с такою помпой в такой неурочный час. Однако, несмотря на самые тщательные розыски, ничего узнать не удалось. Никто из богатых и знатных лиц не умирал, да и не было нигде никаких приготовлений к процессии.

Мрачный слух об этом странном и таинственном событии смутил весь Петербург и, по свидетельству современников, сильно повлиял на суеверную и уже сильно ослабевшую императрицу. Она увидела в этом таинственном явлении предсказание ее близкой кончины и стала еще трусливее, еще сильнее волновалась и еще меньше могла выносить одиночество. Анна Иоанновна уже не могла проводить ночи одна: перед нею вставал какой-то ей одной видимый призрак, и слышались ей одной доступные стоны.

Бирон, торопя свадьбу принцессы Анны Леопольдовны, в то же время надеялся на эту свадьбу, как на средство разогнать тоску и панический страх императрицы. Он думал, что, отдавшись заботам о грядущих празднествах, Анна Иоанновна забудется и несколько развлечется и что суета, невольно вызванная готовившимися празднествами, поможет рассеять мрачное настроение государыни.

В начале весны было послано к венскому двору извещение о том, чтобы готовились официальные сваты, по тогдашним обычаям необходимые при заключении браков между владетельными лицами. Из Вены сначала было дано знать, что официальные сваты будут своевременно назначены и высланы в Россию, но затем в венском кабинете последовало изменение и на резидент-министра маркиза Ботта, состоявшего при петербургском дворе, были возложены роли и свата, и чрезвычайного посланника.

Принцесса Анна Леопольдовна, узнав о том, что венский двор не желает даже прислать сватов на ее свадьбу и что вместо официального въезда чрезвычайного посла будет проделана комедия ложного въезда маркиза Ботта, который проедет только от заставы до заставы, сильно возмутилась этим и горячо высказала свою обиду императрице.

- Стало быть, хорош жених, - со слезами восклицала она, - если и приличным сватовством не удостаивает его венский двор, затеявший всю эту несчастную свадьбу! И неужели вы, ваше величество, согласитесь проделать такую оскорбительную для меня и для вас комедию?..

Императрица в душе была согласна с племянницей, но Бирон был на стороне политической комедии, и его мнение, как всегда, восторжествовало.

Принцесса Анна, по настоящему ли своему душевному движению, или назло императрице, против которой она питала чувство непримиримой досады, настаивала на том, чтобы двор ранней весной переехал в Сарынь. Она знала, что напоминание о Сарыни было неприятно ее державной тетке, и сама, раздосадованная постоянным напоминанием о ненавистной свадьбе, не прочь была и другим доставить неприятную минуту.

Императрица, само собой разумеется, наотрез отвергла всякую мысль о посещении Сарыни, и в 1739 году, то есть в год свадьбы принцессы Анны Леопольдовны, двор все лето провел в Петербурге.

На 29 июня, день храмового праздника всей северной столицы, был назначен мнимо-официальный въезд венского посла в Петербург для подписания свадебного контракта.

Принцесса Анна с чувством глубокого негодования и отчасти даже оскорбления следила за тем, как маркиз Ботта с вечера переехал в здание Александро-Невской лавры, чтобы оттуда въехать, якобы из-за границы, в Петербург. Эта комедия совершалась на глазах у всех, во многих вызывала чувство искреннего глумления и осуждения, и принцесса со слезами упрекала Бирона, по инициативе которого совершалась вся эта, по ее мнению, "глупая комедия".

Утром 29 июня маркиз совершил свой мнимый торжественный въезд в столицу, а уже к вечеру герольды в полном парадном костюме объявили на всех площадях о помолвке благочестивейшей великой княжны Анны Леопольдовны с принцем Антоном Ульрихом Брауншвейгским. Принцесса горько плакала, а ее жених, как будто для контраста, глупо и неустанно улыбался, по-детски любуясь сделанными ему в то утро богатыми подарками, состоявшими из часов, перстней и табакерок, осыпанных драгоценными камнями.

Единственным утешением принцессы во всех ее невзгодах было присутствие ее любимой фрейлины Юлианы, или Юлии Менгден, веселый и общительный нрав которой мирился со всякой обстановкой и создавал ей со всех сторон друзей и доброжелателей.

В ночь, следовавшую за объявлением о помолвке, принцесса Анна настояла на том, чтобы Юлиана легла в ее комнате, и императрица на этот раз не стала противиться ее фантазии.

Приятельницы проговорили всю ночь. Много воспоминаний было посвящено отсутствующему графу Динару; много горьких и не совсем справедливых насмешек выпало на долю некрасивого и неловкого жениха, и только на заре приятельницы заснули, обменявшись словом подробно сообщить одна другой о том, что каждая из них увидит во сне.

Юлиана еще крепко спала, когда принцесса, в испуге вскочившая с постели, стала будить ее.

- Что с тобой? Что случилось? - протирая глаза, спросила хорошенькая фрейлина, в последнее время почти всегда бывшая с принцессой на "ты".

Анна Леопольдовна и раньше настаивала на этой короткости, но Юлия отклоняла ее. Теперь же, ясно и подробно читая в сердце принцессы, как бы в своем собственном, Юлиана чувствовала, что никакие законы придворного этикета не могут разъединить их и помешать их близкой и тесной дружбе.

- Что с тобой? - встревоженным голосом повторяла она, видя, что принцесса, вся бледная, продолжает дрожать, плотно прижавшись к ней и пряча на ее груди свое побледневшее лицо.

- Ах, я так напугана!.. Это так страшно!

- Да что страшно-то? Про что ты говоришь?

- Ты... ничего не видела?

- Где? Когда?

- Да тут, сейчас!..

- Ровно ничего... Что могла я видеть, когда я спала крепким сном?.. Да и ты тоже, кажется?

- Нет, я не спала... это был не сон!

- Трусиха!.. Сон за действительность приняла! Ну, расскажи же, если уж разбудила меня без толка... Ведь мы дали друг другу слово рассказать свои сны.

- Нет, я не могу... это был не сон! Уверяю тебя, что это был не сон!

- Ну, расскажи, трусиха!.. Мы вдвоем обсудим. Что за видение было пред свадьбой?

- Да, именно это было видение. Я так живо, так явственно видела ее...

- Да кого?

- Мою бывшую камер-юнгферу... Регину Альтан!

- Ах, эту немку, которая пропала?

- Она не пропала... она... убита!.. - вся дрожа от страха и с трудом выговаривая слова, произнесла принцесса.

Юлиана, в свою очередь, вздрогнула.

- Полно говорить вздор! - сказала она. - Кто тебе внушает и рассказывает все это?

- Мне никто не внушает этого... я и сама не думала о ней... Я никогда, положительно никогда не вспоминала о ней.

- И хорошо делала! Регина наверно просто убежала со службы к себе на родину... Не стоило и вспоминать о ней.

- Нет, не убежала она, а убита... и стоит там убитая до сих пор!.. Она ждет погребения... просит погребения и знает, что погребена будет не раньше, как через шесть царствований!.. Она стоит там... в Сарыни... в этой ужасной Сарыни, которой тетушка так странно боится и избегает.

- Что за вздор городишь, Анна! Покойница, больше года не погребенная, среди наполовину обитаемого дворца? Ведь и в отсутствие двора там кто-нибудь да живет? И покойница, которая, по твоим словам, даже не лежит, как все покойники мира, а "стоит"... Ты положительно бредишь наяву... Я советую тебе лечь и заснуть покрепче, иначе ты и под венцом что-нибудь не то скажешь и сделаешь.

- Нет, Юлия, ты не шути этим! Регина именно сказала мне, что она "стоит" во дворце и будет стоять еще пять царствований и только на шестом найдет покой своим костям в христианской могиле.

- Долго же ей, бедной, стоять придется! Устанет, сердечная!.. Русские цари долговечны; пять русских царствований перестоять - не шутка!

Принцесса рукой зажала рот своей приятельнице и прошептала, вне себя от страха:

- Замолчи Юлия, ради Бога, замолчи! Она здесь близко... она покоя себе не знает... Ей трудно... душно без могилы!..

- Да перестань же, говорю тебе! Что ты на себя напускаешь? - почти крикнула на нее Юлиана. - Право, я, как только встану, за доктором пошлю. Только не за немцем - он ничего не понимает, - а за этим испанцем.

- Португалец он, а не испанец.

- Не все ли равно?.. Колдун он, говорят... Вот тебе такого именно и нужно!.. Отчитать тебя, ей Богу! Выдумала своей какой-то горничной с того света бояться?.. Во-первых, и не умерла Регина, а жива себе живехонька и где-нибудь в своей деревне чухонской кур разводит; а если и умерла, так опять-таки на каком-нибудь чухонском кладбище лежит себе смирнехонько... Она и при жизни ничего не значила и не стоила, и после смерти ей никакого значения придавать не следует!

Принцесса внимательно слушала подругу и затем задумчиво произнесла:

- Все это так, быть может, ты и права, и действительно мне не надо так распускать свои нервы, но только этот сон накануне моей свадьбы не к добру и ничего хорошего не сулит мне. Ох, с каким тяжелым предчувствием я под венец иду... Попомни мое слово: немного счастья мне суждено в жизни...

- Тебе-то немного?.. Да за то, чтобы один год прожить на твоем месте, другие бы отдали свою жизнь.

- И пусть их отдают, а мое сердце недоброе чует, и придет время, когда ты эти мои слова вспомнишь!

XXIII

РОКОВАЯ ТАЙНА

Свадьба принцессы Анны Леопольдовны была отпразднована пышно и торжественно и вызвала целый ряд празднеств; однако количество последних несколько уменьшилось благодаря легкому недомоганию "молодой" и той нескрываемой грусти, которую она даже не думала скрывать. Ее отвращение к супругу росло с каждым днем, и над этим были бессильны и увещания самой императрицы, которая обыкновенно имела неотразимое влияние на племянницу.

Впрочем, против антипатии Анны Леопольдовны к принцу Антону и государыня ничего не имела, сознавая, что эта антипатия достигла таких размеров, с которыми бороться почти невозможно.

Юлиана Менгден, долго и напрасно уговаривавшая свою подругу подчиниться выпавшему ей на долю супружеству, нашла средство отчасти примирить "молодую" с условиями ее новой жизни. Она постоянно внушала ей, что состоявшееся замужество приблизило ее к моменту свидания с горячо любимым ею графом Линаром и что то, что было невозможно и недоступно для незамужней принцессы, делалось совершенно доступным замужней великой княгине.

- Да! Но мой ужасный муж... его позорные, ненавистные мне ласки! - возмущалась Анна Леопольдовна.

- Выноси их, как путь к другим, столь же нежным, но более желанным ласкам! - смеясь увещевала ее всегда веселая Юлиана.

Бирон, с момента супружества принцессы ставший к ней в совершенно иные, чем прежде, отношения, заметно заискивал ее благоволения и ладил с принцем Антоном. Впрочем, поладить с последним было не особенно трудно. Он был человек кроткий и покладистый и шел навстречу ко всякому доброму и душевному отношению. Правда, ума он был очень ограниченного, но при желании принцесса могла бы найти в браке с ним если не восторженное счастье, к которому манило ее воображение, то полный покой и душевный мир.

Однако Анна Леопольдовна была натура требовательная, страстная и не любила подчиняться ни в чем ни власти и влиянию окружающих, но общественному мнению вообще.

Она почти не следовала современным модам, тяготилась сложными туалетами, которые, будучи завезены в Россию из Франции, властно царили среди русского общества, неохотно ездила на балы, почти совсем не танцевала и, глядя на придворных кавалеров, с грустью вспоминала красавца Морица Линара, танцевавшего так, как никто больше уже не танцевал на придворных балах.

Пробовал танцевать и "молодой", но это выходило у него так смешно и неуклюже, что сама императрица, всячески отстаивавшая его, заметила ему, что ему лучше отказаться от танцев. Принц Антон молча покорился этому, как умел покоряться всему - без сожаления и без угодливой покорности, а просто потому, что не умел ни с кем и ни с чем бороться.

Властолюбивой императрицы вовсе не удовлетворяла эта скромная и заурядная фигура, которую никакая роскошь обстановки, никакое богатство наряда не могли украсить и выдвинуть из толпы. Она не того желала для принцессы Анны, не о том мечтала для нее. Порой государыня и на нее досадовала за то, что на ее долю выпал такой "несуразный" муж, и положение несчастного молодого мужа в эти минуты делалось особенно тяжелым.

Всех поддерживала только надежда на то, что этот брачный союз, так неохотно заключенный, даст молодой чете продолжение семейства, а России - продолжение династии.

Принцессу Анну Леопольдовну такие смело выраженные надежды прямо-таки оскорбляли и, когда ее беременность сделалась несомненной и об этом уже явно и открыто говорили все, сама она вместо радости ощутила в душе чувство какой-то непереносимой обиды и почти стыда.

Это чувство еще усилилось, когда императрица с той грубой реальностью, которая подчас проглядывала в ее обращении, поздравляя племянницу, насмешливо прибавила по адресу ее мужа:

- На это и у него ума хватило!..

Беременность великой княгини положила окончательную преграду всяким балам и увеселениям при дворе, и все ограничивалось только маленькими интимными собраниями на половине императрицы, где шла карточная игра, подчас доходившая до довольно крупных проигрышей и выигрышей. Императрица сама нередко принимала участие в игре, охотно проигрывая довольно крупные куши, но проигрывая их "по выбору" и никогда не принимая ни от кого уплаты выигрыша, тогда как сама всегда тут же расплачивалась наличными деньгами.

Бирон сам не любил карточной игры и не одобрял ее при дворе, но его голос со времени замужества великой княгини начал заметно терять значение у императрицы, и она все чаще и чаще отвечала на его замечания или простым пожиманием плеч, или таким жестом, который прямо вызывал покорное молчание.

В семье герцога происходили в это время серьезные недоразумения. Его старший сын, женившийся против воли родителей, делал огромные долги, за которые приходилось расплачиваться отцу и матери, причем скупая от природы герцогиня делала неимоверные сцены и сыну, и мужу и наполняла свой дворец неистовыми криками.

При одной из таких сцен расходившийся молодой герцог на строгое замечание отца о его поведении, недостойном носимого им громкого и почетного имени, дерзко рассмеявшись, заметил отцу, что не многим достойнее этого громкого имени такие любовные похождения на старости лет, за которыми следовали и смерть и казнь его сообщников.

Герцог, нахмурив брови, крикнул, чтобы он молчал, но герцогиня, до седых волос ревновавшая мужа ко всем, кроме императрицы, потребовала, чтобы сын объяснился категорически.

Тот, прямо и дерзко глядя в глаза отца, попросил его сказать, куда девалась внезапно исчезнувшая камер-юнгфера принцессы, поставленная к ней герцогом и пропавшая без вести после однодневной отлучки из места своего служения.

Герцогиня жадно вслушивалась в слова сына. Ей припомнилось, что несколько времени тому назад она слышала что-то подобное.

- Нам-то что до этого? - подозрительно спросила она сына.

- Вы спросите у отца, - продолжал вконец расходившийся молодой Бирон, - куда и с кем, собственно, уезжала эта бедовая камер-юнгфера накануне своего таинственного исчезновения, как она провела последние часы своего тревожного существования и когда, и по чьему распоряжению приехала поздно ночью назад во дворец в Сарыни. Ведь во дворец она вернулась, это не подлежит сомнению, и только тут теряются следы этой безвременно погибшей авантюристки.

- Что тебе сделала эта... бедная немка? - произнес Бирон голосом, которому тщетно старался придать твердость.

- "Бедовая", а не "бедная", - со злым смехом поправил его сын.

- Да. Но чем она помешала тебе?

- Помешала-то она, положим, не мне, а кому-нибудь повыше меня стоящему! Но не в этом дело, а в том, что в ее гибели повинен не кто иной как тот вероломный соблазнитель, - он подчеркнул это слово, - с которым эта Регина провела последние часы своей жизни.

- И кто же был этот соблазнитель? - тревожно осведомилась герцогиня.

- Ну, об этом вы у своего супруга спросите.

- Ты - дерзкий мальчишка! - крикнул Бирон.

- И не дерзкий, и не мальчишка! Я никогда не говорил вам ни слова обо всей этой романтической истории до тех пор, пока вы с такой непомерной строгостью не отнеслись к моим маленьким увлечениям. И вот, когда я увидел себя под огнем такой строгой и неумолимой критики, тогда я и позволил себе покритиковать других. Ну, теперь покойной ночи! Желаю вам мирно и безошибочно разобраться во всех этих щекотливых делах! - прибавил принц Петр, церемонно раскланиваясь со своими родителями.

Но он ошибся в своих расчетах. Особо бурного объяснения между Бироном и его женой не произошло. Напротив, герцогиня, всегда и во всем видевшая впереди всего свой личный интерес, серьезно призадумалась над этой "виной", которая тяготела над ее мужем относительно императрицы, и озабоченным тоном осведомилась, что это за история такая, на которую намекал их сын, и каким образом мог оказаться прикосновенным к ней герцог.

- Это ты на старости лет по девичьим, что ли, шляться вздумал? - порывисто рассмеялась она. - Нашел время!.. Мало тебе того, что тебе судьба послала?

- Это тебя-то? - насмешливо переспросил Бирон.

- Не обо мне речь! Ты хорошо понимаешь, о ком я говорю.

- Ну, и предоставь каждому самому о себе заботиться!

- Да ведь ты, расстраивая государыню, самого себя и нас всех вместе с собою губишь, безумный ты человек!

- Оставь! - крикнул Бирон, выходя из комнаты и прямо, внутренним сообщением, направляясь на половину императрицы.

Он застал государыню в полудремоте и, войдя без доклада, на что ему раз навсегда было предоставлено исключительное право, испугал задремавшую Анну Иоанновну. Однако не обратив на это внимания, он приступил к ней с серьезным вопросом.

Он в упор и настоятельно спросил ее, известно ли ей, куда год тому назад девалась без следа пропавшая камер-юнгфера принцессы Анны Леопольдовны.

- Какая камер-юнгфера? Что тебе надо? - вздрагивая со сна, осведомилась императрица.

- Вы прекрасно знаете, о ком я говорю с вами, - тем же властным и настоятельным тоном продолжал герцог. - Я спрашиваю вас, куда девалась бесследно пропавшая Регина Альтан? Вы отлично слышите и понимаете мой вопрос, и я требую на него немедленного ответа!

- Если она, по твоим словам, "бесследно" пропала, то как же ты "требуешь", чтобы я навела тебя на следы этой пропажи?

- Не играйте словами! Я требую - слышите ли вы? - требую, чтобы вы ответили мне, где Регина?

- Там, куда ты отослал ее после своего любовного свидания с нею! - гордо поднимая голову, ответила императрица.

- Я никуда не отсылал ее; она отправилась домой, в сарынский дворец.

- Там и ищи ее, если она тебе опять понадобилась!

- Это опять-таки не ответ. Я требую ответа!

- А я требую того тона, которым ты должен говорить со своей государыней! - ответила Анна Иоанновна. - Ты понял меня? Всему есть мера, и ты перешел эту меру!.. Ты требовать вздумал, а предъявлять ко мне требований не может и не смеет никто в мире!

Бирон побледнел и до крови закусил губы.

- Так вам не угодно ответить мне?

- Нет, не угодно!

- Стало быть, я должен принять свои меры для того, чтобы добиться истины?

- Принимай, если можешь. Желаю тебе полного успеха!

- И вы... лично вы... ничего не скажете мне?

- Ни-че-го! Ты слышал мой ответ?

- Стало быть, в государстве есть люди, выше меня стоящие и облеченные доверием выше того, каким я до сих пор был облечен?

- Нет, но есть люди, которые преданы мне бесповоротно и приказа, данного им мною, никогда не выдадут!..

- Хорошо!.. Так лишите же меня своего доверия раз и навсегда и отпустите меня с семьей туда, откуда вы вызвали меня, или...

- Или что? Возвратить тебе твою любовницу? - зло усмехнулась императрица. - Я, при всей власти и могуществе, дарованных мне Богом, бессильна сделать это. Покойники в живой мир не возвращаются!..

- Стало быть, Регина в могиле?..

- В могиле? Нет!.. Этого я не сказала!..

- Что же, она в заточении? Императрица пожала плечами.

- Да, это выражение близко к правде...

- В таком случае я освобожу ее! Слышите ли, освобожу во чтобы то ни стало и вопреки всем вашим приказаниям и ухищрениям ваших клевретов!

- Нет, - покачала головой государыня, этого ты не сделаешь... Освободить ее ты не в силах.

- Что ж она, за семью замками что ли заперта, за каменными стенами, под стражей находится?

На лице императрицы все яснее и яснее выражалось чувство злобной мести. Такой Бирон еще никогда не видел ее.

- Ты все ближе и ближе подходишь к правде! - с расстановкой произнесла она. - Знаешь, у детей есть такая игра, в который один спрячет указанный предмет, а другие должны отгадать, куда он спрятал его. Отгадка идет по клавикордам. Чем ближе подвигаются к тому месту, где спрятан предмет, тем громче играют на клавикордах, а чем дальше от него отходит отгадывающий, тем тише раздается музыка. Ну, вот и мы с тобой так, словно в прятки играем!.. И ты, надо отдать тебе справедливость, довольно-таки догадлив! Ты все ближе подходишь к делу!

- Мне не до шуток, ваше величество. Я спрашиваю вас о жизни человека.

- Я уже сказала тебе, что поздно вести речь о жизни этой немки! Из списка живых ее имя вычеркнуто навсегда.

- Но если она и казнена, то ведь были же свидетели этой казни? Ведь погребли же ее где-нибудь, хотя бы на том отвергнутом кладбище, куда свозят все жертвы вашей Тайной канцелярии?

- Ищи! - холодно пожала плечами государыня.

- И найду. Но я желал бы, чтобы вы сами указали мне место, где погребена Регина Альтан, и чтобы вы сами по возможности посвятили меня в подробности ее смерти!

- Ищи! - тем же тоном повторила императрица. Бирон сделал над собой неимоверное усилие и, встав с места, близко подошел к креслу императрицы.

- Анна! - тихо сказал он таким голосом, от которого императрица вздрогнула, как от прикосновения электрического тока. - Анна! Во имя всего прошлого... во имя того счастья, какое я знал подле тебя...

- И которого тебе мало было? - горько улыбнулась государыня. - Ведь на стороне себе любовниц находил и к моему двору их определял?

- Прости меня, если я виноват, но не лишай меня твоего доверия... Скажи мне всю правду, как всегда говорила!..

- Есть тайны, которые нельзя высказать. Есть в мире слова, которые нельзя произнести!

- Между нами таких слов не было, Анна!

- Ты сам воздвигнул ту грань, за которой они явились.

- Но я умоляю тебя! - и старый герцог опустился на одно колено.

По лицу императрицы проскользнула злая улыбка.

- Стало быть, ты сильно любил ее, если так убиваешься о ней? Если ты любил, то помолись за нее. В живых ее уже нет. Это я тебе смело и верно говорю, но больше ты от меня не узнаешь ничего. А теперь ступай! Я устала. Оберегая свои личные интересы, береги меня. Плохо тебе без меня будет!..

Бирон встал с колен и порывисто направился к двери. Он не в силах был сдержаться от душившего его гнева, между тем последние слова императрицы образумили его.

Действительно, из чувства самосохранения он должен был щадить и беречь жизнь императрицы. Да и в эту решительную минуту его взволнованный ум был занят уже не столько вопросом о погибшей молодой камер-юнгфере, сколько вопросом о его потрясенном могуществе. Что императрица должна была доверить исполнение приговора какому-нибудь ею лично выбранному лицу, это было ясно, и это лицо, стало быть, было сильнее в доверии монархини.

Гордый временщик в эту минуту дал бы дорого за то, чтобы узнать имя этого лица, похищавшего у него доверие его государыни!..

XXIV

СУД БОЖИЙ

Беременность великой княгини протекала трудно и болезненно; императрица, неуклонно рассчитывавшая на рождение прямого наследника престола, которого она успеет узаконить до своей кончины, со страхом следила за болезненными припадками молодой женщины.

Наконец в первой половине 1740 года Анна Леопольдовна действительно разрешилась от бремени сыном, которого императрица, встретившая его рождение с восторгом, приказала назвать Иоанном в честь своего отца, память которого она свято чтила.

Маленький принц тотчас при рождении был передан на руки жене Бирона, герцогине Курляндской, за которой императрица признавала исключительное умение ухаживать за детьми, так что малютку не кормили и не перепеленывали без личного участия герцогини.

Молодая мать была совершенно отдалена от ухода за сыном; это немало огорчало ее, лишний раз доказывая ей, что ничто в мире не способно умалить значение и власть фаворита.

Бирон и сам понимал это и, чем слабее и больнее делалась императрица и чем явственнее и неопровержимее надвигалась ее кончина, тем ближе он становился к ней, как будто давая понять всему окружающему, что сама смерть бессильна над тем владычеством, каким он успел окружить себя.

К больной императрице были выписаны медики из-за границы, по возможности облегчающие ее страдания, но спасти ее и продлить ее угасавшую жизнь было уже невозможно. Приговор над нею был произнесен, и ее часы были сочтены...

Анна Иоанновна уже не вставала с постели, и прежняя упорная бессонница опять неотступно мучила ее. В те редкие минуты, когда она засыпала, ее преследовали страшные видения, и она просыпалась с громким криком, вся обливаясь холодным потом.

В одну из таких бессонных ночей императрица приказала позвать к себе Бирона и долго разговаривала с ним наедине. Что говорила она ему, никто не знал, но герцог вышел от нее сильно расстроенный и в тот же вечер имел длинный разговор с Ушаковым, при котором присутствовал и его ближайший помощник князь Трубецкой.

Оба начальника Тайной канцелярии вышли от герцога пасмурные и недовольные, и Ушаков, обращаясь к Трубецкому, заметил:

- Еще и похоронить не успел свою благодетельницу, а уже посмел отдавать распоряжения от ее имени!

Князь Никита только вздохнул ему в ответ. Он сознавал, что смерть государыни при заранее намеченном наследнике престола не избавит Россию от всем равно ненавистного владычества Бирона.

Дни шли за днями, один тревожнее другого. По всем церквам совершались особые молебствия о выздоровлении государыни. Народ с утра до ночи стекался ко дворцу, стараясь хотя стороной узнать или услышать радостную и успокоительную весть. Но таких вестей не было.

Все в глубоком горе и полном недоумении ждали решения вопроса о том, кто будет назначен преемником императрицы Анны Иоанновны на русском престоле. У цесаревны Елизаветы Петровны сторонников было немало, но ее шансы были слабы. Принцесса Анна Леопольдовна была не русской уроженкой и ее права на престол были тоже сомнительны.

- Господи помилуй!.. Уж не немца же проклятого нам в цари назначат? - в страхе говорил простой народ, напуганный долгим владычеством Бирона и так слепо уверовавший в его власть и силу, что находил даже возможным облечение его царской властью!

С первых чисел октября 1740 года иностранные врачи, собравшиеся уезжать обратно за границу, решительно объявили, что их искусство бессильно даже поддержать угасающую жизнь императрицы и что она не доживет до конца этого месяца.

Никто, не исключая самого Бирона, не знал, существует ли духовное завещание, и приближенные лица уже собирались доложить императрице о необходимости сделать на всякий случай нужные распоряжения, и вдруг она сама потребовала к себе старика Остермана и, оставшись с ним наедине, приказала ему приготовить духовное завещание.

- Подпишу я его тогда, когда мой час пробьет! Раньше подписывать нечего, а сделано должно быть все заблаговременно, и Россия ни на один час не должна оставаться без прямого и узаконенного царя!

После этого распоряжения прошло еще несколько дней, в течение которых силы императрицы все более и более ослабевали. Она часто спрашивала о маленьком принце Иоанне Антоновиче, неоднократно призывала к себе Анну Леопольдовну, но ни разу не пожелала видеть принца Антона, о котором даже в манифесте, изданном по случаю рождения его сына, не было сказано ни слова.

Такое прямое и бесповоротное презрение удивляло даже противников действительно ничтожного, но совершенно безобидного принца, и все находили, что такое молчание было оскорбительно для самой принцессы Анны Леопольдовны.

- Ведь не на стороне она прижила своего сына! - говорит простой народ, всегда стоявший на страже чести и самолюбия своих монархов и по-своему оберегавший их.

Совещание императрицы с Остерманом происходило 10 сентября, а 17-го числа того же месяца императрица, почувствовав себя хуже обыкновенного, вновь приказала позвать к себе своею старого и верного слугу.

В то же утро врачи предупредили Бирона и всех приближенных к императрице лиц, что к вечеру следует ожидать начала агонии и что этого дня государыня не переживет. О таком решении врачей было дано знать всем лицам высочайшего двора, и ко дворцу начался съезд придворных.

Народ, видевший и наблюдавший этот усиленный съезд, долго не мог понять, в чем дело, и только быстро подъехавший экипаж старика Остермана, из которого старого вельможу вынесли на руках и в кресле понесли вверх по лестнице, дал понять собравшемуся перед дворцом народу, что не на праздник собралась вся эта гордая знать.

В спальне императрицы собрались все близкие ей люди. В углу, заливаясь слезами, стояла принцесса Анна Леопольдовна, а невдалеке от нее, со своим обычным глупо-равнодушным видом, был принц Антон.

Ближе к постели государыни находился Бирон с глубоко встревоженным лицом, а рядом с ним стояла его жена с опухшими от слез глазами. Неопытная в политических делах, она своим простым разумом считала кончину императрицы полной гибелью для себя и всего своего семейства.

Рядом в комнате заранее предупрежденный духовник императрицы ожидал той минуты, когда воспоследует чтение отходной.

Во всем дворце, несмотря на множество присутствовавшего в нем народа, царила полная и ничем не нарушаемая тишина. Величие людское стихло перед величием смерти.

В эту минуту в соседней комнате раздались тяжелые шаги, и четыре гренадера внесли в широко растворившиеся перед ними двери кресло, в котором полулежал граф Андрей Иванович Остерман.

Императрица взглянула в его сторону и тихо что-то проговорила. Нагнувшийся к ней Бирон, поднявшись, громко объявил, что императрице угодно остаться одной с ним и вновь прибывшим графом Остерманом.

Анна Леопольдовна и ее муж не шевельнулись; оба они, очевидно, предположили, что этот приказ до них не касался. Однако Бирон со свойственной ему смелостью прямо подошел к принцу Антону и, остановившись перед ним, громко сказал:

- Потрудитесь удалиться, ваше высочество! Императрице не угодно, чтобы в комнате оставались посторонние лица!

Принц Антон вздрогнул, растерянно взглянул вокруг себя, робко остановил свой взгляд на лице жены, точно ожидая от нее разрешения какого-то вопроса, и увидев, что она не двигается с места, остался стоять там же, где стоял.

Тогда Бирон повторил свое приглашение настоятельнее прежнего. Принц поднял на него взор и с легким поклоном направился к двери. Но принцесса Анна не шелохнулась.

Бирон подошел к ней и несколько учтивее и почтительнее повторил ей то же, что перед этим сказал ее мужу. Она подняла голову и высокомерно ответила ему:

- Вы говорите о "посторонних" лицах... Ко мне это относиться не может; я к посторонним для императрицы лицам не принадлежу!

- Но это непременная воля ее величества. Императрице угодно, чтобы в комнате не оставалось никого, кроме меня и графа Остермана!

Анна Леопольдовна взглянула в сторону кровати, где на высоко взбитых подушках лежала императрица.

Государыня сделала ей знак удалиться.

Тогда Анна Леопольдовна приблизилась к ее постели и, опустившись перед нею на колени, крепко прижалась губами к ее свешивавшейся, сильно отекшей руке.

- Тетушка!.. За что? - тихо простонала она и, встав с колен, быстро направилась к двери.

Предсмертная беседа императрицы с призванными к ней лицами продолжалась недолго.

Вскоре дверь ее опочивальни вновь отворилась и в кресле вынесли Остермана.

Лицо старика было бледно. Он в дверях обернулся назад, чтобы в последний раз взглянуть на Анну Иоанновну, которой он столько лет прослужил верой и правдой, и до него среди мертвой тишины явственно донеслись почти шепотом произнесенные слова:

- Прощай, Андрей Иванович!

Когда Остермана проносили через приемный зал, его обступила толпа царедворцев, жаждавших узнать сущность последних распоряжений отходившей в вечность императрицы.

- Кто назначен наследником престола? - со всех сторон послышался тревожный вопрос.

- Принц Иоанн Антонович! - прямо и громко ответил всем разом Остерман, ограничив этим свое сообщение и умолчав о том, что при его содействии и чуть ли не под его диктовку мать малолетнего наследника назначалась правительницею, а герцог Бирон - регентом.

Тотчас после удаления графа Остермана в комнату императрицы вновь вошла принцесса Анна Леопольдовна, а затем по очереди стали допускать к руке умиравшей государыни всех лично ей служивших лиц.

Все тихо, в благоговейном молчании, приближались к смертному одру императрицы и целовали ей руку. Она при этом некоторым улыбалась бледной, полуживой улыбкой, другим слегка кивала головой, а когда к ней приблизился старик Миних, она сказала ему:

- Прощай, фельдмаршал!..

Это было ее последнее прощание во всем мире. За этими словами началась кратковременная агония. Грудь поднималась все слабее, дыхание становилось все реже и реже, до той минуты, когда императрица, сделав движение, как бы для того, чтобы отодвинуть от себя что-то, слегка вздрогнула, вытянулась и затем тяжело опустилась на подушки.

С минуту длилось мертвое молчание. Все присутствующие словно ждали чего-то. Священник, прочитавший отходную, осторожно сложил свою книгу.

Один из врачей императрицы тихо подошел и, нагнувшись над нею, сказал:

- Все кончено!..

Стоявшая близ кровати герцогиня Курляндская громко вскрикнула и упала без памяти у постели усопшей императрицы. Анна Леопольдовна со стоном опустилась на колени. Вся комната наполнилась громкими рыданиями. Только принц Антон стоял спокойно и неподвижно, скорее с любопытством, нежели с горем, оглядываясь во все стороны. Его, видимо, не столько огорчал, сколько занимал весь этот внезапный переполох, за которым его праздному воображению рисовались заманчивые картины парадных панихид, похорон и целого ряда торжественных церемоний, в которых ему лично будет отведено почетное место.

Он не ошибся в своих ожиданиях. Действительно, приготовления к погребению императрицы и обстановка той комнаты, в которую было перенесено ее тело, представляли собой такую истинно феерическую картину роскоши и богатства, какими до того времени не отличалось погребение ни одного русского монарха. Все стены траурной комнаты были завешаны черными и белыми материями, во всех углах стояли высокие жертвенники с зажженными в них траурными факелами. Со всех сторон вокруг гроба были размещены аллегорические изображения добродетелей почившей монархини, а также и горя ее неутешных подданных.

Посреди всей этой пышности, напоминающей собой нечто языческое, все меньше было истинного горя и настоящих, непритворных слез.

Больше и искреннее всех была огорчена принцесса Анна Леопольдовна. Хотя она и сознавала все великое значение той роли, которая, по воле усопшей императрицы, выпала на ее долю, но вместе с тем не обманывала себя и относительно всей трудности исполнения этой ответственной роли. Она знала, что Бирон-регент ни в чем не уступит той власти, какою пользовался он при жизни императрицы, и что или ей придется во всем уступать ему, или ее ждет такая неустанная и неутомимая борьба, о которой даже страшно подумать!

Тем не менее с первых же дней Анна Леопольдовна потребовала, чтобы малолетний император был перенесен в ее личные апартаменты и наотрез отказалась от усиленных услуг герцогини Курляндской.

Вообще та роль, которую сумел сохранить за собой Вирой после кончины императрицы Анны Иоанновны, скрепив свое новое положение ее предсмертной волей, значительно усилила благоговейное отношение к нему как царедворцев, так и его собственного семейства.

Только правительница плохо ладила с Бироном, не признавала его регентства и по возможности восставала против его распоряжений. Он же в свою очередь всячески старался подчеркнуть свою власть, и из этого возникало множество осложнений, в которых однако не всегда правительнице отводилась страдательная роль.

Так, например, при первой попытке Бирона отдалить маленького императора от матери и перенести его в особо отведенные для него покои Анна Леопольдовна прямо и беспрекословно воспрепятствовала этому и не допустила Бирона даже близко подойти к колыбели царственного ребенка, которого властолюбивый регент хотел собственноручно отнести в отведенные ему покои.

- Мой сын останется при мне и будет перемещен иначе как с моего разрешения, и туда, куда я укажу! - гордо и властно заявила молодая правительница.

Бирон отступил, смерил ее взглядом, полным удивления, и гордо склоня голову, сказал:

- Я позволю себе заметить вам, ваше высочество, что за мною права регента!

- Я позволю себе ответить вашей светлости, что за мною права матери! - тоном смелой, вызывающей насмешки возразила ему правительница.

Бирон все-таки двинулся вперед, желая против воли матери проникнуть в детскую царственного младенца.

Однако правительница, гордо встав в дверях, загородила ему дорогу.

- Вы не войдете в комнату государя! - сказала она таким властным тоном, в котором никто не узнал бы в сущности кроткой и незлобивой принцессы Анны.

Бирон отступил, пожимая плечами, но заметил:

- Действия вашего высочества являются отклонением от прямых указаний, выраженных в предсмертной воле почившей государыни!

- А ваши действия являются прямым нарушением того уважения, каким вы обязаны вашему законному государю! - смело ответила Анна.

Сила и власть на этот раз остались на стороне молодой властительницы, и этот эпизод сильно смутил и заставил призадуматься гордого регента. К уступкам он привык и при жизни настоящей, законной императрицы, а между тем для него совершенно ясно становилось, что с молчаливой и уступчивой Анной Леопольдовной с момента назначения ее правительницей поладить будет нелегко.

XXV

ТРЕВОЖНЫЕ СЛУХИ

Через несколько дней до Бирона, сильно взволнованного противопоставленной ему волей молодой правительницы, стали доходить все более и более тревожные слухи.

У Анны Леопольдовны появились усердные и смелые сторонники, все громче и громче заявлявшие, что Россия уже довольно вынесла во время "бироновского владычества" и что пора русской земле отдохнуть от пролитой русской крови.

- Пуще лихого ворога русскую кровь пил и проливал проклятый немец! - говорили люди, так или иначе потерпевшие в долгое правление властолюбивого фаворита. - Пора и честь знать!.. Пора и вздохнуть русской груди!.. Пора расправиться русским сломленным и согнутым плечам!

Бирон знал все это. Его приверженцы ему неукоснительно повторяли все это, но прежней зверской расправе уже не было места, и сам Ушаков вместе со своим деятельным помощником Трубецким отдыхали от беспрерывных пыток и допросов.

Бирон, правда, еще правил; еще дрожали перед его ненавистным именем и пугали им детей на Руси, но прежней силы у него уже не было и он первый сознавал это.

Желая всячески досадить правительнице, он изыскивал все средства пойти наперекор ее воле и ее желаниям и, зная, как сильно она желала возвращения Линара, вошел в переговоры с дрезденским двором о том, чтобы красавцу-графу был воспрещен отъезд из Дрездена чуть не под страхом смертной казни.

Анна Леопольдовна прознала об этом и, выведенная из терпения, решилась прямо и непосредственно объясниться с фаворитом по этому, в сущности, щекотливому вопросу. Это объяснение произошло почти тотчас после погребения императрицы, тело которой, набальзамированное и пышно убранное, в течение шести недель было выставлено в залах Летнего дворца, в стенах которого скончалась Анна Иоанновна.

Бирон, в упор спрошенный правительницей по поводу его противодействия возвращению Динара, прямо и категорически ответил, что он не допустит приезда красавца-графа, находя его присутствие не только не нужным, но и вредным для интересов русского правительства.

- То есть для вас лично? - со смелой и вызывающей усмешкой сказала правительница.

- Нет, скорее для вас, ваше высочество! - не уступая ей в смелости, ответил бывший фаворит.

- Для меня?

- Так точно! Меня присутствие графа Линара скомпрометировать не может.

- А меня?

Бирон пожал плечами и произнес:

- Мое уважение к сану, который вы носите, и к тому положению, которое вы изволите занимать в государстве, мешает мне говорить с полной откровенностью.

- О, это уважение столько раз нарушалось вами, что одним разом меньше, одним больше - не в счет! - холодно рассмеялась правительница.

Герцог продолжал молчать. Тогда правительница заметила:

- Я жду разъяснений, ваша светлость!

- Покоряюсь вашему высочеству! - с поклоном ответил старый дипломат и затем, остановив на лице Анны Леопольдовны пристальный взгляд своих хитрых и наглых глаз, явственно и отчетливо произнес: - Ваше высочество, вы поставлены во главе государства, вы - мать законного императора, и в случае какого-нибудь непредвиденного несчастья для России вы же являетесь дальнейшей родоначальницей всего царственного рода.

- Что же это имеет общего с назначением того или другого иностранного министра? - сдвигая брови, спросила Анна Леопольдовна.

Но смутить Бирона было трудно. Он разошелся и порешил раз и навсегда, прямо и бесповоротно доказать правительнице, что он ни перед чем не остановится, чтобы смирить ее гордость.

- Всем хорошо известна та семейная рознь, которая существует между вами и вашим супругом, - начал он, пристально глядя в лицо молодой женщины.

- Причем тут принц Антон? - тоном прежнего нескрываемого удивления переспросила правительница.

- Народ должен быть свято убежден в том, что предоставленный ему наследник престола есть подлинный и законный отпрыск того рода, который ее величество в Боге почившая императрица Анна Иоанновна изволила назначить для преемственного владычества над покинутым ею русским царством! - проговорил Бирон тоном, твердость и смелость которого поразили Анну Леопольдовну.

- Вы назначены регентом не надо мною, а над малолетним императором! - гордо и властно заметила она в ответ на дерзкое объяснение герцога. В ее душе кипела непримиримая злоба, но она старалась сдержаться. - Я попрошу вашу светлость впредь навсегда запомнить, что я ни в чем не подчинена вашему контролю и что я - мать царствующего государя! - гордо заметила она.

За этим объяснением последовало полное охлаждение между регентом и правительницей, и вокруг колыбели младенца-императора возгорелась та могучая, непримиримая вражда, за которую ему, ни в чем неповинному, пришлось впоследствии горько и страшно поплатиться.

А между тем недовольство регентом все сильнее и сильнее закипало в народе и, проникая в войска, создавало правительнице могучую и властную партию сторонников.

Во главе этой партии вскоре стал один из личных телохранителей принца Антона, некто Гладышев, имя которого почти не сохранилось в истории и впервые было упомянуто, в виде предположения, на столбцах русских газет более нежели век спустя, во время того "шестого" царствования, о котором так пророчески поведала во сне молодой принцессе ее замученная камер-юнгфера Регина Альтан.

Гладышев был мелким помещиком одной из внутренних губерний. В военную службу он поступил по призванию, сержантом, и за отличие по службе был произведен в офицеры и переведен в один из гвардейских полков.

Простой и справедливый по натуре, он не мог равнодушно видеть то угнетение, среди которого жил принц Антон, и, будучи прикомандированным лично к нему, вскоре всей душой предался его особе и служил при нем. Он весь отдался интересам молодой правительницы, обожал маленького императора и, прямой и откровенный по натуре, прямо высказывал вскоре отличившему его принцу все свое ожесточение против властолюбивого регента.

Принц, по врожденной ему трусости, сначала не столько обрадовался, сколько испугался сознания, что при его дворе находится лицо, готовое во всякий день и час встать грудью за него и его семью против властного и для всех равно страшного герцога Бирона. Но правительница не разделяла его робкого мнения и, узнав о преданном слуге своем и своего державного сына, она смело призвала к себе Гладышева. Ласково переговорила с ним и, допустив его взглянуть на маленькою императора, она поблагодарила его за верную службу и сказала, что придет время, когда его верность будет испытана ею на деле. Она прибавила, что этот день не далек и что первый, кого она призовет на свою личную службу, будет он, Гладышев.

Поручик ответил правительнице восторженною клятвой положить свою жизнь на службу ее высочеству и священной особе государя императора и ушел осчастливленный милостивым приемом принцессы Анны.

Принц Антон далеко не разделял восторга молодого офицера. Не разделял он и удовольствия своей супруги, гордившейся тем, что в рядах войска она начинала насчитывать людей, преданных ей не менее, чем те сторонники, какими сильно гордилась цесаревна.

Елизавета Петровна, несмотря на свою наружную преданность к назначенному наследнику престола, не переставала возбуждать в сердце правительницы серьезные опасения за спокойствие государства и за неприкосновенность младенца-императора. Разумная и вполне логичная во всех проявлениях своей воли и во всех своих личных расчетах и соображениях, принцесса Анна Леопольдовна хорошо понимала, что призрак возможной власти никогда не оставит цесаревны и что борьба с нею неизбежна. Тем более дорожила правительница проявлением той преданности, представителем которой являлся молодой Гладышев, и тем более осуждала она трусость робкого супруга, продолжавшего трепетать при одном имени Бирона. А между тем истинная осторожность должна была бы подсказать Анне Леопольдовне, что рознь с Бироном не принесет ей существенной пользы и что только в возможном единении с ним лежит залог ее безопасности от происков Елизаветы Петровны. За цесаревну, помимо ее умения ладить с людьми, было имя ее отца, столь памятное и столь близкое всей мыслящей и отзывчивой России.

Анна Леопольдовна не хотела считаться ни с чем этим, и каждый день увеличивал ее личную непримиримую вражду против Бирона.

Регент тоже не дремал и в свою очередь искал всякие возможности досадить правительнице и отомстить ей за строптивость и "непокорность", как он, в своем непомерном властолюбии, решался назвать возмущение правительницы против его деспотизма.

В одной из бесед с нею, почти всегда оканчивавшихся более или менее сильными столкновениями, Бирон высказал правительнице намерение свести кое-какие счеты.

- С кем? - горделиво подняв голову, спросила она. - Со мной?.. Или, быть может, с самим императором?

- Его величество еще не мог возбудить во мне подобное желание! - ответил герцог. - Он еще ничем не мог оскорбить меня!

- Почем знать? - холодно рассмеялась Анна Леопольдовна. - Вы, ваша светлость, так легко обижаетесь... и вызвать ваш гнев и вашу месть крайне нетрудно!..

- Вы по себе это знать не можете!

- Вы думаете?

- Я убежден в этом, ваше высочество! Я, кажется, всегда старался по возможности быть угодным вам.

- Должна сознаться, что это вам не всегда удавалось!.. У временщика вырвался жест нетерпения и он воскликнул:

- Вы меньше, нежели кто-нибудь, ваше высочество, можете жаловаться на деспотизм моей власти!

- Это... очень понятно!.. Для меня ваша "власть" никогда не могла существовать. Я сама облечена властью и вам никогда не могла подчиняться!

- Осмелюсь возразить вашему высочеству, что тот тон, которым вы со мной говорите, вам лично не свойственен! Он наверно продиктован вам кем-нибудь.

- Я под чужой диктат никогда не жила и, надеюсь, жить не буду. Слишком сильное влияние, чье бы оно ни было, на лицо, облеченное властью, мешает и правильности, и достоинству этой власти!.. Я слишком близко и слишком недавно видела ясные доказательства этому.

Эти слова, прямо и смело брошенные в лицо временщику, были той каплей, которая переполнила чашу. С этой минуты Бирон дал себе слово окончательно погубить принцессу Анну Леопольдовну, не предвидя и не предчувствуя, что сам погибнет от ее властной руки.

Он учредил над ней самый строгий и неусыпный надзор и, не рассчитывая на верность и готовность ему служить со стороны Ушакова и Трубецкого, создал в самом дворце свою собственную тайную полицию, донесения которой выслушивал ежедневно с величайшим вниманием. Этим путем до него дошли слухи о присутствии на половине правительницы молодого гвардейского офицера Гладышева, и за последним был учрежден строжайший надзор.

XXVI

ПОСМЕРТНАЯ ТАЙНА

Гладышев, пользовавшийся среди своих товарищей если не прямым авторитетом, то несомненной любовью и доверием, не скрывал ни от кого своих политических взглядов и, сам того не сознавая, вербовал сторонников как правительнице, так и младенцу-императору, которому хотя еще ничто открыто не угрожало, но судьба которого не могла не возбуждать известных опасений. Ведь слишком заманчива была та власть, которая с колыбели осияла его бессознательное детство, слишком велики были те прерогативы, какие были соединены с этой властью.

Товарищи молодого офицера, выслушивая его восторженные рассказы о приеме, сделанном ему правительницей, шутя высказывали не особо скромное подозрение в том, что молодая правительница нравилась ему как женщина и что его верноподданническая преданность ей и ее царственному сыну не совсем чужда другому, менее святому, но заманчивому чувству.

Такое подозрение вначале обидело молодого поручика, но, ближе и глубже заглянув в свое сердце, Гладышев сознался, что в словах товарищей была своя доля правды и, как с ним всегда случалось, прямо и откровенно сознался перед своими однополчанами в том, что полжизни отдал бы за то, чтобы один день пробыть на месте принца Антона.

- Вот нашел кому позавидовать! - рассмеялся один из присутствующих при этом офицеров. - Ведь она же терпеть его не может!..

- Ну, я сумел бы внушить ей иное чувство! - не без легкого самомнения заметил в ответ Гладышев.

Эти вольнодумные речи, произнесенные без малейшего желания кого-либо оскорбить или оказать кому-либо непочтение, а просто среди увлечения молодецкой беседы, подбодренной солидной выпивкой, были тотчас же переданы Бирону с добавлениями и комментариями, и гордый временщик дал себе слово воспользоваться этим, чтобы нанести солидный удар правительнице. Он отдал немедленный приказ об аресте и строгом допросе молодого офицера и решил сам лично оповестить об этом Анну Леопольдовну. Все это совпало с совершенно побочным и случайно подвернувшимся обстоятельством, которое тем не менее имело большое и роковое влияние на судьбу несчастного Гладышева.

Перед тем, как приступить к личному допросу арестованного офицера, Бирон, пожелавший несколько подкрепиться послеобеденным сном, был разбужен легким стуком, раздавшимся в его дверь.

- Кто там? - недовольным голосом спросил он и, различив голос своего доверенного камердинера-немца, вывезенного им из Курляндии, отворил ему.

- Что тебе нужно?.. И что тебе вздумалось будить меня? - недовольным голосом произнес Бирон.

Камердинер ответил ему несколькими словами, произнесенными на их родном простом наречии, что делалось только в тех случаях, когда он должен был сообщить герцогу что-нибудь, что никто не должен был понять, кроме их двоих.

Выслушав его, герцог смутился.

- Кто именно приехал? - спросил он.

- Брат и отец умершей Регины! - ответил камердинер. - До них каким-то путем недавно дошел слух о гибели Регины, от имени которой им, по повелению вашей светлости, ежемесячно высылали известную сумму.

- Что же им еще надо, если они деньги аккуратно получают? - недовольным тоном осведомился герцог.

- Они хотят знать, где она сама!.. Им до сих пор писали, что она в далекой командировке, путешествует в дальних странах вместе с принцессою.

- Ну?

- А теперь они получили извещение, что Регина убита, они желают, даже требуют, чтобы ваша светлость лично объяснили им, что сталось с их несчастной родственницей.

- Поди и объясни им, что я так же мало знаю о судьбе Регины, как и они, и прибавь, что меня напрасно беспокоить нельзя и что всякий, кто произвольно войдет в мои покои и вообще во дворец, может выйти оттуда прямо на плаху!.. Ступай!..

- Я пробовал урезонить их... говорил им все то, что приказывать изволите...

Этот разговор был прерван необычным шумом, раздавшимся со стороны внутренних покоев герцогской квартиры, и в кабинет Бирона вбежала герцогиня, вся перепуганная и бледная от волнения.

- Что с тобой... Что случилось? - спросил герцог настолько же недовольный, насколько и испуганный ее вторжением.

- Там... в застольной... какие-то приезжие шумят и бунтуют!.. Убить нас всех грозят!.. Ты уже ни над чем не хозяин в России... Нас скоро на улице бить будут! - вне себя бестолково причитала герцогиня.

- Какие приезжие? Откуда?.. - спросил Бирон, отлично понимая, о чем именно говорит супруга, но находя выгодным для себя притвориться непонимающим.

- Почем я знаю откуда! С той стороны, по их словам, откуда ты себе любовниц выписываешь, чтобы потом душить их, когда они надоедят тебе!

Она кричала все громче и громче, и одновременно рос и шум, доносившийся из застольной герцогской половины.

Там действительно кто-то бесстрашно бушевал, выкрикивая что-то на никому не понятном языке. Одна только герцогиня да присутствовавший при этой сцене старший сын Бирона понимали значение произносимых угроз и ругательств.

- Уйди! - проговорил герцог, обращаясь к жене и стараясь быть как можно спокойнее. - Уйди!.. Все обойдется... Я велю увезти их! Это какое-то недоразумение... Я разберу все это.

- Да тут и разбирать нечего! - вмешался в разговор герцог Петр. - Речь идет о той камер-юнгфере принцессы Анны, которая исчезла таким таинственным и непонятным образом... Это ее родные. Они требуют ответа, что сделалось с их родственницей. До них дошли слухи, что здесь она была не в качестве прислужницы, а в качестве любовницы какого-то очень высокопоставленного лица, и что затем она, по приказанию этого самого лица, была убита!..

- Мне-то до всего этого какое дело? - гневно крикнул герцог. - Я прикажу хорошенько расследовать все это и удовлетворить их требование.

- Да они ровно ничего не требуют: они хотят только сами расправиться с убийцей их погибшей сестры, дочери... черт их там знает кого!.. Они так бестолково и неистово кричат, что невозможно разобраться в степени их родства и в законности их требований.

- Выйди к ним сам! - посоветовала герцогиня.

- Зачем отцу делать это? - со злой улыбкой заметил молодой герцог. - Пусть он вышлет к ним того старого негодяя, который для своей потехи не остановился перед зверским убийством!

Бирон бросил на сына взгляд глубокого бешенства.

- Я тут причем? - отпарировал тот. - Я их точные выражения перевожу; это они о старом негодяе говорят!

Бирон, весь бледный от волнения, вышел потайной дверью из своего кабинета, и час спустя все во дворце пришло в прежний, ненарушимый порядок. Шумевшие незнакомцы были удалены и полная тишина восстановлена.

Какие меры были приняты регентом, об этом история умалчивает! Новые ли покойники были опущены в ту ночь на залитом кровью Выборгском кладбище, контингент ли секретных преступников увеличился в казематах Петропавловской крепости, или, устав от казней и лившейся крови, Бирон в первый раз в своей жизни "простил" другим лично им содеянное преступление - об этом никто никогда не узнал.

Однако переполох и испуг, перенесенный Бироном в его до того времени совершенно неприкосновенном дворце, не прошел даром для лица, на которое гордый временщик, почувствовавший свое угасаемое величие, пожелал на прощание излить всю силу своей злобы и своей несправедливой мести. Он отдал приказ в ту же ночь арестовать гвардейского офицера Гладышева и, подвергнув его "пристрастному" допросу, немедленно отвезти его в полузабытую Сарынь, где печально и одиноко высился достроенный, но необитаемый дворец.

На другой день утром герцог, ничем не объяснив своего отсутствия, сам отправился туда же и, вернувшись поздним вечером, послал сказать правительнице, что просит принять его в экстренной аудиенции.

Анна Леопольдовна немало удивилась такой просьбе. В такие поздние часы она еще никогда не назначала аудиенции и не могла понять, зачем именно нужен был регенту такой поздний прием и что он мог сообщить ей такого спешного?

Она уже хотела отказать Бирону в приеме, но Юлиана Менгден убедила ее выслушать Бирона.

- Что ты точно боишься его? - пожимая плечами, проговорила она тоном укоризны. - Что он может сказать, кроме какой-нибудь гадости или новой каверзы?.. Выслушай... и выгони!.. Ведь не всю же ночь он станет докучать тебе своей постылой беседой?

Правительница приказала просить Бирона.

Тот вошел мрачный и сосредоточенный и, без приглашения опускаясь на стул, неподалеку от того кресла, в котором сидела Анна Леопольдовна, произнес:

- Я пришел к вам с докладом. Правительнице такая фамильярность не понравилась.

- Вы... так сильно устали, герцог? - свысока спросила она.

- Всякий устал бы на моем месте! - ответил временщик мрачным тоном. - И, если бы не спешность доклада, с которым я пришел к вам, ваше высочество, я, конечно предпочел бы отдохнуть!..

- Я вас слушаю! - спокойно ответила Анна Леопольдовна.

- Я вынужден начать издалека и заранее прошу у вашего высочества прощение за время, которое я отниму у вас. Вы изволите припомнить, что при вас два года назад состояла камер-юнгферой молодая девушка, вывезенная из Курляндии, по имени Регина Альтан?..

- Как же, прекрасно помню!..

- Вам, конечно, памятно то, что эта камер-юнгфера, отлучившись с вашего разрешения в город из дворца в Сарыни, где в то лето проживал двор, более на службу к вашему высочеству не возвратилась?

- Да, я помню и это, но о ее судьбе мне до сих пор ничего не известно.

- Так я могу сообщить вам подробности ее действительно исключительной службы!.. Я затем и явился к вам, чтобы исполнить этот долг.

- И это то неотложное дело, о котором вы пришли беседовать со мною ночью?

- Так точно, ваше высочество... Мне извинением служит то необыкновенное сообщение, которое я должен сделать вам.

- Я слушаю вас.

- Регина Альтан не скрылась, как старались уверить в то время люди, плохо осведомленные или... имевшие интерес скрывать истину. Она не умерла, так как то, что постигло ее, даже не может назваться смертью. Регина и не убита, и не казнена!.. И убийство и казнь совершаются мгновенно, не влекут за собой долгого и мучительного страдания.

- Я слышала о пытке. Она и теперь еще существует?.. Осужденные на нее долго и мучительно страдают...

- Нет, ваше высочество, в тех испытаниях, в тех изощренных пытках, которым подвергаются лица, вызываемые в Тайную канцелярию и пытаемые в застенке...

- Скажите, к чему вы завели этот весь вовсе не интересный для меня разговор об этой иностранной камер-юнгфере? - нетерпеливо прервала его Анна Леопольдовна.

- Вы - тоже иностранка, ваше высочество!..

- Нет, вы ошибаетесь! Я - русская и от души ненавижу все некоренное русское!..

- Но... ваш супруг - иностранец и в жилах вашего сына течет иностранная кровь.

- Это составляет предмет моего глубокого и неустанного горя! Но прошу вас возвратиться к предмету вашего доклада... уже поздно... Вы говорили...

- Я докладывал вашему высочеству, что несчастная Регина Альтан сделалась жертвой страшного насилия и мучения. Она живая заложена в стену того дворца, который строился перед свадьбой вашего высочества в Сарыни и... в котором императрице после этого не угодно было оставаться ни одного дня.

Он умолк. Молчала и Анна Леопольдовна. Слова, произнесенные герцогом, сковали ее ужасом. Действительно, перед такою пыткой немело всякое воображение.

- И... она... эта несчастная... и теперь там? - едва могла выговорить принцесса.

- Да, ваше высочество, она и теперь "стоит" там, ожидая себе христианского погребения!

При последних словах герцога, при этом выражении "стоит там", так явственно памятным ей и произнесенным перед ней покойницей в вещую ночь, предшествовавшую ее свадьбе, Анна Леопольдовна пронзительно вскрикнула и почти без памяти опустилась в близ стоявшее кресло.

Бирон сделал движение, чтобы помочь ей. Однако она отстранила его руку.

- Нет, не надо... Ничего!.. Я уже оправилась, - произнесла она. - Продолжайте!

XXVII

НА СУД ПОТОМСТВА

- Мне немногое остается досказать вам, ваше высочество! Казнь, постигшая несчастную Регину Альтан, долгое время оставалась тайной для меня, - произнес Бирон.

- О, какая неслыханная, бесчеловечная казнь! - с ужасом едва могла выговорить Анна Леопольдовна. - Но кому же отдан был этот бесчеловечный приказ?

- Не мне, ваше высочество. Я узнал об этой страшной смерти только перед кончиной ее величества.

- И кроме вас об этом никто не знает?

- Никто! В этом я глубоко убежден! Прошла полная минута молчания.

- И никогда больше... эта страшная казнь не повторилась и не повторится на Руси? - спросила правительница.

- Она повторилась сегодня, ваше высочество, и я пришел доложить вам об этом! - злобно произнес Бирон.

- Се-го-дня? Где? Над кем?

- Над человеком, заслужившим ее своей дерзкой... непрошеной преданностью, своей любовью к особе, о которой мечтать для него было преступлением.

- Говорите! Говорите! Что такое? Я не понимаю вас.

- В свите вашего супруга, герцога Антона, был офицер, из армии переведенный в гвардию... Этот офицер почему-то стал высказывать никому не нужную и непрошенную преданность вашему высочеству.

Анна Леопольдовна, слушая это, постепенно бледнела.

- Что тут общего? - едва владея собой, проговорила она.

- То же, что было общего между несчастной Региной Альтан и... причиной ее безвременной и страшной гибели.

- Я не о том! Что общего между тем страшным делом, о котором вы узнали перед кончиной императрицы, и той преданностью, которую вы ставите в вину указываемому офицеру?

- Ваше высочество, вы упорно не даете мне договорить. Этот офицер...

- Я настоятельно объявляю вам, что к нему прикоснуться я не позволю! Я обращусь к защите своего народа, если здесь открыто станут казнить и пытать людей только за преданность их мне и их законному государю!

- Ни пытать, ни казнить офицера, о котором вы изволите говорить, никто и никогда уже не станет! - тихим и спокойным тоном, медленно выговаривая слова, проговорил Бирон. - Над ним бессилен суд людской; над ним уже произнесен Божий суд!

- Как Божий суд? Что вы говорите?! Я не понимаю!

Бирон молчал, пристально смотря на правительницу и словно любуясь ее смертельным страхом и смущением. А она между тем продолжала:

- Где тот офицер в настоящую минуту? Прикажите сейчас же призвать его сюда, и я прямо при вас скажу ему, чтобы он ничего и никого не опасался, что ничто и никто не может угрожать ему гибелью за его преданность законной власти.

Бирон продолжал молчать.

- Вы слышите, что я вам говорю! - уже почти крикнула правительница. - Я прошу вас... Я, как правительница, от имени государя императора приказываю вам!

- Ваш приказ не может быть исполнен, ваше высочество: офицера Гладышева нет!

- Как нет?.. Где же он?

- Там же, где Регина Альтан, ваше высочество, в Сарыни!

- Но кто же послал его туда? И зачем он послан туда?! Там, сколько мне известно, нет караулов.

- Он не сойдет со своего поста, ваше высочество; он "стоит" там... в том же флигеле, вероятно, в той же стене, где до сих пор стоит несчастная Регина!

Анна Леопольдовна вскочила как ужаленная.

- Как?! Что вы сказали? - воскликнула она, вся бледная от ужаса.

- Ваш поклонник там же, где моя бывшая любовница, ваше высочество!.. Жизнь за жизнь! Гибель за гибель!!! Так суждено пышному дворцу богатой Сарыни... У зданий, как и у людей, есть свое предназначение!

Анна Леопольдовна вскрикнула и упала без памяти.

Бирон, вышедши от нее, спокойным и ровным шагом прошел в комнату Юлианы Менгден и послал ее помочь правительнице.

Этот разговор был решительным между Анной Леопольдовной и Бироном. Ни тот, ни другая не забыли его, и в тот день, когда Миних красноречиво уговаривал правительницу покориться необходимости и смело и безжалостно низвергнуть дерзкого временщика, одной из побудительных причин, заставивших Анну Леопольдовну согласиться на его смелое предложение, были воспоминания об этой роковой беседе и призрак того рокового дворца, где страшными, навек поставленными часовыми стояли две жертвы той страшной, далекой эпохи истории России.

* * *

С тех пор прошло почти полтора века.

Скромная деревня Сарынь была преобразована в Сарское, а затем в Царское Село, и успела сделаться уже любимой резиденцией русских царей. И вот во время перестройки одного из дворцов, самого старого по времени, в разобранной для перекладки стене рабочие, разбиравшие эту стену, наткнулись на два хорошо сохранившихся скелета, заложенных между кирпичами толсто и прочно выложенных каменных стен.

О страшной находке немедленно было дано знать в дворцовое управление.

На замечательное открытие съехались усердные археологи; о нем несколько дней кряду проговорили во всех придворных кругах и в одной из немногочисленных в то время газет было сообщено о страшной находке с добавлением, что, судя по материям, остатки которых сохранились на скелетах заложенных в стене людей, это событие относится к царствованию императрицы Анны Иоанновны.

Последующие изыскания доказали, что немногим ошиблись ученые археологи. Один из скелетов действительно нашел себе вековой приют в стенах царскосельского дворца по готовности людей, ведавших делами розыска при императрице Анне Иоанновне, а другой был только следствием того преступного потворства, благодаря которому иностранный выходец долгие годы самовластно распоряжался судьбами великой монархии, чуждой ему и по духу, и по понятиям, и по рождению.

Вещее предсказание, во сне сделанное принцессе Анне Леопольдовне замурованною Региною Альтан, исполнилось со странной и загадочной аккуратностью: случайное открытие обоих трупов состоялось действительно в царствование императора Николая I, по счету шестое после кончины императрицы Анны Иоанновны.

Александра Соколова - Тайна царскосельского дворца - 03, читать текст

См. также Соколова Александра Ивановна - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Царский каприз - 01
Исторический роман из времен царствования Николая I I В ЦАРСКИХ ПОКОЯХ...

Царский каприз - 02
VI ВСТРЕЧА С переездом императорского семейства в Царское Село заметно...