Александр Сергеевич Неверов
«ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА»

"ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА"

Литератору, деду ГОЛЬДЕБАЕВУ с любовью

1

У деда болят ноги. Лежит под великолепным тулупом на волчьем меху, легонько вздыхает. В комнате полутемно. Дует ветер. Мороз стукает лбом в деревянные стены. Дрова на исходе. Рядом - Шекспир в роскошном переплете. Крепко держится за любимого из любимых.

- С голоду буду сдыхать, а его не продам.

Очень уж брюхо мучает. Бросит дед ему корочку за день, закроет глаза и лежит с мягкими посеребренными волосами. Изо рта плывет теплый дымок. Дед оттопыривает губы, фукает, как маленький:

- Ф-ф!

В солнечные дни легче. По стенам бегают зайчики, лезут в бороду, греют высокий умный лоб. Над окном под крышей - длинная февральская сосулька.

- Ишь какая дура! - улыбается дед.

Хочется и ему на улицу. Пройти бы по городу, похрустеть снежком, выставив нос из воротника, наглядеться, наслушаться - сапог нет. Тридцать лет писал повести с рассказами, а сапог не заработал. Сидит у окошка и щурится.

- Ничего, только бы душу сохранить...

Фырчит автомобиль с товарищем комиссаром, извозчики на углу хлопают рукавицами. Кавалерист-красноармеец в малиновой фуражке бодрит голодного коня. Идут на субботник. Кирки, лопаты, песни, улыбки. Молодость! Впереди - красное знамя с золотыми кистями, позади - розвальни с мертвым на кладбище. Плачет женщина, не поднимая головы. Ползает инвалид на железных крючках.

Дед отворачивается.

- Голод...

Аленка, дочь, с черными смородинками глаз, укачивает куклу на коленях.

- Спи, кума, спи. Волк придет...

Смотрит дед на Аленкины смородинки и не чувствует, как на бороду ему падает крупная тяжелая слеза.

- Ты что, папа?

- Так, ничего. Зима на улице.

- А знаешь, папа, чего мне хочется?

- Конечно, знаю.

- Да нет, папа, не этого! Ты думаешь, молока?

- Ну?

- На пароходе мне хочется проехать. Да-ле-ко-о!

- Ну что же, прокатимся... В Черное море, в Мраморное море, в Каспийское море, потом ударимся в Атлантический океан, рыбу будем ловить: рыба там очень большая - с нашу кровать...

Слушает Аленка россказни на коленях у деда, от сладости закрывает глаза. Любовно теребнет волосок из серебряной бороды.

- Я не сплю, папа, рассказывай. Вот настолечко не сплю...

Вечером приходит Бегунок, молодой беллетрист. Шапка - на затылке, пальто - нараспашку. Зима, а Бегунок бегает по городу, как в мае месяце. Только ботинки стучат молотками. Тоже брюхо гоняет. С утра собирает репортерские строчки по профсоюзам, изучает психологию большевиков для начатой повести, а после четырех скачет на Соловьиную к деду.

Отощал дед. Синие брюки широки в опушке, кажутся не своими. Рубашка треснула, длинный английский пиджак остался без пуговиц, а глаза горят хорошим, молодым огоньком.

- Друг пришел.

Топится железная печка, стреляют поленья. На столе - керосиновый "наперсток". Дед сам придумал дешевое электричество. Разыскал стеклянную баночку, надел жестяной колпачок, вставил ваточные фитиля.

- Молния, а не лампа!

Аленка - как белка: прыгнет на колени к деду, от деда - на шею к Бегунку. Делает козлиные рога из двух пальцев - запыряет! В окно косо светит месяц. Ходит Мороз - красный нос, колотушкой постукивает.

- Кому жарко? Кому нет?

Бегунок рассказывает сказку Аленке. Жил-был богатый мужик. Напекла ему старуха полпуда пирогов, говорит: "Не ешь все - бедным оставь". А старик жадный был. Взял да и съел все пироги один. Съел и захворал.

- Умер? - спрашивает Аленка.

- Маленько не дошло до этого: старуха стыдить начала. Вот какой, говорит, ты безбожник, старик! Разве можно одному пироги есть? Надо было девчонок накормить.

- Каких?

- Да мало ли! У сапожника - две, у слесаря - две...

- Я тоже не ела... - вздыхает Аленка.

- Стыдно стало старику. Велел старухе испечь еще двадцать фунтов для голодных девчонок. А я в это время мимо шел. Вижу - пироги раздают, кричу: "Дайте мне! Дайте мне! Аленушке я отнесу... Девчонка у нас эдакая есть, черноглазая".

Бегунок вынимает маленький кусочек. Глаза v Аленки горят радостью и удивленьем

- Во-от... Пап!

Дед поглаживает бороду.

- А мне старик не прислал?

- Завтра обещался.

- Папа, я дам тебе немножко...

Аленка отрывает крошку от мякиша, кладет деду в оттопыренные губы. Дед любовно обсасывает Аленкины пальцы, крепко целует в черные играющие смородины.

- Спасибо, дочка, наелся...

- Да нет, папа, ты не наелся...

- Что ты, дочка, по сих пор наелся...

Хорошо с друзьями, да в теплой, натопленной комнате. Дед становится молодым. Весело двигает больными ногами в опорках, рассказывает о Питере, о Париже, где смолоду кружился, о писательских вечеринках. Бегунок смотрит восторженными глазами

- Какой интересный, старый черт!

- Только бы до весны дожить, - увлекается дед. - Солнышко я очень люблю. Смерть мне зимой - коченею...

- Вы тоже повесть пишете?

- А как же? Целый роман...

В комнате празднично. Ветер воет, лепит снегом в побелевшие окна, а дед с Бегунком на берегу Черного моря. Мечтают. Скромная писательская дача, горы, балкон, далекий белый парус. Оба заканчивают по большой повести. По вечерам собираются на балконе. Аленка хозяйничает за самоваром. Коммуна. Нет ни жадности, ни корысти, ни тяжелых забот омрачающих душу. В полдень расходятся. Бегунок кидает прибрежные галечки в море, мечтательно смотрит в широкий простор. Дед блаженствует. Ходит по берегу в синих заштопанных брюках, точно фазан вперевалочку, ласково подставляет голову под горячее крымское солнце. Хорошо! Книгу бы написать такую - солнечную. Налить ее радостью до краев и сказать всему человечеству:

- Пей, жаждущее!

Глаза у Бегунка туманятся. Молодое сердце стучит взволнованно. Обнять хочется деда. Очень уж интересный, старый черт! Как вином поит. Слушаешь, а за спиной - крылья...

- Дед, ведь это возможно!

- Что?

- Книгу такую написать...

- Очень даже возможно. Унывать только не надо... За золотом гнаться не стоит: душу оно высасывает. А писателю нужна душа. Без души он орех пустой, погремушка... Вы знаете, кем должен быть писатель?

Дед стоит возбужденный, горячий, борода - набоку. Бегунок улыбается: сюжет интересный нашел, торопливо обдумывает форму. Рассказ? Нет. Драма? А, черт! Повесть... Шарит по карманам.

- Дед, табачку у вас не завалилось?

- Или курнуть захотел?

- Во рту немножко нехорошо.

- Есть хочется?

- Да нет, будто не хочется...

Оба смеются.

2

Далеко весна. Далеко Черное море. Ходит Мороз - красный нос, колотушкой постукивает.

- Кому жарко? Кому нет?

Бегунок стреляет по базару. В одной руке книжки со своими рассказами, в другой - писательская шляпа с дедовой головы. Спекулянт. Голос звонкий, всех торговок покрывает.

- Кому хорошую шляпу? Эй, шляпу! Книжки, книжки... Интересные книжки...

- Пирожков, пирожков! Кому горячих пирожков?

- Книжки, книжки! Кому надо книжки?

Пляшет от холода, шуточками перекидывается, шляпой помахивает.

- Шляпу, шляпу! Эй, шляпу! Дешево отдам...

- Табачку, табачку! Моршанского табачку! Курнешь, чихнешь, языком оближешься... Пробуй, товарищ, не стесняйся! Российский табачок, первый сорт.

Сидит Бегунок на корточках перед табашником, вертит застывшими пальцами пробу. Жадно глотает махорочный дым. Накурился. Бочком-бочком, да и в сторону...

- Что же вы, товарищ?

- Горчит немножко...

- Сам ты горчишь.

- Жареного мяса! Жареного мяса!

Фу, какой запах!

- Эй, шляпу! Кому шляпу?

Черт возьми, ноги отморозишь...

- Книжки, книжки! Интересные книжки!

Придется назад нести свою лавочку. Разве в карман залезть вон к этому?

- Шляпу, шляпу! Кому хорошую шляпу? Товарищ, купите книжечку!

- Нет, товарищ, не до книжек теперь. Может быть, через них и страдаем третий год.

А деду все хуже да хуже. С голоду, что ли, болезни наваливаются? В прошлом году палец срубил, вчера открылась ранка. Сердце отказывается работать. Капут старику. Лечит его Аленка, молодая докторица.

- Что у вас болит?

Дед закрывает глаза.

- Папа, да ты говори.

- Сердце болит, товарищ доктор.

- А еще?

- Палец болит.

- Я вам хины дам.

- Пожалуйста, товарищ доктор.

- А еще я вам капель дам. Они очень помогают от разных болезней.

Лицо у Аленки серьезное, черные глаза опечалены. Наливает воды из чайника.

- Выпейте натощак.

Дед смеется.

- А ноги у вас не болят?

- Болят, Аленушка, все болит...

- Папа, да я же теперь - не Аленушка. Неужели ты забыл?

- Виноват, товарищ доктор, забыл.

- Фу, какой вы беспамятный, товарищ Семенов! Ну, лежи, папа, не смейся. Ухаживать за вами будет сестра милосердия, Катя!

Аленка берет румяную куклу с кудрявыми волосами.

- Вот, Катя, сегодня вы дежурите. Если товарищу Семенову будет хуже, позовите меня. Я пойду обед готовить. Товарищ Семенов, сегодня вы получите куриный суп. А на второе... м-м-м... Папа, я забыла, чего - на второе.

- Молочка стаканчик.

Аленка, как молодая березка около старого дерева. Ласково смотрит в глаза.

- Жалко мне тебя, папа. Все ты хвораешь... И я маленькая, не умею ничего... Ты не веришь, папа?

- Верю, дочка, верю.

- А все равно я не брошу тебя, папа. И большая вырасту - не брошу. Знаешь, куда увезу?

Тихонько шепчет в ухо:

- На Черное море.

Блестят глаза у деда от непрошеных слез - улыбается.

- Ты не веришь, папа?

- Да верю, дочка, верю...

Бегунок приходит расстроенный. Грозно стучит промерзлыми ботинками, с сердцем кидает товар непроданный. Дед беззлобно играет улыбкой.

- Ну, как торговлишка?

- Ничего не дают.

- Гм... Мошенники!

- Ненавижу я брюхо!

- Противная штука!

- Оно ведь гоняет...

- Ну да - оно. Я бы его с удовольствием вырезал - доктора не берутся. Очень, говорят, операция опасная: останешься с одной головой - пропадешь.

Не хочется старику огорчать милого друга, разводит турусы. Да и на что это похоже? Хлеба нет, дров нет, неужели и последнюю отраду прогнать?

- Не тужи, разлюбезный друг, перемелется. В будущем человечество обязательно уничтожит желудок.

- Обидно, дед.

- Ну, что там - обидно. Конечно, обидно. Дело не в этом. Потерпеть надо. Не мы одни голодуем - время такое пришло... Неужели на каравай хлеба будем менять революцию? Голубчик мой! Ждали-ждали да и сменяем? Разве можно так убивать себя? Я вот старик, колода ненужная, и то веселее гляжу. Или мы сроду не знали нужды? Знали, ох, как знали! Не баловали нас пирогами с начинкой. Бывало, напишешь рассказишко, пообедаешь, а ужинать в люди бежишь. Придет время, поживем и мы. Эка важность, денек не поесть! Чай, мы не из верхних этажей... Нас этим не удивишь - голодухой-то... Возьмем да и сварим сейчас картошки в мундире, нам ведь не мясо нужно... Аленка, ну-ка!

Дед засучает рукава, храбрится, трясет бородой.

- Мы и нужду в печке сожжем. У нас недолго...

- Папа, она разве горит?

- Загорится, как посадим на горячие угли. Дайка мне ножик.

Щепает лучину, покряхтывает, шуточками нужду прогоняет.

- А-а, не хочешь в печку лезть? Врешь, полезешь. А ты что, голубушка, загораться не хочешь? Чик! Потухла. Ага!.. Язык высунула... Двух спичек нет. Еще осталось две. Богачи! Да я умирать буду - не променяю революцию на пироги с лепешками. Ноги вытяну, а все-таки крикну: "Крепись, ребятки!" Аленка, лезь под кровать за картошкой! Сделаем масленицу сегодня, а там что будет...

Хмурится Бегунок. Рассмеяться бы над дедовой храбростью, да на сердце скоблит в одном уголке. Дед притворяется, будто не видит, что друг не в духах. Петухом около печки кружится. Соринки, пылинки кидает в огонь: тепло загоняет.

- Эх, и заживем мы на будущий год!

А за спиной Аленка тянет тоненьким голосом:

- Па-а-па, картошки-то у нас не-ет!

- Как нет? Агитируешь?

- А мы ее вчера съе-ели...

Глаза у деда туманятся.

- Ну, ребята, никому не рассказывайте: картошку мы съели вчера.

3

Подобрал Мороз - красный нос свои колотушки, ударил в последний раз и ушел из города неизвестно куда. Заплакали вслед ему крыши, полились апрельские слезы. Разыгрались ручейки по канавкам, замертво попадали сосульки, сраженные солнечными копьями.

Весна.

Не верится деду. Сидит на крылечке под солнышком, греется. Жарко. Распахнул полы у великолепного тулупа на волчьем меху, воротник отогнул. Давит тулуп, словно жернов висит на плечах. Так и хочется сбросить тяжелый зимний мешок. К чему он теперь? А мимо - татарин-старьевщик. Угадал дедовы мысли.

- Нет ли сява продавать?

Недолго думает дед. Раз с татарином по рукам и сидит на крылечке в одном пиджаке. Осиротел. Не то хмурится, не то улыбается. Начал было деньги пересчитывать - бросил. Ну их к черту! Дурак человек, ничего не придумал, кроме денежной радости. Увидала Аленка бумажное море, - руками всплеснула.

- Па-па! Где это ты?

- Старик прислал.

- Да нет, папа, не он.

Ухмыляется дед. Гложет на сердце, жалко тулуп. Придет Мороз - красный нос - не отвяжется... А солнышко в окно утешает:

"Не бойся, старик, не заморожу!"

Бегунок прибегает взволнованный. Выхватил десятитысячную из кармана - хлоп на стол! Удивить хочет.

- Дед! Радуйся...

А как увидал дедовы капиталы на столе - язык высунул от удивленья.

- Черт возьми, дед! Я, наверное, сплю...

Весело деду. Заложил руки в карманы, брюхо по-купечески выставил наперед, озорничает.

- С нами, брат, не шути!

- Где это вы столько?

- Тулуп заколол.

- А я построчник получил.

- Значит, живем?

- Живем...

Льется радость - не удержишь. Ударить в колокола - настоящая пасха. Шутка ли, денег-то сколько!.. А впереди - еще больше. Богачи! Тащит Бегунок два фунта лучшей баранины, картошек, перцу, луку, лаврового листу. Вьюном вертится, налаживает чайник. Кутить так кутить. Аленка на корточках смотрит в железную печку, губы языком вытирает. Колесом ходят запущенные картошки! Перец с луком в нос лезут, лавровый лист запах пускает. Вот так обед. Королевский! Дед с ложкой, как часовой с ружьем. Вокруг печки похаживает, носом потягивает. Сунет ложку в чугунок, попробует:

- Хорош!

Гостей бы зазвать теперь, да вечеринку устроить, да милыми разговорами душу насытить. Давно не ел горячего Бегунок - обжигается. Пот выступил на лбу, разрумянился. А наевшись, голову на стул запрокинул, ногу на ногу положил, махорочку сладко потягивает. Буржуй! Дед - настоящий король. Наелся супу - капризничает: сахару требует к чаю. Кутить так кутить! Что деньги? Мусор! Не было - пришли, не будет - опять придут. Аленке хочется молочка стаканчик. Увивается около деда, смородинками играет. Ну, как не купить?

- Поберечься бы, дед.

- После побережемся.

Ох, нужда, нужда! Дальше беги от этих людей - отчаянные! Особенно старичишка в опорках. На улицу не в чем выйти, а он философствует:

- Вещи - черви. Смолоду до могилы душу сосут. Самая лучшая завязь от них погибает. Ремесленником из-за них делается писатель, бакалейным торговцем. К черту богатство! Да здравствует писатель-бродяга!

Бегунок расцветает улыбкой. Пьет чай с молоком, сахаром во рту сластит. В кармане - кисет табаку. Вот бы всегда так. Пускай другие с миллионами путаются, душу бумажками обкладывают. Этого Бегунку не надо. Разве только брючишки переменить? Да нет, и без них обойдется пока. Главное - литература. Можно ли променять сладкую тоску писательскую на золото и серебро? Да будь они прокляты!

Деду тоже немного надо. Роман бы закончить скорее, скорби душевные вылить.

- Теперь обязательно закончим! - успокаивает Бегунок. - Я тоже задумал роман. Купим муки немного, пшена, масла. По вечерам будем лепешки печь.

- Разве выгодно?

- Еще бы! Дров меньше, хлопот меньше. Прихожу я в четыре часа, засучаю рукава. Раз! Лепешка. Раз! Еще одна. Вам лепешку, мне лепешку, Аленушке - две. Лепешки надоедят, за блины ухватимся для разнообразия. Много есть не будем. Заморим червячка - поработаем. Поработаем - опять заморим.

Дед улыбается.

- Остановись, паренек, очень уж хорошо выходит у тебя.

- Еще лучше выйдет, дед.

- Да что ты?

- Я теперь ничего не боюсь. Ботинки изорвутся - босиком похожу.

Мечтают. Радуют друг друга хорошими разговорами, а в комнате у порога - товарищ с широким мандатом.

- Это комната номер четыре?

- Да.

Очень приятно. С нынешнего дня она принадлежит ему. Бегает дед по мандату непонимающими глазами, дружески говорит:

- Недоразумение, товарищ: я живу в этой комнате полтора года. Жену из нее схоронил...

И товарищ дружески говорит:

- Но у меня же мандат. Вы видите, у меня - мандат.

Дед на дыбы.

- Помилуйте, я - писатель! Я не могу оставаться без комнаты.

Товарищ улыбается.

- Что значит - писатель, когда я сам лицо уполномоченное? Идите в жилищный отдел.

Дед смотрит на Бегунка.

- Что делать?

Бегунок презрительно отворачивается.

- Сходим. Дорогу мы знаем.

А сердце колотит тревогу: быть беде!..

4

Сегодня переселение в землю Ханаанскую. Аленка укладывает кукол в сундучок, дед чеботарит. В одной руке - шило, в другой - иголка с белой ниткой. На коленях - старая резиновая калоша с оторванной подметкой. Над нуждой смеется старик.

- Аленушка, дай мне новые нитки.

- Папа, да ведь у нас нет их.

- Раве все вышли?

- Давно.

- А-а, ну ладно. Я старыми починю. Они думают - напугали меня. Я и в скворечнице проживу. Я, милые мои, не это видел... Опоздали немножко пугать-то. Все равно солнышко не покинет нас. Натопит пожарче свою печку и скажет: "Грейтесь, ребята бездомные!" Фу ты, леший ее закусай! Опять ничего не выходит. Аленка, нет ли бечевки у нас?

- Зачем тебе?

- Как зачем? Не выходит у меня ничего. Резина рвется, нитки рвутся, а мастер я - вятский.

- Это какой, папа, вятский?

- Ну, очень хороший. Была одна дыра, стало четыре. Вот какой я мастер! Поищи, дочка, мы лучше бечевками свяжем ее...

- Папа, дай я кольну разок.

- Или умеешь?

- Я недавно платье чинила себе - хорошо вышло.

На лбу у Аленки русый хохолок. Стоит в фартуке, руки в боки. Черные смородинки налиты хозяйской заботой. Мать... Вылитая мать! Теплый свет в глазах, хорошая подкупающая улыбка. Волной нахлынули воспоминания, растревожили, растравили. Выронил дед резиновую калошу из рук, наливаются скорбью морщинки.

- Эх, Аленка, Аленка! За тебя сердце болит.

Приходит Бегунок. Лицо веселое.

- Скоро в Крым поедем, дедок?

- Сейчас поедем, Аленка, готова ты?

- Я давно готова, папа.

- Ну, я тоже готов. Милый друг, заверни-ка Шекспира. Помогай! А чернильницу положи в карман себе. За кроватью мы после придем. Эх, чугунок еще остался. Аленка, ложку-то подбери! Беда с этим имуществом.

Бегунок утешает.

- Вы, дедок, не тужите. Правда, комната у меня маленькая, тесно нам будет, ну, зато вместе; устроим коммуну писательскую...

- Верю.

Дед надевает двое чулок, старые резиновые калоши с привязанными подметками.

- Батюшки мои, багажу-то сколько! На извозчике не увезешь.

Бегунок у дверей держит Аленкин сундучок с куклами, мешочек с посудой, рваный чемоданчик с дедовыми рукописями. Сам дед прижимает Шекспира под мышкой. Аленка от нетерпенья прыгает: на улицу хочется. Всю зиму просидела запертой царевной в разбойничьем терему. Из дверей выскакивает первая. Глаза разбегаются.

- Папа, папа, гляди-ка!

А нога в луже торчит по самую щиколотку.

- Па-а-па!

Дед вышагивает позади с белой расчесанной бородой. Рыжее писательское пальто, нитками перевязанные калоши на ногах делают его неузнаваемым среди уличной толпы. Ноздри раздуваются, в глазах - вызов.

Тронь, кому надо, узнаешь, кто я!..

А солнышко прямо в лицо старику:

- Милости, просим, бродяги бездомные! Милости просим!

Бегунок дергает за рукав:

- Дед, калоша-то развязалась...

- Калоша-то? А мы ее опять завяжем.

Кладет Шекспира на ближнее крылечко, ставит ногу на ступеньку, долго пыхтит над калошей.

- Мы ее вот как перетянем, она и не будет дурачиться...

Смеются ребятишки над дедовым ремеслом, смеется солнышко с высокого неба, смеются Бегунок с Аленкой, но веселее всех самому деду. Топает перевязанной калошей по мокрому тротуару, лукаво подмигивает.

- Вы, ребята, не смейтесь! Мы еще поживем. А уж рассказ напишем так напишем. Прелесть!

(1921)

Александр Сергеевич Неверов - ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА, читать текст

См. также Неверов Александр Сергеевич - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :