Михаил Булгаков
«Луч жизни 10 - Бой и смерть»

"Луч жизни 10 - Бой и смерть"

Пылала бешеная электрическая ночь в Москве. Горели все огни, и в

квартирах не было места, где бы не сияли лампы со сброшенными абажурами. Ни

в одной квартире Москвы, насчитывающей 4 миллиона населения, не спал ни один

человек, кроме неосмысленных детей. В квартирах ели и пили как попало, в

квартирах что-то выкрикивали, и поминутно искаженные лица выглядывали в окна

во всех этажах, устремляя взоры в небо, во всех направлениях изрезанное

прожекторами. На небе то и дело вспыхивали белые огни, отбрасывали тающие

бледные конусы на Москву и исчезали, и гасли. Небо беспрерывно гудело очень

низким аэропланным гулом.

Под утро по совершенно бессонной Москве, не потушившей ни одного огня,

вверх по Тверской, сметая все встречное, что жалось в подъезды и витрины,

выдавливая стекла, прошла многотысячная, стрекочущая копытами по торцам,

змея конной армии. Малиновые башлыки мотались концами на серых спинах, и

кончики пик кололи небо. Толпа, метущаяся и воющая, как будто ожила сразу,

увидав ломящиеся вперед, рассекающие расплеснутое зарево безумия шеренги. То

и дело прерывая шеренги конных с открытыми лицами, шли на конях же странные

фигуры, в странных чадрах, с отводными за спину трубками и с баллонами на

ремнях за спиной. За ними шли громадные цистерны-автомобили с длиннейшими

рукавами и шлангами, точно на пожарных повозках, и тяжелые, раздавливающие

торцы, наглухо закрытые и светящиеся узенькими бойницами танки на гусеничных

лапах. Прерывались шеренги конных, и шли автомобили, зашитые наглухо в серую

броню, с теми же трубками, торчащими наружу, и белыми нарисованными черепами

на боках с надписью: "газ", "доброхим".

x x x

Институт был скупо освещен. События до него долетали только отдельными

смутными и глухими отзвуками. Раз под огненными часами близ Манежа грохнул

веером залп, это расстреляли мародеров, пытавшихся ограбить квартиру на

Волхонке. Машинного движения на улице здесь было мало, оно все сбивалось к

вокзалам. В кабинете профессора, где тускло горела одна лампа, отбрасывая

пучок света на стол, Персиков сидел, положив голову на руки, и молчал.

Слоистый дым веял вокруг него. Луч в ящике погас. В террариях лягушки

молчали, потому что уже спали. Профессор не работал и не читал. В стороне,

под левым его локтем, лежал вечерний выпуск телеграмм на узкой полосе,

сообщавший, что Смоленск горит весь и что артиллерия обстреливает можайский

лес по квадратам, громя залежи крокодильих яиц, разложенных во всех сырых

оврагах. Сообщалось, что эскадрилья аэропланов под Вязьмою действовала

весьма удачно, залив газом почти весь уезд, но что жертвы человеческие в

этих пространствах неисчислимы из-за того, что население, вместо того чтобы

покидать уезды в порядке правильной эвакуации, благодаря панике металось

разрозненными группами на свой риск и страх, кидаясь куда глаза глядят.

Сообщалось, что отдельная кавказская кавалерийская дивизия в можайском

направлении блистательно выиграла бой со страусовыми стаями, перерубив их

всех и уничтожив громадные кладки страусовых яиц.

Ничего этого профессор не читал, смотрел остекленевшими глазами перед

собой и курил. Кроме него только два человека были в институте - Панкрат и

то и дело заливающаяся слезами экономка Марья Степановна, бессонная уже

третью ночь, которую она проводила в кабинете профессора, ни за что не

желающего покинуть свой единственный потухший ящик. Институт молчал, и все

произошло внезапно.

С тротуара вдруг послышались ненавистные звонкие крики, так что Марья

Степановна вскочила и взвизгнула. На улице замелькали огни фонарей, и

отозвался голос Панкрата в вестибюле. Страшно загремели кованые двери

института, стены затряслись. Затем лопнул сплошной зеркальный слой в

соседнем кабинете. Зазвенело и высыпалось стекло в кабинете профессора, и

серый булыжник прыгнул в окно, развалив стеклянный стол. Лягушки шарахнулись

в террариях и подняли вопль. Заметалась, завизжала Марья Степановна,

бросилась к профессору, хватая его за руки и крича: - Убегайте, Владимир

Ипатьич, убегайте. - Тот поднялся с винтящегося стула, выпрямился и, сложив

палец крючком, ответил:

- Никуда я не пойду, - проговорил он, - это просто глупость, - они

мечутся, как сумасшедшие... Ну, а если вся Москва сошла с ума, то куда же я

уйду? И, пожалуйста, перестаньте кричать. При чем здесь я? Панкрат! - позвал

он и нажал кнопку.

Вероятно, он хотел, чтоб Панкрат прекратил эту суету, которой он вообще

никогда не любил. Но Панкрат ничего уже не мог поделать. Грохот кончился

тем, что двери института растворились и издалека донеслись хлопушечки

выстрелов, а потом весь каменный институт загрохотал бегом, выкриками, боем

стекла. Марья Степановна вцепилась в рукав Персикова и начала его тащить

куда-то, он отбился от нее, вытянулся во весь рост и, как был в белом

халате, вышел в коридор.

- Ну? - спросил он.

Двери распахнулись, и первое, что появилось в дверях, это спина

военного с малиновым шевроном и звездой на левом рукаве. Он отступал из

двери, в которую напирала яростная толпа, спиной и стрелял из револьвера.

Потом он бросился бежать мимо Персикова, крикнув ему:

- Профессор, спасайтесь, я больше ничего не могу сделать.

Его словам ответил визг Марьи Степановны. Военный проскочил мимо

Персикова, стоящего как белое изваяние, и исчез во тьме извилистых коридоров

в противоположном конце. Люди вылетели из дверей, завывая:

- Бей его! Убивай...

- Мирового злодея!

- Ты распустил гадов!

Искаженные лица, разорванные платья запрыгали в коридорах, и кто-то

выстрелил. Замелькали палки. Персиков немного отступил назад, прикрыл дверь,

ведущую в кабинет, где в ужасе на полу на коленях стояла Марья Степановна,

распростер руки, как распятый... он не хотел пустить толпу и закричал в

раздражении:

- Это форменное сумасшествие... вы совершенно дикие звери. Что вам

нужно? - Завыл: - Вон отсюда! - и закончил фразу резким, всем знакомым

выкриком:

- Панкрат, гони их!

Но Панкрат никого уже не мог выгнать. Панкрат с разбитой головой,

истоптанный и рваный в клочья, лежал недвижимо в вестибюле, и новые и новые

толпы рвались мимо него, не обращая внимания на стрельбу милиции с улицы.

Низкий человек на обезьяньих ногах, в разорванной манишке, сбившейся на

сторону, опередил других, дорвался до Персикова и страшным ударом палки

раскроил ему голову. Персиков качнулся, стал падать на бок, и последним его

словом было слово:

- Панкрат... Панкрат...

Михаил Булгаков - Луч жизни 10 - Бой и смерть, читать текст

См. также Булгаков Михаил - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Луч жизни 11 - Морозный бог на машине
В ночь с 19 на 20 августа 1928 года упал не слыханный никем из старож...

Мадмазель Жанна
У нас, в клубе на ст. З , был вечер прорицательницы и гипнотизерки Жа...