Александр Лазарев-Грузинский
«НА РАБОТУ»

"НА РАБОТУ"

Время шло к сумеркам.

Осеннее небо было сплошь затянуто ровными серыми тучами, напоминавшими вспотевшее стекло. Пушистый и мягкий, как вата, снег, шедший с утра, остановился, будто задумался - идти ему или не идти, опять начал беззвучно опускаться на голые, как хлысты, сучья берез, на мохнатую стену елок, на мерзлую землю и вскоре повалил целыми шапками...

В лесу было тихо и пусто, точно все вымерло; редко-редко что-то трещало по верхушкам, а в рыхлый снег падал обломившийся сучок; и когда замирал звук от удара, все становился еще молчаливее и тише...

Вдруг над деревьями пробежал легкий порыв ветра, потом еще - сильнее, верхушки вздрогнули, затряслись и застонали; поднялась вьюга; безмолвный доселе лес заговорил... Снежинки уже не падали беззвучно и дружно, как прежде, а крутились и плясали, точно безумные, останавливались на мгновенье и, подхваченные ветром, неслись дальше... Скоро и голые сучья берез, и мохнатые ели, и изрезанную колеями, точно крупными рубцами, дорогу заволокло снежным туманом; туман то сгущался, то прорывался; из тумана быстро выскакивали или дорожная канава, или поваленная ветром ель и так же быстро скрывались.

Проехала тройка. Пристяжные храпели и отворачивали от ветра головы; ямщик с поднятым у армяка воротником сидел на козлах неподвижно, как мертвый; забитые снегом колокольчики звякали глухо и боязливо... Вьюга переждала, сорвалась с места и помчалась за тройкой...

- Господа Иисусе... Матерь божия... Как вертеть начала!..- бормочет на дороге чей-то голос.- Ты здесь, Ларивон?

Говорящий видит дорожный мостик, вздыхает и останавливается...

- Здесь, дядя Архип... здесь...- доносится сбоку.

- Не отставай, парень... Трафь на голос... Ах, чтоб тебе!

Дядя Архип протирает глаза и всматривается в дорогу. Через минуту сквозь снег обрисовывается темное пятно, и к дяде Архипу подходит молодой мужик - тот, кого он называет Ларионом. У обоих котомки; оба одеты в ту рвань, для которой уже нет определенного названия, в которую облечены дровоколы, сборщики на погорелое место и прочий бесприютный народ, и оба занесены снегом...

- Тут ежели вправо по просеке взять, полверсты до сторожки не будет...- говорит Архип нерешительно.- Свернем, что ли?

Он крякает и сбивает снег с шапки; Ларион, больной парень с впалой грудью и блестящими глазами, присаживается на мосток, тяжело дышит и говорит тихо:

- Свернем... отчего ж не свернуть...

- Свернем, братец... В такую погоду да чтоб не свернуть... невозможно!..

Ларион поднимается, и они начинают шагать по просеке; до брошенной сторожки действительно не больше полуверсты. Архип тычет в дверь, и мужики влезают в грязную, закопченную сторожку; дверь притворяется не плотно, снег врывается в сотню щелей, но все же в сторожке теплей, чем на дороге...

Старик сбрасывает котомку и приносит сучьев; скоро в сторожке весело потрескивает огонь, борясь с мутными, давно наступившими в глубине леса сумерками и тьмой, которая глядит из каждого угла...

Всматриваясь в товарища, Архип хлопает себя по коленкам и озабоченно покачивает головой.

- Пожуй хлебца,- протягивает он Лариону вынутый из котомки хлеб.- Пожуй, сколько осилишь... Где ж это такое правило, чтобы без пропитания существовать?!

Ларион берет хлеб, откусывает и начинает жевать медленно и равнодушно, как жуют больные, сытые или те люди, которым некуда спешить...

- Никакого аппетиту! - вздыхает Архип.- Только звание, что ешь... Как тебя, ежова голова, завернуло!..

- Поправлюсь, дядя Архип,- пробует улыбнуться парень, но улыбки не выходит.- Я вот передохну малость - и опять хоть куда!.. В лучшем виде дошагаю...

Дядя Архип с сомнением взглядывает на Лариона.

- Погодка! - говорит он, помолчавши и, очевидно, желая переменить разговор.- Ишь снегу насыпало! Точно его прорвало, шельмеца! Что ж это будет, ежели дальше так... какие такие дороги?!

Он бормочет еще что-то о погоде и дорогах, но в голову упорно лезет больной Ларион, и в конце концов Архип поворачивает на старое.

- А ты бодрись, парень! - говорит он горячо.- Гони болезнь, не давай ей на себя наседать... Старайся, парень...

- Я и то бодрюсь, дядя Архип...

- Хорошенько бодрись... Это первое дело, чтобы нос не вешать... Грудь ежели заложило, махорки хвати - отдерет... Сейчас я тебе козью ножку...

- Не... неохота...

- Гляди веселей... Ну, чего ты глядишь, ровно помирать собрался?!

- И то, дядя Архип, кажется...

- Какие такие ты слова говоришь?! - хлопает себя старик по коленкам.- Даже и слушать нехорошо... Вот бросить тебя за эти слова середь лесу?! Побей бог, бросить!

Архип трясет головой и, взволнованный, выходит из сторожки за сучками.

Вьюга не унимается и качает деревья; к ночи становится холодней; мелкий снег, как иголками, колет лицо и руки Архипа, пока старик впотьмах нащупывает сучки...

- Крутит, подлюга! - говорит он, отряхиваясь и топая ногами.- Вчистую замело...

Вернувшись в сторожку, Архип бросает груду сучьев в огонь, и сторожка тонет во мраке; приглушенный огонь почти тухнет; но там, внизу, идет неугомонная работа, робкие и короткие языки тянутся все выше и выше, и скоро все сучья сливаются в один огненный ком...

- Ну, что, отдышал? - спрашивает дядя Архип с тревогой.

- Плохо, дядя Архип...

- Авось к утру отпустит,- бодрится старик.- Главное дело, духом не падай... Только бы нам до места дойти, а там, брат, народ хороший, что хочешь выпользует... Умственный народ!

- Умственный?

- Там, братец, всякую болезнь разберут, что и отчего... Я сам в больнице лежал... доводилось... Чтобы мне да порядков не знать?! Я, братец, все до тонкости...

Архип радуется, что находит подходящий разговор, и начинает рассказывать про больницу, про городскую жизнь. Послушать его - и в больнице, и в городе, куда они с Ларионом идут на работу - промыслить что-нибудь по очистке снега или по другому чему,- чуть не рай. Архип даже и сам, кажется, проникается верой в свои рассказы; речь его течет ровно и медленно, точно старик боится, что великолепная тема иссякнет, светлые картины улетучатся и он опять останется с скверною действительностью лицом к лицу...

- А из больницы выйдешь, ежели работать невмоготу, там, брат, народ добрый... добреющей души народ... по пятаку, по гривеннику дают, окромя того, что хлеба в каждой лавке... К землякам сходим, к дяде Миките, к Гуру Гурычу... Не может быть, чтобы этакие люди да не помогли!.. Ты только насчет поправки старайся, остальное, брат, наплевать...

Красный, как кровь, уголь отскакивает от огня и разбрасывает во все стороны искры; дядя Архип кидает его обратно, крестится и умолкает.

Старику вспоминается, как бесплодно ходил он по землякам за работой, вспоминается, что ему самому приходилось получать пятаки, только совсем не по выходе из больницы, вспоминается голодуха, и он конфузливо крякает, сохраняя, впрочем, ужасное удовольствие на лице - воспоминание будто бы приятной городской жизни.

Но Ларион не слышит и не видит дяди Архипа; он лежит на полу и бормочет что-то, унесенный бредом далеко и от лесу, и от дяди Архипа, и от сторожки...

Старика охватывает ужас за парня.

- Ой, не дойдет! Пропадет ни за грош, ни за деньгу... пропадет на манер червя! - вздыхает Архип и снова бредет за сучками.- Матерь божия!.. Угоднички! Пропадет... Что ж с его старухой будет?!

Сучки еще есть, но старик собирает их, чтобы забыться; когда бродишь по снегу и ветер бьет в лицо, можно ни о чем не думать...

А вьюга точно взяла подряд выть и метаться, ей ни до чего нет дела - ни до Архипа, ни до Лариона; она хозяйка в лесу, бешено скачет, как вырвавшийся из клетки зверь, и насыпает целые горы снегу. Не видно ни неба, ни лесу.

- Господи Иисусе... ежели в этакое время в поле кого переймет!..- шепчет Архип и шагает к сторожке...- Матерь божия,- выноси!

Ларион по-прежнему бредит; потухающие угли вспыхивают редко-редко синим огнем; Архип подбрасывает еще сучков и ложится...

До утра - целая вечность...

Александр Лазарев-Грузинский - НА РАБОТУ, читать текст