Александр Красницкий
«ГРОЗА ВИЗАНТИИ - 02»

"ГРОЗА ВИЗАНТИИ - 02"

Лука не решился ответить отказом.

Он прекрасно понимал, что в случае, если погоня найдет здесь Изока, ему, жалкому рабу, придется плохо, но не за себя он боялся, а только за Ирину.

В жилах девушки текла чистая славянская кровь. Старик знал, что его внучка смела, отважна, сумеет постоять за себя, не дать себя в обиду, но он не рассчитал только одного того, чему его, казалось бы, должен был научить опыт всей его жизни: Ирина была сильна и смела, но она была одна, а не одной же ей было бороться и одолеть целую Византию...

Раз решившись приютить и укрыть у себя Изока, Лука разом откинул все свои сомнения и думы. Его решение было твердо, и оставалось только привести его в исполнение, то есть, другими словами, во чтобы то ни стало, укрыть беглеца.

Но, прежде чем сделать это, ему нужно было дать отдохнуть, подкрепить свои силы, а потом уже и спрятать его.

Скромный ужин, поданный Ириной, был моментально уничтожен голодным Изоком. Не осталось даже крошек, которыми внучка Луки кормила обыкновенно своих любимцев птиц. Рыба была обглодана до костей. Первое чувство голода было утолено. Сытым себя Изок далеко еще не чувствовал, но силы все-таки были несколько подкреплены.

Теперь его стало клонить в сон, но он не хотел казаться невежей и не узнать, кто так радушно приютил его и разделил с ним более чем скромную трапезу.

- Скажи мне твое имя, старик? заговорил Изок, стараясь преодолеть дремоту.

- Лука.

- Лука? Она сказала - ты с Днепра.

- Да!

- Но там нет таких имен?

- Ты прав... Это имя я получил уже здесь.

- А как звали тебя раньше, у нас на Днепре?

- Я готов тебе сказать это. Там, у себя на родине, я носил имя Улеба...

- Улеба, Улеба!.. Знакомое имя! - проговорил задумчиво Изок, - у нас на Днепре до сих пор свято хранится память одного Улеба.

- Какого?

- Старейшины полянского... Он взят был в плен варягами, и с тех пор ничего не слышно об нем.

- Что же говорят об Улебе?

- Что это был один из лучших старейшин на Днепре, и боги покарали полян, отняв их у него... Но ты плачешь, старик, ты может быть, знал Улеба...

- Знал... О, Боже! Благодарю Тебя!.. Юноша! Ты после стольких горя, тоски, первый приносишь мне счастье! Ведь, тот самый Улеб, о котором только что сказал ты, что его память на родном Днепре не забыта, этот Улеб - я!

- Ты!

- Да, мальчик... Ты первый узнаешь это...

Изок вскочил. Сон разом отошел от него. Глаза его загорелись радостным огнем.

- О, боги! Боги! Великий Перун! Ты дал мне встретиться с ним!.. Ты, ты - Улеб?.. Скажи мне еще раз это!

- Да, я... Но что с тобой, я не узнаю тебя, ты весь переменился... как-будто весь горишь...

- Да, я горю... горю от счастья... Еще спрошу тебя. Эта девушка, которую ты зовешь своей внучкой, кто она?..

- Как кто?

- Имя ее отца... ради богов, ради Перуна... Ведь, ее отец - твой сын?

Ирина, слушавшая весь этот разговор из угла хижины, теперь встала и подошла. Женским чутьем она поняла, что, вот, сейчас должно совершится что-то очень важное, что произведет окончательный переворот в ее жизни.

- Скажи ему, Лука, как звали моего отца, - произнесла она. - Ты только что называл мне его имя...

Старик, однако, молчал. Он не понимал этого странного восторга, охватившего юношу.

- Скажи, Улеб, как имя ее отца? - по прежнему настойчиво говорил Изок. - Или ты забыл?

- Нет...

- Не Всеслав ли?

- Да, Всеслав! Но откуда ты можешь это знать?

- Откуда? О, боги, о, Перун! Да как же мне не знать имени моего родного отца?!

- Родного отца? Что я слышу! Отца? Всеслава?

- Да, да! Всеслава, сына Улеба, полянского старейшины, увезенного в плен варягами... Если это - это его дочь, - Изок указал на Ирину, - то она - моя сестра!

- Вслед за этим признанием в хижине разом воцарилось мертвое молчание. Все трое стояли и молча, в каком то изумлении, смотрели друг на друга.

Первым пришел в себя старик.

- Бог христиан и вы - боги моей родины, - полным восторга и слез голоса заговорил он, - за что посылаете вы мне такое неслыханное счастье? Или для того, чтобы скрасить скрывающееся за ним новое горе?.. Изок - сын Всеслава, того Всеслава, которого я давно считал мертвым... Всеслав жив... О, Боже, Боже!.. Ирина, что ты молчишь? Ведь, это - твой брат! И как же я сразу не узнал тебя... ведь, ты так похож на твоего отца... Приди же, обними меня!..

Чуть ли не первые счастливые минуты переживал старик с той поры, как потерял все дорогое для человека на свете: родину, свободу, жену, детей...

Радость его не знала пределов. Ирина и Изок тоже сияли восторгом. Спать уже никто не ложился, до сна ли было счастливцам в эту ночь?

Изок рассказал деду, что его сын, Всеслав, так полюбившийся варяжскому вождю, был взят этим последним к себе. Сперва он был у него рабом, но потом варяг увез его в свою родную страну, где он был освобожден и стал свободным воином. Вместе с норманскими викингами бывал Всеслав в их походах, приобрел славу и честь и стал известен даже самому Рюрику, приемному сыну короля Белы. Вместе с ним он ходил войною на Ильмень, а затем, когда приильменцы призвали Рюрика княжить и владеть ими (30), он пошел в родную землю вместе с варяжскими дружинами. Потом, когда Аскольд и Дир ушли на Днепр, он ушел с ними и теперь живет на родной стороне и в большом почете у норманских витязей. Еще до прихода на Ильмень, он женился на норманке, и Изок родился там, в суровой Скандинавии. За отцом он пошел на его дальнюю сторону, полюбил приволье Днепра, но злая, как он думал, судьба привела его сюда, в Византию...

Юноша воодушевлялся, когда говорил о Днепре...

Видно было, что в его жилах текла славянская кровь. Норман по матери, он все-таки был славянин по отцу. Славянское простодушие сливалось в нем с скандинавской суровостью.

Он был силен, храбр, любил отца, князей, свой Днепр, свою вторую родину, и, вот, теперь он, встретив этих людей, к которым его, очевидно, привела судьба, был просто сам не свой и не знал, что и подумать о таком странном стечении обстоятельств.

Он остановился на минуту.

- О, говори, говори! - восклицал старик, - Я так давно не слышал родного наречия, что твои слова мне кажутся музыкой.

И Изок снова говорил, не утомляясь и не уставая.

XIX. Горе

Поднявшееся снова на небо солнце застало всех троих бодрствующими.

Изок и Ирина говорили без умолку, их дед молчал, и только радостная улыбка свидетельствовала о том великом счастье, которое он переживал в эти мгновения.

- Мы должны бежать все трое на родимый наш Днепр, - говорил восторженно Изок.

- Да, да! Мы бежим отсюда, - вторила Ирина, - там ждет нас отец... Но как это сделать?

- Найдем возможность... Улеб, отчего ты не вернулся на родину? Ведь, ты пользуешься свободой...

- Ты спрашиваешь меня об этом, дитя? Я готов тебе сказать это. Когда я первое время жил здесь, я был рабом. Цепи тяготили мое тело, а потом, когда меня освободили от них, я уже чувствовал себя настолько дряхлым и слабым, что побег мне и одному был не по силам...

- Ты был не один?

- Здесь умерла мать твоего отца... Кроме же нее, у меня была на руках, вот, она, Ирина. Не мог же я бросить их и бежать один!.. Да и как бежать, с кем? Варяги же, какие бывают здесь, меня не взяли, а пробраться одному - разве это было мыслимо?..

- И ты остался?..

- Да, ради жены и внучки.

- И изменил своим Богам?..

- Не я им изменил, а они мне изменили, - Бог же христиан помогал мне во многом. Я бывал в его храмах, и мое сердце было им тронуто. Я решил жить и умереть здесь, а потому и крестился. Она - тоже христианка.

- Но теперь, когда мы вернемся на родину, на наш Днепр, ты оставишь Бога христиан?

Старик печально, в знак отрицания, покачал своей седой головой.

- Нет! - произнес он.

- Но ты должен!

- Пусть! Но что мы будем говорить об этом!..

- Это правда! Скажи мне лучше, как вам жилось здесь?

- Не скажу, что плохо... Я даже думаю, что там во дворце мне кто-то покровительствует... Куропалат всегда добр ко мне, отдает мне почти все остатки с кухни императора, дарит мне одежду, потом живем мы здесь - нас никто не трогает. Мало этого, никто даже не заходит сюда. Мне покойно, и в этой тишине я даже не боюсь за мою Ирину.

- Но кто этот покровитель?

- Не знаю!..

День уже совсем начался, когда счастливцы почувствовали усталость и новый призыв ко сну. Разговоры прекратились.

Старый славянин заметил это.

- Усни, Изок, и ты Ирина! - сказал он.

- А ты?

- Я не могу...

- Тогда и мы не будем спать.

- Нет, нет!.. Вам, особенно тебе, Изок, необходим отдых. Ирина, ты останешься здесь, а я укажу ему место, где он будет в полной безопасности.

Сказав так, Лука увел юношу.

- Его никто не найдет, если даже придут сюда, - сказал он Ирине, возвратившись в хижину.

- О, Лука, скажи мне, мы уйдем отсюда? - спрашивала девушка.

- Что и сказать тебе - не знаю... Кто знает волю судьбы?

- Но мы должны уйти!

- Пусть вернется на Днепр Изок, он там найдет способ выручить нас, особенно если этого захочет Всеслав.

- Мой отец! Как сладко мне это слово!..

Лепеча так, Ирина заснула. Она не помнила, долго ли ей пришлось спать, только громкий шум, крик, бряцанье железа о железо разбудили ее.

"Что там такое? Верно, пришли за Изоком", - подумала Ирина и выбежала из хижины.

Она не ошиблась. На поляне, перед хижиной, она увидала надменного вида патриция, громко спорившего с ее дедом. Около патриция стояло двое вооруженных воинов, ожидавших приказаний своего начальника.

- Ты должен был видеть его, - кричал патриций.

- Нет, благородный господин, здесь никого не было! - смиренно отвечал Лука.

- Лжешь!

- Я никого не видал...

- Следы показывают, что варвар скрылся здесь...

- Пусть благородный господин прикажет осмотреть все кругом, и, если он найдет кого, я готов ответить жизнью!..

- Твоей жизнью! Кому она нужна, собака? Ну, смотри, я ухожу, мы уже все обшарили кругом, и, если ты только осмелился солгать, то берегись, горе тебе!

Говоривший обвел глазами вокруг, и взгляд его остановился на вышедшей из хижины Ирине.

- Это кто? - отрывисто спросил он.

- Моя внучка, благородный господин!

Патриций так и впился глазами в девушку.

Ирина смутилась под этим совершенно новым для нее взглядом, в котором так и отражалась - она инстинктом чистой неиспорченной души чувствовала это - какое-то неведомое для нее скверное чувство.

- Внучка, ты говоришь? Подойди сюда, красавица!.. Вот, цветок, который так пышно расцвел в нашем парке, и я не знал об этом. Как твое имя?

- Ирина!

- Чудное имя! Вот что, старик: я уже сказал, что я тебе не верю, но что же делать! Если ты и скрыл варвара где-нибудь, то, признаю это, скрыл ты его очень ловко... Ты упорствуешь и не хочешь мне выдать его, так вот что: я, чтобы сломить твое упорство и заставить тебе быть искренним, эту девушку беру заложницей!

- Нет, нет, - закричал Лука, - ты не посмеешь этого!..

- Отчего?

- Она - моя внучка!

- Ну, так что же?

- Я не отдам тебе ее...

- Посмотрим, как ты это сделаешь... Эй, вы!.. Взять ее!..

- А старика? - спросил один из солдат.

- Оставьте эту падаль!

Ирина отчаянно отбивалась от солдат. Лука кинулся к ней на помощь. Он с ожесточением вцепился в одного из воинов, но тот, чтобы избавиться от него, ударил его мечем...

С рассеченной на двое головой покатился Лука...

Дикий крик Ирины, видевшей это злодеяние, огласил парк, но ей в ответ раздался другой крик.

Это Изок, вырвав с корнем молодое деревцо, кинулся на помощь сестре.

- Вот он, вот, держите! - закричал патриций, кидаясь сам в сторону и укрываясь за первым деревом.

Изок бешеным ударом свалил с ног солдата, державшего Ирину, другой отскочил сам, но в это же мгновенье привлеченные криками другие воины из отряда появились на поляне.

После недолгой борьбы Изок был схвачен и крепко опутан веревками.

Ирину пришлось тоже связать...

Поляна скоро опустела...

Лука, мертвый уже и похолодевший, остался на том месте, где он упал.

XX. Начало борьбы

Ирина эту ужасную сцену, так неожиданно разыгравшуюся перед ее глазами и участницей которой она стала сама, сперва не приняла даже за действительность. Ей казалось, что она видит какой то ужасный сон, и, вот, стоит ей только сделать усилие проснуться - и все это мигом развеется, как дым от дуновения ветра, то снова, но уже наяву, возвратятся сладкие мечты и грезы.

Но, увы, страшная действительность скоро дала себя почувствовать. Веревки резали ее тело, грубые толчки императорских гвардейцев, помимо ее собственной воли, заставляли ее передвигать ноги и идти вперед, а этот противный начальник солдат, лишивших ее самого дорогого на свете существа, шел рядом и шептал ей на ухо слова, смысл которых заставлял ее краснеть даже в такую минуту.

Впрочем, она плохо понимала, что говорит ей этот человек. Отдельные фразы достигали до ее слуха, поражали ее, заставляли краснеть невольно, но общий смысл все-таки ускользал. Пониманию этого ребенка-полудикаря мало было доступна витиеватая, полная фигурных оборотов, речь византийца.

Она так была поражена постигшим несчастьем, что все еще жила душой в страшной сцене, разыгравшейся на берегу Босфора, в том мирном уголке, где она провела всю свою жизнь.

"Как прав был Лука!" - говорила сама себе Ирина. - "Еще вчера он говорил мне, что в счастье скрыто горе... Явилось счастье и тотчас же оно затмилось горем!.. Неужели все так бывает на свете?.."

Машинально она стала прислушиваться к тому, что говорил шедший рядом с ней византиец.

- Ты была, - шептал он ей, - среди всех цветов парка нашего императора самым роскошнейшим, самым пышным, но это было в лесной глуши, вдали от всего живого... только птицы да солнце любовались твоей красотой, но теперь, о, радуйся же, радуйся, теперь все изменится, все пойдет по другому! Мой дом полон золота, серебра и багряниц. Сотни рабов будут стремиться выполнить каждое твое желание, каждую твою прихоть; все, что на земле есть великолепного, роскошного, все будет готово к твоим услугам, и в моем доме ты, скромный цветочек, распустишься еще пышней, станешь еще прекраснее... И все это будет тебе за один только твой ласковый взгляд, за твою улыбку, за ласковое слово...

- Что тебе нужно от меня? - невольно вырвалось у расслышавшей эти слова Ирины.

Она вся дрожала.

- Любви, твоей любви... - услышала она.

- К тебе? К убийце?

- Какой же я убийца? Что ты!

- А Лука...

- Так это вовсе не я... виноват вон тот гвардеец, а я тут ни причем... Да что тебе в этом старике? Он достаточно пожил, на что ему была жизнь? Пожил на свете и умер - таков уже вечный закон природы, а как умереть - от болезни ли, от меча ли - не все ли равно...

- Отпусти меня!

- Конечно! Разве ты могла в этом сомневаться?.. Ты будешь свободна! В этом мое слово...

- Когда?

- А, вот, когда ты навестишь мой дом... Ты побудешь у меня немного. Поглядишь, как живут у нас в Византии, а потом, если угодно, если тебе у меня не понравится, иди... я не осмелюсь задерживать тебя...

- Тогда прикажи развязать веревки.

- Нет, прости... когда птица попадает в клетку, дверцы всегда остаются закрытыми...

- Презренный! Теперь я вижу, что ты все лжешь.

Византиец расхохотался.

- Как ты прекрасна в своем гневе! - воскликнул он. - Я поспешил бы отдать дань твоей красоте и расцеловать тебя, если бы не эти приближающиеся сюда люди, среди которых я вижу великолепную матрону Зою, моего милого Марциана и еще кого-то... Увы, эта встреча несколько мешает моим намерениям, но верь мне, что мой поцелуй останется за мной и не пропадет... Я немедленно, как только мы будем дома, с излишком наверстаю все, теперь мною потерянное...Мы будем счастливы, мой цветочек! Но что это значит?.. Великолепная Зоя направляется в нашу сторону. О, я предчувствую, что она перехватит у меня радостную весть о поимке варвара и прежде меня принесет ее первою к очаровательной Склирене!..

Носилки Зои, действительно остановились по ее знаку. Матрона с любопытством и изумлением глядела на связанных юношу и девушку.

- Привет тебе, несравненная Зоя, - подошел к ней начальствовавший над гвардейцами патриций, - привет тебе, Марциан, и тебе...

Он низко поклонился, придав своему лицу возможно более подобострастное выражение.

Зоя внимательно посмотрела на него.

- И тебе мой привет, благородный Никифор, - ответила она, - вижу, что сегодняшний день был для тебя удачным... Где нашел ты такую прекрасную добычу?

- Ты говоришь про девушку или про этого варвара?

- Про обоих...

- Я могу тебе сказать только про варвара... Ты видишь, он смотрит как-будто во все глаза, между тем, он слеп, как, впрочем слепы все они...

- Перестань говорить загадками, я плохо понимаю тебя! Что ты хочешь сказать этими словами?

- Никифор намекает, - вмешался Марциан, - что этот варвар слеп потому, что его глаза не оценили всех прелестей венеро-подобной Склирены...

- Вот как! А эта девушка?.. Что она могла сделать? Или она осмелилась вступить в соперничество с моей несравненной Склиреной?

- О, нет! Эта дикарка вместе с каким-то стариком укрыли у себя моего дикого зверя, но, благодаря мне, он был все-таки найден. Старик зачем-то нашел нужным умереть...

- Какой старик, о ком ты говоришь, Никифор? - с заметным волнением и тревогой в голосе воскликнула Зоя, приподымаясь даже на носилках.

Василий внимательно посмотрел на матрону и сразу заметил это ее волнение.

"Что это может значит?" - подумал он. - "Зоя интересуется каким-то варваром! Не понимаю!"

- О каком старике говоришь ты? - повторила снова свой прежний вопрос Зоя.

- Ах, почем я знаю! Какой-то варвар, живший в чаще парка, у самой воды... Его, кажется, я видел во дворце... Его называли там Лукой...

- Он умер, ты говоришь?

- Я в этом уверен, и рассуди сама, несравненная Зоя, мог ли я оставить этот цветок, - он указал на Ирину, - одиноким! Нет, тогда я считал бы сам себя в этом случае самым грубым из варваров.

Он хотел еще что-то прибавить, но громкий крик перебил его.

Это Изок, долго всматривавшийся в Зою, вмешался и начал кричать, привлекая к себе общее внимание.

- Слушай ты, женщина! - гремел он. - Я знаю, я видел тебя и слышал, что в твоих жилах течет славянская кровь... Ведь, ты сама с Днепра, это говорили мне верные люди, ты должна знать полянского старейшину Улеба.

- Улеба! - воскликнула Зоя, и смертельная бледность выступила даже сквозь покрывавшие ее щеки румяна. - Что с ним?

- Он убит... убит по приказанию, вот, этого человека, который говорит с тобой, как друг... а его внуков, детей его сына Всеслава - они перед тобой - ведут на смерть, на муки, на позор... Радуйся, отступница, и да поразит тебя великий Перун своим громом!

Зоя совсем встала на носилках. Она с широко раскрытыми глазами слушала Изока. Теперь она вся бледная, с высоко вздымающейся грудью, соскочила с носилок и кинулась к юноше.

- Улеба! Ты сказал: Улеба, Всеслав? - повторяла она.

- Да... да... Я - Изок, а это - сестра моя, Ирина, мы - дети Всеслава.

- О, боги! Что же это... Никифор! Благородный Никифор!..

- Что прикажешь, несравненная!

- Умоляю тебя, отдай мне твоих пленников!

- Ты просишь меня об этом? Но, нет я не могу исполнить такого желания!

- Отчего?

- Этот варвар - преступник, он должен быть возвращен темнице Демонодоры, а эта девушка... ну, ты, конечно, поймешь меня, если я скажу, что отпустить ее мне мешает мое сердце.

- Ты их отдашь мне! Я этого требую!..

- Нет! Но прости, мне уже пора! Вперед!

По приказанию Никифора, гвардейцы со своими пленниками тронулись вперед.

- Но что же мне делать? - прошептала Зоя, - ведь, я так или иначе должна спасти их...

Марциан в ответ только пожал плечами, как бы желая дать понять, что в этом случае на его помощь нечего рассчитывать.

- Прости и прощай, несравненная Зоя, - произнес Никифор, - не гневайся на меня, что я не могу исполнить твоей просьбы.

После иронически-вежливого поклона он хотел идти вперед за солдатами, но выступивший вперед македонянин величавым жестом руки остановил его.

XXI. Перстень императора

- Постой, благородный Никифор, - заговорил он покойным, но, вместе с тем, и вежливым голосом, - остановись сам и прикажи остановиться твоим гвардейцам!

Никифор был изумлен этим дерзким, как ему казалось, обращением совершенно незнакомого ему человека.

- Кто ты, незнакомец? - воскликнул он. - Скажи мне сперва свое имя, чтобы я мог знать, с кем я имею дело!

- Сейчас ты это узнаешь: меня зовут Василий, а родина моя - Македония...

- А моя - Константинополь... Но довольно, дай мне дорогу, я должен спешить.

- Успеешь...

Тон голоса македонянина был очень самоуверен. Когда он услыхал спор Зои с Никифором, приметил волнение первой, он сразу же понял, что перед его глазами происходит что-то не совсем обыкновенное. Ему очень не понравился высокомерно вызывающий тон Никифора, о котором он и раньше слыхал много дурного. Он тотчас же принял сторону Зои и решил встать на ее защиту против этого видного, как он знал, вождя дворцовой партии зеленых. При этом ему захотелось испытать, так ли он, на самом деле, могущественен, как видно было по обращению с ним придворных, Марциана и даже самой Зои. Сверх всего этого, ему очень хотелось сделать угодное этой важной матроне, ставшей подругой дорогой ему Ингерины. Она могла ему оказать много услуг, хотя бы одной передачей вестей от Ингерины к нему и обратно.

Он решил действовать и смело преградил дорогу Никифору.

- Успеешь, - повторил он, спокойно глядя на него, - теперь я тебя прошу: исполни желание Зои!

Никифор даже покраснел от гнева. Он так и впился глазами в своего соперника и даже не видал тех знаков, которые ему делал Марциан.

Зоя тоже с удивлением смотрела на своего неожиданного защитника. Гвардейцы, заинтересовавшиеся этой сценой, остановились и также с удивлением ждали, чем все это кончится.

- Меня удивляет твоя настойчивость, - заговорил Никифор, - явился из какой-то Македонии, никому не известен, а смеет вступать еще в разговоры с гражданами великой Византии!.. Это - дерзость, которая заслуживает того, чтобы за нее поучили!.. Эй, ко мне!..

- Постой, - снова остановил его македонянин, - я вижу, ты очень горяч, но я приписываю твоей молодости и ничему другому... Добро на тебя не действует, и я буду разговаривать с тобой теперь иначе...

- Благородный Василий, молю тебя, - возразила Зоя, почувствовавшая, что Василий иметь полные основания говорить так с одним из предводителей императорских телохранителей. - Умоляю тебя, прикажи ему отдать мне этих людей.

- Не беспокойся, прекрасная Зоя, - отвечал Василий, - все будет, как ты желаешь.

- Никогда, - неистово закричал Никифор.

- Ты не отпустишь этих людей?

- Нет!

- Если даже я приказываю тебе именем императора порфирогенета?

Никифор на миг смутился.

- Чем ты можешь доказать это? - растерянно произнес он,

- Гляди!

Василий поднял в уровень с его глазами левую руку, на указательном пальце которой сверкал данный ему Михаилом именной перстень.

- Преклоняюсь пред волей несравненного и великолепного повелителя Византии, - и весь как-то съежившись, проговорил Никифор. - Эй, отпустите их!..

Это приказание было исполнено моментально.

- Ты довольна, прекрасная Зоя! - обратился к матроне, едва пришедший в себя от изумления, Василий.

- Я не знаю, как и благодарить тебя, благородный македонянин!

- Не надо благодарностей... но услуга за услугу. Когда останешься с глазу на глаз с великолепной Ингериной, передай ей...

- Понимаю, что Василий по прежнему люб...

- Тсс!.. Но кто отведет к тебе этих людей?

- Они пойдут сами домой... Дети Всеслава и внуки Улеба, обещаете ли вы без всякого сопротивления, не делая никаких попыток к бегству, последовать за мной в мой дом, где вы найдете прием, достойный вас прием?

- Обещаем! - в один голос отвечали Изок и Ирина.

- Тогда пойдемте!.. Следуйте за моими носилками... Василий, прошу тебя, проводи нас немного.

- Ты мне доставляешь одно только удовольствие этим твоим приказанием, Зоя, - поклонился Василий. - До свидания, Марциан... наши пути расходятся отсюда в разные стороны.

По знаку Зои, носильщики подняли ее и тронулись вперед. Изок и Ирина покорно последовали за матроной. Рядом с носилками пошел Василий.

Никифор проводил их злобным взглядом, Марциан же, как только носилки отошли подальше, разразился взрывом веселого смеха.

- Кто это? - скрежеща зубами, спросил у него Никифор.

- Я сам немного знаю... Известно только, что несравненная Ингерина раньше принадлежала ему, а потом он уступил ее нашему порфирогенету...

- Долой этого пьяницу! Я подниму на него всю гвардию... Но откуда у этого выскочки перстень императора?

- Он беседовал с ним с глазу на глаз...

- Вот как!... Но, чтобы то ни было, я должен ему отомстить!

- Будь осторожен!

- Все равно...

- Тогда, если ты только решился, у тебя есть очень верное средство для мести...

- Какое?

- Ты не догадываешься! А Склирена? Ведь, эта Зоя увела Изока, и, если суметь направить в нужную сторону ревнивое чувство женщины, можно горами ворочать.

- Ты прав! Склирена сломит и Зою...

- Это было бы хорошо. Не следует забывать, что Зоя принадлежит к "голубым"...

- Да, да! Пойдем же к Склирене...

- Нет, ты иди уже один... я в этом деле нисколько не заинтересован, да притом мне нужно зайти на ипподром...

Приятели расстались.

Почти в то же время и Василий расстался с Зоей.

- Еще раз благодарю тебя за услугу. Но, вот, еще просьба... ты знаешь Анастаса, эпарха, он главный начальник голубых, к которым принадлежу и я? - заговорила Зоя.

- Мне приходилось слышать о нем. Что же я должен сделать?

- Пойди к нему и расскажи о том, что я сделала... Никифор не простит мне, и я должна ждать неприятностей... Вардас болен; если бы он был здоров, я ничего не боялась бы... Исполнишь ты это?

- Я все сделаю для тебя, прекрасная Зоя, но теперь позволь мне тебя оставить... Ведь, этот Никифор не простит и мне, и я должен предупредить его...

- Иди, иди! И да благословит тебя Бог!

Василий, в самом деле, поспешил во дворец. Слова Зои о том, что Никифор не простит обиды, явились для него предостережением. Он понял, что в лице этого патриция он нажил себе смертельного врага, но эта предстоящая борьба нисколько не пугала македонянина: в ней он решил испытать свои силы... В случае победы он мог быть уверенным, что счастье обернулось к нему лицом.

В покои Михаила он был допущен немедленно.

Император был в состоянии полудремоты, когда вошел к нему македонянин. Парфирогенет сейчас же узнал его и даже обрадовался его появлению.

- А, это - ты! - закричал он, - с вестями, какими?

Василий начал было обычное приветствие.

- Не надо... скорее!.. что говорят?

- Весь народ восхваляет тебя и твою мудрость, несравненный!

- Знаю, все знаю - ты говоришь правду... А что о предстоящих ристалищах?..

- В Константинополе очень много мореходов, как я это теперь узнал, и народ на стороне голубых.. Раздражать его опасно!

- Знаю... Пусть зеленые держатся как можно скромнее!.. Но мною все довольны?

- Скучаю по тебе, великолепный, и все с восторгом встретят твое появление на ипподроме... Но я прошу у тебя одной милости...

- Уже? Как это скучно...

- Я прошу милости выслушать меня...

- А, говори!..

Василий поспешил рассказать, что произошло между Зоей и Никифором.

- Чтобы не раздражать голубых, я счел нужным для виду принять сторону Зои и приказал Никифору отдать ей этих пленных. Потом их можно будет снова взять, но, пока не кончились ристалища, голубые не должны иметь повода к возмущению народа.

- Так, так, ты поступил хорошо... Я хвалю тебя, - милостиво сказал Михаил. - Можешь оставить у себя мой перстень! Я вижу - он в хороших руках.

Сердце македонянина радостно забилось: счастье было в его руках!

XXII. За миг от признания

Зоя, Изок и Ирина всю дорогу не вымолвили ни одного слова. Только вступая уже под портик своих палат, матрона, обращаясь к юноше и девушке, произнесла:

- Добро пожалуйста! Вы оба входите сюда не как рабы, а как мои дорогие гости... Здесь, под этим кровом, вы находитесь пока в полной безопасности, а что будет потом, это мы увидим...

Эти слова удивили Изока и Ирину, как нельзя более. Что могло это значить? Ведь, еще так недавно они были жалкими рабами в руках грубых солдат, а теперь эта роскошно одетая, богатая, знатная матрона вдруг и в самом деле обращается с ними, как с дорогими гостями, не обращая даже внимание на то, что они были презираемыми в Византии варварами.

К их услугам явились рабы; как Ирине, так и Изоку было отведено по особому покою, им поданы были лучшие яства и пития...

Только сама хозяйка не выходила к ним.

Утолив первый голод, Изок снова почувствовал, что усталость последних дней берет свое. Оставшись один, он не мог преодолеть дремоты и быстро заснул крепким молодым сном, заставляющим забывать все на свете.

Ирина, напротив того, несмотря на все перенесенное волнение и усталость, и не думала спать. Теперь, очутившись одна сама с собой, она снова пережила все случившееся, и, чем больше она думала над событиями этого дня, тем все более и более разгоралась в ней ненависть ко всей Византии,и, вместе с тем, зарождалось желание отмщения тому грубому патрицию, которого она считала главной причиной своего плена и смерти старого деда.

Ни вмешательству знатной матроны, ни ее обращению с ними она не удивлялась. По своей наивной простоте она принимала все это, как должное. Она считала себя во всем безусловно правой и думала, что вместе с нею в ее правоте должен быть уверен весь мир, и всякий должен ей помочь, раз с ней случилась какая-нибудь беда.

Так прошел весь этот день, наступил другой, за ним третий, а Зоя все еще не показывалась к своим гостям. Изок и Ирина начинали скучать.

Зоя же с умыслом не выходила к молодым славянам. Она желала дать им время оглядеться, освоиться с своим положением и, вместе с тем, подыскивала способы не только к их освобождению, но и к тому, чтобы дать им обоим возможность вернуться в родную страну, на Днепре.

За это время ее несколько раз навестил вождь "голубых", эпарх Анастас, пользовавшейся, за болезнью Вардаса, расположением матроны. Он сообщил ей, что македонянин Василий быстро возвышается, что его положение фаворита императора становится все прочнее и прочнее уже по одному тому, что Михаил почти что не может обходиться без его совета.

О Никифоре ничего не было слышно. Зоя мало-помалу начинала успокаиваться.

Более покойная, она могла теперь явиться с сиротам, которым она дала приют в своем роскошном доме.

Изок и Ирина встретили ее появление громким криком радости. Наконец-то они увидели ту, которая была так добра к ним в это время. Ирина с восторгом протянула к ней руки, Изок благодарным взглядом смотрел на нее.

Зоя была растрогана этой встречею.

- Дети, вижу я, что вы благодарны мне, - говорила она с ними, прижимая к своему сердцу Ирину и протягивая руку Изоку, - вижу это и чувствую себя счастливой... видно, не совсем я покинута судьбой, пославшей мне вас... Счастливы ли вы?

- Благородная госпожа, - ответил за себя м за сестру Изок, - мы всем довольны здесь, в твоем доме, и, родись мы в Византии, счастливее нас не было бы в целом мире! Но подумай сама, можно ли быть счастливым вдали от родины, в позорном плену?..

- Ты прав, Изок, я понимаю тебя... Но что ты скажешь, если я нашла средства доставить вам и это счастье?..

- Неужели? О, благородная госпожа! Перун вознаградит тебя за эту доброту!.. А мы?.. Чем мы, бедные сироты, можем отплатить тебе за это?

- Вы вспомните обо мне, когда будете у себя... Поклонитесь величавому Днепру и передайте его приволью вздох моей груди... Знаете, на этих днях в Константинополе на ипподроме должно будет происходить ристалище. Когда весь народ и приближенные к императору будут на ипподроме, мои рабы выведут вас отсюда и проводят вас на трирему (31), которая и отвезет вас на родину.

- А сама ты?

- Я! Что вам до меня?..

- Но ты - такая же славянка, как и мы...

- Для меня все кончено... Я должна кончить мою жизнь здесь... Так, верно, суждено мне при рождении!.. Но не будем говорить об этом... Итак, вы видите, что все благоприятствует тому, чтобы вы, дети, вернулись на родину.

- Не знаем, как и благодарить тебя, добрая госпожа!

- Расскажите мне о своей жизни... о Днепре... о вашем отце...

Завязалась мирная беседа. Изок повел речь о всем, что делалось на родине. С нескрываемым восторгом рассказал он, как явились на Днепр норманские витязи Аскольд и Дир, как они помогли полянам освободиться от хазар и, наконец, стали сама править полянами, защищая их от набегов буйных соседей за очень умеренную дань. Больное место в этом рассказе Изока заняли и похождения его отца, Всеслава, ставшего одним из приближенных к Аскольду витязей.

- А о сестре своей не вспоминает ваш отец? - тихо спросила Зоя, перебивая рассказчика.

- Он часто мне говорил о ней...

Изок хотел еще что-то прибавить, но заменявшая дверь занавес в это время с шумом распахнулась. Зоя даже вскрикнула от неожиданности, но тотчас же успокоилась: в стремительно вошедшем мужчине она узнала эпарха Анастаса.

Он был бледен, тяжело дышал и, едва войдя в покой, тотчас же упал на сиденье.

- Зоя, Зоя! - прошептал он, - грозит беда!

- Что с тобой, Анастас? Какая беда? Кому?

- Прежде всего им, - указал он на Изока и Ирину, - а потом, может быть и тебе...

- Что же случилось?

- Михаил отдал приказ схватить их...

- Не может быть!

- Я знаю это из дворца... Пуст они бегут... Но поздно!.. Слышишь?..

У входа раздавался топот многих ног, бряцанье оружия.

- Именем императора! - послышался хорошо знакомый Зое насмешливый голос Никифора.

XXIII. Коварство

Напрасно Зоя была так спокойна относительно Склирены. Ближе, чем кому-либо другому, ей должен был бы быть известен мстительный характер подруги...

Склирена занимала в Константинополе такое же положение, как и Зоя. Она была вдова сенатора, но предпочитала свободу брачным узам, хотя в Византии того времени они были вовсе не тяжелы.

К Изоку она питала чисто животную страсть, а так как ее чувства были не разделены, и страсть осталась не удовлетворенною, то она разгорелась еще более и охватила все существо Склирены.

Когда Никифор рассказал ей о том, что Зоя отняла у него Изока ( об Ирине он нашел нужным умолчать), Склирена сразу почувствовала, как в ее сердце вспыхнула ненависть к подруге. Марциан был прав, когда сказал Никифору, что ревность женщины можно всегда направить по какой угодно дороге. Так и случилось с Склиреной. Она не желала знать, какие побуждения заставили Зою поступить так, и была уверена, что подруга завладела для самой себя предметом ее страсти.

Злоба ее прежде всего выразилась тем, что она изорвала в клочья драгоценную шаль, привезенную из далекой Индии, но это нисколько не облегчило ее.

- Что же делать! - воскликнула она, - я пойду и вырву ей глаза.

- И ничем не поможешь своему горю...

- Тогда как же поступить?

- Дай ей день или два успокоиться,а потом выпроси у порфирогенета приказ задержать и твою коварную подругу, и так интересующего тебя варвара...

- Никогда мне Михаил не даст указа о задержании Зои! Ведь, за нее эта проклятая Ингерина...

- Так ты и не говори императору о Зое...

- О ком же тогда?

- Пусть он прикажет схватить тех, кто будет найден в ее доме... Исполнение приказа я приму на себя, и ты понимаешь, что уже я сумею и твою вероломную подругу познакомить с тюрьмою Демонодоры...

План этот понравился Склирене. Они тотчас же начали вести интригу, но ей все не удавалось увидеться с Михаилом. Мешал этому Василий, действительно, занявший в течение этого недолгого времени место наперсника императора. Никифор Склирене указал на македонянина, как на врага, но влияние Склирены было слишком незначительно, чтобы повредить новому фавориту, успевшему в глазах Михаила затмить собою всех остальных приближенных.

Но женщина всегда добивается того, что ставит своей целью. Так было и в этом случае. Склирене удалось, в конце концов, добиться свидания с порфирогенетом и как раз в один из наиболее удобных для того моментов. Нерон Нового Рима находился в том состоянии, которое теперь называется похмельем. Он мог слышать слова, но смысл их не давался ему ясно. Это было самым удобным временем, чтобы выманить от него какое угодно повеление...

Склирена, войдя в императорский покой, прежде всего пала на колени пред императором и с мольбою протянула к нему руки. Тот сперва испугался, но разглядев пред собою женщину и притом умоляющую его, сейчас же принял напыщенный, важный вид.

- Ты - Склирена? Видишь, я знаю даже, как тебя зовут, я все знаю, - громко сказал он. - Что хочешь ты от меня?..

- Справедливости, великолепный, и кары для твоих врагов.

- Что, разве опять заговор? - не на шутку перепугался Михаил, - кто и где?

- Твои враги везде и всюду... Я не могу назвать тебе их имен, но могу указать место, где они собираются...

- Где же?

- Я не знаю, как зовут владельца дома, где собираются твои враги, но, если ты пошлешь со мной твоих телохранителей, я просто проведу их, и пусть они задержат тех, кого найдут в доме...

Михаил задумался...

- Мне кажется, что ты говоришь неправду, Склирена.

- Моя жизнь тебе порукой в том, что я говорю не ложь! Но, великолепный, если бы и задержали невиновных, то ты, ведь, сумеешь прочесть всю правду в их сердцах и отпустишь их, щедро одарив, а меня тогда прикажи казнить... Что в том, если и невиновные, ради блага Византии, проведут несколько часов среди твоих телохранителей, а если же это - виновные, то через это будет спасено государство.

- Ты права, Склирена, и я так и поступлю. Эй, позвать ко мне сюда Никифора!

Начальник телохранителей не замедлил явиться на зов.

- Вот, мы получили известие о новом заговоре, - сказал ему Михаил. - Ты сейчас же отправишься со Склиреной в тот дом, который она укажет, и схватишь...

Михаил остановился в затруднении, не зная, кого назвать.

- Кто там будет, - подсказала ему Склирена.

- Кто там будет, - как эхо, повторил порфирогенет.

Он хотел прибавить еще что-то, но Никифор, быстро выкликнув прощальное приветствие, скрылся за дверьми.

Вслед за ним из покоев Михаила скрылась и Склирена.

Оба они были очень довольны. Замысел их удался как нельзя лучше.

Едва они ушли, Михаил окончательно забыл об отданном им приказании. Склирена, Никифор и отряд телохранителей поспешили к палатам Зои.

Никифор видел, что какая-то мужская фигура вошла в дом. Сердце его радостно забилось, Ему почему-то показалось, что вошедший был македонянин Василий.

Но он ошибся, то был эпарх Анастас.

Склирена не вошла в дом. Спрятавшись за одним из его выступов, она с замиранием сердца ждала, чем кончится ее интрига.

Между тем, Никифор и телохранители распоряжались в доме Зои.

- Прости, несравненная, - говорил Никифор, обращаясь к матроне, - я прихожу сюда не по своей воле...

- Что тебе надобно?

- Прежде всего, вот, этого варвара и эту девушку... возьмите их!

- Прости, Никифор, - попробовал остановить его Анастас.

- Я исполняю волю императора, - пожал плечами тот, - и ты на моем месте поступил бы так же... Правда?

- Воля императора священна! - смущенно пробормотал Анастас.

- Очень рад, если ты соглашаешься с этим! Крепко ли вы их связали? А! Хорошо... Ну, теперь возьмите, вот, и эту пару!

И Никифор с злобным смехом указал на Зою и Анастаса.

- Как! Ты ошибаешься! - воскликнули те, отступая назад в удивлении, - нас не может касаться этот приказ.

- Не знаю... Я исполняю, что мне приказано! Что же вы стали? - крикнул он солдатам, - берите же их!..

Анастас схватился за меч; Никифор заметил это движение.

- Напрасно, - покачал он головой, - будь благоразумен, Анастас! Ведь, ты сам же сказал, что воля императора всегда священна.

- Но какая же наша вина?

- Не знаю...

- Не может быть, чтобы ты этого не знал...

- Вероятно, вам это скажут потом... Теперь же следуйте лучше за мной по доброй воле, иначе я и вас прикажу связать...

Тон, которым были сказаны эти слова, не допускал возражений. Зоя и Анастас поняли, что о сопротивлении не может быть и речи...

Дело было сделано быстро. Не прошло и часу, как Зоя, Анастас, Ирина и Изок - все вместе были заключены в мрачном подземелье...

Михаил же, увлекшись в этот вечер обычной оргией, так и не вспомнил о своем приказе.

Не в интересах Никифора или Склирены было напоминать ему об этом.

XXIV. На форуме

Наступил день, в который должны были происходить ристалища на ипподроме.

С первыми лучами солнца весь Константинополь, как один человек, поднялся на ноги. Из всех четырнадцати его округов народ спешил на форум, куда выходило самое большое число ворот для входа зрителей в ипподром. Вся жизнь столицы теперь сосредоточивалась здесь. В других местах город казался вымершим. Лавки были закрыты, рынки пусты. Во всем Константинополе, кроме форума, царила мертвая тишина.

Зато здесь был настоящий хаос звуков. Кричали, пели, свистели, и все это смешивалось в оглушительный гул, похожий на рев какого-то тысячеголового чудовища. Везде шел отчаянный спор о том, кто должен был победить в этот день.

Больше никакие вопросы не волновали толпы.

- Зеленые, зеленые, зеленые! - кричали во всю мочь сотни человек в разных концах форума.

- Голубые! - отвечали им тысячи.

- Мы за солнце, оно нас греет и взращивает жатву, без которой ни голубым, ни зеленым делать нечего...

- Долой красных! Что солнце, когда есть зимний снег, да здравствуют белые!..

- Да здравствует весна, да здравствует первая зелень!..

- Долой весну! Хлеб снимают осенью, да здравствуют голубые!

- Да здравствуют красные!..

- Держу заклад, что клячи красных растянутся на первой стадии... Я - за зеленых; у них не кони - ветер...

Такие крики разносились по всему форуму.

У красных и белых сторонников было немного. Они были теперь не в почете у византийцев. Они даже не играли и политической роли, тогда как борьба зеленых и голубых имела именно такое значение, как мы это знаем уже. Зеленые у простого народа никогда не были любимцами. Видя в голубых своих представителей, народ, в особенности чернь, поддерживали их, как олицетворение самого себя. Поэтому за голубых была заключена масса закладов и притом мелких, тогда как за зеленых всегда ставились крупные суммы.

В народе раздавались крики нетерпения. Казалось, что слишком долго не открывали ворот ипподрома. Все горели нетерпением. Только появление колесниц, направлявшихся к ипподрому, несколько успокоило толпу.

Первыми появились красные. Толпа встретила их хохотом, свистом, насмешками, хотя и кони красных, и возницы были превосходны.

Та же участь постигла и белых.

-Клячи, клячи, а колесницы - бочки водовозов! - гудела толпа при их появлении.

Однако, далее хохота, криков и свистков толпа не шла в выражении своей неприязни к мало значительным партиям.

Белые и красные проследовали на ипподром, не обращая на толпу ни малейшего внимания. Они так привыкли ко всему происходившему, что все эти сцены ничего не представили им нового.

Зеленые зато были встречены громкими криками одобрения. Хотя у них в толпе было не так много сторонников, как у голубых, все-таки они пользовались уважением. Колесницы зеленых гордо проследовали на ипподром, но, когда они скрылись, все на форуме стали оглядываться, как-будто ожидая еще кого-то...

- Где же голубые? Отчего их нет? 0 послышалось со всех сторон.

- Может быть, они уже на ипподроме?

- Когда же они успели попасть туда?..

- Видел ли их кто?

Оказалось, что голубых ни накануне, ни в этот день решительно никто в Константинополе не видал.

Толпа встревожилась.

- Где же они? Может быть, их не будет...

-Они должны быть! Если так, то они разорят половину Константинополя... Что будет тогда с нами?

Но как раз в это время отворили ворота на ипподром. Толпа забыла на время свои страхи и живой волной хлынула вперед, стараясь поскорее занять места.

В один миг ипподром весь был занят народом.

Толпа шумела, кричала, ревела, требуя начала ристалища, но его нельзя было начать, пока император не займет своего места.

Между тем, одна только его ложа оставалась пустою.

Вся знать Византии уже была на лицо.

Сенаторы, великий логофет, подчиненные ему логофеты, эпарх и префект, драгоманы, великий герцог, великий друкирий, со своими свитами каждый, заняли отдельные ложи. Среди них видны были куропалаты, протовестиары и протостаторы. Великий эпарх, окруженный варягами, и протоспафарий с телохранителями императора тесным кольцом окружили убранную золотом и серебром ложу, которую должен был занять сам порфирогенет.

Но, вот, со всех сторон понеслись громкие, восторженные клики.

Это византийский народ приветствовал своего повелителя...

Михаила несли на носилках. Он был одет с чисто восточной роскошью. Мантия из багряницы красивыми складками окружала его. Из-под нее видны были только пурпуровые полусапожки с перевязями. На голове порфирогенета красовалась корона в форме пирамиды, образуемой четырьмя золотыми дугами. Она вся была усыпана жемчугом и драгоценными камнями. На том месте, где дуги сходились, виден был золотой крест, от которого по нижнему ободку спускались сплошные нити жемчуга.

Рядом с порфирогенетом народ увидел женщину замечательной красоты. Она не была императрица, это видно было всем по отсутствию на ее голове короны. Тем не менее, все в Константинополе знали, кто она...

Эта была красавица Ингерина, новая подруга Михаила порфирогенета.

Рядом с носилками шел македонянин Василий. Он был один около императора и его подруги. Уже по одному этому всем стало ясно, что этот так недавно никому еще неизвестный человек теперь - новый временщик, новый вершитель судеб Византии и ее народа.

Михаил был в обычном для него состоянии похмелья и лениво поводил мутными глазами направо и налево, ожидая, когда толпа перестанет кричать и успокоится.

Но, вот, наконец, все стихло, и император подал знак к началу ристалищ.

Первыми выступили красные и белые, за ними из конюшен ипподрома показались колесницы зеленых...

Колесницы стали выравниваться...

Голубых не было...

XXV. Неудачное состязание

Толпа ожидала всего, но только не этого.

Где голубые? Что с ними случилось? Отчего они не вышли? С кем будут состязаться зеленые? Неужели с этими жалкими красными и белыми... Ведь, тогда пропадает весь интерес состязания...

На мгновение, однако, толпа занялась новым вопросом, что случилось с голубыми... Никто не мог объяснить этого, и теперь заговорило любопытство.

- Голубых, голубых! - ревела толпа.

Напрасно, в надежде отвлечь внимание бесновавшегося народа, пущены были колесницы трех партий - на них никто не обращал внимания. Теперь уже все зрители без различия партий требовали голубых, все хотели знать, что случилось.

Как раз в это время, когда напряжение достигло высшей степени, несколько византийцев, разукрашенных голубыми цветами, перескочили барьер, отделявший арену от места для зрителей, и знаками потребовали, чтобы толпа смолкла и дала им возможность говорить.

В этих людях все тотчас же узнали наиболее видных представителей партии голубых но все также были удивлены, что между ними не было их вождя Анастаса.

Разом все стихло. На ипподроме после оглушительного шума и рева наступила мертвая тишина.

- Народ константинопольский, - изо всех сил закричал один из голубых, - ты желаешь знать, почему мы не вышли на состязание? Так это?

- Так, так, говори! - как один человек, отвечала толпа.

- Я готов тебе сказать это, но только с позволения нашего великого императора.

Михаил и сам был заинтересован, почему голубые не явились на ристалище. Он повернул свою голову к говорившему и сделал утвердительный жест.

- О, солнце правды, олицетворенная мудрость империи! - воскликнул голубой, обращаясь к императору,а потом и к народу, - узнай ты и ты, народ византийский, что мы уклонились от состязания на этот раз потому, что нет между нами нашего вождя - эпарха Анастаса, который должен был руководить нами. Как мы могли явиться без него на борьбу с таким мощным соперником, как зеленые? Он знал все, что касалось нас, он подготовлял ристалище, и теперь его нет... Пусть же простит нам народ византийский, и те кто держал за нас заклады, беспрекословно отдадут их своим противникам, но пусть все знают, что уклонились мы от состязаний не по своей вине...Пусть всякий, кто несет из-за нас убытки, не жалуется на нас, мы нив чем не виноваты!

- Кто же виновен? Чья вина? - заревела толпа, - где Анастас? Где он?.. Он не умер, об его смерти ничего не было слышно... Говори же, где он?

Голубой на минуту смолк и взглянул в сторону Михаила.

Крики же становились все сильнее и сильнее, требования все настойчивее и настойчивее.

Наконец, говоривший сделал знак рукой.

Толпа поняла, что он готов сообщить причину, и снова замолкла.

-Народ византийский, - еще громче, чем прежде, закричал он, - вождь голубых Анастас по приказанию императора Михаила порфирогенета за неизвестную вину заключен в темницу Деменодоры; оттого мы и не можем принять борьбы с зелеными.

Как гром, поразила эта весть весь ипподром.

Так, вот, где причина,вот, почему не явились голубые - о, ёто все - происки зеленых, не надеявшихся на победу!.. Так, вот, кто разоряет стольких византийцев, державших против дворцовой партии... Измена! Предательство!

Несколько мгновений продолжалась тишина, но потом сразу поднялся такой гам и крик, что, вот-вот, казалось, развалятся стены ипподрома от одного только вызванного им сотрясения воздуха.

- Пьяница, внук Бальбы, долой его, вон его! Анастаса! Анастаса! Смерть зеленым!.. Перебить их всех!.. - неслось со всех сторон.

С народом, да еще на ипподроме, шутить не приходилось.

Этого не позволяли себе даже императоры, безусловно любимые византийцами, к порфирогенету же чернь была холодна: любовью народа, которому нелегко жилось при нем, он не пользовался.

- Как прав ты был, о, великий! - наклонился к Михаилу Василий, - когда приказывал не раздражать голубых.. Но около тебя не достойные слуги, осмеливающиеся не исполнять твоих приказаний.

- Я знал, все это знал, - лепетал растерявшийся порфирогенет. -Но кто этот ослушник?..

- Никифор... Он сам говорил, что бросил в тюрьму Анастаса по твоему приказанию.

- Я никогда этого не приказывал, я очень люблю Анастаса, сегодня я хотел держать за него заклад... Никифор поплатится за это. Прикажи... нет, ты слишком добр, я распоряжусь сам... Подойди сюда! - жестом позвал к себе император начальника варягов. - Я тебе приказываю сейчас же схватить Никифора, ты знаешь? Телохранителя моего, и чтобы сегодня же мне принесена была его голова... Только не забудь положить ее на золотое блюдо, я терпеть не могу ничего иного... Так, Василий, ты слышал, скажи им это...

- Мне кажется, великолепный, что ты хотел освободить прежде Анастаса и поручить мне уже это передать народу?

- Да, да! Я это приказал тебе... не говори про Никифора, скажи про Анастаса...

Пока происходил этот разговор, толпа приняла уже совсем другой характер. Крики и брань прекратились. Повсюду выламывали скамьи, готовясь к нападению.

Василий приказал телохранителям и варягам плотным кольцом окружить ложу Михаила, а сам, выступив вперед, протянул к толпе руки, давая этим знать, что он желает говорить.

Страсти не успели еще разгореться, жест македонянина был замечен и понят.

На ипподроме все смолкло.

- Народ византийский! Великий император поручил мне сказать тебе, - не менее громко, чем представитель голубых, заговорил Василий, - что враги и его, и твои помии его ведома сделали то, о чем ты услышал из уст почтенного патриция. Император всегда любил и любит Анастаса и голубых, он уже приказал наказать виновного и немедленно освободить невинного эпарха... По приказанию императора, голубые выйдут на борьбу с зелеными, в этом порукою слово великого Михаила порфирогенета. Доволен ли ты?

Толпа - что дитя. Ее впечатления сменяются с необыкновенной быстротой. Крики: "да здравствует император!" - были ответом на эту речь македонянина.

Буря была предотвращена...

Михаил не остался более на ипподроме. Он был испуган и дрожал за свою жизнь. Подтвердив еще раз свое приказание относительно Никифора, он приказал унести себя во дворец.

Василий тотчас же его именем отдал приказание об освобождении Анастаса и Зои. Он долго ждал возвращения посланного, но не дождался и сам пошел в тюрьму.

На ипподроме, между тем, продолжалось состязание колесниц.

Народ отвлекся, стал держать пари за состязавшихся и даже обратил свое внимание на красных и белых.

На этот раз они ему показались интересными.

Но его ждал еще сюрприз.

Лишь только голубые узнали, что отдан приказ об освобождении их вождя, они, не дожидаясь даже его, поспешили выйти на арену.

Крики восторга приветствовали их колесницы.

Зеленые не знали, что и делать. Теперь они очутились в положении голубых. Их вождь Никифор был схвачен на их глазах варягами по приказанию императора, и они немедленно узнали, какая участь его ждет...

Опечаленные, расстроенные, они провели бег так, что голубые без всякого труда завладели лавровым венком...

Пока происходил бег колесниц, веселый и всеведущий Марциан с уверенностью рассказывал, что происшедшее не обошлось без участия Василия Македонянина..

А тот, между тем, напрасно искал Анастаса и Зою в дворцовой тюрьме.

Их нигде не было...

XXVI. Бегство

Накануне ристалища Никифор, даже не предчувствовавший, какая участь его ждет, имел продолжительное свидание с Склиреной.

- Что нам делать теперь? - с тревогой спрашивала Склирена. - Ты знаешь ли, эта проклятая Ингерина уже несколько раз спрашивала меня о Зое!

- А Михаил - меня об Анастасе.

- Что же делать? Ведь, этот проклятый македонянин не задумается сказать, где они находятся и по чьей вине попади они в подземелье...

-Ты рассуждаешь верно... Будет очень жаль, если все наши хлопоты пропадут напрасно! Ведь, ты еще не утешена этим варваром, насколько я знаю?

- А ты - славянской девчонкой.

- Тоже! Потому-то я и говорю, что будет очень жаль, если все наши труды пропадут даром...

- Разве они не могут умереть там?

Никифор отрицательно покачал головой.

- Ты забыла, что за них македонянин... Умереть они могут, но их тела скрыть будет нельзя...

- Однако, ведь, нельзя же их и выпустить...

- Соглашаюсь с тобой!

- Стало быть, нам нет никакого исхода...

- Постой, я, кажется, напал на счастливую мысль. Но тут, Склирена, ты должна мне помочь.

- Я готова все сделать! Говори, что нужно?

- Тогда наклонись ко мне, и я на ухо скажу тебе, что я придумал...

Никифор шепотом передал Склирене свой план. Та, пока он говорил, все время одобрительно кивала головой, а когда он кончил говорить, вскочила и принялась громко хлопать в ладоши.

- Как хорошо придумано, Никифор, как хорошо! Мы спасены...

- Я думаю, если только тебе удастся сделать все, что я говорю...

- Но ты уверен, что их ждет судно?

- Да, я знаю это от тех, кто ходил нанимать мореходов.

- Все складывается в нашу пользу.

- Итак, ты будешь действовать?

- Да, завтра!

- Завтра, но только тебе не придется быть на ипподроме.

- Голова дороже ипподрома.

- Я думаю!..

Они расстались оба очень довольные друг другом.

Между тем, в подземелье, где были заключены узники, происходили другие сцены.

Анастас переносил тюрьму со стойкостью философа. Он все эти дни почти не вставал с кинутого для него пука соломы, мало говорил и к тяжелому положению относился довольно беззаботно. Зоя, напротив, совсем упала духом. Она не могла понять, откуда постиг ее удар, и плакала по целым дням. Ирина напрасно старалась утешить ее, слова не помогали, а, напротив, еще более увеличивали скорбь Зои. Однако, она нисколько не раскаивалась в том, что приняла участие в судьбе молодых славян; хотя она и видала, что это заключение было местью Никифора, но сам по себе Никифор казался ей таким незначительным, что о нем она даже думала без злобы.

Покойнее их всех троих был Изок. Эта тюрьма не была для него новой. Он был заключен теперь не один и надеялся, что какой-нибудь счастливый случай снова выведет его отсюда.

Так шли томительные дни.

- Сегодня ристалище, - вспомнил Анастас о дне, в который он должен был выступать со своими голубыми на ипподроме.

Ему никто не ответил. Ирину и Изока ристалище не интересовало, а Зое в эти минуты было не до того.

Она знала, что такое темница Демонодоры.

Очень-очень редко кто выходил оттуда живой. Императрица Феодора, устроив это мрачное здание, выказала большую сообразительность. Заключенный туда забывался всеми и на всегда...

Все это знала Зоя, и на сердце у нее становилось все тоскливее и тоскливее...

В это день тоска особенно одолела Зою, она не могла даже скрыть своих чувств и несколько раз начинала плакать...

Но вскоре этот день показался им всем самым счастливым в жизни - по крайней мере Зое и Анастасу.

Совсем не в урочное время дверь в подземелье отворилась, и вошел тюремщик.

- Благородная Зоя и ты, благородный Анастас, - обратился он к ним, - прошу вас следовать за мной.

- Куда?.. - спросили они в один голос.

- Вы сейчас это узнаете... Идите...

- Но вернемся ли мы сюда?..

- Не знаю этого... Спешите же, вас ждут!..

Он вывел их из подземелья в светлый тюремный коридор.

Там, к великому своему удивлению, Зоя и Анастас увидели ожидавшую их Склирену.

Молодая вдова с криком радости кинулась на шею Зои.

- Наконец-то я увидела тебя!.. Милая моя, дорогая Зоя!.. О, если бы ты знала, как мучилась я за вас!.. Этот негодяй Никифор...

- Постой, - отстранила ее Зоя, - скажи прежде, зачем ты пришла сюда?

- Спасти!

- От чего?-

- От смерти... Этот Никифор!.. За что он так озлоблен на вас?.. Но некогда говорить, иначе будет поздно... Сегодня ристалище... кто знает, что может случиться после?.. Бегите!..

- Бежать? Куда?..

- Подальше отсюда... я слышала, Зоя, у тебя нанят корабль; воспользуйся им... Я подкупила тюремщиков, и вы уйдете отсюда свободно... Кругом никого нет, все на ипподроме... спешите на корабль, и пусть он немедленно поднимает паруса и уходит в море...

- Я ничего не понимаю... Ты намекаешь, что нас после ристалища ждет казнь, за что?

- Разве пьяница знает за что! Он приказывает, его приказанья исполняют... Бегите, бегите сейчас! Я принесла вам простое платье...

- Мы верим тебе... Но мы возьмем с собой и тех славян, которые заключены с нами...

- Нет, нет, их нельзя брать... их не выпустит тюремщик на волю, и из-за них них он задержит и вас... Спешите же!..

- А наше имущество?..

- Я позабочусь о нем... или нет! Лучше ты, Зоя, и ты, Анастас, напишите сейчас македонянину Василию... он в большой силе... пусть он позаботится о том, что вы оставляете здесь... вот таблица, вот стиль... пиши же, Анастас, и идем!..

Тон ее был так убедителен и искренен, что ни Анастас, ни Зоя не заподозрили даже, что перед ними ложный друг.

Оба они быстро написали таблицы к Василию.

В них они объяснили, что бегут, спасая свою жизнь и вернутся тогда, когда Михаила пьяницы не будет на византийском престоле.

Вместе с этим они поручали все свое оставленное имущество ему на сохранение, и Зоя от себя, кроме того, просила позаботиться об Изоке и Ирине, которым в случае, если она не возвратится, отдавала все свое имущество...

Придуманная Никифором хитрость удалась.

Своим беспричинным бегством Анастас и Зоя снимали с него всякую ответственность.

Ристалище еще не начиналось, когда нанятая Зоей трирема под всеми парусами выходила в море, унося с собой двух беглецов.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

ЧАСТЬ II. На берегах Днепра

I. Пророчество

Это было вскоре после смертных страданий и смерти Исуса Христа. Он умер, поведав всему миру кроткую братскую любовь, плату добром за зло, но благая весть об Его святом учении пока хранилась и распространялась в одном только еврейском народе и едва-едва, в виде неясных туманных слухов, достигала до более или менее отдаленных от Палестины народов древнего мира...

Но Божественный Учитель еще до своей крестной смерти поведал ближайшим своим ученикам разнести эту благую весть повсюду, где только есть люди.

Могли ли они забыть завет Того, за Которым последовали они, оставив все земное, все земные радости, печали, горе, счастье?.. Все это, все было принесено в великую жертву служения человечеству, над которым тяготил в то время беспросветный мрак язычества.

И, вот, св. апостолы разошлись по всему тогдашнему миру, всюду проповедуя слово божие, всюду разнося радостную весть кроткой братской любви, всепрощения и тихого мира в сердцах человеческих.

Одни из св. апостолов избрали для проповеди страны более близкие к Палестине, где протекала жизнь их Божественного Учителя, где Он страданиями своими искупил первый грех прародителей. Они пошли в Грецию, Рим, Африку. Там уже сам языческий мир с своим особым складом мысли приготовил благодарную почву для восприятия нового учения. Предстояла, правда, борьба, тяжелая борьба с основами язычества, но апостолы и их ученики были уверены, что в этой борьбе они победят, рассеют своим убежденным словом тяготевший над человечеством мрак. И они пошли туда, смелые, готовые на все, даже на самые страшные мучения, ради исполнения своего святого долга...

Другие же из них избрали себе совсем иной путь.

Они пошли в неведомые страны, в земли, на которые даже гордый Рим не находил нужным обращать свое внимание.

Среди них был и св.апостол Андрей, который был одним из первых учеников св. Иоанна Крестителя, а потому и назван Протоклетосом, т.е., Первозванным.

Он вместе с братом своим пошел принести благую весть о спасении совершенно "варварским" народам, обитавшим на южных, восточных и северо-восточных берегах Черного моря. Самой плохой славой пользовались эти народы в древнем мире. Чем-то нечеловеческим отзывалось в представлении даже образованнейших народов того времени - римлян и греков - понятие "скиф". Целые легенды сложены были о них. Говорили, что скифы не обыкновенные люди, а ужасные существа, имевшие на половину туловище человека, на половину - лошади. Они были рассеяны на огромном пространстве. Жили они отдельными племенами, не зная никаких других занятий, кроме охоты. Между ними не было никакой связи, хотя они все говорили одним языком. Каждый, даже самый маленький, род управлялся по своему. Твердых начал власти у них не было и в помине. Вечно вели они между собой ожесточенные войны, и никогда не было между ними дружбы и согласия.

К этим ужасным скифам и понес благую весть первозванный св. апостол.

Постепенно он обошел все побережье Черного моря, наконец, прибыл в таинственную, пустынную Скифию. Напрасно искал св. апостол людей, которым бы он мог проповедовать благую весть. Их было слишком мало на этих беспредельных пространствах, сплошь покрытых или девственными лесами, или заросшими гигантской травой пустынями. Однако, апостол не был смущен этим. Он смело шел вперед по неведомому никому пути, пока не достиг устья великой реки - Днепра. Совершенно верное предположение, что по течению этой реки должны были жить люди, заставило св. апостола идти к ее верховьям. Чудная природа страны также влекла его в эту неведомую даль, где он должен был впервые возвестить ее диким обитателям слова любви и мира. Эта природа не была так ярко роскошна, как на его родине -Галилее. Солнце здесь не палило землю лучами своими, напротив того, оно только ласково обогревало ее, как бы возвращая к жизни после мертвого сна долгой северной зимы. Трава пустынь, зеленая листва дубрав не была слишком ярка, но в них преобладал нежный оттенок. Самый климат был нежен, воздух не дышал знойной жгучестью. Ветерок в своих легких порывах то и дело приносил отрадную прохладу.

Да и сами обитатели этой страны были совсем другие. Рослые, статные, дышащие физической мощью, с русыми длинными волосами, с открытым доверчивым взглядом голубых, как само небо над ними, глаз, как резко отличались они от соотечественников апостола Андрея, грубых, алчных до наживы, фанатичных до мозга костей израильтян, от хитрых, вероломных, всегда готовых на всякое предательство греков, от гордых, презирающих все на свете, уверенных в свей мировой силе римлян, уже близких тогда к падению!..

Это был новый, свежий народ, в котором на много-много тысячелетий хранился запас великих душевных сил. До этого народа-младенца еще не коснулось разложение. Он жил, как дитя, но в этом дитяти свежи и без гнили таились семена правды и любви. Этот народ нелегко отдавался первому своему впечатлению. Он не был способен на эффектное мученичество, но он готов был тихо, незаметно умереть за то, что считал правым... Он жил по заветам своей страны, был верен этим заветам, но врожденный ему здравый смысл в то же самое время позволял ясно видеть и то хорошее, что могло быть вне преданий его дедов и прадедов.

Этот народ - были славяне, наши предки...

К ним-то и явился с вдохновенной проповедью апостол Божий...

Он со своими спутниками шел вверх по великой реке славянской - Днепру. Он шел, и с каждым его шагом вперед по этой неведомой стране высшая сила, сила небесная, озаряла вдохновенную думу апостола. Одаренный высшим разумом, он своим взором, проникавшим через завесу будущего, ясно видел, что этой стране предстоит великое дело - стать истинной хранительницей заветов Христа, что придет время, когда яркий свет истины засияет в ней и многие тысячелетия будет гореть ярким пламенем в сердцах ее обитателей.

С такими мыслями дошел св. апостол до того места, где берег Днепра отвесной стеной возвышался над гладью реки. Это была целая гора, покрытая в то время лесом у своей подошвы.

Св. апостол не замедлил войти на самый верх этой горы.

Чудная картина представилась ему отсюда. Синей лентой извивался, идя из неведомой дали, величавый Днепр, а кругом него, насколько мог видеть глаз, тонули в беспредельном пространстве необозримые зеленые степи...

Сердце апостола забилось. Он чувствовал, что сошла на его душу неземная сила, и, не будучи в силах бороться с овладевшим им волнением, он, благословив все, что было перед его глазами, пророчески воскликнул:

- Благословение Господа Нашего над землей этой... Отныне и во веки воссияет здесь благодать Господня!..

II. Мать городов русских

Прошла весна

Вскоре после посещения Скифии, св. предвозвестник великой воли небес, апостол Андрей Первозванный, призвавший благодать Господню на земли славянские, мученически кончил земную жизнь свою. Во время проповеди в Патрасе он был схвачен по приказанию римского проконсула Эгея (32) и распят головою вниз на восьмиконечном кресте.

Так закончилось вдохновленное свыше дело св. предвестника благого учения Христа на земле.

Но с земной его кончиной его великое дело не умерло, не заглохло, а все росло и росло. За Христом следовали целые уже народы. Ради Него христиане тысячами гибли на арене римского Колизея. Христианство все более проникало и развивалось в Риме и Греции. Оно вступило в отчаянную борьбу с язычеством, и близко было то время, когда оно должно было победить великим делом любви этого своего врага...

В Скифии, однако, ничто не подтверждало собой пророчества св. апостола, ничто даже не указывало на его близкое исполнение. Там все было по прежнему. По прежнему ласково-нежно светило с голубых небес солнышко. Так же, как и прежде, голубой лентой извивался среди безграничных степей и непроходимых лесов красавец Днепр...

Изменились только те горы, с которых вдохновенный предвозвестник вещал свое пророчество о великом будущем земли славянской.

Поредел дремучий лес на этих горах. Видны по всюду стволы вековых лесных великанов, под корень срубленных острыми топорами, видны невыкорчеванные пни, слышен веселый шум голосов, бряцанье железа, крики...

Птицы, привыкшие к недавнишнему еще безмолвию этой местности, с испугом улетают прочь. Они понять не могут, что делают здесь эти люди, зачем пришли они сюда и разом нарушили царившую целые века мертвую тишину.

Но птицы должны были бы привыкнуть ко всему происходившему теперь на этих высотах.

Не первый уже день, много-много десятков лет тому назад началось это...

На том самом месте, где пророчествовал св. Андрей Первозванный и которое он благословил, возник теперь первый в земле приднепровских славян город.

Это был Киев - мать городов русских, как он был назван немного спустя после.

Он уже был основан и успел привлечь к себе внимание славян, стекавшихся под защиту его стен целыми родами.

Как он не похож был на теперешний Киев!

Прежде всего местность нынешнего Киева, в особенности важнейших нагорных его частей, изменилась чрезвычайно не только в период времени с IX по XIX век, но даже с конца XIV по настоящее время. Срыты целые горы, засыпаны старые рвы и овраги - это работа рук человеческих, но, с другой стороны, работала над этим изменением и сама природа своим постоянным, обычным, неуклонным путем, круша горы, подмывая берега, копая острова и мели, изменяя русла многочисленных днепровских притоков. Нынешняя низменная часть Киева (Подол) в прежнее время не омывалась Днепром, так как тут протекала речка Почайна. В эту речку,а не в Днепр, впадал быстрый и сильный ручей Глубочица. Протекая между горами, Глубочица принимала в себя речку Киянку и пролагала себе путь к Почайне по болотистой низменности Подола.

Самая Почайна, устье которой находилось под крещатицким оврагом, в нижней части своего течения шла почти параллельно Днепру и отделялась от него довольно широкой полосой земли. Эта полоса земли, в виде узкой косы, существовала не далее, как в прошлом столетии, но была уничтожена напором Днепра, и, как память ее, остался небольшой островок против крещятицкого оврага, некогда составлявший крайнюю оконечность не существующей более косы. Вследствие этого исчезновения целой полосы берега, Почайна в настоящее время впадает в Днепр уже не у подошвы киевских гор, на которых стоял древний город, но на полверсты выше Подола.

С другой стороны, вид местности, лежащей против Киева также представляется совершенно иным, чем он должен был представляться много веков тому назад.

Местность левого берега, в настоящее время изрезанного притоками Днепра, образующими большие и малые прибрежные мели и острова, между которыми в недавнее время прорыт широкий искусственный канал (так называемый Пробитец), была, вероятно, покрыта водою Днепра, который был и шире, и обильнее водами в те времена, когда дремучие леса покрывали его берега и подходили отовсюду под самые стены Киева.

По этому самому пространство, на котором могло основаться первоначальное поселение на месте нынешнего Киева, являлось очень незначительным. Оно ограничивалось вершиною, так называемой, Старо-Киевской горы, где и теперь находится Андреевское отделение "Старого Киева", или "Старый Город". Этот "Старый город" составляет только северо-восточный угол киевской горы, глубокими оврагами отделенной от всех остальных киевских возвышенностей.

Насколько можно судить, это и есть первоначальный город Киев, который только со второй половины X века стал быстро разрастаться и к концу XIII столетия успел уже увеличиваться в двадцать раз против своего первоначального объема.

Интересно знать размеры этого древнейшего русского города или городка, впоследствии обратившегося в детинец Киева и резиденцию князей киевских. Вся площадь его равняется 26.316 кв. саж.; наибольшая длина от юга к северу - 238 сажень; наибольшая ширина от севера к востоку и к юго-западу - 148 сажень. В окружности своей по валам город Киев имел всего 540 сажень,а с предместьями мог заключать в себе не более 2 верст.

Пределы древнейшего Киева определяются так: на юге он граничил с глубоким оврагом, носившим название Перевесища ( ныне Крещятицкий), на востоке - крутыми неприступными склонами горы, спускавшейся к Почайне; на северо-востоке - Подолом и на север - оврагом, отделявшим городскую гору от нынешней Киселевки. На западной стороне находились ворота детинца, а перед воротами древнейший мост, соединявший детинец с "Горою" ( нынешнее Софийское отделение Старого города). Вверху, по окраине нынешнего Крещатицкого оврага, шла единственная от устья Почайны ( и с прибрежий Днепра) дорога в детинец, носившая название "Боричева увоза" или "ввоза".

Далее на севере по тому же оврагу (западнее огибая Киселевку и следуя течению речки Киянки) та же дорога спускалась на Подол и потом шла к Вышгороду.

К сожалению, летописцы дают вообще очень мало сведений о Киеве того времени. Есть только указание, что все остальное пространство "Горы" было не заселено, а занято полями и огородами; а на западных и южных окраинах "Горы" уже начинались и леса. Даже под самым городом от его стен, на месте нынешнего Крещатика, за Боричевым увозом, уже начинался лес и тянулся далеко на юг.

Этим ограниченными сведениями исчерпывается все, что известно из летописей о древнейшем городе - матери городов русских в IX -X столетиях.

III. Норманны на Днепре

В то время, когда начинается наш рассказ, древний Киев только что успокоился после страшных пережитых им невзгод и испытаний.

Киевляне только что освободились из-под власти козар, покоривших под свою власть все приднепровские земли. Никаких особенных усилий не стоило это воинственному народу. Приднепровские славяне сдались врагам почти без борьбы, но при этом произошел факт, как бы предсказывавший всю дальнейшую будущность этой страны.

Киевляне, как говорит Нестор, дали козарскому Когану, в виде дани, "по мечу с дыму".

Может быть, козары взяли такую дань с намерением обезоружить покорившееся им племена, но только, когда их мудрецы увидали эту дань, то не могли скрыть своей печали.

- Что с вами? - спрашивал мудрецов Коган.

- Горе нам, - отвечали они, в смущении покачивая своими седыми головами, - горе нам! Придет время, и мы будем данниками этих побежденных людей!..

-Почему?..

- Есть этому самый верный признак: их мечи острые с обеих сторон, а наши имеют только одно лезвие...

Тогда, может быть, гордый Коган и его приближенные только посмеялись над этим предсказанием, но время доказало, что правы были мудрецы козарские, предсказывая великую славу народу славянскому...

Пришло время и быстро пролетело оно. Стряхнули с себя иго козарское и поляне, и дулебы, и северяне, и родимичи, и вятичи.

И легко стряхнули.

Помогли им в этом норманские ярлы Аскольд и Дир, любимцы ильменского великого князя Рюрика, уже укрепившегося среди северного союза славян и решившего дать и Днепру с его родами свою правду.

Аскольд и Дир с дружиной были посланы на Днепр в Киев; поручено им было великим князем присоединить северный союз к южному.

Быстро пронесся среди приднепровских родов слух что и к ним идут норманны.

В то время в Киеве был злейший недруг ильменского князя Рюрика - Вадим, уже изгнанный с берегов Ильменя (33). Разом встрепенулся бывший старейшина при одном только известии о близком появлении тех, кого он считал своими заклятыми врагами...

"Кто такие? Зачем? Нет ли и его с ними?" - вот вопросы, взволновавшие не успокоившуюся еще душу Вадима.

Он стал приглядываться к тому, как готовятся в родах к встрече нежданных, незванных гостей. Но все было тихо кругом и покойно. Никто в родах кротких обитателей днепровского побережья и не думал готовиться встречать пришельцев с оружием в руках.

-Зла мы им делать не будем, - говорили повсюду, - так и им нет нужды нам зло делать.

- Встретим с почетом и лаской, как гостей дорогих.

- Сами им навстречу выйдем и поклон отдадим.

- Что вы делаете? Вспомните Ильмень, - пробовал было подавать советы Вадим.

- А что Ильмень-то?

- Да, ведь, они его кровью и огнем обошли весь... Сколько людей погибло!

Но Вадиму на это возражали:

- Так там сами были виноваты! Ты же, ведь, их послов конями разметал.

- вот, они за зло злом отплатили!

- А мы их добром встретим!

Никакие доводы, убеждения не действовали на миролюбивых полян. Они даже на Вадима стали косо поглядывать.

- Ушел бы ты от нас, - говорили ему, - а то и нам беды наделаешь...

- А по нашему даже хорошо, что они сюда идут... Мы сами от них добра ждем!..

- Теснить больно стали нас ханы козарские, так у варягов нам против них помощи просить можно будет.

- Они-то уже помогут нам! Люди ратные, в этом деле могучие, может быть, и прогонят козар.

Вообще, на Днепре были очень довольны приходом варяжской дружины.

Скоро и более подробные вести пришли о ней. Варягов было много, все они были прекрасно вооружены, шли в днепровский край под начальством ярлов своих Аскольда и Дира; где добром да лаской их встречали, там никому обид не делали.

Вступив в днепровский край, Аскольд и Дир сразу же изменили свои намерения. Из Нова-города выходили они с тем, чтобы при помощи оружия присоединить его к владениям Рюрика, но, чем дальше были они от Ильменя, тем все резче изменялись их замыслы.

- У Рюрика и так земли и народу много, - говорил более энергичный Аскольд Диру, - довольно с него.

- Братьев, вон, куда поближе да полегче послал, - поддерживал друга Дир, а нам сюда идти повелел...

- Так что же за охота нам для него стараться! Лучше постараемся для себя... Он будет конунгом ильменским, а мы станем владеть здешними землями...

- Тесно не будет! И ему, и нам места хватит...

Так порешили между собою друзья. Поэтому они, не надеясь особенно на силу оружия - дружина их была не велика - всеми силами старались ласками привлечь к себе расположение миролюбивых племен.

И они не ошиблись.

Ласка и добро оказались более сильными, чем оружие ратное.

На Днепре все принимали их, как дорогих гостей...

Да и сами витязи старались всеми силами расположить к тебе киевлян.

Они были добры, ласковы, их владычество и главенство скорее были полезны, чем тягостны.

Киевляне видели это.

- Вот, ты говорил, - упрекали они Вадима, - что от них нам ничего, кроме зла, ждать не приходится, что они на нас непременно смертным боем пойдут... Ничего этого нет... и дома наши не сожжены, и кровь наша не льется...

- Погодите, увидите сами! - скрежетал зубами от злости бывший старейшина, но против любимцев киевлян ничего поделать не мог.

Ярлов принимали везде с большим почетом. Повсюду к ним обращались с одной только просьбой - избавить от козарского ига.

- Здесь мы и останемся, - объявил Аскольд Диру, когда их ладьи подошли к Киеву, - близко отсюда и город Византия, в наших руках будет и конец великого пути...

Дир во всем соглашался со своим другом.

В Киеве они были приняты так же хорошо, как и в других местах приднепровского края. Здесь Аскольд и Дир решили основаться, но прежде всего они пожелали помочь киевским славянам избавиться от козарского ига.

Счастье благоприятствовал молодым ярлам. Поход их на козар был, как нельзя более, удачным. Киев и поляне освободились от власти диких обитателей степей.

IV. Тяжелое счастье

Так они и остались княжит в этой стране.

Счастливо зажили кроткие поляне под властью чуждых им пришельцев. Споры и раздоры в родах затихли. Для всех так же, как и на Ильмене, стала единая правда. И бедный, и богатый, и знатный старейшина, и самый захудалый из родичей знали, что в Киеве им жить легче...

Киев рос не по годам, а по дням.

Со всех сторон сходился теперь в него народ, и какой народ - торговый, тот самый, благодаря которому и растут города на торговых путях, где можно и товар сбыть, и деньгу на нем сколотить немалую.

Так было и с Киевом. Видимо-невидимо было тут разного народу. И из Господина Великого Новгорода приходили сюда с товарами "гости", гости степенные, важные; часто являлись с ними суровые норманны из далекой Скандинавии, а с ними неразлучно и разные люди приходили: видал Киев и живых, вечно веселых франков, с восторгом рассказывавших про свою Лютецию, и огромных рыжеволосых бриттов, и степенных, невозмутимых германцев. Все они являлись сюда с самыми разнообразными товарами, находя Киев удобным местом для мены, дававшим им возможность не пускаться в опасное плавание по бурному Черному морю.

Были в Киеве гости и из таинственной далекой Биармии. Являлись они туда с великолепными мехами и другими пушными товарами, да такими, что их, кроме как от них, здесь, в Киеве, и достать нигде возможности не было...

Но более всего понабралось хитрых, пронырлевых византийцев, которые чувствовали, что тут им всегда нажива будет, что есть возможность выбрать многое из навезенных со всего края товаров. С ними приходили и сухощавые итальянцы, и персы, и люди из только что нарождавшегося тогда армянского царства. Изредка являлись здесь с виду похожие на евреев (евреи, уже само собой разумеется, не оставили без своего благосклонного внимания этого благодатного края и явились сюда чуть ли не одними из первых), но черные люди, с запасами слоновой кости, золотом и драгоценными камнями. Страну свою они называли Эфиопией и говорили, что их владыки, происходят от самого мудрого царя израильского Соломона.

Весь этот сборный люд всегда был покоен и за себя, и за свое имущество. Никогда и никому не дали бы в обиду князья киевские Аскольд с Диром.

Переменились они с того времени, как храбрые, беспечные они вместе с Рюриком делали набеги то на франков, то на бриттов, то на земли приильменские. Так же отважны и храбры они были, как и прежде, только молодость ушла от них; не манили их уже шум битв, но чудный край своими красотами заставил растаять лед вокруг скандинавских сердец, они увлеклись покоем, отдались ему и жили для счастья тех людей, которые вверили в их руки свою судьбу.

- Ласковей князей наших искать не найдешь! - говорили в Киеве.

- Что солнце на небе!

- Вон, на Ильмене не так! Из их же роду князь, а, рассказывают, совсем другой, забрал ильменцев в ежовые рукавицы и дохнуть не дает.

- Так то на Ильмене... Там так и нужно...

- Особенно с Новгородцами...

- Верно! Таких буянов поискать еще...

- Мы - не то: коли хорошо, так и живем мирно...

Так говорили на Днепре.

Но нет полного счастья на земле. Как ни счастливы были князья Аскольд и Дир, а нет-нет - да и защемит тоской их сердце. Вспоминалось им прежняя жизнь. В тишине немой слышался отдаленный шум битв, звук воинских рогов, звон мечей, стук щитов, и среди всего этого чудился старческий, но крепкий голос певший с восторгом:

"С войною слава неразлучна, "Нет в мире лучше дел войны. "Кто не был ранен - прожил скучно, "Как осень, дни его темны"...

И в этом таинственном голосе они узнавали голос старого берсеркера Рулава (34), умершего под эту песнь на их же глазах.

Да, в светлой Валгалле охотится теперь старый берсеркер за чудным вепрем. Устав от охоты, пирует он в чертоге Одина, дивной красоты валкирии ласкают его там, а на земле скальды своими вдохновенными сагами хранят в памяти потомства его славное имя...

А их имена никто не вспоминает. Скальд не сложит в честь их саги, ни одна мать не назовет их именем своих сыновей, они забыты, забыты навсегда...

Они - барсеркеры старого Белы... Валгалла не ждет их: они сами забыли, что каждый норманн рожден для войны...

И грустно, и скучно становилось витязям, когда такие мысли приходили к ним. Скандинавская кровь давала себя чувствовать.

- Что нам делать? - спрашивали они друг друга.

- И дружина скучает... столько молодцов без дела...

- Идти в поход...

- Куда?

В самом деле, куда? Не на Ильмень же! Там, ведь, свой, там - Рюрик и Олег, с отборной дружиной. В Биармию? А где она? Найти ее трудно...

И все чаще и чаще в такие минуты тоски по прежней привольной жизни обоим витязям приходила на память Византия...

V. Первые искорки

Но не одни князья подумывали о ней.

Было в княжеской дружине много горячих голов, помнивших свою Скандинавию и считавших, что "нет в мире лучше дел войны". Они не роптали на Аскольда и Дира за их бездействие открыто, но между собой в разговорах только и вели речь о так близкой к ним Византии...

Всем в Киеве от наезжих гостей было известно, что в этом городе скопились богатства целого мира, что народ там труслив и изнежен, что власть слаба, а потому и манила к себе, как запретный плод, княжескую дружину эта столица...

- Не узнать совсем наших конунгов! - говорили старые варяги. - Куда их прежняя храбрость делась?

- Отсиделись на одном месте...

- Так других послали бы... есть народ.

- Еще бы! Вот Всеслав, даром, что не норманн, а славянин - храбрее льва...

- Уйти бы от них самим...

- Нельзя!..

- Отчего?

- Мало нас!.. Что мы одни-то поделаем?..

- И славяне пойдут за нами...

- Ну, те без князей и шагу не сделают...

- Пожалуй, что так.

- А следовало бы, мечи зазубрить, тетивы у луков развились...

- Поговорить бы с Аскольдом, а нет - с Диром.

- Так они и будут слушать!

- А что же? Хотя они - и ярлы, а без нас ничего не значат.

- Да, вот, пир будет, так тогда...

Так и решено было среди варягов завести с князьями речь о набеге на Византию во время ближайшего пира...

А он не заставил себя ждать. Оба витязя любили попировать время от времени среди своей дружины, именитых киевлян и наиболее почетных "гостей". Созывались они в княжеские гридницы, уставленные столами, усаживались за них, и начинался после этого пир на весь мир.

Подавали на столы целых жареных кабанов, рыбу всякую, птиц, что поставляли к княжескому двору опытные звероловы и птицеловы из окрестных лесов, а крепкий мед и вино фряжское рукой лилось.

А во время пира выходил сперва скандинавский скальд с лютней, а за ним киевский баян вещий с гуслями, начинали они петь своими старческими голосами каждый про свою старину, и, слушая скальда, забывали князья и тоску свою, и горе, переносились душой в родимую свою страну, в ее фиорды, и тоска как-будто отходила от них, чтобы потом явиться с новой силой, раз только в княжьем тереме замолкал шум веселого пира.

Не забывали при этом князья и своего народа. Пока они пировали в гридницах, на теремном дворе тоже шел пир для простого народа. Выкатывались людишкам киевским бочки меда; те мед, вино похваливали да славословили князей своих любимых.

Вот, и теперь на этот пир, по обычаю, созваны были норманские дружинники, знатные киевляне и почетные гости.

В эту пору из последних в Киеве были одни только гости византийские. Они явились на княжеское пиршество. Пятеро их было: Лаврентий Валлос, Анания из Милета, Флорид Сибин и природные византийцы: Алциад и Ульпиан.

Каждый их них уже по несколько раз бывал на княжеских пирах, и они всегда старались бывать на них, дабы первыми узнавать все, что делается в княжеских гридницах.

Так, вот, и теперь они первыми из приглашенных на пир, явились в княжий терем.

Там уже все было готово к званому пиру. Кроме византийских гостей, по гриднице расхаживало несколько норманских дружинников в ожидании появления князей.

- Ну, что, как? - отозвав в дальний угол, спросил сурового Руара закаленный и поседевший в боях товарищ Инголет. - Решаемся ли мы напомнить конунгам, что не дело воинов сидеть по целым годам сложив руки?

- Да, я уже поговорил тут кое с кем, и ты увидишь, как это все выйдет, - ответил Руар.

- Самое важное начать... напомнить...

- Это принял на себя Зигфрид...

- Наш скальд?

- Да, он... Уж он сумеет... Зигфрид также скучает... Охоты да пиры притупили его вдохновение. Как он может воспевать героев, когда они по годам ничего не делают?..

- Так, так!.. Инголет, ты слышал?

- Слышал, - подошел к ним третий дружинник, - на Византию?

- На Византию, на Византию... -раздались со всех сторон голоса.

Все сразу воодушевились. Разговоры стали шумными. Лица загорелись, глаза заискрились.

Византийские гости, сбившиеся в одну кучку, тревожно переглянулись.

- Это что же? - шепнул Валлосу Алциад.

- Что? Покричат да и перестанут, - пожал тот плечами.

- А если нет?

- Без князей они не пойдут, а те вряд ли решатся напасть на нашего величественного порфирогенета.

- Кто их знает!.. Вдруг придет в голову что-нибудь такое этим грубым людям...

- Говорю, что без Аскольда или Дира они не осмелятся тронуться, а в случае, если и эти с ума сойдут, то, ведь, мы здесь недаром...

Громкие крики прервали этот разговор. Из внутренних покоев палат показалось торжественное княжеское шествие.

Впереди шли, по скандинавскому, пажи, расстилавшие перед князьями богатый ковер, за ними уже, окруженные самыми близкими людьми, следовали сами князья Аскольд и Дир, красавцы собой, мужественные, с смелыми открытыми лицами и ясным соколиным взглядом.

Почти что рядом с ними шел высокий человек совсем не скандинавского типа.

Все варяги, пришедшие с князьями на Днепр, были без бород, с длинными, спускавшимися на грудь усами и пучком волос, закрученным на затылке. Этот же человек, напротив того, имел черную окладистую бороду и длинные, падавшие на плечи волосы.

Это был славянин Всеслав - любимец Аскольда и Дира.

VI. Скальд

Князья заняли, после поясного поклона присутствующим, главное "высокое" место за столом. Рядом с ними, с одной стороны, уселись Всеслав, Любомир, Премысл - старейшины киевские, с другой - Руар, Инголет, Ингвар - начальники норманнов.

Аскольд, как старший, жестом руки присутствующим начать пир.

"Заходили чарочки по столикам". Сперва все молчали, уписывая вкусные яства и поливая их крепким медом. Первый голод скоро был утолен. Руар, Инголет, Ингвар, отставив от себя блюда, переглянулись между собой; потом все трое взглянули на князей.

И Аскольд, и Дир сидели понурившись. Видно, их не влек к себе шум пиршество, тень смертной тоски легки на их лица. Они даже не говорили друг с другом и угрюмо молчали.

- Конунги, скучно вам! - вдруг громко воскликнул Руар, - а вместе с вами и нам... Далеко мы от нашей родины, так хотя в память ее не будем изменять ее обычаям...

- Разве вы не довольны пиром? - спросил Аскольд, поднимая голову и вглядываясь на Руара.

- Нет, на столах всего в изобилии, а разве забыл ты, что для норманна пир не в пир, если он не слышит вдохновенной песни своего скальда про дела былые.

- Верно, прав Руар, - раздались голоса, - пусть поет скальд, пусть, и тоски тогда не останется и следа!

- Да, пусть нам споет Зигфрид, прошу тебя, Аскольд, - заговорил и Дир. - В самом деле, это хотя немного напомнит нам покинутую нами родину...

Аскольд в ответ на эти просьбы утвердительно кивнул головой.

Возгласы удовольствия послышались со всех сторон. Аскольд, особенно в последнее время, не очень охотно слушал скальда Зигфрида и всегда отдавал перед ним преимущество славянскому певцу. Теперь же он скоро согласился на просьбы своей дружины, Руар с Ингелотом приняли это за предзнаменование успеха в задуманном ими важном деле.

По знаку обрадованного Дира, немедленно в гридницу к пирующим введен был седой Зигфрид, славный скандинавский скальд, не раз своей вдохновенной песнью возбуждавший скандинавов к берсеркерангу (35).

Он вошел, высоко подняв голову. Его выцветшие от лет глаза на этот раз светились огоньком вдохновения. Таким Зигфрида давно уже не видали. Все при его появлении затихли, как бы в ожидании чего-то...

- Привет вам, витязи, привет вам, мужи Днепра и Скандинавии! - произнес Зигфрид, останавливаясь посреди гридницы, прямо против князей. - Чего желаете вы от старого певца?..

- Спой нам, Зигфрид, - сказал ему Дир.

Скальд тихо рассмеялся.

- Спеть, а о чем? -заговорил он, - где я почерпну вдохновения для моей песни? Разве слышу я звон мечей, шум битв? Разве вижу я теперь, что героев ждет светлая Валгалла?.. Нет, нет, нет! Вместо них - трусливые бабы, да и то не норманские, а таких - каких наши берсеркеры видали разве только в Исландии...

- Молчи, старик! - гневно воскликнул Аскольд, - тебя позвали петь, и пой!..

- Ты прав, конунг или князь - не знаю, как теперь и называть тебя, - усмехаясь отвечал Зигфрид, - хорошо, я спою тебе... Слушайте вы, витязи норманские!

Он с минуту помолчал и потом запел. Тихо сперва, но затем его старческий голос начал крепчать и, наконец, стал таким же звонким, как и голос юноши...

О родных скалах далекой Скандинавии пел он, вспомнил фиорды, откуда по всем морям, известным и неизвестным, расходились за добычей легкие драхи смелых викингов. Пел он о славе берсеркеров, о их безумно-отважных походах на бриттов, саксов, франков, вспомнил об Олофе Тригвосоне, мудром и о дерзко-смелом Гастингсе, пред которым трепетала Сицилия, потом перешел к чертогу Одина - светлой Валгалле, к тем неземным наслаждениям, которые ждут там души павших в бою воинов, и вдруг, в упор глядя то на бледневшего, то красневшего Аскольда, запел с особенной силой и выражением:

Презрен, кто для сладкой лени Забыл звон копий и мечей! Валгаллы светлой, дивной сени Не жаждет взор его очей. Когда ж умрет, чертог Одина Пред ним хоть будет на лицо, Не выйдут боги встретить сына С веселой песней на крыльцо! А на земле клеймо презренья На память жалкого падет,

И полный всяк пренебреженья Его лишь трусом назовет... О, боги светлые! К чему же Ему не прялку дали - меч? Что толку в трусе подлом - муже, Забывшем шум и славу сеч...

- О, замолчи, молю тебя, замолчи, Зигфрид! - прервал скальда, вскакивая с своего места, Аскольд, - ты разрываешь мою душу на части...

Он смолк, а вместе с ним смолкла и вся гридница. Все, затаив дыхание, ждали, что произойдет теперь.

-Почему я должен молчать, витязь? - гордо спросил его Зигфрид, - и с каких это пор норманны прерывают песнь своего скальда, заставляют его умолкнуть, когда светлый Бальдур вдохновил его?

- Я знаю, что ты хочешь сказать... ведь, мне все понятно! - лепетал растерявшийся ярл. - Все, все, все здесь против меня, вы не хотите покойной жизни, вы стремитесь к ненужному грабежу...

- Подожди, конунг, - загремел теперь Руар, - как ты пред лицом своих дружинников можешь говорить о грабеже? Нет об этом и помину. Не к наживе мы стремимся, а к светлой Валгалле, к тому, чтобы в потомстве не были покрыты позором наши имена... Об этом и пел Зигфрид, наш скальд. Да разве затем мы подняли вас обоих на щит, избрали своими вождями, чтобы мечи наши ржавели, секиры притуплялись, а щиты покрывала плесень? Нет, нам таких конунгов не нужно...

- Но что же вы хотите от нас? - воскликнул Дир, видя, что его друг не в состоянии от гнева и стыда выговорить даже слово. - Чего?

- Чтобы вы вели нас!

- Куда?

- На Византию...

- На Византию, на Византию, все пойдем! - загремели по всей гридницы голоса. - Вы должны вести нас! Иначе мы прогоним вас!..

Энтузиазм и жажда новых волнений охватили в этот миг всех - и норманнов, и славян. Они, пожалуй, и сами не отдавали себе отчета, зачем им нужен этот набег на Византию. И здесь, в Киеве, у них всего было с избытком. Просто молодцам захотелось прогуляться, потешить себя на просторе, а что из этого могло выйти, об этом они и не думали вовсе...

- Слышишь? - шепнул Ульпиан Валлосу.

- Да, но мы не допустим этого, - ответил тот.

- Это будет трудно.

- Но не исполнимо... Как бы ни храбрились, а без Аскольда и Дира ни в какой поход они не пойдут. Но послушаем, что скажет князь...

Аскольд и Дир сделали знак, из которого можно было понять, что они желают говорить.

- Знаем мы ваши желания, друзья, - несколько дрожащим от волнения голосом начал Аскольд, - и готовы исполнить вашу просьбу.

Клики восторга огласили гридницу.

- Только дайте нам обдумать все, - продолжал князь, - и тогда, клянусь и Одином, и Перуном, мы исполним вашу просьбу... а теперь прощайте... Не на радость для нас устроился этот пир.

Сделав поклон дружине, ярлы поспешили уйти из гридницы.

VII. Всеслав

Тотчас же по уходе Аскольда и Дира гридница быстро начала пустеть.

Первыми поспешили уйти византийские "гости". Все, что они здесь слышали, было для них так неожиданно и ужасно, так поразило их, что они оробели и за себя, и за свою родину.

За ними удалились часть норманской дружины и киевляне.

В гриднице остались только Руар, Ингелот, Ингвар, Зигфрид и славянин Всеслав.

Все они в княжьих покоях были своими людьми, а потому и не особенно спешили уходить.

- Честь тебе великая, скальд, если ты разбудил уснувшие сердца наших ярлов, - говорил Руар, пожимая руки Зигфиру.

- Мною руководил светлый Бальдур - ему честь и хвала! - с улыбкой отвечал тот.

- Но все-таки твоими устами говорил Бальдур...

- Долг скальда было сделать, что сделано мною. Но не будем говорить об этом!.. Итак, ваше желание исполнено, витязи?..

- И мое также! - вдруг вмешался Всеслав.

- И твое, славянин? - с удивлением воскликнул Зигфрид.

- И мое!

- Но это непохоже на ваши кроткие нравы...

- Может быть, но не забывайте, что я - славянин только по рождению... Лучшие годы моей жизни я провел между вами в вашей стране, там я оставил все славянское и вернулся на родину истым варягом.

- Это мы знаем, ты всегда был храбрецом даже между нами...

- Благодарю. Византию же я ненавижу, ненавижу всеми силами своей души и, если только боги будут ко мне милостивы, в крови ее детей я утолю свою ненависть... О, скорей бы поход! Как потешился бы я тогда!

- Ты - Всеслав? Ты ненавидишь Византию? За что? - раздался позади их грустный голос.

Все разговаривавшие быстро обернулись на него.

Позади их стоял незаметно вошедший Дир.

- Скажи же, Всеслав, за что ты ненавидишь Византию? - повторил он свой вопрос.

- За что? Ты хочешь знать, князь? Так, вот, за что: она отняла у меня отца, мать, жену, дочь, сестру...

- Как так? Когда? - поспешил спросить любопытный Инголот.

В ответ на это Всеслав рассказал грустную историю своей жизни. Со слезами на глазах поведал он про отца своего Улеба, про мать, рассказал о том, как их разлучили и увезли в Византию...

- Кто знает! - закончил он, - может быть, они еще живы, а если живы, то там более я жажду пойти в Византию и отыскать их...

- Но Византия велика...

- Все равно, я найду их, хотя бы мне пришлось пройти ее с края до края... О, князь, - вдруг переменил Всеслав тон голоса, - умоляю тебя, уговори Аскольда повести нас... Клянусь Перуном, я соберу видимо-невидимо славян, и они все пойдут за вами...

Дир молчал. Он не знал, что отвечать своему любимцу.

- Что же ты молчишь, князь? - возвысил тот голос, или тебя не трогают горе и печаль твоих соратников?

- Оставь, Всеслав, - промолвил Дир, - ведь, ты знаешь, мы оба любим тебя.

- Что мне в вашей любви! Помните, я - сын славного до сих пор среди приднепровских родов старейшины Улеба; я сам пойду на Византию, если вы будете сидеть сложа руки... Ведь, не для этого не только что норманны, но и мы - славяне, избрали вас своими князьями... Эх, если бы был между нами Рюрик!..

Дир нахмурился.

- Тогда что же было бы? - промолвил он.

- Быстрым соколом полетел бы он по берегу, кликнул бы клич, и поняли бы все, что не баба заспанная, а князь - у них!..

- Молчи, несчастный! - крикнул ярл, хватаясь за меч.

- Зачем молчать? Я говорю, что следует! А ты напрасно за меч хватаешься... Прялки он у тебя в руках не стоит.

- Где твой сын? - переменил тон Дир.

- Сын? Уж не заложником ли ты хочешь его взять? Так мой сын парит теперь, что орел по поднебесью... А где он, спроси у него...

- Слушайте, раздался могучий голос Аскольда. - Вы все здесь говорите о походе на Византию, но что нам принесет этот поход?

- Потешимся!

- Только? А сколько из нас не вернется... ведь, не шутки с нами будут шутить!

- Валгалла ждет храбрых.

- Это так, но что мы выиграем, зачем нам Византия?

- Олег бы не так рассуждал, - послышался густой голос Руара.

- То Олег. Нам доверился весь этот край, мы должны оберегать его, а не гнаться за неизвестным.

- Но ты - конунг наш...

- Хорошо, что же из этого?

- Ты должен вести нас к славе...

- Вы хотите Византии?

- Да!

- Будь по-вашему...

Едва он вымолвил эти слова, как все кинулись целовать его, и стены княжеских покоев до утра тряслись от громких криков:

- На Византию, на Византию!

VIII. Божья кара.

Неудавшееся ристалище долго еще вызывало волнение в Константинополе. Михаил должен был раздать из своих хранилищ большие запасы масла и хлеба, чтобы хотя несколько успокоить волновавшуюся чернь. Голубые упрямились, они требовали, чтобы император исполнил свое обещание и возвратить им их вождя Анастаса, но как он мог это сделать, когда и Анастас, и Зоя скрылись неизвестно куда. Только Василий Македонянин, которого и голубые знали за искреннего друга Анастаса, да быстрая казнь Никифора успокоили их, и они дали обещание выступить на первом же ристалище под предводительством нового вождя.

Изок и Ирина жили у Василия, который приобретал все более и более влияние на порфирогенета, так как болезнь по прежнему приковывала дядю императора Варласа к ложу. Македонянин умело пользовался своим влиянием. Нередко видели его на форуме среди народной толпы. Он прислушивался к ее говору, старался узнать ее нужды разумными распоряжениями, как раз соответствовавшими его желаниям.

Так шло время. Об Анастасе и Зое почти все уже забыли в Константинополе.

В один вечер, когда спал зной дня, Василий в платье простого византийца отправился на форум, желая узнать, чем занята чернь Константинополя.

Когда он пришел туда, то около колонны Константина сразу усмотрел толпу народа. Василий протискался через нее в первые ряды и увидел сидевшего у подножия колонны старика, с жаром рассказывавшего что-то своим слушателям.

Старик этот, по имени Сила, был ходячею летописью Византии. Он был так стар, что даже позабыл год своего рождения, но прекрасно помнил все, что касалось родного его города.

- Велик и славен город Константинополь, - говорил он, когда Македонянин пробрался к нему, - сам Господь, Единый Вершитель судеб, хранит его...

Старик вдруг замолчал.

Внимание слушателей напряженно было до последней степени.Все старались стать повыше, приподнимали головы и пристально смотрели на рассказчика.

А тот сидел, понурив голову, углубленный в себя, в свои мысли...

Вдруг он весь выпрямился и, как бы проснувшись от тяжелого сна, огляделся своими мутными, потерявшими всякий блеск, глазами вокруг и заговорил.

Голос его сперва был глух и подавлен.

Его слова едва можно было разобрать, но, чем дальше шла речь, тем более и более крепчал этот старческий голос, ободряюще действуя на собравшихся.

- Да, сам Господь хранит Новый Рим, - говорил рассказчик, - вот, слушайте, что расскажу я вам о временах от вас отдаленных, но, вместе с тем, и близких... Язычество, иконоборство сильно еще было в народе. Великий Константин умер, его слабые сыновья не смели поддержать его святое дело, а отступник Иулиан встал на защиту язычества, но Галилеянин победил его, и Иулиан пал на поле битвы, признав Его... Крест восторжествовал, и народ стал считать себя под его защитою... Но нравы народа развратились, и при восторжествовавшей вере во Христа Новый Рим стал по духу равен старому Риму, и, вот, Всемогущий Господь, чтобы возвратить заблудший народ на путь спасения, послал ему кару...

Страшную, ужасную кару...

Развилась в Византии болезнь, неведомая ужасная болезнь, истребившая почти весь род человеческий. Стало в Византии твориться нечто ужасное... Народ умирал и в каждом доме был покойник. Неокрепшие в вере Христовой умы приписывали происхождение этой болезни некоторой тайной причине, исходящей из неба... Болезнь эта страшная не ограничивалась ни местом, ни каким-либо одним народом, ни временем года; она пронеслась по всему миру, жестоко поражая самые различные народности, не разбирая ни пола, ни возраста. Ничего не останавливало ее. Одних она поражала летом, других - зимою или в другие времена года.

Она началась в Египте, в Пелузе, откуда направилась по двум дорогам - с одной стороны, к Александрии и остальному Египту, с другой - в Палестину. После этого она охватила всю землю, подвигаясь все время через правильные промежутки времени и места. Казалось, точно кто управляет ею... Она останавливалась, где уже она как-будто решила остановиться на определенное число дней, щадя промежуточные местности и распространяясь по всем направлениям до самых границ мира, точно боясь не пропустить на своем пути каких-либо отдаленнейших уголков земли. Не было того острова, той долины, той горной вершины, которых бы она не посетила, раз там были люди. Если через какое-либо место она проходила, не тронув его, то через некоторое время она к нему возвращалась, щадя уже на этот раз те соседние поселения, которые раньше были ею опустошены; и уже отсюда она не уходила до тех пор, пока не получала своей дани - жертв, соответственно тому, что ею было получено в других соседних местностях. Она всегда начинала свою деятельность от морских берегов и оттуда двигалась вглубь материка.

Весною второго года (36) она появилась в Византии.

Сила передохнул и потом продолжал свой рассказ.

- Вот как она здесь появилась: многие стали видеть духов, принявших человеческий вид; при этом таким больным казалось, что эти духи, около них стоящие, наносили им удары. Такие видения и были признаками начавшейся болезни. Мучимые видениями несчастные призывали всех святых и прибегали ко всякого рода очистительным жертвам. Но ничто не помогало, ибо большинство отдавало Богу душу в самых храмах, куда приходили для молитв. Не мало было и таких, которые запирались в своих комнатах, не отвечали на зов друзей, и, несмотря на все угрозы, которые пускались в ход, несчастные притворялись ничего не слышащими, боясь, что с ними говорят приведения...

Некоторым мерещились видения только во сне, они слышали голоса, произносившие их имена в числе имен, присужденных к смерти. Большинство же, впрочем, ни во время сна, ни при бодрствовании не получали этих прискорбных предзнаменований. Лихорадка их захватывала внезапно: одних - в тот момент, когда они просыпались, других - во время прогулки, многих - среди обычных занятий. Тело их изменялось в цвете, но никакого признака воспаления нельзя было заметить. С утра и до вечера лихорадка была так легка, что предчувствовать какую-либо опасность не мог ни сам больной, ни врач, навещавший его. Никто из заболевших не казался находящимся в смертельной опасности. Но уже с первых же дней у одних - на другой же день, у других - через несколько дней можно было заметить появление нарывов не только в нижней части тела, но и подмышками, а иногда даже за ушами, и припадки этой страшной ниспосланной небесами болезни выражались почти одинаково у всех больных.

Одни из заболевших были погружены в глубокое беспамятство, другие в припадках бурного гнева были ужасны.

Первые имели вид людей, потерявших всякое понимание окружающего. Если около них был кто-либо и мог о них заботиться, то они принимали время от времени пищу. Если их покидали, они умирали от истощения. Вторые, охваченные бредом, лишившись сна, преследуемые все время различными видениями, везде видели перед собою каких-либо людей, покушающихся на их жизнь, и старались бежать, издавая страшные крики.Ухаживавшие за такими больными были в самом тяжком положении и вызывали не меньшую жалость, нежели сами больные. И не потому, что они подвергались опасности вследствие такой близости к больным, так как ни врачи, ни кто-либо другой не заболевали от прикосновения. Даже те, которые обмывали и одевали покойников, оставались, помимо всякого ожидания, здоровыми и невредимыми во время исполнения своих ужасных обязанностей.

Многие из них, пораженные болезнью в другое время и при том без видимой причины, быстро умирали. Поэтому прислугу заболевших жалели только в силу невероятных трудов, которые выпадали на ее долю. Занятые почти все время подниманием больных, катавшихся по полу, они должны были то и дело останавливать и удерживать тех из охваченных бредом больных, которые норовили выбрасываться из окон на улицу.

Некоторые, увидев воду, бежали по направлению к ней и не для того, чтобы утолить жажду (так как были такие, которые бросались в море), а просто потому, что лишены были рассудка. С такими больными приходилось выдерживать упорную борьбу, чтобы заставить их принять пищу, которую они принимать не хотели. Были и такие больные, которые вследствие отсутствия попечения умирали с голоду и от всяких других причин прямо на улицах.

Византия переживала ужасную пору...

Будто сам Господь отвратился от нее в этот год, и, чем дальше шло время, тем все более и более усиливалось бедствие...

IX. Первый гром

Все слушали старика, затаив дыхание, и одобрительно покачивая головой, ожидая, что он будет говорить далее.

- И никто не знал причин этого недуга, - продолжал старец. - Так как никто не понимал в этой странной болезни, то некоторые врачи, предполагая, что тайным источником ее служат опухоли, стали вскрывать трупы. Рассечение опухолей обнаружило лежащие на глубине язвы, злокачественность которых вызывала смерть или немедленную, или же через несколько дней. Было не мало и таких больных, у которых все тело было покрыто черными пятнами величиною в чечевичное зерно. Такие несчастные не выживали даже и одного дня и умирали все в течение одного часа. У некоторых вдруг появлялась кровавая рвота, во время которой они умирали. Беременные женщины, пораженные болезнью, безусловно были обречены на гибель. У одних являлся выкидыш, и они погибали в это время; другие погибали во время родов вместе с новорожденным младенцем. Рассказывают, что только три женщины остались при подобных условиях в живых, и только у одной новорожденный остался жив, несмотря на то, что сама мать погибла во время болезни. И, вот, такая-то страшная болезнь продолжалась в Византии четыре месяца; из них в течение трех месяцев она свирепствовала с необыкновенным ожесточением. Вначале число смертных случаев мало превышало обыкновенное число смертей в городе.

Но по мере того, как болезнь шла вперед, число умиравших возрастало с каждым днем, достигши сначала пяти, а потом и десяти тысяч в день.

Каждая семья сама погребала своих умерших. Гробов не хватало, и потому их забирали силою. Вскоре при общей растерянности возникли беспорядки. Прислуга лишилась хозяев, самые могущественные граждане остались без прислуги или потому, что она заболевала, или потому, что ее удаляли. Огромное количество домов совершенно опустело, и трупы оставались в течение многих дней не погребенными, так как для этого не хватало рабочих рук.

Горячо сочувствуя такому общему горю, император Феодосий дал своему полководцу Феодору войска, отпустил ему денег и предоставил заботу о больных и умирающих. На него были возложены обязанности референдаря, как говорят латиняне, т.е., он должен был докладывать государю обо всех нуждах. Было постановлено, чтобы в тех домах, которые еще не опустели, лица, оставшиеся в живых, предавали земле тела своих умерших соседей. Благодаря великодушию императора и его денежному пособию, Феодор приступил к зарыванию тел умерших бедных жителей. Когда все могилы прежних кладбищ были переполнены телами, и смерть опустошила ряды рабочих, предававших тела земле и копавших новые могилы, новые могильщики, измученные все большим и большим количеством умиравших, вздумали взбираться на башни, выстроенные на городской стене, снимать с них крыши и бросать туда тела умерших. Когда все башни были наполнены трупами, их снова закрывали крышей. Но заразительные испарения, выделявшиеся от гниющих тел, в особенности когда дел ветер по направлению к городу, делались с каждым днем невыносимее. Похоронные обряды и правила были оставлены. Покойников везли без всяких провожатых, без напутственных молитв и песнопений, ограничивались тем, что их клали на берег моря.

И когда число их накоплялось, то они переносились в барку, которую и выпускали на произвол судьбы в открытое море.

Граждане, поняв эту видимую кару небес за их нечестивость, забыли о взаимной ненависти, чтобы принимать посильное участие в общем горе, и помогали друг другу в предавании мертвых тел земле.

Но это еще не все. Люди, предававшиеся до сих пор разным порокам и страстям, вдруг оставили свою порочную жизнь и обратились со всею горячностью к религии. И не потому, чтобы они были просвещены и почувствовали угрызения совести или чтобы в их душах вдруг зародилась любовь к добру, нет, эти несчастные, привыкшие к пороку, благодаря своей извращенной природе, не могли так измениться. Они только были напуганы, видя постигшее всех несчастье, и, считая, что смерть висит над их головами, они почувствовали необходимость изменить образ жизни. Но, как только они освободились от чувства страха и сочли себя вне опасности, благодаря ослаблению болезни, так сейчас же предались снова своим преступным страстям и даже превзошли самих себя в своих дурных и гнусных деяниях.

Александр Красницкий - ГРОЗА ВИЗАНТИИ - 02, читать текст

См. также Красницкий Александр Иванович - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

ГРОЗА ВИЗАНТИИ - 03
В течение всего этого времени большая площадь Византии почти совершенн...

ГРОЗА ВИЗАНТИИ - 03
Но незадолго до времени, назначенного для прибытия князей, на струги в...