Лидия Алексеевна Чарская
«БЕЛЫЕ ПЕЛЕРИНКИ - 01»

"БЕЛЫЕ ПЕЛЕРИНКИ - 01"

ГЛАВА 1

Ее ждут. Она приехала. Черные глаза не лгут

Дедушка, высокий, красивый старик в генеральском сюртуке нараспашку, вынул из жилета телеграмму и чуть ли не в сотый раз прочел:

"Приедем сегодня в три. Бранд".

Снова сложил бумажку, спрятал ее и, приоткрыв дверь кабинета, громко спросил:

- Все ли у вас готово, Марья Ивановна?

На пороге комнаты появилась толстенькая, розовая старушка в черном фартуке, с белым чепцом на голове.

- Все, как есть все готово, Ваше Превосходительство, - отозвалась она, - все готово: и комната для дорогой гостеньки, и парадный обед и...

- А трубочки удались ли со сливками? - прервал ее дедушка.

- Уж так-то удались, что и желать лучше нельзя.

- А в новый умывальник свежей воды налили?

- Только что Сидоренко целый кувшин вылил, Ваше Превосходительство, - отозвалась старушка.

Дедушка кивнул, взглянул на добродушное личико Марьи Ивановны и неожиданно, по-юношески, засмеялся:

- Едет она! Едет, наконец-то, наша Южаночка!

- Так точно, едут-с, Ваше Превосходительство! - послышался грубоватый голос с порога комнаты, и рядом с Марьей Ивановной выросла бравая фигура старого солдата, с коротко остриженной седой щетиной на голове, добрым морщинистым лицом, маленькими заплывшими глазками и с рыжими усами.

И Марья Ивановна, и усатый солдат - денщик Сидоренко, составляли старую дедушкину гвардию. Лет двадцать тому назад дедушка - генерал Аркадий Павлович Мансуров - вышел в отставку и, овдовев, остался с семилетнею дочерью на руках. Для маленькой Саши, лишившейся матери, и была взята бонна Марья Ивановна. Когда Саша выросла, вышла замуж и уехала с мужем далеко на юг России, где стоял его полк, Марья Ивоновна осталась в доме старого генерала присматривать за хозяйством. Что же касается денщика Сидоренко, то он знал Аркадия Павловича Мансурова еще в более отдаленные времена. Дедушка и Сидоренко служили в одном полку, вместе ходили в поход на "турку", вместе делили все трудности походной жизни, вместе были ранены под Плевной, причем раненного в ногу дедушку Сидоренко вынес на руках с поля боя, несмотря на свою простреленную навылет грудь, под гром неприятельских выстрелов. В один и тот же день и генерал Мансуров, и денщик Сидоренко вышли в отставку, и, не желая более разлучаться друг с другом, поселились вместе доживать свой век.

Один дополнял другого. И сейчас, увидя в дверях своего верного слугу, дедушка, чуть прихрамывая, приблизился к Сидоренко, хлопнул его по плечу и произнес:

- Что, дружище, настал, наконец, и на нашей улице праздник? Уж теперь-то скоро увидим нашу Южаночку! Скоро, братец ты мой!

- Уж чего скорее, Ваше Превосходительство, - отозвался слуга, улыбаясь и шевеля тараканьими усами.

В это время Марья Ивановна, не отводившая глаз от окна, неожиданно всплеснула руками и крикнула:

- Ах, еще этого недоставало! Снег пошел! Простудится еще, чего доброго, наша барышня.

- Простудится? Южаночка простудится? Ха-ха-ха-ха, - разразился смехом дедушка. - Не думаете ли вы, что какой-то снег может повлиять на здоровье Южаночки? Да она, голубушка наша, с детства приучена переносить всякие перемены погоды. В дождь босыми ножонками ее бегать посылала покойная Саша, ванны из холодной ключевой воды ей делала... - Тут дедушка оборвался на полуслове. Звонок дрогнул в передней.

- Она! - вырвалось у генерала Мансурова, он махнул рукою Сидоренко, а за ним и Марья Ивановна кинулась в прихожую.

Дедушка хотел было последовать за ними, но радостное волнение было так велико, что совсем лишило его силы. Его ноги задрожали, и он невольно остановился на пороге кабинета, протягивая вперед трепещущие руки...

* * *

- Дедушка!

Что-то шумное, ликующее, мокрое от снега, в белой шубке устремилось на грудь дедушки и повисло у него на шее. И тотчас же град поцелуев покрыл лицо старика. Белый капор скатился на спину, и перед генералом Мансуровым предстала прелестная смуглая головка со снопом густых смоляных кудрей.

Девочка была крепка, как молодая репка, и очень хороша собою.

- Вся в мать! Вся в покойницу Сашу! Марья Ивановна! Сидоренко! Глядите! Вся в покойницу-барышню Сашу, не правда ли? Что за прелестное дитя! - со слезами произнес старый генерал.

А "прелестное дитя" уже прыгало и болтала без умолку:

- Ах, как интересно и ново было ехать, дедушка. Кушать и спать в дороге! Очень хорошо! Только вот Крыса портила все дело. Всюду совалась с носом. Только и знала, что ворчала: "Инна, не ходите туда, Инна, не ходите сюда! Инна, сидите смирно, Инна, не болтайте ногами и не грызите ногтей!" Вот надоела-то до тошноты, право! А то, если бы не она, все бы хорошо было! Ведь я ни на минуточку не забывала, что еду к тебе, дедушка! Я так хотела увидеть тебя поскорее, познакомиться с тобою... Вот и приехала! Вот и узнала! Ты чудо какой хорошенький, дедушка! Точно старый царь Берендей из сказки. Только у Берендея борода, а у тебя нет. Отчего ты не носишь бороды, дедушка? А Сидоренко? Где твой Сидоренко, про которого мне так много рассказывала покойная мамочка? - Девочка завертелась из стороны в сторону.

- Вот он - Сидоренко! - представил внучке своего верного слугу генерал Мансуров.

- Ах! - взвизгнула девочка и очутилась на шее ошалевшего старика-солдата.

- Голубчик Сидоренко! Молодец Сидоренко! Я вас очень люблю, Сидоренко, и всегда молюсь за вас, за то, что вы не дали погибнуть дедушке и спасли его жизнь! Ах, как я вас люблю за это! - срывалось с губ Инны.

Старый денщик сиял от радости. Сиял дедушка, сияла Марья Ивановна... И вдруг сухой, холодный голос нарушил общее очарование.

- Инна! Куда вы забрались! Постыдитесь! Взрослая десятилетняя барышня висит на шее у прислуги!

Дедушка, Сидоренко и Марья Ивановна обернулись.

На пороге кабинета стояла дама, небольшого роста, тощая, с сутулой спиною, в скромной блинообразной дорожной шляпе поверх гладко причесанной головы, в простом, строгого фасона гладком платье. От нее так и веяло холодком.

- Это и есть Крыса! - успела шепотом пояснить дедушке Инна и, не сходя с рук Сидоренко, сердито блеснув глазами, проговорила скороговоркой по адресу дамы.

- Во-первых, Сидоренко не прислуга, а герой, а во-вторых, оставьте меня в покое хоть сегодня!

- Инна! Вы грубая, дерзкая девочка, и я попрошу вашего дедушку сделать вам строгий выговор за эти слова! - сдерживаясь, произнесла дама и, сделав паузу, проговорила резче:

- Сейчас же сойдите на пол и оставьте в покое денщика!

- Сидоренко не денщик вовсе, а дедушкин друг! Молодец! Прелесть! - И, соскользнув с рук солдата, подхватила: - Вы разве не знаете, что Сидоренко - дедушкин спаситель? Подумайте только: спаситель. Вообразите только, m-lle Бранд, эту картину. Битва кипит. Турки дерутся, русские дерутся... Русские наступают... Турки их пушками, ружьями, саблями! А русские молодцы! Все вперед! Все вперед! И дедушка тут же. Он ведет свой полк на приступ. Барабаны бьют, музыка, трубы... кричат ура! Вдруг откуда ни возьмись турок! Огромный! Страшный. Кривая сабля в руке. Глазищи, как у волка... Да как над дедушкой саблей махнет! А Сидоренко тут как тут. По руке турку бац! Сабля лязг, мимо дедушкиной головы, только ногу задела. Дедушка упал. Сидоренко его поднял и марш - маршем назад. А турка - мертвый. Поделом ему - чуть-чуть не убил дедушку!

Инна бегала по комнате, махала руками. Но m-lle Бранд, казалось, далеко не разделяла возбуждения девочки.

Тонкая усмешка кривила ее бледные губы.

- Перестаньте дурачиться, Инна, у вас ужасные манеры, - произнесла она строго и, приблизившись к дедушке, добавила по его адресу с легким поклоном:

- Позвольте представиться, генерал, Эмилия Бранд, попутчица и будущая воспитательница вашей внучки.

Дедушка низко наклонил свою серебряную от седины голову и почтительно приветствовал г-жу Бранд.

Последняя, бросив мимолетный взгляд в сторону Инны, непринужденно болтавшей о чем-то вполголоса с Марьей Ивановной, заговорила снова:

- Очень рада познакомиться с вами, генерал, и в то же время мне крайне больно нанести вам глубокое разочарование по поводу вашей внучки в первый же момент вашей встречи с нею. Я уже отчаивалась довезти ее благополучно к вам. С нею было столько хлопот! Боюсь, что и вам Инна доставит массу неприятностей. Впрочем, вам не придется терпеть их долго. Завтра вечером, не позднее девяти, я попрошу вас привезти девочку в институт.

- Как? Уже завтра? - вырвалось у дедушки. - Но побойтесь Бога, сударыня! Я пробуду только сутки с моей внучкой, свидания с которой ожидал целые годы! - И дедушка поник с грустью своей красивой, серебряной головою.

- Что делать, генерал! Такова была воля Агнии Петровны Палтовой, сестры вашего покойного зятя, опекунши Инны. Тетка девочки решила немедленно отослать Инну в наше учебное заведение, так как девочка зарекомендовала себя с самой дурной стороны. Как ни тяжело мне огорчать вас, генерал, но поступление Инны Палтовой в институт вызвано только целью исправить ее строгим казенным режимом. Я не хочу сказать, что это наказание, однако...

- Наказание... исправление... строгий режим... но вы буквально огорошили меня, сударыня. Чем зарекомендовала себя дурно моя девочка, что нуждается в исправлении? - высоко подняв свои седые брови, спросил взволнованным голосом дедушка.

Тонкие губы г-жи Бранд стали еще тоньше. Она сердито произнесла:

- Вы сами с минуты на минуту убедитесь, генерал, что продолжительное пребывание Инны у вас в доме немыслимо. Ваша внучка - испорченное, своенравное, злое дитя, требующее строжайшего присмотра за собою и самого серьезного исправления. Только в самом дисциплинированном учебном заведении еще можно будет надеяться ее исправить, и, даст Бог, наш институт преуспеет в этом, потому и прошу вас, генерал, не медля ни одного дня, доставить к нам вашу внучку, - и, с легким поклоном г-жа Бранд поспешно вышла из кабинета, не удостоив ни единым взглядом виновницу ее негодования, воспользовавшуюся этим и высунувшую вслед удалившейся наставнице язык.

* * *

Волнение дедушки было так велико, что он не только забыл предложить госпоже Бранд пообедать у него и отдохнуть с дороги, но и поблагодарить последнюю за все дорожные хлопоты о его внучке.

Мысль о том, что его черноглазую Инночку, его ненаглядную Южаночку отдают в закрытое учебное заведение, не давала ему покоя. До сих пор генералу Мансурову не приходилось слышать о том, что его внучка являлась испорченным и скверным ребенком. Правда, тетка мужа его покойной дочери, опекунша Инны, часто писала дедушке, что ее племянница - очень беспокойное, не в меру шаловливое существо и что рано или поздно ее придется отдать для "шлифовки" в какое-либо учебное заведение для благородных девиц. Но не об испорченности, ни о злом характере девочки не было и речи. Поэтому и немудрено, что сообщенное госпожой Бранд известие явилось громовой новостью для доброго старика.

Ему бесконечно стало жаль Южаночку, эту маленькую десятилетнюю сироту, с которой он вел горячую переписку с тех пор, как ребенок научился держать перо в руках и водить им на почтовых листах. Ни на минуту не поверил дедушка словам строгой наставницы, и все его симпатии оставались на стороне Инны.

- Здесь, очевидно, кроется какое-то недоразумение, - теряясь в догадках, решил дедушка, и ему захотелось сейчас же расспросить обо всем подробно свою юную гостью.

С этой целью он оглянулся в тот угол, где черноглазая Южаночка только что беседовала с его "старой гвардией". Но, к изумлению генерала, ни черноглазой Южаночки, ни "старой гвардии" не было в комнате. Только из столовой доносился звон посуды и веселый детский голосок.

Предчувствуя что-то недоброе, генерал Мансуров поспешил туда. Первое, что бросилось ему в глаза при появлении его в комнате, это растерянные лица Сидоренко и Марьи Ивановны.

- Что случилось? Где же Южаночка? - не замедлил спросить дедушка, ощущая в душе ту же смутную тревогу.

- На верхи-с, Ваше Превосходительство их высокородие изволили забраться, - отрапортовал Сидоренко, опуская руки по швам и вытягиваясь в струнку перед своим генералом.

- На какие верхи? Что ты мелешь, дружище? - широко раскрыл недоумевающие глаза дедушка. Но тут взрыв смеха, раздавшийся откуда-то сверху, заставил его поднять голову. Инна сидела на буфетном шкафу с огромным блюдом трубочек на коленях. Она весело болтала стройными ножками, обутыми в черные длинные чулки, и уничтожала десерт.

- Что ты делаешь, Южаночка! Как можно кушать сладкое до супа и жаркого. И зачем ты влезла на буфет? Еще, сохрани Бог, свалишься оттуда! - с ужасом воскликнул дедушка, инстинктивно протянув руки по направлению к буфетной вышке.

- А тебе это очень неприятно, милый дедушка? - лукаво прищурив черные глазки, осведомилась сверху шалунья.

- Очень неприятно, девочка.

- В таком случае, я слезаю вниз! Голубчик Сидоренко, держите блюдо! Так. Великолепно! А теперь раз, два, три! Поворот на-пра-а-во! Марш - маршем вперед! Ур-р-ра!

И едва только денщик успел принять из рук Инны блюдо, как девочка с веселым смехом скользнула вниз и, разметав руки, пронзительно взвизгнув, упала на турецкую атаманку, стоявшую по соседству с буфетом. Крик испуга не успел сорваться с губ дедушки, когда Инна, как резиновый мячик, подпрыгнув на мягких пружинах атаманки, уже стояла перед ним, и, взяв под козырек, звонким голосом рапортовала, копируя солдата.

- Честь имею доложить Вашему Превосходительству - неприятель еще не показывался. На горных высотах все спокойно. В долинах тоже. А теперь, - шалунья щелкнула языком, прищурилась и, скроив потешную рожицу, прибавила: - А теперь обедать, обедать скорее, дедушка. Твой бедный солдатик ужасно проголодался, делая рекогносцировку. Надо, к тому же, доказать тебе, душка, что храбрые воины могут с успехом после трубочек с битыми сливками кушать и жаркое, и суп.

И с тем же беспечным смехом Инна подпрыгнула на одной ножке и повисла на шее дедушки. Но тут глаза ее встретились с его глазами. Печальное выражение этих глаз, идущее в разрез с общим выражением лица дедушки, улыбавшимся ласково и нежно, поразило девочку.

- Дедушка! Миленький! Хорошенький! Золотенький дедушка! Отчего ты такой грустный? Отчего у тебя глазки туманные, дедушка? Неужели из-за меня? Скажи, чем я огорчила тебя, дедушка?

А сердце генерала сжималось все сильнее и сильнее. Уж не за подобные ли поступки подвергнута она строгому наказанию? - мысленно задавал себе вопрос Мансуров и тут же решил во что бы то ни стало добраться до истины.

- Послушай, Южаночка, - проговорил он ласково и серьезно, взяв в обе ладони разгоряченное смуглое личико внучки, - скажи мне правду, за что тебя тетя Агния отослала из дому и отдает в институт? Только правду, одну истинную правду хочу я знать, Южаночка!

- Конечно, я скажу тебе правду, дедушка, я всегда говорю только одну истинную правду! - покорно ответила девочка. - Я очень, очень дурная девочка! Я не знаю только, почему я такая дурная, когда мне всей моей душою хочется быть хорошей! Хочется делать все только доброе, прекрасное, а выходит на деле - одно дурное... Не находишь ли ты это поистине ужасным, дедушка? И так это всегда неловко выходит, если б ты только знал! Тетя Агния постоянно бранила меня, за все бранила! И за то, что я по деревьям лазила, и за то, что с татарскими ребятишками потихоньку бегала купаться в море. И что Эмильку Федоровну Крысой прозвала, эту самую Эмильку Федоровну, крысу бесхвостую, которую ты сегодня видел. Она служит классной дамой в N-ском институте, в том самом, куда тебе придется отвезти меня завтра, дедушка. Она давнишняя подруга тети и провела у нас все последнее лето. Вот-то была потеха с нею! Ха-ха-ха-ха!

Тут Инна, вспомнив что-то, очевидно, очень веселое, громко рассмеялась.

- Слушай, слушай, что только было у нас с нею, дедушка! Как-то раз я положила Эмильке-Крысе лягушку в постель. Ах, как она кричала. Кричала и дрыгала ногами, точно на ниточке паяц. "Змея! Змея! - кричит! И умоляла меня: Спасите меня, спасите!" Я чуть не умерла со смеху. Но ты сам посуди только, дедушка, разве не смешно бояться лягушки, которая никому не может причинить вреда? Разве можно за змею принять лягушку? А кучер Ермил так испугался Эмилькиных криков, что прибежал с оглоблей из конюшни змею убивать! Вот-то была умора! Я так смеялась, что осипла, а тетя страшно рассердилась на меня. Заперла в чулан на целый день, и потом на другое утро я узнала, что они меня решили с "крысой" в институт отправить. Ну, вот все. Я тебе все самое главное рассказала, дедушка, остальное все в том же роде. Видишь, какая я дурная! - совсем печально заключила Южаночка.

- Все ли, деточка? - переспросил дедушка, которому в одно и то же время хотелось и пожурить внучку, и расцеловать ее прелестное приунывшее теперь личико. А она хмурила лоб, стараясь припомнить, не совершила ли она какой-либо еще предосудительный поступок "из важных", чтобы не забыть рассказать его дедушке.

- Вспомнила! Вспомнила! Ах, вот-то еще была потеха. Ты только послушай, что я сделала, дедушка. Ха-ха-ха-ха! Я сняла с верхового Гнедка седло и переложила его на теленка Кичку. А сама села на Кичку и поехала на нем, как на лошади. Кичка прыгал как полоумный и кинулся к дому, влетел на террасу, где тетя с Крысой пили кофе, и прямо к столу... Тетя так испугалась, что упала со стула. И опять еще влетело по первое число. Опять целый день в чулане на хлебе и воде. Теперь уже я окончательно все до капельки рассказала тебе, дедушка!

- Нехорошо все это, Южаночка, - покачивая головою, произнес Мансуров, всячески силясь скрыть улыбку.

- Знаю, что нехорошо, дедушка! - опять делаясь серьезной, проговорила девочка. - Но мне кажется, что если бы тетя Агния не наказала меня отдачею в институт, Бог знает, когда еще удалось бы мне повидаться с тобой, мой милый, мой хороший дедушка! А я так тебя люблю, - неожиданно закончила она свою речь горячим поцелуем.

- Я и не сомневаюсь в этом, моя крошка! - проговорил старик, нежно поглаживая прильнувшую к нему черненькую головку, - ну, а теперь скорее обедать, а то и суп остынет, и пирожки.

- Слушаю-с, Ваше Превосходительство! - вытягиваясь, отчеканила Инна и, к удовольствию Сидоренко, как заправский солдат, замаршировала к столу.

ГЛАВА 2

Кто была Южаночка. Когда засветились огни. Птичка попадает в клетку

Когда молоденькая Сашенька Мансурова вышла замуж за капитана Палтова и уехала на далекую южную окраину России, где квартировал полк ее молодого супруга, Аркадий Павлович Мансуров совсем приуныл в разлуке с дочерью. Сашенька была единственным утешением в жизни старого генерала. К тому же, Аркадию Павловичу почему-то казалось, что он никогда не увидит больше своей ненаглядной дочурки, и эта страшная мысль мучила старика. Прошел год, и вскоре он получил известие от молодых супругов о рождении у них дочери. Там, далеко, на берегу теплого синего моря, родилась девочка, Южаночка, смуглая, большеглазая, крепкая и здоровенькая, как майский день.

Рассказами об этой девочке были полны письма ее матери к старому генералу. А генерал еженедельно осведомлялся о здоровье новорожденной, слал ей игрушки, подарки, нарядные детские капотики, погремушки.

Как сокрушался бедняга, что раненая нога давала себя чувствовать от времени до времени и не позволяла генералу выезжать из Петербурга, где были лучшие доктора. Мечтал старик увидеть у себя свою маленькую Южаночку, как он прозвал далекую внучку. Увы! Его надеждам не суждено было оправдаться скоро. Александра Аркадьевна Палтова недолго прожила на далеком юге. Красавица Сашенька умерла, оставив на руках мужа четырехлетнюю дочку.

Известие о смерти дочери старик Мансуров получил в то время, когда ожидал всю семью Палтовых к себе гостить.

Это ужасное несчастие едва ли не стоило ему жизни. Он заболел опасно и выздоровел только через несколько месяцев благодаря нежному уходу Марьи Ивановны и Сидоренко. Теперь письма с юга приходили значительно реже. Зять писал тестю мало и скупо. Капитан Палтов был слишком занят службой. К тому же, горе так подействовало на молодого офицера, что он весь ушел в него.

Зато какой бесконечной радостью наполнилось сердце старика-генерала, когда в один прекрасный день его верный Сидоренко подал своему барину небольшой конверт, надписанный вкривь и вкось детскими каракульками. Это было письмо Южаночки! Первое письмо далекой ненаглядной внучки!

С сердечным трепетом вскрыл письмо это старый генерал. Семилетний автор письма торжественно сообщал "милому, золотенькому дедушке", что теперь она, Инна, уже большая девочка, выучилась писать и будет вести длинную и аккуратную переписку с дедушкой.

И вот с двух противоположных краев России полетели письма. Дедушка писал внучке, внучка - дедушке. Теперь старый генерал знал отлично всю подноготную своей ненаглядной Южаночки. Знал все ее радости и горести, знал все, что делалось на юге, в охранявшем русские границы полку.

Инна писала дедушке обо всем: о постоянной задумчивости и угрюмом настроении отца, о строгой тете, родной сестре ее папы, Агнии Петровне, заменявшей в доме место покойной матери, и о своих любимых солдатиках. О последних девочка отзывалась с бурным восторгом. Еще бы! Как ей было не любить их. С самой колыбели Инна проводила все время среди них. Из окна своей спаленки она видела, как проводилось учение на плацу, видела, как стройно и красиво двигались солдаты под звуки военной музыки на парадах, с каким добродушием и готовностью старались угодить ей, "маленькой капитанской барышне", в которой буквально не чаяли души. Принести букет цветов Инне из долины, спелой ягоды из лесу, поймать ей голосистую малиновку в роще, притащить зеленую ящерицу с поля, все это каждый солдатик считал своим нравственным долгом. Ей на славу выездили гнедого Красавчика, на котором отец позволил ездить девочке в сопровождении по окрестностям. Ей выдрессировали маленькую чекалку, пойманную в лесу, ходившую всюду как собачонка по пятам за своей юной госпожою. Словом, между Инной и "ее солдатиками" была самая трогательная дружба. О них-то и писала далекому дедушке внучка.

И года шли, Инна подрастала. Вдруг обрушилось новое несчастье. Владимир Петрович Палтов неожиданно скончался, едва успев вручить дочь под опеку ее тетки и его сестры, о чем известило дедушку печальное письмо девятилетней Инны.

* * *

После обеда в большой гостиной зажгли люстру, и дедушка, угостив Южаночку сладким десертом, провел ее туда.

Войдя в просторную комнату, девочка внезапно притихла. На ее личике отразилась печаль. Ее черные глазки устремились куда-то вперед.

- Ты узнала твою маму, девочка? - тихо шепнул дедушка, вглядываясь в портрет на стене гостиной. На этом портрете была изображена совсем еще молоденькая девушка в белом вечернем туалете, как две капли воды похожая на маленькую Инну.

- Я очень любила маму и горько-горько плакала, когда Господь взял ее к Себе на небо. Если б мама и папа были живы, мы бы приехали все вместе к тебе, дедушка... и... и... меня бы не отдали в этот противный институт.

- Но в этом "противном", как ты называешь его, институте, есть много хороших девочек, Южаночка.

- Ах, дорогой мой! Ты совсем позабыл, что там есть и Крыса, которая ненавидит меня. И потом, как же мне может быть весело с девочками, которые, вероятно, боятся лазить по деревьям, скакать верхом, как я умею! А петь песни они уже и наверное не умеют, как я, милый дедушка.

- А ну-ка спой мне песенку, Южаночка! Покажи твое искусство!

Южаночка кинулась к роялю, стоявшему в углу комнаты, подняла крышку, положила на клавиши рояля пальчики, заиграла и запела. Это была хорошо знакомая дедушке песня про ангела, улетавшего на небо с душою умершего человека, песня, часто петая ему его покойной Сашей.

Серебристый голосок Южаночки то звенел колокольчиком на всю квартиру, то затихал до шепота.

Из кухни пришли Марья Ивановна, кухарка и мальчишка-поваренок. Из буфетной появился Сидоренко с полотенцем в руках, и все с блаженными лицами замерли на пороге. И Марья Ивановна плакала от умиления, кухарка тоже вытирала грязным передником слезы. У Сидоренко шевелились его тараканьи усы, а мальчик Прошка так широко разинул рот от изумления, точно хотел проглотить разом и самый рояль, и маленькую певицу, обладающую таким чудесным голоском.

Что же касается дедушки, то он не спускал глаз с Южаночки, его сердце билось сильно, его душа трепетала, сжимаясь сладкой и нежной тоской. И вот когда все присутствующие, поддавшись очарованию пения, почувствовали себя словно отрешенным от земли, вдруг свершилось нечто совсем неожиданное. Южаночка неистово забарабанила обоими кулаками по клавишам, вскочила с места, повалив с грохотом табурет, и, растрепав свои черные кудри, завертелась волчком по комнате, неистово завывая во весь голос:

Гу-гу-гу-гу.

Я по лесу бегу, Прочь с дороги, прочь!

Схорони, темна ночь!

Мне не птицей лететь, Мне по сучьям хрустеть.

Я медведь, медведь, медведь, Гу-гу-гу.

Я по лесу бегу!

Прочь с дороги, прочь!

Последние слова она взвизгнула так пронзительно перед самым носом Прошки, что злосчастный поваренок отскочил к дверям залы и бросился дальше на кухню. А Южаночка кинулась к дедушке, уткнулась ему в колени и разразилась смехом.. Дедушка смеялся. Смеялись и Марья Ивановна, и кухарка. Что же касается Сидоренко, то его рыжие тараканьи усы и морщинистые щеки плясали от удовольствия, а сузившиеся от смеха глаза с явным обожанием устремились в веселое личико маленькой шалуньи.

- Это медвежий танец, дедушка! Разве не хорош? Как ты его находишь, - хохотала Инна, целуя руки дедушки и блестя своими черными, как угольки, разгоревшимися глазами.

- Очень хороший танец. Ты его прекрасно танцуешь, Южаночка! - со смехом отвечал генерал.

- Рады стараться, Ваше Превосходительство! - вытягиваясь в струнку и скосив глаза в сторону, отрапортовала, как настоящий солдат, Инна.

В тот же вечер, тяжело вздыхая, Марья Ивановна раздевала Южаночку.

- Первую и последнюю ночку под дедушкиным кровом проводите, пташка вы наша голосистая, - говорила она, любуясь разгоревшимся личиком девочки. - Мамашеньку вашу, покойницу Сашу мою, вынянчила, - продолжала со слезами старушка, - мечтала на старости лет и вас понянчить, да, видно, не привел Господь! Ах, кабы вам, птичка наша, пожить бы хоть недельку под крылышком дедушки.

Южаночка мысленно соглашалась с доброй старухой. Если бы хоть одну недельку только можно было провести под крылышком этого милого, доброго дедушки. Как прелестно выглядела ее комнатка, оклеенная новыми голубыми обоями с мягкой будуарной мебелью с японскими ширмочками, за которыми приютилась уютная нарядная кровать и похожий на игрушку умывальник.

А все эти фарфоровые безделушки, расставленные с такой заботливостью на прелестном туалете и изящной этажерке в углу комнаты. А изящный столик со всеми принадлежностями для письма, не исключая нарядного бювара из голубой кожи с вытесненными на нем золотом миниатюрными голубками. На всем чувствовалась любящая и заботливая рука дедушки. И со всем этим приходилось расстаться не далее, как через сутки. С этою мыслью Южаночка, помолившись Богу, легла в постель. Институт представлялся ей каким-то мрачным и чудовищным замком, где орудовала злая волшебница в лице Крысы и где маленькие заколдованные принцессы-девочки томились у нее в неволе.

Не скоро уснула в эту ночь Южаночка. Но вот незаметно подкравшаяся дрема так цепко опутала истомившуюся с дороги головку, что девочка и не слышала, как с легким скрипом открылась дверь ее комнаты, и дедушка осторожно вошел сюда. Легкими шагами, затаив дыхание, генерал Мансуров приблизился к нарядной постели внучки, склонился над нею и осенил спящую девочку широким крестом. Потом нежно-нежно коснулся губами ее влажного лба и, опустившись в кресло, долго любовался темнокудрой головкой и ее красивым смуглым личиком.

* * *

Через сутки Южаночка подъезжала с дедушкой к большому каменному зданию, окруженному деревьями и высокой железной решеткой.

Лишь только их карета подкатила к подъезду, из дверей вышел старик швейцар, увешанный медалями и орденами. Он высадил и дедушку, и Южаночку из экипажа и ввел их в просторный вестибюль.

- Доложи-ка, любезный, Эмилии Федоровне Бранд, что генерал Мансуров привез внучку и просит их выйти на минуту, - попросил дедушка швейцара.

- Слушаю-с, Ваше Превосходительство! - почтительно отвечал тот. Не прошло и пяти минут, как перед дедушкой и Инной с деревянной улыбкой на сухом недовольном лице уже стояла г-жа Бранд:

- Вы немного опоздали, генерал. Госпожа начальница уже не может принять вас сегодня. Я отведу девочку к ней завтра представиться, а теперь прошу вас проститься с вашей внучкой, так как поздно и девочке необходимо сейчас же лечь, чтобы успеть хорошенько выспаться до завтрашнего утра.

- До скорого свидания, милая моя Южаночка! - произнес дедушка и, обняв Инну, он несколько раз перекрестил ее дрожащей рукою и нежно поцеловал в щечку.

- До свидания, моя дорогая девочка, завтра я приеду навестить тебя, а пока... - и еще раз прижав к своей груди черненькую головку, генерал Мансуров поцеловал ее.

- Извините меня, генерал, - неожиданно зазвучал неприятный скрипучий голос классной дамы, - но мы не можем, к сожалению, допустить вас повидать вашу внучку. Посещения родственников у нас бывают по четвергам и воскресеньям, два раза неделю. Завтра пятница и, стало быть...

- Значит, завтра я не увижу моего дедушку? - перебила свою новую наставницу Инна.

- Ты увидишь твоего дедушку в воскресенье, через три дня!

- Никогда в жизни не соглашусь я на это! - вырвалось из груди Южаночки. - Или пустите дедушку завтра, или я ни за что на свете не останусь в вашем противном институте! Клянусь вам!

- Ты невозможная девочка! - пожала плечами г-жа Бранд, и длинное лицо ее стало еще длиннее.

- Дедушка, миленький, золотенький, ненаглядный. Возьми меня сейчас же отсюда, возьми сейчас! Или я умру, дедушка! - с отчаянием вырвалось из груди Инны.

- Южаночка! Дитя мое! - мог только произнести генерал и так грустно взглянул в лицо внучке, что и гнев, и отчаяние Инны исчезли в тот же миг.

- Если тебе это будет так неприятно, - пробормотала она краснея, - то я здесь останусь, но только, ради Бога, навещай меня, дедушка!

- Разумеется, дорогая моя! Разумеется!

Инна подставила дедушке свое личико.

Лишь только эта дверь захлопнулась за дедушкой, Инна обернулась к Эмилии Федоровне и произнесла тоном, недопускающим возражений.

- Пожалуйста, ведите меня скорее в спальню, только как можно скорее, а то мне расхочется туда идти.

Услышав этот тон, это приказание, в первую минуту г-жа Бранд была так удивлена, что не могла произнести ни слова от изумления. С минуту она стояла истуканом, с полуоткрытым ртом, с вытаращенными глазами. И вдруг разразилась, как буря.

- Как ты смеешь говорит так со мною! - крикнула она. Потом, поборов злобу, приказала швейцару снять с "новенькой" шубку и галоши, и, ухватив Инну за руку, повлекла ее из вестибюля куда-то наверх, по широкой каменной лестнице.

Достигли они третьего этажа и вступили в длинный коридор, освещенный тремя-четырьмя висячими лампами. По обе стороны коридора находились двери, ведущие в дортуары, то есть спальни воспитанниц. Перед одною из них Эмилия Федоровна остановилась перевести дыхание, и, воспользовавшись этим, Инна подняла голову и прочла надпись на двери.

"Дортуар младшего класса".

Костлявые пальцы г-жи Бранд по-прежнему впивались в руку Южаночки. Потеряв всякое терпение, девочка изо всех сил дернула рукою:

- Да отпустите же меня наконец. Я не баран, которого тащат насильно!

- Ты не баран, а глупая, дерзкая девчонка, которую следует примерно наказать - прошипела г-жа Бранд и, широко распахнув дверь, втолкнула в нее Южаночку.

Девочка очутилась на пороге длинной комнаты, слабо освещенной зеленоватым светом ночника. Здесь стояло около сорока кроватей, уставленных четырьмя правильными рядами. На каждой из них лежала спящая фигурка, в белой кофточке и таком же чепце.

Что это были за фигурки, Южаночка не успела разглядеть, так как едва она очутилась в дортуаре, как Эмилия Федоровна схватила ее за плечи, подтащила к белевшейся в полумраке печке и, толкнув девочку лицом в угол между стеной и печкою, прошептала со злостью:

- Наконец-то я добралась до тебя! Я буду наказывать тебя до тех пор, пока ты окончательно не исправишься. Поняла? Не изволь же выходить из угла до тех пор, пока я не приду за тобою, - и, потрясая своим костлявым пальцем над черненькой головкой Южаночки, Эмилия Федоровна вышла из дортуара.

ГЛАВА 3

Песенка пробуждения. Новые подруги. Первый враг

Лишь только г-жа Бранд скрылась, девочка повернулась лицом к белым фигуркам, стараясь разглядеть их. Оказалось, что это были спящие девочки, приблизительно одного возраста с нею.

Инна обладала пылким воображением. В детстве она с увлечением слушала сказки, которые ей рассказывали покойные родители, няньки и ее верные друзья-солдатики.

Особенно запала ей в душу одна из них, в которой двенадцать спящих царевен, зачарованные злой колдуньей, просыпаются от песенки молодого пастушка, явившегося в темное подземелье Бабы-Яги.

И сейчас при виде темной огромной комнаты и стольких спящих девочек эта сказка неожиданно пришла на память Инне.

И веселая шаловливая мысль в тот же миг толкнулась в ее головку: уж не разыграть ли ей - Инне - роль освободителя-пастушка?

И прежде нежели здравый смысл пришел на помощь девочке, она скрестила руки на груди и запела негромким, мелодичным голоском:

В подземелье я стою, Мою песенку пою...

Под чарующий напев Встанет много спящих дев.

Пусть вспорхнут они как птички Улетят из их темнички Назло бабушке Яге, Костяной кривой ноге, Что девиц заворожила, По кроваткам разложила.

В подземелье я стою, Мою песенку пою.

Живо, девоньки, вставайте, Злые чары разрушайте Назло Бабушке Яге Костяной кривой ноге.

- Кто это там поет? - произнес заспанный голос.

И с ближайшей к печке кровати поднялась кудлатая головка со съехавшим на затылок чепцом.

- Душки! Это привидение... Ай, как страшно! - пропищал другой голосок.

- Привидение в печке! Ай-яй, боюсь-боюсь!

- Это не привидение, а разбойник!

- Разбойник забрался в печку.

- Нет, нет! Он стоит около печки, я вижу его черную фигуру. Ай-ай-ай!

- Нет, это не разбойник. Разбойник не станет петь.

- И так хорошо петь. Так чудесно! - восторженно отозвался новый голосок.

- Слушай, если ты не разбойник и не привидение, то кто же ты там, фигура у печки?

- Да, да, кто ты? Кто ты? Говори скорее! - неслось изо всех углов спальни.

И вслед за этим какая-то белая тоненькая фигурка во весь рост вытянулась на постели, перескочила на высокий ночной столик, стоящий как раз под висящим ночником. К ночнику протянулась ручонка, и в тот же миг в дортуаре "младших" стало светло.

* * *

- Ах, что за красоточка-девочка!

- Это новенькая?

- Ты новенькая?

- Прелесть! Дуся! Очарованье! Позволь мне, душка, поцеловать тебя!

- Смотрите, душки, у нее волосы как смола!

- У нее смоляные кудри!

- А глаза точно две звезды!

- Савельева, ты могла бы не прибавлять "две". Всем известно, что трех глаз у людей не бывает.

- Не учи меня, Лина Фальк! Ты несносна!

- Mesdames, не ссорьтесь. Новенькая, как тебя зовут?

- Как твоя фамилия?

- Послушай, ты ужасно хорошенькая. Настоящий амурчик. И какая румяная! Мы все такие бледнуши перед тобой. А Фальк как та около тебя тень-тенью. Впрочем, Фальк первая ученица. Учится лучше всех.

- Оттого, что Фальк долбяшка. Пережевывает сто лет каждую строчку.

- Неправда, ты сама зубрила-мученица. Отвяжись от меня... Новенькая, отвечай же нам. Что же ты молчишь, как рыба?

Инна едва ли смогла сразу удовлетворит их любопытство. К тому же институтки, в свою очередь, завладели вниманием Инны. Таких девочек еще не видела Инна. Там, на далекой южной окраине, под горячими лучами солнца, среди благодатных условий природы, где прошло ее раннее детство, она видела здоровых, рослых, загорелых и румяных детей. Эти же девочки были такие худенькие-худенькие, изжелто-бледные, хрупкие и слабенькие на вид, точь-в-точь как чахлые северные цветочки. Правда, две-три из них казались толстушками, но те же бледные щеки, те же вялые руки и отпечаток усталости был виден и на их лицах. Крепкая, румяная, на диво здоровенькая Южаночка казалась настоящей красавицей среди них.

Оглядев наскоро своих новых подруг, Инна заявила, что ее фамилия Палтова, а прозвище Южаночка, что приехала она с Крысой из полка к дедушке и Сидоренко с дальней окраины России, и что не успела носа казать сюда, как уже была наказана Крысой.

- Южаночка! Какое прелестное, поэтичное имя! А зовут как? Инна? Чудесно тоже! А кто это Крыса?

- Южаночка! Южаночка! Ах, как это звучит хорошо! - восторгалась худенькая белокурая девочка с большими синими глазами.

- Да врет она все! И смеется над нами! - неожиданно рассердилась высокая, некрасивая Фальк с подслеповатыми глазками и золотушным лицом. - Не дает только спать по ночам - всех перебудила, бессовестная! Проучить бы ее хорошенько! - метнув сердитым взглядом по адресу Инны, заключила она.

- Ну, да! Так вот сейчас и проучить? Уж очень ты прытка, Каролина! - выступила вперед курносенькая, миловидная девочка и, бесцеремонно взяв Инну за руку, обратилась к ней:

- Послушай, новенькая, расскажи толком, какая Крыса наказала тебя?

Южаночка окинула взором вихрастую девочку и улыбнулась ей. Вихрастая очень понравилась ей.

- Меня наказала Крыса, то есть Эмилия Федоровна Бранд, разве вы не знаете ее? - в свою очередь обратилась с вопросом к толпившимся вокруг нее девочкам Инна.

- Ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха! Слышите, месдамочки, это она нашу Мильку прозвала крысой, ха-ха-ха-ха!

Потом вихрастая девочка обвила рукою плечи Инны и, ласково заглянув ей в глаза, проговорила:

- Молодец Южаночка! Вот ведь как остроумно окрестила Мильку! Люблю за это! Молодчина! И я такая же! Познакомимся же: меня зовут Даня Верховская, а прозвали меня все эти, - тут курносенькая девочка бесцеремонно ткнула пальцем в подруг, - Щучкой. Зубы у меня, видишь ли, как у щуки, ну вот щучка и готова. У нас это просто делается, в один миг!

- А меня прозвали Цаплей. Моя фамилия Цаплина, а зовут Зоя! - И миловидная синеглазая белокурая девочка, только что громко восторгавшаяся наружностью Инны, выступила вперед.

- А я Гаврик! Шалунья Гаврик, честь имею представиться! - И откуда-то вынырнула необычайно живая, подвижная девчурка лет одиннадцати с бойким, задорным видом, с насмешливыми синими глазами и коротко остриженной под гребенку, как у мальчика, головой.

- Я - Жемчуженка!

- Я - Николаева!

- Савельева!

- Ланская!

Девочки теснились к новенькой, перебивая друг друга, засыпали ее вопросами. Одна только Фальк держалась в стороне. Ее лицо хранило на себе печать презрения и надменности. Неприятная гримаса то и дело морщила его.

- Надулась наша мышь на крупу, - поймав один из ее недоброжелательных взглядов, проговорила Гаврик. - Ты, Южаночка, остерегайся этой Линки. Она племянница крысы и то и дело к ней с доносами шлепает! Племянница, достойная тетушки... Кто из них лучше: Милька-Крыса или Фискалка-Фальк, ей-Богу, уж и не...

Но Гаврику не суждено было докончить фразы. Чьи-то легкие крадущиеся шаги послышались в коридоре. Девочки, как стая испуганных птиц, шарахнулись в стороны, и не прошло и трех секунд, как они уже лежали в своих постелях.

Дверь скрипнула, и Эмилия Федоровна Бранд появилась на пороге дортуара.

- Ступай спать, и да послужит тебе уроком сегодняшнее наказание, - проговорила она, подойдя к Южаночке и взяв ее за руку. Потом она подвела девочку к пустой кровати, стоявшей близ дверей: - Вот твое место. Ложись спать и помни, что с завтрашнего дня ты должна окончательно переродиться и забыть все свои мальчишеские выходки и шалости. Они неуместны здесь, в институтских стенах.

И, проговорив это, Эмилия Федоровна исчезла за порогом спальни.

Южаночка разделась, заплела в косичку свои непокорные кудри и, юркнув в постель, заснула, утомленная массой новых впечатлений.

* * *

Между тем, утро уже наступило. Гулко и весело звенел колокольчик. Просыпались девочки, натягивали чулки и неуклюжие казенные ботинки и бежали наперегонки умываться в соседнюю с дортуаром умывальню.

Смех, визг, веселая болтовня наполняли спальню.

Только одна Южаночка крепко спала.

Возвратившиеся из умывальной девочки, порозовевшие от холодной воды, причесывались, надевали зеленые камлотовые платья, белые передники, белые нарукавники и такие же белые пелеринки, завязывавшиеся под горлом небольшим изящным бантом.

- А новенькая-то все спит. И звонка не слышала. Верно, очень утомилась с дороги, бедняжка, надо ее разбудить, однако, - произнесла белокурая Зоя Цаплина и хотела было подойти к Инне, как длинная Фальк опередила ее, подскочила к Южаночке и, грубо взяв ее за плечо, проговорила, резким голосом:

- Вставай! Вставай! Нечего прохлаждаться - опоздаешь к молитве... Я дежурная сегодня, и еще попадет за тебя. Изволь сейчас же вставать!

Резкий голос и грубое прикосновение сразу разбудили спящую девочку. С минуту она сидела на постели ничего не понимая и терла глаза. Длинная неуютная спальня, зеленые платья и белые пелеринки казались ей такими странными, точно она видела их во сне.

А белые пелеринки уже толпились вокруг нее и торопили.

- Скорей, скорей одевайся, сейчас придет Дуся.

- Дуся? - недоумевая, переспросила Южаночка, делая большие глаза.

- Ну да, - Дуся! А вот и она!

В спальню вбежала молоденькая пухленькая девушка в сером платье и черном переднике с двумя прелестными ямками на свежих щеках.

- У нас новенькая, mademoiselle Надин! У нас новенькая, Дуся! Девушка в сером приблизилась к Инне, положила ей на плечи маленькие ручки и спросила:

- Ты и есть Палтова, маленькая девочка с юга? Да какая же ты прелесть, однако! Очень, очень рада познакомиться с тобою, а я Надин Смолянская, помощница классной дамы Анны Васильевны Вощининой.

Ты ведь знаешь, у нас две классные дамы в каждом классе. Один день присматривает за девочками французская дама, другой немецкая. Фрейлейн Бранд немецкая наставница, ты ее, конечно, хорошо знаешь. Она нам не раз говорила о тебе. А я - папиньерка. Так называются у нас старшие воспитанницы, которые специально посвящают себя воспитанию детей.

- Я ни разу не видела папиньерок и совсем до сих пор не знала, что это за звери. Но если все они похожи на вас, то папиньерки просто чудо что такое! - произнесла Южаночка.

- Ха-ха-ха! Папиньерки - звери! Ха-ха-ха-ха! - расхохотались девочки, услышав слова Инны, и сама Дуся - Надин, прозванная так за добрый характер, едва удержалась от улыбки.

Одна белобрысая Фальк, стоя с недовольным лицом подле кровати Южаночки, проговорила резко:

- Послушай, Палтова, если ты не будешь готова ко второму звонку, я запишу тебя.

- Когда я нахожусь здесь с вами, тебе нечего делать замечание твоим подругам, Фальк, - повернувшись к девочке, строго сказала Дуся. - И потом, следи лучше за собою, а не за другими. У тебя передник наизнанку надет.

Фальк вспыхнула до ушей и произнесла заикаясь:

- Я дежурная сегодня, m-lle Надин, и если девочки не будут готовы к молитве, Анна Васильевна сделает выговор мне. - Фальк повернулась на каблуках и отошла.

- Фальк-злючка! - крикнула ей вдогонку Гаврик, в то время как Южаночка поднялась на цыпочки, втянула в себя щеки, расширила и без того огромные глаза и высунула кончик своего розового языка по адресу сердитой Лины.

Девочки дружно и весело расхохотались ее проделке, но хорошенькая Надин не последовала их примеру. Хорошенькая Надин казалась теперь чуточку смущенной.

- Дитя мое, - густо краснея своими без того румяными щечками, произнесла она, - разве ты не знаешь, что показывание языков очень неприлично и свидетельствует о дурных манерах. Где ты видела, чтобы кто-либо, кроме уличных мальчишек, показывал язык?

Южаночка задумалась. Потом радостные искорки вспыхнули в глубине ее черных глаз.

- Видела, видела! - вскрикнула она, хлопая в ладоши и прыгая на одном месте. - Видела, видела. Когда проходил папин денщик Тарас, ротный Михалкин всегда ему язык показывал и кричал при этом: ишь, толсторожий, на капитанских хлебах отъелся, в ширину так и лезет.

- Что???!!!

Едва только Южаночка успела, захлебываясь от восторга, произнести эти слова, как все девочки разразились гомерическим взрывом смеха. А у Дуси-Надин так даже кончик носа покраснел от желания не последовать их примеру.

- Молчи, молчи, крошка, так нельзя выражаться! - почти с ужасом прошептала она, замахав своими пухленькими ручками.

- Нельзя! Ну и не буду, если нельзя! - покорно согласилась Инна. - Слушаюсь, ваше благородие, - неожиданно, совсем уже весело, крикнула она на весь дортуар.

- Так тоже не говорят, детка! - не будучи в силах удержаться от смеха, произнесла Надин, в то время как девочки хохотали до слез.

Такой новенькой еще им не приходилось видеть. Таких новеньких еще и не поступало в суровые институтские стены. Невольно такая новенькая завоевывала симпатии девочек.

И самую Надин, вполне взрослую девушку, и притом воспитательницу, скорее забавляли, нежели раздражали неподходящие выходки этого прелестного кудрявого черноглазого ребенка. А черноглазый ребенок, успев схватить полотенце, со стеклянной мыльницей в руках и с зубной щеткой за щекою, вскидывая по-военному ноги, маршировала в умывальную комнату солдатским маршем, высчитывая громко:

- Раз! Два! Левой, правой! Раз-два! Левой, правой, раз-два! Раз-два!

Девочки хохотали без удержу и не могли остановиться. Дуся делала то сердитое, то страдальческое лицо и всеми силами старалась в свою очередь подавить улыбку.

Пока Инна мылась в умывальной, к ней подошла Верховская и произнесла без всяких предисловий:

- Ты мне очень понравилась, Палтова, и Гаврику тоже, и мы с Гавриком решили взять тебя к нам.

- Куда к нам? - фыркая под струей студеной воды, спросила Инна.

- К нам, в подруги. Я и Гаврюша подруги с первого дня поступления до самой гробовой доски! Хочешь быть подругой втроем с нами?

- Хочу! - проговорила Инна, потому что и Верховская, и Гаврик показались ей забавнее и живее других девочек младшего класса:

- Ну вот и отличник! - обрадовалась Даня. - Сидеть в классе ты будешь около Гаврика, спать тебя положили рядом со мной, - вот только одно грустно: сидеть в столовой тебе придется около фискалки Фальк.

- Этой, белобрысой?

- Да, да. Она совсем скверная девчонка, хотя учится на ура. Ты не обращай на нее внимания, пожалуйста. Не стоит, право. Впрочем, я и Гаврик не дадим тебя в обиду, поверь мне. Итак, ты отныне будешь нашей подругой, и мы обязаны помогать тебе чем только можем. Хочешь, в знак дружбы и любви к тебе я разлиную твои тетради, я очень, очень хорошо линую. - И Даня гордо вскинула плечиками.

- А я выучу тебя петь про ангела, уносящегося на небо с душой ребенка, и танцевать медвежий танец! - предложила Инна.

- Какой это танец? - полюбопытствовала Даня.

Южаночка открыла было рот, желая объяснить, что это за танец, но в эту самую минуту раздался звонок, призывающий к утренней молитве, и одновременно с ним на пороге умывальной появилась высокая дама в синем платье с седой головой.

- Ага, новенькая! Здравствуй, девочка. Еще не готова? Дети, помогите же ей! Надо вставать раньше, моя милая! - серьезно, но без гнева, проронила седая дама.

- Я будила новенькую, но она не вставала! - заявила Лина.

- Фальк! Как тебе не стыдно! - прозвенел с укором голос Дуси. - Я удивляюсь тебе, Фальк, как это тебе доставляет удовольствие наносить постоянно неприятные минуты твоим подругам?

Лицо белобрысой Лины из бледно-желтого стало мгновенно малиновым от стыда и гнева.

- Все из-за этой дрянной девчонки! - процедила она.

Можно было понять сразу, что она, Лина Фальк, объявляет новенькой непримиримую войну.

Но Южаночка не знала страха.

ГЛАВА 4

Утро в институте. Неудачный ответ. Урок рисования

Молились девочки в большой столовой, куда их свели по широкой лестнице, построив предварительно парами. Анна Васильевна Вощинина, французская дама, и папиньерка m-lle Надин шли во главе класса. Лишь только шеренга младшего отделения вошла в длинный коридор, как неожиданно легкие смешки и сдавленное фырканье заставили чутко насторожиться классную даму.

- Кто там шалит в парах? - недовольно окликнула Анна Васильевна девочек, и, повернув голову, окинула зорким взглядом свою маленькую паству.

Смуглая черненькая девочка, одетая в синее, собственное платье, высоко взбрасывая стройными ножками, маршировала, как заправский солдат, громко отсчитывая:

- Раз! Два! Раз-два! Левой, правой! Левой! Вот и этак, вот и так! Так солдаты ходят!

- Это еще что такое! Палтова, сейчас же перестать! - стараясь быть строгой, остановила Анна Васильевна расшалившуюся девочку. Дуся же красноречиво, не говоря ни слова, погрозила Южаночке пальцем.

- Сейчас же перестань вести себя как мальчишка! - снова проговорила классная дама.

- Так точно, ваше... - начала было Южаночка, но не договорила, так как Даня Верховская изо всей силы дернула ее за платье.

- Перестань же, перестань, ради Бога! У нас так не полагается разговаривать с классными дамами, - прошептала она.

- Не полагается? - удивленно вслух проговорила Инна. - У нас все солдаты так к начальству обращались, а мы чем лучше их, что...

- Солдатка! - оборвал ее чей-то сердитый голос. Инна обернулась. Белобрысое лицо и красные золотушные глазки Фальк были с ненавистью обращены на нее.

Между тем, девочки успели войти в столовую, огромную комнату, уставленную столами, с кружками дымящегося чая и румяными "казенными" булками. По обеим сторонам стояли деревянные скамейки, на которых полагалось сидеть воспитанницам. Но нечто совсем иное привлекло внимание Южаночки. Никогда еще Инна Палтова не видела столько девочек, больших и маленьких, черных и белокурых, красивых и некрасивых, одетых совершенно одинаково в зеленые камлотовые платья, белые передники и пелеринки. Точно какое-то пчелиное жужжанье наполняло огромную комнату.

Лишь только младшее отделение заняло "свои столы", "иноземки", то есть воспитанницы других классов, повскакали со своих мест, вытягивая шеи в сторону "седьмушек".

- У вас новенькая? Откуда она? Когда поступила? Как фамилия? Отчего такая смуглянка?

Некоторые из воспитанниц, преимущественно старшего класса громко восхищались внешностью Инны, посылали ей издали воздушные поцелуи и улыбки, выкрикивая звонко на всю комнату:

- Какая душка! Какая прелесть! Очарованье! Душонок! Божество! Ангелок! Восторг!

Быстроглазая Гаврик согнулась в три погибели и, прошмыгнув к столу "первоклассниц", уже успела овладеть вниманием последних, уверяя, что новенькую зовут Фекла, а фамилия ее Дурындова-Умноголовая, и что прилетела она ночью через форточку на воздушном шаре. Гаврик хотела еще что-то прибавить в этом роде, но тут одна из взрослых воспитанниц вышла на середину столовой и громко, отчетливо прочла:

- "Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь".

Молитва началась. Девочки притихли. Старшие пропели "Отче наш", и снова зажужжали пчелы, застучали скамейки, зазвенели веселые детские голоса, обрываемые шиканьем воспитательниц.

За чаем Южаночка сидела между Фальк и Гавриком. Первая то и дело фыркала на нее. Но девочка не обращала внимания на это. Черненькая головенка Гаврика то и дело шептала на ухо Инне забавные замечания.

Едва успели отпить чай, как раздался оглушительный звонок, возвещающий о начале уроков.

- Mesdames, mettez vous par poires (становитесь в пары), - вторили ему классные дамы, и снова белые передники и пелеринки построились в пары.

* * *

Было ровно девять утра, когда "седьмушки" под предводительством Анны Васильевны и Дуси вошли в класс. Это была большая светлая комната с окнами в сад, с двумя десятками пюпитров, за которыми помещались по две девочки. Пюпитры были расставлены таким образом, что стенка одного составляла подпору для скамьи другого. Они стояли тремя рядами, образуя четыре прохода, которые на институтском языке назывались "переулками". У правой стены от входа находилась кафедра с колоннами вместо ножек. Между колонн было пустое пространство, огороженное с трех сторон фундаментом кафедры. В это пространство учителя и учительницы имели обыкновение протягивать ноги, и девочки прозвали его "пещерой". Кафедра помещалась на возвышении, по обе стороны которого шли большие черные доски, на которых девочки писали мелом. Еще одна доска, красная, висела на стене, и на ней красовались фамилии воспитанниц, отличившихся примерным поведением так называемых парфеток (1), в отличие от мовешек (2), девочек, приводивших в ужас своими шалостями "синявок", то есть классных дам. У одного из окон находились столик и два мягких кресла для воспитательниц и почетных посетителей. Во всю длину задней стены класса тянулись шкафы для верхних платьев воспитанниц. Сюда же прятались и всевозможные лакомства, которые приносили родители детям в приемные дни.

(1) - От слова perfait - превосходный.

(2) - Mouvais - гадкий.

Всю эту несложную обстановку успела оглядеть Южаночка, пока Дуся-Надин не окликнула ее.

- Иди сюда, Палтова. Ты будешь сидеть подле Гаврика. Вот твое место!

Едва только Инна уселась подле Гаврика, как к ним обеим подкатилась Даня - теперь вся троица в полном составе.

- Мне говорила Щучка, что ты будешь нашей подругой, - зашептала Гаврик, сияя живыми карими глазами. Смотри же, только не измени. Тебя от нас, наверное, "отбивать" будут, а ты не смей изменять. Помни: гуляем все трое вместе и в зале, и в коридоре, и в саду. Гостинцы, которые в прием носят, на три ровные части делить. По утрам другим помогать одеваться нельзя, только друг другу. Будем неразлучной тройкой удалою. Ты, Щучка и я! Ладно?

- Ладно!

- Ну, давай лапку. И молчи покамест, а то сейчас Herr Шталь (господин Шталь) войдет. Немец, перец, колбаса, купил лошадь без хвоста!

- Как? Ха-ха-ха-ха! - засмеялась Южаночка и тотчас же осеклась.

Прозвучал звонок. В класс вошел старик маленького роста, в очках, с совершенно седыми волосами.

Это был учитель немецкого языка, господин Шталь, добрейшее в мире существо.

Присутствие черноглазой смуглой девочки в "партикулярном" костюме сразу бросилось старику в глаза.

- А-а... новость на классе, - произнес он ломаным русским языком, - однаво маленькова шюлерин... Пожалуйте сюда, маленькова барышня и говорит мене, што ви знайт из немецкого слов, - обратился он к Инне.

- Надо встать и выйти на середину класса, - подтолкнула Южаночку ее соседка Гаврик.

Та неторопливо встала, прошла по классу и нерешительно остановилась перед кафедрой.

- Сделай реверанс, Палтова, - прозвучал голос Анны Васильевны, вязавшей у окна.

- Обмокнись! Обмокнись! - шептала ей со своей скамейки Гаврик.

Но Южаночка продолжала стоять неподвижно и спокойными безмятежными глазами рассматривать учителя. И слово реверанс, и слово "обмокнись", то есть присядь на институтском жаргоне, ей были одинаково не понятны. Но зато ей сразу стало мило и понятно добродушное лицо учителя, с седыми как лунь волосами.

"На дедушку похож! Такой же хорошенький, старенький!" - пронеслось в ее голове, и она улыбнулась ему.

При виде этой улыбки лицо Шталя стало еще более добродушным.

- О каков карош маленьков девушка! Совсем карош маленьков барышня! А что знайт маленьков барышня по-немецку? - произнес он ласково.

Южаночка подняла руку и усиленно терла себе лоб, стараясь припомнить хоть какую-нибудь немецкую фразу, случайно запавшую ей в голову.

Увы! По-немецки тетя Аня, или, вернее, Анна Петровна Палтова, не успела выучить Южаночку, а уроки с крысой, прогостившей у них только два летних месяца, мало подвинулись вперед. Зато денщик Тарас не раз дразнил при Южаночке ротного портного-немца Франца двумя фразами, на сомнительном немецком диалекте, которые и старалась теперь припомнить черноглазая девочка.

- Ну? Ну? Что же ви молшитъ? Нечего не знайт по-немецку? О как шаль! Как шаль! - сокрушенно покачал головой добрый старик.

- Нет, нет, я знаю! Пожалуйста, не огорчайтесь! Я целые две фразы знаю по-немецки! - произнесла Инна, разом припоминая то, что слышала от Тараса-денщика.

- Ну! Ну! Gut! Gut! Говорить поскорее! - закивал головою учитель.

- А вот, первая: Sprechen Sie deutsch - ja Иван Андреич...(3). А вот и второе: Morgen Fr*h (4) - нос утри, - под взрыв хохота всего класса проговорила Южаночка.

(3) - "Вы говорите по-немецки - да" (нем.).

(4) - Утро ... " (нем.).

- О! О! - произнес с печалью в голосе господин Шталь, - вы не знайт по-немецку, маленьков барышня. Совзем не знайт, совзем не знайтъ! - закачал он грустно своей белой, точно снегом покрытой, головою.

- Палтова! Как можешь ты говорить такие глупости господину учителю! - послышался строгий голос классной дамы. - А вы прочие, не сметь смеяться! Мол-чать! Сейчас же замолчать у меня! - горячилась она.

Девочки смолкли.

- Как глупа эта Палтова! - прошептала Лина Фальк своей соседке, всегда грустной Зое Цаплиной.

На что кроткая Цапля отвечала:

- О нет... Она премилая. Только чуточку смешная. Но у нее доброе сердце, и мне она нравится.

- Ну, и поздравляю тебя! - оборвала ее Лина и, повернувшись спиной к соседке, впилась в Инну злыми глазами.

А ей было бесконечно жаль этого доброго старика, напомнившего девочке ее любимца-дедушку, и ей захотелось во что бы то ни стало сейчас же успокоить его и утешить. Южаночка сделала несколько шагов вперед, приблизилась к кафедре и, прежде чем кто-либо успеть остановить ее, положила на плечо учителя свою крошечную ручонку и, похлопывая ею по плечу старика, проговорила так ласково, как только могла:

- Пожалуйста! О, пожалуйста, не огорчайтесь, господин немец, голубчик! Милый господин немец, не огорчайтесь. Я знаю только две фразы пока, это правда, но через неделю я буду их знать двадцать и тридцать даже, даю вам честное слово, милый, дорогой господин немец! Честное слово! Да!

Взрыв хохота наполнил комнату.

Смеялись до упаду, смеялись так, как никогда не смеялись еще, должно быть, в этих суровых стенах.

Напрасно Анна Васильевна и Дуся перебегали от одной парты к другой, призывая к порядку, смех волной переливался по классу.

Старик Шталь высоко вскидывал брови и, грозя пальцем, провозглашал: "Будьте же тихи, дети".

Наконец, классной даме и ее помощнице удалось кое-как привести класс в порядок. Смех прекратился. Г-жа Вощинина подошла к Южаночке и проговорила сдержанно и серьезно:

- Так нельзя обращаться к учителям, Палтова. Ты должна быть как можно почтительнее к своему начальству. Учителя, ведь это то же начальство. Понимаешь?

- Так точно, понимаю, ваше благородие... то есть Анна Васильевна, - отрапортовала Инна, опуская руки по швам.

Г-жа Вощинина посмотрела на новенькую.

"Что это: упрямство? Шалость или наивность?" - мелькнуло в ее уме. Но личико Инны было так серьезно в эту минуту и изъявляло такую готовность угодить своей новой воспитательнице, что Анна Васильевна успокоилась и прибавила:

- И еще советую тебе отвыкнуть, как можно скорее от тех замашек, которые ты приобрела дома. Нельзя благовоспитанной барышне говорить: "так точно", "рады стараться" и тому подобные слова, годные лишь для солдата. Поняла ты меня?

- Слушаюсь... то есть хорошо. Не буду говорить ничего такого, - согласилась Инна и по приказанию классной дамы, отвесив немцу-учителю глубокий реверанс, пошла на свое место.

- Это ничего что ты по-немецки не умеешь, я тебе помогу выучиться! - проговорила Гаврик.

Инна радостно закивала и тут же стала внимательно присматриваться и прислушиваться ко всему, что делалось в классе. Господин Шталь, позабыв уже о инциденте, вызывал девочек на середину класса, и те читали ему по-немецки небольшой рассказ. Этот рассказ в устах воспитанниц звучал так плавно и тягуче, что на не выспавшуюся за ночь Южаночку он подействовал, как усыпляющее средство. Веки Инны тяжелели, глаза смыкались, и она, наверное, бы уснула, если бы звонок не вернул девочку к действительности.

* * *

- Мамзель Палтова! Пожалуйте в бельевую!

- Что? - Южаночка широко раскрыла глаза. - В какую бельевую? Меня?

На пороге класса стояла румяная толстая девушка-прислуга в полосатом ситцевом платье.

- Вас, вас - то мне и надо, новенькая барышня! - весело роняла круглолицая Агаша, - пожалуйте со мною в бельевую. Там вас переоденем в казенный наряд.

- Ступай с Агашей и постарайся вернуться как можно скорее, - приказала Инне Анна Васильевна.

Румяная девушка взяла за руку Южаночку и весело шепнула ей: "А ну-ка, барышня, как вы скоро бегать умеете!", чуть ли не бегом пустилась с нею по коридору.

- Месдамочки, глядите! Новенькую "преображать" тащит! - высунувшись из дверей соседнего класса говорили маленькие шестушки.

- Честь имеем поздравить с формой! На чаек бы с вашей милости! - сострила тут же какая-то шалунья. Через полчаса Южаночка действительно преобразилась настолько, что с трудом узнавала самое себя. В большой бельевой комнате, где сидели за шитьем десятка два девушек, одетых, как Агаша, Инну переодели в зеленое накрахмаленное камлотовое с глубоким вырезом платье, белый передник, белые рукавчики и такую же белую пелеринку. Агаша под наблюдением кастелянши, маленькой дамы в черепаховом пенсне, разделила на две пряди и заплела в две коротенькие тугие косички ее смоляные кудри.

- Ну, вот вы теперь совсем "наша", барышня, совсем институточка, "белая пелеринка", - шутила Агаша, любуясь неуклюжей фигуркой, путавшейся в длинном платье до пят.

Южаночка чувствовала себя в нем прескверно. Всюду жало с непривычки. Еще бы! Она так привыкла к своим широким удобным "матроскам", и это узкое, зашнурованное платье показалось ей неудобным, жестким. А башмаки! Узкие прюнелевые ботинки сильно жали ногу, привычную бегать в мягких желтых сандалиях.

Прихрамывая и путаясь в юбке, Южаночка побрела в класс.

Начался урок. Еще не старый, но болезненного вида учитель рисования кивнул ей головою в ответ на поклон и положил перед нею на пюпитр большой чистый лист бумаги, карандаш, резинку и, приказав нарисовать для начала круг, пошел задавать работу на сегодня другим воспитанницам.

Черненькая Гаврик придвинулась к Инне и зашептала:

- Послушай. Ты очень мила в казенной форме, право. Ты душка в ней. Верховская и Щука говорят тоже.

Переглянувшись с Даней, Южаночка, взяла карандаш и стала водить им по бумаге. Девочка любила рисование и с самого раннего детства с любовью чертила на лоскутках бумаги животных и птиц, людей и дома. Поэтому заданный учителем круг поспел у нее в две минуты. На секунду она задумалась над ним, склонив свою черненькую головку. Ей было скучно. Вспомнился далекий юг, покойный отец, денщик Тарас, "своя" рота, родные сердцу солдатики и он, ее дедушка. Единственный близкий на свете человек, оставшийся у нее! Дедушка и Сидоренко. Славный Сидоренко!

С улыбкой Южаночка перенеслась мыслью в уютную дедушкину квартиру. Милые образы встали перед нею. Вот седая голова дедушки, его добрые глаза, губы. А вот белый чепец и пухлые щечки с ямочками Марьи Ивановны, а вот и знакомые рыжие тараканьи усы. Мысль Южаночки работала все быстрее, а рука машинально набрасывала на бумагу и маленькие глазки, и широкое лицо, и толстые губы, и тараканьи усы. Маленькие пальчики работали усердно. Точка за точкой, черта за чертой и постепенно в центре круга обрисовывалась чья-то смешная усатая физиономия. Последний штрих, последняя точка. И Южаночка далеко отбросила в сторону карандаш.

- Ур-р-ра! Ур-р-ра! Сидоренко вышел! У меня вышел Сидоренко! Как живой, настоящий. О милый! Милый Сидоренко! - хлопая в ладоши закричала она на весь класс.

Кто-то приблизился к ней сзади, положил руку на плечо, и тихий голос зазвучал над ее ухом.

- Чему ты радуешься, дитя мое? И кого это ты нарисовала на бумаге?

Инна обернулась и увидела высокую полную даму в шумящем синем платье, с белой наколкой на седых волосах. Вокруг синей дамы стояли на девочки, Анна Васильевна, учитель, Дуся и с благоговейным молчанием смотрели на нее.

Но ни почтительное отношение окружающих, ни величественный вид высокой представительной дамы не смутили Южаночку. Она схватила седую незнакомку за руку и тем же ликующим голосом кричала, захлебываясь от восторга:

- Ну, посмотрите только на него! Ну, разве он не похож? Ну, совсем, как живой: его волосы щетиной, его усы, его нос и губы. Ах, милый Сидореночко! Таракашка ты мой!

- Какой Сидоренко? Ничего не понимаю? И зачем ты изобразила на листе для рисования чье-то лицо? - Чуть-чуть хмуря брови, говорила седая дама, стараясь удержаться от улыбки, помимо воли морщившей ее губы.

- Как?! Вы не знаете его? Вы не знаете Сидоренко? - с ужасом вскричала Инна. - Да ведь это Сидоренко, тот самый Сидоренко, который вынес на руках из боя дедушку. Тогда под Плевной. Вообразите только: русские идут, турки бегут, русские трах-та-ра-рах! Бац! Бац! Бац! Гранаты! Пушки! Штыки! А турки Алла! Алла! Русские ура! Турок штыком дедушку. Моего дедушку! Понимаете! А Сидоренко! Молодец такой! Тут как тут... И турку бац - наповал. А дедушку на руки и марш-маршем налево кругом... Вот он, какой герой - Сидоренко!

Глаза Инны сверкали, щеки пылали, руки размахивали перед самым лицом начальницы (так как седая дама в синем была начальница N-ского института княгиня Розова), и остановить девочку было трудно в этот миг.

Княгиня дала ей утихнуть, потом осторожно взяла ее смуглые ручки, с которых не сошел еще летний загар, и проговорила тихо и сдержанно:

- Вот видишь ли, дитя мое, это очень похвально, что ты так привязана к солдату, спасшему жизнь твоему дедушке. Но это еще не значит, что ты должна так странно выражать свою привязанность, рисуя его изображения на ученических листах и тетрадях во время урока. Постарайся же не делать этого больше!

Голос княгини звучал так нежно и ласково, а лицо, склоненное к Инне, было так полно доброты, что невольно к этому лицу неудержимо потянуло Южаночку. Не отдавая себе отчета в том, что она делает, Инна высоко подпрыгнула, закинула за плечи княгини руки и прижалась к ее груди, стараясь дотянуться губками до щеки очаровавшей ее дамы.

- Вы такая красавица! Такая милочка! - лепетала она, - вы мне Марью Ивановну напоминаете. У нее такое же толстенькое лицо, ямочки на щечках и белые как снег волосы. Вы не знаете дедушкиной экономки Марьи Ивановны? Нет? Ах, какая жалость! Она такая прелесть, и я уверена, что если вы познакомитесь с нею, то, наверное, подружитесь!

Трудно описать то огромное смущение, которое сковало всех присутствующих. Лицо Анны Васильевны делалось то багрово-красным, то вдруг белело мгновенно, как платок. Учитель рисования топтался на месте. На личике Надин застыла, казалось, тоска предсмертного ужаса, а что касается девочек... То девочки даже не могли смеяться. Они были ошеломлены и подавлены, не исключая и шалуньи Гаврик и Верховской, столь дерзновенным поступком новенькой. Фальк же, зеленая от ужаса, представляла собой статую и только чуть слышно шептала побелевшими губами:

- О эта новенькая! Это ужасно! Ужас что такое! Ужас! Ужас!

Только доброе лицо начальницы по-прежнему носило на себе выражение снисходительной и мягкой ласки. Она нежно отвела руки Южаночки от своей шеи и проговорила, приглаживая растрепавшиеся кудри девочки:

- Ну, дитя мое, довольно! Я рада, что ты так сразу привязалась ко мне, но надо уметь несколько сдержаннее выражать свои чувства. Ты подумай только, что произошло бы, если все триста девочек, воспитанниц вверенного мне института, стали бы бросаться на меня и так бурно выражать свою любовь! Будь же умной барышней и постарайся заслужить мое одобрение успехом в ученье. Этим ты еще ярче подтвердишь свое чувство ко мне! Постараешься, девочка?

- Рада стараться, ваше... - начала было Южаночка, но точно поперхнувшись, покраснела и проговорила тихо:

- Я постараюсь... Да, я постараюсь сделать вам приятное. Я вас так люблю. Ах, если б вы знали, как я люблю вас. Ужасно!

И неожиданно Южаночка звучно чмокнула полную белую руку княгини, покоившуюся на ее плече...

ГЛАВА 5

Опять наказанная. Пари. Печальный финал. Добрая волшебница

- Изволь повторять за мною: ich bin, du bist, er ist. (я есть, ты есть, он есть).

- Ich bin-a, дубина... Дубина! Ха-ха-ха-ха-ха!

- Не дубина, a du bist! Я не понимаю, что тут смешного! Ты знаешь: кто смеется без причины, тот есть признак дурачины. Изволь же повторять. - И краснея от досады, Лина Фальк затянула снова в нос: - Ich bin, du bist, er ist.

Южаночке скучно. И для чего несносная Крыса заставила ее готовить уроки под руководством Фальк. Противная! Противная! Противная! Никого в жизни, кажется, не ненавидела до сих пор Южаночка, а вот Фальк ненавидит. Одну только Фальк. Даже Крыса не так противна и гадка, как эта Фальк! Крыса своей злостью смешит, Фальк раздражает. А впрочем, одна стоит другой. Южаночка смотрит в лицо белобрысой Лины, и оно кажется ей несноснее, чем когда-либо. Вот уже два дня провела Южаночка в институте, но привыкнуть к золотушному лицу Фальк она никак не может. Глаза красные, слезящиеся, лицо желтое и прыщи. Почему слезятся глаза и почему прыщи?

- Почему у вас красные глаза и прыщи? - спрашивает она свою маленькую учительницу.

Фальк подскакивает на скамейке, точно ее укусила блоха. В ее красноватых глазах стоят слезы.

- Ты порядочная дрянь, Палтова, - шипит она, - я не виновата, что меня Господь Бог создал такою.

И она готова расплакаться.

Южаночке становится вдруг жаль Фальк. Правда, ведь она не виновата, что родилась такой. О, зачем, зачем она обидела Фальк?!

И тут же, желая исправить свою ошибку, она берет холодную, всегда потную руку белобрысой Каролины, жмет ее и шепчет:

- Это ничего, Фальк, это все вылечить можно. У нас есть доктор на юге, Сморов, он одного солдатика вылечил от золотухи и командирскую собачонку Луньку. Совсем запаршивела Лунька, а он ей раз прописал, и все прошло... Как рукой сняло. И тебе пропишет, хочешь, я его попрошу в письме.

Голос Инны звучит так нежно, а Фальк... Боже Великий, что сделалось с Фальк? Слезы брызгают двумя фонтанами из золотушных глаз немки, она делается красной, как вареный рак, и, упав на пюпитр, разражается слезами.

- Ты гадкая, злая насмешница, Палтова, ты дрянь! Ты... О-о-о-о! Как я ненавижу тебя!

Южаночка уничтожена. Разве она хотела этого? О, напротив, совсем напротив. А Фальк рыдает все громче и громче. Вокруг них уже собирается толпа. С кафедры спешит г-жа Бранд, за нею из противоположного угла черненькая, апатичного вида девушка в сером, m-lle Карасева, немецкая папиньерка и помощница Бранд.

- Лина! Лина! О чем ты! - с испугом вопрошает Эмилия Федоровна племянницу.

- О, Tante, Tante! (о, тетя, тетя!) - рыдает Фальк. - Она, Палтова, эта. Она назвала меня паршивой собачонкой!

M-lle Карасева злыми глазами впивается в лицо Южаночки и шипит:

- Ага! Опять твои проделки! И что за ужас - произносить такие слова! О, невозможная, испорченная девчонка. Становись сейчас к доске. Ты будешь стоять там до шести часов, слышишь?

До шести часов много времени. Целый час. Теперь только пять. Простоять шестьдесят минут у доски - о, это нелегкая штука. И за что?! За то, что Фальк говорит неправду? Разве она, Инна, назвала ее так? Нет! Желая ей добра, она, Южаночка, сделала маленькую неловкость. Но она не виновата. И размышляя таким образом, Инна направляется к доске, не пробуя даже просить прощения. Все равно ведь не поможет. Фальк плачет, значит, она чувствует себя несчастной. А виною этого несчастья - она. Вот, она и должна расплатиться одна за все.

Южаночка стоит у доски и старается думать о чем-то очень хорошем. Завтра воскресенье, и она увидит дедушку своего, милого, дорогого. Ура! Ура! Ура! - мысленно ликует девочка, не решаясь, однако, теперь уже вслух крикнут это "ура". Потом мысль ее перескакивает на другое. Она и Гаврик держат пари. Надо проделать нечто, что не приходило еще в голову ни одной институтке и что она, Инна, придумала сегодня утром, ужаснув своей смелостью даже шалунью Гаврик. Они так долго спорили и пререкались тогда.

- Сделаю! - выходила из себя Южаночка.

- Нет! - опровергала ее Гаврик.

- А я тебе говорю, что сделаю!

- Не посмеешь!

- Не посмею? Я? Ну вот, ты меня и не знаешь! Нет еще ничего такого, перед чем бы задумалась я! Хочешь пари?

- Хочу! Хочу! На банку варенья! - обрадовалась Гаврик.

- Нет, без всякой банки, а просто так. Приходи сегодня после дневного чая в залу, когда там будут бегать наши седьмушки и прочие младшие. Тебе докажу!

- Идет! - согласилась Гаврик, и план был готов.

И вот Южаночка наказана так не вовремя. Так некстати подвела ее эта плакса Фальк! Как же после этого и не проиграть пари!

Две трети девочек находятся теперь в зале, бегают, резвятся там, устраивают игры, танцуют под рояль, и Щука там, и Гаврик, а она здесь. Целый час, целый час!

Чтобы как-нибудь скорее и незаметнее провести этот час, Южаночка смотрит в окно. За окном зима. Снег идет. Погода - ужас! Что, если завтра будет такая, приедет ли дедушка в прием? Ах, если бы приехал. Конечно! Конечно, приедет! Он так любит ее, Инну, и потом, что такое значит погода для старого героя. А?

- Господа! В классе угар! Выходите скорее, надо открывать фортку. Я столько раз говорила истопнику, что по два раза в день нельзя топить печь, - послышался недовольный голос Карасевой. - В зал, маленькие, ступайте все в зал.

Что это? Или она ослышалась, Южаночка? В зал? Ах, отпускают в зал! Какое счастье! Угар в классе! О, благодетельный угар, о, милая печка! Фрейлейн Бранд, проходя мимо нее, говорит сердито:

- Ступай, Палтова. Перед ужином достоишь, что тебе осталось. А теперь марш со всеми остальными в зал.

И Южаночка выбежала из своего угла, торжествуя неожиданную победу.

* * *

- Гаврик! Гаврик! Щука! Даня! Где вы! Вот и я!

И, бесцеремонно расталкивая попадавшихся ей то и дело на пути воспитанниц своих и чужих классов, Инна неслась по зале, отыскивая своих друзей.

- Боже мой, эта новенькая толкается, как мужик с барки! - послышался недовольный возглас какой-то чопорной девицы пятого класса.

- У нее манеры извозчика! - вторила ей другая "пятушка".

- Mesdames! Что вы хотите, если ее воспитывали солдаты в полку! - презрительно поводила плечиками третья.

А Южаночке и горя было мало от всех этих замечаний. Она пронеслась через всю залу, сбив с ног какую-то не вовремя подвернувшуюся ей "чужеземку", пославшую ей вдогонку негодующее: Monstre! (Чудовище!) - и уже стояла перед Гаврик и Даней, восседавших на подоконнике.

- Вот и я! Пришла выполнить пари! Не ждали? И раньше бы прибежала, да Фальк наябедничала Крысе. Крыса наказала, поставила у доски. К счастью, угар в классе. Выпустили. Вот она - я! Сейчас же и пари мое исполню!

Южаночка скомандовала:

- Смир-р-рно! Ружья на плечо. А теперь ступай за мною! Шагом марш! - и замаршировала к печке в дальнем углу зала. Здесь между нею и огромным портретом одного из покойных Императоров образовался небольшой уютный уголок. В этот уголок и бросилась Инна в сопровождении своей маленькой команды. Примостившись на краю деревянной скамейки, стащила с ножек и грубые институтские башмаки, и белые нитяные чулки.

- Ага! Вот и сделала, что хотела. А теперь глядите! Раз! Два! Три!

И, вскочив со скамейки, перебирая голыми ножками и звонко смеясь, Южаночка снова понеслась по залу.

Гаврик и Щука, "премьерованные" шалуньи, как их называли в институте, кинулись со всех ног вдогонку за ней.

- Выиграла пари! Выиграла! Ай да Южаночка! Ай да молодчина! - визжала Гаврик, ликующими взглядами окидывая попадавшихся ей навстречу воспитанниц.

- Месдамочки! Смотрите! Какой ужас! Палтова - босая, как какая-то деревенская девчонка! С ума она сошла, что ли?

- Эта Палтова - разбойник какой-то! Подумайте, она держала с Гаврик пари, что три раза обежит босая вокруг залы! - захлебываясь рассказывала Жемчужинка, маленькая девочка.

- Боже! Боже! Но ей достанется от Мильки, если увидит ее, - прошептала высокая Ланская и крикнула мчавшейся навстречу Инне:

- Палтова! Безумная! Остановись! Тебе говорят, остановись же! Обувайся скорее!

Но Южаночка, успела уже сделать два круга, теперь ей оставался еще третий раз обежать залу и тогда пари выиграно, и она докажет свою удаль обеим своим подругам!

Как раз в то время, когда сама она неслась быстро, как призовая лошадь, описывая круг на арене цирка, чья-то худая тонкая фигура незаметно метнулась от входа зала в ее противоположный конец, туда, где между печкой и портретом чернели прюнелевые ботинки и сиротливо белели на скамье нитяные Южаночкины чулки. Подбежать к скамейке, схватить то и другое, сунуть под передник и тем же стремительным шагом вернуться в коридор было для Каролины Фальк делом одной минуты.

В следующее же мгновенье она стояла перед своей теткой, госпожой Брандт, и шептала, закатывая под лоб свои золотушные глазки.

- О, Tante, Tante! О, какой ужас! Она сняла обувь и бегает по залу - босая!

- Кто? Кто бегает босая по залу? Говори же толком, Лина! - испуганно проронила та.

- Палтова, тетя, Палтова. Кому же другому придет в голову такая мысль. Ах, тетя! Вот ее обувь. Я принесла ее тебе! - И Лина протянула злополучные башмаки классной даме.

Между тем, Южаночка, не подозревая предательства, с легким сердцем заканчивала последний круг, под неумолкаемый хохот столпившихся в кучку "чужеземок" и "своих". Неожиданно громкий голос Верховской, стоявшей "на часах" у двери во все время "номера", испуганно крикнул:

- Милька идет! Инна! Палтова! Беги обуваться скорее.

- Выиграла пари, выиграла, - пронеслось в ту минуту по залу ответным криком.

И Южаночка стрелой бросилась к заветному уголку, между портретом и печкой.

Каково же было изумление и даже испуг девочки, когда она не нашла там ни башмаков, ни чулок.

- Ищи под скамейкой! Ищи под скамейкой! - кричала ей в самое ухо Даня.

Инна, а за нею Гаврик и Щука кинулись под скамью.

Но, увы! И там не оказалось злополучной обуви Южаночки!

- Mesdames! Сознайтесь, кто подшутил над Палтовой так глупо и жестоко? - кричала Гаврик, бросаясь от одной воспитанницы к другой.

- Мы не трогали! Мы не брали.

- Никто не мог сделать этого из нас! - слышались тут и там взволнованные голоса.

И вдруг все стихло. На пороге залы появилась г-жа Бранд. Одну минуту она молчала и только обводила проницательным взором присмиревшую толпу девочек. Потом зазвучал ее голос.

- Палтова! Подойди сюда!

Эффект вышел неожиданный. Инна Палтова должна была подняться со скамейки, на которую успела сесть при входе классной дамы, чтобы спрятать поджатые под себя голые ножки, и идти на зов ее воспитательницы.

- Присядь! Присядь к полу! Авось не заметит, - успела шепнуть своему другу на ухо находчивая Даня.

Но, увы! Не заметить босые ноги было трудно, невозможно. К г-же Бранд шла чернокудрая девочка с голыми ножками, потешно шлепая пятками по паркету. При виде этого необычайного зрелища кто-то не выдержал и фыркнул из "чужеземок". Зато "свои" хранили полное гробовое молчание.

А Южаночка все шла и шла, и бесконечным казался ей путь от печки до дверей залы. Накажет! Непременно накажет! И куда только могли деться злополучные чулки и башмаки. Неужто их унесла злая фея, проносилось в голове девочки.

А над этой победной головушкой уже звучал неприятный голос, уже собиралась гроза.

- За отвратительное мальчишеское поведение, недопустимое в наших стенах, ты будешь строго наказана. Завтра я не позволю тебе выйти к твоему деду. Ты останешься без приема на этот раз!

- Что?

Это "что" сорвалось так неожиданно и так наивно, что никто даже не засмеялся ему. Черные глаза Южаночки метнулись. Личико побледнело. Углы рта болезненно оттянулись вниз.

- Что ты переспрашиваешь, точно глухая? - уже окончательно вышла из себя госпожа Бранд. - Не слышала разве? Я запрещаю тебе за твое дурное поведение видеть дедушку. Понимаешь?

Увы! Чернокудрая девочка очень хорошо понимала значение этой фразы.

- Теперь ты поняла меня, надеюсь? - произнес над нею все тот же неуловимый голос и тут же добавил уже значительно мягче.

- Лина, дитя мое, отдай этой скверной девчонке ее чулки и башмаки.

И в тот же миг, как по щучьему велению перед Южаночкой очутилась ее исчезнувшая обувь. Не смущаясь присутствием в зале "чужеземок", Инна тут же опустилась на паркет и стала медленно натягивать чулки на свои стройные ножки. А кругом нее шумели и волновались, и "свои", и "шестые", и "пятые", словом, все младшее отделение N-ского института.

- Нет, желала бы я знать имя той предательницы, которая выдала Палтову-бедняжку?

- Ведь это такая подлость, - горячась, говорила Маша Ланская, прослывшая за образец безупречной честности среди подруг.

- Что за гадость. Неужели такой Иудушка может найтись среди институток, - хорохорилась Гаврик.

- А я догадываюсь, месдамочки, кто сделал это! - ничуть не смущаясь присутствием в зале классной дамы, крикнула Верховская.

- Я знаю имя предательницы! - крикнула она еще раз, посмотрев на Фальк.

Белобрысая Лина покраснела и испуганно посмотрела на тетку. Последняя, как бы угадывая ее молчаливую мольбу, засуетилась сразу, забила в ладоши и закричала на всю залу по-немецки:

- Седьмые, становитесь в пары! Ступайте готовить уроки. Скорей! Скорей.

- Фальк! Вот кто сделал это! - неожиданно выкрикнул голос Верховской, и необычайный шум сразу поднялся в зале после ее слов.

- Фальк - предательница! Фальк - ябедница! Фискалка, фискалка. Прочь от нас, Фальк! Какая подлость! Какая низость! Вон! Вон! Мы ненавидим тебя! Фальк! Шпионка! Доносчица! Дрянь!

- Молчать! Сию минуту молчать! Лина Фальк никому ничего не доносила! Вы, кажется, все с ума сошли сегодня. Я буду жаловаться вашим дамам, шестые и пятые, что вы не умеете себя вести. А маленькие, извольте сейчас же строиться в пары и марш в коридор!

И госпожа Бранд снова захлопала в ладоши.

- Mesdames! He сметь разговаривать с Фальк, пока она не искупит перед нами своего подлого поступка! - кричала Гаврик.

- Гаврик! Я записываю тебя, за дурное поведение и завтра без приема, - проговорила г-жа Бранд, спешно вынимая маленькую книжечку из кармана и что-то отмечая в ней карандашом.

Через две-три минуты "седьмушки" двумя ровными шеренгами выходили из зала, предводимые Крысой, а позади них плелась Фальк.

Девочки как-то разом отшатнулись от нее, и никто из них не хотел идти с доносчицей в паре.

* * *

Ненастный, сумрачный день. С утра валит хлопьями снег, и все небо обложено серой пеленою. Дежурившая в этот день Анна Васильевна зябко кутается в теплый вязаный платок. Утром институток водили в церковь. Батюшка, еще молодой симпатичный священник из академиков, прочел проповедь о том, что люди должны любить друг друга и поддерживать друг друга в горе и несчастье, стоять друг за друга горой.

Гаврик и Инна молча переглянулись.

- Не то что Фальк! Она всех ненавидит! - прошептала первая из девочек.

- Где она - Фальк? Отчего ее нет в церкви? - осведомилась Инна.

- Она лютеранка. Они с Милькой поехали в свою церковь молиться, - поспешила пояснить Южаночке Даня Верховская, ее соседка с левой стороны. И, помолчав немного, проговорила еще тише, но с таким торжествующим выражением в лице, которого у нее до сих пор еще не замечали подруги.

- Слушай, Южаночка! Слушай, Гаврик! Что батюшка говорит... Поняли? А? Надо положить душу "за други своя". Ну, вот я и придумала сейчас, как мне за вас обеих сегодня душу положить. Вы обе наказаны Милькой, и ты, Южаночка, и ты, Гаврик. Вот и я накажу себя заодно с вами. Страдаете вы, пострадаю и я. Мне это будет и сладко, и приятно! И горе, и радость пополам! Я тоже не пойду сегодня в прием к маме, уж терпеть и страдать, так уж всем вместе! - заключила милая девочка и, опустившись на колени, стала усердно отбивать земные поклоны, касаясь паркета своим белокурым вихром.

После службы институткам дали "парадный обед": кулебяку с рисом, тетерьку с вареньем и кондитерские пирожные, все это полагалось девочкам по воскресным дням.

За обедом Южаночка, однако, не притронулась ни к одному блюду. Даже любимое ею пирожное не произвело на девочку никакого впечатления. С потускневшими глазами сидела она за столом.

Сейчас зазвенит колокольчик, возвещающий начало приема. Сейчас по лестнице поднимутся родственники в зал. Сейчас побегут туда радостные девочки на свидание к родным, а она, Южаночка, не увидит своего дедушки! Ее наказала Бранд. Наказала самым чувствительным для нее образом. Что-то мучительно стискивало сердце Южаночки, что-то подступало ей к горлу и щекотало его. Что-то затемняло глаза, мешая смотреть. О, если бы она умела плакать!

Она едва добрела до класса, опустилась на скамейку и, подняв крышку своего пюпитра, юркнула в него курчавой головой.

- Инна! Южаночка! Палтенок! Ты, кажется, собралась реветь? - И вторая голова, но уже не кудрявая, а стриженая, круглая как шарик, скрылась под Инниным пюпитром.

- Нет, я не реву, Гаврик. Но если б только знала, Гаврюша, милая, как мне тяжело и больно.

- Знаешь, Инок, горю грустью не поможешь. Вон и Даня тоже думает. Наша добровольная мученица Даня. Давайте же облегчим себе нашу пытку. Давайте в крестики играть или в перышки. Во что хочешь? - стараясь быть веселой и развязной, утешала Гаврик свою притихшую подружку.

- Нет, я лучше принесу бирюльки. У Ланской бирюльки есть. Маша, одолжи нам твои бирюльки на этот час только, - засуетилась Даня и, подпрыгивая на одной ножке, помчалась добывать игрушку.

Как раз в эту минуту зазвенел дробным звуком колокольчик. Болезненно отозвался этот звук в сердце Инны. Это был звонок, призывающий к приему.

- Сейчас. Сейчас придет дедушка. Дежурная вызовет меня, а я не выйду к нему, не выйду. Боже мой! Господи! Что он только подумает обо мне, милый!

- Вот бирюльки принесла. Сейчас играть будем. Да не кукситесь вы, пожалуйста, Гаврик... Инна... Не могу же я одна веселиться за всех троих, - послышался голос Дани.

- Нет, нет, мы ничего! - в один голос отвечали ей девочки.

Игра началась. Но нечего и говорить, что она не принесла ни малейшей радости играющим. Руки дрожали, глаза то и дело обращались к дверям, в которых показывалась дежурившая на приеме "шестушка", прибегавшая вызывать к посетителям ту или другую из седьмых.

Сердце Южаночки то болезненно билось, то сжималось с чувством почти физической остроты.

- Сейчас! Сейчас! Сейчас "шестушка" прибежит за мною, непременно сейчас! - томилась Южаночка, и даже капельки пота выступили на ее похолодевшем лбу.

И точно в подтверждение этих мыслей широко распахнулась классная дверь, и звонкий детский голос дежурной шестой весело крикнул с порога:

- Новенькая! Палтова! К вам пришли. Ступайте в прием!

Инна вскочила. Лицо ее вспыхнуло. Глаза заискрились. Она весь мир, казалось, забыла в эту минуту.

- Дедушка! Дедушка! - вырвалось из ее рта. Вдруг она бессильно опустилась как подкошенная обратно на скамейку.

Наказана! Она - наказана! Ей нельзя идти к дедушке! Ее не пустят к нему!

- Только не плачь! Только не плачь! - услышала она в тот же миг трепетный голос Дани у своего уха. - Фальк, как филин, глаза выпучила, на нас глядит. Не надо давать торжествовать этой дряни.

- Да. Не надо давать ей торжествовать. Не надо! - точно во сне повторяла Южаночка.

- Палтова! - услышала она голос классной дамы, сидевшей на кафедре и о чем-то тихо совещавшейся с Дусей-Надин. - Поди сюда, Палтова, мне надо сказать тебе два слова.

Точно автомат, Инна поднялась со своего места и очутилась перед госпожой Вощининой. Глаза Анны Васильевны несколько секунд внимательно всматривались в хорошенькое личико девочки.

Потом она проговорила.

- Фрейлейн Бранд, сдавая мне вчера вечером дежурство, просила меня лишить тебя свидания с родными на сегодняшний день. Тебя и Гаврик, не объясняя мне, однако, причины. Очевидно, фрейлейн успела за недостатком времени сделать это. Прошу тебя чистосердечно рассказать все, в чем ты и Гаврик провинились перед фрейлейн Бранд.

Голос Анны Васильевны звучал строго. А бедная Южаночка чувствовала себя такой несчастной в эту минуту. Ей придется сейчас приносить здесь чистосердечную исповедь в то время, как там, в большом приемном зале, ждет дедушка, ее милый, дорогой, дедушка и, должно быть, волнуется за нее!

И опять непрошеный спазм сжал горло Инны точно железными тисками, а сердце усиленным темпом забилось в груди. Она хотела говорить и не могла произнести ни слова, только глаза ее, расширенные тоскою, смотрели как зачарованные в самое лицо классной дамы. А минуты бежали одна за другой и уходили в вечность, чтобы никогда не возвращаться обратно. Дедушка ждал ее там, в приемной, ее милый, дорогой старичок. Южаночке искренне хотелось провалиться куда-нибудь сквозь землю. Ведь все равно язык не слушался ее, губы беззвучно двигались, не произнося ни звука, слова не шли из горла. И вот послышался легкий шелест каплотового платья, и высокая тонкая девочка с двумя толстыми косичками за спиной, с лицом умным и открытым, подошла к кафедре.

- Анна Васильевна, я расскажу вам все, как было дело, - проговорила Маша Ланская, и слово за слово она передала наставнице всю злополучную историю о башмаках.

И Анна Васильевна, и Дуся внимательно слушали самую правдивую девочку класса, рассказавшую им все, не исключая и поступка Фальк.

Когда Маша закончила свою повесть, госпожа Вощинина протянула руку к лицу Южаночки, приподняла за подбородок и произнесла тихонько:

- Не надо, надеюсь, тебе говорить, девочка, что вчерашний твой поступок заслуживает строгого наказания, но, принимая во внимание твои первые шаги в нашем учебном заведении, непривычную для тебя обстановку и думая, что ты теперь никогда уже не повторишь подобных шалостей, я прощаю тебя! И тебя, и Гаврик тоже. Вы можете идти на свидание с родными. Я сама буду отвечать за мою самовольность перед фрейлейн Бранд завтра. Ступайте обе вы прощены.

Инна взвизгнула, запрыгала на месте. Захлопала в ладоши. И вдруг кинулась к Анне Васильевне, осыпая поцелуями. Потом подскочила к Ланской и чуть не задушила в объятиях, на ходу крикнув Гаврик: "Нас простила добрая волшебница!", - выскочила в коридор.

Лидия Алексеевна Чарская - БЕЛЫЕ ПЕЛЕРИНКИ - 01, читать текст

См. также Чарская Лидия Алексеевна - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :