Фаддей Булгарин
«Димитрий Самозванец - 09 часть»
"Димитрий Самозванец - 09 часть"
В Грановитой палате царь застал бояр и дворян думных. Все с подобострастием ожидали приказаний царя. Он подозвал к себе думного дьяка Афанасия Власьева и сказал:
- Афанасий, ты должен составить известительную грамоту к Польскому королю Сигизмунду о благополучном моем прибытии в мою столицу. Я переменяю титул царский: запиши тотчас.
Думный дьяк вынул из-за пазухи бумагу и письменный прибор, стал на колено и начал писать, что царь говорил громко:
- Отныне должно называть меня, Московского государя, так: "Пресветлейший и непобедимейший монарх Димитрий Иванович, Божиею милостию цесарь и великий князь всея России и всех татарских царств и иных многих Московской монархии покоренных областей государь и царь"! (115) - Власьев встал, а царь сказал боярам:
- Вы должны знать, верные мои слуги, бояре и дворяне думные, что в Европе один только государь носит звание императора, или цесаря, потому единственно, что предки его наследовали часть древнего Римского государства. Но я один, потомок Рюрика, происхожу в прямой линии от первого Римского императора кесаря Августа (116) и один имею право носить его звание, будучи притом могущественнейшим самодержцем в мире по воле Господней. Отныне принимаю звание, которое подобает мне: звание цесаря, то есть владыки мира. Да будет так!
- Да будет, как ты повелишь, государь! - сказали бояре, поклонившись.
- Еще должны вы знать, верные мои бояре, что я, учреждая новую монархию Московскую, установляю новые чины государственные по образцу других государств. Звание сообщает почесть и уважение целого света, а вы не хуже других и должны пользоваться тем же уважением, как знатные иноземцы шляхетных родов. Поведай, Басманов, волю мою! - сказав сие, царь вышел из Грановитой палаты с своими поляками.
Басманов выступил на средину, развернул свиток, и стал читать:
- Пресветлейший и непобедимейший монарх Димитрий Иванович, Божиею милостию цесарь и великий князь всея России и всех татарских царств и иных многих Московской монархии покоренных областей государь и царь, всему народу московскому объявляет свой привет и милость, а избранных бояр своих, приглашая служить ему верою и правдою, жалует в бояре первого круга: князя Федора Ивановича Мстиславского, князей Василия -и Димитрия Ивановичей Шуйских, князя Ивана Михайловича Воротынского, Ми-хайла Федоровича Нагого с саном великого конюшого, князя Никиту Романовича Трубецкого, Андрея, Михаилу и Афанасия Александровичей Нагих, князя Василия Михайловича Мосальского с саном великого дворецкого; князя Ивана Ивановича Пуговку-Шуйского, князя Андрея Романовича Трубецкого, Григория Федоровича Нагого, князя Ивана Ивановича Шпака-Голицына, князей Василия, Ивана и Андрея Васильевичей Голицыных, Петра Федоровича Басманова, Петра Никитича Шереметева, князя Василия Кардануговича Черкасского-Кабардинского, Федора Ивановича Шереметева, князя Андрея Петровича Куракина, князя Бориса Петровича Татева Стародубского-Ряполов-ского, князя Ивана Семеновича Куракина, Ивана Никитича Романова, князя Ивана Федоровича Хворостинина-Ярос-лавского, Михаила Глебовича Салтыкова, князя Ивана Никитича Болыного-Одоевского, Богдана Яковлевича Вельского с саном великого оружейничего, князя Андрея Андреевича Телятевского, Михаила Богдановича Сабурова, князя Семена Андреевича Куракина, князя Владимира Васильевича Кольцова-Мосальского, князя Даниила Борисовича Приимкова-Ростовского, князя Федора Тимофеевича Долгорукова, князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского с саном великого мечника. Все реченые бояре составляют Сенат и называются сенаторами. Они должны занимать места в Думе тем порядком, как здесь названы, вслед за духовными сенаторами, которых будет шестнадцать, из митрополитов и епископов. Святейший патриарх Игнатий, утвержденный государем, будет сидеть особо по правую сторону престола, как бывало прежде, а прочие в одном кругу. В советники второго круга, или разряда, назначаются окольничие: Михайло Борисович Шеин, Василий Петрович Морозов, князь Иван Дмитриевич Хворостинин-Ярославский, Михайло Михайлович Салтыков, Василий Яковлевич Щелкалов, князь Владимир Иванович Клубков-Мосальский, князь Александр Федорович Жировый-Засекин, Иван и Василий Петровичи Головины, князь Григорий Петрович Ромодановский, Иван Федорович Колычев, князь Иван Иванович Курляшев-Оболенский с саном великого подчашего, Алексей Романович Плещеев, князь Борис Михайлович Лыков-Оболенский с саном великого крайчего, Богдан Иванович Сутупов с саном печатника и великого секретаря, Афанасий Иванович Власьев с саном надворного подскарбия и великого секретаря; дворяне, заседающие в Совете: Таврило Григорьевич Бобрищев-Пушкин с саном великого сокольничего, Яков Васильевич Зюзин, Василий Борисович Сукин, Григорий Иванович Микулин, Андрей Васильевич Измайлов, Андрей Матвеевич Воейков, ясельничий (117). Изложение обязанностей сенатора и нового сана каждый боярин и сановник получит на письме от великого секретаря Богдана Ивановича Сутупова. Прочитав бумагу, Басманов сказал:
- Царь государь, объявляя всем милость, приглашает всех забыть прошедшее и жить в любви, мире и согласии, на пользу службы царской и отечества!
- Да здравствует отец наш государь Димитрий Иванович, многие лета! - воскликнули бояре.
В это время выступил на средину Сутупов и сказал:
- Прошу, почтенные сенаторы и советники, занять свои места.
Все бросились по скамьям, и вдруг отворились двое дверей: в одни вошел новый патриарх с четырьмя митрополитами, а в другие - новый царь в одежде царской. За ним шли четыре рынды и двенадцать иноземных драбантов в золоте и серебре. Драбанты остались на страже у дверей, а рынды проводили царя до престола. Царь взял с серебряного стола венец и, не надевая его, сказал:
- Вот достояние предков моих, возвращенное мне волею Бога и желанием народа! Но до совершения священного обряда пред чудотворными иконами в Успенском Соборе не хочу возложить венца на главу мою. Держав-ствую и повелеваю! - При сих словах царь взял скипетр, поднял его и, указывая другою рукою на венец, возгласил: - Горе тому, кто прикоснется к сему священному знаку власти, не имея на то права! Милость всем верным слугам моим, милость и забвение прошлого! Возродимся духом и начнем новую жизнь отныне и во веки веков! Великий секретарь, провозгласи волю мою!
Сутупов выступил на средину, поклонился царю и сказал: - Пресветлейший и непобедимейший монарх Димитрий Иванович, Божиею милостью цесарь и великий князь всея России и всех татарских царств и иных многих Московской монархии покоренных областей государь и царь, в ознаменование любви и милости к вотчине своей, России, повелевает: возвратить из ссылки всех безвинно наказанных Годуновым; удвоить жалованье царское всем сановникам до единого и всему войску; заплатить все казенные долги в бозе почивающего родителя своего, государя царя Иоанна Васильевича; обнародовать, что каждый может лично бить челом государю Царю Димитрию Ивановичу по средам и субботам на Красном крыльце. Вам, пресветлым сенаторам и советникам, повелевает ежедневно являться в Совет и заниматься делами управления. Прежде всего, вы должны рассмотреть, какие можно отменить судовые и торговые пошлины в облегчение народу и составить закон о возвращении вотчинникам всех беглых крестьян, кроме тех, которые закабалены неправедно и лишены были помощи господ во время голода. Государь царь Димитрий Иванович воспрещает строго всякое лихоимство и мздоимство и объявляет, что будет без милосердия наказывать судей бессовестных (118). Вы, пресветлые сенаторы, обязаны наблюдать, чтоб народу творили безмездно суд и правду, и доносить царю о злоупотреблениях. Всякая правда да нисходит от престола и возвращается к престолу! - Сутупов снова поклонился царю и возвратился на свое место.
- О, солнце мудрости! О, русский Соломон! Слава и долгоденствие тебе! - воскликнул князь Василий Иванович Шуйский, встав с своего места и поклонившись до земли пред престолом.
- Ликуй, первородный сын христианства! Осанна тебе, чадо Иоанново! - возгласил патриарх.
- Слава и долгоденствие мудрому царю нашему Димитрию Ивановичу! Да здравствует многие лета! - раздалось в собрании.
Царь удалился, и все мужи думные разошлись, возглашая:
- Прямой сын Иоаннов! Благо нам! Счастливая Россия!
-
Когда смерклось, Лжедимитрий сел на коня и в сопровождении Басманова и Меховецкого поскакал в дом князя Мосальского и, чтоб миновать Красную площадь, где веселился народ, выехал из Кремля чрез Боровицкие ворота и пробрался вдоль Кремлевской стены на Царскую улицу в Царь-городе. Боярин ждал царя у ворот с одним верным слугою, которому отдали держать лошадей. В первой избе встретила царя хозяйка в богатой парчовой ферязи и алтабасовом охабне и, поклонившись в пояс, поднесла на серебряном блюде хлеб-соль, покрытую шелковою ширинкою, шитою жемчугом. Приняв подарок и поблагодарив хозяйку, Лжедимитрий велел князю проводить себя немедленно в терем и вошел туда один.
В горнице, обитой холстом, покрытым белою краской, у одной стены находился высокий дубовый примост (119) с красным шелковым пологом. В переднем углу была икона, перед которою теплилась лампада, слабо освещая комнату. Кругом были скамьи, покрытые коврами, а в одном углу дубовый шкаф с ящиками. На примосте, устланном пуховиками, покрытыми шелковою простыней и алтабасовым одеялом, сидела красавица в одной шелковой ферязи. Черные волосы ее заплетены были в косу, но на голове не было ни ленты, ни повязки. Опираясь локтем на подушки, она поддерживала голову рукою и, потупя взоры, часто вздыхала. На низкой скамье возле примоста сидела пожилая женщина и, закрываясь фатою, украдкою посматривала на красавицу и утирала слезы.
Лишь скрипнула дверь в тереме, красавица и пожилая женщина устремили взоры в ту сторону. Вошел в горницу царь в богатой венгерской одежде, шитой золотом и унизанной жемчугом и, сделав шаг вперед, остановился.
- Это он! - воскликнула пронзительно красавица и прижалася лицом к подушкам.
- Он, точно он! - сказала робко старуха и, перекрестясь, примолвила вполголоса: - Господи, помилуй!
- Успокойся, Ксения! - сказал Лжедимитрий.- Я не хочу сделать тебе ни зла, ни обиды. Не бойся меня и ты, Марья Даниловна. Я пришел с миром и милостью.
Царевна молчала и оставалась в прежнем положении, а няня молилась потихоньку и дрожала всем телом.
- Я желаю тебе блага, Ксения,- сказал Лжедимитрий.- Не страшись и взгляни на меня.
Царевна быстро приподнялась, щеки ее разгорелись, глаза засверкали, и она, всплеснув руками, жалостно сказала:
- Ты желаешь мне блага! А кто погубил отца моего, мою родимую, моего милого брата? Убийца!..
- Ты в заблуждении, Ксения! Я не погубил отца твоего, не убил твоей матери и брата и сожалею о их плачевной участи. Отец твой скончался от недуга попущением Божием, а родительницу твою и брата умертвили злые люди из ложного понятия о моем нраве и о своих обязанностях. Такова воля Божия: смиримся пред нею!
- И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого! - сказала няня вполголоса и перекрестилась.
- Разве ты не лишил престола брата моего? Не ты ли побудил народ к мятежу? - сказала царевна.
- Я взял свое и не лишил никого собственности, Ксения! Народ не возмущался, но восстал за правое дело, и если нашлись злые, которые перешли за пределы своего долга, не моя вина!
- Не ты ли велел держать меня в доме убийцы моих родных? Если б ты чуждался этого злодеяния, то наказал бы злодея, а не отдал меня, сироту, во власть его! Я слабая жена и в простоте моей не понимаю дел государственных, но Господь Бог хранит сирот в несчастии. Он дал мне столько ума, чтоб постигнуть этот злодейский умысел. Он услышит мои грешные молитвы и даст мне столько твердости, чтоб воспротивиться силе и козням демонским.
- Ксения! ты не понимаешь, в каком положении нахожусь я теперь, и потому сетуешь на меня и подозреваешь в злом деле. Не одобряю убийства, но не могу казнить за усердие ко мне! Я оставил тебя у того, который спас тебя. Теперь ты вольна выбирать себе убежище!
- Хочу в монастырь,- сказала Ксения.
- Нет, Ксения, этого быть не должно. Ты рождена не для кельи, но для любви и украшения престола. Безвинный в зле, причиненном твоему роду, я разве тем только виновен пред тобою, что отец мой, царь Иоанн, передал мне право на государство Московское. Если б родитель твой был жив, он сам уверился бы в истине моего происхождения, охотно отдал бы мне венец и был бы первым моим слугою - и тестем. Судьба устроила иначе! осталась ты одна в живых, и тобою должен вновь воссиять род Годуновых! Ксения! царь Московский Димитрий Иоаннович безвинен пред тобою; он любит тебя более жизни своей! И я сирота в здешнем мире! Кроме престарелой матери, не имею ни родных, ни ближних. Соединим участь нашу на престоле отцов наших, и Россия возрадуется, и безвинная мученица, родительница твоя, благословит нас в горних пределах...
Царевна горько заплакала, а няня снова перекрестилась и повторила:
- И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого!
- Мне ли помышлять о браке, о славе земной и радостях! - сказала сквозь слезы царевна.- Кровь родных моих всю жизнь будет у меня пред глазами. Последние стоны моей матери, болезненные вопли брата всегда будут раздаваться в ушах моих и раздирать сердце! Нет для меня более радостей! Умоляю тебя, отпусти меня в монастырь!
- Повторяю, что этого не будет. Ты, первая красота в Московском государстве, рождена для любви, для радости, для славы! Я исцелю тебя от горести...
- Не знаю, как звать тебя... но слыхала, что ты чернокнижник и волшебник,- сказала царевна.- Если ты в самом деле можешь меня утешить, то не делай этого, ради Бога не делай! Лучше хочу умереть, чем расстаться с моею горестью, с воспоминаниями о моих родных. Мне ли забыть о них? Буду вечно поминать и вечно горевать! - царевна снова залилась слезами.
- Не слушай ее! - воскликнула няня.- Я знаю силу твою! Все говорят, что ты не только отгоняешь и наводишь недуги, но берешь на себя всякие образы, прикидываешься невидимкою, летаешь на ковре-самолете, не помню теперь всего... словом, делаешь, что захочешь. Сжалься над бедною сиротой: излечи ее от горя! Она денно и нощно грустит и плачет; видимо губит себя, моя голубушка! Охти мне, грешной! - няня зарыдала и, бросясь на колена, сказала: - Не слушай ее и излечи от горести!
- Я не волшебник, не чародей, но благочестивый христианин, царь Московский! - сказал Лжедимитрий.- Вас обманули сплетнями и клеветою. Господь Бог одарил меня разумом высшим, как подобает правителю народов; книжное дело, лечение недугов и всякую мудрость почерпал я в писаниях святителей, пророков и благочестивых мудрецов, а не от дьяволов и чернокнижников. Не верь, Ксения, злобе врагов моих, но поверь мне, твоему царю. Я не погубил твоих родителей - я люблю тебя!
- Умилосердись! Сжалься над бедною сиротою и оставь меня в покое! Я больна, очень больна,- сказала Ксения сквозь слезы.
Лжедимитрий сделал шаг вперед, чтоб приблизиться к постеле, сказав:
- Позволь мне излечить тебя, как я излечил некогда няню твою, Марью Даниловну.
Царевна вскрикнула от ужаса и сказала:
- Не подходи ко мне, не подходи! Я умру, если ты до меня дотронешься!
Няня стала перед постелью и, простерши руки, воскликнула:
- Да воскреснет Бог и расточатся врази его! Не подходи! или ты убьешь меня, или я тебя растерзаю!
- Вы напрасно пугаетесь. Повторяю, что не хочу обижать вас ни словом, ни делом. Успокойтесь! Я оставлю вас и велю приготовить для тебя, Ксения, жилище пристойное. Прощай, Ксения; дай Бог тебе здоровья! Прощай, добрая Марья Даниловна! Береги твою питомицу!
Лжедимитрий вышел из комнаты, а царевна вскочила с постели, бросилась на колени перед образом и стала молиться и класть земные поклоны. Няня также молилась. Возвратясь на прежнее место, царевна сказала:
- Я думала, что он съест меня - а он такой ласковый!
- Ах, дитятко, да ведь волшебник прикидывается, когда захочет, то волком, то лисою. Святейший патриарх сказал, что он антихрист!
- Ах, Боже мой, как страшно! Что станется со мною? Кто защитит меня, бедную сироту?
- Бог, мое дитятко! Люди оставили нас - Бог помилует!
ГЛАВА VI
Прибытие митрополита Филарета в Москву. Оскорбленная гордость народная. Злоумышления. Новое предначертание иезуитов. Беседа в новом дворце. Взгляд на древнюю Москву и боярские обычаи. Предатель. Женская вечеринка у Марины.
Постриженный насильно в монахи по воле царя Бориса, знаменитый боярин Федор Никитич Романов, нареченный в иночестве Филаретом, томясь долгое время в заточении, в Сийской обители, возвращен из ссылки новым царем Димитрием и поставлен митрополитом Ростовским. Бывшая супруга его, добродетельная Марфа, также постриженная противу воли в монахини, жила с юным сыном своим, Михаилом Федоровичем в епархии митрополита Филарета, в монастыре святого Ипатия, занимаясь воспитанием единородного детища. Мудрый Филарет, быв некогда главным из вельмож и ближних царских, знал суету всего того, что почитают благами люди слабоумные и тщеславные. Он оставался в своей епархии и, занимаясь духовною своею паствой, не спешил в столицу. Но, слыша, что православию угрожает гибель, а отечеству смута, добродетельный Филарет отправился в Москву, чтоб лично удостовериться в справедливости всех злых слухов. Остановившись на своем подворье, он послал за боярином князем Иваном Семеновичем Куракиным, который по нраву своему вмешивался во все дела и, следовательно, мог лучше других знать, что происходило в Москве.
Князь Иван Семенович немедленно явился к митрополиту. Филарет, выслав свой причет и оставшись наедине с князем, сказал:
- До меня доходили ужасные вести о царе и о всех делах его. Признаюсь, что, будучи им облагодетельствован, я желаю, чтоб слухи сии были несправедливы. Духовенство, сановники и народ в моей епархии прибегают к моим советам; я нахожусь в горестном положении, не смея изменить долгу и не желая оказаться неблагодарным. Хочу знать правду. Будь искренен со мною и поведай, что у вас делается, что вы думаете, чего надеетесь? Вы знаете, что я не изменник. Говори смело.
- Узнаешь истину, и сердце твое смятется, преосвященный!
- Как думают наши бояре о царе? Точно ли он сын Иоаннов или...
- Нет, он не сын Иоаннов, а расстрига Гришка Отрепьев! - возразил князь.- Столько людей в Москве узнали в нем диакона Григория, что сомневаться более не должно. Инок, учивший его в детстве грамоте и живший с ним в одном монастыре, уличил его всенародно в самозванстве и погиб в муках за правду (120). Но нас не столько сокрушает его происхождение, сколько опасность отечества и церкви. Ненависть наша к Годуновым и страх междоусобия проложили расстриге путь к престолу. Даже люди, уверенные в обмане, охотно б молчали, если б этот Лжедимитрий остался таким витязем и таким мудрецом на престоле, каким он был в то время, когда искал венца царского. Но он не царствует, а безумствует! Окружил себя поляками и иезуитами, которые явно толкуют, что Россия должна признать власть папы. Нас, бояр, этот расстрига беспрестанно оскорбляет и огорчает насмешками, упрекает в невежестве, называет дикарями, зверями; превозносит одних иноземцев и хочет, чтоб мы ездили к латинам учиться и заслуживать имя людей. Не только за малейшую вину, но за неловкость на его военных играх выходит из себя, бранит и даже бьет палкою знатнейших сановников военных. Безрассудно расточает казну государственную на подарки своим полякам и ксендзам, на своих иноземных гударей и скоморохов, на разные ненужные вещи. Едва успев овладеть престолом, рассорил более семи миллионов рублей! Сам питается нечистыми яствами: телятиной, зайцами, раками, угрями, да и нас принуждает оскверняться за своею трапезой. Не наблюдает постов и церковных обрядов. Бегает, как шальной, по городу или рыщет на конях. Но по крайней мере он сначала занимался делами и, сказать правду, хотя вел себя безрассудно, но судил и рядил мудро. Теперь и это миновалось. С тех пор, как приехала сюда его поганая царица с кичливым отцом своим и со множеством воинов и ксендзов, из Москвы сделали кружало для потехи поляков, а из дворца игрищные хоромы. Во дворце с утра до вечера музыка, пляски и зернь, а на улицах московских бесчиние и денной разбой. Не только бояр, но и святителей выгнали из домов, чтобы поместить в них чужеземных пришлецов, которые ругаются над нами и в пьянстве даже бьют почетных граждан, поносят и оскорбляют непорочность жен и дев. Их атаман, расстрига, подал к тому первый пример. Бесстыдник, погубив род Годуновых, хранит дочь Бориса, несчастную Ксению, для гнусных своих утех. Это беззаконие вооружило противу него ненавистью всех богобоязливых людей и навлечет на него мщение Господне. Расстрига думает ослепить нас роскошью и блеском, как будто золото может сокрыть черноту души и низость дел! Наряжается он Бог весть в какие иноземные одежды, да и нам велит окутываться ежедневно в парчу и бархат. Разоряемся мы, бояре, разоряется и народ, чтоб угождать роскошному царю. Если бы ты видел, что делалось здесь при въезде поганой царицы и во время брачного их торжества, то не поверил бы очам своим, преосвященный! Марину ввезли, как кумир какой, на серебряной колеснице, запряженной десятью конями. Войско и дети боярские сопровождали ее в новом платье, в красных суконных кафтанах с белыми перевязями, а бояре и дворяне в светлой одежде. Народ падал ниц пред созданием дьявольским, как пред божеством! Не духовенство со крестами встретило ее, как подобает встречать царицу благочестивую, но скоморохи и гудари, в вместо священного пения огласили воздух пушечные выстрелы, звуки труб, литавров и песней польских. Поместив свою невесту в монастыре, расстрига, не боясь Бога и не стыдясь людей, завел там пляски и игрища. Друзья расстриги разглашали, что новая царица научается нашему закону и будет креститься в русскую веру, но вышло напротив. Иноверку к соблазну всех православных ввели в храм Успения, одев в русское платье и убрав дорогими камнями, посадили рядом с расстригою и патриархом на чертожском месте. Расстрига сел на золотом персидском троне, а невеста его на серебряном. Прости, преосвященный, что я осмелюсь перед тобою хулить первого святителя церкви. Он избран не вольными голосами митрополитов и епископов, но волею расстриги, похитителя священной власти. Грек Игнатий не заслужил ничем высокого своего звания, ни уважения нашего: он достиг сана своего раболепством. Льстивыми словами отвечал он на пышную речь венчанного прошлеца, осмелившегося лгать пред алтарем, и с молитвою возложил на иноверку, на папистку, животворящий крест, бармы и венец царский! Лики возгласили многолетие царю и иноверной его невесте, которую дерзнули в церкви православной назвать благоверною цесаревной! Потом патриарх украсил Марину цепью Мономаховою, помазал миром и причастил Святых Тайн. Свершилось беззаконие, и гром небесный не поразил осквернителей храма! Но месть Божия очевидна в повсеместной ненависти народа к поганой чете.
Таким образом, Марина была венчанною царицею еще пред браком! Свершилось бракосочетание не как таинство, но как игрище, в плясках, пирах шумных и бесчинии. Народ видел Марину в венце царском, восседящую на престоле; слышал в храмах православных поминовение ее имени на ектений, но не видал отречения ее от латинства, не слыхал молений ее пред образом угодников! К стыду нашему, иноземка, иноверка удостоилась неслыханной почести, венчания царского, презрев святую нашу веру и поправ все наши обычаи, когда ни одна православная царица не удостоилась чей чести и славы! В день свадьбы роздано одних подарков на 800000 рублей, а кроме того, привоз этой иноверки стоит до миллиона (121).
Еще до приезда Марины надменность иноземцев, бесчинства атамана их, расстриги, и явное нарушение правил святой нашей веры и обычаев, поношение бояр и оскорбление народа вывели всех из терпения. Боярин князь Василий Иванович Шуйский, виновный тем, что подобно другим думал утишить кровопролитие и междоусобие, признав мудрого прошлеца царем, наконец увидел пропасть, в которую ввергает Россию наше малодушное потворство. Он лучше других знал истину и сам погребал в Угличе тело святого мученика царевича Димитрия. Надлежало погубить опасного свидетеля, и по доносу презренного цыгана, пришедшего в Москву с войском расстриги, князя Василия и братьев его обвинили в злоумышлении и заточили в темницы. Этот цыган не знал ни о каких замыслах и был избран только в путеводители Михаиле Татищеву по стану для узнания мнения войска в день вступления в Москву Лжедимитрия. Но Татищев проговорился или похвастал перед своим спутником, и с тех пор тайно надзирали за ним и за Шуйскими. Когда же князь Василий, негодуя на неистовство расстриги, стал рассказывать под рукою о том, что он знал о деле углицком, то долго скрываемая злоба разразилась явною местью. Нашлись доносчики, кроме цыгана, и Шуйских с их ближними заключили в темницы. Князя Василия и брата его Димитрия пытали, чтоб заставить оклеветать себя и других, но они пребыли твердыми в муках. Наконец указом объявили народу, что царь повелел князя Василия казнить смертию за покушение на жизнь его и на овладение царством. Целая Москва собралась на Лобное место и на Красную площадь в день, назначенный для казни. Вывели князя в цепях, среди воинов, предводительствуемых Басмановым. За несколько времени пред сим, когда вели на казнь дворянина Петра Тургенева и мещанина Федора Калашникова, возмущавших явно народ противу расстриги, москвитяне, обманутые им, славили его правосудие и оглашали площадь радостными восклицаниями. Не то было при казни Шуйского! Лишь только он появился на площади, умолк ропот и настала тишина, прерываемая глухими стонами и рыданиями друзей и приверженцев Шуйского. Басманов прочел указ государев. Князь Шуйский, помолясь Богу, поклонился на все четыре стороны и громко воскликнул к народу: "Братья! Умираю за истину, за веру христианскую и за вас!" - сорвал с себя боярскую одежду и положил голову на плаху. Уже палач занес секиру, уже руки и очи зрителей воздеты были к небу... сердца трепетали... вдруг раздался крик "стой!" Дворянин царский прискакал на коне из дворца и объявил милость и прощение Шуйскому. Народ как будто воспрянул от недуга. Радостные восклицания раздались на площади, и Москва помирилась с царем - на время (122).
Милость боярину испросила царица-инокиня Марфа и знатные поляки. Ты знаешь, преосвященный, что Шуйские были однако ж сосланы, но что ныне возвращены и допущены снова к милости царской. Но кровная эта обида осталась на сердце князя Василия, он не продаст души за дары адские... Он молчит до времени.
Князь Куракин замолчал, а митрополит задумался и наконец сказал:
- Признаю делами гнусными и безбожными истребление рода Годунова и бесчестие последней его отрасли, Ксении. Хотя Борис погубил нас - но мщение чуждо душе моей, и преступления его не оправдывают беззаконий нового царя. Но во всем, что ты мне рассказал о царе, вижу не злобу и не жестокость сердца, а безрассудство, легкомыслие и какое-то непостижимое ослепление. Он может погубить Россию противу своей воли!
- И погубит! - воскликнул князь.- Носится слух, что он намерен уступить Польше и тестю своему целые области. Иезуиты уже заводят свою школу в самом Кремле. Чего ожидать после этого?
- Надобно открыть царю истину и указать пропасть, в которую он низвергнет себя и отечество... Это долг каждого русского...
- Была бы спасена Россия, а он - провались, окаянный! Было ему говорено, но слова русских не достигают каменного его сердца. Носятся даже слухи, что он чернокнижник! Да и нельзя этому не верить. Видно, что он совещается с дьяволом, когда не хочет слушать добрых граждан!
- Чернокнижник ли он - этого не знаю, ро что касается до его царского происхождения, то до сих пор истина еще под покровом. Я говорил в Угличе с Варварою От-репьевою и с младшим сыном ее. Она сказала мне, что имеет другого сына, Юрия, который в юных летах вступил в монашество под именем Григория; но что с тех пор Григорий не возвращался на родину и уже лет десять, как вовсе не дает о себе никакой вести. Он ли воссел на престол под именем Димитрия, этого не знает наверное Варвара, хотя и слышала о сем от брата мужа своего, Отрепьева-Смирнова, который сослан теперь в Сибирь за то, что ездил к королю Польскому от Годунова уличать нынешнего царя в самозванстве. Варвару также заключили в темницу за то, что она разглашает слышанное от своего деверя. Конечно, все это дела сомнительные, нечистые, но не явные улики. А что говорит царица-инокиня Марфа?
- Страдав тридцать лет в заточении и терпев всю жизнь гонения от Бориса, она признала бы сыном всякого, кто только захотел бы освободить ее. Царь наружно чтит ее и ласкается к ней; она платит ему тем же, а что она думает - Бог знает!
- Благодарю тебя за откровенность,- сказал митрополит.- Я сам хочу поговорить с царем и царицею-инокинею; ты же будь спокоен; слова твои пали, как на дно кладезя. Теперь прощай, мне надобно идти на молитву. Завтра я увижусь с князем Василием Ивановичем Шуйским. Предуведомь его!
-
Для иезуитов отвели дом боярина князя Глинского в Кремле. Усердные к своему долгу патеры устроили в одной комнате римско-католическую церковь и на воротах дома выставили таинственный знак своего общества. С негодованием взирали русские на сие соблазнительное нарушение древних обычаев и почитали это ругательством над православием и покушением к его низвержению. С ужасом ожидали москвитяне сего события и намеревались погибнуть за дом Пресвятыя Богородицы, за православную церковь. Добрые граждане обходили кругом дом иезуитов как место, зараженное язвою, и, встречая на улицах патеров, удалялись от них, крестясь, как будто от волшебников. Но, ослепленные ревностью к распространению римской власти, отцы-иезуиты не замечали народной к себе ненависти; думали, что русские легко последовали бы их учению, если б царь стал споспешествовать их замыслам и если бы буйное польское воинство не озлобляло граждан своими поступками. Отцы иезуиты составили новое предначертание к исполнению своих замыслов.
Вечером патеры Левицкий, Савицкий, Поминский, Черниковский и Красовский собрались на совещание и уселись за круглым столом, на котором стояла серебряная фляга с венгерским вином.
- Пан воевода Мнишех привез с собою тридцать бочек этого вина,- сказал патер Савицкий, опоражнивая бокал,- право, жаль поить им русских. Они не знают в нем вкуса. Это настоящее кардинальское винцо!
- Гораздо было бы лучше, если бы пан воевода не привозил этого вина,- сказал патер Левицкий.- Здесь и без того все как в чаду. Если б при дворе менее пили и веселились, то имели бы более времени заняться делом. Это настоящий Содом и Гоморра! Каждый день балы, маскарады, танцы, банкеты, музыка; время летит, а дела не делаются!
- Справедливо! - возразил патер Поминский.- Я сам несколько раз напоминал царю, что пора начать действовать; напоминали ему и Мнишех, и Рангони чрез своего племянника; писал к нему и сам папа, но нет толку!
- Царь сказал мне еще в лагере под Москвою, что он не надеется истребить в России греческую веру и не хочет мешаться в это дело,- сказал патер Савицкий.- Он только обещал не препятствовать нам действовать. Но когда папа не требует теперь совершенного истребления греческой веры, а только хочет, чтоб Россия признала власть Рима и чтоб царь ввел унию, то ему никак нельзя отказаться от этого.
- Он обещал это,- примолвил патер Красовский.
- И не исполняет обещания,- возразил патер Левицкий.- Медлит, откладывает со дня на день и, кажется, обманывает нас.
- Неблагодарный,- воскликнул патер Поминский, стукнув стаканом по столу,- не нам ли он обязан всем: воспитанием и престолом? Без нашей воли и помощи он всю жизнь переменял бы тарелки за столом панским или держал стремя. Соединение церкви восточной с западною - вот цель всех наших усилий, а не возведение на царство этого бешеного бойца! Он забыл, кажется, кто он, как вышел в люди, зачем возвышен, кем? Забыл, что он чадо нашего предначертания!
- Не гневайтесь, почтенный брат,- возразил патер Савицкий,- он, право, добрый малый! Ветрен, легкомыслен, тщеславен, но это пороки молодости. Дайте ему насладиться плодами победы!..
- Пустое! - сказал с гневом патер Поминский.- Он имел довольно времени натешиться. Он просто боится оскорбить своих попов и бояр - и обманывает нас. Надобно его принудить к исполнению своего обещания.
- Принудить! Какое средство имеем мы к этому? - сказал патер Красовский.- Неужели мы объявим войну царю за нарушение трактата?
- Да, войну, войну иезуитскую! - возразил патер Поминский.- Послушайте, почтенные братья! Вы знаете наши правила. Чем должно обуздывать и понуждать людей? Страхом. Чем воспламенять их? Надеждою. Здесь надежда не подействует, ибо царь получил более, нежели надеялся; итак, должно употребить страх. Надобно заставить его бояться, подвергнуть опасности и привести в такое положение, чтоб он снова нуждался в нашей помощи. Тогда скажем ему: гибни или вводи унию!
- Прекрасно, превосходно, бесподобно, славно! - воскликнули все патеры.- Виват почтенный брат, я пью за ваше здоровье,- сказал патер Савицкий.
- И я, и я, и я! - повторили все патеры и осушили кубки до дна.
- Мысль прекрасная, достойная сына Лойолы,- сказал патер Левицкий,- но как ее исполнить?
- Я все обдумал и уладил,- отвечал патер Поминский.- Слушайте. Вы знаете, почтенные братия, что многие бояре недовольны царем за предпочтение, оказываемое полякам, и за страсть его ко всему иноземному. Помните дело князя Шуйского? Этот гордый, самолюбивый боярин никогда не простит царю той обиды, которую он перенес, быв предан в руки палача и претерпев пытку. Величайшее неблагоразумие царя в том, что он приблизил к себе снова человека, столь жестоко им оскорбленного. Я советовал ему или не начинать этого дела, или, начав, кончить порядком. Но он послушался баб и сделал глупость. Хитрый Шуйский льстит царю, изгибается пред ним и ползает, изыскивая случай, чтоб уязвить смертельно, подобно змее. Шуйский - глава недовольных новым порядком вещей. Он еще не смеет составить заговор, опасаясь измены, но если возбудить его к тому надеждами - то он готов на все. Итак, надобно заставить Шуйского составить заговор на жизнь царя, постращать его этою опасностью, а после спасти с условием немедленно ввести унию и, обнаружив заговор, одним ударом истребить всех противников нововведений, то есть Шуйского со всеми его клевретами.
- Позвольте поцеловать себя и прижать к братскому сердцу! - воскликнул в восторге патер Левицкий.
Все патеры бросились обнимать патера Поминского.
- Теперь позвольте спросить, почтеннейший брат: как же вы устроили это дело? - сказал патер Савицкий.
- Вы знаете, почтенные братья, русского дворянина Золотого-Квашнина, который бежал в Польшу от гнева Иоанна Грозного и долго жил в Львове? - сказал патер Поминский (123).
- Знаю его, очень знаю! - сказал патер Левицкий.- Человек умный и хитрый.
- Он в большой милости у князя Василия Шуйского,- примолвил патер Поминский,- и так же недоволен нашим питомцем за то, что он не дал ему боярства по обещанию. Я в связях с Квашниным... мы имели общие дела в Польше... он имеет нужду во мне... словом, я могу употребить его в дело.
- Ваше изобретение, следовательно, вам принадлежат исполнение и слава,- возразил патер Савицкий.- Мы будем помогать, как только можем.
- Но этот Золотой-Квашнин мне весьма подозрителен,- сказал патер Левицкий.- Я должен теперь сознаться вам в моей неосторожности и в моих подозрениях, чтоб предостеречь насчет Квашнина. Когда наш питомец открылся в Польше, этот Квашнин весьма часто посещал меня и не хотел пристать к искателю короны Московской прежде, нежели удостоверится, что он имеет довольно силы к исполнению своего намерения. Квашнин обещал с своей стороны найти искателю сильных приверженцев в России. Чтоб убедить Квашнина, я показал ему несколько писем от братии наших из Рима - и что ж? Чрез несколько дней мой ларчик с письмами и другими бумагами пропал из моей кельи, и Квашнин более ко мне не являлся!
- Потеря писем - важное дело! - сказал патер Поминский.- Но нельзя думать, чтоб их похитил Квашнин. Впрочем, вы знаете, почтенные братья, что мы должны открываться только вполовину людям, не принадлежащим к нашему обществу. Не бойтесь, Квашнин не обманет меня!
- Надеемся! - примолвил патер Савицкий с улыбкою.- Итак, дело решено. Шуйского возбудить к заговору, настращать царя - и аминь!
- За здравие великого механика и доктора белой магии! - сказал патер Черниковский с улыбкою, осушив бокал.
- Виват! - воскликнули отцы иезуиты, опорожнили бокалы и, поклонясь чинно друг другу, пошли в свои комнаты отдыхать, радуясь, что открылось новое поприще для их деятельности.
-
Лжедимитрий не любил Кремлевских палат. Мрачные покои, голые стены наводили на него скуку и грусть. Сломав деревянный дворец Годунова, он велел построить для себя большой деревянный же дом на европейский образец над Москвою-рекою, в тылу других царских палат, и украсил его богато и изящно. Стены обиты были персидскими шелковыми тканями, полы устланы коврами, окна убраны занавесями, печи складены из разноцветных изразцов и огорожены серебряною решеткой. У дубовых дверей резной отделки были позолоченные замки. Во всех комнатах вместо скамей были позолоченные стулья, покрытые бархатом. У крыльца стояло медное изображение Цербера. Три челюсти его разверзались от прикосновения к изваянию и производили стук и звон к ужасу суеверных москвитян (124). В сенях и в столовой зале были мраморные истуканы древних богов и мудрецов Греции и Рима. В сем новом дворце во всем соблюдаемы были иноземные обычаи; все слуги одеты были по-венгерски. Стражу вокруг дворца содержали сто человек иноземных воинов, называемых драбантами. Их было всего 300 человек в трех дружинах под начальством капитанов: француза Маржерета, ливонца Кнутсена и шотландца Вандемана. Воины дружины Маржеретовой носили красные бархатные полукафтанья и бархатные же плащи, обшитые золотым позументом; вооружены были они бердышами с золотым царским гербом; древки обтянуты были красным бархатом, увиты серебряною проволокою с серебряными гвоздями и украшены золотыми и серебряными кистями. Воины дружины Кнутсена имели полукафтанья из фиолетовой камки, обшитые по швам красными бархатными снурками с красными закидными рукавами; они вооружены были алебардами. Воины дружины Вандемана имели одежду того же покроя из зеленой камки с зелеными бархатными нашивками; они также вооружены были алебардами (125). Царь появлялся в русском платье только в старых Кремлевских палатах и соблюдал некоторые древние русские обычаи только в Думе, на пирах и в общественных приемах. Тогда царь вел себя гордо и хранил все приличия своего сана. В новый дворец допускаемы были только те из бояр русских, к которым царь благоволил особенно: здесь он обходился без принуждения с своими приближенными и жил как частный человек. Комнаты царицы Марины Юрьевны отделены были от царских галереею, где находилась внутренняя стража.
У царя обедали польские послы: Николай Олеснецкий, кастелян Малаговский и Александр Гонсевский, староста Виленский, воевода Мнишех, сыновья его - староста Саноцкий и староста Красноставский, три брата Стадницких, подстолий Немоевский, два князя Вишневские, Любомирский и много других панов. Из приближенных царя были только Меховецкий и Басманов. После обеда царь позволил всем присесть, и сам, прилегши на подушках софы, стал разговаривать с своими гостями.
- Ну, как вам нравится моя столица, почтенные мои гости? Сознайтесь, что в Польше нет такого обширного города. Знаете ли, что Москва в окружности имеет более 20 верст?
- Правда, что город обширен,- отвечал пан Гонсевский,- но позволь сказать тебе, государь, что только Кремль, укрепленный каменною стеной с зубцами и башнями, можно назвать городом. Твой большой дворец с теремами, с Грановитою, Золотою и Столовою палатами есть памятник величественной старины. Церковь и колокольня Ивана Великого, напоминающая два великие бедствия для России, голод и похитителя престола Годунова, есть одно из удивительных зданий в мире по необычайной величине и размеру. Фроловские, или, как другие называют, Спасские ворота с своею башнею - прекрасное здание, вкуса изящного. Более ничего нет замечательного, кроме церквей и Кремлевских башней!
- Вы слишком строги в сужде"иях,- возразил Мехо-вецкий.- Храмы Божий составляют лучшее украшение всякого города, а едва ли есть где столько прекрасных церквей, как в Москве. Правда, что новогреческая архитектура, по правилам которой построены здешние церкви, кажется нам странною, но она хороша в своем роде. Наши готические костелы высоки и обширны во внутренности; здешние храмы, кроме некоторых соборов, низки внутри, и кажется, будто одними башнями и главами возносятся от земли к небу. Но церкви сии приятны на вид и чрезвычайно богаты украшениями. Вы, вероятно, удивлялись красоте и богатству Успенского собора, церкви Рождества в горах, Архангельскому собору, Чудовской и другим церквам в Кремле. Что же касается до Троицы на рву, построенной знаменитым итальянским архитектором Аристотелем по повелению родителя нашего милостивейшего государя, то это, без сомнения, одно из прекраснейших зданий в Европе. Но как можно мне исчислять все церкви, когда их в одном Кремле 35 каменных, а всех больших и малых в целой Москве до 450, кроме приделов! Нет, государи мои! Москва - город удивительный: это северный Рим!
- Дай Бог, чтоб Москва была другим Римом во всех отношениях,- примолвил воевода Мнишех.
- Шведский посланник Петрей сказывал мне, что всех церквей, больших и малых, с приделами и часовнями, до 4500,- примолвил Олесницкий,- и будто всех домов и хижин 416000! Мне кажется, это сказка!
- Преувеличено, но если считать все домы и домишки в Москве и посадах, то будет, верно, половина,- примолвил Басманов.- Если счесть также все домашние церкви (а у нас в каждом богатом доме есть церковь), тогда и этот счет близок к правде.
- Ты считал церкви, Меховецкий, а известно ли тебе число колоколов? - сказал царь.
- Нет, государь!
- Не менее пяти тысяч,- примолвил царь,- а тот, что висит на деревянной колокольне в Кремле, имеет в себе весу до тысячи пуд!
- Верю этому,- сказал, улыбаясь, Олесницкий,- ибо в праздники, когда ударят во все колокола, невозможно разговаривать не только на улице, но даже дома.
- Я слыхал, что в этот большой колокол звонят тогда только, когда царь едет в дальний путь или возвращается в столицу,- сказал Олесницкий.
- И когда принимает знаменитых иностранцев,- примолвил царь,- что было и при вашем въезде, любезные мои гости.
- О церквах ни слова,- сказал Гонсевский,- их много и они прекрасны, но что касается до частных зданий, то их вовсе нет в Москве; каменных домов весьма мало, и они так рассеяны, что столица кажется не городом, а соединением множества сел. Кроме нескольких каменных домов в Кремле и Китае-городе, домы самых зажиточных людей деревянные, малые и тесные. Большое крыльцо с навесом и дощатая свислая кровля придают дому вид странный. Не красота архитектуры, но высота дома и пространство двора, застроенного кладовыми и чуланами, почитается великолепием! Даже деревянных двухъярусных домов немного; большая часть жителей помещается в лачугах. Улицы чрезвычайно грязны, и едва некоторые из них вымощены бревнами. Я говорю это не в укор твоему народу, государь, но для того, чтоб возбудить в тебе охоту сделать из Москвы город, более достойный быть столицею твоего обширного государства.
- Вы совершенно правы, господа,- отвечал царь,- что Москва, кроме Кремля, ничем не похожа на европейский город и имеет вид огромной деревни. Но каким бедствиям подвергалась она беспрерывно! Еще в 1571 году Крымский хан Девлет-Гирей сжег и опустошил Москву до основания, погубив более 800000 воинов и мирных жителей. Пока мы не истребим этого разбойничьего гнезда, Россия никогда не будет спокойною, и города никогда не застроятся порядочно. Русский живет в своем доме, как в шатре, беспрестанно ожидая неприятеля. Я приведу все это в порядок! Выгоню татар из Крыма и турок из Константинополя!
- Да поможет тебе господь Бог! - сказал воевода Мнишех.
- Видно, что после этого бедствия. Москва не успела еще оправиться, когда в самой средине города такое множество пустырей, лугов и огородов,- сказал князь Адам Вишневецкий.- Признаюсь, государь, нам показалось странным, что даже у самого твоего дворца - луг, на котором, как говорят, накашивают сена до 600 возов!
- Это наш русский обычай строиться просторно,- возразил царь,- это служит к избежанию пожаров, частых и опасных в деревянных городах. В целой России, так как и в Москве, между домами находятся рощи, сады, огороды и луга.
- Но о садоводстве здесь не имеют ни малейшего понятия,- примолвил Олесницкий.- Три сада твои, государь, в Кремле занимают обширное пространство, но расположены без всякого порядка, и за деревьями нет никакого присмотра.
- Я уже приказал развести сад нынешнею же весною по образцу итальянскому,- примолвил царь.
- Впрочем, я не виню царей, предков твоих, в нерадении о частных зданиях,- сказал Гонсевский,- они должны были пещись о безопасности, а не о украшении своей столицы. Чего стоили постройка и содержание этих обширных укреплений!
- Справедливо! - сказал Меховецкий.- Ни один город не имеет столько стен. Во-первых, Кремлевская огромная стена с башнями защищает царское жилище; во-вторых, каменная стена с башнями окружает Китай, средоточие торговли; в-третьих, каменная же стена защищает Царев-город, и, наконец, деревянная крепкая стена, или срубы, засыпанные песком и камнем, с башнями окружает Скоро дом. Но кажется мне, что на содержание сих укреплений издержки вовсе излишни, ибо трудно собрать столько войска, чтоб защищать их.
- У нас каждый гражданин воин,- возразил Басманов.
- Позвольте спросить,- сказал князь Вишневецкий, обратясь к Басманову,- что называете вы, собственно, городом Москвою?
- Кремль, Китай, Царев-город, Скородом, Замоскворечье и Дворцовая слобода за Яузою составляют город. Немецкая слобода, жилище иноземцев, и Красное село, где живет семьсот семей ремесленников и торгашей, не принадлежат к городу и называются посадами (126).
- Мне кажется, государь, что прежде, нежели ты приступишь к перестройке города, надобно бы переменить, хотя несколько, здешние обычаи и ввести европейский образ жизни,- сказал Гонсевский.- На днях мы обедали у знатного и богатейшего боярина Мстиславского и, признаюсь, крайне изумлены были удивительным смешением бедности с богатством, роскоши с дикостью. Кушанья было много, но все приправлено таким горьким маслом и так нечисто, что мы ничего не могли есть, кроме пирогов и жаркого. Все кушанья подаваемы были на оловянных блюдах, а похлебки в медных полуженных. Только хозяину и двум из нас положены были серебряные ложки, а прочим гостям - деревянные (127). Тарелок вовсе не было, и мы должны были есть из блюд и судков. Но при безвкусии яств и бедности в посуде множество превосходных медов и вин подаваемы были в серебряных и золотых ковшах, бокалах и стопах. Нас угощали в трех комнатах, в которых, кроме простых деревянных столов и скамеек, не было никаких мебелей. Стены обиты цветною бумагой, скамьи покрыты коврами, и все богатство комнат и единственное их украшение составляют образа в золоченых серебряных окладах с жемчугом.
- Все это следы татарского ига,- сказал царь.- Наши предки старались запасаться только тем, что можно было легко укрыть и перевезти на другое место. В России один царь имеет золотую и серебряную посуду и дорогие украшения в комнатах; прочие живут, как в стане; но хлебосольство у нас такое же, как и у вас. Это славянская добродетель! У нас есть пословица: "Не красна изба углами, а красна пирогами".
- Вы забыли, господин посол, описывая обед князя Мстиславского, об одном прекрасном русском обычае,- сказал князь Адам Вишневецкий с улыбкою.- Помните ли, как вам нравилось, когда прекрасная хозяйка, жена князя, вынесла нам водку на подносе и, потчевая, целовала нас в уста! Не правда ли, что это хорошо?
- Этого обычая не должно истреблять,- примолвил, улыбаясь, Гонсевский.
В сие время слуга доложил царю, что бояре, и между ними князья Шуйские, ожидают на крыльце позволения представиться царю.
- А вот и мои бояре проспались! - сказал с улыбкою царь.- Они скорее согласятся претерпеть побои, чем изменить древнему обычаю - не спать после обеда. Пусть подождут на свежем воздухе: это разгонит их дремоту.
Гости откланялись и вышли; остались только тесть царя, воевода Мнишех, и безотлучные любимцы Меховецкий и Басманов.
- Признаюсь, государь, любезнейший мой сын,- сказал Мнишех,- что мне не нравится твой боярин князь Василий Шуйский: этот малорослый старичишка с отвратительным лицом, подслепыми глазами, носит лесть на языке, а яд в сердце (128). Ты напрасно слишком доверяешь ему, любезнейший сын!
- Правда, что он безобразен,- примолвил царь с улыбкою,- но умен, рассудителен и лучше всех других бояр понимает дело и знает Россию. Какая мне нужда до его чувств? Я не боюсь ничего и для совета моего ищу только людей разумных. Любит ли он меня или нет - мне до этого нет нужды.
- Он уже умышлял измену, государь,- сказал Басманов,- и если б не предупредили его, то, верно, возжег бы мятеж противу тебя.
- Которого сам был бы первою жертвою,- возразил царь.- Верю, что он мог бы собрать десятка два сорванцов; но они рассеялись бы при моем появлении и выдали зачинщика. Все пустое! Народ и войско мне преданы, а бояре ничего не смеют предпринять. Могут болтать вздор по углам - и только!
- Ты слишком самонадеян, государь, любезнейший сын,- сказал Мнишех.- Народ легко соблазнить, и, если мы не станем наблюдать за боярами, они могут повредить нам в общем мнении.
- И тем более, что наши поляки ведут себя дурно, неприлично, буйно! - примолвил Меховецкий с жаром.- Если б русские прибыли к нам в Краков за чем бы то ни было и осмелились таким образом оскорблять смиренных граждан, то не обошлось бы без кровопролития. Я удивляюсь, государь, терпению твоих русских! Ты наградил всех прибывших с тобою поляков и велел им возвратиться в отечество. Послушались ли они тебя? Нет. Живут в Москве без всякого дела, занимают лучшие домы и пируют на счет своих хозяев, оскорбляя их беспрерывно. Этому должен быть конец, иначе русские возненавидят всех нас и, наконец,- тебя, государь!
- Пустое, все пустое! - сказал царь, улыбаясь.- Великая беда, что воин пошалит на постое! Вы все представляете себе в ужасном виде по пословице: "У страха глаза велики". Пусть мои воины поживут весело; после им и самим захочется домой, а мои добрые москвичи все забудут, лишь только я приласкаю их!
- Государь! в Москве сильно негодуют на то, что здесь собралось такое множество вооруженных иноземцев,- сказал Басманов.- Виданное ли дело,- говорят в народе,- чтоб ехать на свадебный пир, как на войну. Москва - как будто город, взятый на копье! Должно переносить насилия и обиды Бог знает за что и от кого! Верно, царь не любит нас, когда попускает обижать чужеземцам. Вот как толкуют!
- Толкуют вздор и перестанут! - возразил царь.- Они должны знать, что это обычай польских панов ездить в гости с своими воинами.
- Государь и любезнейший сын! - примолвил Мнишех,- ты не веришь нам, что бояре твои замышляют противу тебя что-то недоброе. Поверь хотя другу твоему Рангони, поверь святому отцу папе! Они также извещают тебя, что даже в чужих краях носятся слухи о нерасположении к тебе бояр.
- Бабьи сплетни! - возразил царь.- Что могут сделать бояре? Кто осмелится сказать слово?
- Они будут молчать и крамольничать,- примолвил Меховецкий.
- Оставьте это: вы напрасно смущаете себя и приводите меня в гнев,- отвечал царь.- Все тихо, спокойно, весело, и если есть два-три беспокойные старца, то об этом и думать не должно. Введите бояр!
Басманов поклонился царю и сказал:
- Повинуюсь тебе, но осмеливаюсь припомнить слова Писания: "Сии мужи помышляющий суетная, и совет творящий лукав в граде сем" (129). Сказав сие, Басманов вышел и возвратился с боярами: князьями Василием и Димитрием Шуйским, князем Василием Васильевичем Голицыным, Иваном Семеновичем Куракиным и Михаилом Игнатьевичем Татищевым. Бояре остановились у дверей и, помолясь, поклонились в пояс государю.
- Что нового? - спросил царь.
- Государь! получены вести из Переяславля, что отправленный в ссылку бывший боярин Семен Никитич Годунов растерзан на части разъяренною чернью! - сказал князь Василий Шуйский.
- Туда и дорога! - примолвил царь.- Суд Божий! А где девалась его колдунья?
- Бросилась в воду,- отвечал князь Куракин.
- Напрасно! Место ей на костре,- сказал царь.- Нет ли слуху о чернеце Леониде Криницыне?
- Нет, государь! - отвечал князь Василий Шуйский.- С тех пор как народ освободил его из тюрьмы во время восстания при Федьке Годунове, о чернеце этом ни слуху ни духу.
- Жаль! Умный и твердый человек,- сказал царь.- Я хотел поставить его в митрополиты. Он странствовал со мною, когда я укрывался от гонений Бориса.
- Но я слыхал, что этот чернец враг твой, государь! - примолвил князь Куракин.
- Какая мне нужда до его вражды или дружбы,- возразил царь. - Врагом или другом моим может быть только венчанный царь. Этот чернец любит Россию, и я заставил бы его быть мне полезным. Знаю я, что у меня есть враги и между боярами, но я не боюсь их и презираю, как мух, которые кусают человека, но не съедят его.
- Какие у тебя враги, государь! - сказал князь Василий Иванович Шуйский.- "Речение бо злобы помрачает добрая" (130). Не верь изветам и козням! Ты изволил, государь, подозревать и меня, верного слугу твоего, а в целом царстве нет преданнее тебе человека, как я! Повели что угодно - увидишь, что исполню, не жалея головы и животов. Мы все рады умереть за тебя, нашего царя законного, великого и непобедимого господина! Твоими устами глаголет сама мудрость, в сердце живет благость. "Возвестиша небеса правду его, в видеши вси люди славу его!" (131). Чего нам ждать и желать лучшего? Да и смеем ли мы помышлять о царе, Богом поставленном над нами? Изжени всякое сомнение из сердца, государь мудрый и правосудный, и верь нам, как детям своим, любящим тебя, как отца и благодетеля. Каких желаешь доказательств нашего усердия к тебе? Вымолви, надежа-государь, и мы устремимся в огонь и в воду, на копья и мечи, чтоб купить тебе един миг веселия и спокойствия!
- Рады умереть за тебя, государь! - воскликнули все бояре и поклонились в пояс государю.
- Довольно, довольно! - сказал царь.- Верю вам и благодарю. А вы, почтенный мой тесть, напишите в Польшу и в Рим то, что слышали от первых бояр моего государства.- Царь встал и вышел из комнаты.
-
Царица Марина Юрьевна созвала к себе на вечеринку знатнейших русских боярынь с их дочерьми в новые Кремлевские палаты. Более других пользовались уважением при дворе супруги: князя Федора Ивановича Мстиславского, первого сенатора, Прасковия Ивановна; князя Дмитрия Ивановича Шуйского, Катерина Григорьевна; боярина Григория Федоровича Нагого, Мария Андреевна; боярина Михаила Александровича Нагого, Ирина Александровна; князя Василия Федоровича Скопина-Шуйского, Елена Петровна; князя Никиты Романовича Трубецкого, Авдотия Михайловна; боярина Андрея Александровича Нагого, Зиновия Абросимовна; князя Михаила Васильевича Мосальского, Мария Ивановна; князя Владимира Васильевича Кольцова-Мосальского, Марфа Ивановна; думного дворянина Якова Васильевича Зюзина, Анна Михайловна. Между девицами отличалась всех более красотою дочь князя Петра Ивановича Буйносова-Ростовского, Мария Петровна, невеста князя Василия Ивановича Шуйского (132). Из польских пань были: пани Тарло, пани Гербурт, пани Казановская, пани Любомирская, княжна Коширская, пани Хмелецкая, пани Освенцимская (133) и некоторые из благородных девиц, прислужниц царицы. Марина Юрьевна одета была по-русски, в богатой парчовой ферязи, в атласном червленом летнике с голубыми, синими вошвами. На голове имела она алмазный венец, от которого в тыл ниспадала легкая фата, или покрывало, на польский образец. На ногах были сапожки красного сафьяна. Боярыни были также в богатых парчовых или шелковых ферязях с позументом и жемчугом, в шелковых летниках с вошвами из ткани другого цвета или в кармазинных опашнях с длинными до земли рукавами. Некоторые боярыни имели на голове парчовые кокошники, унизанные жемчугом и цветными каменьями, а другие - богатые шитые платки. У девиц волосы заплетены были в широкую косу, перевитую золотыми нитками, к которой привязан был треугольный косник, унизанный жемчугом и цветными каменьями. По челу была повязка из лент или позумента, с жемчужными поднизями. Женщины и девицы носили длинные золотые серьги с изумрудами и рубинами и широкие золотые зарукавья сканной работы с дорогими камнями и жемчугом; на шее были дорогие жемчужные монисты, а на пальцах множество колец и перстней. Все русские женщины были сильно набелены и нарумянены. На. ногах имели сафьянные цветные сапоги, окованные серебром (134).
Когда все гости уселись на скамьях, покрытых бархатными подушками, прислужницы царицы внесли на золотых подносах разные лакомства: сахарные коврижки, плоды, варенные в сахаре, сахарные закуски разных видов, раскрашенные и раззолоченные,- и, обошед кругом, поставили подносы на столах. Русские боярыни и боярышни чинно брали с подноса лакомства и, привстав, кланялись царице, не смея отведать, пока царица не повторила каждой гостье повеления кушать на здоровье. Для возбуждения смелости в жеманных собеседницах царица велела поднесть боярыням по рюмке токайского вина, самого сладкого. Боярыни, прикушивая, морщились, как будто глотая горечь, качали головою и не хотели пить, пока царица не повелела. Тогда все выкушали, прихлебывая потихоньку, приморщиваясь, потупляя глаза и закрываясь рукавом. Девиц не потчевали. Ласковость и добродушие царицы разогнали понемногу смущение и застенчивость собеседниц, и вскоре начался общий разговор, любопытный для Марины, жаждущей познать обычаи русские.
Царица. Давно ли ты видела жениха своего, княжна Мария Петровна? Он, видно, очень любит тебя, потому что со слезами благодарил супруга моего, государя, за позволение жениться.
Княжна Буйносова-Ростовская покраснела, потупила глаза и не знала, что отвечать. Тетка ее, княгиня Трубецкая, сказала за нее царице.
Княгиня Трубецкая. Да у нас, матушка-царица, непристойно видаться с женихом перед свадьбой! Злые люди не ведь бы что заговорили (135).
Царица. Да ведь надобно ж познакомиться прежде, нежели идти под венец!
Ирина Александровна Нагая. Зачем знакомиться, матушка? Это не девичье дело. Долг родителей выбрать жениха невесте, а познакомиться будет довольно времени и после свадьбы!
Пани Тарло. Но если не знакомиться, все-таки надобно свидеться. Как же узнает жених, какова его невеста?
Ирина Александровна Нагая. А свахи-то на что? Они так распишут тебе жениха и невесту, что покажется краснее ясного солнышка.
Пани Хмелецкая. Ну как же после они будут любить друг друга, когда свахи не то скажут, что есть в самом деле?
Княгиня Скопина-Шуйская. Слюбятся, матушка, слюбятся! А, впрочем, нечего греха таить. Бывает иногда, что жених подсмотрит где-нибудь украдкою невесту прежде, чем задумает жениться, но уж невеста, верно, не увидит его, пока родители не уладят дела.
Царица. А если родители согласятся, а невесте жених не понравится? Что ж будет тогда?
Княгиня Катерина Григорьевна Шуйская. Как можно невесте выбирать женихов! Да ведь это большой грех! Она должна идти замуж за того, кого укажут родители.
Царица. А если окажется, что жених урод, как же станет любить его красавица?
Княгиня Мария Ивановна Мосальская. Хорош ли, не хорош, а все православный, все муж, так и надобно любить. Ведь муж хозяин, господин в доме, так что прикажет, то и будет.
Анна Михайловна Зюзина. И под венцом священник читает из Писания: "Жена до боится своего мужа".
Царица. Бояться и любить - большая разница!
Княгиня Прасковья Ивановна Мстиславская. Как не любить мужа! Вот, матушка-царица, твои польские боярыни сожалели, что меня молодую выдают замуж за пожилого боярина, а посмотрела бы ты, царица-матушка, чем он наградил меня! Парчой и шелковых тканей полные сундуки; жемчугу - как гороху, шуб всяких целый воз и всякой всячины несметное число! А сверх того наделил меня таким множеством прислужниц, и все такими искусницами, что в целой Москве вряд ли сшить так, как у меня, вряд ли наслушаться таких песен и таких страшных сказок! Дай Бог ему здоровья! А ведь до свадьбы-то я не видала в глаза моего князя.
Княгиня Катерина Григорьевна Шуйская. Да мы и после свадьбы мало видаем мужей. Они все то во дворце царском, то в Думе, то на пиру, то в приказе, то в посылках и службах, а чаще в ссылках и в опале; так все бедная жена сиди одна в тереме! Простым людям житье привольнее с женами, чем нашим мужьям, боярам.
Царица. Чем же вы занимаетесь дома?
Княгиня Катерина Григорьевна Шуйская. Ах, матушка, да если сказать правду, так иногда и веселее бывает, как без мужа останешься сама большою в доме! Летом так ездим одна к другой в закрытых колымагах, погулять в саду, покачаться на качелях, потешиться песнями, посмотреть, как красные девицы играют в горелки, в хороводы. Зимой разгуливаем в крытых санях, съезжаемся на вечеринки. Там опять песни, сказки, хохот; играют в разные игры, хоронят золото, гадают, и не видим, как летит время.
Княгиня Мария Ивановна Мосальская. Есть и дело между бездельем. Иногда вышиваем золотом платки, ширинки да нижем жемчугом воротники для мужниных рубах, а для себя кокошники, делаем повязки.
Пани Хмелецкая. Верно, также занимаетесь хозяйством?
Княгиня Шуйская. Нет, матушка! нам, княгиням и боярыням, непристойно заниматься этим, это дело черного народа. У нас есть дворецкие и хозяйки, ключники и ключницы, повара и стряпухи, так они и хлопочут, чтоб все дома были сыты и одеты. Ведь нас и Господь Бог создал на то, чтоб мы ничего не делали. Работа для холопей!
Царица. А читаете ли вы какие книги?
Княгиня Шуйская. Ах, матушка-царица! Да начто нам знать грамоту? Женское ли дело заниматься этим? Ведь нам не судить, не рядить и не молебны петь. В посты, так иногда призывают церковника или чернеца читать пред всеми в доме поучения и житие святых, так и тогда довольно наслушаешься всякой мудрости. Ах, матушка! не дай Бог, чтоб наши девицы стали грамотничать! Вот покойный Борис Федорович учил свою дочку книжному делу, да не благословил ее за то Бог. Ведь где грамота сильна, там и чернокнижество!
Царица посмотрела на своих польских дам и улыбнулась.
Царица. Нет, добрые мои боярыни! вас не так научали ваши матушки и нянюшки, как должно быть. Вот уж государь, муж мой, позволил боярам выбирать невест и беседовать вместе мужчинам и женщинам. Увидите, что как станете выходить замуж по воле, так и житье будет веселее. А я хочу, чтоб лет чрез десяток все молодые девушки знатных родов не только знали грамоте, но и умели плясать и играть на разных инструментах, как наши польки. Тогда в Москве пойдет житье веселое, и вы сами будете радоваться, глядя на своих дочек и внучек!
Некоторые боярыни тихонько перекрестились, а другие прошептали: "Спаси, Господи, и помилуй!" Молодые девицы стыдились поднять глаза при мысли, что им должно будет плясать и петь при мужчинах, как то делают польки. Но ни одна боярыня не возразила царице. Наконец Марина встала и, пожелав доброй ночи гостям, удалилась в свои комнаты. Боярыни возвратились домой в своих крытых колымагах, сопровождаемые множеством слуг с светильниками. Мысль о нововведениях и перемене обычаев приводила их в ужас. Они боялись этого, как преставления света.
ГЛАВА VII
Мстительница. Оскорбленное самолюбие. Неожиданная встреча. Астролог.
Дворянин Золотой-Квашнин, возвратясь в Москву из Польши, где он пробыл долгое время, бежав туда при Иоанне и не смея возвратиться при Годунове, враге его рода, Золотой-Квашнин с негодованием переносил хладнокровие нового царя, который, вопреки обещанию, не дал ему никакой должности. Сомнительное поведение Золотого-Квашнина возбуждало к нему недоверчивость в приверженцах Лжедимитрия, и Квашнин пристал к недовольным, будучи исстари связан узами дружбы с родом Шуйских. Недовольные дорожили приязнию Золотого-Квашнина, который обещал или представить улики в самозванстве нового царя, или доказательство, что он обещал папе ввести в России католическую веру.
В одно утро Золотой-Квашнин остановился у ворот небольшого домика в Скородоме, привязал лошадь у забора и постучался в калитку. Старик отпер ему и ввел его в избу. Здесь встретила его старуха и сказала малороссийским наречием:
- Панночка была нездорова, но теперь ей, слава Богу, легче. Коли хочешь видеть ее, она там, в светлице. Золотой-Квашнин прошел чрез сени в светлицу. Там сидела за столом, подпершись рукою, высокая молодая девица. Голова у нее, как у больной, подвязана была шелковым платком, на плечи накинута была душегрейка. Прекрасное, выразительное лицо ее было бледно; в больших черных глазах видна была томность. Она хладнокровно посмотрела на Золотого-Квашнина и снова подперла голову рукою. Старуха вышла, и они остались одни.
- Непостижимое существо! - сказал Золотой-Квашнин.- Разреши мою участь! Терпение мое истощается, но любовь не гаснет. Кто ты? Какие твои намерения? Какая цель твоих странствий? В Кракове и Львове ты называлась русскою, в стане Димитрия - полькою, а здесь, в Москве, слывешь цыганкою! Проклинаю час, в который узрел тебя в первый раз в Кракове! С тех пор не знаю покоя! Черты лица твоего как будто вписаны в моей памяти; огонь глаз твоих сожигает мое сердце, звук голоса твоего беспрерывно раздается в ушах. Мне все бы хотелось быть с тобою, видеть тебя, слышать, и никакое рассуждение не может истребить моей кручины. Сжалься надо мною!
- Я уже слышала все эти пламенные речи!.. Лесть, обман! Пожалуйста, замолчи!
- Но разве ты не обещала мне отвечать решительно, когда мы прибудем в Москву? Разве я не заслужил твоего внимания моею преданностью, послушанием? Я все исполнил, чего ты требовала. Помогал тебе укрываться во Львове, в Кракове и в стане; исполнял твои поручения, как раб; отдал тебе даже важные бумаги, которых приобретение стоило мне столько труда и опасностей. Теперь я стражду в немилости! А если б я имел эти бумаги, то царь отдал бы мне за них половину царства! Не зная твоих намерений, в ослеплении, я был твоим орудием. О, любовь, любовь! Все я принес тебе в жертву, а ты холодна, как лед. Неблагодарная, ты все забыла! Разве я предлагаю тебе что-нибудь бесчестное! Иди со мною под венец - вот все, чего я от тебя требую. Разве и в этом поступке ты не видишь безмерной моей любви? Рядовой дворянин, я имею право выбрать себе жену между первыми русскими родами, а я предлагаю руку мою неизвестной... страннице...
- Мне жаль тебя, Квашнин! Но зачем ты требуешь от меня своего несчастия? Здесь, в России, женятся без любви; но ты, привыкший к иноземным обычаям, захочешь ли иметь жену с сердцем твердым и холодным, как камень? Я не могу любить тебя, не могу любить никого... одна страсть гнездится в душе моей - ненависть!
- Ты клевещешь на себя! Может ли такое создание, как ты, жить одною ненавистью? В глазах твоих пламя, любовь...
- Прошло время! - сказала девица с горькою улыбкой.- Сердце мое знало любовь и сгорело от нее! Неблагодарность, измена сожгли сердце мое и превратили его в черный, хладный уголь, который не может воспылать ничем, только местью.
- Ты мне столько раз повторяла это и до сих пор не хочешь открыть тайны... Кто изменил тебе, кто возжег ненависть в тебе ко всему человеческому роду? Скажи, откройся, я буду твоим мстителем! Ты следуешь повсюду за царем... Не скрывается ли счастливый изменник между его ближними?.. Ужели сам царь?..
- Так, он, этот царь, погубил меня! - воскликнула девица.- Он, как змей, впился в сердце мое, отравил жизнь мою и даже покушался на убийство. Квашнин! помоги мне отмстить вероломному - и я твоя!
Квашнин всплеснул руками и отступил назад.
- Сам Царь! О, я недогадливый. Теперь открылись мне глаза!.. Ты приводишь меня в ужас!.. Сам царь!..
- Какой он царь? - сказала девица.- Это исчадие иезуитского умысла, а не чадо Иоанново. Разве ты не убедился еще из писем иезуитских?
- Но он силен, он самовластвует в России! - сказал Квашнин.
- Послушай, Квашнин, будь искренен со мною. Я все знаю. В одежде цыганской, ворожа по домам, я проникла и в дом князя Василия Ивановича Шуйского. Знаю, что вы собираетесь там, и знаю, о чем толкуете. В первое ваше собрание я сама явлюсь к вам. Требую, чтоб ты молчал до тех пор и, когда я предстану посреди вас, чтоб поручился в ненависти моей к самозванцу, похитителю русского престола. Обещаешь ли мне это?
- Обещаю! - сказал Квашнин.
- Итак, ступай с Богом! Когда дело кончится - я отдам тебе мою руку.
- Но скажи мне, кто ты? Справедливо ли, что называешься Анною?
- Нет. Настоящее мое имя Калерия. Я вольная гражданка киевская, греческого рода и веры. Прошлец, проживая в Киеве, обманул меня - но ты узнаешь все после. Довольно, если я скажу тебе, что поклялась отмстить изменнику за оскорбленную, презренную любовь, за его злодейство-и исполню клятву или умру!
Квашнин в задумчивости вышел из светлицы. Любовь, страх, мрачные предчувствия колебали его душу. Он отправился в дом, занимаемый иезуитами, куда пригласил его патер Поминский для важного дела
-
В палатах царских было тихо. Царь пировал у тестя своего Мнишеха, а царица Марина Юрьевна оставалась одна в своих комнатах. Наступил вечер, и пани Хмелец-кая ввела к царице польского дворянина Осмольского и удалилась.
Осмольский придвинул запросто стул и небрежно сел возле софы, на которой покоилась Марина.
- Что с вами сделалось, прекрасная царица, царица души моей? - сказал Осмольский.- Здоровы ли вы? Я замечаю в вас необыкновенное волнение, глаза ваши красны...
- Ах, Осмольский! Я сама не своя от гнева, досады... Вообрази себе, муж мой имеет любовницу!
- Так что ж? Тем лучше! Неужели вы ревнуете? Не влюбились ли вы в своего мужа?
- Это не ревность, но досада. Неужели этот ветреник не находит меня довольно красивою, что влюбился в другую? Уж, конечно, не ум, не хитрость, не дарования соблазнили его. Ты знаешь, как воспитаны здешние женщины; итак, вероятно, что он предпочел мне другую по одной красоте!
Осмольский улыбнулся и сказал:
- Если он не умеет ценить вашей красоты, очаровательная царица, тем хуже для него! Из этого не стоит вам беспокоиться. А в кого же он влюблен?
- В дочь Годунова, в Ксению! Муж мой сказывал мне, что она заключена в монастыре, а вместо того она находится в Москве, в доме князя Мосальского, и мой изменник каждый вечер посещает ее.
- Кто же сказал вам это?
- Здесь есть какая-то молодая цыганка, ворожея. Признаюсь в слабости: мне захотелось испытать ее искусство, и она сперва открыла мне двусмысленностями о неверности моего мужа, а после рассказала все подробно.
- Предайте забвению это дело! Мое сердце вознаградит вас с избытком за потерю любви мужа.
- Нет, Осмольский! На это невозможно смотреть хладнокровно. Ты знаешь, что русские бояре не любят чужеземцев, и особенно озлоблены на меня за то, что я не приняла греческой веры. Они могут внушить мысль моему мужу развестись со мною, жениться на Ксении... О, я не потерплю этого, не потерплю! Скорее умру, чем соглашусь сложить с себя венец царский! Пусть прежде погибнет царь и царство, нежели я сойду с престола! Осмольский, если ты любишь меня, то должен помогать мне отвратить эту грозу...
- Что же вы намерены предпринять?
- Я еще и сама не знаю. Сперва я хочу видеть мою соперницу. Чрез час явится здесь цыганка, и я хочу отправиться с нею тайно в дом Мосальского. Ксения живет особо, в новопостроенном тереме; Мосальский пирует с моим мужем, и они, верно, останутся там до поздней ночи. Вы должны проводить меня.
- Охотно, только я опасаюсь, чтоб это не наделало шуму...
- Я хочу, хочу видеть мою соперницу! После посоветуемся с отцом, что должно предпринять, но прежде всего я непременно хочу видеть эту Ксению!
-
Ксения Борисовна плакала, стоя под иконами в своем тереме, и прижималась в угол, как робкая голубица перед лютым коршуном. Няня закрывала ее собою, а Лжедимитрий в гневе ходил большими шагами по комнате, останавливался, посматривал на царевну и снова расхаживал. Наконец он остановился пред испуганными женщинами и сказал:
- Страшитесь моего гнева, если не умеете пользоваться моею милостию! Ты, упрямая старуха, ты будешь заключена в преисподнюю и в тяжких цепях, на сырой земле будешь вечно упрекать себя в безрассудстве и в несчастии своей питомицы. Ты, Ксения, ты узнаешь, что значит оскорбленная любовь! Я берег и лелеял тебя, как нежный цвет в бурю; я сохранил жизнь твою от злобы убийц; я призрел тебя, сироту, а ты, вместо благодарности, гнушаешься мною, отвергаешь любовь мою!.. Нет, полно мне покоряться твоим прихотям, полно потворствовать!
- Ты упрекаешь меня благодеяниями, о которых я тебя не просила,- отвечала Ксения.- Ненавижу жизнь, и только из страха Божия не смею поднять на себя рук. Что для меня осталось на земле после гибели моих родных? Горесть, одна горесть! Что ты приготовил для меня? Стыд и поношение! Но я не претерплю поношения и, хоть бы предать душу на вечные муки, умру, но не посрамлю рода моего, царского сана! Довольно уже стыда, что ты осмеливаешься требовать от меня любви беззаконной; но если б ты предлагал мне и руку, и венец царский, и тогда бы я предпочла гроб брачному ложу. Ты гордишься властью, могуществом, но ты можешь только истреблять, губить, вселять ненависть в сердцах, а не в силах заставить любить себя...
- Я тебе докажу, что я в силах заставить тебя повиноваться моей воле! Слыхала ли ты, как заставлял любить себя отец мой, царь Иван Васильевич? Ты - раба моя, ты должна гордиться тем, что твой господин удостоил избрать тебя к своей забаве.
- Господи, воля твоя, до чего мы дожили! - вскричала няня, всплеснув руками.- Нет! ты не царский сын, а злой чернокнижник, когда смеешь ругаться над сиротством и слабостью. Ищи себе на Москве бездушных жен и дев, но оставь в покое царевну добродетельную! Не попущу греха и посрамления и, если ты осмелишься прикоснуться к ней, не пощажу ни тебя, ни ее, ни себя! Видишь ли это? - Няня вынула из-за пазухи нож и показала Лжедимитрию.
- Сюда, драбанты! - воскликнул Лжедимитрий. Дверь отворилась, и четыре иноземные воина вошли в терем.- Возьмите эту старуху и вытащите отсюда! - сказал самозванец, задыхаясь от гнева.- Бери ее!
Воины бросились на несчастную, у которой от страха выпал нож из рук, схватили ее и потащили. Ксения, ухватясь за няню, громко закричала. Лжедимитрий поспешил к Ксении и, взяв ее в свои объятия, отторгнул от няни. В эту самую минуту дверь в тереме растворилась и вбежали две женщины.
- Калерия! Марина! - воскликнул Лжедимитрий, пустил Ксению и остановился, закрыв лицо руками.
Марина повелительным голосом сказала воинам:
- Оставьте несчастную и удалитесь!
Царь молчал, и воины повиновались царице. Няня бросилась в ноги Марине и воскликнула:
- Спаси нас, спаси! Бог спасет и наградит тебя за нас. Спаси царскую дочь от умысла адского!
- Государь! Я не раба твоя, но жена из вольного народа, не подвластного, но союзного тебе! В сию годину стыда твоего не хочу отягчать тебя упреками, но припоминаю долг священный супружества и благодарности. Исправь беззаконие твое, оставь в покое несчастную сироту; ей каждый взгляд твой должен напоминать бедствие ее рода: она не может тебя любить! Загладь благодеяниями и милостью преступление и возвратись на путь истинный, к сердцу твоей законной жены... Бог простит тебя!
- Нет прощения злодею! - воскликнула Калерия.- Убийца, взгляни на меня! Я не погибла в волнах Днепра. Провидение спасло меня, послав рыбака, укрывавшегося в камышах во время твоего злодеяния; но ты погубил несчастный плод твоей гнусной любви, который я носила под сердцем. Чадоубийца! Посмотри кругом: вот три жертвы твоего разврата, властолюбия и козней! Для всех нас ты изготовил одну пропасть. Но есть Бог правосудный, и ты сам низвергнешься в нее. Не думай, чтоб можно было ругаться безнаказанно клятвами и добродетелью, играть честью и священными обязанностями! Ударит час мщения, расторгнется завеса козней; идол, сооруженный злодеяниями и обманом, распадется на части, и рассеются идолопоклонники! Обманул ты людей, но не обманешь Бога! Помнишь ли, что я сказала тебе на кладбище иезуитского монастыря? Кровь за кровь!
Лицо Лжедимитрия было бледно, уста дрожали. Блуждающими взорами взглянул он на Калерию и содрогнулся.
- Оставь меня, Калерия, оставь меня и не показывайся никогда на глаза. Сделаю все, что ты хочешь, только удались... чтоб я навсегда забыл тебя!
- Нет! я неразлучна с тобою ни в сей жизни, ни в будущей! Убей меня! Вот беззащитная грудь, вот то сердце, в которое ты влил отраву! Рази, не страшись! О, ты не боишься убийства! Но ты уже убил меня; я не живу более для тебя; я обличаю тебя из-за пределов гроба и несу к тебе укор твоего детища, которому ты дал смерть прежде жизни.
Между тем Марина плакала.
- Боже мой! - сказала она,- итак, все то справедливо, что говорили мне в Кракове!
Ксения, держась за няню, дрожала всем телом. Лжедимитрий был вне себя. Кровь в нем воспылала, краска выступила на лице, и глаза засверкали.
- Прочь отсюда! - воскликнул он, обратясь к Калерии.
- Иду! - сказала она тихо, горько улыбнувшись.- Иду и увижусь с тобою в день судный! Ты уже предан анафеме; вскоре грянет гром проклятия - ты увидишь меня пред вратами ада!..- Калерия вышла, и Лжедимитрий стоял, как окаменелый.
- Государь! Умоляю тебя, отврати от себя гнев Божий и проклятия человеков,- сказала Марина.- Не преследуй более несчастной сироты, добродетельной Ксении!
- Отпусти меня в монастырь,- сказала Ксения.- Я прощаю тебе все зло и буду молиться за тебя и за супругу твою.
- Кончено! Согласен! Выбери себе обитель, завтра же отправлю тебя.
- Да исполнится воля твоя святая, Господи! - примолвила няня, перекрестясь.
- Не угодно ли, чтоб я проводил вас до дворца, государыня? -^ сказал Лжедимитрий Марине. В безмолвии вышли они из терема и оставили Ксению и няню в изумлении и радости.
- Молись, дитятко, молись и благодари Бога, что он избавил тебя от козней демона! - Ксения бросилась на колени перед образами, а няня стала класть земные поклоны.
-
Лжедимитрий, введя Марину в ее комнаты, поцеловал у нее руку и сказал:
- Ты имеешь право быть недовольною. Но забудем все и простим друг другу... Я исполнил все, чего ты желала.
- Но эта Калерия, эта несчастная! - воскликнула Марина.- Страшные клятвы ее раздаются в ушах моих...
- Я не так виновен, как она говорит. Она погибла в борьбе со мною... Она угрожала мне ножом!
- Но ты, государь, разве не презрел любви ее, разве не изменил?
- Заблуждение юности, обман страстей,- возразил Лжедимитрий.- Но кончим это. Завтра не будет в Москве Ксении, и ты должна быть спокойна. Я велю отвезти ее во Владимирский монастырь вместе с ее нянею.
- Я уверена, что пребывание в Москве Ксении и твои частые посещения не укрылись от народа. Димитрий, помысли о себе! На тебя все ропщут и негодуют. Даже вернейшие друзья твои охладевают. Иезуиты недовольны, что ты, вопреки обещанию, не приводишь к папизму твоего народа. Польские послы негодуют на тебя за гордость твою, за принятие нового титула цесаря, которого они не могут признать, и грозят разрывом с Польшею, упрекая тебя в неблагодарности к Польскому королю, удивляясь, что ты до сих пор не платишь долгу и не отдаешь обещанных Польше областей. Польские паны недовольны, что призваны ко двору твоему для одного веселия, а не к должностям, как ты обещал им. Отец мой гневается, что не получил полной уплаты издержек на вооружение и до сих пор не вступил во владение обещанными ему и мне княжествами. Польские воины говорят, что полученная ими награда не соответствует их заслугам. Русские бояре оскорбляются предпочтением, оказываемым тобою полякам, и твой народ в отчаянии от своевольства буйного польского юношества. Все недовольны тобою, все ожидали от тебя более, нежели получили, а ты между тем предаешься забавам - и ничего не делаешь. По долгу жены я обязана высказать тебе истину, которая доходит до ушей моих. Прошу тебя, умоляю, займись делами, кончи все твои расчеты, отправь лишних людей из Москвы и царствуй, а не забавляйся царским достоянием. Я женщина, но, если б я самодержавствовала, тогда бы увидел мир, что может сделать воля венценосца России!
- Тебя напрасно смущают, друг мой,- отвечал царь.- Если б я имел полсвета и вдесятеро более власти, то и тогда не мог бы удовлетворить всем желаниям этой жадной толпы. Но я покажу миру, кто я таков! Лишь только выпровожу гостей моих из Москвы, соберу войско и пойду на неверных. Провозглашу крестовый поход и устремлюсь на разрушение грозного колосса, угрожающего христианству. Изгоню татар из Крыма, возьму Царь-град и заложу новую империю. Тогда займусь просвещением России... Увидишь, Марина, что я сделаю! Ты будешь восточною императрицей... Мы все уже обдумали с Басмановым. Пусть только выедут мои польские гости.
- Но ради Бога, старайся приобресть любовь своего народа. Без этого ты не сделаешь ничего великого.
- Народ любит меня. Между боярами у меня много верных слуг. Разве ты не видишь, как я благодетельствую им? Не верь, Марина, злым толкам!
- Дай Бог, чтоб все это была правда!- сказала Марина.
Лжедимитрий простился с женою и пошел на свою половину.
-
Лжедимитрий не мог заснуть. Ночь была тихая, звезды ярко светили на небе; все покоилось вокруг, а царь расхаживал по комнате в глубокой думе. Воспоминания о событиях его жизни, как отдаленные звуки, раздавались в ушах его, смущали его и порождали мрачные предчувствия. Слова Калерии пали на его сердце. Будущая жизнь, мучение ада, суд страшный представлялись его воображению в ужасных образах. Лжедимитрий разбудил Басманова, спавшего в другой комнате.
- Друг мой,- сказал Лжедимитрий.- Ты знаешь схимника Вассиана, который гостит теперь в Чудовом монастыре? Поди немедленно к нему и приведи его ко мне.
- В эту пору! - возразил Басманов.
- Для душевного, равно как для телесного недуга, нет положенной поры. Мне нужен врач духовный. Я хочу побеседовать с Вассианом: его почитают святым...- Царь, сказав это, не ожидал ответа и возвратился в свою комнату.
Басманов поспешил одеться и лишь только хотел выйти, царь снова позвал его к себе.
- Нет, не ходи к Вассиану,- сказал он, - я знаю наперед, что он станет мне говорить. У этих отшельников и святителей все одно и то же на языке...
- Государь! Правда одна и неизменна! Кого ни спросишь об ней в одном деле, все добрые отвечают одинаково.
- Я хотел молиться, но ум мой так встревожен, душа так омрачена и уныла, что не могу собрать мыслей. Ты знаешь, что не должно приступать к молитве в рассеянности. Поди лучше приведи ко мне патера Савицкого и вели, чтоб он принес с собою свою "Большую книгу".
Басманов вышел, а Лжедимитрий лег на постель, закутав голову, и старался заснуть, но сон бежал от глаз его.
Чрез час возвратился Басманов с патером Савицким и, оставив его в коридоре, вошел потихоньку в комнату царя. Думая, что он спит, Басманов хотел возвратиться, но Лжедимитрий быстро встал с постели и спросил:
- Здесь ли Савицкий?
- Здесь.
- Пошли его ко мне, а сам останься в своей комнате. Патер Савицкий вошел в почивальню, держа под мышкою большую книгу в черном кожаном переплете. Он поклонился царю и ожидал его повелений.
- Настоящее наводит на меня грусть,- сказал Лжедимитрий.- Пойдем, патер Савицкий, и заглянем в будущее.
Сказав сие, Лжедимитрий вышел с патером из спальни в темную комнату, а оттуда по малой крутой лестнице взошел в верхнюю светлицу. Она возвышалась над кровлею и имела четыре круглые окна, обращенные на все четыре страны света. Об этой светлице носились в Москве страшные слухи. Говорили, что царь здесь чародействует с своими латинами. На столах и вокруг стен стояли сферы и несколько оптических и астрономических орудий. На стене висели карты, изображающие созвездия. На одной большой карте начертаны были известные тогда планеты с их путями. Посреди комнаты стояла большая черная доска на ножках. Лжедимитрий сел на стуле, а Савицкий начал приготовляться к работе. Поставил песочные часы, вытер черную доску губкой, после того устремил взоры на небо и стал делать вычисления, заглядывая часто в свою большую книгу. Поработав около получаса, патер Савицкий сказал:
- Готово, государь! Не угодно ли самому выкладывать?
Лжедимитрий, не говоря ни слова, взял мел и подошел к черной доске; патер Савицкий сел на малом табурете возле окна и положил подле себя на налое свою большую черную книгу.
- Начертите пять аспектов (136),- сказал патер Савицкий.- Первый: конъюнкция, или соединение. Напишите нуль и сверху его проведите черту вправо. Второй аспект: оппозиция, или противустояние: два нуля, соединенные чертою, положение верхнего нуля несколько вправо. Третий аспект: сицигии, или триогональное явление - начертите треугольник. Четвертый аспект: квадратура, начертите... четвероугольник. Пятый аспект: секстель, начертите шестиугольную звезду. Хорошо. Теперь потрудитесь, государь, снять со стены карту сорока восьми констеллаций Птоломея и повесить ее на рамах возле черной доски.- Посмотрев на небо, патер Савицкий примолвил:- Теперь весна! солнце в знаке Овна. Овен животное рогатое и бодливое. Твои звезды Юпитер - власть и Венера - наслаждение находятся в аспекте оппозиции. Гороскоп неблагоприятен.
- Говори яснее! - сказал Лжедимитрий.
Патер Савицкий посмотрел в книгу, стал перевертывать листы то взад, то вперед и сказал:
- Венера есть планета, противоположная Юпитеру. Тебе известно, что если разница долготы между планетами составляет 180 градусов, то одна планета должна уступить место другой. Юпитер уступает теперь место Венере, то есть власть гибнет от наслаждения, а это тем опаснее, что действие происходит в то время, когда солнце в знаке Овна.
- Все одно и то же - и на земле и на небе! - воскликнул Лжедимитрий.- Разве я поденщик какой, чтоб работал день и ночь, не помышляя о наслаждениях? Странное требование!
- Можно и веселиться, и заниматься делом, государь. Взгляни на небо, на это недоступное уму пространство, населенное мириадами миров. Небеса поведают славу Господню! Десница Вышнего начертала законы сим сияющим мирам и человеку, сему чудному созданию, названному микрокосмом, или малым миром. Все имеет свою великую цель и на небе, и на земле; все живет, движется по установленным законам; все держится, единственно следуя сим законам. Деятельность - есть цель жизни человека, а особенно владыки, который одушевляет собою царство, как солнце мира...
- Довольно этих поучений, приступайте к делу. Что вы видите на небе?
- На северном полушарии видно замешательство. Злой дух Малефико действует сильно. Созвездие Северной короны обложилось густыми, мрачными парами, и между созвездиями Льва и Всадника (или Персея) начнется борьба света и тьмы. Созвездие Орла покрыто каким-то мерцанием, средним состоянием между тьмою и светом... Нехорошо, очень нехорошо!..
- Прошу вас истолковать мне все это ясно и без обиняков!
- Вы требуете, государь? Осмелюсь ли...
- Я вас за этим призвал сюда. Не думайте, чтоб я устрашился дурных предзнаменований! Нет, я уже прошел опасною тропинкой между пучинами. Я знаю опасность! Но не вы ли предсказывали мне, что я буду царствовать 32 года? (137)
- Правда, я предсказывал, но не сказал, благополучно ли вы будете царствовать. При этом я должен объявить вам, государь, что, когда я предсказывал, то не имел тогда этой важной книги, знаменитого Джона Ди, которая досталась вам в наследство после Годунова. Теперь я более знаю и более вижу на небе, чем прежде.
- Прошу вас, толкуйте мне без предисловий. Что все это значит?
- Повинуюсь, хотя неохотно! Тучи вокруг созвездия Северной короны означают войну, раздоры и мятежи в северных государствах: России, Польше и Швеции. Борьба света и тьмы между созвездиями Льва и Всадника значит борьбу двух знаменитых родов, имеющих сии знаки на своих хоругвях. Всадник - древний герб московских ваших предков, а Лев... Какое из русских княжеств имело в гербе льва?
- Владимирское!
- Какой род ведет свое происхождение от князей владимирских?
- Князья Шуйские!
- Ты все теперь знаешь! - сказал иезуит и закрыл книгу.
- Как, Шуйские снова замышляют измену! Я не Годунов! Я образумлю их! Итак, Шуйские замышляют о венце царском!
- Государь! Ничем не спасете себя от крамолы завистников, если не утвердите союза с Польшею и Римом. Польшу означает созвездие Орла. Оно теперь покрыто мерцанием: нерешительностью. На южном полушарии созвездие Алтаря, означающее Рим, точно в таком же состоянии. Я еще вчера видел это. Итак, от вас зависит заимствовать свет от Орла и Алтаря и разогнать тьму Льва.
- Понимаю, понимаю!
- Да, государь, вы должны понимать, что, пока вы не исполните обещания, данного вами Риму и Польше, пока не подчините себя покровительству Римской тиары и не введете Россию в планетную систему западного солнца - Рима, до тех пор вы не тверды на престоле!
- Точно ли вы говорите правду?
- Клянусь!
- Где же опасность? Одни Шуйские ничего не значат. Россия - моя!
- Противу вас составляют умысел не одни Шуйские, но все ваши бояре, весь народ! Верьте мне, ибо говорю вам из собственных выгод. Но мы держим нить заговора, и если вы обещаете сдержать данное нам слово, мы все откроем вам, спасем, рассеем тучу и предадим вам всех опасных врагов ваших... От вас зависит все знать, все уничтожить!..
- Вот вам рука моя! Чрез неделю епископы мои уже будут на пути в Рим, и в церквах русских раздастся имя папы! Смерть врагам моим!
- Смерть! а тебе - вечная слава! - примолвил патер Савицкий.
ГЛАВА VIII
Волнение народа. Дерзость иноземцев. Совет у князя Василия Ивановича Шуйского. Восстание Москвы. Месть народная.
На Красной площади было такое множество народа, как во время какого-нибудь необыкновенного происшествия: перед казнью, церковным ходом или чтением указов государевых. Спрашивали один другого, зачем собирается народ, что слышно нового, и переходили из одного конца площади в другой прислушиваться толков. Более всего толпились возле рядов, желая узнать новости от купцов, имевших связь с боярами и царедворцами. Останавливали чернецов и слуг боярских для расспросов. Видно было всеобщее волнение умов, ожидание чего-то необыкновенного, и вместе с тем смелость и. дерзость, как будто пред опасностью известною, к которой приготовились заранее. Именитый гость Федор Никитич Конев сидел пред лавкою, а возле него стояли вокруг люди разного звания. Все смотрели в глаза Коневу, прислушивались к его речам, и каждое слово принимали как неоспоримую истину.
Конев. Вестимо, что теперь время хуже татарского набега. Попустил Бог неверным наказать нас за грехи наши, да не оставил, а помиловал православных. Смотри-ка! Теперь нет и следу московского пожара! А уж как мы отступимся от Бога да загубим православие, так конец и Москве, и царству Русскому!
Голоса в толпе. Сохрани Бог! сохрани Бог!
Конев. К тому идет дело. Бывало ли когда на святой Руси, чтоб в церквах играли на трубах и на литаврах? Видано ли, чтоб иноверцев, нехристей, пускали в храмы Божьи? Господи, воля твоя!
Чернец. Да еще позволяют ругаться над чудотворными иконами, над священнодействием!
Другой чернец. Осквернять церкви православные! Поляки даже водят с собою собак в церкви! Приходит день суда страшного!
Конев. Забыли посты и молитвы при дворе царском, так чего ожидать доброго и в народе? Иноверку венчали на царство Русское! Как бы это пришло в голову царю православному?
Чернец. Да ведь он хочет превратить наши церкви в латинские костелы, все монастыри отдать своим иезуитам, а нас, старцев, разогнать или перетопить. Эти иезуиты уж высматривают в церквах места, где поставить образ своего папы.
Купец. А что ж станется с русскими иконами и святыми целебными мощами?
Чернец. Верно, сожгут, злодеи!
Купец. Нет, не бывать этому! Лучше умереть!
Конев. За что же и умирать, коли не за православную веру, за дом Пресвятыя Богородицы?
Голоса в толпе. Вестимо, лучше умереть, чем попустить ругательство над нашею верою православною! Лучше умереть!
Купец Тараканов. Царь-то не только что не соблюдает постов, не святит праздников, да и свадьбу-то свою совершил накануне Николина дня и на пятницу.
Посадский. Скорей за свадьбу, чтоб ближе к пиру! Окаянные!
Истопник царский. А посмотрели бы, что он ест! Все нечистое, все поганое, прости Господи, и подумать мерзко! Затем и трапезу его не благословляют и не кропят святою водой, как бывало прежде, а то и знай что музыка да песни, словно в цыганском таборе.
Конев. Да ныне то и дело, что пляшут в палатах. Кому смех, а православным горе!
Чернец. Даже в самом Вознесенском монастыре, где жила царица, когда была еще невестою, завелись пляски, музыка, игрища!..
Другой чернец. Осквернение святыни! Смертный грех!
Мещанин. А перед новыми-то палатами стоит медный зверь, а в нем сидит лукавый и гремит, и звучит, как кто к нему дотронется.
Посадский. Все говорят, что этот царь большой чародей, а царица колдунья. Вместо образов у них - какие-то хари, неведомо из чего, а словно живые. Они закрывают этими харями лицо и пляшут под музыку вместе с поляками и немцами. Это, говорят, шабаш колдунов, как бывает в Киеве на Лысой горе, куда слетаются все ведьмы и колдуны. Мне сказывал это жилец Мишка Рябов. Он сам видел эти хари и пляски в Кремлевских палатах.
Истопник царский. Правда, я сам не сто раз видел это!
Чернец. Что он чернокнижник, это всем известно. Если б он верил в Бога, как бы ему позволить осквернять храмы Божий, пренебрегать постом и молитвою и допускать к себе папистов? Да не то еще будет! Он хочет, чтоб чернецы женились, а черницы вышли замуж.
Купец. Спаси, Господи!
Конев. И чернокнижник, и не православный!
Посадский. Помните кликушу Матрену, которая бесновалась и пророчила о нынешнем царе? Ведь он выгнал из нее черта, да еще и наградил ее жалованьем. Теперь Матрена живет в своих хоромах в Скородоме да рядится, как боярыня.
Купец. Верно, он сам вселил в нее черта, чтоб он обманывал для него народ. Куда ни взгляни - а все нечистая сила!
Тараканов. Нет, этот царь не православный!
Истопник. Не ходит в баню и не спит после обеда!
Тараканов. Так, стало быть, не русский.
Конев. Русский, да еретик, богоотступник! Вы помните, что было с князем Василием Ивановичем Шуйским? Он уличил его в обмане, говорил ему в глаза и говорит теперь всем, что он не сын царя Ивана Васильевича, а расстрига Гришка Отрепьев. А кому знать, как не князю Василию Ивановичу? Кому верить, как не ему?
Голоса в толпе. Ах, он окаянный! Ах, анафема!
Посадский. Как же этот колдун сел на царство?
Конев. Попущением Божиим за грехи наши и силою демонской.
Чернец. Нет, Господь Бог не погубит Россию!
Мещанин. Уж будет ему конец!
Конев. Ведь уж и наказывает нас Бог за него нашествием друзей его, поляков и запорожцев! Ни татары, ни сам лукавый, прости Господи, не был бы хуже. Нет житья от них в Москве и на Руси! Бьют, рубят нас, как на войне, бесчестят жен и девиц, грабят и ругают! Не сдобровать этим злодеям!
Голос в толпе. Не сдобровать! Уж будет всем им карачун!
Конев. Дай Бог скорее! Не оставит нас Бог и мудрые бояре. Были б мы смелы да умели постоять за святую Русь.
Голоса в толпе. Постоим за себя! Постоим за святую Русь! Была бы голова, а мы рады на смерть!
Чернец. И звери дают только смерть телесную, а сии же нехристи и телесную, и душевную! (138)
Посадский. А уж как они гордятся тем, что охраняют своего царя! Куда он ни покажется, они везде за ним с протазанами, с ружьями, с саблями!
Конев. Недаром они навезли с собою разного оружия! Вы слыхали, что за Москвою, на Сретенском лугу, готовятся, будто, потехи воинские. Ну, так вот я вам скажу, что там будет. Туда соберут всех бояр и знатнейших сановников русских да и перебьют всех до единого. Боярство и уряды отдадут полякам, казакам и немцам, а там и прощай святая Русь! Тогда некому будет постоять за нас!
Голоса в толпе. Не попустит Бог! Нет, надо извести чародея с его латинами! Смерть им - или нам! (139)
Вдруг на средине площади раздался шум. Два польские воина, обнажив сабли, махали вокруг себя и отгоняли народ, который заступал им дорогу к Кремлю и кидал в них грязью.
Лекарь Коста (140). Бей злодеев! Это разбойник Пекарский да товарищ его, грабитель Цециорка, те самые, что вытащили из возка жену и дочь окольничьего Звенигородского и хотели их обидеть, те самые, что с шайкою своей ограбили нижегородского гостя Кузьму Минина и стреляли в святую икону. Бей злодеев!
Голоса в толпе. Бей! схватите их! камень на шею да в воду!
Пекарский. Послушайте, вы, стадо! Если не уйметесь, то я первого изрублю в куски, который осмелится поднять на меня руку. Прочь!
Цециорка. Миллион сто тысяч чертей! Не подходи, а не то смахну голову, как маковку! А, мошенник, ты кидаешь грязью! (Ударяет саблею одного москвича, тот обливается кровью.)
Голоса в толпе. Ах, злодеи, ах, душегубцы! Бей их! (Камни сыплются со всех сторон на двух поляков).
Пекарский. Уйметесь, что ли? (Подбегает к одному гражданину и рубит его по голове, тот падает замертво на землю.) Грызи землю, собака, когда не хотел отстать!
Лекарь Коста. Ребята, бегите за ружьями, зовите стрельцов! Разбой! Нет ли у кого рогатины? (Хватает с земли камень и бросает в лицо Пекарскому; кровь хлынула у него изо рта и из носу.)
Пекарский (кричит). Насилие, разбой! (Устремляется с саблею на Косту, народ закрывает его. Пекарский рубит на все стороны. Народ с криком бежит.)
Цециорка. Руби, коли! (Рубит народ.)
Лекарь Коста. Давайте ружья! Разбирай забор возле рядов! В колья!
Голос из толпы. Бейте в набат! Измена! Поляки режут нас, безоружных!
В это время отряд польских всадников показался из Фроловских ворот под предводительством боярина Петра Федоровича Басманова. Всадники прискакали на место драки. Народ остановился.
Басманов. Что это значит? Кровь, мертвые тела! Кто зачинщик?
Лекарь Коста. Разумеется, кто! Разве ты не знаешь, честный боярин, как поступают с православными эти новые царские слуги? Что день, то новая обида! Долго ли нам терпеть и от своих и от чужих?
Басманов. Молчать! Вы, паны, зачем преступаете запрещение и нападаете на народ?
Пекарский. Не мы напали на них, а они на нас, и жаль, что мало им досталось!
Басманов. Вы не смеете управляться сами! На то есть суд и расправа!
Пекарский. Так вели перевешать всю эту сволочь, господин боярин, по своему суду за то, что они осмелились напасть на друзей царских; а мы не признаем здесь никакого суда над нами.
Басманов. Как вы осмеливаетесь презирать власть царскую?
Пекарский. Он ваш царь, а не наш! Мы дали его вам, а не избрали для себя. Мы гости его!
Цециорка. А к тому ж нам непристойно отдавать отчет русскому пану в наших поступках. (Говорит польским всадникам.) Господа! приударьте в эту сволочь да потопчите их порядочно!
Басманов. Как вы смеете возбуждать царских воинов к беспорядкам! (Польским всадникам.) Отведите этих панов под стражу.
Пекарский. Как ты смеешь брать меня под стражу? Я тебе проколю бок, если еще скажешь слово!
Басманов. Возьмите их!
Польские всадники посматривали друг на друга, пожимали плечами и не трогались с места.
Лекарь Коста. А что, видишь ли, честный боярин, что это за люди? Уж лучше б было, если б нам удалось схватить их да проучить по-своему!
Басманов повернул коня и отъехал в Кремль, велев дружине следовать за собою. Пекарский и Цециорка пошли пешком в середине, браня народ.
Торговец. Вот-те и боярская власть! Какие времена! Разбойничают среди белого дня, а на них нет и суда!
Ямщик. Надобно бы проучить этих нехристей.
Лекарь Коста. Собраться бы всем да, помолившись, грянуть лавой на проклятых, а там - воля Божия!
Церковник. А царь-то что скажет?
Лекарь Коста. Какой он царь! Он еретик, колдун, сын греха, а не сын Иоаннов. Все бояре говорят одно и то же.
Молодой мещанин. Так чего же ждать? В набат - да и на нехристей!
Лекарь Коста. Дельно! Потерпите, будет это, и скоро. Уж перелили чрез край, так пусть и распивают! Будет у нас и голова! Держитесь в готовности. Как загремит набат - все в Кремль, а бояре покажут, что делать.
На площадь выехал верхом князь Василий Иванович Шуйский с несколькими боярами и множеством слуг. Князь Василий Иванович Шуйский снял шапку и стал кланяться народу.
Лекарь Коста. Вот наш милостивец, православный князь. Ура! Да здравствует князь Василий Иванович! Народ. Ура! Ура! Ура! Да здравствует князь Василий Иванович!
-
Пред наступлением ночи пришли в дом князя Василия Ивановича Шуйского брат его, князь Димитрий, князья Василий Васильевич Голицын и Иван Семенович Куракин. Князь Василий Иванович был спокоен и читал Псалтирь.
- Что нового?- сказал он вошедшим друзьям.
- Все, слава Богу, идет хорошо,- отвечал князь Димитрий Иванович.- Народ волнуется и требует мести. Федор Конев и лекарь Коста сделали свое дело. Ты видел, как народ принял тебя на площади. Если б народ был вооружен, то можно было бы все кончить мигом.
- Будет конец этой ереси и разврату! - примолвил князь Василий Иванович.- Но надобно мудро начать, чтоб благополучно кончить. Я все обдумал и устроил. Восемнадцать тысяч воинов, стоящих в шести верстах за городом, чтоб идти завтра в Елец, войдут сей ночи в Москву разными путями. Уже полковники и сотники прибыли сюда со множеством служивых дворян из Пскова и Новгорода. Я говорил с ними и распорядил все как следует. Скоро соберутся здесь думные бояре, дворяне московские и знатнейшие из приказных. Не хочу более таиться и явно предпринимаю освобождение отечества от злодея расстриги и его клевретов. Не боюсь измены, ибо открытою силой иду на врага веры и отечества.
- Но надобно прежде подумать, кто примет бразды правления по истреблении злодея,- сказал князь Василий Голицын.- Государство не может остаться ни одного часа без владыки.
- Мы первые затеяли это дело, нам и решить, кому быть правителем,- примолвил князь Куракин.
- Господь Бог решит, а не мы, грешные! - сказал князь Василий Иванович Шуйский, смиренно потупив глаза.
- Господь Бог дал нам разум, возвысил нас родом и ниспослал мысль освободить отечество,- сказал князь Василий Голицын.- Один из нас должен быть царем.
- Непременно один из нас,- примолвил князь Куракин.
- Бог укажет, кому быть царем,- отвечал князь Василий Иванович Шуйский,- но во всяком случае мы должны поклясться, что кому ни быть царем, тот не должен никому мстить за прежние досады.
- И общим советом управлять русским царством,- примолвил князь Куракин (141).
Князь Василий Иванович Шуйский поцеловал крест и сказал:
- Клянусь!
Другие повторили клятву.
- Ты говоришь о войске, князь Василий Иванович, а не упомянул о духовенстве,- сказал князь Куракин.- Ведь патриарх Игнатий друг еретика. Что сказал тебе митрополит Филарет? С нами ли он?
- Кажется, что он удостоверился в опасности отечества,- отвечал князь Василий Иванович Шуйский.- Говорил с самим царем, но, видя, что советы не имеют успеха, отправился в Ростов. Я хотел, чтоб он остался и действовал с нами, но он отказался, сказав: "Делайте, что вам внушит Бог, а это дело не пастырское". Впрочем, мелкое духовенство за нас.
Двери с шумом отворились, и вошло около десяти думных бояр. Помолясь перед образами и поклонясь хозяину, они в безмолвии сели на скамьях. За ними входили другие бояре, дворяне думные и служивые, люди воинские, и вскоре обширный дом князя Василия Ивановича Шуйского наполнился людьми до такой степени, что едва можно было двигаться. Тогда князь Шуйский, став на небольшую скамью, сказал:
- Братия! Во имя Отца и Сына и Святого Духа, в Троице Святой единого, возглашу вам истину, умоляя его, да подвигнет он сердца ваши на правое дело. Братия, россияне, люди православные! восплачем о бедствиях нашего любезного отечества, наказанного правосудным Богом за грехи наши, и древним мужеством русским, верою и правдою спасем от погибели Россию и дом Пресвятыя Богородицы! Забудем все прошедшее, простим друг другу всякое зло и соединимся духом для великого дела. Несогласие наше и взаимная зависть довели отечество на край гибели. Писание гласит: "Идеже бо зависть и рвение, ту нестроение и всяка зла вещь" (142). Что предало Россию в руки еретика, богоотступника, расстриги? Ненависть наша к Годуновым, взаимные несогласия и любовь народа к царской крови, народа, который смотрел на нас и, видя робость нашу, пристал к смелому вот что очистило ему путь к престолу. Страх и ослепление заставили многих из нас покориться обманщику. Те даже, которые при появлении самозванца знали истину, молчали в надежде, что сей юный витязь, хотя и расстрига, будет добрым властителем и что Россия отдохнет после Годунова. Все обманулись: и верившие ему, и не верившие! Уже я возглашал истину, видев собственными глазами труп царевича в Угличе, и голова моя лежала на плахе! Бог спас меня, и я теперь не тайно возвещаю вам об обмане, но явно, во всенародное услышание. Так, клянусь сим знамением нашей веры, сими чудотворными иконами и целебными мощами угодников, что в венце царском не Димитрий, не сын Иоаннов, но еретик, богоотступник и предатель Гришка Богданов сын Отрепьев, попущением Божиим за грехи наши и всего христианства ослепивший православных чернокнижеством. Стану ли исчислять пред вами гнусные дела его, которых вы очевидные свидетели? Попрана православная вера, осквернены храмы Божий, некрещеная девка польская венчана на царство и помазана миром в соборе Пресвятыя Богородицы. Низвергнуты древние русские обычаи, презрены русские люди и преданы в холопство иноземцам, папистам, иезуитам! Буйные шайки поляков и казаков, наемники немецкие владеют Россиею, а мы, как стадо, страждем и питаемся слезами! Но мало этого: нам угрожают низвержением православия и введением латинства. Открываю пред вами душу мою и объявляю, что умру, но не попущу на погибель матери нашей, церкви православной...
В это время раздался шум в сенях. Шуйский замолчал, некоторые схватились за оружие, все пришли в замешательство.
- Раздайтесь, пустите меня! - послышалось в сенях, и многие узнали голос Золотого-Квашнина. Он вошел в палату, ведя за собою женщину. Это была Калерия.
- Отцы и братия! - сказал Квашнин.- Эта женщина, жертва гнусной страсти и злобы расстриги, именующегося царем нашим, пришла открыть вам важные дела. Верьте ей, как мне самому. Князь Василий Иванович поручится за меня.
- Князь Василий Иванович! - сказала Калерия.- Ты призван Богом спасти православие и Россию. Но вы не знаете еще всех дел и всех замыслов вашего злодея. Вот вам подлинные грамоты расстриги, которыми он отдает Литве русские области, Смоленск и Северскую землю! Приношу вам эти грамоты прямо из дворца царского, из почивальни безвременной царицы. А вот письма советников и друзей самозванца, иезуитов, удостоверяющие, что он уже принял латинскую веру! Подлинники писаны по-латыни, но вот и русский перевод. Князь Василий Иванович, прочти хотя это одно письмо.
Князь Василий Иванович стал читать: "Письмо краковских иезуитов в Рим. Труды и ревность наша не ослабели: шестьдесят еретиков приведены в недра церкви, и в числе их великий князь Московский Димитрий... Готовясь к пути и к брани, он устремил все свое внимание на то, чтоб в деле столь трудном иметь помощником Бога: решился принять римско-католическую веру, но, опасаясь, чтоб россияне о том не сведали и не порицали его именем католика, будучи чрезмерно привержены к схизме, он закрыл лицо свое, переменил одежду и, сопровождаемый одним польским вельможею, в виде нищего пришел в нашу обитель, открыл себя и, выбрав одного из нас, исповедал ему все грехи жизни своей, отрекся схизмы и с великим усердием присоединился к римской церкви. Не довольствуясь сим, Димитрий принял от пребывающего в здешнем городе нунция таинство евхаристии и миропомазания и утвержден в восприятой им вере. Сей князь обещает со временем великие добродетели и постоянства в начатом деле. Кажется, что он одушевлен удивительным усердием к распространению римско-католической веры" (143). Кончив чтение, князь Шуйский сказал: - Да будет проклят еретик и богоотступник!
- Да будет проклят! - воскликнули в собрании. Князь Шуйский прочел записи, данные Лжедимитрием Мнишеху и Марине, и передал их близстоявшим боярам, чтоб они удостоверились в подлинности подписи.
- Итак, видите, братия, что и вере, и отечеству приходит крайняя гибель. Сам Бог послал нам сию жену для убеждения неверующих. Клянусь, что я отроду не видал ее до сего часа!
- И я подтверждаю клятву! - примолвила Калерия. В собрании начался шум и говор. Князь Василий Иванович Шуйский просил замолчать, и Калерия сказала:
- Я исполнила долг свой; вам, избранные мужи, остается омыть стыд, которым покрылась Россия, подпав добровольно игу чужеплеменников и прошлеца. Если будете долее терпеть беззаконие, погубите отечество и души свои! - С сими словами она вышла из палаты. Квашнин проводил ее с крыльца и возвратился.
- Кто такова эта женщина? - спросили многие из толпы.- Не измена ли это, не подлог ли?
- Я уже поклялся вам, что здесь нет ни измены, ни подлога,- сказал Квашнин.- Сказал я также вам, что эта женщина - несчастная жертва гнусного сластолюбия расстриги: она киевлянка и пришла нарочно в Москву, чтоб обличить своего губителя.
- Решите, что должно предпринять теперь! - сказал князь Никита Трубецкой.- Время дорого, и каждое мгновение должно ожидать, что чернокнижник откроет нас и погубит.
- Россия покорилась имени царевича,- сказал князь Иван Куракин.- Теперь, когда обман обнаружен,- казнь злодею! Да станется с ним, что сказано в Писании: "Изжени от сонмища губителя, и изыдет с ним прение" (144).
- Казнь злодею! Да погибнет еретик и богоотступник! Смерть ему и всем его клевретам! - раздалось в толпе.
- Но он окружен несколькими тысячами поляков, немцев и казаков,- сказал боярин князь Федор Иванович Хворостинин.- Кажется, и стрельцы ему преданы: быть великому кровопролитию!
- Лучше погибнуть, чем в посрамлении дожить до ниспровержения православия презренным бродягою,- сказал князь Василий Иванович Шуйский.- Но злой еретик еще милостив к нам; он не хочет, чтоб мы были свидетелями сего бедствия, и решился избить всех бояр и знатнейших сановников на Сретенском лугу, где замышляет военные потехи. Сами поляки явно говорят это, и немцы предостерегали нас.
- Справедливо! - сказал князь Василий Васильевич Голицын.
- Нет, да погибнет он со своими разбойниками! - воскликнул князь Иван Куракин.
- Смерть злодею! - раздалось в толпе.
- Но если поляки станут защищать его,- сказал князь Иван Михайлович Воротынский,- тогда может завязаться драка; Польша вступится, и мы ввяжемся в войну, не имея главы!
- Даст Бог мужество, даст силу, разум и средства отвратить бедствия: "Яко обяжу язву твою, и от ран твоих уврачую тя, рече Господь" (145),- возразил князь Василий Иванович Шуйский.- Разве мы восстаем из видов корысти? Нет, мы беремся защищать веру и царство. С нами Бог, никто же на ны! Пока мы совещаемся, уже восемнадцать тысяч православных воинов входят в город и займут все входы и выходы. Народ московский вооружается и ждет первого знака к восстанию. Домы, занимаемые поляками, помечены и, как скоро ударит час мести, будут окружены народом. Не щадя живота своего для спасения отечества, я все распорядил к несомненному успеху. Сила небесная одолела злоумышление ада. Враги веры нашей не ожидают скорой мести. Вот пред вами Золотой-Квашнин, который, скрываясь в Польше, спознался с иезуитами. Они знают, что мы хотим избить расстригу, и потому поручили ему известить их, когда решимся начать наше доброе дело. 18 числа мая - день, назначенный к погибели нашей: итак, отвратим удар ударом! Открывшись пред вами, думные бояре и дворяне, в нашем замысле, я, князь Василий Голицын, князь Иван Куракин и братия мои, мы не хотим никого привлекать ни лестью, ни угрозами к доблестному подвигу. Предоставляем каждому на волю быть с нами или не быть. Мы готовы пострадать за православную веру, и те из вас, которые хотят омыть грехи свои кровью еретиков, пусть вооружатся и будут готовы к битве, как ударят в колокола. Сбор на Лобном месте. Да будет, как гласит Писание: "Приближися отмщение града, и кийждо имеяше сосуды истребления в руце своей" (146). Мужайтесь, россияне, и, как во времена Димитрия Донского, идите на смерть за любезное отечество! Се ныне время смертию живота купити!
- Умрем, но не посрамим земли Русския! - воскликнул князь Никита Трубецкой.- Боже, не остави нас!
- Боже, не остави нас! - воскликнули в толпе.- Не посрамим земли Русския! Умрем или избавим церковь и отечество от гибели! Смерть злодею и его клевретам!
- Бог не оставит православных в правом деле! - сказал князь Василий Иванович Шуйский.- Теперь ступайте, братия, кому куда следует. Вы, воины, к дружинам, а вы, бояре и дворяне, в домы свои и ждите колокольного звона! Увидимся!
-
У крыльца новых палат, построенных Лжедимитрием, возле разрушенного дворца Борисова, стояли на страже два немецкие воина с алебардами, завернувшись в свои бархатные плащи. Ночь была тихая, и они стали разговаривать между собою.
Первый воин. Для чего это князь Димитрий Шуйский велел идти домой нашей дружине и оставил только одних стражей?
Другой воин. Для того, что вовсе не нужно, чтоб целая сотня дремала всю ночь в коридоре, когда довольно тридцати человек, чтоб охранять входы во дворец.
Первый воин. Но прежде этого не было.
Другой воин. Ведь всякая вещь имеет свое начало и конец.
Первый воин. Начало наше здесь хорошо, а конца я боюсь. Русские не любят нас.
Второй воин. И мы их не жалуем. Вот тебе и конец.
Первый воин. С некоторого времени они стали чрезвычайно дерзки! Бранят и даже бьют наших на улицах, не продают нам в лавках ничего, а особенно пороху и оружия, и все грозят!
Второй воин. Все это случается с дураками. Посмотрел бы я, как бы они обидели меня и не продали, чего мне надобно!
Первый воин. А что б ты сделал?
Второй воин. Убил на месте каждого, кто бы осмелился нагрубить мне. Пусть знают, что значит телохранитель царский!
Первый воин. Но их много, а нас сколько?
Второй воин. Один пес гонит стадо овец.
Первый воин. Нет, не бывать добру! Я хочу возвратиться на родину, в мою Ливонию!
Второй воин. Ступай с Богом, будут другие на твое место. У такого доброго царя не только мы, но и первые бароны за счастье поставят быть телохранителями. Нам платят, как благородным рыцарям, одевают, как бургомистров, чего же более! А такая воля - что и московские бояре нам завидуют!
Первый воин. Слышишь ли ты шум за стеной? Неужели так рано собирается народ на Красной площади?
Второй воин. Верно, торговый день. Который час?
Первый воин. Било три часа. Уже светает.
Второй воин. Вот уже отперли и Фроловские ворота. Смотри, идут бояре: князь Димитрий Шуйский, князь Григорий Волконский и канцлер Афанасий Власьев. Что так рано?
Первый воин. Они рады бы ночевать здесь, чтоб прежде поклониться царю. Но вот раздался колокольный звон!
Второй воин. Господи, воля твоя! Что это значит? Вот во всех церквах за Кремлевскою стеной начинают звонить. В праздники не благовестят так рано!
Из внутренних палат выбежал телохранитель Шварцгоф и спросил у стражей:
- Что это такое? На что звонят в колокола?
Первый воин. Не знаем. Спросите у бояр, вот они остановились и разговаривают между собою; они пришли из Китая-города.
Колокольный звон усиливался, и в воздухе раздавались вопли народа за Кремлевскою стеной. Шварцгоф сошел с крыльца и спросил у бояр:
- Что значит этот шум и колокольный звон? Я должен разбудить царя.
- Пожар,- отвечал хладнокровно князь Димитрий Шуйский.
- Но не видно ни зарева, ни дыма! - возразил Шварцгоф.
- Увидишь! - отвечал Шуйский и отворотился. Шварцгоф побежал во дворец.
В это время в Фроловские ворота въехал на конях сонм бояр и дворян служивых, а за ними вошло несметное число народа и воинов, вооруженных копьями, самопалами, бердышами, ружьями. Впереди ехал на белом коне князь Василий Иванович Шуйский, держа в правой руке золотое распятие; народ шумел и медленно двигался за боярами. Поравнявшись с Успенским собором, князь Василий Иванович сошел с коня и вошел в церковь приложиться к святым иконам. Народ остановился. Князь, вышед из храма, стал на паперти и сказал громогласно:
- Православные! Целую крест пред вами в том, что тот, который похитил венец царский, не сын Иоанна, но бродяга, еретик, богоотступник, расстрига Гришка Отрепьев. Он хочет истребить православную нашу веру и принудить нас принять веру латинскую. Сей день предназначен им на сие беззаконие, и Литва хочет перерезать всех бояр, а вас, как холопей, разделить между собою. Именем Бога призываю вас заступиться за православную церковь и за святую Русь! Во имя Божие идите на злого еретика, истребите гнездо ереси и беззакония! Смерть обманщику и злодею! - Шуйский указал на новый дворец Лжедимитрия и сам сел на коня.
Едва Шуйский кончил речь, буйная толпа бросилась опрометью во дворец, восклицая:
- Смерть злодею, богоотступнику! Смерть полякам и всем его наемникам!
Между тем во дворце уже настало смятение. Лжедимитрий, услышав колокольный звон, вскочил с постели и спросил о причине. Шварцгоф сказал ему, что в Москве пожар. Лжедимитрий подошел к окну и увидел толпы вооруженного народа, бегущего ко дворцу. Басманов вбежал в комнату и сказал:
- Государь! мятеж! Ты не верил мне!
- Поди и узнай причину мятежа,- сказал хладнокровно Лжедимитрий.- Чего хотят от меня эти бессмысленные? Если требования их справедливы, я выслушаю и удовлетворю!
Басманов выбежал в сени. Там теснился уже народ и дрался с телохранителями, которых было не более тридцати человек.
- Веди нас к обманщику, выдай своего бродягу! - закричали из толпы. Басманов велел страже запереть двери и защищаться до последней капли крови, а сам возвратился к Лжедимитрию.
- Все кончилось! - воскликнул Басманов.- Хотят головы твоей. Спасайся! Я умру верным тебе! - Басманов схватил меч и хотел бежать к телохранителям, но Лжедимитрий бросился ему на шею.
- Друг мой! верный мой Басманов! - сказал он сквозь слезы.- Спасайся ты! Ты усладил грозный час испытания, может быть, последний час жизни моей своею преданностью! Я счастливее Годуновых! Я имею друга в опасности! - сказав сие, Лжедимитрий обнажил саблю и устремился к народу. Двери растворились, и явился царь в польском полукафтанье. Он погрозил народу саблею и гневно сказал:
- Прочь, безумцы! Я вам не Годунов! Первый, кто ступит вперед, падет здесь мертвый!
- Бей обманщика! - закричали в толпе, и несколько выстрелов повергли на землю храбрых телохранителей. Басманов втащил Лжедимитрия в комнату, а сам вышел в сени и прихлопнул двери. В толпе народа Басманов увидел ближних бояр царских. Князя Василия Ивановича Шуйского не было с ними. Басманов подошел к боярам и сказал:
- Что вы это затеяли? Не вы ли целовали крест на верность царю? Не вы ли пользовались его милостями? Что ожидает вас в этом мятеже? За вероломство и неблагодарность вас ждет казнь Божия, а мятеж доведет вас до величайшего из зол, до безначалия! Сами себя предаете вы на жертву разъяренной черни, которая в слепоте не знает ни врагов своих, ни благодетелей. Смиритесь, одумайтесь: я ручаюсь вам за милость царя! Ты, князь Василий Васильевич, ты, Михаила Глебович, помогите мне усовестить братий наших! А ты, Михаила Татищев, вспомни добро мое, вспомни, что я спас тебя от заслуженной ссылки! Помоги мне вразумить заблудших! Бояре молчали и поглядывали друг на друга. Народ прекратил драку с телохранителями.
- Злодей! Иди во ад вместе с твоим царем! - возопил Татищев, ударил Басманова ножом в сердце, и он упал на землю, облившись кровью.- Руби, коли! - воскликнул Татищев и бросился на телохранителей. Народ напал на них с ожесточением, они были подавлены числом и изрублены на части. Народ выбил двери и вторгнулся в царские палаты.
Царица Марина, полуодетая, с ужасом внимала народным кликам, колокольному звону и выстрелам. Окружающие ее женщины плакали и молились. Вбежал Осмольский с саблею в руках.
- Спасайтесь! - воскликнул он.- Мятеж! Русские напали на поляков в домах их и режут всех без пощады. Требуют головы вашего мужа!
- О, Боже! Спаси нас! - сказала Марина.- Что станется с отцом моим и братьями? Осмольский, зачем ты пришел сюда? Укройся!
- Место мое здесь. Я должен защитить вас или умереть! - отвечал Осмольский.
- Ради Бога, спасайся, Осмольский! - воскликнула Марина.- Неужели я должна лишиться всего, что мне драгоценно? Мятежники уже во дворце. Они меня не тронут! Я им не сделала никакого зла. Царица Московская, я должна умереть достойною моего сана; не потерплю уничижения! Пани Хмелецкая, подайте мне венец царский.
- Перестаньте думать о земном величии! - сказала Хмелецкая,- и в сию годину опасности помыслите о Боге, о будущей жизни!
- Подайте мне венец царский!- повторила Марина гневно.- Пусть умру с ним, и тогда - цель моя достигнута!
- Венец царский не спасет вас,- сказал Осмольский.- Мятежники не признают мужа вашего царем, называют его обманщиком, самозванцем! Я говорил вам об этом еще в Кракове!
- Не боюсь смерти! - воскликнула Марина.- Однажды венчанная на царство, не могу и не хочу быть ничем другим. Пусть лучше умру, нежели решусь возвратиться в отечество и войти в разряд польских шляхтянок!
В это время народ стал стучать в двери. Осмольский остановился у порога.
- Друг мой! спасайся! - воскликнула Марина, забывшись и бросясь на шею Осмольскому. Женщины оттащили ее. Она надела венец царский, прикрылась царскою мантией и села в кресла. Вдруг ударили ломом - и двери разверзлись. Народ хотел ворваться в комнату, но Осмольский остановил его и ударом сабли поверг на землю первого высунувшегося из толпы.
- Бей ляхов! - воскликнули в толпе. Раздались выстрелы, и Осмольский пал, пронзенный пулями. Марина лишилась чувств. Сквозь толпу народа пробился Михайло Татищев.
- Стойте, православные! - воскликнул он.- Русские не воюют с женщинами. Изыдите! - Народ беспрекословно повиновался, а Татищев велел вынесть тело Осмольского и поставил стражу у дверей.
- Где обманщик? Где расстрига? Где богоотступник? Где еретик и чернокнижник? Ушел! Спасся! Ищите его! - раздалось в царских палатах.
Вдруг под окном, в той стороне, где были остатки каменного основания сломанного дворца Годунова, послышался женский голос:
- Он здесь! сюда! сюда! Здесь чернокнижник! - Народ бросился из палат и побежал стремглав туда, где слышан был женский голос.
Лжедимитрий, видя невозможность защищаться, выпрыгнул из окна, вывихнул себе ногу, разбил грудь и голову и, обливаясь кровью, лежал на земле. Стрельцы московские, бывшие на страже на Кремлевской стене, окружили его. Никто не смел поднять руки на того, кого недавно почитали царем законным.
- Верные мои слуги! - сказал Лжедимитрий слабым голосом,- не верьте мятежным боярам! Они хотят избыть меня, чтоб самим править Московским государством. Я истинный сын царя Ивана Васильевича! Я законный государь ваш! Защитите меня, и я отдам вам все имущество бояр, жен их и детей; сделаю вас первыми людьми в Московском государстве. Не выдайте того, кому вы целовали крест; не губите душ ваших изменою!
В это время прибежал народ и с ним бояре, князь Дмитрий Шуйский, Василий и Иван Васильевичи Голицыны, князь Иван Семенович Куракин, Михайло Глебович Салтыков, Михайло Игнатьевич Татищев и многие другие.
- Прочь отсюда, стрельцы! - воскликнул Татищев.- Выдайте еретика и разойдитесь!
- Нет, не выдадим, пока царица-инокиня не скажет, что он не сын ее! - воскликнули из толпы стрельцов.
Михайло Глебович Салтыков вскочил на коня и ускакал.
- Покайся! - завопил князь Иван Голицын.- Скажи, кто ты, злодей! Не смущай России пред последним твоим часом!
- Вы знаете: я Димитрий! (147) - отвечал несчастный ослабевающим голосом.
- Вот он! Вот он! - закричали в народе. Прискакали на конях князь Василий Иванович Шуйский и Михайло Глебович Салтыков.
- Царица-инокиня покаялась пред народом в обмане. Она говорит, что сын ее Димитрий умер на руках ее в Угличе, а этот - бродяга, обманщик и еретик! - воскликнул князь Василий Иванович Шуйский.
- Выдайте нам богоотступника! - кричали в народе. Но стрельцы не допускали к нему никого.
Лжедимитрий умоляющими взорами смотрел вокруг себя и говорил тихо:
- Спасите меня, спасите меня!
Чрез толпу народа и стрельцов пробилась женщина. Лжедимитрий взглянул на нее, и взоры его омрачились, дыхание сперлось.
- Калерия! - воскликнул он.
- Иди в ад, злодей! - воскликнула Калерия.- Ты не знал любви, узнай месть! Что вы стоите здесь! - сказала она боярам.- Ступайте в Стрелецкую слободу, сожгите домы клевретов чернокнижника, избейте жен их и детей!
- Славно! - сказал Татищев.- Пойдем в Стрелецкую слободу. Пусть огонь и меч истребит корень нечестивых!
Ужас овладел стрельцами. Они опустили ружья и разошлись. Толпа народная сомкнулась вокруг Лжедимитрия.
- Пропустите! - воскликнул голос в толпе.
- Кто это? Кто это? - кричал народ.
- Это телохранитель, ливонский дворянин Фирстен-берг,- сказал Татищев.
- Чего ты хочешь? - спросил Салтыков.
- Хочу взглянуть на того, кому присягал в верности, и умереть или защитить его! - отвечал Фирстенберг.
- Поди прочь отсюда или тебя убьют! - воскликнул Татищев.
- Пусть умру, но не изменю клятве и не оставлю царя в бедствии! - отвечал Фирстенберг.- Я для того ношу оружие, чтоб защищать его. Немцы не знают измены! Не изменили мы Годунову, не изменим и Димитрию!
- Так умри же с ним! - воскликнул один дворянин и выстрелил в Фирстенберга. Он упал на землю.
- Жаль верного слуги,- сказал кто-то в толпе.- Да, нечего сказать, а немцы умеют служить верно! Честные люди; жаль, что не православные!
Из толпы вышел человек ужасного вида, с всклоченною черною бородой, обрызганный кровью, бледный, с впалыми глазами; он занес бердыш на Лжедимитрия, остановился и с зверскою улыбкой смотрел ему в лицо, чтоб насладиться выражением страха и боли в чертах несчастного.
- Кто это?- спросили в толпе.
- Иван Васильевич Воейков (148), дворянин служивый! - отвечали другие.
- Что медлишь, Иван! - воскликнул Татищев. Воейков ударил бердышом, и Лжедимитрий, который сидел на земле, опираясь руками, упал навзничь. Народ ужаснулся. Еще некоторые сомнения гнездились в душах: простолюдины в мятеже следовали только внушению бояр.
- Аминь! - сказал дворянин Григорий Валуев и выстрелил в Лжедимитрия из ружья. Он еще поднялся, встрепенулся, бросил последний взгляд на народ, страшным голосом закричал: "Виноват!", захрипел - и скончался.
В толпе народной раздался хохот, все с ужасом оборотились в ту сторону и увидели женщину, бледную, с блуждающими взорами. Она срывала с головы повязку и фату и попирала их ногами; захохотала в другой раз, страшно взглянула на небо, упала без чувств. Чернец, пробиваясь сквозь толпу народа, поспешил к ней на помощь и, взглянув на нее, с отчаянием возопил:
- Калерия!
- Отче Леонид! - сказал купец Федор Конев.- Ты знаешь эту несчастную? Кто она?
- Сестра моя! - отвечал чернец.- Злополучная!
- Перенесем ее в царские палаты и подадим ей помощь! - примолвил Конев.
- Она умерла! - сказал жалобно отец Леонид.- Несчастная жаждала мести, насытилась и не перенесла удара! Она умерла!
- Прости ей, Господи, и спаси душу ее! - примолвил Конев, перекрестясь.
-
Царица-инокиня Марфа во все царствование Лжедимитрия только однажды показалась народу, в то время, когда он торжественно встретил ее при возвращении из заточения. С тех пор жила она уединенно в келье Девичьего монастыря и виделась только с ближними родственниками. Царь почти ежедневно посещал ее, но без свидетелей. Никто не знал, что она думала о царе, называвшемся сыном ее, но все знали ненависть ее к Годуновым и радость о возвеличении рода ее, Нагих, при новом царе. С ужасом и горестью узнала она о народном восстании и ожидала смерти, простершись пред святыми иконами. Толпы народа шли с воплями к Девичьему монастырю, вломились во двор и остановились под окнами ее кельи. Князь Василий Иванович Шуйский с сонмом думных бояр вошел в келью.
- Успокойся, царица! - сказал он.- Тебе не сделают никакого зла. Ты уже разлучена с миром, и мы требуем только твоего свидетельства для блага церкви и отечества. Подойди к окну!
Царица-инокиня подошла к окну и увидела, что народ тащил за ноги тело ее благодетеля, избавившего ее из тяжкого заточения, осыпавшего милостями род ее.
- Твой ли это сын? - спросил князь Шуйский.
- Тогда надлежало меня спрашивать, когда он был жив,- отвечала царица-инокиня.- Теперь он не мой - а ваш! (149) Она залилась слезами.
- Твой ли он сын? - повторил грозно князь Василий Иванович Шуйский!
- Он благодетель мой! - отвечала Марфа.
- Он благодетель мой! - снова сказала царица-инокиня.
- Говори, твой ли это сын? - воскликнули бояре.
- Пойдем отсюда! - сказал князь Шуйский.- Она не признает его своим сыном!
Михайло Глебович Салтыков громко возгласил к народу:
- Царица-инокиня не признает еретика своим сыном, а зовет только благодетелем! Тащите останки чародея на Лобное место!
Народ с шумом и криком пошел в обратный путь. Между тем в Москве гремели колокола, раздавались выстрелы и повсюду слышны были восклицания:
- Смерть ляхам! Бей, секи, руби, коли!
ГЛАВА IX
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Мнение народное. Суждение современников. (19 мая 1606 года)
На Лобном месте стоял стол, а на нем лежали два окровавленные, обезображенные и обнаженные трупа. Голова Лжедимитрия перевалилась чрез стол, ноги его лежали на груди верного Басманова. На тела наброшена была какая-то странная одежда, в которую наряжались во дворце на игрищах, маски, волынка. Народ толпился вокруг стола и, взглянув, уходил, уступая место другим толпам.
Чернец. Помиловал Бог святую Русь! Погиб лютый чародей, который хотел ниспровергнуть православие!
Купец. Вот-те за то, что хотел закабалить православных полякам, немцам и казакам!
Молодой купец. Закабалил их лукавый, прости, Господи! Уж была резня! Крепко и они защищались в своих домах, да куда силе демонской противу воли Господней. Побили их, как гусей!
Стрелец. А много ли погибло еретиков?
Чернец. Слышно, человек тысяч до двух с их воеводами, панами, попами и всякою сволочью. Вот-те ездили пировать, а пришлось горе горевать!
Посадский. Сказать лучше: ездили наживать, да пришлось и свое проживать. Поживились ребята, что разбивали домы!
Купец. Добро-то у них было не свое, а наше. Ведь расстрига всю казну царскую на них рассыпал.
Ямщик. Сказывают, что он был не расстрига, не чародей, а просто дьявол во плоти. На грех да на беду валяется он здесь третьи сутки! Говорят, что и теперь ночью светит огонь над его мерзким телом, а черти бьют в ладоши да хохочут. Сказывали сторожа из рядов.
Стрелец. Ужель и Басманов отступился от Бога? Он был храбрый воин и милостивый боярин!
Купец. Вестимо, что отступился, когда ему одному чародей верил. Ведь они поклонялись не образам, а этим харям.
Посадский. А что сделалось с поганою его женой?
Мещанин. Осталась жива. Ее перевезли к отцу, в дом Годуновых. Там, слышно, горько плачет.
Купец. Как не плакать по муже!
Мещанин. Нет, плачет она не по муже, а по царстве. Сказывал мне стрелец Игнашка Борьков, что он был вчера на страже в доме тестя чародеева и что видел, как она заливается слезами и вопит: "Хочу быть царицею Московскою!"
Ямщик. Понравилось, небось! Да вот беда: того не берут, чего в руки не дают!
Купец. А кому быть теперь царем? Немцы говорят, что после Годунова да расстриги другой и побоится сесть на Московское государство. Слышно, что боярин князь Иван Федорович Мстиславский сказал: "Пойду в монахи, а не хочу быть царем!"
Церковник. Пустое! Бог не оставит без царя православное царство. Ведь это первое царство на белом свете, а народ без царя, как стадо без пастыря! Что за беда, что Годуновы да расстрига осквернили царские палаты? Русь все останется святою Русью! Недаром пословица: "Тем море не погано, что псы лакали".
Чернец. Сущая правда! Ведь у нас Господь Бог сохранил настоящее царское племя...
Вдруг из толпы вышел молодой парень с балалайкой и сказал:
- Гей, ребята, послушайте песенку! Я вам спою про расстригу и про жену его! - Народ обступил его, а молодой человек стал играть на балалайке и петь:
Ты, Боже, Боже, Спас милостивый! (150)
К чему рано над нами прогневался -
Сослал нам. Боже, прелестника, Злого расстригу Гришку Отрепьева.
Ужели он, расстрига, на царство сел?
Называется расстрига прямым царем.
Недолго расстрига на царстве сидел.
Похотел расстрига женитися;
Не у себя-то, расстрига, он в каменной Москве, Брал он, расстрига, в проклятой Литве У Юрия пана Сендомирского Дочь Маринку Юрьевну, Злую еретницу, безбожницу, На вешний праздник Николин день.
Молодой человек остановился и посмотрел кругом.
- Ну пой, что ли! или песня вся? - закричали из толпы.
Молодой человек снова заиграл на балалайке и запел:
Выходит расстрига на красный крылец, Кричит, ревет зычным голосом:
"Гей, еси, ключники мои, приспешники!
Приспевайте кушанье разное, А и постное и скоромное, Заутра будет ко мне гость дорогой, Юрья пан с паньею.
А в те поры стрельцы догадалися, За то-то слово спохватилися, В Боголюбов монастырь металися, К царице Марфе Федоровне.
"Царица ты, Марфа Федоровна!
Твое ли чадо на царстве сидит, Царевич Димитрий Иванович?"
А в те поры царица заплакала, И таковы речи в слезах говорила:
"А глупы стрельцы вы, недогадливы!
Какое мое чадо на царстве сидит?
На царстве у вас сидит Расстрига Гришка, Отрепьева сын.
Потерян мой сын Димитрий Иванович, Ни Угличе от тех бояр Годуновых".
Молодой человек снова остановился и стал настраивать балалайку, а в толпе между тем говорили:
- Экой искусник! Как он славно переложил быль в песенку! Вся ли? Да пой, что ли?
Молодой человек снова заиграл и запел:
Тут стрельцы догадалися.
Все они собиралися, Ко красному царскому крылечку металися И тут в Москве взбунтовалися.
Гришка-расстрига догадается, Сам в верхни чердаки убирается И накрепко запирается.
А злая его жена, Mаринка-безбожница, Сорокою обернулася И из палат она вон вылетела.
А Гришка-расстрига в те поры догадлив был, Бросился он с тех чердаков на копья вострые Ко тем стрельцам, удалым молодцам -
И тут ему такова смерть приключилася!
- Конец, ребята, и Богу слава! - сказал певец.
- Славно, славно, спасибо! - воскликнули в толпе.
Ямщик. Вот видите, что Маринка-то обернулась сорокою! А то как бы ей уцелеть?
Посадский. Все одна порода, все чародейское племя!
Купец. Надобно было бы пригвоздить к земле этих чародеев осиновым колом на перекрестной дороге, а то, пожалуй, опять встанут! Ведь растерзали плоть, а черти, что сидели в них, остались.
Чернец. Не бойтесь! Господь Бог услышал наши молитвы. Конец бусурманству, конец и бусурманам!
Стрелец. Смотри-ка! Вот немцы опять вылезли из нор!
Чернец. Это наши московские старожилы: их нечего бояться! А этот воин живет у нас со времен Федора Ивановича. Да к тому ж с ними наши святители. Не тронь их.
В некотором отдалении от места, где лежали трупы Лжедимитрия и Басманова, стояли в кругу: немецкий пастор Мартин Бер, родом из Нейштата; капитан иноземных телохранителей со времен Бориса Годунова француз Маржерет; Аренд Клаузенд, голландский аптекарь, английский купец Иван Мерих и трое русских: келарь Троицкой лавры Авраамий Палицын, престарелый схимник Вассиан и один русский дворянин. Они разговаривали между собою (151).
Пастор Бер. Не могу похвалить боярского дела: если они прежде знали, что это расстрига, то не надлежало допускать до того, чтоб он был царем, а присягнув ему, не следовало осквернять себя мятежом и убийством.
Русский дворянин. Что оставалось делать боярам, когда по смерти Годунова народ и войско стали за расстригу! Надлежало выжидать благоприятного случая к очищению России от гнусного богоотступника!
Авраамий Палицын. Извините, господа немцы, а я скажу вам правду. Милости просим к нам в Россию хлеба-соли кушать, а не урядничать, не мешаться в наши дела. Гостям мы рады, а незваных умеем провожать. Справедливо говорится: с своим уставом в чужой монастырь не ходи. Как только еретик, назвавшись царевичем, связался с латинами, так уж должно было догадаться, что он не православный и что из всего дела не будет проку. Не следовало пускать в Русскую землю чужого войска! Что мудреного, что он с своими иезуитами задумал избить бояр да ниспровергнуть православие? Они бы рады были проглотить Россию!
Маржерет. Не верь, почтенный отец, чтоб он хотел избить всех бояр и сановников. Этого у него и в уме не было, а выдумали эту сказку бояре, чтоб возмутить противу него народ. Я не раз слышал от него, как он говорил, что лучше желает погибнуть, нежели царствовать ужасом подобно отцу своему. Правда, что он пристрастен был к нашим обычаям и любил римскую веру и иезуитов, но, позволяя им отправлять свое богослужение, никогда не помышлял ввести насильно в России римскую веру.
Авраамий Палицын. Русские доказали, что насильно он не мог бы ввести папизма, но, позволяя иезуитам заводить школы, он предал Россию соблазну и искушению. Наказал его Бог за презрение наших святителей и за преданность к иезуитам! Сбылось над ними реченное Златоустом: "Такову убо честь беси приносят любящим их". Вот поруганный труп того, которого незадолго пред сим многие любили и величали! Кто забывает Бога, того оставляют люди. Да чего было и ожидать от расстриги, беглого чернеца? Недолго он носил личину мудрости!
Маржерет. Нет, воля твоя, почтенный отец, а я верю, что он был истинный сын Иоаннов.
Авраамий Палицын. Полно, полно, Маржерет! Теперь уже решены все сомнения. Не таков был Борис, чтоб отроку можно было спастись от него! Ведь есть очевидные свидетели, знавшие его в диаконах.
Бер. Это не доказательство; он сам говорил, что скрывался под именем Гришки Отрепьева. Но есть улики вернее. Я говорил с ливонскою пленницей дворянкою Тизенгаузен, которая была повивальною бабкой при царице Марии, служила ей в Москве и в Угличе, беспрестанно видела сына ее, Димитрия, видела и мертвое его тело: эта дворянка сказала мне, что царевич совсем непохож на того, который назвался его именем.
Аренд Клаузенд. Я сорок лет живу в России со времен Иоанна. Лично знал и ежедневно видал покойного царевича и утверждаю, что мнимый царь Димитрий вовсе другой человек. Царевич имел лицо смуглое и черты лица матери; а этот рыжеват и непохож на царицу.
Бер. Мне сказывал тоже один маститый старец, родом из Углича, когда я заклинал его объявить мне истину о царе убитом: "Москвитяне клялися ему в верности и нарушили клятву: не хвалю их. Убит человек разумный и храбрый, но не сын Иоаннов, действительно зарезанный в Угличе: я видел его мертвого, лежащего на том месте, где он всегда игрывал. Бог судия князьям и боярам нашим: время покажет, будем ли счастливее". Вот собственные слова очевидца.
Авраамий Палицы н. Что б ни было, но мы всегда будем счастливее, избавившись от еретика, преданного папе, осквернителя храмов Божиих, презревшего православие...
Бер. Скажу вам более. Басманов любил меня и часто беседовал со мною о разных делах государственных. Он был душевно предан своему царю, хвалил его ум и мужество и сожалел о необыкновенном его легкомыслии. Однажды убеждал я Басманова сказать мне, действительно ли всемилостивейший государь наш имеет право на венец царский. Это было в присутствии одного немецкого купца. Басманов отвечал мне с полною доверенностью: "Вы, немцы, имеете в нем отца и брата: молитесь о счастии его вместе со мною; хотя он и не истинный Димитрий, однако ж истинный государь наш, ибо ему присягали и не можем найти царя лучшего".
Иоанн Мерих. Хотя он сделал мне много добра, но я не могу признавать его истинным царевичем. Мне говорили многие, знавшие Димитрия в Угличе, что царь совсем другой человек. Да и царица-инокиня подтвердила пред боярами, что он не сын ее.
Маржерет. Слов царицы никто не слыхал, а боярам в этом деле нельзя верить. Правда, что даже некоторые поляки называют его трансильванцем, другие побочным сыном покойного короля Польского Стефана Батория, иные поляком, воспитанным иезуитами; но что ни говорят, а я все верю, что он истинный сын Иоаннов.
Русский дворянин. Не упрямься, Маржерет! Я говорил с переводчиком бывшего здесь шведского посла Петрея. Посол сказал ему: "Если б царь был истинный Димитрий, то ему было бы теперь лет двадцать два, а по лицу ему лет тридцать".
Маржерет. Неправда: ему казалось около двадцати пяти лет. Он постарел от горя и трудов. Если б он был расстрига Гришка Отрепьев и таков, как его описывал Годунов, то он не мог бы в такое короткое время научиться военному ремеслу и всем наукам. Нет! Я думаю, что он в юности спасен из Углича и отправлен в Польшу.
Бер. Не спорю: может быть, он и не Гришка Отрепьев и с детства жил в Польше. Но все-таки он не сын Иоаннов!
Клаузенд. Справедливо! Обманщик, поставленный иезуитами для исполнения их намерений.
Бер. Но любопытно знать, кто будет теперь царем?
В это время у Фроловских ворот раздались народные клики. Толпа всадников прискакала на площадь, восклицая:
- Радуйтесь, москвитяне! Бог дал нам нового царя. Избран на царство князь Василий Иванович Шуйский! Да здравствует царь Василий Иванович!
Народ молчал и как будто оцепенел. Только в торговых рядах раздались радостные восклицания и кое-где повторились на площади.
Маржерет. Так вот для чего работал князь Василий Иванович!
Авраамий Палицын. Не быть добру! Испытание России не кончилось. Россия до тех пор не будет великою и счастливою, пока не будет иметь царя из законного царского рода. Господи, сохрани святое племя!..
Вассиан. Этому племени принадлежит Россия, им только она успокоится и возвеличится! Боже, храни Романовых для блага церкви и отечества! "Из глубины воззвах к тебе, Господи, Господи, услыши глас мой!"
Фаддей Булгарин - Димитрий Самозванец - 09 часть, читать текст
См. также Булгарин Фаддей - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :
Иван Иванович Выжигин - 01 часть
Роман ПРЕДИСЛОВИЕ ПИСЬМО К ЕГО СИЯТЕЛЬСТВУ АРСЕНИЮ АНДРЕЕВИЧУ ЗАКРЕВСК...
Иван Иванович Выжигин - 02 часть
ГЛАВА VIII ВСТРЕЧА ЧИНОВНИКА, ВОЗВРАЩАЮЩЕГОСЯ С МЕСТА, С ЧИНОВНИКОМ, Е...