Аркадий Сергеевич Бухов
«О тихо голодающих»
"О тихо голодающих"
(Силуэты)
Как и перед всяким человеком, жизнь ставила передо мной много выборов и исходов. Приходилось бросать близких людей, милые места, родную работу; проходило сравнительно немного времени, и царапины на сердце рубцевались и заживали. И только один жизненный выбор остался и, наверное, останется навсегда у меня в памяти.
Я стоял в ноябрьский вечер в легком и обмахренном студенческом пальто перед ярким окном колбасной и соображал, что лучше: купить ли мягкую плотную булку, кусок тепловатой колбасы и баночку горчицы или пойти на эти деньги в кинематограф. Голова устала за день, и хотелось есть. Все-таки пошел в кинематограф: кто никогда не волновался перед тем, как сунуть в окошечко кассы полтин-кик, тог не знает, как хороши и вальсы аккомпаниаторши, и тяжелая драма, и приключения полотняного героя, которому все наступают на ногу.
...Я часто вспоминаю этот вечер, когда при мне начинают говорить о голодающих. Действительно, их много, но почему-то меньше всего говорят о тех, кто не кричит о своем голоде, а, робко прихлопывая его посаженной набекрень смятой фуражкой, осторожно несет его в ноябре в легкой шинели, а дома, подстригая хозяйскими ножницами несимметрические лоскутки материи, вылезающие из разных мест, трущихся при ходьбе, совсем забывает о нем.
Я не люблю призывать к благотворительности. Очень стыдно за тупость ближнего, когда ему приходится доказывать то, что он понимать обязан. И все-таки, когда на улице холодно, когда кухарка издали ворчит на кухне, что на базаре ее ограбили продавцы, когда, действительно, домашний обед начинает казаться прожиганием жизни, - вспомните иногда о тихо голодающих людях в студенческих пальто...
* * *
Родители вообще страшно консервативны. Теперешний податной инспектор маленького провинциального городка хорошо помнит, как он жил студентом.
- За пять рублей комната, - сладко делится он воспоминаниями за вечерним чаем, - хоть манеж устраивай... А как кормили за восемь рублей... На четвереньках от стола ползешь... Ну, на удовольствия там... и на все десять рублей. Все-таки человек молодой, повеселиться можно...
По такому подсчету у его сына бессменно должно оставаться еще два рубля, отчет о которых он может испрашивать каждый раз, когда его потомок приезжает домой.
- Балую я Володьку, - со вздохом говорит такой человек, посылая сыну четвертную, - транжирит там...
Когда сын медленно, но верно начинает высчитывать в письмах, сколько раз ему на дню приходится ездить на трамвае, провинциальный родитель хмуро возмущается.
- В каретах Володька разъезжает... Мать избаловала... Ему, видишь ли, рубля в месяц на проезд не хватает... Шансонетку, наверное, шалопая, подхватил... Знаю я их... Тут, конечно, и сорока рублей в месяц не хватит...
Если Володька не приезжает на праздники домой, ему высылается корзинка с сухарями, телячий окорок и шесть рублей деньгами.
"Нужно все-таки мальчишке, - ласково думает отец, - одному швейцару гривенник, другому швейцару гривенник... Так и наберется. А на остальные в театр сбегает. Обрадуется, негодяй, деньгам, в первый ряд полезет..."
И если почтальон в течение недели ходит мимо занесенного снегом флигеля, рождается глухое недовольство.
- Не пишет... Так я и знал: пошли ему деньги - сейчас же завертится... Цену деньгам не знает...
* * *
Это неправда, Володька, розовый, вихрастый, недоедающий, знает им цену. Получив деньги, он запирается в комнате и начинает высчитывать:
- Хорошо, двадцать пять... Двенадцать хозяйке, ну, девять, предположим, обеды... Сорок копеек должен... Четыре рубля мелочи... Три рубля на всякий случай... Два да девять - одиннадцать да четыре... Один... Пять в уме... Нет, не так... Предположим... Три в уме...
Три или пять всегда остаются в уме. Можно не отдать сорока копеек долга, а в воскресенье уходить обедать к знакомым. Тогда останется четыре в уме. А все-таки останется.
Конечно, приходится отказаться от приемов. Завтра обещалась прийти Варя из Пермского землячества и, конечно, ежедневный гость Пулакин. Принять даму без запаса пиленого сахара, баночки черносмородинного варенья и хоть полфунта сухарей - неудобно.
- Сорок, да сорок, да двадцать четыре... Да Пулакин курит и своих папирос не приносит... Итого рубль двадцать восемь копеек... Деньги не велики. Что касается кашне, то от него и отказаться можно. Открытое горло - это даже красивее... Бриться только чаще надо. Впрочем, у Пулакина бритва есть, ремешок можно попросить у его братишки...
Отказаться от приема Вари трудно. Если бы это была Данкина, дело обстояло бы легче. Можно сказать, что он не любит женщин и вообще презирает толпу, это только поднимет его в глазах Данкиной, вызовет обостренный интерес к нему. А рубль может остаться. А Варю нельзя не принять. Правда, идеал женщины - это высокая брюнетка с глубокими черными глазами, думающая о самоубийстве, но все-таки Варя... Ходил же он два раза на публичные лекции о правах материнства и торговом договоре со Швецией, чтобы постоять рядом с Варей в проходе, оберегая ее демонстративно высунутым локтем.
- Нет. Варю принять надо. В конце концов, если говорить по правде, сколько ученых говорят, что два-три дня посидеть на растительной пище не вредно, а, наоборот, укрепляюще действует на нервы. Конечно, растительную пищу найти трудно, но чай с булкой ничуть не хуже растительного. Варю принять надо. Даже Данкину пригласить надо. Пусть Варя лично убедится, как он умеет обращаться с женщинами, даже вешающимися на шею.
* * *
В прошлом месяце его постоянная привычка увлекаться окончательно подрезала его расчеты. Конечно, он мог сам догадаться, что Никурина пустая женщина и ищет только светских развлечений и что, приглашая в театр даму, нужно быть готовым ко всему, но этого он не ожидал никак. Оказалось, что Никурина гулять не любит, и за два шага от театра пришлось, не торгуясь, брать извозчика, за простую плитку шоколада в буфете, вызвавшую искреннее и веселое недоумение, в театре берут то, что хотят, а извозчик, - кажется, первый извозчик у театрального подъезда, на долю которого достается самый беззащитный из выходящих зрителей, - довезя его с Никуриной до дому, потребовал такое несоответствующее вознаграждение за свои услуги, что Володя долго и хмуро думал о том, как он будет адвокатом и откажется от защиты первого же подсудимого, если у него в роду был кто-нибудь извозчиком.
Хозяйка возмущалась тоже.
- Ну, пять дней могу ждать, а восемь, да еще получить без четырех рублей - извините. У меня брильянтовой лавки нет, чтобы квартирантов даром держать...
Конечно, какао по утрам гораздо питательнее, чем чай, но раз его нет, человек от этого не погибает. Не погиб и Володя. А платить по два рубля за банку да молоко еще каждый день, - в конце концов, мотовство очень неумный порок.
* * *
Ни один отдыхающий миллионер не обедает так долго, как студент в университетской столовой.
- Товарищ, это к чему очередь? А, к первому. Спасибо.
В течение времени, какое нужно простоять перед кассой столовой, чтобы получить билетик, можно спокойно пообедать, прочесть газету и подумать о вечернем чае.
Билетик получен. Теперь нужно захватить тарелку, нож, вилку. Здесь очередь сравнительно небольшая. Семнадцатый. Приходит через шесть-семь минут. Потом очередь у пищи. С горячей тарелкой, из которой при каждом толчке выплескивается жидкий, нежно-синего цвета, суп, обладатель сокровища долго обходит занятые, с непомерной густотой населения, столы. Садится, быстро проглатывает и начинает с молодой беззастенчивостью лгать окружающим.
- Я, знаете, черный хлеб - во как люблю... Тарелка супа и шесть кусков... Правда... Даже сейчас седьмой возьму. У меня какое-то тяготенье к демократическим кушаньям...
В это время мысль работает неуклонно и тупо: "Второе - девять. Если взять чай - еще четыре копейки... Сегодня, наверное, придет Пулакин. Значит, нужно снова покупать белого хлеба... Подумаешь - второе... Нужно оно кому-нибудь..." Через шесть минут после выхода из столовой на улицу в нос обидно и больно ударяет струя теплого, сладковатого пара из булочной, куда кто-то вошел, оставив дверь на полминуты открытой.
"Собственно говоря, - соображает человек, запрятавший красные руки в карманы, - домой можно дойти пешком... Все равно прогуляться..."
Конечно, выбрать наиболее привлекательное из мучных прелестей и заплатить за них тридцать копеек не трудно, но как нужно глубоко засунуть под пальто пакет с теплыми булками, чтобы они в течение сорока минут не успели окоченеть и потерять своей первобытной прелести.
Вы знаете, что такое испытывать на себе взгляд сытого и доброго человека, который угадал, что вы сегодня не обедали?
- Я? Нет, спасибо... Сыт, сыт... Только что... гуся ел. Да, да, уверяю вас, жирный такой... Потроха там и все...
- А мы как раз обедать... Может, все-таки пойдете? Агаша, подали? Хорошо. Идемте, молодой коллега...
Молодой коллега собирает всю силу воли и с дрожью в голосе отказывается.
- Да нет, уверяю вас... Так сытно... так сытно...
- Может, все-таки пошли бы?
- Помилуйте... Я так сыт. Вы не верите?.. Честное слово... Прямо не знаю, как от стола встал...
Странно - обеспеченный человек, даже не обжора, редко заставляет себя упрашивать. Он идет вместе со всеми к столу и медленно ковыряет пищу. Испортит котлету и останется доволен. И вы довольны, что гость нестеснительный.
Попробуйте позвать обедать студента, которого вы вызвали по объявлению для переписки какого-нибудь доклада. С августа месяца он не ел домашнего борща и утки; во время своего глухо произносимого отказа он уже переживает свой будущий рассказ приятелям о том, как его закармливали в доме одного буржуя, - но не идет.
* * *
Может быть, вы обратили внимание, как разговаривают с конфузливыми и робкими студентами швейцары. Если такой неудачник оставляет свои галоши внизу, в швейцарской, спустись обратно, он находит их непременно в стороне от других. Он долго ищет их в общей груде. Швейцар упорно молчит, погруженный в чтение газет.
- Вы не видели ли... - робко обращается к нему студент.
- Кого-с? - не отрывая глаз от газеты, спрашивает швейцар.
- Галоши, вот тут оставил...
- Рваненькие такие? Тут-тут...
Ноги не попадают быстро в галоши. Тем более что мокрая газетная бумага, заложенная в носок одной из них, выкатывается грязным клубком, и ее надо запихивать туда пальцем.
Швейцар солидно встает и открывает дверь. Как муха на последнем волоске паутины, жертва в рваных галошах глубоко засовывает руки в карман, с целью вывернуть оттуда вместе с носовым платком и спичечной коробкой маленький гривенник.
Гривенник при ближайшем рассмотрении оказывается пятиалтынным и молчаливо тонет в хищной руке.
- Покорно благодарим.
И когда захлопывается дверь и резкий снег ударяет по лицу мокрой пощечиной, бывший обладатель пятиалтынного хмуро подымает плечи и тяжелым вздохом вырывается из него:
- Свинья... Заелся...
* * *
Очень жалко, если вы не проходили этого испытания, тогда целую жизнь вы осуждены на домашние ссоры из-за обедов, холода в комнате и на искреннее страдание из-за ветхости костюма.
1915
Аркадий Сергеевич Бухов - О тихо голодающих, читать текст
См. также Бухов Аркадий Сергеевич - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :
Парус
Человек, который хочет напакостить, никогда не приходит к нам с каким-...
Первое поручение
Красивая и сладкая, как торт на банкете, мечта - неотъемлемое право юн...