Аркадий Сергеевич Бухов
«Как я писал для эстрады»

"Как я писал для эстрады"

Обычно, когда какого-нибудь автора просят написать что-нибудь для эстрады, его извиняющимся голосом предупреждают:

- Только уж как-нибудь без этого... без литературщины... Без этих, знаете, тонкостей... Сами понимаете: эстрада...

Последняя фраза обыкновенно произносится с тем скорбным выражением, с каким шофер перевернувшегося такси, вылезая из-под машины, объясняет подбежавшим пешеходам:

- Сами понимаете: мостовая.

Поэтому у меня к эстрадным заказам всегда немного тревожное отношение. Несколько раз я пытался самостоятельно засесть за эстрадный репертуар и хорошо помню, какое гнетущее впечатление это производило на окружающих. Даже скромная и почтительная домашняя работница глухо ворчала перед невидимым для меня собеседником:

- Тише, черт... Не бубни... Хозяин острить сел. С жиру бесится... Лучше уж запил бы - всем спокойнее было бы...

Но однажды все же я засел писать по специальному заказу. Нужно было одному приятелю-эстраднику дать две веселых сценки для чтения. Я написал ему легкий разговор на свежие литературные новости и игривый диалог на иностранные темы. По-моему, я написал очень хорошо. К сожалению, это было чисто личное впечатление. Утром оно в значительной степени изгладилось, когда я принес приятелю обе вещицы.

- Послушай, - грустно сказал он, прочтя их и окинув меня сожалеюще-безнадежным взглядом, - это же "Война и мир".

- Мне кажется, - тихо возразил я, - это значительно короче и с несколько другим уклоном.

- Ну, "Обрыв", - уступил он и с чисто дружеской любезностью добавил: - Ну, "Отцы и дети", если хочешь, не говоря уже о "Портрете Дориана Грея"...

- Что же тебе здесь не нравится? - несколько обиженно спросил я.

- Все, - деловито подтвердил он, - начиная от той строки, которую принято считать первой, и кончая той, которую мы условились считать последней... Ты знаешь, - вдохновенно говорил он, смотря на мою рукопись, как на мышь, попавшую за рукав, - если бы я стал читать эту вещь, в публике началось бы редкое и любопытное соревнование: какой из рядов окажется наиболее сноупорным.

- Разве так нелитературно?

- Чудовищно литературно. Это похоже на труд молодого профессора по семинарию Достоевского. Исправь. Проще, ударнее, примитивнее.

Меня самого это заинтересовало. Я ушел домой и стал выправлять. Все мое остроумие я направил применительно к психологии стандартного конферансье, еще не прошедшего через комиссию по ликвидации неграмотности. Герои моих сценок острили так, что их выкинули бы из буфета небольшого вокзала подъездной железной дороги. Если бы я напечатал несколько таких вещей в журналах, мне бы пришлось через некоторое время переменить свою профессию литератора на не менее почетную, но в другом стиле, профессию смазчика вагонов.

На другое утро я снова был у приятеля.

- Это уже лучше, - одобрительно сказал он, пробежав рукопись, - это уже на что-то похоже. Такую вещь смело можно было бы прочесть на торжественном выпускном акте любого епархиального училища прошлого столетия. Исправь. Нужно попроще, примитивнее, понятнее... Помни - это эстрада.

- Ну, знаешь, - возмутился я, - больше уж я не могу... Нельзя же так, например, острить: "Умеете ли вы говорить по-французски? Нет? Ну, тогда дайте мне взаймы три рубля".

- Как ты сказал? - удивился он, быстро доставая бумагу и карандаш. - А ну-ка, повтори...

- Я говорю, - уже возмущенно кричал я, - что нельзя писать таких острот... Ты еще выйди на эстраду и заяви: "А я, знаете, лучше всякого авиатора - без пропеллера могу со службы вылетать..."

- Погоди, погоди... Как, как? - И рука его быстро бегала по бумаге.

Возмущенный его тупостью и чувствуя себя оскорбленным как автор, я осыпал его теми седобородыми остротами примитивного характера, за которые не подают руки даже и в самых захолустных городах.

Он блаженно улыбался и записывал...

- Надеюсь, что ты все-таки придешь на мое выступление завтра, - уже заискивающе попросил он, когда я взялся за шляпу.

В глазах его я заметил какое-то странное выражение почтительности и удивления.

- Хорошо, - проворчал я, - зайду.

Я действительно пошел. Мой приятель выступал четвертым номером. Он вышел, напудренный и эффектный. Зал замер выжидающе.

- Встречаются, - начал он, - два гражданина. Один из них спрашивает: "Говорите ли вы по-французски?" - "Нет", - отвечает другой. "Ну и великолепно, тогда дайте мне три рубля взаймы..."

В зрительном зале наступила тяжелая пауза. Кто-то порывисто крякнул и зашелестел газетой.

- А вот, - уже более робко продолжал приятель, - встречаются два человека. Один грек говорит другому греку: "А как вылетишь без аэроплана?" А другой грек говорит...

Вторая пауза оказалась еще более тяжелой. Зрители стали конфузливо переглядываться. Я осторожно вышел. Через полчаса я встретил приятеля около вешалки. Он сердито надевал калоши. Увидев меня, он развел руками и обиженно сказал:

- Не приняли Не понимаю, что сделалось с публикой.

- Поумнела, - сочувственно вздохнул я, - ничего не поделаешь. Не тебе одному трудно.

Он растерянно посмотрел по сторонам, махнул рукой и ушел.

С этих пор я никогда не пишу для приятелей эстрадного репертуара.

1934

Аркадий Сергеевич Бухов - Как я писал для эстрады, читать текст

См. также Бухов Аркадий Сергеевич - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :