Василий Боткин
«Письма об Испании - 06 Севилья. Июнь.»

"Письма об Испании - 06 Севилья. Июнь."

Находясь в самом сердце Андалузии, могу, наконец, положительно сказать: красота испанской природы, о которой столько наговорили нам поэты, есть не более как предрассудок. Я разумею здесь красоту природы в том смысле, как представляют ее себе видевшие Италию. Правда, на юге Испании растительность так величава и могущественна, что. перед ней растительность самой Сицилии кажется северною, но "это только редкими местами; африканское солнце, так сказать, насквозь прожигает эту землю; в Алмерии,72 например, уже три года как не было дождя, и жители южных берегов Испании беспрестанно переселяются во французские владения Африки.73 Здесь часто случается, что на три мили в окружности невозможно найти воды. Не думайте, однако ж, чтоб эта пламенная природа не имела своей особенной, только ей одной свойственной красоты. Она здесь не разлита всюду, как в Италии; в ней нет мягких, ласкающих итальянских форм: здесь она или уныла и дика, или поражает своею тропическою, величавою роскошью. По дороге из Кордовы в Севилью, например, возле иного cortijo (Так называются здесь маленькие фермы (дворики).) нет ничего, кроме одинокого апельсинного дерева; но надобно видеть, что это за могучий ствол и как широко раскинулось оно своими густыми ветвями; апельсинные деревья Сицилии покажутся перед ним не более как отростками. Здесь каждую минуту чувствуешь, что имеешь под ногами огненную землю, не любящую золотой середины, на которой или корчится от зноя всякое растение, или там, где влаге удастся охладить жгучие лучи солнца, растительность вырывается на воздух, с такою полнотою красоты и силы, с такою роскошью, что здесь, особенно в горах, эти чудные оазисы середи каменистых пустынь производят совершенно особенное, электрическое впечатление, о котором не может дать понятия кроткая и ровная красота Италии. Здесь и пустыня (despoblado), и голые, рдеющие на солнце скалы, и растительность дышат какою-то сосредоточенной, пламенной энергией.

По дороге из Кордовы сюда все напоминало мне, что я нахожусь на другой почве, между другим народом. Несмотря что летнее солнце жгло здесь уже четыре месяца, местами могучая растительность сохранила еще свою густую, темную зелень. В 4 часа дилижанс наш остановился обедать в Эсихе, и так как в дорогу мы должны были отправиться поздно вечером, то я тотчас же после обеда пошел бродить по городу и нечаянно вышел на площадь. Мавританский элемент не только оставил глубокие следы в Андалузии: он сросся здесь со всем, его чувствуешь и в народных напевах фанданго, и в языке, и в обычаях, и в привычках. Одежда, дома, улица, физиономия - все носит на себе мавританский тип. Площадь этого городка окружена домами в арабско-испанском вкусе, ярко расписанными. День был воскресный,74 и площадь была полна народу в праздничных платьях. Разноцветные андалузские куртки с пестрыми арабесками, короткие, в обтяжку триковые штаны, синие, зеленые, коричневые, с шелковыми кистями, падающими на белые чулки a jour, цветные башмаки, пестрый, шелковый платок на шее, повязанный в один раз, с концами, продетыми в кольцо, низенькая, набекрень шляпа, - весь народ состоял из щеголей. В этом ловко, в обтяжку сидящем платье анлалузцы сохраняют всю свободу, всю непринужденную грацию движений. Начинало уже темнеть; я зашел в первую попавшуюся кофейную освежиться от удушливого жара (Эсиха считается самым жарким местом Андалузии)75 и нашел там своих дорожных товарищей испанцев; они пригласили меня сесть с ними. Часа полтора незаметно прошло в разговорах; несколько стаканов слегка замороженного апельсинного сока (naranjada) совершенно освежили меня; время было отправляться к дилижансу. Я отдаю слуге деньги; "esta pagado, caballero" (заплачено),- отвечает он. Я взглянул на моих трех товарищей, никто из них не подавал виду, что заплатил за меня, даже некого было мне поблагодарить за эту приветливость. Это один из множества случаев, которые встречаются здесь со мной беспрестанно, и как, по-видимому, ни ничтожны они, но могут встречаться в одной только Испании. Простите, если я надоедаю моими мелкими заметками и повторениями: в стране, нравы и обычаи которой так резко разнятся от общеевропейских, всякая мелочь невольно как-то становится предметом особенного внимания.

Я писал уже, что в самый день моего приезда застал я здесь великолепный бег быков - corrida de toros (испанцы не называют боем, а бегом быков). "Как кстати вы приехали: сегодня день быков!" (dia de toros - так называется день, в который дается бег).76 Этими словами встретил меня хозяин гостиницы, в которой остановился я. "Надобно заранее взять место, после не достанешь; ваша милость охотник (aficionado)?".- "Я никогда еще не видал". "Прекрасно! Нигде в Испании нет таких бегов, как в Севилье; сегодня шпагой будет Чикланеро, ученик славного Монтеса". - Наскоро пообедав, отправились мы в цирк. Дорогой встретил я моих дорожных товарищей севильян - и едва узнал их; в дилижансе они были в сюртуках, а теперь в щегольских андалузских костюмах.

Наконец увидел я эти знаменитые корриды! Две корриды в течение двух недель - это было слишком для моих неопытных нервов! С усилием беру перо, чтоб рассказать о моих впечатлениях.

Ничто не может дать такого полного понятия о наслаждениях, страстях, характере и физиономии испанского народа, как corrida de toros, самое высшее, самое любимое из его удовольствий. Никакая заманчивая афиша, никакая новая пьеса не возбудят в народе такого живого любопытства, как это простое и всегда однообразное объявление о беге быков; извозчик, cigarrera, (Женщина, работающая на сигарной фабрике.) водонос пообедают куском хлеба с чесноком или даже вовсе не будут обедать, но уж ни за что не пропустят бега. За четыре дни красные афиши извещают об имеющем быть corso de toros; (бое быков (исп.).) тут же подробно объявляется, сколько быков будут поодиначке выпущены в цирк, с означением, с какого каждый пастбища и кому принадлежит; затем следуют имена picadores (сражающихся на лошади с копьями) и matadores (убивающих быка шпагами), участвующих в бое.

Plaza de toros (Арена для боя быков (исп.).) находится за городом: это большой цирк, выстроенный амфитеатром и окруженный ступенями, без крыши, вследствие чего места в тени дороже мест на солнце; для высшего общества назначена верхняя галерея: это самые дорогие места. Деревянный барьер, укрепленный толстыми столбами, отделяет от поля сражения пространство шага в два ширины: здесь убежище toreros - общее название каждого участвующего в цирке в бое с быком. Когда бык сильно теснит или настигает их, они, поставя ногу на уступ, сделанный в заборе, прыгают через него с удивительною быстротою и ловкостию.

Больше десяти тысяч зрителей занимают ступени и галерею амфитеатра, и, смотря на все эти оживленные лица, на страстность движений, разговоров, физиономий, вам бы трудно было узнать здесь тех испанцев, которых вы считаете таким важным и серьезным народом. Никакой театр в мире не может дать малейшего понятия о том страстном ожидании, об этом тревожном одушевлении, каких исполнена публика перед начатием бега; да и дело здесь, правда, идет не о Рубини,77 не о Гризи78 или Фредерике Леметре,79 а о Севилье-Пикадоре,80 о Чикланеро,81 la primera espada de Espana (первая шпага Испании),82 после знаменитого Монтеса,83 а наконец и сами дикие быки: это тоже трагедии очень почтенные! Доктор и хирург прибыли, священник с дарами занял место в кулисах театра, пикадоры уже на лошадях в арене; коррехидор (начальник города) подал знак из своей ложи, труба заиграла, ворота барьера отворились.

Бык, выходя из своего темного стойла, ослеплен светом, оглушен криками толпы; бодро выбегает он на арену, с любопытством поднимает голову, осматривается. Он пошел в сторону - это плохой бык: хороший бык должен тотчас же броситься на пикадора. Бык снова останавливается, с удивлением смотрит вокруг, понурил голову и стал взметывать песок передними ногами. По всему видно, что он не хочет биться; надобно будет раздражить его. Chulos (Чуло (ист.).84) подбегают, размахивая своими капами; (Capa на языке цирка называется кусок красной ткани, махая которою cbulo раздражает быка.) пикадор подъезжает, становится перед ним: бык должен биться.

Пикадор сидит на скверной лошади, глаза у ней завязаны. Он вооружен копьем, которого острие, длиной с булавку, может только уколоть, но не ранить быка; одежда его состоит из широких замшевых панталон, подбитых железом и деревом, которые защищают ноги от ударов рогов; от этого пешком он едва может передвигать ноги, и когда бывает опрокинут вместе с лошадью, то не в силах подняться без пособия chulos; на нем андалузская куртка и серая с большими полями шляпа. Седла у них высокие, турецкой формы, стремена железные, на манер высоких галош; только с помощию длинных и острых шпор управляют они своими бедными клячами. Пикадор становится всегда так, чтоб иметь быка с правой стороны: когда бык бросается на лошадь и нагибает голову для удара, пикадор должен остановить этот взмах упором копья непременно в затылок и в ту же минуту отъехать влево. Если лошадь легка и поворотлива, а пикадор силен и искусен, то удар минует лошадь, но это случается очень редко. Если же пикадор не умел хорошо стать, если удар копья сделан неловко и неметко - горе ездоку, а главное - горе лошади! Бык поднимает ее на рога и опрокидывает вместе с ездоком. Но в это мгновение chulos окружают их: одни поднимают пикадора, другие, махая красными капами перед глазами быка, стараются отвлечь его внимание от пикадора: глупое животное бросается на них, chulos мгновенно рассыпаются в стороны. Но раз, назад тому несколько лет, с знаменитым пикадором Хуаном Севилья85 случилось следующее: выпущенный в арену бык был превосходной андалузской породы, силы и легкости неимоверной. Грозно выбежавши на арену, он тотчас же напал на пикадора, нанес лошади страшный удар рогами и опрокинул ее вместе с седоком. Chulos по обыкновению бросились отвлекать его в сторону; но бык, против обыкновения, не обращая на них внимания, устремился на пикадора, с дикою яростью начал его топтать, бодать рогами в ноги; и вдруг заметя, что удары его только скользили по ним, он перескакивает на другую сторону и наклоняет голову: удар рога приходился пикадору прямо в грудь. Хуан Севилья, мгновенно приподнявшись с отчаянным усилием, одною рукою схватывает быка за ухо, а другой запускает пальцы свои в ноздри быку и в то же время прижимает свою голову к голове бешеного животного... Напрасно бык его тряс, топтал ногами, бил об землю: никакими усилиями не мог он освободиться от пикадора и наконец, побежденный человеком в этой страшной борьбе, обратился на chulos. Севилья отпустил его; все думали, что его подымут замертво; но только что поставили его на ноги, как взбешенный Севилья выхватывает у одного chulos капу и, едва переступая ногами, от тяжести своих подбитых железом панталон, хочет снова привлечь к себе быка. Насильно вырвали у него капу. Ему подвели лошадь; дрожа от гнева, бросается он с копьем своим на быка, середи цирка, не рассчитывая своего положения. Сшибка двух противников была ужасна, и бык и лошадь пали на колени...86

Согласитесь, что здесь слава не приобретается даром.

Обыкновенно в цирке два пикадора; два и три других ждут за барьером, чтоб заменить их в случае смерти, раны или сильного ушиба. Двенадцать chulos рассыпаны на арене; они все пешком и должны беспрестанно помогать друг другу. Одни из них, как я сказал, отвлекают быка, другие поднимают пикадора и раненую лошадь: рога быка целиком проткнули ей живот..; Вы думаете, что она не двинется уже с места! - Напротив: что нужды, что бедное животное ранено насмерть, что кровь льется из двух его зияющих ран, что внутренности его висят и влачатся по земле, что его ноги путаются в них, - ничего: пока лошадь может держаться на ногах, она годится еще для одного удара. Если лошадь подняться не в состоянии, пикадор выходит с арены и тотчас же въезжает на нее на свежей лошади.

Андалузские быки знамениты своею дикою яростию: они невысоки, с ногами очень тонкими и так легки, что догоняют лошадь на бегу и иногда перепрыгивают через трехаршинный барьер; шерсть у них гладкая и лоснящаяся, рога длинные и заостренные. Если бык хорош - на языке цирка это значит не трус, то один оставляет на месте пять и шесть лошадей и как мячи катает пикадоров по земле. Тогда-то раздаются страстные рукоплескания: "Bravo, bravo, toro!" ("Браво, браво, бык!" (исп.).) - кричат со всех сторон. Но не умер ли пикадор? Не ушибся ли, не ранен ли? Э! об этом никто не заботится: это дело священника и хирурга. Правда, что это не часто случается, да главное в том, что об этом никто не думает. Но как хорош, как красив бык, когда, опрокинув трех, четырех пикадоров, он один гордо бегает по завоеванной им арене! Chulos не смеют более раздражать его; его бешеные, налившиеся кровью глаза исполнены дикого торжества; арена пуста, на ней лежат только трупы убитых им лошадей; в ярости он снова поднимает их на окровавленные рога свои, взбрасывает, раздирает...

Подают знак бандерильерам.

Ловкие, быстрые, увертливые, одетые великолепно, на манер Фигаро в "Севильском цирюльнике": шелковые чулки, башмаки, атласная с шитьем куртка и штаны, - бандерильеры (banderilleros) выбегают на арену, держа в руках две коротенькие палочки, или, точнее, стрелки с загнутым острием, обернутые цветной разрезанной бумагою. Бандерильеро прямо бежит к быку, который, удивленный такою дерзостию, вскачь бросается на него. Уж бык держит его почти между рогами, но в ту самую минуту, когда он наклоняет голову, чтоб поднять его на рога, бандерильеро втыкает ему две свои стрелки, по обеим сторонам шеи, быстрым, мгновенным, невероятно увертливым движением корпуса уклоняется от удара и убегает. Заметьте, что он не может воткнуть свои стрелки иначе, как ставши совершенно близко и прямо перед быком, почти между рогами его. Какое-нибудь развлечение, малейшая нерешимость, сомнение тотчас могут погубить его. За одним бандерильеро, при мне, бык бросился в погоню; уж бандерильеро поднимал одну ногу на барьер, как бык настиг его и взбросил на воздух... бандерильеро встал невредим, только атласная куртка на левом боку была разорвана: он попал между рогами. Если бандерильеро, втыкая стрелки, по несчастию, упал, то должен лежать без движения. Бык редко бьет лежачего, не из великодушия, а потому, что, нанося удар, он большею частию закрывает глаза и, таким образом, пройдет по человеку, не заметя его. Но иногда он останавливается, начинает его обнюхивать, точно ли он мертв, и потом, отойдя несколько, наклоняет голову, чтоб поднять его на рога. Но chulos и товарищи бандерильеро тотчас же отвлекают его в сторону.

Надобно видеть быка, который, чувствуя в шее боль от воткнутых крючков стрелок, носится с ними по арене, трясет их, прыгает, яростно мычит; тут прибегает другой бандерильеро и втыкает ему две другие стрелки, потом третий, четвертый. Если же бык не из храбрых, если он не тотчас же нападает на пикадоров, а более отходит от них в сторону,- fuego, fuego! (огня, огня!)-раздается со всех сторон, - надобно раздражить быка огнем. Тогда бандерилъеры втыкают ему стрелки, обвитые фейерверком с фитилем из тлеющего трута. Фейерверк загорается, трещит, хлопает, жжет шею быка - и что за прыжки, что за удивительные скачки тогда делает бык и что за безумный хохот овладевает зрителями!

Наконец ярость животного достигла высшей степени, и теперь только должна начаться настоящая битва, битва один на один: звук трубы вызывает матадора. Бешеное животное мечется по арене, chulos и banderilleros скрылись, арена пуста. Тогда входит на нее матадор в самом великолепном андалузском костюме, красный плащ небрежно накинут на левое плечо, в правой руке держит он короткую шпагу, в левой красное покрывало (muleta). Он идет с важностию, каждый шаг его обдуман и рассчитан. Он шпагой отдает честь коррехидору, городовому правлению и останавливается.

Тут наступает минута торжественная. Бык, задыхаясь от бешенства, завидя матадора, бежит на него - и, словно почуя страшного врага, вдруг останавливается, наблюдает его, рассчитывает свой удар. Чикланеро молод, прекрасен, одет в атлас, бархат и золото, гибок, сложен удивительно. Он сбрасывает с плеча красный плащ; каждое движение его исполнено решительности и хладнокровия. Подумайте об игре, которую играет этот человек, подумайте, что редкий матадор умирает в постели, а почти все оканчивают жизнь свою на поле битвы! И от чего зависит его жизнь? От одного неверного шага, от одного чуть-чуть уклончивого движения быка, от малейшего камешка, который покатится у него под ногами. Ошибка в расчете на один шаг - и его ждет неизбежная смерть; он сделает два круга по- арене - на рогах у быка, как это случилось с Ромеро,87 в свое время "первой шпагой Испании". Удалясь на старости лет на родину, честно жил он плодами своих прежних подвигов, как, не знаю, по случаю какого-то торжества, Мария Луиза,88 жена Карла IV и мать покойного короля, желая придать этому торжеству больше блеска, непременно захотела, чтоб Ромеро участвовал в "беге быков", назначенном по этому случаю. Ромеро отказался: "Я уж состарился, - говорил он, - бог сохранил меня от стольких опасностей, не должно искушать милосердие божие". Но тут замешался каприз женщины и королевы, надобно было сделать по ее желанию, и глава матадоров погиб жертвою своей сговорчивости. Неизвестно, что именно, какой неожиданный случай обманул его опытность и обычную ловкость: бык уловил его, поднял на рога и, словно зная, какого врага победил он, бешено помчался с ним по арене.

Но в корридах есть свои законы, как в дуэли; нарушить их так же постыдно, как постыдно изменнически убить своего противника; например, матадор должен наносить быку удар не иначе, как в то место, где оканчивается шея и начинается спинной хребет. Удар должен быть сверху вниз. В тысячу раз почетнее для матадора умереть, нежели нанести удар снизу, сбоку или сзади. Шпага матадора не длинна, но широка, толста и остра с обеих сторон; рукоять ее очень мала, для того чтоб при ударе можно было упирать ее в ладонь. Но чтоб убить быка, матадор должен сперва узнать в подробности его характер. От этого знания зависят не только слава и мастерство, но самая жизнь матадора. Каждый бык имеет свой особенный характер, который необходимо узнать. Быки вообще разделяются на прямых, простых, ясных (francos, sencillos, claros), на раздражительных (de sentido) и хищных (abantos); на тех, которые легко поддаются обману мулеты (кусок красной ткани на дереве, которую держит матадор в левой руке), и на таких, которые, напротив, не упускают из виду движений человека. Есть быки коварные (cobardes), которые наносят удары неожиданные, не подавая о них прежде ни малейшего вида. Кроме этого, бывают быки, которые хорошо видят вблизи и дурно вдали, и наоборот; наконец, такие, которые хорошо видят одним глазом и дурно другим, и проч. Все эти особенности каждого быка должен всякий torero, а тем более матадор, изучить тут же на месте, в арене, потому что первое и необходимое условие бега, чтоб быки никогда прежде не были в цирке, даже для шутки, как это случается на деревенских праздниках с молодыми быками (novillos), о чем я уже говорил. Такого рода опытный бык делается очень опасным.

Нельзя представить себе ничего увлекательнее этого страшно волнующего зрелища, когда матадор и бык приближаются друг к другу; каждый наблюдает за своим противником. Беспрестанно меняют они свои маневры, словно отгадывая взаимные намерения. Иногда бык не тотчас устремляется на матадора, а подходит медленно, чтоб взять себе больше пространства и напасть на своего противника только тогда, когда он будет к нему так близко, что не может уклониться от натиска. Словно по какому-то предчувствию, бык не вдруг бросается на матадора: или, может быть, это спокойное, грозное по своему хладнокровию ожидание его удара внушает быку некоторую робость. Почти всегда он останавливается перед матадором й всматривается в него; с видом угрозы трясет головою, скребет копытом землю и не хочет двинуться вперед; иногда начинает медленно отступать, стараясь привлечь матадора на средину цирка, где он не в состоянии от него уйти. Иной бык, вместо того чтоб, по обыкновению, нападать прямо, подходит сбоку медленно, прикидываясь усталым, и, рассчитав удобное для удара расстояние, вдруг, мгновенно бросается на матадора. Но это исключение; большею. частию бык останавливается прямо перед ним. Оба стоят как вкопанные; каждый следит за движениями своего противника. Малейшее движение головою, ухом, взгляд в сторону - все это для опытного и искусного матадора верные признаки намерений его врага. Матадор взмахивает мулетой и опускает ее, закрывая ею от быка свои ноги. Это движение раздражило быка, он бросается на матадора: сила взмаха такова, что удар, кажется, разбил бы целую стену... легким, почти незаметным движением тела уклонился матадор от удара, подставив ему свою мулету и подняв ее над рогами бешеного животного.

Но матадор только еще изучает своего врага; несколько раз повторяет он эти так называемые pases de muleta и, уже вполне узнавши быка, располагается нанести ему смертельный удар. Он становится прямо против него и ждет. Эти минуты надобно видеть, надобно испытать их: восклицания, остроты умолкают; десять тысяч зрителей словно каменеют; ни один вздох не прерывает мертвой, томительной тишины. В эти минуты юное, прекрасное лицо Чикланеро покрывалось матовою бледностью, из которой ярко сверкали его большие черные глаза, ноздри расширялись. Бык делает шаг вперед и снова останавливается; они так близко друг к другу, что матадор уже прицеливается шпагою... еще секунда - и бык бросается... но в то самое мгновение, как бык делает головой размах, чтоб поднять матадора на рога, он, чрез его наклоненную голову, вонзает ему всю шпагу в то место, где оканчивается шея и начинается хребет... бык вдруг прерывает свой взмах, несколько капель крови брызнули ему на шею, ноги его дрожат, подгибаются, бык падает без движения. Надобно видеть, что за минута бешеного восторга следует за томительными, невыносимо тяжкими минутами битвы! Словно каждый избавился от давившего его кошемара; дикий, необузданный энтузиазм овладевает зрителями, как будто каждый празднует свое избавление от смертной опасности. Что перед этим восторгом все возможные восторги театральной публики! Никогда никакой актер в мире не получал себе такой награды. С лицом, на котором медленно исчезает бледность, обходит матадор цирк, приветствуемый зрителями. К нему летят шляпы, его встречают восторженные рукоплескания: "bravo, bravo, Chiclanero!" Понятно, что для таких минут обожания рискуют жизнию.

Но отличный удар случается не всегда: на двенадцати убитых быках я видел его только четыре раза. Если удар верен, то есть, если лезвие, пройдя между шеей и хребтом, достало до сердца, бык тотчас падает, словно пораженный молниею; но чаще всего матадор принужден раза два, иногда три, повторять свой удар. Может быть, в энтузиазме зрителей за отличный удар участвует и благодарность за избавление их от неприятного зрелища смертных страданий быка; чрезвычайно тяжело видеть, как сильно раненный бык начинает шататься по арене, пренебрегая капами chulos, жалобно мычит, захлебываясь своею кровью, ищет места умереть, сгибает передние ноги, ложится, протягивает голову и умирает; если же смертные судороги продолжаются, к нему сзади подкрадывается cachetero и дает удар кинжала в затылок, чтоб покончить его страдания. Замечательно, что у быка всегда есть любимое место в арене - это то, на котором он остановился тотчас по выходе из стойла в арену. Иногда с трудом можно заставить его с него сойти. Большею частию он идет умирать на это место или ложится возле убитой им лошади. После этого отворяются одни из ворот барьера, выезжает, пара роскошно убранных мулов, вывозят постепенно трупы убитых лошадей и быка; на кровавые следы посыпают песку и впускают нового быка; так продолжается до шести и даже до восьми быков. Это называется полубегом (media corrida);89 в прежнее время полная коррида состояла из 16 быков.

Я не в состоянии описать того мучительного, невыносимого волнения, которое овладело мною при бое матадора с первым быком; при втором, третьем, четвертом оно все усиливалось. Бой каждого быка не есть одно только повторение предыдущего: я уж сказал, что каждый бык имеет свои особенности, свой характер, и потому бой с каждым представляет свои случайности, свои неожиданности, каждый бой есть отдельная, новая драма. А этот красивый, великолепный юноша с своею маленькою шпагою против животного, разъяренного до бешенства, - юноша, которого жизнь зависит от малейшей неверности руки, потому что во время удара один рог быка проходит у него под мышкою и- раз даже вырвал у него платок, выставившийся из кармана на груди...

волнение мое сделалось невыносимым, но я не в силах был отвести свои глаза от цирка, в голове у меня мутилось, я готов был упасть в обморок и не мог дождаться смерти пятого быка. Когда я вышел из цирка, солнце закатывалось, в воздухе разливался чудный золотистый пар, вечерний прохладный ветерок напоен был запахом апельсинных деревьев.

При втором беге я был уже несколько покойнее и хотя в страшном волнении, но мог досмотреть его до конца. После него выпущен был в цирк молодой бык (novillo) для забавы зрителей; толпы бросились в арену. На рогах у быка надеты были деревянные шары, обтянутые кожей, чтоб удары его не могли быть смертельны. Боже мой! Всякий наперерыв старался раздражить быка плащами, поясами, шляпой; сколько плащей разлетелось в куски, сколько в этой свалке истоптал бык народу! Несколько человек вынесены были без чувств. Но зато и сколько смеху, острот, радостного хохота...

Не думайте, впрочем, что достаточно только смелости и ловкости, чтоб избегать ударов раздраженного животного; для этого необходима особенная наука. Передо мною лежит книга знаменитого Франсеско Монтеса, теперь "первой шпаги Испании", под названием: "Tauromaguia completa, о sea el arte de torear en plaza tanto a pie como a caballo" ("Полная тавромахия, или Искусство биться с быками в арене пешим и на коне").90 Я советую всякому путешествующему по Испании прочесть ее: бой с быками получит для него особенный интерес, именно интерес искусства. Книга начинается историческим обозрением этой забавы в Испании и защитою ее от нападков иностранцев. Прежде бой с быками был исключительною забавою высшего дворянства, даже сам Карл V убил копьем несколько быков на празднестве, бывшем в Вальядолиде, по случаю рождения его сына Филиппа II.91 Все прежние короли Испании были страстными любителями этой забавы, в числе матадоров находятся имена первых испанских фамилий.92 Это была дворянская забава, в которую простой народ не мешался: он бывал только зрителем. Так продолжалось до восшествия на испанский престол Бурбонов. Филипп V терпеть не мог боя с быками; Карл III презирал людей, в нем участвующих, и, наконец, вовсе запретил эту забаву.93 Но в конце прошлого века она снова воскресла в прежнем блеске и перешла уже от дворянства к простому народу. Покойный Фердинанд VII до того был страстен к ней, что основал в Севилье королевскую школу тавромахии, в которой - говорит мой автор - преподавалась как теория, так и практика этого искусства самыми опытными профессорами (por los mas experimentados profesores).94 Теперь эта забава всеобщая, только гранды стыдятся выходить на арену, хотя в одной из оевильских corridas нынешней весны и участвовал какой-то маркиз. Школа тавромахии и теперь еще существует здесь и каждое утро осаждена толпою любителей и зрителей.

"El torero, - говорит Монтес, - должен иметь от природы некоторые особенные качества, которые не очень часто встречаются соединенными в человеке. Условия, необходимые для torero, суть: храбрость, легкость и совершенное знание своего дела. Два первые родятся с человеком - последнее приобретается. Храбрость так необходима для torero, что без нее он никогда им не будет. Не должно простирать эту храбрость до безрассудной отваги или тем более трусливо уклоняться от ударов быка: в обоих случаях может постигнуть несчастие и даже смерть. Если torero, чтобы показать свою храбрость, станет делать что-нибудь с быком, тогда как бык не находится в должном положении, - покажет одно только безрассудство, незнание и случайно разве избегнет от удара рогов. Равным образом и тот, кто от робости упустит должную минуту представить быку капу (красную ткань) или не разочтет подхода быка,- как ни будет он легок на ноги, но подвергнется опасности получить удар рогов (cogida), потому что нужно знание для избежания этого удара. Этого рода крайностей надобно особенно стараться избегать. Под словом храбрость разумею я такую, которая поддерживает нас перед быком в той душевной ясности и спокойствии, как бы его вовсе не было перед нами, - я разумею то настоящее хладнокровие, которое дозволяет в минуту опасности с достоверностию размышлять о том, что должно делать с животным. Тот, кто владеет такой храбростью, имеет самое важное качество torero и приобретет легко все другие. Он будет играть с быками без малейшей опасности. Легкость также в высшей степени необходима тому, кто хочет заниматься этим искусством (torear). Но легкость torero не в том, чтоб быть в беспрестанном движении, перебегать с места на место: это признаки дурного torero. Легкость, о которой говорю я, состоит в том, чтоб бегать скоро, прямо, с величайшею быстротою останавливаться и оборачиваться, изменять направление. Torero должен уметь прыгать; но всего лучше узнается его легкость в движениях, в уклонениях от удара рогов на самом близком расстоянии. Должно заметить касательно этого рода легкости, что владеющий ею torero, даже состарившись, может играть с быками, и между матадорами случались такие, которые, имея более 70 лет, но обладая быстротою движения, убивали быков с легкостию невероятною".

Боясь наскучить дальнейшими выписками из книги Монтеса, я замечу только, что в этом искусстве все рассчитано, все предусмотрено: каждое положение быка, привычки, свойственные породе, законы его движений и мускулов. Монтес - рассказывал мне здесь один его близкий приятель95 - смолоду долго посещал бойни быков, для изучения анатомии этого животного, и беспрестанно водился с горными пастухами для узнания его характера. При знании движений быка - говорит Монтес - опасность делается ничтожною; правда, что на правильности движений быка рассчитано и все искусство torero, но иногда случаются быки, которые не подходят под эти общие правила, и тогда всякое такого рода исключение есть почти всегда - смерть человека. Недаром Монтес требует от torero хладнокровия. Находчивость и хладнокровие этих людей в самых крайних опасностях поразительны. Монтесу случалось иметь дело с быками, которые вместо мулеты бросались прямо на него, но никогда это не было для него неожиданным, потому что все движения, которые намеревается делать животное, можно видеть в глазах его, но иногда эти движения были исполнены с такою быстротою, что Монтес едва успевал поставить ногу между наклоненными рогами быка и перепрыгнуть ему через голову в то самое мгновение, как бык хотел вскинуть его на рога. Часто думали зрители, что он делает это с намерением показать свою ловкость, но в действительности это было единственное средство для спасения своей жизни.

Немногие из toreros доживают до старости; если они не умирают в цирке, на рогах у быка, то по причине ран и сильных ушибов принуждены рано отказываться от своего ремесла. Знаменитый в свое время матадор Пепе-Ильо получил в жизнь свою 25 ударов рогов, 26-й покончил его.96 При такой опасности плата матадору и его кадрили (Каждый матадор подбирает себе своих пикадоров, бандерильеров и chulos; все вместе называются они кадрилью97 матадора. Бои с быками даются администрацией) городских больниц, но говорят, что она от этого не в барышах, потому что число больных очень умножается после каждого боя.) за бег, то есть за бой с шестью или семью быками, ничтожна; матадор получает 1000 реалов (250 р. асс.), пикадор 80 руб. асс., каждый бандерильеро по 50 руб. асс. Но в том-то и дело, что деньги всего меньше входят в расчет этих людей. Матадор есть всегда матадор по страсти: Монтес, например, не может присутствовать при бое с быками без того, чтоб не принять в нем участия; а потом - энтузиазм тысяч, рукоплескания, слава, - вот что заставляет их беспрестанно рисковать своей жизнию. Но в то же время цирк не прощает ничего ради этой славы, он бывает и мстителен, неумолим к своим героям. Малейший признак робости возбуждает свист, насмешки; самые грубые остроты сыплются со всех сторон на матадора; говорят даже, что если робкая медленность матадора возбуждает сильное негодование зрителей, то, по их требованию, алгвазил заставляет матадора, под опасением тюремного заключения, тотчас же напасть на быка. Сам Монтес, слава и гордость Андалузии, был страшно освистан и обруган в Малаге, назад тому два года, за то, что убил быка не по правилу; этот бык при необыкновенной дикости, легкости и силе был самым темным и коварным. Монтес нанес ему удар в голову, шпага коснулась мозга, и бык упал мгновенно, - удар, строго запрещенный законами тавромахии. Зрители знать не хотели, что Монтес принужден был к этому удару самою крайнею необходимостию; нет! свист и ругательство посыпались со всех сторон: мясник, убийца, разбойник, каторжник, палач! Самое горячее участие было к убитому быку и все презрение к Монтесу.

При этих страшно потрясающих зрелищах присутствуют не одни мужчины, но и женщины, даже дети; вероятно, вследствие привычки, зрелище крови, этот отвратительный вид раненных в живот лошадей, влачащих свои падающие внутренности, наконец, эта томящая душу опасность матадора, кажется, не производят ни малейшего впечатления на чувствительность испанок. На их прекрасных лицах видно одно только страстное внимание; мне рассказывали, что, когда один француз при виде смертельно раненной лошади не мог удержать жалобного восклицания, одна очень хорошенькая женщина, оборотись, бросила на него презрительный взгляд, прибавив: "corazon de manteca" (сердце из сливочного масла)!

Вот corso de toros! Простите, если в описании моем не найдется ничего нового, ничего драматического: бой с быками описан был столько раз, что все не видавшие его имеют о нем уже ясное понятие. Впечатление, произведенное им на меня, поразительно, необыкновенно. Верьте, ни один актер, никакая драма не могут дать и тени такого необычайного потрясения, которое здесь овладевает душою и давит своею кровавою действительностию. Я хотел было закрыть глаза, чтоб перевести дух, - невозможно: в этом зрелище есть что-то магнетическое, обаятельное, против воли приковывающее к себе глаза, и только тут можно понять рассказ блаженного Августина о страсти друга его, Алипа, к цирку римских гладиаторов. Алип, по советам Августина, давно перестал посещать эти зрелища, но раз товарищи насильно увлекли его. Алип, не мог отклониться, но решился присутствовать в цирке с закрытыми глазами. "О если б он зажал себе уши! - говорит блаженный Августин, - потому что во время одного боя, потрясенный внезапным восклицанием всего народа, он, забывшись, открыл глаза: в эту минуту один из гладиаторов получал смертельную рану. Только что Алип увидал текущую кровь, ненасытная жадность крови овладела им; он не в силах был уже снова закрыть своих глаз, устремив их в цирк, так сказать, медленно впивая в себя, сам не замечая того, бешенство и жестокость, наслаждаясь этими ужасными играми и опьяняясь этим кровавым сладострастием..." ("Исповедь" блаженного Августина, глава VIII, книга VI.)

Вид самого цирка, эти тысячи голов, волнующихся, как море, эти страстные движения, эти крики, рукоплескания, свист - все это живо, одушевлено, величаво, напоминает об играх римского цирка. В самом деле, трудно предположить, чтобы мавры с своими рыцарственными, утонченными нравами могли завещать Испании эти дикие игры; скорее - это темное предание, оставшееся в Испании от римского цирка.98 Эта кровавая забава, в которой человек играет своею жизнию, это равнодушие толпы к гладиатору, которого она за минуту осыпала восторженными рукоплесканиями, этот энтузиазм толпы к бешеному животному и холодность к раненому человеку - разве это не римское, не языческое? А христианский священник, приходящий с дарами присутствовать при этих варварских забавах, которые он, так сказать, освящает своим присутствием, - не свидетельствует ли это, как закон милосердия и любви бессилен еще над дикими инстинктами этого энергического и благородного племени, великолепного и кровожадного, изящного и еще столь глубоко варварского?

Quien no vio a Sevilla,

No vio maravilla.

(Кто не видал Севильи, не видал чуда).

Андалузская поговорка.1

Василий Боткин - Письма об Испании - 06 Севилья. Июнь., читать текст

См. также Боткин Василий - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :